Искатель, 2002 №8

1

Никогда не доверяйте бывшим любовницам! И не ищите с ними встречи! Все ваши слабости они знают назубок и прекрасно могут ими пользоваться. Вы для них всего лишь осколок прошлого, пусть даже счастливого прошлого, но кто же дорожит осколком? Если бы я только мог предположить, чем закончится мой невинный порыв, естественное желание возвратиться в прошлое! Каждого человека с возрастом начинают посещать призраки его детства и юности. Мне стукнуло всего лишь тридцать шесть, и я, кажется, влип.

Эти самые «призраки» заставили меня два месяца назад совершить опрометчивый поступок. Я позвонил Александре, или просто Шурке, с которой не виделся почти десять лет. Мне показалось, что она не очень обрадовалась звонку. Время было позднее, и, наверное, где-то поблизости находился муж. Мы просто обменялись телефонами. Она продиктовала свой рабочий, а я — телефон сестры, у которой остановился в Екатеринбурге.

Чего я, собственно, добивался? Думал, что женщина, некогда вступившая со мной в связь, будет ждать вечно и примет с распростертыми объятиями? Святая наивность — самая верная моя подружка! Но, с другой стороны, почему бы нам с Шуркой не посидеть вечерок-другой в тихой, уютной забегаловке и не вспомнить нашу бесшабашную, совковую молодость? И чтобы она при этом обязательно курила «Приму». Папироса, вставленная в желтоватый, почти янтарный, мундштук, придавала Шурке неповторимую — вальяжность.

Так вот, я решил больше ей не звонить. Не люблю навязываться.

А неделю спустя, спозаранку, меня растолкала сестра и сунула под щеку мобильник.

— Женька, спишь? — услышал я знакомый голос. — А когда-то вставал на работу в половине шестого!

— Да, были времена! — выдало мое полусонное сознание и тут же погрузило меня обратно в небытие.

Вероятнее всего, на следующую Шуркину реплику я ответил храпом, потому что она закричала:

— Да, проснись же, бестолочь! Мне надо срочно с тобой увидеться!..

Мы договорились встретиться в ее обеденный перерыв на Первомайской. Чего со мной только не случалось на этой улице! Здесь я когда-то впервые поцеловался. Здесь столкнулся с одним стариком, который предсказал мне мое будущее, прямо как оракул в древнегреческой трагедии. Здесь, наконец, я обменивался грампластинками с меломанами, и однажды был обворован и побит. Да, мало ли что происходит с нами на определенных улицах? Стоит ли всему придавать значение? Во всяком случае, с Шуркой мы здесь встречались впервые, и я, по правде говоря, боялся ее не узнать. Не стану врать, что косметолог по имени Время не поработал над милым личиком моей бывшей подруги. Однако беспощадность к женщинам — не мой конек. Скажу только, что каштановые волосы Александры показались мне чересчур рыжими, а васильковые глаза, прежде всегда смеявшиеся, нынче смотрели холодно, деловито.

Мы обменялись парой ничего не значащих фраз, и она предложила отобедать в забегаловке, неподалеку от Дома офицеров. Я прекрасно знал эту столовку. Когда-то она славилась разнообразием в меню и превосходной, горячей выпечкой. Призраки прошлого тут как тут приземлились вместе с нами за столик. Я почувствовал себя так хорошо, словно погрузился по самую макушку в молочную реку с кисельными берегами из старой-престарой сказки. При этом от меня не укрылось беспокойство Александры, она теребила в руках салфетку и все время оглядывалась по сторонам.

Едва мы взялись за приборы, как за моей спиной раздалось:

— Можно к вам присоседиться?

— Конечно-конечно! — почему-то обрадовалась Шура. — Знакомься, Женя. Это моя начальница Лиза Кляйн.

Лиза совсем не была «кляйн», а напротив — высокая, стройная дама лет сорока. Коротко остриженная брюнетка в очках. А из-под очков — будто два щупальца! Она ощупала меня взглядом и уселась за наш столик, спугнув моих дорогих «призраков».

— Мне Шурочка много рассказывала о вас, — начала она почти светский разговор. — Давно вы живете в Москве?

— Пять лет.

— А к нам надолго?

О своих личных делах, а тем более планах, я стараюсь не распространяться. Даже сестра ничего о них не знает. Поэтому разговор быстро угас. Женщины заговорили о работе, а я строил из себя агента ЦРУ, проникшего в тайну их занудной канцелярщины. Встреча с бывшей подругой была вероломно отравлена. Со скучающим видом я жевал лангет и думал о том, как бы поскорее избавиться от этих болтушек, навязавшихся на мою голову.

Шурка позвонила в тот же вечер, извинившись за нелепое свидание, и тут же назначила новое.

На другой день я прождал ее не менее получаса у здания филармонии, и мое терпение окончательно лопнуло. Я ведь уже не мальчик, чтобы участвовать во всяких девичьих розыгрышах!.. Розыгрыш — это первое, что пришло на ум. В правильности сделанного вывода я убедился через пару минут, когда рядом остановилась малолитражка «БМВ», с затемненными стеклами. Я даже отступил на шаг, когда перед самым моим носом распахнулась дверца этой сверкающей штуковины, похожей на старинный женский башмак.

— Ждете, бедненький? — с состраданием улыбнулась мне Лиза Кляйн. И вновь ее глаза-щупальца, будто проверили, из какого материала сотворила меня мать-природа. — А Шурочка не придет. У нее дома неприятности. Я постараюсь ее заменить.

Что за абсурдное предложение? О чем я буду вспоминать с Лизой Кляйн? Такие вопросы я задавал себе в тот миг, решив вежливо откланяться. Но не тут-то было.

— Поедемте к «Рустому», — предложила она. — Там подают бараньи почки и отличное вино. Славно проведем вечер.

Я так не думал. Эта женщина мне совсем не нравилась. Еще больше мне не нравилось ее неожиданное появление. Во всем угадывался коварный замысел. Женщины часто водят нас за нос, и, как правило, мы слишком поздно начинаем это понимать. В данный момент я был ловко подцеплен на крючок. Дело в том, что бараньи почки и отличное вино — моя слабость. И я, разумеется, нисколько не сомневался в том, кто именно поведал Лизе Кляйн о столь пикантных подробностях моей натуры.

Она предпочитала табачные, терпкие запахи духов, а я их едва выносил. До ресторана было рукой подать. Я первым делом заказал бутылку лангедокского. Стоит испробовать один глоток этого волшебного вина, отдающего миндальным орехом, и вам уже не мешают запахи вокруг. Я почувствовал себя на седьмом небе. Вот только говорить нам было решительно не о чем. Кроме того, я серьезно подозревал свою бывшую подругу в сводничестве, и это не прибавляло мне настроения.

— Вы, кажется, какое-то время жили за границей? — поинтересовалась Лиза.

— Гостил у дальних родственников в Кечкемете.

— Вот как? — изобразила она что-то наподобие улыбки. — В ваших венах течет мадьярская кровь?

— Мой отец был наполовину венгром.

Я еще не понимал, куда она клонит, но попытался увести разговор в другое русло, начав травить байки о моем отце. Папа походил на героя оперетты Кальмана и за свою веселость и экспрессивность удостоился клички «Чардаш». Он был такой яркой личностью, что и сейчас, двадцать лет спустя после его смерти, наши родственники, собираясь вместе, рассказывают об отце разные небылицы.

— А вот моего папу вы наверняка знали, — прервала Лиза мои воспоминания. Дрожащей рукой она поднесла к губам сигарету и резко щелкнула зажигалкой.

— Никого по фамилии Кляйн я в своей жизни не встречал. Вы — первая.

— Моя девичья фамилия Широкова. Лиза Широкова. А моего папу звали Николаем Сергеевичем. Николай Сергеевич Широков.

— Что-то припоминаю, — сделал я задумчивое лицо. На самом деле, я сразу понял, о ком идет речь. Постепенно до меня стало доходить, что наша встреча и вчерашнее знакомство, равно как и утренний звонок бывшей подруги не случайны.

— Вы ведь когда-то вместе с Шурой работали на военном заводе, продолжала она атаку на мою память. — А мой отец был там главным инженером. Как раз в восьмидесятые годы…

— Ну да, конечно!

Дальше притворяться было бессмысленно.

— И вы прекрасно знаете, что случилось с моим папой. — Она напирала на меня так, будто хотела в чем-то уличить.

— Его убили. Это было, кажется…

— В восемьдесят восьмом, — подсказала Лиза. — Второго мая. В собственной квартире. В нашей с ним квартире. Надели на голову полиэтиленовый кулек и сдавили горло удавкой. Говорили, что сработано профессионально. Только этот самый «профессионал» был кем-то из его знакомых, кому отец доверял. Ведь дверь не была взломана. И папа сидел в непринужденной позе. И в пепельнице еще тлела сигарета, когда домработница обнаружила его труп. А я в это время ругалась с мужем. Ругалась на чем свет стоит.

— С Кляйном? — осторожно поинтересовался я.

— Фамилия моего первого мужа — Ведомский. Мы прожили вместе пять лет, и дело шло к разводу. Я как раз колотила посуду, его фамильный сервиз, когда зазвонил телефон и наша домработница сообщила… — Она полезла в сумочку за носовым платком.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил я напрямик.

Лиза Кляйн сидела, опустив голову, и теребила в руках платок, так и не применив его по назначению.

— Зачем рассказываю? — переспросила она и вдруг резко подняла голову, снова ощупав меня взглядом, быстрым и пронзительным, будто в последний раз хотела удостовериться в надежности материала, из которого я скроен. — Я хочу, чтобы вы нашли убийцу моего отца!

— Вы с ума сошли! Почему вы решили?..

— Потому что вы можете это сделать! — не давала она мне опомниться. — Я в курсе всех ваших блистательных разоблачений за последние пять лет.

— Я всего лишь журналист, и мои разоблачения в основном касались пропажи картин и предметов антиквариата, — как мог, оборонялся я.

— Это не имеет значения. Вы работали тогда на заводе, вместе с отцом. Вам знакомы те люди, с которыми он общался. У вас прекрасные аналитические способности. А я не пожалею никаких денег, чтобы узнать тайну гибели моего отца.

— Послушайте, Лиза, — предпринял я последнюю попытку переубедить ее, — прошло тринадцать лет. Сколько всего случилось за это время с нами и с нашей страной…

— Не надо красивых слов, Евгений! Вам приходилось разыскивать картины, похищенные еще до революции. Чего только не случилось с тех пор с нашей страной!

Она была слишком хорошо была осведомлена о моих делах и моем прошлом. Конечно, здесь не обошлось без Шурочки, в распоряжении которой была целая неделя для сбора полезной информации.

— Насколько я могу судить, ваши финансовые дела сейчас не в лучшем состоянии. И та кругленькая сумма…

Мои «финансовые дела»? Здорово звучит! Последние десять лет живу, как бродяга, довольствуясь случайными заработками. И об этом, кажется, она тоже знала. А, собственно, почему бы не заработать? Подумаешь, старое, нераскрытое убийство. Попробовать можно, а не получится — никто не взыщет.

Примерно так рассуждал я два месяца назад. И под воздействием лангедокского вина, отдающего миндальным орехом, и нежнейших, вымоченных в черносливовом соусе бараньих почек, согласился. Хотя эта женщина мне не нравилась. Все в ней — запах духов, ощупывающий взгляд, резковатый голое — отталкивало.

— Имейте в виду, — предупредил я, — если в деле вашего батюшки замешана политика, то я — пас.

— С чего вы это взяли?

— В те времена на заводе упорно муссировался слух, что главного инженера убрали в интересах высокой политики. Завод имел стратегическое значение для страны, а Горбачев затеял разоружение. Говорили, будто Широков был не последним человеком не только на заводе, но и в городе.

— Какая чушь! — возмутилась Лиза. — И вы в это верите? Мой отец никогда не был идиотом. Он прекрасно знал, что препятствовать государственной машине бесполезно. Просто рабочие любили моего отца и отводили ему роль народного заступника. Этот слух появился позже, когда завод перестал быть военным и начались массовые сокращения. Уверяю вас, политические игры папу не вдохновляли. К тому же он был человеком капиталистической формации, предприимчивым и ловким. Будь он жив, завод бы… А вернее, фирма господина Широкова сейчас бы процветала. И я бы не сидела здесь…

— Понятное дело. Вы бы предпочли бы более светское общество разговору с бродягой-авантюристом.

— Зачем же так, Евгений. — Она наконец опустила долу свои неспокойные глаза.

— Тринадцать лет назад, когда позвонила домработница, — приступил я к допросу, — вы жили с мужем отдельно?

— Мы жили в доме свекра и свекрови.

— В таком случае, почему вы говорите «наша квартира», «наша домработница»?

— Потому что дом родителей мужа не стал для меня родным. Я часто убегала к отцу. И даже подолгу жила у него.

— А ваша мать?..

— Мама умерла, когда мне было двенадцать. Отцу пришлось нелегко. Подросток оказался взбалмошным и избалованным. Папа любил меня и не желал приводить в дом мачеху. Я вряд ли ужилась бы под одной крышей с другой женщиной. Он часто говорил, что сначала должен устроить мою жизнь, а потом уж думать о себе. Я поступила в институт, вышла замуж, но жизнь как-то не клеилась, Папа сильно переживал из-за наших ссор с мужем.

— Он был против этого брака?

— Что вы! Если бы он был против, я никогда бы не вышла… Выйти замуж за человека, который не нравился папе? Это немыслимо! Он сам нашел мне мужа, сына своего старого приятеля. Они дружили чуть ли не с детства и давно мечтали породниться. Вместе ез-,дили на охоту, ходили по грибы. К тому же, Максим Максимыч Ведомский был большим человеком…

— Большим человеком?

— Сразу видно, что в те годы вы не имели дел с милицией.

Я хотел возразить, что вообще никогда не имел дел с милицией и не собираюсь их иметь в дальнейшем, но ее уже невозможно было переубедить. Она вообразила себе Бог знает что! В моем лице Лиза Кляйн обрела последнюю надежду, единственную нить, ведущую к разгадке гибели инженера Широкова.

— Максим Максимыч был начальником районного отдела внутренних дел.

— Надо полагать, что после гибели вашего батюшки, он предпринял все необходимое, чтобы найти убийцу?

— Да, мой свекор предпринял все необходимое, — неуверенно произнесла она и скривила при этом рот. — Я, кажется, упомянула, что наши отношения с мужем в ту пору зашли в тупик. — Это не могло не отразиться на дружбе старых приятелей. Отец сильно переживал мое неудачное замужество. Корил самого себя и как-то попытался объясниться с зятем, вызвав тем самым бурю негодования со стороны Максима Макси-мыча. Можно сказать, что к моменту гибели их старая дружба находилась на грани разрыва. Поэтому мне до сих пор кажется, что мой бывший свекор спустил дело на тормозах. Как вы понимаете, это предвзятое мнение. Тем более что сейчас мы в прекрасных отношениях. После развода он вновь сделался милейшим дядей Максом. Его сын теперь проживает в Америке. Он счастлив с женой-американкой и не часто навещает отца. Последний раз приезжал на похороны матери. Так что я здесь чуть ли не единственная родственница Максима Максимыча.

— Он по-прежнему служит в милиции?

— Ну, что вы! Дядя Макс — крупный бизнесмен, торгует… — Тут она запнулась. — Я и сама толком не знаю, чем он торгует. Разве это важно?

— У вашего отца были враги?

— Не могу себе представить! Его все любили! Он был душой, заводилой любой компании!

Конечно, по мнению Лизы Кляйн, с ее ярко выраженным эдиповым комплексом, у инженера Широкова были только друзья. При этом она твердо уверена, что убийца — хороший знакомый отца.

— В квартире ничего не пропало?

— Я разве еще не сказала? — спохватилась она. — У нас украли великолепную коллекцию курительных трубок и мундштуков. У них в семье все были заядлыми курильщиками. Там имелись очень ценные экземпляры. Отец сам курил с десяти лет. Папа ни от кого не прятал коллекцию, а наоборот, любил похвастаться перед гостями, поэтому не удивительно…

— По-вашему, этого было недостаточно для убийства? — не дал я ей договорить.

— Мой бывший свекор тоже считает, что отца убили из-за курительных трубок. В таком случае, почему не взяли денег и мамину шкатулку с драгоценностями?

— Может быть, преступника интересовала только коллекция? И потом, вы сами сказали, что вскоре явилась домработница. Она всегда приходила в одно и то же время? Вот видите! — воскликнул я, получив утвердительный ответ. — Преступник наверняка это знал и боялся засветиться.

— Хорошее начало, — похвалила Лиза Кляйн. — И все-таки я не верю, что из-за коллекции. Я не помню ни одного из папиных друзей, который бы всерьез интересовался трубками и мундштуками.

Честно говоря, мне совсем не хотелось думать о трубках и мундштуках, как и о самом хозяине коллекции. От выпитого клонило в сон, и почти в полудреме я произнес давно заученную фразу моего любимого кинорежиссера Фассбиндера:

— Убийство — это довольно странная вещь…

Именно с этой, случайно оброненной фразы, и началось настоящее расследование, потому что до сего момента я вряд ли серьезно воспринимал происходящее. Если бы я только мог предвидеть развязку! Если бы знал, во что меня втягивают! Да я бы в тот же миг распрощался с этой несимпатичной дамой! Но жизнь — не бумага, из нее ни черта не вымараешь, как ни старайся.

— Да, убийство — это довольно странная вещь, — задумчиво повторила Лиза. — Очень странная вещь…

Мне показалось, что она вкладывает совсем иной смысл в эту фразу.

— Что-то не так? — поинтересовался я.

— Знаете, Женя, мне надо вам показать одну вещь. Прямо сейчас. Вы сможете это как-то объяснить. Я почти уверена, что сможете.

Она говорила быстро, но без лишних эмоций. Впрочем, эмоции были, но не выплескивались наружу. Только глаза. С глазами творилось нечто странное. Они по-детски, наивно расширились и умоляли о помощи.

— Мы поедем сейчас ко мне. Прямо сейчас, — продолжала тараторить Лиза. — Заодно ознакомитесь с местом преступления.

Уже в машине я задал глупый вопрос:

— Вы живете в квартире Широкова?

— А где же мне еще жить? Я — единственная наследница.

— А ваш второй муж? Вы ведь замужем?

— Вы испугались моего мужа? — вдруг рассмеялась она. — Моего Кляйна? Вот уж кого не следует бояться! Безобиднейший человек, хоть и хирург. Он второй год работает в Индии, поэтому каждый свой отпуск я провожу в Бомбее. В сентябре вы меня не узнаете, буду коричневая, как настоящая бенгалка.

Мы ехали не больше десяти минут. Как я и предполагал, квартира главного инженера находилась в центре города. Она представляла собой довольно мрачное помещение в три просторные комнаты. Мрачность ей придавали темные шторы и обои, к которым, по-видимому, питала слабость Лиза Кляйн.

— Ну вот, — сказала она, — мы и дома. Кофе, коньяк, виски, мартини?

— Вы, кажется, хотели мне что-то показать?

— Не все сразу.

Она улыбалась, но это была улыбка хищного зверя, заманившего жертву в ловушку. Я понимал, что без мужа ей приходится несладко и сегодня она рассчитывает на взаимность.

Я сказал, что время уже позднее, а у меня еще есть дела. Если бы она спросила: «Какие такие дела в половине одиннадцатого вечера?», — я бы, пожалуй, растерялся, но Лиза, слава Богу, оказалась нелюбопытной.

Она провела меня в одну из комнат, назвав ее «кабинетом отца». Это и в самом деле был кабинет с массивным письменным столом под зеленым абажуром и с роскошным креслом в стиле Луи Пятнадцатого.

— Здесь он принял смерть, — вздохнула папина дочь. — За прошедшие тринадцать лет я постаралась ничего не менять в этой комнате. Тут все, как было при папе.

— А где находилась коллекция? — поинтересовался я.

— В гостиной, в серванте. Короче, на самом видном месте. Как вы, однако, ухватились за коллекцию? Других мотивов не существует?

— Надо отработать все версии, — со значением заявил я, позаимствовав формулировку из милицейского лексикона.

— Хорошо, — согласилась Лиза. — И вот вам первая загадка.

Она отперла ключом ящик письменного стола и достала черный длинный мундштук. Лиза вальяжным жестом поднесла его к губам. «Ну, прямо Мэй Уэст в голливудской киношке тридцатых!» — подумал я, но вслух не произнес. Заигрывать с этой дамой не входило в мои планы.

— Это и есть та самая вещь, которую вы мне хотели показать?

— Странно. Всякий раз, когда подношу его к губам, чувствую запах духов. Таких сладеньких, тошнотворных духов!

Лицо Лизы Кляйн на миг сделалось злым, но тут же брови поползли вверх, а глаза наивно округлились.

— Ведь этого не может быть, правда? — спрашивала она меня. — Прошло тринадцать лет! Просто запах вот здесь! — Она постучала себя пальцем по голове. — Понюхайте! Вы ничего не чувствуете?

Я едва сдержался, чтобы не нахамить этой сумасшедшей. И ради того чтобы понюхать какой-то допотопный мундштук, она вытащила меня из ресторана, где оставался недоеденным десерт?

— Никакого запаха, — констатировал я, вернув «странную вещь» хозяйке квартиры.

— Только не принимайте меня за сумасшедшую! — прочитала она мои мысли. — Загадка не в запахе, а в самой вещи. Мундштук, кажется, лежал здесь в тот день. Создавалось такое впечатление, что отец взял его из коллекции и, вместо того чтобы положить обратно, запер в письменном столе. Экспонат наверняка подвергся экспертизе, но отпечатков пальцев и губ на нем не оказалось. Будто по воздуху перелетел из гостиной в кабинет. В те дни я была убита горем, и разные мелочи меня не интересовали. Много позже, а если быть точной, месяц назад, я впервые всерьез задумалась об этом. И, не поверите, сделала открытие для себя самой. Данный предмет не является экспонатом коллекции. Я не очень-то интересовалась папиным хобби, но знаю точно, что он собирал дорогие вещи. Мундштуки на любой вкус: костяные, эбеновые, сандаловые, малахитовые, яшмовые. Был даже один из моржового клыка, с филигранной резьбой. Но вот этот, из дешевого черного пластика, затесаться среди них никак не мог. Скорее всего, он принадлежал какому-то близкому человеку, памятью о котором отец дорожил. А судя по тому, что мундштук дамский…

Я ее не перебивал, она сама сделала паузу в ожидании моего вопроса, и я, конечно, его задал. Ответ ей дался нелегко. Так женщины признаются в измене мужа.

— Я думаю… мне кажется… Вероятнее всего, у папы была женщина.

Мундштук вернулся на прежнее место. Ящик резко захлопнулся.

— Я ничего о ней не знаю, — продолжала Лиза, — а мне хотелось бы это знать.

— Вы ее подозреваете?

— Почему нет? Разве женщина не способна убить? Лиза даже не пыталась прятать свой эдипов комплекс. Если раньше она тоже выставляла его напоказ, тогда не удивительно, что отец скрывал от нее свою возлюбленную. И знакомые отца, заметив «пунктик» у инженерской дочери, предпочитали молчать.

Я сказал, что ее открытие ровным счетом ничего не доказывает. И если даже была женщина, то какой ей резон убивать Широкова?

Мои слова Лиза пропустила мимо ушей, уверовав в собственную догадку. Она подошла ко мне почти вплотную и, отметая двусмысленность, предложила:

— Оставайтесь у меня на ночь.

2

Я проснулся от яркого солнца в «мансарде» сестры. Мансардой мы называли застекленную лоджию на последнем, двенадцатом, этаже панельного дома. Урбанистический ландшафт с дымком металлургического комбината только усиливал иронию этого старого французского словечка. Большая семья сестры отправилась на работу, оставив ее нянчиться с трехлетним внуком.

Она принесла мне тосты и кофе прямо на «мансарду» и сообщила о звонке некоей дамы, которая желает со мной встретиться сегодня в три часа, в ботаническом саду, «на прежнем месте». В ботаническом саду, как мне помнилось, я встречался только с одной дамой. Поспешность назначенного свидания нисколько не удивляла. Даме было о чем беспокоиться.

Оставшись наедине с тостами, я на свежую голову прокрутил вчерашний вечер. Найденный Лизой мундштук вызывал у меня определенные ассоциации, о которых я сознательно умолчал. В моей жизни опять же была только одна женщина, любившая мундштуки. И, по странному стечению обстоятельств, эта женщина не только знала инженера Широкова, но еще и работает в настоящее время под начальством его дочери.

Мне предоставлялась прекрасная возможность отомстить Шурке за вчерашнее, проигнорировав свидание в ботаническом саду. Но по натуре я человек не мстительный. К тому же не терпелось выслушать ее объяснения по поводу мундштука. Я был на сто процентов уверен, что «странная вещь» в столе покойного Николая Сергеевича принадлежала ей. И вот почему. Молодежная бригада маляров, в которой мне посчастливилось когда-то работать, часто побеждала в социалистическом соревновании, и портрет ее бригадира Александры Вавиловой круглый год украшал Доску почета. Заводское начальство всячески поощряло Шурку и повсюду таскало за собой для наглядности положительного примера. Бригадирша ораторствовала на различных конференциях, ездила за наградами в Москву. Ее фото (вылитая Клаудиа Кардинале) охотно размещали на первых страницах комсомольские издания. Наверное, в то время она и познакомилась с главным инженером и, возможно, тогда же пристрастилась к мундштукам. Я пришел в бригаду восемнадцатилетним разгильдяем, и все это меня ничуть не интересовало. Помню только, что заводские начальники в дорогих костюмах любили захаживать к нам, чтобы подбодрить краснознаменную Шурку и заодно посмотреть на меня. Тоже своего рода сенсация — единственная мужская особь на весь малярный цех. А еще помню бесконечные дверцы и капоты начальственных машин с царапинами и ссадинами. Работа квалифицировалась по высшему разряду, и Шурка ее никому не доверяла: сама зачищала, красила, полировала. Другие бригадирши, которых мы называли не иначе как «старухами», не столь обласканные руководством, завидовали и злословили. Я не прислушивался к бабьим сплетням. Мое теперешнее подозрение основывалось не на сплетнях, а на одном давнишнем эпизоде, невольным участником которого был я сам.

Это случилось в марте или апреле, незадолго до гибели главного инженера, на юбилее Рины Кабировны, старейшей работницы цеха. Наша бригада работала в тот день во вторую смену, но Шурка упросила мастера отпустить нас на юбилей. Кто же откажет краснознаменной Вавиловой? Тем более все знали, что Шурка была когда-то ученицей Рины Кабировны. В общем, юбилей как юбилей, и я никогда бы о нем не вспомнил, если бы не Шуркины глаза. В какой-то миг мне показалось, что от них исходит свет. Погаси люстру — в комнате будет светло! Глаза бригадирши смеялись и плакали одновременно. Она опрокидывала рюмку за рюмкой, развлекая компанию задорными тостами. Спела казачью песню, пустилась в пляс. Наша строгая Вавилова отрывалась по полной программе, и я (святая наивность!) воспринимал ее кураж как дань уважения юбилярше. Но причина была иная. Рину Кабировну приехал поздравлять инженер Широков. Его, как полагается, усадили за стол, налили «штрафную», и он, уже навеселе, пообещал подвезти на своей машине всех, кто живет в его стороне. Таких оказалось трое, в том числе и знаменитая бригадирша. То есть Николай Сергеевич решил задержаться.

Не люблю больших застолий. Есть в них что-то скотское. В самом разгаре веселья мне вдруг становится грустно, и я пытаюсь найти укромный уголок, чтобы спрятаться. В двухкомнатной квартире юбилярши все уголки были оккупированы гостями. Попытка проникнуть в туалет также не увенчалась успехом. Зато я обнаружил уютный чуланчик прямо напротив туалета и, едва разместившись в нем, решил наблюдать за праздником в узкую дверную щель. В юности я был большим оригиналом, особенно, если выпивал лишнее.

Гости, гонимые нуждой, то и дело дергали дверную ручку совмещенного санузла, но дверь не поддавалась, и они вынуждены были отступать на прежние позиции. Мое терпение тоже было на пределе, но я подбадривал себя песенкой группы «Спаркс» «Леди засела в туалете». Но вместо леди из туалета вышел главный инженер. Я подождал, когда он скроется в гостиной, и выскользнул из своего укрытия. Однако дверь вновь оказалась заперта. Внутри находился кто-то еще. Товарищ Широков справлял нужду в обществе… «Ну, ты и наклюкался, Женечка!» — засмеялась Шурка, столкнувшись со мной нос к носу. Может быть, я действительно наклюкался, но соображал очень даже хорошо. И в тот миг мне сделалось стыдно за свое ненарочное соглядатайство. Так стыдно, что не посмел ничего ответить бригадирше. А она как ни в чем не бывало вернулась к столу.

Впоследствии этот эпизод выветрился у меня из головы. Он не всплыл даже, когда у нас с Шуркой возникли определенные отношения. Мое подсознание припрятало его до поры до времени.

Не думаю, что в туалете они занимались чем-то предосудительным. Скорее всего, решали какие-то насущные вопросы. Ведь на их пути стояли непреодолимые препятствия. Дочка инженера постоянно ссорилась с мужем и все чаще искала убежище в доме отца. Широков был человеком рассудительным, он прекрасно понимал, что Лиза со своим комплексом не потерпит мачеху-ровесницу, будь та хоть трижды знаменитой бригадиршей. Но самым главным препятствием для их любви была семья Александры Вавиловой.

Шурка выскочила замуж очень рано, в семнадцать лет, забеременев от своего сокурсника по техучилищу. Ее мужа я отлично знал. Степан работал в соседнем цехе фрезеровщиком. Странно выглядела эта пара. Красавица-жена и калека-муж. Инвалид с детства, Степан ходил на протезе, был долговязым и сутулым, почти горбатым. Светлые жидкие волосы сосульками свисали на плечи, мясистый красный нос всегда смотрел под ноги, а глубоко посаженные глаза от бесконечных возлияний стали совсем прозрачными. К концу рабочей смены Степан так напивался, что Шурке частенько приходилось тащить его на себе. У них росла дочь, кажется, такая же некрасивая, как отец.

Однажды я спросил Шурку, как она могла лечь в постель с этим уродом? Ничуть не смутившись, она ответила: «Из жалости». Точно такой же ответ последовал на вопрос, почему она до сих пор с ним не развелась. По-моему, эти два ответа характеризовали ее не с лучшей стороны, но чужая душа, как известно, потемки. Несмотря на жалость, Шурка спокойно изменяла своему инвалиду. О ее похождениях бабки-малярши слагали легенды. А вот в молодежной бригаде не принято было сплетничать. Поэтому слухи доходили до меня в последнюю очередь. Во всяком случае, я ничего не знал о романе Вавиловой с главным инженером завода. Помню лишь, как она ответила кому-то из девчонок: «Нельзя же все время есть только черный хлеб, иногда хочется и белого хлебушка попробовать!» Эта присказка вызвала смешки и ухмылки, понимание и непонимание со стороны тех, кто находился рядом.

В пруду ботанического сада дружно и горделиво плавала пара белых лебедей, не обращая внимания на крики разнузданной детворы. «Наша» скамейка была занята молодоженами с коляской. Я сел на противоположную скамью, оказавшись под палящим солнцем. Младенец в коляске ворковал на своем диковинном наречии и сучил ножками. Родители обсуждали глобальную проблему деспотизма свекрови.

«Нет ничего нового под солнцем», — изрек я про себя, вытирая носовым платком выступивший пот. Десять лет назад мы с Шуркой впервые поцеловались на той самой скамейке, где сидят молодожены. Мне было двадцать пять, а ей уже перевалило за тридцать. На личном фронте я терпел фиаско за фиаско от одной высокомерной и не очень далекой девицы и решил поделиться с бригадиршей своими проблемами. Шурка курила папиросу за папиросой, время от времени грациозно постукивая указательным пальцем по мундштуку, чтобы стряхнуть пепел. Какое-то время мы сидели молча. «Мне кажется, тебе не надо зацикливаться, — сказала она, кокетливо тряхнув своей каштановой челкой. — Мало ли вокруг девчонок?» После чего прозвучала знаменитая фраза про белый и черный хлебушек. Бригадирша приблизила ко мне лицо, прикрыла веки и подставила губы для поцелуя. Все это выглядело дерзко, если не сказать смешно, но в тот миг я вдруг понял, что больше не люблю ту высокомерную, взбалмошную девицу. И, возможно, никогда не любил.

Наш роман длился недолго, всего несколько месяцев. Потом я уволился с завода, уехал из города. В Екатеринбурге бывал не часто и больше чем на три дня не задерживался. Восстанавливать былые связи не имел никакого желания. Время сделало настолько крутой вираж, что от меня прежнего почти ничего не осталось.

— Давно ждешь?

Задумавшись, я не заметил, как она подошла и села рядом. Теперь я мог разглядеть ее лучше, чем позавчера, во время обеденного перерыва. Бывшая бригадирша чувствовала себя не так уверенно, как раньше. Взгляд не был таким пронзительным и немного надменным. Она, наоборот, старалась не смотреть мне в глаза.

— Ты, наверное, ждешь моих объяснений по поводу вчерашнего? — спросила Шурка.

— Чего тут объяснять? Ты меня просто подставила, вот и все.

— Пойми, я не хотела, вышло само собой. — Она сделала порывистое движение, словно по телу прошла судорога. — Ты объявился нежданно-негаданно, а мы с Елизаветой давно наблюдали за твоими расследованиями в прессе, и я при этом всегда гордилась, что была когда-то знакома с тобой. Лиза однажды, кажется, полгода назад, сказала: «Если бы Женя приехал в наш город…» И вот ты приехал. Приехал и позвонил. Сообщил, что все лето проведешь здесь.

— И ты сразу же доложила своей начальнице!

— Лиза — не просто начальница. Мы давно стали подругами. В начале девяностых она организовала фирму и вытащила меня с завода.

— Вы были знакомы?

— Нет, но отец ей много рассказывал обо мне. О моем трудолюбии и организаторских способностях. А Лизе как раз нужен был такой человек.

— И часто вы с ней вспоминали ее отца?

— Не припомню, чтобы мы говорили о нем до последнего времени, когда Лизе вдруг взбрело в голову во что бы то ни стало отыскать убийцу! Тринадцать лет спустя!

— Взбрело в голову, потому что ей попался на глаза твой мундштук. Заурядный, черный мундштук, каких инженер Широков не держал в своей коллекции.

Александра на миг замерла, глядя вперед. Молодая пара с коляской уже покинула «нашу» скамейку. Солнце скрылось за тучей. Начал накрапывать мелкий дождь.

— Надеюсь, ты не поделился с Лизой своей догадкой?

— Я никогда никого не подставлял, Шура. Не имею такой привычки.

Она достала из сумочки пачку сигарет. Я обратил внимание, что бывшая бригадирша теперь курит наилегчайшую «Вирджинию» с ментолом, сигаретки тоненькие, как соломка, через которую медленно потягивают коктейль.

— Мундштуки нынче не в моде?

— От мундштуков и папирос я давным-давно избавилась, — вздохнула Шура, — а вот окончательно бросить никак не могу.

— Предполагаю, что от мундштуков ты избавилась, когда начала работать с Лизой.

— Ты говоришь со мной в таком тоне, будто подозреваешь в убийстве!

— Я — нет, а вот Лиза считает, что ее отца прикончила любовница. Ты ведь была его любовницей, не так ли? Я это понял на вечере у Рины Кабировны.

— Да-да, ты тогда сильно напился, — припомнила она.

— Как бы я ни напился, но факт остается фактом. И будет лучше, если я не стану ничего из тебя вытягивать, а ты обо всем расскажешь сама.

Дождь усилился, и нам пришлось укрыться в ближайшей забегаловке, мало приспособленной к вялотекущей беседе. Александра непрерывно курила, часто сбивалась, теряла нить повествования, отвлекаясь на малозначительные эпизоды. Пожалуй, для старой любовной связи она слишком нервничала.

Честно говоря, я был разочарован. Инженер Широков, коему рабочие приписывали качества пламенного борца за справедливость и о котором на заводе слагали легенды, оказался первостатейным трусом. Он боялся начальства, он боялся общественного мнения, он, наконец, боялся собственной дочери. Полтора года им удавалось тщательно скрывать свой роман. В тайну были посвящены две самые верные подруги и Максим Максимович Ведомский. На Ведомском я попросил ее остановиться и рассказать об этом человеке подробнее. Шурка всего два раза встречалась с бывшим начальником милиции. Первый раз до гибели инженера, второй раз — после. Максим Максимыч как-то пригласил их с Широковым к себе на дачу. Сына с невесткой он отправил за границу, жену — в Крым и решил устроить маленький пикничок в тесном кругу. С ними была еще только любовница «дяди Макса», дама лет тридцати, инспектор по делам несовершеннолетних. Шура долго не могла вспомнить имя этой женщины. Ей казалось это очень важным. Наконец она остановилась на имени Лариса. Ведомский шутливо называл ее «Рисочкой». По словам Александры, Рисочка была красавицей из красавиц. Вообще, пикничок напоминал смотр любовниц двух закадычных приятелей. Рисочку она больше никогда не видела, хоть и жила с ней в одном районе, а вот с «дядей Максом» пришлось еще раз повстречаться. Он вызвал ее к себе по повестке в те самые майские дни. Ведомский заверил знаменитую бригадиршу, что сохранит тайну друга и она не будет проходить по делу Широкова даже в качестве свидетельницы, но ему необходимо знать все о последних днях инженера. «Сашенька, — ласково обратился к ней «дядя Макс», — будем доверять друг другу». Он догадывался, что Сашенька посвящена в их семейные неурядицы и у нее мало оснований доверять человеку, с которым Николай Сергеевич в последнее время находился в ссоре.

— Я рассказала все, что знала, кроме…

Выглянуло солнце, и мы не спеша брели вниз по Первомайской.

— Кроме? — в нетерпении переспросил я.

— Я ни разу не упомянула о собственных подозрениях.

В тот миг мне показалось, что и от меня она многое утаивает.

— Дело в том, — продолжала Шура, — что этот человек завидовал Николаю. И зависть его была черной.

— Но в чем же ему завидовать? — не скрыл я своего удивления. — Высокий пост, престижная квартира, дача, машина, жена, сын, красивая любовница. Чего ему не хватало?

— Не знаю. Наверное, это невозможно объяснить. Они дружили с самого раннего детства. Коленька всегда был любимцем. Понимаешь? Дома, во дворе, в школе, в институте, на заводе. Всегда и везде он пользовался расположением окружающих в силу своего неповторимого обаяния. А Макса не любили. В его присутствии люди настораживались. Вот в чем разница. Поразительно, что дружба столь разных людей длилась десятилетиями. Раскол произошел, когда они породнились. Николай будто сбросил шоры, которые на протяжении многих лет мешали ему как следует разглядеть этого человека. Он увидел, что Макс желчен, алчен, завистлив, хитер, а главное, недобр.

Последний аргумент она почему-то выделила особо, и лицо ее при этом сделалось суровым: сжатые губы, прищуренные глаза. Александра Вавилова теперь совсем не походила на добродушные портреты своей громкой молодости, украшавшие доски почета и первые полосы комсомольских изданий.

— Ты изменилась, — ни к селу ни к городу вырвалось у меня.

— А ты как думал? — ухмыльнулась она. — Всех нас хорошо поколбасило!

И тут я позволил себе отвлечься от темы и спросил, по-прежнему ли она замужем или на этом фронте произошли изменения? Своим ответом Шура сразила меня наповал, и я долго не мог опомниться. Она все еще жила со Степаном. Он допился до белой горячки, и его лечили в принудительном порядке. Он продержался не более года и запил опять. После повторного лечения — результат куда оптимистичнее. Вот уже два года и восемь месяцев (какая мучительная точность!) ее муж в рот не берет спиртного. Лиза Кляйн устроила Степана по знакомству в одну солидную фирму, и он теперь ходит почти что в начальниках.

Александра не скрывала своей гордости. Она напоминала несчастную мамашу, которая хвастается незначительными успехами слабоумного чада. В ее глазах искрилось превосходство и презрение ко мне, бродяге и авантюристу, с временными заработками. Признаться, мне с трудом удалось вернуть ее к основной теме нашего разговора. В первую очередь я спросил о коллекции Широкова. И тут всплыла очень важная деталь, о которой Лиза Кляйн знать никак не могла. Коллекцией Николая Сергеевича очень интересовалась Рисочка, любовница Ведомского, во время того самого пикничка. Оказывается, ее дед еще до войны собирал трубки и мундштуки, но во время эвакуации из Киева коллекция деда была безвозвратно утеряна. Сохранились лишь фотографии. Рисочка мечтала хоть одним глазом взглянуть на коллекцию Широкова.

— Уверена, она вбила себе в голову, что у Коли коллекция ее деда.

— С чего ты берешь?

— Она только о ней и говорила весь вечер. Теперь мне кажется, что ради этого разговора и был устроен пикник. И Коля, как последний дурак, подробно расписывал ей свои экспонаты. Ему льстило, что его коллекцией, наконец, кто-то всерьез заинтересовался. Да к тому же, красивая женщина.

Я понимал, что в Шурке заговорила ревность. Старая, немощная гадина иногда начинает внутри нас брыкаться и жалить. И все же факт остается фактом. Рисочка была единственной ниточкой к украденной коллекции.

Шурка вдруг заторопилась домой. Лиза ее отпустила пораньше с работы, чтобы она смогла переговорить со мной. Но рабочее время вышло, и муж будет волноваться, если она задержится хотя бы на полчаса. Раньше Александра старалась не поминать всуе имени своего благоверного, теперь же Степан не сходил у нее с языка.

— Ты не ответила на главный вопрос, — схватил я ее за руку, когда она попыталась остановить попутку. — Как твой мундштук оказался в столе жертвы?

Шуру передернуло от слова «жертва». Она нервно закурила.

— И чего ты вбил себе в голову, что это мой мундштук? Рисочка тоже пользовалась мундштуком.

— Но она не была любовницей Широкова.

— Откуда ты знаешь? Что ты вообще можешь знать?

— Уже многое.

— Да! Да! Это мой мундштук! — раздраженно призналась Шурка. — Если ты проболтаешься Елизавете — мне хана. И ты мне тогда — враг на всю оставшуюся жизнь! Ты уедешь, а нам тут жить!

Я поклялся, что не проболтаюсь и что действительно скоро уеду.

— Это случилось примерно за неделю до убийства, — начала Вавилова. — Ночь с субботы на воскресенье я провела у Коли. Степан отдыхал на заводской турбазе. По графику как раз выпали выходные его цеха. Я давно хотела бросить курить, но никак не могла решиться…

«Это произойдет сегодня или никогда! Не слушай, что говорят врачи! Надо бросать резко, а не постепенно! К тому же я знаю один секрет». С этими словами Широков отобрал у нее мундштук и папиросы и запер их в ящике письменного стола. А секрет его заключался в какой-то жутко горькой настойке красно-бурого цвета, которую он приказал выпить до последней капли, утверждая, что настоял ее по рецепту деда, бросившего курить в одночасье. Шурку едва не вывернуло наизнанку от этой гадости. Она сразу же захмелела и вскоре вырубилась.

На другое утро она проснулась в ужасном состоянии. Ныли десны и кружилась голова. Мысли блуждали вокруг письменного стола инженера. Николай показался ей угрюмым и чем-то обеспокоенным. На вопрос «что случилось?» ответил, что пережил самую страшную ночь в своей жизни. Оказывается, после выпитой настойки у Александры поднялся жар, и она несколько часов бредила. В бреду она истошно орала. Ей казалось, что по комнате летают маски. Большие и парообразные они колебались, как колеблется в знойный день воздух. Маски без конца меняли гримасы, будто издевались над ней. Потом Шуре привиделся покойник. Она причитала над гробом усопшего, повторяла его имя и читала заупокойную молитву, которую слышала однажды в детстве.

— Постепенно я начала припоминать свой бред, казавшийся мне кошмарным сном, да и только. «Помнишь ли, кого похоронила сегодня ночью?» — спросил Николай. «Я даже помню, кто тебя убил», — ответила я.

3

В ближайшие выходные мы с Лизой Кляйн были приглашены на дачу Максима Максимовича Ведомского. Этому предшествовал долгий поиск легенды, которую дядя Макс должен был заглотить, как наживку. Лиза хотела представить меня своим дальним родственником, недавно вернувшимся из Венгрии.

— Далась тебе Венгрия!

Мы с ней перешли на «ты», потому что этого требовала ситуация.

— Ты не понимаешь, — убеждала она меня, — какой это произведет эффект. Дядя Макс служил в Венгрии в пятьдесят шестом году. Он был танкистом, участвовал в военных действиях. А боевую молодость он всегда вспоминает с нежностью.

Я раздражал ее все больше и больше, а виной всему ночь, которую мы не провели вместе.

— Он дружил с твоим отцом с раннего детства и наверняка знал всех ваших родственников. И тут вдруг появляюсь я. «Кто такой? Откуда? Из Венгрии? И они столько лет молчали, что у них в Венгрии родственники?» Представляешь его реакцию? «А как же Первый отдел прошляпил, что у главного инженера завода имеются родственники за границей?» И мы с тобой окажемся в ловушке.

— Как же тогда быть?

Я набрался наглости и предложил ей довольно издевательский вариант:

— А почему бы мне не стать твоим любовником?

Она скуксилась, потому что идея ей нравилась и не нравилась одновременно.

— А если дядя Макс накапает моему мужу, когда тот вернется из Индии?

— Ради поиска истины приходится чем-то жертвовать, — пошутил я, но Лиза приняла мои слова всерьез. Она ко всему относилась серьезно, особенно, если это касалось ее отца. Ничего нет странного в том, что женщина с таким завихом, как эдипов комплекс, спокойно мирится с очередным разводом.

Теперь, некоторое время спустя, я понимаю, что следовало бы попридержать свою неуемную иронию за уздцы и не распалять в этой женщине жажду мести. К сожалению, мы часто не хозяева своим словам и поступкам.

Итак, легенда была разработана нами досконально. Чтобы не попасть впросак, я решил сохранить некоторые факты своей биографии. Родился в Свердловске, жил какое-то время в Венгрии, на жизнь зарабатываю журналистикой. И наоборот, исключил: военный завод, профессию маляра, знакомство с Александрой Вавиловой. Лиза разработала версию нашего знакомства. Оказывается, мы с ней сидели в соседних креслах в театре музыкальной комедии, и в антракте я предложил выпить шампанского. Любовь к опереттам Кальмана мне не передалась по наследству. Может, поэтому версия фрау Кляйн мне показалась слишком романтичной и несколько надуманной, но я промолчал.

Дача Ведомского находилась под Арамилем, в сорока минутах езды. Чтобы не терять времени даром, я снова начал докучать Лизе вопросами.

— Вспомни, пожалуйста, что-нибудь суперценное в коллекции твоего отца.

— Насчет ценности я могу промахнуться, потому что ни черта в этом не понимаю. Но была одна вещица, которую я любила с детства. Мундштук из слоновой кости с фигуркой индианки в национальном костюме. Отец утверждал, что ему не менее двухсот лет и что он был завезен в Европу еще во времена завоевания Индии англичанами. Когда муж в первый раз отправлялся в Индию, я попросила его привезти что-то подобное. Куда там! По сравнению с той вещицей все кажется жалкой кустарщиной.

— Перевелись настоящие мастера, — согласился я и, не откладывая в долгий ящик, уточнил, собирал ли Широков коллекцию на протяжении многих лет или приобрел ее сразу.

— Честно говоря, никогда об этом не задумывалась, — после длинной паузы призналась она. — Отец не рассказывал, да и мне было абсолютно все равно. Это так важно?

— Спроси-ка об этом дядю Макса. Он наверняка знает.

Дачный домик Ведомского оказался довольно примитивным сооружением, выдержанным в старом уральском духе. Первый этаж каменный, второй — бревенчатый, крылечко с резным козырьком. По бокам крылечка два раскидистых облепиховых дерева. Их завезли на Урал с Алтая, и они неплохо прижились, внеся экзотический элемент в скромный, неброский пейзаж.

Хозяин, полноватый мужчина, невысокого роста, в шортах и майке, приветствовал нас обыденным: «А вот и гости пожаловали!» Взмокший от утренних садоводческих дел, он, тем не менее, заключил Лизу в объятия и трижды приложился к ее напудренным щекам.

— Фу, дядя Макс, ты потный! — возмутилась она, а тот лишь похихикивал, подмигивая мне, как старому приятелю.

Я пожал его мокрую лапищу и представился:

— Евгений Немет.

— Из немцев? — насторожился Ведомский, хотя в его взгляде ясно читалось: «А не из жидков ли ты, братец?»

— У меня венгерская фамилия.

— Вот как! — хлопнул в ладоши дядя Макс. — Вот сюрприз так сюрприз, Лизок! Живого мадьяра ко мне привезла!

Фраза звучала довольно дико, если учесть, что в пятьдесят шестом году Максим Максимович был танкистом и наверняка передавил не один десяток моих сородичей на том самом мосту, что соединяет Буду с Пештом. Говорят, наутро вода в Дунае была розовой. Но в жестокость дяди Макса верилось с трудом. Его добродушное славянское лицо сияло от счастья, и он хлопал меня по плечу, радуясь нашей встрече. Мое честное признание в том, что я местный и что процент венгерской крови в моих венах ничтожно мал, ничуть не смутило хозяина дачи. Для него я в первую очередь был неожиданным вестником из далекой молодости.

Мы расположились в плетеных креслах на веранде. Дядя Макс потчевал нас клюквенным квасом и задавал мне идиотские вопросы. Например, стоит ли еще в Кечкемете памятник Кошуту, под которым он когда-то сфотографировался? А может быть, он меня проверял, этот бывший милицейский начальник? И простодушие на его лице всего лишь маска? Моя спутница уже подавала мне знаки_г мол, пора бы куда-нибудь свернуть, как все разрешилось само собой. У ворот дачи остановился черный «Мерседес» и дважды просигналил.

— Ты позвал гостей? — встрепенулась Лиза.

— Ларису Витальевну…

И дядя Макс потрусил к воротам, размахивая руками и напевая бравурный марш.

— Старая, боевая подруга, — пояснила Кляйн и добавила достаточно эмоционально: — Не выношу эту мерзкую бабенку!

«Мерзкая бабенка» оказалась располневшей красавицей средних лет, красавицей в классическом понимании, у которой не глаза, а очи, не пальцы, а персты. Когда она приблизилась к нам, ее чело светилось, а на устах играла улыбка.

— Лариса Витальевна. Прошу любить и жаловать! А попросту Рисочка! — прыгал вокруг нее Ведомский, потряхивая обгоревшим пузом.

Я представился, а Рисочка протянула мне руку для поцелуя, хотя обстановка совковой дачи не располагала к соблюдению этикета.

— Целуйте-целуйте! — продолжал балагурить дядя Макс. — Она у нас дворянка! Хохляцкая, правда, но что поделаешь? Какая есть.

Мы уселись втроем на веранде, а Ведомский колдовал над шашлыками во дворе, угощая нас дымом из мангала и время от времени выкрикивая ничего не значащие фразы из старых времен: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», «Эту песню не задушишь, не убьешь» и так далее. В общем, хозяин дачи развлекал сам себя, а Рисочка тихонько над ним похихикивала. Лиза молчала, тупо, уставившись в пустой стакан, и казалось, что стакан вот-вот начнет двигаться. Эта женщина была начисто лишена лицемерия и даже не пыталась делать вид, что ей приятно общество Ларисы Витальевны. Мне же необходимо было начать беседу, потому что я прекрасно понимал, что удача сама плывет в руки. Начал я традиционно, с географии:

— Так вы из Украины?

«Хохляцкая дворянка» посмотрела на меня с интересом, а Кляйн смерила презрительным взглядом. Она не сознавала уникальности обстановки, она не подозревала, что много лет назад, на этой самой даче дядя Макс с ее отцом демонстрировали друг другу своих любовниц.

— Почему вы в черном? — ответила Рисочка вопросом на вопрос. — Сегодня жарко, а вы в черном. У вас, наверно, траур?

Это называется ударом ниже пояса. Никто — ни Лиза Кляйн, ни Шурка — не заметили странной особенности моего гардероба.

— Вы наблюдательны, — похвалил я.

— Опыт работы в «ментовке», только и всего. Так у вас действительно траур? На сектанта вроде вы не похожи. А вот эти скорбные морщинки возле губ… Вам надо отпустить бороду! Правда, отпустите бороду!

Красавица внимательно разглядывала мое лицо, и, будь мы одни, пожалуй, начала бы откровенно кокетничать. Пока же кокетничали только ее глаза.

Неожиданно мы разговорились: об ее усопших родственниках, о кладбищах, о склепах, о мумиях и святых мощах.

— Эка вас понесло! — вмешался в наш пустой треп Максим Максимович. — А шашлыки вас еще интересуют или как?

Но во время обеда кладбищенская тема получила новое развитие.

— На папину могилу кто-то в последнее время приносит белые лилии, — сказала Лиза и тут же добавила: — Цветы не из дешевых.

— Твоего отца многие любили, — посерьезнев, сообщил Ведомский. — Ив школе, и в институте, и на заводе…

— Но живые лилии через тринадцать лет после гибели? — перебила его Кляйн. — На такую любовь способна только женщина!

— Ив самом деле, — поддержала ее Рисочка. — Я не знала твоего папу лично, но женщинам такой мужчина должен был нравиться.

— Ну-у! Девицам только подавай любовь! — воскликнул хозяин дачи и, чтобы закрыть незастольную тему, обратился ко мне: — Вот вы, молодой человек, могли бы ради любимой женщины совершить преступление?

Я не нашелся, что ответить, и на помощь пришла Лиза.

— Дядя Макс, мне кажется, ты от меня многое скрывал. Не пора ли приподнять завесу над тайной? Я не маленькая девочка, и умею держать удар.

— Что ты от меня хочешь?

— Ведь у папы была любовница, так?

— Он со мной не откровенничал на эти темы. И потом, ты помнишь, в каких мы были отношениях последние два года?

Бывший милицейский начальник пустился в пространные рассуждения. Даже если у вдовца имелась тайная любовница, что в этом предосудительного? Не считает же Лиза ее виновницей трагедии? А мотив? Не думает же она, в конце концов, что отец пал жертвой необузданных страстей? А как же быть тогда с коллекцией трубок и мундштуков? Украденная коллекция опровергает мотив необузданных страстей.

Примерно такими же словами я убеждал Лизу несколько дней назад. Наши с Ведомским взгляды на данный предмет оказались схожими. В тот миг меня насторожило, что Максим Максимович па протяжении тринадцати лет выгораживает любовницу погибшего друга. Что ему до Шурки? Кто она, собственно, такая, чтобы заставить пожилого, солидного человека с трепетом оберегать чужую тайну? И все-таки, даже в тот миг сомнения я не усматривал злого умысла со стороны моей старой подруги. К тому же, времени на раздумья у меня не было, потому что Лиза Кляйн наконец задала главный вопрос, и от реакции присутствующих зависело многое в моем дальнейшем расследовании.

Кажется, Рисочка пропустила вопрос мимо ушей. Она с таким воодушевлением вгрызалась в сочные куски баранины, что и вражеская канонада вряд ли сумела бы оторвать ее от шашлыка. А вот Ведомский, несмотря на опыт, оказался человеком менее хладнокровным. Он не смог скрыть своего волнения и произнес в запале:

— Какая тебе разница?! Почему ты меня об этом спрашиваешь? Мне никогда не было никакого дела до его коллекции! И я понятия не имею, приобрел он ее оптом или собирал по отдельности. Почему ты сама у него не поинтересовалась? И вообще, что это меняет?

Он бросил быстрый, тревожный взгляд на Ларису Витальевну, которая и ухом не вела, и, словно одолжившись у последней спокойствием и уверенностью, сказал почти ласково:

— Лизонька, мы совсем забыли о нашем госте. Он ведь приехал сюда не для того, чтобы выслушивать наши старые семейные дрязги.

— Старый, плешивый лис! — возмущалась Лиза, когда мы поздним вечером ехали обратно. На все уговоры дяди Макса и его верной подруги оставить нас ночевать, Кляйн отвечала холодным, презрительным «нет».

Мне импонировало в ней отсутствие компромисса и лицемерия, но в данной ситуации все же разумнее было поддаться на уговоры хозяина дачи. Лиза вообще все испортила, выказав свой характер. Весь вечер она дулась на Ведомского, хранила зловещее молчание и реагировала на все наши разговоры ухмылками и междометиями. К сожалению, я не мог объяснить Лизе, как важно для меня расположить к себе Максима Максимовича и, особенно, Ларису Витальевну. Я был связан по рукам и ногам Шуркиной тайной. Впрочем, кое-что мне удалось провернуть, хотя инициатива исходила от самой Рисочки.

«Хохляцкая дворянка», умяв парочку шашлыков и вылакав литровую кружку пива, ни с того ни с сего спросила:

— Вы храбрый человек?

На что я ответил, не кривя душой:

— Абсолютная храбрость — признак глупости. В чем-то я храбрец, а в чем-то — первостатейный трус.

— Но привидений-то уж наверняка не боитесь?

К этому выводу она пришла после наших кладбищенских бесед. Лариса предложила сходить на болото, пользующееся в округе дурной славой. Я догадался, что меня заманивают для какого-то разговора, и тут же изъявил желание посмотреть на местную достопримечательность. Лиза, как я и предполагал, осталась на даче с дядей Максом.

Рисочка осторожно ступала по лесной тропинке, словно боялась подвернуть ногу. Даже ноги у этой женщины кокетничали, и я с трудом представлял ее в милицейской форме.

— Мы рискуем быть съеденными на полдороге до вашего знаменитого болота, — начал я разговор, то и дело шлепая себя по лицу и запястьям.

— Комары не так опасны, как некоторые дамы, — загадочно улыбнулась она и, выдержав паузу, пояснила: — Вы, наверное, заметили, что Лизхен не совсем здорова. Я имею в виду ее психическое состояние.

— Обычный эдипов комплекс, только и всего, — заключил я с умным видом.

— Нет, дорогой Евгений, у нее не обычный эдипов комплекс. У нее сверхобостренный эдипов комплекс, потому что отца Лизхен убили. Из-за этого она не может ужиться ни с одним мужиком. Из-за этого муж от нее удрал в Индию. Она всех пытается втянуть в расследование гибели своего отца. Всех! И вас в том числе!

— Меня? С чего вы это взяли?

— Не случайно при вас она завела разговор об отце. Будьте осторожны! Зачем вам лишние проблемы? Я много лет проработала в ментовке и научилась видеть людей насквозь. Вы из тех, кто готов прийти на помощь ближнему по первому зову. Вы — находка для Лизхен. И где только она вас откопала?

Рисочка вдруг остановилась, оглядевшись по сторонам. Мы стояли одни на узкой тропинке, лицом друг к другу. Ее массивная грудь высоко вздымалась, то ли от волнения, то ли от быстрой ходьбы, глаза помутнели, над верхней губой выступил пот. Я приказал себе действовать, и поцелуй получился долгим и страстным. Потом еще и еще. Но этим все и кончилось. Она выскользнула из моих объятий и произнесла хрипловатым голосом:

— Для знакомства достаточно, а если хотите продолжения…

Она сказала, что во вторник будет ждать меня в восемь вечера у себя дома, и попросила запомнить адрес.

Не знаю, что произошло на даче в наше отсутствие, но Лиза выглядела мрачнее прежнего и сразу же засобиралась домой…

— Ведь он прекрасно знает эту бабенку! — продолжала она свой гневный монолог за рулем малолитражки. — Знает и скрывает, сволочь!

Я снова мысленно вернулся на лесную тропинку. На обратном пути, насладившись созерцанием заурядного болотца, Рисочка опять заговорила о странностях «Лизхен»:

— Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что она сама прикончила своего папашу из ревности! — И философски добавила: — Чего только не случается в этом мире!..

— Я чувствую, что здесь замешана женщина, развратная самка, обольстившая моего отца! И что бы вы с дядей Максом ни говорили, я должна вывести ее на чистую воду!

Мы ехали дальше, ехали на предельной скорости, и Лиза время от времени впадала в истерику. Слава Богу, ночное шоссе было почти пустынно, да и северная ночь в июне не такая уж темная. Я всю дорогу молчал, давая ей высказаться о наболевшем, дожидаясь подходящего момента, чтобы задать мучивший меня вопрос. Наконец, Кляйн успокоилась. Она тяжело дышала и громко сопела носом, сдерживая рыдания. Мне стало ее жалко, но я не нашел слов утешения, потому что сочувствие могло вылиться во что-то большее, не входившее в мои планы.

— А ваша бывшая домработница, где она сейчас? Белые лилии на могиле твоего отца не ее рук дело?

Вместо того чтобы разрыдаться, Лиза расхохоталась — звонко, истерично. Оказывается, белые лилии — выдумка, домашняя заготовка для дяди Макса. Такой же блеф, как и Рисочкино болото с привидениями. Женщины вообще мастерицы по части блефа.

— Зинаиду Кондратьевну я не видела лет десять, — сообщила она, насмеявшись. — Может быть, ее и на свете-то больше нет. Хотя она баба жилистая, да и не старая совсем. Тогда ей перевалило за пятьдесят. Значит, сейчас — около шестидесяти пяти. У меня в записной книжке сохранился адрес. Только вряд ли она чем-то поможет. Все уже давно сказано и запротоколировано, и со временем память не становится острее.

4

У меня плохая память на лица. Однажды, в детстве, я не узнал родную тетку и нажил себе врага на всю жизнь. Что меня в первую очередь поразило в Зинаиде Кондратьевне, так это ее лицо, некрасивое, старушечье, ничем особенным не примечательное, если не считать тяжеловесного, утиного носа. В первую секунду я даже остолбенел, кого-то узнав в этом лице. Но кого? Эффект дежа вю, посетивший меня так внезапно, не исчезал все время, пока я беседовал с бывшей домработницей инженера Широкова. Я даже пытался выяснить, не работала ли она в восьмидесятые годы на нашем заводе, но Зинаида Кондратьевна никакого отношения к заводу не имела, только к его главному инженеру. О Широкове вспоминала с почтением и даже с трепетом, как в старые времена слуги о добром барине.

— Ума не приложу, кто мог сотворить такое злодейство! В какой голове зародился подобный умысел?! — возмущалась она, как показалось мне, немного по-книжному.

В единственной комнате старушки висели две полки с книгами. Они-то и привлекли мое внимание, когда Зинаида Кондратьевна ушла на кухню готовить чай. Бывшая домработница увлекалась в основном романами — русскими, английскими, французскими, но не детективами в пестрых обложках, а самой что ни на есть классикой, знакомой с детства каждому более или менее культурному человеку. Здесь присутствовали «Анна Каренина», «Обрыв», «Идиот», «Ярмарка тщеславия», «Домби и сын», «Утраченные иллюзии», «Западня», «Воспитание чувств» и другие. И лишь одна книга, на мой взгляд, не соответствовала, выбивалась из общей подборки. Это был «Рыжик» Алексея Свир-ского, изданный в пятьдесят седьмом году в подарочном варианте. Именно его я и снял с полки и даже успел прочитать дарственную надпись: «Рыжику на день рождения от дяди Коли. 1 марта 1971 года».

— Книжками моими интересуетесь? — с добродушной улыбкой спросила Зинаида Кондратьевна, расставляя приборы на круглом уютном столике.

— Редкий, давно забытый писатель.

— Это вы о Свирском? О да! А ведь как гремел в свое время! Ставили в один ряд с Горьким, Чеховым…

— Вот так проходит слава мирская, — с умным видом заключил я и в свою очередь спросил: — когда вы познакомились с Широковым?

— Очень давно. Я знала еще Лизочкину маму. Я с ней работала вместе в одном НИИ. У меня ведь, между прочим, высшее образование. — Она произнесла это с гордостью, наливая в чашки заварку. — А уж домработницей я стала после того, как случилось несчастье…

— Какое несчастье?

— Сын попал под машину…

Я понял, что речь идет о том самом «Рыжике», которому дядя Коля, то бишь Николай Сергеевич Широков, подарил на день рождения книгу.

— Вот тогда-то Мария, Лизочкина мама, предложила мне стать у них домработницей. Маша, Маша, — покачала головой Зинаида Кондратьевна и перекрестилась. — Пусть земля ей будет пухом, хотя…

Она чего-то недоговаривала. Может быть, ей мешало то обстоятельство, что Лиза представила меня своим близким другом, а у бывшей домработницы, по всей видимости, имелись от инженерской дочки тайны. Я постарался ее убедить, что умею хранить тайны даже от близких друзей.

— Это хорошо, — похвалила Зинаида Кондратьевна, — мне пришлось многое скрывать, чтобы не травмировать Лизочку. Она даже не знает, как умерла ее мать. Ей сказали от неизлечимой болезни, она и поверила, глупенькая. А на самом деле, Маша наложила на себя руки.

Новость ошеломила меня. Уж больно не вязалось самоубийство с благополучием семьи Широковых. Впрочем, о благополучии я знал только со слов самой Лизы.

— Она даже не пыталась выяснить, что это за болезнь такая была у матери. Зато найти убийцу отца для нее — святое! — сказала она с обидой в голосе. — Конечно, любимый папочка — превыше всего! Так получилось, что отец с матерью похоронены на разных кладбищах. Маша в предсмертной записке просила положить ее рядом с родителями. За Машиной могилкой приходится ухаживать мне, потому что дочь там не частый гость.

— У Широковых был какой-то семейный конфликт?

— Вечный конфликт! Неизлечимая болезнь! Только не у Маши, а у Николая Сергеевича. Болезнь под названием «бабы»! Вот как бывает. Прекрасный человек, умница, добрый, обаятельный, всеми любимый, но в погоне за очередной юбкой терял не только голову, но и совесть и порядочность. Однажды уехал в командировку, в область, а вернулся не один. Представьте себе, прямо домой с бабой! Вы что-нибудь слышали подобное? Маша с дочкой в одной комнате. Плачет, несчастная, ночи напролет. А Коля в другой комнате кувыркается с любовницей. Она все ему прощала, терпела, сколько могла. Уж больно любила. Вот и сгинула во цвете лет. Лиза, конечно, ничего не помнит, но во время скандалов всегда принимала сторону отца. Садилась к нему на колени, обвивалась вокруг шеи. Может быть, это и доконало Машу. Всякому страданию есть предел.

— А после смерти жены?..

— Не успокоился, нет! Куда там! Он потому и не женился во второй раз. Слава Богу, на это ума хватило!

— И Лиза по-прежнему ничего не знала?

— Разумеется. История с Машей его многому научила. Николай стал осмотрителен, осторожен, чтобы не ранить психику дочери. Поэтому о его увлечениях последней поры мало что известно. Домой, во всяком случае, он любовниц не водил. Хоть Лиза и жила уже на квартире свекра, но к отцу наведывалась частенько. Не сложилось у нее с первым мужем.

— Откуда вам известно, что Широков не приводил женщин в дом?

— Я бы заметила.

Она произнесла это твердым, уверенным голосом, не терпящим возражений, но почему-то отвела глаза в сторону. Впоследствии я часто вспоминал этот отведенный в сторону взгляд. Тогда я растолковал его смущение, как невозможность продолжения столь щекотливой темы. Короче говоря, я поверил Зинаиде Кон-дратьевне, что она ничего не знала о Шурке. Ей-то что скрывать? Широкова она не жаловала и к его дочери теплых чувств не питала.

Я попросил бывшую домработницу по возможности восстановить в памяти сцену тринадцатилетней давности, но ничего существенно нового не услышал.

— Когда вы его видели в последний раз живым?

— Накануне праздника. Он собирался на демонстрацию с заводом. Был в приподнятом состоянии духа. Сказал, что после демонстрации, наверно, будут гости, и попросил прийти второго числа прибраться.

— Он не уточнял, какие именно гости?

— Это не моего ума дело.

— Гости действительно приходили?

— Трудно сказать. Посуды грязной было немного. Николай никогда не мыл посуду, всегда дожидался меня, поэтому она скапливалась и без гостей. В баре стояла на две трети выпитая бутылка армянского коньяка, но он любил пить в одиночку.

— Погодите-ка! — перебил я Зинаиду Кондратьевну. — А как же экспертиза? В милиции должны были установить насчет гостей. Хотя бы по той же грязной посуде.

— Так ведь посуду я вымыла! — с отчаяньем в голосе призналась она.

— Как?

— Я ведь думала, что в квартире никого нет! Николай Сергеевич всегда старался куда-нибудь уйти на время уборки. Я, ничего не подозревая, сразу прошла на кухню и принялась мыть посуду. Я всегда так делала, начинала с грязной посуды. Потом принялась за столовую. Вытерла пыль, пропылесосила ковер. И только когда открыла дверь кабинета… Это ужасно! Я целый час провела в квартире с трупом!

— В милиции вы об этом говорили?

— Я боялась навлечь на себя подозрения. Получается, что стерла все отпечатки пальцев.

«Странная ситуация, — подумал я в тот момент, — и Лиза, наверняка, об этом ничего не знает. Она сказала, когда мы сидели в ресторане: «И в пепельнице еще тлела сигарета, когда домработница обнаружила труп». Лиза Кляйн старается избегать красивых оборотов. Значит, недотлевшую сигарету выдумала домработница? Вот эта чинная, с претензией на порядочность, пожилая дама? Она утаила от следствия и от дочери инженера целый час времени и все из-за боязни быть заподозренной в соучастии? А может быть… Может быть!..» Я попридержал до поры до времени разыгравшуюся фантазию, потому что вспомнил еще об одной детали.

— Если вы решили, что Широкова дома нет, значит, дверь была заперта, а не прикрыта и не захлопнута. Заперта на оба замка?

Зинаида Кондратьевна не спешила с ответом, она только часто дышала, не скрывая волнения.

— У кого еще могли быть ключи от квартиры?

— У Лизочки…

— А у Ведомского?

— Ну, что вы! Николай в последнее время с ним был на ножах. Да и в прежние времена ему ключей не доверяли. Маша вообще с трудом выносила этого человека. Уж она бы никогда с ним не породнилась!

Я подумал, что дядя Макс вполне мог сделать дубликаты ключей, ведь Лиза тогда жила в его доме. И все-таки этот мирный садовод-любитель не вязался у меня с образом убийцы, хоть он и гордился танками на будапештском мосту в пятьдесят шестом.

— А в котором часу вы пришли убирать квартиру? — спросил я напоследок.

— Я всегда приходила в полдень. Многолетняя привычка.

— Ив праздники тоже?

— Праздник, не праздник — для меня все едино.

— Кто первым обнаружил пропажу коллекции?

— Лизочка, конечно. Меня их семейные реликвии мало интересовали.

В тесной прихожей пахло нафталином. Бывшая домработница Широковых, наверное, мечтала, чтобы я поскорее убрался. Ведь последней фразой она выдала себя с головой. Теперь у меня не было никаких сомнений в том, что Зинаида Кондратьевна презирает и ненавидит своих бывших хозяев.

— Какие такие гости первого мая? — возмущалась Александра, когда мы с ней встретились через полчаса в ботаническом саду. — Коля терпеть не мог советских праздников! И уж точно никогда их не справлял. Тетка, видать, совсем из ума выжила!

— Почему тебя так взволновали эти гости? — удивился я. — Ведь Широкова убили утром второго числа. Или ты думаешь…

Догадка, осенившая меня в этот миг, была настолько очевидна и чудовищна, что я даже опешил от собственной прозорливости. А исказившееся Шуркино лицо только подтверждало мою догадку. Впрочем, от прежней Шурки не осталось и следа. На меня смотрели чужие, слегка прищуренные глаза. И в них было больше холодной ярости, чем проникновенной нежности по отношению к старому другу. И все же я сказал то, что хотел сказать.

— Ты осталась у него на ночь. Ты провела с ним вместе последнюю ночь. Ты была последней, кто видел его живым.

Шуркины губы задрожали. Она закрыла глаза. Из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы и бороздили впалые щеки некогда цветущей красавицы-бригадирши.

Я предложил ей носовой платок, но она предпочла пудреницу.

— Ты ведь понимаешь, что это не я! — Она пудрила лицо и шмыгала носом. — Я ведь не способна на такое! И Колю я любила… За что мне его убивать?

— Во сколько ты от него ушла?

— В десять.

— Чего так рано?

— Дочка. Она была дома совсем одна. Всю ночь из-за нее как на иголках, но Коля не желал меня отпускать.

— А твой муж? Где он был в это время?

— На заводской турбазе, со своим цехом. Они уехали сразу после демонстрации и на все праздничные дни…

Потом Александра поведала мне, как дочка просилась с отцом на турбазу, но он не захотел ее брать, потому что преследовал иные цели. И все три дня был в стельку пьян. Не обошлось без милиции. Степан выбил стекла в директорском коттедже и ругался нецензурно. Посадили голубчика на пятнадцать суток.

Не знаю, зачем она мне все это рассказывала. Прорвало, что ли, на нервной почве? В конце концов пришлось прервать эту весьма поучительную историю.

— Кто, кроме тебя, был в гостях у Широкова первого мая?

— Наши старые знакомые, — не без ехидства усмехнулась Шурка.

— Неужели Ведомский?

— Со своей подружкой, — подтвердила она.

— А как же натянутые отношения?

— Для того и встретились, чтобы помириться и расставить точки над «i».

— Помирились?

— Я в их дела не лезла! — махнула она рукой. — Мужчины закрылись в кабинете и проболтали там не меньше часа, а мы с Рисочкой развлекались как могли.

— Например?

— Смотрели телек, наслаждаясь Ансамблем песни и пляски Советской Армии, и перекидывались фразами типа: «Обещают, что лето будет жарким» или «Вы не собираетесь нынче на юг?». Короче, обыкновенная светская беседа. А что ты, собственно, хотел?

— Она впервые была в доме Широкова?

— Разумеется. После того памятного уик-энда на даче, отношения с Максом резко ухудшились.

— Значит, Рисочка впервые увидела коллекцию? И это произошло накануне гибели инженера?

Я рассуждал вслух, потому что целиком и полностью доверял этой женщине, несмотря на то что в день убийства, за два часа до убийства, она находилась в квартире жертвы. Но как я мог ей не доверять? Ведь я прекрасно знал Александру Вавилову, знал и до и после смерти Широкова. Я работал с ней бок о бок много лет. Наконец, я любил ее. Или, по крайней мере, мне так казалось.

— Она сказала, что вряд ли коллекция принадлежала ее деду.

— Она сомневалась?

— По-моему ей было абсолютно все равно. Колины мундштуки и трубки не произвели на нее впечатления. И вообще, про своего дедушку из Киева она больше не заикалась. А Макс с Николаем ни разу не вспомнили о детях, об этом дурацком, несчастном браке. Говорили о работе, о политике, обо всем понемногу. Короче, обычная вечеринка, как сотни других. И ничто не предвещало трагедии.

— Вот почему Ведомский скрыл тебя от следствия, — вновь рассуждал я вслух.

— Мне бы тогда пришлось рассказывать о наших посиделках первого мая, и он попал бы в круг подозреваемых лиц. Мы заключили с ним что-то вроде сделки.

— Но почему ты это скрыла от меня?

Она тяжело вздохнула, прежде чем ответить, и полезла в сумочку за соломинкой-сигаретой.

— Пойми меня правильно. Тринадцать лет я скрывала от всех, что видела Широкова за час или за полтора часа до гибели. И признаться в этом не так уж просто.

— В то утро он никого не ждал в гости? Не испытывал беспокойства, нервозности?

— Сказал, что дождется домработницу, а потом поедет в турбюро. Они с Максом решили отправить детей в Италию или в Испанию, точно уже не помню. Мол, погреются на солнышке, окунутся в море, авось образуется. Нашли, так сказать, консенсус. Модное в то время словечко. Любовь — не главное, так постановили закадычные друзья. Вот по поводу этого решения Коля, конечно, нервничал. Будучи человеком неглупым, он понимал, что это не выход и что выход только один — развод. Думаю, он понимал еще больше. Он видел, что Лиза со своей безудержной любовью к нему никогда и никого не полюбит. А значит, и его личная жизнь под постоянной угрозой.

— Личная жизнь? Он как-то связывал с тобой свое будущее?

Она лишь кивнула в ответ и отвернулась, смяв в кулаке не затушенную сигарету.

— А ты?

— Я была на грани… — ответила Шуркина спина.

Потом она громко высморкалась, посмотрела на часы и сказала, что ей пора и что провожать ее сегодня не надо. А я имел неосторожность в третий раз поразмыслить вслух:

— Значит, тот, кто убил Широкова, знал, что домработница придет в полдень. Или был с нею заодно.

— Тоже мне тайна! — фыркнула Александра. — Все знали, когда приходит домработница. Накануне Рисочка несколько раз порывалась вымыть посуду, и столько же раз Коля ее останавливал, приговаривая: «Завтра в полдень придет Зина и все вымоет».

— Ты помнишь имя домработницы? — удивился я.

— У меня вообще замечательная память!

На прощание она чмокнула меня в щеку, и ее каблучки бодро зацокали по асфальтовой дорожке.

«Замечательная память, — машинально повторил я. — А имя Ларисы Витальевны вспоминала долго, с потугами, утверждая, что видела ее всего лишь раз. Оказывается, не один раз. И уж больно знаменательная вышла встреча».

Я посмотрел вслед удаляющейся фигурке. Александра направлялась в противоположную сторону от главного входа. В свое время я тщательно изучил ботанический сад. Были еще два выхода: к школе и к филиалу Академии наук. Судя по всему, она шла именно к филиалу. Но ничего достойного внимания Шурки в той стороне я не припомнил, если не считать нашего любимого военного завода. Я не пошел за ней следом. Я знал тропинку, по которой можно сократить путь.

Никогда в жизни мне не приходилось ни за кем следить, и поэтому я волновался, а также испытывал смущение и дискомфорт. Это был миг прозрения и разочарования одновременно. Я подозревал Шурку, Александру Вавилову, бывшую бригадиршу маляров, мою наставницу и подругу. Еще точно не знал, в чем именно, но мое доверие к ней было подорвано всего лишь одной фразой: «У меня вообще замечательная память!» Она притворялась, лицемерила, играла в свою игру.

Предпринятый мною маневр позволил сократить расстояние между нами почти вдвое. Александра миновала здание филиала Академии наук и направлялась, как я и предполагал, в сторону завода. Она торопилась, едва ли не бежала и, по-видимому, очень нервничала, потому что комкала в руке пачку с сигаретами. Ей безумно хотелось курить, но она таким образом старалась преодолеть свой извечный порок. Наконец скомканная пачка отправилась в ближайшую урну.

Ей не приходило в голову обернуться, а я и не думал прятаться за каждым фонарным столбом, находя такое поведение комичным. Мы прошагали метров двести, и примерно столько же оставалось до завода, когда она неожиданно свернула в какой-то двор. Это меня немного озадачило, я сбавил шаг и чуть было не проворонил мою фигурантку. Не заходя во двор, в проеме между домов я увидел, как Шурка садится в черный «Мерседес-Бенц» с затемненными стеклами. Садится не на место водителя, а рядом. Дверца за нею захлопывается, и в тот же миг автомобиль снимается с места и едет прямо на меня. Впрочем, нескольких шагов оказалось достаточно, чтобы изобразить из себя праздного гуляку, не имеющего никакого отношения к здешним нравам и привычкам.

Проводив взглядом удаляющийся «катафалк», гордость любого русского нувориша, я повернул назад, во двор. На том самом месте, где пару минут назад стоял «Мерседес», какой-то дядька в камуфляже кормил дворнягу остатками хот-дога. Я сразу догадался, что это охранник. Оказывается, автомобиль стоял возле крыльца с железной дверью. «Фирма «Фаэтон» — гласила табличка на двери.

5

Понедельник, как известно, день тяжелый, и мне хотелось собраться с мыслями, посидеть дома, то бишь на «мансарде» у сестры, подвести кое-какие итоги. Но не тут-то было. Позвонила Лиза Кляйн и взволнованным голосом попросила о встрече. О немедленной встрече. По телефону она не желала ничего объяснять, а только требовала, чтобы я приехал к ней домой. Ясно было одно: случилось что-то из ряда вон, потому что в одиннадцатом часу утра она еще находилась дома, а не на работе.

Я застал ее в подавленном настроении. Ничего не объясняя, Лиза провела меня в кабинет отца и указала пальцем на письменный стол. Там на неровно отрезанном квадратике красного бархата лежала курительная трубка из черного дерева. Подойдя ближе, я разглядел на ней барельефный череп, довольно посредственно выполненный.

— Это из папиной коллекции, — выдавила из себя Лиза, а я уж грешным делом подумал, что она лишилась дара речи. — И бархат тоже. Им было оббито дно сундука, в котором хранились трубки.

— Как она сюда попала?

— Я обнаружила ее сегодня утром на столе. Ты понимаешь, в чем дело? У кого-то есть ключи от моей квартиры.

Я поразился ее спокойствию, граничащему с фатализмом. Все эти годы убийца Широкова хранил ключи от квартиры, а она не подумала сменить замки.

— Вчера утром ее здесь не было. Я каждое утро проветриваю папин кабинет. А вечером я сюда не входила…

— Ты вчера весь день провела дома?

— Я уезжала на несколько часов. Отсутствовала приблизительно с четырех до девяти вечера.

Всему на свете приходит конец. Недолго длилось и фаталистичное спокойствие Лизы. Она упала ко мне на грудь и разрыдалась.

— Кто? Кто меня так ненавидит? — вопрошала она. — Кто ненавидел моего отца? Что мы сделали этому человеку?

Я успокаивал ее, как мог, хотя не дока по этой части. А перед глазами стояла Зинаида Кондратьевна, с презрительной усмешкой. Уж она-то точно ненавидела и отца, и дочь. Но нельзя же подозревать старую женщину в таком преступлении. А курительная трубка с черепом? Это что-то из сицилийских страстий-мордастий!

— На работу пойдешь? — спросил я.

Лиза покачала головой:

— Я предупредила Шуру, что больна.

— Тогда поедем куда-нибудь, посидим в спокойной обстановке, пораскинем мозгами.

Мое предложение было принято, и мы нашли самую дорогущую забегаловку, где в это время — ни души. Я не испытывал угрызений совести, когда она платила за меня. Авантюристы — закаленные люди, а журналистское удостоверение приучает к халяве. За меня часто платят. Что поделаешь, деньги не держатся в моем кошельке.

— Фирма «Фаэтон» тебе о чем-нибудь говорит? — начал я для затравки.

— Контора дяди Макса, — сообщила она. — Посредническая деятельность. Восемь лет процветания. Мало кто верил в деловые качества начальника милиции, но он показал себя с наилучшей стороны.

Обстановка располагала к откровенности, и я задал вопрос, на который не решился позавчера:

— Что произошло между тобой и Ведомским на даче, пока мы с Ларисой ловили на болоте привидение?

— Он сказал, что меня кто-то провоцирует, хочет нас поссорить, вытащить наружу старое белье. А я сказала, что он просто старый козел, иначе зачем скрывать эту сучку, любовницу моего отца?

— А что, если он прав?

— Ты серьезно так считаешь?

— Посуди сама, разве не провокация эта курительная трубка? И с таким же успехом тебе могли подбросить тот черный мундштук. Почему ты его раньше не замечала? Почему увидела через тринадцать лет? Может, кто-то захотел и ты увидела?

— Этот мундштук не из коллекции.

— А трубка? Ты уверена, что она из коллекции? Уж больно топорная работа, дешевка. И кусок красного бархата найти нетрудно.

— Я не уверена, что эта трубка из коллекции, — призналась Лиза, — но я уверена, что это сделала женщина. Тот же запах духов, едва уловимый, сладковатый.

— А по-моему, это твои фантазии, — вздохнул я, в который раз убеждаясь в ее не совсем удовлетворительном психическом состоянии. — У кого еще есть ключи от квартиры?

— Только у мужа. Он — в Индии.

— У вас с отцом было три связки ключей?

— Ну, да. Зинаида Кондратьевна свои ключи вернула. Я их спрятала. И что теперь делать?

— Вызвать слесарей и заменить замки, — предложил я. — А трубку эту выброси к чертовой матери и выброси из головы! Давление на психику, старый прием, и не самый удачный.

— Подобные номера любил откалывать дядя Макс. В детстве он часто меня разыгрывал. И поверь, не всегда это было остроумно. Если он и на этот раз шутит…

— Кстати, какая у него машина?

— «Волга». Представляешь? Вот позорище! И ни за что не хочет с нею расставаться. Колымаге уже лет пятнадцать, а то и больше!

Постепенно она приходила в себя, а кофе с ликером придал ей бодрости и веселья.

— Почему ты так не любишь Ларису Витальевну? — продолжил я допрос.

— Потому что любила свекровь, а у дяди Макса с этой красоткой началось все очень давно.

— Свекровь догадывалась?

— Думаю, да. Она была из тех женщин, которые чувствуют измену мужа и глубоко ее переживают.

— А твой отец изменял матери?

— А кто не изменяет? Вот ты, например…

— Давай не будем меня брать в пример, — поставил я точку на этой теме.

— Женя, — обратилась она как можно мягче, — ты должен сегодня остаться у меня. Пойми правильно.

Я понял, что обречен, но решил сопротивляться до конца.

Только в десятом часу вечера слесарь из ЖЭКа, которого я заполучил путем невообразимых обоюдных модуляций, установил новые замки в квартире Кляйн. Я мог спокойно отправляться ночевать к сестре, но не все события этого дня завершились. Произошло нечто, похожее на сон. Наверно, если бы я встретил инженера Широкова — и то бы не так удивился, как этой странной встрече.

Итак, я покинул Лизу в сопровождении пожилого слесаря. Он шел со мной до автобусной остановки и рассказывал о былых временах, хотя я не вызывал его на разговор. Очевидно, старику не с кем было поговорить. Он прекрасно помнил Широкова и его жену. Как только они въехали в этот дом, сразу обратились к нему. Он и вставлял те самые замки, которые нынче менял. Дальше следовали пространные философские рассуждения о смысле и быстротечности жизни, которые я осмелился прервать:

— А сколько было комплектов ключей?

— Три, как обычно.

— А впоследствии никто не обращался к вам за дубликатами?

— А как же! Пришлось еще один экземплярчик выпилить. Для домработницы. Они люди были зажиточные даже по тем временам, могли позволить себе домработницу.

— Она сама к вам обратилась с такой просьбой?

— Зачем? Я ее в глаза не видел. Николай Сергеевич попросил.

— Неужели трех комплектов не хватило? — не понял я.

— Считать умеешь? — Пролетарий-философ разгладил седые усы и стал загибать пальцы. — Отец семейства — раз, мать семейства два, дочка-школьница (между прочим, круглая отличница) — три, и — сам понимаешь кто. Вот так. А мы всегда готовы откликнуться на нужды граждан. Ну, бывай!

Он протянул мне на прощание руку, и я пожал ее крепче, чем делаю это обычно. Мы доплелись до автобусной остановки, когда слесарь наконец покинул меня, оставив с глазу на глаз с той, что неотступно за нами следовала. Слежку я почувствовал сразу, едва мы вышли из подъезда. Я дважды оборачивался и видел молоденькую девушку метрах в пяти от себя. Она смотрела мне прямо в затылок и двигалась как сомнамбула. Она делала это еще хуже, чем я накануне. Или может быть, бледный силуэт луны, обозначившийся на светлом небе, так действовал на девушку?

Стоило мне остаться одному, как загадочная спутница сразу же приблизилась и поздоровалась.

— Разве мы знакомы? — опешил я.

Мне уже приходилось упоминать на этих страницах о моей зрительной памяти. Если учесть, что я не был в родном городе несколько лет, а девушка выглядела на двадцать, то невозможно представить, где и когда мы познакомились.

— Нет, — ответила она, — но я знаю, что вас зовут Евгением. И еще, я видела вас вчера возле фирмы «Фаэтон»…

Девушка сильно смущалась. Видно, ей нелегко давался этот разговор. И, возможно, она сама не ожидала, что способна на такой поступок. Тем временем я успел ее хорошенько разглядеть. Красавицей она не была, про таких говорят: «Обаятельная мордашка». Невысокого роста, длинные светло-русые волосы, немного вытянутое лицо, смуглая кожа. Все довольно банально, но вот глаза! В ее светлых глазах чувствовались глубина и сопереживание. Что-то давно забытое в Наши дни, известное нам лишь из старых романов.

— Вы работаете на этой фирме?

— Не совсем так. Да это и не важно. Я видела, за кем вы следили. — Девушка снова смутилась, потупила взор, а потом вдруг резко выстрелила взглядом, словно хотела пригвоздить меня к фонарному столбу. Честно говоря, я никогда и ни у кого не встречал подобного взгляда. — Я лишь хочу вас предупредить. Дело, которым вы занимаетесь, сложное и запутанное, и вы никогда не докопаетесь до истины, потому что вами изначально управляют. Вас впутали в очень грязную историю! И вы наделаете много бед!

— Как вас зовут, ясновидящая? — улыбнулся я. Слова ее мне показались наивными, но очень искренними.

— Надежда.

— Какая же вы Надежда, если говорите, что все зря?

— Я боялась, что вы все обратите в шутку. И, того хуже, начнете со мной заигрывать.

Я предложил где-нибудь посидеть, чтобы обсудить наши проблемы, но от кофе она сразу отказалась.

— Если вы не против немного пройтись, мы могли бы посидеть на Плотинке, а потом расстаться, — предложила девушка.

Первым делом я спросил, откуда она знает мое имя. Надежда была хорошо осведомлена: читала мои журналистские расследования последних лет. Поделилась сокровенной тайной, что тоже хочет быть журналисткой или следователем, но родители заставили ее учиться на экономиста, считая, что именно эта профессия поможет приспособиться к жизни.

— А мне вот не удается приспособиться к жизни уже тридцать с лишним лет, — поделился в свою очередь я. — И вряд ли вообще получится.

— Поэтому вы вернулись на родину? Набраться сил и начать все снова, с белого листа?

Мне показалось, что это моя собственная тень материализовалась в виде девушки по имени Надежда, так много она обо мне знала. Узнать же что-либо о ней самой не получалось. Она уходила от темы или говорила напрямик: «Не спрашивайте меня об этом!»

Мы видели, как солнце закатилось за башни храма Александра Невского, окрасив розовым футуристический купол цирка. А ветер с пруда принес запах гнилой воды и крики чаек.

— Откажитесь пока не поздно от этого дела! — умоляла Надя, сложив ладони лодочкой. — Потом сами будете жалеть.

— Все это слова, милая девушка. Вы не привели ни одного факта в подтверждение ваших слов. Может, вас подослали ко мне? Почему я должен вам верить?

Но ее глаза не обманывали. В них было столько боли и страдания, что мне сделалось не по себе. Нет, не может быть! Она тревожится не обо мне, о совершенно незнакомом ей человеке. Она тревожится о ком-то другом, о ком никогда не расскажет.

Вскоре странная девушка покинула меня, взяв клятвенное обещание никому не говорить о нашем свидании. И если в ближайшие дни я встречу ее в компании знакомых мне людей, то ни под каким видом не должен выдать нашего знакомства.

Мы пожали друг другу руки, словно состояли в заговоре.

6

Я не поклонник классической красоты, правильных черт, томных глаз, чувственных губ. Ненавижу симметрию, глагольные рифмы, полонез Огинского и еще много такого, чем принято восхищаться. Поэтому тайное свидание с Ларисой Витальевной для меня было мучительным эпизодом, который я постараюсь поскорее забыть.

Гостеприимная Рисочка напоила кислым вином, накормила соленым сыром, а потом без всякого стеснения предложила «заняться развратом». Чем мы, собственно, и занялись, изображая пылких любовников. Я преследовал единственную цель — остаться в ее квартире до утра, чтобы осуществить задуманное. В свои планы она меня тоже не успела посвятить. Если бы мы с ней сразу раскрыли карты, то вряд ли бы добрались до постели. Надо сказать, что для бывшего инспектора по делам несовершеннолетних, Рисочка была слишком возбудима и довольно извращена.

Она жила на первом этаже старого, шлакоблочного дома. Окно спальни выходило в сад, и, когда мы угомонились, сразу заквакали лягушки и застрекотали цикады. Я сказал, что ее дом напоминает мне о детстве, когда лето я проводил за городом, у дедушки с бабушкой. Она тоже начала вспоминать предков. Оказалось, что это квартира ее деда. Вернее, комната, которая теперь спальня. В остальных двух комнатах жили соседи. Все хорошо друг друга знали, так как работали на одном заводе и были когда-то эвакуированы из Киева. В Свердловске осело много киевлян, потому что родной город после освобождения лежал в руинах. К тому же «невозвращенцам» в скором времени обещали жилье. Но дед прозябал в коммуналке до конца дней своих, а умер он в середине восьмидесятых.

Она с увлечением рассказывала о деде, и я поощрял ее энтузиазм. Но ни разу в своих воспоминаниях Лариса Витальевна не коснулась пропавшей коллекции. Она была любимой внучкой, в мельчайших подробностях знала историю исхода предков из родных земель и, тем не менее, умело обходила интересующей меня вопрос. А я не решался спросить напрямик.

В конце концов я пришел к выводу, что поиск дедовской коллекции для нее больше не актуален. Ведь когда-то давно она не стеснялась заговорить о семейной реликвии с малознакомыми людьми. Что же случилось теперь?

Наговорившись вдоволь, мы отошли ко сну. На самом деле я только притворялся спящим и ждал момента, чтобы покинуть «ложе любви» и заняться «исследовательской работой». Такие штуки частенько вытворяют профессиональные альфонсы.

В квартире Рисочки имелось пять довольно вместительных шкафов старого образца. И дверцы этих махин, скорее всего, изрядно скрипели. Поэтому я решил начать с самого дальнего, кухонного, буфета. А если хозяйка застанет ночью на кухне, всегда можно найти оправдание: мучает жажда, икота, изжога… Да мало ли что!

Я осторожно поднялся, достал из барсетки заранее заготовленный карманный фонарик и отправился на кухню.

Как я и предполагал, петли на дверцах буфета давно не смазывались. Осмотр не занял много времени. Столовые сервизы, кухонные приборы, фарфор, стекло, хрусталь, мельхиор и даже серебро меня не интересовали.

Я хотел было двинуться дальше по соломенной циновке, будто она могла спасти от скрипичной фуги половиц, как наступил босой ногой на какой-то твердый предмет. Под циновкой оказался люк.

Я ведь не раз бывал в таких квартирах с погребами, обычно расположенными под кухней или коридором! Не сомневаясь ни секунды в успехе операции, я дернул крышку погреба на себя. Вместо ожидаемого запаха плесени и мышиного помета из черной дыры дохнуло сандалом и первосортным табаком.

Оказавшись внизу и включив свет, я понял, что нахожусь в комнате, предназначенной, скорее, для отдыха и размышлений, а не для меркантильных заготовок на зиму. Стены и потолок были оббиты синей тканью, и в тон им — изъеденный молью абажур. Из мебели — кресло, комод с зеркалом и маленький столик. Все из ореха, старое, но еще крепкое. На столе — курильница для благовоний и пепельница из слоновой кости. «Подходящее место для дедушкиной коллекции», — сказал я себе. Моя догадка немедленно подтвердилась, когда начал выдвигать ящики комода. Каждый из них, обтянутый синим бархатом, представлял часть уникальной коллекции. Ее уникальность была очевидна. Мундштуки и трубки представляли художественную ценность, потому что являлись произведениями искусства. Но я искал один-единственный мундштук, из слоновой кости, с изображением индианки, который больше других запомнился Лизе Широковой. Я обнаружил его в предпоследнем ящике комода. Инженер был не далек от истины, утверждая, что мундштуку двести лет и что он был привезен из Индии (или, как любили тогда говорить, из Ост-Индии) каким-нибудь английским офицером. Я подержал его немного в руках и положил на место.

Уходить из потайной комнаты не хотелось, и я решил сосчитать экспонаты, но не успел дойти и до половины, как над моей головой заскрипели половицы и на кухне вспыхнул свет. Я подождал, не спустится ли хозяйка, но она явно хотела видеть меня наверху.

Когда я закрывал ящики, то обнаружил на стене, рядом с зеркалом, связку ключей. Маленьких резных ключей, каких уже давно не производят. Ключей от ящиков комода.

— Нашел то, что искал? — ухмыльнулась Рисочка.

Она сидела на табурете и держала руки в карманах халата. Я предположил, что карманы ее халата могут представлять для меня опасность, если это не профессиональная привычка.

— Ты забыла рассказать о дедушкиной коллекции, — в свою очередь ухмыльнулся я.

— И ты решил восполнить пробел?

— Страсть как люблю красивые вещи! Прости, не смог удержаться! Там есть одна вещица, которую очень ценил инженер Широков. Может, проведем ночь откровений?

— Почему бы нет?

Ее манеры по-прежнему оставались мягкими и разнеженными. Рисочка напоминала флегматичную кошку, которой все равно, будут ее гладить по шерстке или дергать за хвост.

— Закрой за собой дверку и пойдем в постель, — сказала она таким тоном, словно ничего не случилось.

Мы больше не изображали пылких любовников. Но и не испытывали друг к другу неприязни.

— Коллекцию мне подбросили через два дня после гибели инженера, — начала она. — Убийца решил сделать меня своей сообщницей.

— А ты не заявила в милицию, потому что…

— Потому что справедливость восторжествовала. Эту коллекцию начал собирать еще дед моего деда. Некоторым экспонатам более двухсот лет. После революции, разорившей моих предков, чудом сохранившаяся коллекция стала настоящим утешением, последней семейной реликвией. Сохранить ее для потомков мой дед считал своим долгом. Представь себе, каким горем для него и для всей семьи стала пропажа коллекции в сорок четвертом году. Ее выкрали из этой самой комнаты. Тогда обчистили не только деда, но и всех жильцов. Да только, что у них было брать? Он, конечно, заявил в милицию и даже не побоялся раскрыть свое дворянское происхождение. Но что толку? Когда я поступила в юридический институт, дед взял с меня клятву, что я буду искать его коллекцию. Я поклялась, но в душе посмеялась. Прошло тридцать пять лет, а в чудеса я давно уже не верила. И зря. Примерно через пять лет после смерти дедушки, коллекция неожиданно всплыла. Широков сам рассказал о ней, когда мы были на даче у Макса. Он хвастался моим семейным достоянием, взахлеб описывая некоторые экспонаты, которые я видела лишь на фотографиях, сделанных еще в Киеве. Эти фотографии дед завещал мне вместо коллекции. Я сдерживалась, как могла, чтобы не выдать своей боли и отчаяния, но кое-кто все понял. Я только спросила Николая, когда он приобрел коллекцию. В общем, мне было наплевать, заплатил он за нее гроши или отдал целое состояние, купил у вора или у третьего, у пятого, десятого лица! Я знала лишь одно: коллекция должна вернуться ко мне, к потомку старинного дворянского рода.

Лариса Витальевна сделала паузу, посмотрев в окно. Там занимался рассвет и щебетали утренние птахи. Я решил пока не задавать вопросов и потому молчал.

— Думаешь, я вошла с кем-то в сговор? Или, может быть, считаешь меня убийцей? Мои действия были самыми невинными. Я покопалась в наших архивах и сняла копию с заявления деда, с подробным описанием экспонатов коллекции. Я рассчитывала показать ее и фотографии Широкову, чтобы начать переговоры о выкупе, потому что решить мой вопрос через суд было практически невозможно. Но как раз в это время у них с Максом начались ссоры из-за детей. Я подумала, что момент неподходящий. Я, как подруга Макса, вряд ли могла рассчитывать на благосклонность инженера. Пришлось набраться терпения.

Она снова замолчала, и тут я вмешался:

— Но первого мая восемьдесят восьмого года, в гостях у Широкова, ты сказала, что это вовсе не та коллекция, которую украли у твоего деда.

— Я вижу, ты неплохо поработал, — похвалила меня Лариса Витальевна. — Лизочка не ошиблась в выборе сыщика. Но пойми меня правильно, Женечка, их отношения только-только наладились. Что мне оставалось делать? Сразу же нанести удар? Ведь я знала, как Николай дорожит коллекцией. Я даже подозревала, что он никогда не расстанется с нею добровольно. Поэтому так важно было сблизиться…

— А на другой день его убили…

— Я рвала на себе волосы, когда узнала об этом!

— О том, что коллекция снова украдена?

— Не иронизируй, пожалуйста!

— Надо полагать, что через два дня ты не только успокоилась, но и почувствовала себя счастливой? Поделись воспоминаниями. Что ты испытала, когда обнаружила коллекцию в своем доме? В доме деда, из которого ее унесли сорок четыре года назад?

— Конечно, в первую очередь я задумалась над тем, кто это мог сделать? А главное, зачем? И не нагрянут ли ко мне утром гости с ордером на обыск? У меня тогда был небольшой садовый участок в районе Березовского тракта. Той же ночью я отвезла коллекцию туда и закопала в саду. Когда на следующее утро ко мне никто не пришел с обыском, я поняла тонкий расчет убийцы. Меня брали в сообщницы, а значит, я должна было сделать все, что в моих силах, чтобы преступника никогда не нашли. И я это сделала. Следствие затормозилось, а та личность, которую я подозревала в убийстве, ни разу не была вызвана на допрос.

— Имя личности ты, конечно, не назовешь?

— Не наглей, Женечка! Ты и так уже знаешь слишком много, чтобы жить. И другая на моем месте, пристрелила бы тебя, не задумываясь, еще там, внизу.

— Ты бы тогда нарушила цветовую гамму твоей синей комнаты, — издевался я, — а трупный запах заглушил бы аромат сандала и табака!

— А не пошел бы ты к чертям собачьим!..

7

Она выставила меня из дому в шестом часу утра. Город начинал просыпаться, транспорт еще не ходил.

Я брел по каким-то пустынным улочкам, плохо ориентируясь в незнакомом месте, пока не вышел к трамвайным путям.

Бессонная ночь сильно сказывалась на состоянии духа. Кондуктор, увидев мою удрученность, махнул рукой и не взял денег.

Я проспал весь день, но и к вечеру в голове не прояснилось. Почему Рисочка так легко отпустила меня? Она прекрасно понимает, что я обо всем доложу Лизе. Ее это устраивает? Почему она не заперла ящики комодов и не спрятала ключи? Думала, не доберусь до коллекции? Или, наоборот, хотела, чтобы я до нее добрался?

«…Вами изначально управляют. Вас впутали в очень грязную историю! И вы наделаете много бед!» — постоянно слышал я голос странной девушки, возникшей из небытия и в небытие ушедшей.

У меня не было сомнений в отношении личности, которую Лариса Витальевна подозревала в убийстве. Что хотите делайте со мной, но представить Шурку в образе убийцы я не мог. А главное, что за резон ей был убивать любовника? Может быть, Рисочка хочет натравить Лизу на ее заместителя? И что дальше? Она-то какое отношение к ним имеет? Лариса Витальевна работает в фирме «Фаэтон». А что возле этой фирмы делала Шурка?

«Вас впутали в очень грязную историю!..»

Мое положение было не завидным. Связанный с Александрой обещанием не выдавать ее начальнице, я не мог предоставить Лизе полную информацию. Поэтому честнее было бы отказаться от дальнейшего расследования и от денег. Так я и решил поступить.

Мы встретились с Лизой Кляйн в четверг вечером в кафе «У Рустома». При первом нашем свидании меня все раздражало в этой женщине, а ее глаза казались щупальцами. Теперь все выглядело иначе. Мы не стали ни любовниками, ни друзьями, но хорошими знакомыми нас можно было смело назвать. Вот только взгляд ее меня по-прежнему пугал. Неспокойный, в чем-то уличающий.

Я начал с того, что отказался от ужина, заказав лишь кофе и мороженое, за которые способен был заплатить.

— Невиданные перемены! — посмеялась надо мной Лиза, но вскоре ей стало не до смеха, когда я сообщил, что отказываюсь от дальнейшего расследования, потому что в деле возникли обстоятельства, которые задевают меня лично.

— Что это за чертовы обстоятельства?! — возмутилась она. — Ничего не хочу знать! Тебя подкупили! Я так и думала! Этот старый козел способен на все!

Подозрение в подкупе меня несколько покоробило. Так часто бывает, когда хочешь выглядеть честным, тебя принимают за отъявленного мерзавца.

— Думай, что хочешь, но Ведомский здесь ни при чем. Вчера ночью я собственными глазами видел коллекцию твоего отца…

Она мне поверила только после того, как я описал ей парочку экспонатов. А когда назвал имя Рисочки, неожиданно подозвала официантку и заказала бутылку водки.

— Больше ничего не требуется, вообще ничего не требуется, — шептала она, опорожняя одну рюмку за другой. — И так все ясно.

— Что тебе ясно?

— Это Макс. Его рук дело.

— Опять Макс! — ударил я кулаком по столу. — Что ты вбила себе в голову? Зачем ему убивать твоего отца?

— Чтобы вернуть этой стерве коллекцию! Они могли ее заполучить только через его труп! А Макс ради этой стервы готов был на все! Это он! Это мог быть только он!

— Хватит пить и выслушай меня! — Я предпринимал отчаянные попытки переубедить Лизу. — Коллекция украдена для отвода глаз. Мотив убийства был иной. В противном случае Рисочка бы меня близко не подпустила к коллекции. А может быть… Может быть, кому-то выгодно, чтобы ты заподозрила Ведомского? Вспомни, что он сам тебе сказал на даче?

— Кому выгодно, Женя? Что ты плетешь? Просто Рисочка — наглая тварь, не боится ничего и никого. Но это она зря! Ох, зря! Я оставлю от этих сук мокрое место!..

На нас начали оглядываться, и я предложил покинуть заведение. Лизу шатало, пришлось взять ее под руку и самому сесть за руль. На свежем воздухе Кляйн еще больше захмелела и всю дорогу несла полную околесицу. Я довел ее до квартиры, но она никак не могла справиться с новыми замками. Наконец я забрал у нее ключи и отпер дверь.

— Женя, Женя, за что они так с ним? — причитала пьяная женщина, усевшись на пуф в прихожей и уронив голову на грудь. — Зачем она подкинула эту трубку с черепом? Хотела запугать?

— Это не она!

— И ты ей веришь?

Да, я почему-то верил. Лариса Витальевна предложила вернуть Лизе экземпляры, собранные ее отцом. «Эти безвкусные, ширпотребные трубки и мундштуки застойного периода, которыми Николай решил дополнить коллекцию деда! Они валяются у меня на дне сундука. Можешь отнести их Лизочке!» И тогда я спросил, не она ли в воскресенье завезла ей трубку с черепом? Удивление Рисочки было неподдельным. Мне даже показалось, что своим сообщением я напугал бесстрашную милиционершу.

Постепенно хмель выветривался, и Лиза приходила в себя. Тогда я решил проститься. Это действительно была наша последняя встреча, и больше мы никогда не виделись.

— Ты еще услышишь обо мне! — пообещала она. — И не пожалеешь, что связался со мной. Мы, Широковы, умеем ценить настоящих друзей!

Выйдя от нее, я почувствовал себя свободным человеком. Пускай без денег, но зато с моих плеч свалился тяжкий груз. Каким я был наивным в ту минуту!

Несколько дней я провел «взаперти» на «мансарде» с книгой и плеером. Читал мистику и слушал заунывную средневековую музыку. Моя терпеливая сестра никак не реагировала на мой затянувшийся визит. И, что очень важно, не задавала вопросов и не просила денег за постой. Я уже серьезно подумывал о том, чтобы на следующей неделе сняться с места и погостить немного у кузена в одном из городов-спутников Екатеринбурга, но как-то утром сестра сунула мне в ухо телефонную трубку.

«Дрыхнешь? — засмеялась Шурка. Никогда раньше я не обращал внимания на ее смех. Смеялась ли она раньше? Теперь это невыносимо было слышать! — Сделал дело — гуляй смело…

— В каком смысле? — не понял я. — Какое дело?

— Ну-ну, не надо скромничать. Жди меня в полдень у филармонии. Мне надо кое-что тебе передать. И почитай сегодняшние газеты, если еще не в курсе…

Отказавшись от завтрака, я стрелой помчался вниз, к газетному киоску. Накупив целую охапку местной прессы, уселся прямо на газон. В то утро мне было не до церемоний.

Во-первых, я узнал, что наступил понедельник, и очень этому удивился. Мне казалось, что со времени нашей последней встречи с Лизой Кляйн минула неделя, а выходит — всего три дня! Заглянув в криминальную хронику, сразу наткнулся на заголовок: «Погиб глава фирмы «Фаэтон». «Вчера вечером, возвращаясь с дачи, попал в автомобильную катастрофу… Отказали тормоза у старой «Волги»… У милиции есть версия заказного убийства…» В другой газете я нашел сообщение о заместителе фирмы «Фаэтон» Ларисе Витальевне Божко. Минувшей ночью в ее доме вспыхнул пожар. Возгорание произошло от взрыва. По всей видимости, кто-то бросил в окно бутылку с зажигательной смесью. Хозяйка квартиры госпитализирована, находится в крайне тяжелом состоянии.

Я понял, что Лиза сдержала обещание. Она была из тех женщин, что не бросают слов на ветер.

В полдень у филармонии я вспоминал, как Шурка в прошлый раз меня проколола и я крыл ее последними словами за дурацкий розыгрыш. Теперь я не испытывал раздражения, а напротив, был бы рад отложить нашу встречу. Но Шурка опоздала всего на три минуты. Знакомый мне «Мерседес-Бенц» с затемненными стеклами остановился как вкопанный, и передо мной распахнулась задняя дверца.

За рулем сидел худощавый мужчина средних лет. Рядом с ним Шурка. На заднем сиденье — девушка в черных очках.

— Садись, — предложила Александра. — Давно ждешь?

Я лишился дара речи, когда увидел в зеркале лицо шофера.

— Это Степан! Не узнаешь? Вы ведь были когда-то знакомы.

— Привет, старина! — проскрипел худощавый мужчина, в котором смутно узнавался алкаш Степка-фрезеровщик. Его некрасивое лицо напрочь выветрилось из моей памяти. Какая все-таки загадочная штука — наша память! А ведь он так похож на свою мать! Прямо одно лицо! И волосы еще рыжеватые, хоть и подернуты сединой! «Рыжику на день рождения от дяди Коли…» Рыжик попал под машину, но выжил, только лишился ноги…

Не успел я собраться с мыслями, как был ошарашен новым открытием.

— А это — наша дочь, Наденька! Ты ее, кажется, видел в младенчестве, но вряд ли узнаешь. Соплюха превратилась в барышню!

Девушка, рядом с которой я сидел, сняла очки. И в ней я сразу признал мою странную спутницу по имени Надежда.

— Я много о вас слышала, — потупив взор, произнесла она.

— Господи, кто бы мог подумать! — начала лицедействовать Шурка. — Несуразный парнишка из моей бригады, неумеха Женька Немет, и вдруг на тебе — известный журналист!

— Чего только в жизни не бывает! — поддержал супругу Степан.

— Да, чуть, не забыла! — всплеснула руками Вавилова-старшая. — Лиза просила передать тебе кое-что!

На мои колени шлепнулся конверт. В нем лежали доллары и не было никакой записки.

— А где она сама?

— Летит в Индию, к мужу. Очень соскучилась, не видела его почти год. А ты, я вижу, успел облачиться в траур?

Она впервые заметила, что я в черном? Нет, вряд ли. Шурка все замечает. Она просто издевалась надо мной.

— Лиза немного поторопилась… — Я имел в виду не поездку к мужу, а кое-что другое, но Александра захохотала. «Боже, откуда у нее этот ужасный смех?!»

— Так что я не заработал этих денег…

Теперь уже и Степан смеялся, скрипуче, с потугами, будто его вынуждали.

На миг мне показалось, что я попал в мир каких-то свиноподобных существ. Я хотел швырнуть доллары в их мерзкие рыла! Я так бы и поступил, если бы не почувствовал прикосновение холодной, влажной руки. Она крепко, до боли, сжала мое запястье. И я проглотил обиду.

— Не скромничай, Женечка! Ты отлично поработал и вполне заслужил эти деньги!

— Куда мы едем? — услышал я свой голос и едва узнал его.

— В одну армянскую обжираловку, — пояснил Степан. — Выпьем за встречу. Вы — вино, а я — святую водицу.

— Фу, Степа! Ты — вульгарен! — по-детски надула губы Шурка.

Надя отпустила мою руку, и мы впервые встретились взглядами. «Мне не полезет кусок в горло!» — «Мне тоже! Но надо терпеть, если хотите докопаться до истины!»

Между тем Степа, чтобы не скучать, включил магнитофон. Безголосая девица под аккомпанемент электронной пукалки лепетала что-то любовно-детсадовское, причем с дефектами речи ей повезло больше, чем с музыкальным слухом. «У дурных людей — дурные песни», — изрек некогда Шиллер. И я много раз убеждался в правоте этих слов. Шура пританцовывала (точнее, ерзала задом) и подпевала певице. У нее было прекрасное настроение.

В ресторане нам выделили отдельную кабинку. Сам хозяин заведения, толстый армянин с печальными глазами, засвидетельствовал свое почтение супругам Вавиловым. Я понял, что в связи с последними событиями произошли какие-то крутые изменения. Но какие именно? Во всяком случае, семья Вавиловых, за исключением одного члена, торжествовала. Я только не понимал, почему мне было оказано такое доверие? Может быть, моя известность тешила их тщеславие?

Супруги сели рядом, а мы с Надей устроились напротив. Нам подали харчо, шашлыки из осетрины и поставили керамический кувшин с настоящим кахетинским вином. Степан вздыхал и облизывал губы, разливая вино в чужие бокалы. Пили только мы с Шурой, потому что Надя наотрез отказалась, сославшись на завтрашний экзамен.

Степан вспоминал прежние времена, завод, беззаботную, хмельную молодость. Александра ловко прервала его, заметив, что с нашего завода вышло много знаменитых людей, особенно, политиков и бизнесменов. Во времена Ельцина некоторые перебрались в Москву и нынче процветают в столице, а кое-кто остался процветать здесь. С ее уст не сходило имя директора местного телевизионного канала, который в те самые времена возглавлял идеологический сектор заводского комитета комсомола.

— Ты же его хорошо знаешь, — обратилась она ко мне, — да и он тебя наверняка помнит. Почему бы не нанести ему дружеский визит? Ты — известный журналист, он — телевизионный функционер. Вы могли бы найти общий язык. Внешность у тебя подходящая, чтобы украсить любую телепрограмму. Глядишь, покажут по ящику! И нам подсобишь с рекламой…

Видно, планы относительно меня у Шуры резко изменились. Раньше она требовала, чтобы я поскорее убрался из города, а теперь сама берется устроить мою карьеру на местном телевидении. Неужели все настолько замечательно? Неужели она больше никого и ничего не боится? Все помехи устранены, и можно честно смотреть в глаза собственной дочери?

Едва я подумал о Наде, как снова почувствовал прикосновение ее холодной руки. На этот раз в мою ладонь нырнула записка, которую она, по-видимому, успела настрочить в туалетной комнате.

Ничего не подозревавшие родители принялись взахлеб расхваливать Наденьку. Особенно усердствовала захмелевшая мать, словно репетировала будущие смотрины. Надя сказала, что ей пора ехать, надо готовиться к экзамену. Отец вызвался подвезти дочь, оставив нас с Александрой тет-а-тет.

— Как видишь, у меня прекрасная семья, — начала она. — А кто-то когда-то советовал бросить мужа. Степа с годами сделался мудрее. Если бы ты знал, как его ценят на работе!..

— В фирме «Фаэтон»? — уточнил я.

— Знаю-знаю, о чем ты подумал! Мол, эти вездесущие Вавиловы подсуетились и заграбастали в свои руки обе фирмы! Нет, Женечка, это чистая случайность… Чистая случайность, друг мой!

До меня постепенно доходил смысл ее слов.

— Ты хочешь сказать, что фирма Лизы Кляйн и фирма Ведомского?..

— Ну, конечно, мой милый! Я хочу сказать, что завтра-послезавтра стану главой фирмы «Кляйн и компания», потому что не успеет Лиза приземлиться в аэропорту города Бомбея, как ее тут же сцапают. Она пока летит в самолете и не подозревает, что на нее подали запрос в Интерпол. Мальчишки, которых она наняла в киллеры, сегодня ночью раскололись и дали показания. Бедная Лиза! И почему люди бывают настолько глупы.

— Это глупая, бедная Лиза устроила твоего мужа в фирму Ведомского?

— Она протежировала Степу, а Лариса Витальевна расписала Максу его деловые качества и помогла ему стать вторым заместителем.

— И завтра-послезавтра он станет главой фирмы «Фаэтон», — догадался я.

— Умничка! — похвалила совсем уже окосевшая Шурка. Я заметил, что при домочадцах она старалась не курить, а сейчас не успевала загасить одну сигарету, как тут же принималась за другую.

— Но все это чистая случайность! Просто повезло, так расположились небесные тела!

— Ты меня считаешь идиотом? — Больше не было холодной, влажной руки, которая могла бы меня остановить. — Ведь это ты положила черный мундштук в ящик письменного стола инженера Широкова! И не тринадцать лет назад, а совсем недавно! Ты сыграла на комплексе Лизы, возбудив в ней болезненную ревность! Ты посоветовала ей нанять частного детектива, твоего знакомого, которого тут же обработала, связав обещанием! И в результате Лиза получала от меня только часть информации. Ты планомерно натравливала ее на Ведомского!..

— Довольно-довольно!..

Во время моего монолога она не прекращала смеяться.

— Довольно молоть всякий вздор! Пожалей их всех, бедненьких-несчастненьких! Они были такими беззащитными, обиженными судьбой! Что ты знаешь о каждом из них? Они достигли своей цели, ступая по трупам! Почему же другим нельзя? Все делается во благо, поверь мне. Ведь Макс давно предлагал Лизе совместный бизнес. Две процветающие фирмы — в единый мощный кулак! Но эта психованная ничего не желала слышать, потому что всегда подозревала его в зависти и корысти по отношению к своему любимому папочке. Мы же, Вавиловы, воплотим в жизнь гениальную идею Макса. И воздадим почести старику. Да упокоится он на небе! Только не думай, что я забываю старых, верных друзей. Лизины бумажки — фигня в сравнении с тем, что ты можешь получить от меня!..

— Ты щедра на подарки, ничего не скажешь. — Я решил идти ва-банк. — Много лет назад подарила Рисочке коллекцию Широкова, получив прекрасный повод для шантажа.

— Что ты несешь?.. — попыталась она возразить, но я не дал ей времени опомниться.

— Вы с муженьком совершили непоправимую ошибку. Сегодняшнего положения вы могли бы достичь намного раньше и без лишних жертв, если бы знали истинную цену коллекции, которой распорядились так легкомысленно.

— Она представляет ценность? — Шурка делала вид, что мои слова ей абсолютно безразличны.

— Я, конечно, не эксперт, но кое-что в этом понимаю. С первого взгляда я оценил семейную реликвию Ларисы Витальевны примерно в восемьдесят тысяч долларов. Сумма не очень большая, но достаточная, чтобы в начале девяностых организовать собственную фирму.

— Восемьдесят тысяч за эти безделушки?! Ты меня не разыгрываешь?

Я уже знал все об алчности и жадности этой женщины, чтобы не понимать, какая борьба происходила у нее внутри.

— Женька, ты врешь! Признайся, что врешь!

— Может, вам сгонять, пока не поздно, на место вчерашней трагедии? — издевался я. — Деревянные экспонаты, наверно, сгорели, а все остальное вполне пригодно для продажи.

— Восемьдесят тысяч! — никак не могла успокоиться она, и вдруг проговорилась: — Господи, а затея-то гроша ломаного не стоила!

— Какая затея?

Но большего я не смог от нее добиться, как ни старался. Минутная слабость вновь перешла в демонстрацию силы и собственной значимости.

— Думаешь, разговоры о телевидении — пустой треп? Как бы не так. У меня есть связи, есть деньги, есть голова на плечах! Я могу горы свернуть!..

Та сравнительно невысокая гора, на которую к сорока двум годам взобралась моя бывшая подруга Шурка Вавилова, вскружила ей голову. Ту самую голову, которой она так гордилась и в которой (теперь я это знал точно) роились черные, коварные замыслы.

8

В записке были указаны адрес и время, а также имелась приписка: «Приходите обязательно!» Удивляло, что дом по указанному адресу находится в неприглядном, трущобном районе. И смущало время — десять часов вечера, не совсем подходящее для визита малознакомого мужчины к молоденькой девушке. Я подозревал, что Надя посвящена во многие тайны своих родителей. Этим было продиктовано ее отчаяние и невозможность высказаться при нашей первой встрече.

Она встретила меня скорбным сообщением:

— Я звонила в больницу. Лариса Витальевна скончалась два часа назад.

Милая, сердечная девушка, откуда ты взялась такая? Может, тебя перепутали в роддоме? И вместо упырского отродья этим упырям достался ангел с небес?

Она провела меня в единственную комнатушку, где едва размещались письменный стол, продавленный диван, стул и кресло. Грязноватые темно-зеленые обои украшала икона с Богородицей, а под иконой горела лампадка. О Надиной религиозности я догадывался. Именно в этом я видел причину ее отшельничества.

— Удивляетесь, почему я здесь живу? На время сессии попросила родителей снять мне отдельную квартиру. Вернее, квартиру я нашла сама, а у них взяла только деньги.

— Странный выбор, — вновь окинув взором комнатушку, сказал я. — Родители поскупились или…

— Или, — загадочно улыбнулась Надя. — Квартиру помогла мне найти бабушка.

— Зинаида Кондратьевна?

— Догадались? Как видите, судьба моей семьи накрепко связана с семьей Широковых и семьей Ларисы Витальевны. Да-да, не удивляйтесь, с ее семьей тоже. Потому что коллекция трубок и мундштуков ее деда почти двадцать лет пролежала на антресолях в этой квартире.

— Вы хотите сказать?..

— Мой прадед был связан с воровским миром, — вздохнула Надежда. — Не знаю, сам он ее украл или взял у кого-то на хранение, об этом история умалчивает.

История, которую мне поведала правнучка вора, длилась до самого утра, и до самого утра не гасла лампадка под иконой. Голос ее был то спокоен, то взволнован, а в одном месте ей пришлось прервать свой рассказ, потому что слезы мешали говорить. Она одна замаливала грехи за весь порочный клан Вавиловых.

Я же по возможности буду краток и постараюсь все передать своими словами.

Счастливым обладателем коллекции Николай Сергеевич Широков стал в шестьдесят втором году. Он не заплатил за нее ни копейки, потому что Зинаида Кон-дратьевна подарила ему мундштуки с трубками на день рождения. Они работали тогда в одном НИИ. Широков простым инженером, а Зина с Машей лаборантками. Отец Зиночки к тому времени уже умер, а мать постоянно ворчала, когда натыкалась на никчемный сундук. Подарок получился поистине царским, потому что Широков как раз собирал курительные приборы, но о таком прибавлении даже не мечтал.

В шестьдесят втором году Степану было всего три года. Об отце мальчика никто ничего не знал. В те годы рожать без мужа еще считалось позорным, особенно в той трущобной среде, где жила с сыном Зинаида Кондратьевна. Именно тогда знакомые и родственники начали муссировать слух, что отец Степы не кто иной, как инженер Широков. Мальчика во дворе стали дразнить «инженерским сыном». На вопросы Степана об отце Зинаида Кондратьевна отвечала уклончиво, и в десять лет парень поклялся со свойственным этому возрасту максимализмом, что смоет позор кровью. Но через год случилась трагедия, он попал под машину и остался без ноги. И первыми, кто пришел на помощь, были Коля и Маша. Они задарили инвалида подарками, они взяли несчастную мать к себе в домработницы. Однако ненависть Степана к предполагаемому отцу от этого не утихла, а наоборот, разгорелась еще больше.

Прошли годы. Степан женился, детские клятвы забылись, и ненависть теперь уже к главному инженеру завода Широкову была не такой острой, как раньше. А если и подкатывало, то заливалось вином или бесследно растворялось в любви к жене и дочери. Но однажды, весной восемьдесят восьмого года, произошел неприятный разговор между сыном и матерью. Зинаида Кондратьевна советовала Степану поменьше пить и побольше уделять времени семье, а то не ровен час — лишится и жены-красавицы и любимой дочки. Степа лишь отгораживался заученной фразой: «У нас с Шуркой все путем». И тут мать не выдержала: «Все путем, говоришь? Не тем ли самым путем, которым она ходит в гости к Широкову?» — «Врешь! Ревнуешь к своему хахалю!» — «Никакой он мне не хахаль и никогда им не был!»

Степан ушел от матери в смятенных чувствах и незаметно для нее прихватил связку ключей от квартиры Широковых. Она только на другой день обнаружила пропажу, и пришлось Николаю Сергеевичу выдавать ей новые ключи.

А дома у Вавиловых разыгрался настоящий скандал, и Степан впервые за двенадцать лет дал волю рукам. «Я убью его!» — орал он и бил при этом Шурку. «Правильно, убей, — спокойно сказала она, и мужнина рука опустилась — давно ведь хотел это сделать». — «Так ты его не любишь?» — понял он главное. «А ты как думал?» В тот вечер Александра прочитала ему целую лекцию о том, какие волчьи времена вскоре наступят и как к ним надо приспосабливаться. Шура не была провидицей, просто об этом говорили солидные люди, начальники всяких рангов, с которыми она в последние годы якшалась. Широкова она называла «трамплином в будущее». Его связи и его деньги им пригодятся, чтобы устроить себе «хорошую жизнь». Степан слушал ее с открытым ртом; он и не подозревал, что его жена настолько хитра и коварна. Надя тоже слушала, сидя в другой комнате. Она уже была не такой маленькой, как считали ее родители, и все мотала на ус.

«Как же ты завладеешь его деньгами? — удивлялся Степан. — Ведь после смерти инженера все достанется Лизе!» — «Достанутся официальные деньги, счет в банке, но имеется заначка, о которой Лиза ничего не знает». Степан был настолько ошарашен всем услышанным, что даже не поинтересовался, при каких обстоятельствах Шуре удалось узнать о заначке инженера. «У них «общак» с Максом Ведомским, начальником милиции, втайне от всех домашних. Сумма приличная, а отношения между друзьями хреновые. Деньги хранятся у третьего лица, поэтому взять оттуда можно лишь при обоюдном согласии, а согласия-то как раз и нет. А теперь, представь, друзья мирятся, Широков приглашает к себе Макса, а на другое утро находят труп инженера, а также отпечатки пальцев Ведомского! Вот тогда-то я смогу… мы сможем получить часть «общака»!» — «А если меня посадят?» — решил уточнить Степа. И тогда она раскрыла перед ним все карты, рассказав о коллекции деда Ларисы Витальевны Божко. «Ты понимаешь? Все ментовское начальство будет у меня на крючке! А если и сорвется, то много тебе не дадут: состояние аффекта, ревность и все такое. Да и зона будет не строгой, учитывая твою инвалидность. А уж когда вернешься!..»

Степан думал две недели, и неизвестно, что повлияло на принятое им решение, Шуркина авантюра или неистребимая ненависть к дяде Коле? А может быть, все вместе, потому что в эти дни он пил по-черному.

Первого мая Степа уезжал на турбазу. Обычно Шурка давала ему в попутчицы дочку, чтобы не сильно распускался в отсутствие жены. На этот раз Надя оставалась дома с матерью. В тот знаменательный день девочка закатила родителям истерику. Она вцепилась отцу в ноги, не пуская его из дому. Родителям пришлось применить силу. От живой ноги отца они ее кое-как оторвали, а вот протез Надя оторвала сама и бегала с ним по квартире, пока Шурка не поймала ее и не отхлестала кухонным полотенцем. Инцидент был списан на начало подросткового возраста, который у всех, как известно, не сахар.

Степан ушел с турбазы ранним утром второго мая, едва забрезжил рассвет, а вернулся в пятом часу вечера со стороны леса. При этом еле держался на ногах. На вопрос друзей, что он делал в лесу так долго, отвечал: «Сморчков хотел набрать, да нет ни хрена!» В цехе потом долго ходил анекдот про Степу со сморчками, вернее, без сморчков. В ту же ночь он устроил дебош и загремел на пятнадцать суток в милицию. Таким образом, создал себе алиби. Пусть не железное, но все-таки алиби.

Александра всю ночь переживала за дочку, как она там одна-одинешенька в пустой квартире? А наутро попросила Николая подвезти ее домой. Он же хотел поработать до прихода домработницы, но в конце концов согласился, ведь дорога до Шуркиного дома и обратно займет не больше двадцати минут. Этим промежутком времени и воспользовался Степан, поджидавший в подъезде дома напротив, чтобы проникнуть в квартиру инженера.

Зинаида Кондратьевна обнаружила труп сразу, как только вошла. Ей показалось странным, что в кабинете Широкова на полную мощность включено радио. В первую минуту она заплакала и заметалась по квартире, как мышь в поисках укрытия. Она поняла, что это дело рук Рыжика, с детства ненавидевшего дядю Колю, и что она сама подлила масла в огонь.

Целый час ушел на уборку. Она сделала все, чтобы не осталось ни одного отпечатка пальцев. А потом позвонила Лизе.

Так в преступное семейство Вавиловых вернулся сундук с коллекцией старика Божко, но вернулся ненадолго, всего на два дня. Надя тайком от матери открывала сундук и перебирала экспонаты коллекции. Девочке казалось, что это сокровище какого-то пирата. Ведь курительные трубки чаще всего встречаются в пиратских романах.

Поздним вечером Шурка приволокла сундук к Ларисе Витальевне. Она воспользовалась услугами такси, и милиционерша ее здорово отчитала, не понимая еще, что это и есть начало шантажа. Через неделю Александра покажет ей в своем блокноте фамилию таксиста и номер его машины. «Если что, сядем вместе, дорогая, — скажет она. — Ты — заказчица, мы — исполнители».

Ведомский вызвал по повестке Вавилову и взял с нее обещание, что она никому не расскажет о вечеринке первого мая. Просто, чтобы не было головной боли. Она уже знала про отпечатки пальцев, про медвежью услугу свекрови, поэтому даже не заикнулась о деньгах. «Господи, а затея-то гроша ломаного не стоила!» — «Общак» двух закадычных друзей пошел на устройство сына Ведомского в Америке, куда он отбыл сразу после развода с Лизой. Последняя так никогда и не узнала об этих деньгах.

Нельзя сказать, что Вавиловы потерпели полное фиаско в этом деле. Шурка не ошиблась насчет «трамплина в будущее». Когда заработки на нашем военном заводе резко упали, Максим Максимович познакомил ее с Лизой, тогда уже Кляйн, а впоследствии устроил к себе излечившегося от алкоголизма Степана.

Волчье время наступило. Время волков и волкодавов. Впрочем, разве не то же самое говорилось сто, двести, пятьсот лет назад? А библейское утверждение «Око за око», разве не актуально сегодня? Степан отомстил за свою мать, а Лиза — за своего отца. Но восторжествовала ли справедливость? И где она вообще шатается эта беспутная девка? С кем ложится в постель?

— Теперь вы знаете все, — сказала Надежда, когда первый луч солнца пробился сквозь старые занавески, изрядно побитые молью. — Осталось только добавить, что я очень люблю своих родителей. И от них всегда получала только любовь. Поэтому, как ни крутите, я тоже преступница. А с другой стороны, если бы вы все узнали раньше и рассказали Елизавете, я бы тогда была преступницей вдвойне! Как жить дальше?..

— У вас сегодня экзамен? — хотел я отвлечь ее от тяжелых мыслей.

— Нет у меня ничего. После встречи с вами я забрала документы из института. Родители еще не знают. Поеду поступать в МГУ, на журфак. Мне необходимо отсюда вырваться! И вы мне поможете!..

На другой день я собрал свой чемодан, распрощался с сестрой и отбыл к двоюродному брату. Кузен, узнав, что я в Екатеринбурге, примчался и чуть ли не силой увез меня к себе. Я вдруг срочно ему понадобился. Догадываюсь, что неспроста. Мы с ним учились в одном классе целых три года. А значит, опять не миновать визитов в прошлое. И кто знает, не уготовлена ли там новая ловушка? Но ведь жизнь авантюриста состоит из подобных вещей.