Искатель, 1997. Выпуск №9

Пролог

Семнадцатый!

Загорелый до черноты мальчишка лет десяти добавил еще один камешек в горку камней, возвышавшуюся на траве у церковной ограды.

— Это не «мерс»! — запротестовал второй мальчик, провожая взглядом запыленную потрепанную автомашину, промчавшуюся но шоссе в сторону Луги.

— «Мерс-200», семьдесят восьмого года! — авторитетно изрек загорелый и хотел добавить в свою горку еще один камешек, но заметив, что приятель следит за ним, запустил камень в стайку воробьев, расклевывающих кусок булки на асфальте.

— Жулишь, Сенечка! — вынес свой приговор приятель. Он был блондин и, наверное, поэтому совсем не загорел. А может быть болел на бледных впалых щеках алел нездоровый румянец, и большие голубые глаза неестественно блестели. Перед ним лежали всего три камешка. Он ставил на «вольво» и проигрывал с крупным счетом.

Мальчики собирались на Оредеж ловить рыбу, но по дороге, заглядевшись на проносящиеся по шоссе автомобили, заспорили: каких иномарок больше? «Вольво» или «мерседесов»?

Отложив в сторону велосипеды и удочки, приятели набрали с обочины по горсти мелких камешков, засекли время — оба носили дешевенькие пластмассовые часы на батарейках — и, удобно устроившись на траве у церкви Рождества, стали следить за проносившимися по шоссе машинами. Выигрывал тот, в чьей горке наберется больше камешков. Проигравший покупал мороженое или жевательную резинку.

— Надо было на «японцев» ставить, — с сожалением сказал бледнолицый. Надежды на выигрыш у него не было никакой

— На «японцев»? На всех сразу?

Бледнолицый кивнул.

— Так не бывает! Нельзя же валить «хонду», «митцубиси» и «мазду» в одну кучу. Ты, Гоша, хитренький.

— «Хонда» джип стала выпускать, — ушел от спорной темы Гоша. — Расход топлива — восемь литров. Сам читал.

— Где ты читал? — недоверчиво спросил загорелый. И, не дождавшись ответа, торжествующе завопил: — Восемнадцатый! Возле магазина, напротив остановился приземистый спортивный «мерседес» белого цвета.

Не обращая внимания на радостный вопль приятеля, Гоша, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать про «хонду»:

— Только скорость у нее слабовата — сто шестьдесят. У «рено-меган» — двести. А хетчбек…

— Гоша, смотри какой «фордик»!

— Это не «форд», а «тойота», — буркнул бледнолицый специалист, провожая взглядом запыленный автомобиль, свернувший с шоссе на Церковную улицу. Машина так запылилась, что трудно было определить цвет — то ли зеленая, то ли серо-голубая.

— Тебе бы только спорить! — Семен уже протянул руку, чтобы отвесить приятелю шелбан, но в это время увидел в машине знакомое лицо.

— Сень! Гляди, кто в «тойоте»?!

— Кто?

— Васюта Бабкин!

— Заливаешь!

— Гляди, чудик! Васюта!

Машина, осторожно объехав никогда не просыхающую лужу, скрылась за домами.

Васюта, Василий Семенович Бабкин, бывший главный бухгалтер совхоза «Приречье», мрачноватый мужчина лет пятидесяти был известен не только в Рождествене, но и во всем районе как один из первых деревенских бизнесменов, основатель небольшого лесопильного завода, торговец обрезной доской, вагонкой и прочими стройматериалами. Уже три года на окраине села красовался его большой дом, не дом — вилла, которой он даже дал имя «Вилла Алена». Почему «Алена», никто в селе не знал. Жену его звали Татьяна, любовницу — про нее односельчане гоже знали — Галина. А детей у Бабкиных не было. Каждый год Васюта пристраивал к своей вилле какое-нибудь сооружение — большущий гараж, цех по переработке древесины, биллиардную. Местные прозвали его хозяйство Бабкиным подворьем.

— Похоже на Васюту, — подтвердил Семен. И тут же упрямо добавил: — Только этого не может быть!

— У тебя в глазах струя? — явно подражая кому-то из взрослых, возмутился Гоша. — Давай сгоняем до подворья, проверим.

Семен взглянул на часы, сказал недовольным ворчливым голосом:

— Ага! Пока гоняем, ларек закроется. А ты мне мороженое должен.

— Еще час не прошел, — не очень уверенно возразил Гоша. И тут же сдался: — Уговор дороже денег! Ладно. — Поднявшись с земли, он пнул ногой свои три камушка: — Тебе какое покупать?

— Апельсиновое. А потом съездим к Васюте.

Но Гоша вытащил из кармашка джинсовой курточки пятитысячную купюру, сунул приятелю в руки и схватился за велосипед.

— Сдачу не зажиль! Я мигом!

Он вскочил на велик и помчался вслед за скрывшейся из виду «тойотой».

По Церковной улице еще стлалась пыль от проехавшей машины. Но когда мальчик подъехал к Бабкину подворью, «тойота» уже въезжала в услужливо распахнувшиеся ворота. Мальчик увидел только затылок водителя. «Да Васюта это, Васюта! — успокоил он себя. — Его иномарка!»

А для верности, чтобы потом доказать неправоту приятеля, запомнил номер автомобиля

Происшествие в Астории

Дежурная по этажу в третий раз набрала номер телефона. Опять длинные гудки. Постоялец из 543 комнаты упорно не откликался. А ведь просил разбудить в пять утра: «Непременно, фрау! Непременно!»

— Господи! Помер он, что ли? — Дежурной очень не хотелось вставать с уютного дивана, на котором ей удалось подремать несколько ночных часов, и тащиться в конец коридора, будить проклятого немца.

Около полуночи Конрад Потт — или, как он сам себя шутливо именовал — Кондратий, — вместе с приятелем поднялся на этаж из ресторана крепко подшофе и попросил обязательно разбудить его в пять часов.

У Елены Петровны уже тогда мелькнула мысль о том, что спозаранку поднять загулявшего Кондратия будет нелегко. Она попыталась возложить эту обязанность на приятеля Потта, тоже немца, занимавшего номер люкс напротив лифта, рядом с ее форпостом, но тот замотал головой:

— Найн, найн!

Он, сукин сын, раньше десяти не поднимается. Вы же знаете, фройлен, — усмехнулся Кондратий и шлепнул приятеля, выглядевшего куда трезвее, чем он сам, по узкому плечу.

Тягучие гудки все неслись и неслись из трубки, и дежурная подумала о том, что Кондратий, наверное, проснулся еще раньше и преспокойно уехал по своим делам. А ключи от номера увез с собой. Но не постучаться в дверь номера Елена Петровна не могла — если произойдет недоразумение, ее тут же уволят. А найти нынче в Питере приличную работу задача почти неразрешимая.

Дежурная быстро сменила халат на форменное платье, провела гребенкой по пышным, черным как смоль волосам, и легкими, почти неслышными шагами пустилась в путь по длинному слабо освещенному коридору.

Окно номера, в котором жил Потт, выходило в крошечный внутренний дворик-колодец. Когда Елена Петровна подошла к тому месту, где коридор сворачивал налево, это окно оказалось как раз напротив огромного коридорного окна. В 543 номере горел свет, а сам Кондратий сидел в кресле у стола.

«Вот, гад! — подумала дежурная. — Трубку поленился поднять! Ну, я его поприветствую с добрым утром!» Но когда Елена Петровна подошла к двери номера, решимости у нес поубавилось: когда она звонила, Кондратий ведь мог принимать душ? Или занимался еще более серьезным делом. Поэтому, легонько постучав в дверь, она очень спокойно позвала:

— Герр Потт! Вы проснулись?

Постоялец не отвечал. И это было странно. Елена Петровна только что видела его через окно спокойненько сидящим в кресле.

— Герр Потт! — окликнула она еще раз. Подергала ручку. Дверь не открывалась.

Дежурная вернулась к тому месту, откуда было видно окно номера. За незадернутыми шторами по-прежнему горела настольная лампа, а в кресле спокойно восседал Кондратий. Но сейчас она обратила внимание на то, что немец даже не изменил позы. Сидел неподвижно, как истукан.

«Может быть, сердечный приступ? — встревожилась дежурная. — Так керосинить каждый день — никакое сердце не выдержит!»

Она быстро вернулась к своему посту напротив лифта и позвонила сотруднику службы безопасности отеля.

Пять минут спустя молодой, щеголевато выглядевший мужчина, от которого сильно попахивало спиртным, открыл дверь специальным ключом и, придержав дежурную на пороге, прошел в номер.

В комнате витал застоялый сладковатый аромат хорошего коньяка, одеколона и сигар. «Кельнише вассер» — определил молодой человек марку одеколона. Он подумал о том, что надо было вылить целый флакон, чтобы создать в номере такое амбре. Но эта мысль ушла, как только он увидел в кресле крупного пожилого мужчину с неестественно закинутой назад головой.

Осторожно сделав несколько шагов по толстому синему ковру, сотрудник службы безопасности прикоснулся к белой ладони господина Потта, тяжело свисавшей с подлокотника кресла, и понял, что немец уже несколько часов как мертв. Молодой человек до того, как наняться в службу безопасности гостиницы, несколько лет работал в уголовном розыске и хорошо знал, что такое смерть.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака радиотелефон и связался со своим шефом.

Проявлять инициативу и сообщать о происшествии милиции, сотрудник не стал. В службе безопасности такого рода инициатива не поощрялась.

Шеф откликнулся тотчас:

— Что там у вас? Опять шалавы надрались?

— Покойник в пятьсот сорок третьем.

— Наш?

— Немец.

— Еще не легче! Убит?

— По-моему, перепил, — сотрудник потянул носом Острый запах «Кельнской воды» не смог заглушить коньячный аромат. И бутылка прекрасного французского коньяка «Бисквит», наполовину опорожненная, стояла перед мертвым постояльцем. — Но уверенности нет. Звонить в ментовку?

— Звони. Только попроси ребят поменьше суетиться. От моего имени попроси. — Шеф раньше, до пенсии, работал на Литейном, 4, тоже в управлении уголовного розыска, и оперуполномоченные из территориального отдела относились к нему с большим уважением. — Хорошо бы труп увезли пораньше, пока постояльцы не проснутся. Который час?

Молодой человек взглянул на часы:

— Пять тридцать.

— Вряд ли до семи успеют! — Шеф вздохнул. Наверное, представил себе всю неприятную канитель и недовольство постояльцев отеля. И администрации. — Звони, Алеша. Я через полчаса подъеду.

Алексей сунул телефон в карман и обернулся к дежурной.

Елена Петровна стояла в дверном проеме и, прижав ладонь к горлу, с ужасом смотрела на него:

— Неужели правда?

— Правда, правда. — Алеша оттеснил Елену Петровну от двери, осторожно прикрыл ее. — Ты постереги здесь. Мало ли кто захочет повидать господина… А я позвоню от себя.

В офисе службы охраны имелся прямой телефон в управление милиции. Звонок по нему давал гарантию, что малоприятная информация не станет достоянием случайного свидетеля.

Через пятнадцать минут приехала оперативная группа во главе со следователем прокуратуры. Началась рутинная работа.

…Покойника увезли.

— Двинемся и мы? — спросил следователь прокуратуры Зубцов и посмотрел на сыщика из уголовного розыска. Следователю недавно исполнилось двадцать четыре года, но выглядел он как студент-первокурсник. Не поддающиеся расческе рыжеватые волосы, насмешливый взгляд зеленых глаз и худое лицо, годами постящегося схимника, постоянно создавали ему проблемы в общении с населением. Его следовательские ксивы обыватель изучал особенно придирчиво.

Старший оперуполномоченный Солодов, в свою очередь, взглянул на судмедэксперта Кононова. Сыщик прямая противоположность Олегу Зубцову по комплекции, был на пять лет его старше, но выглядел тоже очень молодо.

— Не знаю, кому вы здесь сидите? — усмехнулся судмедэксперт, но с места не сдвинулся. — От меня вы больше ничего не узнаете. Заключение получите после вскрытия. Завтрак нам в номер не подадут.

Судмедэксперт провел ладонью по трехнедельной — и трехцветной — бородке. Он уже несколько лет собирался отрастить шкиперскую бороду, но решимости у него хватало только недели на три, на месяц. Как только доктор убеждался, что среди каштановых и черных волос пробивалась седина, он моментально сбривал бороду.

А пощеголяв несколько дней с бритым лицом, снова начинал ее отращивать. Он никак не мог решить, что лучше: борода с проседью или скошенный подбородок.

В этой компании судмедэксперт был самым пожилым. Ему уже шел пятый десяток.

— Впрочем, одна мыслишка, почему вы не торопитесь покидать место происшествия, у меня имеется. — Доктор кивнул на открытый бар, в котором стояли пять бутылок коньяка «Бисквит». Шестая, начатая бутылка, возвышалась на небольшом круглом столике из карельской березы, перед которым еще недавно сидел герр Потт.

Большое удобное кресло, в котором он умер, теперь пустовало.

Следователь Зубцов и старший оперуполномоченный сидели на тульях, доктор — на неудобной решетчатой подставке для чемоданов, а сотрудник службы безопасности гостиницы полулежал на незастланной широкой кровати.

— А почему бы и нет? — Он понял намек, поднялся с плаксиво скрипнувшей кровати.

— Хорошо ли это? — спросил следователь, обращаясь к бронзовой статуэтке, нагой девушке, вырывающейся из объятий злодея в маске.

— Уверен, что хорошо. — Доктор с плотоядной улыбкой следил за тем, как сотрудник службы безопасности, внимательно исследовав залитое сургучом горлышко, открывает бутылку.

— Только не лапайте стаканы, — предупредил его следователь.

— Не учи ученого! — усмехнулся старший оперуполномоченный Солодов, — Алеша в утро больше меня побегал.

Бутылку пустили по кругу. Не прикоснулся к ней только сам Алексей. Ему еще предстояло дежурить до вечера.

Сделав изрядный глоток, каждый участник священнодействия восхищенно почмокивал и, прежде чем передать бутылку коллеге, вытирал горлышко ладонью. Заметив это, судмедэксперт иронично улыбнулся, но ничего не сказал. И тоже провел по горлышку длинной узкой ладонью. Он-то, после осмотра трупа, тщательно вымыл руки и сполоснул их спиртом.

Когда бутылка опустела, следователь Зубцов заткнул ее пробкой и с трудом запихал в свой следственный чемоданчик. Вместе с другой, недопитой покойным. Та бутылка была упакована по всем правилам следственной науки. Нельзя сказать, что у следователя имелись какие-то конкретные подозрения по поводу содержимого или чужих «пальчиков» — по крайней мере, запаха миндаля Зубцов в бутылке не унюхал. Но порядок есть порядок. А к своей профессии он относился всерьез. И недостаток опыта старался восполнить усердием.

Конечно, распивать чужой коньяк при выезде на место происшествия — нешуточное отступление от устава внутренней службы. Да только кто в наше время живет по уставам и законам?

Среди тех, кто находился в гостиничном номере, Зубцов был старшим по службе. И младшим по возрасту. С капитаном и с доктором он уже не один раз выезжал на происшествия. И никогда не чувствовал с их стороны недоверия, а тем более упреков в неопытности. Хорош же он был бы, если на предложение «продегустировать» «Бисквит» напомнил коллегам строчки из Устава!

Хоть и сказал судмедэксперт, что немец, скорее всего, умер от сердечного приступа, но следователя с того момента, как он переступил порог пятьсот сорок третьего номера, не покидало ощущение тревоги. Осмотрев комнату, он не нашел ничего подозрительного, ничего, что наводило бы на мысль о преступлении, и от этого тревожился еще больше. Даже хорошая порция коньяка не сняла чувства тревоги.

Так чем же оно было вызвано?

Во-первых, этот концентрированный запах незнакомого одеколона Алексей, сотрудник службы безопасности гостиницы, сказал, что это «Кельнская вода». Ему виднее. Только почему этой паршивой водой так пропах номер? Док говорит, что с момента смерти Потта прошло не меньше четырех часов. Если разбрызгивал по комнате одеколон сам немец, то за четыре часа запах должен был бы повыветриться. И уж никак не заглушил бы запах сигар, которые постоялец курил здесь уже в продолжении нескольких дней.

Теперь, во-вторых… А «во-вторых» у следователя в четкую формулу не вытанцовывалось. Только неясные, не складывающиеся в общую картину ощущения.

И вот теперь, собираясь покинуть номер и в то же время медля сделать это. Зубцов в который уже раз взглянул на большую бронзовую статуэтку: нагая девушка с фонарем в поднятой высоко руке пыталась вырваться из объятий злодея в маске.

Он обратил на нее внимание, как только вошел в номер. Следователь вспомнил, что видел в каком-то буклете, посвященном «Астории», фотографию этой статуэтки. «Неужели подлинник? И до сих пор не сперли?»

Но сейчас он обратил внимание на то, чего не заметил, делая предварительный осмотр: статуэтка явно была сдвинута с места.

На подставке с мраморной столешницей, рядом с основанием статуэтки, темнела узкая — не больше миллиметра — полоска пыли.

Бронзовую девицу мог случайно сдвинуть сам немец. Возможно, он даже примерил, не влезет ли нагая дама в его чемодан. Ее могла подвинуть горничная, прибиравшаяся в номере. Да мало ли кто гиде?! Но в памяти следователя произошло короткое замыкание и он сопоставил целую цепочку фактов: из одного кармана в плаще постояльца, одиноко висевшем на вешалке, высовывался уголок подкладки; среди вещей покойного Зубцову не попались на глаза ключи от автомобиля. А дежурная по этажу говорила, что Потт приехал из Германии на машине. Теперь — сдвинутая с насиженного места статуэтка…

Да, каждую из этих мелочей можно было объяснить очень просто. На бытовом уровне. Но когда они выстроились в затылок друг другу, следователь понял, что в комнате умершего провели очень тщательный и осторожный обыск.

— Так уходим или нет? — с усмешкой спросил доктор и покосился на бар, в котором еще оставались четыре бутылки «Бисквита».

— Идем, идем! — Зубцов поднялся, подхватил свой чемоданчик.

Следом за ним поднялись остальные.

Они вышли в коридор.

— Опечатаем номер? — шепотом, чтобы не разбудить постояльцев из ближайших комнат, спросил капитан.

— Конечно. — Следователь достал пластилин, суровую нитку.

Ловко приложил печатку.

— Думаешь, после экспертизы нам придется сюда вернуться? — поинтересовался Солодов.

— Наверное. У меня такое ощущение, что комнату прочесали частым гребешком. Ты можешь мне сказать — где ключи от машины?

— И правда, где? Может быть, у приятеля? Дежурная говорила, что он приехал в Питер с приятелем.

— Они приехали каждый на своем авто, — сообщил сотрудник службы безопасности.

— А-а…

— Мужики, я вам не нужен? — спросил судмедэксперт. Он стоял посреди коридора, терпеливо ожидая, когда коллеги, наконец, закончат шептаться. Но, похоже, у тех неожиданно возникли новые вопросы.

Зубцов отпустил доктора прощальным взмахом руки.

Дежурная в глубокой задумчивости сидела за своим столом, покусывая шариковую ручку. Перед ней лежал девственно чистый лист бумаги.

— Я попросил Елену Петровну написать объяснительную записку, — доложил Алексей.

— Молодец! — похвалил следователь. — Не забыл предупредить, чтобы писала под копирку? Экземплярчик нам.

— Не забыл.

Они подошли к дежурной.

— В каком номере живет приятель Потта? — спросил следователь.

— В пятьсот третьем — Она взглянула на белую, с золотой лепкой дверь люкса, вздохнула. — Только…

— Тоже помер? — с несвойственной ему развязностью пошутил Зубцов. После дозы «Бисквита» следователь чувствовал особый душевный подъем.

— Свят, свят! Так не шутят! — Елена Петровна торопливо перекрестилась. — Я вернулась сюда, а ключ от его номера лежит на столе.

— Он предупредил что уйдет спозаранку?

— Нет. Кондратий просил разбудить, а герр Кюнне сказал ничего.

— Кондратий? — заинтересовался сотрудник службы безопасности Алексей. Такое панибратство навело его на мысль о том, что дежурная могла бы порассказать об умершем постояльце побольше.

— Ну… Он сам себя так величал, — смутилась Елена Петровна. — Для простоты. Он любил пошутить.

— Этот ключ появился на столе, пока вы ходили будить Потта? — Зубцов постарался не показывать особой заинтересованности А тем более, возникших у него подозрений.

— Да.

Заяви Елена Петровна, что не вполне уверена, сыщики накидали бы новых вопросов. Почему не уверена? Разве не провела она ночь за этим столом, на своем посту? Пришлось бы сказать, что несколько часов она проспала на диване и могла не услышать, как герр Вильгельм ушел из номера и положил ключ на стол.

«Ладно, милиционеры, они бы не стали допытываться, почему она нарушила режим, — рассудила дежурная. — А вот сотрудник службы безопасности уж наверняка настучал бы своему шефу. И тогда неприятностей не оберешься. Вот и сейчас этот милый Алеша смотрит на нес с подозрением, черт проклятый!»

Слово было сказано и теперь дежурная не собиралась отступать.

О том, что постоялец из люкса рано или поздно объявится и сообщит сыщикам, что дежурная спала, когда он покидал номер, Елена Петровна не подумала.

— Понятно! — весело обронил следователь. — Ничего не видели, ничего не слышали… И объяснительная записка не вытанцовывается? — Он кивнул на лист бумаги. — Или вы хотите ее в стихах составить?

— Пойдем, коллега! — капитан Солодов легонько тронул следователя за рукав. Он решил, что Зубцов излишне разболтался. — Глянем на машину Кондратия Потта. Вы, Елена Петровна, не знаете, какой у него автомобиль?

— «Фольксваген». И еще какое-то слово Двойное название. Я не запомнила.

— «Фольксваген-пассат», — подсказал Алексей.

— Вот-вот. Так он его называл.

— Цвет, номер, не знаете?

— Откуда же? — Номер дежурная не помнила, но уж цвет новенького автомобиля знала хорошо. Кондратий несколько раз подвозил ее с дежурства до дому. В Павловск.

— Дежурный на стоянке вам покажет машину, — сказал Алексей. — У них все зарегистрировано. Все под контролем.

Сюрпризы продолжаются

Гостиница уже проснулась. В вестибюле, у стойки администратора стояли несколько приезжих с паспортами в руках. Наверное, прилетели каким-нибудь ранним самолетом.

Запах кофе и хороших сигарет свидетельствовал о том, что пробудившееся население с новой силой принялось подрывать здоровье.

Крупный розовощекий дед-швейцар — бесценный кандидат в деды морозы — торопливо распахнул двери.

Солнце уже во всю силу золотило купол Исаакия, но после свидания со смертью ни Зубцов, ни Солодов не обратил внимания на прекрасное августовское утро, на золотые блики на куполе собора, на конную фигуру хмурого царя. А сотрудник службы безопасности «Астория», озабоченный постоянными стычками с проститутками, кавказскими и местными мафиози, которых лучшая гостиница города притягивала как патока мух, давно перестал замечать очарование одного из самых красивых ансамблей Питера.

Уже издалека они поняли, что на стоянке ЧП. У въезда стояла «Скорая» и оперативный РАФ городской прокуратуры. По площадке ходили люди в штатском, что-то сосредоточенно искали.

Зубцов узнал следователя Шуйского. Крупный седой красавец выглядел невыспавшимся и сердитым. Положив на радиатор папку, он слушал объяснения парня в камуфляже и делал пометки в крошечном блокноте.

Увидев Зубцова, он спросил удивленно:

— Олег, тебя-то зачем подняли?

— ЧП в гостинице. Это «фольксваген» Потта?

Шумский присвистнул Сонное выражение вмиг исчезло с его лица. Он так и впился взглядом в коллегу:

— Ну-ка, ну-ка! Чует мое сердце — у владельца этой тачки серьезные неприятности.

— Он в морге.

— Убит?

— Предварительный диагноз — сердце подвело. А что с машиной?

— Пока с хозяином разбирались, ее пытались ограбить. Пришел мужчина, предъявил документы. Охранник, — Шуйский кивнул на парня в камуфляже, — думал, что хозяин. И ключи у мужика были. А сигнализация сработала. Гриша пошел разбираться.

— Я и рот не успел открыть, — торопливо заговорил парень, — и вдруг пальба.

— Ладно, ладно, — остановил его следователь, — не открывай прений!

Парень умолк. Вид у него был взъерошенный, возбужденный.

Глаза блестели.

— Гриша молодец. Плюхнулся на асфальт, а вор получил четыре пули. У меня такое впечатление, что он и был главной целью. Докгор говорит — умер мгновенно.

— А откуда стреляли?

— Вот это я и пытаюсь выяснить. Григорий-то на асфальте лежал. Не видел. Знаешь, Зубцов, по-моему, тебе это дело и придется раскручивать. Я доложу помощнику прокурора. Думаю, он согласится объединить дела в одно производство. Как считаешь?

— Вы в городской прокуратуре только и думаете о том, как бы спихнуть дело на младших братьев. — То ли воздух подействовал, то ли встряска от нового сюрприза, но легкий хмель полностью выветрился из головы Зубцова.

— Ладно, ладно, младший брат! Не я решаю. Начальство.

Подошел невысокий, худощавый мужчина. Поздоровался за руку с Солодовым. Кивнул Зубцову. Следователь понял, что это оперативник из группы Шуйского. Одетый в ярко-голубые джинсы и не по сезону теплую кожаную курточку, он больше походил на школьника, чем на сотрудника уголовного розыска. Да и стрижка — короткий бобрик — молодила. Только пристальный взгляд темных немигающих глаз заставлял думать, что с этим человеком лучше дружить, чем ссориться.

— Есть что-нибудь интересное, Миша? — спросил Шуйский.

— Да так… Мелочи.

— Говори, не стесняйся. У нас от младших братьев секретов нет. — Шуйский засмеялся. — Это не я, это господин Зубцов так себя величает.

Оперативник покосился на следователя. Ни один мускул не дрогнул на его узком лице:

— В багажнике снаряжение спелеолога. Я, конечно, не специалист но набор характерный. Еще — большая коробка с продуктами. Консервы и все такое прочее. Для сытой жизни вдали от супермаркетов.

— Интересно! Этот Потт, действительно, спелеолог? — обратился Шуйский к Зубцову.

— Цель приезда — туризм. Большего в гостинице не знают. А в паспорте…

— Знаю, знаю. В паспорте о профессии не написано. Он с персоналом не пооткровенничал?

— Дежурная по этажу сейчас пишет докладную записку. Может, и вспомнит что-нибудь полезное. Но этот немец приехал не один. С приятелем.

— Что говорит приятель?

— Приятель отлучился, — сказал молчавший до сих пор капитан Солодов. — Пока мы в номере Потта разбирались, этот приятель куда-то спозаранку уехал.

— Наверное, приедет? — с иронией спросил Шуйский. — Или у тебя другое предчувствие? — От перспективы сбагрить дело младшим коллегам у него поднялось настроение.

— В мешке со снаряжением я нашел карту Ленобласти, — сообщил оперативник Миша. — На ней отмечены три точки: село Рождествено по Киевскому шоссе, деревня Батово, — пару километров в сторону от трассы. И одна точка — рядом с Рождествено, на берегу реки Оредеж. Ни гор, ни пещер, насколько мне известно, там нет.

— Вроде бы нет. — Шуйский задумался. — Я в этих краях бывал, какие там горы?!

Это, между прочим, памятные литературные места, — сказал охранник Гриша. — И Рождествено, и Батово. Все на берегах Оредежи. А там, где третья точка поставлена, никакой деревни нет. Когда-то было имение Выра. Было, да сплыло. Заросший парк остался..

— Эрудит! — похвалил Шуйский. — Это мы и без тебя знаем. Только зачем по литературным памятным местам со спелеологическим снаряжением ездить? Ты нам не расскажешь? — Он подумал, что незачем при охраннике обсуждать служебные дела и мысленно выругал себя за оплошность. — Ладно. Вы, мужики, попытайтесь отыскать свидетелей перестрелки, а я закончу с Григорием. — И, отпустив коллег, обратился к охраннику: — Кто-нибудь еще этим утром забирал со стоянки автомобиль?

— Забирал. Тоже немец. Зеленую «тойоту». Очень торопился.

Шаги за спиной

«Вот времечко настало! Приходится самому у себя работать охранником», — подумал Фризе. Подумал без злости и без иронии. Бесстрастно. Даже отрешенно.

Он обедал в полупустом «Итальянском» ресторане Совинцентра на Красной Пресне. С удовольствием ел сочный бифштекс по-флорентийски, запивая его кьянти. Сквозь стеклянную стену было видно, как медленно ползут кабины лифта. Вверх, вниз. Как муравьи по сухому дереву. Непрерывное их движение действовало на Владимира умиротворяюще. Как и красное, чуть терпкое вино. И даже невысокий лысый тип в мешковатом сером костюме, уже трижды промелькнувший по галерее перед окнами ресторана, не портил ему настроения.

Молодой мужчина явно следил за ним. Фризе был уверен в этом. Неделя плотной слежки обострила его чувства, заставила каждую секунду быть начеку, заставила придумывать все новые и новые трюки, чтобы отрываться от соглядатаев. «Итальянский» ресторан в Центре международной торговли казался Владимиру островком, где можно было хоть ненадолго забыть о слежке, расслабиться. Во-первых, в здание не так просто попасть— последнее время оно охранялось очень строго. У Фризе имелся пропуск — один из его сокурсников по юрфаку Университета служил в администрации Центра. Да и владелец «Итальянского» ресторана, носивший знаменитую фамилию Гальдони, проникся к Владимиру симпатией и снабдил своего постоянного клиента визитной карточкой, которая открывала доступ в здание в любое время.

Во-вторых, даже если преследователи и проникли бы в Центр, их легко обнаружить. И охрана проявляла повышенный интерес к праздношатающимся по этажам людям.

Впрочем, если по пятам ходили профессионалы из спецслужб, чтобы оторваться от них, нужна была не только хитрость, но и везение.

Фризе не знал, кто за ним следит. Наркодельцы, которым он сильно насолил в Карловых Варах, наведя чешских полицейских на их лабораторию? Или сотрудники одной из охранных служб главы государства? Эти сотрудники «дослужились» до того, что стали навязывать свою «крышу» полукриминальным предпринимателям. Владимир попал в «силовое» поле «охранников», работая на известного московского банкира и издателя Антонова. И, несмотря на то, что обставил их, понес большие потери. Потерял своего лучшего друга.

Как назло, в профессиональных делах господствовал полный штиль. Ни одного клиента! И это несмотря на то, что в рекламных кампаниях постоянно печаталось объявление: «Владимир Фризе, частный детектив. Расследование. Охрана».

Ложное, запуганное расследование, как считал Фризе, помогло ему отвлечься от изнуряющего мозг и душу состояния настороженности. Занимаясь чужими бедами, легче забыть о своих.

Официант принес кофе. Большой фарфоровый кофейник и две чашки.

Фризе не успел спросить, для кого вторая чашка, как в зале появился стройный седой мужчина в прекрасно сшитом черном костюме. Владелец ресторана Гальдони. Только не Карло, а Лючиа. Впрочем, имя тоже не менее знаменитое.

— Володя, вы не возражаете, если кофе мы выпьем вместе? — спросил Гальдони, пожимая Фризе руку. Он совсем не походил на итальянца — ни комплекцией, ни манерой говорить. И в худощавом лице Гальдони не было типичной для выходца с Апеннин мягкости. Резкие черты, голубые глаза — скорее немец с севера Германии. И говорил он на прекрасном немецком.

— Кофе в вашем присутствии приобретает особый аромат.

— Хитрец! Лючиано погрозил пальцем и сказал по-русски:

— Хозяину варят кофе в той же кофеварке, что и всем гостям.,

— Правда, Борис? — обратился он к официанту, застывшему в поклонной позе рядом со столиком.

— Да, шеф Владимир Петрович — большой шутник. Что-нибудь к кофе?

— По рюмке коньяку? — спросил Гальдони у Владимира. Фризе понял, что коньяк будет отличным и согласно кивнул.

Коньяк, и правда, оказался славным.

— Володя, я начинаю паниковать, — сказал Лючиано после того, как они коснулись дежурных тем — состояние Президента, банковского скандала, воровских разборок на столичных улицах.

— «Косматые» донимают? — Фризе сам научил итальянца двум десяткам словечек из воровского жаргона и не сомневался, что Гальдони его поймет.

— Нет, Володя! Нет! Не «косматые». Очень хорошо стриженные! Чиновники. Требуют все больше и больше. У меня за последние два месяца совсем нет прибыли. Ноль! Зеро! И не знаю, чего ждать в будущем. Вы знаете?

— Не знаю.

Лысоватый мужчина опять продефилировал мимо окон ресторана. На этот раз рядом с ним была пожилая женщина. Мужчина что-то рассказывал ей, так энергично размахивая руками, что женщине приходилось все время отстраняться.

— Не знаете? — обреченно откликнулся Гальдони. — И я не знаю.

— Лючиано, и охота вам терпеть всех наших взяточников и мафиози? Я бы плюнул на все и уехал домой.

— Но ведь бизнес… Думаете, у нас нет жадных чиновников?

— Зато у вас тепло. Средиземное морс под боком, — мечтательно сказал Фризе.

— Правда, правда. Тепло и море. Все есть. Только если всерьез занимаешься бизнесом, не всегда эти прелести замечаешь. — Он очень внимательно, оценивающе посмотрел на Владимира. — Но ваш совет для меня весьма важен. Весьма! Знаете, Володя, я заметил — ваши прогнозы всегда сбываются.

— Какие прогнозы? — запротестовал Фризе. — Я же не экстрасенс. И не футуролог. И никаких прогнозов не делал.

— Вы сказали: «Я бы плюнул на все…» Это ваш прогноз! Ничего хорошего на ближайшие годы в России не будет. Правильно? Правильно.

Наверное так! Спасибо вам за компанию. Мне всегда приятно вас видеть.

Гальдони пододвинул к себе тарелочку, на которой лежал счет, достал авторучку.

Фризе понял жест владельца ресторана по-своему и хотел запротестовать, но Лючиано перевернул счет и что-то написал на его обратной стороне.

— Вот! — Он положил бумажку перед Владимиром и встал: — Всегда рад вас видеть, господин Фризе.

Он кивнул официанту и удалился.

На обороте счета было написано по-немецки:

«Информация от госпожи Кох. 12 этаж, офис 1291».

Владимир опустил счет в карман и расплатился. Подумал о том, что неплохо бы улизнуть из ресторана через служебный выход — молодого мужчину в сером костюме, трижды промелькнувшего за окнами ресторана, явно интересует его персона. Только зачем устраивать демонстрацию на виду ресторанных халдеев? В том, что кое-кто из них получает еще одну зарплату на стороне, Фризе не сомневался. Поэтому он дружелюбно простился с Борисом и спокойно вышел на галерею. Топтуна нигде не было видно.

Послание госпожи Кох

На дверях комнаты № 1291 было написано: «Банк Гульден и сын. Мюнхен. Франц Шумахер». Над дверью холодно поблескивал окуляр монитора наблюдения.

Фризе взялся за ручку. Дверь не поддавалась. Пришлось позвонить.

Прошло не менее минуты, прежде чем она отворилась. Худенькая, светловолосая девушка в строгом васильковом костюме сказала:

— Господин Шумахер еще не вернулся из Мюнхена.

— Моя фамилия Фризе.

— Фризе? Вас ждут.

Девушка впустила Владимира в приемную, тщательно проверила, захлопнулся ли замок, и только после этого распахнула обшитую светлой кожей дверь кабинета.

Просторный, прекрасно обставленный кабинет был залит солнцем. Легкий аромат хороших сигарет и кофе, похоже, поселился в нем навечно. Откинув голову на спинку огромного кожаного кресла, дремал лысый молодой мужчина, которого Фризе видел перед окнами ресторана. Перед ним на круглом столике со стеклянной столешницей лежала кипа московских газет и раскрытый блокнот.

На мгновение у Фризе мелькнула мысль, что он попал в ловушку. Но секретарша тихо позвала:

— Герр Хиндеман!

Молодой человек вздрогнул и оглянулся. Увидев Владимира, он легко поднялся с кресла. Лицо его расплылось в улыбке:

— Господин Фризе?

— Фризе Владимир Петрович, — без особого энтузиазма отозвался Владимир, пожимая протянутую руку. Он услышал, как у него за спиной мягко притворилась дверь и окинул кабинет быстрым взглядом. Кроме Хиндемана в кабинете никого нс было.

— Простите за таинственность, — улыбнулся молодой человек, когда они сели в кресла — Сейчас вы поймете, чем она вызвана. Кстати, госпожа Кох сказала, что немецкий — ваш родной язык? Это так?

— Да.

Улыбка у лысого парня, которого секретарша назвала господином Хиндеманом, была открытой и чуточку смущенной. И голубые глаза смотрели спокойно и доверчиво. Но Фризе за последние годы перестал доверять не только словам, но и глазам.

Хиндеман вынул из внутреннего кармана своего серого пиджака длинный конверт.

— Госпожа Кох просила передать вам это.

Фризе взял конверт, мельком оглядел его и распечатал,

Фризе дочитал письмо и спрятал в карман. Хиндеман смотрел на него с напряженным вниманием.

— А если бы я не пришел сегодня обедать в «Итальянский» ресторан? — спросил Владимир с улыбкой. — Вы нашли бы другой детективный способ встречи?

— Да, да! Нашел. — Собеседник не ответил на улыбку. — Мне шепнули по большому секрету, что у вас… Как бы это сказать… — Хиндеман медлил, подбирая нужное слово. Потом неожиданно сжал кулаки и постучал ими друг о друга. — Некоторые трения с полицейскими службами. И они могут помешать вам в розыске брата.

«Час от часу не легче! — подумал Владимир. — Приезжает какой-то хмырь из Германии и тут же получает информацию о моих проблемах. Мне и самому-то неизвестно, существуют эти проблемы или нет? Может быть, у меня обыкновенный маниакальный психоз?»

— Кто-то ввел вас в заблуждение, господин Хиндеман. Трений, — Фризе повторил движение собеседника и постучал кулаком о кулак, — с полицейскими у меня нет.

— Я не слишком точно употребил слово. Эти отношения называются и по-другому. Вы понимаете?

Не дождавшись ответа, Хиндеман продолжил:

— Впрочем, это не мое дело. Я только хотел объяснить свои детективные потуги. Теперь о деле. Вы, конечно, хотите знать подробности?

Владимир кивнул.

— Брат — его зовут Вильгельм Кюне — приехал в Петербург с приятелем на машине. На двух машинах. Остановились в гостинице «Астория». Знакомились с этим замечательным городом. Знаете — дворцы, Нева, белые ночи…

— Белые ночи уже закончились.

— Ну, вы понимаете, когда говоришь о Петербурге, белые ночи невольно приходят на ум! — Хиндеман отчаянно жестикулировал, и Владимир вспомнил, как отстранялась от него пожилая дама. — Они прекрасно отдыхали, и тут случилась беда — приятель брата умер в своем номере, а брат исчез.

— Как звали приятеля и отчего он умер?

— Конрад Потт. Служащий таможни. А отчего умер — пока неясно.

— До сих пор не выяснили причину смерти?

Собеседник огорченно вздохнул и посмотрел на Фризе с укоризной. Как смотрит учитель на непонятливого ученика:

— Чиновники, чиновники! Вечная завеса секретности! Намекнули, что Потт отравлен.

— А его родственникам чиновники тоже ничего не сообщили?

— У него нет родственников.

— И тело все еще не востребовано?

— Некому. Господин Фризе, честно говоря, тело Потта меня мало интересует. Я хочу отыскать моего брата. Живого! Мы готовы заплатить вам очень большие деньги за сведения о его местонахождении. Сто тысяч марок. И неограниченная сумма на расходы. У меня уже готова кредитная карточка «Америкен экспресс» на ваше имя.

— Следователь не считает вашего брата причастным к смерти приятеля?

— Нет, нет! — быстро сказал Хиндеман. — Боже упаси! Нет.

— Вы говорили со следователем?

— Опять бюрократия! Я говорил! Но следователи постоянно меняются, идет волокита, а дорог каждый день! Мне рекомендовали вас, как опытного удачливого сыщика. Вы обойдетесь и без официальных следователей. Лучше, если они даже не будут знать о вашей миссии. Их вмешательство только повредит брату, если его взяли в заложники.

— Похитители объявились?

— Нет. Поэтому я спешу. Беретесь?

— У вашего брата была какая-нибудь цель приезда? Или только дворцы и не слишком белые ночи?

— Ценю ваш юмор! И если бы меня не ела поедом тревога, с удовольствием посмеялся бы. Отвечаю. Цель — туризм. Ничего делового! Брат тоже работал в таможне. Такой напряженный труд!

Фризе не понравилось, что собеседник говорит слишком обтекаемо. Не вдается в подробности. Но его можно понять — из наших следователей, если дело сложное и запутанное, подробности не вытащишь и клещами. Но все же, все же…

«Ты хотел отвлечься? — задал Владимир вопрос самому себе. — Забыть на время о собственных проблемах? Что ж, случай представился! Да еще и заработаешь очень приличный гонорар. Соглашайся».

— Хорошо! Я берусь за дело. Фотография брата у вас есть?

Хиндеман выташил из кармана большое портмоне, достал из него фото.

Средних лет, худощавый мужчина с волевым мрачноватым лицом, хорошо подстриженные волосы.

Фотография сделана в каком-то большом помещении. Фризе показалось — в здании аэропорта. Но второй план был расплывчат, размыт.

— Я заберу ее?

— Да, да! Непременно! И мы приготовим для вас немецкий паспорт. У вас известная фамилия, а могут возникнуть ситуации, когда лучше оставаться в тени.

— Тогда еще несколько вопросов…

Отставной генерал

Наблюдая, как Вася Алабин вынимает из модной адидасовской сумки бутылки с водкой и коньяком, банки и свертки с продуктами, Корнилов вспомнил, что лет двадцать тому назад начальник Василеостровского райотдела Сухарев говорил: «Хороший он парень, Алабин. И работать умеет. Но уж больно субтильный» «Я и слова-то такого не знаю! — усмехнулся в ответ Корнилов. — Ну-ну, по-прикидывайся. Любишь спектакли разыгрывать. Я же не ругаю твоего Алабина. (Старшего лейтенанта Алабина по рекомендации Корнилова сделали начальником УГРО Василеостровского района.) Розыскник он хороший. Но в общении с людьми, как красная девица. «Извините», «Пожалуйста». «Разрешите побеспокоить». Да еще и краснеть не разучился!» «А это плохо?» «Знаешь, Игорь, — не обратив внимания на вопрос Корнилова, продолжал Сухарев, — иногда мне хочется, чтобы он на мое ворчание матерком бы облегчился.» «Дождешься!» — пообещал тогда Корнилов.

Двадцать лет спустя от стройного застенчивого юноши остались лишь большие голубые глаза. На веранде Корниловской дачи хозяйничал высокий плотный мужчина с коротко подстриженными седеющими волосами и крупным волевым лицом. Уголки губ едва заметно опущены, и от этого казалось, что Алабин чем-то постоянно огорчен.

— Ты, Василий, ко мне на неделю? — спросил Корнилов.

Алабин посмотрел на Корнилова с недоумением:

— Завтра понедельник! С утра в контору.

— А я решил, что поживешь с недельку. — Корнилов кивнул на гору провианта, выросшую на большом круглом столе.

— Ах, вы про это… Да я, Игорь Васильевич, сегодня без обеда.

Страсть какой голодный! Зашел в универсам на Московском проспекте, глаза разбежались, слюнки потекли! — Он улыбнулся и Корнилов узнал застенчивую улыбку старшего лейтенанта Алабина. А вот краснеть подполковник Алабин уже не умел. Приврал про свой зверский голод и не покраснел

— Оголодал, значит, — усмехнулся Игорь Васильевич. — А я подумал: у вас там в городе, наверное, дела наладились. И ты ко мне порыбачить заехал.

— Наладились, наладились! — согласно покивал Алабин. Он опустошил свою сумку, с удовлетворением оглядел привезенные припасы и грузно опустился в плетеное кресло напротив Корнилова.

Кресла были удобные, но низкие и лицо подполковника наполовину загораживали пакеты в ярких упаковках. Хозяину видны были только глаза Алабина и высокий гладкий лоб.

— Ну, что? Будем обедать или только поглазеем на твою провизию и пойдем пройдемся?

— Будем обедать!

— Займись закусками, а я сварю молодой картошки. Да зелени пощиплю в огороде. Я нынче один.

— Знаю. Звонил Ольге Михайловне в госпиталь. — Жена Корнилова, Оля, работала в ведомственном госпитале.

— Сказал, что едешь ко мне?

— Нет.

— Вот как? Значит, с секретной миссией. Я так и подумал, когда увидел на какой тарахтелке ты приехал.

В распоряжении Алабина круглосуточно находилась служебная «Волга», а «тарахтелкой» Игорь Васильевич называл старенький «запорожец», на котором моталась по городу его жена Варвара, следователь городской прокуратуры.

— Не хотелось отсвечивать, — Василий помрачнел, но тут же согнал с лица озабоченность и улыбнулся: — Так готовить закуски или нет?

— Еще как готовить! И побольше. Но прежде загони машину в гараж. Секретничать, так по полной программе.

После обеда размякшие от сытости, от выпитой водки, они вышли прогуляться вдоль Оредежи. Река протекала совсем рядом — в десяти шагах от дачи. Тугие, словно набухшие, потоки шевелили листья кувшинок, их крупные желтые цветы. На отмелях пригибались к песчаному дну длинные, начинающие буреть водоросли. Из-за поросшего ольшаником мыса доносился мерный шум падающей воды — на Рождественской ГЭС приоткрыли шлюзы.

— Давно у вас эта дача? — спросил Алабин.

— Купил, как только меня из Управления попросили. А тебе, Василий, поручили проверить, не нарушил ли я каких законов при покупке? И на какие шиши купил?

— Игорь Васильевич!

— Да это я так, шучу. Но учти, отставники — народ обидчивый.

— Раз уж вы здесь семь лет живете, то исходили окрестности вдоль и поперек. Вы же заядлый пешеход.

— Исходил. Правильно. Что дальше?

— Я хотел спросить — нет ли тут поблизости пещер?

— Решил в пещере поселиться? От нашего бардака спрятаться?

— Странный я задал вопрос, правда? Местность, вроде бы, не гористая, а я про пещеры интересуюсь.

— Это и сеть твоя секретная миссия?

— Ага! Только все это не так смешно, как кажется. Некоторое время назад в номере «Астории» произошло убийство. Отравили немецкого туриста. Коньяком…

— Ну вот, видишь! Коньячок! Хорошо, что я не стал твой коньяк пить.

— А другой немец, его приятель, то ли сбежал, то ли в заложники взят. В машине убитого туриста нашли комплект спелеологического оборудования. Прекрасный комплект! И карту Ленинградской области. Вернее, две карты. Одну — современную, а другую, немецкую, военных времен. Ну и карта, я вам скажу! Загляденье. На ней чуть ли не каждый кустик обозначен.

— Есть у меня такая карта, — Корнилов удовлетворенно улыбнулся. — Только те кустики давным-давно лесом стали. Или выкорчеваны.

— На обеих картах ваше Рождествено помечено крестиками, — продолжал Алабин.

— Уже интереснее.

— Дальше еще интереснее. Я эти крестики на картах своими глазами видел. И следователь из районной прокуратуры Зубцов, который дело ведет, обратил на них внимание.

— Ну, ну! И что же эти крестики обозначают? Неужто пещеры?

— Игорь Васильевич! — взмолился Алабин. — Дайте изложить все по порядку!

— Валяй!

— Пару дней назад дело затребовал городской прокурор.

— Ого! Наверное, немецкое консульство проявило интерес к убитому соотечественнику?

— Нет. Консульство почему-то молчит.

— Откуда же такая прыть у прокурора?

— Никогда не знаешь, когда начальнику жареный петух клюнет.

— И ваше начальство решило задействовать лучших сыщиков?

— Игорь Васильевич!

— А вот теперь я не шучу. Нечего скромничать.

— Я ведь к вам приехал из Саблина, — сказал Алабин и посмотрел на бывшего шефа заговорщицки. — Махнул через Вырицу и Сиверскую.

— А в Саблино ты чего потерял?

— Вот тут-то мы и добрались до самого главного. Когда дело вернулось от прокурора города к районному следователю, крестиками было уже отмечено не ваше Рождествено, а Саблино!

— Старые крестики стерты?

— Нет! Карты другие! Даже старая германская карта заменена. Вот меня и командировали на разведку в Саблино. Там, оказывается, огромные пещеры! Не хуже Новоафонских.

— Какое начальство мудрое. Точно знает, где искать пещеры. В Саблино! А в Рождествено их искать не надо. Можно запыхаться.

— Да, начальство облегчило мою участь.

— Ну, а как поступил следователь? — спросил Корнилов, хотя заранее предполагал ответ.

— Так же, как и я. Решил пока не возникать, не перечить прокурору. И мотать на ус. Парнишка молодой, но смышленый. И очень любопытный.

— Да и нашего прокурора дураком не назовешь. Он, наверное, понимает, что следователь эти крестики видел?

— Еще как понимает! Передал дело другому следователю, по-старше. Не такому смышленому. Который первого варианта карт и не видел вовсе. Где крестики стояли, не знает. И служит в городской прокуратуре. Под рукой.

— Знаешь, Василий, на первый взгляд история с картами — какие-то детские забавы. Ну, прямо «Остров сокровищ»! Не хватает хромого Сильвера!

— Сильвер всегда за ближайшим углом.

— Верно подмечено. Что ж, похоже есть в деле какая-то перчинка. Не стал бы такой прокурорский босс мелочиться, из-за пустяка рисковать. И все же! Все же! — Игорь Васильевич недоверчиво покачал головой. От его игривого настроения не осталось и следа. — А может быть, кто-то из клерков картами заинтересовался? Секретарша для подростка-сына стянула? Ребята любят в географические карты поиграть. А прокурору стало стыдно, что из лежащего у него на столе дела вещдоки пропали?

— Исключено.

Корнилов не стал расспрашивать Алабина, откуда у него такая уверенность. Раз говорит — значит, проверил. А каким образом — это уже его дело.

Мимо них бесшумно проплыла по течению байдарка. Молодой плечистый парень умело держал ее на стремнине, а спутница плела венок из кувшинок. Наверное, они плыли уже давно — девушка успела сгореть на солнце. Кожа на плечах так покраснела, что Корнилов поежился: «Дуреха! Неужели не чувствует, как пылает синим пламенем?»

Они молча проводили байдарочников взглядом, пока те не скрылись за поворотом реки.

— И чего же ты, Василий, от меня хочешь? Чтобы я бегал по окрестностям, пещеры искал? Выяснил, не прячется ли в одной из них пропавший фриц?

— Да что вы, Игорь Васильевич! — запротестовал Алабин. Но как-то не слишком энергично запротестовал. — Я посоветоваться заглянул. Порассуждать. Помните, как вы нам говорили: «Посидим, мужики, порассуждаем, может быть, обо что-нибудь и стукнемся». Странное же дело, как ни посмотри! Знать бы, что за люди эти германцы…

— И зачем к нам пожаловали! — усмехнулся Корнилов. — А ты не пытался запросить немецкую сторону?

— Вы что, шефа нашего не знаете? — мрачно сказал Алабин и скрипучим голосом провещал: «Вместо того чтобы убийцу искать, вы предлагаете выяснить, хорошим ли человеком был убитый? Алабин, Алабин, мыслите как муравей».

— Почему как муравей?

— Вот я и спросил его об этом однажды. И получил исчерпывающий ответ. «Потому, что муравей и вовсе не мыслит».

Корнилов почувствовал, что подполковник до сих пор переживает обиду и решил уйти от неприятной темы.

— Послушай, ты еще не проголодался?

— Да мы только что поужинали! — удивился Алабин. — И так плотно!

— Правда? А мне показалось, уже много времени прошло. Вспомнил, как ты закуски недоеденные в холодильник убирал… Кстати, а у тебя у самого есть рабочие версии по поводу убитого «спелеолога»?

— До рабочих версий пока далеко, но какие-то завалящие мыслишки появляются.

— Поделись.

— Вы только не улыбайтесь. А то опять про «Остров сокровищ» скажете.

— Давай, давай, не труси соломой Выкладывай!

— В этих местах имение Набоковых было. В Рождествене — дом дяди Владимира Набокова, миллионера Рукавишникова. Богатейшие люди. А ведь первые годы эмиграции Набоковы бедствовали. Мать писателя одно колечко сумела вывезти. Все ценности в России остались.

— В Петербурге, — уточнил Корнилов. — Набоков в своих воспоминаниях пишет, как швейцар показал солдатам сейф с драгоценностями, запрятанный в стене. Читал?

— Это я знаю. Но посудите сами — в таких богатых имениях и картины знаменитых художников были, и фарфор, и столовое серебро.

— Не разгоняйся. Революция все подчистила. Или местные крестьяне.

— Могли и не успеть.

— Объясни.

— Шла война, немцы двигались на Петроград. Набоковы могли основные ценности спрятать здесь. В каких-нибудь пещерах, подвалах. И через много, много лет немцы как-то об этом узнали. И решили прибрать к рукам.

— Вася, Владимир Набоков не так уж давно умер. В 1977 году. Он мог и сам попробовать вернуть себе ценности. Законным путем! Если бы они существовали. Кто бы посмел ему отказать?

— Он просто не верил, что их вернут. И молчал.

— А сын? Вдова? Да в его воспоминаниях нет и намека на оставленные в усадьбе ценности.

— Был бы намек — давно всю округу перекопали!

— Хорошо! — вдруг легко согласился Игорь Васильевич. — Примем как одну из гипотез. Есть и другие?

— Есть. В сорок первом сюда пришли германцы. — Алабин почему-то упорно называл немцев германцами. Корнилов вспомнил, что и раньше слышал от него это, не совсем привычное для слуха, словечко. — И в сорок четвертом их отсюда выбили. Киевское шоссе — прямая дорога на Запад. Все их обозы отступали здесь. По этому шоссе они везли награбленное добро из Гатчинских и Павловских дворцов.

— Янтарную комнату из Петродворца…

— А почему бы и нет?!

— Ее вывозили морем.

— У вас есть хоть одно достоверное подтверждение?

— У меня — нет. — Корнилов улыбнулся. В запальчивости Алабина было для него что-то новое. За долгие годы совместной работы у Игоря Васильевича создалось представление о нем, как о человеке очень спокойном и уравновешенном.

— То-то и оно! — Алабин, наконец, улыбнулся. — Оставим в покое Янтарную комнату. И без нее хватает пропавших ценностей. Тот же Гатчинский дворец.

— Вася, как шальную гипотезу можно принять к сведению. Но такие ценности незаметно не упрячешь. Вокруг люди — местные жители. Они же видели бы, проболтались. А если не они — сами немцы. После войны кто-то мог и заговорить. А у тебя нет более… — Корнилов помедлил, подыскал не слишком резкое и обидное слово, — земной версии?

— Да тут все версии земные. Речь о пещерах идет!

— Ты меня не понял? — сказал генерал с укоризной.

— Понял. Другие версии в голову не лезут. Если только эти крестики не означают одной простой истины — убитый был поклонником гениального писателя Владимира Набокова и хотел побывать в его имении. Прикоснуться к духовным ценностям. А снаряжение спелеолога он захватил случайно.

— А прокурор, обнаружив крестики, решил, что покойный должен был забрать там партию наркотиков. — Корнилов покачал головой. — Но в отличие от тебя, городского прокурора романтиком не назовешь. Он человек о-очень практичный. И опять мы с тобой пришли к тому, с чего начали — надо выяснить, что за человек был покойный? Кто по профессии? Не был ли спелеологом-любителем? Не общался ли у себя дома с русскими мафиози? Кстати, ты мне даже имени его не назвал!

Алабин достал из нагрудного кармана листок плотной бумаги. Передал Корнилову, на нем было написано: Вильгельм Кюнс, 1957, Дюссельдорф, живет в Мюнхене. Шатен, худощавого телосложения, глаза карие. Особых примет не имеет.

— Убитый — Конрад Потт. Блондин, крупного телосложения, глаза голубые, 1949, жил в Мюнхене.

Двое в иномарке

Алабин уехал в пять утра. Корнилов напоил его крепким черным кофе. Хотел приготовить яичницу, но Василий отказался:

— Через час буду дома, поем как следует. И на Литейный.

— На этой тарахтелке? За час до дома? — Игорь Васильевич усмехнулся. — Помнишь у меня шофер был, Саша Огнев? Ас! Так вот — на «Волге», с сиреной, однажды домчал меня отсюда в контору за час десять. И потом год похвалялся. А ты…

— Игорь Васильевич, во-первых прослушайте мотор, — обиженно сказал Алабин и запустил двигатель. Даже не прогретый, он заработал мягко и устойчиво. Почти не слышно. — Чувствуете, что за аппарат? Во-вторых сейчас шоссе пустое…

— И в третьих, — усмехнулся Корнилов, — ты мастер не хуже Огнева. Я тебя правильно понял?

— Правильно, шеф! — Алабин расплылся в улыбке — У меня на этом «запоре» мотор от «вольво» поставлен. Так, что… — Он приветственно поднял руку и медленно выехал за ворота. Но тут же затормозил и с озабоченным видом вылез из машины. Игорь Васильевич пошел ему навстречу.

— Совсем забыл! — морщась словно у него неожиданно заболел зуб, сказал подполковник. — Такое дело, шеф. Строго между нами. В записной книжке убитого нашли несколько питерских телефонов. Их сейчас проверяют. Но два — очень интересные. Их ни одно справочное не знает. Это личные телефоны бывшего главы.

— «Пожарника», что ли?

— Берите выше. Самого главного. Домашний и дачный. Этот мужчина нынче два культурных фонда возглавляет.

— Такая информация в поисках пещеры мне не поможет, — усмехнулся Корнилов. — Но деталька аппетитная.

— Вот-вот! Я потому и решил сказать. Информация…

— Мать интуиции! — закончил Игорь Васильевич.

Алабин сел в свой уникальный «запорожец» и уехал.

«Долго же Вася крепился! — подумал Корнилов, глядя вслед серой неказистой машине. — Наверное, начальство строго-настрого приказало молчать об этих телефонах. Клятву взяло».

Корнилов не спеша поднялся в горку, к проселочной дороге. Когда-то это была аллея могучих столетних берез. Осенью под этими березами можно было насобирать корзину крепких белых и подосиновиков. А вот подберезовики здесь почти не росли.

Теперь почти все березы рухнули от старости, и лишь кое-где торчали трухлявые, в рост человека, пни, а грибы и вовсе перевелись.

«Запорожец» Алабина скрылся в густом ельнике, и над проселком еще минуту-полторы лениво клубилась пыль: лето стояло жаркое, почти без дождей. Корнилов уже собрался вернуться домой, как вдруг услышал шорох щебня. От одной из строящихся на мызе дач, отъехала небольшая черная иномарка. Игорь Васильевич не очень то разбирался в них, но по контурам догадался, что это или «мерседес», или «рено». В машине сидели двое мужчин. У хозяина стройки машины не было. У него не было даже денег на достройку дачи. Ее кирпичные стены стояли с того времени, когда рухнула пирамида МММ и все средства, которые хозяин предполагал истратить на строительство, испарились в течение одной ночи.

«Жадность фраера сгубила, — пожаловался однажды горе-финансист Корнилову. — Предупреждали друзья, что сгорит Леня Голубков синим пламенем, но я решил рискнуть своими миллионами на одни сутки. Приварок маячил приличный — хватило бы на достройку и на гараж. Рискнул, дурак!»

С тех пор он даже перестал появляться на стройке. Боялся, что от досады и жалости к самому себе заболеет какой-нибудь серьезной болезнью.

Черная иномарка выехала со щебенки на мягкий проселок и бесшумно — словно призрак — умчалась вслед за машиной подполковника Алабина.

«Что за черт! Неужели слежка? — подумал Корнилов. — Или мне мерещатся детективные сюжеты? Может, приехали с аппаратурой? И ночевали у меня под боком? Слушали наши разговоры?»

Он пожалел, что не имеет ни радиотелефона, ни пейджера, по которым легко было бы предупредить Алабина. У него не было даже обычного телефона, и для того чтобы позвонить, Корнилову предстояло идти на почту в Рождествено. Но это позже. Почта откроется только в девять. Нестерпимое чувство полной беспомощности охватило его. Если бы под рукой оказался велосипед, Корнилов вскочил бы на него и поехал звонить за добрый десяток километров на станцию Сиверская. По крайней мере, он оказался бы радом с телефоном как раз к тому моменту, когда Алабин приедет домой.

Игорь Васильевич с силой пнул брошенную каким-то оболтусом банку из-под заморского пива и пошел в дом. Лег в теплую постель, но заснуть не мог. Лежал, прислушиваясь как распеваются после сна птицы, как шумит вода на плотине ГЭС и думал о Василии.

Алабин теперь один из самых опытных розыскников в Управлении. В каких только передрягах не побывал, сумеет за себя постоять.

Он и приехал настороженный, внимательный: прямо-таки, как волк на линии флажков. Если эти двое на иномарке по его душу, какие-нибудь бойцы, потревоженного подполковником мафиози — ничего у них не получится. Ошиблись в выборе мишени. Через десять минут Алабин их засечет. Но лучше бы ему, Корнилову, его предупредить. Или быть рядом с Василием.

Он вдруг остро, пронзительно остро, почувствовал свою неприкаянность, состояние человека оставленного на обочине. Внезапно нахлынувшая тоска, казалось, вот-вот раздавит его. Расплющит. Неужели все уже позади? Насыщенные событиями дни, ночные облавы, разработка сложных операций, иногда успешных, а бывало и провальных. Но всегда — и в победах, и в поражениях — рядом были товарищи. Он знал, что нужен им. И сам без их поддержки не мог бы проработать и дня. Теперь он один. «Неужели всю оставшуюся жизнь проторчу здесь на даче, часами простаивая с удочкой у реки? — думал он почти с отчаянием — Включать по вечерам телевизор только затем, чтобы через пять минут с раздражением его выключить!»

Бывали периоды, когда Корнилов месяцами не мог смотреть даже новости — его мутило or всей этой лжи, которую все телевизионные каналы обрушивали на телезрителей. Даже книг он читал мало — не мог сосредоточиться, смириться с мыслью, что все когда-нибудь кончается.

Сейчас, подумав о том, что один из самых любимых его учеников, Алабин, возможно рискует жизнью, Корнилов позавидовал ему.

Когда Игорь Васильевич состоял при должности, начальство не однажды бранило его за личное участие даже в рядовых операциях. «Ну, чего ты поехал на задержание этого психа? Не по твоим масштабам дело!» — не однажды выговаривал ему начальник Главного Управления. Но у Корнилова было свое понимание «масштаба». Он старался участвовать не в громких операциях, которые, казалось бы, должен возглавить по должности, а в особо опасных, связанных с максимальным риском для его сотрудников. Корнилов, не без тайного самодовольства, считал, что при его опыте, этот риск можно свести к минимуму.

Пестрый дятел вдруг уселся на подоконник, покивал головой, примериваясь, — Корнилову почудилось, что гладкая, нарядная птица поздоровалась с ним — и выдал такую громкую очередь, что зазвенели стекла. На минуту или на две дятел замер, только агатовые глаза поблескивали. И снова забарабанил по раме.

«Чего ты там нашел, дурень? — прошептал Корнилов. — Дом развалишь!» И уснул.

Сомнения частного сыщика

Случается, что принять окончательное решение по важному делу, человеку помогает совсем незначительное обстоятельство: улыбка незнакомой девушки за окном троллейбуса, глоток хорошего коньяка, несколько строчек из стихотворения любимого поэта. Нечто подобное произошло и с Владимиром Фризе.

Вполне приличный аванс, карточка «Америкен экспресс», фото Вильгельма Кюна и паспорт на имя гражданина Германии Зандермана уже покоились у него в кармане, но червячок сомнения уже точил и точил ему душу. Не лежало сердцу к этому делу. И по мере удаления от офиса, в котором Фризе подписал с Хиндеманом соглашение, его решимость броситься на поиски пропавшего немца все убывала и убывала. Впору было заворачивать оглобли и возвращать аванс.

Придя домой, Фризе включил телевизор и несколько минут отрешенно глядел на экран, ломая голову над тем, под каким благовидным предлогом это лучше сделать. И вдруг увидел сюжет о Петербурге. Увидел широкую полноводную Неву, сфинксов на пустынной утренней набережной, тихие линии Васильевского острова и даже старинные дома, когда-то принадлежавшие предкам. Это был хороший знак.

Владимиру нестерпимо захотелось сесть сегодня вечером на поезд, а завтра утром, оставив в гостинице легкий багаж, пройтись по тем местам, которые он наблюдал сейчас на экране. И поиски пропавшего Кюна уже показались ему не авантюрой, а хорошим предлогом побывать в Питере.

«Как будто я не могу туда съездить на неделю, на две и без криминального предлога!» — усмехнулся Фризе, удивленный собственным легкомыслием. Но решение было уже принято.

«Схожу на Смоленское кладбище, посмотрю целы ли могилы прадедушки и прабабушки», — нашел он еще одну вескую причину для поездки, хотя отчетливо представлял, что времени для посещения могил предков и прогулок по набережным у него не останется.

Чувствуя, что ехать нужно сегодня — завтра могут найтись такие же убедительные аргументы, чтобы не делать этого, — Владимир, тем не менее, не помчался на вокзал за билетом. Он хотел убедиться, что за ним нет хвоста. Туманные намеки Хиндемана, необычный способ, к которому прибегла Лизавета, чтобы передать письмо с просьбой, настораживало.

Для начала он решил позвонить в Мюнхен. Но Лизаветы дома не оказалось. Автоответчик сообщил, что госпожа Кох в командировке. Служебного телефона госпожи Кох, сотрудницы бюро Интерпола, у Фризе не было.

Перебирая в памяти друзей, кто бы мог ему помочь в обнаружении слежки, Владимир Цедился, что их, как говорится, раз, два и обчелся.

Художник Миша Неволин для этого не годился — тут же себя обнаружит. Тельмана нет в живых. Из тех, на кого можно было положиться, оставалось только двое. Два Евгения. Следователь по особо важным делам прокуратуры Пугачев и сотрудник уголовного розыска Рамодин. Впрочем, Евгения Рамодина и другом назвать было нельзя. Приятель, с которым они встречались от случая к случаю. Когда сводили обстоятельства. Но Фризе уже проверил — довериться Рамодину можно было без оглядки.

Он вышел из дому, сделал несколько пересадок на самых людных станциях метро, наменял телефонных жетонов и принялся звонить. Пугачев не откликался ни на службе, ни дома. Фризе позвонил в приемную — оказалось, Евгений в Красноярске. «Небось раскручивает алюминиевую мафию», — подумал Владимир. Вся пресса была заполнена сообщениями о коррупции среди высших чиновников, имеющих отношение к алюминиевой промышленности.

А Евгений Рамодин тут же поднял трубку.

— Ах это ты! — Фризе уловил в голосе майора разочарование.

— Ожидал услышать нежный девичий голосок?

— Ожидал!

— А жена?!

— На дежурстве.

Молодая жена Рамодина, Вера, тоже служила в милиции, в дежурной части на Петровке, 38.

— Пожалуюсь, — пообещал Фризе. — Но то, что она дежурит большая удача.

— Для меня?

— И для меня тоже. Надо поговорить.

— Дел невпроворот.

— Разговор на пять минут.

— Ты на колесах?

— Нет. — Фризе подумал, что Евгений прикидывает, как быстро он сможет добраться до места встречи. Чаще всего они встречались на Суворовском бульваре, недалеко от отдела, в котором служил Рамодин. Но майор, оказывается, имел в виду совсем другое.

— Прекрасно! Значит, сможешь принять на грудь стаканчик — два. Мне надо поднять настроение.

— Поднимем. Через час? На прежнем месте?

— Хорошо. Я от Верунчика ждал звонка. Но сейчас сам ей позвоню. Ты только ничего не покупай, — предупредил он. — У меня тут фляжка какой-то отравы завалялась. «Тичерс». Виски. Учительское, что ли?

— Нет. Просто — Тичерс. Но ты, мильтон, делаешь успехи. От водяры — к виски. Взятки стал брать?

— Все берут, а я, что, рыжий?

Он положил трубку.

Фризе усмехнулся. Хорошо знал: Рамодин и взятки — понятия несовместимые, но любил подразнить приятеля.

Когда Владимир, купив на Ленинградском вокзале билет на «Стрелу» добрался до Суворовского бульвара, Рамодин уже ждал его. Длинные скамейки были заняты отдыхающими пенсионерами, шахматистами, целующимися парочками. Майор примостился на разломанном деревянном коне, когда-то украшавшем детскую площадку. Его потрепанный коричневый кейс покоился на круглой деревянной тумбе, в былые времена служившей основанием стола.

В кейсе, кроме виски, оказалось несколько бутербродов с ветчиной, домашние пирожки с мясом и даже соленый огурец.

— Огурец, конечно, не типичная закуска для виски, но я простой грубый мент. Если пью, даже виски, стараюсь закусывать огурцом.

— Ну-ну! Поплачься, грубый мент, в жилетку, — съехидничал Фризе уничтожая мягкий, сочный пирожок. — Пора бы тебе усвоить: хорошие напитки и хорошие продукты — в любом сочетании приносят пользу организму. — Он почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся: дряхлый, высохший, как вобла старик, смотрел на них внимательно и безнадежно.

— Дедушка, хотите бутерброд? — спросил Фризе.

Старик покачал лысой морщинистой головой.

— Глоток спиртного?

Дед снова покачал головой, но непроизвольно сглотнул слюну.

Фризе поднялся со своего пенька и отнес ему пирожок и на донышке бумажного стаканчика глоток виски.

— Спасибо, — поблагодарил дед. Голос у него был тонкий и скрипучий.

Владимир вернулся к Рамодину и сел спиной к деду. Евгений сообщил ему:

— Надо же! Выпил одним глотком. А пирожок положил в карман.

Если попадет в вытрезвитель — будешь виноват. Чего меня высвистал?

Выпитые виски и голодный дедушка настроили Фризе на грустный лад и откровенность. Он рассказал Рамодину, зачем едет в Питер.

— А я-то при чем? Кто бабки загребает, тот по жопе получает.

— Подстрахуй меня, Женя. Хочу знать — не пасут ли? Вера твоя на дежурстве, вечер свободный.

— В том-то и дело, что свободный! — многозначительно бросил Рамодин.

— Ладно, не пытайся выглядеть ловеласом.

— А что это такое?

— Женя!

— Уговорил! Дай вводную.

— Я пойду на вокзал пешком. Потихонечку — полегонечку. — Фризе нарисовал на песке свой маршрут. — А ты, как тать в ночи, следом. Ты же мастер сыска. Хвост сразу засечешь. — Понял. Мне тоже пешедралом за тобой тащиться?

— Можешь на машине.

— Да ведь на двух улицах, которые ты мне здесь изобразил, — Рамодин ткнул носком туфли в песок, — одностороннее движение. Встречное!

— Точно. Это я дал маху. Сейчас будет тебе новый маршрут, — он одумался, глядя на схему. Но Рамодин разровнял песок своей узкой черной туфлей.

— Не напрягайся. Мне удобнее пешком. В это время движение редкое, слежку на машине легко обнаружить. Прогуляюсь.

Евгений заметил, как Фризе, рассеянно гладя на сухой, уже превратившийся в пыль песок, на котором только что красовался план операции, поднес ко рту стаканчик виски и сделал большой глоток. Потом еще один.

— Эй! Ты что, воду пьешь?! Хоть бы сказал, товарищ, хороши ли виски. Для тебя старался.

— Хороши, Женя.

— То-то же! А теперь скажи — как тебе передать информацию?

Морзянкой по обшивке вагона отстукать?

— Записочку черкни. И — в конверт. А конверт — проводнику.

Сейчас многие так отправляют письма. Для быстроты. Да, что я тебе объясняю?

— Соображу по обстановке. Я понятливый. Вернешься из Питера, сводишь нас с Верунчиком в китайский ресторан. Ни разу китайской кухни нс пробовал.

Погоня

В былые времена по этой дороге возможно и летали в рессорных экипажах и в пролетках с дутышами. Сейчас же, даже на стойком «запорожце», Алабин продвигался с трудом, крутил руль как на ралли, объезжая глубокие колдобины. Июльская жара не сумела высушить лужи. Немудрено-густой еловый лес обступил дорогу с обеих сторон. Лягушки в этот ранний час чувствовали себя великолепно и скакали в разные стороны, норовя попасть под колеса.

Подполковник же был настроен благостно и никого давить не хотел. Даже лягушек. И потому усердно крутил баранку.

Слава богу лес быстро кончился, дорога сбежала к реке, к широкому мосту. А за мостом уже начиналось Киевское шоссе. Переехав через мост, Василий зарулил на обочину, выключил мотор и выбрался из машины. Прямо перед ним, на высоком взгорке красовался деревянный дворец Рукавишникова. Даже строительные леса — дворец восстанавливали после пожара — не мешали представить его былое великолепие. Казалось бы — ничего особенного: два этажа, колонны по фасаду, большие окна… Но как гармонично вписался он в ландшафт, как гордо высился на зеленом холме.

«Не было бы этого дома, построил бы новый русский на этой горбушке какое-нибудь нелепое кирпичное чудовище о шести башнях, — подумал Алабин. — Для них испоганить горку-красавицу — раз плюнуть. Вот такие бы лбы и построились». Он проводил глазами черный лимузин, в котором сидели двое крепких, коротко стриженных молодца.

Автомобиль, новенький «рено» с низкой посадкой, выехал на шоссе, медленно проехал метров триста и остановился перед церковью.

«Эти, видно, еще только строятся, — решил Алабин. — Во всяком случае, гаража еще не имеют. «Он машинально обратил внимание, что черный лакированный кузов «француженки» покрыт мелкими, еще не успевшими просохнуть каплями утренней росы.

Алабин отмстил это и тут же выбросил из головы. В «конторе» на Литейном его ждали малоприятные текущие дела. Не спеша проезжая по только-только просыпающемуся селу, подполковник думал, с чего начнет, придя на службу.

Сразу же за Рождественым, за мостом через Оредеж, начиналось еще одно большое село — Выра, и Алабин не разгонял свой «запорожец». Если не диктовали чрезвычайные обстоятельства, он никогда не нарушал правила. По населенным пунктам ездил только с разрешенной скоростью.

За Вырой он прибавил. По привычке взглянул в зеркало заднего вида и удивился — «француженка» висела у него на хвосте.

«Неужто слежка? Может, «ведут» со вчерашнего дня, от Саблинских пещер? Непохоже. Я бы заметил».

Теперь все его мимолетные заметки свелись воедино: обильная роса на «рено». Тут дело не в отсутствии гаража. Кантовались где-то под открытым небом, поблизости от дачи шефа. (И отставной, Корнилов продолжал оставаться для него главным шефом.) Проехали стриженые ребята немного. Если бы ехали издалека, роса давно высохла. Теперь дальше. Ради чего они у церкви тормознули? На верующих не похожи, а любители старины еще сладкие сны досматривают. Так что ко мне эти стриженые прилипли»

Он еще раз посмотрел в зеркало. «Рено» держался метрах в двухстах, не отставая и не пытаясь перегнать. Возможно, в их задачу входила только слежка. Или их пугали свидетели — на этом участке дороги было много грузового транспорта.

Но вот с обеих сторон пошел густой лес, транспорта поубавилось и черная «француженка» начала сокращать разрыв. Алабин тоже прибавил скорость. Стрелка спидометра показывала сто тридцать.

Мотор от «вольво» позволял много больше, но стоял он-то, все-таки на «запорожце»! Ни аэродинамика ни ходовая часть не позволяли выжать больше. Машина просто могла рассыпаться.

«И как же мы будем жить дальше? — подумал подполковник и, достав из наплечной кобуры пистолет, сунул его за поясной ремень. — Воевать?»

Словно в ответ на его мысли, из-за опустившегося стекла «рено» высунулся короткий ствол «Ак».

«Ну, ребята, это не по правилам, — прошептал Алабин. — Мой-то автомат в багажнике! — Он услышал короткую очередь. В воздух. Приказ остановиться. — Дудки! Скоро большое село Никольское, там вам будет потруднее. Там пост ГАИ».

Но искать защиты у ГАИ Алабин не мог. Начальство послало его проверить Саблинские пещеры. И строго-настрого приказало не соваться в Рождествено, где пещер нет и быть не может. Если он вступит в контакт с гаишниками на Киевском шоссе, начальство тут же догадается о визите в Рождествено и к Корнилову.

Мысль о Никольском пробудила в Алабине яркое воспоминание: лесная топкая дорога, микроавтобус с надписью: «Прокуратура Ленинградской области», засевший в черную жижу по самые ступицы. Помощник прокурора Бубнов в заляпанном грязью костюме, с охапкой лапника в руках, частящий отборным матерком шофера.

Алабин еще не вспомнил, ради чего он тогда оказался вместе с оперативной группой на этой лесной дороге, не понял, уловил звериным чутьем, которое просыпается в минуты опасности, что попав на нее, имеет шанс уйти от преследователей.

«Где же этот гребаный съезд с шоссе?! — гадал он, впившись глазами в пыльную обочину. — Не проскочить бы?»

И увидел впереди — не съезд, нет! — наезженную колею на узком пространстве поляны, отделявшей шоссе от лесного массива. Значит, там и съезд.

Алабин резко затормозил и съехал ка обочину, подняв облако пыли.

Может быть, это спасло его. Преследователи пустили еще одну очередь, подлиннее, но пыль помешала бить прицельно.

Он услышал резкий скрип тормозов, «стриженые» не ожидали, что их жертва так быстро смирится со своей участью и остановится.

Судя по звуку, «рено» проскочил метров на двести вперед. Алабин не стал дожидаться, пока пыль рассеется, и свернул с шоссе. Как будто нырнул в неизвестность. Склон оказался крутым, но машина устояла.

«Запорожец» уже катил по мягкой травяной дороге, когда пыльное облако рассеялось и стало видно машину преследователей: «рено» на полной скорости сдавала назад.

Спасительные заросли ольхи и рябины уже приняли «запорожец» в свою тень, когда ударила новая очередь. А через минуту Алабин уже въехал в густой смешанный лес. На секунду притормозил, прислушался: судя по натужно взревевшему мотору, погоня продолжалась. У Василия не осталось даже минуты, чтобы открыть багажник и достать автомат.

Он дал газ. Почувствовал, что колеса пробуксовали и машину резко бросило вперед. На сухое место.

«Газани я посильнее — застрял бы, как пить дать, застрял!» — подумал Алабин. И, наконец, вспомнил ради чего оказался здесь вместе с работниками прокуратуры в прошлый раз.

…Залетная банда из Пскова устроила на красивой лесной поляке ловушку для останавливающихся на отдых автомобилистов и завернувших по амурным делам парочек.

Дорога резко свернула влево, и память услужливо подсказала, что метров через пятьдесят перед ним откроется эта поляка.

Алабик притормозил, прислушался: «француженка» буксовала там, где его «запор» с трудом проскочил топкое место.

«И эти выскочат! — с сожалением подумал подполковник и осторожно тронул машину с места. — Теперь главное самому не забурить в трясину». Но, поросшая густой травой дорога оказалась вполне проходимой, и теперь он испугался, что не удастся осуществить задуманное.

Когда два года назад следственная группа приехала ка место преступления, стояла дождливая осень, земля раскисла. В ямах, где лежали убитые, стояла вода. Бандиты отправили на гот свет семерых — четырех мужчин и трех женщин. Двум из них еще не исполнилось и восемнадцати Теперь Алабин услышал урчание мотора совсем рядом. И в этот момент перед ним открылась поляка. Солнце стояло еще слишком низко и лучи не пробивались сквозь густой лес. Поэтому прелесть ее как-то стушевалась. Но все равно поляка выглядела очень живописно. Горел небольшой костерок. Его дым, словно туман, стлался низко над нескошеной травой. У костра на большой охапке лапника полулежали двое мужчин. Завтракали.

Алабин помнил, что за поляной дорога снова уходит в лес и километров через пять заканчивается у деревни Названия деревни он не помнил. И ехать в ту сторону не собирался. Костер горел справа, почти ка самой дороге, а подполковник свернул влево, в густую траву. Машину стало кидать ка кочках.

Из леса выскочила машина преследователей. Наверное, водитель «рено» успел заметить, как мотает «запорожец» на колдобинах и не погнался следом, а прибавил газу и рванул по дороге, где горел костер. Алабин не видел, как отпрыгнули в сторону от несущихся на них машины закусывающие мужики. Он увидел их минутой позже, когда «рено», резко вывернув ему наперерез, засела в торфяной жиже.

Один из бритоголовых выскочил из машины в густую зеленую траву и тут же оказался по колено в грязи. Испугавшись, что может утонуть, он схватился обеими руками за дверцу и выронил автомат.

Алабин, сделав круг, добрался до старой колеи, ведущей в сторону шоссе. Он въехал в лес, когда ударила автоматная очередь. На «запорожец» посыпались, срезанные пулями еловые ветки. Но кроме автоматной очереди, подполковник услышал гулкий дуплет из охотничьего ружья. Он притормозил на секунду, обернулся назад. Один из мужиков перезаряжал охотничий обрез.

Алабин, осторожно объезжая пеньки и лужи, выбрался из леса, пересек по зыбкой колее луговину и, поддав газу, выскочил на асфальт. Шофер-дальнобойщик промчавшегося мимо камиона, погрозил кулаком и гуднул резко и зло.

Корнилов проснулся в восемь — в запасе оставался час, чтобы побриться, позавтракать и придти к открытию почты. Алабин уже был на службе.

— Привет, дружок! — сказал Корнилов. — Жив-здоров?

— Бог милует, — по тому, как Василий произнес эти два слова, Игорь Васильевич понял: Алабин знает, чем вызван его звонок, и дает понять, что все разрешилось благополучно. Расспрашивать Корнилов не стал. Нынче время такое — никогда нельзя быть уверенным в том, что тебя не слушает чужое ухо.

— А я оказался рядом с телефоном, решил узнать, не выберешься ли в наши края? Давно не навещал, — на всякий случай сказал генерал.

— Выберусь. Разгребу текущие дела и выберусь.

— Текущие дела еще никому не удавалось разгрести. Они потому и текущие.

— Точко! — Алабин засмеялся. — Не успел в кабинет зайти, звонок из Гатчины. На Киевском шоссе разборка — погибли два мафиози. Один из тамбовской группировки, другой, судя по документам, питерский. Черный «рено» нашли около Поддубья. Сушков сказал, что у них два «Калашникова» было и по «беретте».

Сушков руководил гатчинским уголовным розыском.

«А с иномаркой я не ошибся», — удовлетворенно подумал Корнилов. Он повесил трубку, расплатился с заспанной телефонисткой и вышел на улицу.

Ночной поезд в Петербург

В одиннадцать вечера Москва казалась вымершей. Навстречу Фризе попадались лишь одинокие прохожие. Только у подъездов ресторанов можно было встретить компании молодых людей. Одни из них еще собирались вкусить прелестей ночной жизни, другие уже отчаливали к дому. Фризе давно заметил — нынче людей покидавших ресторан никак нельзя отнести к категории «погулявших». Не слышалось пьяных выкриков, громких песен, шумных объяснений в любви. Чуть возбужденные голоса дам, да неясное бормотание их спутников, вызывавших по радиотелефону автомобили — и все. Ушла в прошлое фигура недобравшего пьяницы, покупающего у швейцара втридорога бутылку спиртного. Если уж возникал шум у ресторана, то это были выстрелы из «Калашникова» или «Макарова».

На Мясницкой в двух бромных окнах над фирменным магазином «Чай-кофе» горел яркий свет. Стройная девица разгуливала голышом из комнаты в комнату, время от времени останавливаясь у огромного зеркала и прикладывая к груди очередную блузку. Почему-то они ей не нравились, и девица, швырнув блузку в сторону — наверное, на невидимую Фризе кровать, — отправлялась за следующей. Владимир остановился и с минуту следил за девицей, гадая, на чем же остановит свой выбор привереда. Но, похоже, запас блузок был большим, а до отхода поезда оставалось всего сорок минут.

«А что же Рамодин? — подумал Фризе. — Неужели не сдержал слово?» Всю дорогу он шел не оглядываясь, а когда увидел стройную эксгибиционистку над «Домом чая», не удержался — бросил быстрый взгляд назад. Рамодина он не заметил, Да и никого другого тоже — улица была пустынной.

— Ну, вот, хоть один земляк попался! — Порадовалась проводница. — Весь вагон японцы оккупировали. А в вашем купе ихняя переводчица. Красотка — загляденье!

Проводница посмотрела на Владимира игриво. Как будто это она устроила ему поездку в одном купе с красивой переводчицей.

Фризе вспомнил, как года три или четыре назад уезжал из Хельсинки, с конгресса криминалистов. Почти все его коллеги летели самолетом, а Владимир решил ехать поездом. Компанию ему составила пожилая дама, профессор уголовного права из университета.

Распорядитель конгресса пообещал билет в вагон СВ. А накануне отъезда предстал перед Фризе слегка смущенным.

— Нет билетов?

— Есть. Но…

— На другой поезд?

— На тот, на который заказывали. Но… Один билет первого класса. Другой — в четырехместное купе.

— Не велика беда. Дама поедет в первом классе, а я во втором. — Легко согласился Фризе.

— Но… — Финн опять вздохнул. — Ехать в четырехместном купе придется даме. У нас строго следят за тем, чтобы в двухместном не попали незнакомые мужчина и женщина. Представляете себе скандал, если мужчина окажется сексуальным маньяком?!

— А женщина — нимфоманкой?

Финн посмотрел на Фризе с укором. Похоже, с юмором у него было не все в порядке.

«Серьезные ребята, — подумал Владимир. — Все-то у них предусмотрено».

Как же он удивился, застав в сроем купе молоденькую — лет восемнадцати — прелестную финку, знавшую к тому же слов двадцать по-русски и не опасавшуюся попутчиков с маниакальными наклонностями.

Повезло и профессорше. В четырехместном купе она оказалась единственной пассажиркой. Но у Фризе даже мысли не мелькнуло, предложить ей поменяться местами.

Когда утром следующего дня они прибыли на Ленинградский вокзал, он уже знал от девушки — ее звали Элена и она оказалась страстной любительницей советского шампанского, — что билет на поезд ей покупал отец, а ехала она к мужу, Третьему секретарю финского посольства.

Как показалось Фризе, японка, его нынешняя попутчица, тоже не опасалась сексуальных маньяков. Она встретила его приветливой улыбкой.

— Добрый вечер, — сказала она на прекрасном русском языке.

До отхода «Красной стрелы» оставалось десять минут. Владимир вышел на перрон. Последние пассажиры не спеша вышагивали к своим вагонам. Спокойные, уверенные в себе, прекрасно одетые.

Все, кто ездит «Стрелой», всегда были пассажирами особого рода, элитой Раньше — чиновники высокого и среднего ранга, актеры — гастролеры, урвавшие денек между спектаклями, чтобы сняться на Ленфильме, участники международных или отечественных симпозиумов, проводимых чуть ли не каждый день. Теперь на этот поезд спешили те же чиновники, но только более высокого ранга, банкиры, бизнесмены, проститутки, курьеры наркодельцы и иностранцы. Отрешенные, полные достоинства лица, граждан особого рода, способных обидеться, если им предложат вместо билета на «Красную стрелу», билет на поезд-близнец под номером четыре, все отличие которого в том, что он отправляется на четыре минуты позже и приходит в Питер через пять минут после «Стрелы».

Рамодина на перроне не было. Невысокий жуликоватый парень с опухшим от пьянства лицом уже второй раз торопливо прошел вдоль состава, вглядываясь в окна. Скачала у Фризе мелькнула мысль, уж не его ли ищет этот суетливый субъект. Но опухший прошел мимо, даже не взглянув на него. «Значит высматривает приличного «сазана», — решил Владимир. — Или иностранцев с горой чемоданов. Определит вагон и купе, где добыча побогаче, и просигналит сообщнику, который гонит майдан[1] на «Стреле». А остальное для опытного марвихера — дело техники».

Неожиданно по радио диктор объявила:

— Господина Фризе Владимира Петровича, отъезжающего поездом № 2 «Красная стрела» просят срочно подойти к дежурному по вокзалу».

Это было так неожиданно, что Фризе растерялся: «Что могло случиться?» Он чуть не сорвался с места, но вовремя взял себя в руки — не сделал ни шагу, даже не посмотрел в сторону зала ожидания. О том, что он уезжает этим поездом в Питер, знал только Рамодин. А он нашел бы более удачный способ просигналить, если бы что-то случилось.

Кому-то очень хотелось оставить Фризе сегодня в Москве.

Молодой, спортивного вида, мужчина остановился рядом с проводницей:

— Местечка свободного не найдется?

— У нас места дорогие, — женщина смотрела на жаждущего ехать «Стрелой» строго. Он явно выпадал из славной когорты состоятельных завсегдатаев.

— Сколько?

Проводница покосилась ка Фризе.

— Пятьсот.

Мужчина крякнул.

— Наш билет и в кассе четыреста стоит. А я вам предлагаю одноместное купе. Девятнадцатое место.

— Хорошо, хорошо! Показывайте ваше одноместное.

Проводница пропустила мужчину в вагон. Сказала, обращаясь к Фризе:

— Сейчас отправимся. Заходите. — И пошла устраивать нового пассажира.

«Ну, вот, кажется, подоспел мой сурок[2]. Если не подвела интуиция».

— Не опустите письмо в Питере? — перед Фризе остановилась пожилая женщина и протянула ему длинный конверт.

— С удовольствием. — Он взял у женщины письмо и положил в карман, успев заметить на нем свою фамилию. На душе у Фризе стало спокойно: «Молодец, Женя! Не подвел!»

— Молодой человек! Быстро в вагон! — скомандовала ему проводница, опять появившаяся в тамбуре. Голос у нее был веселый и звонкий. Наверное, полмиллиона за девятнадцатое место уже уютно устроились в кармашке поблизости от ее пышной груди.

Владимир поднялся в вагон и встал позади проводницы, гадая, повторят или нет просьбу к господину Фризе. Но радио заиграло прощальную мелодию. В это время он увидел Рамодина, фланирующим шагом идущего по платформе к залу ожидания. Они встретились глазами. Легким, едва заметным кивком, Евгений показал, что к объявлению по радио не имеет отношения. И пошел дальше.

Когда он вошел в свое купе, поезд медленно набирал скорость. Японка отсутствовала. Из открытой двери соседнего купе доносились певучие женские голоса, смех.

Фризе вскрыт конверт.

Интуиция Фризе не подвела. Рамодин несколькими штрихами нарисовал портрет пассажира с девятнадцатого места. И дал понять, что «хвост» вряд ли состоит на службе в уголовном розыске или ФСБ.

«Но если ко мне прилепился хвост, кому понадобилось снять меня с поезда? — удивился Владимир. — Ну, уехал бы следующим!

Может быть, к отходу следующего у них подоспело бы сопровождение помощнее?» Такая мысль показалась ему вполне здравой.

— Чай, кофе будете пить? — спросила проводница, заглядывая в купе.

— Чай. Два чая. — Фризе подумал и о своей попутчице.

Промелькнула унылая Останкинская башня, металлические конструкции моста через Москву-реку. Вдали виднелись сразу два больших пассажирских теплохода. Ярко освещенные, праздничные, они вызвали у Владимира мимолетное чувство сожаления и зависти. Ему даже показалось, что он услышал музыку на палубе: «Вставай, кудрявая, поедем мы кататься, от пристани отходит теплоход…»

Но никакую музыку с теплоходов в вагоне услышать было нельзя.

Глядя из окна стремительно несущегося поезда, нельзя было даже понять куда плывут теплоходы? К Москве или от Москвы? Или навстречу друг другу?

Вагоны прогрохотали по мосту. Поездное радио бубнило о том, что коллектив фирменного поезда «Красная стрела» готов оказать пассажирам самые разные услуги, а в последнем вагоне всю ночь работает ресторан.

Попутчик

Фризе думал о курносом мужике из одноместного купе. Предчувствия предчувствиями, а он все же надеялся уехать в Питер без сопровождающих. Соглядатай мог испортить ему весь розыск. Теперь ломай голову, как от него избавиться?

«Сойти в Бологом, где «Стрела» делает единственную остановку и затеряться в какой-нибудь местной электричке?»

— О-о! Вы еще не спите? — ласковый певучий голос японки вернул его к действительности. Перед тем, как ответить, Фризе еще успел подумать о том, что, сойдя в Бологом, потеряет темп и испытает массу бытовых неудобств.

— Еще не сплю. Заказал чай, а сейчас мне пришла в голову мысль пригласить вас в ресторан. Выпить бутылку шампанского.

Решение пойти в ресторан возникло спонтанно. Наверное, из-за того, что он не придумал еще, как отделаться от хвоста. А укладываться в постель не хотелось, хотя он и считал, что самые умные мысли приходят, когда он находится в горизонтальном положении.

— В поезде есть ресторан? — удивилась японка. Наверное, за шумными разговорами с земляками прослушала объявление. Фризе отметил, что девушка довольно высокая, прекрасно сложена. — По-моему раньше в «Стреле» ресторана не было.

— Вот это да! Вы знаете наши порядки и прекрасно говорите по-русски. Может быть, и живете не в Японии, а в России?

— Мой дом в Осаке. А в Ленинграде я училась. И люблю шампанское. — Она улыбнулась чуть смущенно.

Фризе предупредил проводницу, что они идут в ресторан, и попросил закрыть купе.

— Не ресторан, а вертеп, — мрачно высказалась проводница.

— Проверим?

— Проверим, — улыбнулась девушка и протянула Фризе руку. — Тосико.

— Владимир.

Когда они проходили мимо девятнадцатого купе, Фризе заметил, что его обитатель бодрствует. Читает газеты. И не сменил еще костюм на пижаму. Впрочем, в том, что вскоре «хвост» появится в ресторане, сомнения у него не было. А вот имеется ли у него пижама, Фризе сомневался.

Вагоны покачивало, и Владимир легонько поддерживал Тосико, прислушиваясь к веселому перестуку колес на стыках. Он любил этот перестук, любил мчаться в скором поезде в Питер. И сейчас досадовал на неизвестных — пока! — врагов, пославших вслед ему соглядатая и испортивших песню. Но, зато, с ним была обворожительная улыбающаяся японка, с которой он постарается просидеть в ресторане до остановки в Бологом и придумает, как жить дальше.

За время путешествия по вагонам, Фризе показалось, что в поезде нет ни одной бодрствующей души: коридоры пусты, купе закрыты. Даже проводники попрятались в своих служебках. А в вагоне-ресторане шла гульба, дым стоял коромыслом. Состояние вертепа поддерживала компания братвы — как и положено, с толстыми шеями и прическами под Юла Бриннера, или под Котовского — уж кто кому ближе. Вместе с ними гуляли крутые девицы с усталыми, помятыми лицами. У Фризе мелькнула мысль, что бойцы едут в Питер выбивать должок из какого-нибудь нерадивого дельца, а своих молодых красоток «сняли» на Тверской, по дороге на вокзал.

Пил шампанское известный режиссер, крупно подзаработавший на президентских выборах и очень молоденькая, тоненькая блондиночка, бледная, почти прозрачная. Она напомнила Владимиру громко заявившую о себе актрису кино, но на фамилии актрис и актеров памяти у него не было.

И коротали ночь за столиками еще несколько предпринимателей средней руки — так, во всяком случае, показалось Фризе: самый модный прикид, отличные прически и неуемное желание выглядеть респектабельно. На столах перед ними не было почти никакой еды.

Ну, разве что немного сыру, порция черной икры, бутылка «Мартеля» или виски. А перед одним из нуворишей стояла лишь бутылка минеральной воды «Виши». Все «прикинутые» были каждый сам по себе — сидели отдельно и выглядели так, как хотели. Респектабельно.

Фризе мог побиться об заклад, что каждый из них с большим удовольствием сладко вытянулся бы на постели и заснул под убаюкивающий стук колес. Но так хотелось показать, что ты богатый.

Официант начал перечислять марки французского шампанского.

— Нет, нет! Я люблю «Советское», — прервала его Тосико. — Есть брют? Охлажденный? Пожалуйста! — Она так мило, так ласково улыбнулась пожилому халдею, что даже если бы брюта не оказалось среди запасов, он сбегал бы за шампанским во время стоянки в Бологом.

— Будет! Брют. Охлажденный. А закуски?

Японка опять взглянула на Владимира. Наверное, пыталась выяснить пределы его платежеспособности. Он ободряюще подмигнул.

— Мне ананас.

— А вам?

— А я бы съел кусок хорошего мяса, — сказал Фризе, подумав о том, что вторую половину ночи и утро может провести в скитаниях по пригородным поездам и местным автобусам — Если такой кусок найдется.

— Найдется. Свиная вырезка. Шеф-повар сегодня покупал на Черемушкинском рынке.

— И виски.

Официант удалился, а в ресторане стало на одного посетителя больше. С подчеркнуто случающим видом подгреб курносый «сурок». Единственный пустой столик находился рядом с загульной компанией бойцов. Там он и приземлился, положив рядом с собой пачку газет.

Шло время, а Фризе никак не мог принять окончательное решение. Сойти в Бологом или остаться?

Виски и прекрасная вырезка подействовали на него умиротворяюще. Он прислушивался к мелодичному голосу своей спутницы, не особенно вникая в смысл того, о чем она говорит.

Японка попалась ему нетипичная — разговорчивая, раскованная, способная поглощать шампанское — но обязательно брют? — в неимоверных количествах И не пьянеть.

Закончила она Герценовский институт и работает гидом в туристической компании в Осаке. Была замужем. Но мужу не понравились ее постоянные поездки.

— Ему хотелось иметь жену — типичную японку?

— Да, — засмеялась Тосико. — Типичную японку. А я, к сожалению, оказалась нетипичной.

— И почему же?

— О! Трудно объяснить. Я была такая легкомысленная.

«Это интересно», — подумал Владимир. Но услышал совсем не то, что ожидал.

— Например, вместо того чтобы вторым языком взять английский, я изучала немецкий. С английским у нас куда проще найти хорошую работу на островах и не мотаться с тургруппами в Россию и Германию.

— А в чем еще ваша легкомысленность заключалась? — спросил Владимир по-немецки.

Тосико засмеялась и спрятала лицо за бокалом.

— Да здравствует немецкий язык! — провозгласил Фризе и украдкой взглянул на часы. Через сорок минут Бологое. Куда подевалась ваша смекалка, сыщик? Может быть, натравить на «хвоста» гуляющую братву? Они уже под большим градусом и могут клюнуть ка любую приманку. Например, я незаметно подброшу им записку с предупреждением. «Мужики, глядите в оба! За вами следят».

На кого они подумают? Конечно, на него. Сидит рядом, газетки почитывает! Что тут будет, мама дорогая!

— А вы откуда так хорошо знаете немецкий? — спросила Тосико.

— Я — нетипичный русский. Хорошая получается пара? А дети пошли бы у нас совсем нетипичные.

«Интересно, можно довериться этой самурайке? Глаза хоть и косые, но честные, безоблачные».

— Ой, да! Наверное. Я еще в институте слышала такую присказку, — слово «присказка», она произнесла по-русски. — Я правильно говорю — присказка?

Фризе кивнул и бросил быстрый взгляд ка «хвоста». Парень покончил с омлетом и лицо его стало замкнутым. Даже злым. То ли порция ему показалась мала, то ли не понравилось, что японка и Владимир перешли на немецкий.

— Жили были три японца: Як, Як Цидрак и Як Цидракципопель…

— Жили были три японки, — продолжил Владимир, — Цыпа, Цыпадрипа и Цыпадриламциципа.

— Ох! А имена детишек уж очень сложные. Я не запомнила. — Токисо внимательно посмотрела, как Фризе расплачивается с официантом. Заметив, как много он оставил на чай, покачала головой и что-то прошептала на своем языке.

Когда официант ушел, спросила:

— Ты богатый человек? — Тосико перешла на ты. — Каким бизнесом занимаешься?

Фризе, наконец, решился. Сказал тихо:

— Сейчас расскажу, только постарайся не удивляться. Улыбайся так же обворожительно.

— Хорошо. Мы допьем брют?

Он взял из ведерка со льдом бутылку, наполнил бокал:

— Я частный сыщик. Подробности узнаешь позже. Скоро поезд прибывает на станцию. Стоянка десять минут. За эти десять минут мне надо уйти из-под опеки курносого типа в сером костюме. Сидит наискосок от тебя. Едет в нашем вагоне.

На спокойном лице Тосико сияла все та же безмятежная улыбка.

Ни испуга, ни удивления.

— Ты его не будешь убивать?

— Нет. Я просто должен потеряться. Поможешь?

— Помогу.

— Тогда запоминай, что следует сделать.

За несколько минут до прибытия в Бологое они добрались до своего вагона. Тосико пошла в купе, а Фризе остановился в тамбуре рядом с заспанной проводницей.

— Хорошо вас ободрали в нашем вертепе?

— Есть немножко, — усмехнулся Фризе — Вы не скажете, на станции билетная касса далеко от перрона?

— Зачем вам билетная касса понадобилась? — громко удивилась проводница. — У вас же билет до Питера!

— Я любопытный.

— Да рядом касса. Между первой и второй платформами.

Поезд осторожно, почти неслышно, остановился. Женщина открыла дверь, выглянула на перрон: хотела убедиться, нет ли пассажиров. Потом посторонилась, выпуская из вагона Владимира. Краем глаза он успел заметить, что «опекун» появился в тамбуре. Наверное, услышал его разговор с проводницей.

На улице было тепло, моросил едва заметный мелкий дождик.

Даже не дождик — морось. Запахи большой станции — машинного масла, мазута, металла, гари — слились в единый запах железнодорожных путешествий. Неповторимый, не слишком романтичный, но способный растревожить душу.

На противоположной стороне перрона остановился поезд-близнец, встречная «Красная стрела» на Москву.

Фризе огляделся. В центре перрона светились окна станционного здания. Он медленно шел вдоль вагона, пока не услышал, как из открытого окна позвала Тосико:

— Господин, ваш кейс!

Владимир взял из рук девушки кейс и побежал к вокзалу. Уже войдя в двери, оглянулся. Его «опекун» что-то спросил у проводницы, потом метнулся к окну, у которого стояла японка. На его вопрос, девушка показала рукой на противоположный состав. На «Красную стрелу», нацелившуюся на Москву.

Фризе спокойно подошел к окошечку кассы. У него было пусто. Все желающие обрести билеты, давно это сделали.

— На Москву, на «Стрелу» найдется место? — спросил он кассиршу.

— Купейный? СВ?

— В десятый вагон есть? — Десятый был в центре состава. Напротив того, в котором Фризе ехал в Питер.

— Выписывать?

Когда он вышел на перрон, до отхода поездов еще оставалось пять минут. «Все по расписанию», — с некоторым самодовольством подумал Владимир. Виски слегка кружило ему голову.

— Возьмем в столицу? — спросил он проводницу, такую же полную, такую же крашеную блондинку, как та, с которой он ехал от Москвы до Бологого. Ночью даже муж мог бы ошибиться.

— Возьмем. — Она уложила билет в один из кармашков своей потертой кондукторской сумочки. — Проходите. Пятое купе.

Фризе на несколько секунд задержатся, убедился, что его «хвост» не изменил привычки — вместо того чтобы купить билет в кассе, договаривается с проводницей соседнего вагона.

Войдя в купе, Владимир забросил пустой кейс в багажный рундук. Посмотрел на часы. До отхода поезда оставалась одна минута.

Он быстро вышел в тамбур. Проводница уже закрывала дверь. Фризе легонько отстранил женщину, нажал дверную ручку — Вы куда? Отправляемся! — запротестовала проводница.

— Минуточку. Забыл документы в другом составе.

Он выпрыгнул из медленно поплывшего вагона и стремительно бросился через перрон к набиравшему скорость московскому составу.

Тосико и проводница стояли на площадке вагона у раскрытых дверей.

— Чегой-то вы разбегались?! — проворчала проводница

— Не могу расстаться с вами! Женщины — они и до греха доведут.

— А ваш охранник?

— Охранник?

— Этот, с девятнадцатого места. Он же ваш охранник? Кинулся за вами, как угорелый. Спросил меня: «Шеф кейс забрал?». Говорю: «Забрал». «Вы точно видели?» Ну просто цирк! Я ему: «Да вы ведь тоже видели! Японка в окно «дипломат» передала. — Проводница обернулась к Тосико: — Извините, дама. Это я о вас.

— Повез охранник мой кейс в Москву, — усмехнулся Фризе. — Я почитал документы, кое-что подписал. Ведомость на зарплату.

Вот он и повез в столицу. Теперь такое указание сверху дали — зарплату платить вовремя.

— Ну, дела? — недоверчиво покачала головой женщина. Владимир загадал: сейчас она скажет. «Да вы же от Москвы до Бологого в ресторане с дамой просидели! Какие уж тут документы?!» Но проводница ничего такого не сказала. Помолчала немного и, понизив голос, почти шепотом спросила, бросив быстрый взгляд на Тосико:

— В вашей фирме получки большие?

— Большие, — шепотом же ответил Фризе. — Но работа опасная. А телохранителя я уволю. Как только в Москву вернусь.

— Чем же вам не потрафил?

— Бестолочь.

— Я один сбежал? — спросил он у Тосико, когда они зашли в свое купе.

— Один. Ваш «сурок» поехал обратно.

«Надо же, она и про «сурка» знает!» — восхитился Фризе. Он с интересом посмотрел на красивый полиэтиленовый пакет, куда девушка высыпала содержимое его кейса — пистолет в кобуре, бритву, большое, телячьей кожи, портмоне с деньгами, зубную щетку, пару рубашек.

— Не жалко кейс?

— Жалко. Да ладно, в Питере куплю новый, — он притянул девушку к себе и осторожно поцеловал в обе щеки. Потом в губы.

— Спасибо тебе, цыпа-дрипа.

Остаток ночи превратился для Фризе в одно мгновение — сладко вытянувшись на свежей постели, он успел подумать о том, что его бедолага-сопровождающий обнаружит пропажу подопечного только на Ленинградском вокзале. Пока свяжется с Питером…

Разбудил громкий стук в дверь:

— Подъем, господа. Через пятнадцать минут прибываем, — бодро призывала проводница.

Фризе открыл глаза. Его спутница, уже полностью одетая, благоухающая неизвестными ему духами, смотрела на Владимира улыбаясь;

— Заказать вам кофе?

— Ненавижу растворимый. Потерплю до гостиницы.

— Где ты остановишься?

Владимир помедлил с ответом — в его положении осторожность — как воздух. Но не мог он соврать женщине, которая без раздумий доверилась ему.

— В «Астории».

— Как жаль, что не в «Прибалтийской»!

— Питер — город маленький. Если не возражаешь, я тебя найду.

— Вечером, да?

Ночью в ресторане, когда он обдумывал, как отрываться от «хвоста», Фризе решил, что по прибытии в Питер, пойдет по платформе в сторону противоположную вокзалу. Всегда находятся пассажиры, особенно с электричек, которые идут таким путем. Кому-то здесь ближе к дому, кому-то к работе. Но после того, как с помощью Тосико, Фризе так удачно послал соглядатая назад, в Москву, он почувствовал себя свободным.

На всякий случай, сделав несколько пересадок в метро, он вышел на станции «Гостиный двор» и отправился на Исаакиевскую площадь. К «Астории».

Свернув с Невского, он сначала шел переулками, потом набережной канала Грибоедова, удивляясь грязи на тротуарах, запущенности старинных, обветшавших, как бомжи, зданий.

За эти двадцать минут неторопливой прогулки чувство свободы и защищенности потихоньку улетучилось: неизвестные «доброжелатели», потеряв его в Бологом, догадаются обзвонить гостиницы и выяснить, в какой из них остановился господин Фризе из Москвы. И времени на поиски они потратят не слишком много. А снимать частную квартиру он не хотел. Не мог себя перебороть. Брезговал.

Значит, полезнее для нервной системы остановиться в «Астории», — подумал Владимир, — по паспорту, который вручил мне Хиндеман. И почему вчера это казалось мне опасным? Главное, не забыть, в каком кармане документы Фризе, а в каком Зандермана».

Он машинально сунул руку в правый карман и нащупал в нем листок бумаги. Это была сложенная вдвое крошечная страничка из блокнота И пахла она духами Тосико. Фризе развернул листок. Вычурными готическими буквами в нем было написано:

Трогательная японская танка настроила его на минорный лад.

Владимир подумал о том, что сделала для него эта незнакомая красавица и рассердился: «Болван! Не смог найти словечка потеплее для благодарности! Оставил все на вечер. А встретимся ли вечером? Встретимся. Если по своему паспорту я поселюсь в «Прибалтийской». Под боком у Тосико».

Эта мысль так обрадовала его, что даже потерявшие надежду на ремонт питерские дворцы, перестали казаться ему чересчур убогими.

К подъезду «Астории» один за другим подъехал три таксомотора. Ватага крупных молодых мужчин, брюхастых и развязных, с трудом выбралась из них, перекидываясь шуточками и громко радуясь, что путешествие закончено. Говорили они по-немецки и, наверное, прилетели в Питер на самолете Фризе было хорошо знакомо чувство облегчения и радости после того, как полет закончен.

Он не любил летать.

Немцы расплатились, подхватили свои громоздкие сумки и, продолжая веселый треп, исчезли в подъезде.

«Пока они там оформляются, я успею сгонять в «Прибалтийскую», — решил Владимир.

Он сел в освободившееся такси.

— Куда ехать? — не очень дружелюбно поинтересовался шофер.

— В «Прибалтийскую».

— Пятьдесят.

Обычно Фризе не прощал хамства. Если уж не срезал зарвавшегося водилу острым словцом — а это у него всегда получалось эффектно и доходчиво, — то уж, по крайней мере, интересовался не сломался ли счетчик? Но сумма, названая водителем, по московским меркам выглядела смешной. В столице без ста тысяч нельзя было доехать от Большого театра до «Метрополя».

Встреча в лесу

Извилистая тропинка среди высоких сосен то подходила совсем близко к обрыву, под которым текла Оредеж, то, будто убоявшись высоты, пряталась в глубине леса. А потом, набравшись мужества, снова нависала над кручей.

Этот берег местные жители называли Красным. В десятиметровом разломе красного песчаника, нависшем над рекой, гнездились береговые ласточки. Это было единственное место в округе, которое — по мнению Корнилова — представляло интерес для спелеологов. Здесь могли быть пещеры.

Он медленно шел по мягкой тропе, время от времени спускаясь по осыпям к воде. Внимательно разглядывал берег, удивляясь, что люди до сих пор не разорили его, не срыли бульдозерами для того, чтобы засыпать песком какое-нибудь не менее прекрасное болото.

Никаких намеков на пещеры, только ласточкины гнезда.

Выбираться наверх было нелегко — песок уплывал из-под ног, корни, за которые Корнилов хватался, то и дело обрывались. Он с досадой подумал о том, что отяжелел за последние годы. Слава богу, еще не нажил себе одышку.

Какая-то птица с шумом сорвалась с сосны рядом с ним. И тут же он услышал недовольный голос:

— Леший бы тебя побрал, мужик! Не мог на полчаса дольше поспать!

Из кустов вышел пожилой плотный мужчина с длинным удилищем в руке. Зеленая офицерская рубашка расстегнута, через плечо брезентовая сумка.

— Вы еще удить не начали, а уже ругаетесь! — миролюбиво сказал генерал.

— Будешь ругаться! Все лето искал совку-сплюшку, голос хочу записать. Сегодня, наконец, повезло — а тут вы на прогулку выкатились. — Только сейчас Корнилов заметил, что на конце удилища прикреплен маленький микрофон. И от него вьется провод.

— Так вы голоса птиц записываете? Извините, что вспугнул певичку. Да ведь, наверное, прилетит еще?

— Прилетит, как же! — Мужчина насупился и стал отцеплять от удилища микрофон, сматывать провода.

— Вы местный? — спросил Игорь Васильевич.

— С Батова.

— А у меня дача здесь недалеко.

— Знаю. Вы у Амельяновых дом купили. Генерал Корнилов. Почти как Лавр Георгиевич.

— И правда, — Игорь Васильевич подивился осведомленности мужчины. Подумал: «Живу тут, как бирюк, а небось, все про меня знают. И этот ловец птичьих голосов! Хорош гусь. Накричал на генерала и радуется. Глаза хитрющие. Даже про Лавра Корнилова наслышан. Я вот его отчества и не помнил. А он знает. Может, учитель?»

Мужчина сложил свою амуницию в сумку, одним ловким ударом превратил длинное и пружинистое углепластиковое удилище в обыкновенную тросточку.

— В Москве, на птичьем рынке покупал. Нашенское. Получше японских. Одиннадцать метров, а как пушинка. «Мастер» называется. — Он улыбнулся.

— Теперь можно и закусить. Не хотите разделить компанию? Чем Бог послал.

— Не откажусь.

Они сели над обрывом на сухой мягкий мох. Солнце уже припекало вовсю. И мох, и разогретые золотистые стволы сосен, их густая хвоя, наполнили воздух густым пьянящим ароматом. Где-то за рекой жгли костер, и к этому аромату примешивался легкий запах дымка.

— Мальчишки балуются, — сказал мужчина. — Как бы лес не подпалили. Такая сушь стоит. — И, вспомнив, что не представился, протянул Корнилову руку — Борис Федорович! Старший сержант. Войну под Берлином закончил.

— Игорь Васильевич.

Сумка у Бориса Федоровича оказалась бездонная. Он выгреб из нее термос, сверток с бутербродами, пару яиц, алюминиевую кружку.

Чуть помедлив, извлек на свет божий плоскую бутылочку с янтарной, похожей на коньяк, жидкостью.

— Я, вообщем-то не пью, но когда в лес иду, прихватываю пузырек. Вдруг дождь, гроза… Когда вымокнешь — глоток настойки лучше всякого лекарства.

Корнилов усмехнулся. Дождей не было уже больше месяца. И пока не предвиделось.

— Не рано?

— Да мы по калявочке. Горло промочим. Грех не воспользоваться случаем. Теперь до конца дней буду рассказывать, как с генералом над Оредежью выпивал.

— Да и мне с орнитологами пьянствовать не приходилось.

В пузырьке была водка, настоянная на калгане, а в термосе душистый земляничный чай.

Они сделали по несколько глотков настойки, а потом, слегка разомлевшие, пили чай: Корнилов из алюминиевой кружки, Борис Федорович — из пластмассового стаканчика.

Внизу, в Оредежи, время от времени плескалась рыба. Было слышно, как за поворотом реки с шумом купаются дети.

Но вся эта благодать не подействовала на Корнилова умиротворяюще. Волна меланхолии с новой силой накатилась на него.

Вот перед ним пожилой человек, наверное, учитель. Пенсионер Игорь Васильевич внимательно взглянул на собеседника. Прикинул, сколько ему может быть лет: стариком не выглядит, но уж точно за семьдесят. Уж если войну под Берлином заканчивал! А вот нашел себе дело — голоса птиц записывает, радуется солнечному утру. И, наверное, не мучается от того, что оказался за бортом?!

Корнилов знал, что завтра приступ меланхолии пройдет, он опять услышит пение птиц, будет радоваться солнечному деньку или долгожданному теплому дождику, серебристой плотвице, вытянутой из реки. Приедет с дежурства жена, и они вечером пойдут прогуляться по старой дороге на Заречье. Будут восхищаться тем, какие богатые нынче вымахали клевера. Все это будет. Беда заключалась в другом: Корнилов не мог разрешить пустяковый вопрос — когда он был самим собой? В тоске или в радости?

Усилием воли он стряхнул с себя оцепенение и стал прикидывать, как бы ненавязчиво, исподволь затеять с Борисом Федоровичем разговор о пещерах. Ему не хотелось показывать свою заинтересованность. Осведомленность случайного собеседника о том, кто оп и где живет, оставляла мало надежды на то, что расспросы останутся секретом для местных жителей. Выручил сам Борис Федорович.

— Редко гуляете в этих местах. Все плотву дергаете у Могильного моста. Да ведь там одна мелочь!

— Зато рядом с дачей. И место красивое.

— Ф-ф-ии! А это разве не красота? — он сделал широкий жест рукой, показывая на реку, на синеющий вдали лес, на береговые кручи. — Недаром тут поблизости Рылеев жил. В Батове.

— И бабушка Набокова.

— И бабушка. А на мызе, в Набоковском особняке, перед войной ветеринарный техникум был, я там учился. Теперь уже и фундамента не найти. Все заросло.

— Мальчишки ковыряются, — соврал Корнилов. — Ищут что-то.

— Чего они там могут искать? Гадят только.

— А я слышал, там какие-то пещеры.

— Ничего там нет. Я когда перед войной учился в техникуме, весь особняк облазил. Любопытным мальчишкой был. — Борис Федорович сказал это с нажимом, как будто Корнилов мог усомниться, что и он когда-то был мальчишкой. — Ничего не нашел, никаких пещер. А дядя мой на водокачке работал, уж он-то все секреты знал. Сказал бы.

— Вы правы. Какие тут могут быть пещеры? Пещеры в горах.

— Да. Гор у нас нет. А пещеры есть. Вам про них недаром говорили. — Борис Федорович явно противоречил самому себе.

— Про пещеры я на рыбалке услышал. Ловил рядом дед старый.

Он и сказал.

— Сухонький, в панамке? Дмитрий Дмитрич! Бывший учитель арифметики. Только как же вы с ним разговорились? Он же глухой как тетерев.

«Опасный ты собеседник, Борис Федорович! — внутренне усмехнулся Корнилов. — С тобой ухо востро надо держать! Тут же выведешь на чистую воду».

— Нет. Тот был без панамки и не сухонький. Крепыш.

— Бородин, что ли?

— Не знаю Да и о пещерах он вскользь сказал.

— Когда я перед войной в веттехникуме учился, — всякий раз, начиная с повтора, Борис Федорович добавлял все новую и новую информацию, — то порасспрашивал стариков. Начинались пещеры в Рождествене, в овраге между церковью Рождества и дворцом Рукавишникова. И шли аж до Батова!

— Под Оредежью?

— Не знаю. Сам не лазил. Но до революции мужики красили поросенка краской и пускали в пещеру. И он на следующий день выходил в Батове.

— Зачем поросенка красили?

— Чтобы без обмана. Вдруг подменят.

— А почему пускали поросенка, а не собаку?

— Запускали и собак, да они оттуда пулей вылетали. Метров десять — пятнадцать пройдет нормально. Только рычит. И тут же с визгом назад. А потом ближе, чем на километр, к пещере не приближается. Вот свинья — животина храбрая.

— Может быть, волки там жили. Или мишка?

— Скажете тоже! В деревне — волки?! Если только двуногие. А вы просто из любопытства спрашиваете или дело какое? — хитрющие глаза Бориса Федоровича так и впились в Корнилова. Игорь Васильевич покачал головой и не смог удержаться от улыбки.

— Ну, Борис Федорович, у вас и хватка! Кто из нас в уголовном розыске служил? А может, вы в годы войны смершевцем были?

— Да, нет! Какой СМЕРШ?! Царица полей — пехота! Я чувствую, вам про пещеры интересно, поэтому и спросил. Вы не думайте, я секреты хранить умею. Так, что если… — он не договорил, глянул на Корнилова многозначительно.

Генерал промолчал.

— Ладно. Я человек доверчивый. Даже попрошайкам в электричке верю. Не верю только нашим правителям. Ворье и жулики. А коли вам про пещеры интересно — слушайте. В конце Церковной улицы до войны стояли скотные дворы и бойня. А еще раньше — часовенка. Так эта часовенка провалилась в одну из пещер. Года три из-под земли торчал купол с крестом. Это я сам в детстве видел.

Два года назад меня разыскал спелеолог. С Питера. Фамилию не помню, где-то есть в дневнике. Я давно дневник веду. Лет сорок. Записываю про явления природы, интересные встречи. Кто спелеолога ко мне послал, не знаю. Видный мужчина, молодой, красивый. С полной спелеологической оснасткой. (Корнилов знать не знал, какая она, спелеологическая оснастка, но прерывать собеседника не стал.) С собакой приехал — с терьером. Поводил я его по окрестностям, показал одну пещеру, ту что еще не обвалилась. Она кажется, и сейчас сохранилась. Только я давно там не был.

Спелеолог сначала пустил туда собаку. Собака не пожелала прогуляться. Тогда он прицепил ее на поводок и — гуляй Вася. Сам туда отправился. Верите ли — пять раз она от него вырывалась. Шерсть дыбом, дрожит, повизгивает. Я все удивлялся, как она своего спелеолога не покусала? Верная псина.

— Ну, и что же он там нашел?

— А ничего. Не решился без терьера путешествовать. Попрощался. Поблагодарил меня и уехал. Обещал привезти своих друзей и обследовать пещеру, да так и не приехал. А, может быть, и приезжал, а ко мне не зашел.

Менеджер по расселению

У подъезда «Прибалтийской» тоже толпились интуристы. Поджидали запаздывающих коллег, чтобы потом рассесться по экскурсионным автобусам и отправиться на свидание с Северной Пальмирой. С подлинным Санкт-Петербургом, а не с его окраинами. С Дворцовой площадью, Эрмитажем, Исаакием, Стрелкой Васильевского острова.

В холле гостиницы стоял приглушенный гул, слоился сигаретный дым. Можно было уловить аромат трубочного табака, затхлый запах сигар.

Фризе внимательно осмотрелся: ни в толпе туристов, ни у стойки администрации, Тосико и ее подопечных японок он не увидел. Когда места забронированы, на оформление уходят минуты.

Вид из номера на Финской залив согрел Владимиру душу. Он любил море, водную гладь, а сейчас залив, позолоченный солнцем, был прекрасен. Вдали просматривался Кронштадт, зеленые берега Карельского перешейка. И неважно, что питерцы называли этот морской уголок даже не Финским заливом, а Маркизовой лужей. Сегодня Фризе эта «лужа» порадовала. Радовали кораблики на горизонте, редкие утренние купальщики на пляже.

«Как жаль, что этим видом я буду любоваться не слишком часто», — подумал Владимир и спустился в вестибюль. Там он не спеша обошел киоски, торгующие полезными и бесполезными мелочами. Купил зубную щетку, пасту, какие-то лосьоны и гели. Его «Прибалтийский» номер должен выглядеть обжитым. Он даже приобрел три розовые махровые гвоздики, с тайной надеждой вручить их вечером Тосико.

Разгуливая по просторному вестибюлю, Фризе все время посматривал в сторону лифтов: не появится ли девушка? Японки и японцы, нагруженные фото и видеотехникой, все время мелькали перед глазами, толпились у киосков. Но это были чужие японцы и японки.

Два коротко остриженных амбала, удобно развалившиеся в низких кожаных креслах, привлекли внимание Фризе тем, что не удостоили его даже косого, мимолетного взгляда.

Сыщик давно усвоил — заинтересованность может выдать не только чье-то пристальное внимание к тебе, но и попытка показать его полное отсутствие.

Высокий блондин в шелковом светло-сером костюме, с идеальным пробором набриолиненных волос, прошествовал мимо Фризе, держа в руке радиотелефон и что-то негромко вещая в него..

Как только блондин приблизился к выходу, оба амбала вскочили. Один из них открыл блондину дверь, другой пристроился в двух шагах позади хозяина.

Теперь внимание Фризе привлекли два парня в «ауди» с московскими номерами. Машина стояла рядом с подъездом, под запрещающим знаком, а парни не отрывали глаз от дверей. Ощупывали взглядами каждого, кто выходил из гостиницы.

«Не по мою ли душу? — насторожился Владимир. — Правда, это может быть и красотка, прогуливающаяся по пандусу и красномордый седой лев, фланирующий по холлу».

Когда Фризе начинал расследование, он в каждом незнакомом человеке видел потенциального противника. Это не было манией подозрительности — лишь способом выживания. Иногда такая заданность приводила к фиаско, но чаще себя оправдывала. Владимир вспомнил, как его питерский знакомый Марлен Столетов, эксперт городской прокуратуры, помог ему однажды раздобыть прекрасный торт для любимой девушки, праздновавшей свое двадцатилетие.

Знакомая Марлена работала в маленьком уютном кафе при гостинице. Для посетителей вход в кафе был со стороны улицы, а для персонала имелась дверь, соединяющая кафе с одним из коридоров ресторана. Через эту дверь приносили в кафе знаменитые торты и тающие во рту пирожные. Купить здесь торт можно было только по большому блату.

У Столетова такой блат имелся — заведующая кафе Татьяна.

Фризе мысленно восстановил путь, по которому они с Марленом шли к заветному торту. Вспомнил Татьяну — крупную улыбчивую блондинку, пригласившую его почаще заглядывать в кафе.

«Вот через это кафе я и слиняю! — подумал Владимир. — Татьяна, наверняка, там не работает, получила, небось, повышение. Заведует рестораном. Или замуж вышла за какого-нибудь занюханного шведа. Но все это не имеет значения. По крайней мере, кто-то из обслуги еще помнит свою заведующую, и на ее имя, как на пароль откроет заветную дверь. Заодно выпью кофейку. Раньше его прекрасно готовили. Потом выйду из кафе в стороне от главного подъезда подальше от любопытных глаз. Схвачу левака и в «Асторию».

Все произошло так, как он и задумал. Перебросился с буфетчицей несколькими фразами, поулыбался. Передал Татьяне большой привет. Она все еще работала в кафе! Только сегодня у нее был выходной. А еще болтают о скоротечности жизни. Десять лет прошло, а Татьяна все еще работает в этом маленьком кафе. И, несмотря на все наши глобальные невзгоды, кофе здесь по-прежнему ароматен и крепок, а пирожные тают во рту.

— Какой вы номер хотите получить, господин Зандерман? — спросила крупная брюнетка со строгим лицом, восседавшая за административной стойкой «Астории».

— Одноместный. Обязательно с ванной.

— У нас все номера с ванной.

— Главное — чтобы был потише. И повыше. Например, пятый этаж. Это реально?

— Как будете платить?

— Карточки «Америкен экспресс» у вас действительны?

— Да! Конечно.

Фризе протянул даме карточку и подумал: «Вот будет фокус, если Хиндеман меня надул. Или уже закрыли этот счет!»

Счет оказался в полном порядке.

Теперь все зависело оттого, как быстро он сумеет разобраться в обстановке. «Быстрота и натиск, — подумал Фризе. И тут же поправился: — Быстрота без натиска. С натиском придется повременить. Резкие движения сейчас опасны».

Еще утром, шагая загаженными переулками в сторону Исаакиевской площади, Владимир придумал легенду: он не просто турист из Германии, без роду, без племени. У него есть прекрасная работа — менеджер по расселению в средненькой берлинской гостинице под названием «Беролина». Отельчик этот располагался на бывшей территории ГДР. Так проще. Меньше шансов напороться на какого-нибудь бойкого «соплеменника», останавливавшегося в «Беролине».

Богатые в ней не селятся, а бедные не останавливаются в «Астории».

И не разъезжают по России. Сложность заключалась в том, что ни в «Беролине», ни в Германии Фризе никуда не был. А про гостиницу наслушался рассказов от своей бывшей любовницы Берты, бывшего игрока сборной России по баскетболу. Ныне проживающей в Швейцарии. Берта так часто ругала свое житье в «Беролине», так подробно живописала плохое обслуживание и изъяны кухни, что Владимир, в конце концов, даже начал сомневаться: не сам ли он жил в этой богом забытой гостинице и не мог допроситься в ресторане хваленого берлинского айсбена? А, вдобавок, еще и корчился по ночам на скрипучей кровати. Язык у Берты отличался образностью.

Дежурная по пятому этажу, хрупкая стройная женщина, возраст которой определить было трудно — от двадцати пяти до сорока — с лицом, как будто скопированным с древнеримской камеи, с пышной копной рыжих волос, отвела Фризе в конец длинного коридора, показала уютный номер с тяжеловатой, под старину, мебелью.

Сказала по-немецки:

— Приятного отдыха.

— Со мной можно и по-русски.

— Вы русский?

— Немец. Но много-много изучал ваш язык перед поездкой. Мой бизнес — гостиница. Хочу посмотреть, как управляются у вас.

— Как странно. Я слышала, что наши специалисты в Германию за опытом ездят. — Она деловито оглядела комнату. — Этот «дипломат» весь ваш багаж?

— Нет, нет. Еще чемодан, но случилась беда. Люфтганза отправила его в Киев. Как это у вас говорят? И на старушку бывает прорушка. Скоро вернут.

— Из Киева? — в голосе дежурной прозвучало сомнение.

Больше ничего не добавив, она вышла из номера, тихонько прикрыв дверь.

Фризе побрился, привел себя в порядок, надел новую рубашку и спустился вниз, в ресторан. Занимаясь расследованием, никогда не знаешь, что произойдет в самое ближайшее время. А он считал, что сытый сыщик способен на большее, чем голодный.

На свой этаж Владимир поднялся с большой чайной розой. Дежурная, склонившись над столом, внимательно изучала какие-то бумаги. Он тихо подошел к столу и положил розу на бумаги.

— Какая прелесть! — восхитилась женщина и подняла голову — Вы? Откуда вы знаете, что мне нравятся чайные розы?

— Это входит в обязанность менеджера по расселению любого немецкого отеля.

— Вы меня разыгрываете. — Дежурная осторожно взяла цветок в руки, поднесла тугой бутон к лицу: — Большое спасибо.

Краем глаза Фризе заметил, что на ее столе лежит какой-то конспект.

— Лернен, лернен унд лернен! — продекламировал Владимир.

Дежурная приложила маленький пальчик к губам:

— Не так громко!

Помадой она пользовалась темно-коричневой, но упрекать ее за это Фризе бы не стал. Помада прекрасно сочеталась с ее рыжими волосами.

— Начальство не поощряет занятий в рабочее время. А учиться приходится. Одного высшего гуманитарного теперь мало. Учусь на курсах менеджмента.

— Прекрасно! У нас есть о чем поговорить! Я закончил высшую школу менеджмента, — вдохновенно соврал Фризе.

— Вечером поговорим. Когда гости утихнут.

Оставшееся до вечера время Фризе употребил с большой пользой: разжился стареньким «жигуленком» первой модели.

К знакомым, у которых можно было бы позаимствовать на несколько дней автомашину, он обращаться не посмел. Все они служили в правовых ведомствах и о степени их надежности Фризе судить не мог.

А единственного старого приятеля, которому он доверял, Владимир держал в резерве. Его помощь могла понадобиться в любой момент. И лишить его колес было бы опрометчиво.

Фризе поехал в Пушкин, на авторынок и около часа употребил на осмотр товара. Каких автомобилей здесь только не было! От сверкающих лаком и хромом «гранд-чероки» до БМВ довоенного выпуска, на которых, вполне возможно, ездили штандартфюреры. Если и не настоящие, то кинематографические.

Скромных, стареньких отечественных марок тоже хватало. Владимира интересовали не только сами «аппараты» но и продавцы. Он выбрал серенькую первую модель «жигулей» с приличным, устойчиво работающим движком. Внешний вид машины, несмотря на все ухищрения продавца, оставлял желать лучшего, но это не смутило Фризе. «Лишь бы гаишники не придрались», — подумал он, критически обследовав машину.

И хозяин вполне устраивал. Плотный круглолицый мужичок лет сорока пяти, уже плешивый, с хитрыми липучими глазками. Он пристально следил за каждым движением потенциального покупателя, прожужжав Владимиру все уши восхвалением своего вышедшего в тираж «коня».

Владимир не перебивал его, не спорил. Внимательно все проверил, попробовал, не провалится ли пол в кабине Спросил:

— Сколько?

— Две.

Фризе закрыл капот и направился к соседней машине.

— Мужик! — продавец схватил его за рукав. — Ты куда? Поторгуемся.

— Тысяча четыреста.

— И твое оформление!

— Давай сядем в тачку, — предложил Фризе.

— Больше не спущу, — проинформировал плешивый, настороженно вглядываясь в лицо Владимиру.

— Я плачу сколько вы запросили, но с одним условием — вы прямо сейчас оформляете на меня доверенность. На один месяц.

Мужик долго молчал, лишь постукивая волосатым пальцем по колену. Наконец, заявил:

— Нет, нет! Ты машину разобьешь или перепродашь.

— В Америку.

— Как это в Америку? — Шутку владелец «жигулей» не понял.

Поэтому Фризе не стал развивать тему.

— Вы ведь продали бы мне тачку за тысячу четыреста?

— Да! Но с твоим оформлением!

— Я вам и даю такую сумму. А через месяц тачку верну. Если от нее что-то останется.

— А деньги?

Владимир вздохнул:

— Деньги сейчас. И назад не потребую. У вас и «капуста» останется, и ваш металлолом.

— Но, но! Она еще года два побегает.

— Согласны?

— Нет! Тут какая-то афера! Ты на моей тачке человека собьешь или грабанешь банк, а я отвечай!

— У вас же останется копия доверенности с моими паспортными данными.

— А вдруг паспорт фальшивый.

— Ну, нет, так нет! — Фризе с трудом выбрался из «жигулей».

Отвык от маленьких машин. Он решил пойти по второму кругу, с сожалением констатировав: «Физиономист из меня получился плохой, теряю квалификацию». Однако, не прошло и пары минут, как его бесцеремонно дернули за рукав: плешивый крепыш заговорщицки подмигнул и жестом пригласил его подойти к машине.

— На болтовню времени нет, — отрезал Фризе. — Да или нет?

— Да. Но… — Мужик смотрел умоляюще. — Есть несколько вопросов.

— Мое условие — оформить все немедленно.

— Я об этом же. Но за оформление будете платить вы.

— Хорошо. — Владимир улыбнулся, отметив, что продавец впервые обратился к нему «на вы». Что ж, и так бывает.

Пришлось и еще помучаться с владельцем: внимательно изучив паспорт, тот потребовал, чтобы Фризе снял ксерокопии. Из этого у плешивого ничего не выгорело. Потом он бегал в пункт обмена валюты — проверял, не вручил ли ему покупатель фальшивые стодолларовые купюры? Капюры, как он их называл. Поворчал, что они старого образца.

В шестом часу Фризе высадил Ручкина Павла Петровича — так величали продавца — у подъезда его панельного хрущевскою дома на Путиловской улице.

— Вы поосторожнее с ней! — придирчивым хозяйским взглядом оглядев в последний раз автомашину, напутствовал Павел Петрович Владимира. Наверное, уже прикидывал, как через месяц повезет ее снова на авторынок. — Движок у лайбы хоть куда! — Он вздохнул.

Наверное, какие-то сомнения все же грызли ему душу. — Телефончик у вас есть, адресок тоже. Как справите дела — дайте весточку.

Первые проблески

Корнилов пожалел, что не спросил у Бориса Федоровича, в каком доме он живет, не спросил даже фамилии. Конечно, найти его не составит особого труда — любой житель Батова наверняка укажет, где обитает человек, записывающий голоса птиц. Досадно было другое — он, Корнилов, живет в этих местах уже несколько лет и почти ни с кем не познакомился, не завел дружбы. Какая-то линия отчуждения пролегла между ним и местными жителями. Нет у него, хороших знакомых и среди дачников.

Людей можно понять. Всем известно, что на берегу Оредежи поселился отставной генерал. Кто будет набиваться в друзья? Неудобно. Одним деликатность не позволяет. Другим — застарелое недоброжелательство к милиции: «Еще чего! Стану я водиться с ментом!» А пьяниц, которым море по колено, он и сам отвадил, когда зачастили они «на огонек». То стрельнуть деньжат, то просто попросить до завтра поллитровку.

Но сам-то он? Почему отгородился от людей?

Своим успехом на службе в уголовном розыске, Игорь Васильевич во многом был обязан особому дару общения. Умел располагать к себе людей. Даже уголовников. В молодости, работая участковым оперуполномоченным, не побоялся пойти ночью на Смоленское кладбище на правеж, куда его пригласили однажды воры. И, сумев сказать им свое — «петушиное слово», ушел без потерь тогда, когда посчитал нужным.

«Стар я, наверное, стал, — сетовал Корнилов. — Ворчлив и консервативен. Подрастерял свое обаяние. А может, обиделся на весь мир?»

Сейчас, вспомнив встречу с Борисом Федоровичем, он сделал себе выговор за то, что не открылся ему. Не сказал, что пещеры его очень даже интересуют, а стал отнекиваться, придумал какого-то мифического рыбака! Мог бы сказать своему новому знакомому правду. Не об убийстве в «Астории», конечно, а про то, что пропал иностранец, который, возможно, собирался приехать в Рождествено на поиски пещер. Борис Федорович мог бы помочь. Местный, знает здесь каждый пригорок.

Приступ самобичевания пошел Корнилову на пользу: «Если я способен взглянуть на себя со стороны — еще не все потеряно. Может быть, к столетнему юбилею приличный человек из меня и получится?»

Худенький паренек лет двенадцати ловил рыбу на полуразвалившемся пешеходном мостике через Оредеж. У него Корнилов спросил, где живет орнитолог Борис Федорович.

— Дядя Боря? В двадцать первом доме. Квартиру не помню, в первом подъезде.

«Чего они такие бледные, деревенские мальчишки? — думал Корнилов, поднимаясь по заросшей густым кустарником тропинке в гору. — На дачников посмотришь — те все коричневые».

Бориса Федоровича он нашел сразу. Позвонил в первую попавшуюся квартиру — и через несколько мгновений увидел его на пороге.

— Сюрприз! — радостно провозгласил старший сержант запаса. — А я собрался вас проведать. Заходите, заходите. — Он пропустил Корнилова в крошечную — двоим в ней трудно было повернуться — прихожую, старательно запер дверь на несколько замков и пригласил гостя в комнату.

Генерал заметил, что квартира однокомнатная, кухня не больше прихожей, а комната настолько заставлена мебелью, что оставался лишь узкий проход к окну. «Наверное, жили в деревенском доме, а когда переезжали — жаль стало расставаться с мебелью».

Его внимание привлекли развешанные по стенам картины. Выжигание по дереву. Главной — и единственной! — героиней художника была природа. Птицы и животные в своей среде обитания: глухарь, токующий на сосне, лиса, мышкующая у стога сена, медведица с медвежонком… Пейзажи. Несколько удачных копий Левитана и Шишкина.

— Ваша работа?

— Да. Балуюсь помаленьку. У пенсионера времени намного больше, чем денег. — Борис Федорович окинул беглым взглядом стены, завешенные плотными радами картин — настолько плотными, что не видно было обоев. Добавил: — Персональные выставки устраивают. В Гатчине, в Сиверской. Один раз даже в Питере выставлялся.

Он усадил гостя на диван, примостился напротив на скрипучем стуле.

— Я после нашего разговора вспомнил кое-что про пещеры. В восемьдесят четвертом году, летом — год был засушливый, торфяники горели — в Рождестве не, в пещерах ЧП произошло. Вам это интересно?

— Очень. — Корнилову почудилось, что в прищуренных глазах хозяина блеснули озорные огоньки. — Я вам потом расскажу причину моего любопытства.

— Ладненько. Значит, докладываю: мальчишки нашли у входа в одну из пещер убитого дядьку. Ему голову проломили. Не то ломом, не то топором. Не помню. А второго мужика в пещере засыпало. Его так и не откопали.

— Откуда известно про второго? О том, что его засыпало?

— Да, как вам сказать? Человек же пропал. А вещички остались. Второй вещевой мешок. Все можно думать. И у мертвеца в руках был трос. И этот трос уходил в завал. Рождественские мужики помогали милиции раскапывать — метр пройдут, песок снова осыпается. Три дня мучились, так ничего у них и не получилось. Не откопали. С тех пор осталась в Рождествено только одна пещера. Один вход. Да, и он наполовину завален. Сколько я говорил начальникам укрепите пещеру, это же уникальное явление природы. Да кому хочется лишние заботы на себя взваливать?

— Чем же то дело закончилось?

— Да ничем! Как всегда, ничем. У меня двоюродного брата убили — тоже топором зарубили. Жил недалеко от вашей дачи. Милиция приехала, походили милиционеры, головами покачали и разъехались. Я им сказал — жена его ухайдакала! По пьянке. Давно грозилась. Нет, не послушали. Дождались, когда она своего второго мужика таким же способом на тот свет отправила. Вот уж тут они зачесались! А результат? Баба в обоих убийствах призналась.

— А что за человека убили у пещеры? — вернул Корнилов рассказчика к интересующей его теме.

— Иностранец. Итальянец, кажется. Или немец. Вам, товарищ генерал, выяснить это — раз плюнуть. Затребовали бы дело из архива. Ать-два!

— Я генерал отставной! «Ать-два» не получится. А история с вашими пещерами непростая. Если откровенно — меня друзья попросили в частном порядке им помочь. Выяснить — есть ли пещеры? Не легенда ли?

— Есть. За это я ручаюсь, — серьезно сказал Борис Федорович. — Что еще?

— Опять у иностранцев пробудился интерес к этим пещерам.

Интересно, каким они медом помазаны?

— Наши места знаменитые! Рылеев, Набоков.

— Знаю, знаю. Рукавишников, Шишкин, Фридерикс и Витгенштейн. Интерес туристов понятен. Но если гражданин Германии приезжает сюда с единственной целью — познакомиться с пещерами… С пещерами, которых по-сути и не существует.

— Как же не существует! — горячо запротестовал Борис Федорович. — Есть они, есть! Были! И наш питерский спелеолог приезжал — Вот, вот! Вы правильно сказали — были пещеры. А теперь нет.

А люди едут. Кстати, про питерского спелеолога вы мне не расскажете?

— Расскажу. Пороюсь в дневниках за девяноста третий год, разыщу.

— Буду вам благодарен. И хорошо бы — не откладывая на завтра.

— Сейчас и посмотрю. — Борис Федорович поднялся, подошел к изящному угловому шкафчику красного дерева. Шкафчик этот, среди видавшей виды старой советской мебели, выглядел случайно заглянувшим в комнату франтом. И посуда на верхних полках была ему подстать — изящные фарфоровые тарелочки и блюдца.

Корнилову особенно понравился синий молочник с портретом Бонапарта. Такой молочник когда-то украшал кофейный сервиз в богатой дворянской усадьбе или даже княжеском дворце.

Хозяин вытащил из шкафчика пачку толстенных тетрадей и, вернувшись к столу, начал их не спеша листать.

— Не хочется волну поднимать, — сказал Корнилов. — Но кое-что еще я вам расскажу. Строго между нами.

— Я так и подумал — не зря расспрашиваете. — Не отрываясь от тетрадей, отозвался Борис Федорович. — Вчера послушал вас, понял — и расспросить хотите и боитесь. Извините за грубость: и на елку влезть охота, и ободраться страшно.

— А вы психолог. — Игорь Васильевич рассмеялся. — Преподавали в школе?

— Для школы — мордой не вышел. Высшего образования не получил. Война. Потом лесником работал, телефонистом на линии, пожарником. А последние годы — здесь, в Батове, кочегаром на птицефабрике.

— Богатая биография.

— Лучше бы я был богатый, а не биография! — с сожалением сказал хозяин. — А дело с тем убитым заглохло. Покопались мужики в пещере пару дней и врассыпную. Кому охота под обвал угодить? Через месяц об этом ЧП никто и не вспоминал. Ага, вот, кажется нашел Сушу. Так, так… июль, август… Семнадцатое августа. Температура, погода… «Приехал спелеолог Олег Витальевич Суша. Водил его к рождественским пещерам. Пускали терьера Топа.» Я вам об этом и рассказывал.

— Адреса Суши нет?

— Записал! И телефон. Он у меня два дня прожил. Можно сказать, подружились. Греческий проспект, дом четыре.

— Не ездили к нему? — спросил Игорь Васильевич, записав координаты спелеолога.

— Не выбрался. Не люблю я город. Сплошная бестолочь, шум, пыль. Все куда-то несутся. Что ни магазин — обязательно с замахом. Дом тканей, Дом мебели, Дом паркета, Дом привета.

— Что-то я «Домов привета» не встречал.

— Это я так «Дом правительства» называю. Там же у нас все «с приветом».

Корнилов покашлял, стараясь скрыть улыбку.

— Понятно. Теперь, Борис Федорович, расскажу о чем обещал.

Один из немцев, интересующихся рождественскими пещерами — пропал. Как сквозь землю провалился. Может, в эти пещеры?

— А второй немец?

«Да-а, с этим орнитологом зевать не приходится, — подумал Корнилов. — Ему бы в прокуратуру».

— А второго убили.

— Опять у нас?

— В Питере.

— Вы, товарищ генерал, не беспокойтесь, — Борис Федорович насупился, покачал головой. — Я соображаю, о чем болтать можно, о чем нельзя.

— Это я сразу понял, старший сержант, — в тон ему ответил Корнилов. — Надо бы выбрать время, да прогуляться в Рождествено. Взглянуть на пещеры. На то, что от них осталось. Вдруг этот бедолага туда сунулся?

— Хорошо. Я вечерком туда и прогуляюсь. У меня двоюродный брат радом с пещерой живет. Заодно навещу его. А если вы туда пойдете — население сразу приметит: чегой-то генерал по пещерам шастает?

— Что я, и шагу не могу ступить не привлекая внимания? Столько лет тут обитаю!

— На особицу живете. В стороне от населения. Люди поэтому и замечают больше, чем нужно.

— Ладно! — согласился Корнилов. — Сегодня сходите на разведку один, а потом отправимся вместе. Денек походим по Оредежи, осмотрим дворец Рукавишникова, кладбище. Как будто бы вы меня просвещаете. Рыбку половим. Балуетесь?

— Еще как!

— Прекрасно. А потом, ненароком, и пещерами поинтересуемся. А народ пусть судачит. Это у нас пока можно делать бесплатно. Разговоры налогом не облагаются.

Наколка

Вечером, увидев Фризе с чемоданом, дежурная по этажу удивленно воскликнула:

— Уже вернули багаж из Киева?

— Люфтганза печется о своих пассажирах! — гордо изрек Владимир. — Я правильно употребил слово «печется»? Так говорят по-русски?

— Печется? — в голосе молодой женщины чувствовалось сомнение. — Печется пирог в духовке — это да. А Люфтганза? Может быть, раньше так писали в книгах?

От опасной темы порядков в германской авиакомпании они ушли к проблемам языка. И попутно Владимир выяснил, что женщину зовут Маргарита.

В половине первого ночи он сидел на удобном диване рядом со столом дежурной и вполголоса беседовал о насущных проблемах гостиничного бизнеса. Мельком взглянув на график дежурств, Фризе выяснил, что в день убийства Потта и пропажи Вильгельма Кюна, вахту несла Е.П.Семенова. Его особенно заинтересовала организация дежурств, замены в случае внезапной болезни кого-то из горничных и коридорных.

— Какая система? — удивлялась Маргарита. — У меня записаны телефоны и адреса моих коллег и горничных. — Она достала из стола большую, с синей обложкой книгу, раскрыла на первой странице: — Видите? Тут все про все, как говорится. Домашний адрес, телефончик. Иногда и два. Знаете, девушка может отлучиться из дому, милого дружка посетить. Если не замужем, — добавила она и улыбнулась.

— А замужним милого дружка нельзя завести? — Фризе пробежал глазами колонку фамилий. Некоторые были вычеркнуты. Но Семенова Е.П значилась в составе действующих. Звали ее Елена Петровна. Здесь же были записаны адрес и телефон.

— Ни в коем случае! — Маргарита озорно блеснула глазами.

Они поговорили еще минут пятнадцать. Потом Фризе спросил:

— А как вы смотрите на бокал Мозельского?

— Я бы с удовольствием, — шепнула дежурная. — Но у нас сейчас служба безопасности свирепствует. Засекут, что я вошла в номер гостя, — верное увольнение.

Владимир и не собирался приглашать Маргариту в свою комнату — намеревался принести бутылку в холл. Но предпочел об этом умолчать.

— Будет желание — можно сделать это в свободное время. — Женщине удалось произнести фразу почти равнодушно, однако Фризе почувствовал, что она не прочь продолжить дискуссии о гостиничном бизнесе в другой, менее официальной обстановке. — Я живу совсем недалеко. На улице Морской. Рядом с Невским.

— Прекрасно. Завтра?

— Нет, нет! Не завтра. Послезавтра. Я вам позвоню утречком.

— А телефон… — Он засмеялся. Наверное, дежурной не надо заглядывать даже в телефонник. Она назовет номер телефона любой комнаты на этаже, разбуди ее среди ночи.

— А какие духи предпочитают молодые и привлекательные сотрудницы «Астории»?

В правом кармане его брюк лежал флакон «Мажи», в левом — «Шанель № 5». Он надеялся, что у этой простоватой, несмотря на вполне современный и ухоженный вид, молодой женщины не слишком богатое воображение. Но ошибся. Маргарита назвала «Аллу».

— «Алла» за мной, — бодро шепнул Фризе, скрывая разочарование. Он поднялся. — Жду сигнала.

В номере он записал адрес и телефон дежурившей в день убийства Потта и исчезновения Вильгельма Кюна Елены Петровны Семеновой.

Жила она в пригороде — в Павловске. И второго телефона у нее не было.

Утром, прикинув по времени, что Маргарита уже должна была смениться, Фризе набрал номер дежурной.

— Пятый этаж, — отозвался приятный, но очень ленивый голос.

— Это не Елена Петровна?

— Нет. Елена Петровна будет через неделю.

— Уж не заболела ли?

— А кто ее спрашивает? — лень из голоса дежурной как ветром сдуло. Осталось одно любопытство.

— Секрет.

— Нет, правда! Кто это? Миша? Я голос узнала!

— Сначала скажите, что с ней случилось.

— Ребенок заболел. Это вы, Миша?

— Да, Миша, — сообщил Фризе, чтобы не огорчать догадливую женщину. Но не удержался и добавил: — Жванецкий.

От старого — не дворцового — жилого Павловска осталось немного. Но и это немногое порадовало Фризе. А старинный дом на Широкой улице, в котором обитала Елена Семеновна, напомнил ему Карловы Вары. Три высоких этажа, эркеры в бельэтаже, чудом сохранившаяся лепка по фронтону. По тому, что в бельэтаже были вставлены пакетные, как их нынче называют, окна, чуть затененные, а может быть и пуленепробиваемые, можно было судить, что там нашел приют человек не бедный. Похоже, от его щедрот кое-что перепало и остальным жильцам — вход в подъезд преграждали мощные дубовые двери. И красовался современный «сезам» — хромированный домофон.

Владимир дважды проехал мимо старинного дома и не смог заметить никаких признаков жизни. Никто не вышел из подъезда, не открыл окно или форточку. Не отдернул даже занавеску там, где они имелись.

«Как на кладбище, — подумал Фризе. — Можно понять почему нет шевеления в бельэтаже. Хозяин кует монету, хозяйка купается на Багамах. А другие жильцы? Елена Петровна из «Астории», у которой неожиданно заболел ребенок?»

Он поставил старенький «жигуленок» на платной стоянке для туристов и отправился на Широкую улицу пешком.

Оказалось, что в интересующем Фризе доме, жизнь все же теплится: в полуподвальном этаже открылось одно из окон. Там слышались женские голоса, характерное прерывистое гудение стиральной машины. А дубовые двери подъезда растворились и выпустили плотную даму лет пятидесяти, в блестящей, похожей на кольчугу, кофточке. Лицо у дамы было очень решительное и злое. Сочетание непреклонности и почти рыцарской экипировки создавало впечатление, что женщина отправилась на войну. Конечно, дама могла оказаться и Еленой Петровной, но Фризе успел заметить, что в «Астории» при подборе женского персонала всерьез относились к внешнему облику дам.

Он все же решил пойти на риск и окликнуть женщину. И если она не отзовется на Елену Петровну, отпустить ее с Богом. Пускай шагает в свой крестовый поход и воюет с продавцами. На обратном пути будет посговорчивее. Но пока в его голове прокручивались все эти мысли, произошло непредвиденное событие: к даме под ноги с ласковым мяуканьем бросилась пушистая рыжая кошка. И тут же была отброшена в сторону сильным ударом ноги.

Фризе с сочувствием посмотрел на кошку: «Получила? На войне, как на войне». И не стал окликать обидчицу. Не может быть такой жестокой женщина, которой приходится постоянно иметь дело с людьми, быть вежливой и покладистой.

Минут десять он бродил по улице, пока, наконец, из подъезда не выплыл высокий сутулый старик. У старика под мышкой была зажата пачка газет и складной зонт. Дедушка постоял минуты две в глубокой задумчивости — наверное, определял в какую сторону ему отправиться и не вернуться ли домой?

Погода стояла солнечная, безветренная и старик решился: медленно побрел в сторону парка.

«Он-то мне и нужен! — подумал Владимир. — От хорошего собеседника на парковой скамеечке многое можно узнать».

Прикинув, что дедушка далеко от него не убежит, Фризе прошел мимо дома, на секунду задержавшись у домофона. Седьмая квартира, в которой обитала Елена Петровна, располагалась на последнем этаже.

Через несколько домов, таких же старинных и ухоженных, он свернул направо, потом еще раз направо и тихой улочкой добрался до парка. Старик не углублялся далеко в рощу и устроился на скамейке под могучим вязом. Газеты лежали рядом с ним, а сам он смотрел отрешенным взглядом то ли в далекое прошлое, то ли в ближайшее будущее.

— Не возражаете? — Фризе показал на скамейку.

— Если вам так хочется… — Старик пожал острыми плечами. Даже не взглянул на Фризе. Судя по его безразличию, по рассеянному виду, он и не вспомнил, что четверть часа назад встретил этого молодого мужчину рядом со своим домом.

Фризе надеялся, что старик заговорит первым. Но дед не проявлял желания обсудить последние политические новости. Минут пять прошли в полном молчании. Неожиданно дед повернул голову к Фризе и показал на маленький приемничек, висевший на тонком ремешке у него через плечо:

— Не возражаете?

— Пожалуйста.

Старик включил приемник. Обозреватель радио станции «Свобода», вещал о том, как большевики разорили крестьянские хозяйства. Послушав не более минуты, дед нажал кнопку:

— Не выношу тошнотворный голос Анатолия Стрельного.

«А дедушка мыслит еще вполне разумно, — внутренне усмехнулся Владимир. — Тошнотворный голос! Это же надо так припечатать!» Сам он с интересом слушал информационные передачи «Свободы», а заунывные, до предела политизированные передачи комментатора Стрельного выключал сразу.

— Почему вы меня ни о чем не расспрашиваете? — поинтересовался дед, по-прежнему рассматривая какие-то, ведомые лишь ему одному, пределы.

— О чем я должен вас расспрашивать? — вежливо поинтересовался Фризе.

— О Жоржике Семенове.

У дежурной с пятого этажа «Астории» Елены Петровны тоже была фамилия Семенова. Старик жил с ней в одном доме, так что ошибка исключалась.

— А можно мне — для начала — узнать как зовут вас?

На этот раз старик соизволил взглянуть на Владимира. Темные его глаза слегка слезились, но смотрели с вызовом. И с недоверием:

— Так-таки и не знаете? И встретились мы случайно?

— Честное пионерское, случайно. А вот вопросы у меня не случайные.

— Я иногда на сон грядущий детективы почитываю. Те, которые сумею в библиотеке взять. И все удивляюсь — там, коли сыщик выуживает из человека информацию, всегда на кон зеленую бумажку ставит. У нас нынче все в товар превратили. Даже совесть. А за информацию платить не хотят. До вас меня уже два шпика расспрашивали. И намека на магарыч не сделали. Даже чванливый немчик. — Он засмеялся, заливисто, как ребенок. Но и с ехидцей. Фризе подумал о том, что ни одному из шпиков, дед не исповедовался.

Отсмеявшись, он соблаговолил по-старомодному поклонившись представиться:

— Роман Андреевич.

— Владимир Петрович. — Фризе решил не ударить в грязь лицом и тоже чинно склонил голову. — Я частный сыщик. И мои клиенты платят за информацию. Так что…

— Частный сыщик? Не слабо, как говорит мой внук. А щедрые у вас клиенты?

— Щедрые.

— Это хорошо. Вот получу от вас чаевые…

— Гонорар. Если заработаете.

— Гонорар? Как благородно звучит. Коль заработаю — прямиком отсюда в супермаркет. Есть у нас тут забегаловка с таким названием. Куплю кило докторской колбасы. Нет! Докторскую я двенадцатого покупаю, в пенсионный день. Куплю сыра французского грамм сто. Бри. Когда-то едал в Париже. Куплю бананов — как раз по моим зубам. Куплю… Вы чего молчите? Спрашивайте!

— У Елены Семеновой заболел ребенок?

— Вчера здоровенький был. Ребенок-хаменок. Уехал вместе с матерью. В деревню, к бабушке.

— Адрес знаете?

— Знаю. А вы не обманете? — Старик потер друг о друга большой и указательный пальцы. Пальцы у него были длинные и загорелые. С распухшими костяшками.

Фризе достал из кармана пятидесятидолларовую купюру. Протянул старику:

— Да что вы! Слишком много.

— Берите. На сыр бри.

— Спасибо. — Дед сложил ассигнацию вдвое и положил в нагрудный карман ветхой от частых стирок голубой рубашки. Потом отцепил из-под лацкана пиджака булавку и зашпилил ею карман.

И только после этого выдал первую информацию — В Саблино они уехали. Есть такое местечко под Питером. Советская улица, номер дома не знаю. Где-то недалеко от станции.

Владимир вспомнил, что совсем недавно на газетном развале ему бросился в глаза аршинный заголовок в одном из еженедельников: «Тайны Саблинских пещер». О том ли Саблине говорил дед, Фризе не знал. Он и не подозревал о том, что существует это Саблино, а в нем — таинственные пещеры. Расспрашивать деда Владимир не стал — любой водитель по дороге подскажет как туда добраться.

— Роман Андреевич, а сам Жоржик Семенов тоже в Саблино?

— Этого я не знаю. Дома его нет уже дней десять. А куда подевался — мне не доложил. Жоржика-то все и разыскивали. До вас.

— А кто конкретно?

Старик задумался. Потом сказал с сомнением:

— Не знаю, как вам объяснить… Достоверными сведениями не располагаю. Никто из них удостоверений мне не показывал. А у вас, кстати, есть документ?

Фризе достал свою лицензию, протянул деду:

— Берите, берите!

Но Роман Андреевич лицензию в руки не взял. Чуть отстранившись, посмотрел внимательно и взмахом руки показал, что можно убрать.

— Хорошо-хорошо! Поделюсь наблюдениями. Первый шпик был из новых русских. Приехал на шикарном лимузине, остановился на противоположной стороне улицы, и часа два наблюдал за домом.

По фигуре — вылитый Василий Алексеев. — Старик сделал паузу, покосился на фризе. — Вы, наверное, и не слышали о таком?

— Слышал. Штангист, чемпион.

— Правильно. Вот и этот молодец — чемпион. По еде. Стрижка короткая, живот — во! Сидел на том же месте, где и вы сейчас сидите. Спросил, нс знаю ли я Жоржика? Ну, как не знать! В одном доме живем. А где он? Тут уж я молчок. Когда сопляк ко мне на «ты», да дедом величает, на сотрудничество нечего рассчитывать

Он в конце разговора так рассердился, что пообещал вернуться и душу из меня вытрясти. Тоже, испугал!

Дед излагал интересные сведения, но уж очень подробно, а времени у Фризе было в обрез. Он еще раз убедился в том, узнав, что до него здесь уже побывали другие заинтересованные лица, хорошо знавшие чего ищут.

— Роман Андреевич, в деле, которое я расследую, важно не опоздать. Может быть, от моей расторопности, зависит судьба человека.

Давайте договоримся — короткий вопрос, короткий ответ.

— С этого бы и начинали. Ало я разливаюсь соловьем! — пробурчал дед. — Спрашивайте.

— «Штангист» не сказал, откуда он?

— Нет. Но мне показалось из милиции.

— Почему вы так решили?

— Пока он следил за ломом из своего шарабана, подъехал гаишник. Я загадал — сейчас толстый даст взятку. Ничего подобного. Сунул инспектору какой-то документ. Тот взял под козырек и смылся.

— «Штангист» спрашивал только о Жоржике?

— Да.

— А кто был второй?

— Немец. Лет сорока пяти. Мрачнее тучи. Рожа разъевшаяся.

На Кюна этот немец совсем не походил. Ни лицом, ни возрастом.

— Немей тоже подловил вас в парке?

— Дома.

— Он только к вам обращался?

— И к Марфиным с последнего этажа. Больше никого в доме не было. Банкир с бельэтажа с семейством жирует в заграницах, Семеновых ветром сдуло. Только я и Марфины.

— Что спрашивал?

— Опять про Жоржика. Он его Георгом Семеновым величал «Давно ли уехал? Куда?»

— Вы сказали?

— Еще чего? Буду я перед каждым немцем распинаться.

— Он сказал, что приехал из Германии?

— Сказал. Ему, видите ли, поручил повидаться с Жориком его бывший начальник и приятель. Такая смешная фамилия — Суша.

— Немец не назвался?

— Не посчитал нужным. И уехал ни с чем!

— А где работает Семенов?

— В дирекции Павловского музея-заповедника. А Суша когда-то был заместителем директора. А потом сменил Ленинград на Мюнхен. Наверное, немало ценностей перетаскал из запасников. — Похоже, эта мысль только что осенила старика. И очень ему понравилась: — Вполне допускаю! То-то вы все переполошились!

Фризе хотел возразить: «Я об этом Жоржике только от вас и услышал». Но вовремя остановился. Неизвестно, закончился ли поток визитеров к деду. И следующий визитер может оказаться еще щедрее.

— Про запасники вам интуиция шепнула?

— Не иронизируйте, молодой человек! В нашем деле интуиция играет ведущую роль! Если вы занимаетесь сыском, то хорошо это знаете.

— Вы юрист? — Фризе догадался, откуда у старика способность точно выражать свои мысли и пару раз мелькнувшие в речи профессиональные термины.

— Был прокурором района. Теперь живу на пенсию. Газеты вот, — он положил сухую пятнистую ладонь на пачку газет, — читаю старые. Собираю на вокзале. Теперь по поводу интуиции. Я слышал когда-то разговор Жоржика с Сушей. Они обнаружили в архивах документы о художественных ценностях, которые фашисты собрали, но не успели вывезти в Германию.

— А вы не сообщили властям?

— Да о чем вы говорите, молодой человек?! Скажи я властям — они бы себе все это и присвоили. Лично себе! Я не прав?

— К сожалению, правы.

— Вот видите! — Дед опять залился искренним подкупающим смехом. Как дитя — Очень рад, что с вами пооткровенничал. Кстати — может быть, это будет интересно, — у Елены Семеновой во время дежурства в «Астории» убили какого-то немца. Слышали?

— Слышал.

— Это было… Эго было… Дней десять назад. Точнее не помню. — Старик виновато улыбнулся. — Память подводит на цифры. А дни недели помню. С воскресенья на понедельник это было. Утром мне принесли пенсион. А очень рано утром — часов в пять, может, и раньше, зa Жоржиком кто-то заехал на машине. С тех пор он и пропал.

— Кто заехал?

— Не видел. И машину, как следует, не разглядел. Еще темновато было. Одно могу твердо сказать — небольшая иномарка. Светло-зеленая. А капот потемнее. Небось, после аварии.

— Спасибо. — Фризе поднялся.

К полудню город приобрел вполне туристический вид. По улицам медленно ползли кавалькады пестрых, сверкающих лаком автобусов, везде слышалась иностранная речь, чистенькие, ухоженные заморские старики и старушки с необыкновенным азартом расходовали кино- и фотопленку.

«Где-то среди туристов может разгуливать и Тосико», — подумал Фризе, без всякого интереса разглядывая нарядную многоязыкую толпу. Выйдя из парка, он осторожно понаблюдал за бывшим прокурором. Старик по-прежнему сидел на скамейке, не притронувшись к газетам, не поспешив в магазин потратить легко заработанные деньги.

По мере того, как Владимир приближался к своему «жигуленку», желание сесть за руль и мчаться в неизвестное местечко Саблино на поиски Елены Семеновой заметно поубавилось.

Он сел в машину, опустил стекло и задумался. Ощущение неудовлетворенности не покидало Фризе с того момента, как он заговорил с дедом на скамейке в парке. Фризе знал — пока не докопается до причины этой неудовлетворенности — нельзя допустить никаких резких движений! Никаких поездок и поисков!

Что же важное в разговоре с отставным прокурором прошло мимо его внимания, но отложилось в подсознании? И теперь дает о себе знать, как оскомина от кислого яблока.

Несвойственная таким пожилым людям развязность, с которой дед намекнул на магарыч?

Нет. Приходит в жизни момент, когда начинает диктовать желудок. А желудок с этикой не знаком.

Подозрительная осведомленность экспрокурора о жизни и делах своих соседей? Это бывает.

Легкость, с которой Владимиру удалось найти словоохотливого — и жадного — деда, обладающего необходимой ему информацией? Не выглядит ли такая встреча подстроенной?

Выглядит.

Фризе об этом думал и во время разговора со стариком. Но кому могло прийти в голову, что он поедет разыскивать Елену Семенову? Поедет сегодня, именно в это самое время?

Нет, встреча со стариком случайная, не подстроенная. Просто повезло. В его следственной практике бывали и более везучие моменты.

Тогда откуда же это неясное, тревожащее ощущение, как только что увиденного, но тут же забытого сна?

У газетного киоска, на пересечении улиц, толпились иностранцы. Фризе машинально отметил, что никто не покупает ни журналов, ни газет, хотя там продавалась и зарубежная пресса. Все покупали открытки с видами Павловска, наборы матрешек, хохломские безделушки.

Газеты! Он, наконец, выудил из подсознания мимолетное впечатление, не дававшее ему покоя. Газеты! Пачка газет, лежащая на скамейке! Газет, которые дед, якобы, подобрал на станции. В какое-то мгновение порыв ветра растрепал страницы, и Фризе краем глаза заметил на «Петербургских ведомостях» — это он сейчас отчетливо представил — несколько цифр: 9—11. Девять — это был номер дома на улице Широкой, в котором жил и старик, и Елена Петровна, одиннадцать — номер квартиры, дежурной из «Астории».

Была вероятность, что дед Роман Андреевич по случаю отъезда четы Семеновых изъял газеты из их почтового ящика, но Фризе в это не верил. Бывший прокурор ворует газеты? Может быть, получал от Семеновых старые, уже читанные? Тоже нет— газеты не выглядели мятыми и зачитанными.

Напрашивался вывод — дед был родственником Семеновых. Жорика или Елены. И жил с ними в одной квартире. И все, что он убедительно излагал Владимиру в парке было выдумкой. «Нет, не все, — остановил себя Фризе. — Если Роман Андреевич бывший юрист, прокурор, он знает, что самая убедительная ложь изготовляется пополам с правдой».

Следующие полчаса Фризе посвятил поискам адвокатской конторы. Расспросив секретаршу, кто из адвокатов сейчас принимает, он, к ее удивлению, выбрал самого пожилого и через несколько минут уже знал, что районный прокурор Семенов ушел на пенсию лет пятнадцать тому назад, пытался заниматься адвокатской практикой, но потерпел фиаско — клиенты обходили бывшего прокурора стороной.

— Ну кто доверится бывшему районному прокурору? — заключил свой рассказ, похожий на разъевшегося кота, собеседник. — Жаль бедолагу. — Адвокат притворно вздохнул, но его тонкие губы под седой щеточкой усов изогнулись в ехидной усмешке. И Владимир подумал: «Не клиенты сторонились деда, а коллеги-адвокаты его слопали!»

Фризе знал, как трудно бывает прокурорским работникам ужиться со своими бывшими оппонентами.

Виски с острова Скай

— Игорь Васильевич!

Корнилов поднял глаза и увидел у калитки соседа по даче Болеслава Творожникова.

— Смелее, Болеслав Иванович! Калитка не закрыта. — Корнилов отложил на скамейку потрепанный том Семенова-Тян-Шанского и поднялся с шезлонга.

Появление соседа, известного питерского журналиста, удивило его. Они были едва знакомы, и Творожников никогда не проявлял желания сойтись поближе. «Здрасте» и «до свидания», «Хороший выдался денек» — дальше этих фраз, брошенных через забор, разделивший сосновую рощицу, в которой стояли их дома, почти никогда не шло.

Если они сталкивались лицом к лицу на прогулке в лесу, Болеслав Иванович обязательно спрашивал: «Ну как ваши яблони? Плодоносят?» Даже если встреча происходила холодным январским деньком. А Корнилов был сдержан с соседом, потому что не любил навязываться.

И вот сейчас Творожников впервые за многие годы открыл калитку и не спеша двинулся к Игорю Васильевичу по тропинке среди буйно цветущих кустов шиповника. Журналист был высок, широк в плечах, носил коротко стриженные бороду и усы, тщательно следил за модой. Даже теперь на нем были белоснежные брюки, какой-то пестрый муарчатый жилет и рубашка с узким стоячим воротником. И очки с узкими, слегка дымчатыми стеклами. Творожников улыбался, но даже дымчатые стекла не могли скрыть холодный блеск его глаз. Они у Болеслава Ивановича всегда были холодными и, как казалось Корнилову, злыми. Даже в тех случаях, когда Творожников беседовал в телестудии с человеком, которому явно симпатизировал.

— Рад, что заглянули. — Игорь Васильевич протянул гостю руку.

Пригласил сесть в шезлонг.

— Спасибо, спасибо! — сосед скользнул взглядом по дому, оглядел сад, как будто видел его впервые. Корнилов подумал, что Болеслав Иванович сейчас спросит: «Плодоносят ли яблони?» Но гость заметил на скамейке книгу:

— О! Петр Петрович! «Полное географическое описание нашего Отечества». Знатно, знатно! Изучаете окрестности?

— Да так, от безделья листаю.

— Редкая книга!

— Может быть, выпьем кофе? — предложил Корнилов.

— Спасибо. У меня другое предложение. — Болеслав Иванович помедлил, еще раз взглянул на увесистый том. — Как вы относитесь к виски?

Игорь Васильевич усмехнулся. Хотел ответить: «Прохладно», но сдержался. Уж слишком торжественно и многозначительно был задан вопрос.

— С почтением. Как подобает относиться ко всем крепким напиткам.

— Прекрасно. Хотя этот напиток, — Творожников сделал ударение на слове «этот», — заслуживает особого пиэтета. Короче — я вчера прилетел из Лондона. С хорошим подарком — с бутылкой виски. Очень старого и очень дорогого. Виски с острова Скай. Называется «Талискер». Мне бы на эту бутылку не хватило моей годовой зарплаты. Продегустируем?

Почувствовав, что Корнилов сомневается, сосед добавил:

— Я дома один. Посидим у камина, поболтаем.

У Игоря Васильевича не было причин отказываться. И любопытство разбирало — с чего бы этот сноб решил зазвать его на дачу, да еще угостить каким-то сверхъестественным напитком? Не иначе, как требуется помощь.

К Корнилову по старой памяти иногда обращались друзья с просьбой «отрегулировать» отношения с представителями закона, забывая, что генерал-то он уже отставной. Но кому-то из просителей удавалось помочь — вызволить водительские права, несправедливо отобранные за мелкое нарушение, организовать розыск похищенной машины. А зачем понадобилось известному журналисту обращаться к отставному генералу милиции? У него наверняка прекрасные связи с действующими чиновниками! Вот и вчера он вернулся из поездки в Лондон с Председателем фонда Ренессанс, одним из бывших столпов города.

Пока они шли к даче, Творожников все-таки успел задать свой дежурный вопрос:

— Ну как ваши яблони, Игорь Васильевич? Плодоносят? — хотя только что стоял под одной из них, раскидистой китайкой, увешанной маленькими румяными яблочками.

— Плодоносят, Болеслав Иванович.

В большой гостиной на первом этаже было сумрачно и сыро, несмотря на жаркий солнечный день. Дом стоял среди сосен и даже в полдень оставался в тени. Но в камине ярким ровным пламенем горели ольховые поленья, и Корнилов, усевшись в большое кожаное кресло напротив огня, почувствовал себя уютно.

— Со льдом? С содовой? — спросил хозяин, появившись из соседней комнаты с подносом, на котором красовалась большая бутылка с незнакомой генералу этикеткой, пара стаканов, лед и бутылочка швепса.

— В чистом виде.

— Правильно! Не будем портить напиток, — обрадовался Творожников.

Виски и, правда, оказалось удивительно мягким и ароматным. А когда Игорь Васильевич поднимал стакан и смотрел через него на огонь, напиток казался темно-янтарным, пронизанным красноватыми молниями.

— Вот черти! Умеют варить амброзию! — восторгался Болеслав Иванович. — Но только для себя! К нам шлют что подешевле — «Балантайнс» да «Тичерс».

Корнилов, чтобы нс обидеть хозяина, согласно кивал головой, а сам украдкой поглядел на две бутылки арманьяка, красовавшиеся на каминной доске. Виски были для него непривычны. Правда, после второй порции, он почувствовал, что у напитка тонкий терпкий вкус и замечательный аромат и перестал обращать внимание на коньяк.

— Как вам понравился вчерашний выпад НТВ против премьера? — Наверное, хозяин решил подойти к своим проблемам издалека и начал с политики.

— Да? Был выпад? — притворно удивился Корнилов и рассмеялся. Чтобы удачно притворяться, ему надо было много выпить. А такое случалось с ним очень редко. — Шучу. В такой день, да за такой бутылкой, грех вспоминать политиков.

Ему не хотелось сейчас говорить о том, что с некоторых пор он не верит даже прогнозам погоды, которые передают по НТВ. А вот дикторам вечерних новостей этого канала Корнилов симпатизировал и даже сочувствовал им. Жалел за то, что иногда им приходится и по службе — нести явную лабуду.

— Да куда от нее денешься, от этой политики? — усмехнулся Творожников. — Сколько раз давал себе зарок: приехал на дачу — о политике ни слова. Так нет — бес путает. А ведь здесь отдыхаешь душой, отмякаешь. Помните у Блока:

Прекрасно, когда на душе мир и покой. Правда?

— Точно! — подтвердил Корнилов. Но видел, чувствовал, что до мира и покоя душе Болеслава Ивановича ой как далеко! Глаза у него по-прежнему поблескивали холодно и сердито.

— Кстати, Игорь Васильевич, вам не икалось в последние дни?

Председатель Фонда несколько раз заводил разговор о вашей персоне. Правда, правда! А когда я сказал ему, что генерал Корнилов — мой сосед по даче. Председатель наговорил столько комплиментов в ваш адрес! — Творожников с минуту молчал, ожидая ответной реакции собеседника и пристально вглядывался в его лицо.

Корнилову даже почудилось, что он физически ощущает его взгляд.

Наконец, Творожников прервал молчание:

— Я могу рассчитывать на вашу сдержанность?

— Служба научила быть сдержанным.

Творожников рассмеялся:

— Ну, положим, служба здесь ни при чем. Болтун, он и в органах правопорядка болтун. Это вы знаете не хуже меня. Так же, как я знаю, что генерал Корнилов — человек замкнутый и скрытный. Я так думаю — не служба вас научила. Это ваше природное качество. И родители помогли. — Он опять засмеялся: — Простите, а я, наверное, кажусь вам болтуном. Перехожу к делу! Председатель сказал, что пора вас вернуть в действующие ряды. Это его выражение — в действующие ряды.

— Неужели он не знает сколько мне лет?

— Все-то он знает. И не о милиции речь. Скоро выборы в Городское собрание…

Корнилов улыбнулся.

Не улыбайтесь. Председатель вернется в политику. И возглавит собрание.

— Как говорится на Руси: Бог в помощь. Но мы опять ударились в политику. Давайте расслабляться. Слушать «песни окрестных сел».—

Он с удовольствием сделал большой глоток виски и почувствовал легкое приятное головокружение. — А виски и вправду ничего себе! Амброзия!

— Песни окрестных сел — пьяные песни! — зло сказал Творожников. И одним духом выпил полстакана виски. Игорь Васильевич с сожалением подумал: «Как воду хлестанул свой хваленый элексир! Даже вкуса не почувствовал. Куда же это годится — мешать алкоголь с политикой!»

Наверное, хозяин и сам понял свою оплошность — он налил еще виски Корнилову и себе, но понемногу, и сделал несколько маленьких глотков.

— В новом городском собрании будет нужен опытный и мудрый руководитель комитета по законности и правопорядку. У Горбулиса вы идете первым номером. С понедельника — с завтрашнего дня — он включает вас в свой штат. И за работу!

Творожников впервые назвал фамилию Председателя Фонда — Я благодарен ему за память, — серьезно сказал Корнилов. — За веру в мои способности. Но время упущено. Мне шестьдесят пять. О какой политике можно говорить? Да и не по душе мне весь этот свинарник.

— А вы человек упертый, Игорь Васильевич. — Журналист осуждающе покачал головой. — Отказываетесь от такой перспективы! И я подозреваю — ссылки на возраст, благовидный предлог. — Он опять машинально поднес стакан с виски ко рту, но вовремя спохватился — сделал лишь маленький глоток. — Упертый, упертый! — повторил он задумчиво. Корнилову показалось, что Болеслав Иванович не знает, о чем еще говорить со своим гостем и лихорадочно ищет выход. Но Творожников был стреляным воробьем и к серьезным разговорам готовился основательно: — Вы давно не были за границей? — спросил он, как показалось Корнилову, круто меняя тему разговора.

— Лет десять.

— Через три дня в Австрию отправляется группа депутатов изучать практику борьбы с правонарушениями, петенциарную систему. Мы включили вас в состав группы. Как эксперта.

— Но ведь я… — Корнилов хотел сказать, что не собирается входить ни в какие штабы и бороться за место депутата, но Творожников перебил его:

— Никаких обязательств с вашей стороны. Побываете в Австрии, изучите вопрос, а там, может быть, у вас появится желание что-то из австрийского опыта внедрить и в Питере. А? — Он хитро улыбнулся.

— У меня даже паспорта заграничного нет. А виза?

— Пс-с! — На лице Болеслава Ивановича мелькнула самодовольная гримаса. — Когда за дело берутся такие люди, как Председатель, все решается в считанные часы.

То ли на Корнилова подействовало ароматное крепкое виски — выпив, он становился упрямым, — то ли сработало давнее предубеждение против Горбулиса, но он наотрез отказался от чудесной перспективы провести десять дней в Австрии.

— Смотрите, смотрите, упертый генерал! — Осуждающе кивнул головой хозяин — Такое предложение не делают дважды. Может быть, это маячил ваш звездный час? А?!

Корнилов видел, что Творожников с трудом сдерживает раздражение, желание сказать что-нибудь резкое.

Драгоценный напиток быстро убывал из бутылки. Болеслав Иванович уже не восторгался, не смаковал его. Пил, как дешевую водку и с каждым глотком все больше пьянел.

Старик, как ты не можешь понять своей пользы? — Он резким движением руки попытался пригладить растрепавшиеся волосы, но только еще больше взлохматил их. — Не видишь дальше собственного носа. А дело-то?! Недельку — другую погулять по Пра??ру. А может, тебе не нравятся австриячки? Говори! Устроим поездку хоть в Антарктиду.

Корнилов, улыбаясь, слушал болтовню Болеслава Ивановича, не обращая внимания на то, что журналист уже перешел «на ты», на то, что в его речи появились хамские нотки. «Что с пьяного возьмешь?» — думал он, глядя на догорающие в камине поленья, потягивая золотистый напиток. Первое опьянение уже прошло, и теперь ему казалось, что с каждым новым глотком он все трезвеет и трезвеет. Ему было интересно, чем же закончится этот неожиданный и непонятный разговор. Не выболтает ли пьяный Творожников его истинную подоплеку? В сказочку о желании Горбулиса сотрудничать генерал не верил. Вздор! Кому нужен отставной мент? Даже если он когда-то и был заметной фигурой в городе. Если ты не кукарекаешь по телеку или по радио хоть раз в месяц, о тебе тут же забудут. Тогда зачем?..

Ему вдруг пришла в голову мысль: а не связано ли все это с тем делом, ради которого приезжал Алабин? С рождественскими пещерами, где, по слухам, спрятаны награбленные немцами произведения искусств? Но масштабы показались Корнилову несоизмеримыми. Большая политика и пропажа какого-то никому неизвестного туриста, интересовавшегося полузаваленными пещерами. Бред.

Но мысль, как он ни пытался от нее отмахнуться, все точила и точила сознание, упрямо пробивалась сквозь скепсис.

«Может быть, им требуется мое отсутствие? Соглашусь ли я войти в штаб Горбулиса, уеду в Австрию или еще куда подальше — в любом случае не буду бродить вокруг да около рождественских пещер и расспрашивать местных жителей. Не буду мозолить глаза. Кому?»

— Надо примыкать к сильным! — бубнил хозяин. — К таким, как наш Председатель Горбулис. Ты не поверишь, генерал, — после прошлогодней президентской кампании я впервые почувствовал себя богатым! Очень богатым. Всем говорю — получил аванс за сценарий. Ерунда. Просто я сразу понял: «Голосуй, а то проиграешь» — золотая жила. Восемьсот миллионов! Ух!.. А что? Лучше пылесосы рекламировать? Эта реклама кой-кого в могилу свела. Помнишь лозунг: «С кем вы, мастера культуры?» Заявляю ответственно, мастера культуры с президентом Франклином!

Минуту спустя Творожников совсем скис и задремал в глубоком кресле, свесив голову на волосатую грудь. Стакан валялся рядом на ковре.

Игорь Васильевич отодвинул угли в камине подальше от решетки, завинтил пробкой бутылку с остатками виски. Постоял в раздумье над хозяином — решал, не уложить ли его на диван. Решил, что и в кресле ему неплохо дремлется. А когда закрывал дверь на веранде, услышал вдогонку злой шепот:

— Чертов солдафон!

Женщина из «Астории»

Поудобнее устроившись в салоне стареньких «жигулей», припаркованных напротив знакомого дома на Широкой улице, приготовился ждать. Кого ждать? Он и сам не смог бы с уверенностью ответить на этот вопрос. Появления Елены Петровны? Очередного визитера, жаждущего встречи с ней? Ее мужа Жоржика? Да мало ли кого.

Владимир был уверен, что узнает и саму Елену Петровну и супруга. Если родной отец называет взрослого женатого сына Жоржиком, то вольно или невольно настраиваешься на определенный тип человека. Какая-то деталь туалета, манера поведения, выражения лица обязательно подскажут — вот он, нужный тебе Жоржик. Или Эдичка. А может быть, Колюня. Фризе рассчитывал на то, что дом не такой уж и большой и мужчин, которых называют так полу ласково, полупрезрительно, проживает в нем немного. Скорее всего, один Жоржик.

Фризе был готов ждать час, два, четыре. Даже сутки. И постарался настроить себя на это долгое ожидание. Но уже минут через десять почувствовал голод. А ждать голодным не умел.

Поэтому он заглянул в кафе, которое приметил еще выслеживая старика-прокурора, выпил залпом две чашки кофе — кстати очень приличного — и купил три бутерброда и пакетик орехов. Буфетчица, молодая, с красивым полудетским лицом и необъятной грудью, спала на ходу. Ей даже лень было разговаривать и она молча тыкала пальцем в бутерброд, издавая странный, почти не передаваемый звук: «Эа?» И закатывала глаза. Наверное, звук «эа» означал — «этот»?

Через пять минут Владимир опять сидел в машине и, прежде чем отправить в рот, изучал сыр на бутерброде. В это время дверь подъезда отворилась. Если бы Фризе пришлось составлять словесный портрет, появившейся из него женщины, он бы написал: крашеная блондинка 35–38 лет, склонна к полноте, рост 160 162, правильные черты лица, глаза светлые (с такого расстояния точно цвет глаз определить было трудно). Лично для себя сыщик отметил красивые ноги женщины. В правой руке блондинка держала сиреневую, плотно нагруженную хозяйственную сумку.

Она, — решил Владимир, — Елена Петровна!»

Женщину, которая работает в фешенебельной гостинице, большом модном магазине, в крупном чиновничьем учреждении, в офисе банка или состоит на содержании у серьезного мафиози, всегда отличает умение держать себя. У нее уверенный — а у тех, кто поглупее, и самоуверенный — вид и восприимчивость к моде.

Нельзя постоянно находиться на людях, а если уж быть предельно точным, среди мужчин, и остаться растеряхой. Таких на службе не держат.

Женщина явно была чем-то встревожена, и Владимир мог догадаться чем. Но полной уверенности в том, что перед ним Семенова не было. И поэтому, помахивая пакетиком с орешками, Фризе пошел вслед за дамой. Позвал негромко.

— Елена Петровна! — словно бы обратился ко всем женщинам, находившимся в этот момент в поле зрения.

Эффект был неожиданным.

Елена Петровна застыла на месте, как будто ей дали команду: «Замри!» в старинной детской игре. Ее красивая сиреневая сумка с громким стуком упала на асфальт. Низ сумки быстро темнел, намокая. Вокруг расползалось пятно.

— Елена Петровна! — Фризе нагнал женщину, остановился перед ней. — Я вас напугал? Простите.

Семенова смотрела на Владимира испуганными круглыми глазами. Теперь он рассмотрел их. Глаза были светло-серые. Очень красивые. Женщина глотнула воздух открытым ртом и молча схватилась ладонями за горло.

— Елена Петровна, — повторил Фризе ласково. — Ну что же вы, голубушка?!

Семенова опять раскрыла рот, пытаясь что-то сказать, но не смогла. У нее пропал голос.

Разрешите? — Фризе поднял ее сиреневую сумку, взял женщину под руку и, отведя в соседний скверик, посадил на скамейку. Елена Петровна не сопротивлялась, не пыталась высвободить руку. Шла как обреченная.

— Еще раз простите. Это у вас от испуга. Наверное, надо что-нибудь выпить. Пепси? Лимонад.

Елена Петровна покачала головой.

— Горячего чая? Кофе?

Она согласно кивнула, и Фризе увидел, как по ее щекам, оставляя узкие дорожки в макияже, сползли две крупные слезы.

Через минуту все будет! — Он кинулся в кафе, где только что покупал бутерброды. У квелой буфетчицы теперь выстроилась безропотная очередь жаждущих заморить червячка. Фризе отодвинул бородатого молодого человека, насыпавшего сахар в чашечки только что сваренного кофе, взял одну из них, положил на стойку десять тысяч и рванул к выходу.

— Вы что себе позволяете?! — визгливо выкрикнула буфетчица и Фризе удивленно подумал: «Гляди-ка, голосок прорезался. А я то думал, что она умеет только закатывать глаза! Наверное, сейчас в милицию позвонит».

Уже открыв дверь, он услышал почти восхищенное восклицание: — Ну, артист! Кофейку захотелось! — Голос был молодой, и Владимир решил, что это сказал обобранный им бородач. Значит, погоня отменяется.

Оставляя Елену Петровну в одиночестве, Фризе рисковал. Ее внезапная немота могла оказаться изощренным женским притворством. Даже безголосая она могла смыться на все четыре стороны. И за помощью в милицию тоже. Но не скрылась. По-прежнему сидела на скамейке, прижав ладони к горлу и горестно склонив голову с пышной прической.

— Вот, глотните кофейку. — Фризе сел рядом, протянул чашку. — Глотните, глотните. Точно поможет. — Он постарался придать своему голосу побольше уверенности. Хотя действовал наобум и очень волновался.

Она взяла чашку, с укором и сомнением посмотрела на Владимира. Открыла рот в попытке что-то сказать и неожиданно зевнула. И прошептала:

— О, Господи!

Рука мелко задрожала, расплескивая кофе. Фризе перехватил у нее чашку.

— О, Господи! — снова повторила она уже громче и счастливо засмеялась. — Заговорила Баба Яга человеческим голосом.

«Ну с тобой, лапушка, мы найдем общий язык, — подумал Владимир, успокаиваясь. — Баба с юмором — бесценный клад».

Семенова молча покачала головой, удивляясь то ли внезапному приступу немоты, то ли столь же внезапному исцелению. Взяла из рук Фризе чашку с кофе:

— Не пропадать же моему любимому напитку. Раз уж принесли. — Она сделала глоток. — И даже с сахаром! А вы напористый!

Минуты не прошло, как вернулись с кофе. — Елена Петровна внимательно посмотрела на Фризе и, по-видимому, осталась довольна осмотром. Улыбнулась.

Фризе рассказал, как выхватил чашку с кофе из-под носа у бородатого парня.

— Напугались?

— Еще как!

— А я-то трусиха! Пуганая ворона. — Семенова с удовольствием, маленькими глоточками выпила кофе и поставила чашку на скамейку. Спросила: — Следователь?

Владимир решил, что с этой женщиной не стоит хитрить. Она больше расскажет, если почувствует, что се воспринимают всерьез, с доверием. Он вынул из кармана лицензию частного сыщика и протянул Елене Петровне.

Она внимательно прочитала все, что там написано. Вернула Фризе:

— Встречалась я однажды с частным детективом. Приходил в гостиницу. Навешал лапши на уши! А, по-моему, чью-то жену выслеживал. Вы по поводу Конрада Потта?

— Мне поручили найти его приятеля Вильгельма Кюна.

— А милиция-то что? Уже и мышей не ловит? Это они мой адрес дали?

— Нет. Я приехал из Москвы и с милицией никак не связан. Ни с милицией, ни с прокуратурой. Мои клиенты — родственники Кюна.

— В Германии?

— Да.

— А кто у него там из родственников? — с хитрой улыбкой спросила женщина.

— Брат.

— Правильно. Брат. Вильгельм говорил, что на всем белом свете, кроме брата, у него никого не осталось. Значит, не врете.

— Не вру, — Фризе рассмеялся. — Поговорим?

— Поговорим. — Елена Петровна кинула озабоченный взгляд на свою сумку, вокруг которой опять расползлось темное пятно.

— Убытки я готов возместить.

Да? Сварите банку малинового варенья? Хотела сыну отвезти, он его так любит!.

Купим новую сумку, — пообещал Фризе. — И малинового варенья. По-моему, сейчас все можно купить.

— Это — по-вашему. А когда что-то нужно — ноги себе обломаешь, не найдешь. Ни в одном супере.

— Значит, вы, Елена Петровна, в Саблино подались?

— Чего я там потеряла?

— Так сын же у вас в Саблине. У бабушки.

— Правда. У бабушки. На Второй Парковой.

— На Второй Парковой в Саблине? — решил уточнить Владимир, уже догадываясь, где эта самая Парковая расположена.

— А! Вы же столичная штучка! Откуда вам знать, что до Второй Парковой отсюда три остановки автобусом. А откуда вы взяли про Саблино? И про сына знаете.

— Елена Петровна, у нас накопилось столько вопросов друг к другу! Не выбрать ли укромное местечко и не поговорить ли друг с другом по душам.

— Только не у меня дома! — с испугом выпалила она.

— Мой дом вам тоже не подойдет. Гостиница «Астория», пятый этаж.

— Ловкач!

— В вашем Павловске есть приличный ресторан?

— Он и ваш тоже! — назидательно сказала Елена Петровна. — Национальное достояние.

— Ни минуты не сомневался, — Фризе состроил серьезную гримасу. — Но ресторан-то хороший есть? — Он вспомнил про пакет с орешками, оглядел скамейку, то место на тротуаре, где напугал Семенову. Пакета нигде не было.

— Есть ресторан.

Елена Петровна пододвинула к себе сумку, раскрыла молнию и заглянула внутрь. По ее замешательству Владимир понял: урон нанесен не только малиновому варенью, но и всем остальным гостинцам, припасенным для сына.

— Оставьте свою поклажу. Сейчас поедем и купим все, что нужно.

— Купим… — Она сунула руку в сумку, достала вымазанный малиновым сиропом пирожок. — Женя очень любит мои пирожки. У вас нет пакетика?

Пакетика у Фризе не было, и Елена Петровна, так ни на что и не решившись, машинально откусила большой кусок пирожка

— А мне?

Она достала еще один и протянула Владимиру. Пирожок был чудесный, с мясом и ливером. И малиновый сироп нисколько его не портил.

— Ваш свекр дал мне дезу, что вы в Сабли но. С Жориком.

— Вы и его повидали? — равнодушно сказала Елена Петровна, жуя пирожок. — Нашли кого слушать. А с Жориком мы давно в разводе.

— Про то, что на вас какой-то крутой наезжал и немец выспрашивал — дед тоже наврал?

— Болтун старый. Про наезд не соврал. Чего бы я тогда от вашего окрика голос потеряла?! До смерти перетрусила. Думала тот говнюк вернулся. Обещал душу вытрясти! — Она посмотрела на Владимира, прикончившего пирожок и усмехнулась: — А вы, Володя, лихо мечете. — Достала еще один пирожок. — Ешьте, ешьте. Я домой забегу, заберу те, что себе оставила. Если дед их не слопал.

— Не слопал, — успокоил Фризе. — Я за вранье деньжат ему подкинул. Дедушка в супермаркет за бананами и сыром собрался.

— И много вы ему отвалили?

— Пятьдесят баксов.

— Деньги — не мусор.

Фризе понимал, что увязает в ненужной пустой болтовне, теряет драгоценное время вместо того, чтобы выяснять главное. Но женщина перенесла шок — до сих пор непроизвольно потирает горло ладонью, — и он медлил, давал ей прийти в себя.

Менторский тон собеседницы помог Владимиру избавиться от чувства вины перед Еленой Петровной:

— Все Елена! Твое малиновое хозяйство я выбрасываю в урну — сыну купишь каких-нибудь рекламных памперсов, или как их там?! Толстых батончиков с орехом.

— Еще чего!

— Я тебя профинансирую получше, чем дедушку. А сейчас быстро сматываемся. Отъедем куда-нибудь и ответишь на пару вопросов. Поднимайся.

— Раскомандовался. — Семенова с сожалением посмотрела на сумку, поднялась со скамейки. — Бомжи поживятся.

— Документов там нет?

— Нет. — Она смерила Фризе взглядом, как будто только что увидела и улыбнулась. Взяла его под руку. — Я у тебя подмышкой свободно пройду. Веди, начальник.

— Вот и умница.

Владимир вспомнил о чашке, которую похитил в кафе. Чашка одиноко стояла на огромной садовой скамейке. «Тоже бомжам достанется», — подумал он.

— А машинка того и гляди развалится, — прокомментировала Елена, когда Фризе привез ее на окраину парка и остановился у раскидистого куста плакучей ивы.

— Поговорим? — спросил Владимир, не обратив внимания на реплику.

— Поговорим. Только одно условие, сыщик. Я тебе расскажу все, что знаю. Но ни ментам, ни ребятам из нашей службы безопасности ни слова! Я уже показания давала и не хочу, чтобы из меня лжесвидетельницу сделали.

— Обоюдное желание. Обо мне тоже ни слова. Зачем приехал Вильгельм Кюн?

— А я знаю?! Он такой тихушник.

— Что это значит?

— Ты что, слово «тихушник» не знаешь?

— Не притворяйся. Если ты его называешь тихушником, значит, почувствовала, что он что-то скрывает. — Повинуясь безотчетному порыву, Фризе спросил: — Он был твоим любовником?

— А этим ты почему озаботился?

Разговор опять уходил от главного.

— Ты, Лена, женщина приятная во всех отношениях, — стараясь быть спокойным, сказал Владимир. — Разведена с мужем. Я не сомневаюсь, что любовников у тебя пруд-пруди… Они меня не интересуют. Мне надо знать все о Коне. Если он был твоим любовником, значит, мог рассказать о том, зачем приехал, где его искать?

— Мог, да не рассказывал. Я же сказала — тихушник. Меня с ним познакомил бывший муж. В прошлом году. И в постель к нему вложил, дурак никчемный. Вот у него с Вилей дела серьезные.

— Не догадываешься какие?

— Жоржик по натуре — болтун и баба, а про бизнес с Вильгельмом молчит, как проклятый. Знаю только, что это связано с какими-то большими культурными ценностями.

— Из Павловских музеев?

— Нет. Это они уже проходили. Устраивали какие-то выставки здесь у нас и в Германии. Официально, понимаешь? Культурный фонд Ренессанс. Начальство, приемы. А в этом году все тип-топ! Молчок. Тихо как на кладбище. Зато все время куда-то вместе ездили.

— Куда?

— Понятия не имею

— По музеям? К начальству? В культурный фонд?

— Это не в счет. В область куда-то гоняли. По Киевскому шоссе. А в это воскресенье Вильгельм должен отправиться восвояси.

Фризе прикинул: сегодня пятница. Значит, послезавтра.

— А почему убили его приятеля?

— Не знаю. — Елена отвела глаза. На лице у нее появилось выражение обреченности. И усталости. Нижняя губа мелко-мелко задрожала, и Владимир подумал о том. что она сейчас заплачет. Но не заплакала. Спросила:

— У тебя нет с собой водки? У меня в сумке поллитровка разбилась.

Фризе достал из бардачка плоскую бутылку «Баллантайнз». Глядя, с какой жадностью женщина сделала несколько больших глотков, он подумал о том, что Елена Петровна в этой своей «Астории» постепенно превратится в алкоголичку. Сопьется с круга. Легкие знакомства, выпивки с коллегами. Все это затягивает.

— Ненавижу виски. — Она старательно завинтила пробку и сама положила бутылку в бардачок. При этом на секунду прижалась к Владимиру грудью. После «причащения» глаза у нее повеселели, а с лица исчезло испуганное выражение.

— На моих немчиков наехали мафиози. И на Жоржика, и на фонд этот чертов. И нас с дедом стращали. Спрашивали, где Виля прячется. Если бы знала где — ни секунды бы не таила. Сразу все выложила. Уж очень много они мне пообещали.

— Денег?

— Денег! Бутылку шампанского в одно место. И все такое прочее.

— Почему не уехала, не спряталась?

— Прячусь. Да все равно через день на работу. Ты же не будешь моего Женьку кормить?! У матросов есть еще вопросы?

Вопросов у Фризе было много, но задал он только один:

— Когда ты видела Кюна в последний раз?

— В ту ночь, когда убили Потта. Эти самые мафиози, наверное, и убили. Пришли по запасной лестнице. — Елена задумалась. — Ну, не ночью я Потта видела, а около двенадцати. Они оба поболтали со мной немного и пошли спать. Кондратий в свой номер в конце коридора, а Кюн в люкс. Рядом со столом дежурной по этажу. Рядом со мной. Потт сказал, когда его разбудить, а Виля только подмигнул. Мы с ним вместе после смены должны были сюда приехать. На квартиру. Когда все гости утихомирились, я легла поспать на диванчике. Вообще-то не разрешается, но все так делают. А утром начался переполох. Кондратий умер, а Вили и след простыл. Я даже не слышала, когда он слинял. Ключ на стол положил и тю-тю.

— А вещи?

— Вещи целехоньки. В номере лежали. Может, хватит, Володя? У меня во рту пересохло. И сынок ждет. Заедем за гостинцами, потом на часок ко мне. Я заодно пирожки прихвачу.

— Поехали. — Фризе подумал о том, как мало времени нужно женщине, чтобы настроиться на новую волну.

Во время короткого похода в магазин он определил, что его спутница — женщина не жадная. Она позволила Владимиру купить лишь несколько мелочей для сына — пару бутылок пепси, жвачку, пачку недорогого печенья. И, конечно, банку абрикосового джема.

Продавщица сказала, что малинового в глаза никогда не видела.

Деньги, которые Фризе предложил Елене Петровне, она решительно отвергла:

— Еще чего! Столько, сколько мне нужно, у тебя нет. А без подачек обойдусь.

Запросы дежурной из «Астории» Владимир уточнять не стал.

Судьба «спелеолога» Суши

Корнилов попал в город только к вечеру. С вокзала позвонил жене на работу. Сказал, что будет ночевать дома.

— Вылез из берлоги! — обрадовалась Оля. — Прекрасно! Я постараюсь уйти пораньше. К восьми буду.

— Не очень старайся. Мне еще надо заглянуть в одно место.

— Ну и ладно! — легко согласилась жена. — Успею приготовить ужин. А то у нас в холодильнике — шаром покати. Я же на дачу собиралась. — И добавила: — Звонил Вася Алабин. Его отправили в командировку в Тамбов. На месяц.

— Когда?

— Улетел сегодня утром.

— Привет! — сказал Корнилов и повесил трубку. Он вспомнил Бориса Федоровича и, выходя из телефонной будки, прошептал: «Дом привета! Бо-о-о-большой «Дом привета!»

— Вы что-то сказали? — молодая девушка, ожидавшая своей очереди позвонить, смотрела на Корнилова с сочувствием.

— Простите. Мысли вслух. — Он смутился: «Небось, решила, что мужик свихнулся». Но судя по ослепительной улыбке, которой она одарила Игоря Васильевича, девушка так не думала. Он тоже улыбнулся и пошел в метро. «Надо же! Женщины еще не перестали обращать на меня внимания?! Даже молодые», — подумал он и тут же забыл про девушку.

Весть о том, что Алабина сняли с «горячего» дела и отправили в Тамбов, насторожила и огорчила его. Генерал не сомневался — вмешалась чья-то злая воля. Он хорошо знал, как это делается. Кто-то власть предержащий звонит начальнику главка — или даже Главного управления — и говорит: «Мужики, вы сработали блестяще, взяли главарей тамбовской банды. Только доведите дело до конца. Чтобы в городе и духу не было этой нечести. И задействуйте лучших оперативников. Лебедева, Алабина». «Алабин раскручивает убийство в «Астории», — возразит чиновник». «Вы, уважаемый, соизмеряйте масштабы. Убийство одного человека, пускай он и гость из Германии, или ликвидация преступной группировки, пролившей в городе столько кровищи?! А с делом в «Астории» и без вас прокуратура справится».

Если бы Корнилову рассказали, что точно такой разговор — ну, разве что лексикон отличался, вместо «мужиков» обращение употребили другое, «господа» — состоялся вчера у заместителя начальника Управления с крупным чиновником из окружения губернатора, генерал бы не удивился. Такие приемчики изучил досконально. И за то, что не следовал им, получил отставку.

Если до последнего момента где-то в глубине сознания и копошился червячок сомнения — генерал, хоть и отставной, дал втянуть себя в какую-то полудетскую историю с мифическими пещерами! — то после отстранения Алабина от дела, все сомнения пропали. Пускай пещеры и мифические, но за всей этой криминально-спелеологической историей есть что-то очень серьезное.

Когда он вышел из метро на площади Восстания, часы на башне Московского вокзала показывали половину восьмого. Гигантский ковбой, рекламирующий кока-колу пытался ускакать все дальше на восток. Куда ни кинь взгляд — реклама, реклама, реклама. И нищие, оборванные старики и дети под рекламой заморской невидали.

До Греческого проспекта было рукой подать. И через десять минут Корнилов уже стоял у огромного серого дома и разглядывал номер квартир на табличках. Генерал поплутал по дворам, прежде чем нашел нужный подъезд. Сорванная с петель дверь стояла рядом с дверным проемом, с лестницы пахнуло сыростью, мокрой известкой, кошатиной. Лифт не работал. Пришлось подниматься по узкой, напоминающей винтовую, лестницу. Игорю Васильевичу почему-то пришла неожиданная и неприятная мысль: а если кто-нибудь заболеет? Или, не дай бог, помрет? Покойника придется выносить стоя.

Он несколько раз нажал на кнопку звонка, прежде чем из-за массивной двери послышался приглушенный голос:

— Кто там?

— Мне нужен Олег Витальевич.

Наверное, не меньше минуты за дверью царила тишина. Потом женщина переспросила:

— Кто вам нужен?

— Олег Витальевич Суша, — спокойно повторил Корнилов. И добавил: — Может быть, я ошибся квартирой?

Дверь приоткрылась на цепочку — его внимательно рассматривали.

— Вы кто? — закончив осмотр, поинтересовалась женщина. Ее голос теперь звучал не так глухо, но все равно тембр его был низкий. Такие голоса бывают у заядлых курильщиц.

— Отставной генерал, — весело сказал Корнилов. Он уже решил, что в квартиру его не пустят. Олег Витальевич отсутствует, а его жена — или мать? — просто-напросто боится. Но вышло все иначе. Женщина сняла цепочку.

— Выглядите солидно, — поделилась она впечатлением от своих наблюдений.

Комната, в которую дама провела Игоря Васильевича, была огромной. Квадратная, с высокими потолками, с тремя большими окнами, наполненная мягким светом. Переход от убогой, невзрачной лестницы через темную прихожую в этот мир света пробудил у Корнилова воспоминание из забытого детства: Буратино срывает старую тряпку, на которой нарисован бутафорский очаг и вместе с папой Карло попадает в светлое сказочное царство. Сколько раз он видел эту сцену в ТЮЗе на Моховой!

Ощущение театральности не покинуло генерала и после того, как женщина пригласила его сесть на стул с высокой спинкой, а сама осталась стоять.

— Вы хотите видеть Олега? Никогда не слышала, что у него был знакомый генерал.

Если бы Корнилов не был уверен, что находится в старинной питерской квартире, то подумал бы, что попал на репетицию в театр. Высокая, стройная женщина, стоящая перед ним, напоминала актрису, загримированную под курсистку Бестужевки. Или революционерку. В учебниках истории, которыми пользовался Корнилов в школе, печатались портреты таких энергичных женщин с короткими, закрывающими половину лица гладкими челками и решительными взглядами. Одежда женщины тоже отличалась оригинальностью — черная блестящая блузка с воротником под самый подбородок, застегнутая на несчетное количество пуговиц и юбка до полу, из какой-то, как показалось Корнилову, мешковины.

Старинная светлая мебель служила хозяйке достойным интерьером. Корнилов успел обратить внимание на большой письменный стол-секретер с чернильным прибором из малахита. И всю эту, не совсем обычную, квартиру дополняли негромкие звуки музыки, доносившиеся из-за приоткрытой двери в соседнюю комнату. Играли на рояле незнакомую Корнилову, очень сложную вещь.

— Я хотел поговорить с Олегом Витальевичем всего-навсего о пещерах.

— Всего-навсего о пещерах? — Словно эхо отозвалась женщина и резким движением откинула волосы назад. Сейчас Корнилов разглядел, что женщина не так молода, как ему показалось вначале.

Ей было не меньше сорока — сорока пяти, а может, и больше. Она отодвинула от круглого стола еще один стул с высокой спинкой — такой же, на каком сидел Игорь Васильевич, и тяжело опустилась на него. Узкое лицо стало пасмурным, исчезло выражение решимости и задора.

Корнилов понял, что сейчас ему преподнесут печальные вести.

Звуки рояля смолкли, и в дверях появилась еще одна женщина — много моложе той, что сидела перед ним. Современная молодая женщина в голубых джинсах и серой футболке, с обыкновенными — только очень густыми, длинными черными волосами.

— Кто к нам пожаловал? — спросила она игриво.

— Генерал.

— Свадебный? — Брюнетка рассматривала Корнилова пристальным, но доброжелательным взглядом.

— Договорись с ним. Может быть, согласится, — с легким раздражением ответила «бестужевка». — А сейчас он хотел бы побеседовать с Олегом.

— А-а! — по лицу брюнетки тоже пробежало облачко. — Ты не сказала ему?

— Кажется, он и сам догадался. Генералы обязаны быть догадливыми.

— Олег Витальевич умер? — спросил Корнилов, чтобы положить конец этой игре в недомолвки.

— Пропал без вести. Два года назад уехал в Германию на постоянное место жительства и пропал. А мы до сих пор думаем, что люди пропадают бесследно только у нас. Вы этого не знали?

— Не знал. Видите ли, мы не были знакомы с Олегом Витальевичем. Это ваш муж? — Корнилов посмотрел на «бестужевку».

— Брат. Мой и Галин, — она взглянула на молодую женщину, продолжавшую стоять в дверях. Потом перевела взгляд на Игоря Васильевича:

— Продолжайте, продолжайте.

У Корнилова было твердое правило: даже если выстрел оказался холостым и надежды на получение информации нет никакой, не торопиться. Поэтому и сейчас он не встал и не откланялся.

— Я живу на даче под Сиверской. В набоковских местах…

— В Рождествене? — быстро спросила Галина.

— Рядом. У деревни Грязно. А так как я генерал в отставке и у меня появилось свободное время, заинтересовался историей тех мест.

— Вы генерал от кавалерии? — кокетливо поинтересовалась Галина.

— Отвяжись от человека! — прикрикнула на нее сестра. — Дай рассказать.

— Нет, не от кавалерии, — Корнилов улыбнулся и, на всякий случай, соврал: — От инфантерии. Обычный пехотный генерал. Так вот, мой знакомый из Батова рассказал о том, как они вместе с вашим братом попытались заняться изучением рождественских пещер. Кстати! — Он вдруг вспомнил про терьера. — Олег Васильевич приезжал с собакой.

— Да. С терьером. Он забрал его в Германию.

— А собака тоже пропала?

— Наверное. Если пропал хозяин, не спрашивать же о собаке?! — недовольно сказала «бестужевка». — Мюнхенская полиция, куда мы обращались, ничего о ней не сообщила.

Корнилов вздохнул. Подумал: «Напрасно не поинтересовались, с собакой пропал Суша или пес оставался дома? Такие сведения могли бы сказать о многом. Но, конечно, не этим женщинам, а местной полиции».

— Брат не рассказывал ничего про рождественские пещеры? Он спелеолог? — Игорь Васильевич намеренно говорил о Суше в настоящем времени. У сестер могла сохраниться надежда на то, что он жив.

— Никакой он не спелеолог! — «бестужевка» поморщилась. — Не профессионал, я хочу сказать. Так, любитель… Он музейный работник. Заместитель директора павловского музея-заповедника. Был. А почему заинтересовался пещерами — понятия не имею. — Она взялась за золотые часики-кулон, тускло поблескивавшие на фоне черной блузки, привычно щелкнула крышкой: — Ох, мне пора! Извините, опаздываю. — Она резко поднялась со стула, сразу стала деловитой и собранной.

Корнилов тоже поднялся:

— Спасибо, что выслушали. Надеюсь Олег Витальевич объявится.

— Где там! — Галина, все еще стоявшая прислонившись к притолоке, безнадежно махнула рукой. — Прошло два года. А вы, господин генерал, не торопитесь. За Еленой Витальевной все равно не поспеете. Она, как вихрь, когда спешит на свидание.

— Галина! — «Бестужевка» была уже в дверях и ждала, когда гость последует за ней.

— Да иди, иди! — Ободрила ее сестра. — Я, может быть, с генералом о свадьбе договорюсь.

Елена Витальевна несколько секунд постояла в нерешительности, потом молча поклонилась Корнилову и исчезла в темной прихожей. Тотчас резко хлопнула тяжелая входная дверь.

— Вот так всегда! Не любит оставлять меня наедине с мужчинами. А сама законченная нимфоманка. Все ищет неутомимого бойца.

Корнилов почувствовал, что краснеет. Он готов был провалиться сквозь землю и уже пожалел, что остался.

— Ой! Смутились? Матка Боска Ченстоховска! Вы, оказывается, генерал-то советский! — Она подошла к Игорю Васильевичу, взяла под руку и силой усадила на диван. И только теперь села сама. На стул, где только что сидела сестра.

Корнилов был взбешен — какая-то распущенная балаболка заставила его покраснеть! Он уж и забыл, когда краснел в последний раз! Лет сорок назад, не меньше. Вот что значит расслабиться. Ушел со службы и перестал себя контролировать. Ну уж нет, такое не повторится! Вышел на охоту — соберись.

Но его ждал еще один удар.

— Ваша фамилия ведь Корнилов? — спросила Галина, хитро улыбаясь. — Я не ошиблась?

— Корнилов. — Этот удар он выдержал достойно. Добавил сухо: — Игорь Васильевич.

— Вот! — в голосе женщины чувствовалось торжество — С памятью у меня все в порядке. А врачи болтают, что склероз начинается с двадцати одного года. Мне уже на год больше, а я помню, как вы по телеку боролись с преступностью.

— Не на год, а на одиннадцать. — Корнилов решил, что эту болтушку следует осадить.

— Ну ж! И пококетничать нельзя! Собираясь к нам в гости, биографии заучили?

— Галина Витальевна — я генерал в отставке. Это истинная правда. И живу на даче. Рядом с селом Рождествено. Это — тоже правда. Судьба вас туда заведет — угощу чаем. Полчаса назад я даже не подозревал о вашем существовании. Надо поклясться?

— Нет нужды. Но с возрастом попали в яблочко. Я выгляжу как старуха?

— Взгляните в зеркало. У вас же цветущий вид. Я пошутил.

— Ха-а-а-рошая шутка, — вздохнула Галина. — Что бы вы ни говорили, даже отставной мент… Ой, извините! Мент, наверное, обидно?

— Есть прозвища и похуже.

— Вот я и говорю, даже отставной чин из уголовного розыска не станет тратить время на пустые расспросы. — Она задумалась, нахмурила слегка подвыщипанные брови, поиграла ими и, наконец, решившись, выпалила: — А уж без криминала здесь не обошлось!

— Вы имеете в виду, исчезновение вашего брата?

— И всю его суету с этими пещерами.

— Вы можете мне рассказать?

— Конечно. Сказала «а»… Может быть, это поможет выяснить судьбу Олега? Как вы считаете?

— Рассказывайте.

— Сестра уже доложила кем он работал. А еще у него появилось хобби — выяснение судьбы увезенных немцами из наших пригородов произведений искусства. Эго совпадало с его служебными обязанностями в Павловске. Потом Олег взялся за Гатчинский дворец. Сидел в архивах, подсчитывал каждую вазу и картину. Даже мебелью интересовался. Основные ценности так и не вернулись к нам. — Женщина внимательно взглянула на Корнилова: — Вы ничего не записываете? — Хотя записывать пока было нечего. — Наверное, прячете в пиджаке магнитофон? Смотрите, я баба наглая, могу вас и ощупать.

— Еще чего! — буркнул Корнилов. И подумал: «С нее станет».

— Да не бойтесь вы! Не укушу. Трусите, а еще генерал! У вас, наверное, и внуки есть? — озорно блеснув глазами, спросила Галина. — Не буду я вас щупать. Записывайте на здоровье!

Так о чем же я? Ах, да! Ценности не вернулись. Олег решил проследить по архивам немецкой армии, как их вывозили. Наверное, это уже сто раз делали другие, но у него имелись свои резоны. У нас в архивах разжиться сведениями не удалось. Он дважды съездил в Германию. Завязал знакомства. Это и помогло ему осесть в Мюнхене.

— И в рождественские пещеры Олег Витальевич отправился не случайно?

— Точно. Не наобум Святого Лазаря! Я во всю эту ерундистику не очень-то верила. И не вникала в его рассказы. Думала — у каждого свой шизоидный пунктик. У сестры…

— Да, да. Вы уже говорили о сестре.

— Ха! Тоже мне целка-невидимка! — сердито выпалила Галина, но глаза смотрели на Корнилова с симпатией. — Олег рассказал мне о своих поисках только тогда, когда собрался в Германию. Мани — мани… Понимаете? Музейные работники — беднее бомжей. Брат попросил разрешение продать кое-что из маминых побрякушек. Мама умерла восемь лет назад.

— Вы польских кровей? — спросил Корнилов, вспомнив «Матку Боску». Когда он выслушивал рассказ кого-нибудь из свидетелей или подозреваемых, у него была привычка внезапно перебивать собеседника неожиданным вопросом. Стройное повествование разрушалось, человек сбивался с ритма, ему приходилось напрягаться. Иногда выскакивали любопытные подробности.

— С чего это? A-а… Матка Боска Ченстоховска?! Так у меня был любовник поляк. Вацек. От каждого чему-нибудь научишься.

— Так, так. Дальше!

— Мы продали мамин гарнитур — колечко и серьги с маленькими бриллиантиками. Хватило на поездку и на прощальный ужин. Когда он поехал вторично, то денег не просил. И даже нам с сестрой привез кое-какие тряпки. По мелочи, правда. Но привез, не забыл. Да он был добрый мальчик, наш Олежек.

— Вернемся к нашим пещерам.

— Олег отыскал в немецких архивах рапорты командира какой-то там спецкоманды, вывозившей груз из Гатчинского дворца. Немцы уже начали отступать и когда везли груз, возникла угроза прорыва наших, что ли? Или угроза десанта? Вы, генерал, должны знать. Короче — фрицы все заховали а пещеры и засыпали.

— Маловероятно. Село большое, кто-нибудь наверняка бы увидел.

— А вот и нет! Олежек дотошный, он все выяснил. За несколько дней до операции жителей угнали в Германию. Да их же всех угоняли! Не только из Рождествена. Но главное — Олег что-то там нашел. В этих пещерах. И даже нам с сестрой не сказал, что. Увез в Германию.

— Когда он пытался попасть в пещеры, его сопровождал один местный житель.

— Да, я помню. Он даже писал Олегу. Борис Федорович.

— Так вот, Борис Федорович утверждает, что Олег Витальевич не слишком преуспел. В глубь пещеры не забирался. Даже ваш бобик выскочил из нее как ошпаренный.

— Бобик! — возмутилась Галина. — Сразу видно, что вы животных не любите! Его звали Ярд! Ярлик!

— Животных я люблю, — возразил Игорь Васильевич. — Не только собак, но и колючих ежиков.

— Ну, ладно. Я вас прощаю. Ту чертову пещеру Олег посетил позже. Без краеведа-любителя. Не мог же он первому встречному свои секреты выкладывать?

— Что же он нашел?

— Не знаю. Сказала уже! Только находка оказалась не слабая! На какие бы шиши Олег там жил? В Германии даже квартиру купил. Вот я вам все и выложила. Как на духу!

Но Корнилов чувствовал — по тому, как неожиданно на полтона, нет, на едва заметную четвертушку, стал громче голос его собеседницы — что-то она скрывает, не договаривает. Он знал, что с женщинами такое случается: убавляют правду и искренность — непроизвольно прибавляют громкость. Только нажимать на Галину Витальевну он не собирался. Не допрос! Спасибо, что на дверь не у казала, разговорилась. Но еще один вопрос он не мог не задать.

— Брат не оставил каких-то своих записок, копий документов, обнаруженных в архивах?

— Нет. Все забрал с собой. — Галина непроизвольно метнула взгляд на огромный письменный стол. — А что-то, наверное, сжег. Или выбросил.

Игорь Васильевич тоже посмотрел на стол.

— Да, это его монстр. Теперь пустой. Не хотите купить?

— Генеральской пенсии на него не хватит.

— Да мы и не продадим. Вдруг Олежек найдется?

Корнилов прикинул, куда могли обратиться сестры в поисках пропавшего? В Германское консульство? Наверное, обращались.

Только на Западе в каждом русском видят потенциального мафиози. И вряд ли предприняли серьезные поиски. Интерпол этим не занимается. В милицию, которая нас бережет? Он догадывался, что ответит ему Галина, но тем не менее, спросил:

— Не пробовали объясниться начистоту в милиции? У них был бы повод обратиться в Интерпол.

— Обижаете, господин генерал. О чем бы я им сказала? О???ках и экивоках? Что мой пропавший брат пошел туда, не знаю куда? И чего-то нашел — не знаю чего? Неужели я похожа на воскресного придурка?

— На какого придурка?

— Не берите в голову! Это у меня присказка такая — воскресный придурок. Сама не знаю от кого подцепила.

— Нет, — улыбнулся Игорь Васильевич. — На воскресного придурка вы не похожи. Гарантирую. — И подумал: «Что-то я слишком часто улыбаюсь?»

— Спасибо вам, Галя за то, что не пожалели на меня время.

Он поднялся с дивана, подошел к женщине, протянул руку. Рукопожатие у нее было сильным, мужским. Ладошка крепкая.

— Заглядывайте. Может, сходим как-нибудь в ресторан?

— Я же старенький генерал.

— Хотела бы я с таким седым бобром потанцевать в «Невском палас-отеле»!

— А свадьба?

— Не берите в голову! У сестры бзик — хочет меня на одном из своих любовников женить. Свадебный генерал требуется.

— К вам в последнее время никто из Германии не заглядывал? Не интересовался братом?

— Нет. С чего бы? Он же там, в немцах, пропал.

Когда Корнилов приехал домой, на Петроградскую, жена заканчивала приготовления к ужину. На столе красовался хрустальный штоф с настоянной на апельсиновых корочках водкой и бутылка рейнского вина. И любимая закуска Игоря Васильевича — малосольная сосьвинская селедка в подсолнечном масле, украшенная фиолетовыми кружками сладкого лука и веточками петрушки. С горячей рассыпчатой картошкой под эту закуску можно выпить литр. И не заметить.

— Прекрасно! Прекрасно! — восхитился Корнилов с вожделением огладывая стол. — Ты, Ольга, кудесница! Такой сюрприз!

— Мы уже давно в городе не пировали. Все на даче, на даче. — Жена посмотрела на него внимательно: — Ты сегодня какой-то взволнованный. В приподнятом настроении. Это Вася Алабин виноват? Пристроил к делу?

— Вася! — подтвердил Игорь Васильевич. — Того и глади уговорит в Совет ветеранов записаться.

Человек в джипе

Фризе припарковал «жигуленок» в переулке, выходившем на улицу Широкую:

— Поторопись, ладно?

— А ты? — Она смотрела на него разочарованно.

— У нас еще все впереди.

— Какая же я дура! — Елена Петровна выбралась из машины, вытащила с сиденья новенькую, набитую гостинцами для сына сумку. — Потороплюсь, только пирожки захвачу.

При упоминании о пирожках Владимир почувствовал, как засосало в пустом желудке. «Дойду до главной улицы, — подумал он, — да сникерс дурацкий куплю».

Он вышел из переулка на шумную улицу. По противоположной стороне Елена Петровна уже подходила к своему дому. Глядя вслед шагавшей статной женщине, Фризе подумал, почему она окрестила себя дурой? Боялась зайти в дом одна? Или… Он не успел прийти к окончательному заключению потому, что увидел, как здоровенный, наголо обритый бугай не спеша выбрался из черного, с темными стеклами джипа, и двинулся через дорогу вслед за Еленой.

Даже если бы Владимир побежал, бугай успел бы ворваться вслед за женщиной в подъезд. Или нажал бы на курок — Фризе не знал его намерений. Но в том, что это именно тот мафиози, который грозил Елене Петровне и ее свекру, Владимир не сомневался.

Джип был к нему ближе, чем бугай. За темными стеклами автомобиля могли скрываться сообщники. Но Владимир слышал характерные звуки, блокируемого с пульта, секретного замка, когда парень отошел от машины. Не упуская из виду братка, Фризе подошел к тускло поблескивающей под уличным фонарем громадине и прислонился к дверце. По улице понеслись резкие, воющие звуки тревожной сигнализации.

Мафиози застыл на месте. Наверное, у него была замедленная реакция, потому что прежде чем он обернулся, прошло несколько секунд. Обнаружив у своего автомобиля незнакомого человека, бритоголовый вдохнул полной грудью и прорычал:

— Ты! Сука! — И тяжелой рысцой кинулся к Фризе.

Реакция у Елены Петровны оказалась мгновенной. Услышав подвывание сирены, она повернула голову и увидела мафиози. Наверное, она узнала его. Не доходя десяти шагов до своего подъезда, она свернула в подворотню. Судя по тому, как уверенно она это сделала, двор не заканчивался тупиком.

— Ты, сука! — рычал парень, разгоняясь все быстрее и быстрее. — Ты…

Фризе с трудом подавил желание присесть — споткнувшись, мафиози врезался бы в пыльную витрину небольшого винного магазинчика и наделал много шума. А Владимир не хотел привлекать излишнее внимание прохожих. Поэтому он слегка пригнулся и обхватил руками живот. И не сопротивлялся, когда парень, дыша перегаром, схватил его за пиджак.

— Ты, сука! — словесный запас у братка оказался на удивление скудным.

— Прости, мужик, — сдавленным голосом прошептал Владимир. — Язва прихватила. Приступ.

— Я сча тебя вылечу, сука! — Не отпуская пиджак, парень прижал Фризе к машине еще и коленом, достал ручной пульт, выключил продолжавшую подвывать сигнализацию. — Сча вылечу!

Опустив в карман пульт, он выгреб из кармана необъятных штанов пистолет с глушителем. Владимир подумал о том, что этот пистолет должен был решить судьбу несговорчивой Елены Петровне!

Распрямляясь, он коротким, резким ударом всадил локоть в солнечное сплетение амбала. И почувствовал, как локоть утонул в жирном и дряблом, теплом животе. «Хозяин жизни» широко раскрыл рот, сильно стукнулся бритой головой о машину и молча осел на асфальт.

Фризе быстро поднял пистолет, открыл заднюю дверцу, с трудом засунул братика на пол салона.

Усевшись на водительское сиденье, оглянулся. Улица была пустынна, никто не глазел из окон ближайших домов. Обыватели улиц привыкли к завыванию автосигнализаций, включающихся даже от севшего на крышу машины голубя.

Не видно было и Елены Петровны.

Владимир открыл вместительный бардачок джипа: большая бутылка «Смирновской», нунчаки, две противотанковые гранаты, две пары наручников. «То, что нужно», — усмехнулся Фризе и надел наручники на братка.

Тот даже не пошевелился, не застонал. «Уж не умер ли? — Фризе приложил палец к шее. Кровь пульсировала часто и упруго. — Небось не просыхает?! Неужели и на дело ездит под газом?»

Он понимал, что задает себе смешные вопросы.

Фризе нашел в кармане парня ключи, вставил в замок зажигания и задумался. Он еще не решил как поступить. Попытаться вытрясти из братка информацию? Вряд ли удастся. А даже если удастся? Что с ним делать потом? Отпустить? Все равно что сунуть голову в петлю! Не начинать же сейчас войну с неизвестной ему питерской группировкой. А просто так взять и всадить этому Демосфену пулю в затылок Фризе не мог.

«Я не Боженька, — остерегал он себя в таких ситуациях, — и не суд присяжных. Не мне судить и миловать. Я хочу спать спокойно».

Правда, последний аргумент Владимир мог бы и не приводить. Он ему никогда не следовал.

Кто-то тихонько постучал в заднюю дверцу. Фризе вздрогнул и, ругая себя за потерю бдительности, оглянулся. У машины стояла Елена Петровна.

Он подумал: «Только вас мне и не хватало, мадам». До сих пор он еще не решил, что делать с бандитом.

Фризе вышел из машины. Спросил тихо:

— Зачем пришла?

— Свекра до сих пор нет дома.

— Тратит «капусту».

— У него «куриная слепота». В темное время из дому носа не высовывает.

— Искала бы ты своего деда подальше от этой фуры. — Если бы он только знал тогда, как ошибается!

— А этот? — шепотом спросила Елена и со страхом посмотрела ни джип. — Ты его…

— Дышит.

Володя! — Елена на секунду прислонилась к Фризе. Потом выпрямилась и, глядя прямо перед собой, сказала деревянным голосом: — Я тебе не все сказала.

— У твоего Жоржика есть гараж? — никак не среагировав на при знание, спросил Фризе.

— Нет.

— Здесь стоять опасно Не знаешь укромного дворика поблизости? Чтобы на ГАИ не напороться.

— Сверни в переулок, где свой «жигуль» припарковал. Через два дома забор — частник хотел строиться, да сел. Стройку не начали, а забор остался.

Они въехали на захламленный, огороженный высоким забором пятачок. С двух сторон возвышались мрачные брандмауэры старых домов. Через дорогу стояла пятиэтажка, в которой не светилось ни одно окно.

— Проектный институт, — шепнула Елена. — Год зарплату не платят. На лето всех распустили в отпуск.

Мафиози вдруг застонал. Потом несколько раз шумно вздохнул и спросил:

— Где я?

Преодолевая чувство брезгливости, Владимир пошарил у него в карманах, нашел носовой платок и засунул бритоголовому вместо кляпа. Во время этой операции он наткнулся на висевший на ремне пейджер. Прочитал текст: «Прежде чем примешь на грудь, позвони».

«Наверное, сообщение пришло раньше, чем мы с ним встретились», — подумал Фризе. Теперь он знал, как поступит.

Он вышел из машины, молча пригласил за собой Елену. Отведя подальше от джипа, сказал шепотом:

— У нас пять минут, девушка. Рассказывай!

— По Киевскому шоссе есть село Рождествено. Там в пещерах спрятаны какие-то сокровища. С военных лет. Кюн, мой Жора. — Все-таки «мой Жора», отметил про себя Фризе новый поворот. — И еще какие-то люди из Фонда Ренессанс, по-моему большие шишки, собираются все это вывезти в Германию. Я не знаю — может и законно. Только с чего бы так скрытничать!

— Они сейчас в этом селе?

— Не знаю! Слышала, что снимают дом на какой-то Церковной улице. И больше ничего не знаю. Честно! Все тайны, тайны, а с мафией я отдувайся!

— Эти ублюдки тоже участвуют? — Фризе кивнул на темнеющий у забора джип. Машина сейчас напоминала похоронный лимузин.

— Нет. Пронюхали, что дело прибыльное, и бомбят. Сначала взялись за Кондратия.

— За какого Кондратия?

— За Конрада Потта. По-моему, они его…

— Еще что?

— Ничего. Мужики попрятались. Мафиози нас с дедом трясут. Сегодня последний срок истекает.

— Истек. Ты где свои гостинцы оставила?

— Во дворе в сарай сунула.

— Хочешь остаться в живых — ни за гостинцами в сарай, ни домой не заходи. И к сыну носа не показывай. Есть родственники, у которых можно недельки две переждать?

— Есть. В Новгороде.

— Туда и поезжай. Прямо сейчас. — Он достал стодолларовую бумажку и положил Елене за вырез кофточки.

— Меня же с работы уволят, Володечка!

— Хочешь, чтобы тебе на работе общественные похороны устроили?! — сказал он жестко. — Давай, милая, двигай отсюда побыстрее. Хорошо бы тебе на какой-нибудь ночной поезд успеть.

Она опять на секунду припала к Фризе, словно набиралась от него сил.

— Милиция у вас тут далеко? — спросил Владимир.

— Выедешь на Широкую, второй перекресток налево. Чуть-чуть под горку.

— Ладушки! — шепнул Фризе и легонько подтолкнул Елену к проему в заборе — И запомни — о наших приключениях — ни гу-гу.

— Что ж я, сама себе враг? — с вызовом сказала она. А Владимир уловил в ее голосе обреченность, которая иногда толкает человека на рискованные, отчаянные поступки. «Не наделала бы девушка глупостей», — подумал он, наблюдая как Елена, не оглядываясь, пошла прочь.

Патрульная машина милиции возвращалась в горотдел с вызова на квартирную кражу. Хозяин ограбленной квартиры был в стельку пьян и не мог даже толком объяснить, что унесли воры. Он особенно упирал на то, что пропал дорогой китайский ковер.

— Ручной работы! — трагически вещал он, держась за стенку и тряся патлатой головой. — Китайский! Шелковый! Жена его так любила.

Капитан, крупный мужчина с пышными усами и солидным брюшком сочувственно слушал потерпевшего и думал о том, что все неприятности бедолаги еще впереди, когда вернется из отпуска жена. Капитан никогда не видел шелкового китайского ковра, но знал, что пропажа дорогой сердцу женщины веши сулит большие неприятности.

— А еще что пропало?

— Деньги пропали. Баксы! — уточнил хозяин, — все банки с крупой повытрясли. А баксы в гречке хранились.

— Тут его баксы, — крикнул из кухни напарник капитана, старший сержант, опрашивавший соседку. — В манке спрятаны, а не в гречке.

— Вот видите! — Капитан нахмурился. — Вы и сами не знаете, что пропало. Кстати, а эта штуковина — он провел носком ботинка по мягкому ворсу огромного бежевого с сиреневым, ковра, — не та, которой так дорожит ваша супруга?

Хозяин опустил голову и стал сосредоточенно разглядывать ковер. Наверное, в глазах у него сильно рябило, потому что он попытался наклониться и, не удержавшись, мягко шлепнулся на ковер.

Провел по нему ладонью:

— И, правда, похож.

— Смотри внимательнее, может, воры подменили. — В голосе капитана уже не было никакого сочувствия. — Подсунули отечественный, с ковровой фабрики.

Старший сержант, внимательно следивший за развитием событий, предложил:

— Может, поедем, товарищ капитан? Пускай проспится, а утречком приедет к нам с описью пропавшего.

— Я вот думаю — не прихватить ли нам и его с собой? В камере он лучше проспится.

Они уехали, наказав соседке приглядеть за потерпевшим. По дороге они недобрыми и крепкими словами помянули всех алкоголиков и их жен. Потому что капитан имел свой особый взгляд на то, отчего люди спиваются. У хорошей жены не может быть мужа-алкоголика, считал он. А старший сержант всегда разделял точку зрения начальства.

Вот в таком сердитом состоянии патрульные и заметили завалившуюся в канаву возле парка огромную черную машину. Все фары у нее светились, даже прожектора на крыше. В плотных лучах роилась мошкара и ночные бабочки.

Старший сержант резко притормозил и взглянул на начальника.

— Подстрахуй! — Капитан выпрыгнул из «жигуленка», взвел затвор «Калашникова». Старший сержант, на нем был одет бронежилет, тоже взял автомат на изготовку.

— Джип «патрол», — сказал он тихо. Мотор у джипа не был выключен, работал мягко и устойчиво. И была слышна музыка: в салоне играло радио.

— Сейчас взгляну, что за «патрол»? — отозвался капитан. Передняя водительская дверца машины была распахнута. Из кабины торчала бритая голова водителя. Капитан подошел ближе. Резко пахнуло спиртным. Кроме пьяного водилы в машине никого не было.

Капитан включил в салоне свет. Увидел на полу бутылку из-под водки. И замер: рядом лежал «Макаров» с глушителем.

Он обернулся к напряженно следящему за машиной старшему сержанту:

— Воронин, вызови группу.

— Понял! — отозвался тот и, не выпуская из поля зрения джип и место происшествия, ловко управился с радиотелефоном, передал просьбу шефа.

Горуправление находилось рядом. И подкрепление прибыло через три минуты.

В багажнике, накрытый брезентом, лежал труп старика. Он уже окоченел. На шее виднелся багровый след от удавки.

— Да это же прокурор Семенов, — сказал капитан, разглядывая мертвеца. — Кому он понадобился, бедолага? Деду не меньше восьмидесяти.

В машине обнаружили одну пару наручников, нунчаки, боевую гранату и пику. На экране пейджера водителя прочли: «Срочно возвращайся».

Допросить братка в ту ночь не смогли. Даже крутые приемы вызванного из вытрезвителя доктора не дали результатов. Бритоголовый амбал только мычал и отплевывался.

Проследив за тем, чтобы загнанным в канаву джипом заинтересовался милицейский патруль, Фризе решил, что сегодняшний день клиент должен оплатить ему в двойном размере. «Сейчас рвану в «Асторию» — и в постель. — Он вспомнил уютный номер, шикарную ванну и с удовольствием зевнул. — А может быть, отправиться в «Прибалтийскую»? Там номер не хуже. Разыщу Тосико…»

Попетляв по пустынным улицам Павловска, он вдруг понял, что заблудился, не знает дороги на Питер.

Давно усвоив, что танцевать следует от печки, Владимир, разыскал Широкую улицу — оттуда путь к желанной «Астории» он помнил хорошо.

Старинный дом с эркерами был погружен во тьму. Светились только лестничные окна, да окно в полуподвале. Там, где днем шла стирка. А у подъезда стояла машина, вполне соответствующая той, которая по описаниям Елены принадлежала Кюну.

Поджог

Корнилов отыскал в книжном шкафу черный огоньковский томик Набокова, в котором были напечатаны воспоминания «Другие берега» Полистал. Нашел строки о дяде писателя — Василии Ивановиче Рукавишникове.

«Его александровских времен усадьба, белая, симметрично-крытая, с колоннами и по фасаду и по антифронтону, высилась среди лип и дубов на крутом мрачном холму за рекой Оредежь, против нашей Выры».

Корнилов оторвался от текста и задумался, живо представив себе не так давно пострадавший от пожара деревянный дворец на солнечной горке. Почему писатель назвал холм мрачным?

Он перечел абзац и чертыхнулся. Холм у Набокова был не мрачный, а муравчатый!

«Как правильно, как точно! Муравчатый, — обрадовался Игорь Васильевич. Заросший густой зеленой травой. Что со мной? Не могу сосредоточиться!»

«В раннем детстве дядя Вася и все, что принадлежало ему, множество фарфоровых пятнистых кошек в зеркальном предзальнике его дома, его перстни и запонки, невероятные фиолетовые гвоздики в его оранжерее, урны в романтическом парке, целая роща черешен, застекленная в защиту от климата петербургской губернии, и самая тень его, которую, применяя секретный, будто бы египетский фокус, он умел заставлять извиваться на месте без малейшего движения со стороны собственной фигуры, — все это казалось мне причастным не к взрослому миру, а к миру моих заводных посадов, клоунов, книжек с картинками, всяких детских одушевленных вещиц, и такое бывало чувство, как когда в нарядном заграничном городе, под лучистым от уличных огней дождем, вдруг набредешь, ребенком, в коричневых лайковых перчатках, на совершенно сказочный магазин игрушек или бабочек».[3]

Корнилов очень ясно, фотографически, представил себе дядю Василия Ивановича — лицом, кстати, походившим на Пруста — и его тень извивающуюся на раскаленном июльским солнцем красном песке Оредежи. Этот дядя был большим чудаком! Игорь Васильевич вспомнил как Набоков описывал его странности, его южные имения, замки в Италии и в Пиринеях — и подумал о том, что Рукавишников был способен додуматься и до рытья пещер. А вдруг ему взбрела в голову идея соединить свое Рождественское имение с имением Набоковых на крутом вырском берегу? А уж если эти пещеры изначально были природными, естественными, то он наверняка не оставил их без внимания.

От купца и заводчика Рукавишникова мысли Корнилова перекинулись на пару столетий назад — к царю Петру Алексеевичу и его сыну Алексею. Ведь тот же Владимир Набоков писал, что рождественская усадьба построена на развалинах дворца, где «Петр Первый, знавший толк в отвратительном тиранстве, заточил Алексея». Уж не сторонники ли царевича рыли пещеры? — мелькнула у Корнилова соблазнительная мысль. Но теперь он не смог удержать улыбки и, чтобы прекратить разгул фантазии, сказал вслух:

— А вы, оказывается, большой фантазер, товарищ генерал!

С книжкой в руках он лег на свой любимый диванчик, приставленный к беленой кирпичной стене — единственному напоминанию об огромной русской печи, когда-то красовавшейся посреди избы. Мастера ремонтировавшие дом, печь разобрали, а стену Корнилов попросил оставить. Ему казалось, что с ней огромная комната выглядит уютнее.

Несколько минут он читал «Другие берега», хотя некоторые места мог бы цитировать наизусть. Это была единственная вещь писателя, приводившая Корнилова в восторг. Романы и рассказы Набокова оставляли его равнодушным.

Потом глаза стали слипаться. Он положил томик рядом с диваном и вытянулся поудобнее, с удовольствием подумав, что сейчас заснет. Но сон не шел. Странное дело — когда он лежал на этом диване, ему слышалось какое-то неясное бормотание, отрывки разговоров. Первое время Корнилов думал, что до него доносятся легкие всплески играющей в реке рыбы, бормотанье родника, шум воды от плотины. Но потом убедился, что эти звуки не имеют к реке и роднику никакого отношения.

Ночью, когда в доме царила тишина, Корнилов различал даже тембр таинственных голосов. Иногда ему чудилась перебранка мужчины и женщины. Потом начинал бубнить глухой старческий голос. Изредка звенели обрывки детских пересмешек. Разговоры наслаивались один на другой, превращались в неясный гул. Корнилову казалось, что он вот-вот начнет разбирать отдельные слова. Но как он не напрягался, в нем оставались только ощущение разговора — смысл ускользал.

Время от времени Игоря Васильевича одолевали сомнения: уж не начинает ли он по-тихоньку сходить с ума? Не слуховые ли это галлюцинации? Он даже не решался рассказать о «голосах» Оле. Стыдился.

Сомнения рассеялись, когда Корнилов прочитал в газете об ученых, которые сумели записать разговор двух египетских лекарей обсуждавших пару тысячелетий назад в глубине пирамиды Хеопса свои профессиональные дела.

«А почему я не могу услышать разговоры первых хозяев дома у этой старой кирпичной стены?» — подумал он. И успокоился. Даже уверовал в то, что ночной шепот помогает ему засыпать. И, действительно, стал спать лучше.

«Интересно, каждому ли в старости лезут в голову такие «потусторонние» мысли? — думал Корнилов. — Ведь скажи мне кто-нибудь о таких странностях лет десять назад — засмеял бы».

Он вспомнил недавно прочитанную книгу Николая Федорова, его теорию о том, что придет время и можно будет вернуть души умерших в созданные с помощью науки телесные оболочки.

«Химера? А удачные опыты англичан по клонированию овцы?»

Мысли текли спокойно и размеренно, не было тревоги из-за того, что прошло уже полночи, а сон никак не приходит. Корнилов по-прежнему слышал мерный шум воды на плотине, редкие всплески рыб на реке. Изредка с шоссе доносилось гудение машины преодолевающей крутой подъем у Рождественского кладбища.

Неожиданно ко всем этим привычным звукам примешался еще один — хлюпанье сапог по воде, шорох прибрежного песка. Он догадался, что кто-то из рыбаков приплыл на резиновой лодке и вытаскивает ее на берег рядом с домом. «Не рановато? — подумал Игорь Васильевич. — Темень непроглядная. Да и место для рыбалки неподходящее». Но, может, приплыл какой-нибудь турист и решил дождаться рассвета перед тем, как подняться через плотину?

Посторонние звуки стихли, но минут через десять Корнилов почуял острый запах керосина.

«Уж не решил ли он запалить костер в моем саду? — сердито подумал Игорь Васильевич. И туг же ему пришла в голову мысль о том, что туристы не таскают с собой в лодках бутылки с керосином и гордятся тем, что умеют зажечь костер с одной спички. — Неужели хулиганье?»

Он снял со стены малокалиберный карабин, подаренный ему сотрудниками УГРО, когда он уходил в отставку, осторожно передернул затвор, дослав патрон в патронник и, раздвинув занавеску, выглянул с веранды.

Мужчина в темной штормовке выгребал сено из большого на- матрасника и засовывал в подвальное оконце дома. Из другого оконца уже валил дым и вырывались языки пламени. Рядом с мужчиной стояла небольшая канистра.

— Руки за голову! — Негромко скомандовал Корнилов. — Не то продырявлю.

Мужчина бросил наматрасник, медленно, не поворачивая головы, поднялся и медленно стал тянуть руки вверх. Этот прием был генералу знаком уже лет сорок.

Все произошло так, как он и думал — когда руки оказались на уровне груди, мужчина молниеносным движением выхватил из подмышечной кобуры пистолет и, падая в траву, начал стрелять на голос. Но Корнилов уже успел отскочить в сторону.

Посыпались стекла. Несколько пуль, пролетев в распахнутую дверь ударились о кирпичную кладку, возле которой стоял любимый диван генерала, и отрикошетили с высоким поющим звуком. А самих выстрелов почти не было слышно. Пистолет у поджигателя был с глушителем.

Выждав минуту, Корнилов осторожно выглянул в окно. Теперь огонь уже вырывался из второго подвального оконца.

«Эта сволочь меня поджарит». Он оглядел сад. Поджигателя не было видно. Игорь Васильевич подошел к двери, стараясь не скрипнуть половицей и моля Господа, чтобы не напороться голой ступней на стекла. Бесшумно отодвинул засов, но как только резким ударом ноги распахнул дверь, над головой опять запели пули. Теперь он увидел мужчину, отступавшего по тропинке к реке и продолжавшего палить.

Корнилов выстрелил навскидку. Мужчина молча сунулся лицом в густые кусты шиповника. Даже не вскрикнув.

Если бы не огромный огнетушитель, подаренный Игорю Васильевичу его старым приятелем — начальником пожарной охраны области, тоже генералом, которого, тем не менее друзья именовали бранд-майором, — дом бы сгорел.

Но этот могучий динозавр, который Корнилову с трудом удалось сорвать с крюка на стене изрыгнул столько пены, что забил ею весь подвал.

Прислушиваясь к шипению, доносящемуся из подвальных окон, генерал подумал с сожалением: «Ну вот, пропало земляничное варенье. А Оля так старалась!»

Убедившись, что огонь задохнулся, Корнилов подошел к приткнувшемуся на кусты поджигателю. Он был мертв, пуля попала в левую сторону груди. Наверное, в сердце.

Падая, мужчина в последнее мгновение повернулся и рухнул на кусты спиной, а не лицом. Ему было лет тридцать — тридцать пять. Блондин с мелкими и резкими чертами лица. Пистолет — как показалось Корнилову, «вальтер» с глушителем, — валялся на дорожке.

Игорь Васильевич не стал его поднимать. Не стал снимать с кустов убитого. Только осторожно проверил карманы. Как он и ожидал, они оказались пусты — ни единой бумажки, ни ключей. Но в боковом кармане штормовки Корнилов обнаружил крошечный радиотелефон — на телевидении только что началась шумная кампании по их рекламе. А вот господин поджигатель такой моделью уже пользовался. Позвонить по радиотелефону и не нарушить отпечатки пальцев было невозможно. Но не дожидаться же утра? Да и уходить далеко от дома Игорь Васильевич не решился. У преступника мог быть сообщник. Корнилов предпочел использовать представившуюся возможность и вызвать милицию по радиотелефону.

Участкового оперуполномоченного, Лысенко, Витюшу, так величали лейтенанта местные жители, Корнилов знал хорошо. Paзбитной, словоохотливый паренек изредка наведывался к нему в гости, «засвидетельствовать почтение», как высокопарно выражался Лысенко, а заодно узнать, не беспокоят ли отставного генерала рождественские алкоголики, не будят ли по ночам доморощенные поклонники техномузыки.

Номер телефона лейтенанта Корнилов помнил — четыре тройки. В предутренней тишине длинные гудки прозвучали необычно громко. У Корнилова мелькнула мысль о том, что эти гудки услышат и на соседских дачах. И тут же на ум пришла горькая непрошенная мысль: неужели никто не слышал перестрелки? Ладно, выстрелы пистолета с глушителем прозвучали не громче, чем хлопки открывающихся бутылок с шампанским. Но выстрел из винтовки? Звон разбитого стекла, визг отрекошетивших пуль, клубы дыма? Неужели побоялись высунуть нос, спросить, что происходит? Хороший принцип: ничего не вижу, ничего не слышу.

Длинные гудки продолжались, но Корнилов упрямо ждал — не верил, что в доме опера никого нет. Наконец, трубку сняли. Послышался грохот, звонкий мужской голос пустил витиеватый матерок и тут же доложил:

— Лейтенант Лысенко у аппарата.

— Виктор, это Корнилов. Я тебя разбудил?

— Никак нет, товарищ генерал, не разбудили! — весело отрапортовал опер. — Корову выгонял в поле. А вернулся — слышу названивают. Поторопился, аппарат об пол звезданулся.

— Извини, что тревожу ночью.

— Да уже утро, Игорь Васильевич. А телефон у меня железный, роняй сколько хочешь. У вас что-то случилось?

— Случилось. Один тип решил меня зажарить. — Он коротко рассказал лейтенанту о ночном происшествии.

Лысенко все схватывал с лету, не задавал лишних вопросов. Только поинтересовался:

— «Скорую» вызывали?

— Это уже не к спеху.

— А наших, с Сиверской?

— Я решил, что будет правильнее, если это сделаешь ты. И встретишь их на месте.

— Спасибо, товарищ генерал. Сейчас лечу.

Ему показалось, что едва он отключил телефон, как за Оредежью уже послышался суматошный треск мотоцикла. Через пять минут Лысенко подъехал к даче.

Скоро подъедет опергруппа, — доложил он. — Сегодня дежурит мой приятель, майор Бородин. Он знает, как сюда по-быстрее добраться.

Игорь Васильевич показал оперу труп, пистолет, валяющийся на дорожке. Передал ему радиотелефон:

— Извини, брат, полапал. Иначе позвонить неоткуда. Не ждать же пока почта откроется!

— От Творожниковых не пробовали?

— Не знал, что у них есть телефон.

— А сами не предложили?

— Да, наверное, нет у них на даче никого. Все в городе. — И в это время в одном из окон соседского дома зажегся свет.

— Да-а! — многозначительно протянул Лысенко и добавил: — Дела и случаи!

— Вот тебе и «да»! Никто из них носа не высунул.

— Игорь Васильевич, а как этот, — лейтенант кивнул на убитого — к вам добирался? Наверное, где-то машина стоит?

— По-моему, на лодке.

— Глянем?

Они подошли к реке. Причем, Лысенко словно бы ненароком, осторожно оттеснил Корнилова назад, достал свой табельный «Макаров» и пошел первым.

Небольшая надувная лодка сиротливо лежала на песке, рядом валялось короткое весло. Ночной гость даже не привязал лодку за прибрежные кусты, а на плотине старой ГЭС подняли затвор, и вода в реке быстро пребывала. Она пенилась, подбираясь к лодке, шевелила ее корму — еще несколько минут и стремительный поток унес бы ее вниз по течению.

Они подняли лодку ближе к кустам, привязали за толстую ольху.

Когда, возвращаясь к дому, проходили мимо убитого, кусты шиповника неожиданно разошлись и он упал на землю.

— Свят, свят! — Лысенко испуганно перекрестился. А когда оправился от испуга, спросил: — Вам, Игорь Васильевич, за время службы много приходилось убивать преступников?

— Этот — первый.

— Как?! — изумился лейтенант. — Вы ж всю жизнь в УГРО отбухали! С опера, как и я, начинали! И никого не убили? Я как-то в журнале читал большую статью про вас. Про то, в каких передрягах вы участвовали. И ни одного не убили?

— Ни одного, Виктор. Вот потому у меня на душе сейчас кошки скребут.

— Пс-с! Не вы, так он бы вас, сволочь! — Лысенко посмотрел на разбитые окна веранды, на расщепленные пулями доски. Уже совсем рассвело и стало хорошо видно, как постарался поджигатель. Картина была жутковатая «А ведь досочки-то на веранде тонюсенькие! — мелькнула у Корнилова запоздалая мысль. — А я за ними прятался.»

В это время у ворот резко затормозил милицейский УАЗ.

Следствие

Корнилову понравилось как работали участники следственной группы. Невысокий с красивым замкнутым лицом блондин, в короткой кожаной курточке с милицейскими погонами лихо козырнул.

— Майор Бородин. — Обернувшись к своим спутникам, представил молоденькую девушку, следователя прокуратуры, следователя-криминалиста. Спросил: — Что случилось, господин генерал?

— Давай без чинов. Я генерал отставной. И вам проще и мне спокойнее.

— Хорошо, Игорь Васильевич. Участковый сообщил, что на вас совершено нападение…

Корнилов коротко рассказал о ночном происшествии, и каждый занялся своим делом, так хорошо знакомой и привычной для Корнилова следственной рутиной. Только на этот раз он принимал в ней лишь пассивное участие. На юридическом языке генерал именовался потерпевшим. И с большой долей вероятности мог из потерпевшего превратиться в преступника — ведь в саду лежал человек, которого, при большом желании следователей и судей, могли признать потерпевшим.

Следователь прокуратуры — звали ее Надя — с трудом преодолевая робость, но очень профессионально, записывала показание Корнилова. Проверила разрешение на карабин.

— У вас, наверное, есть какая-то своя версия?

— Нет.

— Может быть, кто-то из уголовников решил отомстить?

— Уголовники редко мстят тем, кто их ловит.

— Вы так считаете?

— Знаю по опыту. Некоторые рецидивисты садятся по семь, девять раз. И что? Мстить каждому оперу, каждому сотруднику УГРО, отправившему тебя в зону? Тут уж или воевать с обидчиками или заниматься привычным промыслом.

Девушка смотрела на Корнилова недоверчиво.

— Правда, правда! Многие уголовники так и считают: у каждого своя работа. Кому грабить, кому ловить.

— Не очень-то ваша теория, Игорь Васильевич, согласуется с нынешней практикой.

— А с нынешней практикой, Наденька, ни одна теория не согласуется! — улыбнулся Корнилов. — Но я, слава богу ушел в отставку до разгула беспредельщины.

— А я только начинаю, — вздохнула девушка. И получилось это у нее очень по-домашнему. — Значит, у вас никаких объяснений?

— Увы. Но если появятся, я вам тотчас доложу.

— Спасибо, — следователь посмотрела через открытую дверь на веранду, где криминалист скрупулезно изучал пол, собирая в полиэтиленовый пакет пули. — А этот убитый — по обличью интеллигент.

Корнилов промолчал.

Надежда Леонидовна аккуратно сложила листочки протокола, убрала в следственный чемодан. Помедлила. Толи ли набиралась решимости, то ли сомневалась, стоит ли задавать следующий вопрос? И все-таки решилась:

— Ваш уход из ГУВД был связан с пропажей списка агентуры?

«Ну вот, и эта пигалица слышала звон!» — Корнилов нахмурился. Перемена в его настроении не ускользнула от внимания девушки.

— Простите, Игорь Васильевич. Я подумала, что кто-то из засвеченных агентов решил отомстить. Оставим эту тему.

— Не было засвеченных агентов. И список агентуры не пропадал. Сотрудник, печатавший его, ошибся в нумерации. После единицы поставил тройку. Тем, кто раздул это дело, следовало знать, что такие списки печатаются только в двух экземплярах, а не искать третий. Новый начальник главка сразу понял в чем дело. Но я решил не возвращаться. Если захотите, приезжайте, когда закончится дело. Я вам расскажу все подробности. Начинающему следователю не помешает знать на какие подлости способны недоброжелатели. А я подарю вам георгины из сада. Я заметил — они вам понравились. Сегодня для этого неподходящий случай, правда?

— Наверное. Спасибо за приглашение.

— И еще одно замечание. Можно?

— Конечно.

— Если этот человек хотел меня убить, он не стал бы возиться с поджогом, тащить сюда канистру. Пробрался бы в дом и застрелил в постели. Да и других подходящих для этого возможностей хоть отбавляй. Я столько по лесам брожу.

— Он мог поджечь дом и ждать, когда вы выскочите. Или задохнетесь.

— Слишком хлопотно. По-моему, у него была другая цель.

— Ну вот! — обрадовалась следователь. — У вас появилась версия?

— Нет версии. Правда, нет. — Почувствовав, что девушка ему не верит, Игорь Васильевич сказал: — Этот поджигатель хотел создать мне много трудностей. Только ради чего? А сам подумал: «Может, хотел отвлечь от того, чем я сейчас занялся? От пещер? У погорельца не осталось бы времени бегать по окрестностям. Да и где бы я жил, лишившись дома? Пришлось бы в город уехать».

Но об этом он следователю не сказал.

Последним уехал Виктор Лысенко. Взгромоздившись на свой старенький мотоцикл, участковый подрулил к стоявшему у калитки Корнилову и заглушил мотор:

— Товарищ генерал, надо вам телефон поставить. Я займусь этим?

— Без телефона спокойнее.

— Игорь Васильевич?!

— Виктор, не каждый день ко мне поджигатели подгребают. Да и накладно для пенсионера проводить телефон.

— Вы такой бы телефончик, как у этого бандита завели, — сказал Лысенко. — Я вам спонсора найду.

— А такого спонсора видал? — Корнилов показал лейтенанту кулак. И даже сам удивился — кулак у него все еще выглядел внушительно.

Лейтенант засмеялся:

— Ладно! Я к вам вечером загляну. Стекла на веранде вставлю. У меня стеклорез шикарный. — И не дождавшись возражений Корнилова, дал газу и тут же скрылся за поворотом проселка.

Корнилов спустился к реке, посидел на толстом стволе поваленной ветром черемухи. Оредеж подмыла корни, и дерево упало года два назад, но еще продолжало жить: весной покрывалось листвой, буйно цвело. А сейчас на нем уже поспели крупные черные ягоды с терпким вяжущим вкусом.

На противоположном берегу в стороне Песчанки сосновый лес еще хранил легкие облачка тумана. На поляне паслось несколько черно-белых коров. Пастуха нигде не было видно.

«Вот досада! — подумал Игорь Васильевич, — я же забыл сказать ребятам из следственной группы, чтобы они поискали машину убитого!» Но тут же хитро усмехнулся. Ничего он не забыл. Все ждал, когда они сами догадаются. Не догадались. И он промолчал намеренно — оставил это дело для себя. Не мог же мужик из Питера на резиновой лодке приплыть?

Следователи ключей от машины в карманах убитого не обнаружили Или мне не сообщили? Нет, не обнаружили. Чего им скрывать? Если бы нашли ключи, отправились бы на поиски машины.

Значит… — Корнилов внимательно, метр за метром прощупывал взглядом противоположный берег. — Машину этот подонок, конечно, спрятал. И не так близко от воды. Одно из двух: или в машине остался сообщник. И драпанул? Маловероятно. Может быть, ключи спрятаны рядом с машиной?»

Этот вариант генерал тут же отмел. Когда человек решается на такое опасное дело, он рассчитывает на успех. И не задумывается о том, что произойдет с машиной, если его убьют.

Игорь Васильевич поднялся. Надо было искать машину, а не просчитывать варианты.

Он медленно пошел к даче. Веранда с разбитыми стеклами и расщепленными досками выглядела убого. Но Корнилов не испытывал ни капли сожаления. Посмотрел на веранду чужим равнодушным взглядом. И дача после ночного происшествия показалась ему чужой. Он все думал о ключах.

«А не мог этот подонок выронить ключи от машины где-то рядом с домом? Когда заталкивал сено в подвал и поджигал? Или когда выхватывал пистолет?

Медленно, шаг за шагом, он обошел всю территорию у дома, разглядывая помятую траву, разгребая палкой обгорелое, пахнущее бензином сено, островки подсыхающей пены. И через полчаса под клочком сена нашел затоптанные в пыль два ключа на простеньком кольце. Большой и маленький.

Зеленая «тойота»

По узкому пешеходному мостику Корнилов перешел через Оредеж. В довоенные времена здесь была мельница, и он, приезжая в детстве на дачу, застал еще время, когда колхозники привозили сюда молоть полученное на трудодни зерно. А мальчишки ловили на мелководье пескарей. Для этого надо было найти иностранную бутылку, у которой дно напоминало воронку, осторожно пробить его, пропустить через дно и горлышко шнур, положить в бутылку немного толченой картошки и, забросив снасть, ждать, когда в нее заплывет побольше юрких, почти прозрачных пескарей.

Сейчас берега реки были пустынны. Никто не ловил рыбу, не купался. По воде уже плыли первые опавшие листья. Едва заметная тропинка сворачивала с дороги вправо. Игорь Васильевич нырнул в густые заросли ольхи. Земля здесь не просыхала даже в самые жаркие дни, и комары, отгулявшие свое на высоких песчаных берегах, царствовали здесь по-прежнему.

Поднявшись на пригорок, Корнилов оказался в сосновом бору с редким березовым подлеском. Осенью он ходил сюда за грибами и знал, что со стороны Киевского шоссе, от Рождествена к бору ведет наезженная машинами колея. И если человек, подпаливший его дачу приехал на автомобиле, лучшего места, чтобы спрятать машину, трудно найти.

Тропинка привела генерала к лесной, заросшей густой травой, дороге. Кое-где из травы выглядывали крошечные сосенки и березки. Дорога начала зарастать. И поэтому Корнилов легко обнаружил свежий след от машины. Машина приехала со стороны села и свернула прямо в лес, поломав на своем пути немало молодой поросли.

Корнилов понимал: если поджигатель приехал не один, его сообщник, узнав о провале, давно бы уже слинял. Но осторожность никогда не помешает.

Прислонившись к молодой сосне, он замер, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в лесу И не услышал ничего, кроме пения птиц.

Лишь вдалеке гудело шоссе. За рекой, в стороне Займища, тарахтел трактор. Корнилов ощущал, как плавно покачивается сосна, к которой он прислонился. Он и сам покачивался вместе с ней, а когда смотрел вверх, голова начинала кружиться.

«А чего я таюсь? — мелькнула мысль. — Мало ли ходит людей по лесу в поисках ягод или грибов? Или просто прогуливаются!»

Он подобрал сухую сосновую палку и не спеша двинулся по следу автомашины. И не успел сделать и десять шагов, как увидел ее. Запыленная зеленая «тойота» стояла среди тоненьких, в рост человека, березок. Половина из них была безжалостно сломана.

Ночью, второпях, поджигатель защемил одну из березок крышкой багажника. В салоне машины было пусто.

Корнилов внимательно оглядел кусты, каждую сосну, за которой мог бы спрятаться человек. Потом сделал небольшой круг и, наконец, стараясь не наступить на сухие ветки, остановился у водительской дверцы. Подумал: «Не дай бог сигнализация завоет».

Он достал ключи, вздохнул и вставил один из них, маленький, в замок. И тут же почувствовал, как в спину ему — между лопаток — уперся твердый предмет. Он ни секунды не сомневался, что это ствол пистолета.

— Руки назад.

Корнилов завел руки за спину и тут же оказался в наручниках.

«Ну вот, дождался! — мелькнула непрошенная мысль. — Для полного счастья только наручников мне и не хватало».

— Повернись! — Голос звучал очень спокойно.

Корнилов повернулся. Перед ним стоял высокий молодой мужчина лет тридцати пяти. Короткие светлые волосы, худощавое, чуть удлиненное интеллигентное лицо.

Внезапно у Корнилова появилось ощущение, что лицо блондина ему знакомо.

Было время, он запоминал не только лица людей, но и обстоятельства, при которых их увидел впервые. Запоминал фамилии и имена. Уйдя со службы, Игорь Васильевич старался не забивать голову ненужной информацией. И память с возрастом теряла былую цепкость. Но это породистое лицо, голубые пронзительные глаза, в которых можно было прочесть глубоко запрятанную удаль: «Ну, мы вам еще покажем!»— генерал вспомнил.

Он встречал этого мужчину. Только где? В коридорах Большого дома на Литейном? В купе «Красной стрелы»? Может быть, перед ним один из практикантов, несчетное число которых прошло через Управление угрозыска?

Мужчина рассматривал Корнилова пристально и неодобрительно. И, как показалось генералу, слегка разочарованно. Стоял он близко, на расстоянии согнутой в локте руки, сжимающей пистолет — кстати, наш «Макаров». Генерал разглядел даже первые морщинки в уголках глаз и седую прядку в светлых прямых волосах.

Корнилова не покидало ощущение чудовищной ошибки — он не хотел верить, что человек с такой располагающей внешностью может быть бандитом. Но глаза… Холодные голубые, беспощадные. «Чекист? — подумал генерал, увидев как тот засунул пистолет в наплечную кобуру. — Если и чекист, то бывший. Работает на мафию».

А молодой человек молча и очень профессионально обыскал Корнилова, укрепив его подозрения насчет рода занятий.

Если он и удивился, ничего не обнаружив в карманах и за поясом, кроме большого, потемневшего ключа — ключа от дачи, — то ничем своего удивления не выдал, а ключ положил в карман своего летнего пиджака. Потом протянул руку к ключам от машины, один из которых Корнилов вставил в замок водительской дверцы.

Генерал замер. Теперь он уже молил Бога, чтобы сигнализация в машине сработала и завыла как можно громче. Но чуда не произошло. Мужчина открыл дверцу, а «тойота» молчала. Он открыл другую дверцу — на заднее сиденье:

— Сам заберешься или помочь?

Корнилов нагнулся и с трудом протиснулся в салон. Мужчина опустил кнопку замка. Сам сел на переднее сиденье.

— Где Кюн?

Игорь Васильевич вспомнил — эту фамилию он слышал в последние дни. От кого? От Болеслава Творожникова? Нет. Значит от Алабина. Точно. Приятель убитого в «Астории» Конрада Потта. Охотника за русскими сокровищами.

— Кто это?

— У вас есть один шанс остаться в живых — рассказать мне, где найти Кюна. Иначе я сожгу вас в этой таратайке.

Корнилов усмехнулся. Начав с «ты», парень незаметно для себя перешел на «вы». Рецидив хорошего воспитания? Или произошла какая-то перемена в его мыслях?

«Так где же мы встречались?» — Генерал заставлял свой мозг лихорадочно ворошить прошлое. Слишком многое от этого зависело. Все.

Вспомнив Джордано Бруно, Корнилов сказал:

— Святая простота.

— Начитанность не является смягчающим обстоятельством.

— Молодой человек, вы совершаете большую ошибку. Я не знаю никакого Кюна.

Признай Корнилов, что слышал эту фамилию, последует вопрос: «От кого?» Ситуация тупиковая.

— Не торопитесь рубить концы. Даю вам полчаса. — Корнилов видел, что мужчина внимательно следит за всем, что происходит вокруг, прислушивается к любому шороху. А пистолет лежит рядом с ним на сиденье. — А потом… — он открыл бардачок, показал боевую гранату. Противотанковую.

— Когда вернется Сурков?

— А это еще кто?

— Владелец «жигулей». — Мужчина вытащил из-под гранаты водительские права и технический паспорт. Показал издалека фотографию. — Вот этот хорек.

Определение было очень верное. В яблочко. Корнилов вспомнил мелкие черты лица убитого поджигателя. Звериный оскал мелких зубов. Хорек! Точнее не скажешь.

И опять тупик. Он же не может сказать, что владелец «тойоты» Сурков не придет никогда. Что несколько часов назад сам застрелил этого хорька крошечной пулькой из малокалиберного карабина! Не скажет об этом, даже если этот тип вдруг вытащит из кармана какую-нибудь внушительную ксиву. Предложить ему поехать к участковому?

— Ключи вы нашли на дороге?

— На тропинке. Рядом со своей дачей.

— Это даже не смешно. — Мужчина взглянул на часы «Однако! — удивился генерал. — Золотой «роллекс».

Внезапно за кустами послышался треск сухих веток. Кто-то приближался к автомобилю. Мужчина взял с сиденья пистолет:

— Закричите — первая пуля вам.

Ветви березок разомкнулись, появилась черно-белая корова, Увидев автомобиль и сидящих в нем людей, она остановилась и, вытянув морду, призывно замычала.

— Шагай, шагай отсюда! — прикрикнул на нее мужчина и махнул ладонью. Но корова решила, что рядом с людьми ей спокойнее и принялась объедать молодые березовые веточки. Блондин сунул пистолет в кобуру, вышел из машины и звонким шлепком по тощему коровьему заду заставил ее убраться.

— Может быть, съездим в село, к участковому инспектору? — пустил пробный шар Корнилов.

— Он мне расскажет, где найти Кюна?

— Объяснит вам, что я местный дачник и никакого Кюна знать не могу. Живу здесь все лето безвыездно.

Блондин не ответил. Еще раз посмотрел на часы и выбрался из машины. Корнилов видел, как он открыл багажник, достал канистру. Поставил на траву, прислонив к колесу.

От Корнилова не укрылась одна маленькая деталь — берясь за канистру, блондин рассчитывал, что она полная и тяжелая и выхватил ее из багажника, словно пушинку. А потом, опуская на землю «сыграл» на тяжесть.

Когда он вернулся в машину и взглянул на Корнилова, тот не сумел скрыть усмешки.

Блондин тоже улыбнулся:

— Догадались?

— Да.

— А я вас узнал. Полковник Корнилов?

— Генерал.

— Вот как?! — улыбка на лице блондина погасла. — Тем хуже для вас.

— Я генерал отставной. Это не является смягчающим обстоятельством?

— Нет.

— И ваше лицо, молодой человек, мне показалось знакомым. Вы были у нас на практике? И фамилия у вас не то еврейская, не то немецкая. Острая фамилия. Извелся вспоминая.

— Фризе.

— Фризе, Фризе… По-моему, я даже читал о вас в газете. Бывший практикант молчал. И Корнилов, кивнув на руки, изрядно затекшие в наручниках, спросил:

— А с этим, что будем делать?

— Вы и правда ничего не слышали о пропавшем немце по фамилии Кюн?

— Я не выкладываю информацию первому встречному, — жестко отрезал генерал. — Будете вы меня поджаривать или нет — не имеет значения. За те годы, пока мы с вами не виделись, много воды утекло. Люди стали другими. Даже друзья изменились. Вчера верили в какие-то идеалы — сегодня служат мафии.

Фризе долго молчал. И по его бесстрастному худощавому лицу трудно было догадаться о чем он думает. Разделяет сказанное Корниловым или считает все это лабудой. Наконец, он разродился:

— Генералы внутренних дел иногда служат и мафии. А я зарабатываю деньги частным сыском.

Он достал из кармана лицензию частного детектива и развернул так, чтобы Корнилов мог прочитать. Потом убрал в карман, аккуратно застегнул карман на пуговицу и неожиданно рассмеялся:

— Дожили! Никто никому не верит. Театр абсурда! Хорошо, что мы не начали палить друг в друга.

— Я свое уже отпалил, — проворчал Корнилов. — И, как вы сами убедились, пришел сюда без оружия. А этот немец вам на кой слался?

— Вильгельма Кюна я разыскиваю по поручению его родственников, проживающих в Германии. — Фризе достал ключик, снял с генерала наручники.

— Первый раз в браслетах, — усмехнулся Игорь Васильевич, растирая запястья. — Одно утешение — заковал меня мой бывший практикант.

— Человек, который приехал на этой тачке, имеет прямое отношение к Кюну, — сказал Фризе. — Он приехал на его машине. Хотя и поменял номера. Видите? — Фризе показал крышку капота.

Она была темнее, чем вся машина. — Я сидел у него на хвосте от Павловска до вашего Рождествена.

— От него вы информации не получите никогда.

Сыщики

Фризе понравилась генеральская дача. Небольшой деревенский дом, обшитый теплой янтарной доской, как будто случайно вынырнул из сосновой рощицы на солнцепек. Внутри все устроено добротно и удобно. Немногочисленная мебель подобрана со вкусом. Хозяева приложили немало сил, чтобы чувствовать себя на даче уютно. И, похоже, преуспели в этом. Владимир поймал себя на мысли, что в этом доме, доведись ему оказаться его хозяином, он не переставил бы ни одного стула — просто вошел бы и стал жить.

Но больше всего Фризе поразило ощущение простора. Пройдясь вслед за хозяином по трем небольшим комнаткам, он понял, что иллюзию простора создают большие светлые окна. Они как бы включали во внутреннее пространство дома и залитый солнцем сад, и желтеющее поле пшеницы за аллеей из старых умирающих берез.

— Деликатесов не обещаю, — сообщил Корнилов, — но малосольные огурцы и соленые волнушки на закуску будут. Водку-то пьете? Простенькую?

— А вы встречали москвича, который бы отказался?

— Да, знаете… Времена непонятные. Раньше слесарь-водопроводчик радовался бутылке «Московской», а нынче норовит «Смирновскую» заполучить.

Когда сели за стол, Фризе отметил, что водка-то у генерала не первая попавшаяся, а «Дипломатическая», подороже «Смирновской». И кофе после обеда Корнилов сварил на славу.

Удобно устроившись с чашкой в просторном кресле, Владимир чувствовал как постепенно отпускает его напряжение последних дней. Его кобура с пистолетом мирно висела на каминной решетке и Владимиру было лень подняться и положить ее подальше от огня, который еле теплился в глубине очага.

Теплый сквознячок приносил сквозь открытое окно сладковатые запахи сада — цветущего шиповника, табака. И пряные, чуть горьковатые — с полей — вызревающих хлебов, сена, полыни. А в реке вопила купающаяся детвора, и где-то совсем рядом позванивал колокольчик-ботало, пасущейся в поле коровы.

Хозяин дома сидел напротив и тоже с удовольствием прихлебывал кофе. Глаза, доброжелательные и грустные, смотрели на Владимира с затаенным вопросом. Весь облик Корнилова вызывал у Фризе ощущение спокойствия и надежности. И, как ни странно, вины. «Какой еще вины? За что? Бред. За наручники? Этот дядька живет по гамбургскому счету. Достаточно взглянуть в лицо. Такие не мелочатся. И нечего, господин Фризе, фантазировать».

— Ну что ж, Владимир Петрович, разминку мы закончили. Поговорим о деле, — прервал молчание Корнилов. — Объединим усилия?

«Вот откуда предчувствие вины», — осенило Фризе. Он давно ждал наконец-то прозвучавшего вопроса. Был готов на него ответить. И знач, что своим ответом огорчит Корнилова.

— У нас такие разные цели. — Он увидел, как тень разочарования пробежала по лицу хозяина. Его глаза еще больше погрустнели.

— Верно. У вас цель конкретная. А у меня, если на то пошло, и цели-то никакой нет. Наткнулся случайно на осиное гнездо, расшевелил, судя по всему. — Корнилов нахмурился и сразу стал похож на старого деда. — Вот и цель появилась.

И опять в комнате повисло молчание.

Каждый знал аргументы — логичные и убедительные, — которые собеседник может привести в защиту собственной точки зрения. Только Корнилову невысказанные пока аргументы частного детектива казались более убедительными, чем свои. Он умел встать на точку зрения оппонента.

Долгие изнурительные допросы, дознания, проведенные обоими сыщиками, противостояние изворотливым и умным преступникам научили их просчитывать свои действия на много ходов вперед не только за себя, но и за противника, ставить себя на его место. Понимать, а иногда и принимать его аргументы.

«Чего ради я буду ввязываться в это дело? — рассуждал Фризе. — Из-за того, что питерские менты мышей не ловят? Или их окоротил какой-нибудь всесильный дядя? Неважно. А этот могучий старикан, мой гостеприимец, занимается чистой воды любительством. Главное — ради чего? Ради забытого всеми чувства долга? Из желания вернуть Отчизне утраченные ценности? Да разве они попадут этой самой Отчизне? Как бы не так! Раньше они украшали пригородные дворцы, теперь перекочуют во дворцы чиновников и мафиози».

Он вспомнил интервью зарубежному радио, которое дат пожелавший остаться неизвестным участник аукциона Сотбис, прибывший из России. Нувориш заплатил восемьсот тысяч фунтов за две заурядные вазы Императорского фарфорового завода, переплатив почти в три раза. «Не для себя переплачивал, — поделился банкир секретом. — Эти вазы пойдут за подпись». «За подпись?» — удивился журналист. — «В подарок чиновнику. За подпись на документе. И окупятся за пару месяцев».

«Так для кого стараться? — мрачнея от нарастающего чувства неловкости, рассуждал Владимир. — Отловлю пропавшего Вилю, как его называет Елена Петровна, и баста!»

Фризе понимал, что никакого «баста» не получится. Он уже не сомневался, что никто Кюна не похищал, что узнав о смерти товарища, он в панике бежал из «Астории» и затаился где-то здесь, в Рождествено, неподалеку от клада, который собирается вывезти тайком в Германию.

Если бы Кюн попал в лапы мафиози, пытающихся наложить на них мохнатую лапу, или, попросту, присвоить ценности, бандиты бы не преследовали Елену Петровну и ее бывшего свекра. Они бы уже давно вытрясли из немца все секреты.

— А вы, Владимир Петрович, уверены, что ваш немчик скажет спасибо за то, что вы его найдете? — Корнилов словно подслушал мысли собеседника.

— Я работаю не «за спасибо». Найду и… — Он сделал красноречивый жест, как будто схватил Кюна за шиворот и приподнял над землей.

— А если он будет сопротивляться? — с хитрой улыбкой поинтересовался генерал. — Отправите его на родину в наручниках?

Минуты две они не могли успокоиться, покатывались со смеху.

«И что мне взбрело в башку?! Никакими обидами тут и не пахнет, — думал Фризе, глядя на смеющегося генерала. — Но что я буду делать с этим чертовым Коном, если он меня пошлет куда подальше? Ведь прав маэстро».

— Кстати, Владимир Петрович, а этот Кюн, что он за человек? Молодой, старый?

Фризе вытащил из внутреннего кармана пиджака записную книжку, вынул из нее фотографию.

— Любуйтесь.

— Сюрприз! — воскликнул Корнилов, едва взглянув на карточку. — Да это вор в законе Кавалер!

Карты на стол

Заметив, как странно посмотрел на него гость, Игорь Васильевич еще раз кинул взгляд на фотографию и положил ее перед собой на столик:

— Правда, правда! Думаете память меня подводит? Вас же узнал. А сколько лет прошло? Да не глядите на меня с таким скепсисом?

Готов перекреститься! Кавалеров это. Он же Дамский, он же Маточкин Федор Федорович. Когда-то лучший шулер Ленинграда. Вор. На нем несчестное количество краж, разбои, грабежи.

— Вы ошибаетесь, Игорь Васильевич. Я встречался с братом Кюна. От него получил это фото. И действую по его поручению. — Владимир заколебался — говорить ли генералу про Лизавету? Решил сказать: — А ему меня рекомендовала моя приятельница из немецкого бюро Интерпола.

— В частном порядке?

— Да.

— Дожили! Ментам перестали доверять?

Фризе промолчал.

Генерал опять взялся за фотографию — то приближал ее к глазам, то отдалял, держа на вытянутой руке. Щурил глаза. И, наконец, принес из кабинета большую лупу.

— Что бы вы мне ни рассказывали — это Кавалеров! — вынес он вердикт после того, как досконально изучил фотографию. — Смотрите, у него на подбородке звездочка. Так сошлись морщины. Ее пытались заретушировать, но разглядеть можно.

Фризе взял карточку и недоверчиво стал всматриваться в казалось бы хорошо знакомое лицо. И правда — на подбородке у мрачноватого мужчины со впалыми щеками красовался едва заметный жучок. Шесть коротких черточек, шесть лучиков сходились в одной точке. В крохотной ямочке на подбородке.

Где-то в самом дальнем уголке мозга еле слышно прозвонил тревожный колокольчик, но согласиться с тем, что столько сил потрачено на поиски вора в законе, Владимир не хотел:

— Это же не папилярные линии! — проворчал он, подавляя в себе желание скомкать кусочек глянцевой бумаги, разорвать его, бросить в камин.

— Правильно. Но ведь я сначала опознал этого типуса, а уж потом разглядел особую примету, — сказал Корнилов мягко. — И то, что это Кавалер собственной персоной, вовсе не означает, что у него нет брата. Федор Федорович пропал из нашего поля зрения несколько лет назад. Я был еще служивым человеком.

— Что же получается… — Фризе оборвал фразу и задумался, глядя в окно. Солнце, наверное, уже скатилось за горизонт, освещение стало мягким, глубоким, по вечернему завораживающим. А доносившиеся через открытое окно звуки, сделались более звонкими.

«Что же получается? Что получается? — повторил он уже мысленно. — Получается провальное дело! Этот гребаный Кавалер прибыл по своим темным делишкам».

— Нет! — восклицание получилось таким громким, что Корнилов, отрешенно следивший за тем, как огонь расправляется в камине с березовыми поленьями, вздрогнул. — Нет! Он же служит в налоговой полиции!

— В его паспорте профессия же не указана.

— А Интерпол?!

— Владимир Петрович, к вам обратилась с частной просьбой сотрудница Интерпола, а не его руководство. Знаете, как делаются такие дела? Она же могла и в глаза никогда не видеть Кавалера, попросила какая-нибудь подруга — она написала вам, или позвонила. Вы огорчены? Да выйти на след такого аса, как Федя Кавалер дорогого стоит! Вот тут и наручники пригодятся.

«Тебе легко иронизировать, — подумал Владимир почти враждебно. — А меня, выходит, провели? Как олуха Царя Небесного? — Занимаясь саморазоблачением, перебирая все действительные и мнимые оплошности, которые он допустил, Фризе вдруг похолодел от мысли, что изначально сработал на мафию. — А если вся история с поисками Кавалерова-Кюна — спектакль? И нанял меня не его брат — неважно, полицейский он или бандит, — а конкуренты? Из Потта ничего не вытрясли! Убили. Кюн скрылся. И меня пустили по его следу».

Все вставало на свои места — слежка от самой Москвы, джип с киллером у квартиры Елены Петровны, убийство деда-прокурора после того, как Фризе с ним поговорил. Вот только зачем понадобилось им поджигать генеральский дом?

— А знаете, Игорь Васильевич, — решился, наконец, Владимир, — то, что я вляпался во всю эту бяку, полбеды. Беда — наши недомолвки. Он в упор посмотрел на Корнилова и прочел в его глазах понимание:

— Карты на стол?

— Пересчитаем наших козырей?

— Нам бы с вами политикой заниматься, а не расследования проводить, — не удержался Фризе от едкого замечания после того, как отбросив сомнения, они выложили всю известную им информацию по «пещерному» делу. Он взглянул на часы:

— Сколько времени упущено! Чуть ли не половина суток.

— Не потеряли мы ни минуты, — проворчал Корнилов. — Теперь оглядываться друг на друга не будем, все наверстаем. В нашем сыщицком деле один плюс один, не два, а десять.

«Оптимист», — подумал Фризе. Впрочем, у него тоже прибавилось уверенности в близком завершении поисков. Ему вдруг вспомнилась давно забытая игра — знаменитый кубик Рубика. Совместными усилиями они с генералом выложили одну из сторон кубика синими квадратиками. И только один — центральный — все еще был красным: они до сих пор не знати, где находится тайник с ценностями? А значит, и Вильгельм Кюн. Фризе упорно не хотел называть его Федей Кавалером.

Хлопнула калитка. Кто-то быстрыми уверенными шагами протопал по садовой дорожке к дому. И тут же раздался стук в дверь.

Корнилов вышел в прихожую. Спросил:

— Ты, Виктор?

— Так точно.

Генерал впустил гостя, и некоторое время из прихожей доносился приглушенный разговор. Глуховатый голос Корнилова и молодой, взволнованный — гостя. Слов Фризе почти не разбирал, но понял, что у гостя какие-то важные новости по поводу зеленой «тойоты». Корнилов приглашал посетителя войти в комнату, но тот упорно отказывался.

— Да не стесняйся ты, Лысенко! — начал сердиться хозяин. — Там мой племянник, приехал из Питера погостить на пару дней.

Лысенко оказался крупным молодым парнем. Широкая бугристая грудь под клетчатой синей рубашкой и внушительные бицепсы выдавали в нем «качка», загорелое до черноты, скуластое лицо — деревенского жителя. А вот пристальный, изучающий взгляд светло-карих глаз мог принадлежать только милиционеру. Людей, несколько лет прослуживших в милиции, можно было опознать и по другим, скрытым от невнимательного обывателя признакам. Но превращение в настоящего мента всегда начиналось с глаз. Почему? Фризе мог только догадываться.

— Это наш участковый, лейтенант Лысенко, — представил гостя генерал. — Будет серьезным сыщиком. Знакомься, Виктор, с моим племянником Владимиром. — Он незаметно подмигнул Фризе.

Фризе и Лысенко пожали друг другу руки. Рукопожатие у лейтенанта было осторожным, ладонь жесткая и сухая.

— Я, Игорь Васильевич, пошептаться хотел, — сказал Лысенко. — Наши сельские дела, наверное, Владимиру Петровичу не интересны.

— Да ладно тебе, Виктор, секретничать! Присаживайся. Володя же не слепой, видел разгром на веранде. И следы поджога не скроешь. Про машину тоже знает. — Фризе понял, что генерал сказал все это не столько для участкового, сколько для него. Провел черту между тем, что известно лейтенанту и всем остальным.

— Хорошо. — Лысенко сел. Опять взглянул на Владимира. — Очень хорошо.

— Мы с Володей пообедали. Выпили по рюмке. Может быть, последуешь нашему примеру? — предложил Корнилов. — Ты же сейчас не при исполнении. И без мотоцикла, правда?

— Пешечком я, Игорь Васильевич. Зачем внимание привлекать? Но я уже поужинал. А вот от кофе не откажусь. Где только не пил — у вас самый вкусный.

— Да. Кофеек у дядюшки отменный, — поддержал лейтенанта Фризе, провожая взглядом Корнилова, отправившегося на кухню зарядить кофеварку.

— А вы кто по профессии? — поинтересовался Лысенко.

— Юрист.

— Значит, по дядиным генеральским следам отправились! В нашей системе служите?

— Нет. Преподаю. — Его вдруг бросило в жар: «Хорош преподаватель, а наплечную кобуру с пистолетом развесил на самом виду».

Он осторожно, чтобы не привлекать внимания участкового инспектора посмотрел на каминную решетку. Кобуры с пистолетом не было. Ай да Корнилов! Ничего не упустит. А он-то размяк, рассупонился.

Пока хозяин готовил кофе, они перебрасывались ничего не значащими фразами. Владимир все время чувствовал на себе изучающий взгляд собеседника. Ему было и смешно и немного досадно.

«Тоже мне, деревенский детектив! Сказал же генерал — племянник приехал. Ну и расслабься в ожидании кофе. Генералам надо верить».

— Так что там с зеленой «тойотой» приключилось? — спросил Корнилов, когда они выпили по рюмке «Дипломатической».

— Пацаны меня озадачили. Подхожу к опорному пункту, а они у «тойоты» спорят почем зря. Ну, только что не дерутся. Гошка Боридин и Семен Филлипов. Окоротил я спорщиков, спрашиваю, по какому случаю несанкционированный митинг?

Оказывается у них игра придумана — садятся у шоссе и считают, сколько за час иномарок проедет. Один, например, ставит на «мерс», то есть на «мерседес», другой — на «вольво». И ставки ведь большие! На деньги играют! I

— На мороженое хватает? — поинтересовался Корнилов.

— Мороженое тоже не каждому по карману. Меньше двух тысяч и не сыщешь. А Сонька Пустельга в своей палатке какие-то кулечки по пять продает, блин! — Участковый покраснел. — Извините, товарищ генерал, со злобы вырвалось.

— Что они там выясняли, у машины?

— Парнишка Боридин эту «тойоту» запомнил. Дней десять назад они с Семеном у церкви машины считали. И в этой «тойоте» Василий Семенович Бабкин, наш бывший бухгалтер ехал.

— Боридин и номер запомнил?

— Запомнил.

— Уже интересно!

— Вот-вот! Очень интересно. Только дело в том, что у Бабкина и своя «тойота» имеется.

— «Тойота», «тойота»! — разочарованно протянул генерал. — Получается, что с «тойотой» полный ажур?

— Получается. Совсем другое получается! У Васьки Бабкина «той…» машина с правым рулем.

— Ничего не понимаю! Выпил я, что ли много? — пробормотал Корнилов.

— И, правда, непонятно? — Участковый обратился за поддержкой к Фризе, сидевшему с каменным лицом. Вид у Лысенко был растерянный.

— Все понятно! «Тойоты» разные, а Бабкин один. Правильно?

— В точку! Паренек этот, Боридин, потому и номер машины запомнил, что очень удивился — Васька Бабкин всегда справа рулит, а в этот раз рулил слева. Как все люди.

— Ну вот, теперь толково излагаешь, — похвалил генерал. — И до меня, не совсем трезвого и пожилого человека дошло — А этот главбух далеко отсюда живет? — поинтересовался Фризе.

— Не то, что б очень. На Церковной улице.

— Я тебе, Володя, как-то рассказывал про часовенку, что под землю провалилась. — Корнилов многозначительно посмотрел на Фризе. — Рядом с этим местом. У него там целое подворье.

— Точно, — подтвердил участковый. — А вы, Владимир Петрович, впервые в наших краях? Или уже довелось побывать?

— Бывал, бывал! — пришел на выручку Корнилов. — Да все на день, на два заглянет и поминай как звали!

— А где… — лейтенант хотел еще что-то спросить у Фризе, но генерал перебил его:

— Не отвлекайся, Виктор! Скажи лучше, чего это Бабкин на чужой машине разъезжал, если своя такая же?

Участковый пожал плечами.

— Ты хорошо запомнил убитого?

— А то! Как закрою глаза, так и стоит у меня перед глазами его лицо! Нет, нет! На главбуха он ни лицом, ни фигурой не походит.

— А глаза-то ты почему закрываешь? Задремал?

— Да что вы, Игорь Васильевич? На секунду не прикорнул. Это к слову. А глаза прикрыл, чтобы лучше представить себе того жмурика. Для наглядности.

— Если паренек не обознался, интересная картина вырисовывается.

— Божится парнишка. Наверное, все так и есть. Ребята — народец приметливый. Пожалуй, надо завтра с утречка госпоже следовательше отзвонить.

— Отзвони. Ты ее сильно порадуешь.

— Еще одна загадочка на ее красивую голову! — засмеялся Лысенко и поднялся с кресла — Спасибо за кофе. Потопаю домой. — Он попрощался за руку с Фризе и, уже подходя к двери, спросил у Корнилова: — Завтра после обеда будете дома? Приду стекла на веранде вставить.

— Толковый паренек, — сказал Игорь Васильевич, когда проводив участкового до калитки, вернулся в дом. — И дело знает, и шутки понимает. Главное — честный мужик.

Он на секунду вернулся в прихожую и принес вооружение Фризе. Повесил на прежнее место.

— А я промашку допустил, — сокрушенно сказал Владимир. — Размагнитился.

— Размагнитились? Прекрасно. Лучшего комплимента хозяину вы и придумать не могли. Значит почувствовали себя как дома! А участковый-то! Чутье, как у охотничьей собаки! Я по глазам видел — не признал в вас племянника. Наверное, решил, что после ночного происшествия ко мне охрану прислали.

— В подробности он не посвящен?

— Нет.

— Если толковый да честный, мог бы очень помочь.

— Мог бы. Но у него служба только начинается. Зачем его впутывать в дело, которое питерское начальство всеми силами хочет пустить под откос? У нас с вами начальство — один Господь Бог. Надо только под пулю не угодить, а лейтенанта, прояви он инициативу, в бараний рог согнут. Особенно, если наше дело удачно закончится. — Он вздохнул. — Вот жизнь наступила! «Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке!» Кстати, мы с вами и теленовости не посмотрели.

— А вы по ним соскучились?

— Her! — Корнилов улыбнулся, лицо у него разгладилось, и Фризе подивился — улыбка делала генерала лет на двадцать моложе. — Я вам уже рассказывал про Бориса Федоровича, моего главного консультанта по пещерам. Так он говорит: «Не верю на телевидении даже прогнозу погоды!» — Он внимательно посмотрел на Владимира: — Поскучнели? Хандрите?

— Игорь Васильевич, а у вас нет в запасе еще одной бутылки «Дипломатической»? После бессонной ночи меня тремя рюмками не возьмешь!

— Может, коньячку?

— Не будем разбрасываться.

— Хорошо. Чем закусим?

— Не сочтите за нахальство — а маслин не найдется?

— Где-то валялась банка. Сослуживец привез.

Через минуту на журнальном столике красовалась большая бутылка водки, вазочка с крупными бархатистыми маслинами, тарелка с малосольными огурцами и хлеб. И два граненых стакана.

— Не возражаете? — Генерал разлил водку по стаканам. Бутылку он держал уверенно, рука не дрожала. И глазомер у него был — позавидуешь.

— Прекрасно! — одобрил Фризе. — Эти стаканы напоминают мне студенческие годы. И стажировку в вашем Управлении.

— У нас на службе не пили.

Разуверять генерала Владимир не стал. Подумал, веселея: «Сейчас напьюсь и забуду всех этих немцев и воров в законе!»

Они с удовольствием выпили. Фризе закусил маслиной, Корнилов — корочкой черного хлеба.

— Маслины доктор запретил?

— Боюсь привыкнуть, — усмехнулся генерал, — к вкусной еде, как и к власти, привыкаешь моментально. А потом настанет вынужденный пост — напереживаешься.

После второго стакана Владимир сказал:

— Завтра разыщу главбуха и чуточку потрясу.

— Володя! Можно я буду вас называть по имени? Племянник все-таки?

— А я вас дядюшкой?

Корнилов не понял, пошутил его гость или дал понять, что называть его Володей срок еще не пришел. «Ну и ладно, перетерпит, — отмахнулся он от этой мысли. — Мужик, похоже, неплохой».

— Володя! И вы надеетесь на успех? В лучшем случае, этот тип пошлет вас по матушке, в худшем — засадит в тюрьму за хулиганство. Кстати, он уже давно не главбух. Предприниматель.

— Заговорит! Он у меня заплачет кровавыми слезам!

— Прикуете наручниками к машине и пригрозите поджечь? Как меня?

— С волками быть… — Фризе вспомнил, как разогревал паяльник у себя на даче в Николиной Горе, когда поймал незадачливого воришку. Вспомнил, с каким ужасом тот смотрел на раскаленный носик паяльника.

Вечер песни

Корнилову нравился молодой сыщик. Умен, энергичен, ловок. Как лихо управился с наручниками! И все же генерал не чувствовал себя с Фризе свободно, раскованно. Что-то, какая-то малость мешала этому. «Может быть, я боюсь показаться вышедшим в тираж, отставшим от жизни ворчуном?» — думал он и сердился на себя за такие мысли.

— А у вас в УГРО с убийцами и бандитами сильно миндальничали? Цирлих-манирлих разводили?

— Чего только у нас не бывало, — Корнилов вздохнул. — И в милицию садисты попадают. Скажу за себя — в моем Управлении они не задерживались. Но и преступность была другая. Таких отморозков, как сейчас — встречались единицы.

— А вы, лично, били преступников?

— Бил. Еще как. Если при задержании возникала драка. А в камере, в кабинете при дознании — никогда.

— Да-а?

— Не верите? Напрасно. Да тронь я хоть пальцем арестованного урку, он меня на весь мир ославил бы. «Корнилов руки распускает!» Рукоприкладства они за мной никогда не числили.

— А для вас это было очень важно? Мир-то блатной.

Генерал молча разлил водку. Отломил очередную корочку хлеба:

— Мне же с ними дальше работать. Попробуй расшевели вора на признанку, если он к тебе без доверия? Когда он сидит и ждет, что я его метелить начну.

— Какое доверие? Все равно обманет.

— Это в вас бывший следователь прокуратуры говорит. Прокурорам они только лапшу на уши вешают — знают, ничего, кроме лишнего года от них не дождешься. А к уголовному розыску отношение другое. Дескать, у каждого своя работа: один ворует, другой ловит.

— Ну-ну!

— Владимир Петрович, а вы когда-нибудь плакали? Хоть раз в жизни?

— Ничего себе вопросик! — Фризе опешил — таким неожиданным показался ему вопрос генерала. — В детстве…

— Не в детстве, не в детстве!

— Фу-у! Да. Плакал! И кровавыми слезами плакал. — Увидев, что Корнилов покачал головой, он добавил: — И простыми, горючими плакал. Теперь довольны?

— Вполне.

Они снова выпили.

— Вы романтик, — сказал Фризе. — Генерал — романтик. Наверное, в юности начитались Каверина. «Конец хазы». И прочее.

Веру Инбер: «Васька-Свист, хоть на вид и прост, но он понимал людей, он рака берет за алый хвост и как розу подносит ей — Я в детстве блатных песен наслушался. А «Конец хазы» прочитал, когда участковым оперуполномоченным служил.

— Наверное, и на гитаре играете?

— Нет музыкального слуха. А вы чего ершитесь? Из-за Кюна переживаете?

— Сейчас выпью еще и опять размякну. А какие песенки вы помните? «Каюр погоняет собак…»

— Это не блатная песня. Да и поздний репертуар. А в нашем детдоме пели про Колю Кучеренко:

Корнилов пропел негромким приятным баритоном, чуть-чуть заунывно. Как и полагается по законам жанра.

— Никогда не слышал! — Владимир удивился не столько тому, что генерал поет почти незнакомому человеку блатную песенку, а что помнит ее с далеких детских лет. — А еще?

— Могу и еще! — задорно ответил Игорь Васильевич — Могу на всю ночь вам концерт закатить:

Он резко оборвал песню.

— Ну как?

— Память у вас прекрасная. А вот с музыкальным слухом проблемы. Это вы правильно отметили.

— Очень заметно? А я-то надеялся по ресторанам выступать. Когда пенсию платить перестанут. Интеллигенция в Москве все еще поет блатные песни?

— Ей нынче не до песен. Их чиновники разучивают. — Владимир лукаво улыбнулся: — Игорь Васильевич, а если бы вы были не отставным генералом…

— При должности? При должности блатные песни я тоже пел Жене. Да и то высоко в горах. Вот бы сюда лейтенанта Лысенко! Но ничего, когда-нибудь я и ему спою.

— Жаль, что ученые дяди, пишущие учебники по судебной психологии ничего не знают о душе преступника, — посетовал Фризе — Их бы послать к вам на стажировку!

— Они, Володя, душу в расчет не берут. — Корнилов разлил остатки водки. Кивнул на стаканы: — Закроем тему?

Срочно требуется братва

Утром они проснулись бодрые и веселые. Корнилов выкупался в Оредежи, а Фризе в это время варил кофе. Он уже не мучился, как прошлым вечером, оттого, что дал себя провести. Чувствовал только хорошую спортивную злость — как боксер перед выходом на ринг — и уверенность в удаче. Лишь где-то глубоко-глубоко в запределье души пульсировал крошечный родничок: «Лиза, Лиза, Лизавета».

За кофе Корнилов поинтересовался:

— Не появились светлые мысли?

— Светлые мысли в моей голове присутствуют постоянно. Нынешнее утро — не исключение. — Он вытащил фото Кюна — Ошибки быть не может? Федя Кавалер?

— Сто процентов.

— Тогда одну из своих светлых мыслей я постараюсь осуществить я в ближайшие полчаса.

Корнилов молчал, ожидая продолжения.

— Все очень просто, Игорь Васильевич. Меня для чего наняли? Отыскать этого благородного мужчину. — Он бросил фотографию на стол с такой гримасой, как будто смахнул с себя таракана — Правильно?

— Как скажете.

— Правильно! За мной пустили хвост, от которого я мгновенно избавился. Из Бологого отправил в обратный путь. Это, так, между прочим. Голос за кадром. В Питере пытались опять прицепиться. Не получилось.

— Классная работа.

— Не иронизируйте! В Павловске я сам наскочил на одного из этой банды. И сдал ментам. А зря! Так вот — сейчас я поеду на почту. Позвоню в Москву. Скажу своему клиенту, что господин Кюн, он же вор в законе Федя Кавалер, найден в селе Рождествено Ленинградской области. Как вам моя идея?

— Он же не найден?

— Это мелкие подробности. Мой клиент через пару часов нашлет в окрестности вашего милого поселка энергичных братков.

Братки достанут Кюна из-под земли. Он же им позарез нужен со своими секретами. А ведь и, правда, из-под земли достанут. — Фризе усмехнулся неожиданно пришедшему каламбуру. — Что тут начнется!

— Чего в этом хорошего?! — Корнилов помрачнел. — Могут пострадать местные жители. А сколько сейчас дачников понаехало! Детей! По-моему, вы плохо выспались.

— Хорошо я выспался. Хо-ро-шо! Наверное, у вас тут воздух особенный. Обычно сплю до десяти — одиннадцати и с трудом глаза продираю.

— Сибарит.

— Не сердитесь. Мы поищем для их теплой встречи безопасное местечко. Крутая предстоит разборка! А нам прямая выгода: Фонд Эль Ренессанс вынужден будет отложить вывоз ценностей. У нас появится время принять меры.

«Уж не полагает ли он, что местом разборки будет моя дача? — с тревогой подумал Игорь Васильевич. — Нет уж, дудки! Хватит разбитой веранды». Генерал осторожно спросил:

— Где же они, по-вашему, должны встретиться?

— Хороший вопрос — как любят говорить наши политики.

— И никогда на него не умеют толком ответить.

— Товарищ генерал, а вы, по-моему, не любите нынешние власти? — весело спросил Фризе. — Вы не из партии Лебедя?

— Я и генералов не люблю, — в глазах Корнилова зажглись веселые искорки. — Я сам по себе. А вы чего радуетесь? Тоже не можете на хороший вопрос ответить?

— Подворье бывшего бухгалтера, а ныне предпринимателя Бабкина — самое подходящее место. Он наверняка связан с жульем из Ренессанса. Его подворье на Церковной улице?

— Да.

— Дежурная из «Астории» Лена тоже упоминала Церковную улицу. Ее Жоржик там обретается. Вместе с Кюном.

Говоря о Елене Петровне, Фризе подумал, неужели Кавалер не проговорился ей, что он русский? Даже в постели? Даже во сне? Это ж какой надо иметь характер вору в законе, чтобы ни разу не пустить матерком!

— Дом Бабкина — самое подходящее место. Там можно роту спрятать. Стоит на отшибе, забор двухметровый.

— Хорошо бы запустить туда мальчишек. Проверить, какие машины в гараже?

— И не думайте про мальчишек! — рассердился генерал. — Это вам не Лондон времен Шерлока Холмса. Наши отморозки не пощадят и годовалого ребенка!

— Хорошо, — согласился Владимир. — А в дом Рукавишникова не надо заглянуть?

— Незачем, — отрезал генерал. — Там идут реставрационные работы после пожара. Руководит серьезный мужик — директор музея. Если бы выявил что-то подозрительное — забил во все колокола. Надо подальше от этого дома держаться, не дай бог опять какое-нибудь несчастье.

— А сам пожар не подозрителен? Может быть, вашего серьезного и честного директора хотели оттуда выкурить? Чтобы освободить доступ в пещеры?

— Черт его ведает! Теперь, когда знаешь о запрятанных ценностях — все выглядит подозрительным! — Корнилов ненадолго задумался. Потом сказал: — А не дать ли вашим нанимателям наводку поточнее? Прямо на дом Бабкина.

— Сообщить адрес?

— Знаете, деревенский адрес — понятие относительное. Это вам не Москва с табличкой на каждом доме. Помогать так помогать. Поставим возле объекта зеленую «тойоту». И ваш «жигуль». Чтобы господа не сомневались, где искать.

— Подходит. Но участковый собирался звонить следователю. Сообщить о «тойоте».

— У нас связь работает отвратительно. Сами убедитесь, когда будете с Сиверской звонить своему клиенту. А с Лысенко мы переморгнемся.

Почту Фризе нашел рядом с унылой и пыльной станцией Сиверская. Крохотное деревянное здание старого вокзала сохранилось, наверное, еще с начала века. А новое, бетонный приземистый уродец, наводило тоску. Похожее чувство вызвал у Фризе и заплеванный, с въедливым запахом немытых человеческих тел, зальчик телефонного переговорного пункта. «А мне то нахваливали эту Сиверскую! — разочарованно подумал Владимир, присматриваясь к хмурым озабоченным людям, ожидающим своей очереди. — Шишкин, передвижники, царские вельможи! Может быть, подальше от вокзала все прекрасно, но визитная карточка подкачала».

Он уже настроился на то, что дозвониться до столицы будет нелегко, но едва набрал нужный номер, как услышал сочный молодой баритон:

— Хелло!

— Господин Хиндеман, это Владимир, — сказал Фризе по-немецки.

— Приветствую вас, коллега. — Наверное, Хиндеман был в комнате не один. — Как отдых? Как погода?

— Прекрасно. Ваш брат, господин Кюн, он же, — Фризе сделал паузу, подыскивая подходящее немецкое определение, — вор в законе Федя Кавалер находится в добром здравии. В селе Рождествено под Гатчиной. Вам его привезти? Или передать местным властям?

— Нет, нет! Прекрасно. Я вас понял. Такой удачный отдых, великолепная погода! — От волнения Хиндеман зачастил и Владимиру невольно захотелось почесать в ухе. — Вы не смогли бы перезвонить через десять минут?

Через десять минут не получилось. Только через полчаса. Голос у Хиндемана поскучнел.

— Я вам очень благодарен за труды, господин Фризе. Но вы не выполнили условия контракта. Вы нашли человека, который воспользовался документами брата, а не его самого.

— Да нет, это человек, чью фотографию… — но Хиндеман прервал Фризе:

— Контракт разорван! Счет по карточке «Америкен экспресс» закрыт. Аванс можете оставить себе.

Загадки прошлого

Объяснив своему гостю, как добраться до Сиверской и найти почту, Корнилов разложил на столе старую — еще довоенную — карту и задумался. Существование рождественских пещер было фактом. Он сам убедился в этом, когда Борис Федорович водил его по окрестностям Рождествена.

Но главный вход в пещеру, в роще позади усадьбы Рукавишникова, тот вход, которым несколько лет назад пользовался Олег Суша оказался наглухо засыпан. И не было никаких признаков того, что в последнее время его пытались раскопать.

Имелся еще один вход в пещеру — за ручьем, рядом с Церковной улицей. Старожилы рассказывали, что над этим входом стояла деревянная часовенка, но в один прекрасный день часовенка провалилась под землю. Произошло это печальное событие в первый год революции.

Несколько лет из-под земли торчал деревянный купол с крестом. Потом крест обломался, а вскоре исчез и купол. Толи полностью ушел под землю, что ли кто-то разобрал на дрова.

Почему над входом в пещеру была выстроена часовня? За какие заслуги? Этого не знал даже священник Рождественского храма. Он же рассказал Корнилову, что в самом храме никакого потайного входа в пещеры нет.

Если поверить в легенду о том, что поросенок, запущенный в пещеру в Рождествене через день появлялся в Бажове, вполне возможно, что к пещере можно подобраться где-то на пути между двумя этими селами. И почему не предположить, что промежуточный доступ в пещеру находился в имении Набоковых, на крутом берегу Оредежи? Правда, в воспоминаниях Владимира Набокова об этом нет ни одного упоминания. И не могло быть! Во-первых, писатель мог и не знать о входе в пещеру. И, во-вторых, если и знал, то не стал бы оповещать об этом читателей всего мира. Толпы искателей приключений отправились бы на поиски и разрыли все окрестности.

Корнилов стал вспоминать многочисленные прогулки по липовым и дубовым аллеям набоковского парка. Странно, что в последние годы ему ни разу не попались на глаза развалины старого поместья?

Он вышел из дому, минут пять побродил по саду, внимательно оглядел соседскую дачу, в которой обитал Творожников. Там было тихо, как на кладбище. Хозяин дома ни разу не появлялся после того памятного разговора.

Спустя полчаса, Игорь Васильевич посетил участкового инспектора Лысенко. Лейтенант сочувственно кивая, слушал пожилую бедно одетую женщину с темным, изможденным лицом. Судя по разговору, соседская собака сожрала у нее последних куриц. Признав в Корнилове, присевшем в сторонке, начальника, женщина решила пожаловаться и ему.

— Рази есть такой закон — скармливать псам соседских кур, товарищ начальник? Да и пес-то бросовый, от свиньи не отличишь!

— Мария Герасимовна, вы мне уже все рассказали, — попытался остановить потерпевшую Лысенко. — Обещаю принять меры.

— Пускай и они знают! — Женщина показала корявой загорелой ладонью на Корнилова. — А то нынче эта страхолюдина моих курочек задавила, завтра пойдет по селу озоровать. Что это за мужик?

Денег на хоромину не пожалел, три этажа отмахал, а на приличную собаку пожадничал. Купил бы овчарку и держал на цепи. Правильно я рассудила, товарищ начальник?

— Правильно! Новых кур он обязан вам купить.

— Дождешься от них! — Женщина опять повернулась к Лысенко. — У вашего порога машина стоит зеленая. Небось, доездился на ней обормот? Конфисковали?

— А он чем перед тобой, тетка Мария, провинился? — Лейтенант навострил уши. Даже забыл, как только что официально величал потерпевшую. Наверное, стесняясь генерала.

— Как это чем? Тоже двух курочек задавил. — Похоже, куры у тетки Марии водились в достатке. — Повадился ездить к нам на мызу по ночам…

— Да ведь ночью твои куры спят на насесте, — засомневался участковый.

— Ночью спят, а спозаранку я их выпускаю червяков поклевать. Пшена не напасешься.

— А вы где живете, Мария Герасимовна? — поинтересовался Корнилов.

— На мызе. На Батовской дороге.

— На этой зеленой машине разве не главбух ездит? — Игорь Васильевич переморгнулся с участковым.

— Ни, ни! Какой-то недотепа безмозглый. Все ставит свой автомобиль у развалин. Ну, там, где техникум до войны был. Этот, правду скажу, мне за курочек заплатил. Сунул бумажку. И кур не взял.

— Сколько сунул-то? — не удержался, полюбопытствовал участковый.

Женщина поджала губы, бросила быстрый взгляд на генерала.

Ответила без особой охоты:

— Пятьдесят тысяч сунул. Наверное, других денег с собой не носит. Да ведь и курочки дорогие. Пеструшки. Спросила мужика — что ты здесь делаешь на развалинах, окаянная душа? Оказывается, рыболов. Червей в бурьяне копает! Как будто на огороде их нету — Может, он дачник?

— Может, и дачник. Я раньше эту рожу не видела. А дачники ко мне за курами да яйцами все время захаживают.

Когда Мария Герасимовна ушла, успокоенная обещаниями лейтенанта настращать ее обидчиков, Корнилов спросил:

— Следователю не звонил?

— Минуты свободной нету. Эта, — Лысенко кивнул на дверь, за которой скрылась женщина, — сегодня уже третья! Да и набирал я пару раз — все занято в прокурате.

— И не звони до завтра. Машиной никто не заинтересовался?

— Глухо.

— Послушай, Виктор, может, ее поставить поближе к фактории Бабкина? Судя по тому, что мальчишки…

— Понял, товарищ генерал! И тетка Мария про то же! — Он даже не дослушал конца фразы. — Понял! И попрошу кого-нибудь из соседей приглядеть.

— Точно! А позже мы с тобой на эту тему побалакаем.

Но, говоря о машине, они имели в виду разные последствия. Лейтенант надеялся углядеть интерес к зеленой «тойоте» у Бабкина или у его знакомых, генерал — привлечь внимание тех, кто нанял Фризе.

Сколько раз он проходил по этой тропинке через умирающий парк к крутому берегу Оредежи! Полуразрушенная металлическая лестница вела вниз, к плотине бывшей ГЭС, где день и ночь шумел тугой пенистый водопад.

Корнилов всегда помнил, что справа от тропинки, в кустарнике — руины дома Набоковых. Несколько лет назад, когда он приобрел неподалеку от этого места дачу, сквозь заросли ивы, ольхи и крапивы можно было увидеть груды битого кирпича и мусора. Даже арки на окнах полуподвального этажа.

Теперь нельзя было обнаружить ни остатков фундамента, ни мусорных куч. Кустарник превратился в густой непроходимый лес, и ничто не напоминало о том, что в начале века сюда приезжали из Петербурга выдающиеся политики, писатели и промышленники, для детей здесь устраивали праздники, а будущий великий писатель бегал с рампеткой по лугам в поисках редких экземпляров бабочек.

Корнилов прошелся по поляне, внимательно приглядываясь к каждому бугорку, постоял на самом краю обрыва. Время и быстрые потоки воды делали свое дело — красный песчаник осыпался, увлекая за собой попавшие в опасную зону деревья. Потом он еще раз обошел молодую зеленую рощицу посреди поляны. По всему выходило, что развалины барского дома спрятаны здесь, под ее буйно разросшейся шапкой.

Корнилов обнаружил следы автомашины, место, где она простояла довольно долго, пока шел дождь. Прямоугольник сухой травы среди посеребренного влагой луга сразу бросился в глаза. Раздвинув траву, Корнилов обнаружил и четкий след протектора на черной земле. А вот тропинку, которая бы вела в глубь зарослей, он найти не мог! В некоторых местах трава была примята, поломаны высокие — в рост человека — стебли крапивы и иван-чая. Но эти следы могли оставить ребята, иногда играющие на поляне в футбол. И козы.

Наконец, решившись, Корнилов раздвинул густые мокрые ветви и сразу очутился в густом полумраке. Ни солнце, ни дождь не могли преодолеть зеленый зонтик молодой рощи. Трава здесь не росла — только крапива, спутница запустения, да ползучая поросль мокрицы. Пахло сырой штукатуркой. Но мусора и битых кирпичей не было заметно. Похоже, кто-то постарался уничтожить даже развалины усадьбы. Или увез кирпич, чтобы замостить дорогу к своей даче. Стараясь не ступать на засохшие сучья и не привлекать постороннего внимания, Игорь Васильевич обследовал заросли и, наконец, обнаружил чудом сохранившийся угол фундамента. Присев на трухлявый ствол липы, он внимательно, метр за метром стал осматривать землю вокруг единственного осколка былого величия.

Окурок сигареты. Еще окурок, еще… Не самое приятное место для того, чтобы отдыхать и перекуривать. Если только курильщик не прятался здесь.

Корнилов поднял один из окурков. «Кэмел». Дорогие сигареты. Деревенским мужикам не по карману. И выкурили эту сигарету совсем недавно. Нынешней ночью. Игорь Васильевич бросил окурок на землю. И увидел, как что-то блеснуло в том месте, где он приземлился.

Это был самый обыкновенный гвоздь. Такой гвоздь можно найти и в бедном деревенском доме и на шикарной даче предпринимателя. Новенький, сантиметров шесть-восемь длиной, гвоздь не представлял бы никакого интереса, не валяйся он в глухих зарослях, укрывавших когда-то знаменитую на всю Россию усадьбу.

Для того чтобы объяснить, как он сюда попал, Корнилов мог бы сходу привести несколько вполне правдоподобных версий. Но вместо того чтобы гадать, он опустился на колени и попытался выяснить, нет ли поблизости других гвоздей. И нашел еще три точно таких же. А в придачу — кусок промасленной бумаги, в которую заворачивают гвозди в хозяйственных магазинах.

Теперь можно было подумать и о том, как они сюда попали.

«Украдены! Откуда ж еще им здесь взяться?» — Такое объяснение было первым, что пришло в голову. Корнилов знал, как минимум пять-шесть строительных площадок поблизости. Кто-то из мужиков-строителей припрятал здесь пару килограммов гвоздей, а поздним вечером забрал. А потом продал за пол-литра водки. Генерал понятия не имел сколько стоят гвозди, но такая мысль показалась ему вполне приемлемой. Спустя минуту он осмеян себя за привычку к криминальному мышлению, но от своих подозрений не отказался.

«Или…» За этим «или» тоже был криминал, только более серьезный. И непосредственно связанный с тем, ради чего он, как лось, прочесывает эти проклятые заросли. Где-то здесь мог быть вход в пещеру, и гвозди несли туда, чтобы сколачивать ящики. Или еще для каких-то воровских надобностей.

«Дьявольщина! — весело подумал генерал. — Неужели правда в пещерах спрятаны ценности?» Уже который день он из кожи лез вон, чтобы разгадать секреты этих пещер, но все равно до конца не верил, что поиски завершатся успехом. Что ценности существуют. Интуиция, интуиция! Не растерял же он ее вчистую.

Игорь Васильевич уже хотел бросить поиски и пойти домой, как вдруг заметил одну странную особенность — там, где торчал из-под земли кусок кирпичного фундамента, мелкий сухой песок медленно просачивался под землю, оставляя ровную, как струна ложбинку. Корнилов постучал по кирпичам каблуком туфли, и движение песка ускорилось. Внимательно приглядываясь к песчаным подвижкам, он заметил в кирпичах небольшое отверстие, через которое время от времени вылетали и влетали осы.

Опустившись на колени, Корнилов разгреб ладонью песок и обнаружил край каменной плиты и тонкую щель, в которую и просачивался самый мелкий песок. Генерал огляделся и, с трудом подавив брезгливость, поднял один из сигаретных чинариков. Подумал: «Когда-то, дружище, в погоне за вещдоками перебирали помойки. И не морщились!»

Он выпотрошил табак и оторвал от фильтра крошечный кусочек сигаретной бумаги. Положил на щель и стал наблюдать: бумажка подрагивала и шевелилась. И даже подскакивала иногда, словно сквозь щель дышало большое животное. Именно такого результата Корнилов ожидал — под плитой дул ветерок, гуляли сквозняки. Там дышала пещера.

Генерал засыпал щель, разровнял песок. Прежде чем встать с колен, огляделся. Поляна по-прежнему была пустынной, только вездесущие сороки, обнаружив в зарослях человека, подняли тревожный стрекот.

Отряхнув брюки, генерал отправился домой.

Pro rege?[4]

— В пещеру полезу я, — сказал Фризе, внимательно разглядывая худое породистое лицо генерала. — Во-первых, у меня есть для этого веское основание — поиски проклятого Кюна…

— Не Кюна! Вора в законе Кавалера. И не забудьте — ваш клиент контракт аннулировал.

— Во-вторых, я при оружии, — не обращая внимания на возражения хозяина, продолжал Владимир. — И, в-третьих, если я буду слоняться ночью по поляне, кто-нибудь стукнет в ментовку. А вы все-таки абориген. Примелькались.

— Спасибо, — без тени улыбки поблагодарил Корнилов. — Кстати, не лучше ли обратиться за помощью в эту самую, как вы выразились, ментовку?

Фризе ожидал, что их препирательства закончатся таким предложением. Его аргументы на продажность властей, на их сотрудничество с мафиози, пример с подменой карты в прокуратуре, который сам же Корнилов и привел, не возымели своего действия. И Владимир схватился за соломинку:

— А вам не кажется, что мы хлебнем позора, если история с пещерой и чертовыми кладами окажется блефом? Я так и вижу аншлаг на полосу в газете: «Кладоискатели выходят в полночь». И текст: «Известный питерский генерал Корнилов…»

— Хватит, хватит? — Игорь Васильевич поморщился. — Не распаляйтесь. На шантаж я не поддаюсь. Подумаешь, статья в газете! Испугали!

Он встал, прошелся по комнате, молча постоял у окна, вглядываясь в закатное небо:

— Жать, что нет Алабина. А коль его устранили от дела, значит это кому-то нужно.

— И я о том же! — весело вставил Фризе, почувствовав, что Корнилов готовит пути отхода.

— Володя, я не знаю, как поступить! — Корнилов улыбнулся виновато. — Ну, просто не знаю! Вам хорошо — вы знаете.

— Делаю вид! — Фризе смутился, что редко с ним случалось.

Подумал: «Господи! Какое счастье, что остались люди сомневающиеся. Люди, у которых нет готовых ответов на все вопросы. Люди, которые могут увидеть плохое и хорошее в капле дождя!» Преодолев секундное замешательство, он сказал: — Будем заниматься теорией или приступим к делу?

— Давайте прикинем, что нам понадобится взять с собой. — Генерал сел за письменный стол, положил перед собой стопку бумаги, достал из ящика тонко отточенный карандаш.

«А он, наверное, уже давно пишет свои воспоминания, — подумал Владимир. — И скрывает. Большой хитрец!»

— Фонари…

— Набор отмычек у вас найдется?

Генерал подозрительно покосился на Фризе. Молча записал:

«Отмычки». Подумал и добавил: «Ломик, отвертка, бечевка».

— Бечевка не нужна — я не Тезей.

— Пожалуй, что так. Если ее обнаружат… — Он зачеркнул «бечевку» аккуратной тонкой линией.

— У вас есть оружие? — спросил Фризе.

— Был малокалиберный карабин. Сейчас на экспертизе.

— А пистолет?

Корнилов развел руками.

— Никогда не поверю, что генерал, всю жизнь прослуживший в уголовном розыске не припрятал себе на черный день пару крутых шпалеров.

Игорь Васильевич отложил карандаш и пробарабанил кончиками пальцев по столу какой-то не слишком воинственный марш.

— Мы с вами, Володя, по-разному понимаем черный день. Для меня он наступил бы в тот момент, когда в дверь моей квартиры позвонили и предъявили ордер на обыск. В этот черный день незарегистрированный шпалер стал бы для мужчин с ордером подарком судьбы. Я должен выступить в роли собственной судьбы и делать им подарки?

— Игорь Васильевич! Какие мрачные мысли! За вами — добрая слава.

— Не смешите! Те, кого я ловил — заседают нынче в высоких креслах. Или стоят за креслами. Эти — еще страшнее….???… — Разве в столице иначе?

— Ладно! Убедили. Генерал Корнилов безоружен и поэтому он всем не опасен.

— Ну-ну! Полегче!

Фризе расхохотался. Столько мальчишеской непосредственности было в этом возмущенном «Ну-ну!».

— Хорошо. Я дам вам гранату. — Фризе поднял с пола свой кейс, раскрыл и достал противотанковую гранату, реквизированную из джипа в Пушкине.

— Что вы с ней носитесь, как с писаной торбой! — возмутился Игорь Васильевич. — Мало мне пожара, так вы собираетесь подорвать дачу!

— Возьмете?

— Мальчишество?

— Понял, — легко согласился Владимир. — Разряжу где-нибудь в лесной чаще. — Он бережно завернул гранату в свою чистую рубашку, положил в кейс. Достал плоский японский фотоаппарат-«мыльницу».

— А это что такое?

— Фотоаппарат со вспышкой. Надо же запечатлеть достояние республики. Кстати, как мы с ним поступим? Вдруг найдется? — Фризе смотрел на генерала серьезно. Но глаза озорно улыбались.

Он догадывался, что ответит Корнилов, но не мог отказать себе в удовольствии подзадорить его.

— Что значит «как поступим?» Выставим на аукционе Сотбис.

— Великолепная идея… Я — за. Вот только вопрос транспортировки…

— Сложный вопрос. Понимаю. Но вы чего-нибудь придумаете. Частный детектив! Прекрасно вписываетесь в процесс капитализации.

Владимир почувствовал себя неуютно. Шутка — а шутка ли на самом деле? — грозила обернуться серьезной размолвкой. Но остановиться он уже не мог.

— Если там спрятаны художественные ценности, они могут попасть в лапы тому же липовому фонду Ренессанс, который собирается вывезти их из страны.

— Все, что принадлежит государству, должно вернуться к нему.

— Скажите еще — народу!

— Ну… — Фризе показалось, что теперь Игорь Васильевич испытывает смущение. — Согласен, «народу» звучит излишне громко.

— И лживо! Народу — значит— никому.

— Уж не охотитесь ли вы сами за кладами? — спросил Корнилов, пристально разглядывая Владимира.

— Можете спать спокойно! Не охочусь. А вы не задумывались над тем, что найденные ценности действительно пропадут. И какой-нибудь новоявленный Бурбулис или Чубайс построят на Рублевском шоссе еще один замок? Первый зам премьера, кстати, давно присмотрел большой кусок заповедных лесов в том районе. Или президент пустит эти денежки на новую предвыборную кампанию. Выплатит смехачам, продажной интеллигенции?

— Выборы не скоро! — буркнул Корнилов и внутренне поморщился: нашел аргументы!

— Найдется такой же «демократ»! Или еще почище.

— Володя! — генерал неожиданно улыбнулся доброй, проникновенной улыбкой. — О чем мы спорим? Нам на дело идти, а мы и каких-то дешевых обормотах разглагольствуем!? Вы пистолет давни не смазывали?

Они вышли из дома в час ночи: меньше шансов напороться на припозднившиеся парочки. С удивлением Корнилов заметил, что в руке у Владимира «дипломат». Он хотел съязвить по этому поводу, но сдержался. Подумал: «Каждый сходит с ума по-своему. И не в заплечном же мешке ему нести фотоаппарат и инструменты? И дурацкую гранату!» Корнилову так и не удалось убедить Фризе вытащить детонатор и забросить где-нибудь в болоте. Подальше и поглубже.

От участкового не было никаких вестей. Стало быть, Васюта Бабкин не проявил к зеленой «тойоте» никакого внимания. А бойцы конкурентов еще не нагрянули из Питера. А может быть, Фризе ошибся в расчетах?

Даже вдвоем они с большим трудом справились с каменной плитой, преграждавшей вход в шахту.

Сначала Фризе воткнул между нею и остатками фундамента острый загнутый конец монтировки и с трудом сдвинул плиту на несколько сантиметров. Потом к нему присоединился генерал и пустил в ход лом. Со скрежетом плита поддалась в сторону сантиметров на сорок и застопорилась окончательно. Наверное, существовал какой-то хорошо скрытый от посторонних глаз механизм, с помощью которого она убиралась легко и свободно. Но его можно было проискать всю ночь или даже неделю, а время поджимало.

— А мы ребята хоть куда! — удовлетворенно прошептал Владимир. — Силушки не занимать. — И посветил фонариком в образовавшийся проем.

Широкий квадратный колодец был выложен кирпичом, а внизу насколько хватало тугого луча фонарика, уходили металлические скобы-ступеньки.

— А скобы-то новенькие, — удивился Корнилов. И бросил вниз камешек.

Оба мужчины замерли, прислушиваясь, но звука падения не услышали.

Странное дело: легкие дуновения воздуха, доносившиеся из колодца не несли с собой ни сырости, ни холода.

— Может быть, у старых хозяев это был канализационный колодец? — высказал предположение Фризе. — Это мы сейчас проверим. — Он опустился в проем, нащупал ногой ступеньку.

Корнилов передал ему «дипломат»:

— Буду стеречь у входа. Не ставить же плиту на место?!

— Уж будьте добры, не напрягайтесь. Хотелось бы еще услышать ваши песни.

— Остряк! Кейс не уроните!

Натюрморт с дичью

Спускаясь, Владимир считал скобы. После сорок шестой он почувствовал под ногой землю. Посветил фонариком — красный песок, которым так богаты берега Оредежи.

Сорок шесть скоб, сорок шесть ступеней. Между ними — 35–40 сантиметров. «Ничего себе, колодец, — подумал Фризе. — Около пятнадцати метров!» Он поднял голову — темно. Никакого просвета. Владимир направил луч фонаря вверх. И тут же погасил. Корнилов просигналил в ответ.

От площадки, на которую спустился Фризе, шли два прорубленных в песчанике туннеля. Один, узкий — двоим не разойтись, — сбегал под уклон и терялся за поворотом. Другой, метра четыре в ширину и два в высоту, был выложен кирпичной кладкой и напомнил Владимиру катакомбы в районе речки Неглинной, куда однажды спускался в сопровождении московских диггеров.

Здесь пахло деревом — сосновыми стружками и, как ему показалось, медом. А откуда-то издалека слышался ровный монотонный шум. Как будто работала динамо-машина. Он сделал несколько шагов и снова прислушался. Шум усилился. И тогда Фризе понял, что это шумит вода, падающая с плотины бывшей гидростанции. Выложенный кирпичом замшелый туннель вел к отвесному, заросшему соснами Красному берегу.

Вдоль стен туннеля высились ряды разнокалиберных ящиков. Высокие и плоские, похожие на те, в которые пакуется стекло, громоздкие, квадратные, побуревшие от времени — снарядные. Отдельно стояло несколько больших плетеных корзин, заполненных стружками и плотно упакованных в полиэтилен. Часть ящиков потемнела от времени, но большинство были сколочены недавно — доски еще источали смолистый аромат сосны.

Фризе аккуратно положил свой кейс на песок, открыл его, достал фотоаппарат. Сделал несколько снимков общего плана.

В секундном разряде вспышки успел заметить на кирпичном своде несколько небольших серых куполов. В первый момент ему показалось, что в подземном помещении проведено электричество, а серые купола — пыльные плафоны. Владимир направил на один из куполов луч фонаря. Это были осиные гнезда.

«Только почему они расположены на одинаковом расстоянии друг от друга? — подумал Фризе. — Что за странная геометрия?»

Он тут же постарался забыть об осах. В любой момент в пещеру могли нагрянуть хозяева и до их прихода надо было многое успеть. Сначала сыщик осторожно открыл старый снарядный ящик, на котором бросалось в глаза четкое, как будто только вчера написанное, предупреждение о необходимости соблюдать осторожность, калибр и еще с десяток непонятных рядов цифр. Удивительное дело стальные застежки на ящике даже не проржавели. Они легко отскочили под напором монтировки.

В ящике лежали тускло поблескивающие слитки золота. Это показалось Фризе странным. Как могли попасть к немцам золотые слитки в годы войны в пригородах Ленинграда? Их там просто не могло быть. Даже из города золото вывезли в начале войны в глубь страны. Если только немцы не перехватили золотой запас, который вывозили из Прибалтики. Но то было в сорок первом! Не ждали же они с отправкой слитков три года! A русские помещики и дворяне не имели привычки хранить золото и подвалах своих усадеб. Тем более в ящиках из-под немецких снарядов.

Фризе поставил крышку на место. Сейчас надо действовать, а не ломать голову над тем, откуда тут появились эти слитки.

Следующим на очереди стал небольшой плоский ящик из неструганных досок. С ним пришлось повозиться. Сколотили его на славу и гвозди с трудом поддавались нажиму монтировки.

Наконец, он справился с полосками стальной обивки и отодрал крышку. Не обращая внимания на сыплющиеся стружки, вытащил из ящика большую картину в массивной раме. «Только бы не задеть полотном за гвоздь!»— подумал Владимир, и бережно прислонил находку к стене.

Это был натюрморт с дичью. Несколько небрежно брошенных на стол великолепных фазанов, блюдо с фруктами, хрустальный штоф и кубок с золотистым вином. Луч фонарика уперся в кубок и, Фризе показалось, что вино в нем слегка трепещет, волнуется, разбрасывая золотистые блики на тугие бока подернутого росой винограда, абрикосов и яблок.

«Вот тебе, дедушка, и реституция! — пробормотал он, восхищенно рассматривая полотно. На нем нельзя было не заметить разрушительных следов времени, краска кое-где потрескалась, выкрошилась и потускнела, но несмотря на всех эти огрехи от работы неизвестного Фризе мастера нельзя было оторвать взгляд. Это мог быть и Снейдерс, и кто-то из знаменитых англичан. Никому из них не стыдно было бы признаться в авторстве. Владимир не мог бы поручиться, но ему показалось, что он видел когда-то репродукцию с этого шедевра с указанием, что оригинал похищен немцами в годы войны.

Один за другим он сделал несколько снимков, стараясь представить картину в разных ракурсах. И каждый раз, когда вспышка на доли секунд выхватывала из мрака полотно, замирал от восторга — такой прекрасной казалась ему работа старого мастера. Но еще больший восторг он испытывал от сознания, что принимает участие в его возвращении из небытия.

Братки приехали

Гости появились едва Фризе успел спуститься в шахту и посигналить, что внизу все спокойно.

Несмотря на глубокую ночь, село, раскинувшееся за рекой, ни на мгновение не впадало в забытье. По Киевскому шоссе проносились редкие автомобили, насиловали свои старенькие мотоциклы доморощенные рокеры. В санатории «Песчанка» на открытой танцплощадке шла гульба. Хрипловатый женский голос без устали выкрикивал: «Мальчик хочет со мной… мальчик хочет со мной…»

Совсем рядом, в Рукавишниковом лесу кричала сова. Ее крик показался генералу самым приятным звуком в ночи.

И еще один звук привлек его внимание: в стороне Могильного моста через Оредеж — Корнилову так и не удалось выяснить, почему местные называют «Могильный», делая ударение на первом «о» — он услышал шум мотора. Машина переехала через мост, и звук мотора стал более натужным. Сразу за мостом дорога взбегала на гору, огибала старое кладбище. Потом машину дважды сильно тряхнуло — Корнилов живо представил себе две плохо засыпанные канавки, мимо которых много раз проходил. Дачники прокладывали через дорогу трубы водопровода и поленились как следует засыпать разрытое полотно.

Через две минуты из ельника на поляну выехал джип.

Ошибиться в типе автомобиля было нельзя: джип иллюминировали как новогоднюю елку перед Гостиным двором. Светили шесть передних фар, четыре или пять фар, пристроенных на крыше, по периметру заднего стекла мигала цепочка малиновых лампочек.

Джип остановился. Водитель выключил мотор, погасил иллюминацию. Несколько минут машина стояла в полной темноте, слившись с ельником. Из нее не доносилось ни звука. Потом разом хлопнуло несколько дверц, послышались голоса. Пассажиры вышли на поляну. По характерным щелчкам противоугонного устройства генерал понял, что и водитель покинул джип.

Сначала слышались только отдельные реплики приглушенного разговора. «Ну, блин!»— звучало наиболее прилично. Голоса у гостей были молодые, самоуверенные.

Люди из джипа медленно приближались к тому месту, где прятался генерал. Он даже подумал, не нырнуть ли ему вслед за сыщиком в шахту, и не закрыть ли плиту? Он подергал ее. Но плита даже не дрогнула.

Перед зарослями ольхи и тальника компания остановилась. Кто-то щелкнул зажигалкой, закурил. Трепетный огонек на миг выхватил из темноты щекастое лицо и бритую голову.

— Ты бы не курил, Колун! — посоветовал кто-то молодым баском.

— Тю-ю! Мандражишь?

— Говорил уж тебе — нельзя их спугнуть.

— Эти ребята в ментовку не побегут.

— Ты что, тупой?! У них же все схвачено! — вступил в разговор еще один из гостей. У него был негромкий спокойный голос, но тот, кого назвали Колуном, моментально подчинился:

— Да не курю я, не курю! Бросил! — Красная точка прочертила темноту и упала в траву. — Мне бы только этого оглоеда достать, блин! Я бы с куревом насовсем завязал.

Все дружно рассмеялись.

— А с жиром? — поинтересовался обладатель молодого баска. — Как он в тебя балон водяры влил?

— Сука, сука, сука! — с ненавистью отозвался Колун, а вся компания опять зашлась от смеха.

Корнилов понял, что перед ним тот самый бугай, о котором рассказывал Фризе. Убийца, задушивший старого прокурора Семенова и разыскивавший дежурную из «Астории».

«Как же он вывернулся?» — На генерала накатила такая волна тоски и отчаяния, что он с трудом сдержался, чтобы не заорать, как этот проклятый Колун: «Суки! Суки! Суки!»

— Нет. Криком делу не поможешь, — прошептал он, задыхаясь от ненависти. — Когда у бандитов и хапуг все схвачено — кричи сколько хочешь. Не докричишься.

— И что, будем здесь всю ночь кантоваться? — спросил басовитый.

— Чего ради? Позырим за бухгалтером. Не гоняться же нам по окрестностям? У него рефрижератор немецкий наготове стоит. Проследим, когда с места снимется. Всего и делов-то!

— «Тойота» Кюна рядом с домом Бабкина стоит. И сраный «жигуль» мента, — сказал Колун.

— Он не мент, частный сыскарь. Свидишься, скажи ему спасибо, перед тем, как задавишь. Этот Фризе нас к Кюну и привел. Знал бы ты, сколько шеф ему баксов за это отвалил!

— Сколько?

— Пятьдесят штук один аванс! А сколько он еще по ресторанам и гостиницам пошвырял!

— Сука!

— Сука, — согласился Спокойный, как окрестил Корнилов обладателя спокойного голоса и прекрасной дикции. По тому, как беспрекословно послушался его Колун, Спокойный числился в этой группе старшим. — Мы из него аванс вытрясем. Но попозже.

— Ха-ароший куш! — восхитился один из бандюг, до сих пор молчавший. — Может, все эти цацки, что мы разыскиваем, таких денег и не стоят? Их еще надо к немцам переправить. А ведь после перехвата такой хипеч поднимется!

— Дурила! После этой «динамы» будешь богаче Газпрома. Как Березовский! И хипеча никакого не будет — рефрижератор тот же фриц поведет. С напарником. Ну, хоп! В машину. Я, кажись, ноги промочил.

Они пошли к джипу, перебрасываясь солеными шуточками, подтрунивая над Колуном. Похоже, он был среди них самым тупым и невосприимчивым к юмору. Опять громко, на всю поляну хлопнули дверцы. Зажглись фары, потом разом все прожекторы на крыше. Корнилов услышал совсем рядом с собой глубокий вздох, обернулся. В этот момент джип разворачивался и его прожектора высветили в кустах лицо человека. Человек зажмурился, и генерал узнал вора в законе Федю Кавалера. Лицо Феди было злым и напуганным — наверное, он слышал весь разговор бандитов из конкурирующей группировки.

Когда джип убрался, Федя стал пробираться к входу в шахту.

Судя по тому, как уверенно он двигается, то пригибая голову от невидимых генералу сучков, то петляя между стволами, дорогу он знал хорошо.

Гнев, овладевший Корниловым после бандитских откровений, помог ему отбросить жалость и сантименты. Генерал встал на пути Кавалера и, держа фонарик в левой руке, внезапно включил его.

Федя отшатнулся, и тогда генерал врезал ему дубинкой чуть ниже левого уха. Кавалер упал без единого звука.

Долгожданное свидание

Из состояния легкой эйфории Фризе вывел негромкий свист.

Корнилов призывал его пообщаться.

Подойдя к шахте, Владимир посигналил

— Принимайте груз. — Громкий шепот генерала прозвучал в шахте зловеще.

«Что еще за груз?» — удивился Владимир и еще раз мигнул фонариком. И тут же был вынужден бросить его на песок и принять на руки обвисшее, как куль с мукой, тело крупного мужчины.

«Господин генерал мог бы и не стараться! — подумал Фризе. — Спихнул в шахту — и никаких забот».

Он положил тело на песок, развязал бечевку, которой была обвязана грудь мужчины, дернул за конец. Бечевка моментально взвилась вверх.

«Уж не будут ли новые поступления?» — Фризе с опаской поднял голову. Но никаких сигналов больше не последовало.

Владимир поднял фонарик. Узкое лицо с резкими, грубоватыми чертами показалось ему знакомым. А главное — звездочка на подбородке.

— Кюн, сволочь! — прошептал Владимир почти с умилением. — Со свиданьицем!

Лоб и левая щека у Кюна были в крови. И, судя по тому, что кровь уже начала подсыхать, генерал расправился с немцем минут пятнадцать назад.

Фризе проверил пульс — Кюн был живехонек. Сердце билось лишь слегка учащенно.

«Карманы проверять бесполезно, — Владимир оглядел черные джинсы и серую кокетливую курточку Кюна. — Уж генерал-то дело знает!» И тут он заметил, что правый рукав курточки расстегнут и закатан по локоть. А на локтевом суставе красуется замысловатая татуировка: змея, обвивающая пышнотелую даму, ромб и буквы СЛЖБ. «Смерть легавым, жизнь блатным». Известный девиз воров-романтиков старшего поколения.

«Ну, господин генерал! Уел! Решил порезвиться. Нет, чтобы припрятать Федю Кавалера в кустиках, прислал мне его. Наложным платежом! И врезал Кавалеру прилично, старый законник. Как минимум, на причинение легких телесных повреждений тянет! Или даже на злостное хулиганство».

Кавалер-Кюн застонал и открыл глаза.

— Проснулся, мой родной! — сказал Фризе. — Но времени пока на разговоры нет!

Он проверил руки Кюна. Тут беспокоиться было не о чем. Корнилов связал их как на показательных занятиях в школе милиции. Фризе пошарил в карманах тихо постанывающего Кюна — носовой платок отсутствовал. Еще один аргумент в пользу генерала. У немца он бы обязательно нашелся. А у вора в законе носовой платок не всегда входит в джентльменский набор.

Владимир оттащил Кюна— несмотря ни на что, он никак не хотел думать об этом мужчине, иначе как о подданном Федеративной республики — подальше от шахты. Достал из кейса фланелевую тряпочку, которой при необходимости смахивал пыль со своих штиблет и, не без некоторой неловкости, засунул ее в рот пленнику.

«По-моему, в последнее время я ею не пользовался», — успокоил он себя.

Тонкая золотистая оса вынырнула откуда-то и поползла по щеке Кюна. «Вот бы ужалила!» — злорадно подумал Владимир. Но оса припала к пятнышку засыхающей крови на щеке пленника.

Оса, оса… Что-то тревожащее было в этом крохотном, но злом насекомом. Но что?

— Оса, оса… — прошептал Фризе и вспомнил, как озадачили его осиные гнезда, симметрично расположенные на кирпичной кладке свода. Он посветил фонариком: «Попробовать содрать одно из гнезд? А если там сотни две таких же зловредных тварей, что ползает по лицу Кюна? Мало мне не будет».

Владимир прошелся по туннелю, внимательно присматриваясь к осиным гнездам. Одно показалось ему пересохшим и давно покинутым. И оно пахло только тленом и пылью.

«Была не была!» Фризе содрал белесую полусферу. Она, и вправду, оказалась пустой. Зато под ней, на самом кирпичном своде виднелся бетонный круг, похожий на широкую белую пробку. Бетон был состряпан впопыхах, наверное, цемента не хватало и саперы переложили в раствор песка. Теперь бетон выкрошился и в углублении виднелись провода.

Владимир пододвинул один из ящиков, встал на него, чтобы получше разглядеть, что так жирно поблескивает за соцветием проводов?

Упакованные в лоснящийся пергамент, в углублении лежали брикеты динамита.

Через полчаса после того, как отбыли бандиты, заявились новые гости: огромный камион, автокран и легковая машина. Приехали они со стороны деревни Грязно, с погашенными огнями. И двигались очень медленно, будто на ощупь.

«Эх, с конкурентами разминулись, — огорчился генерал. — А могла получиться хорошая разборка! С потасовкой и стрельбой. Что теперь прикажете делать? Дубинкой я от них не отобьюсь».

Легковой автомобиль осторожно съехал с проселка на поляну. Водитель включил фары. Машина медленно, но уверенно двинулась в сторону Красного берега. Туда, где над Оредежью высились несколько стройных красавиц-сосен.

Надо было срочно вызывать Фризе.

Корнилов наклонился над шахтой, просигналил фонариком. Посвистел. Сыщик не отзывался.

Минут пятнадцать генерал следил за тем, как развиваются события на Красном берегу.

Автокран уже стоял рядом с обрывом. Его стрела медленно разворачивалась в сторону реки. Камион с распахнутым чревом готовился принять груз. Людей было мало, три-четыре человека. Действовали они молча и согласованно. Чувствовалось, что каждый назубок знает свою роль.

«Как же с ними управиться?» — подумал Корнилов и, засунув свою дубинку за ремень, спустил ноги в люк шахты. И в этот момент под землей раздался глухой взрыв. Тугая удушливая волна подбросила генерала вверх и швырнула в кусты.

Фризе догадался о прибытии техники по легкому дрожанию сводов, по струйкам песка, стекавшим со стен. «Еще денек и здесь останутся одни осы, — подумал он. — Если мы не остановим это ворье. А как? Тихо выбраться наверх, прихватив с собой Кюна и обратиться в милицию, которая заодно с жуликами?» Или перестрелять похитителей?

Неожиданно в подземелье ворвался свежий ветерок, несущий запах водорослей и сена. И шум падающей воды стал более громким: грабители открыли новый вход в подземелье со стороны обрыва.

— Герр Кюн! — позвал хрипловатый сдавленный голос. — Герр Кюн! Принимайте стропы! — Мужчина говорил по-немецки. И Фризе, словно оправдывая себя, с удовлетворением подумал: «Еще один человек называет этого обормота Кюном! А не Федей Кавалером!»

— Да, да! Сейчас! — отозвался он тоже по-немецки. — Две минуты и я готов!

Подхватив Кюна за воротник куртки, поволок его к шахте. Бандит пришел в себя и пытался вывернуться. Мычал, брыкался. Пытаясь утихомирить отчаянно извивающегося пленника, Владимир лихорадочно искал выход. И не находил.

«Черт! — выругался Фризе и со злостью двинул Кюна ногой. Тот затих. — Если сейчас их не остановить, через три-четыре часа они уйдут за границу. В Латвию или Эстонию. Или перегрузят награбленное в самолет. И — поминай, как звали! Выходит, решить проблемы может только мой пистолет. Господи, не дай мне промахнуться, — бездумно прошептал Владимир и осекся. — Что это я? С ума сошел?»

Он уже подтащил Кюна к шахте, когда в узком наклонном туннеле, ведущем, наверное, в глубины рождественских пещер, блеснул огонек. Кто-то, пока еще, невидимый за поворотом, шел навстречу Фризе.

Сигналить Корнилову теперь — значило обнаружить себя. Фризе обернулся. В конце туннеля тоже появились люди. Он почувствовал их присутствие. Что-то происходило в темноте, какое-то движение, стук металлических предметов, глухие толчки, сопение.

Фризе присел у стены. И в это мгновение вспыхнул свет прожектора.

Осторожно, стараясь все время находиться в тени, которую отбрасывали сложенные вдоль стены ящики и корзины, он начал подползать к ним поближе. И опять тянул за собой Кюна.

Наверное, никогда в жизни Фризе не ползал так быстро и не занимал так мало места. Если бы он увидел эту щель в спокойной обстановке, то мог поспорить, что в нее не пролезет даже кот. А сейчас протиснулся в нее сам и сумел затянуть своего пленника.

Вот только места для кейса в щели не осталось.

— Герр Кюн! Герр Кюн! Где вы? — Теперь уже Кавалерова звали по-русски. — Куда подевался этот хмырь? Каждый раз одно и тоже!

Как только надо горбатиться, его и след простыл!

— Небось пузо разболелось, наверх поднялся. Чуешь сквозняк гуляет?

— Кюн!

Кто-то быстро прошел мимо Фризе. Владимир слышал учащенное дыхание и шорох песка под подошвами ботинок. Наверное, это был человек, поднявшийся по наклонному туннелю. Отблески его фонаря сыщик только что видел вдали.

— Чего разорались, работнички? — Голос у вновь прибывшего был молодой и веселый.

— Ты, Жоржик? Опаздываешь!

«Жоржик! Уж не бывший ли муженек дежурной из «Астории»?

Знает ли, что отца убили?»

— Кюн пропал!

— Куда он мог подеваться? — удивился Жоржик. — Ход на Церковную я только что завалил.

Неожиданно застонал Кюн. Бешено заколотил ногами по ящику

— Пристрелю, — шепнул Фризе, склонившись над самым ухом пленника.

Кюн жалобно вздохнул и затих. А Владимир почувствовал, что по его шее ползают какие-то насекомые. Он попытался прихлопнуть их ладонью и тут же почувствовал сильный укус.

Это были осы.

Мужчины, стоявшие недалеко от Фризе, замолкли. Наверное, услышали стоны Кюна и забеспокоились.

— Генрих! — раздался еще чей-то испуганный голос — Чего это они?

— Кто?

— Да осы! Летают, как бешеные. Начнут жалить — не поздоровится.

— Посмотри на фонарь! Ты же его к осиному гнезду приткнул!

Через минуту в конце туннеля раздалась команда: «Вира!»

Фризе высунулся из укрытия. Не поднимаясь с колен, вытащил из кобуры пистолет. Огляделся. Под сводами туннеля, в лучах прожектора, поставленного на ящики, с сердитым гудением металось золотистое облачко. Маленькие злые бестии, потревоженные ярким светом и теплом, все прибывали и прибывали.

Подавив желание выстрелить, Фризе поднял кусок кирпича и швырнул в фонарь.

Раздался звон разбитого стекла, громкий хлопок. На секунду в подземелье воцарилась тишина, и тут же с новой силой зажужжали осы. Теперь это жужжание стало похоже на тонкий вой бормашины.

— А-а-а! — Истошный вопль заполнил туннель. — Да помогите же! А-а-а!

Подхватив кейс, Фризе стремительно пополз туда, где поднимали на поверхность ящики. Инстинкт подсказал ему: чем ближе он к земле, тем больше шансов спастись от ос. И от людей тоже.

Он был уже в метре от выхода на Красный берег, когда кто-то зажег новый фонарь.

Владимир непроизвольно обернулся.

Посреди подземелья стоял человек. Казалось, что на голове у него надет бежевый нейлоновый чулок. Чулок этот шевелился. Обезумев от боли, мужчина выхватил оружие и стал палить.

Фризе сделал еще рывок и очутился у обрыва.

— Кюн! — позвал сверху повелительный голос. — Что там у вас делается, черт возьми!

— Осы! — крикнул Владимир. И в это мгновение в подземелье ухнуло. Фризе прыгнул в темноту. Он ожидал, что упадет вниз, в реку, но приземлился на узкую площадку среди свисающих корней.

Взрыв был глухой, не очень сильный. Но, судя по тому, как дрогнула и осела земля, своды туннеля обрушились по всей длине.

Никто из находившихся там не успел даже вскрикнуть.

Немецкие саперы дело свое знали хорошо. Они только не взяли в расчет время. За прошедшие пол века река тоже не дремала. Подмывала и подмывала Красный берег. Усилия природы и человека соединились, огромный пласт красного песчаника откололся. Машины, стоявшие на краю обрыва рухнули вниз.

Фризе с трудом удержался на узком выступе и теперь гадал:

«Прыгнуть вниз? Или ждать, когда песчаник обрушится?»

— Володя, подними руки, — раздался над его головой спокойный голос Корнилова. — Осторожно! Без резких движений.

Сначала Фризе поднял свой кейс. И только после того, как генерал забрал чемоданчик, поднял обе руки. Тут же его подхватили сухие крепкие ладони Корнилова и выдернули наверх.

Внизу глухо ухнуло — обвалился выступ, на котором только что стоял Фризе.

Ухватившись за одну из уцелевших сосен, он заглянул вниз.

Сильный тугой поток уже подмывал, съехавшую в Орсдеж песчаную осыпь. Владимиру показалось, что он видит белый угол погребенного под толщей песка камиона.

— Нельзя так близко подходить к краю обрыва, — прошептал он очень тихо. — Аминь.

Но Корнилов его шепот услышал:

— Что вы там бормочете, коллега? Взгляните лучше на этот «портфельчик».

Он протянул Фризе модный кожаный несессер, из тех, что подкрученные молодые люди так любят носить, повесив на запястье.

Владимир расстегнул молнию. В одном отделении лежала толстая пачка долларов, в другом — новенькие пятисоттысячные купюры. Паспорт на имя гражданина Федеративной Республики Германии Вильгельма Кюна. С фотографии глядел самоуверенный Федя Кавалер — узкое лицо с резкими чертами, прямой взгляд, красивая стрижка.

— Внешний вид и характер нордические, — усмехнулся Фризе и полистал странички паспорта. За последнее время Федя пересекал границу с Россией шесть раз. И русская виза у него была многократной, сроком на два года.

— Вы взгляните на бумаги! — подсказал генерал.

Одну за другой разворачивал сыщик аккуратно сложенные и прошитые скрепками листки. «Культурный фонд Эль Ренессанс направляет в Федеративную Республику Германию передвижную выставку самодеятельных художников Санкт-Петербурга сроком на один год. Список работ прилагается…» Разрешение таможенного комитета… Заключение экспертной комиссии… Письмо первого заместителя премьера России…

— С такими ксивами можно половину страны вывезти! — Фризе выругался.

— Какого черта вы бросили гранату? — поинтересовался Корнилов. — Судя по этим бумагам, ценности там все-таки были. В пещерах, которых нет и быть не может.

— Еще какие! — Фризе заметил, как из ельника вынырнул джип и медленно двигался к ним через поляну. Этот джип показался ему очень знакомым.

— Вы, генерал, встали бы за сосну. По-моему, с этим чудищем я уже встречался.

— Там же не все были бандиты! — не унимался Корнилов.

— Пожалела овца волка. — Фризе вернул генералу «портфельчик» Кюна, открыл свой кейс, достал из него аккуратно сложенную рубашку. Осторожно развернул. Генерал увидел у него в руках гранату. Ту самую, противотанковую.

— Так это не вы! — он, наконец, обернулся и тоже заметил машину.

Боже, не дай мне промахнуться!

Джип остановился. Из распахнутой дверцы выскочил здоровенный амбал. Владимир сразу же узнал его. Это был тот боец, который охотился на дежурную из «Астории» в Павловске. И которого, предварительно залив ему в глотку почти литр водки, Фризе оставил наедине с трупом бывшею прокурора в десятке метров от отделения милиции.

«Ай да менты! — изумился он — Отпустили убийцу без покаяния!»

На этот раз в руках амбала был автомат Калашникова. И, похоже, он собирался им воспользоваться. Тупой, тупой, а своего обидчика узнал моментально.

— Ложись! — крикнул Владимир Корнилову и метнул гранату в лобовое стекло джипа. Она разорвалась внутри автомобиля. Мощный взрыв разнес машину на куски. И тут же, с интервалом в несколько секунд раздались еще два таких же сильных взрыва.

Корнилов собрался выйти из-за ствола липы, но Фризе предупреждающе поднял руку:

— Может еще рвануть! — Он как в воду глядел: снова ухнуло.

Только теперь это была не граната, а бензобак.

Минут пять они пережидали, но больше взрывов не последовало.

— Надо проверить, не остался ли кто в живых. — Корнилов кивнул в сторону догоравших обломков автомобиля.

— Пускай лежат. — Думаете, трех противотанковых гранат для них мало?

Генерал нахмурился и промолчал.

Уже совсем рассвело На первый взгляд, на поляне все было по-прежнему — дряхлые столетние липы и дубы, ольшаник вдоль тропинки, дремучий зеленый островок на месте барского дома. Но если раньше внимательный наблюдатель мог заметить, что этот островок разросся на невысоком взгорке, укрывшем руины усадьбы, то сейчас взгорок исчез. Осел, опустился вместе с последним куском старого фундамента. Обрушилась кладка шахты, пропала каменная плита.

А корабельные сосны, радовавшие глаз прохожего, валялись под обрывом у самой воды, в мгновение ока превратившись из породистых красавиц в древесину.

На поляне стелился туман, смешивался с дымом от догорающего джипа. Как ни в чем не бывало, пели птицы.

Разбуженные взрывом, к реке подтягивались наиболее смелые обыватели — заспанный мужчина и мальчик с бабушкой. Мужчина, Корнилов знал, что это врач, каждый год снимающий в Рождествено дачу, глядя на тела бандитов поинтересовался:

— Мертвые?

— Даже очень! — буркнул Фризе.

Доктор многозначительно покивал головой.

— Бандитская разборка? — спросил воспитанный на криминальных романах и телевидении мальчик. Он все время норовил вырваться из цепкой руки женщины и подойти поближе к мертвецам.

— Следствие покажет, — значительно изрек доктор.

— Ничего оно не покажет! — выпалил начитанный мальчик и посмотрел на доктора как на дурачка. С презрением и капелькой сочувствия. Бабуля с силой дернула всезнайку и что-то прошептали ему на ухо. Наверное, пообещала трепку.

Подъехал на своем трескучем мотоцикле участковый Лысенко. Окинул внимательным взглядом все еще дымящиеся обломки машины и тела бандитов. Молча поздоровался за руку с Корниловым и доктором. Кивнул Фризе, стоявшему поодаль.

— Василий Семеныч! Не в службу, а в дружбу, — обратился он к доктору. — Позвоните в Гатчину, в прокуратуру. Скажите, что у нас ЧП. Трупы… — Он взглянул на мертвецов. — Скажите — много трупов. Взорвалась машина. Похоже, джип, товарищ генерал?

— Я не очень-то в них разбираюсь, — ответил Корнилов.

— Джип, — подал голос Фризе.

Лейтенант внимательно посмотрел на Фризе, потом перевел взгляд на генерала. Наверное, старался понять, почему племянник и дядя ведут себя, как чужие.

— Так я пошел звонить? — спросил доктор.

— Будьте добреньки, Василий Семеныч, и не забудьте «скорую».

Когда доктор ушел, лейтенант обратился к женщине:

— Вы, наверное, дачница?

— Да. Мы у Сидоровых снимаем. — Женщина показала в сторону деревни Грязно.

— Вы видели, что тут произошло?

— Слышал, — сказал мальчик. — Как бабахнуло. А потом еще два раза. Бандитская разборка.

— Мы шли в Рукавишников лес за грибами. И услышали три взрыва, — подтвердила бабушка.

«А взрыв в подземелье? — удивился Фризе. — Неужели не слышали?»

— Понятно, — кивнул лейтенант. — А стрельба, крики?

— Не было стрельбы.

— По-нят-но! — протянул Лысенко и посмотрел на Корнилова.

Генерал внимательно разглядывал царапины на руках.

Участковый опять обратился к женщине:

— Скажите, вас как зовут?

— Клавдия Леонидовна Кузина.

— Через час приедет следователь, Клавдия Леонидовна. Захочет с вами побеседовать. Может, за грибами вы после обеда сходите? А сейчас дома посидите.

— Все грибы оберут, — сердито сказал мальчик.

— Завтра сходим, — пообещала ему Клавдия Леонидовна. Фризе удивился, что она ни разу не назвала мальчика по имени.

Кто не рискует…

Отправив Клавдию Леонидовну и ее начитанного внука домой, участковый спросил у Корнилова:

— Опять наезд, товарищ генерал? — и показал на груду металла, оставшуюся от джипа.

— Нет, Виктор. Здесь каша заварилась покруче.

И, словно бы, в подтверждение его слов, из леса, со стороны Могильного моста выскочил уазик. На борту машины красовалась надпись: «Прокуратура Санкт-Петербурга».

Из уазика не спеша выбрались двое мужчин — пожилой милицейский майор и молодой человек в штатском. Еще один мужчина и водитель остались в машине.

«Как будто из парикмахерской», — подумал Фризе, разглядывая прекрасно подстриженные и даже слегка набриолиненные темные волосы молодого человека.

А Корнилов подивился тому, откуда взялись здесь эти ранние пташки. Добраться так быстро из Питера они не могли. Выезжали на другое происшествие и получили сигнал завернуть в Рождествено? От кого? И, между прочим, залезли они на чужую территорию. В области имеется своя прокуратура.

Молодой мужчина, проигнорировав участкового, двинувшегося ему навстречу, все внимание обратил на трупы братвы. Даже присел на корточки, чтобы получше разглядеть. Майор стоял рядом, не проявляя к трупам никакого интереса.

— Участковый инспектор лейтенант Лысенко, — представился Виктор, подойдя к гостям. Майор лишь кивнул в ответ. Штатский выпрямился и повернулся к лейтенанту:

— Здравствуй, лейтенант. Что тут у вас произошло? — Задав вопрос он внимательным взглядом оглядел Корнилова и Фризе.

«Болван и хам! — Владимир неприязненно посмотрел на молодого человека. — Какой-нибудь заштатный следователь, а корчит из себя большого начальника. Сразу на «ты»! Представься, урод! Зачем обижаешь деревенского детектива!»

— С кем я имею честь разговаривать? — ледяным тоном поинтересовался Лысенко. Оказывается, он и сам мог за себя постоять.

— Помощник прокурора города Рыбкин. — Молодой человек показал на майора: — А это старший оперуполномоченный по особо важным делам Управления уголовного розыска Пантелеев. Я удовлетворил ваше любопытство? Теперь дело за вами. — Он снова взглянул на Корнилова и Фризе. — А это свидетели?

— Свидетели.

— Что же здесь произошло? Бандитская разборка?

Корнилов усмехнулся: «Ну точь- в-точь, как начитанный мальчик».

— Здесь много чего произошло! Во-первых, обвалилась часть берега: ночью к самому краю обрыва подъехало несколько машин…

— Где?

Лысенко показал туда, где еще совсем недавно росли на Красном берегу красавицы сосны.

— А люди?

— Я просил вызвать «скорую» и оперативно-следственную группу из Гатчины.

— Павел Сергеевич! — щеголеватый помпрокурора многозначительно взглянул на майора.

— Начнем осмотр оттуда?

— Я попрошу вас не начинать осмотр до приезда группы из Гатчины, — сказал Лысенко.

— Это еще почему?

— Вы же на территории области. Гости, — с подкупающей простецкой улыбкой сказал лейтенант. — Подождем хозяев — Лейтенант, вы, наверное, не совсем врубились в обстановку. Я помощник прокурора города!

— Извините.

— У меня есть все основания считать, что события, которые здесь разыгрались, имеют отношение к делу, которое мы расследуем. Вам понятно?

— Что за дело, не подскажете?

— Ну, нахал! — пробасил майор. — Можешь ведь и погон лишиться.

— Я могу вас соединить с прокурором города, — предложил Рыбкин и достал из кармана светлого модного пиджака крошечный радиотелефон.

— Вот удача! Разрешите я позвоню и в Гатчину, узнаю, выехала ли группа? Они с минуту на минуту должны быть. Наверное, Рыбкин решил, что с чинами постарше он быстрее договорится и протянул лейтенанту радиотелефон:

— Умеете обращаться?

Лысенко кивнул и уверенно набрал номер. Спросил, когда абонент отозвался:

— Пушкин, это ты?

Трубку поднял кто-то другой и, наверное, пообещал позвать Пушкина. Потому что участковый, прикрыв трубку загорелой ладонью, посчитал нужным разъяснить:

— Пушкин, это его настоящая фамилия. — И тут же сказал в трубку: — Алексей, это я, Лысенко из Рождествена. Дежурный УАЗ прокуратуры в нашу сторону проехал? Да? Отлично! Значит, сейчас подъедут. Да, тут заварилось дело! Конечно расскажу. А дежурный рафик питерской городской прокуратуры когда проезжал? Да что ты? Вчера вечером? Ну, бывай!

Последнюю фразу Лысенко его приятель Пушкин, наверное, не услышал: взбешенный помощник прокурора выхватил из рук участкового свой радиотелефон. И в это время одна за другой последовали две фотовспышки.

Фризе с удовлетворением спрятал свою «мыльницу» в карман брюк.

— Что за хулиганство? — яростно завопил помощник прокурора и бросился к Владимиру. — Немедленно отдайте фотоаппарат!

— А как же свобода печати? — Фризе отступил на шаг, пытаясь избежать прямого столкновения с Рыбкиным. — Я внештатный репортер. Мое дело — фотографировать. — Он сделал еще шаг в сторону, так как Рыбкин тянул к нему руки — И я на чужой площадке не играю. На своей.

Помощник прокурора оставил попытки схватить Фризе.

— Кто вы, черт возьми?

— Нештатный корреспондент газеты «Криминальное подполье».

Такая газета просуществовала всего месяца три и почила в бозе несколько лет назад. Но у Владимира остались визитки. Иногда эти визитки его выручали. Он достал из нагрудного кармашка одну из них и протянул помощнику прокурора.

— Это, черт возьми, всего лишь визитка! — рявкнул Рыбкин. — Мне нужны документы! Я вас задерживаю! Марш в машину!

— Обойдетесь!

— Майор!

В это время дверца дежурного рафика прокуратуры открылась, из нее выглянул оставшийся в салоне мужчина:

— Ренат Искандерович! — негромко позвал он. — Не будем навязывать свою помощь. Пусть разбираются сами.

Через полминуты машина уехала.

Корнилов мог поклясться, что узнал обладателя негромкого голоса. Этот человек так долго не сходил с первых страниц газеты и экранов телевидения, что ошибиться было нельзя. Бывшего главу города, а ныне Председателя Культурного фонда Ренессанс знала любая собака.

Участковый проводил взглядом машину гостей, скрывшуюся на лесной дороге, и подошел к сыщикам. Вид у него был немного растерянный.

Фризе показал ему большой палец, а Игорь Васильевич сказал:

— Взрослеешь, Виктор!

Женская логика

— Володя! Какой ты молодец, что позвонил! — Энергичная и обаятельная приятельница Владимира Фризе, журналистка Света из популярной московской молодежки была, как всегда рада звонку. — Ты где?

— В селе Рождестве но Ленинградской области.

— Уж не приехал ли ты на поклон к Владимиру Набокову? Как я тебе завидую!

— Не завидуй. Бери билет на последний самолет и планируй в Питер. Я тебя встречу. И будем вместе кланяться.

— Да ты что? Я только прилетела с Дальнего Востока. Отписываюсь

— Сходи к шефу. Скажи — дело будет громкое. Реституция наоборот. На пять подвалов — так, кажется, у вас в газете называются большие материалы? — Он усмехнулся оттого, что непреднамеренно скаламбурил. — Скажи своему шефу, что я звонил. Он знает — где Фризе, там пахнет жареным.

— А ты со мной побудешь? — осторожно спросила Света.

— Приедешь — решим.

— А как же твой приятель из прокуратуры? Он сегодня звонил. Сказал тоже, что и ты: скандальная история.

— Обойдется!

Потом Фризе позвонил в Мюнхен. Услышав Знакомое контральто, спросил:

— Лизавета, ты зачем подбросила мне дохлую крысу?

— Милый! Как я рада тебя слышать! С тобой все в порядке?

— Зачем ты подбросила мне дохлую крысу?

— Ну… Это не телефонный разговор.

— Пропади они все пропадом. Пускай слушают.

— Тебе легко так говорить. У тебя нет начальства

— Лизавета…

— Я уже столько лет Лизавета. Даже страшно делается. И до сих пор не замужем.

«Какой же я кретин! — подумал Фризе. — Она подписала то письмо «Эльза Кох»! А всегда утверждала, что Лизавета — ее настоящее имя. Я же и сам в паспорте видел. Тупяга! Она хотела сказать мне, что ее просьбу вовсе не следует выполнять».

— Почему ты назвал себя кретином, Володя? — оказывается, он не только подумал о себе так плохо, но и высказался вслух. — Почему?

— Скажи, Хиндеман, о котором ты мне написала, оказал твоему папе большую услугу?

— Ах, ты об этом… Получил письмо? Надеюсь, ты обратил внимание на подпись и не принял его всерьез?

— Что я, по уши деревянный?!

— По уши? Это какая-то идиома?

— Идиома. Так какую услугу оказал Хиндеман твоему папахену?

— Он доставал ему билет на концерт Лучано Паваротти. Володенька, почему ты обозвал себя кретином?

Фризе усмехнулся: интересно, подслушивает ли кто-нибудь их разговор?

— Потому, что до сих пор не выбрался к тебе погостить.

— В таком случае ты употребил подходящее слово. Валодька, ты просто прелесть! — помолчав пару секунд, Лизавета добавила: — Ближайший самолет Люфтганзы в пятницу.

«Какая нелепость! — невесело подумал Фризе, опустив трубку. — Такая мелочь. А последствия!»

Но грустить ему не хотелось. Все-таки впереди его ожидало много приятных событий. Он вспомнил, из-за какого пустяка один знаменитый военачальник проиграл самое громкое сражение. «Вот! Со всеми бывают промашки!» — подумал Фризе и улыбнулся.