Искатель, 1995 №6

БОРИС ВОРОБЬЕВ
НОЧЬ ПОЛНОЛУНИЯ

Время давно перевалило за полночь, а Бренн никак не мог уснуть. Скомканная подушка как каменная упиралась в лицо, и он то и дело менял положение, стараясь лечь поудобнее. Но сна не было. То, что случилось сегодня утром на реке, буквально потрясло обычно хладнокровного Бренна, и весь остаток дня и уже добрую половину ночи он терзался неразрешимой, мучительной загадкой: что же все-такие произошло? Неужели утром он видел Нину? Этого не могло быть. Нина умерла пятьдесят с лишним лет назад по земному счету, еще до его возвращения из второй звездной экспедиции. И все же… И все же сегодня он видел ее — молодую, восемнадцатилетнюю, какой она была в тот год, когда они поженились. Говорят, что через определенные промежутки времени рождаются похожие люди… Но не до такой же степени! А ведь у сегодняшней Нины была даже родинка на правой щеке, темное, трогательное пятнышко, которое он так любил целовать..

Бренн в который раз стал вспоминать эпизод на реке.

В заповедник, в свой старый дом, он прилетел вчера, и еще в салоне пси-параглайдера представлял себе, какое это будет блаженство — ранним утром погрузиться в зеркальные воды еще не проснувшейся реки, пересечь наискось заводь и лечь на теплом песке под Обрывом. А потом, когда основательно припечет, нырять, нырять.

Все так и было. Переночевав под родной крышей, Бренн утром, захватив с собой полотенце и надувной матрац, спустился пологой тропкой на берег. Служащий дока, приняв его за туриста, предложил Бренну индивидуальный реслинг, но он отказался. Зачем ему этот современный механизм, когда у него имеется нечто другое? Пройдя вдоль дока, Бренн остановился у двери крайнего отсека. Нажал кнопки на панели, хранящей его код. Селитовые стенки шлюза с тихим шорохом раздвинулись, и вот оно, его сокровище — плоскодонная сосновая лодка, которую Бренн смастерил собственноручно.

— Привет, старушка! — сказал он, спрыгивая с настила на дно лодки. Весла и уключины были на месте, черпак тоже. Бренн вывел лодку из отсека и по широкой протоке, заросшей по обеим сторонам красным лозняком и рогозом, погреб на фарватер.

Река здесь была широкая, и то, что казалось ее левым берегом, на самом деле представляло большой остров, на котором сплошной стеной стояли вековые медностволые сосны.

Бренн осушил весла и посмотрел вперед. Там, километрах в пяти от пансионата, виднелся высокий мыс с желтой полоской песка у подножия. Бренн почувствовал, как сладко защемило сердце. Обрыв, обетованная земля детства, где родилась страсть Бренна к космосу, к полетам; земля, куда он стремился каждый год в пору цветения белых водяных лилий.

У Обрыва почти никого. Всего лишь пять человек — двое юношей и три девушки. Привлеченные скрипом уключин, они подняли головы и с некоторым удивлением посмотрели на Бренна и на его лодку. Бренн махнул им рукой — привет! — и причалил к «своему» месту — огромному валуну, который ледник последнего великого оледенения оставил здесь как память о минувших катаклизмах.

Обрыв… Никто из пятерых, чьи реслинги небрежно брошены в кустах, конечно же, не знал, что означало это место для Бренна. И оттого, что, как посвященный, владеющий пусть маленькой, но все же тайной, он радостно засмеялся и кинулся бегом на самый верх крутого откоса.

За свою жизнь Бренн привык к высоте и был на таких высотах, откуда заглядывал в будущее времени и пространства, но этот откос стал его первой жизненной высотой, трамплином долгого, непрерывного восхождения к звездным мирам. Сколько раз Бренн возвращался сюда? Уже не вспомнить. Во всяком случае, всегда, когда был на Земле, а не в космосе.

Солнце припекало. Самое время полежать на песке, последить за муравьями, бегающими по корням стоящих на берегу сосен, подумать о своем. Но сначала — ритуал.

Бренн встал на край обрыва. Внизу— темно-синяя вода. Бренн знал точно, сколько до нее — двенадцать метров.

Лежавшие на песке с любопытством смотрели на Бренна. Он набрал в грудь воздуха, развел руки и упруго оттолкнулся. Полторы секунды полета, и Бренн, как веретено, вошел в воду. Инерция падения влекла его в самую глубь, но он замедлил ее, расставив в стороны руки и ноги. Вынырнул и поплыл к тому месту, где лежала его лодка, наполовину вытащенная из воды.

— Здорово! — сказала одна из девушек, когда он проходил мимо. — У вас какой бон?

Когда-то Бренн имел седьмой, высший бон по современной международной квалификации. И все же он ответил:

— Седьмой.

И нагнулся за полотенцем. А когда разогнулся и посмотрел на девушку, то чуть не закричал: перед ним стояла Нина — темноволосая, с синими глазами, с коричневой родинкой на правой щеке.

Невероятная похожесть двух людей, один из которых умер полвека назад, потрясла Бренна, и он с трудом удержался от того, чтобы не кинуться к девушке. Скрывая свое состояние, Бренн закрыл лицо полотенцем, делая вид, что вытирается, но мало-помалу овладел собой, хотя колени еще предательски дрожали, а сердце билось гулко и часто.

— Ого, седьмой! — воскликнула девушка. — А вы кто? Я знаю всех, у кого седьмой бон.

Шестое чувство подсказало Бренну назваться вымышленным именем.

— Торнстон? — удивленно переспросила девушка. — Что-то не припоминаю.

Бренн пожал плечами, и этот жест можно было расценивать как угодно. Во всяком случае, девушка не стала продолжать расспросы, и Бренн, облегченно вздохнув, устроился со всеми удобствами у валуна. Краем уха он слышал, как лежащие горячо обсуждают его прыжок, то и дело повторяя два слова: «седьмой» и «бон». Но это волновало Бренна меньше всего. Он был занят только одним — исподтишка разглядывал девушку, так поразившую его своим сходством с Ниной. И чем дольше продолжалось разглядывание, тем большее смятение испытывал Бренн, потому что и жесты, и интонации голоса у девушки были как две капли воды похожи на жесты и интонации Нины.

Чувствуя, что так дольше продолжаться не может, что надо каким-то образом разрешить загадку, Бренн лихорадочно искал предлог, который позволил бы ему вновь заговорить с девушкой, но тут его соседи поднялись и стали собираться.

Бренн испугался. Он понимал: сейчас может оборваться тонкая ниточка, связывающая его с какой-то тайной; уехав, девушка может никогда больше не появиться в поле зрения Бренна. Но тут же он рассудил, что этого не произойдет. По одной простой причине — реслинги у всей пятерки были с фирменным клеймом пансионата. А это означало одно из двух: либо девушка была местной, либо отдыхала в пансионате, и стало быть, возможность встретиться еще раз сохранялась. Тем временем стайка разноцветных механизмов, оставляя за собой пенный след, удалилась от берега. Бренн долго смотрел им вслед.

Тень от палки, которую он воткнул в песок перед собой, стала совсем короткой, время подходило к обеду, но Бренн словно забыл об этом.

Милая девчушка! Как она удивилась, когда он назвался Торнстоном. Наверняка записала его в лжецы, хотя прыжок ей определенно понравился. Сразу видно, что понимает толк в прыжках, а может, и сама прыгает. И все же он правильно сделал, скрыв свое настоящее имя. Его знают все в мире, как знают имена его друзей по первой звездной экспедиции. Но разве могут представить эти молодые люди, что он еще жив?! Что он — единственный из всего первого набора в Отряд разведчиков-исследователей новых планет, который еще коптит белый свет! Ведь это по космическим меркам ему семьдесят семь, а по земным? А по земным — чуть ли не вдвое больше. Вот что значит летать на околосветовых скоростях — время для тебя замедляется, реже бьется сердце, и ты молодеешь по сравнению с остающимися на Земле. Превращаешься в Мафусаила, пережившего родных и близких, но несущего свой крест — в память о погибших, в память о высадках на планетах, которым ты дал имена, в память о матери, жене и детях. Ты пережил их, и это самое страшное, что довелось испытать в своей долгой жизни. Нет, он правильно сделал, назвавшись Торнстоном.

Вечером, придя в пансионат поужинать, Бренн тотчас увидел девушку. Она сидела в прежней компании за дальним столиком. Заметив Бренна, девушка, как старая знакомая, приветственно помахала ему рукой. Он помахал в ответ и сел за столик неподалеку. И опять поразился необыкновенному сходству своей новой знакомой с Ниной. И дал себе слово заговорить с ней. Необходимо было каким-то образом внести ясность в создавшееся положение. Что-то весьма необычное выпало Бренну, он чувствовал это.

Когда, отужинав, девушка проходила мимо Бренна, он остановил ее легким прикосновением. Она вопросительно посмотрела на него.

— Утром я сказал неправду. Я не Торнстон.

— А кто же?

— Бренн. Крис Бренн.

Видно, это признание в обмане, пусть даже невольном, в какой-то мере поколебало доверие девушки к Бренну, потому что она сказала с заметной иронией:

— Бренн? Я слышала только о двух Бреннах — вожде древних галлов, подарившем миру афоризм: «Горе побежденным!», и астронавте Бренне, участнике первой звездной экспедиции. Вы который?

Вместо ответа он вынул из нагрудного кармана рубиновый «Знак Первопроходца». Она бережно взяла изящно сделанную вещицу и стала с интересом рассматривать ее. Постепенно ироническая улыбка на ее лице сменилась выражением растерянности.

— Но разве вы…

— Разве я еще жив? Вы это хотели спросить? Как видите. Или вы думаете, что я снова разыгрываю вас?

— Нет, нет! — быстро сказала она, глядя на Бренна так, словно хотела о чем-то вспомнить и не могла.

Бренн поднялся из-за столика, и они пошли к выходу.

— Как вас зовут? — спросил он, когда они оказались на полузакрытой террасе, опоясывающей здание пансионата.

— Нина, — ответила она, и Бренн вздрогнул и почувствовал, как опять заколотилось сердце. Наверное, он изменился в лице, потому что девушка тревожно спросила:

— Вам нехорошо?

— Ничего страшного, — успокоил он ее, справляясь с волнением. — Просто плохо спал ночью.

Но это было лишь отговоркой, на самом же деле Бренн чувствовал себя если не на грани безумия, то на грани сильнейшего эмоционального срыва. Второй раз за день его психика подвергалась обвальному стрессовому воздействию, и только отличная физическая форма, которую постоянно поддерживал Бренн, спасала его. Выдержать два таких потрясения — сначала встретить живую Нину, а теперь узнать, что совпадает не только образ, но и имя!

— Вы плохо спали? — спросила Нина. — Представьте, я тоже. Все время видела какие-то сны, из которых ничего не помню. Помню только, что во сне меня мучило ожидание.

— Ожидание чего?

— Не знаю. Просто тяготилась каким-то предчувствием. Я даже проснулась. Вообразите: ночь, я одна, и так ноет и болит сердце…

«…ночь, я одна, и так ноет и болит сердце…» — Бренн был готов поклясться, что слышал эти слова. Вот только от кого и когда?

На улице, в мягком свете уже загоревшихся ночных фонарей, стояли друзья Нины.

— Вам надо идти? — спросил Бренн.

— Мы собирались сходить на дискотеку. Но я передумала.

Нина вышла из-за колонны и сделала знак друзьям, давая понять, что ее планы переменились и она остается. Затем повернулась к Бренну:

— Приглашаю вас погулять. Сегодня будет чудный вечер — слышите, как звенят цикады?

Сиреневые июльские сумерки были душными, и Бренн с Ниной, не сговариваясь, пошли к реке. До берега пробирались узкой тропинкой, вьющейся под сводами еще более душного леса, и, когда вышли, Нина не смогла удержать восторженного возгласа при виде открывшейся им картины. И Бренн, обычно невозмутимый в самых разнообразных жизненных коллизиях, сейчас полностью разделял восторг своей спутницы.

Речная долина, доверху наполненная медлительной темной водой, лишь отчасти заслуживала своего названия; скорее это было ледниковое ложе, по которому, невидимо для глаз, полз самый настоящий ледник и над которым, отражаясь в его тусклом, словно старом-старом зеркале, горели и переливались бесчисленные звезды. Был один из тех редких летних вечеров, когда безоблачное небо как бы исторгает из своей таинственной глубины не менее таинственные светила, и когда человек с изумлением и радостным страхом осознает бесконечность мира и бездонность пространства.

На берегу кое-где стояли скамейки, и Бренн с Ниной сели на одну из них.

Состояние природы как нельзя лучше располагало к молчанию, они чувствовали это и не торопились начать разговор. Проходили минуты за минутами, звездная карта над их головами медленно описывала свой гигантский круг-цикл, и Бренн наметанным взглядом астролетчика по ориентирам, известным только ему, машинально отмечал все детали этого вращения. Его очень интересовало, о чем думает сейчас Нина, и он уже решил спросить ее об этом, но она опередила его.

— Вы когда родились, Крис? Можно, я буду называть вас так? Бренн — это слишком официально.

— Конечно, можно, — ответил Бренн. — А родился я едва ли не за сто лет до вас.

— Я не это имела в виду. Меня интересует месяц, в котором вы родились.

— В сентябре.

— В начале или в конце?

— В начале.

— Тогда вы — Дева! — засмеялась Нина. — Правда, немного смешно, когда мужчина — и вдруг Дева? А где это созвездие на небе?

— Сейчас его не очень хорошо видно, Дева созвездие весеннее, но постараемся отыскать. Большую Медведицу видите?

— Да.

— А теперь от конца ее ручки мысленно ведите линию вниз. Вон до той оранжевой звезды. Это Арктур, альфа Волопаса. От него ведите линию дальше. Стоп! Видите синенькую звездочку над горизонтом?

— Вижу. Малюсенькая такая?

— Абсолютно точно, хотя эта ваша малюсенькая в семь раз больше Солнца. Это — Спинка, главная звезда Девы.

— И вы были там?

— Конечно, нет, — улыбнулся Бренн. — До Спинки слишком далеко. Со световой скоростью туда можно добраться за сто шестьдесят лет. Мы летали гораздо ближе, всего лишь к альфе Центавра.

— А эта звезда где?

— В здешних широтах ее не видно. Вот если б мы были южнее тридцатого градуса.

— А куда вы летали во второй раз? Вы же участвовали в обеих звездных экспедициях.

— О-о, ту звездочку можно рассмотреть лишь в телескоп. У меня с ней связаны не самые лучшие воспоминания.

— Это тогда погиб ваш командир?

— Да. А вы, оказывается, в курсе всех дел. Честно говоря, не ожидал.

— Я читала отчеты о ваших экспедициях, хотя и сама не знаю зачем. Меня словно кто-то подталкивал к этому. А почему погиб ваш командир?

— Мы попали в зону какого-то неизвестного излучения, и все, кто находился в командном посту, потеряли сознание. Все, кроме командира. Он громадным усилием воли переборол действие излучения и принял меры к спасению корабля. И лишь потом умер.

— Но как же спаслись вы?

— Нас вернули к жизни те из членов экипажа, которые в момент катастрофы находились в анабиозе. В те несколько секунд, когда командир противостоял излучению, он успел послать сигнал пробуждения в анабиозные капсулы.

— Невозможно поверить во все это.

— Во что?

— В то, что вы, сидящий сейчас на берегу земной реки, были чуть ли не в другом времени, около звезд!

— Я и сам иногда вспоминаю свои полеты как сон. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь — они были.

В разговоре наступила пауза, а в мире произошли очередные изменения. Мироздание на глазах принимало иной облик; сиреневые краски, преобладавшие до той поры, сменились темными, даже черными, что придало окружающему уже не романтический, но мрачно-торжественный вид. Казалось, Бренн и Нина очутились на представлении вагнеровского сюжета, где декорации почти неотличимы от натуры. Не хватало лишь музыкального сопровождения, сверхнизких октав увертюры, и тогда эффект присутствия на спектакле был бы полным.

— А вы верите в магию звезд, Крис? — неожиданно спросила Нина.

— Как вам сказать? — замялся Бренн. — Наверное, нет. Если б я верил в нее, мне вряд ли удалось бы довести корабль до цели. Я астролетчик, штурман, и верю лишь в цифры и формулы.

— А Кеплер? Ведь он открыл законы движения светил и в то же время составлял гороскопы и предсказывал по ним судьбу!

— Кеплер! Он жил в другое время. Живи я тогда — кто знает, может, тоже стал бы предсказателем.

— Но Крис! — воскликнула Нина. — Нельзя же быть таким рационалистом! Вот вы знаете, как отыскать на небе Деву, а что вы скажете, например, о Дендерском зодиаке?

Бренн напряг память.

— Дендерский зодиак? Это тот, что создали еще древние египтяне?

— Вы молодец, Крис! Тогда скажите, что означает символика его знаков?

— Чего не знаю, того не знаю, — признался Бренн. — Наверное, это связано с магией?

— В каком-то смысле — да. Но все-таки философия знаков гораздо глубже. Возьмем хотя бы ту же Деву, ваше созвездие. На Дендерском зодиаке Деву изобразили с хлебным колосом в руке — символом жизни. Она стоит неподвижно, и это означает, что она вне времени и пространства, — вечна. За спиной Девы — Анубис, один из богов подземного царства древних египтян. Он идет, то есть пребывает в пространстве и подчинен времени. На этом этапе эволюции человек познает идею жизни и смерти, их единство. Понимаете, единство! Но почему все же Дева поставлена впереди Анубиса?

— Клянусь всеми туманностями, не знаю!

— Да потому, что жизнь сильнее смерти, Крис! Помните, на кольце царя Соломона было начертано: «Все проходит»? Ошибался мудрейший из мудрых. Умрем мы, умрут целые цивилизации, даже звезды, которые мы сейчас видим, погаснут, но жизнь не умрет. Ее всходы взойдут на других нивах и пажитях, потому что зерно падает с колоса Девы, чтобы прорасти. Это сказано о звездах, Крис, и сказано семь тысяч лет назад!

Бренн с удивлением смотрел на Нину. Она открывалась с совершенно неожиданной стороны, и, говоря откровенно, Вренн не ожидал таких суждений от совсем еще юной девушки. Поэтому спросил без всякой иронии:

— А вы сами, случайно, не астролог? Слушая вас, я подумал, что так рассказывать о небесных тайнах может лишь маг и чародей.

— Иллюзия, Крис! Я лишь робкая последовательница тех, кого вы назвали магами и чародеями. Просто мне нужно знать о многом, ведь я собираюсь стать референтом Мирового института древних цивилизаций, что в Ярославле.

Нина замолчала, и Вренн интуитивно почувствовал, что она борется с желанием еще о чем-то спросить его. И не ошибся.

— Скажите, Крис, у вас когда-нибудь была семья?

— Была, — ответил Вренн. — У меня, Нина, были даже внучки, но я пережил всех. Мы летали на околосветовых скоростях, когда уже сказывается эффект замедления времени на движущемся корабле и когда его экипаж превращается в своего рода Мафусаилов. Из своей первой экспедиции я вернулся тридцатидевятилетним, тогда как жене, которая была на пять лет моложе меня, к моменту моего возвращения исполнилось сорок три года. А нашего второго прилета на Землю она так и не дождалась…

— Ужасно, — сказала Нина. — Всю жизнь ждать! Но я бы ждала.

Она в упор посмотрела на Бренна, и это было как признание. Бренн молча взял ее руку и поцеловал.

В пансионат они вернулись уже ночью, когда вовсю сияла полная июльская луна. В ее тревожном свете над крышами отелей бесшумно проносились летучие мыши, а цикады звенели так оглушительно, словно впали в экстаз и пели свою последнюю песню.

Проводив Нину до отеля, Бренн пошел домой. Спать не хотелось, и он, достав из буфета вазу с яблоками, прошел в кабинет. Дом был большой, когда-то Бренн жил в нем со всем своим семейством, теперь же он пользовался лишь кабинетом, где и спал на кожаном допотопном диване.

С удовольствием съев сочное яблоко, Бренн взял томик Заболоцкого и уселся в кресло у настольной лампы. Некоторое время листал страницы, отыскивая любимые строки, но и они не могли перебить какого-то смутного предчувствия, вдруг охватившего Бренна. Он читал великого поэта, но смысл написанного не доходил до него; он чувствовал, что внутри у него будто натянулась некая настороженная струна, за которую только задень…

Отложив Заболоцкого, Бренн встал и прошелся по кабинету. Вышел в коридор, зачем-то заглянул на кухню и наконец решительно направился к комнате, которую когда-то занимала жена. Он заходил в нее крайне редко, и вот, повинуясь непонятному внутреннему позыву, повернул ключ в замке и открыл дверь.

Ничего не изменилось в комнате за те долгие годы, когда в ней никто не жил. На старых местах стояли японские статуэтки и висели маски, которые собирала Нина; на своем месте, в углу, стояла бронзовая жаровня-хибати; на прежнем месте был и Нинин портрет, написанный их знакомым художником.

Бренн смотрел на портрет и в сотый раз не мог смириться с мыслью, что Нины нет. Повсюду в комнате стояли вещи, к которым она прикасалась; они хранили ее тепло, а самой Нины не было. Правда, на какой-то миг Бренну показалось, что Нина просто вышла из комнаты и сейчас вернется. И они сядут в кресло, и Бренн станет рассказывать ей о своем последнем полете, а она будет слушать и по привычке наматывать на палец свой белокурый локон. И так живо было «это ощущение, что Бренну показалось, будто он слышит за дверью приближающиеся Нинины шаги.

Стряхнув с себя наваждение, Бренн еще раз обвел взглядом комнату и вернулся в кабинет. Присел к столу, выдвинул средний ящик. Достал то, что хранилось в нем долгие годы и к чему уже давно не прикасалась рука, — синий продолговатый конверт. Последнее письмо Нины, переданное ему сыном по возвращении второй звездной экспедиции.

Бренн раскрыл конверт и вынул письмо. Первая же строчка ударила, как пуля: «…у нас ночь, и я одна, и так ноет и болит сердце…»

Бренн рванул ворот рубашки. Вот они, эти слова! Прошедшим вечером их сказала Нина, и он тогда же подумал, что уже слышал их, но только не мог вспомнить, где и когда. А оказывается, их написала не дожившая до его возвращения жена! Но что же тогда происходит?! Как объяснить эти чудовищные совпадения — встречу с девушкой, как две капли воды похожей на Нину, носящей такое же имя и произносившей слова, которые задолго до нее были сказаны другой Ниной, его женой!

Вгорячах Бренн решил тут же идти в отель к Нине и попробовать разобраться во всей этой мешанине, но, взглянув на часы, опомнился — было почти два часа ночи. Нина уже давно спала, и его визит выглядел бы более чем двусмысленно. Приходилось надеяться лишь на то, что утром вся эта мистика развеется, как дым.

Бренн стал читать письмо дальше.

«…Где ты, что с тобой? Это слабость, я знаю, и ты простил бы меня за нее, но иногда мне кажется, что я больше не увижу тебя. И тогда сердце останавливается… Я все время думаю, почему я такая счастливая? Почему судьба, которая ничего просто так не дает, дала мне тебя? Помнишь, я говорила, что оказалась в Заповеднике случайно? Сейчас я с ужасом думаю о том, что было бы, если б я не приехала в тот раз и мы никогда б не встретились! Вся жизнь пошла бы по-другому, и я не хотела бы жить в той жизни. Там не было бы ничего, что делает меня такой счастливой — ни нашей первой ночи, ни твоего возвращения от альфы Центавра, когда я увидела тебя, седого, и мне хотелось кричать от боли, словно это я родила тебя, а не другая женщина, ни ожидания теперь — ожидания, которое переполняет меня верой и радостью. Я вспоминаю все. Как мало мы были вместе. И как много! Так много, что мне хватит счастья до конца дней. Ночью я смотрю на звезды и не могу представить, что где-то среди них — ты. И мчишься с такой скоростью, что время для тебя замедляется. Сколько тебе будет, когда ты вернешься? Не знаю. А я стану старухой. Но я не страшусь даже старости, хотя она хуже, чем смерть. Смерть отнимает только жизнь, а старость — любовь. Каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что я только что родилась, и мне еще предстоит прожить жизнь и встретить тебя. И счастье переполняет меня, и я живу этим ощущением, которого не знала раньше, потому что никогда не ждала.

Когда-то, когда я впервые прочитала эти строчки, они поразили меня своей правдой. Разве это не так, думала я, разве не путь в низины — человеческая жизнь? Разве не гаснут наши чувства и страсти? Теперь я знаю — нет! Я никогда не любила так, как сейчас, и знаю, что это пламя не погаснет. Я буду ждать тебя».

Ни даты, ни подписи, «Я буду ждать…» — последнее «прости», последнее обещание.

Бренн никогда не курил и не знал вкуса табака, но сейчас ему с неодолимой силой захотелось захватиться хорошей затяжкой, чтобы побороть тоску, которая подступила к груди, как удушье. Только теперь ему с необыкновенной ясностью представилось, как много-много лет назад здесь, в этом доме, умерла Нина. Умерла неожиданно и быстро, как умирают только от сердца, — хоть в этом судьба оказалась снисходительной, и Нина не мучилась…

Бренн положил письмо на старое место и хотел уже закрыть ящик, но тут вспомнил, что где-то в столе хранятся сборник стихов и фотография Нины, которые она подарила Бренну, когда тот еще учился в штурманских классах Космической Академии. Он быстро перебрал все бумаги и наконец обнаружил то, что искал, — антологию стихов древнеяпонских поэтов «Десять тысяч листьев» и любительскую фотографию Нины. Все потемнело от времени, и Бренн взял томик с осторожностью. Наугад открыл ставшие сухими и ломкими страницы:

Бренн стал листать сборник, задерживаясь на стихах, отмеченных карандашными галочками, — их когда-то ставила Нина, потом взял ее фотографию. Нина была заснята на лыжах в лесу; свои варежки она надела на концы воткнутых в снег палок, а в руках держала снежок. И весело смеялась.

Короткая земная ночь была в самом разгаре, а Бренн все сидел у стола и вспоминал, вспоминал. Как всегда в глухой час ночи, бег времени ощущался нереально: минуты обрели иное значение, иной физический смысл — теперь они не были ни мерой конкретного, ни конкретным понятием вообще, а были всего-навсего условной величиной, которая могла вместить в себя и сколь угодно мало, и сколь угодно много.

Сквозь тяжелые кабинетные шторы в комнату пробился тонкий зеленоватый луч. Занятый своими мыслями Бренн подумал, что уже наступил рассвет, и раздернул шторы. Но за окном еще была ночь, и по-прежнему неистовствовала луна, заливая все вокруг неверным призрачным светом; по-прежнему носились над крышами бесшумные нетопыри, и, очарованные луной, пуще прежнего звенели цикады.

Голова буквально распухла от напряжения, и Бренн, задвинув ящики стола, быстро разобрал постель и лег. Сон навалился на него как в молодые годы, когда стоило только коснуться щекой подушки.

Перед рассветом Бренна сильно кольнуло в сердце. Он встал, зажег настольную лампу и стал торопливо одеваться. Его не удивило внезапное пробуждение, ибо он точно знал, что пробудило его, — нечто, случившееся в эти минуты в одном из номеров центрального отеля. Он знал, и в каком номере, и потому изо всех сил подгонял себя.

Через несколько минут Бренн был у отеля. Полуосвещенный вестибюль, широкая лестница на второй этаж. Медная цифра 44 на дверях номера. Рывком распахнув ее, Бренн остановился на пороге.

Из кресла, стоящего у окна, навстречу ему поднялась прекрасная старая женщина. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать ее, — эти темные, так контрастирующие с цветом волос глаза; этот непередаваемый овал лица, который не портили даже слегка выдающиеся, татарские скулы; эта темная родинка на правой щеке…

Прошлое не возвращается. Оно живет в тайниках твоей души и благостной болью напоминает о себе, но не возвращается. И ничем не уравновесить прошлых потерь, никакими надеждами на чудо. И тем не менее Бренн ждал этого чуда.

Совсем рядом он увидел глаза Нины, ее мерцающие, увлажненные зрачки, и, повинуясь неодолимому желанию убедиться в реальности происходящего, протянул к ней руки. Пальцы ощутили забытую округлость плеч и близкое тепло тела. Сквозь завесы времени, сквозь все помехи мирового эфира прорвался шепот Нины: «Крис…у тебя седые волосы…» И тут силы оставили Нину, а ноги подкосились.

Бренн едва успел подхватить ее на руки…

В следующем номере «Искателя»

читайте фантастический роман

Торна Смита

МИЛЛИОНЕР

И ВЕДЬМОЧКА