Искатель, 1995 №3

ЭМИЛЬ ВЕЙЦМАН
КАРЛ МАРКС И МЕССИР ВОЛАНД

— Мистер Роулинсон! — торжественно объявила женщина-секретарь, впуская в кабинет высокого светловолосого американца.

Игорь Владимирович Блаут-Блачев, директор фирмы «Вариант», поднялся из-за стола навстречу заокеанскому посетителю.

— Рад вас видеть, мистер Роулинсон!

Мужчины пожали друг другу руки.

— Ирина Владимировна, приготовьте, пожалуйста, кофе с коньяком. Армянским. Мистер Роулинсон, прошу присаживаться, — Блаут-Блачев указал на кресло рядом с рабочим столом.

— Благодарю вас, сэр! — сказал американец и сел на предложенное ему место. Уже первых два русских слова, произнесенные заокеанским посетителем, показали: переводчик не понадобится.

— Слушаю вас, мистер Роулинсон.

— Господин Блаут-Блачев, — начал американец. — Как вы знаете, я являюсь первым вице — директором — распорядителем фонда «Говарда Смита» и одновременно почетным председателем общества «Американские друзья русской литературы».

Блаут-Блачев слегка наклонил голову в знак того, что хорошо осведомлен о высоком положении своего гостя.

— Господин Блаут-Блачев, — продолжил американец. — Как вы знаете, возможности нашего фонда велики (снова легкий наклон головы Блаут-Блачева)… Как это по-русски?.. Ага… Давайте сразу возьмем быка за рога. Мы бы хотели приобрести чертежи устройства «Вариант» и технологию его изготовления. За проданное нам «ноу-хау» мы готовы заплатить сто миллионов долларов.

Мистер Роулинсон демонстративно вытащил из кармана пиджака чековую книжку.

Блаут-Блачев едва сдержался, чтобы не поморщиться, и подумал с неприязнью: «Жаль, я этого янки не продержал в приемной еще полчасика!»

Однако вслух почтенный директор лишь сухо ответил самоуверенному американцу:

— Фирма «Вариант» не продает своих секретов.

— Очень сожалею, сэр! Очень сожалею… Мы задумали грандиозный проект, который надеялись осуществить с помощью своего собственного имплантатора.

— Придется, мистер Роулинсон, воспользоваться вам нашими услугами. Становитесь на очередь и вносите аванс. Стоимость одного дня эксплуатации устройства равна миллиону.

Блаут-Блачева так и подмывало брякнуть нахальному янки: «Конечно, в области балета мы уже давно не впереди планеты всей. И в области освоения космоса тоже. Но уж зато по части исследования параллельных миров нам нет равных. Так что, почтеннейший, становитесь на очередь и вносите аванс… В конце концов, мы живем в эпоху интеллектуализма. И миром правят не те, кто делает деньги, но те, кто «делают» знания, то есть производители информации. Пора бы понять это и не потрясать чековой книжкой».

В это время на панели селектора на столе у Генерального директора загорелась красная лампочка, а из динамика зазвучал испуганный мужской голос:

— Игорь Константинович! Извините за беспокойство.

— Что такое, Костя?

— Игорь Константинович! В ходе осуществления проекта «Троцкий» возникли неожиданные осложнения.

— Константин Петрович! — тон Блаут-Блачева стал официальным.

— Кому-кому, а вам к осложнениям не привыкать. Вы же оператор высшего класса.

— Игорь Константинович! — в голосе оператора звучало отчаяние.

— Такого не случалось никогда. Я не знаю, как быть… Воскрес Карл Маркс! Двадцать девятого марта тысяча девятьсот тридцать восьмого года он прибыл в Москву, чтобы воочию поглядеть на практическое осуществление своей мечты. Своих идей.

Полученное сообщение на первых порах здорово озадачило Блаут-Блачева, но он быстро овладел собою:

— Константин Петрович! Согласен. Осложнение серьезное. Но, надеюсь, оно в допустимых пределах. Думаю, никакого воскресения не было. У них там Карл Маркс скорее всего позже родился и достиг более преклонного возраста… Похитонов проскочил тридцать седьмой год благополучно?

— Можно считать благополучно. Отделался двумя выбитыми зубами и несколькими ушибами средней тяжести. С психикой нормально.

— Ну, это мелочи. Правда, нежелательные. Будьте предельно бдительны. Работайте дальше.

Красная лампочка на пульте селектора погасла, а через несколько секунд секретарша внесла в кабинет кофе и коньяк.

— Прошу вас, мистер Роулинсон, угощайтесь, — сказал Блаут-Блачев после того, как кофе и коньяк были поставлены перед ним и его посетителем.

— Благодарю вас, сэр!

— Курите, пожалуйста, — Блаут-Блачев пододвинул к Роулинсону коробку с дорогими сигарами и пепельницу.

— Спасибо! Не курю.

— Ну и отлично. Я тоже… Итак, мистер Роулинсон, один день эксплуатации имплантатора стоит миллион долларов. Его рабочее время расписано на два года вперед.

Посетитель тяжело вздохнул.

— Понимаю ваши чувства, понимаю. Но ничем не могу помочь. К тому же и на подготовку человека к засылке в выбранный параллельный мир требуется не менее года.

— Что ж, нам ничего не остается, как принять ваши условия, — сказал американец.

— Прекрасно, мистер Роулинсон.

Блаут-Блачев отпил из фарфоровой чашечки кофе, американец последовал примеру хозяина кабинета.

— Чудесный кофе, не правда ли?

— Отличный, — согласился мистер Роулинсон. — Кстати, в чем суть проекта «Троцкий»?

Вопрос американца очень понравился Блаут-Блачеву, ему вообще очень нравилось, когда проявляли повышенный интерес к проектам, осуществляемым посредством имплантатора.

Генеральный директор расцвел улыбкой и пустился в объяснения:

— Российских историков чрезвычайно заинтересовал вопрос, как бы сложилась судьба страны, окажись у власти не Сталин, а Троцкий. Нам удалось определить пространство-время, в котором после смерти Ленина у руля государства встал именно Лев Давидович… Сейчас эксперимент близок к завершению. Так вот, Троцкий продержался во главе государства лишь до тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Он слишком много думал о мировой революции и слишком мало занимался упрочением своей власти. В конце концов его выслали на… Принцевы острова. Похоже, Льва Давидовича убьют где-то между тысяча девятьсот тридцать девятым и тысяча девятьсот сорок первым… Кстати, мистер Роулинсон, вы уже придумали название для вашего проекта?

— «Булгаков», — последовал лаконичный ответ.

Его внесли в камеру, бросили на койку и ушли. Стукнул засов двери. Джек находился в бессознательном состоянии, и в чувство его привела именно боль в ушибах, усилившаяся во много раз при падении тела на кровать. Боль была столь сильна, что не только привела Джека в чувство, но на несколько секунд вновь отключила его от действительности. Молодой человек медленно извивался на своей койке, точно раздавленный червь, отыскивая позу, при которой страдания оказались бы хоть чуточку слабее. Но тщетно — новая поза несла и новые мучения, ибо в одних ушибах боль становилась слабее, зато в других усиливалась до нетерпимости.

Джек несколько раз громко выругался. Сначала по-английски, потом и по-русски. Его учителя могли гордиться — они отлично обучили его русскому, включая нецензурщину.

— …!

— Больно?

Джек не сразу понял, что вопрос предназначался именно ему. Значит, в камере был второй арестант.

— Больно?

— Да поехал ты к… матери! — прохрипел в сердцах Джек.

Сокамерник в ответ тихо хмыкнул и сказал:

— Ну зачем же коверкать великий, могучий и правдивый русский мат. Впрочем, вам это простительно. Вы, я вижу, иностранец. Правильно будет — не поехал ты к такой-то матери, а пошел ты…

Джек страшно озлился. Тут никак не займешь нужное положение тела в пространстве, а этот хмырь читает ему наставления по русскому мату. Эх, встать бы на ноги да врезать этому филологу по морде. Чтоб не щеголял своим знанием русского нецензурного. Да разве встанешь.

Внезапно Джек почувствовал ладонь у себя на лбу.

— Погодите, голубчик, я сейчас осмотрю вас.

Странно, осторожное прикосновение ладони к разгоряченной голове успокаивало, а, главное несколько ослабило боль в ушибах. Джек открыл глаза и увидел рядом с собою мужчину лет сорока пяти — сорока семи. Был он высок, строен, светловолос и голубоглаз. Черты лица— прямые, взгляд — добрый. Незнакомец словно излучал застенчивое сострадание.

— Осматривайте! — согласился Джек. — Меня уже осматривала какая-то стерва в белом халате. Сразу после окончания допроса. Сказала, кости целы.

Незнакомец расстегнул на Джеке одежду и принялся за осмотр.

— Целы ваши кости, — наконец сказал он. — Ребята эти знают свое дело.

Джек разрыдался.

— От обиды плачете? — поинтересовался Голубоглазый.

— Точно. От обиды — Джек попытался кивнуть в ответ человеку, но не сумел: из-за сильной боли, вспыхнувшей в ушибах при одном лишь намерении пошевелить шеей. — Ну какой же я шпион?! Я американский коммунист. Джек Блэйк. Рабочий. Приехал в Советский Союз, чтобы помочь строить новую жизнь. А они… Да меня в Новом Орлеане три года назад в полицейском участке и вполовину так не отделали, как здесь.

Голубоглазый между тем разорвал носовой платок на несколько частей, смочил их водою из алюминиевой кружки и осторожно наложил влажные лоскутки на самые сильные ушибы. Джеку стало чуть — чуть лучше.

— Вы, наверное, врач? — спросил он.

— Да. Но я уже давно не практикую. Моя последняя медицинская практика приходится на годы гражданской войны. Я служил военврачом.

— У большевиков?

— У белых.

— Так вот почему вы здесь?

— Не поэтому.

— Так за что же, извините за любопытство?

Наступило молчание. Сокамерник словно думал, отвечать или же не отвечать на последний вопрос. Наконец последовал ответ:

— Точно сказать не могу, но скорее всего… за мой роман.

— Вы и писатель?

— Да. И в придачу помощник режиссера в одном из московских театров… Кстати, вам надо поесть.

— Сколько сейчас времени?

— Пять утра.

— Значит, они десять часов со мной работали. Но я ни в чем не признался. Мне не в чем признаваться.

— Поешьте немного. Ваш ужин оставлен в камере.

— Да мне пошевелиться страшно, не то что рукой двигать.

— Я покормлю вас. Еда, конечно, дрянная. Икорки и балыка осетрового, хотя бы и второй свежести (Голубоглазый хмыкнул), здесь, естественно, не дают. Но поесть обязательно надо.

— Хорошо. Попробую. Никогда не думал, что в советской тюрьме меня будет кормить с ложечки белый офицер.

— Я не офицер. Я военврач. А врач и тем более христианин обязан оказать медицинскую помощь любому человеку, если тот в ней нуждается.

— У нас тоже страна христианская в основном. Да только не всякий врач, хоть он и христианин, окажет помощь, если у тебя нет денег.

Джек попытался принять позу, более удобную для приема пищи. С помощью сокамерника это ему в конце концов удалось. Но при перемене положения тела он растратил так много душевной энергии, что его стало подташнивать при одном упоминании о еде. После всего случившегося за последние часы не хотелось спать, не хотелось есть, не хотелось курить. Хотелось пить и очень хотелось простого человеческого участия.

— Как вас звать? — просил Джек.

— Михаилом.

— Миша. Майкл по-нашенски. У меня в детстве был друг Майкл… Это когда мы жили в Атланте. Знаете этот город? В Джорджии.

— Слыхал… Вам все же следует поесть.

— Да меня тошнит только лишь об одном упоминании о жратве. Вот пить очень хочется.

Михаил осторожно поднес кружку с давно остывшим чаем к губам Джека и стал осторожно поить молодого человека. Когда кружка была опорожнена, Джек сказал, внутренне усмехаясь неожиданно пришедшей в голову мысли:

— Вы, Михаил, как милосердный самаритянин… Кстати, о чем ваш роман?

Голубоглазый осторожно присел на койке рядом с Джеком, подумал несколько секунд и тихо-тихо произнес:

— Роман мой, во-первых, о Понтии Пилате, а во-вторых, о шайке чертей, нагрянувших вдруг в Белокаменную.

— О Понтии Пилате?! Это о том, кто умыл руки?!

— О нем.

— И о чертях?.. Михаил! А зачем эти черти нагрянули в теперешнюю Москву? Что они забыли в ней?

Судя по всему, вопрос очень понравился Голубоглазому. Он тихонько хмыкнул и осторожненько положил свою ладонь на руку Джека.

— Вы, Джек, славный парень. И вопрос ваш в самую точку. Вот, думаю, из-за этих самых чертей я и сыграл сюда. А тут еще Карл Маркс полгода назад к нам пожаловал. Собственной персоной.

— Кто-о?! Ма-аркс?

— Тише! Надзиратель может услышать. Хлопот тогда не оберешься. Старик Маркс решил наконец наведаться в государство своей мечты.

— Ма-аркс?!

Джек закашлялся от изумления, и боль в ушибах вспыхнула с новой силой. В этот момент молодому американцу подумалось, что он окончательно сбрендил. И ведь было с чего. Убежденный американский коммунист приезжает в Советский Союз, чтобы помочь в строительстве новой жизни. Приезжает с рекомендацией генерального секретаря компартии США. А его, Джека, хватают, как буржуйского шпиона. Бьют, пытают, швыряют в камеру. Сокамерником оказывается бывший белый военврач. Классовый вроде бы враг, но этот человек пытается врачевать его раны и готов кормить с ложечки. Карл Маркс, отец мирового коммунизма, приезжает в Москву, чтобы воочию поглядеть на реализацию своей мечты. И наконец — голубоглазый Майкл в придачу еще и писатель. Он написал роман про Понтия Пилата и про чертей, нагрянувших в Москву. Абсурд какой-то! Черти в современной Москве. Зачем? И вот из-за этой-то нечистой силы Михаила отправляют на Лубянку. И еще якобы из-за Карла Маркса?!

— Михаил, вы верите в Бога? — спросил Джек, но ответа не услышал, так как дверь в камеру распахнулась и надзиратель, вошедший в нее, громко сказал:

— Булгаков, Михаил Афанасьевич! На допрос…

Мистер Роулинсон играл в шахматы со своим личным секретарем Хэмфри Видомом. Дело происходило в шикарном номере московского пятизвездного отеля под названием «Русь». Игра, впрочем, в этот день плохо клеилась у почтенного негоцианта. Реализация проекта «Булгаков» вступила в решающую стадию, и мистер Роулинсон сел поиграть с одной-единственной целью — сбить чувство нетерпения, все сильнее охватывающее его по мере приближения дорогостоящей затеи к своему завершению. Нет, возможные крупные убытки Роулинсона не пугали. Дело заключалось совсем в другом — переживания американца чем-то напоминали чувства физика-теоретика на завершающей стадии эксперимента века, дорогостоящего эксперимента, проводимого с целью подтвердить или опровергнуть безумную гипотезу. Если она окажется верной, ты встанешь в один ряд с Архимедом, Ньютоном, Эйнштейном. Отрицательный результат низведет тебя до положения какого-нибудь Смита, Джонса или Джексона. Если ты проиграешь, то до конца дней своих будешь тянуть нудную лямку в каком-нибудь провинциальном университете или колледже. Прощай, мировая слава! Прощай, Нобелевская премия! Здравствуй, горечь, брюзжание, чувство неполноценности!

Убытки?! Дьявол с ними! Дери их черти! В конце концов, богатство должно приносить удовольствие. Кому-то оно позволяет сладко есть и сладко пить, кому-то — путешествовать по свету с величайшим комфортом, кому-то — ничего не делать. Один собирает коллекцию картин, другой швыряет деньги на красоток. Нет, это все не для него, Чарлза Спенсера Роулинсона. Богатство предоставило ему удовольствие совсем иного рода. Оно не толкнуло его на путь гурманов, коллекционеров, женолюбов. Богатство направило его по дороге, которой в начале двадцатого века пошел Парсифаль Ловелл, американский богач, миллионер. Он имел почти все: от шикарного дома до прекрасной прогулочной яхты и вдруг заболел. И чем бы, вы думали? Астрономией. Он жертвует деньги на постройку обсерватории, он лично ведет наблюдение Марса, он, наконец, загорается идеей открыть транснептуновую планету. И ее находят, правда, уже после смерти миллионера-астронома, но находят все-таки благодаря ему, его энергии, его богатству. Планету называют Плутоном, и одно из обозначений вновь открытого небесного тела имеет вид Р — соединенные латинские буквы Р и L; две начальные буквы имени Р2 и to — Плутон, но одновременно и инициалы человека, носившего имя Parsifal Lowell — Парсифаль Ловелл. В конце концов любая изысканная пища и любые изысканные напитки превратятся в шлаки. Сексуальное удовольствие со временем сотрется из памяти. Но вот символ L будет существовать до тех пор, пока существует благородная наука астрономия. Нет, ему, Чарлзу Спенсеру Роулинсону, куда понятнее Альфред Нобель и Парсифаль Ловелл, чем какой-нибудь Гаргантюа Джонс или Ловелас Смит.

От благородных размышлений Роулинсона отвлек голос его личного секретаря:

— Сэр! Вы уже двадцать минут думаете над очередным ходом.

— Ох, Хэмп, извини. Задумался совсем о другом. Ну что ж… Пожалуй, я схожу вот так, — и мистер Роулинсон сделал ход слоном. Ход оказался крайне неудачным.

— Сэр! Боюсь, вы проиграли, — с сожалением сказал Видом.

— Это еще почему?

— А вот почему. Я меняю своего коня на вашего слона и перехожу в выигрышное для меня окончание.

— Похоже, так.

Резким движением руки Роулинсон смешал на доске шахматные фигуры, признавая тем самым свое поражение.

— Сэр! Ну зачем переживать. Конечно, убытки могут быть велики в случае отрицательного результата…

— Хэмп! — тон Роулинсона, перебившего своего секретаря, был раздраженным. — Ну сколько раз я должен рассказывать тебе про Парсифаля Ловелла. Нет, ты все-таки стопроцентный американец. Деньги — превыше всего! Хэмп! Я уважаю Его Величество доллар! Но в первую очередь за возможность благодаря ему ублажать свое хоби. Хэмп! Даже Блаут-Блачев понял, что я прежде всего горячий поклонник русской литературы и, в частности, творчества Михаила Булгакова, а уж потом владелец мультимиллионного счета в банке. Конечно, окажись моя гипотеза верной, и затраченные миллионы окупятся с лихвою. Мы сделаем документальный фильм под названием «Тайна гения», мы продадим телевидению за баснословные деньги право показывать возвращение разведчика в нашу вселенную. Фирмы выложат нам бешеные деньги за право использовать его имя и изображение на своей продукции. Но окажись мое предположение неверным, и я буду убит; нет, не из-за денежных убытков, совсем других. Русский писатель, которому я поклоняюсь, окажется не столь великим, как я думал. В его посмертной славе окажется значительный процент «любезности времени».

— Чего?!

— «Любезности времени», Хэмп. Есть изречение Анатоля Франса: «Посмертная слава — это любезность времени». И он в немалой степени прав. Вот послушай. Я прочту тебе стихи Емельяна Викторова. В оригинале. Ты неплохо знаешь русский и сумеешь их понять, а заодно, надеюсь, поймешь до конца и мысль Франса.

Мистер Роулинсон закончил декламировать и вопросительно посмотрел на секретаря. Взгляд негоцианта был красноречив, он спрашивал:

— Ну как, Хэмп, ты понял идею Франса?

Хэмфри Видом пробурчал в ответ нечто нечленораздельное, означающее, впрочем, что он все понял.

Получив от секретаря некое подобие ответа на свой немой вопрос, мистер Роулинсон продолжил свой монолог:

— Итак, Хэмп. Время оказалось любезным в отношении Булгакова. Почему бы и нет? Он, бесспорно, страшно талантлив и внес свою плату в кассу бога Сатурна, хотя плата эта и существенно меньше, чем, скажем, у Мандельштама или Цветаевой. И вот, сочувствуя большому писателю, восхищаясь его творчеством и, в частности, «Мастером и Маргаритой», мы видим у гения одни лишь достоинства и не замечаем недостатков. Надеюсь, Хэмп, ты читал «Мастера и Маргариту»?

— А как же, сэр. В школе еще заставили.

— Ну тогда ответь, зачем Воланд со всей своей шайкой прибывает в Москву? Ведь не для того же, чтобы Бегемот с Коровьевым учинили два десятка каверз типа дебоша в торгсине и перестрелки с ГПУ. А почему вдруг вся эта бесовская братия убирается из Москвы? А?

— Как, сэр, почему убирается. Как это, почему прибывает? — Видом изо всех сил пытался вспомнить подробности знаменитого романа, чтобы ответить на вопрос босса. В конце концов выглядеть дураком в его глазах секретарю совсем не хотелось. — Как это почему? Ему надо помочь Мастеру.

— Помочь? Мастеру?.. Хэмп, да Воланд в момент прибытия в Москву ничего о нем не знает. Хэмп, а «Фауста» Гёте тебя тоже заставляли читать в школе?

— Конечно, сэр.

— Тогда ответь, зачем Мефистофель отправляется в город, где живет доктор Фауст?

— Мефистофель хочет получить душу доктора, сэр.

— Правильно, Хэмп. Правильно! А в Москве-то, что понадобилось сатане? В сатанинской Москве тридцатых годов двадцатого столетия? И почему вдруг вся шайка снялась с места и уехала? Мефистофель потерпел поражение и провалился в преисподнюю от злости. Но Воланд-то никакого поражения не терпел. Зачем ему ни с того ни с сего уносить ноги из большевистской Москвы? Столь любезной его сердцу. Где в каждом окне того гляди по одному атеисту появится. А?

— Сэр! Он увез в «покой» Мастера и его возлюбленную.

— Увез, Хэмп, увез. Но ведь он всемогущ. Ну дал бы задание Азазелло — отвези, дескать, эту парочку в «покой» и живо обратно. Так нет. Все отвалили. Почему? Нет, Хэмп, тут что-то не так. Определенно не так. Ставлю миллион против твоих десяти тысяч, что были написаны фрагменты, которые Булгаков вынужден был уничтожить. Ну как, Хэмп, держишь пари? Подумать только, пройдут какие-нибудь несколько часов, и ты можешь стать миллионером.

— Но могу и заработок потерять почти за три месяца.

— Ради миллиона стоит рискнуть.

Видом поежился.

— Боишься, Хэмп. А на пять тысяч рискнешь поспорить?

— Ладно, сэр.

Роулинсон и Видом ударили по рукам.

— Словом, Хэмп, через несколько часов либо ты миллионер и Булгаков, стало быть, не гений, либо теряешь пять тысяч долларов, а мое имя навсегда войдет в историю мировой литературы. Подобно тому, как имя первооткрывателя Трои Шлимана вошло в историю науки…

По ночной Москве они ехали совсем недолго — всего несколько минут. Потом машина остановилась, и им приказали выйти. Оказалось, они находились на территории Кремля. Джек хотел сказать своему сокамернику, что теперь-то ему, Джеку, понятно, почему дорога оказалась столь короткой, но, взглянув на лица сопровождающих их чекистов, решил промолчать. В конце концов, Михаил был жителем Москвы и, конечно, прекрасно знал, как недалеко от Кремля находится Малая Лубянская. Прошло еще немного времени, и их ввели в довольно большой, скромно обставленный кабинет, освещенный лишь настольной лампой. За письменным столом сидел и что-то писал усатый рябой человек лет пятидесяти пяти. Его лицо показалось Джеку очень знакомым. Внезапно он понял, кто перед ним, и тут хозяин кабинета поднял голову, взглянул пристально на двух людей, стоящих в дверях, и сказал с заметным грузинским акцентом:

— Товарищ Блэйк, товарищ Булгаков, прошу вас, присаживайтесь.

Оба арестанта нерешительно сели за длинный стол, предназначенный для совещаний и стоявший вдоль стены кабинета. Хозяин его между тем поднялся из-за письменного стола и, не спеша, принялся набивать свою трубку. Две-три минуты в помещении царило молчание. Наконец трубка задымилась, усач сделал несколько затяжек и сказал:

— Товарищ Блейк… Я должен извиниться перед вами. Произошло недоразумение. Надеюсь, там, где вы недавно находились, с вами обошлись нэ очэн сурово?

Джек нервно дернулся, сидя на стуле, и боль в ушибах тут же дала о себе знать. Она была столь острой, что молодому человеку для смягчения ее пришлось осторожно изменить позу. Хозяин заметил это и спросил участливым тоном:

— Больно?

Джек в ответ кивнул.

— Товарищ Блэйк! К сожалению, и в НКВД есть нэхорошие люди. В родители. Мы накажем их…

Усач снова сделал несколько затяжек и продолжал:

— Мы первое в мире государство рабочих и крестьян. И мы со всех сторон окружены врагами. Капиталисты не могут смириться с нашим существованием. Они готовят войну против нас. Они врэдят. Престарэлый Карл Маркс приезжает к нам, чтобы собственными глазами увидеть воплощение своей мечты. А врачи Плетнев и Левин, эти наймиты мэждународного империализма, своим прэступным лечением довели почти столетнего старика до могилы. Мы сурово наказали врачей-убийц. Товарищ Блэйк, вы чэстный товарищ и настоящий коммунист!

Хозяин кабинета продолжал говорить, но Джек почти не слушал его. Он мучительно пытался вспомнить год рождения Карла Маркса.

«Сейчас тысяча девятьсот тридцать седьмой год, — думал Джек Блэйк. — Если старику Марксу было около ста, когда врачи его уморили, тогда он родился в тысяча восемьсот тридцать… Да нет, что-то тут не так».

Но Джек Блэйк, молодой американский коммунист, никак не мог вспомнить точную дату рождения вождя мирового пролетариата, а, главное — никак не мог понять, что все-таки не так в приезде столетнего Маркса в страну своей мечты, в государство победившего социализма. Когда Джек отвязался от мучившего его вопроса, вождь рассуждал о последних воззрениях столетнего Маркса.

— …Старик вдруг пересмотрел свои взгляды. Да так, что впору «Краткий курс» пэрэписывать. Оказывается, материальные ценности производят не только рабочие, но и ученые, инженеры — интеллигенция, короче говоря. Оказывается, именно она является ведущим классом общественно — экономической формации, следующей за капитализмом. Оказывается, диктатура пролетариата — это страшная ошибка. Оказывается, информация имеет свойство материализоваться в по-трэбительские стоимости. Какой-то идеализм! Мистика! Старик утверждал, что никакой пролетарской революции нэт и быть не может. А что же тогда Октябрь семнадцатого?! Он утверждал, что грядет всэмирная эпоха научно-технических революций и рождение кибернетики их первая ласточка. КИ-БЕР-НЕ-ТИ-КА! Буржуазное измышление. Капиталистическая шлюха!.. Тяжко было со стариком. Тяжко!

«Когда же родился Маркс? — проклятый вопрос, точно надоедливая муха, опять привязался к Джеку. — Когда же родился Маркс? Когда?»

Пока Блэйс отгонял от себя докучливое «насекомое», жужжащее в его душе, вождь приступил к разговору с Михаилом.

— С вами, Михаил Афанасьевич, тоже нехорошо получилось. Перестарались товарищи из НКВД. Мы их поправим. Впрочем, насколько мнэ известно, вас там пальцем нэ тронули.

— Иосиф Виссарионович! Моя жена знает, где я?

— Михаил Афанасьевич, вашей Маргарите сказали, что вы спешно выехали в Харьков. На премьеру «Дней Турбиных». Отличная вэщь. Я уже десять раз смотрел ее во МХАТе. Отличная вэщь. Если мы, большевики, сумели одолеть таких, как Турбин, Мышлневский, Студзинский, значит, мы непобедимы. Кажется, послезавтра в театре снова ставят вашу пьесу. Я обязательно приеду ее посмотреть. Надэюсь, вы к этому спектаклю будете в полном порядке; надэюсь, послезавтра вы будете выполнять свои обязанности помощника рэжиссора.

Мастер вопросительно посмотрел на вождя. Тот, словно не замечая взгляда писателя, сделал несколько шагов по кабинету, затянулся пару раз из трубки и продолжал:

— Кстати, о вашем романе. Вэлыкая вэщь! Вэлыкая! Но печатать сейчас ее нецелесообразно. Сейчас мы вынуждены печатать совсем другое. Думаю, «Мастер и Маргарита» увидит свет лишь после смерти автора. Спустя много лет. Наше время требует от писателей совсем других произвэдэний. Мы, большевики, создаем нового человека. Мы конструируем душу нового человека. И у писателей страны свой социальный заказ: помогать нам, коммунистам, конструировать душу нового человека. Писатель — это инженер человеческих душ…

Вождь снова сделал несколько глубоких затяжек…

— Михаил Афанасьевич! У меня к вам личная просьба. Личная!..

— Мсье Жан де Понсэ! — торжественно объявила женщина-секретарь, впуская в кабинет невысокого, чернявого человечка.

Игорь Владимирович Блаут-Блачев поднялся навстречу новому посетителю, на этот раз из Бордо.

Уже во время рукопожатия «французик из Бордо» не жалел слов:

— Мсье! Я необыкновенно счастлив познакомиться со всемирно известным президентом фирмы «Вариант»! Мсье, наше общество надеется на тесное общение с вами.

И т. д. и т. п.

Блаут-Блачев не без удовольствия отметил про себя хороший русский мсье де Понсэ. Судя по всему, наивные иностранцы — клиенты надеялись получить машинное время вне очереди благодаря ведению переговоров с президентом «Варианта» именно на его родном языке.

— Ирина Владимировна, — распорядился Блаут-Блачев, — приготовьте нам, пожалуйста, кофе и по рюмке коньяку. У нас еще есть «Армения»?

— Конечно, Игорь Владимирович! Конечно!

— Тогда, пожалуйста, «Армению».

Президент «Варианта» лукаво улыбнулся:

— Нам было бы любопытно узнать, какой коньяк лучше: «Армения» или «Арманьяк».

— О, мсье Игор! — воскликнул экспансивный француз. — Лучше всего устройство «Вариант», ибо его просто не с чем сравнивать! Проект «Троцкий» нас совершенно потряс. Совершенно!

— Мсье де Понсэ, присаживайтесь, пожалуйста, — попросил Блаут-Блачев, сам опускаясь в кресло. — Проект «Троцкий», конечно, удался на славу, но ведь это позавчерашний день. Сегодня мы осуществляем проект под кодовым названием «Булгаков». Американские друзья творчества Михаила Афанасьевича решили выяснить, не уничтожил ли Мастер некоторые страницы своего превосходного романа.

— Слышал, слышал. Надеюсь, в самом скором времени планета заговорит о проекте «Железная маска».

— Надеюсь. Но разрешите напомнить, сегодня мы принимаем заказы лишь на 3075 год.

Француз поспешил изобразить на своем лице глубочайшее огорчение:

— О, мсье Игор! Два томительных года.

— Но, мсье де Понсэ! Не менее года уходит у нас на подготовку человека, засылаемого в выбранный параллельный мир.

— А сократить время подготовки никак нельзя?

— Увы! — Блаут-Блачев развел руками. — Судите сами, мсье де Понсэ. Во — первых, надо вычислить наиболее подходящий для эксперимента параллельный мир. Впрочем, стопроцентной параллельности в природе не существует. Всегда имеет место некоторая, так сказать, перпендикулярность. Во-вторых, чем больше различаются два мира, тем больше вероятность отторжения засылаемого разведчика. Параллельный мир реагирует на человека из другой вселенной примерно так же, как живой организм реагирует на чужеродный белок, попавший в него, будь то бактерия, вирус или пересаженное сердце. При пересадке органов врачи вынуждены бороться с отторжением. Мы тоже боремся, но с отторгающей реакцией чужого пространства — времени.

На селекторе Блаут-Блачева загорелась красная лампочка, а в динамике зазвучал голос дежурного оператора:

— Игорь Владимирович! Возникла критическая ситуация. Коэн— Блэйк все время пытается что-то вспомнить.

— Этого еще не хватало! В каком он году?

— В тысяча девятьсот тридцать восьмом. В настоящий момент беседует, похоже, с самим Сталиным.

— Во что бы то ни стало подавите стремление Блэйка что-то вспомнить. Вы слышите! Во что бы то ни стало.

— Игорь Владимирович! Это дополнительно обойдется в несколько сот тысяч долларов.

— Ничего. Заказчик заплатит.

— Понял.

Красная лампочка на селекторе погасла; Блаут-Блачев откинулся в кресле и закрыл глаза. На несколько минут в помещении наступила тишина. Казалось, даже экспансивный француз затаил дыхание. Внезапно президент «Варианта» заговорил, не раскрывая век:

— Ну вот, мсье де Понсэ, и осложнения начались. А вы просите поскорее. Да не дай Бог, блокада памяти сейчас откажет у разведчика, и немедленно начнется отторжение. Представьте на миг. Сидит человек у Сталина. И диктатор с гордостью сообщает своему иностранному гостю: сам Карл Маркс, отец научного коммунизма, приехал к нему в Советский Союз, чтобы воочию увидеть воплощение своей мечты. А у Коэна-Блэйка отказывает блокада памяти, и он принимается яростно доказывать Сталину, что тот не прав и что Маркс давно умер. Пространство-время в лице Иосифа Виссарионовича начнет немедленно отторгать Коэна-Блэйка. Туг уж поломанными ребрами и выбитыми зубами не отделаешься. Скорее всего к нам вернется лишь труп разведчика.

На селекторе снова зажглась красная лампочка.

— Игорь Владимирович! — почти шепотом заговорил оператор. — Он пытается вспомнить! Он вот-вот вспомнит…

— Михаил Афанасьевич! У меня к вам личная просьба, — повторил свои слова вождь; в это же время Джек был охвачен каким-то странным чувством. Все происходящее вокруг казалось ему нереальным, призрачным. Будто его заставили забыть что-то очень важное и вложили в память нечто, не имеющее к нему совсем никакого отношения. Он словно играл на сцене роль, он словно перевоплотился в героя какой-то драмы, полностью отключившись от своего подлинного «я»… И еще эта мучительная мысль: «Когда же родился Карл Маркс? Он же вроде не дожил даже до семидесяти…»

Внезапно чувство нереальности происходящего вокруг ослабло, а мучительный вопрос перестал тревожить. Коэн-Блэйк вновь почувствовал жгучий интерес к словам отца народов:

— … я бы попросил вас убрать из романа несколько страниц. Убрать навсегда. Мне кажется, произведение от этого только выиграет.

Мастер вопросительно посмотрел на вождя. Тот продолжал:

— Речь идет о страницах, где говорится о причинах прибытия в Москву нечистой силы, — тут вождь слегка усмехнулся. — Ио причинах, по которым она покинула столицу нашей родины… Представьте себе, прошли десятилетия. Сколько, еще не знаю. Давно построен коммунизм. Теория Маркса-Ленина победила окончательно и бесповоротно. Человечество гордится нашей эпохой. Нами — построившими социализм в отдельно взятой стране. Сам Карл Маркс приехал в Советский Союз, чтобы посмотреть на воплощение своей мечты. И тут обнаруживают рукопись «Мастера и Маргариты». Роман выходит в свет. И вызывает, мягко говоря, нэдоумэние, — грузинский акцент у вождя снова стал заметным. — Оказывается, этот ваш Воланд, гэнэральный сатана, прибывает в Советский Союз, чтобы тоже посмотреть на воплощение своей мечты, своей многовековой мэчты — на государство, где почти никто не вэрит в бога. Пожив в столице несколько недель, вся эта дьявольская шайка спэшит убраться восвояси. Оказывается, даже чертям тошно стало от увиденного в стране побэдывшэго социализма. Какие же параллэли могут возникнуть у читателя коммунистического общэства после прочтения вашего романа, если при этом учесть приезд Карла Маркса. Атеиста. Одного из творцов диалектического и исторычэского матэриалызма?. А?

Раздался телефонный звонок; вождь поднял трубку:

— …Да, товарищ Ежов. Это я распорядился привезти Булгакова ко мнэ… Товарищ Блэйк тоже здесь. Мы обсуждаем один роман… Товарищ Ежов, я нэ считаю Михаила Афанасьевича врагом народа. Он просто нэ совсем верно понимает политику партии. Но, надэюсь, поймет. Я объясню… Товарищ Ежов! Вам же известно, как я люблю бывать в Художественном тэатре. На «Турбиных»… Вождь нашего государства нэ может смотреть пьесу врага народа, а ведущий советский театр нэ может ставить ее. Кстати, Николай Иванович, послезавтра во МХАТе снова дают эту пьесу Михаила Афанасьевича. Примите, пожалуйста, меры. Я намэрен побывать на этом спектакле. Буду рад видать на нем и вас. До свиданья, товарищ Ежов!

Сталин положил телефонную трубку, посмотрел на писателя и сказал, улыбаясь в усы:

— Звонил Николай Иванович Ежов. Вас разыскивают, Михаил Афанасьевич. Подумать только — полтора часа назад писатель Булгаков был на Лубянке и вдруг исчэз из камеры. Ситуация прямо-таки булгаковская. В духе известного нам романа.

Вождь подошел к письменному столу и принялся выбивать в пепельницу трубку. На сердце у Мастера было тяжело — он прекрасно сознавал, что хозяин кабинета приговорил его детище к оскоплению. Сейчас это гениальный роман, великий. После кастрации он перейдет в совсем иное качество. Его можно будет назвать выдающимся, блестящим, остроумным, но никак не гениальным. И даже отчаянная смелость тут не выручит.

Вновь раздался голос вождя:

— Михаил Афанасьевич! Вы можете ехать домой. К своей Маргарите. Вас отвезут. Отдохните, подумайте. Через день, как я уже говорил, во МХАТе ставят «Турбиных». Зайдите, пожалуйста, ко мне в ложу в первом антракте. Надэюс, ваше решение созрэет к этому врэмени. До свиданья! А вас, товарищ Блэйк, я попрошу остаться. Мы еще побеседуем нэмного.

Мастер вышел…

Началась беседа вождя с Джеком.

— Товарищ Блэйк! Во время допроса вы показали следователю, что приехали в Советский Союз для участия в строительстве коммунистического общества.

Джек молча кивнул.

— Следователь вам не поверил. Он был жесток. Он понесет наказание.

Джек готов был расплакаться после этих слов вождя.

— Он понесет наказание, — повторил хозяин кабинета, его грузинский акцент стал почти незаметен. — Такие, с позволения сказать, чекисты позорят наше государство. Товарищ Блэйк, сейчас очень многие зарубежные товарищи стремятся приехать к нам, чтобы помочь в строительстве новой жизни. Мы им очень за это благодарны. Но они больше помогут нам в строительстве коммунизма, находясь у себя дома. Почитайте буржуазные газеты, почитайте газеты социал-демократов. Этих социал-предателей. Почитайте, наконец, газеты, которые издаются этим Иудушкой Троцким и иже с ним… Сплошная клевета! О чем в них пишут сейчас? Что мы заманили в страну престарелого Маркса, а когда он начал критиковать наши порядки, умертвили его. Иосифу Сталину якобы не нужен живой Маркс. Иосифу Сталину Маркс нужен мертвым. Клэ-вэ-та! А кто ответит за клэвэту, распространяемую про нас? Ответить должны коммунисты тех стран, где эта клэвета родилась. Через свои газеты. Товарищ Блэйк, вы нужны нам у себя дома, в Америке. На страницах газеты вы сможете разоблачать клевету на нашу страну.

— Иосиф Виссарионович! Издавать газету в Соединенных Штатах очень дорого. Нужны большие деньги.

— Товарищ Блэйк. Мы поможем вам. Разоблачая клевету империалистов и социал-предателей у себя на родине, вы тем самым приближаете торжество коммунизма во всем мире. Не торопитесь с ответом, товарищ Блэйк. Хорошенько подумайте.

Несколько минут в кабинете стояла гробовая тишина, наконец Джек сказал:

— Товарищ Сталин, я согласен.

— Поздравляю вас, товарищ Блэйк.

Вождь подошел к Джеку и крепко пожал ему руку.

— Товарищ Блэйк. Сейчас вас отвезут в санаторий. Подлечитесь там немного, отдохнете после пережитого. С вами встретится товарищ. Обсудите с ним в деталях вашу дальнейшую деятельность. В Соединенных Штатах… Может быть, у вас есть ко мне личная просьба?

— Есть, Иосиф Виссарионович. Перед отъездом на родину мне хотелось бы попрощаться с Михаилом Афанасьевичем.

— Это можно устроить.

— И еще… Мне очень хочется прочесть роман Михаила. Честное слово, о его содержании я никому не расскажу!

Последовала короткая пауза, после которой вождь сказал:

— Я подумаю над вашей последней просьбой… До свидания, товарищ Блэйк!

Машина выехала из ворот Спасской башни на Красную площадь и повернула налево. Джек, сидевший на заднем сиденье, вдруг снова почувствовал нереальность всего происходящего с ним. Его словно втолкнули в этот мир, отобрав предварительно все воспоминания о прошлой жизни. Как вредные, опасные, ненужные. Точно неположенные предметы, которые надзиратель отбирает при обыске у вновь поступившего в тюрьму арестанта.

«Господи, да когда же родился Маркс?» — подумал Джек, и тут его взгляд скользнул по дверям мавзолея. «Маркс, Ленин», — прочел он.

Маркс?

Наверное, Джек спросил самого себя вслух, потому что водитель легковой машины «эмочки» повернул к своему пассажиру лицо и спросил:

— Вы что-то сказали?

Шофер поразил Джека своей необыкновенностью. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый… Где-то Джек уже встречался с этим человеком. Но где?

— Товарищ Блэйк, — сказал водитель. — До санатория путь неблизкий. Самое время немного поговорить о вашей будущей деятельности в Америке… Да, кстати… Вам просили передать вот ату рукопись, — водитель протянул Джеку толстую картонную папку с веревочными тесемками. — Почитаете в часы, свободные от медицинских процедур.

Молодой американец взял с благоговением папку с рукописью романа, и в тот же миг некая неведомая сила словно извлекла его из салона машины и устремила в какой-то иной мир…

Джек Блэйк, он же Стивен Коэн, разведчик, возвращался в родную вселенную с машинописной копией гениального произведения.

В следующем выпуске «Искателя»

будет опубликован остросюжетный детектив

Юджина ФРЭНКЛИНА

«ВЕНДЕТТА»