Искатель,1995 №1

БОРИС ЗОТОВ
ОХОТА НА ДИКОГО ВЕПРЯ

…До Стрельчихи наша компания добиралась поездом Не такая уж глухомань по расстоянию, но поезд тащился больше восьми часов. У нас была лицензия на отстрел кабана.

В первый час мы жадно набросились друг на друга с расспросами о житье-бытье. Потом перекусили и радостно выпили за то, что снова на несколько дней вместе. «Расписали пулю» преферанса, потом просто сидели в открытом купе допотопного жесткого вагона и под скрип и скрежет гадали: встретит нас Степаныч на станции с санями или не встретит?

Не встретил. Идти пять верст по занесенной снегом дороге ночью — дело кислое.

— Странно, — произнес Валентин, — Степаныч раньше не подводил. Видно, сдохла его кобыла. Однако делать нечего, не прозябать же тут до утра. Часа за полтора дойдем. Охота пуще неволи.

Мы расчехлили ружья, загнали в стволы патроны с волчьей картечью и пошли. Ноги бесшумно вязли в сыпучем снегу. Слева от дороги черной стеной стоял лес. Не подмосковные игрушечные посадки, а настоящий крутой медвежий бор. Справа, все больше отдаляясь от нас, белела ровная насыпь одноколейного железнодорожного пути.

Где-то через полчаса мы взмокли от непривычной нагрузки. Луна не выходила, впотьмах матюкался Валентин. Еще через десять минут «поплыл» Виктор. Он в поезде «принял на грудь» лишний стопарь и теперь почувствовал себя плохо. Случается. Валентин снял с профессора живописи рюкзак, я понес ружье. Потом мы немного заблудились, немного поспорили о том, где искать затерянный в чаще охотничий домик. Увидели огоньки деревни, поняли, что к чему, и еще через тридцать минут ввалились к Степанычу.

Здесь-то и поведал нам свою тайну Валентин. Это было на третий или четвертый день охоты. Ничто, надо сказать, не подвигает так на откровенность, как охота на кабана. Дело в том, что облавная охота была к тому времени строжайше запрещена. Опасность подстерегала охотников с двух сторон. Случалось, подранок кидался на охотника. Ни тяжелая хвостатая пуля Бреннеке, ни легкая скоростная «турбинка», всаженные в упор, не останавливали зверя. Кабан сминал человека и рвал его загнутыми острыми клыками.

Другая опасность заключалась в самой организации охоты. Линия загонщиков надвигалась на линию стрелков, поэтому правила требовали пропустить зверя и бить «от загона». Да ведь и кабан не дурак лезть на рожон, он норовил проскочить в лес или поле вдоль линии стрелков. Охотникам в азарте отчаяния, после нескольких пустых изматывающих обкладок, приходилось иной раз стрелять и в «загон», то есть в ту сторону, откуда шли люди. Остальное понятно.

Загонная охота — дневная, многодельная, потная. Вечером не до откровенных разговоров — приготовить обед-ужин и поскорее принять горизонтальное положение. Мы же охотились «с вышки». А это тишина, интим, созерцание, размышления. Ночь проходит в попеременном одиноком сидении на «вышке», день — в неторопливом разговоре по душе, когда тянет раскрыть сокровенное.

Когда затеялся тот самый разговор? После первой бесплодной ночи больше перемалывали охотничью тему. Почему не идет зверь, в чем дело? Это занимало нас больше, чем банальные рассуждения о «летающих тарелках», о высшем внеземном разуме и об инопланетянах.

Вторая ночь оказалась подобием первой, но она приблизила нас к природе, очистила от суетного, еще теснее связала невидимыми нитями оторванного от городской цивилизации крохотного мирка.

…Друзья собирают меня на дежурство, словно родители первоклассника первого сентября, Валентин осматривает мои патроны:

— Магазинные? Спрячь. Это ерунда.

Достает банку свежего пороха, сыплет три с половиною грамма. «Зауер» выдержит. Капсюли новые. Валентин сам запрессовывает в гильзу «жавело». Поверх пыжа закладывает латунную пулю и назидательно говорит:

— Точеная латунная «рюмка» надежней всего.

Тем временем Виктор заменяет мои сапоги на свои — большего размера, дает сшитые из грубого длинноворсного материала белые носки, сует свитер.

— Сними-ка свой и натяни водолазный, из верблюжьей шерсти. Он не так сковывает при стрельбе. Морозу двадцать, возьми меховые рукавицы.

Я иду один по глубокой, выше колена, тропинке. На мне ватный армейский комплект, растоптанные яловые сапоги, цигейковая шапка. Морозно, но уши опускать нельзя — охотник обязан слушать ночь. «Вышка» стоит на опушке продолговатой стометровой поляны. Это грубо сколоченный из горбыля и обрезков фанеры ящик на высоких столбиках Сзади дверь, в сторону поляны — квадратное окно. Я тихонько забираюсь в ящик, ощупью нахожу скамейку. Проверяю, легко ли сбрасываются рукавицы, делаю проводку стволом в секторе обстрела. И все, больше ничего нельзя. Нельзя стучать, возиться. Нельзя курить. Кашлять, сморкаться нельзя. Можно только сидеть, слушать, смотреть. Четыре часа впереди. В мягкой, скорее даже вязкой тишине черно-белая тональность действует подобно японскому саду камней. Двести сорок минут одиночества. Возникают причудливые образы, бегут, струятся мысли…

А днем делать нечего. Чай, неторопливая беседа. И вот в сумерках, после второй философской ночи, наступил момент, когда можно поведать друзьям все, открыть тайники без опасения нарваться на саркастическую улыбку. Момент откровения, когда ты отпускаешь вожжи и никто не хлопнет по плечу: «Старик, круто берешь!» Жаль, что не было со мной диктофона, и многие потрясающие детали рассказа Валентина выпали из памяти.

Началось с ощущения беспокойства. Мне было шестнадцать лет, но по силе я уже мог поспорить со взрослыми мужиками. Башка работала как надо — понятия не имел, что такое головная боль. Спал как убитый. А тут, словно шар свинцовый засел в мозгу, и сон не шел. Жили мы тогда под Тамбовом. Я тихонько оделся и вышел на улицу. Луна куталась в облака. Какая-то сила подталкивала меня к лесу. И я пошел, хотя не только ночью, но и днем мы, пацаны, редко заходили в лес поодиночке.

Кто-то невидимый и неслышимый вел меня в темноте мимо ям и канав, словно поводырь слепого. Не помню как — очутился на большой поляне. Здесь в хорошую погоду тамбовчане резались в волейбол и потягивали пивко. Огляделся. Ни души. Внезапно глухие облака, нависшие над поляной, стали наливаться ярким светом. Потом из туч вынырнуло крупное светящееся тело и стало опускаться на середину поляны.

Мне показалось, что тело не столько светится, сколько окружено ореолом, и поочередно принимает форму то темного круглого хлебного каравая, то блестящего электрочайника — только парящего вместе с круглой подставкой. При переходе из одного состояния в другое тело больше всего напоминало старую фетровую шляпу с широкими полями. Я разинул рот: это не подходило ни под одно из явлений, ни под один из объектов, о которых я имел представление тогда. Болид, шаровая молния, вертолет… Все не то, сами понимаете.

Здесь начались чудеса похлеще. Тело замедлило спуск, а потом зависло на высоте метров пятьдесят. Сопоставив его диаметр с высотой деревьев, окружавших поляну, я прикинул: тоже не меньше полусотни метров. Воздушный корабль?..

От корабля протянулся к земле узкий, в полметра, сноп белого света, настолько яркий, что походил на столб из плотной материи. Ослепленный, я не сразу заметил другой луч, бледно-зеленый и не толще дужки от очков. Луч уперся в запястье моей левой руки, и тут же я услышал голоса. Но не извне. Напротив, голоса колотились во мне, как струи воды в пустой бочке.

— Это то, что нужно. Почти все генокоды совпадают.

— Ты смотри, где отыскался потомок нашего знаменитого реципиента из Эмполи.

— Две тысячи километров за пятьсот лет — мелочь.

— Ну что, берем у него? Да отключите наконец транслятор, Бога ради…

Голоса исчезли. Корабль покрылся струями светящегося газа, лучи погасли. Огненный полушар с неожиданной для такого крупного объекта резвостью сделал зигзаг вверх и в сторону. Он совершенно исчез из вида, будто растворился в ночном воздухе. И тут же меня стала обволакивать прозрачная тягучая масса, воздух, будто сгущенный до сметанообразного состояния. Я не верил своим глазам: корабль уже стоял спокойно на земле слева от меня, совсем близко, хотя предыдущий маневр уводил его в другом направлении.

Сгусток уплотненного воздуха вокруг меня превратился в довольно широкую трубу, через которую меня понесло к загадочному объекту. Впрочем, я не могу сказать, что был вовлечен внутрь корабля каким-то подобием пневмолифта. Ни давления, ни перегрузок, вообще никаких неприятных ощущений. Страха тоже не было.

…Очнулся я в тесном, белом, неправильной формы отсеке корабля. Я лежал на высоком столе, жестком и гладком. Рядом стоял пожилой мужчина в обычном сером габардиновом костюме, при галстуке. Лицо, прическа — все усредненное, примелькавшееся. Городской служащий типа инженера-коммунальщика или бухгалтера. Такие лица совершенно не запоминаются, их миллионы.

— Как ты себя чувствуешь? — произнес он скрипучим, абсолютно равнодушным голосом и, не ожидая ответа, продолжил: — Мы пригласили тебя для одного дела. Речь идет о небольшой операции. Мы поменяемся с тобой маленькими участками спинного мозга. Ну, прихватим еще кусочек продолговатого мозга.

— Не хочу, — вырвалось у меня, — не люблю операций.

— Успокойся. Боли не будет. Ты заснешь, а проснешься другим человеком. Совсем другим, с новыми знаниями. Свет этих новых знаний ты понесешь…

Я невежливо перебил:

— Зачем мне чужие мозги и знания? Я хочу остаться самим собой.

Человек в сером костюме внимательно посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что так смотрят на котенка, которого берут на руки, чтобы приласкать, а в ответ получают царапину.

И сразу же во мне зазвучал голос, обращенный, впрочем, к стоящему рядом человеку.

— Что, сопротивляется, чертенок? Может быть, поищем другого донора? Не у него же одного нужный код.

Серый человек не разжал губ, но его ответ прозвучал ясно:

— У него редкостная генно-хромосомная система. Полный ключ! Он даже входит в наш транслятор. Долго придется искать что-либо похожее. Попробую поработать с ним.

— Ладно, промой ему мозги как следует…

Голоса стихли. Человек обратился ко мне обычным, так сказать, способом: сотрясая воздух.

— Валентин, нам нужно обстоятельно поговорить. Зови меня Вторым; если хочешь, можешь перебивать и задавать вопросы в любую секунду. Но сначала я покажу тебе корабль. Пойдем.

Выходя из отсека, я подумал: «Непонятно, почему они нянчатся со мной?» Судя по всему, усыпить меня и вырезать что надо, сделать любую пересадку им ничего не стоило. Так в чем же дело?

Пока я размышлял, Второй вел меня по широкому кольцевому коридору. Стены здесь, как и в отсеке, из которого мы вышли, состояли из незнакомого мне белого гладкого материала, излучавшего ровный мягкий свет. Перед Вторым беззвучно распахнулась дверь во внутренней, меньшего радиуса, стене. Мы оказались в странном круглом помещении со стенами, состоящими будто бы из маленьких и совсем крохотных стеклянных аквариумов. Здесь мерцал слабый свет. Запах был тяжеловат. За стеклянными стенами в мутной жидкости плавали комки какого-то вещества — желтоватые, розовые, серые…

Второй остановился в центре зала и повернулся ко мне, показывая на стену:

— Ты сказал, что не нуждаешься в чужих знаниях. Это спорно. Знания, как правило, именно заимствуются. Или прививаются. В любом случае они приходят извне, от некоего всеобщего космического абсолютного разума, от Абсолюта. Наш корабль с экипажем, равно как и другие корабли-скрепы, промежуточные звенья в системе Космос — Земля. Люди, животные и растения — следующие звенья в этой иерархии. Мы стремимся сделать эти звенья активными. Никогда не задумывался, почему человечество сделало в своем развитии ряд мощных рывков? Хотя и не везде…

Я действительно в то время не очень понимал, откуда разительная неравномерность в развитии народов. В школе это объясняли разными географическими условиями. Мол, суровый климат заставлял европейцев шевелить мозгами. Но тогда возникал вопрос: почему Америка с таким же климатом въехала в девятнадцатый век на обшитом кожей челноке, с копьем, луком и стрелами?

— Вы хотите сказать, что цивилизацию создали вы? — забыв о своем положении, заинтересовался я.

— Не совсем так. Мы вносим в биообъекты различных классов элементы более высокой структурной организации. Там, где это удается, возникает прогресс, движение вперед, прорыв в будущее. Иногда наши реципиенты, опережая время, оказываются перегруженными знаниями.

Он вздохнул и поправил съехавший на сторону дешевый темный галстук.

— Мы отслеживаем связи с биосферой Земли с помощью этого гигантского биокомпьютера, электроника лишь координирует работу его частей. Природные биоэлементы воспринимают, обрабатывают и хранят нужную информацию. Например, генокоды.

— Стало быть, этот биокомпьютер «вычислил» меня? — догадался я. — Почему нужен участок именно моего мозга?

— Да очень просто. Нет хлопот с совместимостью. Следовательно, решается проблема вечной жизни. Клетки, из которых состоит человеческий организм, в принципе воспроизводят себя сколь угодно долго. Но в определенных участках мозга заложены алгоритмы старения. Мы, связники Абсолюта, периодически обновляем эти участки. Берем молодость и даем часть своего, как ты сам понимаешь, более совершенного интеллекта. Операция скорее выгодна тебе, чем мне.

Я промолчал. Второй изучающе окинул меня взглядом и направился к выходу.

— А ты — крепкий орешек, — бросил он через плечо, — но я постараюсь склонить тебя к добровольному согласию. Как-никак, мы родственники. Твой великий предок — часть меня. Понимаешь?

Он знаком предложил следовать за собой. Через тот же кольцевой коридор мы проникли в помещение с такими же белыми светоносными стенами. Но пол здесь был не пластиковый, а металлический, с очень высокой чистотой обработки. Осматриваясь, я старался привести в порядок мысли, теснившиеся в моей голове. Чего они домогаются? Кто они? Почему их больше интересует моя душа, чем тело?

Второй объяснил:

— Под полом находится приемник космической энергии — этого вечного, неиссякаемого источника. Энергия космоса преобразуется в поток электронов, генерирующих высокочастотное электромагнитное поле. Управляя им, мы путешествуем во времени и пространстве.

— А светящаяся оболочка? А зигзаги и повороты под прямым углом, будто у вашего корабля нет массы?

— Ты наблюдателен. Но ответ тебя разочарует. Масса есть масса. Дело в скорости. Представь, что ты мчишься на истребителе и хочешь сделать посадку около мелькнувшего внизу условного сигнала, который долго разыскивал? Ведь ты сначала неизбежно проскочишь вперед, потом развернешься и сделаешь заход на посадку. Возможно, и не один. Корабль тоже не сразу попадает в ваше время. Зрение у людей инерционно, картинка удерживается в памяти около десятой доли секунды. Поэтому с Земли наш корабль виден в разных точках небесного свода одновременно, а глаз дорисовывает необъяснимую обычными законами механики траекторию. Кстати, твой предок из Эмполи сильно удивил исследователей своими совершенно выходящими за рамки эпохи — лет на триста — волновыми теориями звука и света.

Что касается оболочки из светящегося газа вокруг корпуса корабля, то тут совсем просто. Мы концентрируем энергию на оболочке, и воздух теряет способность сопротивляться движению. Корабль летит как бы в пустоте, окруженный газовым пузырем.

Все происходившее очень занимало меня. С первых классов я увлекался естественными науками, на уроках донимал учителей вопросами. Кто создал мир? Землю? Уникальна она или стоит в ряду себе подобных, таких же частиц мироздания? Ведь если галактик много и все они сходны между собой, то и планетарных систем должны быть мириады…

И вот, когда передо мной открывался источник знаний высокого уровня, я почувствовал беспокойство и тоску. Захотелось немедленно вырваться из этих гладких светящихся стен.

— Хочу домой, — я сказал это с яростью зверя, загнанного охотниками в сеть-ловушку.

Единственное, что еще хотелось узнать здесь, так это о моем загадочном великом предке. Тут же в голове набатом громыхнуло:

— Примитивные инстинкты срабатывают пока четче, чем переданные по наследству разумные начала. Гены великого механика, математика и Инженера за пятьсот лет явно ослабли. Вот что: давай его сюда. Он еще не понял радости добровольного подчинения, не убежден в новых открывающихся возможностях.

Голос смолк. Знали ли хозяева корабля, что я слышу их переговоры? Второй вздохнул:

— Что ж, тебя приглашает Первый. Это большая честь. Не пойму только, зачем он торопится? Мы с тобой даже по земным часам беседуем не больше четверти часа.

Мы вышли в коридор. Второй понизил голос:

— Хочу по-дружески, по-родственному предупредить. Первый бывает крут, непредсказуем. Он может показать гостю такие вещи, раскрыть такие тайны, что дух захватывает. Но в ярости он кидается на обидчика, как дикий вепрь, и подминает его. Тебе лучше проникнуться гармонией и совершенством нашего, так сказать, острова Высшего Разума.

— Какая же гармония, если вы из меня выдавливаете добровольное согласие на операцию, как пасту из тюбика, — пробурчал я в спину Второму.

Он сделал вид, что не слышит, и на ходу продолжил объяснения:

— Электромагнитное поле корабля имеет форму колокола. Энергия концентрируется на периферии, а в отсеках и под центром корабля есть защищенное от излучений пространство для свободного обмена биоинформацией с земными объектами. Между прочим, кольцевые следы на растительном покрове, о которых люди много спорят, образованы как раз нашим электромагнитным излучателем. Естественно, если мы для проведения эксперимента вынуждены остановить корабль.

Мы поднялись по трапу на верхний этаж корабля и попали в изумительный но красоте сад. Тропические растения, большинства названий которых я не знал, живописными группами росли на искусственных скалах и между ними. С одной из скал низвергался маленький, но настоящий водопад. На фоне сочной темной зелени прекрасно смотрелись пышные цветы всех оттенков красного — от оранжевого до лилового. Все это великолепие венчалось ярко-голубым прозрачным куполом. Мелодично щебетали прячущиеся где-то в кущах птицы, а воздух… Воздух был напоен тончайшими незнакомыми ароматами.

Второй повел меня по узкой, выложенной мрамором тропинке. Впереди сквозь листья пальм вырисовывался неглубокий грот правильной овальной формы. Перед гротом спиной к нам в кресле под маленьким айвовым деревом, увешанным крупными, в два кулака, желтыми плодами, сидел человек. Видны были прямые широкие плечи и платиновая седина волос, тщательно подстриженных на затылке, и безукоризненный пробор. Почти над креслом головой вниз висел крупный желто-синий попугай.

Человек — видимо, Первый — повернулся вместе с креслом. Одет он был в белую, полотняную, до пят рубаху. Босые ноги держал скрещенными. Лицо Первого выглядело бы привлекательным, если бы не колючий взгляд серых глаз, полуприкрытых отечными веками. Он широко улыбнулся мне, но грубо прочерченные линии от носа к углам рта улыбку слегка подпортили.

— Потолкуем начистоту. Я, Валентин, кругами ходить не люблю и врать не привык, — сказал он густым баритоном. — Первый вариант: оставим все как есть. Парень ты неглупый, дойдешь до степеней известных. Не пропадешь, верю. Но разве ты не мечтаешь далеко опередить серую массу, вырваться на широкую дорогу, стать знаменитостью, гением, войти в узкий круг лиц, заслуживающих бессмертия?

— Мечтаю, конечно. Только вряд ли получится. Нет у меня усидчивости. Да и талантов крупных не дал Бог.

— Насчет усидчивости и трудолюбия — вздор, — возразил Первый с оттенком чванливости, — вол трудится много, но он артистом не станет. Крупный талант дать можем только мы. Не понимаю, почему ты против.

— Это проверенный, цивилизованный путь.

Я повернулся на голос и увидел Третьего, то ли подкравшегося ко мне незаметно, то ли возникшего внезапно прямо на пустом месте. Третий был мал ростом, толст и плешив. Шаровидная голова плотно сидела на серебристом обтягивающем костюме с медным диском на груди. Странно пришлепывая губами, Третий повторил:

— Модель цивилизованного превращения полуварвара в богатого, известного в Европе интеллектуала известна и проверена веками. Все великие люди, все легендарные сверхдолгожители, включая Сен-Жермена и Калиостро, — наши реципиенты. Тут и думать нечего.

— Больно будет, — возразил я, — на время операции вы меня усыпите, а потом все равно мучиться. Вообще, чужие мозги…

— Если на откровенность, болевого шока не избежать. — Третий причмокнул. — Но шок практически мгновенен, а блаженство вечно.

— Главное — понять, — величественно изрек Первый, — а понять — значит согласиться. Самая важная вещь на свете — добровольное и радостное подчинение высшей разумной силе. Добровольное, осознанное согласие — путь к свободе. А вера — путь к согласию. Верь мне!

— Ты пойми, — с внезапной мягкостью продолжил Первый, — мозг человека недаром подобен Вселенной. Та же модель, и функции управления сходны. А нижние отделы мозга — его управляющее устройство. Мы дадим тебе не перетруженный избыточной, подчас вздорной информацией орган нет. Это будет средство, управляющее развитием мозга. Ты сможешь видеть прошлое и настоящее, если захочешь. Не веришь?

Я молчал, не зная, как себя вести, хотя чувствовал, что мое сознание цепенеет, вязнет в какой-то тине. И снова затарахтели в моей больной голове неслышимые голоса. Тут только до меня дошло: от природы, точнее — по наследству, в моем мозгу дремал участок, предназначенный для прямого обмена информацией — не звуковыми колебаниями, а каким-то иным путем, с помощью волн иной, немеханической природы. Когда экипаж корабля переговаривался при мне в первый раз, забыв выключить наружную трансляцию, произошло, видимо, возбуждение этого дремлющего участка, включение его в работу.

— Похоже, возимся зря, — беззвучно сказал Третий, — в этой местности люди особенно тупы и упрямы себе во вред. Они обожают тиранов, а в школах учат детей презирать все, что было в прошлом. Вы видели их могилы? Позорнее ничего не бывает. Кроме того, они максималисты, что есть вернейший признак варварства.

— А мне парень нравится, — возразил Второй, — у него есть хребет. Он в наших руках, а не тушуется, держится молодцом.

— Ладно, — прекратил дискуссию Первый, — потратим еще пять минут на последнюю попытку. — И тут же обычным голосом рявкнул: — Володя! Хватит спать, проспишь царство небесное.

При этих словах желто-синий попугай встрепенулся и принял обычное положение — головой вверх.

— Ну, чего вам? — недовольным каркающим голосом сказал он.

— Володя — аудиотерминал биокомпьютера, — пояснил Первый. — У нашего комбинированного мозга исключительные возможности по предвидению. Ну-ка, Володя, загляни в двадцать первый век лет эдак на полсотни. И расскажи нашему гостю, только покороче, что там творится.

— А что там может быть, — хмуро проговорил попугай, — безобразий хватает. Ну, немного чище стало.

— Нет, ты не о быте в данной местности скажи, а о глобальных достижениях.

— Так бы и сказали. Достижений много. Войн между государствами нет. Правда, столкновения между белыми, желтыми и черными людьми еще остались. Оружие массового поражения ликвидировано или используется для общей пользы. Например, ядерные заряды переброшены на Луну. Десятки тысяч направленных взрывов превратили видимую часть Луны в гигантский катафот. Отражает солнечный свет так, что надобность в искусственном освещении отпала. Погодой научились управлять… Что еще? Вегетарианство одержало верх. Построены первые идеальные в экологическом смысле города.

— Слыхали? — воскликнул Второй радостно. — Это он, мой реципиент из Эмболи, впервые разработал проект такого города. Гений и есть гений. Гордись, Валентин, своим предком. Это надо же — опередить развитие на пять, даже на шесть веков. А ведь как его гноили при жизни! Мол, не довел ни одного проекта до ума. А как он мог что-то сделать при тогдашней примитивной технологии? Гений всегда под подозрением. Наш эмболиец тоже угодил под суд. Якобы занимался содомией. Потом ему досталось за страсть резать трупы людей.

Все это интриговало. Кругом благоухал райский сад, подсвеченный к тому же искусно спрятанными в бутафорских скалах источниками — во всей палитре радуги. Но сердце все крепче сжимала тоска. Чувствовалось, надвигается беда. Еще нестерпимей захотелось немедленно выбраться отсюда.

— Хватит, — Первый хлопнул по ручке кресла и впился в меня прищуренным взглядом — он явно читал мои мысли, — осталось пропутешествовать во времени на несколько веков назад. Тогда и поставим точку.

— Стоит ли? — возразил Третий. — Придется затратить на этот маневр много энергии. Пересадим ему мозг и так. Без согласия сойдет.

— А ты помнишь, что получилось с его предком? — Второй был явно возмущен. — Сколько пришлось корректировать?

— Решение принято, — деревянно сказал Первый. Он выпрямился в кресле, запахнул свой белый балахон и положил обе руки на подлокотники. — Ложись, Валентин! — крикнул он мне. — Могут быть странные ощущения.

Не успел я плюхнуться на мягкую влажную землю, как купол над садом дрогнул и поплыл. Мои руки и ноги стали тяжелыми, как чугунные слитки. Никакая сила не могла сдвинуть их с места. Грудь придавило, как прессом. Я не мог вздохнуть, сознание стало затемняться… И вдруг я будто выскочил сам из себя, взвился, легкий и свободный, под голубой купол. Отсюда я видел свое тело, неподвижно распростертое на земле рядом с айвовым деревцем. Сколько заняло времени это превращение — доли секунды или минуты, — судить трудно.

…Первый сидел в кресле в той же позе. Но вместо белой рубахи теперь на его широких, образующих прямые углы плечах красовалась бархатная, с золотой пряжкой мантия цвета густого малинового сиропа. Второй и Третий стояли рядом на прежних местах, одетые в яркие средневековые обтягивающие камзольчики и короткие бархатные штанцы, тоже в обтяжку. Лица у всех троих — мрачнее не бывает.

— Мне временами кажется, — говорил Второй, — что наша работа и работа коллег с других «летающих тарелок» напрасна. А может быть, и вредна. Грубо вторгнувшись в биосферу Земли, мы нарушили своими опытами ход естественного развития, давая ему импульсы локального ускорения, которые неизбежно приводят к внешним и внутренним конфликтам. Мы…

Первый поднял палец, и Второй, потупясь, прервал себя на полуслове.

— А разве не разумно и не логично, — начал Первый, — что представители Высшего Разума ковали и куют себе подобных из того сырого биоматериала, которым переполнена Земля? Если бы не наша методичная работа, человечество осталось бы на том низком уровне развития, который мы наблюдаем на огромных пространствах. Ведь целые материки заселены дикарями, едва научившимися разжигать костры и делать приличные копья с костяными наконечниками. Вот вам все результаты эволюции.

Первый поймал рукой айву, сорвал и надкусил. Плод был хорош на вид, но тверд и, вероятно, терпок. Первый поморщился. Второй тут же воспользовался паузой:

— А зачем мы вмешиваемся? Какая разница, сейчас или несколькими тысячелетиями позже человечество познает истинное строение Солнечной системы? Зато посмотрите: всюду оголтелая борьба, войны, слезы, повешенные, распятые, сожженные. Кругом воровство, ложь и обман, нищета и угнетение, насилие и торжество лицемеров и предателей.

— Это клевета! — выкрикнул Первый, наливаясь пурпурным, под цвет мантии, соком. — Нельзя только критиковать, нужно видеть и сдвиги, и конечный прекрасный результат. И верить в Высший Абсолютный Разум, который направляет нашу работу. Разве мало построено прекрасных дворцов, разве нет других достижений?

— Он критикан, — хихикнул Третий, — боюсь, он не с нами. Он против преобразований, начертанных Абсолютом. Следовательно, Второй против нас всех, он по другую сторону баррикады.

По лицу Второго бежали розовые, зеленые, оранжевые блики — карусельная подсветка райского сада продолжала работать, — но эти цветные пятна не могли скрыть страшной бледности и мгновенно выступивших бисеринок пота.

— Вздор, — нервной рукой он расстегивал пуговицы тесного камзола, — вздор! Какие баррикады?! Я никому не враждебен. Сомневаться — разве это значит становиться врагом? Если Абсолют всевидящий и всезнающий, то почему не ведает о море людских страданий, а если он всемогущий, то почему заставляет платить такую страшную цену за прогресс? И почему страдают больше невинные и безгрешные, а не носители зла? Почему гибнут дети? Получается, что Абсолют ничто, ибо он — все…

Второй протянул руку к Первому. Третий спружинился, готовый взорваться прыжком. Первый отвернулся и громко сказал:

— У тебя больные глаза, коллега. Здоровый человек бодр, он не ведает сомнений никогда. Иди и отдохни как следует. Все пройдет.

Второй понурился и медленно двинулся к выходу. Но не успел он сделать и трех шагов под райскими кущами, как в руке Первого вспыхнул на мгновение ослепительный красный жалящий свет. Второй схватился за затылок и, с треском ломая ветки, бревном рухнул в соседний куст.

Первый преобразился. Он сбросил маску вальяжного истукана — действовал быстро и без колебаний. Включил экран, и внутренность грота засветилась десятками его сегментов. На центральном сегменте показались контуры средневекового городка с характерным силуэтом звонницы-кампаниллы.

— Чего ушами хлопаешь? — зло, угрожающе оскалился Первый. — Волоки его в операционную, не то очухается.

— Понял — пересадка мозга! — радостно взвизгнул Третий, кидаясь к распростертому у подножия скалы телу.

— Володя! — продолжал командовать Первый. — Определись на местности!

— Подлетаем к Эмболи. Вдали виднеется Флоренция, — металлическим голосом защелкал попугай, — пролетели Эмболи, находимся над деревней Винчи.

— Стой! Включай искатели, — Первый нервно заерзал в кресле, — некогда путешествовать. Ты понял, какой искать объект?

— С кодом, совместимым с кодом Второго, — обиженно заверещал попугай, — ты что, всех нас за дураков считаешь? Есть объект! Ничего парнишка: незаконнорожденный отпрыск местного нотариуса. Передаю его управляющим центрам программу соответствующего поведения. Сейчас он, как лунатик, бредет сюда. Зовут Леонардо, кажется.

Первый похвалил:

— Молодец, Володя. Выбери лужайку поровнее — будем садиться и принимать пассажира. Да осторожнее, не разбей наше старое корыто. Синхронизируй время с местным. Плохо, что нет времени на уговоры. Придется оперировать так. И вирус варварского несогласия может укорениться во Втором… — При этих словах мой дух или черт его знает, как это назвать, начал вращение. А может быть, это вращался сам корабль? Или скорее биокомпьютер включил такую мощность электромагнитного поля, что защита не сработала. Моя бестелесная оболочка уплотнилась, вытянулась в длинный шнур и выскользнула наружу, угодила в полный и беззвучный мрак, словно в банку с чернилами.

…Очнулся я дома, в собственной постели. Свинцовый шар перекатывался от виска к виску. Посмотрел на будильник и ахнул: стрелки показывали ровно на один час меньше, чем тогда, перед началом моих приключений. Я решил, что они не больше, чем сон. Яркий, запоминающийся, но сон. И, если бы не наше благостное сидение в охотничьем домике, вряд ли бы рискнул пересказать его. Смейтесь, если хотите, — что было, то было.

Валентин поднял кружку и втянул в себя остатки подостывшего чая.

Я дежурил на «вышке» с восьми часов, в первую смену. Еще по дороге ворошил так и сяк услышанное от Валентина и удивлялся — многое точно попадало в цель, приводило в стройную систему разнохарактерные факты и объясняло то, что казалось сверхъестественным. Может быть, действительно не только материя самоорганизуется на всех уровнях от микрочастиц до Галактик? Что, если сознание тоже имеет подобные уровни разумного самоуправления на базе некоего единого информационного поля?

Размышляя, я машинально занял свое место в тесной будке, приготовил оружие, скинул правую рукавицу и сунул руку за борт ватной куртки. Пальцы стрелка должны быть мягкими и теплыми.

Впрочем, какой дурак кабан и вообще какой зверь в радиусе километра ничего не видит, не слышит и не знает об охотниках, о Степаныче и его приемах? Кабан знает, когда можно съесть приманку, а когда нельзя. Мы, три солидных человека, бросили дома, семьи, работу и валяем дурака который день — залезли в дебри совершенно напрасно. Напрасно? Во мне потихоньку разгоралась древняя охотничья страсть. Видимо, мои предки никаких улучшений породы со стороны внеземных наших кураторов не получили.

Хитрости, чутью и осторожности зверя я мог противопоставить одно — желание. И еще — я мысленно обратился за помощью к Высшему Разуму. Привитый мне с детства агностицизм я оставил и просто сильно взмолился. Странно, но чудо произошло. Совпадение, случай или проснувшиеся на минуту телепатические способности потащили бродившего по лесу кабана на поляну.

Сначала в кустах на краю поляны не увиделось, но угадалось присутствие живого тела. Потом скользнула по снегу неясная тень. Потом тень исчезла. Кабан идти под стволы не хотел — видимо, боролся с охватившим его нелепым влечением. Но он уже был захвачен моими флюидами — или волнами из космической бездны; судить не берусь. Факт, что я притягивал его. Он уходил, но через несколько минут возвращался. Хотя был мороз и я сидел на «вышке» без движения, с меня лил пот — тепло шло от генератора моего страстного желания. Через час борьбы дикий вепрь подошел на предельную дистанцию.

Как я потом вымерил, до распростертой туши было пятьдесят пять метров…