Виктор ПОЛОЖИЙ ИГРА В МИРАЖИ

ПОВЕСТЬ
Художник Сергей РАДИМОВ

1

Когда позывные экстренного выпуска новостей пропикали во второй раз, многие из тех, кто в эту минуту находился рядом с телевизором, невольно повернули головы в сторону мерцающего экрана и, прежде чем диктор произнес первую фразу, узнали в нем самого Мучачо Вьехо — Старого Мальчика, как его называли даже газетчики. Его ровный, чуть хрипловатый голос, который мог показаться даже бесстрастным, если бы не доверительные интонации, сквозившие в нем, был знаком каждому. Он почти никогда не бывал взволнованным, даже если рассказывал о финальном матче по футболу, перестрелке двух враждующих банд или очередном государственном перевороте, и подчеркнутой будничностью давно приучил своих слушателей к мысли, что пока он, Мучачо Вьехо, в доме, им бояться нечего.

— Сегодня на рассвете трое неизвестных ворвались в штаб-квартиру объединенных профсоюзов строителей, расстреляв в упор охранников. Нападавшие, хорошо ориентировавшиеся в расположении апартаментов, проникли в комнаты отдыха, где смертельно ранили дежурного референта, а председателя объединенных профсоюзов строителей Даниеля Кемпеса буквально изрешетили пулями еще в постели. Преступники тут же, не обращая внимания на вой сирены, стали вскрывать бронированный сейф с секретными документами и деньгами на текущие расходы. В этот момент их и настиг наряд полиции. Посла короткой перестрелки один из нападавших был убит, двое взяты живыми. Со стороны полиции потерь нет. Мы пока воздержимся от комментариев, поскольку не располагаем известиями с места происшествия. Первые подробности станут известны к вечеру, — закончил Мучачо Бьехо.

Новость означала, что непрочное общественное согласие разлетелось в щепки, что теперь, словно пожар в прериях, вспыхнет кампания взаимных обвинений и клеветы и средства информации так запутают общественное мнение, что в той смуте нельзя будет найти правых и виноватых; что Национальный демократический центр — временный союз прогрессивных и либеральных партий и профсоюзов, который с таким трудом образовался как раз накануне парламентских выборов, или расколется на враждующие группировки, или — в обоих случаях это будет зависеть от того, чьими руками был устранен Кемпес, наиболее вероятный претендент на пост министра труда и занятости — еще более сплотится и станет монолитным, но тогда неминуемо столкнется с другим монолитом — союзом капитала и военщины; и от этого столкновения может сдетонировать еще более мощный взрыв и в конечном итоге привести к дестабилизации политического положения, за которой со стопроцентной вероятностью рисовалась еще более невеселая перспектива — перевороты «по-крупному», заговоры, анархия, диктатура, комендантский час, бесследные исчезновения, голод и прочее, и прочее…

Новость не попала на полосы утренних газет, но до сиесты появились экстренные выпуски не только наиболее влиятельных ежедневных изданий, но и самых мелких газетенок, форматом и внешним видом напоминавших скорее большие листовки. К удивлению многих, почти все газеты сохраняли сдержанный и осторожный тон. Правда, один бульварный листок заикнулся было о «руке Москвы», но в данной ситуации это было такой очевидной глупостью, которую неудобно и замечать. Если бы не относительное единодушие в оценке событий политическими противниками, которые не воспользовались случаем, чтобы сыграть на обострении ситуации, поймать рыбку в мутной волне, можно было подумать, что правительство намеренно пошло на отвлекающий маневр, желая на какое-то время успокоить общественное мнение — наиболее опасную силу в момент вспышки. А газеты пестрели заголовками: «Новый Аль Капоне?», «Сумасшедшие террористы: действительные или мнимые?», «Председатель профсоюза строителей — случайная жертва», «Последнее слово — за экспертами-психиатрами», «Безумцами-преступниками должны заниматься душевнобольные полицейские» — и еще что-то в подобном духе. И разумеется, фотография на фотографии. Как оказалось, главарь преступной троицы на первом же допросе с гордостью объявил, будто он — Аль Капоне, и продолжал стоять на своем, его сообщник тоже признал в нем Аль Капоке. Сам подручный назвался Вельветом, а третий сообщник — Шнурок, как известно, погиб в перестрелке. В ответ на все остальные вопросы бандиты начинали нести такую же галиматью, после которой следователям трудно было сохранить хладнокровие.


Сокращенная стенограмма пресс-конференции

Государственный референт по делам безопасности: Господа! Прежде всего мне бы хотелось отметить очень высокое гражданское сознание нашего народа. В такое непростое время, накануне всеобщих национальных выборов, в сложнейшей ситуации, когда от рук неизвестных террористов гибнет один из претендентов на министерский пост, люди проявляют настоящее терпение и понимание. С чувством высокой ответственности за каждый свой шаг повели себя политические партии и оппозиционные группировки. Отдельные незначительные эксцессы, спровоцированные несознательными элементами, были оперативно локализованы силами полиции и — хочу подчеркнуть! — случайными гражданами, находившимися рядом. И правительство, на мой взгляд, повело себя безупречно — вы понимаете, что я отмечаю только объективные факты, а не занимаюсь предвыборной агитацией. Неожиданные выводы следствия только подтвердили правильность занятой правительством позиции. Однако не буду забегать вперед. Более подробно обо всем расскажут специалисты. Разрешите представить вам участников нашей пресс-конференции: генеральный прокурор республики Аурентино Бота, шеф столичной полиции сеньор Бастос, главный врач-психиатр страны доктор Орансио. И наши гости — профессор Ирвин Бакст (Соединенные Штаты Америки), психиатр-криминалист Игнасио Омбре (Куба), ведущий невропатолог Бразилии академик Каузио Мешта. (Аплодисменты.) И ваш покорный слуга… Вначале, видимо, сеньор Бастос обрисует нам общую картину преступления. Прошу, сеньор Бастос.

Шеф полиции: Следствие, как всегда, начинается с того, что устанавливаются личность преступника и мотив преступления. Здесь нас подстерегала первая неожиданность. Главарь объявил себя известным гангстером Аль Капоне, действовавшим более полувека тому назад, хотя ему самому на вид едва за сорок. Его сообщник по кличке Вельвет тоже называл его Аль Капоне. Нам пришлось применить наиболее эффективные методы дознания, которые все же не дали результатов.

Вопрос: Извините, а не получилось ли, что своими «методами» вы довели их до сумасшествия?

Шеф полиции: В этой ситуации мы были вынуждены пригласить наших психиатров, которые достаточно быстро установили, что оба преступника — душевнобольные люди. Положение исключительное — с одной стороны, мы имеем дело с террористическим актом, обладающим внешними признаками политического убийства, с другой — совершившие его преступники не в своем уме. Учитывая, что такой оборот дела мог вызвать кривотолки и подозрения, будто правительство, желая удержать от качки государственный корабль, таким способом подбрасывает общественному мнению «жареную утку», мы вынуждены были пойти на значительные для нашего ведомства затраты и пригласить из других стран известных специалистов — лиц, не связанных с нами и не зависящих от нас, даже, может быть, исповедующих другие социально-политические убеждения и принадлежащих к разным психологическим школам. Проведя тщательное исследование психики преступников, они полностью согласились в главном: преступники Аль Капоне и Вельвет — душевнобольные люди, и их террористический акт не может рассматриваться как сознательная политическая диверсия.

Вопрос: Почему? История знает случаи, когда сумасшедшие покушались на государственных деятелей. Или по собственным убеждениям, или из-за гипертрофированного желания прославиться…

Шеф полиции: Согласен. Мы изучили имеющиеся аналоги. Но давайте к этому вопросу вернемся немного погодя. А сейчас уясним себе мотивы преступления, хотя сочетание слов «сумасшедшие» и «мотивы» звучит несколько странно, однако… Я, господа журналисты, с вашего позволения и от вашего имени хочу задать вопрос нашим глубокоуважаемым гостям-экспертам. Скажите, пожалуйста (поворачивается к экспертам), может ли душевнобольной находиться под влиянием некоего идефикса длительное время?

Бакст: Сколько угодно.

Шеф полиции: А может ли подобная идея проявляться у нескольких больных одновременно, более того, может ли она объединить их на некоторое время в союз?

Омбре: Случается и таксе. Как часто — зависит от обстоятельств. Даже если не принимать во внимание массовый психоз — там несколько иная механика, — на ваш вопрос можно дать положительный ответ: да, в принципе душевнобольные могут объединяться ненадолго какой-то идеей.

Шеф полиции: И тот мир, который существует в пределах этой идеи, конечно, для них реален, а их рассказы о нем можно считать правдивыми?

Эксперты: Да. Можно (соглашаются все).

Шеф полиции: Так вот. Для Аль Капоне и его сообщников такой идеей, судя по избранным ролям, стала идея ограбление какого-нибудь учреждения. Им случайно оказалась штаб-квартира профсоюза строителей. Видите ли, бандитам понравилось здание, и они решили, что там, внутри, много денег. О Кемпесе они не имели ни малейшего представления. А вот о сейфе знали, хотя в нем хранились деньги только на текущие расходы. Служащие штаб-квартиры по фотографии опознали Шнурка — двумя днями раньше тот ходил по коридорам, заглядывая в каждую дверь с таким, знаете, таинственным видом, и все время прикладывал к губам палец: мол, знаю, но молчу. Так он и узнал расположение кабинетов.

Вопрос: А разве душевнобольные могут вот так… принимать все во внимание?

Мешта: Очень часто душевнобольные, находясь во власти своих представлений и того или иного идефикса, действуют более последовательно, чем действовали бы мы с вами, спланировав эту или подобную ей акцию.

Вопрос: Где они, кстати, взяли оружие?

(Смех в зале, реплики: «А где у нас нельзя взять оружие?»)

Шеф полиции: Прошу без намеков. Я не хуже вас знаю наши социальные проблемы. Автоматические пистолеты, изъятие у грабителей, — устаревшей конструкции, никаких данных о них мы узнать не смогли. Конечно, мы пытались выведать, откуда бандиты прибыли и где взяли оружие. Мы задавали и прямые, и наводящие вопросы; да и наши психиатры потрудились на славу, даже прибегали к гипнозу — безрезультатно. Аль Капоне при этом довольно улыбался и заявлял; «Верные люди». Ни одного имени, даже намека. Главарь будет играть избранную им роль Аль Капоне до конца своих дней. Точнее, схему роли. Для примера: может быть, во время допроса перед глазами у него и возникал образ того, из чьих рук он получил оружие или, что более вероятно, купил в каком-нибудь притоне. Но «знает» он другое — и притом намного уверенней: он — Аль Капоне, и «честь» гангстера не позволяет ему называть ни имен, ни примет.

Прокурор: Если бы даже он назвал какие-то имена или приметы, ни один суд не примет их во внимание, потому что сведения получены от людей, не контролирующих своих действий. Они не отвечают перед законом.

Вопрос: Здесь возникает одно противоречие. Ранее говорилось, что в пределах определенного идефикса душевнобольные могут действовать более последовательно, чем люди здоровые. А новый Аль Капоне и этот Вельвет вдруг полностью позабыли все то, что предшествовало нападению. Одними ссылками на гангстерский кодекс чести тут не обойтись.

Бакст: Аль Капоне знает, что он Аль Капоне — и все. И что ему надлежит грабить. Я более чем уверен, что он и в богадельне будет крушить тумбочки или столы, принимая их за сейфы. А спустя час забудет об этом. И станет забывать то, что он уже что-то забыл, извините за трюизм.

Вопрос: А если допустить, что кто-то дал им такой препарат, чтобы они, скажем, свою идею реализовали четко, а дальше все забыли?

Орансио: Молодой человек, существуй в природе инъекции, о которых говорите вы, другими словами, если бы появилась возможность коррекции нервных процессов, сколько бы мы сумели вернуть к сознательной жизни ласковых семьянинов, добрых католиков и верных патриотов. К сожалению… Кроме того, в крови преступников не обнаружено никаких посторонних веществ, известно только, что Шнурок и Вельвет пили пиво, а Аль Капоне — снотворное, но незначительную дозу.

Шеф полиции: Последнее, что помнит Аль Капоне, — гостиница «Эксельсиор», расположенная поблизости от штаб-квартиры профсоюза строителей. Его показания подтвердили слуги и портье. В гостинице преступники появились вчера поздно вечером, сняли трехместный номер, записавшись под вымышленными именами, поужинали в номере, а утром ушли. Где они были раньше, они не помнят.

Вопрос: По определенным соображениям я, сеньор Бакст, обращаюсь именно к вам. Как вы считаете, имеет ли право на жизнь такая гипотеза: определенные «кто-то», как здесь их окрестили, натаскали, как делают с собаками, троих душевнобольных на ограбление штаб-квартиры, зная, что там часто остается ночевать Кемпес, особенно накануне выборов. Цель — спровоцировать беспорядки. Ну а получилось то, что получилось. Какой спрос с душевнобольных?

Бакст: Так недолго договориться до того, будто сумасшедших к Кемпесу подослало мое родное ЦРУ, мафия, оппозиция — да кто угодно. Можно, можно сделать все, но уж в этом разбирайтесь сами. В мире есть тысячи людей, здоровых физически, но страдающих тяжелым психозом — манией величия. Два наиболее распространенных типа — Наполеон и Иисус Христос. Мало того, что больные мнят себя ими, они еще хотят и действовать согласно избранной роли. Это несколько неудобно для окружающих, верно? Зато когда сыграть роль не представляется возможным, заболевание еще больше обостряется, что нередко приводит к трагическим последствиям. Поэтому в специальных учреждениях устраиваются своеобразные «театры», где такой Наполеон и Христос могут «разрядиться». Им подыгрывают статисты, создается нужный антураж… Хотя дорого и хлопотно, но временами помогает: под тяжестью славы и грандиозных свершений «великие мира сего» устают и, оставив роль вершителей судеб, вспоминают свое настоящее имя и тихо доживают век в семьях или даже работают. Но как говорил еще великий Ньютон — я имею в виду настоящего, а не одного из легиона самозванцев, — действие равно противодействию. Подыгрывая сумасшедшим в «театре», болезнь можно затормозить, а можно и обострить. И тогда Наполеон не удовлетворится тем, что играет в Ватерлоо, ему подавай настоящее!..

Орансио: К сожалению, психиатров в республике можно пересчитать по пальцам. Ни в государственных, ни в частных клиниках названные методы не практикуются: они слишком дороги, а мы слишком бедны.

Голос из зала: Вот почему сумасшедшие бродят у нас по улицам!

Вопрос: А что, если эту троицу забросили из-за рубежа или они перешли границу тайно?

Прокурор: Я не мистер Бакст и поэтому отвечу по-своему; а что, если их нам подбросили марсиане? Если это их роботы? Вариантов может быть сколько угодно! А факты говорят совсем о другом: у нас — и это видно невооруженным глазом — нет никаких оснований думать иначе, чем есть на самом деле. Что бы ни случилось с Кемпесом — угоди он в автокатастрофу, поскользнись и неудачно упади, перенеси инфаркт, — детали происшествия значения не имеют, но наша психология такова, что мы все равно подозревали бы убийство. Еще бы; человек активно участвует в политической борьбе! Считайте, что произошло что-то вроде автокатастрофы. И потом, почему именно Кемпес? Есть более крупные фигуры.

Голос из зала: А какая разница? Порох есть, была бы искра…

2

Напротив него за двумя неровно состыкованными пластмассовыми столиками с алюминиевыми ножками полукругом сидели четверо, и ему показалось — да, наверное, так оно и было, — что они сидят тут давно; это ощущение возникло у него сразу же, когда он пришел сюда в полдень, в назначенное время. Город замер, спрятавшись за жалюзи от невероятной духоты. Его привели в патио — внутренний дворик, окруженный с трех сторон глухими высокими кирпичными стенами, сплошь поросшими плющом, так что они напоминали собой ковер. Эти четверо «хефес» были шефами самых крупных политических партий. Шеф-1, Шеф-2, Шеф-3, Шеф-4 — будем называть их так. В углу патио укрывал от солнца старый платан, а под платаном, слегка отодвинувшись от четырех «хефес», сидел шеф его партии, в своем, несмотря на жару, неизменном темноватом костюме, поместив локоть на колено, а подбородок — на ладонь руки, и смотрел на него. В такой позе шеф казался еще более солидным, а задумчивость или усталость сильно старила его, поэтому глаза на загоревшем мясистом лице были темными и круглыми, они словно плыли на гребне пепельных густых усов.

— Кофе, лимонад, сигареты?.. — начал разговор Шеф-1, когда он сел напротив них и, как и они, немного отодвинулся От столика, чтобы чувствовать себя посвободней.

Он знал их давно, да и они, видимо, знали его не только по общим совещаниям или заседаниям координационного бюро. Теперь, судя по всему, дело было намного серьезней.

— …Сеньор Луно, — сказал Шеф-2, он сидел в центре, — ваша теперешняя профессия приучила вас к неожиданностям, и вы наверняка не удивились, когда мы пригласили вас сюда…

— Вам, Луно, излишне объяснять, почему наши партии, имея разные политические платформы, сейчас выступают единым фронтом, — сказал Шеф-4.

— Вот именно, — Шеф-1 даже поднял указательный палец, — крупный капитал и военщина понимают, чем угрожает объединение демократических сил. И тоже усиленно готовятся к выборам.

— И могут начать раньше, — вздохнул Шеф-3. — Латинская Америка имеет большой и печальный опыт молниеносных переворотов.

— Хотелось бы, сеньор Луно, верить в лучшее, — сказал Шеф-2, — но ситуация требует предупреждать и худшее. И прежде всего остерегаться неожиданностей. — Шеф-2 поджал губы. — … Неожиданных неожиданностей. Вроде вчерашней сенсации.

От внимания Луно не ускользнуло, что присутствовавшие с облегчением зашевелились.

— Хотелось бы, чтобы все было действительно так, — продолжал Шеф-2, — но слишком убедительно подготавливалось мнение, будто террористическая акция — случайность. До того убедительно, что у нас появились сомнения в этом… Нам необходимо как можно быстрее получить подтверждение, что эти сомнения — плод нашего воображения, или выяснить, что убийство Кемпеса — не случайность, и найти корень зла.

— Мы остановились на вас, сеньор Луно, — сказал Шеф-1. — Из всех руководителей отделов безопасности наших партий вы, сеньор Луно, обладаете самым большим опытом «невидимой» работы. У вас не было крупных промахов ни в подполье, ни на легальном положении. И, кроме того — об этом я говорю с нескрываемой завистью, — ваши люди, сеньор Луно, показали себя настоящими патриотами, на которых можно положиться в самую тяжелую минуту и которые не подведут и не предадут. И будут крепко держать язык за зубами.

Луно кивнул, он не то, чтобы благодарил или соглашался с услышанным, а скорее давал понять, что ему все ясно. Его тоже поняли правильно.

— У нас мало времени, — сказал Шеф-2. — Впрочем, как и конкретной информации. Твердо знаем только, что готовят тех, — он сделал неопределенное движение пальцами в воздухе, — не у нас. Где — это предстоит выяснить… Если подобкые «курсы подготовки» существуют… Деньгами — нужной суммой — вас снабдят… — он посмотрел на Шефа-4, — а необходимую информацию вам представит… — кивок в сторону Шефа-1, — выходы на нужных людей буду обеспечивать я, а заодно и координировать всю работу. Уважаемый… — взгляд на Шефа-3, — а случае необходимости позаботится о документах, билетах, визах, транспорте. Ваш шеф будет информировать нас о вашей работе. Через него вы и будете получать все необходимое. Или обращайтесь прямо к кому-либо из нас. Детали согласовывать, мне кажется, нет необходимости, у каждого свой участок.

— Кое-какая информация по проблеме в ваш отдел уже передана, — сообщил Шеф-1.

— Ваши предварительные соображения, сеньор Луна? — заторопил Шеф-2.

— К сожалению, их у меня пока нет.

В том, что мир тесен, он убедился через два часа после той конфиденциальной встречи, когда ему передали аккуратно заклеенный, без единой надписи, белый конвертик. Посмотрев конверт на свет, он отрезал ножницами один край; на личном бланке начальника столичной полиции было напечатано:

«Уважаемый! Вечером на правом углу (если идти от центра) улиц Флорес и Фуэнте вас будет ждать молодой человек с галстуком-бабочкой. Приглашаю вас в одно веселенькое место на чашку кофе. Само собой, наши жены не должны ни о чем догадываться».

Внизу вместо подписи — закорючка. Луно она была знакома.

«Конспираторы, — беззлобно ругнул он Бастоса, — в стране восстановлены демократические свобода, а все ударились в конспирацию».

От конспирации Луно успел отвыкнуть. Ничего, синюю синтетическую куртку в сумку-портмоне — и вперед.

Из офиса, в котором размещались руководящие органы партии, он вышел через черный ход, немного попетлял дворами и скоро смешался с уличной толпой.

Сделав парочку только ему известных и им же отработанных трюков, так что увяжись за ним «хвост», он все ровно отстал бы, Луно в глухом переулке накинул на плечи синюю синтетическую куртку, а сумку спрятал в карман и, изменив прическу, оказался на пересечении улиц Флорес и Фуэнте.

На условленном месте прогуливался «молодой человек». Канареечного цвета костюм, лакированные ботинки, белая рубашка, галстук-бабочка, приколотый похожим на бриллиант фальшивым камнем. Щеки выбриты до синевы, в усики словно приклеены — издали видно, что за птица. Заметив Луно, он лениво отвернулся и пошел в сторону. Луно последовал за ним — чтобы вскоре свернуть в подъезд, пересечь двор, оказаться, словно в туннеле, между глухими стенами двух домов, потом протиснуться в пролом, спуститься по разбитым, густо заросшим с обеих сторон кустами роз ступенькам, остановиться опять перед старой деревянной лестницей, ведущей в какую-то покосившуюся пристройку, — большой голубятник, да и только.

— Наверх и по коридору, — не оглядываясь, тихо сказал проводник, но так, чтобы Луно услышал, и исчез, словно растворился в воздухе. В закоулке уже сгустились сумерки.

Коридорчик оказался низеньким и узким. В глубине светило маленькое бра. «Где же здесь дверь?» — подумал Луно. Но дверь открылась сама, в проеме стоял Бастос, как будто поджидал Луно — видно, услышал скрип половиц или получил другой какой-то сигнал.

— Здравствуйте, коллега, — любезно, даже весело сказал шеф столичной полиции, плотно закрывая обтянутую изнутри дерматином дверь, А комнатка — два на два — еще и без окон, свет, правда, горел поярче, чем в коридоре. Вдоль очной стены стояли диван, журнальный столик и старый стул. — Знаете, где вы сейчас оказались? Но сперва садитесь на этого скакуна — поверьте, он выдерживал людей потяжелей вас, — а я устроюсь на диванчике. И прошу извинить, я немного надымил. Ведь вы не курите до сих пор, насколько мне известно.

— Какие от «коллеги» секреты, — хмыкнул Луно.

— Именно! Видите, как повернула жизнь? Было время, выслеживал вас, а теперь мы оба — на страже порядка и демократии. А вы, Луно, изменились.

— Зато вы, сеньор Бастос, как всегда, выглядите неплохо.

— Ха-ха. В мои годы не стареют и не молодеют. Последняя метаморфоза, когда кладут в гроб. Так знаете, куда я вас пригласил? Здесь находится полулегальный профилакторий некоей мадам Агухеро, где поддерживают тонус уставшие от семейной жизни мужья. Кабинеты, разумеется, находятся в другом места, в которое вход с улицы, а в этой каморке клиенты пережидают, если опасаются нежелательных встреч.

— Вполне приличное место, — согласился Луно.

— Только беда — отсутствует вентиляция. Чувствуете?

— Ничего страшного: я непривередлив.

— А меня в последнее время постоянно преследует запах горелого. Видно, пора и честь знать. До выборов еще как-то лямку дотяну, а дальше — баста. Всех воров и бандитов не переловишь.

— А что, очень пахнет жареным?

— Очень, — серьезно ответил Бастос. — И пусть вес на склоне лет святой Франциск убережет от того, до чего докатился я. Пусть вам не приведется воевать с сумасшедшими, как пришлось мне. Нет, на пенсию! Аль Капоне. Вельвет… Сумасшедшие и раньше попадались: одни и в самом деле спятили, в другие только прикидывались. А эти… На предварительном допросе террористы корчили из себя черт знает что, и нам стало ясно, что без экспертизы не обойтись. Записывающая аппаратура выключается, все расходятся, чтобы быстро организовать экспертизу, с теми недоумками остается один охранник. Ну, и я, дело ясное, сижу и от нечего делать пытаюсь вызвать их на откровенность. Аль Капоне молчит, вступать в болтовню с полицейской ищейкой ему не позволяет гордость — такому, как он, аристократу от рождения, сразу подавай генерального прокурора и дюжину адвокатов. А у Вельвета начинается словесное недержание, похоже, вскоре «поплывет». Ребята, говорю, а вы ничего лишнего не покурили? Э-э, говорит Вельвет, я не дурак, идя на дело, баловаться травкой. Вот они — Аль Капоне со Шнурком — не отказались от подсунутых пилюль, а я только вид сделал, что глотнул, а сам пилюли положил за воротник, чтобы заняться ими после «дела», но потерял, когда нас брали; вот почему они уснули, а я только прикидывался спящим, а сам все видел и слышал. Кто же вам давал пилюли, спрашиваю, и где это было? Ха-ха, там открытое небо, на плантации растет кофе и работают психи, вокруг колючая проволока, — я не такой дурак, чтобы ничего не помнить! Конечно, вы большой умница, это ясно, может, помните, что было дальше? Еще бы! Нас положили в закрытый фургон на матрацы и повезли. Потом мы долго летели на вертолете. Солнце светило мне прямо в левый глаз, но я даже не жмурился — делал вид, будто сплю. Когда сели, я увидел: самолетики стоят, такие маленькие, под брезентом, и вертолеты, похожие на наш; я временами украдкой поглядывал, ведь интересно же. Нас на носилках перенесли в белый самолет — на крыльях у него по две голубые полоски, — мы опять полетели, Я прислонил голову к круглому окошку и одним глазом смотрел вниз, чтобы незаметно было, а внизу — сельва, одна только сельва. Приземлились в сумерках, нас перенесли в какую-то легковушку и всех троих затолкали на заднее сиденье. Когда привезли на какой-то аэродром, большой самолет шел на посадку, и я обрадовался, потому что мне на таком летать не приходилось, однако на этом все закончилось: нам дали что-то понюхать, и мы проснулись. То есть они проснулись. Мы направились в аэровокзал, сели в рейсовый автобус и прикатили в гостиницу. Дальше Вельвет понес совершенную галиматью. И почему я, старый дурак, не включил запись?!

— Не надо казнить себя, уважаемый Бастос. Чего стоят показания душевнобольного, если они лишены какой-либо юридической силы?

— Э, не скажите, уважаемый Луно! Из его показаний психиатры могут составить правильную картину болезни. Может, им и удастся чем-нибудь помочь несчастному, а? Если со временем вам придется ступить на эту стезю, учтите мои промахи — пригодится.

— Искренне благодарю за совет!

— Не стоит, — отмахнулся Бастос. — Вот, собственно, поэтому я и хотел видеть вас. Ну и еще… — Бастос словно запнулся. — Нам с вами приходилось встречаться при разных обстоятельствах. Но я, Луно, всегда считал вас порядочным человеком. Так вот, если победит Национальный центр, многое изменится. Мне бы не хотелось, чтобы меня после этого куда-нибудь таскали, не давая спокойно дожить свой век.

— Ну кто посмеет так обращаться с заслуженным криминалистом, уважаемый Бастос? На всякий случай возьмите мою визитку, — Луно протянул карточку.

По лестнице Луно спускался в непроглядной темноте, держась правой рукой за перила. Они долго петляли по узким коридорам «профилактория» мадам Агухеро, пока наконец Бастос не шепнул: «Внизу толкнете дверь и попадете в подъезд, направо — улица». Луно вышел на улицу. Все оказалось простым, как маисовый коржик. Старая лиса Бастос, дама если бы хотел, не смог бы сказать больше того, что сказал. Белый самолет с двумя голубыми поперечными полосами а этой стране принадлежал дону Льяносе — одному из немногие. местных миллионеров. Самолет взлетал, видимо, на авиабазе «Сельва-2», на которой служит зять Льяносы полковник ВВС Октавио Гермес. Так что союз капитала с вояками просматривается невооруженным глазом. Судя по всему, машина запущена… В операции скорее всего замешаны либералы и «демократические католики», у которых хватает денег. «Аль Капоне и K°» на вертолетах доставили из соседней Парайи — больше неоткуда, — и подчиненные Гермеса аккуратно провели их через границу. И, значит, без заброски в Парайю своего человека не обойтись. На прессу рассчитывать трудно, пока в руках нет неопровержимых доказательств.

На улице Луно почувствовал озноб и даже передернул плечами, пытаясь стряхнуть с себя впивавшиеся в кожу иголки. Он смешался с толпой, словно прячась от пронизывающего ветра. Люди обтекали его справа и слева, из настежь раскрытых кофеен волнами катились сладко-душистые ароматы, пахло свежими булочками и кофе, везде играла музыка; а Луно никак не мог попасть в ритм улицы и не всегда успевал уклониться от идущих ему навстречу людей. И тогда Луно резко свернул влево, в парк Свободы, но напрямик, мимо высоких, пульсирующих фонтанов не пошел. Ускорив шаг, он свернул на дорожку, огибавшую центр парка.

И только в библиотеке, в совершенно пустом зале периодической печати, где к тому времени включили большинство светильников, он почувствовал себя лучше. С этого момента начиналась серьезная работа. Ему нужно было кое-что уточнить. Полученная от «шефов» информация почти ничего не проясняла, хотя и выводила на главное — на людей, специалистов-медиков. И среди них нужно найти того, кто согласился бы помочь, а быть может, и… Сначала в голову ничего не приходило, но потом Луно вдруг почувствовал смутный толчок. Память зацепилась за какую-то фамилию, и мысли начали вращаться вокруг нее. Уго Пико, молодой доцент медицинского факультета университета. Его хорошо знает Фелиппе, Фелиппе Альварес, родной мой брат… Он слушал у Пико на втором курсе лекции по психопатологии. Уго Пико… В свое время он работал в молодежных демократических кружках. Затем, как рассказывал Фелиппе, полностью отошел от политики. Занимался только наукой, стажировался в Соединенных Штатах. В картотеке должны быть сведения о том, где, когда и какие статьи (кроме сугубо специальных, научных) опубликовал Пико и какие отклики они вызвали. Порывшись около часа в газетах, Луно мог считать, что составил какое-то мнение об этом человеке.

Несколько лет назад Пико опубликовал большую статью, попытавшись перевести на язык психологии некоторые социальные проблемы. Когда человек чувствует себя несчастным? Тогда, когда не видит в своей жизни того, без чего он ее не представляет. Ему хочется иметь возможность не заботиться о еде и одежде, хочется растить и воспитывать своих детей. Не отказываться от самых простых человеческих удовольствий. Чувствовать, себя свободным и независимым. И позволять себе кое-что и сверх этого. Но ведь он не один и вынужден считаться с существованием других людей. Так же, как те обязаны считаться с ним. Поэтому стремление к власти и богатству должно пресекаться в зародыше обществом. Вывод: обществом, способным удовлетворить потребности, заложенные в человеке самой природой и воспитанные цивилизацией, может стать лишь общество коммунистическое.

Статья была немного наивной, однако не до такой степени, чтобы на нее должен был обрушиться шквальный огонь критики. Луно вспомнил то, давнее уже, если смотреть с высоты сегодняшнего дня, время: то был период, когда общественная мысль переживала состояние застоя, — так бывает всегда, когда одни идеи успели исчерпать себя, а другие еще не созрели; и наступает период на то чтобы сомнений и шатаний, но какой-то инерции — жизнь идет, маховик ее вращается, но ничего нового не происходит. И тогда достаточно малейшего повода, чтобы накопившееся неудовольствие выплеснулось наружу. Наверное, подобное произошло в случае и с Уго Пико. Недостающим поводом стала его статья. И на Пико набросились. Правая пресса и анархисты саркастически посмеивались, словно соревнуясь в остроумии, а «леваки», будучи «непревзойденными теоретиками», увидели в выводах Пико «вульгарный идеологизм» и «биологический коммунизм». Правда, влиятельные органы печати в бесплодную говорильню не включались. В результате Уго Пико отхлестали, как мальчишку, но защитить или по крайней мере вступить с ним в теоретическую дискуссию никто не решился или не захотел. Мог ли Пико просто обидеться, махнуть на все рукой? Заняться, как ему могло бы показаться, более практическими делами? Конечно, мог. И махнуть рукой на политическую борьбу: есть, в конце концов, и более серьезные теоретические проблемы. Луно хотелось верить, что Пико хоть чем-нибудь поможет ему. Другого выхода у Луно не было.

Он отдавал себе отчет в том, что разговор с Пико будет трудным. Каким стал Пико сейчас? И в какой степени — без этого не обойтись — можно открывать ему карты, чтобы он понял всю неординарность и сложность ситуации и то, что в начавшейся игре на кон ставится множество жизней, спасти которые сейчас может только он, Пико.

Когда он пришел домой, было уже темно. Это был, собственно, не его дом, однако Луно считал его своим, поскольку его единственный брат Фелиппе Альварес стал приемным сыном супругов Альварес. Луно хорошо знал хозяев дома, хотя и представился им давним товарищем их сына.

Луно стоял возле живой, коротко стриженной изгороди, поглядывая на темный двор, темные окна; стоял и думал…

Хотя и давно это случилось, но он помнил все так, как будто дело происходило вчера. Луно было четырнадцать лет. В полночь в их квартиру ворвались национальные гвардейцы из «ночного эскадрона» и увели отца с матерью. Они очень торопились или просто не обратили на это внимания, но их, детей, прихватить с собой забыли. Луко понял: гвардейцы скоро вернутся и за ними, а те, кого забирают в полночь, бесследно исчезают. И он стал надевать на себя и на семилетнего Фелиппе первое, что попало под руку, из ящика стола выгреб какую-то мелочь, поднял с пола не замеченные гвардейцами отцовские часы и по темной лестнице поволок за собой насмерть перепуганного Фелиппе.

И они побежали подальше от ставшего западней родного дома — по задворкам, по кустарникам, держась темных переулков и избегая освещенных мест, прижимаясь к земле, когда мимо проносились патрульные «джипы». Вдогонку могли пустить собак, громадных немецких овчарок, которых было в городе, кажется, не меньше, чем национальных гвардейцев. Достав из заднего кармана джинсов мятую пачку дешевых сигарет, которые покуривал тайком от родителей, Луно крошил по одной и сыпал табак на свои следы. А когда наткнулись на сточную канаву, посадил Фелиппе себе на плечи и пошел против зловонного течения. Стояла непроглядная ночь, он осторожно и медленно передвигал по дну ноги, боясь споткнуться. Сколько прошло времени, он на знал. Тело совсем затекло, ноги, похоже, двигались сами по себе, рука повисла, уже не чувствуя уколов острых колючек. Второй рукой Луно приходилось поддерживать малыша. Он не помнил, когда и как они выбрались на берег; почувствовав сухую траву, они упали на нее и словно провалились в другой мир. Когда он открыл глаза, был уже вечер. Сидевший возле него Фелиппе давно молча и настойчиво будил его.

— Что случилось? — охрипшим голосом спросил Луно.

Фелиппе молча показал глазами в сторону. На маленькой лужайке полукругом сидели ребята. Они курили и молча разглядывали братьев. В земле торчал большой нож с желтой костяной рукояткой.

— Добрый день или, простите, вечер, сеньоры, — сказал один из них, судя по всему, главарь.

— Добрый вечер, — заученно ответил воспитанный мальчик.

— Как вам спалось на нашей независимой территории? — грязным указательным пальцем главарь дотронулся до ножа и начал раскачивать рукоятку. — Хорошо, да?

— Хорошо, спасибо… — прошептал малыш, но Луно толкнул его локтем, чтобы замолчал.

— Что вам от нас нужно? — спросил он напрямик, без страха; за себя Луно не боялся, вот если бы не брат…

— Вы видели? — глянул главарь на своих, и те согласно закивали. — Сеньор не понял. Плату, всего лишь плату. За пользование территорией.

— Держи, — Луно швырнул пачку с остатками сигарет: законы околицы он знал. Вот если бы не брат…

Сорванцы громко расхохотались, и Луно почему-то совсем успокоился.

— Больше у меня ничего нет, — сказал он с вызовом.

— А на руке?! — кивнул главарь, имея в виду часы.

— Вместе с моей головой, — резко ответил Луно, — и не иначе. — Малыша, видимо, они не тронут.

— Это папкины, — пролепетал малый, — а папку и маму ночью гвардейцы забрали.

— Куда?

— Туда. — Резко встав на ноги, Луно подал брату руку. — Пошли.

Сорванцы тоже вскочили, главарь вытянул из земли нож.

— Не петушись, — остановил он их, — все дороги для тебя теперь закрыты: и к родне, и… ты будешь с нами, — и, оглянувшись, приказал своим: — Никто ничего не слышал, ясно? Вот так, — клацнув, нож закрылся и исчез в лохмотьях.

Так они с Фелиппе оказались в мире, существовавшем на окраине города, в трущобах столицы, среди беспризорников и полубродяг. Спали они с Фелиппе в картонном ящике из-под холодильника, накрыв его от дождей, листом железа, питались чем бог пошлет, а чаще всего тем, что удавалось украсть в городе. От такой жизни ничего хорошего ожидать не приходилось. Он, Луно, хорошо разбирался, что к чему, а вот Фелиппе… Если не воровать — умрут от голода, а будут воровать — тоже рано или поздно погибнут. И, найдя работу, за которую им с братом перепадали жалкие крохи, они отделились от компании. Возвращать их не стали, потому что понимали: тем, кто работает, ничуть не легче. А дальше все получилось само по себе: знакомство с подпольщиками, распространение листовок; поручения с каждым разом становились трудней, и вскоре наступил момент, когда пришлось перейти на нелегальное положение; вот тогда-то комитет нашел обеспеченную бездетную семью, которая и усыновила Фелиппе. Годы шли, юный Фелиппе тоже стал рваться в бой, но комитет ему запретил категорически: живи и не привлекай к себе внимания: все еще может произойти, на твой век хватит, а законсервированная явка нужна всегда. Луно сам учил Малого — такую подпольную кличку получил его брат.

Вздохнув, Луно наклонился к первому от ворот бетонному столбику — Фелиппе складывал там мелкие камушки. Пальцы нащупали целую горку — давно не наведывался… Выбрав один, он бросил его з окно…

Камушек легонько ударился о стекло. В комнате вспыхнул желтый свет — это загорелся ночник, стоявший за темной шторой. Затем свет погас, а в окно просунулась рука с белым платком, опустилась вниз. Луно тихо просвистел только им известную мелодию.

— Почему тебя так долго не было? — пожаловался Малый, обнимая брата.

— Дела, Малый, дела.

Брат вырос выше него. Луно чувствовал, как под пальцами играют его твердые мышцы. Он вспомнил, как когда-то тащил его на своей спине, шлепая по сточной канаве.

— Родители спят? — хрипло спросил он, освобождаясь из объятий.

— Спят конечно, — засмеялся Малый. — Ужинать хочешь? Или сварить кофе?

— Ни то ни другое. Родители здоровы?

— Здоровы, конечно. В семье ведь растет будущий врач! Да ты хоть садись. О, а свет на радостях забыл включить!..

— Свет не нужен, поговорим так.

— Что-нибудь случилось? — насторожился Фелиппе.

— Нет, Малый, все нормально. Просто я тебя вижу и в темноте., Как дела у будущего врача?

— Прекрасно! Сдал последний экзамен, впереди — каникулы! Вот бы еще у меня брат не был таким суровым, тогда вообще… Но, может, он наконец Сжалится и чем-то заполнит мои каникулы?..

— Есть дело, Малый, есть… — успокоил Луно.

И все рассказал.

3

В столице Парами, на углу улицы Лас Розас Бланкас — улицы Белых Роз из такси вышел молодой человек и, не дожидаясь, пока автомобиль уедет, неспешно пошел по тротуару. Стояло ясное и тихое утро. Дворники со шлангами уже закончили свою работу, мокрый тротуар блестел, словно его натерли воском, темно-зеленый плющ тяжело переливался в лучах солнца, прозрачные капли застыли на лепестках роз; а во двориках, как будто не выдержав обильной росы, полегла трава, гордо распустил свои мокрые листья жасмин. Деревца туи чем-то напоминали перевернутые вниз зелеными хвостиками морковки, пальмовый лист изогнулся так, что был похож на саблю, и по нему крупными каплями скатывалась вода. Молодой человек наслаждался утренней свежестью и запахами цветов, наверное, как и каждый, кто здесь жил.

Остановившись у виллы «Эстрелья», он уверенно нажал на кнопку, замаскированную под камушек. В глубине двора показался слуга-мулат, одетый во все белое. Он неторопливо шел по тропинке, которая вела среди невысоких пальм к воротам. Не успел мулат одолеть и половину пути, как его обогнал, видимо, сам хозяин.

— Тысяча чертей! — по-испански воскликнул он. — Неужели кто-то решил проведать меня в этой проклятой глуши?

— К сожалению, мистер Шери, — извинился на чистом английском молодой человек, снял шляпу и сделал легкий поклон, — мне только доверили воспользоваться вашим адресом. Фелиппе Альварес, к вашим услугам.

— Пусть будет и так! — Хозяин не стал долго удивляться. — Друзья Пико — мои друзья. Прошу! Вы успели к завтраку. Клаудио, второй прибор на стол!

Во дворе они обменялись рукопожатиями, мистер Шери, растрогавшись, даже похлопал Фелиппе по плечам.

— Для друзей Уго Пико я — Вильям, только Вильям.

Кофе пили на открытой веранде. Клаудио перед этим раздвинул противомоскитные занавески.

— Сюда вы въехали без затруднений? — спросил Шери.

— Да. Я прилетел из Санто-Доминго. Парайя у меня — последняя точка каникулярного маршрута. Около получаса прождал на таможне, но потом сказали — пожалуйста.

— Еще бы! Мир должен убеждаться, что Парайя — свободная страна. За полчаса они проверили, нет ли вас в списках врагов Парайи. Еще кофе?

— Спасибо. Успел отвыкнуть от домашнего, настоящего, все время в пути, в аэропортах…

— Значит, вы путешествуете?

— Да, по возможности. Семья наша живет скромно, но сейчас, когда я закончил второй курс, родители выделили небольшую сумму, чтобы я поглядел хотя бы на соседние страны.

— О, — оживился Вильям, — я, кажется, все понял. Вы — студент, а мой друг Пико — ваш преподаватель?

— Десять-ноль в вашу пользу! — шутливо воскликнул Фелиппе. — Убежден, что для лучшего психоневролога Парайи такая задачка — мелочь, не так ли? Как он там, наш Уго?

— Полагаю, что нормально. Отпуск собирался провести в Европе. А так, как всегда — неугомонный, горячий и, как всегда, весь в науке.

— Вот таким я его и знал когда-то. Мы вместе стажировались в Йельском университете. Эх, юноша, — подмигнул Вильям, — знали бы вы, сколько раз нам приходилось выручать друг друга в пикантных ситуациях! Carpe diem, как говорили древние, лови миг, пока полон сил. А теперь… — махнул рукой американец.

— Мистер Вильям, сеньор Пико поручил мне передать вам письмо. А заодно тысячу приветов и лучшие пожелания…

Письмо Вильям прочитал молча, а потом сказал:

— Ну, добил, добил, старина. Сообщает подробно, что открыл и что опубликовал. О, он пишет и о вас, мой юный друг! Так-так… Понятно, что в частную, на всю Парайю три государственных богадельни… Ну, пожелания мне переданы на словах… Знаете, что он пишет о вас?

— В общих чертах… — Фелиппе смущенно опустил голову.

— Не стыдитесь, молодой человек, — американец положил руку на плечо гостю. — Честно зарабатывать хлеб не стыдно.

— Понимаете, дело в том, что я приемный сын, — тихо сказал Фелиппе. — Поскольку это путешествие устроили мне родители, мне бы хотелось их чем-то отблагодарить. До конца каникул полтора месяца, а дома устроиться на работу, даже временно, трудно…

— В Парайе не легче. Визу с помощью нашего посла я вам продлю, считайте дело решенным. Но здесь и своих безработных хватает. Однако один вариант есть. И заработать, думаю, можно прилично. Клаудио, неси сюда аппарат!

— Я был бы вам весьма признателен…..

— Не стоит, пока я учился, я тоже мыл тарелки в ресторанах. Сейчас поговорим, — он заговорщицки подмигнул, набирая чей-то номер. — Алло! Уважаемому дону Аугустино — нижайший поклон, — закрыв ладонью микрофон, Шери отнял трубку от уха, — Старик не меньше пяти минут будет рассыпаться в любезностях. Но тем не менее он — прелесть… Да, сеньор Аугустино… Хэ, конечно… Именно… Э, об этом поговорим при встрече… Пусть себе с ума сходят, у нас что, своих забот мало? А почему вы не спрашиваете, почему в такую рань звоню? Давно начался рабочий день? Неужели? А я и не заметил… Скоро запишусь к вам пациентом… А не скажете, уважаемый дон Аугустино, в последнее время вы никого из своих служащих, например, санитаров, младшего медперсонала не выгоняли? Выгоняли и дальше будете? Тогда прекрасно! Вообще сокращаться?.. Знаю, знаю вашу клиентуру… Времена нынче такие, что мы с вами без работы не останемся. Помнится, вы сами меня просили при случае рекомендовать вам нужных людей. Есть одно предложение… Знаю, знаю, вы говорили, нужно хотя бы на месяц. Студент-медик!.. Коллега, ведь я людей вижу насквозь! Кроме того, он не местный… Ну, студент путешествует, они нынче все путешествуют… Имеет желание подработать… Секунду… — снова закрыв ладонью микрофон, Вильям протянул руку: — Давайте паспорт. Диктуй, дон Аугустино…

Закончив разговор, Шери положил трубку на рычаг.

— Ну вот, — довольно усмехнулся он, — вы и устроены. Платят там хорошо, важно продержаться хотя бы месяц. Понимаете, дон Аугустино Буатрегано — старый чудак. Содержит частную клинику для душевнобольных. Лечит аристократов и богачей. Это его основная клиентура. Правда, обслуживающий персонал у него подолгу не задерживается: одно—два замечания — и будь здоров.

— Попробую. Большое вам спасибо… Я очень вам обязан.

— Не стоит. Будешь возвращаться — передашь привет Уго, вот и вся благодарность. Дальнейшая программа такая: я отправляюсь на службу, а ты осматриваешь столицу, если не устал с дороги. Обедать приглашаю тебя в ресторан «Маракайбо», потом, как здесь принято, отдыхаем, а вечером я отвезу тебя в частную клинику дона Аугустино Буатрегано. Ехать далековато, километров пятьдесят за город. Там его асьенда. Паспорт я оставлю у себя — попутно продлю визу. О’кэй?

Ни Вильям, ни тем более Фелиппе Альварес, конечно, не знали, что, закончив разговор с американцем, дон Аугустино Буатрегано вызвал к себе помощника по делам информации доктора Гюнтера Коха, Положив на стол жилистые старческие руки, он задумчиво спросил:

— Интересно: бежит ли зверь на охотника или, наоборот, охотник на зверя?

— Шеф, что-то непредвиденное? — забеспокоился Кох,

— Скорее всего случайность, но оригинальная, — сказал дон Аугустино и рассказал Коху о разговоре с Вильямом Шери.

— В любом случае игра есть игра. Нам она выгодна. Так что, сыграем?

— Милый Гюнгер, я согласен. Разработай детальный план операции… Скажем, под названием «Игра в миражи».

— Точно, Подстраховаться не помешает.

— До вечера, Гюнтер.

— Ну, как ваш подопечный, Гюнтер, какие новости?

— К сожалению или к счастью, шеф, ничего нового. Как я информировал вас вчера вечером, наши друзья-соседи передали исчерпывающие сведения. Все сходится. Фелиппе Альварес — студент-медик…

— В этом я убедился, беседуя с ним. Должен отметить, любезный и начитанный молодой человек!

— …Политически нейтрален. Как, впрочем, и его названные родители. Его рекомендовал некто Пико, который тоже давно отошел от политики. Уго Пико, кстати, — ваш коллега.

— Я слышал о нем. Это приятель Шери.

— Словом, никакой зацепки. Мы со своей стороны тоже передали фотографию и приметы. Все совпадает. Вещи мы его проверили, даже сумели снять рентгенограмму нательного крестика. Абсолютно ничего! Да, большой поклонник бега. Дома бегал каждое утро. У нас то же самое…

— Он спрашивал у меня разрешение…

— …Обежав вокруг плантации вдоль колючей проволоки, пошел пешком. Дежурному в воротах сказал, что немного потерял форму.


Малый — Коалиции. Приступил к выполнению. На работу приняли. Перемещение в пределах клиники свободное. Вещи тайно проверили.

М.


— Гюнтер, не сосем ли мы пустышку?

— Пусть будет пустышка… Предположим, мы не смогли его раскусить, тогда он поедет домой и скажет: в клинике Аугустино Буатрегано чисто…

— Думаю, вы поступили правильно, согласившись взять того парня…

— Нам Шери еще нужен.

— Мы располагаем сведениями, что соседи проглотили пилюлю, не разжевав и не запив водой. Если это их ответный ход, то и в этом случае получается неплохо. Мы обязательно узнаем, что нас там раскусили, а, значит, примем меры и застрахуем себя от неожиданностей.

— Хорошо. Возьмите его санитаром…

— И уборщиком одновременно!

— …санитаром и уборщиком на этаже для буйных. Если хочет заработать, мы предоставим ему эту возможность! Бремени у него мало, значит, будет торопиться. А мы с него не спустим глаз! На чем-нибудь да попадется. А еще связь… Асьенда, до города далеко…

— Гм, а вы не допускаете, что они там рассчитывают именно на такую нашу реакцию, чтобы использовать ее?

— Возможно, хотя маловероятно. Им не за что уцепиться.

— Стареем, Гюнтер. А как вы действовали у себя в рейхе?..

— Шеф!..

— Ничего, мы же свои люди. Ну, сознайтесь, как вы там поступали в таких случаях?

— Тех, кого мы подозревали, провоцировали на действие. Да, нужно его подтолкнуть. Правда, с пациентами он проводит по двенадцать часов. Потом спит или читает, немного гуляет. Ловить его нужно на связи. Хотя за пределами клиники он ни с кем не встречается и в город не рвется.

— Думайте, Гюнтер, думайте.

— Кстати, шеф, на том этаже, где работает Альварес, в последнем, тринадцатом боксе находится Буппо…

— Буппо? Ну и что? Куда его девать? Опыт необходимо довести до конца. Еще немного, и Буппо превратится в живую куклу, которая не видит, не слышит, не разговаривает, а скоро и вообще не будет ничего чувствовать. Не забывайте, Гюнтер, что нам за испытание препаратов денежки платят.

Особых хлопот больные Фелиппе не доставляли. Приступы беспричинной агрессивности, конечно, случались, но, как правило, им предшествовали некоторые симптомы, зная которые можно было предугадывать у больных обострение болезни. Например, у одних приступы случались в одно и то же время года, другие задолго до приступа начинали нервничать, их необходимо было заранее перевести в бокс, оклеенный — стены, пол и потолок — мягким материалом.

Третьих вообще держали под замком. Когда полагалось приносить им еду или убирать в комнате, нужно было проявлять особую осторожность, чтобы избежать неприятностей.

К таким как раз относился и Буппо из бокса № 13. Внешне он совсем не походил на буйного, даже наоборот — ко всему относился с полнейшим безразличием. Буппо поступил недавно. Санитар Антонио рассказывал, что где-то там, до клиники, он был очень буйным. Но в какой-то момент его буйство достигло такой точки, когда в нервной системе произошел какой-то надлом, и с тех пор он стал вялым и безразличным.

— Активно прогрессирующая атрофия ощущений, — объяснила медсестра Магда, трижды в день приходившая делать Буппо тонизирующие уколы.

— Ну а если все его чувства угаснут, будет ли после этого функционировать… организм? — решился уточнить Филиппе.

— Кто его знает? Редчайший случай. Наука, как говорит дон Буатрегано, бессильна. Единственное, что нам остается, так это изучить явление до конца. Скоро Буппо придется кормить искусственно, иначе смерть наступит от истощения.

Сделав очередную инъекцию, Магда положила пустую ампулу в карман халата и ушла, а Фелиппе вывел Буппо в коридор, чтобы тот не мешал, пока он сделает небольшую уборку. Прикрыв за собой дверь, он подобрал на полу кончик ампулы; возможно, и он пригодится, решил Фелиппе и завернул осколок в вату.

Буппо стоял в коридоре, всем телом прижавшись к металлической решетке на окне. Он так налегал на ограждение, что его пальцы даже побелели. Во всем облике Буппо проглядывало такое отчаяние, что у Фелиппе комок подкатил к горлу. Подойдя поближе, он ласково обнял несчастного за плечи:

— Ну, что ты, Буппо, что ты?..

Буппо неподвижно глядел в окно, а там, внизу, метрах в пятидесяти от кирпичной стены, ограждавшей клинику, скрывался в густом парке особняк доктора Аугустино Буатрегано, а чуть глубже и левей розными рядами стояли коттеджи, где жили другие сотрудники клиники. Небольшой, аккуратный дачный поселок — не больше. Все это было обнесено выкрашенной в зеленый цвет колючей проволокой. Однажды кто-то при Фе-липпе обмолвился, что в клинике и снаружи нее установлена сигнализация, но ничего удивительного в этом не было, верь по всему периметру ограждения висели таблички:

«Честная собственность. Вход запрещен».

— Все будет хорошо, Буппо, все будет хорошо, — Фелиппе стал осторожно гладить его по голове, как ребенка, а затем повернул Буппо лицом к себе.

И — вздрогнул. Глаза Буппо реагировали! По ним будто бежали одна за другой волны — то темная, то светлая, хотя зрачков не было видно. Фелиппе смотрел, боясь потерять этот взгляд, который мог стать последней соломинкой и для Буппо, и для него.

— Держись, Буппо, держись…

В ответ Буппо пошевелил губами, и изо рта с шипением вырвалась струя воздуха:

— …Кп… Кп… Кпы…

Фелиппе с опаской оглянулся — длинный коридор был пуст.

— Что, Буппо? Что ты хочешь сказать?

— Кп… Кпы… Ппп… Ппп…

— Паф-паф, паф-паф? — неожиданно для самого себя уточнил Фелиппе.

Буппо, как бы соглашаясь, кивнул:

— Кпн… Ппн…

— Ка-по-не?

Буппо опять кивнул. Потом зрачки его снова затянула мутная волна.


Малый — Коалиции. Выполняя задание-2, практически убедился, что интересующие нас эксперименты непосредственно в клинике не проводятся. Объект, предполагаю, может находиться непосредственно в особняке Буатрегано. Некоторые факты говорят за то, что оттуда вышли «Аль Каноне и Кº».


— Послушайте, Гюнтер, а вам не приходило в голову, что, бегая, прыгая, размахивая руками, Альварес подает знаки, то есть семафорит, как делают моряки на кораблях флажками?

— Приходило…

— …А другой, находясь на каком-то расстоянии от него, читает все в бинокль?

— …И мы проверили все окрестности.

— Хорошо, но, наблюдая за тем, как бегает Альварес, вы смогли что-либо расшифровать?

— Наш терапевт утверждает, что разнообразие физических упражнений физиологически объяснимо… Видеозаписи тренировок мы передали дешифровщикам, а те, в свою очередь, подсчитав количество разных элементов, вывели цифровой ряд. Но он оказался таким бессистемным, что, не имея хотя бы намека на код, к компьютеру не подступиться. Я почти уверен в том, что мы ничего не добьемся. Все равно что начать сейчас расшифровывать староиндейские танцы.

— Слушай, а, может, это наши заказчики нас же и проверяют? Коллеги из ЦРУ, а, Гюнтер?

— Исключается, хотя… В этом случае мы не дадим им повода для сомнений.

— Что вы теперь собираетесь делать с этим Альваресом?

— Полагаю, что пришло время подключить Магду. Оба молодые, здоровые, симпатичные… Пусть изъявит желание позаниматься бегом вместе. Будет сбивать его с ритма, не давать пользоваться шифром, если он существует. Кроме того, Магда ежедневно, кроме дней дежурства, ездит в город, где у нее квартира. Пусть под удобным предлогом сманит и его. Альварес на такой повод может согласиться. Ведь ему нужно не только передавать информацию, но и получать. Вот тогда он должен раскрыться.


Малый — Коалиции. Сегодня вечером в городе нужно передать контейнер. Чувствую внимание. Чувствую внимание!

М.


ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ МАГДЫ

…Когда я мимоходом пожаловалась на бессонницу, Альварес сам пригласил меня заниматься утренней зарядкой, пообещав за короткое время привести мой организм в нужное состояние и приличную физическую форму. После небольших нагрузок вынуждена была имитировать усталость и одышку. Альварес, идя мне навстречу, сократил утренние процедуры, хотя я просила его не обращать на меня внимания. В конце концов вторую половину дистанции мы прошли шагом. Разговор шел на темы, в данном случае не представляющие интереса. Узнав, что ночевать я часто езжу на автомобиле в город, Альварес попросил, чтобы я при случае взяла его с собой. Я согласилась, предложив поехать в тот же вечер. В машине Альварес вел себя воспитанно, больше говорил о музыке и кино.

В кинотеатре «Арена» ни на один из сеансов взять билеты не удалось. Оттуда поехали на танцы в диско-клуб «Мираж», где пробыли около двух часов. Уверена, что Альварес ни с кем не контактировал. Из диско-клуба Альварес при мне позвонил Вильяму Шери: благодарил за помощь. Шери пригласил нас в гости к себе на виллу, куда мы и приехали в десять часов вечера. Запись разговора у Шери прилагаю. В разговоре Альварес заметил, что за свою жизнь ни разу не употреблял алкоголь. Так получилось, что Альварес сел за руль моего автомобиля, а подвыпивший Шери отправился на всякий случай с нами, вследствие чего провести вторую часть операции не имела возможности, тем более что Альварес оказался слишком стеснительным. Это заметил и Шери, который, судя по всему, сам был не против близкого контакта, но я не имела соответствующих указаний. Домой Шери и Альварес вернулись на такси. За последним, как мы с ним договорились, я заехала утром.


Из сообщения в отдел внешнего наблюдения «ночных эскадронов»:

«За время моей работы с «Гостем» никаких враждебных по отношению к Парайе действий или высказываний с его стороны не отмечено. Материалы прослушивания прилагаю.

Тиса.

За прошедшие сутки незарегистрированные радиопередатчики на территории Парайи в эфир не выходили.

(Из ежедневного отчета «ночных эскадронов»)


— Кажется, Гюнтер, вы переиграли…

— У меня такое же ощущение. Особенно уцепиться не за что, а время уходит. Если бы не ваш друг Шери! Кто знает, кем он является на самом деле… Попробуй разберись с этими американцами… В таких странах, как Парайя, они обычно выполняют вполне определенную роль. Не исключено, что он тоже причастен к проекту «Homo sapiens» и подсунул нам своего человека, чтобы проверить, умеем ли мы держать язык за зубами.

— А вам-то что? Придерживайтесь инструкции — и все. Пусть потом сами разбираются.

— Может, и так… Но ведь им тоже не мешает убедиться, что мы не даром хлеб едим, ситуацию проанализировали не один раз…

— …и ничего не обнаружили…

— …и подошли к рубежу, где можно поступать так, как предписывает инструкция.

— А что, если подождать, пока у соседей начнется, и тогда уж посмотреть, как поведет себя Альварес?

— Лишний риск, шеф. И вообще, в мои обязанности не входит ловить вражеских агентов, мое дело — не дать им проникнуть в тайну проекта. Покажите ему сеанс психотерапии с участием Торквемады из третьего корпуса. Никаких секретов, но кое-какие намеки есть… А мы понаблюдаем за тем, как реагировал Альварес, проанализируем на сенсорном оборудовании, что его больше всего заинтересовало.

— И?..

— Когда он «клюнет», мы из него выжмем все, что возможно. А если ничего не добьемся, то, как и полагается, уберем чужими руками, при свидетелях. Несчастный случай! Магда уедет с ним в диско-клуб танцевать. С ними будет Шери. В диско-клубе вспыхнет драка. Если Альварес — человек Шери, тот, по всей вероятности, бросится его защищать. Если же нет — Шери окажется авторитетным свидетелем несчастного случая.

— Технология меня не интересует. Но Альварес — парень трудолюбивый. С моей стороны были бы скупостью — все-таки будущий коллега! — не поделиться с ним своим опытом. Так что, Гюнтер, распорядитесь подготовить все к внеочередному сеансу с Торквемадой, а я перед тем побеседую с нашим юным другом.

— Дорогой Фелиппе, приходилось ли вам слышать о таком методе лечения душевнобольных, как «театр»?

— Да, однажды сеньор Пико рассказывал на семинаре. Но видеть не приходилось…

— Должен вам сказать, Фелиппе, что для наших бедных маленьких латиноамериканских стран «театр» — слишком дорогостоящее удовольствие. Сильным мира сего мы должны столько, что придется расплачиваться сотню лет. При таком положении дел не до лечения душевнобольных. А способ, между прочим, эффективный! Лично я прибегаю к «театру» только тогда, когда родственники больного берут расходы на себя. В двух словах суть дела в следующем. Наш пациент, выросший в богатой и влиятельной семье, был одним из основателей «ночных эскадронов». На этой почве он и свихнулся. Объявил себя Торквемадой — так звали в Испании, в пятнадцатом веке, одного из шефов инквизиции — и поставил себе целью полностью уничтожить нечистую силу и очистить землю от скверны. Пришлось спрятать его у нас, сообщив в прессе, будто он находится в отпуске. Но ведь любой отпуск когда-то кончается… Излечить мы его не сможем, но семье вернуть надо. Общественность при этом нужно проинформировать, что Н. от государственных дел отошел, его захватили другие интересы. Но поскольку он вошел в роль Торквемады, полностью его вывести из нес невозможно. Тогда пусть пациент насладится ролью Торквемады до конца, пусть он упивается своей властью над миром, своими безграничными возможностями. Поверьте, устроить такой «театр» ужасно сложно! И не только подыгрывать Торквемаде, но и организовывать бутафорию. Допросы с «пытками», костры, снять на видео уничтожение «еретиков»…

— Извините, уважаемый дон Буатрегано, но я почти не знаю той эпохи и боюсь, сумею ли я подыграть. Да еще экспромтом.

— Пустяки. Я и сам не помню, какой в те времена был король, но какого-то Карла играю. Главное — придерживаться «идеи». Сейчас я вам объясню сегодняшнюю мизансцену.


Малый — Коалиции. Опыты типа «театр» в клинике ведутся. Внимание к себе продолжаю ощущать. Сегодня вечером доктор ждет важных гостей.

М.

4

— Луно, во всем, что я видел, я ничего не понял. Мне кажется, будто я вернулся из путешествия за чей-то счет, только прикоснулся к какой-то работе — и все закончилось.

— Что же здесь, брат, непонятного? Ты сделал даже больше, чем мы надеялись.

— Ну что ты! Для меня только кое-что начало проясняться, едва обозначился какой-то просвет, но тут… мы поехали с Магдой на дискотеку. Я рассчитывал сообщить связному больше, чем по «семафору». Но потом Шери вдруг вручает мне телеграмму, поступившую в американское посольство. Ее прислали на его имя, но для меня: мама заболела, немедленно вылетай домой.

— Нам пришлось, — о чем мы тебя предупреждали, — прикрыться самым правдоподобным и легко поддающимся проверке поводом. Сам знаешь, сердце у матери часто пошаливает, в твое отсутствие у нее тоже случился приступ, пришлось использовать его для того, чтобы вытащить тебя.

— Я же сказал тебе, что все понял. Шери забрал меня в свою машину — двигатель у него помощней, чем у авто Магды, — и прямо в аэропорт. У него, понимаешь, билет на мое имя на ближайший транзитный рейс через Санто-Доминго лежал в кармане! Даже с Магдой толком не попрощался, еле успел все оформить. Не говорю уже о том, что мои вещи остались в клинике и зарплату за последнюю неделю мне не удалось получить!

— Молодец, Малый, все сделал правильно. Времени было в обрез, но ты все равно оставил Вильяму Шери поручение, даже штемпель таможни поставил.

— Я больше всего переживал, чтобы с мамой обошлось. Извини, ни о чем больше не думал, я просто старался следовать твоим наставлениям. Возможно, я потому мало что понял.

— Все, брат, просто, очень даже просто.

— Так расскажи, если не тайна.

— Какая там тайне. То есть, тайна, конечно, есть, в нашем деле иначе нельзя, но от тебя скрывать нечего. Ты переживаешь, что ничего полезного не сделал. Но ведь никто не рассчитывал, что тебе удастся схватить Буатрегано за руку или проникнуть в их секреты. Да и откуда мы могли знать, что именно там, в клинике Буатрегано, ставятся подобные опыты? Тебе же предстояло выполнить роль лакмусовой бумажки. В такой ситуации суперагент обязательно провалился бы. Ты же четко следовал намеченному плану. Видишь ли, операция во многом строилась на психологических нюансах, весь упор делался на ее непродолжительность. Они были вынуждены присмотреться к тебе, а не сразу отправить в болото к крокодилам. Им необходимо было установить, кто же ты на самом деле. Если ты наш агент, то есть ли утечка информации и где, если же студент-путешественник, устроенный в клинику по знакомству, то такому секреты не нужны, но в случае чего он может засвидетельствовать, что в клинике все чисто; мог быть и третий вариант — человек «конкурирующей фирмы», инспектор, посланный ЦРУ или «ночным эскадроном», которые все между собой сотрудничают и шпионят друг за другом. Так вот, я был уверен, что если ты будешь неукоснительно следовать моим инструкциям, то они включатся в игру. А при таком повороте дела самое важное было, чтобы тебя в последний момент увести от них. Что нам удалось.

— А как же Шери?

— Он ничего не подозревает. Возможно, что он вполне честный человек, поэтому и оказал нам дружескую услугу. Его не тронут по известным тебе причинам. И тебя они не станут беспокоить, чтобы не засветиться. Так что продолжай свою учебу. Ты сделал даже больше, чем мы могли ожидать. По крайней мере, тысячи людей спас от смерти.

— Как?!

— А вот так. Первое — мы установили, откуда прибыли «Аль Капоне и Кº». Второе — получили осколок ампулы. Специалисты подтвердили, что в клинике используют запрещенные препараты, ведут опыты над людьми. Могу тебе сказать, что если эти препараты применять в малых дозах и непродолжительное время, то человек попадает во власть какой-то одной идеи, которую нетрудно ему внушить. А если вводить препарат в организм большими дозами, тогда больной разделит участь Буппо. Установив препарат, мы уже дальше знали, что нем искать. Все было обнаружено в лимфе Аль Капоне и Вельвета. Картина прояснилась. А тут поступило еще твое сообщение о гостях.

— Я узнал об этом случайно. Экономка дона Буатрегано ругалась на кухне — я как раз пришел за завтраком для больных. Словом, отчитывала прислугу, что та не успела приготовить какие-то блюда для уважаемых гостей. Но почему им было не приготовить на вилле?

— Чтобы спрятаться от посторонних глаз. Так вот, мне стало ясно, что тебя нужно немедленно вытаскивать. А теперь взгляни на эту фотографию — снимали ночью в инфракрасном свете с помощью телевика. Это вилла Буатрегано со стороны парка. А вот и он сам. Видишь, поглаживает овчарку? А рядом наши вояки, исчезнувшие как бы на ночь. Бот стоит холеный и самодовольный — наш «родной» генерал Пуэртес, который, правда, спал в это время в своей постели.

— Двойник?

— Изумительное сходство.

— Пластическая операция?

— Наверное. И концы с концами сошлись. Настоящего Пуэртеса, отличающегося умеренными взглядами и имеющего определенный авторитет, уговорили возглавить после переворота вооруженные силы, другими словами, стать диктатором. Но как только все свершается, Пуэртес бесследно исчезает, а вместо него начинает действовать двойник, который зальет кровью страну, уничтожит все демократические свободы, словом, обеспечит диктатуру типа пиночетовской. Не исключено, что, когда возмутится международная общественность, военные устранят псевдо-Пуэртеса и восстановят «демократию», представ перед миром поборниками свободы. Согласись — все просто?

— Страшно, Луно, страшно. Мы еще не пришли в себя после той диктатуры… Я хотел бы сказать спасибо тем, кто меня прикрывал.

— Поверь мне, что тем самым ты их поставишь в неудобное положение. Это честные, порядочные и очень скромные люди, это настоящие люди, брат. И прикрыть друга, спасти кого-то, даже если необходимо для этого отдать свою жизнь, — для них само собой разумеющееся дело.

Авторизованный перевод с украинского Владимира СЕРЕДИНА.

Загрузка...