Джуна ДАВИТАШВИЛИ Я ЗНАЮ: ТЫ СПАСЕШЬ МЕНЯ

Художник Павел ДЗЯДУШИНСКИЙ

Каждое лето Юния уезжала в горы.

— С туристами? — спрашивали ее.

Она отрицательно качала головой.

— К кому-нибудь в гости?

— Нет. Но надо помочь людям.

— Каким людям?

— Не знаю.

Спрашивавшие пожимали плечами и отходили. Некоторые выразительно крутили пальцем у виска.

Но она и в самом деле не знала, кому ей предстояло помочь. Все определялось само собой там, в горах, когда она оказывалась наедине с небом, с облаками.

Облака! Они что-то значили в ее жизни, что-то очень важное.

Была еще дикая яблоня в горах, большая и одинокая. Юния вспоминала о ней как о родной и близкой и знала: яблоня ждет ее. И осенью ждет, когда холодные дожди срывают последние листья с ветвей, и в зимнюю стужу, и в пору весеннего цветения. Приезжая в горы, Юния спешила к яблоне, садилась на удобное, как кресло, корневище, прижималась щекой к шершавому стволу и смотрела на облака. Они были легки и подвижны, быстро меняли очертания, образуя то башни древних замков, то ряды рыцарей в шлемах и кольчугах, бегущих за колесницей неведомой богини и исполненных ревнивого соперничества, то вдруг возникали в безбрежности демонические лица с копнами волос в полнеба.

Юния простирала руки вверх, и неожиданно в ней, как будто в глубинах земли и неба, рождались стихи:

Земля и небо! В вечности души я вас соединяю.

Вы навеки слились — и неразрывны в человеке.

О, я горжусь крылатостью людей!..

Она плотнее прижималась к стволу яблони и снова замирала, прислушиваясь к биению жизненных соков под могучей корой.

Здесь, в горах, у этих облаков, у этой яблони был ее настоящий мир — мир людских невозможностей, такой ей близкий и понятный. И такой далекий другим людям, вызывающий у них недоумение или снисходительную улыбку. Ее это не смущало. Она давно поняла: люди суетны и противоречивы, они идут за советом, но предпочитают услышать только то, что хотят. И сами люди не видели в этом ничего странного: как часто нуждающийся в помощи ждет лишь одобрения собственных мыслей, а то и разделения ответственности.

У своей яблони Юния всегда размышляла о людских достоинствах и недостатках, прежде чем погрузиться в свои «сны».

…Музыка походила на хроматическую гамму. Словно бы то отдалялся, то приближался рокот водопада. В гармонии звуков явно ощущалось что-то вечное, как в шуме воды или фугах Баха, которые, даже отзвучав, не кончаются, не умирают с последней нотой, а словно бы продолжают жить уже неслышимыми. Звуки торжественной и в то же время очень родной и знакомой, как собственное имя, музыки были окрашены для Юнии во все цвета радуги и несли запахи свежего осеннего утра. Это была мелодия вечности ее планеты, планеты, на которой нет смерти, а потому нет и будущего, а есть только настоящее, тождественное вечности. Звуки гармонично сплетались бликами света, заполняли собой все небо, и оно становилось светлым и сияющим.

Юния ждала, и все-таки это всегда приходило неожиданно — невыразимо легкое и ласковое тепло, которому хотелось довериться. Так ребенок доверяется рукам пеленающей его матери, И словно бы большое белое покрывало, как облако, ниспадало на нее, подчиняя своей невесомой власти.

Эти вечные странники — облака! Эти живые посредники между землей и небом, между умершим и возвращающимся!..

Облако приблизилось, протянуло к ней тысячи тончайших, но упругих нитей. Пронизанное этими лучами, оно легко и властно заполнило пространство. Несколько мгновений лучи причудливо закручивались вокруг Юнии, охватывая ее хрупкое тело, потом облако опять круто пошло вверх и совсем скрылось в небе. Было безветренно и ясно, на деревьях не шелохнулся ни один лист, только в глубине листвы пели птицы. И все было как прежде, но Юния ничего этого уже не слышала, не чувствовала.

Она теперь видела себя в космическом корабле и по сигналам, улавливаемым ею, ощущала присутствие живых существ. Резкие и холодные шли от того, кто называл себя Оскарбием, теплые — это Сардис, спокойный, размеренный, печальный и немного утомленный от знания трудностей на пути, уготованном человечеству. Сигналы, которые воспринимала Юния, иногда походили на внезапные вспышки света: то ослепительно серебристые, то красновато-оранжевые,

И она слышала их разговор. Говорили о ней:

— …Призвание женщины — найти себя в мужчине, дать ему счастье. Это прописная истина. А Юния никогда не хотела этого понять.

— Наверное, оттого, что этот мир для нее гораздо сложнее, чем для других Я не уверен, что ей надо мешать…

— Она раздает себя людям, которые, впрочем, принимают это как должное, иногда мне хочется помешать ей.

— Напрасно. Переделать Юнию невозможно.

— Почему ты так уверен в этом?

— Потому, что я понимаю ее.

— Влюблен?

— Возможно, это больше, чем любовь. Я многим обязан Юнии.

— Я знаю, ты и теперешний полет считаешь ее заслугой!

— И это тоже!.. Однажды у меня был момент, когда я со- всем потерял себя. Ходил безвольный и равнодушный ко всему. И только мысли о Юнии, о том, как она огорчится, если со мной что-нибудь случится, вернули меня а этот мир. Знай, Оскарбий, это Юния спасла меня своим отношением к человеку. Это так же точно, как и то, что меня зовут Сардис.

— Ты благородный человек, — заметно потеплев, сказал Оскарбий — Но именно из-за этого своего достоинства ты не способен.

Но Сардис не дал ему договорить и, взглянув на друга вдруг потемневшими от напряжения глазами, произнес почти по слогам:

— Однажды и навсегда ты должен понять, что Юния, может быть, не из нашей цивилизации. Все представления о благополучии и счастье для нее относительны Так дай же ей жить ее жизнью, оставь ей возможность и жалеть, и сочувствовать, и помогать…

— Но женщина прежде всего должна быть женщиной, — упрямился Оскарбий. — Ты же знаешь, Сардис, что я не какой-то там сумасброд. Сколько женщин мечтают о том, что я составлю их счастье. А ей все равно. Я знаю, что она любит Алеса. Но это не любовь в нашем, земном, понимании. Она не похожа на всех нас и свободна даже в этой любви. Я даже подозреваю, что и Алеса она полюбила из-за сострадания.

— Вот почему ты не можешь забыть о ней.

— Подумай, что будет, если вдруг все перестанут ценить бессмертие и начнут искать вечность не в себе самом, а в сиюминутном сострадании к другим.

— Это и будет настоящее бессмертие и настоящая вечность.

— Ты говоришь, как Юния.

— Да, я говорю, как Юния, когда говорю сердцем.

— Тогда… я отправлю Юнию без ее ведома и согласия в экспедицию, из которой она, возможно, на нашу планету и не вернется…

Сардис улыбнулся.

— Ты здесь бессилен. Если она захочет вернуться, она вернется.

…Как всегда перед пробуждением, сон становился хрупким и прозрачным. Она знала, что пробуждение будет нереальным, что проснется во сне, но все равно ждала этого. Знала: не проснется окончательно, пока не пройдет через несколько «пробуждений».

Душа крылата, мы во сне летаем,

Мы небо синее крылами рассекаем,

А утром белой стаей лебединой

Мы возвращаемся под кров родимый…

Космический, а скорее просто воздушный корабль резко менял форму. Теперь он походил на висящие одна под другой огромные плоские тарелки, нижняя из которых медленно опускалась на землю. Между собой их соединяли только тонкие серебряные нити, струившиеся вниз, И казалось, что кто-то там, с земли, нетерпеливо тянет за них, желая, чтобы корабль поскорее совершил посадку. Нити, похожие на веревочки, собрались в пучки и наконец образовали пронизанное золотисто-ярким светом облако, состоящее из множества радужно сверкающих капель…

Юния даже не заметила, как приземлилась, но вдруг увидела себя на пустынном берегу моря. И сначала медленно пошла, а потом стремительно побежала вдоль него, переполненная ликованием:

Был берег моря и песок зыбучий,

И девочка по берегу брела,

И легкие ступни ее босые

Не оставляли на песке следа

Она хотела превратиться в птицу,

Чтобы лететь над голубой землей

В потоках воздуха и солнечного света…

Берег все не кончался, земля вокруг была пустынна, и эта пустынность недолго радовала Юнию. И она побежала прочь от моря, надеясь разыскать еще хоть кого-нибудь.

Наконец она увидела нескольких человек, которые что-то внимательно рассматривали на каменистой земле. Через головы людей Юния увидела одинокий, почти умирающий кустик травы. На нем сидела бабочка — вся в звездах на радужных разводах и шелковой голубизне крыльев. Бабочка качнула крыльями и полетела, но маленькая девочка бросилась за ней и тут же поймала.

— Отпусти бабочку, — сказала Юния. — Сильный должен Стремиться продлить жизнь слабого.

Ее заметили, но заговорили с ней как-то странно и холодно, даже отстраненно.

— Зачем останавливать ребенка? Ведь все живое подлежит исследованию.

Юния протянула к этим людям свои руки, которые лучше глаз «видели» все: и видимое и сокрытое. Но на этот раз не почувствовала теплых излучений, обычно исходящих от людей. Значит, это не люди, подумала Юния, еще раз оглядев всех окружавших кустик травы.

В руках у этих существ были какие-то сложные приборы, от них тянулись тонкие проводки к другим приборам, которые оплели каждый стебелек полузасохшего кустика травы. Юния удивилась: в травке этой не было ничего примечательного, кроме таинственного стремления выжить на этом потрескавшемся и голом плато.

— Траву надо полить, иначе она засохнет, — сказала Юния.

— Засохнет, засохнет, засохнет, — как эхо твердили вокруг.

— Дайте же воды, принесите…

Ей подали небольшой сосуд. Но Юния поняла, что одной воды мало, и встала на колени, протянув руки к траве. Она сосредоточилась, как будто вся ушла в себя, и только руками рассказывала бедному растению о том, как все-таки прекрасна жизнь, как теплы солнечные лучи, как благодатен и полезен дождь и как радостна живительная влага.

Но травка молчала. Ей недоставало сил даже на то, чтобы послать хоть какой-нибудь ответный сигнал.

Тогда Юния стала рассказывать ей, как росла другая травка, как однажды зарыли и залили бетоном маленькое семечко. Долго, очень долго оно спало глубоким сном, пока земные соки не разбудили его. Оно проснулось и почувствовало, что на него, именно на него, такое маленькое и слабое, природа возложила свои надежды. И оно, напоенное влагой жизни, зашевелилось, двинулось навстречу солнцу и, овладев его светоносной силой, взломало бетон…

Кустик травы еще долго не откликался на призывы Юнии, и она поднялась с колен, когда все-таки уловила ответный, еще слабый, но уже прорывающийся к свету сигнал жизни.

Научный институт, куда привели Юнию биороботы, пораженные ее умением возрождать жизнь, занимал огромное здание. Чего только здесь не измеряли и не взвешивали, чего только не считали и не пересчитывали! Точно, например, выверяли, сколько калорий должен получать человек каждый день и даже час, сколько времени спать и сколько предаваться эмоциям, гневаться, волноваться, любить и ненавидеть, сколько быть добрым, сколько злым… Любое нарушение нормы считалось недопустимым.

Больше всего Юнию поразило, что на добро и зло местными учеными отводилось равное количество времени и энергозатрат. Она даже попросила дать по этому поводу хоть какие-нибудь разъяснения. На нее посмотрели как на невежду, но потом все же объяснили: принято это исключительно в целях равновесия, ради «золотой середины».

Разговор Юнии с сотрудниками института складывался трудно, словно изъяснялись они на разных языках. Здесь уже не помнили, что такое ветер, дождь, радуга, здесь давно забыли о музыке, живописи, поэзии, отвергнув их давным-давно из-за неоправданных затрат энергии и времени.

Отчаяние охватило Юнию при мысли, что эти, пусть и ученые, существа, не имеющие даже самого отдаленного представления о подлинной жизни и ее ценностях, брали на себя смелость оценить ее феномен, суть и сила которого состояла в единении с природой и космосом.

Когда же Юния заговорила о возможностях человека вершить добро и любить, один из ученых холодно заметил:

— Конечно, для научной гипотезы этого мало. Но я бы решился на эксперимент при условии, что он будет вполне корректным.

И на следующий день ее ввели в больничную палату, где на операционном столе лежала молодая женщина.

— Оживите ее, тогда мы вам поверим, — потребовали от Юнии.

Она некоторое время стояла над женщиной, собираясь с силами, и вдруг почувствовала, что задыхается. Она не переменила позы, зная, что сейчас ей передается состояние смертельно больной.

Тогда руки Юнии простерлись вперед и в таинственном трепетании зависли над больной. Словно в лихорадочном сне, ждала она ответного сигнала. Важнее всего сейчас было почувствовать в пальцах хотя бы точечное покалывание Когда оно пришло, Юния стала ждать тепла. И наконец ощутила его. Словно давно погасший, подернутый золой костер уверенно разгорался под ее руками.

Руки Юнии заметались энергичнее. Она знала свой дар. Природа наделила ее удивительной способностью, которую Юния называла скромно — эффект согревания крови. Дыхание больной становилось ритмичнее, щеки ее порозовели.

Юния отошла в сторону и прикрыла глаза рукой, чтобы никто не видел ее слез. Да, она плакала, плакала от счастья. И эти слезы, это сладостное ощущение восторга были ее единственной наградой, ради которой она каждое лето уезжала в горы, откуда неведомый воздушный корабль, похожий на облако, увозил ее в неведомую страну, где нуждались в ее помощи. Что это за корабль, что за страна, есть ли она на самом деле или все это лишь плод ее воображения, Юния никогда не знала.

Послышались голоса:

— Невероятно, но больная жива!

— Больную лишь условно можно считать живой.

— Достаточно, что она жива…

— Но еще неизвестно, будет ли она жить дальше…

— Один опыт еще ни о чем не говорит…

— Нет, пусть Юния создаст машину для согревания крови, тогда мы ей поверим…

А Юния молча вышла на открытую террасу, чтобы отдышаться.

День был удивительно тихим и безветренным. И вдруг Юния снова увидела облако, серебристо-белое, правильной круглой формы. Затем разглядела диски, зависшие один под другим и соединяющие их тонкие ослепительно блестящие нити. Облако казалось живым. Оно тихо подплыло и окутало Юнию…

На этот раз полет был совсем недолгим. Юния и не заметила, как оказалась на тропинке, вьющейся по горному склону. Тропинка вывела на большую и ровную площадку, на которой громоздились развалины, судя по всему, какого-то древнего города. Но здесь, похоже, и теперь кто-то жил. Но Юнии никого встретить не удалось, хотя всем своим существом она ощущала в развалинах энергию какой-то неведомой жизни.

С площадки она увидела вдали большой город и направилась к нему, уже заранее зная, что там люди и что они нуждаются в ее помощи.

На окраине города Юнии встретился человек лет тридцати, не больше, но в его по-осеннему печальных глазах скопилась такая усталость, словно он уже прожил длинную-длинную жизнь.

— Простите, — сказал он, — что вы делаете здесь в столь ранний час?

— Я хотела осмотреть этот город.

— Вы туристка? — оживился человек. — Вы приехали ночью?

— Почти угадали.

— Я мог бы быть для вас совсем неплохим гидом.

Юния улыбнулась, соглашаясь.

— Меня зовут Юаш. Сколько времени вы здесь пробудете?

— Не знаю. Я временем не связана. Скажите, мы можем начать осмотр прямо сейчас?

— Браво!

— Меня зовут Юния. Называйте меня по имени, Юаш. Будем друзьями…

— Спасибо… Я постараюсь оправдать ваше доверие… Ну что ж. Начнем… Здесь совсем недалеко главный вход. Я хочу, чтобы вы вошли в город через прекрасные старинные ворота. Вы ведь здесь никогда не были?

— Не была, — уверенно ответила Юния.

— Я забыл спросить, где вы остановились? — прервал ее размышления Юаш.

— Пока, к сожалению, нигде.

— Значит, нам нужно сначала зайти в отель. Это в Двух шагах отсюда. Подождите меня здесь, я все устрою.

Юния присела на каменную скамью и вдруг ощутила тревогу Сигналы опасности шли к ней с другого конца площади, где в тени высокой, выщербленной временем и ветрами стены стояла одинокая машина. Юния стремительно поднялась и побежала через площадь.

— Уезжайте отсюда! Немедленно! — отчаянно крикнула она шоферу.

Что ж, она могла отдать такой приказ и молча, стоило только протянуть руки и сосредоточиться. Но шофер уже вздрогнул и побледнел от ее крика. Машина рванулась с места, пересекла площадь и остановилась. И тут послышался треск, стена дрогнула и со страшным грохотом рухнула, подняв облако пыли и щебня там, где всего несколько мгновений назад стояла машина

Смертельно бледный шофер, дрожа от запоздалого испуга, смотрел то на Юнию, то на кучу обломков в облаке оседавшей пыли.

Недаром далось Юнии это предощущение беды. Уже через несколько минут она почувствовала невообразимую усталость и, когда на площади появился запыхавшийся от быстрой ходьбы Юаш, сказала ему, что прогулку по городу придется пока отменить.

Закрывшись в номере старого, а потому особенно уютного отеля, Юния сразу же забралась на огромную деревянную кровать, пытаясь заснуть, но, даже прикрыв ресницы, долго еще вспоминала улицы чужого, но такого знакомого ее памяти города, думая о том, что время неделимо, едино и вечно и возвращает туда, где ты когда-то бывал однажды, может быть, совсем другим человеком.

Юния задремала, но почти тут же проснулась от громкого, усиленного отчаянием и безнадежностью стука в дверь. Мгновенно накинув халат, она встретила на пороге плачущую навзрыд женщину с маленьким сыном на руках.

— Спаси его, Юния! Мой единственный сын погибает…

Юния похолодела. Мальчик, покрытый язвами и красными пятнами, уже посинел и закатил глаза, ко главное и самое страшное было не в этом — Юния почувствовала сигналы, которые уже не просили о помощи, а тускло и равнодушно сообщали, что жизнь малыша уходит в запредельность, туда, откуда дороги уже нет.

— Спаси его, Юния, — теперь уже совсем тихо заплакала женщина. — Мне говорили, что для тебя нет ничего невозможного.

— Не знаю, — еле слышно ответила Юния. — Возможно, здесь бессильна и я. Если бы у меня была машина согревания крови. Но я не успела…

— Спаси его, Юния, — неистово перебила ее отчаявшаяся мать. — Возложи хотя бы руку на его голову. Жизнь моя кончится вместе со смертью сына. Но я готова отдать и ее, лишь бы только он мог шагнуть в будущее…

Юния молча посмотрела в ее наполненные страданием глаза и медленно возложила руку на голову несчастного ребенка, понимая, что навеки прощается с этой юной, невысказанной жизнью.

Затихла и женщина. Шепча какие-то несвязные слова благодарности или прощания, она исчезла в глубине длинного коридора.

А Юния опять уснула, только на этот раз в слезах от собственного бессилия и несовершенства, ощущая, что есть предел не только возможному, но и невозможному.

В глубинах тяжелого и безрадостного сна ей явился сын, ее маленький солнечный Вашур, он неожиданно хмуро глядел на нее, и Юния никак не могла понять того осуждения, с которым он смотрел ей прямо в глаза. И вдруг в какой-то неуловимый миг лицо Вашура слилось с лицом того несчастного малыша, на голову которого она только что в бессильной надежде возлагала свою руку. Но слова, что были сказаны ей, мог произнести только и только ее Вашур:

— Я знаю, что ты спасешь меня.

Сердце Юнии забилось быстро и сильно. Ока поняла, что ждала именно этих слов, ей нужно было услышать этот призыв, это наивное и твердое убеждение, чтобы верой и силой своей сокрушить предел невозможного.

Она прижала сына к себе, шепча слова утешения и надежды, теперь уже почти радостно сосредоточившись на нем: «Ты — моя жизнь. Ты — мое счастье. Ты — лучшая моя часть, моя правда, моя надежда…»

Руки ее наливались силой, через них светло и мощно проходили сейчас лучи солнца, свет звезд и сияние радуги, волны теплого ветра и пение родника — все то, что связывает человека с жизнью и питает ее материнской любовью. Об этой любви молча говорила Юния своему Вашуру, думая о том, что эта любовь противостоит на свете всему злому и разрушительному, становясь сильнее войны и самой смерти.

Обняв сына, легко, но крепко прижав его тело к своему сердцу, Юния плавными движениями своих рук согревала его юную кровь. Жизнь ее переливалась в жизнь Вашура, и сердце ее помогало биться его сердцу, наполняя его светоносной силой.

— Мне хорошо, мама, — улыбнулся Вашур. — Я знал, что ты спасешь меня…

…И снова Юния проснулась от громкого стука в дверь и криков, наполненных теперь ликованием и любовью.

Женщина, что совсем недавно была согнута страданием, ворвалась в комнату в цветастом невесомом платье, сияя счастьем. Уронив огромную охапку цветов прямо на ковер, она упала на колени, подняв к Юнии синие, бездонные и такие юные сейчас глаза:

— Юния! Мой мальчик жив! Тело его стало чистым и светлым. Он жив, Юния! Он улыбается…

Какие-то люди окружили Юнию, и она еще долго не могла вырваться из кольца ликующих жестов и цветов, пока кто-то не сказал:

— Дайте ей отдохнуть… Ведь она уже валится с ног от усталости. Это будет сейчас нашей лучшей благодарностью…

Юния снова задремала, вспоминая улыбку Вашура, но и на этот раз сон ее был недолгим. Уже перед рассветом она услышала странные звуки, как будто кто-то издалека, еле различимо в шорохах космоса, но настойчиво повторяет одно и то же слово:

— Атла, Атла, Атла!..

Как будто вспышка резанула по глазам Юнии. Она вдруг увидела вороного коня, в стремительном беге споткнувшегося о камень, и всадника в ослепительных доспехах, упавшего в розовую предрассветную пыль…

Уже через несколько минут Юния бежала вниз по широкой мраморной лестнице отеля, ловя удивленные взгляды.

Юаш сидел в просторном холле возле кадки с пальмой, настороженно подавшись вперед, словно ждал здесь Юнию всю ночь.

— Нельзя терять ни минуты! — на бегу крикнула ему Юния — Мы должны немедленно быть а Атле. Что такое Атла?

— Это старый город. Ты, наверное, видела его развалин»! в горах. Там теперь в основном бывают только киногруппы. Сегодня в Атле начинаются съемки фильма из древней истории нашей страны, — быстро рассказывал Юаш, высматривал на площади хоть какую-нибудь машину, — кстати, а главной роли занят самый знаменитый наш киноактер Нейн…

— Скорее, скорее туда, Юаш, — торопила Юния, подняв тонкую руку. И, словно откликнувшись на ее неведомый сигнал, за спиной резко затормозил пыльный автомобиль.

В Атле они появились в самый разгар съемок. Среди развалин на каменистой площади перекликалась, дымилась, переливалась всеми цветами радуги пестрая толпа, одетая в сверкающие на утреннем солнце доспехи. Но правил ею худощавый усатый человек в белых брюках и полосатой рубашке, что-то громко крича в мегафон и поминутно чем-то раздражаясь.

— Ни одного выразительного лица в толпе горожан, — надсадно объявил он всей площади. — Найдите, черт возьми, кого-нибудь…

И вдруг, заметив Юнию, словно наткнувшись на ее сосредоточенный взгляд, закричал еще громче:

— Посмотрите, какая женщина! Посмотрите, какие глаза! Боже мой, что же вы все стоите? Немедленно переоденьте ее и поставьте в самый центр!

К Юнии уже бежали помощники усатого режиссера, и она молча повиновалась им. Через десять минут в длинном холщовом платье Юния уже стояла в толпе столь же просто одетых женщин и стариков, молча вглядываясь в нацеленные на нее кинокамеры.

Режиссер хлопнул в ладоши:

— Снимаем эпизод бегства вождя из плена. Нейн, вы готовы?

Красивый черноволосый мужчина в ослепительных доспехах улыбнулся и кивнул головой, положив руку на шею вороного коня, вздрагивающего от нетерпения и восторга предстоящей скачки.

Сигналы опасности зазвучали в тонких пальцах Юнии. Она вышла из толпы и быстрыми шагами устремилась к Нейну:

— Ты не должен сниматься в этом эпизоде. Тебя ждет беда!

Нейн нахмурился, что-то негодующе закричал в мегафон режиссер, зашевелились и зароптали ряды всадников.

— Ты в своем уме, женщина? — сурово спросил Нейн, сдвигая к переносице черные брови.

— Тебя ждет беда! — повторила Юиия, к которой уже бросились со всех сторон помощники режиссера, пытаясь увести дерзкую, непонятную в своих действиях женщину.

И тогда из-за развалин выбежал встревоженный Юаш. Он обхватил стремя вороного коня и взволнованно заговорил, обращаясь к актеру:

— Послушайся ее, Нейн. Это Юния. Она умеет говорить только правду.

Нейн посмотрел на умоляющего его Юаша, взглянул в горящие глаза Юнии и тихо сказал:

— Я не знаю, кто такая Юния. Но я уже готов поверить ей. Но ведь никто сейчас не в силах отменить съемку.

— Скажи, что ты болен… Скажи, что у тебя сегодня кружится голова, — шептала Юния. — Пусть сегодня скачет дублер.

— Но ведь и с ним может случиться беда? — резко спросил Нейн.

— Может, — не отводя взгляда, ответила Юния, — но его спасти могу я.

— Так предотврати эту беду, — усмехнулся Нейн.

— Я умею многое. Но я не могу влиять на время, — печально и твердо сказала Юния.

Возможно, эти слова и сумели убедить Нейна. Он подошел к усатому режиссеру и долго о чем-то совещался с ним. Режиссер долго чертыхался, а потом резко прокричал в свой мегафон:

— Оам! В седло!

Молодой каскадер, являющий собой копию черноволосого и мужественного Нейна, птицей взлетел в седло, галопом промчался мимо знаменитого артиста, усмехнувшись ему в лицо со всем превосходством молодости.

На площади установилась прочная, но тревожная тишина. Вождь и его преследователи выстроились в конце узкой каменной улочки, сдерживая разгоряченных предстоящей погоней коней. Режиссер поддернул белые брюки и трубным голосом полководца прогремел на всю притихшую площадь:

— Мотор!!!

Пыль взвилась из-под копыт. Черной молнией ворвался на площадь вороной конь, направляемый сильной рукой Оама.

И вдруг вся площадь вскрикнула. Вороной на полном скаку споткнулся о камень, и через его голову в розовую от рассветного солнца пыль полетел всадник в ослепительных доспехах. Опытный каскадер все же не растерялся, каким-то боковым зрением увидел, что через долю мгновения ударится головой о камень, и, пользуясь тем, что одна нога его была еще в стремени, изогнулся и уклонился от камня, нырнув под брюхо коня. Но в этот момент вороной ударил Оама копытом в самое сердце и, сбросив ношу, убежал вверх по узкой улочке.

Под крики ужаса толпа окружила распростертое на каменистой площадке тело Оама. Но Юния стремительно растолкала всех, простерла руки над каскадером и замерла, расставив напряженные пальцы.

Через полчаса Оам уже улыбался, но все же упрекнул Юнию.

— Почему ты предупредила Нейна, но ничего не сказала мне?

— Я бессильна влиять на время. Но я знала, что ты опытный всадник и сумеешь лучше справиться с бедой. Нейна я бы уже не спасла…

Юния улыбнулась актерам и усатому режиссеру, а затем, отыскав в толпе Юаша, сказала ему:

— Нам пора. У нас еще есть дело в городе.

Смущенный, обескураженный развернувшимися событиями, режиссер дал им свою машину, и они умчались в город, где, незаметно миновав охрану, почти час пробыли в научном институте.

Они вышли на площадь, и Юаш вдруг почувствовал, что ему сейчас придется расстаться с удивительной Юнией.

— Юаш, а теперь уходи, — печально сказала Юния.

— А ты?

— Обо мне не беспокойся.

— А ты? — снова спросил он.

— Я улечу, когда будет нужно.

— Ты — птица?

— Не птица, но я умею… Я исчезну…

— Я хочу видеть, как ты исчезаешь.

— Ну что ж. Смотри! — Юния широко расставила свои легкие руки, и они стали похожими на крылья, затрепетавшие в потоках теплого воздуха. И Юаш увидел, что Юния уже высоко парит над каменной площадью.

— Юаш! — уже с трудом услышал он голос Юнии, почти исчезающей в облаках. — Когда тебя потом спросят: знал ли ты меня, говори, что не знал…

— Почему?!

— Так надо, Юаш.

— А ты, Юния? Как я могу забыть тебя?

— А меня нет и никогда не было. Прощай, Юаш!..

Юния уже видела знакомое белое облачко и серебристые нити, протянувшиеся к ней. Она прижалась щекой к шершавой вздрагивающей стене и закрыла глаза.

Легкий свист. Все стихло. А потом Юния услышала голоса.

— Я тебе говорил, Оскарбий, что для нее нет ничего невозможного и она обязательно вернется.

— Что она там учудила, на далекой планете?

— Она тайком оставила в институте созданную ею машину согревания крови.

— Странно… Но зачем?

— У нее родился сын от Алеса — маленький Вашур. Я думаю, что она боится за него, боится, что он не будет таким же бессмертным, как она сама. Вот почему она подарила свою машину всем.

— Сардис, Сардис, ты же знаешь, что бессмертными все быть не могут. Как же не может этого понять твоя упрямица?

— Она живет любовью.

— Призвание женщины — найти себя в мужчине.

— Любовь Юнии шире нашего понимания любви, и мир ее сложнее нашего…

Ночь. Новолуние,

Луна владеет ночью.

Мир спит и видит сны,

Лишь я одна не сплю.

Я жду средь тьмы и звезд.

Когда же ты, обещанный судьбой,

Откликнешься?..

— Я только и делаю, что откликаюсь…

Юния вздрогнула. Таким неожиданно близким и реальным был этот голос. И она сразу ощутила щекой шершавый ствол дикой яблони, увидев себя в родных горах. Светила луна, и все вокруг, до последней былинки, просматривалось четко в ее серебряном свете. Рядом оказался и юноша, который всегда был с нею, когда она «пробуждалась».

— Ты уже вернулась? — тихо спросил он.

— Вернулась, — вздохнула Юния.

— Хорошо. А то мне кажется: вроде бы ты тут и вроде бы тебя нет. Ты где-то была?

— Была… Где-то…

— Больше не уйдешь?

— Уйду. Так надо.

— Кому надо?

— Не знаю.

Он ничему никогда не удивлялся, этот парень, просто верил и потому-то был с ней рядом у этой яблони.

— Почему ты уверена, что так надо?

— Я знаю. Я все знаю. И про тебя тоже. Хочешь, скажу?

— Не надо! Нет! — испугался он.

— И ты знаешь больше. Гораздо больше, чем думаешь, что знаешь.

— Ну, я человек простой.

— Не бывает простых людей. Каждый сложен, как Вселенная. Надо только эту Вселенную найти в себе и поверить в это.

— Ты нашла?

Юния помолчала и ответила стихами:

Для духа оболочка тела тесной слишком

Мне кажется. Лишь малая песчинка —

Судьба моя в сравненьи с миром звезд.

Но я хотела стать хоть краткой вспышкой

Живого света…

Луна проплывала между серебристых и радужных облаков, а горы спали, как горцы, накинувшие на головы башлыки. Юноша проследил за взглядом Юнии и забеспокоился.

— Ты опять смотришь на облака?

— Меня зовут.

— Может, ты с другой звезды?

— Нет, я земная, — ответила Юния. — Я хорошо помню своих предков. Они жили в этих горах.

Загрузка...