Искатель. 1975. Выпуск №2

На Землю совершил посадку космический корабль; его обнаружил Валерий Горбачевский, младший научный сотрудник Института физики моря. Экипаж корабля состоит из трех человек: Ура и его родителей. По решению ученых, для установления Контакта Ура поселяют дома у Валерия…

О первых приключениях Ура на Земле рассказывается в предыдущих главах романа «Ур, сын Шама».

Глава одиннадцатая ЛЮДИ И БОГИ

Дождь перестал, медленные тучи сползли с солнца. Оно клонилось к закату, и люди и овцы отбросили тени далеко в сторону от караванной тропы. Долго тянулась с левой руки оливковая роща, потом пошли луга, пересеченные тут и там каналами с желтоватой водой. Трава была хорошая, густая, но пустить сюда стадо пастухи остерегались, потому что эти пастбища принадлежали чужим родам, схватываться с которыми не было никакого расчета. Хозяин воды велел пригнать стадо в Город и выменять овец у тамошних богатых купцов на медь, серебро и ткани. Аданазир, старший сын Хозяина воды, не первый раз гонит караваны в Город и знает, как лучше совершить мену.

Уперев одну руку в бок, а второй поигрывая плеткой, едет Аданазир во главе каравана на крепком молодом осле. А Шамнилсин, как и другие пастухи, идет пешком. Первый раз идет он с караваном в Город. Вот почему надел новую полосатую юбку, очень хорошую. Может быть, в Городе ему удастся совершить мену: отец, искусный гончар, вылепил из глины шесть фигурок, хорошенько обжег, облил земляной смолой — красивые получились фигурки, может, удастся выменять их на браслет для Кааданнатум.

При мысли о жене Шамнилсин улыбнулся во весь рот. Две луны назад Хозяин воды дал эту девушку ему в жены. Она уже совсем взрослая, ей двенадцать лет и четыре года, она быстронога и любит украшения, и у нее красивое имя — Кааданнатум. Она дочь Хозяина воды от рабыни. Шамнилсин получил ее, конечно, не задаром: он должен отработать Хозяину воды половину двенадцати и еще один год. Он должен заботиться о стаде Хозяина. Хоть и молод он, Шамнилсин, — еще трех лет недостает, чтобы было дважды по двенадцать, — а пастух он хороший. Он знает все овечьи повадки — и какой нрав у каждого барана, и какая им нужна трава. Потому, должно быть, и отличил его Хозяин воды, потому и дал ему в жены свою дочь от рабыни. И когда он, Шамнилсин, отслужит Хозяину положенный срок, может быть, Хозяин даст ему участок, орошаемый водой и пригодный для ячменя или виноградника. Другое тревожит Шамнилсина. Еще в первую ночь Кааданнатум, жена, поведала ему, что Шудурги, младший сын Хозяина воды, требовал, чтобы тот отдал Кааданнатум в жены ему, Шудурги. А у самого уже есть три жены.

Стемнело, когда караван, обойдя пахучее болото, вышел к тростниковым зарослям, к берегу Реки. Стадо устремилось на водопой. Аданазир выбрал место для ночлега, приказал поставить себе шатер из черной козьей шерсти. Пастухи разожгли костер, сняли с ослов вьюки с дорожными припасами.

Спали, прижавшись друг к другу, овцы. А люди, накормив собак, сидели вокруг огня, ели жареное мясо, лепешки и сыр, запивали водой из кожаных бурдюков. Говорили пастухи о Городе, о тамошних базарах, о том, что рано в этом году начались дожди и Река сильно вздулась, о кочевниках с севера, которые все чаще проникают в долину и нападают на людей и стада.

Потом разделили стражи, и те, кому выпало спать, тут же и улеглись на траве, завернувшись в плащи. Аданазир удалился к себе в шатер. А Шамнилсину выпало сторожить до середины ночи. Он сидел, сонно моргая, подкидывал в огонь тростнику, таращил глаза в окружающую темень. Луна была красная, к дождю, и верно, заморосил мелкий дождь, а луна уплыла в тучи. Слипались глаза у Шамнилсина, падала на грудь голова. Чудилось сквозь дремоту, будто на берег, в том его месте, где отступили заросли, тихо опускается Зу — бог тьмы и бурь, покровитель разбойных людей. Шамнилсин встрепенулся, вытаращил глаза. Что-то слабо светилось в той стороне. Да нет, это река отсвечивает…

Дождь припустил и перестал. Выплыла из-за туч луна. И уже недолго оставалось ждать до середины ночи, когда можно будет разбудить новую стражу, как вдруг из тростниковых зарослей донесся шум.

Шамнилсин проворно вскочил, прислушался. Тихо… Вот опять! Будто голос человечий раздался… Разом залаяли собаки…

— Вставайте, лю-юди! — заорал Шамнилсин не своим голосом.

Ругаясь спросонок, вскакивали пастухи, хватались за луки и пращи. А уже из прибрежных зарослей бежали к лагерю люди с копьями, с луками… кто полуголый, кто в белой развевающейся одежде… бородатые все, головы повязаны до бровей, кричат нехорошими голосами…

Ну, надо отбиваться. Шамнилсин размотал тонкие ремешки с лоскутом мягкой овечьей кожи, выхватил из мешка камень.

Приметил разбойника, бегущего с наставленным копьем прямо на него. Раскрутил над головой пращу, отпустил боевой конец. Коротко свистнул, посланный камень…

Боги свидетели, он услышал, как стукнул камень о голову! Твердая у разбойника голова! Хрипло вскрикнул он, упал на бегу. Шамнилсина охватило боевое возбуждение.

Крики, свист стрел, собачий лай. Вон кого-то подняли на копья. Ах проклятые! Шамнилсин увернулся от удара копьем, метнул камень прямо в лицо разбойнику. Отбежал, вложил камень в пращу, опять метнул. Сколько их, разбойников! Все бегут и бегут из лесу. Вон погнались за кем-то, скачущим на осле. Ах, это Аданазир скачет, колотя босыми пятками по ослиным бокам.

Рядом упал пожилой пастух, схватился, бедняга, за стрелу, вонзившуюся в живот. Шамнилсин не давал разбойникам приблизиться к себе. Медленно отступал, посылая из пращи камень за камнем. Вдруг удар сзади, резкая боль в бедре. Правая нога подвернулась, и он рухнул ничком на землю…

Надо вырвать, стрелу. Тяжко протопали мимо ноги, а голоса будто стихали. Или удалялись? Набрав полную грудь воздуху, Шамнилсин рванул изо всех сил древко. О-о-о…

Наверно, от боли он умер и был мертв. А теперь опять живой. Было тихо вокруг, и с неба падал холодный дождь. Что-то было зажато у Шамнилсина в руке. Он подтянул руку к глазам и увидел зажатое в кулаке древко стрелы. А-а, стрела сломалась, когда он дернул. Теперь, уж не вытащить наконечник. Глубоко засел.

Опять он попытался подняться и не сумел. Он зажал рану ладонью, чувствуя, как с кровью уходит из тела сила. Кружилась голова…

Неужели всех пастухов перебили, неужели угнали стадо? Хозяин воды разгневается. Как бы не велел ему, Шамнилсину, отдать обратно жену…

Он застонал громко, протяжно. Он звал людей на помощь. Потом он потерял силы, чтобы кричать, и только шевелил губами, повторяя беззвучно: «Люди…» Но он уже был во власти богов. Сам бог смерти, неумолимый Аму, нагнулся над ним и посмотрел огромным глазом, и был он страшен, страшен…

Потом его закачало, и он подумал, что так и должно быть, потому, что Аму переправляет его, мертвого, в потусторонний мир, где начнется совсем другая жизнь.

В своем новом доме, сложенном из глиняных необожженных кирпичей, на красном шерстяном ковре, на скамье, подпертой двумя каменными львами, сидел Хозяин воды. Был он угрюм и мрачен. Завитая борода и пучок волос на затылке почти не отличались цветом от серебряной тесьмы, переплетавшей его длинные пряди. Поверх ярко-зеленого плаща, скрепленного у плеча золотой заколкой, свисало множество ожерелий из разноцветных бусинок.

Все три сына стояли перед ним. У старшего, Аданазира, вид был нехороший: одежда изорвана, борода всклокочена, глаза обведены дорожной пылью. Мясистый, как у отца, нос виновато опущен.

Младший, Шудурги, скосил на братца насмешливый взгляд, как бы спрашивая: что, провинился, любимчик? Людей положил, овец упустил, а сам задал стрекача. Пусть, пусть посмотрит отец, в чьи руки готовится передать людей и стадо.

А средний, толстяк Куруннама, жалостливо вздыхал. Этому все равно, сколько угнано овец, сколько людей убито, лишь бы не переводился в кувшинах сброженный виноградный сок.

— Их было много, три раза против нас, — повторил Аданазир, опуская нос еще ниже. — Я и мои пастухи бились как львы.

— От того, как ты бьешься, скоро от стада ничего не останется.

— Позволь сказать, отец, — выступил вперед Шудурги. — Кочевники за половину ночи далеко не ушли. Дай мне стражу, и я догоню их и отобью овец.

Хозяин посмотрел на младшего. Чем, чем, а дерзостью боги его не обделили.

— Если они пошли на север, — продолжал Шудурги, — то им не миновать узкого места между большими болотами и Змеиным полем. Я подстерегу их там и убью всех до одного.

— Хорошо, — сказал Хозяин воды. — Возьми шестьдесят стражников и ослов и отправляйся поскорее.

Шудурги приложил правую руку к груди и шагнул к выходу. У порога обернулся.

— Что еще? — выбросил Хозяин руку ладонью вверх.

— Об одном прошу, отец. Этой ночью умер Шамнилсин, пастух. Отдай мне его жену Кааданнатум.

Над селением стоял долгий, долгий плач. Жены, сидя на корточках у дверей своих хижин, оплакивали пастухов, убитых этой ночью.

А громче всех плакала Кааданнатум. Она раскачивалась из стороны в сторону и протяжно стонала, и выла, и ранила ногтями свои тугие щеки.

— Лучше всех на свете ты, возлюбленный мой, — причитала она между взрывами плача. — Ноги твои были быстры… руки были крепки… грудь твоя была убежищем моим…

И люди, проходя мимо ее хижины по своим делам, горестно качали головами, сочувствуя Кааданнатум. Пришла мать Шамнилсина и села рядом, и тоже стонала, оплакивая сына.

Небо стало серого цвета, и опять полил дождь. Мокрые, со свалявшейся шерстью, жалобно блея, прошли мимо опустевшей хижины Кааданнатум овцы, отбитые Шудурги у кочевников, а сам Шудурги ехал во главе усталых стражников. Должно быть, он хорошо бился, и убил немало разбойников-кочевников, и отомстил за убитых ими пастухов. Многие люди приветствовали Шудурги, храброго воина, громкими криками. А он ехал на осле, у которого бока ходили от усталого дыхания, и смотрел только в одну сторону. На Кааданнатум. Но она, исцарапанная, с растрепанной, посыпанной пеплом головой, в изодранной одежде, ничего вокруг не видела. Прошла ночь. Когда рассвело, в хижину Кааданнатум пришли два стражника и сказали:

— Идем. Хозяин воды зовет тебя.

Кааданнатум, лежавшая на циновке, не пошевелилась. Один из стражников нагнулся и дернул ее за руку, чтобы понять, живая ли она. Как дикая камышовая кошка, вскочила Кааданнатум, оставив царапины на руке стражника. Оба стражника кинулись ее ловить, она ловко изворачивалась, и царапины появились у них не только на руках, но и на лицах, и они обозлились до крайней меры. В конце концов они, конечно, поймали ее, потому что вдвоем были сильнее, и понесли к дому Хозяина воды.

Утирая кровь со лбов, щек и носов, стражники поставили Кааданнатум на ноги перед Хозяином воды. Тут же она уселась на плитах пола. Вид у нее был так ужасен, что Хозяин воды покачал головой.

— Послушай меня, — указал он жалостливым голосом. — Шамнилсин бился с разбойниками и умер. Аму забрал его к себе. Знаю, тебе жалко его, Он был хороший пастух и хорошо понимал овец и баранов. Мне тоже его жалко. Но теперь он в другой жизни. А тебе надо жить здесь. Ты будешь женой Шудурги, моего младшего сына. Так я решил.

Кааданнатум снизу вверх посмотрела на него безумными глазами.

— Укрепи себя едой и питьем. — Хозяин воды указал плеткой на циновку, где лежало на виноградных листьях жареное мясо и стоял кувшин с молоком. — Умойся водой и выстирай одежду. Вечером Шудурги возьмет тебя в свой дом…

Больше он ничего не успел сказать: так быстро вскочила она на ноги, с такой ловкостью скользнула между стражниками к выходу. Те погнались было за Кааданнатум, но Хозяин воды громким криком вернул их назад. Не надо до вечера ее трогать. Пусть утихнет горе женщины.

А она прибежала к хижине отца Шамнилсина, которая стояла на краю селения, возле густого кустарника, что рос вдоль берега большого канала. Тут было много хорошей глины, и отец Шамнилсина, искусник, лепил тут кувшины, и делал на них узоры, и обжигал их в очаге. Тоже из обожженной глины делал он серпы для жатвы ячменя. Еще он умел плавить и ковать медь и делать из нее браслеты и украшения для Хозяина воды и его жен. Но самое большое умение отца Шамнилсина, за что особенно был он любезен Хозяину, состояло в тайном мастерстве.

И как раз этим он сейчас и занимался. Худой и сутулый, в старой кожаной шапке и длинной закопченной юбке, он поставил на землю в два ряда множество горшков и наполнил их оцетом, который получается из скисшего винограда. Люди обычно кладут в оцет лук и чеснок, чтобы можно было долго их хранить. Но не чеснок опустил отец Шамнилсина в горшки, а медные пластинки и рыжеватые камни, которые он один умел находить. Потом он связал пластинки и камни тонкими веревками, тоже медными, и тут Кааданнатум увидела, как между двумя кончиками медных веревок вдруг проскочила молния. Она была как настоящий небесный огонь, только маленький и без грохота. Но все равно Кааданнатум очень испугалась и упала на землю, закрыв голову полой накидки.

Когда же она осмелилась поднять голову, никаких молний уже не было. Свекор стоял спиной к ней, и она не видела, что он делает. Но вскоре он вытянул из горшка, стоявшего отдельно, медный браслет, и браслет теперь был блестящий, не медный, а золотой!

Тут вышла из хижины свекровь, окруженная детьми — младшими братьями и сестрами Шамнилсина. Она засуетилась, увидев Кааданнатум, потянула ее в хижину и заставила съесть ячменную лепешку и сыр с луком.

Говорить невестка не могла, потому что сорвала себе горло плачем и стонами. И поэтому мать Шамнилсина не сразу поняла то, что ей нашептала Кааданнатум. А когда поняла, сильно огорчилась, ударила себя обеими руками по голове. Обе они еще поплакали по Шамнилсину.

Еще не наступил вечер, когда Шудурги пришел за ней. Опять лил дождь, но в этом году начались дожди очень рано. Шудурги, нагнувшись у низкого входа, шагнул в хижину. Кааданнатум, завернувшись в циновку, лежала лицом к стене, свекровь тормошила ее, уговаривала встать, но та не отвечала, не шевелилась. Шудурги не стал тратить слов на уговоры. Он сгреб Кааданнатум вместе с циновкой, легко поднял и понес. Она не шевелилась, руки ее висели, как тростниковые веревки, а волосы слиплись от пепла и глины. Ее дыхание было слабым.

Дом у Шудурги был хороший, из сырого кирпича. В задних комнатах с глухой стеной жили его жены, и он велел им накормить, напоить и умыть новую жену, Кааданнатум. Но та ничего не съела, ни кусочка, и противилась умыванию. Лучше всего было взять плетку и хорошенько поучить строптивицу порядку. Но она была так слаба, что могла бы не вынести справедливого наказания, и Шудурги оставил ее в покое, рассудив, что время сделает свое дело. Горе ее утихнет, а сытная еда и красивая одежда произведут обычное действие.

И он вышел с женской половины, оставив на циновке рядом с головой новой жены красивый серебряный браслет.

Всю ночь Каадаинатум тихо проплакала, пока не осталось, слез. Когда рассвело, она повертела в руке браслет и даже хотела примерить его, но передумала, отбросила прочь. И опять она отказалась от еды. В середине дня пришел Шудурги, накричал на нее и, приподняв с пола, силой разжал ей челюсти и влил в рот немного молока из глиняной чашки. Кааданнатум не кричала и не царапалась, потому что у нее не было сил. Она только укусила Шудурги за палец. Тот ударил ее по щеке и, ругаясь, вышел.

И еще прошла ночь. Сквозь забытье Кааданнатум казалось, что она уже умерла и теперь ждет, когда бог Аму перевезет ее в другую жизнь, где сидит на берегу, под финиковой пальмой, Шамнилсин.

— Шамнилсин, Шамнилсин!..

Она открыла глаза и прислушалась. Было уже утро. И опять раздались крики, приглушенные кирпичными стенами:

— Шамнилсин, Шамнилсин!

Что это — сон? Или она уже в другой жизни?..

— Смотрите, люди, вернулся Шамнилсин!..

Откуда только взялись силы у Кааданнатум? Вскочила, оттолкнула одну из жен Шудурги, которая пыталась ее ухватить за подол. Метнулась в соседнюю комнату, сбила с ног рабыню, сторожившую у входа, и пустилась бежать под дождем разбрызгивая воду из луж.

Она видела толпу людей у того края селения, где стояла хижина отца Шамнилсина, искусника. А дальше, за толпой, высилась очень большая колесница, вся из гладкого серебра. Никогда она не видела таких колесниц. Кааданнатум протолкалась сквозь толпу и увидела, что это не колесница: там не было ни ослов, ни быков, ни даже колес. Может, это был ковчег, какие, по рассказам людей, плавают по Реке? Но ковчег стоял здесь, на суше, и не стоял даже, а висел невысоко над мокрой землей, из его чрева была опущена лестница, а на лестнице стоял Шамнилсин…

Люди знали, что Шамнилсина убили разбойники, и поэтому, когда увидели его выходящим из серебряного ковчега, испугались и побежали прочь.

И тут Шамнилсин закричал, что он живой, боги спасли его и залечили рану, пусть люди не боятся. Люди вернулись и стали на него смотреть, а некоторые мужчины, кто посмелее, даже ощупали и обнюхали его и убедились, что Шамнилсин и верно жив. Умерший человек ведь пахнет совсем не так, как живой.

Тогда и раздались радостные крики, выведшие Кааданнатум из забытья.

Она обезумела от радости — только этим можно было объяснить то, что она не пала к ногам мужа, как следует поступить женщине, а кинулась к нему на шею.

— Ты вернулся, возлюбленный мой, — хрипела Кааданнатум, повиснув у Шамнилсина на шее. — Боги услышали мои мольбы… Ты вернулся ко мне…

— Подожди ты, женщина! — раздраженно прикрикнул на нее один из людей, старый человек, который управлял движением воды по каналам. — Ты никому не даешь и слова вымолвить. Пусть Шамнилсин расскажет толком, что с ним случилось.

И Шамнилсин стал рассказывать, как он той ночью бился с разбойниками у Реки и как в него вонзилась стрела, и он, потеряв много крови, лежал без памяти, готовый к тому, чтобы Аму, бог смерти, перенес его в другую жизнь. Но другие боги, которые покровительствуют ему, Шамнилсину, не отдали его во власть Аму. Они забрали его к себе в серебряный ковчег, который как раз перед ночным боем спустился с неба. И когда он очнулся, он увидел, что лежит на мягком, но это был не войлок и не перемятый тростник. И увидел гладкие стены, каких не бывает ни в хижинах, ни в домах из сырого кирпича. И увидел свет, но это не был ни свет костра, ни свет масляного фитиля. Он пощупал бедро и не ощутил боли. От страшной раны остался только небольшой рубец.

— Почему же твои боги не выходят из ковчега? — спросил старый человек.

Шамнилсин, понизив голос, объяснил, что боги не любят воды и не выходят, когда мокро. Но все равно они видят и слышат все, что происходит за стенами ковчега.

Люди слушали и кивали головами: само собой, что боги все видят и слышат. Но все-таки было бы интересно на них взглянуть.

Шамнилсин зажмурился и покачал головой. Шепотом сказал, что лучше их не видеть — уж очень они страшны на вид. Он, Шамнилсин, видел только одного бога. Но, судя по голосам, их двое. Это даже не голоса, а… Нет, трудно объяснить. Бог, которого он видел, говорил с ним и спрашивал об его, Шамнилсина, племени. Рта и губ у бога не было, но голос откуда-то шел, и Шамнилсин понимал его речь. Он просил бога отпустить его обратно в селение, и бог спросил, где оно находится. Потом ковчег поднялся в небо, и, он Шамнилсин, чуть не умер опять, потому что подумал, что боги возьмут его к себе на небо и не отпустят. Но почти сразу ковчег пошел вниз — и вот он здесь…

Дождь лил и лил. Пришлось привести с пастбищ все стадо и запереть в загонах. На полях и виноградниках люди тоже бросили работать. И все приходили смотреть на серебряный ковчег богов, который висел невысоко над мокрой землей у края селения. Даже сам Хозяин воды, сопровождаемый стражниками, пришел посмотреть на ковчег. То, что боги избрали его Род для посещения, Хозяина воды не удивило. Род был большой и сильный, не так уж много в долине таких родов. Но почему боги не выходят из ковчега?

Впрочем, и это понял Хозяин воды. Само собой, богам нужно принести жертву. И он повелел сверх обычной дани каждой семье отдать по овце.

Сам Хозяин воды возжег огонь на жертвенном камне, и люди принесли согнанных со всего селения овец в жертву и зажарили на огне их мясо. Но боги не выходили.

Хозяин воды забеспокоился. На другой день, утром, он послал стражников за Шамнилсином.

Всю дорогу до дома Хозяина Кааданнатум бежала за мужем, тихо завывая, а когда Шамнилсин скрылся в доме, осталась у ворот.

Хозяин сидел на скамье, подпертой двумя каменными львами. Позади стоял стражник с копьем, у дверей стоял другой, тоже с копьем. Еще тут были все три сына Хозяина воды.

Шамнилсин приложил руки к груди и низко наклонил голову, приветствуя Хозяина. Тот сделал ему знак приблизиться и сказал:

— Шамнилсин, ты бился с разбойниками и умер, но боги вернули тебе жизнь. Так говорят люди. Но я хочу услышать от тебя: так ли это было?

Шамнилсин закивал и подтвердил, что так и было. И он начал подробно рассказывать, как уже рассказал вчера людям, а когда дошел до чудесного своего исцеления, повернулся и поднял сзади юбку, чтобы показать Хозяину воды рубец на исцеленной богами ране.

— Как ты смеешь? — сказал Шудурги, выступив вперед. — Как смеешь показывать вождю непристойное место?

Шамнилсин оробел, взглянув на его свирепые рыжие глазки.

— Я не хотел… — пролепетал он. — Я только хотел показать, что там, где была рана от стрелы…

— Где рана? Не было у тебя раны! Все ты лжешь, навозный червь!

И в воздаяние лжи Шудурги хлестнул Шамнилсина плеткой.

Шамнилсин схватился рукой за обожженную щеку. Глаза его сверкнули как раскаленные угли. И, бросив вперед свое смуглое тощее тело, он ударил Шудурги кулаком в середину лица.

Пока Шудурги поднимался и выплевывал изо рта зубы, стражники по знаку Хозяина воды набросились на Шамнилсина и завернули ему руки за спину.

— Шамнилсин, — сказал Хозяин воды, — я позвал тебя для того, чтобы ты рассказал про богов, которые вернули тебе жизнь, и чтобы спросить, почему боги не выходят из ковчега. Но ты ударил по лицу моего сына и огорчил нас. Ты заслуживаешь смерти.

— Я не хотел огорчать тебя, Хозяин! — закричал Шамнилсин, опомнившийся после вспышки ярости, которая его ослепила. — Он ударил меня плеткой… мне было больно…

Он хотел сказать еще многое в свое оправдание, но Хозяин воды велел ему замолчать, а стражникам — отвести Шамнилсина в узилище. Он же, Хозяин, решит, какая кара уравновесит злодеяние дерзкого пастуха.

Двоих стражников оказалось мало, чтобы отвести Шамнилсина в узилище: как дикая камышовая кошка, набросилась на них Кааданнатум. Она кричала и царапалась, и пришлось прибежать еще четверым стражникам, чтобы оттащить ее в сторону.

Потом Шамнилсина столкнули в узилище. Это была глубокая яма с широким дном и маленьким отверстием высоко над головой. Сейчас яма была почти доверху полна дождевой воды.

Шамнилсин плюхнулся в холодную воду и чуть не утонул. Хорошо, что вода в яме была только по шею. Он стоял, вытянувшись и глядя сквозь маленькое отверстие вверх на серое небо. Что он наделал по глупости своей, что он наделал! Хозяин воды теперь велит отрубить ему голову. Или, еще хуже, посадит на кол, чтобы смерть была медленной. А Шудурги возьмет Кааданнатум себе в жены!

Плача и завывая, бежала Кааданнатум по селению, от хижины к хижине, и кричала людям о новой своей беде, и просила помощи. Но люди ничем не могли ей помочь. Никто ведь не захочет навлечь на себя гнев Хозяина воды и его стражников, пытаясь вытащить простого пастуха из узилища.

Так Кааданнатум добежала до серебряного ковчега богов, который все еще висел за краем селения, за кустами терновника и корявыми невысокими смоковницами. Боги… Они вернули жизнь Шамнилсину и привезли домой. Они все видят и слышат. Почему же они сидят взаперти? Неужели не только люди, но и боги отвернулись от бедного Шамнилсина?

И Кааданнатум, совсем лишившись рассудка, принялась метать в ковчег камни и комки глины, и кричала, кричала…

Вдруг в серебряном боку ковчега отворилась маленькая дверь и оттуда сама собой опустилась на землю лестница, тоже серебряная. Кааданнатум, прижав руки к груди, чтобы приветствовать богов, как только они появятся, замерла в ожидании. Но время шло, а боги не появлялись. Тогда Кааданнатум, всхлипывая и трясясь от страха, ступила на лестницу. И тотчас лестница сама собой пошла вверх, втягиваясь в ковчег и унося на себе обезумевшую женщину. Дверь тихо закрылась.

Мать Шамнилсина, которая видела все это, стоя у своей хижины, очень испугалась. Она побежала по селению, крича, что ее невестка, Кааданнатум, лишилась рассудка и метала камнями в ковчег богов, и боги забрали ее к себе, и что теперь не миновать большой беды. Все, кто был в этот час в селении, побросали дела и устремились к серебряному ковчегу.

Когда весть о безумном поступке женщины дошла до Хозяина воды, он понял, что этот день не простой: сегодня решится судьба Рода. Сопровождаемый стражей и сыновьями, Хозяин отправился к ковчегу и стал ожидать знака богов. На жертвенный камень он велел положить плетеный поднос, на котором лежали дорогие ожерелья из медных пластинок, позолоченных отцом Шамнилсина, искусником. Ждать пришлось долго. Успел припустить и перестать дождь.

Наконец в ковчеге отворилась дверь, вниз сама собой поехала лестница, а на лестнице стояла Кааданнатум. Лицо у нее было растерянное. Но, увидев толпу и самого Хозяина воды с сыновьями, дерзкая женщина уперла одну руку в бок, а вторую выбросила вперед, просунув большой палец сквозь сжатый кулак. Люди ахнули, а Хозяин воды сделал вид, что не замечает дурного знамения. Но про себя подумал, что непременно надо наказать строптивицу.

— Вот тебе! — крикнула Кааданнатум, сошедши с лестницы на землю и шевеля большим пальцем в сжатом кулаке. — Я отведала пищи богов! Теперь если что — они меня защитят!

И тут произошло великое событие в жизни Рода. Боги явились людям.

Когда бог вышел, из ковчега, и ступил на лестницу, которая все бежала и, бежала сама собой, люди с громкими криками пали ниц, кто где стоял. Хозяин воды грузно опустился на колени. Он зажмурился — так страшен был бог. Но, превозмогая страх, открыл глаза и сказал своим надтреснутым голосом:

— Я Издубар; великий охотник, Хозяин воды, дающий жизнь Роду. Помилуй меня и моих людей…

И все люди: закричали:

— Помилуй нас!

Бог молча сошел с лестницы, постоял немного возле Кааданнатум, которая тоже распростерлась на мокрой земле. Потом подошел к жертвенному камню и, наклонив голову, осмотрел ожерелья из золоченых пластинок.

— Это я, Издубар, принес тебе в жертву, — сказал Хозяин воды.

Бог не взял ожерелий. Ничто не шевельнулось на ужасном его лице, на котором не было ни губ, ни малейшей щели вместо рта. Но откуда-то, вроде со стороны ковчега, раздался вдруг голос бога:

— Кто это сделал?

— Это сделал человек из моего Рода, — ответил Хозяин воды. — Вот он.

Он указал на отца Шамнилсина, который, сам не свой от испуга, лежал неподалеку в своей закопченной длинной юбке.

— Покажи, как делаешь это, — сказал бог.

Отец Шамнилсина, почтительно горбясь и пятясь, пригласил бога к своему очагу.

Бог осмотрел горшки с оцетом и медные веревочки, связывающие пластинки и рыжие камни, а потом велел искуснику привести все в действие. Неподвижно стоя, смотрел, как вспыхивают маленькие голубые молнии, как становится темная медная пластинка сверкающей, золотой.

— Я, Издубар, принес тебе такие пластинки…

Хозяин воды не успел договорить, осекся, потому что бог вдруг, не повернувшись, пошел назад. Как стоял, так и пошел назад. Поравнявшись с обомлевшим Хозяином воды, бог сказал, и опять как бы со стороны ковчега донесся его глухой голос:

— Ты посадил человека в яму. Освободи его.

На другой день после своего освобождения из узилища Шамнилсин отправился к серебряному ковчегу, чтобы поблагодарить богов за милость к себе. На жертвенный камень он положил плетеный поднос с горкой сушеных плодов смоковницы и войлок, из которого можно было сделать хороший плащ. Все это он прикрыл пальмовыми листьями от дождя, а сам простерся на мокрой земле и попросил богов принять жертву и продлить свое благоволение к нему, Шамнилсину. И он уже собрался уходить, когда увидел, что из ковчега побежала лестница. Поняв, что боги зовут его, Шамнилсин ступил на лестницу.

В ковчеге пробыл он недолго. Вскоре он спустился с большим сосудом в руках, сверкающим, как серебро, и наполнил сосуд землей, но не до верха. Поверх земли он положил ветки терновника и ветки смоковницы, пальмовые листья и обломанные стебли тростника, и всякой травы, растущей тут и там. Старательно сделал он все, как велели ему боги, и отнес сосуд обратно в ковчег.

Потом, довольный тем, что хорошо послужил богам, он пришел к своему отцу, искуснику, чья хижина стояла поблизости, и, сев на циновку, сказал:

— Я исполнил волю богов. Боги благоволят ко мне, — и добавил: — Будет большая вода. Так сказали боги. Дожди будут лить много дней. Большая вода затопит долину. Боги велели, чтобы ты ушел.

— Боги велели мне уйти? — переспросил отец. — Куда?

— В горы. На восток или на север.

— А ты? А другие люди?

— Боги велели тебе уйти в горы с женой и детьми, — повторил Шамнилсин. И только тут сообразил: — Если большая вода затопит долину, то надо уходить всему Роду…

В тот же день весть эта облетела Род: будет большая вода, надо уходить из долины. Так сказали боги.

Но разве просто это — бросить поля и виноградники, покинуть обжитые хижины и скитаться, перегоняя стадо от травы к траве, как скитались когда-то предки?

Волю богов надо исполнять. Но почему это свою волю они передали через Шамнилсина? Что может понять в воле богов простой пастух?

Так говорили люди, собираясь у колодца. Уж очень непутевый этот Шамнилсин. Отец у него тихий человек, искусник, а от сыночка его нет никакого покоя. Только и слышно: Шамнилсин умер… Шамнилсин воскрес… Шамнилсин выбил зубы у Шудурги…

Шли дни, прибывала вода. Уже не лужами она стояла на земле, а почти сплошняком, и земля больше не принимала воды.

А дождь лил и лил без конца, и люди поняли, что солнца больше не будет. Чем-то они навлекли гнев богов, и боги решили затопить долину.

И еще поняли люди, что боги в серебряном ковчеге были злыми богами. Если бы это было не так, то разве стали бы они спокойно взирать на потоп?

Уже тянулись по краю пастбищ стада чужих Родов, покидавших долину. И Хозяин воды велел людям вьючить имущество на ослов и вместе со стадом уходить в горы.

У Шамнилсина не было осла, на которого можно навьючить имущество. Впрочем, не было у него и имущества, если не считать двух кувшинов, двух круглых блюд, двух ножей и ступки.

Вода же стояла вровень с порогом хижины. Шамнилсин, а за ним его жена перешагнули порог. Посмотрели они последний раз на свою хижину и пошли к тому краю селения, где стояла хижина отца Шамнилсина, искусника. Хотел Шамнилсин помочь отцу навьючивать имущество на осла. У отца ведь было много добра. Одних кувшинов с камнями и медными пластинками сколько! Давно надо было уйти отцу, еще пол-луны назад боги велели ему отправиться в горы, а отец все тянул, ждал приказания Хозяина воды, как будто мало ему было повеления богов.

Шумно было в селении. Кричали на жен и ослов мужчины, плакали дети, лаяли собаки, и всюду шли спешные сборы. Давильщик винограда, мимо хижины которого как раз проходили Шамнилсин с женой, увидел их и крикнул:

— Эй ты! Что, доволен теперь? Накликал потоп?

Шамнилсин и Кааданнатум сделали вид, что не услышали. Только шаг ускорили.

— Люди! — завопил давильщик во всю глотку. — Поглядите на этого шакала! Это он привел к нам злых богов! Он накликал беду!

Шамнилсин еще ускорил шаг. Кааданнатум бежала за ним. Вслед им неслось:

— Все из-за тебя, грязная собака! Чтоб ты подох!

— Глядите — накликал потоп и первый удирает!

Комок мокрой глины шлепнулся в спину Шамнилсина. Со страхом слушал он гневные слова людей и видел их ненавидящие глаза.

— Люди-и! — надсаживался давильщик. — Поучим его порядку!

Полетели со всех сторон комки глины. Отовсюду неслось:

— В яму с водой его!

— А девку — к Шудурги!

— Бейте-е-е…

Толпа, орущая, беснующаяся, забывшая о сборах, устремилась за Шамнилсином и его женой. Они теперь бежали во весь дух. Бросили циновки, бросили ступку. Разбрызгивая воду, мчались, уходили от смерти. Пробегая мимо отцовой хижины, успел заметить Шамнилсин в черном проеме хижины испуганное лицо матери. Остановиться — умереть. И Шамнилсин с быстроногой своей женой помчались дальше. Одна теперь была надежда…

Ах! Не висел над мокрой землей серебряный ковчег, как висел много, много дней до этого. Улетели боги! Они и раньше боялись воды, а теперь, должно быть, и вовсе испугались.

— Бейте-е!

Приближалась злая толпа, впереди всех бежал, размахивая тяжелой палкой, давильщик.

Тут-то Кааданнатум увидела, подняв голову, ковчег богов. Он медленно поднимался в сумрачное небо. Как видно, совсем недавно покинули боги землю. Кааданнатум с обезумевшими глазами прыгала в воде, простирая руки к уходящему ковчегу, и звала богов на помощь. Она звала таким громким голосом, что боги ее услышали.

Уже сбили с ног Шамнилсина, уже чьи-то руки рванули Кааданнатум за длинные косы, уже готовился бог Аму принять их обоих в другую жизнь, как вдруг толпа замерла, пораженная ужасом.

Будто рев дикого кабана раздался вдруг, только в шестьдесят раз сильнее. С неба прямо на головы людей быстро опускался серебряный ковчег. Услышали, услышали боги мольбу женщины…

Люди бросились бежать врассыпную. Только Шамнилсин и его отчаянная жена остались, стоя на коленях в воде. С перекошенными от страха лицами смотрели они, как снизился ковчег богов и остановился в трех или пяти локтях над землей.

Рев умолк. Сама собой из ковчега опустилась лестница. Шамнилсин и жена его, Кааданнатум, ступили на нее.

Глава двенадцатая ЕСЛИ ГОРА НЕ ИДЕТ К МАГОМЕТУ…

…Как я уже говорил, ни с кем из членов комиссии, кроме меня, Ур не пожелал встретиться. Это очень осложнило работу, потому что мое знание истории и культуры Древнего Востока не превышает дилетантского уровня. К счастью, мне очень помог сосед Валерия Горбачевского, пенсионер Фарбер: многолетнее увлечение историей древних цивилизаций превратило этого, я бы сказал, сугубо книжного старичка из любителя в профессионала. Ур не возражал против его присутствия при наших беседах.

Все три беседы записаны магнитофонным способом и тщательно проанализированы. Я изложу выводы и мнения, выработанные комиссией, конспективно.

Итак, пришельцы, по-видимому, первоначально не имели намерения забрать с собой кого-либо из землян. Что-то, однако, заставило их изменить свои планы. Десантное судно опустилось вновь и приняло на борт Шамнилсина и его жену. Пожалели ли их пришельцы, видя, что толпа вот-вот растерзает несчастных? Или была другая причина милосердного акта? К этому вопросу я еще вернусь.

Мальчика, родившегося в корабле пришельцев, родители назвали Урнангу. Так появился на свет маленький землянин, никогда не видавший Земли. Самого перелета Ур, или, точнее, Урнангу, не помнит: был слишком мал. Его детство и юность прошли на планете, которую он называет Эйр. К какой звездной системе относится эта планета, Ур объяснить не может, потому что расположена она в центре Галактики, закрытом для земных наблюдателей пылевыми облаками.

Эирцам было трудно произносить длинные шумерские имена, и они ограничились лишь первыми слогами: Шам, Каа и Ур. Не будучи эирцем, должен тем не менее признаться, что я тоже с трудом выговариваю полные имена наших гостей и поэтому позволю себе сокращенные наименования.

Ур почти ничего не рассказал нам о планете Эйр и ее обитателях. Он был очень сдержан. Вот некоторые из его крайне скупых ответов:

«Это очень древняя цивилизация, гораздо древнее земной… Они двуногие, но их внешний вид сильно отличается от человеческого… Там все другое, прежде всего энергетика…»

На таких сведениях далеко не уедешь. Что-то, как видно, побуждает Ура помалкивать. Он сказал еще, что корабль эирцев, совершавший полет в нашей области Галактики, не имел особой цели посетить Землю. Тем не менее они выслали с корабля десантное судно, потому что Земля их заинтересовала двумя свойствами — сильным (с их точки зрения) магнитным полем и обилием воды. Десантное судно облетело огромные безлюдные пространства и сделало две или три посадки в областях концентрации разумной жизни. Последняя посадка была, как мы теперь знаем, в древней Месопотамии. Всюду пришельцы наблюдали военные или иные конфликты. На мой вопрос, учили ли они чему-нибудь местное население, Ур ответил: «Нет». На вопрос, почему они, улетая, захватили его родителей, он ответил «Не знаю». Цитирую Ура:

«Отец с матерью считали, что боги их перенесли во владения другого вождя. Эирцев же они особенно не интересовали. Родителям дали синтетические прутья и синтетическую глину, и они сделали себе хижину, вероятно подобную той, в какой жили на Земле. Но овец и деревьев, к каким отец и мать привыкли на Земле, на Эйре нет. Они ужасно по ним тосковали и без конца просили меня поговорить с Учителем, чтобы им разрешили возвратиться в родную долину…»

Можно предположить, что Эйр — планета с примерно таким же гравитационным полем и составом атмосферы, как и на Земле. Иначе наши шумеры не смогли бы там жить, а по словам Ура, жили они на Эйре без скафандров. Воду Ур увидел впервые на Земле, отсюда явствует, что Эйр планета безводная. По-видимому, она лишена и магнитного поля либо имеет поле очень незначительное. Это обстоятельство и, что особенно важно, расположение Эйра в одной из центральных областей Галактики обусловило принципиальное, как говорит Ур, отличие их энергетики от земной. Очень жаль, что он не пожелал рассказать, в чем сущность энергетического принципа Эйра, — это пролило бы свет на техносферу высокоразвитой планеты и… ну что ж, я думаю, что такая информация могла бы иметь революционное значение для научно-технического прогресса на Земле. Однако благодаря наблюдениям Горбачевского некоторыми сведениями мы все-таки располагаем. Это прежде всего выделение космической составляющей из электрических токов океанских течений. Вероятно, эирцы умеют аккумулировать и трансформировать определенные виды космического излучения. Далее. Несколько раз в беседах с Горбачевским Ур ронял нечто об управлении потоком информации. Я много об этом думал, и мне кажется, что тут-то и кроется самое главное. Здесь какая-то загадочная связь с энергетикой…

Цивилизация планеты Эйр представляется нам не только высокоразвитой, но и весьма рационалистической. Такой вывод можно сделать из характера отношений эирцев к землянам. Пришельцы с Эйра совершили посадку в Двуречье, но отнюдь не в качестве учителей, горячо заинтересованных в просвещении невежественных туземцев. Они были сторонними наблюдателями. Люди представлялись им, наверное, грубыми и воинственными дикарями, и они, пришельцы, не вмешивались в земные дела. Мы полагаем, что их невмешательство носило не случайный, а принципиальный характер. Они имели достаточные основания опасаться того, что, скажем, технические новшества, которые они могли бы предложить людям, будут использованы вождями и жрецами во вред другому племени, что такая неравномерность развития породит новые жестокие конфликты, новые кровопролития.

Подозреваю, что вывоз Шама и его жены с Земли был продиктован не только, а может, и не столько состраданием, стремлением спасти их от разъяренной толпы, сколько все тем же холодным исследовательским интересом.

Мы не исключаем того, что возвращение семьи Шама на Землю спустя почти шесть тысячелетий — не что иное, как продолжение некоего эксперимента.

В том, что нам рассказал Ур и его родители, есть еще одна поразительная деталь. Это тайное искусство гончара, отца Шама. Лично я был потрясен, но археологи знают, что раскопки в Месопотамии наводят на мысль о знакомстве древних с гальваностегией. Теперь можно считать это доказанным. Каким образом дошел допотопный гончар до примитивного гальванического элемента, мы не знаем. Однако все, что нужно для этого, — медь, куски железной руды и оцет — винный уксус в качестве электролита, — было у него под рукой. Многолетний опыт и счастливый случай натолкнули его на поистине гениальную мысль — соединить медной проволокой куски руды и меди в горшках, залитых уксусом. И вот он вынимает из ванны, или, если можно так выразиться, из особого горшка грубый медный браслет, на который тончайшим слоем осело золото, как бы силой волшебства перенесенное с золотой пластинки, погруженной в тот же сосуд.

А почему бы и нет? Почему летопись великих открытий и изобретений мы должны начинать с Архимеда? Разве не было до него многих поколений homo sapiens? Разве не затаился в глубине веков безвестный изобретатель колеса? Гончарного круга? Прялки? Воздадим должное их гению, и тогда — что же, поверим тогда и в реальность гончара из древнего Шумера, применившего гальванотехнику за шесть тысяч без малого лет до Якоби.

Надо полагать, пришельцы увидели в этом серьезный признак потенции к развитию землян. Не случайно они, предвидя большое наводнение, передают через Шама совет его отцу поскорее уходить в горы. Заметьте: не вождю, не всему племени в целом, а именно этому искуснику, отцу Шама. Что же это, как не забота о том, чтобы гениальный изобретатель выжил, передал свое мастерство будущим поколениям?

Мы не знаем и, к сожалению, никогда не узнаем, успел ли отец Шама вместе с другими людьми своего рода добраться до гор, или его захлестнул потоп. Самому Шаму и его жене необычайно повезло. Потоп, вероятно, уничтожил их род, и прошли многие годы, прежде чем на юге долины вновь расцвела жизнь и поднялись и окрепли города — великий Ур, Лагаш, Урук, — они же, Шам и Каа, были в пути, в межзвездном пространстве, и течение времени для них замедлилось…

— Вы по-французски читаете? — спросила Вера Федоровна.

— Нет, — ответила Нонна Селезнева. — По-английски умею.

— Тогда вот вам перевод с французского. — Директриса Института физики моря протянула листок с машинописным текстом, — Читайте, да поживее.

Нонна быстро пробежала письмо глазами.

Улыбаясь, Нонна положила листок на стол.

— Я и не знала, что Русто так куртуазен, — сказала она.

— Он сама любезность, — подтвердила Вера Федоровна. — Но если что-то придется ему не по нраву, Русто взрывается как динамит, я видела на одном симпозиуме… Впрочем, это к делу не относится. Что скажете о предложении старика?

— Оно не вызывает у меня отвращения. Наоборот.

— Русто хитер. То есть, я не сомневаюсь, что он радушно примет в экспедицию меня или другого океанолога. Но нужен-то ему Ур. Это ясно. — Вера Федоровна посмотрела на погрустневшее лицо Нонны. — Я звонила в Москву относительно предложения Русто. Вероятно, начальство отнесется к нему благосклонно. Но вопрос, милая моя Нонна, упирается в Ура.

Нонна молча кивнула.

— Я никогда не верила в пришельцев, — продолжала Вера Федоровна, барабаня пальцами по настольному стеклу. — Не укладываются пришельцы у меня в голове. Я и сейчас подозреваю во всей этой истории с Уром какую-то мистификацию. Ведь он склонен к мистификации, а?

— Нет, — покачала Нонна головой. — Он даже не знает, что это такое. Он совершенно натурален.

— Хотите сказать — непосредствен? У меня другое мнение, хотя, конечно, вам виднее. Однако незаурядность этого… гм… потомка Навуходоносора…

— Скорее уж предка, — вставила Нонна.

— Это все равно. Так вот, способности его очевидны. Нам непременно надо заполучить Ура, чтобы он довел до конца свой проект. Я имею в виду обоснование этой странной штуки, обнаруженной вами на Джанавар-чае. Теперь, когда установлено, что Ур якшался с высокоразвитыми пришельцами, к его проекту могут отнестись весьма серьезно. Понимаете?

— Да. Только мне неприятно это выражение — «якшался».

Вера Федоровна яростно прищурилась на Нонну, потом тряхнула своей медно-рыжей гривой, усмехнулась.

— С вашим пуризмом, милочка, вам следовало бы держаться подальше от океанологии. Сама не знаю, почему я вас терплю… Ну, короче. Все сейчас зависит от Ура — наша океанская тема, экспедиция, а может быть, и более значительные вещи. Ур живет сейчас у родителей в колхозе. Послезавтра суббота. Поезжайте в колхоз и уговорите Ура вернуться в институт. Письма и посылка Русто — достаточной повод для визита, как вы считаете?

— Достаточный… Но мне не хочется, Вера Федоровна… Пошлите лучше Горбачевского.

— Нет. Валерия можете взять с собой, но уговорить Ура сумеете только вы. Нечего смотреть на меня голубыми глазами — я знаю, что говорю. Идите и творите мою волю.

Из города Ур привез два ящика книг, выданных по специальному распоряжению библиотекой местного университета. Дни напролет он лежал на тахте под навесом и читал, читал, и размышлял о прочитанном и увиденном, и наслаждался покоем. Он знал, конечно, что покой этот недолог, но ему хотелось, чтобы он продолжался до того самого момента, когда там решат его дальнейшую судьбу. Плывут, плывут воспоминания. Последний разговор с Учителем накануне отлета…

«Ты внешне от них ничем не будешь отличаться. Но к тому времени, когда вы прилетите, там произойдет множество перемен. Я даже допускаю, что исчезнет народ, говорящий на языке твоих родителей».

«Да, это возможно», — поник головой Ур.

«Тебе придется трудно. Нужно будет как можно быстрее освоиться, научиться все делать так, как они, подражать им во всех мелочах. Ты очень расстроен?»

«Мне страшно», — признался Ур.

Учитель сделал знак сочувствия.

«В корабле рожденный, — сказал он, — мы верим в твои способности и твою преданность».

«Не сомневайся, Учитель, — грустно сказал Ур. — Здесь мой дом, здесь все, что мне дорого. Я знаю свою задачу».

«Мне жаль расставаться с тобой, В корабле рожденный. Я умру, пока ты будешь в полете. Тебе сообщат, когда придет время настроиться на общение с новым Учителем. Прощай, и счастливого тебе возвращения домой».

Долог, долог был путь к Земле. Родители изнемогали от однообразия жизни в ковчеге. Что до него, Ура, то ему скучать было некогда. Он готовился к выполнению задачи. Старательно изучал информацию об опасной планете — прежнюю, собранную той экспедицией, и новую, которую исправно поставляли на борт корабля маяки. Эта новая информация была слишком общей — она давала представление лишь о сильных сотрясениях коры планеты, о состоянии атмосферы и магнитного поля. Кроме того, она была как бы спрессована — события разного времени накладывались одно на другое, так что было необычайно трудно определить их даты.

Теперь-то Ур, конечно, знал, какие именно события были зарегистрированы маяками…

Уже подлетая к звезде, именуемой землянами Солнцем, корабль получил данные о выходе на околоземные орбиты космических тел искусственного происхождения. Наконец, информация чрезвычайной важности о полетах искусственных аппаратов с Земли к другим планетам той же звездной системы.

Было похоже, что главная машина Эйра не ошиблась в своих грозных прогнозах…

Последние недели, дни, часы перед посадкой. Проплывали под ковчегом знакомые по картам очертания материков, тут и там скрытые облаками.

Отцу и матери картины, развернутые на экранах, были непонятны. Но они требовали направить ковчег в долину у Реки. По какой-то случайности в отчетах той экспедиции сохранилась только широта места. Ур отсчитал одну двенадцатую круга к северу от экватора и направил лодку вдоль этой параллели.

Горы, горы, океанский берег, океан… опять горы, длинная однообразная равнина… море… вот это место как бы между четырьмя морями — тут и горы, и равнины вдоль больших рек… На следующем витке пойду сюда на посадку, решил вдруг Ур. Надо сесть на воду, как советовал Учитель. На воду легче сесть такому неопытному пилоту, как он, Ур. Какое бы море выбрать?.. Вон то, зеленое, замкнутое, пожалуй, самое подходящее.

Автоматы прощупали воду, определили плотность, температуру и прочее. Всего, конечно, не узнаешь, мало ли что таит эта странная незнакомая среда. Но… выбирать не приходится…

Ур тронул клавишу посадочного автомата. Ох, кажется, трасса спуска излишне крута…

Лодка со свистом врезалась в зеленую воду.

Сквозь сон Ур услышал голоса и вмиг продрал глаза, приподнялся на локте.

Возле летней кухни пил воду из кружки Валерий Горбачевский. Мать обмахивала фартуком табуретку, предлагая садиться, а рядом с ней стояла Нонна. Тутовое дерево, еще не до конца облетевшее, шелестело над ними листвой, и пятна солнечного света скользили по Нонниному лицу, обращенному к Уру.

— Здорово, Шамнилсиныч! — гаркнул Валерий, протягивая руку. — Ну и здоров ты спать.

— Привет, Валерий, — подошел к гостям Ур. — Здравствуй, Нонна.

Он пожал ее узкую прохладную руку.

— Здравствуй, Ур. — Она спокойно смотрела на него со слабой улыбкой. — Давно тебя не видела… Мы привезли тебе почту. И вот этот пакет — посылку от Русто.

— От Русто? — Ур наконец отвел взгляд от лица Нонны и развернул пакет. — А, это моя бритва, я забыл ее там… Спасибо.

Каа притащила с веранды вторую табуретку и, лопоча что-то, пригласила гостей садиться. Потом сунула ноги в туфли и побежала со двора.

— За отцом пошла, — сказал Ур.

— Только не вздумай ничего затевать. — Нонна села на табуретку, аккуратно вздернув на коленях брюки. — Ни в коем случае. Мы ненадолго приехали. По делу.

Ур тоже сел.

— Мне нужно с тобой поговорить, — деловито начала Нонна, однако что-то в лице Ура заставило ее остановить взятый было разбег. — Ты очень изменился, Ур.

Нет, не удавалось выдерживать заранее намеченный непринужденный тон, будто ничего не произошло и все осталось как прежде.

— Если можно, смотри куда-нибудь в сторону, — тихо сказала она, испытывая неясную тревогу от его пристального взгляда.

Ур склонил голову, уставился на свои старые кеды.

— Ты решил снова отрастить бороду?

— Нет… — Ур провел ладонью по заросшей щеке. — Просто не брился… Я сейчас!

Он схватил бритву, присланную Русто, принялся нервными движениями заводить пружину.

— Погоди, потом побреешься, — сказала Нонна, и он послушно замер, опустив белую коробочку бритвы на колено. — Ур, я ни о чем тебя не спрашиваю. Только не перебивай… Ни о чем не спрашиваю, ни во что не вмешиваюсь, не посягаю на твои планы. Но есть одна просьба. Не только моя. И Вера Федоровна просит, и… если хочешь, весь институт…

Торопясь и волнуясь, ужасаясь собственному многословию, Нонна изложила просьбу.

— Нонна, — поднял голову Ур, — ты приехала только затем, чтобы сказать мне это? Чтобы я закончил проект?

— Да. Ты, по-видимому, не собирался заглянуть в институт… Что ж, если гора не идет к Магомету…

— Понятно. За два месяца, наверное, можно закончить расчеты. Даже раньше, я думаю. Но, видишь ли… мои планы несколько переменились…

— Ур, только не спеши отказываться! — воскликнула Нонна. — Вспомни, как ты говорил об океане дешевой электроэнергии… о совмещении магнитной и географической осей… Вспомни, вспомни, Ур! Не могу поверить, что ты начисто потерял интерес ко всему. Я знаю теперь о твоей… о необычайности твоего прошлого… но, что бы там ни было, ты человек, Ур. Человек среди людей.

Она вдруг умолкла, переведя дыхание. Что с ней творится? Совершенно разучилась спокойно разговаривать…

Скрипнула калитка, во двор вошли Каа и улыбающийся Шам в своей клетчатой рубахе навыпуск, с желтой плетеной корзиной, из которой торчали виноградные листья.

— Еще раз прошу, Ур, не торопись с отказом, — сказала Нонна, поднимаясь.

— Хорошо, — сказал Ур, тоже вставая. — Я подумаю.

Работа над проектом шла полным ходом. Рустам поселил Ура в квартире своего старшего брата, уехавшего с семьей в длительную командировку. Полы в обеих комнатах тут были устланы картами, склеенными листами ватмана, таблицами. Каждый вечер после работы Нонна, Валерий и Рустам приезжали сюда, помогали Уру, составляли вертикальный разрез плотности воды вдоль пятидесятого градуса южной широты — параллели, которая как бы служит осью величайшего на планете поверхностного течения, Течения Западных Ветров, непрерывным кольцом опоясывающего южное полушарие.

Вот и сегодня, дождливым вечером, они собрались здесь — все, кроме Валерия, который из института поехал в научтех-библиотеку за очередными материалами. Рустам и Нонна занялись упомянутым разрезом плотности воды. Ур размышлял над странным своим блокнотом, медленно перематывая пленку с одному ему понятными записями.

— Между прочим, наши сегодня играют с финнами, — сказал Рустам, не поднимая головы от ватмана.

— А хоть бы и с дельфинами, — сказала Нонна. — Двадцать пятый западной долготы, глубина пятьсот тридцать четыре и четыре. Отметил?

— Поговорить не с кем, — проворчал Рустам, отмечая указанную точку. — Где Валерку носит, хотел бы я знать?

В восемь он включил телевизор и, закурив, кинулся в кресло. Профессионально-бодрый голос комментатора начал перечислять составы команд. Тут прозвенел звонок.

— Наконец-то заявился, — сказал Рустам, не отрывая горящего взгляда от экрана. — Ур, открой, пожалуйста.

Ур сунул свой блокнот в карман и пошел отворять дверь.

Это был не Валерий. В маленькую переднюю, сразу заполнив ее громкими голосами и шуршанием мокрых плащей, вошли Вера Федоровна и Грушин.

— Вот они где угнездились, голубчики, — прищурилась Вера Федоровна на онемевших от неожиданности Ура, Нонну и Рустама, которого директорское контральто выдернуло из кресла, как морковку из грядки. — Нарочно подыскали квартирку без телефона.

Крупная, уверенная в себе, она прошла в комнату и, огибая расстеленные на полу ватманы, направилась к креслу.

— Садитесь все, — сказала она, — и выключите телевизор. Буду держать речь.

— С вашего разрешения, — сказал Рустам, — я выключу только звук, а изображение оставлю. Наши с финнами играют…

— Ну, если с финнами, тогда можно только звук. — Вере Федоровне не чуждо было великодушие. — Итак, объясняю причину визита. Мне позвонили из Москвы и сообщили, что нам разрешено участие в экспедиции Русто. Для трех человек. Не улыбайтесь преждевременно, Нонна, потому что еще неизвестно, кто поедет.

— Хорошо, я не буду улыбаться. Но все равно приятно…

— Закончив разговор с Москвой, я позвонила к вам, — директриса тряхнула головой в сторону Нонны, — и убедилась в педантичной аккуратности моих сотрудников.

— Мы ушли ровно в шесть, — сказала Нонна, приподняв округлые черные брови.

— Я и говорю: мои педантичные сотрудники скорее умрут, чем задержатся лишнюю минуту на работе. Хорошо, что моя Ниночка превосходно воспитана. Какими путями ей удалось установить адрес этой квартирки, я не знаю. Но пока она обзванивала город, у нас с Леонидом Петровичем произошел сугубо океанографический разговор, который несколько затянулся. И поэтому, девушки, не думайте, что мы приехали только для того, чтобы сообщить радостную весть…

— Ай-яй-яй-яй-я-ай! — завопил вдруг Рустам, ударив себя по коленям. — Извините, — тотчас спохватился он. — Такую возможность Якушев сейчас упустил, клянусь…

— Поскольку телевизор работает без звука, то вы и переживайте, Рустам, соответственно. — Вера Федоровна сунула в рот длинную сигарету, и Рустам, щелкнув зажигалкой, дал ей прикурить. — Так вот, — продолжала она. — Ввиду того что ваш проект, Ур, скоро, как я полагаю, нарастит мясо на кости и будет подан к столу, я бы хотела разобраться хотя бы в его скелете. И Леонид Петрович хочет. Он, между нами, настроен скептически…

— Позвольте, Вера Федоровна, — вскинулся тот. — Дело не в моем каком-то там прирожденном скепсисе. Дело в исходных посылках и законах физики. Разрешите, я выскажу…

— Да уж валяйте, раз начали.

— Начну с того, что полностью сознаю большую важность проблемы получения дешевой энергии. Я интересуюсь этими вопросами, хотя и не совсем по специальности. Производство электроэнергии в наше время практически удваивается за каждое десятилетие. Удваивается! Мировое производство ее уже превысило четыре триллиона киловатт-часов в год. Если так пойдет и дальше, то — не помню точно, в какие сроки, но в обозримое время — энергоресурсы на шарике будут исчерпаны. Имею в виду уголь, нефть и другое природное топливо. Вы слушаете, Ур?

— Да, — поднял тот глаза на Грушина. — Я весь внимание..

— А то мне показалось, что вы отключились… Пойдем дальше. Гидроэлектрическая энергия тоже не безгранична — почти все мощные реки уже перегорожены плотинами. Еще какие естественные источники энергии? Ветер, солнечное тепло, энергия приливов… Все это мы используем пока очень мало. Дороги приливные станции, дороги и солнечные — по экономическим показателям не проходят. Да если бы и прошли, то их ресурсы, это уже подсчитано, дадут в год примерно такую же мощность, сколько дают теперь в сумме все электрические мощности, производимые промышленным способом. Это сопоставимо. Тот же порядок. Это, между прочим, факт сам по себе замечательный и, скажем, для прошлого века просто фантастический: энергия, добываемая человеком, сравнялась с энергией природных явлений. Каково?

— Леонид Петрович, все это очень интересно, — вставила Вера Федоровна, — но все-таки давайте ближе к делу.

— Да… да, да, ближе к делу… Итак, природные ресурсы ограничены, и двадцать первый век на них не выедет. Какой есть выход? Только один — ядро атома. Энергия деления и энергия термоядерного синтеза. Сейчас у нас и за рубежом идут большие работы с целью добиться лучшего использования делящихся материалов. Атомные реакторы нового типа, вероятно, станут дешевле и экономичней, они будут превращать в энергию не только уран-235, но и уран-238, то есть практически всю руду. И наконец, управляемая термоядерная реакция. В конце века, я уверен, она будет осуществлена, и вот тогда-то призрак энергетического голода исчезнет надолго, во всяком случае на многие-многие века. Дейтерий, извлеченный из 160 кубометров воды, даст столько же энергии, сколько дают теперь все добываемые за год миллионы тонн угля и нефти. А дейтерия в морской воде сколько угодно. Запасы лития тоже огромны… Ну, собственно, я почти все сказал. Слишком сложна и трудна проблема будущей энергетики. И поэтому ваша идея использования в энергетических целях морских течений мне кажется… вежливо говоря, она малоперспективна. Конечно, электрические токи в море есть и вызывают некоторые электромагнитные силы, но очень уж эти силы слабенькие — порядка десяти миллионных силы Кориолиса. Да вы сами это прекрасно знаете…

— Так. — Вера Федоровна хлопнула ладонью по подлокотнику кресла. — Одна сторона высказалась. Выкладывайте возражения, Ур. Или вы, Нонна?

— Возразить, Вера Федоровна, может только Ур, — сказала Нонна. — Мне в проекте тоже далеко не все понятно. И если бы я сама не видела, как на Джанавар-чае прибор показал излишек энергии, то рассуждала бы в точности как Леонид Петрович. За одним исключением. Ядерная энергетика имеет замечательное будущее, полностью согласна. Но и у нее есть ограничитель — недопустимая степень загрязнения окружающей среды. Во избежание катастрофического перегрева атмосферы выработку термоядерной энергии придется сдерживать.

— Вы правы, такой ограничитель будет, но все равно ядерной энергии человечеству хватит даже при сдерживании выработки.

— Не стану спорить, я не футуролог, — сказала Нонна. — И вообще, я просто технический исполнитель проекта. Наше с Рустамом и Горбачевским дело — подготовить данные о Течении Западных Ветров, вот и все.

С минуту все молчали. Поглядывали на Ура — теперь была его очередь.

— Хорошо, попробую объяснить, насколько смогу. — Ур потеребил свою шевелюру. — Прошу учесть, что я не автор идеи. На Эйре я был техником на станции синтеза. Обыкновенным техником с обыкновенным образованием…

— Обыкновенное в масштабе Эйра? — вставил Грушнн.

— Да, конечно… Так вот. Когда мы летели к Земле, я изучил общий курс планетологии и все, что было известно о Земле. Перед высадкой мы проделали множество измерений, в частности магнитную съемку, и мои спутники… специалисты с Эйра… они были, как бы сказать… ну, по-своему поражены были космическим феноменом, каким представилась им Земля. Среди известных им планет нет ни одной, которая имела бы такое ярко выраженное магнитное поле и такую огромную акваторию. Кто-то из моих спутников первым высказал эту идею… идею о дефекте, который надо исправить, чтобы черпать энергию из внепланетных источников.

— Дефект — это несовпадение магнитной и географической осей? — спросила Вера Федоровна. — Да.

— Под внепланетным источником имелось в виду Солнце, — полувопросительно, полуутвердительно сказал Грушин.

— Разве в космосе, кроме Солнца, нет источников энергии? — посмотрел на него Ур. — Космос полон ею.

— Если вы говорите о космических лучах, то они доходят до поверхности Земли настолько ослабленными, что не могут…

— Космические лучи — слишком общее название, — сказал Ур. — Я не знаю, как назвать эти заряженные частицы и их источник. На Эйре очень давно создана система, которая преобразует это излучение в энергию различных видов. Мне кажется, ближе всего для обозначения потока частиц, о котором идет речь, выражение «релятивистские электроны». Но не могу поручиться за точность… На Эйре принята общая теория планетных атмосфер, я думаю, она имеет универсальное значение, но изложить ее мне не по силам. Требуется определенная магнитная структура, чтобы широкие ливни, образующиеся при встрече первичного галактического излучения с атмосферой планеты, могли быть уловлены, измерены и преобразованы в нужный вид энергии. Эти ливни частиц взаимодействуют с поверхностью планеты, но лучше всего — с подвижным веществом, пересекающим магнитные меридианы. На этом принципе и основана на Эйре установка искусственного магнитного поля. Очень сложная система. Можно сказать, гордость эирской науки… И вот почему их поразила Земля с ее естественным магнитным полем и морскими течениями, переносящими огромные массы воды. Природа сама создала превосходную энергетическую установку с одним лишь дефектом…

— Позвольте, — сказал Грушин. — Механизм взаимодействия вторичного космического излучения с веществом более или менее изучен. Поток слишком разрежен для практического использования..

— Достаточно плотен! — Похоже, что дотошность Грушина начинала раздражать Ура. — Здесь все дело в чувствительности прибора, в его поглощающей способности… Посмотрите на эту штуку. — Он нажал на что-то сбоку, и в коробочке открылись две катушки, и с одной на другую медленно поползла широкая, слегка мерцающая пленка.

— Что это? — Грушин выхватил из нагрудного кармана очки, надел и низко наклонился над коробочкой.

— Это одна из микроструктур, которые делают на Эйре для приема галактического излучения. Не знаю, как их назвать. Пачка такой пленки в датчике прибора способна выделить космическую составляющую из электротоков морских течений.

— Дайте-ка и мне посмотреть, — сказала Вера Федоровна. — Мне говорили, что у вас есть занятный блокнот, а оказывается, что это аккумулятор…

— Он может служить и блокнотом.

— Очень мило. Послушайте, голубчик, если у вас всегда при себе этот инопланетный аккумулятор — или как еще назвать? — то почему вы из моего снабженца выбивали ниобиевую проволоку?

— Запас пленки у меня ограниченный, — сказал Ур. — Для экспериментов хватит, но если проект будет принят… В общем, я искал, чем можно заменить материал, из которого состоит микроструктура пленки. Ближе всего ниобий. С ним еще придется много повозиться, чтобы придать требуемые свойства. Испытать различные сплавы нужно… Но по исходным данным ниобий — материал подходящий.

— Ну хорошо, — сказала Вера Федоровна. — Некое галактическое излучение, которое вы не можете назвать приличным именем, достигает Земли, взаимодействует с ее магнитным полем и широким ливнем падает в океан. Дальше что?

— Оно может быть выделено из электрических токов крупных течений, пересекающих магнитный меридиан. Но об его преобразовании в электричество в промышленных масштабах не может быть и речи, пока не устранен дефект. Нужно упорядочить геомагнитное поле.

— Иначе говоря, совместить магнитную ось с осью вращения, это я уже слышала. Как вы собираетесь это сделать?

— Вера Федоровна, я и об этом вам говорил. Кольцевое Течение Западных Ветров — созданный самой природой виток обмотки генератора. Нужно ввести корректив — дать первичный импульс этому витку. Мощный импульс, достаточный для того, чтобы «столкнуть» с места магнитную ось.

— Почем вы знаете, что она совместится с географической, а не «вильнет», скажем, в противоположную сторону?

— Импульс можно рассчитать так, чтобы ось сместилась на нужное количество градусов. Этим-то я и занимаюсь…

— Пять — один! — Рустам с шумом отодвинул стул и поднялся. — Порядок! Финнам уже не догнать… Извини, дорогой, — ласково отнесся он к Уру. — Ты сказал, что занимаешься расчетом импульса, да? Покажи нашим дорогим руководителям схему установки.

— Схема несложная, — сказал Ур. — Труднее будет смонтировать ее вот здесь, — он указал на карту, — в проливе Дрейка между Огненной Землей и Землей Грэйама. Единственное подходящее место, где Бравые Весты проходят вблизи берегов.

— Чу-удное местечко, — сказала Вера Федоровна. — Лет восемь назад там чуть не утонул «Тайфун». И я вместе с ним, между прочим.

— Да, штормы… — Ур опять потер рукою лоб. — Поставить там установку энергетического импульса будет трудно, трудно… И пожалуй, не легче подвести к мысу Горн линию передачи высокого напряжения.

— Это какая же потребуется мощность?

— Пока могу сказать только, что очень большая. Но затрата будет единовременной — только для импульса. Дальше сработает сам генератор: сместится магнитная ось, изменится структура геомагнитного поля. Это, вероятно, будет сопровождаться сильной магнитной бурей.

— А потом?

— Что ж, потом энергия, доступная всюду, где есть соответствующие приемники и преобразователи… Что ж еще?..

— Ты, Ур, совершенно не умеешь подать себя, — решительно вмешалась Нонна. — Речь идет об энергетике совершенно нового типа, Вера Федоровна. Мы как-то забываем в вечной житейской текучке, что живем не просто на земле, а на Земле с большой буквы — на планете, летящей в космическом пространстве. Мы сжигаем миллионы тонн природного горючего, мы расщепляем в реакторах ядра урана, чтобы получить энергию, нужную для жизни. Но энергия вокруг нас! Околоземное пространство пронизано потоками заряженных частиц. Их использование считается невозможным. И вот появился проект, он необычен и еще не рассчитан до конца, но меня, например, необычайно привлекает сама идея — овладеть галактическим излучением, преобразовать его в электричество… Не все понятно? Да, не все. Но разве мы знаем все о внутриядерных силах, сцепляющих протоны и нейтроны в атомном ядре? Нет! Тем не менее мы научились расщеплять ядро и извлекать из него энергию. Так же и здесь… Вы только представьте себе: миллионы тепловых электростанций перестают сжигать уголь и нефтепродукты, миллионы автомобилей перестают выбрасывать в атмосферу углекислый газ. Общедоступная дешевая энергия изменит облик всей техносферы, покончит с загрязнением окружающей среды!

— Я бы должна как-то завершить дискуссию, — сказала Вера Федоровна, — но, признаться, не знаю как. Слушаешь вас, — кивнула она на Ура, — интересно. Грушин начнет — будто собственные мои сомнения выкладывает… Что вы на меня уставились, товарищ Ур? Спросить о чем-нибудь хотите?

— Я вот что хотел… — неуверенно сказал Ур, переступив с ноги на ногу. — Может, все-таки прекратить это? — Он обвел рукой ватманы, карты, таблицы. — Вдруг опять Пиреев рассердится и… новые начнутся неприятности…

— Пире-ев? — протянула Вера Федоровна. — Ну, вы, голубчик, и верно как ребенок… Стала бы я с вами связываться, если б Пиреев тогда взял верх! Нету Пиреева! То есть, конечно, есть, но, слава те господи, науку-матушку больше не тревожит. Что же вы, Нонна, не рассказали товарищу о знаменитом происшествии? В самый разгар великой борьбы — как раз в весьма ответственном кабинете — у Пиреева выступила на лбу этакая надпись синими буквами, что, дескать, съел он барана, украденного в каком-то колхозе. Я это сама видела и до сих пор не могу понять, как не умерла на месте от совершенно постыдного истерического смеха…

— И у Пиреева надпись была? — Ур изумленно посмотрел на Веру Федоровну.

И вдруг с его лица словно сдернули занавеску: вмиг ожило оно, в тусклых глазах вспыхнул былой блеск, сверкнули зубы — Ур захохотал во всю глотку.

— Стойте, стойте, — сквозь смех вымолвила Вера Федоровна, — мне говорили, будто вы к этому делу причастны. Ну-ка признавайтесь!

— Ой, правда, Ур, это ты сделал? — спросила Нонна, улыбаясь и радуясь, что Ур пробудился от спячки.

И Ур рассказал, как Даи-заде, бывший заведующий животноводческой фермой, продавал на сторону колхозных баранов и портил жизнь отцу, и отец пожаловался ему, Уру, на это и велел сделать что-нибудь, чтобы вывести вора Даи-заде на чистую воду. И тогда он, Ур, отрезал от пленки из своего блокнота тонкую полоску и нанес на нее код — тот самый текст. А отец со своим другом сделали так, как он им посоветовал: разрезали полоску на мелкие части и вместе с травой скормили баранам. Самым таким товарным, что ли, особям. А дальше — код, будучи съеден, переходит в баранью мышечную ткань. Он вроде голограммы, этот код: на сколько частей его ни разрежь, каждый клочок сохранит информацию.

— Ну вот. В живом бараньем мясе код никак себя не обнаруживает. Но если барана зажарят и съедят, безразлично, какой кусок, тут нагрев и соляная кислота человечьего пищеварения проявляют код, как фотопленку в проявителе. А красители, которые имеются в коже человека в виде синего пигмента, закрепляют надпись на лбу. Потом надпись должна побледнеть и исчезнуть… Значит, у самого Пиреева появилась надпись?..

Опять он зашелся от смеха.

— Вот оно как, — сказала Вера Федоровна. — Однако… серьезная пленочка…

— Серьезная, серьезная, — подтвердил Грушин.

— Где же теперь Пиреев? — спросил Ур.

— Все может вынести Пиреев, но только не осмеяние, — сказала Вера Федоровна. — С месяц он отсиживался на даче, а потом подал заявление об уходе с должности. По собственному желанию. Где же он теперь работает, дай бог память…

— Начальником управления мелиорации, — сказал Рустам.

— Верно. Ну что ж, поехали, Леонид Петрович. А вы, голубчики мои, продолжайте трудиться. Не знаю, как там с магнитной осью получится, а проект, что и говорить, ин-те-ресный… Чтоб вы мне довели его до конца!

Только ушли Вера Федоровна с Грушиным, как опять раздался звонок. Нонна открыла дверь и впустила Валерия.

— Только что машина отъехала с директорским номером, — осипшим голосом сказал Валерий, сдирая с себя плащ. — Здесь, что ли, была?

— Да. С Грушиным приехала, расспрашивала о проекте. Спорили… Где ты пропадаешь?

Не отвечая, Валерий скинул туфли и в носках пошел в комнату. Рустам поднял на него проницательный взгляд.

— Держи. — Валерий сунул Уру в руки зеленую папку. — Здесь бумаги с машины и прочее… и прочее… и прочее…

Он ходил по комнате, словно не мог остановиться, и бормотал, и глаза у него были какие-то шалые, навыкате.

— Кофе будешь пить? — спросила Нонна.

— Буду! — гаркнул он и, широко отставив локти, направился в кухню. И уже оттуда донесся его незнакомо-хриплый голос: — Я теперь свободен от любви и от плакатов!

— Ты у Аньки был? — Рустам бросил последний взгляд на незакончившийся хоккей и помчался в кухню.

Глава тринадцатая МАДЕМУАЗЕЛЬ СЕЛЕЗНЁФФ

Ранним утром 20 декабря рейсовый самолет международной линии Москва — Никозия, разбежавшись, оторвался от шереметьевской бетонки и начал набирать высоту. Еще было далеко до рассвета. Внизу простирались заснеженные поля и темные клинья лесов, и где-то с левого борта мерцала сквозь дымную мглу россыпь огней Москвы.

Перекатывая языком во рту взлетную конфетку, Ур смотрел в иллюминатор, пока клубящиеся торопливые облака не закрыли землю. Тогда он откинулся на высокую спинку кресла и скосил взгляд на Нонну. Она сидела рядом, глядя прямо перед собой, как примерная школьница на уроке. Профиль ее был четок и безмятежен. Рука Нонны покойно лежала на подлокотнике, и Ур с интересом посмотрел на нее. Рука была красивая, с длинными тонкими пальцами, и на одном было кольцо с янтарным камнем чуть ли не во всю длину пальца. На такую руку можно смотреть не отрываясь, сколько угодно. Ур и смотрел, пока Нонна не повернула голову в серо-голубой пушистой шапочке и не взглянула на него вопрошающе. Ур улыбнулся ей. Мельком посмотрел на Валерия, сидевшего по другую сторону от Нонны. Валерий зевал, мучительно сморщившись. Не выспался, бедняга. Все они вот уже которую ночь не высыпаются: с утра до поздней ночи не отпускает их Москва.

Теперь-то отпустила. Теперь трудные, наполненные шумом и беготней, нескончаемые две московские недели остались позади. Теперь и соснуть можно. Лететь еще долго…

Странно все получается у него. Непоследовательно… Сам торопил Учителя, только об одном мечтал — поскорее покинуть Землю, — и сам же попросил отсрочить отлет… Не собирался принимать приглашение Русто — а все-таки принял и вот летит на далекий Мадагаскар. И не просто так летит, а с паспортом в твердой красной обложке, и не сам по себе, а в составе рабочей группы, имеющей план сотрудничества из двадцати семи пунктов…

Странно, странно. Как будто ты не вполне принадлежишь самому себе. Только начни что-то делать. Только начни — и ты уже не волен распоряжаться собственным временем, собственными желаниями, тебя держат обязанности, и ты должен их выполнить, и вот ведь самое странное — тебе самому хочется сделать работу как можно лучше… Так было, когда готовили проект, так было и в Москве…

Ах, Москва! — человеческий водоворот на обледенелых тротуарах, теплые вихри из стеклянных дверей метро, строгие лица гостиничных служительниц. Все куда-то бегут, спешат, невольно и ты ускоряешь шаг.

Ты мчишься на очередное заседание, где сидит множество незнакомых людей, и отвечаешь на вопросы, и тычешь указкой в пролив Дрейка, порядком уже надоевший. А потом профессор Рыбаков ведет тебя еще в какие-то кабинеты, и люди с важной осанкой, в темных костюмах вежливо пожимают тебе руку, и опять расспросы, возражения, сомнения, и снова расспросы. И бумаги. Нарастающие лавинообразно бумаги.

Он с трудом запоминал фамилии людей, с которыми ежедневно сталкивался и которые уже не только выслушивали его, но и чего-то требовали, торопили. И уже кто-то из них поставил ему, Уру, «на вид» за непредставление в срок какого-то заключения. И кто-то уже его отчитал и предупредил о «принятии более строгих мер».

Почти все время Нонна была рядом. Она решительно ввязывалась в разговор, когда Ур растерянно умолкал на многолюдных заседаниях. Она не давала ему утонуть в бумагах и заблудиться в длинных коридорах, помогала писать докладные и представлять дополнительные сведения. Она следила, чтобы он не забывал обматывать шею теплым шарфом и не терял перчаток (стояли морозы, и Ура, непривычного к ним, бил озноб, если приходилось долго идти по улицам или ожидать троллейбуса).

Где-то носился параллельным курсом Валерий. Рыжая его бородка мелькала в кабинетах Академснаба и экспериментальных мастерских одного из академических институтов, где выполняли срочный заказ на изготовление десятка измерительных приборов необычной конструкции. Главной составной частью приборов были небольшие стержни трехгранного сечения из чистого ниобия. Валерий тоже с трудом поспевал управляться, и ему тоже «поставили на вид» — впрочем, как вскоре оказалось, «поставил» человек, не имевший к нему ни малейшего отношения.

В последние дни в этом водовороте появилась Вера Федоровна. Она вносила некоторое спокойствие в страсти, разгоревшиеся вокруг вопроса о великом будущем пролива Дрейка. «Ограничимся на первом этапе комплексным исследованием Течения Западных Ветров, а дальше видно будет…»

Ур повернул голову влево. Нонна спала, ровно и спокойно дыша, и ему почудилась еле заметная улыбка у нее на лице. Что-то, наверно, приснилось…

А Нонна не спала.

Беспокойно было на душе. Беспокойно за маму с ее гипертонией, никогда ведь еще не оставляла ее одну больше чем на три недели, а тут на целых четыре месяца… Беспокойно было при мысли о долгом плавании в высоких штормовых широтах: выдержит ли она, если ее укачивало даже при каспийских штормах? Впрочем, шторм на Каспии не уступит, пожалуй, океанскому…

Беспокойно было думать об Уре. Вот она вытащила его из колхоза, уговорила закончить проект, принять участие в экспедиции Русто. А дальше что? Если бы знать, что у него на уме… Почему-то кажется иногда, что он, Ур, и сам не знает, что с собой делать. А может, его неприспособленность, незащищенность кажущиеся? Может, это всего лишь хорошо рассчитанная маска?..

«Ох, Ур… мучение мое…»

Ужасно хотелось спать Валерию, но сон почему-то не шел. Мысли, оттесненные двумя сумасшедшими московскими неделями в какие-то подвалы сознания, теперь выплывали наружу — попробуй удержи…

Лил дождь. Бежала по улицам желтая вода. Автомобили волокли за собой буруны, как торпедные катера.

«У тебя невозможный ревнючий характер», — сказала Аня из-под мокрого зонтика.

«Не в ревнючести дело, — сказал он. — Просто мы очень разные».

«Значит, я должна переделать себя, приноровиться к твоим взглядам и привычкам?»

«Слишком большая понадобится переделка. Не надо».

«Видишь, какой ты! Тебе даже и в голову не приходит, что и ты мог бы что-то переделать в своем характере».

«Чтобы приноровиться к тебе? Я попытался это сделать, если хочешь знать…»

«Ты о чем?.. А, поняла — диссертация! Только не смей представлять дело так, будто я на аркане тащу тебя, великого бессребреника, к кандидатскому окладу!»

«Я не бессребреник и ничего не имею против кандидатского оклада. Но, видишь ли… не хочется халтурить… Материал, который у меня есть, годится для справочника, для пособия морякам, метеорологам… Конечно, и диссертация прошла бы на таком материале, но… В общем, не идет дело. Не могу… Подожду, когда у меня появятся свои идеи».

«А если не появятся?»

«Буду жить так. Без ученой степени».

Тут он услышал всхлип и, заглянув под зонтик, увидел, что Аня плачет, прикусив нижнюю губку. Не мог он видеть слез, душа у него от женских слез переворачивалась.

«Не плачь, — сказал он тоскливо. — Не надо, Аня. Сейчас поймаю такси и отвезу тебя домой. И закончим на этом».

Всхлипы усилились. Потом он услышал тоненький, жалобный, прерывающийся голос:

«Ну чем, чем я виновата… если люблю танцевать… если хочется жить интересно…»

«Ты не виновата, — подтвердил он. — Просто я слишком ревнив. Просто слишком многого требую, когда хочу, чтобы ты на вечеринках не забывала о моем существовании. Просто я стар для тебя».

Они еще долго шли под дождем. Долго еще говорили и долго молчали. Все-таки было трудно вот так обрубить разом — усадить Аню в такси и отвезти домой. Но другого выхода не было, он это понимал. И, вылезши из такси у Аниного подъезда, он поцеловал ей руку, чего никогда в жизни не делал. Он чмокнул эту мягкую, мокрую от дождя ручку и, не оборачиваясь, пошел по пустынной улице, под слепыми от потоков воды фонарями.

Он шел, хлюпая по лужам. Шел, по горло переполненный горечью и жалостью к самому себе. И жалостью к Ане. Почему она так жаждет сделаться бездумной модной куклой? Что за поветрие обуяло нынешних девчонок? А может, он действительно постарел и чего-то не понимает?..

Пытаясь совладать с собой, он нарочно громко сказал, обращаясь к ночному сторожу у магазина «Синтетика»: «Без поллитра не разберешься, как говорили в древнем Шумере…»

На Кипре, в аэропорту близ Никозии, пришлось несколько часов томиться в ожидании. Наконец объявили посадку на «каравеллу», выполняющую рейс на Мадагаскар. Посадка была непривычная — с брюха самолета. Улыбающаяся стюардесса проводила их на места второго класса, а другая стюардесса, немыслимо красивая, предложила синие дорожные сумки с надписью «Эр Франс». Потом они поднялись в воздух и полетели в Африку.

Теперь все трое смотрели в иллюминаторы не отрываясь, боясь упустить хоть что-нибудь. Но вид был довольно однообразный, внизу потянулась пустыня, и лишь ненадолго, на какие-то минуты открылся их взглядам Нил в зеленых берегах.

А потом небо померкло, и темнота сгустилась с такой быстротой, будто вылили черную тушь из гигантского флакона.

— Безобразие, — сказал Валерий, откинувшись в упругую мякоть кресла. — Раз в жизни собрался в Африку, так на тебе — ночной полет. Ведь куда мы летим? На Мадагаскар! А я этого совершенно не чувствую. Как будто я лечу в обыкновенную командировку в город Астрахань. Перемещение в кресле!

— Хватит брюзжать. Утром увидишь Мадагаскар во всей красе.

— Не хочу я ничего видеть. Как можно летать в темноте? Так и в Килиманджаро врезаться недолго…

Ворча таким образом, он возился в кресле, поудобнее устраиваясь, и вдруг заснул на полуслове.

Нонна тоже задремала. Где-то среди ночи ее разбудил голос стюардессы. Тихонечко, чтобы не разбудить спящих, старшая стюардесса — сперва по-французски, потом по-английски — от имени командира «каравеллы» поздравила бодрствующих пассажиров с пересечением экватора. Ни на кого это не произвело особого впечатления. А Нонна подумала вскользь, что, будь сейчас светло, можно было бы, вероятно, увидеть снежную шапку Килиманджаро. Тут ей показалось, что рука Ура, слегка прикасающаяся к ее локтю, напряглась, странно отвердела. Резко повернув голову, Нонна посмотрела на него.

Однажды она уже видела на лице Ура это ужасное каменное выражение. Господи, подумала она, что у него за приступы? Не вывез ли он какую-то неведомую болезнь с той планеты? Он мучается, будто от боли, раздирающей голову… Вон как исказилось лицо.

— …МЫ НЕ ПОНИМАЕМ ТВОИХ ПОБУЖДЕНИИ. НЕ ПОНИМАЕМ, ЗАЧЕМ НУЖНА НОВАЯ ПОЕЗДКА? ЗАЧЕМ НУЖНО ДАВАТЬ ИМ НОВОЕ ЗНАНИЕ, КОТОРОЕ ОНИ МОГУТ ОБРАТИТЬ ПРОТИВ НАС, ПРОТИВ РАЗУМНОЙ ЖИЗНИ?

— Так получилось, Учитель… Так получилось, что у меня возникли обязанности. Я просто не мог здесь жить в стороне от их дел. Это невозможно…

— У ТЕБЯ ТОЛЬКО ОДНА ОБЯЗАННОСТЬ. ТЫ ЕЕ ЗНАЕШЬ.

— Да, я знаю. Я выполнял ее, насколько в моих силах…

— ТЫ ВЫПОЛНЯЛ ОБЯЗАННОСТЬ ХОРОШО. НО ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МЫ ПЕРЕСТАЛИ ТЕБЯ ПОНИМАТЬ. ОТВЕТЬ НА ВОПРОС О НОВОМ ЗНАНИИ.

— Я прошлый раз сообщил о своем проекте. У меня нет уверенности, что он будет осуществлен. Но если будет, то они получат большое количество энергии. Они смогут за несколько десятилетий перестроить свою устаревшую техносферу…

— ЭТОГО НЕЛЬЗЯ ДОПУСТИТЬ. ОНИ НАПРАВЯТ НОВУЮ ЭНЕРГИЮ НА ВЫХОД В БОЛЬШОЙ КОСМОС. ПОГИБНУТ РАЗУМНЫЕ МИРЫ. ПОГИБНУТ ТЕ, КТО ТЕБЯ ВОСПИТАЛ И ПРИОБЩИЛ К РАЗУМУ…

— Нет! Они не станут уничтожать разумную жизнь!

— ТЫ САМ ПОДТВЕРДИЛ ИХ ВРОЖДЕННУЮ АГРЕССИВНОСТЬ. ТЫ САМ ПОСТРАДАЛ. ТЕБЕ НАНОСИЛИ УДАРЫ, И ТЫ НАНОСИЛ УДАРЫ. ЭТО МИР, ПОЛНЫЙ НЕНАВИСТИ.

— Это мир, полный противоречий. Да, много ненависти и насилия, но еще больше доброты и человечности…

— Я НЕ ПОНЯЛ.

— Человечность… Как объяснить тебе, Учитель… Это — когда любишь людей и делаешь им добро…

— ЛЮБИТЬ СЕБЕ ПОДОБНЫХ МОЖНО ЛИШЬ НА ОСНОВЕ ОБЩЕГО РАЗУМА. НЕВОЗМОЖНО ЛЮБИТЬ ТЕХ, КТО НЕНАВИДИТ, КТО НАНОСИТ УДАРЫ.

— Да, это так. Это, конечно, так… Но люди умеют любить и ненавидеть одновременно…

— ЭТО НЕВОЗМОЖНО.

— Мне трудно объяснить, Учитель, как пестра и многообразна здесь жизнь. Людей разъединяют границы, языки, социальное, устройство и экономический уклад. Но многое их объединяет. Идеи мира и социальной справедливости объединяют огромные массы. Люди сознают глобальную опасность, скрытую в ядерном оружии. Это совсем не тот примитивный мир, которого у нас опасаются. Дикарь с атомной дубиной — это образ неправильный, неправильный!

— ПЕРЕДАЙ ПРАВИЛЬНЫЙ ОБРАЗ.

— Я не могу с ходу… Впрочем… Может быть, так: юноша с факелом у порога космоса.

— ЮНОША — ЭТО ВОЗРАСТ. ЧТО ОЗНАЧАЕТ ФАКЕЛ? ГОТОВНОСТЬ ПОДЖЕЧЬ?

— Нет. Это факел знания.

— СОМНЕВАЮСЬ В ПРАВИЛЬНОСТИ ОБРАЗА. ФАКЕЛ НЕПОЛНОГО ЗНАНИЯ МОЖЕТ СТАТЬ ЗАПАЛОМ ДЛЯ ВОДОРОДНОЙ БОМБЫ. ТЫ УВЛЕЧЕН ЧАСТНЫМИ ФАКТАМИ, КОТОРЫЕ МЕШАЮТ ОБЪЕКТИВНОЙ ОЦЕНКЕ. ТЕБЕ ПОНЯТНО ЭТО?

— Да. Но только…

— КОНЧАЕТСЯ УСЛОВНЫЙ СРОК. ТЫ ДОЛЖЕН ЕЩЕ РАЗ ВСЕ ОБДУМАТЬ И ГОТОВИТЬСЯ К ОТЛЕТУ…

Мадагаскар открылся рано утром — изрезанный зелено-коричневый берег над неправдоподобно синей водой. Громоздились горы, горы, в разрыве облаков ощерился затененным кратером вулкан. Заголубело горное озеро. Еще вулканы — целое семейство. Потом на высоком плато, обрывавшемся в зеленую долину, возникла россыпь островерхих домиков — должно быть, окраина Тананариве, столицы Малагасийской Республики.

Влажная жара охватила путешественников, как только они вышли из самолетного чрева. Здесь было лето в разгаре. Они шли в толпе пассажиров за аэропортовским чиновником. Из группки встречающих, отгороженных барьером, им помахал бородач в тропическом шлеме и крикнул:

— Мосье Ур!

Ур узнал Шамона, оператора подводных съемок из Океанариума, и приветственно поднял руку. Шамон сказал ему что-то по-французски.

— Это сотрудник Русто, — сообщил Ур Нонне и Валерию. — Он приехал за нами и после формальностей увезет в Диего-Суарес. «Дидона» стоит там.

Спустя минут сорок, пройдя таможенный досмотр, они уже катили в расхлябанном микроавтобусе. Из радиоприемника рвался бешеный джаз, негр-водитель подсвистывал ему. Проехали по пестрым людным улицам Тананариве, потом дорога устремилась на север. Пошла горная местность, дикие нагромождения застывшей лавы, и вдруг за поворотом — тропический лес. Переезжали глубокие ущелья, в которых бурлили реки…

Было далеко за полдень, когда путешественники, изрядно усталые, несколько отупевшие от обилия впечатлений, въехали в Диего-Суарес. Здесь было жарко, гораздо жарче, чем на плато.

Микроавтобус остановился у обшарпанной двухэтажной гостиницы. Шамон расплатился с шофером и повел приезжих в отель. Тут они были встречены темнолицым пожилым портье как желанный божий дар и немедленно препровождены на второй этаж в номера. Шамон попросил их к шести часам по местному времени спуститься в ресторан и, простившись, ушел.

У себя в номере Валерий был приятно удивлен кондиционером. Аппарат работал слишком громко, но, вероятно, уж таков был мадагаскарский стиль. В комнате зноя не чувствовалось. А за окном пыльная улица, застроенная старыми домами колониального стиля, сбегала вниз, и в конце ее виднелись причал, черный борт торгового судна и нависшая над ним шея портального крана. Дальше протянулась полоска мола, а за ней синел океан. При мысли о том, что это Индийский океан, Валерий с силой хлопнул себя по бедрам и произнес вслух:

— Ай да Горбачевский!

Около шести они спустились в ресторан. В табачном дыму плыли столики, потные красные лица, салфетки, бутылки. Полированный ящик у стойки извергал громыхающую музыку.

Тут они увидели невысокого человека с сухим горбоносым лицом, энергично пробиравшегося к ним между столиков. На нем была светло-зеленая рубашка и шорты такого же цвета.

— А вот и Русто, — сказал Ур.

Доктор Русто, склонив воинственный седой хохолок, поцеловал Нонне руку и сказал по-французски, что счастлив видеть очаровательную мадемуазель Селезнёфф. Затем он обнял Ура и похлопал его по спине. Валерию крепко пожал руку и столь же старательно, сколь и любезно повторил вслед за ним фамилию:

— Гор-ба-шез. Трез агреабльман.[2]

И он повел их в угол, где за сдвинутыми столиками сидел экипаж «Дидоны», навстречу дружелюбным улыбкам и картавому говору, и принялся представлять всех подряд, а бородач Шамон, смешно произнося русские слова, переводил. Впрочем, тут же выяснилось, что Нонна говорит по-английски, а Валерий с грехом пополам понимает, и тогда Русто перешел на английский.

— Пьер Мальбранш, — назвал он, и над столиком воздвиглась высокая и гибкая фигура молодого человека с резко очерченным костистым лицом и каштановыми кудрями до плеч. — Мой помощник и штурман. А это Мюло, — представлял он дальше, и дочерна обожженный солнцем дядька с хитрым тонким носом и водянистыми глазами оторвался от стакана красного вина и, ухмыльнувшись, подмигнул Нонне. — Мюло — механик «Дидоны», неустрашимое и болтливое дитя Прованса, прожигатель жизни и поджигатель подшипников. А это наш боцман Жорж, — продолжал Русто, и ладно сложенный креол в белом костюме почтительно наклонил курчавую голову. — Он родился неподалеку отсюда, на Майотте, и мечтает вернуться туда и обзавестись хорошим гаремом, но ничего из этого не выйдет, потому что я отпущу Жоржа, только когда перестану плавать, а плавать я никогда не перестану… Франсуа Бертолио, — назвал он следующее имя, и тотчас вскочил юноша с улыбчивым лицом, с большим родимым пятном на левой щеке, с длинными прямыми волосами соломенного цвета. — С его дядюшкой, Ур, вы хорошо знакомы: я имею в виду Жана-Мари, библиотекаря Океанариума. Франсуа ловил счастье в Париже, но найдет его, как я надеюсь, в океане. Это его первый рейс, и он будет помогать нам в лаборатории. Люсьена Шамона, мадемуазель и мосье, вы уже знаете. Здесь недостает Армана Лакруа, величайшего из ныряльщиков, смотрителя Океанариума. Ур, его вы знаете тоже. Арман остался на «Дидоне», потому что должен же кто-то оставаться на судне, когда команда на берегу. Кроме него, на судне моторист Фрето. Еще матрос, нанятый мною здесь, он должен явиться на борт завтра, перед отплытием, — и вот, дорогие друзья из России, весь экипаж «Дидоны». А теперь, — Русто поднял свой стакан, — мы выпьем за самого очаровательного из всех океанологов, каких мне только доводилось видеть, — за мадемуазель Селезнёфф.

— Вив! — дружно крикнул экипаж.

Раскрасневшаяся Нонна поблагодарила и отпила из фужера необыкновенно вкусного красного вина, и тут же на ее тарелке выросла гора салата, и была придвинута еще тарелка с рыбным блюдом необычного вида, и чашка с пряным напитком, не то супом, не то соусом, — и Нонна счастливо засмеялась и принялась за еду. Русто сразу завел с Уром спор о методиках предстоящих измерений, они перебивали друг друга и чертили на бумажных салфетках схемы.

Затем Русто предложил тост за Ура, немного погодя — за «мосье Горбашез», и еще дважды прозвучало дружное «вив». Шамон кинул монету в музыкальный ящик и увел Нонну танцевать.

Утром Валерия разбудил солнечный луч, невежливо пощекотавший в носу. Он встал со смутным беспокойством от того, что «хватил» вчера лишнего, и пошел под душ. Потом появился Ур, и они постучались к Нонне. Валерий вошел к ней, заранее приготовляясь к отпору. К его удивлению, обошлось без нотаций. Нонна стояла у окна, обведенная солнечным контуром, и улыбка ее — странное дело! — показалась Валерию смущенной.

— Из нас троих, — сказала Нонна, — вчера только Ур сохранил ясную голову.

— Они чудные ребята, с ними просто и весело. Но много пьют, особенно этот механик…

— Ясно, ясно, мадемуазель Селезнёфф, — сказал Валерий. — Учтем это дело и перейдем к следующему.

— Да, Валера, очень прошу тебя учесть. Договорились? Теперь так: мы перебираемся сегодня на «Дидону» и отплываем на эти острова…

— Какие острова?

— Ты разве не слышал, что говорил вчера Русто? Он хочет показать нам Коморские острова. Говорит, было бы жестоко не показать такую красоту. Кроме того, насколько я поняла, он хочет повидаться там со своим старым другом, ихтиологом по фамилии Ту… Нет, забыла… Ну вот. Вчера «Дидона» прошла размагничивание, сегодня погрузка, потом отплываем на Коморы. А через два дня уйдем в океан. Такова программа. Здесь очень хороший кофе, пойдемте выпьем по чашечке.

Внизу, в баре, они сели на высокие табуреты перед стойкой. Нонна и Валерий выпили кофе, а Ур — три бокала сока манго. Тут и разыскал их Франсуа Бертолио, посланный доктором Русто за ними.

Приехали в порт. Уже порядочно палило солнце, чуть ли не с самого утра забравшееся в зенит. Влажная духота обволакивала каменные пакгаузы и краны, корпуса судов у причалов, полуголых коричневых грузчиков.

И вот она, «Дидона». Чистенький белый корпус, изящная надстройка, солидные кран-балки и лебедки на низкой корме. Грузовая стрела поднимала с причала ящики и опускала в трюм, и было слышно, как распоряжался, кричал что-то грузчикам маленький смуглый боцман Жорж, работавший у лебедки-стрелы.

Коробочка тонн на четыреста, подумал Валерий, окинув судно опытным глазом. А вслух сказал, торжественно протянув руку:

— Привет тебе, «Дидона», сестра «Севрюги» нашей!

В третьем часу дня, покончив наконец с береговыми делами, «Дидона» оторвалась от стенки причала и малым ходом пошла к выходу из гавани. Стая белых чаек устремилась за ней.

Бунгало Турильера, старого друга доктора Русто, стояло на берегу прекрасной бухты, замкнутой коралловым барьером. Почти весь день наши путешественники плескались в бухте, ныряли и охотились за рыбами с ружьями для подводной стрельбы. Рыбы тут были поразительные, особенно одна — расписанная красными и белыми квадратами, хоть в шахматы на ней играй. Все остальное время Валерий не расставался с кинокамерой, запечатлевая на цветную пленку красоты острова Гранд-Комор. Уже некоторое время из соседнего селения, скрытого прибрежным лесом, доносились звуки барабана. Теперь они усилились. Турильер, сидевший в кресле на веранде, очнулся от послеобеденной дремоты. Прислушавшись к барабанам, сказал, что в селении празднуют свадьбу.

— А можно пойти туда? — спросила Нонна.

Решили идти лесом, чтобы заодно посмотреть, как пробуждаются от дневной спячки лемуры.

Сумеречно было в лесу. Раздвигая лианы, свисающие с ветвей деревьев, путники медленно продвигались следом за Турильером. Вскоре набрели на целую стаю лемуров. Пушистые длинноухие зверьки прыгали с ветки на ветку, тихонько вереща и не обращая особого внимания на людей. Один сидел, свесив толстый хвост, и быстро сжевывал веточку с листьями, придерживая ее коротенькими передними лапками. Другой висел вниз головой, зацепившись хвостом за сук.

Потрескивал кустарник под ногами. Сгущалась темнота. За прыгали лучики карманных фонариков, которыми Турильер за ранее снабдил своих гостей. Ближе, ближе стучали свадебные барабаны.

Нонна вздрогнула от резкого крика, раздавшегося где-то наверху. Враз взметнулись лучи — в их свете возник красновато-черный лемур почти метрового роста. Он сидел на ветке, жутковато светились его немигающие пристальные глаза, уши стояли торчком. В следующий момент лемур прыгнул на ветку повыше, и путники увидели, что на его брюхе висит, вцепившись лапками, детеныш цветом посветлее.

— Это самка! — в восторге воскликнула Нонна. — А какой лемурчик чудный!

— Лемурчик как огурчик, — пробормотал Валерий, стрекоча кинокамерой.

— Тихо, — сказал вдруг Турильер.

Уже несколько минут он прислушивался к шорохам, к торопливым каким-то шагам в лесу. Посветил в ту сторону, но, кроме шершавых стволов и кустарника, ничего не увидел. Потом он обвел лучом фонарика ноги своих спутников.

— Нас четверо, — сказал Турильер. — А было пятеро. Кого-то нет.

Не было Ура. Кричали долго, отчаянно. Нонна сорвала голос. Проклинала себя: увлеклась интересным разговором, уши развесила… забыла, что за Уром, как за ребенком, надо приглядывать… Где он, господи боже? Что еще с ним стряслось?..

— Опасных для человека зверей на Коморах нет, — сказал Турильер. — Вот что, хватит кричать. Идите-ка втроем обратно до самого бунгало и смотрите в оба. А я потопаю за вами. Не собьешься с тропинки, Люсьен?

— Нет, — ответил Шамон. — А как же ты…

— Я тут у себя дома, — рявкнул Турильер. — Ну марш!

Шли скорым шагом. Во всем этом — в верещании лемуров и в хлопанье крыльев огромных летучих мышей, в нервной пляске фонариков, обшаривавших лес по обе стороны тропинки, во всей этой душной коморской ночи было нечто фантастическое.

Не улетел ли он на своей лодке, про которую рассказывают, что она будто бы сваливается прямо-таки ему на голову при мысленном зове?.. Мог ли он так поступить — без предупреждения, без прощания?.. Мог, мог! Было ведь уже однажды…

Они вышли из лесу. На веранде бунгало горел свет, там сидел кто-то… Нет, не Ур… Доктор Русто и Арман давно ушли на шлюпке на «Дидону»… Ах, это слуга Турильера…

— Жан-Батист, — окликнул его Шамон, ускоряя шаг. — Эй, Жан-Батист! Ты один дома?

— Нет, мосье, — сказал старый слуга. — Еще дома господин, который недавно пришел. Кушать не хотел, пить не хотел. Сразу пошел к себе в комнату.

Небольшой холл был слабо освещен лампочкой. Скрипели половицы, устланные пестрыми циновками. Нонна толкнула дверь в комнату Ура. Там было темно.

— Ур! — позвала она, чувствуя, что сердце колотится где-то у горла.

— Что? — ответил из темноты спокойный голос.

Валерий нашарил выключатель, зажег свет. Ур лежал на кровати, закинув руки за голову. В комнате было душно, окно задернуто тяжелой шторой, сплетенной из тростника.

— С ума ты сошел? — накинулся на Ура Валерий. — Шел с нами и вдруг исчез. Не мог сказать по-человечески, что решил вернуться? Что за фокусы, черт дери, ты выкидываешь?!

Ур сел на кровати. Что-то у него мелькнуло в глазах печально-виноватое — такое выражение бывает у собаки, когда ее ругает хозяин.

— Перестань, — сказала Нонна Валерию.

— Что «перестань»? — озлился тот. — У них на планете, может, принято исчезать в лесу и заставлять людей бегать, как борзых, а у нас не принято. Не принято, понятно? — гаркнул он на Ура. — А ну вас, — махнул он рукой и вышел. Было слышно, как на веранде он сказал Шамону:

— Такие дела, друг Люсьен. Хоть стой, хоть падай, как говорили в древнем Шумере…

Ур был очень расстроен. Он сидел сгорбившись, бессильно уронив большие руки между колен и глядя остановившимся взглядом в угол комнаты, где стояли стеклянные кубы аквариумов на грубо сколоченных подставках. Нонна села на табуретку.

— У тебя опять был приступ? — спросила она. — Голова болит?

— Нет…

— Почему же ты вернулся с полпути?

Ур пожал плечами.

Там, в лесу, его внезапно охватило ощущение засады. Почудились ли ему шаги где-то сбоку, чей-то шепот, чье-то тайное присутствие? Он вскинул фонарик. Там, где свет его иссякал, погружаясь в ночную темень, колыхались кусты. И будто бы удаляющиеся быстрые шаги… Что это было? Игра воображения? Возня лемуров? Он стоял некоторое время, прислушиваясь. Четыре прыгающих светлячка — фонарики его спутников — удалялись; удалялся и затихал хриплый голос Турильера. Тревога не отпускала Ура. И он погасил свой фонарик и пошел, все более ускоряя шаг и напряженно вглядываясь в тропинку, слабо белевшую во тьме. Ни о чем больше не думая, пошел обратно. Он слышал крики. Кажется, звали его, Ура. Но голос внутренней тревоги все заглушал и гнал, гнал его поскорее из лесу…

Обо всем этом, однако, он не мог рассказать никому. Даже Нонне.

— Ур, — сказала она, — я просто не могу видеть тебя таким мрачным. Иногда мне кажется, что ты болен… не могу понять, что с тобой происходит… Тебе плохо с нами?

— Нет. — Теперь его взгляд прояснился. — Но я вам только мешаю.

— Не смей так… Ничего подобного! Валерка сгоряча тебе наговорил. Просто мы очень встревожились, когда ты исчез…

— Я мешаю, — повторил он с затаенной горечью. — Я ведь вижу… тебе приятно и весело с Шамоном, а я только порчу тебе настроение.

— При чем тут Шамон? — изумилась Нонна.

— Он танцует с тобой… ухаживает…

— Ур! — Нонна не верила своим ушам. — И это говоришь мне ты? Ты?

— Кто же еще? — ответил он с обычной своей добросовестностью. — Здесь никого больше нет.

Господи, он ревнует! Нонна поднялась, будто подброшенная приливной коморской волной. Ур тоже встал. Высоко поднятые брови придавали его лицу страдальческое выражение.

— Кажется, придется выяснить отношения, — сказала Нонна, глядя ему прямо в глаза. — Ну вот… как, по-твоему, я к тебе отношусь?

— Ты относилась ко мне очень хорошо. И в Москве, и раньше. А теперь я не знаю, как ты ко мне относишься. По-моему, тебе со мной скучно, потому что…

— У вас на Эйре все такие? — прервала его Нонна. — Ты ребенок, Ур. Надо быть таким набитым дураком, таким олухом, незрячим младенчиком, как ты, чтобы не видеть… чтобы не видеть, что я тебя люблю.

— Нонна! — вскричал он.

— Что «Нонна»? Что «Нонна»? — лихорадочно продолжала она, стискивая руки. — Мучение ты мое! Не должна, не должна — понимаешь ты это? — не должна женщина первой признаваться в любви, не должна даже тогда, когда перед ней бесчувственный чурбан…

— Нонна… — Ур шагнул к ней, осторожно взял за плечи, глаза у него сияли. — Еще, еще ругай меня.

Она заколотила кулаками по его груди.

— Надо быть человеком, понимаешь ты это? Человеком, а не пришельцем безмозглым, не истуканом месопотамским…

— Буду, буду человеком…

Ур с нежностью погладил ее по голове.

— О-ох! — Нонна взяла его руку, прижала к мокрой от слез щеке.

В порту Сен-Дени на острове Реюньон Ур отказался сойти на берег.

— Да ты что? — удивился Валерий. — Посмотри, какая красотища тут. Пожалеешь, Ур!

Реюньон и верно был красив в зеленом убранстве тропических лесов. Пальмовые рощи словно сбегали с холмов, чтобы поглядеться в синюю воду. Дальше громоздились горы, их венчал вулкан Питон-де-Неж.

— Действительно, — сказала Нонна, испытующе глядя на Ура, — почему ты решил остаться на судне?

— Не хочется мне на берег, Нонна…

— Дело твое. Пошли, Валера.

Они поднялись по сходне на высокую стенку причала и в сопровождении Шамона и Мюло направились в город, будто срисованный с рекламного туристского плаката. Русто и Мальбранш ушли раньше — у них были свои дела в порту.

Некоторое время Ур стоял на баке, глядя, как швартуется по соседству промысловое судно — небольшой траулер с коротышкой трубой и непонятным вылинявшим флагом.

— Мосье Ур…

Ур обернулся и увидел улыбающееся лицо Франсуа.

— Мосье Ур, если хотите, я останусь за вас на судне, а вы…

— Нет, Франсуа. Вы идите гуляйте. Купите для своего дядюшки открытки с видами..

— Ладно, мосье Ур. Если вам захочется пить, кока-кола в холодильнике в кают-компании.

Ур прихватил бутылку кока-колы и пошел в свою каюту, лег на койку, закинув руки за голову. За открытым иллюминатором плескалась вода, солнечные зайчики бродили по каюте. Доносились с верхней палубы голоса Армана и Жоржа.

«Все нормально, все хорошо, — сказал себе Ур. — Один ты маешься, сам себе не даешь покоя…»

Он сел к столу и, отстегнув клапан, вытащил из заднего кармана свой блокнот. Нажал кнопку, и пленка плавно пошла, перематываясь с катушки на катушку. Стоп. Ур надолго задумался.

Потом взял тонкий стерженек и начал писать на пленке. Медленно, раздумывая, он наносил на ее край мелкие значки.

Текли часы. Солнце ушло с этого борта за другой. Взвыла лебедка — это боцман пустил стрелу и начал погрузку. Ну да, здесь судно должно принять дополнительную толику продовольствия и горючего перед дальним переходом на Кергелен.

А Ур все сидел и выводил на краю пленки значок за значком.

Наверху затопали, раздались смех, шумные голоса. Ур закрыл блокнот, и в этот момент распахнулась дверь, в каюту ворвался Валерий. За ним вошли Нонна и Шамон.

— Много потерял! — начал Валерий с порога. — Ох и городок пестрый, в глазах до сих пор рябит. Хочешь сахарный тростник пожевать?

— Такое впечатление, — сказала Нонна, — что тут все живут на улицах. Богатый остров, райская природа, а беднота ужасная. Ур, мы купили тебе шлем как у Шамона. Ну-ка примерь.

Пробковый шлем оказался впору. Нонна обрадовалась, что угадала размер головы. А Валерий сказал, критически прищурясь на Ура:

— Вылитый Тиглатпалассар.[3]

Перед ужином Ур постучался к Нонне в каюту.

— Нонна, я хочу дать тебе вот эту штуку, — сказал он.

— Что это? — Она вскользь взглянула на его протянутую ладонь, на которой белело нечто вроде мелкой пуговицы.

— Пусть это будет у тебя. На случай, если… если со мной что-нибудь случится…

Нонна резко повернулась к нему.

— Что это значит, Ур? Что может с тобой случиться?

— Надеюсь, что ничего. Я ж говорю — просто на всякий случай.

Нонна взяла двумя пальцами крохотный моток узкой, не больше трех миллиметров шириной, пленки.

— И что я должна с этим сделать?

— Проглотить.

— Ур… ты разыгрываешь меня?

— Нет, Нонна, это полоска кодовой информации. Но какой, я не могу сказать. Потом я тебе расскажу все. Когда придет время.

Глава четырнадцатая БРАВЫЕ ВЕСТЫ

Настал день, когда «Дидона» вошла в Течение Западных Ветров — Бравые Весты, как называли его французы. Под сорок пятым градусом южной широты Русто, не доходя до островов Крозе, повернул судно на восток.

Был холодный день со шквалистым ветром и дождем. Белыми барашками покрылся океан. Но изматывающая бортовая качка теперь, после перемены курса, почти не ощущалась, ее сменила килевая. «Дидона» как бы отбивала вежливые поклоны волнам. Войдя в скопление плавучих водорослей, характерное для граничных зон больших течений, она легла в дрейф.

Заработали лебедки, отправляя за борт приборы и планктонную сетку. Ур вынес на верхнюю палубу ниобиевый прибор. Он был увесист, но Ур отказался от помощи подскочившего Франсуа и сам погрузил прибор в воду. Кабель от прибора протянули в лабораторию к самописцу.

Вскоре были получены первые результаты измерений. Температура воды здесь, на северной границе Бравых Вестов, оказалась чуть выше тринадцати градусов тепла, скорость течения — около двух километров в час. Нонна с Валерием занялись магнитными измерениями, потом они вычислили величину электродвижущей силы, наведенной в течении. Здесь, в соленой токопроводящей воде, фарадеевский эффект проявил себя несравненно лучше, чем на безвестной речке Джанавар-чай, но в общем, конечно, такие ничтожные токи не могли иметь никакого практического значения.

— Ну, что у тебя? — Валерий нетерпеливо заглянул через плечо Ура на самописец, подключенный к ниобиевому датчику.

Когда расшифровали записи, Нонна ахнула: «дополнительная» величина ЭДС оказалась невероятно большой. Рядом с ней цифры, полученные летом на Джанавар-чае, выглядели просто убогими.

Русто не поверил, когда ему показали результат измерений. Пришлось повторить замер, и Русто самолично наладил лентопротяжный механизм, подозревая его во вранье. Однако повторный замер подтвердил предыдущий.

С погасшей сигарой во рту Русто прошелся взад-вперед по узкому проходу лаборатории. Его сухое горбоносое лицо как бы вытянулось, костистый подбородок ушел в воротник мохнатого свитера. Потом Русто сел на стол, выхватил изо рта сигару и наставил ее на Ура.

— Извольте, сударь, — сказал он, — членораздельно рассказать о своих чудесах. Что еще за космическая составляющая в океанских течениях, дьявол ее побери?

Он слушал объяснения Ура придирчиво: переспрашивал, бурно возражал, уточнял формулировки.

— Ах, значит, дело не столько в ниобии, сколько в инопланетной пленке! — воскликнул он. — Что за материал? Какова структура? Ах так, вы не знаете! Послушайте, Ур, еще никому не удавалось провести меня, кроме губернатора Макао, и поэтому не воображайте, что я…

— Даю вам слово, доктор, честное шумерское слово, что не знаю, как и из чего делают эту пленку. Знаю лишь ее основные свойства, по ним и высмотрел в таблице Менделеева относительно похожий элемент — ниобий. Но и он недостаточно активен. Надо искать сплавы на основе ниобия.

— Искать сплавы, — повторил Русто, разжигая сигару. — И вы уверены, что ваши сплавы будут преобразовывать космическое излучение в электрический ток? Что? Да, я помню, вы что-то говорили об упорядочении геомагнитного поля. Значит, одно непременно связано с другим? Вы как будто спите, Ур. Неужели вы не можете внятно излагать свои мысли? Что за косноязычие?

— Но вы не даете мне говорить.

— Я? — вскричал возмущенный Русто. — Да я только и делаю, что вытягиваю из вас клещами слова. Говорите же, или я прикажу вздернуть вас на рею.

Он выслушал Ура, попыхивая сигарой, потом опять прошелся по лаборатории.

— Так-так, — сказал он. — Установка в проливе Дрейка. Очень мило, сударь, очень благородное у вас намерение — напоить планету дешевым электричеством. И вы полагаете, что это вам удастся? Что вы шлепаете своими толстыми губами? Отвечайте.

— Не знаю, что вам ответить, доктор, — усмехнулся Ур. — Вы сами, кажется, видели…

— Видел, — энергично кивнул Русто. — И еще увижу. Будь я проклят, если мы не обойдем все кольцо Бравых Вестов и не выудим вашу «сверхэнергию» из каждого десятка миль. Я о другом спрашиваю: неужели вы всерьез полагаете, что вам разрешат осуществить ваш проект и осчастливить человечество?

— Если проект получит достаточное теоретическое и экспериментальное основание, то он будет принят. По-моему, такое мнение сложилось в Москве. Разве не так, Нонна?

— Так, — подтвердила она.

— В Москве! — воскликнул Русто. — Насколько я понимаю, проект имеет глобальный характер.

— Разумеется, — сказала Нонна. — Проект предполагает широкое международное сотрудничество. Иначе его не осуществить. Нужна договоренность на уровне правительств.

— Умница, Нонна, умница! Но тут-то, дорогие мои друзья, и выйдет осечка. У вас в Москве просто: есть хороший проект, сулящий энергетическое изобилие, и ничто не мешает правительству его принять. Иное дело — ваши партнеры на Западе. С чего это, например, мистер Симпсон разрешит конгрессу Соединенных Штатов принять проект, от которого ему, Симпсону, не отломится ничего, кроме разорения?

— Какой мистер Симпсон? — спросил Ур.

— Не нравится Симпсон — пусть будет Гетти, Рокфеллер, уж о них-то слышали? Легко сказать — дешевая электроэнергия. А как быть с нефтяными и угольными концернами? Распустить за ненадобностью? Ха, как бы не так! Они сами кого угодно распустят. Или вы не слышали, что случается на Западе с изобретателями? В свое время Рудольф Дизель нанес удар фабрикантам паровых машин — и смерть его осталась тайной для всех. Не утверждаю, что так бывает всегда. Но факты есть факты. Изобретатели поумнее продают патенты кому следует — для вечного погребения в сейфах. А несговорчивые изобретатели исчезают без вести, попадают в автомобильные катастрофы — им нельзя жить. Теперь представьте себе, как ласково посмотрят правления концернов на проект производства энергии без ископаемого топлива.

— Но ведь существует Организация Объединенных Наций, которая…

— В ЮНО[4] сидят представители правительств. А президенты и премьеры, даже самые радикальные, дорожат своей жизнью не меньше, чем простые смертные.

— Так что же? — упавшим голосом спросил Ур. — Выходит, дело настолько безнадежно, что и затевать не стоит?

— Кто сказал, что не стоит? — рявкнул Русто, грозно сдвинув брови. — Да если эта штука не случайный курьез, если Бравые Весты подтвердят ее на всем своем протяжении, то мы не станем сидеть сложа ручки, как последние олухи. Мы опубликуем результаты исследования, мы обратимся к ученым всего мира, к правительствам, в ЮНО, к самому господу богу! Мы будем долбить и долбить в одну точку! Не из одних баранов, слава тебе господи, состоит человечество!

В полосе Течения Западных Ветров «Дидона» шла на восток. Погода ухудшилась. Крепчал ветер, давший название течению, небо плотно заволоклось тучами. По всему океану, из края в край, паслись бесчисленные белые барашки. Даже не верилось, что это тот самый океан, который еще так недавно был ярко-синим, теплым, лениво колышущимся под солнцем тропиков.

Качка вконец измучила Нонну. Аэрон уже не помогал. Она держалась на пределе сил, на упрямом нежелании поддаться собственной слабости. Вид и запах еды вызывал у нее отвращение. Она перестала ходить в кают-компанию. Жорж таскал ей в каюту черные сухари и кофе с лимоном. Но каждое утро, осунувшаяся, побледневшая, она исправно заявлялась в лабораторию и садилась за работу. Одно только и было спасение — привычный ритм работ. Нонна хмурилась, ловя на себе сочувственные взгляды мужчин. И втайне мечтала о земле.

Но вот на экране судового локатора, поставленного на пятидесятимильную дистанцию, появилась мерцающая зеленая тень — очертания острова Кергелен. Здесь «Дидона» должна была пополнить припасы, здесь предполагался отдых перед следующим отрезком кругосветки — дальним переходом до Сиднея.

Особых формальностей со съездом на берег не было. На судне остались Арман, матрос-мальгаш и моторист Фрето, жаждавший выспаться после трудной вахты. Остальные заторопились в спущенную с левого борта шлюпку. Остальные — кроме Ура.

— Опять ты решил остаться? — спросила Нонна, задержавшись у трапа. — Пойдем с нами, Ур. Неужели тебе не хочется осмотреть остров?

— Нет… Лучше я побуду на судне.

— Лучше, конечно, нам всем быть вместе. Но поскольку тебя не переубедишь… Не стой на ветру с открытой шеей, надень кашне.

С этими словами Нонна спустилась по трапу, и шлюпка под ударами весел понеслась к близкому берегу.

Русто с Мюло и Жоржем направились к домику местной администрации, чтобы договориться о погрузке на завтра. Здесь, на Кергелене, была база топлива и продовольствия для промысловых судов. Остальные «дидоновцы» пошли по деревянным мосткам небольшого поселка, миновали с полдесятка домиков, сарай из гофрированного железа и очутились у крутого обрыва, под которым шли и шли на приступ угрюмого берега волны, несущие пенные гребни.

Резким голосом вскрикнул поморник, ходивший кругами в сумрачном небе. Сгущались ранние сумерки. Призрачно белела на темнеющем небе ледяная голова горы Росса. «Дидоновцы» повернули обратно к поселку.

В портовой таверне их уже ожидали Русто, Мюло и боцман Жорж. Здесь было шумно и накурено. Сидевшие за столами зверобои в кожаных и меховых доспехах, в зюйдвестках и высоких сапогах словно бы сошли со страниц пиратских книжек. Над стойкой высилась грузная фигура бармена с бритым черепом и застывшей улыбкой, открывавшей два ряда металлических зубов. Заказали вина и рома.

Разбитной кельнер со стуком поставил на стол бутылки, потом принес блюда с салатом и жареной рыбой.

— А где Франсуа? — спросил Русто. — Разве он не сошел на берег?

— Он был с нами, — сказал Мальбранш, — но в таверну не захотел идти. Я отправил его на судно. Пусть выспится.

— Бедный мальчик, — сказал Русто. — Это его первый рейс, но держится он молодцом, не так ли, друзья? — Он поднял стакан. — Ваше здоровье, милая Нонна. Вы тоже держитесь молодцом.

Часа два спустя они вышли из таверны в ветер и темень и направились к пирсу, освещенному подслеповатым фонарем. Шлюпки у пирса не оказалось — ну да, ее же увел Франсуа обратно на судно. «Дидона» стояла недалеко от берега, вон светятся ее огни в тусклых ореолах.

— На «Дидоне»! — крикнул Мюло, приставив ладони рупором ко рту. — Эй, Арман!

Молчание. Только завывал штормовой ветер.

— На «Дидоне»! — гаркнули все хором, а Валерий свистнул в два пальца.

— Есть «Дидона»! — донесся голос матроса-мальгаша. Его фигура возникла под кормовым фонарем.

— Гони сюда шлюпку!

— Шлюпка у пирса! — последовал ответ.

— Нету у пирса! — заорал Мюло. — Давай гони скорее!

— У другого пирса! Правее! Пра-аво смотри-и!

И верно, у соседнего пирса, метрах в двухстах, покачивалась белая шлюпка. Пришлось идти туда.

— В чем дело, Жильбер? — спросил Русто, первым поднявшийся по трапу на борт «Дидоны». — Почему шлюпка была привязана у другого пирса? Кто на берегу?

— Мосье Ур и Франсуа, — ответил мальгаш.

— Ур на берегу? — удивилась Нонна. — Вы не ошиблись, Жильбер?

— Я ошибся? — Мальгаш засмеялся. — Значит, мои глаза не мои. Значит, я не видел, как Франсуа приплыл на шлюпке, а потом он вышел вместе с мосье Уром, и они сели в шлюпку.

— Они ничего не сказали? Нет? А почему пошли к другому пирсу? — спросил Русто. — Впрочем, откуда тебе знать. Где Арман?

— Мосье Арман спит, я сменил его в девятнадцать. И Фрето спит.

— То, что Фрето спит, слышно на весь Кергелен. Значит, ты сменил Армана, — Русто взглянул на светящийся циферблат своего хронометра, — два часа с четвертью тому назад. А когда ушли Ур и Франсуа?

— Я принял вахту, и тут приплыл Франсуа. Очень скоро.

— Выходит, они уже почти два часа на берегу…

— Не понимаю, — сказала Нонна Валерию. — Не понимаю, что заставило Ура сойти на берег. Куда мог повести его Франсуа?

— Ну, мало ли, — сказал Валерий. — Может, они решили присоединиться к нам, но по дороге их что-нибудь задержало…

— Не понимаю. Не понимаю, — твердила Нонна, стискивая щеки ладонями. — Он не хотел сходить на берег. Он чего-то боялся…

— Боялся? — Валерий вытаращил на нее глаза. — Первый раз слышу. Да брось, что еще ты выдумала! Пойдем в каюту, может, он там записку оставил.

Они прошли в каюту, которую занимали Ур и Валерий. Никакой записки тут не было. На столе лежали раскрытый атлас морей, стопка книг, учебник французского языка, какая-то плоская коробочка.

— Смотри-ка! — Валерий схватил коробочку. — Это же его блокнот! Ну, значит, Ур отлучился ненадолго, он же никогда с блокнотом не расстается.

Бодрый тон и уверенность Валерия подействовали на Нонну успокаивающе. Но время шло, а Ур и Франсуа все не возвращались. Тревога с еще большей силой охватила ее. И когда Русто решил отправить на берег поисковую группу, Нонна заявила, что пойдет тоже.

— Вам не надо, Нонна, — уговаривал ее Русто. — Не женское занятие лазать по скалам.

Но она настояла на своем. И отправилась с Арманом, Валерием и Шамоном на берег. Блокнот Ура она взяла с собой.

Они высадились на тот пирс, к которому, по словам мальгаша, ушли Ур и Франсуа. Светя ручными фонариками, пошли по стонущим деревянным мосткам к домику администрации. Заглянули на местную радиостанцию. Безрезультатно. Ледяной ветер ударил им в лицо, когда они повернули к таверне. Тут стало еще больше народу, красные, разгоряченные лица гроздьями висели в сплошном табачном дыму. Расспросы ничего не дали — ни бармен, ни зверобои, сидевшие тут, и понятия не имели, куда подевались двое из экипажа «Дидоны».

Обошли один за другим все домики поселка. Безрезультатно. Миновали склад — длинный сарай из гофрированного железа. Дальше протоптанная дорожка уходила к обрыву, к диким нагромождениям скал, в необжитую тундру. Долго кричали, звали, мучительно вслушивались, не принесут ли порывы ветра ответный зов. В темной пристройке сарая вдруг возник прямоугольник света и в нем — силуэт человека с красным огоньком сигареты.

— Кого вы потеряли, ребята? — спросил по-французски старчески надтреснутый голос.

Арман устремился к нему и вступил в разговор. Нет, этот человек, оказавшийся кладовщиком со склада горючего, ничего не знал о пропавших. Да никуда они не денутся, добавил он, где-нибудь надрались и отсыпаются теперь, что еще на Кергелене делать в штормовую погоду? Вечером вот тоже — ходили тут, искали кого-то, а потом понесли пьяного. Нашли, значит…

— Ты этого пьяного видел в лицо, приятель? — спросил Арман.

— Где ж видеть, когда темнота уже пала? Мне ни к чему приглядываться. Пьяные все на одну морду.

Дальше идти было некуда. Сели в шлюпку и направились к ближайшему промысловому судну. На крики свесилась с кормы голова в капюшоне, грубый голос ответил, что таких здесь не было и нет, проваливайте отсюда. Примерно так же ответили на других судах, а один вахтенный посоветовал пойти поискать пропавших на ближайшее тюленье лежбище или отправиться следом за сумасшедшим траулером, который недавно снялся с якоря и ушел в океан.

Так, ничего не узнав, вернулись на «Дидону». Тут Русто с погасшей сигарой в зубах ходил взад-вперед по палубе и все смотрел, смотрел на бесприютный берег. Нонна позвала Валерия в каюту.

— Слушай, — сказала она, глядя на него глазами, полными тревоги и какой-то отчаянной решимости. — То, что я тебе скажу, не должен знать никто. — Она вынула из кармана брюк бумажный пакетик и извлекла из него таблетку, как показалось Валерию. — Еще на Реюньоне Ур дал мне эту штуку и велел ее проглотить, если с ним что-нибудь случится…

Валерий осторожно взял «таблетку» и рассмотрел ее под лампой.

— Это пленка из его блокнота, — тихо проговорил он.

— Он сказал, что здесь закодирована какая-то информация.

Нонну трясло. Вдруг она выпрямилась, решительно отобрала у Валерия пленку и положила себе в рот. Сделала глотательное движение. Валерий протянул ей чашку с остывшим кофе, и Нонна взяла, отхлебнула.

Она стояла посреди каюты и смотрела куда-то вверх остановившимся взглядом.

— Ну? Ну что? — нетерпеливо спросил Валерий. — Действует?

Она молчала.

— О добрый аптекарь, напиток твой действует верно, — пробормотал Валерий, пытаясь пересилить вдруг охватившую его жуть.

…Ур очнулся. Он услышал стук двигателя. Как бы сквозь туман увидел над собой электрическую лампочку в проволочной сетке.

Окончательно придя в себя, Ур обнаружил, что лежит на узкой койке, пристегнутый двумя широкими ремнями к ее бортам. Вокруг были железные стены, выкрашенные серой масляной краской, без окон. Стены начали валиться, койка стала боком, и он повис на ремнях, больно впившихся в тело. Потом — резкий толчок, Ура подбросило вместе с койкой… с силой швырнуло вниз… Хорошо еще, что его догадались привязать к койке, иначе он давно бы разбил себе голову об железные стены или об ножки стола, привинченные к палубе…

Но что это за каюта без иллюминатора? На каком он корабле и куда идет этот корабль по штормовому океану? Тут он вспомнил все, что с ним произошло.

Вчера — или еще сегодня? — он остался на «Дидоне», хотя Нонна звала его на берег. Ему очень хотелось сойти на угрюмый берег этого острова. Но он знал, что лучше ему остаться на судне.

— Чертов островок, — сказал Арман, заступивший на вахту у трапа. — Здесь даже летом не поныряешь. Вы замечаете, насколько южное полушарие холоднее северного?

Ур кивнул. Да, мрачноватый пейзаж. Голые скалы, высокие утесы окружали гавань, оставив только узкий коридор — проход в океан. Ур оглядел гавань и промысловые суда, стоявшие на якорях. На одном из них, судне с низкой, косо срезанной трубой и непонятным вылинявшим флагом, он остановил взгляд: кажется, где-то он уже видел это судно.

Спустившись в каюту, Ур прилег на койку, но вскоре понял, что не сможет заснуть. Он сел за стол и долго сидел, перематывая пленку в блокноте и читая одному ему понятные значки. И весь трудный год, прожитый на Земле, а вернее год и четыре месяца, как бы прокручивался вместе с этой пленкой перед мысленным взглядом. Он всматривался в значки — отголоски своих наблюдений — и поражался переменам в самом себе…

Страшно подумать, какую вызовет там реакцию отказ возвратиться. Станет ли легче после завтрашнего сеанса связи?..

Он сидел, углубившись в свои мысли, и тут постучали в дверь.

— Можно? — В каюту просунулся Франсуа, он часто дышал, глаза его блуждали. — Мосье Ур, вас просит Нонна… срочно на берег…

— Что случилось? — вскочил Ур.

— Нет, ничего такого… Она упала, вывихнула ногу, — говорил Франсуа, пока Ур трясущимися руками натягивал пальто. — Она не может идти и просила вас…

— Скорей! — Ур уже мчался по коридорчику между каютами, на бегу нахлобучивая шапку.

У трапа дежурил мальгаш Жильбер, сменивший Армана. Ур и Франсуа спустились по трапу в шлюпку, схватились за весла.

— Нет, мосье Ур, к тому пирсу, — сказал Франсуа.

Фонарь на пирсе будто устал разгонять сгущающуюся мглу, света его хватило только на пятачок под столбом. Над гаванью плыл перезвон склянок.

— Сюда, мосье, за мной.

Следом за Франсуа Ур быстро прошел мимо приземистых домов, мимо длинного сарая из гофрированного железа. Дальше тропинка уходила в скалы, ломаными черными силуэтами рисовавшиеся на фоне темно-серого неба. В скалы, в ночь, в вой ветра уходила эта тропинка.

— Далеко еще, Франсуа?

— Что? — обернулся тот на ходу, придерживая рукой шапку.

— Я спрашиваю — далеко…

Договорить Ур не успел. Трое или четверо кинулись к нему из-за скал.

Вмиг Ур был схвачен крепкими руками, и один из нападавших начал обкручивать его веревкой. В следующий миг этот, с веревкой, отлетел от удара ногой в живот. Но тут Ур почувствовал, как что-то острое вонзилось ему в шею. Руки его внезапно ослабли. Ур упал лицом вниз, попытался подняться, но не смог. Он еще слышал тяжелое дыхание над собой, потом почувствовал, что его подняли и понесли… Голова затуманилась, наступило беспамятство…

Ур отстегнул ремни и сел на койке. Немного побаливала шея. Ур дотронулся до нее рукой и нащупал корочку засохшей крови. Что же это было?

Со скрипом повернулся в замочной скважине ключ. Металлическая дверь отворилась, человек в черном берете и комбинезоне шагнул через высокий комингс в каюту, В дверном проеме встал, широко расставив ноги, второй — рослый малый с чем-то блестящим в руке.

— Очухался? — сказал человек в черном берете, вежливо улыбаясь и протягивая откупоренную бутылку с пестрой на клейкой. — Нате, попейте водички. Может, есть хотите? Только скажите, я мигом. Куриных котлеток, конечно, нет: у нас весь траулер по самые уши залит горючим, это ведь сколько времени по всему океану гоняемся. Но бекон, кофе — это можно. Принести?

— Нет.

Ур принялся медленно пить из бутылки, стараясь выиграть время, и оценить обстановку. Плохи дела, подумал он. В одном только повезло — в том, что блокнот остался на «Дидоне», не попал в руки к этим людям. Он уже догадывался, кто затеял охоту на него…

— Скажите, это не вы шли за мной по лесу на Гранд-Коморе? — спросил он.

— Может, и я, — охотно согласился берет. — Ох и болтанка чертова! Ну, кончайте, господин хороший, я ненанятой разговоры разговаривать…

— Я вас не держу. Идите.

— Бутылочку позвольте назад. Кто вас знает, может, вы мастер бутылкой драться. Ох и сильны же вы! — добавил он с уважением. — Джимми до сих пор кровью харкает, после того как вы его ногой в живот угостили.

— Со мной был юноша — где он? — спросил Ур. — Что вы с ним сделали?

— Парень жив и здоров, укачался только маленько.

— Вот ваша бутылка. Идите и скажите своему хозяину, что мне нужно с ним поговорить. Да побыстрее.

Оставшись один в каюте, Ур выловил свои ботинки: один разъезжал по каюте, а второй оказался зажатым между стенным шкафчиком и умывальником. Не без труда Ур обулся. Надо быть готовым ко всему, сказал он себе. Надо собраться с мыслями.

Значит, так: Франсуа, судя по их словам, на борту траулера. Как бы с ним связаться? Это первая задача. Вторая — узнать, куда идет траулер. Ну а дальше?.. Без блокнота он не сможет одолеть их, не сможет вызвать лодку… Если бы Нонна догадалась взять блокнот… На это нечего рассчитывать: она вывихнула ногу, она страдает от боли… и от того, что он, Ур, исчез неведомо куда…

Он ударил кулаком себя по лбу. Сам, сам во всем виноват. Тут он вспомнил, что сегодня истекает срок и будет вызов… вызов, на который он не сможет ответить…

Звук вставляемого в скважину ключа. Вмиг Ур поднялся на ноги. Лицо его было страшным. Он сделал шаг к двери…

Гуго Себастиан вошел в каюту. В глазах его мелькнул испуг, он выхватил из кармана пистолет. Ур опомнился. Нет, так нельзя… грубой силой их не взять…

— Я так и думал, Себастиан, — сказал он, овладев собой. — Так я и думал, что это вы подстерегаете меня по всему океану. Какого черта вам от меня надо?

Себастиан переложил пистолет из правой руки в левую и быстро перекрестился. Он был в коричневой кожаной куртке на белом меху. Желтые глаза смотрели настороженно из-под кустиков бровей.

— Вы напугали меня, Уриэль, — сказал он. — Я не одарен от природы такой могучей силой, как вы, и поэтому вынужден принять эту меру самозащиты. Вы не должны думать, что я собираюсь причинить вам вред: это всего лишь снотворное средство в растворимой ампуле…

— Я с ним уже познакомился. Чего вам надо? Куда вы меня везете?

— Понимаю ваше раздражение, Уриэль. И если вы сядете по ту сторону стола…

— Уберите пистолет. У меня сильное искушение свернуть вам шею, но я этого не сделаю. — Ур сел на койку. — Ну? Отвечайте.

Себастиан сунул пистолет в карман и сел на привинченный к палубе табурет по другую сторону стола.

— Я бы предпочел, чтобы вы разговаривали вежливее, — сказал он, — но понимаю, что у вас есть основания гневаться. Меня утешает только надежда на то, что вы поймете, что я действую в ваших же интересах.

— В моих интересах? Что это значит?

— Уриэль, мне известны ваши планы. Поверьте, я вам друг, и я хочу самым серьезным образом вас предостеречь: вы собираетесь внести в мир огромную смуту. Вы хотите дать человечеству даровую энергию, но это обернется бедой для великого множества людей, которые потеряют привычную работу. Они станут нищими и будут проклинать ваше имя.

— То есть как?

— А куда вы денете гигантскую армию нефтяников, шахтеров, теплотехников, рабочих электростанций?

— Рабочие электростанций останутся, им только придется не много переучиться. А горняки… ну что ж, вместо тяжелой работы на нефтяных промыслах и шахтах надо им предоставить другую…

— Вы удивительно наивны, друг мой, — усмехнулся Себастиан. — Но это естественно в вашем положении. Ваш предшественник тоже был идеалистом и поплатился за это…

— Вы опять о Христе? Не хочу слушать.

— Но я отвечаю на ваши вопросы, Уриэль… Если вы на самом деле, а не на словах хотите сделать человека счастливым и обеспечить ему достойное существование, то у вас просто нет иного способа, чем тот, который я вам предлагаю. Вы возглавите очистительное движение, какого еще не видел мир. Не имеет значения имя, полученное вами при рождении. Весь мир знает, что вы пришли из космоса, и только этот факт имеет значение. Ваше пришествие. Пришествие, которого уже отчаялось дождаться человечество. Не в имени дело, но имя может быть только одно, потому что только библейская традиция способна сплотить все человечество…

— Хватит, Себастиан. Ни слова больше о библии. Отвечайте без уверток: куда вы меня везете и что собираетесь делать?

— Хорошо, пусть будет в открытую… У меня все подготовлено, Уриэль. Сразу по прибытии в Кейптаун состоится пресс-конференция. Будут видные журналисты и другие влиятельные лица, сочувствующие движению неоадвентизма. От вас ничего не потребуется — только ваше присутствие. Я оглашу текст заявления, с которым вы можете сейчас ознакомиться…

— С какой скоростью идет траулер?

Себастиан пристально взглянул на Ура.

— Зачем вам это? Учтите, что здесь не выйдет ваша одеронская проделка. Мы в открытом море…

— Я хочу знать, когда мы доберемся до Кейптауна. Ну? Десять узлов? Пятнадцать?

— Двенадцать. Если шторм не разыграется еще сильнее, завтра к вечеру мы придем в Кейптаун. Текст заявления пойдет в газеты и радио. Телевидение тоже подготовлено. Весть о втором пришествии облетит христианский мир в считанные минуты…

«Сколько времени прошло с момента выхода траулера с Кергелена?» — соображал Ур. Если бы не беспамятство, он знал бы это точно: чувство времени никогда его не подводило. Но это же чутье подсказывало ему, что сейчас не более семи часов утра. Вышел траулер, наверное, в восемь вечера. Одиннадцать часов в море… Значит, пройдено чуть больше ста тридцати миль…

Теперь, мысленно проложив курс на Кейптаун, Ур знал место траулера в океане. Если бы у него сейчас был блокнот, ах, если бы… Но есть еще одна хоть и слабая, но надежда. Если они близко и приемник у них настроен максимально тонко, то сигнал вызова сможет дойти…

— Богатства в мире распределены неправильно, — продолжал между тем Себастиан. — Мы призовем верующих к справедливому перераспределению. Бедность будет вознаграждена за свое долготерпение достатком. Неисчислимые богатства, собранные за века католической церковью…

Тут он, взглянув на Ура, осекся. Лицо пришельца из космоса было неузнаваемым, оно как бы затвердело. По напряженному лбу бежала струйка пота. Толстые губы побелели и были словно склеены.

— Что с вами, Уриэль? — спросил Себастиан. Ему было нехорошо от качки, у горла стоял тошнотный ком, но теперь он ощутил еще и испуг. — Уриэль! — крикнул он. — Что случилось?

— Ничего… — Ур повалился навзничь на койку и закрыл глаза. — Продолжайте…

С минуту Себастиан смотрел на неподвижного Ура. Потом сказал тоном почти отеческим:

— Ах, Уриэль, Уриэль… Вы, право, ведете себя как ребенок… Какие-то крайности — то цирк, то неосуществимые проекты… Зачем вам это? У вас даже нет приличного жилья, бог знает где вы ютитесь — по каким-то углам, по чужим квартирам. Получаете жалованье, извините, клерка, ездите в городском транспорте… Знаю, сейчас вам кажется, что над вами совершено насилие, но на самом деле это не так, и вы поймете, что я не более, как орудие вашей же судьбы. Вам, дорогой друг, предначертано будущее великое, блистательное…

«Вряд ли они приняли вызов, — думал Ур. — Они, конечно, еще далеко… Что ж, придется ждать прибытия в Кейптаун… Пресс-конференция? Пусть… Там-то я и заставлю выслушать меня…»

— Вы слушаете, Уриэль?

— Да. Вы хотели показать заявление для прессы. Где оно?

Себастиан с живостью вынул из внутреннего кармана куртки целлофановый пакетик, а из него — сложенный лист настоящего пергамента. Английский текст был набран крупным шрифтом, напоминающим средневековую первопечатную латынь, вокруг шел орнамент тончайшей, искуснейшей работы, с золотым тиснением.

— Что это? — удивился Ур. — Вроде этих… как называются папские послания?

— Энциклики, — улыбнулся Себастиан, подняв черные кустики бровей. — Ну что ж, если угодно, это первая ваша энциклика, Уриэль. Видит бог, она не уступает ватиканским ни по стилю, ни по оформлению. Признаться, — добавил он доверительно, — все это обошлось мне в такую сумму, что только успех нашего дела держит меня, так сказать, на плаву… Один фрахт этого судна… Впрочем, ни к чему, — оборвал он самого себя. — Читайте.

Дальше Ур читать не стал.

— Не люблю пышного стиля, — сказал он. — Неужели нельзя попроще: дескать, я пришел и теперь все переверну кверху дном… А это что? Откуда тут взялась моя подпись?

Внизу, под текстом, стоял широкий небрежный росчерк.

— Перепечатано с вашего автографа, Уриэль. — Себастиан вытянул из его пальцев пергамент. — Если помните, тогда, на Черном море, вы мне дали автограф. Я же сказал: ни в чем мы не собираемся вас затруднять — хотя бы и в росписи. Механизм полностью налажен и готов к действию. Дороги назад нет. — Он поднялся. — Я рад, что вы проявляете разумный подход. Не хочу утомлять вас. Если вы захотите поесть…

— Минуточку, Себастиан. Я хочу повидать юношу, которого ваши люди вчера захватили вместе со мной.

— Я пришлю его, если только он на ногах. Бедный Франсуа плохо переносит качку. Разрешите, кстати, вас заверить, что Франсуа, как и его достойный дядюшка, будет вам верным служителем.

— Что это значит? Вы хотите сказать, что он…

Себастиан покачал головой: — Боже, как беспредельно вы наивны…

Ур встал, устремив на швейцарца тяжелый взгляд.

— Мальчишка куплен? Вы подослали его на «Дидону», что бы следить за мной? Отвечайте! Ну, живо!

Себастиан стоял, держась за край стола, и прислушивался к чему-то. Теперь и Ур слышал: топали ноги по железной палубе, доносились какие-то крики. Что-то там, наверху, происходило. Себастиан быстро вышел из каюты, но не успел притворить за собой дверь: Ур, метнувшись, навалился на дверь плечом. Себастиан давил с той стороны и кричал, призывая кого-то на помощь. Несколько секунд они боролись таким образом, потом Ур мощным рывком отбросил противника. Себастиан растянулся в узком коридоре. Пока он поднимался, вытаскивая из кармана пистолет, Ур в несколько прыжков достиг трапа, ведущего на верхнюю палубу.

Океан был страшен. Белопенные горы ходили, громоздясь выше мачты, бросали судно вниз-вверх. Дико, по-волчьи завывал ветер. Поток воды обрушился на палубу, сбил Ура с ног. Он очутился бы за бортом, если б не успел схватиться за штормовой леер — канат, протянутый вдоль палубы. Мелькнуло рядом чье-то лицо с безумно вытаращенными глазами. На мостике человек в черном мокром плаще орал, глядя куда-то вверх. Ур, вцепившись в леер, поднял голову. Косматые бурые тучи плыли, гонимые ветром, их клочья словно бы цеплялись за мачту, за низкую, косо срезанную трубу. С неба, из туч в сереньком свете утра опускалось прямо на судно серебристое веретено.

Опять обвал гигантской волны. Покрывая рев воды и ветра, кричали на верхней палубе люди. Человек в черном берете мелко крестился. Кто-то орал:

— Марсиане!.. Это за ним прилетели!..

Ур не сводил взгляда с летающей лодки. Дошел, дошел вызов… Он не видел, как Себастиан, держась одной рукой за леер, другой нацелил на него пистолет. И тут выскочил откуда-то Франсуа — Ур узнал его по соломенным волосам, по родимому пятну на бледной щеке. В следующий миг Франсуа вышиб из руки Себастиана пистолет и завопил срывающимся голосом:

— Не губите меня!.. Мосье Ур, простите, простите… Они мне говорили, что так нужно для вашей же пользы… Простите меня, мосье Ур!

Стоя на коленях, он плакал и цеплялся за куртку Ура.

Лодка теперь висела над траулером, и вдруг палуба стала давить на ноги, она поднималась, поднималась, но это была не очередная волна — какая-то исполинская сила вытягивала судно из воды…

Взвыл, разгоняясь в воздухе, оголенный винт. Кто-то с мостика безумным голосом заорал, чтобы остановили двигатель. Оцепенев от ужаса, команда траулера смотрела на невесть откуда взявшееся веретено, которое притянуло, вырвало судно из воды и теперь потащит его за собой на небо, на Марс или еще дальше… Лязгая зубами, шепча давно забытые молитвы, смотрели на женщину с яростными черными глазищами, которая появилась в открывшейся на боку веретена овальной двери, на рыжебородого мужчину, выглядывавшего из-за плеча женщины…

Ур замахал им руками, закричал, и в ответ женщина тоже крикнула и засмеялась, а мужчина выкинул из двери что-то белое. Это был штормтрап, он долетел, разматываясь, до палубы траулера, и Ур подбежал к нему, занес ногу…

Гуго Себастиан опомнился. Он кинулся вслед за Уром, но тут человек в черном берете проворно подставил ему ножку. Себастиан упал на палубу, его потащили назад. Он тянул руки к Уру и кричал:

— Скоты! Проклятые трусливые скоты!.. Сколько вам заплачено!.. Держите его, он же уходит, уходит…

И он пытался вырваться и рыдал, колотя отчаянно кулаками по железной палубе. Его держали крепко. Ур долез по раскачивающемуся штормтрапу до двери лодки.

— Франсуа! — крикнула Нонна. — Почему он не забирается?

— Не надо его звать! — Ур, задыхаясь, ступил в отсек и потянул штормтрап наверх. — Я все-таки не Христос, чтобы прощать… Скорее! Вы мне энергатор разрядите…

Он захлопнул дверцу и ринулся к пульту управления. Быстрое движение руки…

Траулер со своей потрясенной командой тяжело рухнул в воду, выбросив гигантский фонтан, и закачался на волнах. Ур и Нонна кинулись друг к другу в объятия.

— Ты молодчина, Нонна!

— Дорогой ты мой…

— Как твоя нога?

— Какая нога?

— Мерзавец, он выдумал это…

— Ты о чем, Ур?

— Потом, потом…

Валерий дернул Ура за рукав:

— Посмотри на экран.

Ур увидел пенные гребни гор-волн и траулер, торопливо уходящий прочь от неприятного места. Неуправляемая лодка низко висела над штормовым океаном, Казалось, волны вот-вот дотянутся, захлестнут…

Ур сел в кресло перед пультом и несколько минут сосредоточенно работал, настраивая автопилот. По экрану внешнего обзора поплыла полоска голубого света. Океан ушел вниз. Лодка, бесшумно набрав высоту, легла на заданный курс.

— Обратно на Кергелен? — спросил Валерий, когда Ур поднялся из кресла.

— Да.

— Только погоди обниматься, Ур. Успеете еще. Что с тобой было? Кто тебя похитил?

Ур наморщил лоб. Да, верно, пришла пора, приспело время объяснить самым близким людям, что, собственно, с ним произошло. Он усадил Нонну в кресло, единственное кресло в отсеке, а сам сел на пол, скрестив ноги. Валерий тоже устроился на полу, прислонясь к стенке. Мягкий бестеневой свет лег на их лица и как бы приглушил на них выражение тревоги, усталости, пережитого отчаяния…

И Ур рассказал о Гуго Себастиане, задумавшем объявить его Иисусом Христом и с его помощью перераспределить богатства в мире — прежде всего, разумеется, в свою, Себастианову, пользу. И о том, как через посредство библиотекаря Океанариума Жана-Мари он, Себастиан, пристроил на «Дидону» этого юнца, Франсуа Бертолио, и как охотился на него, Ура, по всему океану, и как вчера этому соглядатаю, Франсуа, удалось заманить его в засаду…

У Нонны расширились глаза. Так вот оно что! Он безрассудно забыл обо всем и кинулся ей на помощь… Она не сводила взгляда о лица Ура и твердила мысленно, клялась себе, что никогда ни на одну минуту теперь не оставит его одного…

Нонна принялась рассказывать, как проглотила пленку с закодированной информацией и что произошло с ней потом. Блокнот Ура был у нее в руках, и это оказалось так просто и естественно — повернуть кончиком пальца крохотную рукоятку сбоку и послать вызов лодке, она прекрасно знала, где находится лодка, да, знала, хотя и не смогла бы выразить это знание словами. И лодка появилась. Она, как призрак, возникла в темном, затянутом тучами небе и медленно опустилась на воду борт о борт о «Дидоной». Гавань замерла, пораженная небывалым зрелищем, а у доктора Русто выпала изо рта сигара. Она, Нонна, ничего этого не видела, это Валерий ей потом рассказал, и Валерий прыгнул за ней в открывшуюся дверь, хотя Нонна вовсе не собиралась брать его с собой, она просто ни о ком и ни о чем не помнила, кроме того, что нужно лететь на выручку Уру.

Но куда лететь? До сих пор она знала, что надо делать, — каждый раз перед новым, что ли, этапом ее вдруг осеняло. Она знала, как поднять лодку в воздух, и подняла, но куда лететь, она не знала. Почти всю ночь лодка ходила кругами над Кергеленом, на экране было темно, и она, Нонна, временами думала, что сойдет с ума от страшного напряжения, головной боли и тревоги. И вдруг — уже стало светать — она поняла, куда надо лететь…

— Я послал вызов, — сказал Ур. — Без блокнота это возможно только на небольшие расстояния, потому что нет усиления сигнала. Хорошо, что расстояние между нами было в пределах ста пятидесяти миль — дальше сигнал бы не прошел.

— Ур, — сказала Нонна, почему-то понизив голос. — Я еще не все сказала. Среди ночи, а может, под утро… да, уже начинался рассвет… я вдруг почувствовала, будто меня зовут. Вначале я подумала, что это галлюцинация. Но зов повторился…

— Это меня вызывали, — тоже тихо ответил Ур. — Но поскольку блокнот был у тебя…

— Я так и подумала. Вдруг все исчезло. Будто выключилось.

— Да, — кивнул Ур. — Они поняли, что это не я.

Помолчали. Ур сидел задумавшись. Но вот он поднял голову и увидел две пары глаз, с ожиданием устремленных на него. Что ж, теперь уже не было смысла скрывать…

— Не знаю, как ты, Нонна, — сказал он, — а Валерий, наверно, давно понял, что я не просто вернулся на Землю жить среди людей, как живут мои родители… что у меня была определенная цель…

— Мне приходило это в голову, — подтвердил Валерий. — Но вообще-то… как-то забывалось… Не хватало, что ли, времени хорошенько подумать. Знаешь ведь нашу каждодневную текучку — тебя захлестывают дела, и ты несешься, несешься… Так ты разведчик, Ур?

— Да, — не сразу ответил Ур. — Помнишь, Валера, как ты заполнял мою анкету? Я еще тогда задумался: где же моя родина? Древний Шумер, которого я никогда не видел и которого давно нет на свете? Или планета Эйр? Я вырос на Эйре, там я получил образование и воспитание — значит, это и есть моя родина…

— Нет, — быстро сказала Нонна. — Твоя родина здесь. Ты сын землян и сам землянин.

— Я вырос на Эйре, и это был мой мир. Других я не знал и не хотел знать. Конечно, я сознавал свою непохожесть на них. Это мучило меня. Больше всего мне хотелось быть таким, как все. Хотелось страстно, до ненависти к собственному лицу и телу. Но это был мой мир. И когда мне предложили лететь на Землю… Нет, — вздохнул он. — Не с этого надо начать. Надо начать с той эирской экспедиции. Первое знакомство с землянами создало у эирцев впечатление о Земле как о планете дикой, населенной крайне агрессивными существами, и на своих картах они сделали пометку, означающую низшую степень разума. Вместе с тем они подметили потенциальную способность земных племен к быстрому развитию. Покидая Землю с моими родителями на борту, экспедиция забросила в океаны несколько следящих маяков. Они обязаны были сделать это. Два маяка действуют до сих пор. Они регистрировали мощные взрывы и анализировали состав атмосферы. Информация поступала на Эйр и обрабатывалась… ну, можно назвать эту машину машиной прогнозов. Раз за разом прогнозы приобретали все более тревожный характер. Они предсказывали опасность для Эйра…

— Опасность со стороны Земли? — изумилась Нонна.

— Да. Агрессивные от природы земляне, вооруженные ядерным оружием, выйдут в открытый космос — такой прогноз был сделан, и его расценили как отдаленную, но реальную опасность для старых цивилизаций Галактики. Я был послан на Землю, чтобы определить степень опасности, дать достоверную информацию. Я понимал ответственность своей задачи и был полон энтузиазма…

— Ты определил степень опасности? — спросила Нонна.

— Я старался понять земную жизнь. Мне было так трудно, что невозможно выразить. В минуты слабости я просил отозвать меня… Погоди, Нонна, не торопи, я отвечу на твой вопрос… Жизнь на Земле, кроме самых общих принципов, определяющих условия существования разума в Галактике, нисколько не похожа на жизнь Эйра. Там… как бы сказать… там нет никакой разнородности и пестроты, которые ошеломили меня на Земле… Я старательно выполнял свою задачу. На Эйре не только получали регулярную информацию от меня, но и видели моими глазами, слышали моими ушами. Они плохо понимали многое, и я, как умел, объяснял… Я пришел к выводу, что машина прогнозов преувеличила опасность…

— Преувеличила! — Валерий вскочил и возбужденно принялся расхаживать по тесному отсеку. — Ты им скажи, непременно скажи, что они могут спокойно спать на своих кроватях, черт дери…

— Я тоже уверена, что ядерных налетов на Эйр и любые другие населенные планеты не будет никогда, — резко сказал! Нонна. — Просто обидно, что они считают нас дикарями!

— Не надо обижаться, — посмотрел на нее Ур. — У них были достаточно серьезные основания считать землян агрессивными.

— Да как же можно так обобщать? Ну, были войны и сейчас есть. Ну, существуют агрессивные группы, реваншисты всякие, фабриканты оружия — мир пестр и разнороден, в этом ты прав. Но нельзя же всех людей под одну гребенку!

— Что вы накинулись на меня? — несколько растерянно спросил Ур. — Я же говорю, что информировал Учителя… я правильно информировал эирцев, что прогноз ошибочен… что есть на Земле могучие силы, которые не допустят вывоза ядерного оружия в космос.

— Послушай, — остановился перед ним Валерий. — Ты информировал правильно, ты молодец. Ну а если бы ты подтвердил прогноз? Что было бы тогда? Война миров?

— Теперь не уэллсовские времена, Валера, чтобы лететь, высаживаться, чем-то рисковать…

— Я помню, помню! Ты мне однажды сказочку рассказал, я запомнил, как грозились схлопнуть Солнце. Это про них ты рассказывал, про эирцев своих?

— Сказка есть сказка…

— Не крути, Ур! Могут они устроить звездный коллапс? Да или нет?

— Могут. Потребуется такое количество энергии, что трудно себе представить, но в принципе это возможно. Что вы так всполошились, ребята?

— Да видишь ли, — ворчливо сказал Валерий, садясь на место, — лично я обожаю загорать. Хочется еще полежать под солнышком кверху спиной…

— Почему бы эирцам не вступить в прямой контакт с нами? — сказала Нонна. — Разве это не лучше, чем вести тайные наблюдения?

— С кем бы они вступили в контакт? До моей отправки сюда население Земли представлялось им скопищем враждующих племен.

— Какая глупость! Как будто нет ничего, кроме вражды! Ты расскажи им, Ур, о движении за мир. О международном сотрудничестве ученых, о нашем соглашении с американцами о совместных полетах в космос…

— Об Олимпийских играх, — вставил Валерий.

— Наконец есть международные организации, Совет Безопасности, например, который мог бы назначить авторитетную группу экспертов…

— Верно, все верно, — сказал Ур. — Они теперь знают об этом. Но контакт… Может быть, они найдут нужным вступить в контакт, но что-то я сомневаюсь. Слишком разные уровни. Скорее всего они решат подождать, пока Земля достигнет второй степени разума.

— А что это такое? — спросил Валерий.

— Что это такое? — повторил Ур. — Хорошо. Попробую объяснить возможно более популярно… Разум — это ведь не просто продукт высокоорганизованного мозга. Это и энергия. Но для получения энергии требуется определенная система. Мозг постоянно принимает информацию, рассеянную вокруг; этот прием, не организованный в систему, стохастичен. Мозг может и должен быть настроен на направленный прием информации, и тогда мышление включается в информационные поля. Тогда оно становится не просто продуктом энергетики мозга, но и, многократно усиленное, само превращается в источник энергии. Эту энергию, которую дает коллективное, организованное в систему мышление, давно освоили на Эйре. Можно это назвать интеграцией мыслительной энергии.

— Коллективное мышление, — задумчиво сказал Валерий. — Где-то я читал… где-то было подсчитано, что мыслительная энергия двух миллионов человек, мыслящих синхронно, может зажечь сорокаваттную электрическую лампочку…

— Зажечь лампочку? — Ур засмеялся. — Вряд ли на Земле есть электростанция такой мощности, какую дает выход энергии сознательно-коллективного мышления. Ну вот. Социальное устройство, достигшее такого уровня общего мышления, и есть главный признак второй степени разума.

— Ну и ну, — покачал головой Валерий. — Значит, все там думают хором, что ли? Об одном и том же? По команде?

— Нет, конечно. Каждый думает сам по себе. Но если нужна определенная информация или определенная затрата энергии, немедленно включается вся мощь коллективного мышления, ты как бы получаешь импульс.

— Здорово! А каким образом… черт, не выразишь… как можно настроить свой мозг на направленный прием информации? В общем, нельзя ли мне, или вот Нонне, или любому из простых смертных подключаться к системе?

— Нет, — сказал Ур. — На Эйре с детства проходят специальный курс подготовки. Потом, по достижении зрелого возраста — примерно двенадцати лет по земному счислению, — ты сдаешь экзамен и получаешь личный усилитель. Это и есть акт приобщения к общему разуму.

— Личный усилитель? — переспросил Валерий.

— Да. Вы называете это блокнотом. Прибор универсален, он включает и устройство для записи. Но главное его назначение — усиливать энергетический потенциал твоего мышления. Прибор содержит сильный заряд, практически вечный, потому что постоянно идет автоматическая подзарядка. Вы сами наблюдали преобразование космического излучения в электрический ток…

— И прибор включает твое мышление в коллективное?

— Примерно так. Я говорю упрощенно, потому что психофизика тут очень сложная, мне самому не вполне понятная.

— Значит, в цирке ты поднимал людей направленной и усиленной прибором мыслью?

— Да. Меня привлекало в цирке…

— Погоди, Ур. Насколько я понял, прибор служит посредником между твоим и общим мышлением, так? Но общее мышление далеко отсюда. Не может быть, чтобы заряда прибора хватало на преодоление такого гигантского расстояния.

— Ты прав, Валера. Заряда не хватает. Ладно, говорить, так уж все до конца… Я ведь прилетел на этой лодке не с Эйра.

— Само собой. Тебя с родителями доставил космический корабль, высадил вас на десантной лодке и, надо полагать, улетел обратно…

— Нет. Корабль остался на орбите Плутона… На корабле есть мощная станция-ретранслятор, через нее и идет моя связь с Эйром. Может быть, сегодня корабль перейдет на околоземную орбиту.

— Почему?

— Он придет за мной. Сегодня истекает мой срок…

— Что?! — Нонна испуганно уставилась на Ура.

— Они прилетят за мной, но я откажусь возвращаться. Я остаюсь.

— Правильно! — кивнул Валерий. — Что тебе там делать? Может, у них больше порядка и все такое, но, по-моему, скучноватая планета. Извини за резкость суждений, Ур, но ты игрок не из их команды.

Ур не ответил. Он смотрел на экран, на бурный, уходящий к туманному горизонту океан. Скоро, наверное, уже откроется прямо по курсу Кергелен.

— Я ведь не рассчитывал на то, что Нонна вызовет лодку и прилетит за мной, — сказал Ур, помолчав. — Думал, что ты лежишь с вывихнутой ногой…

— Кому же ты послал вызов? Им? — спросила Нонна.

— Да. У меня была надежда на то, что корабль где-то близко.

— Ур… они не увезут тебя силой?

— Надеюсь, что нет. Дай мне, пожалуйста, блокнот. Надо быть готовым ответить на вызов.

Нонна пристально на него смотрела и угадывала каким-то обострившимся чутьем, что он неспокоен, что за внешней сдержанностью скрывается тревожное ожидание.

Резкий толчок. Нос лодки стал быстро задираться кверху, будто она наскочила на препятствие и готовилась его перепрыгнуть. Нонна, вскрикнув, упала на спинку пилотского кресла. Ура и Валерия отжало к задней стенке отсека. Но Ур успел ухватиться за тумбу кресла и подтянул налившееся тяжестью тело к пульту. Перед ним заскользили цветные полосы, все быстрее, быстрее, и что-то тихонько щелкало. Ур знал, что означает щелканье, — перемену курса.

Он молча пытался обуздать лодку, вышедшую из повиновения. Но уже понимал, что ничего сделать нельзя…

— Это они? — прохрипела Нонна.

— Да…

— Что им нужно?.. Я не хочу к ним, не хочу, не хочу… Я боюсь, Ур!.. Скажи им, чтоб отпустили…

Он молчал. Он знал, что они сейчас не ответят на вызов, не станут говорить с ним, пока не притянут лодку на место…

Экран был затянут серой пеленой. Потом его залила голубизна — это лодка прорвала густую облачность и шла теперь вверх в чистом небе.

— Сделай, сделай что-нибудь, Ур…

Голубое небо начало меркнуть, словно наступил вечер. Вот оно стало темно-фиолетовым, почти черным, вспыхнули звезды — незнакомые, круглые, немигающие…

— Они не смеют! — кричала Нонна отчаянным шепотом. — Не смеют увозить насильно…

Вдруг перегрузка кончилась. Замедление было мягким, только стало красно в глазах от прилива крови. Наступила невесомость. Нонна и Ур держались за кресло, а Валерий всплыл, его ноги висели у Ура перед носом. Нонна успела заметить, что на экране появилось нечто совершенно непонятное — какие-то странные конструкции, длинные сверкающие плоскости… Лодка, вздрогнув, остановилась. Снаружи донесся короткий стук, потом — шипение.

— Стыковка? — спросил Валерий.

Он опустился на пол. Невесомость теперь исчезла. Тело весило почти нормально.

— Здесь искусственная тяжесть, — сказал Ур. — Сидите и ждите меня.

Он пошел к двери, но тут Нонна выскочила из кресла и решительно заявила:

— Мы идем с тобой.

Ур поколебался было, потом махнул рукой:

— Ладно. Только ни во что не вмешивайтесь.

Они прошли шлюз. Открылась овальная наружная дверь, и Нонна увидела темноватый коридор и гладкий помост, плотно прилегающий к корпусу лодки.

Ур быстро пошел по кольцевому коридору, освещенному невидимыми светильниками. Нонна и Валерий шли за ним, не отставая ни на шаг.

— КТО С ТОБОЙ?

— Женщина, которую я люблю. И мой друг.

— ОНИ ХОТЯТ ЛЕТЕТЬ С НАМИ?

— Нет. Они хотят остаться на своей планете И я останусь с ними.

— ТВОЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ КОНЧИЛОСЬ. ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ НА ЭЙР.

— Нет, я решил остаться. Всем сердцем я благодарен своему первому Учителю, и всем эирцам, и тебе тоже, но я останусь на Земле. Здесь родина моего отца. Я человек и хочу жить среди людей.

— ТЫ ЗАБЫЛ ВСЕ, ЧЕМУ ТЕБЯ УЧИЛИ. ТЫ МЫСЛИШЬ НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО. ТЫ САМ МНОГО РАЗ ПРОСИЛ ПОСКОРЕЕ ВЫВЕЗТИ ТЕБЯ ОБРАТНО НА ЭЙР.

— Да, просил. Я не сразу пришел к ясному пониманию… Непоследовательность только подтверждает мою человеческую природу.

— ОНА ПОДТВЕРЖДАЕТ ТОЛЬКО ТО, ЧТО ПРЕБЫВАНИЕ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ СИЛЬНО НА ТЕБЕ ОТРАЗИЛОСЬ. К КОНЦУ СРОКА ТЫ ВСЕ ХУЖЕ ВЫПОЛНЯЛ СВОЮ ЗАДАЧУ.

— Я выполнял ее как умел. Мне было трудно здесь, и на моей информации невольно отражались смятение, растерянность… Но она всегда была правдивой. Я еще раз, последний раз говорю тебе с полной ответственностью: планета Земля не опасна для Эйра…

Нонна стояла чуть позади Ура. Она не видела никого в темном помещении. Впереди светились разноцветными переливами окошки каких-то приборов — большие и маленькие окошки чужого мира. Где-то вверх была словно прорублена дыра, в которой виднелось звездное небо. Иногда по нему пробегали цветные волны.

Нонне казалось, что в глубине помещения есть кто-то живой, даже несколько живых существ. Ей было жутко, но она усиленно всматривалась, пытаясь различить очертания фигур. Раз ей почудилось, что пробежавшая световая полоска на миг выхватила из тьмы зеркальную чешую…

— ЧТО ЗНАЧИТ ПРАВДИВАЯ ИНФОРМАЦИЯ? НЕПОНЯТНО.

— Правдивая информация отражает действительность без искажений. Без лжи сознательной или бессознательной.

— ИНФОРМАЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ИНФОРМАЦИЕЙ И БОЛЬШЕ НИЧЕМ. ВСЯ ТВОЯ ИНФОРМАЦИЯ БУДЕТ ОБРАБОТАНА В ПУТИ.

— Учитель, я не возвращусь на Эйр! Мое место здесь, на Земле, я хочу жить среди подобных себе — неужели ты не понимаешь?..

— ЭТО НЕВОЗМОЖНО.

Нонна взглянула на Ура. Его лицо в слабом свете звездного неба хранило уже знакомое ей суровое выражение. Но было что-то еще, непривычное, щемящее, может быть, вот эти мучительные морщины на лбу, беспомощное выражение поднятых бровей…

— ЭТИ ДВОЕ МОГУТ ВЕРНУТЬСЯ НА СВОЮ ПЛАНЕТУ. ТЫ ВОЗВРАТИШЬСЯ НА СВОЮ. ТЫ ПРИОБЩЕН К ОБЩЕМУ РАЗУМУ И НЕ МОЖЕШЬ СПУСТИТЬСЯ К ПЕРВОЙ СТЕПЕНИ.

— Могу! Могу и хочу… Отпустите меня, отпустите…

Нонне сделалось тоскливо, жалость и страх переполняли ее. Она не знала, о чем идет безмолвный разговор и как он поворачивается, но чувствовала, видела, что Ур побежден. Сломлен…

И вдруг из неведомых глубин сознания явилось иное чувство, мгновенно оттеснившее страх и жалость. И, безотчетно повинуясь ему, Нонна рванулась вперед…

Она ринулась в глубину помещения, туда, где притаились живые существа, она с ходу налетела на кого-то или что-то и заколотила кулаками по жесткому, жутко холодному, и она кричала надсадно, не своим голосом:

— Не отдам вам его! Он мой, а не ваш!.. Мой, мой!..

Что-то похожее на кривую палку подвернулось ей под руку, и она кинулась дальше, к смутным фигурам, и била палкой куда ни попадя.

— Умру, а не отдам его! Не отпущу ни на какие планеты, никуда, ни-ку-да!.. Убирайтесь отсюда!

Кто-то сзади схватил ее за плечи железными руками, она услышала над ухом голос Ура:

— С ума ты сошла!

Нонна вырывалась и царапалась, и кричала, срывая голос, ни до чего ей не было дела, только прогнать этих, не отдать им Ура…

Опомнившись, она увидела все в том же звездном голубоватом свете, что сидит на полу, а над ней, склонившись, стоит Ур, и лицо Валерия, небывало серьезное, увидела она. Ее волосы растрепались, распустились по плечам, и она машинально провела ладонью по полу в поисках выпавших заколок. Лицо было мокрое от слез, в горле першило, хотелось кашлять.

— Дай руку, — сказал Ур. — И вторую. Смотри, что ты наделала.

Руки у нее были в крови, на ребрах ладоней, на костяшках пальцев содрана кожа. Ей было все равно, она даже боли не чувствовала, только внутри, в груди нестерпимо болело. Тупо смотрела она, как Ур перевязывает ей руки своим и Валеркиным носовыми платками. Потом она подняла на него глаза, спросила почти беззвучно:

— Ты не бросишь меня?

— Никогда, — ответил он. И, кончив перевязывать, выпрямился.

Разговор его с Учителем по каналу вневременной связи оборвался, в ту самую минуту, когда Нонна пошла в атаку. Корабельный связист, вероятно, выключил связь. Ур не знал, что происходило. Но что-то происходило — он видел это по одному ему заметным признакам. Наверняка корабельная машина анализировала поступок и слова Нонны, наверняка уже оповещен об этом Эйр. Что ж, оставалось только ждать… Но вот он ощутил сигнал вызова. Разговор возобновился.

— КТО ЭТО БЫЛ?

— Я уже сообщил: женщина, которую я люблю.

— ОНА ХОТЕЛА ПРИЧИНИТЬ ВРЕД ЭКИПАЖУ?

— Нет. Она никому не причинит вреда. Она добрая.

— ОНА СКАЗАЛА, ЧТО УМРЕТ, НО НЕ ОТДАСТ ТЕБЯ. ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?

— Это значит, что она не захочет жить, если меня увезут на Эйр. Она меня любит.

— А ТЫ?

— Что я? Лучше и мне умереть, чем расстаться с ней. Мы с ней не можем расстаться. Мы не можем жить порознь.

Связь опять прервалась. Но Ур продолжал стоять не шевелясь, не оборачиваясь к Нонне. Он чувствовал на себе ее тревожный взгляд. Слышал, как Валерий шептал ей что-то успокоительное… Вызов!

— В КОРАБЛЕ РОЖДЕННЫЙ, СООБЩАЮ ТЕБЕ РЕШЕНИЕ ОБЩЕГО МНЕНИЯ. МЫ НЕ ХОТИМ ВАШЕЙ СМЕРТИ. И ХОТЯ ТВОЕ ЖЕЛАНИЕ ОСТАТЬСЯ НА МАЛОРАЗВИТОЙ ПЛАНЕТЕ НАМ НЕ ВПОЛНЕ ПОНЯТНО, ТЕБЕ РАЗРЕШЕНО НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НА ЭЙР.

— Спасибо, Учитель! Спасибо всем, всем…

— ТЫ БУДЕШЬ ВЫКЛЮЧЕН ИЗ ОБЩЕГО РАЗУМА. БУДЬ ОСТОРОЖЕН. СКАЖИ ЖИТЕЛЯМ ЭТОЙ ПЛАНЕТЫ, ЧТО КРУПНЫЕ ВЫБРОСЫ ЭНЕРГИИ В КОРОТКОЕ ВРЕМЯ НЕ БЫВАЮТ ПОЛЕЗНЫМИ. ОНИ МОГУТ ВЫЗВАТЬ ТРЕВОГУ В ЦИВИЛИЗОВАННЫХ МИРАХ. ПУСТЬ ЖИТЕЛИ ЭТОЙ ПЛАНЕТЫ БУДУТ ОСТОРОЖНЫ С ЭНЕРГИЕЙ.

Связь выключилась. На этот раз, как видно, навсегда… Ур вдруг почувствовал, что ноги перестали его держать. Он сел и несколько секунд дышал, широко разевая рот.

— Ну что? — услышал он шепот Нонны. — Они не отпускают?..

Он повернул к ней голову и медленно, трудно улыбнулся.

— Отпустили?! — ее глаза просияли.

Ур кивнул.

Потом он ушел во тьму кабины, его силуэт трижды пересек светлое пятно звездного неба. Слабо гудели странные голоса. Ур прощался с экипажем звездолета.

Потом они втроем вернулись по кольцевому коридору, через шлюз, в свою лодку. Он усадил Нонну и Валерия в кресла в соседнем отсеке — тут только Валерий вспомнил, что это были кресла Шама и его жены, Каа. Сам Ур уселся в пилотское кресло перед пультом. Снаружи зашипело, донесся короткий стук: звездолет разверз свое чрево, чтобы выпустить лодку. Перегрузка нарастала, но теперь было легче ее переносить.

— Блокнот-то у Ура отобрали, — сказал Валерий. Он испытывал неудержимую потребность говорить. — И лодочку после посадки заберут обратно. И будет наш Ур как все люди…

Нонна молчала. Она лежала в кресле, закрыв глаза. Но Валерию почудилась слабая улыбка на ее измученном лице.

— Ну что ж, — сказал Валерий, — все хорошо, что хорошо кончается, как говорили в древнем Шумере.