Искатель. 1972. Выпуск №5

Бен ИСТ КОГДА ОСТАНОВИЛАСЬ ЖИЗНЬ

Люди из индейского племени атапаска по сей день, как и века назад, живут рыболовством, охотой и ловлей диких зверей. Летом основным их занятием становится рыбная ловля. Каждую весну, едва окончится ледоход, они отправляются на летние стоянки — туда, где лучше ловится лосось.

Алекси Питка был из этого племени, поэтому, едва с Юкона сошел последний лед, он вместе с женой и двумя дочерьми переехал, как обычно, из родной деревни Кальтаг на летнюю стоянку в двадцати с лишним милях вниз по реке, Деревня же Кальтаг расположена в четырехстах милях от дельты Юкона.

Стоянка была там, где в Юкон впадает река Хотол. Хотол очень медленная река. Шириной, по словам Алекси, «в ружейный выстрел». Она течет, извиваясь, среди болотистых равнин. Истоки ее находятся в горах Кайю, расположенных к северо-востоку. Поэтому индейцы и называют реку Болото Кайю. С нею соединены многочисленные мелкие озера, большинство из которых к середине лета пересыхает. На их месте вырастает высокая трава, скрывающая болота. Индейцы называют такие озера травяными.

Американский лось, медведь, утки и гуси водятся в тех местах в изобилии. Но не всегда на дичь позволено охотиться. Летом, например, Питка не мог охотиться на лося, зато имел право бить мелкую дичь. Мясо в его семье очень любили, поэтому он охотился довольно часто. Излюбленным местом охоты у него было одно из травяных озер — он каждое утро приплывал туда на лодке.

Питка постоянно носил с собой крупнокалиберный «сэвидж», так как медведи в тех местах очень многочисленны. В любой момент мог повстречаться медведь гризли, а они звери сварливые и всегда готовы затеять с человеком ссору.

Как-то раз во время охоты Питка заметил в низине возле одного из травяных озер довольно крупного медведя. Потом целую неделю Питка встречал его каждое утро, и, хотя тот ни разу не подходил к нему ближе чем на полмили, Питка решил, что это средних размеров гризли.

Чем дольше охотник наблюдал за медведем, тем больше казалось, что медведь знает о его соседстве и, в свою очередь, наблюдает за ним. Зрение медведя не такое острое, как у человека, поэтому индеец знал, что медведь не мог заметить его, когда он проплывал по утрам по реке. Вполне возможно, однако, что тот учуял человека или почувствовал его присутствие инстинктивно. Как бы то ни было, медведь вел себя так осторожно, словно знал о присутствии человека.

Алекси шестьдесят пять лет. Охотился он всю жизнь. Но хотя на его счету было десять бурых медведей, ни одного гризли ему еще не случалось убить. Отчасти из-за охотничьего азарта, отчасти потому, что в семье кончался запас мяса, Питка решил при случае пойти на этого медведя.

В пятницу утром — старый индеец запомнил этот день надолго — он отправился, как обычно, на лодке вверх по реке.

Когда же, настреляв дичи, добрался до места, где видел медведя в последний раз, наступило время ужина. Он огляделся и сразу же увидел гризли на противоположном конце травяного озера. В том месте к озеру подходила небольшая прогалина, но место для засады было не очень хорошее. Пройдя на лодке еще милю, Питка оказался бы намного ближе к медведю, чем сейчас. К тому же там можно было незаметно подобраться к гризли ползком сквозь кусты. Стараясь не шуметь, он погреб еще милю, втащил каноэ на берег и вошел в кусты. Медведь успел переменить место, и расстояние между ними оставалось в целую полумилю. Но в этот раз Питка твердо решил убить гризли и стал потихоньку подбираться к зверю.

Алекси удалось приблизиться к медведю шагов на двести. Между ними не оставалось больше ни кустов, ни высокой травы. Теперь стало ясно, что это не гризли, а очень крупный бурый медведь. Он лакомился ягодами на поляне у самого берега озера.

Телескопического прицела у Питки не было, а для ружья с прорезным прицелом эта дистанция, пожалуй, великовата. Но странное чувство овладело Алекси. Он подумал вдруг, что, если не застрелит этого медведя, тот наделает много бед. Гризли это или бурый, охотник решил убрать его с дороги.

Питка залег возле зарослей кустарника, положил перед собой винтовку и стал смотреть на медведя поверх прицела. Медведь стоял боком к нему. Питка прицелился в лопатку зверя и выстрелил. Зверь рухнул на землю безмолвно и уже не шевелился. Человек подождал некоторое время, потом выстрелил над головой медведя и, убедившись, что тот не шелохнется, направился к нему.

Питка предполагал, что пуля вошла где-то позади передней лапы, расплющилась там, и медведь умер от внутреннего кровоизлияния.

Прислонив винтовку к ближайшему кусту, Алекси подошел к медведю. При нем не было никакого оружия, кроме охотничьего ножа на поясе. За свою жизнь он достаточно имел дела с медведями, чтобы знать о рискованности подобных действий. Да и никогда не делал раньше ничего похожего. Но сейчас он горел желанием поскорее вонзить нож в медведя. Питка все-таки остановился пару раз, но медведь не подавал ни малейших признаков жизни. Последние двадцать шагов Питка прошел в полной уверенности, что медведь убит.

Алекси был всего в трех шагах от зверя, когда тот вскочил и кинулся на него. Индеец со всех ног бросился к ружью, но не успел сделать и двух шагов, как оказался во власти медведя.

Питка вспоминал потом, что на него обрушилась какая-то огромная тупая сила, но вот куда он получил удар — по голове, спине или плечу, — он не знал. Весь мир для него захлестнула тьма… Когда он пришел в себя, то ему показалось, что проснулся он после глубокого и долгого сна, но проснулся далеко не полностью, не совсем.

Он почувствовал руками косматый мех и ощутил совсем близко вонючее дыхание. Поначалу даже не мог вспомнить, что стрелял в медведя, не помнил, где находился и что сбило его с ног. Он совсем ничего не видел. Но постепенно зрение вернулось к нему. Питка вспомнил все и понял, в каком отчаянном положении оказался.

Он лежал на спине. Медведь стоял над ним, широко расставив лапы и глядя ему прямо в лицо. Только Алекси еще не знал тогда, что лица у него больше не было.

Их разделял всего фут. Никакой боли он не чувствовал, но через минуту снова потерял сознание. Сознание вернулось к нему, видимо, довольно скоро, ибо, придя в себя, он увидел, что медведь все еще стоит над ним. Лапы зверя находились по обе стороны от его плеч, но медведь не пытался прижать его к земле. Алекси показалось даже, что он сможет легко проползти между ними. Но охотник побоялся, что медведь тотчас нападет на него.

Медведь не ревел и не рычал, вообще не издавал ни звука. Он просто стоял над поверженным человеком. А человек тем временем размышлял: сильно ли покалечил его медведь и не собирается ли зверь играть с ним, как кошка с мышью, ожидая лишь первого движения поверженного врага?

Питка вспомнил о ноже. Это был нож с широким лезвием для снятия шкур. Если ему удастся достать нож, он мог бы убить медведя. Охотник понимал, что медведь разорвет его на куски, если заметит его движение, но иного выхода не оставалось. Не мог же он лежать вот так под медведем и ждать, пока тот его прикончит…

Очень медленно и незаметно Питка протянул руку к ножу и дотронулся до рукоятки. Медведь не пошевелился. Питка освободил нож и, направив острие вверх, из всей силы вонзил его в лохматое брюхо зверя. Медведь не пошевелился и не застонал — не было ни единого признака того, что он почувствовал в своем теле нож.

Алекси показалось, что он сходит с ума. Он вновь и вновь вонзал нож в окровавленный мех. Кровь лилась на него теплыми липкими потоками. Он боялся захлебнуться ею. А медведь не проявлял ни малейшего признака боли.

Послушает ли его медведь, если заговорить с ним? Ведь многие индейцы верят в то, что звери понимают все, так же как люди. В старые времена индейские племена делали приношения духам убитых медведей. Да и сейчас на Аляске и севере Канады есть места, где охотники кладут в берестяную коробочку кусок медвежьей лапы и привязывают к дереву. Так они показывают медведю, что жалеют его, что были вынуждены убить его. Питка решил заговорить с медведем.

— Уходи, — сказал он как можно вразумительней. — Я тебя не трону, если ты уйдешь.

Потом он снова потерял способность видеть и заснул. Когда охотник проснулся, медведя над ним не было.

Алекси слышал, как тот пробирается сквозь ольшаник, воя от ярости и боли. Индеец понял, что медведь доживает последние минуты своей медвежьей жизни.

— Я знаю, что убил тебя, — произнес Питка.

Он попытался встать, но не смог. Правым глазом он вообще ничего не видел, да и левым видел немного. Ощупал рукой лицо. Пальцы ощутили только бесформенный кусок кровоточащего мяса. Голова Алекси загудела от боли, а тело затряслось от ужаса.

Как он найдет дорогу обратно к стоянке, если почти не видит? Дома он предупредил, что проведет ночь в лесу. Никто не будет обеспокоен его отсутствием до вечера следующего дня. Только потом его семья примется за поиски. Никакой надежды, что его отыщут в кустах раньше, чем он умрет.

Он не знал, сколько времени медведь простоял над ним, пока не отправился умирать в кусты. Время ему показалось часами, однако позже он решил, что прошло всего двадцать-тридцать минут.

Голова горела от боли. Зрение почти полностью пропало. Он снова заснул. Через некоторое время, вновь придя в сознание, Питка почувствовал себя несколько лучше и решил добраться до каноэ, Каноэ жена и дочери найдут обязательно, а если он сумеет добраться до лодки, они найдут и его. Как он преодолел эти ужасные полмили через травяное озеро и кусты, неизвестно. Он не видел даже, в каком направлении двигается. Однако руки и ноги его были в полном порядке. Левым глазом он еще различал перед собой пятно света — оно становилось то яснее, то темнее. Возможно, этого хватит, чтобы найти дорогу… Он помолился и двинулся в путь.

Медведь оставил его, наверное, около восьми часов вечера. В тех местах в июне по ночам не бывает темно, если не считать двух-трех часов легких сумерек. Алекси мог определить, день сейчас или ночь, только по температуре воздуха — ночью было холоднее.

Вскоре его покинули силы. Он свалился на землю. Но сдаваться не желал. Он стал продвигаться вперед ползком, отдыхая каждые несколько футов. Он полз вперед то на четвереньках, то по-пластунски, поминутно теряя сознание. Но вот наконец он дополз до кустарника.

Это был самый скверный участок пути. Он полежал некоторое время, отдыхая и дожидаясь, пока вновь обретет способность видеть его единственный глаз, оттер кровь, отметил направление, в котором нужно ползти, и углубился в густой ольшаник. Он полз и молился, твердя себе, что должен доползти и доползет.

Были минуты, когда он почти не видел света. Воздух стал холодным, наступил короткий период сумерек.

Он полз очень долго, на ощупь пробираясь сквозь заросли. Без отдыха он мог проползти лишь длину своего тела. Ему приходилось больше отдыхать, чем двигаться. Он молился и разговаривал сам с собой, чтобы поддерживать уверенность в себе и мужество. Страшная боль не утихала. Ему показалось, что прошли дни жуткой пытки, хотя в действительности миновало всего несколько часов.

Наконец ему удалось вытащить свое отяжелевшее тело на открытое место. Затем он прополз еще несколько футов, отделявших его от берега болота. Прошли сутки после того, как он покинул лагерь.

Каноэ он так и не мог найти. Но ему уже было все безразлично. Он упал в траву, совершенно измученный, и снова заснул. Так, очевидно, он пролежал большую часть дня и наконец снова нашел в себе силы приподняться на локте.

В этот момент он видел настолько, чтобы сказать точно, что стоит день, и чтобы разглядеть очертания кустов невдалеке. Он посмотрел прямо перед собой, но ничего похожего на каноэ не увидел. Затем повернул голову и различил на некотором расстоянии какое-то пятно, которое могло оказаться каноэ. Но тут он вновь упал на землю без сил.

Питка очнулся от холода. Целые облака москитов кружили над ним. Он понял, что опять наступила ночь. Он продолжал лежать на земле и думал о том предмете, который заметил на берегу. Наконец решил, что, если он хочет когда-либо доползти до каноэ, надо немедленно собрать последние силы. Он не выпил ни глотка воды и не съел ни крошки с того момента, как покинул свою стоянку утром в пятницу. Он был очень голоден и испытывал сильную жажду. В каноэ осталась кружка, хлеб, копченый лосось, сахар. Там был даже чай…

Охотник поднялся на четвереньки, но сразу же снова упал. Руки и ноги не держали его. Тогда Питка вцепился в траву руками и принялся дюйм за дюймом подтягивать тело к желанному темному пятну. Наконец он достиг каноэ. Протянул руку через борт, нащупал мешок с провизией, вынул оттуда кусок хлеба и копченую лососину. Попытался положить кусок хлеба в рот — и не нашел рта. Он нащупал рукой лишь распухшее мясо, разбитые кости и висящие снаружи зубы.

Он вновь потянулся к мешку, достал чашку и попробовал хотя бы попить. Поднес чашку к тому месту, где, по его предположению, должен находиться рот, и опрокинул ее. Вода потекла по подбородку и шее, а в горло так ни капли и не попало.

— Помогите! — попытался он крикнуть. — Долго я уже не проживу.

Поблизости была какая-то ямка, и он заполз в нее, спасаясь от холода. На нем была старая парка. Индеец попытался натянуть ее на голову, чтобы защитить свое изуродованное лицо от москитов, но это почти не помогло. Жажда, голод и туча москитов не давала ему заснуть. Прошло много, очень много времени, прежде чем он почувствовал теплые лучи солнца и понял, что пришел наконец новый день…

Полин, жена Питки, и две его дочери не очень обеспокоились, когда Алекси не явился домой в субботу — день, в который его ожидали: знали, что, отправляясь на охоту, он частенько задерживается дольше, чем предполагал. Но когда Питка не вернулся и на следующее утро, они забеспокоились. Уходя на охоту, он сообщил, что собирается пойти на медведя, если только встретит его. С растущим беспокойством женщины прождали еще полдня, и ближе к вечеру воскресенья Полин потребовала начать поиски.

Большой Джордж Симейкен, их сосед по Кальтагу, тоже находился с женой на летней стоянке. Полин обратилась к нему. У Большого Джорджа было болотное каноэ — легкое и маленькое. У него был также и скиф с подвесным мотором — такой же, как у семейства Питки, — но оба мотора были сейчас неисправны. Тяжелые ялики пришлось бы вести на веслах. Симейкен решил пойти на поиски в каноэ — так быстрее. Жена Алекси и одна из его дочерей должны были идти на ялике следом за ним.

Они покинули лагерь в семь часов в воскресенье.

Питка мало помнил из того, что произошло в это воскресенье. Он сделал множество напрасных попыток протолкнуть пищу в рот. Головная боль была невыносимой, и все же время от времени ему удавалось заснуть. Ему начинало казаться, что он пролежал на берегу несколько недель. Наконец он почувствовал знакомый холод и приготовился провести еще одну ночь, отбиваясь от полчищ москитов. У него были спички, но не хватало сил собрать для костра дров.

Через несколько часов, лежа на спине, Питка услышал какой-то звук. Ему показалось, что кто-то приближается к нему, но решил, что начинаются галлюцинации. Однако через некоторое время он вновь услышал отчетливый плеск весла. Приподнялся на локте, но так и не разглядел Большого Джорджа, длинными мощными гребками направлявшего к нему свое легкое каноэ. Питка упал навзничь и потерял сознание. Очнулся, когда Большой Джордж уже стоял над ним, тормоша и пытаясь привести в чувство. Его голос был самым прекрасным звуком, который Питка когда-либо слышал… Был уже понедельник, два часа утра. Прошло пятьдесят пять часов после схватки медведя и Питки.

Жена и дочь Питки находились совсем недалеко, лишь немного отстав от быстрого каноэ Большого Джорджа. Охотник узнал об их появлении по полному страха и ужаса крику жены:

— Что такое? Что с тобой случилось?

— Не подходи ко мне, — предупредил он. — Ты испугаешься.

Потом она ахнула, и он увидел ее склонившейся над своим изуродованным лицом.

Вся правая сторона его лица — от глаза и до подбородка была сорвана. Глаз вырван из глазницы, а на месте носа остался только хрящ. Кожа сорвана со всей правой и части левой щеки, рот изуродован, а от обеих челюстей осталось всего три передних зуба. Остальные выбиты. Сорванная вместе с мясом кожа, покрывавшая когда-то лицо, висела под подбородком наподобие ужасной кровавой бороды. Медведь натворил все это передней лапой, сорвав кожу с лица, как скальп.

Жена Питки попробовала влить ему в рот немного воды, и несколько капель попало туда, а затем в горло — первые капли за последние два дня… Затем Полин и Джордж, кое-как перевязав Питку, подняли его и уложили на дно ялика…

Они прибыли на стоянку около четырех часов утра. Джордж сразу принялся ремонтировать мотор — это был единственный способ быстро вызвать помощь. Работал он отчаянно. Тем временем семья Алекси уложила пострадавшего в постель и сделала то немногое, что было в их силах, чтобы облегчить ему страдания. Через шесть часов после того, как, починив мотор, Большой Джордж устремился вверх по реке, в поселке услышали громкий ровный стук мощного стационарного двигателя.

Это прибыли Альберт, сын Питки, и его друг из деревни Нулато, соседней с Кальтагом. Алекси перенесли в большую лодку Альберта — почти через трое суток после того, как на него напал медведь.

В Кальтаге помощь вызвали по коротковолновому радио еще тогда, когда Альберт находился в пути к летнему лагерю. Поэтому, когда его лодка, везущая Питку, пристала к деревенскому причалу, неподалеку уже стоял маленький спасательный самолет. Раненого поместили в него и тут же отправили в больницу, находящуюся в Танане — большом поселке, что в двухстах пятидесяти милях вверх по Юкону. Там за него принялись врачи. Они работали над Питкой много месяцев подряд.

Врачи утверждали, что только чудом его удалось доставить в больницу живым: несколько дней он находился на грани жизни и смерти. Питка пролежал в больнице три месяца, но это оказалось пустяком по сравнению с тем, сколько ему предстояло пролежать.

Через несколько дней после того, как Алекси отправили в больницу, его друзья решили подняться вверх по Хотолу и разыскать подстреленного медведя. Зверь лежал мертвый недалеко от места, где он напал на Питку. Медведь уже раздулся, но индейцы все же решили содрать с него шкуру, надеясь найти пулевое отверстие. Это им не удалось — шкура уже начинала портиться. Алекси, однако, и потом продолжал верить, что пуля попала медведю чуть выше правого плеча и зверь умер от внутреннего кровоизлияния.

Как только Питка более или менее поправился, его отправили самолетом в больницу Сиэтла, где охотник провел семь с половиной месяцев, пока старый немец — специалист по пластической хирургии, которого он совершенно не понимал и имя которого так и не запомнил, — «строил» ему самое красивое лицо, на какое только был способен. За это время Алекси перенес шесть операций, причем ни разу не выходил из больницы. Для человека, всю жизнь проведшего на воздухе, эти месяцы казались едва ли лучше тех долгих часов, которые он пролежал в лесу после нападения медведя.

Наконец пришел день, когда Питке сообщили, что он может отправляться домой. Маленький самолет доставил охотника в родную деревню 14 апреля. И семья, и вся деревня ожидали его прибытия. Алекси не раз говорил, что это был самый счастливый день в его жизни. Не очень он походил теперь на человека, который отправился вниз по Юкону десять с половиной месяцев назад, хотя хирург-немец и сделал все возможное. Но это все же лучше, чем оставаться совсем без лица. Питка был так рад снова увидеть реку, горы, низины и собственный дом, что ему было буквально все равно, как он выглядел.

Через две зимы он отправился с Альбертом на собачьей упряжке в Уналаклит — эскимосскую деревню, расположенную в ста милях от Кальтага на берегу Берингова моря. В молодые годы Питка носил почту между этими двумя деревнями. Питка за три дня пересекал Олд Бумэн-ривер и труднопроходимый перевал, за которым в восьмидесяти милях от своей деревни встречался с почтальоном из Уналаклита. Там они обменивались мешками с почтой и отправлялись в обратный путь.

Алекси хотел вновь увидеть эти места. Солнце было очень ярким, а Питка забыл защитить свой больной глаз, из-за чего пережил тяжелый случай снежного ослепления.

— С тех пор я живу совсем плохо и почти ни на что не годен, — говорил охотник мне несколько позже. — Я не могу ни охотиться, ни рыбачить. Я могу только кормить собак и делать всякую мелкую работу, которую может выполнить любой старик, и все равно мне приходится часто ложиться и отдыхать. Я убил медведя, но не одержал особой победы. Мне уже никогда теперь не избавиться от увечий. Лучше бы я сразу сказал тогда, увидев медведя в полумиле от себя: «Уходи. Я не стану тебя убивать, если ты не причинишь мне вреда». Тогда ничего не случилось бы, ничего не произошло бы.