Искатель, 1961 №4

В. Иллеш
БЫВАЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

Рисунки В. Чижикова

Вот уже несколько часов меня не покидает отрадное чувство отдыха. В сапогах сухо. Тепло. Я растянулся на верхней полке. На соседней, подложив под голову репортерскую сумку, дремлет мой друг и постоянный попутчик по командировочному бродяжничеству.

Я, кажется, засыпаю…

Колеса, вздрагивая на стыках, отсчитывают рельсы. Гудит маленький маневровый паровозик — его здесь прозвали «Машей-пенсионеркой». Еще раз и еще… Наверно, машинисту нравится, как эхо в горах усиливает не слишком звонкий голос «Маши». Несется гудок далеко-далеко туда, где бродят медведи да геологи.

Окопный запах махорки, поднявшийся снизу, навеял было далекие воспоминания, но неожиданно свежий, по-мальчишески восторженный голос вернул меня в вагон:

— Вот это пейзаж! Законный!..

И не успел метроном колес отстучать свое «тик-тик», как хрипловатый голос (махорка — табак тяжелый) возразил:

— Однако, какой там пизаж? Так, известно — тайга. Вот зацепит туча брюхом по гольцу, отшумит дождь — и опять тихо.

Что хорошо, то хорошо… Но пока еще, паря, то не пизаж. Нет!

Странная трактовка этого слова меня заинтересовала. Старческий голос продолжал:

— Вот в пустыне бывает. Очень даже! Поначалу песок один. Много его. Кучами — барханами — лежит. На них колючки и вараны… Вроде как крокодилы малолитражные. Потом, значит, канал прокопают машинами. Они на драги, что золото моют, похожи. Воду горную кипучую пустят, так все и зазеленеет. В небе зарницы. Вроде там сварщики работают… На поле девчата, славные такие, в цветастых рубашках, собирают хлопок. У каждой кос на целую девичью бригаду хватит…

Снизу опять поднялся столб махорочного дыма. Молодой голос спросил:

— Ты это видел?

— Раз говорю, стало быть видел, — ответил старик голосом равнодушным, подобным радио, что на площади в райцентре. — Знаешь, паря, бывает так: с неба земля совсем плоская. Горы желтые, покоробленные, будто бумажные пакеты, в которых цемент на станциях мокнет. Потом, глядь, дверка самолета открывается, и человек прыгает. Ближе к тому самому пизажу, значит. А потом снизу смотришь. Тоже интересно! Самолет повернул. Прыгун руки расставил и на тебя, к земле летит. Ближе. Еще ближе… А колпака своего не открывает. Чего-то ждет. И глядь: совсем на землю упал. А людям внизу хоть бы что!.. Я было с места своего соскочил. Да сзади шуметь начали. Потом инструктор объяснил: все, мол, в порядке. Это кукла была. Новый парашют пробовали. Поначалу вместо человека ее скидывают. Проверят все. А тогда и ты можешь. Во как!

— И это ты, папаша, видел?

Категорическое «ну» — у сибиряков оно означает «да», «а как же!», «какие могут быть сомнения!» — заставило молодого замолчать.

Поднебесные похождения старика окончательно вывели меня из дремотного состояния. Теперь дым моей трубки да дедовская махорка совсем заволокли отсек вагона. Старик, почувствовав, что аудитория расширяется, продолжал:

— В небе-то чо. Вот под водой, бывало, поглядишь: рыбы спят, а меж них «Северянка» плавает. Сама на акулу похожа. Только жабры светятся… Ты говоришь — пизаж. И в тайге он бывает. Строили эту вот дорогу. Голец здесь где-то был, очень на спящего зверя походил. Так его взорвать решили. День и ночь по дороге машины с красными флажками шли. Взрывчатку везли. Она вроде сухой горчицы, желтая, сыпучая. Как запалили, серо все вокруг стало. Тайги не видно. Гора вроде бы огрызается, а люди от нее прячутся. А как засветлело — глядь, медведь-голец уже подвинулся. Дороге место уступил.

— Ты и здесь был?

— Да что ты заладил: был, не был…

…Проворная «Пенсионерка» снова решила поговорить с горами Шории. На этот раз гудки были особенно протяжными. Мне захотелось спуститься вниз, поглядеть на бывалого человека, пополнить дорожный блокнот. Подмигнул я товарищу, чтобы «Киев» из сумки вытащил, и, стараясь не громыхать сапогами, спрыгнул вниз. Смотрю: старик как старик. Кожа от загара, а может и от старости, темная, как шишка кедровая, глаза чуть раскосые, с теплой хитринкой: видно, предки его с хакасами породнились.

«Пенсионерка» свое отговорила. И мы услышали слова старика, заставившие меня подумать: не был ли Мюнхгаузен родом из Минусинска или Абазы? Старик явно увлекся:

— …Смотрю, подходит Миклухо-Маклай к этому голому волосатому и руку ему дает. А тот улыбается: хорошо, мол, человек Миклуха…

Знаю с детства: дерзить старикам нельзя. Но тут не выдержал;

— Как же тебе, батя, не совестно! Где это ты Миклухо-Маклая видел?

Старик посмотрел на меня удивленно, словно я не с верхней полки, а из чужого самолета свалился.

— Это я-то брешу?..

И, почав новую закрутку, добавил:

— Чудак человек! Чо кудахчешь, как неродный? Кто ж ноне не видит пизажей всяких? А особливо я: спроси кого хочешь, все знают: внук мой — колхозный кинщик. Через картины эти, может, я и на Луне побываю…