Искатель. 1961-1991. Антология

Валерий Привалихин ТАЁЖНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Линь был некрупный, ладонь не закроет. Но в яростном старании вырваться из ячеи на волю он замотался в капроновые нити намертво. Ращупкину пришлось-таки повозиться, пока высвободил остро пахнущую тиной рыбу. Он кинул линя с облысевшим боком на дно лодки, где распласталось десятка три рыбин.

Темно-серая, с зеленым отливом чешуя прилипла к пальцам. Ращупкин опустил их в воду, растопырил и пополоскал. Липкая чешуя отстала. Он собрался уже вынуть руки из воды, как вдруг неприятное ощущение, будто за ним наблюдают, толкнулось в груди.

Первым побуждением было вскинуть голову и оглядеться. Но Ращупкин заставил себя повременить, глубже погрузил руки в воду и потер друг об дружку, словно намыливал. Он ждал, что его вот-вот окликнут. Тишины никто не нарушил. Ращупкин вынул руки из воды, энергично тряхнул кистями.

Странно: или ему кажется и никого на берегу нет, или наблюдающий не хочет себя обнаруживать.

Он решил не торопиться. Если кто есть, пусть сам объявится.

Светило солнце, ветерок гнал по воде чутошнюю рябь. Ничего подозрительного. А ощущение, что за ним следят, причем пристально, неотрывно, росло.

Он заставил себя просмотреть сеть до конца, неторопливо закурил, как полагается после работы, и только после этого погреб к берегу.

Нос лодки впритирочку вошел в выточенное в кромке углубление. Опираясь на весло, Ращупкин выпрыгнул на песок и пошел в избу за мешком.

На обратном пути нарвал травы и засунул в мешок. Оставалось переложить рыбу. По мелкой воде он прошел к корме. Скрытый взгляд ни на секунду не оставлял его, ловил всякий жест и движение, словно бы держал на поводке, сковывая и заставляя нервничать.

Ращупкин не без сожаления подумал о Полкане. Будь пес рядом, он не позволил бы кому-то скрытничать, живо лаем вытурил.

Все дни с начала лета Полкан неотлучно находился при нем. А тут, как нарочно, Мишка с Ленкой поутру поплыли на остров за кислицей. Ращупкин сам предложил им взять Полкана. Ружье тоже не захватил. Летом не до охоты, успевай на реке поворачиваться да по хозяйству. После открытия навигации он редко наведывался на свой стан. Но нынче последний день месяца. Есть договор с Шумиловским сельпо насчет озерной рыбы, а завтра ее сдавать. Зинаида взвешивала, в кадушках до полутора центнеров не хватало Пустяка, трех килограммов. Пришлось отправляться, куда денешься. За выполнение — премия, тридцатка не лишние деньги.

На дне лодки не осталось ни одной рыбины. Мешок полон на треть. Больше задерживаться на озере не было надобности. Он приставил к двери избушки дощечку и пошел прочь от стана.

Ощущение слежки, возникнув, стойко держалось и нарастало, пока Ращупкин находился на озере. Стоило ему, однако, чуть отойти, выйти на луговые клевера, как напряженность исчезла.

Быстрота, с какой это случилось, несколько озадачила. Он вдруг засомневался: неужели кому-то потребовалось выслеживать его?

«Живем тут как звери, звериное чутье вырабатываем. Со стороны заметно, как дичаем», — вспомнились слова Зинаиды, сказанные во время ссоры.

«Ладно, может, и одичали, да сперва проверить надо», — как бы споря с женой, думал Ращупкин. Не было, не было, и на тебе, на пустом месте выросло подозрение.

Луг быстро кончился, тропа нырнула в жиденький осинник, опять скользнула на безлесное место. Замаячили раскидистые кусты смородинника. Через него боком, боком можно было почти скрытно добежать до хвойного леса справа, а там вернуться к озеру. Ращупкин остановился, перекинул с плеча на плечо мешок и решительно зашагал дальше. Нечего мельтешить, успеется. Он и по тропке напрямик попадет в тот же ельник.

— Все, — сказал он вслух, добравшись до ельника. Были в самом деле или чудились на стане наблюдатели, теперь он оказался недосягаемым для постороннего глаза.

Если оставались колебания насчет слежки на озере, то уж следом-то не шли — в этом он был убежден. Кинув мешок на землю, продвинулся к крайней ели, отогнул лапу. И даже вздрогнул от увиденного: ветки ближнего к тропке смородинного куста качнулись, сходясь. На быструю, как щелчок затвора фотоаппарата, долю времени он увидел промелькнувшее между веток лицо.

— Вот тебе и звериный нюх. Вот и дичаем, — прошептал он.

Ращупкин вернулся к своей поклаже. Стоял, скрестив на груди руки, думал.

От озера до смородиновых зарослей было три километра, и весь этот путь его сопровождали. Почему кто-то сначала не хотел давать о себе знать, а потом решил твердо убедиться, что он отправился домой? Чем и кому помешал на озере?

Ращупкин кинул мешок под густую молоденькую пихту и пошел, забирая вправо от тропки по ельнику.

Еловый массив переходил в смешанный лес, чуть дальше смыкавшийся с березовым колком возле озера.

Ращупкин поторапливался и уже через полчаса добрался до берега, нашел себе укрытие и выглянул. На озере не было ни души. Дверь избушки подперта. По плашке видно, никто в избушку не входил. Лодка тоже на месте. Внимательно раз, другой и третий он обвел взглядом берег. Никаких признаков постороннего присутствия. Странно: тот, кто шел за ним следом, по времени должен вернуться на озеро, напрямик короче, чем вкруговую, а его нет.

Чепуха какая-то получается необъяснимая. Ждали его ухода, чтобы после тоже уйти? Больно уж по-детски.

Выждав еще, он подумал, что зря сидит в укрытии. Если и явятся на стан, то не сейчас, не скоро. Ему любопытно было заглянуть в тальниковые заросли. Там, он был убежден, что-то да прояснится.

Не слишком уже осторожничая, Ращупкин пошел вдоль берега. Стоило сделать буквально три шага, и он наткнулся на свежий, оскользнувшийся след чужого сапога.

Ращупкин наклонился, вгляделся. Рядом был второй, более четкий отпечаток подошвы сапога, подальше — третий. И еще, и еще.

Следы уходили прочь от озера, в заросли. Стоило бы пошарить и в тальнике, наверняка и там отыщется любопытное, да недосуг. Его видели, теперь он, в свою очередь, посмотрит, кто тот, интересующийся.

Пройдя, где спешным шагом, где трусцой, около получаса, Ращупкин приметил в траве окурок сигареты. Поднял, понюхал — считанные минуты прошли, как ее выкурили. Незнакомец словно предупреждал о своем близком присутствии. Это было кстати. Густой подлесок поредел, подступала полоса соснового чистого бора, видимость впереди увеличивалась. Теперь следовало быть начеку, чтобы при сближении с неизвестным не обнаружить себя.

Фигура незнакомца вынырнула среди стволов корабельных сосен. Длинный, чуть горбящийся, он ступал так, словно шел по мшанику и боялся провалиться. Одет был в застиранную добела энцефалитку, темные брюки заправлены в сапоги. Даже на расстоянии легко было разглядеть выбивающиеся из-под кепки на затылке черные с сединой волосы.

Ращупкину не терпелось увидеть лицо человека, которому он помешал чем-то на озере. Однако Длинный не оглядывался — Как бы заставить его на секунду повернуться? Решение еще не успело оформиться, но тут шагах в семи — десяти впереди неожиданно возникла фигура второго человека.

Открытие неприятно поразило Ращупкина. Хорош, ругнул он себя, сразу почему-то решил, что на стане «пас» его один, и не допускал мысли о нескольких. Должен был обратить внимание, что у Длинного не шаркающая походка, рвал траву не замеченный сразу напарник. В отличие от идущего налегке спутника он нес за спиной рюкзак, объемистый, но, видно, нетяжелый: ноша не пригибала его.

Незнакомцы ступали размеренно, как заведенные. По частым взмахам рук было ясно, что около них вьется комариный рой.

Прошло некоторое время, пока передний остановился, снял с плеч рюкзак, обернулся и, стянув с головы кепку, вытер лицо. Теперь Ращупкин хорошо разглядел его. Красный, словно после доброй бани, на лоб слипшимися прядями спадают белые волосы, такие же бесцветные черточки над глазами вместо бровей. Альбинос.

Длинный нагнал спутника, подхватил рюкзак. Просовывая под лямками руки, невольно повернулся вполоборота, и Ращупкин увидел лицо: черты тонкие, нос с едва уловимой горбинкой. Подбородок окаймляла небольшая острая борода.

Минутная передышка, и незнакомцы опять размеренно зашагали вперед.

Ни по внешности, ни по одежде Ращупкин не мог понять, кто они. Во всяком случае, не геологи и не браконьеры. У тех и поклажа другая, и оружие всегда при себе в такой глухомани. А у этих вряд ли было хоть одно ружье в рюкзаке. Да и не ходят по тайге с разобранными ружьями.

Еще более загадочным был их маршрут. По уверенной походке видно, что не плутают. Взяв курс от озера строго на северо-запад, они не уклонялись и, похоже, не думали менять направления. Значит, неминуемо должны были вскоре уткнуться в Окунеевское болото в двенадцати километрах от озера.

Какая нужда несла этих непонятных людей на непроходимое Окунеевское болото? Что они там забыли?

Минуло больше часа, как Ращупкин шел по пятам загадочной пары. За все время те не сделали ни одной остановки, лишь несколько раз на ходу молча передали друг другу рюкзак.

Ращупкин утвердился в мысли: если ему и предстоит быть чему-то свидетелем, то не раньше чем доберутся до болота.

Вдруг на полянке, окаймленной красным кустарником, они остановились, заозирались. Альбинос выгнул плечи назад, сбросил рюкзак в траву и тут же устало опустился на него.

Длинный, поискав и не найдя, где бы притулиться, сел у единственной на полянке сосны. Поерзав, вытянул ноги, уперся спиной в ствол.

Оба закурили. Комариный рой продолжал их донимать, и они, торопливо затягиваясь, пускали клубы дыма.

Минута шла за минутой. Прошло четверть часа, полчаса. Альбинос давно сполз с рюкзака, положил на него, как на подушку, голову и вольготно растянулся. Длинный лежал на животе, уткнувшись подбородком в скрещенные руки. Странно; шли спешно, а тут позволили себе отдых изрядный.

Чем дольше загадочная пара пребывала в неподвижности, тем неспокойнее становилось у Ращупкина на душе. Он догадывался, что остановка вызвана ожиданием. Должен появиться кто-то третий, может, и четвертый. А вот откуда, с какой стороны — этого предугадать нельзя, хотя ничего важнее сейчас не было.

Ращупкин отступил с первоначально занятого места шагов на двадцать и совсем было собрался поднырнуть под елку, где в густой кроне его не разглядеть и вблизи, но тут раздался негромкий свист.

Ращупкин облегченно вздохнул: тот, кого ждали, предупреждал о своем приближении.

Разморенные долгим лежанием незнакомцы зашевелились. Альбинос, сунув пальцы в рот, откликнулся свистом.

Третий, прежде чем выйти из кустарника, возвестил о себе шумом. Гулко, как выстрел, треснула под его ногой сухая валежина, послышалось сдержанное ругательство.

«Ну-ка, ну-ка, покажись», — оживился Ращупкин. Ожидание утомило, и он обрадовался появлению нового человека. С приходом третьего что-то должно проясниться.

Однако его появление скорее рождало новые вопросы. Единственное, что можно было о нем сказать: он тщательно оберегается от комариных укусов. Лицо наглухо закрыто, как паранджой, длинной, спадающей на грудь сеткой против гнуса, пришитой к полям шляпы. На руках у вновь прибывшего перчатки. По одежде он отличался от первых двух. Вместо энцефалитки на нем была черная хромовая куртка. У Ращупкина имелась похожая. В конце весны они с Зинаидой поехали на лесобазу. В тот день в тамошнем магазине бойко торговали кожанами. Как ни отнекивался Ращупкин, Зинаида купила ему. «Для выездов на люди», — сказала внушительно. Незнакомец же в накомарнике, видно, не очень-то щадил дорогую вещь, шастая в ней по таежному чащобнику. Был у третьего и небольших размеров рюкзак, а главное — короткоствольный карабин. Наметанным взглядом Ращупкин определил, что это, пожалуй, единственный из троих, кому не понаслышке знакома кочевая таежная жизнь. Назвать его геологом мешало лишь то, что он каким-то образом связан со странной парой.

Третий устроился рядом с Альбиносом. Он принес с собой облако гнуса, и старые знакомые Ращупкина сразу замахали руками, потащили курево из карманов.

Следя за ними, Ращупкин не забывал поглядывать и на кустарник, хотя, похоже, предосторожность была излишней: по поведению троицы не чувствовалось, что те поджидают еще кого-то.

На поляне завязался спор. Ращупкин определил это по частым жестам. Говорили не слишком громко, а расстояние до поляны составляло сто с лишком шагов, и даже обрывки слов не долетали. Можно было приблизиться со стороны кустарника, его не заметят. Но, помня, какой шум наделал там незнакомец в накомарнике, Ращупкин отказался от этого. Оставалось ждать.

А набраться терпения неизвестные заставили.

Прекратив вскоре спор, они и не подумали подниматься. Альбинос перекинул рюкзак в тень, переполз к нему. Владелец карабина и Длинный последовали его примеру, легли головами друг к другу.

«Отсыпаться, что ли, сюда явились», — с неприязнью подумал Ращупкин, поглядев на часы. Положение его, как преследователя, оставалось странным. Он чувствовал, что с троицей не все ладно, но где веские доказательства, что это люди, за которыми стоит последить? С момента, когда он на озере ощутил на себе тайный взгляд, минуло почти четыре часа, а он ничего ровным счетом не мог сказать вразумительного о незнакомцах. И не в его власти поторопить события.

Полуденное июльское солнце припекало. Запах разогретой хвои разлился по лесу. Жажда, совсем недавно терпимая, с каждой минутой все настойчивее давала знать о себе.

«Положеньице, — думал он, озираясь и ни на миг боковым зрением не теряя из виду подопечных, — вдруг им вздумается тут до ночи проторчать?»

Такое было хоть и маловероятно, но не исключалось. Провалявшись на поляне ровно час, троица ожила, зашевелилась. Ращупкин напряг глаза, рассчитывая увидеть лицо неизвестного в кожанке — хотя бы при вставании должен же расстаться с накомарником. Не тут-то было. Он приподнял шляпу за тулью и опустил, будто кого поприветствовал, и принялся надевать через плечо карабин. Длинный и Альбинос потянулись, с ленцой разобрали рюкзаки. Все трое нырнули в кустарник. Ломкие сухостойные ветки затрещали, захрумкали. Выждав время, Ращупкин скользнул следом.

Он не настраивался на долгий путь, был уверен, что теперь-то его подозрительные подопечные близки к цели и загадка их быстро раскроется. Однако ошибся. Минуло два часа, три, солнце неприметно поползло на наклон, а незнакомцы с завидным упорством шли и шли мерным шагом, нигде не позволяя себе остановок.

Прибывавшая жажда постепенно сделалась мучительной. Путь, как нарочно, пролегал по высокому сухому месту — ни ручейка, ни махонького озерка, ни даже наполненной зацветшей водой впадинки: с середины месяца установилась засуха.

Не без внутренней радости Ращупкин подметил, что незнакомцы, нарочно или сбиваясь, начинают забирать влево. Недолго еще прошли по гривке и спустились в низину. Под сапогом чвакнула вода. Если не напиться, то хоть смочить горло можно. Собрав обшлаг рукава куртки в кулак, Ращупкин припал на колено и нетерпеливо вдавил кулак в траву. Когда поднялся и первым делом поискал взглядом незнакомцев, обнаружил, что они остановились. Может, он совершил какую-нибудь оплошность и остановка из-за него? Успокоение пришло тут же: троица натолкнулась на ручей.

Длинный и Альбинос проворно освобождались от рюкзаков, а новый их спутник сидел на корточках у ручья. Что-то говоря, он обернул свое мокрое лицо так, что и Ращупкин мог видеть. В следующую секунду Длинный сделал шаг к ручью, заслоняя собой незнакомца в кожанке, но и ничтожной доли времени Ращупкину хватило, чтобы разглядеть его.

— Вот-та-та, — прошептал Ращупкин, невольно попятившись, забывая даже про сухость в горле.

Лицо третьего было ему известно, причем он хорошо помнил откуда.

В середине июня к нему в гости нагрянул милицейский лейтенант Афанасьев из райцентра. Он очень торопился. Причалив свою «казанку», в дом не зашел, как ни зазывала Зинаида, из вежливости коротко справился о житье-бытье и перешел к делу. На лесобазе за день до этого ограбили инкассатора. Ращупкин уже был наслышан, по всему району об одном этом говорили. Инкассатор, получив деньги в районном банке, вез их в Любинской лесопункт. По обыкновению он заночевал в заезжем доме. Ранним утром группа геодезистов, тщетно пытавшаяся стуком разбудить хозяйку, решила влезть в окно. Хозяйка, ее семилетний сын и инкассатор лежали мертвые. Деньги и наган, что были при инкассаторе, пропали. И все. Больше толком никто ничего не знал.

Афанасьев уточнил похищенную сумму: не полмиллиона, как утверждали слухи, но больше ста тысяч — месячный заработок и премия трехсот двадцати рабочих.

— Как призрак сотворил, — мрачно цедил сквозь зубы лейтенант. Он бурно переживал то, о чем говорил, и молодое, почти юношеское лицо его покрывалось алыми густыми пятнами. — Есть один на примете. Против него только то, что перед убийством взял расчет в поисковой партии. Подался на лесобазу, а там его никто не видел. Вот.

Афанасьев протянул фотографию.

Со снимка на Ращупкина напряженными светлыми глазами глядел мужчина лет сорока. Черты лица крупные, резкие, словно вырезанные ножом; на голове ежик коротких русых волос. С оборотной стороны снимка разборчиво зеленым фломастером было написано:

Встреча с Афанасьевым, о которой он успел забыть за две недели, живо промелькнула в памяти.

«Как в воду глядел Афанасьев», — усмехнулся про себя Ращупкин и встрепенулся. Теперь, когда знал, с кем имеет дело, нужно соблюдать предосторожность вдвойне, а он, как ему показалось, слишком надолго оставил троицу без пригляда.

Раздвинув ветки, увидел, что Длинный еще не присел, Альбинос с трудом стягивает прилипшую к потному телу внцефалитку. Эти двое пока не интересовали Ращупкина. По нему, главной фигурой был третий, и все внимание он переключил на него. Шуляков встал в полный рост и, оглаживая ладонями мокрые щеки, расслабленно сделал несколько шагов от ручья. Остановившись, потянулся, запрокидывая голову и выбрасывая вверх руки, смачно зевнул. Потом резко выпрямился.

А ведь он не первый день видит Шулякова и его приятелей, пришло в голову Ращупкину. След их не первый день видит, поправил он себя.

Вчера в полдень, проезжая на моторке ниже Куяновского яра, он заметил на сыром песке у самой кромки воды глубокую метку — зазубрину от носа обласка. С одним гребцом в корме обласок коснется берега больше днищем, слегка, будто погладит, а то был вспарывающий след. Занятый своими мыслями, вчера он отстраненно отметил, что кто-то переехал реку на перегруженном обласке. И все.

Сейчас он вспомнил большее. Приблизительно за четверть часа перед тем, как попался след, он разминулся с шедшим вниз катером из леспромхоза. Раньше переправиться на обласке не могли. Иначе бы не уцелел след. Катер давал сильную волну, она катилась, старательно прилизывая берег. Значит, переплыли реку ниже Куяновского яра после катера за считанные минуты перед тем, как Ращупкин проскочил там на своей моторке. Само по себе это ни о чем не говорило. Подозрительно было другое — рядом со следом не оказалось обласка. На его памяти не случалось, чтобы с безлюдного берега утаскивали и прятали обласок, да еще не поленившись одолеть для этого двухметровую крутизну. Никому, кроме троицы, за которой он сейчас наблюдал из кустов, такое бы не понадобилось.

Теперь они находились в шестидесяти километрах от реки за дальней оконечностью Окунеевского болота, и Ращупкин без труда очертил пройденный ими путь. Более того, он, кажется, мог ответить, куда направляется троица.

Конечно, они отсиделись, выждали, пока страсти мало-помалу поутихли. Сейчас стараются скрытно выбраться, нигде не наследить, не напомнить о себе. Лучшего пути, как прямиком через тайгу на Четь, не сыскать. Срубят на Чети плотик и будут сплавляться без всяких хлопот… Четь быстрая, если еще помогут себе, подгребут, за трое суток, пока людные берега обозначатся, чуть не в полтысяче километров в соседнем крае будут. Тут о происшествии не сразу всякий подумает-вспомнит, а там чего опасаться, там едва ли и слышали. Туристами вынырнут — свободно могут сойти за них.

План был прост. Путь троицы не пересекся бы с ращупкинским, знай они места лучше. Прикинуть по времени, Четь уже должна бы катить их вниз. Однако стоило им переправиться на обласке и углубиться в тайгу, они заплутали. Скорее всего на кочкарнике, который, как осьминог щупальца, разбросал свои трясинки перед соседним с Окунеевским — Линевским болотом. Видимо, вчера, покрутившись, как букашки на соломинке, на Линевском кочкарнике, они все же вышли, да не там, где хотели. Поутру желание поскорее найти верный путь заставило их разделиться и отправиться в разные стороны.

Более толкового объяснения появления Длинного и Альбиноса на стане на ум не приходило. В чем, в чем, а в желании натолкнуться на него, Ращупкина, их не заподозришь. А уйти со стана позволили, только убедившись, что он находится в полном неведении.

Пересохший рот внезапно наполнился слюной, стоило Ращупкину подумать, какой опасности он подвергался на озере. Мысленно поблагодарил себя за то, что отдал утром Полкана сопровождать сына и дочку.

Стоп, поймал он себя на новой мысли. Если им нужна Четь, не слишком ли они замысловато туда устремились? Знай себе, прями, очутишься на Чети, мудрено не очутиться. Вчера, согласен, троица плутала. Зато нынешние их броски слепыми не назовешь. Не разогнались, однако, на Четь. Что-то, видно, искали. Длинный с Альбиносом возвратились пустые, а вот Шулякова можно поздравить. Благодаря ему они на верном пути.

«Точно, на верном, — утвердительно кивнул себе Ращупкин, чувствуя, что в таком разе окончательно рушится его версия, будто цель троицы Четь. Ведь по двадцать верст вширь отмотали и ни на шаг к ней не приблизились».

Он потер кулаком подбородок, сбитый с толку, подумал, что, может, они ищут Кулеевский стан. Других примечательных мест в округе не было, кроме заброшенного зимовья охотника-остяка Кулеева. Полтора десятка лет назад старик основательно потрудился, срубил добрую избушку. Однако работа была проделана зряшная. Старик год спустя умер, а желающих на избушку не нашлось: у каждого свои излюбленные места для охоты.

Кулеев строил ее где-то вблизи старого Тяжинского тракта, постарался поточнее определить место расположения избушки Ращупкин. В следующую секунду мысль о старом Тяжинском тракте завладела им целиком. Кажется, он докопался до истины! У него кровь застучала в висках, и жажда с новой силой схватила горло от этой новой догадки. Известно или нет Шулякову и его спутникам о Кулеевском стане, дело десятое. В любом случае стан их не интересует. Тракт, и только тракт им нужен!

Как зачастую случается, когда отыскивается единственно верное решение, теперь все встало на свои места, «белые пятна» в поведении троицы пропали.

Никогда они не помышляли сплавляться по Чети на плоту. Как он всерьез мог и предположить такое? Показаться на людях, обнаружить себя для Шулякова и его приятелей почти равносильно добровольной сдаче. В любой деревеньке они будут как на рентгене. Кому надо, не в своем родном районе, а и в соседнем крае знают о происшествии. Главный расчет на то, чтобы, занырнув после преступления, пропасть, раствориться. Для выхода из тайги лучше тракта места не сыскать.

Тяжинский тракт возник в конце прошлого века. Купцам достаточно было усмотреть выгоду, чтобы в одно лето от уездного городка Аннинска, что стоял на Транссибирской магистрали, напрямую через тайгу с юга на север до Берегаевской волости была пробита дорога длиной в двести с гаком верст. Жизнь на тракте сразу забила ключом, извоз был крупный. Из Аннинска шли обозы с мануфактурой и городским провиантом; груженные мягкой рухлядью и красной рыбой, возвращались они из Берегаева; летели почтовые тройки. Постепенно осмелели и стали ездить не по одной торговой да казенной надобности, отчего тракт приобрел дополнительное оживление. В германскую войну и в гражданскую, правда, поубыло охотников появляться на тракте. А потом опять пошло с размахом. Без тракта не обходились. Казалось, он будет вечным, но при районировании Аннинск и Берегаево размежевались, попали в разные области. Вскоре, в начале тридцатых годов, с запада на север потянули железнодорожную ветку. Рельсы всего ста километров не дошли до Берегаева. Связи с Аннинском пошли на убыль, тракт захирел. Последний раз проехали по нему в Отечественную войну, и все, поставили на нем крест. Легенд и ярких историй не в пример другим торговым путям тракт по себе не оставил: извоз проходил деловито, спокойно, поэтому забывался тракт быстро.

Ращупкин подростком услышал о тракте от деда. Тот одно время болел глазной болезнью, охоту пришлось забросить, и он лет пять занимался извозом. Позднее Ращупкин имел возможность убедиться, что дед — один из немногих, кто располагал о тракте доскональными сведениями, — мог пройти по нему с завязанными глазами. Даже старожилы знали теперь о нем понаслышке, а молодежь и вовсе не подозревала о его существовании. Шуляков с приятелями разнюхали-таки где-то о тракте и сделали на этот путь главную ставку.

Троица была готова вот-вот продолжить путь. Шуляков уже в накомарнике закидывал за плечо карабин, Альбинос прилаживал к поясу фляжку, Длинный, собравшийся первым, ковырял кончиком сапога землю. Наконец Шуляков, а следом и остальные двинулись прочь от ручья.

Помедлив на всякий случай, Ращупкин приблизился к ручью. Упав на колени, долго и жадно пил, чувствуя, как наполняется тяжестью пустой желудок. Потом умылся, вытер о штаны мокрые руки, полез за папиросами.

Ращупкин понимал, что время для сидения самое неподходящее. Но прежде чем подняться, нужно было решиться на что-то. Продолжать преследование чем дальше, тем опаснее. Даже если он будет вести троицу без сучка и задоринки, что он может им сделать? Со складником на карабин броситься? Инкассаторский наган наверняка при них, не выбросили. Подмога нужна позарез. А до ближнего села, его родного Шумилова, сорок километров. Солнце скоро закатится. В темноте по тайге не пойдешь, переждать придется, пока-то доберется. Троица тем временем сидеть на месте не будет. И еще он ведь только догадывается, не знает наверняка об их планах…

Ращупкин так и не сделал окончательное выбора. Он ощутил нарастающее беспокойство оттого, что не видит перед глазами уже примелькавшиеся фигуры. Повинуясь этому чувству, поднялся и пошел, сначала медленно, нерешительно, потом все энергичнее прибавляя шаг.

Ничего не случится, подбадривал он себя, проведет их немного по тракту, убедится, что сворачивать не помышляют, а там видно будет.

Нагнав бандитов как раз возле Кулеевского стана, Ращупкин воочию убедился в своей правоте: избушка их не интересовала. Они прошли мимо нее в двух десятках шагов. Ему это было безразлично. Так или иначе скорая остановка неизбежна. Темнота заставит ее сделать.

Солнце склонялось над деревьями все ниже и ниже. Тракт после того, как миновали Кулеевский стан, находился очень близко. Ращупкин знал, что угадывать и всматриваться бесполезно: ступишь, тогда и поймешь, что вышел на него. Впервые услышав о существовании тракта, он упросил деда сводить его туда. Прихватив тозовки на белку, они встали на лыжи. Мальчишеское воображение рисовало Ращупкину широченную, накатанную санными полозьями дорогу, к которой с обеих сторон подступают островерхие ели. Он хмыкнул разочарованно, когда дед остановился прямо посреди тайги и объявил, что они находятся на тракте. Он давно слился с тайгой, заглох окончательно и бесповоротно. Дед сориентировался благодаря тому, что деревья, выросшие на полотне дороги, были помоложе своих собратьев.

Сейчас, по прошествии полутора десятков лет, эта разница сошла на нет. И все же следы тракта полностью не исчезли. По всему пути сохранились на стволах насечки, кое-где проступал он проплешинами среди тайги, тянувшимися на километр — другой, а то и больше.

Поведение троицы подсказало, что они наконец-то достигли тракта. Длинный и Альбинос, скинув рюкзаки, пошли от дерева к дереву, высматривая, очевидно, засечки, тыча пальцами в них. Шуляков стянул шляпу с накомарником и, как полотенцем, вытирал сеткой лицо. Губы скосило подобие улыбки. Ему и приятелям было чему радоваться. Они находились не просто на тракте, а на полдороге к Аннинску. Главное же — отныне исчезла возможность заблудиться, а глухомань гарантировала от неожиданных встреч.

Перед самым закатом Ращупкин имел случай убедиться, что у подопечных из оружия не только один карабин и что пустить его в ход они готовы без промедления.

Изрядно подрастерявшая собранность троица шагала среди молодых реденьких сосенок. Даже на удалении было видно, как покачивается от усталости скрытый почти по пояс в траве Альбинос, замыкавший шествие. И тут буквально из-под ног у них брызнула пара косачей. Троица моментально рассыпалась, словно разметанная тугой струей сжатого воздуха. Напружинившийся Альбинос выбросил вперед руку, грохнул пистолетный выстрел. Теперь уже целая стая косачей черной тучей выметнулась из травы. Альбинос ринулся за стаей следом и, видимо, не от испуга, а от досады, в отместку за пережитый страх пальнул второй и третий раз. Шуляков в пару прыжков настиг не в меру расшумевшегося ретивого приятеля, рывком развернул к себе и потряс перед его носом кулаком, в котором блеснуло пистолетное дуло.

Длинный один из всей компании отнесся к косачам более или менее хладнокровно, за оружие не схватился. Это, впрочем, не означало, что он не вооружен. «Небось, и у него «пушка» есть», — подумал Ращупкин. То обстоятельство, что у троицы по пистолету на брата и карабин в придачу, как ни странно, его приободрило. По крайней мере, никаких неожиданностей не будет, да и как вести себя с ними, гадать не приходится.

Быстрое приближение ночи неожиданно оказалось особенно досадным для Ращупкина. В сторонке, самую малость сойти с тракта, он засек заросли кислицы. Со слежкой можно было погодить, тем паче что троица определяла себе пристанище, и он свернул к ягодному местечку. Кусты были обсыпаны красными гроздьями, а вот брать их оставалось считанные минуты. Сначала он отправлял кислицу в рот, жевал и проглатывал, чувствуя прибывающий голод. Скулы быстро свело, пришлось сцеживать грозди в кепку. Она наполнилась лишь на треть, когда на ощупь собирать стало невозможно и Ращупкин с сожалением оторвался от своего занятия.

Слабенький огонек костерка мелькнул в удалении. Невидимые во мгле ветки заслоняли обзор. Ращупкин шагнул туда-сюда, вгляделся. Костерок быстро разгорался, пламя подымалось ввысь, пышнело. В его отсветах замелькал часто-часто, как отметина на вертящемся круге, нависший над костром нижний край сосновой кроны.

Темнота сглатывала расстояние, но шагов четыреста наберется. Бережно держа перед собой кепку с кислицей, как если бы у него была в руках налитая до краев тарелка с супом, Ращупкин пошел осторожно на огонь.

«Достаточно», — решил он, когда расстояние сократилось приблизительно на четверть.

Троица устроена, пора и ему позаботиться о ночлеге. Он огляделся: рядышком был смутно различимый ствол. Наклонился, положил кепку с ягодой, сел сам. Пламя благодаря тому, что костерок развели на чуточном возвышении, не пропало. Сидеть тоже оказалось очень удобно: земля вокруг комля дерева была засыпана толстым слоем хвои, пружинила.

Ращупкин привалился спиной к стволу, расслабился. Ноги гудели, как провода под напряжением. Он лениво стянул сапоги, размотал портянки и с наслаждением пошевелил запревшими пальцами.

Он нашарил кепку, черпнул из нее горсть ягод, съел, повторил еще и еще, до тех пор, пока с сожалением не обнаружил, что кислица кончилась. Тогда вытащил из кармана смятую пачку «Севера» и спички. Покидать насиженное место было лень, но желание покурить пересилило, и он поднялся. Укалываясь босыми ногами, обогнул ствол и присел на корточки. Как выяснилось тут же, зажигать спичку нет надобности: из обеих остававшихся в пачке папирос табак выкрошился.

Это огорчило неожиданно сильно.

«Предлагала же Зинаида положить про запас пачку, что бы согласиться», — подосадовал на себя Ращупкин.

Машинально сложил пустые папиросы в пачку, зашвырнул в темноту и вернулся на прежнее место.

Тоска по куреву постепенно попритихла, сменилась тоской по дому. Там теперь переполох. Он обещал вернуться до десяти. Зинаида, конечно, под вечер сгоняла Мишку с Ленкой на озеро, они там покрутились и вернулись ни с чем. Хорошо, если сын с дочерью не наткнулись в ельнике на мешок. А нашли, так Зинаида вовсе с ума сходит. В Шумилово среди ночи сорвется его искать.

В огонь подбросили сухого валежника, и пока с быстротой пороха сгорали тонюсенькие ветки, Ращупкин не сводил глаз с костра. Около маячила всего одна сгорбленная фигура, но это не вызывало беспокойства. Он был уверен, все в кучке, лежат, субчики, умаялись.

Ращупкин поднес часы к глазам и всмотрелся в циферблат. Стрелки показывали половину первого.

«Спать», — приказал он себе, подтянул ноги и уткнул лицо в колени.

Ночь текла — сон не сон, забытье не забытье. Тишайшие шорохи тайги не давали разоспаться. Ращупкин задремывал и тут же вскидывал голову. Глаза попеременно обращались то на часы, то на костер. Пышное пламя не убывало: кто-то из троих бодрствовал и не забывал подкидывать в огонь хворост. А может, все они бодрствовали лежа. Он старался не думать о них, так было легче.

В какой-то момент ему показалось, что спит слишком долго. Он справился, вышло, что всего минуту. Зато погодя, когда вроде только успел сомкнуть и разомкнуть веки, проскользнул час.

Рассвет наметился, и потянуло свежестью. Босые ноги озябли, холод проник под куртку, под рубашку. Ращупкин окончательно стряхнул сон, обулся и, сунув руки под мышки сидел, нахохлившись. Голод давал о себе знать, но кислицы больше не хотелось, при одном воспоминании о ней к горлу подступала тошнота. Стоило, пожалуй, подняться и разогреться, да не к спеху. Он правильно поступил, сняв сапоги, голые йоги отдохнули, отошли, пускай еще отдыхают.

Серое небо светлело и сочнело. До алой краски было далеко, а деревья высветлялись, на ближних проступало четче, чем днем, переплетение веток. Костер пропал из виду, и местечко под раскидистой сосной некоторое время казалось обманчиво пустым; поднимавшийся от углей дымок усиливал впечатление покинутости.

Троица поднялась с первыми лучами. Судя по сборам, задерживаться подопечные не собирались. Завтрак откладывался на более поздний срок.

Пока Длинный и Альбинос возились под сосной, Шуляков отошел от них шагов на тридцать и замер. Лицо было обращено в сторону Ращупкина.

Заметить его невозможно, слишком далеко. Это Ращупкин знал наверняка. Но поскольку Шуляков продолжал стоять неподвижно, уверенность поколебалась.

«Поворачивай», — мысленно понукал он Шулякова, боясь шелохнуться, всякое шевеление, казалось, могло сослужить плохую службу.

Тот словно услышал приказ, двинулся, но не в обратном направлении, а вперед. Карабин был при нем, и Ращупкин напружинился, впился взглядом в руку: если она потянется к ремешку карабина, дело дрянь.

И тут Шулякова позвали. Негромко, но обострившийся до предела слух Ращупкина уловил обрывок фразы «…уда». «Ты куда?» — автоматически восстановил он.

Шуляков обернулся на зов не вдруг, широкой петлей развернулся и зашагал обратно. Попробуй догадайся, чем вызван этот его выпад — приспичило ли вглядеться в пройденный путь или что заподозрил.

Ращупкин перевел дух. Начало дня не сулило удачи.

«Психуют нынче, не выспались. Гладко, как вчера, не выйдет», — думал он, глядя в спину Шулякову.

Лес погустел, сосновые лапы молодой поросли плотно смыкались, приходилось порой, чтобы не потерять из виду троицу, идти на сближение до тридцати-сорока шагов. Риск, а с ним и напряжение возросли. В довершение к этому замыкавший вереницу Альбинос на коротком отрезке дважды обернулся. Его лицо, освещенное солнцем, во второй раз оказалось так близко, что Ращупкин разглядел красноватые по-кроличьи веки.

Троица поглощала внимание без остатка. Он полагал, что они по-прежнему идут трактом, но удостовериться, сориентироваться не имел возможности. Чащоба тянулась нескончаемой полосой. Солнце припекало, духота густо ложилась между кустами и деревьями. Все тело было мокрым, одежду хоть выжимай. Но это еще ничего. Куда серьезнее, что от горячего, настоянного на хвое воздуха запершило в горле. После того как прошлой осенью он чуть не утонул, когда пытался поймать паром, внезапные короткие приступы кашля по утрам изредка случались. Он боялся, что не сумеет совладать с собой и зайдется в кашле. Чтобы ослабить першение, сорвал пук травы, разжевал и проглотил сок.

Напряжение достигало предела. Снять его могла остановка. Она была желанна не для одного Ращупкина. Альбинос все чаще горбился, вскидывал сползавший рюкзак, Длинный выкидывал негнущиеся ноги и ставил их с размаху, будто от досады бил по земле, голова у него была склонена набок и моталась, как тряпичная. И только на Шулякова усталость не действовала. Наглухо застегнутый, в накомарнике и с карабином за спиной, он шагал с размеренностью робота.

Ращупкина особенно раздражал накомарник. Гнус не очень-то докучал, и без накомарника просто обойтись. «Прекрати», — приказал он себе, понимая, что накомарник — повод, а злится на Шулякова главным образом за то, что в его власти сделать привал, а тот и не собирается. До сих пор Ращупкин старался не рассуждать о своих подопечных, более или менее это удавалось, и так было легче возле них. Злость говорила за то, что он сильно устал, вымотался.

Утро было на исходе, когда словно в награду за долготерпение лее потерял густоту. Широкий просвет обозначился впереди. В самом конце голубовато засеребрилась водная гладь.

Глаза давно и настолько свыклись с монотонной краской хвойного леса, что Ращупкин не поверил себе, готов был принять воду за мираж. Голубой кусочек, однако, не пропал, наоборот, разросся, убеждая в своей реальности. Четь! Они подходили к Чети!

Близость реки приободрила бандитов. Все подобрались, ускорили шаг. Альбинос, ломая привычный строй, обогнал своих спутников, вырвался вперед. Длинный тоже не захотел отставать, так что Шуляков оказался замыкающим. Он предоставил приятелям свободу наперегонки достигать берега, а сам развернулся, откинул на тулью шляпы сетку и, как после ночевки, стал пристально вглядываться в зелень чащобы. И опять Ращупкин не мог ответить себе, привычка ли ото подытоживать пройденный путь или подозрение. Скорее всего Шуляков чувствовал что-то неладное, но у него не было доказательств, чтобы насторожиться всерьез. Видимо, их он и искал, не делясь пока опасениями с Длинным и Альбиносом.

«Гляди, гляди, можешь даже прогуляться», — говорил про себя Ращупкин. Сейчас поход Шулякова за доказательствами ему был бы на руку. Шуляков ничего не найдет, зато убедится в своей излишней подозрительности. В то же время этот поиск опасности за спиной, когда она, если и могла прорисовываться, то впереди, удручал.

Шуляков опустил сетку и пошел вдогонку своим спутникам. Ращупкин, кося глазами в его сторону, тозке направился к Чети, но наискосок, чтобы выйти на берег полевее троицы.

Последний раз Ращупкин был на Чети лет семь — восемь назад. Река и тогда не была глубокой, а год от года продолжала хиреть и теперь вовсе обмелела. Широкие песчаные отмели вылезли из-под низких лесистых берегов и сблизили берега до двух сотен метров. Посередке вода проносилась стремительно, бугрясь на мели.

На соседнем берегу, правее местонахождения Ращупкина, чернел столб — единственное, что сохранилось от паромной коноводной переправы. По столбу он заключил, что весь предыдущий путь по тракту они прошли как по линеечке.

Пока Ращупкин осматривался и прибрасывал, где ему лучше расположиться, подопечные времени даром не тратили. Выбрав местечко на перекате правее столба, вброд переправлялись через Четь. Шли в одежде, Длинный и Альбинос держали над головами рюкзаки, а Шуляков нес на плечах, как коромысло, карабин. Предосторожность была явно лишней, вода не доходила до пояса. Почему-то Ращупкин был уверен: Шуляков устроит привал, не минуя реки. Теперь понял, что куда разумнее переправиться сразу: освежатся и одежду просушат, пока отдыхают.

Ближе к середине, на стрежне, движение троицы застопорилось. Переставлять ноги и сохранять равновесие не так просто. Глядя, как шаг за шагом Шуляков и приятели перебираются через реку, Ращупкин остро пожалел, что нет под рукой тозовки. На зеркале Чети они были как рябчики в облетевшем березняке. Будь он вооружен, компания бы дальше не ушла.

Ясно было, что переправа пройдет без осложнений. В горле по-прежнему сухо. Нужно было подыскать укромное местечко, чтобы спуститься к воде, и Ращупкин побрел по кустарнику вдоль реки.

Пока не вел наблюдения, подопечные благополучно ступили на берег. Сколько ни всматривался, не удалось обнаружить следов на песке — Шуляков не поленился сделать крюк вдоль берега и вывести приятелей на сушу там, где трава подходила к самой кромке воды.

Шуляков не счел нужным забираться на отдых в лес, расположил лагерь у столба разрушенной переправы — риск с его стороны невеликий. Засечь лагерь, кроме как с противоположного берега, невозможно. Лениво, вразнобой все трое стягивали одежду, в одних трусах усаживались близко друг к другу.

Ращупкину тоже нужно было дать отдых телу. Он прокрался к кустам тальника, которые росли в шаге от воды, лег в их прикрытии на спину. От воды исходила прохлада и легкий шуршащий шум; ветерок свежил лицо и волосы. Несколько минут он лежал неподвижно, смежив веки, наслаждаясь покоем. Потом перевернулся на живот, поерзал, устраиваясь поудобнее, подпер кулаками подбородок. Глаза сами устремились на соседний берег. Компания завтракала.

Он постарался не думать ни о чем, целиком отдаться отдыху, однако это плохо удавалось. Тревожные мысли настойчиво лезли в голову. Постепенно беспокойство завладело им.

Ращупкин вдруг поймал себя на том, что совершенно не представляет, чем закончится преследование. До сих пор простая и важная эта мысль не посещала его. Но вчера он мог позволить идти по пятам троицы не задумываясь: в любой миг можно было повернуть обратно. С утра тоже был спокоен: в крайнем случае там, в конце, что гадать, должен же подвернуться счастливый случай. Лежа сейчас на берегу Чети, Ращупкин отчетливо осознал, что переоценил свои возможности. До Аннинска еще добрая сотня километров. Возвращаться — значит почти наверняка отпустить троицу восвояси, а на все оставшееся расстояние его может не хватить. Нынче, слов нет, он еще способен двигаться, но завтра растеряет силы. И тогда неизвестно, кто для кого окажется опаснее. Шуляков что-то заподозрил. Он теперь вдвойне настороже, а уж под занавес подавно постарается тщательно перепроверить, какой хвост ему мерещится.

В волнении Ращупкин перевернулся, опять лег на живот. Вода успокоительно шелестела рядом. Как бы ища ответ на вопрос, что же предпринять, он посмотрел налево, направо.

«Хорошо бы кто проплыл сейчас», — подумал он, зная, что рассчитывать на это бесполезно. Четь несудоходна, лес не сплавляют, в двух днях пути по ней нет селений. Раз — другой в полмесяца проплывет рыбацкий обласок, и все. Да и помощь оказалась бы не ахти. В рыбацком обласке в лучшем случае дробовичок может случиться. Это в лучшем…

Нет, нет, он посмотрел на соседний берег, нечего надеяться на кого-то. Нужно самому попытаться остановить их.

Ращупкин так и подумал — «остановить», пока не вкладывая в слово конкретного смысла. Но сердце забилось чаще.

Определенного плана не было, и он не стал составлять его. Действовать все равно придется по случаю. А тот ведь не предусмотришь.

От принятого решения Ращупкину стало легче дышать, словно в воздухе прибыло кислороду. Он свободно раскинул руки, щекой прижался к земле. «Отдыхать», — приказал себе и тут же отменил распоряжение. — Вот уж нет, отныне как раз с отдыхом повременить придется.

На четвереньках, пятясь по-рачьи, выбрался из тальника, дополз до сосен и, поднявшись, побежал вдоль берега по течению Чети.

Река от столба в обе стороны проглядывалась далеко. До точки, где был плавный изгиб русла и береговой выступ заслонял обзор, пришлось отмерить около километра. На этом участке русло не затянуло песком. Под низким обрывистым берегом в толще стремительной воды угадывалась глубина; немелко и на середине. Лишь ближе к соседнему берегу дно постепенно повышалось, проявляясь на мелководье островками. Плыть добрых полторы сотни метров. Правда, ниже виднелась ломкая линия переката, но до нее еще топать, и Ращупкин, присев на вывернутую с корнем сухую лиственницу, принялся стягивать сапоги.

Хотя переправляться вплавь, держа над водой одежду, было неловко, он по достоинству оценил купание: освежило, взбодрило, в теле прибыло легкости. Уже на пути к столбу он пожалел, что не пробыл в воде подольше.

Место возле разрушенной переправы было открытое, подбираться слишком близко рисково. Постояв в черемушнике, Ращупкин перебрался к соснам, которые клином подступали близко к берегу. Облюбовав крайнюю леснику, он, прижимаясь всем телом к стволу, вскарабкался до середины и удобно, как на стуле, устроился на толстом суку.

Усталость опять заполнила каждую клеточку тела, но он мог быть доволен собой: снова находился впритирочку к троице, контролировал всякое их движение.

Впрочем, пока у столба все трое вповалку лежали в траве. Альбинос и Длинный рядышком в тени лицами кверху, Шуляков на солнышке, чуть поодаль, ничком. Со стороны могло показаться, что он безмятежно наслаждается загаром, настолько безмятежной была его поза, если бы не карабин, до которого он едва не дотрагивался пальцами раскинутых рук.

Длинный и Шуляков вяло и медленно поднялись в самый полдень. Постояли и пошли к разбросанной одежде. Альбинос привстал на колени, уперся в землю ладонями и замер, видимо, надеясь, что одежда, может, не просохла и отдых продлится. Но вот он оторвал ладони, и стало ясно: троица уходит.

Пожалуй, Шуляков гнал чересчур: они ныне оставили за спиной тридцатикилометровый, не меньше, кусок; если бы не наслаивалась усталость вчерашнего перехода, то и тогда следовало бы попридержать темп, а тут…

Весь застегнутый, готовый к новому броску, Шуляков помог Длинному взвалить на спину рюкзак. Альбинос управился сам. Со вчерашнего дня его поклажа заметно уменьшилась. Это лишний раз подтверждало, что в рюкзаке поменьше продукты. На ходу выстраиваясь в привычную цепочку, открывал которую Шуляков, а замыкал Альбинос, компания двинулась прочь от реки.

Стоило Альбиносу нырнуть в мохнатый сосновый молодняк, Ращупкин, не мешкая, соскользнул с дерева и бесшумно заскользил по черемушнику, по соснячку, срезая на ходу угол, с тем чтобы приклеиться к троице сбоку.

И вот, когда увидел в качнувшемся лапнике примелькавшиеся фигуры, он вздрогнул всем телом. Занесенная для шага нога на мгновение застыла в воздухе — будто он оказался на краю пропасти и стоит ему ступить, как неизбежно полетит вниз. В цепочке Ращупкин недосчитал переднего — Шулякова.

Чувствуя, как с ног до головы покрывается испариной, словно окунулся в воздух парилки, Ращупкин заглянул вперед, в надежде, что тот опередил приятелей, стрельнул глазами по сторонам. Шулякова не было.

Он судорожно глотнул. Такого оборота он не ожидал. Казалось, Шуляков успокоился после того, как перед выходом к Чети не нашел подтверждения своим подозрениям. И вот на тебе.

Во что бы то ни стало нужно найти его. Без этого каждое движение делалось крайне рискованным. Ращупкин метр за метром обшаривал глазами окрестные деревья. Низкие сосны сливались в сплошной светло-зеленый поток. Шуляков находился поблизости, среди этого потока, но попробуй обнаружь.

До рези в глазах всматривался Ращупкин, лихорадочно соображая, что же предпринять, если Шуляков все же не обнаружится. И тут в просвете между хвойными лапами в двух десятках шагов промелькнуло белое пятнышко — шуляковский накомарник. Сетка, которая весь путь раздражала Ращупкина, сейчас сослужила ему неоценимую службу. Накомарник вместе с пришитой к нему шляпой лежал на сосновых ветках. Сам Шуляков стоял в укрытии сосны, повернувшись лицом к Чети, и вглядывался в сторону реки. Карабин был зажат под мышкой, незажженная сигарета нервно подрагивала в плотно сжатых губах. Просто удивительно, как Ращупкин сразу не заметил Шулякова, — так хорошо он был виден. Поражало, что и Шуляков не замечает его, — чуточный поворот головы, и все, Ращупкину некуда деться, не за что спрятаться.

Ращупкин набрал в легкие побольше воздуху, точно собрался погружаться на глубину, присел и бесшумно метнулся за деревья.

Почувствовав себя в относительной безопасности, он перевел дыхание. Усмехнулся оказавшемуся опять в руках складнику, кинул его в карман. Пальцы мелко-мелко дрожали, неприятная слабость была и в коленках.

Ращупкин предупреждал себя: чем дальше, тем опаснее. И вот она, первая ласточка. Не он, а уже его ловят. Сам виноват. Хватило ума сообразить, что часовой привал после такого броска — мало, а дальше не подумал. Как-то надоумило еще не по следу идти, тогда бы точно на мушку угодил.

Отсутствие двух других спутников не беспокоило. Длинный и Альбинос, он был уверен, ушли дальше по тракту и теперь поджидают приятеля.

Ращупкин сбоку смотрел на Шулякова. Тот стоял, весь как пружина на взводе. Достаточно малейшего шороха, и на него последует выстрел. Однако страха Ращупкин не чувствовал. Страх был, пока не видел противника. Теперь им владело любопытство…

Шуляков достал из бокового кармана кожанки зажигалку, прикурил сигарету. Курил он торопливыми мелкими затяжками и после каждой разгонял ладонью дым. Уголки губ, когда всасывал дым, опускались вниз, кожа на лице натягивалась, отчего лицо приобретало недовольное выражение.

После трех почти подряд выкуренных сигарет Шуляковым овладело беспокойство. Он несколько раз переступил с ноги на ногу, вытягивая шею, вглядывался в сторону реки. В его расчеты, видно, не входило, что никто не объявится, и сейчас нужно было решать, прекратить ожидание или оставаться еще.

Наконец Шуляков забрал свою шляпу с накомарником с веток, напоследок окинул долгим взглядом реку, пошел.

Пожалуй, был момент, когда Ращупкин перестарался в заботе о собственной безопасности. Их разделяло шагов пятнадцать, и, пока Шуляков лениво на ходу закидывал за плечо карабин, он был как никогда уязвим. Ращупкин сообразил это, когда Шуляков выбрался из густоты сосенок и время оказалось упущенным.

В начале правобережного Зачетья тракт как нигде хорошо сохранил свои прежние очертания. Сразу от реки на добрый километр он тянулся полузаросшей просекой, потом молодая поросль пропадала, выныривала длиннющая проплешина. Ей помогли сохраниться. В войну по правому берегу Чети лесозаготовительная артель валила корабельную сосну, и на сплав лесины тащили волоком на конях по тракту. Тут нее проживали артельщики в заброшенном постоялом дворе. От двора этого давным-давно осталось лишь заросшее чертополохом и крапивой пепелище в семи километрах от Чети на самой оконечности проплешины.

Издали около развалин двора Ращупкин рассмотрел фигуру Длинного. Тот помахал над головой кепкой. В ответ Шуляков сделал короткий жест, словно прихлопнул отскочивший от земли мячик. Несомненно, они обменялись условными знаками. Хорошая или плохая новость, можно было лишь гадать. Но то, что Длинный не использовал для отдыха эти минуты, а стоя поджидал приятеля, говорило о сильном его беспокойстве.

Задержка возле постоялого двора была минутной. Шуляков перекинулся несколькими фразами со спутником, и движение продолжилось.

Ращупкин настроился на новый долгий переход. Однако подопечные, прошагав час, устроили привал. Правда, он закончился, как только выкурили по сигарете и напились. Зато еще через час последовал новый. И опять, чтобы перекурить и смочить горло.

Похоже, Шуляков переключился на «тычки». Длинные переходы оправдывали себя, пока было много сил. Они изрядно растрачены, и лучшего способа передвижения, как броски по пять — семь километров не придумать.

Тракт неприметно пополз на подъем. Среди сосен стали попадаться темно-зеленые пихты. Постепенно они замелькали чаще. Ращупкину не приходилось забираться дальше постоялого двора, но от деда он слышал, что тракт за Четью проходит через Рогожинский пихтач. Скорее всего они находились на его кромке. А следом за пихтачом им предстоит пересекать многокилометровое пространство Рогожинской гари. На болотине он будет как на ладони, волей-неволей придется отстать, а выберутся с гари к сумеркам. Нужно на что-то решаться. Завтрашний день он не мог представить таким, как вчерашний, сегодняшний.

Подопечные устраивались на очередной привал. Ращупкин обогнул их, свернул с тракта и направился параллельно ему, резко убыстряя шаг. Когда троица осталась в нескольких километрах позади, он пошел медленнее, придирчиво вглядываясь в деревья по сторонам. Пихты стояли плотно, одна к одной. Сквозь их сомкнутые ветви солнечные лучи не проникали, отчего в лесу было сумрачно. По такому вот лесу сколько угодно можно бы вести троицу. Сейчас же хотелось, чтобы пихтач раздвинулся, и он старательно всматривался в просветы.

Запахло сырью. Предвестником близкого болота под ногами возникли островки мха, когда по правую руку деревья расступились, обозначился узкий, сажени в две коридор. Залитый наклонными солнечными лучами, прямой, как просека, он тянулся под острым углом от тракта всего шагов на триста. Заглушкой на его оконечности темнели вековые пихты.

Ращупкин смерил взглядом, прикинул: пройти мимо и не обратить внимания на коридор мудрено. Не спеша, тщательно изучая всякую подробность, он пошел вдоль коридора к вековым пихтам. Чуть не дойдя, срезал парочку жиденьких, годных разве на удилища осинок и, присев на корточки, взялся ошкуривать их.

Он торопился, складник лихорадило в руке. До слуха донесся тонюсенький свист. По звуку он безошибочно нашел бурундука. Зверек сидел на усыпанной хвоей земле как раз на границе тени. Любопытная мордочка обращена к человеку.

— Греешься, — тихо произнес Ращупкин.

От звука голоса зверек легонько прыгнул, мордочка ушла в тень, зато пушистый хвост, высветленный солнцем, засиял серебром.

— Глупыш. — Ращупкин улыбнулся.

Присутствие этого нечаянного безобидного соглядатая успокоило. Спешить не нужно, времени довольно.

Ошкурив обе осинки, он порезал одну на части, застрогал концы, расщепнул, соединил. Вышла стрела. Второй осинке назначалась роль держателя. Он воткнул ее в землю, прикрепил к верхнему концу стрелу. Подумав, наклонил носик стрелы чуть вниз.

Работой своей он остался доволен. По размеру стрела в самый раз: не лезла назойливо в глаза, но и не незаметна благодаря зеленохвойному фону. Утыкать носик стрелы вниз необязательно, уж коли заметят, мимо не пройдут. По замыслу Ращупкина, место, куда указывает стрела, должно привлечь больше, чем сама стрела.

В густой траве виднелась длинная крючковатая валежина. Наступив на нее, Ращупкин с трудом отломил конец, попробовал на прочность — самое то — и быстро пошел прочь от тракта. Остановился, не доходя полусотни шагов до шеста со стрелой, поднырнул под одну из пихт. Она ничем не отличалась от других, стоящих с краю на пути к стреле, однако Ращупкин не случайно облюбовал именно ее. Нижнюю часть кроны прикрывала одинокая кедрушка. Ее длинная, как лошадиная грива, хвоя создавала дополнительную густоту.

Ращупкин попробовал, как раздвигаются ветки, положил на них по правую руку валежину.

Все. Оставалось ждать.

Он постарался отвлечься, поискал бурундука, Тот сидел на прежнем месте, неестественно застыв, словно был не живым существом, а искусно выполненной на коре инкрустацией.

Ращупкин не увидел — почувствовал, что подоспело время обратить внимание на тракт. И сейчас же троица один за одним выбрела из хвойных лап. По сразу сбившемуся шагу, по повороту голов он догадался: стрела замечена. Длинный махнул рукой в ее сторону. Шуляков снял шляпу с накомарником, приставил ко лбу ладонь козырьком и вглядывался.

Ращупкин затаил дыхание: что-то они решат.

Он не беспокоился: пока не обглядят стрелу, не разберутся, что к чему, вперед не потопают. Другое дело, кто к ней отправится. Если разом все или даже двое, придется убираться восвояси. Только не должны, чего на разведку скопом тащиться. Шуляков сходить должен, он покрепче, приятели вымотались, лишнего пальцем не пошевелят.

Как бы в подтверждение его мыслей Альбинос опустился на колени, сел на траву. Длинный стоял, но не спешил сбрасывать рюкзак с плеч. Тоже вряд ли собирался, не потащится же с ношей.

«Двое или один?» — тревожно всматривался Ращупкин.

Шуляков кинул шляпу с накомарником под ноги и медленно пошел по зеленому коридору,

Ращупкин напрягся, сглотнул: увяжется Длинный или нет?

Тот подался вперед, неуловимым движением скинул с плеч ношу и, уперев руки в бока, глядел вслед приятелю.

Выходило как рассчитывал!

Сердце билось часто-часто. Пальцами он стер пот со лба, переступил с ноги на ногу.

Шуляков приближался, как в замедленном кадре. Отдалившись чуть от спутников, снял карабин, понес его в руке. Шаг не замедлился, не прибавился.

Пока Шуляков был далеко.

Шея затекла. Ращупкин осторожно повернул голову, скосил глаза на стрелу, на пихту, где недавно сидел бурундук. Зверька на стволе не было. Он словно почуял, что рядом затевается опасное, и поторопился уйти.

Шуляков подходил все ближе. Между густых колючих игл, царапавших лоб и щеки, можно было разглядеть мелкие подробности его лица. Водянистые серые глаза устремлены на стрелу. Усматривал ли Шуляков в ней подвох, думал ли, что это охотничья замета?

Ращупкин спешно отвел взгляд. Моментально испарина покрыла лоб. Рассмотреть его через густоту иголок и веток Шуляков не мог, а заподозрить неладное…

Пронесло. Взгляд Шулякова ушел вперед.

Сердце бешено колотилось. Шуляков был близко, вот-вот поравняется с пихтой, ствола которой едва не касался Ращупкин.

Он облизнул сухие губы, метнул последний взгляд на тракт. Держа крепко конец валежины, выступил из укрытия.

«Только не замахиваться сверху, ветки помешают», — в последний раз предупредил он себя. И тут же с силой ударил палкой Шулякова по руке выше локтя.

Сделано было точно и быстро. Шуляков не успел никак среагировать. По отдаче Ращупкин уловил: кость не выдержала удара, хрястнула. Шуляков беззвучно повалился ничком.

Ращупкин живо подхватил карабин, для верности носком сапога крепко двинул Шулякова под ребра, перевернул, провел рукой по карманам. Наткнувшись в боковом кармане куртки на твердое и выпуклое, рванул кожу. Нет, пистолета у Шулякова не было. Вчера, когда Альбинос стрелял по косачам, а Шуляков его утихомиривал, он принял за пистолет нож. Увесистый нож с кнопкой для выбрасывания лезвия.

Сердце по-прежнему билось толчками, но уже мягче, успокаиваясь. Кидая нож к себе в карман, Ращупкин не без удивления увидел бегущего к нему во весь дух по коридору между пихт Альбиноса.

Альбинос или не понимал, что приятель угодил в ловушку и с потерей карабина его, да и всей компании положение сделалось скверным, или он сознавал это не хуже Ращупкина, но отчаянно пытался поправить дело.

Длинный вел себя куда благоразумнее: путаясь в лямках, натягивал на спину рюкзак.

Ращупкин криво усмехнулся. У него было несколько секунд в запасе. Он снял обойму; утопленный в ней, тускло желтел патрон. Попробовал пальцем — обойма полная.

— Стой! — властно и громко приказал Альбиносу, ставя на место обойму.

Окрик не подействовал. Альбинос бежал, приближаясь. Вот-вот он окажется на расстоянии прицельного пистолетного выстрела. Ращупкин нажал на спусковой крючок, стрельнул в воздух.

Выстрел отрезвил Альбиноса. Он притормозил, заметался в растерянности — то ли кинуться в пихтач, то ли продолжать бежать на выручку. Так мечется на берегу не умеющий плавать, поставленный перед необходимостью прыгнуть в воду. Оттолкнувшись, с гримасой отчаянья на лице ринулся вперед.

Ращупкин спокойно прицелился и выстрелил. На бегу роняя пистолет и хватаясь за плечо, Альбинос упал.

Оставался Длинный. Он не верил в бросок Альбиноса, не ждал, чем все закончится, а растворился с рюкзаком среди деревьев. Нужно было по горячим следам отыскать его.

Мешал Шуляков. Он пришел в себя, замычал от боли. Ращупкин расстегнул и сдернул со своих штанов ремень, прочно, не обращая внимания на стоны, стянул ему на спине руки, пошел. Около Альбиноса задержался, поднял из травы пистолет.

Между пихтами крался осторожно, сдерживая себя. Не спороть бы горячку, когда основное сделано.

— Хитрый какой, уйти ему, — беззлобно и беззвучно шептал пересохшими, потрескавшимися губами.

Длинного он засек в километре с лишком от тракта. Он сидел на корточках на полянке и что-то хватал из расстегнутого рюкзака и распихивал по карманам, за пазуху. При виде преследователя вскочил и во все глаза смотрел на Ращупкина, а рука машинально пыталась засунуть что-то в туго набитый карман. Он был вооружен, но рука с наганом не шелохнулась. Со ста шагов стрелять из него бессмысленно, это Длинный понимал и своим бездействием как бы предлагал противнику поступать так же.

Ращупкин вскинул карабин.

Длинный с силой отшвырнул то, что не входило в карман, и побежал. Замелькали подошвы сапог. Кричать бессмысленно, все равно Длинный не послушается.

«В ляжку, в ляжку», — зазвенело в ушах у Ращупкина отстраненно, словно кто посторонний подсказывал.

Пуля настигла Длинного, когда он, пробежав по прямой, попытался вильнуть за стволы. Он вцепился в рану пятерней и скакал, волоча негнущуюся ногу. Энцефалитка мишенью мелькала в лапнике, однако Ращупкин опустил карабин.

Отшвырнутое Длинным оказалось пачкой десятирублевок. Вот он на чем помешался. Ращупкин кинул опоясанную полосатой лентой пачку в мешок, завязал горловину.

— Ползи обратно, — громко, вполне миролюбиво посоветовал Длинному.

Тот затаился за пихтами, молчал. Пытаться выкуривать его — риск слишком большой. Он повторил свой совет, и снова ответа не последовало.

— Сиди, черт с тобой! — чуть погодя сказал Ращупкин. Взвалил на плечо рюкзак и пошел прочь.

Альбиноса и Шулякова он застал сидящими рядом. Руки у последнего были развязаны.

— Куда нацелился? — с усмешкой сказал Ращупкин. — Брошу тут, просто уйду, и подохнете.

В рюкзаке была одежда. Он вытащил светлую сорочку, порвал на ленты и кинул Шулякову.

— Рану замотай приятелю…

Шуляков повиновался, кое-как одной рукой принялся бинтовать плечо Альбиносу.

— Говорил Иконе, — морщась от боли, плаксивым голосом гнусавил Альбинос. — На озере говорил. А он — разойдемся…

— Суки! Гуманоиды! — захлебнулся от злости Шуляков. Альбинос опрометчиво напомнил ему, кто виноват в их нынешнем положении. — Да он рысь за километр чует. — Шуляков истерично затряс головой, потянул ноздрями воздух, показывая, как Ращупкин чует рысь. — Он…

Слюна попала ему в дыхательное горло, он закашлялся, здоровой рукой схватился за перебитую, гримасы боли прокатывались по лицу.

— Завязывай, — приказал Ращупкин, нетерпеливо поводя дулом карабина. Последняя загадка, кто провожал era от озера к дому, чье лицо мелькнуло в смородиннике, перестала существовать — Длинный.

Бурундук, тот же или другой, возник около пихты на границе светотени. Ращупкин улыбнулся, подмигнул ему, как старому знакомому.

— Пошли, — распорядился.

На тракте Шуляков взял было обратное направление.

— Иди куда шел! — окриком развернул его Ращупкин.

Спустя полчаса вышли к кромке Рогожинской гари.

Приказав пленникам сидеть, Ращупкин принялся стаскивать и укладывать в кучу на толстую сухую колодину валежник. Потом наносил мох тщательно, как ранетку к зиме, обложил мхом кучу. В золотистых лучах заходящего солнца зазеленела аккуратная, средних размеров копешка.

Он расковырял мох снизу, чиркнул спичкой и поднес к сучьям. Подождал, пока пламя привяжется к суку потолще, затем старательно укутал горелое место.

Сначала ни дыма, ни огня не было. Костер, казалось, потух, задохнулся, после заструился жиденький дымок, пробиваясь сразу из всех пор копешки. Постепенно наметилось несколько струй. Они подержались недолго в отдельности и сплелись в одну косичку. Косичка эта устремилась вверх, вверх, выше деревьев. Дым остановился, точно уткнулся в незримый потолок, повисел, поджидая подмогу, и принялся разрастаться вширь, пышнеть.

Все! Больше от него ничего не зависело. Дым расстилался над тайгой. Теперь его не остановить. Будет шаить и шаить. И нынче, и ночь, и завтра.

Все позади. Нужно набраться терпения и ждать. Не нынче, так завтра вертолет пожарной охраны прилетит. Такого дыма долго нельзя не заметить.

Шуляков понимал это не хуже.