Искажение

Глава 7. Трое и тот, кто наблюдает

Я шла по темному лесу, в воздухе пахло дождем и сыростью. Подойдя к засохшей изгороди, я отодвинула безжизненные стебли в сторону и просунула пытливую голову в щель. Я увидела серый обветшалый дом, что стоял во влажных объятиях леса. По бокам торчали гнилые доски, словно неведомая сила вывернула его ребра наружу. Пасмурное утро заглянуло в окно. В сырой холодной комнате стоял громоздкий стол, за которым сидел человек. Он смотрел на пустой граненый стакан. Его взгляд был усталым, его лицо было мрачным, а в глазах бродили тени изнемогающей внутренней боли.

К столу подошли двое. Оба возложили свои худые руки на плечи, сидевшему в безмолвии человеку.

— Я — Лежащий Внизу пойду теперь с вами. — человек поднял голову и приветствовал вошедших в его молчаливый дом.

Все трое встали и неспешно направились в соседнюю комнату. Выяснив, что я осталась незамеченной, мне весьма интересно было пойти за ними. И нисколько не сопротивляясь своему желанию, я кротко и предельно осторожно вошла в дом, преследуя странных обитателей, моих случайных встречных. Крадучись сзади и всматриваясь в их спины, мне на какое-то мгновение, стало, кардинально жаль, что не смею говорить с ними, задавать вопросы и участвовать в их таинстве. После чего, меня обуяло неловкое чувство стыда, которое я вытрясла из себя, как только почуяла горький привкус желчи. А незнакомцы тем временем вошли в узкую дверь, за которой распростерся немыслимый коридор, в котором было не настолько светло, что бы было темно.

— Тени, тени, тени… Вокруг сплошные тени… Однако где же свет, который отражает их? — спросил Лежащий внизу. Коридор не был освещен, но в нем было столько, же мрака, сколько и света. Лежащий Внизу поднял граненный стакан. Внимательно изучив его, он положил вещь на место и продолжил путь. Позднее за спиной он услышал звон бьющегося стекла. — Я вернул его на прежнее место. — оправдался Лежащий Внизу.

— Взявший, никогда не вернет обратно. — отозвался тот, кто всегда шел с Права. Их было трое. Они шли по длинному коридору. Лежащий Внизу шел впереди. На пути у них не было посторонних комнат или дверей.

— Здесь нет поворотов… — как бы удивляясь говорил Лежащий Внизу.

— Извилистым путем ты долго шел. Прямую сложнее пройти, нежели преодолевать зигзаги. — ответил ему Идущий с Лева.

— Теперь это твой путь. И он будет еще дольше. — продолжил Идущий с Права.

Коридор уходил все дальше, при этом оставаясь неизменно прямым. Трое спутников продолжали свой путь. Они шли, и я шла за ними. Они молчали, и я молчала с ними. Я совсем позабыла о птице, которая так любезно общалась со мной. Я злилась на нее, как только вспомнила о том, что ее нет рядом. Куда она открыла дверь и для чего? Почему я, как во сне бесконтрольно проваливаюсь и блуждаю по непонятным и совершенно незнакомым мне местам? Да. Я была очень зла. Я захотела кричать и матерно ругаться! Я была готова задушить эту чертову птицу! Я в бешенстве! Прилив ярости, злости, агрессии заполнил все мое существо, если от него еще что-то осталось. Я в гневе! И я хочу кричать, орать, бить кулаками по этим дурным стенам! И вообще! Что это за коридор такой! Какого черта я иду за этими придурками! Куда они ведут меня? Да это вовсе и не меня ведут! Я хочу все остановить!

— Эй! Придурки! Куда вы ведете меня! — я так громко заорала, что стены окружающие нас всех, похожие на кроличью нору, содрогнулись. Я крикнула еще раз и уже с большим негодованием и яростью — Вы меня слышите?! Стойте! Кретины! Остановитесь! — уже потеряв всякий страх, я ринулась вперед, силясь догнать этих странных призраков. Я бежала изо всех сил, но было ощущение, словно я стою на месте. Как во сне: ты бежишь, тебе очень трудно, буксуешь, как последний дурак по снегу, но движения твои не приводят, ни к какому результату. Я почувствовала, что по лбу стекает струйка пота. Вокруг губ, в области рта образовались крупные капли пота и совсем скоро, я ощутила солоноватый привкус собственных потуг. Но мы продолжали оставаться на равном расстоянии друг от друга. Путники шли себе, так неспешно, словно и не стремились никуда. Конечно, думала я, куда им спешить? Мы в чертовой норе. А в норе видимо, никто никуда не спешит.

Но вот, мои силы иссякли и я сдалась. Я просто остановилась и упала на колени. Мне было тяжело дышать. Переведя дух, и судорожно стирая липкие испарины пота с лица влажными руками, я посмотрела в след уходящих от меня путников. Они остановились. Это меня весьма взбодрило, так как мне совершенно не хотелось оставаться одной в этой западне. Позади меня был мрачный и холодный туннель, впереди аналогичная неизвестность. И в моих планах, если я вообще была способна что-то планировать в этих непрерывных провалах пространства, не входило умирать одной в этой жалкой пещере. Хотя о чем я говорю? Если верить той птице, я итак уже мертва…

— Посмотри на себя внимательно. Что ты видишь? — обратился провожатый, что неизменно был по правую сторону от Лежащего Внизу.

— Я ничего не вижу. — устало ответил Лежащий Внизу. Эти трое, стояли напротив огромного зеркала. Я смогла рассмотреть некоторые подробности, когда тихо подползла к ним ближе. Интуитивно быть может, я догадалась, что догнать их могу, только ползком. Унизительно царапая сухую землю, подгребая попадавшийся мусор, вдыхая мелкую пыль и нечистоты, я подобралась к ним достаточно близко. В норе было душно, но достаточно прохладно. И пусть в этом коридоре, назовем его так, было темно, неведомое освещение все же присутствовало. Мне подумалось, что те провожатые излучают мерцание, как светлячки. Только они были слишком огромны. И весьма человечны, как для светлячков.

— Еще раз взгляни на себя. Что ты видишь? — голос второго путника, что стоял с лева был назидателен и спокоен. Лежавший Внизу подошел ближе к зеркалу. Худыми и старыми руками он коснулся поверхности зеркала. Он гладил зеркало как-то по особенному, бережно, словно это была лошадь или еще какое-то животное. Он гладил и гладил зеркало, его пыльные, морщинистые пальцы вздрагивали и он, наконец, тихо, с подавленным разочарованием повторил.

— Я ничего не вижу.

— Если ты не можешь увидеть себя, вопрос кто ты? — высокий провожатый, что находился по левую руку от Лежащего Внизу больше не сказал ни слова, он просто и мерно прошел в зеркало и. И исчез. Так просто. Прошел и исчез. Лежащий Внизу, медленно, беспомощно повернулся к спутнику, что еще стоял справа от него. Запястья и ноги старого человека подергивались, сутулые плечи вздрагивали, и подбородок выдавал накатывающиеся слезы. Глаз я его не видела, но была уверена, что они полны отчаянных слез.

— И что мне теперь делать? — хрипло и сдавленно пробормотал старик. Мне показалось, что с момента, когда я видела его первый раз, он определенно постарел, почти до неузнаваемости.

— Кем ты был при жизни, останешься в новой жизни навсегда. — исполин нагнул голову и двинулся к зеркалу. Старик схватил своего спутника за руку и почти рыдая, крикнул:

— Кто я? Что со мной будет! — это не совсем был крик, это была мольба о помощи. Но тот, кто шел с Правой стороны, высвободил свою руку, причем достаточно легко. Его движение больше походило на небрежный жест, когда стряхиваешь осенний листок, что нечаянно приземлился на рукав пальто, принесенный озорливым ветром. И когда он это сделал, Лежащий Внизу осыпался как пыль! Он с хрустом рухнул вниз! Его частицы распались и у самых ног провожатого остался горсток обычной, серой и коричневой пыли.

Высокий, статный господин, в длинных одеждах молча, не соболезнуя и не оглядываясь, вошел в зеркало и подобно первому, бесследно исчез.

Я поняла, что осталась одна. Повинуясь выше полученным заключениям, я ползком двинулась в направлении зеркала, туда, где только что, стояло трое неизвестных, все еще опасаясь, стать на ноги. Мои усилия оправдали себя. Я максимально приблизилась к зеркалу. Брезгливо, подавляя страх, и отвращение я дотронулась до горстки пыли. Мне казалось я все еще слышу немой крик отчаянного старика. Я судорожно вытерла ладонь. Мне было невыносимо страшно, если честно. И противно. Это же человек, думала я. Ну, почти человек. Короче я не знаю что это! Мерзость, какая! И тут, как брошенное профессиональным метателем копье, в мой мозг ворвалось осознание всего происходящего!

«Черт! Да это же. Это. Весь этот мусор по которому я ползала… Это люди. Это бывшие люди. Какой ужас! Фу!». Именно этот животный, неконтролируемый страх заставил меня встать на ноги. Не встать — вскочить! Я отряхивала свои одежды, волосы, руки, плечи, словно на мне пылал огонь. У меня был припадок, я подскакивала и верещала, как сумасшедшая. Эта пыль была повсюду, в ушах, на лице — везде! Я хаотично и истерично отряхивала себя, будто по мне кишат насекомые. Эта паника, эта истерия длилась достаточно долго, пока сердце, которое как мне казалось, еще сидело в моей груди не сжалось от импульсов и всплесков. Я схватилась за левую часть грудной клетки и, сжавшись, опустилась на колени. Теперь я просто рыдала. Мне было страшно и больно. Я рыдала безудержно и никто не слышал меня, а если и слышал, чем может помочь мне пыль, которая сама вопит безмолвным криком о помощи.

Не сразу, но я успокоилась. Я постаралась полностью подавить этот эмоциональный всплеск, который и так заглушала в себе на протяжении всего дурацкого путешествия. Я выпрямилась и тщательно протерла лицо от слез. Мне нужно было что-то делать. И в данной ситуации, я отлично понимала, что кроме меня, никто не прилетит на вертолете или в машине скорой помощи, и не вытащит меня из этого дерьма, в котором я сейчас находилась. Бранные мысли, и жесткие эпитеты помогли мне взять себя в руки. Кстати, совершенно дурное, глупое выражение! Никогда не любила и не понимала его. Что значит взять себя в руки? Ну, обхвати себя руками, и что дальше? Покачайся из стороны в сторону. И что? В меньшей степени, ты будешь просто выглядеть как придурок или сумасшедший! Чертовски хреновое выражение!

Да. Злость всегда была моим лучшим щитом, моим верным каркасом, благодаря которому, мой позвоночник носил меня по — этому странному миру. Миру, от которого я убежала. Убежала, но куда?

Подумав, что я слишком много трачу времени на размышления, я собралась с силами и. И повернулась к зеркалу. Там никого не было.

— Твою мать! — заорала я прямо в пустую, ничего не отражающую плоскость. — Где ты? А ну выходи! Немедленно! Ты слышишь меня? Эй ты! Иди сюда! Я есть! Вот я! Я стою прямо перед тобой! Я есть! — я так злобно и жадно выкрикивала слова, что услышала, как осип мой голос. Думаю, из моего рта прыснула слюна. И я бы не удивилась. Это нормально. Лучше слюна, чем слезы. Так мне казалось. Пусть хоть пена изо рта пойдет, но только не слезы. Нет. Довольно с меня отчаянья. Отчаянье еще никому не помогло. Это разрушительная сила для слабаков. А я не такая. Нет. Это не про меня. Пусть я сойду с ума, чем буду жалким ничтожеством. И я продолжала еще что-то орать в пустое зеркало пока. Пока из темноты не вышло мое отражение.

— Ха! Вот ты где! — я ликовала. Это была истерика, но я ликовала. Мне было все равно, отражение ли это мое или сбой психики создал этот мираж. Нет, мне было все равно. Я победила и это было главным. — Я знала! Да! Я знала. Это ты. — я неадекватно рассмеялась и смех переливался, как золотистая бронзовка, превращаясь то в плач, то в хохот. — Ты пришла. Да я знала. Я есть. Я. Я. Я не просто. Я не пыль. Я не останусь здесь! Нет. Я еще. Еще. — я не знала что еще, и замолчала. А мой двойник, живя отдельно от меня, неспешно подошел вплотную к зеркалу и безучастно таращился на меня.

— Чего уставилась? — грубо спросила я у себя самой. Отражение молчало. — Ну? Так и будем молчать? Или может… Не знаю. Типо, заберешь меня отсюда? — я тоже приблизилась к зеркалу. Некоторое время мы играли с моим отражением в асимметрию, то есть, я поворачивала голову вправо, и двойник вправо, потом влево, потом вверх, вниз, и так получался диссонанс в наших движениях. Мне быстро это надоело, и я продолжила беседу, это если мягко определить мой монолог. — Слушай ты. Не знаю как там тебя. В общем. Давай уберемся от сюда? Ты видишь? — я резко ткнула пальцем на место, где осыпался старик, но в процессе своих панических танцев, я естественно затоптала все, что оставалось от старика, и смешала пыль с общим беспорядком. — Там. Там был человек или кто-то, понятия не имею. Так вот. Я не хочу так. Понимаешь? Ты понимаешь, о чем я говорю? — я снова повернулась к отражению себя. — Если ты меня. Если мы. Если. Короче нужно сваливать! Потому что иначе я. И ты! Да, ты тоже! Тебя это тоже касается! Мы обе. Превратимся в этот сраный горсток пыли! Ты меня поняла? — я иссякла и больше не знала что сказать. Я прекрасно понимала, что если я продолжу, я могу снова впасть в истерику, а этого я не хотела. Тем паче, толку мне продолжать вопли, если мой, назовем его, собеседник, молчит. — Итак. Что скажешь? — это была моя последняя попытка, и я смирилась, ожидая, что же предложит мне мой двойник.

Мое отражение открыло рот и стало шевелить губами. Я прислушалась, но так ничего и не поняла из того, что вторая я мне пытается сказать.

— Эй! Говори громче. Я тебя не слышу! — я максимально близко подошла к зеркалу. Отражение продолжало что-то нашептывать. — Ты меня слышишь? Я тебя не понимаю! Давай! Добавь громкости! — меня начал обуревать гнев. Я конкретно злилась и тщетно кричала в непробиваемую безмолвную гладь чистого, но безжизненного зеркала. Тогда мой двойник отошел чуть назад и выбросил руки вперед. Отражение демонстрировало мне мои же худые бледные руки исполосованные шрамами. На вздувшихся венах четко и ясно вырисовывались замысловатые следы от давних порезов. Вдоль и поперек, оба запястья были исполосованы белыми и огрубевшими, местами розоватыми шрамами. Да. Я знала что это. И хорошо помнила когда, как и сколько раз я углубляла в себя ржавые и новые, острые и тупые лезвия.

— И что? — кричала я отражению. — Вот удивила! А то я не знаю что это! Что? Что дальше?! — мое отражение опустило руки и снова вплотную приблизилось к зеркалу. Мы стояли совсем близко, как сестры двойняшки, только на лице у одной были испарины пота и гнев в глазах, а вторая, безучастно смотрела куда-то в пространство, не выражая ровным счетом никаких эмоций.

— Мое утро начинается с отрицаний. Я сижу на балконе, вдыхаю дым, выпускаю его. — мой двойник заговорил! Я четко слышу ее, точнее свой голос! Отлично! Я была счастлива, но скрыла это, как делала это всегда.

— Отлично! Кто-то додумался включить динамики! — мой сарказм был полезен, но только мне одной, как правило, меня считали грубой, и были правы. Я постаралась справиться с настигнувшим меня роем мыслей и послушать свое отражение, которое говорило практически как я, только менее эмоционально. И отражение продолжало:

— Сознание сквозь сон борется с какими-то неправомерностями со стороны моего общего поведения. На еще незащищенный, девственный холст наносятся мазки праведности. Мозг, руководствуясь велением не до конца попранной совести выстраивает для себя благородные планы, обещая телу и самому себе не повторять впредь ошибок и верно стоять на пути истины…

— Стоп, стоп, стоп! Что за бред ты несешь?! Ты о чем? Я хочу выбраться отсюда! Что ты мне впариваешь? — мое нетерпение выбраться из этой норы толкнуло меня на еще большее ожесточение к себе, а точнее к отражению. Но мой протест, ни как не повлиял на странное, неуместное повествование меня второй.

— Я обещаю себе, что не буду пить — в организме еще следы вчерашнего алкоголического восторга — мой двойник продолжал говорить, не глядя на меня, ее взгляд был устремлен куда-то сквозь меня, как буд-будтоменя и не было перед ней, словно я пустота, а она говорит сама с собой. — Я обещаю себе или кому-то внутри себя, что не буду продолжать беспорядочные связи. Я обещаю небесам, что не буду лгать… но я знаю, что озарившие меня клятвы уже ложны в сути их выполнения… Это просто утро, а вечером все повториться снова. Связь с праведностью прервана. — мой двойник отошел от зеркала и мерно, с все еще отсутствующим взглядом вонзил лезвие в правое запястье. Медленно и легко, не морщась и не гримасничая, она профессионально протянула лезвие от самого сухожилия лучевого сгибателя вверх по всей длине руки, стараясь как можно глубже вонзить лезвие в податливые ткани, вспарывая и задевая межкостные и лучевые артерии. Кровь не была сначала густой, обычная яркая, такая знакомая и жидкая кровь струйками растеклась по обе стороны руки. Я была по другую сторону, потому не слышала запах металла, то есть крови. И я не сдвинулась с места. Даже не попыталась ее остановить. Я просто стояла и наблюдала, настолько это было привычным для меня, что моя совесть или, что там от нее осталось, были спокойны. Даже когда густые, темные капли стали преобразовываться и вытекать из распоротой ткани, я не побежала к зеркалу и ничего не говорила своему отражению. Зачем? Это же я. Даже смешно было бы кричать в глупое зеркало, хлопать ладонями, бить по стеклу и бросаться в припадках истерики к тому, кого я не знаю и знаю достаточно хорошо, чтобы ничего не предпринимать. Отражение исчезло.

Вот только тогда я опомнилась от безразличного созерцания и весьма смачно выругалась. Однако. Не знаю, что за заклинание из совершенно нецензурных сочетаний слов я произнесла, но передо мной снова возник мой двойник. Я даже улыбнулась.

— Уже вернулась? Так быстро? — с меня продолжал шуровать сарказм. Я уже не была обозленной, но и совершенно спокойным душевным равновесием, мое состояние назвать было трудно. — Что теперь? — я ходила вокруг зеркала, точнее то, подходя, то снова удаляясь от него. И таким образом, я успела заметить, что стены этой чертовой западни стали как-то уже. Ко мне подбиралась паника. Я не люблю душные и замкнутые пространства. Просто ненавижу их! И мне это не показалось. Нора действительно сужалась. Мне это не нравилось. — Давай! Начинай! Что предложишь? — мой двойник медленно сел на стул и с привычным уже для меня взглядом уставился куда-то в никуда.

— Кто я — симбиоз мышечных тканей, которая гордится своим превосходством мыслить, улыбаться и отвечать на вопросы… — мой двойник заговорил моим голосом, только на этот раз, в оттенке было что-то другое, безысходность, что ли. И меня это раздражало.

— Ой! Опять ты начнешь говорить всякую чушь! — я опустилась на колени и презрительно смотрела на себя, которая сидела напротив зеркала и продолжала говорить с кем-то, и явно не со мной.

— Тогда другой вопрос — продолжало мое отражение. — А человек ли тот, кто имеет две, одну, три ноги и пытается кому-то что-то доказать, или пока не доказываешь — то иначе ты не человек? — мой двойник сделал пузу, глаза ее не моргали и не слезились, они были пусты, я даже почувствовала в них приближающийся холод. — Всем приятно назвать себя человеком. Но так ли это на самом деле. Отлично. Разберем понятие — как оно быть «человеком». — отражение едва заметно улыбнулось и я впервые узнала в ней, самое себя. Что-то блеснуло в глазах, а край губ нервно дернулся, прямо как у меня, в попытке искаженной улыбки. — Первая модель — самая удобная и практичная — мое отражение рассуждало с явным возбуждением. — Я человек, следовательно, я грешен и я не идеален. Я могу: осуждать, обвинять, оправдывать и оправдываться, искать и не находить, обижать и обижаться, могу приспосабливаться, привыкать, рождать, убивать, чувствовать и способствовать чувствам… Неважно. Какие чувства — главное чувства. — я обернулась и увидела насколько близки стены норы от меня. Я занервничала.

— Слушай! Ты меня слышишь? Может, отложим философствования на потом? Прошу. Давай, что-то делать! — крикнула я, своему отражению вскочив на ноги, но я не слышала себя в прямом смысле этого слова. Мой двойник продолжал разговор сам с собой.

— Страдаю, отстаиваю, защищаюсь. Плачу — значит, человек. Хотя нет. Животные плачут и страдают, возможно, мыслят и мечтают. Да это так. Но мы их почему-то не ставим на один пьедестал с собою. — мой двойник снова криво улыбнулся. — Кстати не факт, что и они нас ценят… Помимо этого еще столько причин. И почему по общеобразовательным понятиям, я могу считать себя человеком? Все это ходит так близко с животными инстинктами… Но я же не животное? Нет. Конечно же я человек! И что с этого? Да, мы разумные существа. Замечательно — всем сделали приятно. И все же. Смысл? — мой двойник обнял голову руками. Она была красивой и ранимой, она, то есть я. Хрупкой и болезненной. Мне самой стало дурно и весьма грустно. У меня было ощущение, как будто это уже происходило со мной. Что я уже сидела вот так вот, и разбирала по косточкам свои ощущения. Но когда это было? Не помню. И было ли это со мной.

— Мы передаем книги, письмена, диски, иероглифы — а дальше? Ничего. Ровным счетом ничего особенного. — двойник выпрямился и дернул плечами, продолжая монолог. — Вторая модель — я человек… Гусеница общается с деревом — ни один, ни другой не понимают друг-друга… Леопард убивает. Лань она не слышит и не понимает его голода… А я человек… Я вырубаю деревья, убиваю коз и коров, выдергиваю растения… Я питаюсь и хочу на чем-то писать и рисовать — созидание ради чьей-то смерти… И я человек? — в глазах моего отражения явным светом сиял вопрос схожий с помешательством. Голос становился все более беспомощным и хриплым. — Образование, мышление, амбиции, слезы, эмоции, чувства — и я человек? Но я поглощаю, испражняюсь, лезу куда-то вверх, вниз. Набиваю свое брюхо и снова отвергаю плоды жизнедеятельности. Сплю, просыпаюсь. Деформируюсь, преображаюсь. Да это так. И тогда чем же мы различны с гусеницей? — стены норы стали еще ближе ко мне. Все пространство сужалось, и меня охватил страх. Я захотела крикнуть в отражение, но, к моему величайшему удивлению, я уже не слышала свой голос. Сначала я не поверила в это. Совершив несколько отчаянных попыток сорвать хоть какой-нибудь звук из своего горла, я поняла, что не могу. Все. Я стала немой. И мало этого, мои губы, против моей собственной воли, двигались в такт со словами моего отражения. — Я — дитя Вселенной, Космоса, Хаоса… А дальше? Я могу предсказывать будущее — это делает меня счастливее? Нет. Я зарабатываю сотни тысяч злат — я счастлив? Нет. Я произвожу десятки детей — это делает меня счастливым? Нет. Я целую сотню женщин — это сделает меня счастливым на всю оставшуюся жизнь? Нет. Я умру — я буду счастлив? — отражение расхохоталось недобрым смехом и я вместе с ним. — Слишком много вопросов. — покачала головой я, периодически вздрагивая всем худым телом. — Интересно, сколько их у животных. Как часто слон или ящерица спрашивают себя «кто я»? Ха-ха. Да. Мы же их и не спрашивали об этом. Собака — собаке рознь — рознь человеку? Но она, собака, например, живет по своим правилам… А какие, же у нас правила? У нас у людей? У меня в частности? — на коленях моего отражения возник пистолет. Старый, потрепанный, приобретенный где-то в подворотне. Я хотела что-то предпринять и не могла. Больше мое тело не принадлежало мне, оно принадлежало ей, которая я, но по другую сторону стекла.

— Предположим — я человек. Здорово. Тогда ответь мне. Что я люблю? — отражение снова засмеялось, и это было очень громко. Нора сдавливала меня, я видела только ее, мою часть себя, но сопротивляться не могла. Ее голос повсеместно стоял в моей голове, он был внутри меня, он был повсюду, и это было невыносимо! А она, эта чертова Саен, все говорила и говорила.

— Что я люблю? Подчиняться и подчинять! Разрушать и создавать. Но как я далек от созидания… По принципу своих внутренних настроек, состоящих из бесчисленных кодов убеждений и правил… Я! Я могу только разрушать, и ни как не созидать. — мой двойник рассмеялась, из глаз потекли слезы и она приложила дуло пистолета к виску. — Я человек — я разрушитель. Я машина. Убийца — и ничего больше.

— Нет. — выдавила я из себя жалкий звук, но было поздно.