Исчезновения

Глава 3

Тем летом, когда мне было тринадцать, однажды ночью разразилась буря. Раскаты грома звучали настолько мощно, что разбудили нас всех, и Майлз кричал, пока мама не пришла к нему. Не знаю, вернулась ли она в постель после этого, но на рассвете она разбудила меня, стоя на коленях у моей кровати.

– Пойдем со мной, – сказала она, вытягивая меня из теплоты моей постели. Я ворчала, пока она не дала мне чашку горячего шоколада.

– Рассвет красивее всего после большой грозы, – сказала она. Мы натянули пальто поверх ночных рубашек, обулись в резиновые сапожки, и она вывела меня в сад.

Мама насухо вытерла полотенцем одну из скамеек из кованого железа, чтобы я могла сесть и оставаться с ней, пока она вычищала мусор, оставленный бурей. Она не солгала насчет рассвета. Он начался с нежно-розового цвета, а потом разгорелся до обжигающе-оранжевого.

– Я однажды читала про то, что дождь шел с лягушками и рыбой, – сказала она. На ней были перчатки, когда она перебирала сломанные ветви и заталкивала грязь обратно в дерн. – Это было задокументировано как настоящее происшествие. Можешь представить, каково это: идти, думая о чем-то своем, и вдруг тебе на голову падает рыба?

Она смеялась над этим, а потом внезапно замолкла и нагнулась, чтобы пододвинуть разрушенное гнездо. Я увидела белые осколки яиц у ее ног.

– Бедные птички, – сказала она, и ее настроение вмиг испортилось.

Иногда она бывала такой: бумажным журавликом, складывающимся без предупреждения. Я больше ничего не сказала, как и она. Я ненавидела изменение ее настроений и не могла определить, когда оно начнется или как долго продлится. Я просто смотрела, как она обходила лужи, и потягивала свой горячий шоколад, пока он не остыл.

– Мне жаль птичек, – сказала я, когда мы снимали обувь в прихожей, – и что ты расстроилась.

– Дело не в птичках, милая, – сказала она и заправила мои волосы за ухо: не хотела, чтобы я его прятала. – Просто это напомнило мне о ком-то, кого я знала.

– Тогда расскажи мне больше о дожде из лягушек, – попросила я, и мамино плохое настроение так же быстро ушло, как и пришло. После этого утра мы больше никогда не говорили «льет как из ведра». У нас была своя версия.

«Лягушки и рыба», – думаю, просыпаясь, и не сразу понимаю, где нахожусь. Я не в своей кровати. Стеганое одеяло поверх меня более жесткое, чем то, к которому я привыкла, и оно не упало на пол, а простыни не запутались в ногах. Должно быть, я спала спокойно.

Потому что мне не снился тот сон.

Сердце не бьется учащенно, только что снова разорванное на части, и из-за этого я чувствую себя легче, чем за все последние недели. Убираю покрывала, надеваю белое хлопковое платье и провожу пальцами по завиткам волос. Но мысль остается и зудит: «Разве я не должна хотеть, чтобы мне снился тот сон, пусть даже он и мучает меня, если это единственный способ снова увидеть маму?»

Когда прихожу на кухню, Женевьева передает мне чашку кофе, от которой идет пар. Я ее беру, хотя обычно не пью кофе.

– Доброе утро, – бросает она и показывает на сад: – Он там.

Майлз сидит один за столом, окруженный воздушной сдобой, джемом, кремом и ягодами. Столько еды мы оба никогда не съели бы, и я невольно думаю о рационе в нашем доме. Майлз с трудом делает паузу, запихивая еду в рот, чтобы кивнуть мне.

– Тебе тоже доброе утро, – говорю я. Воздух кажется чистым и свежим после бури. Бьюсь об заклад: сегодняшний рассвет стоил того, чтобы на него посмотреть.

Я ставлю кофе на стол, набираю еду на тарелку и показываю на кувшин с апельсиновым соком.

– Там есть перья?

Майлз закатывает глаза.

– Я не называл мякоть «перьями» с пяти лет.

Я вызывающе улыбаюсь ему и наливаю себе стакан сока. Он терпкий и густой, самый свежий из тех, что я пробовала.

– Где все? – спрашиваю.

Майлз пожимает плечами.

– Уилл в школе. Доктор Клиффтон работает. У миссис Клиффтон дела, но она сказала, что скоро вернется. Посмотри, – он кивает на что-то позади меня, – у них есть куры.

Пока я поворачиваюсь, он украдкой кладет две печеньки в салфетку и засовывает в карман.

– Не делай этого, Майлз, – говорю я. – Это неприлично.

– Не делать чего? – спрашивает он. Теперь его очередь улыбаться своей самой широкой улыбкой, в которой не хватает зубов. Иногда такая улыбка хуже, чем удар прямо по голове.

Я вздыхаю:

– Неважно.

– Миссис Клиффтон дала мне несколько новых карандашей. Собираюсь порисовать, – говорит он, машет блокнотом и бежит по садовой дорожке, обрамленной аконитом цветов драгоценных камней и пучками иссопа. Я делаю маленький глоток кофе и удивляюсь, насколько мне нравится его горечь. И как сон, немного солнца и настоящий завтрак могут сделать так, что все кажется бесконечно лучше, чем было вчера.

Когда я добираюсь до булочки с пеканом, голова Майлза появляется между оранжевыми восточными лилиями и кустом белоснежных гортензий, а потом снова исчезает. Он так близко к цветам, что они должны быть прямо у него в носу.

Ради всего святого, почему он не может вести себя просто как нормальный человек?

– Айла, – зовет он, – это странно. Здесь ничто не пахнет.

– Ладно, – говорю я и не двигаюсь с места. Это еще один из его трюков, просто чтобы заставить меня встать, когда я наслаждаюсь хорошим завтраком.

– Я не разыгрываю тебя! – зовет он. – Ни у одного цветка в саду я не почувствовал запаха. Сама понюхай.

– Ладно, – повторяю я и снова начинаю улыбаться, когда ко мне приходит мысль: – Значит ли это, что твое финальное слово – «беззапаховые»?

– Ха-ха, – говорит он, подбочениваясь, – поздравляю: помнишь, как шутить.

Я кидаюсь к нему и наклоняюсь туда, куда он показывает, ожидая вдохнуть сладкий аромат увядающего лета. Но на этот раз в любом случае он не преувеличивает. Нет даже намека на запах. Лепестки лилий словно вырезаны из кусков цветной бумаги. Я касаюсь их пальцами. На ощупь они бархатистые и кажутся живыми.

– Хм. – Я думаю снова о том, как миссис Клиффтон вошла в дом после бури, о словах, которые Уилл начал произносить. Каждая странная мелочь выглядит кусочком пазла или загадкой, которые мама всегда любила. Загадки: сводящие с ума подсказки, незаметная игра слов и еле уловимые намеки, указывающие на ответ, о котором не подумал бы ни один здравомыслящий человек.

Ненавижу загадки.

Майлз оставляет свой блокнот и карандаши на столе, а потом отправляется на задание: лично понюхать каждый цветок в саду. Я слежу за ним, накладывая на тарелку голубику и вторую липкую булочку.

– Возьму бумагу, – говорю Майлзу, – чтобы написать Кэсс. – Я пролистываю блокнот с его бесконечными цветными рисунками и вырываю чистый листок ближе к концу блокнота.

Но вместо письма начинаю список.

«Цветы без запаха – пишу я очень маленькими буквами.

Что-то, называемое Внутренним взором.

Сухие чемоданы…»

Я бросаю взгляд на голову Майлза, отливающую медью на солнце, не без беспокойства складываю секретный список и убираю его в карман.

– Я подумала, что мы могли бы поехать в город завтра, – миссис Клиффтон говорит мне и Майлзу за ужином тем вечером. – Купить все необходимое вам для школы.

Я принимаю корзиночку с роллами от доктора Клиффтона и прочищаю горло.

– Школа, конечно, – говорю я. – Когда мы начинаем?

– Я договорилась, что вы пойдете послезавтра.

М-м-м, быстрее, чем я ожидала.

– Я достал список книг, которые тебе понадобятся, Айла, – сказал Уилл. Он протыкает вареную морковку вилкой. – Большинство из них те же, что и в прошлом году, так что можешь взять мои.

– Спасибо, – говорю я. Его темные волосы не уложены, и их кончики начинают завиваться. Он резким движением убирает их со лба и улыбается мне. Я замечаю его кривой верхний клык и улыбаюсь в ответ.

После ужина остаюсь помочь убрать со стола.

– Как дела, Айла? – спрашивает миссис Клиффтон, когда Женевьева забирает поднос с грязными тарелками на кухню и мы остаемся одни. – Тебе что-нибудь нужно?

Я колеблюсь, теребя кольцо, спрятанное под платьем, желая попросить ее объяснить то, что я видела. Но что именно я могу сказать?

– Я не заметила зеркала наверху, – начинаю я аккуратно, – может, я смогу купить его, когда будем в городе завтра?

Она моргает несколько раз.

– Конечно. И, дорогая, я хотела с тобой кое о чем поговорить…

– Сегодня вечером играем в кункен, – объявляет Майлз, вальсируя в комнату, не обращая внимания на то, что прерывает нас. – Мы проголосовали: доктор Клиффтон, Уилл и я. Айла, в этот раз будешь играть?

– Не сегодня, – резко отвечаю. – Что вы хотели сказать, миссис Клиффтон?

Я поворачиваюсь к ней, но Майлз все еще стоит тут, и очевидно, что момент упущен.

– Давай поговорим завтра, – отвечает она. – Мы рано выедем. Хороших снов, Айла.

Я забираюсь по лестнице наверх, и раздражение на Майлза возрастает с каждой ступенькой. Закрываю дверь комнаты, падаю на пуховые подушки на кровати и разворачиваю список, начатый ранее.

«Нет зеркал», – добавляю я, беру старый дротик отца и верчу между пальцами.

Острый конец дротика погнут и затуплен. Годами я использовала его для вырезания линий на полу спальни, которые потом прятала под краем коврика. Полосы обозначали разные памятные события: например, девичьи ссоры в школе – многие из них с Кэсс и теперь уже позабыты, и одна длинная неровная черта из-за Диксона Фейервезера, парня, который мне нравился с четвертого класса. Но большинство линий появились там из-за Майлза: когда он раздражал, вел себя ужасно и все равно оставался любимцем мамы. Майлз крал и ломал вещи и скорее вызывал в нас замешательство, чем сочувствие, когда мама впервые заболела.

Когда слышу, как он громко и победно радуется кункену внизу, я напрягаюсь.

«Поздравляю, – с ожесточением вторю ему. – Вспомнил, как быть частью семьи, даже если она не твоя».

Все здесь противоположно тому, чего я ожидала: почему-то я отдалилась и дуюсь, а он отлично приспосабливается. Прижимаю палец к затупленному концу дротика и хочу оказаться в своей комнате, ощутить под пальцами вырезанные линии, словно годовые кольца деревьев, отмечающие времена жизни.

К счастью, Клиффтоны решили послушать сегодня вечером радио, а не Билли Холидей. Я открываю книгу мамы на новой пьесе и просматриваю «Бесплодные усилия любви». Изучаю обведенную ею часть.

Услышав внезапный взрыв смеха Уилла, за которым следует добродушное оханье миссис Клиффтон, отрываю взгляд от книги. Потом слышу хихиканье Майлза, высокое и легко узнаваемое, и невольно улыбаюсь. «Ему позволено смеяться, – думаю я. – И сейчас он – единственная твоя семья».

Закрываю книгу и верчу дротик в руках, гадая, не слишком ли поздно к ним присоединиться. Проглотить ли гордость и попросить принять меня в игру, вместо того чтобы слушать здесь все просачивающиеся звуки через щели чистых, без особых отметок досок пола Клиффтонов.

К тому времени, как спускаюсь по лестнице, они выходят из библиотеки. Притворяюсь, что шла по другой причине, коротко машу рукой и продолжаю идти.

– Надеюсь, мы не слишком шумели, – говорит миссис Клиффтон.

– Я почти ничего не слышала, – лгу. – Спокойной ночи.

Жду, пока их шаги не затихнут на лестнице, потом приоткрываю боковую дверь в сад. Воздух прохладнее, чем я думала. Смотрю наверх, ожидая увидеть над головой звезды, разбросанные как капли росы на паутине, но небо черное и бесконечное, отмеченное только яркой белой луной.

Иду по кругу садовой дорожки и ложусь на одну из скамеек, наблюдая за луной, пока железные планки не начинают врезаться в спину. Встаю, оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто не смотрит, и склоняюсь понюхать цветы. Ни малейшего запаха, как днем.

Распрямляясь, слышу тихие голоса со второго этажа.

– Я пыталась поговорить с Айлой ранее сегодня, но недалеко продвинулась, – говорит миссис Клиффтон. Напрягаю слух.

Окно спальни доктора и миссис Клиффтон открыто достаточно широко, чтобы доносился их разговор. Ухожу из-под окна, чтобы меня не было видно, и усаживаюсь в ожидании на выступе фонтана. Притворяюсь, что рассматриваю фонтанную скульптуру. Это каменная девушка, застывшая в беге по поверхности воды.

– У нас уже осталось мало времени, – говорит доктор Клиффтон. – Не могу поверить, что они еще ничего не заметили.

– Вижу, Айла что-то подозревает, – признается миссис Клиффтон. – Может, мне надо было сразу же им сказать. Я просто не хотела пугать их после всего того, через что они прошли. Я думала, они сначала могли бы освоиться немного. Но ты прав: дольше ждать нельзя.

– Ты правда думаешь, что они ничего об этом не знают? Если Джульет скрывала все это от них, тогда дело обстоит еще сложнее, – доктор Клиффтон вздыхает. – Возможно, мы совершили ошибку…

– Малкольм, – говорит миссис Клиффтон резким голосом, – это дети Джульет. Я никогда не смогла бы простить себе, если бы не приняла их, когда им некуда было идти. Мы сказали, что попробуем, и, если не получится, то, по крайней мере, дали Гарольду время подобрать другой вариант.

Она замолкает. Я скольжу по стене и сажусь на корточки под окном, задерживая дыхание, пока снова не раздается низкий голос доктора Клиффтона.

– Хорошо, Матильда. Я согласился попробовать, мы так и сделаем. Но их пребывание здесь все снова взбаламутит в самое неподходящее время. Не хочу, чтобы они разворошили осиное гнездо.

Повисает долгая пауза, и я гадаю, закончился ли разговор. Но потом миссис Клиффтон тихо спрашивает:

– Ты действительно думаешь, что мы совершили ошибку?

– Нет, – отвечает доктор Клиффтон. – Ну, не знаю, – уточняет он. – Давай будем надеяться, что Стерлинг обойдется с ними лучше, чем с Джульет под конец.

Волосы на затылке встают дыбом. Я наклоняюсь вперед, словно хочу посмотреть на свое отражение в фонтане, и жду, когда он разъяснит сказанное.

Но ничего не вижу. Вода холодная, чистая и темная. Ни звезды, ни луна не отражаются в ней. Машу рукой над водой, но она не прозрачная, пустая, словно я исчезла.

Отшатываюсь назад и натыкаюсь на стену дома.

Что это за место?

– Джульет, должно быть, не хотела, чтобы они знали, если никогда им не рассказывала, – говорит доктор Клиффтон. Я глотаю ночной воздух и едва слышу его голос из-за громкого биения сердца. – Но теперь, когда они здесь, Стерлинг не будет долго скрывать свои секреты, прежде чем выдать их.