IRREHAARE

10. Сантана и Назгул

— …так? Нельзя убить? Так что ты задумал, Сантана?

— Сам же видишь: не исчезает.

— Не исчезает, потому что муляж. Бля, тебя Самурай перекурил?

— Твои слова, Назгул, твои слова.

— Ладно, отступаю, sorry. Только на будущее — не выскакивай с чем-либо подобным. Если вообще у тебя будет с нами какое-нибудь будущее.

— А тебе никогда не приходило в твою темную башку…

— Э, люди, он шевелится.

Я тут же перестал двигаться.

— Облажался, Лламет.

— Что за оскорбления? Его долбаная головешка едва держалась на плечах…

— Я же говорил, что его нельзя убить.

— Блин, это уже две бомбы с часовым механизмом. Он не может здесь оставаться. Делай с ним, что хочешь, но в Мехико он оставаться не должен.

— Ведь это изгнание, Назгул.

— Ну, если ты это так воспринимаешь.

— А как мне еще воспринимать? Ну, вставай, — Сантана пнул меня в бок. — Не притворяйся, Адриан.

— Ты же говорил, будто у него нет имени.

— Я говорил, что он не помнит имени. Адриана он присвоил себе сам. Лламет, подхвати-ка его.

И тот так подхватил, что у меня что-то хрустнуло в плече. Я мало чего видел; под веками кружили алые пятна. В обычной гравитации я бы наверняка не смог устоять.

— Может вы считаете… — хрипя, начал я.

— Заткнись, — буркнул Сантана.

Я попытался открыть глаза пошире; мое лицо было покрыто не до конца еще свернувшейся коркой крови, я разламывал ее каждым шевелением, каждым движением губ, шевелением век.

Сантана повернулся к Назгулу.

— Две ошибки за один день…

— Не хочется мне с тобой ссориться, — перебил его Назгул. — Если хочешь, возьми Лламета. Только прочь с моих глаз.

Я вновь запоздал со своим предложением. Я хотел что-то сказать, что-то прокричать, чего-то доказать, но пока собрал мысли в конкретные слова, прежде чем мне удалось набрать в легкие достаточное количество воздуха — как уже очутился в лифте, в клинической тишине спадая к Вратам, и никто не обращал на меня внимания; втиснувшись окровавленным клубком в угол, я тяжело дышал — а рядом Черный лениво переругивался с развеселившимся Лламетом.

— Что, великий Сантана, доигрался, а? А может, все-таки, стоило бы парочку раз эффектно издохнуть?

— Чтобы стать таким как ты сумасшедшим?

— Чтобы быть нормальным. Хе, у тебя все еще пугающе здоровые мысли.

— Так что?

— Добром тебе советую, умри парочку раз. И тебе сразу же станет легче.

— Слушай, ты кто, бля, на самом деле? Слепак?

Мы вышли сразу же над залом розетки. Сантана с Лламетом свернули и по узкому коридору прошли к входу одного из боковых столбов-опор. Я тащился за ними, как только мог скорее; ноги у меня путались, мысли и взгляд тоже путались. Я сам себя купал в багровых слезах.

Мы спустились к шестиугольнику номер четыре. Из одних его Врат на карминовое выходное поле как раз выезжал огромный, плоский танк в компании двух «харли-девидсонов». Длинноволосые мотоциклисты, визжа, перевирали какой-то рок-н-ролльный стандарт. Колонна проехала столб-опору, дала по газам и размылась в радуге противоположных Врат.

Возле нашей пороговой линии было написано условное название мира, который находился за ней, только я не успел сложить буквы в какое-либо осмысленное выражение; сама операция по перезанию горла весьма эффективно лишает тебя и способность концентрироваться.

Нас перебросило на какой-то луг. Притяжение тут же пригнуло меня к самой земле. Шок. Волшебное оздоровление. Воздух, без труда входящий и выходящий из легких.

— Ну, — махнул мне рукой Сантана, — ты не отставай. Здесь недалеко, в этой же последовательности.

— Вы хотите меня убить, — сказал я. — Прибить меня желаете. Избавиться от меня. Ведь жалеешь, что я бессмертный, правда? — Пальцы.

Тот в удивлении поднял брови.

— Что ты имеешь в виду? Ну? — идешь или не идешь? Или сам желаешь блуждать по Иррехааре?

— Иррехааре. Вечная ваша отговорка. На самом деле тут ничего не происходит.

Тем не менее, за ними я пошел. А что мне еще оставалось?

Мы проходили сквозь Врата еще четыре раза; все они располагались в одной последовательности гексагона.

Голая скала, бичуемая вихрем.

Тесные внутренности бетонного бункера.

Пустая улица в погруженном во сне Берлине начала двадцатого века; хрустально-прозрачная ночь.

Темнота.

Минуточку, — буркнул Сантана. По короткому эхо его голоса я понял, что мы очутились в замкнутом помещении.

Появился свет: керосиновая лампа. Сантана взял ее со столика, являющегося единственной мебелью в этом зале. Мраморные полы. Деревянные панели на стенах. Окон никаких. На противоположной стене — двери. Столик был размещен в средине шестиугольника — как я сориентировался по размещению белых линий порогов Врат. Я старательно обошел их, идя к двери за Сантаной и Лламетом. На Черном была развевающаяся льняная рубаха и несколько старомодные брюки. Похоже был одет и Лламет; впервые он отказался от маски скина — а может он просто не мог удерживать ее, переходя в этот мир. При столь легкой одежде, он практически выставлял напоказ собственное уродство, хвалился им. Лламет был до такой степени отвратителен, что даже привлекательным в этом своем уродстве — и даже красавцем. Я же, в простого покроя рубахе и штанах, мог соответствовать любой эпохе. Лампа в руке Сантаны покачивалась, качался язык пламени, танцевали тени. Затем он поставил лампу на пол, вынул откуда-то ключ и открыл тяжелую, железную дверь. Она не скрипнула, легко повернувшись на петлях. Мы вошли на лестницу. Двери Черный тщательно закрыл за собой. Идя вверх в тупом ритме старого смотрителя маяка, ежедневно взбирающегося на самый верх башни по спиральным, вытоптанным ступеням, я впервые задумался над возможностью бегства. Куда? А безразлично, лишь бы куда подальше от этих чудищ, которые пытаются меня убить, когда им это придет в голову. Пальцы… Теперь — теперь я уже безопасно размышлять над возможностью побега, поскольку не мог внедрить своих революционных решений в жизнь — вновь я был пленен в одном мире со своими врагами. Вот только на самом ли деле были они моими врагами? Это словосочетание, «на самом деле», обладает специфическим значением. Ведь на самом деле они теряют сознание, если им случается порезаться. На самом ведь деле, никто из них никогда не видел умирающего человека. На самом ведь деле, все они являются статистическими, серыми примерами многомиллиардного общества, сейчас отделенными и выделенными по причине случайной аварии Аллаха — во всем же остальном, банальными людьми. На самом деле, скорее всего, никто из них меня не знает, кем бы я там не был. И на самом деле им до меня нет никакого дела — вот что во всем этом самое страшное.

Еще одни двери. Сантана гасит лампу. За дверью ярко освещенный жаркими солнечными лучами холл. Жарища. Самый полдень в средине лета. И духота.

— Приветствую на моей плантации, — поклонился с характерной усмешкой на лице Черный.

Луизиана, год 1834.