Инверсии

17. ДОКТОР

Хозяин, хочу сообщить, что убийца герцога Валена в конце концов был найден. Нельзя ведь оставлять безнаказанным убийцу такого важного лица. С такой же неизбежностью, с какой должен быть найден наследник для знатного титула, дыра в ткани общества, возникшая после убийства, должна быть заделана кем-то из живущих. В этот вакуум непременно затянет чью-нибудь душу, и в данном случае такой душой оказался бедняга из города Мизуи, который со счастливым и даже довольным видом по собственной воле бросился в пустоту.

Звали его Берридж, когда-то он изготавливал трутницы и был хорошо известен в городе как местный юродивый. Жил он под городским мостом с горсткой других отверженных, которые нищенствовали на улицах и собирали отбросы на городском рынке. Когда на следующий день после маскарада жителям города стало известно об убийстве герцога Валена, Берридж явился к судье и признался во всем.

Это явление не очень удивило судью, поскольку Берридж брал на себя ответственность за любое убийство в городе или рядом с ним, если явного виновника не обнаруживалось, а иногда и если виновник был явнее явного. Его признания на суде в опровержение фактов, кричащих о том, что некий муж, известный своим злобным нравом, был обнаружен пьяным до бесчувствия в запертой изнутри комнате, где находилось тело его зверски убитой жены, а он еще и сжимал окровавленный нож в руке, вызвали хохот среди той части населения, для которой заседания королевского суда — род бесплатного театра.

Обычно Берриджа в таких случаях выкидывали из суда на улицу, и судья тут же забывал о нем. Однако на сей раз ввиду тяжести преступления и того факта, что герцог Кветтил только этим утром высказывал судье свое крайнее неудовольствие в связи со вторым убийством, случившимся без одобрения герцога в зоне его судебной юрисдикции вскоре после первого, судья решил не отвергать с порога заявления сумасшедшего.

К неизмеримому его удивлению и удовлетворению, Берридж был водворен в городскую тюрьму. Судья отправил записку герцогу, сообщая ему о быстро принятых мерах, правда, при этом не добавил, что признания подобного рода вошли у Берриджа в привычку и, значит, виновность Берриджа маловероятна.

Начальник стражи Полчек послал письмецо судье, чтобы тот пока придержал Берриджа в тюрьме. Когда прошло пол-луны, а преступника так и не обнаружили, герцог потребовал от судьи провести дознание по заявлению Берриджа.

Со времени убийства прошло уже довольно много времени, и ни Берридж, ни его соседи по обиталищу под мостом никак не могли вспомнить, что они делали в день и вечер бала-маскарада; Берридж, правда, утверждал, что покинул город, забрался по холму, проник во дворец, вошел в частные покои герцога, которого и убил в его кровати (эти показания были быстро изменены, когда Берридж узнал об убийстве герцога в комнате рядом с бальным залом и отнюдь не во сне).

Поскольку более надежный подозреваемый все не появлялся, Берриджа отправили во дворец, где мастер Ралиндж подверг его допросу. Вряд ли это могло что-то доказать, кроме того, что герцог Кветтил относится к делу серьезно, а его назначенцы ведут следствие основательно. Берридж не представлял никаких затруднений для главного герцогского палача, а по известным мне сведениям страдания его были относительно невелики, хотя и вполне достаточны, чтобы и без того слабый ум несчастного ослаб еще больше.

К тому времени, когда Берридж предстал перед герцогом, желавшим лично допросить его об убийстве герцога, он был худым, лысым, дрожащим бедолагой, чьи глаза вращались в глазницах, казалось, совершенно независимо друг от друга. Он постоянно что-то бормотал, но почти все — неразборчиво. Он признался не только в убийстве герцога Валена, но еще короля Беддуна в Тассасене, императора Пуйсида и короля Драсина, отца короля Квиенса, кроме того, заявил, что устроил падение с неба огненных камней, из-за которых погибли целые народы и наступила нынешняя послеимперская эпоха.

Берриджа сожгли на центральной площади города. Наследник герцога, его брат, собственноручно запалил костер, хотя и после того, как беднягу удавили, чтобы спасти его от огненной пытки.

Остальное время нашего пребывания в Ивенадже прошло без заметных происшествий. Некоторое время во дворце царила атмосфера тревоги и даже подозрительности, но постепенно сошла на нет. Ни загадочных смертей, ни возмутительных убийств. Колено короля зажило. Он отправился на охоту и снова упал со своего скакуна, хотя на сей раз отделался царапинами. Здоровье его — вероятно, под влиянием горного воздуха, — в общем, похоже, улучшилось.

Работы для доктора почти не было. Она гуляла в горах — пешком или в седле, иногда брала меня, иногда хотела побыть одна. Немало времени проводила она в городе Мизуи в больнице для бедных, где ухаживала за сиротами и другими несчастными, делилась опытом с акушерками, беседовала о лечебных средствах с местными аптекарями. Время шло, и в Ивенир стали прибывать раненые из Ладенсиона, и доктор как могла лечила некоторых. Сначала ее попытки встретиться с городскими врачами не имели успеха, но потом с разрешения короля она пригласила их в палату совета, и король имел с ними короткую встречу, перед тем как отправиться на охоту.

Я думаю, доктор рассчитывала на большее — ей почти ни в чем не удалось убедить местных врачей, которые пользовались, в отличие от своих коллег в Гаспиде, методами совсем уж старинными и таившими еще больше угрозы для пациентов.

Несмотря на то что король был вполне здоров, они с доктором находили все новые и новые предлоги для встреч. Король боялся располнеть, как располнел с годами его отец, а потому консультировался с доктором относительно своей диеты. Это казалось чудным тем из нас, кто считал: полнота — признак того, что человек хорошо питается, не особо утруждает себя работой и достиг спокойной зрелости, но, может быть, это отчасти подтверждало ходившие в обществе слухи, что доктору удалось заразить короля кое-какими странными идеями.

Болтали также и о том, что король и доктор слишком много времени проводят вместе. Насколько мне известно, между ними не происходило ничего такого. Каждый раз, когда доктор приходила к королю, я был с нею, за исключением двух-трех случаев, когда не мог встать с кровати из-за болезни, но и в этих случаях я предпринимал все меры, чтобы через моих приятелей, помощников лекарей, а также через слуг узнавать о том, что происходит между доктором и королем.

Я удовлетворен тем, что пока ничего не упустил и доложил обо всем, что может представлять интерес для моего хозяина.

Король требовал присутствия доктора чуть ли не каждый вечер, и, если не было никаких явных заболеваний, он двигал плечами и утверждал, что одно или другое недостаточно подвижны. Доктор, казалось, ничуть не возражала — она делала королю массаж и втирала всякие свои мази в его золотисто-смуглую кожу, разминала ладонями и костяшками пальцев спину, плечи, шею сзади. Иногда они при этом тихо разговаривали, но чаще молчали, если не считать стонов, вырывавшихся у короля, когда доктор разминала особо напряженные мышечные узлы. Я, конечно же, тоже помалкивал, боясь разрушить атмосферу, возникавшую в мерцании свечей, и со странной, сладкой завистью смотрел, как эти сильные, гибкие пальцы, блестящие от ароматических мазей, вдавливаются в податливую плоть короля.

— У вас сегодня усталый вид, доктор, — сказал король. Он лежал на своей широкой кровати под балдахином, обнаженный до пояса, а доктор массировала верхнюю часть его спины.

— Правда, государь?

— Да. Чем это вы там занимались? — Король повернул голову, чтобы посмотреть на нее. — Вы случайно не обзавелись любовником, Восилл?

Доктор вспыхнула, что с ней происходило нечасто. Насколько я знаю, такое наблюдалось только в присутствии короля.

— Нет, государь, — сказала она. Король вернул свой подбородок на руки.

— Может быть, вам стоит об этом подумать, доктор. Вы красивая женщина. Если бы вы только пожелали, то, думаю, могли бы сделать прекрасный выбор.

— Ваше величество льстит мне.

— Нет, просто я говорю правду и уверен, вы об этом знаете.

— Я уважаю ваше мнение, государь.

Король оглянулся на меня.

— Разве нет…

— Элф, государь, — сказал я, сглотнув слюну.

— Ну да, Элф, — сказал король, поднимая брови. — Разве не так? Разве наш добрый доктор не соблазнительная женщина? Разве любой нормальный мужчина не наслаждался бы, глядя на нее?

У меня перехватило дыхание. Я посмотрел на доктора, которая бросила на меня сердитый, а может, даже умоляющий взгляд.

— Я не сомневаюсь, государь, что моя хозяйка необыкновенно привлекательна, ваше величество, государь, — заикаясь и краснея, пробормотал я.

— Привлекательна? И это все? — Король рассмеялся, продолжая смотреть на меня. — Но разве она не красива, Элф? Разве она не обаятельна, не прекрасна, не очаровательна?

— Я уверен, эти слова подходят ей как нельзя лучше, государь, — сказал я, опустив глаза в пол.

— Ну вот, доктор, теперь вы сами видите, — сказал король, снова водружая свой подбородок на сложенные на подушке руки. — Даже ваш юный помощник согласен со мной. Он находит вас привлекательной. Так вы собираетесь обзавестись любовником, доктор?

— Нет, государь. Любовник будет забирать время, которое мне может потребоваться для вас.

— Ну, я в последнее время чувствую себя так хорошо, что, наверное, мог бы отпускать вас каждый вечер, чтобы вы пару раз скоренько справили свои дела.

— Вы так великодушны, ваше величество, — сухо сказала доктор.

— Ну вот опять, Восилл, этот ваш невыносимый сарказм. Мой отец всегда говорил: если женщина начинает проявлять сарказм в отношении тех, кто стоит выше нее, это верный знак: она не получает того, чего требует ее природа.

— Он был настоящим кладезем мудрости, ваш батюшка, государь.

— Нет сомнений, — согласился король. — Я думаю, он бы сказал, что вам нужно как следует покувыркаться в постели. Ради вашего же блага. Ой! — сказал он, когда доктор слишком сильно нажала на его спину ребром ладони. — Осторожнее, доктор. Можете назвать это лечебным средством, или какое там другое слово?

— Неуместным? Непристойным? Нахальным?

— Терапевтическим. Вот как это называется — терапевтическим.

— Ах вот вы о чем.

— Я знаю о чем, — сказал король. — А что, если бы я приказал вам взять любовника, Восилл, ради вашего же блага?

— Забота вашего величества о моем здоровье не знает границ.

— Вы бы подчинились приказу вашего короля, Восилл? Взяли бы любовника, прикажи я вам?

— Я бы спросила, какие доказательства выполнения мной приказа удовлетворили бы ваше величество?

— Я бы вам поверил на слово, Восилл. И кроме того, я не сомневаюсь, что любой, уложивший вас к себе в постель, непременно стал бы хвастать этим.

— Вы так думаете, государь?

— Да. Если только у него жена не особо ревнивая и скандальная. Но вы бы исполнили приказание?

На лице доктора появилось задумчивое выражение.

— Я так понимаю, что выбор оставался бы за мной, ваше величество?

— Конечно, доктор. Не думаете же вы, что я стану вашим сводником.

— Тогда да, государь. Конечно. С радостью.

— Отлично! Так-так, придется подумать, отдавать ли такое приказание.

К этому времени я уже оторвал взгляд от пола, хотя румянец еще не сошел с моих щек. Доктор посмотрела на меня, и я неуверенно улыбнулся. Она усмехнулась.

— А что, если бы вы приказали, а я не послушалась, государь?

— Не послушались, когда ваш король приказывает вам? — спросил король, и в его голосе прозвучал неподдельный ужас.

— Государь, я нахожусь полностью в вашем распоряжении и предана вам, но не являюсь, насколько мне известно, вашей подданной в юридическом смысле. Я иностранка. И вообще ничья не подданная. Я гражданка островной республики Дрезен, и, если я рада и даже почитаю за честь быть у вас на службе, подчиняясь вашим законам, я не думаю, что обязана выполнять все ваши прихоти, как те, кто рожден в Гаспиде или от гаспидцев, ваших подданных.

Король надолго задумался.

— По-моему, вы как-то говорили, что одно время думали изучать юриспруденцию, а не медицину, верно?

— Кажется, говорила, государь.

— Ну да, я же помню. Так вот, будь вы моей подданной и не подчинись бы мне в этом, то я бы запер вас, пока вы не передумаете, а если бы не передумали, то вам бы не поздоровилось, потому что, хотя вопрос и пустячный, приказы короля должны выполняться, и это дело первостепенного значения и огромной важности.

— Но я не ваша подданная, государь. И что бы вы тогда стали делать с моим юридически спорным неподчинением?

— Я полагаю, мне пришлось бы приказать вам покинуть мое королевство, доктор. Вы должны были бы вернуться в Дрезен или отправиться куда-нибудь еще.

— Это бы сильно опечалило меня, государь.

— И меня тоже. Но вы же понимаете, что выбора у меня бы не было.

— Конечно, государь. Поэтому я буду лелеять надежду, что вы не отдадите мне такого приказа. В противном случае мне следует готовиться к выбору: отдаться мужчине или покинуть страну.

— Верно.

— Трудный выбор для того, кто так своеволен и упрям, как я, что с поразительной точностью изволили заметить ваше величество.

— Я рад, что вы наконец-то подходите к этому вопросу со всей серьезностью, какой он заслуживает.

— Да, государь. А позвольте спросить, что думаете вы?

— О чем? — спросил король, поднимая голову над подушкой.

— Матримониальные намерения вашего величества имеют такое огромное значение, что вопрос о моем любовнике рядом с этим кажется сущим пустяком. Раз уж мы заговорили на подобные темы, я только хотела спросить, доводилось ли вам размышлять об этом.

— А я думаю, мы уклоняемся от предмета, о котором говорили.

— Прошу прощения вашего величества. Но собираетесь ли вы жениться в ближайшем будущем, государь?

— Я думаю, это вас не касается, доктор. Это дело моего двора, советников, меня самого и родителей достойной меня принцессы или другой знатной особы, соединение с которой я почту благом для себя.

— Да, государь, как вы сами на это указали, отсутствие… чувственной разрядки сильно влияет на здоровье и поведение человека. Что разумно для политического процветания государства, может оказаться катастрофой лично для короля, женись он, скажем, на уродливой принцессе.

Король поднял голову и шаловливо взглянул на доктора.

— Доктор, — сказал он, — я женюсь на том, кого изберу, для блага моей страны и моих наследников. Если для этого потребуется жениться на уродине, значит, так тому и быть. — В глазах его словно загорелись искорки. — Я — король. А это положение влечет за собой некоторые привилегии, о которых вы, возможно, наслышаны. Я могу получать, и в довольно широких пределах, удовольствие с теми, кто мне нравится, и я не потерплю в этом порядке никаких перемен, несмотря ни на какую жену. Я могу жениться на самой очаровательной принцессе в мире, но я ни на йоту не поступлюсь частотой и качеством «чувственной разрядки». — Он широко ей улыбнулся.

Вид у доктора был смущенный.

— Но ведь вы же хотите иметь наследников, государь.

— Тогда я напьюсь, хотя и не до бесчувствия, задерну занавеси, чтобы не проникал снаружи свет, задую свечи и стану думать о ком-нибудь другом, пока сие действие не приведет к удовлетворительному результату, — сказал король и с довольным выражением на лице снова опустил подбородок на руки. — И если дева окажется не бесплодной, то мои страдания будут не такими уж и частыми, разве нет?

— Тут мне, конечно, трудно судить, государь.

— Тогда поверьте на слово мне и тем девам, которые родили мне детей. Замечу, главным образом мальчиков.

— Прекрасно, государь.

— Как бы там ни было, но я не приказываю вам взять любовника.

— Я вам очень признательна, государь.

— Ну, я ведь делаю это не ради вас, Восилл. Просто я сочувствую вашему предполагаемому любовнику. Не сомневаюсь — в постели будет весьма приятно, но потом… Пусть Провидение защитит бедолагу. Ведь потом ему придется терпеть ваши треклятые разговоры. Ой!

Я думаю, что за время, проведенное нами во дворце Ивенира, произошло лишь еще одно происшествие, заслуживающее упоминания. Я узнал о нем уже позднее, после нашего возвращения в Гаспид, когда известие о нем затмили другие события.

Хозяин, я уже писал, что доктор часто отправлялась на прогулки — пешие и в седле — одна. Иногда она уезжала на восходе Ксамиса и возвращалась уже в сумерках. Такое поведение казалось безрассудным не только мне, но и всем остальным, и, даже когда доктору хватало здравого смысла приглашать с собой меня, я недоумевал насчет ее мотивов. Прогулки эти были крайне странными. Она могла брести часами, как простая селянка. Она брала с собой книги, маленькие и не очень, которые приобрела за солидные деньги в Гаспиде, заполненные рисунками, чертежами и описаниями местных растений и животных. Она старалась не спугнуть птиц и малых зверушек, пересекающих нашу тропу. Она разглядывала их с вниманием, которое казалось мне неестественным, поскольку охотиться на них она не собиралась.

Прогулки в седле были не столь изматывающими, хотя я думаю, что в таких случаях доктор не шла пешком только потому, что намеченный поход был слишком дальним, а к ночи она всегда возвращалась домой.

Хотя поначалу эти походы и вызывали у меня недоумение, хотя я и раздражался, вынужденный весь день проводить на ногах, но мало-помалу я стал получать от них удовольствие. Мой хозяин и доктор ждали, что я буду рядом с ней, а потому совесть моя была спокойна — ведь я всего лишь выполнял свой двойной долг.

Мы шли, или ехали молча, или говорили о всяких пустяках, или о медицине, или о философии, или об истории, или о тысяче других вещей. Мы останавливались, чтобы поесть, или насладиться прекрасным видом, или рассмотреть какое-нибудь животное, мы заглядывали в книги и пытались понять, тех ли животных, о которых написано, мы видим, или же автор руководствовался только своей фантазией, мы пытались расшифровать приблизительные карты, скопированные доктором в библиотеке, мы останавливали лесорубов и селян, уточняя дорогу, мы собирали перья, цветы, маленькие камни, раковины, скорлупки яиц и в конце концов возвращались во дворец, не сделав ничего существенного, но сердце мое при этом было исполнено радости, а голова кружилась от безумного удовольствия.

Скоро я уже хотел, чтобы она брала меня во все свои походы, и, только когда мы вернулись в Гаспид, горько пожалел, что не сделал того, о чем так часто думал в Ивенире, когда доктор уходила на свои прогулки одна. А думал я о том, чтобы потихоньку пойти за ней. О том, чтобы выследить ее, узнать, куда она ходит, тайком за ней понаблюдать.

Уже несколько лун спустя в Гаспиде я узнал, что двое моих сотоварищей из младших дворцовых служителей наткнулись на доктора, когда она гуляла одна. Их звали Аумст и Пумьел — пажи барона Сермила и принца Хреза соответственно, но знакомство мое с ними было шапочным и, по правде говоря, особой симпатии они у меня не вызывали. У них была репутация скандалистов, мошенников и распутников, и, конечно, оба хвастались числом проломленных голов, обставленных в карты слуг и покоренных городских девушек. Ходили слухи, что Пумьел годом раньше чуть не убил одного младшего пажа, который пожаловался своему хозяину, что старший паж отбирает у него деньги. Честной схватки не было — на парня набросились сзади и оглушили ударом по голове. Совершенно наглым образом Пумьел даже не отрицал этого (по крайней мере, в разговоре с нами), полагая, что тем сильнее мы будем его бояться. Аумст был не так отвратителен, но, по общему мнению, лишь потому, что ему не хватало воображения.

Они рассказывали, что решили погулять в лесу и ушли довольно далеко от дворца. День уже клонился к вечеру, который выдался особенно теплым. Пажи возвращались в Ивенир с дичью в сумках, довольные результатами охоты и предвкушая вечернюю трапезу. И тут им попался королевский ксул, животное вообще довольно редкое, а это еще оказалось, по их уверениям, совершенно белое. Оно двигалось по лесу, как резвый, бледный призрак, и они, бросив сумки и приготовив луки, побежали следом, стараясь не шуметь.

Никто из них не думал, что делать, если удастся пристрелить животное. Рассказать об этом они бы все равно никому не смогли, потому что охота на ксула — королевская привилегия, а размеры животного не позволили бы отнести его к недобросовестному мяснику, даже найдись такой смельчак, который не побоялся бы королевского гнева в случае разоблачения. И тем не менее они преследовали животное, подстегиваемые охотничьим азартом, который, возможно, впитали с молоком матери.

Ксула они не поймали. Приблизившись к небольшому горному озеру, окруженному лесом, зверь вдруг пустился с места в карьер и за какие-то мгновения оказался недосягаемым даже для самых искусных лучников.

Пажи добрались до вершины небольшого кряжа как раз вовремя — животное на их глазах исчезло в зарослях кустов, отчего у охотников упало сердце. Но это расстройство было сведено на нет тем, что они увидели в следующее мгновение.

Поразительно красивая и абсолютно голая женщина вышла из озера, глядя в ту сторону, куда унесся ксул.

Вот почему, оказывается, ксул ускакал с такой бешеной скоростью; правда, взамен пажи получали более приятный объект для охоты. Женщина была высокая и темноволосая. У нее были длинные ноги, слишком плоский живот, правда, не слишком отвечал общепринятым канонам красоты, но зато груди, хотя и не очень крупные, выглядели высокими и налитыми. Поначалу ни Аумст, ни Пумьел ее не узнали. Но это была доктор. Она перестала смотреть вслед умчавшемуся ксулу и вернулась в воду — поплыла легко, как рыба, в направлении молодых людей.

Она вышла на берег как раз там, где сверху лежали, притаившись, Аумст и Пумьел. И тут пажи поняли, что именно здесь она и оставила свои одежды. Перед ними была женщина — одна, без сопровождающих, без спутника и, насколько им было известно, без мужа или покровителя при дворе. И опять же ни один не дал себе труда подумать — на самом-то деле покровитель при дворе у нее был, к тому же такой, что все остальные перед ним меркли. Это светлокожее обнаженное тело возбудило их куда как сильнее, чем исчезнувшая дичь, и азарт еще более сильный, чем охотничий, обуял их, распалил, застил их разум.

Под кронами деревьев было темно, птицы, вспугнутые убежавшим ксулом, поднялись в небо и оглашали окрестности криками, которые могли надежно заглушить звуки их приближения, пусть даже не вполне бесшумного.

Они могут оглушить ее или напасть неожиданно и завязать ей глаза. Женщина их даже не увидит, иными словами, они смогут овладеть ею, не рискуя быть обнаруженными и наказанными. Пажам казалось, что сами древние лесные боги послали ксула, чтобы он вывел их сюда. Их позвало мифологическое существо. Возможность была слишком хороша, чтобы ее упускать.

Пумьел вытащил мешочек с монетками, которым раньше пользовался как дубинкой. Аумст кивнул.

Они выскользнули из зарослей и, прячась за редкими деревцами, стали пробираться к женщине. Та что-то тихонько напевала себе под нос. Она закончила вытираться и теперь выжимала свое маленькое полотенце. Потом нагнулась, поднимая блузку, и пажи увидели ее ягодицы, похожие на две бледные луны. Двух мужчин теперь отделяло всего несколько шагов от женщины, стоявшей к ним спиной. Она подняла блузку над головой — сейчас она несколько мгновений будет слепа, натягивая одежду на себя. Оба, Аумст и Пумьел, поняли, что это самый подходящий момент. Они бросились вперед, почувствовали, как женщина напряглась, возможно услышав их. Голова ее, видимо, начала поворачиваться, все еще стесненная складками одежды.

Когда пажи пришли в себя, головы у них трещали от боли. Вокруг стояла глубокая ночь, и только Фой и Джейрли светили с небес, двумя серыми укоризненными глазами отражаясь в спокойных, неподвижных водах горного озерца.

Доктора не было. У обоих на затылках были шишки с хорошее яйцо. Луки их исчезли, но что самое странное, лезвия ножей были скручены винтом, согнуты и завязаны в узел.

Никто из нас не мог этого понять. Ферис, помощник оружейника, клялся и божился, что так обойтись с металлом почти невозможно. Он попытался изогнуть таким же образом ножи, похожие на те, но лезвия почти сразу же сломались. Изогнуть их можно было, только предварительно разогрев до белого каления, да и то оставалось нелегким делом. Ферис добавил, что оружейник надрал ему уши за такие дурацкие эксперименты, чтобы в следующий раз он не портил ценное оружие.

Подозревали, что тут не обошлось без меня, хотя я в то время и не знал об этом. Аумст и Пумьел думали, что я был где-то рядом — охранял доктора с ее ведома или шпионил за ней. И меня спасло от расправы только свидетельство Фолечаро, которому мы с Джоллисом помогали в то время разбирать вещи герцога Валена.

Когда в конце концов слух о происшествии дошел до меня, то я даже не знал, что подумать, только жалел, что меня там не было ни в качестве телохранителя, ни в качестве шпиона. Защищая честь доктора, я бы избил этих негодяев до смерти, и в то же время я был готов легко пожертвовать собственной честью, чтобы хоть краешком глаза ухватить то, что посчастливилось увидеть им.