Инопланетяне и инопланетные общества. Руководство для писателя по созданию внеземных форм жизни.

«Покажите мне существо, которое мыслит так же хорошо, как человек, — сказал писателям Джон У. Кэмпбелл, — но не так, как человек». Чтобы сделать это, у вас должно быть реалистичное представление о том, что значит мыслить как человек (или, говоря современным языком, по-человечески). Скорее всего, ваше представление об ответе окажется слишком узким. Поскольку многие люди проводят подавляющую часть своей жизни в рамках одной культуры, они склонны предполагать, сознательно или подсознательно, что обычаи этой культуры эквивалентны понятию «человеческой природы».

На самом деле человеческие обычаи охватывают гораздо более широкий спектр возможностей, чем те немногие, которые выбирает любое отдельно взятое общество; и культура, в которой живёт человек, влияет на его персональный стиль мышления и привычки, вероятно, даже больше, чем он или она это осознаёт. Самый близкий к реальному положению дел вывод, который я сделал в попытках установить подлинную «первопричину» человеческой природы, звучит следующим образом: большинство людей, принадлежащих к любой культуре, считают обычаи своей культуры «совершенно нормальными», а любые другие, которые отличаются от таковых, «странными» и, возможно, неполноценными (дикими, варварскими, языческими и т.д.).

Мы часто слышим, что «человечество воинственно по своей природе», и большинство представителей культуры, в которой я вырос, похоже, вполне готовы с этим согласиться. Тем не менее, антрополог Рут Бенедикт в книге «Модели культуры» заметила: «Только после нашего знакомства с войной становится понятным, что в отношениях одного племени с другим состояние войны должно чередоваться с состоянием мира. Конечно, это представление достаточно широко распространено во всём мире. Но, с одной стороны, для некоторых народов [таких, как яномамо] немыслимо вообразить возможность находиться в состоянии мира, что, по их мнению, было бы равносильно отнесению вражеских племён к категории человеческих существ, которыми они не являются по определению, даже если чужое племя может принадлежать к их собственной расе и культуре. С другой стороны, для народа [вроде инуитов] может оказаться в равной степени немыслимым вообразить возможность находиться в состоянии войны».

Это всего лишь один из примеров того, насколько по-разному народы могут видеть мир и свою роль в нём. Писателю-фантасту, который надеется создать действительно чужеродные, но правдоподобные общества, было бы неплохо посоветовать начать с изучения культурной антропологии по таким книгам, как работа Бенедикт, и по более новым исследованиям в той же области. Один из самых распространённых недостатков инопланетян из научно-фантастической литературы заключается в том, что они представляют собой нечто лишь немногим большее, чем «люди в забавных костюмах». Или, если точнее, «люди-из-места-и-эпохи-жизни-самого-автора в забавных костюмах»: многие настоящие человеческие культуры гораздо более экзотичны, чем многие выдуманные инопланетяне. Чтобы не попасть в эту ловушку, вы должны кое-что узнать о широте культурных возможностей человека — отчасти потому, что они будут подсказывать идеи для сюжета, а отчасти для того, чтобы расширить своё воображение, преодолев его обычные ограниченные рамки.

Но даже этого будет недостаточно. Какими бы разнообразными ни были человеческие культуры, они все человеческие. Это способы, которые открыл один из видов животных, чтобы жить в относительно узком диапазоне сред на одной из планет. На иной планете, с солнцем иного типа, или с иным наклоном оси, или с более богатым или бедным запасом тяжёлых элементов, даже тот же самый вид выработал бы совершенно иные решения. А у других видов, с иным эволюционным прошлым, возникли бы совершенно иные решения, и некоторые из них могли бы развиться в иные виды разума и культуры. Поскольку культурные модели разумных видов должны были постепенно эволюционировать из моделей поведения их менее разумных предков, вам также следует узнать кое-что об этологии, науке о поведении животных. Если морские головоногие моллюски, стадные травоядные, древесные всеядные и стайные плотоядные животные сумеют построить собственные цивилизации, то они создадут типы цивилизаций, чрезвычайно отличные друг от друга. Изучение видов социальных взаимодействий, которые уже демонстрируют такие и другие животные, может дать вам представление о том, какие общества они смогли бы в итоге построить.

Разумеется, этология — это обширная дисциплина. Книга Национального географического общества в разделе «Источники» будет хорошим введением для непрофессионала и содержит более подробные ссылки на темы, которые вас особенно интересуют.[33]

Поскольку мы являемся единственным видом, у которого сложились общества человеческой сложности (хотя недавно мы узнали, что несколько других видов продвинулись в этой области значительно дальше, чем предполагалось ранее), и за которым у нас была возможность наблюдать, значительная часть наших размышлений должна будет основываться на человеческих культурах, существующих в наше время или существовавших в историческом прошлом. Наш базовый план будет состоять в том, чтобы рассмотреть некоторые элементы, которые развились в человеческих культурах, а затем подумать о том, как они могли бы развиваться иным образом — или были бы заменены чем-то иным — у существ с иными эволюционными корнями. Как и в предыдущей главе, вы не раз будете замечать, что вещи, которые я перечислял как отдельные темы, на самом деле неразрывно переплетены друг с другом.

ЭЛЕМЕНТЫ КУЛЬТУРЫ: НАШЕ ПРОШЛОЕ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

Наш вид эволюционировал от всеядных приматов в Экваториальной Африке. Возраст одного из самых ранних известных видов гоминид, Australopithecus afarensis, очевидно, составляет не менее четырёх миллионов лет или около того, и он довольно успешно существовал в течение примерно одного миллиона лет (см. книгу Стивена Джея Гулда «Люси на Земле в стазисе» (“Lucy on the Earth in Stasis”)). По мнению многих современных эволюционистов (в том числе Гулда), успешные виды часто остаются практически неизменными на протяжении весьма длительных отрезков времени, пока резкие изменения условий окружающей среды вроде перехода от лесов к саваннам или начала ледникового периода не заставят их выработать новые приспособления. В конце концов, в ходе одного такого всплеска эволюционной активности возникло несколько новых видов австралопитеков, а также новый род Homo, который включает вас (как я полагаю) и меня.

Многие приматы уже демонстрируют целый ряд признаков, которые мы считаем характерными для человека, — вероятно, в значительной степени благодаря своему древесному происхождению. К ним относятся большой и сложный мозг, длительный период беременности, позволяющий этому мозгу развиваться, детство с долгой зависимостью от родителей для наполнения этого мозга полезными наставлениями, неспециализированные и потому способные к адаптации тела с «руками», как минимум, на двух конечностях, а также склонность жить группами. К этому гоминиды добавили несколько собственных хитростей: это в первую очередь полностью вертикальная и двуногая поза, а также растущая сложность социальных структур. Давайте рассмотрим некоторые из этих признаков и их вклад в развитие человеческой культуры, а также некоторые другие, которые сыграли свою роль несколько позже. (Подробнее по этим вопросам читайте в книге Л. Спрэга де Кампа «Обезьяночеловек внутри нас» (“The Ape-Man Within Us”).[34])

Пожалуй, это основная предпосылка для культуры. Поскольку культура по определению представляет собой совокупность знаний и моделей поведения, общих для членов группы, трудно представить, что она возникает в виде привычек одиночных особей. (Естественно, писатели-фантасты могут воспринимать это утверждение как вызов!)

Относительно сложные семейные и социальные структуры уже были хорошо развиты у многих видов приматов, но они, вероятно, получили дополнительный импульс, когда леса их предков начали редеть и превращаться в саванну. Поскольку традиционных источников пищи стало меньше, чем раньше, дальнейшее процветание требовало научиться использовать другие источники, которых не было на деревьях. Рты и пищеварительная система, приспособленные для переваривания широкого спектра продуктов, однозначно были полезны для этого, как и способность стоять прямо и легко передвигаться по земле. Но, возможно, самым полезным среди всего этого было образование социальных структур, которые могли сотрудничать при защите от хищников и врагов, во время ловли крупных животных, используемых в пищу, и при совместном использовании таких больших объёмов пищи.

Поскольку мясо не было единственным источником пищи, ранние культуры были основаны на охоте и собирательстве, причем охотой занимались одни люди, а собирательством — другие. Здесь начинается разделение труда и специализация задач. Вероятно, это не начало разграничения ролей для двух полов; подобные вещи уже встречаются у многих других видов животных. Неудивительно, что роли полов, принятые у ранних людей, были продолжением того, что было у их предков. Поскольку собирательство в целом было безопаснее охоты, а самки, по крайней мере, на ранних стадиях воспитания детей, были более необходимы, чем самцы, почти неизбежной была ситуация, когда охотой большей частью занимались самцы, а собирательством занимались преимущественно самки.

Поведение, связанное с воспроизводством, и тот длительный период зависимости играли главную роль в характере развития и работы социальных структур, и это утверждение справедливо для всей истории. Ещё одно преимущество жизни в группах состоит в том, что таким образом можно обеспечить дополнительную безопасность и поддержку несамостоятельным детям, а также нянькам и приёмным матерям сирот. Но первостепенная важность таких вопросов также требует, чтобы в ячейках общества присутствовали механизмы минимизации конфликтов, определяющие, кто с кем спаривается, и гарантирующие, что молодёжь действительно получает воспитание и обучение. Так возникла целая сложная система правил и ритуалов. По крайней мере, у людей такие системы в значительной степени определяются не инстинктами, поэтому в разных культурах они развивались совершенно по-разному.

Однако некоторые общие особенности распространены широко. В большинстве культур в той или иной форме существует брак (хотя и не обязательно моногамный и весьма изменчивый в отношении прав и обязанностей, которые он подразумевает). В большинстве культур существуют обряды посвящения, формализующие переход из детства во взрослую жизнь (которые могут варьировать от обставленных ритуалами физических мучений и нанесения увечий до выпускных вечеров в средней школе и балов дебютанток).

В процессе создания новых культур для научной фантастики вы можете представить себе множество иных вариантов развития событий. Если существует больше двух полов, то по-разному могут определяться их роли и отношения. Даже если речь идёт только о двух полах, их роли могут быть совершенно разными. Среди львов обычная семейная организация — это «прайд», где есть один самец, несколько самок и их детёныши; время от времени новый самец насильно изгоняет старого и немедленно убивает всех его детёнышей. Какая культура могла бы развиться в результате такого рода взаимоотношений? Кое-какие интересные рассуждения на этот счёт можно найти в книге Эрика Виникова и Марсии Мартин «Весовщик» (“The Weigher”) и серии книг Кэролайн Дж. Черри «Шанур». Например, в «Весовщике» самки цивилизованного вида кошачьих отправляются в дикую местность, чтобы родить детёнышей там; если детёныши выживут в течение достаточно долгого времени, их могут поймать, обучить обычаям цивилизации, чтобы в итоге они бросили вызов своему старшему поколению в борьбе за работу, территорию и жизнь.

Это цемент, который позволяет поколениям утверждаться на достижения тех, кто был раньше. Он позволяет передавать большие объёмы сложной информации не только от взрослых детям, но и от взрослых другим взрослым из их собственных или более поздних, даже гораздо более поздних поколений. Вероятнее всего, у людей он вырос из жестов и звуковых сигналов, используемых в таких действиях, как координация охоты и предупреждение других членов группы об опасности. Его роль в создании и поддержании культуры настолько важна, а его природа настолько тесно связана с процессом изложения информации, что ему будет целиком посвящена следующая глава.

Частью истории людей и многих других животных является постоянное противопоставление конкуренции и сотрудничества. Общества существуют в значительной степени благодаря тем выгодам, которые члены групп могут извлечь из сотрудничества: они совместно трудятся, делятся пищей, разделяют ответственность за воспитание детей и получают приятные ощущения от товарищеского общения. Однако сам факт совместного проживания большого числа особей создаёт почву для конфликтов — соперничества за пищу, партнёров и главенство над другими членами группы. Этот контраст можно обнаружить в микрокосме любой стаи бабуинов, маленького городка, средней школы или зала заседаний корпорации. Обществам пришлось разработать механизмы контроля конфликтов. Обычно эти механизмы связаны с иерархией или «порядком подчинения», когда один человек каким-то образом получает всеобщее признание в качестве Босса, а все остальные должны подчиняться его воле.

Конфликты возникают не только внутри группы, но и между группами. Если одно кочевое племя столкнется с другим на излюбленных охотничьих угодьях или в оазисе с ограниченными запасами пищи и воды, каждое из них может ощутить угрозу со стороны другого. Каждая из групп могла бы попытаться вытеснить другую, чтобы оставить все блага себе — что могло бы иметь эволюционный смысл, если бы благ действительно не хватало. Было выдвинуто предположение (см. «Обезьяночеловек внутри нас» Л. Спрэга де Кампа), что многие из наших проблем вражды между группами, сохраняющихся в настоящее время, представляют собой генетически запрограммированную враждебность к «чужакам», которая когда-то была особенностью, важной для выживания, но сейчас превратилась в помеху. Вероятно, в этом есть доля правды, хотя согласование этого с наблюдениями Рут Бенедикт об инуитах и войне явно сопряжено с некоторыми трудностями.

В любом случае, облик нашей истории во многом определяло противоречие между стремлениями к сотрудничеству и конфликту — как внутри групп, так и между ними. Многие блага цивилизации стали результатом успехов в сотрудничестве внутри групп, а иногда и между ними — хотя последнего добиться гораздо труднее, что неудивительно.

В своих самых грубых формах конфликты могут происходить в форме избиения и кровопролития: погромы и убийства на уровне индивидов, военные действия на племенном или более высоком уровне. Поиск менее кровавых способов их решения несёт в себе явные преимущества, поэтому многие животные нашли способы поступать именно так. Самцы многих видов животных борются за право спаривания, но у достаточно многих из них (например, у снежных баранов) схватки стали настолько ритуализованными, что вряд ли могут закончиться смертью. Чем более цивилизованными становятся люди, тем больше они склонны ритуализировать свои сражения. Насколько далеко мы можем выйти за рамки ритуализации — это вопрос спорный. Некоторые считают, что склонность к воинственному поведению заложена в человеке, и всегда будет нужно находить выход для неё. Другие подозревают, что это является в значительной степени культурным артефактом, и от него можно (с большим трудом) отучить. Однако похоже, что вне зависимости от своего истинного происхождения и природы такая тенденция действительно имеет место, как минимум, в настоящее время и во многих человеческих культурах, и такие виды деятельности, как организованные спортивные состязания, отчасти существуют как относительно безвредный способ дать выход такого рода энергии.

Другой взгляд на спорт состоит в том, что это просто производное игры. Игривость — стремление молодых животных экспериментировать с окружающей средой и друг с другом, а также подражать поведению окружающих их взрослых — является жизненно важной частью обучения быть взрослым у большинства животных с заметным интеллектом. Её ценность настолько велика, что это, вероятно, справедливо и для видов с других планет; а сохранение её элементов во взрослом возрасте вполне может привести к таким вещам, как увлечение спортом в нашей культуре. С другой стороны, возможно также, что многие инопланетяне были бы удивлены и озадачены тем фактом, что среди нас такое множество людей так сильно очаровано выходками горстки взрослых и совершенно незнакомых им людей, играющих с маленькой сферой. И они вполне могут задаться вопросом о том, почему значительная часть наших газет должна быть посвящена именно этой, а не какой-то другой отдельно взятой теме?

Или же у них могут быть свои собственные виды спорта, но совершенно иного характера, отражающие их иное происхождение. Вероятно, напряжённые отношения между конфликтом и сотрудничеством складываются у большинства разумных видов, но их относительная важность и способ их разрешения могут значительно различаться. Многие из нас хотя бы отчасти знакомы с борьбой за власть и иерархией доминирования у таких видов, как павианы. Меньше известно о существовании видов, которые активно сотрудничают и почти не конфликтуют (см. статью Натали Анже об эдиповых тамаринах). В своем рассказе «Спортивные хроники планеты Кья» Уолтер Р. Томпсон показывает, как у вида, в истории которого больше внимания уделялось сотрудничеству, чем конфликту, смог сложиться вид спорта, совершенно отличный от любого из наших.

Тяникуль — это ритуализованный пережиток досельскохозяйственных времён, когда стадам, по своей природе сотрудничающим единицам, иногда приходилось конкурировать с другими стадами за пищу. Три команды таскают тяжёлый мешок по шестиугольному полю, каждая сторона которого представляет собой линию ворот. У каждой команды есть собственные ворота, и линия, соединяющая двое из них, является общей целью для этих двух команд. Любая из команд может заработать одно очко, протащив мешок через свои ворота, но если две команды сотрудничают, чтобы перетащить его через свои общие ворота, по два очка получает каждая из них — и игроки предпочитают ничью игре, где есть несомненный победитель и несомненный проигравший.

Самые ранние гоминиды вели кочевой образ жизни; они отправлялись туда, где жить было лучше в плане доступности пищи и воды. В какой-то момент времени некоторые из них приняли важное решение: поселиться на одном месте и стать сельскими жителями и фермерами, заставляя пищу расти там, где они жили, вместо того, чтобы испытывать постоянную необходимость уходить туда, где она была. Как сказано в книге Джейкоба Броновски «Восхождение человечества» (глава вторая), настоящая революция случилась не только из-за этого решения, но и из-за случайной биологической катастрофы. Одно дело — просто решить, что вы устали от путешествий и хотите поселиться на одном месте и жить за счёт того, что находите вокруг себя; другое дело — понять, что вы действительно можете это сделать, и именно таким образом, какой вы хотели бы сделать привычным для себя. Просто многие дикие растения не произрастают в таком изобилии.

В случае с людьми Старого Света пшеница оказалась счастливой случайностью. Её дикая форма была всего лишь одной из трав, которая давала съедобные семена, но требовала приложения значительных усилий для сбора их в достаточном количестве ради получения сытной пищи. Однако два случая гибридизации и одна мутация привели к появлению новой формы, образующей крупные питательные семена, но неспособной распространять их естественным путём, как это делали её предки. Это сочетание стало для людей хорошим стимулом перейти к оседлой жизни и посвятить себя выращиванию новой пшеницы, убедившись, что часть семян вернулась в землю, и используя часть их как надёжный источник «хлеба насущного» для себя. Такое раннее земледелие фактически выглядит более трудоёмким занятием, чем жизнь охотников-собирателей, но зато оно более надёжно.

И это означало появление первых городов. Поначалу это были не крупные города, а места, где значительное количество людей собиралось, чтобы постоянно жить в одном месте, питаясь выращенным там же урожаем. Постоянные поселения с контролируемыми и надёжными собственными источниками пищи неизбежно вызывали зависть у окружающих кочевников, сталкивающихся с неопределённостью ситуации с доступностью природных источников пищи. Таким образом, деревням фермеров приходилось укрепляться и защищать то, что у них было...

И так далее.

Насколько маловероятными были те биологические случайности, которые привели к этой революции в человеческой жизни? Возможно, они и были такими, но не до крайности; это или что-то достаточно похожее явно случалось независимо друг от друга несколько раз и в разных местах Земли. Могут ли существовать такие миры, в которых этого не случилось? Если это так, то цивилизация может оказаться более редким явлением, чем мы предполагаем; и исследователи-люди могут обнаружить множество миров, где есть разумные существа, застрявшие в том состоянии, которое мы назвали бы «ранними» стадиями развития.

В тех местах, где сельскохозяйственная революция случится, города, вероятно, будут становиться всё крупнее и крупнее, как это уже происходило на Земле. Но как писатель, создающий такие места, вы никогда не должны забывать, каким образом они возникли и как они работают. В научной фантастике распространённой ошибкой является описание огромных, высокоразвитых цивилизаций, не дополненных в явной или неявной форме той физической инфраструктурой, которая могла бы заставить их функционировать. В нашей собственной цивилизации многие города настолько велики и настолько отделены от ферм, что многие из их жителей не имеют реального представления о том, откуда берётся пища. Вы не должны попадать в эту ловушку; вы никогда не должны забывать, что, даже если фермы (или что-то служащее той же цели) не находятся в поле зрения, они должны существовать. Если места, где производятся продукты питания, находятся далеко, должна существовать транспортная система для доставки продуктов (и другого сырья) потребителям. И чем больше потребителей, тем важнее становится наличие средств (которые наверняка должны быть большими и сложными) для утилизации их отходов.

Одомашнивание животных было тесно связано с сельскохозяйственной революцией и имело сопоставимое значение в развитии человеческой цивилизации. В качестве домашних любимцев содержались самые разнообразные животные — от собак и кошек до пауков-птицеедов; но одомашнивание означает нечто большее. В строгом смысле это означает не просто приручение и содержание животных, но и избирательное их разведение (и тем самым видоизменение по сравнению с их дикими предковыми формами), чтобы они служили намерениям людей. И, как указывает Джаред Даймонд в своей статье «Зебры и принцип Анны Карениной» (“Zebras and the Anna Karenina Principle”), последствия этого будут гораздо более глубокими и далеко идущими, чем вы могли бы ожидать.

Пожалуй, вполне очевидно, что крупные домашние животные имеют большую ценность для обществ, которые ими обладают. Они служат надёжным источником богатой энергией пищи с высоким содержанием белка. Покровы их тела служат теплоизолирующим материалом для изготовления одежды и крова. Их экскременты могут служить и строительным материалом, и топливом. В качестве удобрения они улучшают возделывание сельскохозяйственных культур. Сами эти животные сделали возможным технологический скачок в сельском хозяйстве — они служили тягловыми животными, чтобы тянуть плуги и другие сельскохозяйственные орудия в поле, а также повозки для доставки продукции на отдалённые рынки. Эти преимущества позволили человеческим популяциям становиться больше и плотнее, а обществам — сложнее; при этом некоторые люди освободились от сельского хозяйства и смогли посвятить своё время другим специальностям — таким, как ремёсла и литература. Таким образом, домашние животные внесли свой непосредственный вклад во многие аспекты цивилизации. Но их влияние простирается ещё дальше.

Значительная часть человеческой истории — это летопись того, кто кого завоёвывал и порабощал. Насколько иной могла бы быть история человечества, если бы африканцы и американские индейцы вторглись в Европу и колонизировали её до того, как европейцы добрались до Африки и Америки? Тот факт, что крупнейшие в истории создатели империй были выходцами из Европы и Азии, напрямую объясняется тем фактом, что у них были такие домашние животные, как лошади, что давало им огромное преимущество перед народами, у которых их не было. Евразийцы иногда льстили себе мыслью, что эта историческая случайность каким-то образом демонстрирует их врождённое превосходство, но Джаред Даймонд убедительно доказывает, что это была историческая случайность. Жители Евразии обладали решающим преимуществом лишь потому, что у них было несколько доступных для одомашнивания животных, а у других народов их не было. Не все животные поддаются одомашниванию. Некоторые растут слишком медленно, чтобы их было оправданно выращивать с экономической точки зрения; некоторых нельзя экономно кормить; некоторые плохо размножаются в неволе либо обладают характером или социальной структурой, которые делают их содержание или выращивание непрактичным. Лишь горстка видов на всей Земле не обладает хотя бы одним из этих недостатков, и так уж получилось, что почти все они являются коренными обитателями одной лишь Евразии.

Было время, когда на Американском континенте также обитало несколько животных, которых можно было одомашнить, но с приходом людей в Новый Свет на них охотились до полного их истребления; в большинстве своём они исчезли 11 000 лет назад. То, почему это произошло в Америке, а не в Евразии, является ещё одним примером важности исторической случайности и выбора нужного времени. В Евразии процесс одомашнивания начался ещё до того, как люди приобрели способность доводить многих животных до полного исчезновения охотой на них; таким образом, люди, животные и их бытовые отношения развивались совместно. К тому времени, когда люди пришли в Америку, у них были слишком хорошие навыки в охоте ради собственной выгоды, и у животных, с которыми они сталкивались, не было возможности приобрести здоровый страх перед ними.

Этот фрагмент древнейшей истории однозначно опровергает популярный миф о том, что первобытные народы вообще, и американские индейцы в частности жили в гармонии с природой и практически не оказывали воздействия на окружающую среду. Это также подсказывает одно из многих предположений о том, каким образом события могли бы развиваться в ином направлении, и любое из них могло бы послужить хорошим материалом для научной фантастики. Что, если бы люди пришли в Новый Свет значительно раньше, чтобы их отношения с местными животными могли развиваться так же, как они развивались в Евразии? Что, если бы сухопутный мост, по которому они пришли, исчез вскоре после их прибытия, и потому человеческие культуры с домашними животными могли бы развиваться независимо друг от друга там и здесь на протяжении многих лет? «Иная плоть» (“A Different Flesh”) Гарри Тёртлдава показывает альтернативную историю, основанную на варианте этой идеи. (Homo erectus, несколько более примитивный гоминид, перебрался в Америку, но Homo sapiens этого не сделал. Так что первые английские колонисты обнаружили, что земля заселена не «индейцами», а Homo erectus, у которого не хватило ума истребить таких существ, как мамонты и саблезубые кошки.)

Сейчас у нас на Земле существует лишь один вид гоминид, но несколько миллионов лет назад их было несколько. Иногда сосуществовали два вида или больше; последние данные свидетельствуют о том, что иногда соседями друг друга были два или больше видов, использующих орудия труда. Мог ли один из них относиться к другому как к домашним животным — и если да, то какое воздействие оказало бы это на оба вида? Даже после того, как мы остались одним видом, люди часто порабощали других людей, иногда оправдывая эту практику утверждением, что порабощённая группа представляла собой «не совсем людей». Теперь мы знаем лучше — но что могло бы произойти в ситуации, если бы в одном и том же мире обитали два вида, один из которых действительно был заметно менее разумным, чем другой, но в то же время заметно более развитым, чем большинство других видов?[35]

У ацтеков было колесо, но им явно никогда не приходило в голову использовать его для чего-либо, кроме игрушек. Что, если бы в более ранний период их истории у них были лошади или нечто вроде лошадей? Смогли бы они в таком случае совершить скачок к фургонам и далее? Этот вопрос даёт нам повод обдумать…

Наличие рук, приспособленных к жизни на деревьях, открыло возможность использования орудий труда. Приобретение привычки прямохождения оставляло свободной одну пару рук, чтобы заниматься этим большую часть времени. (И сделало ненужной вторую пару; человеческие ступни теперь приспособлены, чтобы быть полезнее для ходьбы, а не для хватания, сделав нас единственными приматами, у которых пальцы ног не цепкие.) Соедините эти физические способности с долгим детством и склонностью к экспериментам в играх, и то, что ранние приматы открыли, что палки и камни можно использовать для облегчения сбора пищи, вероятно, было неизбежным. Позже они обнаружили, что камни можно использовать для придания другим камням ещё более оптимальной формы. Это, кстати, не означает, что такие навыки являются «примитивными». Раскалывание кремня требует большого мастерства, и сегодня мало кто из нас смог бы это сделать, потому что мы ориентировали процесс обучения на иные навыки.

Такая деятельность развивалась, словно снежный ком: вначале медленно, но в неумолимо возрастающем темпе (и он до сих пор продолжает расти). Всякий раз, когда представитель разумного вида учится делать что-то новое и обучает этому методу других, становится всё более вероятным, что кто-то увидит ещё и другие новые способы применения старых методов или новые способы объединения старых методов работы в новый. Так люди эпохи палеолита научились использовать камни в качестве орудий труда (например, как оружие и орудия для рытья земли), а люди эпохи неолита использовали их для изготовления более совершенных орудий труда, применяемых в самых разных целях (например, для охоты, рыбной ловли, переноски жидкостей, изготовления одежды и укрытий).

В те времена и в тех местах, где эволюционировали первые гоминиды, одежда и кров имели минимальное значение, но они становились всё более необходимыми по мере расселения людей в регионы с более суровым климатом — или когда регионы с более суровым климатом сами пришли к ним. Возможно, последнее случилось раньше, когда в сторону экватора поползли ледники. Ухудшающийся климат вынудил людей разработать защиту от холода — но как только они узнали, как это сделать, они смогли переселиться в те регионы, которые их предки сочли бы непригодными для жизни.

Особенно мощным союзником в борьбе с неблагоприятными погодными условиями был огонь. Примитивные гоминиды могли встретить его в природе как результат удара молнии; умение поддерживать огонь и разжигать его по своему желанию открыло множество новых возможностей. Он мог помочь сделать укрытие более комфортным в ещё более суровых условиях. Он мог помочь отпугнуть надоедливых животных. При приготовлении пищи он мог сделать её вкуснее и разнообразнее. Он позволил очищать и обрабатывать металлы, создавая орудия труда и украшения значительно лучшего качества из меди, золота и серебра, позже из сплавов меди и, в итоге из железа. Вряд ли мне нужно специально подчёркивать то, насколько важными были эти вещи для развития наших цивилизаций. Возможно, что уроженцы мира, в котором тяжёлых элементов относительно немного, никогда не выйдут из каменного века из-за отсутствия материалов (см. «Большую планету» Джека Вэнса). Но могут ли они компенсировать это, узнав, как достичь чего-то большего, чем мы, в работе с более лёгкими элементами? Мыслимо, но сомнительно. В этом столетии мы делали с лёгкими элементами такие вещи, которые наши предки и представить себе не могли, но неясно, смогли бы мы осуществить это, не имея до этого длительного опыта более простых приёмов работы, которые доступны в случае с металлами. С другой стороны, если ваша планета из лёгких элементов вращается вокруг звезды одного из последних классов, у её обитателей может быть много времени, чтобы научиться этому...

Вероятнее всего, использование одежды и укрытия возникло как необходимость для того, чтобы противостоять плохой погоде. И то, и другое подверглось значительным усовершенствованиям как в плане технологий, так и в плане искусства. Растущая тенденция большого числа людей проживать на небольших территориях также заставила разработать такие усовершенствованные методы санитарии, как домашние водопровод и канализация, хотя в большинстве районов они появились сравнительно поздно. До недавнего времени ожидаемая продолжительность жизни была значительно ниже, чем в развитых областях в настоящее время — в основном из-за плохих санитарных условий и незнания способов передачи болезней. Попытки вылечить болезнь, вероятно, достаточно рано привели к экспериментированию с растениями, и оказалось, что некоторые из них являются целебными. Подобные эксперименты постепенно превратились во всё более изощрённый набор медицинских хитростей.

Попытки излечить болезнь, понять такие тревожные и неконтролируемые события, как рождение и смерть, буря и голод, а также научиться справляться с ними, вероятно, способствовали развитию религии. В примитивных обществах человек, который приобрёл некоторые знания о действенных медицинских приёмах — либо благодаря собственному опыту, либо обучившись «секретам» у предшествующих практикующих врачей, — оказывался в выгодных условиях для получения значительной власти. У таких людей может возникнуть соблазн ради укрепления и сохранения этой власти подкрепить её внушительным набором ритуалов, чтобы произвести впечатление на непосвящённых и убедиться, что они относятся ко всему этому делу серьёзно. Похоже, что ритуалы любят достаточно многие люди, чтобы эта стратегия часто срабатывала и позволила создать прочно закрепившуюся прослойку жречества.

Истоки древнейших религий теряются в доисторических временах. Те из них, о которых у нас есть более или менее подробные записи, появились гораздо позже и в той или иной степени подверглись влиянию тех, что существовали раньше. Поэтому трудно сказать, были ли самые ранние религии в большей степени творениями особо влиятельных личностей, или же плодами общего для всех фольклора. Однако можно с достаточной уверенностью сказать, что многие религии включают ритуалы, связанные с верой в одну или несколько сил, стоящих выше человека, истории, объясняющие происхождение мира и жизни, и учения, направленные на привитие и сохранение в веках морального кодекса.

Религия существовала в той или иной форме в большинстве человеческих культур, если не в каждой из них. Её конкретная форма сильно менялась, менялась и степень её влияния на окружающую культуру. Писателю, который хочет создать оригинальную религию для инопланетной культуры, было бы неплохо почитать о религиях у людей. Однако хорошим советом ему или ей было бы задаться вопросами, которые выходят за рамки простого сравнения человеческих религий и попыток добавить в каталог ещё одну.

Например, обязательно ли вообще, чтобы у инопланетян были религии? Очевидно, во встроенных программах у людей есть нечто такое, что побуждает их искать ответы на те вопросы, что задают религии, и создавать или охотно принимать те ответы, которые дают религии. Возможно, было бы преувеличением предполагать, что все разумные виды обладают одинаковыми побуждениями. Некоторые, например, могут испытывать сильный интерес и проявлять любознательность в отношении подробностей повседневной жизни, но при этом либо не проявлять интереса к Важным Вопросам, либо считать Важные Ответы выходящими слишком далеко за грань понимания, чтобы на них можно было тратить время.

Зачастую в научной фантастике религия и культура, частью которых она является, разрабатываются для удовлетворения конкретных потребностей сюжета. В «Необыкновенном жертвоприношении» Кэтрин Маклин нужно было показать культуру с ритуалом (подвешивание молодых особей вниз головой на целую неделю или около того прямо перед взрослением), который на взгляд человека был явно глупым и варварским, но абсолютно необходимым для расы, которая его практиковала (он был неотъемлемой частью их жизненного цикла). В «Ньютоне и квази-яблоке» мне пришлось изобразить аналог крупного учёного из нашей собственной истории (скорее всего — кого-то вроде Галилея и Ньютона в одном лице), принадлежащего к инопланетной расе и находящегося в конфликте с теократией наподобие той, с которой столкнулся Галилей, но не слишком похожей на неё.

Как показывает последний пример, науку и религию волнуют во многом одни и те же проблемы — но они не всегда сходятся во мнениях по этим вопросам, даже несмотря на то, что некоторые выдающиеся учёные были верующими. Однако в истории человечества религия складывалась значительно чаще, чем наука. Почему же так?

Прежде всего, вы должны понимать, что наука и технология — это не одно и то же. Технология зародилась в тот момент, когда первые гоминиды воспользовались камнями или палками, чтобы придавать форму другим камням или палкам. Умение пользоваться огнём, изготавливать копья, стрелы и каноэ — это были большие технологические достижения. Такого рода вещи могут быть сделаны без науки, то есть без аналитического понимания основополагающих принципов. Просто совершенствуясь и опираясь на опыт ваших предшественников, экспериментально находя вещи, которые работают, и используя их вне зависимости от того, понимаете ли вы, почему они работают, можно достичь многого.

Но существуют пределы. Пол Андерсон в своих размышлениях о природе и происхождении науки в восьмой главе книги «Есть ли жизнь в других мирах?» сомневается, что с помощью такого чисто прагматичного мастерства можно создать сложный корабль или самолёт. Я не уверен, что согласился бы с тем, что это невозможно, но это был бы, как минимум, гораздо более медленный процесс, вероятно, занимающий больше времени, чем есть в распоряжении у многих видов.

Наука добавляет дополнительный элемент, который помогает: теорию. Учёные осуществляют наблюдения — и лично, и с помощью накопленных наблюдений других людей. Они пытаются сформулировать системы правил, которые точно описывают наблюдения, сделанные к настоящему времени, и могут использоваться для прогнозирования того, что ещё не наблюдалось. После этого они проводят эксперименты для проверки этих предсказаний. Если экспериментальные результаты согласуются с предсказаниями, они дают поддержку теории — это дополнительная причина полагать, что это если не точное описание реального мира, то, как минимум, хорошая и полезная модель. Под словом «полезная» я подразумеваю, среди прочего, что её можно использовать для проектирования таких дорогостоящих объектов, как мосты и авиалайнеры, и быть в достаточной степени уверенным, что они будут работать.

Таким образом, между наукой и технологией существует связь. Наука создаёт возможные виды технологий, которые без неё было бы трудно представить, а тем более реализовать. Но Андерсон предполагает, и я предполагаю, что он прав, когда говорит, что её возникновение — это далеко не неизбежное событие. (Моя книга «Ньютон и квази-яблоко» показывает, как фундаментальный прорыв, имеющий ключевое значение для развития науки у данного вида, может быть сорван несвоевременным внедрением передовых технологий, которые кажутся не соответствующими теории. Что, если бы Ньютон увидел «яблоко» [в данном случае это искусственная структура из области передовой физики под названием «квазиматериал»], которое не подчинялось закону всемирного тяготения?) Скорее всего, у людей научный метод возник лишь однажды, и тот факт, что он возник, очевидно, зависел от нескольких социальных условий, которые наложились друг на друга в несколько невероятном сочетании. Это случилось в эпоху Возрождения и потребовало слияния нескольких идей или установок, которые существовали и раньше, но никогда не все одновременно, — среди них были эллинистический интерес к математике и логике, присущее средневековому иудео-христианству стремление точно установить, какая из теорий верна, и акцент на торговле и ремесле из Тёмных веков.

Один интересный вопрос, поднятый Андерсоном, касается взаимосвязи между «точными» или физическими науками (такими, как физика, химия и астрономия) и «гуманитарными» науками (такими, как психология, социология и экономика). Мы легко можем представить себе мир, в котором физические науки не достигли сколько-нибудь значительного прогресса, но это может ничего не говорить нам о состоянии гуманитарных наук. В действительности же они могли бы достигнуть в нём ещё большего прогресса, чем здесь. Вполне возможно, что быстрый прогресс физических наук на Земле препятствовал росту гуманитарных наук — отчасти из-за того, что отвлекал от них талантливых исследователей, а отчасти из-за того, что создавалось ощущение принуждения к использованию методологии физических наук в той области, где более подходящим и успешным могло быть что-то другое.

Ещё одной важной областью интеллектуальной деятельности, которая занимала наш вид с самых ранних дней его существования, является та группа занятий, которая называется «искусство». Наскальные росписи в древних пещерных жилищах весьма искусно изображают жизнь и мир их обитателей, а артефакты, которые несомненно представляют собой музыкальные инструменты, не оставляют сомнений в том, что они открыли для себя прелести структурированного звука. Вполне вероятно, что у других видов возникнут схожие занятия — но насколько схожие? Высказывалось предположение, что одной из немногих вещей, которые, возможно, стоило бы иметь при себе для межзвёздной торговли, были бы произведения искусства и предметы ремесла. Но смогут ли разные виды понять художественные произведения друг друга настолько, чтобы это было стоящим делом?

Моё предположение таково: и да, и нет. Вам не нужно заглядывать дальше нашего собственного вида, чтобы увидеть, что между представлениями одной и другой культуры о красоте или о том, что представляет набор символов, может лежать глубокая пропасть. Несмотря на расхожее мнение, музыка — это не универсальный язык. Для типичного американца популярная музыка Японии или Болгарии, скорее всего, будет звучать довольно странно и совсем не вызовет у него или неё тех же чувств, которые она вызывает у японца или болгарина, выросших на ней. (Разумеется, это работает и в другую сторону!) И все же она, вероятно, пробудит хоть что-то — хотя бы смутное впечатление экзотичности. Однако, несмотря на то, что музыка не позволяет полноценно общаться, преодолевая культурные границы, она зачастую передаёт гораздо больше информации, чем разговорные языки тех же самых культур. И на то есть веские физические причины.

Отчасти это связано с тем, что нервная система у всех нас устроена одинаково — чего нельзя сказать о нас и большинстве инопланетных видов. Но другая часть этого заложена ещё глубже: взаимодействия звуков, которые включает в себя человеческая музыка, как правило, имеют особое значение в чисто физическом смысле. Не случайно, например, что последовательность нот, которую европейский или американский студент, изучающий вокал, знает как хорошо узнаваемый мажорный аккорд, представляет собой в точности набор собственных частот, создаваемых многими обычными естественными вибрационными системами вроде воздушных столбов или струн. Определённые соотношения частот складываются естественным образом настолько часто, что существа, которые вообще способны различать частоты, почти неизбежно обратят на них своё внимание и станут использовать некоторые из них в своей музыке. Несмотря на заблуждения атоналистов, в отношениях, на которых строятся гаммы и гармония, есть нечто особенное.

Аналогичные аргументы можно было бы привести и в отношении визуальных искусств. Изобразительное искусство — это довольно простая форма отображения реальности, и оно, вероятно, будет возникать в формах, хотя бы приблизительно узнаваемых многими разумными существами, которые испытывают желание запечатлеть своё окружение.

Тем не менее, в том, каким элементам своего окружения они предпочитают уделять внимание, и как они хотят отобразить их или вплести в песню, могут существовать значительные различия. Все люди устроены так, что способны распознавать особенность октавы или квинты, но европейская музыка практически уникальна в том значении, которое она придает гармонии. В других культурах, вероятно, используются гаммы наподобие пентатонической, независимо сложившейся во многих частях мира, которые основываются на тех же физически особых отношениях, но иным образом; однако вероятно, что они также будут уделять больше внимания другим аспектам музыки — например, мелодии или ритму.

И в любой культуре искусство в ходе своей эволюции, вероятно, отойдёт достаточно далеко от своих физически простых истоков. В музыке, например, люди в этой части света расширили свою палитру, включив в неё хроматические гаммы и сложные гармонии Стравинского или современного джаза, однако в других странах интервалы ещё меньше, чем в наших хроматических гаммах. В живописи и скульптуре некоторые более поздние практики перешли от простого представления к кубизму и сюрреализму. Художники других биологических видов, даже если их отправные точки были похожи на наши, скорее всего, станут экспериментировать в других направлениях.

И, разумеется, какие-то виды могут обладать органами чувств или нервным программированием, которые настолько отличны от наших, что у них появятся целые области искусства, для которых в нашем мире нет близких аналогов. Вид, который не различает цвета или звуковые тональности, был бы не в состоянии воспринимать многие из важнейших особенностей нашего искусства; но он может компенсировать это, создавая художественные узоры с использованием таких вещей, которые мы не в состоянии воспринять — например, поляризации света, тонких запаховых нюансов или узоров электромагнитного поля. Дельфины пользуются звуком, но они используют его в таком широком диапазоне частот, который мы большей частью почти не можем расслышать. В вашей истории искусство инопланетян может быть лишь чем-то второстепенным, но если вы хотите, чтобы оно само по себе представляло нечто большее и интересное, всегда помните, что оно складывалось для того, чтобы доставлять радость им, а не нам.

Если соседствующие друг с другом культуры обнаружат, что каждая из них обладает такими природными ресурсами или навыками, которых нет у другой, они обе могут извлечь выгоду, меняя то, чего у них слишком много, на то, чего у них слишком мало. Такая ситуация может возникнуть по очевидным географическим причинам: вы живёте там, где много воды, а я живу там, где много соли. Или она может быть результатом разницы в образе жизни. Джейкоб Броновски описывает пример бахтияров — скотоводов-кочевников, которые бродят по разным частям Ирана со стадами овец и коз — и помимо этого у них мало что есть. Вынужденные носить всё своё имущество с собой, они не носят несущественных предметов или вещей, которые им нужны лишь изредка. Они не могут позволить себе тратить время на изготовление таких вещей, как металлические котелки, или носить с собой оборудование для этого, поэтому они выменивают их у оседлых народов, которые их изготавливают.

Бартер — это самая ранняя форма торговли: простой обмен различными видами товаров или услуг. Деньги оказались настолько полезным изобретением, что многие культуры приняли их в той или иной форме. Компактное средство обмена может и упростить финансовые операции, и сделать их более гибкими. Если мы договоримся, что ваша тонна угля стоит как мой верблюд, мы можем где-нибудь встретиться и совершить обмен, но для этого нужно физически доставить и то, и другое к месту встречи, а затем вернуть в их новый дом. Если же мы договоримся, что каждый из товаров стоит тысячу долларов, и на самом деле мне не нужен весь уголь сразу, и я не могу хранить столько в настоящий момент, я могу продать вам своего верблюда прямо сейчас, положить тысячу долларов в карман и покупать столько угля, сколько мне нужно, и тогда, когда мне это понадобится. Такая система неизбежно породит своего рода банковскую систему, так что я могу даже одолжить третьему лицу часть от тысячи долларов и позволить накопиться процентам, пока я жду сезона топки углём.

В настоящее время мы движемся к системе, которая двигает денежную систему ещё на один шаг дальше: деньгам даже не обязательно быть физическим объектом, они могут быть лишь числами, которые обрабатываются компьютерами и отражают, кто сколько должен, и кто что может себе позволить. Для видов, которые совершенствуют компьютеры и используют их так же широко, как и мы, это тоже кажется вероятным — однако это не будет чем-то неизбежным.

Каким бы ни был метод или средство обмена, та или иная форма торговли, очевидно, будет развиваться везде, где две культуры или больше существуют в пределах досягаемости друг от друга и имеют достаточно много общего, чтобы у них была возможность использовать одни и те же товары. Когда такое случается, это, вероятно, становится одной из самых могущественных сил, определяющих ход истории. Например, исследовательские экспедиции будут с большей степенью вероятности финансироваться богатыми людьми, которые надеются стать ещё богаче, импортируя экзотические товары, чем теми людьми, кому просто интересно, что находится за следующим холмом. Многие научно-фантастические сценарии в значительной степени основаны на торговле и предоставляют широкие возможности для межвидовых контактов — как в «Возмутителях спокойствия» Пола Андерсона (часть его более масштабной серии «Политехническая лига»).

Торговля вряд ли начнётся, если не будут выполняться два требования: 1) у обеих сторон есть какие-то общие интересы и 2) дешевле получить то, что они хотят, от торгового партнёра, чем из какого-либо другого источника ближе к дому. Второе требование немедленно вызывает подозрение в отношении любого сюжета, связанного, допустим, с доставкой железа и кремния на Землю с похожей на неё планеты в системе Альфы Центавра. Здесь так много железа и кремния, что оно того не стоило бы. (См. статьи Уоррена Саломона «Экономика межзвёздной торговли» (“The Economics of Interstellar Commerce”) и Джона Бернса «Как построить будущее» (“How to Build a Future”), которые большей частью посвящены конструированию правдоподобной экономики.) Первое требование выглядит очевидным, но может изменяться по мере развития технологий. Если окажется, что дельфины обладают разумом наподобие человеческого, то до недавнего времени могло показаться, что у них и у нас будет мало общих интересов или поводов для конфликта. Сейчас, конечно, и им, и нам не хватает рыбы, а в некоторых районах дельфинам угрожает антропогенное загрязнение. Так что нам с ними наверняка нашлось бы, о чём поговорить.

Хотя этот последний пример может быть поводом для торговли между двумя видами, живущими в чуждых друг другу средах — например, дельфины приносят людям подводные минералы, которые сложно добывать, в обмен на выращиваемую на фермах рыбу, — он представляется ещё более очевидной возможностью для разрешения конфликтов. Я уже касался вкратце растущей важности того момента, когда люди (или инопланетяне) живут группами, численность которых постоянно растёт, и всё больше контактируют с другими группами. Основным стимулом для развития и эволюции властных структур стала необходимость поддерживать порядок внутри общества и защищать её от внешних опасностей (под которыми обычно подразумеваются иные властные структуры, так что у этой идеи явно есть как положительные, так и отрицательные стороны).

Люди экспериментировали со многими формами правления, но очевидно, что многие из них являются модификациями и надстройками иерархий, характерных для групп павианов. Даже те из них, которые вызывают чувство гордости за то, что представляют собой демократии, как правило, имеют на вершине иерархии «альфа-самца» с подозрительно большим количеством атрибутов власти. Тем не менее, все шаги, которые дали ранее исключённым классам общества (таким, как неимущие, бывшие рабы и женщины) право голоса в собственном правительстве, несомненно, представляют собой одну из самых важных форм прогресса, достигнутого в истории. По крайней мере, так кажется многим из нас — но может, другой вид воспринимает это иначе? В книге «Твидлиуп» я показываю культуру, которая людям кажется явно старше и мудрее, чем наша собственная — поэтому они оказываются шокированными, когда выясняется, что это жёсткая диктатура. Диктатура совершенно иного рода, чем какая-то из тех, что были в истории человечества, но всё равно диктатура; и мне нравится думать, что их посол приводит достаточно веские доводы, чтобы заставить читателей задуматься как об их системе, так и о нашей собственной.

На протяжении большей части нашей истории общая тенденция заключалась в создании всё более крупных государственных структур: семей, кланов, племён, городов-государств, наций, империй и различных форм международных союзов и конфедераций. На данный момент, похоже, наблюдается тенденция противоположного направлении, когда мир захлёстывает эпидемия балканизации. Новая ли это важная тенденция, или же просто проходящее отклонение — это ещё предстоит выяснить. Я больше надеюсь на последнее; несмотря на то, что я не доверяю властям так же сильно, как и кто-то другой, становится ясно, что в наше время многие проблемы выходят за рамки национальных границ и должны решаться на глобальном уровне, если мы вообще хотим, чтобы они были решены. По этой причине я подозреваю, что на большинстве планет, которые сравнялись с Землёй по нынешней плотности заселения и технологическому уровню, или превзошли её, будет в той или иной форме существовать мировое правительство.

В какой именно форме, я уточнять не рискну. Подозреваю, что ответов может быть много, и часть работы писателя-фантаста состоит в том, чтобы представить некоторые из них и понять, как они могли бы функционировать. Каким бы ни был уровень развития ваших инопланетян, вам нужно быть внимательным, чтобы позволить их правительствам и социальным институтам вырасти из их истории, а не из нашей. Например, у кья У. Р. Томпсона общество естественным образом выросло из их исторического контекста как травоядных стадных животных, что порождает совершенно иные ответы на такие основополагающие вопросы, как «Как нам выбирать лидеров?» и «Нужны ли нам лидеры вообще?»

Официальные властные структуры ни в коем случае не являются единственной силой, управляющей действиями индивидов. В нашем мире, и, вероятно, вне его границ, это было относительно поздним явлением, выросшим из устоявшихся обычаев, которые, в свою очередь, выросли из более ранних моделей поведения животных. Разумные животные могут менять свои привычки в зависимости от меняющихся условий, но они делают это неохотно. Так, например, многие люди по-прежнему считают, что установка «плодитесь и размножайтесь» — это то, что они должны делать как можно лучше, даже тогда, когда проблема заключается уже не в том, что людей слишком мало, а в том, что их слишком много.

Даже при наличии официальных властных структур «неписаные законы» в виде обычаев, этикета и общественного воздействия остаются важными факторами, влияющими на жизнь отдельных людей, и важным источником мелких деталей, которые добавляют правдоподобия в труд писателя, пытающегося воплотить в жизнь инопланетную культуру. Наша жизнь полна мелких жестов и нюансов, которые несут в себе удивительное богатство значений — это такие вещи, как поднятая бровь или придерживание открытой для кого-то двери. Точно так же жизнь инопланетян будет полна подобных вещей, хотя они, разумеется, будут отличаться от тех, что есть у нас. Романы Кэролайн Черри известны своим богатством деталями такого рода, и особенно похвально сознавать, что они будут отличаться этим не только от нас, но и друг от друга.

Даже в пределах одного вида социальные установки, строгость контроля над индивидами и значение, придаваемое жестам, могут сильно меняться в зависимости от места и времени. В нашей культуре рыгать за обеденным столом невежливо; в некоторых других странах невежливо этого не делать. Когда я, будучи молодым профессором в американском колледже в начале семидесятых, отрастил бороду, некоторые из моих коллег сказали: «Это делает тебя похожим на одного из детей!»; но моя бабушка (которая выросла во времена, когда бороды носили только старики) жаловалась: «Из-за этого ты выглядишь таким старым!»

Японцу, посетившему Америку, кусок пирога, поданный остриём в сторону сотрапезника, может быть воспринят как выражение враждебности, тогда как американцу никогда бы не пришло в голову придавать какое-либо значение ориентации пирога. Современная американская культура отказалась от многих символических требований этикета и подчеркнула терпимость к индивидуальному выбору во многих (хотя и далеко не во всех) областях. Японская культура, возможно, в результате высокой плотности населения в стране, сохранила огромное количество социальных ритуалов и придаёт большое значение любому отклонению от них. Значительная часть жизни в такой культуре состоит из ролевых игр по тщательно разработанному сценарию, и предполагается, что его должен знать каждый. Неправильно поставленная на стол еда действительно может выражать враждебное отношение, если все присутствующие усвоили, что это так; но придавать этому значение в культуре, где никого этому не учили, было бы неоправданно.

Как правило, официальные религии особенно богаты такими ограничениями и ритуалами, и они также играют большую роль в определении того, какие виды поведения считаются моральными или аморальными. Культурам, где нет официальной религии или её не придерживаются слишком строго, придётся искать иные способы определения, оправдания и обеспечения соблюдения своих моральных кодексов — но многие люди на Земле уже так и поступают. Любой культуре потребуются моральные кодексы, чтобы определять, что будет приемлемым в таких областях, как убийство или причинение увечий другим людям, захват или использование их собственности и так далее. Многие социальные предписания приемлемого поведения касаются таких областей, как размножение (общество должно контролировать борьбу за потенциальных партнёров, обеспечивать приемлемое воспитание детей и так далее), питание и отправление естественных надобностей.

Для большинства человеческих культур характерно довольно строгое отношение к одежде, которую должны или не должны носить люди, и придаётся большое символическое значение индивидуальному выбору — даже в таком климате, где одежда не является функциональной необходимостью. Несмотря на то, что в каждом обществе есть свои собственные представления о том, что является «правильным», далеко не всегда можно прийти к соглашению во мнениях по таким вопросам. Однажды моему брату было отказано в посещении ресторана в Южной части Тихого океана, потому что на нём не было юбки; в этой стране не так давно считалось скандальным, если её не надевает женщина.

Чтобы инопланетные культуры жили и дышали, вам нужно будет уделять достаточно внимания подробностям в обычаях, жестах, морали и одежде; и вам захочется, чтобы все эти вещи вытекали из природы и происхождения именно ваших инопланетян. Хорошие дополнительные примеры можно найти в цикле рассказах о кья У. Р. Томпсона, цикле рассказов «Тримус» Дж. Дэвида Нордли и серии рассказов «Ноев ковчег» (“Noah's Ark”) («Регенезис» (“ReGenesis”)) Джулии Эклар.

За последние несколько столетий наш вид пережил технологический взрыв, последствия которого радикально изменили практически все аспекты жизни. Вероятно, то же самое или нечто сравнимое произойдёт с любым разумным видом, использующим орудия труда, у которого есть и наука, и технология. Это также может случиться, хотя и не так скоро, с более долгоживущими видами, технология которых должна развиваться без помощи хорошо разработанной теории.

Поскольку вы живёте в эпицентре этого взрыва, многие из его особенностей вам уже знакомы, хотя ваше представление о них всё равно может нуждаться в некоторых уточнениях. Многие люди склонны предполагать, хотя бы подсознательно, что условия, в которых они живут, представляют собой заключительную фазу развития. Разумеется, это не так; темпы изменений неуклонно нарастают и не показывают никаких признаков прекращения этого процесса. Поскольку инопланетяне, о которых вы пишете, могут находиться на любой стадии развития — опережать наш уровень развития, быть вровень с нами или отставать от нас, — в следующих нескольких абзацах я планирую кратко рассмотреть некоторые из основных областей, которые уже внесли радикальные изменения в нашу жизнь. В следующем разделе я подскажу, какие ещё более радикальные изменения могут ждать нас впереди.

Достижения в области сельского хозяйства, санитарии и медицины — всё это способствовало значительному росту численности населения, и она продолжает быстро расти. Благодаря профилактике заболеваний при помощи санитарии и лечению при помощи медицины продолжительность жизни возросла настолько значительно, что люди накапливаются с невиданной скоростью. Пока это сходило нам с рук, хотя и в ограниченных масштабах, поскольку новшества в области сельскохозяйственных технологий, растениеводства и животноводства также позволили нам прокормить больше людей. Пока неизвестно, насколько долго может продолжаться такая ситуация, но в данный момент сельское хозяйство получает новый толчок от генной инженерии, которая позволяет модифицировать имеющиеся у нас растения и животных более радикальным путём по сравнению с обычной селекцией.

С улучшениями в производстве продуктов питания тесно связана оптимизация их хранения и распределения. Чтобы сохранять летние продукты для употребления зимой или для длительных поездок, люди издавна использовали такие методы, как соление и сушка. Охлаждение произвело революцию во всём этом деле, позволив употреблять практически свежие продукты в любое время года. Благодаря мобильным системам охлаждения и быстрой транспортировке продукты, выращенные или произведённые в каком-то одном регионе, можно легко перевезти в любое другое место и использовать уже там.

Транспорт получил значительное развитие с появлением самоходных моторных транспортных средств типа легковых автомобилей, грузовиков и поездов, дополненных такой инфраструктурой, как высококачественные автомобильные и железные дороги. В этом веке[36] мы даже оторвались от поверхности нашей родной планеты; благодаря полётам путешествия через целый материк или океан превратились в рутинное дело продолжительностью в несколько часов вместо трудного приключения длиной в целые месяцы или годы, как это бывало раньше. Все эти положительные сдвиги, представляющие собой достаточно простые способы применения универсальных физических принципов, вероятно, произойдут в той или иной форме в любой технологически ориентированной культуре с уклоном в науку. (Хотя и не обязательно точно таким же образом, как у нас. Представьте себе, например, мир, в котором условия, которые привели к образованию угля и нефти, были более редким и локальным явлением, чем на Земле.)

Обратите также внимание, что к решению многих проблем существует несколько подходов, и некоторые из них мы опробовали и отказались от них в пользу альтернативы. Например, был недолгий период, когда люди использовали аппараты легче воздуха (аэростаты и дирижабли), которые неторопливо парили в атмосфере. В нашем мире они были почти полностью вытеснены более быстрыми и тяжёлыми самолётами, но вы легко можете представить себе инопланетную культуру, в которой воздушные корабли сохранились и переживали расцвет в качестве излюбленного способа полёта.

В настоящее время мы продемонстрировали, хотя только-только начали использовать, возможность космического полёта, выходящего даже за пределы атмосферы. Увидеть потенциальную пользу в использовании источников сырья и перемещении промышленности за пределы непосредственного окружения нашей родной планеты сравнительно легко. Некоторые из нас могут также увидеть ценность в создании дополнительных «планет-домов», будь то настоящие планеты или искусственные жилые сооружения в космосе. Существуют убедительные доказательства того, что на Земле неоднократно происходили катастрофы планетарного масштаба, которые уничтожали огромное количество видов. Если мы действительно заботимся о долгосрочном выживании нашего вида, нам не мешало бы обрести уверенность в том, что эта маленькая планета — не единственное место, в котором он представлен.

Колонии в нашей Солнечной системе неизбежно будут в значительной степени искусственными — от герметичных куполов, внутри которых находятся небольшие искусственные места обитания, и до целых планет вроде Венеры или Марса, которые будут «терраформированы», или искусственно преобразованы таким образом, чтобы сделать их более похожими на Землю. Вероятно, это будет справедливо и для других рас в других солнечных системах. За исключением очень редких и особых обстоятельств, две планеты в одной системе вряд ли будут похожими настолько, чтобы уроженцы одной из них смогли бы жить на другой без дополнительных приспособлений.

Однако есть и другая возможность использовать планету, отличную от той, на которой эволюция породила нас. Терраформирование означает приспособление планеты под новых обитателей; новая и быстро развивающаяся область генной инженерии (которая также таит в себе далеко идущие последствия для медицины) позволит виду изменять себя ради процветания в новой и чуждой среде. Люди и/или другие виды могут в конце концов решить, что такой подход предпочтительнее, особенно в тех случаях, когда на планете, которую они хотят колонизировать, уже существует экосистема. Процесс терраформирования включал бы уничтожение этой экологии, чтобы освободить место для нашей; адаптация себя к ней может быть более мягкой и этически более приемлемой альтернативой. (Если это соображение кажется тривиальным или притянутым за уши, подумайте о «золотом правиле» и представьте себе инопланетную экспедицию, желающую «терраформировать» Землю!)

Я не могу завершить это краткое обсуждение передовых технологий, не упомянув об электричестве и электронике. Они подразумевались для всего сказанного выше, поскольку дешёвая, легко распределяемая электроэнергия и электронные приборы играли ключевую роль во всех областях, которые я упомянул. Они сделали возможным значительное повышение уровня жизни во многих частях света и, как гласит расхожее выражение, сделали мир гораздо меньше. Поскольку связь со скоростью света превратилась в нечто само собой разумеющееся, радикально изменились способы функционирования бизнеса, властных структур и искусства. Если бы я писал эту книгу пару сотен лет назад и хотел узнать мнение своего редактора о предполагаемых мною изменениях в её структуре, мне пришлось бы написать ему письмо и ждать ответа недели или месяцы. В наши дни я просто звоню ему или пользуюсь электронной почтой, независимо от того, где кто из нас находится, и вопрос решается в считанные секунды или минуты.

Отрасль электроники, связанная с компьютерами, произвела революцию во многих аспектах жизни настолько быстро, что это стало практически позором для профессии научного фантаста. Лишь в немногих опубликованных статьях, если таковые вообще были, предполагалось, что компьютеры когда-нибудь станут такими маленькими, мощными и вездесущими, какими они стали за последние пару десятилетий. В настоящее время практически в любом новом приборе, камере или автомобиле есть, как минимум, один компьютер, наделяющий его возможностями, которые всего лишь несколько лет назад показались бы волшебством. Компьютеры внесли серьёзные изменения в процесс работы в банковском деле, властных структурах, медицине и искусстве. Давая возможность быстро и легко выполнять расчёты, которые без них вообще были бы невозможны, они сыграли важную роль в том, что целый взрыв новых изменений в науке, технике и обществе случился ещё быстрее.

Будет ли этот взрыв продолжаться здесь или среди инопланетян? Мы увидим это в следующем разделе. Пока же стоит отметить, что в этом разделе мы лишь слегка коснулись многих взаимосвязанных и взаимодействующих аспектов человеческой истории. Как писателю-фантасту, вам, вероятно, будет полезно узнать как можно больше о прошлом нашего собственного вида и, в частности, о том, как влияли друг на друга различные области человеческой деятельности. Есть вероятность того, что такие знания дадут вам идеи для сюжетов — как с точки зрения того, какие обстоятельства могут вызвать те или иные реакции, так и с точки зрения того, как всё могло бы развиваться по иному пути, если бы условия были иными. Две книги, которые я счёл особенно полезными для таких исследований, в дополнение к тем, о которых я уже упоминал, — это «История цивилизации» Герберта Уэллса (хотя она неизбежно заканчивается задолго до настоящего времени и в ней изложены некоторые устаревшие мнения) и «Хронология мировой цивилизации» Бернарда Грюна и Вернера Штайна[37]. У этого последнего издания есть необычная и особенно поучительная особенность. События в различных областях человеческой деятельности представлены в нём параллельными столбцами, так что вы можете сразу увидеть, что происходило во многих сферах в любой момент времени.

В ГРЯДУЩИЕ ВРЕМЕНА: СТАРШЕ И МУДРЕЕ?

Когда цивилизация достигает стадии, сравнимой с нашей нынешней, у неё появляется потенциал для значительного дальнейшего развития постоянно возрастающими темпами. Все области, о которых я упоминал в предыдущем разделе, быстро меняются, и каждая новая разработка открывает ранее не предполагавшиеся возможности. Кроме того, деятельность в различных областях носит синергетический характер и находит применение в, казалось бы, не связанных друг с другом областях. Например, компьютеры изначально были разработаны для того, чтобы помогать математикам и инженерам работать с числами, но они также значительно ускорили развитие всех прочих областей науки, радикально изменили способы создания произведений искусства, характер издательской деятельности, и сделали возможными такие медицинские достижения, как компьютерная томография. Этот синергетический эффект настолько важен, что практически любой прогноз того, когда прогресс с наибольшей степенью вероятности сделает ещё один шаг вперёд, будет слишком консервативным — если такому прогрессу будет позволено продолжаться и ускоряться. K. Эрик Дрекслер в «Машинах создания» и Вернор Виндж в «Брошенных в реальном времени» независимо друг от друга и на разных языках экстраполировали резко возрастающие графики прогресса, чтобы предсказать «Сингулярность», — то время, когда кривые изменений становятся настолько крутыми, что человечество подвергнется внезапной, радикальной трансформации в нечто новое и настолько иное, что мы едва можем представить себе, что бы это могло быть. Возможно, некоторые разумные виды уже пережили подобную трансформацию.

Или же это может быть довольно редким событием. Достаточно легко представить себе те причины, вследствие которых нынешние темпы изменений и их ускорение могут не продолжаться. Растущий внутри нашей собственной культуры антинаучный элемент уже значительно ослабил акцент на фундаментальных исследованиях и, если всё зайдёт достаточно далеко, это может привести к ещё одним «Тёмным векам», когда осваивается мало новых знаний, но теряется много старых. Или же мы (или любой другой биологический вид в сопоставимой ситуации) могли бы уничтожить себя, случайно или по глупости — потому что, по крайней мере, до сих пор, прогресс человечества был тесно связан с контролем над постоянно увеличивающимися объёмами энергии. В этом веке мы научились использовать ядерную цепную реакцию (и злоупотреблять ею), а в настоящее время изо всех сил пытаемся обуздать термоядерный синтез. Нет никаких оснований предполагать, что, если мы сумеем пережить это, то не сможем перейдти к чему-то ещё большему.

Как сказано в книге Шкловского и Сагана «Разумная жизнь во Вселенной», астрофизик Н. С. Кардашёв предложил разделить возможные технологически развитые цивилизации на три класса в зависимости от их энергопотребления:

I. Цивилизация, у которой уровни энергопотребления и развития технологий сопоставимы с современными земными.

II. Цивилизация, способная использовать всю энергию, вырабатываемую её материнской звездой. (Пример из научной фантастики: «Мир-Кольцо» Ларри Нивена)

III. Цивилизация, способная использовать энергию в месштабах производимой целой галактикой.

Кийра из моих романов «Грехи отцов» и «Спасательная шлюпка Земля» (“Lifeboat Earth”) оказываются где-то между классами II и III по Кардашёву — заведомо ближе к II (они перемещают планеты и запускают вспышки сверхновых как средство производства сырья) и по случайности ближе к III (производственная авария в масштабах, значительно превосходящих наши нынешние возможности, приводит к цепной реакции взрывов сверхновых, взрывающей всё ядро галактики). Если мы будем продолжать использовать всё большее и большее количество энергии, у нас или у наших потомков в конце концов может появиться возможность осуществлять проекты сопоставимого масштаба — и нам придется принимать на себя соответствующие риски.

С другой стороны, тенденция всё большего потребления энергии может не продолжаться, или, как минимум, не будет возрастать настолько резко. Вместо этого (или вместе с этим) мы могли бы научиться достигать чего-то большего при меньших затратах энергии. Некоторые из наших усилий уже осуществляются в этом направлении. Автомобили стали более экономичными по сравнению с тем, какими они были несколько лет назад, и ожидается, что они станут ещё более экономичными. Компьютер, на котором я пишу, удобно расположился на старом столике для пишущей машинки и обладает гораздо большей вычислительной мощностью, чем тот, которым я пользовался в аспирантуре — он занимал очень большую комнату и требовал гораздо больше электроэнергии. Эти и другие шаги в направлении уменьшения размеров и повышения эффективности, которые мы уже видели, вероятно, будут просто каплей в море по сравнению с теми, которые мы можем предвидеть.

Возможно, самый основательный среди них — это нанотехнология, только зарождающаяся технология создания практически чего угодно, выстраивая атом за атомом, с использованием запрограммированных машин размером с молекулы, называемых ассемблерами. Её принципиальная возможность подтверждается нашим собственным существованием. Биологические системы — это возникшие естественным образом нанотехнологические системы, где ДНК заключает в себе полные инструкции, которые определяют работу активных молекул по построению целостных макроскопических организмов и управлению ими. Как отмечает К. Эрик Дрекслер в книге «Машины создания» а также в своей короткой статье с Крисом Питерсоном, тот факт, что природа способна на это, означает, что мы можем научиться делать это, как минимум, так же хорошо, а может быть, даже лучше, и с более широким спектром применения. С научной точки зрения аргументы Дрекслера консервативны; похоже, что нанотехнология, изменит нашу жизнь и жизнь любого существа, которое решит исследовать этот путь, настолько глубоко, что здесь я могу лишь давать советы и настоятельно призывать вас прочесть его книги.

Ещё одной новой технологией, которая может снизить энергетические потребности своих пользователей, является виртуальная реальность: генерируемые компьютером сенсорные ощущения, которые настолько убедительно имитируют реальность, что в ряде случаев могут её заменить. Например, пилоты ракетных кораблей могли бы получать опыт в значительной степени благодаря «управлению» виртуальными ракетами, которым требуется лишь немного электроэнергии вместо тонн ракетного топлива. Они могли бы даже проводить реальные исследования с помощью виртуальных транспортных средств, используя тесно взаимосвязанную с ней технологию дистанционного присутствия. Виртуальная реальность в том смысле, в каком обычно используется этот термин, означает «реальность», которая генерируется компьютером и может быть полностью вымышленной. В случае дистанционного присутствия пользователь ощущает то же самое, за исключением того, что виртуальная реальность, которую он испытывает, является имитацией настоящей реальности, передаваемой другим компьютером, который управляет в ней одним или несколькими роботами. Таким образом, «пилот» мог бы исследовать новую планету с помощью искусственных органов чувств маленького, проворного робота-зонда, не испытывая необходимости в системах жизнеобеспечения. Мы можем сделать это сами, или мы можем встретиться с инопланетянами только посредством их собственных роботов-зондов. Или вы можете представить себе радикально иной сценарий: вместо того, чтобы использовать дистанционное присутствие для исследования реальной вселенной, вид может уйти в виртуальную реальность и отказаться от большей части контактов с «реальным» миром.

Какой бы способ совершения прыжка ни выбрали мы сами или какой-то другой вид (и нет никаких причин, по которым весь вид должен совершить этот прыжок одинаковым образом!), совершенно ясно, что, как только вид достигнет нашего нынешнего или какого-то сопоставимого уровня, ему придётся преодолеть некоторые существенные преграды не-технологической природы, чтобы он сумел продвинуться значительно дальше. Мы продвинулись до такой степени, когда можем делать очень многое, чего не могли раньше — в том числе устроить самоуничтожение при помощи таких средств, как ядерная война, безудержное промышленное загрязнение или перенаселение. В настоящее время наш вид пытается узнать, как справиться с этими вещами; перспективы его выживания и процветания в будущем будут зависеть от того, сумеет ли он это сделать.

Получится ли это у нас? Надеюсь, что да... А насколько велика вероятность, что это получится у какого-то вида во всей Вселенной? У нас нет данных, отталкиваясь от которых, можно было бы дать однозначный ответ, но для целей писателя-фантаста может быть достаточным сказать, что у некоторых видов, вероятно, это получится. Способов осуществления этого может быть столько же, сколько и ошибочных способов, ведущих к провалу, и представить себе или понять большинство из тех и других нам может быть так же сложно, как гиббону — осознать причину популярности Толстого. Однако задача писателя-фантаста — попытаться представить некоторые из этих возможностей и сделать так, чтобы они выглядели реальными и понятными.

В ранней научной фантастике инопланетяне обычно были не более чем просто умными чудовищами, склонными к разрушению в силу причин, которые в лучшем случае были лишь смутно очерчены. Сейчас редакторы вряд ли пропустят подобные вещи; в настоящее время мы ожидаем, что действия любого вида будут иметь смысл с позиции его собственной природы и происхождения. Но в будущем жизненная позиция даже у нашего собственного вида, вероятно, изменится настолько сильно, настолько быстро, что нам может быть трудно её понять. Если вы попытаетесь представить наших собственных пра- или пра-пра-прадедов, читающих описание Америки начала 1990-х, вы можете получить некоторое представление о том, насколько трудно им было представить, а тем более понять наши нынешние налоговые ставки, дресс-код, моральные стандарты и так далее.

Так что представить себе существ, более древних или «более развитых», чем мы сами, будет довольно сложно, даже если они начинали очень похожим на нас образом. Когда я писал повесть «…И утешение врагу» о развитой цивилизации с полностью биологическими технологиями, мы с редактором полагали, что я изображаю нечто настолько чуждое, что мы даже не признаем это как развитую цивилизацию. Но на протяжении десяти лет я замечал намёки на то, что мы сами вступаем на путь, который легко может привести к такому будущему.

Итак, где могли бы оказаться мы сами или более или менее похожие на нас инопланетяне через следующие сто, тысячу или десять тысяч лет истории? Очевидно, естественная эволюция вряд ли сильно изменит наш физический облик. Если правы такие сторонники теории прерывистого равновесия, как Стивен Джей Гулд, то крупные эволюционные изменения происходят лишь в ответ на серьёзные изменения окружающей среды, а цивилизация по своей природе стремится минимизировать эволюционное давление. Пара оговорок: если мы останемся на одной планете, разные уголки которой становятся всё ближе к нам благодаря удобству перевозок, то расовые различия с большой степенью вероятности будут размываться и постепенно исчезнут. С другой стороны, если мы колонизируем другие планеты, а сами колонии практически не будут контактировать друг с другом, изолированные популяции будут демонстрировать тенденцию к дивергенции, в итоге превращаясь в отдельные виды. И, разумеется, любой вид, который активно занимается генной инженерией, может переделать себя в таких направлениях, которые не смогла бы предусмотреть природа.

Этот и другие способы, посредством которых культуры учатся справляться с упомянутыми выше проблемами, могут показаться довольно странными и, возможно, неприятными для современного человека. Мои кийра, например, забыли, что такое война, но они также забыли, кто такие домашние животные. Чтобы обеспечивать многочисленное растущее население и решать экологические проблемы, они давным-давно научились заменять естественные экосистемы упрощёнными, полностью спроектированными и контролируемыми искусственными системами, в которых не осталось никаких естественных форм жизни, кроме них самих. Такая идея, вероятно, покажется вам отвратительной, но мне кажется, что слишком уж легко можно представить наш собственный вид, следующий по такому пути. Кийра устранили трения в отношениях между отдельными личностями и их объединениями, выйдя далеко за рамки того, что мы считаем мировым правительством: их «Координатор» — это чрезвычайно сложный компьютер, который постоянно отслеживает сознание индивидов и вносит необходимые коррективы, чтобы гарантировать, что все смогут ужиться вместе.

Возможность таких вещей предполагает, что, хотя в наши дни жестокие инопланетные захватчики прошлого выглядят чем-то странным и маловероятным, мы также не можем допускать, как это уже бывало, что какие-то виды, освоившие возможность полёта к звёздам, будут обладать настолько высоким уровнем морального развития, что не будут представлять угрозы для других видов. Они должны были найти какой-то способ избежать самоуничтожения; но путь, который они прошли при этом, мог легко привести к тому, что одна из их группировок уничтожает все остальные или подавляет их, и эта тенденция с таким же успехом могла быть перенесена и на другие виды, которые они встретили в ходе своих путешествий.

Насколько же вероятны такие путешествия, и насколько далёкими они могут быть? Я уже немного говорил о путешествиях внутри границ родной солнечной системы того или иного вида. Пока это делалось в основном с помощью ракет на химическом топливе, что чрезвычайно дорого; вдобавок химические ракеты — это довольно неэффективный способ достижения подобной цели. Большая часть проблемы состоит в том, что они должны возить с собой собственное топливо, и во многих конструкциях обычно сбрасываются крупные части самого аппарата (и то, и другое создаёт особые трудности для путешествий туда и обратно!). Поэтому техническая мысль работала над тем, чтобы избежать этих проблем: предлагались космические корабли многоразового использования, ядерные ракеты вместо химических (которые сталкиваются с большими проблемами в плане общественного признания) и ракеты, предназначенные для хранения топлива, нужного для обратного пути, в пункте назначения (см. первые две ссылки на Зубрина). Другие предлагали способы более эффективного входа в область действия земной гравитации и выхода из неё, как в статье Арнольда и Кингсбери «Космопорт» (“The Spaceport”) об орбитальном космодроме, который накапливает энергию и импульс, придаваемый стыкующимся космическим кораблём, для использования тем, который вылетает следом. Третьи предлагают двигательные установки, не использующие реактивное движение — например, электромагнитные катапульты и паруса, использующие свет и «ветер» частиц, испускаемых солнцем, или свет наземных лазеров. (См., например, «Магнитный парус» (“The Magnetic Sail”) Зубрина.)

До недавнего времени многие люди, не являющиеся писателями-фантастами, были склонны считать, что пилотируемый межзвёздный перелёт за пределы Солнечной системы нецелесообразен. Расстояния огромны (ближайшая звезда находится более чем в четырёх световых годах от Солнца), а количество энергии, необходимое, чтобы долететь хотя бы до неё за одну человеческую жизнь, огромно. Однако писатели-фантасты, а совсем недавно, но совершенно серьёзно, и настоящие физики (некоторые из них, такие как Роберт Л. Форвард и Джеффри Лэндис, также являются писателями-фантастами) исследовали множество способов обхода этих проблем.

Одним из самых первых способов решения проблем с энергией и расстоянием является корабль поколений: относительно медленный корабль, которому могут потребоваться сотни или тысячи лет, чтобы проследовать от одной звезды до другой, и поколения экипажа живут или умирают на его борту. Даже если вы сумеете разработать бортовую систему жизнеобеспечения, которой можно доверять настолько долго, очевидная проблема данного варианта заключается в том, что экипаж, родившийся на борту корабля, скорее всего, не будет иметь ни малейшего представления ни о «родной» планете, с которой стартовал корабль, ни о пункте назначения, к которому он направляется. Корабль — это их вселенная, и, вероятно, внутри него сложится своя особая культура (как в рассказе Роберта Хайнлайна «Пасынки Вселенной»).

Если вы можете получать достаточно много энергии, то другой подход использует преимущества релятивистского эффекта, известного как замедление времени. Здесь я не буду вдаваться в подробности, но если вы хотите их узнать (а вам это нужно, если вы планируете сделать это важной частью своей истории), то я рекомендую «Физику пространства-времени» (“Spacetime Physics”) Тейлора и Уилера. Результатом, важным для целей повествования, будет то, что при путешествии со скоростью, составляющей существенную часть скорости света, вам, путешественнику, кажется, что путешествие занимает меньше времени, чем наблюдателю, оставшемуся в космопорте, который вы покинули.

В данном уравнении tship — это время в пути, измеренное на борту корабля, tport — это время в пути, каким оно представляется не путешествующим наблюдателям на обоих концах пути, v — скорость корабля относительно начальной точки и места назначения, а c — скорость света. При небольших скоростях показатель замедления времени (квадратный корень) настолько близок к 1,0, что разницу между этими двумя временами заметить трудно. Но по мере приближения v к c время в пути, затрачиваемое экипажем, становится все меньше и меньше, как показано в таблице 6-1. Кроме того, становится все труднее и труднее разгонять корабль ещё сильнее, а теория относительности Эйнштейна (подкреплённая экспериментальными данными), как минимум, предполагает, что скорость света — это строго установленный предел, выйти за который мы не можем.

Как же достичь таких скоростей? Это непросто, но физики очень подробно разработали несколько методов, в том числе ракеты на антивеществе, лучевые энергетические системы, солнечные паруса и прямоточные термоядерные двигатели, которые собирают разреженную межзвёздную материю в качестве топлива. Отличным руководством по этим и другим аспектам межзвёздных перелётов является «Руководство по полётам к звёздам» (“The Starflight Handbook”) Юджина Мэллава и Грегори Мэтлоффа (там, кстати, много что рассказано о более обычном ракетном движении в пределах Солнечной системы и есть множество подробных ссылок).

Эти рассуждения о космических полётах будут однозначно представлять интерес через пару глав, применительно к вопросу взаимодействия людей и инопланетян. В данный момент наш интерес к ним возникает из-за их отношения к вопросу «Может ли общество (людей или инопланетян) занимать больше одной планеты?» Старый пример из научной фантастики — это галактическая империя, республика или федерация. Насколько же это вероятно?

Даже в случае межзвёздной цивилизации гораздо меньших масштабов — скажем, такой, которая объединяет несколько солнечных систем в области космоса, простирающейся где-то на дюжину световых лет, — проблемы велики, а выгода не обязательно соизмерима. Если предполагать, что мы ограничены теми видами физики, которые рассматривали до сих пор, то путешествия или обмен информацией между входящими в неё мирами займут годы и будут стоить целое состояние. Что смогло бы оправдать эти затраты? Вы не отправляетесь за тридевять земель, чтобы завозить издалека товары, которые гораздо дешевле выпускать дома. Вы не отправляетесь в дорогостоящие экспедиции, чтобы защитить себя от существ, живущих настолько далеко от вас, что они не смогут позволить себе организовывать дорогостоящие экспедиции против вас. Очевидно, колонизация других звёзд с большей степенью вероятности приведёт к распространению в значительной степени независимых цивилизаций, хотя в ограниченных масштабах может существовать торговля информацией и инопланетными артефактами. Джордж Очоа и Джеффри Озир посвящают одну из глав своего «Руководства по созданию научно-фантастической вселенной для писателя» (“The Writer's Guide to Creating a Science Fiction Universe”) проблемам и возможностям цивилизаций галактического масштаба.

Разумеется, всё, что я рассказал о том, почему межзвёздные цивилизации с большой степенью вероятности будут маленькими и слабо сплочёнными, может кардинально измениться, если один или несколько видов откроют новые виды физики, позволяющие путешествовать и/или общаться со сверхсветовой скоростью. В последние пару десятилетий физики стали замечать возможные лазейки в теории относительности, которые могут означать, что ограничение скорости не такое уж абсолютное, как мы думали. (См. доктора Роберта Л. Форварда «Быстрее света» (“Faster Than Light”) в журнале Analog.) И ни в коем случае нельзя исключать того, что кто-то в конце концов откроет совершенно новые области физики, которые предлагают способы быстро, легко и дёшево преодолевать межзвёздные расстояния. Сейчас я не буду много говорить о них, поскольку на данный момент мы ограничиваемся тем, что можно предвидеть с помощью научных знаний нашего времени. Однако такая технология могла бы открыть возможность существования очень обширной, но пронизанной сетью связей и плавно взаимодействующей цивилизации, поэтому в одиннадцатой главе я расскажу о такой «новой науке» немного больше.

На данный момент важным фактом для того, кто пишет об инопланетянах, будет то, что любые возможности, которые мы можем представить для нас самих, в равной степени вероятны для других разумных существ, которые чем-то похожи на нас. Всё, что мы можем осуществить, или ясно видим возможность осуществить это в дальнейшем, также может осуществить кто-то ещё.

А ЕСЛИ ОНИ НЕ ТАКИЕ, КАК МЫ?

На протяжении всей этой главы я приводил вымышленные примеры того, как некоторые элементы инопланетного общества могут развиваться иначе, чем те же элементы у нас. А может ли общество быть настолько чуждым, что некоторые из его особенностей не имеют аналогов у нас (или наоборот)?

Например, развитое общество могло бы эволюционировать из чего-то аналогичного нашим общественным насекомым: пчёлам, осам, термитам и муравьям. У них существует сложная социальная структура, в которой тысячи особей узко специализированы для выполнения очень специфичных функций в работе колонии как единого целого. Действия каждого индивида определяются сочетанием жёстко заданной программы и сообщений, которыми отдельные особи обмениваются между собой посредством закодированных химических соединений или «языка танца» медоносных пчел. Действия любой отдельно взятой особи (кроме матки) не очень важны; особи в значительной степени взаимозаменяемы и являются расходным материалом, а вне колонии ни одна из них не может прожить достаточно долго. В некотором смысле колония больше похожа на разумное животное, чем на стадо, а составляющие его отдельные насекомые больше похожи на его клетки. Учитывая сложность, которой уже достигли некоторые из этих сообществ насекомых, нетрудно представить, как некоторые из них развиваются до уровня, сравнимого с нашими городами, или даже до более высокого уровня. В таком обществе могут оказаться почти непостижимо чуждыми такие понятия, как «права личности» и «демократия»; разумеется, понятие индивида как целостного существа может быть именно таким. Похоже, что менталитет улья наблюдается у тельциан из романа Джо Холдемана «Бесконечная война».

Для дельфинов или сходных с ними существ, эволюционировавших вне Земли, может оказаться трудным для понимания само понятие городов и тех трудностей, которые возникают у множества индивидов, проживающих практически всю свою жизнь в перенаселённых местностях, где существует множество искусственных границ. Мой «Пиноккио» (“Pinocchio”) — это производное того типа культуры, который мог бы существовать у дельфинов-афалин. Мои предположения были основаны на реальных результатах исследований, и мы пока ещё не можем полностью исключать возможность того, что у них может существовать такое общество. (Даже если его у них нет, вне Земли всё равно может существовать что-то очень похожее!) Их образ жизни ещё более кочевой, чем у людей-кочевников; они странствуют на огромные расстояния в мире, который по сути трёхмерный (наш — в значительной степени двухмерный), и они не создают артефактов, потому что у них нет рук. Там, где они живут, применение огня невозможно, поэтому идея приготовления пищи, вероятно, показалась бы им довольно странной. Возможно, дельфину трудно представить себе ложь и обман, так глубоко укоренившиеся практически во всех человеческих культурах. Внутренние реакции, связанные с эмоциональным стрессом, было бы трудно скрывать, поскольку тела дельфинов буквально прозрачны для воспринимаемых друг другом звуков!

Тем не менее, можно представить себе иные очень чуждые культуры, чаще всего начав с какой-нибудь группы животных, обитающей на Земле, и представляя, как она могла бы эволюционировать — например, похожие на морских звёзд радиаты в «Воспоминаниях женщины-космонавта» (“Memoirs of a Spacewoman”) Наоми Митчисон. Вероятно, в большинстве культур существуют некоторые элементы, которые очевидным образом соответствуют элементам человеческих культур, но могут быть и такие, у которых нет аналогов. В целом, чем больше ваши животные отличаются от приматов, и чем больше среда их обитания отличается от той, в которой эволюционировали приматы, тем больше будут различия культур.

Например, у обычного полёта могло бы быть множество следствий. У Сверхправителей из «Конца детства» Артура Кларка в городах нет тротуаров, а двери расположены на произвольной высоте. У ифриан в «Детях ветра» Пола Андерсона нет настоящих городов, и это представление может быть более вероятным. Их мобильность делает ненужным существование постоянных скоплений, а большие потребности в энергии при полёте превратили их в прожорливых плотоядных животных, которым приходится жить редко разбросанными группами, эксплуатируя и охраняя большие территории.

По литературе разбросано множество иных вымышленных примеров. Возможно, вам будет полезно просмотреть «Путеводитель по инопланетянам» (“Barlowe’s Guide to Extraterrestrials”) Барлоу, чтобы вкратце ознакомиться с некоторыми из них, а затем найти исходные произведения, чтобы более подробно прочитать о тех из них, что вас интересуют.

Вероятно, вам также будет полезно побольше почитать о земных животных как об источнике идей и представить себе, какие общества могли бы эволюционировать у них. Например, как мы могли бы относиться к смерти и ценности жизни, если бы наши родители отложили тысячи яиц и знали, что лишь 1 процент из них даст жизнь тем детям, которые доживут до совершеннолетия? Если бы мы сбрасывали свою кожу, как змеи или ящерицы, могли бы наши родители украшать дом сброшенными в детстве кожами наподобие того, как некоторые родители из числа людей делают карандашные пометки на стене, чтобы отслеживать рост своих отпрысков?

Лучший общий совет, который я могу дать писателю, желающему писать об инопланетных обществах, будет таким: узнайте всё, что можете, об этологии, антропологии и истории — в их самом широком смысле, — а затем выходите за их рамки. Позвольте им подсказать вам, куда идти, а затем следуйте по этим указаниям так далеко, как только сможете.