Иннис. Последняя из хранителей

Глава 2

Наверное, я потеряла сознание. Не знаю, сколько времени прошло – на доли секунды, а может быть, на целую вечность я словно выпала из жизни, перестала существовать и ни о чем не думала, совсем. А потом мое тело как будто ударилось о землю, я пришла в себя и поняла, что сижу под той же сосной, и моя нога все так же болит. Было непривычно, как если бы я очнулась от страшного сна, и поняла, что это вовсе не сон.

«Твой шанс», – прошептала сосна, и еще до того как увидела, я почувствовала его твердую походку в безукоризненно чистых острых туфлях, его темную фигуру, дышащую властью и превосходством, его кожаный плащ и гладкие нити волос, завязанные сзади шелковой лентой.

Часовые выстроились в струнку перед ним, а я медленно, морщась от каждого движения, встала на ноги. Встала на ногу – вторая еле касалась земли.

– В город.

Вульфус не терпит нерасторопности. Карета, запряженная четырьмя элатрами, – две спереди и две сзади – была готова в одно мгновение.

На меня никто не смотрел. Хвоя щекотала плечо. Не в силах взобраться на дерево, я просто легла на одну из веток, и моя милая сосна, моя верная соучастница сама подняла меня и аккуратно протолкнула в окно.

– Книга… – пробормотала я и только тогда почувствовала ее тяжесть в своих руках. Я не просто не упустила ее, но сжимала так крепко, что обескровленные пальцы страшно белели в полумраке.

Я разжала ладони, и книга, с грохотом упав на пол, раскрылась на полусогнутых страницах. Они помнутся, останутся следы… Любимая книга Рэя… Я обязательно подниму ее, обязательно. Только немного передохну.

Я присела под окном и закрыла глаза. Умом я понимала, что нога болит, но все мое тело онемело. Я ничего не чувствовала.

Я снова была маленькой девочкой в далеком-далеком прошлом, где не было Вульфуса, не было этой комнаты, и мама приходила в детскую, наклонялась над моей белой резной колыбелью, а я тянулась к ней, гладила ее чуть влажные щеки, скользила пальчиками по длинным ресницам, а ее сухие теплые губы целовали мои ладошки. Она обнимала меня, убаюкивала легким ароматом духов, и я могла часами играть с пушистыми завитушками ее волос, заправляя их за ее нежные уши.

Она уходила и снова возвращалась. Когда в доме бывали гости, она укладывала меня раньше, целовала в макушку, приговаривая: «Спи, моя малышка. Спи сладко, спи спокойно, а когда ты проснешься, мама будет рядом». И она была. Почти всегда.

Мне было четыре. Я проснулась и впервые не застала ее. До моей комнаты доносились чьи-то крики, и, казалось, их слышала только я. Кто-то в саду злился и ругался, а мне было любопытно. Я перелезла через стенку кроватки и, забравшись на подоконник, дотронулась до стекла. Окно поддалось и сразу открылось.

– Куда подевались чертовы слуги?

Мужчина в черном с прямыми длинными волосами ходил по саду, ведя за собой высокую крылатую лошадь. Я ахнула.

«С давних времен в лесах и горах

Чудесные звери парят в облаках.

Там, под покровом деревьев, в тиши

Живут элатры и их малыши».

Я вспомнила яркие картинки из книжки – длинные узкие шеи, большие янтарные глаза, и крылья, крылья… как узор из взбитых сливок. Только вживую она была в тысячу раз прекрасней. Ее шерсть походила на перистые облака – воздушные, невесомые, такие нежные, что могли бы растаять от любого прикосновения. Элатра. Живая и так близко… И, кажется, еще совсем юная.

«Малышка элатра боялась летать

Малыш элатра ей стал помогать.

Но месяцы шли, а проку все нет

Элатрам-близняшкам нужен мамин совет».

Как я любила эти стишки про элатр-близнецов. Мама читала их так часто, что я знала каждое слово, но все равно просила еще и еще. Сначала она читала мне из книжки, а потом у нее появился альбом с десятками красочных изображений элатр – парящих, плавающих, скачущих, спящих… Я могла часами их рассматривать. Шерсть элатр на этих рисунках была голубой, а не белой, как в жизни или в других книгах, и я никак не могла понять почему. Мама отчего-то грустила, когда я спрашивала ее об этом. Она говорила, что альбом очень старый, что в те времена еще не было белой краски. «И потом, будь они белыми, как бы мы увидели их на фоне бумаги?» – говорила она. Я чувствовала, что дело в другом. Мне казалось, что в альбоме нарисован их настоящий образ, – голубые, словно небо, они отражали то, что любили больше всего, что было частью их самих.

Элатры всегда завораживали меня. В ту ночь, встретившись с одной из них, я словно открыла дверь к чему-то важному, о чем раньше не догадывалась. Мне хотелось потрогать ее крылья. Я стояла на подоконнике во весь рост, а подо мной была пропасть с далекими бусинками росы на остриженной траве, но я совсем не боялась. Я что-то кричала элатре, радостно смеялась.

«Лови меня…»

Я сделала шаг вперед.

Она была очень мягкой, но под густой шерстью чувствовалась сила. Ее шея, вовсе не такая тонкая, как рисовали в книжках, вселяла в меня уверенность, хоть я едва ли могла обвить ее своими короткими ручонками. Я держалась за ее вытянутые уши и смеялась, кружа над садом. Кажется, ей нравилось катать меня. Мы как будто понимали друг друга.

«Правда, здорово? Как же хорошо! Только не упади, держись».

Элатра сделала еще один круг и медленно опустилась, приподняв крылья, чтобы я не соскользнула на бок. Приземлившись, она убедилась, что я сижу крепко, и опустила крылья. Мне было так весело и удобно. Я не хотела слезать.

Чьи-то холодные руки подняли меня. Они держали под мышками – сильно, так, что остались синяки.

Он ничего не сказал. Просто смотрел на меня, и в этом взгляде было все: любопытство, триумф, боль и что-то очень колючее, что не давало пошевелиться.

От его цепких пальцев ныла кожа. Он схватил меня и уверенно внес в дом, широко шагая туда, где в длинном сиреневом платье стояла моя мама. Он нес меня перед собой на вытянутых руках, как уличную кошку или не стираную одежду. Мама бросилась к нам и забрала меня из его рук. Я сразу оживилась, радуясь, что она рядом, а безопаснее ее объятий – ничего нет. Но ее пальцы в моих волосах чуть подрагивали, а тело окаменело. Я чувствовала, какими твердыми сделались ее плечи. И тогда, в тот самый миг, мне стало по-настоящему страшно, потому что мама… Мама боялась.

Мама элатра во всем знает толк.

Помочь им может лишь чудо-цветок.

Один лепесточек – и все дальше земля,

По синему небу летит вся семья».

В то утро, когда я, устав от долгой прогулки, легла на скамейку в саду, когда задремала, положив голову на мягкие мамины колени, я видела ее сжатые до белизны губы и мне хотелось к ним прикоснуться, хотелось, чтобы она поцеловала мою ладонь и улыбнулась. Но рука все не поднималась, а веки сонно опускались, и очень близко, над самым ухом, я услышала ее тяжелый вздох.

Больше я не видела ни тот дом, ни сад, ни скамейку.

Мое тело затекло. Хотелось пить. Какое-то время я ничего не понимала: голова гудела, как будто где-то рядом прошел строй барабанщиков. Я хотела встать, но резкая боль в бедре вернула меня в реальность, и я, тяжело дыша, вновь прислонилась к стене.

– Лия.

Я смотрела перед собой, ничего не видя и не понимая, пока, наконец, не смогла сфокусировать взгляд на женской фигуре, сидящей на моей кровати.

– Мама? Когда ты пришла?

Вместо ответа она лишь покачала головой и косо посмотрела на мои босые, покрытые засохшей землей, ноги.

Я снова попыталась встать, но, охнув, села на место.

– Сиди, тебе нельзя двигаться, – сказала мама.

Она подошла, подложила подушку мне под спину и помогла сесть удобнее. Она вздохнула и, несмотря на мой запоздалый протест, приподняла мое платье, открыв огромный лиловый синяк, начинавшийся чуть ниже талии и заканчивавшийся на середине бедра. Мама охнула и принялась тонким слоем наносить какую-ту мазь. Наверное, я просидела так всю ночь – в комнате царил предрассветный полумрак.

– Мама, – позвала я, но она не ответила. Кажется, она сердилась. – Мам… А чай…

Мама прикрыла мое больное бедро платьем и вопросительно взглянула на меня. Не прошло и секунды, как в ее глазах мелькнула догадка.

– Пить? – сказала она. – Сейчас.

Поднос стоял на тумбочке возле кровати. Она подхватила его и положила на пол. Огонек свечки, подогревавший стеклянный чайник, чуть дрогнул, уменьшился, но не погас, а с новой силой осветил заварившийся до красноты чай.

Мама наполнила чашку и хотела сама меня напоить, но я не дала.

– Руки-то у меня целы.

Я попыталась улыбнуться, но именно в этот момент боль в бедре снова дала о себе знать и вызвала на моем лице гримасу. Мамины брови дрогнули, а между ними появилась небольшая морщинка – знак того, что шутить не стоило. Я быстро глотнула чай. Черный, с еле уловимым пряным вкусом гвоздики. Мой любимый.

Вечернее чаепитие стало нашей традицией с тех пор, как мы переехали в этот дом. Мама старалась проводить как можно больше времени в моей комнате, правда, из-за Вульфуса это у нее получалось редко. Даже в самые сумасшедшие дни, когда дом полнился гостями из Совета, мама все равно находила минутку, чтобы принести мне чай и что-нибудь вкусненькое. Наверное, она не хотела, чтобы я чувствовала себя одинокой, и на эти недолгие минуты ей это удавалось. Но стоило ей выйти, и я снова оставалась одна в невесомости, будто падая в бесконечную пропасть.

Раньше, когда мне позволяли хоть ненадолго выходить из комнаты и общаться с Рэем, все было не так плохо. Вульфусу это никогда не нравилось: он хотел бы отправить меня куда-нибудь далеко и больше не видеть. Я не знала, за что он ненавидел меня, но чувствовала эту ненависть так отчетливо, что в его присутствии боялась произнести и слово. Когда он смотрел на меня, я без малейших сомнений понимала – он мог бы меня убить. Убил бы, если бы не мама.

Мама просила за меня. «Она всего лишь ребенок. Пускай хоть иногда выходит погулять. Что может случиться?» Вульфус вздыхал и нехотя давал добро. Эти годы я жила почти нормальной жизнью. Мне не нужно было ломать ноги, прыгая из окна, чтобы просто погулять в саду. У меня был друг. Лучший друг. Лучший человек. Часто приходилось прятаться от гостей, от любого чужака, который мог бы меня увидеть, но у меня была какая-то свобода, был Рэй.

Я лишилась всего в одно мгновение и стала бесправной узницей. Мне запретили выходить из комнаты. Совсем. Даже мама оказалась бессильна. Она старалась как могла, чтобы мне было не так плохо. Начала экспериментировать с чаем. Каждый раз приносила разный: из лепестков жасмина или розы, из колючих семян розмарина, из цветков ромашки (который очень полюбился ей, но совсем не понравился мне) или чуть горьковатый черный чай; начала добавлять в него гвоздику – пара-тройка стебельков сушеной приправы придавали чаю особый пряный вкус. С тех пор мы пили только его. А однажды она, как обычно, принесла поднос с чайником и двумя чашками, но теперь чайник стоял на небольшой подставке, а снизу его подогревала маленькая свечка. В те дни, когда она могла оставаться со мной подольше, мы много говорили, совсем забывая о чае, а когда вспоминали – он был еще горячим; а в те дни, когда она уходила, едва навестив меня, маленький огненный шарик не давал мне провалиться в бездну.

Синее перышко пламени, обрамленное золотом, подрагивало под стеклянным чайником. Я чуть ли не залпом выпила чай, обжигающе горячий.

– Не торопись, – сказала мама и налила мне еще.

Пока я пила вторую чашку, она прошла в ванную. Я услышала шум воды и шуршание бумажных пакетов. Мама вернулась, осторожно ступая и неся огромный медный тазик. Поставив его на пол, она опустила в него мои ноги. Горячая вода чуть покалывала кожу, но вскоре я привыкла. Мама высыпала в тазик морскую соль и поставила рядом несколько приятно пахнущих баночек.

– Как хорошо, – простонала я.

Мама усмехнулась и покачала головой.

– Это не шутки. Тебе повезло, что никто…

В дверь настойчиво постучали. Три громких резких стука.

– Я скоро буду, – закричала мама и начала быстро смывать грязь с моих ступней. Убедившись, что следов земли не осталось, она осторожно вынула мои ноги и укутала полотенцем. Затем она отнесла тазик обратно в ванную и слила воду.

– Мне нужно идти, – сказала она, вернувшись. Она чуть опустила взгляд и глядела мне в живот. – Если бедро будет болеть, нанеси одну из мазей, хорошо? Я попрошу Присциллу принести тебе завтрак – что-нибудь, что ты любишь. Поешь обязательно.

Я кивнула. Она уже стояла в дверях.

– Сегодня собрание Совета? В доме как-то шумно, – спросила я.

В доме действительно было шумно. Судя по доносившимся звукам, слуги много готовили и наводили чистоту.

– Нет… Не совсем.

Мама внимательно посмотрела на меня, а потом покачала головой, как будто отмахиваясь от неприятной мысли.

– Постарайся не двигаться. Я приду, как смогу.

Она скрылась в коридоре, тихо закрыв за собой дверь.

Я потянулась и положила ладонь на чайник. От горящего под ним огонька исходило приятное тепло. Он не только грел, но и освещал поднос и немного за его пределами. Это было мне на руку, ведь в комнате все еще было недостаточно светло, а мне хотелось как можно быстрее найти в книге портрет отца.

Отец был для меня короткой вспышкой, далеким призраком. Когда я думала о нем, силясь вспомнить хоть что-нибудь, в голове, словно выцветшие старые фотографии, возникали образы: высокие мужские ботинки, с длинными кожаными шнурками и густая серая борода с редкими черными вкраплениями, а на месте лица лишь размытое пятно. Я пыталась расспросить маму, но после того, как мы переехали в дом Вульфуса, она мало о нем говорила. Сказала только, что он сгорел в пожаре. Каждый раз мысли о нем вызвали в груди болезненную пустоту, и постепенно я стала вспоминать его реже и реже, стараясь не провоцировать эти странные ощущения. Если бы не тот причудливый человек в лесу, мне бы и в голову не пришло снова разыскать его фотографию, но чем больше я об этом думала, тем интереснее было узнать, как он выглядел. Почему-то его лицо никак не могло удержаться в моей памяти. Сколько бы я ни смотрела на портрет, облик отца исчезал, стоило мне закрыть книгу. А мне так хотелось изучить его, сравнить с собой. Похожа ли я на него?

Нужно лишь раскрыть книгу и посмотреть, но она куда-то делась. Я помнила, что она выпала у меня из рук, когда я потеряла сознание, а значит, должна быть где-то рядом. Стараясь не шевелить бедром, я положила голову на пол и посмотрела под кроватью – она была такой большой, что занимала почти всю комнату. Под ней валялись какие-то обертки и скомканные листы бумаги. Рядом с кроватью стояла небольшая тумбочка, но под ней я нашла только свою расческу. Я заглянула под кривой шкаф, которому не доставало одной ножки, – именно поэтому он стоял в углу, прямо под желтым пятном. Ничего. Я посмотрела налево, направо, вперед и назад. Ее нигде не было.

Мама? Присцилла? А вдруг кто-то еще забрал ее и доложил Вульфусу? Это книга Рэя, – они решат, что я ее украла.

– Этого не может быть, – бормотала я, силясь встать на колени и осмотреть комнату.

Бедро болело страшно. Я вся вспотела, но чувствовала, как холодеют спина и лоб. Я так и не смогла встать, чтобы включить свет, и жмуря глаза в полумраке, ползала и извивалась по пыльному полу, заглядывая в каждый уголок, словно ящерица, еще не успевшая отрастить потерянную конечность. В глазах так сильно потемнело, что будь книга у меня под носом, я бы не смогла ее разглядеть. Обессиленная, я перевернулась на спину и, тяжело дыша, принялась ждать, когда боль утихнет.

– Ты чего на полу валяешься-то?

Я почувствовала запах пыли и ношеных колготок. Передо мной предстали полные короткие ноги в коричневых тапочках, а над ними возвышалась их хозяйка – старая горбоносая Присцилла. В одной руке она держала поднос, а другой подпирала свой пышный бок.

– Ишь чего удумала – на полу валяться, – проворчала Присцилла. – Тебе кровати что ль мало? Смотри, какая большая.

– Я просто… ищу кое-что.

Я хотела проследить за реакцией, но никакой реакции не было. Присцилла лишь поставила поднос с завтраком на тумбочку и продолжила ворчать.

– Ну конечно, ты посмотри вокруг. Какой бардак развела! Раз встала свет ни заря, хоть бы прибралась, а то ступить некуда. Куда там! В этом доме только я порядок блюду. Дел по горло, да еще твоими завтраками меня нагрузили. Как будто мне заняться больше нечем, как нянчиться с тобой. Я, между прочим, всю ночь на ногах, то принеси, то подай, то полы еще раз помой…

Присцилла всегда жаловалась, но в особняке и правда всю ночь велись какие-то приготовления. Мне все-таки хотелось выяснить, в чем дело.

– Что случилось? Сегодня собирается Совет?

Присцилла часто кидала на меня презрительные взгляды, но в этот раз она превзошла саму себя. Я поежилась, почувствовав себя самым глупым человеком на свете.

– Ясное дело собираются, – сказала она. – Только не сегодня, а завтра. Молодой хозяин приезжает, как же им не собраться-то.

– Рэй… Рэй приезжает?

– Ну, так. Вчера письмо пришло. К утру, говорят, будет.

– З-завтра? З-завтра утром?

– Ох, и бестолковая же ты. Все, некогда мне с тобой возиться. Ешь давай свои булочки, да не отвлекай меня больше. Одни вон с утра до вечера пашут, а другие лежат себе на полу, в потолок смотрят.

Присцилла продемонстрировала мне свой затылок, покрытый пожелтевшим платком, и исчезла за дверью, с силой ее захлопнув. А я так и осталась лежать на полу и смотреть в потолок. В самый прекрасный потолок на свете.