Инфер

Глава первая

Жопа орла дымилась.

Запах опаленных перьев прекрасно сочетался с неумелым, но столь искренним матом какого-то полуголого тощего хренососа с чучелом дымящегося орла на макушке.

– Ну?! Ну?! НУ?! Ты пронзил эту суку?! Пронзил его?!

– Да все уже, все! Иглы Роббура держат надежно, амиго! Глянь, как распахало его руку!

– Глянь как распахало жопу моего орла! Дерьмо! Если бы он чуть не промахнулся…

– Зря мы назвали его чупандо бастардо. Зря! Пусть бы бежал дальше голожопый…

– А нож? Теперь у меня такой нож… И револьвер!

– А кровь? Ты видишь, сколько на нем крови? А ведь это не его кровь! И нож был весь в крови… Зря ты назвал его макако суджу! Теперь Рами сдох!

– Ну…

– И Бонита сдохла! Он ей шею свернул! А я даже не понял, как!

– Колючки хорошо воткнул?

– В мясо! Промеж костей. Распяли мы его знатно… убей его, амиго. Убей. Мой тебе совет.

– Дурак? Мы сдадим его на бои! Озолотимся! Чего ты морщишь харю? Знаешь, сколько песо мы получим за него?!

– Как бы он нас не…

– У него что-то с мозгами. Сильный, но тупой. Даже не разговаривает. Только орал…

– И убивал.

– Да заткнись уже, Мозес! Заткнись! Колючки хорошо воткнул?

– Эта боль заставит любого бастардо остановиться и захныкать!

– Где Белси?

– Ищет какой-то корень.

– Зачем?

– Он ей нос расплющил! Всмятку! Она хочет сделать примочку…

– Она дура? Надо выправлять.

– Что там выправлять? А медико далеко…

– Она дура. Пусть пожует коки. Поможет.

– Он очнулся, амиго! Этот бастардо очнулся!

– Поправь мне орла. Нормально?

– Огузок дымит.

– А голова?

– Нормально.

– Колючки? Ты точно хорошо воткнул колючки?!

– В мясо! В мясо! Боль остановит и пантеру!

Приоткрыв глаза, мутным взором я глянул по сторонам, судорожно закашлялся, чувствуя, как из горла лезут кислые остатки блевоты. Сплюнув, глянул на одну руку, потом на другую. Потом посмотрел ниже. Вокруг пояса и груди мотки веревки, руки прижаты к широченному стволу дерева и приколочены к нему за ладони и запястья длинными шипастыми темными иглами. Ноги привязаны. На ступнях странные грязные обмотки. Больше из одежды на мне ничего, если не считать прилипших листьев.

– Эй, членососы, – я с ухмылкой приподнял голову, шевельнул плечами, – кто из вас сделал это со мной, а?

– Он говорит, амиго! Говорит, как нормальный! Мерда!

– Я… – вперед робко ступил тощий хрен с дохлым орлом на голове. – Я Джез Агиа! А ты – мой раб и должник! Почему? Почему ты стал рабом? Я отвечу тебе!

– Не слышу, – наклонил я голову и поморщился от пронзившей череп боли, – че ты там провонял, дерьма кусок?

– Ты – мой раб! И должник! Ты убил моих…

– Амиго! Его рука! Рука!

– А? – дернув недовольно щекой, Джез чуть скосил глаза и вздрогнул, увидев, как я выворачиваю ладонь и запястье из рвущих мясо колючек. – Ох…

Больше он ничего не успел сказать – ладонью с торчащими из нее иглами я схватил его за глотку, стиснул пальцы и оскалился, почувствовав, как побежала его горячая кровь. Сипя, булькая, Джез попытался отпрянуть, но я вцепился мертвой хваткой, подтягивая его к себе. Убедившись, что его уши близко, выворачивая вторую руку, я спросил:

– Кто я такой, а?

– Ыгх… ыгх… эк… эрр… кх… эррр… кха-кха…

– Эр… – прохрипел я. – Эр… Эрыкван… Эрикван… нет… я Оди! Оди! – красные от крови пальцы сжались сильнее, я улыбнулся выпученным глазам чуть шире: – Это ты забрал мой нож? А револьвер?

– Ы-ы-ы… ы-ы-ы… – глаза уставились вниз.

Я успел первым, схватившись второй израненной рукой за торчащую из-за пояса рукоять ножа. Дернув на себя, вспорол ему кожу на брюхе и тут же надавил, вгоняя нож глубже, а затем снова резко дергая в сторону, ведя погруженное в мясо лезвие к печени. Оставив нож в гостеприимно теплом органе, я сместил ладонь и схватил револьвер. Взвел курок, вскинул и поверх плеча дрожащего Джеза влепил пулю в грудь бегущего к нам с камнем второму ушлепку. Коротко вякнув, тот выронил булыжник и упал рядышком. Выпустив шею лидера-орла, я выдернул нож и полоснул по веревкам. Рухнув, встряхнул руками, разбрызгивая кровь, выдернул зубами пару мешающих игл, огляделся и задумчиво произнес, потирая лезвием ножа чешущееся плечо:

– Где я? Кто я? И где, сука, мой экз?! – повернувшись к стонущему Джезу, пытающемся встать, я постарался помочь ему пинком снизу-вверх по хлебалу, отчего тот сразу воспрял. – Где мой экз, сука?!

– А?

– Где мой экз, сука?! – я полоснул ему по лбу, рассекая кожу до черепа. – Где мой экз?!

– Не было… не было! Не было! Не было!

– А-А-А-А!

Развернувшись, я метнул нож. Скользкая и липкая одновременно ладонь подвела, и пущенный в полет нож чуть отклонился, вместо мягкого живота угодив под сердце. Орущая девка заткнулась и упала. Тут же рухнул и Джез.

– Дерьмо! – подытожил я, яростно моргая, в попытке отогнать сгущающуюся темноту, несущую с собой призыв блевануть и отключиться. – Дерьмо!

Ноги подкосились, и я рухнул на скулящего ушлепка, успев вбить ему в глаз одну из оставшихся в ладони игл и слегка ей там поболтать, старательно размешивая мозговой сахарок.

Темнота…

– Оди! – с остывающего трупа я подскочил с этим яростным криком. – Оди! Я Оди! Номер одиннадцатый! Гоблин! Добровольно низший! Мать вашу всех! Я гоблин! Гоблин! Гоблин! Я Оди! Мир Франциск! Мир Франциск! Я Оди!

Устав орать, заставил себя заткнуться и оглядеться.

День. Лес. Не джунгли, но почти они. Это в первую очередь ощущается не по зарослям, а по температуре – пусть растения тропические, но нет того влажного мерзкого тепла, что вечно живет в густой тени плотных лесов.

Лежат трупы. Две девки. Три мужика. Все в крови. У меня в руке намертво зажат револьвер. Вон торчит мой нож под сердцем скрючившейся на боку девки со странно плоским носом. Проверив патроны, убедился, что в револьвере остался один заряд.

– Каппа. – вспомнил я еще что-то. – Каппа…

Оглядевшись, во всю глотку заорал:

– КАППА! Куда ты делся, гоблин?!

В голове полный хаос. Воспоминания то приходят, то уходят – полное ощущение штормового прибоя, когда волны яростно колотят по песчаному пляжу, то набегая, то оставляя после себя выглаженную влажную равнину и колотящуюся о песок умирающую рыбу. Вот те мысли, что задерживались в моей гудящей голове – это и есть та дохнущая без родной среды рыба.

Утерев с подбородка блевотину, я прислушался, но не услышал ничего интересного. Голова болела, но уже не так сильно. Тошнота прекратилась. Во рту так сухо, что любая пустыня позавидует. Поэтому первым делом я обыскал трупы, выворачивая все из карманов, сдирая пояса и бросая все в одно место. Забрал и свой нож из дохлой девки, заодно содрав с нее зелено-черный большой платок, прикрывавший шорты и ноги. Мне сгодилось, что стереть с себя корку кровавой грязи. Найдя флягу, откупорил и принюхался.

Спиртное.

Сделав крохотный глоток, шумно выдохнул – крепко. Очень крепко.

– Самогон! – радостно произнес я и тут вспомнил бегущих навстречу плуксов, синие глаза, стальные коридоры, однорукого злобного безного ушлепка на дне Клоаки, безглазого зомбака, упрямую дуру с татуированной рукой… – Рэк! Баск! Йорка!

Поозиравшись, не увидел никого из них, но, ободренный тем, что ко мне многое возвращается, продолжил обыск. Вода нашлась во второй фляге и была скверной: мутной, теплой и прямо дышащей многообещающе из грязного горлышка – я, сука, тебе, мол, таких толстенных склизких глистов подсажу, что они из твоей тупой жопы даже вылезти не смогут! Жри паразитов! Жри паразитов!

– Ну и хрен с ним. – буркнул я, прикладывая горлышко к губам.

Вариантов нет. У меня серьезно обезвоживание, а бегать в поисках дающих чистую воду лиан я желанием пока не горю. Слабость все сильнее – организму явно пришлось туго. Выпив почти литр, остатками смочил еще чистый край платка и вытер лицо, плечи. Затормозил на шрамах вокруг плеч. Глянул на номер на груди.

11.

Сжал кулаки, оценил вздувшиеся жесткие мышцы. Руки. Арендованные руки. Арендованные ноги. Система штрафует. Система забирает за неуплату. Мир Франциск. Низший. Высший. Первый Высший!

Башня…

Башня…

Вот оно!

Старик, сидящий в высоком кресле.

Старик… Первый Высший!

– Ненастоящий старик. – произнес я, замирая. – Ненастоящий, сука, старик! Я вспомнил! Подделка… гребанная подделка…

Мимика! Его мимика… вот что меня зацепило. Она повторялась. Причем в точности. Не в улыбке, а в том, к примеру, как он прищурил глаза в начале короткой беседы, а затем в середине. Даже в привычных ему жестах и мимике ни один гоблин не сможет повторить это идентично. Просто не сможет. А тут было прямо точь-в-точь… и тогда я понял, что разговариваю не с живым человеком. Я еще мог ошибиться. Но… его взгляд, его речь – все не так. Да, он мог орать. Но не просто орать и просто требовать. Он мог умелыми словами дерьмо из гоблина вышибить вместе с мозгами. А еще он был сумасшедшим. Одним из тех, кто тотально безумен, но при этом великолепно умеет скрывать это, легко удерживая на лице маску холодной уверенности и спокойствия. Мне же показали глуповатого, недовольного старика, разочарованного в том, что его никак не может понять один из главных соратников.

Но…

Из того, что я помню… моя роль была сыграна давным-давно. Я был важен, когда это дерьмо только строилось. Я вступил в дело, когда замыслы уже оформились, и требовался тот, кто сумеет в нужном месте надавить, вспороть, сломать, обжечь или же просто взять и расчленить все там нахрен так показательно, чтобы у всех прочих полностью отбило желание мешать движению все убыстряющихся шестеренок немыслимого по масштабам проекта Атолл Жизни.

И сейчас я помню их – сплошной поток людей, вливающихся в один из еще не полностью достроенных куполов, с зависшими над его вершиной транспортными дирижаблями и летающими роботизированными фабриками, соединенными с куполом конвейерными лентами, лифтами и трубами… я помню это. Я помню их напряженные лица – испуганные хари гоблинов, до последнего боявшихся, что их не примут, не возьмут на этот современный ковчег, который только и сможет защитить от надвигающегося Апокалипсиса.

Да…

Я помню!

Не все – но помню!

И я великолепно помню опять же пусть не все, но многое, о том, кого впору назвать дирижером этого дьявольского оркестра. А я был одним из тех, кто сидел среди других музыкантов и внимательно наблюдал за взмахами дирижерской палочки, следуя указанному ритму и умело пиля очередную глотку смычком скрипки…

Я помню.

Мне показали обманку. Фуфло. Пустышку. И, само собой, это не был актер – я бы опознал. Пусть не на лицо, но характер… ту неугасимую страшную ярость, что однажды привлекла меня, указала, что я не один такой в этом уродливом мире. Поэтому они – кто? Кто, сука?! – попытались впарить мне программу. И показали реалистичное шоу.

– Мне показали шоу… кто показал? Где Каппа? А, дерьмо…

Крутнувшись, едва не упав, я замер, глядя на выскользнувшую из-за стены деревьев пятнистую кошку. Услышав сначала шипение, а затем угрожающее рычание, я зарычал в ответ и, показав кошке нож, пообещал:

– Свали нахрен, пока я тебе вибрисс на жопу не натянул! А я натяну!

Коротко рявкнув, зверь повернулся и бесшумно исчез в зарослях. Я понимал, что далеко кошка не уйдет. Она чует запах крови, видит мясо – и обязательно вернется. А скоро сюда подтянется еще немало зверья. Надо убираться отсюда. И двигаться к месту, где есть вода – нужно смыть с себя уже начавшую тухнуть и воняющую на весь лес кровь. Но уходить далеко нельзя – сначала надо разобраться, что здесь произошло и с какого перепугу я бегал голым по джунглям.

Сгребя неразобранную добычу, я утрамбовал ее в завязанную снизу и донельзя растянутую майку, закинул ее за спину, продел руки в лямки и двинулся прочь от поляны с трупами. Не успел я отойти и двадцати шагов, как пятнистая кошка скользнула к мертвой девке и ласково лизнула ее в щеку, прежде чем разинуть пасть, схватиться за лицо и содрать его. Понимаю – начинаешь с самого вкусного? Вон и к сиськам потянулась.

– Где долбанный Каппа? – прохрипел я, отрывая здоровенный лист смутно знакомого растения и начиная растирать им липкое лицо. – Где этот ушлепок? И где, сука, мой экз?!

Очистившись несколькими листами, что заодно оставили на коже пряный аромат, что неплохо отбивал запах моего немытого тела, я быстро просмотрел добычу, отшвыривая ненужное.

Ржавый нож со сточенным и надломленным у рукояти лезвием улетел прочь. За ним последовала связка алюминиевых ложек и пара настолько грязных тарелок, что, даже не накладывая в них пищу, можно было неплохо перекусить, если поскрести по бокам. Сандалии – одна пара в топку, вторая… тоже. Заодно я понял, что под тряпичными обмотками на ногах у меня что-то вроде гипса, а затем вспомнил взрыв под ногами, краткий полет и черноту. Так я потерял Шило – починить можно было, но уже не требовалось, ведь я вернул Ночную Гадюку.

– Где мой экз?! – злобно прошипел я, сдавливая в руке несколько матерчатых лент, взятых у дохлой девки.

Чуть успокоившись, одну ленту пустил на бандану, другими перемотал проткнутые иглами ладони и запястья, заодно срезав пару лохм кожи. Футболками обмотал ступни ног, защищая пальцы и низ голеней. Натянул грязные и некогда зеленые шорты, следующей частью гардероба стала майка. Револьвер за резинку шорт, нож туда же, в карман несколько медных и вроде как серебряных монет. Те самые песо? Сейчас не до них. Прислушавшись к ощущениям желудка, убедился, что приступа рвоты пока можно не ждать, и засунул в рот пресную, считай, безвкусную лепешку. На вкус знакомо. Перед глазами заколосились высоченные растения с крупными початками…

Что мне говорит такой куцый набор вещей? О многом он говорит. И нет, я не об отсутствии гигиены. Слишком мало у них с собой вещей, да и одежда не из той, в которой пустишься в долгий путь по полному опасных животных лесу. Вон тут какие кошки бегают. Что они противопоставят такому котенку? Ложку алюминиевую?

Нет. Либо эти ушлепки побросали где-то рюкзаки, а с ними заодно нормальную обувь и оружие, либо они, можно сказать, отлучились ненадолго и недалеко. Где-то тут должно быть их селение. Сказал бы «база» – но у такого отребья не может быть ничего круче занюханного поселения.

Жуя, я пошел обратно.

Обошел поляну с пирующим зверьем – а кошек стало больше – поискал следы. Нашел как свои, опознав по странноватым отпечаткам ступней с гипсом, так и чужие. Прикинув, откуда пришла убитая мной группа – а они двигались с низин вверх по заросшему лесом склону – я пошел сначала по своим следам, поднимаясь все выше.

Следы читались легко. Вот тут я перепрыгнул через упавшее дерево и позорно упал. Вот почему чешется плечо – я пробороздил им поросшую какой-то алой хренью кору, кишащую насекомыми. Не подхватить бы в придачу к жопным пассажирам заодно и подкожных паразитов. А в таких местах – запросто. Не успеешь очнуться, а в коже шеи и за ушами уже весело живут личинки мух, из жопы радостно зовут друзей черви, между пальцами грибок и парша, в волосах вши, в одежде клопы, а в сосках…

Полусфера.

Я мягко присел, спрятался за дерево.

Колонна. Я увидел мощную стальную колонну, поросшую зелено-желтым мхом, а потом уже разглядел знакомую нашлепку.

Почему я спрятался?

Потому что вон на том дереве свежие следы пуль. Именно пуль, а не игл – кора сбита, древесина характерно расщеплена, да и форма дыр говорит сама за себя. А мои следы идут как раз по этой пулевой дорожке, оставившей отметины на нескольких деревьях, вон тех корнях и валуне. Я бежал, а полусфера палила по мне. Не попала. Но сам факт – система стреляла по мне.

Система…

Ряды колонн с полусферами, что указывают мне путь к Башне…

Высочайшая точка мира. Пик максимального величия для обычного смертного мира Франциск II…

Точно! Не просто мир Франциск. А Франциск Второй. И что? А ничего…

Почему полусфера стреляла по мне?

Вглядевшись вглубь леса, вдалеке я различил еще одну колонну. Венчающая ее полусфера, обросшая лианами, выглядела накренившимся покинутым гнездом.

– Эй. – высунувшись, я неумело улыбнулся полусфере. – Это я, Од… сука!

Отпрянув, я прижался к колючей коре, в то время как полусфера яростно молотила по прикрывшему меня дереву из крупнокалиберного пулемета.

– Вот так дружба и заканчивается. – проворчал я, подтягивая резинку шорт. – Ладно… схожу пока к местным дикарям. Поговорю с ними спокойно и выдержанно…

– Бастардо! – простонал смуглый и довольно мускулистый хреносос, не сводя глаз с вошедшего ему в грудь ножа.

– Хороший у тебя тесак. – заметил я. – Я возьму?

– Уг… пута де… угх… – кашлянув кровью, он наконец затих.

Повернувшись к прижавшейся к камню у звериной тропы девушке, я заметил:

– Нехер на меня кидаться, поняла? Не люблю.

– Да… да! Я поняла, сеньор! Не убивайте! Он сам виноват!

– Твой друг?

– Нет! Он обсервер!

– Как-как?

– Обсервер он! Чужой! Их десять с нами. Уже третью неделю. Смотрят, что мы собираем на их землях. Чтобы потом забрать свою долю и отнести в их сидаджи там внизу! Эта гора – их!

– Ага… Там ваш лагерь?

– Лагерь? Да. Мы скоро двинемся дальше… мировое колесо не ждет… зовет… вечный путь.

– Стоп. Вы кочевые? Не просто сборщики на чужой земле?

– А?

– Кочуете вы?

– А?

– Твой народ – кочевники? Бродячие? Нет постоянного дома?

– А?

– Я тебе нос сломаю ща…

– Кочевые мы! Да-да! – закивала девка. – Ходим! Все время ходим! Вечный путь!

– Пошли. – я махнул в сторону их лагеря. – По пути поговорим.

– Не убивайте меня, добрый человек!

– Я похож на убийцу? – поинтересовался я, выдергивая нож из груди трупа.

– Ну… ну что вы…

– Ну-ну. – усмехнулся я, на мгновение вглядевшись в чистый ужас, плескавшийся в красивых глазах. – Где горе?

– Ч-что?

– Я убил этого… как его… обсервера… а ты не горюешь…

– Отброса. – одновременно со мной произнесла смуглая местная и тут же испуганно ойкнула, прижала ладошку к красивым губам. – Я не так хотела сказать…

– Давай, – поощрил я с широкой улыбкой, – хорошо же получилось. Отбросом он был, да? Прямо тварью мерзотной? Или…

– Или. – неуверенно произнесла она, шагая рядом со мной. – Или… как бы не сильно плохой… но… Он ничего не делал! Все они ничего не делали! Только и делали, что ходили с нами, смотрели что мы накопаем, что соберем, сколько всего принесем в лагерь. А потом забирали чуть ли не треть! И почему? Потому что они из сидаджи! Потому что они… гирреро!

– Как?

– Гирреро! Гирреро до футуро! Тьфу! Называют себя воинами, а сами просто сидят в заброшенном сидаджи и ждут, когда мы притащим им еду, листья коки и все интересные находки! Паразиты! А помимо этого мы еще должны кормить тех из них, кого посылают обсерверами – наблюдающими за нашим сбором! Эти гирреро говорят, что тут их земля – вся земля вокруг древнего сидаджи. И что каждый, кто собирает здесь еду – должен ей делиться с хозяевами. А взамен? Взамен ненужная защита!

– Продолжай, продолжай. – кивал я, не отпуская взглядом глаза тараторящей девушки.

– Они защищают нас от зверей – просто отпугивая хищников. Мы и сами умеем стучать в барабаны, махать кадилами с тлеющей едкой травой и кричать! Они не страшны нашему племени! А если придет злой диаболичи… от него они не защитят! Просто убегут! А потом те, из сидаджи, скажут, что наше племя само виновато, раз прогневало диаболичи – духа погибшей и воскресшей природы.

– М-м-м-м… – перекривился я и, помотав головой, поинтересовался: – Дух погибшей и… вот щас охренеть просто… воскресшей природы?

– Разве ты не знаешь о Великом Сумраке, что однажды напал на этот мир и уничтожил его? Осталось лишь несколько искорок, тлеющих в Великих Именованных Горах! Искры породили слабое робкое пламя, что породило первых новых и чистых, а они, с разрешения Драгоценной Матери, повелительницы всего сущего, породили тех, кто породил нас и…

– Заткнись на секунду!

– А-ага… я прогневала тебя, незнакомец с большим тесаком?

– Нет. У меня просто заболела голова…

– Надо меньше думать, меньше злиться и больше любоваться и восторгаться окружающим миром! Живи настоящим моментом, незнакомец! Почитай Мать, люби природу, склоняйся пред диаболичи и…

– ЗАТКНИСЬ!

– Ладно… но знай – ты хороший! Ты очень хороший! Просто у тебя немного очерствелая душа. Тебе надо посидеть в предрассветное время на высоком холме и встретить восход, жуя листья коки. На тебя снизойдет! На тебя обязательно снизойдет…

– …

– Мы мирное племя. И потому нас все любят. Пусть мы не слишком уважаем тех, кто пренебрегает мирной и чистой работой по сбору излишков благословенной природы, что кормит и поит нас, но мы понимаем, что не всем дано сразу проникнуться этим благословенным чувством полной благодарности, что согревает наши души. Прошлое – ушло. Будущее – не пришло. Ты здесь. Ты сейчас. Вдохни поглубже, взгляни в небо, соедини вместе ладони и с ласковой улыбкой скажи БВАК!

Получившая выверенный удар девка свалилась на тропу и затихла. Я присел рядом, нежно придерживая в ладонях гудящую голову и глядя на лежащий на земле испачканный в крови тесак. Может, рубануть?

Я просидел несколько минут, задумчиво жуя выуженный из корзины девушки знакомый мне фрукт – большой, овальной формы, с зеленой плотной кожурой, плоской здоровенной косточкой и сладкой мякотью.

Дернувшись, девка приподняла голову, утерла пыльную щеку и улыбнулась:

– Ты не оставил меня зверям, незнакомец? Ты добр. Видишь – и в тебе проснулось то робкое золотое сияние, что…

На этот раз я просто ткнул двумя пальцами, и она снова обмякла. Я взял второй плод, содрав часть кожуры, принялся жевать. Головная боль вроде чуть поутихла, тошнота тоже не возвращается. Тропа тут спускалась по пологому лесному склону, между поредевшими и уже не столь монструозно толстыми деревьями я увидел шатры. Встав, взял еще фрукт и пошел, оставив зашевелившую дуру за спиной.

Преодолев сотню метров тропы, найдя проход в колючих зарослях, я шагнул на открытое пространство и невольно замер – лагерь шизанутого племени, что чем-то напомнило мне слюнявых дэвов, был разбит на самом краю скалистого участка, оканчивающегося обрывом. Узкая каменная полоса, потом пропасть, а дальше – огромный заброшенный город, выглядящий зелено-серым пятном. Мегаполис. Центр застроен полуразрушенными высотками, ближе к краям здания пониже, затем начинается частный сектор, опоясывающий весь город, медленно переходя в дикий лес. Все постройки утопают в зелени, что медленно дробит камни корнями. Однажды этот город исчезнет. А вон то здание останется – самая высокая постройка этого безымянного пока для меня города была полностью очищена от растительности, не считая пары верхних этажей. Но там зелень была очень уж аккуратной, скорее напоминая плодовые сады и ухоженные огороды. Мне бы оптику.

Над зданием поднимался жидкий дым. Блестели на стенах стекла – окна большей частью приведены в порядок. На что можно поспорить, что вон там и засело племя этих гирреро?

Почувствовав присутствие рядом, обернулся и увидел неуверенно шагающую девушку. Заметив, как она открыла рот, схватил ее за подбородок, подтащил к себе:

– Ни слова. А если что спрошу – отвечать только по делу, без всякой тупой хрени вроде доброты, всепрощения и золотого сияния в смиренных жопах. Поняла?

– Да!

– Хорошо.

– Эй ты! Отпусти ее, бастардо! Она под нашей защитой! И почему на тебе шорты Рама? Отвечай, пока я не вышиб тебе мозги!

Обернувшись, я взмахнул рукой, затем второй. И пошел неспешно дальше, глядя, как поймавший огромным пузом тесак, а горлом нож толстяк заваливается вперед. Когда он тяжко шмякнулся, вбив нож по рукоять, отчего лезвие вылезло промеж позвонков сзади, я наклонился и подобрал с земли его оружие. Оглядел и широко улыбнулся еще одному замершему «воину» в грязной майке и с копьем в руке:

– Дробовик нашел… он чей?

– Твой! – заверил меня тот, с трудом выдавливая широкую испуганную улыбку.

– Ну хорошо. – улыбнулся и я, спуская курок.

Картечь. Кучно легла. А едкий запах пороха взбодрил меня и разом убрал головную боль.

– Сюда иди. – кивнул я последнему гирреро, что ярко выделялся на фоне замершего мирного племени. – Поговорим… И ружье на землю опусти. Держи за ремень.

– Ой мамай… – пробормотала добрая девушка, обходя нас кругом и спеша к шатрам с людьми в ярких одеяниях.

– Другие не придут, да? – вздохнул невысокий старик в красной футболке и некогда белых шортах, медленно снимая с плеча ружье.

– А сколько их ушло? – с безразличием спросил я.

– Да все и ушли кроме меня. Шестеро.

– Еще раз солжешь – и я убью тебя медленно, а не быстро. – пообещал я.

– Но все равно убьешь? – равнодушно уточнил старик, опустив ружье на землю, после чего поднял руки и поместил их за голову. Повел плечами, поморщился, словно от застарелой боли в суставах.

– Дебил. – подытожил я, нажимая спусковой крючок.

Картечь ударила в область солнечного сплетения. Старик коротко вскрикнул и упал, затихнув. Еще не мертв, но скоро умрет.

– Тихо! – заорал я, успокаивая запричитавших аборигенов, двигаясь к умирающему.

Крик подействовал. Затихшее племя уселось на траву, но мужчины держали руки на копьях, и я не настолько туп, чтобы недооценивать скорость полета и силу удара умело пущенного охотничьего дротика. Ткнув дрожащего в агонии старика ногой в щеку, заставил его голову повернуться и без удивления увидел торчащую за затылком плоскую белую рукоять ножа. Хитрая старая крыса.

– А, дерьмо… – вырвалось у меня, когда нога подкосилась и я упал на колено, уперевшись рукой в землю. – С-сука…

Повалившись, замер на боку и затих в этой позе на несколько секунд, пережидая вспышку дикой головной боли. Перед глазами помутилось, все замерцало. Такое ощущение, что какой-то мелкий ублюдок засел в голове и тычет пальцами мне в глазные яблоки изнутри, пытаясь выдавить их наружу. Очнувшись, встряхнул ноющей башкой и вскочил, вернее, попытался это сделать – дрожащее тело хоть и послушалось, но сделало это с невероятной медлительностью. Будь эти трахнутые добротой придурки чуть агрессивней… я бы уже превратился в подушечку для копий.

– Сколько еще из этих осталось. – я указал стволом дробовика на затихшего старика и сплюнул тягучую слюну, отдающую какой-то химией.

– Один. – первой отозвалась моя провожатая, заодно радостно указав на несущегося к нам от края подступающих к скальному обрыву джунглей, на бегу вытирающего руки о край синей майки. За его плечами болталась рукоять то ли двуручного тесака, то ли меча без ножен.

– Его зовут Маверик. – добавила девка. – Он меня лапал за секвойей. Везде пощупал! А ведь я ему сказала, что у меня есть парень. И что я ему все расскажу.

– Рассказала?

– Ага.

– А он?

– Он сказал мне что этот отброс поступил нехорошо, но что я сама виновата, раз ходила за секвойю собирать ягоды.

– А лапавшему тебя мужику твой парень что сказал?

– Ничего. Только мне дал отрезвляющую пощечину, чтобы я знала, что не стоит ходить за секвойю. А что?

– Да не. – пожал я плечами, радуясь, что подступающая тошнота отступила, равно как и головная боль.

– Кто это сделал?! – заорал подскочивший мужик, скидывая с плеча веревочную перевязь и хватаясь за рукоять уткнувшегося в камень тесака. – Кто это, сука, сделала, а? Бастардос!

– Я сделал. – с вежливой улыбкой приподнял я руку, но глядя не на мужика, а на только что подобранное ружье.

– Ты?!

– Ага. Я. И че?

Резко сдувшись, Маверик поглядел на свой тесак, затем на ружье в моих руках и на обрез за плечом, оценил долгим рыскающим взглядом разбросанные трупы, переключился на изучение моей одежды. Уменьшившись в росте еще чуток, он аккуратно выпустил рукоять тесака, позволив ему упасть, после чего вместе с зеленой слюной выплюнул здоровенный ком жеваных листьев и полез в поясную сумку. Я не мешал, с интересом наблюдая и не забывая поглядывать на джунгли вокруг нас. Разжевав несколько листьев, запихав их языком за щеку, утерев слюну, Маверик протянул мне несколько листов:

– Мамас кока. Самая сладкая. Любого спроси. Делает умнее…

– То-то ты гений такой…

– И добрее…

– Нож?

– Есть.

– Сними с себя все. Оставь только шорты. Забейся вон в ту щель. – я указал стволом ружья на узкий темный разлом во вздувшемся скальном бугре. – Пусть наружу торчат затылок, спина и жопа.

– А зачем? – спросил задумчиво Маверик, стягивая майку. – Жопа из щели зачем, добрый человек?

– Быстро.

– Тороплюсь… тороплюсь… не убивай меня. Я в жизни никого не убил. И не обидел.

Я глянул на продолжающих неподвижно сидеть аборигенов, что неторопливо мерно жевали.

– Это правда?

– Он был самым добрым и тихим из обсерверов. – кивнул один из длинноволосых и седобородых полуголых патриархов. – Он ничем не обидел нас. И даже помогал при сборе высоко растущих плодов и переноске тяжелых корзин к повозкам.

– Ясно. – кивнул я, глядя, как мой будущий проводник втискивается в узкую щель. – Повозки вон те?

– Все верно, злой и гневный незнакомец. Ты…

– Да?

– Ты убиваешь так легко, будто срываешь лист коки. Даже не задумываясь…

– Тебе что-то не нравится, старик?

– О нет… я лишь хотел спросить.

– Спроси.

– Когда ты уже уйдешь? Если уйдешь…

– Уйду. – пообещал я, мрачно оглядывая вялых пассивных травоедов. – Когда получу нужное.

– И что же тебе требуется, злой незнакомец, не жующий коку?

– Рюкзак, штаны, ботинки, немного жратвы, флягу с чистой водой. Что насчет лекарств? Как вы еще лечитесь? Короче – тащите что есть из жратвы, отвечайте на мои вопросы быстро и только правду. А затем я уйду вместе с Мавериком.

– Что нам потом сказать тем злым людям из сальваджи, когда они придут и спросят, почему их воины были убиты?

– Не ерзай жопой, старик, – я растянул губы в усмешке, глядя на высящийся посреди заброшенного города очищенный от растительности небоскреб, – я сам им все расскажу…

– И про большую повозку, спустившуюся со склона горы совсем недавно, с бьющимся на ней железным кричащим человеком, ты, возможно, тоже хочешь услышать? Мы бы не увидели, но он порвал одну из держащих его цепей и откинул тент, а повозка как раз катилась по узкой дороге, что лежит ниже нас…

– Хочу услышать. – кивнул я. – Об этом рассказывай прям щас.

– Тот железный человек… крича в удивленное небо, он обещал вырвать сердце какому-то ублюдку Оди, чья мать была самой грязной и тупой каси-дзёро…

– Повозка двигалась в город? К той башне?

– Все верно, злой незнакомец. Ты умен.

– Говори быстрее, старик, – поморщился я, задумчиво разглядывая старые заплатанные штаны из грубой синеватой материи, предложенные мне боязливо подползшими старухами, – я тороплюсь…

Чуть повернув голову, я посмотрел выше, на покинутые мной джунгли, а затем поднял взгляд еще выше. Мы находились у подножия исполинской горы, поросшей старым полутропическим лесом. Ее вершина терялась в густых облаках, заброшенный мегаполис у основания казался всего лишь игрушкой, брошенной у ног великана. Стая ярких крикливых птиц полетела вдоль склона, выискивая более сытные места.

– Франциск Второй? – задумчиво спросил я у горы, но ответа не дождался. – Ладно… разберемся…