С утра Демьян Евсеевич с супругой Светланой Андроновной уехали на тарантасе по делам в город, оставив усадьбу на сына и приказчика Василия Михайловича. Василь Михалыч человек был не строптивый и спокойный, но исполнительный до хозяйских приказов. Крепостные бабы и девки его не боялись, часто посмеивались над жердяным ростом и внешней сухостью, что сюртук на нём висел, как на пугале. А вот от Ивана Демьяныча все шарахались: бестолковый он был хозяин и бабник, каких свет не видывал. Учился он где-то в Петербурге, а на летнюю вакацию домой приезжал, чтоб нагуляться вдоволь. И не было у женщин всех, кому до сорока, покоя от тридцатилетнего кобеля… Да и тридцать-то стукнет только через две недели! А уж любил он хватать да потискать за груди чужих жён, заставляя мужиков стискивать зубы да инвентарь в руках, и злобу свою на барина держать в себе, не выпускать пар.
И нынче, стоило Валюше появиться у белоснежного господского дома о двух колоннах, как подкрался он сзади и обнял крепко и больно, шепча глумливо на ухо ей:
– Когда любиться будем? Ах, хороша ты как! Как сладка!
– Оставьте, барич, что вы в самом деле! Некогда мне, барыня работы надавала к вашим же именинам уйму! – вырывалась Валя.
– Да что маменька! Я её уговорю, не тронет. Разве не мил я тебе? – домогался Иван Демьяныч.
Отринувшись от пут барских, Валя молвила крепко:
– Не милы, барич. Жених у меня есть! – И прикусила губу, поняв, что сболтнула лишнего не ко времени.
– Жених, говоришь? Кто таков?! – нахмурился Иван Демьяныч и, расправляя шелковый платок (что было признаком его крайнего недовольства), прикрикнул: – Говори!
Валюша стушевалась вся, растерялась и молчала. Иван Демьяныч схватил её за локотки и сжал пальцы так, что коленки у девушки обессилились от резкой боли.
– Кузьма… кузнец наш… – молвила она.
– Кузнец, значит, – барин оттолкнул девушку. – Иди, работай.
Второй раз Валюше говорить не надо, она опрометью бросилась в дом, подальше от глаз хозяйских. Да и от работы стычка эта её не освобождала.