Глава 2


…На этой поляне, заросшую тропинку к которой помнили лишь избранные, старый дракон спал уже давно, как ему самому казалось – немыслимое количество лет, успев за это время продавить в мягком грунте углубление-ложе для своего большого тела. Порой он месяцами не подавал признаков жизни, и тогда убедиться, что в этой каменно-чешуйчатой громадине ещё теплится душа, можно было лишь одним путём: вооружившись молитвой и терпением, надолго припасть к остывшей могучей груди, чтобы уловить, наконец, еле заметный толчок большого сердца… через четверть часа ещё один… потом ещё… В такие дни и ночи он пребывал в счастливом безвременье и беспамятстве, которые, впрочем, осознавал, уже очнувшись. Отчего это состояние казалось благом – он уже и сам затруднялся ответить, просто считал, что «не помнить» это хорошо.

К тому же, «не помнить» было не больно.

Иногда на него, что называется, находило, и в такое время он открывал глаза чуть ли не каждый рассвет. Смотрел, прищурившись, как отражается в речной глади, проглядывающей сквозь редкие деревья, розовое небо, внимал птичьему гомону, вдыхал и впитывал чешуёй свежесть нового утра – и бездумно растворялся в простейшем бытии. Грелся на солнце, что-то жевал и глотал, если рядом появлялась пища. Снисходительно позволял шмыгать поблизости маленьким человечкам, что приносили мясо: да пусть суетятся, лишь бы не беспокоили. В первые годы полуспячки даже летал, грузно поднимаясь в воздух, но недолго… да и давно, не испытывая теперь ни малейшей тяги к полёту. Небо уже не манило. Разве что иногда свежий ветер напоминал о просторе, подталкивал ввысь… Но вместе с ним, особенно весенним, несущим ароматы оживших лугов и дерев, накатывала на старого дракона тоска, тоска-а… Являлась в грёзах дивной красоты женщина с тёмно-карими, почти вишнёвыми, глазами, чёрные косы её, то уложенные короной на голове, то распущенные, свободными мягкими волнами струились почти до колен; губы, бледные и нежные, как лепесток пиона, улыбались грустно и ласково, а к бархату душистой щеки так и жаждалось сладко прильнуть устами… Тут его восприятие давало сбой, ибо что-то в этом желании шло вразрез его звериной природе, но в то же время – гармонично вплеталось в старательно забытое Прошлое. В такие моменты ему до боли в грудине хотелось стряхнуть проклятое беспамятство, и тогда он хандрил, оглашая окрестности невнятными глухими стонами, чтобы, в конце концов, разозлившись на всё и вся, вновь провалиться в спасительное небытие очередного сна, с каждым разом тянущегося всё дольше и дольше.

Последняя ночь выдалась для него слишком суетной. Неясное предчувствие беспокоило, мешая разуму уплыть в дремоту. Он давно не обращал внимания на жилище людей … Как, бишь, оно называется? Ах, да, замок… Но сегодня оттуда шла не совсем понятная ему волна эмоций, чувств и… сдерживаемой магии? Дракон поморщился. Так много слов всплыло, почти забытых, ненужных, теперь ворочай мозгами, думай, что к чему… Пусть себе эти люди творят, что хотят, не его дело. Опустив тяжёлые каменные веки, он глубоко задышал. Если вести себя, как спящий, и-ми-ти-ро-вать сон, то и уснёшь скорее…

Он уже почти уплыл в желанное безмятежное марево, когда странный звук заставил дёрнуться ухо. Хруст ветки под чьей-то ногой. Ещё один…

Тому, кто ломился сюда ночью через кусты, не повезло: он потревожил дракона в тот самый момент, когда тот находился на полузыбкой границе сна и яви, чем вывел из себя, ибо в таком состоянии почти неслышный шорох кажется невероятно громким и… болезненным для чуткого слуха. Раздражённый ящер открыл глаза и коротко рыкнул, выпустив из ноздрей предупредительные струйки пара.

Обведя взглядом знакомую поляну, вроде бы успокоился и смежил веки. Оставив, на самом деле, узкую щёлочку, через которую и наблюдал. Что заставило его изменить своим правилам и заинтересоваться окружающим? Пожалуй, не любопытство, а досада на того, кто нарушил его покой. Те, что появлялись здесь раньше, выказывали к нему… у-ва-же-ни-е, да, именно так, и даже поч-те-ни-е, а этот… эта…

Самка.

Путаясь в высокой траве, замирая и оглядываясь на каждом шагу, подкрадывалась женская фигурка. Она явно хотела подобраться ближе как раз к нему, обвившему телом и хвостом старый дуплистый бук.

– Чёртова образина, – с нескрываемой яростью прошипел женский голос, в иное время, может, показавшийся приятным, но сейчас отвратительно резанувший по обострённому слуху. – Кто тебя просил дрыхнуть именно здесь? Когда ты переполз? С-скотина…

Она маялась, видимо, не решаясь подойти ближе, и, в то же время словно какая-то сила подталкивала её в спину. В очередной раз оглянувшись, женщина неуверенно шагнула вперёд, и…

От неё пахнуло опасностью. Лунный отблеск сверкнул на фиале, появившемся в руках. Женские пальчики потянулись к пробке.

– Сейчас ты у меня нюхнёшь…

Рефлексы у ящера сработали быстрее мозгов. Щёлкнул хвост, что до этого, казалось, порос мхом от неподвижности. Нельзя было ей позволить открыть это, и использовать против него, он знал наверняка! Ведь от сосуда шёл тяжёлый удушливый запах смерти… Однако мышцы, скованные долгим бездействием, подвели, и до самой врагини хвост не дотянулся, лишь тяжело ударил поблизости, взметнув ошмётки дёрна. Но и того хватило, чтобы незваная гостья завизжала, и, выронив опасный сосуд, ринулась прочь.

Что-то защёлкало в кустах, и земля прямо перед беглянкой ощетинилась палочками… О, нет, арбалетными болтами, заставив её снова вскрикнуть и попятиться. Тотчас из кустов, из-за деревьев на поляну просочились люди, да много… Двигались они бесшумно, невероятно быстро, и пленили злоумышленницу – а в этом не оставалось сомнений – в считанные секунды, после чего, несмотря на протестующие вопли, уволокли с места обитания старого ящера. Вскоре уже ничто не напоминало о разыгравшемся действе, разве что притоптанная трава. Через день-другой поднимется, и никто ничего не вспомнит…

– Ваша светлость… – услышал он.

Дракон так озадачился, что опять приоткрыл глаза.

Это к нему обращаются?

Воин, стоявший бестрепетно совсем рядом, был ему незнаком – как, впрочем, и все, кого он мельком замечал в последнюю… бездну времени, вечность, что он здесь. Но отчего-то дракон взволновался при виде ярких, словно…

…сапфировых…

…синих, как забытое южное море…

…как глазурь на плитках в маленьком замковом прохладном дворике…

…глаз…

– Ваша светлость, вы меня помните? Я – Винс, Винсент…

Помедлив, дракон опустил голову. Имя прошелестело в мозгу, перекатилось на языке, но и только. Нельзя ничего ни за кем повторять. Нельзя самому заговаривать. Он запретил себе это. Хоть и не помнит, из-за чего, но ведь не без причины же!

Мужчина вздохнул.

– Прошу прощения за причинённое беспокойство, ваша светлость. Эта женщина здесь больше не появится. Но…

Он колебался. И добавил, похоже, лишь для очистки совести:

– Возможно, вам известно, что именно она здесь искала?

Помедлив, отступил.

– Ещё раз примите мои извинения…

И вдруг старый дракон понял, о чём его спрашивают. Свеженькое, не успевшее кануть в Лету Снов-Без-Сновидений воспоминание само обрисовало в голове чёткую картинку того, что случилось ночь или две… или три назад, но совсем недавно, иначе бы не возродилось в голове так вот сразу.

Женщина. Та самая, что недавно пыталась его отравить. Вот она мечется по поляне, путаясь и спотыкаясь в длинной траве, прижимая к груди что-то громоздкое, явно тяжёлое, оттягивающее руки… Замирает, бормоча что-то вроде: «Только успокойся, и ты найдёшь подходящее место!» Внимательно оглядывается. И видит старый бук с наполовину засохшими ветвями, затерявшийся среди здоровых своих собратьев, не изъеденных древоточцами.

Каких-то две-три минуты – и её таинственный груз надёжно спрятан в дупле, а воровка – почему-то дракону хочется назвать её именно так – скрывается в подлеске, не удостоив старика взглядом. Долго же, выходит, он спал, ежели его даже за серьёзную помеху не приняли. Он втянул ноздрями воздух. От предмета, что до сих пор, старательно присыпанный сухой листвой, покоился в сердцевине полумёртвого лесного долгожителя, шёл странный запах. Успокаивающий. Родной.

Домашний. Вот ещё одно давно забытое слово…

Никому не отдаст, решил тогда он. Кем бы ни была эта маленькая трясущаяся дрянь… Её пачкающий аромат, словно струя чёрно-белого пушистого и с виду безобидного зверька, изгадил здесь всё, и дракон старательно затёр его своим телом, соизволив за долгое-предолгое время приподняться с излюбленного края поляны перед небольшой пещерой и проползти по следам нарушительницы покоя. Это усилие обошлось ему дорого. Отвыкшие от движения мышцы яростно завопили, требуя немедленного отдыха. Чувствуя, что вот-вот заснёт, ящер вновь подумал: не отдам! Обвился вокруг мощного ствола, и лишь тогда позволил себе забыться…

А сейчас его спрашивают, не знает ли он, зачем эта тварь здесь рыскала. Да, он понял вопрос. Он ещё бывает иногда в здравом уме и в твёрдой памяти.

Чем-то неуловимо знакомым пахнет от этого синеглазого. Тоже… Домашним.

Пожалуй, ему – можно и отдать. Пусть порадуется.

Повинуясь мимолётному сердечному порыву, дракон привстал – и чуть отполз от дерева. Человек, уже почти пересёкший поляну, обернулся.

Тяжёлый бронированный хвост с силой тарана, атакующего вражеские ворота, ударил по стволу бука, разнося в щепки верхнюю часть и обнажая пустое, выеденное временем и древоточцем нутро. Достаточно, решил дракон, умному хватит, чтобы понять, а мужчина-воин, кажется, не глуп… И уже не слушал, кого там выкликает синеглазый, как отдаёт шёпотом команды – что-то разгрести, проверить, собрать… Даже ухом не повёл на благодарность, высказанную почтительно и с уважением, как и полагается. А всё потому, что уже сожалел о проделанном, ибо страстно хотел вернуть себе игрушку, вдыхать знакомый запах, наслаждаться… Возможно, он и сам однажды, по собственной воле, порушил бы этот бук, только ударил бы чуть ниже, чтобы избавить себя от лишних хлопот: тогда крышка ларца, упавшего на землю, раскололась бы, и просыпались , сверкая на солнце или в лунном свете, перстни и броши, диадемы и булавки, заструились бы нитки разноцветных жемчугов… Отчего-то он знал, что там, в этой резной, пахнущей заморским деревом, большой шкатулке.

В очередной раз он проснулся с зарёй.

Чёрный лохматый кот играл среди груды щепок какой-то блестяшкой.

Поддел лапой, зафырчал, закопался в траве, высунулся, довольный, сжимая добычу в зубах. Важной поступью приблизился к дракону – и выплюнул перед ним какую-то синюю каплю.

Камушек, гладкий, небольшой, величиной с фасолину, или, пожалуй, с боб, и так же изящно изогнутый. Только фасолины не загораются нежным лазоревым светом, когда на них падают первые лучи солнца, не усеяны фиолетовыми крапинками, и уж, конечно, не выпадают из украденных шкатулок, полных драгоценностей.

Сапфирит, достойный герцогского венца.

Дракон довольно усмехнулся. Хоть что-то досталось и ему. Ай да кот, лохматый бродяга… Кого-то он ему явно напоминает.

И, кажется, он его видел не только здесь…


***


…А для Марты, издёрганной волнениями дня, благодатная ночь всё текла себе и текла, под негромкое размеренное дыхание уснувшего герцога, под монотонное тиканье напольных часов в тяжёлом футляре, понемногу стирая тревоги и потрясения. За окнами время от времени звучала мерная поступь солдат по брусчатке – то ли расхаживал местный тюремный дозор, то ли поджидали тех, за кем его светлость снарядил погоню.

Марта поёжилась.

Ох, как страшно сказал он тогда капитану Винсенту: принеси мне, мол, её голову…

Неужто так можно? Под одним одеялом с женщиной спать, один хлеб есть – и так её ненавидеть? Да ведь венчаны перед Богом, клятвы, поди, давали – любить, уважать… Впрочем, про супружескую любовь в Писании как-то уклончиво говорилось. Пастор Глюк, когда наставлял очередных брачующихся, всё твердил одно: «Муж – да возлюбит жену как самое себя». А вот супруге предназначалось лишь: «Жена да убоится мужа своего». Стало быть – не обязательно ей любить-то?

Вот Анна и не любила. Но и не особо боялась. Об уважении вообще речи нет: у того, кого уважают, не воруют. От того, кого любят, не сбегают.

Марта старалась не шевелиться, чтобы не разбудить спящего в кресле мужчину. Хоть и досталось ей сегодня крепко и незаслуженно – она ни на кого не держала зла. Каждый может ошибиться. У капитана – служба, ему от неё деваться некуда, сказано – найти беглянку, он вроде и нашёл; а сам его светлость, хоть и сильно гневался, но ведь разобрался же во всём, отпустил её на все четыре стороны. И, ей-богу, прощенья просил, до сих пор не верится… Всё сделал по справедливости. И даже случаем не воспользовался, чтобы свою силу мужскую проявить, вот что. Хоть дева была в его власти, как цыплёнок под коршуном, и не дёрнулась бы, ежели что. Знать, не здесь и не сейчас уготовлено ей с девичеством расстаться.

Но как же страшно теперь возвращаться в Сар! Может, попроситься в какой-нибудь Эстрейский монастырь? Мужчинам туда вход закрыт, барон её там не отыщет. Говорят, в монастырях строго: всё посты да посты, да вставать ни свет, ни заря, потому как молитвы по своему уставу творятся – и с восходом солнца, и с закатом, и полунощные. Мало того: носят власяницы, используют и розги, и хлысты, правда, не для наказания, а умерщвления плоти ради… Марта вздохнула. К голоду-то она привыкла, и подниматься с петухами не впервой, а вот плоть умерщвлять не хотелось.

В животе предательски заныло. Хоть бы корочкой сухой поживиться…

Ничего. Она потерпит.

Ладонь герцога по сей час покоилась на её макушке и, говоря откровенно, хотелось, чтобы эта невольная ласка продлилась как можно дольше – нечасто ей выпадало ласковое слово, а уж по голове только матушка в детстве гладила. Чтобы приятное чувство защищённости длилось как можно дольше, Марта терпела вынужденное оцепенение а, дабы не заснуть и не свалиться со скамеечки, принялась рассматривать кабинет господина коменданта. Благо, хозяин кабинета оказался щедр на освещение, в каждом их двух канделябров на столе торчало штук по восемь свечей, а Марта умела считать, вот и сосчитала: восемь да восемь – стало быть, шестнадцать. Богатых, чистого белого воска. Да ещё по масляному светильнику на каждой стене. Ничего не скажешь, хорошо от казны живут…

Рука его светлости оставалась тёплой и мягкой, не верилось, что эти пальцы недавно впивались в её шею, словно клещи. Да и сам герцог, спящий-то, вроде смягчился, стал добрее. Осмелев, Марта осторожно переложила державную длань на подлокотник и снизу вверх глянула на живую легенду, свирепого и благородного, жуткого и справедливого, яростного и отходчивого Жильберта д’Эстре.… Уйму чего о нём говорили, и страшного, и возвышенного, но сходились в одном: его светлость простых людей не обижал. С дворянами бывал крут, конечно, но ведь с белой кости и спрос иной! Ведь не зазря сказано: кому много дано, с того много и спросится. Заговоров правитель провинции не любил и не спускал. Случалось кому из дворянского звания сглупить, те шли под благородный топор: а уж бандитов, разбойников, воровскую шваль и прочую шушеру привечали верёвками и колами;

А вот крестьян, мастеровых, среднее сословие герцог не трогал. Даже право первой ночи на своих личных землях отменил. Поговаривают, правда, что и после этого невесты к нему прибегали, блюдя обычаи, но, должно быть, врут.

Марта невольно залюбовалась усталым лицом, твёрдым подбородком, обрастающим синеватой щетиной, прямым крупным носом с горбинкой, красивым изгибом полуоткрытых губ, за которыми поблёскивали зубы. Побелевший шрам над верхней губой был сейчас малозаметен, и не пугал, не портил, а делал герцога похожим на старого хищника, заматеревшего в схватках. Сильными красивыми руками его светлость наверняка сумел бы, как дядюшка Жан, согнуть подкову или свернуть в трубочку оловянную тарелку. Нет, насчёт невест, что сами прибегают, пожалуй, не врут люди. Да если бы барон де Бирс, сеньор местечка Сар, имел хоть вполовину, хоть в четверть герцогских достоинств, Марта давно уже замуж пошла бы, не злила тётку постоянными отказами женихам, не сидела бы у дядиной семьи на шее. Почему не шла? А потому, что дорожка под венец была только одна – через господскую спальню. Хорошо, что она, сирота, научилась вышивать, да принесла в семью свой кусок хлеба; хоть тётка и попрекала её по привычке, но терпела из-за серебрушек, коими на ярмарке окупались вышивки. Вот откуда такая несправедливость? Кому-то – дом полная чаша, а другим изба с единственной комнатенью, где и спят, и едят, и работу справляют. Кому-то достался сеньор статный да красивый, да, поди, детишек не забывает, что от него народятся, а кому-то… тьфу, даже вспомнить гадко.

От таких крамольных мыслей стало вдруг не по себе. Роптать всё-таки грех. Пастор не зря говорил: что самим Господом положено, то человек переделывать не должен. Но впервые у неё зародилось сомнение: а так ли уж прав святой отец? С амвона-то он чего только не вещал, да так грозно и красиво, что прихожане искренне плакали, боясь Божьего суда. Ведь отвечать придётся, за грехи, за обманы, за лжесвидетельства и неправедность… Однако при этом кое-кто из кающихся знал и о скромной молельне в доме Глюка, невинной комнатке, из которой прикрытая гобеленом дверь вела в помещение побольше: с тремя вкопанными в земляной пол столбами, с пучками розог в ведре с крепким рассолом. Знали и о том, что в этом месте творится. И молчали. На всё – господская воля. Девы, что на столбах отбывали, не обижены, ведь пристраивали их потом хорошо, грех жаловаться. Да и так сказать, по правде: Господь далеко, на небесах, когда-то всё углядит на большой-пребольшой грешной земле! А сеньор и его соседи рядом, вот их и надо бояться.

Это разве не грех – такая трусость?

Пастор зачитывал жития святых и мучеников, претерпевших во имя Христа, и призывал крестьян не роптать и терпеть, но Марта не понимала: во имя чего сносить поругание? Какая польза Богу от девичьей чести, что не в его славу, а на ублажение баронской похоти употреблена?

Вот, наверное, потому руками, а если точнее – шпагами солдат его светлости Господь и покарал святого отца. Странно как-то получается. Вроде бы Марта должна сострадать – пастор всё же брат во Христе – но ни капельки его не жалко. Тоже грех. И то, что сейчас смотрит она на большие и красивые руки сиятельного герцога и вспоминает, как он ей одеваться помогал, спину поглаживал этими самыми руками, как он… потом склонился и в шею её поцеловал… Ох, до сих пор, как вспомнит – мурашки по коже. Тогда ей, глупой, было просто страшно, а сейчас – сладко…

Всё-таки хорошо, что она передумала угорать. Живите ещё сто лет, ваша светлость, долго и счастливо.

И вдруг Марта ужаснулась.

А ведь руки на себя наложить – вообще грех наивеликий! О чём она думала! Как ни крути – грешна. И настолько, что ни один священник ей не отпустит, или наложит такую епитимью – колени опухнут от стояний и поклонов. Хотя… Марта немного повеселела. Вроде бы теперь, раз уж господин пастор помре, исповеди принимать в Саре некому. Хоть и ненадолго: как пить дать, выпишет господин барон нового служителя. Хорошо бы, такого, как брат Серафим…

…Десять лет назад это было. Мартино село вымирало от чёрной оспы. Их соседке Марии, искусной ковровых дел мастерице, выжгло страшной болезнью глаза. Муж помер, из шестерых детишек выжили чудом двое, да и те на ладан дышали, слабенькие, ледащие…Чем жить? У добрых людей, что в округе уцелели, просить стыдно, да и нечего: сами по сусекам последнее скребут. Едва встав на ноги, Мария побрела на поклон к барону: было дело, он с ней так и не расплатился за четыре ковра, а теперь затребовал ещё, будто не знал, каково сейчас его селянам. Он-то за стенами замка отсиделся… На убогую, оборванную калеку де Бирс и не взглянул, велел гнать со двора. Дескать, нечего тут заразу разносить. Какая ей плата, какой долг? Всё равно завтра сдохнет, нечего деньги на ветер бросать.

…Уже на крутом берегу, куда слепая побрела в отчаянии – в омут кинуться – нагнал её отец Серафим, странствующий монах. Поговорил, утешил, наставил. Сказал, что всегда есть надежда на лучшее, и никто не знает, какими неведомыми тропами счастье человеческое бродит. Мария лишь горько усмехалась на такие слова, но мысли о смерти забросила – Серафим вовремя её пристыдил детишками. Ты, мол, помрёшь – на кого их оставишь? Сгинут, как есть, без матери-то. Довёл несчастную до дома, благословил и её, и больных сыночков, да пошёл себе дальше, сунув на прощанье каждому по мелкой монетке. Вот ведь какие странники чудные бывают: подаяние не просят, а сами раздают.

Сердобольному Жану-кузнецу, который явился спросить, не нужно ли вдове чего, да кто это забредал недавно, Мария протянула денежку и попросила Христа ради купить детям хлеба: вспомнила, что сосед в город собирается, на торги. Стыдно крестьянам хлеб покупать, да бывает и так… Кузнец-то монету взял, но подумал, грешным делом, что хлебушек-то вздорожал, в трудные времена оно всегда так, и много ли теперь на медяшку купишь? Сейчас он ей припас навезёт, а надолго ли его хватит? Признавался потом, что уж хотел вдове своих денег добавить по-тихому. Но когда стал на торгах расплачиваться за куль муки – вслед за горстью меди и редкого серебра шмякнулся ему на ладонь из потёртого кошеля полновесный золотой талер. Жана чуть удар не хватил…

Достало и на муку, и на масло, и на земляные яблоки, а главное – закупили семян на посев: тут уж сам кузнец в долг к соседке влез, потом честно с Марией рассчитался. И вот оказия – кроме съестного да посевного привёз он ослепшей мастерице несколько тюков шерсти. Вроде бы и ни к чему, а его как под руку кто толкал: купи да купи! Ощупывая мягкие кручёные нити, Мария плакала. От счастья. Потом вытерла пустые глазницы, попросила окрепших за считанные дни мальцов разобрать пряжу по цветам да уложить в кипы в нужном ей порядке; перекрестилась – и села к станку. И заработала. Ловкие пальцы так и остались зрячими.

Такие вот бывают святые отцы да монахи, что словом да делом судьбу человеку поправить могут…

И Марте вдруг стало спокойно. Счастье ведь неизвестно какими тропами бродит. Может, разыщет и её, кто знает? Было ей семнадцать лет, и очень хотелось верить в хорошее.

Или просто – верить.

Она запахнулась плотнее в господский камзол – авось не заругает его светлость, если увидит! Снова прислонилась спиной к твёрдому мужскому колену и сама не заметила, как задремала.


* * *


Очнулась она от стука в дверь..

– Ваша светлость, донесения от менталистов!

Марта встрепенулась и, потеряв равновесие, едва не рухнула со скамеечки. Но вовремя вскочила: Жильберт д’Эстре изволил пробудиться столь стремительно, что, не успей она подхватиться – так и спихнул бы её на пол, не заметив. Пока девушка торопливо подбирала упавший с плеч камзол и ломала голову, куда бы его сунуть, пока догадалась повесить на спинку кресла – герцог уже разворачивал протянутый свиток. Бегло зачитав, вернулся к началу, перечёл неторопливо и вдумчиво.

– Так.

Принёсший долгожданные вести комендант – сухощавый, подтянутый служака с осунувшимся лицом и покрасневшими от бессонной ночи глазами, тотчас подал голос:

– Какие будут распоряжения, ваша светлость?

– Да какие уж там распоряжения… Ничего сверх обычного, господин Карр. Готовьтесь к работе. Будут допросы, много допросов, возможно, с пристрастием.

– Понял, ваша светлость. – Комендант бросил острый взгляд за плечо герцога. – А как с вашей… супругой?

Только сейчас герцог вспомнил о Марте. Сперва воззрился на неё с недоумением, затем лицо его посветлело.

– Вот что, Ма… милая, придётся тебе поехать домой. Меня не жди, я дам тебе сопровождающего, как и обещал. Мэтр Карр…

Комендант превратился в олицетворение внимания: у него, казалось, даже уши заострились. Стоял, слушал – а сам ел Марту светлыми, какими-то рыбьими глазами, словно отъедая по кусочку, препарируя… По-видимому, оценивал обстановку. Как-то теперь, после проведённой наедине ночи, складываются отношения между супругами? А ведь какие крики доносились из кабинета, господи Боже мой, какой плач… Но, видно, и впрямь господин герцог отходчивы; по всему видать – договорились полюбовно.

– Нам нужна карета, господин Карр, – бесцеремонно прервал его измышления герцог. – Моя мне ещё понадобится, поэтому воспользуюсь вашей. Тем более что вы мне нужны здесь. Что скажете?

– Что уже закладываем, ваша светлость. Скольких людей прикажете в сопровождение её светлости?

– Четверых, не меньше. Путь следования… пожалуй, я продумаю и сообщу непосредственно эскорту. Что-то ещё?

– Срочная депеша из Анжи, ваша светлость. Что-то там произошло, кажется, не слишком хорошее. Курьер был чересчур подавлен.

– Давайте.

Поклонившись, комендант удалился, бросив напоследок ещё один взгляд на Марту – о-очень внимательный, она даже сжалась. И вздрогнула от неожиданного странного хлопка.

Его светлость был в бешенстве. Марта перепугалась, что сейчас на него накатит, как вчера, и что тогда делать? Как на грех, рядом нет капитана Винсента, чтобы громыхнуть вовремя дверью! Но обошлось. Лишь, не сдержавшись, герцог снова хлестнул свитком по ладони.

– Ну, Анна… Скоро ты мне за всё ответишь.

И сквозь зубы так обрисовал предстоящую экзекуцию супруги – подобных слов Марта даже от дяди Жана не слыхивала, даже когда тот пребывал в сильном подпитии. Видать, напоследок крепко насолила жёнушка. Но сколь верёвочке ни виться… Первое письмо было, как поняла Марта, от капитана Винсента, и, скорее всего, заключало долгожданную весть о поимке беглянки, иначе с чего бы готовить пыточную? Марта поёжилась. Гадать о чужих делах ей было ни к чему. Самое время о себе подумать. А второе, взбесившее герцога – о чём оно?

– Послушай, Марта, – вдруг обратился к ней герцог. – Мне, право, жаль, что я был с тобой не сдержан…

Умел он себя взять в руки, умел.

– …но с кем не бывает. Худого не помни.

– Что вы, ваша светлость, – прошептала она.

– Молчи. Хотелось бы сделать для тебя больше, но не могу. Впрочем, если не забуду, постараюсь тебя отыскать. Послушай, кольцо, что у тебя на руке… – Марта с удивлением воззрилась на перстень, о котором уже и думать забыла: палец привык к тяжести золотого ободка с камнем и уже не ощущал его. – Оно обручальное, дорогое. Оставь его себе, должен же я как-то компенсировать беспокойство. – Несуразность собственных слов заставила его усмехнуться. – Поедешь в лавку к ювелиру Симону, там продашь. Это его работа, он её узнает сразу. Скажешь – я подарил. Больше никуда с ним не суйся – арестуют, подумают, что стащила. Да, скажи Симону, что я велел продать камень за десять тысяч талеров, хотя сам купил за четырнадцать, так что он не продешевит, а тебе этого надолго хватит. И вот что…

Задумался.

– Домой тебе, пожалуй, лучше не возвращаться. Знаю я вашего барона, он любитель… срывать бутончики, не может быть, чтобы тебя до сих пор не заметил. В городе одинокой молодой девушке тоже нелегко, но мы что-нибудь придумаем. Сейчас приедет Винсент, попрошу его снять, а затем выкупить для тебя домик где-нибудь в тихом квартале. Найдёшь себе дело; денег тебе хватит надолго, только не транжирь у всех на виду. Первое время Винсент будет захаживать в гости; не бойся, это только для того, чтобы видели, что ты не одна, под защитой. Думаю, в Эстре тебе будет лучше. Да, вот что, – осторожно взял Марту за подбородок. – Постарайся особо не показывать всем своё хорошенькое личико. Слишком уж хорошенькое…

Наклонился к её лицу… и отпрянул.

– Поедешь прямо сейчас, – сказал сухо. Оставив затрепетавшую от волнения деву, подхватил с кресла камзол. Марта вздохнула разочарованно. До сей поры в рубахе тонкого полотна, красиво облегающей статную фигуру, герцог был как-то ближе, домашнее, что ли. Камзол же на него лёг, как кираса, броня.

– Господин комендант! – крикнул герцог. По-видимому, он не сомневался, что в соседней комнате все, как один, готовы мчаться по первому его зову. Впрочем, так оно и было, ибо начальник тюрьмы появился незамедлительно. – Нам нужен хороший плащ с капюшоном, достаточно большим, чтобы прикрыть лицо. И поторопитесь, скоро мне будет не до этого, а прежде, чем заняться другим делом, я хотел бы знать, что эта девушка отбыла и находится в полной безопасности.

Спустя две минуты герцог широким размашистым шагом, почти бегом, нёсся по тюремному коридору, за ним, стуча деревянными башмаками, семенила Марта, непривычная поспешать в таком количестве юбок. Комендант, даже не ускоряясь, скользил за ними, как лодка по воде, без труда подлаживаясь под обоих.

Ещё не дойдя до входных дверей, они услышали лошадиный топот, ржание, крики… и отчётливый женский визг. Нет, герцог не кинулся вперёд, он просто преодолел расстояние, отделяющее его от выхода, в каких-то два шага. Марте понадобилось двадцать, да она к тому же запуталась в полах длинного плаща и чуть не упала, и если бы не помощь коменданта – позорно растянулась бы на пороге.

– Ой… Спасибо, господин Карр, – прошептала испуганно. Хорошо, что она вовремя вспомнила имя. Тот глянул как-то странно, кивнул и придержал тяжёлую створку двери, пропуская Марту на выход. Но тотчас крепко, хоть и деликатно, перехватил её локоть.

– Что-то мне подсказывает, сударыня, что его светлость не хочет выставлять вас напоказ. Давайте подождём здесь; пусть ваш супруг поговорит с прибывшими, а затем уже мы напомним ему о вас. Прошу…

И увлёк в сторону от двери, в балконную тень, резко очерченную под утренним солнцем.

Большой тюремный двор стал внезапно тесным – от трёх карет, заехавших одновременно, от лошадей, от множества людей, посыпавшихся невесть откуда. Потом уже Марта сообразила, что часть из них выскочила из возка – такого же, в котором её сюда привезли, а остальная масса – из соседнего крыла тюрьмы. Это были рейтары, и где-то среди них слышан был знакомый мужественный голос капитана Винсента, отдающего чёткие указания. Должно быть, именно благодаря его распоряжениям человеческий муравейник упорядочился в считанные секунды. Солдаты разбились на группки: одна – препровождала ко входу двух непонятных личностей, Марта даже не смогла сразу определить – мужчин или женщин, те были в каких-то нелепых балахонах, с закрытыми лицами, с завязанными прямо поверх мешков на головах ртами… Герцог покосился на них с какой-то брезгливостью.

– Этих – в особую камеру, для магов, – распоряжался комендант. – Господа менталисты, вы в караул? – осведомился у сопровождающих, четверых одинаково неприметных людей, шагающих бесшумно и легко, словно паря над землёй.

– Да, извольте нам найти замену не позднее, чем через час, экземпляры попались сильные.

– Слушаюсь.

Перед герцогом раскрыли два ларца: в большом – какие-то бумаги, меньший блеснул сиянием драгоценных камней и жемчугов. Его светлость коротко и без эмоций кивнул.

– В мою карету. Благодарю. Не забуду.

Но вот он подобрался…

…и пошла от него такая волна холода и ненависти, что не только у людей заледенели руки и ноги – всхрапнули и встали на дыбы лошади.

– Ох, – только и прошептала Марта. Оглянулась – и поняла, что осталась в своём углу одна. Комендант, как и Винсент, заняли места за правым и левым плечом герцога. Словно свита.

А прямо перед его светлостью дёргалась в путах, пытаясь освободиться, гневно что-то мыча сквозь знакомый кляп, извивалась, пробовала лягнуть крепко держащих её под руки солдат – она, Марта…

Скрестив руки на груди, герцог смерил её тяжелым взглядом. Но не проронил ни слова. Стоял и молчал, пока пленница не затихла, тяжело дыша, и вдруг отпрянула. Попятилась. Вернее, попыталась. Жёсткий тычок под рёбра заставил её согнуться пополам и задохнуться.

Вот так и Марте было… несладко.

Всё это время она гадала: почему все упорно принимали её за беглую герцогиню, неужели так похожа? А вот теперь поняла – да, похожа, и очень. Сейчас её словно раздвоило. Одна, настоящая, вжималась спиной в холодную кирпичную кладку, чтобы не заметили герцог и солдаты, и другая, точное Мартино подобие, только одетое в ещё более дорогое платье, задыхалась после удара и всё не могла разогнуться. Солдат подтолкнул ту, вторую, в спину и по знаку герцога ловко выдернул кляп, мешающий вдохнуть.

– Ублюдок! – едва придя в себя, прошипела двойница. – Прикажи меня не бить, сейчас же, животное! Я беременна!

– Я законнорожденный, сударыня. В отличие от вашего будущего отродья, – сказал, словно выплюнул, герцог. – Это всё, что вы можете сообщить?

– Ты не имеешь права меня арестовывать, слышишь, ты! – Она вдруг затихла, прислушиваясь, и захохотала: – Ох, как тебя сейчас обломают! Давно мечтала поставить тебя на место, скоти…

Не слишком чистая ладонь рейтара запечатала ей рот. Намертво. Жертва пыталась кусаться, но получила удар, ещё более жёсткий, чем предыдущий.

– Избавьте меня от её оскорблений, – скучным голосом сказал герцог. – И… Капитан, объявите готовность. Посмотрим, кто ещё к нам сейчас пожалует.

Тем временем Марта, забытая всеми, не сводила глаз со своей копии. В голове кружилась единственная мысль: неужели? Неужели она? Потому что вспомнила…

– …Дядя, как она смеет! Простолюдинка, дрянь… почему она такая же, как я?

Прелестная девочка лет девяти в пышном «взрослом» платье тащит Марту за косы по полу, сперва по мягкому ковру спальни, куда Марта упросила проводить сестрицу-горничную, чтобы хоть глазком посмотреть, как живут господа, потом по жёстким каменным плитам зала. И вдруг со всего размаха с недетской силой толкает Марту, и та летит лицом в чьи-то грязные сапоги. Еле успевает инстинктивно выставить вперёд локоть.

Чья-то рука вздёргивает её за шиворот. Сердечко у Марты уходит в пятки. Барон… спаси и сохрани, Божечка, сейчас убьёт…

Он осматривает Марту, как курёнка, разве что за ногу не поднимает.

– Что вас так рассердило, моя прелесть? Да, действительно, похожа, что с того?

– Дядя, как вы не понимаете? Я красивая! Вы всегда говорите мне, что я самая красивая! А эта шваль так на меня похожа – значит, и она красива? Видеть её не могу! Запорите её!

– Глупости, – неожиданно одёргивает её барон. Стряхивает с руки Марту. – А ну, брысь! И чтобы ноги твоей здесь не было! – И снова племяннице, ласково: – Солнце моё, вы её больше не увидите, обещаю.

– А я сказала – запорите! Пусть… пусть ей уши отрежут, вот! Лицо исцарапают, разбойникам отдадут! Ну дядя, – тон сменяется на капризный, – вы же всё можете, ну пожалуйста… Да я спать не смогу спокойно, пока она со мной одним воздухом дышит! Тварь подзаборная! Кто её сюда привёл?

Как уж там улещивал барон племянницу, единственную дочь покойной сестры, единственную наследницу – Марта уже не слышала, кубарем скатившись с парадной лестницы и нырнув под пролёт. Забилась под ступеньки и дышала, как рыба, широко раскрыв рот, чтобы воздух выходил не с таким шумом, не услышали бы. И долго не решалась вылезти, а сестрица всё никак за ней не приходила, боялась случайно выдать.

– …Жана-кузнеца племянница, – услышала над собой. – В прошлом году осиротела, вот хотел к делу пристроить, на кухню или в прачки. – Две пары ног не торопясь, твёрдо печатая шаг, спускались по ступенькам, казалось, прямо над головой девочки. – Прикажете сыскать? – Вкрадчивый голос понизился до шёпота: – Привести?

– На кой она мне… сейчас, – холодно отозвался барон. – Не любитель. Девка должна быть девкой, в теле, а эта пока так, недоразумение. Что я с ней делать буду? Жану скажи, чтоб сюда не пускал, пока Анну в пансион не отправлю.

Впервые в жизни Марту выпороли именно в тот день. Но её-то – слегка, для видимости, потому как управляющий неподалёку крутился, чтобы видеть, как барское слово отзывается, а вот бестолковую сестрицу двоюродную – от души. Чтобы знала, как малолеток по замку водить.

…Прикусив палец, чтобы не заплакать в голос, Марта кое-как сдержалась. За что ей это? Выходит, вся её жизнь пошла наперекосяк ещё с той поры? Из-за маленькой капризной дряни, которая что хотела, то и получала, жила в холе, в воле, в сытости… Чего ей замужем за герцогом не хватало, дуре набитой? И это из-за неё вчера её чуть было не… не… Спасибо доброму капитану Винсенту, никакое он, оказывается, не чудовище, а просто ангел-хранитель, не иначе.

Ещё одна карета вкатилась в тюремный двор, величаво, торжественно, словно не замечая нацеленных пик и шпаг. Остановилась аккурат напротив крыльца, и из позолоченной дверцы, шагнув на просевшую от тяжести приставную ступеньку, снизошёл на землю дородный важный господин, одетый столь богато, что, когда он двигался, десятки мелких драгоценных камешков на камзоле перешёптывались и шуршали, задевая друг дружку гранями. Голову прибывшего украшало невиданное ранее Мартой чудо – парик с буклями; дорогое кружево волнами шло на груди, ниспадало с манжет. Шпага, более парадная, чем боевая, цеплялась за ноги, но сей факт совершенно не смущал расфуфыренного господина.

Герцог молчал. Кинул недобрый взгляд на супругу, вдруг что-то победно замычавшую сквозь кляп. Чучело в драгоценном камзоле отвесило изысканный поклон.

– Ваша светлость, господин ге'гцог, п'гиношу глубочайшие извинения за столь поздний визит…

– Визит-то, пожалуй, 'ганний, – с непередаваемым сарказмом прервал его светлость. – Для тех, кто по ночам спит с чистой совестью. А вот чем вы всю ночь напролёт занимались, господин посол, что не заметили, как она прошла? Считали овец?

– Изволите шутить, – благодушно отозвался собеседник. Словно не на тюремном дворе и под прицелом десятков глаз пребывал, а заглянул к дорогому соседу приятно провести время. – Я, суда’гь мой, п'гедпочитаю п'говодить ночь в компании хо'гоших книг, философов, д'гузей… к'гасивых женщин, наконец, это же так понятно… А вот вы, к наиглубочайшему моему п'гиско'гбию, лишили меня общества одной из них; нехо'гошо, нехо'гошо…

Анна как-то странно успокоилась и лишь торжествующе поглядывала на мужа поверх завязок кляпа. Солдаты, державшие её, тем не менее, хватку не ослабили, да и прочие по знаку капитана незаметно, шаг за шагом перестраивались, окружая экипаж добрейшего с виду и безобиднейшего гостя.

– Объяснитесь, милорд. – Герцог учтиво поклонился. – Обещаю исправить свою бестактность, насколько это будет возможно. О какой даме идёт речь?

– О новой подданной б'гиттской импе'гии, до'го'гой мой, – толстяк любезно улыбнулся, но Марте почуялся в его усмешечке волчий оскал. – Коия уже целые сутки пользуется дипломатической неп'гикосновенностью, поселившись на те'г'гитории б'гитского посольства, и недавно изъявила желание покинуть данную ст'гану, несмот'гя на то, что та благоденствует и п'гоцветает под вашим чутким 'гуководством. Кто угадает, какие мотивы движут се'гдцем женщины? Тем не менее, мой до’го’гой, она изъявила желание стать подданной Его Импе'гаторского Величества Вильяма Вто'гого; и кто я такой, чтобы п'готивиться женской воле? Посему – ставлю вас в известность о недопущении а'геста оной дамы… – голос посла незаметно налился жёсткостью, – и т'гебую немедленного её освобождения.

Марта вникала с пятого слова на десятое, да и картавость приезжего вельможи не способствовала пониманию его речевых изысков. Но смысл был ясен: отпустить Анну, и точка! Будто он имел право требовать, этот индюк! Она непроизвольно подалась вперёд, чтобы лучше видеть и слышать. Шажок вроде и крошечный, но капитан, стоявший к ней ближе, напрягся и чуть отклонился вправо, как бы… заслоняя её? Уловив каким-то шестым чувством, что ей лучше не высовываться, Марта замерла.

– Объяснитесь, сэр Гордон, – с вежливым недоумением ответствовал герцог, – о какой даме идёт речь? И если оная здесь присутствует – найдётся ли у вас письменное свидетельство о её новом статусе? Я имею в виду подданство.

Глаза Анны заблестели. Марте казалось, ещё немного – и она устроит пляску на костях… на её, Мартиных. «С-сучка благородная!» – ко времени вспомнила она слова солдата, двинувшего ей под рёбра там, на лесной поляне… вот-вот, то самое слово и есть. Сэр посол тем временем небрежно изъял из-за отворота манжета малый свиток с болтающейся на нём печатью красного сургуча.

– П'гошу, ваша светлость, – с неким оттенком превосходства произнёс. И даже губу оттопырил, не успев скрыть презрения – к происходящему и к окружающим. Марте с самого начала был неприятен и этот тип, и его лошади, которые тоже презрительно оттопыривали губы, но больше всех ей была неприятна маленькая благородная сучка, которая, оказывается, выросла – и превратилась в большую благородную сучку, и ничего в ней не поменялось, ничегошеньки.

Его светлость документ изучил. Тщательно. И вернул. Равнодушно.

– Не спорю, с точки зрения стилистики изложено верно, – уронил он. В груди у Марты так и ёкнуло: неужели отпустит обоих? Однако герцог продолжил совсем не так, как, очевидно, ожидал кружевной посол неведомой Марте Империи. – Не понимаю ваших претензий, сэр Гордон. В этом документе чёрным по белому сказано о даровании бриттского подданства некоей Анне де Бирс де Фуа д'Эстре… это моей супруге, что ли? И что, подданство предоставлено по её личному прошению? Скажите, а заверено данное прошение оттиском личной печати д'Эстре, означающим безусловное согласие её законного супруга на сию акцию, как и полагается перед лицом закона? Я вижу здесь только один документ, и на нём – печать посольства, но не моя… дорогой друг. Предъявите мне моё собственное согласие!

Посол как-то разом сдулся и впервые со времени своего появления покосился на Анну. Та была явно растеряна.

– Печати нет, – вкрадчиво сказал герцог. – И знаете, почему? Потому что её и быть не могло у самозванки, которую вы приняли за мою супругу. Дорогой друг, вас, похоже, здорово надули, пытаясь подобраться поближе к вашему драгоценному телу, или что ещё более вероятно – к вашим секретам. Вернётесь в посольство – проверьте, все ли бумаги на месте. И фамильные безделушки, кстати… Мои, – он произнёс это слово с нажимом, – на месте. И знаете, почему?

– Почему? – машинально переспросил сэр Гордон. – Однако, ваша св…

– Потому что моя печать, моё обручальное кольцо с этой печатью, моя жена с этим кольцом на руке – тоже на месте. При мне. Хотите убедиться?

– Докажите! – с неожиданным злорадством выпалил посол, как-то разом и вдруг растерявший величавость и замашки доброго снисходительного дядюшки. – Ваши доказательства п'готив моих, а? Что? И я пове'гю и сниму все п'гетензии!

– Ловлю вас на слове, д'гуг мой.

Герцог насмешливо сверкнул глазами. И сделал то, что никто в мире от него не ожидал.

Повернулся прямо к Марте, будто глаза у него были на затылке и он знал, что всё это время она послушно держится рядышком, как тогда, пока он спал…

Учтиво протянул руку. Ей, именно ей, больше никого рядом в тени балкончика не было!

И замер, поджидая. Её поджидая.

Марта заглянула в тёмно-вишнёвые глаза, в которых затаилось напряжение, на тонкую жилку, бьющуюся на виске – и пропала. Ноги сами шагнули навстречу его светлости Жильберту Анри Рене де Бриссаку де Фуа д'Эстре. Не могла она его подвести. Не могла. Так и вышла – из тени на яркое утреннее солнце, на всеобщее обозрение, под прицел нескольких десятков глаз. И совсем случайно – такого нарочно не подгадаешь – налетевший порыв ветра сорвал с её головы капюшон и заиграл растрёпанными косами, вспыхнувшими в рассветных лучах чистым золотом. Ещё чище, чем у той, что уставилась на неё во все глаза и, кажется, всей своей гнусной сущностью завопила: «Да как она смеет?»

А вот посмела.

Его сиятельство перехватил нежные девичьи пальчики, пожал и улыбнулся.

– Не бойся этой страшной женщины, дорогая. – Голос его был звучен, слова отчётливы, и даже те, кто находился в самых отдалённых рядах построения, слышали всё до мельчайших подробностей. – Она больше не навредит ни тебе, ни кому либо ещё, обещаю.

Марта опустила глаза. Сказать что-то лишнее боялась, а потому молчала.

– Но она не может быть вашей… – начал в запале посол. – Это ведь… – И запнулся.

– Да?.. – выжидательно повернулся к нему герцог. – Продолжайте. – Не дождавшись ответа, продолжил сам. – Её опознают везде – и при дворе, и в собственном доме; и даже некоторые мои подчинённые имеют честь быть знакомы с ней лично. Не правда ли, капитан? А главное, – он приподнял ручку Марты так, чтобы всем было видно кольцо с крупным бриллиантом, – вот то, о чём я упоминал. Кольцо с вырезанной моей именной печатью. Какие вам ещё нужны доказательства, что моя жена – это моя жена? Брачное свидетельство? Показания очевидцев нашей совместной жизни? Господин посол, я ценю сотрудничество с вашей славной державой, но не могу не отметить, что дипломатическая неприкосновенность не даёт вам права вторгаться в мою личную жизнь. Это приватная территория, и я не позволю ступить на неё никому!

Сэр Гордон судорожно повёл подбородком и оттянул край жабо, словно задыхался.

– Кто же, в таком случае, эта дама? – Он вяло махнул в сторону Анны, в чьих глазах зарождались понимание и ужас.

– Откуда я знаю? – герцог пожал плечами. – Это мы сейчас и выясним. Кстати, почему вы уверены, что она – дама? Из-за её красоты? Уверяю, среди простолюдинок вы ещё и не таких встретите, некоторые любители из высшего сословия довольно часто резвятся на вольных полях, улучшая породу… Не проводить ли вас до вашей резиденции, господин посол? Время позднее… или, может быть, раннее, о вас, должно быть, уже беспокоятся в посольстве. Капитан, выделите сэру Гордону провожатых, и не менее дюжины, дабы проявить достойное уважение к представителю Императора Вильяма Второго.

– А… что будет с ней? – посол, не в силах отвести взгляд от умоляющих глаз связанной женщины, не двигался с места, несмотря на то, что перед ним уже распахнули дверцу кареты.

– Это не должно вас беспокоить. Установим личность, проведём дознание по всей форме, а потом вздёрнем по-быстрому. Чтобы неповадно было другим.

– Но…

Анна забилась в сильных руках солдат.

– Прощайте, господин посол, – закончил герцог. И отвернулся.

На негнущихся ногах бритт кое-как вскарабкался по откидной ступеньке в экипаж, за ним услужливо захлопнули дверцу, едва не наподдав по филейным частям тела. Или всё-таки наподдав? Анну тащили в тюрьму двое, третий подталкивал со спины, женщина упиралась, умоляюще мычала, по лицу её текли слёзы.

– Кричи, Анна, кричи, – сказал герцог. – Может, я и впрямь пожалею тебя и прикажу всего лишь повесить… Уводите же! – крикнул со внезапно прорвавшимся раздражением. – Моей супруге ни к чему это видеть.

После этих слов Анна рухнула как подкошенная. Так её и поволокли, бесчувственную. В пыточную.

А с герцогом стало твориться что-то странное. Глаза почти побелели. Рука, сжимающая пальцы Марты, стиснула их с такой силой, что та невольно вскрикнула.

– Прос-с-сти, дорогая, – неживым голосом отозвался его светлость. Ослабил хватку и почтительно поцеловал Марте руку. – Я слишком хорошо представил, что тебе пришлось вынести по вине этой твари. И не только тебе. Мэтр Карр, – повернулся он к коменданту. – Вы ведь родом из Анжи, так, кажется? И несколько ваших допросных дел мастеров тоже?

– Точно так, ваша светлость. – Комендант поклонился. Взглянул настороженно.

– Так прочтите это сами и зачитайте своим землякам. – Герцог вытянул из кармана одну из утренних депеш. Речь его была по-прежнему какой-то заторможенной. – И пересматривайте время от времени, если вам покажется, что ваша новая подопечная достойна жалости; это при её непосредственном содействии был взломан магический охранный барьер по всему периметру. А сейчас прошу извинить, мне… – Он вдруг умолк, будто разом забыв все слова.

– Его светлости нужно препроводить супругу в родной дом, – подхватил капитан Винсент. На герцога он поглядывал с плохо скрываемым беспокойством.

– Правильно, – кивнул тот. – Дабы…

– … лично убедиться в её безопасности и обеспечить неусыпную заботу.

– Совершенно верно, Винс-с-сент. Ты понимаешь меня с полуслова. Мэтр Карр, вы, кажется, любезно согласились предоставить нам карету?

– Она готова, ваша светлость.

– Хорошо. Я вернусь часа через два; займитесь предварительным допросом. Однако помните: к моему приходу арестованная должна быть не только живой, но в состоянии давать показания. Желательно – искренние. Но! – герцог внезапно вспыхнул. – Не позволяйте ей пачкать моё имя! Ни моё, ни моей супруги!

– Я всё понял, ваша светлость, – с достоинством ответил комендант.

Полученный от герцога свиток он держал так, будто тот жёг ему руку.

Застывшую, замороженную не хуже герцога Марту подсадили в карету. Рядом на диван, обитый бархатом, тяжело опустился тот, кто совсем недавно во всеуслышание объявил её супругой, а законную жену отдал палачам.

– Винсент, ты мне нужен, – бесцветно сказал он. Капитан, словно давно поджидая, что его позовут, запрыгнул в карету, почти не коснувшись подножки.

Пока выезжали со двора, пока пересекали мост и направлялись к городу, никто не проронил ни слова. Наконец капитан подал голос.

– Что там в Анжи?

– У тебя найдётся выпить? – неожиданно спросил герцог. Капитан снял с пояса флягу.

– Ром. Аккуратней, штука заборис…

Его светлость опрокинул в себя содержимое фляжки, не поморщившись. Прижал ладонь ко рту, как простецкий работяга после глотка слишком уж ядрёного хмельного, выдохнул.

– Прорыв магической защиты, как я уже говорил, – сказал совершенно нормальным голосом. – С предварительным уничтожением базовых огневых точек. Из леса со стороны Хаальдена прорвались орки. Дикие, неклеймёные. Пятнадцать местных мужчин выхолощены и распяты на воротах собственных домов, остальные посажены на колья и выстроены в два ряда. Двадцать две изнасилованных женщины со вспоротыми животами. Четыре беременных. Выпотрошены. Сказать, что сотворили с нерождёнными младенцами?

– Не надо. – Капитан кивком показал на побелевшую Марту. – Я прочту сам, когда вернусь.

– Вот-вот, почитай. – Отвернулся к окну. Коснулся ледяной руки Марты. – Прости, девочка, – сказал, не поворачиваясь. – Я не хотел тебя втягивать во всё это, так уж получилось… – Поболтал фляжку, на дне что-то булькнуло. – На-ка, выпей. Быстро, одним махом. Знаю, что непривычна, но тебе сейчас это нужно. Давай-давай, быстренько…

Вспомнив, как её вчера сразу повело после вина, Марта собралась с духом. И пусть развезёт! Может, хоть на минуту она забудет о том страшном и непонятном, что вокруг творится… Тростниковый спирт обжёг горло, перехватил дыхание. Она закашлялась сквозь слёзы, но тут же почувствовала, как вниз, к сердцу, пролегла огненная дорожка, от которой загорелось всё внутри. На пустой-то желудок… Почему-то в последнее время её только поили, а вот поесть никто не предлагал.

Герцог подхватил пошатнувшуюся девушку, осторожно уложил на диванные подушки, мысленно поблагодарив коменданта за заботу о его комфорте.

– Поспи, Марта, не слушай нас.

Повернулся к капитану.

– Дело стало слишком шумным, такого не утаить. Мы задели бриттов, сильно задели, и теперь они начнут целую кампанию порочащих слухов. Винс, нам нужна легенда. Добротная, крепкая, душещипательная легенда о похищенной жене герцога, о коварных заговорщиках, об авантюристке-самозванке… И сейчас мы с тобой эту сказочку придумаем.

И оба посмотрели на Марту, которую, кажется, моментально сморило. Была она чудо как хороша, трогательна, беспомощна… совсем как Анна. Герцог поморщился. Да, совсем как его жена в первую неделю после свадьбы. Теперь-то он понимал: супруга намеренно гасила в себе порывы, могущие повредить её образу, воплощению кротости и невинности. Его светлость горестно усмехнулся. Анна не была невинной. Он узнал об этом далеко не в первую ночь, нет, тогда всё прошло, как полагается: робкие ответные ласки, закушенные губы, кровь на простынях… Три дня после этого его не подпускали к телу, ссылаясь на ужасные рези. И он, дурак, повёлся.

За два года супружества его светлость успел привыкнуть к флюидам лживости и лицемерия, исходившим от его законной половины, а вот Марта была словно окутана дымкой чистоты, он почти осязал её, прикасаясь к дивным золотистым прядям, гладя по голове… Удивительно, что он не заметил этого сразу. Впрочем, гнев – плохой советчик.

Герцог кинул быстрый взгляд на Винсента. Тот сидел с совершенно непроницаемым лицом. Как будто каждый день правитель обширной провинции Галлии, любимец короля, свирепый воин, безжалостный судия – любовался простой селянкой и осторожно, не желая потревожить её сон, убирал пряди со лба.

– Винс, ты-то сам – неужели не заметил разницы?

– Вы, ваша светлость, законный супруг, и то сомневались, так куда уж мне… Лицом-то они с Анной сами видите, как схожи. Если бы знать заранее, что нам другую подставят – может, и пригляделись с самого начала. А тут – нашли, кого надо, повязали, обнаружили бумаги; что ж, делу конец. Вот когда она туфли на каждом шагу терять начала – тут я задумался. Да и ростом она ниже, у меня глазомер хороший.

– А почему молчал?

Капитан пожал плечами. Пластины наплечников чуть слышно потёрлись друг о друга.

– Но ведь документы нашлись? Их всё равно нужно было доставить в первую очередь. Даже если допустить, что нам подсунули вместо Анны подставу – что ж, иногда нужно и заглотнуть наживку, чтобы увидеть ловца. Увидели?

– Да, похоже, мы заставили его проговориться. – Герцог усмехнулся, вспоминая заметно растерявшего апломб бриттского посла. – Тебе бы моё место занять, с твоим умом-то, Винс. А я пошёл бы в капитаны. Меняемся?

– Рожей не вышли, ваша светлость, – хладнокровно ответил капитан. – На моих-то молодцах поболее таких шрамов будет, и не только на мордах. Вот как заработаете столько же – тогда приходите. Может, и поменяемся.

Марта, добросовестно притворяющаяся спящей, зажмурилась сильнее, чтобы не слышать таких ужасных слов. Что-то сейчас будет? К её удивлению, герцог лишь насмешливо фыркнул:

– Пил вроде бы я, а хамишь ты… Ладно, Винсент, хватит меня развлекать. Я в порядке. В следующий раз просто сразу сунь мне свою флягу.

– Я запомню. С чего на вас так накатило, ваша светлость?

– Не поверишь… – Герцог потряс пустой фляжкой, вернул капитану. – Испугался. Был на грани срыва. Ох, как она меня завела своей беременностью… Она же дважды скидывала дитя от меня. Первый раз я даже поверил, что это случайность, якобы из-за падения с лошади; утешал её, скорбел вместе с ней. И она так натурально горевала… Во второй – нашёл почти пустой пузырёк из-под настойки пижмы с девясилом, убойная смесь… Ребёнок, если остаётся цел, чаще всего рождается уродом. А теперь – она мне объявляет, что брюхата, да ещё требует, чтобы я при этом взял её под защиту!

…Он отыскал знахарку, у которой Анна пополняла запасы адского зелья. Эта же ведьма в своё время ухитрилась подлатать порушенную девственность юной невесте герцога, по глупости поддавшейся на уговоры и ласки… его светлость догадывался, чьи. Но думать об этом больше не желал. Довольно грязи.

– Ваша светлость, – подал голос синеглазый капитан, – а вы точно уверены, что этот ребёнок не…

– Не мой? Безусловно. Я не касался её больше года, с тех пор, как она впервые наставила мне рога. Больше года… – задумчиво повторил герцог. – Вот, пожалуй, ключевой момент, от которого можно оттолкнуться. Вернёмся к нашей теме. Слово «самозванка» уже прозвучало, хоть и в запале, но услышано всеми и теперь будет подхвачено. Каждому солдату рот не заткнёшь, и уже через полчаса новость полетит по Эстре, обрастая подробностями, но вот какими? Сволочь Гордон наверняка раскроет свой ларец со сплетнями, а мы, в пику ему – свой. Но он-то знает далеко не всё! А в споре сплетен побеждает та, что наиболее близка к правде. Особенно жалостливая… От этого и начнём плясать. Итак…

Он помолчал, прикрыв глаза. Карету покачивало на рессорах, но гораздо мягче, чем возок, в котором добирались до Эстре, и Марта едва не заснула по-настоящему, убаюканная. Экипаж развернулся – и прямо в лицо девушке засветило солнце. Капитан с герцогом, не сговариваясь, опустили плотные занавески на окнах. Переглянулись.

– Всё, что вытворялось Анной де Фуа д'Эстре, – начал его светлость, – а именно: любовные похождения, скандальные выходки и прочая и прочая – совершалось не ею, а лже-супугой, специально подставленной герцогу для замарывания его имени, подрыва репутации и очернения в глазах Его Величества. Цель ясна: герцога – в опалу! Да, многим хотелось бы дождаться этого светлого часа. Но, на своё счастье, я терпелив и кроток… – Капитан фыркнул. – Да-да, не смейся, тебе ещё предстоит упорядочить эту ахинею. Итак: не дождавшись, чтобы я сам подставил голову под топор, придушив однажды во гневе блудную супругу, заговорщики – а наверняка злодейка действовала не одна, а с кем-то ещё – решились на крайние меры. Кража, шпионаж, последовавшие за ними провокации на границе государств, мир с которыми весьма хлипок…

– Пока убедительно, – кивнул Винсент. – И даже смахивает на правду. Но ведь проще, похитив настоящую супругу, убить её – и дело с концом, чем держать непонятно где и неизвестно сколько времени. Она ведь может и сбежать, и самозванку разоблачить. Как вы это объясните?

– Объясню. Её берегли именно для того, чтобы потом, когда главное деяние – кража документов из дома герцога – будет совершено, обеспечить лже-Анне пути отступления, сбить со следа погоню, выиграть время. Поэтому-то настоящую Анну и томили в заточении где-то неподалёку. Кормили впроголодь, измывались, поили какой-то дрянью, отбивающей память – чтобы не узнала своих мучителей, если случится вернуться к мужу и всё рассказать. Отбивающей память, – повторил он, словно пробуя слова на вкус. Почесал бровь. – А знаешь, это выход. Это как раз многое объяснит в её изменившемся поведении.

– Ваша светлость, – капитан поморщился. – Так ведь можно дойти до того, что её втихаря за дурочку начнут считать. Пойдут слухи… Напрямую, конечно, не скажут, но за глаза… Ну, посмотрите, какая из неё герцогиня? Нет, если приодеть, причесать, обвесить драгоценностями – это сразу многим отведёт глаза. В первый момент. А что будет, когда она заговорит? Вам же по протоколу полагается иногда появляться с супругой в обществе; и кого вы им представите? Дамы – те вмиг раскусят, что не их поля ягода. С мужчинами она беседу поддержать не сумеет, оконфузится. Ни танцевать, ни слово умное сказать, ни на прислугу прикрикнуть… Анна ваша ведь в пансионе при монастыре обучалась? А до этого жила в замке, где ей никто слова поперёк не мог сказать, оттого и избалована сверх меры. Ваша светлость, хоть как память затирай, но манеры и привычки не забываются. Они или есть, или их нет.

– Наймём учителей, – буркнул герцог. Покосился на Марту – всё никак не мог понять, спит она или нет? – Она девочка умненькая, старательная; справится.

– Учителей… – Капитан Винсент позволил себе скептически усмехнуться. – Они-то и разоблачат её в первую очередь. Как возьмёт книгу вверх ногами…

– Винс! – герцог начал терять терпение. – Ты думаешь, они будут проходить с ней университетский курс? Всё, что ей надо – выйти на уровень пансиона, а многому ли там учат? В основном, долбят катехизис и жития святых, обучают ведению хозяйства и основам этикета! – Он сердито отвернулся. – Что-то не замечал я в Анне большого ума. Хитра – этого не отнимешь, но хитрость сиюминутная, недалёкая. Знаний у неё мизер, сама она особо не болтала и мыслей не высказывала, в основном слушала; а потом всем услышанным делилась с новым собеседником, вот и весь ум. Каких изысков ты хочешь от этой девочки?

– Я хочу? Я хотел бы, чтобы вы оставили её в покое, ваша светлость, – неожиданно устало сказал капитал. – Иногда рядом с вами бывает опасно. Но ведь от моего желания ничего не зависит, не так ли? Что, если найдутся те, кто знавал вашу супругу до этой мифической подмены? И тогда именно её, – кивнул он на Марту, – обвинят в самозванстве! Вы не хуже меня знаете, что если простолюдин выдаёт себя за дворянина, его казнят. Какую участь вы ей готовите, ваша светлость?

– Участь, – пробормотал герцог, прикрывая глаза. – Перестань пороть чепуху, Винсент. Я просто переделаю ей судьбу. Что ждёт её дома? Блудодей де Бирс? Между прочим, ты знаешь, что она – до сих пор невинна?

Щёки капитана внезапно вспыхнули.

– Так вы не…

– Представь себе, не воспользовался. И не потому, что не было времени. Сказать откровенно – пожалел. Вот и подумай: если такую красотку до сих пор не прибрали к рукам – приберут в ближайшее время. Иных вариантов нет, если только она не сожжёт себе лицо, дабы стать уродиной, но на подобное мало кто решается. Я же – дам ей всё. Мир. Покой. Счастье… надеюсь.

– Ей – или себе?

Мужчины посмотрели друг другу в глаза.

– Иди на моё место, умник. А мне, пожалуй, лучше всё-таки в капитаны.

– Вакансия занята, ваша светлость, – отрезал синеглазый. Помолчав, добавил: – Она хоть грамотна, эта ваша… наша новая герцогиня? Или так крестиком и подписывается, как все селяне?

И тут Марте стало обидно. Хмель, как накатил внезапно, так быстро и выветрился, и ежели начало беседы она слышала как через вату, то окончание разобрала достаточно хорошо.

– Я умею читать, – сердито пробормотала она, открывая глаза. И поспешила сесть, роняя подушки, потому что невозможно разлёживаться, когда на тебя с величайшим изумлением смотрят двое мужчин. Торопливо пригладила рукой выбившиеся из косы волосы. – И пишу немного. И… четыре действия арифметики знаю, а ещё – дроби. Так что зря это вы, господин Вин… господин капитан. Не такая уж я и дурочка.

– Всё слышала? – вкрадчиво поинтересовался герцог. – Тем лучше, не нужно пересказывать. А скажи мне, Марта, откуда в вашей Богом забытой деревушке нашлись умники, что тебя грамоте научили? Нет, я не к тому, что это плохо, но тебе-то – зачем? Для чего? Снопы вязать? Корову доить?

– Матушка наставляла, пока жива была: нельзя расти невеждой, – сдержанно отозвалась Марта. И даже губы поджала. Впервые со времени ночного бдения она рассердилась на герцога; не то, чтобы сильно, но всё же. – Как могла, учила меня всему, что знала. После неё – дядя Жан, он у нас умный, мастер, даже в гильдии записан.

Существовала ещё одна причина, по которой Марта в своё время до мельтешения в глазах твердила буковки и цифры. Но о ней никому знать не положено. Даже их светлости.

– Я же говорил, – герцог с удовольствием оглядел Марту с головы до ног, будто впервые видел. – Она умница, Винсент, она справится. Надо только продумать детали её появления. А теперь помолчи немного, милая, посмотри в окошко. – Предупредительно отодвинул шторы. – Ты ведь ни разу не была в городе? Любуйся, там интересно. А мы с капитаном должны кое о чём договорить.

С досадой Марта отвернулась к окну. Вот как он умудрился – и похвалить, и в то же время её одёрнуть: мол, не лезь в своё дело? А ведь она только из-за него на всё это согласилась… Впрочем, обида сразу же забылась, потому что снаружи и впрямь было интересно. Трёхэтажные дома показались ей невероятно большими, ведь в Саре построек более чем в два этажа не водилось. А четырёхэтажные – привели в восторг: чудилось, что шпили и башенки мансард царапают облака, не иначе. И народу, народу! Откуда столько? На одной такой улочке, поди, людей сновало больше, чем во всей их деревне. Одеты по-господски… Ан нет, не все и не совсем, в основном – проще, чем господа, удобнее; наверное, всё больше здесь из простых людей. Дядя Жан часто вспоминал о городе, и Марта из своего запечного уголка любила прислушиваться к историям, которые он затевал ребятишкам на ночь вместо сказок. Тогда город Эстре казался ей волшебным, им можно было восхищаться вечно, мечтать увидеть хоть одним глазком, но в глубине души осознавать несбыточность желаний. Сар был незыблем и вечен, вне его границ жизни не существовало, разве что соседний городишко на десять домов, в котором по весне и осени проводились ярмарки. Какая там столица! Дядя Жан придумал её, прочитав как-то о ней в старой-престарой книжке, рассыпающейся от ветхости.

Но вот увидела своими глазами – и с восторгом узнала и обширную городскую площадь, замощённую цветастым камнем, прямо в месте схождения четырёх улиц, и ратушу, и собор… ах, вот какого святого собор – запамятовала. Перед этим завораживающим зрелищем даже отступило недавнишнее мрачное прошлое.

Герцог не мог оторваться от созерцания девичьего профиля. Ещё немного – и она расплющит носик о стекло, так засмотрелась, и как восторженно блестят у неё глазёнки! Телом – взрослая девушка, а разумом совсем дитя. Оно и к лучшему. Будет впитывать новое, как губка. Приспособится. Да и он рядом, поможет… Губы отчего-то пересохли.

– Продолжим. – Он, наконец, отвёл глаза. – Достроим костяк, на который нарастим остальное.

– Время, ваша светлость.

– Не понял?

– Мы должны определиться со временем, в которое и произошла, собственно, подмена подлинной герцогини на фальшивую. Выбрать тот момент, когда вашу настоящую супругу могли похитить – бесшумно, незаметно, так, чтобы и комар носу не подточил. И, в то же время, чтобы объяснения не были притянуты за уши.

– Есть такое время, – герцог кивнул. – Больше года назад мне пришлось отъехать из Фуа на встречу с бриттами. Переговоры намечались долгие, Анна бесилась в поместье от скуки, да и отношения наши к тому времени были уже не из лёгких. Вот тогда я и решил вывести её с собой, в Эстре, думал – отвлечётся, повертится в свете, займётся, как и полагается первой даме, благотворительностью в каких-нибудь богоугодных заведениях… Думал, ей в деревне просто нечего делать, а здесь будет занята, поумнеет. Глядишь – что-нибудь у нас и наладилось бы. Но мне пришлось выехать на три дня раньше, поэтому из Фуа она отправилась одна. Да, конечно, с отрядом сопровождения, с целым штатом горничных, она была у всех на глазах, но кто же знал…

Голос герцога дрогнул, Марта, насторожилась.

– Кто мог предполагать, что во время ночёвки на одном из постоялых дворов мою голубку похитят?

От изумления Марта даже приоткрыла рот. Его светлость продолжал с надрывом:

– Заговорщики точно рассчитали: они знали, что госпожа Анна терпеть не может присутствия горничных, когда нежится в ванне; она и в дороге не изменяла своим привычкам. Пока девушки готовили госпоже постель в соседней комнате, злоумышленники похитили мою супругу, уведя через тайный ход, и из ванной вышла уже не Анна, а женщина, похожая на неё как две капли воды. Даже родинка на правой ягодице была нарисована точь-в-точь такая же… – Герцог грустно умолк. – Вот потому-то после приезда в городской дом она так разительно переменилась. Я был занят на переговорах. Я винил себя – в недостаточном внимании, в отсутствии сочувствия к супруге после очередной потери ребёнка, но… как я был слеп! Жалость и доброта не позволили мне разглядеть змею, пригревшуюся на груди.

Медленно и с каменным лицом капитан трижды хлопнул в ладоши, как зритель балаганчика, выражающий восхищение странствующим актёрам.

– Браво, ваша светлость. Вы почти не переигрываете.

– Чёрт, – герцог потёр лоб. – Ерунда какая-то получается. Но суть изложена, её мы и запустим в толпу, а уж она додумает такие детали, на которые у нас с тобой, друг мой, и воображения не хватит. Да, импровизация с Мартой была чистой воды авантюра, но не мог я тогда позволить Анне уйти, не как супруг – ибо я брезглив и чужие объедки мне ни к чему, а как герцог. Как правитель. Она – преступница, Винс. – На лбу его светлости обозначилась тонкая морщинка, и вновь заалел шрам над губой. – Ты ведь помнишь Анжи? Как нас встречали жители, какой праздник устроили в честь освобождения от нечисти, как благодарили за защиту и барьер! Они думали, что теперь им можно не бояться ни за себя, ни за своих детей. Они жили, работали, платили налоги, влюблялись, рожали – мои люди, мои подданные, мои будущие солдаты, крестьяне, мастеровые. А их – на колья… И долго те, кто остался жив, будут проклинать меня за то, что просмотрел измену в собственном доме. А дел-то было – не спустить ей в самый первый раз, когда она связалась с этим танцором… – Герцог, поморщившись, невольно потрогал шрам, будто тот нарывал. – Выпороть, посадить на хлеб и воду, запереть в монастыре – и все были бы живы. Все. А сейчас… она сама себя привела к такому концу. Не будем больше об этом. Анна?

Последнее слово прозвучало неожиданно. Марта вздрогнула, лишь по взгляду герцога поняв, что обратились именно к ней.

– Да, ваша светлость?

– Умница. Привыкай. Только с этой «светлостью» надо что-то делать, ненормально, когда супруги друг друга по титулам называют… Жильберт. Жиль. Поняла?

У Марты вдруг выступили слёзы на глазах.

– Не могу. Простите, ваша светлость…

Капитан хлопнул герцога по коленке.

– Не торопите девочку. Сейчас она ведёт себя так, как нам и нужно. Представьте, как это выглядит со стороны: её только что освободили, до этого она провела в заточении год, запуганная, всеми забытая, потеряв надежду на помощь. Да ещё и одурманенная, оттого вас почти не помнит. Она сейчас ото всех будет шарахаться. Ей нужно осмотреться, успокоиться, понять, наконец, что она в безопасности. Дайте ей привыкнуть.

Это… Марта захлопала ресницами. Это он про неё, что ли? Вернее, про ту, «настоящую» Анну, которой ей придётся стать?

И только сейчас осознала, насколько увязла.

Она закрыла лицо руками.

– Я не смогу, – сказала в отчаянии. – Не смогу, не смогу… Я простая деревенская дурочка, я ничего не умею, я подведу вас, ваша светлость. Лучше отправьте меня домой. – Торопливо сдёрнула чужое обручальное кольцо и протянула герцогу. – Вот. Мне ничего не нужно, только отпустите меня. Пожалуйста, – добавила шёпотом.

И приготовилась к великому гневу.

Её рука с протянутым кольцом повисла в воздухе.

Герцог осторожно взялся за ободок.

– Глупенькая маленькая девочка, – сказал печально. – Куда – домой? Ты не понимаешь, что это опасно? До тех пор, пока тебя видели только те, кто арестовывал, можно было объявить об ошибке, что я и собирался сделать. И тогда прекрасно сработал бы мой первый план. Но обстоятельства изменились – и я был вынужден выставить тебя перед всеми, как жену, как жертву обстоятельств. Прости. Это мои амбиции, моя месть подонку Гордону. Девочка, я в большом долгу перед тобой, а в роду д'Эстре принято рассчитываться по долгам. Никуда я тебя не отпущу – ради твоей же собственной безопасности. Для многих ты станешь слишком лакомой добычей, а вот в моём доме тебе ничего не угрожает.

Он водворил кольцо на место.

– Этим кольцом, Марта…

В изумлении она подняла глаза.

– Вот тебе моя клятва сеньора… Этим кольцом я запечатываю своё обещание – быть тебе всегда защитой и опорой. Заботиться о тебе и оберегать. Кто бы ты ни была по происхождению – волей случая ты теперь носишь моё имя, и я обещаю относиться к тебе с должным уважением и покарать каждого, кто этого уважения не проявит. Ничего не бойся. Я рядом.

Она в растерянности опустила руки. Посмотрела на сияющую звезду на пальце. Такие-то слова при обручении говорят, а не… Щёки обдало жаром. Нет. Нет, простушка Марта, это не то, о чём ты думаешь. Ты просто ему нужна.

Негромко кашлянул Винсент.

– Приехали, ваши светлости. Я вам ещё нужен?

– Да, Винс. Нам предстоит нелёгкая встреча с целым штатом прислуги, которой в своё время пришлось натерпеться от моей благоверной. Представь себе этот враждующий лагерь, который тайно и явно надеется, что нога Анны больше не переступит порог Гайярда. Представь, как они сейчас «возрадуются»… Впрочем, нам достаточно обезвредить и настроить на нужный лад всего двоих, они довершат остальное. Я беру на себя Франсуа, тебе поручаю матушку.

Капитан совершено простецки почесал за ухом.

– Хм… лучше бы наоборот. Впрочем, как скажете.

– Дорогая, – герцог тронул Марту за руку, и девушка отмерла. Кинула на него затравленный взгляд. – Урок первый. – Он будто не замечал её состояния. – Из кареты сперва выходит кавалер; если их несколько…

Девушка так и обратилась в слух. Ох, только бы не опозориться на самом первом испытании!

– … вначале выходит тот, кто менее титулован, либо, если титулы равны – младший, либо – при всех прочих равных условиях – тот, кто ближе к двери. Далее – по ранжиру… по возрастанию важности, – улыбнувшись, пояснил герцог, а девушка повторила про себя мудрёное слово: «по ранжиру». Надо запоминать всё незнакомое. – Потом идёт дама, которой кавалер непременно должен помочь спуститься, предложив руку. Руку не подали – жди с надменным лицом, пусть забегают, засуетятся. При усаживании в карету порядок обратный. Не забывай подбирать юбки, только не слишком высоко, это не совсем прилично – показывать свои ножки до колен. Ничего, со временем привыкнешь. Итак… Анна?

– Да, ваша светлость.

Герцог страдальчески заломил брови.

– Если трудно называть меня по имени – постарайся обойтись хотя бы без «светлости». Хорошо?

Марта кивнула.

Винсент уже поджидал их снаружи. Герцог, выходя, обернулся.

– Не вставай в полный рост, расшибёшь макушку. Это в моей собственной карете свод высокий, ты потом увидишь, а в этой, комендантской ниже. Всё, милая, пора. Да не дрожи так, не на казнь веду… – Поняв, что шутка неуместна, добавил заботливо: – Может, рому? Там у капитана во фляге осталось пять капель, но тебе и того хватит.

Марта хотела обидеться, но вдруг поняла, что герцог шутит. Слабо улыбнулась.

– Что вы, ваша светлость. Да если мне все свои страхи вином заливать – этак и спиться недолго, я ж трусиха.

И, глубоко вздохнув для храбрости, поднялась, чтобы сделать второй шаг к новой жизни. Первый – был свершён там, на тюремном дворе, залитом утренним солнцем, когда на глазах у всех сиятельный принц – нет, герцог – попросил о помощи златовласку Золушку в пышном атласном платье и грубых деревянных башмаках.

Загрузка...