Часть 3 Белый и красный драконы


Хочешь знать настоящее определение героя? Это человек, виновный в гибели других.

«Миссия «Серенити»»


Возвращаться в избитое, травмированное перегрузками человеческое тело «реполову» не хотелось, а потому до базы он дотянул не переодеваясь. У Рубена не было уверенности, что он сумеет в этом состоянии сохранить сознание, а потому он сел на полосу и только тогда позволил себе…

— …осторожнее, вы, м-м-мать!

Да неужто этот хрип — из его горла? Достают из кабины. Ладно, отстаньте, я сам. Вытянул себя из кресла, привычно опираясь на предплечья, мысленно пробежался по телу с инвентаризацией. Полно молочной кислоты в мышцах, и ещё микроразрывы в тканях. Двигаться хоть и с трудом, но могу. Главное, чтобы мог говорить. Сейчас придётся много говорить, приготовься. И повторяться. Каждый мелкий начальник захочет услышать твою версию, и её будут передавать снизу вверх… и тебя вместе с ней. По счастью, у нас здесь немного начальства. Короткая вертикаль.

Хорошо быть Назгулом.

— Ну и морда у тебя, парень, — высказался механик. — Будто ты в кабине на кулачках дрался. Причём проиграл.

Мимоходом поймал взглядом отражение в пластике блистера. Да уж. Пара живописных синяков, и звёздочки лопнувших сосудов под глазами. Впору малых детей пугать.

Вопреки ожиданиям Рубена никто из СБ не встречал его на ветреной, размеченной огнями полосе, словно сведениям его придали до обидного мало внимания. Только Норм, да и тот не выглядел поднятым по тревоге среди ночи. Злым или, скорее, встревоженным, но не сонным.

— Огни надобно погасить, — сказал Р. Эстергази. — Мы видны с воздуха.

— Погасят, коль Ставрос прикажет. Как только, так сразу.

— А где сам-то?

— Увидишь, пойдём. ЧП у нас.

— Моё важнее.

— Как знать.

Горбясь под пронизывающим ветром с моря, они как можно быстрее преодолели полосу. Нырнули в гостеприимные ворота ангара, а уже оттуда по переходу попали в административный блок, но не остановились, а проследовали дальше по залитому искусственным дневным светом коридору в научное крыло. Чертовски невесело прозвучало это вот: «Как знать».

По пути им встретился Бротиган. Эсбэшник неторопливо и методично шёл по коридору, проверяя лаборатории одну за другой, и опечатывал их по старинке, двумя проволочками в ушки и мягким пластиком, оттискивая на нём эмблему колонии. Несколько учёных, потревоженных им в неурочный час на рабочих местах, казались крайне обескураженными.

— У вас алиби, Р. Эстергази, — сказал Бротиган, поравнявшись с пилотом. — Вам повезло.

— Да что произошло, скажет мне кто-нибудь наконец?

— А вам не сказали?

Норм отрицательно качнул головой. Бротиган потёр пальцем переносицу, словно раздумывал насчёт своих полномочий и неизбежности своей роли во всём этом, потом с тоской посмотрел вдоль коридора, по которому словно сам собою нёсся, завиваясь, шорох-шепоток.

— Вы всё равно узнаете. Убита Игнасия Монти.

— Что?!

Всё-таки… всё-таки… это до неё добирались! И добрались.

— Есть ли какие-то сомнения насчёт насильственной смерти? — выдавил Рубен.

— Хотел бы я усомниться, да не выйдет. Убита… — Бротигана ощутимо передёрнуло, — пожарным топором. По голове.

Рубен не сдержался, оглянулся на чифа ССО. Они ведь… нет, я ничего такого не имею в виду… были дружны? Это для него личная потеря.

Это для всех нас личная потеря, и потери только начались. Удар по Игнасии Монти — это удар по всей колонии Авалон. Она была координатором процесса терраформации, и другого у нас нет. Эй, да без неё и воздух какой-то не такой!

С каких это пор Эстергази заделались пессимистами? А что, у нас было на это мало оснований? Дружище Норм ведь мог подойти к ней вплотную, она бы и топора-то не заметила, а попросила взглянуть в микроскоп на какой-нибудь особенно интересный синтез или забавную молекулу. Они дружили.

— А где она сейчас?

Нет, я понимаю, что дело не моё…

— В холодильнике, в лаборатории. Морга у нас нет. Ну да. Первая смерть на Авалоне. Прежде первого брака и первого ребёнка, что родился бы здесь.

У меня дурное предчувствие. Ой, да что там предчувствие! Меня как будто палками били.

— Тело, — спросил Норм, — кто нашёл? И где?

— Кэссиди нашёл во время вечернего обхода. В её блоке, под столом, только ноги торчали.

Я, видимо, невинен, как свежевылупившийся клон. Невозможно представить, чтобы человек ударил человека… — старую женщину! — топором по голове. Обычно ты стреляешь в него, сфокусировав цель и заливая сектор плазмой, ты видишь только белый крестик в рамке прицела. Это игра для двоих, в которой есть правила, и у него точно такая же пушка.

— Сам он где сейчас?

— Он не один. Кэссиди знает процедуру: если он нашёл труп, он под подозрением первый. Что у вас с лицом, Р. Эстергази? Ладно, погодите, расскажете сразу Ставросу и всем.

К слову, Рубен вполне понимал дурное расположение духа Бротигана и его нежелание говорить впустую. Когда ты едешь на эту должность в компании двухсот пятидесяти тщательно отобранных людей, ты рассчитываешь иметь дело не более чем с разгильдяйством.

Поднятый с постели староста ждал всю компанию в зале капитула и был по своему обыкновению сдержанно гневен. Он в джемпере поверх пижамной куртки. С ним Кэссиди, утомлённый, одетый по-дневному Спустя минуту подошла Эдера. Волосы у неё были тщательно приглажены и расчёсаны на пробор, поверх — косынка. Укрощённая феминистка? Было бы забавно… в иное время.

— Сперва вы, Р. Эстергази.

Рубен доложил, стараясь говорить коротко и по делу. Мол, под прикрытием ионного зонтика в горах приютилась добывающая компания, чья она — неизвестно, однако охрана оснащена вполне современным вооружением. На Авалоне у нас, стало быть, имеется стратегический ресурс, достаточно ценный, чтобы оправдать ионизацию воздуха в обширной области над карьером. Сохранение тайны, как известно, обходится очень дорого. Думаю, теперь ясно, что стоило той, первой экспедиции скрыться в гиперпространстве, как эти немедленно сбили оставленный ею спутник. Самописцы тоже, скорее всего, у них.

— Я бы на вашем месте послал им сигнал на самоликвидацию, — сказал Бротиган. — Они скорее всего ими потёрлись при попытке несанкционированного доступа, но — из принципа, чтобы неповадно было.

— Коды надо бы сменить, — подал голос Кэссиди. — Даже если всё потёрлось, мало ли. Такова процедура.

Рубен подумал, что под ионный зонтик сигнал не пройдёт, но вслух ничего не сказал — сами догадаются.

— Запрос на Фриду, — приказал староста. — Да, внеочередной сеанс. Не моё дело, откуда вы возьмёте энергию. Обесточьте что-нибудь. Нет, не лаборатории. Процесс запущен, если мы его прервём, и система рухнет прежде, чем достигнет устойчивого равновесия, считайте, мы были здесь зря. Вам хочется отчитываться за бюджетные деньги? И я сильно подозреваю, что Фрида переадресует наш запрос на Цереру! Если бы это была наша выработка, мы не летели бы сюда первым эшелоном. Мы не станем забивать этим голову. Это дело дипломатов. Планета… нет, планета, само собой, наша. Это мы внесли её в реестр, а эти пусть убираются. Чиф Норм, у вас есть соображения по этому поводу?

— Оснастить оружием всю летающую технику. Это обязательно: Р. Эстергази вернулся сегодня только чудом. Включить режим энергосбережения, в первую очередь на зарядку идут аккумуляторы боевых машин. Ну… всего, что можно использовать в качестве боевой машины. Снять огни с периметра. Поставить по периметру автоматические пушки. Разместить вокруг комплекса фальшивые цели, видимые в инфракрасном визоре как источники энергии. Быть готовыми биться за башни: противнику для того, чтобы разрабатывать ресурс, кислород на Авалоне не нужен. Башни — наше самое уязвимое место. Я бы ещё, — Норм сделал паузу, потому что прекрасно понимал — его поднимут на смех, — организовал базу где-нибудь в горах или в прибрежных скалах и вывел туда семьи колонистов.

— Это, простите, бред, — резко сказала Эдера. — Ещё не выставлена ни одна нота, а вы уже нас всех в окоп загнали!

— …запросить с Фриды войска и поставить на орбиту крейсер. Мэм, вы полагаете, я не знаю свою работу?

— Встречный вопрос: что-нибудь кроме своей работы вы знаете? Староста говорит совершенно правильно: сперва следует испробовать дипломатические методы.

— Бывает, ситуации выходят из-под контроля. Когда подчинённые удалены от начальства и не знают, что делать, они с перепугу могут начать стрелять. Р. Эстергази был сегодня обстрелян. Это психология, мэм.

«Мэм» немедленно налилась пунцовым соком. Нажил врага, отстранённо подумал Рубен. Было совершенно очевидно, что психолог рабочих групп Норма на дух не переносит… вот только с чего бы?

— А что-нибудь кроме своей работы вы знаете? Посмотрите кругом: тут люди мирных профессий, с семьями и малыми детьми, а ваши так называемые бойцы — кучка подростков, которым преступно доверять оружие. Не говоря уже о вас лично… У нас нет ресурсов для войны.

— Я не говорю о войне. — (Интересно, в этом месте я бы уже орал?) — я говорю всего лишь о готовности к любым действиям, предпринятым вероятным противником.

— Эдера права, — вмешался Ставрос. — Норм, делайте всё, что считаете нужным, но в пределах сметы вашей структуры. В первую очередь мы ответственны перед обществом, которое пытаемся здесь создать.

— Я в первую очередь ответствен за жизни людей, из которых вы строите своё общество. Староста. Мэм. Общество можно и перестроить… или сменить на другое, если это пришлось не по вкусу.

— Спокойно — все. Эдера, у нас просто нет на его место никого другого. Чиф, когда речь пойдёт о жизнях людей, мы вас позовём. Одно дело сбить беспилотный спутник и даже обстрелять чужой разведчик, совсем другое — вести военные действия против заведомо мирной колонии. Надо быть последним идиотом, чтобы на это пойти. После того, как мы отзвонились на Фриду — Бротиган, мы ведь сделали это? — их тайна больше не существует. Сохранять нечего, игра не стоит свеч. Любое проявление агрессии будет рассмотрено как повод к галактической войне. Мы не одни, Федерация нас не оставит. Эта тема закрыта, переходим к следующей. Бротиган, давайте сюда эту женщину.


* * *

Когда Мари Люссак переступила порог зала капитула, Рубен только растерянно сморгнул. Она была в бирюзовом домашнем халатике и в кофточке поверх, босые ноги в тапочках без задников делали её совершенно беззащитной на вид. Особенно хрупкой казалась она на фоне громадины Бротигана: у того бесстрастное смуглое лицо, тяжёлые чёрные брови, нос с длинной переносицей и вислым мясистым кончиком, в двери он проходит только боком, иначе плечи мешают. Ну людоед людоедом.

Мари мельком оглядела собравшихся и встала, обхватив себя за локти. Она никогда ни на кого не смотрит подолгу, и очень редко — в упор, и кажется, она вот-вот превратится в птицу. Язык тела говорит: она одна. Замужняя женщина не должна так… Неправильно. И… эээ… неблагородно.

Через минуту в дверь постучали, и, извинившись, через порог перелез заспанный и очень растерянный Брюс.

— Это я его позвал, — невозмутимо пояснил Норм, глядя на недовольных Ставроса и Бротигана. — Он имеет право тут быть. Ну и, я думаю, он просто должен. Да?

Не дожидаясь ответа, он встал, уступив своё место Мари Люссак. Брюсу стула не хватило, и ему пришлось довольствоваться простенком возле двери. Ставрос взглядом приказал Бротигану начинать.

— Миз… Эстергази, вы в курсе, почему вас сюда пригласили?

— Да, разумеется. Я знаю о трагической гибели миз Монти и понимаю, что вы обязаны допросить весь её ближний круг.

Староста едва заметно поморщился, сигнализируя своим: Мари, в отличие от прочих — одного Норма исключить! — не выглядела ни растерянной, ни смятенной. И виноватой, к слову, тоже. Да и в чём бы её винить? На глазах у старушки разбила стекло шкафчика, сняла со стены топор, замахнулась и снесла той полчерепа?

— Вам есть что сказать по этому делу?

— Совершенно нечего, кроме того, что я скорблю вместе с вами.

— Вы были в дружеских отношениях с покойной?

— Я на неё работала и многому у неё научилась.

Предельно честно, и ни добавить, ни убавить.

— Чем этот рабочий день отличался от прочих, миз Эстергази, припомните…

Мари чуть заметно пожала плечами.

— Мы закончили на полчаса раньше. Я перевела записи с диктофона на архивный инфочип, и учёная дама отпустила меня, а сама осталась ещё поработать с кристаллами с двойным лучепреломлением, про которые она сказала, что они якобы живые. Для административной работы ей нужен секретарь, а научная идёт лучше, когда никто не смотрит через плечо. Так она сказала.

— Архивный инфочип? — Ставрос посмотрел на Бротигана, и тот чуть заметно покачал головой.

— Мы его не нашли. Вы, миз, его, случаем, не прихватили?

Мари ответила, приподняв бровь, — и только.

— В вашей комнате гора закрытых паролями инфочипов. Что может храниться на них, кроме несанкционированных копий научного архива колонии Авалон?

В этот момент Рубену отчаянно захотелось напомнить сыну про приоткрытый рот.

— Что дало вам основания для обыска моей комнаты?

— Ничего вашего, девушка, на территории колонии нет. Отправившись в нашу экспедицию, вы подписались насчёт исполнения наших законов.

— Я знаю законы Новой Надежды. Для вмешательства в частное пространство гражданина государству необходимы веские основания. Или на Авалоне уже свои законы?

— Вы не гражданка Новой Надежды.

— Я замужем за гражданином, это уравнивает меня в правах. Административное действие, проведённое с нарушением процедуры, незаконно без каких-либо дополнительных причин.

Бротиган медленно и хищно улыбнулся, словно имел на руках флэш-рояль.

— Ваша девичья фамилия — Люссак? Вы дочь высокопоставленного функционера Федерации Земель Обетованных?

— Совершенно верно, я этого не скрываю. Двое из присутствующих здесь людей могут подтвердить мою личность.

— Свидетельство мужа не может… — нерешительно начала Эдера.

— …и ещё моё, — добавил Норм. — Я давно знаком с этой юной дамой и могу засвидетельствовать её личность.

— Вы ведь её, — Бротиган сверился с декой, — шесть лет не видели?

— Сверьте мою генетическую пробу.

Ставрос молчал, было совершенно очевидно, что он в курсе, к чему клонит СБ.

— Вы заключили брак с присутствующим здесь Брюсом Эстергази за восемь дней до отправления экспедиции, не так ли?

— Это противозаконно?

— Это вызвало бы подозрения в любом случае, однако с учётом текущих обстоятельств — да, совершённый вами гражданский акт абсолютно противозаконен и недействителен. Дело в том, что по сведениям, запрошенным нами из метрополии, Мари Люссак в настоящий момент проходит на Далиле курс психологической реабилитации. Пьёт минеральную водичку, любуется закатами и слушает медитативную музыку. Миз Люссак никогда не покидала сферы безопасности, организованной её отцом. Ваш брак не существует, миз шебианский клон.

— А если я скажу, что это там клон сидит?

— А если я не поверю?

— Брюс Эстергази сам предложил мне принять участие в экспедиции на Авалон.

— Но согласитесь, навести его на эту мысль было нетрудно. Про троянского коня давно читали?

Мари обернулась на Брюса и встретила взгляд человека, которого только что пырнули в печень. Одна секунда, в течение которой можно было или сказать что-то, или промолчать, а после она отвернулась и глядела только перед собой.

— У вас нет шансов, дитя моё, — сказала Эдера. — Расскажите нам всё.

— Я не ваше дитя.

— Она не дитя, — согласился и Бротиган. — Она сотрудник Службы безопасности вероятного противника. «Крот» под прикрытием. Она использовала мальчишку, чтобы овладеть нашими секретными разработками. Что же такое нарыла миз Монти, что вам пришлось убить её топором! Неужели отравить не проще?

— Как насчёт продолжения в присутствии адвоката?

— Законы на вас не распространяются, миз Неизвестно-Кто. Да и где я возьму вам адвоката?

— Второе влечёт первое, не так ли? Если вы объявляете меня клоном, то считаете себя вправе не соблюдать мои гражданские права, потому что иначе вступаете в конфликт с законом. Я настаиваю на том, что на Далиле оставлен мой двойник, исключительно с целью успокоить охраняющих меня отцовских агентов. Я ей за это плачу. Ваше слово против моего.

— Против вашего же слова, увы. Вы сами сделали всё, чтобы оригиналом считалась она.

— Доказывайте, — бросила Мари Люссак и вздёрнула плечи в знак того, что помогать следствию не станет, но не выдержала, полюбопытствовала: — А что, пропавший спутник — тоже я?…

— Погодите, — сказал Рубен. — А где из того, что леди, возможно, клон, вытекает, что она убийца?

Эта мысль, самому ему казавшаяся крайне благоразумной, повисла в воздухе: Ставрос до неё не снизошёл, а Бротиган посмотрел на пилота как на ребёнка, который вмешался во взрослый разговор.

— Единожды солгав, — сказала Эдера, — да кто ж тебе поверит?

— Я не рассчитывала проходить по делу об убийстве.

— Не возьмусь тягаться с вами жизненным опытом, миз, — есть такие женщины, к которым невозможно обратиться «мэм» или «леди», — но мне казалось, у каждого человека есть если не скелет в шкафу, то хотя бы сфера интимного. Это я к тому, что мы все в чём-то лжём.

— Господин Ставрос, — заговорил доселе молчавший Кэссиди, — по решению суда к подозреваемому может быть применён допрос с использованием медицинских средств.

— У нас тут нет суда. Я как-то тоже не рассчитывал, что вы начнёте друг дружку… топорами.

— …если нет суда, его функции переходят к высшему должностному лицу колонии, — настойчиво сказал Кэссиди. — Вы должны взять это на себя.

Ставрос вздохнул как Авраам, от которого потребовали в жертву первенца, и начал сбивчиво и невнятно перечислять моральные и религиозные принципы, в силу которых для него совершенно недопустимо осуществлять медикаментозное управление психикой существа, хотя бы относительно заявленного как обладающего свободой воли. Было совершенно очевидно, что команда его сломает.

— Вы говорите, что у клонов нет прав, — заговорил вдруг Норм, о котором все забыли. — Это не так. В своё время я достаточно подробно изучал этот вопрос. Существует «Декларация прав биоконструкта», в которой, в частности, запрещается подвергать мозг клона биохимическим воздействиям. Он и так есть продукт воздействия сложных биохимических процессов, и то, что достаточно безвредно для человека, на клона может подействовать любым непрогнозируемым образом.

— Она, — ухмыльнулся Бротиган, — утверждает, что не конструкт.

— Ни в коем случае, — парировала Мари Люссак. — Я оригинал в обсуждаемой паре, но вы не приняли во внимание то, что дочь моего отца изначально может быть биоконструктом.

И торжествующе улыбнулась, выпустив эту парфянскую стрелу.

— Эта… тварь издевается? — спросила Эдера.

— У неё есть такое право, — очень серьёзно ответил ей чиф ССО.

— Так вы клон или нет?

— Скажем так, я допускаю такую вероятность. Я не знаю. Учитывая, что мой отец широко использует сущности, созданные под заказ, и что он хотел бы иметь правильную, достойную его дочь… вполне возможно. Буду вам признательна за любые факты за и против. С другой стороны, если СБ создавала меня для проведения автономных спецопераций на выезде, у меня, разумеется, блокирован мозговой центр, отвечающий за расторможенность речи.

— Она издевается, — согласился Кэссиди с невольным восхищением.

— И что, — голосом Эдеры, казалось, могла говорить сама Снежная королева, — на Авалоне можно безнаказанно шпионить, убивать выдающихся людей, ставить под угрозу выживание мирной колонии и издеваться над следствием? Как вы рассчитываете сохранить авторитет руководства, Геннадий, установить для Авалона его систему заповедей и заставить население придерживаться их? Это порок штурмует ваши стены. Это вселенское зло. Где решимость Добра, где его праведные силы?

— Выяснить, кто из пары оригинал, можно только имея на руках генетические образцы обоих, и то, думаю, это было бы по силам биоинженеру уровня покойной госпожи Монти. Та «Мари Люссак» для нас недостижима. Однако не только чиф Норм много знает про биоконструктов. Я тоже по роду деятельности имел дело с так называемыми, — Бротиган подмигнул, — «сайерет». Похожи на людей, но функционально кое-чем отличаются.

— Что-то я не пойму, к чему вы клоните, Пэдди, — сказал ему коллега.

— У нас есть четыре возможных варианта: миз — клон, виновный в убийстве, миз — клон, в убийстве не виновный, миз — человек, но, тем не менее, виновна в убийстве, и миз — ни в чём не повинный человек. Поскольку существует разница в гражданских правах, нам придётся сперва определиться, кем мы будем её считать. Отец Зла лишает ведьму боли. Я ведь близок к концепции, не так ли?

— Вы что, собираетесь совать ей иголки под ногти?

— Да, боже упаси, у нас тут что, тёмные века? У нас имеется медицинская капсула с возможностью фиксации интенсивности нейронных процессов. Подавая раздражение непосредственно на нервные центры, можно…

— …в частности, заставить находящегося внутри человека его дать нужные показания или убить, выдав случившееся за несчастный случай.

— Теоретически — да, практически это не есть наша цель. Нам необходимо обеспечить безопасность ни в чём не повинных граждан колонии. Это никак невозможно, если мы отпустим подозреваемую за недостаточностью улик. Староста, вы должны принять это решение.

— Какое бы решение вы ни приняли, — сказал Норм, — и безотносительно любой вины, я не позволю засунуть мадемуазель Люссак в эту вашу «железную деву».

— Чиф, почему вам всё время приходится напоминать о сфере вашей компетенции? Почему вы так заинтересованы в том, чтобы эта особа избежала не только заслуженного наказания, но даже разбирательства?

— Есть вещи, которые делать нельзя. Это я устроил мадемуазель Люссак в ассистентки к госпоже Монти. Это моё дело — доказать её невиновность и понести вместе с ней наказание, если я не прав. Первое, разумеется, предпочтительнее. Физическая пытка применена не будет. Я так сказал, и вам придётся с этим считаться.

— Кем вы себя возомнили, мачо?

— Я — человек, под чьим командованием находится пятая часть колонии Авалона. Самая организованная и мобильная часть, способная в пять минут получить на руки оружие.

— Вы нам хунтой угрожаете?

— Её фамилия Люссак, а вы отвечаете за безопасность колонии.

— Я имею право уволить вас одним словом.

— Попробуйте, но будете не первый. В таком случае я стану защищать мадемуазель Люссак из личных побуждений, будучи уже не связан обязательствами перед колонией. Выбирайте, что вам нравится больше.

— Он может, — пискнул Брюс. — Я видел.

— Меня, — сказал Рубен, — тоже посчитайте.

— Хорошо, — начал Ставрос, со сдержанным негодованием глядя на группу протеста, которая тут образовалась неожиданно для него. Как, впрочем, и для себя. — Что вы предлагаете по обсуждаемому вопросу. Чиф Норм?

— Мадемуазель, вы доверяете мне в этом деле? — спросил тот у Мари Люссак.

— Всецело. — Она посмотрела на него снизу вверх.

— Это хорошо. Согласитесь ли вы провести некоторое время в изоляции, под замком, в целях вашей же безопасности?

— Смотря в чьих руках будет ключ.

— Логично. Я, Р. Эстергази и Брюс будем вас охранять по очереди. Не для того, чтобы вы не вышли, а чтобы к вам никто не вошёл. Вас устроит?

— Разумеется, — фыркнул Бротиган. — Особенно Р. Эстергази…

Удар — и он рухнул навзничь.

— Никто, кроме клона, не позаботится о чести клона, — с насквозь лживым сожалением сопроводил его Рубен, стряхивая кисть.

Комичность ситуации состояла в том, что из всех присутствующих один только Бротиган и был вооружён и именно он, оглушённый, барахтался сейчас среди пластиковых стульев. Вот вам и решимость Добра, и его праведные силы.

— Только попробуй, — предупредил его Норм на всякий случай.

— Биоробот… — выдохнула госпожа психолог, — поднял руку на человека… и ему это так сойдёт? Да вы что, сговорились все — крушить основы?…

— Я был знаком со многими биороботами, которым приходилось по долгу службы поднимать на человека не только руку, но и лучемёт. Люди, они ведь все такие разные, а роботы попроще — и в целом неплохие ребята. Вы уж извините, как вас… Пэдди, если вы думаете про себя, что человек — это звучит гордо, то и ведите себя… как мужик.

Вот-вот, а не знаешь, спроси меня — как.


* * *

Провожать Мари Люссак в место заключения пришлось буквально продираясь сквозь толпу. Норм и Рубен заняли выигрышные — и почётные! — места справа и слева от подопечной, а Брюс тащился следом как привязанный. Мари не оглядывалась, и он терзался.

Я её предал.

Я должен был сказать, как Норм, и Бротигану засветить — как Руб. Нет, главное не это. Я… я усомнился там, где они — нет, я промолчал там, где старшие мгновенно приняли решение. Но это было моё собачье дело!

Почему?!

Силы небесные, да я с самого начала знал, что наш брак — договорной, что она меня использовала, ну, я надеялся, наверное, что это может измениться и что-то вспыхнет там, яркое и светлое, но ведь я не идиот. Я не люблю Мари Люссак, она не любит меня, но из этого не следует, что я не протяну руки, когда её станут топить.

Дело в том, что я думал, будто она слабая, зависит от меня и одна пропадёт. Вот меня и пёрло, как жабу на пруду. А она оказалась сильная. Много сильнее и значительнее меня. И не только меня, к слову. Это я до конца ещё не понял, какая она. Даже если и вправду шпионит для своих 30 и на тех инфочипах не сенсационные материалы для её книги, а копии наших архивов — а где, кстати, пролегает граница меж тем и этим? А я бы так смог? Ведь она тут одна-одинёшенька, сиротка в дремучем лесу, среди волков, готовых чуть что на молекулы её разобрать максимально болезненным способом. Ни папе не позвонишь, ни в головной офис. А она их ещё и по носам щёлкала. И палила свечу с обоих концов.

Разве можно допустить, чтобы женщина?…

Дело не в том, что она большая, а в том, что ты — мелкий. Самый мелкий из всех, кто там был сегодня, что и продемонстрировал с успехом. Как вести себя, если она — больше?

Да какая уж тут любовь!

Местом одиночного заключения для Мари Люссак выбрали их с Брюсом комнату в семейном общежитии. Пока дотуда шли, Норм вызвал по комму командиров отделений и распорядился. Тирод уже ждал его на пороге с большой коробкой, куда собрал весь скандальный частный архив «семьи Эстергази».

— Чиф, куда это?

— Отнесите ко мне и оставайтесь при нём неотлучно или поставьте человека. Неотлучно — ключевое слово. Ничто не должно быть изъято или заменено без моего ведома.

— Я могу входить?

Норм мельком оглядел внутренность помещения: убогая продолговатая клетушка с двумя койками, раздвинутыми по противоположным стенам, дверь в санузел справа, при взгляде из коридора не видна. Несколькими касаниями перепрограммировал замок, чтобы тот отпирался только снаружи.

— Да, пожалуйста.

Мари перешагнула через порог и обернулась. Запереть за ней дверь, глядя прямо в поднятое к тебе лицо, оказалось неожиданно трудно.

— Морган!

— Я здесь, чиф. Слушаю.

— Слушай меня внимательно: оттуда никто не выходит, входят только те трое, кого вы видите перед собой. Никакое высшее руководство, не говоря о Службе безопасности колонии, приказ отменить не может.

— Ясно, чиф. Осмелюсь предположить, а что, если она с собой что-нибудь сделает? Ну, удавится?

— Вот для того, чтобы она не удавилась, мы и не пускаем к ней СБ. За того, кого вы поставите к этой двери, вы отвечаете лично. Вы меня правильно поняли?

— Абсолютно, чиф. Сама встану.

Первый раз за весь день на лице Норма промелькнула искорка удовольствия, и Брюс снова задался вопросом — что отчим нашёл в этом маленьком чудовище и почему ей подыгрывает. Секса меж ними точно нет, не смешите матушку. Уж не напоминает ли она ему — о ужас! — Игрейну?

Любая девушка этого возраста будет напоминать Игрейну, факт.

— Разрешаю сесть, это надолго. Запомните, Морган, пока мы здесь охраняем арестованную, по комплексу ходит человек, для которого снять со стены пожарный топор — плёвое дело. Ключ я вам не даю во избежание лишней ответственности.

Ключ — это такая карточка-отмычка, позволяющая перепрограммировать любой замок в колонии на новый тактильный параметр. У всего руководства такие есть, и у СБ, разумеется, тоже. И у Игнасии Монти — был. На теле не нашли.

— Постойте, Морган, это не всё. В самое ближайшее время у нас будет объявлено чрезвычайное положение. Да, оказывается, можно ещё чрезвычайнее. В этой связи снимите наших людей со всех хозработ, не связанных с обеспечением жизнедеятельности колонии. Ссылайтесь в этом на меня. Найдите место в пределах дневного перехода, где можно было бы организовать временный лагерь. Чем больше найдёте таких точек, тем лучше. Заодно продумайте маршруты перемещений между ними, и прикрытия. Даже если ничего не случится, вы приобретёте ценный опыт действий в полевых условиях. По вам всё. Всё понятно?

— Так точно, чиф. Никак нет… было бы разумно поставить флэши, чтобы обмануть их энергодетекторы — от удара с воздуха. Не дали ресурсов? Они, я извиняюсь, сдурели? Нас же с воздуха… одним точечным ударом!

— Теперь вы, Андерс. Для второго отделения у меня очень важное задание. Вы вооружите всё, что летает и ползает и не нарисовано в справочнике-определителе местной фауны.

— Тут нет фауны…

— Тем проще вам будет.

— Как мне склонять механиков к пониманию?

— Любыми способами, включая личное обаяние. Запугайте их. Все батареи зарядить, технику вывести из ангаров, отогнать на километр и еженощно перегонять на новое место. Закамуфлировать. В пустых ангарах включить тепловые пушки. В вашем распоряжении бойцы-контрактники. Вопросы есть?

— Никак нет, чиф.

Некоторое количество народу, что толкалось тут за новостями, услышав обрывки этого разговора, поспешно разошлось по своим жилищам: делиться новостями с домашними и готовить эвакпакеты.

На этом добрались до комнаты Норма, где Тирод, как пёс, охранял инфочипы. Комод Третьего был немедленно отпущен с соответствующим поручением: проверить комплектацию, отсчитать и отгрузить консервы, палатки, камуфляжные сети, спальные мешки, куртки с подогревом, аптечки и любые переносные устройства, которые должны облегчить бойцу на рейде жизнь и исполнение задачи: инфравизоры, детекторы источников энергии, мобильные ректификаторы воды и воздуха, каждый величиной с автомат для продажи мелочи.

Уф, сели рядком на койку, перевели дух. Посмотрели друг на друга.

— По чаю? — предложил хозяин. Идею одобрили.

— Я понимаю, почему в это ввязался Брюс, — сказал Рубен, держась за горячую чашку. — Он ей человек не последний. Я понимаю, — храбро продолжил он: — почему это сделал я. А ты-то зачем поперёк прёшь? Ты представляешь, как это выглядит со стороны? Путч!

— Тебя это беспокоит?

— Нет, но…

— А меня — очень. Варианты у меня были? На фронтирах происходят страшные вещи и остаются безнаказанными.

— Рассел, — подал голос Брюс, — откуда ты знаешь, что она невиновна?

— Ты — у меня спрашиваешь?

— Эээ…

— Ты можешь представить свою жену с топором? Нет, я, конечно, понимаю, что это самое страшное оружие в галактике…

Брюс покраснел.

— Разве ты недостаточно её знаешь?

— Ну, я не знал, что она может такой спектакль устроить, как сегодня.

— Именно потому, что она устроила спектакль. Она хамила в лицо следователю, поскольку абсолютно не верила, что это происходит всерьёз. Иначе — она вела бы себя иначе. Проявила бы готовность сотрудничать, призналась бы в малой вине… Максимум, её бы выдворили с ближайшим рейсом, с последующей передачей в папочкины руки. Мари Люссак не думала вообще. Кстати говоря, клонам это несвойственно, я имею в виду — стихийное поведение. Полагаю, самый её страшный грех — ваш фиктивный брак.

— О! — Рубен посмотрел на Норма с интересом. — А ты давно догадался?

— Да он бы и ночи не провёл в казарме после того, как мы высадили учёных. Что у них в головах — я знаю.

— А зачем ты её тогда запер?

— Им нужен быстрый и удобный виноватый. Наше руководство может быть прекраснейшими людьми и думать о спасении души, однако ретивость этих ребят — я имею в виду Службу безапосности — мне совсем не нравится. Они не столько ищут виновника, сколько нормализуют моральный климат. Дескать, всё под контролем. Виновный должен быть пойман быстро, и он должен быть чужаком, а обо всём прочем пусть договариваются космические флотилии.

— Тебе инкриминируют раздувание паники.

— Пусть. Зато гражданские будут готовы. Я должен успеть как можно больше сделать для обороны, прежде чем Ставрос меня уволит и запрёт вместе с Мари Люссак.

— Не очень раскатывай губу, все бы хотели.

— Не беспокойся, — усмехнулся Норм, — я — не все.

Замяли опасную тему. И ведь не то чтобы они делили что-то, а так, удовольствия ради — шпильку в бок. «Всегда решает женщина», угу.

— Кто вместо тебя? Морган?

— По уставу должна быть она, но, возможно, Ставрос предпочтёт кого-то из контрактников человеку моей школы. Руководитель контингента ВС должен вообще-то утверждаться Фридой.

Он помолчал.

— Я бы тебя предложил, но они не поймут.


* * *

Инженер Кодзи ничего не имел против колонистов с Новой Надежды. Он бы рад был и вовсе о них не знать. Его дело держать ионный зонтик, под которым фабрика-краулер уже три года добывала кристаллы для горной корпорации «Седьмая грань», а та в свою очередь снабжала ими один очень успешный судостроительный концерн.

Это не слишком весёлое дело — жить под ионным зонтиком. Никакой связи, никаких трансляций, записями и играми обменялись уже не по разу. Выйдешь наружу, и ощущение такое, будто мир — одни только стены белого тумана. Визоры в нём слепнут, радиоволна пропадает. Два шага сделаешь, держась за чёрное скальное ребро, и забыл уже, куда обратно. Посидишь на камушке в спецкостюме, стирая со шлема конденсат — вот и вся прогулка. Возвращаешься обратно в кают-компанию, где твоя морда осточертела так же, как тебе — примелькавшиеся морды прочих вахтовиков.

С одной стороны, теперь его можно не держать, свернуть. Спалились по самые потроха. Глазастый и немыслимо крутой тип на «кукурузнике» пролетел над выработкой, едва не пузом скользя по скалам, и, надо думать, заснял тут всё. Он, Кодзи, уже отстоял свои полчаса на ковре у топ-менеждера хатамото Ни, когда тот искал виноватых. Больше всего досталось, конечно, ПВО: не смогли сбить разведчика, даже никакой лазерной стрелялкой не оборудованный. С одной стороны, хорошо, конечно, что есть кто-то виноватый больше тебя. Тем только и оправдались: мол, наши системы тут тоже слепы!

С другой стороны, тоже хорошо: у большинства людей от постоянной ионизации сильные, не проходящие со временем головные боли. Это вредные условия труда, не все горняки могут работать на Либеллине-VI по медицинским показаниям, и доплата невелика. Теперь, если их вывезут, корпорация обязана оплатить своим работникам лечение приобретённых болезней согласно сравнительной диагностике, которая в обязательном порядке проводится до и после вахты. Поговаривают, правда, что врачи корпорации имеют некую ориентировку — не слишком акцентировать внимание на мелочах. Верить им, так мы приезжаем отсюда отдохнувшие и поздоровевшие.

Вахты на Либеллине-VI невыносимо длинны, работники сменяются раз в год, когда приходит транспорт за продукцией и привозит всё, без чего не может существовать нормальная колония: провизию, питьевую воду, туалетную бумагу… новые записи и игры, с которыми новой партии существовать год. Женщин не возят. Женщины дома ждут. И со временем ты приучаешься искать отдохновение души в том единственном, что остаётся с тобой всегда — в работе.

И гиперсвязи в посёлке нет с тех пор, как тут высадились фермеры. Таково приказание хатамото Ии. И совсем непонятно, когда бы прилетел за нами транспорт теперь, когда Новая Надежда взяла орбитальное пространство под контроль. Ведь корпорации «Седьмая грань» важен не только карьер, откуда краулер тоннами гребёт технически чистые кристаллы, корпорации важна тайна.

Потому что производственные налоги на Землях неимоверно высоки и корпорации нашей как будто не существует.

И вот всего один глазастый парень пролетел над нами на бреющем и ушёл живым, хотя мог бы как тот спутник, который тоже слишком много знал, рассыпаться по окрестностям кучкой дымящихся обломков. Потом он доложил своему руководству, а то в свою очередь связалось со своей метрополией, а та — с нашей, а наша в свою очередь задала Успешному Синдику, чьё имя неназывается, несколько неудобных вопросов, и чертовски похоже, что мы все потеряли работу.

Кто в этом виноват? В нашем клубе всякому ясно — фермеры. Понаехали тут.

Тайны, переставшие быть таковыми, доставляют своим хозяевам множество неприятностей, и где-то там, на Церере и в контролируемых ею областях арестовывают «белых воротничков», предъявляют им иски, определяют степень участия в «левых» доходах, описывают имущество. «Седьмой грани» предложено приобрести лицензии, заплатить налоги, штрафы и пени или самораспуститься. А мы сидим тут, связанные по рукам и ногам, и ждём, покуда до нас доберутся. Мысли наши заняты только нашим будущим, и ничего хорошего в этом будущем как будто нет.

Есть один тонкий момент, сказал хатамото Ии, когда выбрал время посетить наш клуб. Промышленный Совет Земель не может позволить себя обкрадывать, но это не значит, что планета — не наша! Пусть руководство из корыстных побуждений не зарегистрировало новую территорию, но директора уходят, а собственность остаётся. Либеллин-VI — мы слышали, фермеры назвали его Авалон, потому что им удалось вырастить тут съедобные яблоки! — наш по факту. Владеет полем тот, кто его вспахал — эта формула священна со времён Махабхараты. А чтобы она была должным образом доведена до сведения фермеров, полагающих, будто они первые только потому, что подсуетились с бюрократической процедурой, Федерация посылает сюда авианосное соединение «Красный дракон».

Мы добываем тут ценное стратегическое сырьё и, если мы его уступим, то потеряем в авторитете и в весе. Кристалл — это прыжковый двигатель, а прыжок — это власть над пространством. Фермерам будут принесены извинения и выплачена компенсация. Разумеется, за счёт фондов неправедной корпорации, если у власти останется прежнее руководство, или за счёт личных фондов прежнего руководства, если корпорация пойдёт под секвестр.

Мы можем быть неправедны, но мы не можем быть слабы.


* * *

Как неоднократно подмечал Брюс, мать его любила скуку и была в ней совершенно счастлива. Впрочем, какая уж тут скука, когда Айна самозабвенно скачет по синему надувному матрасику: ножки в белых носочках ударяют в упругую поверхность, раз-два, коленки поджимаются под грудь — ухх. Раз-два, она запрокидывается назад, пытаясь изобразить сальто. Смотри, мам!

Натали всякий раз всей внутренностью вздрагивает: а ну как шею себе повредит? Дитя возмущается: мам, ну я умею падать!

Этого мало, надо ещё уметь вставать. Матери кажется, что Брюс в этом возрасте был поспокойнее. Посолиднее. На Айне синий комбинезон с перекрещенными на спине лямками — очень удобная штука, позволяющая материнской руке вовремя цапнуть за эти лямки. Под комбинезон поддет пушистый свитерок: в это время мы ещё не включаем отопление, а на улице уже довольно прохладно. Да, экономим деньги, хотя на здоровье мы бы экономить не стали. Эта температура стимулирует активность ребёнка. Напрыгается — тут же на матрасике и заснёт, тогда и мать отдыхает. Жизненный цикл матери подчинён жизненному циклу ребёнка: опыт уже есть. Копна чёрных кудряшек, круглые щёчки-яблочки. Мы даже снимались в рекламе каких-то детских мелочей: здоровое дитя с отпечатком отцовской любви и материнского долгожданного счастья на рожице. С каждым ребёнком вновь переживаешь детство, и это вот, третье вышло самым настоящим. Правильным.

У Айны есть отец, а у Натали — муж.

Конечно, это выглядит совсем иначе, чем жизнь на иждивении Эстергази. Натали считает и планирует: это вот мы купим сейчас, а с этим можно повременить до следующего месяца или года. За столом нас четверо, а карточка кредитная одна. Но в то же время, когда Натали выбирала… нет, будем честными, она не выбирала, потому что выбора у неё не было… Любое-другое-прочее — это уже не жизнь, а служение чужой жизни, вечно тоскливое подглядывание за чужим праздником в заиндевевшее окно.

Иногда на её горизонте возникали «сёстры» — местные функционеры и ненастойчиво, за чашечкой чая предлагали устроиться поработать. Работа, в основном, была такого свойства: куда-то съездить, с кем-то поговорить. Делиться душой.

Если для тебя поровну «да» и «нет», сказал Рассел, когда она с ним советовалась — я бы не хотел. Останься нашей. Они хотят не твою работу, они хотят тебя.

На Пантократоре этот ресурс ценится больше других: личность, душа, харизма. Есть люди, которые единым движением души разделяют: это вот будет хорошо, а вон то — совсем даже хорошо не будет. Единственное место в мире, где платят за то, что ты — человек хороший.

И они думают, я это могу?

Допустим, могу, если речь о Брюсе или Айне: слово матери, подтверждённое молчаливым согласием отца — краеугольный камень нашей счастливой семьи. Но общество состоит из семей, как из кубиков, и из семей в мир выходят взрослые, правильно воспитанные дети. Пантократор интересуется, будут ли они строить свою ячейку по образу и подобию той, из которой они вышли, или же будут строить её по принципу — лишь бы иначе.

Пантократор считает, что если мужчина способен создать семью и защитить её, он может личным примером научить тому же сто пацанов, которые глядят на него рты разинув. Дело лишь в том, чтобы он верил в добро и зло и узнавал их в лицо.

А женщина научить не может. Этому учит только жизнь, интуиция, вовремя сказанное слово, поданная рука, и при всём этом сто шансов против одного — научиться злу.

Кто-то с пеной у рта твердит о самореализации. Вон, мол, Мэри-Лиис Дален на Зиглинде ведёт ток-шоу «Как мы воевали», хотя, как вспоминается Натали, воевала та больше по пилотским койкам, пока они с Магне не поговорили о любви посредством нескольких хлёстких пощёчин. Тогда наступил катарсис, они рухнули в объятия друг друга и неразлучны до сих пор. Строй рыжих погодков гордится родительской военной славой, и всё у них хорошо. Кто-то ещё из дам того призыва пишет стихи для регулярной передачи, доводя до слёз ветеранов той войны и романтически настроенных дев. И ты могла бы…

А у тебя — только муж, с которым счастливы твои дни. И ночи тоже. Каменная стена, в укрытии которой твой сад.

Что ты дала миру? Детей, которые, выйдя в мир, скажут: да, у меня было счастливое детство, я знаю добро и любовь. Это трудно, да, и будут ошибки, но это всё как аварийная посадка на воду, ночью — держишь курс на луну. Это лестница в небо, и мы, поколения — ступени в ней.

И Пантократор хочет, чтобы я произнесла это вслух. Он хочет, чтобы таких детей было сто.

Я не умею абстрактно. Может, у кого-то больше души, честь ему и хвала, но стоит мне подумать о сотне, и я сомневаюсь в себе. Айна спросит — кто тебе дороже. Брюс скажет — это не любовь, это игра, работа, фальшь. Неправда, ток-шоу, пошлость! Я и не думал, что ты можешь сделать из любви работу. Пусть цифровой манекен слепят, чтобы улыбался всем одинаково. Но только не с тебя, слышишь, мам! Рассел ничего не скажет, может, спросит только: тебе это нужно? И я задумаюсь. И в сотый раз скажу — нет. Вы моя реализация, мне хватит. Трое в моём сердце — и оно переполнено. Всё остальное проходит в номинации «весь мир», оно немного меньше.

Благодаря тому, что есть эти трое, я даже могу любить этот ваш «весь мир». Иначе ему пришлось бы худо.

Но я верю в добро и зло, и ещё, оказывается, я умею любить. Потому я — ваш человек. Потому что, оказывается, многие не умеют.

Но говорить «нет» намного проще, когда за плечом Рассел.

Вот и сейчас принесло их, на этот раз четверых. Такой бригадой Натали ещё не окучивали. Возглавляла миссию миз Ариадна, знакомая Натали с тех ещё времён, когда спасала её от дурных последствий коварного рислинга с Медеи. Содрогаясь при одном воспоминании об острой желудочной боли, Натали тем не менее понимала — приступ, настигший её в дворцовом туалете Зиглинды, спас ей жизнь. Приступ, и та девочка, Мари Люссак, догадавшаяся позвонить куда надо. Именно тогда Пантократор принял носимое злыми ветрами семейство Эстергази под свою защиту, и теперь, глядя в невозмутимое бронзовое лицо сестры Ариадны, Натали поняла, чего от них ждала: потребуют вернуть долг.

Дам, облачённых по местному обычаю в зелёное, хозяйка усадила в гостиной за чаем с печеньем. Айну отнесла в родительскую спальню, потому что ближе, игрушки, разбросанные на ковре, ногой запихала под диван. А у тебя прохладно. Да, это чтобы незваные гости не засиживались. Нет, мармелад она сама не варит: абрикосовым джемом её снабжает старичок из дома ниже по тропе — вы проходили мимо, когда поднимались! — просто так, ну а муж просто так починил ему забор. Да, Расселу нравится возиться со всякой ерундой, чтобы работало. Он говорит — это способствует внутреннему равновесию. Очень здорово, когда у мужчины есть это свойство. Согласна, повезло.

Всего одна весточка оттуда: ну вы же знаете эту гиперсвязь на фронтирах! Сосчитано каждое слово. Сам жив-здоров, и пацан в порядке. Да нет, не волнуюсь.

Что случилось?!

Следовало догадаться, что миз Ариадна по пустяку роскошные свои телеса растрясать не станет. Здесь на Пантократоре слово её на вес платины, хотя так трудно понять их иерархию. Бывает, силою взгляда определяют, кто прикажет, а кто подчинится.

Земли не хотят уступать шестую планету звезды Либеллин, внесённую в реестр обитаемых планет под именем Авалон. Считают её своей по праву первой заложенной шахты. Но и Новая Надежда не желает обедать во вторую очередь. Слишком много вложено в планету, чтобы на ней можно было жить, да и открытие её оформлено законным порядком. Люди приехали, сделали тут почву и воздух, связали с Авалоном свои надежды и перевезли скарб.

Как они станут разрешать этот земельный спор? Да очень просто. Как они обычно решались в деревне: сходятся у околицы две стороны с дрекольем… Колонисты вызвали для защиты своих огородов авианосное соединение, не замедлившее встать в орбитальном пространстве Авалона против аналогичного по составу «Красного дракона» Земель. По четыре приданных крейсера, свора эсминцев и пчелиный рой мелочи. Снизу, с планеты, видны отсветы дюз на пласталевых брюхах военных кораблей.

Фрида объявила тревогу по схеме шесть. Это значит, экипажи боевых судов прибыли на места прохождения службы и неотлучно находятся на борту. Отпуска отменены. Командиры готовы в любой момент прыгнуть в заданный сектор. Прекращены отгрузки в адрес вероятного противника, гражданам Земель предложено покинуть территорию Новой Надежды. В ответ 30 на Лорелее арестовали находящиеся там торговые корабли «Катарина» и «Ольбек», что в одностороннем порядке нарушило пакт, сорок восемь лет назад подписанный на Оранже. К Лорелее немедленно выслано соединение под командованием вице-адмирала Варни: властям максимально вежливо предложено освободить корабли и оплатить упущенную из-за вынужденного простоя выгоду. Тем временем эскадра, возглавляемая Ванессой Оук Кэмпбелл, объявила себя каперами, вышла из гиперпространства на тихой окраине у Одетты, оголённой отсутствием соединения Варни, наставила пушки и принялась диктовать условия, поражающие своим цинизмом даже бывалых офицеров Галакт-пола.

Всё это рассказывается за чайным столом тихим невыразительным голосом. В родительской спальне спит ребёнок, девочка, завёрнутая в голубой плед. Натали молчит и бледнеет.

У меня там всё!

Да вся эта ваша планета не стоит монетки, подброшенной, чтобы решить её судьбу. Эти мужчины опять всё испортили.

— Это война.

Натали не помнила, кто произнёс эти слова, но они повисли в воздухе её неубранной гостиной. И следующие.

— Ничто не случается настолько внезапно, чтобы это нельзя было предотвратить. Надо только вовремя вмешаться. Ты нужна нам.

— Я? — для пущей выразительности тычет себя пальцем в грудь. Внезапно леденеют ноги — неужто правда в доме так холодно? — и Натали поджимает их под себя. — Но… почему я? С чего вы взяли, что от меня будет прок?

— У тебя там всё?

— А? Что?

— Что такое колония на Авалоне? Это двести пятьдесят человек, из которых полсотни подростков, ещё полёта детей разного возраста, от трёх до четырнадцати, а прочие — люди сугубо мирных профессий. Только один человек способен о них позаботиться. Ты понимаешь, о ком я?

— Мой муж? Рассел? Но… «…и заодно пригляжу за пацаном». Меня опять обманули, да?

— Рассела предложили в экспедицию мы. — Когда говорит Ариадна, понимаешь, что вот она правда и есть. — Мы знали, что Фрида согласится. Чиновник СБ по вопросам новых территорий — человек разумный, он знает, что от наших предложений обычно исходит больше пользы, чем вреда.

— И что, по-вашему, должен там делать Рассел? Какая у него такая секретная миссия?

— Его миссия… — Ариадна пожевала губу, — …нет, это наша миссия. Надо спасти людей независимо от обстоятельств. Понимаешь? Кто бы ни начал стрелять первым, кто бы ни был виноват.

— И… — Глупо звучит, да, домохозяйки вообще глупы по определению, — …мне не стоило про это сказать?

— Об этом, дорогая, не сказали и твоему Расселу.

— Как это?! А что вы мне тут… Вы думаете, я могу его включить?

Ариадна посмотрела на неё с состраданием. Хотя, возможно, сострадала исключительно её непонятливости.

— Рассел Норм сам знает, что он должен делать, его не надо включать. У него нет выбора.

Резкий ветер свищет вдоль по склону холма, голые ветки ив стучат в окна.

— Да, мне знакома эта фраза. Но там мой сын, и у него должен быть выбор, должен!

— Мы устроили сержанта Норма в экспедицию на всякий случай. Там множество людей, специалистов в своей профессии, мирные семьи. Случись что — это беспомощные жертвы обстоятельств. Кто-то должен быть среди них, понимаешь, из тех, кто может.

— И вот оно случилось. Вы пожертвуете им.

— Не мы. Мы только помогли сержанту Норму занять подобающее ему место. Он, видишь ли, уже давно дал на все вопросы жизни правильные ответы. Он будет спасать людей, невзирая ни на какие политические интересы, независимо от того, где он родился и какое у него гражданство. Он наш паладин, и нет никакой разницы, знает ли он об этом. Всё, что он сделает, благословлено. Ты ведь знаешь, что Пантократор не играет в командные игры за власть. Пантократор служит только жизни. Если где-то глупые дети подрались в песочнице, надо присмотреть, чтобы они не покалечили друг друга совочками. Ты знаешь, что такое удар по планете из космоса?

— Я с Зиглинды, — Натали нервно высморкалась в бумажный платок. — Я знаю.

— Никто не ждёт, что ты пойдёшь и спасёшь Галактику. Тебе предлагается войти в комиссию, которая полетит туда улаживать конфликт и встанет между белым и красным драконами, и бросит между ними платок. Возможно, ты принесёшь пользу. Там, внизу — твои. Ты будешь очень стараться, чтобы дело обошлось без пальбы. Потому что если одни выстрелят, другие выстрелят в ответ. Любой ценой, слышишь, надо предотвратить галактическую бойню.

— Л-л-любой?

— Да.

Интересно, что сказала бы на это Адретт Эстергази?

Неинтересно. Я знаю.

— У меня маленький ребёнок.

— Здесь с ней ничего не случится. Ты можешь назвать более безопасное место, нежели Пантократор?

Нет, не могу. Мы все спаслись только здесь, но оказалось, что спасение было временным. Оно длилось до тех пор, пока не пришло время спасать других.

Беседу прервал громкий отчаянный плач из родительской спальни. Натали, извинившись сквозь зубы, метнулась наверх, сгребла дочь вместе с одеялом и прижала к себе, будто защищая от всех циничных политиков мира. Айне приснилось страшное, она начала всхлипывать ещё во сне, а очнувшись, обнаружила себя одну посреди огромной пустой кровати, сухую ветку, стучащую в окно — завтра же её вырежу! — и выдала громкий басовитый рёв.

Это ещё не самое страшное, нет. Хуже, когда ребёнок плачет тихонько, потому что даже плакать боится.

Если со мной, допустим, что-то случится, они не оставят ребёнка. Воспитают из неё «нашего человека», дадут ей силу и научат правильно распоряжаться ею. Образование, конечно, тоже. Айна станет одним из самых уважаемых людей Галактики: ещё бы, пантократорская монахиня. Неземное существо.

Ничего личного. Служить жизни как понятию, как слову. Как это возможно — спасать и лечить мир не для себя? И плакать она научится тихонько, чтобы никто не слышал. А может, они вообще не плачут. Психотехники у них всякие. Они не ищут света, они знают про него.

А это меньше.

Натали воздвиглась на верхних ступенях лестницы, прижимая к груди плед с местами торчащей из него Айной.

— Она поедет со мной. Когда мы должны быть готовы?

Говорят, Галактика в опасности. Говорят, кроме мамы некому её спасти. Даст бог, пригляжу за вами обеими.


* * *

Однажды общественная философская мысль вдруг решила, что нет больше добра и зла, и тем окончательно отделила себя от церкви, а душу — от бога. Общественным мнением отныне не возбранялось быть плохим, не скрывать этого, гордиться этим, говорить об этом вслух — был бы ты лишь успешен. Вопросы веры, обращённые к себе, сменились вопросами религии, обращёнными к обществу, и кто-то даже начал их путать. Душа и прежде блуждала во мраке, но сейчас она перестала искать в нём свет. Душа в принципе стала необязательной сущностью. Место её заменили на уровне единицы — интеллект, и общественное сознание — на уровне толпы.

По крайней мере так всё это выглядит, когда говорит Пантократор.

Пантократор объявил себя противовесом тенденции. О, нет, он не против религии, религия соединяет людей в общность… и разъединяет общности одну от другой. Вера же помогает и в массе остаться собой. Наверное, это очень храбро — говорить с обществом вслух и всерьёз о душе, любви и вере. Наверное, безопаснее, когда это не твои, а абстрактные вера и любовь.

С другой стороны, как их тянет на наш свет из окошка!

Пантократор знает врага в лицо, одинаково умело обращаясь и с личностью, и с массами. Пантократор умеет заставить всякого считаться с собой. Сила Пантократора в людях: тех, кто сумел разжечь во тьме свой собственный свет или каким-то чудом выйти на огонь и не пожелать возвращаться обратно во тьму. Предполагается, эти будут беречь обретённое. Как Натали.

Они назвали этот проект институтом возрождения положительного героя. Они находили и ставили на доску, как фигуру, человека, у которого просто нет выбора.

Остальное он делал сам.


* * *

На следующую оперативку Рассел Норм явился в сопровождении Морган, Андерса и Тирода. Вопросы ожидались серьёзные, пусть младшие командиры будут в курсе. Одновременно это были и смотрины: дескать, вот кто есть вместо меня, выбирайте. Ставрос, как обычно взвинченный и «на бегу», как будто не обратил на это внимания.

— У нас сложная ситуация, и я попрошу вас всех забыть о разногласиях и объединиться для её преодоления, — сказал он в начале, будто бы сам не был одной из противостоящих сторон. — Чиф Норм, что у вас по сектору?

Норм доложился, присовокупив, что, по его мнению, сделано ещё недостаточно. Мы по-прежнему видны в банальный энергодетектор. Вот если бы…

— Хорошо, спасибо. Отключить основной генератор мы не можем: в лабораториях идут эксперименты, для которых крайне важна непрерывность цикла. От генератора работают регенерационные и очистные системы и отопление. Не говоря уже о содержании технического парка. Кроме того, у нас полно маленьких детей, которым необходимо регулярное горячее питание. Это наша планета, и мы будем держаться как хозяева. Это противник высадился тут как тать в ночи, пусть он и жмётся к скалам. До подхода наших основных сил остаётся какое-то время, нам нужно продержаться. Вот снимки укрепрайона противника, сделанные Р. Эстергази, — староста нажал на деке кнопку воспроизведения.

Военные в этот момент быстро переглянулись.

— Мы не можем отправить туда пилотов, — сказал староста. — Ионное прикрытие делает слепыми их приборы, а постоянные туманы в том районе исключают возможность идти… как это… визуально. Однако ничто не помешало бы проникнуть туда пешей группе.

— А с какой, простите, целью вы предлагаете соваться туда пешей группе?

— Меня, чиф Норм, — сплетая пальцы перед собою на столе, ответил Ставрос, — крайне интересует, насколько мы беспомощны и зависимы от старшего брата. Вы до сих пор предлагали нам только убегать и прятаться, заранее отведя авалонской колонии роль жертвы в круговороте жизни.

— У молодой и сильной жертвы больше шансов выжить в круговороте жизни, чем у беззубого хищника. Уверяю вас, у них тоже есть подразделение безопасности. Было бы преступной глупостью не принимать |его в расчёт.

— Возможно, нам удастся поставить нашего хищника в зависимое положение.

— Как вы предполагаете это сделать?

— Это ваше дело — придумать и предложить, что можно вывести из строя в их механике. Я вас внимательно выслушаю.

Ну хотя бы раз.

— Морган? — Норм искоса посмотрел на помощницу, которая на протяжении всего разговора ёрзала и порывалась поднять руку, словно всю дорогу знала правильный ответ. На переносице у неё выступил пот.

— Проще простого, чиф, — выпалила та. — Главное — обеспечить им множественность аварий по всему комплексу. Они под землёй сидят: заложить им заряды в лифтовые механизмы и в каналы сброса отработанных газов — сами полезут, вот увидите. Точки сброса хорошо видны на инфракрасном снимке, если мы их перекроем, засорим им очистную систему — это раз. Насколько я понимаю, в производстве у них идёт хлор. Ещё можно снять ионизатор, это было бы и психологически верно: голый чувствует себя беззащитным. А там можно и с воздуха атаку подгадать… Останется чистое место, можно сеять газон.

— Проще простого, — согласился Норм. — Садитесь, пять. Староста, мы знаем своё дело. Я, видите ли, всю жизнь специализировался на антитерроре. Я считаю до крайности дурной шуткой, когда мне предлагают исполнить террористический акт против кого бы то ни было. Вы меня поняли?

— Нет, — сказал Ставрос. — Вас навязал нам Пантократор, и головной офис согласился, потому что от инициатив Пантократора, как правило, больше пользы, чем вреда. Вы ведёте себя дерзко и выказываете неподчинение руководству колонии. Это будет зафиксировано в вашем досье.

— Я не буду исполнять этот безумный приказ.

— Вы забываете, что на Авалоне и без вас имеются профессиональные военные. Если вы отказываетесь исполнять приказы высшего руководства, мы обратимся к ним через вашу голову.

— Попробуйте, — Норм ткнул кнопку своей деки, пересылая Ставросу некое сообщение. Тот сперва глянул мельком, потом перечёл внимательно и переслал Эдере и, видимо, СБ-шным близнецам. Те переглянулись.

— Офицеры, работающие по контракту, доводят до сведения руководства, что участие в военных действиях не оговаривается действующим соглашением. С учётом изменившихся обстоятельств оное соглашение должно быть пересмотрено в части расценок, премиальных и призовых и также не может быть заключено без участия страховой компании. Обязательства колонии Авалон в нынешней ситуации эти достойные джентльмены почему-то считают не стоящими выеденного яйца. Семь подписей.

— …а Р. Эстергази согласен со мной. Я предлагаю немедленно приступить к эвакуации колонии, и вот почему. Схожие мысли обычно приходят в головы противников одновременно. Если вы заговорили о теракте, можете быть уверены, руководство наших противников обсуждает те же возможности.

— Мировое сообщество не допустит, — сказала Эдера. — Мы мирная колония.

— Тогда вспомните об этом чуть раньше. Нанести превентивный ракетный удар по мирной колонии психологически несколько сложнее, чем ответный — по ней же. Мирового сообщества никогда не хватало, чтобы иначе чем на словах заступаться за нечто стёртое с лица земли. Пожурят, осудят, ужаснутся, может быть, установят эмбарго лет на десять — и будут дальше строить добрососедские отношения с выжившим. Возмездие — штука непродуктивная, на это соображение всегда опирается право силы.

Ставрос оглядел всех собравшихся за столом. Он ничего не говорил, но выглядел так, будто ярость его дошла до предела, когда начинает пожирать самое себя.

— Вы организовали весьма впечатляющее лобби: вы, ваш пасынок, его клон и его же более чем сомнительная жена. Но бесконечно это продолжаться не может. Я отстраняю вас от дальнейшего исполнения обязанностей главы Сил самообороны. Миз Морган, руководство ССО переходит к вам. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы господин Норм не покидал своей комнаты до появления на Авалоне наших Вооружённых Сил. Пусть Пантократор разбирается с таким, с позволения сказать, солдатом.

— Разбежалась, — буркнула Морган. — Эй, даже не думайте!

— И не собирались, — ответил Андерс за Тирода и за себя.

Судя по лицу, Кэссиди подумал о применении оружия — и отказался от этой мысли. Перестреляешь своих, а кто в чужих стрелять будет?

— Это мятеж? — спросил Ставрос. — Бротиган, похоже, вам придётся возглавить этот детский сад. Если они не ССО, мы не можем их просто так… содержать.

— Нет, — вздохнула Эдера. — Это групповая психология. Те, кто отработает своё и уйдёт, никогда не станут играть по правилам тех, кто решил тут жить. Это на уровне нравственных идеалов, как те же контрактники. Досюда играем, а отсюда встали и ушли: ни при чём они.

— Да ничего подобного, мэм, под одними пушками сидим. Разумеется, если вы доведёте ситуацию до «спасайся, кто может», самые высокие шансы будут у меня, Морган и Р. Эстергази. Разумеется, я не оставлю пасынка с его женой. Если вы ещё не поняли: у вас тут дочь, между прочим. Выводите людей, если обойдётся всё — можете сунуть меня в криозаморозку и продержать там до прихода крейсеров, это самый безопасный способ удержания меня под арестом. Я с вами не власть делю.

— Да, у меня есть дочь. У меня полно недостатков, однако я по мере сил стараюсь разделять общественное и личное. В этом моя сила, и не надо меня шантажировать материнством. Недавно вы продемонстрировали, что без колебаний примените силу, защищая своих. Теперь вы фактически отказываетесь исполнять распоряжения высшего руководства, хотя они подразумевают ваши непосредственные обязанности. Я допускаю, что у вас может быть мнение на этот счёт, но силовое ведомство не должно размахивать мнениями, иначе оно перестаёт быть продуктивным и ослабляет власть. Вы не должны ставить сами себе боевые задачи, ваша обязанность их исполнять.

— Мы можем с вами когда-нибудь побеседовать о том, считать ли личное слабостью или источником силы. Что касается меня, я привык ценить личное и находить в нём опору. Вы хотите, чтобы я доказал вам своё умение убивать? Этому учатся очень быстро, так быстро, что потом всю жизнь спрашиваешь себя: а нет ли тут подвоха? И чертовски похоже, что он-таки есть. Умею ли я врастать в землю по приказу? Ответить на это довольно сложно в том случае, когда есть место для шага назад. Буду ли я это делать, и если да — ради чего?

Чтобы два галактических монстра померились силой? Мне представляется, что ответ лежит в плоскости личного. Тем, кто просто любит адреналин, не сюда. Жертвовать жизнью — это не спорт. Должна быть существенная причина, чтобы я погасил чужую жизнь или позволил погасить свою. Когда они придут убивать ваших детей в отместку за то, что вы убили их детей…

— Но у них нет тут никаких детей!

— Садясь в кокпиты военных самолётов, они убедят себя, будто бы они были. Так всегда случается, когда вы спускаете пса, который не вернётся к вам, когда вы возьмётесь свистать его обратно. Война — последний довод, а вы лучше поищите предпоследний.

— Ну да, а вы пока подумаете, что вам скажет мать вашего пасынка. Вы думаете, вы — каменная стена, Норм? Вы может, даже кого-то сумели обмануть. Да у вас колени глиняные. Вы рухнете, если пальцем в верную точку ткнуть.

— Ткните — и посмотрим, но только сейчас решение примите правильное.

— Не надо, — сказал Бротиган. — Не стоит дразнить ни женщин, ни тем более психологов. Ну ткнёт она, и что делать будем? Эдера, сержант нам ещё пригодится.


* * *

Если бы президент Люссак мог передоверить это дело помощнику, например, Калле Неро, он бы предпочёл участвовать в нём издалека, не засвечивая личного интереса. «Седьмая грань» нашла источник качественного сырья для прыжкового судостроения, в коем Зиглинда издавна не знала себе равных. Как только эти кристаллы появились на рынке, умный маркетолог предложил приобретать не сырьё партиями, сколь бы заманчиво дешёвым оно ни выглядело, а всю компанию целиком. О том, кому она принадлежит на самом деле, знали только несколько человек.

Естественно, военные производства Зиглинды субсидируются федеральным правительством, и оно же устанавливает нам закупочные цены. Это вам не прежние времена, когда независимая империя торговала оружием во все стороны. И это не очень удобно, если смотреть с зиглиндианской стороны.

Главная причина, по которой Гилберт Люссак летит к Авалону сам, — это необходимость принять под секвестр имущество проштрафившейся компании. Там будут переговоры: Пантократор предоставляет якобы независимую площадку на орбите… президент Люссак предполагает, что эта независимость такая же аховая, как его собственная личная незаинтересованность в имуществе «Седьмой грани». Земли Обетованные не должны упустить Авалон, а он не должен выпустить из-под контроля бизнес, иначе чёртовы кристаллы придётся покупать втридорога у распорядителей кормушки. Разница между выручкой и себестоимостью составляет прибыль, а потому повышать себестоимость, мягко говоря, не хочется.

Аудиторы в ЗО злые, как собаки, и немудрено: федерацией правят синдики, между их партиями идёт непрерывная борьба, и компрометирующие материалы, добытые на любого из нас, бесценны. Это механизмы, посредством которых можно влиять на власть. Президент (правильное слово — управляющий) Зиглинды — фигура некрупная, но и на это место есть претенденты.

У нас сложная ситуация.

Тем не менее, она может обернуться и к нашей пользе. Прибыв на Авалон как представитель власти, Гилберт Люссак имеет шанс получить эти кристаллы даром. Разумеется, официально месторождение будет собственностью Земель, но любой собственности нужен управляющий. Шеф-распределитель кормушки. За такими должностями у нас очередь.

Мы как раз собирались выйти на массовый рынок: в рабочем сейфе лежит проект прыжковой яхты эконом-класса. Если нам удастся его запустить, гиперпространственное путешествие более не будет прерогативой транспортных компаний-монополистов. Это прорыв… и это удар по Успешным Синдикам, подвизающимся в смежных сферах.

Или я их съем, или они меня съедят: закон цивилизации.

К слову, в станциях гиперсвязи кристаллы двойного лучепреломления тоже используются. Когда господин Люссак станет официальным дилером-контролёром федерации, надобно будет сойтись со связистами поближе и выяснить, какие перспективы обещает нам эта отрасль.

Но прежде чем ему занять столь хлебную должность, надобно отстоять Авалон перед нашествием фермеров, и потому президент Люссак везёт с собой аргументы. Так уж вышло, что по сути своей он больше расположен к игре, чем к игрушкам. На Зиглинде традиционно играют в солдатики, и эскадрилья Ночных Волков, которая режется сейчас в домино в офицерской кают-компании, для него не более чем плакатные сущности, национальная особенность. Ей надо потакать, чтобы снискать симпатии электората. На Зиглинде должны быть пилоты, это её парадное лицо. Элита.

Всё, что они умеют: летать, стрелять и гореть… Он к ним почти равнодушен, но есть одно исключение. Волчица. Наверное, единственная женщина на этой дурацкой планете, сердцу которой плечистые парни с серебряными крылышками на погонах — никак. Они могут играть хоть в домино, хоть вовсе в гольф, она в своей каюте читает книгу. Женщина-пилот, развитие некоей идеи, легенды, почти сказки. Равная во всём.

Равная? Дудки. На этой архаичной планете до сих пор бытуют самые смешные предрассудки: чтобы женщину признали, ей надо идти не ноздря в ноздрю, а опережать на голову, а лучше — на корпус. Но Волчица справляется. Индивидуальный позывной просто так не дают. Она так воспитана, выращена специально, в какой-то степени собственное творение Люссака, воплощение одного его давнего замысла. Ему не удалось тогда заполучить Эстергази, но это не хуже.

Миранда Гросс. Козырная дама. Волчица.

Командир крейсера «Скади» доложил, что корабль встал на орбиту Авалона и подготовлен к стыковке с пантократорской «Эгле». Господина главу делегации просили прибыть по возможности скорее. Они торопятся, значит — считают ситуацию тяжёлой. Люссак провёл ладонью по гладким волосам. Он ещё не начал седеть: всегда тщательно следил за этим. На нём был нарочито старомодный двубортный костюм, Зиглинда консервативна, и подчеркнуть это никогда не лишнее. Дескать, бизнес, традиции. Следующая ассоциация в цепочке — порядочность. Гилберт Люссак знал, что за костюмом почти не виден сам: тёмные прилизанные волосы, мелкие черты лица, внимательные глаза. Очень прямая спина и прямые, как искусственные, плечи. Рот у него был некрасивый, маленький и плотно сжатый, но он ему нравился. Он был свой, то, что президент Люссак позволял себе, и ещё в нём чувствовался характер. Личность.

Вместе с роскошной рыжеволосой Каллой Неро, облачённой в роскошный брючный костюм, чтобы оттенять, или, вернее, затмевать патрона, буде тому потребуется отвлечь от себя софиты, они вошли в стыковочный рукав «Эгле» и через минуту оказались в помещении для брифингов с большим круглым столом.

От противной стороны присутствовали чиф СБ по вопросам новых территорий, господин Лантен и командующий авиасоединением Содружества адмирал Ква'ан, облачённый ради торжественного случая в белый с золотом мундир. Вокруг стола тёмные деревянные стулья: весь дипломатический этикет — сплошная игра символов. Перед каждым стулом персональная дека. Вежливо и безразлично кивнув, зиглиндиане заняли отведённые для них места напротив, и в ту же минуту в зале появились хозяйки: пять женщин в длинных платьях цвета мха.

Совпадений не бывает. Силы играют людьми, а люди используют силы. Всё, что на первый взгляд выглядит совпадением, есть результирующая множества разнонаправленных векторов. Натали Эстергази президент Люссак узнал с первого взгляда, хотя в тот единственный раз, когда их пути пересекались, не придавал ей никакого значения. Он считал её мелкой фигурой, собирался снять с доски и не очень расстроился, когда она ускользнула. Потерять её сына было намного досаднее.

Её присутствие здесь — это знак, подаваемый ему Пантократором. Это не равные переговоры, где мы будем друг с дружкой играть. Белое лицо, на котором глаза и брови словно нарисованы тушью и к которому президент Люссак вольно или невольно возвращается взглядом… Из этих пяти она одна безоговорочно красива. Это что-то значит. Хочешь играть с Пантократором — учись толковать мельчайшие штрихи. Калла тоже красива, она шикарна, она словно сошла с подиума или журнальной обложки. Разумеется, не человек. Калла подчёркивает престиж своего патрона, её для того и наняли, и, помнится, она была удивлена, когда оказалось, что постель условия контракта не оговаривают. Лиц, как у Натали Эстергази, на обложках вы не найдёте. Может, в византийских церквах или на редких испанских картинах. В них нет бесстыдства. Даже смотреть в них — надобно заслужить. Пантократор славится способностью взять человека и поместить в резонанс сил. Против пего недаром выставили женщину, перед которой он виновен. Это замышлялось как пристрастный суд, чтобы он почувствовал себя зловредным микробом, помещённым под микроскоп. Чтобы он почувствовал обращённую на себя ненависть, и что она имеет значение. Что такое Пантократор? Сейчас это она и есть.

По счастью, всё это не имеет ни малейшего отношения к праву собственности на Авалон. Может, у них и для противной стороны есть невидимые постороннему знаки.

Толстуха в зелёном — они все в зелёном, но эта по-видимому главная! — включила мониторы, подающие картинку со спутника.

— Мы хотели обойтись без стрельбы, — сказала она, сохраняя на лице мрачное и торжественное выражение, каковое позабавило бы Люссака, если бы он был настолько глуп, что находил Пантократор смешным. — К несчастью, мы уже опоздали. Поэтому сейчас задача миротворческой силы — не допустить эскалации конфликта и выхода военных действий в космос. На орбите сейчас силы, которые одним залпом превратят яблоко в огрызок. По праву третейского судьи я объявляю на Авалоне чрезвычайную ситуацию. С этой минуты никто не сядет на неё и никто не взлетит. Связь с планетой только через наш терминал.

— Как вы намерены пресекать нарушения? — с интересом спросил Люссак. — Я уверен, что ни та, ни другая сторона не оставят своих без поддержки. У Новой Надежды там, насколько я понимаю, фермеры с детьми. Они же будут на это напирать. Впрочем, у них там и профессиональная армия имеется…

Он сделал выразительную паузу: дескать, на это будем напирать мы.

— Комиссия располагает данными о составе контингентов. Разумеется, мы будем настаивать, чтобы ресурсы сторон были по возможности равны: никто не протащит на планету оружие под видом детского питания или туалетной бумаги.

На лице у Натали Эстергази дёрнулся мускул, но она смолчала.

— Верно и обратное, — продолжила судья. — Мы в любом случае собирались настаивать на снятии ионного прикрытия с рудника.

Люссак улыбнулся слову «любой».

— Но сейчас ведь к нашей стороне претензий нет?


* * *

Странное состояние охватило в последние дни авалонскую колонию. Нет, это был не страх. Брюс судил по себе и товарищам: современные дети уже равнодушны к голографическим динозаврам, ступающим прямо в зал, к боевым кораблям, проносящимся над головами обедающей семьи, к трассам пунктирного огня, пронзающим детскую наискосок, из угла в угол. Они как непуганые звери привыкли, что огонь не жжёт, пуля не убивает и положительный герой всегда в норме. А мы в том возрасте, когда каждый мнит себя положительным героем вместо того, чтобы зубрить правила эвакуации.

Все чего-то ждут, никто ничего не делает. Пребывая на улице, постоянно смотрят на небо, словно можно увидеть что-то сквозь тучи. Вяло выполняют разовые поручения, которые даются тоже как-то… вяло. Видно, в отделах та же ситуация. Непонятно, надо ли продолжать исследования. Врастать в землю, чтобы ни шагу назад, не дело семей с детьми. На полосе ковыряются контрактники: они явно недовольны — влипли. Хотели бы сейчас убраться подобру-поздорову с Авалона, да не выйдет, а сейчас может хоть что стрястись.

Вот эти да, дёргаются. А ещё я вижу, как психует Норм, взявший сам себя под домашний арест. Круглые сутки валяется в своей комнате с книгой на пузе, выходя только в душ, а есть ему носят. Или я, или Морган — по очереди, в зависимости от того, кто нынче охраняет Мари Люссак. И мы знать не знаем, кто нами теперь командует. Вроде бы Бротиган, но Бротиган один на всё.

Деликатность есть способность не уронить достоинство других людей. Норм ведь сам не спросит, а потому Брюс садился рядышком и в порядке трёпа рассказывал новости. Бротиган, дескать, велел то и это. Отчим делал вид, будто ему всё равно, размеренно барабанил пальцами по пластиковой обложке, и в порядке трёпа же комментировал: «вот это правильно» или «да что он, совсем сдурел?». Брюс мотал на ус, однако же понимал, что шансов обратить к истине в дорвавшееся до власти СБ у него немного. С другой стороны, СБ до странного незначительно проявляло себя во власти. Если они и решали там что-то по комплексным мерам безопасности, наружу ничего не выходило. И вся связь, разумеется, шла через них.

Теоретически можно было посидеть с Мари, но после того случая всё между ними изменилось. Или оно изменилось ещё раньше? Им стало не о чем говорить. Брюс не нашёл слов в единственную секунду, когда они были нужны, и потерял право. Взгляд Мари теперь обходил его, и даже если она смотрела на Брюса прямо — она его не учитывала. Встречи эти стали настолько тягостны, что юноша с удовольствием уступил право на них Рубену Р. Эстергази.

Это их дело, о чём они там говорят и нуждаются ли вообще в словах. А в том, что это перестало быть твоим делом — ты сам виноват. Мужчиной надобно быть вовремя. Иначе можно вовсе им не быть.

Так прошло несколько дней, сотканных из подавленной нервозности и скуки.

Норм включил психотехнику, позволявшую ему спать отрезками по двадцать минут: Брюс имел о ней некоторое понятие и знал, что вхождение в ритм требует некоторого времени.

— Если захотят только напугать, придут днём, — сказал отчим. — Если решатся зачищать, налетят ночью. Проще пожечь, когда все спят в своих постелях. Постарайся брать ночные дежурства.

Добро бы, да ночные-то все у Р. Эстергази. Впрочем, Брюсу и без того не спалось. Мысли налетали как эскадрилья и расстреливали его в упор, и ни в одной не было позитива. Жизнь не удалась.

Нет, это просто невозможно: знать, что над головой стоят крейсера, что на тебя нацелены пушки, и делать вид, будто ничего особенного не происходит. Деморализует напрочь. Может, они этого и хотят? Условие чрезвычайной ситуации — никто не сядет на планету, никто с неё не взлетит, а победит тот, кто это выдержит.

— Послушай, тебе не кажется, что всё это как-то неправильно?

Норм остановил видеокнигу и посмотрел поверх неё на пасынка. Насколько Брюс заметил, отчим и на пару эпизодов не продвинулся с тех пор, как начал.

— В таких ситуациях никогда нет ничего правильного. Будь всё правильно, мы, военные, не были бы нужны. Война — последний довод королей, слышал?

— Рассел, но если ты один знаешь, как нам из этого вылезти, почему ты валяешься тут и ничего не делаешь? Всё вот это выглядит очень уж демонстративно. Почему бы тебе просто не продолжать исполнять свои обязанности?

Норм помолчал.

— Есть вещи, — глубокомысленно начал он, — которые делают армию армией. Я отказался исполнить приказ и объяснил свои мотивы. Я не могу исполнять далее функции главы ССО колонии, иначе в следующий раз Морган не подчинится мне, и ей за это ничего не будет. Армия мы или что?

— Ты считаешь, что полученный тобой приказ преступен?

— Он крайне глуп, я не понимаю, как столь ответственный человек, даже гражданский, мог всерьёз рассматривать такую возможность. Не говоря о том, чтобы предложить это мне. Не сочти за понты, пожалуйста.

— Тогда почему бы тебе не пойти дальше? Прими командование и сделай всё как надо. Причины изложишь после на Фриде. Мне будет намного спокойнее, если в своей комнате будет сидеть Бротиган.

Норм поморщился.

— Поменьше бы ты смотрел военных драм, рядовой. Кто я? Отставной сержант и учитель физкультуры. Предлагаешь мне арестовать высший менеджмент колонии, вооружённый всеми управленческими технологиями? На каком основании? И не забывай про Бротигана и Кэссиди. Кто сказал, что они уже не изложили на Фриде свои соображения? Если Ставрос лезет в петлю, а они молчат, может, есть нечто такое, что я не учитываю? В конце концов, это их работа — видеть картину целиком.

— Они не знают, что делать, и могут наделать глупостей.

— Никто не знает. Ничего не делать и надеяться, что наверху для нас придумают правила — единственный разумный выход. К тому же свой долг я исполнил: высказал свои соображения и вправе рассчитывать, что они будут приняты во внимание. Что я ещё могу сделать, оставаясь в рамках «свой-чужой»? Чай не малые дети.

Главный недостаток достойного мужа в том, что других он полагает равными себе, сказала бы мать.

Сколь многие винят Гектора в падении Трои. Оставил, мол, на дураков.

— Ты из тех, от кого я жду чуть больше проку… ежели вдруг что. Их придётся выводить. Будет паника, будут метаться, кричать, терять детей и ценные вещи, порываться вылезти не туда и угодить под бомбы. Одиночка всегда более успешен, если он быстр и располагает хотя бы элементарными навыками выживания. Однако это было бы слишком большое счастье. Стадо бизонов идёт со скоростью самого слабого бизона. Статистика показывает, — он хмыкнул, — что в любой куче гражданских непременно обнаружатся псих, беременная и подросток, считающий себя крутым, и ты узнаешь про это в самый неподходящий момент.

— Ну мы же, выходит, к этому готовы?

— К этому никогда нельзя быть готовым.

Сидим. Ждём. Смотрим в небо.


* * *

Они пришли ночью.

К счастью, один из полезных советов Норма не пропал втуне: жилые помещения перенесли в подземную часть комплекса, потому те, кто спал, проснулись от грохота разносимых вдребезги верхних сооружений и нарастающего невыносимого рёва реактивных движков. Иначе не проснулись бы вообще. Выскочив в коридор, Брюс понял, что значит: «к этому нельзя быть готовым». Когда орут все автоматические системы разом, ты можешь выполнять только какое-то одно отработанное действие.

Например, бежать на выход! Брюс обернулся, пытаясь вернуть способность ориентироваться, и едва не был сметён и затоптан. По коридору нёсся железный смерч: пилоты во главе с Р. Эстергази, все восемь. Тут уже не до условий контракта, тут у них включается рефлекс — бежать со всех ног и подняться в воздух как можно быстрее. Счёт на секунды.

Пронеслись, и коридор наполнился обалдевшими колонистами. Прижавшись к стене, стояла Сульпиция с эвакпакетом в руках. Она всё сделала по инструкции и теперь ожидала, пока её спасут. Из дверей душевой выскочил Норм, в одних только форменных брюках и босиком, с полотенцем на шее, сфокусировался на пасынке:

— Где Морган?

— Что? — меньше всего Брюс ожидал вопроса вроде этого. Выяснять, где тут кто, в этой мешанине, где его отпихивали с дороги, вертели и тыкали под рёбра, пришло бы ему в голову в самую последнюю очередь.

— Спрашиваю, ты Морган давно видел?

— Да дня три, и сто лет бы ещё я её…

Норм бросил руку вниз и невнятно выругался.

— Иди, выпусти Мари, — распорядился он. — Выбирайтесь наружу и бегите прочь, как зайцы. Кроме тебя никто о ней не позаботится, забудут и бросят. Тирода кто-нибудь видел?!

— Там Р… ах да, он уже не там.

Брюс сморгнул, потом ещё раз, потом протёр глаза, но щипать их не перестало и одновременно мучительно засвербело в глотке. К ним пробивался Бротиган, полуодетый, в майке, покрытой пятнами пота, почему-то чёрного.

— Эй! — закричал он ещё издали, идя сквозь толпу как ледокол. — В технических отсеках опустились переборки и пошёл порошок, а там дежурная смена могла остаться. И подпорная вентиляция барахлит. Я послал мальчишку из Третьего вниз и сам схожу проверю. Выведешь народ? Да, и ещё — лифты отключены. Ну, ты в курсе.

Норм стиснул Брюсу плечо.

— Вытащи себя и её — это твоя задача. Всё на этом, я про вас забыл. Меня сейчас на куски будут рвать.

На конфетти. Эдера Насименто налетела на Норма как воробей на ястреба, вцепилась в полотенце и даже, видит бог, попыталась встряхнуть:

— Я нигде не могу найти Ставроса… чего вы ждёте?., распоряжайтесь своею властью, только вы можете… тут люди, дети!

Дальше Брюс уже не слушал, потому что весь ушёл в движение против потока. Пригодились локти, рост и вся мускульная сила, сколько есть. Мигнул свет, потом погас, спустя невыносимо долгую минуту включилась тусклая аварийка, и при ней стал виден ползущий по коридору дым.

Это самое плохое. На ОБЖ в школе учат, что дым страшнее огня. Брюс вскрыл пожарный шкафчик и, косясь на топор, надел кислородную маску. Прихватил ещё одну для Мари и взял на всякий случай фонарик. Привычно проверил, включив-отключив, и с большим неудовольствием обнаружил, что луч его рассеивается на дыму. Свет ложился чётко очерченной полосой. Плохо. Подпорка — система, под давлением продувающая воздуховоды — если и работает, то не справляется.

Вдобавок он услышал гул. Колонистов, прижимающих к груди эвакпакеты или детей, уже повели на аварийный выход, коридор очистился, в нём стало просторно и пусто. И Брюсу нечем было объяснить этот звук, кроме как ликующей песней огня.

Коридор — это труба, а труба — это тяга.

Подпорная вентиляция в герметичных помещениях — штука крайне двусмысленная. Помещения комплекса, рассчитанные самое большее на бытовое возгорание, автоматически изолируются. Выгорает кислород, огонь пожирает сам себя. Обычно до этого не доходит: в отсеки, где с большой долей вероятности находятся люди, подаётся мелкораспыленная вода, лаборатории, мастерские и архивы тушат порошком. Люди в порошке не выживают.

Беда в том, что под наше торопливое переселение никто и не подумал перепроектировать пожарные системы. Люди вполне могут оказаться в порошке, даже ещё ничего не понимая. Даже не проснувшись.

Тут было пусто: одинокий стул возле запертой двери и тоскливая чёрная лужа. Над дверями жилых помещений согласно проекту смонтированы водяные завесы, тоже своего рода герметизация от огня и дыма, но нынче водопровод пробило во многих местах и на пол текла только жалкая струйка, пока и та не прекратилась.

Тактильный замок не сработал, и Брюс весь покрылся холодным потом, прежде чем сообразил вытереть ладонь о штаны. Он же по дороге вспотел! Вторая попытка удалась, а то он уже подумал… сто вещей он подумал одновременно, одну страшнее другой. Её ведь тоже переводили сверху, но когда — он с перепугу не помнил. Перенастраивали под него, Брюса, эту дверь?

— Что там у вас происходит? — спросила из темноты Мари Люссак. — Кто это?

Света в её комнате не было, Брюс вырисовывался на фоне дверного проёма чёрным мужским силуэтом, ничем не отличимым, скажем, от Бротигана, а Бротигану она не рада. Неизвестно, зачем бы сунулся к ней Бротиган, но едва ли за чем хорошим — так думает Норм, а Норм часто бывает прав. Даже слишком часто.

— Я это, — буркнул он. — Меня Норм послал. Налетели на нас и бомбят, комплекс горит, выбираться надо. Хватай вещички и побежали…

Только тут Брюс сообразил, что сам без вещей. Ну да ладно, не та проблема, чтобы сейчас заморочиваться.

— Кто командует?

— Норм и командует, пока Ставроса не нашли. — А?…

— …а Рубен в воздухе с эскадрильей! Я пока вместо него, после опять поменяемся.

Мари выступила из темноты на свет в том халатике, в каком была, когда её арестовали, и в той же кофточке поверх.

— Надо кое-что взять, — сказала она, будучи более спокойна, чем любой, кого Брюс сегодня видел.

— У нас нет вре…

— Это очень важно, — отчеканила Мари Люссак. — Для тебя, для меня и для каждого из тех, кто выйдет отсюда живым и захочет живым же и оставаться. Миз Монти на моём месте просто взяла бы любого из ССО за шиворот и велела бы исполнять. Сейчас я — это она. У меня нет времени просить и уговаривать, я приказываю.

Только пантократорское воспитание удержало Брюса от плевка на пол, а Мари тем временем была уже на лестнице. Ему пришлось бежать, чтобы догнать её и хотя бы маску заставить надеть. Снаружи всё ещё бухало, но реже, и двигатели взвизгивали высоко и пронзительно, уходя в ультразвук, от которого болели зубы.

— Где эта штука? Мы сможем туда пройти?

— В лаборатории белкового синтеза. На второй вопрос — а я откуда знаю? Должны!

Поднявшись на первый подземный ярус, они оказались в удушающем жару и в полной темноте. Попытались пройти несколько шагов в направлении центра, но отказались от этой мысли, упёршись в задраенную переборку. Маски ещё кое-как спасали их от дыма, но за переборкой ревело голодное пламя. Дольше находиться тут можно было только в спецкостюмах. А где их сейчас найдёшь?

— Они нанесли удар по генераторам административного блока, — сказала Мари. — Насквозь мы не пройдём, но можем пробежать поверху. Лаборатории в боковом крыле могли и уцелеть.

— На наружном ярусе? — не поверил Брюс. — Да там месиво! Гнутая арматура и груды пластикроша!

— Значит, будем в этом месиве копаться. Вытащи меня наружу и можешь быть свободен.

Наружу — это хорошо. Ядовитый дым выгоняет нас из нор… и вот тут-то по нам стреляют. Чёрные мечущиеся тени на фоне пожара — замечательная мишень для охотника, которому не нужно разбирать своих и чужих. Падай, как ястреб на зайца. Развлекайся.

Они с Мари и бежали, как зайцы, спотыкаясь на изрытой воронками площадке, где ещё так недавно плясали рил в честь Годовщины Высадки. Комплекс перестал существовать, корпуса местами горели, местами были темны, а в воздухе всё ещё шёл бой. Рассудив, что свои вряд ли будут пикировать с неба на бегущих людей, Брюс ориентировался исключительно на звук. Когда тот нарастал, он хватал Мари и швырял её наземь, под прикрытие какой-нибудь кучи или в воронку — лишь бы в тень погуще. Невыносимо, немыслимо наваливался на спину рёв, будто каток вминал их обоих в горячую землю, и выхлоп облизывал им затылки, на которых — он чувствовал! — скручивались опалённые волосы, а сверху сыпался пепел, как снег. Брюс очень сильно подозревал, что всё это — совсем не то, что рекомендует ОБЖ в подобной ситуации.

ОБЖ вообще рекомендует не ходить там, где стреляют. Когда-то я очень не уважал ОБЖ.

— Это военная авиация, — сказал Брюс, отплёвываясь от песка и травы. — Мощность движков, пулемёты, ракеты… Гражданскую так не переоборудуешь. Нашим в небе не сдюжить.

Он пожалел о том, что сказал: Мари встала столбом и уставилась в ночное небо, где проносились стремительные легкокрылые тени. Если кто и помещает тем играючи расстреливать нас, так это отец с его эскадрильей. Наспех оборудованная пулемётами сельхозтехника, конечно, не сыграет с военными на равных, но по крайней мере отвлечёт тех на себя, позволив нам укрыться в кустах и скалах.

Назгулов бы сюда! Они бы показали этим, кто в небе хозяин, кто хищник, а кто объедки подбирает.

— Мы можем пройти через больничный блок! — осенило её. — Его первый подземный ярус соединён переходом с научным. Ну же…

— Сколько весит эта твоя штука?

Я хотел спросить — а она вообще цела? В это трудно поверить, входя в искорёженные двери, ступая по битому стеклу… Окна-иллюминаторы выбиты, на стенах пляска диких теней. Горит яблоневый сад. Горит всё, что может гореть. И всё, что не может — тоже. Это зажигательные ракеты.

Брюс невольно вздрагивает и прижимается к стене: это какая-то клонированная птица бьётся в разбитой опрокинутой клетке. Большая! Что она тут делает?

Ну да, больничный блок всегда был самым пустым: максимум, тут ставили прививки, ну и ещё проводили регулярный медосмотр. Немудрено, что лаборатория белкового синтеза потихоньку захватывала тут производственные площади. Учёная дама Монти сказала бы, что это две ветви от одного корня. Учёной даме Монти никто не возражал. Себе дороже.

Кто же её убил? Почему СБ удовлетворилась, посадив' под замок Мари Люссак?

Своевременные мысли, ничего не скажешь. Между прочим, почему в распоряжение горнодобывающей корпорации придана эскадрилья военной авиации? И где Морган?

Брюс нагнулся, чтобы освободить птицу, заодно выпустил и кроликов из длинной клетки вдоль стены. Ушастые безошибочно сориентировались по движению воздуха и вскоре уже вовсю скакали через поляну в заросли.

Только сейчас начинаю понимать всю значимость замысла… всё величие идеи терраформации и вообще всего, что человеческая рука сделала для Авалона. Кустов, кустов надо было сажать побольше!

— Сюда! — Мари заторопилась вниз по железной лестнице, обгоняя луч фонарика. Брюс пристыдил себя и ускорил шаг: сломает ногу, мне же её тащить. Однако Мари двигалась уверенно, как намагниченная, и ему пришлось напомнить себе, что она каждый день тут ходит. Прошла бы и с завязанными глазами: похоже, опять впала в блаженное состояние, когда настолько знаешь, что должен делать, что никакие мысли уже не мешают. Неужто в самом деле клон? Впрочем, это уже папины проблемы. Кажется, они друг дружке ровня.

Стоп. Дальше хода нет. Мари упёрлась в прозрачную стену: путь перекрывали двери из матового пластика, помеченные большим красным крестом, и двери эти были закрыты. Мари поспешно набрала код, но он не сработал. Повторила попытку — снова ничего. Ну естественно, генератора-то нет, и аварийная система тоже глюкнулась. Теперь пройти в двери можно, только взорвав их. Брюс погасил фонарик и увидел, что прямоугольник двери сереет светом.

— Сейчас я поищу каталку, — сообразил он. — Положим на неё что-нибудь и протараним. Пластик же, не пласталь.

Ага, сам лягу — головой вперёд, сгожусь хоть на что-то. Ему неожиданно стало весело.

— Нет времени.

Мари огляделась. В каждом отсеке возле двери полагается пожарный шкаф, и тот не заперт. Нажми красную кнопку с буквой «А», прозрачная панель выпадет сама, бери, что хочешь, только учти, что воды нет — насосы тоже электрические. Были.

Мари ударила по кнопке: правильно, со знанием дела — основанием ладони. Она схватилась за топор, и Брюс непроизвольно вздрогнул. Тяжёлый треугольный клин на длинной, с пол-Мари, ручке. Попыталась его поднять и занести, но равновесия не удержала: её повело в сторону и назад. Пришлось уронить его и на него же опереться, чтобы не упасть.

«Дай, я» и «помоги мне» прозвучали одновременно. Жестом указав, куда ей встать, чтобы не мешаться, Брюс двумя ударами разнёс дверь вдребезги. Пригодился. А что? В этом что-то есть! У некоторых вон мускулов ровно столько, чтобы кнопку нажать.

Ещё не все осколки осыпались, а Мари уже кинулась вперёд. Брюс замешкался посмотреть на датчик маски. Минут на двадцать кислорода ещё есть. Слишком много бегаем, учащённо дышим.

— Топор захвати! Да я и сам догадался.

Здесь, в переходе меньше дыма, чем где бы то ни было. Мари потерялась где-то впереди, а потом появилась снова в луче фонарика, интерферирующем на пыли.

— Куда перенесли оборудование из кабинета Монти? Вспоминай, я ж не знаю!

Брюс тоже не знал, но Тирод говорил, что поступили просто: с наземного яруса всё переместили в подземный, и заново почти ничего не подключали. Мера безопасности, не больше, уступка паранойе: напряжённая ситуация разрешится, всё вернётся на круги своя, а пока — каникулы! Время бояться, смотреть в небо и ждать.

Дождались.

Ладно, расслабься. Есть люди, которые ищут виноватых. А есть те, кого зовут, когда больше некого, кто ликвидирует последствия. Мы, Эстергази, традиционно из вторых.

— Скажешь ты наконец, — крикнул он, — что мы ищем?

Мари вынырнула из проёма:

— Рог, — лаконично ответила она.

Первый подземный ярус конструктивно копирует надземный, ориентироваться в нём просто — с поправкой на темноту и буханье разрывов где-то там, над головой. Но тут больше дыма.

— Он был в личном кабинете миз Монти, — сказала Мари. — В большой круглой комнате. Логично было бы предположить, что его перенесли в большую круглую комнату. Кто приглядывал за аппаратурой Монти, когда она была уже мертва, а меня держали под замком?

— А никто! — осенило Брюса. — Её ж опечатали, лабораторию. Там произошло убийство, её осмотрели, сфотографировали и опечатали. Оттуда ничего не выносили. Если Рог был там сразу после убийства…

— Он был там. Его как раз принесли на зарядку аналитических картриджей. Я сама и заряжала.

Лестницу на верхний ярус обнаружили по серому, сочащемуся сверху свету: она стояла в нём, как в водопаде. Брюс сделал Мари знак следовать за ним и пошёл первым, стараясь ступать тише. Почему вдруг возникла такая необходимость, он не мог сказать. Достигнув верха, он долго стоял, лишь голову приподняв над порогом. Если нас обстреляли с воздуха, это вовсе не значит, что этим дело закончилось. За авиацией и под её прикрытием идут танки и пехота. Ну… нет, это я заврался, это теория. У нас тут масштабы не те, да и задачи…

— Есть тут чему взорваться?

Мари только плечами пожала, и Брюс потихоньку полез наружу.

На первый взгляд тут не было ничего целого. Поперёк площадки рухнула балка — тавровая, как отметил про себя Брюс, а к дыму, от которого никуда не деться, добавилась ещё не осевшая пыль.

Они стояли на площадке, незаметно для самих себя взявшись за руки, и шарили фонариком вокруг, пытаясь сообразить, с чего начать. Здесь была несколько другая картина: горело во многих местах, но помалу. Общие очертания длинного корпуса сохранялись, отсеки можно было отсчитывать по обнажившимся или упавшим балкам. Внутренние переборки либо выгорели, либо искрошились, смешно и нелепо торчали посреди руин герметичные двери-диафрагмы. Они закрылись автоматически, и их пришлось обходить сбоку.

Светлело. Тени сделались мягче, огонь поблек. С неба, как пепел наших надежд, сыпался редкий снег, а на него оседала копоть. Круглый оконный проём, обращённый к заливу, выглядел как пустая повреждённая глазница. Рухнувшей балкой смяло какой-то ящик, похожий на морозильный шкаф, только серый. Мари в напрочь промокших тапочках без задников всё кружила подле него. Брюс опёрся на свой нелепый топор, как усталый средневековый воин, и глубоко вздохнул.

Второй раз в жизни его накрывало мутной волной: существование зла, в которое не веришь в обычной своей ежедневной жизни, которое привычно раскладываешь по векторам интересов, приговаривая, что всё, дескать, относительно. Они, кто сделал это, категориями не оперируют, они исполнили приказ и возвращаются на базу, обмениваясь смешками на волне эскадрильи. Мама говорила: они всегда смеются.

Твоя жизнь и твоя смерть в этом раскладе не учитываются. Тебя всё равно что нет. Ребёнка, мужчины, женщины, учёного или солдата — без разницы. Кто вас считает? Разве что пострадавшая сторона, да и то потом.

Мы хотели жизни, а получили смерть.

Куча пластиковой крошки перед Брюсом исходит ядовитым дымом, полузасыпанный ею продолговатый предмет в мягком чёрном чехле — это… ну да, холодильники тоже разбиты, а Игнасию Монти оставили в холодильнике до выяснения причин. Это неправильно. Они должны были её похоронить, в том смысле, что теперь это её планета.

Теперь — наша. Мы пролили на ней свою кровь.

Ыыыыыыыыййййй!

Этот звук, в доли секунды нарастающий до предела, за которым ты не можешь его выносить и только падаешь лицом вниз, возник и приближался снаружи, а они стояли тут и светили фонариком — дескать, мы здесь!

Свои не заходят на бреющем. У него, кто бы он ни был, осталась ещё торпеда.

Прежде чем она ударила в стену, Брюс успел одним безумным прыжком достать Мари, сбить её на землю, в осколки, щебень и снег, накрыть её собой, а себя — снесённой с петель лабораторной дверью, помеченной тёмным в сумерках крестом, должно быть красным.

Огонь прошёл поверху, дождь щебня обрушился на их ненадёжное укрытие, а следом стрёкот выстрелов и звук мотора, ушедшего на горку. Выждав несколько минут, в течение которых Мари не пикнула, Брюс откатился в сторону и попытался приподнять дверь, послужившую им щитом: сперва руками, а потом и ногами, согнув их в коленях и медленно расшатывая ими чёртову дверь.

— Он красный, — сказала вдруг Мари.

— Что? Кто?

— Крест. Красный на белом — герб Галахада.

Брюс смутно помнил, кто такой Галахад. Общая культура — штука, конечно, хорошая, но лично ему казалось, что нет ничего более бесполезного в тот момент, когда ты лежишь под обстрелом, прикрываясь от осколков хрупким матовым пластиком, и левым локтем при этом упираешься в труп.

Вот именно. Всю дорогу Брюс подсознательно боялся натолкнуться на труп, но сейчас, когда тот словно под укрытие их пустил и тем самым спас, его тонкие и нежные чувства внезапно утратили остроту.

Это был Ставрос. Брюс узнал его, хотя лицо у того было чёрным, глаза — белыми, а ног не было вовсе. Никакие символы для Брюса сейчас не существовали. Всё было ужасающе конкретно: смерть, утро, сырой холод… плоский ящик в пластиковом кожухе у Став-роса под поясницей.

— Он тоже понял, когда начался обстрел, что эта штука — самая важная, и кинулся за ней.

— На, возьми его, — Брюс сунул Мари Рог. — А я его вытащу. Не надо его тут…

Несмотря на то, что весь он был перепачкан и минуту назад лежал с этим трупом едва ли не в объятиях, Брюсу почему-то отчаянно не хотелось прикасаться к Ставросу и уж тем более нести его на руках, ну или на спине. И дело даже не в том, что тяжело…

Какой из меня, к чёрту, Галахад?! Тот нёс свой свет как победу, и плоть его расточилась в благодать, а малиновки свили гнездо в шлеме. Или в щите? Не помню. Не суть.

Скрепя сердце, он перевалил тело на дверь и, ухватившись ободранными руками за край, выволок свою ношу в брешь, проделанную последней ракетой.

На воле был снег — и проталины. А ещё там были люди: пилоты посадили машины прямо на снег, и Брюс никак не мог их сосчитать, только помнил, что это важно — пересчитывать их после боя. Мари — ага, уже в лётной куртке! — усадили в кабину Мамонта, отсюда видно было, что она прижимает к груди Рог и её трясёт. Там тепло, в кабине, а здесь так холодно и мокро… И тело Ставроса на двери с крестом, выложенное тут на снегу, — не одно и не первое.

Он обернулся в самый раз, чтобы увидеть, как с противоположной стороны на поляну выходит Морган и как округляются её глаза, как будто она шла домой издалека — и не нашла дома.

— Я даже не представляю, что тебе сказать. Ты знала, что этого делать нельзя.

Морган, совершенно красная, стоит навытяжку перед Нормом, сидящим на гусенице УССМ. Боевая раскраска на её лице смазана пригоршней снега набок и вниз. Рассел — в перепачканном и прожжённом камуфляже, плечи опущены от усталости. Он был сегодня везде, и для него ничто не кончилось. Мамонты составлены в круг, а в кругу сбились колонисты, оцепеневшие от усталости и большей частью в шоке. Детей распихали по кабинам, чтобы грелись, сами вздрагивают и смотрят в небо. Что помешает тем вернуться, кто бы они ни были, эти те?

Хочется верить, их прогнал наступивший день. Но дни, во-первых, коротки. А во-вторых, днём на свежем снегу нас даже лучше видно. Здравый смысл подсказывает — они вернутся. Вот только примут душ, поедят горячего…

Прочим бойцам велено отойти и заняться делами, но они трутся возле, старательно востря уши. Брюс мысленно уверяет себя, что не злорадствует, наблюдая за публичной поркой, но… Ох, да какое уж тут злорадство, под одними-то пушками сидючи.

— Я думала, мы победим, — И ботинком снег ковыряет.

— А о чём ещё ты думала? — Голос у Норма надтреснутый, он наглотался ночью дыма, не успевая менять маски, и переоделся в сухое и тёплое только когда обстоятельства позволили, то есть с рассветом, добравшись до базы, где ССО организовало аварийный склад: куртки, комбинезоны с подогревом, ботинки и вершина человеческого гения — шерстяные носки. Толстые, колючие. Нет ничего лучше таких носков на лапу, растёртую спиртом до цвета алого мака. Кажется, будто на ней кожи нет, вот только кто бы мог предположить, что это блаженство. Высшее физиологическое наслаждение, второе после кружки дымящегося кофе. И временная эмоциональная глухота. Больше пока ничего не надо. Как славно быть живым.

Вопрос задан, надобно отвечать.

— Это был приказ, а я солдат, и моё дело — исполнять.

— Этот приказ я обсуждал в твоём присутствии.

— Ну, — Морган смотрит на него исподлобья, — не все могут так вот… сперва обсуждать, а после отказаться.

— Особенно если не хочется отказываться, так? Морган ещё ниже опускает буйну голову. Голова нужна солдату не для того, чтобы оспорить приказ, а для того, чтобы исполнить его максимально эффективным образом. Аксиома.

От доблести Гавейна у короля были одни беды.

— Они сказали, что… ну, в общем…

— Что я получаю зарплату по пантократорской ведомости? Это похоже на правду. Ты же сама с Пантократора, Братислава. Они растили тебя с первой твоей минуты.

— Ну с Пантократора. Вы же знаете, как осточертела мне эта воскресная школа! Командир…

— Что?

— Они бы всё равно налетели.

Норм вздыхает:

— Не вопрос. Идиотизм — штука симметричная. Что с тобой делать, Братислава? Предложения есть?

Предложений у Морган нет.

— Если бы это сделал один из эсбэшных братцев, своею рукой бы пристрелил, сочтя за вредительство, — констатирует Норм, с непередаваемой гримасой оглядываясь туда, где сидит со своей чашкой кофе очень смирный Кэссиди. — Наши дипломаты, конечно, будут вопить о налёте, но теперь им есть чем рты затыкать. Передашь отделение Ламме, а сама отправишься в Третье, разнорабочей.

— Бессрочный наряд?

— Именно.

— Слушаюсь. Разрешите обратиться, командир, чиф.

— Ну?

— Эти птицы должны где-то гнездиться. Выследить их, а потом… — Она схлопывает ладони, так что вздрагивают все, кто это слышат. — Сейчас, как никогда нужен будет каждый, кто умеет стрелять.

— Понадобишься, — ласково говорит Норм, — позову. Вольно. Дай мне сюда Мари Люс… Эстергази.

Мари выбирается из кабины, опираясь на руку своего рыцаря. Рубен возле неё, будто так и надо. Если кому хочется, может взирать на них с осуждением, а у Брюса на это сил уже нет. На плечах у неё его куртка, беззащитные бледные ноги всунуты в мокрые тапочки, но — в носках. Мы все сейчас нелепы, артисты погорелого театра.

— Вот, — говорит она и протягивает Норму Рог. Тот не делает ни движения ей навстречу.

— Я знаю, это важная вещь. Стационарный комплекс-анализатор разбит, и если вы хотите… станете… словом, если нам придётся есть то, что здесь есть, без этой вещи нам не обойтись.

— Вы умеете с ним обращаться?

— Думаю, да.

— Хорошо. В таком случае пусть Рог у вас и остаётся. Вы будете за него отвечать. Миз Монти у нас теперь нет, вам придётся её заменить. Я прошу не слишком много?

— Я не знаю. Вы мне доверяете — настолько?

— Ни у меня, ни у вас нет выбора, мадемуазель. Учитывая, что вы полезли за Рогом под обстрел, вы это понимаете. Ну или вы не понимаете, что такое обстрел, но тем не менее…

Мари бледно улыбается.

— А мои инфочипы? Они целы? Вы позаботились о них?

Норм молчит, обдумывая торговлю.

— Да, — наконец говорит он. — Мы их вытащили. Каждый из них защищён паролем, при взломе информация самоуничтожается. Читать их можете только вы. Что там? Копия научного архива экспедиции, как утверждает Служба безопасности?

— Ваши коллеги собирались получить этот ответ под пыткой в медицинской капсуле.

— Они мне не коллеги. Я бы не допустил этого в любом случае и сейчас готов довольствоваться вашим словом. Вы знаете меня, Мари.

А я вас совсем не знаю — вот что за этими словами. Рубен видит в ней Гвиневеру Зиглинды, я, Брюс, на какой-то миг поверил, что это Моргана, укравшая меч — а я ей помогал! — а Норм вознамерился сделать из неё Нимуэ, что заменит нам Мерлина. Хотя мы, чего уж там, выбрали бы Мерлина, когда бы могли выбирать.

— Я предпочитаю называть это материалами для моей книги.

— Это была бы достаточно скандальная книга, не так ли?

— Мне важно, чтобы она не была глупой. Взглянем на вопрос иначе. Почему информацией, имеющей общечеловеческое значение, располагает только часть человечества? Как на это смотрит Пантократор?

— А при чём тут общечеловеческое? Мы ведь только с ваших слов знаем, что вы журналистка. Прекрасная профессия, объясняющая интерес ко всему.

Мари вздыхает:

— Сейчас, когда у вас — я правильно понимаю? — нет ничего, кроме этих моих… копий… это так важно?

— Вы правы. Нет. Я бы не стал с ними возиться, если бы не был уверен в их содержимом. Идите отдыхайте, пока я ещё переговорю с людьми. Сейчас мне нужны метеорологи и физики-атмосферники. Потом нам придётся очень быстро отсюда убраться.

— Я сделаю, что смогу.

Норм усмехается — первый раз за утро:

— Больше не сделаю и я.

Неслышно подходит Эдера в наброшенном на плечи пледе в коричневую клетку. Брюс косится на неё с плохо скрытой неприязнью, а Норм — тот ничего, даже не кривится. Психолог рабочих групп, персонал при руководстве. При любом руководстве, заметим. Кто бы ни руководил. Он её — Брюс нервно хихикает — унаследовал. Как сказал бы сам Рассел: никто не обещал, что будет легко.

— Вы думаете, они вернутся? Пауза.

— Да. Это целесообразно.

— Но… что же нам делать? — И ждёт, что он решит. Вот тут — Брюс нутром чует! — мать бы обозлилась.

На этот вопрос оборачивается уходящая Мари Люссак, отводя руку Рубена, поддерживающую её за плечи, — сознание фиксирует их обоих рядом. Поворачиваются все, и ждут его слова. Даже малыши в УССМах прижались рожицами к стёклам кабин: им уже надоело ждать. Андерс с белым лицом и остановившимся взглядом, похожий на утомлённого енота, заравнивает могилу.

— По машинам, — говорит Норм.

Выбора, будь он проклят, никогда нет.


* * *

— Это был удар возмездия, воздаяние равной мерой, и я выпустил эскадрилью до того, как Пантократор объявил мораторий на вмешательство извне.

Он, разумеется, знал, какой сценарий будет разворачивать Пантократор.

— Это был ночной бандитский налёт, — возразила Натали Эстергази. — Зачистка с расчётом, что никто не уйдёт живым. Они расстреливали спящую деревню.

Президент Люссак с интересом услышал её голос: по голосу лучше, чем по лицу, читаются чувства и познаётся характер. Лицо обманет, а голос выдаст, он хорошо знал это свойство, а потому сам всегда говорил снисходительно и доброжелательно. Голос неуязвимого человека, который в курсе насчёт своей неуязвимости и потому может позволить себе презирать других.

Натали Эстергази уязвима. У неё невыразительный негромкий голос, таким голосом женщины говорят о том, что действительно имеет значение. Люссак начинает понимать, почему её взяли. Эта бедняжка действительно верит, что играет за команду Добра.

— Можете вы отозвать ваших брави? — спросила их главная, Приматора Ариадна.

— Увы, — Люссак даже развёл руками, якобы от сожаления. — Я предоставил эскадрилью в распоряжение менеджера Ии для равновесия сил. У Новой Надежды на планете официальное воинское подразделение, так что всё в пределах правил. Ночные Волки не являются группой космического базирования: это атмосферники, они никуда не денутся с Авалона, если их не примем на борт вы или я. Если это произойдёт, вы вправе их арестовать. И в состоянии это сделать, замечу. А пока они остаются на планете, ничто не нарушает нашего предварительного соглашения. ССО Новой Надежды точно так же в состоянии повредить им. Если сумеют, конечно. Кто-нибудь вспоминал об этике, когда взрывали мирных горняков?

Меня, представителя крупного бизнеса, Пантократор держит за воплощение зла. Но до тех пор, пока они исповедуют этику как объединяющую человечество силу, они вынуждены относиться ко мне этично. Что значит — у меня равные права. Обоюдоострая эта штука — этика.

Когда оказалось, что человечество, во-первых, разделено парсеками холодной пустоты на самодостаточные колонии, а во-вторых, располагает оружием, позволяющим уничтожить планету одним залпом с её орбиты, и в-третьих, средством свободного перемещения от звезды к звезде, общественная философская мысль решила, что нуждается в над-законе и над-религии. Признавая доминанту этики, ты гарантируешь свою социальность и интегрированность. Ты можешь быть гражданином любого мира, но пока ты социален, ты — существо конвенционное. Участником бизнеса ты можешь стать, только будучи социален, это поводок, на который мы сами себя посадили, и ревностно следим, чтобы в стадо не затесалась паршивая овца, не связанная нашими нормами. «Это неэтично!» — приговор, а кто лучше Пантократора установит правила игры?

— Условия будут такие, — сказала Приматора Ариадна. — Ни одна сторона отныне не получает поддержки извне. Ни одна сторона не имеет права совершать действия, направленные на ухудшение экологии Авалона. Скажем, если Земли Обетованные начнут планомерное уничтожение кислородных агрегатов, дабы сделать невозможным пребывание противника в природных условиях планеты, мы без колебаний засчитаем их стороне поражение. Всё, что сделано в целях терраформации планеты, объявляется общечеловеческой ценностью и неприкосновенно. Вы не имеете права отравлять воду, почву и воздух, выпускать штаммы специально сконструированных боевых бактерий, тормозить стремление экосистемы к параметрам обитаемого мира.

— Всё остальное, — спросил Люссак, — разрешено?

Натали Эстергази длинно скрипнула ногтями по поверхности стола.

— Постойте, — возразил президент. — Эти условия несправедливы. В последний раз вахтовики «Седьмой грани» видели крейсер больше года назад, у них кончаются запасы продовольствия и питьевой воды.

Руководитель пантократорской миссии уставилась на него круглым птичьим глазом, каким-то необъяснимым образом — одним.

— Корпорация присутствует на Авалоне намного дольше, чем колонисты, не так ли? Причём фактическая эксплуатация выдвигается вами как причина, по которой вы можете претендовать на владение планетой.

— Да, это так, — вынужден был согласиться Люссак.

— Ну так почему вы не позаботились ни о себе, ни о тех, кто придёт после? Если вся галактика в одночасье погибнет, если двери в небо затворятся, если больше никто никогда никуда не полетит… Неужели этому ростку жизни зачахнуть?

— Сударыня, это не политика, это поэзия. Я предпочитаю оперировать нормами.

— Хорошо, вернёмся к нашей политике. Планета останется за тем, кто выживет на её ресурсах. Таково наше решение. Если кому-то нечего есть и нечего пить, и нечем дышать, значит, тем быстрее наступит развязка. Есть ли у сторон вопросы и предложения по существу?


* * *

УССМ на марше есть штука незаменимая. Когда ты выполняешь на нём техническую задачу — ровняешь площадку или трамбуешь её, ну или канаву, к примеру, роешь, ты в кабине один, и больше никого не надо. Но на рейде штатный экипаж Мамонта состоит из трёх человек: водитель, сменщик, наречённый нынче стрелком, и ответственный за груз. Такой командой мы можем идти без остановок, покрывая за сутки до шестисот километров — в зависимости, разумеется, от рельефа и грунта — и оставляя за собой широкую, как дорога, колею.

Это если никто не тащится рядом пешком. Конечно, хотелось бы следовать независимо, боевым порядком, но какой уж в нашем положении бой. Каждый Мамонт запряжён в цистерну с топливом, и это ещё не считая груза, закреплённого на платформе, и пассажиров на броне. Километров пятнадцать в час делать со всем этим обозом, и то хлеб.

Каменный век, ей-ей!

Шли по целине, перемешивая гусеницами в кашу мёрзлую жёлтую землю и свежий крупчатый снег. На передовом Норм, сидя по-походному, на броне сверялся с топографической схемой: куда шли, известно было одному ему да ещё, пожалуй, притихшей Морган. В глубине души Брюс полагал, что её давно пора натыкать мордой в грязь, ей бы это только на пользу пошло, но вопрос в другом: а кто, кроме собственноручно Норма мог бы её натыкать?

Снег нам враг. За караваном оставался бурый шрам, превосходно видимый с воздуха, а в инфравизор колонна выглядела как гирлянда, снизанная из огненных цветов. В кабине было жарко и душно, стёкла от дыхания подёрнулись белым конденсатом, и Брюс всё время норовил одно опустить. Мокрый, тушенный в собственном поту, переваливал машину с кочки на кочку, как на волнах. Вибрация корпуса, даже смягчённая креслом, болезненно отдавалась в копчик. Водителю, в отличие от прочих, существенно положение тела не изменить, максимум только поёрзать с одной ягодицы на другую. Когда он вылезал размяться и добежать до ближайших кустов, поясницу пронизывала острая боль. Страшно подумать, каково бы оно было без возможности снять спецкостюм.

Беда, если придёт, явится с воздуха. Воздух патрулировали пилоты. Впрочем, это неправильное слово — патрулировали. Сам Брюс умел и любил летать — а не любить летать невозможно! — и представлял себе, каково это: это как птице висеть над гусеницей, ползущей по листу. Налетели из-за горизонта, сделали круг и убрались обратно — вот и весь патруль. Объявлен режим жёсткой экономии, и драгоценнее всего для нас сейчас топливо. И аккумуляторы тоже зарядить негде. Походный генератор, конечно, есть, но сколько его — и сколько нас!

Так вот и шли. Брюс вёл, а пассажиры на него молились. Время от времени кто-то из своего брата, ССО, спрыгивал наземь и бежал рядом, грелся: холодно им там, на броне. Корявый мумифицированный чёрный лес тянулся по левую руку. Зловещий лес.

Небо низкое, плотное и тяжело нависшее. УССМы спускались с горки, и на Брюса вновь накатило тоскливое одиночество: кажется, так и будем ползти вокруг шарика планеты, раз и другой, и ещё много раз. Всю обречённую вечность, будучи не в силах ничего изменить в раз и навсегда установленных правилах игры: они хищники, мы — жертвы.

— Во-о-о-оздух!

Этой команды мы ждали, действия проговорены. Мамонты построились в круг, внутри сгруппировались женщины и дети, и те из мужчин, которым опасно давать в руки оружие: не в том смысле, что они ух как злы, а… ну, в общем, понятно. Бойцы и добровольцы из колонистов, вооружённые энергоштуцерами, рассыпались под укрытие бронированных туш.

Чужие — их двенадцать, укомплектованная эскадрилья! — врезались в наш клубок, и завязался бой.

Брюс слышал, как кто-то из своих фальшиво жалел контрактников: мол, влипли парии, потянулись за лёгкой космической деньгой, а попали между двух огней. Насчёт их коллективного заявления он тоже был в курсе. Тем достойнее выглядел этот неравный бой: смелость — это не когда ты весь из себя, просто потому, что ты такой, а другие хуже. Просто, как думал каждый, когда в братской могиле хоронили Зайферта, когда тебя бомбят, деваться некуда. Хоть огрызнись, как мужик, достоинства для.

Когда они отрабатывали маневр, было сказано однозначно: водитель не покидает кабину УССМ. Брюс, в качестве некоторого компромисса, обнаружил себя стоящим на гусенице одной ногой и с руками, вцепившимися в открытую дверь. Вторая нога честно оставалась в кабине, зато голова запрокинулась в небо так, словно сам он хотел улететь.

Теперь при свете дня их можно было рассмотреть. Хищные вёрткие тела, акулий плавник стабилизатора, покрытие, делающее их почти невидимыми в перепадах дневного света: только радужная дымка сияет и дрожит вокруг корпуса. Умопомрачительно и неестественно прекрасны, как злые ангелы. Там, где непосвящённый увидел бы лишь немыслимую воздушную акробатику, Брюс, подкованный несколькими поколениями военных пилотов семейства Эстергази, отмечал завидную слётанность и высочайшее мастерство. Это помимо техники, которую с нашей даже на одном поле не сажать. Когда ты вот этак кувыркаешься, солнце у тебя то с одной стороны, то с другой, качественная поляризация кабины играет огромную роль. Поляризация и привычка: Брюс совсем не был уверен, что не расстанется с ужином, а то и с жизнью, выкрутив мёртвую петлю в такой опасной близости от земли, прижимаемый шквальным огнём. А этот ещё и отстреливается.

Цель их была очевидна — прорваться в круг и расстрелять тех, кто укрылся там. Если на Авалоне нет колонии НН, нет и предмета для спора. Сквозь наш воздушный щит они прошли, как свет через стекло. Тут у нас вторая линия: прошедших встретил плотный заградительный огонь. Взгляд сверху выхватил Морган: даром что разжаловали, на её духе это ничуть не сказалось. Стояла, широко расставив ноги, и палила по машине, что пёрла на неё. Та пронеслась поверху, низко, а Морган, не переставая стрелять, упала навзничь и была вознаграждена — очередь вспорола поджарое брюхо, и чудовище, испуская маслянистый дым, свалилось в лесок.

Они смертны.

Мы тоже. Отец на своём месте, вёл смертный бой — я готов поспорить! — в теле «реполова». Механики, когда Норм отдал соответствующий приказ, проточили втулки винтов, и пулемёты стреляли сквозь них. Ты палишь в того, на кого прёшь. Там, где важны миллисекунды, чем проще, тем эффективнее. Он выжмет из своей эффективности всё, он дирижирует боем, как симфоническим оркестром. Все Эстергази очень музыкальны. Это генетическое. У меня это тоже наверняка есть.

— Брюс!

— А?…

Это Норм протолкался к нему.

— У меня больше никого нет, — крикнул он снизу. — Прикрой с воздуха, пока мы уведём их в лес.

— Я? Эээ?

— Ты сам знаешь. Должен знать. Поднимай их! Командуй. Всё!

— Да, пап… Слушаюсь, командир, чиф!

Высокая нота Брюса перешла в ультразвук. Вот оно, когда дошло до дела… Не фермеру же с Сизифа вести боевых Мамонтов!

Норм смотрит на это иначе, я это позже пойму. Не наконец-то позволили отличиться и погеройствовать, а именно что «больше никого нет», и ещё — «что я скажу матери?». Но сейчас мозги у Брюса работали в другую сторону. Честно говоря, сейчас Брюс вообще не помнил, есть ли у него мозги.

— Саяна, сцепы долой! Груз — долой!

Прижимаясь к тюкам, ответственная за груз Голиафа девушка поползла вдоль низкого бортика платформы, отцепляя тросы, и тщетно попыталась сбросить или столкнуть хоть один тюк…

— Не парься, щас я их свалю! Спрыгивай. В лес, говорю! Андерс, слышишь меня?! Переключай на «вверх»!

Это всё оралось в динамик, но для верности Брюс высунулся наружу и просемафорил Андерсу сжатыми кулаками, большие пальцы оттопырив вверх. Андерс из своей кабины высунулся точно так же.

— Ага, я понял!

А «понял» значит «пошёл».

Заработал репульсор, кабина налилась дрожью, и это была совсем другая дрожь, нежели обычная для Мамонта рабочая вибрация. Эта пронзительнее и выше, у неё другая частота, от которой ломит зубы. Брюс взял левую ручку на себя, это — вверх, и утопил до упора левую педаль, инициируя крен-самосвал. Голиаф оторвался сначала правой гусеницей, ссыпая наземь всё, чем был гружён, затем взмыла вся туша, Брюс перебросил на грудь перекрестье ремней — на марше он ими пренебрегал. Уже в воздухе, с чуточным опозданием гироскопы выровняли бульдозер. Инерция колоссальная, кажется, будто эта штука на тебе надета и ты сам ворочаешь ей все шестерёнки. Так принято — считать свою технику особой противоположного пола. И любить. У папы была Тецима, а у мамы — Назгул. Промахнулся, дурак, или повёлся на Грозного Германа от Андерса Деке. Германа-то поди Андерсова бабушка именовала. Надо было Большой Бертой звать. И… ой, какие ассоциации. Ой, да какие уж тут ассоциации!

Мальчик, как твоя фамилия?

Земля провалилась вниз: глянув туда, Брюс разглядел только Морган, застывшую с поднятым к небу лицом и, кажется, с открытым ртом, и помахал ей исключительно из удальства. Остальные торопились в сторону леса, держась преимущественно врассыпную: один зажигательный снаряд на полусотне метров площади всё, что горит, превращает в очаги мелких возгораний. Всё, что не горит, — тоже. Бойцы ССО ободряли гражданских и понукали их. И отстреливались.

Норм вскочил к Андерсу в момент, когда тот отрывался, и палил, стоя на подножке, с одной руки, другой держался. Он щурился, ветер сёк ему лицо колючей снежной крупой.

Если продолжить музыкальную ассоциацию, в бой вступили валторны.

До сих пор Брюс думал, будто бы поражающая сила Мамонтов, летящих по небу клином, воздев отвалы — исключительно в том, чтобы довести противника до смерти от хохота. Наверное, этот фактор тоже сыграл свою роль.

Конечно, никакой тебе маневренности. Зайти истребителю в зад и треснуть его отвалом по хвосту со всей дури можно только в шутку, да и то во сне. Истребитель не дурак и уж настолько-то моргать не будет.

Из всех компьютерных игрушек в детстве своём Брюс более всего любил ролевые, ну и ещё — стратегии, и жизненно оскорбился, когда Харальд взялся обучать его пространственным крестикам-ноликам. Дед, однако, объяснил, что пока у тебя в этой клетке стоит крестик, противник не нарисует в ней свой нолик. Разве только собьёт. Иными словами, управляя из своего УССМ всем клином и при необходимости перегруппировываясь, Брюс поставил на пути врага стену, которую ни обойти, ни перепрыгнуть.

Разумеется, по ним стреляли. Стрелок Ротрок палил в ответ через щель полуопущенного оконца и жалобно чертыхался, когда в пластике появлялась очередная оплавленная дырка. Брюс непрерывно орал в динамик, кому налево, а кому вверх, и кто кого прикрывает, и почти не обращал на Ротрока внимания.

Делал что мог! Мамонт может быстро падать и медленно подниматься, а ещё важно и неторопливо вальсировать на одном месте, подставляя заходящему на цель стервятнику могучую непробиваемую задницу. Он ведь, заходящий, тоже имеет для обстрела несколько удобных секунд, а после ему приходится заходить на второй круг. Пространство его манёвра как раз и ограничено нашими «крестиками», грамотно — ну, я надеюсь! — размещёнными в достаточно тонкой воздушной прослойке меж твёрдой землёй и нависшей тучей.

Извечное противостояние меча и щита в авиации разрешилось безоговорочной победой первого. Защита истребителя — его скорость, кто быстро летает, на том нет брони, а металлопластики и отражающие напыления пробиваются кинетической пулей на раз, только попади. Сейчас, правда, мало кто использует кинетику. Луч тоже работает, но луч энергоштуцера тонкий, как вязальная спица, а у этих — автоматические лучемёты с призматическими насадками, сектор поражения не сравнить, даже на земле оставляют за собой оплавленную дорожку-строчку.

О том, что и на него найдётся управа, Брюс Эстергази не думал ровно до тех пор, пока Голиафу не выбило гироскоп. Ну, это называется — повезло. Ротрок слабо и матерно пискнул и повис на ремнях, Брюс его понял. Голиаф тяжело заваливался налево, притягивая к себе планету. Бочку на этой штуке… не выполнить. И даже не страшно, а удивительно как-то. Вроде того, что — так вот как это бывает?

У него два репульсорных сопла вниз, гироскоп манипулировал ими автоматически, когда был жив. Ещё четыре по бокам, для маневрирования в воздухе: ими правит правая ручка, разбалансируя тяги, но не о них сейчас речь.

— Меня подбили, — говорит Брюс в динамик. — Сажусь. Прикройте.

Голиаф уходит вниз, строй смыкается над ним. Попробуем вручную.

Мать безумия, как это, оказывается, трудно! Педали двигаешь по миллиметру, а многотонная туша сопротивляется тебе всей своей инерцией — ей, понимаешь, хочется набок! А пережал — в другую сторону завалился.

Ощущение такое, словно сидишь в ухе пьяного великана — центр равновесия, говорят, именно там, в ухе! — и пытаешься удержать его от падения.

С высоты пяти метров мы просто упали, рухнули, взметя рыхлый колючий снег вперемешку с комьями жёлтого глинозёма. Гусеницы рассыпались от удара, катки перемешало и смяло. Ремни пришлось резать. Ротрок выпал на живот. Всё, этот Мамонт больше никуда не пойдёт — груда исковерканного железа. Внезапно Брюс испытал острое чувство потери. Ненависть растёт на таких чувствах, а на ненависти — цветы зла, и Брюс собрал разом целую охапку. Ушибленный планетой. Космическому истребителю не понять.

— В лес, в лес, не стойте на виду.

Наверное, он был оглушён, потому что не помнил, как его подхватили под руки и увлекли под прикрытие деревьев. И в общем, вовремя, потому что зажигательная ракета превратила павшего Голиафа в клубок вонючего чёрно-красного пламени.

Воздушный бой быстротечен. Он, в первую очередь, ограничен боезапасом, который приходится весь нести на себе, но бог бы с ним, с боезапасом — лазер много не весит. Заряд батарей и топливо, каковое в поле тяжести планеты приходится жечь непрерывно — они рассчитываются на «долет-улёт» плюс небольшое время на саму акцию. Торпед тоже всего две, а на хорошую ковровую бомбардировку ходят машины принципиально другого класса. Так что вне зависимости от степени исполнения задачи время, отведённое на неё, истекло. Машины противника, внезапно перегруппировавшись, взмыли ввысь и скрылись за облаками. Мамонты один за другим опускались в снег, из кабин выпадали обалдевшие пилоты.

— Это мы их, получается, отогнали? Мы? Их?!!

Один только Норм был не столь весел. Лицо его покраснело от верхового ветра, веки отекли. Во-первых, эти ушли, когда сами захотели, и, когда захотят, придут снова. Во-вторых, этим полётом мы посадили батареи на УССМах, а зарядить их прямо сейчас нам негде и нечем. Думать надо, что можно использовать в качестве источника, благо механики и физики под рукой, но пока мы думаем, машины стоят стадом, беспомощные и превосходно видимые сверху. Оставаться подле них — безумие. На ходу только две машины — Абигайль и Китри, которым в самом начале велели сидеть на земле, чтобы не путали строй.

— Не будем терять времени. Перераспределяйте груз на этих двоих. Только еду, палатки, питьевую воду. Аккумуляторы? Нет, ими придётся пожертвовать. Замаскируйте всё, что не сможем взять, потом вернёмся… если ещё будет за чем возвращаться. База недалеко, пара пеших переходов. Да, пеших! Поедут больные и дети, прочие пойдут своими ногами. Да, личные вещи на себе. А вы хотите здесь выжить?


* * *

Они меня вычислили! Один прицепился на хвост, словно у него ко мне бог весть какое личное. Строчит как заведённый, и ни сбросить его, ни потерять, и попадает, вот что неприятно. Толковый мальчик, Назгулом бы я с ним потягался, а «реполов» — птица мелкая, можно сказать, безобидная. Пушка у меня одна, смотрит вперёд, да и ту недавно поставили. Чужая она этому телу, как третья нога.

Страсть истребителей пристраиваться сзади породила множество шуток, в основном неприличных, но факт есть факт — ты его не видишь, а когда видишь, уже слишком поздно. Это если ты человек, а «реполов»-то сам по себе видит больше, чем сообщают пилоту его системы.

Такие кренделя выделываю, был бы человеком — забыл бы дышать. Негодую и восхищаюсь: у этого парня вестибулярного аппарата нет вообще? Был один такой, в позатой жизни, Улле Ренн, светлая ему память. Одного я добился, увёл его за собой, этого братца-поганца. Увлёкся он, вот и ладушки, пококетничаем.

Игра, однако, становилась опасной. Волк превосходил «кукурузник» и мощью двигателей, и маневренностью, и вооружением. Несколько раз «реполова» весьма чувствительно обожгло: способностей Назгула хватало настолько, чтобы не подставлять самые уязвимые места. Я делаю всё, на что способна эта машина, я знаю про это больше, чем пилот или даже механик… Больше, чем спроектировавший её инженер, потому что я сам — машина.

Возможно ль, чтобы этот знал свою не хуже?

Под крылом проносилась вся местная топография: пороша, сметённая ветром в долины, коричневые рёбра скал, холмы, распадки, эти чёрные скелеты, сгруппированные в рощи, куски зелени правильной формы, проглядывающие сквозь снег. Вдали проблёскивало стальное море, вспыхивая опалом там, где сквозь разрывы туч его касалось солнце. Рубен так и не привык, что можно лететь и рассматривать под собой планету, для него это было так же странно, как ходить пешком. Только на Авалоне он начал находить в атмосферных полётах своеобразную прелесть: лететь, например, над водой, почти её касаясь и оставляя за собой белый бурунный след — от воздуха, выдуваемого турбиной; или в шатрах света, розовых утром и золотых в предвечерний час, в разбросанных по небу перьях фламинго или в бегущем, размазанном ветром пожаре.

Прежде я в глупом своём высокомерии почитал природу лишь удачным, но дополнительным штрихом к романтическим отношениям, чем-то таким, чему человек позволяет быть от щедрот душевных: я, мол, всемогущ, но добр. Здесь, в хрустальной прозрачности Авалона, стало вдруг ясно, что всё это существует само по себе и больше тебя, мошки, во столько раз, во сколько вечность длиннее мгновения.

Человек, не созерцающий природу, пуст. Я был пуст, но я исправлюсь.

Сейчас было не до пейзажей. При прочих равных используй голову, истребитель! Помнится, тогда я сбросил Улле, укрывшись от него в дюзе маточного авианосца. Молчи, Фрейд, молчи.

Как назло, ничего этакого не придумывалось. Воображение было переполнено картинкой медленно поднимающейся стаи бульдозеров. Чувство глубокого восторга, переходящее в шизу: нет, на орбиту эта штука, конечно, не выйдет, но в целом я не додумался бы так разломать нападающим строй.

Какое странное ощущение. Неизъяснимое родство с тем, вторым. Как это может быть: я никогда не расстреливал мирных фермеров и детей, и… и даже машина на хвосте совершенно иной марки! У нас, у Тецим, было некое чувство… да, братства. Фронтового или серийного — не суть. Что может быть между нами общего?

А не такой же — там?

Будучи первым рабочим объектом или жертвой — это как посмотреть! — имперского проекта «Врата Валгаллы», Рубен задумывался не раз, какова была дальнейшая судьба уникальной технологии. Кирилл божился, будто бы обрезал все нитки и все концы спустил в воду: документацию уничтожил, носителей оригинальной идеи — тоже. Но Кирилл, по сути, ничего другого просто и не мог утверждать, исходя хотя бы из самосохранения. Он и про Назгулов твердил, будто пустил их под пресс без всякой жалости, чтобы только не искали. А всё равно искали и ищут до сих пор. Кирилл представляет собою ценность отнюдь не как отставной император Зиглинды — река течёт, а эта утекла далеко! — но как ключ к технологии, способной обеспечить мировое владычество.

Он это знает и именно поэтому сидит в тюрьме. В хорошей такой симпатичной тюрьме с хорошей репутацией, он её сам выбрал, когда подставлялся таможенным войскам.

Кто поручится, что где-нибудь в гараже, на окраине Галактики не шарятся на ощупь, варварски, не клепают новых Назгулов, уничтожая для этого высококлассных пилотов? Машины, в которых заточены души, для которых летать и стрелять — единственный способ чувствовать себя живыми? Как только первый эксперимент завершился удачей — а себя Рубен самоуверенно считал удачей! — над головами лучших навис дамоклов меч. В телах Тецим они были родине несоизмеримо полезнее. Он не был уверен насчёт всех своих собратьев: тему «как ты умер» их разговоры старательно обходили.

Пошёл бы на это Кирилл? Не знаю. Есть Кирилл, которого я способен воспринимать как друга, однокурсника и командира, с которым нас связывают отношения долга, причём взаимного, когда-то даже брата, и мне не хочется думать, что есть другой Кирилл.

Почему он, который сзади, не может быть таким же?

Да ни почему!

Вдали мелькнул вонзённый в небо шприц кислородной башни, характер атмосферных течений неуловимо изменился. Для «реполова» как раз уловимо, а для этого парнишки следом — ни разу. Сама башня — это пушка, она выстреливает в атмосферу озон. Но башня не существует вне инфраструктуры, а важнейшей частью её инфраструктуры является ветер.

Тут много ветров, целый клубок или, вернее, слоёный пирог из ветров. Возьмёшь чуть выше, и тебя потащит-повлечёт к башне — это работает засасывающая система. Метров на десять ниже — и отбросит с силой выдуваемым кислородом. Этим системам башня как таковая вовсе не нужна: преобразование происходит в капсулах-кавернах, каковых множество заложено вокруг башни, и по виду не отличить, какие из них работают на забор, а какие — на подачу. У техников есть схема. А у крошки-«реполова» — только шкура и крылышки. И крошка-«реполов», не задумываясь, ныряет в эти потоки.

Я словно лист на ветру, но это бы ладно. Ветер перебрасывает меня с ладони на ладонь, а того, второго, крутит, как щепку в водовороте. О, да, у нас тут воронки и ещё целый букет вибраций разных частот.

Весело ль тебе?

Мне — в самый раз, если только крылья не вырвет. Очень неудобно получится перед телом в кабине, оно не переживёт. Дорого оно мне? Ну как сказать, учитывая, что оно более не есть необходимое условие жизни… Для чего оно мне так уж нужно? Разве для любви? Женщины, правда, обладают необъяснимой способностью любить весь семантический спектр: как истребителей, так и истребители, правду говорю, сам видел. Первая… ну не так, чтобы совсем уж первая, но первая из тех, кто имел значение, вошла в жизнь под нестерпимое сияние «Nessun Dorma». Моя Турандот… ладно, уже не моя. Меня всегда тянуло к тем, кто задаёт загадки. Поэтому вторая — как «Призрак оперы», пламя под слоем льда, свет во тьме и тень на свету, разгон и отрыв, если кто понимает. И кодовое слово, обладающее надо мной волшебной властью: «Зиглинда». Но «Призрака» поют вдвоём. Но-но, это кто тут Призрак? И значит ли это, что где-то ходят мои «Зелёные рукава» или «Siuil a Ruin»?

Почему всю дорогу меня преследует «Полёт Валькирий»? Ну не люблю я Вагнера! Эй! Ты в белый свет стреляешь от отчаяния или прицельно?

Ну ладно, парень, сам виноват, мог бы и оторваться без ущерба для чести, я тебе полно возможностей предоставил. И то сказать, держать меня за хвост занятие более благородное, чем расстреливать фермеров на косогоре. Доброй тебе кармы.

«Реполов» мысленно вздохнул и выключил двигатели. А тот, что следом, не успел.

Зацепило обоих. Выносимый ударной волной на облаке чёрно-красного дыма, «реполов» оглох и ослеп, и потерял верх и низ. Нет, кислород, конечно, сам не горит, но с какой радостью он вступает в громкий и роскошный «бум» со всем, что воспламеняется так легко, как партия подготовленных к вывозу азотных удобрений, ждущих только искры! Я нарочно шёл над ними низенько, почти траву стриг.

Неправда, я об этом не думал. Я пришёл в себя в пяти метрах от разбитой машины, корпусом наполовину в кустах. То есть я ещё не пришёл в себя, потому что совсем не помнил, кто я нынче, и ко второй машине, лежащей на боку и смятой взрывом, словно стрекоза — бейсбольной битой, подскочил, даже не прихлопнув тлеющий на груди комбинезон, и припал к фюзеляжу с криком:

— Сестра!

— Медленно, — прошипел ему голос в висок, — руки вверх, чтобы видно.

А холодный раструб лучемёта под ухо придал этим словам убедительности.


* * *

Рубен забыл о лучемёте, стоило ему увидеть петлицы и нарукавный шеврон. Молот Тора на фоне золотой луны — он сам носил такие две вечности назад. Военно-космические силы Зиглинды. Родина тянется ко мне обеими руками? Мудрено ль, что все эти руки — женские?

Впрочем, женские — это сильно сказано. Девчонка в возрасте Брюса, белые волосы все в копоти и в грязи, длинные. Крупные черты лица, большой нос: а все вместе смотрится совсем неплохо.

Лейтенант? В этом возрасте?!

— Я не знал, что против нас играют зиглиндианские войска.

— Теперь знаешь. А что бы это изменило? — Она перехватила оружие другой рукой.

— Не знаю. Добавило бы сожаления и горечи, наверное.

Девица пожала свободным плечом. Она не знает, о чём он говорит.

— Как тебя зовут?

— У меня лучемёт, а у тебя — нет. Значит, вопросы задаю я.

— Ну, задавай.

Она подавилась смешком: видно, ей нравилось быть хозяйкой положения.

— Сейчас задам. Ну… и как тебя зовут, «кукурузник»?

— Рубен, — сказал он. — Р. Эстергази.

— Сука! — И спустила курок.

Рубен невольно зажмурился. В нём самом, в сознании образовалась чёрная дыра, и он подумал было, что в неё глядится старая знакомая — смерть. Но она смотрела так долго, что стало ясно: не в этот раз.

— …но счастливый, — хмуро признала девушка, встряхивая лучемёт, в котором что-то заклинило. — Положим, я психанула. Повторяю вопрос, только теперь попрошу без дурацких шуточек.

— А он не выстрелит, — сказал Рубен, до которого начало доходить, какими возможностями он располагает, если воспользуется хоть малой толикой воображения. — Даже хуже. Эта штука начнёт стрелять, когда я разрешу. Так что вопрос, кто тут сука, предлагаю решать в более комфортной обстановке.

— Что за бред?

Вместо ответа Рубен кивком указал на ближайшее чёрное «дерево». Незнакомка встала в полоборота, раздражённым жестом отбросив волосы с лица. По взгляду, брошенному искоса, Рубен понял, о чём она думает: о возможности быстро развернуться, и ещё — а не прыгнет ли он. Беда с молодёжью. Понятие о чести исключительно теоретическое.

— Брось, — сказал он ласково. — Это ничего не даст. Я знаю планету лучше, чем ты. Без меня и без крыльев тебе не выжить, даже если ты всё тут пожжёшь.

— Меня будут искать!

— Меня тоже.

Больше для соблюдения уговора она спустила курок, ветка, воздетая в небеса, вспыхнула и прогорела, осыпаясь наземь искрами, как от сварки. И только сейчас стало ясно, что темнеет. Кажется, это первая ночь, которую придётся провести здесь без крыши над головой.

— Работает. Только не грузи мне вакуум!

— Не буду. Так как твоё имя, валькирия?

— Меня зовут Миранда Гросс.

— А… отец твой уважаемый — не замминистра? Она поджала губы. Ясное дело, дети шишек — по определению заложники. Что ж, я не удивлён. Она должна быть старше Брюски на год, рождённая на Зиглинде под бомбами. Девчонке нужна бездна характера, чтобы встать наравне с парнями в элитных войсках, и никакие папы тут не помогут: по себе знаю. А получить лейтенанта во… сколько?., девятнадцать, прикинув на пальцах? У нас, я помню, за красивые глаза…

Громоподобный треск швырнул обоих наземь: совершенно военное и исключительно рефлекторное действие. Показалось — рушится одно из чёрных «деревьев», но то была лишь тень «дерева», скользнувшая через поляну. Само дерево, узловатое и когтистое, не сдвинулось, но «почки» его раскрылись и выстрелили в небо лиловым фейерверком, а после — ещё и ещё: взрывалось одно, а потом те, что вокруг. Огни летели вокруг и осыпались пеплом.

— Магний, — пробормотала Миранда чёрными от копоти губами. — Или марганец? Кто из них горит фиолетовым? Они что, сдетонировали? Или это — тоже ты?

Угу. В романе-фэнтэзи меня назвали бы Великим Магом. Вот так мы и производим впечатление на девушек.

— Это они так цветут. — В рот набился пепел, и захотелось сплюнуть, но при дамах не приучен. Да и вообще на АВ не поплюешься куда ни попадя, а Назгулы тоже как-то физиологически не приспособлены… — Фейерверками. Прежде не видел, должно быть, какие-то условия активировали флориген. Это такой ген, обычно он находится в спящем состоянии, но когда он включается, растение зацветает. Как-то так, правда, меня уверяли, что эта штука — не растение. На чём мы остановились?

— Мой отец министр, — буркнула Волчица. — Уже, — и по голосу было ясно, что извиняться она не привыкла и что её не интересуют ни генетика, ни тем более ботаника. Как их нынче учат? Ни групповых стратегий, ни командной психологии — только сбивать? Так-то оно проще, да. Каждый был бы просто чемпион…

— И что ты ему расскажешь? Как на бреющем расстреливала мирных фермеров?

— Мирных, ой! У вас ар-ми-я! Скажешь, нет?

У нас эскадрилья летающих комбайнов… сиречь бульдозеров, которые сгодились ошеломить вас на раз, а в другой раз мы ещё что-нибудь придумаем.

— Вот придём к нашим, я тебе покажу, что это за армия. Водители, строители и подсобные рабочие моложе тебя. Хм… эту планету следовало назвать не Авалоном, но Аламо.

— Есть такая штука, игрушка. Приказ. Его надобно выполнять: вон из шкуры, кровь из носу.

— А если бы тебе приказали… залить плазмой деревню, в которой либо есть партизаны, либо их нет? Нажать на пульте кнопку и превратить планету в астероидный пояс? Расстрелять… ну… огромную обезьяну, засевшую на шпиле небоскрёба — чудо природы, которое больше нигде и никогда? Есть такая штука, дитя, — стыд. Я знаю, каково это: перекрестье прицела, и у него тоже пушка, и правила игры известны обоим. Между чьим-то исходным интересом и гашеткой множество преград. Между твоим пальцем и гашеткой — только твоя совесть. Однажды оказывается, что это не компьютерная игра.

— Сразу видно, что ты не солдат.

— Я… просто довольно сильно ценю жизнь.

— Извини. Они не должны были тебя так называть. Ты классно летаешь, видимо, заточен под это, игрушка, но это ж не повод… А тебя для мальчика делали или для его мамы?

Рубен засунул руки в карманы и отвернулся в нелепом возмущении. Обалдеть. Писюха сравнивает меня со мной. Не в мою пользу!

— Во мне половина его генов. Я клонирован с его сына. Как меня назвать — его дело и его право.

А вот про маму не будем, ладно?

— Назвать могли, если у мальчишки ума нет, но ты не должен так называться. Это святотатство. Эстергази для Зиглинды слишком большое слово. Он герой. Сама смерть поставила его лишь на одно колено, если ты понимаешь, хотя прочих она кладёт на лопатки. Если бы Зиглинде нужен был бог, то вот он.

— Эстергази такие же люди, как все. Им так же больно и страшно умирать.

Волчица скорчила мину.

— Мне абсолютно наплевать на Эстергази. Кто они такие? Империя кончилась, и их родина — вместе с ней. Все свободны, всем спасибо. Жалкие бездомные обломки. Ничего. Найдётся кто-нибудь, ужо научит их родину любить.

— Не ты ли, красавица? Найдёшь себе подходящего Эстергази и будешь его учить, а?

Она скорчила мину.

Вот она, новая Зиглинда. Нравится? Не жила при империи ни дня, но уверена, что всё там было плохо. И попробуй только возразить. Имя ей моё не нравится, хорошее дело. То есть имя-то как раз нравится. Рубен мысленно хмыкнул. Даже слишком. Интересно, а если бы я назвался Р. Назгул?

Славный сын Зиглинды, символ её и бог. Большой Гросс чтит мою память, с него станется. Что бы сказали на родине, если бы узнали, что этот бог — воскресающий?


* * *

Утром Брюс видел разбомблённую колонию, сейчас в сиреневых сумерках он имел возможность наблюдать разбомблённое общество. Люди — приличные, современные, большей частью интеллигентные! — до них только теперь начало доходить, что они погибли. Редкий десантник выживет, сказал как-то Норм, если отобрать у него консервы, биотуалет и запас питьевой воды.

Мы не будем двигаться ночью, чтобы не включать фар. Мы, вообще говоря, к вечеру уже вообще не способны двигаться, учитывая, что утром были спешены.

Когда решали, что взять, что оставить, Норм велел забрать палатки, термоодеяла и спальные мешки. Предполагается, что самым страшным врагом будет ночной холод. Днём-то на марше Брюс под вещмешком вспотел, а вечером, прохаживаясь по лагерю из конца в конец и ища, не нужен ли кому, почувствовал, как мороз подбирается к нему.

На первом же привале Норм распределил ССО, приписав каждого бойца к группе гражданских. «Ты — к медикам!» Брюс сперва хотел возразить: мол, негероично, а я сегодня весь из себя — ты меня на бульдозере видел, нет? — и что у нас, девчонок на эту должность не хватает, но передумал, когда отчим сказал вполголоса, что «им больше нужно». Это сейчас нет больных, а после — будут. Кому их ворочать? У них до черта груза, у медиков, и это тот груз, который мы не можем бросить. Неизвестно, насколько это всё затянется, будем надеяться на лучшее и готовиться к худшему. Пересчитать консервы, ввести паёк. Раздать обеззараживающие таблетки, чтобы можно было пить местную воду. Да, я знаю, что вирусов и бактерий, совместимых с нашим организмом, тут нет. Вы ручаетесь, что это могут пить дети? Нет? Тогда у вас есть полчаса — подумать. Что у нас тут можно есть из подножного? Я знаю, что только нами же и посаженное/ выпущенное плодиться и размножаться. Морган съела первое яблоко, значит — теоретически возможно. Да, безбашенная дура, но тем не менее опыт есть и этот опыт — положительный.

Мари Люссак упала в обморок, когда Норм бросил ей на колени кролика: как можно употреблять естественные протеины? Можешь не употреблять, желающие найдутся, твоё дело сказать, из нашей ли он пищевой цепочки, этот несчастный кролик. Заодно таким нехитрым образом Норм рассчитывал наладить учёт левых пищевых продуктов. Мало ли кто поймает кролика, птицу или рыбу: он или съест её на свой страх и риск, или же, принеся её в колонию, включит её в общий рацион, потому что консервы только для детей. Мы все здесь цивилизованные люди, прошедшие в школе курс ОБЖ. Психологически — они будут проверять. Морган, оказавшаяся поблизости, предложила дать барыньке понюхать носок, однако встретила неудовольствие чифа, и инициатива её увяла.

На первый взгляд весь табор превратился в один большой ССО. Всем раздали куртки защитного цвета, с подогревом, стёганые брюки и непромокаемые походные ботинки, а также шапки-шлемы с застёжкой на подбородке. Над стоянкой натянули камуфляжную сеть.

Подогрев. Это будет сложно. Подогревом велено пользоваться только в случае непосредственной опасности для жизни, когда придётся выбирать: обнаружить себя или насмерть замёрзнуть. Сбившаяся в кучу колония, включившая свои спальники и куртки, в инфровизоре будет полыхать, как вулкан. Немного, правда, помогут нам армейские палатки: их отливают из лёгкой и прочной синтеткани — в кармане можно унести! — поглощающей тепловые излучения. Естественный фон человека они, скажем, скроют, и даже активированный спальник, но злоупотреблять не стоит.

Тело способно нагревать пространство, внушительно сказал Норм. Используйте этот ресурс прежде других. Другие ограничены.

Гражданские растеряны. Аккумуляторные печи мы даже и брать с собой не стали, не говоря о том, чтобы на себе тащить, а готовить на открытом огне цивилизованный гражданин не умеет. Кое-как вскипятили воду и сейчас бранятся — чаем обожглись! Ну да, в цивилизованной кухне ты сам задаёшь удобную для тебя температуру готовой пищи, а как указать её дикому огню? Как можно это давать детям?

Словом, решение есть с открытого огня понимания у народа не вызвало. Утешались лишь тем, что это ненадолго.

Брюс вновь посмотрел в вечернее небо. Прояснилось — это к морозу. Отец всё ещё не вернулся. У него давно уже нет топлива. Мари, наверное, тоже беспокоится. Она в палатке одна, с ней Рог, инфочипы, записи. Кролика, она сказала, можно есть, но сама не стала. Кэссиди по этому поводу заметил, что это дурной знак, что подозрения с неё до сих пор не сняты, и если она перетравит тут всех, то, может, это и есть её задача. Норм на это ответил ему, что лично он вообще ни с кого тут ещё не снял подозрений. В последний раз Брюс видел тушку в руках Морган: подвесив её на ручку бульдозера за задние лапы, та проводила принудительный мастер-класс для ССО и всех, кому интересно, как надо. Сперва обдираем шкуру — нет, её не едят! — после разделываем на куски и жарим на палочке. Лучше, правда, сварить, потому что при жарке выход уменьшается, а от варёного кролика будет ещё и бульон. Это важно. Обрезаем шкурку на лапах по кругу, от лап к анусу делаем разрез, и стягиваем кожу вниз, к голове, чулком, лишь чуть подрезая острым ножиком, где не идёт. Шкура у него на плёночке, снимается легко, видите, мясо под ней нежное, розовое, аппетитное. Крови нет, если только вот эту и эту жилы не заденете. Кровь будет после, когда мы распорем брюхо по осевой, чтобы выпотрошить… зная, что слово у Морган не расходится с делом, Брюс поспешил ускорить шаг. Прочих заметно тошнило. А вот Андерс остался: никак не хотел смириться, что у Первых командир круче.

— Это сердце, а вот это — печень, — слышалось за спиной. — Они съедобны. И почки. А вот жёлчный пузырь лучше извлечь так, чтоб не лопнул: замаетесь после горечь вымывать. Кишки тоже выбрасываем.

— А кишок-то больше всего, — заметил кто-то наблюдательный.

— Ага, только в них какашки. Желаешь? Пробиваясь из толпы наружу, Брюс столкнулся с Товией, который тащил за собой Китри за руку, точно так, как вошло у них в обычай памятной праздничной ночью. Иначе они, кажется, уже не передвигались. В каждой еде, кипятился минотаврец, должны присутствовать Радость, Мир, Добро и Любовь. Как прикажете совместить это с естественными протеинами? Брюс неслышно и мимолётно вздохнул: здравому смыслу, даже подкреплённому нормами ОБЖ, с Аюрведой, когда её включают в экуменические религии, спорить чертовски трудно. Победа всегда останется за Аюрведой… зато еда — за здравым смыслом. Китри послушно внимала. Кажется, у этих двоих всё получилось наилучшим образом.

В результате кролика руководство слопало на троих, потому что Андерс позвал Абигайль, и руководству ничего плохого не сделалось. Правда, Брюс всегда подозревал, что Морган способна жрать консервы, не снимая с них фольгу.

Все ССО нынче с оружием, и остальные мужчины тоже. В этом есть некоторая опасность, поскольку все на взводе. У ССО внутренний приказ — палить только по кроликам, по возможности одиночными и в упор. Норм особенно рекомендовал освоить искусство вязать силки. Подстеречь кролей нетрудно: в поисках пищи ушастые стягиваются к опытным делянкам. Где еда, там и кролики, а с другой стороны, где кролик — там и голодный колонист. Законы природы те же, и мы изо всех сил стараемся не думать, что ищущий нас враг способен сложить два и два.

Беда, если придёт, придёт с воздуха. Голод и холод страшнее. Впрочем, мы все ещё надеемся, что завтра доберёмся до базы. Там аккумуляторы и провиант. Все знают, что база есть, ведь это последнее, о чём позаботился Норм перед своей отставкой, а Норм — он сейчас бог.

— Бог приказал явиться, — сказала Морган, пробегая мимо. — Что-то у него есть для своих.

Отягощённый дурными предчувствиями, Брюс поплёлся под навес, где Норм собирал малый совет. Здесь командиры отделений, Эдера Насименто, неизменный Кэссиди. Из колонистов никого нет. Для своих всегда приберегают плохие новости, чтобы вместе обсудить, как их правильно подать и что теперь делать.

— Базы у нас больше нет, — сказал Норм, кивая на двоих разведчиков, до такой степени замёрзших и уставших, что бульон с кроликом схлебали даже не спросив, что это и можно ли это есть. — Её разбомбили, и нам нет никакого резона идти на пепелище. Во-первых, нас там ждут. Во-вторых, едва ли мы найдём там что-нибудь полезное. Имеет смысл остаться тут. А в-третьих… интересно, откуда они узнали её расположение? Меньше всего мне хочется открывать сезон охоты на ведьм, но сдаётся — у нас крот, и он под нас роет. Кэссиди, что вы думаете по этому поводу?

— Расположение резервной базы было известно руководству колонии…

— Мне — нет, — немедленно отреклась Эдера.

— …вам лично, Норм, вашим младшим командирам, Бротигану и мне, но Бротиган погиб, спасая людей.

— Зато вы живы.

— И не жалею об этом. Я также уверен, что этой информацией располагал Р. Эстергази — где он, кстати? Даже если он со всех сторон герой и молодец — искусственные люди ведь не способны на двойную игру, если это не заложено в их ТТХ — можем ли мы быть уверены в том, что он ничего не сказал девице Люссак?

— Мадемуазель Люссак была взята под стражу до принятия решения о создании резервной базы. У неё нет и не было возможности совершать какие-либо автономные действия.

— Мы вернулись туда, откуда пришли, чиф Норм. Девица Люссак — гражданка Земель Обетованных, с огромной долей вероятности — биоконструкт и оперативный агент противника. Всё время, даже после того, как она была изолирована, она находилась в контакте с тремя персонами, каждая из которых так или иначе была связана с жизненно важной и секретной информацией.

— Я более чем уверен, что в девице Люссак нет встроенного эмиттера гиперсвязи.

— Должен вас предупредить, чиф Норм, следующим шагом я предположу наличие организованно действующей группы. Есть несколько человек, связанных личными отношениями, с вражеским или двойным гражданством… Вы, Эстергази, Р. Эстергази, Мари Люссак, которую вы не отдаёте с завидным упорством, и ещё, наверное, девица Морган, преданная непосредственно вам.

— Чья была идея послать Морган на автономную операцию за моей спиной?

— Нам нужен был человек, способный вас заменить, и не строптивый. Солдат перестаёт быть солдатом, когда перестаёт различать своих и чужих. А Пантократор меняет всё, к чему прикоснётся. Он взялся за вас, Норм, и вы больше не солдат. Может быть, герой, я не спорю…

— Герой у нас Р. Эстергази, и хватит нести чушь. У меня первый кандидат под стражу — вы, Кэссиди. Мои предположения против ваших, но я вас арестовать могу, а вы меня — нет. Посему я прошу вас сдать портативное устройство связи и не покидать вашу палатку. Считайте себя под домашним арестом, заодно попробуете это удовольствие на своей шкуре. Морган, присмотри.


* * *

— Мне нужен сеанс связи с авалонской колонией, — неожиданно сказала Натали Эстергази.

— Протестую, — лениво заявил Люссак. — Ни одна сторона не должна получать указания извне. Только свои ресурсы, в том числе свой ум.

— Это не указания, — ответила Приматора Ариадна. — Мы в любом случае должны связываться с обеими сторонами, чтобы оценивать ситуацию адекватно. У них всё-таки там дети, так что будем иметь снисхождение.

Люссак хмыкнул и переплёл пальцы на колене. Помощница Ариадны Аида, молодая и невзрачная, инициировала сеанс и положила деку перед Натали Норм. В центре стола возникло голографическое изображение связиста — ошеломлённого и замёрзшего парнишки, сидящего на ящике, на снегу. По краям громоздились смутные тени-глыбы: какие-то очень большие машины в отблесках живого огня.

— Мне нужно поговорить с тем, кто у вас командует, — сказала ему Натали.

— Ага. То есть сию минуту, миз… — Он вскочил и замахал руками. — Они хотят говорить с вами, командир, чиф…

Потом его мягко выдвинули из фокуса, а вместо него в кадре соткался широкоплечий мужчина с бронзовым лицом, без шапки, со снегом в кудрявых волосах. Неторопливо сел, положив рядом энергоштуцер.

— Да тут, — сказал президент Люссак, — все свои. И вы плакались, будто бы у НН нет ножа в сапоге? А это что?

Вряд ли он знает, насколько здесь все свои. И не надо ему знать. Это вроде экзамена, где-то рядом бродит Сила, Натали ощущает её присутствие, как серебряную мушку на сетчатке, из тех, что возникают от низкого кровяного давления. Силой надо овладеть, это важно, потому что кому ты можешь помочь — без Силы?

Наверное, ты очень удивился, увидев здесь меня, но, к твоей чести, не дрогнул даже бровью. Ты вообще ничем не показал, что мы знакомы. Пантократор всем подаёт скрытые знаки, и я — знак для тебя. Надеюсь, добрый. Хорошо. Я принимаю эти правила.

— Я вынужден был принять командование, — сказал Норм. — Вам придётся говорить со мной.

— Спросите его, где Ставрос, — подал голос Лантен.

— Мы похоронили его утром. Он был герой. Он защищал свою планету.

У Натали спёрло дыхание. Сын, где мой сын? Вы назвали его солдатом!

— Какая у вас ситуация? Какие потери?

— Мы потеряли двенадцать человек во время ночной бомбардировки. Вся дежурная смена на генераторе — от первого же удара, офицер службы безопасности Бротиган и боец ССО Тирод — обеспечивая эвакуацию людей из горящего комплекса. Пилот по контракту Зайферт — в воздушном бою. Ещё семеро погибли, когда выходили из зоны обстрела. Обращаю внимание комиссии — это была военная авиация.

Кто ещё, кто ещё?!

— Остальные все живы, — сказал Норм, глядя ей в глаза.

Это только для неё. Мальчик цел. Ну и… тот тоже.

— Я должен знать, мэм, как мировое сообщество намерено разрешать эту ситуацию. Каковы ваши условия?

Четверо в зелёном промолчали, и у Натали усилилось чувство, будто она сдаёт экзамен. Это не должно иметь никакого значения, но — имеет. Если она решит этот ребус правильно, больше никто не умрёт и за них не надо будет больше бояться.

Справедливость, говорите? А как это?

— Каковы ваши намерения? — ответила она вопросом на вопрос. — Вы собираетесь спорить за эту планету?

Скажи «нет» матери своего ребёнка! И вернись. У нас есть свой мир и свой дом. Будет так, как мы решим, ты и я, и не будет горечи на наших губах, и день наш будет светел.

Я не люблю ночь. Ночь черна, правая половина постели холодная, и я просыпаюсь в ночи от отчаяния, от одиночества, от дурных мыслей. Пусть будет светел твой день!

— Снимите с планеты детей и гражданских, — сказал Рассел. — Хотя бы женщин, и тогда мы составим команды и сыграем, как большие. Что скажете?

— Что скажете? — Приматора Ариадна переадресовала вопрос Норма Люссаку — Мы позволим вам снять с планеты всех, кто не желает там оставаться. Вы сможете укомплектовать команду по своему вкусу. Господин Лантен, господин Ква'ан?

— Я согласен, — сказал Лантен, а Ква'ан кивнул. — Чиф Норм, кто будет играть от нас? Вы уже решили?

— Разумеется, я, рядовая Морган, капитан Ллойд Кэссиди, миз Насименто с дочерью — он сделал чуть заметную паузу, поглядев в сторону Натали, — рядовой Эстергази и его… и ещё несколько человек. Я также очень рассчитываю на контрактника Р. Эстергази.

— С дочерью? Сульпиции Насименто четырнадцать лет! — возмутился Лантен, который, оказывается, отслеживал список по своей деке.

— Она настаивает, и мать не возражает, — судя по каменному выражению лица Норма обе дамы Насименто находились от него на расстоянии вытянутой руки, и ещё — он бы очень не возражал от них обеих избавиться, — …и ещё несколько колонистов, которые решили, что тут их дом. Люди невоенных специальностей. Я могу отобрать из них полезных.

— Что вы сами насчёт этого думаете, чиф Норм? — спросил доселе молчавший генерал Ква'ан.

Ему было жарко, жёсткий воротничок врезался в тёмную жирную шею, золотое шитьё на нём потемнело от пота.

— Я думаю, давайте решим это дело один на один. Выставьте против меня бойца любого класса: кто выживет, того и планета.

— Ещё лучше, — согласился Ква'ан.

— Не уверен. — Это Лантен. — В случае успеха планету для Новой Надежды завоюет гражданин Пантократора, а Пантократор, — он поклонился, — входит в состав Земель, хотя я всемерно уважаю его особый статус и миротворческие усилия. При всём почтении к нашим хозяевам, достойнее было бы нам обойтись своими силами… или хотя бы изменить их процентное соотношение. Кто там есть в команде от нас, кроме миз Насименто? Людей и нелюдей с двусмысленным статусом просьба пока не предлагать.

— Кэссиди, — сказал Норм и усмехнулся.

— Я тоже против, — сказал Люссак. — Я примерно знаю сценарий этих битв один на один. Сперва они не могут найти друг дружку на огромной пустой планете, потом некоторое время более или менее честно стараются исполнить взятые на себя обязательства, а ещё пару дней спустя мы обнаруживаем их братающимися и пьянствующими на пустом ящике из-под капсюлей. В процессе планета теряет товарный вид. Лантен, вам это надо? Нет, я понимаю, мы можем снять реалити-шоу, чтобы покрыть убытки. Я не желаю тратить на это время.

— У вас там тоже есть люди, подписавшие контракт только на горные разработки. Мы предлагаем им беспрепятственно покинуть спорную территорию. Цените это.

— Мы, конечно, не можем приказать им сражаться. Но мы можем их уволить и нанять других. От присутствия на планете обоза мы теряем меньше, чем противник. Зачем нам лишать их элемента уязвимости?

Рассел чуть заметно вздохнул, рябь помехи пробежала по его лицу как недовольная гримаса: никто и не заметил, только жена. Только она поймёт, что выбора опять нет. Его никогда нет, этого проклятого выбора.

Чтобы новый мир стоял прочно, в его основание закладывают жертву Нет, не невинную деву и не мальчика, у которого не было отца. В землю зарывают сержанта, он крепит землю своими костями, и миру тогда сносу нет.


* * *

— Стой, сюда хода нет!

Миранда глянула на Рубена с откровенной ненавистью, вызванной тем, что последние несколько часов она держалась не столько на ногах, сколько на стиснутых зубах. Пилоты совершенно не умеют ходить. Если упадёт, придётся тащить её на себе.

— Неужели опять обходить?!

Рубен ткнул пальцем в жёлтую ленту с чёрной надписью, сорванную ветром со штоков и почти невидимую в мелкой снежной пурге.

— Знаешь, что это? Зона действия активных почвообразующих бактерий. Любую угодившую к ним протоплазму они сожрут в считанные минуты.

— Колоссально вы тут нагадили!

— Штамм этот имеет ограничения по количеству циклов воспроизводства, то есть безболезненно для экологии вымрет сам спустя некоторое время, к тому же похолодание должно было приостановить его активность, — прикинул Рубен, — но я не специалист-почвенник и рисковать без надобности не стану. Только в обход. А потом тут вырастет трава, цветы и деревья. Это к вопросу про «нагадили»…

Ему показалось, что слова ухнули в пустоту. Их нынче действительно учат только летать и стрелять? Миранде всего девятнадцать, она думает, что если чего не знает, значит, то и знать не обязательно, но в любом случае у дочки Гросса есть характер. Это хорошо, потому что без характера не дойдёт. Ни жира, ни мяса на ней нет, а холодный сильный ветер, кажется, выдувает из костей костный мозг и завывает там, в полых трубках. Зажала в зубах прядь своих белобрысых волос и топает, брови сдвинуты, глаза в кучку Я и сам сейчас такой. Ногу поднять… переставить… Один лётчик, француз на старой Земле упал в пустыне, а после написал про это. Только он страдал от жары и жажды. Поскольку всё равно, о чём думать, я думаю о нём все эти километры. Сотню или две.

На самом деле хорошо, что мы наткнулись на Зону. Это ориентир. До неё я знал только, что солнце-Либеллин встаёт на востоке. Ну и ещё башня, которую мы взорвали: это была восемнадцатая, и я примерно представляю, как нам надо двигаться, чтобы вернуться на место боя. По правилам, если не оговорено другое, распавшаяся боевая группа возвращается туда же, где разошлась, а там оставляют дежурного — это будет кто-нибудь из ССО! — и он уже ориентирует всех к месту общего сбора. Туда и прёмся вторые сутки, насильно принуждая себя шевелиться. Нас ждут, нас не могут бросить. Что будет, когда у нас не останется сил идти? Очень просто — уснём и замёрзнем. У нас есть лучемёт с батареей, но жечь нечего, даже одежда на нас синтетическая, она только плавится, а не горит. А даже если бы и горела — она куда полезнее, когда защищает нас от ветра на марше, так что жечь лучше что-нибудь другое.

Думай, Назгул, думай. Женщина под твоей защитой.

Привыкай. Когда Военно-космические силы Зиглинды приучались считать женщин боевыми товарищами, равными себе — не одинаковыми, и не во всём, но в главном, в том, ради чего ни шагу назад! — ты в этом не участвовал. Для тебя одного она оставалась самым драгоценным грузом… и да, собственно тем, ради чего ни шагу назад. Назгул нашёл спасение души в том, чтобы оставаться человеком именно тогда, когда никто бы его человеком не назвал.

Мне очень не хватает крыльев, да, и ещё — бортовой памяти. Ситуация, когда быть человеком неудобно и невыгодно. Летели-то мы сюда не дольше десяти минут!

К вечеру небо расчистилось, а плоская равнина сменилась скалистыми холмами. Где-то за ними Рубен ожидал увидеть чёрный лес, на опушке которого колонну настигли Волки. За ночь не перевалим, а значит, если нам попадётся какая-нибудь нора или дыра, следует там переночевать. Будет куда хуже, если смертная усталость свалит нас вне укрытия. Ночью будет холоднее.

Идти пешком. За сутки пути Рубен узнал о планете больше, чем за тот год, что летал над ней. Солнце завалилось к горизонту и остановилось там: когда Рубен видел его в последний раз, оно висело средь облаков неподвижно, послав в стороны шесть пучков лучей, как мельница, а подножия холмов заволокло густой синью. Каменистые вершины пылали, словно расплавленная медь. Ночные остывшие скалы излучали холод и смерть, и даже Назгулу, пока он пробирался по каменистой осыпи, приходилось напоминать себе, что у него со смертью особые отношения. Чем можно стать здесь?

Ручеёк неба в вышине потемнел, и когда Рубен вновь посмотрел на Миранду, он не нашёл на ней лица — его обглодали сумерки. Форменная обувь тоже не предназначена для ходьбы по острым камням: она слишком мягкая. Поликаучук подошвы превратился в лохмотья, походка Волчицы утратила уверенность, она часто оступалась. Ещё немного — и пойдёт босиком. И куда уйдёт?

— Пять минут передохнём, — распорядился он, прекрасно сознавая, чего ему будет стоить поднять свою спутницу снова. Миранда села, подавляя стон. Подтянула колени к груди и занялась ботинками, пытаясь их хоть как-то связать. Рубен привалился спиной к большому камню, и тот, как вампир, сразу потянул тепло из его живого тела. Очевидно, Рубен уже не мог принудить себя шевелиться ради себя самого. Что тут есть, кроме камней? И что такое камень?

Идиот! Нет — хуже, спесивый идиот. Вот камень, вот ты, вот пять минут, на которые ты имеешь право. Структура камня… ага, вот такая… двенадцать лет я был техникой в забытом ангаре, а сейчас я в самом подходящем состоянии, чтобы пару миллионов лет пролежать тут, погруженным в бесконечное созерцание и любуясь закатами. Стать частью этого мира. Может быть, однажды из меня изваяют Будду.

— Лучемёт у тебя ещё? Дай сюда.

Миранда посмотрела снизу вверх, недоверчиво, вынула оружие из набедренной кобуры, перехватила за ствол, но протягивать его вражескому офицеру не спешила. Наконец решилась, бог весть о чём при этом думая. Рубен обошёл гостеприимную глыбу, пытаясь определиться с направлением ветра и предполагая, будто обращённая к склону сторона — более тёплая. А теперь — огонь! Выглядит как самоубийство: я только что был этим самым камнем.

— Ты спятил?! — девушка вскочила, но неловко, и пошатнулась, пытаясь вцепиться Рубену в руку. Неужто в самом деле надеется отобрать? — У меня же больше… ничего!

Ничего — в самом деле, батарею Рубен посадил. Но вокруг вплавленной в шкуру валуна чёрной выемки теперь завился пар, она излучала тепло и, насколько Рубен разобрался в свойствах камня, собиралась делать это долго. Может быть, до утра? А вот посмотрим. Ночуем здесь, прижавшись к камню и друг к другу.

А я на всякий случай побуду камнем.

В самом деле, надо бы попробовать себя в тихом виде. С напряжённой внутренней жизнью. Камень не устаёт, камень постоит на стрёме, поиграет своим теплом, загонит его вглубь на первых порах, чтобы не обжечь доверенные ему белковые тела, а после будет тянуть и тянуть изнутри. Тепло передаётся от горячего к холодному. Это общий закон, но в рамках закона возможны варианты. Этим я и займусь.

Камень — это ведь нечто особенное, в некотором роде противоположное всему тому, чем я был раньше. Для камня нет времени. Камень — не функциональное устройство, он существует независимо… хотя, конечно, его можно приспособить к своим нуждам. Камень — часть мира. А что такое этот мир?

Авалон. Какая-то планета. Не Зиглинда, а нечто совсем в другом роде. Я только сейчас созрел это рассмотреть.

Настало тишайшее утро, обложенное снегом, как ватой. К утру тепло большей частью рассеялось, стало чуть ощутимым, достаточным лишь для того, чтобы чувствовать себя живым, и ещё — отдавать тепло, а не тянуть его, и иней покрыл тела и волосы спящих. Именно тут и именно в это время их застал гул моторов с небес. Миранда вскинула голову, но увидела там только поволоку тумана. Рубен не стал ей мешать и даже слова не сказал, когда она оттолкнула его и отчаянно полезла вверх по осыпи, помогая себе руками. Это её шанс. Хотя — опоздает. Наверное, Миранда думала, что кричит громко, на самом же деле звук, издаваемый ею, был где-то между хрипом и писком. Бесполезно. Они слышат только свои моторы.

Она вернулась совершенно убитая, съехав вниз вместе с небольшой лавиной.

— Что?

— Идут выше облаков. Скалы же. Надо было остаться возле разбитых машин — они наверняка их нашли.

Да. Разбитые машины нашёл бы тот, кто смотрит сверху. Не наши.

— Мы бы возле них не выжили.

Верно.

— …или стрелять. Они бы засекли вспышку. Но теперь ведь нечем!

Она пнула бесполезный лучемёт, и тот скатился ниже по склону. Никто за ним не пойдёт. Он теперь бесполезная тяжесть.

— Мы бы не выжили, — повторил Рубен. — И им тут не сесть. Пойдём. Всё будет хорошо. Уже близко.


* * *

Темно, крошечный прикрытый костерок облизывает ночь. Голограмма погасла, и вновь верится, будто нет никаких других миров — только этот, и можно даже забыть, что на орбите тесно от железа. Программа двадцатиминутного сна имеет один забавный побочный эффект — сны кажутся тебе вкраплениями реальности. Пантократор мог притащить сюда твою жену, но, скорее всего, тебе это просто привиделось. Игры воображения, совести и долга в поисках верного пути. Пантократор словно пальчиком погрозил: мол, играешь тем, что не принадлежит тебе. Помни.

Все спят в палатках, кроме дежурной смены, а та залегла вне света, со штуцерами, которых боится едва ли не больше, чем противника, и ведёт себя тихо. Двигатели заглушены, моторы обёрнуты термочехлами, крошечный костерок прикрыт тентом от взгляда сверху. Современный энергодетектор его не засечёт, столь незначительно его излучение в сравнении с иными источниками. Кругом этот загадочный лес, чужой, чёрный, наводящий на мысль о безумии. Нас не видно.

Кто из вас хоть ночь провёл до сих пор под открытым небом? Руки подняли только Брюс и Морган — скауты собственного Нормова воспитания. Остальных пугает глубина ночного неба и притаившаяся биохимия чужой планеты. Мы делали с ней всё по своему выбору и вкусу. Что, если именно сейчас она нанесёт ответный удар?

Я всего лишь солдат и биохимию доверю тем, кто в ней шарит — благо, учёных тут у меня целый лагерь, хоть в пачки их вяжи. Но как самих этих учёных защищать, лучше меня никто не знает.

Что мы будем делать завтра — надо придумать сегодня.

Эдера Насименто напротив протягивает руки к огню: лицо у неё помятое, и она кажется старше своих лет. Не спит. Тоже гоняет демонов сомнений? Человек не может прийти и вот так запросто сделаться тебе врагом или другом, потому что плох или хорош. К моменту любви или раздора вы оба прошли некий путь, и путь другого всегда от тебя скрыт.

— На Пантократоре, — говорит Эдера, растирая худые узловатые пальцы, — власть принадлежит женщинам. Как это могло сложиться: исторически и философски? Что может подвигнуть мужчин поступиться властью?

Норм тихонько смеётся.

— Да хотя бы равнодушие и лень. Любую власть можно уступить в обмен на право смотреть Сетеновости и Галакт-игры, не вставая с дивана.

Она неуверенно улыбается в ответ и суёт в огонь ещё ветку. Эти чёрные штуки превосходно горят.

— Пантократор — уникальная планета, в основе общественного устройства которой и самого существования заложена идея. Пантократор служит жизни, а женщины в этом понимают больше. Мы говорим, а они молчат, мы утверждаем, что понимаем их, размахиваем руками, определяем им место в нашей жизни, ну и вообще, а они втихомолку смеются над нами. Разве нет?

— Достижения современной науки таковы, что жизнь способна множиться дальше без разделения на полы, вегетативно. Хотя Пантократор, я слышала, против.

— Пантократор хочет, чтобы мы оставались людьми.

— И что он при этом имеет в виду?

— Пересказать содержимое сотен книг и тысяч философских диспутов я не возьмусь, — Норм смеётся. — Я вам предлагаю самой ответить для себя на этот вопрос. Мысленно. Что такое человек и когда двуногое прямоходящее без перьев и с плоскими ногтями перестаёт им быть? Какие слова вы найдёте, те и будут правильными.

— Таких, как вы, Норм, не сочтите за обиду, называют малоумными философами. Вы не знаете терминов и не можете поддерживать спор, но держитесь за вселенские категории и почему-то в итоге всегда имеете возможность сказать: а я, мол, что говорил? Людей вашей породы некоторые даже считают святыми.

— «Малоумный» — это понятно, но почему вдруг «святой»?

— А потому, что до сих пор не сказали: «а я что говорил?».

— Я так и не понял, мэм, что вы с самого начала имели против?

Эдера смотрит на него испытующе и серьёзно.

— Вы в самом деле желаете, чтобы это было озвучено, чиф?

— Не то чтобы ваша очевидная неприязнь меня волновала, мэм. Есть вещи, которые не стоит принимать во внимание во время исполнения обязанностей. Но вам же самой лучше было бы объяснить свою позицию, иначе вы рискуете, что вас не поймут и истолкуют ваши слова превратным и неуважительным образом. Я достаточно церемонен?

— О, да, чиф, вы безупречны. То, что я скажу вам про вас, вы про себя, без сомнения, знаете, но думаете, что знаете вы один. Думаю, в глубине души вы этого стыдитесь. Я вас прочитала и поделилась с покойным Ставросом, потому что мне было страшно доверять вам оружие и всех этих детей. Вы самоубийца, Норм.

— С чего вы взяли?

— Нет, вы не из тех, кто на каждом углу твердит о суициде, вымогая у окружающих сочувствие и добиваясь того только, что их начинают избегать. Те ненастоящие. Вы из тех, кто молчит, доходит, а после либо пускает луч себе в висок, либо, превращаясь в бешеное животное, открывает пальбу в людном месте, так что его остаётся только застрелить. Скажите, что нет, а я узнаю, солгали ль вы.

Норм смотрит на рдеюшие угли, которые то подёргиваются серым пепельным налётом, то наливаются нестерпимым алым жаром, подчиняясь какой-то внутренней музыке. Человек остаётся человеком, пока сохраняет за собой способность быть приворожённым.

— Так вышло, что я много имел дела с так называемыми биоконструктами шебианского производства. Я хорошо их знаю, даже выдавал себя за одного из них — и мне верили. Их несомненный успех на потребительском рынке знаете, в чём состоял? Они были такие, какие нужно, вне зависимости, покупаешь ли ты солдата, няньку для своего ребёнка или игрушку для любовных утех. Они изготавливались полностью удовлетворяющими заказчика, кем бы тот ни был. С ними легко. Их просто любить, с ними спокойно в бою. Они правильные. Естественные люди в этом смысле намного хуже. На одну помощь от них ты получишь десять проблем. Если вы пытались создать семью, вы знаете.

— Что вы имеете в виду, заговаривая со мной о семье?

— Я продолжаю наш с вами прошлый разговор о личном, как об источнике слабости. Или силы, как посмотреть. Дважды, я говорю, я был близок к тому, о чём вы сказали, оба раза потеряв всё и не имея места для шага вперёд. Да, глядя сейчас назад, я думаю, я мог, но теперь… Теперь — нет. Женщина, которая разговаривала с нами — вы видели? — моя жена.

— Ваша — кто?… Простите.

— …и мать юноши Эстергази, который тоже тут.

— Ну да, я знаю, и у него ещё тут клон. Генетически она мать обоим и может испытывать некие чувства и ко второму.

— Вот и судите сами, каким я должен для неё быть. И нужен ли ей слабый.

— Сильным женщинам мужчины не любят отдавать зарплату.

Норм смущённо хмыкает, как мужчина, уличённый в том, что отдаёт зарплату жене, и ёрзает, ища, как поудобнее опереться спиной на хлипкую фаст-этиленовую стенку. Тьма лежит промозглая и сырая, жар очага превращает холодную сырость в густую и горячую — и только. Озноб от этого не проходит, а так, за углом ждёт.

— Сильная? Она из тех, с кем рядом мужчине хочется быть сильным. С сильным быть сильной легко… наверное… а со слабым она не будет. Проявления её силы меня восхищают, а когда она нуждается в помощи — мне нормально быть рядом, и не мне указывать, когда ей какой быть. Она ж не образ из моего воображения, за который можно реплики правильные придумать, она есть сама по себе. Она выбрала меня. Я горд. Она родила мне ребёнка. Я счастлив. Я много времени провёл в коллективе, среди равных, и овладел умением быть одному. Вопрос сохранения личности: ну, вы знаете. Теперь следующий этап: я выучился быть не один, даже когда один. Даже тут и где бы то ни было тоже. И дальше: ребёнка уметь любить — тоже немалое дело, не находите? Мы взрослеем, даже когда выросли, так? Я видел тех, кому нечего терять, кто никого, — он помолчал, — не любит. Они считают себя хорошими солдатами, но они плохие солдаты. Потому что всё у них так или иначе однажды упирается в «а какого чёрта?». В какой-то момент это становится вопросом твоего достоинства: возможность или невозможность быть с другим. И вы хотите сказать, это ваше соображение насчёт моего психотипа в глазах Ставроса, о котором нынче либо хорошо, либо ничего, перевесило любые доводы в мою пользу? Простите, но в такое влияние психологии на кадровые вопросы мне верится с трудом. Было что-то ещё?

Она вздыхает и отводит глаза.

— Никто из нас не свободен от прошлого. Он был на Лорелее.

— Я тоже.

— Вот именно. Он видел ваше досье. Вы были с разных сторон. Вы держали их под прицелом, а они сидели на земле, сутками, с руками, сцепленными за головой. Потом им вживляли датчики, с помощью которых контролировалось их передвижение. Знаете, как ему удалось бежать? Он свой выжег кислотой. Вот тут, — она коснулась рукой шеи сзади. — Демократии Земель на периферийных территориях он хлебнул досыта. Вы для него — все они, кто с другой стороны пулемётов. Вас навязал ему головной офис, по своей воле Геннадий вас ни за что бы не взял.

— Из лорелианских сепаратистов, стало быть. Это многое объясняет. Он верил в добро и зло, но в зле знал больше толку. И боялся его больше, чем оно того заслуживает. Убегал от него вместо… ладно, я сам сказал: либо хорошо, либо… Почему вы не возражали, чтобы ваша дочь осталась на Авалоне? Нет, я понимаю, что у меня не вышло эвакуировать гражданских, но я не понимаю принцип. Я бы своих тащил что есть мочи.

Быть дружбе или быть вражде — решают два слова, сказанные или не сказанные вовремя. Как часто эти слова совершенно случайны.

— Сульпиция должна вырасти сильной. Плавать учатся на глубине. Ей не на кого рассчитывать после того, как наш папа решил, что мы справимся своим умом. Мы и справились, благо в современном высокотехнологичном обществе семье для выживания самец не нужен. Так уж вышло, что в нашем тандеме мужчиной была я. Психологически. Ну, вы знаете: положительные «сильные» качества — великодушие, пунктуальность, верность слову — называют мужскими, а отрицательные «слабые» — склочность, злопамятность, мелкая мстительность, склонность к обличительным монологам — женскими. Так что если при прочих равных встаёт вопрос, терпеть или не терпеть… Как вы относитесь к феминизму, Норм?

Он задумчиво качает головой, пламя отражается в тёмных глазах.

— Да в сущности никак. Одно из течений, оказывающее влияние на суммарный вектор общественных сил. Равные права во имя независимости — почему бы и нет, если это то, что вам надо. Феминистками-то, я слышал, не рождаются?

— Не рождаются, — соглашается Эдера. — Так сложилась жизнь, и я виновна в этом не больше, чем другие. Слово «мужчина» заряжено для меня негативом. Когда я вижу мужчину, который мужчина более чем другие, для меня это повод к неприязни, потому что я ожидаю: те качества, которые меня раздражают, «понты», в нём будут выражены в превосходной степени. Я имею в виду: ещё более нетерпим, криклив, навязчив…

— Он ушёл?

— Нет, я. Равнодушие и лень, вы сказали — я думала, мужчины не отдают себе в этом отчёта. Слушать меня он не желал, а я чувствовала себя больше его, и чем дальше, тем всё больше и больше…

Она прерывается, почувствовав неуместность дальнейших речей. Костёр и ночь. Жизнь как слабый трепет дыхания, погасить её достаточно движения… или не сделать движения, одного-единственного, нужного, и никаких высоких технологий на сто километров в любую сторону кроме, может быть, кислородной башни. И Мамонтов, но их в темноте не видно. Мы точно так же когда-то сидели в пещерах, пугливо прислушиваясь к звукам из темноты. Смешно самке твердить о дикости, когда самец сторожит уши и точит копьё на любого врага.

— Что для вас Авалон, Эдера?

Она пожала худыми плечами, закутанными в плед.

— Место, где мы будем первыми. Наше место. Не единственный из всех возможных мир, это так, но — новая земля в лучах нового солнца. Знаете, есть девочки, которые с детства играют в Венеру, выходящую из моря, а есть те, кто играет в выходящего из моря Колумба. Почему-то они до сих пор считаются меж собою, кто лучше, будто нет других великих задач. Мужчины предпочитают первых, потому что…

— Потому что они другие. Равные права не означают одинаковых общественных и профессиональных функций, хотя я не вижу в этом ничего плохого. Если женщина стреляет быстрее меня или пилотирует истребитель, это не значит, что я не могу быть с ней любезен. — Он пошевелил металлическую кружку с кофе, пристроенную среди углей. — Или что она не нуждается в моей любезности. Равные права означают, что мы можем быть друзьями.

— Ваш пасынок, Норм… впрочем, вам со стороны не разглядеть. Он больше похож на вас, чем даже на собственного клона. Юношам в этом возрасте свойственно копировать ближайший авторитет.

— Да ну. Я в его возрасте был куда менее привлекателен. Там такие гены…

— Не спорьте. Я знаю свою работу. Пусть даже кроме неё я ничего не знаю. Мы с дочерью подавали прошение о переселении на Пантократор, но нам отказали. Мы не их люди, психологический профиль не тот. Ну и Дао с ними. Хочет ли ваша жена, чтобы вы нашли тут могилу? У вас маленький ребёнок. Вы не можете не думать об этом — к вопросу о слабости и силе. Хотели бы вы, чтобы всё было проще? Не отягощено личным? А? Норм!

Разочарованная, она встаёт и удаляется в отведённую им с дочерью надувную палатку. Ждать двадцать минут, чтобы повторить вопрос, который сам по себе не очень важен, ниже достоинства женщины, которой поминутно приходится быть сильной.

Тем паче, она и сама может придумать за него ответ. Жена приняла за тебя решение прежде, чем ты сам за себя его принял, и подала копьё. Андромахи, они такие. Перед ними нельзя лицом в грязь. Иди, исполняй долг.


* * *

С каждым разом выходить из двадцатиминутки всё сложнее. Граница становится размытой, образы из реальности и сна ходят об руку, пересекаются, вступают в нелогичные отношения.

Это Морган. Сперва зовёт по имени, потом нерешительно трясёт за плечо. Я сейчас. От костра тянет жаркой сыростью, к спине льнёт сырость холодная. Кто-нибудь, поднимите мне веки.

— Норм, проснитесь, это важно!

Кэссиди? Он не должен тут быть. Я его арестовал. Или он меня? Тьфу!

— Морган, какого чёрта он тут делает?

— Он сказал, что это важно. Он настаивал. Простите, командир, чиф.

Вместо Моргановой мордочки расстроенного мышонка в фокусе появился Кэссиди с лицом похудевшего верблюда.

— Это на самом деле важно, Норм. Да подымайтесь вы. Мне тоже ни жить, ни быть, а надобно обелить себя в ваших глазах. Снимете подозрения с меня и сможете выспаться, я подежурю.

С нечеловеческим трудом Норм подтянул колени к груди и, пошатнувшись, встал. Кэссиди придётся предъявить что-то действительно существенное, иначе он его просто убьёт за прерванный сон. Самому даже не придётся, можно Братиславу попросить.

Эсбэшник ютился в палатке один: будь Бротиган жив, это была бы их общая палатка. Кэссиди буквально сиднем сидел на своём архиве, а на марше безропотно тащил его на себе вдобавок к обязательной для всех части груза. Нагнувшись так, что касался руками земли, капитан СБ нырнул внутрь, остальные недоумённо следили за ним, заглядывая снаружи.

Спальник был скомкан и заброшен в угол: сознанием Норм зафиксировал крупнейшее нарушение маскировочной программы — активированную деку. Всюду валялись инфочипы, как будто их ставили, считывали, бегло просматривали и так далее и далее.

— Лезьте сюда, — пригласил эсбэшник.

— Свободна, — распорядился Норм, и Морган растворилась в ночи. — В общих чертах: что там?

— Поскольку я знал, что я ни при чём, и поскольку мне не хотелось расставаться с подозрениями насчёт девицы Люссак, я решил поднять и перепроверить все её документы, досье и прочее, присланное в ответ на мой давнишний запрос. Помните: какая-то «Мари Люссак» обнаружена на курорте на Далиле, и мы до сих пор не в курсе, которая настоящая?

— Разумеется. Дальше.

— Наша «Люссак» определённого ответа не дала, используя то ту версию, то эту — в зависимости от того, какая ей выгоднее в данный момент. Отвлекаясь на минуту: если это оперативный агент, то — совершенно великолепный. С ней ничего не сделаешь в рамках закона, морали и дипломатии, разве только несчастный случай организовать.

— Только попробуйте.

— Норм, а если её действия приведут к гибели, скажем, вашего пасынка? Вы не шлёпнете её своей рукой? Добро или зло совершает человек, который спасёт жизнь убийце, угодившему в яму?

— Я предпочитаю рассматривать события не как цепь, а как звенья. Это помогает принимать решения. Иначе придём к тому, что во всём виновна окажется акушерка, которая помогла убийце вылезти из утробы. Ну а если по-вашему: от того, что сделаю или не сделаю я, зависит, что сделает или не сделает она. Я уж попросту, вы извините. Она молода, а у меня до черта опыта, и педагогический тоже…

Тут он вспомнил про Морган и замолчал. Ладно, отрицательный результат — тоже результат, и хорошо уже одно то, что у Морган тоже теперь есть опыт. Правда, никто бы не возражал, обойдись тот опыт подешевле.

— Так я вот о чём, чиф. Перебирая архив, я обнаружил некий документ, которого прежде не видел.

— Почему не видели?

— Сам, знаете ли, удивляюсь. Видите ли, это отслеженная закладная на некие материальные ценности. У «Мари Люссак», наша это Мари или нет, имелись некие дорогие побрякушки несерийного производства, и оные побрякушки были заложены. Девушке понадобились приличные деньги. Вы понимаете, почему этот документ имеет настолько важное значение?

— И почему вы его не видели — тоже. Она говорит правду, и документ это подтверждает. Она заказала несанкционированную копию за свои деньги. Копия пьёт коктейли для отвода папиных глаз, а Мари Люссак пишет на натуре сенсационную книгу.

— Нет, ну комбинация, конечно, может иметь и больше ходов. Документ мог быть сфабрикован и подброшен, чтобы убедить нас в том, что девица Люссак говорит правду, а девица Люссак, тем не менее, может ничего не подозревать на своей Далиле.

— Что свидетельствует за это?

— Ничего, — признался Кэссиди, потирая подбородок. — А главное: почему Бротиган мне его не отдал? Про «вторую Люссак» сказал, а про опись из ломбарда — ни гу-гу.

— Почтой у вас ведал он?

— Да. Я составлял запросы, какие мне надо, а он — свои, но отправка была на нём. И полученный файл подтверждён его кодом.

— Подделать код можно?

— Наверное. Но я не умею, — Кэссиди невольно усмехнулся. — Правда, вам придётся верить мне на слово. Я вижу только одну причину…

— Я тоже. Покойники — крайне удобные обвиняемые, но иначе у меня ниточки не связываются. Бротиган дал ту информацию, которая подтверждала его версию, и придержал ту, что обеляла Мари Люссак. Считаете, мы поймали крота?

— Никому не пришло в голову сделать одну простую вещь! — Кэссиди выпростал из-под рукава свитера наручный комм и ткнул несколько раз. Тот посвистел тихонько, а после щёлкнул — вызов принят.

— Привет, Пэдди. Только один вопрос: у тебя совесть есть?

— Почему именно этот? — Густой голос, несомненно, принадлежал Бротигану. — Пеленговать меня бессмысленно, Кэс, я иду пешком. Что же до совести: я служу своей стороне, как ты служишь своей, и совести у меня ровно столько же.

— Да, но бить старушку топором, видит бог, довольно некрасиво. А уж перекладывать ответственность на ребёнка…

— Богов призывают в свидетели только чужим грехам. Монти взялась за то, что не должна была видеть, а перевести стрелку на Люссак вообще придумал ты. Я хотел всех спасти, честно. Я напьюсь от отчаяния, когда будет чем. Чем дольше вы оставались бы в неведении насчёт этих занятных кубиков, тем больше было бы у нас шансов решить дело миром. Я действительно подключил подпорную вентиляцию, чтобы вы могли вывести гражданских, я ж не демон и не садист.

— Лучше бы ты погиб на пожаре, Пэдди.

— Не могу с тобой согласиться. Чем лучше-то?

— Тогда я мог бы тебя уважать! — со свистящей яростью выдохнул Кэссиди.

— Я мог не ответить на твой звонок, Кэс, и остался бы мёртвым героем. Отношения профессионалов должны быть… профессиональными.

— А мальчик где? — вмешался Норм. — Не с вами?

— Мальчик?

— Тирод. Если вы его вытащили, чёрт с вами, идите с миром.

— Да я и так иду. Нет, я его больше не видел. Боюсь, он погиб: видно в дыму плохо, проще простого пойти в другую сторону, а если ему пришлось открывать переборку вручную, да если он открыл не ту… Там счёт на секунды, а есть ещё обратная тяга. Я сожалею.

— Иди ты к чёрту, Пэдди, и пусть тебе ни в чём не будет удачи!

Кэссиди прервал связь и уставился прямо перед собой.

— Разумеется, — сказал он, вытирая рукавом забрызганный слюной комм, — этот разговор мы могли инсценировать, чтобы вернуть мне ваше доверие и оставить вам одного крота вместо другого. Верите вы мне, как поверили Мари Люссак?

— Статистика несчастных случаев покажет, — честно ответил Норм.


* * *

Весь вечер Брюс согревался горячим чаем, а ночью, в самый холодный и неуютный час тот нанёс ему ответный, подлый и мстительный удар. Терпел, сколько мог, стиснув зубы: наружу не хотелось. Пока оденешься, натянешь штаны и ботинки, совсем проснёшься, а спать было так тепло, так славно, так спокойно.

Опыт экстремального туризма научил спать раздетым: десять минут ты греешь спальник, и всю оставшуюся ночь тот греет тебя, а электроподогрев — для неженок. Сегодня вечером было много шуток насчёт двуспальников для семейных пар. Шутки-шутками, а они и детёныша ещё между собой запихнут. Семья — механизм, предназначенный природой для выживания вида, во! Кажется, пришло время возвращать понятиям их исходное значение.

Однако в мокром спальнике спать не хотелось совсем, и Брюс рискнул на компромисс. Сунул ноги в ботинки, надеясь, что остальное замёрзнуть просто не успеет и что тем приятнее будет нырнуть обратно в кокон, и жестоко обманулся. Приплясывая за ближайшим деревом, будучи в состоянии выговорить сквозь зубовный лязг только «нифигасе» и чувствуя себя при этом настоящим волосатым варваром, одним глазком Брюс всё же наблюдал за хождениями вокруг командирского костра.

Бомонд!

Он тоже был один в палатке. Рубен так и не вернулся, и сыну мучительно не хотелось предполагать плохое. Конечно, «реполов» против этих — фанера, склеенная жвачкой, но в конце концов, если Рубен может переодеться в свой самолёт, почему бы ему не переодеться в чужой? Что мешает? Недостаток воображения?

Нет, тело, конечно, жалко. Часть меня и всё такое. Я и подумать не могу, что он не вернётся. Вот только до смерти интересно — каким. В фильме про «ту войну» кто-то сказал, что все Эстергази ненормальные. Точно! Просто это у нас такая норма.

Ну всё, а теперь — в палатку с приотвернутой полостью, пригнувшись, как в нору с разбегу, в спальник, в спальник, в спальник, и с головой — надышать чтобы…

Ой!

Первая паническая мысль — я ошибся? Это не та палатка?

Однако спальник и не подумал возмущаться, визжать, звать на помощь или отбиваться коленкой. Спальник прильнул к нему такой чудесной тёплой и гладкой кожей, обвил гибкими руками, и руки самого Брюса устроились сразу как-то очень правильно. Вроде бы девочка. Ну, это уже радует.

Кто?

Десятый вопрос! Только не Сульпиция!

…нет, ну может быть потом, когда похудеет… и подрастёт! Нет, это вроде тоньше. И тело такое… упругое, округлое, крепкое. Точно девочка? На всякий случай лихорадочно перепроверил и проверял потом ещё и ещё — к обоюдному удовольствию. Чёртов солдатский медальон на длинной цепочке всё время мешался, лез в рот между торопливыми, неумелыми — с силой! — поцелуями. Маленькие крепкие ладошки скользили по его телу — поощряли. Брюс экстатически приподнялся на руках, как волк на луну… Разгон… отрыв!

Да какая же ты… подходящая!

Разы считать не стали, а скоро и спальник уже только мешал. Жарко. В откинутый полог сочились свежесть и утренний серый свет. С приключения сползала завеса тайны. Немыслимая ночная страсть уступала место столь же обжигающему любопытству. Брюс медленно повернулся на бок, так, словно это движение было совершенно естественным, возможно, даже оправданным желанием укрыть разгорячённую даму полостью спальника.

Ну, красавица?

Справа от него, улыбаясь сыто и блаженно, поверх разбросанной впопыхах одежды дремала Братислава Морган.


* * *

До сих пор Брюс никогда не думал, что у неё есть, например, ресницы. Ну или там грудь. Братислава лежала на боку, а авалонская сила тяжести работала себе, как должно, и это было таким мягким, нежным, тяжёлым, матово светящимся в полутьме…

Одевались молча и торопливо, избегая друг на дружку смотреть. День не принадлежал им, и сами они себе не принадлежали. Ответственные посты, так сказать. Куча вопросов теснилась в голове у Брюса: в основном, все они крутились вокруг «почему я?» и ещё «придёшь ли ты нынче ночью?». Ну, наверное, было бы жалко, если на этом — всё. С другой стороны, а если ей не понравилось? Может, ей аккумулятор в спальнике испортить: замёрзнет — сама прибежит?

Мнэээ… Брюс потряс головой, в ней загремели недостойные мысли. Не придёт — высплюсь, тоже хорошо.

Морган тем временем исчезла как тень, оставив по себе ощущение невыносимой терпкой сладости бытия и бурю воспоминаний в юношеском организме. Никто ничего не узнает, иначе засмеют.

За ночь насыпало сухой снежной крупы, в двух точках лагеря уже развели крохотные костерки, и женщины в бесформенных камуфляжных робах, надетых не для маскировки, а для тепла, стояли к ним в очередь — греть воду. Дети оставались в гнёздах из одеял, а мужчины бродили одинокие и неприкаянные. От них ничего не зависело.

Долго не протянем. Это было настолько пугающе очевидно, что Брюс, сунув за щёку какой-то минимальный завтрак, вкуса которого он не разобрал, поспешил найти себе дело.

Таковое дело нашлось для него у медиков и состояло в хождении за водой к ближайшему ручью. Принести два бурдюка — и снова. И ещё. В воду бросали обеззараживающие таблетки, создавая таким образом запас питья.

И ещё — они не знали самых элементарных вещей. Например, если ноги вспотели, то после они непременно замёрзнут, и если ты вынужден целый день носить непромокаемые ботинки, то нужны специальные носки, обычно одноразовые, да и саму непромокаемую обувь надобно сушить — изнутри. Норм назначил спецов — читать лекцию о принципах выживания в условиях дикой природы, в основном, чтобы занять людей и создать иллюзию, будто они спасутся, если сделают всё правильно. На лекцию колонисты собрались притихшие, словно напуганные дети, бойцы ССО смотрели на них покровительственно и свысока. И эти люди думали, будто сделают с планетой всё, что им угодно?

Люди вообще довольно смешны, особенно когда строят планы.

Возле ручья обнаружилась Морган, стоящая на коленях над самой водой. Манипуляции, которые она производила, низко нагнувшись и вглядываясь в своё отражение, заинтересовали Брюса, и он подошёл ближе как можно более неслышно.

— Какова водичка?

— Замечательная — на точке замерзания. Прикинь, я мылась тут с утра.

— Мылась? Ты с ума?…

— А что, стоило по дороге забежать к медикам за резинкой?

Брюс сию минуту почувствовал себя идиотом, и не простым, а во всём виноватым.

— Эй, это что такое с твоими волосами?

— А? Чёрт… принесло тебя!

— Ты… крашеная!

Морган фыркнула, перекатилась с колен на задницу и обняла колени.

— Не знаю, что и делать, — призналась она. — Двадцать дней не подновляла пигмент, пролиняю как… как…

К изумлению Брюса, из глаз у неё брызнули слёзы.

— Представь, как я буду выглядеть — крутая белобрысая Морган! Кожа тоже светлеет: веснушки остались, а загар выцвел. Куда это годится?

— Эээ… точно! Сколько я тебя помню, ты всегда была чёрненькая. Ты что, всю жизнь?

— Ага. Понимаешь, выглядеть крутой — это всё равно, что быть крутой. Это так же важно. Причём если ты не выглядишь крутой, никакого толку в крутизне нет и каждому идиоту снова всё доказывай.

— А это так уж важно? В смысле — крутизна, и доказывать её?

— Это моя суть. У тебя есть суть?

— Не знаю.

— Есть, — вздохнула Морган. — Когда-то, мне было тогда лет десять, я решила, что быть белобрысой беспонтово, и с тех пор закрашиваю корни. Сначала это был вопрос характера, а после… в общем, прикинь, как будут ржать.

— Есть сто тысяч вещей, которые тут не сделать… кстати о «не сделать». Ты вечером как? Ну, в смысле…

Морган неопределённо пожала плечами.

— Я бы не хотела, чтобы ты себе что-нибудь вообразил. У меня планы на жизнь. Я в профессиональную армию пойду после Авалона. А ты не пойдёшь. Тебе не надо. У тебя всё другое…

Она прыснула в рукав.

— Клин Мамонтов над рощицей — ты не представляешь, как это выглядело с земли, ох-хо!

— Потому ты и… ну?

— Тебя это очень интересует? Ты правда так уж хочешь всё превратить в слова? Хорошо. Из всех здешних пацанов, я имею в виду тех, на кого можно смотреть без слёз и смеха, на своего отчима ты похож больше всех и имеешь больше всех шансов со временем стать, как он. И мне насрать, льстит ли это тебе. Слова ничего не значат. Чувства по большому счёту тоже ничего не значат. Только то имеет смысл, куда ты приходишь и что делаешь.

Финальный аккорд сработал как удар кулаком на полшестого. Мужчина встаёт, мужчина гордо уходит. Мужчина молча переживает в одиночестве.

А женщины после говорят, что у мужчины нет мозгов.

Она сказала — со временем? Значит ли это, что она рассчитывает на какое-то время? Брюс не понял пока, хорошо это или плохо…

— То есть ты хочешь сказать, будь Рассел один в палатке, подарок в спальнике был бы его?

Морган то ли хихикнула, то ли вздохнула.

— Один раз я уже облажалась — вообразила, что принесу ему победу в зубах. Мол, крутая. Мол, вровень встану. Ага. И ещё попрыгаю, чтобы заметили. Вылететь из палатки вместе со спальником — мне это нужно? Нет, мальчик, такие вещи лучше держать порознь. Я могла бы быть его винтовкой — это больше всего, что я могу представить. Ты был вчера герой, если бы ты остался не вознаграждён, тебе бы, может, не понравилось. А на тебя есть определённые надежды. Тебя я могу потерять. Его — нет.

Она намотала на палец пегую прядь и с силой дёрнула:

— Знаешь, я склоняюсь всё это сбрить!


* * *

Брюс запомнил снег, хрустевший под ногами. Народ стекался от своих палаток к центру, а сам он просто так, ничего, всего только воду нёс, и от усталости ломило плечи. В центре толпы двигались двое: Рубен вернулся! Вот только что значат эти угрюмые настороженные лица вокруг него, каждое как сжатый кулак, как брошенный камень. Даже дети молчат — виданное ли дело?

Брюс протирался вперёд плечом: руки-то заняты, а полотняные вёдра наземь не поставишь. Ой, а кто это с ним?

Худая девчонка, перемазанная и лохматая, да и сам отец выглядел не лучше: он, похоже, горел. От нагрудной нашивки остался кусочек — «Эстер…».

— Тебя-то я и ищу, — сказал Рубен, когда его увидел. — Миранда, это мой… в общем, это Брюс Эстергази. Брюс, это Миранда Гросс, Военно-космические силы Зиглинды. Отведи девушку к медикам, угу?

— Тебе тоже туда надо.

— Сперва только с Нормом поговорю, потом приду. Отвечаешь за неё.

— Да, я понял, но ты всё-таки…

Аа! Мари Люссак уже никто не охраняет, пленный вражеский пилот — вот новое воплощение зла. Мари стояла у входа в палатку, вроде как лишнего шага от драгоценного Рога не делая, и тянулась, тянулась на цыпочках, тянулась нежной шеей из грубого воротника… Рубен увидел её поверх голов, и — прочее обождёт. Нет никакой Миранды, Брюса и того нет, и вокруг одна пустота. Он смотрел в розовое от холода лицо, как в книгу, которую готов перелистывать — неторопливо и долго, долго… Гвиневера, Моргана, Нимуэ…

Я-то и мысли не допускал, что отец не вернётся, но о чём думала она? Разве кто-нибудь спросил, успокоил? Он вернётся, он бессмертный — разве она знает? Разве сам я уверен в этом на все сто?

И он опять поцеловал её, и она опять самозабвенно сплела руки на его шее, и Брюсу опять подумалось, что определить Миранду Гросс в палатку к Мари Люссак, пожалуй, не получится. Сегодня у них там занято будет. Может, оно и к лучшему? У нас ведь с отцом одна палатка на двоих. Морган придёт… если захочет, конечно. Морган на меня так смотреть не будет, факт. Морган меня щелчком перешибёт. «В моей семье все военные!» Но не до такой же степени!

— Ты тот самый Брюс Эстергази?

— В смысле?

— Сын героя, — пояснила Миранда Гросс с таким видом, будто только дураку непонятно, что значит «тот самый». При этом в сторону самого героя и не посмотрела. Брюс про себя хихикнул.

— Ну да. А ты дочка Рейнара Гросса, маминого комэска?

Она улыбнулась.

— Ага. Заочно, значит, знакомы. Ты, наверное, в курсе — мой отец считает, что косвенно виновен в гибели твоего отца. Что думаю по этому поводу я, не важно. Но за нами долг, и этот долг наследуется.

Оп-па! Деф-фки, пишитесь в очередь, все вместе мы в спальник не влезем! Спасибо тебе, скафандр.

Правда, почему-то мне кажется, что Миранда Гросс имеет в виду не секс, а что-то другое, большое, как… как Эстергази!

— А Мисс Гламурное Откровение что у вас тут делает?

— Мисс… эээ? Ну, она тут замужем…

— За кем?

— Ну… за мной.

— А, так это она с тобой там целуется? Впрочем, дай угадаю. Клон оказался лучше! Ну-ну, не стоит дуться. Наверное, ты сам виноват: хотел, чтобы игрушка была «как папа», а мёртвые герои остаются в памяти самим совершенством. Шебиане такого и сделали, так? Отец рассказывал, что при жизни Рубен Эстергази был плейбой и сбивала. Романтический флёр — это всё потом, потом…

Отрадно думать, что Большой Гросс рассказал дочери не всё. Большой Гросс в курсе, кого именно делали для Люссака на Шебе и зачем. Гросс приложил массу усилий, чтобы сорвать злодейские планы негодяев, и без его участия ничего бы не вышло. Это он протащил на Шебу Назгула. Нам это выгодно: кому попало не стоит знать слишком много.


* * *

— Надобно поговорить, — хмуро сказал Рубен, — и разговор будет бредовый. Обо мне.

Норм незаметно вздохнул. Деку он не включал, потому что это противоречило бы его собственному распоряжению насчёт режима маскировки, и все мероприятия держал в голове, тихо дурея от подсчёта продуктовых брикетов и килоджоулей. Вновь вечерело, за плечом Р. Эстергази мялся Брюс с таким видом, будто сморозил глупость и сейчас будет за неё отвечать. Или, что значительно хуже, отвечать за неё будут другие — старшие. Неторопливо, будто ждали только её, подошла Мари Люссак с Рогом под мышкой. Приказ не спускать с него глаз она исполняла буквально, что ещё раз подтверждало некоторые мысли Норма насчёт неё. Ничего. Профессионал, окружённый профессиональным отношением, — это даже удобно.

— Морган, позаботься, чтобы нам не мешали.

— Да, чиф.

Встав и пригнувшись, Братислава вынырнула из-под штабного навеса: следить, чтобы никто посторонний лишнего не услышал. Брюсу не удалось перехватить её взгляд. Как и вовсе нет никакого Брюса для Морган. Услали её правильно: ей тоже кое-какие тайны про Эстергази знать необязательно. Норм перевёл вопросительный взгляд на Мари Люссак.

— Она сложила два и два, — ответил Рубен на незаданный вопрос. — Хотя Брюс клянётся, что не говорил, и я ему верю. Прошу заметить, она могла не говорить, что знает. Так уж вышло, что ты на Авалоне старший и знаешь про всех всё. В любом случае решения будешь принимать ты, и надобно, чтобы ты располагал всей полезной базой. Слишком много зависит от твоих решений.

— Ты очень сильно рискуешь, — сказал на это Норм. — Но, думаю, это твоё право. Что именно вы знаете, мадемуазель?

Все устроились возле костерка, почти непроизвольно протягивая к нему руки. Есть что-то особенное в ласке живого огня, перчатки с подогревом не могут его заменить. Он как дружба. Или как любовь. А может — как надежда?

Она по-прежнему невероятно красива, испортить её невозможно. Брюс всегда подозревал, что женщины вообще конструктивно продуманы лучше мужчин, как альфа- и бета-версии, а сегодняшняя ночь утвердила его в этом окончательно. Удивительным образом Мари Люссак разграничивает всё, что есть в пространстве, на «я» и «не я». Грубый свитер и пятнистая куртка, ботинки и стёганые штаны с запачканными коленями — это всё существует только временно и не имеет к ней почти никакого отношения. Её очевидное «не я». Всё это просто случайно оказалось рядом. Грязь к ней не липнет, вот что. Сейчас странно даже вспомнить: когда-то я надеялся, будто у нас что-то выйдет всерьёз. Мы разной породы. А вот с папой они одно.

— Я не знаю, — сказала Мари, — как вы это сделали, но это — не Р.

Разговор пойдёт между нею и Нормом, остальные на подтанцовке. Это тоже вроде игры, только не такой, где профессионалы режутся в «кто кому забьёт», а наоборот — на удержание. Так новички играют в бадминтон, двое против одного злокозненного волана.

— Я не прошу прощения за прямоту, мадемуазель. Возможно ли, что причина ваших слов — некое личное отношение, каковое невозможно или предосудительно в отношении биоконструкта?

— Я представляю себе, что такое биоконструкт. Это существо с заранее заданными свойствами мозга, оно не может выйти за рамки проекта. Даже если Брюс испортил клона, задав ему иной физиологический возраст, психически тот развивался бы параллельно Брюсу, потому что таковы были граничные условия. Это другим вы можете подавать его как «старшего брата» или даже «папочку под заказ», но я-то знаю, что Шеба в этот мозг не закладывала ничего подобного. Сделать из «Брюса» нечто большее Брюса — извини! — клону не под силу. Человек передо мной значительно старше. Он знает, что такое неразрешимый этический вопрос, и более того, умеет с ними жить.

Ну да, он даже навязывает эти неразрешимые вопросы, будь они неладны, себе и всем окружающими и таскается с ним, как с жёрновом на шее.

— …плюс, разумеется, пара забавных оговорок, которые поставили на свои места недостающие кусочки смысла сразу, когда я начала думать в правильном направлении. Это может быть только Рубен Эстергази, и ни для кого здесь мои слова не новость, ведь так? Я не нуждаюсь в том, чтобы вы подтвердили это или опровергли. Как уже было сказано, — она на миг опустила глаза, но тут же подняла их, — есть некое личное отношение, и кое-что мне необходимо прояснить прежде всего для самой себя.

— В таком случае вам стоит рассказать здесь кое-что ещё, не так ли, мадемуазель, а не оставлять нам на досужие домыслы. Вы — сотрудник чьей безопасности? Папиной или выше?

— Разумеется, выше.

— И, разумеется, нештатный.

— Конечно. В том смысле, что я могу работать для них. Но не обязана.

Норм поморщился.

— И чувство собственной значимости взамен? Потому что едва ли персону такого ранга интересует жалование. В качестве жалования персона такого ранга обычно получает некие гарантии…

— …плюс лёгкость перемещения, доступ к информации по направлению, более полную картину общественных связей. Аналитика. Я искала силы. Не для отца. Для самой себя и для этой планеты. Я не Авалон имею в виду.

Зиглинду. Словно колокольчик прозвенел вдалеке, и кто-то услышал и потянулся к нему душой. Но Норму наплевать на Зиглинду, она для него ничего не значит.

— Я дочь президента, но я не вижу причин, почему бы я должна оставаться фигурой. Я могу вырасти до игрока. Почему нет?

Девочки в поисках силы, мальчики в поисках любви. Куда катится мир?

— Почему нет? — повторил Норм и задумчиво потёр заросший подбородок. — А вот почему не Кэссиди отвечает на этот вопрос? Перед каким выбором вы нас ставите, мадемуазель?

— Вам решать. Однажды вы мне поверили, хотя оснований было не больше. Что-то изменилось?

— Сейчас речь зашла о чём-то таком, чего я не понимаю, — хмуро признался Норм. — Однако у меня есть основания полагать, что за это «что-то» «кто-то» с лёгкой душой пожертвует и планетой, и экспедицией и любым укоренившимся здесь производством. С другой стороны, кого можно назвать собственником технологии? Вашего бывшего императора? Едва ли он имеет к этому отношение сейчас. Ты сам себе хозяин и сам за себя отвечаешь. Ты взрослый, и я тебя не должен охранять ни от жизни, ни от женщин. Я не должен решать твою судьбу. Вы между собой поговорили?

— Да, — просто сказал Рубен. — Если Зиглинда считает, что я ей нужен, то я принадлежу Зиглинде.

— Тогда я не должен решать за вас, верить вам друг другу или нет. Что радует меня, если честно. Итак, мы говорим о наших секретах в присутствии мадемуазель Люссак. Я вас слушаю.

— Брюс поделился со мной некими предположениями, а к тому времени я уже и сам кое-что заподозрил. Пусть сам расскажет.

— Я знаю, кто испортил «Нырок»! — заявил Брюс и покраснел.

— А разве это не Бротиган тогда впервые покушался на миз Монти?

— Даже если и Бротиган, как бы он влез в опломбированный на заводе блок без ведома механика?

— Я тут научился ещё кой-чему, dux bellorum. Или теперь должно говорить — сир? Выяснилось, я могу перекинуться в любую вещь по выбору. Свойство ли это Авалона, или способности мои развились, и бессмертие стало навыком, а не даром — я не знаю. Хочу попробовать в других условиях. Важно, что до сих пор я переодевался в то, что летает. В первый раз на «реполове» это спасло мне жизнь, когда я потерял движок. Тогда, на «Нырке», с повреждёнными навигационными системами, я воспользовался бортовыми самописцами, чтобы вернуться собственным следом. Смею предположить, это выручило всех. Мне понравилось. Чем больше я увлекался этим спортом, тем на всё более длительный срок покидал тело. При этом я совершенно не задумывался насчёт его, тела, комы или клинической смерти. Я возвращался и находил тело готовым для себя. Что-то же должно заставлять лёгкие дышать, а сердце — сокращаться, содержать его для меня в готовности? Иначе ведь — кусок мяса…

— Он разговаривал со мной, когда был Нырком!

— …а сам я не помню. Понимаешь, к чему мы клоним?

— Мы тут только что рассуждали о папиных достоинствах, ну, против моего клона. А кто-нибудь подумал, куда делся клон? Сколько нас было там, в амфибии? Четверо — если по головам.

— Я его не чувствую, — признался Рубен. — Я занял тело, пока его изначальное сознание спало. Я привык, что оно молчит. Но это не значит, будто он не чувствует меня. Я-то весь вот он, и думаю громко, и действую самостоятельно.

— Хочешь сказать, будто вас там сидит двое, и один — внутренний вредитель?

— Ну, если бы кто ко мне впёрся, я бы его не приветствовал, знаете ли. Когда-то я думал, что наличие тела очень важно. Самое большое желание Назгула — вновь обрести тело. Самый большой страх Назгула — быть забытым на долгие годы в промороженном суперсекретном ангаре и гадать, жив ли хоть кто-то из тех, кто ещё помнит про тебя. Но что там дальше? А дальше я размышляю о возможностях и о поле, где бы я их применил. Что есть личность? Информация плюс энергия. Ну… мы тут все философы постольку-поскольку, извините, если кто умнее. Информацию можно записать, передать… скопировать? Информация ведь такая штука, её при передаче становится больше, в источнике передачи её не убывает. Хотя личность, конечно, очень специфическая информация. Я не хочу произносить слово «душа» — оно слишком большое.

Последовавшая за этими словами пауза была наполнена воображением, аж мухи в воздухе вязли, если бы тут вообще были мухи. Интересно, лаборатория синтеза клонировала мух?

— То — ты. А то — другая личность.

— В общем, вот что у меня есть в общий котёл. Такая вот фигня у тебя на балансе, бери и пользуйся. Придумаешь, что с этим делать — честь тебе и хвала.

— На балансе у меня сплошная фигня, одной больше… Погоди, так кто всё-таки сломал датчик: ты или второй? Насколько я понял, ты вселился в амфибию уже после поломки? С чего вы вообще решили, что проблема имеет место быть? Я до сих пор думал, что твоя личность поглотила ту, меньшую.

— Я всю дорогу тренировался, — признался Рубен. — Может, я и сломал, пока скакал туда-сюда. Это ж какие клапана выдержат? А насчёт поглощения: я тут подумал… кажется, они не могут. На уровне аксиоматики. И потому же я очень сомневаюсь насчёт дублирования. С точностью до хромосомы можно сдублировать носитель, но — меня?

— И что нам с вами делать?

— Убедиться, что я не гружу вам вакуум. Допросите меня с применением «наркотика правды».

— Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.

— Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, — Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, — ну хоть бульдозер.

Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдёт. Норм тоже усомнился:

— Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой — всё равно, что посвящать его в детали. У него-то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.

— Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, — сказала Мари. — Не надо чужих.

— Не надо инъекции.

— Не понял. Ты сам предложил…

Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточно громкую.

— …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведёт себя тихо из чувства самосохранения — думаю, я всё-таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…

— Не надо инъекций, — повторил «Рубен». — Иначе я тоже свалю куда-нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль — личное дело каждого, а эти фишки насчёт растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею всё, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемёт Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто-то за здорово живёшь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А ещё он мерзко с ним обращается!

Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле — кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!

— Если ты уйдёшь, — возразил Брюс, — тело, скорее всего, погибнет.

— Ну вот. Учитывайте это всё, кому оно дорого.

— Пап, чёрт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твоё тело тут… разговаривает.

— В том-то и дело, Брюс, что не моё. По-хорошему говоря, это его тело.

— И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа — бульдозер?

— Нет, пожалуйста, — вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать — «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.

Один раз за счёт женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.

— Зайдём с другой стороны, — отважился Норм. — Ответьте мне, Эстергази-все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?

— Боюсь, таки оба, — хмуро ответил «бульдозер». — У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.

Ах если бы. Ты — объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет — что будет со всеми нами? — зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у неё характер, и есть ли у неё честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула — выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал — «Зиглинда»? Навсегда.

— Во-о-о-оздух! — прервал их вопль Морган, и Брюс дёрнулся — не от испуга, а потому, что её голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть. «Рубен», кем бы он ни был прямо сейчас, потянулся к энергоштуцеру, но Норм остановил его руку.

Лагерь под камуфляжными полотнищами и под деревьями, на склоне холма и припорошенный снегом. Сверху мы выглядим… мы никак не выглядим. Выглядеть мы можем только в инфравизор, да и то если ошиблись в расчётах килоджоулей, которые можем себе позволить, и если их системы слежения точнее, чем нам бы хотелось. И всё же занятно, как мы поменялись местами. Теперь мы прячемся под «зонтиком», а глазастые нас ищут. Или не нас?

Посреди утоптанной снежной площадки — ещё бы ей не быть утоптанной, когда двести человек ежедневно ходят туда-сюда — Морган держит Миранду Гросс: одной рукой за плечо, другой — упирает той энергоштуцер в висок. Девочки, не ссорьтесь. А они как бы и не: просто игра такая. Волосы у Волчицы распущены, она смотрит в небо неотрывно и вся напряжена, дрожит, будто мотор в ней заведён. Дай волю — взлетит. У Брюса ёкает в животе. Ещё Зиглинда, снова и снова. Планета ненормальных.

Высоко идут, гул почти не слышен. И на его фоне становится вдруг ясно, как вокруг тихо: лагерь замер, как один человек. Люди сбились под пологами, кто куда шёл — упал в снег. Пусто. Мёртво. Кто не спрятался, перед всеми виноват.

— Всё хорошо, — одними губами произнёс Норм. — Я не хочу играть до последнего человека. Очевидно, я и буду этим последним, но так не должно быть.

— Если я получу одну такую птичку, пишите планету в наш актив, — сказал Рубен.

— Над этим тоже подумаем. А пока — мы не должны играть по их правилам, вот что. Надо придумать свои.


* * *

В течение нескольких дней комиссия по урегулированию собиралась на «Эгле», вяло и бессмысленно перебирая варианты, каждый из которых был многократно предложен, обсуждён и отвергнут. Ничего нового, а президент Люссак нового ждал. У него были все основания полагать, что инициатива на Авалоне перешла в руки его стороны. Он, признаться, недоумевал, почему Волки мешкают и куда они вообще делись. Возможности их весьма велики, следы, оставленные ими на планете, невозможно не заметить с орбиты. Если они до сих пор не стали предметом обсуждения пантократорской миссии, значит, Волки просто ничего не делают. Почему — он хотел бы получить ответ.

На третий день президент Люссак счёл возможным запросить сеанс связи с Авалоном на том основании, что противная сторона такой сеанс получала по первому требованию. «Зелёные дамы» решили, что это справедливо, тем паче, только подобные сеансы связи позволяли комиссии контролировать ситуацию. Калла Неро набрала код и передала деку боссу. Тут его ждало первое разочарование: вместо лица Волчицы перед ним включился её заместитель — командир Синего звена. Пепельный ёжик коротко остриженных волос, костистые скулы, и кончик носа, кажется, отморожен. Пилот выглядел встревоженным и виноватым, и поэтому разнос, который Люссак собирался учинить неисполнительной стае, захлебнулся на первых словах.

— Где Миранда Гросс?

— Мы потеряли её, президент, сэр.

Этого не может быть. Этого не может быть никогда. Потерять Миранду… это запустит такую цепочку причин и следствий, что… можно сказать, это всё равно что потерять Зиглинду. Дочка Большого Гросса, который слишком Большой, это раз. Ну и потом, в проект «Волчица» вложено столько надежд. Попытка создать новых Эстергази, своих, ручных, вернуть вооружённым силам ослепительный блеск индивидуального героизма. И — женщина, это тоже важно, как эхо героической эпохи. Гросси ухватился за проект обеими руками: ну как же, его дочь! Это обязательно должна быть его дочь! Это просто не может быть ничья другая дочь!

— Доложите обстоятельства.

— Мы обстреляли колонну на марше, — парень дёрнул кадыком, — и Волчица погналась за их самым крутым. А мы продолжили дальше работать по колонне. Её приказ, президент, съер…

— Продолжайте.

— Эти «кукурузники», съер президент… им и стрелять-то, мы думали, нечем! То, что этот парень вытворял, это уму непостижимо. Так только ангелы летают. Волчица сразу сказала, мол, этот — мой.

— Эмоции оставьте себе. Даже мне, человеку, сугубо далёкому от авиации, известно, что истребителям не положено летать по одиночке.

— Слушаюсь. То есть, прошу прощения, съер президент. Она не вернулась.

— Искать!

— Мы ищем. Но этот чёртов снег…

— В восемнадцатом квадрате была взорвана кислородная башня, — бесстрастно заметила миз Ариадна. — Чьих рук это дело?

— Не наших, точно — они предупреждены. Собственного ума у них немного, но страх худо-бедно его заменяет.

— Давайте, — разомкнув бледные уста, предложила Натали Норм, — спросим у наших.

Президент Люссак взглянул на неё едва ли не с благодарностью.

— Да, пожалуйста, будьте любезны.

Процедура установки связи повторилась вновь, Петер Ламме кликнул чифа Норма, и тот подтвердил, что Миранда Гросс у них. Р. Эстергази привёл, и, в общем, они тоже хотели бы о ней поговорить.

Так что мы будем делать с военнопленными?

— Сначала покажите мне её целой и невредимой! Послали за Мирандой особиста Кэссиди. Пока тот ходил, «зелёные» задали несколько невинных вопросов насчёт обстановки в лагере: Натали при этом молчала. Спрашивать, сколько у тебя больных и не страдают ли дети, казалось ей крайне циничным. Норму, очевидно, тоже, но у него лучше получалось держать лицо. Стоя против Ставроса, Норм представлял Пантократор, но стоя против Пантократора, он закрывал собой авалонскую колонию. Это такая чёртова карма — стоять против? Лаитен обмолвился, будто бы Ставрос Норма уволил, однако был крайне уклончив в вопросе, кого именно из конфликтующих сторон в этом вопросе поддерживала официальная Фрида.

Вернулся Кэссиди, за ним без видимого принуждения шла худощавая блондинка в чёрном лётном комбинезоне, с пластырем на лбу вдоль линии роста волос.

Неизвестно, что ожидал увидеть Люссак, может, отрезанные от неё куски, но теперь он явно перевёл дух.

— Миранда, с вами всё в порядке? С вами хорошо обращаются? Если хоть один волос…

Волчица вспыхнула как ракетное топливо.

— Волос? После того, как мы клали зажигательные по их богадельне и детскому саду, президент, съер? Меня натаскивали на эти цели?!

Так-то оно так. Одно дело, когда ты ловишь цель в перекрестье, жмёшь гашетку, та вспыхивает, и ты кричишь «Йо!», и совсем другое — когда тебя знакомят с вдовой. Это не компьютерная игра.

На заднем плане, не в фокусе произошло какое-то движение, кто-то ещё подтянулся под штабной полог, и Натали отвлеклась. Этот молодец, в плечах косая сажень — Брюс? Аж сердце вздрогнуло. Глядит соколом — жизнь удалась. Рассел, конечно, недаром его позвал: мать воочию убедится, что жив-здоров. За кого Натали не опасалась совершенно, так это за Миранду: покуда там Норм, девчонке ничего не сделают, пусть даже она пожгла все на планете сараи… Правда, хорошо бы Люссаку этого не знать. Правда, едва ли он этого не знает, учитывая, что Норм много лет служил бодигардом у его дочери. Стойте, эта хрупкая девушка рядом с Брюсом, с таким смутно знакомым лицом… Вот и Люссак будто обмер и весь как-то сдулся через маленький сморщенный ротик, пока Миранда кричала насчёт профанации её великого мастерства. Он даже сделал жест, будто желал сместить фокус, но заметила этот жест только Натали. Похоже, Пантократор посадил всех мух на одну клейкую бумагу.

— У меня вопрос к миз Гросс, — сказала Ариадна. — Кто взорвал кислородную башню?

— Я, — незамедлительно ответила Волчица и недовольно обернулась, когда Рубен, вошедший последним, отозвался эхом за её спиной.

— Я.

— Леди Гросс, — он специально использует старое обращение с Зиглинды? — несомненно, сбила бы меня, если бы мне не удалось вывести её на башню. Пишите взрыв на мой счёт, я посчитал, что моя жизнь её стоит.

Сбила бы? Эстергази?! Все, кто в курсе, закройте рты.

— Мы ликвидировались взаимно, — хмуро добавила Волчица. — Ну а после, когда договаривались, кто кого взял в плен, оказалось, что клон знает планету, а я нет. Это сыграло решающую роль.

— Клон? — Люссак мельком поглядел в сторону размытой фигуры Рубена.

— Да, — отозвалась Натали. — Тот самый. Р. Эстергази, вы помните.

Да-да, за которого ты заплатил.

— У меня, — кашлянул Люссак, — не по существу вопроса. Это у вас там… кто?

— Мы надеялись, это вы нам скажете, — фальшиво осклабился в его сторону капитан СБ Кэссиди. — Мы уже знаем, что их две, но оригинал у нас — или копия?

Люссак слабо улыбнулся с видом человека, которому только что предъявили флэш-ройяль.

— Если из двух генетически одинаковых девушек одна забралась в самую глухую галактическую дыру, где по ней стреляют те, кто должен её охранять, где она спит на снегу и ест… что она у вас там ест? Можно сказать с уверенностью — это моя дочь. Но кто же тогда на Далиле?

— Она даже не слишком на меня похожа, папа. Ты бы сразу нас различил, если бы поговорил с ней. Кто-то из бывших генетиков Шебы — я не называю имён, на какой-то захолустной планете — допустим, название я позабыла! — в гараже клепает несанкционированные копии на заказ. Абсолютно пиратские.

— У меня тоже есть сын, — вздохнул Кэссиди. — И я тоже не пользуюсь его доверием.

— Ладно, — сказал Люссак. — Это торговля. Ваши условия? Что вы хотите за обеих этих юных леди?

Мари Люссак переглянулась с Нормом.

— Эвакуация гражданских, — сказал тот. — Безоговорочная. В тот момент, когда миротворческое судно заберёт детей, женщин и… и всех, в кого я ткну пальцем, вы получите мадемуазель Гросс.

— Что за чёрт?

— Мадам Эстергази сама решит, желает ли она покинуть планету или останется здесь вместе с мужем.

— Ma-дам Эстергази? Кто это?

— Это я, пап. Извини, я тебе не сказала. Люссак в ярости повернулся к Натали Норм.

— Вы мне за это ответите!

Женщина только плечами пожала в ответ:

— Для меня это такая же новость, президент. Справедливости ради замечу, что и я не в восторге от вас, как от родственника.

— Папа, но разве ты не этого хотел?

Одна только Миранда Гросс тут не в курсе, чего и на каких условиях хотел Гилберт Люссак, которого вполне устроил бы в качестве зятя клон-консорт, однако именно Миранда приподняла белую бровь в жесте выразительного недоумения, будто желала бы с этого места услышать больше. Брюс сидел в сторонке паинькой и, судя по выражению лица, надеялся, что его ни о чём не спросят.

— Вы можете вывезти своих горняков, — продолжил Норм, будто бы никто тут только что не получил по голове. — На отзыве эскадрильи Волков я не настаиваю.

— Вы используете мою дочь в качестве живого щита и… и… и твердите мне о гуманизме?

— Я остаюсь. Извини, папа.

— Мари, твоё поведение безответственно и нанесёт Зиглинде ущерб.

Мари Люссак задумалась.

— Может быть, да, — наконец сказала она. — А может быть — нет. Нет, если я думаю правильно.

— Вот увидите, — мрачно заявил Люссак, адресуясь главным образом к Лантену и Ква'ану и ища в них союзников, — в конечном итоге Авалоном завладеет Пантократор. Я не могу больше продолжать переговоры, я — заинтересованная сторона. Приостановите переговорный процесс до тех пор, пока Церера не вышлет мне замену.

— Мы все тут заинтересованные стороны, — сказала Натали Норм. — Вы только одна из них.

— Замены не будет, — присоединилась к ней Приматора Ариадна. — Этот конфликт разрешают только заинтересованные стороны. Решаем мы. Решаем сейчас. Несём личную ответственность и испытываем личную боль. По большому счёту Пантократору всё равно, кто получит Авалон. Пантократор действует в интересах человечества.

И только Натали Эстергази-Норм вздохнула, встретившись глазами с мужем. Интересы человечества становятся просто словами, когда у тебя дети в сугробе. Пантократор называет своими тех, кто верит в Добро и Зло, потому что если бы они отбирали тех только, кто способен эти понятия различать, им было бы, пожалуй, некого посылать в мир с миссией.

Душа — понятие, равновеликое Добру и Злу. Официальная наука этими категориями не оперирует. Добро и Зло есть полюса духовной сферы, и как возникает на разнице потенциалов электрический ток, так в присутствии Добра и Зла рождается душа.

У клона души нет. Всё, что у него есть — матрица значений, определяющих структуру мозга. Свобода выбора для клона существует чисто субъективно. Личность у клона есть, она формируется суммарно на основе опыта и систем его интерпретации — той же матрицы мозга. Никому не нужно, чтобы у клона была душа, ведь клон по определению делается на заказ. Душа — нематериальное нечто, способное вмешаться в проект и пустить его под откос, «душа» — всего лишь термин для описания процесса на бытовом уровне.

Есть еретическая теория, согласно которой душа могла бы развиться с течением времени, однако встроенный в большинство «кукол» терминатор ей этого не позволяет, и «куклы», к вящему спокойствию общества, остаются не-людьми.

У вироидных кристаллов Авалона времени достаточно. Принцип построения кристалла схож с аналогичным принципом белковой структуры: и тот, и другая способны увеличиваться, воспроизводясь; извлекать из окружающего хаоса необходимые строительные элементы и организовывать их согласно некоему коду, где кристаллическую решётку вещества можно рассматривать как аналогию привычной нам ДНК. Нет ничего необычного, и уж тем более нового, в технологии записи информации на кристаллический носитель. Даёт ли это нам право назвать их живыми? На первый взгляд не больше, чем непробужденного клона, но разве можно утверждать что-то с определённостью, опираясь только на первый взгляд? Удивительное состоит лишь в том, что на кристалл Авалона может быть записана личность. Когда Бротиган совершил эту бессмысленную глупость, то есть убил меня, некий кристалл на лабораторном столе стал Игнасией Монти.

— Ничего удивительного, — вставил в этом месте Рубен Эстергази, — если расценивать личность как совокупность информации и энергии. Информация может быть записана и передана, это, насколько я понимаю, основа технологии, по которой производились Назгулы.

Брюс посмотрел на «бульдозер»:

— Хочешь сказать, ты не тот самый Рубен Эстергази, а копия его личности, записанная на другой материальный носитель и дальше развивавшаяся в зависимости от новых обстоятельств?

— Ну да. А какая разница, если не вдаваться в теологию? Я, — тот, судя по интонации, усмехнулся, — опасаюсь теперь произносить слово «душа».

Голограмма госпожи Монти растаяла в воздухе, речь её прервалась. Мари, державшаяся как хозяйка феномена, посмотрела на ошарашенных мужчин.

— Ни фига себе, — выдавил Брюс. — Как ты это?

— Отправляясь на Авалон, я примерно знала, в каком направлении рыть. Всё это время я продолжала работать по зиглиндианскому взрыву. Ну… вы ведь знаете?

— Нет, — сказал Норм. — Но это неважно, продолжайте.

— Да, — сказал Рубен. — Я слышал.

Ну ещё бы. Кодовое слово — Зиглинда.

— Видите ли, тот взрыв на верфи стал делом моей чести. Моё положение позволяло мне большую свободу действий, чем любому официальному расследованию. С одной стороны, я дочь высокопоставленного чиновника, с другой — сотрудник… ну, вы понимаете. Элементарно больше возможностей, ресурсов и источников информации.

Брюс неслышно вздохнул. Одной из её возможностей был он сам. И ни малейшего раскаяния: сильным свойственно использовать… эээ… ресурс. Потому они и сильные. Их совесть это допускает. Просто сейчас… сейчас что-то изменилось: он стал спокойнее это воспринимать. К тому же у него возникло подозрение, что и отцу и отчиму не внове, когда их используют. Мужчины семьи всегда кому-нибудь служили, а он первый, кто вырос совершенно свободным. А хорошо это или плохо? Да кто ж его знает.

— Источником катастрофы стал недопустимый манёвр некоего космического корабля, вышедшего из гиперпространства в гравитационном поле планеты. Согласно поднятой документации, корабль был оснащён прыжковыми двигателями Брауна-Шварца на основе кристаллов, поставляемых «Седьмой гранью».

— Хотите сказать, это наши кристаллы?

— «Седьмая грань» — организация крайне любопытная в плане галактического аудита, а потому мне достаточно легко предоставили необходимые полномочия. Моей… скажем так, целью было доказать, что двигатель не отвечает условиям безопасности, и добиться снятия этой модели с производства. Если, конечно, дело вообще в двигателе.

— А дело действительно в нём? — спросил Норм.

— Это рабочая версия, требовавшая подтверждения. Я знаю всё про эту несчастную посудину. Состав экипажа, оклады, личные характеристики, семейные обстоятельства…

— Это была диверсия? — предположил Рубен.

— Незадолго до инцидента командир «Кармы» доложил своей транспортной компании о несчастном случае на борту Погиб один из техников, обслуживавших гипердвигатель. Вы знаете процедуру Любая смерть на борту — повод для многой и многой писанины. Разумеется, капитан всеми правдами и неправдами доказывает, что нарушения техники безопасности на его корабле быть не может, иначе он ответит. «Несчастный случай» — так они это называют. Очень скользкий вердикт.

— А на самом деле?

— Штатный психолог компании характеризует техника как человека тяжёлого склада: конфликтного, угрюмого, пессимистически настроенного. Незадолго до гибели Дугал Мердок получил уведомление об увольнении: насколько я понимаю, капитан и команда устали его терпеть. Я склонна видеть в его смерти либо преступную небрежность человека, которому нечего терять, либо откровенный суицид.

Мари сделала паузу.

— Никто в здравом уме не связал бы эти два события. Однако ничто не мешало держать их в уме. Обиженный на весь свет техник вполне был способен — по складу характера, я имею в виду! — устроить по себе поминальную катастрофу В этом смысле человечество недалеко ушло со времён Герострата. Техник никоим образом не имеет доступа к программированию прыжка.

— Я понял, к чему ты клонишь, — сказал Рубен. — Не имеет доступа его физическое тело.

— Или же его новым физическим телом стала важная составляющая прыжкового механизма. Эти кристаллы использовать нельзя. Что и требовалось доказать.

— А мы доказали? — усомнился Брюс, более для проформы, потому что всё ещё глядел туда, где растворилась голограмма миз Монти. — А что мы доказали-то?

— Что вироидный кристалл — высшая ценность планеты, и он же — ключ к тайне Авалона.

— Если я правильно понял, — вмешался Норм, — миз Монти предполагает, что душа — я буду использовать тот термин, который мне ближе! — при разрушении носителя самопроизвольно пишется на вироидный кристалл, выбирая его из всех прочих материальных носителей? Если это так, я предвижу революцию в изготовлении солдатских жетонов.

Шутку никто не поддержал. Да он кажется и не шутил.

— Я, — сказала Мари Люссак, — предвижу революцию в общественных отношениях. Война превращается в бессмыслицу за невозможностью истребить друг друга.

Не был бы я сыном Назгула, сказал бы, что хватит рассказывать волшебные сказки, а сейчас… интересно, во сколько оценят колье с действующим составом Галактической Академии наук?

— А как она себя чувствует? — спросил Брюс-Второй. — Каково оно — быть в этой форме?

— Спасибо за этот вопрос, — голограмма включилась сама, без каких-либо видимых манипуляций со стороны Мари Люссак. — Сперва, конечно, ужасно. Изменяется ракурс зрения, приходится заново овладевать сигнальной системой и строить её на других принципах. Возникают… понятия, состояния, чувства, которым нет аналогий, если оперировать привычными категориями. Ты заперт и бьёшься о стекло — вот на что это похоже. Потом, когда свыкнешься с мыслью, что ты больше не человек, наступает облегчение. К тому же я учёный. Мне интересно. Личность… до сих пор я определяла её как сумму субъективно интерпретированных общественных связей. Вы, молодой человек, — это «бульдозеру»? — по-простому свели это к информации. Но вы добавили один компонент, который я не учитывала, а именно — энергию. Энергия — это быстрота реакции, а быстрота реакции — это чувство юмора. А чувство юмора есть неотъемлемое свойство личности.

— Спасибо, — поблагодарил Назгул. — Я определял на бытовом уровне, чтобы помочь сыну.

Брюс дёрнулся и рот открыл, но вовремя сообразил, кого имеет в виду отец. Вот значит как? А как же иначе?

— Мне вы тоже помогли. Было большим облегчением узнать, что я не одна… и что я не первая. Когда вы летали с нами на посев планктона, вы ведь были уже… да?

— Уже девятнадцать лет, мэм. В разных формах. Но вы что-то начали про энергию? Неспроста?

— Что есть энергия?

— Е равно эм цэ в квадрате.

— Нет, мы продолжаем разговор на бытовом уровне. Энергия помимо прочего есть ещё и способность инициировать какой-либо процесс. Ловите мою мысль?

Инициировать?

— Вы хотите сказать, этот ваш Мердок, кто бы он ни был, вручную — едва ли это правильное слово, но примем его за недостатком времени искать подходящее! — перепрограммировал прыжковые двигатели?

— Скажем проще, он сам и был прыжковыми двигателями.

У Мари было такое лицо, будто её заранее предупредили ничему не удивляться. А может, она вообще не умеет. Скорее всего, она просто обучена не попадать впросак. Врасплох её не возьмёшь, и Кэссиди это подтвердит.

— Я знала про Чёрные Истребители, да и кто в галактике про них не знает, — продолжила миз Монти. — Я поняла, что со мной произошло. Другое дело — что я теперь могу делать, в этой-то форме? Побившись о грани изнутри, я, фигурально выражаясь, села поразмыслить насчёт того, какие именно процессы могу инициировать я. То есть каким образом я в состоянии заявить о себе.

— Гиперсвязь, — выдохнул Брюс. — Ага?

— Именно. Почему носитель должен быть материальным? Почему это не может быть излучённый пакетированный сигнал? Стоило мне это… ну, скажем так, предположить, и я немедленно перестала мечтать о возвращении в человеческое тело. Отвечаю на ваш вопрос, юноша: я никогда не была в лучшей форме.

— Назгулам, — сказал Рубен, — прежде ощутимо не хватало мозгов. Кто мы были без вас? Молодые офицеры, подбитые на взлёте. Мэм, намерены ли вы принадлежать только себе, или вступите в клуб? Потому что в вашем лице я надеюсь приветствовать нашу королеву.

Кристалл на столе окрасился изнутри алым огнём.

— Нет, у меня склонность к демократическим институтам. Даже более того, как всякий интеллигент я — особа анархическая. Соглашусь на должность теоретика-консультанта, если вы не против. А в клуб отчего же не вступить? Я хоть и анархическое существо, но вполне социальное.

— Тогда ещё один вопрос, мэм, если вы не против, — это Брюс-Второй проявил неожиданную активность. — Насколько я в курсе, пробуждение Назгула в новом материальном носителе — это целая технология, до сих пор уникальная. Вы умерли впервые. Как же вы так… самостоятельно и сразу? И ещё, к чему была та лекция о природе души? Вы мою душу имели в виду или ещё что-то? При чём тут вироиды? Не хотите ли вы сказать, что здесь залежи… таких Назгулов?

— Таких — едва ли. А какие могут быть другие — большой вопрос, и открытый. Что вы знаете о душе вещей?

— На то ведь она и вещь, — сказала Мари. — Используй, а поломалась — выбрось. Нет у неё души — аксиома. Хотя я не удивлюсь теперь, если мне докажут обратное.

— Вы просто очень молоды и воспитаны в обществе потребления. Поверите ли, я знаю каждый из своих пинцетов, и даже не на взгляд. Вещи когда-то делали вручную, переносили на них творческую энергию, и были плохие вещи — и хорошие. Были старые вещи, прожившие в семье не одно поколение. Молчаливые свидетели, не принимаемые в расчёт, как участники конференции в режиме «только для чтения». Вы никогда не думали, что душа — это может быть заразно? Что вы — мы! — заразили Авалон, принеся сюда наше добро и зло? Если вы вселяетесь в вещь, может, она вас просто пускает? Что вы можете воодушевлять только то, что способно иметь душу?

— Если сказать об этом Пантократору, — задумчиво вымолвил Норм, — это может изменить Пантократор. Но мне почему-то кажется, что Пантократору мы ничего не скажем.

— Пантократор слышал на своём веку достаточно бреда, однако бред, подтверждённый нашим существованием…

— …может быть опасен для самого нашего существования, — заключил Рубен. — Один из нас уже поплатился за доверчивость.

— Я знаю, — сказала Мари Люссак. — Оружие, переставшее быть секретным, рано или поздно станет общим. Я буду молчать.

Она внезапно подняла глаза, встретившись взглядом с Нормой.

— Я могла ведь и промолчать, и оставить это себе. Я знаю, вы гадаете, насколько я — Люссак. Подумайте заодно: плохо ли это?


* * *

Так уж вышло, что Норм единственный, кто в курсе всего и между тем — не Эстергази. Он не продал нас в тот единственный раз, когда это было ему выгодно, а потому обречён нянчиться с нами вечно. Слабо рыпнувшись — мол, у меня и без вас тут проблема на проблеме! — он у нас назначен арбитром, а Брюс вынужден взять на себя генерацию идей. Тот, Второй — проблема, а Рубен самоустранился и вежливо ждёт в сторонке, когда мы все за него решим. Мари с нами нет, и потому мы говорим более или менее свободно, как мужчины одной семьи. Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с её новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма — рехнёшься с нами.

— Я, — сказал Брюс, — хочу знать прежде всего, что ты такое. Тебя хотели вместо меня оставить, и жил бы ты моей жизнью, и было б твоим всё, что мы сейчас на троих делим. Что ты такое с мелодраматической точки зрения? Мой полный близнец, такой же сын Рубена Эстергази, и вся разница в том только, что ты воспитан Рубеном Эстергази, как был бы воспитан я, будь он жив. Как это принято у Эстергази: личным примером. У тебя был отец каждую минуту твоей жизни.

— А это была жизнь, да?

— Не то, чтобы я жалуюсь, но кто из нас настоящий сын Назгула?

— Отвечу — я, но ты явно к чему-то ведёшь.

— Мы, — вмешался Норм, — ведём к тому, что никто из нас не встанет в обиженную позу. И вот ещё… вы не решите это дело, договорившись только между собой. По-хорошему выбирать бы надо Мари Люссак. Зачем ей на Зиглинде бульдозер? У тебя к ней помимо биохимии — что?

— А биохимии недостаточно?

— Нет. Вычти её, и что останется?

— А почему я должен её вычитать?

Брюс и Норм оба тяжко вздохнули. Чёртов Второй «вырос» на Дикси среди демократических ценностей и ничего не принимал как должное. Брюс взглядом попросил у отчима помощи.

— Потому что, извини меня, дружище, но кто ты без Рубена? Подросток… ладно, пусть даже подросток-Эстергази. Его чувство имеет множество слагаемых, против твоего, запрограммированного генетиками Шебы, оно объёмно и многогранно. Он самоотверженно любит. Ты капризно хочешь. Он — дух, ты — тело. Противоречие убьёт вас обоих, если кто ещё не понял, и не сделает счастливой Мари Люссак.

— Сдаётся, мне тонко намекают, что неплохо бы сделать этим двоим свадебный подарок — вот это тело со всей его биохимией, чтобы всё стало правильно, чтобы её диктат перемножить на притяжение душ. Сделать сложное простым. А что у меня есть, кроме тела? Я пробовал быть лучемётом, это совершенно не моё. Там, знаете ли, нужен совершенно другой уровень целеустремлённости. Бульдозером прикольно, но, по-моему, тут какой-то подвох. Короче, найдите мне подходящий вариант — и забирайте. Где-то тут у меня был список желаний… Кстати сказать, меня вовсе не устраивает зваться «Этим Вторым». С чего это вдруг Второй? Найдите другое имя, и чтобы впереди тебя по алфавиту. Моё самолюбие этим удовлетворится. Вот к примеру хорошее слово — Алеф. И буква первая, и слово такое… бычье.

— Алеф, — сдержанно сказал «бульдозер», — это из моей памяти.

— Э-э-э… Алькор? — осенило Брюса. — Сгодится тебе?

— Алькор? Двойная звезда? А почему меньшая из двух? Её и увидит не каждый.

— Ну так и ты непрост. Мицар ярче, но он «конь», «тело», а Алькор — «всадник», «дух», а ещё — совершенно верно! — их две, и я вижу в этом нечто… э-э-э… символическое. Как тебе? Сойдёт?

— Ну если «всадник», — милостиво согласилась сущность, — тогда ещё куда ни шло. А почему вы так уж хотите от меня избавиться? Подумай, как мы хороши в комплекте. Пока мы вместе, один может прошвырнуться. Какие возможности, а? Вы хотите их потерять? Будучи в теле один, выйти ты, допустим, сможешь, но ненадолго, и никогда — спонтанно. Нужен же тебе внутренний голос? Или здравый смысл?

Или подростковые комплексы?

— Головой подумай! — рявкнул «бульдозер». — Я не могу быть с женщиной, зная, что я с ней не один.

Брюс вздохнул. Он только что понял, что подразумевал Андерс, говоря: «Ни об одном из этих засранцев я не мечтал». Младшие, чёрт их побери, братья. Нет, в сущности, он прекрасно понимал Алькора. Кто тот без Рубена? Рубен для него как вдохновение, большая и основополагающая часть натуры, главная ветвь этого дерева и пара крыльев за спиной. С Рубеном он достаёт с рукой до звёзд, его любят женщины, он может говорить про себя — мы…

Как же так вышло?

— Скажи мне, ты точно знаешь, что именно хочет обрести Мари Люссак? Этот дух в этом теле или нечто большее? Что ты вообще знаешь о Мари Люссак? Думаешь, больше всего на свете ей нужна твоя любовь? Или ей хватит тебя в кристалле? Кулончик на шею и джинн из него — по приказу. Чего изволите? Хозяйка Назгула — не бойтесь, он ручной! — или дочь президента с игрушкой-клоном? Что ей понравится больше? Ты ведь не собираешься появиться на родине со словами — «Здравствуйте, вы меня узнаёте»? «Не хотите выбрать меня в Президенты?» Хотя что это я — в президенты! Волчица назвала тебя богом! Разве удержишься, чтоб не попробовать?

— Именно из этого я и исхожу, — помолчав, рассудил Норм. — Она игрок, а мы пока фигуры, все. Выберет ли она этот дух в этом теле, если Алькор согласится уступить его, или же возьмёт этот дух в ином носителе, и будет ли с этим выбором счастлива, от того, словом, чем увенчаются её поиски силы для себя и Зиглинды — для вас, Эстергази, зависит всё. И ещё — чем станет Мари Люссак через несколько лет, когда сменится поколение игроков. Она ведь Люссак, не забывайте. Если она возьмётся играть, её отца можно списывать по старости и выслуге лет. Так уж вышло, что я к её будущему неравнодушен. Я… унаследовал эту обязанность от одной девочки, давно. Если вы ещё не поняли — она отождествляет себя с Зиглиндой, и никому из вас я бы не советовал оценивать её дешевле. Извини, Алькор, но подросток не справится.

— Если так, — заикнулся Брюс, — может, лучше ей вообще ничего не давать?

— Так предложил бы Кэссиди, ага. А что потом за этим мудрым решением? Она знает про нас всё. И самое главное — она знает про кристаллы. Мы заинтересованы в ней не меньше. Другой альтернативы, — Норм выделил это голосом, — нет. К тому же вы не имеете морального права играть ею, как монеткой. Вспомните, её биохимия тоже замешана в этот вот генетический коктейль, который вы делите, как будто он только ваш.

— Тебе уже задавали этот вопрос, — задумчиво произнёс «бульдозер». — На кого ты работаешь, друг мой? Иногда мне кажется, что на Пантократор, а иногда — как сейчас, например — что на Люссаков. Не могу тебя осуждать, но ты сам-то определился?

— На Пантократор, покуда тот держится интересов человечества.

— А если они войдут в противоречие с интересами человечности?

Тьфу на тебя, ехидная сущность!

— Тогда, — невозмутимо ответил Норм, — на свою жену, ребёнка и совесть. На всё, что включается в этот круг.

Ну что, Норм своё сказал, а Рубен всё молчал, потому что права не имел. Брюс вздохнул, чувствуя себя вербовщиком, и озвучил то, к чему шло с самого начала:

— Алькор, нормальный человек, я имею в виду — обычный, сочтёт генетически заложенную тягу оскорбительной. «Выбора нет», — он покосился на отчима, — это на самом деле самое простое обоснование выбора, который уже сделан. А этот выбор личный, и не Люссак сделает его за отца, тебя или меня. Люссак на роль бога негож. Знаешь, — он перевёл дух, — я тоже однажды взял и вырос. Как это выглядит? Одиноко. А не сделаешь этого и будешь только тень, боящаяся покинуть тело. Эта форма существования — для тебя, потому что в данном случае это твоя свобода и твой способ реализовать свою уникальность, а обмен… а он равноценный, обмен. Наша семья не похожа на другие: так уж вышло, что среди нас есть не-люди. И это не делает их не нашими и не-людъми, понимаешь? И даже более того. Когда меня похитили, за мной пришёл отец, но не только: за мной пришёл Назгул, и до сих пор меня переполняет гордость! Это только кажется, будто мы хотим отнять у тебя всё, ничего не оставив взамен. Отец же не просто так заговорил о возможностях. Эти возможности получишь ты, а он их отдаст тебе, не противореча. Ты — их наследник. Думаешь, при мысли о таких возможностях ни у кого из нас, Эстергази, не дрогнет сердце? Я знаю историю семьи: мы пришли к тому, что имеем, через боль, потери и смерть, но наша история — это история и обретений тоже. И ещё — самопожертвования и любви. Эстергази знают, что такое любовь. Наши были не такие, как все, но зато они могли то, чего никто не может. Вся эта планета, и любая другая — по гиперсвязи. Это больше, чем Назгул. Фактическая вездесущность и всемогущество в пределах действия любых сетей, а может, и не только их. Что мы знаем о всемогуществе?

Он слушает, слушает! Рубен не убедил бы его, потому что Рубен — узурпатор и захватчик. Только брат говорит с ним на равных. Эта ноша только тебе по плечу, а это значит — она твоя.

— А ты махнулся бы со мной не глядя? Твоя жизнь в обмен на мои возможности? А?

Брюс открыл было рот, а потом закрыл его.

— Нет, — честно признался он. — Неделю назад сказал бы «да», а теперь… Ну и может быть, когда-нибудь снова будет «да», но сейчас это нечестно. Ты, — он умоляюще посмотрел на Норма, — понимаешь? Потому что есть не только Мари Люссак…

«Бульдозер» изобразил вопросительное молчание — бог весть, как.

— Морган, — пояснил для него Брюсов отчим, который всегда всё знал и помалкивал.

— О господи!

Нет, это он мне говорит — «господи», да?

— Я понял, — сказал Алькор со смешком. — Наличие женщины, вот что определяет выбор формы существования. Надо и мне с кем-нибудь познакомиться. Как вы полагаете, миз Монти меня не обломает? В конце концов, какая разница, сколько миллионов лет её кристаллу?

— Ну, — без улыбки ответил ему Норм, — если ей будет интересно с тобой разговаривать…

— Эээ… так что вы спрашивали у меня о всемогуществе? Я вам, так и быть, расскажу!

— Теперь поговорим о круге совести, — глухо сказал «бульдозер» из наступающих сумерек. — Я не зря спросил, кому ты служишь, потому что у меня есть здесь интерес. Самое время вспомнить, что я такое и что я такой не один. Сколько нашим ещё скитаться неприкаянными? На что это может нас толкнуть? Или мало Виллема? Эту планету нельзя отдавать никому. Эта планета для Назгулов.


* * *

Сперва всех подняли на «Эгле» и там уже сортировали на «наших» и «не наших». «Не наши» сбились в плотную кучку вокруг своего топ-менеджера хатамото Ии, высокого и неожиданно молодого, за прямой спиной и упрямым взглядом которого Натали неожиданно обнаружила страх. Не тот, что у большинства сотрудников «Седьмой грани»: те казались напуганными и не отвечали на самые невинные вопросы, очевидно, ожидая в них подвоха. Статус их неясен был им самим, и кто выиграл состязание — непонятно, однако же они имели все основания предполагать, что уволены. Ии был человек другого склада, из тех, кого на Пантократоре традиционно зовут «ястребами», и кошмары его были другого порядка: не справился, не оправдал, низведён до общего уровня. Надо будет сказать Приматоре, чтобы за ним проследили. Теперь, когда Ии снял с себя ответственность за персонал, в течение нескольких часов нам придётся жить в страхе — обнаружить в его жилом отсеке бездыханное тело с вскрытыми венами. Сама Натали Норм была чистейший «голубь».

Колонисты тоже не выглядели победителями, но у них было больше промежуточных забот. В основном на их лицах читалось облегчение людей, вырвавшихся живыми из коварной ловушки. Лишь немногие хмурились, будто чувствовали себя проигравшими, оказавшимися чуть слабее, чем хватило бы, чтобы дотянуться до главного приза. Он, приз, теперь достанется не им. Ну то есть, Надежде, конечно, но не им конкретно. Им требовалось горячее питание и чистая одежда, а некоторым — скорая медицинская помощь, и медики «Эгле» занялись ими в первую очередь. Сперва надеждинцев пропустили через обязательную процедуру бактериологического контроля, через слизистую носа впрыснули аэрозольные ингибиторы, выдали новую одежду вместо старой, которую сожгли, и только потом начали помалу распределять по кораблям эскорта, возглавляемого Ква'аном.

Во всём этом Натали Норм почти не принимала участия. Для неё ещё ничто не кончилось. Её сын и её муж пока там, внизу, и она сделала не слишком много, чтобы помочь им. Меньше, чем Люссак, фактически обменявший планету на дочь. Почему-то Натали казалось, что здесь он её обошёл. Она просто была, для того чтобы Рассел смотрел на неё, и Рассел знал, что она на него смотрит. Пантократору зачем-то это было нужно.

Она отступила, чтобы пропустить мимо себя Мари Люссак, худую и измученную, с плотно сжатыми губами, словно основные её битвы были ещё впереди. Та не узнала Натали, может быть, просто потому, что не ожидала её здесь увидеть, а вот мужчина, идущий следом, остановил взгляд на лице Натали Норм и поклонился, а потом ушёл за девушкой в развилку коридора, в ту сторону, откуда тянулся гофропереход на «Скади». У них там будет своя медицинская процедура.

Это он. «Брюс через двенадцать лет». Человек, втянувший Натали во всё, что стало её жизнью. Да и не человек, в общем, или больше, чем человек — уникальная сущность, дух как смысл, а тело — как форма, и с каждой новой формой выявляются новые смыслы, развиваясь и обогащая сущность акцентами. Разве есть ещё такие? Кто сейчас встанет с ним вровень?

А кто попытается? Мари Люссак? Какой болезненный укол в самое сердце, когда ты видишь юную, пришедшую вместо тебя. Рубен Эстергази высоко летает. Но свободен ли? И что такое свобода, как не право впрягаться по собственному выбору?

Не то чтобы Натали жалела о чём-то. Она сделала свой выбор первой и сделала бы его снова. Назгул остался позади, в тёмном холодном ангаре, подобно тому, как трагедия, пережитая в детстве, кроется в дальнем уголке памяти. В сегодняшней её жизни тёплым было всё, а человек тянется к теплу, иначе — какой же он человек?

Нет, это ещё не конец нашего приключения, но, увидев поднявшихся на «Эгле» Мари и Рубена, Натали поняла, что так или иначе скоро всё разрешится. «Все, в кого я ткну пальцем» — сказал Рассел. Стало быть, он решил, что Рубен ему там больше не нужен. Это значит — она ещё будет ждать и держать за них кулаки. А Брюса не отпустил, и той девочки из секции, Братиславы, тоже нет. Что-то затевают, причём что-то из разряда «прости, но кроме тебя у меня больше никого нет».

Я окажусь одна на холодном ветру, если потеряю Рассела. Нет, хуже, чем одна — есть ведь Айна. Невозможно об этом думать, но почему думается? Пуганая ворона куста боится? Смерть Рубена меня не сломала, я была с ним, но я была «я», и я оставила Назгула в том холодном ангаре, хотя, видит бог, когда-то он был всем, что наполняло мне душу, и это не было предательством. Я забыла то время, оно прошло, а мемориальные альбомы принадлежат Брюсу. Однажды надо было сказать себе: я жива! Рассел — совсем другое, он каждой клеточкой человек, и — мужчина, что немаловажно. Подобное тянется к подобному. Он — земля, на которой я стою обеими ногами, та самая точка опоры, вокруг которой можно повернуть миры, сколько их ни есть. Все выборы сделаны, расставлены все точки над i. Все эти ледяные ветра, вспышки в космосе, в них, может быть, есть романтика для детских сердец, и даже иногда величие духа, они похищают мечты наших сыновей, но опору душе мы ищем не в них. И даже когда мы доподлинно знаем, что можем существовать в какой-то иной форме, кроме привычной, почему-то мучительно хочется сохранить именно эту, будто в ней есть что-то особенное. Ощущение руки в руке. Аромат утреннего кофе. Тяжесть спящего ребёнка.

Я не боюсь. Это тем более странно, потому что прежде вся моя жизнь была — страх, беспокойство, неопределённость. Зависимость. Разумеется, я и сейчас завишу от мужчины, более того, от него зависит мой сын. Но я не боюсь, хотя, разумеется, беспокоюсь. Это моё беспокойство — лишь рябь над бескрайним и бездонным океаном, который, оказывается, и есть «я».

Одни выбирают жизнь, другие — Зиглинду, вечный бой и вечную славу. Счастливого пути, Назгул.


* * *

Только добравшись до роскошной президентской ванны на «Скади» и утонув в горячих парах, Мари Люссак разрешила себе подумать, насколько дух её и тело истосковались по цивилизации. Хорошо, хорошо, хорррошоооо!

Счастье — это просто. Счастье — это когда тепло.

Счастье, это когда можно не думать о работе. Вообще ни о чём и ни о ком не думать. Быть одной — какое счастье.

Тишина. Никто не вторгнется в её каюту: разве что за тяжёлой герметичной дверью эхом металла отзовутся чьи-то торопливые шаги, такие далёкие, что кажется — они на другой стороне планетной системы. Мари передёрнула плечами и улыбнулась, вспомнив полибрезентовый полог палатки, куда любой колонист в любой момент мог сунуться со своим кроликом, рыбой или набором кореньев: мол, глянь — можно ли это съесть. Всё это — особенно рыба! — оставляет неистребимый запах, от которого лезешь буквально на стену, потом входишь в состояние непрерывного молчаливого воя, а после уже вовсе не можешь видеть никакую еду. И спальник на полу. И такая слышимость, что ничего не позволишь себе, кроме как сидеть и смотреть друг на друга, редко-редко взявшись за руки. Это, конечно, если есть кого за руку взять.

«Скади» — корабль представительского класса, он оборудован для дипломатических миссий, причём предполагается, что эта миссия может проходить на его борту. Потому тут есть несколько таких вот королевских барочных спален: фигурные, конструктивно бесполезные карнизы, крашенные в бронзовый цвет, несколько уровней освещения, из которых Мари выбрала самый малый, и даже ванна вместо стандартного ионного душа. И главная роскошь космической эпохи — большое пустое пространство, ещё увеличенное зеркальными панелями. Плотный, сгущённый темнотой воздух. Много, много места в твоём полном распоряжении.

Выйдя из ванной, где вода и пар изгнали из каждой клеточки её тела стылую память об Авалоне, Мари насладилась прикосновением сорочки из нетканого хлопка, длинной, облёкшей тело до самых ступнёй. Пройти босиком по ковру — какая дивная, забытая роскошь. Забраться в постель с видеокнигой и забыть о ней, предоставив героям метаться и страдать на её страницах без всякого внимания и сочувствия.

Все снова на своих местах. Это отрадно. Мари потянулась, перекатившись с боку на бок, бездумная и бессмысленная улыбка покинула её лицо.

Это был самый тяжёлый и совершенно бессмысленный разговор, и хуже всего, что Рубен слышал его от слова до слова, стоя за её плечом, а отец не снизошёл, чтобы отослать клона прочь и поговорить с дочерью наедине. Клон — это вещь.

— А разве ты не этого хотел? — Мари говорила самым своим капризным тоном. — О чём ты думал, когда подписывал тот шебианский договор? Ну что ж, теперь это моя игрушка. Изготовлена для меня под заказ, не так ли?

— Игрушка более не актуальна, — ответил дочери Люссак. — Держа это при себе, ты провоцируешь скандал.

— Биохимия и у него и у меня прежняя. Да, конечно, теперь это не «Брюс Эстергази». Ну и что? Что значит имя? Роза пахнет розой… Я возвращаюсь на Зиглинду, если ты настаиваешь, но он едет со мной. Спасибо, папа, я знаю, ты хотел, чтобы он мне понравился.

Как он не видит? Как можно быть настолько слепым?!

— Есть прекрасный и логичный выход, — сказал отец. — Вы служите катализаторами определённых гормональных процессов друг в друге только находясь на достаточно близком расстоянии. Противоположные концы галактики — и нет никакой зависимости. Вы свободны и можете любить по велению души, а не по прихоти умелого генетика-ремесленника.

Мари пожала плечами.

— А что такое душа?

— То, чего по определению нет у клона.

— Если это соображение не играло роли семь лет назад, зачем бы ему всплывать теперь? Или ты считаешь, я не унаследовала цинизм?

Высшие семьи галактики то и дело сотрясаемы скандалами: там отпрыск растратил деньги старших партнёров, тут наследница перетрясла перед жадными до сенсаций репортёрами всё семейное бельё, а младший брат попался на наркотиках, продал конкурентам тайны семейного бизнеса, а после подался к Ванессе Оук Кэмпбэлл. Бесчисленные мезальянсы тоже были, словно дети бились об заклад, кто эффективнее втопчет в грязь родительское имя. До сих пор Гилберту Люссаку не в чем было упрекнуть дочь. Слишком правильная, точно поверхность омута в лунную ночь. Это не к добру.

— Цинизм бьёт рикошетом. Гормональные процессы обратимы в том смысле, что если выработка гормона зависит от функции гена, то на сам ген вполне возможно воздействовать химически, уже на живом теле. Укол или таблетка — и вы станете друг для дружки сильнейшими аллергенами. Таким образом, вашу так называемую «любовь» ничего не стоит превратить в ненависть. И последнее слово я сейчас произношу без кавычек.

— Значит, у тебя есть прекрасный шанс определиться, кого ты любишь: свою дочь или меня. В первом случае тебе вполне хватит «куклы», которая на Далиле.

Вот и поговорили папа с дочкой.

Это клон, она не сможет выйти за него замуж. Если она станет с ним жить открыто — что уж там, если она вообще станет с ним жить! — она вообще лишится возможности нормально, правильно выйти замуж. На политических надеждах, связанных с её браком — а это было такое долговременное вложение сил, средств, и души, да! — придётся ставить крест. Это моральный крах, это фиаско в собственной семье. Это конец игре на большой сцене. Она обиделась! Кто бы мог подумать?!

Мари Люссак протянула руку, чтобы взять с прикроватного столика миниатюрный комм в кожухе из слоновой кости, но уронила её на постель во внезапном приступе бессилия и бесцелия? Зрачки расширились в темноте, а взгляд устремился, словно прикованный, к хрустальной чаше на столе. Кубок, наполненный кристаллами, в которых переливался свет: для постороннего просто декоративная безделушка, авалонский сувенир, более чем уместный в варварской роскоши президентских покоев. Ничто. И всё на свете. Очевидно, сила, а может быть — и власть. Кто-то находит достоинство в том, чтоб отказаться от силы и власти, но если откажешься ты — кто-то подберёт. Он может быть хуже, чем ты, а ты ведь не обманываешься насчёт благости мира, в котором справедливости, как известно, нет. Но есть — красота, достоинство, мужество. И добро. И даже, может быть, Бог.

И всё это, очевидно, жизнеспособно и может себя защитить, потому что иначе за тысячи лет человеческой истории оно непременно было бы попрано и стёрто с лица земли. Мари Люссак вместо комма взяла кубок и прижала его к груди, будто хотела наполнить их восприимчивые сущности теплом своего тела и передать им пульсацию сердца. Впрочем, движение это было сделано безотчётно. Девочка так прижимает куклу, девушка — котёнка, женщина — младенца…

Чудо, обретённое в странствии. А если максимально ёмко и одним словом — Будущее. Не человека, но человечества. Его новая форма.

Изменится всё: юридическая система с правом наследования, изменится психология, а вместе с ней отношения, какими мы их знали. Техническое развитие… техника будет совсем иная. Это открытие в сфере коммуникации: как когда-то сперва колесо, потом — летательный аппарат тяжелее воздуха, а ещё после — гиперсвязь, и миру, каким ты его знала, приходит конец. Ты смотришь в темноту, как в вечность. Ты этого хочешь? Можешь ты пустить это на самотёк? Не ты, так другой возьмёт в руки бразды и погонит своих лошадей. Будет ли он верить в добро и зло, или для него это только поводья для управления общественным сознанием?

А сколько людей мечтает, чтобы их выпустили из тела, которое не крылато?

Назгул. Насколько они остаются людьми… и насколько это от них самих зависит?

Это вовсе не то искусственное существо, невинное настолько, что можно позволить себе говорить о нём — при нём. Назгулу плевать на тело. Он ничей, он идёт, куда хочет. Единственная из всех, кто оказался втянут в игру, Мари Люссак давала биохимии её истинную цену. Рубен Эстергази пошёл за Зиглинду отнюдь не на запах женщины. И если женщина играет тут какую-то роль, для женщины это повод гордиться. Да, я собираюсь гордиться собой.

Она поставила на место кубок и взяла комм.

— Ну как ты?

Там хмыкнули.

— Шутишь? Это зиглиндианский крейсер! У них тут есть горячая вода!

Голос весёлый. Химия гормонов, говорите? Как она действует по беспроводной корабельной связи, в наших герметичных отсеках? И кого они удержат, эти герметичные двери? Что она везёт с собой на Зиглинду? Бога, демона или, может быть, Грааль?

— Ты, — спросила она, прикрыв рукой трубку, словно таилась, — придёшь?

В трубке помедлили, а после ответили:

— Да.


* * *

Истоптанный снег опустевшего лагеря и звенящая тишина, подпирающая чёрные деревья: таким Брюс увидел мир наутро, когда «челнок» миротворческой «Эгле» забрал отсюда почти всех. И Рассел, удивительным образом стряхнувший лет… сколько? Десять? Вся энергия вернулась к нему, как только он снял с себя ответственность.

— Уверен, что обойдёшься без меня? — спросил Рубен.

Отчим кивнул, буквально лучась энергией сквозь кожу. Из него выйдет прекрасный директор богадельни, но, если можно — не сегодня!

— Ты помнишь правила игры — планету выиграет последний, кто на ней останется. Я продиктовал им так: уходишь ты — уходят Волки.

А колонисты покидали Авалон неохотно. Когда забрезжила надежда, им стало казаться, что это они отстояли — а правильное слово «высидели»! — свой новый дом. Что это они проявили стойкость. Фактически подразумевалось, что они вернутся со вторым десантом, с новым караваном, смонтируют себе новые домики на кислородной планете Авалон и может, даже будут иметь преимущество перед поселенцами второй волны — это смотря как договорятся в Комитете. Но всё же для человека, который шествует мимо тебя на посадку и бросает тебе последний взгляд, будто не прошёл во второй тур, это чертовски напоминает поражение. Дальше за тебя играют другие, а ты… ты слаб. Ты сошёл с дистанции.

И это намного лучше, чем «ты умер».

Трое стояли посреди бывшего лагеря, озирая брошенные палатки, растрёпанные ветром и просевшие под тяжестью снега.

— Ну, — сказал Брюс, — мы победили?

Норм слушал тишину, как зверь. Рядом стояла Морган, будто бы совершенно в своей тарелке. Незримо присутствовал Алькор.

— Не совсем. Раз уж взялись, разыграем комбинацию до конца. В рамках спущенных нам правил 30 больше не претендуют на Авалон.

— А с Новой Надежды, — ухмыльнулась Братислава, — я тут тоже никого не вижу. Мы все пантократорские.

— Напомни, — сказал Рассел, — кому тут надоела эта воскресная школа? Нужна Пантократору ещё одна планета, а галактике — третья сила, стремящаяся править первыми двумя?

Морган пожала плечами:

— Может, тогда монетку бросим, чей это будет камушек?

— Я бы бросил, если бы мне было всё равно, — ответил отчим, и Брюс, кажется, понял, почему Братислава готова отдать за него жизнь. Он говорит с ней откровенно и на равных. Для женщины это больше, чем секс. И реже. И стоит дороже. — Давайте, пошевеливайтесь. У нас много работы, и сделать её нужно быстро.

И больше нет нужды таиться: откуда-то выволокли мотосани, набросали туда оборудование, все консервы, которые остались, деку связи — нас больше не глушат, и теперь мы можем сами связаться с крейсерами на орбите. Ни один из них ещё не покинул пространство Авалона. Вердикт не вынесен, игра не доиграна. Никто пока не сказал: «Планета моя».

Накануне «финальная тройка» провела ночь над картой, прокладывая оптимальный маршрут от одной кислородной башни к другой. Рассчитали, что на всё про всё им надо пару дней. На орбите потерпят. Эти башни, они ведь у нас не только автономные саморегулирующиеся устройства с системой телеметрии, это ещё и планетарная сеть связи. Всё, что требуется Алькору — это вмонтировать в каждую авалонский кристалл.

Ветер, скорость, мелкий острый снег в лицо и тысячи металлических ступеней внутри пустотелого цилиндра башни, словно клавиши, по которым бежим мы, ввысь и ввысь, как ноты победного гимна. И ещё звон растяжек — наша эолова арфа, а сама башня внутри — большой, устремлённый в небеса горн. Мы играем в свою игру. Норм ждёт в санях, внизу, а мы вдвоём, наперегонки, подгоняем друг дружку насмешливыми окриками и взглядами, будто у нас крылья на пятках, падаем грудью на парапет и кричим сверху, захлёбываясь ветром и высотой: «Эта планета — мояаааа!» Алькор, опробуя каждый новый кристалл, пыжится и сдержанно рапортует: «В системе!» Заканчивая, спускаемся вниз, с гиканьем съезжая по спиральным перилам, рушимся плашмя в кузов саней, перекусываем на ходу плиткой рациона. Прессованный рис, искусственные протеины. Безумно весело и достаточно круто даже для Морган. Нет, это не армия. Это боевая группа, а ещё — это моя семья.

Все Эстергази.


* * *

Человек шёл по планете. Неторопливо, потому что приходилось беречь силы — он ведь шёл не первый день! — и планета размеренно утекала назад, под лыжный полоз. Ветер мешал, слепил, колол лицо мелкой сухой крупой, в мышцах накапливалась дневная, «правильная» усталость, без перерасхода сил. Человек нёс за плечами армейскую палатку и спальник: он не мог позволить Авалону возобладать над собой. Человек знал, что он сильнее планеты. Каждый вечер он останавливался засветло и тратил уйму времени, чтобы устроиться на ночлег, потому что трагические случайности — следствие непредусмотрительности, а непредусмотрительность — это второе имя глупости.

Дураком Бротиган не был. Одиночество было его обычным состоянием, а профессией его была ложь. Сам он предпочитал называть себя профессионалом.

Воду брать не стал: имея доступ к сводкам терраформации, он знал, что химический состав атмосферных осадков не угрожает его жизни. Растопив снег, он сможет его пить. Для того чтобы есть, в его мешке лежали плитки сбалансированного армейского рациона, к вкусовому однообразию которых Бротиган умел относиться спокойно.

Всё было продумано заранее: и его отход во время суматохи, и то, как он пройдёт эти семьсот километров до рудника; сосчитано так тщательно, что все бесконечные часы, пока равнина стелилась перед ним, а пурга заметала за ним лыжню, он вовсе ни о чём не думал. Оглядываться назад — какое бессмысленное и бесполезное занятие, а равномерное мускульное усилие — лучшее средство от беспокойства. В самом деле, обременённый лишь тем, что надобно нести на плечах, Бротиган мог пройти куда больше семисот километров. Его личный рекорд путешествия в автономе составлял три недели.

Утром, когда надо было проснуться, выпить горячего кофе, позавтракать, упаковать груз так, чтобы в пути он не доставлял неудобства, тоже некогда было особенно размышлять. Станешь размышлять — непременно позабудешь о важном, а о важном забывать нельзя, потому что в автономе важно лишь то, от чего зависит твоя жизнь.

Мысль появилась вечером, когда, лёжа один в палатке, Бротиган не смог уснуть, несмотря на всю усталость дневного перехода.

Он не считал себя плохим человеком. Просто он выступал в другой команде и вёл свою партию с большим риском, чем любой другой игрок. И вся эта партия была в своём роде путешествием в автономе: он сам продумывал стратегию, и кому что сказать, и рокировку — когда та потребовалась. Принимал сложные решения и исполнял их. Бротиган всегда любил экстремальные виды спорта.

Ничто не связывало его с топ-менеджментом «Седьмой грани», кроме счёта в банке, и о внутренних делах компании он знал не больше, чем ему требовалось для исполнения задачи. Разумеется, в сложившихся обстоятельствах, когда дошло до стрельбы и вмешательства Пантократора, он больше ничего не мог сделать. Более того, дальнейшее его пребывание среди колонистов выглядело бессмысленным. Шансы их во время пожара и после выглядели сомнительно, умный противник просто обязан был воспользоваться своим подавляющим преимуществом. Бротиган ведь и так много сделал. Отстранением от руководства ССО Рассела Норма, например, можно было гордиться — а ведь для этого потребовались только слова. В одно ухо, в другое — и вот уже все друг дружку возненавидели и интригуют, как проклятые. «Свободные народы» традиционно сильны в этом виде спорта. Вот со старухой Монти неудобно вышло, и в результате — бессмысленно и некрасиво. Если они нашли кристаллы, нашли бы и выработку — это вопрос времени, и Бротиган выигрывая им это время, рассчитывая на то, что наниматель что-нибудь придумает. Он же не знал, что проклятый Р. Эстергази туда сунется!

Когда началась стрельба, контракт потерял силу. Теперь, будучи разоблачён, Бротиган подлежал бы разбирательству по законам чрезвычайной ситуации. Оговорённые риски этого не предусматривали, а гибель не входила в его планы. Какой смысл зарабатывать деньги, которых не получишь? В том, что Норм пристрелил бы его собственной рукой, Бротиган не сомневался ни минуты. В отличие от девицы Люссак, у него не было папы-президента, дипломатического статуса и трогательной внешности жертвы оговора.

Не ожидали же они, что их агент в самом деле примется убирать ключевые фигуры одну за другой? При всех своих талантах Бротиган сильно сомневался, что сумеет вывести из игры тройку Норм — Р. Эстергази — Морган. На девицу Люссак столько не повесишь.

Тем не менее, это был сомнительный пункт: если работодатель упрётся, ему вполне могут не заплатить. Если бы Бротигану удалось снять верхушку авалонской колонии или хотя бы навести на них авиацию, планету можно было выиграть вчистую, однако судьба Авалона была Бротигану, во-первых, безразлична. А во-вторых, то, что ты до конца исполнял взятые обязательства, служит очень дурным утешением, когда тебя линчует толпа разъярённых фермеров.

И всё же они догадались. Бротиган чувствовал себя в полной безопасности и только потому ответил на вызов Кэса. Мог и не отвечать, и даже посмеялся над собой: этакое традиционное злодейское пристрастие толковать правила жизни добр)', поставленному на колени, но ему тогда почему-то захотелось сказать — мол, я жив, и я тут самый умный. Кэссиди с его бессильными проклятиями вслед выглядел смешным, однако оказался менее глупым, чем можно было думать с самого начала. Бротиган поймал себя на том, что ему не хочется думать о Кэссиди. За некоторые вещи надо просто браться и делать их совершенно спокойно. Чем сложнее — тем спокойнее. Любые проявления непрофессионализма вызывали в Бротигане чувство брезгливой жалости. Кэссиди — никто, а мораль… Мы уже слишком большие мальчики, чтобы нам читали мораль.

По его расчётам оставалось не больше полудня пути. Дойти до выработки, найти, кто там главный, и предложить тому позвонить по некоему номеру, где подтвердят личность Бротигана и его полномочия. А дальше только мыться, есть и спать. Лёжа без сна в палатке, которую заносил снег, и слушая ветер, Бротиган никак не мог понять причин своего беспокойства. Испытание тишиной, обязательное для сотрудника его службы, он никогда не считал тягостным. Напротив, обычно его раздражали бараки-общежития, где по соседству куча малых детей и подростков призывного возраста.

Природа тут была тиха изначально: изредка рычала громом, шелестела песком, шептала морской волной. Эта же ночь и вовсе будто затаила дыхание. Ровно в могиле… Бротиган мысленно сплюнул, но сон уже спугнул. Тяжёлое забытьё на несколько минут, когда ты даже не можешь с уверенностью сказать, что спал, и от которого никакого проку, кроме головной боли — вот всё, что принесла ему ночь. А в дурные предчувствия он не верил. Казалось, ну что ещё может случиться?

Чего бы проще для нормальных людей: позвонить в пункт назначения, сказать — «иду» и услышать в ответ — «ждём». Однако комм локальной связи, по которому Кэс до него дозвонился, ничем бы ему здесь не помог. Связь была очевидным слабым местом «Седьмой грани». Когда они прикрывались ионным зонтиком, радиоволна к ним просто не доходила, а станцию гиперсвязи — всё это Бротиган определил, рассуждая логически! — они смонтировали не на спутнике, а на планете. Они не смогли бы прятаться так долго, если бы поставили на орбиту спутник искусственного происхождения, а естественных лун за Авалоном не числилось. Посему связь рудника с генеральным офисом могла осуществляться только по заранее установленному графику. График они, разумеется, держали в секрете, а каналы связи — зашифрованными, и у него не было ключа. Они сами свяжутся. «Шестёрка» на планете безропотно переведёт на Бротигана запрос от человека, имени которого не знает никто. Всё в порядке и никаких обид между профессионалами, Бротиган бы и сам не дал ключ от канала офицеру СБ вероятного противника. Даже если он твой купленый агент, кто поручится, что не двойной?

Казалось бы, чем ещё они рискуют, если он уже знает про прииск? Если — поправимся, да! — все уже знают про прииск? Шифрованным каналом? У них, стало быть, есть ещё что-то такое, что они не потеряли?

Мне до того нет дела. Пока нет. Потому что никогда не худо иметь страховку, если тебя попытаются обжулить. С другой стороны, Бротиган прекрасно понимал, что во многих знаниях многие печали, и это знание было как раз такого свойства. Те, кто кое-что разнюхал, долго не живут. Посредник ставил одно условие: планета должна быть признана негодной для колонизации. Прочую информацию Бротиган получал исключительно дедуктивно, по мере того, как она поступала руководству авалонской колонии. Вместе со всеми, опережая их разве что на шаг. Это придавало блюду остроты.

Почему я связался с ними? Только лишь из любви к экстриму? С какой стороны ни взгляни, а выходило, что так.

Он повертел в руках комм. Бесполезная вещь, если думать, что старую жизнь ты оставляешь позади, как лыжню. Он и взял-то его по привычке: человек может подать сигнал другому человеку, если тот поблизости.

Теоретически, само собой. Современный человек без связи никто. Авалонцы наладили тут свою систему: сигнал с комма идёт на антенну ближайшей башни, а с той на спутник, но гипертранслятор луча нынче контролируют миротворцы. Говорить мы можем только с планетой, как в Сумрачные века, а с орбитой — если Высшие Силы разрешат.

Автоном!

И тем не менее утро не задалось. Палатку занесло с верхом, и, видимо, забило трубку воздухозабора. Бротиган проснулся от духоты и долго откапывался, а после опрокинул кружку с чаем. Досада — это так нерационально. Он досадовал на себя за то, что досадует, и пытался доказать себе, что это смешно. Поскольку он не ожидал, что путь до убежища займёт больше полудня, то позволил себе выйти позже расчётного времени. С другой стороны, он мог идти в заданном ритме ещё неделю, не отвлекаясь на дурные мысли. Одним из своих главных достоинств Бротиган числил недостаток воображения.

Было очень холодно. Ветер дул в лицо, а солнце вовсе спряталось за низкие сизые тучи. Бротиган поймал себя на том, что прислушивается: но нет, из-за облаков не доносилось рёва машин. Никто не окликнул его, когда он вошёл в распадок присыпанных снегом холмов. Любой мог тут пройти, с неудовольствием подумал Бротиган. Хоть Р. Эстергази на крыльях, хоть девчонка Морган на пузе. Холмы — это терриконы, отвалы пустой породы. Работы не ведутся, установлен мораторий на всё время, пока мировое сообщество выясняет, чья это собственность. И тумана нет: он у них, видимо, тоже искусственный. Бррр, какой туман в такую холодину? Только из твоего собственного рта. Ни одного работающего механизма. Проходя меж холмов, Бротиган оглядывался и скоро выяснил причину: чёрные норы в земле, похожие на вырванные ноздри, не дымились. Хрустальная и очень твёрдая тишина, которую не разбить даже криком — он попытался, но больше не стал, оставшись с неприятным чувством, будто смотрит на внешний мир из глубины кристалла. Сквозь грань. Холмы — а за ними ещё холмы, и ещё, видно далеко-далеко. И никого не видно!

Никого и нет.

Желая в этом убедиться, человек набрал на своём комме широкоохватный вызов, адресованный всем, кто слышит. Так подают SOS, и здесь должно сработать. Непосредственная же близость и более того — прямая видимость. Ответа он не получил.

Осознавая масштабы катастрофы, Бротиган снял лыжи и огляделся. Внизу, в долине, стояла брошенная как попало и занесённая снегом техника. Никто не консервировал её и даже не потрудился загнать в ангар. Проваливаясь по колено, он добрался до ближайшего краулера, заваленного набок, и бесцельно провёл рукой по его промороженному борту. Мёртвый. Они или неизвестно где, и ему их не найти, или… или их сняли, и он стоял за проигравшую сторону. Это совсем плохо. Не заплатят.

Опять же, если рассудить здраво, ему не заплатят в любом случае. Бротиган ведь перекуплен у НН не спецслужбами 30, которые бьются за планету в официальном споре. Он работал на корпоративную секьюрити «Седьмой грани», а тем было важно укрыться в тени от любого заинтересованного глаза. От своих — в первую очередь. Никто не любит платить налоги. Когда Р. Эстергази увидел то, что ему видеть не стоило, и ушёл с этой информацией живым — тут-то «Седьмая грань» и проиграла. Попала под яркий свет. Именно это и должен был предотвратить Бротиган. Если бы он знал, он бы расколол башку чёртову клону, а не старухе, по крайней мере сосредоточился бы на нём, но… как он мог знать?

Бротиган невесело усмехнулся. Нет ему удачи. Придётся признать поражение и позвонить, надеясь, что Кэссиди намотал на ус его слова насчёт профессионализма. Потому что профессионализм исключает мелкую паскудную мстительность. Он набрал номер Кэссиди.

Нет ответа. Бротиган сел на гусеницу, потёр лоб рукой в лыжной перчатке и повторил попытку. Кэссиди молчал как мёртвый. Какая жалость. Он упустил чудесную возможность выслушать покаянную Бротиганову речь. Сам Бротиган при этом упустил нечто более существенное. Кажется, это была его, Бротиганова жизнь.

Кэс бы ответил, кабы был на планете. Теперь, когда ионная глушилка не работает, дыр в сети связи вроде бы нет, если функционируют все башни, а мы в силу нашей профессии не можем не ответить на вызов, даже если нам очень не хочется разговаривать. Похоже, их всех сняли, договорились за его спиной, а его банально забыли. Или каждый решил, что его подберёт другая сторона: так обычно бывает в анекдотах. Местный менеджер «Седьмой грани» не знает о нём и узнал бы только по предъявлении кодовых слов, а Норм с Кэссиди, естественно, решили, что пусть противная сторона заботится о своём сукином сыне.

Я остался один на планете! И что мне с ней делать?

Он встал и сделал пару шагов вдоль борта. Такая дикая, нецивилизованная тишина!

Аккумулятор в палатке сядет через неделю. Еды он взял на два дня. Можно попробовать запустить генератор и поискать еду по норам. Объявить робинзонаду и ждать, пока кто-нибудь придёт. Позвать на помощь нельзя: уходя, люди уносят с собой гиперпередатчик.

Бротиган вдохнул колючий воздух, холодный и лично ему совершенно чужой. Ему внезапно сделалось лениво и скучно. Он никогда не любил «Робинзона Крузо» — ведь это повесть о силе духа и о надежде, а сами по себе они не существуют. Пошарившись в закромах памяти, обнаружил там детство, которого почти не помнил, и юность, за которую не смог зацепиться. К его собственному удивлению — ничего личного. Тогда он снял с пояса ещё один предмет, про который всю дорогу думал, что тот не пригодится. Лишний вес в пути: его не съесть, и переночевать в нём тоже не получится.

Только застрелиться.


* * *

Последний челнок с Авалона Натали Норм ждала с особенным нетерпением: на нём должны прибыть свои, и приключение для них закончится. Айне было сказано, что вот приедут папа и Брюс и мы отправимся домой, довольные, счастливые и — вместе. Немыслимо держать на руках эту активную крепышку всё время, пока челнок чалится, а потому пришлось смириться и не толкаться в общей группе, а чинно сидеть на поливиниловом казённом диванчике в диспетчерской, отделённой от причала прозрачной пластиковой переборкой, и делать вид, что превосходно владеешь собой.

В шлюзовой зоне нынче много лишних: представители конкурирующих сторон, миротворцы, болтающиеся без дела, и просто работники причалов. С диванчика ничего не видно, всё загораживают спины, а Айна уже слишком велика, чтобы сажать её на плечи, и потому тянется на цыпочках и плющит нос о стекло. Ага, над воротцами шлюза загорелась зелёная лампочка: кто-то ждёт там, пока выровняется давление. Створки открываются, возле них образуется человеческий водоворот. Приматора Ариадна, которую цепкий взгляд Натали мельком выделяет в общем месиве, главным образом из-за тёмно-зелёного одеяния, хранит на лице непроницаемое, «в целом положительное» выражение.

Ждать оставалось недолго. Обязательный душ, медицинские процедуры и переодевание. Такие вещи Рассел ухитряется проходить быстро, деловито и почти безотчётно, Брюс проигрывает ему почти вдвое. Это ничего. Очередь взрослого сына всегда вторая. Просто эти последние минуты самые длинные.

Момент встречи потонул в восторженном рёве: «Папа!» Семейству дали минуту, чтобы обняться, а после неделикатно прервали: комиссия подводила итоги, и Приматора желала, чтобы госпожа Норм заняла своё место. Норм отправился вместе с ними в качестве приглашённого свидетеля и для разъяснений, каковые могли понадобиться комиссии, а Айна поехала у него под мышкой. Играем в шпионов, молчим и слушаем. Кто слово сказал, тот провалился. Забились на это? Угу. Тогда — молчок, а про страшные опасности и ужасные приключения потом расскажу.

Противоположную сторону представлял президент Люссак с неизменной рыжей красоткой у левого локтя и таким выражением лица, словно сел в покер играть. Лантен и генерал Ква'ан выглядели попроще и отнюдь не такими уверенными. Они привели Ллойда Кэссиди и Эдеру Насименто. Все участники встречи имели при себе рабочие деки, открытые на параллельных списках экспедиций.

— Условия были следующие, — начала Приматора. — Планета достаётся той стороне, чьи представители сумеют дольше продержаться на ней без внешней поддержки. Только что мы подняли последний челнок. Время выносить вердикт, дамы и господа.

— Я должен заметить, что с последним челноком на борт «Эгле» ступил человек с гражданством Пантократора, — заявил Люссак. — Рассел Норм не имеет права быть учтённым в состязании сторон, поскольку является представителем миротворческих сил.

— Это не совсем так, — немедленно возразил Лантен. — Мы согласились на участие в экспедиции пантократорской кандидатуры до того, как Авалон стал предметом спора. Миссия господина Норма состояла в том, чтобы обеспечить выживание колонии любыми доступными методами. Поставить право собственности на Авалон в зависимость от выживания миротворческие силы решили позже.

— …несомненно, учитывая, какую фигуру они внедрили в экспедицию. Если Пантократор будет настаивать, значит, он сам не возражает наложить руку на спорную планету.

— Продолжайте, — сказала Приматора.

— Мы не будем считать, кто ушёл с планеты последним, — Люссак кивнул сам себе, своим опережающим мыслям. — Давайте посмотрим, кто там остался. Я выставляю кандидатуру офицера Бротигана.

— Офицер Бротиган заявлен в списке погибших при налёте Ночных Волков, — возразил Лантен. — Его фамилия выделена тут красным. К тому же офицер Бротиган — официальный представитель службы безопасности Новой Надежды при руководстве авалонской колонии. Каким образом эта фигура может быть использована Землями в их пользу?

— Так ли это на самом деле?

— На самом деле это не так, — глядя в стол, сказал капитан Кэссиди. — У меня есть доказательства и свидетели того, что офицер Бротиган, во-первых, жив… был жив на момент, когда я с ним разговаривал. Ну, а во-вторых, Пэдди Бротиган был перекуплен противником и осуществлял в авалонской колонии диверсионную деятельность. Более того, я имею основания обвинить Бротигана в убийстве научного руководителя экспедиции — миз Игнасии Монти.

Лантен кивнул с удручённым видом, словно личное бесчестье его офицера ложилось пятном на всю службу. Возможно, правда, он был огорчён тем, что Кэссиди не хватило ума промолчать. Наличие живого Бротигана было ему совсем не на руку.

— Вы, стало быть, утверждаете, что это ваш подонок?

— Подонок он или нет, если он остался на планете дольше остальных, мы охотно признаем его своим. В списках поднятых на орбиту он не числится — проверьте.

— Пэдди Бротиган, — сказал Лантен, — был перекуплен не федеральными службами Земель Обетованных, а теневым руководством «Седьмой грани». Его миссией была не служба на благо отечества, а сокрытие незаконной деятельности и уклонение от уплаты налогов. Он вредил вам столько же, сколько нам. Если эта кандидатура останется в игре, планету впору отдавать в подданство Фомору Я настаиваю на том, чтобы в рамках любого противостояния соблюдались этика и закон. Кто-то возразит?

А кто в здравом уме возразит?

— Тем не менее, Бротиган оставался на планете дольше, чем кто бы там ни было другой, и он — не ваш. Автоматически он наш.

— …если вы докажете, что он был жив на момент, когда Рассел Норм покидал планету, — сделал свой сильный ход Лантен. — Предъявите вашего человека! Если его нигде нет, его всё равно что нет. Дело о собственности рассматривается сейчас и не может быть пересмотрено в зависимости от обстоятельств, которые, возможно, когда-нибудь вскроются. Законы в отношении собственности незыблемы и тверды, иначе она не собственность.

Натали перехватила донельзя странный мужнин взгляд: так смотрят мужчины, когда сомневаются, получат ли прощение. У мужчины, который смотрит так, один довод в его оправдание: дескать, иначе он поступить не мог. Иначе он был бы не он. Ладно Поговорим — не чужие. В любом случае через пять минут после того, как тут закончат, я буду знать больше их всех. До той поры играем в шпионов: слушаем и молчим.

— Одну минуту. Можно? На планете, — сказал Норм, — есть два живых человека, и они — не ваши, и могут быть предъявлены в любой момент. Это Брюс Эстергази и Братислава Морган.

Что? Во что ты впутал моего сына?!

— С ними можно связаться?

— Они сами могут с вами связаться, просто они вежливые ребята и ждут своей очереди.

— Пантократорцы, — Люссак растянул губы в ухмылке. — Оба. Напоминаю, кстати, что Пантократор формально входит в состав нашей федерации. Это — наши люди.

— Братислава Морган действительно с Пантократора, а у Брюса Эстергази двойное гражданство. Он рождён на Нереиде. Оба они изначально заявлены в команде Новой Надежды.

Натали откинулась в кресле: не её бы сын, так было бы даже смешно — государства делят человека.

— Мы примем девушку, если она сыграет за нас, — предложил Люссак. — Один на один, и она не пожалеет, я обещаю.

Он, без сомнения, уже знал, что такое Братислава Морган.

— У неё самой спросите, — предложил Норм. — Ребята там одни. Ни у кого нет рычагов давления на них.

Голографическая Братислава скорчила насмешливую мордочку.

— Драться? С ним вот? Всего только за планету? Ну на фиг, а? Дёшево покупаете.

— Я не понимаю, — сказала Приматора, — кому я должна в итоге присудить планету. Норм, почему вы сами-то оттуда ушли?

Да, почему? Как ты мог оставить ребёнка…

— А разве вам нужны инсинуации насчёт «руки Пантократора»? Ну и опять же — чтобы никто не давил на ребят. По-моему, у них есть идея.

Двое на голограмме переглянулись: мол, кто говорить будет?

— Я претендую на Авалон лично, — сказал Брюс. — В своём собственном лице. Я контролирую информационное пространство планеты и объявляю её своей частной собственностью.

— Вы собираетесь жить там в одиночку? — немедленно спросила Приматора. — Не уходя под патронаж ни одной из коалиций? Вы дурачитесь, молодые люди, или впрямь считаете, что мы должны рассмотреть это предложение всерьёз? На орбите — вам, может быть, не видно? — стоят две эскадры суммарной мощностью в пятьсот двадцать орудий, — здесь Люссак посмотрел на неё с интересом, — и миротворческое судно, которое не так уж безобидно. Кроме того, существуют экономические, социологические и психологические закономерности, открытые людьми поумнее вас обоих. В век космических технологий и командных стратегий планета не может существовать обособленно и быть ничьей.

— Ну не совсем в одиночку, — буркнул под нос Лантен. — Монарх — одна штука, и армия — одна штука. Может, им трахаться негде… прошу прощения, мэм.

Кто-то кого-то с той стороны ткнул под рёбра. Брюс постарался сохранить официальное выражение.

— Не в одиночку, — возразил он. — Я не возражаю рассмотреть кандидатуры поселенцев, но решение по ним буду принимать единолично. Вероятно, мы начнём с колонии по типу авалонской…

— Придётся торговать, — серьёзно поддакнула Морган. — Без туалетной бумаги мы просто пропадём.

— Мы согласны, — тут же заявил Лантен. — Молодые люди, если вы встретите офицера Бротигана, не сочтите за труд сообщить ему, что он уволен без пенсии и страховки.

Натали откинулась на спинку кресла, не видя почти ничего вокруг. В груди слева образовалась зияющая чёрная дыра, куда внезапно начали валиться звёзды и планеты, политические противоречия и этические системы. Пропадали пропадом. Норм тревожно шевельнулся, но она остановила его слепым взглядом… сейчас, погоди. Вдох, выдох, через силу, словно помпой продавливая воздух в лёгкие и механически вынуждая сердце сокращаться… Ничего, обошлось. Я не могу позволить им решать без меня. Без меня они… напортят!

— Я, — сказал Люссак, — попросил бы уважаемую комиссию вернуть разговор в серьёзное русло. Для того чтобы двум тинейджерам заняться сексом, целой планеты многовато. Хватит палатки на Дикси. Дикси, кстати, намного более безопасна.

Это для матери.

— Вы не поняли, — ответил ему Брюс, став очень серьёзным на вид. — Я не просто заявляю о своих правах, я готов подтвердить их силой. Вы пропустили важные слова в моём заявлении — я полностью контролирую инфосферу Авалона.

— Инфосфера — красивое слово, юноша. Что именно вы им называете?

— Им надо показать, — вмешалась Братислава. — Иначе не поверят.

— Хорошо, — Натали померещилось, будто бы сын заглянул ей в глаза, ища согласия, и то же самое наверняка мог сказать о себе Рассел Норм. — Слушайте не меня, господа комиссия, слушайте вашу собственную связь. Давай!

Связь не заставила себя ждать.

— Срочный вызов, господин президент, — сказала Калла Неро, протянув шефу комм. — Это эсминец сопровождения, господин президент.

— Я рекомендую вам включить громкую связь, чтобы мне не повторяться.

В оглушительной тишине комиссия выслушала сбивчивый рапорт командира эсминца «Шталь»: самопроизвольный запуск систем, неуправляемое маневрирование, заставившее прочие корабли зиглиндианской эскадры разойтись, чтобы избежать столкновения. Большего кошмара для тех, кто перемещается в космосе, наверное, и не придумаешь: траектория не поддаётся расчёту, а корабль не слушается руля. Последним, что капитан проорал в свой микрофон, был доклад о запуске прыжкового двигателя, а после «Шталь» замолчал. Приборы обнаружения более не фиксировали его в пространстве Авалона.

— Куда вы его дели?

— Я не знаю, — сказал Брюс, к чести своей не ухмыляясь. Братислава Морган делала это за него во всю ширь. — На фиг, как мне тут подсказывают, и более точных координат я вам дать не могу. Повторить?

— О, да, пожалуйста, — попросил Люссак прежде, чем кто-либо успел рот раскрыть. — Только на этот раз будьте любезны выбрать их эсминец. Будем соблюдать хотя бы видимость равновесия сторон.

— Как вам будет угодно.

Шоу повторилось с той только разницей, что на этот раз лиловеть и давиться парадным воротничком пришлось генералу Ква'ану. Для мальчишки на планете это не больше чем компьютерная игра.

— Они не погибли, — сказал Брюс. — Однако я могу в считанные секунды расшвырять ваш флот по всей галактике, и вам придётся долго его собирать.

— Мы согласны, — сказал президент Люссак и усмехнулся. — Один вопрос господину… э-э-э… я не знаю пока, какой титул он себе изберёт… ну, пока просто — Эстергази. Вы ведь формально с моей дочерью не разведены?


* * *

Айна сидела в детском углу, прижав к ушам ладони. Творилось невообразимое. Мама с папой ссорились: более того, мама кричала на папу. Папа не отругивался, папа расслабился и позволил себя топтать, но для мамы это ничего не значило. Она, судя по запасу воздуха в лёгких, могла концертировать ещё долго, и папа нуждался в защите столь явно, что Айна, подойдя, обняла его колени и уткнулась в них носом.

— …и не говори, что ты не мог просто взять его за ухо!

— Он уже большой.

— Достаточно большой, чтобы делать большие глупости — и не больше.

— Каждый должен в восемнадцать лет сделать свою глупость, иначе никогда не вырастет. Или ещё хуже: сделает её позже.

— Рассел, это всё общие слова, которые нельзя произносить в далеко не общей ситуации. Кто о нём позаботится? Эта девочка Морган?

— Ну, с Морган он во всяком случае не замёрзнет. Разве возразишь на армейскую шутку, тяжёлую, как камень? Натали на секунду замолчала, переводя дух, и в эту брешь были двинуты войска.

— Я не мог иначе распорядиться Авалоном. Это идеальная планета для Назгулов, но юридически она должен кому-то принадлежать. Рубен — клон, он не может владеть недвижимостью. Алькор официально не существует. Мари Люссак… фигура, да, все Эстергази ей не выше пояса, но она идёт по мосту шириной в лезвие, и любая случайность может склонить её к добру или злу. Мы ведь оба верим в добро и зло, не так ли?

Нельзя обременять её столь великой ношей. В смысле — опасно. Оставался только Брюс.

— Или ты.

— Или я. Но на Пантократоре у меня в заложниках жена и дочь. А ты лучше других представляешь, что такое Пантократор и кто именно выступит основным противником Авалона, когда всплывёт истина. Пантократор не приемлет развития человека дальше человека. Пантократор почуял силу, которую кто-то намерен использовать в своих интересах, и Пантократору это не нравится, хотя бы потому только, что тремя противовесами управлять сложнее. А как противник Пантократор будет куда похуже Люссака, я тебя уверяю. Те хотят только овладеть силой. Пантократор захочет её уничтожить.

— И ты заткнул брешь моим сыном.

Норм тяжело вздохнул и не ответил.

— Он не продержится долго, — продолжала Натали, вытирая уголки глаз. — Ариадна совершенно права: он засветил себя как силу и Авалон — как её источник. Теперь туда полезут матёрые одиночки всех мастей, потому что захотят оценить источник силы и забрать его себе. Почему, ты думаешь, Люссак согласился?

— Потому что рассчитывает через Мари Люссак-Эстергази дотянуться до сокровища первым. Лантен подумал об этом ещё раньше. Если у Брюса хватит ума сыграть в интерес с обоими союзниками, он может держаться очень долго.

— Он должен был отслужить свои полтора года и вернуться.

— Он должен был прежде всего определить своё место в жизни.

— Его облапошат. Он не может быть умнее всех.

— Не может, это точно. Но он там не один. На Зиглинде Рубен держит Мари Люссак, которая в свою очередь держит своего палу. Новая Надежда пока рассчитывает склонить свободную колонию Авалон к своему типу хозяйствования. Авалон ведь выглядит сейчас солидным — и свежим! — противовесом Зиглинде, которую Земли уже переварили. Не исключено, что Новая Надежда предоставит Брюсу кредит и материалы, а также специалистов для восстановления колонии. Я думаю, что Брюс не сразу обломает НН. На самом же Авалоне у него есть лучший советник из всех возможных. Я имею в виду госпожу Монти.

Малому слову разве состязаться с большим? Большие стучатся в голову снаружи, а малые слова живут в сердце. Они такие жалкие, если произносить их вслух.

— Зачем Авалон Рубену Эстергази?

— У Рубена есть две задачи уровня «долг»: собрать Назгулов и найти императора. Близость к зиглиндианской верхушке должна бы ему помочь. Что они все вместе будут делать дальше… — Норм пожал плечами и застенчиво улыбнулся. — Боюсь, им тоже особенно не из чего выбирать. По всей видимости, это реальная сила, которая вмешается в мировой расклад, но, может быть, это уже не наше дело?

Состояние Натали внезапно резко изменилось, она успокоилась. Хорошая идея, вовремя пришедшая в голову, обладает таким свойством: ты начинаешь думать в правильном направлении, и чем дальше, чем меньше у тебя возможности свернуть в сторону. И в конечном итоге ты обнаруживаешь, что выбора нет.

— Брюс заполучил силу, — сказала она. — А сила заполучила Брюса. С чем он там остался лицом к лицу, вы подумали? Бестелесная сущность, способная быть во всём и говорить с тобой по своему желанию. Вам не страшно?

— Страх преодолевается через понимание. Кто, кроме Брюса, сможет понять Алькора, раз уж тот есть? Пантократор в своё время противопоставил религии веру и стал тем, что он есть. Ожидал ли он, что придёт время, и вере противопоставят… вот это?

— Бога?… Богом имеет право зваться лишь та сущность, относительно которой человек испытывает доверие: мол, она выполнит свою часть договора, причём — выполнит совершенно безвозмездно. Пантократор провозгласил богом — человека, а верой — доверие во всесокрушающую силу человеческой этики как основы социальности. Как они смогут верить в существо, с которым не заключён договор, а завет не оформлен? В нечто, существующее независимо от их норм? В нечто реальное? Они скорее назовут его демоном. Бог-тинейджер… да он уничтожит всю их систему одним своим существованием!

— Я не знаю, хорошо это или плохо. Но я могу приложить немного слов и некоторые усилия, чтобы это стало хорошо в том смысле, в каком я понимаю хорошее. Кто может больше? Да и какой из него, прости господи, бог?!

Больше всего мне хочется остаться самой в моей безопасной гавани, куда нет доступа злу. Остаться самой и оставить тут дочь, и всех, кто мне дорог. Я буду жалеть, но…

— Мы с тобой, — сказала Натали, — подаём заявление и переезжаем на Авалон. Мне кажется, эээ… Брюс — ну придумайте уже, как он будет себя титуловать! — нам не откажет. Да, я собираюсь со всем цинизмом воспользоваться семейным положением.

С тобой или без тебя — так это прозвучало, и она мимолётно испугалась. Нет, не то чтобы у неё не хватало характера или решимости поставить на своём, когда припёрло. Невозможно произнести эти слова, когда он держит на коленях твоего ребёнка, как невозможно выбирать, кто из твоих детей нуждается в тебе больше. Кто сказал эти слова — ну или почти сказал! — тот виноват, и всё равно, что было сказано раньше. Если ты муж, краеугольный камень мира и центр его равновесия, ты поймёшь и ты не заметишь. Самое страшное — это, если стоя на двух берегах, мы не протянем друг другу руки. Элементарно не хватит житейского ума.

— Ну, что ты скажешь?

Норм тихонько засмеялся и притянул к себе жену так, что теперь обе его дамы — большая и маленькая — оказались в его объятиях.

— Я об этом думал, — признался он. — Но, разумеется, я хотел посоветоваться с тобой. У меня семья, жена, а у жены — мнение, я не могу принимать такие решения ударом кулака по столу. Тем более, — он потёр лоб, прежде чем выдать последнее катастрофическое соображение, — похоже, что теперь Пантократор мне не заплатит.


26.04.2005 — 25.02.2006 г.

Екатеринбург


Загрузка...