Империя звёзд

11. ЗАИМ

Роглаг спешил по коридору Халазарова дворца.

Тусклый серый свет падал длинными лучами из высоких окон, но эти отдельные лучи не столько разгоняли мрак залов, сколько подчеркивали его. На полу вились и ползали живые змеи, заставляя гоблина внимательно смотреть, куда ставить ногу. Он мог бы остановить атакующую змею чародейством, но если хоть одна ужалит его, пока он не видит, яд разойдется по жилам слишком быстро для любого противоядия. Все новые зверушки Мандрагора ядовиты — естественно, он их для этого и заводил: их присутствие сдерживает шпионов и убийц. Его зверинец служил почти отражением его ума: как часто бывает у любимцев, чувствующих настроение, они показывали состояние хозяина. Роглаг ощутил укол ужаса, подумав о встрече с принцем. Мандрагор, как показывало положение вещей, вряд ли радостно воспримет плохие новости.

Перед дверью в покои принца Роглаг остановился. Дверь была приотворена. Он осторожно постучал — ответа не было. Гоблин открыл дверь и заглянул.

Комната тоже была освещена тускло. Войдя, гоблин с опаской оглядел ее. Принца видно не было, но Мандрагор не всегда пребывал в облике человека: когда он хотел запугать слуг, то появлялся в виде зверя: гигантской змеи, например, или дракона. Роглаг шагнул вперед, и что-то зашевелилось с сухим шелестом на огромном, похожем на трон кресле принца. В падающем от двери свете тускло блеснули чешуйчатые кольца. Гоблин вздрогнул.

Просеменив вперед, он склонил колени перед троном. Змея на троне подняла голову и зашипела, шея ее раздулась широким клобуком. Да, принц не в духе.

— Простите, что пришел незваный, ваше высочество, но я только что узнал… — начал он, приняв еще более униженную позу и подобострастный тон, чтобы не вызвать еще больше гнева.

— С кем это ты беседуешь, Роглаг?

Голос Мандрагора — и сзади! Гоблин вздрогнул и резко обернулся.

— Я думал, это принц изволит быть там…

Мандрагор засмеялся:

— Нет, это мое последнее приобретение — королевская кобра. Правда, красавец? Я его нашел в низовьях реки.

— Она… он… ядовитый?

— Крайне. Тебе повезло, что он тебя не укусил: ты бы умер почти сразу. Да, так зачем ты пришел?

Мандрагор небрежно поднял змею, и она тут же успокоилась и повисла, как веревка. Держа длинную чешуйчатую тварь за шею, он сел на свой трон.

Роглаг стал докладывать, потом задрожал, когда пальцы Мандрагора стали выбивать зловещую дробь на подлокотниках.

— И больше ее не видели, — закончил Роглаг.

Руки Мандрагора стиснули подлокотники.

— Что? — Гоблин сжался в комок, когда Мандрагор поднялся во весь свой гигантский рост. Кобра снова раздула капюшон, ударяя головой в воздух. — Она действительно удрала от своих хранителей? Жизнью клянусь, сам не знаю, хорошая это весть или нет.

— Я думаю, хорошая, — нервно сказал гоблин. — Я думаю, храбрости ей не хватило, и она удрала.

— Или ей надоело сидеть взаперти, и она вырвалась на свободу. Но что она теперь собирается делать? Она знает, что силы вызвать меня на бой у нее нет — пока нет. Неужто она думает, что сможет сама собрать армию? — Мандрагор будто говорил, сам с собой, потом снова обернулся к царю гоблинов. — Разошли своих гоблинов и кого-нибудь из огненных драконов по всем мирам, куда она могла полететь. И если ее найдут, сообщи мне немедленно.

Король Тирон смотрел с самого высокого балкона в Халмирионе на пеструю толпу, собравшуюся на холме. Пришедшие беспокойно ожидали известий от Трины Лиа. Пока ее не было, люди хотели слышать от Тирона успокаивающие слова, и он изо всех сил старался выполнять эту обязанность. Но страшные известия об исчезновении дочери, которое сперва со страхом сочли за похищение, лишили его сна и покоя. А теперь стало ясно, что она не была похищена, а сбежала.

Он поднял руки жестом благословения, потом вернулся в дом и пошел в комнату к дочери. При виде ее вещей, дышащих невинным детством, у него на глаза навернулись слезы.

«Доченька, Эйлия, — что за проклятие подарили тебе мы с твоей матерью при рождении? На какую жизнь — или какую смерть — обрекли?»

— Бедный ягненочек, бедный ягненочек!

Так причитала няня Бениа, услышав новости, пока он не отослал ее спать, напоив успокоительным зельем. «Действительно, ягненочек, — подумал он мрачно. — Очень подходящее слово, если учесть древний меранский обычай. Жертвенный агнец…»

А какую роль он сам в этом сыграл? Только любил свою жену и дочь и утратил их обеих? И все?

— Ты — наш символ, — говорила ему Марима. — Символ каждого смертного: Возлюбленный Богини.

— Не очень существенная роль.

— Благороднейшая из всех. Не будь тебя, Эларайния не сошла бы с Небес. Не будь тебя, Дочь Матери не родилась бы во плоти, чтобы жить среди нас. Ты — дверь, через которую в наш мир людей вошли и Мать, и Дочь. Когда ты стоишь на балконе, ты представляешь нас всех.

Но Тирон никогда не хотел славы. Он хотел лишь вернуть двух женщин, которых любил.

Эла… и он мысленным взором снова увидел ее: не королеву и богиню, обожаемую народом Мирамара, но жену, любимую женщину. Он снова видел берег сверкающей под солнцем бухты, густой зеленый лес почти до уреза воды, нависшее скальное плато Гиелантии и его заоблачные вершины. Море вблизи берега становилось светло-бирюзовым и прозрачным, как стекло: виден был выглаженный песок дна и разноцветные рыбки, медленно плавающие в воде, и каждую из них темным близнецом сопровождала отчетливая тень. Эла сидела на камне, расчесывая водопад золотых волос. Они уже почти просохли и развевались на легком морском ветерке. Она была похожа на русалку. Потом уже она будет в шелках и атласе, в золотой парче, с драгоценными диадемами на голове, превратится в живого идола, торжественно пройдет по улицам города. Но здесь она была дикой богиней лесов, а он — ее единственным почитателем. Тирон постарался удержать воспоминание подольше.

Она повернулась к нему и сказала о ребенке.

— Ты ждешь ребенка? — воскликнул он, садясь на песок.

Ее смех заиграл, как волосы на ветру.

— Пока нет! Когда-нибудь. Это будет дочь.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Для меня знать — это как видеть. Ты видишь, как идут к берегу эти волны одна за другой и разбиваются на песке. Ты же не можешь сказать, как ты это видишь? Ты просто открываешь глаза и видишь. Вот так и у меня с тем, что должно произойти.

— Так наша судьба неизменна? — спросил он, хмурясь. — И выбора на самом деле нет, раз все предопределено? И мы были обречены встретить другу друга и полюбить, Эла?

— Обречены? — переспросила она, будто не понимая слова. — Ты ведь сам решил искать меня? И я видела твой приход, как вижу издалека волны. Но человек может уйти прочь от берега, от волны, или радостно пойти ей навстречу. Наше дитя рождено по свободному выбору, любовь моя. Мы встретились, как волна и пловец, и от этой встречи поднялись брызги. — Эла легко вскочила с камня и подбежала к нему, оплела его руками. — И вот сейчас у нас этот миг, любовь моя, миг счастья. Так радуйся ему!

Она не имела в виду жить мгновением, как он тогда подумал. Она хотела, чтобы он бережно сохранил эту сцену в сокровищнице памяти и мог потом в утешение ее вспомнить. Предвидела ли ока свое бегство и смерть, как предвидела рождение Эйлии? И судьбу своей дочери — знала ли Эла?

Снова мысли его вернулись к жертвам, к легендам, которые говорили о древних зимбурийских обычаях. Говорилось, что они выбирают юношей и девушек безупречной красоты, на год устраивают им жизнь в роскоши, одевают в шелка и кормят изысканной пищей. Но когда год кончается, молодых людей ведут процессией в храм, как откормленных тельцов, чтобы возложить их жизнь на алтарь Валдура. И Эйлия — она такая же жертва, как они, взращенная в нежности и уюте этого дворца в Халмирионе лишь затем, чтобы вступить в предопределенную борьбу, в которой ей предсказано погибнуть. Тирона наполнила горечь. Она не какое-то там орудие богов, она его родная дочь, плоть от плоти его. И даже если правда, что она — воплощение чего-то божественного, то само это воплощение — его дитя.

— Эйлия! — позвал он вслух. — Если твои стражи тебя не найдут, клянусь тебе: я сам отправлюсь искать тебя и переверну все миры, пока не найду.

Йомар выглянул из открытой двери хижины, в которой заключили его и его друзей.

Вокруг мохарской деревни, в сердце оазиса, стояли развалины, и стены их были покрыты резными каменными фигурами, наводящими страх. В одной из украшенных ниш сидел мужчина, подогнув ноги и положив руки на колени. Перед ним горел костерок — культовый огонь, как подумал ночью Йомар, когда увидел его и решил, что это — каменное изображение. Но день показал, что это — живой человек, пожилой и иссохший, одетый только в набедренную повязку. Глаза его были полуоткрыты, но он не шевелился, даже ни разу не сменил положение. Каждая пядь древнего каменного фасада у него над головой была резной, и казалось, что камень извивается и танцует. Черты лица у каменных фигур были мохарские: гордые широкие ноздри и выпяченные губы, волосы заплетены в тугие косички.

«Значит, это правда», — подумал Йомар.

Он помнил по лагерю рассказы старших о Затерянном Городе Мохары. В детстве его завораживали эти сказки, но к зрелым годам он их отмел, как мечты о том, чего нет. Исчезнувшие города и царства — дома, наполненные сокровищами давно ушедших царей, — конечно, эти сказки придумывались для утешения злосчастных рабов, чтобы внушить им чувство, будто их род и племя — весьма почтенны, пусть они и не свободны. Но вот они — эти каменные лица, глядящие на него с суровым и захватывающим дух достоинством.

«Это правда. Все это у нас было, давно когда-то».

— Ты все еще не слышишь своих голосов, Лори? — донесся до него вопрос Дамиона.

— Нет, ничего не слышно. Как будто у меня где-то в уме, о глубине, пусто. И когда я пытаюсь послать мысль, тоже никто не отвечает. Что-то странное здесь есть, в этом месте, — сказала Лорелин. — Если здесь и есть немереи, я ни одного не могу найти. — Она подошла к Йомару. — Это твои предки все это построили? — спросила она, показывая на развалины.

— А как же? Ты думала, зимбурийцы способны создать что-то столь величественное?

Видно было, что вопрос его задел.

Лорелин с удивлением уставилась на него. Она никогда не слышала, чтобы он говорил с такой гордостью — и страстностью. На миг он даже стал похож на одного из этих резных каменных царей-воинов. Она замолчала, рассматривая этого нового Йомара.

А он смотрел на город.

— Мохара когда-то была великим царством. Старики рассказывали. Валдур наложил на мой народ проклятие — так они говорили — и разделил племена и посеял между ними раздор, чтобы зимбурийцам было проще пройти через южные степи и поработить нас. Когда король Андарион объявил зимбурийцам войну, тысячи мохарских рабов в Зимбуре подняли восстание, и зимбурийцы были разгромлены. Но наши города лежали в развалинах, и мы не вернулись к ним: люди говорили, что на них по-прежнему лежит проклятие. Мохарцы попытались кормиться от земли, как было в древности. И тогда снова пришли зимбурийцы. Теперь весь мой народ строит дороги и мосты для бога-царя. Труд рабов.

— А как оно было, в лагере, Йо? — спросила Лорелин. — Ты никогда не рассказывал.

— Это не описать. Чтобы понять, там надо побывать.

Но Йомар понял, что хочет им рассказать. О своей матери, которая умирала от лихорадки, а над ней стоял колдун и мрачно качал головой в ответ на слезные мольбы Йомара, о старике, который ухаживал за ним, когда после смерти матери и он свалился и был брошен подыхать в грязи, о мухах, о невыносимом зное, о побоях, о голодных детях, плачущих ночь напролет.

И он стал рассказывать, а они слушали.

— Людей заставляли работать до смерти — в буквальном смысле. Старых, больных, неспособных работать — бросал и подыхать. Иногда солдаты убивали кого-нибудь — просто так, на выбор, чтобы остальные боялись и слушались. Я… я просто выдерживал, как и все остальные. А потом…

— А потом пришел лев, — сочувственно подсказал Дамион.

Йомар потрогал трофейный клык, висящий у него в ухе.

— Да, лев. Мне пришлось идти и убивать этого проклятого льва-людоеда.

И его тогда забрали на арену драться со львами, и с другими зверями, и с людьми, а потом взяли в армию и заставили быть шпионом. Он смел тогда надеяться, что убежит. Но Зефрону Шеззеку было сказано присматривать за Йомаром в оба: Шеззек был полукровкой, идеальным шпионом со своим румяным лицом и зеленоватыми глазами, каких не бывает у чистокровных зимбурийцев. Шеззек давно мертв, но иногда во сне его лицо является Йомару, и эти глаза следят за каждым его движением.

— Йо, как же ты заставил себя вернуться? — воскликнула Лорелин.

Йомар стиснул зубы.

— Потому что надо было положить этому конец. Рабству, трудовым лагерям — раз и навсегда.

Дамион поднял на него глаза. Лицо мохарца стало суровым, непроницаемым — как было при первой их встрече. Теперь он знал причину.

— А что это за изображения на развалинах? — спросил он, меняя тему. — Ты не знаешь?

— Не всех. Вот этот, наверху, — Заим, у которого копье в руках. Это воин, который когда-нибудь придет и освободит Мохару. О нем много говорили в лагерях — такие разговоры дают рабам надежду. Могу только сказать, что он не торопится. — По бокам Заима стояли две фигуры с крыльями, охраняя его. — Ангелы, — кивнул в их сторону Йомар. — Мой народ в них тоже верит. Остальные статуи, наверное, мохарские боги. Аккар и Найа и еще Калиман и древние цари.

Лорелин посмотрела на него недоверчиво.

— Твоим царям оказывали божеские почести, как Халазару?

— Нет! — Йомар поморщился. — Только зимбурийцы поклоняются живым царям! Мохарские цари становились богами только после смерти. Тоже ерунда, конечно, но ни один мохарец не считался божеством, пока он жив.

Он снова обернулся к хижинам, долго и жадно глядя на людей снаружи, на женщин, несущих глиняные кувшины с родниковой водой, на младенцев у них за спиной, на детишек, играющих в войну с палками-мечами, на молодых людей, которые точили мечи и копья, переговариваясь между собой. Мохарцы, такие, как должны быть: свободные, счастливые, ни перед кем не склоняющие головы. Такой должна была быть его родина.

Дамион тоже замолчал, разглядывая каменные развалины. Только тринисийское царство было старше этого, да и оно почти все время существовало отдельно от остального мира. Настоящая цивилизация Меры начиналась здесь, задолго до того, как предки элеев стали искать своих мерейских родичей в других землях. Мохарская цивилизация возникла первой, раньше каанской, или шурканской, или цивилизации западных народов. Дамион почувствовал, что смотрит будто в заколдованное окно, и оно показывает прежние времена, самое утро людского мира.

Время шло и начинало тяготить пленников. Что собираются делать с ними их тюремщики? Лорелин, чтобы успокоить мысли, стала выполнять упражнения бин-йара, стоя на одной ноге и расставив руки в стороны, подобно крыльям. Упражнение «Птица-в-полете» предназначено для отработки чувства равновесия и сосредоточения ума, но Йомар подумал, что выглядит оно смешно. Он мрачно отвернулся и направился к двери. Стоящий снаружи часовой — высокий мужчина с ожерельем из клыков бородавочника поверх белой полотняной рубахи — остановил его копьем.

— Еще один шаг, и ты умрешь.

Йомар ощетинился.

— Я мохарец, и мое место здесь, с моим народом!

— Может, ты предпочел бы общество зимбурийцев?

Йомар сжал кулаки.

— Повтори еще раз — и будешь свои зубы носить на шее!

Дамион испугался было, что сейчас дело дойдет до драки, но часовой ограничился злобным взглядом. Почти сразу подошел другой воин, а за ним еще несколько человек. Воин был Унгуру, предводитель тех, кто взял их в плен.

— Отвести их к старейшинам, — скомандовал он. — Настало время суда.

Пленников повели под наставленными копьями и ятаганами к центру деревни. Они шли медленно, хотя их подталкивали копьями. Все они измучились и устали, а Дамион на ходу то и дело подносил руку к голове: рана от меча начинала болезненно пульсировать.

На площади, окруженной хижинами, стояли в ряд мохарские старейшины. Они были неописуемо величественны, одеты в длинные ярко-рыжие, бронзовые и пурпурные балахоны поверх мешковатых штанов. Головы старейшин покрывали тюрбаны, тоже ярко выкрашенные, а тюрбан вождя украшали крупный самоцвет и пара страусовых перьев. По бокам стояли телохранители с большими искривленными ятаганами. Мужчины помоложе, женщины и дети толпились у них за спиной, таращась на это зрелище.

— Услышьте наш суд! — произнес один из старейшин — высокий мужчина в накидке из леопардовой шкуры поверх балахона. — Мы говорим, что ты, Йомар, шпион и доносчик, купленный деньгами Халазара…

— Ложь! — выкрикнул Йомар. — Кто обвиняет меня? Пусть мне скажут, я вызываю его на поединок!

Унгуру скривил губы.

— Ты не мохарец, у тебя нет права вызывать.

Дамион ощущал волны страха и гнева, исходящие от Унгуру и его соплеменников. Их можно было понять — они день изо дня жили в страхе перед вторжением зимбурийцев. Йомара окружили копья воинов, и он стоял в злобе и отчаянии, как загнанный зверь.

Раздался крик какой-то женщины. Она показывала рукой на развалины.

— Шаман, шаман!

Другие подхватили крик. Сидящий человек зашевелился в своей нише: может быть, суматоха пробудила старика от транса, Удивленные возгласы пронеслись над толпой, когда он встал, медленно и тяжело поднявшись со своего каменного трона, и направился к собранию. Кроме повязки из козьей шкуры, на нем были только нитка звериных когтей и зубов и ничего больше. Шаркающей походкой старик подошел к пленникам, остановился перед ними и заговорил.

— Я знал, что вы придете, — прозвучал скрипучий голос. — Я просил, чтобы к нам пришла помощь для битвы с нашим врагом, и мне был сон в ответ. Во сне я видел вас.

— Ты немерей? — спросил Дамион.

— Так это называют элеи. Да. — Старик кивнул. — Скажите, что вам было поручено, я пойму. Я — Вакунга. Я вижу сны для этого племени, и боги говорят со мной.

— Ты знаешь, зачем мы здесь?

Старик кивнул.

— Да. Я видел это во сне. Ты, и воин, и женщина, но главное — ты. Твое появление у нас определит дальнейший ход событий, я еще не могу сказать как, но я это чувствую. И вы все были в Месте Снов. Это я тоже чувствую.

— Ты говоришь об Эфирной плоскости? — спросила Лорелин. — Мы через нее сюда попали.

— Да. Вы пришли от дочери Утренней звезды. — Вакунга показал на небо. — Это она вас послала.

— Что ты о ней знаешь? — спросил Дамион.

— В нашем племени есть предание, что звезда Утра и Вечера иногда спускается на землю в обличье женщины. Однажды она выберет себе смертного супруга и родит от него дочь. И это существо когда-нибудь спасет не только Мохару, но и весь мир.

Дамион узнал сюжет элейской легенды. Элеи принесли сюда свои предания и традиции много веков назад. Вакунга смотрел на него глубокими темными глазами.

— И вы жили у нее на высотах, и она послала вас с неба вниз помочь нам в нашей борьбе.

— Да, — ответил Дамион. Это было, как ни крути, очень близко к правде.

Шаман повернулся и обратился к толпе на старомохарском. Тут же воцарилась мертвая тишина. На лице Унгуру и еще нескольких молодых людей выразилось недовольство.

— Что он говорит, Йо? — спросила Лорелин.

— Говорит, что нас сюда послали боги, — ответил Йомар, внимательно слушая. — Он говорит… он говорит, что Заим — это я!

— Но ты же не Заим, — возразила девушка. — И нас не посылали боги. Надо сказать им, что они ошиблись!

— Лучше пусть ошибаются, чем всаживают нам копья в спину, — возразил Йомар. — Ни нам, ни им от этого вреда не будет… смотри!

Группа женщин бросилась вперед, держа в руках охапки цветов. Смущаясь, они положили эти цветы у ног путников, глядя любопытными глазами. Вождь шагнул вперед, выражение его лица под пышным тюрбаном было непроницаемо. Потом он склонил свою гордую голову.

— Лорелин права, Йо! — обеспокоенно сказал Дамион. — Надо это прекратить.

— Вряд ли у тебя выйдет, даже если захочешь, — ответил ему Йомар. — Эти люди отчаянно ищут надежду. Ну думают они, что мы — слуги богини, и что? Это куда лучше, чем быть убитыми.

В ту ночь в деревне был пир. Троих гостей со звезд торжественно усадили в плетеные тростниковые кресла, повесили им на шеи венки, и мохарцы исполнили танец благодарности Вечерней звезде, воздевая руки к Арайнии, сияющей в ясном небе, восславляя богиню и ее посланцев.

Йомар явно наслаждался своим новым положением. Щеголяя свежей боевой раскраской на лице и теле, он говорил со своими соплеменниками на их древнем родном языке и веселился вместе с ними. Дамион и Лорелин чувствовали себя несколько забытыми, глядя на прыгающие языки костра и танцующие в свете пламени фигуры. Йомар отодвигался от них, входил в это чуждое племя, о котором они так мало знали.

— Зато он вернулся к своему народу, — сказал Дамион, — Он этого всегда очень хотел.

— Знаю, но… но как будто он уже не наш Йо, — ответила Лорелин, пытаясь высмотреть раскрашенную фигуру их общего друга среди других танцующих. Ей от этой мысли было грустно.

Но когда на востоке занялся рассвет, Йомар наконец вернулся к ним — триумфально перепрыгнув через догорающие угли костра.

— Идут разговоры, что лучше не защищать этот древний город, а самим нападать на зимбурийские фермы. Люди устали прятаться и бегать, они хотят сделать хоть что-то.

— Они хотят напасть на фермеров? — спросил Дамион. — Ты сам говорил, они тоже народ подневольный.

— И все равно они украли нашу землю, — твердо сказал Йомар.

Дамион отметил это «нашу» и возразил так:

— Это сделали их предки. А этим тоже деваться некуда. Наш настоящий враг — Халазар, а не они. С ним мы пришли воевать.

— Да. Но есть еще и мысль освободить рабов из лагерей. Только нас немного, и вряд ли мы справимся с войсками бога-царя. Вся арайнийская армия не смогла их победить! Мы можем лишь надеяться совершить несколько набегов.

— Я помогу! — с энтузиазмом предложила Лорелин. — Он прав, Дамион, надо делать все, что в наших силах, пусть это и немного. Иначе вся экспедиция на Меру превращается в один сплошной провал. Домой вернуться возможности нет, значит, надо драться — как сможем.

— Не знаю, как мохарцы воспримут воина-женщину, — задумчиво сказал Йомар.

— Если кто-нибудь из них хочет вызвать меня на поединок — всегда пожалуйста, — заявила Лорелин, с вызывающим видом тряхнув стриженой головой. — Тебе не удастся меня оставить в стороне, Йо.

— Ладно, — вздохнул Дамион, — я с вами. Я обещал помочь, Йо, и помогу.

Подняв глаза, Дамион заметил стоящего неподалеку Вакунгу. Старик, как понял он, смотрел не на Йомара, а на него, и смотрел очень пристально.

Спокойствия ему это не прибавило.

12. ОТВЕРЖЕННЫЙ

— Моя вина! — стонал Аурон. Дракон метался туда-сюда по саду гостевого дома, как собака, ждущая прогулки. — Моя вина… я свой священный долг провалил ко всем чертям!

— Я тоже, — грустно сказала Талира. Гребень и крылья у нее были печально опущены. — Я недостойна быть ее хранителем.

Фалаар поднял голову с лап и глянул на обоих золотыми глазами.

— Речи твои правдивы, но деяния нужны сейчас, а не слова.

— Что? — завизжала Талира, срываясь с земли цветастым вихрем и нависая перед херувимом. — В жизни меня так не оскорбляли.

— Слова были твои, — ответил Фалаар, озадаченно наклонив голову набок.

— Простофиля! А кто тебя просил соглашаться? — Талира подлетела к Аурону и села перед ним на землю. — Не беспокойся так, Аурон, мы найдем ее.

— Но где ее отыскивать? — спросил Фалаар. — В ее распоряжении летающий корабль, и сквозь Среднее Небо она могла направиться в любой мир.

— Она не сбежала. — В голосе Аурона прозвучала нотка гордости. — Я своего детеныша знаю. Она не побежала от опасности, она направилась ей навстречу. Она полетела к Мандрагору — встретиться с ним, вести с ним переговоры. Вы слышали сами, как она снова и снова просила ей это разрешить.

— Милостивое Небо! — ахнула птица огня, в ужасе воздевая крылья. — Он же не будет с ней разговаривать, он ее убьет!

— Значит, мы должны искать ее на Мере или на Неморе, — заключил херувим. — Ибо, если предположение твое верно, лоанан, она направилась в один из этих миров.

— Мы? Разве ты с нами? — удивилась Талира. — Не должен ли ты стеречь Камень Звезд?

— Драгоценности архонов здесь ничего не грозит, — ответил херувим. — Мой народ за ним присмотрит. Я же буду помогать тебе и Аурону в поисках. И мы не должны медлить с ее розыском. Нехорошо Эйлии долго быть вдали от Камня Звезд. — Он посмотрел на алебастровую шкатулку между своими передними лапами. — Это для нее и путеводная звезда, и магнит, ведущий ее к истинной цели. Без него она может сбиться с пути и быть для нас потерянной.

— Переговоры предлагались на Неморе, — сказал Аурон, поднялся на дыбы и расправил золотистые крылья. — Значит, туда нам и надо. Если даже уже поздно будет предотвратить их противостояние, мы сможем хотя бы помочь ей.

Эйлия проснулась и увидела иллюминатор, заполненный звездами. Это было такое же ночное небо, какое сна часто видала из окон домов. Но сейчас на нем пылала голубая звезда, больше всех на свете звезд, виденных с поверхности планеты, кроме солнца. А вслед за ней взошла звезда поменьше и желтая. Многие звезды, говорил ей Аурон, в космическом танце ходят парами, как вот эти две: Мераур и Мерилия, солнца Неморы. Кораблик завис в пустоте недалеко от планеты, и в нем она, Эйлия, потому что планета была еще недостаточно близко, чтобы захватить звездный корабль силой своего тяготения, и Эйлия зависла в воздухе, будто левитируя. Волосы раздувались вокруг нее облаком вместе со звездными картами и мелкими предметами, которые она не догадалась рассовать по ящикам. Даже приятно было заснуть в таком положении, и каждая клеточка тела могла полностью расслабиться. Но сейчас она уже проснулась и снова задумалась о ситуации, которую сама создала. Она сбежала от тех, чьим долгом было защищать ее. Корабль вошел в атмосферу. Там было темно как в погребе, витали ядовитые дымы, насыщенные поднятым пеплом. Никто и ничто дышащее, даже огненный дракон, не может влететь в такое облако и выжить.

«Но мне ничего не грозит. Этот корабль сделан неуязвимым для всех внешних атмосфер».

Геральдические драконы и их всадники отстали, как только стало ясно, куда она направляется, но огненные драконы продолжали кружить вокруг орнитоптера: с плотно прижатыми крыльями они пикировали вниз, как дротики в полете. Саламандровый шелк парусов они сжечь не могли, но вполне могли разорвать когтями и зубами. А одной магией орнитоптер в полете не удержать…

Эйлия быстро повернула колесико возле рукоятки в виде орла, разворачивая корабль и одновременно передвигая рычаг, регулирующий частоту взмахов крыльев. Прямо перед ней сейчас громоздился серо-черный клуб дыма и пепла. Огненные драконы позади разинули пасти, но скорость полета не позволяла им плюнуть огнем: пламя только подожгло бы их самих.

Орнитоптер нырнул в дым. Сразу же окна заволокло тьмою, и нельзя было понять, летишь вниз или вверх. Но вскорости Эйлия разглядела тускло-красное свечение внизу, и с каждой минутой оно становилось все сильнее. Она выглянула в боковой иллюминатор, и перед ней предстало видение ада: совсем рядом бурлило огненное озеро, и поверхность его кипела фонтанчиками расплавленного огня.

— Вверх! Вверх! — крикнула она, хватаясь за рукоять, и корабль повиновался. Но на подъеме раздался жуткий треск, будто огромный сук откололся от дерева. Эйлия с ошеломительной внезапностью вырвалась назад к солнцу и увидела, что одно из крыльев-парусов оторвано, и с ним — половина опорной мачты. Кораблик трепетал и падал, как раненая птица.

С оглушительным грохотом, в клубах пара и брызгах пены, упал он на поверхность моря.

Было темно, и вокруг была вода, холодная вода, липнущая к коже. Где-то в темноте была мать, но Эйлия ее не могла найти. «Мама! — рыдала она в ужасе, беспомощно шлепая по затопленной темной каюте. — Мама, где ты?»

Она протянула руку — и очнулась, отплевываясь и задыхаясь. Ночь кончилась, в иллюминаторах пылал яркий свет. «Вспоминаю… летучий корабль, огненные драконы… вулканы…»

Эйлия лежала на оббитой стенке каюты: корабль бултыхался на боку, и сквозь зияющую дыру в носу вливалась, булькая, вода. Эйлия села, не до конца проснувшись, подошла к двери — ее сорвало с петель при ударе — и выбралась на корпус.

Вокруг раскинулся зеленый океан. Неподалеку находился маленький островок, зеленый холмик в море с кочками пышной растительности у вершины. По сравнению с единственным другим видимым клочком суши — голым островом с дымящимися горами — он выглядел гостеприимнее. Эйлия сняла ботинки и привязала их шнурками к шее, потом прыгнула в воду. Вода сказалась теплой, как в южных морях Арайнии, и спокойной. Минут через пятнадцать неторопливого плавания Эйлия вышла на остров. Берег был не песчаный, как у атоллов, а сложен из какого-то серого твердого камня вроде базальта. Оказавшись на берегу, девушка встала и оглянулась на потерпевший крушение кораблик.

Его не было. И даже следа не было от кораблика с драконьей головой, если не считать нескольких позолоченных дощечек, покачивающихся на волнах, и пенистого водоворота там, где судно утянуло в пучину. Эйлия легла, свернулась в комочек в промокшем платье, и тут потрясение наконец ее настигло, и она прочувствовала, в каком отчаянном положении оказалась. Она на пустынном острове без малейшей надежды на спасение или выручку.

Через какое-то время она все же заставила себя встать, надела мокрые ботинки и пошла вокруг острова за неимением лучшего занятия. Остров действительно оказался небольшим: через несколько минут Эйлия вернулась туда, откуда вышла. По форме остров напоминал каплю, с одного конца тоньше, с другого толще, и в середине выше, чем по краям. Через весь остров шла травянистая гряда. Нашлись на нем плодовые деревья, темно-красные или синие ягоды, но, протянув за ними руку, она тут же ее отдернула, подумав с тревогой, что ягоды могут быть ядовитыми. Потом до нее дошло, что на острове нет ни ручейка, ни озерца пресной воды. Эйлия нервно сглотнула слюну, пытаясь припомнить, сколько времени человек может прожить без воды, пока не умрет от жажды. Жар от двух солнц палил остров нещадно, и во рту уже пересохло. Взывать через Эфир она не решалась из страха, что Мандрагор и его драконы услышат и обнаружат ее. А от тихого плеска волн о берег острова становилось еще хуже.

Эйлия вернулась на берег. Серый камень уходил в воду примерно на два-три человеческих роста, потом резко обрывался. Зайдя на мелководье, девушка внимательно всмотрелась, впечатленная крутизной обрыва. Никакой другой суши до горизонта не было, и даже в каком направлении материк, Эйлия понятия не имела.

Потом она подумала, что на этом островке мало где можно спрятаться, если огненные драконы вернутся за ней, а они почти наверняка это сделают. Поможет ли здесь иллюзия, или использование магии только насторожит другие, чародейские существа, позволит им ее обнаружить? Она посмотрела себе на руку, на сапфировое кольцо. Это был «самоцвет вдохновения», проводник для энергии из Эфира. Аурон говорил, что если она прибегнет к этой силе, то сможет вызвать в эту плоскость чистую квинтэссенцию в виде огненной молнии. Но удастся ли ей отразить атаку сразу нескольких огненных драконов? «Еще немереем себя называешь!» — едко сказала она себе. И чего она не слушалась своих опекунов? Мандрагор явно не намерен был вести с ней переговоры, хотел лишь заманить в ловушку. И она, как дура, ему подыграла.

Начинал мучить голод. Последний раз она ела еще на Темендри Альфаране, и это было будто много лет назад, а вся провизия погибла вместе с кораблем. Эйлия осторожно пожевала лист какого-то растения, но он оказался горьким, и тогда она в отчаянии попробовала ягоду. Ма-а-аленький кусочек, решила она про себя. Чтобы не отравиться. Ягода оказалась сладкой, как дикая земляника. «На вкус неядовитая», — сказала девушка про себя, понимая, что от усталости уже не может судить здраво. Но вкус был очень соблазнительным, и сочная мякоть утоляла и голод, и жажду.

— В конце концов, не страшнее, чем умереть с голоду, — рассудила Эйлия вслух.

Сок бальзамом успокаивал пересохшее горло. Эйлия стала рвать ягоды и есть, пока не насытилась. Двойные тени вокруг уже стали длиннее, а никаких признаков отравления девушка не ощущала и решила, что ягоды безопасны.

Сознание, что остров дает ей еду и в какой-то степени питье, очень успокаивало. Избавившись от основных физических страданий, она теперь могла оценить положение более хладнокровно. Но не успела она этим заняться, как послышался булькающий звук, и на круглом конце острова вылетела в воздух дымящаяся струя гейзера, забрызгав листья теплыми каплями.

Значит, остров все-таки вулканический. Оставалось только надеяться, что это не признак начала извержения.

Не успела она об этом подумать, как примерно на расстоянии полета стрелы от другого конца острова возникло какое-то движение, участок шевелящейся пены на фоне спокойной мертвой зыби. Может быть, там какой-то выход вулкана, и это его подводный выдох нарушает ритм волн? На глазах у Эйлии это движение превратилось в бурлящий фонтан с пеной в середине. Она встревожилась, когда почти сразу ощутила резкий толчок, а за ним — долгую дрожь. Потеряв равновесие, девушка рухнула на колени. Все-таки извержение? Или…

В голове возникла невозможная мысль. Эйлия, спотыкаясь и оскальзываясь, побежала к вершине гряды и огляделась.

Теперь она видела, что от узкого конца острова расходятся углом две борозды пены, как кильватерный след корабля, только побольше. Сомнений больше не было — «остров» двигался. Два гигантских плавника, серые, как камень, и покрытые прилипшими моллюсками, поднимались и погружались по обе стороны, а за более узким концом взбивал воду колоссальный хвост. Послышался глубокий вздох, и еще один гейзер вылетел на круглом конце: теперь было видно, что это не одна струя, а две, очень близко друг к другу, и можно было разглядеть два темных влажных отверстия, откуда они били.

Никакой это был не остров. Невероятно, но Эйлия оказалась на панцире какого-то гигантского морского животного, и оно несло ее вместе с какими-то паразитическими растениями у себя на спине к неведомой цели.

Дворецкий Йегоси беспокойно расхаживал по залу совета. В Йануване всегда было опасно из-за заговоров и интриг, но сейчас над ним нависла тень большего страха, ощущение затаившегося зла. Все началось с появления этого таинственного Морлина — Мандрагора, как он предпочитал, чтобы его называли, — и его гоблинов. Придворные жались по углам, испуганно перешептываясь, а рабы рассказывали страшные сказки про новых обитателей замка, и эти слухи доходили до самого двора. Гоблины — эти странные полулюди — были отпрысками злых джиннов, а то и воплощением этих самых джиннов. Они, как говорили слухи, за стенами своих жилищ выполняли гнусные обряды. Это они заменили всех сторожевых псов во дворце на баргвестов: страшных тварей со своей планеты, вдвое больших зимбурийской овчарки, красноглазых и черных как сажа. Еще ходили слухи о крылатых чудовищах, что летают в небесах по ночам и выдыхают пламя. Но больше всего боялись Мандрагора, потому что этот фамилиар царя умел читать в умах людей, наводить на них чары и вызывать злых духов: говорили, что он беседует с ними по ночам в своей башне.

Только вчера ночью над замком видели летающую страшную тварь — огромную, красную, с рогатой головой и крыльями, как у огромного нетопыря. Чудище пролетело над башней, хлопая крыльями, а потом уселось злобной горгульей на башне над самым тронным залом. Кто говорил, что это зловещее знамение, кто утверждал, что это сам Мандрагор, только превратившийся силой волшебства. Кто знает теперь, что правда и что выдумка?

— Ну, Йегоси, куда все подевались?

Йегоси вздрогнул, оборачиваясь на голос. Мандрагор стоял у него за спиной, появившись будто из ниоткуда — обычный его фокус. В Йануване полно тайных ходов, построенных давным-давно для спасения царственных особ в случае войны или восстания, но Йегоси знал, где эти ходы расположены, и вроде бы Мандрагор ни одного из них не использовал. Либо он ходил беззвучно, как тень, либо умел становиться по желанию невидимым.

— Я так понимаю, что здесь должно было произойти заседание совета, — пояснил принц.

Йегоси кивнул.

— Наша работа еще не окончена: война с дочерью королевы Ночи не закончилась битвой в пустыне. Царь не будет доволен, пока Эйлию не свергнут с ее небесного тропа. Это она, сказал он, навлекла на Зимбуру бедствия, это влияние ее злой звезды вызвало засуху и запустение земли и голод в нашем народе.

— Нет, правда? — Мандрагор приподнял бровь. — А разве не Халазар велел своим подданным строить фермы в пустыне и заводить детей больше, чем могут прокормить?

— Тише! Колдун ты или не колдун, а таких вещей никогда не говори! И вспомни: Трина Лиа сама явилась к нашему двору и грозила нам. Говорят, что она выше любого мужчины, и глаза у нее извергали огонь. И она поклялась, что все мы погибнем.

Мандрагор нахмурился.

— Она действительно это сказала?

— Ваш покорный слуга, — Йегоси поклонился, — в этот момент прятался под столом, но я отчетливо слышал, как она говорила о смерти и разрушении для нашего народа. Разобрал я не все — потому что придворные очень испугались и все кричали и метались, — но это я слышал.

— Немного же времени понадобилось, чтобы власть ее испортила, — заметил Мандрагор.

— Для этого никогда не надо много времени, ваше высочество.

Мандрагор посмотрел на главного евнуха с интересом. Тайна успеха при зимбурийском дворе состояла, по-видимому, в том, чтобы быть полезным и при этом не высовываться. Не дай бог нацелиться на трон или показать, что ищешь власти или влияния. Женщинам и евнухам в Зимбуре запрещено занимать официальные посты, и потому Йегоси, незаменимый в той роли, которую играл, вряд ли мог считаться угрозой в глазах своего хозяина. Очевидно, он счел, что такая жертва стоит гарантии безопасности?

Дверь открылась, и оба собеседника посмотрели в ее сторону, но это был только мальчик, Йари. Маленький принц небрежно ввалился в зал, посасывая леденец, и оглядел их обоих взглядом, от которого Йегоси побледнел.

— Ты, жирный! — Принц со смехом ткнул пальцем в сторону Йегоси. — А ну, прыгай, жирный! Выполняй приказ! Я — сын бессмертного Халазара, ты меня должен слушаться. Прыгай!

Йегоси, дрожа, повиновался, хотя от усилия пот потек струйками по его пухлой физиономии.

— А ну, не останавливайся, а то прикажу тебя казнить, — веселился мальчишка, танцуя вокруг подпрыгивающего евнуха. — Пузо жирное! Я — принц и могу тебя повесить, если захочу. А ты, — он ткнул пальцем в Мандрагора, — тоже будешь делать, что я скажу.

— Веди себя прилично, невоспитанный мальчишка, — ответил Мандрагор.

Йегоси споткнулся и растянулся на ковре. Мальчик от удивления проглотил леденец, потом злобно выпятил нижнюю губу.

— Ты как со мной разговариваешь? Я — наследный принц!

— Наследный принц? Как же ты можешь наследовать трон, если твой отец бессмертен? — спросил Мандрагор.

Йари посмотрел злобно, но как-то неуверенно.

— Я могу тебя казнить за такие слова!

— Вряд ли. Я — призрак. А убить того, кто уже мертв, нельзя, понимаешь? — ответил Мандрагор наставительным тоном.

— Ты не дух! — в бешенстве крикнул Йари, сжимая кулаки. — Генерал Гемала сказал, что ты — просто человек! Что ты — злой колдун со злой силой, но всего лишь человек! И сказал, что тебя надо убить.

Золотистые глаза Мандрагора похолодели.

— Вот как?

— Не гневайтесь, принц! — взмолился Йегоси с пола. — Во дворце всегда ходят ложные слухи.

— Это правда! — настаивал Йари. — Он при мне говорил, я слышал. Он меня не видел, но я слышал.

«Гемала, — подумал Мандрагор. — Ну конечно. Это он подсылал ко мне убийц. Сторонники Гемалы верны ему так же, как и его царю: вот почему тот человек рискнул жизнью, вот почему он солгал, будто его послал Роглаг. Выгораживал своего генерала и вносил раздор в стан врага».

— Он тебя убьет! — злобно усмехнулся Йари. — Гемала тебя убьет! Я слышал, он сам сказал.

Мандрагор посмотрел на него сверху вниз.

— Царь скоро придет, чтобы держать совет со своими советниками. Беги играй или пойди выпори кого-нибудь, в общем, делай, что тебе нравится. У нас, взрослых, дела есть.

Мальчик хмуро вышел — к облегчению Йегоси.

— Он чудовище, чудовище! — захныкал евнух, поднимаясь.

— Нет, он ребенок.

Особо сентиментальным по отношению к детям Мандрагор никогда не был. Очень живыми были воспоминания, как его били и кидали в него камнями детишки в зимбурийских деревнях, хотя с тех пор миновали сотни лет. Дети, в конце концов, всего лишь люди, и жестокость — только одна из неприятных черт, общая у них со старшими. А ребенок, избалованный и избавленный от наказаний с самого детства, ребенок, которому кланяются и разрешают все, что он хочет, — каким же еще он может быть?

— Халазар тоже не чудовище, — добавил Мандрагор. — С тиранами не в том беда, что они жестоки, Йегоси, или злы, а просто в том, что тиран — это обычный человек, только не на своем месте. Человеческая суть, а не бесчеловечность, делает его тем, что он есть. Не будь Халазар богом-царем, живи он в трущобе, а не во дворце, был бы он просто раздражительным и невыносимым пожилым господином, который бьет своих жен и орет на уличных мальчишек, чтобы не шумели, когда он спит. Чудовищно только то, что он сидит здесь, на троне, где ему совершенно делать нечего. И принцесса Эйлия — тоже не чудовище: когда она считала, что ничего особенного собой не представляет, то была вполне приятной девушкой. Истинный враг — это власть, Йегоси, и она родилась вместе с тем, что вы зовете цивилизацией. Когда люди жили в пещерах и собирали себе еду в лесах, тиранов не было.

Он замолчал, потому что Халазар уже подходил к тронному залу. Они услышали монарха куда раньше, чем увидели: дикие крики и проклятия полетели по коридорам. Двери распахнулись с грохотом, и Халазар влетел с пеной у рта — в буквальном смысле, — нечленораздельно ревя. Его окружали перепуганные помощники и советники и сопровождали регент Омбара и Беренгази, первосвященник Валдура.

— Нуждаешься ли ты в совете, о царь? — спросил Мандрагор.

Разгневанный властитель испустил горловое рычание, как зверь, но ответа не дал. За него ответил Беренгази.

— Говорят, что несколько уцелевших из армии принцессы-ведьмы сбежали в разрушенный город. Рабы об этом узнали и сделали из них героев. Мохарцы говорят, что один из этих иноземцев и есть их Заим.

— Я не знаком с этим титулом, — заявил регент.

Беренгази объяснил:

— Заим — мессия из мохарских легенд, муж, ниспосланный богами, который придет и освободит их от нашего правле…

— Да как они смеют! — взорвался Халазар.

— А двух других беглецов называют ангелами в человеческом обличье, посланными служить Заиму. Они светловолосы и бледнолицы, как ангелы, которых рисуют западные варвары. Не только мохарцы, но и некоторые зимбурийцы того деревенского края обращаются к ним и к их религии почитания богини Утренней звезды.

— Я этого не потерплю! — бушевал бог-царь. — В Зимбуре есть единственный истинный бог, и это я! И меня не свергнет какая-то богиня и ее лживый пророк. Гемала! — обернулся он к генералу. — Почему ты не схватил этих негодяев?

— Мои люди боятся входить в Старый Город, ваше величество, — ответил генерал. — Они говорят, что на нем лежит проклятие, и никто, вошедший туда, живым оттуда не выйдет. И действительно, из посланных нами разведчиков не вернулся ни один.

— Пусть они лучше боятся меня! — отрезал царь. — Если они ослушаются, я сниму им головы, так им и скажи!

— А у этого пророка, Заима, есть имя, как у прочих людей? — внезапно спросил Мандрагор.

И снова ответил священник, потому что Халазар был слишком зол.

— Наши лазутчики говорят, что Заима зовут Йомар, а двух других — Лорелин и Дамион.

— Эта троица! — воскликнул Мандрагор. — Значит, они явились с арайнийскими войсками. Они выжили — и их здесь бросили. Халазар! — Он резко повернулся к богу-царю. — Ты не понимаешь, какой подарок тебе свалился в руки! Излови этих троих любыми средствами, но чтобы ни один волосок с их головы не упал — пока что. Они — близкие друзья Трины Лиа!

Бог-царь посмотрел на него в недоумении. Слово «друг» ему ничего не говорило. Мандрагор вздохнул.

— Они ее союзники, близкие помощники — особенно тот, которого зовут Дамион, так мне говорили. Я когда-то слышал о волчице, попавшей в западню, где ее ждала особая приманка: ее собственный самец, привязанный к дереву. Найди тех, кто ей дорог, и Эйлия будет в твоей власти.

— Я назначу за них награду, — сказал царь. — Объявлю, что она будет выплачена любому, кто их доставит. — Он сердито нахмурился. — Я одержал над ее войсками великую победу, но каждый день терзаюсь сознанием, что дочь Ночи до сих пор жива и может снова против меня выступить.

— Вряд ли, ваше величество, — возразил Мандрагор. — Трина Лиа не захочет посылать бойцов, которые уже проявили в битве свою беспомощность. И еще менее вероятно, что она захочет встретиться с вашим величеством в поединке. Так что причин для беспокойства нет.

— Я должен сразиться с ней лично! Только я могу сразить дочь королевы Ночи, ни одна смертная рука на это не способна. Но моя божественность проявилась лишь недавно. Что, если она нанесет удар, пока моя сила еще недостаточно велика? Я не могу — не должен — потерпеть от нее поражение. Невообразимый позор для любого человека — пасть от руки женщины. Такой человек стал бы посмешищем для всех потомков.

— Ты не простой человек, о Голос Валдура, — с нижайшим поклоном сказал Беренгази.

— Да, это так, но и она не простая женщина.

— Ты сомневаешься в себе, о царь? — спросил Мандрагор.

Халазар выпрямился.

— Нет, в сердце своем я знаю, что я царь и бог. Но я не знаком с битвами подобного рода. Есть пословица: когда боги воюют меж собой, звезды сотрясаются. Теперь я знаю, что пословица говорит правду.

Мандрагор думал, что потеря стольких жизней настроит арайнийцев против Эйлии — прямой причины первой за сотни лет войны, сотрясшей их мир. Но он недооценил их слепой преданности ей, и надо будет искать другие пути свергнуть ее. Он до сих пор не знал, куда девалась Трина Лиа, но этого не знали и ее союзники. Взять в заложники ее друзей — это может быть весьма полезно. Один из возможных способов управлять столь могучей личностью: захвати тех слабых, которых она любит.

Регент Омбара тихо заговорил с Мандрагором, когда они выходили вместе из зала.

— Даже если Трина Лиа не явится на Меру, все же хорошо, что мы в этом мире создали мощный плацдарм.

— Моими усилиями, — напомнил Мандрагор.

— Твоими? — улыбнулся Наугра. — Нет, это Валдур тебе подсказал все это сделать. Ты только хотел посадить Халазара на свое место, сбить с толку врага и отвлечь его от себя, но теперь ты видишь, что получилось: власть валеев установлена на Мере. Ты слышал, что этот Маракор подписал пакт с Зимбурой? И их кронпринц женился на наследнице трона Маурайнии? Вскоре весь этот мир будет наш, и наши войска соберутся здесь перед вторжением на Арайнию. Об этом ты не думал, принц. Тебя вообще не интересует, что будет с Мерой.

— На самом деле думал, — ответил Мандрагор, направляясь к лестнице в свою башню. — Я всегда восстаю против затянувшейся заразы архонского влияния, где только она мне попадается, а Арайния — один из главных их миров. Но я не уверен, что твой Валдур чем-нибудь лучше, чем его соперники.

— Он хотел положить конец их господству во вселенной…

— Только чтобы установить свою тиранию.

Регент скривил губы.

— Много ты понимаешь!

— Ты очень неуважительно себя ведешь, — заметил Мандрагор. — Не боишься, что я могу тебе за это отплатить, если приму когда-нибудь трон, который ты предлагаешь?

Морщинистые губы раздвинулись в искривленной улыбке:

— Но когда ты примешь царствование над Омбаром, ты уже не будешь собой, принц. В тот день Валдур изгонит твой дух из этой смертной оболочки и заменит его своим.

«Я бы не слишком рассчитывал на это, друг мой, — подумал про себя Мандрагор, поднимаясь в свои покои. — И твои слова запомню».

Но неприятный осадок от разговора остался.

Едва он вошел к себе, как воздух в углу задрожал, и появилось эфирное изображение Роглага.

— Ну? — коротко бросил Мандрагор.

— Мы нашли Эйлию.

Мандрагор нащупал кресло и сел.

— Не может быть. Где она?

— На дне моря.

— Что?

— Она пыталась на звездном корабле проникнуть на Немору — несомненно, хотела найти тебя и сразиться. Но один из твоих крылатых дозоров погнался за судном, оно врезалось в гору на одном острове и рухнуло в океан.

Мандрагор медленно выдохнул. Эйлия — погибла в неморском океане! Может ли это быть?

— В последний раз, когда я поверил, что она утонула, оказалось, что она вполне жива, — сухо ответил он.

— Но с тех пор ее не видели. И не было никаких чародейских проявлений и призывов о помощи через Эфир, — сообщил гоблин.

— Это ничего не доказывает: она могла где-то затаиться. Пусть лоанеи продолжают поиски тела. Сколько народу об этом знает?

— Только всадники дозоров и драконы. И они еще не знают, что это был корабль Трины Лиа: для них это был просто нарушитель, и они его сбили. Я узнал описание корабля, на котором она скрылась с Темендри Альфарана, но им не сказал.

— Хорошо. Тогда веди поиск сам и возьми с собой одного из верных мне лоананов. Если найдешь останки, сообщи. Но я подозреваю, что она жива, и буду так считать, пока не будет доказано обратное.

Но сам он вопреки своим словам желал верить, что все это так легко кончилось для них обоих.

Эйлии снился сон: об изумрудных глубинах и водных безднах, об огромных плантациях растений, похожих на водоросли, поднимающихся во много раз выше самого высокого дерева, отбрасывающие вниз зеленоватые тени и солнечные пятна, подобно земному лесу. Здесь было излюбленное место морских змеев и многоруких кракенов, здесь же был и ее, Эйлии, дом, и обиталище всего ее рода. Она медленно и задумчиво скользила по глубинам, шевеля огромными плавниками, пока дрожь и рокот не вернули ее к действительности.

Протерев глаза, она села и обнаружила, что лежит на травянистом склоне острова-животного под взглядом двух пылающих солнц.

«Что за странный сон! И какую же кашу ты заварила! — выговаривала себе Эйлия. — С твоими дурацкими представлениями о мужестве! Вот и пропадешь здесь, погибнув от солнечного удара. Ужасно героически!»

Огромная морская тварь ровным ходом шла вперед. Больше всего Эйлия страшилась, что животное захочет нырнуть в глубину и утащит ее с собой в эту влажную смерть. Как утверждал «Бестиарий» Бендулуса, известно, что аспидохелоны поступали так с моряками, которым не повезло развести костер на том, что они принимали за остров. Черепаший панцирь казался таким же непробиваемым, как скала, на которую он был похож, но кто знает…

Если не считать огромных машущих плавников и китового хвоста, Эйлия зверя толком не видела, потому что он почти весь был под поверхностью, как айсберг. Он, конечно же, не проявлял ни малейшего интереса к мелкому паразиту-человечку, путешествующему на его спине. Эйлия подумала о монстрах, которые явились ей в сонном видении: гигантские морские змеи, орки, как огромные рептилоподобные рыбы с обтекаемыми телами. Не приходилось сомневаться, что броня аспидохелона была естественной защитой от их нападений. Эйлия содрогнулась, вспомнив, как плыла без всякой защиты через вот это самое море к «острову». В глубинах здесь живут такие чудища, что могут проглотить ее за один раз.

К счастью, никто из водных охотников не стал угрожать ее «черепахе». Рано утром, когда солнца еще не подожгли Восточное море, ее пути скрестились со сколопендрой, которую Эйлия в сером предутреннем свете приняла за трирему, гребущую сквозь волны. Она готова была ее окликнуть, когда та подплыла ближе и стали видны сегментированный хитиновый панцирь и длинные машущие усы. Эйлия узнала гигантское ракообразное из легенд — тварь плыла, загребая многочисленными ногами, как невероятных размеров жук-плавунец. Девушка затаила дыхание, боясь, что аспидохелон втянется в грандиозную битву, которая для нее будет роковой, но два чудища спокойно проплыли мимо друг друга, как расходящиеся корабли.

Эйлия снова села и обратила взгляд к горизонту, опустив подбородок на руки. Шли часы, день разгорался ярче. Глаза так утомились игрой моря и двух солнц на востоке, что Эйлия не сразу поняла, что перед нею.

Тогда она вскочила на ноги и бросилась к краю панциря.

На восточном горизонте виднелась длинная темная полоса. Земля! В отчаянии Эйлия бросилась на мшистую спину аспидохелона и застучала кулачками, плача и приговаривая:

— Земля! Плыви к земле!

Но, конечно, «черепаха» этого делать не будет — она создана для глубин и не будет рисковать возможностью сесть на мель.

Но прошло время, и Эйлия убедилась, что земля стала ближе. Решиться ли ей пуститься вплавь? Кто знает, какие чудовища могут таиться в воде между ней и берегом? Уже видна стала растительность, пышная, зеленая, а за ней — горы в белых облаках. Аспидохелон явно направлялся к берегу. Уровень воды постепенно понижался, обнажая панцирные бока чудовища и большие чешуйчатые плавники. Теперь уже видна была вся громадная голова, покрытая водорослями и ракушками, как валун, обнажившийся на отливе.

«Она выбросится на берег и погибнет, если еще подойдет ближе», — подумала про себя Эйлия. А что, если это она влияет на огромное животное? Вот это сновидение из глубин — наверное, пока она спала, у нее сформировалась мысленная связь с аспидохелоном. Ей говорили, что ее сила будет расти быстрее, чем она, Эйлия, будет об этом знать. И что, если она как-то передала черепахе свое желание попасть на сушу? Во внезапном отчаянии из-за судьбы огромного зверя, Эйлия бросилась к боку черепахи, за плавником, и спрыгнула в прозрачную зеленую воду. Черепаха спасла ей жизнь, пусть и ненамеренно, и надо отплатить ей тем же.

Эйлия плыла к берегу, и светлый песок дна становился все более и более различимым. Вскоре она уже брела и шлепала руками больше, чем плыла, и наконец, тяжело дыша, выбралась на гладкий песчаный берег.

За ней раздалось шуршание, и огромные волны рухнули на песок, чуть не стащив девушку обратно в море. Обернувшись, она увидела величественное зрелище: за ней громоздился огромный аспидохелон, каменно-серый, а то, что она сочла «островом», было лишь пятнышком на его спине. По форме аспидохелон напоминал большого кита, но был рептилией: панцирь и кривые передние лапы определяли его в морские черепахи. На миг прямо на Эйлию уставился гигантский глаз размером с храмовое окно и зеленый, как глубины, откуда он вышел. Потом черепаха неуклюже, с трудом развернулась и направилась в открытый океан. И уже вдалеке среди волн огромный хвост чудища взметнулся на фоне неба, и гигантское создание исчезло в глубине вместе с выросшими на нем незадачливыми деревьями.

Эйлия осталась одна на чужом берегу.

13. ХРАМ ВАЛДУРА

— Что за шум? — спросила Лорелин, переставая точить меч и поднимаясь на ноги.

Вечерняя тишина уже накрыла деревню в оазисе; свет приобрел винно-красный оттенок. Несколько полуголых детишек еще играли на площади перед хижиной вождя, но остальных уже забрали домой. Женщины собирались группками у дверей, нанизывали бусы, болтая за работой, а дети прижимались к ним или спали у них на коленях. Мужчины почти все ушли в дозор, и некоторые уже возвращались. Сейчас в деревню вернулся Унгуру со своими разведчиками и приволок какого-то молодого человека — отчего и поднялся шум.

— Этот зимбуриец пытался подойти к оазису, — сказал Унгуру, без особых нежностей швырнув пленника наземь. — Убить?

— Он был один?

Это спросил Макиту, вождь мохарцев, выйдя из своей хижины.

— Да, верхом. Мы застрелили под ним лошадь.

— Хорошее животное загубили, — выдохнул молодой пленник на хриплом элейском, с запинками. — Жаль, хотя и не моя была коняка.

— Он бы не пришел один, если бы замыслил дурное, — рассудила Лорелин. Унгуру стоял над пленником, судорожно сжимая рукоять меча. — Смотри, он даже не вооружен.

— Это правда. Я пришел — пришел с мирными намерениями…

— Лазутчик! — прошипел Унгуру, поднимая меч. — Ты хотел найти нас и получить награду от своего царя!

— Нет. — Лорелин встала между зимбурийцем и мечом, глядя мохарскому воину прямо в глаза. — Его следует отвести к Йомару. К Заиму, если ты забыл. Ему решать, что надлежит сделать. Кто-нибудь, найдите Йомара и Дамиона.

Глаза Унугуру вспыхнули, как много раз видала Лорелин это у Йомара, и кто-то из воинов недовольно заворчал, но остальные были на ее стороне. Этот ангел со странными глазами цвета неба служил Заиму, чья власть исходит непосредственно от Утренней звезды. Почувствовав настроение собравшихся, Унугуру неохотно опустил меч и посмотрел на Макиту, а тот кивнул головой в тюрбане.

— Пленника сперва представить Йомару.

Как только Йомар и Дамион появились, зимбуриец тут же отверг все обвинения в любом злом умысле.

— Я пришел, чтобы быть на вашей стороне, — повторял он. — Видите, я даже без оружия. Я всего лишь крестьянин по имени Киран Йарисс, а не слуга царя. Я буду рад помочь его врагам, и у многих в нашей стране те же чувства.

— Зимбуриец на стороне мохарцев? — скривился Унгуру. — Вы нас ненавидите. Вам только бог-царь дорог.

Он сплюнул на песок.

— Дорог? — Глаза пленного вспыхнули. — Да чтоб он сдох, этот Халазар! Он нам устроил нищую жизнь, он и его жрецы! Они нас держат в бедности и голоде, наказывая, если у нас меньше трех жен и если эти жены не приносят детей. Им плевать, есть ли нам, чем этих детей кормить. Я хочу только одного: достойной жизни для моей семьи и чтобы еда на столе была. А Халазар — обманщик, как все боги-цари, что до него были. Его враг — наш друг. И когда-то элейский народ уже освобождал Зимбуру.

Он с надеждой покосился на стоявшего неподалеку Дамиона.

— Можно ли верить этому зимбурийцу? — спросил Йомар Дамиона. — Унгуру прав, это может быть шпион, пришедший нас обмануть и заманить в западню.

— Но он же рисковал жизнью? — возразил Дамион. — Не могу себе представить, чтобы человек так поступил, если не дошел до настоящего отчаяния.

Йомар фыркнул:

— Или если он не псих-фанатик, повинующийся своему богу-царю.

— Эти фанатики Валдура в городе — исключение, если я правильно понял. Судя по слухам, зимбурийцы куда больше заинтересованы выжить, чем служить Халазару. Они — вполне практичный народ. Этот человек не кажется психом или фанатиком. А если человек не псих, то сумасшедшие поступки он совершает только под давлением тяжелых обстоятельств.

Дамиону казалось, что гневные слова против Халазара молодой пленник говорил искренне.

Не все мохарцы были готовы согласиться с доводами Дамиона, ангел он там или нет. Старая ненависть живуча. Но в конце концов большинство согласилось, что включить в свой план хотя бы некоторых зимбурийцев стоит.

— Нам нужны лазутчики, — напомнил Дамион. — И только зимбуриец может свободно пробраться в город. И рассказать нам, что там творится.

— Ха! Зимбуриец нас продаст, как только ему солдаты денег предложат, — сказал Унгуру. — Бледнолицые верны только своим — хотя драться не станут и за них, если не заставят.

Кирам Йарисс вскинул голову и ответил с внезапным блеском карих глаз:

— Мы — бойцы. Мы бьемся, чтобы жить. И бьемся с тех самых пор, как поселились в степях Южного полуострова, где пустошь и холода. Наша воля к жизни дала нам там выжить, позволила в конце концов сдвинуться к северу, где теплее. И ничто перед нами устоять не могло. Мы завоевали империю Каана, взяли земли каанцев и выгнали их за море, на островные колонии, откуда они уже не вернулись. Мы — воины, мы — зимбурийцы, потому что мы любим жизнь вопреки ее суровости — иначе бы мы никогда не выжили долгие века на суровом Юге.

— Дети Валдура! — сплюнул Унгуру.

— Так вы нас зовете. Но когда-то, до того, как явились жрецы Валдура и потребовали, чтобы мы почитали его, мы молились тем же богам, что и вы, мохарцы. От вас мы узнали о небесной богине Найе и ее супруге Аккаре, что обитает на земле. Теперь почитать их в нашей стране запрещено, но зимбурийцы не забыли старой веры.

— Лгун! — рявкнул воин и развернулся к Йомару. — Почему ты не заставишь его молчать?

Йомар колебался. Сердцем он был с Унгуру, но время, проведенное вдалеке от Меры, притупило старую ненависть и расширило кругозор. Конечно, есть зимбурийцы, у которых не меньше причин ненавидеть Халазара, чем у мохарцев, и даже больше — на них сильнее давит его тирания. Что еще лучше, их недовольство может оказаться заразным. Обернуть народ Халазара против него — это было бы огромным успехом.

— Ладно, Йарисс, — наконец неохотно сказал Йомар. — Попробуем. Но если ты нас предашь, зимбуриец, то тяжко расплатишься. Я тебя сам найду — обещаю.

Йарисс широко улыбнулся.

— Я тебя не подведу, — поклялся он. — Это я делаю ради своей семьи. У меня сейчас две жены, одна из них — вдова моего брата, погибшего в бою. Я должен был взять к себе ее и ее детей. У меня у самого от первой жены их четверо, Наша ферма разрушена войной, и мне пришлось бы, чтобы выжить, везти семью в город. Я тебе вот что скажу: народ не питает ненависти к мохарцам или людям Запада. У всех зуб на Халазара, хотя открыто сказать такое никто не смеет. И сыну Йемосы они станут служить охотно.

— Это еще кто такой? — спросил Йомар.

— Ты.

— Чего? — вытаращился Йомар.

— Ты ведь не знаешь, кто были твои родители, Йомар? А я знаю. Генерал Йемоса, великий воин и человек чести, был любим в народе, потому что он использовал свое богатство и положение для помощи бедным. И Халазар, и царь Зедекара его ненавидели за любовь людей. Но Зедекара боялся против него что-нибудь предпринять, а Халазар просто не мог. Потом родственники первой жены генерала публично от него отреклись — он, сказали они, покрыл их позором. В его доме была рабыня, мохарка, в которую Йемоса был влюблен с юности. Они вместе выросли в доме его отца. Йемоса, глядя на Нехари, видел не рабыню, а только красивую девушку. Втайне она ответила взаимностью на его любовь, и он освободил ее от всех обязанностей рабыни и поклялся сделать ее своей женой официально. Когда об этом узнал Халазар, от тут же увидел наконец повод казнить генерала, а Нехари и ее ребенка послал в лагерь рабов. Я думаю, что этим ребенком был ты, Йомар.

Йомар вперился в него.

— Ты сказал, что Йемоса любил эту женщину? Он ее использовал — она была рабыней в его доме. И ты сам сказал, что он женился на других.

Но он вспомнил скорбь в глазах матери, слезы, которые она беззвучно лила, когда думала, что никто ее не видит. Обычные, ежедневные страдания раба? Или что-то другое?

— Женился он только потому, что отец его заставил. Эти другие были дочерьми богатых и влиятельных людей, и чувств у него ни к одной из них не было. Использовал, говоришь, рабыню? Рискуя арестом и казнью? Любил он ее, и она его. Это единственное объяснение. Твой отец был хорошим человеком, Йомар, что бы ты там ни думал, — сказал Йарисс. — Если ты ненавидишь его, ты ненавидишь что-то в себе.

— Ненавижу, — согласился Йомар. — Зимбурийскую половину.

— Жаль. Потому что горожане любили бы и тебя, если бы знали, чей ты сын. Йемосу в эти плохие времена вспоминают все чаше.

Киран Йарисс отвечал долго, и все с интересом слушали. Да, войска Гемалы взяли много арайнийских пленных. Они остались живы, но сидят в подземельях Йанувана. Другим повезло меньше. Некоторые зимбурийские рекруты, которые пытались бежать из армии, должны были быть казнены в храме Валдура в эту самую ночь. Самый младший был четырнадцатилетний мальчишка, которого мать спрятала от вербовщиков, но выдал сосед — за деньги. Голос молодого крестьянина дрожал от гнева.

— Осужденных посылают в храм, чтобы они услышали официальный приговор от жрецов, а потом во дворе храма их казнят. Халазар еще не решается приносить человеческие жертвы на алтарь, но всем попятно, что к этому идет. Его необходимо свергнуть.

— Мы должны их спасти! — воскликнула Лорелин. Все уставились на нее, в том числе Йарисс.

— Спасти приговоренных? Ты с ума сошла. Как мы это сделаем? — ответил Йомар. — Их же держат в подземельях.

— Ты же слышал, их должны провести к храму по улицам. Он говорит, что их всего полдюжины. Неужто мы их не отобьем у стражников?

Унгуру посмотрел недоверчиво.

— Спасать зимбурийцев? Этого только не хватало.

— Эти люди, — ответил Дамион, — умирают из-за нас, из-за вторжения нашей армии. Эйлия хотела бы, чтобы мы их спасли, если сможем.

Йарисс посмотрел на них внимательно.

— Это было бы хорошо, — сказал он, — если бы вы смогли это сделать. Тогда граждане Зимбуры встали бы на вашу сторону. Случалось, что богов-царей свергали, и это может случиться снова. Люди не сопротивляются Халазару, потому что он кажется всемогущим, и они утратили мужество. Спасите смертников, и вас за это будут любить, а главное — поймут, что у вас тоже есть сила.

Дамион направился к развалинам, где в одиночку медитировал Вакунга, как всегда он делал в конце дня. Старик был в глубоком трансе, но при звуке шагов Дамиона поднял глаза, потом кивнул, будто подтвердилось его предположение.

— Иди сюда, — сказал он, как всегда коротко. — Рассказывай.

Дамион сел в нише рядом со стариком и рассказал про известия, которые принес крестьянин. Шаман слушал внимательно.

— Все, что ты говоришь, — правда. Прийти на выручку беспомощным — дело благородное и принесет тебе восхищение. Но я боюсь этого колдуна, которого вы зовете Мандрагором. — Он посмотрел сквозь арочный вход ниши на темнеющее небо. — Был когда-то давным-давно мохарский шаман — вы таких называете немереями, — который научился менять облик. Он чаще всего становился черным леопардом, потому что восхищался этим зверем за его красоту и проворство, и вскоре стал тяготиться собственным человеческим телом из-за его слабости и несовершенства. В конце концов он перестал принимать любые другие формы, кроме леопардовой, а презрение к человеческому телу сменилось презрением к людям. Он считал себя выше всей деревни и через годы стал ненавидеть людей и охотиться за ними, как дикий зверь — только с жестокостью и коварством, которых ни у какого зверя нет. Люди не понимали, что это за леопард такой, который убивает своих жертв, но не пожирает. Этот странный черный леопард охотился только ночью и был настолько хитер, что не попадался ни в какую западню или засаду. Люди стали опасаться, что это — злой дух, каким-то проклятием спущенный с цепи на людей. Но нашелся в племени один юный воин не только храбрый, но и мудрый. Он пришел в этот старый город, потому что знал о великом лежащем здесь сокровище: черный камень, больше человека, упавший с неба.

— Падающая звезда? — спросил Дамион.

— Да. Великий чародей из мохарцев видел, как она упала, давным-давно это было. Племя боялось подойти к ней, а чародей, когда приблизился, увидел, что его силы тем слабее становились, чем ближе подходил он к небесному камню. Он тогда понял, что это мощная вещь, дар богов, и закопал камень в землю. Потом над ним построили этот город, и вот почему никакая магия здесь не действует и ни один злой дух или колдун не может и близко подойти.

— Холодное железо, — сказал Дамион. — Камень из железа, и он одолевает любое волшебство.

— Даже при этом я все равно вижу здесь сны, потому что их посылают мне высокие боги звезд, которых вы называете элирами и которые не боятся железа. Но продолжаю мой рассказ: этот воин знал о закопанном камне с неба, нашел его здесь и отломил от него кусок, чтобы сковать оружие. Этим оружием он смог загнать шамана-леопарда в его исходное обличье и сразить его.

Наступило молчание, прерываемое только далекими голосами из деревни. Кажется, там затевался новый спор. Но Дамион еще был под властью рассказа.

— Страшная история. Это правда?

— Да, это правда. Каждому шаману в молодости рассказывают эту историю, чтобы его предостеречь. — Лицо Вакунги стало мрачно-серьезным. — Есть опасность, когда оборачиваешься зверем: дух следует за телом, и в конце концов человек начинает сочетать в себе худшее от человека и зверя. Этот Мандрагор, как ты говорил, часто пребывает в виде дракона. И это плохо, очень плохо.

— Почему? Драконы не звери, и они не злы.

— Дело вот в чем: я тоже часто слышал, что они и мудры, и добры. Но они привыкли к своим большим удобным телам и о них не думают. А для человека вдруг получить такой дар, такую мощную форму — опасно. Он может начать с презрением относиться к человеческому в себе и поверить, что стал высшим существом. Дракон сам себя не считает огромным, как ты не считаешь себя гигантом — хотя ты гигант по сравнению с мелкими животными. Но человек, который принимает непривычную форму дракона, погружается в непривычную силу и огромность. Вот в чем разница. Я думаю, Мандрагору нужна не мудрость дракона, но лишь его сила и размеры: он хочет быть не просвещенным существом, а лишь более крупным и сильным животным. Это ложный путь, и многие до него шли этим путем к собственному краху.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил завороженный Дамион.

— Мой тотем рассказывает, и он никогда не ошибается.

— Твой — кто?

— Духовный помощник. Входящий в Великие Сны обычно встречает там свой тотем — духа, который проводит его по жизненному пути к цели. Мой появляется передо мной в облике пустынной лисицы. Я его много раз встречал в своих видениях, и он много раз за эти годы делился со мной мудростью. И я привык внимательно прислушиваться к его словам — он мудрый старый лис. — Шаман улыбнулся. — Если тебе предстоит быть истинным немереем, ты должен будешь войти в Сны и говорить со своим тотемом.

Дамион поднял глаза и увидел, что к ним идет Йомар. Издали еще доносились возбужденные голоса.

— Что там, Йо? Что стряслось?

— Эта девчонка — ходячее несчастье, — бросил Йомар, подходя. Но с какой-то странной интонацией, будто вопреки раздражению не мог подавить смешинку. — Мы обсуждали план, как освободить смертников. Лорелин, как обычно, требовала, чтобы ей дали сказать, и воины подняли ее на смех, говоря, что женщина воином быть никак не может. Она предложила это доказать, вызвав их на бой — всех сразу. Трое приняли вызов.

— И что?

— Двое до сих пор без сознания. Третий на правую ногу наступить не может. — Йомар вскинул руки. — Трое выведены из строя, и это накануне набега!

— Если она так может, то она стоит троих мужчин. Возьми ее с нами, Йо.

— Мне просто противна мысль о женщине в бою. — Йомар плюхнулся рядом с Дамионом, положив руки на колени.

— Мне тоже. Это против всего, чему меня учили. Сама мысль, что женщину могут ранить или убить, невыносима. Но с чего мы взяли, что мы можем терпеть боль, а женщины — нет? Они, в конце концов, рожают, а это должно быть больнее, чем мы себе можем представить. Но они это выдерживают. Сам знаешь, они не стеклянные.

Йомар неохотно кивнул.

— В лагере женщины часто выдерживали тяготы лучше мужчин и жили дольше.

— Так вы придумали план?

Йомар посмотрел мрачно.

— Если это можно так назвать. Сейчас обсуждаем.

Дамион вместе с ним вернулся в центр деревни, где вели горячий спор мохарские воины. Лорелин тоже была здесь — стояла на коленях в сторонке и молилась в молчаливом раскаянии. Мужчины теперь держались от нее на почтительном расстоянии. У Дамиона возникло чувство, что с этого направления можно не ждать неприятностей: для них же самих было бы лучше счесть ее ангелом. Намного почетней получить по морде от бессмертного духа, чем от смертной женщины.

Несколько возможных планов действий после горячих дебатов было отвергнуто. Единственный план, при котором всех бы сразу не перестреляли, был самым отвратительным: просто послать в город несколько бойцов с Кираном Йариссом, переодев их его женами. Когда будут проводить смертников, они сбросят маскировку, убьют сторожей и освободят заключенных. А когда стражники мешать не будут, никто их в городе не задержит: зимбурийские граждане вмешиваться не станут, если гнев по поводу будущей казни так силен, как утверждает Йарисс.

Унгуру возражал.

— Насчет переодеваний в женское платье — я даже обсуждать не буду! Это бесчестье!

— Согласна, — поддержала его Лорелин. — Я тоже ни за что этого делать не буду.

Йомар уставился на нее с неподдельным раздражением.

— Но ты же женщина!

— Я не трус, чтобы скрывать от врагов лицо! — отрезал Унгуру. — Воины так не делают.

— Ладно! — Йомар вскинул руки кверху. — Делайте как хотите. Скачите прямо на зимбурийцев на своих степных конях с геройским боевым кличем. Вас нашпигуют стрелами, зато хоть с честью умрете.

Старый шаман, узнав о плане, не выдвинул возражений. Он только раздал всем маленькие костяные талисманы и кусочки шкуры.

— Священные дары, мохарские талисманы удачи, — объяснил вождь племени Дамиону и Лорелин, с недоумением разглядывавшим выданные им кусочки. Некоторые были взяты от ящериц или грызунов, другие — от более крупных животных. — Дух зверя живет в его костях и шкуре — так мы верим — и входит в того, кто ими владеет. Человек, носящий шкуру льва на собственной коже, становится силен и бесстрашен, а владелец кожи газели — легок на ногу. Змея жалит с быстротой молнии, а ящерица всегда уходит от врага, потому что оставляет хвост у него в зубах и убегает.

Йомар поднял шкурку за хвост, посмотрел на нее с явным отвращением.

— Шкурка тушканчика, — сказал шаман. — Этого зверька очень трудно поймать, и потому это мощный талисман удачи.

— Этому, кажется, не слишком повезло, — заметил Йомар, убирая шкурку.

— Ты говоришь как зимбуриец, — вспыхнул Унгуру, — и смеешься над нашими обычаями!

— Он — Заим, — спокойно и твердо сказал шаман, шагнув вперед.

От его вида безмятежной убежденности у Йомара снова вспыхнуло раздражение.

— Ты что, в самом деле в это веришь? Что мне судьбой предназначено что-то там такое? — буркнул он, когда Унгуру и другие воины отошли.

Вакунга улыбнулся.

— Я не говорил, что тебе судьбой предназначено быть вождем, Йомар. Может быть, эта часть легенды о Заиме — всего лишь мечта нашего народа, как ты сказал. Так что из того? У тебя есть сила сделать эту мечту явью.

— Ладно, хватит! Пора в путь, иначе вся удача этого мира ничем не поможет смертникам.

— Еще одно, — остановил его Вакунга, протягивая узел из леопардовой шкуры.

— Это еще что? Я что, и это должен на себя надеть?

— Не это.

Шаман развернул узел, и Дамион вместе с Лорелин ахнули одновременно.

В шкуре был клинок. Простой, без украшений ятаган из серого металла. Но сама его простота была красива суровой красотой.

— Это Звездный Меч, — сказал Вакунга. — Выкованный из звезды, упавшей в пустыню. Его сила обращает вспять любое волшебство, и даже джинн против него не устоит. Он уже послужил изгнанию злого шамана. Я вручаю его тебе, Заим, для битвы с колдуном-драконом и его чародеями. Это единственное оружие, которым можно с ними сражаться.

— Железо! — воскликнула Лорелин. — Чистое железо. Он прав, Йо: никакая магия не коснется тебя, пока у тебя этот клинок!

Йомар молча взял меч и взвесил его на ладони. Оружие для изгнания магии! Впервые за все это время сердце его забилось яростной надеждой.

Йарисс вывел верховой отряд к брошенной ферме неподалеку от городских стен. Там у него стоял развалюха-фургон и пара разномастных упряжных коней, серый и гнедой, оба одинаково понурые. Спешившись, воины оставили своих лошадей на привязи и забрались в фургон.

— Там кое-какая одежда есть, — сказал Йарисс. — Немного, но это лучшее, что мне удалось отыскать.

Нашлось несколько свободных бесформенных платьев из ткани, очень похожей на мешковину, несколько тонких шарфов и шалей нейтральных цветов: коричневый, мышино-серый и черный. Судя по их потрепанности, вытащили их из мусорной кучи, хотя на самом деле их бросили убегающие владелицы.

— Ужас какой, — прокомментировала Лорелин, примеривая шаль. — Не могу сказать, что высокого мнения о зимбурийской моде.

— А им не полагается быть красивыми, — пояснил Заим. — В Зимбуре считается вульгарным для женщины привлекать к себе внимание на публике. На самом деле Халазар даже издал декрет, что ни одну женщину вообще не должны видеть на улице — под страхом смерти. Высокородные дамы обходят его тем, что их носят в паланкинах с задвинутыми шторами, а бедным приходится выкручиваться. Шарфами полагается закрывать лица: они достаточно тонкие, чтобы сквозь них смотреть, но не настолько, чтобы разглядеть лицо. Шаль надо обернуть вокруг головы, и руки под нее спрятать. Пока ты следуешь букве закона и ни одну часть твоего тела никто не видит, можешь идти, куда хочешь.

— Что ж, хотя бы маскировка хорошая, — заметила Лорелин и исчезла под шалью.

— И помните, что вы — жены: вы должны почтительно идти за мной, гуськом. Впереди первая жена, потом вторая и так далее. Последними идут наложницы. Не налезайте друг на друга: вам полагается идти аккуратной цепочкой, чтобы каждый прохожий мог сосчитать, сколько у меня жен. Таков обычай. И ни за что на свете не забегайте вперед меня, или вас обвинят в недостойном поведении. Когда мы смешаемся с толпой у храма, тогда можете рассредоточиться, и никто уже не заметит.

В город они въехали через Западные ворота, попав прямо в жуткий район, где жили, кажется, только тени, которые осторожно выглядывали из разбитых окон или прятались в переулках — живые призраки, бедняки.

— Как видите, Места живописные, — сказал Йарисс.

Дамион и Лорелин нечасто видели такую нищету, даже в самых трущобных переулках Раймара или Иардйаны. Фургон проехал мимо воняющих мясных рядов, где стойла были под завязку набиты птицей, свиньями, козами и, к отвращению Дамиона и Лорелин, крысами и ящерицами и даже самыми разными насекомыми. Для столь большого количества зимбурийцев все съедобное годилось на стол. Но через некоторое время дома стали больше и как-то приятнее с виду. Люди столпились во внутреннем дворе какого-то здания, ворота приоткрывались, пропускали очередного посетителя и закрывались снова. В центре толпы стояла девочка в красно-золотом платье, и ее маленькая фигурка была отягощена грузом цветочных гирлянд и драгоценных камней.

— Что это тут происходит? — спросил Дамион.

— Свадьба, — ответил Йарисс.

— Свадьба? Но ей же не больше двенадцати!

— Зимбурийский закон требует женить молодых. Так больше детей получается.

Лорелин посмотрела на запруженные народом улицы.

— Зачем тут надо больше детей? И без того народу слишком много.

— Повеление Халазара. Мы должны заполнить все земли и завоевать все народы. Больше людей — больше солдат. Зимбурийский мужчина теперь может заводить себе столько женщин — и детей, — сколько захочет.

— Но как он их прокормит?

— Никак, естественно. Часто семьи разоряются, и дети голодают. Младенцев женского пола вообще почти всех убивают, не давая шанса умереть от голода. Их здесь ценят куда меньше, чем мальчиков, а приданое девочки вообще может разорить семью до полной нищеты. Этой невесте очень повезло, что она осталась в живых.

— А зачем вообще давать приданое? — спросила Лорелин. — Если по закону мужчина обязан жениться, не нужно приданое, чтобы его заманить.

— Приданое — традиция. А насчет того, что убивают девочек при рождении… — Йарисс мрачно мотнул головой. — Я как подумаю о своей дочери и о жизни, которая у нее будет, так уж не знаю, не лучше ли ей было умереть, — Киран, я из-за тебя чувствую себя полной свиньей, — тихо сказала Лорелин. — Твой народ тоже страдает, а арайнийцы вряд ли вообще знают, что бывают такие страдания.

Фургон миновал просторную арену, где стояли на пьедесталах статуи, изображающие битву гладиаторов с быками и львами. Ворота были закрыты, но из-за круглых стен доносились крики толпы. Йомар напрягся, вспомнив давние ужасы, а Лорелин положила ему руку на покрытое шалью плечо. Он промолчал.

— Оттуда слышен запах крови, — тихо сказал Дамион.

Киран Йарисс поднял голову, сворачивая на другую улицу.

— Нет, это из храма — мы уже близко. От ежедневных жертвоприношений животных каждый храм Валдура воняет, как скотобойня.

Вскоре стало видно большое здание — точнее, то, что от него осталось. Высокий храм был полуразрушен, сильно поврежден и силами элеев, и освобожденными зимбурийскими крестьянами сотни лет назад. Рабы многих рас трудились на развалинах: шурканцы, мохарцы, каанцы и люди какого-то племени, подобных которым Лорелин и Дамион раньше не видели: светлокожие, очень мускулистые, с покатыми лбами, тяжелыми челюстями и выраженными надбровными дугами, Даже у их женщин были очень мускулистые руки и плечи. Йарисс назвал их дагодами: очень древняя раса из пустынных областей дальнего юга, как он сказал, и почти вымершая. Они ценились у работорговцев за невероятную силу и умение переносить любые трудности и лишения.

В разломанных саманных стенах стоял идол, подсвеченный мерцающими жертвенными огнями: каменный колосс, рядом с которым копошащиеся люди казались карликами. У идола были два крыла, как у ангела, расправленные в стороны, и перья на внешних краях изгибались языками пламени. Вокруг гигантской фигуры развевалась царская мантия, и эта мантия и крылья были облицованы листовым золотом. На голову статуи была возложена корона, тоже украшенная листовым золотом и блестящими самоцветами по краю. Но лица у статуи не было — его черты закоптились и расплавились, как при сильном пожаре.

Дамион поднял глаза вверх.

— Помнишь рассказ Эйлии о древней Священном Войне и об идоле Валдура? — шепнул он Лорелин. — Это должен быть он! Смотри, видишь, спереди в короне углубление? Там находился Камень Звезд.

— Одни говорят, что Камень уничтожил лицо идола своей магической силой, — сказал Йарисс — другие, — что горожане сами разбили лицо статуи во время Священной Войны. Халазар решил восстановить это лицо, но придать ему свои черты, конечно же.

— Ну и наглость! — взорвалась Лорелин. — Как он смеет считать себя богом, мерзкий и глупый коротышка…

— А ну, заткнулись все! — прошипел разозленный Йомар. — Услышат. Мы уже почти у двери.

Йарисс остановил фургон и привязал лошадей к кольцу в каменной стене.

— Оставьте копья и все оружие, которое не можете унести с собой, и накройте мешковиной, — велел он. Потом вывел их в колышущуюся толпу у главного входа и быстро подался обратно. — Здесь никто не заметит, что вы без сопровождения, — шепнул он. — Я буду ждать вас прямо в фургоне, чтобы убраться побыстрее.

Они вошли в просторный внутренний зал с разбитыми колоннами и приблизились к идолу. У его каменных ног находилась низкая квадратная дверь: вход во внутреннее святилище. Там приносились жертвы, и только жрецам был разрешен туда вход. Там было темно и страшно и, как говорят, находились алтарь и шахта-колодец, куда кидали трупы жертвенных животных — потому что никому из смертных не дозволялось есть освященное мясо. Дамион уставился на темную дверь, захваченный ужасом и еще каким-то непривычным для себя чувством — не страхом, не мрачным очарованием, а смесью этих ощущений. Сделав над собой усилие, он оторвал взгляд от двери.

Нарушители знали, что в своей женской одежде не смеют приближаться на выстрел к священной двери — или будут избиты за такую дерзость. Но у них было преимущество невидимости: ни один мужчина не снизойдет до взгляда на эти мрачные фигуры, затаившиеся и ждущие в тени, так что нежелательного внимания они не привлекут. Они медленно прошли вдоль стен и молча встали за колонами.

Потом из святилища вышел верховный жрец. Беренгази приносил в жертву животных: руки блеснули красным в свете факелов, когда он вознес их вверх.

— Привести осужденных! — крикнул он, и другие жрецы появились из боковых приделов и встали рядом с ним.

Дамион и его друзья быстро разделились и разошлись. Ударили барабаны, и звук их приближался. Шестерых заключенных крестьян вели солдаты, каждого по двое. Трое из смертников были стариками, остальные трое — едва ли не мальчишками. В толпе раздались всхлипывания женщин и глухие ругательства мужчин. Солдаты покрепче стиснули рукояти оружия.

— Как вы можете? Это же наши люди! — крикнул из толпы кто-то, у кого злость превозмогла страх. — Это же наши люди! А захватчики, взятые в плен, не казнены!

— Пока не казнены. А эти, которые умрут сегодня, ослушались своего бога-царя, — сурово ответил командир конвоя. — Они куда более виновны, чем враг, потому что их священный долг был — служить Халазару.

Йомар смотрел, еле-еле заставляя себя сдерживать гнев.

«Казнь в храме — как же! Это возвращение обряда человеческих жертв, и все это знают. Сегодня они берут заключенных, завтра не будут утруждать себя предлогом. И сколько будет невинных жертв — женщин, детей…»

Он подтолкнул локтем Дамиона и Лорелин, и они стали медленно продвигаться вперед.

У Дамиона сердце стучало как молот, во рту пересохло. Он теперь жалел, что не поехал в Мелнемерон: хороших бойцов здесь хватало, а вот чародей был нужен позарез. Эйлия все-таки оказалась права.

Жрец в черной мантии увидел, что они приближаются, и нахмурил брови.

— Сейчас! — шепнул Йомар.

Повстанцы встали вокруг смертников. Беренгази полыхнул по ним взглядом, полным праведного негодования.

— Эй, бабы, — назад! Я говорил, что никаких призывов к милости не будет!

— Но, ваше преподобие, — начал Йомар визжащим фальцетом, придвигаясь к первосвященнику.

— Нет! Как ты смеешь ко мне обращаться, женщина! — загремел жрец. — Выйди из храма! Где твой муж? Раз не умеет держать тебя в руках, пусть тоже выйдет. Немедленно покиньте это святое место!

Он повернулся спиной, жестами что-то объясняя остальным жрецам.

— Выйду, и ты со мной! — заревел Йомар своим настоящим голосом. Сбросив шаль и плащ, он выхватил мелькнувший железной полосой меч, обхватил рукой изумленного Беренгази за шею и приставил острие к его горлу. — Пойдешь с нами, преподобный, и эти смертники тоже. Назад! — рявкнул он на солдат. — Все назад, или вашему первосвященнику конец!

Ошеломленная толпа качнулась назад, и солдаты после минутного остолбенения выхватили оружие. Но было поздно: Дамион, Лорелин, Унгуру и остальные уже сбросили женскую одежду и метнулись вперед, сверкая мечами. Первым упал капитан, а потом выронили мечи солдаты, зажимая смертельные раны.

Дамион и Лорелин разрубили веревки, связывающие заключенных.

— Вы еще можете быть свободными! — крикнула Лорелин. — Оставьте Халазара!

Народ зашевелился, забормотал. Стихли молоты в руках рабов-каменотесов.

— Теперь уходим! — скомандовал Йомар, и они бросились по проходу храма, уволакивая с собой первосвященника.

— Теперь, если только Киран в фургоне… — выдохнула на бегу Лорелин.

В тревоге они оглядывали улицу, но не было ни следа фургона или возницы. Йарисс исчез.

— Говорил я вам! — крикнул Йомар через голову брыкающегося первосвященника. — Говорил, что ему нельзя верить! Он нас всех предал!

Группа спустилась по ступеням, волоча с собой освобожденных смертников.

— Назад! — крикнул Йомар погнавшимся за ними жрецам, не отрывая меча от горла Беренгази. — Назад, или вашему хозяину конец!

«Мне сильно не повезло, если среди них есть желающий занять его место», — подумал Йомар мрачно, но жрецы растерянно остановились.

— Йо — вот он! — крикнула Лорелин, показывая рукой.

Йарисс гнал к ним изо всех сил, хлеща взмыленных лошадей, и его по пятам преследовала небольшая группа конных стражников. Он так резко подогнал фургон, что стражник, который был больше остальных, влетел в заднюю стену, и конь его рухнул на колени. Унгуру тут же прыгнул на всадника, сбросил его с лошади и сам сел в седло. Лошадь, все еще ржущая от страха, поднялась на ноги, и Унгуру издал яростный крик восторга, выхватывая меч. Стражники тут же поняли, что их ножи и дубинки — не оружие против этих воинов, и попятились.

— Все в фургон! — крикнул Дамион, подталкивая ошеломленных смертников. — Живо! Тут сейчас будет полно солдат!

Все набились в фургон, Йомар так и не выпустил первосвященника.

— Где ты был? — рявкнул он, оглядываясь на Йарисса.

— Поругался со стражниками, — ответил тот, тяжело дыша. — Они хотели обыскать фургон. Если бы нашли оружие, меня бы арестовали. Я рванул с места и ездил и ездил кругами, надеялся только, что вы управитесь раньше, чем меня догонят.

С криком «Н-но!» он взмахнул вожжами и яростно взметнул кнут.

Лошади бросились в бешеный галоп. Унгуру ехал рядом, завывал, размахивая мечом, и глаза его сверкали дикой радостью. Какой-то стражник схватил левую лошадь под уздцы и вспрыгнул ей на спину. Йарисс полоснул его кнутом, но удар пришелся на броню и шлем. А стражник выхватил нож и собирался обрезать упряжь. Крестьянин отчаянно хлестал его кнутом, но это не помогало.

Унгуру увидел это, бросил коня вперед, поравнялся с упряжной лошадью и взмахнул мечом. Стражник пригнулся и пырнул лошадь ножом в бок. Конь заржал и вскинулся на дыбы. Фургон резко остановился.

Унгуру спрыгнул с седла, взмахнул мечом, и стражник упал с располосованной от плеча до локтя рукой.

— В фургон!!! — крикнул Йомар, обращаясь к Унгуру. Мохарский воин оглянулся в поисках трофейного коня, но тот уже покинул в ужасе поле боя. Тогда Унгуру подбежал к фургону и перепрыгнул через борт, как раз когда экипаж дернулся вперед.

Стражник с поднятыми руками покатился по земле, и соратники в погоне растоптали его копытами коней.

Беренгази воспользовался тем, что Йомар на минуту отвлекся, и вырвался из его хватки. Дамион и Лорелин скрутили его, свалили и сели сверху.

— Быстрей, быстрей! — кричал Йомар.

— Они быстрее не могут! — крикнул в ответ Йарисс. — Серый ранен!

Фургон прорвался через рынок, раскидывая опешивших продавцов вместе с прилавками. Повсюду валялись груды овощей, трепыхалось порванное тряпье, поворачивались удивленные лица. От бортов фургона, громыхавшего уже по главной улице, отлетали гнилые щепки. У лошадей пена шла изо рта.

Лорелин сбросила последнюю маскировочную тряпку и наложила стрелу на лук, тщетно пытаясь попасть зарубкой на тетиву, пока фургон мотало, как лодку в бурю. Часть преследователей, увидев прицеливающегося лучника, стали отставать. Но были еще солдаты у городских ворот — с луками и копьями.

Лорелин выстрелила, промахнулась и обернулась к Йомару.

— Что теперь? — крикнула она.

Он рывком поставил Беренгази на колени и держал перед собой, приставив к его горлу меч.

— Всем лечь! Они не рискнут убивать первосвященника. — «Надеюсь». — Давай, крестьянин, гони! Не останавливайся!

Йарисс повиновался, бледный как пепел. Стражники на воротах, увидев фургон, который явно не собирался останавливаться, наставили копья и луки, а Йомар выставил Беренгази перед собой живым щитом. Когда стражники узнали жреца, у них глаза полезли на лоб, оружие задрожало в руках.

— Вели им нас пропустить, — прошипел Йомар. — Или я тебя прямо сейчас проткну.

— Тогда они тебя убьют, — прохрипел в ответ первосвященник.

— Может быть. Но ты этого не увидишь.

Йомар острием меча уколол толстяка в бок, и тот завизжал, как недорезанная свинья.

— Пропустите! Пропустите! — закричал он солдатам во все горло.

В Зимбуре все бойцы обучены повиноваться беспрекословно. Солдаты немедленно отступили от ворот.

— Давай, давай! — вопил Йомар.

Когда фургон проезжал ворота, в борт его впилась стрела, но солдаты за ним следовать не решились. Быть причиной смерти первосвященника — верный способ призвать свою.

— Сделали! — заорала Лорелин, отбрасывая лук. — Получилось!

Йомар, сам себе не веря, только качал головой.

Фургон мчался вперед в облаке пыли, туда, где оставили верховых лошадей.

14. ДЖУНГЛИ И ГОРОД

Эйлия провела ночь в широких ветвях гигантского дерева, похожего на баньян. Ей пришлось уйти с берега в джунгли из опасения, что враги могут заметить ее на широком белом песчаном пляже: вдали она заметила огненных драконов, летающих в облаках, и решила, что густая древесная сень — лучшее убежище. Оказавшись под ее зеленой защитой, Эйлия вздохнула спокойнее. Но просить помощи через Эфир по-прежнему не решалась.

На дереве было не очень уютно, зато куда безопаснее, чем на земле. Немерей во сне так же уязвим, как любой смертный, а эти чужие джунгли казались местом негостеприимным. Чародейством можно обнаружить ауру жизни их обитателей, но Эйлия не могла бы определить, кто из них опасен, а кто безобиден. Она беспокойно дремала, скорчившись в узком уголке между двумя ветвями, и несколько раз просыпалась до рассвета. И каждый раз исполнялась страхом.

Никогда она больше не будет считать, что ночь и день — два разных, но противоположных понятия, как две стороны одной медали. Теперь она знала, что так называемый «день» — всего лишь явление, присущее планетам с атмосферой: свет солнца рассеивается в слоях воздуха. За солнцем и атмосферой лежит Великая Ночь с негаснущими звездами и бесконечной тьмой, бездна, глубиной и размерами превосходящая любое воображение. И лес тоже не был гармоничным и спокойным лесом Арайнии. Здесь шла бесконечная, непрерывная война, живые создания убивали и пожирали друг друга, здесь даже лианы и деревья дрались из-за солнечного света, переплетаясь и душа друг друга ветвями и усиками в своем стремлении к небу, закрывая друг другу свет солнц. А плесень и лишайники в сырой подстилке джунглей питались образующейся гнилью. Эйлия слушала, как тенистые рощи наполняются ревом, визгом, рычанием и скрежетом своих ночных обитателей, и дрожала. Будто сам Хаос выл первобытными голосами — грубыми, бессмысленными, безжалостными. Ей мерещилось время, когда ее собственная раса еще не возникла, когда родной мир был домом для зверей — мир без философии, без религии и науки, без сознания, мир, где единственным законом была суровая и дикая борьба за жизнь. И она сжималась в комок на своем дереве, стараясь не думать о тварях, которые такие звуки издают.

Наконец-то наступил восход, и подобного восхода Эйлия никогда не видела. Восходящий край желтого солнца, возникнув над стенами тумана джунглей, превратил и их, и все небо на востоке в искристое золото, а когда желтое поднялось повыше, за ним поднялось второе, и его яростный светло-синий свет смешался с первым, и небо стало нефритово-зеленым. И целый хор криков — низких, пронзительных, резких, звучных — приветствовал двойной восход. Где был беспросветный мрак, возникли джунгли, выступив из тени, удлиненные угрожающие силуэты стали деревьями с извилистыми мшистыми ветвями, и темнота, царившая в нижнем этаже леса, ушла.

Эйлия стала осторожно спускаться по стволу, цепляясь за лианы. Уже в нижних ветвях дерева что-то пролетело мимо нее, издавая пронзительные крики. Сперва она решила, что это летучая мышь, потом — что птица. А это летающее мелькнуло мимо нее еще раз, потом село на ветку у нее над головой и сварливо заверещало. Создание это напоминало скорее пресмыкающееся, чем птицу, — у него был клюв и мясистый гребень, как у молодого кочета, но крылья голые и кожистые, а еще — длинный чешуйчатый хвост. Да, конечно, это был кокатрикс. Бендулус в своем «Бестиарии» о них писал.

Кокатрикс завизжал и снова спикировал на нее.

— Кыш! — крикнула она, пригибаясь и отмахиваясь свободной рукой. — Не нужны мне твои яйца!

Она теперь заметила кучу веточек в развилке дерева у себя над головой. Эйлия попыталась связаться с кокатриксом на уровне эмоций, проникнуть в его разум, но тупая тварь соображала медленно, и девушке пришлось побыстрее спуститься по лианам до корней дерева и побежать прочь.

Когда яростное хлопанье крыльев осталось позади, Эйлия перешла на шаг. Плотные слои листвы поглощали почти весь солнечный свет, и внизу было сумеречно. Но от нещадного зноя лиственный барьер почти не защищал. Воздух был удушающе влажным, казалось, он даже испускает пар, как кипящий котел. После часа пешего пути Эйлия обливалась испариной, дышала неглубоко и часто. И даже хитон стал невыносимо горячим, прилипал к влажной коже. Пришлось остановиться, снять с себя нижнюю одежду и нести под мышкой. И все равно влажность давила. Ока знала, что скоро ее положение станет отчаянным. Нужна была еда, пресная вода, укрытие, а потом — найти способ покинуть эту планету. Каким-то образом, почти не надеясь что-нибудь из этого найти, Эйлия заставляла себя идти вперед. Климат здесь был столь невыносим, что даже слабая надежда куда-нибудь от него уйти давала силы тащиться дальше.

Деревьям, казалось, конца не будет, но должен же где-то быть ручеек или озерцо. Эйлия с надеждой пыталась уловить журчание воды, но ничего не слышала, кроме криков еще каких-то лесных созданий.

Наконец она стала подходить к небольшой прогалине в джунглях — не заросшей, но все равно закрытой от солнц мрачным сводом сучьев окружающих деревьев, и тут где-то совсем рядом раздался высокий вопль ужаса, и что-то выбежало из джунглей.

Помня, что она в чужом мире, Эйлия попыталась приготовиться к чему-то, выходящему за пределы ее опыта, к такому, чего и вообразить нельзя. И все-таки глаза отказывались понимать, что это такое они видят. Эта штука была похожа на колесо без ступицы и без спиц — круглый серый обруч, который катится быстро и явно по своей воле. Эйлия лишь глазела, разинув рот, как оно катится через прогалину. Что за диковина?

Серый обруч исчез в кустах слева. Листья на них зашуршали, закачались, а потом оттуда высунулась голова. Размером примерно с кошачью, лысая, чешуйчатая, и приделана она была к очень длинной и гибкой шее, тоже покрытой чешуей. Потом появилась вторая голова, прямо перед первой. Эта была чуть побольше, размером с собачью, и морда подлиннее. И все же эти две головы были одинаковы, с одинаковыми круглыми глазами и остроконечными ушами. Эйлия решила, что первое животное — отпрыск второго.

Голова побольше осторожно двинулась вперед, вторая держалась прямо за ней. Эта штука вылезла из кустов, и Эйлия ахнула, глазам своим не веря. Длинная шея зверя отходила от двуногого тела, как птичье, и ноги были с когтями, а еще на теле торчала пара маленьких рудиментарных крыльев. А самое странное — это то, что голова зверя поменьше торчала на конце длинного конусообразного хвоста этой твари. На глазах у Эйлии хвост — или это была шея? — выпрямился, и вторая голова обвела прогалину взглядом.

В подлеске снова раздался треск — и тут же обе головы испустили каркающий тревожный крик, и нескладное мелкое двуногое упало на спину, будто притворяясь мертвым. Большая передняя голова сцепилась зубами с задней, две шеи выгнулись вместе со спиной, тело превратилось в кольцо. Когтистая нога сильно оттолкнулась от земли, и обруч помчался вперед.

Но поздно. Треск стал ближе, и из зелени кустов подобно змеям высунулись извивающиеся темные щупальца — только у каждого на конце была зубастая пасть, из которой то и дело выстреливал тонкий язык. Гидра! Эйлия застыла как вкопанная.

Она знала, что во многих мирах есть гидры: когда-то очень давно Валдур их выпустил в больших количествах на планеты своих врагов, архонов, чтобы отравляли воздух и наводили ужас на обитателей. Но неизвестно было, естественным путем произошли эти животные или были созданы искусственно. Двухголовая зверушка завопила, в спешке налетела прямо на дерево, свалилась и сжалась в комок, а тем временем шеи двигались вперед, и за ними показалось приземистое туловище на четырех коротких когтистых ногах. Быстро на этих кривых конечностях гидра двигаться не могла, но ей и не надо было: дыхание ее ядовито и поражает жертву более чем за дюжину шагов. Двухголовая зверушка снова вскрикнула — это уже был не вопль, а трепещущий, прерывистый звук. Эйлия ощутила за этим криком смысл, искаженный страхом, но все равно распознаваемый как мысль: «Нет! Не надо! Только не это!»

Странное создание было мыслящим, разумным.

Ощущение своей физической слабости заставляло Эйлию сочувствовать всем беззащитным животным. Сейчас чувства опередили мысль. Она прыгнула вперед, забыв об опасности, о том, что открывает себя любой магической силе, и всю свою немерейскую мощь направила на создание иллюзии перед многочисленными глазами гидры. Будто из воздуха соткался огненный дракон — глыба черной чешуи и рогов, заполнивший всю поляну. Из пасти его рвалось пламя.

Гидра отпрянула, и все ее головы тревожно зашипели. Потом, с неожиданной быстротой развернув неуклюжее тело, чудище исчезло в чаще, и треск его поспешного отступления затих вдалеке. Эйлия осталась на поляне одна с этой маленькой диковинкой, а та лежала в ужасе, пораженная появлением новой и еще более смертельной опасности.

— Да нет, он был не настоящий! — обратилась к ней Эйлия, выходя вперед и оказываясь у ног иллюзорного дракона. Взмахом руки она прогнала его. — Это только волшебство, тебе теперь ничего не грозит.

Очень осторожно хвостовая голова зверушки поднялась и взглянула на Эйлию. К ней присоединилась передняя, тоже направив на девушку взгляд.

— Ты волшебница! Великая немерейка! — прощебетало существо, приближаясь в униженной позе. Обе головы опустились вниз, и задняя все еще нервно поглядывала на кусты, где исчезла гидра. — Ты нас спасла! Мы тебе благодарны, вечно будем тебе служить, о благословенная чародейка!

— Все в порядке, — рассеянно ответила Эйлия, тревожно оглядываясь. Только теперь она поняла, как сильно рисковала. Если тут поблизости были волшебники, они обязательно ощутили этот прилив мощи, который она взяла из Эфира. — Не думай больше об этом. Мне пора идти дальше, но… скажи мне, ты знаешь, где живет правитель этого мира? Он же не здесь?

Она очень надеялась, что не здесь, потому что Мандрагор наверняка обнаружил бы ее обращение к магии.

— Правитель! Да-да, мы знаем, — отвечала зверушка, ласкаясь к ее ногам. — Недалеко, в большом городе. В Лоананмаре. Мы тебя проводим, о волшебница!

Было ясно, что зверушка, найдя себе сильного и благожелательного защитника, совершенно не хочет расставаться с Эйлией.

Эйлия собралась уже сказать, что на самом деле совершенно не собирается идти к Мандрагору. Она хочет лишь покинуть эту ужасную планету и вернуться к своим опекунам. Но самой ей этого никогда не сделать, а в городе может быть, например, портал или какие-то другие средства перенестись в Эфир. Как бы там ни было, а вечно в джунглях прятаться не получится. Уже начинала кружиться голова от зноя, недоедания и недостатка сна. Надо будет рискнуть пойти в город, спрятаться и замаскироваться в надежде найти способ покинуть планету.

А зверушка еще придвинулась и заговорила:

— Позволь нам представиться: нас зовут Твиджик.

— Рада нашему знакомству… э-э… Твиджик, — ответила Эйлия. — Так не отведете ли вы меня в этот свой город, будьте так добры?

Ей уже хотелось уйти отсюда подальше. Наверняка выброс силы выдал ее местонахождение, и вскоре сторожа этого мира снова начнут за ней охоту.

— Да-да, мы уже идем. Сюда, госпожа.

Она была бы рада почти любому обществу после столь долгого одиночества, но Твиджик оказался неожиданно ценным проводником. Эйлия так и не разобралась, самец это или самка — он называл себя «мы» и мог быть и тем, и другим — гермафродитом, как дождевой червь, или даже вообще не иметь пола и размножаться каким-то неизвестным способом. Не желая поднимать столь щекотливую тему, Эйлия не стала спрашивать. Зато вскоре она узнала, что он (или она, или оно) отлично разбирается, как выжить в джунглях Неморы. Твиджик показал ей плоды, которые можно есть, и те, которые есть нельзя, чтобы не отравиться (этих было куда больше), и учил ее, как избегать других опасностей. Получалось, что ее импульсивный акт милосердия был более чем щедро вознагражден. Опасностей было куда больше, чем она думала.

— Осторожно, — предостерег ее Твиджик, ведя через густую рощу, где свет солнц превращался в зеленый сумрак. — Бывают йакули здесь в деревьях.

— Йакули?

— Древесные змеи с чешуйчатыми выростами, как крылья. — Передняя голова зверушки качнулась из стороны в сторону, высматривая опасность, а задняя смотрела на Эйлию. — Йакуля будет ждать на ветке, очень тихо, потом прыгнет на того, кто идет внизу.

Эйлия, посмотрев вверх, увидела, что то, что она приняла за висящие пучки лиан, на самом деле — большие зеленые змеи, свернувшиеся вокруг сука.

Много было и других опасных тварей, как объяснял Твиджик, спеша выбраться из рощи. Скиталы — змеи, умеющие менять цвет чешуи с потрясающим эффектом, завораживающие своих жертв до полной неподвижности, а их родичи — гипналы — пользовались чем-то вроде гипнотического танца. Керасты, или рожковые змеи, использовали как оружие не клыки, а изогнутые рога на голове. Еще были гивры, гигантские змееподобные создания, живущие в реках и хватающие животных, пришедших на водопой, и страшные вирмы, у которых мощные задние ноги, но передних нет совсем: жертву они хватают огромной пастью и глотают целиком. Но хуже всего — ехидны, многоногие рептилии, дышащие ядом, как гидра. Они куда меньше и потому еще опаснее: ехидна может незаметно подобраться почти вплотную.

— Как вы живете в таком ужасном месте? — воскликнула огорошенная Эйлия.

— У нас нет выбора, нет иного места. Здесь все знают о ядовитых тварях, умеют их остерегаться. Есть такие завры — маленькие ящерицы, которые чуют яд других рептилий и убегают в тревоге. Люди их носят в клетках, чтобы змеи не застали врасплох.

— А нам такие ящерицы не встретятся? — спросила Эйлия.

— Мы не знаем. Но уже недалеко такое место, где есть люди.

Эйлии подумалось, что люди могут быть по-своему опаснее зверей. Ее начинали беспокоить мысли об этом неизвестном городе и его обитателях. Примут они чужого человека или нет?

— А как называют твой народ, Твиджик? — спросила она, пытаясь отвлечься от тревожных мыслей.

— В вашем языке нас называют амбисфенами, — ответил Твиджик. — Мы очень осторожно живем в джунглях, всегда оглядываемся, всегда быстро двигаемся.

Чтобы это показать, амбисфена тут же замахала шеями, оглядываясь вперед и назад, потом повалилась на спину и снова свернулась в обруч. В таком состоянии, как уже видела Эйлия, он умел двигаться на удивление быстро.

— Стой! — крикнула она, пускаясь в бег. — Я за тобой не угонюсь!

Твиджик уперся ногами в землю, тормозя когтями. Потом снова встал прямо, подняв обе шеи.

— Мы будем ходить медленно для тебя.

Где-то уже ближе к вечеру небо стало затягивать тучами, и цвет его с зеленого изменился на сероватый. Переменилось и освещение, стало сумрачно, как под водой, а вскоре и полило. Амбисфене-то не очень мешал дождь, стекающий по круглым чешуйчатым бокам, а Эйлии пришлось подобрать юбки и мрачно шлепать по грязи. Хитон, который она несла в руках, сильно пообтрепался от хождения по кустам. Впереди тусклой серо-зеленой массой стояли джунгли и бесконечные, казалось, ряды деревьев. Дождь вскоре перестал, так же быстро, как и начался, но сменился густым паром. Эйлия чувствовала, что задыхается.

Краем глаза она заметила какое-то движение и резко обернулась с таким криком, что ее проводник ответил двойным визгом.

— Что это? — ахнула амбисфена, тараща все четыре глаза.

Но Эйлия только повторила за ним:

— О небо! Что это?

То, что она приняла за поросшую листьями ветку толстого дерева, двигалось — изгибалось, виляло в разные стороны при полном отсутствии ветра. И другие сучья за этой «веткой» тоже шевелились, мотались, и с них капала вода. Эйлия глазела на ближайшую и заметила, что листья и веточки на конце ее не из нее растут, а из оторванной ветки, зажатой между парой длинных зубастых челюстей. У гигантской рептилии были маленькие темные глазки и чешуйчатая серо-зеленая кожа, грубая, как кора. И гребень из острых чешуй на шее.

— Стой! Стой! — крикнул Твиджик, когда она повернулась бежать. — Они не опасны!

— Нет опасны! — закричала она в ответ.

— Нет, смотри — они едят только листья!

Эйлия взглянула. Огромные змеи паслись в листьях дерева, как камелеопарды. И тогда девушка увидела, что это вовсе и не змеи — длинные чешуйчатые шеи росли из больших серо-зеленых тел с суставчатыми хвостами. Массивные ноги она приняла за древесные стволы, а тела были скрыты листвой. Двинувшись дальше, они с Твиджиком увидели целое стадо этих чудищ, и у боков некоторых из них паслись детеныши: колоссальные младенцы ростом со взрослого бегемота.

— Кто это такие? — спросила Эйлия.

— Создания из другого места. Не с Неморы, но привезены сюда Первыми. — Твиджик показал передней головой на пасущихся гигантов. — Теми, кто жил здесь давным-давно, еще до лоанеев. Много-много лет назад они пришли, привезли этих. Они назвали этих зверей танатон — поедатели деревьев.

Эйлия снова ощутила почтение к силе архонов. Что за существа разводили этих огромных тварей как домашних зверьков?

Они пошли дальше, оставив гигантских рептилий спокойно пастись. Шли они довольно долго, пока за деревьями не замелькала большая река — быстрая и бурная, с красновато-коричневой водой. Примерно час девушка и амбисфена шли по ее берегу и дошли до маленькой деревянной пристани с хижиной. При виде ее Эйлия обрадовалась. Хижина была развалюхой, и стены вместе с крышей давно прогнили, по это явно была человеческая постройка, очень скромная по размерам, созданная такими же существами, как сама Эйлия.

— Теперь мы будем ходить по реке. Она идет возле города, — сказал Твиджик.

— Спасибо, но не сразу, если ты не против, — ответила Эйлия. — Снова начинается дождь.

Они стали ждать, скорчившись под навесом. Твиджик свернулся, положив переднюю голову на лапы. Эйлия подумала, что про себя называет его «он», а не «оно». Когда именно произошла такая смена, она не помнила, но Твиджик был для нее теперь личностью, а не просто инопланетной диковинкой. Сейчас он крепко заснул — по крайней мере передняя голова заснула, а задняя, как с интересом отметила Эйлия, смотрела внимательно, и шея-хвост ходила из стороны в сторону, будто выискивая любые признаки опасности. Эйлия еще раз отметила, что ее вмешательство в конфликт на стороне амбисфены было ей небезвыгодно: с таким спутником можно не беспокоиться, что на тебя нападут во сне. И это было хорошо, потому что сна вымоталась. Растянувшись на полу, она положила под голову свернутое платье, невидимые солнца зашли, И плюшевым занавесом упала темнота.

При первых утренних лучах Эйлия встала, потянулась, разминая болезненно затекшие мышцы, и огляделась в хижине. Еды нигде не было видно, но в буфете у стены нашлись кое-какие вещи, явно для тех, кто пользуется этой пристанью. Висело несколько соломенных шляп с широкими полями и стояли крепкие деревянные посохи: как объяснил Твиджик, от змей. Эйлия взяла себе и шляпу, и посох, а еще — свободную грубую одежду, чем-то напоминавшую джутовый мешок. Поколебавшись, она сняла с себя тонкое золотое ожерелье и оставила его в уплату. Не мудро было бы начать контакты с этим народом с кражи.

Эйлия и Твиджик двинулись дальше вверх по реке. Вокруг высились странной формы холмы, очень узкие у основания и заостренные у вершин — она уже видела их с воздуха. Неровные скальные выходы свидетельствовали о мощных силах земли, о вырывающемся на поверхность огненном гневе планеты, и холмы эти громоздились над рекой, прорезая слой листвы, и создавали гнетущее впечатление. А у некоторых — да, были лица. Огромные человеческие лица, и еще поменьше фигуры людей и животных, и в темном сером камне прорезаны были двери, кое-где проглядывающие сквозь оплетающую их растительность.

— Старый город, — сказал Твиджик, перехватив ее взгляд. — Никто теперь здесь не живет. Мы идем в новый город, где много людей. Холмы вырезали в старые дни. Большой город стоял здесь, город народа лоанеев. Много есть подобных, но никто здесь теперь не живет. Нет лоанеев. Джунгли глотают города.

Они подошли к ближайшему холму, и Эйлия уставилась на уцелевшие изображения правителей древнего города: люди в величественных мантиях, с гордыми суровыми лицами смотрели на нее из-под слоя мха и перевитых древесных корней.

— Лоанеи — дети драконов, — пояснил Твиджик.

Значит, это и был народ Мандрагора. Теперь Эйлия видела сходство: изящные, надменные черты лица, высокие худощавые тела. Эйлия отвернулась от внимательных взглядов каменных глаз, испуганная этим напоминанием о сильном и коварном враге, еще раз упрекнула себя за то, что так легко попалась в западню, и подумала, удастся ли ей выбраться с этой планеты, не встретившись с ним.

Еще примерно через лигу пути по реке джунгли на удивление внезапно сменились расчистками, полными пней, и распаханными полями, засеянными овощами и зерновыми. Всходы казались здоровыми и обильными. Эйлия слыхала, что вулканическая почва очень плодородна, а здесь, как и на островах, вулканическая активность была высокой. Там и тут парили горячие источники и били фонтаны гейзеров. Пар был похож на дым от больших пожаров.

Все ближе был город Лоананмар. Эйлия спешно поставила иллюзию, которая любому случайному зрителю показала бы ее в виде ничем не примечательной девицы с простым широким лицом, каштановой косой и карими глазами. Звездное сапфировое кольцо, единственный оставшийся у нее предмет украшения, также был этой иллюзией скрыт. Твиджик ничуть не удивился ее внезапному превращению, решив, очевидно, что это очередная демонстрация той силы, которую он уже счел божественной и беспредельной. Они вместе прошли в каменные ворота, образованные двумя статуями рычащих драконов, сидящих на задних лапах. Их сторожили двое часовых в старых и ржавых доспехах, с забралами, вытянутыми, как морда зверя, руки в металлических перчатках сжимали древки алебард. По форме и размерам они были похожи на людей, но когда один из них поднял забрало, чтобы рассмотреть Эйлию внимательней, она увидела, что он не человек, а из семейства псовых: длинная морда, покрытая коричневым мехом, черный нос, который, подергиваясь, нюхал воздух. Киноцефалы — одна из рас моругеев, выведенная Валдуром как сочетание часового и сторожевой собаки. К ее облегчению, ни один из псов-часовых не запретил им войти в город.

Проходя по Лоананмару, Эйлия с любопытством оглядывалась. Это была людная столица, с полными народа улицами, с разносчиками, несущими на плечах шесты с корзинами и нахваливающими свой товар — свежая рыба, хлеб, странного вида тыквы и какие-то овощи. Кто гнал гусей и коз, у одного молодого человека была наброшена на плечи змея, и непонятно было, то ли это ручная тварь, то ли обед, то ли он заклинатель змей. Этого Эйлия так и не узнала. В больших прудах плавали живые карпы, но не с декоративной целью: в пруды запускали сетки и вылавливали бьющихся рыб.

В городе, как заметила Эйлия, был только один храм: величественное строение с сусальным золотом, с кучкой луковичных куполов и страшной зубастой бронзовой тварью, охраняющей двери. Эйлия заглянула в храм проходя мимо, и увидела, что пол засыпан сухими листьями и мусором. Был в святилище бассейн, а за ним — гигантская зеленая каменная фигура лоанана в короне. Когда-то она тоже была покрыта сусальным золотом: яркие желтые следы еще видны были на короне и на краях чешуек. Но храм был пуст и вид имел грустный и заброшенный.

Снова темнело, и какой-то зловещей становилась обстановка. Почти все дома возле реки были простыми деревянными лачугами с покосившимся стенами и провисшими крышами. Люди и моругеи разных видов лениво сидели у дверей, полуодетые в рванье. На грязных улицах дрались и вопили детишки. На углу в каком-то ступоре сидела молодая женщина с остекленевшими глазами и грязными спутанными волосами, и на коленях у нее лежал, обмякнув, истощенный младенец. Она смотрела прямо перед собой, не реагируя ни на прохожих, ни на своего ребенка. По его лицу ползали мухи. Нищие в немой мольбе протягивали ладони, но Эйлии было нечего им подать. Пара оборванцев осмотрели ее задумчиво, когда она проходила мимо. Наверное, подумалось ей запоздало, надо было навести иллюзию мужчины, а не женщины. Но сейчас слишком много людей ее видели. Покрепче сжав посох, Эйлия прибавила шагу, но, как заметила она с облегчением, оборванцы за ней не пошли, и защищаться не было необходимости. Ее не учили пользоваться посохом или кинжалом, который у нее все еще был с собой, и не стоит в городе устраивать ненужную демонстрацию колдовства. Даже если Мандрагора здесь нет, его шпионы и подручные могут быть повсюду, ожидая его возвращения.

Она остановилась на мрачной маленькой площади, где на высоком пьедестале стояла бронзовая статуя. На пьедестале были нацарапаны ругательства, и какой-то остряк забрался на статую и вставил между бронзовыми губами глиняную трубку. Неподалеку расположилась гостиница, возле ее дверей дымили два факела. Пока Эйлия смотрела, оттуда выбросили двоих посетителей. Они размахивали руками и ругались. Девушка замерла и подумала, не было ли в джунглях безопаснее. И тут же из дверей гостиницы высыпала еще группа мужчин.

— Нет, вы только посмотрите! — заорал один, подбегая и хватая Эйлию за руку. Другой рукой он выбил у нее из рук посох.

— Я ее первый увидел, Рад! — сказал другой.

— Куда ж ты после заката выходишь, девонька, — продолжал первый, не обратив внимания на его слова. — В такое время опасные люди на улицах бывают. Вроде меня.

Он осклабился ей прямо в лицо, обдав зловонным дыханием. Эйлия отчаянно огляделась, но прохожие не проявляли интереса к этой сцене. Некоторые даже отвернулись и прибавили шагу.

— А это что за червяк?

Кто-то из приятелей нападавшего схватил амбисфену за переднюю шею. Твиджик завертелся и заверещал обеими головами — звук был такой, как будто неумело играют на трубе. Ничего не поможет, безнадежно подумала Эйлия, придется использовать чародейство и снова себя выдать. Но не успела она собрать силу, как из гостиницы вышла еще одна фигура.

— А ну оставь ее, Рад! — крикнула вновь прибывшая — маленькая женщина в красном платье. На голове у нее был красный с золотом шарф, из-под которого выбивались прямые седые пряди, а в ушах висели золотые кольца. Встав руки в боки, она глядела на того, кто держал Эйлию за руку.

Рад пожал плечами.

— А чего такого? Просто уродливая уличная девка.

— Для таких, как ты, она все равно слишком хороша, Радмон Тарг.

— Тебе что, женщина, язык отрезать? — рявкнул на нее Рад, выпуская Эйлию и делая шаг к маленькой женщине.

— Попробуй, Крысомордый, — ответила она, не двинувшись с места. — Я на тебя порчу наведу, мало не покажется. Настоящее ведьминское проклятие на тебя наложу, когда еда превратится в грязь у тебя во рту, твое питье — в болотную воду, и ложе твое всегда будет полно клопов. И это еще цветочки. — Она шагнула к нему. — Сказать тебе, когда ты замрешь, Рад? — спросила она тихо.

К удивлению и огромному облегчению Эйлии, Рад и его дружки мрачно попятились, явно устрашенные такими ярко описанными угрозами. Обидчик Твиджика выпустил амбисфену, и Твиджик тут же спрятался за юбками Эйлии.

— Грязь болотная, — презрительно бросила женщина вслед ушедшим. — Не бери в голову, девонька. Можешь теперь идти со своей зверушкой.

Эйлия посмотрела в темные искрящиеся глаза и почувствовала, что видит родственную душу.

— Нам некуда идти, — решилась она. — Мы здесь ничего не знаем.

— Недавно в городе? — Женщина склонила голову в шарфе, звякнув серьгами, и посмотрела на Энлию задумчиво. — Вы, сельские, все время рветесь сюда, в город, а тут, оказывается, не лучше, а еще хуже. Ладно, не бери в голову, сегодня у меня в гостинице переночуешь.

— У меня нет денег. — Эйлия рассталась с ожерельем, но не была готова отдать сапфировое кольцо матери. — Я могла бы что-нибудь делать в уплату — посуду мыть, например…

— Этого не надо. Есть у меня пара свободных комнат, одну я тебе на ночь отдам. Пошли! А то темнеет, и здесь ты другого места не найдешь.

Эйлия смотрела на женщину, тронутая до самого сердца ее щедростью.

— Спасибо. Но… может быть, я могу помочь? Готовить, убирать…

— Брось, ты не только это умеешь. Должна еще что-нибудь уметь. Может, петь умеешь?

— Я… я могу истории рассказывать, — предложила Эйлия, минутку подумав. — Такие, которых тут никто не слышал.

— О, вот это дело! — сказала женщина. — Это их развлечет, а то флейтист им уже надоел, они в него тарелками швыряются. Заходи, устраивайся. А меня Маг зовут. Просто Маг, и все — других имен нету.

— А меня… Лиа. — Если Маг и заметила короткую заминку, то виду не подала. — А это — Твиджик. А вы на самом деле… колдунья?

Маг пожала плечами.

— Люди говорят, а я не спорю. Если они меня боятся, то в нашей округе это неплохо. Говорят, что бабуля моя была ведьмой, и у меня осталась ее старая книга, вроде бы полная заклинаний да заговоров, хотя как по мне, так это просто всякие отвары да настои. Вот что у меня бывает, так это картинки в голове, будто сны днем. А заклятие я ни на кого не могу наложить. Однажды я одному мужику сказала, что помрет, если не возьмет себя в руки, — горький пьяница он был и не мальчик уже, ему кто угодно мог бы это сказать. Ну а вышло так, что он в тот вечер и помер, — так нализался, что в рыбный садок свалился и утонул. Тогда и пошел слух, что я ему предсказала, а то и сама устроила. Чушь собачья, зато у меня репутация, а это здорово помогает, когда надо такого гада, как этот Рад, за дверь выставить.

«Картинки в голове!» Здесь, в этом зловонном мраке чужого и страшного города, живет немерей. Как будто жемчужину найти в навозной куче. Вдруг Эйлия ощутила свое родство с этой растрепанной и простой бабой.

— А власти ничего с этим Радом сделать не могут? — спросила она сочувственно, следуя за Маг к гостинице.

Женщина презрительно фыркнула:

— Власти — это кто? Смотрящий?

— Смотрящий?

— Ты не слышала про Смотрящего? Как он двадцать лет назад совершил Великий Переворот и сбросил теократов? Вон, это его статуя стоит на площади. Его изображения в каждом квартале стоят, чтобы люди могли выразить ему свое почитание.

Эйлия поняла, что ее невежество слишком велико даже для крестьянки из глухой деревни.

— Я что-то слышала, но не все, — осторожно сказала она.

— Ну, когда-то были в этом городе люди, что говорили, дескать, мы — драконьей крови, а правда это или нет, не знаю, но требовали они себе особых прав и привилегий, потому как дети бога-дракона. И почитали они царя-дракона, который, они говорили, жил здесь когда-то и когда-нибудь еще вернется, а они учредили для него жрецов. И поставили этих жрецов господами над нами всеми, и те забрали себе все лучшее, а нас оставили в бедности. Тогда нашелся один человек — Браннион Дюрон — и сказал, что хватит этого с нас, и теперь отныне и навсегда все люди равны, все делятся и у всех доли одинаковы. Он себе набрал тайную армию, он и его друзья поднялись против угнетателей, как он их называл. И все решили, что кровь драконов истреблена, а жрецов всех загнали в разоренный храм царя-дракона. И Дюрон сказал, что никакого нет царя-дракона и не было никогда и ни боги, ни духи нами тут не правили, это нам лапшу на уши повесили. И назвал он себя Смотрящим, и сказал, что теперь нам надлежит жить в мире и довольстве. Хотя не могу сказать, что я много того или другого видела, да и никто тут не видел.

— А можно мне с ним увидеться? С вашим Смотрящим? — спросила Эйлия со вспыхнувшей надеждой. Кажется, город все-таки не принадлежит Мандрагору. Может быть, этот Смотрящий поможет Эйлии покинуть планету.

— Боюсь, что нет, деточка. Он никого не принимает.

— Но он же ваш вождь? Разве не к нему вы идете, когда вам нужна помощь? Может, он бы мог что-нибудь сделать с Радом и ему подобными.

— С этими? Они на него работают! Собиратели называются: ходят и собирают деньги и товары по своим ценам за то, что нас «защищают» — хотя от кого, не говорят. Нам бы неплохо было, если бы от них самих защита была. А так — почти все, что имеем, переходит в ихние карманы.

Последние слова она произнесла, понизив голос, будто боясь, что ее подслушают.

— Вот этот Рад и приходит каждый раз ко мне в гостиницу, когда выпить хочет, и приходится ему наливать, хоть я его на дух не переношу. Он убивает тех, кто становится у него на дороге.

— Тогда вы сильно рисковали, когда за меня заступились. Надеюсь, вам не придется за это пострадать, Маг.

Женщина только снова пожала плечами.

— Пора уже, чтобы кто-нибудь ему выдал. Мне давно хотелось это сделать.

Эйлия и амбисфена вошли вслед за ней в гостиницу. В главном зале было шумно и душно, полно здоровенных неопрятных посетителей, сгорбившихся над кружками местного варева или нюхающих какое-то зелье, похожее на растертые лепестки цветов. Их сладковатый запах прибавлял тошнотворности дымному воздуху. Возле двери громоздился тролль, и его маленькие глазки под нависшими выступающими бровями следили за всеми, кто был в зале.

— Это Горг, — сказала Маг, кивнув троллю. Проходя, она хлопнула его по плечу, и он что-то буркнул в ответ. — Я его наняла поддерживать тут порядок, плачу едой. И он своего хлеба стоит. Неплохой мужик — для тролля. Просто ему хочется есть, спать и жить — как всем.

Выйдя к стойке, Маг махнула Эйлии рукой в сторону пустого стола. Эйлия на него взобралась, взволнованно прокашлялась и начала рассказывать свои истории, на ходу приспосабливая их к публике: захватывающие легенды и предания, полные волшебства и приключений. Она рассказала «Волшебное кольцо», и «Медную лошадь», и «Царь и пастушка». Люди постепенно замолкали и начинали слушать, некоторые даже в нужных местах смеялись.

Когда она закончила третью сказку, появилась Маг и отвела девушку в кухню — накормить, как обещала: яичница из яиц какой-то неизвестной птицы и два ломтя серого хлеба.

— Ничего лучше нет, — извинилась Маг.

Но проголодавшаяся Эйлия набросилась на еду, поделившись с Твиджиком, который безопасности ради забился под ее стул.

Обслуживать гостей Маг помогала какая-то молодая девушка. Эйлия смотрела, как она ловко расставляет тарелки и принимает заказы у грубоватых посетителей.

— Какая красивая девушка, — заметила она.

Это не был праздный комплимент — всего лишь констатация факта: девушка отличалась выдающейся красотой — стройная, грациозная и с большими темными газельими глазами. И застенчива она была, как газель: глаза под длинными ресницами почти все время были опущены, будто опасались собственного разрушительного эффекта.

— Это моя дочь Май, — улыбнулась Маг. — Ну да, я понимаю, что ты думаешь: что ей давно уже пора бы уйти из дома и жить своей жизнью.

— Своей жизнью? Но ей же не больше пятнадцати.

— Четырнадцать исполнилось. А у вас, у деревенских, молодежь еще в эти годы дома сидит?

— Там, откуда я родом, так, — честно ответила Эйлия.

— У нас в городе они уже считаются взрослыми. Все говорят: да выбрось ты ее на улицу! Пусть выплывает или тонет, как все. Только Май у меня робкая и еще не готова быть с мужчиной. А заставлять я ее не буду, пока сама не созреет. — Маг вздохнула. — Круто нам приходится, только вдвоем вертимся.

— А отец ее умер?

— Он-то? Нет, уж как мне ни хотелось бы. — Маг скривилась, меся тесто. — Я с ним, с мерзавцем, черт знает сколько лет прожила, и он палец о палец не ударил. Я всю работу делала, глиняные горшки лепила и занавески плела на продажу, чтобы прокормиться. А тут он — раз! — и приводит в дом какую-то бабу: новая у него возлюбленная и уже с дитем. Все, говорит, будем жить счастливо, одной большой любящей семьей. Все будет хорошо, говорит… только получилось так, что госпоже и ее младенчику все самое лучшее, а нам с Май работы вдвое больше, чтобы еще два рта прокормить.

— И такое часто случается? — спросила Эйлия.

— В этом городе — да. Это мир для мужчин, и уже давно. Смотрящий браки не одобряет — говорит, не должны люди друг другом владеть, как вот звери лесные друг другом не владеют. Так что мужики чего хотят, то и делают — берут себе женщину и дальше живут по-своему, а нам, женщинам, либо делать, что говорят, либо — вон тебе дверь, иди себе. Мне уж последней каплей было, когда один из его дружков — такой же никчемный бездельник — стал к Май клинья подбивать — с его подначки, разумеется. Все пытался наедине с ней остаться, авансы ей делал. Она, бедняжка моя, перепугалась, и тут у меня наконец-то глаза открылись. Я ее в охапку и за дверь, и мы вдвоем вот это заведение поставили. Уже пару лет так живем. Мне бы раньше смыться, дура я, дура. Но помоги мне небо, любила я его, мерзавца никчемного!

Маг от души шмякнула тесто о посыпанный мукой стол. Эйлия, видя, что затронула больную тему, больше ничего говорить не стала и скромно вернулась к еде.

Потом она заметила, что Маг больше тесто не месит, никакой работы не делает, а стоит и на нее смотрит.

— Странная ты, — неожиданно сказала женщина. — С виду — ничего особенного, уж прости, и ничего на себя не напускаешь. А у меня почему-то такое чувство, что кормить тебя надо бы едой куда лучше и подавать на золоте.

Эйлия, собиравшая остатки желтка корочкой, остановилась и натужно засмеялась.

— О чем это ты?

Глаза у Маг стали сонными, невидящими.

— В тебе другая женщина — прекрасная дама, как принцесса из сказки, и в белом платье. Она сквозь тебя просвечивает, как луна сквозь тучу… О чем это я? Замечталась, сплю наяву. — Маг встряхнула головой, золотые кольца серег блеснули в свете факелов. — Не обращай внимания, на меня, бывает, находит. Так, а теперь расскажи мне, откуда ты и почему здесь совсем одна.

Было очень неловко, потому что Эйлия не любила врать и слишком мало знала об этом мире, чтобы притвориться, будто здесь живет. Но было понятно, что Маг тоже знает о нем не слишком много: она всю жизнь живет в этом городе. И Эйлия сплела сказочку, как выросла на далеком хуторе в глуши, рано осиротела, и пришлось ей жить одной. Эту часть она попыталась проскочить поскорее, зато подробно рассказывала о дороге в город, куда можно было включить сколько угодно деталей из ее настоящего путешествия по джунглям.

— Маг, а можешь ты рассказать мне про этого царя-дракона? — попросила она, закончив.

Подозрение у нее возникло сразу, как только она о нем услышала.

— Мало что. Его уже сотни лет как никто не видел. Я знаю только то, что мать мне рассказывала, а ей — ее мать.

Он жил в большом холме за городом, в том, где всегда вокруг пар и туман. Это он насылает дождь, так говорят, а когда сердится — молнию и гром. И может принимать любое обличье — зверя, птицы или человека. Моя мать говорила, что ее прабабка ей говорила, будто имя его — Морлин, но больше никто вроде бы этого не помнит.

Получается, Эйлия угадала: эти люди когда-то воздавали Мандрагору божеские почести. И вполне могли бы снова. Он с виду не старел, умел повелевать погодой, и им не обязательно было знать, что и без него дождь будет идти. В их глазах он был бессмертен — и неуязвим. Несомненно, он в далекие дни правил этим городом, позволяя его жителям себя почитать, потом по каким-то причинам надолго оставил его, предоставив горожанам жить как смогут. Может быть, ему просто надоела его роль или его прогнали лоананы. Как бы там ни было, если он вернулся, то явно с намерением остаться и устроить все по своему вкусу.

— Но на самом деле, — говорила Маг, — царь-дракон не человек, а дракон — один из небесных драконов, самый главный из них. В старом храме есть его статуя — дракон в короне. Она когда-то была золотая, статуя эта, и с самоцветами вместо глаз, но Собиратели все ценное из храма выгребли, когда его закрывали. Они сказали, что он не настоящий бог, иначе не дал бы им этого сделать. Но есть люди, что еще продолжают ему поклоняться — втайне. Смотрящий хотел это запретить, но искоренить так и не смог, так что теперь предпочитает не видеть. О нем не полагается говорить — прилюдно хотя бы. Я лично просто его боюсь, царя-дракона. В него сегодня мало кто верит, а я думаю, что он просто удалился на время и когда-нибудь вернется. А тогда ему вряд ли понравится то, что он увидит.

Вдали пророкотал гром, и Маг вздрогнула.

— Ну вот, дура, накликала. Такие разговоры до добра не доводят. — Она живо встала. — Доела? Пошли тогда, покажу тебе твою комнату.

Эйлия вслед за хозяйкой поднялась по скрипучим деревянным ступеням, Твиджик не отставал. Выглянув в окно, девушка увидела, что у гостиницы есть внутренний квадратный дворик с горячим источником посередине. В дымящемся озерце купались несколько человек.

— Вот это твоя комната, милочка, — сказала Маг, открывая дверь. — Прямо рядом с моей, так что, если кто-нибудь тебе будет досаждать, просто стукни в стенку.

Эйлия вошла в тесную комнатку, где стояли кровать и шкаф для одежды. Она выглянула из окна, откуда открывался вид на город. Высоко над острыми вулканическими холмами, за крышами, горел в ночи яркий огонь, подобный звезде. Но свет от него был призрачно-зеленым, и на глазах у Эйлии он быстро плыл по небу, пока не скрылся за туманами, что окутывали самую высокую вершину. Для метеора предмет двигался слишком медленно и светящегося следа не оставлял.

— А что это было, Маг? Ты видела?

— Ты раньше никогда не видела такого? Это дракон-фонарь. Ну, мы их так называем. Выходят из моря и плывут над землей, обычно в это время года, когда погода спокойная, и мотаются вокруг башен Запретного Дворца и шпилей храма, светятся при этом, как лампы. Старые люди говорят, что это магические штучки, которые посылают драконы, живущие под водой, чтобы почтить святые места.

— А что это такое на самом деле?

Эйлия смотрела на холмы, заинтригованная этой новой загадкой, но таинственный свет больше не появлялся.

— Никто не знает. Смотрящий и его прихвостни говорят, что это всего лишь что-то вроде болотных огней или огней на мачтах, и болтаются они возле башен потому, что это самое высокое место в городе. Но последнее время их становится больше. Я драконов-фонарей видала в детстве и не помню, чтобы их столько было. Некоторые спускаются с неба, а другие, говорят, выходят из моря и пропадают в облаках. Смотри-ка, погода меняется.

Поднялся ветер, срывая туман, клубящийся на вершинах. На самой высокой вершине пар отодвинуло в сторону, будто чтобы показать остроконечные башни высокого замка.

Эйлия невольно вскрикнула.

— Там живет он? Царь-дракон?

— Жрецы его там жили лет двадцать назад. Они-то его для себя построили, то есть рабы для них построили, там на холме, который ему посвящен. Сейчас там жить никому не позволено приказом Смотрящего: сделали музей. Скоро три сотни лет пройдет, как царь-дракон являл себя последний раз, но уж если он вернется, то вернется туда.

Эйлия как завороженная смотрела на крепость на вершине. Она узнала высокую центральную башню внутренней цитадели, четыре шпиля, устремленные в небо. Именно здесь явилось ей видение боя с Мандрагором.

15. СИЛКИ РАССТАВЛЕНЫ

Гарем Йанувана занимал целое крыло замка, и жили там около двухсот женщин — жен и наложниц Халазара. Когда-то крыло предназначалось для приема гостей, и роскошь его сохранилась с тех пор: гарем мог похвастаться уютными двориками, с плитками ручной росписи и фресками, мраморными ваннами размером с рыбный пруд. Так многочисленны были женщины и так причудлив был капризный выбор Халазара, что некоторые жены и наложницы, бывало, по месяцам не попадали в его комнату. А некоторые вообще никогда — крестьянские девушки, выбранные жрецами в деревнях и привезенные сюда силой, в слезах и страхе. Халазар часто совсем забывал о них, и они становились париями гарема, с ними обращались как с рабынями. Родители их, и без того нищие, совершенно разорялись на приданое, которое должны были выплатить царю. Женщины, пользующиеся благоволением Халазара, жили в относительном уюте и неге, а вокруг играли царственные дети и комнатные собачки. Но и эти женщины были пленницами. Огороженный стеной сад — все, что видели они из внешнего мира.

Гаремом правили евнухи, и их можно было подкупить, чтобы рассказали, что происходит во дворце и в мире. Ни один мужчина не мог войти в это крыло под страхом смерти. Но Мандрагор не считался смертным мужчиной и посещал гарем свободно. Здешние сплетни казались ему интересными: цепочка евнухов отлично передавала известия, и гарем был центром, куда сходились слухи со всего двора.

Сегодня он сидел на мраморной скамье, наигрывая на зимбурийском ситаре. Особого интереса к музыке у него не было: одно из многих средств, к которым он прибегал, чтобы развеять скуку, накопившуюся за несколько веков жизни. Не было инструмента, на котором он не умел бы играть, и играл на каждом хорошо. Женщины гарема, которым в его присутствии можно было не закрывать лицо, бросали на него долгие взгляды, потом спохватывались и отворачивались. Даже тем, кого Халазар не замечал, не разрешено было заводить себе любовников.

Сегодня темой сплетен было спасение дезертиров повстанцами из Мохары.

— Про них такие чудеса рассказывают, про этих воинов, — говорила одна из царских жен. — Один из них что-то вроде пророка, который когда-то дрался на арене гладиатором, потом сбежал. И говорят, что ничто живое — ни человек, ни зверь — не могут его победить. А в бою ему помогают два ангела, один в серебряной броне, говорят, и меч у него алмазный. Он с виду — как светловолосый северный варвар, волосы у него золотые, а глаза — синие, как небо. И второй тоже не из мира этого, не мужчина и не женщина…

— А где же эти повстанцы прячутся? — скептически перебила ее другая.

— А ты не слыхала про затерянный город, который мохарцы построили давным-давно? Он далеко в пустыне и окружен деревьями и водой, и крыши там золотые, а столбы серебряные. И есть роскошный дворец, где лежат в саркофагах древние мохарские цари и царицы, и саркофаги эти вырезаны из алмаза, и тела забальзамированы, как живые, кажется, вот сейчас встанут. Дверь этого дворца стерегут наводящие ужас духи — джинны с львиными лапами и крыльями орлов, и если кто минует этих стражей, то ждет его еще худшее, ибо цари и царицы закляты могучим заклятием, и оно падет на того, кто потревожит их покой. Те немногие воры, которым удалось уйти живыми, недолго наслаждались своей добычей…

Волшебные сказки, подумал Мандрагор. Не раз и не два летал он над этими развалинами в обличье дракона и знал, что там разве что щебень от них остался, хотя изобильный водой оазис вокруг — это правда. Беглые мохарские рабы, что нашли там приют, жили в тростниковых и деревянных хижинах и вряд ли представляли собой угрозу для вооруженной мощи Зимбуры. Куда больше Мандрагора обеспокоил исходящий откуда-то из этих развалин безмолвный вой чистого железа. Мохарцы, как и элеи, мало пользовались этим металлом до недавнего времени и в основном применяли его в виде сплавов. Вряд ли они пойдут на армии Халазара с холодным железом. Тогда, быть может, такое оружие они куют против Мандрагора? Или просто используют металл как щит против его чародейства? С тех пор он облетал это место только на большой высоте и предупредил своих лоананов и гоблинов, чтобы они туда не приближались. Пусть уж лучше солдаты бога-царя пойдут на штурм! Они могут быть и слабее, но им хотя бы ничего не грозит от холодного железа, кроме острого лезвия.

— Принц Морлин! — Он обернулся и увидел, что на него смотрит Ашвари, старшая из жен Халазара, когда-то — царица при царе Зедекаре. — Зачем ты приходишь сюда, в гарем, снова и снова? Дух недоступен чарам смертных женщин — так говорят по крайней мере.

— Говорят правду, — ответил он, не переставая играть.

Она протянула руку и положила ее на струны.

— Брось! Ты сам знаешь, что никакой ты не дух! Кто ты на самом деле — и что здесь делаешь? Если Халазар догадается, что ты — всего лишь смертный, тебя больше не пустят в гарем — и очень может быть, что и голову снимут. В опасную игру ты играешь.

Он посмотрел на нее поверх ситара.

— Уверяю тебя, что не играю ни в какие игры.

— Мы все знаем, что ты хочешь свергнуть его и стать царем вместо него, как стал царем он сам, свергнув Зедекару! Ты при нем изображаешь оракула, как он при Зедекаре. От нас не ускользнуло, принц, что ты, усилив власть царя и его веру в тебя, заставил людей еще больше его ненавидеть. Ты готовишь его падение, а не его триумф. — Взгляд насурьмленных глаз был устремлен в лицо Мандрагору. — Захватив трон, Халазар решил взять себе женщин Зедекары, чтобы тем его опозорить. И ты тоже так поступишь — возьмешь нас в свой гарем?

Мандрагор вздохнул. Как он устал от людей, особенно от зимбурийцев!

— В последний раз повторяю: мне не нужен трон. Только безумец может хотеть царствовать в этом змеином гнезде интриг! И я буду тебе благодарен, если ты такие слухи распускать не будешь. Меньше всего мне надо, чтобы Халазар впал в панику и стал подсылать ко мне убийц.

— Значит, ты все-таки смертный. — Лицо Ашвари стало мрачно-серьезным. — Принц, я должна предостеречь тебя. Если ты все-таки ищешь трона, берегись. Генерал Гемала поклялся, что сперва убьет тебя.

Нетрудно было понять желание женщины уберечь Мандрагора от беды. Он был ее единственной надеждой, ее и всего гарема. Если Халазар умрет своей смертью и передаст трон сыну, то законы наследования требуют, чтобы каждая обитательница гарема была убита и предана земле вместе с умершим монархом. Не потому, что ему в загробной жизни нужна будет их служба, но потому что позор будет на его имени, если хоть одна из его рабынь станет собственностью другого. У этих женщин нет другого назначения в жизни, кроме как ублажать его, а если его не станет, им незачем жить. Рабыни его были приведены к присяге служить всю жизнь ему одному, и им не подобает служить никому другому. Каждый день, каждый час своей жизни они это помнят, эти жены и рабыни, от умной и зрелой Ашвари до девочки-невесты Йемины, все дрожат от страха, что их стареющий господин вдруг падет жертвой припадка или умрет во сне. А вот узурпатор может пощадить их и оставить себе. Чувство отвращения к этому варварству и прилив жалости к этим обреченным узницам нахлынули на Мандрагора и, очевидно, отразились у него на лице, потому что Ашвари хотела еще что-то сказать. Но ей помешало появление Йегоси, который размахивал руками и вопил:

— Он сумасшедший, сумасшедший!

— Ты про царя? — спросил Мандрагор.

Главный евнух смахнул пот со лба.

— Вчера какие-то бедные женщины из города пришли к воротам замка молить за своих голодных детей — зимбурийских детей, говорили они. Каменное сердце сжалилось бы над ними, но он велел их казнить за дерзость и вывесить тела на стенах замка. И он убил капитана Йофи из дворцовой стражи — не за преступление или оплошность, а чтобы у него был дух-слуга, сообщающий ему сведения из Нижнего Мира, и ему нужен был человек, которому он доверяет! А на той неделе, на арене — вы не поверите, но это правда, — медведь задрал двух гепардов, которых на него натравили. Халазар хотел, чтобы победили гепарды, потому что это были охотничьи гепарды из царских конюшен. Вы не поверите, но медведя официально обвинили в государственной измене, отдали под суд, и его публично обезглавил придворный палач! Он с ума сошел, говорю вам.

Мандрагор покачал головой.

— Нет, не сошел. Он просто показывает народу, что он и царь, и бог, и может делать все, что пожелает. Это предупреждение любому, кто посмеет ему противостоять.

— Но сколько еще народ будет это терпеть? Еще немного — и начнется бунт, замок возьмут штурмом, а нас всех перебьют. Разве что бунт будет здесь, внутри, — дворцовый переворот…

Он с надеждой посмотрел на Мандрагора.

Принц снова начал равнодушно перебирать струны.

— Так ничего не изменить, Йегоси. Просто у вас будет другой деспот.

— Уж лучше это, чем торжество толпы! Оно слишком многое переменит.

— А отчего вы тогда сами его не свергнете? Здесь, в гареме, он беззащитен как нигде. Секундное дело — сунуть ему в ребра кинжал. Но никто из вас ничего не делает.

— Мы боимся.

Йегоси старался не смотреть в глаза Мандрагору, а Ашвари опустила голову на руки.

— Да. Не ваш царь держит вас в плену, а ваш страх.

Тут вошел другой евнух, и все взгляды обернулись к нему.

Тот поклонился.

— Йегоси и принц Морлин, ваше присутствие немедленно требуется в тронном зале.

Йегоси побледнел. Мандрагор отложил ситар и поднялся со скамьи, не изменившись в лице.

— Что ж, пойдем узнаем, чего он хочет.

Халазар был весьма не в духе.

Наследного принца Йари сегодня выпустили на арену, и на глазах у публики он убил привязанную антилопу полудюжиной стрел. Мальчишка вошел в тронный зал, горя от возбуждения и держа за рога отрезанную голову антилопы. Первой, убитой им. С древних дней мужчина-зимбуриец мог считаться взрослым лишь после первого убитого им животного — обычно на охоте, хотя самые бедные довольствовались убийством свиньи или курицы на церемонии возмужания сыновей. Но Халазар восторга сына не разделял. Скорее его этот обряд обеспокоил.

Если Йари уже не ребенок, не значит ли это, что он, Халазар, стареет? Собственная сердитая физиономия смотрела на него из зеркала в спальне. Да, среди черных волос в бороде — еще один седой! Все появляются и появляются беспощадные напоминания о смертности вопреки всем обещаниям джиннов.

— Как это может быть? — бушевал он. — Я — бог! Как я могу стареть подобно любому смертному? Они мне солгали?

И его окатило холодной волной страха, тут же погасившего гнев. Ему хотелось убить сына, остановить его взросление!

— Я бессмертен! — сказал он одутловатому покрасневшему лицу в зеркале.

Но в голову ему закралось сомнение. Где же его божественная сила, которая, как говорили, скоро проснется? Эти духи его обманули ради каких-то своих интересов?

Он вылетел из спальни и бросился по каменной лестнице вниз, в тронный зал. Там его уже ждали Мандрагор, Гемала, Йегоси и преемник Беренгази.

— Давай-ка я угадаю, — сказал Мандрагор. — Это опять Йомар и его компания?

При имени Йомара Халазар побагровел и грохнул кулаком по столу, от чего Йегоси вздрогнул.

— Поймать их и убить — убить! Я назначил награду за их головы, я ее повысил — сколько сейчас, Йегоси?

— Десять тысяч серебряных, ваше величество! — проблеял Йегоси.

— И все равно никто не привел мне этих негодяев, живых или мертвых! — Халазар рванул себя за волосы. — Меня уже тошнит от них, слышите? Они напали в пустыне на мой караван, похитили товары и забрали рабов!

— Ваше величество, эта война не похожа ни на одну, что вашему величеству приходилось вести. Эти трое пришельцев воюют с тобой, царь, не за твою землю, но за сердца твоих людей. Зимбурийцы не предают тех, кто им помогает.

— Что? Из-за нескольких жалких дезертиров мои подданные выступили против меня? Я пошлю солдат сжечь десяток домов, отрезать пару дюжин голов, и тогда посмотрим, как они будут сочувствовать бунтовщикам! Но мои солдаты — почему они до сих пор не принесли мне головы моих врагов?

— Бунтовщики прячутся в развалинах в пустыне, — ответил Гемала. — Развалины служат им крепостью, и у них там много источников пресной воды. В моих людей летят стрелы и копья, а еще им приходится выдерживать жар пустыни.

— Оправдания, вечно оправдания! Остался ли хоть один человек в Зимбуре, верный моей воле? Где мой начальник стражи?

— Убит, ваше величество, — задрожал Йегоси, — по вашему приказу.

— Почему же его до сих пор не заменили?

— Может быть, возникли трудности с поиском желающих занять такую должность? — предположил Мандрагор с простодушным лицом.

Халазар обернулся к нему в гневе.

— А ты, дух? Почему ты еще не поймал этих преступников, при всей твоей чародейской силе?

— Ваше величество забывает, что у мятежников тоже есть союзники-чародеи, которых они могут призвать, чтобы те их скрыли. — Мандрагор решил промолчать о железе, которое он ощутил там, в руинах. — Но у меня есть план, — продолжал он, шагнув вперед. — Вы приготовите новых жертв, но на этот раз будете готовы к попытке этих воинов их спасти. Казни зимбурийцев на время следует прекратить: люди этого не стерпят. Вместо этого подойдет принцесса Марьяна — она иноземка и рабыня. Пошли ее в Долину Гробниц, предположительно как жертву огненному дракону, который там обитает. И подготовь засаду.

Гемала поморщился.

— А если чудовище нападет на моих людей?

Мандрагор должен был признать, что такая возможность существует: глупость и жестокость огненных драконов вошла в поговорку, и они нередко пренебрегали приказом своего хозяина.

— Я отошлю дракона прочь из долины. Ночью, чтобы никто не знал, что его нет в логове.

— Истинный воин не прибегает к подобным хитростям, чтобы добиться победы, — с презрением бросил Гемала.

Мандрагор приподнял брови.

— Так мне оставить дракона в долине? Как прикажете.

— Молчать, Гемала! Ты не схватил преступников при всем своем хваленом воинском умении! — рявкнул на него Халазар. — Подготовь все, как велел принц Морлин. Да будет так.

«Как мне надоели эти игры!» — думал Мандрагор, уходя из зала. Мало смысла ловить друзей Эйлии, если она действительно погибла. Но точно этого никак не узнаешь. О результатах поисков на Неморе пока ничего не сообщали, но чем дольше не могли найти ее тело, тем сильнее крепло подозрение, что она все еще жива.

«Надо самому лететь ее искать, — думал он. — На Неморе моя мощь сильнее. Пытаясь найти и уничтожить меня там, где я живу, бедная дурочка поставила себя в очень невыгодное положение. Но сейчас я не могу лететь, пока здесь дело не окончено. Все-таки может оказаться полезным захватить заложников. Тогда мне вообще не надо будет биться с Триной Лиа…»

Деревня в оазисе росла. После многих набегов на трудовые лагеря в пустыне освобожденные мохарцы и зимбурийцы присоединялись к повстанцам, пополняя их ряды. Каждую ночь открыто горели костры по всему оазису, звучали песни. Повстанцы расставили на подходах ловушки, ловчие ямы и сети, и все время в руинах скрывались лучники. В оазис все-таки вошли несколько разведчиков и зимбурийский отряд — люди, боявшиеся Халазара больше, чем повстанцев. Их поймали еще на полпути к деревне. Из мохарцев некоторые хотели перебить всех, но Дамион и шаман настояли, чтобы их оставили пленниками. Некоторым предложили вступить в ряды мохарцев, как поступил Киран Йарисс. Когда ни один из них в город не вернулся, другие солдаты проявляли еще меньше охоты идти в оазис. Киран доносил, что среди призывников назревает бунт.

Нашлись несколько фанатиков среди захваченных в плен солдат, которые не были благодарны, что их пощадили. Они говорили, что это жестоко — брать пленников живыми. «Ничего я так не желаю, как умереть за бога-царя!» — кричал один из них, когда его привели в деревню. Лорелин присмотрелась к нему. Глаза его горели лихорадочным огнем, щеки пылали нездоровым румянцем.

— Если бы Халазар был действительно богом, — сказала она, сложив руки на груди, — он бы любил своих людей. Не бросил бы их на войну, на смерть.

Солдат не отвел глаз.

— Халазар-Валдур превращает нас в великую нацию, — возразил он, — и предлагает нам весь мир. И мы должны заплатить ему за это, пусть даже жизнью. Наши жрецы говорят, что маурийский бог — слабак, потому что тем, кто идет за ним, не дает ничего.

— Ну и твой тебе пока тоже не дал весь мир. Вы еще не выиграли войну, которую затеяли. Ты разве не видишь, что вы для него — всего лишь орудия, средства отомстить миру?

— Отомстить? Не понимаю твоих слов. Наш бог карает порочных и безбожных. Много веков назад он разрушил царство элеев огнем с неба.

— А что они ему такого сделали, позволь узнать? — гневно спросила Лорелин.

— Он — бог. Кто мы такие, смертные, чтобы вопрошать богов? Валдур одной рукой дает награду и жизнь, другой — разрушение и смерть. Он в своем праве.

— Гм… там, откуда я родом, «двуличный» не звучит комплиментом.

Беренгази улыбнулся, глядя на нее.

— Все вы обречены, все и каждый. Аватара Валдура обрушит еще на вас свою месть.

Проходивший мимо Йомар обернулся к нему.

— Тихо, ты, а то отпущу тебя домой — по частям.

Беренгази угрюмо покосился на него, но замолчал. Он явно не разделял тягу своих соотечественников к мученичеству.

— Кто-нибудь видел Дамиона? — спросил Йомар, оглядываясь.

— Он пошел в развалины, к Вакунге, — ответила Лорелин.

— Опять? Он теперь целые дни торчит с этим шаманом.

— А что такого? Он хочет побольше узнать о своей немерейской силе — как ее вызывать по желанию, как маги делают. Он думает, что от него будет больше пользы как от мага, а не как от бойца. Может быть, он и прав. Он уже научился понимать любой язык, как я.

Йомар сам не знал, почему это увлечение Дамиона чародейством так его тревожило. Он отлично знал, что народ сильнее верит, будто он Заим, еще и потому, что с ним — два чудесных золотоволосых «ангела». Особенное почтение внушала и мохарцам, и зимбурийцам Лорелин — это непонятное, не от мира сего создание, не мужчина и не женщина, которая умела драться, даже не обнажая оружия. Но и Дамион их интриговал. Они думали, что он, поскольку божествен, делится с Вакунгой небесной мудростью, и мало кто знал, что на самом деле поток информации идет в обратную сторону. Только Унгуру и несколько его близких друзей сохраняли скептицизм. Йомара наполняла тревога, смешанная с усталостью, из-за роли, которую ему пришлось играть, — усталостью от постоянного притворства, от груза ожиданий народа. Впервые до него дошло, каково пришлось Эйлии, когда она увидела толпы обожающих ее арайнийцев.

Он вышел из деревни и пошел к развалинам, где нашел шамана и священника за беседой под древней стеной. У Дамиона были закрыты глаза, руки расслабленно лежали на коленях, а Вакунга что-то тихо шептал ему на ухо.

— Дамион! Дамион, очнись! — окликнул его Йомар, решительно подойдя к медитирующему священнику и наклоняясь над ним.

У Дамиона задрожали веки, потом открылись.

— Не следовало его прерывать, — мягко заметил Вакунга, когда Дамион встал и застонал, потягиваясь.

— Что это он делает? И что ты с ним делаешь? — спросил Йомар подозрительно.

— Помогаю ему найти путь. Тот путь, что ему предназначен.

— Йо, все нормально, — вставил Дамион. — Он действительно мне помогает. Я теперь понимаю, что имеет в виду Лорелин, когда говорит, что у нее есть Предназначение. Я сюда прибыл не сражаться и убивать, а узнать, какое Предназначение у меня.

— Дамион, перестань молоть чушь, — поморщился Помар. — Только потому, что люди считают тебя ангелом…

Дамион улыбнулся.

— Йо, это же ты мне велел с этим не спорить.

— Но это было только вначале, когда нашей жизни грозила опасность. И я не говорил тебе, чтобы ты сам в это верил!

Священник стал серьезным.

— Йо, пусть я не ангел, но я точно знаю, что во мне есть сила, которую я могу изучить, чтобы пользоваться ею, и еще… есть у меня какая-то миссия. Что-то, для чего я предназначен.

— Спятил, — сказал ему Йомар.

Дамион не ответил. Он так и смотрел в пространство с безмятежным выражением лица. Мохарец ощутил небольшой укол тревоги. Опять боевой шок? Бывало, что солдат вроде совсем оправлялся от этой болезни, и вдруг она возвращалась, когда он пытался вернуться к обыденной жизни. Некоторые умирали от нее постепенно, и разум с телом угасали одновременно. То же самое бывало в лагерях рабов с людьми, которые больше не могли выносить страданий. Им уже было не помочь, как не поможет лекарь смертельно раненному. Вид таких людей вызывал у Йомара сострадание, пока он не научился подавлять скорбь и отворачиваться. И тогда он поклялся себе, что сам никогда не сдастся так жалко, но умрет в бою, когда придет его час. Вот так и вышло, что он в ярости гнева бросился на пришедшего в лагерь льва, не страшась его клыков и когтей. Для него это тогда и не лев был вовсе, а царь Зедекара, и надсмотрщики, и сама пустыня в ее неумолимой жестокости. Спустя годы этот поступок казался ему актом не мужества, но безумия. Не виноват был лев, что его охотничьи угодья разрушили люди, а дичь разогнали. Убить его — это как убивать подневольных солдат армии Халазара: истинный враг был не тот, которого ты сразил. А когда ты окровавишь меч, враг этот издевается над тобой из своего недоступного укрытия, смеется над твоими мелкими и бесполезными победами.

У Дамиона глаза были закрыты: он снова ушел куда-то, куда Йомар за ним пойти не мог. Воин пожал плечами, повернулся и отправился обратно в деревню.

Лорелин ушла под навес из звериной шкуры, который ей поставили, и Йомар минуту постоял, глядя, как она лежит на мехах. Лорелин спала, вкладывая в это занятие ту же тщательность, что и во все свои действия: она лежала на спине, вытянув руки и ноги, все мышцы тела полностью расслаблены, спала изо всех сил. Йомар залюбовался ее худощавой грацией. Он чувствовал, что она в любой миг могла вскочить, полностью готовая к бою, как пробудившаяся от дремы тигрица. Но что-то он ощущал и помимо ее физической силы: безупречную чистоту, как в каком-то редком кристалле. Дух ее не был способен ни на какое двуличие или фальшь, на нее можно положиться во всем, доверить собственную жизнь. Идеальный товарищ по оружию, который никогда не побежит, не отступит, всегда выполнит свой долг — если его не убьют. Она вполне могла сама о себе позаботиться, и все-таки Йомару почему-то хотелось защитить ее. Не потому ли отчасти он так против ее участия в боях? — подумалось ему. Не потому ли, что ему невыносима мысль, что ее могут убить или ранить?

«Я люблю ее», — подумал он в изумлении. Как молния из Эфира — откровение.

Он смотрел, и она заворочалась, зевнула, открыла глаза и, увидев его, улыбнулась. Его вдруг потянуло сказать ей то, что он сейчас о ней думал, но слова не пришли, и Йомар упрекнул себя, что никогда не умел переводить мысли в слова. Этого искусства жизнь воина никогда от него не требовала. Вот Дамион — тот знал бы, что сказать. А он, Йомар, только стоял как пень, и миг прошел.

Лорелин посмотрела на Йомара и ощутила прилив теплого чувства, такого сильного, как до сих пор не знала. Вопреки их нередким стычкам было в нем что-то столь же твердое, прочное, надежное, как в земле под ногами. Такие чувства, как знала Лорелин, часто возникают среди товарищей по оружию: те, кто вместе встречал опасность, не могут не привязаться друг к другу умом и сердцем, несмотря на мелкие различия. Она села и снова улыбнулась, и на миг ей показалось, что в его глазах мелькнуло ответное тепло, и он будто вот-вот что-то скажет. Но что хотел он сказать, так и осталось неизвестным — вечернюю тишину нарушил громкий крик, и мгновение было упущено.

— Весть! Я принес весть!

Крику вторил стук копыт.

Йомар раздраженно обернулся.

— Ну что еще? — резко спросил он.

Киран Йарисс въезжал в лагерь на степной лошади, которую ему выделили.

— Что за шум? — снова спросил Йомар.

— Новости из города, — ответил запыхавшийся Йарисс, соскакивая с седла. — Объявлено, что, раз вас никто не может поймать, бог-царь будет убивать людей, пока вы не сдадитесь.

— И как им предстоит погибнуть, Киран? — спросила Лорелин, вскакивая на ноги. — Опять в храме?

— На этот раз нет. Их станут отдавать огнедышащему дракону, у которого берлога в Долине Гробниц. Жертвы будут приносить каждый день. Первой будет пленница благородных кровей — дочь царя Шурканы, которого убил Халазар. Ее держали в замке рабыней, но сейчас ей предстоит умереть.

— Нет! Этого нельзя допустить! — заявила Лорелин. — Когда она умрет, Киран?

— Сегодня на закате. У гробницы Зедекары.

— Значит, у нас еще есть время собрать отряд.

— Что-то мне это не нравится, — сказал Йомар. — Почему в Долине? Это слишком далеко от города. Почему не на арене, не в храме? Очень похоже на засаду. Нас ловят на приманку, выманивают.

— Йо, мы не можем дать этой девушке умереть, — возразил Дамион. Он вместе с Вакунгой тоже пришел в деревню на шум.

— Не ходи, — сказал шаман.

— Я нужен моим друзьям. И Халазар…

— Ты не понял. Халазар здесь ни при чем. Это колдун-дракон вас ловит — и тебя особенно. Если он тебя схватит, это может быть конец нам всем — в том числе дочери Утренней звезды.

Дамион опешил.

— Неужто я настолько важен?

— Важно все. Наводнение начинается с одной капли, песчаная буря — с одной песчинки. Вот таков и ты, Дамион, по крайней мере сейчас. Потому что сейчас все зависит от тебя. Пойди в этот набег, и ты выберешь неверную дорогу, — предупредил его старик. — Ты потеряешь путь. Ты должен остаться и учиться, а не скакать с оружием в руках, как все.

— Может, действительно следует оставить Дамиона, — предложила Лорелин. — Остальные могут идти.

— Послушай ее, — сказал Дамиону шаман. — Она и другие бойцы едут навстречу опасности, но для тебя там куда опаснее. Это будет конец многим чужим жизням.

Священник неохотно повиновался.

— Возьми мой меч, Лорелин. Адамантиновый клинок прочнее твоего. А я останусь.

«И ладно, — подумал Йомар. — Если он с ума сошел, то лучше ему быть здесь».

Воины готовили коней и оружие, а Дамион задумчиво смотрел на них.

— Вы там поосторожнее, ладно? — попросил он. — Если Йо прав и это западня…

— Не бойся, будем начеку, — заверила его Лорелин, пристегивая к бедру меч.

К набегам люди готовились каждый день, отрабатывая выпады и защиты на мечах, испытывая копья и луки. Когда солнце опустилось и ветер стих, бойцы оседлали коней и надели доспехи. Собравшиеся мохарские женщины проводили их пронзительными криками, как полагается провожать воинов на битву. Когда небольшой отряд пустился прочь по пустыне, Дамион озабоченно смотрел ему вслед.

— Удачи! — крикнул он.

И смотрел, пока люди не скрылись в темнеющей дали.

Быки, запряженные в телегу, были белые без единого пятнышка — цвет жертвы. В праздничные дни приносили в жертву ягнят, голубей, других белых животных, а в старые времена людей, приносимых в жертву на алтаре Валдура, облачали в белые одежды и сажали на белых коней. Марьяна это знала: еще живя в доме своего отца, она, любопытствуя об обычаях и нравах других народов, прочла много книг с рассказами путешественников. Так что, хотя никто не говорил ей о причине неожиданного путешествия, она отлично поняла, что это означает, когда ее одели в белое и возложили цветы на распущенные волосы. И упряжка белых быков с венками на рогах подтвердила страшное предположение.

Телега в сопровождении верховых стражников ехала медленно по широкому сухому руслу, иногда останавливаясь, когда колесо цеплялось за крупный камень или попадало в одну из многочисленных трещин, зияющих, как пересохшая пасть.

Вскоре русло стало глубже, потом открылось в широкую долину, ложе древней реки. Ее давно ушедшие воды вырезали в земле странные силуэты: высокие вертикальные формы, будто окаменевшие деревья или статуи на пьедестале. Но в красных стенах каньона были и другие формы, уже не природой сделанные: покатые фасады храмов, портики с колоннами, вырезанные прямо в камне, и украшенные крышки гробниц с фризами, живописующими славные деяния покоящихся в них царей. Пугающие колоссы, каменные великаны с головами шакалов или крокодилов, сторожили входы. Здесь в далекие дни хоронили усопших зимбурийских царей со всеми их домочадцами: женами, наложницами, рабами — всеми, кроме детей. В этой долине сотни людей под угрозой меча принимали яд и ложились в землю рядом с царственными саркофагами.

Заброшенное было здесь место, и сейчас особенно: огромные куски и без того высохшей земли были искорежены и обожжены огнем, и от немногих жестких пустынных кустов остались обгорелые палочки. А вокруг повсюду валялись обглоданные и обгоревшие кости животных: коров, коз, лошадей, даже массивные скелеты слонов — подношения неутолимому голоду твари, что устроила здесь свое обиталище. Маленькая процессия, идущая сейчас по высохшему руслу реки, знала об этом страшном существе. Лица у солдат посерели, а лошади закидывали головы и фыркали от вони жженой извести и падали, густо наполнявшей воздух. Одна вдруг вскинулась на дыбы, испуганное ржание отразилось эхом от стен ущелья. Всадник выругался — у него тоже нервы были на пределе. Быки заревели и заупрямились, но их ударами бича заставили идти вперед.

А молодая женщина, лежащая связанной в телеге, давно уже миновала страх и ушла в забытье, когда вся окружающая действительность кажется нереальной. Когда-то она была принцессой, изнеженной, избалованной, любимой овдовевшим отцом и четырьмя старшими братьями, и все они теперь мертвы, убиты солдатами Халазара. Перемена судьбы была столь быстрой и необратимой, что Марьяна через плен и последующее рабство прошла как в трансе. Предстоящее последнее испытание хотя бы обещало положить конец этим страданиям. Поэтому она поплакала только немного, когда поняла, что конец дороги уже близок, а с ним и конец ее жизни. Про себя она молилась, чтобы после смерти встретиться с родителями И братьями.

Но через какую ужасную дверь придется войти в рай!

Она попыталась представить себе другую сцену: притвориться перед самой собой, что идет по дороге, ведущей к родному дому, возвращаясь с приятной прогулки. Марьяна закрыла глаза, стараясь представить себе вместо тряской телеги открытую царскую карету отца. Ей даже послышались тонкие колокольчики на упряжи яков, упорно и ровно везущих карету вверх. И еще много этих бородатых быков пасется высоко в горах на альпийских лугах, потому что як для шурканца — то же, что лама для маракита, северный олень для риаланца: источник молока, мяса и шкур, подъяремный скот и выкуп за невесту, самая древняя в мире валюта. У ее отца, поскольку он был царем, стада исчислялись тысячами. А дальше еще — дикие горные долины, где пасутся стада диких мастодонтов и шерстистых носорогов, но здешние закрытые от ветра склоны давно уже превращены в террасы, и выращивают на них растения с незапамятных времен. А над ними — древние развалины, вырезанные в скальной толще гор, — пещерные города, построенные исчезнувшими элеями. Марьяна будто видела их перед собой и видела дворец в горах с мощными стенами и сторожевыми башнями, и доброе, ласковое лицо отца, и братьев с веселыми дразнящими глазами. Наверное, она действительно близка к своему концу, раз так ясно видит их…

«Они ждут меня в моем последнем доме…»

Снова телега подпрыгнула, наехав на камень, и глаза девушки невольно открылись. Впереди высился хмурый фасад из колонн и статуй, вырезанных в толще горы, и вход без двери зиял непроглядной тьмой. Марьяна отвела глаза прочь, и ее изможденное тело содрогнулось. Уже так скоро…

— Вон его логово, — сказал капитан. — Самая большая гробница.

— А зверь точно на нас не нападет? — спросил кто-то.

Капитан покачал головой.

— Этот гоблин клялся, что нет. Он вроде бы не просто скотина, а с разумом, как человек.

— И все равно можно жертву здесь оставить.

— С ума сошел? Да если она каким-то чудом удерет, Халазар с нас головы снимет. Привязывайте ее к колонне, и уходим.

Солдаты выполнили приказ, а потом будто собрались уходить, но тут что-то лязгнуло, и капитан зашатался: в шлеме его торчала стрела. Солдаты потянулись к оружию, но без толку: их враги прятались в проеме другой гробницы с противоположной стороны долины. Засвистели еще стрелы, и солдаты бросились в поспешное бегство, подвывая на ходу и бросив принцессу, привязанную к колонне у входа в гробницу.

Освободители выбежали из темного проема и бросились к девушке — кто пешком, кто на лошади. Марьяна подняла глаза, и в голове у нее прояснилось, когда она увидела своих спасителей. Высокий золотоволосый воин соскочил с коня, разрубил мечом путы Марьяны. Принцесса вскрикнула.

— Сэр Дамион! — И она бросилась к ногам воина, плача и целуя его руки в железных перчатках. — Я слышала легенды о тебе, которые рассказывали женщины…

Ошеломленная Лорелин сообразила вдруг, что в серебристой броне ее вполне можно было принять за Дамиона.

— Я не… — начала она, но Марьяна не слушала, плача от радости, цепляясь за ее руку и поливая ее слезами.

— Сэр Дамион! Как мне отблагодарить тебя?

Лорелин снова попыталась указать ей на ошибку, но тут все вдруг замолчали, услышав низкий рокот, будто голос самой земли, из глубины гробницы. Во мраке разинутого прохода появились два ярких огня, будто лампы в невидимых руках, и послышалось хриплое дыхание. Пришел дракон.

Марьяна подняла крик:

— Бежим! Бежим!

— Отходим! — крикнул Йомар своим людям.

— Нет! — крикнула в ответ Лорелин. — Он нас догонит и всех перебьет, сожжет огнем с воздуха! Его надо убить здесь, на земле.

И она снова вскочила на коня, пришпорила фыркающего жеребца в сторону входа гробницы, к ожидающим горящим глазам.

В жилах степного мохарского коня текла кровь элейских скакунов, и он подчинился приказу, хотя прижал уши к голове и закатил глаза. Лорелин ухватилась за меч. Был шанс, что ей удастся нанести смертельный удар, пока тварь не набрала воздуху, чтобы изрыгнуть пламя…

Послышался рев, и с неуловимей быстротой жалящей змеи из дыры вырвалось огромное тело. Лорелин натянула поводья, не отрывая изумленных глаз от чудовища. Это был не огненный дракон в эбеновой броне, но лоанан, и крылья его и чешуя были красны, как камень, на котором он стоял.

— Мандрагор! — воскликнула она, потрясая адамантиновым клинком. Клинок светился синим пламенем. — Это ты, Мандрагор! Иди и сражайся с нами!

— Лори! Тебе нельзя с ним биться! — крикнул Йомар.

Но она лишь снова взмахнула пылающим лезвием и бросила коня в галоп, прямо к дракону.

Он припал к земле, потом взмыл в воздух, как раз когда она ударила. Увидев это, Лорелин попыталась придержать копя, но слишком уже разогналась. Как только она оказалась в его тени, он сложил крылья и упал камнем. Передняя лапа разодрала зад коня, заставив животное встать на дыбы, потом метнулся вперед хвост, сбив коня с ног. Лорелин успела спрыгнуть, когда конь с диким ржанием упал набок, молотя копытами воздух. Тут же рядом оказался Йомар, влетел в схватку, чтобы Лорелин оказалась в сфере действия железного меча.

Снова дракон взмыл в небо, уходя от железа, потом закружился между стенами долины, снова нырнул вниз. Йомар попытался достать мечом пролетающего над головами дракона, но тот был слишком высоко.

И тут на них обрушились враги — теперь в западне оказались мохарцы. Десятки, сотни воинов полезли из проема огромной гробницы. У некоторых были искаженные фигуры, несоразмерные черты: это были гоблины, метнувшие огненные молнии в Йомара. Но чародейские огни тут же погасли, как только он поднял Меч Звезд. Тут один из мохарцев с криком бросился перед Йомаром, и стрела, выпущенная зимбурийцем, попала в него. Он упал со стрелой в груди — это был Унгуру.

— Нет! — вскрикнула Лорелин, подбежала к упавшему, бросив меч, и положила его голову себе на колени. Свой меч павший воин еще стискивал в ладони. Глаза у него открылись, повернулись к Йомару, который тоже склонился к нему.

— Заим, — прохрипел раненый, и голова его откинулась назад и потяжелела на коленях Лорелин.

— Унгуру! — шепнула она, глядя в темные глаза, уже ничего не видящие. Ее потрясло, как мгновенно гаснет искра жизни.

Высоко в небе взревел красный дракон. Еще раз низко пролетев над головами, он лег на крыло и полетел в сторону Йанувана.

— Кто из вас Дамион Атариэль? — спросил зимбурийский солдат, вытягивая меч из ножен.

— Его с нами нет… — начал Йомар, но его перебил крик другого солдата:

— Он врет! Вот, вот этот — это он и есть! Рабыня его узнала, она назвала его по имени — я слышал!

Йомар обернулся в изумлении. Солдат показывал на Лорелин.

— Вот это Дамион! Воин с волосами как золото.

— Ты ослеп? — рявкнул на него Йомар. — Это не…

— Нет, Йо! — не дала договорить Лорелин. Она обернулась к солдату. — Это правда. Я Дамион.

Зимбуриец осклабился.

— Не сильно страшный воин. Ты же просто мальчишка.

Йомар смотрел в полном отчаянии. Эти зимбурийские солдаты никогда не видели женщины, похожей на Лорелин: она отличалась от низкорослых, робких, закутанных в шаль зимбуриек, как день от ночи. Вряд ли и гоблины поймут разницу. А цвет волос у нее действительно тот же, что у Дамиона. Лорелин намеренно поддерживала их заблуждение — но зачем? Сколько времени она рассчитывает морочить им голову? Или она думает, что они убьют ее на месте, и так она спасет настоящего Дамиона?

— Это не Дамион, — возразил он, выступая вперед. — Я вам говорю, что его с нами нет.

— Ты Дамион или нет? — спросил солдат у Лорелин.

— Да.

Она даже глазом не моргнула.

— Нет! — одновременно с ней заревел Йомар.

Он пошатнулся, когда солдат обернулся и ударил его наотмашь.

— Лгун! Защитить его хочешь?

— Прекратить! — Этот командный голос принадлежал генералу Гемале, идущему через ряды своих людей. — Связать всех и отвести к царю. Мертвеца похоронить здесь. Это был враг, но он хорошо служил своему хозяину. И он оказал нам услугу, назвав имя хозяина с последним своим вздохом. Мы теперь знаем, кто это. — Тяжелый взгляд остановился на Йомаре. — Мы поймали их вождя. Того самого Заима.

В тронный зал их ввели в цепях. Лорелин и Йомар шли с суровыми лицами, Марьяна всхлипывала, мохарские пленники шли подавленно. Халазар сидел на троне с глазами черными и непроницаемыми, как у гадюки. Рядом с троном стоял Мандрагор, облаченный в красную мантию.

Гемала посмотрел на него с вызовом.

— Поскольку ты был занят слишком важными делами, принц, чтобы участвовать в бою, приз пришлось брать мне и моим людям. Мы взяли Заима и того, о ком ты говорил, что Трина Лиа в нем души не чает: сэра Дамиона.

— Мои поздравления тебе и твоим людям, генерал, — отвечал Мандрагор. — Уверен, что вам понадобилось все ваше мужество и смелость, чтобы взять в плен эту девушку.

— Девушку? — заморгал Гемала. — То есть как?

— Это женщина, а не мужчина, старый ты дурак. Тебе объяснить разницу?

— Сэр Дамион — женщина? — ахнул какой-то солдат.

Мандрагор возвел золотые глаза к потолку.

— Нет! Дамиона здесь нет.

— Как? — загремел Халазар, краснея от гнева. Он бросился на злосчастных конвоиров, бранясь и раздавая затрещины. — Безмозглые псы, безголовые болваны! Никогда не можете сделать дело как надо! — Он обернулся к Лорелин и Йомару, тяжело дыша. — Я поймаю этого Дамиона, слышите? Я его поймаю, даже если придется казнить всех жителей этого города — мужчин, женщин и детей! А вы… — он шагнул ближе, пылая черными глазами, — ваши головы сегодня же будут торчать на воротах!

Марьяна ахнула и разразилась слезами. Халазар ударил ее наотмашь, и она растянулась на полу без сознания.

— Эту обратно в гарем, пленников — в подземелье. Кроме этих двух. Им — немедленно головы долой!

— Нет, — сказал Мандрагор.

— То есть как нет?

— Вашему величеству они нужны живыми. Они знают, где Дамион. Найди его, царь, и Эйлия у тебя в руках. А вам, Йомар и Лорелин, я советую сказать, где Дамион.

Лорелин встретила его взгляд ясными голубыми глазами.

— Я не скажу.

— Тебя пытать будут, дурочка.

— Мне все равно.

— Ничего ты от нас не узнаешь, — добавил Йомар.

Охранник ударил его с такой силой, что он пошатнулся, рухнул на пол — тяжело ударился, не имея возможности подставить скованные руки, и Лорелин подбежала к нему и нагнулась.

Мандрагор повернулся уходить.

— Оставь их в живых, царь, и не дай им самим с собой ничего сделать, даже если придется сковать их по рукам и ногам. Они должны жить, чтобы рассказать нам все, что знают.

— Ты смеешь мне указывать? — возмутился Халазар. — Мне, твоему господину?

Мандрагор посмотрел на него холодным взглядом, с таким презрением, что скрывать его он больше не мог. Боги в небесах, как же ему все это надоело!

— Последуй моему совету, царь, иначе тебе придется об этом пожалеть, — только и сказал он. Потом добавил: — А теперь я пойду к себе.

Он развернулся и вышел из зала.

Халазар сердито глядел ему вслед и минуту подумывал приказать провести казнь — чтобы показать свою власть. Потом он увидел, что маги-гоблины окружили Лорелин и лежащего Заима, передумал и велел отвести этих двух в подземелье вместе с прочими.

Мандрагор быстро шагал через огромный приемный зал. Вечерние тени уже ложились в углах и за мощными колоннами, слуги зажигали лампы на длинных цепях. Стояли на страже часовые, и железо их оружия неприятно пульсировало, но он едва замечал их присутствие. Его раздирали противоречивые эмоции.

Что за жалкие фигуры эти двое — Йомар с его несокрушимым упрямством и Лорелин, вся в розовых мечтах о рыцарстве! Даже угроза смерти не заставит их говорить, в этом Мандрагор был уверен. Лорелин, в частности, явно решила стать мученицей: паладины всегда были до смешного уверены в награде на Небе. Ни один зимбуриец не мог подумать без страха о встрече с Валдуром Ужасным, но паладины верили, что их бог добрый и любящий, и смерть им не страшна. Мандрагор вдруг ощутил подавленность. Почему его все еще интересует судьба людей, когда уже столько времени прошло? Их жизнь и смерть должны идти своим чередом и к нему отношения не имеют… почему это вдруг он подумал о смерти?

Поглощенный своими раздумьями, он слишком поздно заметил опасность. Человек, выскочивший сзади, застал его почти врасплох. Чей-то локоть сдавил горло, и когда он схватился за него двумя руками, кинжал, направленный в сердце, соскользнул по ребру. Лезвие у него в мозгу ревело железом — звук металла, который мог бы предупредить его о приближении убийцы, если бы его не заглушал фон другого оружия. Мандрагор вывернулся, и крик его, крик боли, ярости и тревоги, всколыхнул часовых, и даже Халазар выглянул из тронного зала со своими придворными.

Генерал Гемала стоял неподвижно, все так же держа в руке кинжал с железным лезвием. Мандрагор одной рукой зажимал рваную рану на груди, под разорванной красной мантией, а другую поднял и согнул как клешню перед лицом неудачливого убийцы.

— Ты! — вскричал Халазар. — Я так и знал!

— О царь, — начал седой воин, — у меня были причины. Разве я плохо тебе служил? Я был с тобой с самого начала — послушай меня, царь. Этот человек — не дух, всего лишь злой волшебник, и он служит себе, а не тебе. У меня на глазах он позволил себе отменить твой приказ — только что! Он хочет убить тебя и занять твое место. Я уже давно раздобыл этот кинжал холодного железа и ждал случая. Мне не удалось убить его, но смотри, о царь! — Он вытянул руку с окровавленным лезвием. — Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы у духа текла кровь?

— Я восхищаюсь твоим мужеством и преданностью, генерал, — прошипел Мандрагор сквозь зубы. — Но все равно я тебя убью, — добавил он, шагнув вперед.

— Нет, мне решать его судьбу! — зарычал царь. — Стража, в подземелье генерала! Он умрет сегодня — медленно, под пыткой… нет, Мандрагор, отпусти его! Я сказал, что он умрет медленно!

— Ваше величество, я умоляю… — кричал Гемала, пока его уволакивали.

Мандрагор широким шагом пошел прочь. Сквозь пульсирующую боль, туманящую разум, стало проступать растущее отвращение. Убийства и интриги! Уже тошнит от них. И сейчас он был близок к тому, чтобы потерять жизнь, а нанесенная железом рана останется, даже если он сменит обличье.

Не приманивал ли он опасность нарочно, подумал он, чтобы ее пряной остротой отогнать скуку? Если да, то больше он этого делать не будет: он стал беспечен, и это чуть не кончилось плачевно. Какие еще интриги ждут его в этой проклятой стране? Пусть гоблины проследят за Йомаром и Лорелин и ищут Дамиона в пустыне. А у него есть свое царство и свой народ, которыми надо править, и еще более опасный враг, который даже еще не найден.

Давно уже пора было вернуться на Немору.

16. ЗАПРЕТНЫЙ ДВОРЕЦ

Эйлия провела в гостинице две ночи и про себя заметила, что на дереве спалось лучше. Грохот общего зала проникал сквозь все щели покореженных сучковатых половиц вместе со звяканьем ламп и вонью дыма и эля. Вышибале-троллю работы явно хватало, судя по выкрикам и грохоту спускаемых с лестницы тел. Каждый раз Эйлия сжималась, когда слышала тяжелые шаги вверх по лестнице и мимо ее двери. Твиджик так же нервничал, как она, одной парой глаз наблюдая за дверью, другой — за окном.

По вечерам Эйлия вместе с Май подавала еду посетителям в общем зале или помогала на кухне Маг, а Твиджик бегал за ней, как собачка, часто попадаясь под ноги. В конце концов Эйлия уговорила его посидеть под столом.

— Не могу понять, — говорила Маг. — Эти маленькие двухголовки считаются самыми боязливыми тварями на свете. Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь из них терся возле людей. Они страшно пугаются всех, кто больше их.

— Наверное, я не слишком страшная, — сказала Эйлия.

А про себя порадовалась, что никто здесь не понимает речей амбисфены. Твиджик мог бы проболтаться, что держится возле нее ради магической защиты.

Работая, Эйлия обдумывала свой следующий ход. Здесь явно не было небесных кораблей: она осторожно спрашивала, но в ответ получала только недоуменные взгляды. Как ей объяснили, только драконий народ такие вещи может знать, а драконов здесь уже сто лет никто не видел, да если бы они и были, то с обыкновенным человеком даже говорить не стали бы. Может быть, найти кого-нибудь из приспешников Мандрагора и заставить его ей помочь? Да, но если сам принц будет с ним? Лоанея она еще могла бы надеяться одолеть, а Мандрагор — дело другое. У него столетия боевого опыта с бесчисленными сильными противниками, а ее никогда никакому бою не учили. Конечно, в конце концов стали бы учить — будь все так, как планировали лоананы, она бы с Мандрагором еще много лет не встретилась. Так что же ей делать? Бежать от него или сразиться с ним?

«Однажды я его уже победила», — сказала она себе на третий вечер.

Не ты, — возразил внутренний голос. — Ты была тогда о своем собственном мире, и его сила совместно с силой Камня прогнали Мандрагора. Здесь с тобой Камня нет, и ты на его земле, в его мире.

«Я не могла взять с собой Камень. Не могла рисковать тем, что Камень попадет к нему в руки. Он бы его использовал как символ, как доказательство для валеев, что он действительно их бог».

Верно — но сейчас при тебе нет его силы. Ты одна.

Одна. Это слово эхом отдалось в сознании. Аурон и Талира не знали, где она, а из бедняги Твиджика союзник не слишком полезный. Он свое сделал — привел ее в Лоананмар.

Эйлия потянулась к собственной магии, постаралась ощутить ее присутствие в себе, этот объемный резервуар нерастраченной энергии. Да, у нее есть сила даже без Камня, но нет практических навыков, необходимых в битве за жизнь.

Она вышла во двор, где Маг варила еду на земляной яме возле горячего источника. Он парил, как кипящий котел, а рядом с ним был источник поменьше, тоже бурлящий, где отмывались миски и кастрюли. Свирепое сияние обоих солнц заполняло двор, но уже не казалось таким жарким. Задувал ветерок, шевеля плотные кроны низких деревьев, и бежали по небу облака нежно-зеленого цвета весенних листьев.

— Приятная погода, правда? — спросила Маг. — Сегодня ночью так резко поменялась.

Эйлия что-то промямлила в ответ. Она не сводила глаз с крепости на вершине вулканического холма, нависающей над крышами города. Не взбиралась по каменному обрыву дорога, не было ворот в ее стенах. Как говорила Маг, добраться туда можно только по воздуху, хотя считалось, что в горе есть пещера, выводящая в погреба крепости. Из входа этой пещеры все время идет пар, как дым из пасти огненного дракона, и войти туда никто не осмеливается.

— Кстати, — вдруг сказала Маг, — я там вытащила твою постель на солнце и положила тебе в комнату мое старое платье. Очень удачно, что мы примерно одного роста. И как ты умудрилась уйти из дома без смены одежды? Боюсь, что это твое желтое белье мне не починить — все в лохмотьях. Жаль. Такое красивое плетение, такое тонкое, как туман. Никогда такого не видела.

Белье? Эйлия вдруг вспомнила альфаранский хитон: его негде было спрятать в пустой комнатушке, и Маг его нашла. Эйлии не слишком понравилось выражение любопытства на лице хозяйки. Она заставила себя улыбнуться и ответить небрежно:

— Ой, спасибо, Маг, только его можно просто выбросить.

— Выбросить — скажешь тоже! Такое тонкое, хотя и рваное. В этом городе ни у кого ничего подобного не найдешь. Отдай мне, я из него чего-нибудь сделаю.

— Ну, разве что на тряпки порвешь.

Эйлия старалась говорить небрежно, опасаясь пробудить интерес в Маг. Эх, надо было выбросить раньше…

У женщины глаза загорелись.

— Ох, спасибо! Но я думаю, до тряпок дело не дойдет. А ты себе оставь мое старое платье, конечно. Но тебе все равно еще одежда нужна будет.

— Спасибо, — ответила Эйлия, — но я подумала, что не буду я в городе оставаться. Наверное, вернусь домой.

При слове «домой» сердце кольнуло тревогой — за дом, за отца, за Халмирион, за друзей, с которыми сейчас неизвестно что происходит. И как же все-таки покинуть эту планету? Эйлия не смогла сдержать дрожи в голосе и вдруг ощутила сумасшедшее желание — рассказать этой доброй женщине все, всю правду, а не эту тщательно обдуманную ложь. Ох, разделить бы это бремя с кем-нибудь!

— А как насчет пожевать? — спросила Маг, вставая и отряхивая землю с колен.

Эйлия не успела ответить, как что-то пронеслось в небе, и она пристально посмотрела вверх, прикрыв глаза ладонью. Но это, к счастью, была всего лишь птица с ярким оперением, кружащая подобно ястребу на зеленом фоне. Крылья ее сияли, как кованое золото, пуская зайчики на каждом взмахе. К ее удивлению, Маг побледнела настолько, насколько можно было при бронзовом цвете ее кожи.

— Ты видела? Видела?

— Я видела птицу, — ответила Эйлия, не понимая.

— Это не птица, это был он. Одна из его многих форм — птица с золотыми перьями. Такой больше в мире нет.

— Он? — переспросила Эйлия, чувствуя, как забирается в сердце страх.

— Царь-дракон. Иногда он вылетает из той дымной пещеры на склоне горы, приняв этот вид — облик золотой птицы. Мать мне говорила об этом, давным-давно, я еще девчонкой была. Это вроде как знак, он говорит, что нас всех видит. Если я когда-нибудь такую птицу увижу, говорила моя мать, я к ней отнесусь очень почтительно, потому что это он. Это значит, он вернулся!

Мысли у Эйлии завертелись вихрем. И она тоже уставилась вытаращенными глазами на птицу, улетающую за крыши, с глаз долой. Неужто это в самом деле был Мандрагор? Или просто местное суеверие?

— Этот царь-дракон, Маг, — объяснила она поспешно, — я думаю, что знаю, кто он. Там, откуда я родом, рассказывают историю о чернокнижнике — муже большой силы, который жил сотни лет назад. Он легко мог бы убедить людей, что он — бог, используя свои способности перекидываться и наводить морок. Если я права, то тогда ваш царь-дракон — не миф, а настоящий, и я боюсь, как бы он действительно не вернулся в Лоананмар. Он жил здесь когда-то, думаю, и однажды удалился, но о нем осталась память, и ваш народ продолжал его почитать. Я должна предостеречь вашего предводителя. Одно дело — посбрасывать его статуи, но с ним, если он пришел вернуть себе город, вам не воевать. Если ваш Смотрящий попытается противиться Морлину — то есть волшебнику, — его можно заранее считать мертвым…

— Нет! — Маг испугалась еще сильнее. — Ничего ему говорить нельзя! Браннион Дюрон — Смотрящий — на такие темы рассуждать не разрешает! Насчет магии и прочего в этом роде. Это Раду и его ни на что не гожим прихвостням я могу сказать, что я ведьма, но Дюрону… да людей арестовывают и просто за слова, что они верят в богов, драконов, таинственные страны среди звезд. И тут уж не поможет плач, что ты из глухой деревни и законов наших не знаешь. Дюрон скажет, что ты его бабьими сказками пугаешь, и бросит тебя в тюрьму.

— Но все равно людей надо предупредить. Если Морлин вернулся, надо немедленно всем бежать.

— Дюрон скажет, что ты распускаешь ложные слухи и это надо прекратить. — Маг перешла на свистящий шепот. — Хочешь правду? Вот она: Смотрящий — тиран, ничуть не лучше всех тех, кто до него был. Много лет назад он перебил всех, кто смел выступать против него, и с тех пор всякого, кто выступит против его закона, уводят собиратели — и больше никто этих людей не видит. За ними приходят домой глубокой ночью, забирают, и никто не знает, что происходит с ними дальше. А собиратели знают, где ты живешь, Лиа.

Эйлия искренне удивилась.

— Но я же всего одна.

— Ты можешь у других вызвать ненужные мысли. Он не терпит ни малейших отклонений, послушай меня. Я думаю, он боится, что культ бога-дракона не умер, но живет где-то втайне. Старое жречество может восстать и свергнуть его.

Еще одна причина для Эйлин покинуть Лоананмар.

— Тогда, Маг, мне лучше уйти куда подальше, как только я выскажу свои предостережения.

Больше к этой теме не возвращались. Маг пожарила карпов и заварила горький зеленый чай, пока Эйлия обслуживала клиентов, а потом ее сменила Май, пока Эйлия ужинала. Она проголодалась и ела с жадностью и с удивлением обнаружила, что горячий чай создает ощущение прохлады и свежести. Пока она ужинала, солнца зашли в гущу багровых и пурпурных облаков, и наступили бирюзовые сумерки. Выглянув из заднего окна, девушка увидела, что замок на горе превратился в угрожающую тень, а вокруг его башен играют светящиеся многоцветные шары. Без сомнения, это были те самые «драконовы фонари» вроде того, который она уже видела. Они будто были сделаны из света или квинтэссенции: как яркие бесформенные эйдолоны, называемые блуждающими огнями, которые умеют призывать из Эфира опытные немереи для иллюминации. Не признаки ли это возвращения царя-дракона? На фоне темной глыбы замка были и другие огни, как горящие в ночи глаза: освещенные окна, десятки окон. Высоко на главной башне горел красный огонь, прямо под короной шпилей.

Маг тоже это заметила.

— Видишь? — спросила она, сжимая плечо Эйлии. — Кто-то снова поселился в Запретном Дворце.

Но внимание Эйлии переключилось на шум, исходящий с улиц: барабаны, похожие на грохот голосов. Шум рос, как разбухает река в половодье. Процессия, или что оно там было, приближалась.

— Это еще что? — спросила Эйлия у Маг и увидела, что лицо женщины искажено страхом.

— Они увидели драконовы фонари — те, кто еще верит, Теперь они принесут жертву — в искупление от гнева за годы небрежения. Такое бывало в давние дни. Жрецы храма выбирали девственницу — невесту дракона. Ее приводили на замковый холм, к царю-дракону, и если он был доволен жертвой, то посылал дождь на посевы. Понимаешь, Лиа? — Маг вскочила на ноги. — Он здесь — он вернулся! Иначе бы они никогда не осмелились на это. Правлению Смотрящего пришел конец!

Эйлия бросилась к двери. Во мраке горели факелы, стучали барабаны. Собирались зеваки, многие высовывались из окон и с балконов. Потом на глазах у Эйлии из-за угла на улицу вышел дракон.

Это было всего лишь изображение, имитация из ткани и бумаги, закрепленное на деревянной раме. Несли ее с дюжину выстроившихся цепочкой человек. Длинное цилиндрическое тело покрывала красно-золотая чешуя, от него отходила пара веерообразных крыльев из дерева и бумаги, а масса многоцветных лент обозначала гриву. Глазами служили два раскрашенных деревянных шара, вращающихся в орбитах. При виде головы, мотающейся из стороны в сторону и щелкающей деревянными челюстями, зашелся в крике какой-то ребенок. Потом дракон двинулся вперед на руках несущих его людей. А за ним шла процессия юных девушек, все в белых длинных платьях и в вуалях, сплетенных из похожих на лилии цветов.

— Девственные невесты, — сказала Маг, вглядываясь через плечо Эйлии. — О святые небеса, Лиа! Они придут за моей дочерью, за Май! Она красива и юна, и она до сих пор девственна. Она с ними пойдет и предложит себя, и я не посмею отказать — теперь, когда я знаю, что он вернулся. Надо было, оказывается, положить ее с тем мерзавцем! Тогда бы хотя бы этого можно было бы не бояться. — Маг со стоном заломила мозолистые руки. — Он вернулся, вернулся забрать свое царство, и эти бедные девушки — откуда им было знать? Они все думают, что это новый фестиваль, повод повеселиться, но он здесь, и он возьмет то, что ему предложено. И он покарает всех неверующих — а если я спрячу свою дочь, он покарает меня…

Она замолчала, прижимая к губам дрожащие руки.

— Маг! — повернулась к ней Эйлия. — Я пойду посмотрю, что там происходит. Не бойся! В мире есть и другие силы, кроме царя-дракона, силы добра. Поверь мне, ты не отдана на его милость.

Но сама Эйлия, произнося эти слова, с грустью думала, стоит ли давать отчаявшейся женщине такие обещания.

Маг покачала головой.

— Лиа, с богом никто сражаться не может.

Эйлия набрала побольше воздуху.

— Но я клянусь тебе, что он — не бог. Он живое создание, смертное, он просто очень давно явился в ваш мир из другого мира.

— Откуда ты знаешь? — уставилась на нее женщина.

— Я — знаю. Я… я тебе не все рассказала, Маг. Есть вещи, о которых никто здесь, кроме меня, не знает. И с этим колдуном надо драться. — От этих слов укрепилась ее решимость. — Послушай, Маг. Я могу выдать себя за твою дочь, пойти к царю-дракону вместо нее…

— Нет.

Этот голос прозвучал у них за спиной. Там стояла юная Май с выражением экзальтации на лице, и темные глаза сверкали в свете факелов. — Я пойду с ними, с другими девушками. Я не боюсь! Я верю в доброту царя-дракона! Он вернулся избавить нас от нашей тяжелой жизни и покарать таких, как Рад и Смотрящий. — В лице ее читались вера и любовь. — Когда я была маленькой, я все мечтала, как чудесно будет, когда он вернется и все снова станет как надо.

Маг попыталась что-то сказать, но только всхлипнула и закрыла лицо руками. Эйлия сказала:

— И я пойду с тобой, Май. Я тоже девственница. Она хотя бы будет не одна, Маг.

Женщина ничего не сказала. Май подошла к матери, поцеловала ее в лоб и выскользнула на забитую людьми улицу.

Маг вскрикнула и поймала Эйлию за руку.

— Да-да, Лиа, — иди с нею! У тебя же есть сила, дар — вроде моего, да? Я же чувствовала его. Не знаю, кто ты и зачем ты пришла, но если ты хоть что-то можешь сделать…

Эйлия погладила ее натруженную руку.

— Обещаю, я сделаю все, что смогу. А ты присмотришь за Твиджиком? Кто-то же должен вместо меня.

И она осторожно отняла руку и выбежала вслед за Май.

Храм уже не был заброшен: он сиял огнями и был полон молодых девушек от двенадцати до двадцати лет, облаченных в вуали и белые платья. Эйлия, вспомнив то, что узнала про Лоананмар, усомнилась, что все они девственницы. Слушая их возбужденную болтовню, она подумала, что Маг была права, и люди считают все это лишь безобидным уличным фестивалем. Она поискала глазами Май и увидела ее, стоящую одиноко возле священного бассейна и пожирающую глазами идола. Несколько стариков в грязных мантиях с вышивкой, изображающей дракона, умащали каменные стопы изваяния и бормотали песнопения, в которых Эйлия отчетливо услышала много раз повторяемое имя Морлина. Она повернулась и вслед за хохочущими девицами вошла в комнату слева от святилища, где пожилая женщина раздавала вуали и белые платья. Смотрящий был прав в своем подозрении, что культ дракона жив. Явно, что этой ночи предшествовали обширные и тайные приготовления. Эйлия вместе с другими девушками разделась до белья, потом взяла предложенный длинный наряд и послушно натянула его через голову.

В храме ударил гонг, и другая группа жрецов вывела девушек, уже в платьях и вуалях, Эйлия пристроилась в хвост процессии. Они двинулись по улицам, мимо толп зевак, и наконец догнали группу, идущую за бумажным драконом. Некоторые из девушек начали петь и плясать. Все дальше и дальше шел этот странный парад по главным улицам, потом прочь из города, в царство горячих источников и булькающих грязевых луж. Процессия подошла к самому подножию вулканического холма, все глаза поднялись к горящему огнями замку, и жрецы велели остановиться. Смех и болтовня стихли. Девушки в саваноподобных одеяниях заволновались, сбиваясь в кучки. Май вопреки своим прежним словам явно оробела, и глаза ее больше не сияли. Она стояла тихо рядом с Эйлией и потянулась взять ее за руку.

— А что теперь будет? — шепнула она. — Теперь придет — он?

— Не знаю, — ответила Эйлия. — Держись ко мне поближе.

— Услышьте! — Пожилой жрец в мантии с изображением дракона вышел вперед и обернулся к девушкам. — Наш господин вернулся с небес сокрушить неверных и снова воцариться над миром. Одна из вас станет в эту ночь невестой дракона! — провозгласил он. — Всю жизнь будет она связана с ним и никогда не станет невестою смертного! Не сомневайтесь, что это честь, счастливый жребий, недоступный большинству женщин.

Послышалось несколько сдавленных смешков, но большинство девушек промолчали.

Эйлия слушала с отвращением. Какой ужасный ритуал будет здесь исполнен? Она посмотрела на дымящееся жерло пещеры в холме. Неужто там прячется Мандрагор в образе дракона, ожидая, быть может, этого предложения жертвы? И что он станет делать?

Тут ухо ее резанул пронзительный визг, и рука выдернулась из ее руки.

Жрецы обступили Май, наложили на нее свои унизанные перстнями руки. На глазах у Эйлии они сорвали с нее вуаль. Май в паническом страхе извивалась, стараясь вырваться.

— Лиа! Лиа! — кричала она.

— Стойте! — крикнула Эйлия. — Возьмите меня вместо нее!

Верховный жрец глянул на нее сверху вниз и презрительно фыркнул.

— Тебя? Да тут и посмотреть не на что. Он тебя не захочет. Иди домой вместе с ними со всеми, наш выбор сделан.

Девушки побежали обратно, как испуганные овечки, бледные фигуры тут же исчезли во мраке за кругом света от факелов. Май стояла недвижно, только грудь у нее часто-часто вздымалась и опускалась, как у пойманной птицы. И она не сводила глаз с Эйлии.

— Давайте я с ней пойду, — предложила Эйлия. — Что плохого будет, если предложить ему две жертвы вместо одной?

Мужчины переглянулись и пожали плечами.

— Если хочешь, — бросил верховный жрец и дал ей бумажный фонарь. — Идите. Он вас ждет в пещере.

Эйлия и Май медленно двинулись вверх по каменистой тропе, ведущей ко входу в пещеру. «Действительно, как в пасть огненного дракона», — подумала Эйлия и не смогла подавить растущий ужас. Она подняла глаза на стоящую на вершине крепость. Огромная твердыня выглядела отсюда еще внушительнее, будто нависая над девушками. Зубчатая стена с башнями и барбаканами могла бы сама отпугнуть любых атакующих, но были еще на стенах каменные драконы, безмолвно ревущие раскрытыми пастями. И напоминали они статуи драконов на разрушенных стенах Халдариона на Мере.

Впереди зиял вход в пещеру, и Май подалась назад. Эйлия, взяв ее за руку, шагнула вперед. Туман скрыл ее лицо, и слабый свет не в силах был далеко отогнать окружающую тьму. Подняв фонарь повыше, Эйлия пошла по грубо выбитому в скале туннелю, уходящему вниз, в сердце потухшего вулкана. Май шла за ней, боясь отстать. Чем ниже, тем жарче становилось в туннеле — может быть, вулкан все-таки не до конца потух? Мысль эта не успокаивала. Эйлии уже мерещились бурлящие озера лавы под ногами… но вскоре наклон уменьшился, и туннель стал почти горизонтальным. Девушки вышли на открытое пространство, в естественный зал. Там было очень тепло и сыро, и камни блестели в свете фонаря не только от влажности: они все были покрыты кристаллами, как внутренность огромного жеода. Может быть, эти кристаллы способствуют чародейским силам Мандрагора?

В противоположной стене открывался другой туннель.

От воды, наполовину заполнявшей каверну, поднимался пар. Значит, это что-то вроде естественной камеры, и вода нагревается теплом из глубин вулкана. Хотя пар от воды шел, она не бурлила — Эйлия предположила, что она не будет обжигающе горячей — как ванна. Она знала, что драконы любят такие естественные котлы и могут валяться в них целыми часами, если не днями. Не прячется ли здесь царь-дракон, скрываясь в густом пару?

Вдруг Май ахнула и вцепилась в руку Эйлин. Кто-то или что-то двигалось по противоположному туннелю. В глубине его показался свет лампы, и появился человек. Он был одет в мантию с драконом, как жрецы, но мантия была чистой и вышитой золотом. Человек был очень высок, длинные черные волосы сколоты золотой заколкой, и видны были изящные патрицианские черты лица. Он сразу напомнил Эйлии статуи из развалин в джунглях: несколько ухудшенный вариант, быть может, но все же можно было узнать лоанея.

Человек оценивающим взглядом посмотрел на Май, полные губы чуть искривились в улыбке. Она задрожала, когда он пошел к ним, обходя дымящийся бассейн.

Человек улыбнулся шире.

— Милости просим! Давно уже ожидается это приношение, как и кара для тех, кто не веровал. — Он протянул свободную руку и тронул Май за щеку. Девушка сжалась и отпрянула, глаза ее вылезали из орбит, но она молчала. Человек повернулся и нахмурился, глядя на Эйлию. — А ты кто и зачем здесь?

— Меня зовут Лиа. А это — моя подруга Май. Я просила, чтобы меня отпустили с нею, — объяснила Эйлия под взглядом внимательных глаз из-под приподнятых бровей.

— Вот так так! Что ж, ты сможешь, я думаю, быть при ней служанкой. А теперь пойдемте со мной.

Он показал рукой дорогу, и Май двинулась было, повинуясь, по Эйлия осталась на месте.

— С тобой? Не понимаю. Нас прислали как невест царю-дракону. Почему он не пришел за нами?

— Невест! — рассмеялся он. — Так, значит, вас называют — но это всего лишь формальность. Вряд ли у нас будет для вас время. Я вас отведу ко двору царя, и если никто из придворных никого из вас не выберет, то вернетесь в городской храм жрицами.

У него не было достаточной немерейской силы: адепт чародейства уже прозрел бы маскировку Эйлин. Она сделала глубокий вдох, собирая свою силу, и пошла за ним и за Май.

Туннель, по которому их вели, был очень похож на первый: грубо вырубленный в скале и узкий. Но в конце его оказалась деревянная дверь, окованная медью, а за ней — каменный проход, широкий и освещенный. С алыми коврами на полу. Эйлия и Май шли за человеком в мантии по многочисленным коридорам, и наконец сверху послышались музыка и смех — из высоких резных дверей.

Напротив дверей и, очевидно, расположенного за ними просторного зала оказалась приемная, очень похожая на приемную в Халмирионе. Здесь девушек встретили служанки и заставили переодеться в красные мантии с просторными висячими рукавами, а вуали тоже сняли и заменили тяжелым убором из лент красной ткани, вышитых, как и мантии, золотыми драконами.

— Но нам ничего не видно! — возразила Эйлия, когда ей на голову надели этот убор. — Мы же не видим, куда идти!

— Вас поведут за руку. Вам не положено до времени смотреть на божественную сущность.

Что ж, подумала Эйлия, зато не придется тратить силы на поддержание иллюзии, раз лица не видно. Мандрагор не учует от нее волшебства, пока не станет слишком поздно.

Служанки вывели их из приемной, держа за руки и за локти. Эйлия услышала звук открываемой двери.

— Войдите и приблизьтесь к трону дракона, — кратко проинструктировал служанок лоаней.

Девушки пошли на ощупь, ощущая ногами мягкость толстого ковра. Глянув вниз, Эйлия увидела, что он такой же алый, как ее мантия, с золотыми узорами. Зал, наверное, был огромный: они довольно долго шли, очевидно, по центральному проходу, и если судить по голосам, народу здесь собралась не одна сотня.

Служанки шепотом велели девушкам остановиться и стоять тихо. Эйлия и Май повиновались. Эйлия чувствовала, как растет в ней напряжение. Здесь ли Мандрагор? Стоит ли попытаться его ощутить, или это значит слишком рано предупредить его о себе?

— Новая невеста, ваше величество, — сказал сзади лоаней подобострастным голосом.

С возвышения раздался глубокий бас, и Эйлия вздрогнула узнав его обладателя.

— Мне кажется, я вижу двух, — произнес он. — Меня глаза обманывают, Эррон, или же я вижу двух женщин, когда ты объявляешь об одной?

Человек нагнулся и сорвал с девушек вуали — Эйлия быстро вернула иллюзию на место.

— Избранная невеста — вот эта дева по имени Май. Ее спутница, Лиа, также взыскует чести предстать перед вашим величеством. Если вашему величеству она неугодна, она может быть служанкой.

Эйлия и Май огляделись. Тронный зал был исполнен в темно-зеленом мраморе и освещен огромными лампами, свисающими с потолка на золотых цепях. Вокруг колонн, поддерживающих свод, вились облицованные золотом драконы, и красные рубиновые глаза будто готовы были сжечь стоящих внизу людей. Алый ковер тянулся по центральному проходу и всходил на помост. На помосте стоял трон, тоже золотой, сделанный в подобие четырех драконов — два составляли подлокотники и два встали на дыбы спинкой трона. Это была имитация императорского трона дракона — возможно, в знак того, что лоанеи считают себя истинными наследниками императора. За троном в стене находилась дверь, завешенная тяжелыми красными портьерами. Стоявшие вокруг трона люди в роскошных мантиях оглянулись на двух девушек. Они, как и тот лоаней, были высоки и изящны, с тонкими резными чертами лиц.

Но глаза Эйлии смотрели на того, кто занимал трон.

Мандрагор был великолепен в царских регалиях — черный шелк тоги с широкими рукавами под красной мантией, стекавшей с трона и лежащей у его подножия озером крови. И тога, и мантия были покрыты узором из вышитых золотом драконов, а на голове Мандрагора возлежала золотая корона в форме рубиноглазой змеи, кусающей свой хвост.

Мандрагор не смотрел на Май. Он не сводил глаз с Эйлии, и золотистый взгляд пронизывал ее насквозь; она ощутила, как он проникает через наложенную иллюзию, как солнечные копья сквозь утреннюю дымку. Он резко поднялся, высокий и прямой, глядя ей прямо в глаза. Рубин блеснул на нее огнем, будто вызов. Мандрагор тут же, не говоря ни слова, повернулся и вышел сквозь портьеры за троном.

Отбросив маскировочную иллюзию, отшвырнув служанок одним взрывом силы, Эйлия вспрыгнула на помост и устремилась за ним.

17. ЛОГОВО ДРАКОНА

— О бог стекла! Услышь нашу мольбу! — Загорелый юноша-жрец склонился в почтительном поклоне, и венок из лесных цветов качнулся. Перед жрецом стоял магический кристалл, все еще закрепленный на обломке консоли утонувшего звездного корабля, и кристалл тускло блестел в свете факелов, высоко поднятых вокруг него. — Хорош ли будет наш улов, о дух стекла? Одарит ли нас своей щедростью царь-дракон, что властвует над водами? Будут ли грозить нам орки или морские змеи?

Кристалл заиграл, и в нем замелькали сети, полные рыбы. Жрец простерся ниц на песчаном берегу.

Жители рыбацкой деревушки, замершие в почтительных позах, абсолютно не заметили появления у себя за спиной Аурона и Талиры. Лоанан и т'кири были в людском обличье, одеты просто и внимания не привлекали. У них на глазах жрец отвесил еще один поклон, а потом народ встал, женщины, дети и старики двинулись к хижинам, где горели лампы, а мужчины взяли сети и пошли к утлым лодкам.

— Ну, Аурон! — шепнула Талира, как только лодки вышли за внешний риф. — Все уплыли.

Опекуны подошли к шару.

— Говори! — приказала Талира. — Что стало с твоей пассажиркой, оракул? Жива она или погибла в крушении звездного корабля?

Сфера не ответила.

— Бесполезно, — сказал Аурон. — Сила внутри этого кристалла подчиняется законам архонов. Она не может шпионить ни за каким существом, ни для какой цели.

— Это не шпионство! — взорвалась Талира. — Это дело жизни и смерти! Она могла утонуть или попасть в плен! — Огненная птица повернулась к Аурону. — Ладно, так что нам делать? Потянуться к ней силой, связаться с ней ментально мы не можем — он или кто-нибудь из его прислужников может нас услышать. И если она скрывается, мы ее выдадим Мандрагору. Она откликнется, ощутив наше присутствие, позовет нас, и тогда он ее схватит.

— Значит, надо просто ее искать. Можем посмотреть вдоль берега и попытаться взять след по запаху. Она должна была выбраться на берег невдалеке от места крушения.

— Аурон! — Голос Талиры слегка дрогнул. — Мы не знаем, выбралась ли она на берег.

Аурон повернулся к хрустальному шару.

— Хоть это ты можешь нам сказать, эйдолон? Жива она? Засветись, если да!

В шаре что-то мелькнуло, потом, после паузы, когда у обоих опекунов замерло сердце, хрусталь наполнился чистым сиянием.

Они оба покинули берег и деревню и направились к Фалаару, который ждал их в джунглях. Талира снова перекинулась птицей. В сумерках ее перья засветились, как у герсинии, — ярким пламенем.

— Надо спешить! — пронзительно крикнула она, взмахивая крыльями. — Я точно чувствую, что ей грозит страшная опасность!

Огромная голова Фалаара чуть наклонилась.

— Я не хотел бы, чтобы с ней что-нибудь случилось. От Камня будет мало проку без руки, что его держит.

— Камень и только Камень! — заверещала Талира. — Ты только об этом и думаешь? У тебя чувства есть, ты, здоровенная недостойная тварь?

— Друзья, прекратите! Нам нужно срочно найти Эйлию, — прервал их дракон. — Этот мир полон опасностей, и наше превращение могло насторожить Мандрагора. Он к волшебству очень чуток. Немедленно надо идти в этот город!

— То есть ты веруешь, что ее высочество именно там? — спросил Фалаар, будто не замечая все еще злящуюся птицу.

— Я на это надеюсь. Поскольку она еще жива, а будучи человеком — хотя бы отчасти, — она, естественно, будет искать защиты у своего рода, а не прятаться в джунглях.

— Снова, значит, принимать людской облик, — вздохнула Талира. — Как же мне это надоело! Но показываться в истинном виде я не могу: меня тут же пристрелят на суп или ради перьев.

— Я вообще не могу менять облик, — неохотно признался херувим. — Нет у меня этого искусства.

— Значит, тебе придется пока остаться здесь, в джунглях, — решил Аурон. — Мы тебя позовем, если нужна будет твоя помощь.

Эйлия бежала по винтовой лестнице в узком каменном колодце. Мандрагора она не видела, но слышала сверху звук его шагов. Он не убегал — не ощущалось от него страха, и убежать он мог бы проще, воспользовавшись волшебством. Он как будто хотел, чтобы она шла за ним. Но куда? В какую-то западню?

Эта мысль заставила ее замедлить бег. Но пока она обдумывала, мудро ли поступает, показался последний поворот каменных ступеней, и над головой появились луна и звезды. Эйлия вынырнула из витков лестницы на широкую площадку наверху башни, окруженную четырьмя остроконечными шпилями. Это была она — башня из ее видений. И он стоял здесь — у дальнего края. Он не стал принимать облик дракона, не стал искать спасения в воздухе. Он просто стоял, прислонившись спиной к парапету, и ждал, пока она подойдет на десять шагов. И тогда заговорил.

— Надоело мне бегать от немереев. Здесь мой дом, и на этот раз я его намерен защищать.

Эйлия остановилась. Она забыла невероятную мощь голоса Мандрагора, и его глубокое звучание напомнило ей бронзовый гонг.

«Он не должен знать, что я боюсь, — напомнила она себе. — Как бы я ни боялась, нельзя, чтобы он понял».

— Так что если желаешь — бейся со мной. Я слышал, что твои силы очень хорошо отшлифовали и развили лоананы. Это для тебя хорошо, если ты все так же привередлива, как была. Теперь ты можешь убивать, не пачкая рук и не рискуя собственным здоровьем.

Он пытался заставить ее напасть первой. Теперь она ощущала исходящую от него злость — и страх тоже. Под его безмятежным обликом кипела смесь эмоций, которая могла взорваться насилием от малейшей искры. Сюда он пришел драться за свою жизнь, выбрал это место для поединка. И сцена перед глазами Эйлии была очень похожа на одно из ее видений. Не было ли такого же видения и у него?

— Я не хочу биться с тобой, Мандрагор, — ответила она. Ощущались ли ее опасения в голосе, в позе? Она вспомнила Дамиона, своих друзей, и голос ее стал тверже. — Но я не хочу, чтобы и дальше люди умирали ради этого пророчества — если это действительно пророчество. Если должен быть бой, то пусть в нем будем только мы двое, и не надо приносить в жертву целые армии и тысячи невинных жизней.

Он помолчал, и она ощутила исходящую от него неуверенность — будто он совсем не тех слов ожидал от нее. И еще одно она ощутила: знакомую, мучительную ноту противоречия. Он страдает? И тут же до нее дошло, что это. Кто-то каким-то образом ранил его железом, и это его ослабило, притупило его колдовскую силу. Теперь она может его победить. У нее есть кольцо и магическое умение его использовать: вызвать из глубин синего самоцвета спящую там энергию, разорвать стену, отделяющую материю от Эфира, а образовавшийся взрыв направить на него. От этой мысли радостно и гордо защемило в груди — ощущением силы. Но Эйлия подавила восторг — ей стало очень неприятно. Она не за этим пришла.

Но было поздно: он прочел мысли на ее лице, и собственные его черты стали еще холоднее.

— Наверное, я должен был упомянуть, что твои друзья сейчас у меня в руках — точнее, в руках у Халазара, что то же самое. Приказать, чтобы их убили, — дело одной секунды. Ты сможешь убить меня достаточно быстро, чтобы этого не случилось? Станем ли мы проверять?

Она чуть не рухнула от такого удара, но усилием воли удержалась на ногах. Дамион и остальные — в плену! Правда ли это? Или он опять лжет?

И снова он прочел ее реакцию.

— Значит, мы в тупике. Разве что жизнь твоих друзей — приемлемая цена за мою голову.

— Но почему, Мандрагор? — спросила она наконец. — Что мы тебе сделали?

— Я бы мог задать тот же вопрос лоананам и всем немереям, — ответил он. — Что сделал я, чтобы меня гнали по всему космосу, как волка? И когда наконец я нашел себе дом, далеко от их драгоценной Империи и ее народов, — почему же они меня опять преследуют?

Праведное возмущение помогло Эйлии справиться с собой.

— Ты обманул здешних людей — заставил их верить, что ты — бог! И когда они тебя отвергли, ты снова прилетел обратить их в рабство! И ты думаешь, немереи такое допустят?

Он поднял руку.

— Одну минуту! Я полагаю, ты пребываешь в заблуждении, принцесса. Я вернулся сюда, потому что здесь — мой дом. Я ничего не хочу от людей Лоананмара: не я придумал эту нелепую религию, но они.

— Но ты позволил им почитать тебя как бога — они построили в твою честь храм…

— Что ж тут такого? Людям надо кому-то поклоняться, это в их природе. Этот замок построен на вулкане, где было ранее священное место. Когда я прилетел сюда впервые — это было еще задолго до строительства замка, — я стал жить в глубокой пещере. Люди видели иногда меня в драконьем облике, и это напомнило им их прежних хозяев-лоанеев, и в их воображении я занял место бывшей богини вулкана. Обожествление — это не по моей части.

— Но невесты…

— Новая версия старого обряда: девственницы для вулкана, человеческие жертвы, которые предки этих людей бросали живьем в кальдеры как приношение своей богине Элнеморе. Только теперь невесты не отдают жизнь, а просто предстают передо мной — раз в год, как в старые времена, чтобы обеспечить дожди и всходы. Только теперь, разумеется, их бог действительно может выполнить просьбы смертных.

Они теперь настороженно кружили друг около друга.

— А эти бедные девушки? — спросила она. — Что ты с ними делал?

Только бы он дал ей причину его ненавидеть — пусть признается в какой-нибудь отвратительной жестокости или варварстве, чтобы она могла заставить себя нанести ему удар, убить… Но он лишь пожал плечами.

— Это было не более чем символическое объединение. После обряда невесты становились весталками в моем храме. Причин вмешиваться я не видел. В конце концов, я не так уж сильно отличаюсь от бога: я далек, равнодушен, вижу все, но в их жизни не участвую. Пусть поклоняются мне, если хотят, — это не такой злобный культ, как поклонение вулкану. И чем это хуже арайнийского культа, который сложился вокруг тебя? Ты же не веришь в эту чушь фанатиков, будто ты — дочь богини?

Она не могла отрицать это, глядя ему в глаза. Он вернул ей ее обвинение.

— Но я не требую жертв, — возразила она, и даже самой ей это возражение показалось слишком слабым.

Он невесело рассмеялся:

— Не придирайся к мелочам. Ты тоже строишь из себя богиню, Трина Лиа. Хотя отметим справедливости ради, что тебя при обожествлении спрашивали не больше, чем меня. Ты не природное существо, но результат хитрых планов архонов — как и я. Твоя мать из архонов действительно любила твоего отца или просто воспользовалась им, чтобы создать тебя? Уж если говорить правду, то даже моругеи больше люди, чем ты, Трина Лиа. Пусть я чудовище, но и ты тоже.

Она молчала. Он же, увидев, что стрела попала в цель, добавил:

— А насчет твоего заклятого архонского самоцвета — ты понимаешь, что это за Камень Звезд? Ты же знаешь, кто им владел до тебя: сам темный бог!

Эйлия поежилась, но не отвела глаз.

— Я думала, ты не веришь, что Валдур был богом.

— Я и не верю. Я только верю, что в легенде о падении Валдура есть какая-то крупица правды. И вот эта архонская погремушка — не привязала ли она тебя к жизни, которую ты не выбирала? Должен сознаться, что, когда я услышал о твоем бегстве от опекунов, подумал было, что ты взбунтовалась и вернула себе свободу. Но нет, ты лишь прилетела выполнить свой долг! — Голос его стал резким, желчным. — И как только ты его выполнишь, тут же полетишь обратно в свою тюрьму-дворец, к Камню, жаждая скорее вернуться в рабство.

Надо было отбросить неприязнь к насилию и напасть на него сразу же, поняла Эйлия. А сейчас было поздно. Его слова проникли ей в душу, отразили ее самые глубокие мысли, и она не могла не слушать.

— Ты помнишь иллюзию, которую я для тебя навел? — продолжал он бить в ту же точку. — Я хотел, честно говоря, вернуть тебя на Меру. Ты бы пошла в монастырь, как собиралась, провела бы счастливую и полезную жизнь в скрипториуме и библиотеке. Но сейчас уже поздно. Ты уже не та Эйлия, и к прежнему существованию тебе не вернуться никогда. Разве это не так? — У него это выглядело невосполнимой утратой. — Да, я все об этом знаю, спасибо Синдре, которая слышала больше, чем ты думала.

— Если ты все это знаешь, зачем спрашивать? — только и нашлась она сказать.

— Я хочу, чтобы ты сама себе призналась в своих чувствах, вслух. Эйлия, я не могу отослать тебя обратно, в твой дом, на остров. Та жизнь окончена. Но я могу тебе предложить другое. Останься со мной, с другими лоанеями. Мы тебя примем как равную, позволим тебе быть собой. — Золотые глаза смотрели на нее не отрываясь. — Три дня. Дай мне этот срок, чтобы тебя убедить. А ты можешь попытаться убедить меня, что права ты. Мы будем вести себя очень цивилизованно, а потом, — он шагнул к ней, — потом, если никто из нас не убедит другого, мы вернемся на эту башню и закончим то, что оставили незавершенным.

Она знала, что за три дня он станет чуть сильнее, более боеспособен. Но он предлагал ей именно то, зачем она прилетела на Немору: возможность просить, спорить, уговаривать, договариваться. И может быть, обойдется без применения ее новообретенных умений: ранить и убивать. Перед мысленным взором Эйлии встало лицо старой Аны, послышалось сожаление, прозвучавшее в ее голосе, когда она говорила о спасенном младенце. Она побуждала тогда Эйлию не поддаваться ослабляющему сочувствию, но сейчас — как можно получить предложение мира и не принять его? И если вспомнить о ее друзьях в Зимбуре…

Она ответила на огненный взгляд золотых глаз.

— Согласна, — сказала она. — Но с одним условием.

Глаза подозрительно сощурились.

— Каким же?

— Та девушка, что была прислана сюда со мною, Май. Пусть ее отошлют домой.

Лицо Мандрагора осталось безразличным.

— Невеста? Мне она не нужна, она вольна идти. Как и ты, кстати. Никто не станет удерживать тебя здесь против твоей воли. Позови своих опекунов, если хочешь, и лети с ними домой. Подраться мы всегда успеем.

— Я останусь здесь, — сказала она.

— Очень хорошо. — Вдруг его тон стал очень любезным. — Но сейчас поздно, и ты устала. Я велю лоанеям приготовить тебе комнату.

Люди-слуги провели ее в большие роскошные апартаменты с узорным лепным потолком и золоченой мебелью. Очевидно, лоанеи тайно восстанавливали прежнюю роскошь дворца. Ноющие ноги с наслаждением погрузились в мягкость алого ковра. Сквозь открытую дверь была видна спальня, кровать, завешенная тончайшими занавесками от насекомых. Другая дверь вела в ванную с мраморной ванной, утопленной в пол. Вдоль стен висели гобелены; от ваз, наполненных цветами, шел тяжелый густой аромат. Безмолвно танцевала в стенной нише алебастровая статуя нимфы. Стояли флаконы с ароматическими мазями, духами, золоченые гребни и щетки, шкатулка, до краев полная брошей и ожерелий.

Окна выходили во внутренний двор, прогулочный садик, усаженный папоротниками и цветущими деревьями.

Но Эйлия вопреки роскоши обстановки держалась настороженно и испуганно. Если к концу своего пребывания она не сможет переманить его на свою сторону, то будет смертельный поединок. И видение, которое у нее было, все еще может сбыться, она не смогла обойти его. Вынув из ножен серебряный кинжал Дамиона, она села, не отводя взгляд от лезвия. С ним она сегодня будет спать.

В окна что-то застучало, и Эйлия подняла глаза, вздрогнув. Стекла блестели и отсвечивали, небо посерело. Очевидно, Мандрагор решил вознаградить дождем приношение невесты.

— Невероятно. Она прилетела не вызвать меня на поединок, а ответить на мое предложение о переговорах. Она знает теперь, что оно было неискренним, но все равно пытается заключить соглашение. Воззвать к лучшим сторонам моей натуры!

Принц вернулся в тронный зал и собрал советников. Эфирные образы царя Роглага и регента Омбара также плавали перед ним в воздухе — они оба вернулись на родную планету. Роглаг при последних словах Мандрагора заржал было и тут же поперхнулся от взгляда золотых глаз дракона-оборотня.

— Как ты мог оставить ее в живых? — резко спросил черноволосый лоаней, который приводил невест. — Сама Трина Лиа! Разве не ты, принц, говорил нам, что она опасна? Это же безумие, беспечность! Она уничтожит нас всех!

— Ей до тебя нет дела. И это ты, Эррон Комора, привел ее в крепость — привел прямо ко мне! — Мандрагор говорил резко, со змеиным шипением, как бывало лишь тогда, когда он гневался всерьез. — Так кто же из нас беспечен? Или ты все это время знал, кто она, и привел ее, чтобы она меня убила?

Эррон побледнел.

— Ваше величество, клянусь, я не знал, кто она! Она слишком хорошо замаскировалась.

— Еще не поздно ее убить, — прозвучал голос от двери. Там стояла Синдра Волхв, одетая в длинное зеленое платье лоанейской работы, и темные волосы спадали ей на плечи. — Передумайте, принц, и избавьтесь раз и навсегда от этой угрозы.

Призрачные глаза Наугры смотрели на Мандрагора.

— Послушай ее, принц. Это случай, дар судьбы. Ты должен убить Трину Лиа, если хочешь быть нашей аватарой и пользоваться защитой Омбара.

Мандрагор резко встал с трона.

— Я обдумаю этот вопрос и сообщу вам свое решение.

Образ Наугры потускнел и растаял, но образ Роглага остался. Мандрагор подошел к ближайшему окну, открыл его и постоял, глядя вдаль.

— И что ты будешь делать? — спросил Роглаг.

Принц не ответил. Призвав свою магию, он начал превращение. Через миг с ковра поднялась яркая птица и вылетела из окна наружу.

Золотая птица — это была его привычная старая форма, не скопированная ни с одного реального пернатого, но изобретенная им самим, когда он впервые занялся переменой облика. В полете она была быстрее сокола, крик ее был пронзителен и мощен, он поднимался и падал, как волчий вой: услышав эту предупреждающую ноту, другие крылатые существа старались держаться подальше. Несколькими взмахами золотых крыльев Мандрагор взлетел на зубцы стены, паря на столбе горячего воздуха от кипящих ключей. Перед ним раскинулся город, и огни его сияли даже в этот поздний час, В центре горел огнями храм, будто огромный каменный фонарь.

Мандрагор вспомнил время, когда не было внизу на земле света, кроме считанных сальных свеч в глиняных хижинах вдоль реки. Лоанеи не взяли с собой своих рабов, когда лоананы прогнали их из этого мира, и со временем потомки освобожденных размножились и укрепились. Он нашел их, когда прилетел искать их ушедших хозяев, и тогда объявил пещеру на холме своим домом. Медленно и неудержимо росло у него на глазах человеческое поселение, отодвигая джунгли и загрязняя реку. Когда, по его мнению, их стало слишком много, он напал на поселок в облике дракона, распугал скотину, испортил погоду так, что посевы сельчан попеременно сек град и сушил суховей. Но со временем люди пришли снова; их манила золотоносная река и плодородная вулканическая почва. Снова и снова он нападал на них, и всегда они со временем возвращались.

Однажды небольшая группа их принесла прямо ко входу пещеры убитую козу. Он с презрением наблюдал за ними, прикинувшись ящерицей на ближайшем камне. Он знал, что так они убивали крылатых змеев, подбрасывая отравленную приманку. Неужто они считают его тупым животным, которое попадется на этот трюк? Но через несколько часов он заметил, что кокатриксы, пировавшие на трупе, остались невредимы. Значит, эта коза была честно принесена в дар? Или как подкуп? Или… и тут его осенило, что это: жертвоприношение в его честь, дабы умилостивить его. Наверное, есть у них смутные воспоминания о страшном народе драконов, которых почитали предки. Было что-то жалкое в этом жесте мольбы, и хотя в ту же ночь он снова напал на поселок, сделал он это без усердия, нанеся на этот раз только мелкий вред.

Но за долгие годы изгнания он позабыл, как упорны бывают люди. А они, увидев, что их приношение с презрением отвергнуто, послали другую делегацию, и эта уже несла кучу безделушек кованого золота и драгоценные камни. Это его привлекло куда больше мяса — соблазнительная и лучистая сила. Он наконец покинул пещеру, не в силах противиться искушению, собрал драгоценности и унес к себе в логово. С этого дня он больше не предпринимал набегов на деревню, и она расцвела, разрослась в огромный город.

Вот так и возник этот любопытный культ. Подношения шли, и через некоторое время у Мандрагора пропало отвращение к людям, и их присутствие даже его развлекало. Он глядел, как ширится этот поселок, иногда даже навещал его в облике человека. И это чуть не стало для него роковой ошибкой. Он увлекся человеческой женщиной, юной весталкой своего же храма, и открылся ей. Тайно от Мандрагора город посетил лоанан в человеческом обличье, обнаружил этот культ и заподозрил, что его основатель — лоаней. Лоананом был имперский дракон Аурон, посланный Орбионом собрать известия о принце Морлине по всем мирам. Еще тогда он стремился защитить Трину Лиа, до рождения которой еще должны были пройти столетия, выискивая ее нареченного врага. Аурон бросил Мандрагору вызов, и тому пришлось бежать. С тех самых пор Мандрагор лелеял жестокую ненависть к Аурону за изгнание из дома. В отчаянии он бросился искать убежище среди сторонников Валдура в мире Омбара, куда никогда не залетали лоананы. И на многие годы ему пришлось там остаться.

Золотая птица спланировала к окну Эйлии, как влетела когда-то в окно башни Халазара в свою первую ночь в Зимбуре. Сев на край подоконника, Мандрагор застыл, глядя внутрь. Окно было открыто, как и все окна замка в эту жаркую ночь. Мандрагор спорхнул на пол и вернулся в человеческий облик.

Звук его шагов, когда он шел к кровати, поглощал ковер. Одной рукой он раздвинул газовые занавески и стал глядеть на спящую.

Эйлия лежала, наполовину укрывшись атласной простыней, лицом вверх, в совершенно беззащитной позе. Тонкая рубашка, надетая на нее служанками, не закрывала худые руки и шею, и с закрытыми глазами она казалась неожиданно уязвимой. Грудь медленно поднималась и опускалась под легкой простыней. Убить ее было бы делом одного мгновения — она даже сама давала ему в руки оружие. Серебряный кинжал лежал на подушке, выпав из ее пальцев. Мандрагор осторожно взял его, взвесил на руке. Бедная Эйлия. Она допустила роковую ошибку, слушая своего врага, желая перемирия. Будь она умнее, она бы попыталась убить его на месте.

Он снова глянул на фигуру спящей, желая, чтобы она пошевелилась, чтобы затрепетали веки, чтобы она что-то пробормотала, оказалась на грани пробуждения. Как легко было бы тогда пустить в дело нож! Увидев его над собой, она бы наверняка напала, защищая себя внушительной силой, которой владеет. Он бы вполне имел право обороняться. Но Эйлия спала беспробудным сном, спала как мертвая, если не считать тихо вздымающейся и опускающейся под одеялом груди. Она дышала медленно, ровно, мирно и не шевелилась. И лицо ее было спокойным и бледным, лишенным выражения, даже не трепетали густые ресницы в мимолетном сновидении. Вдруг она показалась ему ребенком — будто сон вернул ей детскую невинность. Мандрагор стоял как вкопанный, глядя на нее.

Потом он медленно положил кинжал обратно и неслышно направился к окну. «Она сделала мою победу слишком легкой! Просто бросила ее мне на колени. И зачем, на самом-то деле, мне убивать эту девочку? Не ее я опасаюсь. Я слушал, что говорила о ней Синдра, и не подумал почему-то, что рисуемый ею образ Трины Лиа искажен ненавистью и завистью. Эйлия не жаждет власти и господства, она всего лишь беспомощная пешка в играх архонов, лоананов и немереев. Мои истинные враги — это они».

Он мог бы надеяться победить любых других врагов, не прибегая к волшебству. Раса его матери была необычайно высокой и сильной, и он несчетные годы потратил на развитие своих физических возможностей. Он мог стрелять из лука или фехтовать мечом с себя ростом, перепрыгнуть стену в рост человека, перебить доску ударом голой руки. Но всего этого было мало. Эти умения давали ему преимущество перед противником-человеком, но злейшими его врагами были существа, превосходящие его размерами во много раз и неимоверно более сильные. В физическом состязании с наименьшим из них у него не было бы ни одного шанса, и много могло быть ситуаций, когда его подведет и волшебство. Если бы только можно было сменить это тело на другое…

Вдруг резкой болью ударило в шею сбоку, будто впилось раскаленное лезвие. Ударило там, где когда-то давным-давно ударил меч его отца в руках рыцаря Ингарда. Нередко бывает, что рана от волшебного оружия проявляется как стигмат, такая рана может даже гноиться и кровоточить. И сейчас боль ощущалась и в другом месте, на левом боку: именно там его снова ударил этот меч на Арайнии, в битве с товарищами Эйлии.

Он пошатнулся, прислонившись к оконной раме, схватился рукой за шею. Да, на коже вздувались два рубца. Проявление, вызванное напряжением и страхом, и эти эмоции надо подавить, тогда раны исчезнут. Он несколько раз глубоко вдохнул, успокаивая дыхание, волей прогоняя боль. И она почти сразу ослабела, стала тупой и далекой. Мандрагор с усилием выпрямился. Он забрался на подоконник, нагнулся и бросился вниз, призвав из Эфира силу, чтобы принять облик дракона.

Кожа его сменилась на броню металлических чешуй, руки согнулись когтистыми лапами, кровь забурлила в жилах, разгоняемая мощным мотором драконьего сердца. У него теперь были глаза и когти орла, крылья и уши летучей мыши, а зубы сменились бивнями, способными рвать сталь как бумагу. Этими измененными глазами он способен был увидеть соринку в пыли, а уши воспринимали диапазоны звуков, неведомых человеку. Два длинных вибрисса торчали на морде, слегка шевелясь, ощущая воздушные течения. Сознание расширилось вместе с черепом, развернувшейся сетью охватывая столетия памяти, которые не удержать человеческому мозгу, — инстинкты и рефлексы, чуждые человеческой сути, странные темные желания, груды накопленных знаний, рудные жилы мощи.

Огненно-красные крылья выгнулись дугой, и дракон ринулся со стены вниз. В этом виде даже простое падение, безусловно смертельное для человека, было ему нипочем, И мало какое оружие могло его ранить. В этой форме ему было спокойнее всего — если бы только ее можно было держать долго! Когда-нибудь он научится постоянно оставаться драконом, навеки покинет человеческое тело. Он будет жить как лоанан и забудет о прежней жалкой человеческой жизни. Истинные драконы начинают жизнь крошечными беспомощными личинками, и человеку, которым он был, тоже нужно время, чтобы развиться в нечто более сильное и великое. Потому что теперь придется создать новые способы защитить себя.

«Когда-то я думал использовать Трину Лиа — может быть, это еще возможно. Можно ведь выбить меч из руки противника и самому поймать его за рукоять. Оружие само по себе не враг, враг тот, кто его против тебя направит. Слуги Империи — мои враги, а не это несчастное создание. Если я переманю ее на свою сторону, все ее чародейские силы будут в моём распоряжении. И я могу взять это их самое мощное оружие — которое они так неуклюже выпустили из рук, — и повернуть против них. Когда сила Эйлии объединится с моей, мне не нужны будут валеи — никогда больше не нужны будут, и страх не будет нужен, и ничего из этого».

Соблазнительная мечта. Но как уговорить Трину Лиа стать его союзником, повернуться против ее бывших защитников?

18. ТАНЕЦ ДУЭЛЯНТОВ

Проснувшись, Эйлия огляделась в изумлении. Ей так часто последнее время приходилось просыпаться в непонятной обстановке, что она совершенно не понимала, где находится. Потом вспомнила. Зал аудиенций — башня — Мандрагор.

Она села и тут увидела, что кинжал переложили. Она свой Шип положила рукоятью к себе, чтобы при необходимости сразу его схватить. Теперь же он лежал к ней острием.

Эйлия сразу поняла, чья рука переложила кинжал. Он заходил в комнату — стоял прямо над ней, пока она спала!

Девушка вздрогнула.

Но он ничего ей не сделал. Она жива.

Это само по себе было маленьким триумфом. Она ему доверилась, и он доверия не обманул. Инстинкты ее были правы. Спасибо Ане и паладинам, что в нем сохранилось понятие о доблести, память о кодексе чести, которому он когда-то следовал. И если это так, его, быть может, еще можно спасти.

Эйлия отбросила одеяла и отодвинула сетчатый полог. Солнца уже взошли, и комната в их резком сиянии была все так же изящна, но потеряла немного своего гламура из волшебной сказки.

Эйлия помылась в мраморной ванне, расчесала и заплела волосы, потом еще раз оглядела свои покои. В гардеробе оказалось множество тонких платьев — очевидно, имущество той, которая собиралась воспользоваться этой комнатой до того, как ее отдали нежданной гостье. Эйлия не стала трогать платья и надела ту одежду, что выдали ей в храме.

В дверь постучали. Эйлия осторожно приоткрыла ее и выглянула в щелку. Там стояла пожилая сгорбленная женщина, волосы ее закрывал шарф. В руках у нее был поднос, накрытый куполообразной серебряной крышкой.

— Я вам принесла ваш завтрак, благородная госпожа.

Эйлия открыла дверь, и горничная шаркающей походкой вошла в комнату и поставила поднос на стол у окна.

— Прошу вашего прощения, принцесса, — сказала она, поднимая крышку, — но его высочество велел нам первыми пробовать все блюда, на случай, если ваше высочество опасается яда.

Эйлия рассеянно кивнула, думая, что маловероятно, чтобы Мандрагор пощадил ее этой ночью только чтобы убить ядом. Какой был бы в этом смысл? Она смотрела, как служанка пробует блюда из риса, яиц и вареной рыбы. Потом она попросила служанку посидеть с ней и поговорить, пока она будет есть. Удивленная и несколько встревоженная, та подчинилась.

— Можно ли спросить, как вы здесь оказались? — начала Эйлия.

— Меня предложили шестьдесят лет назад. Тогда часто делались такие приношения. Моя мать не могла меня прокормить, и я пошла в храм. Мне тогда было всего семнадцать, и видит небо, как я боялась! Но там было все, как всюду, — только все побольше. Меня сделали весталкой и дали мне крышу над головой и кусок хлеба каждый день, но никогда не разрешали отлучаться. Но все равно это было больше, чем было у меня дома, где нас было очень много, а еды очень мало. Когда пришел Смотрящий, всех весталок выбросили на улицу, кроме тех, что его дружки для себя оставили, — я до сих пор еще слышу, как они кричали, бедняжки. А меня не взяли, хвала небу, потому что я уже совсем не молода была, и пришлось мне как-то самой жить, и так я жила — в голоде и бедности. Потом я услышала, что в городе видели золотую птицу и в замке снова живут люди, как в старые времена, и тогда я пришла и предложила, что снова буду служить. Конечно, храмовой девой меня не взяли, зато привели сюда и сделали горничной.

Эйлия слушала с сочувствием. Бедняга никогда не видела в жизни доброты — естественно, что теократы стали для нее благодетелями. Ее использовали они, а теперь — лоанеи. Это было возмутительно, но сейчас Эйлия ничего сделать не могла.

Она попробовала рис с блюда, но обнаружила, что есть ей не хочется.

Остальное утро она бродила по замку сама по себе.

— Здесь всегда спят днем, — объяснила ей та же старая служанка, — и просыпаются вечером. Они, драконы, — создания ночи. Боюсь, госпожа, что до вечера вам придется самой себя развлекать. Сегодня ночью будет бал, как я понимаю — в вашу честь.

Замок действительно был величествен, очень напоминал Халмирион: мраморные палаты самых разных цветов, прекрасные изваяния в нишах, золотые канделябры размером с сажень — куда ни глянь. Помимо пиршественного зала и огромного тронного зала имелся еще и бальный зал с позолотой и фресками на стенах и оранжерея таких размеров, что гравийные дорожки вились, скрываясь, вокруг деревьев в кадках — все под стеклянным куполом. Эйлия нашла дверь во внутренний двор, куда выходило окно ее комнаты, двор, где был бассейн с золотыми рыбками, деревья и кусты роз. Жар от солнц обжигал шею дыханием кузнечного горна, когда Эйлия вышла на траву. Сад был недвижен. Даже карпы застыли в тени листьев кувшинок. Может быть, поэтому лоанеи предпочитали вести ночную жизнь: не из-за жутковатого пристрастия к темноте, а просто чтобы избежать гнетущей жары.

К вечеру, однако, тишина и пустота дворца стали вызывать беспокойство. Эйлия ушла в свою комнату и увидела, что здесь кто-то побывал: на столе стояли холодные закуски, а на кровати лежало красное шелковое кимоно и великолепное вечернее платье. Платье было цвета роз, вышитое на юбке и рукавах шелковыми цветами, отороченное у воротника, манжет и у подола кружевами тоньше инея. Эйлия приложила его к себе: вырез был на ее вкус слишком глубок. Предыдущая его владелица, очевидно, была шире в плечах, и руки у нее были длиннее, и подол явно был укорочен. Но в общем и целом оно неплохо подходило ей. А цвет очень Эйлии шел. Оглядевшись, она увидела пару розовых шлепанцев, также украшенных розетками, и примерила. Они подошли идеально: конечно, легко было, пока она спала, снять с ее ноги мерку. Но что-то было в этом почти магическое, и Эйлия, к собственному неудовольствию, ощутила какой-то дурацкий радостный трепет. Она быстро убрала все вещи и пошла в ванную.

Ванная была так же величественна и роскошна, как все палаты Эйлии, с большой мраморной ванной, утопленной в пол, с кранами с горячей водой. Эйлия подумала, не из горячего ли озера в горе она берется. Были здесь и ароматическое мыло, и притирания, которые используют арайнийцы. Только зеркальные стены ванной заставили ее остановиться. Здешние жители наготы не стесняются: Эйлия каждое утро с удивлением видела десятки голых купальщиков обоего пола, плещущихся в горячем источнике у гостиницы Маг. Да, она выросла на Мере, в обществе, где стыдливость и скромность были давней традицией. Только на Арайнии начала она чувствовать, одеваясь в одиночестве своей спальни, невинное животное удовольствие от того, что у нее есть плоть — что она воплощена. В такие минуты она оживала так, как никогда в одежде, и разум тоже узнавал дрожь радости без вины. Но эта ванная с таким обилием зеркал — нет, это слишком много, чтобы просто радоваться своему телу. У Эйлии возникло чувство, будто ее подталкивают к самовосхищению, и она отвела глаза от своих отражений и шагнула в пенную ванну.

Она долго отмачивала и отмывала волосы. Потом вытерлась насухо, надела кимоно и поела. Надо было ждать, пока наступит ночь и появятся лоанеи.

Совсем по-другому смотрелся бальный зал, когда в нем собрался народ. Он был живой, наполнен светом, красками, звуками. Эйлия нерешительно остановилась у дверей, глядя на танцоров, крутящихся под быстрые ритмы музыки, на пары, обнимающиеся на мягких диванах и стоящие за большими пальмами в кадках. У женщин были тщательно уложены волосы, крупные кудри и локоны громоздились на головах, платья вздувались кринолинами. Цветы повсюду — вываливаются из изящных ваз, оплетают подсвечники, рассыпаны на столах с закусками. Посреди зала — хрустальный фонтан, и в середине его фонарь освещает летящие капли. Все это обманчиво приятно и обманчиво знакомо: такое вполне могло быть на любом из официальных приемов, которые посещала Эйлия как принцесса Арайнии. Нет сомнения, что программа развлечений хорошо продумана именно с этой целью: чтобы она почувствовала себя свободно — и ослабила защиту. Поддаваться этому Эйлия не должна. Это не легкое веселое развлечение, а опасный отвлекающий маневр, задуманный сильным и умным противником.

Она настороженно огляделась, но Мандрагора нигде не увидела.

Она вошла в комнату, высоко подняв голову, чтобы не выдать собственное напряжение. Диадемы у нее никакой не было, но она уложила косы короной в напоминание о своем титуле. И все же ей не слишком понравилось, как смотрят на нее другие гости.

— Добрый вечер! — произнес голос у нее над ухом, когда она остановилась рассмотреть фонтан. Она резко вздрогнула, к собственному неудовольствию, и обернулась.

Мандрагор был великолепен в бархатном черном камзоле, черных брюках и сапогах. Короны на нем сегодня не было, и густые светло-каштановые волосы свободно спадали на плечи. На груди у него был медальон: красный эмалевый дракон, вставший на дыбы в золотом круге. Эмблема Морлина, принца-дракона. Может быть, та самая вещица, которую он носил пять веков назад при дворе на Мере…

— Ну, как тебе нравится? — вежливо поинтересовался он, обводя рукой зал.

— Это… это великолепно, — ответила Эйлия, взяв себя в руки. Она разглядывала искусно подобранные букеты, каскады цветов, придающие величественному залу вид огромного дерева. — Ты не пожалел сил.

— Случай того стоил, — ответил Мандрагор и предложил ей руку в бархатной перчатке. — Бал дается в твою честь, если тебе это неизвестно. Оставь, принцесса, — сказал он тоном легкого упрека, — неужто ты до сих пор мне не доверяешь? Ты прожила под моей крышей ночь и день, и я не причинил тебе ни малейшего вреда. Но, быть может, ты предпочла бы свой двор, где десятки влюбленных поклонников добиваются твоего внимания, читая тебе плохие стихи?

— У меня нет поклонников, — ответила она, неохотно принимая его руку.

— Нет?

Он приподнял бровь, и она поняла, что он сам это отлично знает.

Она отвела взгляд.

— А кто этот человек с длинными черными волосами, который впервые привел меня к тебе? Почему он так сердито на тебя смотрит?

— Это Эррон Комора. Сердито смотрит, потому что он меня ненавидит, — объяснил Мандрагор. — Я убил его деда, бывшего великого дракона.

Он не хвастался, он говорил с холодным безразличием, которое почему-то отталкивало сильнее бахвальства.

— Значит, он хочет отомстить за деда, — сказала Эйлия.

— Отомстить? Отнюдь. Он сам надеялся убить старика, как только наберет достаточно силы. Отец его уже пытался это сделать, но неудачно, и неудача была для него роковой. Эррон был слаб, но знал, что когда-нибудь великий дракон состарится и одряхлеет и драться не сможет. Тогда убить его будет легко — и ему откроется дорога к трону. Но я его опередил, и этого он мне никогда не простит. Думаю, мне придется его устранить, — равнодушно добавил принц, — но мне не хочется слишком отталкивать от себя лоанеев. Я пока за ним слежу. Большой силы у него нет, но есть весьма мерзкий и хитрый ум.

— Но это ужасно! — воскликнула Эйлия. — Как можешь ты жить с таким народом?

— Ты все время говоришь как Ана, — ответил он с неодобрением. И резко обернулся. Тут же все головы отвернулись от них, и гости сразу возобновили беседу.

— Ну и любопытный же народец, и пронырливый, — сказал Мандрагор беззлобно. — Отчего ты улыбаешься, принцесса? Нет-нет, улыбайся и дальше. Так приятно видеть, когда тебе улыбаются без затаенной злобы или насмешки. Может быть, найдем для разговора не столь людное место?

Он снова предложил ей руку, и она пошла за ним из зала и по коридору. Он остановился перед закрытой дверью и толкнул ее.

— Ну вот, — сказал он. — Здесь можно поговорить.

Эйлия огляделась с любопытством, когда входила. Помещение напоминало музей с кучей странных предметов.

— Моя личная коллекция диковинок, — сообщил Мандрагор. — Некоторые из них я собирал в облике дракона. Можно сказать, крал, хотя люди, у которых я крал, сами были ворами: бароны-грабители и тираны-короли. Еще в детстве я всегда собирал блестящие предметы — тогда я, конечно, не знал почему. Старался окружать себя красивыми вещами. — Он говорил, глядя на нее. — Приятно для разнообразия видеть тебя в цветном, а не в вечном белом. Тебе самой это никогда не надоедает?

Он показал рукой на розовый сад.

Но Эйлии интереснее было посмотреть коллекцию. Она узнала каанскую вазу, шурканскую вышивку, элейскую арфу. Был здесь человеческий бюст, очевидно, медный, на пьедестале из того же металла. Эйлия отметила, что челюсть закреплена на петлях, как будто должна двигаться.

— Такой автомат называется когитатор, — ответил Мандрагор на ее вопросительный взгляд. — Если ты задашь ему вопрос, он рассчитает ответ и сообщит его. Двенадцатый шурканский царь обладал вот такой бронзовой головой — дар от элеев, как гласит легенда. Это она и есть.

— А как она к тебе попала? — спросила Эйлия, заинтересованная вопреки собственному желанию.

— Долгая история, как-нибудь на днях расскажу.

Эйлия повернулась к стеклянному аквариуму с водой, какими-то странными водными растениями и…

— О Небо! Что это такое? — воскликнула она.

Это существо было похоже на угря — серебристая лента, но по всему телу были рассеяны несколько круглых темных глаз, а головы как таковой не было видно.

— Не знаю. Я нашел это на одной планете за пределами Талмиреннии.

— Как, ты бывал за пределами Империи? — спросила Эйлия, не зная, верить или нет.

— Бывал. Ах, что только мог бы я тебе показать! Тебе, которая всю жизнь прожила на Мере да на Арайнии! Представь себе, что ты прожила жизнь в паре захолустных деревушек, ни разу носа не высунув наружу, не видя мира с его лесами, горами, океанами и городами! Есть такие вещи во вселенной, что тебе и не снились!

Она вспомнила свое детство на острове, жажду увидеть все, что можно увидеть.

— Я бы тебе показал необозримые туманности и пульсирующие звезды. Я бы взял тебя на планету, где деревья показываются из земли на рассвете, вырастают и плодоносят к полудню и умирают на закате. Или показал бы тебе мир с двумя атмосферами; одна густая от пара, покрывающего все низменности планеты, а верхний слой, куда выдаются горные пики, — прозрачен и разрежен. Некоторые из жителей этих возвышенностей плавают на летающих кораблях по Облачному морю, что разделяет их, как океан разделяет континенты. Остальные живут под серой завесой, никогда не видя жителей гор, разве что какой-нибудь корабль терпит крушение и падает вниз. А те, что живут в верхнем царстве, не могут дышать в нижнем: они там задыхаются, будто тонут в воде. И никакие легенды о верхних людях не доходят до жителей дна Облачного моря, — говорил Мандрагор. — А еще есть архоны. Они построили огромные города, руины которых еще видны на далеких-далеких мирах. Я бы тебя взял на замороженную планету, где города не из камня, но из льда, добытого в огромных ледяных полях. Разноцветные венудоровые лампы все еще горят в ледяных комнатах, и свет их пробивается через холодные стены как через матовое толстое стекло, и сами дома в ночи светятся. Есть там и ледяные замки, ледяные мосты, башни, монументы и ледяные статуи странных существ и созданий. Но и следа не осталось от их создателей.

— Аурон говорит, что в разных мирах они принимали разный облик. Его предкам они явились в виде драконов.

— Это правда. Какова их собственная, истинная форма — не знает никто. Они никогда ее не открывали, и мертвых своих они не хоронили в могилах, как люди.

— А ты что-нибудь находил такое, чтобы хоть предположить, как они выглядели? — с любопытством спросила Эйлия.

— Пока нет. Однажды на маленькой одинокой планете я нашел останки, которые могли бы принадлежать архонам: множество больших саркофагов с надписями на элейском, а внутри них — огромные скелеты, в два раза больше человеческих. Но из надписей я понял, что это просто люди, поселившиеся на планете в незапамятные времена, и у них тела увеличились постепенно из-за низкой гравитации планеты.

— Великаны! Настоящие великаны! — Эйлию вдруг пронзило желание видеть, знать. — Так ты не просто эти годы прятался, ты еще и исследовал!

Он бросил на нее острый взгляд.

— Дорогая моя принцесса, я вынужден был скрываться всю свою жизнь! Моей матери пришлось скрыться, чтобы родить меня, — из страха, что лоананы ее убьют, чтобы помешать ей.

— О нет! Они не стали бы…

— Вероятно, нет, но она этого боялась. И они бы меня у нее забрали — в этом я не сомневаюсь; нашли бы способ изолировать меня и ограничить мои силы. Некоторые из немереев Тринисии прямо хотели, чтобы меня убили. Ана не допустила этого, но и свободы у меня тоже не было.

— А потом появился Двор Андариона.

— Моего отца… — Мандрагор задумался. — Он страшился меня и ощущал свою вину за то, что любил мою покойную неоплаканную мать. Мы никогда не были близки, хотя я изо всех сил старался ему угодить: все мои великие деяния были ради него, но без результата. Я должен был называть его «сир» — как все прочие, — но так как это слово может означать и «отец», я не особенно возражал.

Мандрагор замолчал, и лицо его замкнулось, будто он сказал больше, чем собирался.

Эту историю Эйлия знала почти всю свою жизнь. И сейчас ей представлялся случай узнать больше, узнать то, чего не знали рассказчики.

— Так почему же ты пошел против него?

— Никогда я не шел против своего отца! Я действительно не знал, что со мной происходит, — меня мучили ужасные сны, и некоторые даже думали, что я схожу с ума. Но я понятия не имел, что мои настроения сказываются на погоде или на посевах. Мои лоананские силы проявились лишь много позже. А потом энергии, которые я бессознательно освобождал, стали тревожить ветер, облака и реки. Мне снились кошмары, что я дракон, что я терроризирую округу. По крайней мере я думал, что это были кошмары: я не знал, что образы, вспоминаемые мною после пробуждения, на самом деле — воспоминания, что во сне я покидал замок и становился драконом. Во мне было два существа, и дракон — это была форма, которую обретали самые глубокие мои страхи, но я не знал, что я на самом деле был бушующим чудовищем своих кошмаров. Когда мне сказали, что снившиеся мне нападения на деревни бывали на самом деле, я решил, что должен как-то установить контакт с диким разумом этого дракона.

Эйлия слушала как завороженная. Очень убедительно звучал его голос, и Эйлия не сомневалась, что он говорит правду — по крайней мере то, что сам считает правдой, — а не открытую ложь.

— Элиана узнала, что происходит, и поняла, что во мне проснулись способности матери. Когда об этом услышал Браннар Андарион, он решил, что я делаю это нарочно, — продолжал Мандрагор. — Он всегда боялся меня и был, я думаю, рад поводу обрушиться на меня — уничтожить меня наконец. После знаменитого боя в пещере с Андарионом и Ингардом я, очевидно, бессознательно превратился в дракона, когда упал в воду раненный. Дракон может задержать дыхание почти на час — этого хватило, чтобы мой отец решил, что я утонул. Когда я пришел в себя, то понял только, что лежу на берегу подземного озера и кровь хлещет из раны на шее. Она была глубокой, но не смертельной, и я побрел по подземельям в замок, только чтобы найти его опустошенным и верных мне людей — убитыми. Я кое-как добрел до покинутой больницы, где смог перевязать рану, но покидать пределы крепости боялся и несколько недель прожил один в этих заброшенных руинах. Точно как в моем зимбурийском детстве, только хуже, потому что на этот раз на меня напали те, от кого я ждал награды.

Как только у меня хватило сил, я добрался до эфирного портала — их довольно много осталось в Маурайнии, — и хотя они все были закрыты, я овладел искусством их открывать. И сбежал с Меры.

— Но ты вернулся.

— Да, через много лет. Я видел падение Лиамара и начало Темных Веков. После этого я возвращался на Меру лишь от случая к случаю, присматривать за учеными Запада — в особенности за легендами о Тринисии. Будучи драконом, я накопил груды сокровищ в других мирах и использовал их, когда мне нужны были богатства на Мере. Каждый раз, посещая планету, я принимал чуть иной облик, становился новой личностью. И тщательно следил за тем, чтобы старить себя иллюзией с течением времени.

— Мне вспоминается история, — задумчиво проговорила Эйлия, — о маракитском дворянине Властелине Драко, который не старел. Однажды он исчез из своего замка, а через шестьдесят лет его узнала старуха, которая видела его еще девочкой. Она клялась, что властелин ни на день не постарел, Пошел слух, что этот Драко был алхимиком и открыл эликсир вечной молодости.

— Да, наверное, иногда я бывал небрежен, — признал Мандрагор.

— И еще же есть призрак Академии…

— А это совсем другое дело! Призракам полагается столетиями околачиваться в одном и том же месте. Легковерные считали, что я — призрак, а скептики вообще отрицали мое существование. Пока Элиана не обнаружила меня в развалинах моего прежнего замка, ни одна душа на Мере не знала, что я до сих пор жив. Когда стало ясно, что она не таит против меня зла и верит моему рассказу о том, что случилось давным-давно в Маурайнии, я обрадовался, что одним врагом у меня меньше.

— А потом появилась я.

— Да. Жрецы, которые меня вырастили, вечно пугали меня рассказами о великой ведьме-королеве, что однажды придет меня уничтожить. Они верили, что моя мать была демоном какого-то рода, и говорили, что раз я — отродье демона, то буду ненавистен тебе, и ты возжелаешь моей смерти. Ты была монстром моих детских кошмаров.

— Ужас какой! Мне очень жаль.

— А тебе такую же ложь говорили обо мне, не сомневаюсь. Со временем мои детские страхи прошли, но я знал, что ты — создание архонов. Как же я тебя возненавидел! Твоего рождения ждали, его праздновали, тебя осыпали дарами и любовью. Я решил украсть тебя у тех, кто хотел вылепить твою жизнь по своему вкусу, — вот как Ана забрала меня у ковена Валдура и освободила меня от их интриг. Вот тогда я встретил Синдру, которая хотела того же.

«Значит, Синдра все эти годы была предательницей!»

— Рассказывай дальше, — попросила Эйлия.

— Твоя мать узнала о нашем заговоре — очень острое у нее было архонское чутье. Она скрылась на звездном корабле, не желая более подвергать свое дитя опасности. Что с ней случилось, принцесса, я не знаю — тела ее не нашли. Твое тоже, и я заключил, что вы обе утонули. Но все равно не успокоился.

— И когда ты услышал о Лорелин…

— Естественно, я решил, что это ты. И тот факт, что Ана вроде бы тоже так считала, меня убедил. Я провел вашу компанию в храм, дал вам обнаружить святилище. Если бы зимбурийцы вас поймали, вы бы им сообщили, что Камня давно нет. В тот день будто весь космос собрался на вершине Элендора, и даже имперский дракон прилетел в поисках Трины Лиа, но он допустил ошибку, заснув, охраняя закрытые врата, и я приковал его во сне. Потом эти двое твоих пронырливых друзей нашли меня, когда я отдыхал на своих сокровищах, завладели мечом моего отца и пустили его в ход против меня. Но в результате они лишь унесли пустой ящик, и потому я их не преследовал.

Я увез Лорелин в Элдимию, зная, что Ана вскоре оправится от слабости и пустит по нашему следу Аурона или Стражей. Я решил, что пусть себе считает Лорелин истинной принцессой — тогда мне ничего грозить не будет. Но я даже не подозревал, что Истинная — это ты, не подозревал до тех пор, пока ты не оказалась в месте своей силы, в Халмирионе, а тогда было уже поздно. Ну вот тебе моя исповедь.

Эйлия кивнула, понимая. Сколько здесь было правдой, она не могла знать, но ясно было одно: он так же боролся против своего наследия и предназначения, как она сама. И он пощадил ее, когда мог убить.

Из огромного зала снова послышалась музыка. Мандрагор внезапно повернулся и взял ее за руку.

— Но хватит мрачных разговоров, уверен, что тебе они надоели. Я хотел, чтобы тебе здесь было хорошо. Хочешь потанцевать?

Она пошла за ним по коридору в бальный зал. Странные здесь танцы, подумалось ей: ни процессий, ни изысканных фигур. Танцевали отдельные пары по всему залу, крутились медленно, как двойные звезды, обращая внимание на другие пары лишь чтобы избежать столкновений. И танцевали, обвив друг друга руками почти в объятии; Эйлии это казалось чуть ли не непристойным. Но отказаться она не могла.

Эйлия робко положила руки на плечи Мандрагору, глядя на других дам. Он обнял ее за талию, и она ощутила дрожь его рук от сдерживаемой радости.

— Я же забыл, — тихо сказал он, приблизив к ней лицо. — У вас в Арайнии так не танцуют.

Он оказался не так высок, как ей помнилось, но ведь она выросла с их последней встречи. Эйлия позволила повести себя в танце. Это было нетрудно — просто надо было повторять его движения, а они были медленнее, чем в сложных танцах Арайнии. Но она не могла долго выдерживать взгляд его золотых глаз и все время отворачивалась.

Вдруг ее внимание привлекло лицо в толпе — Синдра. Женщина была бледна, глаза ее горели злостью. Эйлия ахнула.

— Что такое? — спросил Мандрагор.

— Синдра Волхв, — ответила Эйлия. — Она здесь?

— Тебе нет причин ее бояться.

— Она меня ненавидит, это ты сам мне сказал.

— Ничего сделать она тебе сейчас не может.

Но Эйлия отступила, освобождаясь от рук Мандрагора.

— Ваше высочество, простите, я… я устала. Кажется, мне нужно отдохнуть.

— Вон там есть кресла у стены. Не хочешь ли посидеть? И освежиться — бокал вина, быть может? У нас есть превосходные вина, в том числе столетнее красное из погребов Гарона Седьмого, царя Маракора. Я сам видел, как отжимали это вино, и могу ручаться, что в него пошли лишь отборные грозди. — Он улыбнулся.

Она покачала головой.

— Благодарю, но я не пью вина. Я хотела бы пойти к себе, если можно.

— Разумеется. — Ей показалось, что он слегка раздосадован, но скрывает это любезностью. — Тогда до завтрашнего вечера.

Это было предупреждение, что она пока что не привлекла его на свою сторону, и времени для этого осталось мало.

Дамион стоял один в пустыне, глядя на звезды.

Результат налета оказался ужасающим, хуже, чем можно было себе вообразить. Он боялся, что друзья будут убиты, но оказаться в плену, живыми — зная достаточно о Зимбуре, он понимал, что это значит. А сегодня снова пришел Киран Йарисс с известиями об указе Халазара, развешанном по всей Фелизии: если Дамион сам не сдастся, его друзья будут на рассвете казнены.

Ему объяснили, что выручать их — дело безнадежное: твердыня Йанувана устоит перед любым штурмом. Только огромная армия могла бы прорваться — и даже мятежная армия Халазара в свое время победила лишь с помощью предателей в самой крепости. У небольшой группы мохарских воинов и зимбурийских повстанцев просто сил не хватит.

— Очень печально, — сказал Макиту, — но ничего не поделаешь.

Мохарцы уже видели столько смертей, что стали к ним почти невосприимчивы. Весть о гибели Унгуру и о пленении Заима они приняли сперва с горем и гневом, потом оставили эмоции и вернулись к повседневной жизни. Надежда была утрачена, но не вся — пока что. А для Дамиона мысль о судьбе, ждущей Йомара и Лорелин, была невыносима.

Он закрыл глаза, и перед ними встало видение, бывшее у него накануне ночью.

В этом видении была Эйлия, одетая в развевающееся платье такой белизны, что оно будто само светилось, а может быть, это светилась она. Эта девушка из сновидения была и одновременно не была той Эйлией, которую он знал: она сияла, как звезда, далекая и величественная.

— Ты должен помочь мне, Дамион, — умоляла она, протягивая к нему руки в длинных широких рукавах. — Я сделаю, что должна, но я не могу одна. Помоги!

Он открыл глаза. Над ним сияла вечерняя звезда, бледная и одинокая, и все еще слышался в ушах молящий голос Эйлии.

Я не могу одна! — звенело от края до края неба.

— Дамион?

Он обернулся и увидел шамана. Вакунга стоял, недоуменно наморщив лоб.

— Отчего ты стоишь здесь один, когда все спят?

Дамион слабо улыбнулся.

— Ты же не спишь, мастер.

— Я ощутил от тебя что-то. Сильные эмоции, заполнившие Эфир. Ты видел сны?

— Не могу понять.

Он рассказал шаману, что сейчас видел и слышал мысленно. Сон — или пророческое видение? Больше похоже на воспоминание — о никогда не происходившем. Он никогда не видел Эйлию такой, как в этом видении, облаченную в свет.

— Может быть, это просто мои страхи, — сказал он, шагая вместе с шаманом по дюнам. — Я так за нее боюсь, и еще больше — за Йомара и Лорелин. Ты знаешь, что Халазар обещал освободить их, если я сдамся сам.

— Знаю.

— Почему я так всем нужен, мастер Вакунга? Ведь истинный вождь был Йомар. Почему все так хотят заполучить меня?

— Может быть, ответ был в твоем сне.

Он снова увидел красивое полузнакомое лицо, услышал слова мольбы.

— Ты хочешь сказать, что как-то это связано с Эйлией? Но как?

Старик ничего не сказал.

— Лори и Йо — я прямо вижу их лица. Они в лапах Халазара, и я могу их спасти! — Дамион застонал от бессилия. — Я хочу это сделать, мастер! Отдать себя в руки царя, чтобы они жили.

Вакунга задумался.

— Можешь идти, — сказал он. — Не вижу причин, почему нет.

Дамион уставился на него.

— Но ты же был против раньше! Ты говорил, что это будет гибель для нас всех.

Шаман поднял глаза к небу.

— Говорил, пока дракон-чародей был здесь. Сейчас он улетел, вернулся в свой звездный дом. Дорога теперь не та, по которой ты пошел бы раньше.

— То есть я могу помочь Йо и Лори? И никому при этом не принесу вреда? Как я могу точно это знать?

Шаман повернулся к нему.

— А отчего ты не хочешь выйти в плоскость сновидений?

— В смысле, помедитировать?

— В моем народе говорят, что когда мы думаем, будто бодрствуем, на самом деле мы спим, — ответил шаман. — А когда засыпаем, то просыпаемся для снов. Чем ждать, чтобы сон пришел к тебе и дал тебе ответы, поищи его там, откуда они приходят.

С этими словами шаман медленно пошел прочь. Дамион смотрел вслед сутулой фигуре старика, уходящего шаркающей походкой. И когда фигура растаяла в темноте, он опустился на колени и стал чертить на песке.

Резьба на развалинах стен в оазисе относилась к древнему прошлому. Мохарцы сегодняшних дней и лет все изображения наносили не на камень, а на песок, потому что песок по натуре своей изменчив, перелетает с каждым дуновением ветра, и образы, начертанные на нем, не проживут достаточно долго, чтобы стать идолами. Никогда больше вожди племен не пойдут войной на богов друг друга.

Вакунга научил Дамиона, как рисовать вокруг себя шаманский круг, виток за витком, мысль за мыслью, заметая следы мог, пока не придешь в неподвижный центр. Сейчас он такой и нарисовал. Сперва самый внешний с его свирепыми стражами: львами, шакалами или фантастическими зверями собственного воображения. Далее кольцо волнистых линий, изображающих ров круговой реки. Потом внутренняя стена со шпилями башен, означающая крепость. В ней — круг пустого, нетронутого песка, где сел сам Дамион, скрестив ноги. Пусть внешний мир вихрится бурей, но здесь — ее неподвижное око. Дамион вспомнил звездообразный город Лиамар на вершине Элендора. Подобно этому кругу, понял он сейчас, город был мандалой, и Храм Небес стоял в ее центре.

Он закрыл глаза и стал глубоко дышать. Здесь не было амброзии, которая могла бы облегчить переход, и его разуму придется искать путь в Эфир своими силами.

Дамион долго просидел неподвижно, и звезды медленно поворачивались над ним. Мохарский шаман мог бы повторять про себя какую-нибудь мантру снова и снова, пока тело и ум не пришли бы в гармонию. Почему-то Дамиону вспомнились стихи из его детства, которые он запомнил, потому что там было про рыцаря.

Это, как говорили ему наставники, древняя аллегория о разделении души и разума. Элеи верили, что последний отчуждается от первой в момент рождения, и его путь в царстве смертных в новой броне живой плоти похож на странствия рыцаря в неизвестных краях. Разум забывает о предыдущей жизни в царстве духов и оставляет душу в печали, как покинутую возлюбленную. И только смерть тела воссоединяет их в Небесах.

Отчего сейчас вспомнилась ему эта аллегория?

Он сидел не шевелясь, сосредоточившись в собственной внутренней тишине, пока весь остальной мир не исчез из его мыслей, пока не исчезли сами мысли, и он поплыл в пустоту, где странно менялось его сознание, не пробуждаясь и не засыпая и все же осознавая — себя, темную внутреннюю бездну, собственное тихое дыхание и что-то еще помимо этого, что не было ни звуком, ни образом, но постоянным потоком и прибоем какой-то непостижимой силы…

Засверкали во тьме радужные грани — Камень Звезд, талисман Эйлии. Он пылал перед глазами, светился своим загадочным светом, взывая к нему, Дамиону.

— Тысяча оттенков, один сияющий, свет. Многие суть одно, и одно есть многие…

Из камня возник силуэт птицы, будто проклевывающейся из лучезарного яйца. Большая птица, состоящая из света, плыла сквозь мрак, освещая его. Она подплыла поближе, и он увидел, что птица состоит из мириад птиц поменьше, от голубей до орлов, от фазанов до журавлей. И они человеческими голосами кричали в этой своей стае в форме птицы:

— Элмир! Кто покажет нам Элмира, птицу небес?

— Вы — Элмир, — отвечал он им. — Вы сами — то, что ищете.

— Многие суть одно, и одно есть многие! — крикнули они в один голос.

Золотое свечение разгорелось ярче, и тысячи крылатых силуэтов слились снова в одну большую огненную птицу. Но тут свет стал тускнеть и гаснуть. На глазах пораженного ужасом Дамиона Элмир остановился в полете. Вокруг него обмотались извилистые кольца змеи, черной как ночь. Элмир ударил змею когтями и клювом, а змея погрузила клыки ему в грудь, и показалось, что сейчас они рухнут вниз, в темноту, и пропадут оба.

— Нет! — крикнул он птице света. — Ты должен жить! Нельзя, чтобы тебя одолели!

Огненный глаз птицы повернулся к нему, и Дамиона ослепило, как будто он глянул на солнце. Но он успел увидеть в этом взгляде призыв.

— Да, я помогу, если в силах. Покажи, что мне делать! — вырвался у него крик из самого сердца, из самых глубин его существа.

И из темноты прозвучал ответный крик, будто клич дикой птицы в пустыне без надежды и утешения:

— Аккар!

Видение исчезло. Дамион пришел в себя, заморгал, огляделся. Серебрились в лунном свете пески.

— Аккар, — прошептал он.

Бог, Который Всегда Возвращается. Древний бог мохарских мифов, умирающий осенью под скорбь своей супруги Найи: ее слезы — это и есть зимние дожди. А весной она возвращает Аккара к жизни. Так рассказывал Киран Йарисс, и шаман говорил так же.

— Каждый год богиня спускается в подземный мир и возвращает оттуда своего утраченного возлюбленного, — говорил Вакунга.

Миф о плодородии, подумал тогда Дамион. Много таких мифов в мире в языческих преданиях. Как спускается под землю небесная богиня в поисках своего супруга, так спускаются к нам весенние дожди и впитываются в почву. Она освобождает его из подземной тюрьмы и выводит на свет, и семя освобождается от оболочки и выходит на свет цветущим растением. Такова основа всех этих старых сказок.

Но миф — это не просто фантазия или сказка: это вещь живая, мощная, часть мира, в котором разум смешивается с материей, царство сновидений влияет на реальность. Сейчас это стало его реальностью, и от нее не уйти. Каждый его шаг, в любом направлении, ведет его, Дамиона, к неизбежной судьбе.

Птица небес показала ему его путь.

Когда умирает Аккар, небесная богиня Найа спускается и льет по нему слезы. Дочь Утренней звезды тоже должна спуститься на землю и вернуть ей жизнь и мир, дабы исполнилось пророчество… Нити мифов, спряденные древними, переплетаются здесь, и в их невидимой сети лежит возможное будущее.

Думая об этом, он вдруг увидал, как при вспышке света, какую форму это будущее должно принять. Здесь ожидало Эйлию ее место. Ей предстоит покорить сердца зимбурийцев, шурканцев, мохарцев и слить их воедино. Она станет в их глазах аватарой самого почитаемого их божества, навеки свергнув бога-царя с его культом. Но сперва Дамион должен приготовить ей путь. Халазар его убьет, если Дамион отдаст себя в его руки. Он может убить заодно и Йомара с Лорелин, наплевав на договор. Но миф — силен, сильнее Халазара — или смерти. И смерть не опровергает мифа, а лишь усиливает его. Для этих людей он станет живой аватарой — как была Эйлия для народа Арайнии.

Эйлия… Он вспомнил ее такой, как видел в последний раз в Мелнемероне, с большими нежными глазами, наполненными тревогой за него. «Эйлия, прости меня, — сказал он про себя, глядя на Вечернюю звезду, сияющую в ясном вечернем небе. — Я люблю тебя, и ради тебя я делаю это…»

И он ощутил, или ему показалось, что ощутил, бесчисленные невидимые сущности вокруг — ангельские сущности, ускользающие, неуловимые — и отзывчивые. Он едва не вообразил себе, что видит их — яркие сияющие фигуры вокруг себя, они утешали и ободряли его. Дамион ощущал благоговение — и одновременно странное родство с этими невидимыми стражами, будто они с ним — одной крови. Будто видение открыло ему дверь где-то в сознании, о которой он даже не подозревал. И через эту дверь вошла сила, и не только она; еще и знание, что он — тоже божественная сущность. Потому что разве не этим является человек — духом, облаченным в плоть и скрытым в ней? Тело — далеко не все, это лишь одежда. А свою истинную суть он теперь ощущал как ядро неугасимого огня.

И эту сущность Халазар не мог бы уничтожить, как не мог бы стереть звезды с неба. На это у него силы нет.

Дамион быстро и решительно поднялся. Долгожданный ответ был дан ему, как предвидел старый шаман. Он теперь знал, что ему делать.

Дамион шагнул вперед и вышел из круга ветра и песка.

19. ОТБИВ И ЛОЖНЫЙ ВЫПАД

На второй день пребывания в Запретном дворце беспокойство Эйлии начало сменяться страхом. А Мандрагор, напротив, не проявлял никаких признаков тревоги или нетерпения. Он был любезен и внимателен, к Эйлии откосился как радушный хозяин, принимающий почетного гостя. Он ходил с ней по замку, рассказывая его историю, водил на долгие прогулки по садам внутреннего двора. «Ты здесь не пленница», — говорил он, и это было правдой. Она могла идти, куда ей хотелось, в те часы, когда ей это взбредало в голову, получать к столу любой деликатес, который только пожелает. Не было никаких официальных функций или церемоний, не надо было читать и подписывать правительственные указы, сидеть на заседаниях. Бремя руководства, необходимость отрабатывать все, что получаешь, была снята с нее: она наслаждалась всеми радостями королевской жизни без ее обременительных обязанностей. В ее покоях появилась книжная полка, заставленная томами инопланетной учености, истории, поэзии. Когда она упомянула, что интересуется живописью, в комнате сразу же оказался набор кистей и красок. Для нее устраивались развлечения, концерты, представления магов. Во время одного из них многоцветное сияние, которое она видела до того, заставили плясать вокруг башен крепости и повисать призрачными лампами в ветвях деревьев. Как она и подозревала, эти огни были проявлениями Эфира.

— Они безвредны, — объяснил Мандрагор. — Эти «блуждающие огоньки» сродни эйдолонам, но так слабы, что не могут принять материальную форму и остаются просто сгустками квинтэссенции. Немереи, как тебе известно, их призывают как осветительные огни, а лоанеи используют как знамения, чтобы внушать своим подданным благоговение и страх. В глубоких водах есть подводный дворец из алмаза, где когда-то обитал царь-дракон, а до того — архоны, которые его и построили. Вот почему драконьи фонари, которые видела твоя подруга, поднимались из океанских глубин. Мой народ хотел напомнить тем, кто на суше, что наступит день, и вернется царство лоанеев. Это теперь и произошло. Но не бойся: пока правлю я, им не будет позволено обращать людей в рабство, как когда-то.

Эйлия большую часть своего времени проводила в дворцовой библиотеке, где ей было разрешено читать любые книги, которые только попадутся ей на глаза. Помимо множества томов давно утраченной литературы и фольклора здесь был еще и обширный раздел черной магии: полки, уставленные томами в черных переплетах. Их Эйлия тщательно избегала, помня, что послужило причиной падения самого Мандрагора. Он в ответ на ее тревоги только смеялся.

— В знании нет опасности, принцесса, — отчитывал он ее. — Опасность лишь в невежестве.

Но многое другое она читала с энтузиазмом: истории, написанные исследователями и поселенцами других миров, рассказы о войнах и подвигах древних времен. Иногда Мандрагор составлял ей компанию в библиотеке, указывая на тома, которые могли бы ее заинтересовать — конечно, сам он их прочел все, — и рассказывал о мирах, на которых побывал, о людях, которых там видел. Он знал многих исторических лиц Меры и Арайнии — людей, которые для нее были всего лишь именами на уроках истории, — и Эйлию слегка смущало, когда он рассказывал о них как о случайных знакомых.

— А, Ингард Храбрый, — говорил он. — Действительно был храбр, этого у него не отнять, и мечом владел отлично. Еще он был шумный, неопрятный и зачастую хамоватый. Все-таки он был воспитан волками, а это сказывается.

Или:

— Говорил я Валивару Девятому, что Зимбуре никогда не покорить Маурайнию, но он настойчиво продолжал свои набеги.

Или:

— О, я вижу, ты читаешь Бендулуса. Он никогда не умел просто излагать факты. Однажды он мне сказал с абсолютно честным лицом, что гадюка припадает ухом к земле, слушая шаги своей дичи, а другое ухо зажимает хвостом.

Очень трудно было представить себе, что этот радушный хозяин и собеседник вскоре предпримет попытку ее убить, если ока не встанет на его сторону. Это было, как думалось ей, вроде игры с полуприрученным зверем, который в любую минуту может выпустить когти. Не было никаких признаков, чтобы на него действовали ее аргументы, и Эйлия начала терять надежду. Время истекало, а еще она все сильнее тревожилась из-за Синдры Волхв. Хотя эту женщину она больше не видела — наверное, Мандрагор велел ей не попадаться Эйлии на глаза, — ей казалось, что Синдра все время где-то рядом, как ядовитые испарения в воздухе. Не может ли Синдра отравить ум Мандрагора неприязнью к ней, Эйлии?

— Ты проигрываешь, — заметил Мандрагор в тот вечер, когда они в сокровищнице играли в стратагему.

Эйлия подняла глаза, пытаясь понять, только ли об игре он говорит.

— Я проигрываю, потому что ты мошенничаешь, — ответила она тоном легкого упрека, глядя на золотые и серебряные фигуры на доске. — Конные рыцари не бьют слонов. Это против правил.

— Так ты все-таки следишь за игрой. А по правилам я никогда не играю, — ответил Мандрагор, не поднимая глаз от доски. — Те, что пытаются связать себя кодексом чести, обречены на поражение. В любом игре побеждает сильнейший — или хитрейший, но не честнейший. Твой ход. — Он выпрямился и откинулся на спинку кресла.

Не могло быть сомнений, что он говорит не о настольных играх.

— И все же лучше вести себя честно, — заявила она, минутку подумав. — И ты сам в это веришь, иначе бы ты не чтил договор, который заключил со мною.

— Ты сама веришь в то, что говоришь, принцесса, или же просто повторяешь уроки, которые в тебя вдолбили? Вспомни, ты здесь свободна, и твои мысли — тоже. Ты можешь делать, говорить и думать что только пожелаешь, и никто здесь тебя за это не осудит. То небольшое царство, что я создаю, будет уникальным. Никто и ничто не войдет сюда без моего разрешения, ни свет или тьма, ни добро или зло не будут здесь править. Буря, что бушует снаружи, пусть дует мимо моей двери — я не впущу ее. — Он оперся подбородком на руку, задумчиво разглядывая Эйлию. — Ты тоже жаждешь свободы, или ты бы не была здесь. Ты сбежала от своих опекунов.

— Сбежала? Я искала тебя для переговоров, чтобы установить перемирие!

— Так ты себе сказала. Но разве в самой глубине души ты не желала быть свободной? Не обрадовалась, когда вырвалась наружу одна, без цепей, без стражи?

Опять он требует от нее честности.

— Да, — ответила она тихо, вспомнив дикую радость, когда она взяла на себя управление летающим кораблем и послала его в Эфир.

— Ну вот, теперь, когда ты здесь, зачем тебе возвращаться?

— Потому что я не могу жить лишь для собственного удовольствия! Я нужна народу Арайнии.

— В самом деле? Хорошо, а ты сама? Что нужно самой Эйлии? Зачем приносить себя в жертву людям, которые ради тебя палец о палец не ударили? Ты воистину их любишь или тебя привязывает к ним лишь безрадостный долг? И род человеческий всегда был к тебе неизменно добр?

Она нехотя припомнила жестокость девушек в маурийском монастыре, дни, полные издевок и колкостей, превращавшие ее жизнь в мучение.

— Ты хочешь научить меня ненавидеть, — сказала она спокойно, выпрямляясь и глядя ему в глаза. Он знал, что ей пришлось пережить, и хотел этими воспоминаниями причинить ей боль и пустить мысли по кривой дорожке. Но разве для этого он не должен сам понимать, как ощущается такое страдание? — Они тебя действительно сильно обидели? — спросила она в неожиданном вдохновении.

— Что? — спросил застигнутый врасплох Мандрагор.

— Дети, что кидали в тебя камнями и обзывали тебя, когда ты был ребенком, в Зимбуре. Эти шрамы так и не зажили?

На миг, на краткий миг казалось, что он действительно застигнут врасплох. Но тут же золотые глаза превратились в закрытые ставнями окна. Он резко встал из-за стола, подошел к высокой арфе и стал подбирать на ее струнах дрожащий мотив.

Не зная, одержала она победу или потерпела поражение, Эйлия попыталась сменить тему на нейтральную.

— Я и не знала, что ты играешь на арфе, Мандрагор.

— Одно из преимуществ долгого срока жизни состоит в том, что можно стать мастером практически в чем угодно. Я в свое время делал многое — и был многими.

Он продолжал перебирать струны.

— Я знаю эту песню, — сказала она, пытаясь поддержать разговор. — Она написана на слова баллады Барда, которую я всегда любила.

— Правда? — Он состроил гримасу. — Она с жуткими длиннотами и до тошноты сентиментальна. Я не числю ее среди своих лучших достижений.

До нее дошло не сразу.

— Ты…

— Я, — мрачно ответил он. — Я и есть так называемый Бард из Блиссона. Прошел я через этот поэтический этап. Неужели твоим достопочтенным ученым не приходило в голову, что их безымянный бард слишком долго жил? Для любого человека написать такое объемное собрание сочинений за каких-то сорок лет — задача совершенно невыполнимая.

Эйлия стояла, остолбенев. Не может быть. Он лжет. Этот холодный циник — автор тех стихов, которые она так любит?

— Но ведь эти стихи так благородны, так чувственны! — возразила она, не думая.

— И столь подлый и черствый человек, как я, не мог создать таких шедевров. Что ж, такая точка зрения вполне солидна.

— Прости… я не хотела…

Но было поздно, слова уже сказаны. Он уронил руку со струн арфы.

— Что-то сегодня душно в этой комнате. Я думаю, можно выйти на башню подышать. Ты не составишь мне компанию?

Она поняла, что это — напоминание о незаконченной дуэли, которая вскоре произойдет, если она не сдастся или не убедит его. Сердце ее заколотилось, но вновь она смогла ответить небрежным тоном.

— Да, это будет приятно, — сказала она, вставая и выходя вслед за ним на вершину башни.

Внизу раскинулся пейзаж, покрытый множеством теней от трех малых лун Неморы. Эйлия встала у парапета, пытаясь собраться с мыслями. Мандрагор подошел и встал рядом, глядя на огни Лоананмара. Помолчав, он снова заговорил:

— Сколько там теперь огней! Я за этим городом и его обитателями не первый век наблюдаю. Это было по-своему интересно…

— Ты о них говоришь как о скопище муравьев, — заметила она.

— Муравьев! — фыркнул он. — У муравьев было бы больше порядка. С этой высоты человечество кажется размером с насекомых — и сильно им проигрывает в сравнении. Всегда одна и та же история, снова и снова: повстанцы поднимают бунт, чтобы свергнуть власть тиранов, но лишь только добьются успеха, сами занимают их место. Их теперешний Смотрящий — не более чем тиран.

— Это так, — признала Эйлия. — Хотя я верю, что сперва он хотел как лучше.

— Конечно. Люди этой породы всегда хотят как лучше — сперва. Прекрасная пора была у него и его подручных — когда они устанавливали законы и справедливость и убивали всех, кто с ними не соглашался.

Она вздохнула.

— Хотела бы я знать, что случилось с тем младенцем, что я видела. У которого мать была пьяна или опоена.

— Весьма вероятно, что он уже умер.

— Жаль, что я не могла его спасти.

— Зачем? Эта женщина только заведет следующего ребенка, и он тоже будет голодать. Эти люди плодятся и умирают как насекомые — да они и есть насекомые. Понимаешь, восприятие со временем тоже меняется. Мне трудно вызвать в себе сочувствие к этим человеческим подонкам. Если я начинаю кого-то из них жалеть, тут же до меня доходит бесполезность этого занятия — заботиться о чем-то столь скоротечном.

Эйлия отчаянно искала аргументы, которые могли бы его переубедить. Тогда был бы мир… мир, завоеванный без войны. Она не тешила себя иллюзиями насчет Мандрагора. Даже не знай она о прошлых его преступлениях, она не могла не замечать вопреки всем его усилиям его черствость, аморальность, себялюбие. Но эти недостатки, наверное, неизбежны в том, кто живет так долго: видя, как умирают поколение за поколением его собратьев, нельзя не отрешиться от эмоций, чтобы не сойти с ума, а века одинокой жизни способствуют эгоцентризму. И ока поймала себя на том, что замечает, как неосознанно царственна его осанка, какой мощный разум светится в острых, далеко зрящих глазах. Она видела в нем едва заметные следы того человека, которым был он когда-то, — королевский сын и храбрый рыцарь, следы, которые не стерли даже пять столетий. Уничтожить то создание, в которое он превратился, — значило бы лишить этого человека шанса на новую жизнь.

А он продолжал говорить негромко, глядя на город: — Когда архоны посетили впервые этот мир сто миллионов лет назад, он был населен почти одними рептилиями. Ты видела огромные длинношеие создания в джунглях — танатонов, потомков тех, что были завезены сюда архонами. Теперь они существуют только здесь: их род давно уже вымер. Когда архоны снова вернулись в этот мир, они обнаружили птиц и зверей с мехом, воцарившихся вместо них, и среди последних были предки человеческой расы. Никто не знает, кто теперь живет на исходной планете. Может быть, что люди так и не возникли на ней — или возникли и вымерли. Может быть, человечество — как гигантские рептилии, что жили до него: неудачный проект, построенный силой жизни.

Эйлия подумала о страдающем населении здесь и на Мере, о мудрых и добрых элеях, о своих родственниках и друзьях — и все это одна сплошная неудача? Потом вспомнила ласковый голос Аурона: «Мы называем вас создателями. Вы, люди, никогда не перестаете нас удивлять».

Она сделала глубокий вдох.

— Мандрагор, вся моя суть говорит мне вот что: «Если один младенец не имеет значения, то ничто вообще значения не имеет».

— Похоже, что ничего вообще, Эйлия. Оставь человечество идти своим путем. Пусть идет к погибели, если хочет. — Он отвернулся от пейзажа, будто в отвращении. — Эти люди расскажут тебе величественные и славные истории о своем городе, своей истории, своих идеалах. Но с этой высоты я видел, как расползается этот город-государство, и я видел, что он на самом деле такое: огромная раковая опухоль, своим неуправляемым ростом отравляющая землю вокруг себя. Люди любят думать, что моругеи — противоестественные, отвратительные создания. Но они чудовищны лишь по своей внешней форме. Война, убийство, каннибализм — что бы они ни делали, нет в этом ничего такого, чего не делали бы люди в то или иное время. Под своей уродливой оболочкой они совершенно от вас не отличаются, вот почему они внушают вам отвращение. Вот, например, царь Роглаг — он низкий, порочный, коварный, подлый, абсолютно лишенный совести, щепетильности или высоких чувств. Но он никогда не всадит мне нож в спину, потому что я не дам ему подойти сзади. По-настоящему опасны те, кто предлагает тебе вечную дружбу и верность. Рог может мне сделать любую пакость, но никогда не сможет обмануть моего доверия.

Ложь и передергивания — к этому она была готова, но не к этой беспощадной атаке правды. Она молча смотрела на город и на миг увидела его новыми глазами. У него были все черты человеческой души, поняла она, с ее возвышенными пиками и черными провалами, с ее смесью мрака и света.

— Но я вижу и добро там, внизу, — возразила она; вспомнив Маг и ее щедрость.

— Да, там оно есть, — неожиданно согласился он. — Своего рода добро, хотя и не то, о котором ты думаешь. Возьмем, например, розы в садах дворца.

— Розы? — повернулась она к нему. — При чем здесь они? Я считаю их красивыми.

— Правда? А мне они кажутся уродливыми. Переростки, слишком большие — многие даже аромата не имеют. Их подкрутили, поменяли, чтобы подходили под некоторые человеческие понятия о красоте. А эти жирные изнеженные собачки, которых так любят придворные дамы, — можешь ли ты поверить, что их предками были волки, охотящиеся в диком лесу? Люди не могут устоять против искушения извратить природу, создавая уродства, и то же верно и для архонов. Древние хотели создать новый вариант человечества. — Он стоял, пристально вглядываясь в сад. — Красивых, нежных, безобидных людей. Своих комнатных песиков.

— Элеи счастливы.

— Слишком счастливы. Они живут в раю дураков, и потому они обречены: куда им против вторжения моругеев или зимбурийцев, против мощной, жадной, ненасытной жизненной силы, которую эти расы воплощают. Элеев просто сметут.

— Но это ужасно! — воскликнула она.

И опять в его словах была правда.

Он пожал плечами.

— Таково положение вещей. Бога как такового не существует — есть лишь идиотическая сила, порождающая жизнь и системы живых существ, но у нее нет ни предвидения, чтобы не совершать ошибок, ни ума, чтобы их исправлять. И все же она хозяйка не такая жестокая, как архоны, которые гнули и выворачивали природу ради своих целей. У силы жизни хотя бы нет любимчиков: ко всем живым существам она относится одинаково, с одним и тем же высоким безразличием. И вот так, случайным поиском, она создала нечто драгоценное: свободу. Только это и важно — свобода зверям бегать в диких лесах, свобода людям управлять своими делами самим, даже уничтожить себя, если до этого дойдет, свобода для Эйлии поступать со своей жизнью так, как она хочет. Ты бы никогда не выбрала ту роль, что тебе дали. Так оставь ее, освободись от нее. Останься на Неморе.

Без толку; их разговор всегда скатывался к одному и тому же.

— И оба будем жить здесь в изгнании? — спросила она. — Оба навеки отрежем себя от человечества?

— А почему это тебя волнует? Сейчас, когда ты знаешь, что никогда к нему и не принадлежала?

К ночи щели зрачков расширились, и глаза Мандрагора превратились в озерца тьмы. Эйлия с трудом отвела взгляд от них к начинающим появляться звездам. Одна была большая, красная, как тавро, другая, побледнее, сияла совсем рядом. Эйлия задержала дыхание. Конфигурация слегка отличалась от привычной, но ошибки быть не могло. Это горел огненный шар Ютары, Глаза Змея, а рядом с ним его скрытая спутница Лотара — черная звезда, которую ни один глаз не видит.

— Как они близко! — воскликнула она. — Я про валейские миры.

— А, да. — Он тоже поднял глаза к небу. — Я там бывал. На Омбаре, планете, которая вращается вокруг Ютары, и могу тебе сказать…

— На Омбаре! — выдохнула Эйлия. — Ты был — там!

Зрачки его превратились в черные дыры, впитывающие свет, будто сами стали черными звездами.

— Да. Любопытное местечко. Он так медленно вращается, этот Омбар, что период вращения совпадает с оборотом по орбите, и одна сторона планеты вечно обращена к солнцу, а другая лежит в вечной тьме. На Омбаре ночь — это не время, а место. И это место мы все хорошо знаем, хотя мало кто из Талмиреннии когда-либо там побывал. Дело в том, что моругеи рассказывают много историй о Ночной Стране и тварях, что прячутся там в темноте, а за многие века эти истории нашли дорогу в самые мрачные сны человечества.

Почему-то его слова и осознание, что он побывал в мире зла, наполнили ее каким-то ужасом. Она чуть отодвинулась, и он поспешно сказал:

— Хватит об этом, давай о чем-нибудь другом. Второй день прошел. Ты рассмотришь мое предложение?

— А что, если я его не приму? Не верю я, что ты причинишь мне вред, Мандрагор, — ответила она, ободренная внезапным воспоминанием о кинжале, повернутом к ней острием. — Ты уже мог это сделать. Что бы о тебе ни говорили, я видела тебя настоящего, и ты — не убийца.

— Польщен, — сухо произнес он. — Убийца — нет, надеюсь, что нет. У меня действительно имеются зачатки совести. Иногда случаются ее угрызения, вроде приступа подагры. Но Камень и твои так называемые опекуны изо всех сил стараются превратить тебя в неумолимую и неодолимую Силу, а это уже совсем другое дело. Ты — орудие архонов, последнее оставшееся проявление их воли властвовать над мирами. Не тешь себя иллюзиями, Трина, — я буду сражаться с тобой, если придется, если ты и твои союзники меня вынудите. Не воображай, что меня остановят какие-то дурацкие сантименты, или твоя молодость, или то, что ты — женщина. Я всех своих противников принимаю всерьез, хотя я не столь беззаконен, как думают некоторые. Напротив, я повинуюсь единственному закону, который признает и сам космос: закону джунглей, закону выживания. Это немереи спорят против порядка вещей, а не я.

Она почувствовала, что говорит он это без намерения ввести ее в заблуждение. Слова его были искренни, глубоко прочувствованы, как бы ни были ошибочны лежащие в их основе верования, и она поглядела на него с внезапным пониманием.

«Дай мне помочь тебе — дай спасти тебя! — молила она молча. — Оставь валеев и вернись к нам — и бедная старая Ана возрадуется твоему возвращению…»

— Когда-то вид звезд и меня радовал, — сказал он, глядя вверх. — Они мне казались таинственными и волшебными. Но сейчас уже никаких романтических иллюзий о них у меня не осталось. Они всего лишь шары раскаленных газов, не более того. Хотя иногда, когда я вижу их в ночном небе, они вызывают мысль о росинках на паутине: какой-то чувствуется в них мощный и непостижимый замысел. Если этот космос — всего лишь хаос, то есть, наверное, что-то еще худшее: злобно раскинутая сеть, в ячейки которой все мы запутались. Может быть, мы действительно обречены на битву друг с другом, Трина Лиа. Трижды я пытался не дать тебе взойти к твоей силе, чтобы избежать этой дуэли. Трижды я потерпел неудачу. Может быть, так просто предназначено, и никакие наши действия не могут этого отменить.

— Нет. Есть свободная воля, я в этом уверена! Как это может быть, что все предопределено? Тогда не было бы ни добра, ни зла, потому что не было бы никаких решений. Мандрагор, тебе самому эта мысль не нравится, и это значит, что ты веришь в такое предназначение не больше меня.

— Все, чего я хотел в этой жизни, — это быть свободным. Сперва моя жизнь принадлежала моей матери, которая родила меня по своим собственным причинам, потом она была отдана Валдуру, ибо мне было предназначено быть его орудием, потом — Трине Лиа, потому что должен был настать день, когда она отберет у меня эту жизнь, потом — Ане, потому что она спасла ее. Я принадлежал в разное время разным людям, но никогда — себе. До этих дней. — Он оперся о парапет, и его длинные светло-каштановые локоны танцевали на ночном ветерке. — Хороший вечер для полета, — сказал он негромко. — Тебе когда-нибудь хочется принять облик лоанана, Эйлия?

— Иногда, — созналась она.

Ее манила сила и величественность, свобода полета, неодолимая мощь, которые даст драконье тело. Быть драконом — значит не бояться ничего.

— Я мечтаю о дне, когда навеки смогу забыть человеческий вид, а с ним — все, что привязывает меня к жалкой массе человечества.

Она посмотрела ему прямо в лицо.

— Не человеческое в себе ты ненавидишь, Мандрагор, а себя самого. Ни в одном теле ты не найдешь покоя, если его не будет в твоей душе.

— Опять Ана, — коротко бросил он. — Я уж надеялся, что говорю с настоящей Эйлией.

Он резко повернулся, отошел от нее и вспрыгнул на парапет. Секунду он там простоял, на самом краю, а потом — Эйлия затаила дыхание — резко поднял руки и бросился вперед, как ныряльщик в пруд. Раздался звук крыльев, разрывающих воздух, и красный дракон взмыл в лунное небо. Через минуту он исчез из виду.

Эйлия осталась у парапета, сердце ее колотилось. Он изменил облик, чтобы продемонстрировать ей возвращение своей силы: рана от железа зажила. Показать, что ее единственное преимущество утрачено. Тщетно прошел и этот день, и остался только еще один.

Дамион стоял в тронном зале Йанувана. Руки у него были скованы, за его спиной и по бокам от него стояли вооруженные охранники. Он не обращал внимания ни на них, ни на окружающую изысканную роскошь, но не отводил глаз от человека, который сидел перед ним на золотом троне с драгоценными инкрустациями и солнцем в короне лучей над изголовьем.

— Он подъехал на коне к воротам Фелизии и объяснил солдатам, кто он. Они ему тут же связали руки и привели в Йануван.

Так доложил капитан стражи, пока слуги и придворные во все глаза пялились на пленника. Дамион ничего не сказал и ни разу не отвел глаз от царя. Он ожидал от себя множества разных эмоций, но жалости в их списке не было. Однако именно ее он ощутил при виде этого человека — создания материи в ее блистательной роскоши. Этот человек верил, что может жить вечно и править миром, в котором обитает. Разве не было безумное желание Халазара грезой любого человека? Кто не мечтал победить смерть, овладеть враждебными силами природы и вырвать у них жало? И все втуне — блестящие одежды, трон, временная власть. Вдруг сидящий перед ним человек показался жалким, его претензии на царственность и божественность — печальными и бесполезными. Глаза Дамиона затуманились, образы расплылись.

— А, теперь ты плачешь! — злорадно вымолвил Халазар, подаваясь вперед. — Ты считал, что благородно поступил, придя сюда, — так, Дамион Атариэль? Но теперь ты здесь, и ты понял, что с тобой будет. Их ты не спас, а себя погубил. Что ж — плачь!

— Это над твоей судьбой я плачу, — спокойно объяснил Дамион.

— Над моей?! — взревел Халазар, вскакивая с трона. — Как ты смеешь! Смеешь плакать обо мне?! Прекрати! Прекрати, я тебе приказываю!

Он подскочил к Дамиону и ударил его кулаком в лицо. Дамион пошатнулся.

Но как ни странно, не было страха в глазах пленника. Ох, эти глаза! Холодные, бесстрастные, с этим беспокойным странным цветом, как у неба или моря. Халазару почудилась в них бесконечная глубина, и на миг его охватил безотчетный ужас.

— Я бог-царь! — завизжал он прямо в лицо Дамиону.

Только этот крик получился пустой, как раскат эха. Перед этими спокойными немигающими синими глазами все величие тронного зала вдруг обратилось в ничто, все триумфы и победы потеряли свое значение. Этот человек жалел его и тем низводил на уровень чего-то низшего. За это мерзавец должен умереть — но не сейчас, еще не сейчас. Его следует не просто убить, а сломать. Он должен корчиться от страха перед богом-царем, признать его своим господином.

— Бичевать этого преступника, — приказал Халазар. — Потом бросить в камеру. Не давать ни хлеба, ни воды. Наглость лечится голодом.

Дамион не сопротивлялся, когда его уводили. Халазар злобно смотрел ему вслед и все еще тяжело дышал. Он начинал опасаться, что потерял лицо перед слугами, когда так раздраженно набросился на пленника.

«Заим будет казнен, но этого я не убью. Нет! Я проведу его по улицам города, перед народом Зимбуры — перед этими дураками, которые шептались, будто он ангел. Я им покажу, что он всего лишь человек. И я сделаю из него приманку для Трины Лиа, как говорил Мандрагор!»

Йомар и Лорелин не могли ни есть, ни спать. Запертые в отдельные камеры вдали от остальных пленников, они перешептывались, пока тюремщик с бичом не пообещал их высечь, если не перестанут. Не сомневаясь, что он свою угрозу выполнит, они послушались. В первый вечер они видели, как мимо их камер проволокли седого мужчину в военной форме. Голова его свесилась на грудь, но он был похож на того генерала, который их захватил. Всю ночь до них доносились его дикие крики под пытками, потом они стихли — не приходилось сомневаться, что навсегда. Если зимбурийцы так обращаются со своими, то что ждет бунтовщика Заима и его соратников?

— Йо, — тихо позвала Лорелин. — Сюда кто-то идет.

Слышишь?

Йомар поднял голову с деревянной скамьи, где лежал. Приближающиеся шаги не принадлежали старику-тюремщику, что приносил им скудную еду — хлеб и воду. Скорее это был стук сапог — солдаты. Что дальше?

Он сел, уставившись на появившихся людей.

Между ними с избитым в синяки лицом и в разорванной рубашке тащился Дамион.

Лорелин вскрикнула и подбежала к двери.

— Дамион! Тебя тоже? Только не это!

Он улыбнулся ей.

— Я сдался, чтобы спасти вас. Царь сказал, что отпустит вас, если я сам приду.

Йомар уставился на него.

— Таков был договор — нас за тебя? А ты знаешь, что Халазару нельзя верить? Он нас все равно убьет и тебя тоже. Ты угробил свою жизнь зазря.

— Не зазря, — твердо возразил Дамион, когда стражники бросили его в камеру. — Объяснить я не могу, но я должен был так сделать. Поверь мне.

— Ну знал же я! — воскликнул Йомар в отчаянии, когда его и Лорелин вытащили из камер и поволокли по коридору. — Боевой шок. Он совсем спятил! Теперь все мы в лапах Халазара.

— Мандрагора, хочешь ты сказать, — шепнула Лорелин. — Настоящая власть здесь — он. Но что он хочет с нами делать?

— Эйлия, — ответил Йомар. — Ему нужна Эйлия. Для этого он все и затеял. Если он…

Но тут стражники растащили их в стороны.

20. ПОБЕДНЫЙ УДАР

По неровной дороге, что вилась сквозь папоротники джунглей, шагали два ничем не примечательных человека: приземистый коротышка с длинной белой бородой и маленькая женщина с острыми чертами лица и рыжеватыми волосами. Никто из прохожих не обращал на них внимания. Почти все шли быстро, несмотря на жару, редко-редко бросая взгляд из-под широких полей шляпы. И все, как заметили эти чужаки, шли в одну сторону.

— Скажи мне, друг, будь любезен: город в эту сторону? — спросил Аурон у человека, который вел под уздцы волов, запряженных в телегу с пожитками.

— В эту, в эту, только лучше сейчас туда не ходить, — буркнул человек. — Мы все уходим.

— С чего это? — спросила Талира, но человек лишь прикрикнул на волов, подгоняя их.

Небо было ясное, но недавно прошел дождь: земля на дороге была влажной и покрыта кое-где лужицами, от которых под зноем двух солнц шел отчетливо видимый пар. Как-то любопытно локализованный был ливень, потому что еще за сто ярдов на дороге не было ни луж, ни грязи. Аурон и Талира пошли дальше своим путем и вскоре вышли на открытое место: джунгли не стали редеть, а резко кончились, сменившись буреломом стволов и пней. Дальше лежали поля, за ними — каменные и деревянные строения большого города, и над ним на крутом холме — крепость с башнями.

У обочины отдыхала группа бродяг, расположившись на пнях и бревнах.

— Не стоит туда ходить, — бросил один из них с мрачным видом, когда Аурон и Талира проходили мимо. — В Лоананмаре власть переменилась. Смотрящий собрал манатки — и ходу.

Аурон остановился.

— И кто теперь правит?

— Прежние жрецы вернулись со всеми своими правилами: то делай, того не делай. Всю власть себе забрали от имени своего царя-дракона.

— Царя-дракона, — повторил Аурон, и они с Талирой переглянулись.

— Ага. Так что лучше туда не ходите, я плохого не присоветую.

— Боюсь, у нас нет выбора, — ответил Аурон. — Мы ищем одну девушку, которая тут недавно проходила. Может, вы случайно ее видели — молодая дама, довольно худощавая, с длинными золотыми волосами и фиалковыми глазами?

Самый здоровенный и лохматый из компании заржал и осклабился.

— Нет, но я бы знал, что с ней делать. Эта вот, что с тобой, тоже ничего, только носяра больно длинный.

Он внезапно вскочил на ноги и схватил Талиру за руку. Она тут же другой рукой аккуратно влепила ему пощечину. Раздался отчетливый треск, и бродяга взвыл, зажимая нос рукой. С верхней губы закапала кровь.

— Ах ты ведьма! — зарычал он. Его друзья уже вскочили.

— Не стоило тебе этого делать, — тихо сказал Аурон Талире. — Теперь стычки не избежать.

— Да заткнись ты, старый червяк! — прошипела Талира. — Заколдуем их быстро и пошли.

Он ответил яростным шепотом:

— Никакого чародейства! Мы слишком близко к нему. Ее единственный шанс — чтобы мы пробрались неузнанными! Как нам иначе подобраться и ее спасти?

Бродяги их окружили.

— Что с ними будем делать, Рад? — спросил один у вожака, который все зажимал нос. — Надо бы поразвлечься, а то как Смотрящий сбежал, совсем заскучали. В змеиную яму — или в реку, к водяным виперам?

Но не успели еще он со своими дружками подойти, подшучивая и издеваясь, как из стены джунглей у них за спиной раздались тяжелые шаги и хриплое дыхание какой-то огромной твари. С воплем взлетели в воздух несколько кокатриксов.

— Ах вы, суки вонючие! — заорал Рад на своих людей, обращаясь в бегство. — Говорил я вам, что надо было через реку уходить! А теперь вы своим ором сюда линдвурма приманили или чего еще похуже!

Не говоря ни слова, все его сообщники бросились бежать следом.

— Трусы!

Даже перед лицом опасности Талира не удержалась, чтобы не пустить шпильку вдогонку разбойникам.

Треск подлеска стал громче, закачались деревья, полетели во все стороны ветки, листья и обрывки лиан, и обитатель джунглей вышел на солнце, разминая мощные лапы и расправляя крылья. Перед Ауроном и Талирой он остановился, глядя на них янтарными глазами.

— А, это ты, Фалаар, — сказала женщина-птица. — Ну и то хорошо.

— Я решил, что лучше всего мне ждать как можно ближе к городу, — объяснил херувим, — чтобы в нужде побыстрее прийти на ваш зов.

— Что ж, на этот раз ты избавил нас от необходимости прибегать к волшебству, — сказал Аурон. — И наше счастье, что эти люди сбежали до того, как тебя увидели. Они могут не знать, что такое херувим, но стали бы рассказывать истории, и если бы их услышали Мандрагор или его подручные, то поняли бы, что защитник Камня здесь. Лучше всего тебе будет вернуться и снова спрятаться, по крайней мере до тех пор, пока мы не найдем Трину Лиа. — Он повернулся к Талире. — Я думаю, теперь мы пойдем в город.

— Я никуда в этом мире больше не пойду в человеческом образе! — заявила Талира. — По крайней мере по собственной воле.

— Я тоже.

Аурон снова перекинулся, приняв на этот раз вид желтой собаки.

— Ну и молодец, — буркнула Талира. — А я других форм принимать не умею.

Подождите здесь оба, и я посмотрю, что мне удастся разузнать.

Пес повернулся и потрусил в сторону города.

Через несколько минут Аурон добрался до старых каменных ворот. Он остановился и посмотрел — шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Украшающие их фигуры не были похожи на спокойных лоананов эфирных порталов, но вырезаны были свирепыми и зловещими, с оскаленными клыками и выпущенными когтями. «Лоанейская работа», — подумал он с отвращением: эти драконы должны были наполнять зрителей страхом и благоговением.

Пес побежал дальше по улицам Лоананмара. Для всех наблюдателей он был обычной жалкой дворнягой, каких полно в городе. Даже псов он мог обмануть, потому что запах был подлинный. Парочка местных собак попыталась устроить с ним перебранку и даже подраться, но он с легкостью от них убежал. Он всегда считал, что для разведки в людских городах собачий облик очень полезен. В образе человека его бы могли остановить, допросить, а бродячая собака может бегать где хочет — хотя помня о пристрастии некоторых людей к собачьему мясу, Аурон не забывал придать себе вид тощий и неаппетитный. Собачье обоняние и острый слух, весьма превосходящие человеческие, тоже были не лишними. Аурон бежал по мрачным улицам, а его ноздри каждую секунду работали, расшифровывая запахи. В основном он на них не обращал внимания, хотя если люди смотрели, то обнюхивал мусор в сточных канавах, чтобы не выходить из роли.

В основном он шатался возле таверн и постоялых дворов, делая вид, что ищет объедки, а на самом деле прислушиваясь к разговорам. Он повертелся и у большого храма в центре города, заглядывая в дверь и прислушиваясь к службе, пока какой-то жрец не прикрикнул на него и не прогнал.

Аурон понял, что Мандрагор здесь правит как некий бог-царь. Даже от одного этого имени шерсть у пса на загривке встала дыбом, и он рыкнул сквозь зубы. Похоже было, что Эйлия ничего еще против своего врага не предприняла. Так где же она?

Томительные часы поисков не принесли результата. Аурон уже собирался бросить это занятие, как вдруг из очередного переулка уловил идущий из дверей гостиницы знакомый запах. Запах Эйлии.

Он узнал его сразу и вбежал в дверь, взвизгнув, когда стоящий у дверей здоровенный тролль попытался его ухватить. Он уклонился, нырнул под стол и бросился на кухню.

В кухне резала мясо на доске молодая девушка. Запах исходил от нее. Сама Эйлия под защитой иллюзии? Но он не ощущал от нее чародейской силы. Аурон принюхался, чуткие ноздри затрепетали. Да, определенно запах Эйлии. Но как это может быть?

Девушка, почти ребенок, увидела его и отпрянула с криком:

— Мама, здесь собака! Бродячая!

Седая женщина с золотыми кольцами серег выбежала из зала, неся в руках горшок кипящего варева. Поставив его на стол, она уставилась на Аурона.

— Ох, бедняга! Май, мне кажется, он не кусается. Скорее надеется на подачку. Смотри, как к мясу принюхивается!

Он принюхивался на самом деле не к мясу, а к длинному газовому шарфу, повязанному на голове девушки. Запах Эйлии держался на ткани. Она тоже носила этот шарф, в этом Аурон не сомневался. Запах уже выветривался, но носила она его долго, раз он столько держится.

— Бедняга, — повторила женщина ласково. — Голодный небось — смотри, какой тощий! Ты иди в столовую, а я ему дам кусочек чего-нибудь.

Она снова повернулась к столу. Как только девушка вышла, а женщина отвернулась, Аурон мигом обратился в человека и остался стоять, пока женщина снова не повернулась к нему с обрезками мяса в руке. У нее глаза полезли на лоб, и кусочки мяса упали на пол.

— Ох! — выдохнула она. — Вы-то откуда взялись? Как вы меня напугали!

— Не бойтесь, — ответил он с улыбкой, протягивая руки успокаивающим жестом. — Я просто ищу одну девушку, ее зовут Эйлия.

Она посмотрела недоуменно и слепо настороженно.

— Не знаю никакой Эйлии. Боюсь, вы не туда пришли.

— Я уверен, что она здесь была. Шарф вашей дочери…

— Шарф как шарф, я его сделала из нижней юбки одной молодой дамы…

— Дамы?

— Ну, это я про себя ее так называю, хотя она была бедной и вроде бы простой. Но хорошая была девушка, с добрым сердцем. Где она такую ткань достала, я не знаю. Лиа ее звали.

Лиа. Звезда. У Аурона часто заколотилось сердце. Он заглянул в зал. Теперь, человеческими глазами, он увидел, что шарф того же теплого абрикосового цвета, что и хитон, который был на Эйлии, когда Аурон ее в последний раз видел. У собачьих глаз цветное зрение не очень развито и таких тонких оттенков не различает.

— Вы говорите «была», «звали». Что с ней сталось? — спросил он настойчиво.

Женщина отвела глаза.

— Мы не знаем. Жрецы царя-дракона призвали к жертвоприношению, и моя Май себя предложила. Лиа пошла с нею, чтобы ее поддержать. Драконий народ потом Май отпустил, а Лиа больше не вернулась. Вот все, что я знаю. Даже и говорить не хочется — очень я за нее тревожусь.

— Я тоже, — сказал он хрипло.

Она посмотрела на него и протянула руку.

— Вообще-то меня зовут Маг. Это мой дом, и любой друг Лиа — здесь желанный гость. С нами уже живет один ее спутник.

— Спутник?

— Небольшое такое создание, ее зверушка. — Маг через открытое окно показала во двор. — Вы вряд ли таких видели. Это амбисфена из джунглей.

Аурон посмотрел. Действительно, таких существ он еще не видел: не млекопитающее, не рептилия, не птица; двуногое тело с головой на каждом конце. Казалось невозможным, чтобы в природе существовала такая диковина, но он действительно ничего подобного не видел ни в каком списке творений архонов. Животное скорчилось в углу, большой головой поедая лист салата, а головой поменьше вертя из стороны в сторону. На часах стоит, подумал он. Очевидно, задняя голова еще служит и для обмана врага — как темные пятна у некоторых рыб на хвосте, чтобы большие рыбы нападали на добычу не с того конца.

— Таких робких тварей, как амбисфены, больше нет, — сказала Маг. — Их даже мало кто видел, потому что они при виде человека сразу убегают — так мне говорили. Этот вот привязался к Лиа — почему, не знаю. Наверное, догадался, что у нее сердце доброе. Я его держу у себя и кормлю ради Лиа, чтобы отплатить за ее доброту ко мне и к Май.

Аурон, вспомнив, как ласково она с ним говорила, когда он был собакой, не сомневался, что она бы это в любом случае сделала. Он осторожно подошел к амбисфене. Та уронила лист и задрожала.

— Нет-нет, я ничего плохого тебе не сделаю, — сказал Аурон, устанавливая мысленный контакт. И присел, чтобы стать меньше и не казаться таким страшным. — Я только хочу тебя спросить про девушку, про Лиа.

— Мы не знаем, мы не знаем! — заверещал зверек. Импульсы его мыслей летели с пугающей скоростью.

— Ну не надо, я же тебя ни в чем не обвиняю.

— Вы его понимаете? — с удивлением спросила Маг.

Он кивнул.

— Я ее друг, — продолжал он говорить. — Прошу тебя, скажи, где вы встретились с Лиа?

— В джунглях, — ответила передняя голова. — В самой-самой чаще джунглей. За нами гнался многоголов.

— Гидра? — догадался Аурой.

— Да, да! Мы думали, мы погибли. Но она пришла, добрая дама, вышла из деревьев.

— В джунглях? — воскликнула Маг, когда Аурон ей перевел.

— Она спасла нас — показала большое страшное чудовище, и многоголов испугался. А потом чудовище исчезло. Она волшебница, немерейка она.

— Что еще ты можешь мне о ней рассказать? — спросил Аурон.

— Она не такая была с виду. Худее, и волосы длинные. Глаза сиреневые, волосы светлые — как свет от лампы. Она потом изменила свой вид, волшебством, когда мы вошли в город.

У Аурона сердце подпрыгнуло.

— Это она!

Радость расцвела в нем и тут же увяла, снова сменившись ужасом. Эйлия здесь, в городе, но она пошла на встречу с врагом и не вернулась. Что же с нею сталось?

Эйлия шла по незнакомой местности, посеревшей от засухи: тропа, вьющаяся по холмам, была покрыта высохшими травами и мертвыми колючими кустами, под небом, выцветшим, как кость на солнцепеке. У входа в пещеру на позолоченном солнцем склоне ближайшего холма столпились люди в простых пыльных одеждах. В руках у них были палки, камни и серпы, которыми они размахивали, как мечами, и кричали в страхе и злобе:

— Убьем его, убьем! Убьем чудовище!

Эйлия из любопытства сошла с тропы и поднялась на склон, к темной пещере. Там что-то шевелилось…

— Я его вижу! — пронзительно закричала позади женщина в шали. — Берегись!

Она метнула камень величиной с кулак, и ее спутники взвыли, потрясая оружием. Не обращая на них внимания, Эйлия подошла и заглянула в темный вход, но тут же отпрянула, потрясенная увиденным.

— Уйди! — крикнул ей какой-то мужчина. — Это чудовище — чудовище!

— Нет! — крикнула в ответ Эйлия. — Вы все с ума сошли? Это дитя!

У задней стенки пещеры сжался мальчик, худой и бледный, длинные волосы его перепутались и слиплись от грязи. Эйлия присел а к нему и протянула руки, но он не шевельнулся.

— Мальчик, не бойся! — сказала она тихо, поднимаясь и подходя ближе, пригибаясь под низким сводом пещеры. Он задрожал, но не стал ни бросаться на нее, ни убегать. Глаза его были закрыты. Снова присев, она взяла его на руки, ощутила, как напряглось маленькое тельце.

— Оставьте его в покое, — велела она сельчанам, которые столпились у входа, заслоняя свет.

Она посмотрела на лежащего у нее на руках ребенка: несмотря на бледность и худобу, на заляпанное грязью лицо, он был красив утонченной красотой. Тут он пошевелился, и глаза у него открылись. Эйлия увидела, что это нечеловеческие глаза, золотистые глаза рептилии, и когда он открыл рот, сверкнули клыки.

— Чудовище! — взвыла в ужасе и отвращении женщина в шали. Стоящий за ней мужчина занес серп для удара. Эйлия с криком выпустила мальчика, закрывая его руками от серпа, — и проснулась.

Золотой день струился в занавешенное окно. Все это был только сон. Но она все равно ощущала присутствие Мандрагора — близко, как будто он с ней в одной комнате. И вдруг она поняла, что сейчас произошло. Ей явился кошмар, явно повторяющийся, его раннего детства в Зимбуре. Он временно вернул разум Мандрагора в детство, и спящий испустил ментальный вопль, который дошел до ее спящего разума и вызвал отклик, вернувшийся в его сон. Теперь он тоже проснулся и ощутил ее присутствие, и Эйлии на миг стало приятно, что она, в свою очередь, сумела показать ему, как он уязвим. Теперь он в обороне. Каков же будет его следующий ход?

Она встала и оделась с тяжелым сердцем. Сегодня. Сегодня должна быть дуэль, если она не сможет ее предотвратить. И вечер уже приближается.

В дверь постучали.

— Кто там? — настороженно спросила Эйлия.

— Это только я, ваше высочество. — В дверь заглянула старая служанка. — Я вам вот это принесла, от принца.

Она протянула хрустальную вазу, полную роз — темно-красных цветов из дворцового сада. Эйлия взяла их неохотно, и женщина с поклоном удалилась, закрыв за собой дверь.

Оставшись наедине с розами, Эйлия стала расхаживать по комнате. Их тяжелый, насыщенный аромат, который был силен даже в саду, на открытом воздухе, вскоре заполнил комнату.

— Что, если бы я собиралась пойти к нему? — бормотала она про себя. — Если бы я ему сказала, что останусь, что останусь с ним, как он просил? Быть может, он все-таки был прав, и это принесет добро?

Не ищет ли она отчаянно способа уклониться от этой роковой дуэли? Но если можно спасти чью-то душу, избежать войны, если она просто сдастся и останется здесь? Такие альянсы случались: отпрыски враждующих королевских домов соединялись в брачном союзе и создавали мир между своими царствами.

— Он же на самом деле не зло, и во многом мы с ним похожи. Я никогда не желала ему вреда, и сейчас, когда я стала понимать его лучше, мне сама эта мысль невыносима. Но я должна с ним драться — или подчиниться ему. Может ли это спасти его — и Небесную Империю, — если я сдамся, если останусь с ним? Или это лишь обречет нас обоих, сделает ренегатами, презираемыми и преследуемыми обеими сторонами?

Она потянулась за розой. Шип, острый, как змеиный зуб, впился в палец, и выступила красная капля. На глаза навернулись слезы. Она посмотрела на кинжал на ночном столике. «Даже розе нужны шипы», — сказал ей Дамион.

Он ей тоже снился — в кошмаре, где он бился с темным отвратительным змеем. Тварь обвила его кольцами, и как Эйлия ни старалась, не могла его освободить. От этого сна она очнулась, сжимая руки в тщетном усилии оторвать от него черные кольца. Потом ока какое-то время лежала без сна, убежденная, что ему действительно грозит ужасная опасность. А потом задумалась, не было ли это проявлением чувства вины? Не предала ли она его и своих друзей одной только мыслью о том, чтобы принять предложение Мандрагора? Вероломство Синдры, волшебницы из немереев, было достаточной низостью. А то, что делает она, — разве не хуже намного? И еще она ощущала другое предательство, с еще более неожиданной стороны: тело ее будто обрело здесь независимую волю и выступило против разума.

Немереи физическое тело считали зверем, с рождения управляемым смертным миром, частью которого оно является, управляемым его желаниями. Со временем разум учится его контролировать, как всадник сдерживает лошадь поводьями, чтобы она себе не причинила вреда. В детстве Эйлия однажды видела, как пони взбунтовался против мальчишки-всадника и не стал слушать его приказов, а пошел на чей-то огород пастись. До сих пор она помнила покрасневшее от стыда лицо мальчишки, тщетно пытающегося подчинить себе лошадку, и издевательский смех прохожих. Когда тело борется с волей, учили ее немереи, последняя обязана повести первое, иначе будет нарушено необходимое равновесие. Когда она любила Дамиона, все составляющие ее личности были в согласии. Но теперь она стала ощущать лишь более глубокий призыв, который коренился в плоти, и против него восставали ее мысли, пока ее не стало рвать на части в двух противоположных направлениях. Она теперь ощущала тягу не тогда, когда думала о Дамионе, а когда думала о Мандрагоре. Устыдившись, она затолкала это чувство в какой-то дальний уголок сознания, не желая сознаться в нем даже себе самой. Только теперь, после сновидения Мандрагора и ее бурной реакции на него, она наконец с большой неохотой признала эту правду. Это не было просто проходящее увлечение, какое может быть у любой девушки по отношению к красивому мужчине, но что-то более серьезное. Она предавала Дамиона дважды.

При чем здесь предательство? — спросил внутренний голос. — Дамион тебя не любит и не полюбит никогда. Ты не обязана ему верностью — в этом смысле. И свободна искать любви в других местах.

Она выбежала из комнаты, не в силах больше выносить тяжелый аромат, и бросилась вниз по лестнице. Лоанеев еще было очень мало, и когда Эйлия остановилась возле двери бального зала и заглянула внутрь, там был только один человек. Сердце у нее дрогнуло и часто забилось. Возле стола стоял Мандрагор, наливая себе какую-то красную жидкость из хрустального графина. На звук ее легких шагов он обернулся и поднял глаза.

Она собралась заговорить, но он поднял руку ладонью к ней, и она промолчала.

— Я собирался послать за тобой. Я вернусь с тобой вместе — на Темендри Альфаран. Ты меня не убедила. Но я не буду биться с тобой — теперь, когда я узнал тебя, узнал по-настоящему. Я не смогу поднять на тебя руку.

Он уступил! Ей все-таки не надо будет сдаваться самой. Чувство облегчения заполнило ее всю, вместе с легким уколом разочарования, который она тут же подавила. Он поедет с нею, бросит лоанеев и слуг Валдура, станет истинным лоананом. Ее друзья спасены, и войны больше не будет.

— Как я рада, как рада! — сказала она, входя в комнату и подходя к столу. — Мандрагор, обещаю тебе, ты не пожалеешь об этом.

— Выпьешь со мною? — Он показал на графин. — Я знаю, ты не особенно любишь вино, но за это надо выпить. Как по-твоему?

Не желая оскорблять его гостеприимство перед лицом такого великого согласия, она взяла предложенный хрустальный кубок. При свечах темная жидкость играла огненным рубином и издавала аромат густой и сильный, как запах тех роз. Эйлия пригубила. Вкус был сильный и сладкий, но оставлял горечь на языке. Боясь показаться грубой, она заставила себя сделать еще глоток. Почему он тоже не пьет? Он не поднес свой бокал к губам, только смотрел, как пьет она. Страшное подозрение охватило ее.

— Нет! — задохнулась она.

Волна головокружения ударила ее, комната медленно завертелась перед глазами. Он ее отравил? Она отвернулась прочь, и головокружение стало сильнее. Мандрагор взял ее под руку. Лицо его расплывалось и дрожало перед глазами.

— Прости, — сказал его голос откуда-то издалека. — Но так лучше…

— Нет, нет!

Она вырвалась, сделала неверный шаг в сторону и свалилась на кресло. Она хотела бежать к двери, но дверь будто сама двигалась, колебалась перед глазами, потом дверей стало две. Какая же из них настоящая? Эйлия заколебалась, потом глаза заволокло туманом, и пол надвинулся снизу, сбив ее с ног.

Дамион стоял, глядя через прутья решетки.

— Что же хочет от меня ваше величество? — спросил он.

Халазар расхаживал перед камерой, будто это он, а не Дамион, сидел за решеткой. Руки его стискивали складки золотой мантии. Остановившись, он сердито глянул на Дамиона.

— Хватит с меня твоей наглости! — просипел он. — Мне ничего не нужно ни от тебя, ни от кого-нибудь другого! Я — бог-царь, божественный не менее, чем царственный. И ты должен называть меня соответствующим титулом, или ты умрешь. Ты должен поклоняться мне!

— Но зачем, ваше величество? — спросил молодой человек. — У вас целый корпус жрецов, чтобы вам поклоняться, и еще ваши подданные. Вы сказали, что от меня вам ничего не нужно и уж тем более не нужно мое поклонение.

Синие глаза смотрели спокойно и ровно.

— Я тебе говорю, что я бог! — крикнул царь.

Дамион медленно кивнул.

— Ты действительно божествен, Халазар, и это не что иное, как правда. Твоя единственная ошибка в том, что ты веришь: божественность только в тебе, а не во всех людях, во всех тварях на земле и в небе.

Царь схватился за прутья решетки, вперился взглядом внутрь. Он дышал громко и тяжело, будто после долгого бега.

— Это тебя называют божественным, да? Духом, ангелом? Так это ложь. Я подвергну тебя испытанию, и эту ложь увидят все. Ибо создание божественное нельзя убить. Я тебя пошлю на арену, в гущу медведей и львов. И люди увидят, как тебя разорвут на куски и сожрут, как звери будут драться за твои кости. И все узнают, что ты всего лишь смертный. — Он выпустил прутья и шагнул назад, и тут ему в голову пришла другая мысль. — Или… или пойдешь в храм. Да, в храм, на алтарь: так в давние времена поступали с пленными. Человеческая жертва, первая за много веков — и не последняя, потому что теперь я царь и бог. Тебя возведут на мой алтарь, чтобы видели все, — и они устрашатся меня. Меня, обладающего властью даже над духами.

Царь отвернулся от камеры и понесся по коридору.

«И я покажу Мандрагору, кто здесь хозяин! — бушевал он про себя. — Он посмел приказывать мне сохранить жизнь этого человека — мне! Чтобы я повиновался собственному слуге? Я убью этого Дамиона, если мне захочется! И Заима тоже. Мандрагор вернется — а его драгоценные пленники мертвы. А эти его гоблины, его шпионы — они мне не помешают, потому что их я тоже убью. Я теперь знаю, что их волшебство можно победить простым железным клинком».

Через несколько часов за Дамионом пришли солдаты в сопровождении тюремщика. Его вывели из камеры и раздели, а потом облачили в простой белый балахон.

— В храм Валдура, — велел тюремщик солдатам. — По приказу царя.

— По улицам идти небезопасно, — сказал один солдат. — Народ волнуется с тех пор, как Гемалу казнили. И еще этот мохарский пророк завтра должен погибать на арене, а они помнят, что он спасал зимбурийцев, и злятся.

Лохматый тюремщик только пожал плечами.

— Это не мое дело, — сказал он, сел на свою скамью и достал фляжку с вином. — Вам сказано — вы и делайте.

Дамион пошел со стражниками не сопротивляясь. На внешнем дворе замка стоял белый конь в венках из белых хризантем. Дамион в изумлении уставился на лошадь. Это не Артагон, белый скакун Мандрагора? Он узнал шрам на задней ноге лошади, оставленный ударом зимбурийской плети. Солдаты, которые захватили Дамиона и его спутников в Маурайнии, взяли также и белого коня как жертвенного скакуна для Трины Лиа, и Артагон попал на Тринисию с пленниками-людьми. Но как же здесь оказался конь? Зачем было везти его в Зимбуру? Это рука судьбы его привела?

Конь узнал Дамиона, фыркнул и обнюхал ему лицо, когда Дамион оказался рядом. Да, это не совпадение, но еще один знак, что он идет по пути судьбы. Элейский конь был доставлен сюда для того, чтобы везти Эйлию к алтарю смерти, как планировалось изначально, но придется коню нести его. Вместо нее на алтарь взойдет он.

— Артагон, — тихо сказал он и почесал лошади нос.

На него самого тоже надели белые венки и заставили сесть на коня. Потом двое стражников связали ему руки и сели на своих лошадей. Ведя белого жертвенного коня в поводу, они выехали из ворот в город. Жители встретили Дамиона приглушенным говором, но он знал, что их едва сдерживаемая ярость направлена не на него. Их возмутил вид человека в белом одеянии, приносимого в жертву: они явно не сомневались, что это — лишь начало, что такие жертвы вскоре не будут ограничены только заключенными и военнопленными. Он ехал со своей стражей по улицам, и толпа напирала все ближе к лошадиным бокам, пока стражникам не пришлось отгонять народ, угрожая мечами. Шум нарастал, и на храмовой площади стал ревом, подобным ветру с бурного моря.

Стражники грубо стащили Дамиона с коня и повели по широкому центральному пролету храма, прямо к подножию каменного колосса. Один держал пленника, а другой стал стучать в дверь святилища рукоятью меча.

— Впустите! — крикнул он. — Именем бога-царя Халазара!

Дверь приоткрылась, и выглянул молодой послушник в грязной черной рясе. Глаза у него были пустыми — непонимающие глаза дурачка. Солдат отпихнул мальчишку с дороги и решительно вошел, сопровождаемый Дамионом и вторым стражником.

В темном помещении с низким потолком в нос ударял запах крови — и старой, и свежепролитой. Атмосфера страха и отчаяния ощущалась почти физически, и Дамион запнулся при входе. Его стражники осклабились, вообразив, что наконец-то их странно безучастный подопечный испугался. Им невдомек было, что не страх поразил его, а жалость, горе не за себя, но за всех тех жертв, что были здесь до него. Эта страшная комната звенела их мукой: следы прежних терзаний ощущались в самом воздухе. Потом Дамион снова стал спокоен. Это он не призраков ощутил, а всего лишь эхо прошедшего. Души древних жертв давно почили в мире, завершив свои страдания.

— Мы привели к вам языческого воина Дамиона, — обратился солдат к старому жрецу, стоявшему со склоненной головой перед простым каменным алтарем. — Это слуга дочери королевы Ночи, трофей, предлагаемый Валдуру.

— Тьфу! Это еще что? — сплюнул старик, подняв седую голову. Глаза его не обернулись к вошедшим — они смотрели куда-то на потолок, в угол. Шрамы сплошь покрывали глазницы, и Дамион понял, что старик слеп. — Ничего лучше не может предложить Халазар, кроме крови варвара? Сначала вы посылаете нам свиней и коз, потом — еретиков! Неужто нет ни одного верного зимбурийца, что хотел бы умереть ради своего бога? В прежние дни ради такого прошения надо было принести в жертву десятки юношей и дев. Неужто Халазар думает, что Валдур даст ему победу над Триной Лиа за жизнь этого никчемного варвара?

— Кощунствуешь! — прикрикнул на него страж. — Царь Халазар и есть воплощение Валдура на земле! И ты думаешь, он сам не знает, что ему приятно? Если он желает крови варвара, он получит ее.

Старик выпрямился.

— Кощунствуешь ты. Когда Валдур снова явится, то придет он могучим и великим воином, а не старым дураком, никогда меча в руках не державшим.

— Богохульник! — вскричал второй солдат, выпуская Дамиона. — Узнает об этом Халазар-Валдур! Это он вернул к власти вас, жрецов, он же и отберет ее, если пожелает.

Скрипнула, выходя из ножен, сталь меча.

Слепой жрец даже не повернул голову на звук.

— Мы ему ничего не должны. Его роль была предопределена: только для того он и родился на свет — вернуть нам силу. Когда он уже не нужен будет Валдуру, бог его отшвырнет в сторону. Он уже живет бесцельно, пережив единственное свое назначение, и его самомнение выросло до размеров кощунства. А пленника вашего я, так и быть, приму на алтарь, но лишь для того, чтобы навлечь на Халазара дальнейшее проклятие. Нечистая кровь пятнает святое место. Завтра, на закрытии фестиваля, я принесу его в жертву. Он умрет вместе с солнцем, как велит обычай, но ни минутой раньше. И если истинный бог Валдур разгневается на такое приношение, то да ведает он, что я здесь безвинен, и да падет весь его гнев на Халазара. И тогда ваш бог-царь может и не дожить до следующего утра.

Стражники бросили Дамиона наземь перед алтарем, потом вышли и хлопнули дверью. Сразу же святилище погрузилось в глубокую тьму. Светильников здесь не было — старому жрецу они, естественно, не были нужны. Много лет жил он уже в этом храме, ибо ослепил сам себя, чтобы избавиться от созерцания творения, которое считал обманом, сплетенным низшими богами. Свои обязанности он исполнял на ощупь и по памяти, убивал жертвенных животных, нащупывая бьющиеся сердца, ощупью находил путь, пока опыт не научил его, сколько шагов от алтаря до двери и где в полу колодец без крышки и барьера для защиты от смертельного падения. Послушник никогда не покидал своего поста у дверей, кроме как по команде хозяина, и слушался его голоса как неоспоримой истины.

Дамион лежал в абсолютно черной темноте, ощущая под собой холодный камень, и начинал потихоньку дрожать. Он смирился с этой судьбой, оставив круг на песке, но тело его обрело собственную волю, независимую от разума и даже от бессознательных сновидений. Древняя цель, записанная в каждом нерве, в каждой жилке, и этой целью была — жизнь. Ее пробудил мимолетный страх, который ощутил Дамион на пороге святилища, и хотя Дамион преодолел его, руки его сами по себе стали бороться со связывающими их веревками, а ноги пытались бежать по каменному полу.

И тогда перед его глазами снова появился образ Эйлии, и он понял в этот миг, как сильны в нем любовь к ней и восхищение ею, и насколько стоит она любых его усилий, даже подвигов, даже этой страшной жертвы. Закрыв глаза, он ушел в собственную внутреннюю темноту, в глубокое убежище, куда не было дороги боли. И лицо Эйлии было с ним.

21. УДАЧА МЕНЯЕТСЯ

Великая зимбурийская арена была построена рабами в древние времена из больших глыб красного гранита, и на ее песчаном овале вполне могли сойтись в бою два батальона. Здесь сражались гладиаторы в расцвете сил, здесь бросали зверям провинившихся рабов и просто пленников. Здесь погибали в старые дни паладины, и даже немереи вели безнадежный бой против превосходящих сил чернокнижников. В правление Халазара жестокие представления давались даже чаще, чем раньше, и более изобретательно и масштабно. Говорили даже, что меньше стало в Зимбуре диких зверей, потому что их вылавливают для царской потехи.

На верхних ярусах располагались богатые зрители, пируя и наслаждаясь зрелищем, а статуи Валдура и младших богов смотрели на все это раскрашенными глазами. Глубоко под этими облицованными мрамором ложами, будто ад для этих небес, располагался подземный лабиринт освещенных факелами коридоров и стойл. Здесь ждали своей судьбы приговоренные, пока пойманные звери — медведи, быки, страусы, носороги и большие кошки — беспокойно метались за железными решетками, а гладиаторы точили мечи и разминались, ожидая выхода на арену. Это была странная комбинация оружейной, подземной тюрьмы и зверинца. Сырые стены будто впитывали в себя боль и отчаяние заключенных и выдыхали его липкими миазмами. Кое-кто из жертв выцарапывал последние послания на сырых камнях, каждый на языке своей родины. Среди этих каракулей и карикатур были следы, оставленные много лет назад молодым Йомаром, когда он ждал своей очереди драться. Оскорбления в адрес зимбурийцев, оставленные в немом вызове. Он не знал тогда, что останется в живых, и уж точно ему не снилось, что он вернется сюда…

Сейчас он сидел на деревянной скамье в оковах с другими пленниками: мохарскими повстанцами, арайнийскими воинами, взятыми в битве в пустыне. Лорелин с ними не было, и он не знал, куда ее увели. Были здесь и немереи, среди них и великий Эзмон Волхв, но железные оковы не давали им пустить в ход чародейство. Здесь они сидели уже двое суток, переведенные из подземелий Йанувана. Пленники тихо разговаривали, но Йомар уставился на грязный каменный пол, отполированный поколениями приговоренных. Сколько их здесь погибло? — подумал он. Не на одну войну хватило бы столько убитых. И теперь он снова здесь — даже не гладиатором, а безоружным пленником, обреченным на казнь. Тусклыми глазами глядел он на железные решетки, где сидели два льва со спутанными облезлыми гривами и один саблезубый кот. Он был бы похож на безгривого льва, если бы не короткий хвост и не клыки: два костяных клыка-ятагана спускались вниз из верхней челюсти. Огромный кот вставал на дыбы, стоило только кому-нибудь пройти мимо его клетки, ревел и бил страшными клыками сквозь прутья.

Йомар вздрогнул, исполняясь злых воспоминаний о прежних битвах с подобными зверями на этой арене. Но он знал, что не с этим противником придется встретиться ему и его товарищам по несчастью. Шепотом передавались слухи о новых и ужасных зверях для арены, привезенных гоблинами с их страшной планеты — Омбара.

Щелкнул в воздухе бич. Люди подняли взгляды и увидели надсмотрщика. Он стоял, широко расставив ноги, и скалил зубы в насмешке.

— Ну, вы, лодыри! А ну марш на арену! — Он злобно усмехнулся теперь лично Йомару, которого отлично помнил. И был явно рад, что Мулат снова в его власти. — И ты тоже, дружок. Думал, сбежал, да? Они так часто думают, которые сюда приходят. Иногда кто-нибудь находит лазейку, вырывается на денек-другой. Но подыхают все — и люди, и звери. Отсюда только один путь.

Он захохотал, будто сказал что-то до невозможности смешное. Йомар не ответил.

Скованные пленники пошли цепочкой мимо железных прутьев, вверх по лестнице и заморгали, когда короткий туннель вывел их внезапно на свет. Везде простирался песок, кое-где уже заляпанный кровью, а вокруг — ярус за ярусом кресел и крытых галерей. Но на верхних уровнях зрителей было мало, а царская ложа пустовала.

Пленники сгрудились на горячем песке и ждали. Йомар разглядывал лежащий неподалеку труп животного, один из многих, валяющихся на арене. Тоже саблезубый. Огромный кот был в буквальном смысле разорван пополам, будто когтями великана. Он сглотнул слюну. Что же это за звери с Омбара?

— У вас, конечно, ни у кого нет умения заговаривать зверей? — мрачно спросил он у немереев.

— Даже если было бы, — ответил Эзмон Волхв, поднимая скованные руки, — мы все равно не смогли бы им воспользоваться.

— Снять им кандалы с рук и ног, — велел надсмотрщик своим подручным. — Кроме тех, у кого цепь на шее: это немереи, и должны быть скованы железом. А остальные пусть свободно размахивают руками и ногами. Иначе пленники погибнут слишком быстро, а царь хочет развлечься.

Мохарских повстанцев и арайнийских солдат расковали и остриями копий заставили выйти в середину арены. Йомар разглядел какие-то едва видные контуры позади арочных входов трех больших клеток на той стороне. Он подошел поближе, и сердце его начало стучать до отчаяния знакомо. Это были выбранные звери, их сегодняшние противники, точнее, палачи, потому что ни он, ни его товарищи их нападения не выдержат. Когда он подошел еще ближе, контуры превратились в огромных тварей, порождения кошмара. Высоченная птица, больше верблюда, с хищным загнутым клювом, длинной шеей и ногами толщиной с молодые деревца. Завидев Йомара, птица бросилась к решетке, просунула клюв сквозь прутья и оглушительно завизжала. Во второй клетке лежала груда чешуи и роговых пластин, чем-то напоминающая крокодила, только намного больше. А в третьей — Валдур его знает, что оно такое было. Больше всего это похоже было на животное, с которого содрали шкуру, или на плод, извлеченный из чрева матери раньше, чем он сформировался. Первое слово, что приходило в голову, — «уродство». Бесформенное, желеобразное; сквозь кожу и прозрачное, как у медузы, тело просвечивают пульсирующие сосуды и бледные сухожилия. А из середины аморфной массы таращится единственный красный глаз.

Из туннеля, откуда они вышли, выбежал гонец.

— Царя сегодня не будет. На улицах беспорядки, стражи не гарантируют его безопасности. Но он желает, чтобы пленных все равно казнили. Есть опасения, что их сообщники могут попытаться их отбить.

— Ну так что делать будем? — взревел распорядитель арены, задрав голову к верхним рядам. — Кого пускаем: большую птичку, афанка или нук-елаве?

С нижних рядов слышался только рев, и слова верхнего яруса невозможно было разобрать.

Распорядитель арены довольно усмехнулся.

— Как, говорите? Нук-елаве? Значит, я правильно услышал. — И он со своими помощниками направился обратно в туннель. — Выпускай третьего зверя! — крикнул он, проскочил в отверстие туннеля и запер железную решетку.

Со скрежетом поднялась решетка, закрывающая третью клетку. Блестящая масса нук-елаве поднялась, высунула одноглазую голову и выползла на песок арены. Теперь, на свету, когда тварь уже не лежала, истинная ее форма была видна зрителям. Двадцать футов в высоту, четыре вывернутые наружу конечности, но из боков вырастало множество непонятных отростков, плоских и похожих на плавники, будто тварь была не сухопутная, а водная. Широкая голова почти пополам разделялась огромной ухмыляющейся пастью, напоминающей китовую. А над нею таращился красный глаз, расположенный так далеко впереди, что у любого другого зверя он был бы на кончике морды. Тело твари было багряно-красного цвета, и теневые контуры внутренних органов и массивных костей выделялись в солнечном свете.

Даже закаленный воин с трудом выдержал бы такое зрелище. С губ пленников сорвались крики ужаса, и те, с кого сняли оковы, дрожа, сбились в кучу.

— Ну, нечего жаться, как овцы! — рявкнул на них Йомар. — Рассыпались! У этой твари только один глаз, собьем ее с толку!

Огромная одноглазая голова покачивалась из стороны в сторону, будто раздумывая, кого из жертв выбрать первой. Потом тварь бросилась к двоим, которые были ближе остальных друг к другу. Двигалась она с ужасающей быстротой для такого огромного зверя. Пленники вскрикнули и бросились бежать — в одну и ту же сторону. Йомар выругался и бросился вслед за хищником и жертвой.

— Нет! В разные стороны бегите! Собьем ее с толку, я сказал!

Но они ничего не понимали от страха.

Йомар на бегу отчаянно оглядывал арену. Что он может без оружия? А вокруг только песок, даже ни камня, ни ветки нет. Кости от убитых зверей лежат, но что толку от них против такого чудовища?

И тут он увидел труп саблезубого.

Нагнувшись, он схватил большую кость ноги, не сбиваясь с шага, потом повернулся и прыгнул к телу мертвого кота. Бросился на песок рядом с ним и стал колотить костью по морде, оглядываясь через плечо, как нук-елаве гоняет по арене свою дичь. Наконец ему удалось выбить один гигантский клык из челюсти мертвого зверя. Йомар стиснул его за окровавленный корень и почувствовал, как от оружия все тело его наполняется храбростью. Может быть, потому что теперь хоть какое-то оружие у него было или потому, что, как говорил шаман, в него вошла сила духа убитого зверя. Вдруг он пожалел, что нет рядом Лорелин с ее силой, быстротой и спокойным непоколебимым мужеством. Хорошо бы она стояла сейчас с ним бок о бок в этой битве с чудовищем.

Сзади раздался страшный крик. Метнулась огромная когтистая лапа, сбив одного из двоих на песок и придавив сверху. Раскрылись клыкастые челюсти.

«У твари только один глаз. Ослепи ее, и она будет беспомощна».

Но этот глаз — над огромной яростной пастью, полной клыков. Сможет ли он забраться на спину зверю и добраться оттуда до глаза?

Уходя от циклопического взгляда, Йомар бросился к спине зверя и взлетел на нее. Желеобразная кожа на ощупь была липкой и противной, но Йомар вбил в тело клык, как скалолаз вбивает крюк в стену. Зверь, уже смыкавший челюсти, яростно взбрыкнул задними ногами. Йомар свалился на песок, на миг оглушенный. Потом смог подняться на четвереньки. Пасть твари уже была занята жертвой — человек еще кричал и размахивал руками и ногами. Нук-елаве тряхнул головой из стороны в сторону, потом лег на песок разделывать добычу, как это делает лев.

И Йомар сразу бросился на него, на этот раз спереди.

Он перегнулся через мечущегося человека, прямо к прозрачной морде чудовища. Из орбиты посередине черепа глядел красный глаз. Свободной рукой захватив песка, Йомар метнул его в это глазное яблоко. Глаз закрыла прозрачная пленка века, зверь заревел. При этом он разжал челюсти и выпустил добычу.

Йомар взвыл в ответ, потом подобрался и метнулся — не назад, а вперед, почти в самую пасть зверя, в поблескивающую багряную пещеру, откуда из темной глотки мощное дыхание несло невыносимую вонь и оглушающий рев. Ухватив беспомощного товарища свободной рукой, Йомар дернул его изо всех сил. А другой рукой полосовал изнутри пасть и болтающийся багровый язык, оставляя глубокие раны. Повреди зверю пасть, подумал он, и у него может пропасть желание тебя схарчить.

Большой желтый клык оставил кровавую царапину у него на предплечье, и челюсти со стуком сомкнулись. Но никто не оказался между ними: обезумевшая жертва выпала на песок и лежала там, не осознавая ни опасности, ни спасения, а Йомар отпрыгнул в сторону и замахал руками, привлекая внимание чудовища. Оно двинулось к нему, огромные челюсти широко распахнулись.

И снова он прыгнул вперед, прямо в пасть зверя, используя нижнюю челюсть как подножку. Схватившись левой рукой за верхнюю и взмахнув правой, он всадил зуб в гигантский глаз.

Раздался оглушительный рев, зуб вырвался из руки. Йомар свалился назад, а зверь завертелся на слоновьих ногах, мотая головой и пытаясь нащупать глаз передними лапами. Ему удалось выбить окровавленный зуб, и тот упал на песок, но Йомар достиг своей цели: чудище ослепло. Обезумев от боли и ужаса, оно вертелось, металось из стороны в сторону и от этих вращений оказалось еще ближе к первой жертве — этот человек уже зашевелился, пытаясь подняться. Стоит ему попасть под мощную ногу, и ему конец. Йомар бросился к упавшему клыку саблезубого кота и снова подхватил его. Покрытый запекающейся кровью зуб скользил в ладони, и Йомар, вываляв его в песке, взял двумя руками. Нук-елаве остановился неподвижно, тяжело дыша, бесформенная голова склонилась на сторону. Понятно: лишившись зрения, зверь искал добычу по запаху. И вдруг он бросился прямо на Йомара, вытягивая передние лапы: раздавить невидимого мучителя, отомстить за свои раны!

Йомар, уходя от удара, низко наклонился и нырнул между передними ногами, оказавшись прямо под провисшим брюхом. Снова выпрямившись, он ударил клыком вверх. Зуб, предназначенный для пробивания толстой мохнатой шкуры мастодонтов, легко вошел в мягкое подбрюшье. Очень удачно, что жизненно важные органы были видны снаружи, иначе непонятно было бы, куда бить. Изо всей мочи Йомар бил и бил клыком вверх. Он пробивал пульсирующие сосуды, раздутые органы, мешки легких, хлестала кровь и какие-то жидкости с мерзким запахом. Потом Йомар бросился на песок, покатился и успел выбраться из-под зверя прежде, чем у того подкосились ноги, как сломанные столбы, и с жутким воем зверь рухнул на песок.

Мертвый.

Дикий шум публики грянул с тройной силой. Йомар поднял глаза, стирая с глаз кровь и пот, и увидел, что люди лезут на арену поверх барьеров. Неужто он выжил в схватке, только чтобы его разорвала на части озверевшая толпа? Против этого никакой клык саблезубого не поможет, а мышцы кричали от усталости. Йомар попытался подняться, но рухнул на колени.

Толпа хлынула и разомкнулась вокруг него, как волна. Его схватили многие руки, но в их прикосновении не было злобы, и в голосах тоже. Его подняли в воздух, на плечи. И посреди толпы мелькнуло знакомое лицо.

— Браво, браво, сын Йемосы! — кричал Киран Йарисс. — Слава твоя переживет века! В жизни не видел я такой смелости!

Улыбки на лицах, смех повсюду — и сквозь усталость Йомар наконец осознал правду. Люди были на его стороне — все это время! Громоподобная ярость не на него была направлена, но на его врагов. Теперь, когда он мог слушать, он разобрал гул слов «Заим» и «Йомар», распеваемых мощным хором.

— Мы пришли бы к тебе на помощь и раньше, но боялись зверя. — Киран протолкался сквозь толпу поближе к усталому Йомару, и державшие его на плечах снова поставили его на ноги. — Людей разозлило то, что было сделано с тобой — и с Гемалой тоже. Армия разделилась, половина солдат взбунтовалась. Многие отказываются стрелять в толпу, бушующую вокруг Йанувана, и некоторые даже подстрелили тех своих товарищей по оружию, которые этому приказу подчинились.

— Не верю, — пробормотал Йомар. Неужто это случилось наконец, и эти люди восстали все-таки против своего правителя? Невероятным усилием воли он собрался с мыслями. — Помогите этому человеку, — велел он. — Кажется, он ранен. И найдите кузнеца снять оковы с тех, на ком они еще есть. Это немереи, и нам понадобится их помощь.

— Но ты тоже ранен, — заметил Киран, показывая рукой.

Йомар посмотрел на кровоточащую руку.

— Царапина. Дай мне чем-нибудь ее перевязать — кусок твоего пояса, например, — и все будет в порядке. Сейчас нам надо в Йануван, я буду говорить с восставшими солдатами — и мне нужен меч! У Халазара есть еще в тюрьме мои люди и двое моих друзей. Ты не знаешь, что сталось с Лорелин, Киран?

Киран помрачнел.

— Ее послали в гарем рабыней царских жен. А твоего друга Дамиона — в храм, для жертвоприношения.

— Что?

Перевязывавший себе руку Йомар остановился.

— Вот потому отчасти народ и гневается — люди опасаются, что вернутся старые времена. Дамиону предстоит умереть на закате… Йомар! — Киран бежал, не успевая за широкими шагами Заима. — Лорелин может грозить опасность побольше. Толпа уже ломится в двери Йанувана. Если они ворвутся, Халазару придется удирать подземным ходом, оставив гарем!

— И что?

Йомар ни разу не сбился с шага и не оглянулся на бегущего рядом Кирана.

— Стражи должны будут последовать обычаю, чтобы охранить честь царя. Весь гарем будет перебит — в том числе рабыни.

Йомар не ответил. Усталость и рана были забыты. Расталкивая перед собой народ, он перешел на бег.

— Что там за шум? — спросила Лорелин, подходя к окну гарема.

Она была одета в коричневый балахон рабыни, шею перехватывал железный ошейник. Наложницы и жены царя, разряженные как птицы, посмотрели на нее.

— Вроде как голоса — сотни и сотни голосов, — сказала она. — Ничего не видно через эти дурацкие шторы. Как вы их открываете?

Одна из царских жен подошла к окну, где стояла Лорелин.

— Шторы всегда закрыты, чтобы только свет проходил внутрь. Нельзя, чтобы нас видели в окнах! Нас тогда накажут за нескромность.

Не говоря больше ни слова, Лорелин подняла руку и откинула штору прочь, открыв неприглушенный свет, вид на зубчатую стену Йанувана и мощеные дорожки внешнего двора. Зимбурийки заморгали, заговорили недовольно, прикрывая глаза ладонями, будто их слепил даже тихий свет раннего вечера.

Тут мальчишка лет десяти, с пухлым лицом, который валялся неподалеку на диване, сел и недовольно взглянул на Лорелин.

— Отойди от окна, рабыня! — велел он. — Тебя за это выпорют. А ты, Ара, — это женщине, стоявшей рядом с Лорелин, — ты показалась в окне, где тебя могли увидеть стражники! Ты, жена царя! И тебя следует наказать.

— Ты ему позволяешь так с собой разговаривать? — удивилась Лорелин, когда женщина съежилась и залилась слезами.

— Молчать! — сказал мальчишка. — Она должна делать, что ей говорят. Отойди от окна — немедленно!

— Слушаюсь, сын мой.

И она отодвинулась.

Лорелин вытаращила глаза.

— Это твой сын? Ты боишься своего дитяти?

— Он наследный принц, Йари. Его братья умерли, и выше его — только Халазар.

— Чушь! — фыркнула Лорелин. — Тебе должно быть стыдно. Взрослая женщина, а позволяет ребенку собой помыкать.

Густо подведенные глаза спустились под ее взглядом.

— Таков закон. Правят мужчины, сколько бы лет им ни было. Если мужчина умирает, главой дома становится его сын, будь он даже еще ребенком.

— Значит, закон дурацкий. И самое время его изменить. — Внимание Лорелин отвлекла суматоха во дворе, и она повернулась к окну. — Похоже, что там армия и дворцовая стража! — воскликнула она. — И дерутся они друг с другом! Но почему?

Принцесса Марьяна подошла к окну, посмотрела и показала рукой:

— Смотри!

Там сотни безоружных оборванцев бежали по двору, следуя за армией.

Лорелин испустила победный крик:

— Народ! Народ восстал! Понятно! Солдаты не захотели больше стрелять своих сограждан и восстали — вломились в крепость и теперь ищут Халазара!

Женщины завыли и запричитали. Лорелин обернулась к ним.

— Да не бойтесь вы! Никто вас в преступлениях Халазара не обвинит. Вас отпустят, не сомневайтесь, отпустят по домам. Ничего лучшего и быть не могло!

— Да нет! — выговорила одна из царских жен сквозь слезы. — Ты не понимаешь. Нам не жить, сама увидишь.

— Что ты несешь? — спросила Лорелин, но женщина лишь разразилась рыданиями, и многие подхватили ее вой.

У главного евнуха лицо стало пепельно-серым.

— У дворцовой стражи есть приказ на этот случай, — сказал Йегоси, запинаясь, но и он ничего добавлять не стал.

Пока шел бой внизу, вдруг отворилась дверь в дальней стене, и вошли двое вооруженных стражников. Один держал меч наголо, а другой нес большую флягу, которую поставил на стол.

— Все кончено, и вам предстоит выполнить последний долг, — сказал первый стражник.

— Царь убит? — пронзительно крикнула одна из жен царя.

— Нет, он жив, но ему необходимо бежать из дворца, и Йари с ним. Взять с собой вас всех мы не можем. И вы должны умереть, чтобы не опозорить царя, став добычей других мужчин. Рабы тоже умрут, — добавил он, глянув на Марьяну и Лорелин и на стоящего за ними Йегоси. — Все обитатели гарема должны принять яд. Будьте смелы и умрите с честью за вашего царя, служа ему до последнего вздоха.

— А зачем ты обнажил меч? — дерзко спросила Лорелин, глядя на оружие.

— Та, кто откажется принять яд, будет убита мечом. Таков закон.

Женщины снова завыли и стали цепляться друг за друга. Некоторые из евнухов тоже заплакали. Если бы у них только хватило смелости навалиться на охранников, с досадой подумала Лорелин, — просто числом бы задавили. Но это были не свободные люди, а робкие создания, выращенные для покорности. С тем же успехом можно пытаться натравить стадо овец на пару волков!

Лорелин сжала зубы.

— Если так, то я буду первой.

Она протолкалась мимо остальных и вышла к столу. Второй стражник как раз наливал темно-коричневую жидкость из фляги в кубок.

— Сперва жены, потом наложницы! — отрезал он. — Рабы идут последними.

— А какая разница? — спросила она, дерзко глядя ему в глаза.

— Пусти ее, — посоветовал стражник с мечом. — Эта должна умереть в любом случае, от яда или меча, чтобы ее сообщники не освободили. Приказ Халазара.

— Ну и хорошо, — сказала Лорелин. — Я приму яд. Хотя бы сама возьму свою жизнь, а не буду умирать от меча труса.

Взяв чашу со стола, она поднесла ее к губам.

И вдруг неожиданным движением кисти плеснула все ее содержимое в лицо второго стражника.

Он заорал, схватился за лицо руками, будто в ужасе, что яд как-то впитается сквозь кожу. Ослепленный собственными дикими усилиями, он покачнулся, и Лорелин, схватившись за рукоять его меча, выдернула оружие из ножен. Первый стражник, придя в себя от изумления, занес меч — но поздно, клинок Лорелин уже вошел под его руку. Стражник рухнул на пол.

— Возьми его меч! — крикнула Лорелин Марьяне, пока зимбурийки с криками метались вокруг, еще более напоминая перепуганных овец. Уцелевший стражник свернулся в углу, постанывая от страха и держась за лицо. Марьяна поглядела на Лорелин, будто не верила своим глазам.

— Что ты делаешь?

— Надо отсюда убираться, — ответила Лорелин. — Надо помочь повстанцам. Эй, помоги-ка мне натянуть его одежду и доспехи, — она показала на убитого стражника, — а сама возьми его меч!

— Не могу, — пролепетала Марьяна, съеживаясь. — Я никогда никакого оружия не держала в руках. Это бесполезно, госпожа Лорелин, — я не так сильна, как ты, и не так смела!

— Ты должна быть и сильной, и смелой, — отмела Лорелин ее возражения, натягивая доспехи. — Ты — царица Шурканы. Вы должны быть смелой ради своей страны, ваше величество.

Марьяна уставилась на нее, соображая. Впервые за все время плена она поняла, что смерть отца и братьев делает ее наследницей трона. Ведь Шуркана пала, и как тогда может быть наследник у трона Лотоса? Но сейчас Халазар свергнут, и она поняла наконец: она свободна — и Шуркана свободна вместе с нею.

«Царица».

Марьяна дрожащими руками подобрала упавший ятаган. Отлично уравновешенный клинок, не такой тяжелый, каким казался на взгляд, и оказалось, к удивлению Марьяны, что она ловко им владеет.

— Молодец! — одобрила Лорелин, натягивая шлем. — Да прекрати ты хныкать! — Это дрожащему стражнику. — Если бы яд должен был тебя убить, ты бы уже умер. И это ты после всех своих разговоров насчет «умереть с честью»!

Лорелин схватила флягу и, разбив оконное стекло рукоятью меча, выбросила во двор вместе с ее содержимым.

— Вперед, ваше величество! — крикнула она, устремляясь к двери.

Лорелин и Марьяна выбежали в коридор, ведущий к большой центральной лестнице. Снаружи доносились звуки: проклятия и лязг стали о сталь.

Халазар бурей ворвался на стену. Рычащая беснующаяся толпа собралась вокруг центральной цитадели, и дворцовая стража выстроилась против нее несколькими батальонами, Халазар сжимал кулаки, глядя налитыми кровью глазами на собравшихся внизу бунтовщиков. С высоты они казались насекомыми, кишащей мелочью, которую можно раздавить сапогом. Если бы это было так!

Снова и снова он приказывал солдатам бить по толпе из пушек и стрелять из луков. Солдаты повиновались, падали в толпе убитые и раненые — и все же толпа росла, как какой-то рычащий монстр, отращивающий себе новые головы взамен отрезанных. И с каждой атакой народа рос в армии раскол. Одно дело — нападать на мохарцев или шурканцев, совсем другое — стрелять по своим. Многие из рекрутов родились на этих самых улицах, у них были жены, друзья, родственники среди горожан. А многие открыто взбунтовались. Кто-то срезал с виселицы тело генерала Гемалы — без сомнения, чтобы похоронить. Открытое нарушение царского приказа.

Халазар скрипнул зубами. И Мандрагор не откликнулся пока на призыв о помощи.

— Я его покараю за такое неповиновение! — прорычал царь. — Когда он придет, я закую его в холодное железо, как его гоблинских слуг!

Гемала предупреждал его перед смертью: «Этот Мандрагор никакой не дух! Да, он волшебник страшной силы, но все равно смертный. Ты сам видел, царь: у него текла кровь! Разве может течь кровь у духа? Он с самого начала обманул ваше величество!»

— Правду говорил Гемала, — выдохнул Халазар, кипя. — Мандрагор обманул меня. Что ж, мы снова пустим ему кровь, хоть он и колдун! Я его повешу на той виселице, где был Гемала!

Он сбежал со стены. Схватив меч из рук ошеломленного стража, он побежал вниз по широкой главной лестнице цитадели.

Вдруг он увидел, что через коридор бегут двое: женщина в коричневом балахоне рабыни и дворцовый стражник.

— Вот главные двери! — показала рабыня, в которой Халазар узнал принцессу Марьяну. — Стоит снять засов, и народ войдет.

Он с яростью посмотрел на стражника. Еще один предатель — прямо в его доме! И этот страж дал рабыне меч! Ярость овладела царем, и он бросился вниз по лестнице, как обезумевший бык.

— Грязный предатель! — зарычал он. — Помогать моим врагам?

Не обращая внимания на Марьяну, он в ослепляющем гневе набросился на стражника. Меч стражника свернул в воздухе, отбив клинок Халазара. Отбивая град ударов стражника, царь старался выбить у него меч и убить его, но тут острая боль ударила в плечо, и царь вскрикнул, оборачиваясь. Там стояла Марьяна, держа в трясущихся руках меч. С окровавленным острием.

— Нет! — закричал стражник. — Оставь его мне!

Голос казался знакомым, но царь был слишком зол, чтобы сейчас об этом думать. Выбив меч из неопытной руки Марьяны, Халазар занес клинок для обезглавливающего удара, но тут же его руку полоснул меч стражника. Он обернулся, нанося удары в ответ, неуклюжие из-за боли, но вкладывая в каждый удар свой вес. Стражник уступал. И тут, когда царь занес меч для очередного сокрушительного удара сверху, левый бок пронзило мучительной болью. Он опустил глаза, непонимающе глядя на торчащее из груди острие.

Он медленно повернулся и увидел ее — Марьяну. Она снова подобрала меч и вогнала в него. Нет. Это невозможно. Женщина не может…

Он рухнул на колени, меч лязгнул, ударившись об пол. Он, повелевавший неисчислимыми легионами, не мог добиться повиновения собственных рук и ног. Они предали его, отказались выполнять приказы.

Царь свалился набок. И там, растекаясь по полу, струилась его кровь — убегала, дезертировала из тела длинными красными струями. Сила пропала, в глазах мутнело. Он был уже не бог, всего лишь человек, которому недолго осталось жить. И умирал он от руки женщины — даже не Трины Лиа, но низкой рабыни.

Этого не могло быть. Халазар-Валдур умереть не может — так умереть.

Глубоко в горле зародился стон, стон смертельно раненного животного. Или человека, смертного человека, который не является богом и никогда им не был… Он падал в беспросветную тьму, где нет ни исцеления, ни надежды. Уже не Халазар-Валдур, а просто Халазар, который должен умереть смертью мужчины. Пусть он хотя бы умрет от руки мужчины, а не женщины! Почему этот предатель-страж не ударит, будь он проклят, когда видит, как лежит перед ним беспомощным его господин? Жизнь быстро покидала Халазара, но оставалась еще возможность достойной гибели от мужской руки. С бессильной угрозой смотрел он на стражника. «Убей меня, убей! Если я умру от руки женщины, я умру в позоре. Пусть я умру от твоей…»

Но стражник снимал с себя шлем…

Увидев это лицо, Халазар безмолвно раскрыл рот в ужасе и отчаянии. И долгий вопль полного поражения вырвался из его уст.

Главные двери прогнулись и разлетелись, открывая проход, и в них хлынули мятежники. Осажденная стража дворца дрогнула и обратилась в бегство под напором превосходящих сил. Люди топтали тех, кто не успел убежать, крушили гобелены, золотые безделушки, вазы, крича и вопя.

Один из мятежников огляделся и увидел бегущую по залу Лорелин. Это был Йомар. Она бросилась к нему с воплем, и он улыбнулся ей во весь рот.

— Вот это день! Можешь себе представить, меня освободила толпа! Но где Халазар?

— Вот. — Лорелин показала на окровавленный труп, валяющийся на каменном полу, — Он убит, Йо.

— Уверена? — Йомар с надеждой пошевелил труп острием меча, но тот не отреагировал. — А жаль, — буркнул он. — Мне бы хотелось самому получить это удовольствие. Что ж, хоть одному из нас оно досталось.

— Это не я, — ответила Лорелин. — Смертельный удар нанесла Марьяна.

Шурканка все еще сжимала окровавленный меч.

— Кончено, — сказала она тихо, бросая клинок. — Мой отец и братья отомщены.

Йомар повернулся к Лорелин.

— А ты как? Не ранена? — спросил он, кладя руку ей на плечо.

Она покачала головой.

— Йо, с тобой есть еще воины? Надо поставить охрану у гарема. Женщины там напуганы, и я боюсь, как бы толпа не обидела детей. Среди них есть маленькие чудовища, особенно Йари, но они не виноваты, что они — дети Халазара, и за это их убивать не надо.

Не выпуская ее руку, Йомар побежал вперед, таща ее за собой.

— Со мной арайнийцы. Я их пошлю охранять женщин и детей. И Марьяну тоже. Возвращайтесь в гарем, ваше величество, и ждите там! — крикнул он через плечо.

Молодая царица остановилась.

— Прошу вас, — настойчиво сказал он. — С вами там ничего не случится, даю слово. Лорелин, пошли со мной.

— Куда? — спросила она на бегу.

— В храм Валдура. Дамиона отправили туда — умереть на заходе солнца.

Лорелин ахнула:

— Тогда побежали быстрее, Йо! Солнце уже заходит!

Дамион лишь смутно ощущал твердый камень алтаря, на который его положили жрец и послушник. Последний по команде своего хозяина приотворил дверь, чтобы следить, как опускается на небе солнце. Жрец держал в иссохшей руке древний церемониальный кинжал с бронзовым лезвием и рукоятью из человеческой кости. Но Дамион не тратил мысли на эти мелочи. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, завороженный чередой образов, играющих у него в голове. На темном фоне закрытых век они снова стали отчетливыми. Проход в цепях по людным улицам, убежище в оазисе, битва в пустыне, все прошло снова, как возвращающаяся при отливе вода. И снова он был в Арайнии, в Халмирионе, и глядела на него Эйлия в короне цветов.

«Эйлия, — подумал он. — Эйлия, я люблю тебя!»

Теперь перед глазами проходило первое их приключение: Камень, остров Тринисия. Образы летели с захватывающей дух быстротой. Ана — Лорелин — свиток — семинарские годы — приют…

Где-то далеко-далеко прозвучал голос старого жреца:

— Еще не время, мальчик? Скажи, когда время наступит.

И медленный, заикающийся голос послушника ответил:

— Солнце умирает, господин. Небо красное. Но, господин…

— В чем дело, мальчик? Что там за шум снаружи?

— Идут люди. Они кричат. Их много, они очень злые. — Голос послушника дрожал.

— Закрой дверь и запри на засов! — В голосе священника не было страха, только какое-то странное злорадство. — Кончилось царство Халазара. И осталось лишь одно: последний акт кощунства, чтобы погиб он навечно.

Послышался хлопок закрываемой двери, и тьма перед глазами Дамиона сгустилась еще больше, когда пропал последний наружный свет. Но еще яснее стали в этой черноте образы внутренних видений. С трепетом изумления Дамион ощутил, как его разум уходит еще дальше: к дальнему берегу морей мысли, где лежат обломками кораблекрушения фрагменты еще более раннего прошлого. Утерянные воспоминания — сад — цветы — два лица: мужчина и женщина. Отец и мать. Нет, это уже не воспоминания, а реальность. Женщина в белом с зелеными глазами и золотыми локонами волос стояла перед ним в темноте, призывая его…

«Я помню тебя теперь, — сказал он ей мысленно. — Помню все! Значит, это и есть смерть — вспомнить все, что мы утратили? И смерть воистину есть сон — или снится нам жизнь, а смерть — это пробуждение?»

Руки ее и глаза манили его, манили в ее объятия.

22. НЕВЕСТА ДРАКОНА

Аурон кружил высоко в небе над башнями Запретного дворца. Летал он, перекинувшись кокатриксом, но даже в этом виде сильно рисковал, так близко подлетая к твердыне врага. Отчаянная тревога за Эйлию толкнула его к такому риску. Он мог лишь надеться, что при таком количестве лоанеев в крепости эфирные пульсации от его преобразованного тела примут за собственные, если кто-нибудь их почует. Говорили, что драконий народ днем спит, так что можно было рассчитывать ускользнуть от внимания часовых. И все равно лететь над твердыней Мандрагора надо было быстро.

Он взмахнул кожистыми крыльями и решился спланировать ниже, под тень центральной башни. Что-то он там такое увидел: одинокая фигура, женщина, высокая, идет по саду. А если это…

Он спустился по спирали в тяжелый теплый воздух и сел на лужайку в нескольких шагах от женщины. Она была одета в платье красного шелка, вышитое узором золотых драконов, и волосы были причесаны непривычно. Но это была она. Аурон не мог поверить в свою удачу. Она уставилась на него расширенными глазами, а он превратился в привычного ей человека и шепнул:

— Эйлия!

— Аурон! — ахнула она.

— Ваше высочество, не волнуйтесь, мы прилетели за вами — Талира, Фалаар и я. Бежим, пока Мандрагор вас не видит. Я могу унести вас на спине.

Он снова потянулся за силой, готовясь к превращению в дракона. На этот раз его обращение к силе привлечет внимание тех, кто внутри. Принц бросится за ними в ту же секунду, призвав своих лоананов. Но удрать можно будет, если лететь изо всей силы и призвать умение управлять погодой…

Эйлия тихо вскрикнула и отскочила на пару шагов.

— Нет! Уходи! Оставь меня в покое! — закричала она.

В удивлении он выпустил из рук контроль над силой, которую призывал. Подбежал к ней, протягивая руки.

— Эйлия, это же я! Я прилетел тебя спасти! Хотел предупредить тебя, что иду, но не решился разговаривать мысленно через Эфир, чтобы Мандрагор не подслушал. Быстрее, я могу тебя отсюда увезти!

И снова Эйлия отступила. Лицо ее было бледным и исполнено чем-то вроде отвращения.

— Не подходи ко мне! — крикнула она. — Ненавижу вас! Ты и твои друзья похитили меня и сделали пленницей на твоей планете! Мандрагор меня предупреждал, что ты явишься и снова попытаешься меня похитить! Мандрагор! — Она повернулась и крикнула в сторону замка: — Мандрагор, на помощь!

— Эйлия…

Раздался шум бегущих ног. В отчаянии Аурон обернулся снова кокатриксом и улетел через стену, когда стражники-лоанеи уже высыпали в сад.

— Она обернулась против нас! — в ужасе вскричала Талира. Она сидела в человеческом облике на кухне у Маг вместе с Ауроном и хозяйкой. — Ты думаешь, Мандрагор ее совратил — заставил поверить в свою ложь?

Аурон покачал головой.

— Нет. Она под какими-то чарами, не иначе.

Но он с содроганием вспомнил брезгливое отвращение в глазах Эйлии.

«Может ли быть, чтобы он действительно научил ее нас ненавидеть? Переманил ее на свою сторону, извратил ее мысли?»

— Я слыхала про зелья, которые покоряют чужую волю, — сказала вдруг Маг. — Драконий народ в давние времена ими пользовался. И есть такое, которое начисто привораживает человека к кому-нибудь другому.

— Это что такое? — спросила Талира, резко поворачивая рыжеватую голову к хозяйке.

— Приворотное зелье называется. Человек по уши влюбляется в первого, кого увидит.

— Вот оно! Эйлия никогда бы против нас не пошла! — воскликнула Талира, будто все время так и думала. — А противоядие от этого зелья есть, Маг?

— Да, в старой книге моей бабушки. Мне просто никогда раньше оно не было нужно. Сию минуту посмотрю состав.

Когда Маг вышла из кухни, Талира сказала Аурону:

— Аурон, мы должны проникнуть в замок. Инкогнито.

— Принц теперь начеку и увеличит число часовых. И Маг права: сама Эйлия будет драться с нами. И воспользуется всеми силами, которые есть в ее распоряжении. Ах, умница Мандрагор! Использовать против нас нашу ударную силу!

— Но что-то делать надо. Мы не можем просто ее здесь бросить.

Наступило долгое молчание — они оба задумались. Из-под стола высунулась небольшая головка, и другая, побольше, появилась с другой стороны стола. Твиджик схватил фрукт из миски, на которую оба не обращали внимания, и снова убрал обе головы.

— Есть одна мысль, — сказал наконец Аурон. — Нам понадобится помощь Фалаара, чтобы ее исполнить, но я думаю, должно получиться. Нам нужен, правда, кто-нибудь, кому Эйлия до сих пор доверяет, чтобы отнести ей весточку. Никому из нас она теперь не поверит.

— А ты не можешь снова перекинуться каким-нибудь зверем? — спросила Маг, возвращаясь с книгой.

— Мандрагор учует рядом с собой магию — и его лоанеи тоже. Я едва ушел в тот раз, и то потому, что большинство их еще не проснулись.

— Тогда я, — предложила Маг. — Эйлия мне верит, и я у нее в долгу за Май.

— А стража тебя пропустит? — спросила Талира. — Тебя могут узнать: всем известно, что вы с дочерью дали Лиа приют. И то, что ты немерейка, тоже не тайна. Они заподозрят, будто ты знаешь, что она — Трина Лиа, и хочешь ей помочь. Вряд ли они тебя впустят.

— А может быть, мы туда проникнем? — сказал голос с пола.

Все трое посмотрели в изумлении. Это говорил Твиджик, амбисфена. Передняя голова снова высунулась и посмотрела на всех круглыми темными глазами.

— Мы пойдем. Драконий народ нас не боится. Никто не боится амбисфену. Мы пойдем ради чародейной госпожи.

— Ну, будь я… неладна! — сказала Маг, когда Аурон перевел ей эту речь. — Чтобы двухголовый на такое пошел? Неслыханно. А он сможет или по дороге растеряет всю свою храбрость и убежит?

— Мы сделаем, — сказал Твиджик, вылезая из-под стола и глядя в глаза людям обеими головами. — Для нее. Для госпожи волшебницы.

Ночи здесь были красивы — этого она раньше не замечала. Небо меняло цвет от зеленого до невероятно темного, бирюзового, и луны рассыпались по нему жемчугами. И дворец лоанеев, построенный как крепость, обращенная наружу, не уступал по роскоши Халмириону, обращенному внутрь.

Халмирион… он теперь казался Эйлии даже в воспоминаниях изысканной тюрьмой, клеткой, куда ее посадили и где держали насильно. Как это Аурону хватило глупости думать, что он вернет ее туда? Эйлия наслаждалась жизнью в Запретном дворце. Все тревога отлетели от ее разума, последнюю ночь она провела в веселье среди придворных, ей служили невольники, подававшие сласти и прохладительные напитки. Она блаженствовала в ароматической ванне, ее умащали благовонными маслами.

И был с нею Мандрагор, ее возлюбленный. Все ее часы были полны мыслей о нем. Он учил ее принимать форму дракона — с помощью упражнений в глубокой медитации, — учил ее ощущать гигантское бронированное тело, когтистые лапы и мощные крылья. Скоро он научит ее принимать эту форму наяву, и она будет лоананом летать с ним в небе, познав такую свободу, которую никогда еще не испытывала. И единственное, что омрачало ее счастье, так это то, что он не всегда казался так счастлив, как должен был бы быть. Он отворачивался от нее иногда и вздыхал, и она тут же клала ему руку на плечо или гладила по длинным мягким волосам.

Она откинулась на диван в бальном зале, слушая успокоительную песнь фонтанов. Карпы в бассейне высовывали жадные морды, ожидая изысканных кусочков, которые она им кидала, а вокруг люди играли на музыкальных инструментах, смеялись и болтали. Узоры света, отбрасываемые струями фонтанов на потолок, играли, как ставшие видимыми музыка и смех. Эйлия глубоко вдохнула, ощущая аромат лесных цветов, которым ее надушили. Лоанеи всегда были правы, подумала она. Они понимают, в чем смысл жизни, И они любят всякую красоту, и ее красоту тоже. Синие тени, которые ей нарисовали на веках, краска на ресницах — от этого глаза казались больше. Помада и румяна подчеркивали бледность слоев рисовой пудры. Волосы сверкали драгоценностями и поднимались массой переплетенных кос, повторяя извилистые кольца драконов на алом вечернем платье. И пальцы украшали длинные острые искусственные ногти — имитация когтей дракона.

Удовольствие. Это и есть цель и самая суть жизни. Ради этого одного приходит человек в мир — взять все, что может, из того, что хочет. Быть как звери лесные, что не рассуждают, не утруждают разум вопросами, но только едят и размножаются, а потом умирают. Прожить как можно дольше и как можно дольше сохранять молодость, красоту и здоровье. Она подняла глаза к потолочному фризу с нагими фигурами. Ни жирных, ни обвисших тел. Все молоды и прекрасны — слишком прекрасны, на ее вкус, вдруг осознала Эйлия. Она нахмурилась. Резец скульптора придал им невероятное совершенство гладкой кожи, круглых мышц, классические черты. Ни один живой человек не может выглядеть так, как эти каменные идолы, и ход времени не может ничего в них изменить. Эйлия вздрогнула — на миг она по-настоящему позавидовала этим фигурам. Что, если Мандрагор сравнит ее красоту с красотой этих фигур и найдет, что она оставляет желать лучшего?

«Я должна научиться менять себя, превращаться. Во мне не должно быть недостатков, несовершенств. Я изменю свой рост, лицо, руки и ноги. Я сделаю себя совершенством, и его глаза никогда не взглянут на другую женщину». Потому что если бы люди были животными, то всегда побеждало бы самое лучшее. Самый красивый и сильный из зверей отвлекает возможных брачных партнеров от своих соперников, блистая султанами перьев, гривами, ветвистыми рогами. Она села прямо и подозрительно оглядела зал. Соперницы! Есть у нее здесь соперницы? Осмелится ли кто-нибудь? Эта вот молодая лоанейка у окна — высокая, изящная и прекрасная, даже слишком прекрасная. Наверняка Мандрагор ее заметил и любовался ею — как могло быть иначе? Горячая злость поднялась в груди Эйлии, прожигая ленивую завесу блаженства. На Неморе принято менять возлюбленных, как меняют блюда за столом, без привязанности — или не с большей привязанностью, чем к еде. Как у животных. Но это не для нее: она любит Мандрагора, и для нее никого другого нет. Если бы только быть уверенной в его любви;

«Никто не отберет у меня Мандрагора. Если хоть одна попытается, я убью ее!»

Пронзительный, нечеловеческий вопль раздался в коридоре, и Эйлия, раздосадованная помехой, выглянула. Что за игры затеяли эти придворные? Крик раздался снова, потом смех и топот бегущих ног, несколько молодых лоанеев ввалились в зал, катя перед собой палкой что-то вроде толстого серого обруча.

— Что это? — спросил кто-то, когда обруч свалился набок и оказался каким-то сжавшимся зверьком с головами на каждом конце.

— Никто не знает — какая-то тварь из джунглей, — засмеялся юноша, который держал палку. — Как-то оно пролезло в замок — спорить могу, через подземный ход, и мы решили с этой штукой поразвлечься.

— Это амбисфена, — сказала Эйлия, подходя поближе. — Со мной увязалась одна такая, когда я шла по джунглям. Они умеют говорить — для тех, кто умеет слышать. Мне странно, что она решилась прийти сюда: почти все боятся Запретного дворца, а амбисфены очень трусливы.

Зверек приподнял переднюю голову, все еще тяжело дыша от страха.

— Мы пришли помогать тебе, о прекрасная госпожа-чародейка! — прощебетала она.

Эйлия была поражена.

— Твиджик, это ты? Что ты делаешь в замке, глупое ты создание? Я же просила Маг за тобой присмотреть.

— Мы пришли быть твоим слугой, переносить вести и все, что прикажешь. Мы не забыли твоей доброты и защиты. Не отсылай нас прочь!

— Ну ты и прилипала! Ладно, не огорчайся, можешь пока остаться.

Она вернулась на диван, а он забился под сиденье.

Больше она не обращала на него внимания, потому что вошел Мандрагор. Восторг наполнял ее, когда он появлялся, и сладкое ожидание — когда его не было. Его внимание — для этого только она и жила: тихо сказанное слово, ласковое прикосновение, срезанный цветок, вложенный в ее руку.

— Я хочу, чтобы ты был так же счастлив, как я, — тихо-тихо сказала она, когда он сел рядом с нею. — Любишь ли ты меня так, как я тебя люблю?

И она в тревоге ждала ответа.

Он повернулся и поцеловал ей руку. Эйлия издала вздох облегчения и потянулась погладить его волосы. А он будто одновременно хотел и отстраниться, и поддаться этой ласке. Что с ним такое? Она мысленно задала ему этот вопрос, и он ответил вслух, будто не хотел допускать ее в интимные глубины мысли:

— Ничего.

— Я всегда буду любить тебя, — сказала она нежно.

— Знаю. — Он посмотрел на нее странно. — В том-то и трудность.

И он снова встал, оставив ее одну, брошенную. Когда он вышел из зала, она отвернулась и зарылась лицом в подушки.

— Ну? Так когда же свадьба?

Эйлия посмотрела в сторону насмешливого голоса. Синдра стояла над ней и улыбалась.

— Ты о чем? — спросила Эйлия. — Чья свадьба?

— Как чья? Твоя, конечно. С принцем Морлином.

Синдра без приглашения села на диван.

Эйлия посмотрела на нее с презрением.

— Ты так мало знаешь об этом мире, хотя живешь здесь дольше, чем я? — спросила она презрительно. — Ты не знаешь, что у лоанеев нет брака? Они не владеют друг другом.

— Что ж, очень жаль. Это помогает не дать мужчине шляться вокруг.

— Мандрагор не такой, как другие. Он любит только меня.

— Ты уверена? — Синдра наклонилась поближе. — А отчего же он до сих пор не объявил тебя своею? Может, ты для него только забава?

Краска бросилась Эйлии в лицо, и она вскочила на ноги.

— Возьми свои слова обратно, — прошипела она, — или, суди меня небо, я убью тебя прямо на месте — ради Мандрагора и меня самой. Ты позоришь нас обоих!

Лицо Синдры сохранило насмешливое выражение.

— Я всего лишь стараюсь помочь тебе, милая моя принцесса. Могла бы проявить какую-никакую благодарность. А насчет убить меня — что ж, это может оказаться труднее, чем ты думаешь.

В прищуренных глазах сверкнула неприкрытая ненависть.

— Ты коварная змея! — крикнула Эйлия. — Ты мерзкая ведьма из сточной канавы! Ты разве не знаешь, что моя сила во много раз больше твоей? Мандрагор учит меня ею пользоваться, и я могу тебя сжечь в пепел, если захочу.

Она взметнула руку, и с сапфира на перстне сорвалась молния чистой квинтэссенции. Она ударила Синдру, сбила с ног. Но женщина тут же вскочила, сверкая глазами, и сама метнула молнию. Эйлия презрительно-небрежно отшвырнула в сторону направленный в нее огонь и снова атаковала Синдру, отправив ее к дальней стене. Синдра рухнула на пол.

— Хватит! — резанул голос от двери.

Эйлия застыла, пораженная, все еще протягивая руку. В дверях стоял Мандрагор, и вид у него был рассерженный. Возлюбленный принц сердился на нее. Нет, хуже — в его глазах читалось настоящее отвращение. Он отвел взгляд, повернулся, не говоря ни слова, и зашагал прочь.

Синдра поползла по полу к ближайшему дивану и залезла на него.

— Видела? Видела, какое у него было лицо? — Она будто плевалась словами. — Он тебя ненавидит, видеть не хочет! Можешь прямо сейчас умирать, ты его не получишь!

У Эйлии упало сердце, и мир потемнел. Забыв о Синдре, она бросилась прочь из зала.

Мандрагор нашел Эррона Комору в его личных покоях. Придворный отдыхал.

— Что ты с ней сделал, прах тебя побери? — крикнул он, вбегая в комнату и хватая лоанея за плечи.

— С Эйлией? Ничего, ваше высочество, — ответил Эррон, съежившись. — Это все зелье действует, как я вам и говорил.

— Ты мне не сказал, что у нее полностью изменится характер.

— Этого и не случилось. Вы просто видите сейчас другую сторону того же характера, ту сторону, что до сих пор тщательно подавлялась. Зелье сняло определенные… ограничения, которые она ранее на себя наложила. Вот почему мы, лоанеи, больше не используем это зелье на наших вассалах. Считалось, что оно вызовет в них повиновение, наполняя направленным на нас обожанием. Но они только дрались друг с другом за наше внимание.

Мандрагор ничего больше не сказал, просто повернулся и вышел из комнаты. Стыд — этой эмоции он не испытывал уже веками, в буквальном смысле, и забыл его едкое жало. Падение Эйлии случилось только из-за ее веры в него — она приняла зелье, думая, что он не подмешает туда ничего вредного для нее. И вот теперь… Мандрагор вспомнил развевающиеся волосы, напудренное лицо и алое вечернее платье, подчеркивающее грациозную длинную шею и тонкую талию. Руки он сжал в кулаки до боли. Это выражение бесконечной преданности на ее лице, где раньше было только сочувствие, — это вызывало полное отвращение. В некотором смысле перед ним стояла не Эйлия, а какой-то автомат, существо без истинных чувств, предмет, которым следует командовать. Он, который ценит свободу более всего на свете, украл эту свободу у нее.

«Но лучше так, — настаивал внутренний голос. — Так не она управляет мною, а я ею. Власть у меня».

Да, действительно, под властью зелья она никогда ему ничего плохого не сделает — даже подумать об этом не сможет. Ее сила сведена к нулю: она воспользуется ею лишь по его приказу. Им не придется биться на дуэли, которая ужасала его, и Эйлию нет необходимости убивать. Вместе они выстоят и против немереев, и против валеев, их слитая воедино сила сокрушит любого врага.

Но держать ее в таком омерзительном трансе?

Существует зелье-противоядие, и вряд ли его трудно добыть. Но он не может себе позволить освободить Эйлию от власти зелья. Слишком поздно Мандрагор увидел, в какую западню себя загнал. Освободи он девушку, она тут же поймет его коварство, как только вернется в нормальное состояние, и разгневается на него. Может быть, это хитрый Эррон задумал с самого начала? Да нет, ему уже мерещатся заговоры в каждом углу. Но освободить Эйлию невозможно. Значит, единственное решение — ее убить?

В последнем донесении гоблинов с Меры говорилось о пленении Дамиона. Но хотя Мандрагор велел им следить за священником, он уже понимал, что держать этих заложников — бесполезный шаг. Эйлия не из тех, кто позволяет личным чувствам возобладать над долгом. Надеяться подчинить ее себе таким способом — бессмысленно.

Он пытался привлечь ее на свою сторону, играя на ее любви к знанию и желанию сбежать из заточения. Он хотел заинтересовать ее возможностью превращения в дракона, возможностью отказаться от человеческой сути — но она колебалась, и в результате ему пришлось больше времени проводить в образе человека. Как следствие, он становился все более человеком с каждым днем, проведенным в этом теле, и мысли его и сама природа соответственно мельчали. Внезапно ему вспомнилась храмовая девственница, что выманила его из логова сотни лет назад. Он тогда увлекся девчонкой, не загадывал вперед, не думал, что будет делать, когда начнет подходить к концу краткий срок ее жизни, станет увядать ее красота и жизнь начнет угасать в ней, а он так и останется неизменным. Были у него мысли «состарить» себя иллюзией ради нее, но разум его отгонял от себя мысли о будущем. Не думает же человек об увядающем цветке, когда срезает его и ставит в вазу? Какой же он был дурак! И такое безумие он сотворил именно в образе человека. Если он не найдет способа навеки оставить этот облик, он пропал.

Дракона в себе он чувствовал почти осязанием: зверь вертелся, бил крыльями в отчаянном усилии вырваться, освободиться. Снова дала знать о себе рана на груди от железа и старые шрамы на боку и на шее: они пульсировали тупой, изнуряющей болью. Он глянул в зеркало: да, опять эти красные рубцы.

По длинной лестнице поднялся он на площадку центральной башни, ища ясности сознания, которая приходила с обликом дракона. Сердце у него воспарило, когда он отбросил свою человечность и всю мелкую суету, с нею связанную, и поднял крылья к ветру. Он был теперь хозяином всех стихий, одинаково свой на земле, в воде, в воздухе. И он полетел прочь из города, глядя, как обитатели его показывают вверх и разбегаются в ужасе. Над рекой, над полями. Разбегались какие-то козьи стада и их пастухи, и люди в панике были не умнее своих животных. Теперь Мандрагор мог только пожалеть этих бедных людишек. Он-то человеческую слабость легко откладывал в сторону, для него это было лишь временное неудобство, а им такое было недоступно.

И теперь, как обычно, когда он принял облик дракона, все его тревоги уже не казались такими важными. Чувства его к Эйлии таяли — теперь он видел в ней всего лишь небольшое и слабое существо, не имеющее для него значения, если не считать потенциальной угрозы, которую она по-прежнему представляла.

И почему вообще ее убить должно быть так трудно?

Воздух был тяжел и жарок, и кожа Эйлии покрылась испариной. Томясь, она подошла к окну и выглянула. Занимался день, облака окрасились снизу сернисто-желтым, и воздух тоже пожелтел. Как будто свет и воздух сплавились вместе в какую-то густую смолу, окружив каждый лист и каждую веточку сада под окном, зафиксировав их неподвижно. Эйлия прислонилась к стеклу. Все тело болело, она устала, будто долго бежала. Вокруг было тихо, ничто не шевелилось, все было безмолвно. Затишье перед бурей: бездыханное, напряженное, заряженное бедой. И это не была обычная буря: местный климат отражал настроение Мандрагора. Если это напряжение атмосферы хоть сколько-то показывает, что он чувствует, то всем лучше ходить поосторожнее, даже ей.

Вдруг что-то мелькнуло в облаках над головой — пролетело, описало круг над четырехрогой башней, одиноко стоящей в клубящемся темном тумане, как остров в бурном море. Это был красный дракон с бурой гривой, и рядом с огромными шпилями он казался не больше летучей мыши. Эйлия не сомневалась, что это Мандрагор. Она отпрянула от окна, вдруг испугавшись этого лоанана, этого другого Мандрагора, хоть и любила его. Почему он принял образ дракона?

Она смотрела, как он взмыл вверх и исчез в низко нависших сернисто-желтых облаках.

Она вспомнила, с каким отвращением смотрел он на нее, — нет, это невыносимо. Эйлия заплакала, срывая с себя украшения, которые он дарил ей. Нет, она недостойна его, недостойна его любви! И это проклятое сапфировое кольцо, источник всех бед, — она швырнула его прямо на пол! Лучше было бы тянуть ту же пустую жизнь на Арайнии, пленницей в своем дворце, презирая себя за то, что позволяет людям верить в свою божественность. Но возврата тоже уже нет. Не может она жить без своего принца.

Она расхаживала по комнате, беззвучно плача, и тут ее взгляд упал на серебряный кинжал на ночном столике.

Шип. Кто-то ей его дал когда-то давным-давно — нет, не Мандрагор, кто-то другой. Она уже забыла кто. Но сейчас острое лезвие предлагало единственный возможный выход. Да, Синдра права — невозможно жить без Мандрагора. Куда лучше — совсем не жить.

Эйлия взяла кинжал со столика и взвесила на руке.

Послышалось застенчивое царапанье в дверь, будто в комнату просилась собака.

— Кто там? — бросила Эйлия раздраженно.

— Это мы, Твиджик.

Не скрывая неудовольствия, Эйлия открыла дверь. Амбисфена поспешно скользнула внутрь, опустив переднюю голову на длинной шее, а задняя нервно моталась, осматривая коридор. Потом Твиджик увидел у нее в руке кинжал, направленный прямо ей в грудь. Этот кинжал и слезы на глазах сказали ему все. Вытянув переднюю шею, он просунул голову между Эйлией и острием.

— Нет, госпожа, не надо! Нельзя!

— Не лезь! — оттолкнула она его голову.

— Госпожа, просим вас! Лоанеи нам сказали, что мы можем вам послужить. А принц нам дал поручение — сказать, чтобы вы шли к нему.

— Поручение? Сказать мне? — Сердце ее радостно подпрыгнуло, но она все еще не могла поверить. Мандрагор ее не выносит, презирает, всегда будет презирать. Его исполненный отвращения взгляд был у нее перед глазами. — Почему он не позвал меня мысленно?

— Он не желает — госпожа Синдра и другие волшебники подслушать могут. Он хочет — вы пришли и видеть его одного, в тайной пещере в сердце горы.

— В логове? Когда? — спросила она, задохнувшись.

— Сейчас. Сразу. Лампу взять и быстро идти.

Странно: она же видела, как летел в небе красный дракон.

Но, значит, это был ложный маневр, отвлечь Синдру и других. Он вернется, перекинувшись в другой вид, войдет в пещеру, и снова они будут вместе. Эйлия обняла Твиджика так, что он испуганно пискнул обеими головами.

— Ой, Твиджик, как я рада! Значит, он не презирает меня, не ненавидит! Он велит мне прийти к нему — втайне! Чтобы никто не знал!

— Идем. — Зверек подбежал к двери. — Быстро, быстро!

Она побежала за ним по лестнице. Замок был безмолвен, его обитатели уснули или спрятались от дневной жары в уюте своих комнат. Нижние коридоры опустели. Твиджик подвел ее к двери в грубо вырубленный в скале ход — вниз, вниз, к пещере, где парит вода. На краю озера Эйлия остановилась, выискивая взглядом сквозь клубы пара алого дракона. Но ничего в воде не шевелилось.

— Вверх по тому туннелю, — нетерпеливо позвал Твиджик. — Вверх, к выходу.

Она шла за ним, но не видела никаких признаков Мандрагора в его привычных обликах. Потом, когда она приближалась к выходу из туннеля, раздался шум крыльев, и на порог опустился дракон, сунул огромную голову в пещеру. В свете солнц его чешуя блестела не красным, а золотым. Как у…

— Нет! — вскрикнула Эйлия, останавливаясь.

«Здравствуй, Эйлия», — сказал ей мысленно Аурон.

И рядом с ним приземлилась огненная птица. В клюве она держала стеклянную бутылку, наполненную какой-то светло-зеленой жидкостью.

Эйлия обернулась к Твиджику.

— Ты! Ты меня обманул! Ты заодно с ними!

— Ты должна пойти с нами, Эйлия, — сказала Талира. — Не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем.

— Вы думаете, я куда-нибудь с вами пойду? — крикнула она и шагнула к ним. — Я вас ненавижу! Мой принц скоро вернется, и когда он найдет вас, вам конец!

— Мандрагор нам ничего сделать не сможет, и ты тоже, — пророкотал Аурон. — Любое волшебство против нас бессильно. Посмотри вверх! В небо.

Он отодвинулся, давая ей увидеть, и она заметила — мелькание золотых крыльев над восходящими клубами пара — это парил над ними херувим, подобно ястребу. Как она могла считать это страшное уродство, этого мутанта — красивым? И в ужасе она увидела, что это чудовище держит в клюве кусок черного камня, и от этого куска идет жуткое рычание. Холодное железо! Да, ведь херувим нечувствителен к его магии. Через секунду она будет бессильна — если не действовать быстро.

Резко развернувшись, она схватила Твиджика за ногу и переднюю шею и выбросила его из пещеры, с крутого обрыва вулкана. Его двойной крик быстро растаял в воздухе.

— Ну? — крикнула она победно. — Будете спасать своего шпиона или нет?

У Аурона не было выбора. Он взмыл в воздух и полетел вниз, спасать амбисфену. Херувим расправил крылья — остановить свое падение, и поднялся вверх, зная, что холодное железо лишит дракона способности летать. Талира отлетела в сторону, все еще сжимая в клюве флакон, и Эйлия метнулась мимо нее и бросилась в пропасть.

Она никогда еще не перекидывалась, не принимала облик дракона, но Мандрагор учил ее тщательно и терпеливо. Сейчас она ощутила, как тело ее расширяется, как квинтэссенция течет в него из Эфира, увеличивая его размер, увидела, как разворачиваются у нее по бокам огромные красные крылья. И эти крылья знали, что им делать: они подняли Эйлию вверх, в небо, подальше от херувима. Лоанан уже поймал амбисфену — она знала, что так и будет, — и еще потратил время, чтобы опустить зверька на землю. Теперь он снова поднимался, но слишком отстал от Эйлии. Она издала гордый и вызывающий боевой клич дракона и взмыла выше.

И теперь наконец разразилась буря, и ее сдерживаемая ранее сила вырвалась на волю, выпущенная гневом Эйлии, в сверкании молний и раскатах грома. И посреди темных туч Эйлия увидела, как летит к ней ее возлюбленный на широко расправленных пламенных крыльях. Спешит ей на помощь. И она полетела к нему навстречу изо всех сил, но бесились окружающие ее ветра, а летать в такой турбулентной атмосфере она не умела. Ее мотало, бросало из стороны в сторону, как сорванный сухой лист.

Она изо всех сил била крыльями, летела вперед, но силы уже оставляли ее, крылья и драконье тело постепенно таяли, рассеивались, как туман на солнце… Херувим! Это он за ней гонится, догоняет, и она мысленно слышала страшный рев небесного железа. Эйлия вскрикнула, услышав на этот раз собственный женский голос. Крылья исчезли, магия была изгнана. Она падала, падала…

— Лови ее! — крикнул сзади Аурон.

И ее схватили: на ней сомкнулись когти Фалаара. Они ее не поцарапали, не впились, а охватили, как согнутые ладони. Зеленое лицо Неморы уже не летело к ней вышибить из нее жизнь.

Эйлия обернулась и увидела красного дракона, ведущего с Ауроном воздушный бой. Талира с зажатым в клюве флаконом изо всех сил летела к Фалаару. Эйлия взвыла в голос от бессильной ярости и муки. Ее принц в беде — она не могла ощутить его боли из-за грохота железа, но слышала ее в его криках, перекрывающих гром. Она задергалась в когтях херувима, но освободиться не могла.

«Любовь моя, о любовь моя, как осмелились они на тебя напасть! Я их покараю за это — я их сброшу с неба!»

Но сделать она ничего не могла.

Из облаков появились еще драконы — лоананы Мандрагора и огнедраконы с Омбара пришли на помощь ему и ей.

Талира перехватила флакон из клюва в лапу.

— Аурон! Брось его! — крикнула она пронзительно. — Мы у порога портала!

Золотой дракон вышел из боя и устремился к ним.

— Быстрее! — кричала огненная птица. — Вот он — портал! Открывай драконий путь, и исчезаем!

— Нет! Пусти меня! — визжала Эйлия, плакала и дергалась в когтях Фалаара.

Потом исчезло бурлящее серое небо Неморы, и все четверо влетели в извилистый туннель Эфира.

23. ПРОЩАНИЕ

В саду Халмириона, где сидела Эйлия, вовсю цвели летние цветы: гибискусы размером с тарелку, фейерверки розовой и винно-красной бугенвиллеи, массивные тяжелые розы. Взлетевшими лепестками порхали меж цветов бабочки, и их раскрашенные крылья были куда больше, чем у их сестер на Мере, а за изгородью и розами взлетали султаны фонтанов куда выше, чем бывало на том далеком мире. Это был «золотой час»: солнце медленно садилось, и медовые лучи его играли в струях фонтанов и лепестках цветов.

Противоядие Маг сделало свое дело: к Эйлии полностью вернулся здравый рассудок. Но сейчас, в этом саду, в одиночестве, серая гнетущая пелена заволакивала ее мысли. Она понимала, что чуть не навлекла гибель на всех своим сумасшедшим полетом на Немору. Она намеренно игнорировала все предупреждения о вероломстве Мандрагора. Она могла бы всю жизнь прожить его покорной нерассуждающей рабыней; хуже того — он мог бы использовать ее силу против тех, кто ей больше всего дорог. И во всем этом виновата была бы она сама. Эйлия с отвращением вспоминала, что творила под влиянием зелья: злобное нападение на Синдру, предательство бедного верного Твиджика. Мерзкое питье не изменило ее характера, оно лишь извлекло из скрытых глубин его самые темные, звериные стороны, и она, увидев эту тьму, вынуждена была её признать с ужасом и стыдом. «Это я такая на самом деле — в глубине души?» — думала она в ужасе. И теперь, когда эти злые скрытые ранее страсти выпущены на волю, может ли она надеяться скрыть их снова — или они всегда будут под самой поверхностью?

А самой ужасной тайной она не делилась ни с кем.

Она готова была влюбиться в Мандрагора. Злая ирония этой истории: принц, знай он об этом, мог бы не травить ее зельем. Если бы он не поработил ее таким образом, она бы вскоре отдала ему себя добровольно.

Отец ее заверил, что ее миссия не оказалась полным провалом. Почти все другие расы Небесной Империи теперь встали на ее сторону — такое впечатление оказала на них ее отчаянная попытка, готовность рисковать собой, чтобы предотвратить войну. А то, что ее дипломатическую попытку встретили враждой и вероломством, отвратило народы от Мандрагора и его союзников. Так что чего-то все-таки она достигла, по это мало утешало, потому что война становилась неизбежной.

Но этого было мало, чтобы успокоить чувство вины. «Я что-то в нем увидела — может быть, эхо благородства его отца, или это было его собственное — что-то глубоко похороненное хорошее. Он автор стихов Барда из Блиссона — может ли написать такие слова тот, в ком ничего хорошего не осталось? Это лишь промелькнуло и исчезло, но именно оно вызвало у меня желание ему помочь».

Даже для ее ушей это звучало жалкими оправданиями. Может быть, легче было заставить себя в это поверить, чем напасть на него — и уничтожить.

«И я выбрала этот путь из слабости?»

Она забыла советы Аны и предупреждения своих опекунов и бросилась очертя голову договариваться с хитроумным врагом. И все это было из ложной скромности, которая (Эйлия теперь сама это с отвращением поняла) была всего лишь скрытой надменностью. «Я не так уж важна, как они все думают», — говорила она себе, но при этом свое суждение ставила выше чужих. Она убедила себя, что недостойна своего положения и назначенной ей миссии, и уверила себя, что знает лучше их, что надо делать. Стоило ей только полностью поверить Аурону, Талире и Ане, и она бы никогда не оказалась на Неморе.

Тусклыми глазами она смотрела, как идет к ней по дорожке отец. Тирон казался необычно бледным, осунувшимся. Подойдя, он взял ее за руку.

— Эйлия, милая, лоананы привезли с Меры Йомара и Лорелин, целых и невредимых. Они хотели бы говорить с тобой, — добавил он негромко.

«Только Йо и Лори?»

Сердце сжалось мучительной болью, но Эйлия не могла ни двинуться, ни сказать хоть слово — она только смотрела, как идут к ней Йомар и Лорелин, медленно, и лица у них такие же изможденные, как у отца. Они остановились, молча глядя на нее, и она смотрела на них и тоже молчала. Слова были бы лишними. И все же Йомар прокашлялся и заговорил. Впервые она услышала, как дрожит его низкий голос:

— Эйлия… Дамион… он…

Печаль повисла в воздухе густым удушающим туманом. Он снова попытался начать:

— Дамион… Дамион…

— Я знаю, — сказала она.

— Я их всех убью! — кричала Лорелин. Они с Йомаром стояли вдвоем среди удлиняющихся теней сада. — Всех этих гадов, моругеев, валеев, всех их за это убью!

Йомар смотрел на дикий блеск в когда-то ясных и чистых глазах Лорелин и тревожился. В этот миг она выглядела какой-то внушающей страх незнакомкой, а не женщиной, которую он любил.

— Нет, Лори! — Он шагнул к ней, схватил за руки. Она стряхнула его пальцы. — Ты — паладин. Если ты убьешь из мести, тебе придется совершить покаяние, помнишь?

— А мне плевать! — выкрикнула она.

Он снова поймал ее за руки, и она опять задергалась, но вдруг обмякла и зарыдала на его груди — не как девушка, а как плачет мужчина — мучительными всхлипами, сотрясающими все тело.

— Послушай, — заговорил он, когда чуть миновала острота ее скорби. — Халазар уже свой долг уплатил. Вы с него получили, ты и Марьяна.

Лорелин подняла на него красные глаза.

— Мандрагор до сих пор жив. Так что помоги мне, чтобы и он заплатил свой долг. Ты теперь можешь сражаться с ним, Но, у тебя Меч Звезд. А я привезла с собой меч Дамиона — адамантиновый меч, принадлежавший королю Андариону. Он уже дважды нанес рану Мандрагору — и снова сумеет, Но, и третий удар может сделать то, что не удалось первым двум!

Йомар крепко обнял ее.

— Клянусь, Лори! Когда на Мере все будет закончено, мы с тобой вместе отправимся за ним. И вывесим его голову над дверями его же храма, пусть его подданные там поклоняются ему!

Синие глаза Лорелин встретились с его глазами, свирепыми, как пламя.

— Согласна!

С высокой ветки в кроне дерева, оба в облике птиц, Талира и Аурон смотрели, как двое молодых людей идут в сторону дворца. Потом огненная птица мысленно обратилась к Аурону:

Опасность еще не миновала, и нанесенный вред, боюсь, не удастся исправить. Мандрагор научил Эйлию пользоваться силами лоанана — силами, для которых она еще не готова, которыми она боялась пользоваться, пока была в здравом рассудке.

Аурон в образе герсинии с глазами, видящими в ночи, неловко переступил с ноги на ногу.

Но сейчас она опять в своем уме. У него больше нет на нее влияния.

Это без разницы, Аурон. Она отведала вкус этих сил и помнит, каково это — ими владеть. Кто знает, не будет ли у нее соблазна снова принять образ дракона, править стихиями, раз она теперь это умеет? Так пал сам Мандрагор, не забывай. Ана была права. Силы Эйлии всегда были опасны для нее самой, и она не может разучиться тому, чему научилась. Что будет с нею, с нами со всеми?

Аурон не ответил, и они остались сидеть молча в густеющих сумерках.

Мандрагор расхаживал вдоль парапета замка лоанеев, и плащ развевался за ним облачной тенью. Снова судьба вмешалась в решающий момент — или он сам ошибся? Был так же слеп, как Халазар?

Он слышал, что тело бывшего бога-царя повесила разъяренная толпа — на той же виселице, где раньше был Гемала. На зимбурийских базарах ходила популярная острота: «Вознесся Халазар превыше других мужей!»

— Ты знаешь, что там говорят? — докладывал один из уцелевших гоблинов, сбежавших с Меры. — Говорят, что Дамион был воистину ангелом, как верили мохарцы. Теперь жертв не будет вообще, храм оставлен, и говорят, что Заим так и планировал с самого начала! То есть он послал одного из своих слуг-ангелов на алтарь, божественной заменой человеческой жертвы, каковых больше теперь на алтаре никогда не будет. Сам Заим все отрицает, но люди цепляются за эту легенду и еще больше любят Йомара за это. Тело Дамиона никогда не достанут: слишком там глубокий колодец. Вот и рождаются слухи, что он просто исчез, ушел в высшую плоскость. Это говорит даже Фарола, слепой жрец, который его убил.

— Убийца Дамиона сказал бы что угодно, лишь бы отвести от себя гнев толпы.

— Это не так, потому что он не изменил своих слов даже под пыткой. Фарола заявил, что после нанесения смертельного удара он услышал шум, как от сильного ветра, и тело исчезло с алтаря. И в этот момент что-то слегка за дело его по лицу, так что он взметнул руки вверх, а потом ощутил это еще раз — вроде как веер из перьев, но схватить его он не смог, так как длилось это всего мгновение. Что это было, он не знает. Люди, конечно, говорят, что это были ангельские крылья, что Дамион принял свою истинную форму и улетел на небо. А полоумный послушник твердит только, что его ослепил сильный свет, от чего он закрыл глаза и забился в угол.

— Свидетельские показания слепца и дурачка, — вздохнул Мандрагор. — Но им поверят.

И они были в чем-то правдивы. Дамион Атариэль действительно трансформировался во что-то более мощное, в такое, чему не страшно никакое оружие.

«Этот зимбурийский жрец не убил человека — он породил бога. Если с Дамионом трудно было сладить, когда он был человеком, насколько же он теперь сильнее, когда стал божеством! Он будет жить вечно в воображении толпы.

И еще воздвигнется его святилище в сердце Эйлии и будет жить, пока она не умрет. Возлюбленный идеал, ставший еще совершеннее в воспоминаниях, — это гарантия, что никогда она не полюбит никого из живущих…»

Вдруг эта мука стала невыносимой. Он сквозь Эфир попробовал дотянуться до Аны по тонкой нити, что связывала их, той нити, что всегда так его злила. Но сейчас там никого не было, нить была обрезана — на этот раз на том конце. Наконец-то Ана предоставила Мандрагора его собственной судьбе. Как она его и предупреждала, он оказался там, где прощения уже нет. Эйлия давала ему шанс избежать войны, и он оказался недостойным этого шанса. Примирения не будет уже никогда. Простить его, замешанного в гибели ее возлюбленного Дамиона? Она бы скорее его уничтожила — и сейчас она уже может это сделать. Он сам показал ей всю полноту ее силы, даже научил принимать облик дракона. И его жалость к ней — роковая его ошибка! — позволила ей выжить здесь, в его замке, и ускользнуть от него. Единственный его шанс от нее избавиться, шанс, который она ему дала, был упущен. Когда снова встретятся он и Трина Лиа, это будут две одинаковых силы, и встретятся они на дуэли, после которой выживет только один.

Ничего не видя, Мандрагор сбежал с лестницы во внутренний двор, споткнулся и растянулся на земле. Поглядел вверх, увидел созвездие Червя с его красным злобным глазом. Выхода не было. Эйлия снова под защитой своих опекунов. Снова Камень Звезд в ее руках. Если бы только существовала действительно какая-то сила, темная первобытная сила, к которой можно воззвать, добавить ее к своей…

— Зову на помощь, — шепнул он очерченному звездами контуру.

И тут же пожалел об этих словах: они будто повисли в воздухе темным дымом, отравляя воздух и обвиняя Мандрагора. Эти слова были признанием слабости, и хуже того — веры. Веры в Валдура — не давно умершего архона, а бога валеев! Неужто он до этого дошел?

Мандрагор обернулся драконом, отбросив слабость, и несколькими взмахами крыльев улетел из замка в ночь.

Его разбудил неумолимый жар солнц. Он потянулся, понял, что лежит на чем-то твердом: на камне. Вернулся, значит, в человеческий облик.

И рядом послышался чей-то голос:

— Достойный сосуд.

Он открыл глаза, заморгал, увидев человека и по грубым чертам морщинистого старого лица понял, что тот не меньше чем на половину гоблин. Мандрагор сел и увидел, что он голый. Мантия лежала на земле в нескольких шагах от него: наверное, он содрал ее с себя, когда возвращался в человеческий вид. Почему он ничего не помнит?

Он огляделся — и не мог понять, как сюда попал. Повсюду развалины, остатки какого-то древнего города еще долоанейских времен. Развалины полузасыпаны, в нескольких лигах от них дымится вулкан — виновник гибели города.

А старик все смотрел на него, улыбаясь и кивая.

— Да, подходящий экипаж для воли моего Господина. Ты знаешь, что теперь принадлежишь ему.

Мандрагор встал. Человеческие понятия стыда и скромности были от него достаточно далеки, но что-то в ликующем взгляде старика вызвало у него желание набросить мантию. Морщинистый гоблин хихикнул:

— Э нет, поздно! Что отдал, обратно не заберешь. Ты заключил сделку и должен ее выполнить.

— Не знаю, что ты лепечешь, старик, — оборвал его принц. Но по коже пробежал холодок, хотя было тепло.

Старик махнул клешнеподобной рукой в сторону большого прямоугольного камня, на котором лежал Мандрагор.

— Ты же знаешь, что это такое? Это высокий алтарь старого храма, святилища Валдура. Его почитали здесь, его и Элнемору, еще до того, как явился твой драконий род. Давным-давно на этом камне ему приносили жертвы. И ты сейчас принес в жертву себя, но жертву живую.

— Перестань молоть ерунду, — коротко бросил Мандрагор. — Мне совершенно неизвестно, что это за камень.

«Но как я оказался здесь?» — подумал он тревожно.

— Ты боишься, — заметил старик с осуждением. — Этого не нужно. С твоей жертвой к тебе пришла великая честь и великая сила.

Мандрагор остановился.

— Сила? — переспросил он, прищурившись.

— Разумеется! — Старик показал в небо. — Даже сейчас целые армии моругеев и огнедраконов ждут твоего приказа. Ты поведешь нас к победе!

— Он правду говорит, — произнес другой голос.

Мандрагор повернулся. В развалинах стояли два эфирных образа, которых Наугра призывал в тронном зале Халазара, — Элазар и Эломбар. В бесполезном предостерегающем жесте Мандрагор взметнул руки.

— Не подходить! — крикнул он. — Наугра, это ты? Пришел угрожать мне?

— Глупец, мы пришли к тебе на помощь. Ты — наш принц, наш избранный воитель. Твои родители были самыми сильными немереями за всю историю вселенной. В тебе — кровь архонов и лоананов. Ты — средоточие величайшего плана Господина, а твои родители были бессознательными орудиями волн его. И ты победишь Трину Лиа!

— Нет, — ответил он хрипло. — Я не стану. Не буду больше пешкой в ваших интригах!

— Тогда тебя убьют — Трина Лиа и ее присные. Ты думаешь, они оставят тебе жизнь — предателю-немерею и драконову отродью? Их воины Йомар и Лорелин публично поклялись сразить тебя мечом из железа и клинком из адамантина, а голову твою повесить в твоем храме. Лоананы и херувимы готовы идти на тебя войной, и их поддерживают почти все прочие миры. Можешь подыхать, как загнанный в угол зверь, а можешь драться и победить. Выжить. Выбирать тебе. Мы тебе поможем — но ты должен объявить себя аватарой.

Мандрагор поднял голову.

— Хорошо. Я буду драться — но только за себя, понятно? И никогда — за Валдура!

Загадочная улыбка тронула губы Эломбара.

— Это то же самое, — сказал он.

А старик рядом ликующе захихикал.

Мандрагор отвернулся.

— Я согласен на ваши условия.

— Решено, — сказало видение, и в ушах Мандрагора слово это прозвучало похоронным звоном.

Уже не первую неделю шел в Мирамаре дождь, хотя и не время для него было. Немереи говорили, что так скорбь Эйлии влияет на климат. Верующие считали, что это богиня-мать горюет вместе с нею. От Аны ничего не было слышно — похоже, она скрылась куда-то со своими немереями, но старый мохарский шаман держал связь с чародеями Арайнии, сообщая обо всем, что происходило в Зимбуре.

— Многие говорят, что им являлся Дамион в разрушенном храме, — говорил Вакунга. — Они ждут, что явится небесная богиня оплакать земного бога, и тогда расцветет пустыня и исполнятся пророчества.

— Она должна лететь в Зимбуру, — сказала двору Марима. — Он прав. Я чувствую в этом руку судьбы.

Лорелин покачала головой.

— Этого не будет. Неужто ты думаешь, что она хоть когда-нибудь там появится? Ей очень дорог был Дамион.

Эйлия по целым дням не выходила из своей комнаты, и боялись, что она заболела. Лебеди и элеи, говорила пословица, выбирают спутника раз в жизни, и когда умирает один, второй недолго задерживается на этом свете. Эйлия давным-давно выбрала сердцем Дамиона и по крайней мере мысленно связала себя с ним навсегда. Наедине с собой Эйлия ярилась на Халазара и Мандрагора, она даже на Дамиона злилась, что он отправился на Меру, когда она просила его остаться дома, за то, что отдал свою жизнь, без которой она, Эйлия, жить не может. Когда злость проходила, ею снова овладевала скорбь, сбрасывая в темные глубины, где нет ни света, ни надежды. Иногда в снах приходил к ней Дамион и присаживался на кровать. Она слышала его голос, как он рассказывает, что на самом деле этого не было, просто вышло недоразумение. И в этот момент она просыпалась, как всегда.

И вскоре ей захотелось вообще никогда не просыпаться, только видеть сны, не прерываемые явью.

Как-то тяжелой ночью она никак не могла заснуть, только металась и ворочалась, мечтая о сонном зелье, дающем тот выход, которого она жаждала. Комната стала голубой от лунного света. Эйлия тихо, чтобы не разбудить Талиру, в облике птицы сидящую на спинке кресла, натянула халат и вышла. Бениа дремала в прихожей, прикорнув на диване. Эйлия прошла мимо нее на цыпочках и открыла дверь в коридор. Там было пусто.

Она босиком прошла по ковру коридора, мимо двери отцовой спальни. Оттуда не пробивался свет, но из щели под дверью бывшей комнаты матери струилось теплое сияние.

Значит, он там. Она сейчас поговорит с ним, утешится его теплыми руками и ласковым голосом. Эйлия тихо постучала, потом распахнула дверь.

— Отец?

Комната оказалась розовой пещерой тепла и света — занавески опущены, лампы горят. Отца нигде не было.

Но комната не была пустой.

В кресле у окна кто-то сидел — женщина в простом розовом платье. У нее были длинные золотые волосы до пят, поблескивающие в свете ламп. Голова женщины склонилась, и лица не было видно за водопадом волос.

Эйлия остановилась, завороженная.

— Мама? — сказала она, задыхаясь.

Женщина подняла голову, и это было лицо с портрета на стене — синие глаза, гладкая белая кожа, тонкие черты лица. Но нет — мать не может так выглядеть сейчас. Даже элейская женщина как-то должна была бы перемениться за двадцать лет.

— Я сплю! — горько сказала Эйлия, забыв, как хотела именно заснуть.

Женщина протянула руки:

— Элмирия — дочь моя! Иди ко мне.

И Эйлии стало все равно, сон это или нет. Она бросилась в объятия женщины, зарылась лицом в покрытые шелком колени, в струи мягких волос.

— Мама, мама, ты вернулась! — всхлипывала она.

— Доченька, я никогда тебя не оставляла. Дорогое мое дитя, я бы с радостью приняла на себя все твои страдания. Но мужайся, потому что еще не вся надежда потеряна.

Ласковые руки взяли лицо Эйлии в ладони, стерли слезы. На правой руке что-то блеснуло синим: сапфировая звезда в кольце.

— Я теперь в Эфире, и твой Дамион тоже. Он не покинул тебя навеки. Вот посмотри. — Она протянула руку, отодвинула шелковую штору с окна. В ночи светилось одно из окон башни. — Он ждет тебя в Эфире, как и я. И ты еще увидишь нас обоих до того, как все это кончится. — Эларайния сняла с пальца кольцо со звездным сапфиром и надела его на палец Эйлии. — Это твое кольцо, то самое, что я завещала тебе давным-давно. Получи его сейчас и помни.

Она наклонилась и поцеловала дочь в лоб.

Комната растаяла. Эйлия плыла вверх сквозь слои тихого свечения, туда, где свет был ярче. Это был Эфир — или Высокое Небо? И она тоже мертва? Ее глаза открылись к свету, неясному и ослепительному. И из этого свечения сгустилась форма — похожая на птицу с огненными перьями, с венцом на голове. Это Элмир? Значит, она на Небе — и снова увидит Дамиона, снова будет с ним! И они никогда больше не расстанутся!

Эйлия поспешно села и увидела, что это всего лишь Талира на своем насесте-спинке, и в окно льется свет утреннего солнца. А она лежит в своей постели. Отчаяние охватило ее, придавило неимоверной тяжестью. Но тело ее, молодое тело, радовалось возвращению жизни. С предательской радостью оно восстанавливало себя, потягиваясь и шевелясь почти по собственной воле.

При виде спящей Талиры Эйлия почувствовала внезапный укол совести. Огненная птица казалась очень усталой, но она не спрятала голову под крыло — очевидно, боясь пропустить хоть малейшие признаки возвращения принцессы к жизни. Талира и Аурон, ее отец и ее друзья — какие тревоги и страдания пришлось им пережить, пока она спала? Потом она заметила черные флаги на каждой башне и вспомнила, что это она сама велела вывесить знаки траура.

— Сон, всего лишь сон. Мамы нет, она умерла, и он тоже…

И не просто умер, вспомнилось ей, а исчез, не оставив ничего, даже тела, которое можно было бы похоронить.

И никогда не будет гореть огонь в его окне, никогда больше.

Эйлия повернулась на другой бок, и слезы выступили у нее на глазах. И тут она резко села, в удивлении таращась на свою правую руку.

На безымянном пальце блестел звездный сапфир.

Этого не может быть. Она оставила его во дворце Мандрагора на Неморе. Как же он оказался здесь, на ее руке?

Она вскочила на ноги и заметалась по комнате, разбудив испуганную Талиру.

— Эйлия, милостивые небеса, что это с тобой? — заверещала огненная птица.

Эйлия не обратила внимания, даже не услышала. Она накинула халат и вылетела в коридор. Там стояли Йомар и Лорелин, бодрствовавшие вместе со стражей и ее отцом. При виде Эйлии они разинули рты.

— Дамион не погиб! — крикнула она.

Они уставились на нее с тревогой. Босая, с дикими глазами, непричесанная, она казалась полубезумной.

— Эйлия, — начал осторожно Тирон. — Эйлия, дитя мое, Дамион ушел от нас…

— Да! — прервала она его. — Да, он ушел, но не умер! Я его видела, его и маму. Я была права, она не ушла, и он тоже! — Эйлия обернулась к страже: — Объявите народу, что я выздоровела и собираюсь в путешествие.

— Но куда, ваше высочество?

— На Меру. Найти Дамиона. — Она повернулась к отцу, Лорелин и Йомару. — Я видела его во снах — только это не были сны, это были видения. Он ушел в Эфир, избежал смерти, как мама много лет назад. Эти зимбурийцы действительно видели его, зависшего меж двух плоскостей. Старый жрец и послушник говорили правду!

— Эйлия, я не могу тебе позволить ехать куда бы то ни было, — заявил Тирон. — Ты нездорова…

— Нет! Я знаю, что я права!

Тирон переглянулся с ее друзьями. Дикая надежда вспыхнула в глазах Лорелин.

— Это не бред, Йо! Посмотри! Она его видела.

— Йо! — Эйлия вложила свои руки в его ладони. — Ты поможешь мне? Я должна покинуть Арайнию на попечение отца и вернуться на Меру. Пойдешь ли ты со мной, поможешь мне? И мы найдем там Дамиона, Йо. Все, что говорят о нем в Зимбуре, — правда. Он всего лишь изменился, превратился в нечто новое и сильное. — Она повернулась к подбежавшим стражникам, привлеченным ее криками. — Снимите черные флаги, они не нужны. И созовите советников.

Они смотрели на нее, не понимая.

— Но, ваше высочество…

— Выполняйте, что сказано! — прикрикнул на них Йомар.

Эйлия повернулась к своим покоям.

— И нечего жрицам со свечами все время передо мной ходить. Обряд света больше выполняться не будет.

— Но…

Эйлия прошла мимо них, не слушая.

Надежда и радость вернулись к ней, подобно половодью унося сомнения, скорбь и самообвинения. Дамион… ей представились парящие в цветочном раю бабочки, прекрасные крылатые создания, вылупляющиеся из коконов низменных червеобразных личинок. «Он изменился, превратился во что-то большее, более сильное». Теперь она знала, кому принадлежит ее сердце и где лежит истинное ее предназначение.

Через несколько часов Эйлия, все еще бледная, но с новым выражением решительности на лице, вышла на крыши Халмириона в сопровождении своих друзей и советников. Одета она была в белую мантию мага, и единственным ее украшением было сапфировое кольцо.

В небе что-то блестело, как золотая звезда, — приближался дракон. Мощный крик вознесся от собравшейся внизу толпы, не расходившейся, пока Эйлия болела, и теперь собравшейся в надежде услышать вести о ее выздоровлении. Эйлия в ответ на этот крик подняла руку, странно уверенным и притом изящным жестом, так сильно не похожим на ее прежние робкие движения, что это произвело впечатление даже на ее друзей.

— Посмотри на нее! — шепнула Лорелин. — Не хотела бы я быть среди ее врагов.

Глядя на принцессу, Йомар почувствовал, как оживает в нем надежда.

— Ради всех богов, может быть, она сможет привести нас к победе!

Эйлия поцеловала отца, серьезно и грустно поглядела на своих друзей.

— Найдите меня в Зимбуре, когда там окажетесь.

Аурон подлетел в буре золотых крыльев и склонил шею перед принцессой. Она взобралась и устроилась за его гривой, и дракон взмыл в небо. Он все уменьшался и уменьшался, улетая вдаль, превратился в едва заметную блестящую точку на фоне арки небес, в искорку на лице луны, ищущую далекую дверь в воздухе и мир, лежащий за этой дверью.

— Улетела! — вздохнула Лорелин.

— Скоро мы будем с нею, — сказал Йомар. — И все на Мере наладим как следует.

И они молча смотрели вверх, пока золотая искорка не исчезла совсем.