Империя проклятых

I. Кэрнхем

– О, вы только посмотрите! – взревел я. – Еще одна непроходимая пропасть, какая прелесть!

Мы стояли на гребне замерзшего вала, вглядываясь в чернильно-темную бездну внизу. Холодный ветер хлестал изо всех сил, кусая нашу кожу, завывая на опасном горном перевале, который мы только что преодолели.

– Прекрати свое жалкое нытье, брат! – рявкнула, перекрикивая ревущий шторм, Селин, сидевшая в седле у меня за спиной.

– Я не ною, а выражаю недовольство – почувствуйте разницу! – рыкнул в ответ я, поплотнее закутавшись в плащ, и нахмурился. – Хочешь послушать, как я ною, просто подожди, когда у меня закончится водка!

– Мы ждем этого дня затаив дыхание!

– Воссы, должно быть, уже пристраиваются к нашим задницам. Где это чертово место?

– Мы ищем существо, древнее, как с-с-столетия! Существо, чье имя произносят шепотом заговорщики, которые называют тени с-с-своим домом! И ты жалуешься, что его трудно найти?

– Да, черт возьми, жалуюсь, потому что еще немного и у меня бубенцы отвалятся от холода!

– Как бы мне хотелось, чтобы и твой язык разделил их участь!

Диор тоже причитала, склонив голову под слепящим снегом.

– Я уже не чувствую проклятых ног!

Я покачал головой, стуча зубами, когда мы повернули.

– Я уже вообще ничего не чувствую!

Такова была наша жалкая участь в течение почти двух недель. Расставшись с Лакланом, мы пустились галопом на запад, отчаянно пытаясь опередить Железносердов, которые уже дышали нам в спину. Холод обжигал, но наши звери были тальгостской породы, да еще Селин в течение трех ночей подпитывала их своей кровью. Я опасался, что они превратятся в рабов моей сестры, но, честно говоря, нам нужно было двигаться в хорошем темпе, и, поддерживаемые ее силой, Медведь и Пони быстро пронесли нас через ледяную тундру Нордлунда, через замерзшие Скармуры и доставили в горы Найтстоуна.

Путь к этим мрачным вершинам был трудным с самого начала. Мы преодолели многие мили покрытых снегами валунов и зазубренных вершин в окружении пронизывающего смертельного холода. Когда наступил мертводень, снега Элидэна стали серыми, а не белыми, как в зимы моей юности. Полуденное небо было темным, как в сумерки, и весь горный хребет, казалось, окутывал замерзший пепел, воняющий серой.

Я старался поддерживать хорошее настроение, периодически поддразнивая Диор, пока мы взбирались все выше и выше, а лошади пробирались сквозь серые замерзшие сугробы глубиной им по самые плечи. Но страх неизвестности, страх того, что нас ждет, в сочетании с угрозой, исходящей от высококровок, что шли за нами по пятам, заставлял меня сильно напрягаться. До сих пор нам удавалось ускользать от Воссов, но я понимал, что пройдет совсем немного времени, и они нас настигнут. По мере того как мы поднимались все выше, навстречу пронизывающим ветрам и усиливающемуся снегопаду, наши запасы истощались, а вместе с ними и боевой дух. У нас оставалось все меньше времени.

– И спиртного? – улыбнулся Жан-Франсуа.

– Oui, – вздохнул Габриэль, наполняя свой кубок. – Это был какой-то гребаный кошмар.

– Зачем этому ублюдку прятаться так высоко? – выкрикнула Диор.

Ей ответила Селин, сидевшая позади меня, и ее длинные темные волосы хлестнули меня по лицу.

– Праведники вс-с-сегда были порождениями теней, chérie. Но не бойс-c-cя. Наш мастер Вулфрик рассказал о признаках, по которым можно найти мастера Дженоа.

– Я думала, он чертов вампир?

– По рас-с-сказам мастера Вулфрика, Дженоа был вампиром. Вторым после Матери Марин с-с-среди воинов Эсаны. – Селин покачала головой, глядя на изломанные черные склоны. – Говорили, что в юности он был настоящим кровожадным дьяволом. Непревзойденным фехтовальщиком и кошмаром ночи, выигравшим тыс-с-сячи сражений. Враги произносили его имя с ужасом, а Праведники – с благоговейным трепетом.

– Ну, тогда разве ему не нужна кровь, чтобы выжить? – спросила Диор. – Мы уже несколько дней не видели ни одного живого существа! Что, черт возьми, он ест, пока прется к себе домой?

– Действительно, что? – пробурчал я.

Селин встретилась со мной взглядом, когда я посмотрел на нее через плечо. У меня перед глазами до сих пор стояла картина, как она высосала Рикарда, обратив его в прах. Восторг у нее на лице, стоило ужасной ране, нанесенной Лаурой, уменьшиться. Слова, которые она произнесла, когда из ее глаз испарилось вожделение.

«Через кровь эту да обретем мы жизнь вечную».

Это была строка из Книги Плача. Завет, который Спаситель оставил своим последователям, что благодаря его жертве их души будут спасены. Я тогда еще не совсем понимал, чему стал свидетелем в тот день, но вспомнил свою юность в Сан-Мишоне, украденные мгновения в библиотеке с Астрид и Хлоей. Моя возлюбленная была первой, кто обнаружил имя крови Эсани, скрытое на страницах давно забытого бестиария. Но в той книге моих предков описывали другим словом, гораздо более мрачным.

Каннибалы.

– Все прояснится, chérie, – пообещала Селин. – Мы знаем, что у тебя есть вопрос-с-сы. Но в залах мас-с-стера Дженоа мы обретем убежище, а ты – ответы, которые ищеш-ш-шь.

Диор дрожала от холода, оглядываясь по сторонам.

– Очень н-надеюсь, что он не слишком расстроится, когда мы постучим в его дверь. Похоже, он приложил н-немало усилий, чтобы избежать гостей.

Глаза моей сестры замерцали.

– Твой виз-з-зит будет подобен визиту ангела с небес-с-с. Если бы ты только знала, что он для него значит на с-с-самом деле.

Я кивнул, барабаня по рукояти Пью.

– Только пока мы понимаем друг друга, сестра.

– Прекрасно, – ответила она. – Брат.

Воздух между всеми нами потрескивал от напряжения, недоверия и мрачных предчувствий. Если это путешествие окажется затеей дурака, значит, я скоро улягусь в могилу дурака. Но тут Диор моргнула и выпрямилась в седле.

– Феба вернулась! – радостно вскрикнула она, и ее улыбка разогнала тучи над головой.

Я прищурился, вглядываясь в слепящий снегопад, и, oui, наконец увидел закатную плясунью, возвращавшуюся с разведки. Феба, как и неделю назад, приняла облик зверя и теперь, ржаво-красная, рассекала окружающую серость, словно меч. В какой-то мере благодаря темной магии львица, казалось, мало страдала от стихии: несмотря на вес, она легко прыгала по снежному покрову, не проваливаясь в него и не оставляя за собой следов. Диор закричала и, улыбаясь, помахала ей рукой.

На первом этапе нашего путешествия эта парочка ехала вместе, и, боюсь, это не сильно помогло Диор избавиться от несчастной влюбленности. Но, оборачиваясь в зверя, закатная плясунья и двигалась быстрее, и видела острее. И хотя Феба выглядела не очень радостно, когда мы добрались до Найтстоуна, но на привале у костра она сбросила с себя всю одежду.

– Вскоре увидимся, – пообещала она и убежала голой в темноту.

Я слышал удаляющиеся шаги, слышал, как изменился темп, будто там, где когда-то шли две ноги, теперь ступали четыре. И после этого мы видели только львицу – кроваво-красную тень на пепельно-сером снегу.

По правде говоря, мне это показалось странным, но за оставшуюся часть нашего путешествия Феба ни разу не обратилась в человека, чтобы перекинуться с нами хоть словом. Ее манеры были сродни манерам большой кошки, когда та здорова: мгновенье назад она была теплой и игривой, а в следующую минуту совершенно отчужденной. И, глядя в ее золотистые глаза у костра каждую ночь, мне было трудно поверить, что внутри нее вообще была женщина. После восхода солнца она уходила на несколько часов, иногда на целый день, но всегда возвращалась в сумерках и спала рядом с девушкой, которую поклялась защищать ценой своей жизни.

Диор спрыгнула со спины Пони, пока Феба бежала к нам, и рассмеялась, когда закатная плясунья набросилась на нее и повалила в снег.

– Какие новости, ведьма плоти… бес-с-совка? – спросила Селин.

Феба оторвалась от игр с Диор, смахивая с морды снег. Глаза у нее сузились, а хвост забил из стороны в сторону, когда она уставилась на мою сестру, как на особенно надоедливую мышь. Но в конце концов она встряхнулась и посмотрела на юг.

– Она что-то нашла, – понял я.

Закатная плясунья согласно рыкнула и встретилась со мной взглядом. И, слизнув с морды иней, снова запрыгала по снегу, легкая как перышко, поворачиваясь в ожидании, что мы последуем за ней.

Мы и последовали сквозь слепящую серость. Ветры гнали нас назад, как будто сами небеса советовали не приходить сюда, и в тысячный раз я подумал, не дурак ли я. Какая-то часть меня тоже хотела получить ответы, которые Селин обещала Диор. В конце концов, мой отец был представителем Эсани. Но в голове у меня всегда звучал завет, который я усвоил еще в детстве, и эти слова помогали мне оставаться верным в ночи войны, крови и огня.

«Яд нежити со словами втечет тебе в уши».

Мы с трудом продвигались вслед за Фебой, а утреннее солнце уже скрывалось за стеной надвигающейся бури. Воссы наверняка наступали нам на пятки, а нам еще и о Дивоках приходилось беспокоиться. Но мы шли и шли, неуверенно, на ощупь, как…

– Вон там! – закричала Селин. – Смотрите!

Я прищурился, вглядываясь в темноту, прикрывая рукой глаза от ветра.

– Семеро мучеников, – прошептала Диор. – Это… великаны?

– Oui, – изумленно выдохнул я. – Но не из тех, которые размалывают твои кости в муку.

Мы слезли с лошадей, и они выросли перед нами из снега, вырисовываясь огромными силуэтами на фоне грохочущих небес. Даже погруженные в землю по бедра, они все равно возвышались над нашими головами. Одному богу известно, как давно их вырезали, высекли в скалах Найтстоуна чьи-то совершенно невероятные руки. Вечные и прекрасные, покрытые инеем статуи из холодного темного гранита.

Первым был пожилой мужчина с длинной бородой и распущенными волосами. Мантию на нем вырезали с таким мастерством, что казалось, она колышется на воющем ветру. Правую руку он прижимал к сердцу, а левую, пустую, вытянул ладонью вверх.

– Отец, – прошептала Селин, почтительно склонив голову.

Вторым был молодой человек, внешне похожий на первого, но с более жестоким выражением лица и с аккуратно подстриженной бородой. Его глаза глядели свирепо и бесстрашно. На нем были древние доспехи, в руках он держал меч и шлем, увенчанный короной. Я удивился, – ведь чаще всего его изображали на колесе в момент смерти. Но эта статуя воплощала его не таким, каким он умер, а таким, каким он был при жизни. Воином. Предводителем. Потенциальным завоевателем.

– Сын, – выдохнула Диор, и ее губы похолодели.

Вседержитель и Спаситель. Отец и сын. Бог, сотворивший этот мир, и спаситель, основавший в нем свою церковь. Статуи были прекрасны и в то же время ужасны, и мне стало интересно, кто же их вырезал. Диор вопросительно уставилась на молодого. В конце концов, она была его потомком, и у нее в жилах текла его святая кровь. Но в то же время она была уличной крысой, воровкой и мошенницей, настолько далекой от короля-воина, насколько это вообще возможно, и при этом до сих пор дышала.

И все же…

Мое внимание привлекло рычание Фебы, и я отвел взгляд. Феба стояла на вершине горного хребта у нас за спиной, глядя на покрытый льдом и снегом перевал, и шерсть у нее вздыбилась. Сунув руку в карман плаща, я достал подзорную трубу. А там, в серой дали…

– Ну и ну, – выдохнул я. – Наконец-то Бог нассал нам в кашу.

– Габи? – крикнула Диор. – В чем дело?

Я повернулся к ней, к девочке, которая собственными руками убила Велленского Зверя, стоявшей в тени своего предка. Я бросил ей подзорную трубу, она поймала ее в воздухе и поднесла к глазу. И с ее губ сорвалось холодное проклятие, когда она увидела, кого Фабьен послал вслед за своим сыном.

– Семеро долбаных мучеников…

Нас почти настигли две девушки, они сидели верхом на темных лошадях на гребне холма далеко внизу. Высокие, как ивы, с острыми подбородками и еще более острыми скулами. У них были длинные и прямые, как мечи, волосы, подстриженные жесткой бахромой над ресницами, и, хотя вокруг завывал штормовой ветер, его резким порывам не удавалось шевельнуть ни одну прядь. Обе в бриджах для верховой езды, в сапогах до колен, и с хлыстами в руках. Элегантные плащи выглядели изящно, а на губах у обеих девушек алело пятно, напоминающее ножевую рану на этих прекрасных, но внушающих ужас лицах.

Они подняли руки в нашу сторону, хотя одна указывала правой, а другая – левой. Они казались отражением друг друга, не только в движении, но и внешне. Первая была черноволосой, с кожей цвета эбенового дерева – дочь равнин Зюдхейма. Вторая же – пепельноволосая, с кожей цвета светлого мрамора – дитя гор Элидэна. Их одежда тоже контрастировала: светлая на темной, темная на светлой. Но глаза у обеих выглядели бездонными озерами, совершенно черными от бессчетных столетий, что они ходили по этой земле бессмертными стопами.

– Гос-с-споди, помоги нам, – прошептала Селин у меня за спиной.

По моим венам разлилась раскаленная добела ярость, и я покачал головой:

– Он не слышит нас, сестра.

Альба и Алина Восс. Душегубицы. Старшие дети Вечного Короля. Существа настолько древние, что никто не мог сказать, сколько им на самом деле лет. Ходили слухи, что они были самыми первыми жертвами Восса: жрицы-девственницы, похищенные всего через несколько ночей после того, как восстал сам Фабьен. Другие шептались, будто они – охотницы за тьмой, колдуньи, которых послали убить его, но он поработил и развратил их своей кровью. Никто точно не знал, что произошло тогда, но сегодня они обладали невероятной силой, почти равной силе своего ужасного отца, который направил их по следу Диор. И теперь…

– Они нашли меня, – прошептала она.

Душегубицы пришпорили своих лошадей, и плащи у них за спинами взметнулись, когда они, точно стрелы, понеслись по снегу к нам. Чертыхаясь, я смотрел, как Диор запрыгнула на спину Пони, и сердце у меня застучало боевым барабаном.

– Мы уже близко! – крикнула Селин. – Мы будем в безопасности, как только доберемся до Кэрнхема! Ни одно дитя Восса не осмелится с-с-ступить на священную землю Эсаны!

– Скачем! – проревел я.

Так мы и поступили. Казалось, за спиной у нас бурлила сама преисподняя, грохотал гром, над головами клубились грозовые тучи. Я скакал изо всех сил, глаза слезились от холода, рядом неслась Диор на Пони. Феба мелькала впереди гладким кроваво-красным пятном, а Селин прижалась к моей спине, шепча что-то себе под нос в ритме, который я наконец распознал как молитву: старое благословение на битву, которому Серорук научил меня еще в Сан-Мишоне.

– Господь – мой щит неруш-ш-шимый.

Неслись мы все дальше в этот горько-мрачный день.

– Он – огонь, что сжигает вс-с-сякую тьму.

Через снега, что становились все глубже и глубже.

– Он – буря, что вознесет меня в рай.

Мы мчались, несмотря на ветер, холод и страх. Наши животные тоже испытывали ужас, и я тоже его чувствовал. Словно тяжесть висела в самом воздухе. Словно буря над головами была живой, но на сердце мне будто давило некое спокойствие, тишина, и это казалось неправильным, потому что мы неслись вперед, вперед, гремел гром, а вокруг завывал черный ветер, точно голоса проклятых.

– Возвращайся! – кричал он. – Возвращайся, пока можешь. Живым здесь не рады.

– Габи? – крикнула Диор.

– Я тоже это чувствую, – отозвался я.

Я потянулся к ней и коснулся кончиков ее пальцев.

– У меня есть ты, – сказал я.

Диор улыбнулась, тонкая и хрупкая.

– А у меня есть ты.

В небе сверкнула молния, ослепительно-белая стрела разорвала мрак на полосы. И в этой короткой вспышке моя сестра подняла бескровную руку и крикнула:

– Там!

Задыхаясь, мы остановили измученных лошадей. Впереди нас ждал край утеса, словно умоляя нас спуститься в воющую тьму. И из этой пропасти поднималась башня – отвесный гранитный шпиль, соединенный с краем утеса узким каменным мостом. Под аркой пролета, над ревущей внизу пропастью, на длинных цепях болтались железные виселицы. Вдоль перил стояли статуи: святые и ангелы выглядели такими живыми, что мне показалось, будто они не вырезаны, но прокляты – заколдованы какой-то магией, превратившей их теплую плоть в холодный камень. А по ту сторону моста…

– Кэрнхем! – закричала Селин, спрыгивая в снег.

По правде говоря, это было похоже не столько на логово, сколько на собор. Готические башни, устремленные в небо, окна с витражами, такими красивыми, что на них было даже больно смотреть. Архитектура Кэрнхема поразила меня до глубины души. Холоднокровки были монстрами, вышедшими прямо из чрева ада, и все же это место выглядело как священная земля. Его размеры внушали благоговейный трепет: казалось, что это храм, построенный не для людей, но для богов, и меня поразила гениальность, сила воли и желания и то гребаное время, которое, должно быть, потребовалось, чтобы создать все это из ничего…

– Как все это здесь очутилось? – выдохнула Диор. – Как такое возможно?

– Человек может вершить великие дела, chérie, – ответила Селин. – Когда у него есть вера.

– Великие, – пробормотал я. – Или ужасные.

Я бросил осторожный взгляд через плечо и, хотя не увидел и следа преследовавших нас Душегубиц, но чувствовал, как они приближаются сквозь ревущий снег. И все же, пока я ехал по мосту навстречу обещанной Селин безопасности, ощущение, будто нас здесь не ждут, и бремя ужаса только усилились. Моя рука все это время лежала на рукояти Пьющей Пепел, и я почти ждал, что каменные святые вот-вот оживут, разорвут нас в клочья и сбросят с моста в пропасть.

Затаив дыхание, замерзшие, мы добрались до конца пролета. К двум огромным дверям из кованой бронзы, позеленевшей от бремени бесчисленных лет, вела широкая лестница. Над ними в камень были вделаны два массивных диска, покрытых инеем, богато украшенных и красивых, – часы, как я понял. Однако, когда я слез с Медведя, то увидел, что они отслеживают не минуты, а движение лун и звезд и медленное течение столетий.

Двери были слегка приоткрыты. Будто нас ждали. Сквозь иней над ними виднелась надпись – цитата из Священного Писания из Книги Обетов.

«Ищущие прощения в свете Господа, входите и будьте желанными гостями».

Диор спешилась, дрожа от холода и страха.

– Н-нам постучать или?..

– С-с-следуйте за мной, – скомандовала Селин. – Ничего не говорите, ничего не делайте, пока мы не попросим. Одному богу известно, как давно у хозяина этого дома не было гос-с-стей. – Селин сердито посмотрела на меня, сверкнув глазами. – И да поможет Бог тому, кто обнажит с-с-сталь в этих залах.

– Да поможет Бог тому, кто заставит меня это сделать, – ответил я, обнимая Диор.

– Я говорю с-с-серьезно, брат. Сейчас мы танцуем на лезвии бритвы. С-с-существо за этими дверями видело взлеты и падения империй. Он вкус-с-сил рай в Крас-с-сном походе против неверных и ис-с-спил пепла в Войнах Крови. Он – древний. Эсана. Помощник самой ужасной Марин. – Мертвые, пылавшие исступлением глаза остановились на Диор. – Но он откроет тебе истину, chérie. И этот мир обретет с-с-спасение от ночи вечной. Мы знаем это.

Феба тихо рыкнула, устремив золотистые глаза нам за спину.

– Согласен, – сказал я, оглядываясь на мост. – Давай, черт возьми, заканчивай с этим, Селин.

Бросив на нас последний горящий взгляд, моя сестра развернулась и протиснулась между дверей. За ней последовала Феба, расправив плечи, крадучись, как за добычей. А затем я взял Диор за руку, и мы переступили порог храма Дженоа, с колотящимся сердцем и пересохшим горлом.

В щель между дверями надуло много снега, который холодным ковром устилал каменный пол. Нас встретил величественный вестибюль, огромный, круглый и холодный, и слабый свет моего фонаря проникал в темноту лишь на несколько десятков футов. Мы увидели огромный камин из темного камня, внутри которого могла поместиться карета, и кроваво-красную драпировку по бокам. Две лестницы, изогнутые дугой, словно пара распростертых рук, вели на верхний этаж. Сотни канделябров, колонны толщиной с дерево, а на каждой стене – что самое странное – мы увидели… страницы.

– Семеро мучеников, – прошептал я, высоко поднимая фонарь.

Страницы рукописей, вырванные из Заветов, – тысячи и тысячи страниц. Разные языки, разные письмена, разные пергаменты, но суть – одна. Весь огромный зал, каждый дюйм каменной кладки был исписан святыми словами Господа.

– Мастер Дженоа! – позвала Селин, преклонив колено и склонив голову. – Я Селин, лиат Вулфрика! Мы пришли с мрачными вес-с-стями и радос-с-стным откровением!

Голос моей сестры эхом отразился от холодного камня, достигнув невидимых высот над головой.

– Мастер Вулфрик отправился на покой! Но с тех пор как он пал, мы не с-с-сидели с-с-сложа руки! – еще громче закричала моя сестра в темноту. – Мы нашли ее, мастер! Ту, что была обещана звездами! Потомок Небес-с-с! Мы привели ее к тебе, чтобы она могла узнать правду о с-с-себе! Снять завесу! Покончить с этой тьмой и с-с-спасти наши проклятые душ-ш-ши!

Никто ей не ответил, кроме ветра и раскатов глухого грома.

Селин подняла голову.

– Мастер?

Диор сжала мою руку, и, несмотря на предупреждение Селин не обнажать сталь, я обнаружил, что достаю Пьющую Пепел из ножен. Небо расколола молния, и сквозь витражное стекло пробился на миг луч света. И когда он угас, вместе с ним угасла и надежда.

– О Боже… – прошептала Диор.

«Здесь устроила т-т-танцы смерть…»

Это пробормотала Пью, и я крепче сжал рукоять и шагнул вперед, поджигая ближайший канделябр с помощью огнива. Стало заметно светлее. И желудок у меня рухнул на каменные плиты, когда стало ясно, где мы стоим.

Не святилище это было.

Кладбище.

Когда-то огонь опалил здесь полы и стены, обуглив часть страниц Заветов до голого камня. Стены были забрызганы старыми пятнами крови. Пыль десятилетий покрывала все, но, что еще хуже, теперь я видел вечерние платья и фраки, даже старинные доспехи, разбросанные по всему залу, но тел… тел не было, если не считать горстей холодной серой пыли.

Селин подняла руки, стряхивая ее со своих ладоней.

Но это была не пыль.

– Пеп-п-пел.

– Что здесь произошло? – спросила Диор.

Моя сестра опустила голову. Ее пальцы сжались в кулаки, все тело задрожало. Она ударила по полу, разбив мраморную плиту на сотню осколков, и мое сердце похолодело, когда я по-настоящему осознал глубину нашего провала. Диор удрученно огляделась, и, заглянув в ее глаза, я увидел истину, которая постепенно доходила до меня. После стольких угроз и опасностей, после стольких обещаний…

– Он, черт возьми, сдох?

II. Огонь горит

– ЕСТЬ ТУТ КТО?

Тут кто? Тут кто?

– Ау! – снова крикнула Диор, прижав руки ко рту.

И темнота ответила: «Ау! Ау!»

Мы стояли в ужасной тишине Кэрнхема, и ничто не нарушало ее, кроме раскатов грома снаружи и эха наших голосов внутри. Селин ушла одна, очевидно, чувствуя себя не в настроении для компании. Мы с Фебой прекрасно понимали, что за нами еще гонятся Железносерды, и, кивнув мне, львица выскользнула обратно в бурю, бесшумная, как дым. А мы с Диор стали вместе бродить по замку в поисках ответов в этой темной тишине.

Пьющая Пепел сверкала в свете канделябра Диор, когда мы осматривали огромные залы, но моя эгида даже не затеплилась. Мы нашли оружейный склад – старинные доспехи и прекрасное оружие, разложенные на стеллажах, покрытых ржавчиной. За резными дверями виднелась огромная комната с полом в черно-белую клетку и статуями, вырезанными в виде огромных шахматных фигур. Все поверхности были покрыты пылью и пеплом. Все стены исписаны словом Божьим.

Однако об истинах, в поисках которых мы сюда шли, не было ни слова.

Теперь мы стояли на антресолях огромной библиотеки, глядя на море прекрасных полок и фолиантов, которых никто не касался бессчетное количество лет.

– Есть тут кто? – снова крикнула Диор.

«Тут кто? – эхом отозвалось в полумраке. – Тут кто?»

Девушка привстала на цыпочки и набрала воздуха, чтобы закричать снова.

– Да говори же тише, мать твою, – рыкнул я, хватая ее за руку.

– Как же меня услышат, – моргнула Диор, – если я буду говорить тише?

– Благая Дева-Матерь, девочка, оглянись. – Я указал на пыльные книги, пустые коридоры. – Здесь никого нет чертову прорву лет.

– Ну, а если меня никто не слышит, зачем мне говорить тише?

– Если тебя никто не слышит, зачем тебе орать?

Она пожала плечами.

– Потому что это весело?

– Весело? – нахмурился я.

Она ухмыльнулась и крикнула снова:

– ЭХО!

«ЭХО! ЭХО! ХО!»

– Семеро мучеников. – Я поморщился и вздохнул. – Предполагалось, что хозяин этого места защитит тебя, Диор. Предполагалось, что он объяснит тебе, что все это значит, а оказалось, что он мертв и вообще ни хера не может, только, сука, садовую дорожку пеплом посыпал. Душегубицы, вероятно, только и ждут наступления темноты, чтобы напасть на нас. Ты хоть представляешь, что тебя ждет? Ты понимаешь, в какой мы сногсшибательно ГЛУБОКОЙ ЗАДНИЦЕ?

«ГЛУБОКОЙ ЗАДНИЦЕ? БОКОЙ АДНИЦЕ?»

Диор вздрогнула, когда я закричал, и улыбка сползла с ее губ. Она присела на камень, прикрыв глаза волосами, но я все равно увидел, как в них угасает искра.

«Позволь ей немного подур-р-рачиться, Габриэль», – раздался у меня в голове шепот.

Я посмотрел на посеребренную даму в своих руках, сверкающую в свете фонаря.

«Она надела на себя улыбку, чтобы скрыть внутреннюю б-б-боль. В этом ее сила. Не кради то, что доставляет ей р-р-радость, но радуйся, что она вообще находит ее. Сейчас ты – весь ее мир. Подумай, кем ты можешь стать для нее – тем, кто заставит ее гореть яр-р-рче, или тем, кто бросит тень на ее пламя, еепламя?»

Я опустил голову, пристыженный словами Пью. Я расстраивался, мучился жаждой, удивляясь ошибке, которую совершил, притащив сюда Диор. Но мой клинок, как всегда, был прав. И хотя эта девушка, может, и считала меня своим миром, но и она для меня значила столько же.

– Прошу прощения!

«Прошу прощения! Шупрощения!»

Диор подняла голову и нахмурилась, когда я встал на цыпочки и снова закричал.

– Иногда я веду себя как настоящая манда!

«Манда! Нда! Нда!»

Девушка прищурилась, и ее губы слегка скривились, когда она закричала:

– Мудак!

«Мудак! Удак! Дак!»

Я улыбнулся.

– Дрочилка!

«Чилка! Чилка!»

Диор усмехнулась и поднялась на ноги.

– Хреносос!

«Носос! Носос!»

– Гребаная проныра! – выступил я.

«Проныра! Ныра!»

– Долбаный придурок!

«Придурок! Дурок!»

– Эй, – сердито сказал я, ткнув ее в грудь. – Это мое слово.

– Знаю, – она усмехнулась, и в ее глазах снова зажегся огонь. – Я училась у лучших.

– Да ладно тебе, – улыбнулся я, тряхнув головой. – Даже если хозяин этого чертова дома мертв, здесь должна быть хоть какая-то зацепка по поводу всего этого дела с Эсани. Будь я проклят, если проделал весь этот путь до Найтстоуна просто так.

Диор подняла канделябр, и мы отправились через логово Дженоа в поисках хоть какого-нибудь намека, крошки, крупицы мудрости. Мы нашли помещения для прислуги. Музыкальный зал. Холодные палаты и шкафы, укутанные в пыль веков. Стены Кэрнхема рокотали, когда гремел гром, а надвигающаяся буря затмила и без того сумрачное небо мертводня. Но если в этой древней крепости и были какие-то ответы на вопрос, как вернуть солнце на небеса, то они были очень хорошо спрятаны.

– Почему их называют Душегубицами?

Я взглянул на Диор. Пока она говорила, по ее лицу танцевали отблески от света канделябра. Голос был ровным, глаза смотрели вперед, и она не чувствовала страха, хотя следовало бы.

– Уверена, что хочешь знать? – спросил я.

Она кивнула, только один раз. Я достал флягу и сделал большой обжигающий глоток.

– Первый город, который Вечный Король завоевал после того, как пересек Бухту Слез, назывался Лусия. Когда легион Фабьена прорвался через его врата, он, как обычно, сначала позволил пошалить своим детям. Ратоборцев перебили, барона убили – бежать, казалось, было некуда. И люди побежали в святилище великого собора Лусии. Это было великолепное место. Его создал мастер Альбрехт. Шесть веков собор стоял в самом сердце города, и его священные залы вместили три тысячи граждан Лусии. Отчаявшихся. Рыдающих. Возносящих молитвы к Господу. Там их и обнаружили Альба и Алина. Пока в городе разворачивалась бойня, Душегубицы сделали людям в соборе предложение. Близнецы заявили, что подожгут крышу и сожгут всех, кто находится внутри. Но разрушать такое красивое здание им не хотелось. Поэтому они пообещали, что пощадят половину людей, если вторую половину выдадут для бойни.

Диор остановилась и повернулась ко мне, чтобы встретиться взглядом.

– И что произошло?

Я пожал плечами.

– Люди, конечно же, набросились друг на друга. Как крысы на тонущем корабле. Из страха перед смертью, перед этими клыками, бедные нападали на богатых, сильные на слабых, свои на чужих. В самом сердце собора вспыхнули убийства и хаос, кровь невинных залила пол Божьего дома. Осквернила его. Опоганила. И земля перестала быть священной. Теперь больше ничего не сдерживало Альбу и Алину Восс, и они выбили двери собора и убили всех, кто находился внутри. Мужчин, женщин, детей.

Я покачал головой и вздохнул.

– Они – губят души, Диор. Душегубство – это то, что они делают.

Она медленно кивнула, и хотя в ее глазах по-прежнему горел огонь, я надеялся, что этот рассказ хоть немного покажет, какая тьма надвигается на нее. Мы пошли дальше по давно заброшенным галереям, мебель и гобелены на которых поблекли от времени. В столовой был накрыт стол, покрытый пылью, вокруг лежали иссохшие тела десятков слуг – судя по виду, их отравили. Поднявшись выше, мы обнаружили роскошный будуар, а снаружи в холодных горных вершинах завывал ветер. Я смотрел на огромную кровать с балдахином, мечтая о том, чтобы нормально выспаться хотя бы одну ночь, когда Диор открыла огромные двойные двери у нас за спиной.

– О БОЖЕ мой! – воскликнула она.

– Что? В чем дело?

Я протиснулся, отпихнув ее за спину, готовый к кровопролитию. За дверью меня ждали какие-то фигуры, в темноте вырисовывались чьи-то силуэты. Я поднял Пьющую Пепел, обнажив клыки, но мои враги даже не шелохнулись. И, прищурившись, я увидел, что они сделаны не из плоти, а из дерева и железа.

– Снова статуи, – выдохнул я, чувствуя, как сердце до сих пор бешено колотится.

– Не статуи, – поправила Диор, вставая рядом со мной. – Манекены.

– У меня чуть сердце не разорвалось из-за тебя, чертовка.

Диор что-то бессвязно пробормотала в ответ, широко распахнув глаза и оглядываясь по сторонам. Теперь я увидел, что мы стоим среди рядов бархата и атласа, украшающих обширную, царственного вида палату: рубашки, сюртуки, платья и шинели, прекрасно скроенные и сшитые из самой дорогой ткани.

– Великий, сука, Спаситель, – прошептала она. – Скажи мне, что я сплю.

Я покачал головой и жестом позвал ее вернуться в коридор.

– Да ладно. Пошли дальше.

Диор выглядела ошеломленной.

– Да ты, наверное, шутить изволишь, шевалье.

– Разве похоже, что я шучу? До захода солнца осталось несколько часов, и нам нужно найти…

– Габриэль де Леон. – Диор скрестила руки на груди и оглядела меня с ног до головы. – Сейчас на тебе плащ, который старше меня, подбитый, как мне кажется, останками сдохшей собаки.

– Это волчья шкура. И кому какое дело, что на мне надето?

– Мне. Мне есть дело. Может, ты и родился внуком барона, но поверь тому, кто всю жизнь носил лохмотья и спал в канавах. – Диор водрузила свой канделябр на пол, как флаг на завоеванный берег. – Всегда есть на что пойти ради моды.

И, повернувшись, она с радостной непринужденностью нырнула между стеллажами.

Вскоре Диор вынырнула обратно, держа в охапке кучу одежды, которую бросила мне, прежде чем снова ринуться на поиски. Я вздохнул, стягивая с себя то, что, признаюсь честно, когда-то было кожей, знававшей лучшие времена. Отблески свечей играли на серебристых чернилах у меня на теле, пока я натягивал черную бархатную рубашку и прекрасный плащ из кроваво-красного бархата с отделкой цвета полуночной тьмы, красивого покроя, длиной до щиколоток и подбитый хорошим мехом. Не знаю, мог ли я назвать его модным, но в нем мне было намного теплее, чем в старой одежде. Конечно, в шато холоднокровки я не приметил зеркал, чтобы оценить результат, но когда Диор вернулась после очередного набега на стеллажи, то, уперев руки в бока, гордо заявила:

– Выглядишь чертовски потрясающе.

– Заткнись.

– Сам заткнись.

– Туше.

Она сбросила одежду, которую я ей дал, – изодранную в клочья после долгих миль и кровавых месяцев пути. И теперь выглядела великолепно в расшитом золотом жилете, сюртуке и треуголке из роскошного серо-голубого дамаста. Сделав пируэт, она присела в реверансе и посмотрела на меня, ожидая мнения.

– Неплохо, – согласился я. – Жилет немного кричащий.

– Это самый красивый жилет, который у меня был в жизни.

– И о чем это говорит? О твоей жизни или о жилете?

– Молчи! – Она властно подняла руку. – Тебе не испортить мне кайф.

– Хочешь поспорить?

Я ухмыльнулся, и она рассмеялась, и тепло, возникшее между нами, помогло прогнать холод Кэрнхема лучше, чем любой в мире плащ. Мы были хрен знает где, в замке давно умершего чудовища. Ответов, которые мы искали, нам не дали. А Душегубицы таились всего в нескольких шагах от нас. Моя жажда росла, и утолить ее я мог только постоянным употреблением санктуса и алкоголя, а мои запасы и того, и другого подходили к концу. Надежда казалась далекой звездой, затерянной во тьме, которая накрыла небеса, когда я был еще мальчишкой. Но, глядя в глаза улыбающейся Диор, я почти без труда вспомнил, как приятно тогда грело солнце.

Я порылся под подкладкой ее старого плаща и достал пузырек со своей кровью, который дал ей раньше. С помощью маленьких хитростей, которыми я овладел за эти годы, я до сих пор чувствовал эту кровь и в прошлом пользовался этим, чтобы следить за девчонкой. Диор вздохнула, но не стала возражать, когда я распорол швы на подоле ее нового наряда и опустил пузырек внутрь.

– На всякий случай, – сказал я ей.

Диор закатила глаза и страдальчески вздохнула.

– Oui, папа́.

Мы оба замерли, когда она произнесла это слово. Наши взгляды встретились. Слово, повисшее свинцовым грузом, было слишком тяжелым, чтобы я мог его вынести, и я отмахнулся, кивнув в сторону коридора:

– Пошли. Твои ответы сами собой не найдутся.

Диор кивнула, расправила плечи и бросила мне туго набитую седельную сумку. Заглянув внутрь, я увидел изумрудный шелк, мех светлой лисы и вопросительно приподняла бровь.

– Кое-что для Фебы, – объяснила Диор.

– Мадемуазель Дуннсар кажется мне немного иным типажом, Диор.

– Это потому что у тебя плохое зрение, шевалье, – усмехнулась девушка.

Ее улыбка сменилась задумчивой гримасой, а взгляд вернулся к одеждам, которые нас окружали.

– Думаю, нам надо взять что-нибудь и для Селин.

Я нахмурился и посмотрел на потолок у нас над головами.

– К черту Селин.

Мы шли по темным и холодным коридорам этого безмолвного склепа, и ни в одном из них не обнаружили великих откровений или древней мудрости. Наконец мы добрались до самого верхнего уровня Кэрнхема и, кажется, обрели проблеск надежды.

Перед нами замаячила еще одна пара массивных бронзовых дверей, украшенных изображением двух черепов на возвышающемся щите. Под этим знаком были два слова на древнеэлидэнском, витиевато вырезанные на свитке. Пытаясь вспомнить все что можно об этом ныне мертвом языке, я с холодным ужасом понял: я каким-то образом уже знаю эти слова, какая-то часть меня всегда знала их. В голове звучал шепот, рассказывая о давно ушедших годах, о давно умерших существах, о давно забытом наследии.

– Ты помнишь кредо крови Восс?

Диор моргнула, услышав мой странный вопрос, и ответила:

– Все падут на колени.

Я мягко улыбнулся.

– А крови Дивок, моя юная ученица?

– Дела, а не слова. – Она посмотрела на рисунок на дверях, и ее голубые глаза широко распахнулись. – Так вот что это такое? Знак крови Эсани?

Я кивнул, проводя пальцами по очертаниям вырезанных черепов.

– Впервые я заметил этот знак много лет назад, на страницах книги, которую Астрид обнаружила в Сан-Мишоне. Но тогда не увидел этого, просто не обратил внимания.

– Что именно не увидел?

– Посмотри внимательно. Что видишь?

Диор подошла ближе, нахмурив брови. Но у нее были зоркие глаза и острый ум, и в конце концов она заметила то же, что и я. Прозрачное, как кристально чистая вода, изображение, выкованное в пустоте между черепами – стоило обнаружить его один раз, и оно становилось видимым.

– Чаша, – прошептала она. – Кубок.

– Не кубок, – сказал я, встретившись с ней взглядом. – Грааль.

– Семеро мучеников, – глубоко вздохнула она, приоткрыв рот от удивления. – А это что за слова?

Я пробежался пальцами по буквам, и их тяжесть теперь отдавалась у меня в жилах.

– Грядет Судный день.

Мы протиснулись в дверной проем. Показалось, что мертвые черепа уставились прямо на нас, когда мы проходили, и между ними горело изображение Святого Грааля. А за порогом нас ждала самая странная комната, которую удалось обнаружить в этом безмолвном склепе. Она была огромной. Заледеневшей от холода. Вряд ли обычный человек мог ожидать найти это в логове одного из проклятых.

– Часовня… – выдохнул я.

Но я никогда не видел подобной часовни. Огромная круглая комната, в которой эхом отдавалась песнь надвигающейся бури. В центре располагался круглый гранитный алтарь, окруженный каменными скамьями. Над ним нависала статуя распятого на колесе Спасителя, а перед ней, словно кающаяся грешница, стояла на коленях моя сестра, положив руки на холодный камень.

В отличие от остальных помещений Кэрнхема стены часовни были украшены не цитатами из Священного Писания, а огромным барельефом, опоясывающим все помещение. Оглядевшись, я увидел сотни фигур, облаченных в старинные доспехи и несущих знамена Единой Веры. Они были участниками какой-то грандиозной битвы – сражались, убивали и умирали.

– Габриэль, – прошептала Диор. – Посмотри на их зубы…

Приглядевшись, я почувствовал, как по телу пробежал холодок. Хотя на первый взгляд эти воины казались обычными мужчинами и женщинами, но теперь я заметил у них во рту резцы, длинные и острые, как кинжалы.

И я понял, что это не зубы. Клыки.

На полу перед алтарем я увидел пятно, выжженное черным. Я понял, что передо мной опаленный человеческий контур. Он был распростерт на полу, повторяя позу Спасителя, нависшего над ним, и от него не осталось ничего, кроме пепла. Моя сестра стояла на коленях перед ним, склонив голову, словно в молитве, и пряди темно-синих волос падали ей на лицо, скрывая его.

На алтаре лежала раскрытая книга, а вернее, скульптура, сделанная из того же темного камня. Подойдя ближе, Диор встала рядом со мной, и я увидел, что на левой странице выгравирован знакомый стих – отрывок из пророчества, которому Хлоя научила меня, когда все это только начиналось.

Правая страница была похожа на левую, и на ней когда-то была вырезана еще одна строфа. Но ее разбили каким-то страшным ударом, а осколки давным-давно рассыпались в пыль. И все же… на самом краю сквозь трещины еще можно было разобрать буквы.

– Завесу… – Я прищурился, пытаясь разобрать слова. – Что там написано? Темную?

– Тьмы, – прошептала Диор.

Она провела дрожащими пальцами по буквам, произнеся всю фразу вслух:

Девушка посмотрела на меня, и глаза у нее вспыхнули и засияли надеждой.

– Правильная книга стоит сотни клинков.

Значит, это и правда он. Ключ к разгадке, за которой мы пришли сюда. Казалось, в пророчестве должна была быть еще одна половина, в которой, возможно, и говорилось, что должна сделать Диор. Но тот, кто это знал, лежал горстью пепла на полу, а саму строфу разбили вдребезги, и ответы, которые мы искали, так и остались вне досягаемости. Диор опустилась на колени, пытаясь собрать воедино крошечные осколки, пытаясь придать всему этому хоть какой-то смысл. Я обвел взглядом барельеф, изображающий враждующих сородичей, армии вампиров, убивающих друг друга. Поднял взгляд на статую Спасителя, так похожую на ту, которая находится в Сан-Мишоне: все, что я сделал, все, чем рисковал, добираясь сюда, теперь колоколом звучало в моей голове.

– Что это, черт возьми, такое, Селин? – спросил я.

Моя сестра все еще стояла на коленях перед кучкой пепла, и голос у нее шипел, переполняясь ненавистью.

– Грех, с-с-слишком чудовищный, чтобы его прос-с-стить.

Диор подняла взгляд от осколков страницы, стиснув зубы.

– Послушай, я знаю, что ты именно этим и занимаешься. Но вся эта твоя загадочная хрень уже порядком поднадоела, Селин.

Моя сестра что-то забормотала, еще ниже склонив голову перед статуей сына Вседержителя и сотворив знак колеса. А когда она встала и повернулась к нам, я с удивлением увидел, что она рыдает – по ее фарфоровой маске катились кровавые слезы, окрашивая бледные щеки в алый цвет.

– Он убил их, Диор.

Шепот Селин дрожал от невероятной ярости, когда она указала на пол. И там, рядом с пеплом, где она стояла на коленях, я увидел слова, написанные старой черной кровью.

– Мас-с-стер Дженоа, – прошипела Селин, – лишил жизни своих слуг и лиат, а затем покончил с собой. Совершив величайший грех, он обрек себя на адское пламя, а вместе с ним и тысячи покаявшихся душ.

Диор покачала головой.

– Не понимаю…

– Он не смог вынести этого. Ждать столько лет. Тяжелое бремя.

Селин решительно вздернула подбородок и принялась расхаживать по комнате, заламывая руки и высказывая вслух сумбурные мысли срывающимся голосом:

– Но не бойся, chérie. Дженоа был не единственным оставшимся Эсаной, как я уже говорила. С-с-сама Матерь Марин живет под Дун-Мэргенном, всего в месяце пути отс-с-сюда. Путешествие, без с-с-сомнения, будет опасным, но мы…

– Я имею в виду, что ни хрена не понимаю вот здесь! – заорала Диор, поднимаясь на ноги и указывая на резьбу вокруг нас. – Что, черт возьми, это такое? Что все это значит?

Селин перестала расхаживать по комнате и подняла глаза на Диор.

– У нас-с-с нет ответов на все вопрос-с-сы, chérie.

– В данный момент я удовлетворюсь ответом хотя бы на один!

– Я всего лишь лиат. Мне не указали путь к твоей с-с-судьбе, я не…

– Ой, ну хватит нести чушь! – закричала Диор, наконец-то выйдя из себя. – Ты завела нас хер пойми куда – в тупик, и все, что мы тут видим, – пыль и пепел! И как только зайдет солнце, на нас набросятся Воссы, как черви на труп! К чертям мою судьбу, это моя жизнь! Жизнь Габи! Жизнь Фебы! – Диор шагнула вперед, ее голубые глаза горели яростью. – Мне плевать на то, что ты чего-то там не знаешь! Я хочу услышать, что ты знаешь! Прямо сейчас, черт возьми! Или между нами все кончено, Селин, слышишь?

Моя сестра сердито взглянула на нее, и взгляд ее бескровных глаз был тверд как камень. Диор встретила его стиснув зубы, как человек, рожденный в трущобах. Я удивился этой ее вспышке, ее разочарованию и ярости. Диор было всего семнадцать лет, и за плечами у нее лежало лишь несколько месяцев войны и несколько сотен миль пути. Тем не менее она не побоялась сцепиться лицом к лицу с чудовищем, обладающим силой веков.

Но в итоге, несмотря на всю эту силу, именно Селин опустила взгляд. Моя сестра уставилась на свои пустые руки.

Она опустила голову и вздохнула.

– Мы расскажем вам все, что знаем.

III. Праведники

Последний угодник-среброносец откинулся на спинку кресла, закинув одну длинную ногу на другую, и отбросил с глаз прядь черных волос. Жан-Франсуа чувствовал: мужчина наблюдает за тем, как он рисует плавные линии на чистой странице, создавая пейзаж мрачного Кэрнхема, его могучих башен, окутанных снегом и тайной.

– Ты готов к этому, вампир?

– Готов к чему, де Леон? – спросил маркиз, не поднимая глаз.

– К суровой правде.

Вампир усмехнулся.

– А я и не знал, что есть какая-то другая.

– Когда-то я знавал одного человека. Отца Дугласа а Мэргенн. – Последний угодник поднял бутылку «Моне» и наполнил свой кубок. – Он был братом ордена нашей Богоматери Чудес. Сопровождал армии Девятимечной в оссийских кампаниях. Примерно моего возраста – тогда я был почти мальчишкой. И хотя я считал себя истинно верующим, отец Дуглас посрамил мою приверженность. Он даже не дрался на мечах, этот безумный ублюдок. Единственное, что он имел при себе, вступая в битвы с нежитью и ее приспешниками, – это серебряное колесо на шее, и, уверяю тебя, оно сияло ярче, чем эгида большинства известных мне угодников-среброносцев. Он был маяком. Пламенем веры. Однажды я спросил его, как ему это удается. Как он может без страха бросаться на стену рабов с мечами в руках. «Зачем же бояться смерти? – сказал он мне. – Ведь за ее пределами лежит царство Божье». Дуглас сражался с нами целый год и ни разу не взял в руки оружие. Он брал дамбу в Бах-Шиде, помог прорвать оборону в Сэттунне, выдержал штурм Дун-Крэга без единой царапины. Прошел весь путь до Трюрбале. А потом он увидел эти фермы-бойни. Эти клетки. Увидел, что Дивоки делали со своими пленниками. Что Бог позволил им делать. Я нашел его за одной из мясорубок – это такой убойный пункт, куда холоднокровки притаскивали тела мертвых и превращали их в пищу для живых.

Габриэль осушил свой кубок одним глотком и, поморщившись, проглотил.

– Там была… яма. Сто квадратных футов, не знаю насколько глубокая. Заполненная костями. Мужчин. Женщин. Детей. Тысячи. Десятки тысяч костей. Полностью очищенных от мяса, из которых потом варили бульон. Просто… охереть можно…

Последний угодник опустил голову.

Повисла долгая пауза, но потом он снова нашел силы говорить:

– Отец Дуглас стоял на коленях посреди всего этого. Черные одежды на фоне белого моря костей. Я видел, как он потянулся к колесу, сиявшему серебряным пламенем, сорвал его с шеи и бросил в кости. Я окликнул его по имени, когда он уходил. Он встретился со мной взглядом, и его взгляд… благая Дева-Матерь, я его никогда не забуду. Не гнев. Не печаль. Разбитое сердце. Мы нашли его на следующий день. В глухом лесу. Он взял меч какого-то солдата. И это был единственный раз, когда он взял в руки оружие. Он выколол себе глаза, а потом насадил на меч себя.

– Я так понимаю, в этой печальной истории есть какой-то смысл? – спросил Жан-Франсуа. – Кроме демонстрации дикости Неистовых? Все кланы разные, де Леон. Мы н…

– Дело в том, – прервал его Габриэль, – что это ужасно… очень трудно пережить, когда твоя вера разбита.

– И ты думаешь, что сможешь разбить мою? – бесстрастно и холодно усмехнулся маркиз. – Перефразируя твою юную мадемуазель Лашанс в отношении ее… – Жан-Франсуа ткнул себя в грудь, – женских прелестей: чтобы что-то потерять, Габриэль, нужно это что-то иметь.

Последний угодник твердой рукой налил себе еще один кубок. Глубоко вздохнул, словно перед прыжком.

– Думай как хочешь, холоднокровка.

Итак, мы с Диор стояли в часовне Дженоа, снаружи бушевала гроза, и тени Душегубиц становились все длиннее. Молния прочертила дугу по витражному стеклу, окрашивая все в кроваво-красный и оттенки давно утраченного синего. Теперь я видел нерешительность в глазах своей сестры. Страх. Но Диор храбро встретила этот холодный взгляд, сидя на скамье в часовне и выжидающе скрестив руки на груди.

– Вс-с-се это рассказал мне мой учитель, мастер Вулфрик, – начала Селин. – Я заслужила эту честь за десять лет с-с-службы, и это лишь малая толика знаний, которые я могла бы получить, если бы он был жив. Делясь этими истинами, я нарушаю клятву. Священное доверие мастера к лиа…

– Не тяни, Селин, – выплюнула Диор.

Моя сестра глубоко вздохнула. Над головой прогремел гром.

– Изначально родичей, которые ходили по этой земле, было не четверо, а пятеро. – Селин уставилась на свои раскрытые ладони, и голос у нее стал мягким, как бархат. – Первый обитал с-с-среди вершин северного Элидэна, основав темную династию по имени Вос-с-с-с-с. Еще один назвал с-с-своим домом дикие просторы, общался с-с-со зверями земли и неба и породил линию Честейн. Третий захватил замерзшие пустоши Тальгоста, оставив в памяти перепуганного населения пропитанное кровью имя Дивок. Четвертый обитал в портовых городах Зюдхейма, плетя там бесконечные с-с-сети крови Илон. Но последняя из Приоров-прародителей не претендовала на власть, скитаясь по земле и погружаясь во тьму со своим первенцем и любовью всей своей жизни. Ее звали Иллия. А его – Танит.

Селин пронзила себе когтями кожу, потекла кровь, пьянящая, густая, сплетаясь из ее поднятых ладоней в две фигуры: мужскую и женскую.

– При жизни Иллия была глубоко порочной женщиной. Ходили слухи, что она даже была прислужницей Падших, а свои ночи она посвящала кровавым грехам и идолопоклонству. После того, как Иллия и Танит восстали, они вели себя как обрученные, скитаясь по королевству и насыщаясь кровью. Их преданность друг другу была единственной ис-с-скрой человечности в жизни, полной все возрастающей жестокости и упадка.

Фигуры в руках Селин сплелись воедино, заключив друг друга в любовные объятия.

– Но после с-с-столетий тьмы Иллия увидела в нежизни нечто отвратительное, а с-с-себя сочла пленницей, запертой в бесконечном чистилище. Вместо разврата она начала искать смысл в вечности. – Селин кивнула на статую над алтарем – сына Божьего на колесе. – И она нашла его в учениях Единой Веры, которые теперь распространяются по всему королевству после мученической смерти Спасителя. Иллия рассудила, что вечная жизнь может быть не проклятием, а даром, который нужно потратить на поиски спасения своей проклятой души.

Женская фигура выскользнула из объятий возлюбленного и опустилась в молитве на ладони Селин.

– В поисках лекарства от пус-с-стоты в с-сердце она обращалась к пророкам и священникам и к страницам Заветов. И наконец решив, что ее жажда была испытанием, нис-с-спосланным Богом, заявила, что больше не будет утолять ее кровью невинных. Ее потомки умоляли ее покормиться, даже ее любимый Танит пришел, умоляя образ-з-зумиться. Прес-с-следуемая видениями, мучимая воспоминаниями о своих бес-с-счисленных прошлых злодеяниях и доведенная до слепого безумия растущей жаждой, Иллия убила своего возлюбленного, высосав его дотла.

Фигура поднялась и набросилась на возлюбленного, как гадюка, вцепившись ему в горло. И пока мы с Диор наблюдали, мужская фигура втягивалась в женскую, пока от нее ничего не осталось.

Селин встретилась со мной взглядом, холодным и безжизненным.

– Приоресса была убита горем. Но вс-с-скоре после убийства Иллия поняла, что, когда прислушивается, то слышит голос Танита у себя в голове. И хотя вампиры не видят с-с-снов, возлюбленный навещал Иллию во сне, шепча, что она не уничтожила его, а с-с-спасла. Иллия поняла, что теперь носит душу Танита в своем теле и что, поглотив его, она из-з-збавила его от пламени проклятия, который ждет всех с-с-сородичей после смерти. Назвав свой поступок причастием, Иллия поверила, что Бог показал ей цель ее с-с-существования, как она и просила, и заявила, что долг всего ее рода – с-с-спасти души других несчастных, павших под действием вампирского проклятия, пожирая их тела и с-с-сохраняя души в целости и с-с-сохранности до Судного дня, обещанного в Заветах. Некоторые из ее выводка пришли посмотреть, как живет Иллия, посвятив себя с-с-спасению их вечных душ. А те, кто отказался… Иллия прос-с-сто поймала и поглотила их. В течение следующих двух столетий, пока в пяти королевствах бушевала война и погибли семеро мучеников, чтобы донести Единую Веру до самых отдаленных уголков мира смертных, Иллия и все поглощенные ею души охотились и убивали бес-с-счисленных вампиров других линий, что позже назвали Красным походом против неверных.

Кровь потекла обратно на ладони Селин, когда она обвела нас взглядом. Мои глаза блуждали по барельефам: вампиры сражались, убивали и умирали. Теперь я видел участников сражений, вцепившихся друг другу в глотки, как пиявки, и вспомнил, как Селин точно так же впивалась в шею Рикарда на Мер. Вспомнил восторг в ее глазах, когда она испепеляла его.

Безумие.

Безумие и кровавый разврат.

Диор достала из портсигара сигариллу и закурила. Глубоко вдохнув и выдохнув дым, она посмотрела на мою сестру глазами, похожими на голубые бриллианты.

– И при чем тут я?

– При всем, – ответила Селин.

Она снова указала на резьбу, на враждующих холоднокровок, на зубы и пепел.

– Поход Иллии против неверных увенчался пугающим ус-с-спехом. Кровь вампира становится гуще, когда он поглощает чужую, и те, кто пил души других с-с-сородичей, были благословлены дарами крови с-с-своих жертв. Учения Приорессы привлекли вампиров других родов, и Иллия провозгласила их своей семьей – лиатами. Ее рыцарями. Пос-с-следователями. Иллия стала не столько кланом крови, сколько… религией.

– Культ, – пробормотал я. – Безумие.

– Как угодно, – ответила Селин.

– Габи, неужели все это правда? – прошептала Диор.

Я вздохнул, глядя на стены вокруг.

– Она говорит о временах, предшествовавших империи. После смерти Спасителя прошли столетия, восемьсот лет. В библиотеке Сан-Мишона об этом не упоминалось, но и об Эсани тоже почти не упоминалось.

– Это правда, chérie, – ответила вместо меня Селин. – Дарованная мне не на с-с-страницах какого-нибудь пыльного фолианта, написанного смертными. Но рас-с-сказанная теми, кто ее прожил.

– Ты хотела сказать, выжил, – прорычал я. – Что-то же случилось. С этой Иллией и ее ублюдочным культом. Иначе я бы точно слышал обо всем этом раньше.

– Моя праматерь, – поняла Диор, взглянув на герб на дверях. – Эсан.

Селин кивнула.

– Ты мудра, chérie.

– Расскажи мне, – потребовала Диор. – Расскажи все остальное.

Моя сестра вздохнула, склонив голову.

– Войны за веру были выиграны. Военачальник Максимилль де Августин объединил пять враждующих королевств в единую империю, связав их единой религией, и его потомки правили железным кулаком, вос-с-с-седая на своем Пятисложном троне. Но в недрах Тальгоста зрела смута, призывавшая к восстанию против династии Августинов.

Я нахмурился, вспомнив уроки отца Рафы в Винфэле.

– Ересь Аавсенкта.

Селин кивнула.

– Смертные потомки дочери Спасителя, Эсан, скрывались долгие века и к настоящему времени уже составили с-с-самостоятельную династию. Их предком был сам князь небес, и они с-с-считали, что имеют право править королевствами на земле. Столкнувшись с этой угрозой, церковь смертных и августинцы объявили потомков Эсаны еретиками. По всему королевству собирали армии верных с-с-солдат, чтобы покончить с их пагубным влиянием. Иллия поняла, что здесь наконец у нее появился шанс на искупление. Переименовав свой выводок в Эсану – Праведников, Иллия и ее лиаты бросили все силы на защиту рода Спасителя, стремясь искупить свою вину. Но в тени на протяжении веков копилос-с-сь желание противостоять потомству Иллии. Между дворами Крови никогда не было взаимной любви, но после Крас-с-сных походов против неверных даже самые ненормальные старейшины стали воспринимать Праведников как угрозу. Они создали союз – группу древних и зрелых воинов, собранную из представителей четырех других линий. Называя себя Рыцарями Крови, они направились в Тальгост, чтобы изгнать выводок Иллии с этой земли. Их возглавлял грозный капитан, о котором уже тогда ходили легенды среди сородичей. Холодные руки и железное сердце.

Селин снова указала на барельефы, и среди сражающихся фигур я увидел юношу, прекрасного и ужасного, с мечом в одной руке и вороном на другой. Свирепые глаза. Оскаленные клыки. Всего лишь портрет, созданный рукой художника, но он был достаточно искусным, и я его узнал.

– Фабьен… – прошипел я.

– Вечный Король. – Селин кивнула. – Он страшно боялся растущего могущества Эсаны. Ненавидел любовь и свет Божий. Поэтому втянул целую толпу с-с-слепых и завис-с-стливых глупцов в свою авантюру на погибель всего нашего рода. И этот конфликт, с-с-смертный против с-с-смертного, вампир против вампира, войдет в историю с-с-сородичей как Войны Крови.

– Войны, которые Иллия, должно быть, проиграла, – сказал я. – Потому что в той же самой истории ее выводок называют Эсани, а не Эсана. Отступники, а не Праведники.

– Так вот почему Восс хочет заполучить меня? – Диор растерянно огляделась по сторонам. – Из-за какого-то пережитка ереси, которая закончилась столетия назад?

– Мы не знаем, почему Вечный Король охотится за тобой. И мас-с-стер Дженоа унес с собой в могилу все, что знал. – Селин посмотрела на пепел, на осколки с фрагментами стиха, разбросанными по полу, и вздохнула. – Здес-с-сь нет ответов на вопрос, как закончится мертводень. В этих залах правды не ос-с-сталось.

Опустившись на колени перед Диор, Селин сжала ее руку.

– Но надо верить, chérie. Эти испытания посланы нам Богом, чтобы проверить нас, и мы не подведем его. Мы можем добраться еще до одной Эсаны. Старейшей из нас. Приорессы Праведников. Матери Чудовищ-щ-щ и внучки самой Иллии. Если кто на этой земле и знает, что ты должна сделать, чтобы вернуть с-с-солнце, так это она. Мы должны найти ее, Диор. У нас нет выбора. Мы должны найти Матерь Марин в Дун-Мэргенне.

Я нахмурился, ощетинившись при виде руки Селин, лежащей на руке Диор.

– Дун-Мэргенн пал, Селин. Черносерд и его выводок захватили его несколько месяцев назад. И какого черта мы должны пере…

Моя сестра напряглась и вскочила на ноги как раз в тот момент, когда я сам навострил уши. Теперь я тоже услышал этот звук: лапы с мягкими подушечками быстро топали по полу. Я обернулся и увидел, как Феба на полном ходу влетела в двери часовни, цокая когтями по гладкому камню, и остановилась у ног Диор. Львица была вся мокрая от снега, от боков шел пар – очевидно, она быстро бежала Бог знает сколько миль.

Диор затянулась дымом и опустилась на колени рядом с закатной плясуньей.

– Феба?

До захода солнца оставалось еще несколько часов, и до тех пор закатная плясунья останется в своей звериной шкуре и не сможет говорить. Поэтому львица обнажила когти и прочертила на каменном полу одну длинную борозду и два полукруга рядом. Буква В.

– Воссы, – прошептала Диор, глядя на меня. – Они нашли нас.

– Это был вопрос времени, – глубоко вздохнул я и выпрямился, пытаясь подбодрить ее. – Но не бойся. У нас хорошая оборонительная позиция. Древние клинки, магия холоднокровки и когти плясуньи. И как бы ни были стары Альба и Алина, их всего двое.

Тут Феба встретилась со мной взглядом, сверкнувшим золотом. И когда львица зарычала, так глубоко и низко, что я почувствовал это нутром, сердце у меня провалилось туда же.

– Сколько их? – выдохнул я.

В ответ Феба снова вонзила когти в пол, оставляя на древнем камне десятки глубоких царапин. Снова, и снова, и снова.

Гром грохнул так сильно, что затряслись стены.

Диор встретилась со мной взглядом.

– Слишком много.

IV. Что важнее

– Как ты это делаешь? – спросил вампир.

Последний угодник уставился на химический шар, на бледного мотылька, безостановочно бьющегося о стекло. Жажда присутствовала постоянно, расправляя черные крылья вокруг его плеч и пробегая горящими руками по горлу, груди, животу. Снаружи над крепостью завывал ветер, и Габриэль чувствовал холод, настоящий, так хорошо запомнившийся ему. Вой эхом разносился по заброшенным покоям Кэрнхема и пустым залам его сердца. Но, услышав слова вампира, он поднял раздраженный взгляд.

– Как я делаю что?

Жан-Франсуа взмахнул пером.

– То, что ты делаешь бровями.

– О чем ты, черт возьми?

– Ты снова это делаешь, – сказал историк. – Не то чтобы хмуришься… скорее недовольный взгляд, как во время пьяного секса втроем, с сердитым выражением лица и надутыми губками. Довольно забавно. Ты, должно быть, долго репетировал перед зеркалом.

– Вот в чем польза отражения, ты, бездушный придурок.

Историк усмехнулся, когда угодник взглянул ему в глаза.

– И это все? – задал вопрос Габриэль. – Я рассказываю ему тайную историю его вида, а он несет мне чушь про брови? Разве тебя не волнует, что…

– Ты слишком много на себя берешь, угодник. – Жан-Франсуа вернулся к рисованию, поджав алые губы. – Полагаю, винить тебя нельзя. Все-таки тебя взрастила толпа невежественных полукровок. Глупость – твой хлеб, а обман – вино. Но Эсани были не единственными, кто сражался в Войнах Крови. И хотя смертные, возможно, вычеркнули все упоминания об Отступниках из анналов древности, Рыцари Крови помнят.

Глаза Габриэля сузились, и на губах медленно расцвела улыбка.

– Марго рассказала тебе? Интересно.

– Не особенно. – Маркиз зевнул. – Все-таки я ее любимец.

– Насколько я слышал, в свое время у нее были и другие фавориты. У вашей Императрицы Волков и Людей. Если верить слухам, эти Рыцари Крови делили не только поле битвы. – Габриэль наклонился вперед, пытаясь поймать взгляд Жан-Франсуа. – Интересно, она горевала о Фабьене, когда он умер? Я слышал, они возненавидели друг друга в конце, но свою первую настоящую любовь не забудешь никогда.

– Пожалуйста, – вздохнул маркиз. – Ты ставишь себя в неловкое положение, де Леон. Мы сидим здесь не для того, чтобы обсуждать подвиги юности моей дамы или любовников, которых она пережила. Твой смертный разум не может вместить и мельчайшей капли того океана, которым она является.

Золотое перо погрузилось в чернильницу, и Жан-Франсуа встретился взглядом с угодником.

– Итак, гончие Восса загнали вас в угол. Вам четверым предстояло защищать замок от целой армии. Ты выжил, это очевидно. – Шоколадные глаза блуждали по Габриэлю, разглядывая его от сапог до бровей. – Вопрос в том, как?

– Нет. – Последний угодник сцепил татуированные пальцы на подбородке, мысленно возвращаясь к той ночи, когда все начало разваливаться на части. – Вопрос в том, чем я за это заплатил.

Габриэль покачал головой и глубоко вздохнул.

– Лучшим оборонительным сооружением Кэрнхема был мост – довольно узкий, и сколько бы нежити Душегубицы ни привели за собой, на мост они всей толпой двинуться бы не смогли. Если бы Дженоа построил свой чертов подъемный мост над пропастью, его дом, возможно, был бы неприступен. Но я полагал, что столь могущественный древний в столь отдаленном логове не боялся непрошеных гостей.

– Возраст порождает высокомерие, – пробормотал Жан-Франсуа.

Габриэль окинул взглядом крепость.

– Интересно, кого мне это напоминает.

– Ах, сарказм. Щенок пытается шутить.

Последний угодник тонко улыбнулся, поигрывая ножкой своего кубка.

И все же, даже без подъемного моста, Селин, Феба и я могли бы использовать этот узкий проход в своих целях. Итак, пока солнце клонилось к горизонту, Диор урвала немного столь необходимого ей сна, а мы с сестрой снесли статуи, стоявшие вдоль моста, и сложили вокруг них мебель из замка, создав пять баррикад. Я задрапировал их гобеленами из залов, простынями из будуаров и – хорошо, что Диор не ошивалась рядом и не видела этого – всем шмотьем из гардероба Дженоа. Виселицы под мостом проржавели и были бесполезны, но мы использовали все копья и мечи из арсенала, спрятав их среди мебели и статуй: ощетинившаяся чаща клинков, нацеленных на наших врагов. Альба и Алина пробьются сквозь них, как сквозь стекло, но рабов-мечников или порченых они могут замедлить. И в качестве последнего штриха мы облили все это спиртным, которое нашли в погребе замка.

По большей части это была тальгостская водка. А от этого дерьма лак на паркете облезет, если подержать подольше. Так что я знал: она обжигающе горячая, а если вампиры чего-то и боятся, так это огня. Бутылки были голубыми – наверное, с примесью кобальта в стекле, – но когда я закончил поливать четвертую баррикаду, то увидел, как Селин опрокидывает бутылку пыльно-зеленого стекла на последнюю линию обороны.

– Какого хрена ты творишь? – заорал я.

– Готовлю наш…

– Ты в своем уме? – Я выхватил бутылку, разглядывая ягненка и волка на этикетке. – Это «Шато Монфор»! В наши ночи одна бутылка стоит столько, что можно выкупить императора!

– А мы знаем каких-нибудь пленных императоров? Это просто вино, Габриэль. Какая разница…

– Это не вино, это золото! – Я осмотрел бутылку и с облегчением обнаружил, что она почти полная. – В красном вине все равно недостаточно алкоголя, чтобы обжечься. Ты просто потратишь его впустую.

– А если ты набросишься на него, как с-с-свинья на кормушку, – этот вариант тебя устроит?

– Хорошая мысль. – Я поднял бутылку и сделал большой глоток. – Santé, сестрица. Твоя кровь стоит того, чтобы ее курнуть.

Закончив, мы стояли на верхней площадке лестницы, а за нашими спинами маячили огромные бронзовые двери. Селин совершила набег на гардероб Дженоа еще до того, как мы отправили все остальное на баррикады, и ее новый плащ был насыщенного красного цвета крови сердца, а бархатная парча шуршала по булыжникам у наших ног. Я осматривал импровизированные укрепления, медленно прихлебывая «Монфор» из бокала, наслаждаясь богатым, божественным вкусом вина, которое пил впервые за много лет. Перед нами тянулся мост, ведущий в Кэрнхем, – узкая линия обороны, пропахшая спиртным и утыканная копьями. Мы бы наверняка заставили врагов проливать кровь каждый дюйм. Но только Бог знал, какая сила надвигалась на нас, не считая того, что частью ее были Принцессы Вечности.