Империя масок

Глава 2

Лемет шел по освещенным факелами трущобам Халамширала, зорко следя за тем, чтобы не наткнуться на грабителей – или людей. Он слышал, что в городах Ферелдена и, быть может, даже в других провинциях Орлея эльфов держат взаперти в отдельных кварталах, называемых эльфинажами. Однако здесь, в Долах, эльфов всегда было больше, чем людей, а потому люди сами предпочли запереться в Высоком квартале.

Интересно, думал Лемет, как устроена жизнь в эльфинажах? Быть может, если эльфов в тамошних городах так мало, то люди и не трудятся посылать по ночам стражу в эльфийские кварталы, чтобы избивать каждого встречного? Быть может, в эльфинажах все улицы чистые, а не только те, что ведут от ворот в Высокий квартал?

Правду говоря, Лемет в этом сомневался.

– Ты свалял дурака, друг мой, – заявил Трен, который недвусмысленно пошатывался на ходу.

– И не говори, – вздохнул Лемет и тут же споткнулся, угодив ногой на расшатавшийся булыжник.

В этой части города жили в основном эльфийские торговцы и ремесленники, и здешние мостовые починки не видели много лет.

– Вместо того чтобы со мной на пару плестись домой, – продолжал Трен, – ты мог бы приятно провести этот вечерок с Джинет. Но нет же – тебе обязательно нужно было ее разозлить!

– Джинет слишком много болтала! – огрызнулся Лемет и вновь огляделся по сторонам. – Только и разговоров, что про давние века. Про Долы.

– Да мало ли о чем болтают в тавернах! Никто ее толком и не слушал.

Трен схватил Лемета за плечо: из проулка за ними пристально наблюдали три юнца, державшие руки на кинжалах. Дальше эльфы шли по дальней стороне улицы и ни разу не оглянулись, пока переулок не остался далеко позади.

– Джинет слишком много думает о прошлом, – первым заговорил Лемет, когда они снова оказались одни. – Это не доведет ее до добра.

– Каким образом? В таверне были только эльфы. – Трен перехватил выразительный взгляд Лемета и закатил глаза. – Ладно. Была парочка плоскоухих, но ты же знаешь, что я имею в виду. Разве Гестан и Тэйл виноваты в том, что их мамаши якшались со знатью и в итоге нарожали полукровок? Вряд ли их пустят жить в чистеньком Высоком квартале только потому, что они выглядят как люди. Нет, друг мой, никто в таверне не станет рассказывать знати, что эльфы вспоминали, как когда-то правили этим городом.

– Да знаю, – буркнул Лемет и остановился.

Впереди перебежал улицу мальчик, тенью промелькнув в маслянистом свете факелов. На вид мальчику было не больше восьми. Стемнело уже давно, так что он наверняка на подхвате у грабителей. В их сторону мальчик не оглянулся.

– Но эти разговоры только злят народ, – продолжал Лемет. – Какие-нибудь сопляки наслушаются россказней о былой славе Долов и о проклятых шемах, предавших нас, – и, глядишь, кому-то взбредет в голову натворить глупостей.

– Например, спорить с аристократом, который не хочет платить за ремонт своих карет? – посмеиваясь, спросил Трен.

– Лорд Бенкур еще не заплатил за новую ось, – Лемет покраснел, – а теперь хочет починить передние колеса. Его слуга сказал, что он за все заплатит, как только я закончу работу.

– Хорошо, наверное, было в старые времена, – мечтательно заметил Трен. – Представь только: велишь своему слуге доставить карету в трущобы к какому-нибудь жалкому человечку и говоришь тому, что расплатишься, когда сможешь.

– Людей тогда вовсе не было. Только эльфы…

Лемет осекся.

– Ты слышал?

– Лошади, – прищурился Трен.

Друзья отошли к ближайшему проулку. Ни один эльф-торговец не глуп настолько, чтобы показаться со своей повозкой на этих улицах после наступления темноты, а это означало, что лошадьми правит человек.

Всякий эльф в Халамширале знал: когда люди приезжают в трущобы, лучше не попадаться им на глаза.

– Думаешь, кто-то из таверны все-таки проболтался? – прошептал Трен.

Стук копыт и колес по булыжной мостовой становился все громче.

– Там же, кажется, были только эльфы. – Лемет одарил друга сердитым взглядом.

Затем, щурясь в темноте, заглянул в проулок. Это был тупик, перегороженный грудой мусора и высокой стеной в том месте, где кто-то попытался расширить свою лавку.

– Ни звука! – прошипел Трен, скорчившись за ящиком.

Лемет упал ничком, стараясь не замечать, что грязь – по крайней мере, он надеялся, что это именно грязь, – сочится сквозь тунику. Друзья притихли, дожидаясь, когда экипаж людей проедет мимо.

Это оказалась карета – роскошная, свежеокрашенная в белый цвет с золотой каймой, с фонариками, которые ярко горели по бокам кучерского сиденья, разгоняя темноту. Сам кучер был массивного сложения, в его кожаный жилет были вшиты ножны для кинжалов, а на подножках с обеих сторон кареты замерли вооруженные стражники. Лемет не мог разглядеть, кто сидит внутри, – красная бархатная занавеска была плотно задернута, и наружу пробивалась только узкая полоска света. Лошади выглядели совершенно одинаково – золотистой масти и с белоснежными гривами.

С грохотом колес – единственным звуком, который нарушал тишину ночной улицы, – карета проехала мимо, и Лемет позволил себе облегченно выдохнуть.

В этот миг из темноты вылетел камень и, лязгнув, отскочил от доспеха одного из стражников.

Трен, который уже было привстал, вновь проворно скорчился за ящиком, а стражник, выругавшись, постучал по стенке кареты. Лемет напряг зрение: камень вылетел из проулка, темневшего по другую сторону улицы.

Не сразу он различил мальчишку-эльфа: тот замер в темноте, занеся для броска руку с другим камнем. Лицо мальчика было искажено гневом, свободная рука сжата в кулак.

Стало быть, отметил Лемет, уже выпрямляясь, он связался с грабителями не по собственной прихоти. Когда нет семьи, которая бы о тебе заботилась, работа на шайку грабителей, быть может, единственное спасение от медленной смерти с приходом зимы.

Лошади пронзительно заржали, и карета остановилась.

Пригнувшись, Лемет перебежал через улицу. Вслед ему летел потрясенный шепот Трена. Лемет схватил мальчишку за плечо, не дав повторить бросок. Мальчик развернулся к нему, хотел ударить, но Лемет перехватил его запястье.

– Они убили мою маму! – выкрикнул мальчишка, безуспешно пытаясь выдернуть руку.

– Тише! – Лемет оглянулся на карету.

Донесся скрип креплений – стражники спрыгнули наземь. Крепления надо бы смазать, отрешенно отметил Лемет.

– Нет у них права ездить тут после того, как они убили мою маму! – упорствовал мальчик. – Нету права!

– Да тише ты! – Лемет толкнул мальчишку вглубь проулка.

Тот поскользнулся и с шумом шлепнулся в грязь. Большие глаза его округлились от страха, и Лемет порывисто шагнул к нему. Проулок сквозной, и если пробежать…

Сокрушительный удар припечатал Лемета к стене, и эльф повалился на землю. Получив безжалостный пинок в ребра, он перекатился на спину и увидел над собой взбешенного стражника – не того, в кого угодил камень.

– Нашел этих стервецов? – раздался из кареты барственно-ленивый голос.

Стражник посмотрел на Лемета, на котором была грязная, но вполне добротная одежда ремесленника, перевел взгляд на мальчишку в краденом тряпье, до сих пор сжимавшего в руке камень.

Ребра Лемета ныли от жгучей боли, по лицу, в том месте, где он ударился о стену, щекотно ползла струйка крови.

Стражник направился к мальчишке.

Лемет схватил его за ногу, обутую в сапог.

– Сколько их было? – осведомился все тот же голос из кареты.

Стражник жестко глянул на мальчишку, затем на Лемета – и наконец едва заметно кивнул.

– Только один, лорд Мансерай, – вслух ответил он и выволок Лемета из проулка.

Стражник, в которого бросили камнем, двинулся к Лемету, обнажив меч. Лемет закрыл глаза и возблагодарил Создателя за то, что не все люди законченные мерзавцы.

Селина просыпалась медленно. Обнимая Бриалу, она наблюдала за тем, как скудные лучи осеннего солнца крадучись проникают в спальню.

Она помнила, как, бывало, в детстве спала допоздна, восстанавливая силы после изнурительного обучения искусству барда либо затянувшегося за полночь светского приема. Тогда Селина, свернувшись под невесомо мягкими одеялами, просыпалась от яркого солнечного света, заливавшего Вал Руайо, и с наслаждением мешкала, постепенно сменяя утехи сновидений на взволнованное ожидание того, что принесет новый день.

Так было до того, как на ее плечи легла ответственность за весь Орлей.

Теперь она вечерами при свете лампы читала отчеты и изучала документы, пока кровь не застучит в висках, пока не станет уже слишком поздно, чтобы выпить еще одну чашку чая. Тогда Селина валилась в постель и с силой зажмуривалась, силясь усмирить свое сознание, которое все металось от одной проблемы к другой, словно песик, гоняющий крыс в винном погребе. Просыпалась она задолго до рассвета, с неистово бьющимся от пугающих снов сердцем и сражалась со своими страхами до тех пор, пока в голову не приходила какая-нибудь идея, достойная того, чтобы встать с постели и ее записать.

И лишь когда рядом спала Бриала, разум Селины обретал недолгий покой.

Сейчас эльфийка тихонько посапывала во сне. Императрица рассеянно провела рукой по волосам своей тайной любовницы. Черные кудри Бриалы, казавшиеся серыми в предрассветной тьме, сейчас, когда солнце залило своим светом спальню, обрели легкий каштановый оттенок.

Грязно-бурые – так называла их Селина, когда Бриала прислуживала ей, будучи еще маленькой девочкой. Цвета лошадиного навоза, всего лишь безобразная тень золотистых локонов Селины. Тогда они были детьми, и Селина еще не знала ценности настоящего друга, которому можно доверять и который не противостоит ей в Игре.

Она перевела взгляд на шею Бриалы, туда, где пульсировала едва заметная жилка. Кожа эльфийки была темнее, чем у Селины, хоть она и редко бывала на свежем воздухе, и вокруг ее глаз не было следов густого загара. Бриала притворялась, будто ей это безразлично, но Селина знала: ее любовница втайне стыдится цвета своей кожи. Не острых ушей, которые выдавали ее эльфийское происхождение даже под маской, не чудесных влажно блестящих глаз, но именно загорелой, усыпанной симпатичными веснушками кожи.

Селина провела пальцем по обнаженной руке Бриалы и улыбнулась, увидев, что эльфийка открыла глаза.

– Могла бы и сказать, что не можешь уснуть, – проговорила Бриала.

– Ты заслужила отдых, – улыбнулась Селина и поцеловала ее в щеку.

– Что еще происходило на балу и после бала? – осведомилась эльфийка, сладко потягиваясь.

Выскользнув из постели, она направилась к небольшому шкафчику, где стоял, наполнившись за ночь, зачарованный чайник Селины.

– Полагаю, самое интересное ты видела, – улыбнулась императрица.

Она пошарила вокруг в поисках халата; Бриала, заваривая чай, свободной рукой кинула ей халат, и Селина ловко поймала его. Затем продолжала:

– Банн Теган прислал письмо со своей искренней благодарностью и добавил, что возвращается в Ферелден, пока не влип в еще какую-нибудь неприятность. Маркиз де Монтсиммар хочет денег, чтобы нанять солдат для оказания помощи храмовникам в поисках отступников, сбежавших из Круга. После событий в Киркволле таковых немало. И разумеется, Шантраль, граф Велун, все так же считает озеро Селестин столь бесподобно райским местечком, что императрица Орлея непременно должна связать с ним – озером – свою судьбу.

Бриала рассмеялась. Шантраль не менялся с годами – все так же учтив, серьезен и неуклюж.

– Кто-нибудь еще дал о себе знать? – спросила она и, налив чай, вручила Селине чашку с блюдцем.

Селина сделала первый глоток утреннего чая, и узелок напряжения, таившийся в затылке, растаял под напором горячего пряного напитка. Она улыбнулась, вдохнула чайный аромат и отставила чашку, чтобы набросить на плечи халат.

– Спасибо.

– Я, можно сказать, действую в своих собственных интересах. – Бриала с улыбкой покачала головой. – Мне-то хорошо известно, что бывает, если утром ты не получишь свою чашечку чая.

Селина возмущенно фыркнула, взяла чашку и сделала еще один восхитительный глоток.

– Есть новости из Лаидса, – после паузы она наконец ответила на вопрос Бриалы.

– Герцог Ремаш? – Бриала, перебиравшая наряды в гардеробе, с широко раскрытыми глазами обернулась к Селине.

– Незадолго до того, как ты и сэр Мишель разнесли замысел нашего дорогого Гаспара в пух и прах, Ремаш громко заявил, что великий герцог – неотесанный грубый хам. Он сказал, что в этом году Гаспара не пригласят на зимнюю охоту в Лаидсе и что, если я благосклонно отнесусь к его прошению, Гаспар не попадет также и на охоту в Вал Фермине.

Бриала слушала ее и одновременно обдумывала наряд императрицы на день, подбирая украшения, которые наиболее подойдут для запланированных на сегодня событий.

– Это куда щедрее, чем в прошлый раз. Если Ремаш сумеет привлечь знать на свою сторону, Гаспару некого будет призывать к войне с Ферелденом.

– Но ведь я тогда не смогу принимать тебя по ночам, – с улыбкой заметила Селина. – Боюсь, этот брак обойдется мне слишком дорого.

Губы Бриалы дрогнули в усмешке.

– Ты не первая и не последняя монархиня, которая будет принимать по ночам не только законного супруга, – заметила эльфийка ровным голосом, не глядя при этом на Селину. – Время от времени. И если брак с правителем Ферелдена более невозможен…

– Боюсь, что это так.

Некогда в юности Селина надеялась заключением брака достичь того, чего не сумел добиться силой Мегрен с его пресловутым мабари. Имея за спиной добровольную поддержку Ферелдена, Орлей мог бы отразить агрессию Неварры и даже на время забыть о проблеме Тевинтера.

Увы, король Кайлан в то время уже был женат. Помня, сколько крови было пролито, чтобы возвести на трон Ферелдена нового короля, – и сколько всего Ферелдену еще предстоит восстановить после последнего Мора, – любые поползновения Орлея в эту сторону неизбежно будут восприняты как новая угроза.

Селина, конечно, могла бы взять в мужья другого ферелденского аристократа, но это привело бы к прямо противоположной проблеме. Наиболее воинственно настроенные аристократы – такие как Гаспар – хватались бы за мечи, даже если бы Селина вышла замуж за самого короля Ферелдена. Их бы возмутило то, что правительница величайшей империи унизилась до брака с повелителем собачников, предпочтя его одному из своих высокородных подданных. Стань ее мужем кто-то рангом ниже короля – и негодующих стало бы в несколько раз больше.

В глубине души Селина и сама бы к ним присоединилась.

– Это стоит обдумать. – Бриала прервала размышления Селины.

Оглянувшись, та увидела, что эльфийка уже наливает ей вторую чашку, все так же не поднимая глаз.

– Не стоит. – Селина взяла Бриалу за плечо и легонько приподняла ее подбородок, чтобы взглянуть в прекрасные глаза своей любовницы. – Если я и свяжу свою судьбу с каким-нибудь лордом, то уж, верно, не ради одних лишь отменных охотничьих угодий на низинах Довин.

Быть может, это слишком эгоистично. Быть может, это даже непростительная ошибка в Игре. Но Селина уже слишком многим пожертвовала в своей жизни ради Орлея… так же как и Бриала.

– Ваше величество… – Взгляд Бриалы смягчился.

– А теперь скажи, чего мне ждать сегодня от министра торговли?

– Он станет просить тебя одобрить изменение налогов на торговлю по всей территории Долов. – Бриала повернула Селину спиной к себе и стянула с нее халат. – Доход с этого края в последнее время снизился, а потому министр торговли предложит незначительно увеличить налог с фургона.

– Но… – выдохнула Селина, когда пальцы Бриалы принялись за ее спину, разминая уже напряженные мышцы, которым предстояло выдержать целый день в тугом корсете.

– Он метит в эльфов-торговцев.

Ловкие пальцы Бриалы пробежались по плечам Селины, затем спустились по позвоночнику – и императрица чуть откинулась назад, навстречу рукам своей возлюбленной.

– Впрочем, на самом деле худо придется всем небогатым торговцам. Они возят товары в маленьких фургонах, а вот у торговцев, которым покровительствует знать, фургоны гораздо больше. Рост налога на фургон будет для знати, скорее всего, неощутим, но многих менее зажиточных торговцев он просто разорит.

– Что, если увеличить налог на каждый стоун груза? – спросила Селина. – Этот налог будет учитывать вес любого груза, а значит, равномерно повлияет и на богачей, и на бедняков.

– Мне придется проверять все подсчеты, но, пожалуй, этот ход может принести прибыль и казне, – ответила Бриала, продолжая разминать спину императрицы.

– Спасибо.

Селина взглянула в окно. Солнце уже поднялось над горизонтом, и спальню наполнял дневной свет. Без особой охоты она вновь набросила халат и отступила от умиротворяющих пальцев Бриалы.

– Узнай, пожалуйста, что сегодня поделывает Гаспар. Если капитану стражи больше нечего сообщить нам, быть может, придется потолковать с этим бардом.

– Формально она пока еще работает на Гаспара. Мои подручные потеряли ее след. Сейчас они заняты поисками, но орлесианского барда нелегко найти, если она не хочет, чтобы ее нашли.

– О да. – Селина улыбнулась. – Что, по-твоему, выбрать: заколку с сапфирами или сеточку из антиванских бриллиантов?

Бриала сдвинула брови и, держа в руках обе безделушки, испытующе оглядела Селину:

– Сапфиры тебе больше к лицу, но для встречи с торговцами… Бриллианты из Антивы – прямое напоминание о наших торговых связях.

Селине еще раньше пришла в голову та же мысль.

– В таком случае принесем мой модный шик в жертву уместной символичности.

С улыбкой Бриала шагнула к императрице и одарила ее нежным поцелуем:

– Вы святая великомученица, ваше великолепие.

Она взяла с туалетного столика свою маску, направилась к зеркалу, за которым был спрятан проход в ее комнату, и скрылась из виду.

Селина поднесла чашку к губам и сделала глубокий вдох. Допив вторую чашку, она позовет слуг, и тогда Бриала, а с нею прочие девушки придут одевать императрицу, трудиться над ее прической, наносить на лицо дневной макияж.

И никто из них, кроме Бриалы, не будет знать о первой чашке чая, которую выпила Селина этим утром. Или о кратких тайных мгновениях, подаренных женщине, рядом с которой Селина могла заснуть по ночам.

Гаспар кивнул, отвечая на поклон Шантраля, графа Велуна, и жестом пригласил его сесть. Маркиз де Монтсиммар был уже здесь и неспешно потягивал свой бренди.

Они находились в курительной комнате дома, который Гаспар содержал в Вал Руайо. Темно-красные стены и изысканные столы из железного дерева были украшены трофеями – равно охотничьими и боевыми. В одном углу, рядом с огромным мечом порождения тьмы, красовалась оскаленная голова оборотня, а на столе перед ними в изящной хрустальной вазе стояла роза, вырезанная из цельного куска янтаря, – приз, выигранный Гаспаром на турнире в давние дни юности.

Гаспар махнул рукой слуге, который ввел в курительную Шантраля, и слуга поспешно удалился, закрыв за собой дверь.

– Хотите выпить? – спросил Гаспар.

Шантраля передернуло, отчего нелепые нити черного жемчуга на его маске отозвались сочувственным перестуком.

– Боюсь, если я позволю себе увлечься выпивкой, то вряд ли долго удержусь в седле.

Шантраль, подобно Гаспару и Монтсиммару, сменил сегодня обычный придворный наряд на кожаный костюм для верховой езды. Императрица пригласила аристократов Вал Руайо на охоту, которая ожидалась сегодня днем.

– Отчего же? – смеясь, спросил Монтсиммар.

Этот крупный мужчина в молодости был неплохим воином, но заметно расплылся с тех пор, как тяжелая рана в большом сражении лишила былой силы его правую руку и вынудила навсегда распроститься с мечом. Тем не менее он до сих пор носил длинное желтое перо, прикрепленное к лириумной маске, – отличительный знак шевалье.

– Неужели ты, Шантраль, так и не научился пить, не пьянея? Чем еще заниматься в Велуне, кроме доброй выпивки?

Шантраль мгновенно напрягся, и Гаспар примирительно вскинул руку:

– Господа, успокойтесь. Монтсиммар, не будьте ослом.

Маркиз усмехнулся и, подняв бокал, сделал изрядный глоток.

– Итак, Шантраль, – продолжал Гаспар, – как вам вчерашнее представление на балу?

Граф опустился в огромное мягкое кресло, снова брякнув своими дурацкими жемчужинами.

– Милорд, меня оно встревожило, – и добавил, обращаясь к Гаспару: – Вижу, вы вернули себе перо.

– Да у нас дюжины этих перьев, – усмехнулся Монтсиммар. – Они вечно ломаются и пачкаются, даже если носить их только на балах. Что до турниров – если перо не приходится менять после каждой стычки, считайте, что вам повезло.

– И тем не менее, – с нажимом сказал Гаспар, показав на новое перо, которое было прикреплено к его маске, – суть дела от этого не меняется. Вместо того чтобы ответить на вызов достойной дуэлью, Селина предпочла раскланяться перед Ферелденом.

– Превратив знак орлесианских шевалье в игрушку, – прибавил Монтсиммар уже без малейших признаков былого веселья. – С тем же успехом она могла бы сыграть в мяч императорской короной.

– Как вам хорошо известно, я не шевалье… – начал Шантраль.

Гаспар подумал, что это явное преуменьшение. Чопорный и щуплый граф Велун, вероятнее всего, никогда не проливал крови в бою. Все же и ему была ведома доблесть – что недвусмысленно показали его следующие слова:

– Однако и я люблю Орлей. Мой отец пал, сражаясь в Ферелдене. И я не желаю, чтобы его жертвенная гибель обернулась мимолетной забавой по прихоти императрицы.

– Вы не одиноки. – Гаспар одарил графа улыбкой, которую часто использовал на турнирах, улыбкой, которая вынуждала соперников гадать, что же такое известно великому герцогу, чего не знают они? – Нас много – мужчин, готовых спасти Орлей от женщины, которая того и гляди вручит его нашим врагам с поцелуем в придачу, да еще и помашет вослед.

Шантраль застыл:

– Милорд, вы ведете речь о государственной измене!

– Шантраль, я веду речь о благе нашей империи.

Гаспар подавил вздох. Граф прекрасно осведомлен о цели этой встречи, но его, точно нервную дворянскую барышню, надобно еще подвести к верному решению.

– Селина правит уже двадцать лет, но до сих пор не желает выходить замуж, даже сейчас, когда наша империя отчаянно нуждается в незыблемости и силе. Она заигрывает с Ферелденом и морочит голову вам, а между тем наши маги и храмовники смотрят на то, что творится в растреклятой Вольной Марке, и проникаются опаснейшими настроениями. Селина же не предпринимает ничего. – Гаспар одним большим глотком осушил свой бокал, резко выдохнув, когда бренди обжег ему горло. – И вот этим, смертельно опасным для страны бездействием она сама совершила государственную измену.

Наступило долгое молчание. Монтсиммар быстро взглянул на Гаспара, и тот едва заметно покачал головой. Да, они рисковали, но это был рассчитанный риск. Даже если Шантраль откажется к ним присоединиться, добиться его молчания наверняка можно, и не прибегая к насильственным мерам. Притом, будучи шевалье, Гаспар никогда не опустился бы до того, чтобы подло зарезать человека посреди курительной комнаты.

– Полагаю, – сказал наконец Шантраль, – что я все же выпью вашего бренди.

– Молодчина, – одобрил Монтсиммар и, наполнив бокал, передал его Шантралю.

Пальцы графа, принявшие бокал, заметно дрожали.

Гаспар улыбнулся. Селина, по всей вероятности, считает, что выиграла вчерашнюю схватку, и, возможно, в глазах придворных фатов и щеголей так оно и есть. Вот только Орлею в предстоящей войне нужны будут совсем не такие люди.

– Я намерен, – вслух сказал Гаспар, – заговорить с ней сегодня на охоте и сделать ей предложение руки. Быть может, она наконец внемлет голосу разума, и тогда этот наш разговор останется лишь праздной болтовней за бутылкой.

– Вам нелегко будет излагать свои доводы на виду у всей знати, – заметил Монтсиммар, снова наливая себе из графина. – Не говоря уж о ее проклятом защитнике.

– Я найду способ поговорить с нею с глазу на глаз, – посмеиваясь, сказал Гаспар. – Что касается защитника… полагаю, сегодня он может оказаться не у дел.

Немало лет миновало с тех пор, как сэр Мишель в последний раз дрожал от страха, – но именно это произошло, когда он увидел записку на кровати в своих покоях. Страх обрушился на него, точно удар грома, лицо окаменело, и кожу на нем стянуло так, что разом заныли все зубы.

На сложенной записке было начертано: «Сэру Мишелю де Шевину». «Сэру Мишелю» было написано изящным и четким почерком, а «де Шевину» – криво и небрежно. Сторонний человек мог бы подумать, что рука пишущего дрогнула или же сломалось перо.

Мишель развернул записку. Там были указаны только время и место – более ничего. Подпись отсутствовала.

Будучи защитником императрицы, Мишель знал ее распорядок дня наизусть. Этим утром она встречалась с министром торговли – заурядное мероприятие, которое не предполагало его присутствия. Однако во второй половине дня должна состояться охота, на которую приглашены те аристократы, что задержались в Вал Руайо после бала. К этому времени Мишель должен быть подле нее – как приличия ради, так и благодаря общеизвестной истине, что многие титулы меняли своих хозяев из-за «несчастного случая на охоте». Если постараться, чтобы встреча так или иначе оказалась короткой, он вернется вовремя.

Защитник императрицы занимал особое, отдаленное от прочих положение при дворе. Хотя имя «де Шевин» говорило о знатном происхождении, Мишелю полагалось отринуть все честолюбивые устремления и хранить преданность только императрице и кодексу шевалье. Мишель присягал защищать Селину от убийц и сражаться от ее имени на всех поединках, однако он был не только телохранителем, но и доверенным лицом; посвященный в тысячу тайн, он должен был служить глазами и ушами императрицы там, где не присутствовала она сама. В любой схватке, в любом окружении он оставался воплощением самой императрицы, точно так же, как великий герцог Гаспар, пребывая в Тевинтере или Ферелдене, воплощал собою символ могущества Орлея.

Хотя, мысленно признал Мишель, одеваясь, такое сравнение Гаспар сейчас вряд ли бы оценил.

Он оделся для прогулки верхом. Рукава куртки и наружная сторона штанов были укреплены стальными вставками. Пускай подобное облачение и не защищало Мишеля также надежно, как полный доспех, в нем было легко двигаться, и это давало определенные преимущества в вероятной схватке. Сегодня Мишель не мог облачиться в доспехи. Сегодня он был живым воплощением пустого места.

Он оставался в маске, покуда не вышел из дворца, воспользовавшись, никем не замеченный, дверью для слуг – а затем убрал маску в потайной карман куртки. Идя по Вал Руайо без маски, Мишель ничем не выделялся из толпы. Он равно мог быть и купеческим сынком, и солдатом в увольнении.

Спешить было незачем, но смятение подхлестывало его, заставляя невольно ускорять шаг. Вскоре Мишель уже покидал богатые кварталы близ дворца. Глянув налево, он различил полосу зелени, протянувшуюся ниже башни. Пару минут спустя полоса превратилась в парк, который располагался на приземистом холме, благодаря чему был виден почти со всех концов города. Башня, высившаяся на вершине холма, служила центром небольшой крепости – Академии шевалье.

К услугам посетителей академии была узкая тропа, рассекавшая парк. По траве парка, согласно древней традиции, могли ступать только шевалье и ученики, которые использовали парк для упражнений.

Подобную сцену увидел сейчас Мишель: десяток юношей – и одна-две девушки – в громоздких учебных доспехах карабкались на деревья. Кряхтя от напряжения, они добирались до самых высоких веток, хватали яркие лоскутья и неуклюже спускались вниз, подгоняемые окриками своего наставника. Едва их ноги касались земли, им совали в руки утяжеленные мечи и щиты и сержанты атаковали их с обмотанными тканью шестами. Мишель вспомнил, как горели от боли легкие, как изнуренные руки болтались, словно ветки на ветру, когда он пытался удержать перед собой щит. Когда упражнение завершалось, сержанты хватали лоскутья, забрасывали их на деревья – и все начиналось сызнова. Мишель спрятал усмешку, когда кто-то из учеников оступился и кубарем покатился наземь. Судя по лицу наставника, парнишке назавтра предстояло несколько дополнительных тренировок.

Годы, которые Мишель провел в Академии, были лучшими в его жизни. Он поступил туда, имея лишь рекомендательное письмо от графа Ги де Монфора, которое подтверждало его благородное происхождение, и набитый золотом кошелек в оплату обучения. Он упражнялся с рассвета и до заката, обучаясь правильно стоять, дышать, заставлять тело двигаться, когда мышцы отказываются подчиняться. Он научился владеть двуручным мечом, мечом и щитом, парными длинным и коротким клинками. Он узнал, как заставить обученного боевого коня двигаться так, словно ноги животного – твои собственные ноги, как вести бой на необученном коне и при этом не дать себя убить. Он сражался в пластинчатых латах, кожаном доспехе и кольчуге и научился не задумываясь использовать особенности любого вида брони, чтобы получить преимущество в бою.

А еще он узнал гордую историю шевалье. Он научился ставить долг и доблесть в сражении выше своей жизни. Научился подставлять свой щит, чтобы блокировать удар, предназначенный соратнику, принимать свою смерть как неизбежный исход жизни, прожитой во имя чести.

Когда испытания в академии завершились, Мишеля и других старших учеников вывезли в город. Их разлучили с дворцом, с книгами по истории, с повествованиями о доблести. Их загнали в кареты и после наступления темноты повезли в трущобы.

Ваши тела были испытаны и признаны сильными, сказали наставники. Ваши умы были испытаны и признаны острыми. Наставники пустили по кругу бурдюк с крепким вином, вытолкали учеников из карет и сказали: теперь испытайте свои клинки. Трижды в этом году эльфы, живущие на здешних улицах, подняли руку на орлесианского лорда и один раз – на леди. Идите же и свершите правосудие орлесианских шевалье.

Мишель знал, что, скорее всего, эта история – ложь, а если и нет, им не дано узнать, кто именно из эльфов совершил преступление. А еще он знал, что целью этого последнего испытания были отнюдь не поиски истины. В ту ночь он испил вина и испытал свой клинок.

Сэр Мишель де Шевин никогда не оглядывался назад.

Он повернул прочь от Академии шевалье и двинулся в трущобы.

Вскоре он вошел в таверну, упомянутую в записке. Это была убогая дыра, и в такую рань здесь торчали только запойные пьяницы да воры, которым больше некуда было податься.

Мельсендре, темноволосая женщина-бард, выступавшая вчера на балу, сидела одна за ветхим колченогим столом. Платье она сменила на кожаный костюм, а у бедра вместо лютни висели ножи. Увидев Мишеля, Мельсендре улыбнулась.

– Сэр Мишель, – проговорила она, и в ее медоточивом голосе зазвенело веселье. – Ваш приход оказывает этому заведению великую честь.

Мишель сел напротив:

– Зачем я здесь?

– Быть может, мне захотелось, чтобы вы вспомнили свое детство, – сладко улыбнулась Мельсендре.

Пальцы Мишеля стиснули край стола с такой силой, что ветхое дерево заскрипело.

– Ох уж эти шевалье, – продолжала она, – совершенно лишены чувства юмора. Всякий раз, когда я имею с ними дело, мне приходится заново заучивать этот урок. Таковы уж, понимаете ли, издержки свободной профессии. И кстати, о чувстве юмора. Интересно, станут ли шевалье смеяться, когда обнаружат, что благородное происхождение одного из их выучеников весьма и весьма сомнительно? Как вы полагаете, сэр Мишель?

– Думаешь, ты первая, кто пытается уязвить меня тем, что я лишь дальний родич де Шевинам, что происхожу из угасшего рода?

Мишель ожег женщину-барда неприязненным взглядом – та лишь изогнула ухоженную бровь – и твердым, уверенным голосом продолжил:

– Сомневаться в моем происхождении, бард, значит подвергать сомнению мою честь. Придется вытерпеть официальное расследование, но затем я буду оправдан, а вот ты наверняка заплатишь за оскорбление жизнью.

Мельсендре ничего не ответила.

Что ж, попытаться стоило. Мишель смягчил тон:

– Впрочем, в официальных расследованиях мало приятного, да и я не заинтересован в твоей смерти. Чего ты хочешь? Вряд ли ты позвала бы меня сюда, если бы тебе ничего от меня не требовалось.

Женщина-бард усмехнулась и щелкнула пальцами. За спиной у Мишеля все, кто был сейчас в таверне, обнажили клинки.

– Сэр Мишель, – сказала Мельсендре, – вы уже доставили все, что мне нужно.