Империя

Пролог

Комета возникла в небе над Империей на третий год правления Лорда Роклера, регента Империи при малолетней Императрице Ирэли Мейдер.

Сначала осветились небеса. Поздней ночью, спокойной угольно-черной ночью, когда замолкают звуки больших городов, когда зажигают маленькие и такие теплые огоньки в домашних очагах, когда самое время допить последнее вино и пойти спать до утра, потому что завтра выходные, и не надо ничего делать…

Ярчайшая вспышка белого огня расколола небесный свод, и устрашенные звезды погасли, не в силах сравняться блеском с новым солнцем. Синий, ярко-белый, алый — все цвета заиграли над облаками, сплелись друг с другом огненными покрывалами, перемешались, и плавно шли вниз, чтобы истаять без следа где-то на высоте птичьего полета.

На смену исчезнувшему свету в небе зарождались новые сияющие полотнища, спускавшиеся вниз, и казалось, что не будет конца этой пляске светового безумия высоко в небесах.

Предметы стали отбрасывать ровные прямые тени, болезненно-белый нечеловеческий свет залил подлунный мир. Резкие черно-белые тени прыгнули, и зачарованно танцевали под ритм небесного огня. Некоторые уверяли, что звезды едва не сорвались с неба, а кое-кто говорил, что некоторые звезды упали на землю. Указывались даже те места, где это произошло.

Ночные птицы, которые летают высоко, падали с небес подобно каплям дождя, и даже деревья стали клониться к земле, страшась демонского ослепительно сияния.

Словно солнце перепутало день с ночью и вновь вернулось на небосвод, чтобы испепелить ночную мглу… Но разве солнце светит так? Так может светить только солнце нижнего мира, что катиться по каменному небосводу над ледяными адскими скалами…

Люди испугались.

Сервы стали молиться, священники предрекать наступление конца света и Беспристрастного суда… Но кто священников слушал? Беспристрастный Суд они обещали уже давно, не менее пары раз в году, и совершенно по разным поводам… А совсем уж древние старики вспоминали рассказы своих прапрапрадедов о том, что в давние времена небеса светились столь же ярко каждую ночь, а иногда и днем… Старики тоже часто что-то вспоминают, еще чаще священников.

А небеса гасли. Ярчайшие прозрачные вспышки становились все слабее и слабее… Все еще висели в небе зловещие океаны света, переливались, играли отблесками, затмевая сияние звезд — но уже всем стало понятно, что разгневанное небо успокаивается.

И тогда высоко-высоко, еще выше тех заоблачных далей, где рождалось зловещее сияние, воссияла комета.

Она вспорола еще неспокойную черную бархатистую тьму, прочертила призрачную полосу алого огня в небе от Вечного Океана до Каменоломни, и видно ее было даже в далеком Дегаспи. Воздушные корабли Империи Австралазиа прижало к земле, когда в небе пылала алая полоса первородного высшего огня.

По тревоге были подняты имперские гарнизоны в Крепости Крэя, но результата никто не добился. Воздушный корабль, один-единственный на всю крепость, не смог выйти на поиски упавшей кометы, так как команда взбунтовалась еще в самом начале небесного буйства и поголовно сбежала на землю, попрятавшись в кабаках, борделях и прочих разнообразнейших щелях так надежно, что некоторых не нашли даже на следующий день.

К утру, когда робко загорелся горизонт первым призрачным сероватым светом, все успокоилось так же неожиданно, как и началось.

Одинокий всадник в болотах Городов Реки застыл в седле, взглянув на небо. Далеко-далеко нитка кометы чертила небосвод, а всадник смотрел и смотрел. Конь под ним беспокойно прядал ушами, всхрапывал, чувствуя присутствие ночных хищников, но, доверяя человеку, стоял смирно. Ноги, обутые в крепкие коричневые сапоги, уверенно сжимали бока коня, из-под свернутого плаща высовывался кончик кожаной плетки. Такой если по человеку со всей силы — и нет человека. Надежно зашитые в кожу полоски металла пропорют тело как тонкую бумагу…

Комета исчезла за макушками громадных деревьев. Ее хвост, беловато-алая полоска, медленно таял в черном бархате ночного неба. Всадник стоически дождался, не отрывая взгляда, пока след кометы не погас полностью, потом тяжело вздохнул, и повернул коня в сторону дороги.

Там караван уже почти дошел до Цитадели. Вьючные лошади одна за другой поднимались по холму, охрана ехала по сторонам и неторопливо, с чувством собственного достоинства оглядывалась по сторонам, только больше по инерции, чем от служебного рвения. Рядом с городом разбойников давно вывели под корень. Да и не видно было ничего, темень почти абсолютная, в десятке шагов уже и дерева не разглядишь.

Луна взошла неожиданно. Только что было темно, хоть глаза коли, но вот вдруг стало постепенно светлеть, не совсем, как недавно, но все же… Большой белый шар беспечно всплыл в небе, и мир вокруг стал бледноватым и мертвенным. Тени пролегли причудливыми полосами от веток деревьев, пали на спину лошади и на человека подобием лап старинного многорукого чудовища, которые, говорят, еще водятся где-то в горах.

Человек глубоко вздохнул, быстрым движением поправил висящий на бедре меч, и легонько дал пятками по конскому пузу.

— Пошли, Ветерок, отсюда.

Конь тяжко всхрапнул и осторожно стал переступать на месте. Уходить ему явно никуда не хотелось, но ослушаться наездника он не посмел.

Пошли, пошли! — Поторопил его всадник. — У нас еще сегодня много важного.

Глава 1

Анабиоз неохотно отступал от меня. Было страшно больно, и хотелось спать. Ледяные сны не хотели выпускать меня из ледяного царства, где все-все белое и обжигающе холодное. Холоднее, чем в Арктике… Как в абсолютном вакууме.

Белая палата, белые стены, белые экраны. Один из них пестрит красными линиями, да горят три лампочки спокойным зеленым светом.

— Процесс пробуждения проходит нормально. Пожалуйста, не двигайтесь.

Механический голос болью отозвался в моих ушах. Ох ты, черт, ну почему так, так больно?

Тысячи иголочек кольнули меня, пробежались быстрыми злыми точками по мне везде, снаружи и внутри, уши заложило, в глазах внезапно потемнело…

Выгнувшись дугой, я закричал. Рот мой открылся, свело болью лицо. А через мгновенье сжались и все остальные мышцы, даже те, о которых я и не подозревал.

Было такое ощущение, что все мое тело взбесилось и стало сжиматься в точку, убегая от неистовой боли.

Судороги скрутили меня, словно паралитика. Во рту возник вкус крови — значит, я прокусил себе губу.

Только вволю подергаться мне не дали. Эластичные ленты сковали меня со всех сторон, прижали к койке. Холодная спина прижалась к ложу, легкие эластичные ленты обняли меня, укутали собой, сковали не менее надежно, чем застывающий пластобетон.

— Общефизическое состояние нормальное. — Сообщил все тот же механический голос. — Выход замещающих жидкостей завершен полностью, остаток в пределах нормы. Температура тела в пределах нормы второй стадии. До завершения процесса пробуждения осталось три часа. Избегайте движений. Пожалуйста, сообщите ваше имя и звание.

Имя? Звание?

Я постарался вспомнить. Но не получалось. Совсем не получалось. Но почему же? Ведь, если я человек, значит, у меня должно быть имя? И звание, что такое звание? Прозвище? Или кличка?

Бац! Громкий звук и страшная боль в плече. Верх отодвинулся какой-то аппарат вроде хобота. Стало тепло, жар прошелся по телу от макушки до пяток и исчез.

Ленты стали расслабляться, медленно втягиваться куда-то вниз ложа. Но совсем не исчезли. Откуда-то я знал, что обратно спеленать меня им труда не составит, они сработают в сотую долю секунды.

Словно серая занавеска опустилась в моем мозгу. Внезапно я понял, что лежу на высоком ложе, и что комната вовсе не пуста. Вокруг громоздятся какие-то сложные аппараты, экраны, автоматические шприцы и прочая медицинская ерунда. Когда-то это уже было, когда-то давно, очень и очень давно и столь же далеко.

Но тогда не было так тяжело. Тогда было очень больно и страшно, а теперь просто больно и тяжко. Во рту скопилась горькое, нос заложен, руки чуть подрагивают, ног вообще не чувствую.

— Пожалуйста, назовите ваше имя и звание. — Повторил механический голос. Ну чего заладил, ведь лежать-то так хорошо, и никуда не надо идти, ничего не надо делать…

Еще раз боль прострелила мое плечо, и еще одна теплая волна. Еще часть памяти вернулась ко мне, подобно куску пирога.

— Пожалуйста, назовите ваше имя и звание.

— Кеннет Малышев. — Громко сказал я. Черт, ведь это же мое имя! А что такое черт? А звание….

— Младший лейтенант Военно-Космических Сил Северного Блока, подразделение Десанта.

Еще раз кольнут, еще чего-нибудь вспомню. Ну, давай же, гадина, коли! Мне надо знать вообще все, ведь я так много не помню…

— Первый тест пройден. — Сказал голос.

Кто это говорит? Вот мысль, над которой стоит подумать… Подумать… Подумать… Подумать…

Стоп! А чего думать? Это говорит вспомогательный медицинский компьютер, который ведает пробуждением от анабиоза. Если правильно ответишь на все вопросы, то ты перенес анабиоз нормально.

А как можно перенести анабиоз не нормально?

Память услужливо подсказала мне, что может пойти не так.

Самое главное — мышечная атрофия. Просыпаешься, а сердечная мышца не хочет работать, отвыкла. Самые частые случаи. То есть, спал себе, спал, проснулся и сразу умер. Или наоборот, слишком сильный мышечный спазм, у которого есть какое-то хитрое медицинское название, тоже с гарантией отправит на тот свет. Потом следуют различные нарушения в строении ДНК, вызванные использованием замещающей жидкости или какими-то незапланированными биохимическими реакциями, ведущимися в организме. Но тогда я бы просто не проснулся. Еще есть нарушения в работе внутренних органов и мозга — это в основном из-за того, что замещающие жидкости не все выходят из тела. Токсикоз называется. Иногда просыпаются полные психи — шизофреники или какие похуже, потому что замещающая жидкость, что циркулирует у нас по венам вместо крови, застоялась где-то в мозгу. Для проверки общей адекватности проснувшегося и служит этот экспресс-тест, несколько простых вопросов.

Возможно, что меня скоро придется собирать заново. Или просто кольнут смертельной инъекцией, потому что наступил клеточный распад, и инъекция эта будет единственной реальной помощью мне. А через пару мгновений после того, как легкий укол коснется меня, просто наступит темнота, боли я просто не успею почувствовать.

— Начинаю первый экспресс-тест, — словно прочитал мои мысли компьютер. — Пожалуйста, назовите простейшую формулу воды.

— Аш два О.

— Пожалуйста, назовите количество основных планет Солнечной Системы?

— Девять.

— Пожалуйста, назовите величину скорости света.

— Примерно триста тысяч километров в секунду.

— Первый экспресс-тест закончен отлично. Пожалуйста, прочтите вслух название этого корабля. Название вы можете увидеть на стене напротив.

На стене напротив серебрились буквы.

— «Звездный Странник». -Вслух прочел я. И почему-то мне стало хорошо и спокойно. Словно эти два слова должны меня успокоить.

Но вот только что они означали? И что такое корабль? Это как-то связано с путешествиями?

— Пожалуйста, назовите год и место вашего рождения.

— Две тысячи четыреста девяносто шестой, город Москва, государство Россия в составе Северного Блока.

— Второй экспресс-тест успешно закончен. Даю снотворное.

Протестовать бессмысленно, это я хорошо помнил. Я расслабился, шприц зашипел, и выплюнул в меня струю физиологической жидкости пополам со снотворным.

Я уснул. Уснул с радостью — когда проснусь, то я буду все знать. Вернее, вспомню все, что помнил раньше.

Коротко бахнули двери в боевую рубку.

Герметичность ни к черту, ну да бог с ней. Восстановиться. Теперь я могу направить ремонтных роботов в любую часть корабля, чтобы они проверили тут все. За долгие века полета мало ли что могло случиться…

Теперь, под присмотром экипажа, за пару дней весь корабль переберут по винтику, все пришедшие в негодность части заменят… Мало вероятности, что не справимся. Такой корабль, как «Звездный Странник», трудно сломать до конца. Даже если долбить не ломом, а ракетами.

Да и тут, в колонии, должна быть нормальная ремонтная база. Все восстановим, будет лучше прежнего!

Первое, что надо мне было сделать — это пройти в боевую рубку и принять временное командование «Звездным Странником». До тех пор, пока не проснется капитан и остальной экипаж. Надо проконтролировать процесс расконсервации основных систем корабля, определить наше положение и все остальное, что может сделать автоматика, но человек сделает гораздо лучше.

Образно говоря, надо проконтролировать автоматику.

Да, вот так мы летаем к звездам. К далеким звездам, мелким зеленым песчинкам на ночном небе. С обычным движком путь к Новой Земле, нашей первой и ближайшей планете, которую с некоторой натяжкой можно назвать колонией, займет триста с лишним лет. Но есть теория пространства, которая была за эйнштейновской, и есть гипергенератор, честь и хвала Фаррейлу. И путь к звезде Бернарда волшебным образом сокращается — всего-то двадцать пять лет.

А путь к Капелле занимает побольше, где-то двести пятьдесят лет. И только что он завершился.

Пока мы шли в гиперпространстве, все крупные источники энергии были свернуты, остался только один из вспомогательных конвертеров. Главный конвертер предстояло включить только в обычном пространстве. Уж больно он светит во всех диапазонах, а там, где даже эйнштейновская физика дает сбои, даже радиоволны могут быть опасны. Так до сих пор и не ясно, могут или будут, слишком мало мы знаем о неэнштейновском пространстве, чтобы что-то такое утверждать наверняка.

Эх, и какая же чушь лезет в голову после окончания «сна».

— Доклад об активации! — Весело сказал я, переступая порог. Пока я в рубке, пока не проснулся флаг Наримов, для компьютера флаг именно я. Приятно, хоть и не долго… Надо ловить момент — кто знает, удастся ли мне еще покомандовать кораблем? Флаг-лейтенант — это как звучит-то! Учитывая, что право командования космическим судном дается, если звание твое выше капитанского, флаг-лейтенантов не бывает в принципе…

Черт!

Я внезапно осознал, что вижу. Над затыльником самого центрального кресла возвышалась фуражка, одетая, несомненно, на чью-то голову. Капитанское кресло было занято. Кто-то там сидел… Фуражка чуть качнулась от сквозняка…

— Полковник? — Неуверенно произнес я, обходя кресло по кругу. Что еще за идиотская шутка? Если проснулся первым, почему бы и не оставить сообщение?

Никаких шуток. В капитанском кресле сидел скелет в полной форме полковника Военно-Космических Сил Северного Блока. Скелет почернел от времени, но круглое отверстие в его черепе, в самом центре лба, зияло еще большей чернотой.

Нагрудная табличка комбеза ничуть не потускнела, все также тускнела керамитовая полоска. «C. (F) Vladimir A. Narimov. SF UN».

Механический голос мерно произнес:

— Готов выполнить ваши инструкции, флаг.

Все игривое настроение как рукой сняло. С минуту я стоял просто на месте, пытаясь понять, что же дальше-то делать, что говорить, и не осесть ли мне вот прямо сейчас на пол и не пальнуть ли в голову из лазерного пистолета. Флаг же наш мертв, вот сейчас такое начнется… Есть ли у нас кто из МГБ? Да есть, точно есть, их не может не быть. Начнут расследование, кольнут той дряни, которую никто не любит…

Но кто же додумался вот так, до такой вот дури, а? Что случилось-то?

— Буди остальных. — Я почти кричал, и осекся. Слишком уж истерически прозвучал мой выкрик.

— Поясните приказ.

Черт побери, да надо же собраться! Что толку паниковать, это теперь не поможет.

Кое-как я взял себя в руки. Но это было не так-то легко.

— Сделай доклад по состоянию остальных анабиозных саркофагов. Сделай доклад по состоянию организмов остальных членов экипажа.

— Доклад. — Мне показалось, что голос чуть насмехается. — Командир борта флаг-полковник Владимир Наримов — данные отсутствуют. Старший помощник полковник Джон Крамер — саркофаг отключен, организм не функционирует. Старший оператор систем защиты майор Ирина Иванова — саркофаг отключен, организм не функционирует…

Я слушал, и мне становилось все страшнее.

— Список активных членов экипажа в зоне досягаемости! Поиск и доклад!

— Сделано. Лейтенант ВКС Северного Блока Кеннет Малышев.

— Что? — Мне показалось, что я ослышался.

Нет, такого не может быть. Это просто дурной сон, какие бывают часто…

— Поправка. Данные о состоянии организма младшего лейтенанта ВКС Северного Блока Кеннета Малышева основаны на его непосредственном наблюдении в зоне сенсоров. В зоне наблюдения отсутствуют флаг-полковник ВКС Северного Блока Владимир Наримов, главный механик майор Алексей Петренков, третий оператор систем обнаружения лейтенант Энни Гаррисон, второй пилот лейтенант Эдвард Смит, пилот истребителя сержант Ларри Говард, сержант десанта Рональд Маккорн.

— Что остальной экипаж? Кроме нас?

— Уточните понятия…

Я едва не сорвался, чуть не заорал в голос. Но вовремя сдержался, взяла верх ледяная рассудительность. Будто все во мне затопило льдом, холодным белым льдом. Сейчас просто не время орать в панике, сейчас надо просто делать свое дело…

— Данные по всем, кроме тех, кто отсутствует в зоне наблюдения. И кроме меня. Функционируют ли их саркофаги?

Комп стал перечислять состояния саркофагов.

— Саркофаг номер 10. Резерв, находится в консервации. Саркофаг номер 11. Резерв, находится в консервации…

Я ждал. Резервные саркофаги, они не в работе, они просто на всякий случай.

— …Саркофаг номер 21. На тестовые сигналы не отзывается. Саркофаг номер 22. На тестовые сигналы не отзывается. Саркофаг номер 23. Неисправен. Саркофаг номер 24. Неисправен, аналогично саркофагу номер 23. Внимание, состояния саркофагов с порядковыми номерами с 21 по 35, с 38 по 50 аналогичны. Саркофаги с номерами 21, 22, 36, 37 аналогичны. Сделать доклад по состоянию каждого саркофага?

Я уже ни на что не надеялся. Но все же надо было обязательно во всем самому убедится — потому что всегда оставался шанс на то, что комп ошибся, какие-то цепи сгнили от старости… Да мало ли что могло произойти — я же выжил, так почему мертвы остальные?

— Комп, слушай мою команду. — Сказал я в пространство. — Доклады устно мне и выводить основную информацию в рубку.

Палуба с анабиозными камерами совсем недалеко от рубки, даже пешком можно дойти, не надо тратится на капсулы доставки. Да я сам только что оттуда… И почему мне не показалось странным, что никто, кроме меня, не вышел, что коридор был пуст?

Через десять минут я уже шел по коридору. Назад.

Так. Вот тут идут камеры экипажа. Двери закрыты, вскрыть их не так-то просто, даже если есть оборудование. Все продумано очень хорошо — тяжелое оснащение по коридору не протащить, а легкое оружие тут бессильно. Даже конвертерный взрыв тут просто рассеется по коридору, а лазеры, которые сюда можно приволочь, просто не прорежут керамическую броню.

Первые десять камер — это резерв, они не работают, они все так же находились в консервации вместе с самим «Звездным странником» весь его полет.

Вот моя камера. Дверь открыта. Внутри суетится робот-ремонтник, похожий на здоровенного металлического паука, обрабатывает стены ультрафиолетом. Генератор робота негромко гудел, а неестественный свет плясал по камере. Саркофаг был закрыт и озарен изнутри все тем же странноватым светом. Анабиозные камеры готовились к новой консервации.

Я шел и шел, и никак не мог себя заставить подойти хоть к одной двери… И в конце концов я понял, что пройду точно так же, спешной походкой, быстро и размашисто, мимо кажущегося бесконечным ряда округлых дверей…

Я сам не понял, как остановился — я просто внезапно осознал себя, стоящим у двери. Сердце бешено колотилось в клетке ребер, почему-то щипало глаза… И куда-то пропали все силы, подошвы мои словно приклеились к полу, и я не мог сделать шаг вперед, хотя рука уже нависла над клавишей.

Нет сил. Все куда-то уходит, как вода в песок.

— Комп, открыть. — Каркнул я хрипло.

Зашипели шланги герметизации, мягко зашелестели сервомоторы, скрытые в броне. Тут не заботились о комфорте — все же это самое сердце боевого корабля. Сервомоторы могли сдвинуть небольшой танк, не то, что сотню килограмм брони.

Дверь нерешительно вздрогнула, поползла вглубь, а потом дернулась вбок.

Я вошел внутрь.

— Анабиозная камера. Майор Ирина Иванова.

Саркофаг закрыт. Видимых повреждений нет, но тогда почему же он отключен? Зеленый огонек на крышке, вон там, небольшой светодиод, должен гореть ровным зеленым светом, но чашечка черна и матово блестит…

Что же происходит-то?

— Разблокировать саркофаг. — Скомандовал я. — Приступить к процедуре пробуждения.

— Команда невыполнима. — Сразу же отозвался комп. — Саркофаг отключен.

Если отключен, тогда… Крышка. Она не может быть слишком тяжелой, как только отключается энергия, деблокировка производится автоматически…

Я обошел саркофаг кругом. Вот тут должны располагаться фиксаторы, которые освобождают пружины. Надо только нажать их…

Броневая крышка чуть вздрогнула.

Готово. Теперь упереться вот так, поднять вверх, сильно не надо, надо всего лишь чуть подтолкнуть, пружины сработают сами…

Серый колпак полез вверх, медленно поворачиваясь на направляющих.

Прозрачная крышка — пять миллиметров стекла. Пластик, не пропустит даже луч лазера, абсолютная герметичность.

Она была там. Прозрачно-белый пластик стал серым, помутнел и как бы запекся, но все же еще можно было рассмотреть то, что осталось от майора Ирины Ивановой. А осталось от нее не так уж и много…

Тут не было бактерий, и не могло быть гниения, человеческое тело надежно было изолировано от всего, процесс подготовки — будь он неладен — хранил человека даже так, даже без энергии. Но без энергии нельзя было поддерживать жизнь. Нет циркуляции замещающей жидкости, нет потоков излучения, не работают силовые поля, ничего не работает и работать не хочет…

Я отвернулся.

Как живая… Да вот толку-то, клетки умерли. Майор Ирина Иванова мертва, она умерла еще тогда, когда вырубилось питание, когда иссякли потоки энергии, а комп саркофага не успел начать экстренное пробуждение.

Внутри анабиозной камеры не было никаких бактерий, вызывающих гниение — они были тщательно уничтожены, и тело майора Ирины Ивановой, нашей главной артиллеристки, сохранилось полностью. Но вот только в том теле не было жизни…

Я никогда не интересовался анабиозом. И сейчас не мог ответить, от чего именно она умерла и почему ее не затронуло разложение. Мне это было просто не нужно и не интересно.

Это самая легкая смерть — их организм просто перестал функционировать, когда отключились все системы. Они даже не проснулись — они просто не проснулись, уснули — и все, все, все…

В себя я пришел уже снаружи.

Можно было бы пройти по остальным саркофагам, всего сто двадцать штук… Но я и так знал, что там увижу, и знал также, что все равно пройду их все, все до единого, чтобы только удостоверится…

И я пошел. Не знаю, сколько времени это у меня заняло, но я все шел и шел, шел и шел…

Катастрофа.

Центральная рубка звездолета в норме, вообще все системы в норме. Но вот какого черта все люди мертвы? Но все же… Некоторые саркофаги были пусты. Закрыты, и пусты… Стояли в консервации, точно так же, как и резервные. Никаких повреждений не было, все нормально, нормальная консервация.

Саркофаг Наримова, естественно, был пуст — но Наримова я уже видел… Отсутствовали люди еще в нескольких саркофагах…

А если включить полную диагностику, то можно найти и их… Трупы? Две сотни с лишним лет — нет, не прожить, никак не прожить! Сто пятьдесят, сто шестьдесят — но не двести же лет! Да и трудно представить, чтобы кто-то прожил в помещениях корабля столько времени. Просто с ума сойти можно, звездолет — это не остров Робинзона…

Все остальные мирно легли в свои саркофаги, мирно уснули… А потом кто-то вырубил энергопитание всех до одного анабиозных ящиков, парой лазерных импульсов превратив в расплавленный металлолом волноводы, идущие от аварийных конвертеров, когда они еще не успели заработать.

Зачем-то я остановился около последнего из саркофагов, и осторожно провел большим пальцем по черному пятну на краю анабиозного саркофага. Словно еще может обжечь… Тут стреляли уже давно, все, что могло гореть, уже сгорело, а все, что могло остыть, уже остыло.

Я представил себе, как это было. Наверняка импульс лазера прожег керамитовое напыление не сразу — но уж когда прожег, полыхнуло уже внутри. Конвертер не пострадал, он даже успел выбросить первую порцию энергии, но вот волноводов, по которым живительные струйки электромагнитных полей высокой частоты должны была струиться в системы саркофага, уже не существовало. Луч пережег их четко, как будто стрелял робот — щель разреза прошла в одном и том же месте, короткая, всего пара миллиметров, на первый взгляд она и не заметна посреди достаточно большого пятна черного нагара.

Сам конвертер не тронули, сволочи. Соображали, что при повреждении конвертера взлетят на воздух вместе с саркофагом. Но все же вполне профессионально вырубили всю систему!

Какая разница, кто это сделал и как? Главное, что все они мертвы, а я чудом выжил… Наверное, чудом, чудом, а если было одно чудо, то должно быть и другое? Значит, мог выжить еще кто-то еще, кто-то?

Надо возвращаться в рубку. Если кто-то остался жив, то обязательно он пойдет в главную рубку, особенно если за ним никто не придет, никто не укажет задачу. Место всех проснувшихся — это центральная рубка. Тем более что кто-то был же в тех саркофагах, что не заняты никем…

Как-то мертвенно и пружинисто я вышел из помещения. Ремробот, большой паукообразный механизм на тонких стальных ножках, дождался, пока я покину помещение, и двинулся внутрь, за ним потянулся второй и третий. На покатых горбах ремроботов бугрились по паре контейнеров с консервирующей смесью, красные кресты на контейнерах слабо поблескивали. Чуть слышное шипение приводов роботов было единственным звуком в большом и хорошо освещенном коридоре.

Мне стало не по себе. Механический гроб с трупами экипажа несся через межзвездную вечность, и даже пусть не проснулся бы и я, вот эти роботы все так же выполняли заложенные в них команды, не мало не заботясь о том, что объекты их заботы уже не существуют на этом свете.

А, ерунда. Это всего лишь роботы, что в них вложили, то и будут они делать. Кто же виноват в том, что не предусмотрели аварийной программы по пробуждению человека, если он оказался в неисправном саркофаге?

Глава 2

Путь обратно занял чуть больше времени, чем в блок экипажа.

Двери в рубку клацнули уже не так громко, давление постепенно выравнивалось по всему кораблю.

— Сообщи дату последней записи в бортовом журнале. — Приказал я.

Наверняка что-то осталось.

Не могли же они не с того ни с сего встать из саркофагов и перебить друг друга, а выжившие вырубили анабиоз у спящих и попрыгали в открытый космос? И почему тогда выжил я? Почему это никто меня не побеспокоил, почему же выжил все-таки именно я, а не кто-нибудь другой?

Убирать из кресла нашего капитана я не решился. Просто не мог и все.

Не просто же так он там погиб? Кстати, интересный вопрос — погиб ли он сам, или его застрелили? Рядом с креслом валяется НТ, прямо рядом с капитанской рукой, но не похоже, чтобы из него стреляли. Энергоблок пистолета весь прогорел, на рукоятке жженая дыра. Теперь от лазера толку меньше, чем от молотка. Молотком хоть гвозди можно забивать, а эту штуку я голой рукой не возьму — вдруг там заряд еще остался? Током долбанет, мало не покажется…

— Пятнадцатое августа две тысячи пятьсот пятнадцатого года. — Раздалось под потолком. — Проиграть запись?

— Да. — Сказал я, осторожно подвигав ногой пистолет. Это примерно через неделю после того, как я уснул…

— Проигрываю запись бортового журнала от пятнадцатого августа две тысячи пятьсот пятнадцатого года. Бортовое время — двадцать два часа пятьдесят три минуты.

На экране появился Владимир Наримов. Не тот скелет, а вполне нормальный человек. Глаза так и горят. Форма безукоризненно подогнана, за спиной панорама боевой рубки, звезды на бархатисто-черном небе. Я никогда не видел флаг-майора в мятой форме, даже комбез под скаф он носил как парадный китель…

— Два месяца со дня старта. — Сообщил Наримов. После включения гипердвигателя наша скорость нарастает. Векторы ускорения и торможения выверены. Сегодня я ложусь в «холодный сон», передав управление автоматике.

Экран погас. Наш капитан, как всегда, краток и лаконичен. Говори быстро, разборчиво и по существу, а иначе пойди отсюда и не мешай работать… Долгая служба в Десанте, да еще в таких неспокойных районах, не могла не оставить свой след на нашем командире.

— Конец записи. Проиграть предыдущую запись?

— Да. — Я поерзал на месте, уперев в пол ноги. Икры неожиданно свело. Такое должно часто происходить после анабиоза — все мышцы сводит, несмотря на всякие там процедуры. Хорошо, что сводит ноги — а вот если сведет сердечную мышцу? Или такое невозможно?

С такими мыслями я выслушивал очередное сообщение компьютера.

— Проигрываю запись бортового журнала от четырнадцатого августа две тысячи пятьсот пятнадцатого года. Бортовое время — четырнадцать часов сорок одна минута.

Опять капитан. Но не в форме, а в рабочем комбезе. И не из боевой рубки, а откуда-то из технических помещений.

— Полет нормальный. Сегодня легли в «холодный сон» все наши навигаторы. Я проверю последние расчеты и ложусь в анабиоз завтра.

Экран погас.

— Конец записи. Проиграть предыдущую запись?

За всю неделю ничего интересного не было. Я едва не расколотил в ярости экран. Ну что же такое тут было?

Секундочку! А если…

— Были ли сохранены записи происходящего на борту после последней записи в бортовом журнале? — Спросил я немного растеряно.

— Некорректный вопрос. — Ответствовал компьютер.

— Причины некорректности?

— Конфликт понятий. Записи были сохранены, записи были удалены.

От восторга я едва не подпрыгнул. Ну хоть что-то! Хотя это что-то далеко еще не все, записи могут так удалить, что и концов не найдешь, это же память военного звездолета, а не домашний компьютер.

— Причины удаления записей?

— Причины неизвестны.

— Кто это сделал и зачем? — Я совсем забыл, что разговариваю с компьютером, который отвлеченных понятий не понимает.

— Некорректная команда. Рекомендую отказаться от вербального режима и перейти в режим ручных команд. — Ответил мне на это компьютер.

Ну да. Так я до будущего года провожусь, а толку чуть.

— Отмена режима ручных команд. Кто произвел удаление? Когда это было сделано?

— Неизвестно. Информация была стерта вместе с основной информацией. Последняя удаленная запись датируется седьмым января две тысячи шестьсот сорок третьего года.

Вот же мать твою! Это же расчетное время прибытия. Мы уже должны в это время подходить к Капелле. Начнется торможение, выход на орбиту сначала вокруг звезды, а потом определение нашего положения — и побудка части нашего экипажа, которые должны принять управление звездолетом на себя.

А уже на орбите Капеллы III должны были разбудить всех, в том числе и меня.

Но вот так получилось…

Информация стерта.

Было тщательно уничтожено вообще все. Часы молчали, остановленные невесть когда. Даже компьютерные часы, которые должны были работать не отключаясь, показывали время — нулевой год нашей эры. Кто-то их вырубил тем же лазером. Долго резали броню, очень долго — но все же прорезали, и главным часам, с которыми сверялся бортовой компьютер, настала смерть. Как и компьютерным часам — кто-то просто перезагрузил бортокомп, вышибив из его памяти время напрочь — ведь время-то он брал с больших часов. Которые сейчас уничтожены…

Корабль сейчас все равно что мертвый. Гроб, абсолютно исправный, но все же гроб, плывущий по космосу. Работают только самые минимальные системы, вспомогательные конвертеры, обеспечивающие энергию для необходимых нужд и для корректировочных двигателей. Генераторный комплекс должен работать автоматически, и либо вскоре будет заглушен, либо уже его автоматика погасила.

Оба главных конвертера не работают, в них нет ни капли активного вещества.

И это правильно — большие конвертеры такое путешествие не перенесли бы, никаких ремонтных ресурсов не хватило бы, чтобы заменять приходящие в негодность части. А так… Сейчас выйдут на рабочий режим, все системы протестируются и начнут нормально работать.

Тогда можно будет обшарить корабль вдоль и поперек, под полным контролем. Ремроботы тут даже последнего таракана найдут, не то что человеческое тело, куда бы оно не запряталось. Противоабордажные комплексы и не на такое натренированы.

И можно будет определить свое положение в пространстве, а заодно и попытаться связаться с колонией. Двести пятьдесят лет — большой срок, тут могла развиться нормальная промышленность, спутников должно летать столько, что никому мало уже не кажется…

— Анализ планетарной системы готов? — Спросил я.

— Нет.

— Причины?

— Конфликт систем. Расконсервация внешних наблюдательных систем займет еще тридцать четыре часа двадцать две минуты. Будут какие-то особые приказания по расконсервации внешних наблюдательных систем?

Ну конечно. Идет расконсервация всех систем — третичных и четвертичных. Хотя это все должно было начаться еще на подлете. Коррекция систем, поиск, коррекция прыжка и все такое…

— Нет. — Спохватился я. — Продолжать работы.

Лучше пусть все идет по плану. Пока корабль определиться в пространстве, пока вычислит вероятные орбиты планет — это все же время, время… И вмешиваться в этот процесс я не хочу, потому что очень плохо в этом понимаю.

Это же не Солнечная Система, вдоль и поперек летанная-перелетанная. Прежде чем звездолет ляжет на устойчивую орбиту вокруг планеты, надо проверить столько факторов… Вычислить массу планеты, ускорение свободного падения и все прочее, что нужно для стабилизации вращения, установить размер атмосферы, чтобы не врезаться в нее, скорректировать множество других вещей, большинство из которых мне и в голову не придет, несмотря на мой диплом пилота малых аэрокосмических судов…

И самое интересное — пока компьютер не просчитает некоторое количество параметров, экраны не включаться. Есть пара оптических телескопов, но это всего лишь игрушка, в космосе обычными глазами ничего путного не увидишь.

Да. Не проснулись те, кто должен был подготовить звездолет к выходу на орбиту, а проснулся я, когда уже было поздно.

Вот радость-то — сидеть сутки в железном гробу, и наружу-то не выглянуть… Кстати, до помещений с обычными иллюминаторами тоже не добраться, они сейчас все поголовно должны быть закрыты.

Может, одеть скаф и все же вылезти туда? Посмотреть, что да как…

От одной мысли, что снова придется заковываться в большой пластиковый гроб, меня передернуло.

Нет уж. Будем ждать, торопиться пока что некуда.

Хотя! Надо вывести данные хоть радарных экранов, «Звездный странник» должен же как-то ориентироваться в пространстве сам, верно же? А значит, что системы внешнего наблюдения все же работают…

— Компьютер! Выведи на седьмой экран информацию системы ориентации в пригодной для визуальной оценке форме!

Радарный экран — это чушь полная, придумка для идиотов, все равно ничего толком по нему понять нереально, но все же мне было интересно, где же мы в данный момент находимся.

Через полминуты я любовался на результаты работы наших радаров. Радиоволны — это стиль ретро по сравнению с современными системами обнаружения, но все еще оставались самыми надежными и самыми изученными из всего, что было у человечества. Потому-то даже система ориентации «Звездного странника» получала от радаров львиную долю всей информации.

Так, кое-что понятно. Громадная сферическая поверхность, из перекрещивающихся зеленоватых дуг, над ней — еще одна, и еще одна. То есть, примерно три уровня… Планета с плотной атмосферой. Верхняя часть — самые верхние слои атмосферы, где достаточная плотность, ниже — еще какой-то ионизированный слой, от которого отражаются лучи радаров, а самая последняя — это поверхность. Насколько я правильно это все понимаю… А понимаю я все правильно, это сто процентов. «Звездный Странник» висит на орбите планеты, скорее всего, геосинхронной.

— Вывести на главный экран. — Распорядился я.

Щелчок — главный экран, здоровенный, в самом центре рубки, заработал. Все та же картина, но теперь появились цифры и всякие подписи, по которым я хоть что-то смог определить. Плотность самой верхней сферы очень мала, тут начинается примерно верхний слой атмосферы. То, за что могут зацепится радары, от чего приходит первый отклик. Ниже — это тоже атмосфера, только не совсем понятно, что это именно такое. Из курсов физики я помнил что-то про ионизированные слои, от которых отражаются радиоволны, но сказать точно… Не-а. Не могу. Скорее всего, это что-то плотное, где наблюдается отражение радиоволн. Ниже — это поверхность, радары ее зацепили не точно, только дали понять, что тут есть что-то твердое.

Ого, а мы уже на высокой орбите, надо же!

— Внимание. Производиться расконсервация вспомогательных конвертеров. Будут ли особые инструкции по расконсервации?

— Нет. — Я подумал, и добавил. — Сообщи мне о этапах вычисления параметров звездной системы.

— Звезда определена. Поиск планет продолжается. Планета-цель определена. Местоположение в пространстве определено. Курс частично определен. Выход на предположительно стабильную орбиту произойдет через семь часов тридцать минут, допуск три часа.

Хоть что-то. Жаль, конечно, что корабль уже не висит, придется пережить немножко ускорений, но все равно хорошо, что прилетел он не к какой-нибудь внешней планете, от которой до Капеллы-III пилить и пилить без генераторов, а сразу вышел на орбиту цели нашего путешествия.

Я сел в кресло — управление огнем, тут должен был сидеть управляющий всем нашим оружием. Вон те места — это для тех, кто возьмет под свое наблюдение отдельные сектора и отдельные участки — например, только систему ПРО или торпеды.

Ладно, будем думать. Пока что никаких действий я предпринимать не хотел — но самое простое и самое надежное — это выйти на орбиту и дождаться, пока до меня не доберутся колонисты. Должен же у них сохраниться хоть какой-нибудь космический транспорт? Тогда уж и разбираться. В колонии должен быть главный, скорее всего, генерал какой-нибудь, а я всего лишь лейтенант.

— Определены массовые характеристики планеты, производиться анализ стабильных орбит. Вывести рекомендации по оптимальному курсу?

Вот теперь уже мне лучше подключаться. Комп — это все же комп, пускай и квантовый. Человек пока что может решать гораздо лучше тупой железяки.

— Выведи на главный экран. — Как не хорошо было сидеть на этом месте, а все же хотелось бы куда-нибудь поближе… Но я никак не мог себя заставить сесть на место флаг-командира нашего корабля. Владимир Наримов был еще там, и убрать его оттуда у меня просто не хватало… Смелости?

Я глянул на командирское место. Нет, не в ней дело, не в смелости. Я и сам не отдавал себе отчет, что именно мешает выкинуть даже не труп, а уже мумию флаг-командира из его кресла и самому туда сесть. Чего-то да не хватало. Как же так — вот сидит он тут, сидит, а я подойду и выкину? Так не годится!

Передернувшись, я отвернулся в сторону. Есть у меня много и других дел, все же! С телом капитана разберемся позже, когда все будет в порядке.

Вот интересно, сможет ли один-единственный человек вывести корабль на орбиту? Вроде ничего такого, не на китайском корыте летим. Но с другой стороны, боязно как-то это все. «Звездный Странник» — это не аэрокосмический истребитель типа «Поморника» или «Сапсана», а та еще дрянь, здоровенная, побольше иных астероидов. Инерция у этой массы громаднейшая, просто так ее с места не сдвинешь, а еще сложнее останавливать. Маневры в гравитационном поле тем и страшны, что даже самый быстрый комп может просто не успеть просчитать все, что будет происходить. Неправильно определили массу, и все, привет, надо пересчитывать ускорение, неправильно определили скорость, и неправильно задали сближение — и надо уже гроб готовить. И не пластиковый, а вполне настоящий, которые или пустыми зарывают, или вообще закрытыми. Космонавт, до которого все же добрался Космос, выглядит, если выглядит, если не разнесло на молекулы, очень неприятно.

Центральный экран расцвел полетными траекториями.

Раз, два, три! Все системы в норме, все работает просто отлично!

Зеленая сетка планетарного шара окуталась синими светящимися шнурами, штук сто, не меньше. Некоторые длинные, величаво огибающие планету далеко за атмосферой, другие суетливо прижимались к самой верхней кромке, словно стремились окунуть корабль в верхние слои экзосферы, сдуть налет и пыль открытого космоса.

Так, вот эти, самые близкие — ну их на фиг, так все антенны и надстройки можно спалить, но и длинные тоже не буду выбирать, не на орбитальной мыльнице летим, а на передовом достижении нашего времени, самой мощной боевой машине, что только придумали люди, современнейшей космической крепости. И моторы тут соответствующие, тянут хорошо…

Я призадумался. Надо вывести сейчас то, что подходит по времени… Черт, что я делаю — вон, в углу экрана, список оптимальных, пятнадцать штук, должны работать. Все пятнадцать приведут меня в точку Лагранжа, наиболее к нам близкую, что мне и надо. Ладно, дальше лезть не будем, ну его все. Выждем пока что, корабль большой, столько летел в пространстве, и тут повисит еще пару деньков, никуда не денется.

— Я еще не проснулся! — Громко сказал я куда-то в направлении потолка. — Я бы еще поспал, я спать хочу.

Потолок мне не ответил. Даже комп не ответил, наверное, не принял мои слова за обращение.

Что выбираем? Наиболее экономичную траекторию выбирать бессмысленно, горючки у нас столько, что хватит, чтобы без гиперпространства смотаться на Землю и обратно. Выберем наиболее простую, чтобы не биться о стенки во время ускорений.

Прикинем…

— Траектория номер шесть.

— Принято к исполнению. — Равнодушно отозвался компьютер.

Я устроился в кресле поудобнее. Место второго пилота. Путь пойдет без ускорения, так что можно немного расслабиться. Надо бы еды найти, но пока то да се… Да еще к тому же, сразу после анабиоза есть лучше не надо.

Хотя голод зверский!

— Внимание. Через минуту будут запущены малые коррекционные двигатели. Пожалуйста, приготовьтесь к маневрам. Продолжительность маневров — не менее пяти минут. Даю обратный отсчет. Четыре минуты сорок секунд. Пожалуйста, займите места согласно малому маневровому расписанию. Четыре минуты тридцать секунд. Четыре минуты двадцать секунд. Пожалуйста, займите места согласно малому маневровому расписанию. Четыре минуты десять секунд.

«Звездный странник» чуть дрогнул.

Я бы никогда этого не ощутил — просто чуть «поехали» все те ощущения, что составляют вестибулярный аппарат человека.

Сменилась — очень незначительно — сила тяжести, чуть потянуло вбок и вперед, что-то стало НЕ ТАК… Просто этого не объяснить, это надо почувствовать самому. Одно дело маневрировать в пределах поля тяготения планеты — там все ощущается еще как, если, конечно, совсем от этих маневров мозги не теряешь, а вот в космосе все гораздо тоньше. Невесомость, трудность с ориентированием в пространстве, неумолимые законы космической механики и все такое, и все остальное, что осложняет жизнь космонавтам…

«Звездный странник», громадная махина величиной с небольшой город, двигался через космос.

На экранах начала меняется информация. Расстояние до планеты, ускорение, тяготение — все медленно плыло, менялось. Корабль величаво потягивался, мчась сквозь пространство, включая корректирующие двигатели, выправляя путь, уровень жесткого излучения рос постепенно.

Вроде все в норме…

Но полей-то пока что нет! Силовое поле — это не электрическая лампочка, просто так его не включишь. Но зато за полем — никакого излучения… Все норма, не полысею, как говорится.

Не глядя я перещелкнул пару контактов на доске.

Автономная защита рубки должна сработать, но следует ее поторопить, а то не ровен час можно и посильнее дозу схватить. На корпусе корабля сейчас много всякой гадости может лежать, и конвертеры тоже должны малость светить. Поберечься бы лучше.

— Внимание. Сообщение. — Комп коротко бибикнул сиреной. — В данный момент готовиться расконсервация главных конвертеров. Будут особые приказания по расконсервации главных конвертеров?

Еще мне не хватало, как лезть в эту процедуру. Нет, нельзя никогда лезть в то, в чем не понимаешь. Там столько параметров, что мне вовек не разобраться.

— Нет, проведи расконсервацию по стандартной процедуре.

— Принято. Начата расконсервация первого аварийного конвертера. Принят режим вербального оповещения…

— Вот уж начал… — Проворчал я себе под нос. Экраны обзора передо мной оставались мертвы и пусты — кроме главного экрана. На нем был кусок здоровенной сферы планеты, такой здоровенной, что на пятиметровом экране она выглядела почти как прямая. В самом центре — маленькая точка — это мой «Звездный Странник».

Нажатием пары клавиш я перевел экран в трехмерный режим.

Над здоровенной пластиной в центре рубки показалась голографическая проекция — шар диаметром метра три, зеленоватый, непрерывно изменяющийся.

Неуловимое движение — и шар исчез, осталась только темноватая каемка по краю.

Теперь долгое сканирование радарами, в разных режимах…

Посмотрим… Я развернул кресло к проекции.

Ага. Справа и внизу сейчас планета — зеленая реберная поверхность, громадная полусфера. Атмосфера очень даже есть, теперь реберных поверхностей несколько, самая верхняя еле различима. Больше ничего не видно — ни метеоритов, ни спутников, ни пылевого облака, ни вражеских кораблей… Есть только какие-то блестки — нет, что-то такое есть на орбите, и сильно все это напоминает осколки маленьких метеоров… Наверное, какие-то мелкие камешки, попавшие в сферу притяжения этой планеты. Ерунда, конечно, для звездолета они опасности не представляют, их испарят раньше, чем я успею об этом подумать.

А может, это навигационные спутники? Ненароком сшибить парочку-другую… Хотя если есть у них коды, то бортокомп их просто так не тронет, оставит в покое, пока их орбиты не станут для корабля опасными, или еще что-то такое подобное. Так что лучше бы начальнику колонии поторопиться. В вопросах паранойи создатели защитных программ для бортовых компов наших звездолетов кого хочешь могут поучить.

Жаль, что радар самый примитивный. Можно было бы посмотреть и на очертания континентов…

— Внимание! Введение пяти долей активного вещества в конвертер! Внимание! Начата реакция! Внимание! Начата реакция!

Несколько секунд томительного ожидания.

— Реакция идет под контролем. Первый вспомогательный конвертер запущен. Приступить к расконсервации первого главного конвертера?

— Приступай. — Махнул рукой я. Если пошел первый вспомогательный, то есть энергия… А если есть энергия, то можно часть ее направить на внешние наблюдательные системы — пускай пока приведет в порядок хотя бы пару телескопов. А то пока он главный конвертер готовить будет, семь потов с меня сойдет от нетерпения…

— Комп! Как скоро ты сможешь вывести на экран визуальные данные о планете?

— После расконсервации визуальных средств наблюдения, могущих быть направленными в сторону планеты.

— Ладно. Начни расконсервацию телескопов — какие там у тебя на носу?

— Главный телескоп, первый телескоп, второй телескоп, третий телескоп, четвертый телескоп.

— Сначала начни с… — Я уже собирался посоветовать компьютеру начать расконсервацию первого и второго бортовых телескопов, которая пройдет гораздо быстрее, чем расконсервация главного телескопа — здоровенной бандуры, которая может разглядеть звезды черт знает где, и стал прикидывать, как бы мне проверить, нет ли где чего-нибудь, способного пролить свет на происшедшее…

В это время взвыла тревожная сирена. Словно кошка, у которой прищемили хвост дверью — да не просто так, а со всего маха, с оттяжкой…

Свет погас, и загорелся вновь, но уже гораздо тусклее. Освещение белое, а не красноватое, энергосберегающее. Значит, энергия идет все же от вспомогательного конвертера, а не от аварийных, на которых сюда летели.

— Что за нахрен? — Заорал я. — Что происходит?

— Нестабильность первого главного конвертера. Вызвано конфликтом исполнительных приложений подпрограммы расконсервации. — Механический голос компьютера был спокоен. Ему-то что, гаду, у него чувства самосохранения отродясь не было, все его самосохранение измеряется приказами командира да Тремя Законами.

Мать твою так!

Я едва не завыл громче чертовой сирены. Кто-то на этом корабле очень не хотел, чтобы «Звездный Странник» дошел до Капеллы. Нестабильность главного конвертера чревата энергетическим взрывом, мало чем отличающимся от термоядерного. Синтезируется на килограмм вещества больше, чем надо, инис и земные колонисты увидят над собой новое солнце, поярче прежнего. Правда, погаснет быстро, да и излучением хлестанет по атмосфере. Но зато вволю полюбуются на Северное сияние, оно тут еще долго будет, пока горячие частицы того, что было «Звездным Странником», будут падать на планету. Еще и метеоритный дождь увидят. Вот красотища-то…

Это все. Катастрофа, просто взрыв — и все… Системы защиты и силовые поля еще не вышли на полный уровень, нет никакой надежды от всего этого защититься. Может, не будет никакого взрыва, а корабль прожарит жестким излучением, которое надежно стерилизует тут все живое. Но да мне-то от этого не легче! Какая разница, от чего погибнуть, все равно все едино, что в распыл на северное сияние пойти вместе с кораблем, что загнуться от нейтронного взрыва. Или еще от чего, что может произойти с кораблем.

Что у нас следующее по плану, бунт боевых роботов из противоабордажной партии? Тогда проще самому застрелиться. Хотя нет, их пока что не расконсервировали, слишком уж тонкие механизмы.

— Остановить процесс расконсервации! — Приказал я.

— Невозможно выполнить вашу команду. — Прокомментировал компьютер.

Вот же сука! Что же делать? Если я один остался на борту — вот снова интересно, почему? — то надо срочно брать на себя полномочия капитана и прекращать расконсервацию. Пока не рвануло. Полномочия капитана это позволяют.

— Принять вводную — мы находимся на вражеской территории.

— Выполнено.

— Принять меры к максимальной маскировки!

— Выполнено.

Ну, хоть что-то… Двинулось, что ли?

— Прекратить расконсервацию!

— Невозможно. Нестабильность конвертера продолжает развиваться!

— Приказ капитана — прекратить расконсервацию!

— Невозможно выполнить вашу команду. Конфликт исполнительных приложений в основной программе. Рекомендую перейти режим ручных команд.

— Вот твою мать… — Выдохнул я.

Главное, поспокойнее… Надо добраться до анабиозных камер, пересидеть там…

Так.

Я глубоко вдохнул и постарался успокоиться.

Думаем, что надо сделать… В анабиозном блоке есть все для автономной жизни в течении месяца, так что голодная смерть мне не грозит. Поля удержат излучение, а когда пройдет вспышка, то можно будет выйти.

Хорошо. Начинаем.

— Энергию на аварийные конвертеры, начать полную капсуляцию анабиозного блока, прекращение доступа по отдельной команде…

— Выполнено. — Донеслось из динамиков.

Вот так-то. Возвращаемся…

Одного взгляда на экран контроля состояния энергии хватило, чтобы понять — что-то пошло не так. Светящиеся нити энергии аварийных конвертеров никак не отреагировали, вообще рисунок никак не изменился! Все по-прежнему! Никак не идет, сволочь такая!

И автономная защита рубки… Да она тоже не работает, вообще ничего не работает!

Еще в начале полета всем нам вдолбили в головы основы функционирования всей корабельной автоматики — просто так, на всякий случай. И то, что происходило сейчас, имело явные тревожные признаки, это было понятно даже мне.

Поток энергии от аварийных конвертеров сейчас должен идти как раз на подключение защитных систем анабиозного блока, это задание без специальной команды считается приоритетным, я даже отдал прямой приказ, а туда не отправилось ничего, ровным счетом ничего! Глухо, как в могиле.

Что-то тут не так, что-то не так…

Компьютерный вирус. Вот гадство. Теперь надо молится, чтобы у меня было хоть полчаса…

— Нестабильность конвертера. Синтез неуправляем. Вероятна вспышка излучения. Активировать поля?

— Да, черт тебя дери! — Выкрикнул я. Дошло до придурка электронного…

— Принято. Расконсервация систем генераторов защитных полей начата. Время выполнения — двенадцать часов сорок пять минут.

Я не сразу понял, что это означает, подсознание, нутро мое раньше меня осознало и сопоставило информацию. Холодный пот горстью ледяных шариков скатился по спине, а я все никак не мог понять, что же это такое, почему все так вышло… И вдруг понимание пришло — рывком, мигом, в один вздох сердца.

Без защитных полей поток жесткого излучения превратит внутренности корабля в микроволновку. Корабль станет космической могилой, склепом похуже, чем когда-то выстроили под Североморском для отработанных реакторов старых подлодок. И у экипажа не будет шансов выжить, уж об этом-то позаботились, сволочи…

Значит, это все. Летели-летели, и прилетели, мать вашу за ногу. Полчасика, и все, и привет, можно будет спокойно зажариваться. Но лучше сразу себе веревочку найти и подходящий крюк, потому что жарится живьем приятного мало. Или, может, добраться до склада с оружием? Вешатся — это как-то не по-нашему, не по-армейски. Лучше уж луч в сердце или пулю в голову, как в старину. Грустно, а что делать…

— Но должен же быть какой-то выход! — Я сказал это вслух. И комп сазу же отреагировал:

— Некорректная команда. Рекомендую отказаться от вербального режима и перейти в режим ручных команд.

Голос бортокомпа — почему-то раньше говорили, что холодный, а на самом деле просто-напросто синтезированный, подействовал на меня как ушат воды за шиворот.

— Отмена последней команды. — Машинально сказал я.

Итак, спокойно. Эмоции — в канализацию, где им и место. Думать, думать, думать…

Как защититься от жесткого излучения? Поле, скаф высшей защиты, капсуляция анабиозного блока… Вот последнее уж точно — шиш, теперь-то там энергии не хватит, да и что там делать в то время, пока будет работать конвертер?

Поставим вопрос немного иначе. Где есть защитные поля, автономные от общей системы корабля?

В жилом блоке, в анабиозном блоке, в боевых постах. Там есть автономные накопители, но они подключены к общей системе корабля. И пока нет боевой тревоги, они не отключаться, и не перейдут в автономный режим. Да и неизвестно, какими инструкциями нагрузит их центральных процессор до отключения…

На месте диверсанта я бы сильно постарался, чтобы и все автономные вещи не сработали. Или сработали, но так, чтобы уж с гарантией угробить всяких там умников, вздумавших там поискать спасения.

Где еще можно получить защиту?

Скафандры высшей, мать ее, защиты, тяжелые скафы. Боевые. Они-то в «Звездном Страннике» есть, они обязаны быть! Полной защиты они все равно не дадут, дозу я поймаю, но есть неплохой шанс, что дозу не смертельную, а что не смертельно, то вылечит корабельный лазарет.

И все равно, не факт, что помогут. Неизвестно, как полыхнет… Тяжелая защита все же не настолько тяжелая, чтобы выдержать вспышку. Может, выдержит, а может, и нет. Скорее, нет. И я поджарюсь прямо в тяжелом скафе, с его автономным генератором поля.

Даже сейчас, в таком состоянии, ежесекундно ожидая смерти, я не мог не восхититься неведомым мне диверсантом. До чего же хитрая сволочь! Ход элегантен до безобразия — лишить энергии анабиозный блок, а тех, кто выживет — зажарить жестким излучением… Корабль через пару недель готов к использованию, просто и надежно. Надо только коды управления знать, но об этом он как-то позаботился, гад такой, иначе и быть не могло.

Я прошелся вдоль панелей, задумчиво глядя на экраны.

Автономная защита, где ты?!

Черт возьми!

Мой кулак ударил по ближайшей клавиатуре. Вот черт возьми, как же раньше я не догадался…

Автономная защита — автономные суда, шаттлы! У нас их несколько десятков, на все случаи жизни. И истребители, и штурмовики, и транспорты, и даже пара специальных… И активация одного из шаттлов в доке не займет много времени. Не должна занять! Иначе все это будет очень уж глупо — пролететь столько миллионов километров всего лишь за своей смертью.

Опрометью я бросился из рубки.

А меня преследовал голос. Компьютер выделял мое местоположение и продолжал делать доклад.

— Капсуляция анабиозного блока — провалено. Произошел конфликт исполнительных приложений подпрограммы капсуляции — энергетические ресурсы заняты…

Так я и знал. Нет, сволочи, все предусмотрели… Предусмотрели… А как они предусмотрели меня?

«Звездный странник» станет космическим гробом для всего экипажа. Автоматика выйдет из консервации — что для кристаллических схем жесткое излучение — и корабль будет так и плыть по орбите Капеллы III, пока не рассыплется в пыль.

И мне надо хоть каким-то образом переждать опасное время, покрутиться вдали от звездолета, подождать…

У нас есть много корабликов, которые могут быть использованы как челноки. Транспорты и разведчики — это все не то, не то. Разведчики слишком уж сложны, а транспорты слишком велики для того, чтобы их можно было быстро привести в нормальное состояние. Мне нужен нормальный аэрокосмический истребитель, вроде «Сапсана» или «Поморника»…

Нет, желательно все же «Поморник». У него скорость и защита самые такие, какие мне могут пригодиться. Большой транспортный шаттл я просто не подниму, он будет распаковываться со своими конвертерами и здоровенными движками несколько дней. А «Поморник» придет в себя быстро.

К тому же, «Поморник» — это не «Сапсан», защита у штурмовика в несколько раз сильнее. Ему же через такую оборону надо проламываться, так что сильные поля — это не прихоть, а жестокая необходимость.

Немилосердно шипящий лифт доставил меня на нужную палубу.

Двери, хлопнув, как резинки, разошлись, я выскочил в шлюз. За толстой пластиной бронестекла напротив был низкий ангар, весь перекроенный решетчатыми фермами, освещался слабым синеватым светом, ремонтные роботы двигались по потолку, укрепляя дополнительные фермы и какие-то кабели. Сейчас переберут фермы жесткости, ориентируют их на обычное положение, и тогда можно будет беспрепятственно стартовать.

Два «Поморника» стояли в своих гнездах, окутанные консервирующим гелем. Словно громадный паук растопырил многосуставчатые лапы, и обнял округлые стремительные корпуса космических машин, прильнул к ним как только мог, и совсем не желал отпускать. Зеленоватый консервирующий гель походил на слой паучьего яда-слизи, сохраняющий жертвы в целостности. Да собственно, это одно название — гель, на деле слизь, весьма на вид неприятная. Из гнезд выглядывали только вертикальные стабилизаторы с эмблемой Северного Блока, ясно различимой под полупрозрачным зеленоватым слоем консерванта.

Так. Усилием воли я заставил себя успокоиться и оценить обстановку здраво.

Сейчас главное — не сглупить. Сначала задать команду на полную изоляцию этого дока. Мало ли что может таиться в компе — подрыв активируемого дока вполне вероятен… А потом запустить программу расконсервации. Обязательно вручную, изнутри. Пока не стало поздно.

Надо надеть еще скафандр, он немного убережет. Тем более, если в «Поморнике» окажутся неисправными регенераторы воздуха, то без скафандра мне придется туго.

Скафы висели в шкафу, тоже в консерванте. Черт возьми, надо было бы взять те скафы, что хранятся рядом с анабиозными ваннами, они стабильно не испортятся, их все время проверяли. А вот эти — черт их знает, что с ними могло произойти за двести пятьдесят лет. Да еще и пустые, сволочи, ничего в них нет, кроме чистой механики, разве что совсем немного кристаллических схем, для управления самыми-самыми важными вещами. Ни аптечки, ни оружия, просто голый легкий скаф. Даже регенераторы отдельно…

Но даже легкий скаф — это лучше, чем совсем без скафа. Так что выбирать не приходилось. Газовой горелкой, которая висела все тут же, рядом, я снял гель, и поспешно облачился в скаф.

Комп скафа не сразу пришел в себя. Кристаллические схемы прогревались долго, муторно — экранчики зажглись только через три минуты. Но зато ничего не было утеряно, ничего не «слежалось»… Еще бы — как только мы подходили к звездной системе, ремроботы пробежались по всему кораблю и восстановили что смогли. А все ненужное отправилось на переработку.

Наконец комп скафа заработал нормально. Щелкнули защелки, приводя скаф в нормальное состояние, батареи выдали запас энергии — хватит на сутки, я не гордый, а больше пока что не надо, в крайнем случае, подзаряжусь от систем «Поморника»…

Я, двигаясь как незаряженный робот — отвык от скафов, что поделать — подошел к пульту рядом со стенкой шлюза, и внимательно начал изучать индикаторы.

Так, состав воздуха в ангаре — атмосфера присутствует, в самой небольшой концентрации. Большие корабельные регенераторы воздуха сейчас не работают, вся работа по восстановлению атмосферы легла на малые регенераторы и оранжерейный блок. А они весь корабль заполнить не в состоянии, просто не могут. Не для этого сконструированы.

Но вот в шлюзе атмосфера пока еще приемлема, дышать можно, анализатор не выдал каких-нибудь существенных отличий от нормы.

Стерильная воздушная смесь. Дышать долго этой гадостью не рекомендуется, смесь абсолютно стерильна, тут даже влажности нормальной нет. Ну да ладно, мне тут не на пикник располагаться, а регенераторы в «Поморнике» несколько более совершенны.

Шлем закрывать я не стал. Пара регенераторов за спину, они испортиться не могут, хоть тысячу лет простоят, и вперед, поработать над средствами передвижения…

Стальные двери разошлись нехотя, в синеватом пучке света закрутились серебристые пылинки. Уши сразу заполнил грохот, ремроботы ползали по стенам как сумасшедшие, выправляя фермы. Пара роботов в углу кантовали какие-то ящики, выстраивая их ровными рядами. Черт побери, что за гадость еще на стартовом столе?

Я дернулся к наручи скафа, и тут же опомнился. С пульта управления можно отдать все необходимые приказы ремроботам, они разберут этот хлам, но у меня просто нет времени на это. Главное — это «Поморник». Ящики эти чертовы сдует, а вот «Поморнику» вряд ли чего будет.

Итак, к штурмовику.

Глава 3

Док я изолировал просто — сначала перерезал заблаговременно захваченной горелкой кабели, потом еще отключил сеть на компьютере.

Но механический голос продолжал доноситься и сюда. Все кабели не обрежешь. Противоабордажная система больших кораблей — это такая тварь, которая сохраняет контроль над внутренними помещениями даже после того, как обрежут вообще все кабели, тут даже если помещение целиком заплавить, не всегда поможет.

«Поморники» — не самый худший вариант. Главное у них — запустить конвертер. Если синтез пройдет правильно, то штурмовик будет готов к старту хоть сию минуту. Исполнительные системы «Поморника» запустятся сами, это не проблема. Вторичные сети могут запуститься и позже, уже во время полета. Такие аэрокосмические суда пролежат не то что три сотни, а три тысячи лет, и ничего им не будет. Металла тут почти нет, ржаветь нечему, слабого пластика тоже нет, один укрепленный, гнить ничего не может. Керамит же не гниет, и не ржавеет.

Пахло… В доке ничем не пахло. Этот стерильный воздух еще не успел насытиться всеми запахи космолета, как полагает нормальному космическому воздуху, и его еще не прогоняли циклами очистки. Так что характерный привкус стерильности я чувствовал буквально всей кожей.

Двигаться было все еще тяжеловато, сказывались последствия анабиозного сна. Мышцы болели, нервная система протестовала против такого обращения с ней — еще чего удумал, спать тут столетиями, как лемур, а жить-то когда?

— Ничего, теперь выспимся уже на том свете. — Громко сказал я в пустоту.

Эхо пошло гулять под керамитовыми сводами ангара. Голос звучал в тишине одиноко и жутковато, и мне стало еще хуже, чем было.

Не отвлекаться!

Вложив горелку в специальный зажим на левом предплечье скафа, я включил систему продувки воздушной магистрали.

Теплый воздух мягко толкнул в затылок.

Ага. Работает вроде правильно…

Внутренне содрогнувшись, я посмотрел на дублирующий пульт. Что теплый воздух — это еще ничего не значит, если скаф не сможет подключить баллоны, то тогда дело плохо. Тогда можно хоть прямо сейчас стрелять себе в голову вот из этой штуки — по крайней мере смерть будет проще и легче, чем от потоков излучения, которые захлестнут корабль через несколько часов…

Два зеленых огонька, два зеленых, два зеленых. Шесть огоньков — баллоны полностью готовы, протестированы и признаны годными к использованию.

Хорошо.

Теперь снять блокирующие балки…

Механика, и лишь немного электроники на кристаллах…

Прихваты влажно чавкнули, выходя из консерванта, и поползли в стороны, еще больше похожие на жвала какого-то насекомого, захватившего добычу, и довольно грозную добычу — аэрокосмический штурмовик «Поморник».

Гель колыхнулся, потянулся за прихватами, но вязкость его была слишком велика. Зеленоватый студень и вновь припал к броне штурмовика, плотно облепил ее везде, где только мог. По поверхности пробегали мелкие, почти незаметные волны.

Теперь пора герметизировать скаф и жечь гель.

Захлопнув шлем, я несколько раз на пробу вздохнул. Дышалось ничуть не тяжело, просто воздух имел такой же стерильный привкус, как и везде. Ну да это ничего — на скафе свои регенераторы, они проработают как минимум пару дней, а если экономить энергию и воздух, так и неделю можно о смене батарей не заботиться.

На стекле шлема замерцали огоньки системы управления. Комп скафа нашел новое устройство — газовую горелку, и быстро подсоединил ее в общую сеть. Теперь горелкой можно управлять непосредственно через комп скафа.

Зажигание, широкий выхлоп…

Гель горит плохо. Только если есть открытое пламя и при определенной температуре начинается реакция окисления, разлагающая консервирующий гель на составляющие — углерод, водород и кислород.

Взмах огненным жалом — и розовый студень стал прямо на глазах рассыпаться пылью.

Я не боялся повредить «Поморник». Вся проблема не в газовой горелке — на такой мощности прорезать керамит она не в состоянии, и даже максимальная мощность тут мало помогает. Это же все-таки керамит, а не сталь, его не всякий лазер берет…

Вся проблема в том, что продукты распада геля, должны связываться другими получившимися соединениями и превращаться в такую полупрозрачную зернистую пыль на полу. Но пока они еще в воздухе — это опасно. Смесь водорода и кислорода способна вспыхнуть, и тогда так рванет, что от меня ничего не останется…

Гель стал распадаться сам без понуканий — горелка все-таки сработала. Но слишком медленно… Слишком уж медленно.

Ругнувшись, я полез прямо в студень. Скаф сразу же измазался снизу доверху, движение чуть замедлилось, я почувствовал, как меня обволакивает что-то почти невесомое, как двигаться становится чуть тяжелее. Люк открыт, даже отсюда видно, ведь внутри все тот же гель, но он распадается быстрее, так что надо шевелиться, шевелиться, шевелиться…

Добрался до открытого люка, расталкивая плечами упругую массу, и изредка поджигая консервирующий студень, который сохранил аэрокосмический истребитель в неприкосновенности столько лет.

Так. Теперь можно и не осторожничать…

Широкий факел выжег в геле здоровенную нору. Вжик — и громадный массив серым порошком закрутился в пространстве…

Пролазить по всем помещениям истребителя и пожечь самые большие скопления консерванта было делом не таким уж и простым. Хорошо хоть, что внутри использовался немного другой состав — при контакте с окислителем, которым являлось пламя горелки, он начинал лавинообразно распадаться, и довершить процесс распада должен был обыкновенный воздух. Следовало только начать этот процесс, а дальше никаких проблем не предвиделось…

После — продувка всего кораблика, чтобы вымести отсюда всю гадость. Большая часть ее, конечно же, останется на своих местах — но тут уж ничего не поделаешь, придется потерпеть и надеяться на то, что никакие схемы не коротнет.

Пыль клубилась вокруг меня, мчалась прочь из «Поморника», влекомая разницей давлений. Начался небольшой ураганчик. У шлюзов работали мощные компрессоры, которые давали там почти вакуум. Воздух мчался наперегонки, мимо меня пролетали целые серые полосы не успевшего разложится геля.

Через полчаса можно будет запускать конвертер «Поморника»…

Компрессоры смолкли, взвыли сервомоторы. Сейчас продувка пошла через специальную магистраль, предназначенную как раз для таких вот случаев — чтобы по возможности вымести пыль и остатки геля из самых удаленных уголков.

Кстати, не забыть бы полазить по штурмовику и позакрывать все крышки — они сейчас открыты. Это не опасно, но все-таки непорядок…

Заложить первый брикет в конвертер — дело плевое. Специально облегченная пластинка размером с ноготь, в которой содержаться несколько сотых долей активного вещества — точно рассчитанный параметр именно для такого типа конвертеров, чтобы начать первичную реакцию распада.

Лоток с первой порцией уехал внутрь белой стены, и за стеклом я увидел, как вспыхнуло сиреневое мерцание слабого еще поля.

Экран проснулся одновременно с появлением силового щита. Мигнул парой строчек, повествуя о полной готовности, и высветил обычную свою картинку — «Полностью готов».

— Давай-давай, родненький, давай… — Я смотрел, как ползли синие и красные строки графика на экране. Если сейчас вот эта линия вырастет еще на четверть своей теперешней длины, то конвертер придется гасить и все начинать сначала. А если синие линии превратят расти, то тогда конвертер сам заглохнет.

Оп, пошло!

Появились зеленые стрелки, быстро выросшие в линию, и красные и синие полосы стали истончаться, уменьшаться в длине, и через пару секунд вошли в норму — размер на уровне трех процентов длины зеленой линии, колебания в пределах одного процента.

Так. Сейчас энергия пошла во все системы аэрокосмического истребителя, комп загрузиться за пару минут, выйдет на полную мощность…

Я побежал в рубку.

— Система находиться в периоде расконсервации. — Мягкий женский голос, в котором прозванивались дребезжащие механические нотки, мне нравился. Несмотря на этот легкий звон, несмотря на то, что слышался он приглушенно…

По всей длине коридора внезапно вспыхнули лампы. Энергия пошла, пошла на все системы, что начинали оживать.

Когда я влетел в рубку и уселся в пилотажное кресло, операционка уже проводила тестирование.

В шлюзе заработали погрузчики. Тени метались на обзорных экранах, пару раз штурмовик ощутимо пихнуло.

— Начата проверка системы силами внешнего ремонтного комплекса. — Информировал меня приятный женский голос с потолка. — Проверка займет около четырнадцати минут.

Вот это надо выдержать. Без такой проверки «Поморник» просто не вылетит из дока — ее можно отключить, конечно, но я не представлял, каким образом. Этого я просто не умел — не та у меня специальность.

Четырнадцать минут тянулись дольше иных часов.

По корпусу «Поморника» ползали ремонтные роботы — не такие малыши, как в анабиозом отсеке, а здоровенные такие штуки, шестиногие, блестящие металлом и смазкой, ощетинившиеся всевозможными приспособлениями.

Мощные ребята — эти товарищи просидели тут весь полет, и разве что изредка уходили на профилактику. И вот теперь ползают по доку, приводя его в готовность. Немногие трущиеся детали, электронные схемы с напылением и все, что только может выйти из строя — это проверят ремроботы.

— Первая стадия проверки окончена. — Наконец раздалось вверху. — Производиться загрузка первичного боекомплекта.

Да на фига мне ракеты и пушки? Сваливать надо отсюда…

Я активировал общую клавиатуру, вышел в меню. Тут точно должно что-то такое быть, что позволяет следить за процессом расконсервации. Обязательно должно быть! И к нему вполне могут быть какие-нибудь органы управления… Точно, вот оно есть! На экран вылетело окошко. Целиком почти забитое графикой, и вот все, что происходит. Загрузка боекомплекта, проверки, вот все эти прерываем, это тоже прерываем…

Я нажимал на кнопки, пока система недовольно не пискнула, и голос не объявил:

— Внимание! Проверка систем закончена. Повреждений не найдено. Приступаю к тестированию и установке оборудования.

Обычные мероприятия. Замена или установка всяких вещей, которые не могли храниться в ангаре одновременно с «Поморником», последняя проверка внешних систем, которые тоже могут выйти из строя, даже под толстым слоем геля…

Еще надо было выпустить из шлюза воздух. А как это сделать? Не думаю, чтобы компьютер открыл этот док по моему приказу. Вдруг люк придется вырезать? Тогда только мощные лазеры «Поморника» мне и помогут.

Итак, надо обратно. Вручную открыть контуры, шлюза сам разъедется…

— Нестабильность конвертера продолжает расти. — Информировал меня компьютер, едва я высунулся из истребителя, он засек мое местоположение, и сейчас подключил какие-нибудь резервные контуры, чтобы сообщать последнему члену экипажа о потенциально опасном явлении.

— Поди к черту. — Ответил я на это. Сил уже не было на злость — все сейчас должно быть подчинено только одному.

Так. Придется рискнуть…

Лицевое стекло шлема плавно отошло вверх. Я опасливо принюхался, готовый тотчас захлопнуть его обратно…

Вроде воздух ничего. Даже гарью не воняет, только слишком уж он свежий, словно после грозы…

— Открыть шлюз семь! — Приказал я, надеясь на удачу. — Чрезвычайная ситуация!

Никакой реакции. Значит, придется резать броню — а это минут на десять работы, если не больше.

Не сработало? Ах, ну конечно же! Я же сам пережег кабель!

Выглянул в коридор, повторил приказ.

И все пошло!

Я едва успел отдернуть голову, как шлюз стал закрываться. Створки сходились с неумолимостью гильотины — и что им голова одного-единственного человечка…

Одним долгим прыжком я вылетел из шлюзовой камеры. Гравитация падала стремительно, и мой прыжок превратился в недолгий полет. Слава богу, в нужном направлении.

— Внимание, приготовиться к разгерметизации дока семь! Закрепить все предметы! Шлюз будет открыт через одну минуту…

Я летел в направлении округлого бока аэрокосмического истребителя.

Надо развернуться. Ногами вперед, вот так…

Подошвы космических ботинок ударились о керамит с негромким хлопком. А в шлюзе уже наступила полная невесомость. Выругавшись, я еще раз оттолкнулся и оказался на полу, возле люка.

Люк был передо мной, как цель, в обрамлении сдвинутых в стороны броневых плит. И я пулей я влетел в «Поморник». Открытая овальная пасть люка заглотнула меня, в полете я вдавил в стену клавишу герметизации. За моей спиной сразу же пришли в движение броневые плиты, закрывая хрупкую крышку, зашипели сервомоторы, опуская створку.

Теперь обратно, в пилотажное кресло, и быстрее, пока еще бортокомп «Звездного Странника» не успел что-то перемкнуть там в своем электрическом мозгу, пока еще есть время…

И опять мне повезло, повезло не сказано и так, как бывает раз в столетие. «Поморник» был готов к старту, как застоявшийся конь к галопу. Никаких проверок повторных, никаких ремонтных акций, ничего такого — все в норме, в норме! Вещество в конвертере идет, энергоцепи нигде не прерваны, тестирование систем в самом разгаре. Еще и боекомплект успели сунуть, железяки чертовы. Загрузили штурмовик для космического боя, словно за бортом корабля ждут меня армады вражеских истребителей.

Еще минуту — и можно стартовать безопасно.

Здесь, в рубке, было тихо. А за стеклом бушевал ветер, срываясь и уносясь в черную пропасть.

Черная пропасть, похожая на угольный мешок. Бархатная тьма, жесткая, как стальной клинок. Блестят и перемигиваются звезды. А где же планета?

Черт, с обратной стороны. Придется делать круг, огибать звездолет. Главное — спрятаться за атмосферой. Защита «Поморника» не такая уж и сильная, может и не выдержать. А прослойка воздуха должна задержать хотя бы часть излучения…

Жаль, черт возьми, как же будет жаль и как же будет неправильно, если вспышка будет слишком сильной, если она все же пробьет озоновый слой, если и на планете начнут умирать от лучевой болезни… Тогда мне и самому спасаться не за чем.

Нет, так все же не должно случиться. Это все же не термоядерный взрыв, это поменьше, да к тому же высоко на орбите…

— Отсчет предстартовой готовности. — Сообщил механический голос. — Десять… Девять… Восемь…

Впереди возник силовой щит. Небольшое помутнение видимости, и множество вспышек — это испарялись на щите маленькие обломки и мусор, который вынесло при открытии шлюза.

— Три… Два… Один… Ноль.

Перегрузка вдавила меня в кресло. «Поморник» дернулся вперед, но злая стальная тьма не приблизилась ни на миллиметр. Звезды остались так же далеко, и нисколько не прекратили своего перемигивания.

И все же мы двигались! Вздрогнули и поползли на меня стены стартовой шахты, стыки броневых плит смылись в одну бесконечно-серую поверхность, перегрузка стала еще чуть сильнее, в ушах стал нарастать противный мелкий свист, сразу же резко оборвавшийся…

Миг — и позади остались стены дока, блестящая крупинка истребителя вылетела вперед, рвалась на огненных упорах движков дальше от звездолета, ставшего смертельной могилой.

Я сразу вывел «Поморник» на реверс, заставив его выложить все запасы энергии на один рывок.

Черт с ней, с перегрузкой. Потерплю, не расклеюсь.

Все дело в том, что взрыв конвертера опасен не столько ударной волной — скорее всего, ее не будет, если только не взорвется сам звездолет. Космос — это не воздух, в космосе нет ударных волн, там нет для этого частиц. Вот если только такие частицы создать, то они разлетаются с большой скоростью, и могут сильно повредить любому космолету, который окажется поблизости.

Но самое опасное — это излучение. Альфа, бета и гамма лучи, радиоволны, свет, и еще много чего. Опасна световая волна. Опасно даже радиоизлучение, если его много. Когда не выдерживает защита корпусов, то экипаж гибнет или хватает страшные дозы радиации, и ничего не помогает, никакие лекарства — все просто гибнет, вплоть до распада и мгновенной мутации клеток. А космолет остается целым, абсолютно целым.

За электронику «Поморника» я не боялся. Там перегорать нечему. Системы с защитой, они и при ядерном взрыве не перегорят. Это не старая электроника, тут разница потенциалов не возникнет.

Я боялся за себя. Лучевая болезнь — профессиональное заболевание боевых астронавтов. В особенности — пилотов аэрокосмических истребителей, где нельзя поставить мощную защиту против излучений. Даже если сейчас ничего не случится с самим «Звездным Странником», то человеку там делать нечего.

Террорист потрудился на совесть.

Ну ничего. Если тут есть колония, то все в порядке. Спасусь, а потом вернемся, когда уровень радиации спадет. Все вернется…

Конвертер рванул, когда «Поморник» отдалился от «Звездного Странника» на почти безопасное расстояние.

Бортокомп сумел защитить полями корпус звездолета. Я видел, как расцветал белый огонь в хвосте «Звездного Странника», и как он постепенно сходил на нет, передавая свою энергию на излучение.

Ну, вот теперь не подведи…

«Поморник» тряхануло.

Я врезал по клавише полной автоматики.

И почти сразу потерял сознание от боли.

Очнулся я уже когда «Поморник» шел по орбите.

На пульте повреждений огоньков почти не горело, большинство систем работало, бортокомп космолета работал без перебоев и зависов. Силовые щиты закрыли «Поморник», но не смогли защитить внутренности аэрокосмического истребителя полностью. Да и срок хранения сказался, не мог не сказаться. Хорошо, что пока что ни одного тревожного сигнала не появилось.

Центр экрана самовольно переключился в визуальный режим, и там выгибалась сфера планеты, покрытой легкими и какими-то несерьезными на вид облаками. Громадная полусфера, уже почти незаметное искривление, и лениво перемещающиеся в непонятных направлениях грязновато-белые полосы облаков. Где-то под ними проглядывала синева океанов и зелень континентов, какие-то серовато-багровые пятна неясного происхождения. Ветер там обалденный, наверное, на вышине. Это отсюда облака кажутся медлительными, а на самом деле скорость их на несколько порядков выше…

Наверное, снизу небо просто жуткое, вид такой, словно простыни полощут. Облака несутся дико быстро, по земле скользят тени, а вечером великолепная картина… Я как-то видел такую картину неба в Северной Америке, на базе Колорадо.

Орбита шла все ниже и ниже, и, что самое страшное, направлена она была не на самую высокую часть полусферы, а куда-то влево, Указатель энергии упорно полз к нулю.

Я выругался, ошалело соображая. Горючего пара миллиграмм… Пара миллиграмм! Мать твою так! Горючее!

На законсервированном «Поморнике» горючего не было, да и быть просто не могло. Только то, что туда успели закачать неожиданно вырванные из векового сна машины. Несколько миллиграмм расщепляющих веществ. Пять или шесть полосок. И еще моя одна, но она почти не в счет, ее считай уже нету, ее конвертер сожрал сразу же, как только выходил на рабочий режим.

Этого мало. Этого очень мало, очень! Нужно по крайней мере килограмм, чтобы чувствовать себя свободно. И еще нужно много чего…

Черт, лучше бы не ракеты запихивали, а горючего пихнули! Это что же такое-то, этого и на маневры может не хватить!

Все еще не совсем соображая, я потянулся к переключателям. Будь благословен тот, кто поставил тут вместо сенсорных панелей нормальные надежные кнопки, которые сработают даже от перчаток скафа. Надевать сейчас нейрошлем было бы глупо, после анабиоза я еще не пришел в себя. Нейроны моего мозга прожарились бы очень быстро и качественно, и никакой психиатр не поможет. Ведь если нейроны мы еще на место вставить сможем, то вот создать их заново — дело дохлое…

Силовое поле, продолжающее жрать энергию, погасло. Радиация теперь не имела значения, потому что без энергии я бы стал трупом еще быстрее, чем от излучения.

Выключились пара вторичных систем, свернулись в ожидание те системы, без которых еще можно было обойтись.

Остались только немногие — корректировочные двигатели и бортокомп в режиме максимальной экономии. Обидно, что именно движки ели большую часть всего, и уж их-то отключать никак нельзя. Без энергии не будет синтеза, и даже если я смогу отстрелить конвертер без того, чтобы он выдал финальную вспышку, то загнусь на орбите в керамитовом гробу без пищи и без воздуха, потому что регенераторам тоже нужна энергия.

Черт побери, «Поморник» летит с полным запасом вооружения, но горючего-то — как кот наплакал… Сволочь, первым делом ракеты загрузили, а потом уж стали горючку закачивать, проклятущая система!

Радар, перед тем, как выключиться, показывал «Звездного Странника». Светящаяся серебристым светом черточка, отдаляющаяся все дальше и дальше.

Ну что за черт возьми? Вернуться?

Нет, нельзя. Стоило переключить режимы, и «Звездный Странник» предстал одним белесым пятном, из которого время от времени выбрасываются щупальца разрядов — невидимых, но это этого не менее губительных. Защита не успела выйти на нормальный режим, и теперь кораблю предстоит небольшой ремонт. Конечно, когда спадет уровень излучения, которое сейчас прожаривает корпус корабля. И если оно не окажется столь губительным, что выест все внутренности, раскалит какую-нибудь важную деталь и корабль не превратится в термоядерный взрыв. Надеюсь, что так не будет хотя бы в ближайшее время, от него мне не убраться далеко на космолете с почти пустым конвертером.

Все нутро звездолета пронизаны не то что радиацией, а простым излучением. Но меня изжарит и оно. Надо выждать. Примерно пару лет, пока не отработают свое ремроботы, пока не спадет уровень радиации… В том скафе, что на мне, я не проживу на борту корабля и минуты. Ведь сейчас там ничего нет — никаких изолированных помещений, ничего такого.

Те, кто придумал этот удар, действовали хитро, в лучшей традиции наших врагов. Сначала стерилизовать корабль, не нанося ему особого вреда, а потом уже судить, что с ним делать дальше, по ситуации.

Значит, предвидели такое развитие событий?

Эх, как бы не встретили меня внизу желтые…

А потом началось самое интересное. Скоростной спуск в атмосферу планеты. С захлебывающимися двигателями, с самым минимумов рабочих систем

Вроде бы тривиальная задача. Включить автопилот, связаться со службой наблюдения за околоземным пространством, получить свободный коридор, а потом скормить данные автопилоту… Или просто указать автопилоту нужную точку на поверхности и дальше расслабится в кресле, доверившись бортокомпу и смотря на скользящие по экранам облака.

В ручном режиме как сажать корабль? Такими экстремальными видами самоубийства я никогда не страдал.

Я никак не мог понять, что произошло. Нет, не верно — понять-то как раз и мог, но вот принять — не получалось, хоть ты тресни. Ну как же так, а? Набрать полные пеналы всякой дряни, ракет и снарядов, а горючего всего ничего…

Аэрокосмический истребитель, самая мощная и защищенная машина своего класса, падал на планету подобно осе с обкуренного ипритом дерева.

Автоматика потребляла примерно сотую часть процента энергии, все остальное жрали движки. Я просто не рискнул запустить маршевые двигатели, которые могли пожечь просто на раз. А это значит, что остались только корректировочные. По сравнению с маршевыми это вообще не движки, так себе.

После недолгих раздумий я понял, что самостоятельно мне с посадкой не справиться. Тут требуется ювелирность, причем такая, с которой мне уже точно не справится. Никак, не коим образом.

Значит, надо включать автоматику.

Автопилот как раз рассчитан на такие штуки. Он посадит «Поморник», даже если тот лишится обоих крыльев и стабилизаторов, лишь бы были в порядке маневровые дюзы. Главное, был бы резерв горючего… Хе-хе, так как раз с этим-то и дикая напряженка…

Ну и посадочка будет — мало не покажется.

Я провел пальцами по основным сенсорам. Кабель подключения скафа к бортокомпу «Поморника» зашевелился у меня на бедре, вползая в специальные разъемы. Конечно, это не пилотажный скаф, а так себе, в нем погулять можно, но все же интерфейс нормальный, не адаптированный под что-то конкретное.

Теперь вся важнейшая информация отображалась у меня на лицевой панели скафа. Большая часть информации продолжала идти через экраны.

Так. Начинаем…

— Мать твою так, ребята. — Выругался я на русском, на своем родном.

Менюшки раскрылись точно такие, какие и должны быть. Память моя усиленно работала, выдирая целые пласты из темной глубины забвения. Все способы посадить аэрокосмический истребитель — они тут, в памяти бортокомпа. Тысячи вариантов аварийных посадок, тысячи шаблонов, готовых к заполнению результатами многочисленных расчетов траекторий, сопротивлений атмосферы и всего, что только может оказаться на этой планете…

Несмотря на скаф, я почувствовал тонкую струйку пота, стекающую по шее сзади. Виски тоже были все мокрые, и внезапно стало дико жарко и неуютно, словно за минуту очутился в немытой бане.

Очень хотелось пить, но я даже думать про это не мог. Что пить-то? Скаф пуст, еще не хватало тут двести лет водичку держать, в надежде на то, что один полоумный вздумает спасаться в нем от взрыва конвертера.

Лана, будем так думать, не выпивши.

Сначала поставить задачу бортокомпу. Дальше он должен предложить мне список вариантов, из которых надо только лишь выбрать те, которые наиболее подходят мне. Если же таковых не окажется, то тогда — и только тогда — надо чтой-то будет придумывать самому…

Варианты сразу не замедлили появится.

Посадка в аварийном режиме, максимальная экономия горючего, планетарные данные не известны. Пилот ограниченно годен к управлению, режим — полная автоматика.

Бортокомп думал не долго.

Болезненно-красная надпись — «рекомендовано оставаться на орбите». Я едва не выматерился.

Счас еще, на орбите. А когда у тебя горючка кончится, то что делать-то? Метеорит изображать? Сгорю ведь еще в верхних слоях атмосферы! Снизу зато красиво будет — «Смотри, любимый, звезда падает — давай желание загадаем…».

«Неприемлемо».

«Рекомендованные варианты: аварийная посадка, выброс в спасательной капсуле».

«Аварийная посадка».

«Уточнения».

«Максимальная экономия горючего».

«Уточнения приняты. Оцените варианты».

Экран передо мной расцвел таким цветением траекторий, что я чуть-чуть не зажмурился. Итак, выбираем, потом малость подождать…

Загудели сервомоторы, когда автопилот стал перестраивать внутреннюю конфигурацию вычислительных устройств под условия аварийной посадки. Главное, чтобы все уцелело. Если накроется какая-нибудь железячка, то я сам «Поморник» не посажу, расшибусь… Я не пилот экстракласса, не ас космических боев, никогда не увлекался скоростными спусками с низких орбит, как у нас кое-кто, и никогда всерьез не летал, несмотря на свое образование. Так что вся надежда на технику, как и всегда.

Выручай, железяка!

И снова на меня накатила знакомая обида — как и тогда, в звездолете.

Вот обидно будет — пролететь черт знает сколько миллионов километров, и сгореть в атмосфере, или подобно метеору разбиться о поверхность. Долетит такой вот осколок плазмы до твердой поверхности, и грохнет до самого скального основания…

Я поудобнее поерзал в скафе, чтобы подстроиться под кресло. Скаф блокирован, зажимы зажаты в кресло. Шнурок прямой связи тоже напрягся, намертво влипнув в разъем. Кондиционеры подключены к воздушной магистрали скафа, и легкий ветерок пролетал по моему телу. Датчики снимали мое состояние и выводили свои данные на дисплей передо мной. Все в норме, в норме.

Короткий смешок — радости-то будет местным ученым…

«Поморник» грохнет почище Тунгусского метеорита. Одно хорошо — горючки почти нет, и радиоактивное заражение тутошним местам не грозит. Пара миллиграмм активного вещества, что сохранились в баках на аварийную коррекцию, не в счет. Они растворятся в атмосфере почти сразу и незаметно. Вот будут гадать, что это было, и вряд ли свяжут с громадным звездолетом на орбите… Возможно, потом и дознаются, когда обнаружат, что один док пуст.

То-то подивятся — не повезло выжившим, грохнулись об планету…

Лицевая пластина шлема скафандра стала покрываться легким водяным налетом. Мелкий туман сгустился в рубке. Я не сразу понял, что это означает.

Разгерметизация, черт бы ее подрал! Воздух улетучивается из «Поморника» как из проколотого воздушного шарика. Все-таки я поспешил. А хотя… Опоздай я еще на час — и быть мне поджаренным радиацией.

Мигнули индикаторы, скаф перешел на закрытое снабжение от воздушной магистрали «Поморника». Будем надеяться, что она не повреждена.

Господи, ну хоть бы пару десятков грамм активного вещества! Тогда все бы было хорошо… Сел бы нормально, и помощь тоже нормально вызвал, и еще осталось бы в лазерах — по воронам пострелять…

Черт возьми! Тут же есть радио! Надо же дать сигнал! Ну не может же быть, что на поверхности вообще никто не слушает эфир, такого просто не может быть! Космическая частота прослушивается постоянно, и обычно она свободна от всяких товарищей-любителей пошутить. Словить ракету за такую шутку можно самую настоящую, не шуточную.

Если будет сигнал, ничем конкретным помочь не смогут, но хотя бы засекут место посадки…

В сознании я был еще пару минут. Пока перегрузка не вдавила меня в кресло, выжала из легких воздух.

Красная пелена наползала на мир. Мне становилось все хуже и хуже.

Чертов автопилот выбрал самую экономную траекторию, на которой расход топлива был минимален. Но вот перегрузки при этом достигали таких величин… Лучше на аэрокосмических истребителях не летать. Это не громадные лайнеры, на которых кругом и везде стоят корректирующие двигатели, чтобы, не дай Бог, лишние «же» не навалились на драгоценных пассажиров.

В небытие я пребывал не так уж и долго. Рывком меня вывернуло наружу, когда штурмовик уже выправил курс и стал ровно снижаться. Тряска почти прекратилась, ход вроде бы ничего, и значит, пока что все нормально.

Мелькнуло зеркалом бесконечное озеро океана. Вроде бы даже тень мчалась по волнам… Но это обман, оптический обман — я и волн-то не видел. Показался берег, мигом напрыгнул на блестящую гладь, зеленовато-серый и весь какой-то плоский, рванула его блестящее зеркало какой-то реки, промелькнуло нечто вроде города — зубастая клякса каких-то строений, расползшееся по берегу, потянулась какая-то грязновато-серая равнина, какая-то безумная, словно внизу перемешивали манную кашу, да так она и застыла, и постепенно перешла она в упругие шпили гор.

Я не сразу понял, что увидел. Город! Тут есть города — значит, тут есть люди? Значит, наша колония не только уцелела, но еще и развивается вовсю? Но почему город такой маленький?

Легкая пелена облаков пронеслась по экранам подобно сорванной простыне. Воздух выл на плоскостях, движки работали на пределе, тормозя аэрокосмический истребитель до нормальной скорости. Корпус наполнялся мелкой вибрацией, у меня стали ныть зубы.

Пусть хватит горючего еще на десять минут — и я смогу посадить «Поморник», на вертикальной посадке…

А внизу-то, внизу уже вставали на горизонте новые горы, высоченные исполины, подпирающие своими вершинами облака. И тянулась вдаль зеленая гладь леса, неслась быстро-быстро навстречу.

И в этот момент горючее кончилось. Стихла вибрация движков, короткие крылья раздвинулись насколько можно шире. Но одновременно нарастала вибрация корпуса, когда аэрокосмический истребитель, лишенный корректирующих реактивных тяг, стал рыскать носом.

Мелкая дрожь прошла сквозь меня, сотрясла до скрипа в стиснутых зубах, дрогнули пальцы, и помимо моей воли сжались на подлокотниках противоперегрузочного кресла.

Полет перешел в падение. По экрану промелькнули какие-то скалы, что-то с рыкающим грохотом обвалилось справа. Аэрокосмический истребитель рвануло, стало поворачивать и трясти, и вдруг на экраны наползла чернота.

Толком испугаться я не успел. Страшный удар подбросил «Поморник», взвыли в агонии движки, стабилизируя полет на последних каплях активного вещества. Как же оно могло еще уцелеть, как же…

Вот теперь действительно ВСЕ…

Хлестнули по колпаку кабины древесные ветки. Скачком поднялась перегрузка, меня дернуло в кресле, как жучка на веревочке. Что-то хрустнуло в груди, и сразу же стало очень больно дышать.

Мягкая серая пелена накрыла меня с головой теплой меховой шапкой, милосердно погасила сознание, увлекло туда, где нет ни боли, ни смерти.

Снова беспамятство.

Глава 4

Пришел в себя я неожиданно, рывком. Вроде как спал, спал — и проснулся, и все кошмары позади.

Я попытался встать.

Щелкнули захваты на скафе, меня бросило обратно.

Что-то не сработало…

Минут через двадцать я понял, что заклинило захваты на кресле. Случай редчайший, но все же — бывает, бывает…

Лазерного пистолета под рукой нет, захваты не отстрелить… Горелка! Если она еще работает, то дела не такие уж и безнадежные, можно разрезать захваты…

Совершенно автоматически я потянулся к горелке, и тут же вспыхнула боль. Боль началась откуда-то из плеча, и мгновенно распространилась по всему телу, обняла меня жарким огнем… Я даже не мог подумать, что будет так больно.

Наверное, я кричал. Пересохшее горло еще могло издавать какие-то звуки, хотя даже это было больно, страшно больно.

Не знаю, каким чудом мне удалось не потерять сознание. Стало плохо, очень плохо, но все же я оставался в сознании.

Потребовалось немного времени, чтобы я начал совершать осмысленные действия. Хоть какие-нибудь, а осмысленные… Хоть как, а думать, думать…

Горелка работала плохо. Заряд уже был на самом нуле, оставалось совсем немного, и язычок пламени уже расширился, и почти потерял синеватый отлив — верная черта, что пасты осталось кот наплакал.

Работать было трудно. Раз от разу боль начинала терзать мне все сильнее, и приходилось откидываться на спину и отдыхать. Заснуть я не решился — вполне можно было и не проснуться. А пользоваться медикаментами из аптечки… Они, конечно, долговечные, но на столько лет явно не рассчитаны. Да и пуста аптечка, пуста… Никто ничего в нее не закладывал, вся органика осталась в анабиозном блоке…

Боль была сначала. Потом я просто к ней привык… Если такое возможно. Настало непонятное оцепенение, нежелание, успокоение… Такое ощущение, что работаешь в вакууме, в полной невесомости, с отказавшими приводами скафа. Каждое движение давалось тяжело, как и размышления, какое именно движение надо сделать и зачем.

Все-таки скаф пришлось снимать. Горелка фыркнула пучком красноватого огня, и погасла. Привет.

Хорошо, что основные захваты уже были перерезаны. Оставалось только расстегнуть скаф, перегнуться набок — и я вывалился на пол как мешок с мусором. Пол понесся на меня — я увидел во всех подробностях приближающийся рубчатый пластик — шершавый, с маленькими выступающими овалами присосок… Ударился не столь уж сильно, но мне и этого хватило.

Вторично пришел в себя я совсем плохо. Пластик перед глазом окрасился кровью, в ушах звучали паровые молоты, и тело непрерывно тряслось в судорогах.

Некоторое время спустя я постарался встать, и не смог. Просто не смог.

Не знаю, как мне удалось перевернуться на спину — со стоном, выхаркнув их вконец мертвого горла пару ругательств, но все же я лежал на спине и жадно пил нагретый воздух кабины «Поморника». Дышал тяжело, грудь ходила ходуном — но все же дышал…

Пару минут я просто лежал. Не было сил даже думать, переворачивать тяжеленные валуны мыслей…

Но почему-то я думал. Анализировал… Строил связи, вспоминал давние знания, когда-то насильно запихнутые мне в голову…

Сначала надо понять, что со мной.

Боль в ключице — это во время рывка. Скаф-то все-таки не такой прочный, как хотелось бы, и происшедшее — не такая уж и редкость. Скорее всего. Поломана ключица, а это не шутки. Также есть подозрения на пару ребер справа — швырнуло меня качественно… А вот ссадины на лице — это я уже сам постарался, когда вывалился из скафа.

Знакомая манера. Быстрая, немного ироничная, спокойная — как прохладный весенний ручеек в горах. Самое то, что надо, чтобы совсем не свихнуться — ведь именно так меня учили, и никак иначе.

Раны заживут, это хорошо. Все же я не такой обычный человек, у Академии остались еще свои секреты…

По меньшей мере надо пару недель на полное восстановление… Грубо говоря, через пять дней уже можно будет передвигаться сносно, а через десять — принять легкий разминочный бой с полуслепым убогим калекой.

Для выздоровления нужно — еда и покой. Причем полный, без физических нагрузок.

Я глухо выдохнул. Потолок качнулся, индикаторы мертвенно следили за мной.

Так. Энергии-то нет, даже на аварийное освещение! А свет откуда взялся? Видно же, что это не ночное зрение, это обычный дневной свет. И идет он как раз через часть задней полусферы и часть правой полусферы. А вот все остальное — темное…

Хорошо, очень хорошо. «Поморник» шмякнулся где-то на поверхности, и это тоже очень хорошо. Не потонул в озере, в море, не завяз в болоте, а лежит на твердой поверхности.

Есть приток воздуха — духоты я совсем не чувствую, даже запах какой-то… Конечно, герметичность после такого удара точно ни к черту.

Пахло лесом. Лесом, именно лесом, настоящим ЛЕСОМ — я только раз видел такой, в самом детстве. Нет ни запаха разлагающихся углеводов, ни характерной сладковатой гнильцы, остающейся мерзким налетом на коже и неведомыми путями сразу же оседающей на любой доступной поверхности, нет щемящего запаха тревоги — радиация близко…

Хвоя, забытый запах. И листва. И немного — гарь… Горело что-то. Но как иначе — при посадке вовсю работали коррекционные, на последнем издыхании, и пожгли они тут здорово… Наверное, до горизонта — выжженная пустошь, черная, и пепел порхает белыми хлопьями. А запах… Бывают даже призраки идей, не то что запахов.

Скосив глаза, я посмотрел направо. Шея двигалась с трудом, как у подрезанного робота-гладиатора. Но все же двигалась, и это хорошо. Если бы я еще и шею сломал, что тогда бы совсем уж конец пришел бы, причем страшненький такой… Даже сердце себе не остановишь, не получиться. Останется только хорошенько помучаться напоследок.

Ничего, конечно, не увидел. Синева разлилась по экранам, чистая, первородная синева небес. Ни единого облачка, ни пятнышка — только эта бесконечная синь, похожая на перевернутую бесконечность, отражалась в экранах. Пройдя через равнодушные глазки датчиков, через жилы световодов, и прыгнув на экраны — небо молчало. Не было нужно этому зрелищу посредники в виде электрических сигналов и цифровых преобразователей сигналов, рисующих картины на дисплеях сверхвысокого разрешения — только световоды да их выходы несли сюда, в бронированный корпус павшей птицы это небо.

Встать. Смотреть, что там еще… Что там еще? Что еще там?

Отрываться от неба, нависшего над головой, было тяжел. Но все же я кое-как оперся на локти и постарался встать…

Мутная тяжелая волна нахлынула откуда-то снизу. И сразу стал настолько плохо…

Да какие тут, к черту, ребра? Какая ключица? Тут какие-то слишком серьезные внутренние вещи, которые за здорово живешь…

Меня скрутило. Боли не было, только какое-то неясное отупение, упадок сил… Неужто последствия анабиоза? Если так, тогда совсем уж плохо… И делать нечего, и не сделать ничего уже нельзя — поздно. Теперь осталось только умирать.

Трезвая мысль — да какой это анабиоз? Скорее всего, излишнее облучение от взрыва, ничего страшного не произошло. Так что можно радоваться жизни. Облучение — это не страшно…

Да приди же ты в себя, черт побери! Хватит валяться…

Однако это оказалось не так то просто.

«Алый Восход» — это еще та смесь, но все же она имеет свои ограничения. И сейчас эти ограничения обернулись против меня.

Вот был бы я совсем стальным, как робот — тогда бы дело было гораздо проще. А органика, образующая человека — не самая прочная и устойчивая вещь во Вселенной. Просто запаса устойчивости может не хватить…

Так. Полежать, отдохнуть, набраться сил… Боли пока что нет, но скоро будет, и такая, что мало не покажется… И желательно этот момент оттянуть как можно дальше, потому что аптечки у меня просто нет, а без стабилизаторов я помру от болевого шока, «Алый Восход» же и постарается.

Вот так вот. Вот такая ситуация.

Первый шаг к спасению сделан, второй тоже не задержался, теперь остался третий.

Надо открыть люк и вылезти из истребителя.

Зачем, я не очень понимал. Даже совсем не понимал — но знал, что надо. Даже то, что воздух есть — еще ничего не значит. Может, остатки — регенераторам ведь тоже нужна энергия, чтобы проводить катализ, а энергии — нету… А нет энергии — нет катализа — нет очищения воздуха — нечем дышать. И до свиданья. Вентиляция могла и не открыться…

Черт! Ведь герметичность-то нарушена, так что насчет воздуха можно особо не пугаться. Что-то да просочится, не задохнусь.

Но все равно — выбраться надо.

Зачем?

Да кто его знает? Просто надо. Надо посмотреть, что есть вокруг и что можно использовать для выживания. Надо посмотреть вокруг…

С этой мыслью я заснул.

Проснулся я тяжело. Голова просто-таки раскалывалась, тело стонало каждой клеточкой, ребра зло ныли, напоминая о себе. Плечо вообще онемело, и ничего не чувствовало — словно вместо живой плоти там большая жесткая подушка.

Решительность… Это хорошо. Вот только как трудно применить ее к себе…

Не знаю, как мне удалось встать, но все же я стоял на ногах. Стоял плохо, покачивался, держался за спинку кресла — но все же стоял. И всматривался до рези в глазах в экраны.

Сверху — небо. Теперь уже не такое синее, легкие облачка несутся где-то в вышине — быстро несутся, черти… Ну и ветерок вверху дует, наверное…

Я вспомнил картинку облаков, что видел с орбиты. Все верхние слои атмосферы, похоже, представляют собой небольшой ураган. Почти такой был, когда выдували остатки консерванта из дока, только вот этот побольше, намного побольше! И как я на «Поморнике» прорвался, ничего не заметив?

Или он как раз потому и дует, что я прорвался? Хотя «Поморник» — это все же не орбитальная мыльница, всего двести двадцать тонн, но летел он не по сберегающей траектории, а камнем падал…

Ничего страшного. Ураган от резкого входа в атмосферу не такой большой, рассосется сам через пару суток. Даже двести двадцать тонн — это все же не боевой космолет, пятидесяти тысячетонная махина в боевом заходе оставит ураган, сравнимый с «Эль-Ниньо». Тогда Сан-Франциско едва не срыли, когда на атаку заходили эсминцы. А то, что тут от веку дует, я не заказывал, это еще задолго до моего рождения началось.

Вокруг — лес. Холм, из мягкой породы, и деревья — вроде елок. Зеленые раскидистые лапы, половина переломала, торчат какие-то сучки, белые на сломе, земля вся усыпана хвоей и лапником. Хорошо хоть, что сильно горелого тут нету, а то спалил бы весь лес к той самой матери.

Но все же — не надоело мне тут? Лес выглядит не таким уж и опасным — можно выбраться наружу, посмотреть, что есть тут из еды…

Ага, а с чем охотиться?

Вот эта мысль стала отрезвляющей.

Шкафчик с НЗ был пуст абсолютно. Я доковылял до него, согреваемый мыслями хотя бы о лазернике НТ или простом ноже — но…

Пустой шкафчик. На полках нет ничего, даже пыли. Нет пистолетов, нет аптечки, нет… Да вообще ничего нет! Просто пусто…

Не сразу, но я сообразил, в чем дело. Аварийный комплект — это вещи скоропортящиеся, десять лет — и выкидывай на свалку. Просроченный, такой комплект скорее убьет, чем поможет. Причем смерть может быть довольно неприятной…

И эти сволочные гады не загрузили его!

Не успели или еще почему — мне было все равно. Главное, что аварийного комплекта нет в помине! И что теперь делать, ума не приложу. Хоть сразу пулю в голову… Да вот только не из чего, опять же. Разве что головой о стену побиться, вдруг поможет.

Итак, «Поморник» просто голый.

Надо бы посмотреть, есть ли энергия…

В кресло садиться я не стал, хотя соблазн был, да еще какой был… Но просто я не был уверен, что найду в себе силы снова подняться.

Энергия была. Немного, конечно, на солнечных батареях далеко не уедешь, но все же этого хватило, чтобы оживить некоторые системы «Поморника». Но только некоторые…

Самое основное, самая такая энергия, которая что-то дает — например, можно задействовать вентиляцию, часть систем жизнеобеспечения.

Из моей памяти сами по себе появлялись знания — система жизнеобеспечения «Поморника» самая такая, она будет работать долго и упорно, ее просто так не сломаешь. Она — это сердце космолета, она не даст ему превратиться в кусок металла, даже если подохнет конвертер… Вот как сейчас.

Я выругался, и поразился тому, как звучал голос мой.

Хриплый, похожий на карканье. Тоже мне, ворон кладбищенский выискался… лучше молчи уж, не пугай народ честной… Хотя тут все равно никого нету.

Я снова выругался, на этот раз тише, и мне стало немного легче.

Думать. Рассуждать. Понять, что делать дальше…

Ох, если бы все можно было бы поправить одной лишь руганью, то мне пришлось бы ругаться до рассвета.

А так — надо что-то делать, что-то, что-то…

Люк открылся медленно и тяжело. Он с натугой поворачивался на стержнях, протестующее шелестели сервомоторы, шипела смазка. Штурмовик не хотел выпускать меня — только со мной на борту сохранилась бы иллюзия жизни…

Я вжал в стену кнопку, навалился сверху для гарантии своим телом — чтобы не упустить. Стоять было очень и очень тяжело, все время хотелось лечь и больше не двигаться.

Но все же еще хотелось стоять дальше, дальше жать на эти проклятые кнопки. Слушать, как двигаются маломощные механизмы внутри корпуса космолета, как медленно расползаются пластины брони, прикрывающей люк…

Только бы пластины не заплавились, только бы их края не сварила космическая коррозия — и все будет хорошо, простейшие гидравлические механизмы разведут броню и дадут мне возможность выйти отсюда…

За стеной медленно ползли в стороны броневые пластины керамита. Ползли, все же ползли, несмотря ни на что — толстенные керамитовые пластины, предназначенные защитить и сберечь хрупкие механизмы шлюза.

Весело мигнул красноватый огонек — броня разблокирована.

Шлюз начал открываться.

Ожил экран, мигнул синим светом. Быстро поползли строчки диагностики — простой код, потом высветились результаты анализа воздуха.

Меня они не интересовали. Атмосфера есть, вот и все, что мне надо. А что она ядовита либо еще как-то опасна — так это мне все равно, я тут просто умру, надо выходить наружу и искать еду. Иначе можно просто лечь тут и подохнуть, а мне еще хотелось жить.

Тяжко вздохнули уплотнители, качая вязкую жидкость из стыков. Пискнули замки — словно штурмовик еще надеялся удержать меня внутри.

Несколько шагов — держась за стену, гася волны боли, что выходили из глубин моего естества, просто рвали меня на части. С каждым шагом я ждал, когда же все во мне развалиться и начнет осыпаться вниз…

Впереди был другой люк — внешний. По бокам зияли ниши и длинные поручни — тут должны закрепляться люди в скафах, чтобы их не выдуло при открытии люка. Скафов-то тоже нету, просто нету и не предвидеться… Один-единственный остался в рубке, изрезанный на куски горелкой, и теперь ни на что не пригоден.

— Я все равно вернусь сюда. — Сказал я хрипло, стоя в шлюзе. И подумал — а не сошел ли я с ума, если разговариваю с истребителем?

Зеленая полоска над внешней створкой стала медленно гаснуть. Сменяться краснотой. Вторая полоска, показывающая химический состав атмосферы, так же медленно зеленела. На краю сознания загонной крысой билась мысль, что это еще ничего не значит, что помимо химического состава атмосферы есть еще и биохимический состав, и много чего еще, что самое страшное — это биология, мелкие организмы и вирусы, которые жадно вгрызутся в меня, не защищенного приобретенным к этому всему ужасу иммунитетом…

За моей спиной щелкнули дверцы, заурчали насосы, наполняя уплотнители герметиком. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем замигала красная лампочка в потолке — теперь внутренние помещения штурмовика надежно изолированы от этого шлюза.

Пошатываясь, я стоял и ждал, щурясь от мерцания световодов. Иного освещения в шлюзе не было, не предусмотрены тут окна… А жаль.

Световоды погасли неожиданно. Миг — и они уже не горят, истончается в центре белых пластин тонкая беловатая ниточка.

А по верху скользнула синяя полоска. Робкий солнечный луч пробежал по полу шлюза, ласково коснулся моего лица — и замер, наливаясь силой и приобретая объем в тесной металлопластиковой клетке.

Двери разошлись, внутрь посыпалась нагретая земля пополам с перемолотым в мелкую пыль пеплом.

Я шагнул вперед. Забыв даже о том, что это может быть опасно, что мне трудно передвигаться и что надо бы просто малость посидеть, а может быть, и полежать, отдохнуть, да и про много чего забыв совершенно, я шагнул вперед…

Земля мягко подалась под моими ногами, через подошвы комбеза я почувствовал тепло и податливость почвы под моими ногами, пережженной движками и штурмовика. Планетарный воздух обжег мои легкие. Я пил его пересохшим ртом, ощущая, как он огненным комом катиться вниз по моему телу, как он выжигает меня изнутри, а солнечный свет жег меня снаружи…

Солнце пряталось за частоколом деревьев, прожигало меня насквозь из-за черных здоровенных стволов, беспечно стрекотали какие-то зверьки вокруг, журчала вода — где-то неподалеку, явно… И как ее не выжгли движки садящегося «Поморника»?

Лес — вблизи он бил по мне еще больше, чем через обзорные экраны «Поморника». Как передать всю его громаду, мертвенное спокойствие лесных исполинов, их неторопливое наращивание собственного тела, одеяло зеленой хвои, укутавшее их непроницаемым ковром, легкое покачивание в такт налетавшему ветерку…

Громадный организм, своя экосистема, которая плевать хотела на какого-то человечка, что проломил в ней здоровенную просеку и едва ли не пожег тут все, что только можно. Зарастет! Обязательно зарастет, когда уже не будет тут этого человечка, затянет почвой и перегноем его несчастливое творение, которое он тут бросил, и все будет точно так же, как было и сто, и двести, и тысячу лет назад.

Как будто кувалдой ударил в меня этот мир. Запахи, воздух, тепло вечернего солнца на моем лице — все это громадным прессом обрушилось на меня, и вдавило внутрь так, что я почувствовал себя плоским, открытым и таким простым, словно не было тысяч лет цивилизации, словно не было у меня ничего, кроме желания жить — ничего и никого…

Первый шаг — вперед, к воде. Журчание совсем недалеко, где-то тут поблизости есть ручей, надо до него обязательно добраться и хотя бы умыться.

Снова я ощутил запах хвои и застарелой гари. Кисловатый вяжущий запах, тревожащий небо и душу, успокаивающий, умиротворяющий, и терпкий запах мелкого пепла, который пропитал тут все вокруг.

Прыжок вниз — невысоко, меньше метра. Осыпь, высокая и крутая, которую нагреб под себя падающий «Поморник». отделяло кромку люка от перепаханной и усыпанной пеплом земли.

Мягко ударили ноги. Я устоял, шатаясь чуть-чуть, как пьяный, хотя минуту просто стоял и ничего не понимал — настолько сильной меня скрутило. Глаза заволокло краснотой, на губах ощутился солоноватый вкус крови — неужто что повредил себе внутри?

Идти по земле было приятно.

Комбез плотно лежал на теле, но как же тяжко было просто переставлять ноги и удерживать равновесие!

Не хотелось ничего. Присесть, прилечь…

Но я четко понимал — сев — не встану. А за жизнь еще можно побороться… Если меня не сожрет какой-нибудь хищник, у меня был неплохой шанс. Это же не ЭНР, тут можно и еды найти — ягоды, съедобные корешки и просто мелких зверьков, которые не успеют сбежать. Если верно то, что нам говорили в Академии, то у меня есть много-много очень неплохих шансов, которые обязательно надо использовать.

Ягоды были тут. Какие-то красноватые шарики, похожие на землянику, только вполовину больше и округлее. Растут на кустах, похожих на смородинные, но только кусты поменьше размером и такие запутанные, что черт ногу сломит.

Я стоял и ждал — когда же кто-нибудь попробует их есть. Если их едят звери, то значит, что они не ядовиты и для меня. Биохимия Капеллы-III аналогична земной. Тут нет таких вещей, что смертельны для землянина только потому, что у них не хватает лишней кислоты в цепочке ДНК, или, наоборот, еще одна лишняя кислота присутствует…

Значит, можно есть и не опасаться…

Зверек размером с крысу — серый, мохнатый, со смешной пушистой мордочкой и длинными кисточками на ушах — вылез из зарослей кустарника. Смешно повел носом, глянул черными глазенками-пуговками — никого тут нету, никто ему не помешает?

Бедняга, как же ты тут выжил-то, а?

Я стоял и не шевелился, боясь спугнуть удачу. Пусть… Посмотрим, что он делать будет.

К моему огромному облегчению, инопланетная крыса встала на задние лапы и принялась обедать ягоды с куста. Ела она неторопливо, иногда косясь на меня довольно любопытно — мол, что это ты тут делаешь-то, а? Человека грызла не боялась совершенно.

Значит, вроде как это съедобно… Во всяком случае, для вот этой вот крысы… Надо взять на заметку.

Но сначала — пить. Где-то тут журчала вода…

Ручеек тек не так и далеко — я нашел его сразу, и поразился, до чего чиста вода… Как стекло струится по камням, на солнышке играют блики, чуткое чистое журчание… Припав на колени, я непослушной ладонью зачерпнул воду, вылил себе на голову. Вода оказалась обжигающе холодной. Словно голой рукой схватился за провод под током, меня аж затрясло, но все равно стало намного легче.

Словно со стороны я смотрел, как мои ладони косо входили в спокойную гладь, смыкались друг с другом, плотно прижимались, как ломалась тонкая пленка поверхностного натяжения, и ко мне приближалась вкуснейшая, пахнущая какими-то травами вода.

Я бездумно смотрел на кусок прохлады в горсти. Тонкие струйки падали вниз, обратно в ручей. Пальцам было холодно, с волос капало, нещадно болело все тело, но голова вроде бы оставалась все такой же ясной.

Пить! Большой глоток сразу же вогнал в горло ком льда. Ледяная вода комками проскальзывала в мой желудок, спадал жар. Как я раньше-то не замечал, что весь горю…

Стало еще легче, чуть-чуть. Итак, есть теперь у меня плюсы, есть! Я знаю, где взять еду, знаю, где взять воду. Жизнь не так уж и плоха…

И тут мне стало плохо.

Я боролся изо всех сил — но ничего не мог с собой поделать, меня мутило, в желудке взрывались ледяные бомбы…

Неужели вода отравлена? Или она просто плохая, или тут нанесло дряни из движков аэрокосмического истребителя — движки все же фонят… Да нет, не могло, просто не могло, корректировочные двигатели работали не так уж и долго, к тому же это не маршевые, тут остаточного излучения почти что нету.

Сам виноват. Не надо было так воду глотать, как колонист, до мяса дорвавшийся…

Застыв на одном месте, я боролся с головокружением — как мог боролся, не давая желудку раскинуть свое недомогание на все тело, на всего себя…

Вроде это получилось — волны тошноты угасли где-то внутри. Ободренный, я приподнялся. И сразу же у меня закружилась голова.

Вот к этому я не был готов, этого мой организм уже вынести не смог.

Сначала меня вырвало — желчью и водой, которую я только что проглотил. А потом я просто потерял сознание.

Сверху обрушилась вода. Много-много, целое озеро. Холоднущая и вонявшая тиной. Я пил совсем не такую, я пил хорошую воду…

— Шьет! — Сказал кто-то. — А наили о ене-те…

Н-да. Кто это там ругается? Черт возьми, снова вода — пусть ее не будет, мне от нее так плохо — она же отравлена… Ах, забыл совсем, не вода отравлена, это я перестарался…

Но почему именно ругается? А какого черта я тут вообще делаю?

Подо мной было мягко. Вроде бы трава… И вода, холодная вода собралась лужами возле моей головы.

С усилием я открыл глаза. И увидел перед собой склоненное лицо. Дикарь. Лицо старое, изборожденное морщинами, на лбу остатки какой-то татуировки — сделали давно, и сорвали тоже давно, сейчас уже не разобрать, что там было изначально. Похоже на странного вида крест… Глаза синие, вразлет, и вообще — все лицо состояло как бы из углов.

Пах дикарь не то чтобы противно — но как-то странно. Кисловатый запах, смешавшийся черт знает с чем. Не то пот, не то та кислятина, которую он жрет… Никак не разберешь, да и важно ли?

Поначалу я принял его за чудище, и с воплем отпрянул.

Вернее, попытался отпрянуть. Тело не слушалось. Взрыв боли случился в каждом суставе, в каждом органе, в каждой клеточке тела.

Некоторое время я мучился, корчась на земле. Кислая горечь подступила к моему горлу из желудка, и рвотные спазмы скрутили меня. Но я ничего не ел, и меня просто выворачивало наизнанку, бросало куда-то вниз, вниз…

Боль милосердно погасила мое сознание. Я еще успел увидеть, что меня обступили люди, много людей, а потом все стало уноситься вверх, выше и выше, а сам я падал в какую-то яму, на самое ее дно, и вокруг с ревом и свистом смыкались стены…

Мир шел в течение дней, медленно протискивался сквозь узкие ущелья часов.

Я медленно выздоравливал. Тело не хотело возвращаться из того утомительного состояния, упорно сопротивлялось выздоровлению.

Меня пытались лечить.

От чего? Что вообще со мной было? А кто лечил?

Племя дикарей, кто же еще. Низкие люди, удивительно добродушные и немного суетливые.

Я поначалу ходить не мог совсем. Из-за слабости, помноженной на тяжелейшие повреждения. Но я никак не понимал, какие именно. Внутреннее кровотечение, повреждения внутренних органов, переломы, возможно — сотрясение мозга и лучевая болезнь.

С такими повреждениями не живут, а если и живут, то недолго. Если ты не принимал «Алый восход».

Да и спасет ли «Алый восход» меня? Все зависит от того, какую дозу я получил на орбите. Если волосы пока еще не выпадают, то, возможно, я буду жить дальше. Но все дело в том, что степень моего поражения надо еще определить…

Дикари жили в маленькой деревеньке. Дома тут совсем убогие, деревянные, слепленные из цельных бревен, щели тщательно промазаны мхом и чем-то, напоминающим жидкую замазку. И в таких домах холодно, особенно по ночам — очень и очень холодно, в этом мне пришлось убедиться самому.

Но вот есть печки, рядом с которыми очень тепло. Топят их дровами, мелким хворостом и всем, что может гореть — от чего печки пованивают, но хорошо хоть, что совсем немного. В печках готовят еду — супы из того, что по вкусу напоминает перетертую кукурузу.

Мяса почти не едят. Иногда в том супе, которым кормили меня, плавали мелкие кусочки того, что должно было быть мясом, но кусочки были очень маленькие и их было мало.

Первобытные люди. В лесу охотились, собирали разные корешки и тем жили. Еще было небольшое поле, засеянное чем-то, похожим на пшеницу — его я видел, когда меня переносили в другой дом.

Меня лечили две девушки — совсем еще молоденькие. Одеты они были в коротенькие платьица из выделанных шкур. Иногда приходил шаман, та самая страшная морда, которого я так испугался в первый раз. Лицо его было изуродовано жуткими шрамами, которые впоследствии были скверно зашиты. Татуировка на лбу была сделана так же скверно — наверное, тупой иглой и сажей.

Несколько раз приходил местный вождь. Высоченный для своего племени тип, над девчонками возвышался на две головы, и весь из себя такой — в каких-то амулетах, с искустно вырезанным посохом в руках — посох я не мог рассмотреть, потому что слаб был еще, для меня все сливалось в один грязновато-серый фон, а голоса становились похожи на один сплошной гул.

Вождь подолгу и строго смотрел на меня, ничего не говоря, а потом неожиданно поворачивался и уходил, сохраняя на лице прежнее выражение, и гордо постукивая посохом по полу.

Слишком много впечатлений. Мне казалось, что я плаваю в каком-то большом океане новой информации, и томительно медленно она проникает в меня, напитывает собой мое бренное тело.

Слишком много впечатлений. Слишком много вообще всего, что только может быть — событий, впечатлений, ощущений… Такое случается с туристами в дальних краях. Просто скользят по поверхности, не понимая, что вот это вот здание построено пару тысяч лет назад не только для того, чтобы они могли посмотреть на него сегодня.

Когда вождь пришел в первый раз, я находился в полусне. Девчонки сжались в углу и оттуда внимательно наблюдали то за мной, то за вождем.

Осмотрев меня, вождь что-то сказал. Бессмысленный набор звуков, ничего знакомого.

— Кто вы? — Пересохшими от жара губами спросил я по-русски. Потом спросил на интере. Потом на английском.

— Who are you?

Вождь немного оживился. Навострил уши, словно язык показался ему знакомым. Я выдавил из себя еще пару фраз.

— Where am I? What is districts?

Лицо вождя по прежнему оставалось бесстрастным. Мои невеликие познания в английском он не воспринял, и снова заговорил по-своему.

Я прислушался. Ничего знакомого. Снов набор звуков, хотя и мелодичных, складывающихся слова. Но ни одного знакомого слова, совсем ни одного. Течет речь, вождь говорит, слова складываются в какие-то там предложения, а для меня все это — бессмыслица, ничего не понятно.

— I do not understand… Не понимаю. Я — гражданин Северного Блока… Union Nation… Земля… Terra.

Я говорил еще долго, я выскреб свой английский до донышка, как и интер, даже говорил на русском, своем родном, но постепенно я убедился, что это бесполезно. Английского тут не знают. Не знают и русского, не знают и интера. Это же другая планета, одна из тех трех, куда мы летели. Капелла III, скорей всего. Она же — Хинтар. Но, черт возьми, где же земная колония? Должны же быть тут по крайней мере два города — Единение и Новый Арзамас. Триста лет — за это время тут должна развиться такая цивилизация, что никому мало не покажется. Ладно, подождем пока. Надо выздороветь. А там посмотрим, как лучше заявить о себе.

Вождь обратился ко мне. По крайней мере на нескольких языках. Ни одного я не понял, ничего знакомого. Видя неудачу, вождь развел руками. Чисто земной жест, я даже растерялся, захлопал глазами.

Обернувшись к девчонкам, вождь что-то отрывисто бросил им. Девчонки из угла обиженно воззрились на него. Вождь нахмурился. Сжал кулаки, подошел поближе. Девчонки постарались вжаться в грязную стену, но им это не очень удавалось.

Довольно хмыкнув, вождь быстро закатил одной пощечину. Та потерла щеку и что-то сказала, соглашаясь. Вождь снова довольно ухмыльнулся.

Потом он ушел, а девчонки подошли ближе. Одна достала мокрые тряпки и стала накладывать мне их на лоб. Перед тем, как положить тряпицу, она на секунду подносила ее к губам и что-то шептала.

Колдовала? Молилась? Просто просила удачи — мол, не дай помереть такому незнакомцу, мне он приглянулся, пахать на нем уж больно хорошо будет, вон какой здоровый-то…

Я незаметно уснул, но теперь сон был хороший, не такой, как раньше. «Алый восход» делал свое дело.

Глава 5

Девочки ко мне относились как-то индифферентно. Надо выходить раненого чужеземца — и ладно, выходим. Может, еще чего сделаем, если больной нам понравится. Но не больше, и не надо рассчитывать на большее…

Показное добродушие, обучение языку ничего не изменило. Как неопытные медсестры, у которых дома еще куча детишек мал мала меньше и все они не кормлены, дома белье не стирано и так далее по списку — куда уж тут возиться с каким-то чужаком, тут бы послать его куда подальше да своими заниматься… Ан нет, приказал гадкий староста…

Учили языку просто — показывают предмет, называют его. Совершают действие, называют. Потом проверяют, что я понял, а что не понял.

Так я узнал, одну девчонку звали Ива, а ее подружку называли Веткой, просто Веткой. Клички, настоящие имена не сообщают мне как злому духу. Не сглазил бы. Ива — это тоже, конечно же, кличка, как и Ветка.

А вот мое имя их очень заинтересовало.

— … -Ветка указала пальцем мне в грудь. Потом указала на себя, раздельно произнесла:

— Ветка.

Указала на вторую.

— Ива.

Потом снова на меня.

Имя. Они хотят услышать мое имя…

— Кеннет Малышев. — Так же старательно и раздельно произнес я.

— Кьеньет М`ёшев. — Старательно сказала Ветка. — Кьеньет? М`ёшев?

— Кьен`ет М`ёшев — Повторила Ива.

Ветка нахмурилась. Потом ткнула в меня пальцем, и просто сказала.

— Кьен?

— Кьен. — Согласился я. Ну их, пока их языку выучишь, сам свихнешься. Пусть называют как хотят, потом разберутся.

Ива положила руку мне на лоб, провела, снимая капельки пота.

— Кьен…

Я попытался подняться, но она мягко уложила меня обратно.

— Кьен…

Наверное, это означало — «Кен, лежи смирно». Или — «Кен, успокойся». А может быть, и просто «Кен, ты не должен никуда ходить». Или «Кен, скотина такая, как же ты нам надоел-то, когда же ты сдохнешь!»

Мне даже неудобно становилось, как они обо мне заботились. Если надо, носили с места на место, обтирали мое тело мокрыми тряпками, да и просто сидели рядом и что-то рассказывали, а я пытался уложить знания языка в свой воспаленный мозг.

Надо запомнить, надо обязательно запомнить!

И я запоминал.

Самое странное, что в хижине мужчин не появлялось, кроме троих, да и третий как-то мельком.

Вождя-то я сразу определил как местного начальника — прямой такой, худой, как палка, и какой-то жизнью замученный, убитый. Словно на нем поле пахали весь день, да еще и доброго слова не сказали. Второй всего два раза появился, здоровенный тип, когда заходи в дом, пригнулся, да и в доме старался не распрямляться лишний раз. Наверное, местный воин какой-нибудь. Долго он не был — поглядел на меня, хмыкнул и исчез. И еще какой-то непонятный тип, в странной мешковатой одежке, черного цвета, но и этот тоже долго не задержался. Как я понял, это был шаман местный. Лицо изрезано несколькими шрамами, слишком ровными и правильно расположенными, чтобы быть настоящими боевыми. Ритуальные отличия, вот что это такое. Вот эту вот морду я видел перед собой, когда очнулся в первый раз, никаких сомнений.

Кстати, последний посетитель больше всего мне не понравился. Зашел, как к себе домой, девушки при его появлении сразу притихли как-то, хотя сам из себя — толстый, приземистый, даже приземистей остальных, лысоватый, а взгляд-то, взгляд… Сальный взгляд, нехороший, очень нехороший.

Он внимательно смотрел на меня, а я не подавал виду, что нахожусь в сознании, и смотрел на него. Опасно и не особо понятно, что же все-таки он от жизни хочет. И что совершит в следующий момент. Так смотрит щука на окуня, решаю — хватать его сейчас, или чуть погодить, дать вырасти пожирнее.

Но все же чем-то я себя выдал. Наверное, веки не вовремя задрожали… Тип окинул меня пренебрежительным взглядом, повернулся и ушел, осторожно затворив за собой дверь. Хотя мне бы стало спокойнее, если бы он ей с силой хлопнул.

Больше ни одного мужчины ко мне не зашло.

Появлялись еще женщины — но постарше и потолще Ветки и Ивы, неуклюжие и неповоротливые. Просто заходили посмотреть, что я такое и с какого бока меня можно к хозяйству приспособить.

Мне было все равно.

Ива и Ветка ухаживали за мной терпеливо и бережно, словно я для них — это последний мужчина, оставшийся в жизни.

Берегли они меня, причем незаслуженно.

Я лежал и лежал, и медленно выздоравливал.

Что все еще хорошо, я понял очень внезапно и как-то сразу. У меня появилось ощущение времени, я стал вслушиваться в то, что происходит снаружи моего тела, я стал понимать, как и что твориться тут…

Я понял, почему Ива и Ветка никогда не оставляли меня одного — боялись, что со мной что-то может произойти. Или просто им приказали — вождь, староста или кто там еще…

Я понял, что снаружи — какая-то деревня, не такая уж и большая, и вождя все-таки правильнее называть старостой — смысл в том слове был именно такой. Вождь, конечно, но все же это не племя кроманьонцев, эти люди стоят на более высокой ступени развития. Но все же это не тот город, что я видел во время падения… Далеко не тот.

Знахарь уже не появлялся. И снова — лучше уж пусть будет не шаманом, а знахарем. Власть его тут на вождя… Тьфу ты, на старосту не распространяется, скорее даже наоборот, знахарь полностью подчинен и зависит от старосты деревни.

Ива и Ветка — их ко мне приставили, чтобы они меня выходили и обо мне позаботились. Почему не приставили мужчин — вот этого я не понял. Все таки легче было бы таскать меня не двум девчонкам, а двум мужикам, как ни крути.

Но — мужиков не было, я их даже и не видел.

А вот что бы вышло, если бы я вздумал девчонку обидеть? Что бы со мной сделали?

Или это мужиков на виду нету, а тут, за стенами хижины, в полной готовности сидит парочка амбалов. И стоит мне предпринять какие-нибудь нехорошие действия, как меня тотчас скрутят, и… Убьют? Или просто попинают? В теперешнем моем состоянии любой достаточно сильный пинок способен вызвать смерть, так что попинать долго меня все равно не получиться. И то хорошо, что я слабый такой. Значит, сильно бить не будут.

Поначалу я не помышлял, чтобы ходить. Я выбрался из темной затхлой халупы только на третью неделю.

Все началось с того, что мне под руку попалась палка — обычная палка длиной около полутора метров, прислоненная к изголовью моей кровати.

Я никак не мог понять, что она тут делает и как очутилась. Я поглаживал гладкую, неизвестно как отполированную древесину, и смотрел в окно. Ладонь скользила по дереву, почти не ощущая сопротивления.

Не знаю, сколько я так лежал. Из своего вечного угла в меня всматривалась девушка. Одна из двух, что за мной следили.

Каким-то обрывком сознания я вспомнил, что девушка и раньше как-то не так смотрела на меня. Обеспокоено смотрела, неправильно — второй, похоже, все по фигу, а вот эта почему-то беспокоиться…

Девушка внезапно приняла какое-то решение, показавшееся ей тяжелым. Она решительно стиснула кулачки, подошла ко мне ближе. Присела рядом, что-то сказала. Потом быстро накрыла своими ладошками мои руки и прижала их к палке.

Она говорила тихо, успокаивающе, повторяла одно и то же слово несколько раз, и слово это выстраивалось для меня в одно только сочетание…

«Надо вставать».

Незнакомые звуки складывались в знакомые слова.

— Надо… — Ласково, как ребенку, повторила она. — Надо. Надо. Надо.

Именно это слово. Не русское, нет. Но все же смысл вкладывался именно такой. Надо вставать. Обязательно надо подняться, очнутся от дремоты, потому что можно вечно пролежать вот так…

Я расслабился. И внутренне разошелся, расплылся громадным студнем. Зачем оно мне? Зачем? Все равно скоро помирать, так зачем оно мне надо-то, а?

Но почему-то руки мои не могли разжаться. Почему-то было важным не разжимать рук, никогда не разжимать, и что-то делать.

Почему-то я вспомнил, что эту девушку звали Ива. И поразился, до чего же красивое у нее имя — Ива…

— Да, конечно. — Ответил я по-русски. И начал вставать. Ива бросила на меня слишком уж внимательный взгляд.

Ходить было тяжело. Сучковатая палка, на которую я опирался, все время норовила запутаться то в зарослях репейника, то в простой пыли. Ноги совсем отвыкли от ходьбы, ступни пронзала колючая быстрая боль. Хорошо еще, что посох был не занозистый, иначе у меня в ладонях сидел бы целый лес заноз.

Но все же я шел, поддерживаемый одной девчонкой.

Свежий воздух, насыщенный запахами трав и какой-то непонятной кислятины, показался мне божественным нектаром.

— Дойдем до края деревни, и обратно. — Сказала Ива. — Тебе нельзя долго гулять. Ты очень устал. — Последовала еще одна фраза, которую я почти не понял — что-то про слишком тяжелое выздоровление и какой-то яд.

У меня не было сил спорить. Не было сил даже смотреть по сторонам и запоминать увиденное — но все же я шел и смотрел по сторонам. Ива поддерживала меня сбоку, озабоченно посматривая по сторонам.

А зрелище было еще то. Страшненькое такое зрелище, средневековая инопланетная экзотика. Ни в каком фантастическом фильме такое не увидишь, никакая фантазия не создаст такой мир.

Тем более что все, происходящее вокруг, не сон. Не сон, а самая что ни на есть реальность.

Заборчики перед домами, стадо свиней, домашние животные разгуливают на привязи во двориках, крестьяне занимаются своими нехитрыми обязанностями, и исподволь разглядывают нас…

На секунду я растерялся, но потом быстро вспомнил, что нам говорили. «Единообразие животного и растительного мира. Небольшие генетические отклонения не представляют фатальной угрозы». Если на всех планетах в этой части Галактики живут люди, то рядом с ними будут свиньи и лошади, кошки и собаки, комары, блохи, мухи и глисты. Просто они будут незначительно отличаться.

Присмотревшись, я заметил несколько различий. На первый взгляд незаметных, но о-го-го!

Твари, похожие на свиней, но только с клыками под стать псу и костяными воротниками, как у какого-то из виденных мной динозавров… А еще — трехглазые! Не слабо? Нет, пусть уж будут свиньями.

А вот эта тварь, что роется в отбросах — курица? Или петух? Или крыса? Ох, фу, гадость какая, тварь мерзкая… Я едва удержался от того, чтобы не плюнуть. Вот эти твари тут вместо крыс, что ли? Или вместо блох? Вон, несушки выглядят поприличнее, хоть и одной породы, а мужики уродливы, как смертный грех… Черт возьми, ведь в самом деле, какой-то аналог кур!

Вот в людях мне никаких различий разглядеть не удавалось, как я ни старался. Ни раньше, ни теперь. Третьего глаза у них, как у свиней, не открылось, лысого костяного гребня, как у петухов, не выросло. Люди как люди. Ничего особенного.

Отличия наверняка есть, но они гораздо глубже, чем это можно рассмотреть. Наверняка, есть что-то в генетике. Первые данные это подтверждают — инис и люди немного отличаются…

Все же я никак не мог что-то такое выделить из этой деревни, что указывало бы на инопланетное происхождение. Но мне это никак не удавалось. Меня никак не оставляло ощущение, что я участвую в съемках дурного фантастического фильма. И в то же время все тут было чужое, неземное, незнакомое, нереальное… И в то же время я знал, что это реальность. Пусть страшноватая и невозможная, но все равно это все на самом деле, а самом деле!

Не знаю, как это осознать — это нужно просто понять. Как на всей моей России от Бреста до Владивостока одна и та же водка и одни и те же домишки, так и тут, так и тут. Все места, где живут люди, похожи, а если не похожи, а живут там все равно люди… То тогда к таким людям надо присмотреться повнимательнее.

Кое-как вышли мы на окраину деревни. Впереди весенний лес, ветки только-только окутались листвой, как зеленоватым туманом. Черт, деревья-то вполне обычные, очень похожи на березы и осины. И трава, и кусты…

Околицу от леса отделяет поле, засеянное чем-то странным. Вот это-то уже не земное, совершенно точно. Кукуруза, растущая как рис или подсолнухи. Из земли, тщательно взрыхленной и влажной, вверх, на высотку примерно моего пояса, тянутся толстоватые серые стебли. Их обвивает какая-то поросль с початками, по две-три штуки на каждом стебле. Початки очень похожи на кукурузные.

Все поле изрезано узкими канавками, по которым неторопливо течет мутноватая вода, и из-за этого напоминает болото. Вверх поднимаются влажные испарения — тяжелый воздух созревания, какой иногда можно увидеть и над полями на Земле.

Рисовое поле, на котором внезапно выросли подсолнухи… Дичь, бред, фантастика! Не хватает только китайских крестьян, которые его возделывали бы — планомерно двигались между кукурузы, и собирали ее в большие плетеные корзины.

Это же Капелла, тут же и не такое возможно! Это же не старушка-Земля… Откуда тут китайцы? Хотя китайцы — они такие типы, что везде и всегда…

Я оперся на палку и взялся за стебель, намереваясь его потереть. Но, коротко вскрикнув, отдернул руку, и потерял равновесие. Неловко взмахнул руками, и почувствовал, что клонюсь к земле все ниже и ниже. Спасибо Иве, она бросилась ко мне и удержала. Что-то залопотала на своем языке, я понимал только каждое десятое слово. Кажется, она меня ругала.

Чертов стебель кололся, как крапива! Прямо таки жегся, словно политый серной кислотой!

Что же это за дрянь такая?

— Что это? — Спросил я, показывая на поле.

— Тан. — Четко и внятно ответила Ива.

— Ага. — Я приблизился, стал рассматривать стебель. Да, действительно дрянь. На листочках поверхность неровная, вся в каком-то пушку. Вот этот-то пушок и прижег мне ладонь, до сих пор жжется. Ах, зараза, зажечь бы тебя!

— Пошли, пошли. — Ива потянула меня за руку. — Дальше надо…

Мы пошли.

Штурмовик грохнулся знатно. Настоящая аварийная посадка, после которой иногда приходиться собирать пилота по частям. Но «Поморник» — штука крепкая, он предназначен не только для выброски десантных партий, но и для прорыва тяжелой обороны, так что определенный запас прочности у него есть. Да еще какой есть, я же живой остался!

Лес тут постепенно сходил на нет, не в силах уцепиться за высушенную скалистую почву и почти не отличимые от нее камни. Деревья, настоящие гиганты тут, на холм, взбирались Громадный округлый холм, почти что маленькую сопку, огибали несколько мелких ручейков, и пара крупных, которые причудливо пересекались и разделялись, образуя неповторимую сеточку каналов. Небольшая поросль чего-то, похожего на северные карликовые березы, и редкая трава, разделяла все это великолепие. Сбоку все выжжено безжалостным огнем, но тут положение спасло обилие воды. Островки, образованные протоками, частью уцелели, а частью погорели все.

Вот вершина холма ощетинилась уже настоящим лесом, и дальше тоже робко рос лес. Деревья почти такие же, как и у нас, в средней полосе. Конечно, не джунгли, как в Африке, не к ночи она будь помянута, но все же лес, а не голая пустыня.

«Поморник» влетел прямо в основание холма.

Маневровые движки последними каплями топлива сплавили почву в единую черную массу, и обратили в пепел деревья, что лежали по пути. Пыль и пепел смело ветрами, дождь прибил золу, веселый вьюнок потихоньку начал заплетать корпус. Вокруг намело земли — выбросило выхлопами движков, выжгло, и «Поморник» на треть ушел в землю.

Хорошо хоть, что лес не подпалил… А то был бы настоящий лесной пожар, и мало бы никому не показалось. А ведь лес тут хороший, сухой, корабельный лес, на Земле таких уже не осталось…

Машина целая, видимых повреждений на корпусе нет. Только все в окалине, черный «Поморник», как негр. Наверное, еще пеплом занесло.

А вьюнок-то — шустрый, вон как оплел… Даже на верхние стабилизаторы гибкие плети закинули неутомимые ростки. Американские базы в Индокитае заплетало еще не так, за пару лет раз — и вместо вертолетов только цветущие холмы…

Небольшой ручеек обтекал корпус «Поморника», но все равно был чист, грязи в воде не было. Прозрачный поток весело журчал на камнях вниз по склону.

Я зло выругался. Какие, к черту, надежды, нечего и думать. Все внутренности уже превратились в пыль, электронику встряхнуло знатно. Ничего там не уцелело.

Аварийный люк между дюз был широко распахнут. От него до земли совсем немного, полметра. Оттуда я и вылез. И пошел в беспамятстве куда-то, черт знает куда. Пока не свалился. Хорошо хоть, меня подобрали, а то так бы и сдох тут, в лесу. Среди этакой красоты-то.

Ива отпустила мою руку с опаской подошла ближе.

— …? — Спросила она, указывая на правый стабилизатор «Поморника». Стабилизатор был весь почерневший, вроде даже немного оплавленный. Оплавленный керамит! Это же надо… Нагар можно счистить, но вот чтобы керамит плавился… Жесткий же был спуск. Проскочили верхние слои атмосферы просто так, а потом начали тормозить, как стала плавиться обшивка.

Однако эмблема Северного Блока ничуть не повредилась, ни малейшим листочком венка или контуром континента, она все также блистала, как и в первый раз, и даже еще лучше.

Ива что-то такое залопотала. Я прислушался, среди ее быстрой речи преобладало одно слово, повторявшееся несколько раз. Смутно знакомое, но все же…

— Что? — Спросил я коротко, почти что каркнул.

— Это хороший…? — Повторила Ива. — Хороший… — это…

Спрашивает, из чего это сделано. Из хорошего железа, или из стали? Сталь.

— Нет. Это много лучше, чем сталь.

На самом деле это укрепленная молекулярная керамика, на основе углерода, керамит. Ну какой это, к черту, металл? Металла в аэрокосмическом истребителе вообще крайне мало, только провода и разные там приборы, где без металла совсем не обойтись. Иногда бывают такие наводки на этот металл, что он просто плавиться…

— А из него можно делать копья и ножи? — Спросила Ива. — Нож из…

Она сказала вроде бы «стальное дерево».

— Из чего?

— Ну, из твердого дерева такого. Сталь-дерево. А еще я видела нож из Австралазиа, настоящий, стальной. Такой есть у нашего вождя. Он прочный и гибкий, и режет все…

— А что это такое?

— Что?

— Австралазиа?

— Ну… Место, где много людей живут вместе. Вроде нашей деревни, только много-много больше.

— Государство?

— Как ты назвал? Странно слово… Нет, это называется Империей. Очень большой союз очень больших деревень. Им правит один человек, из древней семьи, все их мужчины правили Империей. Кстати, а что это твое слово означает? Государство — это что?

Я сделал вид, что не расслышал, а сам задумался.

Ого! Это становится интересным. Значит, тут есть и государства? Как там сказала Ива, Империя? Хорошо, пусть будет Империя. Наверное, тот город — это ее столица, не иначе. Впрочем, мне-то что с того? «Звездный Странник» от меня так же далеко, как если бы он остался на орбите Земли. Никаких инструментов, никакого оружия. Разве что пушку с «Поморника» скрутить. Да вот толку-то от той пушки будет немного. Конвертер-то пустой как кошельки большинства жителей этой деревни. Разве что можно что-то сотворить с боеукладкой… Ну да это на будущее.

Меж тем Ива забралась на корпус штурмовика. Быстро уперлась руками в обрез крыла, поднялась, закинула ноги, оттолкнулась коленом, и я и охнуть не успел, как она уже выпрямилась на крыле, придерживаясь руками за колпак лазерной пушки. Совсем ничего не боится. Даже странно для девушки из средневекового, в общем-то, общества.

— Ива, Ива! — Позвал я. — Смотри, не упади, ладно?

Она коротко кивнула, заворожено глядя на вертикальные стабилизаторы. Прошлась по керамитовым плитам легкой летящей походкой, осторожно выбирая место, куда сделать следующий шаг, и только потом делала его.

Как же обворожительно-нереально было это зрелище — средневековая крестьянка на разбитом аэрокосмическом штурмовике… Светлое домотканое платье на серо-стальном керамите, простая улыбка среди плавных хищных обводов космического убийцы. Машина, пронзавшая пространство, и человек, не представляющий даже, что это пространство существует.

У нас раньше такие картинки любили. Что-то такое нереальное, типа «назад к природе через техническое развитие».

— Ива, ты раньше не слышала таких слов — Единение, Новый Арзамас?

Она прислушалась.

— Как ты сказал? Что это такое — заклинания? Для чего они? Сегодня ты говоришь много непонятных слов… — Несмотря на беззаботный тон, рука девушки поползла к амулету, висевшему на груди.

— Да нет, просто названия моего города. — Пожал я плечами. Точно не слышала?

— Вроде, нет.

Я повторил по-английски.

— Edinene, New Arzamaz? Слышала?

Она снова покачала головой. Я мысленно выругался. Ну как еще эти уроды могли извратить название столицы и главного космопорта?

— Северный Блок, Union Nation, Объединенные нации, Колония, Земля, Earth, Terra, terran, земляне…

Ива качала головой. Играть в слова можно было долго, очень долго. И толку от той игры пока что не было видно.

— Ладно, забудь. — Проворчал я. — Ничего страшного. Просто иногда очень хочется вспомнить слова родной речи…

— Какая странная у тебя речь… И где так говорят, словно выкрикивают что-то… — Ива села на самое начало консоли крыла. Рука ее трогала амулет, поглаживала небольшой кругляшик.

Не исключено, что девушка решила, будто я ее заколдовал. Или пытался околдовать, чтобы получить полную власть над душой и над телом…

Но ее веселое настроение не могло быть бесконечно угнетенным. И оно вновь явилось во всем своем великолепии…

Она снова встала, так же легко прошлась по плоскости, от одного стабилизатора до другого. Изящные ножки легко ступали по керамитовым пластинам.

Сопла главных движков глядели черными провалами труб, инжекторы тоже не пострадали. Ну и хорошо. Если бы они лопнули, то тут было бы идеально ровно выжженное поле радиусом в полкилометра.

Слазить, что ли, внутрь? Нет, пока что рановато. Мне туда просто не подняться, даже с помощью девушки. А, судя по тому, как она отреагировала на то, что напоминало ей колдовство, лезть внутрь лучше всего одному.

Кстати, а что могло уцелеть внутри аэрокосмического истребителя? Ремкомплект? Оружие? Медикаменты? Аварийный комплект? Нет там ничего такого и не было, и даже быть не могло. Все это хранилось отдельно, а большей части медикаментов на борту звездолета не было, их необходимо было синтезировать заново — время очень паршиво обходиться со сложной органикой.

Никакого ручного оружия не «Поморнике» тоже не было. Конечно, стоит его обыскать, но что толку? Найти лазерный пистолет? А как его зарядить? Построить маленький конвертер? Батареи-то заранее отсоединены и хранятся полностью пустые, «высушенные». Так что истребитель почти голый — есть только то, чем его загрузили перед столь поспешным стартом… То есть, стационарные лазеры, получающие энергию от конвертера «Поморника». Возможно, аварийный боевой комплект… Стоп, он же пустой. Надо бы глянуть, обязательно глянуть… Да опять же, что толку? Ракеты и снаряды развинчивать? Этого без специального оборудования не сделать никак, даже подорваться не получится.

Но все же, какую пользу можно извлечь из «Поморника»?

Жить в нем. Люк закрыть — и никакой зверь не заберется, и холодно не будет, и жарко тоже не будет, и дождик не пойдет… Можно сделать запас еды и очень долго сидеть тут, носа наружу не показывая.

Но вот только как быть с местными жителями? Решат, что колдун, да подпалят истребитель, обложив хворостом. Стараться долго будут, еще, чего доброго, весь лес в округе переведут — по истребителю можно из огнеметов палить, а ему хоть бы хны, но все же дорогу в деревню мне придется забыть раз и навсегда. Да и потом, сколько туда еды напихать можно? Ну, посижу месяц, ну, два, а потом-то все равно за едой придется идти. А тут меня и ждут с острыми осиновыми кольями…

Одному не проживешь. Как бы не были уродливы и тупы местные жители, но все равно одному не жить. Надо же и словом хоть с кем-то перекинутся! Да и Ива, Ива, Ива… Вот с ней я бы хотел общаться, и желательно как можно чаще. Потому что это самая милая девушка, какую я только видел.

Ива между тем изучала правый стабилизатор, и не замечала моего пристального взгляда. А я уже разглядывал ее очень и очень долго… Вот сейчас повернется, и увидит меня… И я смутился сам, отвернулся в другую сторону.

Так что надо думать, что отсюда можно брать и нужно что-либо брать, и отваливать. В деревню, в дом…

Робинзон на затерянной планете. Избитый сюжет для стольких книг фильмов, что для их подсчета жизни не хватит.

Первых звездолетчиков готовили и к такому варианту. Нас же готовить перестали — слишком это маловероятно, если гибнет в космосе корабль, то быстро, сразу, выживших не остается. Мы знаем только азы выживания. Флора и фауна на всех планетах, около которых может оказаться космолет, сходна между собой. Различия есть, но они не существенны. По крайней мере, для длительного выживания.

Но, черт возьми, как же мало я знаю…

Нет, не все еще потеряно. Тут должна быть колония наших, тех, к кому летел корабль. Пусть Ива ничего не знает, но это ничего еще не говорит, ровным счетом ничего! Надо связаться с ними. Не может быть, чтобы технологическая цивилизация полностью исчезла за пару сотен лет. Такого не бывает.

А если они тут, то всегда можно до них добраться. Технологическая цивилизация перевернет эту недоразвитую планету шиворот-навыворот.

Глава 6

Выздоровление шло постепенно, но верно.

Первый удар пережил «Алый восход», потом вступили в дело остальные препараты комплекса. Волосы у меня не выпадали, на тошноту тоже не тянуло. Значит, облучение я пережил. Чесалось тело, мир тускнел, хотелось драться и пробивать здешние гнилые домишки с одного удара.

И я мог это сделать.

Я знал, что мог.

Теперь я полностью восстановился. Местная одежда уже не вызывает у меня отвращения одним своим видом и почти не раздражает кожу. Совсем не тянет вернуть обратно местную еду. И даже язык их выучил более-менее сносно. Говорю так, что сразу и не отличишь. Конечно, кое-какой акцент есть, но я очень надеялся, что он незаметен. Говорить тут мастеров мало.

И однажды утром я понял, что так сидеть нельзя. Совсем нельзя. Слишком много времени уходит на это, а изобретать самому себе дело как-то не особо приятно. Просто это всего лишь бегство от реальности.

Надо решить, что делать. Надо срочно найти себе нормальное, хорошее дело — а то я просто сойду тут с ума. До сих пор я не уверен, как они приняли инопланетянина, но вот как они примут сумасшедшего инопланетянина-то, а?

Итак, дело номер один. Какого это черта я сижу на жопе? Где-то тут есть колония Земли, они ждут и ищут меня — ведь они получили передачу! Да и только слепой бы не понял, что случилось — вспышка была, должны была быть, и еще какая! Надо лезть в «Поморник» — должно же что-то там сохраниться!

Так я и сделал. Просто в одно прекрасное утро поднялся и разбудил Иву, сладко дремавшую в углу. Ветки не было. Странно, куда она могла пойти в такую рань? Может, она тут и не ночевала, что скорее всего… Ветка появлялась тут все реже и реже, почему-то.

— Пошли к железной птице. — Сказал я.

Ива протерла сонные глаза.

— Но ведь еще рано! И мы еще не ели!

— Ничего, в дороге поедим. Ива, надо очень!

— Там твое колдовство? — Она вылезла из-под шкур, которыми укрывалась. — Отвернись, пожалуйста.

Ночная рубашка на ней была драная, и почти ничего не скрывала. Но я покорно отвернулся. Спал я не раздеваясь. Странно, что блох тут не было. А может, были, вот только мое инопланетное тело показалось им слишком экзотичным.

Ничего, скоро они опомнятся и начнут жрать.

Странно, но я все еще не видел, чтобы местные страдали от блох или вшей. Да и животные почти не чешутся. Мух тоже нет… Почти.

Вдруг я поймал себя на том, что исподволь рассматриваю через небольшую прореху в ткани розовый сосок на аккуратной грудке. Ива чуть наклонилась, обматывая ноги завязками сандалий, и мне стало видно еще больше.

Ругнув себя, я отвел взгляд. Вон окошко, туда надо смотреть. Кто знает, зачем сюда поселили эту девушку? Вряд ли только для того, чтобы один инопланетянин, возжелавший приключений, завалил ее на койку.

— Идем? — Ива уже одета. — Нет, стой. Я еду с собой… — Следующего слова я не понял, переспросил.

— Ну, возьму с собой.

Ага. Слово «соберу». Запомним. Да я так уже половину ихнего языка запомнил, не иначе! И слова все не кончаются, и их все больше и больше.

Еду Ива собрала в небольшой мешочек и решительно повесила через плечо. Потом подала мне мою трость. Ремень прошел как раз между ее грудками, обрисовав соблазнительные округлости.

С непонятным мне самому отвращением глянув на палку, я легко вскочил на ноги.

— Хоп! Идем, идем!

Круглые глаза уставились на меня.

— Как ты мог так быстро выздороветь? Это невозможно! Кьен, не шути, возьми палку.

— Ну ладно, ладно. — Мне почему-то пришло в голову, что вовсе не обязательно демонстрировать всем и каждому, что я уже полностью здоров. Пока поболеем, присмотримся…

После этих мыслей мне стало совсем хорошо. Значит, я уже в норме, ели стал проявлять осторожность.

Прошли поле тана. Я все еще не без удивления рассматривал эту жуть. Сон древнего коммунистического владыки — который там, в России, кукурузу растил. Чуть ли не на Северном полюсе.

Нет, все-таки тан — это аналог кукурузы. Вот такой бы она была и на Земле, если бы там были схожие условия.

Ива поддерживала меня, я делал вид, что иду тяжело. На самом-то деле меня все подмывало схватить Иву и нести отсюда до «Поморника».

И ведь смог бы!

Нет, а приятно все-таки быть здоровым!

Мы прошли лес, перешли вброд ручей. Воды там было не так уж и много, всего мне по колено, но течение было очень сильное, ноги обжигал ледяной холод тающих горных ледников. Ива ни в какую не желала отпускать меня, и крепко держала за руку, пока мы шли по дну ручейка.

В нормальном своем состоянии я стал замечать много больше. При падении «Поморник» пропахал глубокую борозду, снес все деревья на пути и врезался носом в холм. Холм-то как раз и задержал стремительное движение падающей машины. Но садился «Поморник» еще при работающих корректирующих движках, иначе бы борозда была на пару сотен метров глубже. С большой воронкой в конце траектории. И так вон как землю расплескало, как будто студень…

То есть, в конвертерах могло остаться горючее.

Одна сотая грамма урана мне хватит, чтобы послать сигнал «СОС». Услышат его стопроцентно. Передатчик на «Поморнике» боевой, предназначен для того, чтобы держать связь в любых условиях. Он перекроет всю планету запросто, да еще и на орбите будет слышно отлично.

— Надо лезть внутрь, Ива. — Я отставил подальше палку. Говорить мне становилось все легче и легче. Пара приемов, еще из Академии, предназначенных для быстрого освоения языка, очень мне помогали. Можно уже даже думать на чужом языке, а это очень-очень быстро помогает…

Люк гостеприимно распахнул свой зев. Броневые пластины так и остались разведенными в стороны, они топорщились из корпуса, смотрели под прямым углом вбок, как сломанные лепестки розы.

— Кен, смотри!

Я обернулся. Ива указывала на маленькую птичку, присевшую на крыло. Птичка была очень похожа на воробья, только какой-то невероятной окраски — как попугай. Если бывают попугаи таких цветов — алое с белым… Снегирь, что ли? Видел как-то я такую птичку в учебнике. Таких на Земле уже не осталось, все вымерли давным-давно, еще в конце XX века…

— Что это? — Спросил я, разглядывая птичку. Та, склонив голову, рассматривала меня одним глазом, иногда отвлекаясь и пробуя клювом прочность обшивки.

— Ива.

— Что? — Я подумал, что самые мои популярные вопросы — это «что» и «как».

— Это птичка такая. Называется — ива. Я тоже — Ива. Потому что такая же веселая и легкая. А что означает твое имя? — Она исподволь смотрел на меня, ожидая ответа.

— Мое имя? — Я задумался. У меня это вроде бы уже спрашивали, и ответа ждали с таким нетерпением, что это заставляет задуматься… — Да ничего не означает. Это просто мое имя, вот и все.

Ива украдкой вздохнула. Чуть примолкла как то, ресницы опустились, губки стали чуть полнее. Темный ангел пролетел.

Я внимательно посмотрел на нее — такое ощущение, что сейчас я разрушил ее мир. Сильный удар, которого она не понимала… Сообразил я чуть позже и выругался. Первобытные суеверия — сглаз, порча… Ведь и девчонки мне представились кличками — Ива, Ветка… Да и остальные — вроде бы их по именам не зовут…

Ну, сделал дел, теперь молчи, чтобы хуже не стало.

— Кто как, а я внутрь! — И я осторожно, сохраняя впечатление полностью ослабевшего человека, протиснулся внутрь.

Ива чуть поколебалась, но все же храбро полезла за мной.

Внутри все сохранилось. То есть, я имею в виду, относительно сохранилось. Я видел как-то «Сапсан», потерявший управление при сходе с орбиты. Летчику удалось выровнять машину и посадить на брюхо. Но внутри все было так перекорежено, что аэрокосмический истребитель даже не стали ремонтировать, сразу подогнали тягач, прицепили за уцелевший стабилизатор и отволокли на свалку.

«Поморник» выдержал посадку с большим достоинством. Разбито внутри ничего не было, что удивительно. Никаких видимых повреждений, ничего такого, что могло бы насторожит меня.

Но это еще ни о чем не говорит. Не настолько я хорошо знаю эту мелкую аэрокосмическую шушеру, чтобы не насторожиться в любом случае. Повреждение может быть самым незаметным — трещины в защите энергопроводов, повреждения каркаса, неполадки в конвертере — и еще много что еще, что никогда не определить без энергии. Тут и с энергией не все определяют, а на глаз-то уж точно многое пропущу… Хотя «Поморник» — машина крепкая, большая и хорошая.

Ива протиснулась вслед за мной. Теперь она стояла в проходе, не в силах сделать вперед хотя бы один шаг.

Экраны все так же показывали панораму окрестностей — разумеется, только те экраны, чьи датчики не засыпало. Остальные были темны, как ночь. Разноцветные индикаторы на пультах, странные кресла и останки моего скафа на одном из них — все это не добавляло Иве храбрости.

Вот отсюда я полз. Скаф… Захваты и в самом деле плохо сработали, и это сыграло свою роль. Видно, что с правой части два захвата так и не закрылись. Три захвата срезано, вместе с частью скафа. Горелка резала то, что я ей приказал. Вот и разрезала… Надо же, она все еще тут…

Я отцепил горелку от рукава скафа и попробовал в ручном режиме.

Ага, счас. Ничего, совсем ничего — никакого отклика. Заряд на нуле, паста кончилась. Теперь, если не удастся достать горючее, горелкой можно заколачивать гвозди или представить крестьянам как магический жезл. И то и другое — равноценно…

Со вздохом я положил горелку на место. Это мне не поможет.

Что еще может быть в истребителе? Да ничего, честно говоря. Ракеты из пеналов или еще что — это я просто не вытащу, лазеры и пушки без энергии не заработают, да и не снять мне их без инструментов. Не зубами же керамит грызть? А боеприпасы лучше не трогать, все равно мне с ними не справиться. Даже как мины соседу в огород не забросить — не сработают.

Ничего полезного, проще говоря. А еще дом колдуна!

Но вот только колдуну суждено подохнуть тут, если колдун кое-что не найдет! А именно — хоть немного горючего! Чтобы все это заработало, наконец-то нормально заработало. Тогда можно жить если не припеваючи, что хотя бы с небольшим комфортом. Все одно лучше, чем в деревенских халупах. Но опять же, дорога в деревню будет заказана напрочь…

Нет, лучше жить вместе со всеми, не высовываться, и просто жить дальше.

Должны же меня найти, в конце-то концов?

— Ива, а как вы меня отсюда вытащили? — Удивился я. — Как вы проникли внутрь?

Иронии она не заметила. Вообще не заметила.

— А мы и не залезали внутрь. — Пожала плечами она. — Ты лежал у крыла стальной птицы, без сознания. Рядом с ручьем. Отец Марсипаний запретил нам входить в это место, потому что тут может быть плохая жизнь.

Ага. Значит, сюда они не лезли. Теперь я это знаю совершенно точно.

Я смутно помнил, как отсюда вылезал после посадки — как открывался шлюз, как я пил прохладный вечерний воздух, помнил ледяную воду, комками проталкивающуюся в пересохшее горло…

Странно, а почему ей отец запретил сюда входить? Вот интересно-то… Но, по зрелому размышлению, ничего удивительного, будь она моей дочкой, а с неба свалилась бы какая-нибудь непонятная гора, да еще с открытыми дверями, я бы тоже заказал ей тут появляться. Кто знает, что за гора, а дети — они на то и дети, чтобы везде пролезать, где надо и где не надо.

Значит, рубка выдержала. Световоды не расплавились, и экраны работают, но не все — наверное, остальные завалило землей или забило нагаром. Будь энергия, все можно было бы восстановить-очистить, но энергии-то нету в помине!

Но вот самое главное… Огонек готовности, сигнализирующий о наличии энергии в системе, не горел. В обычном состоянии он горит ярко-зеленым светом — энергия есть. Если свет темнеет — недостаток энергии. Если свет красный — существенный недостаток, надо проверить конвертер.

А тут…

Выругавшись, я пошел назад. Без энергии нечего и думать оживить этот гроб. Конвертер не запустится, реакция не пойдет.

Черт возьми, я даже сигнал отправить не могу! Потому что нет проклятой энергии, нет ни грана активного вещества для конвертера. А даже и найди я тут каким-то чудом обогащенный уран, то что дальше? Без внешнего энергетического импульса конвертер все равно не заработает, да еще и уметь надо дать этот импульс… Тут-то начальных пластинок нет и не предвидеться.

В деревню я возвращался насквозь угрюмым. Ива шла рядом со мной, пыталась поддержать, иногда что-то говорила мне, спрашивала, но я отмалчивался. Рта открывать не хотелось совершенно.

«Поморник» я запер все же. Ни к чему в нем шарить всяким там отцам и братьям, закрыто и закрыто. Может, все еще пригодиться, может, еще будет время, когда все это мне пригодиться…

Эти времена были для меня самыми тяжелыми.

Робинзон и то был в лучшем положении, чем я. Дело даже не в Пятнице — пятниц вокруг сколько угодно, причем и женского пола даже есть, дело в том, что Робинзон вернулся на родину. Или хотя бы мог жечь костры на берегу для проплывающих кораблей. А вот я помру тут, на Капелле. Среди варваров, если не найду цивилизованных людей.

Должна же тут быть земная колония!

Ведь мы же не первооткрыватели, мы идем по следу «Единения». Капитан Майкл Хантер привел свой звездолет на Землю после Третьей Звездной совсем разбитым, рассказал про миры инис. «Единение» подлатали, снабдили всем необходимым и отправили сюда…

А мы должны идти следом, чтобы помочь колонии встать на ноги. И остаться на орбите, чтобы шустрые желтые друзья не повесили тут свои спутники и не построили свой космопорт.

То есть, где-то тут, на Капелле, уже есть земное поселение. Все там уже готово для приема второго корабля, несущего все то, что не захватил с собой первый.

А если есть земная колония, то вести про нее должны разлететься по всей планете. Это я понимаю прекрасно.

Земная колония отзовется по этому средневековому миру как термоядерный взрыв на ночной стороне планеты. Ведь у них есть нормальная техника, есть средства связи… Есть даже несколько инструкций на этот счет, как вести себя в варварском окружении и что надо делать.

Вполне возможно, что меня уже ищут. И скоро найдут…

Найдут ли? «Поморник» обнаружить затруднительно. Даже со спутников, если они есть, «Поморник» обнаружить довольно тяжело. Даже в визуальном диапазоне. Так уж аэрокосмический истребитель сделан — чтобы в космическом бою всякий встречный не мог найти юркую машину и угостить ее хорошей ракетой. Сильно выдавало излучение конвертеров, но теперь-то конвертеры пусты, как в доке.

То, что спасает в космическом бою, то, что сделало эти машины лучшими в своем классе, теперь работает против меня. Вот если бы я грохнулся в китайском истребителе, тогда дело пошло бы на лад после первого же орбитального сканирования или хотя бы облета местности, а вот так… Хотя, в атмосфере найти след посадки можно, я думаю. Да хотя бы по «горячему следу» — остаточной радиоактивности, остающейся после работы движков. Найти же штурмовик на земле, когда он просто валяется в лесу, практически невозможно. Металла в «Поморнике» почти нет, керамит не светит так среди деревьев, отражающих материалов тоже немного, все инертное, да и сама форма такая, что добиться отражения с него нельзя.

А если сделать рацию? Как сделать детекторный радиоприемник, я знал. Потом подать сигнал, любой, просто сигнал, и думаю, что колонисты заинтересуются и прилетят сюда посмотреть, что же тут творится.

Ага, размечтался. В деревне не найдется на это металла. Тут металлического очень мало, все из дерева или из кости, наконечники стрел так вообще каменные, а гвозди в стенке дома — деревянные…

А если тут вырубить лес в форме треугольника? Должна же быть тут аэрофотосъемка, должна же! Или хотя бы визуальное наблюдение за поверхностью со спутников. Или, скажем, выкопать канаву, круглую, заполнить дровами или даже нефтью — должна же быть тут нефть или хотя бы уголь — а потом поджечь…

Ага, снова размечтался. А что будут делать в это время деревенские? «Колдун из птицы, упавшей с неба, проводит заклинания духов. Давайте его сожжем, пока дел не натворил». Нет, пока что это неосуществимо. А потом, сколько же придется его рубить, лес этот? И поросль вырубать.

Вот примерно такие невеселые мысли бродили в моей голове.

Ива и изредка появляющаяся Ветка помогали мне, учили, смотрели за мной, как за малым ребенком.

А я все упорнее предавался хандре. И не смотря на это, выздоровление шло быстро. Я уже не чувствовал общей слабости, при резких движениях не кружилась голова, мышцы приобрели упругость, стало легче думать и легче понимать то, что происходит рядом.

Я стал смотреть по сторонам более внимательно, чем раньше. В сопровождении Ивы я ходил по деревне, не забывая старательно постукивать палочкой по утоптанной земле и всячески изображать из себя тяжело больного человека.

А сам — смотрел по сторонам. И делал выводы.

В деревеньке человек пятьсот живет, в общей сложности около двадцати семей. По средневековым меркам, это давно уже не деревня, а маленький городок, который старается сам обеспечивать себя всем необходимым для жизни. Начальство — староста. Его помощники — Главный Охотник и Главная Женщина. Именно так, с большой буквы! Управляющая часть всей этой коммуны, как же их еще величать? Только с большой буквы!

Старосту я уже видел, это тот тип, что меня навещал наиболее часто. Представительный тип, нечего сказать. Главный Охотник показывался редко в деревне, все время пропадал в окрестных лесах. Ива по большому секрету поведала мне, что у Главного Охотника очень сварливые жены, и потому он все свое свободное время проводит вдали от родного очага. Но это и хорошо, в деревне всегда много добычи.

Все трое начальничков живут не отдельно, а со своими семьями. Но на совет собираются в отдельном доме, ратуше. Это я его так про себя назвал, а на деле название немного другое, но созвучное. Главный дом. Двухэтажный, даже трехэтажный, если признать за третий этаж крышу. Вместе с ней построена высоченная наблюдательная площадка, на которой всегда кто-то торчит — врагов высматривают. Этакий минарет на здоровенных жердях, между которыми треплется ветром веревочная лестница.

Напротив этого дома расположен храм, почти полностью каменный, и гостевой дом, здание на три десятка комнат, исполняющее ту же роль, что и сельский клуб. Только вот очень на старый сарай похоже.

Вот что меня поразило, так это храм. Деревянная только крыша и окна, все остальное очень уж добротное, сложенное из больших блоков камня. А все остальные строения этой деревни деревянные, если вообще не землянки, кое-как прикрытые настилом. Интересно, почему это? На фига? Или, четче формулируя цель — каким образом?

Храм напоминал обычный дом. Один этаж, на вершине — башенка, из которой торчит странного вида шест, высотой примерно в два человеческих роста, с двумя перекладинами. Окна широкие, а над входом какая-то непонятная надпись. Что там такое, мне не ясно, но видно же, что именно надпись, а не строчка каббалистических знаков культа.

Еще плюс. Значит, тут тоже есть письменность. И она широко используется. Возможно, даже и в деревне.

Вот гостевой дом — тут все нормально. Просто одноэтажный сарай, здоровенный, правда, но всего лишь сарай. Даже крыша плоская. Внутри было много-много комнаток, в которых останавливались гости. Потому что мало кто пустит посторонних людей в дом свой, а тут — вроде и законы гостеприимства соблюдены, и гостям удобно, хорошо, и себя не забыли оградить от злых чар.

Все три здания охватывают центральную площадь, от которой лучами расходятся улицы. Вдоль улиц — крестьянские хозяйства. Дом, сарай, небольшой огород — большой за пределами деревни…

Стен нет. Но Ива как-то раз обмолвилась, что в соседних деревнях, расположенных ниже, обязательно есть частокол. Еще Ива добавила, что здесь частокол не нужен — разбойники и твари сюда не добираются.

То есть, есть еще какие-то поселения помимо этого? А возможно, есть и города? А интересно, что за тварей имеет в виду Ива?

Вот что города есть — это не факт.

Про Капеллу III я почти ничего не помнил. Давать полную информацию — пока мы долетели бы, она устарела на пару веков… Так, общие факты, известные еще из первых выпусков официальных новостей. Клановый строй, планета находиться в состоянии войны. Уровень развития техники — от раннего средневековья до начала промышленной революции. Кое-где уже промышленная революция должна идти полным ходом, ведь сколько времен-то прошло! Планета богата металлами и расщепляющими элементами, много пищевых ресурсов. В теории, должно быть много нефти и угля, торфа опять же.

Но самое главное — расщепляющие элементы типа урана и плутония. За эти вещества наше правительство что угодно сделает уже сейчас, не то что через четыреста лет. Ведь до чего уже дошли — конвертеры чуть ли не свинцом заправляют, а это лишняя нагрузка, и выход энергии снижается раза в четыре, а КПД становиться ниже, чем у старинных атомных реакторов.

На Ганимеде уже столько шахт понастроили, да и на Титане тоже, скоро от нечего делать начнут Тритон разрабатывать, разбирать его по камешку, с Айс-сити красножопым торгуем по ценам, которые любой бы назвал грабительскими, а тут — целая планета, где уран можно едва ли не лопатой собирать…

Вот и сделали экспедицию.

Но, простите, где же тут много металла? Или он тут так хорошо спрятан, что я его не вижу?

По-моему, тут металла вообще нет. Впрочем, есть еще одно предположение — металл есть, но его не умеют обрабатывать. В Средневековье у нас была та же самая ситуация. Металла много, но правильно обработать его не могли. Потому и стоили простые какие-нибудь доспехи половину замка.

Надо все же посмотреть, как тут обращаются с металлом. Где тут деревенская кузница?

А нет деревенской кузницы. Вообще нет. Сначала я думал, что Ива упорно не понимает, о чем речь, потом подумал, что она понимает, но просто не хочет мне говорить, потому что кузница для них какое-то святое место, вроде храма. Однако же пришлось поверить… Металла очень и очень мало, и никто толком и представить не может, что его можно ковать или еще как-то придавать ему нужную форму. Все предпочитают покупать металлические изделия у заезжих купцов. А как уж они там из кусков руды делают кинжалы и наконечники для стрел — никого и не волнует…

Ножи и пара мечей, которые я видел тут, в деревне, были покупными. Никакого металла нигде вокруг не было, не было и никаких признаков железной руды, из которой можно выплавить сталь. Да и мечи-то… Скорее, длинные ножи, а не мечи.

Основное оружие тут — дубинки, копья какие-то непонятные, луки, ножи. Дерево — очень прочное, эластичное даже, с большим трудом поддается излому. Копьецо ничего себе, да и дубинка тоже хороша, такой огреешь ворога, не сладко тому придется. А вот ножи все стальные, как и все наконечники для стрел. Каменного оружия я вообще тут не заметил.

Странно, странно.

С большим трудом мне удалось выманить посмотреть один нож. Да и то в присутствии Ивы, иначе бы ничегошеньки мне не дали.

Увидев типа с ножом на поясе, который явно страдал ничегонеделанием около ратуши — ждал кого-то, не иначе — я сразу исподволь повел Иву туда.

— Это ваш охотник? — Спросил я.

— Да. — Девушка чуть смутилась. — Кен, пойдем дальше, я покажу тебе поле…

— Ива, Ива. Ну я же мужчина, мне на охотников посмотреть интересно, а поля — это женский удел… — Сказал, и сразу же сообразил, что тут малость не так.

— Почему именно женский? — Удивилась Ива, едва с шага не сбилась. — Поля убирают и мужчины тоже. Наши мужчины охраняют нас, когда мы убираем поля, чтобы никто к нам не подобрался. Это завещано нам еще давно, до Исхода. Разве у вас не так?

— Так. Я просто шутил. Ива, пойдем быстрее, я хочу поглядеть на охотника! Это главный?

— Нет, что ты. — Девушка аж фыркнула. — Какой из него главный? Как кабан из кочета… — Последнюю фразу она произнесла, понизив голос. Какое-то местное оскорбление, причем уже давнее-давнее, не иначе.

— Это всего лишь шестой охотник. Ничего особенного.

Шестой охотник, паренек чуть младше меня, светленький, худой и какой-то ободранный, протягивал тетиву у лука. Проверял, нет ли на ней разрывов или порванных ниток. Только вот делал он очень уж демонстративно — может быть, в расчете на стайку детворы на середине улицы или для трех молоденьких девчонок, собравшихся у входа в ратушу. А может, для тех и других сразу.

У нас бы такому человеку порекомендовали усиленную диету и тщательный уход за кожей. Светлые глаза приобрели бутылочный цвет, волосы выгорели до цвета соломы, а тело — до цвета старого дерева. Многочисленные мелкие шрамики покрывали его предплечья и левую часть лица, словно затейливая сеточка.

Ива и шестой охотник обменялись приветствиями.

— Вот это наш новенький, Кен.

— Которого в летающей птице нашли? — Охотник все так же протягивал тетиву, поглядывая на нас со значением.

— Да. — Ответила Ива. — Говорит, что он охотник, хочет с вами на следующую охоту пойти… — На секунду мне показалось, что сейчас девушка плюнет в пыль под ноги шестому охотнику. Только вот он ничего не заметил — он важно просматривал все тот же участок тетивы.

Потом до него дошел смысл сказанного. Медленно, слишком медленно он глянул на меня.

— А ты что умеешь-то? — Обратился он ко мне. — У вас в деревне какие-нибудь охоты бывали вообще? Из лука-то стрелять умеешь?

— Немного умею. — Соврал я. Лук я держал в руках всего пару раз, причем первый раз — самодельный, сделанный из длинной пластиковой рейки и резинового жгута от ременной передачи. Стрелами мне тогда послужили обрезки провода. — А это у тебя на поясе — настоящий металлический нож, верно? Посмотреть можно? У нас в деревне маловато металла… — Я с сожалением развел руками.

Шестой охотник аж надулся от гордости.

— Только недолго. — Вынув из ножен нож, он протянул мне его лезвием вперед. Едва удержавшись, чтобы не сломать руку идиоту, я осторожно взял у него оружие.

— Вот из бедной деревни пришел к нам твой подопечный! — Шестой охотник широко улыбнулся. Двух зубов спереди у него не хватало — наверное, выбили, когда он также оружие давал посмотреть. Кретин.

— Возможно. — Не стала спорить Ива.

Я оперся одной рукой на палку, чуть отошел к свету, и принялся изучать первое местное оружие, доставшееся мне в руки. А хозяин ножа, какой-то там по номеру охотник, пытался строить глазки Иве. Девушка на его усилия никакого внимания не обращала, возможно, потому, что часть своего внимания парень концентрировал на драгоценном ноже.

Было бы за чем следить! Нож самый простой, листообразное лезвие, причем заточенное с одной стороны, с острым кончиком. Рукоятка накладная, пара деревянных щечек плотно обмотаны тонкими полосками кожи. Гарды или чего-то, напоминающего упор для руки, нету, вообще, дрянь какая-то. Вот придурок, лучше бы на Иву больше смотрел. Она гораздо приятнее…

И снова я поймал себя на мысли, что такое поведение этого светлого дебила было бы крайне неприятным уже мне.

Чуть сбился с мысли, подумав, а не фиг ли с ним, с ножом этим?

Но заметил нечто интересное.

Обработка этого так называемого клинка явно станочная! Следов ковки заметно не было, лезвие ровное и прямое, есть только некоторые дефекты — поверхность плохо, просто таки отвратительно отполирована. Заточка тоже явно не ручная, а больше похожа на снятие слоя материала скверным абразивным кругом. Был у древних такой метод обработки… Кучу материала переводили, а толку было маловато. Потом отменили все это, придумали силовые поля и наводки, а тогда-то, веке этак в двадцатом, иначе не умели.

А если отвлечься от остального, не очень важного в данный момент, то что у нас получиться? А получиться, что такой нож сделан на станке?

Поблагодарив парня, я отдал ему нож. Парень тут же радостно вдел эту заразу в ножны на поясе, и удвоил внимание, обращенное к Иве. Только вот эффекта не прибавилось явно. Кстати сказать, ножны выглядели гораздо лучше, чем то, что в них вставлено. Никак не мог я это ножом называть. Сделано кое-как…

— Пойдем. — Потянула меня Ива за руку. Неуклюжие ухаживания парня ей явно давно надоели.

Я преувеличенно слабо оперся на ее локоть слева, на палку справа, и мы вдвоем неторопливо потащились по жаркой улице дальше, на осмотр достопримечательностей.

По долгу службы всех нас немного учили разбираться в промышленном оборудовании. Особенно в примитивном. Это называлось — вторая специальность. Слишком уж дорого обходиться место в звездолете, чтобы туда грузились ограниченные специалисты. А молодой колонии нужны люди — специалисты по всем областям знаний. Особенно те, кто понимает промышленное оборудование, кто может собрать простейшие механизмы…

Колония нуждается не только в военных. Ей нужны и те, кто будет налаживать нормальную жизнь, кто сможет обслуживать громадные производственные комплексы, а те, кто защитят колонию от военной опасности, обычно идут на втором месте.

То есть, я мог сконструировать небольшой станок, наладить или собрать заново несложный движок, построить даже плавильную печь для выплавки стали…

Спец по промышленности, одновременно — офицер Десанта Северного Блока. Снабженный даже такими штуками, как «Алый восход» и знанием…

Ведь именно знание — самое страшное оружие…

Глава 7

Деревня жила своей жизнью.

Жизнь эта была тиха и нетороплива, и совершенно не понятна постороннему.

Ветка куда-то исчезла, да так, что я не сразу это и понял, и со мной осталась только Ива. Теперь ей приходилось справляться за двоих, но я не замечал, что девушка очень уж этим тяготилась. Я уже чаще выходил из дома, шатался по всей деревни, и действовал так, как нас учили — молчать и слушать, слушать и молчать, а потом думать, думать и еще раз думать…

Я восстановился уже полностью, насколько я знал свой организм. Ничего нигде не болело, все спокойно и хорошо… Я уже было подумывал, а не начать ли регулярные тренировки, но представил, как к этому отнесутся крестьяне, и быстро отказался от этого. Вот как начнут вопить про колдовство, и все, конец мне.

Так что пока подождем. Пока надо стать тут своим…

Это будет не так просто, как может показаться. Одно дело — изучить тут все, излазить каждый закоулок, но совсем другое дело — даже не то чтобы подружиться с людьми, даже лучшему другу всего не покажут, а стать одним из них, такой же привычной частью пейзажа, как голопузые детишки на улочках и степенные дедки на крылечках своих домов.

Для начала, у меня есть Ива, которая вполне не прочь исполнять свои обязанности сиделки и дальше. Ее семья не протестовала… Насколько я понял, Ветка была ее сестрой, только не родной, а какой-то дальней. Деревня-то маленькая, тут все друг другу родственники уже давно.

Вот семейка Ивы мне не понравилась сразу и надолго. Как только повела она меня с ней знакомится, я сразу понял, что это не очень хорошая идея.

Семья ее занимала два дома почти в центре деревни — было в ней человек двадцать. В основном, молодежь, но много детей. Глава семьи — мужик лет сорока по земному, проявлял полное безразличие к чему бы то ни было. Такое ощущение, что рухни сейчас крыша на голову этого крестьянина с широченными плечами и усталым лицом — так он вздохнет и произнесет совершенно по земному — «на все воля Аллаха, а Аллах велик…»

Ну ладно, бывает. На Земле и не такие типы встречаются.

Мамаша Ивы… Тут вокруг мужика крутились сразу три бабы в возрасте, одна даже вроде как молодая, постарше Ивы лет на десять… Это — жены вот этого мужика… Многоженство. Теперь понятно, почему мне Иву и Ветку сразу сунули. Типа, за мужчиной должно следить не менее двух женщин.

Надо же, хорошо они тут устроились… Три жены, дети и дочери, вон и бабка в углу что-то шамкает — небось, колдуна проклинает, карга старая… Сыновья сидят смирно, им, как и папаше, все по барабану. Дочки — Ветка, Ива и еще одна, остальные — совсем малышня, голопузые, в рубашках одних. Не понять даже, мальчики или девочки. Дети, короче говоря.

Семейка и в самом деле была еще та. Первое впечатление быстро стало гораздо более глубоким и странным. Если мужику, похоже, в самом деле все до фени, но вот по его старшим деткам этого не сказать. Парни какие-то уж больно тихие, но и вместе с тем какие-то странноватые. Достаточно посмотреть на их фальшивые ухмылки и разговорчики, которые они вели по углам, иногда косясь на меня и Иву.

Ива при этих разговорах становилась чуть ближе ко мне — не то сама меня защищать, не то прося, чтоб я ее защитил, не понятно.

Да к тому же в доме было просто плохо.

Средневековье. Всю муть телепостановок, благородных рыцарей и мудрых вельмож, выдуло из меня за миг. Средневековье — вот оно, вокруг тебя. Дома-развалюхи, вжимающиеся в землю, низкие потолки, темные помещения, в которых воняет потом и людьми, грязь, болезни, мерзость, и кто знает, что еще…

Гадость. А особенно люди. Почему-то у меня возникло стойкое чувство — к этим товарищам спиной лучше не поворачиваться. Ни при каких обстоятельствах. А еще лучше — просто заблаговременно прибить всю эту шальную братию и жить дальше, беспокоясь гораздо меньше.

И еще — в доме было душно. Несмотря на то, что это строение было раза в три больше моего домика на окраине, несмотря на то, что щели тут были едва ли не в каждом бревне, все равно тут было душно и жарко. Вязкая и липкая духота проникала неторопливо проникала под одежду, под кожу… И сидеть тут было выше моих сил.

В конце концов я решил оставаться в своем доме, пока меня оттуда не выгонят. А Ива осталась со мной — просто так.

Ветка же как-то быстро куда-то делась. Несколько раз я видел ее с тем самым парнем, у которого смотрел нож. С Шестым Охотником. Я надеялся, что у нее был хороший и добрый парень. Может, просто Иве он не очень понравился.

Я много ходил по деревне. Познакомился почти со всеми, кого только встретил… Все это — дело простое. Идешь по улице вместе с Ивой, тут кто-нибудь ее окликает, лезешь в разговор, и через пару минут уже разговаривают с тобой. И потом с полчаса знакомишься с человеком. В основном попадались люди хорошие, а если нехорошие — велика ли беда, идешь дальше, вот и все. Все по тому же сценарию, как и с тем самым шестым охотником. Просто до отвращения.

Одному помог крыльцо чинить — подержал инструменты. Другому помог воду донести, третьему сочувственно покивал в разговоре… И скоро уже здороваются не только с Ивой, но еще и со мной. А потом я уже стал ходить один, и со мной все же здоровались. Поначалу с некоторой опаской, но потом уже спокойно, как с односельчанином.

Я оказался прав. Настоящих имен тут не использовали, совсем не использовали. Только какие-то прозвища. Большой, Трезуб, Востряк и так далее, и тому подобное — так они примерно переводились. Если отбросить части всего такого — глубинка, и имена такие же, как и все тут — старые, исконные, освященные славными предками…

Мне пришлось задумываться. А самому-то как назваться, чтобы тут не выделиться? Но, подумав, решил — а хрен с ними, как был, тем и останусь. Поздно уже что-то менять…

— Кен — это зверек такой, наподобие мышки. — Объяснил я доверчивой Иве. На большее фантазии в тот момент что-то не хватило.

Ее глаза сразу же вспыхнули.

— Так значит ты мне соврал там, у большой стальной птицы? — Она широко улыбнулась. — Кен, больше так не делай, никогда! Мы не должны друг другу врать, это не правильно, наш Бог запрещает людям говорить неправду!

— Хорошо, Ива, я больше так не буду делать! — Улыбнулся я насколько мог шире.

— Впрочем… — Ива помрачнела чуть-чуть, словно легкая тучка набежала на солнышко, — я тебе тогда поверила… Больше так не делай, никогда не делай!

Впрочем, местные и это имя выговаривали неправильно. Не «Кен», а «Кьен» или даже «Ньен»… Ладно, буду Ньеном… Хоть горшком назовите, только в печку не сразу ставьте.

Познакомился я и с начальством этой деревеньки.

Итак, начальство. Не скажу, что совсем уж приятно познакомится, но все же — начальство, как ни крути. Всего их трое. Староста, Главный Охотник и Главная Женщина…

Был еще один, знахарь и жрец, как я перевел для себя. Насколько я понял, знахарь, он же шаман, олицетворял собой связь между славными предками, и заодно командовал связью с богами. То есть если надо поговорить с усопшим дедушкой или передать просьбу одному из многочисленных духов — вот он, тут как тут. Храм в центре площади, заходите, за умеренную плату…

Но все же управленческих функций этот товарищ не имел, хотя, судя по тому, как уважительно о них отзывались, власть имели немалую.

— Что они делают? — Хмуро спросил я у Ивы вечером. Мы как раз сели есть — еду Ива готовила сама, я не знаю, откуда она все это брала. Может, из закромов родины? Деревня выделила на поправление здоровья демона, свалившегося с неба в большой железной горе?

— Делают? — не поняла меня Ива.

— Ну, как они управляют?

— А… — Ива осторожно попробовала ложкой кашу — не горячая ли? Каша уже вполне остыла, что совсем не сказалось на ее вкусе, кстати. Зимой и летом — одним цветом… Что? Правильно, говно.

— Староста — глава деревни и всех мест, что составляют нашу деревню. — Наставительно произнесла Ива.

— Ясно. Но что тогда делают главная женщина и главный охотник?

Ива еще раз вздохнула.

— Главный Охотник — глава мужчин. Всех мужчин рода. Охотников, сеятелей, пахарей, пастухов… Он говорит, как надо охотится нам, чтобы у нас была еда. А Главная Женщина — глава женщин. Она решает, как и когда сажать и убирать урожай. Понимаешь?

— Наверное…

— Не наверное. Кьен, смотри, это же просто. Глава мужчин — он глава всех мужчин рода. Все мужчины идут к нему. Когда проводить охоту, кому первому помогать строить дом, когда мужчине можно брать в дом первую жену… И остальных жен тоже. А Главная Женщина говорит за всех женщин рода. Кому замуж пора, кому нет, как пряжу ткать, кому из девушек с кем жить и что делать, если девушку мужчина обидел. А если дело слишком сложное, то тогда зовут старосту.

— Да, Ива, я понимаю… Кажется.

Вот такое вот примитивное распределение обязанностей. Кто-то решает это, кто-то — совсем другое, а староста командует всеми остальными, то есть исполняет собой функцию административной власти.

— Ива, скажи еще. А если на вас нападут враги? Кто решает, как надо обороняться, где расставить воинов?

— Такого давно уже не было. — Ива задумалась. — Враги? Наши враги не пройдут через скалы. Я была еще совсем маленькой, когда через скалы к нам шли еретики от Большой Воды. Прошлый Главный охотник собрал мужчин, и позвал соседей из соседней деревни. Они встали на скалах и стали бросать камни вниз. Еретики не прошли, повернули назад. А мы получили много стали и много полезных вещей. У моего отца дома есть шлем одного из еретиков. Он его никому не показывает, это талисман нашей семьи.

Значит, вокруг скалы, и сюда ведут только пара троп, которые оборонять проще простого? Хорошо же ребята устроились. Караваны пропускают, а всех остальных заворачивают на перевалах.

— Бывало ли так, что не успевали остановить разбойников? — Спросил я Иву.

— Один раз было. Мама мне рассказывала, что раньше приходила большая армия, которую не успели остановить на скалах, и нам пришлось прятаться в лесу, пока они не ушли. Моя мама тогда еще была девочкой.

Значит, верно. Не такая уж у них и надежная оборона. Если прошли один раз, то пройдут и снова.

— А жрец — он что? Что у вас делает жрец?

— Кьен, откуда у тебя столько вопросов? Ты их специально придумываешь целый день, и чтобы поговорить со мной вечером? Священник говорит с духами лесов и полей, вод и воздуха, он просит урожай и зверя в силки, он отваживает опасных хищников и лечит болезни. А еще священник дает нам возможность общаться с Богом. Разве у вас не так, Кьен?

Вот так, именно с большой буквы — Богом. Значит, бог у них один, значит, у них монотеистическая религия… И что это значит? Да собственно, ничего. Пока сам не посмотрю, ничего сказать нельзя…

— У нас? — Призадумался я. — не знаю… Немного не так. Я совсем ничего не помню, совсем ничего! Ива, скажи, а большой город на берегу Большой воды — это столица Империи?

— Говорят, что нет. — Ива чуть насторожилась. — Говорят, что это всего лишь одна деревня Империи, а ее столица лежит на большом острове, очень-очень большом, за далекими лесами и страшными морями…

Она стала рассказывать что-то такое сказочное, про летающих китов, льющих огонь на неосторожных путников, и про черных колдунов, что жили на пути в Империю, но вот только я ее уже не слушал.

Я думал.

Уже давно я пришел к выводу, что надо как-то тут определяться. А как это сделать? Чтобы работа была, и чтобы люди тебя уважали… Несмотря ни на что, я чувствовал к себе настороженное отношение. Вот как Ива сейчас… Меня просто боялись, как чего-то непонятного. Я не укладывался в их привычную картину.

А что сделать, чтобы тебя не боялись? Правильно, надо просто стать кем-то, кого они будут понимать до донышка. Такой же трудяга, с рассвета и до зари вкалывающий где попало, лишь бы занятым был, и при этом — с молитвами, или заклинаниями…

Я машинально ел, не чувствуя чуть резинового привкуса тана. Вкусная же эта еда… Особенно когда долго не есть.

Хочешь не хочешь, а придется вписываться в эту систему. Я уже неплохо начал, еще пару лет, и я буду тут почти как свой. Другая проблема, что мне тут совершенно не хочется быть ни как свой, ни как вообще кто-то.

В цивилизацию мне хочется. В мир больших городов, удобных квартир, флаеров и мировой Сети. Залов, баров, кинотеатров, где так хорошо бы посмотреть пару фильмов в уютном кресле. Особенно если рядом будет такая милая девушка, как Ива.

Семья Ивы смотрела на меня не то чтобы косо… Но я еще больше утвердился в своем решении никогда не поворачиваться к ним спиной. Папаша еще ничего, а вот ее братцы… Намнут бока на сеновале, с них станется, и ничего не попишешь — обычай такой, женихов сестер бить до посинения, чтобы быстрее принимали семейные ценности.

Но все же именно братцы больше всего помогали мне тут адаптироваться. Самые шумные, горластые, не по делу общительные… То, что надо. Просто стой и смотри, как они себя ведут, с кем и как говорят…

Унять их могла только мать. Пары слов хватало, чтобы спесь братцев вылетела, как из проколотого презерватива. Становились тише воды ниже травы… Но так смотрели, что я поневоле оглядывался в поисках тяжелых предметов, чтобы приласкать уродцев быстро и надежно.

Вообще, чем-то они напоминали крыс. Плохое сравнение, очень плохое, это верно. Да вот только ничего не поделаешь, самое верное, по-моему. Какие люди, такое и сравнение.

Вот так и жили.

Я хорошенько облазил доставшееся мне хозяйство. Дом, да еще и в деревне… Фантастика, мечты, вообще не ясно что! Такого просто не могло со мной случится. С моей-то заработной платой я на этот дом накопил только к концу полета. Кстати, интересно, сколько у меня сейчас на личном счету-то? Как доберусь до мест цивилизованных, так и узнаю, пока гадать бесполезно.

Я никогда не понимал тех уродцев, что в наше время забирались в какую-нибудь глушь и «жили с природы» — выращивали сами себе еду, предварительно стерилизовав почву, обитали в старинных домах, и вообще всячески отрицали последние достижения цивилизации. И вместе с тем — попробовали бы они жить без цивилизации, свой дом сами по бревнышку собрать, без строительных роботов.

А вот теперь я оказался в такой ситуации, что выть хотелось. Я же просто ничего не понимал! Деревня — это такой особый мир, где городским нечего делать. Никогда они этого не поймут. Ну вот просто не поймут!

Быт средневековой деревни я себе представлял совершенно иначе. Учебники истории с картинками все читали, надо сказать. Забитые крестьяне, которые от зари и до зари собирают урожай, потом отдают большую часть зерна барону в замке, а зимой каждый второй помирает от голода или от холода. Да еще периодически проезжают мимо странствующие рыцари, отнимают что понравиться.

Тут же и климат теплее, и уровень жизни как-то повыше. Еды в избытке, пусть и не очень хорошей, живут на воздухе, можно сказать, в ЭБР, экологически благополучном районе, но не очень хорошо, дома добротные, но тоже не совсем, развлечений же совсем нет, кроме как посидеть на завалинке и перетереть косточки соседям…

Нет, уровень жизни оценить трудно. С чем сравнивать? С Северным Блоком? Тут короли так не живут, как наши граждане, а, с другой стороны, если уж вспомнить про ЭБР, экологически благополучный район, почему бы и не вспомнить про ЭНР, экологически неблагополучный район? Про ЭЗО, экологически защищенные области, настоящие города под куполами, в которых вынуждены уже жить кое-где на Земле — на Земле, не на Марсе! Так что судить преждевременно.

Опять же, если судить с точки зрения средневекового общества… Тоже не ясно. Какие стандарты жизни средневекового общества у них тут? Я пока что видел в натуре только одну-единственную деревеньку, а что я видел при посадке?

Ведь там был город, настоящий город! Прибрежный, город-порт, и не такой уж и маленький, как это могло показаться сверху. И Ива говорит, что это еще не столица таинственной Империи — значит, есть много других городов? И это — не самый маленький?

Итак, мой дом.

Четыре стены. Стены сложены из бревен, толщиной с мою ногу, и опираются на вертикально поставленные такие же бревна. Все перевязаны какой-то лозой, прочной и гибкой. Руками я не смог ее даже поколебать. Между бревнами забит мягкий мох.

В стыках бревен грубо пробитые окна. Рамы окон забиты досками, вместо стекла тут несколько рядов плотной материи, которую при необходимости сворачивают, или разворачивают, если непогода. Через нее дождик не проникает.

На всякий случай, есть еще и массивные деревянные ставни, прислоненные к стене понизу окон. Ставен не было, их Ива с Веткой откуда-то принесли еще только когда тут обустраивались.

Крыша собрана из таких же бревен, лежащих внахлест. И переложенных тонкими брусками мягкого и гибкого дерева. Кажется, это называется «дранкой», хотя и не уверен. В моем мире вот уже лет триста никто из дерева ничего не строит, кроме тех же шизанутых экологистов из движения «Взад к природе».

Чердака почти что нет. «Почти», потому что нету единого настила, внизу островерхой крыши идут четыре толстых бревна.

В принципе, если уж очень надо будет, на них можно будет сделать настил. Вот и готов чердак.

Если задержусь тут на сезон, то настил обязательно сделаю.

За стенами дома — двор. Огород есть, но такой запущенный, что уже даже не понятно, что там росло и когда. Забор из плетня весь покосился и теперь есть только эпизодически. За домом есть еще и какой-то странный навес с порушенными стенами. Наверное, для содержания домашней скотины, тех самых трехглазых свиней, ящероподобных петухов и прочей нечисти.

Но, понятно, у нас ничего такого нету.

Хотя огород Ива чуть поправила, выполола громандые сорняки и разровняла почву. Правда, не росло там пока что ничего.

И, самое главное. Очаг. Наверное, это мои далекие предки называли «печь». странноватая конструкция, надо сказать.

Большой каменный стол, огороженный аккуратно приваленными камнями, под которым зажигали костер. Щели между камнями тщательно промазаны глиной вперемешку со щебенкой, тщательно обложены камешками поменьше отверстия, куда надо класть топливо и откуда надо выгребать уголь, и так же тщательно подобраны и закреплены плоские камни, на которые ставили плошки с едой. Позади и наверх выходит глиняная труба дымохода, которое вверху прикрыто не менее хитро — чтобы в трубу дождь не заливал, и снизу тоже малость прикрыто, чтобы зола вниз не сыпалась.

При приоткрытой двери на улицу дымоход давал вполне приличную тягу, мелкие угольки уносило вверх моментом.

Откуда-то я помнил, что дымовую трубу положено чистить.

На костре готовили еду — просто ставили рядом глиняную посуду с едой, вот как раз на те плоские камни, и ждали. Вот и вся кухня.

А самые большие камни можно было откатывать от очага и класть под кровать, чтобы было теплее.

Я честно постарался все это освоить.

В первый раз я выбрал самое простое — разогреть жратву. И полностью убедился в том, что я придурок и не надо лезть туда, куда не понимаешь.

Нет, дрова у меня получилось наколоть быстро. Громадный каменный топор, первое каменное орудие труда, виденное мною тут, несколько загодя изготовленных клиньев помогли мне быстро решить дело. Рубной пень, колода — спил обычного пня, поставленный на заднем дворе моего домика, штука крайне простая. Поверхность колоды уже вся искорежена неровными ударами каменного топора, но вот только клинья тут не знали. А это же очень просто! Вбиваешь в здоровенное полено, в первую попавшуюся на нем трещину клин, а потом осторожненько клином расщепляешь это полено на несколько маленьких деревянных ошметков. Само разлетается, даже особо усилий прилагать не надо.

Душа моя просто выла от такого обращения с драгоценным деревом. Как же это так? Столько древесины на щепки, в распыл? Жуть просто! Как не жалко-то, я что, миллионер, чтобы настоящими дровами топить?

В конце концов, нарубив достаточно, я собрал все, до последней щепочки (при растопки пригодятся), и пошел топить печь.

В этом тоже ничего сложного не было. Я сравнительно быстро вспомнил, что сначала надо накидать мелкого хвороста, а потом бросить парочку поленьев. Хворост давал жаркое, но недолгое пламя, а вот поленья горели долго и не торопясь, и, хотя давала меньше жара, но более равномерно. Печка от нагревалась хорошо, и всю ночь, несмотря на некоторые сквозняки, в доме было очень тепло.

А вот с пищей начались сложности. С одного бока подгорало, с другого оставалось холодным, и я понял, что есть это все невозможно в принципе. Но, с другой-то стороны — есть-то это надо, надо…

Пришлось давиться.

И пока я пропихивал себе в горло холодные и подгоревшие куски, то твердо решил — надо бы учиться готовить. Пока что Ива готовит. А кто потом будет? Даже разогреть ничего не смогу, придется жрать всухомятку.

Потом я кое-что вспомнил. Сходил к дровам, вытащил пару сносных палок с разветвлениями, сделал из них рогатки, нашел еще одну палку подлиньше, и получилось что-то более нормальное, чем просто ставить посуду с едой на каменный стол. Хорошо хоть что у посуды имелись какие никакие ручки, за которые их можно было сносно подвесить над огнем.

Так дело пошло лучше.

Ива смотрела на меня благодарными глазами, и всегда после готовки тщательно убирала их в чистый угол.

С водой особо проблем не было.

На пустыре позади моего дома протекал несильный ручеек, из которого при помощи кожаного ведра я натаскал воды в здоровенную врытую в землю каменную же кадку за печью.

Когда печка грелась, вода тоже согревалась, и в ней можно было мыться.

Ива сразу же достала где-то широкий отрез полотняной ткани и вознамерилась отгородить бадью с водой от остального дома.

— Когда я там, не подглядывай!

— Хорошо. Ты тоже.

Ива фыркнула, воткнула в пол две длинных жерди.

Потом взяла в руки отрез ткани, но остановилась, задумалась, что-то вспомнила.

Осторожно положила сверток на чуть теплую печку.

— Да не оставит меня Господь в милости своей, да поможет мне всеблагой и всемогущий! Избави меня от убитого и воскресшего, укрепи меня в вере моей и отврати от меня происки Стана. — И с последними словами сделала странный жест рукой — как будто крестилась.

Рука двигалась несколько заторможено, но тем не менее торжественно. Сначала — к ямочке под горлом, полная ладонь прижалась на пару секунд. Потом ладонь величаво накрыла правое плечо, потом — прижалась к животу, потом — накрыла левое плечо, провела по лбу — и обратно, в середину этого воображаемого креста.

Язык я уже понимал достаточно, чтобы все это разобрать. Молитва, явно…

Очень интересно.

Кстати, а каково у них тут с религией?

Поскольку все мы должны были общаться с туземным населением, нам на всякий случай прочитали двухсеместровый курс социальных наук. Соционику, психологию и еще пару предметов, с упором на всякие там сложности. Конечно, основываясь на примерах из древней истории Земли, данных об инопланетных цивилизациях было маловато.

Итак, я твердо знал, что дикари, то есть люди начального уровня развития, часто имеют политеистическую религию, которая не слишком сильно вмешивается в их жизнь, тогда как монотеистическая религия относительно цивилизованных народов достигает гораздо более сурового контроля над своими прихожанами. И все на примерах, на примерах…

Много божков, каждый бог для своего занятия. Есть боги войны, боги смерти, боги плодородия… Короче, хватает на все случаи жизни. И еще существую всякие мелкие крючки, взаимопроникновения, житейские хитрости… Древние люди относятся к богам как к жителям такой же большой деревни, но вот только деревня та на небе. И с богами можно хитрить, можно даже обжуливать, много чего можно… Весь этот сплав хитростей и верований и называется — религия. Немного не развитая, терпимая в основном, много суеверий и обычаев, соблюдение которых не столь жесткое, как это может показаться со стороны.

Самое подходящее определение для такой религии — хитрая, житейская.

Особого поклонения — с паданьем на землю, заламыванием рук, битьем лбом о пол и прочим посыпанием головы пеплом я тут просто не заметил. Хотя нельзя сказать, что этого тут нет. Может, по вечерам в лачугах своих как раз такое и творят, пока я не вижу. Вот, Ива вообще сегодня впервые открылась.

Размышляя, я любовался движениями девушки. Вот она взяла метлу и промела пол, почище. Расстелила на ней полосу ткани, отогнула уголок и начала прихватывать его костяной иглой и грубой ниткой.

Гибкая и сильная. Какие же у нее плавные движения. И вовсе не портит ее грубое платье. Одень в обтягивающий топик и в модные на Земле красные штаны-марсианочки, и что измениться? Главное, это содержание.

— Что смотришь? — Спросила Ива, не прекращая своего занятия и искоса смотря на меня.

Я хотел сказать «Тобой любуюсь», но языком еще не в достаточном уровне овладел для таких сложных конструкций.

— Мне нравится на тебя смотреть. Вот и смотрю.

— Тогда смотри!

Глава 8

Однажды утром в деревню пришел караван торговцев.

Ива разбудила меня, и сказала:

— Пошли со мной на ярмарку.

— Ярмарку?

— Ну да. — Она улыбнулась. — Пришел большой караван барыжников из Крепости Крэя. — И, видя мое колебание, добавила:

— Будет весело, пошли…

Могла бы и не добавлять. Я пошел бы в любом случае. Очень уж любопытно мне было взглянуть на торговцев из Империи, и посмотреть на их товар.

Караван остановился за пределами деревни, на большой поляне в часе примерно ходьбы, и разбили свой лагерь. Штук десять больших и высоких шатров колыхались матерчатыми стенами на легком утреннем ветру, на трех шпилях развевались длинные разноцветные флаги. Палатки поменьше окружали большие шатры неровным кругом.

Поодаль, на луге паслись лошади-тяжеловозы. Уродливые создания, похожие скорее на верблюдов, чем на лошадей, лениво поедали траву. Телеги окружали весь лагерь, сцепленные друг с другом тяжелыми цепями.

— Зачем они поставили телеги в круг? — Спросил я у Ивы. — От кого они собираются обороняться?

— Да разное бывает. — Пожала плечами Ива, и отвела взгляд. Мне это показалось странным. Неужели жители этой мирной деревеньки способны походя вырезать караван? Все такие добродушные, приветливые, слова плохого не скажут… Вон, и меня выходили, хотя могли поступить проще — бросить на произвол судьбы. И помочь судьбе принять решение камнем по моей голове.

Наверное, тут тоже бывали разбойники, как и на моей родной планете.

Я повлек Иву поближе.

— Пошли, о солнце мое! Посмотрим, чем и как там торгуют, хорошо?

Она вложила свою узкую ладошку в мою ладонь.

— Как ты смешно говоришь — разве солнце может быть чье-то, Кьен?

В кольце телег был оставлен проход, который сторожили два здоровущих мужика с мечами наголо. Стальные мечи, между прочим — так и сверкают на солнце, а с рож мужиков можно лепить скульптуры очень злых дебилов. Встретишь таких в темном переулке — сразу за пистолет схватишься…

Когда мы подошли поближе, эти обломы в доспехах из сталь-дерева лениво глянули на меня.

— С оружием не входить. — Лениво пробасил один. Голос у него оказался неожиданно спокойный, мирный. Словно он предупреждал — смотри, я тебя пока что не трогаю, так и ты окажи такую милость — меня тоже не трогай, а уж если иначе получиться, то ты сам первый начал…

— У меня нет оружия. — Ответил я, рассматривая стражей.

А вот доспехи хитрые, очень хитрые. Полоски сталь-дерева перевиты металлической проволокой и идут внахлест, как рыбья чешуя или броня моего «Поморника». На них есть металлическая оковка — такие доспехи так просто не пробьешь, они должны обладать хорошей прочностью. Вообще, человек очень похож на японского самурая.

Неужели металлические доспехи тут так дороги? Ну ничего себе, «мир, в недрах которого скрыта вся таблица Менделеева»! Даже нормальных доспехов сделать не могут!

А вот мечи более-менее нормальные. Двуручные, обоюдоострые, и тоже сделаны отнюдь не вручную. На блестящих лезвиях видны следы долгой и хорошей полировки.

Одежда у стражей более добротная — над краем сборного панциря видны воротники рубашек из нормальной ткани, сапоги на ногах сшиты более лучше, чем у большинства деревенских.

А уж рост… Ну как гориллы. Настоящие гориллы. Ростом выше даже меня, а я не отличаюсь низкорослостью. Вот только эти два типа с мечами шире меня раза в три, плечи словно из мрамора отлиты. Гипертрофированные мускулы, особенно на руках.

Одно слово — городские морды.

— Че уставился? — Прорычал один. — Интересно? — Он для убедительности потряс мечом. — Хочешь такую штуку?

— Нет. — Спокойно ответил я. «Алый Восход» давал мне неоспоримое преимущество перед этими двумя типами. У них, бедняг, реакция не та, чтобы со мной сравниться.

Оба стражника обидно захохотали.

Ива потянула меня за руку.

— Пошли, ну пожалуйста…

Но она напрасно волновалась — со стражниками я не собирался связываться. Меня больше интересовала ярмарка.

Везде были люди. И везде шла торговля, которой больше всего бы подошло определение — ожесточенная. Как будто последний кусок хлеба для детей покупают или продают.

Купцы располагали свой товар на низеньких тканых столиках, или на циновках крупного плетения.

На этих циновках лежали самые настоящие сокровища. Стальные ножи, причем некоторые даже получше, чем нож шестого охотника, стальные наконечники для стрел, посуда — из разноцветной керамики, добротная ткань, только вот почему-то исключительно тусклых расцветок. Там было еще много чего, что невозможно сделать тут, в деревне.

Не торговали, денег я нигде не заметил. Менялись.

Деревенские жители предлагали связки шкурок, еду, древесину и длинные полосы домотканой ткани, наконечники для стрел и посуду… В одном месте продавались большие отрезки ткани, вроде того, которым вчера Ива отгородила себе душ. Выглядела она много лучше, чем та, которую предлагали на обмен сельчане.

Мы с Ивой под ручку медленно прошлись вдоль всего круга телег. Купцы ощупывали нас настороженными и заинтересованными взглядами. И все-таки, как я не искал предметов иной культуры, ничего не удалось обнаружить. Все товары прочно сидели в обойме средневекового производства. Кроме некоторых.

Я заметил, что многие предметы изготовлены на примитивных станках. У них сохранились определенные детали, которые на это указывали. Мне не составило труда понять, что наконечники для стрел грубо штамповали, а ножи и немногочисленные мечи сработали на здоровенных молотах за пару штамповок.

Качество обработки хромает, его забивали полировкой, но все равно видно.

Я внимательно присматривался ко всему, что видел.

С одним купцом мне удалось поговорить про Крепость Крэя.

Угрюмый тощий тип, восседающий на груде толстой ткани перед выставленными товарами, глядел вокруг как сыч. Под толстыми бровями быстро шмыгали глаза — туда-сюда, туда-сюда, а пальцы чуть подергивались. Серый плащ висел на купчине как на вешалке, грязно-алого цвета рубашка с серебристым шитьем и такие же алые штаны сидели не лучше.

— Большой город, — сообщил мне тощий купчина. — Я там покупаю товары, везу сюда… Вот, не нужны наконечники для стрел? Каменные и костяные и рядом не стояли! У всех самых лучших охотников только стальные.

— Меня мои устраивают. — Дипломатично сообщил я. — А как их сделали?

— На… — Безмятежно сообщил купец. Всей фразы я не понял, только уразумел, что речь шла о каком-то заводе.

— Громадные корабли по воздушному океану несли эти клинки к вам, через моря, над морями и островами со страшнейшими чудищами! Перекупщики в Крепости Крэя брали за эти ножи и стрелы дорого — но что делать, только так можно доставить их сюда из столицы Империи Австралазиа, самого Имперского города. Видишь клеймо тут?

Присмотревшись к ножам, я действительно увидел на лезвиях какой-то полустертый знак, похожий на раздавленного паука. Насечка, не иначе. Или чеканка, не помню, как это точно называется.

— Я сомневался, что тут найдется покупатель, но леса всегда полны отважными воинами и охотниками, а для сражений с врагом или с диким зверем, кроме отваги, надо иметь великолепное оружие…

— А как это сделано? — Перебил я купца.

— Никакой магии! — Всполошился он сразу же, как-то надулся сразу, пополнел аж, словно воздушный шарик. — Десятки лучших кузнецов Империи Австралазиа трудились, чтобы… — Завел свою шарманку купчина.

Несколько минут осторожных расспросов ничего не дали. Я пытался узнать что-нибудь про технологичную цивилизацию, а купец упорно делал вид, что меня не понимает.

Все это продолжалось до тех пор, пока Ива не увлекла меня смотреть бусы. Стеклянные разноцветные шарики были нанизаны на бечевку, и все смотрелось очень даже ничего. Но вот почему-то мне вспомнилось, как у меня на родине покупали рабов в Африке за десяток стеклянных бус и пару стальных ножей. Когда-то давно, когда еще в Африке не воевали.

Тут все то же самое. Тот же самый принцип. Наверняка купцы остаются с большим наваром…

— Смотри, что это там? — Сказала Ива.

Я и сам заметил. В центре ярмарки собралась небольшая толпа. Были тут и деревенские, и караванщики, и пара стражей, выглядевших близнецами тех, у входа.

— Бой! — Восторженно произнесла Ива. — Пошли быстрее, посмотрим!

Мы протиснулись в первый ряд.

На огороженном пустыми ящиками участке боролись двое — полуголый детина, весь бугрящийся мышцами, и наш главный охотник, снявший свою рубашку, но не амулеты. Выглядел он из-за этого достаточно комично, весь увешанный каким-то сероватыми висюльками, колыхавшимися при каждом движении. Словно человек макаронами обвешался.

Бой был явно неравным. Сухое жилистое тело главного охотника не могло соперничать с мощью детины. Тем более что детина кое-что умел…

Ловкая подсечка отправила главного охотника на утоптанную землю. Бац! Детина, тяжело дыша и вытирая пот, отскочил подальше.

— Победил Ворот! — Провозгласил пузатый бородач, который удобно расположился в первом ряду на горке ящиков. — Ну, кто рискнет сразиться врукопашную с Воротом, лучшим бойцом из нашего каравана? Приз — вот эти бусы… Из самого Имперского города! Прибыли в Крепости Крэя на воздушном корабле, громадном воздушном корабле, с белоснежнейшими парусами и смелейшими матросами, проведшими воздушное чудовище через столь ужасные опасности, что мой язык не осмелиться нарушить их перечислением сей благостный край, да пребудет на нем благодать Хайста, милостливейшего и милосердного! И на них благодать воздуха! Никакое колдовство не может вершиться рядом с ними! Владельцу принесут удачу, верно вам говорю!

Купец потряс рукой, в которой были зажаты бусы. Стекляшка, ничего особенного. Я бы от таких с недоверием отвернулся, уж больно они непрезентабельны.

Но вот деревенская толпа издала восторженный вздох.

Рядом так же восторженно вздохнула Ива. Ее рука сжалась на моем плече.

— Разве стоят эти великолепнейшие бусы вашего риска? Поединок — это лишь проверка, ибо только сильнейший из сильных и храбрейший из храбрых может владеть кусочком небесного блага! Мой человек еще никого не калечил, и не покалечит! Подходи смелее!

И я подумал, что надо бы проверить, чего стоит «Алый Восход» против этих туземцев. А то как бы не попасть впросак в серьезный момент…

— Итак, кто будет сражаться с Воротом, лучшим бойцом нашего каравана? Ну же, выступайте вперед…

— Ну да, как же… — Донеслось до меня. — Не искалечит… Одной рукой башку оторвет, а другой — прихлопнет, случайно…

Купец услышал.

— Не искалечит, козявка. — Заверил он паренька. — Ему это без надобности… Ну, почтенные жители деревни, кто рискует? Ладно, к бусам добавлю пятьдесят имок… Настоящее богатство… Или лучше нож, настоящий, стальной, тоже из Имперского города.

Ива глубоко вздохнула, не отрывая взгляда от блестящих бус. Меня же больше заинтересовали деньги.

Нет, как о деньгах я не думал. Трудно смотреть на мелкие металлические кружочки, тонкие и неровные, вообще какие-то непонятные, и думать, что вот это — деньги! Мне хотелось посмотреть, как они чеканены. И что из себя представляют. Да и если начистоту, деньги бы мне не помешали ни в коем случае…

— Я рискую. — Мне пришлось немного задержаться, чтобы отстранить руки Ивы, пытавшейся меня задержать.

Купец удивленно посмотрел на меня, а громила Ворот едва сумел сдержать поганенькую усмешку. Чем мне сразу же не понравился.

Но деваться некуда. Хоть нож будет.

Главный охотник тоже глянул на меня удивленно, отряхиваясь. К штанам его прилип разный мелкий мусор и пыль.

— Хм… хм… — Купец неожиданно проворно соскочил со своего места и подошел ко мне.

— Правила простые. — Объяснил он мне. — Кто первый коснется спиной земли, тот и проиграл. Понятно?

— Понятно. — Я через голову снял рубаху и отдал Иве.

— Не ходи, Кен. — Попросила меня девушка, принимая мою одежку. — Не ходи, не нужны мне…

Я не стал ее слушать. Не надо беспокоиться, это перед боем может быть опасно. Отвернулся от Ивы, повернулся лицом к Вороту, в темпе несколько раз напряг и расслабил мышцы. Ощутил каждый сустав, каждую косточку в теле, каждую мышцу, каждый нерв.

Вроде ничего. Жить можно. «Алый Восход» пока работает, суставы нормально, руки-ноги нормально…

Нагнулся, достал ладонями земли, натянулся, не сгибая колен. Плотная, хорошо утоптанная земля, чуть теплая даже.

Все работает хорошо. Ну, где там ваш Ворот?

Купец забрался на телегу, и с силой махнул рукой, в которой и были зажаты бусы.

— Начали!

Ворот двинулся ко мне, припадая на левую ногу. Я двинулся от него, плавно отступив на два шага назад и на два шага влево. Какого черта этот тип хромает? Он что, больной? Или это такая хитрость, чтобы меня обмануть?

Ох, ну зачем я в это ввязался? Разве нельзя было проверить «Алый Восход» каким-нибудь другим образом?

Нет, нельзя. «Алый Восход» — это не шутки. Он либо работает, либо нет. А если нет, то тут мне придется несладко.

Хоп!

От удара в голову я уклонился почти на автомате. Просто отдернул голову вправо, так, чтобы могучий замах меня не достал. А замах был действительно могуч — начинался где-то на уровне пояса, он плавно перерастал в широкий удар сбоку, где рука действовала как весло, сметая все на своем пути. Попади такой удар в меня, и бой был бы окончен.

Но я уклонился. Ощутил лицом дуновение воздуха, когда гигантский кулак пронесся мимо меня, и отступил еще на шаг.

Кулак Ворота по инерции пролетел и замер у его правого плеча. А его правая рука резко выстрелила из-под правой, уже не как весло, а прямо мне в грудь.

И «Алый Восход» сработал. Мне внезапно стало легко и просто, а мой противник застыл в вязком красноватом тумане, как муха в весеннем киселе.

Прямой удар в корпус — уйти, взмах левой в голову — уйти, удар в грудь — сблокировать…

Мое запястье и его предплечье столкнулись. Раздался такой звук, будто кто-то врезал по мешку с мокрыми тряпками. Меня пошатнуло, в руке запульсировали огоньки мимолетной боли, но этим все ограничилось. А вот мой противник отступил назад, тяжело дыша.

Серию провел, и выдохся.

Теперь в атаку пошел я.

Сместился сначала вправо, потом влево, ударил короткой серией левой-правой в лицо, отскочил, добавил ногой по коленке этой груды мышц. Сбоку, и не чтобы искалечить, а просто чтобы завалить.

Берегите колени, ребята!

Хоп!

Ворот покачнулся, но устоял. Слепо отмахнулся куда-то в воздух, заболтал руками как мельница, но ничего этим не добился. Махал он как-то неуверенно, нехотя словно. Долго он уже валял по земле претендентов, и слишком быструю атаку я провел. Устал мой противник.

«Алый Восход» работал. Работал как и всегда, даря мне скорость и силу, даря мне этот мир в сыром сгустившемся воздухе, даря мне восторг боя.

Все нормально.

— Иди сюда. — Тяжко выдохнув, сказал человек, застывший в алом мире. — Иди сюда, и я тебе все ребра переломаю, кочет, кукарекуло… — С каждым словом слюна капала у него изо рта, тонкая струйка текла по подбородку.

На его слова я никак не отреагировал. Глупо позволить завести себя во время поединка, тем более, что поединок серьезный, а не тренировочный. Ох, сколько их было, этих тренировок…

Заорав, Ворот растопырил руки и бросился на меня, громко бухая ногами по утоптанной земле.

Я поступил так, как привык, так, как мне приказало тело, измученное бесконечными тренировками в Академии.

Просто упереться левой ногой в бедро противника, и толкнуть назад. Не чтобы покалечить, а просто чтобы выбить опору, уронить на землю. И не забыть отскочить в сторону, чтобы тебя не зашибло падающим телом.

Ворот грохнулся пузом на землю.

— Он не коснулся спиной земли! — Крикнул откуда-то сбоку, из другого мира, глупый купец. — Не коснулся! Ворот еще не проиграл! Бой продолжается!

Ворот тяжело поднялся, мимоходом отряхнул штаны от налипшего мусора. И снова тупо бросился на меня, растопырив руки и оглашая окрестности ревом взбешенного носорога.

Я поймал его за руку и резко повернул, даже не делая подсечки. Старался не делать этого резко, потому что не хотел калечить своего врага. Если провести на полной скорости, от руки этого громилы ничего не останется. Получит он пару сложных переломов, а тут такое не лечится.

Но все равно, грохнулся Ворот знатно. На спину, со всей своей дурной скорости, с гулким звуком. Мне показалось, что сейчас с деревьев посыплются шишки и сучки. Даже белки на некоторое время примолкли, а маленькие любопытные птички ивы перестали чирикать и перескакивать с ветки на ветку.

Отпустив руку Ворота, я отошел. Но не забывал смотреть за своим противником.

Но Ворот и не думал о реванше. Он тяжело перевернулся на живот, уперся ручищами в землю, и попытался встать. Это у него получалось плохо. Лишь после третьей попытки ему удалось утвердиться на ногах. Стоял он нетвердо, покачиваясь. Наверное, я слишком сильно его приложил. Таким тяжелым людям очень трудно падать. Те, кто принимал первую версию «Алого восхода», это подтверждали. Масса тела разрастается бесконтрольно, а вот прочность тела остается прежней.

Стояла мертвая тишина. В толпе стихли все голоса, молчали абсолютно все. И толпа стало гораздо большей, чем вначале.

Мне это любопытство не понравилось. Но отступать было некуда.

Легким пружинящим шагом я подошел к купчине. Барыга смотрел на меня так, словно у меня внезапно отросли еще две пары рук и ног, причем прибыли ни от первой, ни от второй пары не получиться. А вот убытков…

— Мой приз, почтеннейший. — Устало сказал я.

— Что? Как… — Не понял купец. — Ах, да. Конечно же…

Бусы и нож в простых ножнах перекочевали в руки победителя. В который уже раз тут сражаются во имя женской красоты. Да и не только тут, думаю. Во всех уголках Вселенной, где есть люди, так было и так будет.

Люди вокруг взорвались приветственными воплями. Орали все — и деревенские, и купцы, и стражники каравана.

Под этот гвалт я подошел к широко улыбающейся Иве, церемонно передал ей бусы и забрал свою рубашку.

Девушка, не выпуская из рук бус, порывисто обняла меня и поцеловала в губы. В глазах ее стояли маленькие слезинки, но все же она улыбалась, и это выглядело прекрасно! В тот момент за ее улыбку я был готов положить не то что одного Ворота, а десять таких громил. Да что десять, двадцать, тридцать… Пока оставались бы силы.

Собравшиеся громко захлопали, засвистели, приветствуя действия Ивы. Послышалось несколько комментариев, весьма неприличных, от которых Ива зарделась маковым цветом и немного отступила от меня на безопасное расстояние.

Бусы уже висли на ее шее, и среди простоватого платья на груди выглядели великолепно.

А Ворот все еще никак не мог восстановить равновесие. Беднягу шатало из стороны в сторону как пьяного слесаря после получки.

— Эй, купчина! Давай еще на что-нибудь! — Предложили из толпы. Вслед за предложением раздался смех, еще более обидный, чем звучал до этого.

Ива прижалась ко мне.

— Пойдем отсюда! — Быстро шепнула она.

И мы ушли.

Я потирал кулаки, которые немного сбились о толстые мышцы Ворота. Но в целом я был горд своей победой. Хотя умом понимал, что только укрепил веру в свое колдовское происхождение. И это мне еще может выйти боком.

Мы еще немного погуляли по ярмарке.

Денег все равно не было, как и того, на что можно сменять товар.

Жители деревни теперь при встрече почтительно здоровались, загодя. Караванщики тоже посматривали как-то не так, как обычно.

Вообще, я еще раз подметил, что денег тут нету. Никто ничего на деньги не покупал, все только меняли.

Очень хотелось посмотреть на выигранный нож, но рассматривать его в толпе что-то не хотелось. Мало ли что подумают.

Но вот на деньги очень хотелось взглянуть.

С этой просьбой я, как меня не коробило, обратился к Иве.

— Ива, а почему тут только меняют вещи? А как же… — Вдруг я понял, что не знаю такого слова, как деньги.

— Ты имеешь в виду «Деньги», Кьен? Это очень опасная вещь для простого человека. Только староста может…

Ничего себе. Вот ребята зажигают…

— У нас только староста может хранить эту гадость. Если кто находит деньги, то сразу старосте отдают, а то проклянут.

— А если хочется что-то купить, как же быть, Ива?

— Да что купить… — Ива потрогала ожерелье с мечтательной улыбкой. — Мы обычно меняемся.

— А если что-то для деревни надо? — Продолжал настаивать я.

— Это староста покупает.

— А если вот торговец отказывается продавать, только за деньги?

— Тогда идешь к старосте, и меняешь у него вещи. А потом вместе со старостой идете к торговцу… Впрочем, нам с тобой пока не о чем беспокоиться, все равно у нас даже сменять нечего… Да и ладно, Бог пошлет. Пойдем домой, а? Что нам тут с тобой делать?

Я украдкой глянул на Иву. Та гордо шла рядом со мной, как будто ненароком поправляя бусы. Чтобы все видели ее новое приобретение. И ожигала взглядом всех остальных красавиц, которые имели глупость строить мне глазки.

Но на монетки все равно посмотреть стоит.

Уже дома, в последних лучах солнца, я стал рассматривать нож.

Ива занялась приготовлением пищи, а у меня как бы выпала свободная минутка.

Нож как нож. Полоска стали, с одной стороны листообразная, с обеих сторон заточенная. Идет небольшая дола на две трети длины лезвия. Гарды нет в помине, а рукоять сделана из намотанных полосок кожи. Обушок сделан полукруглым.

Очень примитивное изделие.

Я еще раз крутанул его в руках.

Заточка машинная. Раньше, когда еще не было керамических соединений и не умели работать с молекулами, ножи делали так. Сначала брали большую болванку, потом ее нагревали, чтобы металл принял пластичность. Потом били по ней молотком, грубо приводя к нужной форме. А потом на вращающимся абразивном круге затачивали края лезвия. Или без этапа проковки, просто вырезали нужную форму на станках методом резания.

Забавные исторические способы обработки. Лет за сто до моего рождения обработки резанием почти уже не осталось.

Но тут нож точили явно на примитивном станке. Затачивали тоже.

В зависимости от эпохи, методы и способы обработки могут отличаться. Судя по чуть неровной кромке и проведенным словно по одной линии долам с обеих сторон клинка, заточили его вручную, а вот долы нарезали уже строгальным станком. Или фрезерным. Рукоятку уже намотали вручную.

Такое вот средневековое производство. Значит, есть в таинственной Империи и фрезерно-строгальные станки, и абразивные круги, и какой-никакой станочный парк и что-то вроде производства.

Хорошо она тут устроилась, Империя-то эта.

Одно понятно, что это не уровень колонии, пусть даже и деградировавшей. Если оборудование осталось, то ножей на-амного получше можно нашлепать в любом производственном комплексе по полкреда за тонну.

А если бы совсем деградировали? Так, что от промышленных комплексов осталась лишь пыль, и только древнейшие технологии обработки все еще в ходу.

Ну да, за двести-то лет! Флаеры могли рассыпаться, шаттлы тоже. Но вот практически вечные сборочно-обрабатывающие машины… Да чему там ломаться-то? Они ж еще и саморемонтирующиеся.

Я почувствовал, что начинаю загоняться.

Слишком много размышлений.

Есть Империя, в которой есть развитый станочный парк. Вот это дано.

Но что тут называют Империей Австралазиа? Остатки ли это земной колонии, которые неведомыми мне путями впали в дикость? Или просто местечковое государство?

Вот бы еще и на деньги их посмотреть, чтобы знать, как выглядят.

Деньги, как средство взаиморасчетов и один из финансовых столпов любой властной пирамиды, государство защищает как только может.

Как ни крути, а надо идти в Империю. Посмотреть, что там да как. И выйти на контакт с колониальными властями.

Но выпустят ли меня из деревни?

Не знаю. Но почему-то мне кажется, что покинуть деревню будет чуть сложнее, чем сюда попасть.

— Кьен, хватит нож крутить! Он лучше, чем у Шестого! — Ива разливала наваристую тановую похлебку по плошкам. — Давай есть лучше, смотри! Ну разве не вкусно? Только сначала молитву. Давай, повторяй за мной…

Глава 9

Все, что я успел достоверно узнать — религия тут монотеистическая, единобожие. Дальше в этом деле я не разбирался, так как я не ксенолог и не культуролог.

Во все ее тонкости я не вникал, решив на всякий случай держаться от нее подальше. Как-то мне инстинктивно не нравилось вмешиваться в еще и эту партию.

Но религия неожиданно соприкоснулась со мной, причем весьма быстро. Однажды утром к нам зашла Ветка, заговорщически переглянулась с Ивой, и девушки позвали меня с собой.

Ветка уже давно не заходила, с недельки две, и видел я ее больше мельком, а тут — нате вам, гости пришли. И на кой она мне сдалась-то, а?

— Пошли. — Сказала Ива, вытирая пот со лба.

— Куда? — Удивился я. — Ведь еще так рано…

— … -Произнесла Ветка.

Я этого слова я все еще не знал, и переспросил, что они имеют в виду.

Девушки внимательно посмотрели на меня. Ива переглянулась с Веткой, явно хотела что-то сказать, но в последний момент передумала.

— Так куда пойдем-то? — Еще раз спросил я. — Да в такую рань…

— Такое место, где поклоняются богу. — Осторожно сказала более бойкая Ветка. — Понимаешь? Церковь.

— Церковь? — Сделал я вид, что вот наконец-то догадался.

— Да, в церковь. Ива, а где ожерелье? Покажи, а?

— Я с собой одену! — Ива упорхнула за занавеску. — Ты садись, что стоишь? Кьен, одевайся красивее, сегодня важный день у нас!

Я вспомнил про виденный мной храм. Церковь? Религия? Раньше я как-то не задумывался над тем, что религия может мной заинтересоваться. А между прочим, задуматься стоило. Очень и очень даже стоило.

Можно было пытаться их не замечать. Но проблемы, которые ты не замечаешь, рано или поздно все равно ударят по тебе так, что мало тебе не покажется. Потому — решайте проблемы сразу. Можно, конечно, отказаться…

Мимоходом я глянул на кислое личико Ветки.

Не стал бы говорить, что она сюда по своей воле пришла, вон как ее корежит. Так и хочет оказаться подальше от меня. Но не уходит, терпит. Значит, ее прислал кто-то, кого тут принято слушаться. И вряд ли староста, главная женщина или главный охотник заинтересовались в том, чтобы я сходил-таки в церковь. Значит, поработал жрец. Решил познакомиться.

Нас учили, что религия является одной из главных социально-культурных движущих сил ранних общественных формаций, а также средневекового общества. Конечно, для более подробных объяснений надо бы поговорить на эту тему с социологом, но общие черты и так ясны.

Все дело в том, что нам, людям, которые родились в высокотехнологичном мире и получили великолепное образование, как техническое, так и гуманитарное, трудно поверить, что нами правят какие-то высшие силы. В моих местах идеи любой религии казались глупостью. Верить надо в себя и в дела рук своих, а не в заоблачный мир, в который мы когда-нибудь можем попасть.

А вот эти люди родились в своем мире. В религии они находят оправдание своей жизни, в религии они находят утешение, в религии они обретают свой мир. Поэтому неудивительно, что они будут очень ревностно хранить свою веру, в том числе и от посягательств чужаков.

Мне очень трудно их понять. И трудно будет вести себя точно так же, как и они.

Да, и молюсь вместе с Ивой, старательно разучил молитвы, которыми дело начинают и которыми дело заканчивают, подражая Иве, черчу знаки веры. Но не думаю, что это еще и все.

Религиозное влияние — оно не совсем то же самое, что и власть. Властью тут обладает староста. А жрец, он же шаман, обладает влиянием. Если со старостой еще можно поспорить, поупрямится, поиграть логикой, то с этими… «Бог не приемлет» или «духи будут недовольны», вот и вся недолга, а проблем выше крыши, причем сразу же.

После нескольких печальных инцидентов на Земле, еще в самые стародавние времена, был сделан вывод — пришельцы не должны влезать в религиозные споры хозяев. И вообще желательно дистанцироваться от религии. Вы сами по себе, мы сами по себе, мы над вашими религиозными спорами. Не самый лучший выход, конечно же, но… Чем дальше, тем спокойнее.

Мне же такое не удастся ни в каком случае. Я прочно попал в этот мир, и не как посланник высокоразвитой могущественной страны, в броне и с АСВ наперевес, а как потерпевший крушение путешественник с голой филейной частью.

А это уже совсем другой разговор.

От мыслей меня отвлекло восторженное аханье Ветки.

— Вот ты, вот это да! Кьен, ты выиграл его?

— Выиграл. — Ответила за меня Ива. — Пошли уже, что сидеть?

И мы пошли в храм. Назвать его церковью у меня язык не поворачивался. Церковь — это другое, как ни крути…

Я пока что не был внутри храма, стоящего в центре деревни. Проходил мимо, не более.

Ива и Ветка буквально втащили меня за руки внутрь.

Внутри было тихо и спокойно. Большое помещение, на стенах висят тканые гобелены, изображающие какие-то сюжеты на религиозные темы. Ткань уже старая, прохудилась кое-где, и умело зашита. С первого взгляда даже не заметно. Но вот смысл картин решительно от меня ускользал.

Вдоль стен стоят скамьи, как в католической церкви. Деревянные скамьи, сбитые деревянными же клиньями.

Алтарь же напоминает мне… Нет, ничего он мне не напоминает. Неизвестно что. Большой каменный куб, на котором умело вырезан крест. Крест странный — немного похож на христианский, только все же… Все же инопланетная вера. Несколько лишних перекладин, все оканчиваются остриями. В центре, где пересекаются перекладины, пустое кольцо с неразличимой надписью.

Под крестом идет какой-то текст, строчки (или столбцы) иероглифов. И вырезано лицо какого-то человека — бородатого, с длинными волосами, перехваченными лентой над головой. Пророк, или кто там еще.

У алтаря на коленях стоял жрецешаман. Нет, уже не шаман, и даже не жрец — а священник.

Приземистая фигура склонилась мрачно, но с достоинством, черный плащ спадает на каменный пол, на спине болтается обширный капюшон, а голова совсем-совсем седая, и как это я раньше не заметил-то, да плечи все еще широкие, шире даже плеч отца Ивы.

Он услышал нас, обернулся.

Я жадно вгляделся в его лицо.

На вид — лет пятьдесят-сорок. Шрамы, все-все лицо в страшных шрамах, и все больше я понимал, что шрамы это ритуальные. Та самая морда, что я тут увидел, когда в себя пришел. Не удивительно, что я едва не отрубился снова, во сне такого увидишь, не факт, что проснешься. На лбу крест, такой же, как и на алтаре. И тоже вырезан, но с необычайным искусством. Ни одной лишней линии, шрам ровный, с ровными краями. И вместе с тем крест очень хорошо различим.

А на лице, искореженном шрамами, как рубной пень — ударами топора, синие-пресиние глаза. Смотрят требовательно и быстро, перебегают с одного на другое, нигде подолгу не задерживаясь.

И снова мне стало крайне неуютно от его взгляда. Очень, очень неуютно. Уж лучше бы передо мной стоял братец Ивы…

— Да прибудет с вами Бог, дети. — Сказал он, неторопливо поднимаясь во весь рост и запахивая свой плащ.

— Да прибудет с нами Бог, святой отец, — нестройным хором отозвались девушки. Я промолчал, гадая, что же им надо. Половину слов я не понимал, но сразу же уловил их смысл.

Ритуальное приветствие, надо же.

Постоим тихо, авось и не заметят…

Но как бы не так! Жрец уже сам заметил меня. Точнее, заметил меня он сразу, но до того вида не подавал, а теперь вот решил обратиться. Внимательные глаза, с затаенной хитринкой уперлись мне в лицо, изучая и оценивая.

— Да прибудет с тобой Бог, сын мой. — Обратился он уже явно ко мне.

— Да прибудет нами Бог, святой отец, — сказал я, старательно копируя даже интонации девушек. Религия, лучше с ней не конфликтовать.

Святой отец сделал странный жест — ладонями как бы огладил подбородок и грудь, посмотрел на меня требовательно и важно. А в глазах все то же самое, что и было — хитринка и насмешка…

Я стоял как стоял, ничего не понимая. Сейчас главное не дергаться, не настолько я еще выздоровел, чтобы дергаться.

— Скажи, сын мой, — священник призадумался, — а какому Богу ты молишься? Какому Богу молиться ваш народ?

— Никакому, святой отец. — Я не рискнул соврать. Если объявить себя приверженцем этой самой истиной веры, то можно срезаться на деталях. Я же почти ничего про них не знаю. И не уверен, что хочу знать, если начистоту. Слишком уж не нравиться мне вот эта вот морда и вот эти глазенки… Да и опыт всяких там сект, в свое время расплодившихся на Земле, довольно богатый опыт просто таки кричал мне: «Осторожно! Опасность!»

Надо рискнуть.

Вот даже святым отцом его назвал — так же, как и девушки. Наверное, это у них такое добавление, типа нашего «сэр» или «товарищ командир».

— Ужас! — Задохнулся в деланном изумлении жрец. — Да разве возможно таковое? А слышал ли ты, сын мой, об Истинном Боге? Слышал ли об Истинном Боге ваш народ?

А глаза-то у тебя, гад такой, все такие же злые и нехорошие, сволочь. Вон как на девушек смотришь, словно их уже раздел и на стол уложил. Ива даже вздрогнула… А Ветке все равно, стоит, как будто ничего и не случилось…

Я почувствовал, что во мне поднимается ярость, и отвел взгляд.

— Нет. — И в самом деле. Какого из тех многочисленных богов, про которых я слышал, назвать истинным?

И тут до меня дошло. Образно говоря, меня хотят обратить в ту веру, которой принадлежат все местные.

И верно, в голосе жреца появилось благоговение.

— Истинный Бог, — Важно заявил он, — велик и един. Он живет там, на небесах. Когда-то, очень давно, Он послал в наш мир сына своего…

Ива и Ветка стояли по бокам, как два часовых, и словно чего-то ждали.

Жрец полузакрыл глаза, словно что-то вспоминая, и мигом стал похож на тетерева на току. И начал размеренно и с достоинством декламировать:

— Иеза Хайст, был наместником Бога на Земле. Люди смеялись над ним, и убили, и он умер за грехи людские.

Он говорил, а под сводами храма гуляло эхо.

— Люди же смеялись над ним и продолжали грешить удесятеренно. Они воевали, жили в неге и роскоши, разврате и грехе. Они вырубали великие леса и заполнили воздух дымами тысяч костров, дабы согревать зимой целые города. Они залили нечистотами реки и моря, они перебили всех животных. Все шло во благо человека, никто не хотел думать о Боге.

— Боле того — некоторые нарушили Заповеди Хайста, греховным своим любопытством проникая в тайны, скрытые от нас Богом. И добывали они знания, и знания те служили не во славу Бога и Церкви, а во славу своих ничтожных душ. Ибо хотели они стать равным Богу…

Жрец сделал паузу, внимательно посмотрев на меня, оценивая эффект, произведенный этими словами.

Я слушал внимательно и почтительно. И священник продолжил:

— Скора была расплата. Не прошло и сотни лет, как настал день, когда Бог разгневался и наслал на людей сначала Дождь Огненный, а потом наслал Холода, длившиеся несколько лет. И были Холода, но люди смеялись, и пуще жгли великие костры вокруг домов своих. Погибли посевы и живность, но черной магией питались они, чернота одолела души людские.

— Разгневался Бог, видя такое непотребство, и решил наслать на людей такой дождь, чтобы уничтожить все живое.

— Но Иеза Хайст в великой милости своей упросил Бога смилостивиться. Воскрес он, вышел он с гор, которые, впитав в себя святость воскрешения, горят с тех пор синим светом, и ходил среди людей. И истино реку я — имя горам с тех пор Мерцающие горы. И видел он толпы дикарей, бродящих по миру, и услаждающих тело свое. И видел он немногих, кто не забыл об Истине. А вернувшись, говорил он: «Разве не осталось там тех, кто верит истинно?»

— И посмотрел Бог на Землю, и увидел, что остались немногие, кто искал спасение не в черной магии, а в церквях истиной веры.

— И сказал им Бог тогда: «Вижу я, что вы сохранили веру свою, и это хорошо. Но есть те, кто не верит, и продолжает множить чашу грехов людских».

— И говорили истинно верящие: «Мы всегда верили в тебя, и жили по заветам твоим. Скажи, что сделать надо, чтобы искупить грехи наши и братьев наших?»

— И говорил Хайст: «Идите и пусть братья ваши, согрешившие грехами великими, разделят с вами все тяготы Очищения, и спасут души свои от адского пламени».

— И исполнили истино верящие божественную волю, и разделили грешники все тяготы Очищения с истино верящими.

— И явился тогда Иеза Хайст пред вождями истино верящих, и сказал им: Внемлите мне, о истино верящие, духом чистые.

— Уничтожили грех вы, и будете жить теперь наново. Но грех неискореним, как Хамар Подземный. И снова прорастут в душах усомнившихся и семь страшных грехов, и три ужасных греха, и один страшнейший грех.

— И дам вам я Десять Святых, дабы избежать страшного соблазна…

Я продолжал слушать, ожидая продолжения. Но жрец не стал продолжать. Он задумчиво смотрел на меня, оценивая произведенное впечатление.

Но что он от меня хочет? Что я должен ему теперь сказать?

— Видишь ли, сын мой, — стал говорить жрец, — мир нашей веры прост и добр, благостен и спокоен. Мы живем мирно, соблюдаем заветы Хайста, всемилостивейшего и милосердного, всеблагого и вездесущего. Хайст дал нам силу жить в мире этом, он пострадал за наши грехи…

— Так он умер? — непонятно зачем спросил я.

— Умер? — Удивился жрец. — Нет, он не умер. Можно ли говорить, что умерла вера? Хайст вездесущ, ибо частица его живет в каждом из нас. Частица его доброты, что была обширна, как Молчащий океан, осталась в каждом из нас…

И все бы ничего, но никуда не делась насмешливая масляная хитринка из синих-пресиних глаз…

Вот так меня обратили в хайстанитскую веру.

Акт обращения оказался прост — обмакнули палец в кислое вино, нарисовали на лбу тем пальцем местный крестик, дали выпить вина и зачли главу из Священной книги. Чтение было невнятным и неразборчивым, я ничего не понял.

Но зато теперь я стал полноправным членом деревни, а не приблудным бродягой, которого каждый может пнуть и не опасаться, и не злобным колдуном, которого все бояться и только и думают, как бы сжечь на костре.

Заодно и получил некоторое представление о религии. Религия эта очень проста, как и все примитивные верования.

Раньше люди жили в грехе, но было несколько верящих, которые проповедовали аскетизм и отрицали все жизненные блага. Потом бог разгневался, наслал на людей всякие кары — и выжили лишь немногие.

Бог поначалу хотел уничтожить всех, но вмешался Хайст, полубог-получеловек, которому не понравилось все это. Бог внял его уговорам и решил малость повременить, чтобы дать шанс выжить праведникам, а грешникам — прозреть. Но и для них было уготовано испытание — а испытание это — сама наша жизнь.

Живи скромно, подчиняйся властям мирским, какими жестокими бы они не были — и в раю ты обретешь награду за свои земные страдания…

Самая обычная религия. Создана в незапамятные времена, и подправлена для того, чтобы держать народ в повиновении. Всякая власть от бога, бунтовать грешно и все так далее, и тому подобное. А позже в нее пришли обычаи политеизма того народа, который живет тут, и который ее принял в незапамятные времена.

Все верно, я тогда догадался правильно, с каждым прожитым мною днем я все больше и больше разбирался в этом коктейле.

С религией и жить легче.

В этом мире они не прозябают в грязных лачугах, а обитают в домах, осененных светом истиной веры. Притеснения властей — забрали сына в армию или дочь в гарем — неизбежное зло, перетерпеть которое во имя истины — плевое дело… Муки голода, когда не хватает собранного урожая — это испытания на прочность, пройдя которые, истино верящий сможет попасть в рай, и так далее, до бесконечности.

На Венере и не такое откалывали. Вспомнить хотя бы, как подавляли восстание фундаменталистов или охотились за террористами из Ночных Крыльев. Мертвецов там хватало… Сами фундаменталисты сдаваться не желали, даже когда войска Северного Блока уже обложили Новый Иерусалим со всех сторон. Собственно, на капитуляции никто и не настаивал. Отказались — ну и их бог с ними.

Всякое там бывало. Неудивительно, что после последнего рейда к религиозным сектам в Северном Блоке стали относится очень подозрительно. Изучать их, условия образования и проживания. И ввели несколько курсов, специально посвященных религии.

Но тут-то не Солнечная Система, где все религии произошли от одной и той же. Тут совершенно иная планета, расположенная черт знает за сколько миллионов километров от Земли.

Для себя я решил никогда не заигрывать с религией. Если уж мне суждено тут жить так же, как и Робинзону, не стоит встревать в религиозные склоки. Ну окрестили, и ладно. И не такое выдерживать приходилось.

А вечером, совершенно случайно проходя мимо гостевого дома, я услышал чьи-то голоса. Один из них вроде бы принадлежал Иве.

Решил подойти поближе. Мне стало любопытно, с кем это она там разговаривает.

Староста негромко отчитывал за что-то девушку. Ива отвечала односложно, невпопад. Бусы висели на ее шее как плеть, она все время перебирала бусинки.

— …не можешь? — Горячился староста. — Да он молодой, красивый, только и ждет такой вот как ты…

— Да я…

— Что ты? В постельку чужака, ребеночка сделай, ты уже девка здоровая, пора… А там то да се, он и сам уходить не захочет, руку даю…

Понятно, о ком они говорят. Я отошел так же тихо, как и подходил. У меня не было ни малейшего желания оставаться тут, стать мужем Ивы или Ветки, а то и их обоих сразу, и до самой смерти жить в деревне, выращивая тан.

Вечером Ива приготовила тановый суп. И едва мы поели, она сразу подсела ко мне.

— Кен, а как тебе наша деревня? — Вот так, прямо в лоб, и спросила. При этом соблазнительно прижимаясь ко мне. Ее синие глаза восхищенно смотрели на меня, а руки крепко обнимали за шею. От девушки пахло свежими травами — но никак не таном, который запаха вообще не имеет. И слава местным богам, Хайсту и Хамару. Иначе тут все бы пропиталось тановым запахом.

Теплые пухлые губки девушки щекотали мою щеку.

Вот перед такими аргументами устоять очень трудно. Очень и очень трудно. Почти невозможно.

Да и потом…

Ну и что, собственно, что они не люди? Пусть даже она выполняет задание, все равно приятно, и я не собираюсь отказываться. Это ведь так просто, не сказать «нет»…

Девушка сидела рядом, и ее маленькая грудь напряглась, когда моя рука проникла ей под рубашку. Губы неловко приоткрылись, когда я поцеловал ее в рот.

Милая. Милая, Ива, какая же ты милая и хорошая… Как же давно я ждал, я искал только лишь одну тебя. И почему же раньше я не знал тебя, ведь если бы я знал тебя раньше, у нас бы было так много дней вместе, почему же я не встретил тебя раньше?

Тело Ивы было теплым и доступным, романтический полумрак, свечку достаточно задуть одним движением.

Так мы и поступили.

Нет, надо уходить отсюда как можно быстрее. Пока еще есть время. Пока я еще могу и хочу уйти. Пока еще староста не решился на более крутые меры…

Утренний свет серебрился на пышных волосах Ивы, на моей груди, до половины прикрытой грубым одеялом с вылезшими из краев толстыми серыми нитками. Грусть острой занозой засела где-то у меня внутри, и я никак не мог понять, в чем же ее причина, что же делать дальше. Какое-то странное оцепенение навалилось вдруг большой темной волной, сковало мысли и размышления.

Не хотелось думать ни о чем. Вообще ничего не хотелось, а уж вставать и куда-то идти особенно.

Ива безмятежно спала. Пухлые губки чуть надулись, я чувствовал теплое дыхание девушки на плече. Лицо Ивы дышало умиротворенностью и покоем женщины, лежащей рядом со своим мужчиной в постели, полностью испытавшей все то, на что надеялась.

Но какая она еще ребенок!

Не было никакой возможности встать с кровати, не потревожив ее сон. И потому я остался лежать, глядя в неструганные доски потолка и совершенно спокойно считая в них трещины.

Ровные щелочки, расколовшие старое просушенное дерево, нахально вились по полотку, в самых больших из них торчали кусочки мха, а одна, ну уже просто огромная, в углу, тянулась и тянулась, и исчезала под стеной. Сколько вот их, и ни одна не пересекает другую, все они рассекают доски потолка, и если только соприкасаются друг с другом. И тогда одна из них растворяется в большей…

Когда считать надоело, стал смотреть в окно, на синее-синее небо. Окно было открыто, не было тут никаких стекол, только тонкие занавески, да и зачем тут стекла, и так тепло и хорошо. А при непогоде можно закрыть ставни, и снаружи о них будет тщетно биться ледяной дождь.

Ветерок раздувал занавески, и я видел кусочек рваной синевы, лениво тянувшейся от края и до края, огибавшей всю эту планету, накрывшей исполинской величественной сферой этот мир.

На земле такого неба не бывает, уже очень давно не было. Мягко-синие, теплое, как губы Ивы, легкое, воздушное, бездонная чаша над головой — вот это небо старой Земли, той, что осталась только в выпусках «Национальной географии» века от двадцатого. Иногда его можно еще увидеть даже в наше время, но и то не над всеми ЭБР. А тут небо синее, злое. Это не бездонная чаша, это злой стальной меч, синева хорошей старой стали, из которой ковались клинки. А закалялись такие клинки непременно на крови…

«Надо бы подновить хижину. — Коварно влилась в мои мысли скромная мыслишка. — Законопатить крышу мхом, пол покрыть нормальными досками. А то так все ноги занозами иссадишь…»

И тут, в этот самый миг, я опомнился. Бог ты мой, до чего дошел! Да на кой черт мне сдалась эта деревня!

Ива вздрогнула во сне.

Я погладил ее по гладкой изящной спине. И прошептал:

— Спи, милая.

— А серый колокол уже был? — Сонно потянулась она, теснее прижимаясь ко мне.

— Да вроде был. — Неуверенно ответил я. — Это три удара подряд?

— Ох… — Она встрепенулась. Уперлась локтем мне в живот и привстала, глядя в окно. — Я что, проспала?

— Проспала что? — Спросил я. — У тебя, вроде, работы никакой нет…

— Кен… — Она рухнула обратно. — А мы ночью…

— Тихо. — Я прикрыл ей рот ладонью. — Ночью — то было ночью, а сегодня — день…

Глава 10

Однажды меня позвали помочь. Пройдя обряд посвящения в хайстаниты, я стал чуть более своим, чем раньше, и теперь мог полноценно влиться в общину.

Соседу потребовалось починить крышу, а поскольку все сыновья почтенного Топорища, Второго охотника, первого и ближайшего помощника Главного Охотника, подались на охоту куда-то далеко, а дома остались лишь совсем малыши и женщины, пришлось бы нанимать кого-то. А тут — сосед! Да еще вроде как Ветка, его дочь, за мной ухаживала… Значит, что должен.

Когда здоровенный седой мужик, бородатый и массивный, как бульдозер, осторожно постучался в мою калитку, я поначалу опешил. Ива как-то мне говорила, что тут живет второй помощник, тот, кто вполне мог бы стать Главный Охотником, да не стал, потому что Хайст того не восхотел. Ну и кем же ему был стать, как не Вторым Охотником?

Какие же здоровые все же тут люди. Кряжистые, мощные, они всегда походили на не выкорчеванные пни, перед которыми спасует даже наша техника. Уцепились всеми корнями — ногами да руками — в мать сыру-землю, и держаться за нее, и живут с нее, и не знают, как можно жить иначе. Да и не хотят, наверное, что-то знать, потому что главное для них, их самая такая добродетель, возведенная в ранг святости — чтобы все было хорошо. Чтобы не обидеть никого, чтобы выросли здоровые крепкие дети, такие же кряжистые и не выкорчевываемые, чтобы они тоже родили своих детей, и чтобы никогда не угас бы род крестьян на этой земле.

Я нутром понял, что сейчас надо выйти, что сейчас свершается какой-то ритуал, которому лучше подчиняться, если я действительно хочу стать тут своим.

Синие глаза из-под кустистых бровей требовательно глянули на меня.

— Доброго дня тебе, сосед.

Ива, выскочившая было за мной следом, сразу же осеклась и остановилась в дверях, дальше не пошла.

— Доброго дня тебе, сосед. — Как эхом, отозвался я.

Мужик помялся.

— Могу я войти? — Спросил он как-то неловко. Показалось, ну как такая громада может быть неловкой, но все же именно такое ощущение у меня возникло, слоник в посудной лавке, осторожно пождавший колонны-ноги и втянувший голову в туловище…

— Проходи, сосед. — Я быстро распахнул калитку. — Проходи, я совсем не знаю обычаев, у нас в таких случаях было принято гостя приглашать в дом.

— Диковинный обычай. — Сказал мужик, зыркнув на меня еще раз. — Только у нас не так, у нас гость сам должен в дом идти. Злые духи не могут войти в чужой дом без приглашения, даже если они примут человеческое обличие.

Я молча посторонился, и здоровенный тип вошел в дом.

Как моя хата не рассыпалась, я не понял. Шаги его, тяжелые и гулкие, вышибли пыль из неплотных стен и из потолка. Ива вывернулась откуда-то из-за моей спины, быстро поставила на стол тарелку с очищенными тановыми стебельками, и так же незаметно куда-то исчезла.

Гость сел важно и степенно, ну а как же иначе-то должен садиться такой вот человек? Сел не на краю, как в моем мире сделал бы любой зашедший человек, чтобы видеть меня, а он сел грудью к столу, да еще и стул подвинул поближе.

Протянул большую руку, толще моей ноги, осторожно и четко, как промышленный робот микросхему, взял тановый стебель, степенно отправил в рот.

— Как живешь, сосед, не надо ли тебе помощи? — Сквозь хруст стебля пробурчал мужик. Любо-дорого посмотреть, как он челюстями работает, прямо как дробильный аппарат!

— Да пока что нет, сосед. — Ответил я. — Вроде забор в порядке, крыша не протекает, на охоту пока что не собираюсь…

— Совсем зря, что не собираешься. Милостью Хайста скоро зима, звери уйдут в свои норы или откочуют от Каменных Зубьев дальше в горы, где найти их будет не так-то просто. Так что надо поторапливаться, как и мои отпрыски. Они на охоту уже ушли… У нас тебе надо про охоту пораньше думать. А женой второй почему до сих пор не обзавелся?

— Да пока что одной-то много! — Широко улыбнулся я. — Да и Ветка перестала совсем заходить, как только креститься отвели, так и не видел я ее с тех пор…

— Видать, кто еще у нее завелся. — Покачал головой сосед. — Ну, это дело ваше, молодое, сегодня один, а завтра уже совсем другой, вам еще думать до думать… Сосед, я зачем зашел — не поможешь мне крышу чинить? А то вчера снова птицы дранку растащили, а сыновья далеко, некому.

— Отчего не помочь, сосед? Сегодня, завтра?

— Лучше завтра. — Быстрая спокойная улыбка мелькнула в бороде Топорища. — Там дел-то на полдня, не больше, а одному никак не управиться.

Работа оказалась простая до невозможности. Надо было просто стоять внизу и подавать Топорищу, работавшему вверху, листы коры деревьев, снятые особым образом так, что ими вполне можно было устилать крышу.

Как только всю кору перепихали наверх, я тоже полез вслед за ней, и стал помогать соседу. Впрочем, помогать — это громко сказано, скорее Топорище показывал мне, как надо правильно делать крышу.

Все дело в том, что доски тут хорошие делать не умели просто. В щели между ними непременно просачивалась вода, как их не подгоняй одна к другой, хоть внахлест клади… Собственно, внахлест и было положено, как рыбья чешуя. Небольшие куски древесины, дранку. Но, чтобы уже совсем свести к минимуму протечки, сверху эти доски покрывали мхом и корой. С деревьев снимали кусками кору, большими такими кусками, распрямляли эти куски и устилали ими крыши. Чуть полежав, мох прирастал к дранке и к коре, и образовывал хорошее покрытие, которое держало воду. Получалось довольно хорошо и прочно, хотя если бывал сильный ветер, то кору эту с крыши рвало будь здоров.

Интересно, а почему дранку не клали внутри крыши, на кору со мхом? *

/* чтобы сырость не скапливалась между крышей и слоем дранки. Так вода вроде стекает, а так — будет застаиваться/

Я сразу же спросил об этом Топорище.

Тот хмыкнул.

— Так меня учил делать еще мой дед, а его учил делать так его дед. Разве они могли делать так долго что-то неправильное? Дом же стоит.

Я быстро со всем согласился. Обычаи так обычаи, дед так дед…

Оказалось, что покрывать крышу корой — это целая наука, надо все делать осторожно и тщательно… Кору к доскам прижимали маленькими колышками из сталь-дерева, да еще и промазывали клеем, чтобы она быстрее прилегала ко мху. Клей пах хорошо, хвоей и еще чем-то таким приятным, хотя и запах был чересчур острый. Все очень просто — смазываешь кору клеем, равномерно, потом прижимаешь к крыше, и закрепляешь колышками, на которые тоже капаешь немножко клея, а потом еще прижимаешь краями другой коры. Вот и все, готово. Теперь можно иметь хоть какую-то надежду, что зимой и осенью в доме будет тепло и сухо.

Пластика и листового металла тут, понятно, еще не знали… А как бы здорово было бы покрыть все это дело не сушеной корой, а обычными пластиковыми листами, и соединить их не клеем, а нормальной сваркой. Тогда бы точно было сухо надолго, а так…

Управились мы не скоро, уже первый звезды показались на небе, когда Топорище придирчиво положил последнюю полоску коры, смахнул специальной кисточкой остатки клея, и провел широченной лопатообразной ладонью по крыше.

— Управились, милостью Хайста. Пошли вниз, сосед. Нам поесть надо, оглодал, поди? Да не смотри ты к дому, путь твоя отдохнет седни, у меня поужинаешь… А твоей отдохнуть надо, она весь день по дому бегала, что ей теперь-то? Пусть поспит, пусть. Моя ей сказала, что тебя у нас покормят. Ты уж нас не обижай…

Голос у Топорища был такой же глубокий, как будто звучал он из шахты. Но вот идея мне совсем не понравилась. Обычаи, все тут стоит на обычаях… Зачем Топорищу моя помощь в таком деле, как поправка крыши? Что у него, другого народа нету?

Чует мое сердце, что это всего лишь какая-то проверка, как я живу, как себя веду и кто я такой вообще есть на белом свете, что за чудо Господь сподобил быть их соседом? И сейчас проверка продолжается, и я совершенно к ней не готов… Вот нарушу сейчас какой-то не такой обычай, и что тогда? Собираться и сваливать отсюда, а может, еще и с боем пробираться? В здешнем лесу, совсем его не зная, а за спиной — охотники, которые в этих местах родились?

Но не отказываться же, в самом-то деле?

Стол нам накрыли в доме, и причем за стол село не так уж много народу. Все жены Топорища заняли место за самым дальним углом, дети — которые мальчики — поближе к нам, но несколько мест остались не занятыми. Наверное, это места тех сыновей, кто сейчас на той дальней охоте.

Ели тут тоже степенно, не торопясь. Я во всем старался подражать хозяевам, не торопился, так, самую малость. И присматривался, и напрягал все свои театральные способности, чтобы не выделиться, чтобы быть таким же, как они.

Как-то раз нам в Академии прокрутили короткие ролики общения с дикими цивилизациями, когда они еще оставались на Земле. И там какой-то упертый путешественник рассуждал на тему — что надо делать, чтобы тебя не слопали сразу. И было там такое интересное рассуждение. «Ведите себя так, как бы повел себя ребенок. Вас и примут за ущербного разумом, или за большого такого ребенка. Дикие культуры очень редко жестоки, и вас научат, скажут, как надо поступать, но не убьют». Не помню, что там дальше с путешественником этим случилось, может, забрался куда-то в джунгли, где его и слопали вечно голодные дикари. Но совет в общем-то дельный.

Я так себя и вел. Смотрел по сторонам, улыбался, ел. Младшая жена Топорища, женщина чуть старше меня, с каким-то грустным и усталым лицом, подкладывала нам из большой глиняной тарелки каши, мальчишки ели жадно, Топорище — не торопясь, женская часть — как-то робко. Ветки видно не было. Я уже поймал несколько взглядов на меня, и причем крайне заинтересованных.

За едой не разговаривали. Вообще, молча, все делалось в молчании, слышался только стук деревянных ложек по краям тарелок.

Топорище, несмотря на то, что ел медленнее всех, все съел первым, но ложку класть на стол не спешил. Осматривал свое семейство, добродушно косился на меня чуть прищуренными глазами, вольготно развалившись на большом деревянном стуле.

Темнело тут быстро, еще одна жена Топорища прошлась вдоль стен, затеплила лучины в больших каменных плошках, наполненных чем-то вроде масла. Наверное, жиром, надо будет узнать. У меня-то лучины были другие, они и горели похуже.

Наконец Топорище, окинув еще раз всю картину довольным взглядом, положил ложу на стол. И, словно отключенные, положили ложки все его жены и сыновья-дочери. Положили и уставились на главу семейства.

— Молодец, сосед, хорошо работаешь. — Изрек Топорище. — И ешь тоже хорошо. Хороший работник хорошо ест, верно сказано? — И он серьезно глянул на одного из своих сыновей, самого старшего тут. Перед ним все еще стояла наполовину полная тарелка.

Сын смутился, чуть даже покраснел, еще ниже склонился над своей едой, но ложку все же брать не стал. Не решился.

Распрощались мы в самых лучших чувствах.

— Если что, сосед, так зови, не молчи. — Прогудел Топорище на прощание. — Негоже одному-то в мире жить, надо и на людей смотреть…

До дома я дошел быстро, Ива уже спала. Я не стал ее будить, тихо разделся и лег рядом с ней, прижался к теплой девушке.

Тело, истощенное непривычной работой, чуть побаливало, и сон никак не желал ко мне идти. Спать-то уже совсем не хотелось, хотелось сделать еще что-то, но только вот ночью уже было совсем темно.

Глупо вот так вставать. А потом до вечера дрыхнуть… Не, не буду. Лучше сейчас вот усну, и буду спать, и буду видеть сны. А потом будет утро, и будем думать, как жить дальше.

Где-то стрекотали сверчки. А может, и не сверчки, может, это что-то вроде волков, просто голос тонкий? Не знаю, никогда еще я их не видел.

В сон я провалился как-то быстро и странно, как в неожиданно возникший под ногами колодец. И спал хорошо, сны обходили меня стороной.

Правда, все тело наутро непривычно ломило, но вот спокойный сон того стоил.

Как-то вечером я вышел из дома. Было уже темно, а калитка так громко хлопала от ветра, что уснуть было проблематично.

Ладно, поправим…

Калитка, сорванная с петель, валялась посреди улицы.

Ну вот.

Мимоходом цапнув от двери трость, с которой я ходил пока не выздоровел, я пошел к ней, подобрать и оттащить обратно во двор. Утром можно будет посадить на петли, а сейчас лучше не трогать, не видно ничего толком.

Хулиганье хулиганит, не иначе.

Когда что-то сместилось в темноте между моим домом и сараем Топорища, я понял, что сегодня хулиганство не исчерпывалось сорванной калиткой. Ночная темнота внезапно сгустилась, и кусочки тьмы размером с меня метнулись на сближение…

Наверное, я подсознательно давно ждал этого случая, и потому совсем не удивился. Слишком уж давно я тут, слишком я тут успел примелькаться, и слишком многим не то чтобы наступил на любимые мозоли — а просто хорошо потоптался рядом одним своим присутствием.

Трость-дубинка мне нравилась, удобная, ухваткая такая. И размеры как раз самые те, что надо в драке. И зверя отогнать, если что, и человека угостить мало не покажется.

Потому я не стал долго думать, думать уже времени не было, а сразу же угостил первого тростью по правому плечу, которое он, дурак такой, выставил вперед. Мелькнуло в тусклом свете звездочек отполированное дерево, что-то громко шлепнуло, льдисто блеснул металл дрянного клинка, и звериный рев перекрыл спящую деревню вмиг и надолго.

От второго я увернулся еле-еле, на пределе выкрутился, чуть-чуть, и получил бы от всей его поганой души, но зато хорошо встретил его корпусом. В плечи толкнулась тяжелая сипящая масса, запах пота, под моим локтем подался воздух из живота, хрипло вздохнуло под ухом.

В руку мне ткнулось древко охотничьего дротика. Отведя подальше от себя короткое копье, и отправил тело в полет куда-то в сторону соседского забора.

Забор оказался прочнее, чем лоб этого придурка, но и лоб его тоже показал себя неплохо. Парень стукнулся как-то особенно удачно, отлетел назад, и со всей дури припустил куда-то огородами.

Первый нападавший валялся в пыли, и его легкие уже снова набрали воздуха для второго воя, прозвучавшего чуть тише первого.

Я чуть повернулся, посмотрел на того, кто на меня нападал. И даже не удивился, разве что одежде. Второй брат Ивы, странноватый дебилоид, изгибался всем телом, и катался бы по земле, но врезал я ему от души, и очень хорошо, так что любое резкое движение причиняло страшную боль. Но оделся-то он, как оделся! Прямо как ниндзя, весь в черном, одежда вся перемазана сажей или чем-то еще, да и на лице пара полосок все той же черной сажи, нанесенных неровно и неумело. Ну точно ниндзя!!!

А теперь валяется на спине, и держится за плечо, словно хочет руку вырвать из сустава.

Ничего страшного с ним не случилось. Ушиб, всего лишь ушиб, у меня не было времени, чтобы нормально сориентироваться и вломить ему как следует. Надо было поломать что-нибудь, как следует, но соскользнул удар… Ладно, пусть пока что так походит. Может, умнее станет.

Нет, все-таки верно я тогда решил, мне с этими товарищами и на широчайшем шоссе не разойтись. Все-таки Ива их сестра, что ни говори, а мозгов этим двум уродам явно не хватает, чтобы позволить другим жить так, как этим самым другим хочется.

В домах затеплились лучины. Неровный огонек блеснул сквозь неплотно прикрытые ставни в доме Топорища, громко хлопнула входная дверь, и полный бас моего соседа раскатился по ночной улице.

— Помоги Хайст, кто тут честным людям спать не дает?

И сразу же за этим ярко вспыхнул факел.

Мой сосед стоял в дверях своего дома, в левой руке держал факел — чуть позади себя, чтобы свет не мешал видеть, а в правой руке — массивный топор, не похожий на охотничий или плотницкий. Широкое лезвие багровело в свете факела, сталь выглядела очень-очень неприятно. Боевой топор, я раньше такие только в книгах видел. А вот теперь и удостоился чести тут тоже поглядеть.

У меня молнией пронеслась очень интересная мысль. Значит, не так уж и беззащитна эта деревня. Если есть вот такая штука у моего соседа, то почему бы ни быть чему-то похожему у остальных моих соседей?

Увидев меня и брата Ивы, Топорище шагнул на улицу.

— Что, доигрались? — Степенно спросил он. — Говорили ж вам люди добрые, а вы меня не слушали.

Я поначалу подумал, что это он ко мне обращается, но потом перехватил его взгляд, устремленный на брата Ивы. Тот даже скулить перестал, только вертелся, пытаясь подняться, не используя правую руку. Получалось у него плохо, точнее, совсем никак не получалось.

— Это не мы, мы не виноваты, чужак сам первый начал!!! — Вдруг выкрикнул он. Я даже сообразить не успел, что он сейчас скажет, и встал немного в шоке. Черт побери, оправдывайся теперь, еще и не поверят…

— Вижу я, кто начал. — Прогудел Топорище в бороду. — Он вас и в эту одежку обрядил? Где второй твой, что огородами сбег?

— Нееее знаюююююююю! — Провыл фактически непутевый братец.

— Дело то последнее. — Покачал головой Топорище. — Как же можно-то так себя вести, а? Гнилой ты, совсем гнилой, помоги Хайст!

В голосе здоровенного соседа что-то такое почудилось, некий не особо понятный намек, самая тень чего-то очень важного. Я пока не понял, чего именно, но вот слова эти подействовали на Ивиного брата как камень по чувствительным местам.

— Да я чего, мы просто…

— Молчи, не множь грехов. — Сурово проговорил Топорище.

Братец замолчал, как будто его выключили, только изредка постанывал. Ну да это неудивительно, у него сейчас все гореть просто должно, я хорошо ему вдарил.

В соседних домах зажигались огоньки, и на место событий спешили остальные мои соседи. А было их не так уж и мало.

Судили тут как-то просто, даже очень просто.

Староста, Главный охотник и Главная Женщина. Приговор был столь же прост.

Поскольку братца Ивы тут уже давно знали, гораздо дольше, чем меня самого, а за мной пока что плохих, то есть «последних» дел не замечено, то постановлено было — брат Ивы, Музгинь, приговаривается к общественному порицанию, общественному покаянию перед соседями, чей отдых нарушил, и в передаче мне малой виры.

Вот и все.

В мою защиту говорил Топорище, и слова его были очень веские. Я даже не ожидал, а следовало бы…

Влияние у Второго Охотника в деревне было, и еще как было.

Когда приговор огласили, в присутствии тройки судей, меня, Музнигиня, и пары свидетелей — в том числе и Топорища, то братец Ивы обжег меня таким взглядом…

И теперь я понял, что надо боятся вот еще и этих уродов. Тем более, что второго он так и не называл, предпочел отмолчаться, сказал, что был один, да, было дело, Хамар попутал. А что до второго, так это ошиблись все! Второго не видел.

Топорище тоже видел все это, и смотрел он на Музгиня этого не слишком-то ласково. Пусть Музгинь и какой-то там охотник, но все равно, ну что он за охотник, если ведет себя, как тать в ночи?

И вечерком того же дня ко мне снова наведался Топорище.

— Девочку-то ты свою не отпускай далече. — Без предисловий сразу начал он. — Как бы те бездельники чего плохого не удумали. Им, конечно, хуже будет, все равно найдут, не спрячутся, да уж кому с того легче, ежели девочку обидят?

Мне показалось, что здоровенный, как медведь, сосед был чем-то смущен.

— А так, то верно ты их, шаломутов. Нечего решать все вот так, как разбойники с Каменных Зубьев. Не по нраву тебе, так скажи, что тебе надо, а ножи у нас не прячут.

Сосед снова вздохнул, так тяжко, словно меха.

— Давно они уже воду мутят у нас. Ни к делу какому их не пристроить, не выгнать за околицу, живая же душа, что зло множить? А они вишь как начали, уже в темноте с ножами… Что же последним делом будет? Зарежут кого? Издавна не было, не было, чтобы на своих свой так руку поднял, в темноте, много на одного. Не наше это, пришлое. На ярмарку ходят, в лес на охоту не затащишь, в поле тоже не хотят… Не работящие они, неправильные какое-то, словно приблуды в роду завелись, и вот.

— А как решают такое у вас? — Вдруг спросил я.

— Один к одному. — Ответил Топорище. — Ежели тебя обидели, так ты вправе на суд идти, на общий. И суд решит, что вернее.

— А если не сможет решить?

— Если, если… Сосед, так не бывает, чтобы не мог. Суд — это мы. Мы же решаем, наша плоть и кровь. Самый лучший из тех, что приносят в дом еду и охраняют деревню от диких зверей. Самая хорошая из тех, что родят новую жизнь и хранят тепло дома. Самый мудрый из тех, кто живет долго. И это самые лучшие из нас, ну как же они могут ошибаться или решать неверно? Они решают так же, как и мы. — Топорище подумал. — Ежели же не получается решить верное дело, али если двое обижены и желают силы, то их ставят в круг десять шагов, на голову надевают мешок, и дают в одну руку дубинку, а в другую — горячий уголь. Верное всегда возобладает. Тот, кто выйдет из круга или уронит уголь, так тот не прав.

Глава 11

Мне было хорошо.

Лето в деревне — самая простая пора. Зимой борются со скукой и голодом, весной сажают урожай, стараясь совсем с голоду не загнутся, осенью урожай убирают, недоедают, но все равно часть сохраняют, чтобы было что есть, а самое главное — чтобы было что посеять следующей весной. А вот летом за урожаем ухаживают. Работы не особенно много, больше баловства. Лето для молодежи — самый праздник. Хотя жратвы тоже не всегда хватает… Но летом можно собирать в лесу ягоды и коренья, а о второй половине лета и практически всю очень можно охотится. Наверное, из-за охоты деревня и жила.

Не надо прятаться по домам, сидеть у печки и дрожать от холода, закутываясь в многочисленные одежды, не надо чинить вечно протекающую крышу, не надо по колено в грязи ползать по тановым полям и тягать здоровенные корзины с крупными зернами.

Я выучился стрелять из лука, который мне принес Топорище. Дрянного лука, кончено — но другого просто не было, вот такой он один, совсем один. Палка, тетива из перевитых много раз тонких ниток — высушенных кишок или чего-то подобного, густо смазанная то ли маслом, то ли салом, натянуть тяжело, а отпускать тетиву со стрелой надо не абы как, а по умному, чтобы вслед за стрелой не улетели твои пальцы. Тетива хоть и толстая, но по пальцам дать может так, что мало не покажется.

Научился кидать ножи и охотничьи дротики, которые тоже принес Топорище.

— Большая Охота скоро… Каждый на счету. Попробуй-ка вот, сосед… — Прогудел здоровенный крестьянин, сваливая мне на стол связку короткий копий, лук, стрелы и пару дрянных ножей. — С кинжалами осторожнее, дороги они тут, не теряй.

— Пошли, сосед, с тобой на задний двор… Попробуем…

В Академии меня учили многому, но не могли предвидеть, в какой идиотской ситуации я окажусь на самом деле. Тутошние ножи были сделаны из очень дурного железа, мягкого, как упаковочный пластик, но все же это были ножи. Все же баланс присутствует, и достаточно приличный, но это объяснимо, такое железо править проще, чем наши материалы. Дротики, короткие копья с каменными наконечниками, летели тоже хорошо. Всей сноровки, бери крепче и кидай подальше.

«Алый Восход» давал мне колоссальное преимущество над туземцами. Сила, скорость, выносливость, меткость… Весь полный комплекс делал из меня почти что суперчеловека.

Через неделю тренировок с коротким охотничьим копьем, дротиком, я обращался не хуже деревенских охотников. И запросто сбивал с плетней поставленные мишени — сплетенные из соломы горшки.

— Вот верная рука! — Обрадовался Топорище. — Вот молодец… С луком-то, правда, еще тяжеловато, но дротики хорошо. Ножи еще хорошо бросаешь. Зря это, ножи дороги, да и не пробьешь ими никого.

— А на кого охотимся, сосед?

— Слушай… В лесах тут у нас живут глухари и кабаны… Чучело глухаря у меня есть, глянешь вечерком…

Похоже, сосед надо мной взял негласное шефство.

Глухарь очень походил на земного. Я такого в зоопарке видел, когда был ребенком. За исключением того, что местный зверь имел острые длинные когти на голенастых лапах, и тяжелый прямой клюв. Топорище сказал, что стая глухарей запросто могла порвать в клочья гораздо более сильного противника. А в стаи они собирались частенько.

Тут были еще кабаны — но это уж вообще… Каждый кабан в холке достигал мне середины груди, а их клыки походили на стальные ножи-стилеты. Когда такая тварина рылась под корнями дерева, выкапывая корешки и червяков, а рядышком копались еще пара таких же созданий ростом чуть поменьше, я остро пожалел, что нет у меня что-нибудь огнестрельного, вроде АСВ или даже стационарного лучемета.

Глухари тут были основной пищей. На кабанов, понятное дело, почти не охотились, только отгоняли их от поселка. Попробуй поохоться на такую громадину… Да она, если разозлиться, таких бед натворит… А то оружие, что тут есть, способно кабана только разозлить. Дротиком или из лука его шкуру не проткнешь, только поцарапаешь. А в глаз стрелу посадить — так это только в телепостановках бывает. Мне становилось страшно, когда я представлял себе такое стадо, разозленное до потери чувства самосохранения.

Судя по рассказам Ивы, раньше случалось так, что кабаны сходили с ума и нападали на деревню, особенно раньше, когда еще люди тут не обстроились. Тогда жители спасались на крышах самых прочных домов, кто успевал. А кто не успевал… Кабаны и мясом не брезговали.

Убить взрослого кабана — проблема. Все дело в том, что каждая взрослая такая тварь обреталась исключительно в стаде. Гарем из самок, детеныши, и пара кабанчиков-рабов. Все почти как у людей. При малейшем признаке опасности кабаны и самые сильные самки сплачивались единым строем, прикрывая детенышей и слабых. Против такого звериного войска никто устоять не сможет, во всяком случае, не с теперешним уровнем вооружения. Хороший арбалет мог бы прибить кабана, или хорошее копье, толстое, с крепкой рогатиной, но вот только одна проблема. Кабанов-то много, и своего они в беде не бросали. Даже вокруг раненого ходили долго, пока тот или не поправлялся, или не издыхал.

На шее у нашего главного охотника висело ожерелье из зубов кабана — по легенде, они отпугивали злых духов. С десяток клыков поменьше, две пары больших, просто таки огромных.

Рано или поздно любой кабан, вырастая, покидал семью и шел искать себе стадо. И зачастую им обзаводился. И тогда уже становился нам не по зубам.

— Любого одинокого подсвинка надо убить. — Объяснял мне Топорище. — Прибить на корню… Иначе заведет себе стадо, и потом из деревни не высунешься. Все вокруг пожрут, посрут, а оно нам надо?

— Да нет, не надо.

— Вот понимаешь. Хорошо, послезавтра пойдем с тобой на охоту. Подсвинок один нашелся рядом, роет, семью ищет.

— Уже завтра?

— А чего ждать? Парень ты большой, рука у тебя крепкая… Не всегда ж тебе на деревне сидеть. А подсвинок ждать не будет, того и гляди семью себе найдет, тогда его отсюда долго вытравливать придется.

— Но, сосед, у меня ж и оружия нету толком…

— Как это нету? — Удивился Топорище. — А вот это что? — И он указал на связку дротиков. — Это теперь твое, как и лук, и стрелы. От деревни. Сам делал! Бери, они хорошие. И пошли, постреляем…

Лук мне не давался сразу. Топорище хмурился, что-то бурчал в бороду, но заставлял пробовать снова и снова.

— Смотри, сосед. Когда ты стреляешь, ты не должен держать пальцы вот так, как сейчас… Устанешь быстро. Клади стрелу на руку, а пятку стрелы держи между пальцами. И не целься долго, устаешь быстро. Вот так — растянул, выстрелил.

И Топорище из своего лука посылал очередную стрелу в сноп сена.

Я ему пытался подражать, но не очень получалось.

Так мы промучились почти весь день.

К концу дня у меня отваливались руки и плечи, подергивался живот и спина. Сосед же только хмурился и качал головой.

— Не держал ты в руках лука со стрелами. — Выдал он свой вердикт. — Тяжело тебе учиться придется… Завтра с дротиками будем. Копье пока рано тебе… — И он снова покачал головой, задумчиво разглядывая меня. — Ой, рано тебе копье.

Дротики уже давались легче.

Охотничий дротик представлял собой полуметровое копье с длинным и тяжелым наконечником. Бросать его полагалось рукой, от души размахнувшись, и стремясь, чтобы во время полета он не вращался.

Силы у меня, благодаря химии, было много. И потому Топорище с удивлением рассматривал растрепанную мишень.

— Вот то лучше уже. До вечера, а потом отдыхать. И завтра поутру пойдем…

Утром меня разбудил стук в дверь.

Вывернувшись из-под бока теплой Ивы, я быстро впрыгнул в штаны, накинул рубаху на плечи и приоткрыл дверь.

Топорище ждал меня во дворе, обмахивая сапоги от утренней росы.

Увидев меня, распрямился, поправил перевязь на плече с копьем.

— Ну, сосед, бери лук, стрелы и дротики, пойдем кабана ловить.

У околицы деревни к нам присоединились еще двое, хмурого вида молодые парни. Одного я видел пару раз в компании с Шестым охотником, а второго видел впервые.

Все вооружены так же, как и я, лук и дротики. У одного вроде бы получше, у другого похуже.

— Пошли. — Сказал Топорище, поправляя слезающее с его широких плеч копье.

По узкой тропинке мы вошли в лес. Тропинка сразу же потерялась между деревьев, скрылась в высокой и росистой траве.

Солнышко светило ровно, было тепло, но ноги вымокли мигом.

Мы как-то сами построились в колонну. Впереди шел Топорище, снявший свое копье и сторожко оглядывая лес. За ним шел я, взяв в руки дротик, но наготове его не держал. Если что, не уверен, что смогу им правильно воспользоваться. За мной шел светловолосый паренек, тот самый, которого я несколько раз видел. Он уже успел накинуть тетиву на низ лука, но верхнюю петлю не застегивал. Тул со стрелами передвинул к себе ближе.

Замыкал нашу колонну малознакомый мне тип, худой и длинноволосый, которого я видел в первый раз. Он, как и я, нес дротик, но постоянно дергался и, видно, чего-то опасался.

В лесу было громко.

Непривычно для меня громко. Чирикали какие-то пичужки, кто-то шуршал, трещали деревья от ветра, падали ветки, шелестела трава.

Все это было очень не понятно и не знакомо.

Даже не смотря на то, что я прожил тут уже месяца три, если не полгода… Если учесть с болезнью… То я все равно никак не мог привыкнуть к этому. Такие большие пространства, где нету ничего, кроме леса, деревьев, травы и разных животных. Пространства, не созданные и не измененные человеком. Места, о которых человек даже не подозревает, даже не знает, что есть такое.

Конечно, и у нас есть такие места. Разные старые заброшенные городки, которые было нецелесообразно включать в новые поселения. Убыточные заводы. Отравленные какой-нибудь гадостью места на пару десятков километров, в которые можно только в скафе приходить. Например, в сотне километров от моего дома когда-то был старый космопорт.

Но тут же совсем другое.

Все это разнообразие никогда живого человека не видело, и могло и не увидеть, если б не мы.

Шли мы с час где-то, все дальше и дальше углубляясь в лес.

Потом Топорище остановился, и скинул с плеча копье.

— Пришли, во имя Хайста. Он почуял нас уже, сейчас придет…

Я огляделся.

Топорище вывел нас на небольшую полянку, ровную, поросшую высокой — по колено — травой. По сторонам полянки тянулись вверх деревья, журчал тонкий ручеек.

— Кьен, становишься справа. Как только я скажу, сразу мечи в морду его дротики, как сможешь. А как кончаться, начинай стрелами ему, по глазам.

Я услышал, встал куда было показано.

Топорище быстро отдавал команды двум остальным.

Светлому досталась позиция еще правее меня, но еще дальше от меня, чем я от Топорища. А волосатый дергунчик встал слева, потрясая дротиком.

Топорище выбрал себе центр, и уже как-то незаметно оказался с копьем наготове.

— Сейчас он на нас выйдет. Как увидите, так и мечьте в него, как поближе будет, в глаза цельте. Принимаю его на копье, а вы добивайте. Топоры у всех есть?

Те двое кивнули, а у меня не было.

— Не беда. — Ответил на это Топорище. — Коли его дротиком, последний оставь. Цель в ухо, он к тебе боком будет, а ты ровно стой, и до конца дрот гони. Да дрот загодя в землю воткни.

Ладно, будем до конца гнать. Кабан-то всяко не страшнее, чем роботы-гладиаторы, на которых отрабатывалась моя боевая химия. Так что встанем, метнем, задвинем… То есть загоним.

— Коли готовы, так начинам, благослови Хайст.

Топорище потоптался на месте, вырывая носком ямку, упер в эту ямку черен копья и внезапно громко и раскатисто свистнул.

Я чуть не оглох на ухо.

Но стало не до того.

В лесу завозилось что-то. Хрюкнуло, заворочалось, расталкивая ветки и мелкую лесную поросль, что отчаянно цеплялась за солнце и за жизнь в тени больших деревьев.

И из полутьмы леса на полянку высунулось рыло кабана.

Кабан как кабан. Я таких видел и на Земле, в зоопарке. И в лесной зоне, с флаера, когда меня школьником возили показать дикую природу. Почти ничем не отличается.

Но уж больно здоров, тварь, мне по грудь будет. И клыки, в земле все, длиной с мою ладонь. По два с каждой стороны. Передние подлиннее, зато задние потолще.

Наверное, земная тварь, тут мутировавшая не пойми во что.

Голова повернулась к нам, неожиданно мелкие для такой туши водянистые глазки посмотрели на нас.

И сразу же два дротика навесом слетели в череп зверя.

Кабан мотнул головой.

Тук, тук.

Оба отскочили. Один на миг запутался в шерсти, повис, но не успел я обрадоваться, как копьецо свалилось куда-то в траву.

Дротики кабану не понравились.

Он мотнул головой еще раз, громко хрюкнул и двинулся к нам, все ускоряясь и ускоряясь.

Я почувствовал какое-то оцепенение. По шее и лицу пробежали мурашки, кожу как будто чуть стянуло.

А кабан уже разогнался хорошо, просто бежал к нам, взрывая траву мощными лапами, наклонив шерстяную башку, и целя клыками в ноги.

Ну и куда тебе, тварюга, попасть-то?

Правая лапа.

Там нету кости черепа и мощных мышц спины и загривка, нету такой шерстяной подушки, в которой застрянут все острые и колющие предметы.

А что, на левой есть?

Не думать.

Как я размахнулся, я даже не понял. Но вот мой дротик со всей моей химической силой преодолел расстояние от меня до кабана, и разлетелся в куски о его лапу. Отлетело острие, деревяшка запуталась в месящих траву лапах кабана, спружинила, и здоровенная туша спотыкнулась. Кувырком не полетела, но темп атаки сбавила не слабо. Как лбом о стену.

Зверь остановился, хрюкнул, отмотнул головой еще два дротика. И пропустил мой в левую часть пасти, где не было шерсти, в мягкую и нежную розовую плоть.

Вот это уже было получше. Вот это уже ему не понравилось.

Кабан с ревом захлопнул пасть, откусив древко, и дико замотал башкой.

А потом повернулся ко мне, и полетел вперед, как выпущенный со стартовой катапульты.

Да провалиться ж тебе…

Меня как смело ураганом.

Откуда-то на моем месте вырос Топорище с копьем, снова упер его в землю. Блеснула роса на стальном наконечнике, дикий захлебывающийся рев кабана стал еще громче. Наконечник копья как живой поднырнул под морду зверя, уткнулся в сочленение здоровенных грудных мышц, и мигом утонул в плоти, прихватив с собой не слабую часть древка.

Меня обдало смрадом.

Топорище, согнутый в три погибели, обеими руками прижимал копье, удерживая его, и ехал назад от рвущегося к нему кабана. Крестовина копья уже упиралась в зверя, не давая ему добраться до охотника. Топорище хрипел, сжав зубы, но копье держал.

Вскочив на ноги, я бросился назад, схватив втоптанный в землю последний дротик. И еще быстрее обратно, потому что Топорище уже сдавал.

Чуть не поскользнулся на мокрой от росы траве, столкнулся взглядом со светлым, который как раз вытаскивал топор, утвердился на ногах. Вот так, перпендикулярно голове зверя. И, размахнувшись, всадил дротик в мохнатое ухо кабана.

Наверное, острие обломалось сразу, но бил я со всей силы, и тонкое древко застряло где-то там, в глубине черепа. Кабан мотнул башкой, взрыкнул и издох.

Древко дротика в моих руках вырвалось, как живое, и больно дало мне череном по животу, прежде чем я успел убраться подальше. Кабан издох почти сразу же, обвис на копье, еще глубже загнав ее в себя. Разлетелись в последний раз комья земли и порванная трава под мускулистыми лапами, и тонкая струйка крови стекла из пасти на землю.

Вот и все.

— Здоров ты, сосед. — Топорище медленно и с опаской отнял руки от копья. Раскрыл свои ладони, посмотрел на них, покачал головой.

Я неопределенно кивнул, зачарованно смотря на несколько тонн мускулов, зубов и свирепости. Ну и тварина, черт ее дери… Этот зверь поопаснее кого бы то ни было. Шкура вон какая, точно помню про два дротика, а от них только слабые царапины. И даже пара стрел в щетине запуталась, так и торчат.

Топорище кашлянул.

— Пошли приплод поищем. Ежели они тут есть, то надо их добить…

— К чему, старшой? — Спросил светлый. — Может, поначалу кровь спустим, а…

— Те дам на охоте спорить. А ну в лес пошли!

Вытащив топор, здоровенный и на длинной ручке, Топорище пошел вперед.

Я огляделся, ища какое-то оружие. У меня остался только лук, тул со стрелами рассыпался, собирать его времени не было уже.

Дергунчик толкнул меня в плечо, и протянул мне второй дротик.

— Держи, те нужнее. У меня второй есть. — Пояснил он.

Вчетвером мы углубились в лес.

Просека, след ломившегося к нам зверя, был виден хорошо. Всю мелкую поросль как бульдозером срезало, только ветки поломанные валялись.

Топорище остановился, поводил головой из стороны в сторону.

— Где-то тут она есть. Спряталась просто. Всем за мной не держаться, дальше я один пойду, но смотреть внимательно! Кьен, держи копье.

Я перехватил еще влажное от крови древко.

А Топорище вытащил свой топор. Не здоровый и не мелкий, но какой-то очень аккуратный и ухоженный. На достаточно длинном древке. Те топоры, которые я видел в деревне, были чуть покороче.

Тщательно сосед снял с лезвия топора тряпицу, вытер этой тряпицей лезвие, полюбовался на него.

— Смотри всегда, чтобы на металле воде не бывать! — Важно изрек он после нехитрой процедуры. — И всегда чисти, топор не подводи, тогда и он тебя не подведет. Никому позади не стоять, разошлись все!

Топорище пошел вперед, помахивая топором.

Шаг, другой, третий…

Откуда кабан вылетел, я не понял поначалу. Просто кусты вдруг раздались в стороны, пропуская вытянутую морду с клыками и горящими красным глазами, в которую сразу же Светлый насадил тройку стрел.

Кабан вильнул башкой, и рванулся вперед, на Топорища.

Теперь я узнал, почему Топорище прозвали так. Топором он и в самом деле орудовал как ювелир.

Он ловко перерубил кабану сначала лапу с широкими, совсем не кабаньими когтями, а потом тяжеленным железным топором врезал проклятой зверюге по спине, когда та пролетала мимо него. И еще правильно отступить успел.

Кабан пролетел по инерции метров пять, а потом зарылся носом в траву. ИЗ громадной раны ниже затылка зверя хлестала кровь, стекала по сторонам шеи, быстро пропитывая траву.

Полежал так чуть, потом помотал башкой и стал подниматься.

Утвердился на лапах, припадая на правую, переднюю. Зарычал, оглядывая нас, оскаливая клыки. И похромал в сторону Светлого.

Быстро так похоромал, целенаправленно. Лапу-то ему перерубли, но и на трех тварина перемещалась довольно быстро.

Топорище подоспел сбоку, размахнулся, и едва успел отскочить в сторону, когда кабан мотнул башкой, метя клыками.

Потом зашел с другой стороны, поднял топор и ловко, махом, срубил кабану заднюю лапу.

Вот тут кабан завизжал. Нам по ушам ударило не хуже пластикового листа, все попятились. А зверь бился на земле, вертелся волчком, силясь достать обидчика. Выглядело со стороны так, словно кабан старался достать собственный хвост.

Потом остановился, снова посмотрел на нас. Топорищу-то что, он сзади стоял, а вот нам пришлось снова попятится.

Кабан пополз.

Я чуть не выругался вслух, поднял копье, целя в глаза.

— А ну, стой! — Веско сказал Топорище. — Убить не убьешь, а вот до тебя он доберется.

Кабан полз до меня еще минут десять, скалился клыками, рычал и тек кровью, но все равно полз.

Топорище шел за ним, поцеливаясь топором, но кабан поворачивал к нему башку, и Топорище отступал.

В конце, силы оставили зверя.

Последний раз рыкнув, он затих.

Но и когда он затих, никто не рискнул к нему приближаться. Все стояли, выжидали, пока не погасли маленькие злобные глазки.

— Бывает, что в них может вселится дух, и они притворяются. — Сказал Топорище. — А подходишь поближе — тут тебя и пырнет клыками… Тогда уж только за отцом Марсипанием и надо посылать, чтобы быстрее шел… А зачастую бывает, что ему и торопится не надо, осталось только именем Хайста проводить. Смотрите на загривок. Если щетина поднята, то он еще жив. А если опустилась, то уже нет.

Мы посмотрели, щетина не стояла.

Топорище подошел поближе, коротко хекнул, рубанул, расширяя рану на загривке еще больше.

— Топором только сюда можно бить, чтоб убить. Лапы ему не перерубить сразу, если только Хайст на вас посмотрит. Две надо, чтобы не дошел, а ни у кого больше одной не получается. А дальше кабан до человека доползает и рвет. А копьем вы видели уж.

Еще раз хекнув, Топорище опустил топор на загривок. Кровь уже не фонтанировала, слабо сочилась.

— Вот так. С свиньи снять неча. Пошли, еще один есть. Тут не много было, трое всего. Еще одного убьем, и можно добычу разделать. Сейчас вспугнуть должны.

Топорище поднял длинную палку и постучал по стволу ближайшего дерева.

Сразу же с визгом откуда-то сорвался мелкий свиненок и побежал от нас подальше.

— Ну-ка, кто с луком…

Вместо ответа светлый бросил топор, сорвал лук и выпустил одну за одной три стрелы.

Две попали, свиненок кувыркнулся и забился на земле, продолжая визжать.

— Не хорошо, добей! А то дух отомстит! — Сказал Топорище.

Светлый кивнул, снял тетиву с лука, подобрал топор и быстрым шагом пошел к подранку. Подошел, постоял, оценивая, сильно махнул топором, и вернулся к нам, волоча тушку.

— Вот и хорошо. Второго не забудьте, и на поляну, к большому. Там посмотрим, что с ними сделать можно.

Три туши легли рядом. Большой кабан уже был засажен мошками.

— Ну, начнем, благослови нас Хайст… Сначала надо его перевернуть на спину. Палки-то все взяли?

Все, конечно. Кроме меня. Пришлось воспользоваться дротиком.

Тушу кабана перевернули, используя палки как рычаги. Положили под спину тот же хворост, чтобы туша не перевернулась.

Вблизи кабан не поражал. Здоровенное цилиндрическое туловище, задница в три раза меньше, чем передняя часть, широченные мышцы груди и живота, длинная и мощная нижняя челюсть, которая и несла на себе впечатляющие клычищи.

— Режем, благослови нас Хайст… — Топорище вытащил стальной нож, опробовал острие. — Гляди все сюда. Сначала роем яму, куда кровь потечет, чтобы грязи лишней не разводить. Не приятно же по крови ходить туда-сюда, так же. Потому рыть вот тут, к туше поближе.

В три пары рук под руководством Топорища мы быстро вырыли нужных размеров яму, отбрасывая землю в сторону аккуратной кучкой. На этом тоже настоял Топорище.

— Ну, вот хорошо… — Сильно нажимая носком сапога, Топорище провел канавку от туши кабана к вырытой нами яме. — Первый надрез делать надо так, кровь спустить, а то жилы и шкуру попортить можно… Вот, что сейчас будет!

С этими словами Топорище резанул кабана где-то с боку, со стороны короткой шеи, я не успел заметить, где именно. Кровь хлынула широкой рекой, мигом затопив ямку и траву. С минуту так текла, а потом стала сочиться редким ручейком.

— Вот так, хорошо. Теперь надо делать вот так… — Топорище широким изогнутым ножом вспорол шкуру кабана от груди. Потом надрезал под шкурой, поднимая ее пласт, и надорвал половину. — Полностью снимать не будем, нам только жилы нужны. Смотрите.

Он проводил ножом по еще живому мясу, быстро рассекая жировые слои и мышцы, резал кривым острым ножом как настоящий мастер, виртуоз своего дела.

— Хорошие тетивы из этого получаются… — Мечтательно прищурился главный охотник. — Не рвутся, не мокнут, не горят… И на ярмарке за них цену дают. Через два дня ко мне зайдете, каждый свою получит. Кьен вдвое, он кабана убил.

Меня замутило от зрелища разделки туши. Но я не отвернулся. Я понимал, что надо привыкнуть к таким картинам, и чем быстрее, тем лучше. Черт знает, сколько мне придется тут прожить.

Может быть… Может быть, что и всю жизнь.

От такой мысли я содрогнулся. Робинзон и то был в лучшем положении. Хотя нет. Таких Робинзонов, как я, еще не было. И не известно, будут ли когда-нибудь.

Мясо-то я до того видел только в кино, или в консервных банках. Ну, или в бутербродах. Да и там какое мясо. Не зверей ж ради него резали, все росло в гидропонике.

Но как-то все было нормально. Сначала чуть замутило, но волевое усилие быстро сделало все в порядке.

Я внимательно смотрел, что и как делал мой сосед. Потом сам, под его руководством, первым попробовал снять шкуру. Внимательно посмотрел на мясо и внутренности, Топорище описал как выглядят симптомы болезни и разных паразитов, которыми кабаны часто заражены.

Потом вырезали жилы и когти, выбили клыки, кое-как выдернули копье Топорища и мой дротик, и оставили тушу на полянке. Острие моего дротика осталось где-то глубоко в черепе зверя.

— Жилы мойте! — Командовал Топорище. — Эй, это кто тут воду жалеет? А ну, давай!

Мы все дружно сняли с поясов фляги и стали промывать комки кровавой каши прямо в руках, как учил Топорище.

— Вечером все мясо выжрут, а косточки тоже приберем… Клыки, оне нужные…

Глава 12

Лето проходило постепенно.

Уходить совсем оно не хотело, отчаянно огрызаясь на осень ярко-солнечными днями и остатками тепла. Осень тоже не спешила — на ее стороне было безжалостное время и от века заведенный порядок. Она наступала медленно, но верно, отхватывая от лета по маленькому кусочку, дождями и холодными ночами завоевывая себе место в этом мире.

Большая охота. Это когда деревня запасается мясом на зиму и на весну, ну и на часть лета. Потому что зимой мяса не добудешь, а зима тут та еще, насколько я понял. Одни проливные дожди день ото дня, ложащиеся чуть ли не вертикально от ветра, и попрятавшаяся или впавшая в спячку добыча. Тан-то растет, но с тана весь год сыт не будешь.

Толпа загонщиков с одно стороны леса — это женщины и дети, кто поменьше. А с другой стороны цепь охотников. Все, кто может держать в руках копье, натянуть тетиву лука, да и просто метнуть дротик.

От охоты зависит многое… Например, переживет ли деревня зиму. Единичные глухари, зимой невзначай забредающие в эти места, не в счет. На них долго не протянешь, имея такое количество ртов. А домашнюю скотину забивать… Тут тоже были сложности. Курицы давали яйца, да и на мясо годились, но забивали их не так часто, на мясо. Выкармливать сложно, тан они не очень любят. То же самое и с трехглазыми свинками. Пока свинья подрастет, пока приплод даст — так это верных три года, а за это время ни-ни.

А лесная дичь в это время набирается в лес. Причем много. За лето глухари набрали веса, отъелись на летней траве и ягодах. Оставили потомство, да и ленивы стали, летом-то их никто не трогал.

Кабаны же готовят себе берлоги, и уходят куда-то дальше, зимовать. Зимой они не могут.

Рано утром вышли, прошли по окраине леса, по почти неприметной тропинке, и рассыпались вдоль лесной опушки.

Были тут все. Топорище стоял где-то с другой стороны от меня, на самом важном участке. Где-то затерялся и Светлый, теперь тоже какой-то там охотник. Никак не представлялось время узнать, какой же именно. А вот Дергунчик, что одолжил мне свой дротик, был рядом. Кстати, звали его точно так же, как я и мысленно окрестил тогда, Дергунчик. После охоты он тоже стал каким-то там охотником, после той охоты. Только я вот не стал, потому что человек еще не знакомый.

Вот эта вот Большая Охота и должна все решить. Должен я или не должен.

Не знаю, что было б, если б не должен. В деревне были еще мужчины, которые не были охотниками. Разводили скотину, делали что-то по дому односельчанам и все остальное, чем и жили. Отец Ивы как раз не был охотником, зато у него был здоровенный амбар со свиньями и курицами, чем он и жил.

Но большая часть народа скотины держала мало, так, для порядку. А вот жили они именно охотой.

И не только мясо ценилось, кстати. Кабана того мы здорово ободрали, в дело пошли не только жилы и кости. Через день на полянку сходили женщины и принесли куски шкуры, которые куда-то уволокли. Ива сказала, что эти шкуры продают на ярмарке, и вроде бы из них шьют хорошие сапоги. Охотно верю, если даже дротики не могли такую броню проткнуть.

Жилы же, отмытые и просушенные уже, Топорище нам отдал. Не мне, Иве, которая их куда-то спрятала до следующей ярмарки. Как и хороший кусок шкуры.

А вот правый клык кабана Топорище отдал мне лично в руки.

— Твое се. Ты кабана милостью Хайста извел, так тебе и владеть. Редко первый так бывает… Но на все воля Его.

Клык Ива убрала куда-то подальше, а через пару дней вручила мне простую, но прочную нитку, на которую был насажен этот клык, старательно просверленный у основания.

— На шее надо носить. — Сказала она и почему-то покраснела.

Ну ясно, что на шее, куда я его еще намотаю?

Главный Охотник метался вдоль цепи, раздавая ценные указания.

— С места не сходить! Оружие готовить! Ты, что встал как столб? Быстро лук натяни, и дротики не забудь!

Капелла III еще не поднялась над горизонтом. На траве застыли хрусталики росы, серый туман был чуть-чуть ярче серого света и сладковато пах прелыми листьями. Последние дни лета. Дни, похожие на хрупкий хрусталь, как росинки, тронь его — и осыплется он мелкими осколками, явив слякоть, бесконечные ледяные дожди и промозглый ветер. Глядишь, а вдруг и снег пойдет. Вроде бы в этих широтах должен он идти, или нет? Вот и будет шанс узнать.

Где-то несмело застрекотал ранний сверчок.

— Только бы кабаны не приблудились… — Услышал я справа. Оглянулся.

Да, знакомые лица. Шестой охотник, злой и взъерошенный, как пьяный воробей. В руках он держал ненатянутый лук с уже наложенной на тетиву стрелой, еще несколько стрел были воткнуты в землю перед ним. Копье тоже неподалеку, лежит так, чтобы можно было легко подхватить. И незабвенный металлический нож в ножнах на поясе, ну куда же без него?

Глядя на это, я тоже положил рядом копье, а в руку взял дротик. Второй воткнул в землю на манер стрелы, как это шестой охотник сделал. Лук доставать пока что не спешил, хотя за прошедшее время из лука стрелять у меня получалось все лучше и лучше.

Позицию Главный Охотник выбрал не то чтобы совсем хорошую — мне такое расположение не понравилось.

Лес тут не везде рос одинаковый. Где-то побольше, где-то поменьше, где-то побольше, а где-то вместо леса росла лишь высоченная, по пояс или даже по грудь трава, разбавленная редкими деревцами. Вот на выходе из здоровенного леса мы и расположились. Дальше — только такая вот лесостепь, редкие деревца и горы где-то далеко на горизонте, впереди — настоящий лес, с каждым шагом все хуже и гуще.

Интересно, а о чем наш Главный Охотник думал-то? А вдруг из лесу кабаны выскочат? Их-то просто так не прикончить, только разозлить, а спастись на плоской, как стол, равнине от разъяренного хищника… Не думаю, что получится. И деревьев тоже нету, на которые влезть можно.

Грохот и крики раздались для меня совершенно неожиданно. Кроны деревьев впереди пальнули в небо стаями птиц, черными точками унесшимися в серость небес. Раздраженное курлыканье на секунду даже перекрыло тот шум, что устраивали загонщики.

Порскнули из-под ног мелкие полевые крысы, разбежались в разные стороны, испуганно заметались между нами и источником сводящего с ума шума. Какие-то еще мелкие твари заметались по лесу, стараясь вырваться из ловушки.

Ветви впереди взметнулись, и на нас вылетел ошалевший глухарь. Хлопая крыльями и теряя по пути перья, птица неслась вперед, и сразу же получила две стрелы в грудь.

Как не слабы были луки, но все же сработали они хорошо. Смятый ком перьев рухнул в траву, тотчас мимо меня проскользнули ловкие мальчишки, и уволокли первую добычу куда-то в сторону.

— Началось, во имя Хайста! — Крикнул кто-то. По-моему, шестой охотник, или Дергунчик, я не разобрал.

Глухари рвались из леса если не один за другим, то достаточно часто. Их забивали стрелами, иногда дротиками, кто-то успевал принять и на копье.

Я уже успел одеть тетиву на лук и потратить с десяток стрел. Изредка, когда в ветвях не было заметно никакого шевеления, вперед проскальзывали мальчишки и оттаскивали битую дичь за нашу цепь.

Пора бы тоже поработать… Кстати, как они цели выбирают? Как-то делят, сразу все на одного-единственного несчастного глухаря не наваливаются. Пара стрел — и готова птичка.

Когда стрел осталось всего половина, а заметил, дротиком тоже кто-то пользуется. Не знаю, что и сколько тут стрелы стоят, мне их пока давали без отчета, но кто знает…

Лук убрал, на плечо, чтобы не мешался. Вынул дротик, приготовился. Вот бы нож хотя бы, стальной. Ножом, современным и хорошо сбалансированным, я бы взялся на такое же расстояние попасть совершенно точно, и метров на десять бы швырнул… А уж из АСВ так вообще можно было весь лес прошерстить. А тяжелый лучемет так уж совсем вообще.

Глухарь, совершенно ошалевший, вылетел на меня. Не такой, как остальные, чуть крупнее, и какой-то худой, тощий, костистый. Сразу же свистнули две стрелы, и бесполезно ушли вверх. Длинная, почти что змеиная шея изогнулась, тварь мерзко зашипела и рванула к нам, как наскипидаренная. Широченные — да откуда же такие широченные — крылья ударили в воздух раз, другой, третий…

Я опомнился и метнул дротик. Не со всей силой метнул, целил по центру, чтобы сбить эту тварь, нацелилась-то она явно на меня, но дротик с непривычки увело, баланса тут никакого. Задумался сильно о ножах и огнестреле.

Попал в правую часть груди, в место, откуда вырастало крыло.

Сила удара оказалась та еще, здоровенного глухаря повело влево и вниз. Еще две стрелы просвистели слева него, снова промазав. Одно крыло сложилось, взметнув капельки крови, а второе продолжало молотить по воздуху.

Тварь закружилась, злобно зашипела, и грохнулась в траву. Но отнюдь не сдалась. Вот над политым кровью сородичей показалась длинная шея, глухарь дернулся, рывком бросился ко мне… Я даже подумать ничего не успел, как две стрелы, одна за другой, воткнулись в шею, под клювом. Глухарь даже зашипеть не смог, распластался в траве, обломав стрелы.

Пара мальчишек прошмыгнули мимо меня. Один тащил копьецо, настоящее охотничье копьецо, мелкое, но с перекладиной. Не сравнить с настоящим охотничьим копьем, как у взрослых охотников. Второй на ходу разматывал грубую сеть.

Мальчишки действовали быстро. Тот, который с копьем, пригвоздил уже мертвого глухаря к земле, второй сноровисто зацепил его в сеть, помог первому выдернуть копье, и оба они, напрягаясь, поволокли добычу за нашу цепь.

Я заворожено следил за тем зверем, кого убил.

Дротик попал хорошо, чисто. Да только благодаря силе броска. Так бы, вложи я в свое движение чуть меньше силы, острие скользнуло бы по боку, и даже если и воткнулось бы, то не глубоко и не опасно…

Мертвая мелкая голова глухаря болталась, как узел на веревке, билась о землю. Мальчишки пыхтели, быстрее уволакивая дичь от опасного места. Стрелы шестого сломались сразу, алая кровь толчками лилась на утоптанную траву.

— Готов! — Шестой вынул из-за спины следующую стрелу. — Молодец, пришлый!

Его слова меня отрезвили окончательно.

Я поспешно схватился за второй дротик, изготовил его к броску, и вовремя. Второй такой же глухарь, даже больше, мчался на шестого охотника, растопырив крылья и раскрыв пасть… Пасть? Да ведь в клюве этой птички виднелись вполне развитые зубы, настоящие, изогнутые. И на концах крыльев тоже не перышки, а костяные крючки. Острые и явно не для того, чтобы было удобнее сохранять равновесие в полете.

Птеродактиль какой-то.

Стрелы, которые выпустил шестой, прошли мимо. Всего две, много стрел шестой израсходовал на ту, первую тварь, а остальные в колчане, сразу не достать… Одна стрела все же застряла в крыле, но бесцельно сломалась и упала, а тварь продолжала сокращать расстояние. Все меньше, и меньше, и меньше…

На этот раз я уже приноровился, куда надо бросать, и дротик влепился твари в то место, где шея переходит в грудь. Пробил хорошо, насквозь. Глухарь сразу же стал мясом, суматошно забил крыльями, и рухнул. Те же самые мальчишки рванулись к нему, действуя уже по знакомой мне схеме. Один пригвоздил копьецом, потом вдвоем зацепили сетью и отволокли подальше.

— Дядь… — Мне в локоть кто-то ткнулся.

С большим трудом я удержался от того, чтобы не заорать в голос и не двинуть назад локтем. Обернулся.

Тот самый мальчишка, который бил глухарей копьем, протягивал мне мой первый дротик.

— Возьми. Здорово ты его! Еле вырезал!

— Хорошо, что я его, а не он меня. — Буркнул я. — Благодарю, парень.

Кровь глухаря не залила весь дротик, но на всякий случай я обтер его куском травы. Второй дротик мне передали чуть позже.

— Что это за твари? — Спросил я у тяжело дышащего шестого. — Это что, глухари к осени всегда тут такие?

— Обычные. — Пожал плечами тот. Из лесу пока что никто не лез, хотя загонщики шумели по прежнему. — Самцы. Самок бить одно удовольствие, а вот самцов бить тяжело… Лишь бы кабана не вспугнули, сохрани нас Хайст… — Добавил шестой немного невпопад.

Я пожал плечами. Что еще сказать? Я полностью согласен, от кабанов лучше подальше держаться. Они своей дорогой, мы своей…

Шестой меж тем доставал из колчана стрелы и быстро втыкал их перед собой.

Продолжается…

Из леса лезли какие-то мелкие твари, наподобие сурков. Двигались они быстро, неслись как ополоумевшие, но охотники в цепи их не трогали. За нашими спинами ими занимались мальчишки.

Я ради интереса подколол пару этих шустриков. От удара они увертывались плохо.

Шестой Охотник поморщился, глядя на мои упражнения, но промолчал. А мальчишки так же без комментариев утащили добычу к нам за спину.

Крики раздались откуда-то слева. Громкий протестующий шелест разламываемых веток — и из лесу выскочил кабан.

Первой моей мыслью было — «Доигрались!»

Правда, какой-то неубедительный кабан, тощий какой-то, непонятный. К тому же явно испуганный, и двигался он очень медленно. До той зверюги, которую я увидел впервые, этот не дотягивал ровно вполовину.

Скорее уж, как подсвинок, которого приколол Светлый. Ростом-то велик, да голодал долго, видно.

Кабана мгновенно утыкали стрелами, а когда он рванулся, здоровенный мужик средних лет, кажется, его звали Третий Охотник, выставил вперед копье, и ловко наколол летящую тушу. В самый центр груди, четко и как-то обыденно. Раз — и кабан уже наколот как шашлык на шампур. Дикий рев едва не снес всю нашу цепь. Второе копье воткнулось кабану под ребра, потом еще одно — с другой стороны. Охотники действовали быстро и слажено. Хищно взметнулись в воздух тяжелые топоры, с хеканьем и мокрым чавканьем опустились… Кабан даже напоследок зареветь не успел, как ему уже перерубили загривок до позвоночника.

Все быстро и слаженно. Ну конечно же, такие случаи у них не в первый раз происходят, тут и гадать нечего. Кто опыта не набрался, тот давно покойник.

Тушу назад оттаскивали не только мальчишки, но еще и взрослые.

Второго кабана завалили еще проще, с одного копья его взял Третий, и Топорище привычно уже перерубил затылок. Выдернул топор, оглянулся. Нашел меня в цепи, и помахал рукой, приветствуя.

Я помахал в ответ.

Прошло около часа, не больше. Я ощущал, что все уже расслабились, успокоились. Глухари перестали вылетать, только птичьи стаи носились у нас над головами, как будто затевали воздушный бой.

Из леса выбежали еще с десяток кабанов, но уже не таких здоровых, мельче раза в полтора. Двух, побольше, забили сразу, остальных же перекололи копьями и дротиками. Три мелкие совсем еще, поросята. Шестой подстрелил еще одного глухаря, удачно вогнав тому одну-единственную стрелу в шею.

Как я заметил, от повреждения шеи глухари гибли сразу. Раз, и нету, тварь валится вниз. Атаковали они тоже как-то просто — вылетает из лесу, видит людей, и во всю дурь несется к ним. Глухарих же вообще накрошили уже с десяток только передо мной, а цепь длинная… Да за парочку лет как весь лес не вымер, а!

И тут началось.

Все произошло неожиданно, как и всякие пакости. Я уже успел успокоиться, настроился на то, что теперь осталась только трудная работа — вышибать глухарей да сусликов, а потом помогать их разделывать на мясо…

Сначала что-то изменилось в криках загонщиков. Тише, как-то спокойнее, ровнее, даже какая-то паника появилась… Я не сразу это понял, что-то заставило меня насторожится. Затем заволновались деревья, в глубине чащи послышался треск, ветки жалобно выгнулись, расступились, и я обнаружил, что гляжу в глаза здоровенному кабану.

Желтые глаза, красный зрачок. Щетка щетины на покатом лбу, сморщенный нос с двумя темными провалами, заляпанный чем-то бурым, два желтых клыка побольше и два поменьше, старых, уже сточенных.

Кабан всхрапнул, отвернулся и выдвинулся из лесу.

Но треск леса не смолк — и вот еще двое, один поменьше, второй — настоящий гигант. Я понял, что ростом зверь мне по грудь, даже выше! И что шире меня он раза в четыре, если не в пять. И что самое лучшее сейчас…

И в этот миг все смешалось. Дротики я не бросил, просто не успел. Да и не попасть никуда! Самый здоровенный кабан мигом зарос частой-частой щеточкой стрел, словно щетина его стала раза в четыре больше. Кое-что досталось и остальным, дротики свистели, и все это дреколье — да другого слова-то не подобрать, именно дреколье — стало осыпаться на зверей.

Дикий рев.

Слитное движение.

За кабанами следовала их семья. Лес выпулил в нас еще несколько свиней, разная мелочь тоже путалась под ногами, и вся эта масса разом двинулась а нас.

— Козел, мать твою! — Заорал я, имея в виду Главного Охотника. Ну и что нам теперь делать-то, где прятаться? Стопчут! И ладно бы просто убегали, так ведь они нападают! Блин, кто еще на кого тут охотится!

Третий Охотник, первым подколовший кабана, выступил вперед. Все так же встал, упер черен копья в землю, и приготовился противостоять несущейся на него смерти. Самый здоровый — вожак…

Почти тонна мускулов и дурного мяса налетела на охотника. Копье мигом погрузилось по перекладину, выгнулось… Еще один охотник бросился с левого бока, коротко хекнул, топором метя по ляжке зверя, кто-то выстрелил, воткнув в холку кабана бесполезную стрелу…

Даже я услышал треск ломающегося копья. Древко глубоко застряло в груди, но кабан на это внимания не обращал. Третий Охотник был буквально вмят в землю. Второй, с топором, замахнулся еще раз, но кабан мотнул головой, перед его животом, и человека отшвырнуло, бросило в сторону…

Тело нелепой куклой летело, а за ним оставался кровавый след, ошметки внутренностей, такой же нелепый топор… То, что было человеком, упало куда-то в кусты, второй кабан походя подбежал к телу и вырвал кусок груди. Сахаристо хрустнули перекушенные ребра, человек страшно вскрикнул.

Все случилось очень быстро.

Цепь мигом была прорвана. Со всех сторон бежали к нам, стрелы сыпались на кабанов, и практически все находили цель. Но — дреколье, оно и есть дреколье, и ничего им не сделать… Хорошие стрелки, которым дали в руки отвратительное оружие. Дротики же даже не протыкали шкуры, а запутывались в густой колкой шерсти.

Только копья. С хорошими наконечниками, стальными, из хорошего прочного дерева. Самое мощное оружие тут. Только они способны помочь! Кабана просто так не остановить!

Наверное, я единственный не потерял голову. Главного Охотника вообще не видно, все орут и нападают, а кабаны охотятся за людьми.

Цепь продолжала рассыпаться, и вдруг, как-то разом, оказалось, что цепи-то ужен нету, а вокруг меня бегают кабаны и убивают людей.

Они не ели — они просто уничтожали людей, рвали тела на куски, отхватывали куски человечины с мертвых или с тех, кто уже не мог двигаться, а, удовлетворив свою злобу, бежали дальше, на поиски нового врага.

Шестой и я остались единственными, кто не ушел. Кабаны вырвались чуть в стороне от нас, и Третий Охотник, да будут вежливы и ласковы к нему предки в стране Вечной охоты, отвлек их на себя. Нам просто повезло.

Дротик. Пара дротиков — у меня еще уцелело. А насчет бега… Тем более что вон тама вон симпатичное дерево, думаю, что на него я смогу забраться довольно быстро. И толстое, просто так кабану его не вырвать. Пересижу!

— Что встал, кочет? — Зарычал я на Шестого. — Ну-ка, делай как я! Копье-то есть?

— Что? — Ошарашено оглянулся на меня парень. — Откуда они тут, семья? Вчера же лес проверили, только были…

Тот, кто у меня слева стоял — валялся на коленях, грудью на земле, бросив и лук, и копье, и мерно завывал, задавая ритм ударами кулаков. Простая домотканая рубашка, пропитанная потом, плотно облепила его спину. Мокрые светлые волосы напоминали грязные сосульки.

Отдельные слова были понятны.

— Хайст… Милостивый… Спаси… — И все это вперемешку с низким воем. Спина дрожала, как тростник.

Оглядевшись, я заметил, что это не один такой. Несколько человек, по крайней мере пятеро, стояли смирно и не делали никакой попытки спастись. Кабанов вокруг них видно не было…

— Заткни пасть! — Рявкнул я во всю мощь легких, подкрепленных трехлетней строевой подготовкой. Никакого эффекта. Человек чуть вздрогнул, но все равно продолжил сове занятие…

— Вот же мать твою так… — Один из кабанов, самый большой, неторопливо рысил к нам. Стрелы в его холке выпали, среди жесткой щетинистой шерсти даже ранок не видно, на ляжке осталась глубокая полоса от топора, а глазки смотрели на нас… Как? Вот как я бы, сытый до отвала, смотрел на последний бутерброд. Вроде есть и не хочется, а все же надо! Чтобы кусков на тарелке не оставлять.

Дротики только разозлят. Надо копье, черт возьми! Обязательно надо копьем…

Ага, вон, один попробовал. Обломок копья еще торчал в груди кабана, но вот только не заметно, что он особо на это внимания обращал.

Перекладина была слишком близко, что ли? До сердца не достал? А мне что делать-то, я лишь приблизительно представляю, где у этой груды мяса сердце. А удержать на расстоянии не получится…

Глаза боятся, а руки делают. Пока я так рассуждал, руки мои сами уперли копье в землю. Нога наступила на черен, вдавливая его во влажную от крови почву — чтобы образовалась ямка, чтобы не выскочил, а чтобы вошел ровно, как по ниточке.

Шестой рядом со мной явственно всхлипнул.

— Не хочу… Хайст…

— Готовься, кочет. — Тихо сказал я. Сказал мерзко, очень нехорошо — только бы этот тип не вздумал сбежать или вот так же хлопнутся на колени. — Готовься, тварь. Сейчас мы умирать будем. Готовься.

Кабан неторопливо рысил — все ближе и ближе.

Ну, падла, сейчас кому-то будет плохо.

Шестой рядом со мной взвесил топор, и пригнулся, уперся в землю так же, как и мое копье.

— Как только до перекладины дойдет! — Зашипел на него я. — И бей один раз, на второй уже не хватит, понял?

В глазах шестого мелькнуло понимание.

— Давай… — Я не договорил. Вожак мимоходом, походя, нюхнул воздух. Потом остановился около молящегося охотника… Я ожидал, что это произойдет, но все равно оказался не готов. Да и кто бы к ТАКОМУ готов-то?

Все я видел отчетливо, только вот разум все равно отказался воспринимать такую картину. Выпрямившийся человек, дикий взгляд на застывшую рядом воплощенную смерть. Распахнутая пасть. Хруст, какой-то влажный и мокрый, как чавканье. Дикий вопль, сразу же оборвавшийся… И кровь, кровь… И еще человек, у которого отсутствовали плечо и половина печени.

Я даже не понял, что делаю. Копье покинуло мои руки, а оба дротика отправились в цель почти одновременно. Вожак получил неплохое дополнение к обеду. Я бросал со всей дури, так, как мог, как никогда не бросал.

Голова зверя, глубоко вросшая в грудь, мотнулась. Фонтан крови исторгся откуда-то изнутри, пасть рефлекторно сомкнулась, но не до конца. Дротики мешали.

— Получи, падла. — Русские слова дико и жестко прозвучали тут. Я запоздало подумал — жаль, что не в глаз, так бы точнее было.

Копье словно само прыгнуло мне в руку.

Кабан еще раз мотнул башкой, на этот раз осознанно, и зашипел. Еще один фонтан крови, поделенной на мелкие капельки, оросил траву.

Я еще раз пожалел, что не попал в глаз. Как бы эта тварь тогда пошипела-то, а… Издохла сразу.

Кабан единым движением сорвался вперед. Мне показалось, что это лавина сходит с гор, истомленная солнцем и долгим ожиданием вековых снегов.

Я сразу понял, что мне надо делать. Это было быстро, и четко, как удар молнии с весеннего неба.

Черен копья глубоко вошел в землю, когда на него навалилась здоровенная туша. Я увидел красные глазки, и не ощутил в них ничего — ни ненависти, ни злости, ни ярости. Просто зверь, просто глаза, просто он не понимал, что за острая колючка уперлась ему в грудь и с треском выгибается перед его мордой…

Миг потек, как патока, моя рука скользнула по древку выше, а вторая оторвалась, раскрылась в ладонь… И время ринулось вперед вместе с ней, оглушающим ревом зверя и каплями пота у меня на лице, которые скользнули вниз и по губам безвкусными каплями. Я еще успел удивиться, почему пот не соленый, а такой безвкусный, такой никакой…

Я ударил ладонью по изогнувшемуся древку, выпрямляя выгнувшееся копье, и навалиться на него всем своим весом и всеми своими мышцами, и всем тем, что есть во мне. Выручай, Капелла, жми меня к себе, чтобы не швырнуло меня вверх эта зверюга, и я…

Сбоку мелькнул смазанный блеск топора шестого.

— Ааааана! — Сильный, такой же сильный удар, как и я, разрубил позвоночник твари. Шестой отскочил назад, снова изготовил топор.

Но правки не требовалось.

Кабан стал заваливаться набок, выворачивая у меня из рук древко. Удержать я не смог, отпустил. Бурая кровь уже растеклась в небольшое озерце, сколько же крови в этой твари? И вся ли кровь — его?

— Он мертв! — Я почувствовал, что меня кто-то тянет за рукав. Шестой. — Он мертв, пошли отсюда!

— Вокруг еще есть другие. — Сказал я. Нечего было и пытаться выдернуть копье, наполовину засевшее в мышцах и плоти твари, просто сломаешь. Дротики тоже пропали, но вокруг оружия было достаточно.

— Следующему подрубаем ноги. — Я примерялся к тяжелому длинному копью, которым раньше орудовал Третий охотник. При желании длинным металлическим наконечником можно было бы рубить, правда, не очень хорошо, слишком уж он тонкий, ну да ладно. Если опять так же упереть, а Шестой рубанет, то тогда…

Однако больше никого нам прикончить не удалось. Серые валуны спин мелькали далеко на равнине, их окружали валуны поменьше, как стадо мамонтов, только стократ опаснее. Вслед им бессильно смотрели охотники, сжимая свое бесполезное оружие.

Кабаны ушли, прорвали небрежно неровную цепь охотников, оставив после себя с десяток убитых, да двоих покалеченных.

Кровь. Зеленая трава под ногами превратилось в бурое осклизлое месиво, смешанная отчаянно упираемыми в землю подошвами грубых деревенских сандалий.

Тут и охоте конец.

Кабанья семья выдавила всю живность из лесу, а кого не выдавила, то распугала по радиусу. Никого сейчас не поймать.

— Часто такое у вас бывает? — Улучив момент, когда все хлопотали над ранеными, спросил я у Шестого.

— Когда как повезет. — Хмуро сказал он. — Сегодня вот не повезло, в том году нормально было, и в прошлом, а вот позапрошлый год — тоже не везло.

Кто-то страшно кричал на другом конце поля. Высокий захлебывающийся крик, на одной ноте, он все длился и длился, напитав собой пахнущий кровью и утром прозрачный, чистейший воздух.

И почему я раньше не слышал этот крик? Что же стало с человеком-то?

Невольно я обернулся туда, даже сделал пару шагов… И крик оборвался резко и внезапно. Поздно.

Из лесу стали появляться горе-загонщики. Я сам не заметил, как у меня на шее повисла Ива, краем глаза я увидел Ветку, стоявшую с абсолютно белым лицом над телом Светлого.

Жаркое дыхание Ивы обжигало мне лицо, я прижал к себе измученную плачущую девушку, и чувствовал, как слезы насквозь промочили мне рубашку, и так уже мокрую от пота и капелек крови.

— Кен, Кен, живой… — Зашептала она горячо. — Я тебя больше никуда не отпущу, Кен, не надо было тебе сюда… Кен…

Надо было что-то говорить, как-то ее успокоить, но я просто не имел сил на разговоры. Смертельная усталость навалилась на меня, как камнепад. С каждой секундой становилось все тяжелее и тяжелее, и вместе с тем я понимал, что меня постепенно отпускает…

Все кончилось. На сегодня все кончилось. Стадо ушло.

Главный Охотник уцелел, конечно же. Я понял это до того, как услышал его голос. Его силуэт мелькал среди сбившихся в стадо понурых охотников. Главный Охотник что-то втолковывал своим подопечным.

Ветка с безумным взглядом стояла на коленях над трупом Светлого, и непрерывно оглядывалась, задевая взглядом и нас, и в ее глазах светилась такая надежда, что вот-вот человек этот встанет, широко и сильно улыбнется, обнимет ее, как я обнимаю Иву, и скажет, что все, абсолютно все в порядке, что можно идти домой, да и пора…

Волосы девушки как-то незаметно растрепались и повисли мокрыми сосульками, а сухие и надеющиеся глаза жгли мир белым огнем. Меня бросило в жар, тело закололи горячие-горячие иглы. Если бы был цел «Поморник», одна единственная его реанимационная камера… Да больше половины тут вернулись, больше половины!

Я прижимал к себе Иву. Я не хотел, чтобы она обернулась и увидела эти глаза, увидела то, что зверь может сделать с человеком. Ива все больше и больше прижималась ко мне, ее слезы утихли, а я смотрел, как кровавая трава лежит под коленями Ветки.

Восемь охотников убито. И еще пять загонщиков — две женщины и три паренька, кого порвали вспугнутые со сна кабаны. И шестеро раненых, один из которых точно не доживет до рассвета.

Наши потери, уточненные и сложенные в ряд.

Их тела собрали женщины. Одного паренька вообще разорвало пополам, тела охотников тоже выглядели словно побывавшие в мясорубке. Я не стремился их разглядывать. Я понимал, что еще немного, совсем немного, совсем чуть, и со мной могло бы быть то же самое. Средневековый мир оказался быстрым и скорым на расправу.

Иногда так странно читать где-то в исторических хрониках — «Задрал медведь на охоте». Каждый знает, что пуля или луч бьют хорошо, и чтобы медведя этого не уложить, надо быть полнейшим неумехой. Бац, выстрел, и в звере образуется сразу пару дырок, навылет. Или дырок не образуется, есть шокеры, чтобы шкуру не портить. Шширк! И любое живое существо размером со слона валиться с полным поражением нервной системы.

А вот тут! А попробуй-ка ты, охотник, выйди на этого зверя — и без шокера, и без ружья, и даже без оружия нормального, а с каким-то дрекольем, мать его так. Тут уже не до чужой шкуры, тут свою бы целой сохранить!

Вот так развлечение может превратиться в способ жизни и в способ выживания… И очень быстро. Или ты кабана, или кабан тебя. И если кабан тебя, то твоя семья тоже за тобой, потому что ты у них один добытчик и приносчик всего разного.

Я не понимал, что происходит, я, человек своего времени и своего мира, я всего лишь лейтенант ВКС, меня не готовили к такой жизни! Ничто, чему учили меня в Академии, не могло помочь мне тут, в этом мире.

Но мяса наготовили много. Едва убрали мертвых, как Главный Охотник приказал разделывать туши, пока они не протухли.

И началось. Глухарей стаскивали споро, мальчишки, отворачиваясь от крови, волокли туши в сарай — иногда волокли вдвоем, если глухарь попадался очень уж тяжелый. С кабанами было сложнее. Их приходилось разрубать на куски, куски бросать на волокуши, а уже потом волочь все это в сарай.

А тут еще и священник появился, принялся бродить между работающих и бормотать молитвы. Не знаю кого как, но меня это дико раздражало, и все время вызывало желание рубануть маленьким разделочным топориком ему по ноге. Чтобы сел куда-нибудь и отдохнул.

Махали топорами и ножами как проклятые. Какой-то истерический темп работы, который сразу задал Главный Охотник, начался и не думал кончаться.

Кровавая работа мне надоедала, но не было никакой возможности от нее отвертеться. Приходилось вкалывать, как и всем остальным. Ива куда-то подевалась, и я очень надеялся, что она ушла обратно в деревню, и не видела того, что тут происходит.

Хорошо, что уже убрали тела убитых. Очень хорошо…

Мах топором, широкий мазок, рассекающий мышцы туши. Крови уже не было, она вся вытекла раньше.

Я работал топором не торопясь, стремясь держать темп, и старался не рубить, а делать резкие мазки туповатым лезвием, отслаивая мясо от костей. Куски у меня получались ровные и плоские, в самый раз чтобы уложить на длинную волокушу. И потому вокруг меня все чаще и чаще образовывался небольшой затор из мальчишек, стремящихся побыстрее наполнить свои ноши.

Со мной в паре работал шестой. У него был большой нож, очень похожий на мачете, только с каменными накладками с другой стороны лезвия. Судя по всему, тут такой нож стоил целое состояние. Металл дорог…

Кабанов убили мало, всего-то трех секачей, здоровенных тварей. Самца и двух свиней. Зато набили много кабаньей мелочи, свиненков, у которых еще клыки нормальные не выросли. Это хорошо, если стадо кочует тут, то в следующий раз с ним будет меньше проблем. А уж глухарей-то побили так вообще без счета. Их мясо, в отличие от кабанятины, можно есть и даже засаливать на зиму.

Около нас остановился священник, что-то пробормотал, и остановился посмотреть на работу. Я сделал вид, что его не замечаю, и продолжал разрезать очередного глухаря на куски. По-моему, это был тот глухарь, которого мы убили с шестым вдвоем. Но впрочем, я вполне мог и ошибаться. Глухарей тут хватало, даже слишком.

Святой отец сделал снова свой коронный номер. Руки величаво огладили подбородок и верх груди, глаза важно блеснули.

— Милостью Хайста да будет исполнено, ибо развеются ако смердный дым! Дети мои, вы загубили сие создание?

— Милостью Хайста Пресветлого, святой отец. — С натугой разогнулся после работы шестой.

— Милостью Хайста Пресветлого, — подтвердил я на всякий случай. Все путем, дядя, давай отсюда, и желательно подальше. И без тебя работы много. Кончено, у меня хватило ума не сказать все это вслух.

Власть и влияние, влияние и власть…

— Быстрок, сын мой, неужто Хайст направил твою руку в сердце одержимого жаждой смерти?

Вот я и узнал, как шестого зовут, а то все шестой да шестой. Быстрок, значит. Запомним.

— Не я, святой отец. — Быстрок посмотрел на меня. — Хайст Пресветлый выбрал Кена, я лишь ударил топором.

Стылый взгляд святоши повернулся на меня. Руки его снова совершили этот странный жест — огладили подбородок и верх груди. Наверное, это какой-то знак культа, не иначе.

Мне хотелось сказать священнику что-то матерное, но ведь не поймет же, а местная ругань у меня вызывала всего лишь усмешку.

— Сын мой, воистину ты избран! — Важно сказал священник. — Воистину избран!

Отвернувшись, он важно побрел куда-то дальше. Я вздохнул и снова взялся за топор. Не перед этим поймал странный взгляд шестого, который теперь уже не шестой, а Быстрок. Уж больно восторженно он на меня глядел, и почему-то мне эта восторженность не понравилась.

Да и ладно с ней. Странное немного поведение бывшего Шестого Охотника отложилось в сознании на будущее, а пока я смотрел вокруг.

А вокруг меня уже все изменилось.

Вот это был праздник, в деревне-то! Такое ощущение, что столько мяса тут еще никогда не видели. Большие решетчатые фермы, грубо сколоченные из наскоро обструганных деревяшек, мигом были водружены над кострами, на открытое пламя бросили только что срезанных с деревьев листьев, и мясо, нарезанное тонкими ломтями, расположилось в ароматном дыму.

Коптильни, у нас на Земле это называлось именно так. Правда, у нас вот уже несколько столетий никто так с продуктами не обращается. Слишком уж еда дорого стоит, чтобы вот так ее тратить.

Ива, появившись откуда-то с охапкой душистых листьев, наскоро поцеловала меня в щеку и умчалась в сторону всеобщей суеты.

В костры подбрасывали самые лучшие сухие дрова, ароматные пучки трав, какие-то мелкие, приятно пахнущие веточки, и запах дыма стал каким-то дурманящим, кисловатым. Наверное, что-то, что позволяет мясу дольше храниться.

Откуда не возьмись налетели какие-то мелкие птицы, и принялись жадно расклевывать мясо, не обращая внимания на дым. Подростки и даже некоторые мальчишки взяли в руки маленькие, слабо изогнутые луки и пращи, и скоро на утоптанную землю вокруг коптилен повалились первые тушки крылатых воришек.

Продолжение большой охоты. Тушки быстро разбирали по рукам, и какие побольше занимали свое место на коптильне, ощипанные и ошкуренные.

Я не участвовал в этом, мне и с пращей не справиться, не то что с луком. А просто камнями кидать… Не, глупо как-то. Вон и Быстрок тоже не стал участвовать во всеобщем расстреле птичек.

Как я приметил, никто из взрослых, участвовавших в охоте, стрелять не стал. Все это считается детской забавой или же занятием для совсем маленьких, кому по малолетству или дурости ничего другого доверить нельзя.

— Пошли, больше нам тут делать совсем нечего. — Махнул он рукой. — Они сами разберутся, а святой отец за ними присмотрит. Вот зимой-то мясца поедим, а не каши, как в прошлый раз… Тебе каша с мясом нравиться?

Тон у него был каким-то затискивающимся, непонятным.

Странно, что это он так?

Я мысленно дал себе зарубку — разобраться, что же это такое именно.

И снова везде — дикая спешка, новые и новые коптильни торопливо сооружали женщины рядом с уже работающими.

— Может, им помочь? — Кивнул я в сторону, где троица женщин и детей связывали между собой длинные жерди.

— Ты что!? — Испугался Быстрок. — Нельзя, никак нельзя!!! Иначе удачи не будет, совсем не будет!

Ладно, не будет так не будет.

— Ну а нам что делать?

Быстрок ухмыльнулся.

— Так охота-то закончилась? Теперь можно и отдохнуть, мы ведь настоящие охотники! Охотники никогда о еде не заботятся, они только добычу приносят, а о еде заботятся женщины и дети! Разве не так?

— Так, конечно, как же может быть иначе?

Топорище, здоровенный и перевязанный чистыми тряпицами, вынырнул из толпы. Его лицо раскраснелось, а руки были все в крови, и перевязаны наиболее плотно.

— Кьен, рад, что ты живой! Кабана завалил, снова, да не минет тебя благодать Хайста! Надо же! Ты охотник!

Я только уныло кивнул.

— Пошли, пошли, неча тут делать. — Топорище широко улыбнулся, и тут же сморщился от боли. Охота эта даром для него не прошла. — Пошли домой, твою долю Ива принесет…

И мы пошли.

Глава 13

Урожай убирали всем миром. Священник сказал, что скоро пойдут настоящие дожди, которые могут попортить тановые стебли. И пора бы все собрать, пока деревня не осталась вообще без еды. Одна удачная охота не далеко в счет, мяса все равно бы на всю зиму не хватило бы.

Уж не знаю, какие это должны быть дожди, чтобы повредить этой гадости. По мне, так пусть пойдут, сернисто-кислотные, и именно над полями тана. Может, когда тан растворит и смоет, тут начнут наконец выращивать что-то нормальное.

Но староста деревни имел другое мнение. Да и остальные жители тоже.

Утром все женщины подорвались как безумные, и рванули на плантацию. Там же уже стояла Главная женщина, седая толстушка в вычурно украшенном белом платье. Бусы, гораздо богаче тех, что я выиграл для Ивы, так и свисали с каждой ее конечности, а уж на шее-то висело сразу штук пять.

Главная Женщина под присмотром благостно улыбавшегося священника раздавала всем большие корзины на неудобных плетеных лямках. Прежде чем дать корзину, она наклонялась над ней, что-то шептала, а уж потом протягивала в очередную пару рук.

Корзины вешались за плечи, и в них через спину надо было бросать собранные початки тана.

Что ж, пошли убирать. В первый день убирали одни женщины, но, как оказалось вечером, это было недостаточно быстро. Староста лично распорядился присоединить к делу еще и мужчин, а святой отец благословил его решение прямо на месте. После этого желающих спорить не нашлось.

Работа еще та. Надо было срывать тяжелые початки, похожие на кукурузные, при этом избегая колючек, и складывать их в большую корзину за спиной. Потом эти початки сортировали, обрывали с них зерна, а оставшееся давали в корм скоту.

Зерна же сохраняли. В теплом сухом месте они могли храниться много лет, ничуть не теряя своих свойств. Еще можно было смолоть из них муку, которая хранилась чуть больше. Початки тоже можно было есть, но только от сильного голода. Вкус у них был мерзкий, кисловато-терпкий, вяжущий язык.

А вот зерна — другое дело. Большие, округлые, желтоватые зернышки на вкус были почти как хлеб. Да они и были местным хлебом, я тут его уже напробовался. Не тот поганенький, что выпекают лишь бы продать куда-нибудь в ЭНР, и пусть его, а настоящий сытный хлеб, твердый, толстый, сытный. Конечно, если варить из этого кашу, закусывать таном, да и вообще если в рационе нет ничего, кроме тана… На вторую неделю я уже вспоминал про сухпайки аварийного комплекта, от обычных сухпайков отличаются не в лучшую сторону. Преподаватель курсов выживания, майор Ивельцев, как-то признался, что единственное предназначение аварийного сухпайка — закусывание им крепкого немецкого пива, желательно после второй-третьей банки. Даже с сильной голодухи сто раз подумаешь, стоит ли жрать «аварийку», а под пиво много что пойдет, а еще есть русская водка и коньяк…

Тан давал деревне жизнь, давал ей не умереть с голоду. Как хлеб в старину. Но только много, много больше. Это даже не пшеница, это не те зерновые, что выращивались у нас раньше, это тан, который и хлеб, и каша, и закусь, и сухари, и много что еще. Местным повезло, на Земле таких зерновых культур изначально не было, их создали только лет за двести до моего рождения.

Солнце палило с синего неба, сжигало пот на всех открытых частях тела. Рубашка, поначалу немного пропотевшая от активных движений, мгновенно высохла сверху и стала коробиться на теле. Уже отросшие волосы я повязал куском ткани, чтобы пот не тек в глаза.

Воспоминания про нашу Академию тут были столь нереальны, что не сразу укладывались в сознании, а висели где-то внутри, как миражи. Просторные классы, тренажеры, больничные залы, лектора наши, военная форма.

Нет, как только уберем это поле, пойду к речке и искупаюсь. Не могу, такое ощущение, что потом пропиталось все, даже мои кости. И на этот пот густо оседает тановая мелкая пыль, в миг стягивая кожу коркой.

Колючки мне изодрали все руки, до локтей все покрылось множеством мелких царапин. Они поначалу кровоточили, разъедаемые потом, но были сравнительно неглубоки и быстро затягивались. Больше всего досаждала пыль от тановых зерен.

Мелкая пыль забиралась всюду, набивалась в нос, в глаза, сбивалась в волосах и осыпалась на теле, забивалась в сандалии и хрумкала на зубах.

Без обуви ходить было опасно, острые щепки тановых кустов могли серьезно повредить ноги, а руки я обмотал слоями ткани, которые откуда-то принесла Ива.

Она работала рядом со мной, на соседней грядке, и дело у нее спорилось побыстрее, чем у меня. Вперед она не вырывалась, находила время, чтобы обернуться и мне улыбнуться. А я просто не мог не улыбнуться ей в ответ, глядя на ее ловкие и плавные движения.

Монотонно срывая початки и перебрасывая их за спину, в корзину, я медленно передвигался вдоль тановых грядок.

И какой дождь в такую погоду? Жарища, даже вон вода у корней высохла. Земля превратилась в сухую потрескавшуюся равнину, через которую с трудом пробиваются толстые тановые стебли.

Корзина постепенно наполнялась. Когда простые веревочные лямки стали резать плечи, я отнес собранное на склад, и снова вернулся на поле, уже налегке.

Ива уже ушла далеко вперед, ее платье мелькало где-то там, за тановыми стеблями. Монотонная нетяжелая работа только способствовала размышлениям. И потому не удивительно, что мои мысли снова вернулись к Академии, а потом и к Земле, и дальше.

Я вдруг подумал о том, что до сих пор не видел на небе взрыва.

«Звездный странник» очень надежная штука, поломать которую не так уж и легко.

У уникального космического корабля, которым является наш звездолет, запас надежности тоже уникален. Меры там принимались явно не рядовые, какому-нибудь дестроеру и не снилось. Выключатся первичные цепи, пострадают от радиации вторичные — автоматика пустит все обходными путями, останутся еще третичные, четвертичные, пятеричные, шестеричные… Всех уровней надежности системы безопасности даже я не знаю.

Я и не представляю, каким образом корабль такого уровня можно вывести из строя. Разве что в открытом бою, долбить ракетами и лазерами, пока от корабля не останется облако межзвездной пыли. Или взорвать нейтронные ракеты, угробив экипаж…

В космическом бою так часто бывает, как и у меня получилось. Корабль вроде целый, корпус почти не поврежден, автоматика пашет еще, а вот экипаж накрылся. Поток жесткого излучения, прошедший через поля, большие скачкообразные нагрузки, которые не скомпенсировали амортизаторы, да и прочие радости открытого космоса.

Чаще всего, конечно, излучение. У меня так же получилось, на корабль без защитного скафа не ступить ногой.

Подлатать кораблик, кое-что заменить, и летай себе на здоровье, до нового боя или вспышки, или дурного маневра. Автоматика-то у нас покрепче, чем людская плоть. А есть еще аварийно-ремонтный комплекс, с автономными роботами, который восстановит многое, и, при необходимости, некоторые блоки бортокомпа, не говоря уж про ходы ЦСУ, центральной системы управления.

Но все равно, предположим, что автоматика накрылась. Сдохла, полностью погорели все кристаллы. Корабль стал стальным гробом в небесах. Не работает аварийно-ремонтный комплекс, роботы стали хламом и не могут ничего исправить, не работает НИЧЕГО…

Тогда должен рвануть термоядерный реактор. Это неизбежно, потому что с отказом автоматики нельзя станет управлять силовыми полями, синтез вещества в реакторе быстро станет неуправляемым — и на небе будет зарево, днем увидим. И почувствуем, пусть даже и рванет на другой стороне планеты, но долгое-предолгое северное сияние гарантировано.

Поскольку ничего такого я не наблюдал, то резонно считать, что основные системы звездолета уцелели. Уцелел и аварийно-ремонтный комплекс, ремроботы уже восстанавливают погоревшие во время вспышки схемы и механизмы. Может, даже почистят от радиации…

И система, к тому времени уже полностью исправная, не получая команд, перейдет в режим ожидания. Будет ждать команд. Возможно, что моих команд.

То есть, есть еще шансы включить «Звездный Странник». Собственно, что могло с ним случиться? Автоматика если и пострадала, то выгорели только первичные цепи, не дальше. Ходы ЦСУ целы, работает аварийно-ремонтный комплекс, пашет в поте своего электронного лица, ремроботы есть, если уцелело хоть десяток, то они все восстановят. Сначала своих собратьев, и дальше — до всего, что только можно починить.

Звездолет — это громадный склад всего необходимого, подкрепленный еще и заводами, где можно произвести все необходимое, и специальными программами, которые могут обойтись без всего этого необходимого…

На «Звездный Странник» можно вернуться. Если найти тут подходящее космическое транспортное средство.

Я едва не задохнулся. Тановый початок перелетел над моей головой, надо корзиной, и шлепнулся в пыль метрах в трех сзади от меня.

Вверху, над моей головой, целый корабль — целый корабль!!! Кусочек Земли, там есть все — оружие, комфортные каюты, нормальная еда, да все, что нужно цивилизованному человеку. Но как же до него добраться, если «Поморник» мало того что разбит, так еще и в хранилищах у него ноль тысячных активного вещества?

Нестерпимо захотелось заорать от безысходности. Близок локоток, а не укусишь.

Кстати, а что у нас тут с колонией?

Есть ли тут колония? И есть ли у нее космический транспорт?

Мой долг — подать сигнал.

Когда колонисты обнаружат «Звездный Странник», то ведь войти на него не смогут, у них нет кодов доступа. Мало того, что человеку сейчас там не выжить без специальных защитных скафов, еще и не факт, что бортокомп пропустит хоть одно летательное средство через зону безопасности. Запросит код, и, если не получит правильного ответа, то так вмажет из всего бортового… «Звездный Странник» — это не какой-то там дестроер, у него системам безопасности уделено внимание едва ли не большее, чем системам нападения. Не думаю, что колония сможет снять или смять оборону звездолета. Кодов нет, нормальных скафов тоже быть не может. Забрасывать звездолет кучей автономных скафов, добираться до ходов ЦСУ, курочить бортокомп? Нет, это тоже не выход. При очень настойчивых гостях запустится система внутренней обороны, которая у звездолета тоже на крайне высоком уровне. Противоабордажный комплекс, туча боевых роботов, способная покрошить в куски много-много незваных гостей.

Если же гости очень упорные, то их ждет система самоуничтожения. Ее тоже надо отключать с умом.

Предположим, что автоматика накрылась, и подача энергии накрылась вместе с ней. Может, ее отключил бортокомп, хотя это тоже не очень возможно. Мелкие шутки со снятием защитный полей еще возможны, это в пределах программы, а предоставить доступ вероятным враждебным элементам уже совершенно другое.

Но есть еще противоабордажный комплекс, тоже совершенно автономные боевые роботы в своих нишах. И они тоже могут вылезти и спросить коды. Их так просто не обойти, даже если координирующий их бортокомп выйдет из строя. Сами по себе они, сигнала не получив, будут уничтожать всех незваных гостей.

Без меня туда никому не добраться.

— Кен, а Кен… — Рядом со мной остановилась Ива. — Ты о чем задумался?

Она скинула с плеч полную корзину, смахнула со лба пот и внимательно на меня посмотрела.

— О нас, конечно. — Автоматически ответил я. — О чем же еще?

Ива удовлетворенно кивнула, поправила лямки своей корзины.

— И что придумал?

— Ну… — Протянул я, всем своим видом изображая раскаяние.

Она рассмеялась.

— Пошли уж, отдохнуть надо. Мы уже почти все поле обработали, совсем немного осталось…

Она взяла меня под руку, я мимоходом забросил ее полную корзину за спину, где она повисла на лямках рядом с моей, и мы пошли к дому, сопровождаемые завистливыми взглядами. По пыльной утоптанной тропе, выжженной солнечным огнем, мимо зябко холодного ручейка с горных вершин, мимо, мимо, мимо… И я кожей ощущал, как идет мимо нас этот мир, и будет идти вечно, пока мы держимся за руки. И ничего страшного не произойдет, потому что в моей руке теплая ладошка ее…

Я украдкой смотрел на Иву, и даже злой шарик солнца с летнего неба пек не так жарко. Горячий воздух лениво плыл над полями, люди подбирали последние колоски, перекликались гортанно и весело, а мы шли вниз по дороге через небольшой овражек к деревне.

Через небольшой поскрипывающий мостик мы перешли над пересохнувшим по случаю летней жары ручейком.

Толстые сандалии Ивы уверенно ступали по утоптанной пыли. Мне было приятно идти с ней так вот, рядом, даже просто идти, идти к себе домой. Там можно отдохнуть, разжечь огонь и отдохнуть, пока Ива сготовит ужин… Я ведь сегодня достаточно поработал, так что можно отдыхать с чистым сердцем.

— Надо тебе рубашку новую сделать. — Сказала внезапно Ива. — Очень надо. Эта уже никуда не годиться. Будешь ходить нормально. Да и вообще одежду тебе надо новую, потому что холода скоро, а в этих тряпках тебе совсем плохо будет. Следующая ярмарка совсем скоро, да и шкур я спросила с Женщины, буду тебе куртку шить теперь. Кстати, тебе надо бы сегодня за дровами сходить…

Я послушно кивал, думая о чем-то о своем, потому что долго думать совсем не хотелось в такую хорошую погоду. Я свою норму уже сделал, надо бы пойти и отдохнуть… Наверное, так и все крестьяне думали, во все времена. Мы славно поработали, и славно отдохнем.

Фигурку святого отца я заметил не сразу. Тот словно прятался — присел на какое-то поваленное бревно, и смотрел на тропинку. Никто еще в такую жару эту рясу точно не оденет, из деревенских-то. А в чужих людей я тут не верил, просто не верил, что они могут сюда пройти без спроса. Или все это Ива придумала, наверное, что чужие тут не ходят?

На всякий случай я стал смотреть по сторонам более внимательно, чуть встряхнулся от дремоты.

Нет, рядом нету никого. А в пятнадцати минутах ходьбы от нас сидит в рощице, через которую стелиться тропинка, наш сельский священник, жрецешаман, и чего-то ждет. Неужто меня?

Говорить с ним я почему-то очень не хотел, ну не нравился мне этот тип, что тут еще сделать? Но отворачивать назад было уже поздно, потому что оттуда тут все на ладони, вся роща и часть дороги. Меня он уже увидел.

Или он просто вот так сидит и следит за тем, как идет работа? Ой, чует мое сердце, что вряд ли, вряд ли… Ждет он кого-то, и не исключено, что колдуна, то есть меня.

— Не торопись… — Я чуть придержал Иву за локоток. — Давай не торопиться, куда нам спешить?

— Как это куда? — Ива посмотрела на меня. — Дома знаешь еще сколько дел осталось? Дров мало, на два дня точно не хватит, еду греть надо, тебе одежду шить, пряжу надо делать, а то что я Женщине отдам, что людям скажу?

Но все же она замедлила шаг, еще теснее прижавшись ко мне. Я почувствовал ее теплое округлое бедро, мимолетное касание, даже через двойной слой грубой ткани доставлявшее не меньшее удовольствие…

Моя рука сама удобно легла на талию, Ива прижалась ко мне, и мы крепко поцеловались. Чуть позже я сообразил, что этого делать совсем не следовало бы, особенно на виду у священника. Кто знает, что он подумает, и как бы Иву тут прочно не увязали со мной. Жена колдуна…

Хотя куда уж плотнее? Узнают уже именно нас с ней, и из отношений мы секрета не делаем, а надо было бы, надо бы! Да вот только уже поздно.

Когда мы зашли под сень деревьев, из-за плотного строя кустов нам навстречу вышел святой отец.

Нет, все же нас он тут ждал! Его умильное счастливое лицо снова излучало добродушие, а глаза все так же настороженно изучали меня. С ног до головы, с головы до ног, сверху вниз и снизу вверх.

Ох, чем чаще мы с ним встречаемся, тем меньше мне этот тип нравиться, ну право слово. Не было бы его, и была бы деревня почти что райским местом.

— Мир Хайста вам, дети мои.

— Мир тебе, святой отец. — Откликнулись мы почти что синхронно. Эх, все же неплохо меня Ива научила, я тут стал разбираться во всем, даже в религии этой дурацкой.

— Дочь моя, — святой отец улыбнулся так умильно, что у меня сразу же возникло желание сломать ему челюсть. Как он смеет смотреть ТАК на МОЮ девушку? Но я быстро подавил в себе это желание. Не потому, что недостойно бить пожилого, в общем-то, человека, а потому, что не приведет это ни к чему хорошему. Смысла просто нет. Пока я тут, святой отец Иве ничего такого не сделает, точно. Всем памятен тот случай с ее братцами, хотя многие предпочитали бы его забыть.

— Дочь моя, — повторил святой отец. — Сын мой, да пребудет вам Истины.

Тоже мне, папаша нашелся, мать его об забор.

— Воистину пребудет, святой отец, — отозвались мы хором, Ива чуть раньше, я чуть позже. Ну никак я не могу привыкнуть к этим их религиозным делам.

— Красиво вокруг, дети мои. — Мечтательно сощурившись, сказал святой отец. Осень, пора уборки урожая, все должны бегать и суетиться, а на деле вокруг тишина и покой… Хорошо жить в нашей деревне, у нас всегда так все тихо и спокойно, не то что в большом городе проклятой Империи… — Он зажмурился еще сильнее, чуть покачнувшись даже.

— Да, святой отец. — Ива присела на ближайшее бревно, деловито обмахнув его ладонями от пыли. — Мне тут очень нравиться жить, вот как наработаешься, и идешь домой, так такая благодать наступает… Я всегда этой дорогой хожу, тут интереснее идти, лес, красивый очень… Ведь именно на эти места сошла благодать Хайста когда-то!

— А как идет уборка урожая? — Деловито поинтересовался святой отец. — Вы почему не там, вас отпустили?

— Нас отпустили, святой отец. — Сказал я. Почему-то мне все происходящее не нравилось уже гораздо более сильно. Тут что, еще кто-то в кустах прячется? Снова братья моей девушки? Опять выскочат, да только уже не вдвоем, научены, а с дружками, да с дрекольем в шаловливых ручонках. И как пойдет потеха! А святоша будет за руки хватать. — На поле для нас уже не осталось дела, мы все успели собрать.

— Хорошо, дети мои. — Вторая умильная улыбка, и снова почти что Иве. Да нарывается он, что ли? — Ива, твои дары в прошлом году все так же спасают наши ноги от дальних дорог, и не только мои, но и всех старейших. — И священник выразительно опустил взгляд вниз, на свои сандалии. — Что же будет в этом году? Любая вещь от тебя греет нам сердца.

— Я рада, что понравилось вам, святой отец. — Ива чуть зарделась.

— Кен, посмотри, вот твоя нареченная связала эти замечательные сандалии нам, это ее дары в прошлый сезон. Сам Хайст делает тебе подарок, не упусти ее, и всегда будешь ходить как староста.

— Ну, святой отец… — Ива зарделась еще больше. — Зачем вы так говорите, еще же ничего не известно…

— Известно, дочь моя. — Третья улыбка скользнула по лицу священника. — Достаточно посмотреть на вас, я-то уж вижу, как вы шли сюда. И видишь сама, как смотрит на тебя Кен, он-то точно не промахнется этой осенью.

Ива уже покраснела вся.

— Дочь моя, сын мой, это бывает всегда, и всегда было. Я помню еще Главную Женщину, и как на нее смотрел один молодой парень, который сейчас уже не столь молод, как раньше. А Хайст смотрел на них с неба и улыбался им, и сейчас он улыбается вам. А когда улыбается сам Хайст, почему должен гневаться Бог?

Я чуть не зевнул, и только героическим усилием воспротивился силе, неумолимо раздиравшей мне челюсти. А вот Ива явно чуть оттаяла, и робко улыбнулась. И в очередной раз я подумал, как же прекрасна ее улыбка! Милое лицо, и робкая улыбка милой тебе женщины — что может быть лучше в этом мире, ну что?

— А ты, Кен, что молчишь? — Теперь святоша смотрел уже на меня.

— Да что сказать-то, святой отец? — Вздохнул я. — Разве можно упустить подарок Хайста? Да никогда! Верно, бог сводит людей вместе. Истино! — Я обнял Иву, чуть прижал к себе, как это можно сделать при других людях.

И сразу же ощутил, что сделал что-то не то. Ну не совсем не то, а что-то такое маленькое «не то», что очень не понравилось священнику. Правда, развивать тему святой отец не стал.

А предпочел перейти ну другую тему, чуть более нейтральную.

— Скажи мне, сын мой, ты же пришел к нам издалека?

— Да, святой отец.

— Милостью Хайста, то сказано не в упрек тебе! — Святой отец едва не разлился елеем по траве, так сладко улыбнулся. — Но, дети мои, что же мы стоим, надо же идти в деревню, уже ведь вечер! Кен, рассказывать можно и в дороге!

И наша троица двинулась в путь.

Ива сразу же пристроилась справа от меня, и крепко взялась за руку, не отнимешь и не отдашь. Святой отец шаркал сандалиями по пыли слева, чуть наклонив голову к земле. Полы его сутаны мелись по той же пыли, и мне оставалось только удивляться, почему деревянные подошвы сандалий не отхватят половину рясы.

Недолгое молчание, святой отец быстренько собрался с мыслями…

— Кен, ты теперь у нас Десятый охотник. После того, как друг Ветки погиб на Большой охоте, ты по праву должен занять его место в кругу охотников. И еще хотел бы тебе сказать, что мне не довелось познакомится с обычаями вашей общины, а в нашей деревне Десятый охотник должен иметь двух жен, ведомо ли тебе то? И лучшая подруга Ивы, которая сейчас убита горем… Разве угодно Хайсту, чтобы девушки так убивались? Пусть она пока будет с вами, даже я, милостью Хайста, чувствую мир и покой. Не упускай Ветку, Ива, не дай ей быть одной, это не по божески, это против законов общин, когда один из нас остается в одиночестве.

Солнце уже медленно ползло за горизонт, а вечер медленно наползал на деревню. Чуть похолодало, но только чуть-чуть.

— Твоя доблесть, Кен, во время большой охоты, это большая милость Хайста, милостливого и милосердного. Ты в одиночку свалил кабана, матерого самца, погубившего много душ, исчадие Хамара, посланного нашей деревне в наказание. Один! Хоть втроем охотники не удостоились помощи небесной до того, и погибли. Это не просто! Как тебе это удалось, как сумел ты понять небесную благодать?

— Не знаю, святой отец. — Осторожно ответил я.

— Истинно тебе говорю, — упрямо молвил святой отец, — то небесная благодать вкупе с милостью Хайста! И не всегда понимаем мы, что он хочет сказать нам. И как поздно приходит понимание, когда уже нет сил ничего изменить. Мне было столько лет, сколько тебе сейчас, Кен, когда Хайст, милостливый и милосердный, послал знак мне, и долгое время после того не решался я сменить рубаху охотника на накидку священника…

— Вы тоже были охотником, святой отец? — Спросила Ива. — Правду ли говорят, что вы были одним из десяти?

— Истинно, дочь моя. Но то было уже так давно, что копье больше не ляжет в мои руки. Давно это было, и сколько Больших охот я видел… Я видел, как загоняли чудовище с каменной равнины, которое пришло к нам, много охотников сложили там свои головы… Твой отец, Ива, тогда еще был маленький, а твой дед стоял со мной плечом к плечу. Моя последняя охота была на неверных слову, которые пришли к нам с равнин с большим войском. В твоей общине рассказывали про это, Кен?

— Нет, святой отец. Мы слишком далеко.

— Да… Такое чудище, как та птица, которая несла тебя — в каком болоте могла она зародиться? Впрочем, кто знает, каких еще тварей таят Мерцающие горы и каменная равнина.

Мне почему-то показалось, что священник чуть насторожился, чуть напрягся. Наверное, неверных слову били все общины, да так, что только пух да перья летели, и никто не остался в стороне.

— Святой отец, а давно была та большая битва с неверными слову? — Спросил я.

— Давно, сын мой. Двадцать три весны минуло с той поры.

— А как это было? В моей общине ничего не рассказывали про то время… — Я сделал вид, что загрустил, повесил голову. — Может, я просто не помню…

— Милостью Хайста, ты вспомнишь, сын мой, все, что помнил. Хайст никого не оставляет своей милостью, ни добропорядочного человека, ни даже неверных слову с равнин. Но только добропорядочный человек способен понять его слова верно и правильно, а неверные слову все как один, толкуют куда захотят, и цель их одна, свой карман набить побольше. Как те, в караване. Тот, с которым ты дрался, тоже один из них.

— Мне так было страшно, святой отец, когда Кен вызвался… — Ива тронула меня за локоть. — Я так перепугалась!

— Не одобряю я этих сражений! — Грозно сказал святой отец, шаркнув сандалиями больше положенного, но тут внимательно и хитро посмотрел на меня — А все же, ты показал неверным слову, что лишь добропорядочные люди правильно понимают волю Хайста.

— Хайст помогал мне, святой отец, — смиренно как мог отозвался я. Что-то мне в этом разговоре не нравилось, и очень сильно. Что ему надо? Просто так поболтать пришел? Сидел в лесу и ждал, когда мы мимо пройдем? Да как же.

— Неверные слову… — Вздохнул святой отец. — Сын мой, сколько же от них бед всегда. Когда они пришли к нам, общины объединились и стотысячную армию расклевали вороны на Полянах Тысяч Костей. До сих пор там находят стальное оружие неверных. Тогда, два десятка зим назад, не было бы общин, где не плакали вдовы. У нас был голод на следующий год, потому что не хватало мужчин, и даже женщины брались на пращи на охоте, а сколько умерло из раненых, так никто не вел счета. Но и неверные тоже не показывались у нас два года, никто ничего про них не слышал. А когда прошло два года, началось все снова. Снова пришли торговцы, снова их корабли стали мелькать на горизонте. Сидели бы себе мирно в городе, так нет, все к нам лезут, торговать хотят. И мало им, что по милости Старец Общин сказал «пусть торгуют безбранно», так они все не забывают привести сюда своих солдат. Всегда надо настороже быть! А тут еще и эта Большая Охота, которая столько жизней унесла. Кого теперь на перевал послать? Будь готов, что тебя пошлют. Как, крепко ли ваш дом, чтобы мне твоего молодца на пару дней?

Я не сразу понял, что святой отец обращается к Иве.

Та помрачнела.

— Нет еще, святой отец… Мне без мужской руки пока не справиться. Крышу надо подлатать, а то протекает, залить может, дожди скоро!

— Дочь моя, крышу подлатать могут и мальчишки. А вот кто будет стоять на перевале, когда к нам снова пойдут отрицающие из империи? Твои братья? А что тогда будет с деревней, с нашей общиной и с соседними?

— Но есть же соседние общины! Почему они не присылают к нам так мало своих охотников?

— Потому что таков заведенный порядок, дочь моя. — Священник остановился и даже всплеснул руками. — Ты же знаешь его! Не больше трех охотников из первой десятки! И идут третий, шестой и десятый от нас! Так же всегда было, ну как мне объяснить Старейшему, почему в этот раз пришло двое?

— Но ведь у нас же…

— Главный охотник идти не может, как и его помощник. Они нужны тут, для защиты деревни.

— Много они защищали в прошлый раз…

— Не нам о том судить, дочь моя. Они старались как могли, и не нам судить о том. Быстрок тоже нужен тут, он лучше всех умеет охотиться на осеннюю дичь. Наши Четвертый и Пятый… Ну куда их поставить-то? Им еще неделю надо отлеживаться. Седьмой при смерти. Восьмой и девятый тяжело ранены, и не знаю, выживут ли они. На неделю деревня без достойной защиты, так что же делать?

Под каждым аргументом, который изрекал святой отец, Ива бледнела все больше и больше.

Что же за такой загадочный перевал-то? И от кого чего там надо охранять, почему я раньше ничего про него не слышал?

Теперь вот, чует мое сердце, наслушаюсь. И нагляжусь еще, как бы не досыта.

— Я понимаю, святой отец. Ничего не поделаешь… Кьен, ты только быстро там, да? Не долго будешь? Сразу возвращайся!

— Конечно же, Ива. — Улыбнулся я ей искренне и тепло, как только умел.

Ну, посторожу я перевал. Что-то вроде дозора, как я понимаю. Которые стоят и смотрят, как бы кто лишний не пришел на наши земли. Или на их земли? Совсем я запутался.

— Вот и деревня, дети мои. — Сказал священник. — Мне в храм… Кьен, не проводишь меня? У твоей девушки столько разных и важных дел, а тебе совсем не будет трудно, как мне кажется…

— Конечно, святой отец.

Вот твою мать, ну что еще можно сказать.

Почему-то моя голова работала как часы, давая оценку тем или иным действиям вокруг меня.

Святой отец хочет поговорить наедине? Ну что же, пусть. Все равно не избежать, все равно деваться некуда. Поговорим, послушаем, что же он тут может сказать.