Картина третья

— Душевно, душевно рад с тобой познакомиться, — человек с тонким лицом и безупречными серебристыми кудрями приложил руку к сердцу, изображая изысканный поклон.

— Я тоже рад, — пробормотал Гвидо Аргацци, сидящий в кресле и настойчиво смотрящий в бокал с красным вином. На мгновение у Эстер мелькнула мысль, что без какого-либо напитка в руках она его никогда не видела. Но в голове мысль не задержалась, поскольку она была занята совершенно другим — отчаянно лягалась, пытаясь избавиться от веревок. Неожиданно одна из них, на щиколотке, лопнула, ощутимо стукнув по второй ноге.

— В понятие "познакомиться" я и мой брат вкладываем совершенно разные вещи. — сказал неизвестный ей человек, нежно улыбаясь. — Думаю, что Гвидо реализует свое представление об этом слове с тобой немного позже. А я Симон Аргацци, и меня не интересуют такие незначительные детали, как строение человеческого тела.

— Меня тоже, если это касается ваших тел. Ничего достойного внимания я в них не наблюдаю.

Эстер попыталась зацепить веревку на руках зубами. Поэтому фраза прозвучала не очень внятно.

— Она очень сильная, Гвидо, правда? — Симон задумчиво поднял брови, правда, он по-прежнему рассматривал Эстер, как забавный экспонат на выставке. — Поэтому я тем более рад, что у нее это не удалось.

— Что именно?

— Милая детка, ты думаешь, мы не знаем, что ты собиралась сделать?

— Я собиралась получить свое Право! Которое мне принадлежит. И никто его не может отобрать!

— Не совсем, — мягко сказал Симон, подходя к столу и наливая сока в высокий бокал. Он поднес его к губам Эстер, но та намеренно отвернулась. — Ах, как жаль, — сказал он, проливая жидкость ей на колени. — Ты собиралась пойти в Дом Бессмертия, и когда у тебя спросили бы о добровольном согласии его принять, ты бы отказалась. И это навсегда заблокировало бы всю систему наложения Матрицы. Я не прав?

— Нет! Я хочу быть Бессмертной! Хотя бы для того. чтобы такие ублюдки, как ты…

— Я действительно незаконнорожденный. И меня это уже не смущает, после стольких веков жизни… — Симон усмехнулся. — К тому же по своему рангу я всегда буду выше тебя. Но ты нас намеренно вводишь в заблуждение, детка, а это неправильно.

— У меня есть Право прийти в Дом Бессмертия. И я на нем настаиваю.

— Настаивать на чем-либо здесь можем только мы. Неужели ты еще не поняла?

Эстер внимательно на них посмотрела. Сказать. что ни один из взглядов, которыми ее окидывали, ей не понравился, было бы не сказать ничего. Гвидо словно смущался, что у него вдруг возникли какие-то дополнительные желания, совершенно несовместимые со статусом Великого Бессмертного. А Симон определенно отыскивал в ней слабое место. И в общем долго ему искать бы не пришлось….

Она вдохнула сквозь стиснутые зубы — воздух неожиданно сырой, словно они находились в подземелье.

— Если слово "настаивать" по смыслу близко к глаголу "стоять", то ни к одному из вас это не относится.

— Видишь ли, детка, я очень не люблю грубые шутки, которые относятся к низменной стороне человеческой жизни.

— Если я в обществе столь возвышенных существ, — Эстер передернула плечами, — то почему рядом не играют на арфах, и у меня до сих пор связаны руки? А где ваши крылья — отстегнули за ненадобностью?

— Скажи, — Симон взялся обеими руками за подлокотники ее кресла. — зачем ты намеренно провоцируешь любого собеседника? Когда-нибудь найдется тот, кому доставит удовольствие тебя сломать.

Вряд ли кто-либо нашелся, что ответить на подобное высказывание, даже Эстер.

— А сломать человека очень просто, пока он еще человек. Но ты не думай, что мы не отпустим тебя в Дом Бессмертия. Просто мы вначале хотим с тобой обсудить все подробно.

— Что именно обсудить?

— Ты хочешь, чтобы Бессмертных на земле больше не было? А почему?

— Я. Всего лишь. Хочу. Стать. Одной. Из вас.

— Даже если бы мы верили твоим словам, мы вряд ли хотели бы допустить, чтобы ты стала одной из нас. Кстати, после некоторых последних происшествий ты вне закона. Странно, что ты пошла одна, без того лысого коротышки, с которым вы натворили столько переполоху. С ним мне тоже было бы любопытно увидеться.

Эстер невольно усмехнулась, представив их встречу с Лафти, но постаралась сдержаться.

— Я пошла одна, потому что будущей Бессмертной не по пути со всякими проходимцами.

— Ты ведь нас все равно не убедишь, детка. Тем более что проверить твои истинные намерения мы сможем очень просто. Есть много средств, позволяющих это сделать. Представь, когда ты признаешься, что нас обманывала, тебе будет очень неловко, правда?

— Симон, ты всегда любил поговорить, — Гвидо Аргацци прервал его с заметным раздражением. — Отдай ее мне на пару часов, а потом покончим с этим.

— Я просто очень хочу выяснить, откуда в человеческой голове может возникнуть такая мысль — прекратить Бессмертие? Вернее, я допускаю, что многие низшие существа нас ненавидят и всем сердцем желают нашей гибели. Но ты ведь могла сделать такой же, ты имела полное право. Тебе незачем было нам завидовать.

— Я вам и не завидую, я вас жалею.

— Жалеешь… меня?

Ей показалось, будто в голове у нее что-то со звоном лопнуло, и неяркий свет в комнате закачался перед глазами, сменяясь черными полосами. Потом она отчетливо ощутила, как натягивается кожа на распухающей скуле, и поняла, что это Симон всего лишь ударил ее.

— И что ты наделал? — брезгливо спросил Гвидо, отталкивая в сторону бокал. — Теперь я недели две не смогу до нее дотронуться, пока у нее опять не будет нормальное лицо.

— Если это оскорбляет твои эстетические чувства, брат… — Симон не говорил, почти шипел, тяжело дыша, — то я прошу у тебя прощения. — Он еще раз со свистом втянул воздух, постепенно успокаиваясь. — Я был несдержан. Продолжим наш разговор.

— Не допускаете, что далеко не все мечтают стать Бессмертными? — хрипло спросила Эстер, осторожно встряхнув головой. Она приложила к лицу связанные кисти, чтобы по возможности исследовать повреждения, но пальцы уже заметно затекли и не особенно слушались…

— Имеешь в виду эту смешную секту, Клуб Пятерых? Конечно, попадаются отклонения от нормы, но в общем для человека должно быть совершенно естественно — желать вечной жизни и стремиться к ней всеми способами. Тем более если это не жизнь в лишениях и бедности, а достойное времяпрепровождение в череде различных достижений и удовольствий. Представим на мгновение, что еще одни твои приятели, которые называют себя Непокорными, сумели бы одержать над нами верх? На земле одни Бессмертные сменились бы новыми, только и всего.

Он подошел к столу и пробежался пальцами по кнопкам, отчего на соседней стене мягко засветился большой монитор. Эстер искоса посмотрела на быстро сменяющие друг друга картинки — ярко-горящий прямо на улице костер, над которым стелется зеленоватый дым, бегущие и падающие фигурки людей, шеренгу полиции, сдвинувшую блестящие щиты.

— Мы недавно отразили попытку напасть на Дом Бессмертия. В какой-то момент им даже удалось проникнуть внутрь, так что они сделали в первую очередь? Не можешь догадаться? Они бросились шарить по всем углам в попытке все-таки отыскать Матрицу бессмертия. Полагаю, тебе уже удалось выяснить, что это невозможно? Ты, наверно, их об этом предупреждала?

Эстер опустила голову. Смотреть ей не особенно хотелось.

— А вы не хотите никому уступить свое место? Я бы давно устала от такой вечной жизни, в которой все вертится вокруг власти и удовольствий.

Симон расхохотался, причем совершенно искренне. В отличие от других Бессмертных, чей взгляд никогда не менялся, его глаза вспыхнули странным огнем.

— Я перестал считать, что мы рождаемся и живем ради других, когда мне исполнилось двести. К тому моменту я достаточно насмотрелся на все, что вокруг происходит, и сделал выводы. А ты еще думаешь иначе, глупенькая? Каждый человек изначально один. Особенно перед лицом смерти, которой он боится больше всего. Умирая, ты думаешь только о своей личности. Все остальное — лицемерный вымысел. И собственные интересы для человека дороже всего, у всех просто очень разные пути прихода к грани, за которой ничто, кроме тебя самого, перестает иметь значение. Но любого можно довести до такой черты. Я в свое время довольно много экспериментировал…

Он вновь потянулся к кнопке, и Эстер невольно зажмурилась.

— Не бойся, никаких ужасов я тебе показывать не буду. Как раз наоборот — вот вполне благостная иллюстрация к моим словам. Посмотри, какая идиллия.

На кадре двое, мужчина и женщина, сидели в шезлонге где-то на берегу, судя по тому, что ветер раскачивал над ними ветки дерева с крупными причудливо вырезанными листьями, и тени падали на их фигуры. Но лица были отчетливо видны — женщина откинула голову, закрыв глаза и блаженствуя под солнцем. Чуть вытянутые, холеные черты Гэлларды Гарайской казались чуть менее изысканными, чем на роскошных вечерних приемах, поскольку она была без косметики и густо намазана кремом от загара, но от этого производила впечатление более довольной жизнью. Вэл читал какую-то рукопись, надев очки и держа листы на коленях. Он впервые пожаловался на зрение по пути в Альпы и даже купил в магазинчике у дороге эту простую темную оправу, очень странно смотрящуюся на его лице. И еще потому, что в его волосах, когда он чуть наклонялся вперед, была ясно видна недавняя седая прядь, Эстер прекрасно поняла, что снимку не больше нескольких месяцев. По крайней мере, столько ее саму продержали у Аргацци.

— Мы объяснили господину Гарайскому, что у него есть прекрасная возможность выбрать — или закончить свои дни безумцем, мечущимся по комнате и шарахющимся об собственной тени, или… Я тебе не рассказывал, что покровительствую одной клинике, где изучают влияние лекарств на сознание людей? Но, как видишь, у него все хорошо. По твоей теории жизни ради блага других ты должны сейчас бурно радоваться и хлопать в ладоши от счастья. Не так ли?

Бурной радости на лице Эстер, конечно, не отражалось. Отчего-то стал дергаться левый глаз, уже половину заплывший от удара по скуле, поэтому лица Вэла и Гэлларды расплывались.

— Более того. он любезно рассказал нам о ваших приключениях. Гвидо, конечно, был несколько разочарован, что господин Гарайский, как человек деликатный, оставил некоторые сцены за кадром — ему бы очень хотелось послушать. Но я не настаивал, в конце концов, меня эта сторона жизни не увлекает, а надо же было ему оставить хоть какую-то часть уважения к себе?

— Вы действительно очень любите поболтать, — внезапно сказала Эстер. Голос звучал хрипло, но в целом спокойно, даже без нот истерики. — Все это можно было бы донести до меня гораздо проще и быстрее.

— Так у меня впереди неизмеримо много времени, детка, куда торопиться? Теперь ты понимаешь, как мы догадались о том, отчего ты так рвешься в Дом Бессмертия? Просто сопоставили некоторые факты… мы вообще-то очень умные хотя бы потому, что прожили намного дольше, и все это время напряженно мыслили. И это нас ты собиралась обмануть?

— Так что вам тогда от меня нужно? — Эстер помотала головой, потому что в ушах начинался какой-то странный звон. — Один материал для своей лаборатории вы отпустили, решили обзавестись другим?

— Детка, я ударил тебя не ак сильно, чтобы у тебя начисто отшибло память. Я уже задавал тебе этот вопрос. Рассказ господина Гарайского был очень подробным, но кое-каких сведений еще не хватает, а некоторые надо проверить. Кто такой этот лысый недомерок, и как у него получалось от нас так хорошо прятаться? Что тебе рассказал Сигфрильдур? Почему ты решила уничтожить Бессмертие?

— Потому что я сумасшедшая.

— Что?

— Я безумная. У меня началось весеннее обострение, и я подумала — чем бы таким интересным заняться? Вы же сами сказали — нормальный человек этого делать не станет.

— Не заставляй нас проверять твой диагноз… — Симон неожиданно вновь зашипел, заставив ее вздрогнуть.

— Симон, я пожалуй пойду, — Гвидо грузно поднялся, — я не хочу переносить свою игру в гольф. Брось ее пока, пусть подумает над всем, что услышала.

Неизвестно, что решил бы Симон, но экран на стене неожиданно сам засветился.

— Великий Симон Аргацци, есть пара сообщений, о которых вы приказали докладывать вам немедленно.

— Хорошо, пусть подумает, — Симон потянулся, как животное перед прыжком. Глаза у него опять засветились довольным блеском, видимо, в предвкушении нужных новостей. — Зачем тебе быть глупее твоего любовника, детка? Ты же вроде всегда с ним соревновалась. Он свой шаг в игре сделал, теперь очередь за тобой.


Разумеется, на роскошной вилле Аргацци не было мрачных подземелий — только винные погреба — и камер с решетками на окнах. Но Эстер на всякий случай держали связанной, после того, как она стукнула одного из охранников по самому больному месту. Поэтому шевелиться она не могла, неподвижно лежа на огромной кровати с пологом и резными ножками — видимо, ее поместили в одну из многочисленных спален Гвидо.

Плакать она тоже не плакала, считая данное занятие совершенно бесполезным. Даже в прошлой жизни слезы могли потечь из ее глаз только по одной причине — из-за каких-то слов Вэла. А так как его она больше никто не увидит, то любая причина для рыданий устранена. Почему бы не порадоваться такому приятному пустяку?

Отчего-то ей было тяжело дышать, словно кровь с трудом проталкивалась по жилам, разгоняя кислород. Грудная клетка тоже не желала подниматься, прося оставить ее в покое. Полное безразличие к чему бы то ни было, оказывается, выражается в первую очередь физически. Мысль о том, что надо хотя бы иногда шевелить руками и ногами, чтобы они не совсем затекли, вызывала отвращение, близкое к тошноте.

— Вот, Осмод, рекомендую — образец человеческой слабости. Ее предали и бросили, и она валяется без движения. Как все они до сих пор еще сами себя не уморили, будучи такими слюнтяями, ума не приложу.

Голос раздавался откуда-то стены. Эстер вяло повернула голову, но ничего не увидела, кроме шелковых обоев с золотыми крапинками.

— Еще и добротные галлюцинации, — она хотела сказать вслух, но губы плохо слушались. — Вроде я ничего у них не пила и не ела. Наверно, какой-то газ в воздухе?

— Нет, мы к людям чересчур снисходительны, — продолжал голос. — Ты только посмотри на нее — от отвращения прямо выворачивает. Может, пойдем, пусть выкручивается сама?

— Все очень любят учить других правильной жизни, — пробормотала Эстер, но где-то в глубине ее существа медленно возникало какое-то покалывание, похожее на прежнее раздражение. — А что я могу сделать?

— Как что? — голос искренне возмутился. — Я бы встал, вылез в окно, угнал бы машину, поехал к низкому предателю Вэлу Гарайскому и плюнул бы ему в лицо. Ну, если ты считаешь, что это неэстетично, можно по дороге насобирать гнилых овощей и побросать в него.

— Научишь, как вылезать в окно со связанными руками?

— Какими связанными?

Эстер пошевелилась. Рядом с ней на кровати лежали куски веревок и обрывки пластыря, которым были замотаны ее запясться и щиколотки.

При резкой попытке встать она сползла с кровати на пол, причем ошутимо стукнулась головой о какую-то резную деталь. Руки скрутило судорогой, а так как при этом волосы еще падали на глаза, то она ничего не различала вокруг, кроме бордового ворсистого ковра.

— Нет, ты полюбуйся только, — продолжал голос. — Опять разлеглась.

Эстер с трудом поднялась на локте, наконец сообразив, в какую сторону надо смотреть. На подоконнике сидели двое — Лафти, с презрительным видом болтающий ногами, и еще какой-то тип с неприметным лицом, заостренным носом и волосами серого цвета.

— А ты на себя посмотри! — Эстер не выдержала. Внезапно замершая до этого момента кровь бросилась в лицо, отчего ей стало невыносимо жарко. — Мог бы повежливее себя вести, когда человеку плохо!

— Ты за кого меня принимаешь? — поразился Лафти.

Она смотрела на него во все глаза — абсолютно такой же, только морщин на лбу стало немного больше, отчего выражение лица стало окончательно ехидным, словно он бесконечно изумлялся глупости мира, и в одном ухе откуда-то возникла крупная серьга колечком. И только при взгляде на шорты в цветочек и какую-то нелепую майку с пятном на плече, которые ни один разумный мужчина бы не надел, Эстер окончательно поверила, что это не галлюцинация — она бы такого не смогла придумать даже под влиянием любых сложных препаратов.

— Лафти… Лафти! Ты правда… ты пришел…

— Только не хватай меня руками, — он быстро подвинулся на подоконнике. — Для нас это очень тяжело. Я тоже рад тебя видеть. Все, пора сматываться.

Вряд ли Эстер могла бы сейчас кого-то схватить — в основном она хваталась за стену, но в глазах медленно начинал разгораться прежний огонь.

— Ты рад? Ты же меня презираешь.

— Я очень рад, что мне есть кого презирать, — уточнил Лафти. — И поскольку больше всего на свете я ценю собственное удовольствие, придется вытащить тебя отсюда. Осмод незаменим, когда речь идет о снятии оков, отпирании замков и отводе глаз.

— Ты в курсе, сколько сейчас народу на вилле Аргацци? У Гвидо турнир по гольфу, значит, как минимум двадцать тысяч гостей. А Симон привез три тысячи слуг, чтобы меня караулить. Вы им всем собираетесь отвести глаза?

— Не преувеличивай свою значимость, — Лафти покосился за окно. — Во-первых, несколько часов назад случилась одна неприятность — поле для гольфа внезапно перерыли кроты, неизвестно откуда взявшиеся. Поэтому достопочтенный Гвидо Аргацци с гостями отбыл в свое соседнее поместье. А во-вторых, Великий Бессмертный Симон, взяв с собой огромную свиту, уехал на один из близлежащих островов.

— Зачем?

— Чтобы встретиться со мной, — Лафти шутливо раскланялся. — Так что нечего нос задирать — твоя личность для него не настолько интересна.

— Встретиться с тобой? — Эстер тщетно пыталась оторвать пальцы от стены. — Ты будешь с ним встречаться?

— Киска, я бы заподозрил, что у тебя сотрясение мозга, но не очень понимаю, откуда ему взяться при полном отсутствии того, что можно сотрясать. Все обманы в этом мире произошли от меня. Если я назначаю встречу — я никогда на нее прихожу, это же понятно.

— Мы потеряли пятнадцать минут, — уточнил Осмод, глядя в пол со скучающим видом. — И если учесть, что нам придется ее нести, потеряем еще столько же.

— Нести?

Эстер наконец выпрямилась.

— Я прекрасно себя чувствую. В окно надо прыгать, или у вас есть лестница?

— Это все слишком банально, — Лафти усмехнулся. — Держись ровно за Осмодом, след в след. Если упадешь — все пропало. Если увидишь кого-то и начнешь верещать — тем более.

— Спасибо, что предупредил, — пробормотала Эстер сквозь зубы.

Идти было трудно — но она была очень рада что можно сосредоточиться на физическом усилии. Они прошли по коридору, причем по запертым замкам Осмод всего лишь проводил рукой, и створки распахивались. Первая волна ужаса настигла Эстер, когда они были у лифтов — но сидящий за столом охранник даже не посмотрел в их сторону.

Потом она неожиданно расслабилась — в конце концов, если ее повторно схватят, то хуже уже не будет, а эта парочка сама о себе позаботится. Все усилия теперь уходили на то, чтобы держаться на ногах. Они вышли на залитую солнцем площадку перед виллой, с цветниками и фонтанами. В тени сидела группа из личной охраны Симона и жадно пила пиво, пользуясь отсутствием высокого начальства. Они мечтательно смотрели на скульптуры определенного содержания, расставленные вокруг фонтана, но проходящих мимо Эстер, Лафти и Осмода не видели.

Эстер пошатнулась. Хуже всего было не то, что недавно перетянутые веревкой ноги отказываются идти. За несколько месяцев пребывания у Аргацци она больше всего опасалась, что ей подсыплют что-то в пищу, и ела совсем маленькими порциями, останавливаясь сразу, если вкус казался подозрительным. Поэтому голова на свежем воздухе кружилась все сильнее, и ее колотил озноб. Если можно было бы хотя бы ненадолго прилечь… почувствовать щекой горячий песок под ногами…. ненадолго согреться… пусть потом делают с ней что угодно…

— Из всех существ, живущих на земле, вы, люди, самые ничтожные, — шипел Лафти за спиной в такт ее шагам. — Самое ценное, что вам дается — это жизнь, так вы постоянно придумываете что-то, чтобы ее усложнить себе и другим. И массу способов, чтобы себя побыстрее этой жизни лишить. Причем без всякого серьезного повода.

— Я тебе… потом отвечу как следует…

Неожиданно нога подломилась, и она все-таки упала, удивившись тому, что кто-то схватил ее под мышки и потащил по песку.

— Скорее! Если нас все-таки заметили…

— Вы можете ее быстрее запихивать в машину? Если что-то и повредим, не страшно, потом сами починим.

— Лафти… — ее забросили на заднее сиденье в мало удобной позе, поэтому она выгибалась, стараясь хоть как-то устроиться, но не открывала глаз. — Ты меня слышишь?

— Придумала ответ? Ну-ну, любопытно послушать.

— Почему ты потащился меня спасать? Несколько месяцев нахад ты был бы нужнее не мне… ты его ненавидишь, да? Почему ты его не вытащил, Лафти? Почему ты поставил его перед таким выбором? Почему ты заставил его так мучиться? Ты же все можешь… почему ты его бросил? Если бы ты бросил меня, я бы тебе простила… но что его… я не прощу этого никогда…


— Крайне глубокомысленное заявление, — сказал Лафти, задумчиво глядя на волны. — Подностью в твоем стиле.

Эстер дернулась, но как оказалось, она была примотана ремнями поверх теплого одеяла к некому подобию кровати-носилок, стоящих на песке.

— Мы где?

— Мы эвакуируемся как можем. И куда можем. Ты понимаешь, что все Дома Бессмертия для тебя закрыты? И что тебя теперь ищут все Бессмертные по всем континентам?

— Так отдай им меня, — Эстер закрыла глаза. — Тебе-то что.

— Моя бы воля… — пробормотал Лафти. — Но видишь ли, некоторые люди так умеют занудствовать… Вынь им тебя и подай, как угодно. И не отстанут ведь, пока не сделаю.

— Какие люди?

Она рванулась так, что ремни бы лопнули, как веревки в кабинете Аргацци, если бы сверху еще не было наброшено несколько слоев плотной ткани.

Потому что рядом сидел Вэл.

Ветер трепал его волосы, отросшие чуть длиннее, чем нужно — вдруг резко она вспомнила, как он ей пояснял, какой именно длины должны быть пряди волос по дипломатическому протоколу. Значит, свободной минуты последнее время не было. Веки слегка припухшие, но лицо спокойное, хотя на нем еще сохранялась тень ушедшей тревоги.

Эстер искренне возненавидела себя за то, что не смогла отвернуться сразу.

— Ну да. конечно, — сказала она. — запоздалое раскаяние. Это бывает. Но проходит. У вас достаточно комплексов, господин Гарайский, ну прибавился бы еще один, в чем проблема? Лафти, развяжи меня! Я четыре месяца просидела с веревками на руках, может, достаточно?

— Как только я тебя развяжу, ты его покалечишь, — Лафти кивнул в сторону Вэла и внезапно подмигнул. — Опять лишние хлопоты… лекарства, аптечки… нам еще долго плыть…

— На чем тут можно уплыть?

Эстер огляделась, приподняв голову как могла. Берег с мелким светло-бурым песком был абсолютно пуст, если не считать низких черных кустов с переломанными ветками, разбросанных кое-где по пляжу. Море даже на вид было холодным, безжизненным и спокойным, мелкие волны равнодушно разбегались по песку. Неподалеку бродили несколько людей — ей показалось, что она узнала грузную фигуру Корви и однорукого Тирваза, задумчиво бросающих камни в воду.

— Посмотрим, — Лафти пожал плечами.

— У меня нет никакого желания к нему прикасаться, — Эстер дернула щекой. — Никаких проблем не будет.

Она с наслаждением отбросила ремни и села, откинув одеяло. Голова немного кружилась, но гораздо терпимее, чем в поместье Аргацци, просто запах холодного залива и остывших водорослей глубоко проникал в ноздри. Эстер задумчиво оглядела себя — какой-то незнакомый свитер, джинсы и высоко зашнурованные ботинки, словно для лазания по горам. Мы что, в Гималаи собираемся? Она полностью сосредоточилась на всяческих совершенно мирских деталях, чтобы больше ни о чем не думать, и меньше всего о том, кто сидит рядом с ней.

— Я хочу тебе сказать одно, Стелла, — неожиданно произнес Вэл. — Я понимаю, почему ты подумала, будто я от тебя отказался. Что я предал тебя. Потому что ты всегда была уверена, что при случае я так и поступлю. Ты именно так всегда думала обо мне и считала меня таким. Может быть, ты в душе обрадовалась, что я оказался подонком, и ты была права? Зачем тогда тебя разочаровывать7

Он медленно поднялся и пошел к воде

— Потрясающе! — Эстер всплеснула руками. — Лафти, аптечка нам не понадобится, но психолога можно вызвать. Не боитесь куда-то ехать вместе с человеком, у которого в душе такая буря переживаний?

— А ты не боишься, киска? Мы же теперь вечные скитальцы и прячемся от всех…

— И где ты предлагаешь прятаться?

— Так! — Лафти резко хлопнул в ладоши, отчего присевшая рядом на песок чайка с криком сорвалась и улетела. — Объявляется небольшое совещание! Эй, вы, бездельники! Шевелите ногами сюда! Для вас это, конечно, проще, чем шевелить мозгами, но ничего — коллективный разум великое дело!

Подошли Корви и Тирваз — Эстер правильно угадала их со спины. Корви морщился от ветра и опирался на какую-то толстую трость, увязающую в песке. Тирваз был, как всегда, воплощением отстраненного бесстрастия, даже веки полуприкрыты на смуглом застывшем лице.

— А вам, господин бывший дипломат, отдельно надо обращаться? — не унимался Лафти. — Прислать вам пригласительную карточку с золотыми буквами?

К удивлению Эстер, стоящий у самой кромки волн Вэл неожиданно покорно повернулся и двинулся к ним. Но, присев рядом на песок, он достал из внутреннего кармана куртки какую-то книгу и раскрыл на середине.

Голод и кружащееся в голове чувство слабости были настолько сильными, что Эстер держалась исключительно на бьющей изнутри холодного возмущения. Не утерпев, она наклонилась, чтобы взглянуть на обложку.

— О! Лафти, как тебе не стыдно навязывать наше низменное общество цвету интеллектуальной элиты человечества! Господин Гарайский, ничего, что я сижу, когда вы читаете Платона?

— Ничего, можете даже прилечь, — сумрачно произнес Вэл, переворачивая страницу.

— Вэл, ну я вас прошу, — Корви покачал головой, в то время как Эстер задохнулась от ярости, подбирая слова. — Это ведь касается нас всех, отвлекитесь, в самом деле!

— Эммануэль, я прекрасно могу делать два дела сразу.

— Разумеется! — Эстер вцепилась руками в невысокий бортик носилок, нагнувшись вперед. — Он прекрасно может заниматься одновременно и любовью, и предательством! Не сомневайтесь в его исключительных способностях!

Вэл на мгновение вздрогнул и поднял голову, но взглянул не на Эстер, а в сторону залива. Глаза его казались почти черными, но он не произнес ни слова.

Зато вместо него высказался Корви, пытающийся вскочить на ноги. Его трость ушла в песок на добрую треть, так сильно он стискивал ее в руках, делая мучительные усилия в попытках быстро подняться, но это выглядело не забавно, а скорее страшно. Так исказилось его лицо.

— Лафти… я вас искренне и г-г-глубоко уважаю… — сказал он, задыхаясь. При этих словах брови их спутника в веселом изумлении поползли вверх, отчего показалось, что у него на лбу не пара глубоких морщин, а целая гармошка. — Но не могли бы вы… ради продолжения нашей б-б-беседы… заставить ее замолчать?

— А я думала, что писатели обычно бичуют пороки и защищают невинных! — Эстер скрестила руки на груди.

— В-в-вот именно, — мрачно произнес Корви, по-прежнему сжимая трость. Было очевидно, что если бы он, как многие люди гуманитарных наклонностей, не являлся бурным противником насилия, он стукнул бы ее этой палкой по шее.

— Дорогой мой, вы требуете невозможного, — Лафти воздел к небу руки, откровенно веселясь. Вся сцена доставляла ему искреннее удовольствие. — Чем заставить молчать Эстер Ливингстон, гораздо проще осушить здешний залив. Но это расстроит старика Ньерри, а он нам еще пригодится в будущем.

— Ну хватит! Прекратите все! — Тирваз внезапно широко раскрыл всегда прищуренные, чуть раскосые глаза, и из них будто вылетела молния. Корви застыл с открытым ртом, и Эстер вдруг ощутила, что высказывать следующую убийственную реплику ей расхотелось. Лафти, изображая смертельно раненого, закатил глаза, боком упал на песок и подрыгал ногами. Только Вэл невозмутимо продолжал читать.

Эстер смотрела на него и ей хотелось завыть в голос. Ветер, порывами прилетающий с залива, трепал его волосы, и все так же, как раньше, выбивающиеся пряди падали на лоб. Здесь, в отсутствии каких-либо ярких красок, среди бледного неба и светло-серых волн, его глаза и ресницы казались особенно темными. Конечно, его лицо не полностью отвечало абсолютным канонам красоты, но сейчас он был совершенно прекрасен, словно из другого мира — человек с лицом аристократа в изгнании, бежавшего от тирана в глухую провинцию и проводящего свои дни в философских раздумьях на берегу, стиснув в себе страшную тоску и одиночество. "Перестань, перестань немедленно… — Эстер закусила губу. — Как он мог оказаться таким… подумаешь… а что бы ты сделала на его месте, еще неизвестно…"

— Теперь говорите вы, Корви.

Эммануэль откашлялся, тщетно пытаясь вернуться к прежнему благодушно-созерцательному состоянию.

— Итак, — начал он, — н-н-нам удалось понять, что механизм в-в-возобновления Матрицы активируется в тот момент, когда следующий Имеющий П-п-право добровольно принимает Бессмертие. Таким образом он создает м-м-место для того. кто придет следом. И так до бесконечности. Но если он в-в-выберет отказ — возобновление системы прекратится.

— Нам удалось! — Эстер фыркнула. — Вас надо поближе познакомить с Симоном Аргацци — у него такое же чрезмерное самомнение. Правда, не уверена, что вам это знакомство доставит удовольствие.

— Лафти, — Эммануэль повернулся всем корпусом, видимо, чтобы не смотреть в ее сторону, — она по прежнему т-т-тверда в своем намерении войти в Дом Бессмертия и отказаться там от него?

— Она — это кто? — Эстер стала картинно озираться. — неужели вы нашли кого-то еще, и я могу спокойно идти домой?

— Дома Бессмертия под усиленной охраной, — Вэл не поднимал головы, но говорил спокойно, будто читая с листа. — Кроме того, Стеллу схватят немедленно, как только она появится в поле зрения Департамента охраны.

— Неужели вы им еще не рассказали о том, где я нахожусь?

— Киска. ты начинаешь повторяться, — Лафти внезапно поморщился, словно от головной боли, — а это раздражает даже меня.

Он извлек из-за пазухи ровно такую же книгу, как у Вэла, но при раскрытии она оказалась небольшим ноутбуком. Устроив его на коленях, Лафти бодро защелкал по клавишам.

— Непокорные согласны нам п-п-помочь. Они начнут штурм очередного Д-д-дома Бессмертия… отвлекут охрану на себя, и путь будет свободен.

— Битва — это хорошо, — задумчиво сказал Тирваз, вновь прикрывая глаза, и на лице возник слабый отсвет удовольствия.

— Чтобы я шла по трупам?

Эстер попробовала вскочить, но запуталась в шерстяном одеяле. Раздраженно шипя, она отпихивала его в сторону в такой яростью, словно это были чьи-то нежелательные руки.

— А что я всегда говорил? Только вперед, на абордаж, чтобы как следует поколотиться головой об стенку! — Лафти закрыл крышку ноутбука и сладко потянулся. — На самом деле я понял — люди получают удовольствие, только когда им сопротивляются! ни с чем не сравнимая прелесть насилия — вот основа этого мира!

— Есть другие п-п-предложения?

— Есть предложение иногда использовать то вещество, что содержится у вас в голове, иначе оно прокиснет без дела. Вот может быть господин Гарайский даст нам полезный совет? Что философы делают в тех случаях, когда ситуация зашла в тупик, и чем дальше идешь, тем становится хуже?

— Надо вернуться туда, откуда начинали, — произнес Вэл, глядя вниз.

— Кстати, не так и глупо! Что странно, но иногда случается! Так вот, ответьте мне, великие знатоки теории — сколько в мире Домов Бессмертия?

— П-п-пятнадцать.

— Перечислите, где они находятся. Можно даже про себя, — Корви при этом начал недоуменно загибать пальцы, и постепенно на его лице возникало странное выражение. — Где пятнадцатый? Вроде как он есть, но где? Никто никогда им особенно не интересовался и не пользовался, четырнадцати вполне хватало. Не догадываетесь? Я жду!

Эстер посмотрела на море. Где-то далеко, пока еще на линии горизонта, возник силуэт корабля, который неуклонно приближался. По форме он напоминал большой катер — с вытянутым вперед хищным носом, нависающим над волнами, но вместе с тем по размеру с солидную яхту, с несколькими палубами, выкрашенный светло-серой краской под цвет окружающей воды, сливающийся с небом и морем, поэтому совершенно непонятно, как Эстер его заметила.

— Эй, Лафти! — позвала она тихо. — Ты видишь?

— Подожди! — он отмахнулся от нее, не оборачиваясь. — Так где находится пятнадцатый Дом Бессмертия?

Все молчали, глядя на него с какой-то обреченностью. Вэл устало вздохнул и опять уткнулся в книгу.

— Правильно! — торжественно и громогласно объявил Лафти. — За что я вас всех очень уважаю — так это за быстроту соображения! Разумеется, в Исландии, у Сигфрильдура.


Корабль был поразителен хотя бы тем, что с легкостью пересек мелководье и въехал носом в песок, как выброшенный на берег кит. Подобно морскому животному, он слегка вздрагивал всем своим железным телом. У борта впереди стоял кряжистый человек в серой штормовке, расставив ноги и оглядывая сидящую на песке группу отнюдь не любезным взором.

— Ну что уставились? Идите сюда! — он взмахнул рукой. — Я вам что, паромщик, чтобы дожидаться, пока вы отклеите от земли свои задницы!

— Старина Ньерри всегда был воплощением утчивости, — с заметной гордостью произнес Лафти, толкая по песку носилки Эстер. — Он не в одном с вами университете обучался, господин Гарайский?

Человек на борту презрительно щурился, наблюдая, как они ковыляют по песку. Корви опирался о плечо Вэла. Эстер временно оставила свои попытки слезть с носилок, поскольку поняла, что без посторонней помощи вряд ли сможет быстро передвигаться, а кандидат на предоставление такой помощи здесь только один. Чтобы отвлечься, она, задрав голову, внимательно посмотрела на лицо того, кто их подзывал.

Разглядеть его лицо было непросто, из-за густой курчавой бороды, растущей от щек, и всклокоченной копны на голове. Все это изобилие волос было серого цвета с легким оттенком в синеву, что представляло странный контраст с красной выдубленной кожей, больше похожей на выделанное дерево. Из-за всего вышеупомянутого определить выражение лица было невозможно, и потому приходилось догадываться о его настроении исключительно по звукам голоса, напоминающего рев тюленя в брачный период.

— Нам обязательно с ним ехать? — Эстер почувствовала себя не слишком уютно. — Что-то мне он не очень нравится.

— Не беспокойся, вы ему тоже, — по голосу Лафти за спиной было слышно, что он ехидно ухмыляется. — Тем быстрее он вас доставит на место, чтобы избавиться.

— Главное, чтобы он не захотел избавиться от нас другим способом, — пробормотала Эстер. Тирваз уже поднимался первым по крутому трапу, показывая, что опасности нет. Он повернулся вниз, наблюдая, как Вэл затаскивает Корви — последний никогда особенно не практиковался в лазании по трапам, а первый — в переносе тяжестей. Эстер беспокойно глядела им вслед, сжимая и разжимая пальцы и прикидывая, хватит ли у нее сил доползти, хватаясь за ступеньки.

— Девушка последняя, — громыхнул голос наверху. — Тебя я на борт не возьму.

Эстер обернулась. Лафти все еще ухмылялся, но в глазах сквозило легкое смущение. Правда, не было заметно, что он чрезмерно расстроился.

— Ну чего там, Ньерри, — сказал он, пожимая плечами. — Все еще злишься? Давно ведь было.

— Ворам на моем корабле не место!

— Да что там у тебя можно украсть, на этой посудине? — поразился Лафти. — Кстати, твой котел я тебе вернул.

— После того, как им все попользовались?

— Между прочим, сокровищами надо делиться с ближними!

— А Гюлла? То, что ты украл у нее, вернуть уже было нельзя!

— Да ведь она сама хотела!

Разговор принимал какой-то совершенно безумный характер. Корви, вцепившись в борт и тяжело дыша, перводил взгляд с одного на другого, и глаза у него постепенно вылезали из орбит.

Эстер растерянно помотала головой.

— Ты остаешься?

— Как видишь, не пускают, — Лафти пожал плечами. — Обидчивый он какой-то.

— И я поеду одна?

— Иди, киска, — ее спутник неожиданно зашмыгал носом и, вытащив из кармана огромный клетчатый платок, стал картинно вытирать глаза. Но вдруг через это глумливое притворство она отчетливо ощутила его настроение — какой-то безнадежной тоски, которой он сам искренне удивлялся. — Иди, а то от моих слез здесь начнется наводнение, и вы все утонете.

— Послушай, Лафти, — она беспомощно подняла руки, но сразу же вновь уронила их на колени. — Ведь раньше ты… я помню, когда ты меня привязывал к дельтаплану… и потом, когда мы убегали в Копенгагене, тащил на руках… ты мог до меня дотрагиваться…

— Мы постепенно уходим, — сказал он глухо. — Очень медленно. Но это чувствуется.

— И мы… никогда не увидимся?

— Почему? — Лафти перестал рыдать и искренне удивился. — Конечно, увидимся, очень скоро. Иди, а то старик Ньерри уже канат грызет от нетерпения.

Как ни странно, подниматься по трапу оказалось не так и сложно, хотя на последних ступенях Эстер помогала себе коленями. На коленках она вползла на борт, сдувая падающие на глаза волосы, но так яростно глядя на Вэла, что тот понял — с предложениями помощи лучше не соваться. Ньерри посторонился, пропуская ее, и цепляясь за какую-то снасть, чтобы подняться, Эстер ясно увидела прямо перед глазами странный знак, нарисованный на стене каюты — словно обернувшаяся назад цифра "один". Такой же знак красовался на висщем неподалеку спастельном круге и в виде татуировки на руке Ньерри, небрежно лежащей на борту.

— Не болтайтесь тут без толку, идите вниз, — грубо сказал он. — Мы отплываем, Ночью будет шторм. Сухопутным неженкам наверху делать нечего.

— А я всегда думала, что моряки лицемерить не умеют, — Эстер все-таки не выдержала. — Как корабль со знаком "лаган" на борту может попасть в шторм?

Ньерри задумчиво перевел на нее глаза. Вряд ли она сейчас могла произвести на кого-то благоприятное впечатление — с растрепанными волосами, бледная, с не сошедшим до конца синяком под глазом, осунувшаяся — хотя определенные плюсы в вынужденном голодании сама Эстер все же находила — хватающаяся за стену, чтобы не свалиться на палубу. Но в небольших глубоко сидящих глазах под густыми бровями засветилась если не симпатия, то интерес.

— Ты это понимаешь? Хочешь, я покажу тебе свой корабль?

Эстер оглянулась. Вэл наконец-то не отводил глаза, а смотрел на нее прямо с явной тревогой. Казалось, он был готов схватить ее за руку с полным риском заработать по физиономии, лишь бы не отпустить неизвестно куда и зачем со странным лохматым существом. Разумеется, эффект был обратный — Эстер разозлилась еще больше.

— Заменчательно! — сказала она, выпрямляясь как могла и небрежно засовывая руки в карманы. — Пошли, всегда мечтала посмотреть, как выглядят настоящие корабли.


— Раньше люди были другими. И корабли другими. Наверно, это связано. Как только люди стали делать себе большие безопасные корабли, чтобы плавать по морю для развлечения, они сделались другими.

Они сидели в огромной кают-компании со стеклянными стенами на самом носу странного корабля, медленно скользившего среди небольших островов. Наступили сумерки, в виллах на каждом острове зажигались уютные огни. Интересно, что думали их обитатели, случайно выглянув в окно и обнаружив бесшумно проплывающий мимо, почти незаметный в темноте, будто призрачный корабль?

— А для чего. по-твоему, надо плавать по морю?

— Чтобы им дышать. И чтобы открывать новое. Раньше… видишь ли, люди стремились к неизведанному, к постижению тайны, настолько сильно, что готовы были отдать за это жизнь — и свою, и других. Они горели, как пламя, и бросали в это пламя всеэ что придется. Да, они так же, как сейчас, а может, даже больше, хотели власти и денег, но не только. Увидеть то, чего никто никогда не видел, знать, что не вернешься, и все равно заплывать все дальше и дальше — как мне таких сейчас не хватает…

Ньерри тяжело вздохнул и со стуком опустил бокал с тяжелым дном.

— У тебя похожая душа, — сказал он неожиданно. — Ты тоже больше всего на свете ценишь приключения. И готова все отдать не глядя, за свои устремления. Это хорошо.

— Что же тут хорошего? — Эстер сделала полный глоток и едва не закашлялась. — Я… столько ошибок натворила за свою жизнь.

— А как иначе? Люди рождаются, чтобы делать ошибки. Каждый их важный поступок, о котором говорят и пишут — это ошибка.

— Я на все была готова ради него… забросила свое дело, выполняла только работу для его дипломатической службы… в общем-то, полностью разорилась, но мне было плевать… потом разрушила все, что было у него… хотела лишить его семьи… теперь лишила работы… совершенно неудивительно, почему он так со мной поступил…

— Это, конечно, глупо потому, что вызвано бесполезным занятием, которое вы называете "любовь", — Ньерри прищурился, глядя, как они огибают возникающий прямо впереди маяк. — Но ты все равно бы так себя вела в любом случае. Не будь этого твоего… — он мотнул головой куда-то в сторону и вниз, — ты нашла бы другое стремление, к которому бы неслась из последних сил. Такие, как ты, не могут быть как все. Думаешь, почему я сейчас с тобой разговариваю? К любому из людей я бы и близко не подошел.

— Вэл тоже не такой, как все, — Эстер неожиданно обиделась.

— Да, — спокойно согласился Ньерри, — но он холодный. А ты вся горишь, как костер.

"Он холодный? Вэл, чью страсть она испытала столько раз и все равно каждый раз поражалась тому, сколько же ее на самом деле… когда, только подойдя к ее столу сзади, он не мог от нее оторваться, и они падали прямо на пол кабинета, среди кое-как сдернутой одежды… нет, не смей, перестань вспоминать. Перестань!"

Она выплеснула виски на исцарапанную ладонь и зашипела сквозь зубы, с облегчением чувствуя, что загоревшаяся телесная боль перебивает душевную.

Ньерри покосился на нее скорее с любопытством, чем с соувствием, но в этот момент на нижней палубе захлопали двери, и послышались крики.

— Что случилось?

— Видно, моя команда что-то заметила.

— Твоя команда?

Эстер невольно поразилась, потому что была уверена, что диковинный корабль Ньерри передвигается по волнам совершенно самостоятельно.

Ньерри высунулся из окна кают-компании, глядя вниз.

— Ну что там еще, ржавые селедки? Посидеть спокойно не даете?

— По правому борту катер береговой охраны!

Ньерри заметно нахмурился.

— Вот что, сиди здесь и не высовывайся.

— Это за мной, — обреченно, но равнодушно произнесла Эстер.

— Поэтому и говорю — не высовывайся.

Ньерри быстро протопал к двери, оглушительно ее хлопнув. Какое-то мгновение Эстер сидела за барной стойкой, задумчиво глядя на растекшуюся по столу лужу виски двадцатилетней выдержки, потом подобралась к открытому окну, осторожно выглянув.

Одинокий катер быстро приближался. За рулем сидел молодой офицер таможенной полиции, судя по цвету мундира и нашивкам, а за его плечом приветственно размахивала руками стройная фигурка, из-за начавшегося дождя закутанная в огромный плащ с капюшоном, явно также относящийся к полицейскому обмундированию. Рукава плаща сползли до локтя, обнажая прекрасные руки с золотыми браслетами. При повороте катера капюшон также смахнуло с головы, показав длинными блестящие кудри, сверкающие даже когда были мокрыми и прилипшими кольцами ко лбу.

Фэрелья поднялась на борт по сброшенному веревочному трапу с такой легкостью словно это была огромная мраморная лестница, и лучезарно улыбнулась, оглядываясь кругом. Эстер при этом невольно заскрипела зубами, вспоминая, как сама недавно перебирала руками по палубе.

— Ты можешь себе представить, Ньерри? — разнесся по нижней палубе возмущенный переливчатый голос. — Они отказались меня пропустить через таможню в аэропорту, сказали, что у меня поддельный паспорт!

— Я бы тебя тоже не пустил, — проворчал Ньерри. — И что ты жалуешься на жизнь. приехав на полицейском катере?

— В службе аэропорта было слишком много женщин, — Фэрелья поморщилась. — А в береговой охране исключительно мужчины.

Дальше Эстер было неинтересно, и она закрыла окно, вернувшись к барной стойке. За панорамными стеклами кают-компании совсем стемнело, и разглядеть проплывающие мимо острова можно было, только прижавшись к стеклу вплотную. Тем более близкие берега скоро закончились, в недрах корабля что-то дрогнуло, и он стал ощутимо набирать скорость. Черная вода и черное небо сливались перед глазами, словно летишь в беззвездном космосе, проталкиваясь сквозь него с заметным усилием.

Эстер подумала, потянулась к бутылке виски и поставила ее перед собой.

Может быть, ей действительно лучше было сделаться Бессмертной? В чем смысл ее жизни и кому она нужна? Кому станет грустно, если с ней что-то произойдет? Смешно даже представить. Если рассказать кому, что последний год она бродит по свету в компании странных и зачастую отталкивающих существ, чтобы совершить непонятно что — спасти мир? Спасти от чего? Полный бред. Если бы дослушать до конца всю историю, то следующий шаг — вызывать бригаду из психиатрической клиники для срочной госпитализации. И если раньше у нее был хоть какой-то шанс иногда встречаться с Вэлом… пусть редко, подгадывая случайные совпадения встреч во время его поездок… пусть каждый раз они расставались, смертельно поссорившись… то теперь все кончено. Он сейчас здесь, на одном корабле с ней, отделенный несколькими тонкими переборками кают, но она не сделает и шага. Он был полностью прав, рассказав все Аргацци. Эстер и так разломала все, что составляло его жизнь, а теперь сожалеет, что он не лишился из-за нее самой жизни? Но больше невозможно подойти к нему, как раньше, когда от одного прикосновения к его плечу и запаха его кожи сердце вступало в бешеный ритм, когда рядом с ним она существовала словно в другом измерении, чувствуя краски и звуки окружающего мира совсем по-другому.

"Ты его разлюбила?"

Эстер неожиданно резко махнула ребром ладони. и роскошная старинная бутылка из личных запасов Ньерри, которыми тот очень гордился, грохнулась на пол, разлетевшись вдребезги.

"Из-за вас, господин Гарайский, я напиваться не стану. У вас своя жизнь, у меня своя. И закончим на этом".

Как всегда с ней бывало, от полного душевного опустошения глаза закрывались сами собой. Эстер доковыляла до двери, повернула в ней все замки для верности и упала на роскошный кожаный диван у окна, даже не позаботившись отыскать какое-то подобие одеяла. Вначале ее колотил озноб, но она обняла плечи руками и свернулась в клубок как могла, подтянув колени и уткнувшись лицом в горько пахнущую обивку. Единственное, о чем она хотела бы попросить те силы, которые еще приглядывают за этим миром и еще не отвернулись до конца — чтобы ей не приснилось ни одного из ее традиционных снов.


— Если вы не сломаете дверь, я это сделаю сам!

— Сломаешь? Да ты посмотри на себя как следует! Даже не смешно!

— В самом д-д-деле, господин капитан… хм, не имею чести знать, как к в-в-вам лучше обращаться…

— Эстер! Вы нас слышите! Откройте дверь!

Дверь кают-компании была изготовлена надежно, поэтому держалась, несмотря на то, что на ручку налегали всем весом, а в створки равномерно молотили чем-то железным.

Эстер моргнула, ничего не понимая. Прямо перед ней была темно-коричневая кожа обивки, почему-то покрытая засохшими разводами от слез. Голова без всякого милосердия к владелице старалась развалиться на части, словно содержимое литровой бутылки замечательного виски плескалось в желудке, а не на полу.

В этот момент дверь треснула, и в образовавшийся пролом проникла толпа народу. Вернее, Эстер показалось, что их очень много, поскольку спросонья предметы качались и двоились перед глазами.

Вэл, успевший первым, схватил ее за плечи, и она поразилась тому, насколько у него горячие пальцы — похоже, в предрассветном тумане, через который пробирался корабль, в кают-компании стало совсем холодно, и она вся окоченела.

— Стелла, что с тобой? Ты жива?

Она дернула плечом, освобождаясь, и постаралась обойти взглядом его лицо.

— Ньерри, у вас принято так будить гостей по утрам? Чтобы они не сомневались — впереди интересный и насыщенный день?

— Твой приятель нас уверял, что ты это… — Ньерри угрюмо посмотрел на Вэла, и его пальцы постепенно разжались, перестав образовывать огромные кулаки, только потому, что Фэрелья положила руку ему на локоть. — Ну в общем… раз не выходишь столкьо времени… что-то с собой сделала.

— Я не вижу здесь ни одного моего приятеля, — Эстер попыталась сесть на диване. — А что касается господина Гарайского, то он, кажется, пишет стихи. Поэтому ему постоянно мерещится разная ерунда.

Вэл стерпел и это, ничего не сказав в ответ. Поскольку Эстер старалсь на него не смотреть, то не видела потрясающего выражения, возникшего на его лице. Художники прошлого, писавшие картины с сюжетом об отмене смертного приговора, дорого бы дали за возможность срисовать с натуры.

— Который час? — Эстер наконец поднялась, дергая себя за волосы, чтобы они хоть как-то улеглись на голове.

— Скоро полдень, — степенно ответил Тирваз.

— Между прочим, могли бы мне дать поспать еще. Я, можно сказать. недавно бежала из тюрьмы. Имею право.

— Д-д-двенадцать часов следующего дня, — уточнил Корви.

— Следующего?

Эстер срочно села обратно на диван.

— Мы будем в личной гавани Сигфрильдура в Бухте Дымов через два часа.

— С какой же скоростью мы передвигались? — Эстер прищурилась, глядя на Ньерри. Но тот был погружен в неодобрительное созерцание разбитой бутылки на полу и потому ничего не ответил.

— Я могу одолжить тебе одно из своих платьев, — Фэрелья присела рядом с Эстер, весело улыбаясь. — Имеющая Право должна входить в Дом Бессмертия в одежде, достойной ее миссии.

Эстер неприязненно покосилась на нее. Корабль поворачивал, и падающий в окно луч солнца осветил всю осыпанную золотыми блестками фигуру, так что вокруг Фэрельи словно возникла тончайшпая аура, дрожащая в воздухе. Если вместе с ее платьем можно получить хотя бы малую часть способности вызывать немой восторг… по крайней мере, примерка ни к чему не обязывает.


Через два часа с причалившего в Бухте Дымов корабля сходила крайне разношерстная на вид и потому нелепая процессия. Рыжая девушка со светло-серыми глазами — само по себе довольно редкое сочетание, которое дополнялось удивительно соразмерной фигурой, подчеркнутой великолепным темно-лиловым платьем. Платье подходило для президентского приема, а не для передвижения по морю, если учесть огромное количество разрезов и вычурное декольте. При этом от нее исходило ощущение, никак не соответствующее вечернему наряду — будто она несет с собой бомбу с управляемым взрывателем и твердо убеждена в своих намерениях, только выбирает место, где бы ее разрядить.

Сигфрильдур Эйльдьяурсон смотрел на нее хмуро и без всяческрй приязни, и неизвестно, что было лучше — его угрюмое внимание к Эстер или полное безразличие, с которым он обходил взглядом ее спутников. Эстер уже успела забыть это длинное лицо со впалыми щеками и жесткими волосами, похожими на лошадиную гриву, и нельзя сказать, будто она радовалась новой встрече.

— Если ты так бедна, что тебе не хватает ткани на одежду, — сказал Сигфрильдур мрачно, разглядывая ее с ног до головы. — найди кого-нибудь, чтобы подарил тебе подобающее облачение. Зачем опять явились?

Эстер покосилась через плечо на Фэрелью, имевшую слегка растерянный вид. Никто не желал начинать переговоры — ни Тирваз, прихвативший здоровой рукой свободный рукав и спокойно глядящий перед собой, ни Вэл с Корви, упорно изучающие землю под ногами.

— Бессмертный Эйльдьяурсон, — Эстер попыталась собраться с мыслями. — На твоей земле находится Пятнадцатый Дом Бессмертия. Я имею Право войти в него и прошу твоего разрешения это сделать.

Лицо Сигфрильдура не изменилось — он имел возможность веками тренироваться в каменном равнодушии к любым известиям, считавшемся особой доблестью у его народа.

— Хорошо, — сказал он медленно. — Ты хочешь стать Бессмертной. Понятно. А они все чего притащились?

Он мотнул головой в сторону, где в некотором отдалении стояли несколько знакомых фигур — Риго, чьи светло-серебряные волосы раздувал ветер, незаметный Осмод и еще один, кудрявый толстяк, чертами лица похожий на Фэрелью, которого она видела в Майями, но не удосужилась вникнуть, как его зовут.

— Я… просила всех проводить меня, — Эстер сглотнула, чтобы справиться с голосом. — Ведь когда я стану Бессмертной, мы неминуемо расстанемся. Я… хотела со всеми попрощаться.

— А ты знаешь, что мой Дом Бессмертия двести лет как закрыт? Что я поклялся страшной клятвой, что ни один из моего народа туда не войдет?

— Я не из твоего народа.

— Но почему ты не пошла в один из Домов большого мира, а тратила столько времени, чтобы добраться ко мне?

— Он не слушает новости и не пользуется телевидением, — быстро прошептал Вэл за ее спиной.

— Я хотела… еще раз посмотреть на твою страну, Сигфрильдур. Мне… — она за спино вонзила ногти в ладонь, старательно вспоминая все прочитанное когда-то, чтобы представить, как говорили те люди из прошлого, что в сознании Сигфрильдура более реальны, чем города за океаном и мелькающие на экране картинки из светской хроники. — Мне пришлось бы больше по нраву, если бы это со мной случилось здесь.

Патриотического восторга на лице Сигфрильдура, однако, не возникло — он по-прежнему мерил ее тяжелым взглядом.

— Позовите сюда Харальда Повязку, — произнес он наконец. От группы свободно стоящих вокруг Сигфрильдура людей отделился один и пошел в сторону, к скалам. Только сейчас Эстер почувствовала, что находиться в открытом платье на широком вересковом плоскогорье, по которому в разные концы проносился ветер, очень холодно, и обхватила себя за локти.

— Я не люблю гостей из большого мира. Они никогда не приносят с собой ничего, на что стоило бы обратить внимание. И я не ненавижу, когда мне напоминают о делах Бессмертия. Вряд ли ты такая смелая, девушка, что суешься ко мне уже второй раз. Я тебя отпустил потому, что ты помнишь имена и дела моего народа, так что эту причину тебя пощадить ты уже исрасходовала. Неужели ты будешь настолько умна, что назовешь мне другую?

— Имеющие Право на пути к Дому Бессмертия неприкосновенны, — больше всего на свете Эстер хотелось бы, чтобы ее голос звучал убежденно.

Сигфрильдур вдруг иронически хмыкнул, хотя раньше Эстер могла бы поручиться, что он и попытка пошутить — понятия абсолютно несовместимые.

— Однако недавно, если судить по твоему лицу, кто-то к тебе прикасался. Или это муж тебя побил за несговорчивость?

Наверно, первый раз в жизни Эстер Ливингстон искала ответ больше нескольких мгновений. Она встряхнула головой, подготовившись, приоткрыла рот, чтобы окончательно пригвоздить этого лошадиноподобного Бессмертного к камню, о который тот опирался спиной, скрестив ноги и испытывающее глядя на нее снизу вверх, но ничего сказать не успела, потому что из-за скалы показались двое. Один был из свиты Сигфрильдура, а второй держал его за плечо и уверенно ступал по мху, но верхняя половина лица была у него полностью закрыта полосой темной ткани. Спутанные светлые пряди, выбившись из-под повязки, свисали на нее, и из всех черт лица был отчетливо виден только широкий подбородок с трехдневной щетиной и ясно очерченный тонкогубый рот. Все вместе производило достаточно жуткое впечатление. Эстер безумно захотелось попятиться, поэтому она немного подвинулась вперед, чтобы последующее отступление было менее заметным.

— Слишком много людей из-за моря, Сигги, — у человека был глухой, словно переломившийся голос, но говорил он совершенно спокойно, даже миролюбиво. — Как ты терпишь их присутствие?

— Долго терпеть я и не собираюсь, — пробурчал Сигфрильдур.

— Никто тебя и не заставляет, — Эстер ясно понимала, что земля постепенно расступается под ее ногами, и она летит в пропасть, откуда далеко до благополучного завершения переговоров, но остановиться уже не могла. — Дай мне войти в Дом Бессмертия, и назавтра мы уже не будем осквернять чистую землю твоего острова.

— Зачем ты хочешь туда войти?

— А зачем ты туда пошел несколько веков назад? Я прекрасно помню, что тебя раздражают эти воспоминания, но ты сам напросился!

Сигфрильдура, как ни странно, ее слова словно обрадовали, будто он их ждал, и он вопросительно обернулся в сторону человека с повязкой на лице.

— Она лжет тебе, Сигги. И думает об этом, не скрываясь. Ее цель совершенно другая.

— В самом деле? — Эстер уперла руки в бока, совершенно не думая, что подобный жест плохо сочетается с изысканным платьем. — Может, твой замотанный тряпкой приятель сам тебе расскажет, какая? А я поберегу нервы, а то беседовать с тобой — не самое приятное занятие.

— Как я сумею это сделать? — Харальд Повязка произносил слова по-прежнему ровно и приветливо, словно разговор шел о завтрашней погоде. — Я прекрасно вижу чувства и намерения всех людей, но не могу же я читать мысли? Это недоступно никому на земле.

— Для чего тебе нужен Дом Бессмертия?

— Чтобы никто больше не имел права ко мне приставать с разными идиотскими вопросами!

— Почему вы не скажете ему п-п-правду? — Корви за ее спиной настолько переволновался, что даже обратился к Эстер напрямую, чего последнее время вообще не случалось.

— Потому что он сам Бессмертный! Откуда вы знаете, что у него на уме? Тоже научились постигать чувства других и уверены, что он действительно хотел бы уничтожить Бессмертие и потому на нашей стороне? А где гарантия, что он не передумает в последний момент?

Сигфрильдур, хотя и не слышал перебранки, происходившей яростным шепотом, смотрел на них с презрительной насмешкой.

— У тебя что, есть выбор, девушка? Вы в моей стране и в моих руках.

— Б-б-бессмертный Сигфр… Сиг-фриль-дур, — Корви сделал вдох после каждого слога, и только поэтому смог более или менее внятно произнести его имя. — Если в-в-вошедший в Дом Бессмертия, находясь внутри, добровольно откажется п-п-принять Матрицу, м-м-механизм передачи Права будет навсегда сломан.

— Это правда?

— По крайней мере, у нас есть много д-д-доказательств.

Но Сигфрильдур смотрел исключительно на Харальда Повязку.

— Он полностью уверен в том, что говорит.

— Проклятье! Почему вы не сказали мне об этом раньше? Мы уже полчаса потратили на пустые разговоры!

— Сдается мне, что потратили исключительно из-за тебя, — Эстер все происходящее вокруг активно не нравилось, и потому ее голос звучал особенно ядовито. — Я сразу сказала, что мне нужно в Дом Бессмертия, а ты меня туда не пускал.

— Я и теперь не собираюсь тебя пускать.

Сигфрильдур поднялся, положив руку Харальду на плечо. Об Эстер и ее спутниках он словно забыл, отвернувшись в сторону и задумчиво рассматривая ближнюю гряду гор.

— Никто не может предугадать, какая из прошлых ошибок станет самой важной в судьбе. Если бы я тогда не принес клятву, что двери Дома Бессмертия будут закрыты для моего народа… Но, Хар, еще не все потеряно. Я потребую Права для кого-нибудь из своих домочадцев, и он войдет в один из Домов за морем.

— Да простит мне достопочтенный Сигфрильдур, что я осмелилась отнять у него славу победителя Бессмертия, — Эстер достигла высшей точки раздражения, и оттого заговорила совершенно спокойным, почти бесцветным голосом. — Но на твоем месте я бы изредка заставляла кого-нибудь пересказывать последние новости. Или предложила бы тому типу с тряпкой на лице потренироваться в их угадывании.

— За нами погоня Великих Бессмертных, — Тирваз шагнул вперед, взявшись здоровой рукой за пустой рукав, как он это делал всегда в важные моменты разговора. — Вскоре они узнают, что мы приехали сюда. У нас есть три-четыре дня, не больше. Эстер Ливингстон — единственная, кто может войти в Дом Бессмертия.

— А я вам говорю, что она туда не войдет!

Сигфрильдур не повысил голоса, но его рука сжалась в кулак, и Эстер срочно захотелось оглядеться по сторонам, потому что смотреть на длинное некрасивое лицо, по которому гуляют желваки, — малоприятное занятие.

— Я не собираюсь плодить Бессмертных на своей земле. А она непременно такой станет, когда пойдет в Дом Бессмертия.

— Почему?

— Потому что она испугается, — с небрежным презрением пояснил Сигфрильдур. — Она женщина. Когда она увидит все, что ей покажут о смерти, она выберет Бессмертие. Там все продумано.

— Ты заранее обвиняешь меня в трусости?

Сигфрильдур даже не посмотрел в сторону Эстер.

— Харальд Повязка — самый полезный из моих домочадцнв, потому что он умеет читать души людей, что приходят ко мне. Если вам интересно, он скажет, что у нее в мыслях.

— В самом деле? — Эстер не унималась. — Давно мечтала сама разобраться, о чем я думаю. А учитывая, в какой компании ошиваюсь последнее время, вряд ли я думаю вообще.

— Пусть она до меня дотронется, — проговорил Харальд, и наступила тишина. Лиц своих спутников Эстер не видела — все стояли за ее спиной, и оборачиваться она не собиралась, зная, что первым ее взгляд выхватит лицо Вэла, а ей отчего-то было физически больно на него смотреть. Люди Сигфрильдура хмуро ее разглядывали, и в глазах отчетливо читалось сожаление о потраченном времени. Эстер вытянула руку и какое-то время тщетно спрашивала себя, что она в самом деле здесь делает, а потом внезапно дотронулась кончиками пальцев до темной повязки. И сразу отдернула руку — ткань шевелилась, будто под ней часто-часто моргали ресницы, как бьющаяся бабочка.

Харальд тоже вздрогнул и отступил назад.

— Она думает… — медленно сказад он, — о предательстве…

Люди Сигфрильдура одновременно крикнули, шагнув вперед. Даже не зная древнего языка, на котором произносились их намерения относительно Эстер, можно было легко догадаться об их серьезности.

— О чужом предательстве, — уточнил Харальд. — У нее на душе тоска и страх перед будущим. Если человек в таком состоянии войдет в Дом Бессмертия, то нетредно догадаться, какой выбор он там сделает.

Эстер внимательно разглядывала носки своих туфель, также позаимствованных у Фэрельи, давно забыв, что они немилосердно жмут пальцы.

— Наверно, твой предсказатель прав, Бессмертный, — произнесла она наконец. — Сейчас я не очень гожусь для спасения мира. Дайте мне немного времени, чтобы собраться по частям. Другого выхода ведь все равно нет, я верно понимаю? Или ты сразу нас прогонишь?

— Вы все мне нисколько не мешаете, — сквозь зубы пробормотал Сигфрильдур, при чем на его лице ясно читалось, что от незваных гостей у него болят все части тела, способные испытывать боль. — Можете болтаться здесь сколько хотите, но пока Харальд не скажет, что ваша девушка готова войти в Дом Бессмертия, она его порога не переступит.

— Сколько угодно мы наслаждаться вашим гостеприимством не сможем, — глухо сказал Вэл за спиной Эстер, которая уже начинала думать, будто он принес обет молчания. — Или вы будете готовы выставить защиту против Департамента Охраны Бессмертия, когда они явятся сюда?

— Меня и мой народ ваши проблемы не касаются, — отрезал Сигфрильдур, — Выпутывайтесь из них сами, как хотите.


Через неделю картина, открывающаяся на холме перед гостевым домом Сигфрильдура, начала наводить тоску своей повторяемостью — несколько человек каждое утро в сыром тумане неподвижно садились у мигающего костра и неотрывно глядели на бродившую в стороне одинокую фигуру, сунувшую руки в рукава куртки и нахлобучившую капюшон на глаза. Она ни на кого не смотрела и упорно отворачивалась от ветра, выдергивающего на свободу спутанные рыжие пряди.

— Тирваз, ты в самом деле надеешься на то, что она решится?

— Люди никогда не переставали меня удивлять своими неожиданными поступками, Риго, — спокойно отозвался Тирваз, сидевший у костра на корточках и длинной веткой поправлявший угли. — Странно, что ты не придерживаешься того же мнения, ведь из всех нас ты больше всех с ними возился.

— Именно поэтому, — пробормотал беловолосый Риго в подветренную сторону.

— Из всех существ, населяющих этот мир, люди самые странные — иногда они совершают действия, которые невозможно объяснить их собственной пользой. Вдруг у них что-то такое переклинивает в голове, и они делают нечто исключительно ради других. Поэтому надеяться в нынешней ситуации мы можем только на людей, больше не на кого. Иначе…

— Что иначе? — истерически выкрикнула Фэрелья, наклоняясь вперед, и ее глаза, принявшие цвет изумрудного мха, которым были покрыты окружающие горы, угрожающе засветились. — Договаривай! Что иначе?

— Иначе мы навсегда останемся на этом острове, — пожал плечами Тирваз. — Ни от кого не секрет, что собраться всем вместе, пересечь границы и проскользнуть через людские кордоны нам в этот раз было гораздо сложнее, чем прежде. А скоро мы вообще потеряем эту способность.

— Я не хочу! — Фэрелья продолжала срываться на крик. — Я ненавижу эти голые камни и холодное море!

— Точнее сказать, здесь в твоей силе нуждаются гораздо меньше, чем на развратном юге, и тебя это злит, — маленький Осмод спокойно смотрел на разлетающиеся в приступе гнева золотые локоны.

— Если бы я обращала внимание на слова привратников и мальчиков на побегушках, я бы разозлилась по-настоящему!

— Я на твоем месте не рассчитывал бы на людей как на спасителей, Тирваз, — белокурый толстяк, похожий на Фэрелью, задумчиво покачал головой. — Они с завидным упорством уже много веков подряд проделывают все, чтобы уничтожить этот мир, или, по крайней мере, нанести ему непоправимый вред. Разрушение получается у них гораздо лучше спасения.

— Это правда, Фрэли. Но ты ведь не станешь отрицать, чо если бы не было людей, то мир бы замер на месте? Разрушение — это тоже движение вперед и начало чего-то нового.

— Предлагаю хотя бы на время перестать мыслить отвлеченно, — Риго несколько раз гулко хлопнул в ладоши, призывая всех к порядку. — Мы все сейчас зависим не от абстрактного человечества, а от одной конкретной особы. Тирваз, распрострняется ли твоя непонятная уверенность в людях на Эстер Ливингстон?

Все одновременно повернули головы к ставшей совсем маленькой фигурке на краю верескового поля.

— У нее нет ничего, что привязывало бы ее к этому миру.

— Она считает, что потеряла способность любить, и потому жить ей незачем.

— Она боится смерти, как любой из людей, кто подойдет к этому слишком близко и задумается о подобных вещах.

— Именно поэтому, — Тирваз спокойно пошевелил в костре обугленной палкой, — я рекомендую всем привыкать к здешнему климату и не жаловаться.

В этот момент ссутулившаяся фигурка помедлила, пиная землю носком высокого ботинка, и повернула обратно, перейдя с расслабленной походки на быстрый спортивный шаг. Волосы у нее совсем растрепались, намокли и сивсали на глаза, но она нетерпеливо смахивала их ладонью.

— Слушай, Тирваз, я хочу немного проехаться. Не составишь компанию?

— А ты уже научилась держаться в седле?

Тирваз совершенно не иронизировал, поскольку на иронию был не способен, а говорил абсолютно серьезно, в его голосе даже скользило участие. Но искренность собеседника была настолько чуждым для Эстер понятием, что она немедленно приняла вызов и приготовилась к ответному удару:

— Боитесь, что ваша последняя надежда сломает себе шею? Что же, бегите к Сигфрильдуру, умоляйте посмотреть, какие чудеса храбрости я демонстрирую — может быть, он тогда убедится в моем абсолютном бесстрашии, и все быстро закончится?

— У господина Эйльдьяурсона немного другие границы бесстрашия, — по-прежнему невозмутимо ответил Тирваз, поднимаясь с земли.

— Потому что он умалишенный, про это давно написали во всех журналах! — надрывалась Фэрелья им в спину. — Мы уже две недели живем на острове, которым правит сумасшедший, так можно и самим свихнуться!

— Как сказал бы Лафти — "моя дорогая, разве можно лишиться того, чего не было с рождения?"

Однако даже Эстер пробормотала эти слова в подветренную сторону. Ссориться с нежной и ласковой Фэрельей, воплощением любви, по доброй воле не захотел бы никто из обитающих на земле. А Тирваз, услышав ее реплику, не повел и бровью, уверенно приподнимаясь в стременах, чтобы лучше видеть ведущую через холмы тропу.

Он двигался первым, и потому Эстер спокойно могла разговаривать с его затылком — обычным коротко остриженным ежиком темноволосого мужчины со смуглой шеей и рельефными мускулами на спине, хорошо различимыми под рубашкой. И лишь тонкая ткань заурядной клетчатой рубашки невольно заставляла задуматься о том, кто же перед ней, потому что в стылом воздухе вознесенного над морем плато висела мелкая взвесь из дождя с инеем, заставляющая Эстер зябко передергивать плечами и дышать в воротник пуховой куртки, чтобы было теплее.

— Вы все теперь презираете меня?

— За что? — поразился Тирваз.

— За то… за то, что вам приходится столько ждать. Что я не могу… войти в Дом Бессмертия.

— Я вас не совсем понимаю, госпожа Ливингстон. Я, например, от вас ничего не жду.

— Послушай, Тирваз… ты ведь должен все знать про такие вещи… может ли человек на самом деле перестать чего-либо бояться? Может, к страху надо привыкнуть… и тогда он перестает так давить на тебя? Ведь есть же люди действительно бесстрашные… которые ни перед чем не испытывают ужаса…

— Не совсем, — спокойно отозвался спутник Эстер, не поворачиваясь, тоном таким же обыденным, словно речь шла о том, что лучше попросить приготовить на завтрак. — Страх — такое же физическое свойство живого организма, как многие другие. Только некоторые люди, приближаясь к опасности, разгоняют это ощущение в своей крови до такой степени, что оно перестает быть страхом и превращается в наслаждение, как наркотик. Так что они не убегают со всех ног, как сделало бы любое разумное существо, ценящее свою жизнь и здоровье, а бросаются вперед, крича от восторга. Это большая сила, но она всего лишь оборотная сторона страха.

— Хорошо, пусть так… — Эстер нетерпеливо тряхнула головой, — а как можно… этого достичь… разогнать в себе страх, как ты говоришь?

— Самый быстро действующий из известных мне способов, — совершенно серьезно продолжил Тирваз, — это как следует наесться ядовитых грибов. Полагаю, наш любезный хозяин, господин Эйльдьяурсон, даже может показать, где они растут.

— Издеваешься, да? — Эстер натянула поводья, приостанавливаясь.

— Почему же? Я рассказал чистую правду, только не очень понимаю, для чего тебе все это нужно.

— Видишь ли… — Эстер опустила голову, разглядывая луку седла, — внешне я могу изобразить что угодно. Что мне наплевать на все, что от моей иронии завянут все деревья и цветы в радиусе нескольких километров… а на самом деле этот тип с повязкой прекрасно видит, что я места себе не нахожу от страха. Первые дни меня просто наизнанку выворачивало, но и сейчас… стоит мне подумать о том, что нужно войти в Дом Бессмертия… Я не знаю, что именно там происходит с людьми… но Сигфрильдур ясно намекал, что ни один вошедший, если только не обладает несгибаемой волей и поразительным мужеством, не откажется от Бессмертия, будучи в Доме… я последнее время ни о чем не могу думать, кроме этого своего страха… просто хожу кругами и прокручиваю его в голове… а ты еще говоришь, что не презираешь меня!

Тирваз наконец оглянулся через плечо — наверно, чтобы продемонстрировать Эстер выражение задумчивого удивления, возникшее на неподвижном смуглом лице с раскосыми глазами.

— Наверно, для меня все это слишком сложно, — проговорил он, пожимая плечами и вновь переходя на официальный тон, — но я никак не могу взять в толк, почему и чего вы боитесь, госпожа Ливингстон.

— Я боюсь, что никогда не перестану бояться! И что меня не пропустят из-за этого в Дом Бессмертия! Куда я на данный момент больше всего боюсь попасть!

— Спасибо, стало намного понятнее, — вежливо сказал Тирваз.

Они замолчали — Эстер, соскочившая с лошади, нервно теребила упряжь, упорно отворачиваясь в сторону. В темных от воды волосах, с которых наполовину съехал капюшон куртки, блестели мелкие капли, заставляя пряди свиваться колечками…

— Если вы опасаетесь, что вас не пропустят в Дом Бессмертия, то нет ничего проще, — рассудительным тоном заметил Тирваз у нее за спиной. — Идите туда с полной уверенностью, что примете Бессмертие, и страх исчезнет.

— Харальд сразу почувствует, что я обманываю, — Эстер нахмурилась.

— А зачем вам обманывать?

— Подожди… — она резко повернулась, раздувая ноздри и встряхнув головой так, что с воротника куртки полетела вода. — Ты что… правда хочешь сказать… чтобы я шла туда… чтобы я реализовала свое Право на самом деле? Ты… в своем уме?

— Любой бы на вашем месте так поступил не задумываясь.

— Я не любая!

— Вы не хотите получать Бессмертие только затем, чтобы подчеркнуть свое отличие от других?

— Нет, я…

— Вы в самом деле думаете, что отказ от Бессмертия что-то изменит в мире к лучшему, госпожа Ливингстон? Люди возненавидят вас за то, что вы отобрали у них призрачную надежду жить вечно, а сами останутся такими же — грубыми, жестокими, с примитивными желаниями, достойными только презрения, а не самопожертвования в их честь. Они с радостью будут топтать вас ногами и плевать в лицо, если смогут дотянуться. Вы ведь всегда относились к большинству людей с пренебрежением, а теперь мучаетесь из-за грядущей участи мира? Которую все равно не увидите, если останетесь смертной, и которая будет вам безразлична, если реализуете свое Право?

— А вы? Твои… как это назвать… родичи? Лафти, Фэрелья, Ньерри? Что с ними будет?

— У вас сложилось несколько превратное представление из-за нашего временно позаимствованного человеческого облика, госпожа Ливингстон. Да, мы очень сильно привязаны к этому миру, но так же, как эти горы, скалы и море, — Тирваз обвел рукой пространство вокруг. — Вам будет очень жаль, если землетрясение разрушит этот изумительный по красоте склон, поросший вереском, но вы же не станете жертвовать собой и становиться на пути лавины?

Эстер невольно огляделась. Они стояли на краю долины, куда вниз с плато вела извилистая каменистая тропа. Впереди холмы смыкались с двух сторон, образуя узкий просвет, и возле беспорядочно расставленных камней, вырастающих из земли, словно зубы, был хорошо заметен обстоятельно устроенный походный лагерь — натянуто подобие большой палатки или маленького шатра, рядом по земле вился дым костра. Несколько людей сидели рядом на корточках, протянув руки над пламенем, двое или трое расхаживали возле склона, и Эстер с удивлением заметила у них небрежно закинутые за спину, но все же вполне реальные лучевые бластеры.

— Интересно, что здесь можно охранять? Дверь в личную сокровищницу Сигфрильдура? А мне казалось, что золото не имеет для него такого значения.

— На свете сушествует дверь, которая сейчас имеет гораздо большее значение, — отозвался Тирваз, хотя Эстер не была уверена, что говорила вслух. — Дверь, ведущая в Дом Бессмертия.

Эстер присмотрелась — в склоне действительно был пробит проход, хакрытый небольшими, не особенно различимыми, выкрашенными бурой краской желехными створками. Дом Бессмертия в Исландии был мало похож на роскошные дворцы из стекла с яркой подсветкой, построенные в свое время лучшими архитекторами и занимающие место городских достопримечательностей из первой десятки, на уровне чудес света.

— Он ее охраняет от меня?

— И от тех, кто может пытаться помочь вам туда попасть.

Эстер только головой покачала. Она уже ясно могла различить темную повязку на лице одного из сидящих у костра людей, запрокинувшего лицо к небу.

— Ты прав, люди вряд ли заслуживают чего-то хорошего. В них слишком много недостатков, и кому, как не мне, знать об этом, ведь я такая же. Они могут бесконечно раздражать и вызывать желание навсегда с ними покончить. Но они живые, слышишь, Тирваз? В каждом есть искра — пусть она называется душой, или как угодно. Ты не поймешь! Я не могу объяснить! И если я буду чувствовать, что могла что-то сделать, чтобы они жили по-другому… пусть немногие из них… могла сделать, и не сделала…

Она махнула рукой, не договорив, и стала спускаться вниз по склону, неловко, но упрямо перенося вес на правую ногу, которую ставила боком, пытаясь опираться о камни. Мелкая галька сыпалась у нее под ботинками, заставляя скользить.

Тирваз задумчиво смотрел ей в напряженную спину.

— Эй, хотите совет? — сказал он негромко. Неизвестно, услышала его Эстер или нет, потому что оборачиваться она не могла, сосредоточившись на спуске. — Есть еще одно средство избавиться от страха — полностью забыть про себя. Это очень редкое состояние, когда собственная боль и собственная возможная радость совершенно неважны, но некоторым изредка удавалось его достичь. Правда, обычно это происходило накануне смерти в битве или перед казнью. Так что подумайте трижды, нужно ли это вам, госпожа Ливингстон.

Несколько минут назад Эстер не преминула бы ответить: "Что я особенно в тебе ценю, Тирваз, так это умение произносить добрые напутствия". Но сейчас она не произнесла ни слова, внимательно глядя себе под ноги.


— Если Сигфрльдур не хочет тебе помочь… и не дает денег, чтобы ты мог уехать и сделать операцию… я клянусь, что каждый из нас сделает для этого все возможное!

Эстер выпалила эту фразу, слегка запинаясь, потому что переводила дыхание после экстремального спуска с горы, но достаточно быстро, чтобы понять — она долго прокручивала ее в голове. Но Харальд, сидящий на корточках у костра, даже не повернул головы на ее голос. Зато Корви, которого она с изумлением заметила рядом и который вертел над огнем длинный прут с какими-то колбасками, гневно и презрительно фыркнул, вложив в этот звук все свое истинное отношение к подобным методам вдеения переговоров.

— А зачем мне уезжать? — спокойно спросил Харальд Повязка.

— Ты… твои глаза ведь еще можно вылечить, — у Эстер отчего-то вновь возникло ощущение, что она скользит по горе, и камни осыпаются у нее под ногами, открывая путь для свободного падения, но она упрямо продолжила: — Веки двигаются, значит, они не до конца мертвые. Сейчас врачи могут…

— У меня никогда не было проблем с глазами, девушка из-за моря, — тонкие губы Харальда чуть изогнулись с одной стороны. Видимо, это был его способ веселиться. — Я думаю, что они сейчас здоровее, чем твои, ведь вы все не отрываясь смотрите на свои светящиеся машинки, которые таскаете с собой. Гораздо чаще, чем на горы, воду и солнце.

— Ты можешь видеть, но постоянно ходишь с завязанными глазами? — Эстер резко села на камни.

— Иначе я не увижу остального. Вернее, смогу увидеть только очень смутно, — Харальд равнодушно пожал плечами. Голос его звучал так, будто он объяснял трехлетнему ребенку, что ночью положено спать. — А Сигги и его людям нужен такой, как я.

— И ради этого ты решил никогда больше не видеть света?

— Вначале мне показалось, что ты умная, девушка из-за моря. Ты ведь должна понимать, что ничего нельзя получить, не отдав взамен столько же. И чтобы добиться чего-то, нужно прежде всего решить, от чего отказаться.

— Бред какой-то!

Эстер пробормотала эти слова вполне искренне, но растерянно. Было видно, что разбежавшиеся мысли еще не до конца собрались обратно в ее голове. Она меряла широко раскрытыми глазами непроницаемое лицо, закрытое темной тканью и повернутое к ней вполоборота, и в ее взгляде преобладал плохо скрываемый ужас.

— Неужели умение понимать, что чувствуют люди, настолько ценно для тебя? Сомневаюсь, что ты очень часто видишь в других что-то хорошее. Только ради того. чтобы почувствовать над ними свою власть…

— Власть не нужна ни одному из тех, кто остался здесь жить, — Харальд покачал головой. — Даже Сигги, и ему в первую очередь, хотя он в этих местах полный хозяин. Ты ведь уже много дней прожила с нами, девушка, а в голове у тебя по-прежнему все разложено по отдельным ящикам, как у всех людей из-за моря. Иногда я вижу цветные сны, — голос его зазвучал слегка приглушенно, — и немного жалею, что не смогу увидеть, как вода меняет свой цвет в других странах… и какими яркими могут быть краски у камней и листьев. Но когда я смотрю на вас, приходящих оттуда, мое сожаление совсем слабеет.

Он замолчал, и Эстер, подыскивая ответ, невольно огляделась по сторонам. Начинались сумерки, приходящие, как всегда, очень рано, и тени от камней у края долины расплывались, становясь менее четкими. Костер потрескивал, и негромкие голоса сидевших поодаль и перебрасывающихся медленными фразами людей сливались с шепотом ручья, бегущего за их спинами по скале и впитывающегося в мох. Одинокая звезда, далекая и неяркая, но прекрасно различимая на небе, висела над ущельем, словно отмечая плотно закрытые и полузасыпанные камнями двери Дома Бессмертия.

— Хорошо, ты счастлив здесь, и это прекрасно, — она загоаорила резким тоном, но какой был смысл скрывать от Харальда, что на самом деле чувствуешь? — Зачем тогда делать несчастными других? Никто из нас не хочет здесь оставаться. Разрешите мне войти, все закончится, и мы уедем.

— Сигги этого почему-то не хочет. Он уверен, что ты не справишься.

— Почему вы не дадите мне хотя бы попробовать? — Эстер протянула руки к огню и убрала пальцы, лишь когда жар стал нестерпимым. Странно, что хотя бы немного успокоиться она могла только от физической боли. — Выбора ведь все равно нет, никто другой туда войти не может.

— Не знаю, да в общем, мне это не слишком интересно. Раз Сигги так решил, я сделаю, как он скажет. Если ты хочешь знать мое мнение, девушка из-за моря, любой человек, вошедший в Дом Бессмертия, добровольно от него не откажется. Так что ваша затея изначально бесполезная. А что Сигги не хочет тебя пускать и создавать новых Бессмертных в твоем лице — это его дело.

— Ты на своем острове немного не в курсе, что люди уже добровольно отказывались от Бессмертия, — Эстер поспешно сунула пальцы в огонь, отдернув руку в последний момент. Собственные слова вызвали воспоминания, которые сейчас были ей совершенно не нужны. — Чтобы… чтобы передать его другим.

— Но не на пороге Дома, — равнодушно заметил Харальд. — Я не прав?

— Мне Бессмертие не нужно! Как вы это не можете понять?

— Ты такой же человек, как все остальные.

— А ты нет?

— К сожалению, — Харальд опять приподнял уголок губ с одной стороны, не утруждая себя пояснением сказанного — "к сожалению, да" или "к сожалению, нет". -Самый сильный страх, который живет в человеке — это страх смерти. И вся жизнь, которую люди создают вокруг себя — это попытка его заглушить. Заткнуть темноту ярким светом, оправдать свое существование какими-то смыслами, которые на самом деле исключительно нелепы, убедить себя, что часть его тела и его крови продолжится в других. Люди всеми силами продлевают свой день, только чтобы не думать о том, что ночь тоже существует. И что у нее совершенно другие законы.

— Мне казалось, смерти в первую очередь боятся те, кто уверен, что после нее ничего не будет. Или кто считает, что его посмертие будет ужасным. Кто верит… в наказание после совершенных в жизни поступков.

— А ты хочешь меня убедить, что сама не веришь? Или что полетишь на белых крыльях, пронизанная светом и осыпанная розовыми лепестками?

Эстер даже вздрогнула от неожиданности. услышав от Харальда собственные интонации и манеру говорить.

— Нет, я…

"Раньше я чаще думала об этом — может, потому что, что была другой и лучше, чем сейчас? Или наоборот, думать об этом бесполезно, потому что все равно истины никто не узнает при жизни? Почему я верю в то, что Бессмертие человеку не нужно, потому что он бессмертен и так? Почему никогда не хотела говорить вслух о таких вещах, как будто это самая сокровенная тайна, которую нельзя облекать словами? Почему мне даже никаких доказательств придумывать не надо? И почему тогда я не могу успокоиться, вырвать с корнем и отбросить в сторону страх, который во мне поднимается каждый раз, когда я смотрю в сторону этих дверей в скале? Зачем вообще все это именно мне?"

Харальд слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.

— Не услышал пока что ясных доказательств, что ты не боишься смерти, девушка из-за моря. Попробуй сделать так, чтобы я поверил в это, и ты пойдешь дальше.

— Прекрасно! — Эстер постепенно начала приходить в свое прежнее состояние. — Предлагаешь мне совершить ритуальное самоубийство, чтобы ты убедился в моем бесстрашии? Надо только выбрать наиболее эстетичный способ, а то как-то неудобно входить в Дом Бессмертия с высунутым языком или волоча за собой кишки. Правда, он у вас такой неказистый, никакого величия, что, может быть, и так сойдет.

Сидящий поодаль Корви, у которого было хорошо развито писательское воображение, внезапно поперхнулся куском жареной колбасы, из чего можно было сделать вывод, что он подслушивал весь разговор до последнего слова.

— Странно, — Харальд даже не изменил тона, видимо, в числе необычайных способностей черная повязка награждала его иммунитетом к выходкам Эстер. — Как же ты сможешь идти, если будешь мертвая? Постарайся подумать еще, пока у тебя не очень хорошо получается.

— А как ты поймешь, что я не испытываю страха смерти? Ты в таком случае сам не должен его чувствовать. А разве такое возможно?

— Сильнее всего пугает неизвестность. Люди боятся мира мертвых потому, что ничего толком о нем не знают. Кроме собственных глупых выдумок, конечно.

— А ты знаешь?

Неожиданно Эстер ощутила страшную усталость от безнадежности. По ногам пошла дрожь, словно она только сейчас спустилась с крутого склона, и она незаметно стиснула колени. Чего она, в самом деле, добивается, пытаясь пробиться в какую-то полуразрушенную дыру в горе мимо законченного умалишенного? И не говорят ли подобные поступки очень выразительно об истинном состоянии ее собственного душевного здоровья?

— Мир дня и мир ночи существуют каждый сам по себе, хотя и переплетаются очень тесно. Правда, мало кто из их обитателей это замечает. Только такие, как я, кто сидит на границе, могут посмотреть в обе стороны и одинаково беседовать как с мертвыми, так и с живыми. У мертвых нет ничего такого, чего следует бояться, но там все другое, и объяснять это людям бесполезно. Это вне их понимания.

— Ты очень убедителен, — Эстер из последних сил сделала еще одну попытку, но ее не оставляло ощущение. что она проталкивается вперед в каком-то густом желе. — Я внимательно тебя выслушала и больше не пугаюсь. Пропусти меня, хотя бы ради сознания того, что не зря применял свое красноречие.

— Знаешь, почему я все еще трачу на тебя время? — Харальд еле заметно покачал головой, повернувшись в сторону, где внезапно стали четко различимыми две фигуры в застегнутых доверху куртках, не снимавшие рук со стволов бластера. — Обычно мне очень тяжело в присутствии людей из-за моря. У вас слишком… буйнве желания, вас всех прямо перекашивает от стремления получить что-либо. Но мне так и не удалось понять, зачем тебе это нужно. Ты хочешь уничтожить Бессмертие, но неясно, для чего. Логично было бы, чтобы оно никому больше не досталось. Но в тебе совсем нет ненависти. Даже сильной неприязни и зависти нет, а таких людей я встречал очень редко. Ты так рвешься в Дом Бессмертия, а сама-то понимаешь, зачем?

"Да, еще неизвестно, кто из нас двоих совершил больший прыжок в второну от своего ума, — уныло подумала Эстер, поддевая камень носком ботинка. — Жаль только, что от моего откровенного ответа этот милый человек не впадет во временное помрачение сознания, поскольку давно в нем находится. А я бы сказала — я хочу остановить Бессмертие, потому что однажды ко мне явились странные существа и убедили, что на земле исчезают настоящие ценности, от этого нарушается тонкая связь с потусторонним миром, где обитают души, и поэтому я, возможно, не смогу в свое время встретиться с душой одного человека, и если все миры исчезнут, то исчезнет и его душа, а этого я допустить не могу? На какой диагноз это потянет? Особенно, если учесть, что ты сейчас об этом человеке думаешь".

— Нет, — сказала она вслух, закашлявшись от вечернего тумана. — До конца не понимаю.

— Когда люди чего-то хотят для себя, или для кого-то другого, которого привыкли считать своим — их устремления хорошо различимы. Когда говорят, что ищут счастья для всех — всегда притворяются. А у тебя это как-то… совсем непонятно. Ты действительно считаешь, что если Бессмертия не будет, то что-то изменится к лучшему?

— Н-н-ну разумеется! — внезапно выкрикнул Корви, с силой швыряя в костер обугленный прут. — О счастье человечества д-д-думать гораздо проще, чем о тех, кто рядом с тобой! К тому же б-б-благодетели мира могут совершенно оправданно издеваться над ближними, раз п-п-перед ними такая великая цель!

Лицо и шея у него покраснело от прилива крови, и хотя в сторону Эстер он намеренно не поворачивался, возмущение исходило даже со спины.

— Господин Эммануэль Корви — известный писатель, — язвительно пояснила Эстер, испытав неожиданное облегчение от возврата в обычное русло общения. — Поэтому он не способен выражать свои мысли прямо и понятно для окружающих.

— Да она все равно ничего не способна п-п-понять! Если бы я не дал Гарайскому слово, что н-н-никогда…

Эстер поднялась.

— О многомудрый Харальд, придется нашу увлекательную беседу временно считать оконченной. Иначе ты начнешь читать в моей душе единственное яркое желание, и оно будет далеким от благости и всепрощения.

— Но в общем это п-п-правильно, — не унимался Корви, не обращая на нее никакого внимания. Похоже, он слишком долго носил в себе обличительные фразы, и теперь они выплескивались, как кипяток из чайника. — Она н-н-ничего знать и не заслуживает! Пусть п-п-потом все осознает, когда… Чего ему только стоило п-п-перешагивать каждый раз через себя, чтобы Аргацци ничего не заподозрили… чтобы они д-д-думали, будто он действительно ее предает из страха. Вэлу Гарайскому изобразить п-п-подлеца так, чтобы ему п-п-поверили! Одна неверная интонация, один в-в-взгляд… И это при том, что он…Лучше пусть д-д-действительно уйдет отсюда, а то я в нее швырну чем-нибудь!

Эстер уперла руки кулаками в бедра, некстати вспомнив, как прежние подруги часто обращали ее внимание на неженственность подобной позы.

— Господину Гарайскому, если не ошибаюсь, доводилось притворяться всю жизнь в силу профессии, так что у него прекрасный опыт. Не вижу в этом большой жертвы.

— Ну да, д-д-добровольно сделать так, чтобы тебя обнаружила Служба охраны и п-п-привела к Аргацци — мелочь вроде воскресного шопинга, не стоит и п-п-поминать! Спросите у Тирваза — разве бы ваши приятели п-п-позволили его просто так схватить, если бы он не решил этого с-с-сам?

Вот теперь Эстер по-настоящему ощутила падение в пропасть, до этого, видимо, она всего лишь примеривалась. Внутри все оборвалось, и она перестала чувствовать ноги, только бесконечный полет в темную пустоту, от которого перехватывало дыхание.

— Зачем? — более длинного вопроса она бы не одолела.

— А как еще они с Лафти м-м-могли бы узнать, к кому из Бессмертных вы попали и где вас д-д-держат? Они вдвоем целый п-п-план разработали, Лафти еще д-д-долго сомневался, что п-п-получится. По мельчайшему знаку, по крупице информации… сколько еще времени надо б-б-было у них провести, и все время д-д-держать легенду, чтобы живущие на свете семьсот лет ничего не п-п-подозревали! А Вэл еще так радовался… сказал — ради нее это совсем не с-с-сложно…И как только можно… всю жизнь, из-за такой…

Тут с Эммануэлем Корви произошла совершенно потрясающая вещь — он издал громкий звук, до странного похожий на всхлип, и с силой провел по лицу рукой.

Эстер смотрела на него во все глаза, ничего не соображая. Потом внезапно сорвалась с места, не произнеся ни слова, и ринулась в темноту, все наращивая темп. Вначале просто казалось, будто она бежит куда глядят глаза, не разбирая дороги, но Эстер поворачивала между камней, уверенно двигаясь вверх по склону. Дальше дорога через плато вела к водопадам у озера, а за ними располагался гостевой дом Сигфридьдура, в котором он поселил Вэла и Корви и который Эстердо сих пор упорно обходила стороной. Понятно, на лошади туда можно было бы добраться за пару часов, но Эстер упрямо бежала, словно не успев подумать логически или решив, что на свои ноги полагаться надежнее.


— Ага, вот вы, значит, как… А если мы вот так? Как вам это понравится?

Ехидный голос задумчиво, но беспечно протянул эту непонятную фразу как раз в тот момент, когда Эстер ударилась в дверь плечом — не потому, что хотела сломать, а потому что одна нога от бесконечного бега решила совсем отказаться перегнуться в колене и упереться в пол при очередном шаге, а возымела претензию волочиться следом, как костыль. Эстер не упала лицом вперед только потому, что вцепилась в притолоку, и смотрела, моргая, на поразительную картину, открывшуюся перед ней в комнате.

В единственном кресле у окна сидел Лафти, закинув обе ноги на подлокотник и болтая ими так, чтобы постоянно демонстрировать миру огромную дырку на пятке. Судя по полуприкрытым глазам, он находился в состоянии окончательного блаженства, что было странно, если учесть полное отсутствие поблизости вызывающих такое состояние напитков. Перед ним на низком столике была развернута большая шахматная доска. Вэл расположился с другой стороны, прямо на полу, отчего фигуры располагались на уровне его глаз — поза совершенно несвойственная вышколенному дипломату, пусть даже бывшему, отточенные манеры которого текли по жилам вместе с кровью. Он слегка покосился в сторону двери, но головы не повернул, только слегка подтолкнул пальцем одну из фигур на доске.

— Никакого снисхождения к несчастному, усталому путнику, даже не присевшему после тяжелой дороги! — заголосил Лафти, картинно воздевая руки и упрямо отрицая тот факт, что в данный момент из всех находящихся в комнате он разместился с наибольшим комфортом. — Вот человеческое милосердие в действии, вот оно!

— Вы выигрываете вторую партию подряд, — вежливо заметил Вэл.

— Да, но с какими усилиями! А я предпочитаю побеждать легко и не напрягаясь! Иначе какой в этом смысл? Киска, иди сюда, скажи своему приятелю, что с гостями так не поступают и вообще со мной надо обращаться более почтительно! В конце концов кто придумал эту игру?

— Ты откуда взялся? — спросила Эстер вместо приветствия.

Голос ее звучал невнятно, пересохший язык с трудом передвигался во рту, поскольку все остальные органы вроде зубов и неба очень ему мешали. Но губы отчего-то сами собой начинали постепенно разъезжаться в улыбке, пусть кривой, но, как ни странно, искренней.

— Эстер Ливингстон, я сгораю от стыда! Я совершил совершенно неподобающий для себя поступок — я обещал, что мы скоро увидимся, и выполнил обещание! Ужасно, просто невыносимо! Меня выворачивает от отвращения!

— Ты украл у Ньерри еще один корабль?

— Зачем мне корабль? — поразился Лафти. — У старины Сигфрильдура, правда, не в почете всякие современные штучки вроде Интернета, но этот твой дружок, — он непочтительно ткнул в Вэла пальцем, — как человек со сломанным хэнди-передатичиком, не может без них обойтись и натащил с собой достаточно. Конечно, не велико счастье снова лицезреть ваши физиономии, но с моими милыми родственничками я жажду увиедться еще меньше. Полагаю, они сейчас не в самом радужном настроении, а?

Лафти энергично подмигнул и снова уставился на шахматную доску.

— Ну вот, — заныл он, — опять заставляют собраться с мыслями! А мне было без них так хорошо! Господин Гарайский, вы разве не в курсе, что думать очень вредно? Немедленно перестаньте этим заниматься!

Эстер с изумлением обнаружила, что Вэл слегка улыбается, склонив голову набок, той самой рассеянной полуусмешкой, которая возникала на его лице только при общении с достаточно близкими друзьями, когда он чувствовал себя спокойно и свободно. Не слишком хорошо знающему его человеку он мог бы в такие мгновения показаться замкнутым и даже немного угрюмым, а он всего лишь отодвигал в сторону выражение холодного обаяния, используемого для чужих.

— Если не. ошибаюсь, несколько минут назад мы собирались приступить к разработке плана действий. Так что рекомендую просто ускорить движение мысли, чтобы это тяжелое испытание для вас поскорее закончилось.

В сторону Эстер он ни разу не посмотрел. С одной стороны, это было хорошо, потому что позволило распрямить дрожащие ноги, оторвать пальцы от дверного косяка и осторожно изучить с их помощью, во что превратились волосы на голове. С другой стороны, долго терпеть подобное было невозможно.

— Тут как раз думать не надо, — Лафти радостно зевнул и подкинул вверх очередную фигуру, снятую с доски. — В подобных делах чем меньше я размышляю над своими действиями, тем лучше получается. Импровизация, великая, искрометная и завораживающая импровизация, к которой у скромного Лафти такая склонность! Все зрители останутся довольны!

— Только учтите, что у них много оружия. И если что-то пойдет не так, второй попытки нам не дадут.

— Рассказать вам пару историй из моей юности? По крайней мере, скоротаем время за веселой беседой, без дипломатических нравоучений. Киска, тебе тоже будет полезно послушать, — Лафти адресовался к Эстер, дружелюбно махнув ногой в ее сторону. — А то у тебя слишком скучное выражение лица. Я все понимаю, без меня тебе было тоскливо, но теперь все хорошо, я с тобой, можешь расслабиться!

— О каком это плане действий идет речь?

— Стелла, ты в свое время все узнаешь, — голос Вэла звучал ровно, но смотрел он исключительно на сгруппировавшиеся в опасной близости друг к другу черные и белые резные фигурки. — Пока я не буду совершенно уверен в безопасности происходящего, начинать не имеет смысла.

— Он всегда такой нудный? — Лафти скривился. — Господин Гарайский, в полной безопасности от всего происходящего вокруг вы можете пребывать, только находясь в состоянии прохладного трупа. Да и то с трупом тоже может что-то случиться, правда, степень вашего безразличия к превратностям судьбы будет в данном случае несколько выше.

— Я говорю не о своей безопасности.

— Если уж вы решили дрожать за безопасность госпожи Ливингстон, гораздо полезнее потратить свое беспокойство на более реальные вещи. Например, переживать о падении курса валюты в Гвинее. Или об отсутствии потомства у длиннохвостых обезьян в гамбургском зоопарке. С ней же постоянно что-то происходит, какой смысл волноваться по этому поводу?

— Или вы оба мне сейчас скажете, что напридумывали, — Эстер шагнула вперед, изо всех сил стараясь, чтобы шаг получился решительный или по крайней мере ровный, — или я… чем-нибудь в вас брошу!

— О, превосходная мысль! — бурно обрадовался Лафти. — Киска, значит так: беги скорей в соседний дом, там у Сигфрильдура кухня для гостей, собери чего повкуснее, тащи сюда и кидай в нас до самого вечера. Учти, я очень люблю, когда в меня кидают жареными колбасками. Кстати, если кинешь заодно бутылкой виски, не беспокойся — я поймаю.

— В самом деле, иди, Стелла, — тон у Вэла был совсем другой. — Вряд ли мы придем к чему-либо разумному до завтрашнего утра. Отдыхай, мы тебя позовем.

— К чему такому разумному вы можете прийти? — Эстер почти кричала, собирая последние силы, чтобы придерживаться своей обычной манеры. — Думаю, я спокойно могу улечься в анабиоз лет на триста!

Вместе с тем ее слова о спокойствии было исключительно умозрительными — Эстер физически чувствовала, как ее дергает от волнения. Ощущение постоянного скольжения вниз, в глубокую пропасть, постепенно открывающуюся под ногами, с которым она пробежала всю дорогу, никак не желало утихать. Оно становилось все сильнее, потому что Вэл мягко улыбался и глядел в сторону, его не раздражали ее реплики и попытки постоянно влезать не в свое дело, она не чувствовала в нем вечного напряжения и недовольства самим собой, стиснутого до предела внутри и выплескивающегося наружу в насмешливом тоне и повороте головы. Он словно порвал натянутую пружину и теперь смотрел по-другому, будто готовился к чему-то.

— Киска, я знаю, что ты любишь поспать, но все-таки… — Лафти примиряющее разел руками, — надо побыстрее с этим заканчивать. У входа в Дом Бессмертия сейчас скопилось какое-то количество парней с бластерами, которые думают, что если они помашут у тебя пушками перед носом, ты туда не войдешь. Смешно даже! Помню, я один раз тоже пришел к одним воротам, а меня поджилает милая собачка с тринадцатью головами… нет, в тот раз там была девица с пятками, вывернутыми наружу… ладно, детали мы, пожалуй, опустим…

— Для тебя не будет никакой опасности, Стелла, я обещаю. Мы придумаем, как это сделать.

— Вы собираетесь брать приступом Дом Бессмертия? Чтобы я туда вошла?

— А как иначе? Ты можешь предложить другой путь?

Эстер посмотрела на человека с темными волосами и усталым лицом, сидящего на полу перед ней. Окончательно забросив партию, он снял с доски белого ферзя и вертел в длинных пальцах, которые Эстер знала наизусть, до формы ногтей и родинок на фалангах, внимательно разглядывая резные выступы, словно пытаясь определить что-то нужное для себя, но скорее всего для того, чтобы иметь возможность не поднимать головы.

"Он меня никогда не простит", — сказал неожиданно ясный холодный голос в ее голове. И Эстер закричала, срывая голос, которому и так за последнее время немало досталось, не чувствуя никакого облегчения, только стремление успеть, пока не рухнула окончательно на дно пропасти:

— Лафти! Уйди сейчас отсюда! Куда хочешь! Я тебя умоляю!

Тот покосился на нее с явным неудовольствием, но неожиданно послушно задрыгал ногами, пытаясь выбраться из глубокого кресла, и последовал к двери, громко бормоча себе под нос: "Не больно и хотелось здесь сидеть, в самом деле…"

— А выиграл опять я! — крикнул он торжествующе за секунду перед тем, как хлопнуть дверью, и Эстер невольно вздрогнула, а Вэл философски дернул плечом, не ответив.

Она сделала несколько неуверенных шагов и села на пол рядом — не потому, что хотела опуститься на колени, просто ноги подкашивались, и к тому же Эстер надеялась, что сможет заглянуть Вэлу в лицо, но внезапно поняла, что сама не сможет поднять глаз.

— Стелла… — произнес он, когда стук капель внезапно пошедшего дождя так долго был единственным звуком в комнате, что сделался оглушающим. — Ты думаешь, что нам все еще надо что-то друг другу объяснять?

Она вскинулась, ощутив его руки на плечах, но как только попыталась шевельнуть губами, Вэл накрыл их своими. Его умение целоваться Эстер всегда относила к владению многими другими виртуозными искусствами, такими, как шахматы и игра на рояле, но никогда не могла ни запомнить, ни повторить технику, потому что голова у нее начинала кружиться через несколько секунд, она прижималась к нему, словно хотела раствориться, притягивала его руки к своей груди, и поднимавшаяся в нем волна захлестывала их обоих. Но сейчас Вэл аккуратно держал ее за плечи и только медленно проводил кончиком языка по губам.

— Ну пожалуйста… — прошептала она невнятно, пытаясь потянуться вперед, обхватить его руками за шею, почувствовать запах его кожи. — Пожалуйста… Вэл… пусти меня…

— Можешь обещать, что сделаешь, как я тебя попрошу?

— Ты о чем?

— Если я имею для тебя какое-то значение, ты пообещаешь.

Если честно, сейчас Эстер не могла ни о чем задуматься как следует. Все, к чему свелось ее существование — это попытки пробить эту преграду, что удерживала в нескольких дюймах от его тела. У преграды был его голос и губы, значит, она могла биться об нее несчетное количество раз…

— Ты… тогда простишь меня?

Его губы слегка изогнулись, словно вместе с поцелуем он передавал ей улыбку, которую сейчас она не могла увидеть.

— Это ты о чем?

— Я сделаю, как ты хочешь… если ты сейчас сделаешь то, что хочу я.

— Вот видишь, — он говорил грустно, но Эстер уже не вслушивалась, потому что преграда наконец подалась, и они вдвоем упали на пол, — о чем беспокоиться, если наши желания совпадают.

Позднее, наверху, под скошенной крышей маленькой мансарды, он снова прижимался к ее губам в тщетной надежде хоть немного заглушить вырывающиеся крики. Эстер изогнулась, вцепившись руками в край узкой кровати, с зажмуренными глазами взлетая навстречу сладкой судороге, растекавшейся изнутри.

И в этот момент спокойный голос на краю ее сознания сказал:

— Запомни, ведь ты обещала.


Они двигались по кромке обрыва, один за другим, стараясь идти беззвучно. Только Эстер, плохо видевшая в темноте, постоянно спотыкалась, и потому Вэл держал ее за руку. Идущий впереди Риго то и дело укоризненно оборачивался, но единственный признак, по которому можно было догадаться о его присутствии — это светящиеся глаза, в остальном он напоминал качающуюся в сумраке тень, не отличимую от каменных выступов. Такими же, наверно, выглядели и остальные, растянувшиеся цепочкой впереди и сзади. Когда они повернули за край ущелья, засвистел ночной ветер, и Эстер порадовалась, что он скроет шорох камней под ее ногами. К тому же постоянное молчание Вэла можно будет объяснить — он просто не хочет перекрикивать шум ветра. Он идет рядом с ней, его пальцы держат ее ладонь. Пока ведь все хорошо, почему же ей кажется, что его рука — это последнее, что ее отделяет от темноты? Они передвигаются по нижней тропе, так что скалы нависают над головами, закрывая небо и пряча их тени от выглядывающей луны, откуда же вновь вернулось ощущение пропасти под ногами?

Эстер растерянно поглядела вниз и пропустила момент, когда из-за поворота стали видны дежурные костры у дверей Дома Бессмертия. Ничего не изменилось — только пламя сильнее пригибалось к земле, и расхаживающие взад-вперед фигуры натянули капюшоны и слегка горбились, защищая руки и лицо от налетающего ветра. Лагерь Сигфрильдура не спал.

— Когда Лафти подаст тебе знак, ты побежишь к дверям, — это были первые слова, которые Вэл произнес с момента их ночного похода, и Эстер слегка вздрогнула от неожиданности. — Меня уже рядом не будет, я только тебе помешаю. Теперь послушай, Стелла, ты мне обещала…

Она постаралась вывернуться и посмотреть ему в лицо, но он не выпустил ее руки и глядел в сторону.

— Ты войдешь в Дом Бессмертия… и ты согласишься… его принять. Ты станешь Бессмертной, Стелла, ты поклялась сделать то, о чем я попрошу!

Она недоуменно помотала головой — еще не в знак отказа, просто не понимая до конца смысла произнесенных слов. Но Вэл по-своему истолковал ее движение и вцепился ей в локти, с внезапной силой рванув к себе.

— Ты это сделаешь! Ты дала обещание! Это единственное, о чем я тебя прошу!

— Зачем?

— Иди, Стелла, не теряй времени!

— Сначала скажи, зачем? Ты все-таки хочешь избавиться от меня?

— Если ты начнешь поднимать шум, ты только все испортишь.

Он отворачивался так, чтобы она не могла разглядеть его глаз.

— Ты просила… чтобы я простил тебя. Это мое единственное условие. Ты должна его выполнить. Иди.

Эстер дернула ткань куртки, вырывая ее из пальцев Вэла и оступаяьс на камнях. На этот раз обернулись все, кто двигался впереди — словно тревожные огни закачались в темноте. Пара огней остановилась, помедлила и направилась в их сторону.

— Если ты не скажешь, зачем тебе это нужно… я устрою такой шум, что все надолго запомнят! Я скажу, что ты выполняешь поручение Аргацци — уговорить меня не разрушать Право Бессмертия! Что они обещали тебе за это? Спокойную возможность жить в свое удовольствие? Чтобы вытянуть из меня обещание, ты даже был готов пойти на страшную жертву и оказаться в моей постели! Противно, конечно, но ты ведь знал, что по-другому эта психованная не согласится!

— Стелла!

Лучше бы она его ударила — физическая боль в голосе звучала бы совсем по-другому и быстрее бы прошла.

— Ты в самом деле будешь так обо мне думать?

Эстер покачнулась — воображаемая, но казавшаяся вполне реальной пропасть под ногами тянула к себе все сильнее.

— Да! И нечего говорить в будущем времени — я сейчас так думаю! Я в этом уверена!

— Эй, — настороженно позвал из темноты голос Лафти. — Что у вас тут происходит? Киска, если ты вдруг решила его побить, давай дождемся утра. В темноте можно промахнуться, знаешь ли. Вдруг еще в меня попадешь?

— Я никогда не сказал бы тебе, — Вэл неожиданно сам разжал руки и шагнул назад. — Получается, ты во мне пробуждаешь не только лучшие, но и самые дурные качества. Это всего лишь мелкий эгоизм… постоянное стремление выглядеть достойно… почему я не могу перенести, чтобы ты обо мне так думала? Но ты ведь все равно узнаешь, рано или поздно… почему я не могу подождать, почему так тороплюсь, чтобы тебе стало плохо?

— Если ты не начнешь в следующую секунду выражаться яснее, — прошипела Эстер, отмахиваясь от Лафти, который, впрочем, не рвался подходить близко, — я закричу так, что меня услышат на луне!

— Ты на это способна, я не сомневаюсь. Не волнуйся, все равно уже поздно что-то менять. Я скажу, Стелла. Я недавно прошел очередное обследование… если честно, они мне уже надоели, потому что результат не меняется. Врачи дают мне всего пять лет жизни, да и то из утешения, я думаю. По моим прогнозам — не больше трех.

Вот теперь дно пропасти ударило ее по ногам и непонятно, почему она осталась стоять. При падении воздух из груди вышибло, и Эстер хватала его раскрытыми губами, пытаясь сделать вдох.

— Для меня это самое страшное — уйти, зная, что я тебя оставил без всякой защиты. Видишь, как я глупо рассуждаю — будто от меня до сих пор было много толку… Но по крайней мере я знал, что могу что-то предпринять… что-то прилумать, чтобы помочь тебе, пока я жив… но сознавать, что я ничего сделать не могу… Конечно, они попортят тебе немало крови, но ничего серьезного не совершат… если ты будешь Бессмертной… Стелла… если ты меня любила хотя бы вполовину так, как мне иногда казалось… не надо мне так мстить… не заставляй меня мучиться…

Единственное, за что пыталась уцепиться лежащая на камнях и разбитая вдребезги Эстер Ливингстон — это за звук голоса, звучащего в темноте совсем рядом. Она с трудом подняла голову и посмотрела, отвернувшись в сторону, на закрытые двери в склоне горы, освещенные бликами костров. Раскачивающееся пламя начинало постепенно терять яркий цвет под медленно светлеющим изнутри небом. До рассвета оставалось не более часа.

Еще несколько минут этого предутреннего времени Эстер потратила, без всякого выражения разглядывая створки дверей, потом повернулась и молча пошла на свет костра. Вернее, ей казалось, что она бесконечно долго поползла, опираясь о камни сломанными руками и подтягивая непослушное тело.

— Ты это зачем? — зашипел Лафти. Застывшие в темноте тени тревожно задвигались, но попытки броситься наперерез никто не сделал. — Слйшай, киска, я очень уважаю импровизацию и неожиданные поступки, но сейчас обстоятельства не слишком способствуют… Куда тебя понесло?

— Может быть, попробуете меня схватить и задержать? — бросила Эстер через плечо.

— Ты полагаешь, мы не сможем на тебя никак воздействовать, не прикасаясь? — Риго шагнул вперед, и его белые волосы засверкали в полумраке. Когда он вышел из-за тени скалы. Эстер даже не обернулась. Все силы уходили на очередной рывок вперед.

— Оставьте ее, — ровно сказал Тирваз. Впрочем, его голос всегда звучал одинаково спокойно, невзирая на содержание произносимых слов. — Во-первых, уже поздно… — в самом деле, несколько сидевших у костра людей Сигфрильдура поднялись и настороженно вглядывались в темноту, повернувшись на невнятный шум. — А во вторых…посмотрим, что сейчас будет…

— Ясно, что — полный конец света, — пробурчал Лафти, нетерпеливо переступая на месте, то начиная размахивать руками, то обхватывая себя за плечи, настолько тяжело ему давалась позиция равнодушного созерцателя. — Если Тирри вместо попытки устроить хорошую драку выбирает философское отношение к происходящему — добра не жди.

Поскольку скрываться уже не имело особого смысла, все невольно сделали шаг вперед, неотрывно глядя в спину Эстер, подошедшей в этот момент к кострам наблюдателей. Расслышать что-либо было невозможно, поэтому оставалось только смотреть, как трое вставших перед ней расступились, освобождая место медленно двигавшемуся Харальду, вытянувшему вперед растопыренные пальцы и как Эстер вскинула руку в ответ и дотронулась до него.

— В ней совсем нет страха, — произнес тонкий рот, едва двигаясь под черной повязкой. — Она может войти.

Или, возможно, попытка чтения по губам не удалась, и Харальд сказал что-то совсем другое, например: "Холодноватая ночка выдалась, дело к зиме" или "Если некоторым не спится, то причем здесь я?". Но результат в любом случае был налицо — двое из людей Сигфрильдура пошли вперед рядом с Эстер, провожая ее к дверям Дома Бессмертия, которые в этот момент, явно подчиняясь приведенному в действие механизму, начали постепенно открываться.


Всего в мире существует десять основных версий события, произошедшего 29 октября в Пятнадцатом Доме Бессмертия, в Долине Дымов, на самом краю владений Бессмертного Сигфрильдура Эйльдьяурсона. Одна записана в виде отчета Департамента Охраны Бессмертия, несколько других послужили основой для рок-оперы и сериала из тысячи трехсот пятидесяти частей. Еще одна принципиально нигде не записывалась, поскольку ее пересказывали поколения в стране Сигфрильдура, а у них так было принято. Разумеется, были еще варианты для популярных газет и толстых экономических журналов. Поскольку первые принадлежали семейству Аргацци, а вторые контролировал Гирд Фейзель, версии сильно отличались друг от друга. История, бродившая в блогах по спутанным просторам всемирной Сети, очень смахивала на произведение, вышедшее из-под пера Лафти. И, конечно, все они возникли без какого-либо участия Эстер, поскольку она никогда не ответила ни на один вопрос о том, что произошло за закрытыми дверями Дома. Кстати, создатели версий, в большинстве оставшиеся безымянными, особенно и не настаивали на том, чтобы она пускалась в воспоминания.

Единственное общее место, которое существует у всех историй, это начало. Правда, происходящее в разных декорациях и разном звуковом обрамлении. Сидящая в кресле девушка положила ладонь с хэнди-передатчиком на мигающий зеленый индикатор и услышала: "Согласна ли ты. Эстер Ливингстон, принять Бессмертие по имеющемуся у тебя Праву и по доброй воле?"

Она вздрогнула, но не подняла головы со спутанными рыжими прядями, свивающими на лицо.

— Вам задали вопрос, — заметил уверенный голос откуда-то сбоку. В нем почти не была заметна легкая нервная интонация, поскольку его владелец имел возможность тренироваться в различных ситуациях за семьсот лет, проведенных на земле. Гирд Фейзель смотрел на нее с монитора наружного наблюдения.

— Она что, не слышит? — Гвидо Аргацци, говоривший из другого угла, возможно, тоже принимал все происходящее близко к сердцу, но в данный момент все чувства перебивало раздражение. — Эти долбаные хакеры обещали, что связь будет двусторонней.

— Брат, твои манеры всегда оставляли желать лучшего, — Симон за его спиной оперся о спинку кресла, заглядывая в экран. — Неудивительно, что госпожа Ливингстон не хочет отвечать. Но она нас прекрасно слышит, не так ли?

Эстер сглотнула и слегка мотнула головой, что можно было расценить и как согласие, и как возражение. Зеленый огонек индикатора терпеливо мигал. Видимо, он тоже был бессмертным и никуда не торопился.

— Госпожа Ливингстон, вы будете говорить?

— Что именно?

Эстер спросила хрипло, не поворачиваясь в сторону светившихся экранов, но было заметно, как трое безупречно одетых мужчин с ледяными глазами, до мельчайшей детали отражавшиеся на плоских мониторах, слегка перевели дыхание, почти одновременно.

— Вы должны принять Бессмертие. Остался последний этап. Нужно ответить "да".

— В самом деле?

Симон и Гвидо переглянулись. Фейзель был в своем излюбленном кабинете один, поэтму ему оставалось только смотреть прмяо перед собой.

— Мы согласны, что показанные вам сейчас картины… они не могут не производить сильного впечатления. Истинное понимание смерти… да, оно очень неприятно. Но от вас зависит, госпожа Ливингстон, если не полностью отдалить от себя все эти ужасы, то, по крайней мере, очень надолго от них избавиться. Вы станете Бессмертной… и свободной от боли, от того позора и грязи тела, которые видят все, кто сталкивается со смертью.

— Никогда бы не подумал, что она будет так реагировать, — перебил Гвидо. — Но тем проще.

Эстер наконец приподняла голову. Веки у нее покраснели, а ресницы слиплись от соли и размытой краски. На щеке виднелась светлая полоска.

— Я не назначала ни с кем встречи, — пробормотала она, — оставьте меня в покое.

— Постарайтесь успокоиться. Вы сейчас нажмете на индикатор и все, что вам только что продемонстрировали, не будет иметь к вам отношения очень долго. Если будете достаточно аккуратной — то никогда. Эстер, никогда — это прекрасное слово.

— Вы о чем? — она судорожно вздохнула и провела по лицу рукавом, не то чтобы успокаиваясь, просто окончательно потеряв силы. — Я… немного отвлеклась. Здесь действительно что-то говорили, но мне было не до того. Можно повторить?

Зрачки Фейзеля расширились так, что карие глаза превратились в угольно-черные.

— Повторить? Вам показывали вашу смерть, Эстер Ливингстон, а вы не обратили внимания?

— Я готова принести извинения, — наверно, сейчас Эстер не собиралась издеваться, но убийственные выражения у нее выходили сами собой. — Ребята, должно быть, очень старались.

— Стоп! — внезапно воскликнул Симон. — Не думал, что такое возможно, но по крайней мере это значительно упрощает нашу задачу. Госпожа Ливингстон, как видите, сильно расстроена, и мы догадаываемся р причине этого расстройства. Для нас существует мало невыполнимых вещей, особенно если это касается жизни и здоровья людей вне Круга. Проблема, постигшая Вэла Гарайского — вполне решаемый вопрос.

Даже если бы Эстер хотела посмотреть на него испытующим взглядом, она вряд ли что-либо толком разглядела. Веки набрякли и упорно не желали раскрываться до конца. Но мутная пелена, затопившая сознание, понемногу начинала рассеиваться — просто потому, что невозможно плакать бесконечно.

— Это часть сделки? — она попробовала сощуриться, чтобы немного утихла резь в глазах. — Очень щедро с вашей стороны. Но раз вы сами признаете, что больших усилий вам это стоить не будет, то, надеюсь, вы не слишком расстроитесь, если я откажусь.

— Интересно, каково вам будет жить с мыслью о том, что могли спасти человека, котоого якобы любите. Выходит, не настолько сильно?

— Я просто знаю, каково будет ему. В отличие от меня, вы его плохо знаете, Великие Бессмертные. Да вам и не понять. Поэтому не стоит говорить о вещах, которые вам недоступны. Не раздражайте меня, а то я нажму на индикатор отказа слишком быстро.

— Однако до сих пор вы этого не сделали. Значит, вам все-таки интересно, что мы можем вам предложить?

Эстер не ответила, дернув плечом и уставившись на зеленый огонек, мерцающий рядом с ее ладонью. С каждой секундой его свет становился все ярче, словно удивляясь, почему на него не обращают внимания, настойчиво приглашая. Тусклый красный рыжачок сбоку был гораздо менее заметен, но все-таки он был. Это право существовало точно так же, и никто не мог его отменить.

— Я попробую угадать, на что вы согласились бы, госпожа Ливингстон. Если хотите, у вас будет ни чем не ограниченное количество денег и возможность решать, что будет с теми людьми, которых вы выберете. Мы предполагаем, что вы будете выбирать в основном всяких странных создателей стихов, безумных картин и прочих носителей бесполезных знаний. Ну и еще, возможно, неизлечимо больных и убогих. Нас это, разумеется, будет сильно раздражать, но мы согласны пойти на такое. В конце концов, в мире необходимо какое-то равновесие, на это будет даже любопытно посмотреть. Вы создадите свой мир внутри того, который вам не очень нравится. Вы ведь всегда мечтали двигаться против течения событий, чтобы судьба поворачивала вслед за вами, а не наоборот. И это не пустая гордость, Эстер, вы в самом деле этого добились. Договориться дальше, как это произойдет и как защитить ваши права, чтобы вы были в них уверены — дело техники. Времени у нас достаточно, правда?

Наверно, все же не стоило так безудержно рыдать, когда слезы буквально выворачивают наизнанку. В результате резкая боль отступила, но в сознании не могло удержаться ни одного яркого образа. Но Эстер и без того прекрасно представляла, что ей предлагают.

— А хотите, я угадаю, Симон, почему вы так легко додумались до того, что мне нужно? Потому что шестьсот лет назад сами собирались действовать так же. Интересно, кто устал первым — вы от своих подопечных, или они от своего покровителя?

Симон Аргацци всего лишь изящно поменял позу за креслом брата. Он на мгновение исчез с экрана монитора, и потому никто не увидел выражение его лица. Наверно, и к лучшему.

— Хорошо, — голос Гирда Фейзеля ничем не напоминал Великого Бессмертного, поскольку он говорил, как человек, страдающий зубной болью. — Вы добились и этого. У вас будет право голоса и вето в Конклаве Великих Бессмертных. Вы сможете выдвигать кандидатуры получающих Право. И вряд ли кто из нас будет часто вам отказывать, чтобы вы в свою очередь не чинили препятствий нашим предложениям. Только я не хотел бы обсуждать все детали прямо сейчас. Лучше позднее, когда я немного успокоюсь.

— Могу себе представить, кого она станет предлагать! — Гвидо стиснул подлокотник кресла в тщетной попытке вообразить, что это шея Эстер. — Я привыкну смеяться на Конклаве, а это дурная привычка!

— Тогда попробуйте смеяться каждый раз, когда смотритесь в зеркало. По крайнйе мере, привычка будет более разумной.

— Да ты…

— Братец, потише. Обычному человеку, даже имеющему Право, сложно вот так сразу осознать, на что мы согласились. Я бы предпочел, Эстер, наделять вас подобными возможностями плавно и постепенно, но обстоятельства вынуждают. Хотя, должен признать, вы достойны многого, в том числе и права наделять Бессмертием других. Более головокружительной карьеры среди Великих никто не делал.

Эстер вновь замолчала, словно выпав из разговора. Внезапно она вспомнила, что ей напоминает бесконечно мигающий зеленый огонек. Точно такой же горел перед ее креслом в самолете Сигфрильдура, когда они летели над океаном, повернувшись друг к другу, закутанные одним пледом до горла, чтобы скрыть расстегнутую одежду и руки, бродившие везде, куда могли дотянуться. Глаза Эстер закрывались, но она упрямо вскидывалась всякий раз, когда прядь ее волос взлетала от его дыхания.

"Веселых легенд в мире очень много, Стелла. Знаешь, что рассказывают, например, об одном ученом из Института Бессмертия? Говорят, что он участвовал в создании Матрицы не затем, чтобы всех наделить возможностью бесконечной жизни, а наоборот".

"Наоборот — это как?"

"Он хотел, чтобы люди совершенствовались. Понимали свое истинное предназначение в мире, становились лучше. Уже очень смешно, не так ли?"

"Конечно. Я не смеюсь во весь голос, только чтобы не перебудить всех. Иначе они тебе начнут страшно завидовать… и не достигнут совершенства".

"Так вот, этот ученый считал, что в Дом Бессмертия нужно пускать только людей, находящихся уже на очень высокой ступени движения к лучшему. Чтобы это было для них испытанием — согласиться на Бессмертие или отказаться от него. Что якобы только так, ответив для себя на этот вопрос, можно шагнуть еще выше. Забавно, правда?"

"Необязательно для этого заходить в Дом Бессмертия. Я, например, знаю одного человека…"

"Только я что-то не заметил в себе признаков улучшения".

"Потому что лучше быть невозможно".

"Стелла, — Вэл зажмурился и с трудом перевел дыхание от прикосновения ее пальцев, — я всегда говорил, что тебе пора делать операцию на зрение. Или, по крайней мере, не снимать очки".

— Госпожа Ливингстон, мы понимаем, что вы устали, но отдохнуть лучше потом. Нажмите на индикатор.

— Вот странно, — пробормотала Эстер, с силой дергая себя за волосы, чтобы слезы не полились снова. — Почему человеку обязательно надо умереть, чтобы понять, что он настоящий человек? Где справедливость?

— Эстер, еще очень много нужно будет сделать. Давайте не станем терять времени.

— Вам, наверно, действительно придется много чего делать, — Эстер передвинула руку к красному рычагу. — Разберетесь без меня.

— Стой! Подожди! Дослушай, а потом нажмешь!

Поскольку это закричал Гвидо, нагибаясь вперед, Эстер невольно задержалась — настолько непривычным было исходящее от него усилие что-либо объяснить.

— Хорошо, ты хочешь жить, как тебе вздумается. Ты не хочешь Бессмертия, — старший Аргацци говорил сбивчиво, с резко проявившимся южным акцентом. — Твое дело. Но при чем здесь все остальные? Почему ты решаешь за других? Ты собираешься убрать Бессмертие из этого мира. Плевать, сколько усилий люди потратили, чтобы его достичь. Те люди, которых ты стала бы уважать, я уверен. Ладно, а почему ты думаешь, что от этого станет лучше? Ты сама так решила? Или кто-то убедил тебя? Почему людям будет лучше, если Бессмертие исчезнет?

— По крайней мере, у нас не так много глупых человеческих желаний, госпожа Ливингстон. Поэтому мы — далеко не худшие правители. Ваши непокорные приятели смогут быть лучшими? Вы ведь уверены, что нет.

— Вы возьмете на себя ответственность за кровь и хаос, которые выплеснутся на землю, если наша власть пошатнется? Какой еще красивой сказкой вы привлечете людей, если не будет Бессмертия? Обычных людей, Эстер, а не избранных интеллектуалов, к обществу которых вы так тяготеете, людей, которых вы невольно сторонитесь и которых не понимаете? Вы захотите с ними возиться? Не обманывайте себя.

— Вы тоже себя обманываете… — Эстер помотала головой, но ее рука заметно отодвинулась в сторону от красного рычага. — Люди не создавались бессмертными. Если постоянно нарушать принципы существования… то мир рано или поздно исчезнет. И тогда уже ни с кем не надо будет возиться.

— А когда это еще произойдет? — мягко поинтересовался Симон. — И об этом надо беспокоиться нам — у нас впереди вечность. А если вы, Эстер, отказываетесь от бесконечной жизни, то о чем вам переживать?

— Да мы же все живем вечно! Только не всегда здесь… как вы не понимаете… — Эстер вскочила, опрокинув кресло, но впервые в жизни не ощутила ни малейшей неловкости от собственных резких движений. — Ваше бессмертие — это просто затянутая агония. А вы еще пытаетесь навязывать ее другим!

— Допустим, — Гирд Фейзель поднял глаза, и его лицо сделалось каменным. — Мы агонизируем, но находим в этом много приятных сторон, и по крайней мере, не испытываем болезненных ощущений. Чего я не могу обещать вам, госпожа Ливингстон. Вы думаете, мы не позаботились о всесторонней защите Домов Бессмертия? Вероятность того. что найдется безумец, получивший Право, пришедший сюда в твердой памяти и решивший после всех показанных ему картин отказаться от Бессмертия, была рассчитана как один шанс на двести миллионов. На земле никогда не появится столько Бессмертных. Но неважно — это мы тоже предусмотрели.

— Нажми на рычаг отказа, — Гвидо Аргацци широко ухмыльнулся. — Матрица Бессмертия будет разрушена. Но ты умрешь в тот же момент, и не самой приятной смертью, могу обещать. Задумалась?

Эстер действительно замерла, не донеся руку до рычага. Она стояла, слегка пригнувшись, словно готовясь прыгать, и на бледном лице медленно проступило непонятное выражение — его можно было бы считать торжеством, если бы она улыбалась, и злорадством, если бы она не была такой печальной.

— У меня есть одна особенность характера, Великие Бессмертные. Можете уточнить у всех, кто уже от нее пострадал. Если я что-то вбила себе в голову, то я никогда не задумываюсь.

Тонкие пальцы, с трудом вцепившиеся в рычаг, сорвали его, и Эстер упала на пол, с облегчением проваливаясь в темноту.


Голубой свет, пробивавшийся через веки, немилосердно бил по глазам. К тому же в нем мелькали четкие темные тени. Эстер моргала, глядя в небо, до тех пор, пока не осознала, что это птицы с широко развернутыми крыльями делают круги под солнцем. И неизвестно, что сильнее врывалось в ее сознание, заставляя приходить в себя — резкие птичьи крики или шум прибоя.

— Лень — вот что их всех погубит. — сказал ехидный голос в стороне. — Одно счастье — их жизнь устроена так, что им постоянно нужно добывать себе средства к существованию. Иначе бы они все так и валялись без движения.

— Между прочим, я умерла. Мне так сказали, — Эстер попробовала пошевелить чем-нибудь, начиная с пальцев на ногах. — Мертвым никакие средства не нужны.

— Давай, давай, — жизнерадостно отозвался голос. — Тешь себя,

Эстер приподнялась на локте. Она лежала на скале, вылающейся далеко в море — по крайней мере, впереди не было заметно ничего, кроме обрыва и сине-зеленой воды. Солнечные блики, пляшущие на волнах, говорили о том, что близится полдень, а значит, прошло не более трех-четырех часов, но Эстер не обольщалась.

— Довольно трудно это делать в твоем присутствии, — заметила она ядовито. Лафти, сидевший неподалеку со скрещенными ногами и что-то прихлебывающий из фляжки, возмущенно фыркнул, отчего капли разлетелись в разные стороны.

— Конечно! — воскликнул он. — Вот благодарность! Рискуя жизнью, я бросаюсь под своды осыпающейся пещеры! Хватаю за ноги ее бездыханное тело и вытаскиваю наружу! Обливаюсь горькими слезами, устраивая тризну! И что слышу в ответ?

— Ты бы врал поменьше, — посоветовала Эстер, постаравшись сесть.

Голова кружилась, но не смертельно. Вообще никаких необратимых изменений в собственном организме она не заметила. Кроме резкой боли, ударившей ее в левую сторону груди, когда взгляд нашел сидящую на краю скалы фигуру человека с темными волосами, отвернувшегося от всех и неотрывно глядящего в море.

Пошатнувшись, Эстер встала, даже не взглянув в сторону Сигфрильдура и трех десятков его людей, расположившихся на камнях неподалеку и внимательно наблюдавших за ней. Она была в тех же самых джинсах, в каких вошла в Дом Бессмертия, но отчего-то босиком, и поэтому идти по скале было не слишком удобно. Она сосредоточила все внимание на том, чтобы ступать ровно, но не осмелиласьтак же, как Вэл, опустить ноги вниз и задумчиво болтать ими, проcnо присела рядом

— Наверно, Бессмертия больше нет, — сказала она без особой убежденности.

— Смотря какого.

Неожиданно ее охватила страшная паника при мысли о том, что он в любой момент может качнуться вниз, над неизмеримо высокой пропастью, но Вэл продолжал сидеть так же спокойно, сощурившись на солнце.

— Ты веришь в счастливый конец, Стелла? Я снял маленькую квартиру на побережье Испании. Там очень много курортных городков, и ты без всяких проблем сможешь иногда приезжать, и останавливаться неподалеку. Пока я еще могу… в общем, я уверен, что прекрасно буду себя контролировать до того момента, пока не стану противен окружающим… И ссориться со мной ты уже точно не сможешь. Видишь, как все удачно сложилось?

Она задохнулась в очередной раз от того, что соленый комок забил горло, и перестала ясно различать предметы. Никому неизвестно, что сделала бы Эстер, находящаяся на последней грани отчаяния, но в этот момент хэнди-передатчик в ее ладони запульсировал.

"Эстер Ливингстон, Бессмертная Четвертого Круга! Поздравляем с реализацией вашего Права. Вы вправе примкнуть к любому существующему Дому Великих Бессмертных на ваше усмотрение, или остаться не связанной клятвами, или основать свой собственный клан. В любом случае вам надлежит незамедлительно явиться к Сигфридьдуру Эйльдьяурсону, хранителю Пятнадцатого Дома, через который вы прошли, от него вы получите дальнейшие разъяснения и руководства к действию".

Хорошо, что она все-таки не расположилась на самом краю скалы. потому что неминуемо сорвалась бы вниз. Эстер рванулась в сторону Сигфрильдура и обязательно отпихнула бы Лафти, вставшего на ее пути, не обращая ни малейшего внимания, что он крепко ухватил ее за локти, но тот все-таки был заметно сильнее.

— Неправда! — кричала она. — Неправда!

— Ну что делать, так бывает, — Лафти смущенно пожал плечами, пытаясь заглянуть ей в лицо. — Никто в общем не обещал, что будет, если уничтожить Матрицу Права… что она все-таки не наложится на того, кто ее разрушает… в последний раз…

— Я что… я стала Бессмертной?

— Получается, что так. Но больше таких на земле уже не будет, — сказал Лафти поспешно. — Поэтому не думаю, что тебе нужно предпринимать что-то особенное. Великие Бессмертные сейчас все силы бросят на удержание собственного могущества. Матрица Бессмертия исчезла, но они сами пока никуда не делись. По нашим скромным подсчетам, пройдет еще лет двести, прежде чем власть Бессмертных закончится. Сама увидишь.

. — Я не хочу! Не хочу! Я ненавижу тебя! Отпусти! — внезапно Эстер ощутила влажный мох на щеке, что могло означать только одно — она упала и бьется на земле, изгибаясь от отчаяния. — Я не Бессмертная! Я это не выбирала! Я не хочу!

— А ты думаешь, я хочу? — Лафти присел на корточки, положив ладонь ей на плечо. — Я бы поменялся с любым из вас.

Наверно, прошло не менее получаса, прежде чем она моргнула и подняла голову. Солнце светило все так же, забравшись высоко в зенит, отчего пятно света на щеке Эстер сделалось горячим. Смотреть наверх было больно, но озираться по сторонам, где, помимо Лафти, расселись Тирваз, Фэрелья и Риго — не менее мучительно.

— Ты пойдешь к Сигфрильдуру? Пока в мире бушуют все эти страсти, тебе пригодится его покровительство.

— И кто бы мне это говорил? Ты же ненавидишь этот остров до потери сознания. Почему другие должны быть от него в восторге?

— Но она не может оставаться одна… что она будет делать?

— Между прочим, каждый получивший Бессмертие… — Лафти хмыкнул, — даже с поправкой на женский пол… имеет право стать основателем собственного клана.

— В самом деле? И кто, интересно, к нему присоединится? Пока я не решила, кого лучше позвать в мажордомы — Аргацци или Фейзеля?

— Ну, — Лафти задумчиво пожевал травинку, хитро склонив голову набок, — мы ведь тоже в какой-то степени бессмертные… и можем пока что пригодиться тебе… вернее, конечно, ты тоже способна нам пригодиться…

— Пригодиться? На что? Я все сделала, что вы хотели! Неужели трудно теперь оставить меня в покое!

Все же Эстер снова поднялась, невольно вспомнив, как переставляла ноги к Дому Бессмертия, с полным ощущением, что у нее перебит позвоночник. Сколько еще раз ей нужно падать с высоты, чтобы уже не встать?

— Не надо кивать на нас, Эстер Ливингстон. Кто мы такие? Ты сделала то, что сама хотела. И вся твоя жизнь теперь перед тобой — ты нас собираешься в этом обвинять? Какая в конце концов разница, что происходит с твоим телом — бессмертное оно или нет? Смотри на него, как на одежду — на этот раз тебе достался довольно удачный покрой, хотя носить его придется, возможно, немного подольше.

— Так вот, запомните вы все, — Эстер почти зашипела, упираясь руками о землю, — я имею полное право сбросить этот костюм, когда захочу! У Бессмертных тоже есть возможность умирать! И благодарите небо, что сейчас мне до того, чтобы с вами разбираться!

— Ну конечно, — Лафти усмехнулся. — Ты по-прежнему — Имеющая Право. Как любой из живущих на этой земле, кто дает себе труд задумываться над всякими странными вещами.


Во второй раз она подошла к краю обрыва и села. Подумала и храбро перекинула ноги вниз. Еще немного помедлила и положила голову Вэлу на плечо.

— Куда ты все время смотришь?

— На запад. Это хорошая примета — смотреть в море на запад. Ведь там, говорят, расположен остров с яблоневыми садами, где все встречаются после смерти. И даже если ты сейчас в это не веришь, я постараюсь сделать так, чтобы ты мне поверила за оставшееся время.

— Я всегда яблоки терпеть не могла.

— Ну что же теперь поделаешь, — Вэл осторожно пожал плечом, прижимая ее к себе.

— А если… не нужно нигде встречаться? Если моя душа и так все время рядом?

— Все равно я смотрю на запад, — сказал Вэл спокойно. — Видишь, какое красное солнце? Это значит, что завтра будет очень ветрено, и вряд ли самолет Сигфрильдура поднимется в воздух. Значит, у нас будет еще целый день. Как ты полагаешь, он не прогонит нас из своего дома для гостей, или придется искать какое-нибудь укромное место в пещере у водопада?

Эстер прерывисто вздохнула, стиснув руки так, что ногти вонзились в ладонь. Но когда она подняла к нему лицо, оно было почти успокоившимся.

— Да, — произнесла она ровно, — завтра будет прекрасный ветреный день.

Загрузка...