Игры с призраком. Кон второй.

Райдо Витич Игры с призраком. Кон второй

Глава 1

Пит хмурился и так сжимал железные пинги в руке, словно желал их раздавить. Крис из-подлобья не отрываясь, смотрел на дисплей. Кирилл ходил у иллюминатора, не зная, куда пристроиться, и все косился на мужчин. Ричард с каменным лицом сидел напротив друзей и ждал…

….Палец нажал кнопку вызова, и дверь в каюту королевы тут же распахнулась. Анжина стояла у входа с трубкой у уха, видимо вызванивая кого-то, и, судя по мрачному выражению лица — безрезультатно. Она вскинула взгляд на вошедшего и получила в лицо струю дымчатого вещества…

Пит вздохнул, будто хотел что-то сказать, да так и замер, приоткрыв губы, с которых готовы были слететь слова….

Золотистые от удивления глаза распахнулись на миг и погасли. Женщина упала…

— Твою!… - выдохнул Пит.

Крис зажмурился на секунду и тяжело вздохнул. Он не мог смотреть в глаза друзьям, а на дисплей не хотел, но приходилось…

Анжина не сопротивлялась, у нее не было сил даже слово произнести. И на ненависть также сил не хватало. Золотистые глаза туманились, зрачки становились мутными и большими. Губы что-то шептали обличительное, но бессвязное…

— Что она говорит? — спросил Пит.

— Уверяет, что их затея бесперспективна, — глухо ответил Кирилл.

….Ей переливали кровь. Из вены в вену уходила сила. Клон улыбался, хитро щуря глаза на жертву…

— Бога душу, а?!! И что никто не помог?! Не слышал?!!… - возмутился Пит и смолк, прикусил губу. А потом с грохотом опустил пинги на стол и принялся кусать ноготь, чтоб дать выход нервному возбуждению и не мешать Крису смотреть и анализировать увиденное.

…Анжину несли, перекинув через плечо, словно мертвую. Чьи-то пальцы отстучали код доступа в отсек…

— Стоп, это же сброс отсек! — махнул рукой в сторону экрана Пит, вопрошая у всех собравшихся разом. Ричард кивнул, не глядя на него.

— Не понял?! Какого!…У них был код доступа в отсек?! Ты, Капитан безопасности, что молчишь?!! Это твои люди, пингвин!! — поддался к Крису Пит.

— Сначала все просмотрите, потом будем разбираться, — тихо, но внятно заметил Ричард. Пит смолк, с трудом смирив гнев и, взглядом пообещал Крису до-олгие и годы жизни в по-олном здравии. Тот понял, и сжался, но не от страха, от стыда…

Автономная капсула сброса — мешки с мусором и… ПЭМ. Анжину бросили рядом. Она и не шевельнулась.

Клон махнул ручкой…

Экран погас.

— Все?! — не понял Пит.

— Мало? — подошел Кирилл.

— Нет, но…а на этих что? — ткнул пальцем в четыре разноцветные дискеты лежащие рядом с королем.

— Прошлое Анжины, — разжал губы мужчина. — Хочешь посмотреть? Эта, — он взял желтую, — первая брачная ночь с Паулом….Эта, — синяя крутанулась по столу, — вторая, третья ночь… Эта, — король стиснул зубы, помолчал и процедил: с места последних событий в той жизни. Как они снимали браслет, убивали другую….Хочешь посмотреть?

— Нет, — качнул головой Пит.

— Тогда тему прошлого закрыли и вернулись к настоящему. Что скажешь, Крис?

— Откуда эта запись у вас?

— Я нашел, и все остальное, — Кирилл сел, наконец, за стол к мужчинам. — Я давно заподозрил, что она не Анжина, но ни фактов, ни доказательств у меня не было. Слова, интуиция, подозрения…Кому б я их предъявил? Вот и решил найти улики. А тут со счетами пошли неприятности, а ты ей брильянтовый гарнитур купил…В ту ночь, когда ты получал плату за него от куклы в своей спальне, я проник в ее покои. Легко, между прочим — охрана и слова не сказала. Странно? Мне тоже это показалось необычным, но выяснить не успел. Нашел флешку и не до того стало.

— И долго искал?

— Часа два. Уйти уже хотел: боялся, что эта вернется или охрана вмешается.

— А что искал?

— Да что угодно, что могло бы подтвердить мою догадку. О флеше я даже не думал. В мыслях было все: от замурованной Анжины в шкафу до ее хладного трупа в каком-нибудь тайнике под полом. Бред, конечно, но что еще могло прийти в голову?

— Я ничего не понимаю! — брякнул об стол ладонью Пит. — Анжины нет, вместо нее клон. И поменяли их местами на звездолете! Вдумайтесь! Это ж надо было проникнуть в экипаж! Значит кто-то свой?! Кто?! — развернулся к Крису.

— Не кричи, — осек тот вяло. — В экипаже все проверены. Состав старый. И вообще, ни одного новичка за последние три года я не принимал.

Ричард нажал кнопку вызова и кинул в лицо охранника на дисплее:

— Приведи эту.

— Думаешь что-то скажет? — усомнился Пит. Ричард просто посмотрел на него, и всем стало ясно — не только скажет, но и заболтает до смерти.

— В любом случае понятно, что без помощи приближенных к королевской семье не обошлось…. - начал Кирилл. Пит прервал его, развернувшись всем корпусом к Войстеру:

— Вот и я думаю, не наш ли друг посодействовал?

— Не смей!

— А почему? Вон ты как за ней гонялся, оказывается, и трахнуть успел…

— Замолчи! — прошипел Крис. А что он мог еще?

— Я-то заткнусь, но ты все равно…сволочь! И руки я тебе больше не подам.

— А ты чем меня лучше? — прищурился Крис.

— Я за ней присматривал…

— И ничего не хотел?

— Нет. Я, видишь ли, помню о том, что Ричард мой друг, а она — его жена. И вообще…не та она была, чтоб из-за такой десятилетия добрых отношений перечеркнуть.

— А если б была Анжиной, ты бы, конечно…

— Была б она Анжиной, мы б здесь не сидели! Ты б не бегал за надувной куклой, я б не ломал себе голову над загадочностью женской породы!

— Все! — осек его король. — Кто, что, как и кого — разберетесь позже. Сейчас меня интересуют мысли по другому делу, более важному, чем ваши залеты в чужие постели!

— А что здесь думать, Рич? — решился таки поднять на друга глаза Крис. — Свои в этом деле замешаны, прав Пит.

— Кто? Ты ведь голословно никогда не обвиняешь, я тебя знаю.

— Питерс.

— Что? — нахмурился Пит, а король и Кирилл дружно качнулись к Войстеру:

— Повтори, — прошептали в унисон.

— Капитан Питерс. Он скончался два дня назад. Сердечная патология. Я виноват, поздно узнал, что у него была сердечная аневризма. Он тщательно скрывал это.

— Причем тут одно с другим? Какая связь?

— Он был капитаном и у Паула. Разве ты не знал? Но к нам лоялен, специалист экстра класса. Нареканий не было. Характеристики самые положительные. Да ясно же что в этом деле учавствовали минимум двое, кроме этой — считай — врач и еще один, чтоб удержать Анжину, предотвратить тревогу, проконтролировать ситуацию, и все равно возможно подобное лишь при поддержке достаточно значимого, влиятельного человека. Те двое наверняка клоны, а Питерс…Что легче и лучше — держать в повиновении четырех клонов и одного человека или одного клона и четырех человек?

Пит качнул головой:

— Одного понять не могу, — сказал тихо. — Как такое можно было допустить?

Дверь с шелестом отъехала, впуская в каюту лже-Анжину.

— Ну? Что надо? — протянула она недовольно, замерев на пороге.

— Проходи, включайся. Нужны твои пояснения, — сказал Ричард.

— А мне они не нужны. Как и вы.

— А нормальная жизнь светской леди?

Женщина одарила мужчину ядовито-презрительным взглядом, подумала и шагнула к столу. Села в кресло, водрузив идеальные, обтянутые светлыми чулками ноги на стол. Юбка задралась, выказывая все остальное.

— Твоя анатомия нас не удивляет и не привлекает, — смахнул ее ступни со стола Ричард.

— Какой ты скучный, — надула она губки. — Бука!

— Слушай, тебя сразу такой оторвой запрограммировали или ты по мере того, как окрепла и разбиралась в окружающей действительности, подобные качества приобрела? — спросил Пит. Он не знал, как относиться к непробиваемой наглости клона, и пытался понять — играет та беззастенчивое, абсолютно лишенное обычных и естественных для человека качеств или действительно не знает, не понимает, что ведет себя, как и не каждая путана.

— А что мне, как ваша Анжина, страдать? — пожала обнаженными плечами женщина. — Жизнь-то одна. Может вам она длинной и кажется, а по-мне, так коротка…

— Как твоя юбка, да?

— Ага, — расплылась в улыбке и качнулась к мужчине. — Приходи вечером, расскажу подробнее свою жизненную концепцию.

— Слов-то сколько красивых знаешь, — усмехнулся Ричард и резко опустил ребро ладони на руку клона. Ту расплющило.

— Идиот!! — взвилась женщина, с ужасом наблюдая как вздувается ее ладонь.

— Ошибаешься. Это перелом. Первый. Больше руки трогать не буду, вернусь к лицу и выполню свое обещание. Не поймешь и это, расскажешь свою жизненную концепцию печам крематория. Уяснила?

— Хам! — буркнула лже-Анжина и села нормально. — Ладно, чего у вас?

— Крис выдвинул версию о причастности капитана Питерса к данной истории. Что ты знаешь и хочешь сообщить нам по этому поводу?

— А кто такой — Питерс?

Кирилл открыл доступ к базе данных экипажа злосчастного звездолета, нашел снимок капитана и развернул ПЭМ к клону:

— Вот он.

— А-а-а, ну.

— Что `ну'? — угрожающе качнулся к ней Ричард.

— Так он брат.

— Чей? — недоуменно нахмурился Пит.

— Мой! Клон он.

— Стоп, он умер от сердечной патологии…

— Правильно, поэтому его и клонировали — у него ж с рождения аневризма сердечной мышцы.

Ричард откинулся на спинку кресла и прикрыл ладонью глаза, сжав пальцами переносицу: веселая картинка получается…

— Ложь. У него ни одной операции, все данные в норме, — протянул Крис.

— Причем тут его патологии, операции?! — с раздражением спросил Пит. — Какое он участие принял в данном хаосе?!

— Прямое, — ответила женщина. — Дал коды доступа, снял с охраны отсек королевы, остановил съемку камер слежения, миминизировал служащих в нужное время. Помог проникнуть нам внутрь.

— Нам?

— Да ясно что их было…Сколько, уточни?

— Трое.

— Зор?

— Нет. Он меня благословил и остался ждать груз. Королеву.

— Где и как тебя создали? Для этого нужны были данные Анжины, ее кровь, клетки.

— Они были, а откуда — мне не доложили.

— Паул… — протянул Пит.

— Хранил все годы? Зачем, как мог знать? Он ведь считал, что убил ее.

— А мы считали, что убит он, — хмуро бросил Крис. — Пять лет назад в Кефесской лаборатории генетики устроили погром, что-то типа акции протеста против попрания Высших законов о таинстве рождения. Отсек исследований клетки и крови превратили в прах, и такой же хаос в банке данных. Странная акция. Троим пришло в голову что-то непонятное и рванули уничтожать всех и вся. Взяли их без труда. И все трое сгинули в камере рейдера, не долетев до места дальнейшего пребывания. Удавили их. За что?.. Тоже странно. Ни до, ни после ни одного прецедента, ни один полоумный не нападал на лаборатории. И никого в камере не душили. Может, затем и было это дело затеяно, чтоб данные Анжины взять? Минимум, конечно, но…

— Откуда ее данные были в Кефесе?! — удивился Ричард.

— Так вспомни. Сам Яна на Мидон вызывал. У нее как раз в то время осложнения со здоровьем начались.

— Пять лет назад… — качнул головой Кирилл и погладил свой затылок в ужасе оттого, что сценарий сегодняшнего кошмара был писан в далеком прошлом. И никто из них о том не подозревал. Да и как заподозрить?

— Как Паул мог выжить? — в упор глядя на Криса, спросил Ричард. Тот качнул головой:

— Не знаю. Коста проводил диагностику и труп после идентификации кремировали.

— Свяжись с Костой, — приказал король. — Узнай подробности.

— Не поздно? — вздохнул Пит. — Что за ерунда! Ладно, положим, он выжил и где был все это время?

— Да где угодно, — ответил Крис. Но кого мог устроить подобный ответ?

— Где тебя создали? — глянул на клон король.

— В лаборатории.

— Планета?

— Не знаю. Нас не выпускали.

— Вас было много?

— Не скажу, что много, но достаточно. Здание закрытое. Каждый по своим комнатам. Скука — хоть вой! Саркофаг!

— Сколько ты там пробыла?

— Может месяц, может полгода, я временем не интересовалась — не знаю.

— А что ты вообще — знаешь?! — качнулся к ней король.

— Что знаю, то говорю! — выкрикнула женщина, предчувствуя очередную угрозу своему телу. А оно ей очень нравилось…

— Что он задумал на счет Анжины, где она? Как было дальше?!

— Да элементарно! Видел же, — кивнула женщина на ПЭМ. — Капсула с дистанционным управлением. Ушли к звездолету. Там твою…влили литра два крови, чтоб в себя пришла, да прооперировали — регенерировали пару чипов, чтоб ты не взбрыкивал. А куда потом — у Зор спроси!

— Когда он выйдет на связь с тобой? — спросил Кирилл, видя, как почернело от гнева лицо короля. Как напряглись остальные. И на три лица одно желание — убить клон.

— У нас нет определенного места и времени связи, он и выходит-то с разных пунктов, когда вздумается. А сейчас тем более — кто знает? Вы ж меня забрали! — закипела женщина. — А у меня, между прочим, во дворце драгоценности остались!!

Ричард не сдержался и резко вскинул руку, отправив клон в аут. И поморщился, с брезгливостью разглядывая каплю крови, что осталась на его руке. Взял салфетку, тщательно вытер в полном молчании и нажал кнопку, вызывая охрану. Женщину унесли вон.

— Звереешь, Рич, — тихо заметил Пит. И удостоился больного взгляда.

— Мало, — буркнул Крис и качнулся к Ричарду. — Рич, я хотел бы объясниться…

Тот глянул на него исподлобья и качнул головой — не надо.

— Нет, я должен. При всех… Я все вижу и понимаю, Рич. Ты не веришь мне, не доверяешь, иначе и быть не может. Я знаю, что не могу, не имею больше права просить тебя, и все же прошу — отпусти меня на Энту. Я присмотрю за вотчиной королевы, а Кирилл займет мой пост. По праву. Так будет правильно. От него толку больше, а неприятностей вообще — нет…И еще одна, даже не просьба, нижайшая мольба — когда все закончится — не убивай без меня эту суку. Свистни — я пешком приду, лишь бы…

— В смысле, она во всем виновата? — со скепсисом спросил король.

— Нет, я. Конечно, я. И даже прощенья за то не прошу. Такое — не прощают. Но…Давай сделаем так — для всех я в опале, что вполне объяснимо, и эта подтвердит, если что. А я на Энте засяду и буду ждать — может, выйдет кто на меня, попытается использовать против вас. А заодно по своим каналам узнаю все, что смогу. Обещаю — до ядра земли дойду, но сволочь эту найду! И узнаю, где Анжина, и верну, и каждое звено в этой цепи восстановлю! А вы…Я проинструктирую Кирилла.

— Я сам смогу…

— Да, конечно, сможешь, я лишь в том плане, что…нельзя этой верить. Понимаете?! Она же кукла! Её только собственная персона занимает! Она уже предала хозяина и вас предаст, когда ей будет удобно!

— Не новость, — буркнул Пит, рассматривая поверхность стола.

— Нужно отслеживать не только ее звонки, почту, но любые контакты, любые!

— А контактов, учитывая, что только так Паул сможет ее найти, будет много. Она начнет светиться, и мы должны будем ей в этом потворствовать, — с пониманием кивнул Кирилл.

— Ты еще характер ее учти, — предостерег Ричард.

— Что здесь учитывать? И так ясно — сравняет она имя Анжины с грязью, и лишних контактов будет много больше, чем нужных

— Да-а, золотые времена наступают, — не весело протянул Пит, понимая, что кукла устроит им еще концерт, за все платить заставит. И выбора нет — рисковать головой королевы, при всем желании воздать должное каждому прямо сейчас? Руки пока коротки. Не дотянуться до шеи Паула, а шейку лже-Анжины сломать недолго. Толку? — Ничего, Крис — всех построим. Мы же вместе? Да, Рич?

Тот думал с минуту, разглядывая друзей, и кивнул:

— Вместе. Будь по-твоему, Крис — лети на Энту. Для всех ты в опале. Может Паул действительно проявится, на тебя выйдет?

— Может, — кивнул Крис.

Кирилл же покачал головой, не веря в их предположение, и предчувствуя, что его ждут очень трудные дни рядом с клоном. Дни, полные тревоги за жизнь Анжины и каверз со стороны клона. Длинные дни и ночи бдения. Настороже, начеку, в напряженном ожидании итогов. И мелкие неспешные шаги к финалу, тому что планируют они, а не враги… И спасите Боги, если — месяцы. Тогда он сам убьет клон, без помощников. За Анжину. От души и с удовольствием.

— Неужели Паул не понимал, что Вы поймете, что эта не Анжина? Неужели он, учитывая всю хитроумность задумки, поставил на нее? Не предугадал ее поведение? — спросил парень у короля.

— А что он вообще хотел? — спросил Пит.

— Вообще? Все, так мне кажется, — кинул Крис.

— Он хотел на начальном этапе раскидать нас с Анжиной, взять с помощью клона опекунство над детьми и забрать Кресс и Аштар. Но дети выведены из уравнения и его марионетка тоже, — тихо заметил король, задумчиво поглядывая перед собой. — Попытаемся поменять правила его игры…

— И ждать? А если он за это время взорвет Анжину? — спросил Пит.

— Нет, клон ясно сказала, это не входит в его планы, — качнул головой Крис.

— Скорей всего игра затеяна против меня, чтоб вернуть трон.

— Каким образом?

— Переворот. Шантаж детьми. И я отдам все без боя.

— Правда, отдашь? — удивился Пит.

— Нет, потому что детей ему не видать.

— Он женой обойдется, — заметил мрачно Кирилл.

— Когда будут требования, тогда будем думать и решать. А сейчас нужно искать нитки, ведущие в берлогу Паула. Поднимайте всех, но лишь тех, в ком уверены, как в себе. И всей охране выдайте спектралы и реагаторы. Чувствую я, что кукла не единственный подарок Паула. Будьте максимально внимательны и осторожны. Кирилл, пусть подготовят апартаменты клону, ты знаешь, как и какие. Чтоб она и вздохнуть не смогла, так что мы о том не знали. Крис, смело распространяй сплетню о том, что в нашей семье раскол, я схожу с ума, выгоняю верных людей и веду себя как дегенерат — напиваюсь, буяню. Пусть он думает, что я опустился с горя и попытается меня добить. Я подыграю. Пит, будешь помогать Кириллу и смотреть за куклой. Будешь выводить ее в свет, следи, чтоб она попадала на глаза прессе. Паул должен узнать, что я не дал ей развод, и дело забуксовало. Толкнем его на необдуманные шаги, сломаем план. Да, поднимите по тревоге всех — закройте доступ во дворец Мидона наглухо. Охрану не менять, не выпускать, новых не брать. Проверять каждого. В отпуск и под строжайший контроль всех, кто хоть намеком может иметь отношение к похищению Анжины. О любых сомнительных ситуациях докладывать немедля, даже если у кого-то из бойцов образовалась мигрень на посту. И следить за всеми. Максимум собранности!

Мужчины переглянулись и дружно кивнули — принято.

Г Л А В А 2

— Халена!! — ревел белугой голос за занавеской.

Девушка поморщилась, пытаясь разлепить веки — восторг от сновидения с Громом во главе был без жалости сметен ужасающим басом побратима и уступил место жутчайшей головной боли.

`Что ж в той склянке было? — озадачилась она, с трудом отрывая голову от подушки и пытаясь сфокусироваться на каком-нибудь предмете. Тщетно — ножны, сундук, половицы плавали в тумане.

— Халена!! Ясны зори через…тьфу!! Помёрла, что ль?!! — не унимался Гневомир.

Та, стиснув голову руками, чтоб она не отвалилась по дороге, мужественно встала, доползла до занавески и выглянула. Лицо ревуна поплыло вслед за остальным предметами.

— Ой, ты… — крякнул парень, оглядев ее, и без слов подхватил под мышки, выволок во двор. Сунул головой в бочку с ключевой водой.

Ледяная вода подействовала скорей как шокотерапия, чем как средство от похмелья. Халена вынырнула, хватая воздух ртом как рыба, и уставилась на парня с глубокой `благодарностью'. Однако выразить ее более внятно еще не могла — мыслей, достойных озвучения, не нашла, только влагу с лица вытерла да волосами тряхнула, как собака.

А парень растянул губы до ушей в довольной улыбке:

— Полегчало?

Ну, и что этому малохольному скажешь?

Спасибо. Во истину…

Туман перед глазами развеялся, и звуки наполнили сознание не избранно, а полномасштабно. Девушка услышала бряцанье металла, ржание лошадей и тихие разговоры. Она повернулась и нахмурилась: гридни и дружники заполнили двор. Одни вздевали брони, другие оглаживали лошадей, третьи проверяли оружие. Князь внимательно оглядывал воинов, рядом с ним, с тем же серьезно-сумрачным выражением лица стоял Купала во всем воинском снаряжении, включая `блины' на груди.

Пацанята облепили изгородь, но не галдели, как всегда, молча смотрели на сборы родных. Женщины гуртом жались к зарослям лопуха и прикрывали лица концами платов. Девчата, что и мужние, со скорбными, несчастными лицами — не иначе на смерть мужей провожают.

— Что происходит? — прошептала озадаченная Халена и уже сама сунула голову в бочку с водой, прогоняя остатки похмелья из разума. Вынырнула и, кинув побратиму: готовь лошадей! — рванула в избу.

Минута, чтоб скинуть мокрую праздничную рубаху и одеть свою — черную безрукавку, куртку. Еще минута, чтоб прикрепить дареный Варохом кинжал к лодыжке под брюки и схватить перевязь с мечом. Застегнула она ее уже на крыльце, зорко поглядывая в толпу воинов и выискивая Гневомира. Миролюб проверял узду, Трувояр белозубо улыбаясь, что-то говорил ему. Купала на коня сел. Другие тоже вскакивать стали, а побратима нет ни где.

— Гневомир!! — грянула Халена в отчаянье — уйдут ведь без них!

— Ну, чего? — парень стоял за спиной, придерживая коня.

- `Чего' — того! Уйдут!

— Ну! Ты все одно — остаешься.

— Это почему? — спросила грозно.

— Так ратиться идем, не балиться, — и вскочил на коня. — На Вехи степняки идут, Малик гонца прислал — поляничей тож теснят, ахиды. Ты жди, скоро возвернемся…

— Ага, сейчас! — кивнула девушка, возмущенная поведением парня, и приметила одинокую гнедую, привязанную к изгороди.

Дружники уже двигались со двора, строем по трое — конные, следом пешие в бронях.

Девушка вскочила на гнедую и дала ей по бокам, подгоняя в строй.

— Куды?! — взревел побратим, заметив ее маневры.

— Потом скажу, — отрезала Халена, с невозмутимым видом пристраиваясь рядом. И состроила серьёзно невозмутимую физиономию, проходя мимо князя, спрятавшись за побратима. Тот брови грозно свел и зашипел яки ужонок:

— Кыш, скаженная!

— Укушу, — серьезно предупредила его Халена и зубами для внушения клацнула. Гневомир обалдело хлопнул ресницами. Лошади прошли мимо князя, и девушка возликовала — не заметил, не вернул!

А Мирослав, глянув в спину Халене, качнул перстом Миролюбу, шедшему за три гридня после: заступой будешь, давай за ней!

Понял — кивнул тот и, наддав жеребца, пристроился третьим, рядом с воительницей.

— Ты-то куды?! — хлопнул себя по ноге Гневомир, узрев товарища.

— Туды ж, куды и остальные, — буркнул тот. — Я князем за Халеной приглядом поставлен!

— От-ты, алыра!

— Бухвост!

— Тихо, мальчики, — примирительно посмотрела сначала на одного, потом на другого девушка и деловито заметила. — Ругань потом, сейчас — дело. Чего там, в Вехах, говоришь? — качнулась к Гневомиру. — Подробностей хочется.

— А чего? Вишь, вон рядом с Купалой гонец? Вота он с Вех прибёг, доложил: в двух днях пути степняки. Поляничей ужо жгут, Росничи ихние, почитай, кончились.

— Так они на нас или на поляничей напали?

— На нас — бажат, а поляничей — имают, — вздохнул Миролюб.

— А мы им подмогу выслали?

— Сперва Вехи сдержим, опосля и погоним. Князь за городищем присмотрит. Все едино гонцов с других аймаков ждет. Шепот пошел, что неспроста степняки в набег пошли, как бы с лютичами сговору не было… Мутно.

— А раньше степняки нападали?

— Ну-у-у…весен с пяток тому будя, на поляничей зарились, было. Токмо полусотней проказничали. А ноне бают акридой ползут на нас, потаенно.

— Не страшно, — беззаботно улыбнулась Халена. — Один мирянин пятерых врагов стоит, ты и пятнадцати. А тайное, всегда становиться явным.

`Чего загнула'? — озадачился Миролюб. Гневомир затылок почесал, вздохнул:

— Узрит тя Купала, вот ору будя…

— Не кручинься, разберусь, — Халена расправила плечи, подвигала, проверяя, как лежит перевязь. — Ничего, врежем мы вашим степнякам, и двадцать весен не сунуться, и сто.

Войско разделилось. Тридцать воинов с Горуздом вправо пошли:

— К поляничам? — спросила Халена. Гневомир хмаро посмотрел им в спину и кивнул:

— Мало, однако.

— Справятся, — уверено заявил Миролюб.

Дальше шли молча, увеличивая темп. Копыта лошадей глухо печатали дерн, сердце Халены билось им в такт. И ни беспокойства в груди, ни холодка предчувствия беды, ни тревоги, ни страха. Ей казалось, что они затеяли конную прогулку для того, чтоб развеять хмурое настроение мужчин, коней, застоявшихся, выгулять. Или учебную вылазку, или передислокацию войск с целью тренировки устроили.

Девушка улыбалась ветру, жмурилась на солнце, то и дело косилась на побратимов: что ж вы такие серьезные-то? Те же игриливое настроение посестры не разделяли — знали, не борьбище молодецкое впереди — сеча. Но зачем в сердце девичьем раньше времени тревогу и страх родить? Пущай пока радуется…И им спокойней — а то поди узнай, что опосля вытворит.

`Ничего — в тереме запрем', - решили оба, переглянувшись. И синхронно вздохнули — удалось бы…

Ненадолго Халене хорошего настроения хватило — вчерашняя медовуха, отсутствие завтрака и скачка — давали о себе знать. Вскоре в ушах девушки уже шумело не от ветра, от головной боли и стука не менее двухсот копыт.

А вскоре и другое прибавилось — беспокойство.

По дороге они встретили молодуху с детьми. Та стояла у тропы, хмуро поглядывая на проезжающих мирян, и крепко прижимала к себе детей. Семеро малышей в рубашенках с постными, перепачканными сажей и грязью лицами. Да и сама не лучше выглядела — словно с пожарища — лицо в копоти, брови обгорели и одежда — лохмотья.

Трувояр мимо не проехал, направил лошадь к ней, заговорил. И потемнел лицом.

— Беда-а-а, — протянул Миролюб, смекнув неладное.

Купала Трувояра окликнул, обратно в строй вернул. Тот то и дело оглядывался на женщину, но перечить десничему не стал. Оно и понятно — его и так брать не хотели — зелен совсем в сечу идти, насилу напросился, до земли Мирославу поклон бил с сотоварищами.

Халена выяснить решила — откуда женщина да почто вид такой жалкий?

Направила к ней гнедую, склонилась:

— Здрава будь и дети твои на долгие годы. Откуда путь держишь да куда?

Женщина с минуту на нее смотрела, словно глазам не верила, и вдруг поясной поклон положила:

— Здрава и ты будь многие лета, Халена Солнцеяровна!

— Мы знакомы? — удивилась Халена.

— Слух о тебе далече идет…А мы с Росничей князю вашему Мирославу с поклоном идем. Пожгли нас степняки, со всего городища акорья одни да кроха людская осталось. Тьма ахидов набежала, насилу ушли. Вот кого нашла да собрала, — рукой детей обвела. — Почитай, все.

— Что ж воины ваши делали? Князь ваш?

— Малику недосуг, отбъется-ль сам — не ведаю. А наши мужи все полегли, — скатилась слеза по щеке женщины. Вздохнула тяжко молодка. — На вас они идут тучей, а вас, зрю, малость…

— За нас не бойся, — выпрямилась девушка и, не зная, что в утешение сказать, на Миролюба, ее поджидавшего, глянула просительно. — Маманя тебе наверняка съестное в дорогу дала, поделись, коль не жалко.

Парень без слов туес от седла отвязал, Халене подал, а та женщине:

— Детей покорми, путь не близкий. А к Мирославу придешь — от меня поклон бей. Скажи — Халена шибко его принять вас просила. И отслужит за то по чести.

И коня наддала, оставив молодку в растерянности.

Смурно на душе было, тесно. И подумалось — кончилось время беззаботное, и смех и забавы, словно не туес она с нехитрой снедью отдала, а что-то другое, не материальное, без чего жизнь такой светлой уже не кажется. Может ребячество глупое? А может и себя саму, ту вчерашнюю, что забот серьезных не ведала? А скорей всего — покой. Прошлое она не помнила, а теперь и будущее туманом подернулось — как там оно будет, что?

И подумалось — не важно, что ждет ее, важно, чтоб других на дороге в будущее поджидало лишь хорошее, светлое и радостное, как этот мир, как все, кто его населяет. А ей и того довольно, чтоб не видеть больше слез, жалкие лица сирот обескровленных.

— Степняки, говоришь? — прошептала, перед собой глядя.

Гневомир глянул на нее и насупился — таперича держись. Устроит Халена ворогам кисель со смородиной, ужо попотчует до сыта. Ишь озлилась…

И пробасил:

— В сечу поперед меня полезешь, князю снаушничаю.

Халена только глянула на него: нашелся тоже наветник!

Миролюб же вздохнул:

— Почто байдану не вздела?

— Так ее не брали, — возмутился Гневомир. — Сама увязалась, шалая. Купала вот ее узрит, будя сеча — в терем запрут и весь сказ!

Халену раздражало опекунство побратима и разговоры глупые. Молчала она, крепилась, да не сдержалась:

— Ты, соколик игреливый, шибко высоко-то не залетай: мы с тобой одного неба птицы, и лететь нам в паре, пока Бог даст, а ведаю — даст долго. Во всяком случае, я к праотцам не тороплюсь и других, по мере сил, не пущу. Дело у меня теперь здесь образовалось нешуточное. И пока его не завершу, в тереме ты меня только виртуально запереть сможешь. И князь, кстати, это понял. Потому не вернул. Посему, рысак ты мой черногривый, мечты свои меня за пояс брюк удержать, брось, и угрозы детские туда же убери. А что сеча впереди, что игрища — мне все равно. Управимся в Вехах со степняками, к поляничам подамся — помочь им надо. Хоть послухом считайте, хоть девкой глупой беспантолычной. И байдана мене ваша — без надобности. Святой долг исполняя, сердце под железо не прячут. А этот долг — святой — Родину защищать, мир этот и людей, что живут в нем светло, честно, на чужое не зарясь. А кто позарился — сам себе смерть выбрал.

— И убьешь, не спужаешся? — настороженно глянул на нее Миролюб — не по себе ему было, не за себя, за нее несмышленую. Говорить можно, что угодно — язык, знамо, и у птиц без костей, а вот за слова отвечать не каждый умеет.

Знал, бой предстоит с ворогом, а значит, убивать будут всерьез. Сам он смерть не раз видел, и не раз уж ее дарил, довелось в смутную годину невыученным меч поднять. И помнит хорошо лицо первого убитого им воина — лютича. И помнит свое состояние после сечи — когда ужас от содеянного и непонимание, и осознание, что иначе и быть не могло, и дрожь в теле, душе, и в желудке, что клубок змей. И тошно до озноба…

Гневомиру-то ясно — все едино, что с девками в лес по грибы да для забавы, что в сечу за смертью своей ли чужой.

— Убью, — заверила Халена да так искренне, что и не усомнишься.

Нахмурилась, сама себе изумляясь: сердце спокойно, а на душе тихо, но пасмурно, словно в воздухе перед грозой холодом тянет. И точно знает — будет у смерти честный пир по ее воле, и не дрогнет рука, чужую жизнь скверника отбирая. И что скверники, и что смерти достойны — тоже сомнений нет.

Неужели она убивала уже? Когда, кого, как?…

Молчит память, даже настолько важное прячет верно, крохи-улики не оставляя. Вот и думай, что хочешь, считай себя хоть киллером. А кем, собственно, еще?…

Что ж это самое плохое в голову идет?! Никакой она ни киллер — обычная спортсменка! Или капитан галактической разведки?…

`Так, стоп, а это еще что'? — сильней нахмурилась Халена.

— Ты, Солнцеяровна, брови не хмурь. Супротивничать тебе я не стану, а и одну не пущу! С тобой буду. А куды там тебя понесет — мне знать не след. Богам ведомо — то и ладно, — заявил Гневомир, жестким прищуром одарив девушку. Слышалась в его голосе непривычная серьезность. Таким тоном клятву обычно дают. Только неуместно сие, по мнению Хлены, да и глупо по сути. Она лишь головой качнула — `Боги'! Люди! Вот кто пряжу своей судьбы прядет и чужую нить тянет. Один — без умысла, другой тщательно взвешивая, оценивая, примеряя, петельку к петельке подгоняя. Чуден порой узор выходит настолько, что ни одно поколение потом понять его пытается. И ладно, коль во добре ткано…

— Боги — боги на небе, а мы люди — боги на земле. Сами кашу варим, сами и едим, — заметила тихо.

В Вехах гомон, суета — бряк, стук. Кто тут же под навесом брони правит, кто меч точит, кто сидит прямо на траве, ждет, степенно с сотоварищами переговариваясь.

Халена лошадь у изгороди остановила, на землю спрыгнула и огляделась: небольшой городок и чудной — ни баб, ни девиц, ни детей не видать — мужики кругом.

— Население-то где? — спросила у Миролюба.

— За лесом, — махнул тот рукой и давай коня привязывать.

`Понятно', - кивнула Халена: убрали, значит, всех, чтоб в пылу боя мирное население не пострадало. Правильно. Только вопрос в свете данного факта образовался:

— Прямо здесь сечу затеем? Посреди городка, да?

— Как старшие сговорятся, так и будет. Вишь, вона Купала со Светозаром языками запнулись? Вота оно и решится — де да как. А наша забота, обождать, — буркнул Гневомир, вставая рядом с девушкой: руки в бока, взгляд, что у орла, и вдаль.

— Угу, — поджала губы Халена, на Купалу да его собеседника поглядывая. — Подождем, когда старшие наговорятся.

И поняла — долго ждать придется. Собеседник десничего, мужик огромный, златокудрый хмур был и явно всем, что ему Купала говорит — недоволен. То головой мотнет, то скривится, то взглядом сумрачным двор, занятый воинством, обведет.

Халена вздохнула — оно, конечно, ясновидящей быть не надо, чтоб понять, в чем суть недовольства. Войско-то хоть и справное, но малочисленное — и двух рот не наберется.

— Остальные-то где? Ты ж говорил с полтьмы дружников здесь? — спросила у Гневомира.

— Ща мы всех поднимем, дозоры и границы сирыми оставим, и все из-за трех сотен окоренков шагловитых, — скривился тот презрительно.

— Ага? — брови Халены невольно взметнулись вверх. — Последние — это степняки, правильно?

— Ну-у, — растерянно глянул на нее побратим сверху вниз. — Разве ж я иное сказал?

— А-а-а, ну, да, ну, да… Голова, знаешь, болит, перевод вовремя не выдает — тормозят мыслиобразы, мама дорогая… — И пока парень ресницами хлопал, пытаясь перевести услышанное, девушка направилась к бочкам, что у крыльца в ряд стоят, с крепким и негасимым желанием сунуть в одну из них голову. Авось, поможет — и боль пройдет, и весь состав соображать лучше станет.

И сунула. Вынырнула, отфыркиваясь, с лица воду смахнула, над бочкой нависла в края руками упираясь — нет, все равно болит голова, колотят в висках молоточки, словно кузнец в ней поселился. Ладно. Скинула перевязь и куртку, нырнула вводу почти по пояс.

Вот теперь славно! Халену даже качнуло — моментально в голове от холодной воды прояснилось, по мокрому телу мурашки пробежали. Она жмурилась, переводя дух, воду с волос стряхивала. И услышала неласковый басок над ухом:

— Энто аще что за кочерыжка?!

Девушка глаза открыла — тот самый здоровый златокудрый муж, что с Купалой баил, высился перед ней, глядя сверху вниз, словно микроскоп на бактерию. Девушка прищурилась с ответной галантностью:

— Приятно познакомиться — меня Халена кличут.

— Эк ты! Тьфу! — скривился по обыкновению десничий, бока руками подпирая. — Не было печали, девку скаженную лес послал! Её по воду, она по дрова, ее в двери, она в окно! Того и гляди, что утворит! Тьфу, ты!

Светозар нахмурился. Кустистые брови выглядели устрашающе, оценивающий взгляд голубых глаз был холоднее, чем вода в бочке. Халене не привыкать, что на нее как на экзотическую живность смотрят, с одной мыслью на весь изгиб мозговых извилин — и на что сие существо годно?

— Тьфу, не тьфу, а Халена Сонцеяровна, дружник княжий, — заметила жестко, на Купалу глянула, что молния полыхнула, только с зеленью отсвет. И давай перевязь вздевать, не торопясь.

— Знать, о тебе слухи ползут — дескать, объявилась богиня-воительница в вотчине Мирославовой? — спросил мужчина, поддавшись к девушке, чтоб лучше ее разглядеть, в глаза пытливо заглянул — почудилось ли, что зелены стали? Нет, карие, с позолотой…

— Спроси у тех, кто их разносит, а мне байки слушать недосуг, — буркнула Халена и куртку на плечо закинула. — Еще вопросы будут?

Светозар выпрямился, брови разошлись, лицо чуть закаменело:

— А и спрошу, да и спытаю. Пойдем, — кивнул, приглашая за собой, и двинулся за терем, к коням, отдельно привязанным.

Что делать? Пошла.

Они выехали из городища втроем, молча направились к лесу и остановились у опушки. Светозар на холку своего коня ручищей оперся и сказал, к Халене обращаясь:

— Слухай меня воительница шибко. Ведал я, что идет к нам рать степняков в три сотни, не более. А ныне к полудню дозорные иное доложили. В полтьмы идут с самим Азбаром. И худо, что напрямки к Вехам.

— Куда ж те три сотни исчезли?

— К поляничам повернули. На тот край, — махнул рукой вправо. — Есть у них такое, мелкими ратями сперва идут, большим числом опосля сминая.

— Получается, сначала один отряд за другим и каждый следующий большим числом, чем предыдущий? — задумалась Халена. — И с двух сторон… Поляничей-то уже жгут. Худо.

Светозар кивнул, желваки по лицу заиграли:

— В том и закомура. Чую я, сеча жаркой выдастся.

— Это-то ясно, другое скажи — как встречать думаете?

— А ты б как встретила? — усмехнулся Светозар. Купала пытливо на нее воззрился.

Халена плечами пожала:

— Идут они тайно в пять сотен, если данные верно истолковала. А нас две сотни.

— Три, — поправил Купала.

— Угу. А больше воинов нет?

— Вот девка глупая! Всех сгоним, а баб детей да домины лешак берёжить станет?! — фыркнул Купала.

— Понятно, значит, миряне прикрыты дополнительной гвардией. Уже легче. Остается положить степняков не числом, а уменьем и так, чтоб к поляничам на подмогу двинуть. Разведку нужно выслать, чтоб точно знать, что за отрядом Азбара еще пара не затерялась.

— Один он на нас идет.

— Точно?

— Брат его Шаршан поляничей полонить бажит, а Азбар нас себе отмерил. Да не все степняки на посулы падки. Иным трава под ногой милей, чем облако в небе. По сему не все за князьями своими двинулись, пережидают, в легкую добычу не веря. А те, сдается, за счет тайности взять нас бажат, по иному, любому ведомо, что и шишки с лесов наших не скрасть.

— Что ж, глупость и алчность противника нам на руку. Встретим. Когда их появление намечается?

— К ночи являтся, как воры. При солнце им недосуг головы ложить. Ведаю, кумекают сонными нас взять.

— А пойдут через лес?

— Иного пути у них нету.

— Тогда ставь сотню сюда, две сотни по краям и пропусти воинство Азбарово глубже в лес. Пусть увязнут, до этого места дойдут, а потом зажми и положи. К утру как раз экспансия закончится.

Мужчины переглянулись и улыбнулись.

— Вот девка! — насмешничая качнул головой Купала. — То и без тебя ведомо. Речь-то о другом — скумекала-ль, что затевается округ?

— Поняла, — кивнула, хмурясь.

— Вот. Значится так — дорогу обрат помнишь? Езжай в Полесье, князя упреди.

— Щаз-з-з!! — дошло до Халены. — Других гонцов сыскать не можете?

— А ты не супротивничай, — холодно глянул на нее Светозар. — Твое дело, что старшой сказывает сполнять. А я сказываю — к князю направишься с вестями. Мне девки здеся без надобности!

— А я не девка, я богиня — воительница, — заявила Халена, решив хитростью приказ обойти.

— А мне все едино! — отрезал Светозар к удовольствию Купалы, и коня обратно в сторону городища развернул.

— Девка из Вех, Десничим легче, — с сарказмом прошипела Халена, чувствуя и обиду, и раздражение, и напомнила: — Я боец, а не гонец!

— Перепираться с Устиньей будешь, когда кисель хлебать вздумаете! — с хитрым прищуром бросил Купала, и своего коня вслед за Светозаром направил.

Халена расстроено посмотрела в спину мужчинам. Учитывая их горячее желание спровадить ее с места военных событий, можно было сделать лишь два вывода: либо ей не доверяют, либо берегут. Что первое, что второе ей категорически не нравилось. В первом случае ей нужно было бы переубедить воинов, получить их доверие, вступив в бой наравне с остальными опытными людьми, но это будет невозможно, если она выполнит порученный приказ и уедет. В этом же случае развеять тревогу за нее и доказать, что она воин не хуже других обученный, также не получится. В совокупности выходила неприятная картинка, что в том, что в другом направлении, а выход нечестным. И все ж лучше пойти на хитрость раз, чем долго и нудно втолковывать неразумным, что она такая же ратница, как Гневомир, Миролюб, Славко… Вот! Его она и пошлет к князю за себя. Молод он еще голову в сечу совать!

Халена хитро улыбнулась своим коварным мыслям и направила коня в городище Славко искать да в путь снаряжать. А сама пока суть да дело — схорониться с глаз десничих. А там их гнев уже пустым окажется, а может и вовсе серчать не станут — докажет им, что не `девка глупая' и не подсыл вражий. Хотя вряд ли они в ней врага видят, скорей и, правда, сберечь решили. Зря. Кому от меча умереть дано, тот мякишем не подавится. А мужчина ты, женщина или дитя неразумное — смерти все едино…

Чтоб отправить Славко к князю, Халене пришлось воспользоваться имиджем богини-воительницы и соответствующим авторитетом в глазах несмышленыша. Противно, конечно, а что делать? Как она потом будет жить, если что с побратимами да другими товарищами случится? Заступа из нее, конечно, не ахти какая, но вместе плечом к плечу и умирать или побеждать, много лучше, чем в тереме скучать да от беспокойства сохнуть.

На том и порешила, парня проводила и в лопухи у колодца до вечера залегла — ждать. Здесь и видно все, и слышно, и найти её не трудно, если знаешь — где. А знает лишь она.

Можно теперь и отдохнуть малость. Жалко, что обеда не предвидится. Но она не гордая — подремлет. Во сне есть не хочется.

Размечталась….

И часа не прошло, как ее разбудил шум совсем близко, словно над ухом в рупор крикнули.

— Сбираемся!! — пронеслось бодро.

`Никак Светозар связки голосовые тренирует', - вздохнула Халена и села, сквозь траву пытаясь разглядеть, что там и как, скоро-ль и ей из схрона лопухов можно к коню подбираться. Выходило — сейчас.

На дворе Светозара не было — Купала Полесских собирал, остальные как в воду канули или как Халена по лопухам рассредоточились. Выходит, проспала девушка марш бросок двух отрядов… Эх, воительница!

Возложили на Полесских как на самых обученных да в боях проверенных главную миссию — встречу степняков. Отряд прямо в лесу позади Вех остановился, рассредоточился, под кусты да сосны маскируясь. Не видела б так и не догадалась. Больше всего ей понравился строй, коим они свои места заняли. Ряды один за другим словно зубья редкой расчески. Знатные, однако, военачальники, раз так своих располагают. Пойдет конница и застрянет И ни один не уйдет. Всех причешут.

Виват мудрости Купалы — хмыкнула Халена, занимая позицию впереди Гневомира. У того лицо вытянулось и речь потерпела значительное поражение. Минут пять он что-то внятное сказать силился, так и не сподобился. Халена, предчувствуя старый набор слов из нравоучительно-попечительной тирады, покосилась на него через плечо и кинула:

— Осади!

Он с треском сомкнул резцы. Лошадь Миролюба фыркнула в ответ и нервно отшатнулась.

— Не пужай животину, — прошипел парень недовольно ему в спину и добавил тише. — Нож-то давай. Сам сказывал, на спор его ставил…

— Да отдам!

— А что за спор? — поинтересовалась девушка.

— Что ты кашу дома хлебать будешь, покамест мы порубимся. Гневомир нож отцовый ставил, что Мирослав в обрат тебя не пустит.

— А и не пустил, — пожала плечами воительница.

— Во, слыхал?! — качнулся к Миролюбу Гневомир. — Так что спор ничейный, мой нож, мне и остается.

— Ага, а как же она тогда здесь оказался?

— Резво обернулась…

— Ага, у меня ковер модификации планер. Беспосадочный рейс на бреющем полете. Три верхушки от кедров — на дрова, но я снова с вами, друзья мои! — пробасила Халена, с насмешкой. Парни хлопнули ресницами.

— Энто чаво? — озадачился Гневомир.

— Воздушное средство передвижения, выполненное по повышенной аэродинамической схеме. Скорость примерно 1000 бегов в час, электронная система навигации и автоматическая система тепловой регуляции,

Парни засопели:

— Бавишся да? Игриливая нашлась, — прошипел впереди стоящий воин Борун. — А ну смолкли разом! Чтоб и вздоха не слыхать было!

Халена поняла, прониклась, замерла. И побратимы не отстали — вздохнули дружно, мух да стрекоз вспугивая, затихли, словно вовсе исчезли. Тихо в лесу, только ветер гуляет, листвой шелестит, пчелы жужжат, кузнечики в траве резвятся — а боле и нет никого.

Самое тяжелое — ждать. А ждать, изображая дерево — тяжелей вдвойне. То муха назойливая прилетит, то комар зажужжит, в щеку вопьется, то конь притомится, начнет ногами перебирать. Час прошел, второй. Вот уж и вечер, ночь подбирается, а с ней и сон спешит, одолевает дремотой. Халена к который раз стряхнула его, плечи расправляя, мышцы разминая, да кой толк, все едино наваливается, голову к конской гриве гнет. И манит, манит…

Там, в зыбкой дреме, словно забытые легенды, бродят чужие призраки, неясные силуэты, рождаются и умирают странные сюжеты. Коллаж отрывков, разрозненные сполохи прошлых событий — светлые пятна в темноте памяти. Только вот кто эти люди, что являют ей свои лица? Зеленоглазый атлет, худой, угрюмого вида блондин, седовласый мужчина в белом? А малыши, что смотрят на Халену из глубин то ли ее, то ли чужих мемуаров — чьи они, кто? Почему сердце так рвется к ним, летит душа и рука тянется, стремясь ощутить тепло их кожи: милые мои, милые…

Мои? — встрепенулась Халена. Спало наваждение, улетучилось и только горечь внутри, тоска одиночества, и странная боль, даже не в сердце — вне его, вне тела — то ли в душе, то ли в душах: ее и тех, кто остался за чертой воспоминаний.

Девушка с трудом сдержала стон, готовый сорваться с губ и улететь в небо: где вы? Как вы без меня? Слегка потерла лицо ладонью — прочь тоска! Не время, не место.

Почему именно сейчас впредверьи серьезных событий, памяти вдруг хозяйку озадачить вздумалось? О другом сейчас думать нужно…а оно отчего-то не кажется настолько важным, чтоб и минуту на раздумье о нем тратить. Мужи вокруг и дело их правое. Жалеть их не след, а себя тем более. Ума и сноровки хватит — выживет, а нет… одного, двух ворогов с собой к Моране возьмет и то не зря пожила. А ежели Морану бояться, то стоило ль рождаться?

Халена огляделась, пытаясь в сумраке опустившейся ночи разглядеть силуэты воинов. Владко слева под ель маскируется. Не знала б, что он в пяти шагах от нее, вряд ли б узрела. Радалюб справа — и его во тьме не различишь.

Интересно, оставили ли Светозар да Купала позади отряд заслона, на тот случай, если сквозь зубья гребенки все ж просочится кто из степняков? Да, наверняка. Стратеги они знатные и тактики неплохие.

Ладно, дальше ждем. Не заснуть бы вновь…

Миролюб присматривался к Халене, стоящей впереди, и мерещилось ему, что дремлет воительница яки в повалуше: голова-то вниз клонится, того и гляди, грянет с коня сонная.

Эко ж ей спокойно — подивился парень: ему б той беззаботности толику.

Во истину душа чистая, страхов да тревог не имает. Все-то ей ладно. И границу меж жизнью и смертью пересечь, что через овражек перепрыгнуть — стоит ли за то переживать?

Оно и понятно, Богам правда ведома, а с ней и покой живет — оттого ни сердцу, ни душе маята не знакома, и сон, что пух, легок, и жизнь — что сон, и смерть — что жизнь. А что еще надобно?

Филин ухнул три раза. `Странная птица, арифметике обученная', - сквозь сон подумала Халена и мгновенно проснулась от осознания, что не зря птица ровно три раза ухает. Знак это и не иначе Светозаровичей.

Девушка дала себе минуту, чтоб прийти в себя, стряхнуть остатки дремотной вялости — напрягла каждую мышцу, к себе прислушалась и зорко вокруг поглядывать принялась, ожидая гостей непрошенных. А темно-то как — своих бы в такой мрак не посечь.

И словно по заказу тучи на небе разошлись, звезды открылись и большой диск ночного светила, залил лес своим приглушенным светом. А следом неясный шорох раздался, словно зверек какой в кустах шебуршит. Пара минут напряженного ожидания и Халена увидела того `зверька'.

На поляну, округ которой стояла рать мирян, въехал каурый рысак, неся низкорослого крепыша.

Филин перед Халеной ухнул — Борун ответный знак Светозаровичам подал: видим ворога, примем. И руку, в кулак сжатую, вверх вскинул — приготовиться. Но хоть бы вздох по рядам прошел, хоть бы ветерком кто шевельнулся — тихо, словно не видели знака, не ведали о вороге, что уже крадется сквозь ночную мглу леса.

Халена усмехнулась, поглядывая на степняка, осторожно, еле слышно пробирающегося через траву — первый — разведка, не иначе. Правильно, рано за рукояти мечей хвататься. Один неосторожный вздох и вспугнется гость незваный и остальных всполошит. Не получится засады.

Девушка замерла, напряженно всматриваясь в очертания растительности на той стороне поляны — наверняка и другие там ждут. И точно, как первый прошел поляну, еще трое выглянули, словно тени от стволов отделились. И еще, и еще. Поплыли тихо, медленно — смотришь, и вовсе не люди — оборотни или призраки. И планы подстать!

Рука сама вскинулась за мечом и зависла в воздухе — ох, рано.

А цепь степняков все гуще и ближе. Вот уже один, второй мимо прошли, не заметив поджидающих их мирян. И потекли, как вода меж пальцев, меж рядами воинов. Видны были лица широкоскулые, смуглые и волосы, в хвосты на затылке скрученные, шапки с хвостами лохматыми, и оружие, что за спинами рукоятями торчало — сабли кривые, в чеканных ножнах и кожаных, кинжалы на поясах, джиды, полные стрел.

Степняки текли мимо мирян, не замечая их, что немало удивляло Халену. Она все ждала — когда? Боялась гулким стуком своего сердца выдать остальных. И вдруг за спиной раздался характерный звук разрубающей воздух стали, хлюп и хруст — чье-то тело упало в кусты, ломая ветки. И началось. Меч Боруна сверкнул, рассекая полумрак ночи, следом пошли клинки из ножен мирян. Халена выхватила свой и полоснула без раздумий проходящего мимо нее степняка. Тот был молод и толком не понял, что случилось, а уже падал на траву. Еще взмах, еще, и слева раздался приглушенный вскрик, за спиной — стон. В ушах забилась музыка боя, жадные ноты жаждущей стали, встречающей вражье тело, и жаркое жужжанье стрел, и жалкое ржание испуганных лошадей, и крики, что сами рвутся из горла в моменты стремления то ли к смерти, то ли к вечной жизни после нее.

Степняки, надо отдать им должное, встречали смерть с честью, пощады не просили, бились молча и решительно, и все же внезапное нападение мирян, изрядно подорвало их силы и уверенность. Более сотни положили гридни в легкую, фактически не получив никакого сопротивления. И это лишь на фланге Полесских.

Однако живые степняки были неплохими воинами — бились остервенело, жестко, с хитростью — обманывая, норовя со спины зайти, от прямого удара мастерски уходя. Чуяли правду — не выпустят их и сдавали свои жизни подороже, стараясь по рукоять обмыть свои голодные сабли.

Халена рубилась сначала одной рукой, а потом, перехватив саблю падающего с коня степняка, принялась бить ворогов с двух рук, и что вокруг делается, старалась не упустить, посматривала — как остальные, дюжат ли? Слева Усаня в самой гуще шагловитых и добро их вразумляет, обманки чуя, не подступишься. А и то — муж он крепкий и огромный, сил в нем, что в трех буйволах — сдюжит. А вот Трувояра зажали.

Халена в его сторону принялась прорываться, глаз с парня не спуская: держись, держись — шептали губы, а руки прорезали дорогу клинком. Она и не замечала куда бьет, взмах, толчок, еще взмах, другой, уход в сторону, толчок, взмах — все на автомате. Сталь пела и словно живая, разумная субстанция жила, казалось, отдельно от Халены и все ж с ней, за нее и за тех, кто рядом плечом к плечу — Бочаня, Мерко, Миролюб, Святолюб, Гневомир….

А лес гудел, растревоженный святотатством, и требовал дань кровью и жизнями. И получал виру, и пил мхом да травой кровь, принимал тела, рычал в лица ветром.

К-ха-а! — мимо лица сверкнула сталь. Только успела отпрянуть и автоматически выпад сделать. Пара бегов до Трувояра да не дотянуться — здесь, посреди поляны, самый бой, самое месиво. Кони по телам ступают, ноги бьют, вздыбливают от страха. И жарко, и в ухо какофония звуков бьет — крики, стоны, свист, хлюп.

Халену зажимали — слева, справа по трое. Она уворачивалась как могла, бездумно, на интуиции работая мечом, саблей. Но с левой руки оружие вскоре выбили обманным движением — и ведь чуяла подвох, да поддалась. Гневомир вовремя подоспел, а иначе легла бы мертвяком меж других тел, уже устилавших поляну.

— Куды ж ты в гущу? Порубят! — просипел побратим, откидывая степняков от Халены. А та и поблагодарить не успела — после как-нибудь — к Трувояру на помощь ринулась. И успела вовремя, как и Гневомир — встретила своим клинком летящую в спину парня саблю и отбросила в сторону, а кинжалом в левой руке под дых подлеца — отдыхай! Лошадь вздыбилась, роняя степняка. Мелькнуло искривленное болью лицо, растерянный, еще не понимающий, что остывает, взгляд черных глаз. А Халена уже следующего на землю отправила и пригнулась, пропуская летящую ей в шею, справа, сталь. Мимо. К-ха-а! — пропел ответно ее `Гром' и встретился с ребрами врага.

Разве думаешь о чем, когда рубишься? Разве чувствуешь усталость, когда и слева, и справа враги, и, кажется, конца им нет и края, а отступать — себя не уважать, тех, кто за спинами на них надежу имает, на поруганье отдать. И нет в такие моменты ничего хуже трусости и лучше смерти в чести. И счастье одно на всех — выстоять и победить. Не за себя радея, за тех, кто с мечом не сдюжит, и супротив ворога, что былинка против ветра. Не видать степнякам мирян, не видать просторов поляничей. Каждому своя воля и место, каждому свое дело. И в том оно свято, что по силам и уменью меряно.

Халена не знала и даже не думала, отчего так ловко от смерти уходит, отчего рука меч как себя чует, опасность заведомо предупреждая, предотвращая любой выпад. И усталости словно нет вообще и не было. Одно она понимала — ее место здесь, в сече по праву, наравне с мужами — воинами. Обошла ее судьба женскими делами управляться, зато мужними наградила в довольстве — не стыдно перед побратимами.

Ряды степняков значительно редели. Светлело и враги таяли, что ночные тени. Но и малость их еще злобилась, огрызалась и в рукопашную, и саблями. Халену в лошади ринули. Чудом чужих копыт избежала и огляделась — затихает бой: Светолюб, на рукоять меча опираясь, стоит, на Дружко смотрит, а тот с мальчишкой степняком бавится, дразнит, злит.

— Не убивай, — предупредила Халена, — пленные пригодятся.

Тот улыбнулся с пониманием и отправил степняка в нокаут. Светолюб на Халену уставился, оглядел оценивающе и хохотнул:

— Потрепали тя, воительница.

— Да и ты, смотрю, сполна получил, — не сдержала ответной ухмылки девушка. Светолюб заржал, что жеребец стоялый, меч оттер о тряпицу. — Знатно попотчивали ворогов!

— Авось поперед не сунутся! — заметил Гневомир, подходя к девушке. — Личико испачкала, Солнцеяровна.

Халена лишь плечами пожала: ерунда. Сейчас соберутся все и в Вехи: умываться, есть, пить, спать.

— Устала, — призналась и, воткнув меч в землю, оперлась на крестовину рукояти.

Гневомир хмыкнул:

— Знамо умаялась. Знатно рубилась… Эх, сейчас бы каравая краюху да жбан молока и в поволушу, — протянул мечтательно, оттирая меч от крови.

— Да я бы и здесь поспала — не обиделась. Вот как Лютабор, — кивнула на рыжебородого мужа, что дремал, прислонившись спиной к сосне. Но тут в паре шагов от него засвистел Ковылек и грянул приказ:

— Коней сбирай!!

— Ну, чё орешь, оглашенный?! Давно, поди, в табун согнали! Язвить твою, молодь полоумную! — гаркнул разбуженный мужчина. Тяжело поднялся и потопал к товарищам. — Сбираемся али Светозаровичей пождем?

Светолюб степенно меч в ножны сунул, оглядел поляну в раздумьях:

— Купалы не видно.

— Посекли его, — хмуро бросил Миролюб, подводя в гурту двух коней. Одни поводья Халене сунул. Девушка побледнела:

— Как посекли?

— По голове крестовиной тюкнули. Очухивается. Лежит на опушке, почем свет степняков кроет, в небо глядючи.

— Уф! — успокоено выдохнула Халена: жив! А что контужен да не в меру зол — не страшно. Не впервой его ворчание окружающей среде слушать. — Много раненых? Убитые есть?

И даже дыхание затаила — отведи Солнцеворот вести плохие.

— Десятка два посекли. Двоих наших зарубили, у Светозаровичей потерь поболе, — молвил, отворачиваясь от Халены.

— Кто? — спросили разом она, Гневомир да Светолюб. Лютабор засопел:

— Полянича зарубили. Зрил я, а пробиться не смог.

— Трувояра?! — нахмурилась девушка. А глаза, что всполохи на небе: и черны, и зелены, и желты.

— Не-е, Черныш лег, — качнул головой Миролюб. — И Вел-рыжий.

Халена качнула головой, зубы сжала, чтоб не заплакать по-бабьи, надрывно и глупо. Воин она, дружник — прочь слезы! — приказала себе: Двоих потеряли, да? Но только двоих…

Нашла утешение!

Не сдержалась, выдохнула:

— Больно.

— Сеча завсегда — боль. Землица вона и та от рудицы стонет.

— А ты поплачь, Солнцеяровна, — предложил Гневомир, понимая ее состояние. Та его взглядом ожгла, мигом в себя придя:

— Небось, есть кому без меня выть. Что с поляничами? Здесь вроде все. К ним на помощь спешить надо.

Мужи переглянулись и давай в стороны косить:

— Как десничий скажет, так и будет, — бросил Лютабор.

— Отдохнуть тебе надо, — протянул Гневомир.

— Да вы что? — насторожилась Халена. — Никак и вовсе на подмогу им идти не собираетесь?

— Князь заслон выслал, того и довольно, — буркнул Лютабор.

Халена рот открыла, да слова потеряла. Стояла, смотрела на мужчин, добрых воинов, и понять не могла — почему же соседям в помощи отказывают?

— Каждый сам за себя, да? — выдохнула, вопрошая. Мужи начали разбредаться с глаз девушки. И та, вскочив на коня, наддала его пятками, стремясь к опушке, к Купале. Придется прервать его монолог с небом и потребовать четких объяснений.

Побратимы за ней устремились, учуяв неладное.

На опушке гомон стоял. В рассветных красках сбредающееся гуртом воинство выглядело потрепанным. Кто лежал, давая отдых уставшему организму, кто сидел, лениво переговариваясь с товарищем, кто оружие чистил, кто удалью хвастал, еще находясь в пылу схватки. Тут же сгоняли отловленных коней и гнали в сторону городища. Неизвестно откуда взявшиеся бабы, воду разносили, раненых перевязывали.

Халена оглядела воинство, выискивая Купалу, с коня спрыгнула, увидев его.

Стоял десничий у телеги, придерживая перевязанную голову, с каким-то парнем лаялся.

— Зря встреваешь, — предостерег Гневомир Халену. Да та разве послушает. Рванула к десничему, за плечо хвать да к себе развернула:

— Это что же такое?! — пошла в наступление. — Со своей бедой разобрались и ладно?! Стратеги нашлись! Ведь любой мальчишка поймет, что нельзя успокаиваться, пока экспансия идет. Вас же сомнут!…

— Тпру-у!! — осадил ее Купала, душевно рявкнув. Голова и так кругом, а от ору воительницы и вовсе треснула. — Чаво удумала?! Ща я рать из сечи в сечу без продыху кидать буду! Да мне княже и бабы апосля голову сымут! Ишь, накинулась, яки крятун! Воительница, ядрена кочерыжка! Тьфу, скаженная!

— Ты не ори на меня, дядька Купала, — сверкнула глазами Халена, ничуть отповеди не испугавшись. — Я дело говорю. Думаешь, управился? Ничего подобного. Поляничи слабы — все знают. Их степняки всех положат, и путь к вам будет чист. В следующую сечу не двоих, а две тьмы сородичей потеряешь. И плакать по ним будет некому, и род длить — всех баб и детей положат или в полон возьмут. Начали — доведите дело до конца. Я уж молчу об этической стороне дела. Подло это смотреть, как другой гибнет, и руки не протянуть…

— Ты кого поучаешь?! — опешил десничий. — Ты кто?! Девка скаженная!… Я тя в Полесье отправил, почто возвернулась?! Перечишь, ослух?!

— Осади, — послышалось тихое, но веское рядом. Купала смолк, поморщился. Халена обернулась: на нее пытливо смотрел Светозар, и не было в его взгляде ни доли насмешки, ни крупинки надменности. А вокруг воины сбирались, подтягивались и смотрели во все глаза, внимательно слушая перепалку. Трувояр невдалеке стоял, морду кобылы поглаживая, и смотрел на Халену. Их взгляды встретились, и девушка настолько остро почувствовала боль и страх парня за родных, что поняла: как бы мужи именитые ни решили, а она и минуты ждать не будет — одна к поляничам направится.

— Почто супостатоми нас кривишь, дщерь Солнцеярова? Нешто дозволим мы ворогу землю топтать да в городищах охальничать?

— Я вас ни трусами, ни подлецами не считаю, но знать хочу, когда к поляничам пойдем, и вообще, пойдем ли?

— Как гонец прискачет, так и решится.

— А если не будет гонца? Этот вариант исключать также нельзя — всякое бывает.

— В полдень выступим. И жерновам продых нужен, не то, что люду ратному.

Халена задумалась: конечно, спору нет — отдых нужен, усталый скорей поляжет. Но и ждать? Сутки почти прошли как миряне к соседям помогу выслали — а вестей нет. И что там, учитывая недавнее сражение здесь — понять не сложно. Степняки малым числом на Вехи шли, а рубились зло и хитро, словно вдвое их больше было. Страшно думать, что они сотворили бы, случись им победить. И встала перед глазами молодка, что сирот в Полесье вела, и оскаленные лица шагловитых воинов, что ворами по лесу пробирались, а потом бились до последнего, словно за свое, а не чужое.

— Как знаешь, Светозар, только я ждать не стану, сейчас поеду. Не спокойно на душе.

Пришло время и десничим задуматься.

— Что мерекаешь, Купала? — прищурился.

— А то, что баял я ужо князю — не к добру нам лес девку послал. Посекут дурища! Нешто ума нет, поперед мужей лезть?!

— Ты меня не хай, дядька Купала. Я не девка, а дружник княжий, и любой скажет — чести не посрамила.

Воины дружно загудели, поддерживая.

Купала вздохнул, сплюнул в сердцах. Да тут же за голову схватился — видать, серьезно контузили.

— Я поеду, со мной, кто в силах. С десяток наберется и то ладно, — предложила девушка, смягчившись.

— Шустра ты больно, Божья дщерь, — усмехнулся вдруг Светозар. Взгляд добрый, но с хитринкой:

— А и будь по-твоему. Набирай дружников под свое начало. Езжай. Да помни — головой за каждну жизнь ответ несть станешь и перед князем, и перед отцом своим.

Халена поклонилась, пряча довольную улыбку, и обернулась, чтоб сотоварищей спросить — кто может с ней поехать? И увидела улыбки, услыхала дружный хохот. Кто-то уже на коней вспрыгивал, перевязь прилаживал, у баб воды да караваи брал — в дороге потчиваться. Глаза девушки изумленно распахнулись:

— Эх, Сонцеяровна, когда ж мирянин от ворогов бег да от славной сечи отказывался? — хитро улыбнулся ей Гневомир.

Миролюб же лишь головой качнул: из одной сечи жива вышла, почто в другу лезть? Как рассвело, все едино б к соседям пошли. Но без Халены. Спала б та, ничего не ведая. И что Светозар удумал?

А тот словно мысли его угадал:

— Баяли мне, как ты рубилась, не срамясь. Видно и вправду тебя на бережу послали. А посему верю, что не зря беду чуешь. Иди, Халена-воительница, выручай поляничей — сполняй долг свой. Богам виднее, а нам спокойнее. Горячая ты да в уме, гляжу, поперед все высчитала. Мы здеся заставой постоим, полоненных спытаем: дюже складно баят, да больно черно выходит. Ежели верить, и вправду времени на отдых нет.

Купала тяжко вздохнул:

— А и выбора, — и махнул ладонью досадливо. — А езжай, нечё воловодиться. Твое счастье, что мне недосуг ратиться. Княже ждет… Лютабор, за старшего идешь! С Халеной вровень!

И отвернулся, чтоб сборы не видеть, заворчал на свою дурную, посеченную голову.

Видно было, что дядька занедужил всерьез — еле на ногах стоял. И не в князе дело, а в том, что на коня в таком состоянии не взобраться. Да негоже мужу хворобы выказывать, вот и хорохорился. Халена поняла, легонько в щеку его поцеловала:

— Выздоравливай!

— Энто аще что?! — попытался тот возмутиться. Да девушка уже на коня вскочила:

— Мирославу кланяйся. Передай — вернемся!

Полторы сотни набралось. Длинной вереницей двигались, на ходу жевали да пили.

Халена же все воинство оглядывала да сетовала про себя, что медленно идут. К Трувояру пристроилась:

— Далеко до твоих?

— Неблизко.

— А точнее?

— Так ехать — к полудню ближе будем, быстрее — раньше придем, — и вздохнул. — Быстрей бы…

Халена отвернулась и коня наддала. Во главу отряда встала, хотела крикнуть, чтоб ход прибавили, но Миролюб сунул ей ломоть хлеба в руку:

— Жуй. Апосля быстрей пойдем.

Глава 3

Клону отвели этаж в пристройке. Лже-Анжина промолчала. Плюхнулась в кресло и с насупленным видом уставилась перед собой. Кирилл погладил затылок, замялся рядом. Он понимал, что видимое спокойствие клона не к добру и готовил себя к эскападе с ее стороны. А с другой стороны: что она сделает? Покричит, повозмущается и затихнет. Переживут.

Парень вышел в коридор, сел в кресло, вытянул ноги и уставился в потолок: служба началась.

Тихо во дворце, словно вымерли все. Жара, ни ветерка на улице, а в помещении прохладно, но все равно охранники вялые, полусонные. Кирилл и сам маялся — тишина и покой усыпляли, расслабляли, а ведь никак нельзя бдительность терять — клон сегодня тих и безответен, а завтра неизвестно что устроит. Впрочем, третий день Анжина кротка и неприметна. Лежит — видео смотрит или на балконе в кресле качается. Может ошиблись они на счет нее — не так уж она плоха? Всякое в жизни бывает — порой роль мерзавца играть приходится, порой смириться, порой любыми средствами бороться. Паул негодяй, каких мало, что ему клона, куклу, по сути, на помощь себе склонить?

Кирилл вздохнув, хлебнул кофе и развернул газету: ничего интересного, да и не лезут в голову новости.

Глаза потер, откинул газету и нажал кнопку на пульте: что в других помещениях? А Ватан спит — охранничек!

— Кос! — окликнул ближайшего к нему парня, что, качаясь на носках, выглядывал в окно. — Ватана смени.

— Угу, — потопал по коридору. А Шерби опять в дисплей уткнулся: что у нас там еще не в порядке? Расслабились бойцы — не к добру.

Ричард бродил по спальне, не зная куда себя деть. Тоска грызла его, сдавливала сердце, и хотелось выть и кричать от бессилья, и на ум ничего дельного не приходило. Ни единого выхода — тупик, куда ни повернись.

Анжина… — провел пальцами по секретеру, вглядываясь в лицо любимой, что улыбалась с портрета в позолоченной рамке.

Анжина…

Отвернулся, потер лоб, зажмурившись: почему судьба отмерила ей столько испытаний? За что? Почему не ему? Где логика?

Рванул ворот рубашки и подошел к окну, распахнул его: тихо на улице, как во всем замке. Жара. Последние дни уходящего лета. Лета, что прошло без Анжины…

Пит сидел у бассейна, рассеяно смотрел по сторонам: черт побери — тихо, как в склепе. Хоть бы листик шелохнулся. Хоть бы одна свежая мысль в голове появилась.

Черт! — пнул камушек под ногой и скривил злобную рожицу золотистому ангелочку, что лил воду из своего кувшина — фонтана.

Три дня как вернулись. Трое суток! И ничего! Сколько еще сидеть, ожидая не известно чего?! О чем Ричард думает?! Ждать, ждать. Кого?! Чего?! Пока все в летаргию не впадут?! А Анжина в это время может уже и…

Пит не усидел на месте, вскочил и пошел в никуда — лишь бы идти, лишь бы двигаться, что-то делать, хоть и ноги переставлять. Умереть ведь можно от тоски, от мыслей дурных, что словно жара одолевают.

Дошел до берега океана и остановился: штиль. В лазоревой дали ни облачка, ни вздоха птицы, лишь слепящая гладь воды, что сливается с небом.

А ведь было иначе, совсем иначе.

Сколько же прошло? Пять лет. Месяц как Анжина и Ричард поженились.

Пит сел на песок и грустно улыбнулся, вспомнив, как хорошо тогда было: как шумел прибой, как смеялась Анжина и ветер трепал ее волосы, а Ричард лежал на песке и любовался женщиной. Пикник на берегу океана, здесь, на этом самом месте всего пять лет назад. Здесь они дурачились и веселились. Пит тогда обстрелял молодоженов пирожными и получил от Ричарда вазу фруктов в грудь и лицо. А Анжина упала в воду, сбитая шелковой подушечкой…

Весело было.

И посмотрел в небо: Боги? Не верил я в вас, и плевать мне было, есть вы или нет, а сейчас прошу — помогите Анжине, если вы есть. Больше не потревожу просьбой и верить в вас буду, правда, правда. Помогите ей, а? Ну, что вам стоит?…

И криво усмехнулся: дожил.

Ночь накрыла фонтаны и скверы, пляж, океан, здание дворца укутала сном.

Кирилл весь день боролся с дремотой и сдался, заснул, положив голову на руки.

— Капитан! — кажется, тут же раздалось над ухом. Шерби, вздрогнув, поднял голову, непонимающе уставился на Микса.

— Ее нет на этаже, — глухо сообщил тот.

— Отдохнул, — потерянно бросил Кирилл и начал щелкать кнопки, просматривая залы и комнаты. Кинул Миксу: Что стоишь? Поднимай всех по тревоге, быстро! Найдите ее!

Что она задумала? Куда исчезла?

А он-то, хорош, охранник и сторож — проспал!

Ричард маялся в липкой тишине ночи. Крутился на постели, не зная куда сунуть голову, чтоб ушли горькие думы, как пристроить руки, чтоб не сжимались в кулаки, в какую подушку уткнуться лицом, чтоб не видеть пустоты вокруг, чем накрыться, чтоб не чувствовать ее.

Анжина — как наваждение, как паранойя.

Где ты? Как? Почему молчишь? Почему не слышно тебя?

Что делать?

Как до тебя дотянутся? Через горло врага? А он как призрак: есть и нет.

Рука легла на глаза, скрывая даже от темноты слезы бессилия, ненависти к себе, недалекому слепцу, что позволил близко подобраться к семье, не защитил, не предотвратил беду.

Тихий шорох насторожил короля. Он резко сел и включил светильник.

Анжина?

Милые черты, мягкая виноватая улыбка. Минута очарования, всего лишь минута.

Ричард откинулся на подушки:

— Что тебе надо? Как ты сюда прошла?

— Не сердись, я хочу поговорить. Спокойно, если сможешь. Попытаемся? — села на край постели.

Мужчина сделал над собой усилие и сел, вновь уставился на Анжину. И поморщился: невыносимо смотреть на клон, слышать — ненависть к ней одолевает, вьется, клубком змей лежит на сердце. Глаза видят жену, женщину которую безумно любишь, а разум напоминает — перед тобой клон, у которого нет чувств, нет привязанностей, вообще ничего нет человеческого кроме формы, до боли знакомой линии губ, черт лица, линий фигуры. И хочется убить куклу лишь за тот факт, что она смеет быть похожей пусть и только внешне на Анжину. И не можешь — обезумевшая от тоски в разлуке душа кричит — нет, подожди — еще минуту побудь рядом, хоть так, хоть с куклой, как с голографическим снимком. И страшно причинить вред и боль даже фантому любимой, даже понимая, что перед тобой мираж — не столько чужая, сколько твоя собственная фантазия.

— Говори, — процедил.

— Я предлагаю заключить мир и вести себя цивилизованным образом.

— То есть ты мне яд в бокал, а я тебе рубиновый гарнитур? — усмехнулся, недобро щурясь: что ты задумала, куколка? За кого меня принимаешь?

— Нет, я серьезно. Я помогаю тебе, а ты относишься ко мне как к человеку.

— Все проще — веди себя как человек.

— Это я и предлагаю.

— То есть ты переходишь на нашу сторону, играешь по моим правилам, а взамен?…

— Я перестаю быть пленницей.

— И только?

— Да. Я не могу сидеть взаперти. Общество стен и немых охранников меня не устраивает. Я хочу плавать в бассейне, обедать не в одиночестве, а с вами, красиво одеваться, видеть восхищенные взгляды. Жить, чувствовать себя живой…

— Блистающей…

— Женщиной, такой какая я есть — красивой, очаровательной. И убеждаться, что нравлюсь, что меня хотят… как я хочу тебя.

— Ничего не перепутала?

— Ричард, — качнула головой. — Я серьезна и честна, пожалуй, впервые, а ты злишься и насмехаешься. Я ведь могу передумать.

— Я не заплачу, поверь.

— Послушай, перестань упрямиться. Глупо. Посмотри на ситуацию реально — твою жену… да, да, горячо любимую женщину — помню, забрали в неизвестном направлении. Когда ты найдешь ее — вопрос, потому что я не знаю, где Зор, не знаю, куда он ее спрятал, понятия не имею о том, когда он со мной свяжется и что вообще планирует. Ожидание может продлиться вечность и что нам теперь? Мне сидеть как монашке? Тебе мучиться в одиночестве? Зачем? Можно с умом потратить время ожидания: я развею твою печать, ты утолишь мой голод. Я буду очень нежна с тобой, выполню любую прихоть. Живи сам и дай жить мне. Взаимная выгода. Неужели лучше воевать, чем мирно сосуществовать?

— Ты что-то читала сегодня? Или фильм смотрела? О военной тактике и стратегии?

— Я много думала эти дни, — легла на постель и принялась поглаживать ногу Ричарда, прикрытую атласной простыней. — И пришла к выводу, что нам лучше быть вместе, заодно. Жизнь так коротка, глупо тратить ее на ссоры, еще глупее помнить вчерашние недоразумения. Я была не права, ты тоже непростительно груб. Считай, ты сам провоцировал меня на ответное хамство. Но все можно исправить, начать сначала.

— Ты умеешь уговаривать, — кивнул, отодвигаясь. — Одно условие — ты больше не появляешься в моей спальне.

— Почему? — удивилась искренне.

— Нет смысла объяснять, ты все равно не поймешь.

— Ах, да! — рассмеялась. — Привязанность, любовь, верность? Забыла.

— Не удивлен. Иди.

— А может, все-таки передумаешь? Спать одному грустно…

— Переживу.

Анжина замялась и с хитрой улыбкой искоса посмотрела на Ричарда:

— А мне холодно одной. Не хочешь спасти меня от обморожения?

— Легко, — качнулся к ней с усмешкой. — Регулятор температуры воздуха на панели у двери в каждой зале.

— Суррогат, а я натуралка. Не боишься, что загуляю?

— Не поверишь: можешь роту в свою постель привести, слова не скажу.

Анжина рассмеялась и встала:

— Не пожалей потом… Так что, я свободна? Могу пройтись по парку, съездить в город?

— А тебя никто и не держал.

— Как же охрана?

— Издержки жизни великосветской персоны.

— Хочешь сказать, что твои мальчики будут сопровождать меня?

— Куда бы ты не пошла, — закончил за нее с милой улыбкой, от которой Анжина потеряла игривость взгляда и тона.

— Я думала, мы договорились.

— Думать буду я, а выполнять — ты.

— Не пожалеешь? — прищурилась зло. — Мы почти договорились.

— Я с роботами не договариваюсь. Твои передвижения никто не ограничивает и не станет ограничивать, но на этом твоя свобода и заканчивается. Мирные отношения меня устроят, но их нужно заслужить. Ведешь себя смирно, я иду на уступки, устраиваешь бунт, начинаешь показывать свой скверный характер — получаешь тоже самое. Поняла?

— Неужели я совсем тебе не нравлюсь? — пытливо уставилась в глаза мужчины. Она явно не могла поверить, что такое возможно.

— Совсем, — заверил Ланкранц.

— Но все может измениться?

— Да. Например, кто-то из нас умрет — ты. В этом случае, ты мне понравишься.

— Глупо, чисто по-человечески идти на поводу эмоций, — скривила губы женщина. — Но это твое дело. Я предложила — ты отказался. Мне все ясно, тебе… надеюсь, ты не пожалеешь, что оттолкнул меня.

— Прежде чем угрожать, подумай, что ты можешь.

— О, милый, я могу настолько много, что ты и представить не можешь, — заверила с лукавой улыбкой. — И обязательно тебе это докажу и покажу, — повела плечиками и, взмахнув подолом пеньюара, поплыла к выходу.

Ричард взглядом жег ей спину и думал о той минуте, что когда-нибудь обязательно наступит, и он сможет достойно ответить и клону, и ее хозяину, и с удовольствием сотрет обоих с лица планеты. Лично, чтоб больше не случилось досадных воскрешений.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Кирилл с двумя охранниками. Взгляд Шерби был виноватым и настороженным. Он смотрел то на короля, то на Анжину и видно не знал, что делать.

— Извините, Ваше Величество, — нашелся, наконец.

— Ничего, — бросил король. — Еще раз потеряешь из поля зрения свою подопечную, головы лишу.

Кирилл смущенно потер свой затылок, склонив голову в согласии:

— Виноват, больше не повторится.

— Ну, что ты, Кирилл, стоит ли извинятся? Куда я денусь? — с очаровательной улыбкой качнулась к нему Анжина, прижалась к груди и неожиданно впилась в губы.

Парень отпрянул, отодвигая ее, и смутился еще больше, встретив взгляд короля.

— Сладкий, — хихикнула лже-королева, показав язычок Ричарду. — Спокойной ночи, мой милый монах.

Пяти минут не прошло после ухода незваных посетителей — еще один явился. Пит в спальню зашел и на постель плюхнулся:

— Что она хотела?

Ричард смирил желание послать друга к клону и сел, спустив ноги на пол:

— Перемирия.

— Согласился? — заинтересовался тот.

— Я похож на идиота? — глянул на него Ричард и натянул пижамные брюки. Прошел по комнате, включая свет — спать, похоже, на сегодня отменяется.

— А-а почему сразу идиот? По-моему, прекрасное предложение. Зачем отношения обострять? — пожал плечами.

— Ты можешь их не обострять.

— А ты?

— А я знаю одно — веры ей нет и не может быть. Она машина, она может и будет играть лишь по своим правилам, на той стороне, на которой ей выгодно…

— Нам это и надо! Переманить ее…

— И подставить Анжину.

Пит нахмурился соображая.

— Не ясно, недалекий мой друг? — невесело усмехнулся Ричард, разлил вино по бокалам и сел в кресло у столика. — Клон можно перетянуть легко, но тогда ей не выгодно будет возвращать свое место Анжине. Она либо сделает все, чтоб та не вернулась, либо уберет ее по возвращению.

— К тому времени мы ее уберем.

— Да. Если она пойдет по второму варианту. А если нет? Нельзя недооценивать ее.

— Рич, ты сам себе противоречишь.

— Ничего подобного. Клон должна уяснить — не она играет, я ее играю. И она будет делать то, что выгодно мне, а не ей. А моя выгода в одном — вернуть Анжину! — хлопнул бокал на стол, расплескивая жидкость. В упор уставился на друга. — И мне плевать, какой ценой. Надо будет, я не то, что галокена положу, все войска системы, себя.

— Отсюда вывод, — вздохнул Пит, понимая, что король входит в психологическое пике. — Нас ждет цветение безумства.

— Клон на то и клон, что несть числа ее выдумкам и эскападам, а хитрость лежит в основе программы на уничтожение — не себя — помех своему существованию. Технология завтрашнего дня! Недаром совет прикрыл все исследования на данную тему, заморозил разработки. Нет, Пит, хорошего ждать не приходится. И переиграть клон и Паула мы сможем, лишь думая, как они, без чувств, эмоций. Мне пока это не под силу.

Король задумчиво посмотрел на рубиновую жидкость в бокале, залпом выпил вино и заверил скорей самого себя, чем друга:

— Но я смогу. Я очень постараюсь.

— Себя не потеряй в старании, — бросил Пит, глядя с сочувствием на короля.

— Это неважно. Важно лишь одно — вернуть Анжину. Живой.

— А дети?

— В безопасности. К ним и муха без разрешения не прилетит.

— О жене ты тоже был уверен… Ладно, что дальше? Запарился я уже сидеть, в холостую мысли гоняя.

— Делом займись. Начни выводить куклу в свет.

— Ага. Страстей таких наговорил, а потом `выводи в свет'. Не боишься еще и друга потерять?

— Тебя? Нет. Ты живучий.

— Я б поспорил…

— Ладно, завтра, ты со мной пойдешь. А куклу пусть Кирилл крутит.

— Куда идем?

— Где очень многолюдно и шумно. Устроим томный вечерок, дадим пищу прессе.

Пит хмыкнул:

— Это еще зачем? Сплетен захотелось и смены имиджа?

— Паул должен расстилаться, чтоб сделать неверный шаг. Как ты думаешь, узнав, что я чхать хотел на жену и не так добропорядочен, как всем казалось, что он сделает?

— Пойдет с другой стороны.

— Точно. Он попытается понять, в чем дело, и начнет искать другие слабые стороны, бреши. Для этого ему нужно будет проникнуть во дворец или заслать кого-нибудь на разведку. Клон здесь, но раз все идет не так, как задумывалось изначально, возникнет подозрение, что кто-то: я или она, его переигрывает…

— Или он что-то не учел — тебя недооценил, например.

— Или клон предал, или я что заподозрил. Клону веры нет, это не только я понимаю.

— Значит, Паул будет засылать разведчика. А не боишься, что он попросту уберет клон, а с тобой брататься начнет. Ты ведь ему его самого будешь показывать, в своем исполнении, — хмыкнул Пит.

— Брататься? Нет, вряд ли. Убрать клон? Тоже нет, торопиться с ее ликвидацией он не станет. Игрушка дорогая, к тому же может пригодиться еще. Он сначала проверит и попытается убедиться сам, что его сценарий перекосило. Будет искать причину. А это время, фора нам и Анжине. Будем будоражить общественность и вводить Паула в заблуждение: буянить, волочиться за стриптизерами.

— Бардак по полной программе, — кивнул Пит, с сомнением поглядывая на Ричарда. — Куколку бы не мешало к этому подключить.

— Вот ее подключать не надо, уверяю, три дня тишины и покоя только вас в заблуждение ввести могли. Завтра же от маски кротости и безответности и следа не останется. Еще удивит она нас… Прессе понравится скандал в королевском семействе… Одно меня убивает — как я потом Анжине свое поведение объясню? Как в глаза ей посмотрю?…

Качнул головой, с тоской глядя перед собой. И вздохнул:

— Впрочем, это тоже неважно.

— Анжина тебе не то что пьяные дебоши и левосторонни залеты простит, но падение династий Ланкранц и Д'Анжу вместе взятых, а также апокалипсис галактики, — с плохо скрываемой завистью заметил Пит. Выпил вина, задумчиво покачал бокалом, смакуя запах в раздумьях, и тихо сказал: — Другое меня тревожит — из человека в зверя превратиться — не проблема, проблема — потом вернуть себе человеческий облик.

Глава 4

Не зря Халена беду чуяла. Не зря товарищей поторапливала. И хоть коней не жалея, летели на подмогу соседям, а все равно не успели.

Гарью потянуло, когда они еще из леса не вышли. Неясный запах дыма, смешивался с духмяным ароматом сосновой хвои, полевых цветов и лишь тревожил, оставляя место сомнениям. Но чем ближе к городищу, тем сильней запах пожарища и лица дружников все мрачней, и бег лошадей все быстрей.

Они вылетели из лесу, уже видя сквозь последние стволы сосен серую завесу дыма, явственно различая обгорелые остовы строений.

Халену ознобом до кончиков волос пробрало от открывшегося вида и мертвенной тишины. Она до крови прикусила губу, сдерживая то ли рык, то ли стон: никого, ничего от целого поселения — опоздали.

Кони застыли у останков изгороди — догорающих головешек. Тихо — ни один муж слова не молвит. Лошади не ржали, хоть и пугались запаха гари и огня.

Первым Трувояр на родную землю спрыгнул. Пошел по городищу медленно и словно во сне, а взгляд — дикий и больной — все шарил округ, выискивая своих среди трупов родичей.

— Мамо… — тихо шептали губы

Халена не сдержала стона, спрыгивая на выгоревшую землю, уставилась в небо, сдерживая слезы. А там тоже никого: ни облачка, ни птицы, только серый дымок вьется.

Зажмурилась воительница: хоть куда смотри — больно.

И пошла за остальными по городищу в слепой надежде кого живого встретить.

Да только трупы, трупы: порубленные мужчины без броней — видно до последнего держались, так же ясно, что неопытны — по-глупому смерти отдались — кто с ножом в животе, кто со стрелой в сердце, в спине, кто без головы да без рук.

Парень молодой, девчонку-ровесницу телом прикрыл. У той стрела прямо в горле торчит, а он, как еж, со спины стрелами утыкан. Молодка как за водой шла, так смерть у колодца и нашла. А чуть дальше старик и мальчик, совсем дитя — оба зарублены. Лежат рядом и в небо голубыми глазами смотрят, ветер седые и русые волосы гладит и словно будит почивших — вставайте.

Халена застонала, на колени рядом с ними рухнула и взвыла в небо:

— За что?!!

— Бяда-а, — протянул Гневомир глухо. Ладонь посестре на плечо положил, присев рядом. — Крепись… Наши тоже здеся: Межата, Сулима в куски изрублен… В полон похоже и брать не брали. Всех положили…Да, эх!…

Воительница только челюсти сжала, черными глазами на побратима уставившись: воины?… Дети! Детей-то за что?!! А нет слов и сил на них нет. И слезы высохли. Пусто в душе, будто и ее как это городище выжгли. И ярость, что дым по селенью, ползет по сердцу, душе, разум затмевая.

И вдруг, глядя на убитых, четко осозналось — беда. Не баловство, не игрища — война.

То, что ночью было, иначе, чем обычным ратным делом не воспринималось. Может, сумрак игры с разумом играл, может душа, размягченная покоем да привольным житьем, боль принять не спешила. Да и не было настолько горьких потерь: воину на роду написано в сече полечь. Так то воин — муж зрелый, по уму живший, по чести голову сложивший. Больно, но печаль светлая — знатно пожил, знатно рубился и погиб за веру и правду, род оберегая. А этот мальчонка, за что Моране отдан? Наверное, только-только `мамо' говорить научился — рубашенка-то до колен, ножки голенькие…

Халена встала, лицо судорогой свело, а взгляд такой стал, что и Гневомир невольно отшатнулся.

Зачем она раньше жила и как — Халена знать больше не хотела, все, что `вчера' — ушло и кануло безвозвратно ненужное, а она четко осознала, зачем живет, что ей `сегодня' и `завтра'.

Тут завыл кто-то, страшно, дико. Гневомир с Халеной на истошный крик ринулись и увидели Трувояра. Полянич выл над телом пожилой женщины и мальчика лет двенадцати. И вопроса не было: кто? Только на лица посмотри — ясно мать и брат полянича. Мальчик видимо защищал дом, от которого сейчас лишь головешки остались — в руке крепко нож зажат.

— Тихо, паря, тихо, — пытался успокоить Трувояра, оттащить от тел Вологор. Удалось. Трувояр встал, обвел хмурые лица дружников безумным взглядом, кулаки сжал и видно не знает, что делать: то ли лететь неизвестно куда, сломя голову, то ли горло грызть первому попавшемуся, то ли погребальный костер готовить.

— Родные еще есть? — шагнула к нему Халена. Парень долго на нее смотрел, пытаясь понять, кто перед ним. И вот очнулся:

— Брат еще, Нежан… постреленок…

— Мертвым видел?

— Нет, — скривился, не понимая, зачем спрашивает.

— Значит есть надежда, что жив, значит и тебе жить, — заявила глухо. Парень моргнул, качнулся и рухнул на обожженную траву:

— А если он там, — не глядя, кивнул на пожарище.

— А ты не о плохом думай, а о хорошем, — и обвела взглядом дружников. — Десяток здесь остается. Людей схоронить надо. Потом к князю пойдете, о том, что степняки с городищем сотворили, расскажите. Остальные вперед. Попытаемся нагнать…

— Эй!! Сюды!! — закричал кто-то слева. Все дружно ринулись на голос, увидели Лютабора, что пытался расчистить место. Мужики дружно взялись за бревно, откатили второе и открыли крышку погреба:

— Ой, ой!! — донесся женский всхлип. На свет с помощью дружников пожилая женщина вылезла, следом детишек вытащили да двух девок. Небольшой улов — девять человек, а все ж лица у воинов посветлели — хоть кто-то выжил.

— Тетка Белуха! — подскочил Трувояр к женщине. — Вы Нежана видели?

А та лишь выла, качаясь не слыша его, не видя:

— Ой, ой!! А-ай! О-ой!!

Девчушка, шмыгнув носом, Трувояра за штанину дернула:

— Сбег он в Звениград к князю Малику.

— Много ли еще уйти успело? — схватила ее за плечи Халена. Девчонка открыла рот, разглядывая красивую женщину, у которой из-за спины рукоять меча торчала. Пожала плечами, на вопрос отвечая, и спросила, пальчик, испачканный в рот сунув:

— А ты богиня-воительница, да? Мирян хранительница?

— Халена.

Буркнула выпустив ребенка — понятно, что выспрашивать девочку дело глупое.

— Ваших, половина, как развиднелось, ушло в Звениград, — молвила девушка с испачканным сажей лицом. — Остальные домой сбирались, а тут черные налетели как туча. Мы, кто успел, детей похватали, к тетке Белухе в подпол кинулись… — всхлипнула, лицо ладонями прикрыв.

— Давно степняки ушли? Куда?

Девушка головой покачала:

— Не знаю…

— Час, два? — и рукой махнула: что толку пытать? — Сбираемся, Лютабор!

— Шибче, шибче!! — грянул тот и бегом к лошадям, указывая на ходу воинам. — Ты, ты, ты — остаетесь!! Звенько за старшого.

— Ну, посчитаемся, скверники! — прошипел дебелый Вологор, взбираясь на коня с таким лицом, что животина испугалась, шарахнулась.

— Ужо, будя их кисель из репья! — рявкнул кто-то из воинов зло.

Мигом отряд сорвался, полетел коней не жалея: лишь бы на этот раз не опоздать.

Звенигород был поставлен глупее не придумаешь: чистое поле с далекими пятнами леса по краю. Оборона, как и у мирян — бревенчатый тын. И он уже горел.

Вокруг городища темно от степных налетчиков. Они рекой текли, в город прорубались, обступив его со всех сторон. Тьма — не меньше, поляничей поди и полтьмы не наберется, мирян же и полторы сотни нет, да хоть бы один подумал: а стоило ли в сечу лезть, заведомо обрекать себя на гибель? С такими лицами к ворогам приближались, что без слов ясно — пощады не будет.

Десяток степняков с краю обернулись на топот и, видно, учуяли погибель, по лицам приговор прочитав, закричали что-то, обращая внимание товарищей.

Миряне же на маневры время им не оставили, как летели строем, так и, шаг не сбавляя, врезались в тыл степнякам. Лютабор лишь руками в разные стороны развел, приказывая — разделиться! Вологор с частью воинов влево пошел, Халена вправо, Лютабор — прямо. Клинки на ходу вынули и врезались в гущу вражьего воинства с криками.

— Эх, братцы, побавимся!

— Бей ахидов!!

— Ату, шагловитых!!

— Порубим дивье племя!!

И только сталь зазвенела — ругань, крики, стоны. Степняки, не ожидая нападения со спины, растерялись, смяли строй, но сдаваться не собирались — да и бежать некуда — зажали. Поляничи же, увидав подмогу, бодрее биться стали, закричали радостно, учуяв победу и уже не сомневаясь в ней.

— Здравы будьте, братья миряне!! — гаркнула приветствие рыжая девица, выливая чан с кипятком на голову ворогам. Халена лишь скривилась, мельком взглянув на шалую: не до нее.

— На! — лезвием по грудине врага. — Пошел!! — ножом в бедро другого, уворачиваясь от третьего. Толчок ногой — и лети с лошади!

— Сымут дурную, — буркнул Миролюб, снимая голову с плеч того степняка, что на Халену насел.

Страшная была битва. Что ночная сеча? Баловство. Здесь два зверя билось: один в капкан угодив, даже в агонии до горла пытался дотянуться, другой, ярости не тая, все, что накипело, вымещал: за честь поруганную, за убитых безвинно, за городище, испепеленное дикарями, в безмирье бездумно превращенное.

Халена рубилась остервенело — откуда силы берутся — не думалось. Да только враг хитрый, сильный. Воины — не пастухи. Один слева, другой справа — взмах — и только к гриве пригнуться успела — срезали клинки волос с макушки девушки. Снова в разворот пошли. Халена ждать не стала: мечом по ребрам нападавшего рубанула, саблю кривую из его рук выхватывая, ею же от второго и прикрылась. Лезвие сабли соскользнуло да ей по плечу ожгло. Последнее, что увидела — кулак в перчатке, летящий ей в лицо. Сильно припечатало, с коня ринуло.

— Халена, язвить твою!! — только и услышала, падая под копыта. Сгруппировалась на автомате, в сторону метнулась. Кувырок и вот она снова на ногах. Успела кровь с губы оттереть да меч крепче ухватить, встретила вражье лезвие:

— Ха-ак!

Плохо, что туман в голове, кровь с губы не сотрешь. Мешает, координацию движений путает. Плывут перед глазами крупы лошадей, сбруи, ноги в сапогах, клинки мелькают, лисьи шапки, черные длинные усы, оскаленные лица мирян и степняков, и кровь, кровь, кровь. А шум боя далеко, глухо, словно за несколько сот бегов от нее, а не здесь вот оно — руку протяни.

Тряхнула волосами, подобрала саблю убитого степняка и ну — с двух рук рубится. Сняла одного всадника, на его коня вспрыгнула, лезвие воздух рассекло, врезалось с разворота в грудину шагловитого. Толчок:

— Минус один!.. А и тебя!…На!.. Минус два!

— Ох, девка!! — гоготнул Якша. Схватил двух степняков за шиворот и лбами столкнул, только головы затрещали.

— Минус четыре! — рявкнула Халена, пройдя степняку клинком по шее. — И ты получи!… И ты! На!… С-с-с…Шакалы!

— Чудно лаешся! — заметил Гневомир, орудуя мечами, словно танец с саблями на лошади исполняя, и все глубже в гущу врагов прорубаясь, все дальше от товарищей, ближе к поляничам.

Халена от души его мастерству позавидовала: вовек ей то уменье не воспроизвести. А сейчас бы в самый раз, да как назло — рука слабнет, кровь из раны теряя.

А ворог все так же силен, и меньше числом не стал. И некогда думать ни о том, ни о другом. И неясно, кто кого зажимает. Слева дружника с коня ринули, Ладамир серьезно ранен — лицо и грудь в крови, но держится, бьется. Справа Миролюба зажали, то и гляди, убьют. Гневомира не видно уже — слышно: язвит побратим, ругается на чем свет стоит. Только удивляйся — откуда столь замысловатые слова знает? А Лютабор на то Лютабором и прозван, что будто таран врага теснит — взмах мечом — двоих нет, как косой скосило головы, а он с двух рук машет. Ему подмога не нужна. А вон и Горузд — жив! И остальные! Видно уже своих, что первым отрядом на подмогу двигались.

Халена к побратиму стала прорубаться. Вовремя — степняк уже над его головой со спины кривой клинок занес.

— На! — лишила его руки и ногой в сторону падающее тело направила. Мелькнули черные усы, хвосты на шапке. Миролюб даже не повернулся — недосуг — степняков, как кузнечиков в траве, только успевай, потчуй сталью.

Сколько они бились?

А поляничи? Кто камнями из-за полусгоревшего тына кидаясь, кто стрелы пуская, больше неумело, словно девица тетиву натягивала. Бабы кипятком обваривали, мужи поляничей вровень с мирянами старались, и хоть в уменье уступали, злее братьев жалили. А дружники, что на работу вышли — косили всех без разбору, не щадили ворога.

И вот дрогнули степняки, уже не за город почти взятый, в обратный путь пробиваться принялись. Да кто их отпустит?

— Всех лешакам спровадим!! — рявкнул Лютабор, опуская на лисью шапку кулачище. Степняка сплюснуло и с коня смело. А и сечь уже немного — заметались шагловитые, пытаясь из капкана выбраться — только б отпустили. Может с полсотни и ушло, да и то не факт — Вологор с товарищами за ними как волк за зайцем ринулся, на своем фланге всех разровняв, так что тела вражьи землю устилали, будто ковер, до самого леса.

Халена тяжело дыша огляделась и с размаху голову поднимающемуся степняку сняла, опять осмотрелась — кто еще стали не пробовал?!

Трувояр, шатаясь, стоял посреди тел и, оттирая с лица пот и кровь, исподлобья на воительницу глянул: жива? Хорошо. Я вот тоже… а жаль.

И к одинокой лошади направился, слезы скрывая.

Халена же просто распласталась на каурой, уткнувшись лицом ей в гриву: сил нет ни слезть, ни меч в ножны вложить, ни слова молвить. А голова, что кочан капусты трещит.

— Однако хорошо, — заметила сама себе шепотом и хохотнула. — Живучая, язвить вашу…

Сползла с лошади и, шатаясь, пошла тихое место искать, чтоб сесть, ноги вытянуть и, почистив меч, заснуть. И спать, спать, спать… Нет, сначала куртку скинуть и в бочку с водой залезть по уши!

А вокруг суматоха, крики, братания, обнимания, ликования. Кто в пляс пошел, кто по полю своих раненых подбирать — врачевать. Кто, как Халена, в сторону отходит, плюхается в траву, ноги вытягивая с усталости.

Девушка до дальнего угла ограды дошла и стекла по уцелевшим бревнам на землю. Вытянула ноги, положив меч на колени и блаженно улыбаясь, смотрела на мужчин, что радовались победе и оплакивали погибших, подбирали мечи, сгоняли коней: победа. Живы. Город отстояли.

Справа, из пролома в ограде показалась вихрастая голова и два любопытных голубых глаза уставились на девушку.

— Привет! — хмыкнула.

Глаза моргнули, появился испачканный нос, а потом и весь хозяин данных достопримечательностей — мальчик лет восьми в порванной рубахе.

— Здрава будь, — прогудел степенно, нарочно подражая взрослому мужчине голосом. Дитя еще, чтоб бас воспроизвести. — А девкам меч не положен.

Халена улыбнулась:

— Ты чей будешь?

— А вот того брат родный, — ткнул пальчиком в сторону Трувояра, что стоял, лошадь в печали оглаживая.

— Жив значит, потеря! А что ж не идешь к нему? — удивилась Халена.

— Осерчает, бить будет. Рука у него тяжелая, как врежет, — шмыгнул носом.

— Не бойся Нежан, он тебя обнимет! — заверила. — Беги, порадуй его!

— Не-е, — замялся, робея.

— Беги, сказала! А ну! — поддалась к мальчику, подгоняя. Того сдуло к брату.

— Нежан!! — закричал Трувояр, увидев постреленка, рванул навстречу, подхватил на руки. — Жив, жив!!

Халена рассмеялась, искренне радуясь за братьев. И все ж радость радостью, а пора и рутиной заняться. Скинула куртку, морщась от боли, посмотрела на свет: неслабая прореха. Значит и на спине рана немаленькая. Да ничего, заживет.

— А ты Халена, да? — раздался детский шепот из-за ее спины.

— Ну? — насторожилась.

— Воительница, да?

— Дружник князя Мирослава.

— Ты вправду богиня?

— Нет.

— А бают, да.

— А тебя, бают, Лукерьей зовут.

— А вот и неправда твоя! — вылез из зазора меж бревен мальчик лет десяти. — Михеем меня маманя кличет, а други Миха.

— Красивое имя. А скажи Михей-свет, уж не ведаю вашего отчества, отрок, водицы да тряпицы не найдете ли?

Мальчик кивнул с улыбкой и опять скрылся за бревном. Девушка хмыкнула: дети везде и во все времена одинаковы.

Вскоре мальчик принес кувшин да тряпицу. Халена с жадностью выпила половину воды, на себя часть вылила, прямо на макушку, что солнце нагрело.

— Хорошо, — обтерла лицо. Смочила ветошь и давай меч чистить. А мальчик, открыв рот, рядом на корточки присел, пытливо то на девушку, то на ее оружие поглядывая.

— Знатный клинок, — заметил с достоинством и знанием оружия. — И рубилась ты знатно.

— А ты видел?

— А тож? Мы вона с другами лестницу приставили и ну, в аспидов каменюками кидать. Я одного точно зашиб, — выдал гордо.

— Где сейчас твои друзья?

— Лютика маманя в подмогу зазвала. Домина у них погорела малость.

— А твой дом?

— А чего ему? Стоит. Сеструха с маманей знахарят, Костяй коней пристраивает.

— Угу, — кивнула Халена. Последнее пятнышко оттерла с лезвия, придирчиво клинок оглядела и встала, поморщившись: болит плечо.

Посмотрела вокруг и нахмурилась: мужики Полянские на оглобли степняков скидывали и к лесу отвозили. Да не то ей не понравилось, а что тех, кто ранен, добивали. Миряне ночью тоже не щавель собирали, а по утру безоружных убивать и не мыслили.

— Не сметь! — подлетела к мужчине в узорчатой рубахе и своим `Громом' его меч остановила. Зависли клинки над лицом молодого степняка. Тот за грудь держался, с ужасом на них взирая.

Мужчина оттолкнул Халену и развернулся, приготовившись напасть, да увидев, кто перед ним, замер. Девушка же драться не собиралась, оперлась на меч, презрительно оглядывая вояку: ладный, ничего не скажешь — волос пышный, каштановый, глаза что у оленя, взгляд острый, внимательный, на симпатичном лице, на правой скуле шрам, над губой усы топорщатся.

— Дальше что? — кивнула на выставленный клинок. — Порубишь?

Мужчина прищурился, губу пожевал и меч опустил:

— Никак сама Халена-воительница?

— Ничего себе у вас почта работает. Я тебя знать не знаю, а меня, смотрю, уже каждый дуб в округе в лицо признает.

Мужчина голову набок склонил, щуря глаза. Видимо так мыслительный процесс в его голове проходил быстрее. Дошло, плечи расправил, взгляд отводя:

— Борзо ты речешь, воительница. Не по годам дерзка. Я князь Малик.

— Приятно познакомиться, — хмыкнула.

— Почто за супостата встала?

— Он ранен, а раненых добивать последнее дело.

— Да знаешь ли ты, что они на нашей земле учинили?! — взвился князь.

— Осади. Знаю. Только мы — не они. Хочешь вровень с ними встать?

Малик прищурился, пожевал губу и вздохнул:

— Ай, хитра ты… Что ж мне посеченных ворогов в терема несть да брагой потчевать?

— Перевяжи да отпусти с миром. Пусть разницу знают меж честным воином и вором.

Мужчина головой качнул, задумчиво поглядывая на тела убитых:

— Знаешь ли ты, сколько полегло? — почти прошептал севшим голосом. — Почитай и трети от рода не наберется. Под корень рубили: деток, женок… Ладно, будь по-твоему, пущай живет этот.

— А другие?

Спросила да ответа не услышала — рев побратима весь диалог испортил:

— Халена?!! Халена!!… - что медведь в брачный период орал Гневомир, бодро шагая по полю.

Девушка, застонав, закатила глаза: ой, нянюшка!

— От ты где! — рявкнул нависнув, развернул оглядывая.

— Отстань! — обозлилась девушка, морщась — задел рану лапищей медведь.

— Посекли! — ахнул и князя, наконец, заметил, поклонился и почти ровным степенным тоном произнес. — Здрав будь, княже, на долгие годы.

— А и тебе не хворать, Гневомир, знатный муж Мирослава воинства, — чуть качнул кудрями в ответ Малик. На врага уставился. — Никак приглядом за воительницей поставлен? Веди-ка ее, голубушку, во двор. Гостями будьте дорогими, великими. Бабы снедь сбирают на столы — чем богаты.

— Угу, — все понял Гневомир. Халену в охапку хвать и за тын.

— Отцепись! — рявкнула та ему в ухо.

— Слышь, что воительница говорит, пусти, — преградил дорогу Миролюб, встал у пролома как вкопанный, уставился на побратима, с ленцой кадык почесывая.

Гневомир такой наглости от сотоварища не ожидал и растерялся, выпустил брыкающуюся девушку.

— У-у-у!! — погрозила та ему кулаком и к бочкам пошла. Нырнула по пояс, смывая пыль, грязь, пот и кровь. — Уф-ф! Хорошо!

— Ну, ты ретив, — набычился парень на Миролюба, а тот как ни в чем не бывало развернулся да к терему пошел. Хлопнулся в теньке на лавку под навесом, напротив бочек. Халена волосы мокрые пригладила, рядом села, двор обозревать:

— Однако суета…

— Да-а…

— А семечек, конечно, нет?

— Нету.

— И хлебца?

— И хлебца.

Гневомир, открыв рот, переводил обалдевший взгляд с одного на другую и силился понять — над ним они издеваются или головой повредились?

— Жаль, сейчас бы киселя…

— Со смородиной…

— Можно с клюквой…

— Оно даже лучше.

— Да-а…

— Тьфу ты! — сплюнул Гневомир и потопал к женщинам за хлебом. Минуты не прошло, вернулся с караваем. Разломил на три части и, бухнувшись на лавку, протянул кусок Халене:

— Чего б без меня делала воительница?

— Сухари б сушила, соколик, — буркнула, передавая хлеб Миролюбу. Тот взял, начал степенно жевать. Гневомир крякнул с досады, второю краюху девушке отдал. Свою жевать принялся.

— Вельми-и, — протянул Миролюб, разглядывая серый мякиш.

— Угу, — согласилась Халена. — Вкусно.

— Водицы б, — размечтался Гневомир. Тут как по заказу Михей появился. Отдал Халене куртку да кувшин с водой протянул.

— Здрав будь, отрок, — довольно улыбнулся Гневомир. Мальчик смущенно покраснел и юркнул в сторону, в гущу воинов да женщин.

— Зачем ежику звездолет? — задумчиво протянула девушка, разглядывая в прореху куртки солнце.

— Чаво? — озадачился побратим.

— Того, — буркнул Миролюб. — Жуй да помалкивай.

— Энто чаво, вдруг, помалкивай? — вытянулось лицо Гневомира.

— Хватит вам ссориться, — поморщилась Халена. Куртку на колени положила и кулаком подбородок подперла, хмуро поглядывая на дружников: вон Мерила — жив, только повязка на предплечье. А Лютабор и Вологар о чем-то с Горуздом да Маликом разговаривают, Авила девке курносой улыбается. Трувояр с братиком на траве сидят, хлеб едят. Все так и что-то не так.

— А где Сазар? И Радомира не вижу, — нахмурилась сильней, сердце екнуло, чуя плохое.

— Полегли. Почитай треть наших степняки положили, — буркнул Миролюб.

Халена застыла, прикрыла глаза ладонями: и запрыгали в памяти картинки недавней сечи — немудрено, что почти половину потеряли.

— Вечером тризна будет, — добавил Гневомир спокойно. Халена на него уставилась: тебе все равно, что твои товарищи погибли? Правда — все равно.

— Сегодня они, завтра мы, — пояснил Миролюб, понимая состояние девушки. — Знатные воины, знатно почили. В чести. Не жалься, нечего жалеть. Жизнь на то и дана, чтоб было за что ее терять.

Халена подумала, кивнула вяло, да хлеб взялась доедать: пожалуй, лучше эпитафии не придумать. А и погибла б она — разве о том пожалела? Нет — пожалела б, что лишь один раз умереть может. А за что — есть и триста раз умереть.

Смерть воина в честной сече.

Жизнь воина в доброй памяти.

Вечером во дворе поминальный стол накрыли. На костры погребальные смотреть, товарищей убитых провожать в чертоги мирянских да Полянических Богов, Халена не пошла — больно. Да и живы они для нее — воины, други. Пока мертвыми не видела, тела огню отданные — казалось, уехали товарищи или ратиться ушли за лес, за Белынь. И вернутся обязательно — настанет срок, встретятся.

Горько терять, но война есть война.

За столом тихо было: не галдели — чинно рассаживались дружники, брагу пили молча, ели степенно.

Халена мясо ела, а брагу пить остерегалась — больно она у поляничей ядреная, не то что медовуха мирян, и пьется-то, что квас. Кружку выпила — в голове зашумело. На чем настаивают? На пчелином улье, что ли?

Малик сидел во главе стола, поглядывал на девушку, словно сказать что хотел да не решался. А может Лютабор мешал, что меж ними сидел? Но вот тот встал, князя поблагодарил и ушел, а на его место женщина села, да такая красивая, что Халена залюбовалась: на голове обод с каменьями, волосы русые по плечам косами стелятся, глаза синие, ласковые, на щеках румянец, ямочки, улыбка смущенная, нежная. Прильнула женщина к Малику, на воительницу косясь.

— Жена моя, Лебедица, — представил ее Малик, и по голосу, по взгляду ясно — любит жену.

— Долгих вам лет и счастья, — кивнула Халена с пониманием.

— Я вам в тереме постелила, — тихо молвила Лебедица. А голос действительно, что пух лебяжий. Не зря имя женщине дали.

— Зачем трудились? Я лучше на улице, как все.

— Да ладно ли богине-воительнице с ратными людьми, мужами во дворе почивать?

— Не противься, Лебедица, сказано во дворе, знать так и будет, — похлопал жену по руке Малик. — Оно, и правду сказать, душно в тереме-то. Ты поди, ляг, умаялась небось. Тяжел день был.

— Что ты? Тебя пожду.

— Иди, надо мне с Халеной Солнцеяровной поглаголить.

Женщина кивнула: хорошо. И к девушке качнулась, в глаза заглянула:

— Правду сказать, не обманула молва: не одному мужу краса твоя глаза застить будет. Сватов жди, Халена дщерь Солнцеярова, великих, от мужей знатных, именитых, княжьего рода.

— Вы дочь Ханги? — насторожилась девушка.

— Вещунья она, — ответил Малик за жену.

— Тогда знать должны, что свататься ко мне дело пустое.

— Знаю, — опечалилась отчего-то. — Только Мирославу ты пара, иной ему не сыскать.

У Халены брови вверх взметнулись. Гневомир, услыхав про князя, крякнул досадливо, а Миролюб тяжко вздохнул, за брагой потянулся.

— Прости, Лебедица, но слишком честь велика. Да есть у меня тот, о ком сердце болит, к кому душа рвется.

Женщина промолчала, лишь головой качнула, отводя печальный взгляд:

— Пойду, — и ушла.

Малик к Халене качнулся:

— Горузд сказывал, поутру домой двинетесь?

— Значит двинемся.

— Просьба у меня будет: возьми гонца с собой поклон Мирославу бить.

— Почему нет? А в чем поклон и почему мне о гонце говоришь? Лютабор за старшего.

— Он сказывал, как ты решишь.

Халена бровь выгнула: здрасте! Начальницу нашли!

— Я не против.

Малик довольно улыбнулся, браги из кувшина себе и ей плеснул:

— Благодарствую.

— А в чем просьба? — не поняла Халена.

Малик кружку обратно на стол поставил, вздохнул:

— Слух пошел — степняки лишь начало. Дале боле будет. По всем украинам всполохи. Лютичи в набег пошли.

Мужчины дружно головы в сторону князя повернули. Гневомир про мясо забыл, Миролюб про брагу.

— По всем землям сеча будет. Сговор у лютечей с росками. Те до урочища уже всех потеснили… Не выстоять нам. Я князю служить готов как простой гридень, лишь бы род поляничей сохранить. Да, многие идут у Мирослава правды искать. Всем уже ведомо — сила за ним, раз сами Боги ему бережу дали. Тебя, Халена Солнцеяровна.

— Приехали, — кивнула девушка. — Я что, вымпел?

Князь моргнул недоуменно — что сказала?

— Ладно, — рукой махнула. — Как Мирослав скажет, так и будет. А я за слияние двух племен, и трех, и десятка. Одним не выстоять, в этом ты прав князь, а что главенство свое Мирославу передаешь ради сохранения людей. Благородный поступок — поклон тебе за него. Что в моих силах будет — сделаю, помогу.

Малик заулыбался:

— Благодарствую, Халена Солнцеяровна, славная богиня-воительница, — поднял кружку.

Девушка поморщилась:

— А нельзя без патетики? И вообще, спать пора…

Легла она на лавке под навесом, под голову куртку бросив. В паре бегов от нее побратимы развалились.

— Защитники, — хмыкнула и к бревенчатой стене отвернулась. Да тут же и заснула. А парни еще долго маялись, ворочались, вздыхая.

— Слышь, Гневомир, а ежели вправду Мирослав Халену сосватает? — выдохнул Миролюб в небо, усыпанное звездами, глядя.

Тот долго молчал и выдал наконец:

— О другом печалюсь: лихо грядет. Лютичи беспонталычны да злы, что осы, а роски хитры да осторожны. Ежели вместе встанут — большая беда во весь мир настанет. А Халене поперед всех достанет.

— Почто ей-то? — приподнялся на локте парень, в лицо товарища заглядывая.

— А ты сам мерекай: слух о ней ужо за Белынь ушел. Князья, о том прознав, к Мирославу потянулись. Гнедко баял, сбираются у Любодара, то один, то другой, гонца шлет. Знать всем Халена наша надобна. Как бы не удумали веред учинить, не один, так другой. Засылов лютичей и ранее отлавливали, а ноне ежели роски за дело примутся — не уследим. Слышал, что она баяла? Пока вместе — сила. А вместе — с ней. Знать, много ума имать не надобно, чтоб понять — ее первой и будут убирать. Чтоб аймаки, значит, в сговор не вошли.

Миролюб лег на место, задумался:

— Бережить нужно шибче, — сделал вывод.

— Угу, убережешь ее! Горяча, что кострище, и норов, что у необъезженной кобылки! Только и гляди, чего еще удумает да утворит. В сечу поперед гридней лезет!

— На то она и рожена…

— Как рожена, так могёт быть и положена! Не-е, пущай бы ее Мирослав сосватал. В тереме бы сидела…

— Угу, — хмыкнул Миролюб насмешливо.

— А чего? Пущай так, а то узрят ее князья и ужо без лютечей сечу устроят.

— Гром… — простонала девушка во сне. Парни дружно приподнялись, прислушались и вновь легли.

— Спи! — буркнул Миролюб недовольно. — Ишь, мелит незнамо что! Спокою нет!

— Ты мне?!

— Спи говорю, балаблка. `Мне', `тебе'.

— Энто я балаболка?! Аюкла!

— Погудала!

— Тьфу на тя!

— И на тя тьфу!

— А ну, хорош лаяться! — прикрикнул на дружников кто-то из своих. Парни смолкли, повернувшись друг к другу спиной, обиженно засопели.

Глава 5

Утром чуть рассветало, дружники в путь засобирались. Халена на лавке сидела, хмуро на товарищей поглядывая. На душе муторно, темно: то ли не выспалась Солнцеяровна, то ли плечо болит, то ли не с той ноги встала.

Мужики косились на нее, но подходить да выспрашивать остерегались — больно вид неподступный, в лоб бы не заработать словом или делом — с нее станется.

Миролюбу смелости хватило. Подошел, сел рядом:

— Почто в грусти?

Не хотелось ей говорить — вздохнула да и только.

— Сбираемся, — опять протянул побратим.

— Угу, — выдала.

— Аль приснилось что? — спросил осторожно. Халена взгляд отвела, поморщилась — не объяснишь парню, отчего на душе тяжело: здесь и горечь от потерь, и усталость от верашней сечи, и боль за поруганную землю, безвинно погибших детей, стариков… и тоска по синим глазам. И только им она могла признаться, что ей страшно, больно и горько. И страх не за себя, за то, что не увидятся они в яви. Беда в аймаки пришла, а жители здешние, что дети — не уследи, обязательно в переплет попадут. Хватит ли у нее сил помочь им, имеет ли она право советовать, достанет ли ума по правде решить? Сдержаться и задавить глупое женское начало, что по сию пору воет по убитым и омывает душу слезами, тушит огонь ненависти. Нельзя ей сейчас в эмоции впадать, да как подумает — в глаза Мирославу смотреть, вдов и сирот, так мысли путаются, в горле ком.

А прочь! Прочь! Не сейчас!

Миролюб же подумал, что в точку попал. И вопросов больше у него не было — знамо кто душу девице рвет, в сны являясь — он, Гром… Будь он неладен!

Захотелось, схватив ее за плечи встряхнуть, крикнуть ей в лицо: очнись — любый твой там, на небе, а здесь ты люба! Посмотри внимательно — вот я! Для тебя, ради тебя!…

Да разве ж язык повернется такое чужой невесте, божьей дщери сказать?

— Пойдем, — встала Халена. — Правда, пора. Малик вон уже провожать вышел.

Миролюб вздохнул, понуро за девушкой поплелся.

— Может еще погостите? — спросил Малик Лютабора, на Халену, вставшую рядом, покосился, прищурился: ай, знатна девица! И почто не сосватана?…

— Недосуг нам гостевать, княже, дома ждут, — степенно ответил Лютабор, на Горузда глянув — тот кивнул согласно.

— Как знаете. Дары прошу принять от меня, — князь в ладони хлопнул и два отрока из-за терема каурую тонконогую кобылку вывели. — Тебе, Халена Солнцеяровна, с низким поклоном от рода поляничей.

У девушки глаза фиолетовыми стали. Оглядела дар, погладила шоколадную морду:

— Больно дорогой подарок, князь Малик.

— А и ты не дешева, — хитро щурясь, погладил тот усы. Лютабор придирчиво оглядел кобылку. Горузд крякнул:

— Н-да-а. Велик дар, такой и князю гож.

— Князю Мирославу десяток каурых и столько же воинских жеребцов мои люди поведут. Да так, по малости, чем богаты, в благодарность послано. А эта, что Ярой за норов горячий прозвана, только воительнице подстать. Ишь, ластится, а нас и близко не подпускает. Нашла хозяйку, — кивнул на кобылку, что мордой Халене в пустую ладонь тыкалась, требуя не лакомства, так ласки. Девушка засмеялась, погладила лошадь и легко вспрыгнула на нее.

— Знать, по сердцу, — не сдержал довольной улыбки Малик.

Лютабор хмыкнул, поглядывая на Солнцеяровну: ай, угодил княже! Что кобылка, что всадница — вельми!

— Что ж, дар принят и гонцов берем с поклоном Мирославу. Все, как есть, обскажем, а там как княже решит.

— Благодарю, Малик, — поклонилась Халена князю, приложив правую ладонь к левому плечу, как у мирян заведено. И тот в ответ без гордыни поклон положил.

Тут Лебедица подошла, протянула, робея, девушке чеканную пластину с ладонь величиной, на черной веревке:

— От меня дар прими, Халена Солнцеяровна.

— Что это? — взяла да озадачилась — вязь по кругу выбита, словно неведомые слова.

— Оберег это твой, с утра кован, зарей обласкан, — серьезно посмотрела на нее женщина. — Вздень и не снимай. Пока с тобой Морана чураться будет, дальним лесом обойдет.

Халена плечами пожала да одела — почему нет? Нехорошо от подарка отказываться, обижать человека. Склонилась и поцеловала молодку в щеку:

— Благодарствую!

— Вот и славно, — успокоено вздохнула Лебедица, к мужу прижалась.

— Легкой дороги! — махнул ладонью Малик.

— Увидимся! — заверила Халена

И пошли конные со двора: Лютабор впереди, Халена, Гневомир и Миролюб чуть поодаль, за ними остальные миряне, Трувояр с братом, да гонцы — три степенных мужа. За ними небольшой табун — подарок княжий.

Долго Халена оборачивалась, смотрела на красивую пару, что стояла у обгорелой ограды, махала им руками. Пытаясь запомнить их крепче. И других Полянских жителей, что всем толпой провожать мирян вышли.

— Ну, чаво ты там не видала? — пихнул ее Гневомир, когда фигурки Звенигородцев совсем маленькими стали, еле видными.

— Красивая пара.

— Малик-то с Лебедицей? А то!

— Детки-то у них есть? Я не спросила, неудобно.

— Ну, как же — княженок малой — Велияр. Долго Лебедица пустобрюхой ходила. Ее муж-то первый, Атамач атаварский за то и погнал. А стыд-то в отцов дом вернуться? Если б не Малик, десничий ее отца — Велияра, вовсе б зачахла. Князь недолго думал, две Мораны пождал и отдал дочь за старшого. Через годок дитя народилось. А у Атамача до сей поры чад жонки не родят. Вона как.

— А где Велияр?

— Князь? Так помер. Стар был. Можа Ханге зимами вровень. Внученка дождался и помер. Славный был князь… Лебедица-то у него любая дочь, меньшая — последыш. Старшая сгинула в безмирьи, средняя за сына холмогорского князя сосватана. Беда, что одни девки, княженье передать некому было. Так вона Малику отдал. А что? Добрый князь, по чести аймак держит, не ропщут поляничи, своим считают.

— Разве он не полянич?

— Нет.

— А кто?

— Сам не ведает. Нашли как тебя, токмо в поле. В силу вошел, а в разум нет. Так по сю пору о родных корнях не упомнит.

— Давно нашли его?

— Да кто ж знает? Можа десять, а можа и боле зим. Ты ясно не утричала, Солнцеяровна? На-ка, лепешек. Знатно хлеба девки поляничей пекут, — протянул большую душистую лепешку.

— Лаваш?

— Чаво? — брови свел.

— На лаваш похожа, — взяла хлеб и с удовольствием принялась завтракать.

Миролюб молча косился на нее: взгляд странный — задумчивый и жаркий.

`Может, слишком жадно ем'? — подумала Халена, смутилась.

— Вкусно, — пояснила на всякий случай.

— Ха! — гоготнул Гневомир. Миролюб же с трудом взгляд от девушки отвел, нахмурился, на себя, дуралея, серчая: ну, утричает девица — эка невидаль! А что жадно — так голодна небось.

И вздохнул — как на нее ни смотри: вкривь ли вкось, как спит али вечеряет, поутру у бочки личико омывает али на коне гарцует, улыбается ли, серчает ли — хороша, что зорька — взгляд не отвесть. Печаль одна мужам. Эх, боги!..

— Чаво вздыхаешь, барузд?! Домой вертаемся! — гоготнул Гневомир, толкнув парня в плечо.

— Да ну тя, все те бавиться, — буркнул тот.

— А че б нет? Домой вертаемся, паря! И-ех! — и хлопнул по крупу лошади Мирослава ручищей. Гнедую подкинуло, рванула вперед, унося с собой всадника. Гневомир заржал.

Халена осуждающе посмотрела на удалого `мальчика' и насторожилась: что-то очень знакомое было в отношениях побратимов, в них самих — один шутит, другой огрызается, один серьезен да степенен, худощавый да верткий, другой неугомонный весельчак, мальчишка, хоть и комплекция бычья.

— Где-то я это уже видела, — хмуро заметила девушка, пытаясь вспомнить — где? И кого ей напоминают друзья? Но лишь смутное что-то в памяти плавает, тенями-силуэтами. Впечатление возникло, что не хватает кого-то. Третьего — глаза карие.

Девушка обернулась: Трувояр?

Тот делал вид, что внимательно оглядывает местность, не обращая внимания на болтовню и ерзанье брата, что сидит у него на прилуке седла. Но по взгляду было видно, терпения у полянича немного — вот-вот на мальца прикрикнет, а то и в чужое седло перекинет.

— Смолкни, а? — попросил мальчика. Нежан согласно закивал. Ровно минуту спокойно сидел, молчал, и снова крутиться начал, то с воинами, рядом идущими, то с братом заговаривать. Не сиделось мальчику, не молчалось — гордость за себя и родича переполняла. Мужи вокруг огромные, как медведи, воины знатные, серьезные, лица бородатые, схватками былыми отмеченные: где шрамами, где ранами. И мечи, и джириды — загляденье. И все то воинство — братовы сотоварищи, не простолюды — дружники князя Мирослава!

И хотелось со всеми перезнакомиться, себя показать, на брата внимание обратить — воин-то он вам вровень!

— Репей тебе на язык! — не выдержал Трувояр, передал мальчика соседнему дружнику.

Халена отвернулась: нет, никого ей Трувояр не напоминает кроме доброго товарища.

— Чиряк у постреленка на антересном месте, — усмехнулся Гневомир. — Сейчас и Гудаяра проймет балаболка непоседливая.

Правда, пяти минут не прошло: взвыл мужик и передал разговорчивого мальчика впереди идущему воину.

— У-у-у, — протянул Гневомир озабоченно. — Давай-ка, Солнцеяровна, во главу рати перебираться, а то скоро нам Трувояра родича передадут.

И рванул вперед, наддав коня, Халена за ним. Встали впереди отряда, пока Лютабор с гонцом поляничей разговаривал. Следом Миролюб присоединился, только слева от Халены пристроился, недобро зыркнув на Гневомира: ужо припомню те забавы молодецкие!

Девушка хмыкнула: дети!

— А скажи, Солнцеяровна, как оно там? — кивнул Гневомир вверх.

— В небе, что ли? — озадачилась.

— Ну-у.

— Птицу встретишь, спроси, а я не больше тебя знаю. Видишь, по земле хожу. Здесь тоже красота смотри какая, — кивнула на исполинские сосны, мох у корней, заросли малины. Сказочная природа. — Заповедник для Феи.

— Чаво?

— Чаво, чаво! — передразнил Миролюб. — Не для тебя, дурилы, сказано.

— Ты че лаешься? — удивился парень. — Аль в зубы давно не получал?

— Так, хорошо! — развела руками Халена, придерживая побратимов. Недолго им от ума большого друг на дружку кинуться. Вот забавы у мужчин — подерутся, покусаются, а потом из одной мисы едят, один каравай надвое делят да одним плащом укрываются. — Что вы все делите, понять не могу?

И вдруг свистнуло что-то, в грудь ударило. Халену качнуло назад. Не поддержи побратимы, ринулась бы вниз с лошади. Парни остановились, Гневомир правую руку, а Миролюб левую подняли. Встал отряд, тихо стало за спиной друзей.

Халена волосами тряхнула, грудину ощупывая — что это было? Уставилась на погнутую бляху — подарок Лебедицы и брови на переносице свела — неужели стрелу кто пустил? Вмятина-то в чеканке, как от жала. Вскинула взгляд на побратима: а у того лицо, что туча хмурая — черно и гневливо — взгляд такой, что не сдержать. На Миролюба глянула. А он стрелу с земли поднял, сунул ей в руку и вперед поддался, собой девушку прикрывая. За спиной свистнули — Лютабор дружников в разведку отправил.

Гневомир, глухо зарычав, направил коня вперед, копируя маневры побратима. Да Халена не дала — поняла уже, что к чему, потому и не хотела, чтоб друзья за нее свою грудь подставили. На нее стрелу ковали — ей пусть и достается. Пустила лошадь по дорожке.

— Халена, язвить твою, куды?! — зашипел Гневомир, пытаясь удержать шалую.

Та лишь сильней Ярую наддала. Пара бегов и стало видно впереди меж просветами стволов да еловых лап, черного всадника. Он стоял, не скрываясь — тетива арбалета натянута, того и гляди, вторую стрелу пустит. Но не то Халена видела — воина закаленного. В осанке, во взгляде, в лице обветренном, в снаряжении, мирянам неведомом — виделся муж именитый, не вор простой, не подсыл глупый. Профессионал. Кто он: чьего роду, племени, зачем явился по ее душу — она не знала, но чуяла, что и сам он тому теперь не рад. Медлил стрелу пустить. Смотрел на Халену пытливо, задумчиво. Та ждала спокойно — что дальше делать он будет? Может пару минут смотрели в глаза друг другу, может пару секунд.

И вот чуть опустил оружие мужчина, пустил стрелу. Под передние копыта Ярой воткнулась.

Девушка усмехнулась — упредил: стой и жива останешься?

И увидела ответную ухмылку. Кивнул, словно поклон положил, развернул коня и не спеша прочь удалился.

— Ты и я одной крови, — прошептала Халена ему в спину. — Недоразумение закончено.

— Ах, ты гадюк!! — взвыл Гневомир, узрев врага. — Порву вора!!

— Стоять! — рявкнула Халена, осаживая побратима. Перехватила поводья. — Стоять, говорю!!

— Да ты что?!! Уйдет ведь веред!!

— Пускай.

— Да ты сказилась, воительница!!…

— Пускай уходит.

— Он тебя чуть не убил!! — навис над ней парень, от переизбытка чувств себе по лбу постучав. — Чуешь аль нет?!

— Хотел бы убить — убил бы. Но он предупреждал.

Миролюб вытащил стрелу из земли, придирчиво оглядел и заметил:

— Каленая. На зверя кована. Правда Халены.

Гневомира перекосило от злости:

— О чем баите?!!

— Успокойся. Мы со стрелком друг друга поняли. Он по чести сказал, я по чести отвечаю. Не срами меня. Пускай уходит.

Миролюб пытливо прищурился на девушку: понимаешь ли, что на волос от смерти была?

`И что'? — ответила взглядом.

— Мы все смертны. И смерть у нас одна, и жизнь. И честь тоже! — бросила, глядя в чащу, куда ушел Черный. Гневомир плюнул с досады, рванул поводья из руки Халены и наддал коня, надеясь еще настичь ворога. Халена больше удерживать не стала, уверена была — тот, кто в нее стрелял, был воином хитрым — пять минут форы и не сыскать его ни человеку ратному, ни зверю лесному. Исчезнет, словно призрак, растворившись в чаще.

К ним Лютабор подъехал, взял стрелу из рук Миролюба, оглядел и протянул:

— Роски никак балуют.

— С чего взял? — полюбопытствовала Халена.

— Чую.

— Роски с роду пути к нам не ведали. Не-е, — качнул головой побратим. — То лютичей дело. Они насечки делают, да и черен был подсыл, что ликом, что одёжей. Лютич, чтоб мне провалиться.

— Угу, — согласился с ним Горузд, подозрительно на девушку щурясь.

— А какая разница? — пожала плечами Халена. — Может дальше пойдем? Или до вечера загорать под соснами будем, обсуждая вооружения других племен, в угадайку поиграем?

Мужчины хмуро уставились на нее.

— Без ума ты, девка, и страха не имаешь, — то ли с уважением, то ли с укором сказал Лютабор и коня в обрат развернул. Свистнул, призывая остальных.

Миролюб стрелу в джирид сунул:

— Князю покажу, — буркнул угрюмо.

— Не вздумай. Расскажешь ему, что было — разговаривать с тобой не стану! — заявила Халена.

— Почто?

— Ему без меня головной боли хватает. Да и незачем ему мыслительный процесс всякими недоразумениями забивать.

Миролюб зло усмехнулся:

— Ладно-ть, сам поквитаюсь, ужо будя вору забава.

— Угу, — хмыкнула Халена: в том, что они увидятся, она сильно сомневалась. Другое ее заботило — арбалет незнакомца.

Отряд пошел дальше, выслав вперед дозор. Миролюб и на шаг от Халены не отходил, внимательно округ поглядывал, сторожась. И остальные дружники начеку были. Ни болтовни больше, ни смеха не слышно. Даже Нежан притих.

Час прошел, не меньше, прежде чем Гневомир явился — взмыленный, злой. Пристроился рядом и давай сыпать ругательства, в лес поглядывая, на Халену шипеть: почто бронь не вздела. Потом Миролюба пытать принялся:

— Ты аспида энтого зрил?! Запомнил?!

— Ну? — буркнул тот.

— Сыщем гадюку! Ужо я ему задам!

— Ты его не запомнил? — порадовалась Халена.

— Черен он.

— Не-а — белый.

— Черный!… А сам тож черен.

— Белый, а сам черный, — давай путать побратима. Тот насупился:

— Ты мне голову не морочь: черен он был! Лютич, не иначе!

— Нет, белый, скажи, Миролюб, и большой как горец.

Парень укоризненно на девушку глянул:

— Бел али черен, все едино сбег. Да недалече. Встренимся.

Гневомир согласно кивнул, приосанился:

— Достанем. Князю обскажем…

— Только слово произнеси: тут же посестру потеряешь. Знать тебя не буду, обижусь смертельно!

Гневомир ресницами хлопнул озадаченно: это как? За что ж немилость такая?

— Мы-то смолчим, хоть и не правая ты рот нам закрывать. Но Лютабор да другие не смолчат, как было обскажут, — заметил угрюмо Миролюб, не глядя на Халену.

— А что было? Баловался кто-то, стрелу пустил. Бывает.

— Угу, — дружно кивнули парни. — Князю о том и поведаешь, — добавил Гневомир.

— Не о том вы думаете. Стрелок — человек: синий, белый, черный — без разницы, а вот оружие его очень примечательно. О нем печалиться надо.

До Полесья дальше добирались молча.

Гневомир дюже сердит был на девушку, слова ее все понять пытался. А Миролюб и вовсе говорить не собирался — все, что хотел, уже сказал. А думать князь будет, когда его в известность о покушении на воительницу поставят.

Подумать — трое суток не прошло, как со двора княжьего съехали, а у Халены чувство возникло, что три года, не меньше, в Полесье не была.

Дичилась она, въезжая в городище, боялась взглядом с женами, матерями погибших встретиться, стыдно было и в глаза князя смотреть. Встречающие галдели, своих в толпе высматривая, одни радостно восклицали, другие выть принимались. Слезы и смех, горе и радость смешались в одно.

Халена понуро отвела Ярую под коновязь да там и осталась. Прижалась лбом к шершавой морде, глаза закрыла, зашептав лошади:

— Идти надо, а веришь, нет — стыдно, страшно. В сечу — не страшно и умереть, а в глаза посмотреть матери Межаты, Вигора, других — страшно. Лучше б они ударили, лучше б я с их сынами полегла, и уж совсем хорошо — вместо… Что делать-то, Ярая, что делать?

Миролюб, невольно подслушав разговор воительницы с лошадью, вздохнул. Потоптался да подошел несмело:

— Халена, княже тебя зовет.

Девушка уставилась на него золотистыми глазами и потеряно кивнула — иду.

И пошла взыскание за все разом получать.

Мирослав в светлице сидел, доклад Лютабора слушал. Рядом Купала на лавке примостился, ус жуя, сверкал здоровым глазом. От брови до виска кровоподтек да кривой красный рубец. Душевно дядьку приложили, но видно, что недужить он перестал.

— Здрав будь, князь Мирослав. И ты, дядька Купала. Рада, что здоров, — поклонилась Халена мужам, пряча взгляд.

— Тьфу ты! — ответил десничий по привычке. Точно — выздоровел, — решила девушка, на лавку села, взглядом половицы протирая.

— Что скажешь, Халена Солнцеяровна? — оглядел ее Мирослав.

— А что сказать? — вздохнула. — Потери большие. Двадцать человек из того отряда, что ты на помощь поляничам высылал, да из нашего двадцать два дружника.

— Слыхал, — протянул задумчиво. Голос тихий, ровный — настораживающий. — О Черном что поведаешь?

— О каком Черном? — уставилась, искусно недоумение выказав. Князь разжевывать и уличать ее во лжи не стал. Молча руки из-под стола вынул, брякнул стрелу перед девушкой.

— А-а-а. Да фигня это! — заявила, скривившись.

— Угу? — выгнул бровь.

— Ага.

— Опиши: каков тот Фигня?

Халена рассмеялась, не сдержавшись, и тут же смутилась:

— Извините. Я в смысле — недоразумение, ерунда, пустяк.

— Ить ты! Тьфу! — перекосило Купалу. Князь просто глянул на него и тот смолк.

— Опиши, — повторил приказ Халене.

— Не запомнила я его.

Князь задумчиво посмотрел на девушку, и было ясно — не верит.

Халена головой качнула — неуютно ей под его взглядом стало, и за ложь свою противно

— Прости, князь, но это наше с ним дело. Встретились, пообщались, разошлись. К чему наветничать, ординарное событие в криминальную историю превращать?

— Ты, кажись, у Малика гостевала? Со степняками утричала?

Халена плечами пожала — что спрашиваешь — сам знаешь.

— И что мерекаешь, Халена Солнцеяровна: почто Азбар в набег пошел? К чему городище соседские пожег, женок, деток не щадя? Забавы ли ради, от большого ума?

— Выгоды для.

— Совсем его погнали аль возвернется?

Девушка вздохнула, понимая, к чему Мирослав клонит. Призналась:

— Ты прав, князь, многое мне неизвестно.

— Почто тогда скрытничаешь? Эта стрела не в тебя — в мирян пущена. И одна ли, аль еще прибудет — от тебя зависит. Смолчишь — жди вторую.

Воительница понимала — прав князь. И намек на второй набег прозрачен, и ясно стало, отчего стрелок тот не убил Халену, а предупредил — ни шагу больше, если жить хочешь. Значит?

— Похоже им не понравилось, что мы за поляничей заступились. И стрела эта — предупреждение — сидите тихо, в чужие вотчины не лезьте.

Князь согласно кивнул, не спуская взгляда с девушки

— Оть, ты догада! — прошипел Купала. — Вот и говори: кто стрелу пустил?

— Не знаю я его. Описать? Лет около сорока. Черная одежда, богатая — бархат или что-то наподобие, плащ… и не лук у него — арбалет.

— Что за арбалет?

— Оружие. Убойная сила, скорость полета стрелы, перезарядки значительно выше, чем у лука, прицел четче, промахов соответственно меньше. Пока вы один раз тетиву натяните, он два раза выстрелит. Хотя… спорный вопрос — от мастерства это зависит. По мне он более неудобен и громоздок, чем лук. Но прицел и управление! Если десяток арбалетчиков на деревья посадить, сотню положить можно, особо не напрягаясь. Меня, кстати, именно арбалет больше всего и смутил. Плохо, когда у противника оружие на класс выше. Но это поправимо. Изготовить — не проблема. Схему составлю, Вароху отдадим — изготовит, а обучить с ним управляться и ребенка можно.

Мужчины переглянулись меж собой, заерзали на лавках. Мирослав лишь не шевелился, словно закаменел:

— А не спроси — смолчала бы?

— Спасибо за доверие, князь, — процедила Халена, глянув на него исподлобья. Обидно было, но опять же — понятно. Про Черного молчала, не факт, что и про остальное сказала бы. В лихое время и тени своей порой не веришь, не то что человеку пришлому. — Тебе бы сказала позже, а Вароху — сегодня, — покаялась. — Прости, стыдно мне… больно, не уберегли мы твоих людей.

— Мы?

— Я.

— Можа ты им порты еще держать возьмешься? — скривился Купала.

— Обиду дружникам чинишь, Халена? Достало, чтоб девка воина бережила — позор-то хуже не бывать.

Девушка смутилась:

— Меня старшей поставили, значит я отвечала за…

— За себя ты отвечала, Халена. Старшой не нянька, а пастух, воин — не дитя, а муж ратный… Сказывай, каков Черный, да иди к Устинье горох лущить. Смотрю, зелена ты для чину ратного.

Словно пощечину дал князь девушке. Та, зубы сжав, процедила:

— Как бы ни погиб человек — геройски, по-глупому — мы за то в ответе, как и за жизнь любого воина, обывателя. Я вину свою знаю, князь, мне с ней жить — вот наказание, а не на кухне помогать. А Черный — не черный. Седой он. Худощав, ловок, силен. Видно натренирован, умел. Смуглый, щеки впалые, лицо обветрено. Над правой скулой шрам, нос с горбинкой, губы тонкие.

Мирослав вопросительно посмотрел на Купалу. Тот косился на Халену и явно не мог припомнить человека с такой внешностью. Лютабор лишь озадаченно хмурился да сопел.

— Иди, — приказал князь Халене. И уже в спину ей кинул. — К Вароху.

Девушка помедлила у двери, головой качнула — хуже нет, когда тебе не верят. Но кто ж в том виноват? Сама.

Вздохнула и вышла: вины теперь за ней, что воды в колодце — не вычерпать.

Глава 6

Не судьба поспать, — понял Кирилл, почувствовав, что кто-то сел ему на колени, и еще не открыв глаза, понял, кто. Первое желание было скинуть клон на пол, стряхнув как пыль, но взгляд встретился с золотистыми глазами, и мужчина забыл, что хотел.

— Доброе утро, — проворковала Анжина. — Почему ты спишь в кресле? Неудобно.

— Что тебе нужно? — старясь выглядеть строгим, спросил Кирилл. — Слезь с меня и никогда больше…

— Тс-с! — прижала свой палец к его губам женщина. И зашептала, прильнув к груди. — Не гони, я хочу посекретничать, пока все спят.

— Ну? — неуверенно выдавил парень, настороженно косясь на королеву.

— Скажи, я ведь абсолютная копия Анжины?

— Э-э-э, — вздохнул, путаясь в сомнениях и желаниях: нужно было бы отодвинуться, прогнать прочь женщину, но с другой стороны, она настолько сильно в этот рассветный час была похожа на настоящую Анжину, что у Кирилла не хватало на то ни сил, ни желания. `Может, что расскажет интересное, секретами поделится? - замялся парень, найдя веский аргумент и оправдание своим колебаниям

— Тогда почему вы все: ты, — тонкий пальчик прошелся по его щеке, — Пит, Крис, Ричард, охрана, слуги — влюблены в Анжину, а на меня не обращаете внимания, игнорируете?

Кирилл сжал ее руку в своей, чтоб не чувствовать ее на своей щеке. Задумчиво посмотрел в глаза клона и честно ответил:

— Потому что не важно, как выглядит человек, важно, какой он. Анжина уникальна по своим моральным качествам, она красива не только внешне — внутренне. Нонсенс, но факт.

— А что в ней красивого кроме тела и лица?

— Душа.

— Ха. Что с ней делать? — рассмеялась женщина.

`Как же ей объяснить'? — задумался Кирилл:

— Тело стареет, появляются морщинки…

— Нужно следить за собой…

— Возраст никого не щадит…

— Есть пластика, косметическая хирургия.

Парень вздохнул: кому он пытается объяснить? Что? Как все-таки больно видеть Анжину, а слышать клон и понимать, что эти волосы, глаза, губы, руки теперь принадлежат демону, а не ангелу. Черты любимой лишь обманка, ловушка…

— Ты никогда не поймешь, что в тебе не так, как в Анжине. Можно сделать внешний дубль человека, внутренний — нет.

— Ошибаешся, у меня повышенная лабильность и обучаемость на генном уровне. Рано или поздно генетический материал вашей святой и непорочной монашки выдаст мне ее память, и я буду знать все, что знала она.

— И все равно не станешь ею.

— А я и не хочу. Она по-моему страшная зануда, до противности правильная. Вот скажи, ты ее любишь давно?

— Какая тебе разница?

— Тайна, да?

— Нет. Давно, дальше что?

— Почему не трахнулись?

— Что? — перекосило Кирилла. Слышать подобное из уст Анжины было странно, а осознание что перед ним клон, запоздало. Парень попытался избавиться от женщины, начал отпихивать от себя. — Слезь. Я сказал!

Анжина в ответ крепко обвила его шею руками:

— А хочешь, я дам тебе то, чего лишала тебя она? Хочешь ведь, дурачок, — расплылась в улыбке и впилась в губы Кирилла. Не хотелось тому силу применять, да пришлось. Оторвал на силу и замер — буквально в беге от них стоял король и застегивал индетификационный браслет на запястье.

— Не стесняйтесь, — сказал, не глядя на пару. Подошел лениво и уставился на растерянного парня, сказал с нажимом: — Не перечь кукле, что бы она ни делала, пусть резвится.

— Понял? — рассмеялась Анжина.

Ричард перехватил ее за шею и, повернув к себе с нехорошим прищуром заметил:

— Только не заиграйся, а то я подарю тебе косметику на серной кислоте.

Выпустил женщину, и уже развернувшись в сторону выхода, бросил на ходу расстроенному Кириллу:

— Глаз с нее не спускать!

Парень понял приказ короля, но не понял, как он отнесся к увиденному. Потер затылок, представляя, что думает сейчас Ричард и понятия не имея, как его разубедить. Да и в чем? И стоит ли?

— Попался, лопух, теперь тебе веры не будет, — пощекотала его под подбородком Анжина, абсолютно довольная достигнутым результатом.

— Ты специально, ты видела, что сюда идет король, — с силой сжал ее руку Кирилл, искренне жалея, что не может ее сломать.

— Конечно, специально. Стала бы я на тебя просто так время тратить. И отпусти руку, мужлан!

Кирилл не только отпустил руку, но стряхнул девушку с колен, встал.

— А вот так не надо, — заметила она, качнув пальчиком перед его носом, и вдруг одним взмахом прошла ногтями по щеке, вскрывая кожу. Кирилл дернулся, зажимая рану, удивленно уставился на женщину. Та рассмеялась:

— Это к разговору о бренности тела.

Повела плечиками и пошла к дверям, по-хозяйски приказав:

— Позови служанок, мне пора одеваться.

— Ох, и сука, — тихо сказал стоящий у покоев охранник, когда дверь за королевой закрылась. Кирилл лишь кинул на него растерянный взгляд, оттер струящуюся кровь со щеки и глухо приказал:

— Выполняй, что она сказала.

— Выполню. А вы б, господин капитан к господину Вагрету сходили, сильно вас эта кошка злая… хм, извините.

Кирилл погладил затылок в раздумье: ничего себе начало дня. И вновь потрогал распоротую острыми ногтями щеку — сам виноват, размяк, расслабился — Анжина ему погрезилась. Болван!

И направился к Косте.

— Ничего себе! — всплеснул тот руками, разглядывая сначала через очки четыре глубокие раны на левой щеке капитана, потом, чуть не уткнувшись в них носом — без очков. — Шить надо, — заключил, цепляя очки обратно.

— Обойдусь. Обработай и хватит, — хмуро попросил Кирилл.

— Зол?

— На себя. Как дурак подставился.

— Н-да-а, — тяжело вздохнул Коста, готовя перевязочный материал. — Похоже, нас ждут очень большие неприятности.

— Куда уж больше, — буркнул парень.

Мужчина обработал порезы, наложил заживляющий пластырь, стянув края ран, и тут ожила рация Кирилла.

— Капитан, срочно беги сюда! — требовал его Микс.

— Что еще?

— Эта… чудесная женщина избила маникюршу! Заявила, что увольняет ее!

— Понял, сейчас, — отключил связь капитан и посмотрел на Косту. — Ты не только врач, но еще и ясновидящий.

— Логически мыслящий, — кивнул тот спине удаляющегося Шерби.

Молоденькая девушка-маникюрша была в истерике. Охранники пытались успокоить ее, кто как мог, но та лишь испуганно таращилась на них и всхлипывала, прижимая лед к разбитой губе.

Кирилл присел перед девушкой, оглядел лицо несчастной.

— Госпожа не в себе, — всхлипнула маникюрша.

— Да, — бросил, вставая. А что еще скажешь? — Ты уходишь в отпуск с сегодняшнего дня.

— Но…

— Никаких но. Стен, Микс, проводите ее к Косте, пусть окажет помощь, и отправьте домой.

— Ясно, — кивнули охранники дружно.

Кирилл пошел к Анжине, а мужчины повели потерпевшую в медчасть.

— Ты, что творишь?

— О, ты неподражаем с пластырем на щеке, — рассмеялась Анжина и повернулась к нему спиной. — Застегни-ка мне платье.

Мужчина посмотрел на двух служанок, что застыли с растерянно-потерянными лицами, глядя в пол.

— У тебя есть служанки.

— Они неуклюжи. И перестань мне указывать — вспомни приказ Ричарда.

Кирилл неуверенно шагнул к клону, что стояла посреди комнаты обнаженной спиной к нему и искоса поглядывала в ожидании, и остановился, вспомнив, как подставился буквально полчаса назад.

— Долго мне ждать?

Кирилл развернулся и вышел.

Это был кошмарный день. Один, но какой?

После завтрака Анжина устроила нагоняй повару, который за свою двадцатилетнюю практику работы в королевском доме не то что, не получал нареканий, но и не слышал грубых слов. Здесь же лексикон королевы и ее претензии буквально раздавили беднягу. Он бледнел, сипел, мял в руках фартук, не смея возражать, не понимая суть недовольства госпожи. В итоге королева выплыла с кухни с гордо поднятой головой и приказала подать автоплан. А мужчину еще долго отпаивали успокоительным.

Чем дальше, тем хуже.

Ричард сказал: `не перечить', и Кирилл не перечил, но мечтал занять у короля терпения, чтоб выполнить его приказ. Сначала у него возникло желание отшлепать куклу, затем основательно поколотить, к вечеру — вздернуть взбалмошную куклу на первом же суку, а к концу дня — забыть о ее существовании.

В городе Анжина устроила целое испытание всей службе охраны и слежки. Кирилл и служащие только и успевали проверять все ее контакты, параллельно улаживая скандалы, что она устраивала по поводу и без повода в бутиках, мегасах, ресторациях, барах, да и прямо на улице.

К вечеру ненасытная лже-королева скупила полстолицы. Кирилл смотрел на прибывающие пакеты и коробки с платьями, нарядами, аксессуарами, обувью, ювелирными гарнитурами и другими безделушками и позволил себе злорадную мысль по поводу счетов, что предъявят Ричарду. Может тогда он поймет, что его приказ несколько легкомысленный?

К ночи все были вымотаны, раздражены и мечтали об одном — вернуться домой. Однако Анжина не спешила во дворец — она зашла в молодежный клуб и устроила шумную вечеринку. За три часа ее куража служба провела колоссальную работу, забив в базу данных для проверки около сотни человек, с которыми королева пожелала выпить, потанцевать, пофлиртовать. Под занавес она исполнила танец живота прямо на барной стойке под бурные аплодисменты и покинула заведение, прихватив с собой длинноволосого юнца, с которым потом до утра занималась любовью сначала в автоплане, потом во дворце.

Пока они резвились ребята работали, проверяя любовника королевы, тех, кого не успели проверить. К разочарованию Кирилла и охраны, почти все оказались пустышками. И лишь двое ненадолго попали под серьезное подозрение.

Капитан сидел на своем посту в коридоре у дверей в спальню королевы и тупо смотрел на рисунок паркета. Светало. Закончился, пожалуй, самый тяжелый день в жизни Кирилла, но что-то подсказывало ему — он был первый, но не последний.

Шерби досталось всего два часа полноценного сна.

Первое, что он увидел проснувшись — газетный заголовок: В королевской семье раскол?

Кирилл хмуро посмотрел на Микса, что, развернув газету, выставил ее перед лицом капитана и вздохнул:

— И что?

— Ничего, — пожал тот плечами. — Но это лишь начало.

— Дня?

— Конца.

— Угу, — кивнул, разминая затекшую от неудобной позы шею. — Принеси кофе.

— Вас приглашают на завтрак, капитан и… эта уже за столом. Она изъявила желание завтракать с королем.

Кирилл вздохнул — вчерашний кошмар продолжается? И поспешил привести себя в порядок, чтоб пойти в королевскую столовую.

Ричард читал утренние газеты. Пит уплетал шоколадное печенье, а Анжина строила ему глазки и, качаясь на стуле, потягивала молочный коктейль.

— Доброе утро, — понимая, что значительно запоздал, смущенно сказал Кирилл, застыв у стола.

— Привет, — улыбнулся ему Пит, кивнув на свободный стул и приготовленные приборы.

Король оторвался от газеты и внимательно посмотрел на мужчину:

— Думаешь доброе?

— Нет, — честно признался тот, покосившись на Анжину.

— Славно вы вчера прошлись, — отложил газету на край стола.

— И плодотворно, — томно повела плечиком королева и скорчила загадочную мину. — Вчера Зор вышел на связь.

Мужчины уставились на нее. Кирилл пытался припомнить всех, кого вчера проверили, но возможно не достаточно тщательно, чтобы найти того, кто мог оказаться посыльным Паула. Пит уставился на Кирилла в ожидании имени и адреса того, к кому можно уже сейчас идти и вытряхивать душу, чтоб узнать местонахождение Анжины. Ричард внимательно посмотрел на клон, заметил хитринку в ее глазах и заподозрил ложь. Уставился на капитана:

— Кто, когда?

Тот пожал плечами, растерявшись:

— Никаких контактов, ни единого человека, хоть как-то связанного с подозрительными лицами, не то что Паулом… Не было связника.

— Был, был, — злорадно заулыбалась женщина. — Кирюша не внимателен. Он вообще халатно относится к своей службе.

До Кирилла дошло, что клон специально вбивает клин меж ним и королем, мстя за то, что влез в ее дело, сломал игру, найдя те злосчастные дискеты. И что теперь делать? Оправдываться перед королем? Уверять, что все его приказы исполняются в точности, что Анжина под бдительным присмотром, и заверить, что Паул не проявлялся?

Но ведь это и так ясно!

Кирилл потер затылок:

— Ни одного контакта по делу не было, — заявил твердо.

Ричард кивнул, не спуская с него подозрительного взгляда, и неожиданно спросил:

— Что с лицом?

Капитан и забыл о пластыре, потому недоуменно уставился на короля, потом потрогал щеку и вспомнил, опустил взгляд в тарелку:

— Поранился.

Пит хмыкнул и взялся за креманку с мороженным.

Король посмотрел на клон:

— Если кто-то из твоей охраны еще раз поранится…

— Ой-ой-ой, — скривилась королева. — Сам виноват. Он ко мне приставал. А ты видел, между прочим, — хохотнула, вставая. — Приятного аппетита, мальчики.

И покинула столовую.

У Кирилла пропало желание завтракать. Он тупо смотрел на омлет и думал, что легче завербоваться в самоубийцы и отправиться в какую-нибудь горячую точку, чем выполнять приказы короля, следить за клоном. Пожалуй, в настоящей службе ему понадобится немало ловкости, внимания, терпения, сил и нервов, чтоб и уследить за королевой, и не подставиться самому, не подставить людей, и увернуться вовремя от ее укусов, не покусать в ответ.

Пит заскучал, не зная как расценить услышанное, но понимая, что решительных действий пока не предвидится — опять болото рутины и сумрак неизвестности.

Ричард вернулся к газетам и кофе.

Глава 7

Двух недель не прошло, как арбалетами мальчишки баловались. Мужики же плевались, в руки неведомое оружие беря, ворчали — на что он годен, ежели лук есть? Но против княжьего приказа не пойдешь — пришлось осваивать.

Потом Малик явился — подивился на новшество, да чинно поклоном ударив Мирославу, остался в Полесье, десничим. Поляничей по выстоянным срубам поселили, новые избы рубить принялись. Суета в городище, гомон. Каждый день — стук, бряк.

На борбище — толпа необученных поляничей шишки набивает, в тереме сутолока — то с одним к князю, то с другим. Гонцы зачастили, что ни день — новый является. Дозоры теперь до самых границ с куделами, любавичами. А там смутно — то небо сполохами, то слух черный проползет, то степняки малым отрядом нагрянут. В Вехах неспокойно — два раза налетчиков в ум вводили. Правда, мало их было, потому своими силами обошлись, князю доклад лишь прислали — было, мол, зарились на твое.

На душе от происходящего вокруг тревожно, сумрачно. Чует Халена — война грядет — не малая сеча.

Говорила о том Мирославу, предлагала ограду из камня поставить — все крепче заслон, чем дерево сухое, да он и ухом не повел. Даже не смотрит на воительницу. Зато приказ отдал — из городища шалой ни шагу. Сидит теперь Халена безвылазно в Полесье, как в заключении, и чувствует себя соответственно.

Что ни вечер, в поле уходит и лежит до ночи в траве, былинку кусает, звезды разглядывает да с синеглазым разговаривает. Кажется ей, что он там, на одной из звезд, что в темном небе мерцает, да на какой — не ведает. Зовет его, выпытывает о судьбе своих братьев и сестер. Молчит Гром — не слышит. А что ему дела земные, судьбы каких-то мирян, поляничей?

Халена хмыкнула, сама себе умиляясь — это же надо какая харизма у здешних жителей? Мигом в свою веру обратили. И вот лежит, как фанатичка с виртуальным Божком разговаривает. Если так дело пойдет, то скоро вместо меча дары носить истуканам станет. Молиться начнет, костры ритуальные зажигать, и не в воинство, а Ханге в помощь запишется.

Нет, Боги на небе, люди на земле. И разница меж ними лишь в этом.

Халена насторожилась, травинку изо рта убрала — крадется кто-то по траве, шорох слышен — свой, чужой? Нет, свой. Шаги тяжелые, сопение как у бегемота — ясно, Гневомир променад устроил — легла успокоенно, опять в звездное небо уставилась.

— Халена? — шепотом позвал побратим, не видя, где посестра. Девушка промолчала — авось уйдет. — Халена? — послышались обиженные нотки, и шепот уже больше на рев схож.

— Ну, — вздохнула — побыла в одиночестве, подумала в тишине и покое, как же!

— Вот ты где, — навис над ней, сверху вниз разглядывая. А слева Миролюб встал — вот его-то шагов она как раз не слышала.

— Ирокез, дух прерий! — похвалила. Тот молча рядом сел, уставился на девушку задумчиво.

— Что? — озадачилась: рог во лбу вырос или интерфейс исказился?

Вздохнул парень, отвернулся. Гневомир пыхтя на траве устроился, давай былинки рвать, жевать да плевать. А взгляд то на Халену, то на побратима, то в сторону. Мает думка парня, а с языка не срывается.

— Что загадочные такие? — прищурилась девушка.

— Мы это… — посмотрел на Миролюба. Тот вновь вздохнул, этот смолк. Опять сопение.

— К утру-то разродитесь? — хмыкнула воительница.

— Да ну тя, мы с сурьезным, а ты все лыбишься! — нахмурился Гневомир.

— Не-е, я серьезна как при встрече с Всевышним, честно, — приложила ладонь к груди, уверяя, и даже травинку выплюнула. — Излагай, мудрый брат Гневомир. Слухаю во все ухи.

— Мы это… — опять замялся тот, ладони от листиков отряхнул, кудри пригладил. Халена бровь выгнула, озадаченная его маятой, и обратила внимание, что на парне новая, красивая рубаха с вышивкой по обшлагам и вороту. На Миролюба покосилась — тот голову свесил, исподтишка на друзей поглядывая, порты новые на колене оглаживая. А рубаха тоже новая — зеленая, шелком на грудине шитая.

— Вы случайно, не на танцы ли меня в Вехи пригласить вздумали? — села Халена.

— Ну… это… — потер загривок Гневомир, сморщившись. Миролюб молвил, потупив взор:

— А ничего мы. Не спалось, гулять вышли.

— Ага! — обрадовался чему-то побратим.

— Мудрите, — фыркнула девушка и опять легла.

— Звезд-то, — протянул Миролюб. — Лето к закату…

— Угу. А дальше? Что хотели-то все-таки?

— Да ничё, посудачить, вечер скоротать.

— Ночь уже.

— А ты каждну ночь здеся. Чаво в тереме не спится?

— Душно.

— А-а-а. Так и нам.

— Ты, Халена, как дале жить мерекаешь? — спросил Гневомир осторожно.

— Долго и счастливо, — буркнула.

— В девках, аль в женках?

— В дружниках! — отрезала, сообразив, куда побратим клонит. Прищурилась на парня:

— А ты никак сватать меня надумал?

— А-а?… Ну-у-у…

- `Ну' сам знаешь — глупая затея.

Парень засопел, поерзал:

— Мордами знать не вышли, — бросил обиженно.

— Угу, копытами и хвостами. Пустой разговор.

— А ежели за князя?

— А он у тебя в кармане сидит, ответа ждет?

— Люба ты ему, любой ведает. Как возвернулась — скорбную ленту снял, с тебя глаз не спускает, бережить наказал люто, — тихо сказал Миролюб.

— Не доверяет он мне, вот и наказал, — усмехнулась невесело.

— Не правда твоя. В сумлениях он: сватать тебя, понятно, все едино без толку, однако ж и не просватанной оставлять — хлопот да бед не оберешся. Гонцы вона зачастили, и из десятка двое со сватами. Любодар и тот выспрашивает — что за девица в вотчине твоей завелась? Маятно то. Вот и бережит шибко, чтоб кто не снасильничал.

— Это как?

— А свезут силком али хитростью со двора, ты ж шалая, на месте усидеть не можешь.

— Ага, — подтвердил Гневомир. — За волосья да в седло.

— Эк у вас легко получается, — усмехнулась Халена. — Фантазия то. Вы на что, побратимы? Да и до волос дотянуться надо. Я кроме меча еще руки, ноги и зубы имею. Загрызу нафик! И красть меня глупо — что от этого изменится? Да и кто вздумает? Я ж по всем вашим приметам — богиня… кому скажи… Короче, персона нот-грата. Дип неприкосновенность во избежание конфликта с Богами и прочей нехитрой сущностью. Жениться на мне еще глупее — силком? Только с трупом, а некрофилов у вас я не видела. А живьем не дамся. По правде сосватать — пощечину самолюбию получить. Ответ ясен — свободен, голубь. А заставить? Как? Нож к горлу? Интересно посмотреть, кто ж сподобится? Ну, ладно, допустим. Но кто в женихи тире самоубийцы подастся? Любому галчонку в округе ясно — женихи, как и мужья, фигуры переменчивые. Сегодня есть — завтра нет. В общем как ни крути, а проблема таким образом не решается — тупик, однако. Мирослав это, кстати, понимает, потому дурью, как вы, не страдает. Нет, ну вы выдумали — свататься, защитнички!

— Ухожу я завтра, — протянул Миролюб, голову свесив. И Халена поняла, что парень не знает, вернется ли, оттого до последнего тянул, и все ж не стерпел, выдал сватовскую арию.

— Куда уходишь? Сеча намечается?

— С Мирославом навряд, но может и так сладится. Богам то ведомо, не мне…. У Любодара князья сбираются — беда округ, по-одиночке никак выходит. Роски с лютичами в сговор вошли, гургулов посекли, горцев с кряжа потеснили, на холмогоров замахиваются, росничей жгут. Все уремы ропщут — смута пришла.

Халена села, на парня серьезно уставилась:

— Мирослав сам едет?

— Да.

— И князья всех племен соберутся?

— Ну.

— Да не `ну! Кто еще о слете князей знает? Чья идея?

— Больно мне докладывают, — буркнул, отворачиваясь.

— Да все про то знают, — ответил за него Гневомир. — Мирослав слово сказал — негоже в смутное время розниться. Апосля остальные тоже порешили. Вот и сбираются. Отпор дать хотят. По Белыни-то черно от лютичей. Страха не имая озорничают, разор чинят. А роски вовсе под себя два племя подмяли, горцев в полон взять бажат. Те, что звери — силой их не подмять, так хитростью полоняют. Кланы ихние рознят, и где посулами, где наветами все предгорье забрали, князей в десничих определили и хозяйничают. Беда, Халена, не до игрищ.

— Беда, — кивнула. — Охрана-то у князей большая будет?

— Мирослав полсотни берет.

— Мало, — нахмурилась — тяжко на сердце стало. — Как бы плохого ни случилось. Сам подумай, что проще: главы всех племен собираются — взять их и срубить. А племена без князей, что тело без головы. Почему в тайне встречу не устроить, зачем в открытую-то? Глупо!

— Им видней.

— Ну, да… Только у росков ваших да лютичей тоже и уши, и глаза, и головы имеются. Сложат два и два — и привет. Ни войны, ни сеч — пришел и взял.

— Одна ты умная, да? — скривился Гневомир.

— Надеюсь, что нет, — протянула Халена, задумчиво на виднеющиеся силуэты изб глядя. Долго ли еще тишина городище укрывать будет?

Выходит — долго, если ума достанет. А если нет, то и думать о том, что будет, не хочется.

Потянула воздух — дождем пахнет. Никак гроза собирается? Поэтому на душе тревога да в сердце покоя нет. А думки худые, беспросветные, что тучи над головами полуночников собирающиеся.

— Пошлите-ка спать.

— Проводишь завтра? — с надеждой спросил Миролюб, поднимаясь.

— Провожу. С вами бы напросилась, да чувствую — бесполезно. Князь со мной после похода в Вехи и не разговаривает. А вы — `свататься'! Нагородили до небес ерунды! — ворча, пошла в городище. — И хватит тебе, Миролюб, плохое думать, вернешься. И Мирослав вернется. Все живы будут. Главное, верить, даже когда очень плохо — верить. Имущество, тело, жизнь могут отобрать, веру — нет. Она ядро души, а душа бессмертна. Знаете, как клетка: ядро — вера, внутреннее содержимое — любовь, все вместе с оболочкой — душа.

— Ну, ты сказанула! — гоготнул Гневомир.

— Вот что мне в тебе нравится, так это легкость восприятия жизни: что в лоб тебе, что по лбу, все едино.

— На том стоим, — заулыбался парень, приобнял девушку, робея. И хоть не понял, хвалит она его или ругает, одно учуял — тепло в ее голосе. И что она говорит, уже без разницы… лишь бы говорила и говорила, шла рядом, улыбалась и смотрела на него.

— Ох, мальчики, — вздохнула Халена, обняв в ответ Гневомира и Мирослава за пояса. — Если б вы знали, как я вас люблю. Ближе и нет никого. Вы, сосны эти, поля, городище. Варох, Мирослав, дядька Купала… миряне все как один, и земля эта — родная, любая. Не меня берегите — ее, родичей своих, тепло в доме… а какой ценой, неважно.

Парни молчали. Да и что было говорить. В эту ночь, под звездами, шагая по полю к уюту родных жилищ, они были вместе, плечом к плечу, рука к руке — а что еще надо? И запах трав, и прохлада ночи, и тихий стрекот кузнечиков, и стук трех сердец, и шелест шагов слились в одно, связали их крепче венчальных уз. И пусть два неоженка да девица — чужая невеста, а все едино — вместе и навсегда. Пусть здесь и пусть лишь сейчас, но достанет и этой малости, чтоб долгие зимы душу теплом греть.

Все забудется, уйдет, сотрется, холм превратится в поле, лес в пустошь, карьер в россыпь камней и все ж самая последняя крупица, самая малая частица этих мест будет хранить память о сегодняшнем дне, о неразлучной троице.

Неважно, сколько им отмеряно, сколько проживут, важно как. И пусть полягут кто в сече, кто в повалуше, кто сегодня, кто завтра — все едино — жизнь уже не зря прожита.

Вместе они, навсегда вместе — много их, а как один, и каждый в другом, как в себе уверен. Это ли не счастье?

Побратимы Халену проводили до терема, дождались пока она скроется в дверном проеме, и, не сдержавшись, дружно вздохнули:

— От ты дурень, — качнул головой Миролюб. — Удумал свататься, голова твоя хворая.

— Так и ты не супротивничал.

— Попытали счастья, — протянул невесело. — Уйду завтра, бережь Халену, не забижай.

— Ее забидишь, как же, — усмехнулся Гневомир, на побратима покосился. — Ты, энто, слыхал, что Солнцеяровна баила? Поглядывай там шибко. Как бы вправду беды не сыскали на сговоре.

— Еще один умник выискался, — буркнул Миролюб. — Пошли что ль? Почивать пора. На зорьке сбираемся, вставать ужо скоро, а я и не ложился… Жанихи!

Гневомир, хохотнув, обнял парня за плечи и пошли они вверх к избам:

— Ладно те! Зато слыхал, что сказанула — любы мы ей!

— Угу. Я и другое слыхал — все ей едино любы — и мы, и княже.

— Зато мы братовья!

— Прибытку с того, как с ежа шерсти.

— Ничё! Вот развиднеется, смута уляжет, тогда снова посватаемся. Авось, паря! Нет-то нам не сказали! — заржал довольно.

Глава 8

Пятые сутки пошли, как князь со дружиною к брату подался. И тихо в Полесье, сонно, словно время в ожидании их возвращения замерло. Люд не ходит — ползает, женщины громко не говорят — шепчутся, детвора криками не оглушает. Даже на ристалище мужи ленятся.

`А может жара действует'? — подумала Халена, глядя, как Трувояр вокруг Веригора ходит, да и тот напасть не спешит — ленивый выпад, опять хождение по кругу. А поляничи, что ратному делу обучаться приписаны, только за стрелами бегать успевают, пуская их в `молоко'. Дружники все больше в теньке сосен да кедров сидят и не посмеиваются, не комментируют бурно потехи молодецкие как обычно, а лениво улыбаются. Пацанята на изгороди как гроздья винограда висят, семечки поплевывают, глядя на неспешные забавы ратников.

Купала один активен — блажит, плюется по обыкновению.

Халена макушку потрогала — припекло солнышко. `В тенек, что ли, как остальные отползти? Да нет — засну ведь'.

Гневомир, играючи, Дагаяра на лопатки уложил, к девушке пошел, улыбаясь во всю белозубую наличность, мышцы на лоснящемся от пота торсе выказывая: а видала, каков я удалец?!

— Гордюся! — кивнула та, оценив его анатомию. И протяжно зевнула, в сторону взгляд отводя.

— Халена, язвить тя в коромысло! — рявкнул Купала, узрев в зевке пренебрежение к службе. — А ну слазь с плетня! Ходи сюды!

— Ну, — подползла со вздохом.

— Будя те `ну' и поволуша на борбище! Серко, Рудояр, а ну ходь сюды молодь желторотая!

Два парня лениво подошли к десничему: молодые еще совсем, нетравленые, взгляды чуть испуганные:

— Чего, дядька? — пробасили дуэтом.

— Вота вам супротивник! — указал на девушку. Та без интереса оглядела худощавых оппонентов, фанатов диет и вегетарианства, и опять зевнула.

— Я те позявкаю! — рыкнул Купала. — Воительница! Тьфу!… А ну сходись!

— С кем? — скривилась девушка. Десничего перекосило в нервном припадке.

— Опять перечишь?!

— Да побойся Бога, дядька Купала — кого выставил? Они ж необученные совсем. На смех детей выставляешь?… Давай хоть еще двоих, — плечами пожала, встретившись с гневным взглядом десничего. Размяла шею да плечи.

Гневомир заржал:

— От девка шалая!

— Но, но! — погрозила ему пальцем.

Десничий еще двух юнцов подозвал, сплюнул, презрительно оглядев Халену, и отошел.

— Сходись! — рявкнул.

— Извините, мальчики, — пожала плечами, глядя на юношей. — Сразу предупреждаю — бесчестить не хочу, но я как вы подневольная. Нападайте, что ли?

Парни переглянулись, замялись: девка все ж. Однако права она — приказ есть приказ. Один несмелый выпад сделал. Пока кулак летел в сторону плеча девушки, та не только лениво отклониться успела, зевнуть, но и ногу выставить, в грудь полянича упереть.

— Извини, — кивнула и легонько толкнула. Парень упал, уставился на девушку, не понимая за что и как?

— Ладно-ть, — заявил его черноглазый товарищ и смело в бой пошел. — Я не больно.

— Ага, — кивнула. Отклонилась и ткнула пальцем в подвздошную область. Мальчик сложился и осел на траву, хлопая ресницами. Остальные уже вместе в атаку пошли, да толк? Секунда на одного, секунда на другого — отдыхают. Дружники загоготали.

— Слышь, Купала, почто дитять Халене ставишь? — спросил разлегшийся на траве Велимир — детина здоровый, златокудрый. Наян, шибче Гневомира.

— От ты и вставай! — рявкнул Купала.

Мужчина лениво встал, подмигнул девушке, подходя:

— Побавимся что ль, воительница?

— Отчего б нет?

— Токмо за увечья, чур, не забижаться!

— Знамо дело, — щедро улыбнулась. Сон как рукой сняло — вот этот противник ровня. Можно силы не беречь:

— Вперед?

Ратники подобрались, затихли в ожидании знатной потехи.

Халена муху назойливую от уха отогнала, вплотную к Велимиру подошла и, мило улыбнувшись в лицо, наступила пяткой ему на ступню. Тот моргнул — что за прием затейливый? Хохотнул и хотел обнять девушку, медвежьей хваткой сжать в тиски. Увернулась, в ребра кулак впечатав. Мужчина попытался ее перехватить поперек талии, сгреб ручищей. Халена взбрыкнула: локтем под дых, ногой в коленную чашечку, вывернулась.

Велимир хохотнул, затылок почесал, оглядывая верткую. Шагнул, делая обманное движение, и словил противницу. Сгреб в охапку на землю ринул. Халена перевернулась на траве и подсекла его ногой. Тот на траву задом бухнул. Девушка хотела встать, да Вельимир ее за ноги схватил, обратно на землю укладывая, придавил своим весом и засмеялся в лицо, довольный победой и тем, что сама воительница под ним лежит. Халена фыркнула и ударила коленом в пах игреливому:

— Не шали, — выдохнула в вытянувшееся лицо мужчины. Пальчиками под ребра легонько ткнула и скинула Вельимира с себя. Вовремя: Гневомир уже буянить собрался — сжав кулаки, пошел к мужчине, с негасимым желанием поквитаться.

— Все, — успокоила его Халена, отряхивая с безрукавки травинки да соринки. Велимир тяжело поднялся, кудрями тряхнул и улыбнулся Гневомиру примирительно:

— Ох, и горяча посестра твоя.

Парень плечи расправил, гордо грудь выпятив:

— А то!

— Как ты меня? Куды? Ну-ка, показывай, — потребовал у воительницы.

— Точки в подреберье: вот и вот, — ткнуть хотела.

— Э-э, легче, — прикрыл руками бока.

— Как тогда показывать?

— Ласково, — хохотнул. — Ты ж все тыкнуть норовишь, а пальцы что иглы.

— Убирай руки, я осторожно. Вот сюда и сюда. Можно кулаком, но тогда до-олго отдыхать будешь.

— Ага? Эй, Лютабор, иди сюды, на те спробую!

— Сейчас, ага, нашел полоумного! — бросил тот, приподнимаясь на локте с травы.

Дружники заржали.

— На мне покажи, — подошел Трувояр.

Мужчина плечами пожал и ударил. Да не попал: парень в бок повернулся и локтем под дых врезал, а потом еще и толкнул, сделав подсечку. Велимир грохнулся:

— Ну, елки лохматые!

— Ай, молодца! — хлопнул по плечу Трувояра Гневомир.

Пока мужи дурачились да перепирались Халена пристально за дядькой Купалой следила — несся он прочь с борбища, в сопровождении брата Гнедка. А тот, девушка точно помнила, с Мирославом уехал.

`Значит, случилось что-то', - решила, предчувствуя неприятности. И взяв куртку с плетня, пошла с борбища к княжьему терему в надежде разузнать, что происходит.

Только к крайней избе подошла, как увидела Малика с Горуздом. Они спеша пронеслись к крыльцу, влетели в сенки, дверью хлопнув. Халена не на шутку встревожилась — неужели плохие новости? И без церемоний вломилась в горницу вслед за десничими. Встала у дверей, взгляд в мужей вперила, пытаясь по лицам определить, что к чему. А лица сумрачные — хорошего думать не приходится. У ведра с водой Гнедок собственной персоной стоит, жадно одну кружку воды за другой черпает, пьет. Вид у парня потрепанный, не только рубаха, но и лицо серое.

— Ну, ты-то чаво?! Звали тебя?! — хлопнул ладонью себе по ноге Купала, увидев девушку.

— А я незваная. Что случилось? — на Малика посмотрела. Тот кудрями качнул с хмурым видом, взгляд отвел. Горузд на место на лавке рядом кивнул:

— Проходь, Солнцеяровна, садись.

Странно, Купала и слова поперек не сказал, лишь губы поджал да вздохнул. Халена не села, а словно упала на лавку, чувствуя холод в груди — не к добру любезность десничего.

Гнедко губы ладонью оттер, повернулся к старшинам.

— Красная Горка горит. Кто жив остался, в Славле засел, — бухнулся на лавку без сил.

— Та-ак, — крякнул Купала.

— Мирослав что? — поддался к парню Горузд.

— Жив, но посечен шибко.

— Почему домой не привез? — севшим голосом спросила Халена.

— Не ехал, — лицо Гнедка совсем мрачным стало, взгляд потерянным. — Князья на него думают. Слух пошел, что он всех заманил в Красную горку.

— Вот те, язвить вашу в дышло!!

— Да не сказились ли они?!!

— На Мирослава наветничать?!! — громыхнул Горузд, поднимаясь.

— Тихо! — рявкнул Малик. — Толком узнать надобно, потом уж мечами брякать!

— Рассказывай подробно, — попросила Халена притихшего, поникшего парня. — Вижу — устал, но соберись, пожалуйста.

Тихий сочувствующий голос девушки подействовал на парня. Гнедко голову поднял, посмотрел на Халену жалобно, глаза потер, чтоб слезы сдержать.

— В Красной горке все собрались…

— Где она находится?

— У границы племен. От Горки едино, что до венедов, что до рывничан. Куделам, росничам, недалече и слехам, — ответил за парня Малик. — На то его и выбрали, что близко. Аймак надолго не оставишь — лютичи разор по все уреме чинят, дня без беды не случается.

Халена внимательно выслушала его, кивнула, принимая доводы, и к парню обратилась:

— Кто был?

— Верзеня, князь ургунов. Они по украю венедской земли стоят по сговору с ихним князем Светогором. Вестамир — куделы, Гойх даже приехал, хоть и не ждали.

— Кто он?

— Князь шулегов, сейчас у горцев сидит, ну — сидел…

— Кого не было из тех, кто знал о сборе?

— Ойхотар, старшой агров, не был. Но они завсегда сами по себе, с горцами лишь знаются да с холмогорами. Горцам встречу предлагали, но им не до нас, из семи кланов лишь Родика да Замира еще держатся. Остальные все были. Нет! Листавр за себя брата прислал — Дарика.

— Остальные все?

— Все.

— Живы?

Парень помолчал и то ли вздохнул, то ли всхлипнул:

— Рагдыня и Наяр погибли…

— Племя?

— Почихеды, улеги.

Мужчины зароптали: плохо, куда как худо. Если в их гибели Мирослава винят, знать быть мору. Племена-то горячие, бок о бок к мирянам стоят. Мало печали от лютичей, степняков да росков, теперь и свои в набег за князей погибших пойдут.

— Ранены?

— Мирослав, Дарик, Светогор.

— Как такое случилось?

— Темно было, в ночи прокрались. А все с усталости почивали. Мы, лютичи да росичи лишь и дозорили. А нет, всех бы как скотину порезали. Может тьма их была, может две. Суматоха, крики… Князья без байдан, сонные, дружники тож…

Парень сглотнул ком, серея лицом от воспоминаний — молодой еще, первая сеча в его жизни случилась и подлая, а никак учили его старшие — по чести.

— И такое бывает, — тяжко вздохнула Халена. — Бежали?

— Князей уводили. Мирослава-то не сдвинешь…

— Сроду он от ворога не бегал! — сжал кулак Горузд.

— По-дурному полечь, честь небольшая, — вполголоса заметил Малик. И удостоился презрительного взгляда Горузда и Купалы.

— Потом что? — прервала их прения Халена, обращаясь к гонцу.

— В Славль ушли сколь нас осталось. Заставы выставили, давай допрос чинить, на Мирослава наветничать. Вздорили до полудня, гонцов слали, с вестями да за подкрепленьем. А после любичей дозоры пришли — сказывали — обложили лютичи всю урему Белыни. Черно от них. Ратью стоят.

— А роски?

— Не зрил. Слух пошел — и они недалече. Сеча будет не малая. Почитай все аймаки встают, а иначе никак… Княже выручать надо, плох он, а из терема ни шагу.

— Шагни, так тут же все грехи ему навешают, от большого ума.

Халена не сдержала стон, зажмурилась:

— Чуяла я подвох! Говорила же!

— Да средь нас сроду алыр да наветников не было! — рявкнул Купала. — А кто таку скверну баит — язык вырву! Бухвосты, лядоки, язвить их…

— Да толк сейчас горло драть? Сбираться надобно! — влез Горузд.

— Это что же получается? — спросила Халена, припоминая карту, что чертила в пыли княжьего двора со слов побратимов. — Берег реки лютичами да росками занят?

— Да, хоголы лишь держатся — не дошли до них вороги. Вот то князья и ропщут — то ли к своим вертаться да голову сложить, то ли сговориться да вместе вдарить. Кто уже ушел, кто дружину ждет, за подмогой послал. Чего порешили мне неведомо, сюда коня гнал… загнал.

— Все! Хорошо побалакали! — вскочил Горузд. — Сбираемся. Купала, здеся остаешься. Малик…

— С вами я!

— И я иду, — бросила Халена, поднимаясь.

— Гнедко, в Вехи скачи, упреди Светозара, пущай украины шибче бережит, не ровен час, придет кто.

— Понял, — встал парень.

— Я в Кудесню гонца зашлю, заслоном встанем, Полесье уберегу, — заявил Купала.

— Лютобора десничим тебе оставляем, князю покои готовь, да Хангу упреди, что недужен он шибко.

— А то я на ум кривой, без тя не смерекаю! Тьфу, леший куси тя за пятку!

Все дружно вышли из терема. Малик рванул к коновязи, приказ коней седлать отдавать. Купала давай парней гонять — снаряжение готовить. Горузд засвистел как Соловей-разбойник, оглушая Халену — об общем сборе оповестил.

Все забегали, засуетились. Девушка в свой закуток побежала, куртку на плечи накинула, перевязь приладила, меч проверила, к голени один нож приладила, второй к поясному ремню. Выкатилась на крыльцо как раз, когда Гнедко на лошадь садился. Перехватила его:

— Скажи, Миролюб как? Жив ли?

— Жив, — заверил. И ударил лошадь пятками.

— Халена, что за пожар? — вырос перед ней как из-под земли Гневомир. — Что стряслось? На байдану! Ну, чего молчишь?!

— Мирослав ранен, князья попали в засаду, как я вам с Миролюбом и говорила! Предал кто-то! А на Мирослава вину свалили! Вы там в оба смотрите! Всем передай, язык за зубами, руки не распускать, но если кто слово грязное скажет…. - на ходу, стремясь сквозь толпу воинов к Ярой, сообщила девушка.

— Ужо скажет, им же и подавится! — оскалился Гневомир, мигом сообразив, что к чему. Халена покосилась на него: где жуешь, не разжуешь, а где слово скажи, он понял! Да, умом побратима не понять…

Вспрыгнула на Ярую.

— Байдану вздень сказываю! — заблажил побратим.

— Без надобности, — отрезала, выводя лошадь к воротам. А там уже Устинья с женщинами хлеба да воду дружникам раздавала, в сумы складывала. Купала горланил указы, размахивая руками. Лютабор ругался скверно во все горло, забиженный, почто его оставляют. Малик пальцы Лебедицы отнять от своей руки пытался. Та плакала горько, словно навек прощаясь.

— Свидимся, любая! Жди! — вскочил на коня.

Часа не прошло, как пять сотен дружников в полном воинском вооружении рысью рванули прочь из городища.

Глава 9

Миряне коней загоняя, поспешали на выручку. Молча неслись всадники, без отдыха. По лесу, по полям, опять по лесу — не замечая, где едут, по чьей земле. И хоть хлеба в сумах — не до еды, и хоть на жаре пить хочется — не до воды. Мысли вперед лошадей бегут, руки сильней поводья сжимают.

Утро увяло, день проскочил незаметно, вечер к ночи клонится, а они все летят.

Быстрей, быстрей — бьют копыта.

Ночь на округу легла, когда копыта по шаткому мостику застучали. Избы показались.

— Звонкая, — заметил Гневомир. — Вотчина любавичей.

— Передых!! — объявил Горузд. — Коней напоить! Самим не спать!

Халена не слезла, свалилась с седла на траву, в небо уставилась и хохотнула, представив себя сверху. Гневомир ей ведро воды принес, плеснул прямо в лицо:

— Не спать!!

— Тьфу, — с трудом села, отфыркиваясь, и забыв попенять побратиму, жадно принялась пить. Ярую поить. Гневомир каравай вытащил из сумы, разломил на две части — одну Халене, одну себе. Девушка от своей части треть взяла, остальное лошади скармливать принялась. Так и стояли обе, жуя. Гневомир захохотал:

— Ох, зрила б ты себя, воительница! Яки тетерка потрепанная!

— Это фигня, а вот окостенение всей конституции тревожит. Я ж как робот несмазанный. Как в седло сяду?

— Чаво сказанула-то? — поскреб щеку парень. — По-человечьи баить-то когда обучишься?

— После встречи с лютичами и всемирной победы добра над злом скажу.

Парень хмыкнул, к ведру с водой приложился, остатки на себя вылил, да в девушку плеснул. Утер лицо и спросил:

— Слышь, Солнцеяровна, про Миролюба что ведаешь?

— Жив, Гнедко сказал, а что как — не знаю, — отвернулась, скрывая тревогу и печаль. Да разве ее скроешь от острого взгляда влюбленного мужчины?

Развернул Гневомир ее к себе за плечи:

— А по мне плакать будешь? — спросил тихо.

— Я те поплачу! — изменилась в лице. Рявкнула, кулаком погрозив. — Я тебе устрою плачь Ярославны! Только смоги полечь! На том свете найду, убью за то второй раз, нафиг!

Дернулась, отворачиваясь. Гневомир не сдержал довольного смеха — почитай, в любви ему Халена призналась — ишь, спужалась-то как! За него! За него спужалась!!

Подхватил девушку на руки, закружил, смеясь:

— Ай, люб я тебе, Солнцеяровна! Лю-ю-у-уб!!

— Как не люб-то, дурачок такой! — легонько хлопнула ему по лбу ладошкой. — Брат ты мне, и не названный, а что ни на есть — родной!

— Ага! — заржал, вспугивая аборигенов-поселян, лошадей да насекомых.

— Сбираемся!! — пронеслось, перекрывая смех.

Гневомир Халену в седло посадил, на своего коня вспрыгнул и с блаженной улыбкой направил его в строй уходящих товарищей.

— К полудню в Славле будем. Держис, ь дщерь Солнцеярова!

— А не близко родственники у Мирослава обитают, — вздохнула девушка, занимая свое место в строю. Шли теперь тихо, давая передышку лошадям, а к зорьке опять во весь опор помчались.

Славль недаром прозвали Славлем — не городок то был — город. У стен избы простых любавичей, пахарей. За стенами терема знатных людей, старшин, десничих, воинские казармы, конюшни, кузня, пекарня. И все пространство от края и до края было заполонено разными племенами. Войска прибывали и прибывали, на постой по теремам согласно племени определялись.

Миряне, не останавливаясь, прошли мимо ворот, въехали во двор. Халена оглядывалась, пытаясь понять, где ее племя. Гневомир придерживая лошадь рядом с девушкой, посматривал вокруг, так же, выискивая своих.

У избы за коновязью трое здоровеных мужчин с голыми торсами — все загорелые, длинноволосые, с черными браслетами на запястьях. Лица каменные, взгляды тяжелые — сидят, как истуканы, на приехавших смотрят. Халена поежилась: таких малым составом выстави — враги лишь от их вида и взгляда побегут.

— Кто это? — спросила.

Гневомир посмотрел:

— А, и горцы здесь, — опять отвернулся, своих высматривая.

— А эти? — толкнула его, кивая на группу хмурых мужчин с заплетенными косичками у левого виска. — В мехах в такую жару!

— Это беличи. Не вздумай задираться. У них по вере, ежели женщина не робка да не хила, счастье в дом. Да куды счастье — все разом, почитай. Скрадут гилем. Они ужо Мирославу челом били за тебя, мехов навезли, сроду столько не видывал — две телеги! Гляди, уставился! Тьфу! Я те очи-то помозолю! Токмо подберись!… Слышь, Халена, от меня ни на шаг! Вона еще до тебя охочие — ручане, мать их речную, злыдню! А баили, кончились ручане! Вот плетут незнамо что!

— Где ручане?

— Вона у плетня гуртом. Дальний терем. Ну, зришь, что ль?

— Ну, — приложила ладонь ко лбу, чтоб солнце глаза не слепило и увидела стройных мужчин, гибких и востроглазых. На крепких не по комплекции шеях виднелись темные ленты с круглыми подвесками. Странные. И не просто сидят воины, как другие, в ожидании, а играют азартно, и очень похоже что в карты! Н-да-а…

Влево посмотрела: хмурые круглолицые мужчины с серьгами в правом ухе. Волосы длинные, черные, и сами черны, коренасты, вида неприступного.

— Куделы. Тож подальше держись. Они сроду до недожерных охочи. Узрят, проходу не дадут. Девки у них, что бочки…

Халена скривилась: может паранджу смастерить или забрало сковать?

Гурт воинов в зеленых безрукавках озоровал, сходясь меж собой, буграми мышц играя.

Один молодой, безусый, в отличие от остальных, Халену увидел, уставился, не мигая, забыв о забаве. Его толкнули. Он схватил толкнувшего, пихнул от себя, продолжая смотреть в глаза девушке. Халена зубами клацнула — отстань!

Мужчина белозубо улыбнулся, щуря карие глаза. Волосы пригладил, рубаху оправил и видно собрался подойти.

— Ну, язвить! И Стеха здеся!

— Этот, — кивнула на мужчину Халена. — Знаешь его?

— Ну, тьфу! Почихеды. Украйничаем мы с ними. Прошлый торг встренулись, так побились, гургулам все торжище разнесли. Чую, и ноне вечером будя забава. Им же слово, они два. Задиристы, что петухи. Не, глянь, и энтот глаз об тя мозолить принялся! Чё те дома-то не сиделось?! — рявкнул на воительницу.

— Хорош орать, Отелло! — фыркнула девушка, направляя Ярую в сторону от буйного побратима. Да недалеко ушла. Какой-то незнакомец в кожаных штанах, в кожаной жилетке с мечом на поясе придержал кобылу под уздцы. Погладил морду, хитро и призывно поглядывая на всадницу. Легкий поклон отвесил, махнув ладонью:

— Богиня-воительница?

И что ответишь? Вот сказала бы! Весь пантеон всех племен в ряд выстроила… Но мысленно.

— Представьтесь сначала вы.

— Каур, сын Триста-десятника, — с легкой улыбкой отвесил повторный поклон. А взгляд не отводит. И глаза красивые, чуть раскосые, серые. Сам стройный, гибкий.

`Хороший жеребенок, ничего не скажешь', - оглядела, ничуть не смущаясь.

— А меня Халена. Где миряне расположились, не знаете?

— Отчего ж, дева-воительница, знаю. За постоем росичей, как раз им терем отдали.

— А вы, простите, чьего племени, роду?

— Роснич я, богиня, милости просим погостевать. Любого спросите, как Каура найти, скажут.

— Обязательно, — заверила с насмешкой, и поспешила избавиться от его общества. Направила лошадь к избе, что напротив гурта ручан стояла.

Росичи, серьезные, даже угрюмые мужи с лентами на лбу, молча проводили ее взглядами и вновь за свое дело принялись — оружие осматривать, мечи точить. Вот это ей понравилось — знатные, видать, воины, не балаболки, не балльники — бойцы.

За терем завернула, своих увидела — лежали на траве, на лавке, подпирая сруб сидели — потрепанные, тихие.

— Халена! — увидев, ее, воскликнул Миролюб. Девушка с Ярой спрыгнула, к нему рванула, обняла, не таясь:

— Живой! Живой брат!

Парень замер, не веря себе — его обнимает… сама… рада… тревожилась!

— Халена, — просипел, робко ладонь ей на плечо положив.

Девушка отпрянула, смущаясь своей слабости, к дружникам пошла, поклон отвесила:

— Здравы будьте, братья-миряне!

— И тебе, Халена Солнцеяровна! — прогудели недружно. Но лица светлей стали — все ж свои пришли.

Следом и остальные подтянулись, располагаться начали, кормиться да товарищей слушать — что было, что бают, какие слухи пускают. Суетно на отшибе — народу много — места мало, но все ж все свои и потому легко и спокойно.

— Мирослав где? — спросила Халена у Миролюба.

— В тереме Любодара. Прямо через две избы. Вона крыша с коньком.

— Пойдем, видеть его хочу. Может, помогу чем?

— Чем? — спросил в горечью. — Стрелой ему грудь пробило. Голову посекли.

Халена поморщилась — больно то слышать:

— Пошли, там решим. Раны-то обработали? Лихорадка есть?

— Со вчерашнего вечера лихоманка отпустила. Шибко маялся.

— Кто с ним?

— Наши знамо. У терема стерегут. Меняемся. Жена Любодара хлопочет, да и сам наведывается. Остальные… Слух пустили скверники…

— Знаю. Потому вас, словно чумных, на отшибе поселили?

Миролюб лишь кивнул: а что скажешь? Тяжко, подозрение в измене несть. И опровергнуть нечем. Вбили князья себе в головы — Мирослав всему виной — и не сдвинешь.

Мимо прошагал парень в синей рубахе до колен. Мазнул презрительным взглядом по Халене и словно споткнулся — замер на месте, распахнул рот и очи, на рукоять меча, что из-за плеча девушки торчит, уставился.

Миролюб скорчил ему злобную рожицу. Парень скривился и пошел дальше, то и дело оборачиваясь.

— Это чей?

— Венед. Сотня их легла, полтьмы пригнали. Их Светогора посекли. Рудой исходил. Ничё, с утра на крыльцо вышел. Жив. А все едино волками на нас смотрят, загрызть за князя готовы. Улеги вона Наяра потеряли, знатный муж был, по правде жил и слег знатно, собой молодку закрыв…. Ничё, тризну сотворили и кивают. А я уж бажил, мстить будут. Не, не верят они навету, так знамо — родичи они кедрачникам, а те с нами. Наши.

Подошли к крыльцу, Халена своим поклонилась, оценив их доспехи — в полном воинском облачении стоят. Действительно невеселы дела. Горузд подошел:

— И ты сюды? Ладно-ть, пошли, — бросил девушке, по ступеням затопал. Халена следом, оставив побратима у крыльца.

Князь лежал в верхней светлице. Голова и грудь перемотаны, лицо, что повязки — бело, а взор сердитый.

— Почто ее привел? — глянул на десничего недовольно, на девушку тяжело посмотрел. — Домой сбирайся.

— Угу, и тебе здравствуй, Мирослав, — не стала перечить, ладонь ко лбу приложила — нет горячки? Нет. Уже хорошо. А что сердит, так ясно — лежать-то и болеть не приучен, маятно ему то. Рану легонько ощупала — нет ли воспаления? Князь не поморщился — скривился, грозно брови насупив:

— А ну, брысь!

— Ага, ага, — успокоилась — нет воспаления. — Рада, что все не так плохо, как говорили. Выздоравливай, Мирослав.

На Горузда покосилась: понимаешь, что домой отправлять князя надо?

Тот кивнул и взглядом выпроводил.

Девушка светло улыбнулась в лицо князя, поцеловала его в щеку:

— Ты не сердись сейчас, после покричишь, а я послушаю. Честно, слова поперек не скажу. Выздоравливай только, — повторила, провела ласково ладонью по волосам и оставила его, обомлевшего. Вышла до того, как он высказаться по поводу ее поведения смог.

Вышла на крыльцо, посмотрела сверху вниз на побратимов, что на ступенях пристроились. Сидели, двор обозревая, плечом к плечу, и молчали, а не ссорились как обычно.

Села рядом, руки на коленях сложив.

— Ну, чего там Мирослав? — озаботился Гневомир.

— Жив. И уверена, здоров будет. Только здесь ему опасно да и суматоха не в тему — беспокойство для раненного. Другое дело дома: тихо, спокойно, никаких волнений. Ханга уврачует, Устинья хлебов напечет, щей наварит. Отъестся, отоспится и будет краше прежнего. Домой его надо.

— Ужо сбирают обоз, — сказал Миролюб.

— Домой наши вертаются. А много посекли.

— Все уходят? Правильно. Мы теперь за них поработаем, головы сплетникам вправим, да языки подрежем.

— Ага, а то мелят незнамо что! — согласился Гневомир. — А смотрят-то? Так бы и дал в зубы!

— У тебя один прием на все времена. Головой работать надо, а не кулаками.

Парень презрительно сплюнул:

— А я и головой могу, — достал орех из кармана и впечатал себе в лоб. Скорлупа в пыль рассыпалась. Сдул остатки с ладони и протянул ядро изумленной Халене. — На. Скусный, Стеха угостил. Жуй да сбирайся, в обрат пойдешь.

Девушка кашлянула, прочищая горло перед внушительной тирадой, но выдала лишь:

— Хм.

В себя еще не пришла от демонстрации. Чтоб лбом орехи кололи, видеть ей еще не доводилось.

— Нет, я видела, как оглоблей кабана по загону гоняют, как листики девушки на лицо клеят, чтоб веснушек не было. Как коня по полю на себе таскали, как ты угол избы поднимал по просьбе мамани своей, фигню какую-то выискивая. И даже как кулаком лошадь на скаку останавливали — тоже видела. Но чтоб орехи лбом колоть, это, я тебе доложу, экстраординарный случай, первый в моей сознательной жизни. Поразил ты меня, брат Гневомир, до глубины девичьей души. Просьбу можно по сему случаю — больше подобного не демонстрируй, а то ведь от такого аттракциона и столбняк схватить недолго.

— Все сказала? — вытащил еще два ореха, тем же манером расколол. Половину в ладонь Миролюба высыпал, половину Халене, застывшей с открытым ртом.

— Ты меня слышал, отрок? — спросила осторожно через минуту.

— Чего? — нахмурился. — Больше нету, энто ешь. Да сбирайся, говорю. Вишь наши ужо наготове.

— Молодцы. Пускай привет Купале передают.

— Сама передашь, — чуть подтолкнул с крыльца.

— Ты лбом, он у тебя крепкий, — посоветовала. — Миролюб, а ты что сидишь?

— Я с вами остаюсь.

— Не-е, ты уходишь. Халену под белы ручки бери и в строй, — посоветовал Гневомир.

— Не пойдет она, — заметил Миролюб, отворачиваясь.

— А почто…

— А по то! — буркнула Халена, вставая. И пошла прочь, чтоб возмущенные крики побратима не слышать, да в ответ не нагрубить.

— Ты что, шалая! Да ты… — поднялся тот, желая вразумить девушку, и тут же рухнул обратно на ступени. Миролюб его осадил локтем под дых.

— Ну, ты, паря!…- уставился на него побратим исподлобья.

— Смолкни, — посоветовал. — Не поедет она в городище, не старайся, — заметил, с тоской в спину девушки поглядывая. — Дурень ты, Гневомир, почто раньше не скумекал?

— А меня кто спросил?!…

— Вот то-то и оно, — вздохнул Миролюб, скривился, словно заболело что.

Побратим насторожился, встревожился:

— Хворь никак на тя напала?

— Угу, — вздохнул опять, взгляда тоскливого с Халены не спуская. — Тебе, что Ханга нагадала? Что вопрошал?

Гневомир помрачнел, отвернулся:

— Не твово ума дело, — проворчал.

— Ох, брат… Моего, не моего… а я скажу, — уставился на Гневомира так, что у того мурашки по коже пошли. — Спросил я у нее, поди то, что и ты: люб ли? И что ждет нас впереди. Ответ ведаешь?

Гневомир на побратима покосился.

— Молчи ужо. Чего кручиниться попусту? Что Богами дадено, того не переломишь.

— А я спытаю. Тяжко мне с того дня, страх сердце сжимает. Гляжу на тебя и дивлюсь, как сил в тебе достает с вести той бавиться?

— А что мне загодя тризну справлять? Пущай последние деньки, да мои. Не жалею я ни о чем. Вчера у Халены спрашивал: поплачешь ли обо мне. Да, — молвила. А боле и не надобно мне, все едино пусто. Женихом она меня не назовет, я ее невестой. Уйду, ты ей приглядом останешься.

Миролюб голову свесил:

— Знаит и тебя Морана приветила… Токмо некому по тебе плакать будет, а мне бережить некого.

Гневомир посмотрел на побратима, потом на Халену, потом опять на побратима и, наконец сообразил, о чем речь. Рванул к девушке:

— А ну, сбирайся мигом! Миролюб с тобой едет!

— Никуда я не поеду, — уперся тот, встав рядом с парнем.

— Вот! — ткнула в него пальцем Халена. — Как он, так и я, понял?

— Тогда я еду, — заявил Миролюб, тут же передумав.

— Ага? — насторожилась девушка, увидев тревогу в глазах парней. Руки в бока уперла и давай дружников взглядом пытать. — Рассказывайте-ка, что вам в голову взбрело, меня во чтобы то ни стало со Славля спровадить. Слух еще какой пробежал? Или инквизиция местная с кураторским обходом нагрянуть обещала, а я тут вроде несанкционированного истукана и могу по шее получить?

— Халена, иди домой. Здеся спокою не будет.

— Поняла, — кивнула, с насмешкой побратима оглядев. Прищурилась подозрительно. — Говорите без утайки, иначе пустой разговор будет.

Парни переглянулись. Мирослав взгляд отвел, просипел через силу:

— Ханга сказывала, что уйдешь ты в аккурат на закате лета. А сейчас закат и есть.

— Ага? А куда уйду, не уточнила? За ягодами в лес, в соседнее племя на посиделки? — усмехнулась: что ж вы суеверные такие?

Мирослав головой мотнул, нахмурившись.

— Ясно. Куда не знаете, но загодя опасаетесь. Тема закрыта. Я остаюсь. И плевать на суеверия, — развернулась, уйти хотела, да не тут-то было. Мирослав ее остановил, придержал за руку:

— Халена, Ханга и раза не ошиблась.

— И все всегда знает? — уставилась на него, не понимая: действительно во всякие предсказания верят или повод ее убрать нашли?

— Всегда. Все, — заверил тот серьезно.

— Да-а… Виват ясновидящим и их поклонникам. Меня всегда удивляли люди, которые все всегда знают. Но больше всего меня поражало — как они с этим живут?

Побратимы насупились, не понимая о чем речь, но по тону чуя насмешку. Пришлось Халене уточнить:

— Знаете, порой лучше умереть, чем жить серой массой, илом на дне. А такая жизнь страшнее самой лютой смерти. Я вам ее не желаю, как и себе не хочу. Да, возможно Ханга права, и я уйду не в соседнее городище кисель пить, а к уже почившим братьям. Вашим, моим. И что? Мы все рождены, значит, все умрем. Смерть это всего лишь итог твоей жизни. Его подведут после нас. Дети, которых мы защищаем, тот свободный мир, что мы отстоим для них. И они будут помнить своих отцов и дедов, как вы помните своих погибших родичей… Как ты мне Гневомир сказал? Воин на то и рожен, чтоб честь блюсти и за правое дело погибнуть. Это наше дело, наше с вами. Ведь я, как и вы — мирянка, воин. Если б я вам уйти предложила, домой вернуться, когда вокруг тьма собирается и вот-вот гром грянет, как вы ответили? Вы бы, самое меньшее, обиделись, и скорей всего, плюнули мне в лицо за оскорбление. Так почему оскорбляете меня?

— Халена, ты…

— Приз? Богиня? Талисман племени? Вы как жили без меня, так и дальше проживете. Я ничем не помогла вам, ничего по сути не сделала. Я не воительница, не богиня и не спасительница мира, человечества. Я обычная женщина, которая по странному стечению обстоятельств оказалась среди вас, в гуще событий, и потому же недоразумению живу на памяти тела, а не разума. А оно помнит лишь как держать оружие, убивать, драться, отстаивать свое мнение, наказывать зло. Из меня худая жена, хозяйка, помощница, я не щи варить умею, а подсечки делать, не с коромыслом, а с мечом управляться. Значит, так тому и быть. Каждый должен делать свое дело — в этом и заключается гармония. Не пытайтесь меня спровадить домой, не мечтайте, что я засяду в тереме и буду скулить или молиться. Я буду драться. С вами. Плечом к плечу. На своем месте — в дружине моего племени — мирян.

Парни внимательно смотрели на нее и молчали. Халена смутилась под их взглядами, криво усмехнулась, скрывая истинные чувства:

— Малая патетическая кантата перед боевыми действиями окончена. Расходитесь, братья миряне. Пора князя провожать. Выносят вон.

Парни оглянулись — Мирослава сносили с крыльца на самодельных носилках.

— Ты мне за то ответишь, — просипел князь, пытаясь пригрозить Горузду кулаком. Да куда там — слаб совсем, недужен.

Десничий кивнул:

— Встренимся, накажешь. А покамест выздоравливай, ты племени в Полесье нужон. А мы здеся правду сыщем, спытаем кто веред неправый учиняет да наветы клепает. И за честь постоим, не осрамим тебя и род.

Князя неуклюже сгрузили в повозку. Он слабо застонал, побелев лицом, и закрыл глаза: сил возмущаться совсем не осталось.

— Бережте. Да не трясите! — наказал дружникам Горузд.

Два десятка дружников и две повозки с раненными двинулись прочь из Славля.

Уже у ворот к Мирославу подошел высокий мужчина в дорогой одежде и знатным мечом за спиной. Поцеловал в лоб болезного, постоял, словно мысленно, что говорил князю, и махнул рукой всадникам — трогайте.

Застыл, сунув руки за пояс, взглядом провожая уезжающих.

— Кто такой? — спросила Халена у Гневомира.

— Брат Мирослава — Любодар. Знатный муж: и князь славный, и воин не робкий. Гневливый токмо, в отца ихнего, Гневреда, — почесал за ухом, скривившись.

Мужчина, развернувшись, ожег Халену взглядом, оглядев с ног до головы, плечами повел да в глубь дворов пошагал, не обращая больше на мирян внимания.

— А ничего хозяин, — философски заметила девушка: не привыкать ей и к повышенному вниманию, и к скепсису мужей воинствующих. Побратима в бок толкнула. — Ты хлебом не богат? Пожевать бы что.

Глава 10

Халена поела, да задремала в теньке за теремом. Рядом Мирослав спиной бревна избы подпирал — отдыхал, но и округ поглядывал. Остальные миряне: кто в лопухах здесь же спал, кто, лениво переговариваясь, оружие на всякий случай проверял, кто дозорил. Некоторые по городку разбрелись по совету Малика: слухи подбирать, правду отвоевывать. Последнее особенно удавалось Гневомиру неугомонному. Мало почихедов раззадорил, так и ручан задел.

— Кажись, сейчас помнут бальника, — лениво приподнявшись на локте, заметил Велимир, глядя в сторону шумной ватаги, что напротив терема слехов собралась.

— Поделом, — буркнул Рудамир, отворачиваясь.

— Пойду гляну.

Велимир встал да потопал к гурту мужей, меч на ходу прилаживая. За ним Мирослав двинулся: Халену спящую и дружники охранят, чего с ней станется среди своих? А побратиму заступа поди нужна — гудят мужи грозно.

Протолкнулись оба к середине круга и успокоенно замерли: по краю-то свои стоят с поляничами — Трувояром за Зимояром. Поглядывают на драчунов, что в середине образованного толпой пространства сходятся.

— Совсем Гневомир на голову недужен с почихедами вязаться, — буркнул Братило, заметив новоприбывших дружников.

— Эка невидаль: окоренок да оглобля! Положит их Гневомир играючи!

Оценил противников соплеменника Велимир. И прав оказался: ринул парень того, что высок да недожорен, применив прием Халены — удар по точкам под ребрами. Второго ногой сшиб и без затей, по-простому, кулаком с травой сровнял. Драка и закончилась бы, да почихеды только мертвыми сдаются, а ручане и вовсе злы — мало их лютичи стеснили, так еще и при всех племенах бесчестят! Вышли уже не двое — четверо.

— Э-э, так не по чести! — заметил Трувояр и был вытолкан в середину круга к товарищу. Гневомир хохотнул, подмигнув парню:

— Побавимся! Ща мы им наветы в обрат пустим.

— До крови! — бросил дородный ручанин, в упор разглядывая противников.

— Не было того уговору! — зароптали в толпе.

— Так есть!

— Ладно-ть, — легко согласился Гневомир.

Вельимир перевязь снял, Братиле сунул:

— Побережь.

И в круг вышел, встал рядом с товарищами. Следом Мролюб шагнул.

— От то по чести! — заметил слех, стоящий с краю от них.

Мужчины сошлись.

Халена открыла глаза от громкого ору, что стоял во весь двор, и спора над ухом:

— Заваруха будет.

— Не-е, обойдется.

— Горцы вона подтянулись и росичи косятся.

— Пущай, за погляд недорого берем.

— Глянь, стенкой ужо идут! Не пора ли разнимать?

— Да бавятся со скуки.

Девушка подняла голову, посмотрела на мирян, что сидели на траве, семечки грызли да куда-то вдаль глядели: что их занимает? О чем говорят?

Села, проследила за их взглядами и увидела драку в пыли: человек двадцать билось, не меньше, и поклясться могла: Трувояр, Миролюб да Гневомир в самом центре заварушки!

— Ну, поспала нафик! — вскочила. Перевязь хвать и к толпе драчунов.

Подлетела к забиякам, Малика оттолкнув:

— Куда смотришь, десничий?!

И не заметила, что мужчина и не глядит на забавы воинов — в сторону ворот смотрит.

Халена, с места вскочив, с рыком опустила ребра ладоней на шеи двух дебелых мужей. Те тут же наземь осели, освобождая Трувояра и Жданко из своих медвежьих объятий.

— Хватит!! — рявкнула, пытаясь криком разогнать горячих племенных бойцов. И получила удар по лицу. Губа мигом вспухла, кровь побежала.

— Халену забижать?!! — взвыл Гневомир, узрев непотребство. Схватил резвого почихеда за ворот безрукавки и треснул лбом о свой лоб. Мужчина стек на землю.

— Хватит!! — опять закричала девушка, не зная как разнять мужчин, не понимая, почему остальные этого сделать и не пытаются. Ведь всерьез бьются драчуны, силы не меря, одно хорошо — руками — не мечами. Но больше всего ее возмущали ухмылки на лицах зрителей — они развлекались! Беда на пороге, не сегодня-завтра — сеча, из которой многие не вернутся — и не понимают — играются!

Халена рассердилась — вынула меч из ножен, рассекла воздух клинком, грозя плашмя огреть ближнего к ней драчуна, ослепила блеском стали одних, оглушила криком других:

— Отбой!! Строиться!!

Мужи замерли.

Тихо стало настолько, что было слышно звяканье колодезной цепи за воротами.

Драчуны и зеваки уставились на шальную девку с мечом и, видимо, не верили своим глазам. Кто-то хмурился, кто-то беззастенчиво ее оглядывал как выставочный экспонат, кто-то с сомнением затылок чесал. А кто и щурился недобро.

Гневомир, приметив зелень в глазах посестры, сообразил, что осерчала та не в меру. Виновато шмыгнул носом, выпустил перехваченного через торс парня. Тот грохнулся плашмя, поднимая пыль, и уставился на Халену, открыв рот.

Девушка же обвела мужей настороженным взглядом, соображая — ей сейчас в изысканных выражениях расскажут куда идти и с гламурными реверансами укажут дорогу или чуть позже, как в себя придут?

Увидела толпу богато, но разномастно одетых мужчин у терема, глядящих на нее во все глаза, и опечалилась: никак князья всем составом собрались, а тут она на сцену вышла!

Точно головы всех племен — Любодар, вон с ними Горузд, Малик подошел.

Ой, стыдоба!

Здрасте! — поклонилась смущенно и замерла в поклоне — на нее с насмешкой смотрели знакомые серые глаза. Тот Черный, что стрелу в нее пускал, стоял в паре бегов от князей и щурил на нее глаза. Минута, другая — мужчина развернулся и спокойно пошел за ворота. Князья, то и дело косясь на девушку, поднялись по ступеням на крыльцо, скрылись за дверями в тереме.

— Концерт окончен, — протянула воительница потерянно, возвращая меч в ножны: кажется, опять она что-то не так сделала. И задумчиво нахмурилась — что Черный здесь делал? С князьями встречался? Сам князь или по велению начальства? По делу, с вестями, ультиматумом или с очередным подвохом? Выведывал, навет пускал? Кто он вообще такой?

— Ты Черного видел? — спросила у Вельимира, утирающего с рассеченной губы кровь.

— Ну.

— Знаешь его?

— Нет.

— Гневомир, а ты?

— Знаком, но кто, не упомню, — пожал плечами.

— По одеже роск, — заметил Миролюб, получив от Братилы рубаху и ножны.

— А не лютич?

— Лютичи за плечом меч носят, а у этого на поясе ножны, — подал голос украшенный синяками парень с тремя косичками у виска.

Белича-то за что помяли? — хлопнула ресницами девушка.

— Карол, правая рука ровена Эльфара, князя росков, — тихо сказал кто-то за спиной. Халена повернулась и увидела загорелую мускулистую грудь с рубцом от ребер до соска. Взгляд пошел выше и встретился с голубыми глазами. Мужчина смотрел на нее, не мигая, и молчал. Кажется, она видела его и, кажется, Гневомир сказал, что он горец. В принципе — да, с таким лицом, будто вырубленным из куска гранита, ветром выщебленным да шлифованным солнцем, только горцем быть.

— Хм, — замялась под слишком пристальным, изучающим взглядом. — Э-э, а что ему здесь, не знаете?

— Весть князьям принес.

— А какую?

— Сходи, узнай, — предложил ровным голосом. Развернулся да прочь пошел.

— Как же я узнаю? — пожала плечами.

— К князьям иди за ответом. Горузд с ними и Малик, знать и тебе не возбраняется. Ты ж старшой ставлена, как и они.

`Опять куда не просят лезть'? — засомневалась.

— Да они, поди, Мирослава чернить вздумали. Суд неправый учиняют, — бросил Гневомир.

— Думали бы князья действительно на Мирослава, в предательстве всерьез его обвиняли, мы б в городе не стояли. Ты бы не играл, а воевал. Кинули дурную мысль в запале схватки, да с отчаянья после, что миряне виновны, и успокоились. Крайнего нашли, что еще надо?

— Против чести токмо рывничане. Они злее всех на Мирослава бухвостят. Листавр сам пришел с сотней, правды да чести требуя…

— А не за честью он пришел, не за правдой — от лютечей сбег. Черно по уреме сказывают. Взяли их земли лютичи, хозяйничают ужо. И Дарика домой он не отправил.

— А чё ему?

— Как чё?…

— Зачем отправлять? Сеча по утру будет. Лютичи в аккурат за лесом стоят. Ума что ль у Листавра нет, брата в полон отправлять, напрямки в лапы Агзура. То его брательника узнахарят вороги, — со смешком заявил почихед, что рядом стоял, внимательно разговор слушал.

— Энто ж как так? Сеча будя, а приказу нет. Ты один о том знашь! Стеха десничий! — с насмешкой выдал Миролюб.

— Уши имею! Наши с дозора вернулись, сказывали. И любавичи ведают, токмо молкнут.

— А наши почто не зрили, не ведали?

— Не вернулись еще, — заметил Братило. Вельимир затылок почесал:

— То-то я смотрю, росичи таки хмарые, а любавичи байданы вздели.

— Ну, и организация у вас, — качнула головой Халена укоризненно и решилась: — Пойду-ка я к князьм, узнаю, о чем речь, и правда ли, что наш юный друг почихед говорит. Если, правда, то не иначе Черный Карол с вызовом на битву приходил.

— Да ща! Чтоб лютичи вызывали по чести? Ха! — гыкнул Гневомир.

— Что б правая рука Ровена за лютичей посыльным сробила? Да роски сроду сюды не лезли, в гонцах ни у кого не были, — заявил Стеха со знанием.

— Может тогда они с нами?

— За себя они завсегда. Хитры, что лисы, вертки да жадны, что гургулы. Черный здеся был, знать выгода от того Ровену ихнему.

— Поди на милость сдаются…

— Роски?! Да ты сказился!…

— Стоп: так Ровна или Эльфар главным у росков? Что-то я не поняла: десять имен у него что ли?

— Одно. Ровна — князь по ихнему.

— Ровен.

— Ну, я ж и говорю — ровна.

— Да нечё здеся Ровне делать, он с горцами схлестнулся. Вишь, они на сход прибыли…

— Трое всего-то…

— А у них один за десяток!

— Прибегли поди за помощью…

— Горцы?! Когда такое было? Чтоб горец подмоги бажил? Должно Вышата в длань превратилась!

— Ладно, перепираться да гадать долго можно, но вряд ли толк будет. Пошла я на разведку, авось в лоб не получу.

Развернулась да к терему пошла, в котором князья собрались. А мужчины прения продолжили, не обратив на то внимания.

На первом этаже никого не было — уже странно. Ни караульных, ни дежурных, ни девок с пяльцами, ни баб у печи — заходи, кто хочет, делай, что хочешь.

`Святая наивность', - качнула головой Халена: ворогов вокруг, как муравьев в лесу, а что князьям, что их людям — ровно. То ли не понимают серьезность положения, то ли не хотят понимать. А может по схеме `привычка вторая натура' живут? Здорово, конечно, но не ко времени. Пора б за ум браться, хоть что-то менять. Ведь преподали уже наглядный урок в Красной Горке — неужели мало?

Хотя и понять их можно: тяжело бесхитростным хитрость углядеть. Если сам с душой открытой, без ножа за спиной, и про другого иначе не подумаешь. Люди же всегда по себе мерят.

И вздохнула — значит она не так чиста да бесхитростна, если во всем подвох видит, малейшее тонкое звено высчитывает. Или вид сверху? Взгляд взрослого на ребенка? Тогда вопрос возникает — как же этому взрослому того ребенка уберечь? Чем помочь, если и прав не имеешь, и дитя по другим правилам живет и иных знать не хочет? Оно, конечно, замечательно, лучше жить так — в чистоте помыслов, без пакостей, лишь в добро, честь да правду веря? И как уберечь этот добрый мирок? А никак не получается, гармония, и тьфу и язвить ее. Вот жили, жили, не тужили, ни к кому не лезли, а тут роски явились, что, по всему судя, значительно прозорливей здешних племен. И давай воду мутить, свои правила жизни насаждать — злые правила, и в том беда, что более прогрессивны они. А прогресс этот, трижды язвить его, без ломок не бывает. Тут либо сам меняйся и жизнь меняй, либо заставят. И хоть плачь, а иначе никак.

И ведь заплакала бы, закричала на тех умников, что подобные законы жизни придумали… да что ее стенания изменят?

Почему так, а не иначе мир устроен? Почему зло вечно прикрыто, а добро беззащитно? Почему зло живет, а добро гибнет? Почему хоть раз нельзя изменить ход событий, самой жизни и поменять местами эти два начала? А кто-то пытался?

Халена замерла у лестницы, ведущей на второй этаж: почему бы не попытаться ей, не отстоять этот заповедный мирок, светлый как рай, добрый как детские сказки? Что она теряет? Свою жизнь? А велика ли потеря? Если такова цена, то и думать не стоит — нате, возьмите, только оставьте в покое здешние места, людей. Без прогресса они жили и еще тысячу лет проживут, и лишь воздух чище будет, и жизнь не на ад, на рай похожей. И к чему им арбалеты? Чтоб в спину стрелять? К чему им чужие земли? Чтоб гордость да самолюбие тешить?

`Пускай бы роски убирались, а? Пускай'! — посмотрела вверх, словно в небо: `Гром, слышишь? А вы Боги? И поморщилась: `глупо конечно, и думать о том, и призывать кого-то неведомого', - посмотрела с тоской на деревянные ступени, вверх начала подниматься — и все ж она попытается своими силами побороться с судьбой, что племенам уготована. Если все вместе, если всем миром — должно получиться. Главное, верить в себя и в правое дело.

Огляделась Халена: три двери крепких, железом окованных. В какую идти? Прислушалась и ничего кроме тишины не услышала, ни единого звука через двери не доносилось. Толкнула те, что справа, заглянула в светлицу — никого. За следующими зал огромный и тоже ни души. Третьи толкнула, а они не поддаются. На засов, что ли, заперты? Сильней их плечом — нулевой эффект. Отошла, разбежалась и… влетела в горницу, полную мужей.

За длинным столом на лавках сидели князья — важные, насупленные. У окна Любодар стоял, рядом Горузд. Видно, что-то бурно обсуждалось главами племен, да гостья незваная все прения пресекла, ввалившись не вовремя.

Любадар брови грозно сдвинул — что за оказия?

Горузд запечалился, уставился на Халену с укоризной — опять тя нелегкая принесла! Что ж ты в мужнее дело лезешь? Почто с дружниками на крыльце не сидишь, али с девками лясы не точишь?

Малик лицо ладонью прикрыл, скрывая усмешку.

Огромный мужчина с золотистыми усами и бородой, недоверчиво прищурился, склонился до столешницы, чтоб лучше явившуюся девку с мечом разглядеть.

Худощавый смуглый мужчина в кожаном облачении пригладил черные усы, с ног до головы Халену оглядев. Его сосед, дородный, богато одетый круглолицый мужчина крякнул, опалив девушку презрительным взглядом. Но как и большинство любопытства не скрыл.

`Не привыкать', - подбодрила себя Халена и смело к столу шагнула. Хлопнулась на свободное место меж двумя плечистыми мужчинами, приметив у одного знакомый брелок на шее, у другого ленту на лбу. Значит первый ручанин, скорей всего тот самый Листавр — грозный вид, да слишком озадаченный, чтоб пугаться. Второй росич. Они, Халена уже заметила — неразговорчивы и вдумчивы, серьезны и не задиристы. Значит, лишь взглядом и грозить будет, а слово сказать — крепко подумает.

Листавр шумно вздохнул и так на девушку уставился, что впору было извиниться, что вообще на свет рожена. Халена в ответ растянула губы в улыбке.

— К-хе! — кашлянул Горузд, подозревая, что без неприятностей беседа не пройдет.

— Э-э, Халена Солнцеяровна, — представил ее Малик, тщательно скрывая смех. Ни взгляды, ни лица присутствующих ничуть не изменились.

Напротив девушки, уперев ладони в стол, сидел молодой красавец: огромные голубые глаза, прямой нос, лицо штучной работы, безукоризненная осанка, манеры элитного самца. Светлые длинные волосы заплетены с левой стороны в несколько косичек, перетянутых цветными шнурками, с множеством бусинок, талисманчиков, глиняных фигурок.

И все это `счастье' беззастенчиво разглядывало ее, чуть склонив голову набок. И ни насмешки, ни презрения во взгляде не было — любопытство, удивление, восхищение и некоторое недоверие. Видимо, под углом Халена, и ее поведение смотрелись иначе. Но радоваться лояльности белича она не спешила — видела она уже такие взгляды.

`Не жарко ему, сердешному'? — озадачилась Халена, глядя на шикарный мех, укрывающий широкие плечи мужчины. И мечтала сдержаться и не выкинуть что-нибудь из ряда вон, чтоб заставить наглеца отвернуться.

В повисшей тишине мужчина снял с одной косички глиняный полумесяц и пододвинул его Халене.

Благодарствуйте! — чуть не брякнула она: Я свистульками обойдусь.

Да не время и не место было для шуток. Одно не ясно — как остальные этого не понимают?

Мужчина выжидательно уставился на нее, выгнув бровь, и до Халены дошло — он никак сватается?! О, самое то сейчас сватовством заниматься!

Ответить хотела, грубо, но доходчиво, как слева встал высокий стройный мужчина в вышитой зеленью рубахе и с мечом на поясе. Вылез из-за стола в гробовой тишине, подошел к Халене и, вынув меч из ножен, положил перед ней рядом с полумесяцем.

Халена вздохнула — уже не смешно, однако. Язык чесался ответить. Она почесала его о зубы, стиснув их сильней, и промолчала.

Справа встал дородный мужчина и, сняв с руки браслет, присоединил к презентам остальных.

Халена поджала губы и запечалилась.

— Кхе! — кашлянул опять Горузд, недоуменно хлопнув ресницами.

Молодой, смуглый мужчина с рубцом через всю щеку просто встал и с поклоном протянул девушке руку.

`Ну, вот и плакать пора', - решила та и запечалилась всерьез, не зная, что делать: по-простому ли женихов в обратный путь отправить или затейливо, каждого по их вере?

— Благодарю за честь, — поклонилась степенно. — Но замуж выходить не расположена. Есть у меня уже суженный, Громом величают. Посему вынуждена отказать, а период массового сватовства считать законченным. Прошу так же извинить, что вломилась без стука… Хм.

Чтоб еще такое сказать, веское?

— Князь Трибор, — кинул жених, забирая меч.

— Халена, дружница князя Мирослава, — поклонилась, привстав.

— Воительница, — бросил тот, возвращаясь на место.

— Гром на небе, ты на земле, — тихо молвил мужчина в мехах. А голос сладкий, взгляд ласковый.

— Это неважно, да и не затем, я думаю, все здесь собрались, чтоб мою личную жизнь обсуждать, посерьезней забота нас вместе собрала.

— А месяц все ж возьми. На память.

Горузд головой качнул, упреждая — не вздумай!

— Я Чур. Придется через наши земли идти, только покажи знак, любой тебя пропустит, помощь окажет, — продолжил сладко петь мужчина.

Халена задумалась: вот только таких задач ей и не хватало решать!

— Ладно, — согласилась. — Спасибо. Теперь, может, о деле поговорим?

— Эка прыткая! — то ли восхитился, то ли возмутился смуглый в коже.

— А что о деле говорить, Халена Солнцеяровна? Для твоих ли ушей речи мужские, грубые? Что тебе заботы наши? Сами управимся. А ты голову не кручинь, поди-ка, лалами потешься. Бечаня! — посмотрел Чур на безусого отрока, что в углу светлицы еще с несколькими сидел, неприметно. — Проводи-ка гостью знатную в мои палаты, ларчики позабавиться дай…

— Спасибо, — прервала посулы Чура Халена. — Я в эти игры не играю, а игрушка у меня одна. За спиной, — кивнула на рукоять меча.

— Таким ручкам разве железо стылое подстать? — выгнул тот бровь.

Халену начало раздражать его внимание и тон, словно не с воином, а с девкой неразумной или дитем малым князь разговаривал:

— Если вы не против, на том пустые разговоры и закончим, — все ж сдержалась от резкости.

— Отчего ж пустые?

— Права Халена, — подал наконец голос Любодар. — Не о том речём мужи именитые.

— Э-э, не-ет, сперва давайте по праву решим, кого Халена выберет, — сказал тот, что браслет девушке подал.

— Мирослава она суженная! — отрезал Горузд, стараясь выглядеть уверенным. Халена с возмущением уставилась на него: и ты туда же?! Да я вам что?!

И дошло — приз! Вот кто она. Идол, божок. Талисман ходячий! С кем она, за тем Боги! И можно не печалиться, не заботиться — само собой все сложится.

Ох, темнота беспросветная!

— Я не богиня, я человек! — уставилась на белича. — Кровь у меня красная и смерть, как и жизнь, что и вам — одна дана. Замуж я не собираюсь, а вот войну выиграть и покой племенам вернуть — да! Вот как вопрос с экспансией решим, так о сватовстве поговорим.

— Отвечаешь? — прищурился Чур.

— Слово даю.

— Хорошо, — кивнул и подбородок гордо поднял. — На том и решим. Жди сватов после сечи.

— Угу, — буркнула угрюмо, ругая себя за то, что вообще ума хватило сюда прийти. Посмотрела на Горузда умоляюще: спасай, что ли?

Тот на Любодара глянул. Князь присутствующих пытливым взглядом обвел, выдал:

— Так что порешим?

Мужчины загудели, возвращаясь к прениям:

— Я иду, — хлопнул ладонью по столу Чур, на Халену покосился.

— Мы сроду от ворога не бегали, — буркнул сосед девушки, росич. — Тремя сотнями идем.

— А нас полтьмы. Коли вдругоряд от сговору не отступитесь, и мы идем.

— И мы встанем, есжели миряне за брата мово ответят, — уставился на Горузда Листавр.

— Энто еще не ведомо кто навет пустил, посему и ответа держать некому, — хлопнул ладонью по столу Малик.

— Он нас сбирал, он и лютичей упредил!

— Окстись, Листавр, когда миряне в сговор с лютыми ворогами своими вступали? Когда супротив племен шли? — попытался вразумить его Любодар

— Как они тогда о сговоре нашем прознали?

— То, что предатель среди вас есть, это любому ясно, — тихо сказала Халена.

— Да ты кого сквернишь голова дурная, девка лядящая?! — громыхнул мужчина.

— Я правду молвлю. И головой ответ держать готова — Мирослав в том не виновен и ни один из мирян!

— А я на то честь ставлю! — поддался к князю Горузд.

— Права Халена, на Мирослава ты зря худо думаешь, — покрутил ус смуглый. — А вот тебя-то как раз средь нас и не было, уставился на красного от гнева князя.

— Да никак на меня наветничать вздумала, наянка?!! — вскочил тот, сообразив что ветер от него в другу сторону дуть начал.

— Остынь, Листавр! — попытался вразумить его Любодар.

— Суда требую! — грохнул тот кулачищем. — Девка вступилась, пущай головой ответ и держит!

— Да ты из разума вышел, княже, коль на несмышленку задираешься, — качнул головой росич.

— Я ее за язык не тянул!

— А и тебя, Листавр срамить честну деву не просили, — заметил Чур с нехорошим прищуром.

— Я за нее встану, — в упор уставился на мужа Горузд. — Я князем здеся ставлен, мне и ответ держать!

— То по чести, — кивнул Любодар.

— А откажешь, рознится до смерти будем!

— Двое на двое встанем!

— Почто так?

— Правды хочу! На закате сойдемся: ты и я, девка ваша и мой гридень! Мы на мечах, а они огнем правду пытать станут! А иначе веры мне вам нет! Коль я не в правде — то Боги решат! А иначе в сечу с вами не с руки мне идти!

— Так тому и быть, — заключила Халена. Мужчины хмуро посмотрели на нее, но смолчали. Горузд лишь головой качнул: ой, девка, почто ж ты влезла?

— На том и порешим, — глухо подитожил Любодар. — С вечора спор решим. Ночкой выходим. Коли роскам верить, лютичи всей тьмой нас ждут. Возьмем их, со всех земель в обрат за Белынь уйдут.

— Это роски сказали? — насторожилась Халена. — А сами-то они с ними?

— Нет, Халена Солнцеяровна, супротив.

— Роски о лютичах и упредили. Засаду те устроили, поутру идти вздумали. Ужо повременят, запнутся, да полягут.

Халена лишь головой качнула — не верилось, что просто все так. Один бой и либо победа, либо крах. И роски нипричем — мимо ехали да помочь решили, а стрелу пускали — баловались. Ага.

`В чем же подвох? — принялась соображать, да ничего дельного на ум не приходило.

— А как победу одержим, всем составом будем гнать лютичей до Белыни? — прищурилась скептически.

— На том и сговариваемся, — кивнул князь росичей.

— А как быть с теми, кого роски полонили?

— Мы вам подмогаем, вы нам, — деловито бросил гибкий мужчина с темными волосами, собранными в хвост.

— Угу.

И не поверила, что складно все так будет. Принялась взглядом пытливым каждого князя оглядывать, пытаясь понять, кто из присутствующих на предательство пойти может.

Да толку взглядом лица сверлить — они у всех честные да закаленные. А что за ними, только хозяевам и известно. И половины князей Халена по имени не знает, не то что в деле. А маску на лицо любую натянуть можно, как и говорить все, что угодно. Знать бы кому и что.

Роски видимо знают — басней накормили, а князья и верят.

А разубедить? Нечем, ни аргументов, ни фактов, сплошные догадки и интуитивные подсказки. Тревога на сердце — не повод и не довод для воина. На смех поднимут самое малое.

`Придется разведку проводить', - решила. Время-то до вечернего испытания есть еще.

— Куды ж тя занесло, Солнцеяровна? — молвил грустно Горузд, когда князья из терема вышли, по своим племенам разошлись.

— Прорвемся, — отмахнулась. Плевать ей на то испытание, хоть дыбой пугайте. — Если честь князя сквернят, значит и меня. Извини, Горузд, я то терпеть не собираюсь. Да и ты не стерпел.

— Я воин.

— Так и я Богом не на кухню определена. Справимся.

Мужчина головой качнул:

— Хитер Листавр, знал, кого в круг ставить. Парю-то голышом отправит, а девка не разденется. Срамиться не станет, хошь богиня, хошь простолюдка. Век апосля не отмыться.

Халена нахмурилась:

— Поясни. Что за странное испытание?

— Как вечереть станет, костры по кругу разожгут и вас выставят без оружия. Сходиться до тех пор станете, покамест огонь звук из вас не исторгнет али не взлижет. Одежа-то мигом вспыхивает, на то нагих дружников и выставляют.

Халена думала, что каленое железо нести в голой ладони придется, через костры прыгать или на углях плясать. А вон оно как — в кругу жарких костров сходиться без оружия придется. На узкой площадке в свете огня, и не до крови, а до первого крика, до тех пор, пока огонь неправого не обжжет.

— А если я его за круг выкину?

— Ты схвати его сперва, потного да нагого, — посмотрел с сомнением и вдруг улыбнулся. — А не робей, Солнцеяровна, тебе ль огня страшиться?

— Странное испытание. Соль-то в чем?

— Огонь неправого метит. Богами огонь нам даден, они правду и вершат. Коль чиста ты пред ними, не тронут, и стынью жар обернется, а коль не чиста — опалят шибко, а то и заберут. Было, факелами вспыхивали… Ох, оторвет мне голову Мирослав.

— На месте останется, не переживай. Соображу что-нибудь.

И пошла. А что кручиниться попусту? Придет время и думкам, и кручине, а пока важней дела есть. Разведка, например.

Подошла к терему, села рядом с разлегшимся Гневомиром. Спал тот сладко — набавился наян. А Мирослава не видать — ходит, наверное, правду ищет.

Халена вздохнула, с сомнением разглядывая побратима: есть ли смысл его будить? Знает ли он что? А выбора нет. Ладно, кончился сончас.

— Подъем!! — гаркнула. Того подбросило. Рука к мечу потянулась, да взгляд на лицо Халены упал, в разум ввел:

— Тьфу, на тя! Порубил бы ведь!

— Не-а. Я ж богиня, а боги бессмертны, — усмехнулась. — Разговор есть, тайный, серьезный. Двигайся.

— Ну? — озаботился, присаживаясь рядом.

— Расскажи-ка мне о князьях: кто, чьи, что из себя представляют.

— Да больно мне ведомо, — хлопнул парень ресницами. Затылок почесал. — Чего удумала-то?

— Досье собираю, с целью выявления предателя в стройных рядах единомышленников, — отрапортовала. Гневомира перекосило:

— Чего закомуриваешь?

— Потом переведу. Рассказывай, — отмахнулась. Давай карту по памяти чертить, разровняв пространство на земле. — Давай от Вышаты. Горцы своих прислали…

— Ниче о них мне не ведомо, но дурное на них думать брось. Они гор дети, крепки и в вере, и в чести. Коль здеся, знать други, а иначе и шагу б сюды не ступили и в дом не вошли и хлеба не отведали.

— Ага. Минуса…

— Чего?

— Ничего. Дальше пошли: гургулы.

— А, лисы. Ихние земли ужо росками взяты. Борун аще бажит возвернуть их, да надежа хлипка, без подмоги никак ему.

— Угу. Какой он из себя?

Гневомир описал, и Халена поняла, что это тот мужчина, что браслетом ее манил.

— Ясно. Оставим под сомнением, — протянула задумчиво. — Хотя ему смысла нет предавать, если логически помыслить. Вы ему нужны, чтоб росков выгнать. Причем все нужны и ясно живыми. Холмогоры?

— Рубахи цветом шиты, порты широкие в сапоги вправлены. Мечом и ножом справно воюют…

— А князь?

— Коренаст да плечист. Хагол кличут. С горцами знается, по украине тож теснен, роски и ему вотчину палят. Зол он шибко. С нами в дружбе. Купала ему кумом доводился.

— Не повод, — задумчиво протянула Халена.

— Чего? — не понял побратим.

— Родство, говорю, не повод со счетов сбрасывать. Брат иногда брата предает, не то что кума какого-то.

— Ты почто чернишь, чести не ведая?

— Не черню я, а выясняю. Что еще про Хагола скажешь?

— Добрый муж и князь славный.

— Угу. Все славные, добрые, выходит, а роски — ясновидящие, получаются. Только не верю я. Может, конечно, и не князь продал информацию, а десничий, или, вообще, дружник. Иди, найди предателя в такой массе народа. Н-да-а, заходит следствие в тупик… А Листавр? Что о нем скажешь?

— Веред, а не муж. Гневлив и зловреден, но хозяин справный, за своих засечет. Род для него превыше всего. Богов и то не милует. Охальник. Норов крутой, язык скверный. А в сече — не подступишься. Силы не меряно. Ежели на него думаешь, то зря. Он за навет и сыну родному голову скрутит, нешто сам сподобится? Честь воинскую, мужнюю блюдет крепко.

— Ясно, неоднозначный образ. А Чур?

— Э-э, на белича удумала? Ха! Так и меня в дёмы определяй!

— Угу, тоже значит мимо?

— Ага. Чур князь Мирославу подстать: и умом, и удалью не обижен. Муж добрый, воин знатный, не долдон какой.

— А Любодар?

— Ну, ты скумекала еще не хлеще! Голову не напекло?

Халена волосы пригладила на макушке, поморщилась: худо получается — все вроде вне подозрений, а у все ж на душе не спокойно и, кажется, что вокруг да около недруга ходят. И не среди челяди он, а среди князей.

— Беда-а-а…

— А чего?

— В сечу поутру. В курсе? Карол на хвосте весть принес — стоят лютичи ратью, нас ждут. Вызов, короче: кто победит завтра, тому и земли. Только не верю я в эту байку. Послушала — складно на словах выходит, а на карту глянь — хуже некуда. Смысл роскам лютичей сдавать? Смысл лютичам рать выставлять, на честный бой тучу племен вызвать, и земли, уже завоеванные, оставлять? Нет, не то здесь что-то.

— Чего ты выкомуриваешь, гони думки, Солнцеяровна. На то головы над нами поставлены. Пущай Горузд мерекает, да Малик.

— Я вроде тоже десничей поставлена. Да не в том суть: бить-то будут, не выбирая, кто ты по рангу. И ладно б игра честной была, а сдается мне, о том и речи нет. Хитрость чую, подвох очередной, а в чем он, где — не знаю. А на кону-то не одна жизнь и не только воинов.

Гневомир пару минут думал, брови хмурил, потом выдал:

— Ехай домой, а?

— Ты меня оскорбить что ли хочешь? — выгнула Халена бровь, на побратима уставилась. А тот в сторону уже смотрел — на Миролюба. Парень шел, шатаясь, и вроде ран не видно, а по лицу судить — так убили уже.

Подошел и рухнул на колени перед Халеной, уставился, словно сам не знал, что больше хочет: высечь ее или обнять?

— Ты что ж утворила? — спросил тихо.

— А что? — не поняла та.

— Чего опять? — забеспокоился Гневомир.

— Почто голову свою ставишь?

До Халены дошло: быстро однако слухи разлетаются.

— А ты бы не поставил? Князя хают, значит и меня, вас задевают, значит и меня.

— Почто поперек лезешь? Ты ж девка! — простонал побратим.

— Сечь тя некому! — вскочил Гневомир.

— Да хватит вам…

— В круг поставят!

— Знаю.

— Обгоришь!

— Ничего со мной не будет. Что вы переживаете? А если б кто из вас на моем месте был, в круг пошел? Уверена, не волновались бы так….

— К нему попасть бажешь?! — кивнул подбородком вверх Гневомир, сверкнув глазами. Халена лишь отвернулась, а хотелось закивать, заплакать, закричать в лицо — да, да!

Знали бы они, как тоской сердце выело, не спрашивали бы.

— Хватит о пустом болтать. Мой проступок обсуждению не подлежит. Вечером вернем честь мирян, и рот сплетникам закроем. А утром в сечу.

— Наши вертались с дозору, баят, тьма, не мене, лютичей, — сел Миролюб, колено обнял.

— Нас больше. Ты б поспал. Серый уже от усталости. Нельзя в таком состоянии в бой.

Гневомир, уперев кулаки в бока, хмуро разглядывал посестру сверху вниз, и видно было по лицу — шибко высказаться хотел, да слова были для нее непонятные.

— Тьфу! — плюнул в итоге, развернулся да по городищу потопал. Никак выведывать о назначенном испытании.

Халена в спину ему посмотрела, да легонько Миролюба на траву потянула:

— Спи давай, пока тихо. Я рядом посижу, разбужу, если что.

Парень лег, отвернувшись от девушки, буркнул:

— Всю душу ты мне вынула.

Халена лишь вздохнула покоянно:

— Да разве ж я специально…

Листавр и Горузд сошлись, как вечереть стало. Пяти минут бой не шел — пустил кровь князю Горузд, острием меча предплечье подранив. Изящно успокоил гордеца, спокойно.

Тот побагровел, запыхтел и, видно, продолжить бой от злости хотел, да вспомнил, что князь, и не гоже ему законы нарушать, выставляя себя на смех. Вложил меч в ножны:

— Ладно. Поглядим, что боги решат, — на Халену уставился. Та мило улыбнулась:

— Как скажешь, княже.

— Запаливай костры, зови Станя! — приказал своим.

Горузд к девушке шагнул, качнулся к уху:

— Шибко не жди, за круг ринь, того и будя. Обувку сымай, босыми должно в круг вступать.

— Угу, — и не пошевелилась. На действия мужей смотрела. Те кругом дрова, сучья сухие складывали. Не большая площадка внутри будет, а костры жаркие.

— Смерекала таперича, дурья твоя голова?! — прошипел Гневомир, подходя. Силой в сторону Халену развернул. — Глянь!

Слева в окружении соплеменников стоял мускулистый, невысокий паренек. Гибкий и, видно, не слабый, хоть и не сильно от Халены комплекцией отличался.

— По правде Листавр решил. Мог ведь и того громадного выставить, — кивнула на высокого, здоровеного мужчину рядом с парнишкой.

— Обувку сымай! Вишь, костры палят, чего воловодишься?! — грянул Велимир над ухом. Халена не шевельнулась: что-то ей сильно не нравилось, а что?…

И поняла — парень, что против нее выставлен, мальчишка совсем. Краснеет от смущения и взгляд от Халены отводит. Видно — не по себе ему. Какой же боец из него? Да и почему он за княжью дурость отвечать должен? Не видать ему победы, значит, нагоняй от Листавра получит. А какая победа, если и смотреть на противницу он боится, не то что коснуться?

Развернулась, взглядом Листавра выискивая. Тот с другими князьями стоял, с Чуром, Любодаром, и Горузд рядом.

Девушка к ним направилась.

— Куды?! — растерялся Гневомир.

— Туды, — буркнула, своих руками с дороги отодвигая. Подошла к князьям и уставилась в глаза Листавра:

— А не такой ты добрый князь, как говорят. Мирослава чернишь, а между тем, он бы и мысли не допустил другого на испытание за себя ставить. Вот и выходит — Богов еще не пытали, а уже ясно, кто чист, а кто нет.

Чур прищурился, пряча восхищение и одобрение под ресницами, чуть улыбнулся — не сдержался. Любадар нахмурился. Горузд крякнул, уставился на девушку: ты чего городишь?!

Листавр же рот открыл, слегка растерявшись от выпада:

— Да ты никак порочить меня вздумала? — прогудел.

— Пока ты правду ищешь, я ее уже нашла и всем показала.

Князья переглянулись: кто-то усы погладил в раздумьях, кто-то кивнул, соглашаясь.

— А правда Халены Солнцеяровны, — заметил Хагол. — Ты вызов бросил, тебе и в круг вставать.

— Да я ей послабление дал! — простер руку в сторону выставленного парня, что уже почти нагой стоял в ожидании — чресла всего и прикрыты.

— А перед Богами все равны, — спокойно молвила девушка. — Пошли, князь. С мальчиком драться я не стану: мал, нипричем. Ты на испытании настаивал, почему ему ответ держать? А может, ты передумал? Готов наветы, что на Мирослава плел, забрать? Мы, миряне, зла не помним, согласны забыть недоразумение, но если вдруг снова сквернить князя нашего вздумаешь, уж не взыщи, лично тебя вызову и клинком распишу. Для ума.

— Ты как смеешь?! — удивился Листавр. — А ну, пошли. Хотел я тебя уберечь, да зрю — попусту! Дерзка ты не в меру! Пошли!

И пошел, на ходу скидывая перевязь, рубаху.

Халена на Горузда покосилась с хитрой улыбкой. Тот набычился, видно, готовя ей отповедь. Да не успел и слова молвить — пошла воительница за князем, ботинки скинула, перевязь в руки Гневомира сунула.

Дрова подожгли — затрещали сучья, задымили, огонь вспыхнул.

— Не осромись, Солнцеяровна! — кинул кто-то из своих.

Листавр в круг встал, перепрыгнув кострище.

`А здоров', - хмыкнула Халена и следом прыгнула.

Душно внутри круга, пламя высоко поднимается и не только жар дает сильный, но и дымом душит. Долго, ясно, не продержаться, но Халена в принципе и не собиралась. Ее ум больше предстоящая сеча с лютичами занимала.

Листавр кружить начал, примериваясь к противнице, а та стояла, выпада ждала, уже сообразив, как бой не начав, закончить. Князя она, как своих, приемам не обучала, потому тупая сила ей не страшна была.

Шагнул мужчина к ней, решив ладонью в огонь скинуть, словно мошку. Халена отстранилась, ступней в ребра ударила, присела и толкнула ладонью под дых. У Листавра дыхание сперло, глаза огромными стали от удивления. И упал князь в костер, взмахнув руками. Завшипело, дым пошел. Его давай свои поднимать, резво тушить кострища. Халена помогла — с волос мужчины опалину стряхнула. Тот уже на траве сидел, хлопал опаленными ресницами, силясь понять — что было-то? Сердиться ему или каяться, что горазду воительницу вызывал? Вот не вабил сраму и на те…

— Брагу дайте, — приказала его людям Халена. Те перечить не стали, мигом кувшин принесли. Листавр руки протянул, желая в рот хмельное влить, да не получилось — воительница на его обожженные плечи все вылила.

— Ешкин кот! Почто добро переводишь?! — осерчал муж.

— Тебя от ожогов спасаю. Часа не пройдет, нормально себя чувствовать будешь.

Листавр смолчал, только хмуро на девушку посмотрел. Покосился на ее руки, что брагу по плечам растирали.

— Хм, — смутился. — А ты и впрямь, горазда в деле воинском…Ну, шалая. Ладно, считай, квиты мы, — прогудел со вздохом.

Халена согласно кивнула, ладонь подала. Мужчина глянул на махонькую ручку, дивясь, как же девка его этими веточками в огонь ринула? И пожал, осторожничая, чуть касаясь.

Девушка кивнула, выпрямилась:

— Еще пару кувшинов князю на плечи вылейте, — предупредила его дружников, к своим повернулась. А те гуртом стояли за ее спиной, гордости и задиристых взглядов не скрывая, поглядывали на остальных.

— Эка ты воительница, дока! — гоготнул Гневомир, перевязь посестре подавая. Горузд, хитро улыбаясь, по плечу ее потрепал:

— Наша!

Миролюб на корточки присел, ботинки подавая. Плюхнулась на траву девушка, надела обувь и улыбнулась парню ласково:

— Больше переживал.

Тот ответить хотел, но рядом Чур встал, руку Халене протянул, предлагая помощь. Но она сама встала. Тот усмехнулся, руку убрал и вдруг поклон положил:

— Слово свое не забудь. При всех обещалась после сечи сватов моих ждать.

— Угу.

`Сватов-то ждать обещала, да так же, что замуж выходить не собираюсь, говорила. Напомню', - подумала.

— Вечерять милости просим, да ратью вставать, — провозгласил Любодар.

— Разбор полетов закончен, — хмыкнула Халена, умиляясь здешним жителям. Ничего всерьез не воспринимается. Знать, сильно стукнуть надо, чтоб дошло. Плохо, что князя учить одного не приходится — людей его прежде всего уроки жизни коснутся.

— Пошли вечерять, Халена! — чрезвычайно довольный хохотнул побратим. На руки девушку поднял.

— А ну, поставь, откуда росла! — взбрыкнула. И Миролюб добавил кулаком в ребра:

— Аще раз, в зубы дам! — заверил.

— Ну, чё вы баруздите? — обиделся Гневомир, но Халену из рук выпустил.

— Чай, не девка проста, лапать-то! Совсем, знать, разум потерял, буслай!

— Ты полайся! Ишь, кулаками тыкать удумал! Ща, как тыкну, до коновязи низом пойдешь, — пригрозил, кулачищем перед носом Миролюба покрутив.

Тот надулся, но связываться не стал: больно надо! Дурень он и есть дурень, ему слово — он два! Да еще грозит, наян!

Взглядом высказал все, что думает, и пошел, Халену чуток подталкивая вперед себя.

— Вот лисья душа! — вздохнул побратим, следом потопал.

Глава 11

Стемнело, когда на позиции выступать начали. По-мнению Халены — глупость чрезвычайная. Нет, чтоб засветло место будущей стоянки разведать, позиции занять и знать, кто впереди, что ждет. Нет, ночью, во тьме лесом идти, неизвестно куда, неизвестно, навстречу к кому!

Лютичи стоят тьмой. А тьмой ли? А лютичи ли? А только ли впереди? А позади не окажутся ли еще одной тьмой?

Но оказалось, зря волнуется. Князья малые отряды еще днем отправили, и те своих ждали на краю поляны, где бой поутру предстоит принять. И разведка уже донесла — напротив лютичи не тьмой, а двумя расположились. А росков нет. И в тыл никто не ударит, потому как, пару ратей по украинам поставили — росничи да улеги.

И все равно, не нравилось происходящее Халене, а больше всего то не по душе было, что предатель так и остался фигурой неизвестной. И думай на кого хочешь, и жди выпада — то ли в спину, то ли напрямки. И как того скверника выявить?

Рати расположились по опушке. Кто в траве залег, дремать до свету, кто с лошади не слез, глаз не сомкнул.

Халена на поле перед собой смотрела — любовалась. Серебрился ковыль, волнами ложился, шумел под дланью ветра. Красиво, дух захватывает, и не верится даже, что через несколько часов не ветер его гнуть будет, а лошадиные копыта мять, тела мертвые устилать.

И почему жизнь в мире невозможна, почему только так, а не иначе решаются вопросы? Почему вместо хлебов приходится убирать мертвых, а жатву не людям, а смерти устраивать?

Печаль от того Халену одолевала, тихая и глубокая, как небо над головой.

`Бог ли ты, Гром, человек, возможно, скоро увидимся', - посмотрела на звезды: `Гневомир сказал, что только когда умру, с тобой увижусь. Может, и суеверие это, но если иначе с тобой не свидиться, то я согласна хоть и так. Как ты там, Гром? Весел ли, печален? Обо мне думаешь или вовсе не знаешь? Чем живешь ты? В таком ли мире, в ином? Может у тебя есть иная правда, кроме смерти? Может ты знаешь, как жить по справедливости, без битв, не зная предательства, подлости и страха? Смерти не ведая, зла не множа?

Кто б ответил ей?

Звезды немы, а люди сами правды не знают.

Как светать стало, войско поднялось, позиции заняло.

Халена, Ярую поглаживая, внимательно предстоящее поле боя оглядела. На том краю чужаков видно — черно все по краю — пешие, конные. Ни разу она лютичей не видела. Казались они ей похожими на степняков, отчего-то именно такими ее воображение их рисовало. Но ошиблось — обычные мужчины — волосы русые, усы, бороды. Одежда только, как униформа, у всех одна — черная. И не тьма их, тем более не две. Значит остальные в лесу засели. Эти основные силы примут, а те под конец в сечу бросятся. А у племен в резерве часть любавичей, да улеги с росничами.

— Да, не Светозар с Мирославом здесь командуют, — протянула задумчиво.

— Чего кручинишься? Смурная ты, гляжу, кой дён ходишь. Аль на сердце что? — полез к ней Велимир выспрашивать. Конем своим Ярую сдвинул, потеснил.

— Куды прешь? — тут же возмутился Гневомир.

— А ну, осади! — погнал в сторону мужчину Миролюб.

— О, молодь! Резвы вы зрю шибко. Кабы по уху не вкусили.

— Ну, ну, погрози, — хохотнул Гневомир.

— Что ж вам все спокойной жизни-то нет? — укоризненно спросила Халена. — Сейчас вон враги пойдут, с ними задирайтесь, со своими-то зачем?

— А затем, Солнцеяровна, чтоб шибче жару ворогам задать. Эк, ты не скумекала?! — засмеялся Велимир.

— Ох, и манеры у вас, други.

— Чего это сказанула опять? — качнулся к ней Гневомир, требуя перевода.

— Не воспитаны вы, господин мирянин. Зело задиристы и легкомысленны! — рявкнула тому в ухо.

— Чё городишь, поди разбери, — пожал тот плечами. Приосанился, глядя на проскакавшего мимо строя Любодара. — Сейчас двинемся. Готова что ль, Халена?

— Я как холера, всегда готова… и нежданна, — высказала себе под нос, хмуро на двинувшийся к ним строй лютичей поглядывая. И наддала коня, стремясь за остальными, что по крику князя вперед двинулись.

— Ну, ежели что, лихом не поминай, а поплачь, как обещалась.

— Рано помирать собрался. Ты еще женишься, детей народишь и умрешь старым, старым, — пообещала побратиму, меч вынимая.

— С тобой! А иначе не согласный я! — выхватил меч побратим и рванул навстречу лютичам.

Кого бить они такой толпой собрались, Халена так и не поняла.

Стена на стену. Только одна стена хлипка сильно: одного с коня долой, другого и пеших с размаху, мечом как косой.

Кажется, только в бой ринулись, как он и закончился. И жарко-то особо не было. То ли порубились, то ли проигрались. Халена все подмогу лютичей ждала, да вот и последних посекли, а никто не появился.

Меч о черную рубаху мертвого лютича вытерла, огляделась — кто песню поет, радуясь победе, кто мечом в небо тычет — ура! Кто похохатывает, глядя на остатки врагов, зажатых своими. Кто в гурт сбивается, кто раны перевязывает, а кто и в траву опять залег на отдых, пока князь сбор не объявил. И все довольны — победа. И кто б подумал — а над кем? И как бы не победить, если две тьмы против от силы восьмисот человек? А где обещанные тьмы лютичей ходят? Куда они делись? Разведка ошиблась или это маневр врагов?

— Что это было? — с тревогой спросила у Миролюба. Тот, судя по виду, не меньше нее озадачен был. Меч молча в ножны сунул, на девушку уставился:

— Не ведаю. Сказывали, втрое их боле.

— Вот- вот, куда же они делись?

— Испужались?

— Сам-то в это веришь?

Парень промолчал.

— Чего смурные?! Наша взяла!! — подскочил к ним Гневомир, довольный, лицо светится, глаза горят.

— И чему ты радуешься? Думаешь, финиш? Глубоко в том сомневаюсь. Посмотри внимательно, подумай — что не так?

— А чего? — пожал тот плечами. — Вечно ты, Сонцеяровна, сумлеваешся. Князья вона ужо сбор трубят. Вертаемся пировать.

— Пировать? — нахмурилась. — Вам Красной Горки мало?

Посмотрела в сторону леса — и правда, племена в строй налаживаются уходить, раненых в телеги складывают. Но тех мало, порубленных от силы десяток. Вроде действительно радоваться надо — малой кровью обошлись. А нет радости — тревога в сердце занозой сидит и вот ноет, ноет.

— А лес проверить? Почему обратно идем? Зачем?! Рано! Зря! — пришпорила кобылицу, направляя к Горузду.

— Ты что делаешь, десничий! Куда все уходят?!

— Чего орешь? — удивился тот. — Мало порубились? Не набавилась?

Малик, услышав крик, к ним подъехал, уставился на Халену вопросительно.

— В том- то и дело! Это же не сеча, забава! — высказывала та десничему. — Да очнись ты дядька Горузд! Не может война так быстро и легко закончиться! Разведка сколько лютичей донесла — две тьмы, а их положили и тьмы не наберешь! Где остальные? Думаешь, вещи собирают да спешно завоеванные земли оставляют?! Да быть того не может, пойми ты! Вы хоть дозор в лес пошлите! А еще лучше дальше давайте их гнать, до самой реки! Глупо останавливаться! До Белыни рукой, говорят, подать!

— Эк, разобрало-то тя! — фыркнул подъехавший Хагол. — Во все поле ору.

— Да хоть до Вышаты! Толк бы был! Вам что в лоб, что по лбу!

— Не кричи, Халена Солнцеяровна, — прогудел Горузд, понимая тревогу девушки. — Сговор был — чья возмет, тот и остается. Лютичи свое получили. Дён им на сборы и отход даден. А завтра поутру росничи, росичи, рывничи и ручане все вместе пойдут, погонят остатки лютичей со своих земель, остальные в сторону Вышаты двинут, со своих вотчин гоня ворога.

— А мы покедова пождем. Все по правде, Халена, как сговорено, — добавил Хагол.

— Обещались: побежденному дён на отход. Слово при всех сказано. Знать тому и быть, — поддакнул Малик.

— Вы по чести, да? А они? — махнула в сторону леса. — Спорю — нет. Не знают они чести.

— День даден, коль воловодиться станут, по шеям получат.

— Завтра?

— Говорю же — как сговорено! — начал сердится Хагол.

— Да вы знаете, что такое день? Двадцать четыре часа! За это время все, что угодно можно сделать!

— Ты чего шумишь?! — сердито спросил подъехавший Любодар.

— Сговору не верит, — ответил Хагол. Малик ус покрутил, взгляд отводя.

— Я лютичам не верю! И даже не им — роскам! И предателю, а он среди нас. Вы не хуже меня это знаете, — пыталась втолковать Халена.

— Ну, вот что: хошь — ори, хошь — молкни, хошь верь, хошь — нет, а будет, как я сказал, — отрезал Любодар. — Больно много воли те брат дал! Я слова данного из-за девки глупой рушить не стану. Мы по тем законам живем, что зрю, тебе неведомы! Все, сбираемся и уходим!

— Стой, князь! А лютичам и роскам те законы твои ведомы?

— Роски-то причем? — озадачился Хагол. — Они не супротив нас.

— Так это не они ваши земли заняли? — прищурилась на него Халена.

— Потеснили, не боле. Возвернем.

— Да что ты ей толкуешь, Хагол? Пришлая, шабутная, законов наших не ведает, — с презрением бросил Любодар.

— Отчего ж? — уставилась на князя зелеными глазами. Тот и забыл, что говорил — смолк и побледнел. — Поняла я, что одни по правилам играют, другие знать их не хотят, а третьим на первых и вторых глубоко наплевать — у них свои законы, и правда своя. Может, если б только с лютичами дрались так, как вы думаете, и было — хоть и враги, а свои, и законы знают, но роски на порядок выше вас всех. Уверена, они не только вас, но и лютичей вокруг пальца обведут. Знаешь, что бы я сделала на месте росков? Засаду бы устроила. Натравила лютичей на вас. Вы малость порубились, победу одержали и спокойно обратно пошли, пировать. Напились бы, спать легли. И в это время я бы ударила. Смысл с вами сейчас связываться — вон сколько — две тьмы. Потери большие были бы, а победа более чем призрачна и очень большой ценой. А их мало — зачем своих ложить, если чужих натравить можно? Вы сейчас в Славль пировать, а потом разъедетесь. Возьмут вас тихо сонными и пьяными как в Красной Горке! Перережут как скотину, лишив племена глав, а потом и лютичей сомнут. И вся земля роскам достанется. Тихо, спокойно. Малыми потерями. Я больше, чем уверена — так оно ими и задумано! Направь разведку в тот лес — убеждена, что-нибудь интересное да обнаружишь!

Мужчины молчали, очень нехорошо на Халену поглядывая. Горузд осуждающе губы поджал.

— Гляжу, росков ты засыл, — тихо протянул Любодар. — Вот к ним и вертайся. А ко мне в Славль ни ногой!

— Да не засыл я! Просто с логикой дружу! — совсем расстроилась Халена. — Ведь ясно все любому! Роски выше вас по развитию, арбалеты у них и свои правила. Пришлые к тому же! И всем известно, что это они экспансию затеяли: степняков глупых подговорили, лютичей натравили! Да и сами вас теснят! Как вы не понимаете, не видите, что враг слишком силен и умен, не чета лютичам!

— Все, кончен разговор. В Славле узрю — голову сыму и пущай потом Мирослав мне выговаривает! — направил коня прочь Любодар. Хагол с сомнением губы пожевал, то в его сторону, то на девушку косясь. Видно задумался князь, да вот кто прав, кто виноват, решить не может.

Халена завыть была готова от непробиваемой упертости мужчин. А ведь, не глупые, и ведь, воины!

— Да что здеся мерекать, — подал голос Велимир. — Халена нутром беду чует, зря баить не станет.

Девушка обернулась — за спиной миряне стояли дружным строем.

— Ее Любодар гонит, знать и нас, — сказал Трувояр.

— Ну, вот чего, — выдал Горузд, подумав. — Пять десятков бери и в лес двигайся, а мы городище поглянем, что к чему.

— Хорошо, — облегченно вздохнула девушка: мало, но хоть что-то. Предупредить о беде, если что успеют. — Вы только никому не говорите, а мы заляжем да подождем. Если я права, к вечеру действительно сеча будет. Настороже будьте, как только — я гонца пошлю. В Славле мирного населения много, не только воинов — полягут ведь из-за глупости князей.

— Ой, и скверный у тебе язык, воительница, — заметил Хагол. — Но да береженого, у нас говорят, Боги берегут, посему навет твой прощаю и молкну. Но людей своих без отдыха придержу, как и Горузд. Ежели правда твоя — век мы тебе должны будем, а ежели нет, ответ несть за скверну станешь.

— Сама буду рада ошибиться. Лучше свою голову потерять, чем чужую подставить. Поговорка и другая на эту тему есть — знал бы, где упасть — соломку подстелил. Вот этим и займемся.

— Ладно-ть, зри шибче, — кивнул Горузд и махнул своим — уходим.

Миряне разделились: кто в строй и за другими племенами в городище направился, а кто гуртом вокруг Халены сбился.

Как последние в лесу скрылись, пятьдесят всадников по полю, усеянному мертвыми врагами к лесу прошло. Халена дружников распределила по всей местности, поглубже в чащу удалившись. У опушки с лошадьми троих оставила в четырех местах. И дальше по ходу, по паре человек расставила, чтоб обзор хороший был. Большинство же по краю опушки рассредоточилось. Небольшая прогалина меж лесами, но дальше, Гневомир сказал, прямой выход к реке, а слева и справа — елань. Значит, если пойдут роски да лютичи, все равно миряне их увидят. Но скорей всего здесь они пойдут — места лучше не придумаешь. Подумать: кто ждать врагов будет на поле недавнего сражения? Если и сообразят глупые победители, что неладно дело, здесь дозоры не поставят. К тому же вороны, слетающиеся на падаль, предупредят криком, если кто поблизости находится.

— А хорош обзор: впереди лес, позади мертвые, по бокам поля. Если с плохим, как я думаю, наведаться решат, здесь пойдут, — легла в траву Халена, по сторонам поглядывая.

Гневомир в беге от нее, слева пристроился, лег и давай, травинку покусывая, облака разглядывать, жмуриться. Миролюб справа лег пространство обозревать. Дальше Вологар, Велимир, Трувояр, Лютолюб. Как шахматные квадратики рассредоточены — не проскочить мимо незамеченным, не пройти ни человеку, ни зверю.

— Слышь, Халена, а ты вправду, откель про думки росков знаешь? — спросил шепотом Гневомир.

— Не знаю я, а предполагаю. Разница.

— Ну, ежели вправду скумекала, порежут нас сперва, апосля тех, кто в Славле пирует, — хмыкнул.

— Ничего подобного, предупредим. Затем здесь и встали.

— Угу, — хмыкнул тихо. — Ты поди знашь, сколь их пойдет на нас?

Девушка лбом в траву уткнулась — а прав Гневомир. Всевышний, помилуй и вразуми! Об этом-то она не подумала! Гонцам уйти нужно будет дать, значит бой принять, а их всего на всего пятьдесят человек. Долго ли сдерживать будут? Полягут ведь все.

— Смертники… А ну-ка, собирайтесь в город, — прошипела парням.

— Ага, сейчас! — гоготнул Гневомир: все ему едино — что на пир, что в сечу. Погудала!

— Уходите, правда!

Миролюб вытянулся на траве, глаза закрыл — сплю, отстань! Гневомир давай опять облака рассматривать. Велимир под куст маскироваться начал, Трувояр окапываться. Не сдвинешь теперь — поздно одумалась воительница.

Глава 12

— Что происходит?! Вы что, оба сошли с ума?!! — вне себя от возмущения вопрошал Иржи Д'Анжу, сотрясая воздух газетными и журнальными экземплярами. Они пестрели снимками и статьями о недозволенном, возмутительнейшем поведении королевской четы Эштер Ланкранц. С разворота смотрела Анжина, обнимающая шею очередного любовника, Ричард, в обнимку с двумя красотками, зал `Шантале' после посещения короля и его советника, вечеринка в `Стелси', устроенная королевой.

Ричард молча смотрел на белое от гнева лицо короля Сириуса: ему незачем было знать правду, а ложь он держал в руках.

— Молчишь?!… Я больше не желаю вас знать! Забудь обо мне и Анжине передай! Она ведет себя как самая низкая шлюха! А ты даже не пытаешься вразумить ее! Общество скандализировано!

— Вразуми свою сестру сам.

— Как?!! — перекосило короля. Глаза стали ярко-зелеными. — Она не отвечает на звонки, игнорирует любые попытки не то что попенять — связаться с ней!

Ричард пожал плечами и отключил видеосвязь.

Пит, изображающий истукана во время общения королевских особ, с шумом выдохнул воздух и, расслабленно откинувшись на спинку кресла, водрузил ноги на пуф, а взгляд вперил в потолок:

— М-м, бардак на сегодня отменяется?

Ричард покосился на него и, отодвинув раскрытую перед ним папку с документами, откинулся на спинку кресла, потирая подбородок в раздумьях.

— Нет, я не против увеселительных рандеву по местным заведениям, но знаешь, лица посетителей и служащих несколько меняются, когда мы входим, это…м-м-м, уже не забавляет, Рич. В `Шантале' ты явно переусердствовал, до сих пор зал закрыт, между прочим, восстанавливают повреждения, — весело хрюкнул Пит, припоминая учиненный погром. И уже серьезно заметил. — Был бы в этом смысл. Сколько ты еще собираешься изображать буйнопомешанного орангутанга? Неделю, месяц, полгода?

— Есть другие предложения?

— Нет, но ерундой страдать, тоже знаешь, утомило. Кирилл вон делом занят, а мы…

В кабинет без стука ввалился Кирилл. Выглядел он уставшим, осунувшимся, взгляд потерял былую мягкость — стал тяжелым, у губ залегли жесткие складки.

Постоянно не досыпая, находясь в нервном напряжении и начеку, учитывая свою подопечную, Шерби мечтал тайно придушить клон или сложить свои полномочия — ни сил, ни нервов у него уже не хватало. И хоть Ричард и Пит выглядели не менее уставшими и потрепанными, но заняты они были прямо противоположным делом — портили нервы и психику другим. К данной роли Кирилл был давно готов, но ему ее упорно не давали, что вызывало долю зависти. Кто мог придумать более дикую пытку для Шерби, чем приставить его к лже-Анжине и заставить ежедневно, ежечасно наблюдать за ней — видеть облик любимой и знать, что это не она, и получать пощечины и подлые удары от пустой куклы, улыбавшейся губами Анжины. Смотрела ее глазами, и была защищена ими от гнева Кирилла.

Он чувствовал себя распятым на кресте ревности, любви, ненависти и уже не ведал, кого любит, кого ненавидит, и боялся причинить вред клону, принимая ее за Анжину, и готов был придушить Анжину, понимая, что перед ним клон. В голове смешалось от самых противоречивых чувств, что раздирали его острыми ногтями безнадежности. К тому же его сильно раздражало видимое спокойствие Пита, не говоря уж о короле. Шерби решительно не понимал, как можно сохранять безмятежность и тем более веселиться, разгуливая по кабакам и ресторациям, когда Анжина находится в опасности? Его самого извели тоска и страх за нее, и он ненавидел время, что бежало неумолимо быстро, но ни на шаг не приближало их к цели.

Он плюхнул папочку на стол, себя на стул и налив стакан морса, залпом выпил его. Бухнул стакан и обвел взглядом присутствующих мужчин:

— Что обсуждаем?

— Разгром в `Шантале'.

— А причем тут я? Мне еще в светские хроники попасть осталось, спасибо, добрые люди.

— Достала? — посерьезнел Пит.

— Не то слово. Веришь — убил бы!

— Верим, — с кивком заметили в унисон король и его друг.

— Да? — прищурился на Пита парень. — Тогда, может, поменяемся местами?

— Не-а! — покачал пальчиком тот в ответ, предупреждая — даже не думай!

— Вот так всегда: вам бублики, мне дырка от них.

— Кстати, насчет бублика, — король закрыл свою папку и кинул ее Питу. — Проверь ниточку, пока объявлен перерыв в погромах и похождениях.

— А-а и ты утомился! — поймал тот папку.

— Мне бы ваши заботы, — буркнул Кирилл.

— Что опять она устроила?

— Ничего нового: ударила жену графа Маара за то, что та не так на нее посмотрела. Исполнила танец живота на благотворительном вечере, разбила витрину ювелирного мегаса в отместку за непарный камень в какой-то то ерунде, то ли браслете, то ли подвеске. Молчу о том, что слуг и охранников бросает в дрожь от одного ее имени: Айрин и ваш повар держатся на успокоительном. И только благодаря ежедневным уговорам еще не оставили свои места. За неделю уволилось пятнадцать служащих, причем четверо с увечьями — визажистке Анжина щеку изранила…

— Как тебе? — усмехнулся Пит.

— Не смешно, — ожег его взглядом Кирилл, потрогав свою щеку с белесыми шрамами, что от ногтей лже-Анжины остались, и продолжил перечисление. — У парней из охраны на нее аллергия — только увидят — лица пятнами покрываются…

— Бурыми?

— Да, от злости. Она ж с-с-су… замечательная женщина, пройти мимо спокойно не может, как в принципе жить: то лбами сшибет, то что-нибудь стащит у одного, а другому подкинет, то флиртует, то гоняет, то приказ какой-нибудь дурной отдаст, например, сегодня Вартану приказала отжаться 200 раз. Забавлялась девочка. А последние три дня подряд охранники у меня с желудком и головой мучились. Выяснилось, Анжина поэкспериментировала с лекарствами, в кофеек, в чай подлила — не жалея.

— Откуда у нее лекарство?

— Так в медчасть напросилась — голова, дескать, заболела.

— У клона?

— Да! Сами приказали все прихоти исполнять и не перечить… Отвел я ее, следил, а все равно как-то успела аптечку Косты обокрасть. Тот заикаться начал от переживаний.

— Н-да-а, — протянул Пит.

— Вот тебе и н-да! Между прочим, ты мне должен.

— Прощаю, — махнул тот ладонью.

— Не мечтай! — вытащил из кармана рубашки прозрачный пакетик и кинул мужчине. Тот поймал и выставил перед собой, разглядывая содержимое — с десяток мелких, серебристых шариков:

— Е-ё-о! — протянул, сообразив. — Где вязла-то?

— Лучше б озаботился — за что к пращурам тебя отправить хотела? — хмуро глянул на него Ричард. — Отказал?

Пит задумчиво поерзал в кресле:

— Не-ет…

Кирилл фыркнул: двусмысленность вполне в духе Пита. Мужчина покосился на него:

— Мы просто…

— Устроили пикник в городском парке, вследствие чего наступила экологическая катастрофа, и ты отказал Анжине во втором кормлении рыб.

Тот изобразил покаяние:

— Я ж не думал, что они булочки с тмином не любят.

— В таком количестве? Пруд в болото превратился!

— Дитё великовозрастное, — поджал губы король, бросив на друга уничтожающий взгляд.

— Ну, поворчи, поворчи. Что взъелись-то вообще, подумаешь, порезвились: песенки попели, мяч погоняли, рыбок покормили.

— Ага, а потом, увидев, что у рыб и животных началось несварение желудка, а у гуляющих проблемы со слухом и нижними конечностями, ты махнул клону ручкой, назначив свидание у фонтана на завтра. И она пришла, между прочим, час стояла. Ребята, конечно, порадовались, глядя на ее злую физиономию, а потом от души поплакали. До сих пор разгребаемся!

— Ладно, уговорил, зайду, извинюсь. А где она, правда, детонаторы взяла?

— Точно не знаю, но подозреваю последнего любовника. Он оружием занимается, взрывчатка, шокеры. Мы эти детонаторы по твоей спальне собирали, после того, как она изъявила желание букетик тебе в вазочку поставить. Выспался бы ты сегодня: лег бы и… цепная реакция. Любовника мы ее проверяем, советую внимание обратить — занимательная личность — талант, можно к спецподразделениям определить, пусть на дело работает, а не себе и нам во вред.

— Ладно, — согласился Рич.

— А вообще, по любовникам, — капитан вздохнул. — Сил моих нет, я себя сутенером чувствую — каждый день нового во дворец тащит. Это уже не королевская резиденция — бордель какой-то! Может, хватит ей позволять в грязи имя Анжины вываливать? Вы посмотрите, почитайте прессу — стыдоба! Да всех тошнит уже от ее эскапад!

— Ты любовников проверяешь?

— Естественно, — кивнул с сарказмом. — А кого еще? Да толк? Шваль одна! Двух наркоторговцев выявили — спасибо королеве! Потом поклонюсь… Один из свиты Паула…

— Подробней.

— Сын советника Сеяр Дьякс. 21 год. Туп, инфантилен, амбициозен, самолюбив. Трепло и дегенерат. Связи нулевые, кичливость зашкаливает. С таким не то, что Паул, мартышка связываться не станет. Уверен, Анжина специально его нам подсунула, чтоб не скучали — знакомых у малыша полгорода. И все на том же уровне — мостовая и ниже. Пока всех знакомых подняли, потом знакомых знакомых… Короче, побегали, а клон повеселилась, с-с-с…славная женщина! — и качнулся к королю. — Ричард, давайте прекращать эти связи, ни к чему хорошему они не приведут. Подумайте об Анжине, как ей отмываться потом?

— Оставь все как есть. Паулу нужно проникнуть сюда, а как он это сделает? Правильно — путь один открыт. Перекроем его, он будет искать другой и не факт, что мы раньше него поймем, какой. Понял? Продолжай отслеживать всех, кто вступает с ней в контакт. Рано или поздно, Паул пойдет этой дорогой — выхода у него не будет.

— Ребята вымотались.

— Знаю, Кирилл, но у нас нет ни времени, ни возможности на отдых.

— Ой, блин! — воскликнул вдруг Пит, уставившись в папку, что отдал ему Ричард. — Это что за фигня?!

— Это, друг мой, твоя часть работы. Нитка, которая, возможно, приведет нас к логову Паула. Ты хотел действовать — вот и дерзай.

Пит, морща лоб, читал документы и вскинул настороженный взгляд на короля:

— Откуда?

— Работают люди. Все прочел?

— Ну, — и кинул папку Кириллу. — Тебе тоже знать надо.

— Это что получается? — потер тот затылок, прочитав бумаги. — Вместо Паула убили его фаворита?

— Да. Викерс. Маска. Тешила себя знать.

— Но ведь было проведено вскрытие.

— Чего? Головы? Никто ему маску не снимал, да и мысли не было маскарадные маски на ультротонких технологиях в корыстных целях применять! — бросил Пит. — У тебя в голове подобное возникло? Не на маскарад, а в бой в маске?

— Подожди, но…

— Да все `но' ясны, — сказал Ричард. — Перти был одного роста с Паулом, одной комплекции и возраста. Он росли вместе. Козомо еще. После первого взрыва Анжины Паул понял, что оставаться на Мидоне опасно и улетел, использовав маску Перти, как раз у них за день до нашего приезда маскарад прошел… А Перти остался лишь для того, чтоб перевести активы в разные банки. По ним, кстати, можно выйти на Паула.

— Короче подставил дружка.

— А что ему? — пожал плечами Пит и озадаченно нахмурился. — Рич, а ты не думал?…

— Поэтому и говорю — займись! Проверь каждого на территории дворца! Маска, что и линзы — можно носить бесконечно!

Пит озадаченно нахмурился, представляя, сколько людей предстоит ему проверить, и прикидывая, с кого первого начать: в первую очередь, конечно, высокие и худощавые пройдут проверку, но учитывая, что прошло пять лет, и Паул мог поправиться или… усохнуть?

— Блин!

— Занимайся, — бросил ему Ричард и на Кирилла уставился, кивнув на папку под его руками. — Ты что принес?

— Счета.

— Давай, — протянул руку. Раскрыл папку, пробежал глазами по строчкам и выгнул бровь. — `Скромно'. Я подумаю, стоит ли их оплачивать.

— Думайте, — согласился Шерби. — А пока думаете, я вам еще принесу. Они каждый день множатся.

— Слушайте! — озарило вдруг Пита. — Я понял, в чем дело! Анжина ведет себя как ребенок, которому не хватает внимания, тепла, заботы!

Мужчины дружно повернули к нему головы и уставились как на ненормального.

— Интересная версия, — сказал Ричард с сарказмом.

Кирилл же задумался на минуту, взвешивая услышанное:

— Если ты прав, мы должны проявлять к ней трепетное внимание, — представил ее и бойцов, слуг которых клон третирует, и себя, проявляющего то самое трепетное, почти родительское внимание, и передернулся от отвращения. — Сам, а? Психолог! У меня охранники скоро, как и слуги, на успокоительное работать будут, а я ей сказки читать на ночь стану, носик вытирать, по головке гладить?

Ричард задумчиво щурил глаза, поглядывая перед собой. Пит же попытался настоять:

— И все же попытайся. А если получится? Представляешь?

— Представляю, — буркнул капитан. — Ты как в парке, начудишь и в сторону, а я потом неприятности утрясай! Легко говорить — мягче надо, а ты на мое место встань: она же что ни день, да что там — час — все новые и новые коленца выкидывает, того и смотри, чтоб кого не убила. Она не игрушками играет — репутацией, жизнями!

— Такого `ребенка' нужно воспитывать розгами, — бросил Ричард. — Чем с ней мягче, тем больше она наглеет. От Паула что получала? — обратился к Шерби.

— Одно письмо. Проследить не удалось, но на канале жучек, как только еще одно послание придет, будем знать, в каком районе хозяина искать.

— Что за письмо?

- `Тянешь с разводом. Форсируй события'.

— Вот она и изгаляется, — опять вставил свое веское слово Пит.

— Письмо сегодня утром пришло, — отрезал Шерби.

— Н-да?

— Пит, займись делом, — посоветовал ему Ричард.

— Я тоже пойду, а то чуть отлучись, не знаешь, какой подарок будет ждать, — угрюмо сказал Кирилл, поднимаясь.

— На ужине встретимся, — махнул ему рукой Пит.

Когда мужчины покинули кабинет, Ричард с размаху впечатал кулаки в стол и застонал от бессилия. Он позволил втоптать имя жены в грязь, сам превратился в дегенерата в глазах общественности, но эти жертвы не принесли желаемого результата и не находили оправдания. Цена затрат значительно превышала результат.

Ричард заходил по кабинету, натыкаясь на кресла, упираясь руками в стены, отталкиваясь и вновь кружа по кругу в помещении, как кружил по кругу в деле по поиску Анжины. Ему все труднее было сдерживать себя, делать вид, что он ровно относится к действиям клона, к информационной тишине, и готов вечность сидеть в тупике, что зашло следствие. Им овладевало безумие, что рвалось криком, рыком раненного зверя из горла. Кулаки сжимались, когда представлял Паула и его подручную, эту тварь, что смеет быть похожей на Анжину — и ему казалось — он сжимает их горло.

Он старался избегать встреч с клоном, боясь сорваться и убить ее, выместив всю боль ненависть, страх. Отчаянье душило его, прорываясь по ночам слезами бессилия и мольбы:

Но кто услышит крик истосковавшейся души?

Кто поймет то состояние сердца, когда каждый вздох, каждый взгляд, каждый шаг — боль?

Ричард погладил пальцем лицо жены на снимке:

— Прости… Я словно зверь, попавший в капкан, бьюсь и никак не выберусь, слепну от страха и слабну… Появись, скажи, что у тебя все хорошо, успокой меня, милая, дай сил, глоток веры, что ты жива. Когда я слышал тебя, когда чувствовал — век назад…Куда же ты исчезла?

Время, черт его дери, бежит и бежит, отсчитывая месяцы, а жизнь стоит, напоминая бег на месте. В груди холод тишины, и та нить, что связывала супругов, позволяла надеяться Ричарду на лучшее, давала возможность жить, незаметно растаяла, уступив место тревоге, сродной ужасу. И лишь удаляющееся эхо прошлых радостей, оставляло смутную опору для дальнейших шагов, выдохов и вздохов, бегу крови по венам — Анжина — ее смех, лукавый взгляд, улыбка, легкость походки, аромат духов. Было и будто не было. Как могло такое случиться? Когда? Как он мог незаметно потерять связь с любимой? Что послужило тому причиной?

Где ты? Отзовись?! — билось в безмолвии души. Ни шороха в ответ, ни малейшего движения.

Он сходил с ума, крича в пустоту изо дня в день и слушая, слушая и слыша лишь мертвую пустоту. И словно песчинки в песочных часах уплывало, убывало терпение.

И лишь надежда, упрямо выжженная в разуме, впаянная в сердце как тавро в кожу, еще жила, еще вела: все будет хорошо. Все будет хорошо!

Я верю и ты верь, девочка, иначе не выплыть, не удержаться, не дотянуться друг до друга.

Я рядом, милая, в жизни, в смерти — я с тобой.

Глава 13

К вечеру, когда солнце за лес покатилось, за спиной движение почудилось — крался кто-то, не иначе. А следом сова ухнула — упредили свои — идут к вам.

Халена с побратимами переглянулась, к нападению приготовилась и вздохнула успокоенно, увидев Вихорку. Тот подполз ужом к девушке, и улыбнувшись щербато, из сумы хлеб да кожаную флягу с водой вынул:

— Мы, где вчерась обитали, двумя сотнями стоим, — прошептал. — Остальные в Славле оглядываются. Медовухой шибко обпились все, беличи да росичи не касаются токмо и холмогоры тихи, броней так и не сняли. А другие… Ой, гудят племена. А улеги да уличи вовсе ушли. Почихеды сбираются. К ночи уходить думают.

— Худо. Вас Горузд послал?

— Ну. Малик сказывал — Халена права, могёт быть, и сюды ходу. Встали дозором. Ежели от вас гонец пойдет, мы на подмогу вам двинем. В городище — ой. Воины, — фыркнул, — вповалку ужо половина лежит — пьяны без ума. Покаместь в ум войдут да гонца речь поймут — всех порубят, а вас первыми. На то мы и подошли. Ежели что, тута мы, в аккурат за лесом.

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнула Халена. И замерла. — А кто еще знает, что мы здесь?

— Никто, — заверил парень. — Любодару и то сказывали, в Полесье вы подались, дюже за его речь обижены. Вота.

— Замечательно. Хлеба ребятам раздай.

— Ага.

Один каравай Халене оставил, чтоб та с побратимами разделила, и дальше пополз, других кормить.

— Эх, славно-то, воительница! — вкушая мягкий хлеб, пробубнил Гневомир.

— Одно плохо, рубахи чистой нет, — вздохнул Миролюб, корочку каравая разглядывая.

— Да ты никак помирать собрался, чудило?!

— А Морана не спрашает, когда нагрянуть.

— Ну, панихиду затянули. Веселей-то тем для разговора нет? Тем более, что сейчас-то о плохом думать. Малик позади двумя сотнями стоит. Значит, и сами живы будем, и славных, но пьяных победителей спасем. Население главное, — заметила Халена, воды хлебнула.

— Во-во, — хохотнул Гневомир. — Сонцеяровну слухай, дундук, она завсегда правду баит!

— Ну, тя, наян безпанталычный. Все те щерится да ржать как жеребцу стоялому!

— Началось, — уставилась в небо девушка. — Так и будете изо дня в день, с утра до ночи ругаться? Что вас мировая не берет? Вместе вроде рубитесь, плечом к плечу, и хлеб один кушаете, а все норовите покусать друг дружку. Тоска вас слушать, право слово.

— Чаво ты, Халена? Бавимся мы, ну?

— Подковы гну! — буркнула. — Поели и расползайтесь.

— Скушно, — скорчил несчастную рожицу Гневомир. Девушка фыркнула:

— Скоро лютичи явятся — развеселят.

— А, не те они. Обмельчали, — рукой махнул. — Печаль одна, а не потеха.

— А ты с венедами да шулегами сговорись, они поутру с Холмогорами да ургунами на росков двинуть сбираются. Вота и побавишься, удалец, — прошипел Миролюб.

— Покеда проспятся, роски вымрут, — скривился парень в ответ.

— Начинается. Только собрались вместе — сила вроде какая-то, как снова поврозь расходится собрались. Точно фигня получится, — сказала Халена. Парни переглянулись. Гневомир плечами пожал:

— Богам виднее, — и на старое место пополз, дальше похрапывать в ожидании. Миролюб тоже поперек слова не сказал, отполз на свое место, голову на ладони положил и глаза прикрыл.

`Ох, бойцы'! — качнула головой девушка и вздохнула, завидуя — спать и, правда, сильно хочется, да нельзя.

Травинку в зубы сунула и давай оглядывать местность, бдить. Вечер уже. К ночи побратимы выспятся, и она может на часок уснет.

И фыркнула — Боги!

Что Богам до людей? Это людям они очень нужны, потому как в них легче верить, чем в себя. Только сколько от правды ни бегай, чем ни прикрывай — она все равно одна и неизменно рядом — Бог не на небе, Бог в тебе. И если в себя не веришь, то и Бог не поможет, а если живешь как подлец, то умрешь так же, хоть веришь в Бога, хоть нет. Человек сам своей судьбы вершитель, сам палач и сам жертва. Сеешь зло, во зле и живешь, а добро раз соверши — десять раз вернется и согреет, а главное душу в чести и правде сбережет.

Только почему добро как золото, у одного оседает, другому не дается?

А зло, что грош медный, у всех в обиходе, не меряно его по земле и всегда вдоволь?

Кажется, что она только веки сомкнула, как свистнуло над ухом. Халена глаза открыла и услышала уханье. Спросонья да в темноте сориентироваться трудно. Девушка глаза протерла, огляделась и увидела хмурую физиономию побратима. Он что-то показал жестом и пододвинул ближе клинок. Идут! — поняла Халена, ножны в руке сжав, и приподняла голову, осторожно поглядывая перед собой. Так и есть — по поляне тихо, почти не слышно двигались темные силуэты, приближаясь к мирянам. И не люди словно, а тени: ни звука, ни вздоха, ни блеска стали. Один, второй, десять, тридцать и множатся, множатся. Всё пешие.

Заухало слева и справа. Звук покатился за спину, удаляясь в глубь чащи — свои знак гонцам подают — в Славль скачите, упредите! Поднимайте рать!

А силуэты все ближе и неумолимо надвигаются, похожие на саму смерть.

По позвоночнику Халены холодок пробежал, до косточек ознобом пробрало — хитрый ворог, осторожный, совсем на лютичей не похож. Те напрямую шли, эти таясь, словно воры крались. Куда ни глянь — тьма. Ползут и ползут, как муравьи.

— Простите, братья, если что не так, — прошептала девушка Миролюбу и Гневомиру. Один лишь прищурился и начал клинок из ножен вынимать. Другой, как всегда, белозубо улыбнулся, кудрями тряхнул:

— А нечто не управимся, Солнцеяровна. Малик позади, подойдет вскорости.

И меч вынул, приготовившись встретить врага, что уже совсем близко. Минута, две и вот охнул силуэт справа, осел в траву. Слева упал с глухим звуком, прямо. И ясно уже, что прятаться незачем ни тем, ни другим. Свистнули стрелы сразу с разных сторон, останавливая недругов. Гневомир в рост встал, Халена поднялась. Миролюб снизу вверх клинок всадил в приблизившегося врага, встал, увернувшись от падающего тела. Велимир уже рубился, только хряст, хруст стоял. Трувояр без разбора резал.

— Держатся! — крикнула Халена, насаживая на сталь кинувшегося к ней черного. С разворота ногой другого остановила, перебила ребром ладони трахею. Подобрала меч из выпавших рук убитого и с колен двумя руками в двух подлетевших всадила.

— К-ха-а! — свистнуло над ухом.

Пнула под ребра, голову снесла, другому рукояткой в глаз. Третьего локтем под дых и мечом по ключице. Только бей — не зевай, как можешь, чем можешь. Полчаса, час продержаться, а там подмога подоспеет. Лишь бы гонцы ушли, а они должны были уйти. Должны! — свистнула сталь, опускаясь на врага. Коленом в пах, другим клинком в грудь. Прощай!

Сколько их на пятьдесят человек шло? Полтьмы? Тьма? Две?

Они и счет потеряли, да и не до него было, только свист, крики, стоны, клацанье мечей стояло. Стрелы свистели.

Хорошо, что стрелков на соснах рассадили.

Плохо — стрелы не бесконечны.

Вот один спрыгнул — в бой с мечом пошел, откинув тул. Вот и другой схрон покинул.

И светает уже, а подмоги нет.

— Где Малик?! — уворачиваясь от летящего в лицо клинка, крикнула, не зная кому, Халена.

— А может и не будет его? — лязгнула чужая сталь о меч Гневомира. Девушка уставилась в глаза побратима и увидела в них готовность к смерти и понимание, что иначе и не будет. И застонала от ярости и отчаянья — вот в чем дело! Малик! Малик, тот самый предатель, что они никак вычислить не могли!

Да как же так?! Почему?!

— Уходи, Халена! — рявкнул Гневомир, подсекая с двух рук черных, собой девушку загораживая. — Порубят! Не устоим!

— Не может быть! — закричала она, насаживая черного на меч. Оттолкнула. Того, что Гневомиру со спины зашел, по ногам рубанула. Рухнул.

— Уходи ты, слышишь!

— Нет! Миролюб, уводи ее стороной!! Уходите!!

— Вместе жили, вместе ляжем!

— Наших предупредить надо! Миролюб! Уходи! — закричала Халена и краем зрения увидела, как упал Велимир. — Нет!!

И получила рукояткой меча по виску. Ее качнуло, поплыло перед глазами перекошенное в крике лицо Гневомира, бой Миролюба с тремя разом, чей-то клинок, кедры, небо. Как падала, она не помнила, лишь почувствовала боль справа и слабость до дурноты. Попыталась подняться, нащупывая одной рукой меч, другой рану в боку. Мокро. Значит ранили? А меч? Где меч? Вот он.

Поднялась, шатаясь, и не видела, что встала под клинок. Гневомир собой ее закрыл и принял смерть за посестру. Рухнул, ее сшибая, придавил своим телом. Последнее, что увидела Халена — голубенькую звездочку-цветок в траве. И тихо стало до звона в ушах. Кровь, льющаяся из раны, еще грела ладонь, но Халена того уже не чувствовала.

— Гром… — прошептали губы в темноту и замерли.

Она с трудом разлепила веки и застонала — тяжело, больно. Но сил нет ни понять — почему, ни избавиться от тяжести. Прикусила губу, заставляя себя двигаться, и выбралась из-под тела. Отдышалась и огляделась — мертвые вокруг. Тьма тел, а в небе вороны. И вспомнился бой, и предательство Малика, и гибель братьев.

— А-а-а-а!! — пронеслось. Она ли это или зверь кричит?

Поднялась на колено, прижимая руку к ребрам, огляделась и закачалась, скривившись: нет, нет!! Гневомир лежал и с улыбкой смотрел в небо. Живот распорот, а рука все еще сжимает меч. А вон Ладолюб и Теша, Велимир, Трувояр.

Халена зажмурилась, сжав зубы до хруста, до боли. Встала, опираясь на меч.

Кто ответит за смерти ее братьев? Где найти предателя?

Почему она жива? Почему она не лежит среди своих?! Ведь она, она привела их сюда, смерти отдала!!

Куда ты смотрела, Морана?! Почему меня не взяла?!

И вдруг глазам не поверила — Миролюб! Стоит невдалеке, а по бокам трое в черном усмехаются. Рубашка у парня в крови и на щеке кровавая рана от брови до подбородка. Меча нет и руки за спиной. Связаны?

Халена, шатаясь, встала.

Парень смотрел на нее, шепча:

— Халена, любая, Халена, не надо…

— Миролюб? — о чем он молит?

Выпрямилась, приготовившись напасть, освободить побратима. Да меч только подняла — выбили. Повернулась, качнувшись, и увидела Карола. А рядом… Малик!

— Ну, здравствуй, сволочь!

Тот и бровью не повел, лишь оглядел ее молча.

— Жива, — протянул Карол. Голос у него был мягкий, вязкий. Взгляд цепкий, оценивающий.

Халена сделала шаг в их сторону, глядя в серые глаза и мечтая лишь об одном — ближе подобраться к Малику, убить! Помнила, за спиной нож есть — только бы приблизиться и четверть секунды времени иметь!

— Говорю, она богиня, — сказал Малик Каролу. Тот подбородок потер, оглядывая девушку.

— А ты подонок, — исподлобья уставилась на предателя. Тот поморщился.

— Счастья ты своего не ведаешь…

— А ты смерти!

— Я не предавал, Халена. Я всего лишь взял, что сами отдали. Сама зри, земель немеряно и князей столько же. То дело? Едины станем: я и Эльфар. Ты.

— А Любавица?

— Жена в мужние дела нос совать не должна, как накажу, так и станется.

— Не знает, значит, она, какая тварь рядом с ней обитает?

— Язык придержи, подрежу.

— Угу, — кивнула, взгляд отводя. Еще шажок, делая вид, что ее шатает. Ладонь к ребрам приложила, поморщилась. Пару секунд, чтоб с силами собраться и сделать рывок. Ладонь нащупала рукоятку ножа, выхватила. Никто и сообразить ничего не успел, как Халена прыгнула в сторону Малика и всадила весь клинок между шеей и ключицей, повернула.

Зрачки мужчины расширились от удивления. И уже умирая, он почувствовал боль и страх. Халена вытащила нож и кровь предателя фонтаном хлынула наружу. Тело рухнуло.

— Добрый клинок Варох сробил, — усмехнулась удовлетворенно.

И услышала оглушающее: Нет!! Перекрывающее его: Не сметь!!

Запоздало: очнувшиеся воины сверкнули сталью, желая зарубить девушку. Один клинок вскрыл мышцы под ребрами справа, другой остановился в последнюю секунду у шеи, чуть поранив. Но и того довольно. Халена, сглотнув вязкий ком в горле, упала на колени, стараясь не упасть лицом в землю, не потерять сознание. Тряхнула волосами, зажимая рану, и подняла голову, улыбнулась в лицо Каролу:

— Я свой долг выполнила.

У того по лицу судорога прошла, прищурился, зло сверкнув глазами, и с размаху ударил Халену по лицо. Она рухнула и хрипло рассмеялась: поздно. Теперь хоть бей, хоть убей, Малика не вернуть. Может, только для этого и стоило жить? И уж точно стоило умереть, чтоб забрать с собой ту сволочь, по милости которой полегло столько людей.

— Халена! — хрипел побратим, рвался к ней. Его ударили, заставляя замолчать.

Карол навис над девушкой, произнес тихо, медленно, но так что не поверить нельзя:

— Хочешь, чтоб жил твой друг? Встанешь и пойдешь. Нет, или упадешь, голову ему сниму, тебе на шею повешу.

Халена помолчала и выдавила:

— Встану.

Встала, как — сама не поняла. Зубы до боли сжав, поднялась. И сделала шаг, еще, отгоняя вязкую дурноту, противный туман. Дошла до Миролюба. Тот плечо подставил, помогая устоять.

— Прости, брат, — прошептала. А в глаза ему смотреть стыдно, больно. — Я во всем виновата.

Халене связали руки за спиной и толкнули: вперед! Та и побрела, а куда, зачем?

Если б не плечо Миролюба — упала бы и забылась. Да оно не давало — и поддерживало, и напоминало — нельзя! Каждый шаг, лишняя минута жизни парня. А там, может, что получится: сбежать или…

Нет, ему первое, ей — второе. Ей до своих не дойти, а он молодец, держится. Нужно добраться до Славля, до мирян, рассказать все Мирославу, другим князьям. А кто это сделает?

Миролюб. Ему жить, ему землю свою от зла освобождать и беречь, сколько сил хватит.

— Держись, Халена, держись, — шептали его губы. Она косилась на побратима, улыбаясь через силу — я могу, видишь? Я иду.

Как они дошли до реки, Халена помнила отрывками.

Их толкнули на землю у берега, усадив спиной к спине, и отошли, сбились в группу, переговариваясь.

Бэгах в десяти переправа. Плот с черными медленно ползет в берегу, и ясно, что как пристанет, пленников поместят на него и отправят на тот берег, а дальше… А вот дальше — вопрос. Возможно, Халена получит ответ, а Миролюбу он без надобности.

Девушка поджала ноги под себя и принялась нож из ножен на голени вытаскивать. Да беда — руки не слушаются — онемели, веревками перетянутые.

— Слушай меня, брат, — зашептала тихо. — Нож у меня. Сейчас я подрежу тебе веревки, ты мне. И спрячешь нож в рукаве. Как плот причалит, нас на него сгрузят. Веди себя смирно, не перечь. Но на середине реки прыгай в воду и плыви. Там камыши, видишь? Сорвешь, через них дышать можно. Уплывай от берега дальше.

— Не уйду без тебя.

— Миролюб, нет уже тебя и меня, есть долг. Кто-то должен рассказать все Мирославу, предупредить наших. Не мог Малик один предательство совершить, помог ему кто-то. Вычислить надо. Иначе… Сам видел, что случится.

— Ты пойдешь, — скрипнул зубами.

— Не смогу. Смысл пытаться? Я черных задержу, а ты ныряй, и как можно дольше не выныривай, не обнаруживай себя…

— Почто я? Почто?! Ты уходи!.. — с болью в голосе прохрипел побратим. А сам в небо смотрел, готовый завыть: не обманула Ханга! Почто не обманула?!

— Не уйти мне, сам знаешь. Толк пытаться? А ты сильный, сможешь, уверена. Может, рекой до рывничей доберешься, может, там еще лютичами да росками земля не занята. Помни, добраться ты до наших должен во чтобы то ни стало. Обязан, Миролюб.

— Не могу я! — чуть не закричал парень: да как же я брошу тебя?!

— Надо, Миролюб, — наконец-то нож в руке и веревку подточить удалось, так что только рвани сильней и нет пут.

— Вместе уйдем!

— Нет. Стрелы пустят, в погоню кинутся. Одному уходить надо. Тебе. Я задержу их, а ты уйдешь. Не останавливайся, плыви как можно дальше.

Вот он, долг воинский, мужской, в разрез с человеческим идет, — застонал парень, поморщился.

— Люба ты мне.

— И ты, но нас всего двое, брат. Мне не дойти. Я здесь останусь. Себя не вини — я так хочу, я так прошу. Нельзя допустить, чтоб смерти наших товарищей пустыми были. Нельзя, чтоб хитрость честность победила. Ты должен уйти, я остаться. Это хорошая плата за свободу. Не жалей ни о чем и обо мне — не печалься. Все правильно, все верно.

Миролюб сжал в руке нож, жалея, что не может в горло его врагам воткнуть. Понимал — глупо. Одного заберет, и ни себя, ни Халену, ни племя не спасет.

— Как же мне жить?

— Счастливо… Плот пристал, Карол идет. Сейчас нас поведут, будь готов, как плот до середины реки дойдет.

— Халена!

Боги, Боги!! Где вы?!! — закричал мысленно в небо.

— Прости за все, брат. Выполни свой долг, доберись к нашим. Поклон всем от меня…

— Халена, — застонал.

Карол подошел, оглядел внимательно пленников:

— О чем речь ведете?

— Прощаемся, — ответила Халена.

Их подняли за вороты и толкнули к плоту. Коней на дощатый пол свели. Оттолкнули слегами от берега, поплыли.

Девять воинов, Карол — посчитала Халена. Три лошади — лишнее пространство занимают. Развернуться будет сложно, но раз нужно, значит — можно.

— Ты готов? — склонив голову до подбородка, чтоб Карол не увидел шевелящиеся губы, спросила девушка побратима.

— Да, — скрипнул зубами. — Прежде скажу — люба ты мне. Одна есть, одна останешься. Возвернусь за тобой, на том клянусь. Дождись.

Халена невесело улыбнулась, поглядывая на мужчин с мечами, арбалетами. Эти не лютичи — роски. В них силы немеряно и ума не занимать. Ляжет она скорей всего здесь и не к кому будет Миролюбу возвращаться.

`Ну и ладно', - в небо посмотрела, чтоб запомнить облака и птиц, глубокую голубизну свободы.

— Пора, брат.

Миролюб зажмурился на пару секунд:

— Прощевай…

Как эхо прошло над водой. И больно обоим, и словно теряешь часть себя, умирая в прощании. Но ни слова больше, да и нет таких, чтоб высказать, что чувствуешь. Боль и благодарность, печаль и тепло, любовь и ненависть, горе и отчаянье, несколько светлых месяцев позади, в которых и смех, и баловство, и радость, и вера, и долгие годы впереди, в которых лишь память о прошлом, о том времени, когда они втроем гнали коней наперегонки с грозовой тучей и пили свободу ветра и были пьяны от самой жизни. Целый букет из чувств и воспоминаний, привязанностей, чаяний, дел и слов. Целая жизнь в малом отрезке времени. Но нет у нее иного названия, кроме одного, скупого, безликого — прощай.

— Поклон от меня нашим. Береги себя и их. Живи, Миролюб. Живи не только за себя, но и за тех, кто погиб, и расскажи о них своим детям. Обязательно расскажи…

Парень тряхнул волосами и резко развел руки в стороны, разрывая путы. Вскочил вместе с Халеной. Та спиной его прикрыла, приготовившись к обороне, разорвала перетертые веревки на руках.

— Уходи!

Миролюб, уже прыгая с плота в реку, посмотрел на нее, чтоб запомнить навеки, и исчез под водой.

Роски срывали арбалеты с плеч, кто-то попытался нырнуть за парнем, да напоролся на Халену. Та и не ведала о ранах — не до них. Тело душой живо — о том лишь помнила. И знала — пока побратим не ушел, она будет стоять и будет жить до последней клетки, до последней капли крови.

Взмах ногой, ботинком в кадык. Хрип — падение. Ребро ладони на сонную, пальцы в глазницы. Вой, крик, хрип.

И нет у нее сейчас жалости, как нет боли и нет ничего, что может остановить ее, потому что за спиной брат, и он должен выжить, уйти.

Еще удар, наклон, взмах. Рука у запястья перехватила руку, сжимающую меч, пальцы надавили на нужные точки, пятка впечаталась в грудь другого бойца. Поворот, перехват и меч в руке. Клинок вошел в грудь арбалетчика — стрела сорвалась и ушла под плот. Другого ступней в коленную чашечку, третьего локтем под дых, мечом в живот. Наклон, уход от стали и удара. Падение на спину от подсечки. Меч вверх, в грудь мужчины и вот еще одного врага нет. Вскочила с места, толкнув в грудь ногой одного, другого мечом по шее. Первый впечатался в круп лошади. Та оступилась, заржала, ломая ограждения, упала в воду.

— Не убивать!! — предупредил своих Карол.

Миролюб доплыл до камышей, вынырнул, оглядываясь назад: там на плоту билась Халена, одна против десятка.

— Я вернусь, слышишь, я вернусь, — прошептали посиневшие от холода губы. И дальше, в сторону, хоть душа рвется назад, к ней, ради которой и жить сладко и умереть не жалко. Опять оглянулся и сцепил зубы, чтоб не закричать: Халену сбили с ног, пригвоздили мечом к доскам.

— Нет, нет!! — захрипел и нырнул, чтоб смыть слезы. Поплыл в отчаянье, продираясь сквозь заросли камышей. Нет пути назад, только вперед, достало бы сил.

Халену от души ударили по ранам. Девушка рухнула не устояв, задохнулась от боли и потеряла драгоценные минуты. Меж рукой и израненным боком вошел клинок Карола, увеличивая рану, добавляя боли. Халена смотрела в серые глаза, упрямо пытаясь встать, но тело отказалось служить. Его словно и не было — ни рук, ни ног. И вообще ничего нет — только небо и серые глаза, в которых любопытство и понимание, удовлетворение и легкое сожаление.

— Дева-воительница.

Прошептали тонкие губы на смуглом лице.

И кануло все в небытие, ушло и пропало.

Глава 14

Ричард не спеша шел по коридору в сторону отведенных клону покоев и думал: а не одеть ли куклу во что-нибудь широкое, укутав в ткань с ног до головы, чтоб не смущаться лицом и фигурой Анжины? И криво усмехнулся — идея, конечно, хорошая, но не своевременная, потому что, если его ничего не будет смущать, то не станет и сдерживать. И он сломает куклу. Да, доставит себе удовольствие, но навредит делу, а значит и жене. Придется терпеть дальше и ждать… Будь оно проклято, ожидание!

Ричард толкнул дверь в покои Анжины и увидел Кирилла, что обнимал, успокаивая, плачущую Айрин.

— В чем дело, малышка? — присел перед ней. Девушка опустила глаза, прижав платок к губам. Шерби хмуро уставился на короля и процедил, плохо скрывая злость:

— Айрин принесла не тот сорт пирожного и получила по лицу. Рядовой случай. Двадцать раз на дню.

— С госпожой что-то не так, — всхлипнула девушка. И дичась посмотреть на короля, сообщила почти шепотом, глядя на свои колени. — Мне кажется, что эта жуткая женщина вообще не госпожа Анжина.

Ричард отвел взгляд: что скажешь? Что ответишь?

— Я думаю, вам стоит отдохнуть пару недель, Айрин. Как считаете?

— Не знаю… я бы уехала на пару дней.

— Замечательно. Уезжайте.

Король погладил девушку по плечу, выказывая сочувствие и понимание, и направился вглубь коридора:

— Где она?

— В будуаре, — бросил Кирилл ему в спину.

Будар был отделан в бело-золотистых тонах и обставлен утонченно-изысканной мебелью — подстать той фарфоровой кукле, что крутилась сейчас у огромного зеркала, примеряя платье — травянисто-зеленую тряпочку с разрезом от бедра и вырезом до живота.

— Можно поздравить с покупкой? — прошел к лже-Анжине мужчина, оглядел, обдав холодом и презрением. — Ткани многовато, куколка.

— Какие гости, — милостиво улыбнулась она, заняв более выгодную позу, чтоб и оголенные плечи, и манящий изгиб бедер, и ровные стройные ножки были видны разом.

— Не утруждайся, — качнул головой мужчина, скривившись, и прислонился к столику у зеркала, сунув руки в карманы брюк, чтоб ненароком не пустить их в ход.

— Жаль, что ты такой зануда и бука, — вздохнула Анжина. — Совсем не заходишь ко мне, а почему? Я скучаю, между прочим.

— Есть когда?

— О тебе!

— А-а…

— Я серьезно. Я еще надеюсь, что наши отношения наладятся.

— Ты так глупа?

Женщина настороженно прищурилась:

— Ты действительно хочешь войны?

— Она уже идет, если ты не заметила. А вот первое попадание в твои окопы, — мужчина вынул из кармана пиджака стопку счетов и, порвав их, положил на стол. Мило улыбнулся на удивление клона. — Платье великолепно, но тебе придется его вернуть.

— Не мечтай, — презрительно скривила губы. — У нас был договор: я помогаю тебе, ты не ограничиваешь меня в плане свободы и средств.

Взгляд короля стал тяжелым, давящим: некстати она о свободе заговорила, напомнила о своем поведении.

— Не дуйся, немного пошалила, но ты сам виноват, — правильно расценила его взгляд женщина. — Был бы со мной ласков, мне бы не пришлось искать внимания на стороне. Еще можно все изменить.

— Нет.

— Глупое упрямство.

— Мне послышалось или ты действительно угрожать вздумала?

— Тебе придется оплатить счета и оплачивать их в дальнейшем, иначе я дам знать Зор, что раскрыта. Не стану отвечать на письма, появляться на людях. Заставить меня силой?… — Анжина встала. Стремясь отойти от короля на безопасное расстояние — судя по его взгляду и лицу, он уже готов был к грубости. — Ты можешь, но есть масса способов дать понять, что меня принуждают. У тебя нет выхода, Рич… если ты всерьез озабочен желанием соединить семью. А может, подумаешь: зачем тебе та Анжина? Меж нами нет разницы.

— Как меж небом и землей… Я оплачу счета — первый и последний раз.

— Чудно, — вплеснула ладонями, заулыбалась. — С тобой можно договориться. А жить в мире?

— О каком мире может идти речь?

Анжина и Ричард смотрели в глаза друг друга и она поняла, что приговор вынесен и обжалованию не подлежит, и если б не та, которую она замещает, был бы приведен в исполнение здесь и сейчас. Он же увидел непонятное сожаление, что, только появившись, скрылось за томностью и лукавством.

— Что ж, невозможно иметь все, — согласилась подозрительно легко и указала Ричарду на кресло. — Садись, я как раз собралась пить чай, составь мне компанию.

— Что на этот раз в твоем ассортименте ядов? — усмехнулся недобро, но в кресло сел.

— Обижаешь, абсолютно ничего. Да и откуда взяться? — защебетала, разливая горячий чай по чашкам. — Твой волкодав следит за мной и чуть что хватает с возмутительной силой. Твой Кирюша занимательный субъект: деспотичен, подозрителен…

Ричард внимательно смотрел на женщину, пытаясь понять цель и смысл ее лояльности и болтовни: что она затеяла на этот раз? Что ей надо? И вдруг подумалось: а с чего вдруг клон утруждает себя, разливая чай? Ответ он получил на секунду позже, чем догадался. Эта секунда и спасла ему зрение.

Клон выплеснула ему воду из чайника в лицо в тот момент, когда Ричард чуть отклонился, отворачиваясь. Кипяток ожег щеку, шею, грудь, но в глаза, как метилась Анжина, не попал. Король вскочил, невольно вскрикнув от боли, и попытался достать негодяйку, но та отскочила и, схватив с со столика у зеркала длинную пилочку для ногтей, попыталась вонзить ее в горло королю, пока тот плохо соображал, находясь в шоке от боли. Однако клон не рассчитала рост мужчины и ловкость: Ричард чуть отпрянул назад, и пилка вошла в грудь, вспарывая мышцы, словно нож. В тот момент, когда мужчина без раздумий отправил женщину в нокаут, в комнату влетели Кирилл и охранники.

Ланкранц поморщился от боли, уставился исподлобья на Шерби.

— Опоздал, — согласился тот. Охранники прижали к полу пытающуюся подняться Анжину, а Кирилл хотел помочь королю выйти, прикрыв собой, на всякий случай. Но Ричард оттолкнул его и прошагал в коридор, по которому уже бежал Пит, услышав звук тревоги.

— Что это значит?! — оглядел друга с беспокойством. — Неужели она?

— Это значит, что развод Паулу уже не нужен, — разжал губы мужчина.

— Ему нужна ваша жизнь, — помрачнел Кирилл, сообразив.

— Да.

Они смотрели друг на друга и без слов поняли, что из этого следует: Паул уверен, что Анжина не вернется, и делает ставку на клон, что будет править после смерти Ричарда. Если же та пошла в атаку, решилась убрать короля, то вывод единственный — она получила приказ, а если лично от Паула она его не получала, ни через любовников и визион, значит его передали другим путем, тем, что не просчитан.

— Но как? — спросил Кирилл и побледнел, сообразив: Кто-то из своих.

— Да.

— А мне объясните или будете межсобойчик устраивать?!! — заорал Пит, раздраженный тем, что не может так быстро сложить произошедшее и сделать выводы, как друзья. Да и вид Ричарда его нервировал — обожженное, покрасневшее лицо, окровавленная рубашка и взгляд, что был мрачен, как у демона.

— Ты на викерс персонал проверил? — в ответ спросил Ричард.

— Когда?! Народу на территории дворца — мама дорогая! Коста занялся, помогает — проверяет! А ты что стоишь?! Зови врачей! — закричал на Кирилла.

— Сам дойду, — разжал Ланкранц посеревшие губы. Его не волновал ожог, поверхностная рана на груди, как в принципе не волновала собственная судьба. Но то, что предатель — человек Паула среди своих, вводило в состояние, близкое к безумию, и хотелось разровнять дворец и прилегающую к нему территорию, чтоб хоть так достать врага.

А что с женой — Ричард думать себе запретил, иначе желание взорвать дворец станет самоцелью.

— Всех проверить, всех! — процедил король.

— Занимаемся.

— Куклу не трогать!

— Ну, что ты? Как мог подумать?… Мы ей приз выдадим, карамелью! — рявкнул Пит. Видимо его переполняло негасимое желание, сродное желанию короля.

Шерби кивком показал ему — отведи Рич к врачу, и тот, подталкивая в плечо, спину, заставил Ричарда идти.

Глава 15

Небо бездонно и прекрасно.

Халена смотрела на облака, острые пики елей, темные раскидистые лапы кедров и слушала мерный скрип колес по каменистой дорожке.

Куда ее везут? Зачем? — подумала только и вновь то ли заснула, то ли потеряла сознание.

Небо стало темным, скрип еле слышным. Лес густым, черным, как всадники, что идут рядом. Красивая у Карола лошадь — молодая, резвая. То и дело косится на Халену, а та лишь слабо улыбается ей — ничего у меня нет для тебя, извини, милая…

Кто-то поил ее. Кто? Не знала, не видела. Лишь удивилась — кому охота возиться? Зачем?

И опять уснула.

Она открыла глаза и увидела седые волосы Карола. Нет, не похож он на старика. Тогда почему седой? И кого он ей напоминает?

Покосилась по сторонам — все тот же лесной пейзаж, разбавленный парой десятков всадников. Воины в черном, но в отличие от лютичей одежда богатая, добротная и вооружение на порядок, а то и два выше. На поясе мечи, через грудь кожаные ремни, что держат за спиной арбалеты и тулы. Волосы у всех длинные, не собранные, ложатся кому на колеты, кому на широкие плащи. Лица, как из гранита вытесаны. Не люди, а монументы воинской доблести. Вот только последней много меньше, чем хитрости да подлости.

Халена поморщилась, трогая рану в боку. Странно, перевязали, что ли? С чего вдруг такое милосердие проявляют? Покосилась на свое ложе — еще больше удивилась — на мехах лежит, в повозке.

Прищурилась на Карола. Тот одними глазами усмехнулся и взгляд отвел.

`Ладно, повременим с расспросами, сил наберусь пока', - решила.

Интересно, а… А впрочем, и так ясно, спрашивай — не спрашивай, проверяй — не проверяй — нет при ней оружия. Один нож на поле остался рядом с Маликом, другой с Миролюбом уплыл, а меч, вон у седла Карола прикручен — рукоять узорная выглядывает.

Ладно, и это пока неважно.

А вот добрался ли Миролюб до своих, очень даже важно.

`Помоги ему, Гром. Пусть не ради него, не ради меня, ради себя — помоги'! — уставилась в небо. Огромная птица, расправив широкие крылья, пролетела мимо.

`Это: да или нет'? — гадай теперь. А почему — нет? Не самое худшее занятие, пока в телеге трясешься, сил набираешься. А там бы дотянуться до меча и рвануть в лес, переплыть реку, пройти знакомыми местами через Славль или Звенигород — в Полесье, к своим.

А может она роск? — мелькнула мысль.

Поэтому с ней обходительны? Думают, что она, как Малик, служить станет, предаст братьев по духу ради братьев по крови?

Ага, — скривилась, глянув на Карола сквозь полуопущенные ресницы: послужу. Только до меча дотянусь и так послужу, век вы сестру помнить будете.

— Не кривись, дева-воительница. Все не так плохо, как тебе кажется, — сказал Карол. До чего речь его странная — протяжная. Не сказал — пропел с ленцой каждую гласную.

Отвернулась: ну, его, лучше поспать. Быстрей день пройдет, а ночью темно, пленница не связана — кто на недужную подумает, что она сбежать сможет?…

К вечеру ее напоили, сунули в руку кусок душистой лепешки. Она не отказалась — желудок давно забыл, что и когда принимал.

Поднесла ко рту кусочек и принюхалась: блазнится что ли? Ванилью пахнет, сдобой. Откусила — еще больше удивилась — из пшеницы пекли и привкус ванили явный!

Покосилась на Карола, что, не отставая от телеги, рядом на лошади ехал: откуда пшеница, тем более — ваниль?

Мужчина улыбнулся тепло, почти ласково — не как пленнице, скорей, как дочери или очень близкой женщине.

`Э-э, дяденька, не желаешь ли и ты в женихи податься'? — прищурилась. Мужчина отвернулся.

`Ладно, твои фантазии, твои трудности', - решила Халена. Съела лепешку и закрыла глаза: сплю я! А сама чутко прислушивалась к каждому звуку, к себе: сможет уйти? Теоретически — да, практически — вопрос. Из-под опущенных ресниц осторожно поглядывала на воинов, отмечая расстановку сил, вооружения, выявляя брешь в охране. Разговаривали бы они еще, вообще хорошо было бы — узнала, что интересное, а может и важное. Да молчат все, как немые.

К темноте отряд остановился на небольшой поляне. Рассредоточились воины, поставив лагерь кругом, телегу с Халеной почти в середине остановили. Плохо, но все равно все спать будут, а она выспалась. Подождет благоприятного момента и исчезнет, прихватив, если удастся, оружие. Обязательно кто-нибудь зазевается, только верить надо, что повезет, и не такие уж они бывалые воины, как кажется.

Долго она ждала, звезды уже меркнуть начали, как, наконец, вроде все уснули.

Огляделась осторожно, приподнялась, прислушиваясь — тихо, лишь сопение сонное да потрескивание дров в костре. Слезла осторожно с телеги, морщась от боли в боку, тихонько начала красться к ближнему воину — меч у него под рукой, но у сонного взять — не проблема.

Только руку протянула — воин зашевелился, повернулся к Халене спиной, обняв меч, словно суженную. Пришлось довольствоваться ножом из его поясных ножен. И то — добыча. Скользнула тенью в глубь леса, да идти больно — перетянули ей рану тряпицей, и та въелась в рану, срослась будто с засохшей кровью.

`Кто ж так врачует'? — поморщилась и только за круг воинов вышла, в кусты рванула, как запнулась и рухнула во весь рост на лесной дерн, только звездочки перед глазами заплясали.

— Мама, — простонала невольно и губу закусила, скрючившись — рану словно подожгли.

— Рано в пляс пошла, — раздался тихий голос сбоку.

Халена повернулась и увидела Карола. Слева и справа еще воины вышли. Как же она их не углядела? Зато ясно, обо что запнулась и почему.

— Подножку поставил? — поднимаясь, спросила у Карола.

— Всего лишь остановил. И не вздумай бежать, иначе мне придется тебя связать, — прищурился, насторожившись спокойного вида девушки. И прав был — та и не думала сдаваться — решала, кого первым с дороги отодвинуть. Метнулась вправо, обманным движением отвлекая внимание воинов и с места спрыгнув, впечатала обе ступни в грудь того, что слева. Тот крякнул и по стволу принявшего его кедра стек. Халена прямо рванула на Карола, но и его обманула, вильнув в последний момент за ствол. Пару шагов пробежала и наткнулась на кулак еще одного черного. Девушку не только остановило, но и чуть подкинуло.

Рухнула на коряги, сложившись пополам — из глаз слезы брызнули, и закричала бы от боли да и вздохнуть не могла.

— Его зовут Сольер, — представил мужчину с бронебойным кулаком Карол, присев на корточки перед Халеной.

— Замечательно, — прохрипела, через силу выдавив усмешку — лишь бы слез не увидели, не поняли, как сильно ее достали. Нельзя врагу слабость показывать — любой эту заповедь знает, и она не исключение.

— Вот и познакомились, — кивнул Карол и махнул рукой своим. Те молча связали девушке руки за спиной, ноги опутали и словно балласт отнесли к телеге, кинули на мех.

— Отдыхай, воительница, — похлопал ее по плечу Карол. Та лишь зубами скрипнула, жалея, что загрызть его не может. Да ничего, ничего — может быть завтра? — пообещала взглядом.

Утром ее пытались покормить, но Халена зло взбрыкнула да еще оскалилась. Воин настороженно посмотрел на нее и отошел — Каролу о бунте пленницы доложил.

— Голодом решила сидеть или есть не можешь? — спросил тот. Оперся на край телеги, внимательно разглядывая девушку.

— Тебе дорогу указать, куда такие, как ты, обычно с флагами и песнями маршируют?

— Ай-яй. По чину ли богине такие речи?

— Скажи еще, что ты веришь в мое божественное происхождение, — скривилась Халена. И вопреки ожиданию не увидела усмешки, согласного кивка. Мужчина серьезно смотрел на нее и молчал. Видно, все, что он думает о ней, не спешило сложиться во фразы и сорваться с языка.

— Пока своими глазами не увидел, не верил, — выдал, наконец, когда Халена уже и тему разговора забывать начала.

— Затем и убить хотел?

— А зачем отсталым народам живой идол? Лишние хлопоты нам, а им вес. Человек верой жив, а когда то, во что ты веришь, еще и рядом, так, что потрогать можно, то и вовсе с пути не своротишь. Убить тебя — веру убить в справедливость Богов, в них самих. Без веры ни коня не запряжешь, ни в бой не пойдешь.

— Точно. Что ж тогда пожалел, сохранил фетиш народный?

— Я? — удивился искренне, усмехнулся, головой качнув. — Не поверишь, первый раз промахнулся. А вторую стрелу уже и не знал — стоит ли пускать. Ты ведь и не пряталась — стояла, ждала, хоть и видела, понимала — не шучу я. Мужество или глупость? В любом случае, рука не поднялась приказ выполнить, — и хрипло рассмеялся. — А глаза-то у тебя зелены от злости делаются — это я еще тогда заметил. Никак, убить меня мечтаешь?

— Может и получится.

Кивнул с прищуром:

— Может. Смотрю на тебя и думаю — как ты у мирян оказалась? Что тебе грубые мужики? Речь-то у тебя наша и манеры.

— Спасибо, предатели меня еще своими не признавали. Честь, ничего не скажешь.

— А мы не предатели. Ты про Малика? Так он родной брат ровена. А кровь — это кровь. Свои. Злой будет Эльфар, узнав, что ты его любимого брата убила.

— Скучать будет по родственнику, да? — спросила с сарказмом. — Не переживай, авось скоро свидятся.

— Ровен не Малик, — понимая, на что намекает девушка, снисходительно улыбнулся Карол. — Его ты не возьмешь.

— Как он Славль не взял? — решила хитростью информацией разжиться.

— Не сегодня, так завтра возьмем.

Девушка рассмеялась, довольная, что ее хлипкое предположение, всего лишь надежда — оправдалось. Теперь ей все не важно и на все — ровно, потому что Славль стоит, значит миряне и остальные во всеоружии и может быть сообразят, что к чему. И не зря дружники полегли. Еще бы Миролюб добрался живым до Полесья…

— Радуешься? А чему? Земли — клочки разрозненные, единства меж князей нет. Люди отсталы, дремучи, как леса эти. Что они видят, что знают? Луки носят, о другом оружии не ведая. Смерды — простолюды. А простолюды, что скотина — им обязательно хозяин нужен, который и цель ему поставит, и смыл подскажет. Завоевать? Зачем? Так склонятся. Воевать мы чужими руками будем, а своих людей побережем. Смерд пусть смерда побьет, потом перед хозяином склонится и будет как собака кости грызть, милость хозяйскую ждать, ею жить…

— Это я поняла.

— Тогда и другое понять должна — земля эта, вся, от начала до конца, нашей будет. Эти дикари не знают, что с ней делать…

— Убогая фантазия, поверь. Не вы первые экспансией балуетесь, не вы последние.

— Слова этого не знаю, но чувствую, ты завоевание имела ввиду. Не честные завоевания. Но мы не ради выгоды и не без чести земли берем. Что лучше: под одним правителем жить или массе диких самодуров поклоняться? Что они дадут своим соплеменникам? Так и будут по старинке жить…

— Я политические дебаты с тобой устраивать не собираюсь, для меня людской фактор важен, для тебя приказ царька. Честь для меня дело, для тебя — слово. Посему не поймем мы друг друга, и пытаться не стоит.

— Права ты, не стоит. О другом давай договоримся: ты даешь слово, что не побежишь, не станешь от пищи отказываться, и я прикажу развязать тебя, коня дам и даже меч верну, твой. Что ответишь?

— Сначала ты на два вопроса ответь: куда ты меня везешь и зачем?

— Хорошие вопросы. Отвечу, отчего б нет? Везу я тебя к ровену Эльфару. Заинтересовался он тобой с тех пор, как слух пошел, что в вотчине мирян богиня объявилась. Не верил ровен, да видел в слухах опасность. И я, признаюсь, не верил, но увидел тебя, глаза твои, что в кроху времени из зеленых в золотистые превратились, а потом в карие. Остальное — знаешь. Ровен мужчина крепкий: здоров, богат, умен. Жену себе давно ищет да подстать не находится, а ты ему подходишь. То мое мнение было, но подумав, и он его признал. Как человек осторожный, понятно, увидеть тебя сначала желает, убедиться в том, что я ему правду сказал. Но и слухов ему хватает. Возьмет тебя в жены и…

— Именем богини-воительницы заберет все земли под себя, людей погнет, поработит, неугодных ликвидирует. Ясно. Оригинальный план, и идея никем не запатентована, — усмехнулась невесело. — А теперь слушай меня: первое — я согласна с твоими условиями — и есть стану, и не побегу. Второе: с уточнением — слово мое до встречи с твоим хозяином вес иметь будет. Третье — как богиня простому смертному говорю — ничего у вас не получится. Я лучше на сосне вздернусь, чем идолом в грязных руках стану.

— Посмотрим, — улыбнулся загадочно. В ладони хлопнул, махнул воинам: те подошли, развязали Халену. Коня подвели, меч подали, правда, вместе с хлебом. На этот раз девушка не отказалась — поела и в седле устроилась, приладив перевязь. Тяжелый клинок за спиной грел душу. А что оно там дальше — время и покажет.

Они поднимались вверх. Местность гористая, лесом поросшая, и такое чувство у Халены возникло, будто отряд не от Белыни вглубь идет, а вдоль нее. Сколько они идут? Три, пять дней? Два дня и две ночи точно. А хоть бы одного человека здесь встретить, хоть бы одно поселение. Безлюдно, тихо и ни души, словно в безвременье роски вместе с пленницей провалились. Лес вокруг густой, мрачный, лапы у елей с синеватым оттенком, стволы обхвата в три, не меньше. Мох темным бархатом камни устилает, а те чем дальше, тем выше. И вот уже не россыпь — глыбы, скалистые стены, а там снова лес, прямо на камнях, и то тут, то там карьеры с покрытой тиной водой, ручейки с такой стылой водой, что зубы ломит.

Неуютно в этих местах — лес угрюмый, ветер неласковый, порывами злой, колючий, небо все больше тучами затянуто, то и дело мелким дождиком плачет.

Нет, не нравилось здесь Халене.

Впрочем, подумать, ей и любой самый яркий и веселый пейзаж бы не понравился б, и самый благоприятный климат был бы не по нраву. Душой она к дубравам, полям да добрым лесам мирянской земли прикипела.

— Ты все хмуришься, богиня-воительница. Места здешние не нравятся? — качнулся к девушке Карол.

— Не нравятся, — не стала скрывать. — И я не богиня. Обманку ты хозяину своему везешь. Прибавь этот факт к уже имеющемуся — его убитому брату — и поймешь, что затея твоя зряшная. Ничего кроме неприятностей она тебе не принесет.

Карол искоса посмотрел на Халену, помолчал в раздумьях да спросил:

— Хитришь?

— Не поверишь, правду говорю.

— Тебя Халена зовут, правильно?

— Да.

— Слышал, сама этим именем назвалась.

— Точно.

— А у мирян богиня рода заступница — Халена.

— Случайность.

Мужчина кивнул с насмешкой:

— Уж столько вокруг тебя случайностей, что любому разумному человеку ясно — неспроста.

— Я правду говорю, Карол. Ha lene по-хефесски — никто. Я и есть — никто. Вот этим именем и назвалась, когда спросили.

— Так ты хефес? Где такие обитают?

— Не знаю. Не помню я — кто и откуда.

— Порубили?

— Не знаю.

Мужчина отвернулся, опять помолчал, пейзаж в раздумьях разглядывая, и молвил:

— Получается, что ничего ты не помнишь, не знаешь, лихорадит тебя опять же. Не отрицай, я ни одного воина с признаками лихорадки видел, знаю. Поэтому судить здраво ты не можешь, а я могу и скажу — кем ты себя считаешь, неважно, важно, кем тебя считают другие. Тебя все племена признали богиней, остальные с тем согласились — того и нам довольно.

Халена промолчала — сил не было спорить. Прав лис, лихорадка да боль в ране ее мучили. В таком состоянии лучше силы поберечь — на дело еще пригодятся.

Днем отряд вышел, наконец, к пролеску, а вскоре показался и конечный пункт их путешествия — замок. Довольно величественный, но грубый по архитектуре, вернее в ее зачатке. Поставлен на камнях, обнесен высоким каменным забором — добротным, но топорным. Вокруг широкий ров со стоялой затхлой водой. Слева — лес густым занавесом, справа небольшое открытое пространство, дальше вниз — пролесок. А если еще дальше смотреть — непроглядная тьма лесного массива, скалы, еще дальше — гора. Не иначе — Вышата. Значит, бор, что прошли и по всей округе простирается — Кудельское урочище. Да, посмотришь, вспомнишь — точно урочище. А по небу в довершение мрачной картины еще и свинцовые тучи ходят, холодом да дождем грозя, окрашивают и без того серую унылую местность в сумрачные краски.

— Хорошую среду обитания вы выбрали. Самое оно вам место, — с нескрываемой иронией заметила Халена.

Карол и слова не молвил — одарил надменным взглядом и отвернулся.

— Согласен, да? — хмыкнула девушка.

— Язык у тебя длинный, дева-воительница. Доведется — подрежут.

— Возможно. Но не ты и не тебе подобные.

— Не правда твоя. Зла ты на меня не держишь и врагом не считаешь, — хитро улыбнулся мужчина.

Пришло время и Халене промолчать — прав лис-роск — не испытывала к нему девушка ненависти. Долю неприязни — да, но больше ничего — ни отвращения, ни злобы. Хватило ей несколько дней с росками провести, чтоб понять — воины перед ней. А воин, хоть враг, хоть друг — уважения достоин, как человек мужества и силы духа. А мораль у каждого своя, как и законы. Вот против законов росков Халена выступить готова и стервенеть, и в ярость впадать, и до последнего биться, свободу и справедливость защищая. Но по своим правилам — в бою, по правде и закону чести. Эти законы никому словами не объяснишь, пусты любые слова. Дела больше иных красивых фраз говорят. А, правда? Кто верит в ложь, тому правда не нужна — страшна она ему и противна. Бессмысленно доказывать обратное, как и выученных, взрощенных на молоке кривды и хитрости мужчин в свою веру обращать, внушая им уважение к тому, что они знать не знают, да и ведать не хотят. Каждый живет, как привык, как считает нужным, но не то плохо — скверно, что иные силой и других так жить заставляют, гнут, как колосья пшеницы шеи, души людей.

И мешать тому — долг.

И противиться — смысл.

Любой человек — боец, и если он забывает о том, становится жертвой. А палач всегда рядом — судьба ли это, человек — без разницы.

— Я действительно не испытываю к тебе ненависти. Уважаю? Скорей да, чем — нет. Мужество и доблесть, незыблемые понятия, присущие воину, истинному бойцу. За них уважают, не делая различий — враг это или друг. Но есть еще и другие понятия, общечеловеческие, тоже незыблемые, но уже для любого человека — воина, обывателя, ребенка, взрослого. Я за них, ты против. Поэтому, несмотря на уважение к твоим воинским заслугам, другом ты мне не станешь, а я тебе. Я к вам в гости не просилась, как и вас к себе не приглашала, но раз случилось встретиться, значит, так тому и быть. За воротами слово я свое обратно заберу, и там уж, не обессудь. Перемирие наше закончится, как и беседы по душам. Одно напоследок скажу — хорошего от меня не жди. Мне смерть не страшна, а вот жизнь, что вы людям уготовили — да. Добром вашим, сказками о благах цивилизованного общества и монархического строя подавиться недолго, но пока я жива, не племена, а вы давиться ими будете.

Карол серьезно посмотрел на девушку, задумался и ответил:

— Верю, можешь ты бунт устроить. Но есть такое понятие, как развитие. Нас остановишь — его нет. А мы и есть развитие. Мы благо для этих земель, отсталых племен, разрозненной кучки человекоскотов. Когда коня приручаешь, он тоже поначалу брыкается, скинуть седока норовит, а потом послушно под седлом ходит, сыто ест, спокойно спит. Ухожен, приглажен.

— Люди, не кони.

— Некоторые. Ты, например, мы.

— Я мирянка.

— Ты, прежде всего женщина. Твое ли дело мечом махать, по лесам в окружении грубых диких смердов скакать? Рубиться наравне с воинами? Твое дело в замке сидеть, наряжаться, мужа слушаться, детей рожать.

— Подобная идеология называется — шовинизм. К твоему сведению, человек должен заниматься, прежде всего тем, что у него лучше получается, а не тем, что должно по половому признаку. Из меня жена, как из тебя рыболов. Суп я только из боеприпасов сварить смогу, а в первую брачную ночь оставлю супруга без отличительных половых особенностей анатомии. На том супружество и закончится, сначала для него, потом может, и для меня. Поэтому если хочешь, чтоб ровен твой детьми в будущем обзавелся, держи его подальше от меня, а идею о его долгой счастливой жизни с богиней закопай поглубже. Не тот случай, поверь.

Карол лишь изогнул губы в холодной улыбке.

Кони ступили на деревянный помост через ров.

Замок, конечно же, замок, но больше на дом похож, причем не в самом лучшем исполнении. Однако высокое здание — этажей пять вверх. Окон — по пальцам пересчитать, крыльцо — ряд вытесанных в камне ступеней, ведущих на площадку у окованных железом дверей. Кузня где-то во дворе, но Халена ее не видела — слышала дробный стук молотов о наковальню.

Дворик узкий, заставленный слева сеном, справа бочками, инвентарем. Дальше коновязь, неказистое деревянное строение, неизвестного назначения. Чуть пройти, возможно, что интересное обнаружится, да кто б экскурсию Халене по замку предложил?

Воины въехали во двор, повели лошадей к коновязи, а Карол и Халена у крыльца остались. Девушка по сторонам поглядывала, соображая, каким путем сподручнее покинуть неуютное место. Забор высок, но не настолько, чтоб преодолеть его было невозможно — метра три от силы да еще из камня, плохо подогнанного друг к другу — где выступы, где зазоры видны. Забраться по такой стене и ребенок сможет, спуститься — тем более. Ров? Переплыть. А дальше кросс по полю и урочищу — ищи там хоть зверя, хоть человека — себя б не потерять.

Да, можно уйти, только несколько нюансов пока мешают: количество бодрствующих вояк и раны Халены, что дают о себе знать сильней, чем она надеялась. Нет, она держалась, вида не показывала, что слабость ее одолевает, выматывает ноющая боль, жар по телу бродит. И кашель, будь он неладен, привязался — только еще и простыть на этих стылых ветрах осталось!

`Ничего', - подбодрила себя, невольно прижав руку к израненному боку: `может, еще и хватит сил Эльфара к Малику отправить'. А что там после будет — частности, не имеющие ни малейшего значения.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел довольно приятный внешне мужчина — высокий, крепкий, с лицом, высушенным ветром.

Халена выпрямилась, гордо расправив плечи, но в глазах появилась печаль и оптимизма значительно убавилось — слишком большой ровен, слишком сильный. Энергичный, натренированный. Тяжело с таким и здоровому справиться, а уж ей…

Мужчина подошел к Каролу и тот встал на одно колено, склонив голову перед Эльфаром.

— Вот лошадь пала, подставляя спину седлу, — усмехнулась воительница. Карол покосился на нее недобро и губы поджал. Ровен с усмешкой оглядел девушку, обошел, встал напротив и удовлетворенно кивнул:

— Н-да-а.

Халена спокойно посмотрела в его глаза — карие, как у Малика. А еще волосы каштановые, вьются — и все сходство. Рядом бы они встали, и то бы родную кровь не заподозрила.

— Смотрины закончились? Дальше что?

Мужчине явно не понравились ее вопросы, к Каролу повернулся:

— Где мой брат?

Тот и слова не успел сказать, Халена опять влезла:

— Тебя ждет. На небе или где там у вас мертвые обитают?

— Видно, ты спешишь умереть, раз мне такие вести приносишь, — после минутного молчания сказал ровен, глядя ей в лицо.

`Ты догадлив', - кивнула, щуря карие глаза. Приготовилась клинок выхватить. Но мужчина перехватил ее руку, сжал запястье не больно — крепко. Глаза Халены вспыхнули зеленью.

Губы Эльфара медленно раздвинулись в улыбке, глаза довольно заблестели:

— А ты и, правда, богиня, — протянул тихо. Качнулся к ее лицу. — Воительница?

— Хочешь удостовериться? Предлагаю бой на мечах.

Мужчина выпустил ее руку, рассмеялся задорно, звонко. Хлопнул по плечу Карола:

— Встань. Я прощаю тебе смерть Малика. Вижу, не твоя в том вина. Она? — кивнул на девушку.

Мужчина согласно прикрыл веки.

— Хорошо. Что ж, дева-воительница, потешь меня, покажи, на что способна.

— Я тебе не шут.

— О-о, сколько пыла! А глаза? Изумруды! — навис над ней, глаза в глаза глядя, насмешки не скрывая. Подзадоривал, уверенный, что сойдет то ему с рук. — А ведь другие были. Как это у тебя получается? В чем секрет?

Халена пальчиком его поманила:

— Иди сюда, голубок, на ушко шепну.

Тот лишь шире улыбнулся, но не двинулся.

`Ладно, я и так тебя достану', - выдавила милейшую улыбку девушка, уже зная, куда бить будет. Об одном жалела — ножа нет. `Ничего, без него справлюсь'. И сделала выпад: два пальца ткнули ровена в точку под подбородком. Однако удар был вскользь — успел мужчина отклониться и не потерял сознание, задохнувшись, а лишь пошатнулся, онемел на пару минут. Хватило бы Халене времени, да Карол свистнул, воинов призывая, собой Эльфара прикрыл, пока те сбегались.

— Извини, — бросила. Резко села и с маху ладонь в колено впечатала. Выпрямилась, меч выхватила. Пошла на разворот, надеясь голову главному роску снести, пока его защитник с ногой маялся. Клинок встретился с другим — успел воин ровена смерть господина предотвратить. Ах, не вовремя, — поморщилась Халена, видя, что почти упустила шанс — Эльфар в себя пришел, руку протянул требуя меч у своих людей. Карол свой меч выхватил, приготовился защищать господина, не жалея ни себя, ни девушки. Народу набежало — человек тридцать, не меньше.

Халена ногой в грудь того, что ей помешал, откинула, на клинок того слева насадила. Ровен своих отодвинул, на девушку пошел, еще пятеро окружать начали, зажимать, наступая.

`Судьба', - усмехнулась. Крутанулась снизу вверх, клинок трех нерасторопных срезал, а главного врага не задел. Отпрыгнула, в сторону начала уходить, по дороге то отпинывая черных, то, сшибая мечом, рукоятью. Одного в грудь лезвием, другого за спиной рукояткой в глаз. Вспрыгнула на бочки, пробежала, уходя от ответных ударов, зазевавшегося воина ногой в лицо ударила, перепрыгнула какую-то кадку, тесак на земле увидела, подобрала через голову, перекувыркнувшись, кинула в гущу, целясь в Эльфара, да, понятно, промахнулась — другому смерть досталась. Ровен во все глаза на Халену смотрел, желваками на лице играл. И видно — растерян господин, что приказывать не знает — то ли убейте, то ли не трогайте.

`Убейте'! — усмехнулась: выбора иного у вас нет.

За угол помчалась, уходя от конюшни — там не развернешься, да и коней покалечат. За поворотом широкий двор, кузня далеко в углу. У забора справа бочки — по ним забраться на ограду и уйти можно. Да вопрос — нужно ли? Долг Халена свой не выполнила — жив роск. Но опять же — убей, что изменится? Всех убирать надо.

Лязгнула сталь, встретив другой клинок, удар ногой в колено, уход. Рукояткой меча в лицо — на! Пинок, удар, взмах — получите!

А там что? Клетка!

Халена замерла, не веря своим глазам — в клетке сидел мужчина: черные волосы струились по плечам, смуглая кожа казалась грубой, не то что обветренной — выскобленной ветрами, дождями. По голому торсу шла кривая красная полоса — поверхностная рана от ключицы до живота. Да не то Халену поразило. Сам статуей мертвой казался — огромной каменной глыбой — не шевелился он даже, стоял, вцепившись в плетения клетки, и смотрел на девушку. Глаза его Халену убили — большие, выразительные — синие.

Девушку качнуло, словно в грудь ударило — Гром?!

Мелькнуло что-то в глазах мужчины — предупреждение?

А следом крик в стороне:

— Не трогать!!

И боль. Откуда, как? Халена не поняла. Она даже не увидела, не почувствовала, как меч врага срезал повязку на старой ране, вскрыл уже заживающую поверхность, разорвал мышцы. Не сдержали ноги, подкосились, рука меч выронила, к ране прижалась. А глаза оторваться от синих глаз не могут. Дрогнуло что-то в зрачках черноволосого пленника, отвернулся.

`Не Гром', - поняла Халена. Уставилась на свою ладонь, пытаясь понять, откуда крови столько на ней? Дошло — ее кровь, опять ранили. Подняла голову — Эльфара увидела и усмехнулась горько, уже падая лицом в землю:

— Твоя взяла…

Дейн искоса поглядывал, как девушку волоком тащат за угол.

Странная девчонка. Та самая Халена-воительница? Попалась птичка? А слухи шли — богиня.

Громыхнуло над головой. Посмотрел вверх кривя губы — ливень начинается. Затянуло на сутки, не меньше. Открыл рот, глотая воду, хлынувшую с неба — хоть так попить.

А перед глазами все девушка стояла: гибкая фигура, отточенные движения. Как она мечом владеет? А лицо? Богиня? Глаза. Надо же такие глаза иметь? Как они золотом вспыхнули, даже в груди похолодело. А потом фиолетовыми стали…

Интересно, за кого она его приняла?

Нет, не богиня — та бы не на него смотрела, а за воинами, что жизнью ее играли.

И скривился зло, уткнулся лбом в железный прут узилища — Боги! Кто вас придумал? Кому вы нужны такие? Вам поклоняются, а вы смеетесь и топчете! Вас зовут — вы не слышите, вас молят о жизни — вы убиваете. У вас просят справедливости — вы множите беззаконие.

Встретил бы хоть одного Бога — задушил бы!

К клетке подошел стражник и с ухмылкой брякнул мечом о железо.

Дейн взглядом пообещал ему скорой смерти, лениво сел на землю и замер. Дождь лил, омывая упругие мышцы, скользил по волосам и ресницам, но мужчина словно не чувствовал того — лицо — камень, взгляд — плита могильная. Стражник сплюнул, презрительно скривившись:

— Чего держать тебя? — и отошел.

Дейн закрыл глаза — он и сам не понимал смысла держать его в плену. Ровен думает, что братья придут за пленником, и он возьмет их как Замира? Дейн очень надеялся, что это не так, и у братьев хватит ума не лезть в капкан, как это сделали он и Замир всего лишь два дня назад. Поверили посулам Эльфара о мире и добрососедстве! Пришли в ловушку вместе с Родиком, лердом соседнего клана.

И почему Дейн не погиб вместе с остальными?

Боги! — сжал кулак мужчина. Замир верил в справедливость богов, каждую зиму богатые дары им отдавал, милости прося, и что получил в замен? Предательский удар в спину. Смерть вместо жизни, разор в клане вместо благополучия.

Дейн закрыл глаза: `я на вас наедяться не стану, и раньше не жаловал, а сейчас и вовсе нет вас для меня. Боги!

И словно наваждение всплыло лицо девушки. Удивление в золотистых глазах, которые вдруг стали черными как ночь.

Разве бывают у смертных такие глаза?

Но разве у богов может идти кровь?

А хрупкая девчонка может владеть мечом как зрелый, закаленный воин?

Где ее взяли? Как?

Ройл и Кхан так и не вернулись из Славля любавичей, значит ли это, что там было жарко, как и здесь? Все мертвы и власть отдана мерзавцу Эльфару?

`Вот она, справедливость Богов', - скривил губы и посмотрел сквозь полуопущенные ресницы вокруг — смыл дождь стражей. К себе ушли, под навес, в дом. Двое только у костра мокнут. Если б был у Дейна ключ от замка, что на клетку навешан, самое бы время уйти без проблем, упредить своих…

Глава 16

Холодно или ей кажется?

Что-то шумит — дождь?

Халена приоткрыла глаза, и первое, что увидела — тусклый свет. На столе горел огонь в плошке, откидывая тени на каменную стену, и та казалась желтой.

Девушка осторожно огляделась: небольшая комната — грубый стол, два самых настоящих стула, тяжелая по виду дверь и кровать, на которой лежит Халена и смотрит на витые столбики с вырезанными мордочками то ли гиен, то ли волков. Миряне лошадиные морды из дерева вырезают, солнце улыбчивое, колосья ржаные, белок хитрых…

А роски — волков.

Девушка попыталась подняться и поняла, что зря — тут же дурнота и головокружение навалились, от грудины до ног боль огнем вспыхнула.

`Ничего женишок присватался', - усмехнулась мысленно, глаза закрыла да губу прикусила, стон сдерживая.

`Жаль, что так и не достала его, очень жалко. А сейчас и не взять Эльфара, сил не хватит'.

Что она сделала хорошего? Кому помогла? Ребят положила, побратимов потеряла. Один плюс на весь состав минусов, маленькое успокоение совести — Малика убила.

Рука погладила простынь и замерла — странно. Халена повернула голову, покосилась — шелк? Настоящий? Не слишком ли продвинуты роски, не слишком ли развиты и прогрессивны? Не много ли они знают? Скверно все, хуже некуда. С такими знаниями, связями им остальные племена взять, как планируют, легко удастся. Так взрослому легко ребенка обмануть, тот и не подумает о хитрости, подлость не заподозрит, потому что в принципе о том не знает.

Халена к боку ладонь прижала — ах, не вовремя ее ранили. И как?! Третий раз по одной ране! Подставилась, как молодь желторотая! Гром ей поблазнился…

Гром.

Глаза закрыла, тяжело вздохнув: `подождать тебе придется. Прости уж меня. Дел здесь, видишь, сколько? Не могу я своих бросить. И выбор не богат. У росков мне никак оставаться нельзя — марионеткой сделают, против своих моим флагом махать станут. Лучше умереть. Да это всегда усеется. Уходить надо. Помоги, Гром? Прошу, помоги! Не сердись, что опаздываю к тебе, пойми, долг у меня перед братьями. Миролюб дошел ли, не знаю, а если нет? Кто племена предупредит, убедит в опасности?

Дверь скрипнула. Шаги тихие послышались. Халена глаза приоткрыла — Карол. Кубок в руке чеканный, кувшин.

— Вина тебе принес, — заметил ее взгляд мужчина. На стол кувшин поставил, кубок девушке протянул. — Ровен лично послал. Произвела ты на него впечатление.

— Надеюсь, отрицательное, — предательски дрогнул голос.

— Нет, по нраву пришлась. Смерть брата простил, а ведь любил он Малика… Малифа, — протянул Халене вино. — Пей, на травах добрых настояно, силы дает, кровь бодрит.

`Ради этого выпить стоит', - решила девушка, да к стыду своему сесть не смогла. Карол голову приподнял ей, напоил. Сел на край постели, задумчиво щурясь на пленницу.

— Шел бы ты, а? Спать хочу, — бросила та недовольно.

Кивнул согласно:

— Пойду. Вижу, не встать тебе в ближайшие дни, но иные думали, что и глаз более не откроешь… Поэтому предупреждаю, бунтовать не думай, сбежать тоже. В коридоре десяток стражников, вооружены как на битву. Понятно?

— Угу, — отвернулась, сдерживая кашель. Душил он ее, нутро жег. Кашляни — скрутит ведь от боли. При Кароле? Да лучше от удушья умереть!

Мужчина встал, поставил кубок на стол и вышел, плотно прикрыв дверь.

Халена закашлялась, уткнувшись в меховую подушку. И думала, сознание потеряет — до пота прошибло, до невольного крика. Скрючило тело от боли.

Сколько лежала, в себя приходя? И не думала, не считала — одно четко поняла и твердила втупую — не дать себя использовать! Бежать, уходить срочно! Нельзя здесь!

Повернулась со стоном на спину, зло в потолок уставилась: вставай! Потом поболеешь, потом полежишь!

Села рывком, глухо вскрикнув. Вцепилась в края кровати руками, чтоб обратно не упасть. Боль переждала и встала — потому что надо, потому что должна. А может, не может — сейчас не для нее.

Шаги как по тонкой планке, в дыму, в тумане — к окну.

Халена высунула ладонь в проем и, набрав полную пригоршню дождевой воды, плеснула себе в лицо. Полегчало. Звуки стали ясными, и туман перед глазами рассеялся, а что боль осталась — так куда ее? Пару минут на медленные вдохи и выдохи для четкой установки — идти! Боль и слабость — прочь! И неважно, что разум не сможет долго управлять израненным, уставшим телом. Пусть хоть полчаса ей отпустит и то хорошо. Впрочем, если есть цель, человек и мертвым дойдет. А цель есть.

Халена выглянула в окно и поморщилась — еще один подарок Карола — до земли бегов семь, а то и больше. Прыгать — самоубийству подобно, а ей выжить надо и до своих добраться. Значит нужна веревка и длинная. Взгляд вернулся в комнату, оценил простыни — подойдет.

Много времени ушло на то, чтоб сделать веревку. Узлы вязать нужно крепко, да и разорвать ткань не меньше сил приложить. А где их взять, если каждое движение, что удар под дых? Ничего, справилась, затянула последний узел, зубами себе помогая, и оглядев веревку, поняла — мало. Что же еще привязать?

Уткнулась лбом в каменную стену, пытаясь то ли туман из головы выгнать, то ли подумать. А в боку не то, что горит — вопит от боли. Далеко ли она уйдет с такой раной? Долго ли еще на ногах продержится? И вспомнилось неизвестно откуда: человек живет разумом и чувствами, но правит всем его воля. А у нее достаточно воли?

Ладонь к ране прижала, в окно выглянула, забыв, о чем думала. Опять в стену лбом уперлась — о чем я? Ах, да — где веревку взять…

Туманит мозг боль и слабость — так бы упала и забылась…

Веревка…

Головой тряхнула — очнулась. Какая веревка?! Ее полотном перевязали!

Задрала лохмотья безрукавки, принялась конец полотна нащупывать, потом разматывать. Больно — прилипло все намертво, кровью спеклось.

Ничего, ничего — узел связанной простыни в зубы сунула, чтоб не закричать, зубами стиснула и рванула ткань с тела.

— У-у-у…

Она ли это?

Очнулась, уже на пол по стене сползая.

Фигня все! — разозлилась на себя, на свое глупое непослушное тело и оторвала ткань от раны, не думая о последствиях не заботясь. Кровь ринулась наружу.

Халена с трудом поднялась, подошла к столу, шатаясь и оторвав маленький лоскут от импровизированного бинта, намочила вином. Приложила к ране, кровь останавливая, и зашипела, еще больше разозлившись на боль, что с разумом борется и никак не подчиняется.

А, плевать! — рявкнула мысленно то ли на себя, то ли на тех, кто за дверью этой комнаты, то ли на саму жизнь. Выпила вина и начала полотно к веревке из простыни крепить, потом к ножке кровати конец один привязала, другой в окно кинула. Достает ли до земли — частности, все равно иначе, чем дойдя до конца, не узнаешь — не видно ни зги.

Огляделась, стул пододвинула к окну и полезла. Потом подумает, права ли, и о мече пожалеет, и ладонью комнате помашет. Потом.

За карниз зацепилась и застыла наполовину на улице. А дальше никак — черно перед глазами и мысли лишь хвосты, как кометы, показывают.

Кое-как за веревку ухватилась и все ж сподобилась на улицу выбраться совсем.

Ногами в камень уперлась, лицо дождю подставляя, чтоб смыл жар, унял дурноту. Нельзя Халене сейчас раскисать, никак нельзя. Чуть позже бы…Гром, слышишь? Помоги…

Дейн не поверил своим глазам, увидев сначала веревку из окна, потом ту самую девушку, что мечом днем росков гоняла.

Сумасшедшая! — подумал, глядя, как она неуклюже выбирается из проема, висит на веревке, и ни туда, ни сюда.

Покосился в сторону стражницкой и затухающего костерка: счастье ненормальной — тихо. Один караульный спит, накрывшись с головой, остальных и вовсе не видать.

Снова на девушку уставился, затаив дыхание, следя за ее маневрами.

Халена руками цеплялась за веревку, ногами за уступы, а сознанием за что придется. Доползла до конца и поняла — не угадала с высотой стены и длиной веревки — прыгать придется. Сгруппировалась насколько смогла и грянула вниз. На ноги приземлилась, да не устояла — потеряла сознание.

Дейн закрыл глаза и сжал кулак — разбилась ненормальная…

И тут же рассердился на себя — ему какое дело до глупостей девчонок, что мнят себя богинями?

Холодный дождь привел Халену в себя. Она с минуту лежала, вглядываясь в силуэты строений вокруг, и сориентировалась, наконец, поняла — ограда прямо по курсу. Пройти бегов пятнадцать любой ценой и — здравствуй свобода. Легко!… Главное, иначе даже не думать.

Переползла к бочкам, прислонилась к ним спиной и, подставив лицо дождю, позволила себе еще минуту передышки. Не нравилось ей что-то, а что — понять не могла. Свербело в голове и расплывалось, не давая четкого определения.

Девушка осторожно выглянула из-за бочек: справа темный силуэт, словно человек под плащом спит около углей. Слева… Вот в чем дело! Тот мужчина в клетке, которого она днем за Грома приняла. Ну, вот и сложилось все.

Халена поморщилась, приподнимаясь, к клетке двигаться начала. А пленник хоть бы пошевелился, моргнул. Сидит на земле как на троне, локоть на колено положив, и смотрит в упор на девушку. Истукан! А — горец! Как же она сразу не поняла? Видела ведь его товарищей в Славле — один в один — статуи из гранита.

А может он умер?

Нет, ресницы периодически вздрагивают и глаза мерцают, словно у кошки в темноте.

Халена в прутья решетки вцепилась, уставилась на мужчину — интересно, истуканы речь человеческую понимают?

Дейн смотрел на девушку и понять не мог — что ей надо? Что ждет? Почему не уходит?

Халена клетку оглядела, замок приметила.

— Ключи надо, — вздохнула. Придется искать. Не может же она уйти, а этого здесь оставить. Не по человечьи так-то.

Покосилась в сторону спящего стражника — интересно, у него ключи или придется приступом сторожку служивых брать, перебудив весь замок?

— Будем надеяться на лучшее. Потерпи, я сейчас, — прошептала мужчине, подбадривающе улыбнувшись. Пленник, видно, оптимизмом не проникся, но озадачился — моргнул.

Халена то ли хмыкнула, то ли булькнула и направилась за ключами, где ползком, где перебежками. И куда боль да слабость делись? А может, головой ударилась? Или организм в состоянии не проходящего шока замучился позывные о милости хозяйке подавать?

Толк, правда? Дел впереди немало и путь не близкий предстоит. Мысленно его, конечно, можно прошагать, но реальный смысл теряется…

`Помоги, Гром', - вздохнула в который раз.

Дейн растерянно следил за действиями девушки и гнал мысль, что она действительно решила найти ключи, освободить его, тем самым, теряя драгоценное время на бегство для себя. И полезли в голову мысли одна неожиданней другой: стала бы другая его вытаскивать собой рискуя? А какая женщина вообще смогла бы проявить подобную смелость, вести себя так, как ведет эта?

Драться, заведомо зная, что победы не будет и перевес сил на стороне врагов.

Лезть в окно, молча ползти вниз, и прыгать с высоты.

Потом вместо того, чтоб спокойно уйти, освобождать незнакомого ей человека.

Нет, или мир перевернулся пока Дейн сидит в клетке, или мирянам действительно выдали клад. Не богиню конечно, в смысле происхождения, но чудо по факту существования. Но если так, то, что ж они свою воительницу не уберегли? Где они? Куда делись? Почему по следам не пошли, хоть ратью, хоть по одиночке ее вызволить не попытались?

Чем они таким важным заняты, что позволяют своей в плену сидеть?!

Нет, все-таки мир сошел с ума.

Халена мысленно поблагодарила Грома за то, что помог — ключи оказались у этого стражника. Она осторожно вытащила связку из карабина на поясе мужчины и крепко зажала их в руке, с сомнением поглядывая то на меч под рукой стражника, то на него самого.

Забрать оружие? Опасно, воин проснуться может.

Убить пока спит? Да как можно сонного, не нападающего убивать?

А если проснется и тревогу объявит?

Все равно не правильно человека убивать из соображений — на всякий случай!

Тряхнула волосами и обратно поползла. Опять перебежками от бочек да телеги с сеном к клетке.

`Ненормальная', - уверился Дейн. А какой нормальный воин врага живым оставит, зная, что тот может ему навредить? Вот проснется сейчас и разбудит весь замок — уйдет тогда чудо мирян лишь до ограды и обратно в замок. Но уже связанной, а возможно и в цепях. Эльфар спокойно на то решится — в Богов он верит, когда выгодно, а остальное время позволяет своим думать, что верит. Женщины же для росков — бессловесные сироты, что словно собаки лишь свое место знать должны — у сапог мужа да у колыбели сына.

А эта вряд ли у сапог хозяйских пристроится — горда и свободолюбива, как дети гор…

А это мысль! Если правда освободит его девушка, к себе в клан ее стоит забрать. Уж горцы-то за ней присмотреть смогут и сберечь, чтоб одна во вражеском стане не сидела, с мечом чужаков не встречалась. Видно, не ранили ее, так, царапнули для острастки — иначе бы не резвилась. Однако, кто его знает?

С такими женщинами Дейн первый раз столкнулся. Короткие мечи у него в клане у почти каждой мужней женщины были, но они больше для острастки да самообороны в это смутное время. Не много чести мужчине, если женщине самой себя защищать приходится. И за ту царапину, что этой мирянке роски нанесли, клан Дейна мстил бы пока не нашел и не убил руку на женщину поднявшего, а если б сильней ранили или насильство учинили — замок бы с землей сровнял. Война войной — дело то мужское, лихое да бесшабашное, а женщина — дом и семья — оплот рода, жизнь его, смысл и будущее. Не по чести, если мужчины, меж собой разбираясь, на святое посягают, женщин трогают.

Что ж, еще один должок Эльфару у Дейна образовался.

Халена открыла замок и кивнула мужчине: выходи, ты свободен.

Тот хоть бы пошевелился.

А может, он чего не понимает?

Девушка нахмурилась:

— Уходи.

Тишина и ноль телодвижений.

`Мне что, еще и уговаривать'? — озадачилась. Головой качнула — и так времени много потеряла — светлеет уже, уходить надо.

— Извини, хочешь домашним животным у росков жить — пожалуйста. Нет — дверь открыта.

И пригнувшись, рванула к ограде. Ползком мимо бочек, ужом через какие-то железяки. А потом, карябая руки, цепляясь за уступы и воздух, вверх, на стену. Плохо, что камни мокрые, скользкие, и сил у Халены меньше, чем хотелось бы. А тут вскрикнул кто-то за спиной совсем некстати и словно под руку толкнул — пальцы сорвались и девушка вниз скользнула, обдирая руки, добавляя боли. Рухнула бы Халена да так осталась бы на земле, пока ее не нашли, да чьи-то крепкие руки перехватили ее, предотвращая падение. Покосилась — горец. Выбрался все ж — и удивилась, и порадовалась.

Мужчина молча толкнул ее вверх, закинув на забор. Легла она замечательно — удобно. Одна нога на свободе, другая еще в плену. А куда и как дальше — голова уже не соображает. А тут еще взгляд упал на стражника, что без шуму ключами поделился. Лежал тот с неестественно повернутой головой — видно, шею ему свернул кто-то. И этот `кто-то' сейчас на ограду за Халеной лез, резво так взбирался. Ну, еще бы — две стрелы над ухом чиркнуло. Крик во дворе поднялся, стражники высыпали на улицу, побежали к беглецам.

Халена смотрела на приближающихся росков как на массовку из театральной постановки и где-то на краю сознания соображала, что это не сцена, не театр, не пьеса — действительность. Сообразила и села, ногу за ограду перекинула, прыгнула в ров немедля.

Холодная вода привела ее в чувство лишь на пару минут. А потом вернулась боль и потянула тело вниз. Девушка барахталась, пытаясь выплыть, но вязла то ли в мутной воде, то ли в тумане, глотала противную жидкость, выныривала и вновь тонула. Она и не поняла, что ее вытолкнуло на поверхность, вытащило как щенка на землю — не успела.

Оплевываясь, откашливаясь, скрючиваясь от боли уже не в боку — во всем теле вползла на берег и тут же была подхвачена за шиворот, поставлена на ноги. И поняла — нужно двигаться, бежать.

Ноги двигались, заплетаясь, мелькали перед глазами камни, трава, грязь, собственные ступни. Сердце словно сместилось, увеличилось и било в грудную клетку, в горло и виски. Кто-то хрипел совсем рядом — а может она? А кто тогда кричит, что свистит? Не поймешь, некогда. Лес совсем близко, вот и первые деревья — главное, не остановиться, не впечататься в ствол, не запнуться о корни и коряги, и бежать, бежать дальше, быстрее. Стремиться к цели, определив ее впереди — вон та сосна, нет, та, что дальше, левее. Нет, вот тот куст, тот кедр… Еще дальше… Куст… Сосна…Камень…

Она еще бежала, а тело уже падало.

Мужчина удержал ее, вовремя заметив, что Халена выбилась из сил. Усадил ее на траву, прислонив спиной к стволу сосны, заглянул в глаза, что были чернее угля.

— Извини, — прохрипела она, тяжело дыша. Скрючилась, прижав руки к животу. — Минуту дай, минуту.

И подумала: а лучше б вечность…

Мужчина выпрямился, прислушался — звуки глухие, далеко и все же сидеть времени совсем нет. Как и надежды, что роски не устроят погоню, дадут спокойно уйти. Дейн им нужен, чтоб последние вольные кланы поработить, а девушка и того нужнее — она — ставка на исполнение всех желаний.

Халена услышала приближающиеся крики, звуки, словно лошади вскачь неслись — неужели в седла роски успели вскочить да за беглецами двинулись? Худо. Кончилась минута передышки. А может разделиться? Мужчина силен и не ослаблен — быстрей нее уйдет, а так вместе пропадать. Будет она балластом на его шее, в итоге может и обратно в плен за собой утянуть.

— Спасибо за помощь, — прошептала, поднимаясь по стволу. — Дальше я сама, мне туда, — в гущу леса рукой указала, — а тебе, похоже, туда, — в сторону скал махнула. — Клану привет. Иди.

Мужчина молча сжал девушке ладонь и потащил к скалам, постепенно переходя на бег.

Вырваться — время и силы тратить, поэтому Халена закусила губу, чтоб не застонать, не закричать и бежала. За спиной конский топот все ближе, все явственней слышен.

Мужчина в кусты нырнул, Халена за ним, вниз то ли съехала, то ли слетела, не чуя земли под ногами. Вперед, на просвет меж деревьями. Выбежали на открытое пространство, остановились на пару секунд.

Халена огляделась: открывшийся пейзаж в предрассветных сумерках казался ирреальным — слева темнеющие пятна валунов, мерное журчание воды. Левее тоже камни, но вода по ним бежит, бурно, порогами катится, а дальше, если прямо смотреть — дорога широкая из гранитных плит, каменистых уступов, глыб, в скалы, лесом обросшие, упирается, в высокие отвесные стены, за которыми горный кряж виден. Расстояние до скал в полумраке не определишь, но кажется настолько далеко, что к обеду бы добраться.

Мужчина рванул прямо по открытому пространству по камням прыгая, пороги обходя — к скалам. Халена за ним, стараясь не столько под ноги смотреть, сколько вперед, в спину товарища. Ведомый он сейчас для нее и отстать никак нельзя — не из-за себя — из-за него. Ясно, что мужчина в свои места рвется, к клану. И нужно дойти.

Нога соскользнула с мокрого камня, Халена в воду упала. Холодная та, лед только не плавает — мигом в себя привела. Девушка выбралась, и опять вперед за горцем следом.

А сзади уже крики, ржание лошадиное — роски к краю леса вышли. Дальше им на лошадях никак — ноги те поломают. Значит, сейчас стрелы пустят, чтоб хоть так беглецов достать.

И правда — свистнуло разом и тут же крик раздался: живьем брать!

Ага, ага! — засмеялась Халена. Горец обернулся, удостовериться, что слышит смех, и смеется девушка.

— Не обращай внимания, — с кривой усмешкой сообщила, прыгая по камням.

И попыталась сдержать смех, но улыбка сама раздвигала губы — глупейшая привычка девушки смеяться от боли или страха была мало понятна мужчине, и, наверное, он подумал, что та умом повредилась. `Впереди скалы, позади роски, рядом ненормальная, что то и дело падает, соскальзывая с валунов, тормозя движение, и смеется — не повезло горцу', - с улыбкой, глядя ему в спину, подумала Халена. Но имело ли это значение? Роски уже спрыгнули коней и прыгали по камням за беглецами. Поймают или нет — тоже уже мало волновало Халену. Она понимала, что находится на том краю человеческих возможностей, когда тело живет уже лишь целью, заданной разумом, высвобождает последние резервы сил и возможностей, подчиняясь воле. В таком состоянии человек не чувствует боли, страха, усталости. Его психика, как и организм, находятся в состоянии шока и изменяют сознание, искривляя угол зрения на обычные вещи. А потом наступит конец, внезапно и неизвестно когда — через минуту или час, день. Тело просто откажется подчиняться и упадет, будто наткнувшись на препятствие, которого в ту минуту может и не быть.

Об одном просила Халена — только бы это случилось не сейчас, не здесь, не на глазах горца и росков, а тогда, когда упрямый мужчина окажется в безопасности, и они с ним расстанутся, порвав невидимую связь, что образовалась меж ними в момент спасения.

Девушка отчетливо понимала — ей уже не выжить, вне зависимости выберутся они или нет, уйдут от преследователей или попадут обратно в плен. Но она видела горца, его синие глаза, что поглядывали на нее внимательно и озабоченно, и понимала, что не уйдет он один, не оставит ее, не поймет и не примет ее аргументы против, а значит нужно бежать, помогая ему, хоть ему…

Упрямые люди живут в здешних местах, но кто сказал, что это плохо?

Река осталась позади. Ноги уже шлепали по россыпи камней у подножья скалы. Казалось бы куда дальше? И опять улыбнулась, понимая куда — вверх, по скале, по камням — в горы. Голову задрала — высоковато, однако. Грянешь — мама дорогая. По дороге вниз и помолиться, и покаяться во всех грехах человечества можно успеть. Как горец с Халеной забираться собрался — вопрос. Он, конечно, и сможет — все ж вырос в горах, значит, повышенной ловкостью отягощен, а она-то мало с альпинизмом в натянутых отношениях, так еще и с собственным организмом — бунтует тот, сбои дает. `Ну, да ладно, там посмотрим. Авось, заботой меньше у горца будет', - мелькнула шалая мысль в голове девушки.

Выхода иного нет — роски подступают. Должны же они остановится когда-нибудь?

Халена принялась карабкаться вверх за горцем, цепляясь за уступы, подтягиваясь на голом энтузиазме и монументальном `надо'. Острые края камней царапали кожу, бередили рану, и та кровила, окрашивая серый гранит в красно-розовый цвет. Силы убывали катастрофически быстро, с каждой каплей крови, и надежды, что откроется второе, третье дыхание, все меньше.

Халена стояла на уступе в полступни шириной и смотрела вниз — черные человечки, вопреки логике, доводам рассудка, продолжали преследование — упрямо карабкались вверх за беглецами.

Минута передышки — и вновь вперед, вверх. Горец подал девушке руку, подтянул на довольно широкую платформу вверху. Прижал к камням, озабоченно вглядываясь в лицо. Халена виновато улыбнулась:

— Извини. Пару минут отдыха, ладно? — и, пытаясь выровнять дыхание, прижалась к камням спиной. Взгляд скользнул вдаль, туда, где встает солнце, озаряя густые заросли лесного массива, извилистую линию реки, пятна полей. Как красива, уникальна природа здешнего края, как люди, живущие на этих просторах.

Халена с мягкой счастливой улыбкой смотрела на свой последний рассвет, а видела свою жизнь, те месяцы, что провела здесь. И не было ни в сердце ее, ни в душе сожаления — лишь покой и умиротворенность. Ей довелось встретить самых благородных людей, воинов, жить с ними, сражаться бок о бок, отстаивая интересы добра, справедливости, будущего, что прекрасно не в прогрессе социума, а в духовном развитии, сохранении незыблемых качеств — заповедных и непонятных, а порой и неприемлемых иным.

Нет, ни о чем она не жалела.

— Я была счастлива, — выдохнула она. Чистое небо, солнце и леса. — Спасибо вам.

Ветер погладил ее волосы, словно принимая благодарность и отвечая тем же. И поблазнился Халене запах былинника и хвои, влажность грозовых туч и крики побратимов: И-е-е-ху-у!

— Гневомир…

Парень, белозубо улыбаясь, тряхнул кудрями: Ничаво, Солнцеяровна! Живы будем, не помрем!

— Ты жив, ты всегда будешь жить. Солдаты не умирают… Миролюб?

Побратим смущенно улыбнулся, краснея как мальчишка: семечков вота маманя послала, гостинчик тебе, Халена Сонцеяровна.

— Кланяйся ей…

Дейн хмурился, глядя на девушку: черные глаза стали фиолетовыми, улыбка настолько светла, что слепнешь как от солнца. Он видел, с девушкой не в порядке — бледна та, нездорова, но и думать боялся, что ранена серьезно. Да и подумать — смогла бы она преодолеть такой путь, подняться почти до хребта? `Нет, конечно, нет', - уверял себя, а сердце тревожно билось, не веря, взгляд следил за шевелением губ — что она говорит, кому? А лицо притом, глаза — свет.

`Опасности нет, с таким светлым лицом не умирают. Халена просто устала'. Но взгляд упал на ладонь девушки, что прижималась к боку — она была в крови.

Исцарапала руку, поранилась? — нахмурился сильней.

Мужчина прижал девушку к камню и, убрав руку, поднял край безрукавки: Нет! Как же она шла с такой раной? Возможно ли человеку, женщине еще жить, не то что лезть в гору с таким ранением?! О Боги, что вы творите?!

Халена увидела, как исказилось лицо мужчины, и мягко улыбнувшись ему, ласково погладила по щеке:

— А ты ведь еще мальчик. Сколько тебе — 20–25? Как тебя зовут?

Дейн с тоской смотрел на самую удивительную женщину, что встречал за свою жизнь, и не мог взять в толк: о чем она спрашивает? Разве это сейчас важно? Осознает ли она, что может умереть?

— Рана серьезна, — сказал глухо.

— Знаю, — ответила спокойно. И рассмеялась. — Рада, что ты умеешь говорить. Так, как тебя зовут? — заулыбалась, глядя в синие глаза с такой любовью, что хотелось прижать ее к себе и удержать в этом мире, закрыв собой не только от росков, но и от солнца, ветра…

— Дейн, — прошептал, почти касаясь щеки.

— Меня — Халена. Спасибо тебе. За все… Ты горец?

— Ты богиня?

— Нет, Дейн, я мирянка.

— Халена богиня.

— Я человек, как ты, как все, кто живет там, — кивнула в сторону лесов, задумчиво воззрилась на пики елей. — Бог один, и неважно, как ты его называешь, важно, что ты вкладываешь в это определение. Мы все суть Боги — ты, я, другие. Посмотри на эту красоту — Бог дал нам ее, а еще свободу и чистоту души. Мы, только мы вольны в своих поступках и решениях, в ответе за себя, окружающих и этот мир. И если мы останемся чистыми перед собой и сохраним этот мир и свободу — мы Боги, а изгадим душу предательством, поддадимся на ложь, то этот мир превратится в ад, потому что мы станем Дьяволом.

— Ты говоришь странные слова.

— Возможно, — улыбнулась ему и словно не в глаза заглянула — в душу. — Но когда-нибудь ты поймешь их, сердцем поверишь в сказанное… Расскажи о том другим…

— Ты расскажешь.

— Нет, мое время кончилось.

— Что это значит?

— Лишь одно, дальше ты пойдешь один, а я останусь и задержу росков. Послушай сначала, потом упрямься — ты видел рану и как воин знаешь, я умираю. Мне ничуть не жаль прожитых дней, не страшно уходить, но я не хочу утягивать тебя с собой. Смерть далеко не Морана — старая злая ведьма. Она прекрасна, как наступающий день, если ты честно прожил жизнь. Если ты сделал все, что в твоих силах, не осквернил Бога в себе, не превратился в дьявола — умирать легко и совсем не страшно. Потому что ты остаешься жить — здесь на этих просторах в памяти своих товарищей, в глазах родных.

— Ты говоришь как горец, как воин, но ты женщина.

— Воин это не половой признак, Дейн. Мужество и честь, доброта и справедливость живут в сердцах и умах и мужчин, и женщин… Я пришла в этот мир никем, а ухожу всем — в этом высшее счастье. Уходи и передай моим, когда встретишь — я ушла мирянкой, ушла безмерно богатой их заботой. Я познала истинную свободу и сохранила ее… Обязательно найди их, обязательно передай и помоги, чем сможешь, расскажи о том, что произошло. Вы должны быть вместе, все, только так роскам придется оставить свою затею по превращению рая в ад.

— Роски совсем близко.

— Уходи. Они идут за мной. Я их задержу.

— Или вместе уходим, или вместе остаемся, — заявил Дейн твердо. Халена с горечью посмотрела на него:

— Зачем ты это делаешь?

— Затем, что ты поступила бы так же. Тебе придется выбрать: умереть со мной или уйти и жить, тоже со мной.

Халена зажмурилась: упрямство мужчины было некстати. И выбора он ей не дал.

`Подожди, Гром, подожди меня совсем чуть-чуть, любимый. Я скоро приду к тебе.

И отодвинулась от камней:

— Идем.

И снова уступы, мелкие расщелины, острые углы камней. Не видя, куда ползешь, не понимая как. А губы гнет улыбка, сродная упрямому оскалу. Но скоро и `завод' упрямства кончится, что тогда делать?

Дейн прижимает Халену к камням, тащит почти на себе:

— Зачем? — вопрошает она и пытается идти сама, ползет вопреки всем законам, порядкам.

— Отдохни минуту.

Лучше вечность…

— Мы почти у цели.

Какой? Вершины скалы?

— Роски отстают.

А зачем они вообще лезут за нами?

— Ты как?

— Лучше всех, — усмехнулась.

— Нужно идти.

Скажи что-нибудь новое, более приятное.

— Лезь, я помогу.

Опять в путь.

Дейн подтянул ее наверх, но отдохнуть не дал, подхватил под мышки и потащил уже вниз.

— Сама, — дернулась, отталкивая мужчину. Ноги тут же разъехались и, упав на спину, Халена покатилась вниз по щебню, грозя разбиться о выступы камней. Затормозила, уперевшись ногами в валун, и рассмеялась, глядя, как в небе кружит ворон.

— Добычу чуешь? Э-э, брат, рано, — голову приподняла и замерла, изумленная открывшимся видом: чуть ниже травой поросший склон, лес и поле, широкая дорога к горизонту. А там опять горы, скалы.

Дейн скатился на ногах, сел рядом с Халеной:

— Жива?

— Угу. Здесь вы живете?

— Угу.

Девушка рассмеялась и почувствовала, как овладевает ее телом онемение и холод. Ни ногой, ни рукой не пошевелить, смотреть и то сил нет.

Дейн поднял девушку, заставил встать на ноги и повел вниз, крепко придерживая. Вот и трава, первые деревья.

Мужчина резко засвистел, оглушая Халену. Слева послышался шум, появились три оседланные лошади без седоков и пять всадников подстать Дейну — с обнаженными торсами, каменными лицами, длинными волосами.

Мужчины окружили пару и уставились на Халену.

— Здраст… — только и смогла выдать.

— Спорю на свой анжилон — это Халена! — ткнул в нее пальцем один горец.

— И я рад тебя видеть, — кивнул ему Дейн, взбираясь на лошадь.

Халена взяла под уздцы другую лошадь, погладила ее морду.

— Это конь, — пояснил молодой сероглазый горец, склонившись к девушке, чтоб лучше ее разглядеть. И отпрянул, увидев черные глаза.

— Скоро роски будут здесь, — сообщил Дейн, помогая Халене взобраться на коня.

— Сколько? — разжал губы самый старший из присутствующих.

— Три десятка.

— Мар, Летер, — взмахнул тот рукой, указывая влево и вправо. Двое отделились от группы и, взяв у товарищей тулы со стрелами, разъехались в разные стороны, скрылись в лесу у подножья склона. — Замир?

— Мертв, — бросил Дейн и пустил коня рысцой.

— Так и знал! — процедил молодой, следуя за мужчиной.

Всадники понеслись по полю прочь от склона, увеличивая скорость. Вскоре кони во весь опор мчались к горизонту.

У Халены сбилось дыхание, закружилась голова. Она обхватила шею лошади руками, пытаясь удержаться в седле, и видела траву, что стелилась под копытами, вырванный дерн.

— Конец, — подумала и, не удержавшись в седле, упала. Прокатилась по траве, замерла, словно со стороны наблюдая бег удаляющихся коней. Гривы бились о холки, тонкие ноги, казалось, не касались земли, несли в облака…

— Дейн!! — заметив отсутствие девушки, крикнул горец, призывая товарища к вниманию. Мужчина обернулся и, резко натянув поводья, развернул лошадь:

— Халена!!

Она видела, как Дейн развернул лошадь, возвращаясь, на ходу спрыгнул с нее, подбежал и навис:

— Халена!

— Гром… — прошептали губы девушки. Глаза закрылись.

Стало тихо, так тихо, что Дейну показалось — у него заложило уши. Он не понимал, что произошло, не хотел понимать — сидел и смотрел на девушку:

— Ты же Богиня, Боги не умирают…

И уставился в небо, сжав кулаки: Боги? Это ваша справедливость?

— Почему вы всегда забираете самое ценное, убиваете то, что достойно жизни?

— Потому что, оно достойно и смерти, — хмуро заметил подъехавший мужчина. Дейну же показалось, что это сказала Халена. И вспомнились ее слова от первого до последнего, и стало невыносимо больно, что эта девушка не богиня, а простая смертная.

— В ад богов небесных, — погладил ее, вглядываясь в лицо с надеждой. — Ты богиня на земле, ты должна жить…

И заметил, что ресницы девушки дрогнули. Склонился над лицом, прислушиваясь, приник к груди и услышал сначала очень тихий стук сердца, а потом гул. Он нарастал, ширился, пугая людей и лошадей, ветер стал сильным, почти шквалистым. Дейн вскочил, не понимая, что происходит, и увидел ослепительный серебристый обод.

— Уходим!! — закричал ему горец, еле сдерживая коня. Но Дейн не мог пошевелиться — он смотрел на приближение странного предмета и чувствовал холод и онемение в груди. Его словно заморозило от мысли, что это Боги пришли за своей, а значит, они все слышали, значит, смогут объяснить ему, почему поступают нечестно.

Значит, Халена будет жить. Значит, она жива.

И последнее, что запомнил — яркую вспышку.

Злобные, завистливые люди.

саранча

Обгорелые леснины, сгоревшее дерево.

Дикое.

Ворчун, всем недовольный человек.

Никуда негодная.

Бесстыжая.

Плут, обманщик.

Пустослов.

Искусную.

Открытая равнина, луг.

Талисман.