Игры богов

Глава 7 ИЗГНАНИЕ

Вазгер не знал, как долго находится в подземелье. Может быть, с момента разговора с Зарианом прошло несколько дней, а может, всего несколько часов, но за это время наемник уже несколько раз засыпал, сам того не замечая. Однако, придя в себя в очередной раз, наемник с немалой долей удивления обнаружил, что все его раны тщательно промыты и перевязаны, а возле решетки стоит большая миска, полная пусть и холодной, но вкусной еды. Рядом с миской нашлась пухлая лепешка, правда обгрызенная крысами с одного края, но это наемника ничуть не смутило — Вазгер радовался, что проснулся вовремя: если бы он проспал еще пару часов, то от еды и следа бы не осталось. Вновь начала болеть голова, но после того, как его миска опустела, стало чуть легче. Сил еда не вернула, зато Вазгер перестал чувствовать себя окончательно покинутым — он все еще кому-то зачем-то нужен. В противном случае никто не стал бы ни перевязывать ему раны, ни кормить так, как сделали это сегодня.

У стены послышалось тихое поскребывание и попискивание — маленькие твари никак не желали униматься. Наемник уже открыл рот, чтобы прикрикнуть на них, но тут в подземелье неожиданно посветлело. Вазгер вскочил на ноги и принялся озираться, пытаясь понять, откуда исходит свет, однако казалось, что светятся сами стены и окружающий его воздух. Первые несколько секунд наемнику пришлось сильно щуриться, поскольку переход от непроглядного мрака к свету был слишком резок, хотя на самом деле в каземате было ничуть не светлее, чем если бы горела подвешенная под потолком свеча.

За спиной раздался тихий и внятный смех, который заставил Вазгера от неожиданности вздрогнуть и резко обернуться. Возле самой стены, прижимаясь к камням, стояла невысокая женщина, единственной одеждой которой были длинные темные волосы, ниспадающие ниже колен. Предплечья и лодыжки ее были увиты тонкими золотыми браслетами в форме пышных древесных ветвей. Некоторые пряди были заплетены в маленькие косички, на концах которых сверкали крупные черные и розовые жемчужины. Она была невероятно красива. Хрупкая на вид, но изящная фигура казалась изваянной из белого мрамора. На чуть округлом лице выделялись огромные, тщательно подкрашенные зеленые глаза. Ровный, без единого изъяна, остренький нос плавно и незаметно переходил в тонкие надбровные дуги, которые не портили, а, напротив, только оттеняли красоту ее лица. Пухлые ярко-розовые губы походили на два только что сорванных лепестка олеандра. Маленькая ямочка на подбородке придавала ее лицу чуть насмешливое выражение.

Вазгер открыл рот, но вместо чего-то осмысленного оттуда вырвались какие-то нечленораздельные звуки. Наемника так поразило невероятное появление этой женщины, что он на какое-то время лишился дара речи.

Женщина отделилась от стены и сделала шаг навстречу Вазгеру, и тот, сам того не замечая, тоже шагнул вперед. Красота незнакомки притягивала его будто по волшебству, и наемник не мог противиться этому неслышному зову.

Женщина остановилась, остановился и он. Теперь их разделяло едва ли полтора шага, но Вазгер не замечал этого. Ему казалось, что они стоят тесно прижавшись друг к другу, и это было самое прекрасное чувство, которое он когда-либо испытал. Незнакомка чарующе улыбнулась и, подняв руку, медленно и нежно провела кончиками тонких пальцев по заросшей щетиной щеке наемника.

— Ты красавица… — прошептал Вазгер и потянулся к стоящей перед ним женщине, но та с легкостью увернулась и неведомо как оказалась сбоку.

— Как же ты нетерпелив, — впервые заговорила она, и голос ее звучал будто шуршащий шелк.

— Кто ты? — почти не дыша спросил наемник, поворачиваясь и вновь оказываясь с нею лицом к лицу. — Как ты оказалась здесь?

Незнакомка улыбнулась, обнажив ровные белые зубы. — Я просто пришла. Ты позвал меня, и я пришла, — произнесла она, легким движением откидывая волосы за спину и представая перед Вазгером во всей своей красе. — Можешь называть меня Левеей, но разве тебе так уж нужно знать мое имя?

— Нет, — тихо ответил Вазгер, снова попытавшись дотронуться до женщины, и на этот раз она позволила ему сделать это. Кожа ее была бархатной и удивительно холодной на ощупь, но до того ли было сейчас наемнику? — Но я… я не звал тебя, я даже не знаю, кто ты.

Левея обвила руками шею Вазгера.

— Разве это так важно для тебя? — Ее голос завораживал, заставляя соглашаться со всем, что она говорила. — Главное, что я здесь, ведь так, милый?

— Конечно, — прошептал наемник, водя ладонями по податливому телу.

Левея прижалась к нему еще теснее. Вазгер ощутил мягкость ее пышных волос, щекочущих его шею и руки.

— Я знаю, чего ты хочешь, — произнесла она. — И я могу помочь тебе. Ты можешь выйти из этого подземелья в любую минуту, даже сейчас, только скажи мне об этом. Ведь ты вправду этого хочешь, иначе ты не позвал бы меня.

Вазгер кивнул.

— Отсюда невозможно выйти. — Рука его медленно скользнула вниз по спине женщины. Наемник, не понимал, что происходит. — Не знаю, как ты попала сюда, но я не могу уйти с тобой.

— Можешь, — засмеялась Левея. — Взгляни. Она чуть отстранилась и рукой указала на стену за собой. Вазгер с огромным сожалением оторвал жадный взгляд от лица женщины и посмотрел на влажную серую кладку. Грязная стена была перечеркнута резкими огненными линиями, при пересечении образовывающими нечто вроде неправильного пятиугольника. Внутри пятиугольника расплывалось черное пятно с малиновыми и фиолетовыми прожилками. Оно медленно вращалось, образуя глубокую, затягивающую в себя воронку. Вазгер попытался шагнуть к двери, но Левея мягко удержала наемника и привлекла к себе.

— Это выход на свободу, — произнесла она. — Но если ты желаешь покинуть это место, то должен заплатить мне. Я не запрошу много, я возьму лишь то, что ты в силах мне дать.

— Чего же ты хочешь? — спросил наемник, отведя взгляд от стены и посмотрев в глаза женщины, в которых застыло желание, смешанное то ли со скрытым торжеством, то ли с восхищением, причины которого Вазгер не понимал.

— Тебя, — выдохнула Левея. — Будь со мной эту ночь, и я выведу тебя прочь из этого подвала. Отведу туда, куда ты захочешь. Ты познаешь истинное наслаждение, а затем вырвешься к солнечному свету. Все в твоих руках — я не прошу невозможного.

Женщина чуть повела плечами, заставив длинные волосы черными волнами заструиться по спине. Холодные руки проникли Вазгеру под рубаху и принялись поглаживать мускулистую грудь. Пальцы нежно касались рваного шрама, принося невероятное облегчение. Наемнику еще никогда в жизни не было так хорошо, и он забыл обо всем, что тяготило его. Даже внутренний голос, звучащий все громче и громче, не мог убедить Вазгера в необходимости быть настороже.

— Ты ведь Вечная, да? — почти задыхаясь спросил наемник, млея в объятиях Левеи.

— Зачем спрашивать, если ты и без того знаешь ответ? — пробормотала Левея. — Тебя не должно волновать это, ведь я с тобой, и никто нам не помещает. Я подарю тебе свободу.

— Да! Да! Свободу! — воскликнул Вазгер, и, обхватив голову женщины ладонями, притянул ее к себе и впился губами в ее губы. Язык наемника проник Левее в рот и наткнулся на жемчужины зубов, после чего скользнул чуть ниже, пытаясь пробраться дальше.

Сначала Вазгер почувствовал на языке что-то теплое и липкое, а затем понял, что зубы Левеи перестали быть ровными…

… На долину давно опустилась тихая и безмятежная весенняя ночь, рассыпавшая по чистому небосводу яркие бисерины звезд. Некоторые из них едва заметно помаргивали, обретая в этот момент схожесть с горящими глазами лесных зверей, только смотрели звезды на землю молчаливо и по-доброму. Где-то вдали шелестели деревья.

Разбитый в долине лагерь озарял свет множества больших костров, вокруг которых сидели или лежали люди. Из шатров, расставленных в огромном количестве, доносился громкий храп. Было уже глубоко за полночь, но бодрствующих, рассевшихся вокруг костров, было гораздо больше, чем спящих. Со всех сторон слышались негромкие разговоры и редкий смех. Все это сливалось в глухой гул, стоящий над ночным лагерем и ограждающий воинов от незваных гостей даже лучше сторожевых постов.

Вазгер сидел на расстеленном, сложенном вдвое плаще и, позевывая, медленно и осторожно водил оселком по лезвию меча. Мягкий шелест камня по стали сопровождал каждое движение, в воздух поднимались едва заметные облачка пыли. Остановившись на некоторое время, Вазгер приподнял меч, осторожно провел по кромке стали ногтем и, неудовлетворенно прищелкнув языком, вновь протянул руку к камню. Пространство вокруг Вазгера вновь наполнилось шелестом скользящего по стали оселка, почти неслышным за треском костра. Сидящий рядом воин, штопающий разорванный почти до плеча рукав рубахи, усмехнулся:

— Ты хочешь, чтобы меч, только прикоснувшись к человеку, разрубал его надвое, будто муху? Мне кажется, ты зря тратишь время.

— Я не желаю вверять свою жизнь простому куску стали. Если хочешь остаться в живых — свой клинок нужно любить и не забывать о нем.

Воин снова усмехнулся, но ничего не сказал, зато заговорил лежащий по другую сторону костра. Приподнявшись на локте, он устроился поудобнее и, окинув горящим в свете пламени взглядом оставшихся у огня воинов, обратился к Вазгеру.

— Вот воюем мы против этих Вечных, воюем, — сказал он, — а ведь многие из этих тварей нам зла-то и не желают. Мы их бьем — а они в ответ. Мы их оставим в покое — и они оружие сложат. Нет, я не стану спорить, есть среди Вечных такие, кто действительно ненавидит нас — ненавидит не только из-за того, что мы развязали эту войну. Они и много раньше враждовали с нами. Ведь не секрет, что мантикоры, спригганы и другие вообще ненавидят людей…

Вазгер кивнул, соглашаясь, но не стал продолжать этот разговор.

— А интересно, кто из Вечных страшнее всего? — раздался вопрос, почти потонувший в глубоком зевке. От накатывающегося сна уже не спасали даже разговоры, и беседа шла по инерции. Вазгер не удивился бы, если бы ответа не последовало, но чуть погодя услышал чей-то голос:

— Известно кто, знаменитый пустынный царь, василиск. Не приведи бог еще раз увидеть мне эту тварь. Помню, я в южных пустынях воевал… Так это отродье вылезло невесть откуда и за полминуты две сотни отличных воинов мертвецами сделало. Уж и не помню, как сам спасся, но страху я тогда натерпелся на всю оставшуюся жизнь! Одни глаза его чего стоили — каждый что моя голова, а то и больше, розовые, а зрачки темно-коричневые. Он как взглянул на меня — так и душа в пятки ушла…

— Хорош врать-то! — недоверчиво хмыкнул Вазгер. — Если бы василиск и вправду взглянул на тебя, ты бы с нами уже не сидел, а лежал бы, окаменевший, где-нибудь в далекой пустыне.

— Василиски, слуа, бильвизы, — вздохнул наконец один из воинов. — Да никто из них не идет в сравнение с женщиной. Женщины — это самые страшные и коварные существа, помяните мое слово.

— Так уж и женщины? — хохотнул кто-то, но его никто не поддержал.

— Именно, — как ни в чем не бывало подтвердил рассказчик. — Но не простые, а из Вечных. Слышал кто-нибудь из вас о так называемой прекрасной возлюбленной — ланнан ши?

Молчание красноречивее любых слов говорило, что если кто-то и знал, о чем говорил воин, то признаваться не собирался.

— Скажу сразу и откровенно, — продолжил рассказчик. — Я никогда не сталкивался с ланнан ши, мне поведал о ней отец. Они и раньше встречались очень редко, а теперь уж и не знаю, есть ли хотя бы одна ланнан ши в поднебесном мире.

— Неужели они такие уродливые, что боятся показать свое лицо и потому прячутся? — поинтересовался Вазгер, совершенно упустив из виду, что чуть раньше воин назвал Вечную «прекрасной».

— Как раз наоборот, — последовал ответ. — Эти женщины — красавицы, каких свет не видывал, но горе тому, кто прельстится их внешностью и волшебным обаянием. Все это обманчиво, все ложь. Стоит только поддаться на их уговоры — и тебя не спасет уже ничто. Ланнан ши выпьет всю твою кровь без остатка, разорвав горло огромными острыми зубами.

— Не может быть, чтобы от этой твари не было спасения, — произнес Вазгер и громко зевнул. Разговор уже начал утомлять его. За те полтора десятка лет, что наемник провел с мечом в руке, он слышал бессчетное количество подобных историй, которые походили друг на друга как две капли воды, а потому не принимал рассказ воина всерьез.

— Безвыходных ситуаций, конечно, нет, — оптимистично заметил воин. — Ланнан ши не сможет причинить своей жертве никакого вреда, если только мужчина не овладеет ею. Это единственное, но непременное условие, однако мало кто может устоять перед чарами ланнан ши, эта тварь почти всегда добивается своего.

Махнув рукой, Вазгер подложил под голову мешок и, поерзав, поудобнее улегся на плаще, придвинув поближе предварительно убранный в ножны меч. Его уже давно перестали занимать все эти россказни, да и спать хотелось гораздо больше, чем продолжать лишенную всякого смысла беседу.

«Ланнан ши, — подумал Вазгер, — что за глупости…» Уже сквозь полудрему он расслышал что-то вроде того, что живет она где-то поблизости от источников и родников. Хотя, возможно это ему приснилось…

Воспоминания молнией промелькнули в его голове, хотя Вазгер не сразу понял, что происходит. Но миг спустя пришло осознание того, что теплая влага на языке — это его собственная кровь, текущая из расцарапанного острыми коническими зубами женщины языка. Руки наемника сами собой выпустили голову Левеи и сильно толкнули ее в грудь, заставив женщину отлететь и удариться спиной о стену совсем рядом с огненной дверью.

Левея явно не ожидала ничего подобного, поскольку на ее лице отразилось недоумение. Впрочем, она почти тут же осознала случившееся, и Вазгер, все еще находящийся под впечатлением от ее чар, по-настоящему испугался, увидев, как преобразилась Левея. Прекрасное лицо исказила гримаса нечеловеческой злобы, глаза сузились, обратившись в пару пышущих огнем гнева щелок. Верхняя губа приподнялась, обнажив ряд острых, загнутых внутрь конических зубов, поблескивающих в свете огненных линий на стене. Все обаяние Левей разом исчезло, заставив Вазгера наконец-то понять, что произошло. Наемник ошарашено, с долей брезгливости взирал на застывшую у стены женщину, а та в свою очередь смотрела на него, все больше и больше свирепея. Кем на самом деле была Левея, Вазгер не знал, — может быть, на самом деле ланнан ши, хотя и жила не вблизи источников, а в подземельях Черного Замка.

Вечная, похоже, поняла, какую ошибку допустила, позволив наемнику поцеловать себя. Вазгер слишком рано узнал ее тайну, и задуманное пошло прахом. Чуть присев, Левея оттолкнулась от стены и прыгнула на наемника, расставив руки и широко раскрыв рот. Ее громкий вопль чуть не оглушил Вазгера, который, вместо того чтобы попытаться защититься от озверевшей женщины, схватился за уши, стараясь заглушить крик Вечной. Левея налетела на него будто ураган и, обхватив руками и ногами, попыталась вцепиться зубами в горло, прежде, чем Вазгер успел предпринять что-либо, женщина, странно взвизгнув, клацнула своими клыками совсем рядом с веной на шее и отлетела, врезавшись головой в стену, будто получив страшный удар в лицо. Но тут же вскочив, Левея вновь накинулась на наемника и опять отлетела назад, после чего с едва слышным стоном сползла по стене на пол. Только сейчас Вазгер заметил, как худа была женщина. Сквозь кожу явственно проступали тонкие ребра, острые скулы заметно выдавались вперед, а длинные волосы плохо скрывали костистые бедра. В первые минуты Левее удалось одурманить Вазгера, но теперь у нее уже не было на это сил. По-видимому, она уже довольно давно вынуждена была обходиться без пищи и потому потеряла контроль над собой, когда Вазгер поддался на обольщение. Из-за этого Левея и допустила ошибку, слишком рано показав свои клыки наемнику. Слишком рано…

— Стерва, — произнес Вазгер. — Убить меня вздумала, да?

Левея, всхлипнув, вдруг рванулась вперед и вновь попыталась вцепиться наемнику в горло клыками, но Вазгер уже понял, что вреда ему женщина причинить не сможет. Тем не менее он рванул Левею от себя, выдрав из ее головы клок волос и отшвырнув женщину к стене.

— Ты ланнан ши? — негромко спросил Вазгер. Женщина молча кивнула и вновь опустила голову, не переставая реветь. Наемник помолчал еще какое-то время, а затем добавил: — Говорят, ланнан ши живут возле родников и источников. Что же ты делаешь здесь, если это правда?

— Я здесь уже очень давно, — сквозь слезы ответила Левея. — Мне очень плохо, но я не могу уйти домой: маг Халиок заточил меня в этих подвалах, когда я однажды попыталась…

Дальнейшее потонуло в потоке громких всхлипывании, но Вазгеру не требовалось слов, чтобы понять, что именно хотела сказать ланнан ши. Не было секретом, что Халиок имел обыкновение изредка выбираться из Дворца и проводить время в одной из деревенек близ фальда. Вероятно, во время одной из таких вылазок Левея и попыталась завлечь мага в свои объятия, за что и поплатилась. Халиок не был человеком, которого можно было так просто охмурить, поэтому он без труда справился с ланнан ши, наказав ее заточением.

— Выходит, ты живешь здесь? Должен заметить, я удивлен тем, что ты выглядишь столь плачевно. В Черном Замке немало заключенных, которые без труда заглотили бы твою наживку, не думаю, что жить впроголодь — твоя сокровенная мечта.

Ланнан ши заревела еще громче.

— Маг Халиок сделал так, чтобы мужчины перестали интересоваться мной, — даже мое волшебство потеряло силу. Ты первый за четверть века, кто подарил мне надежду… Но Халиок проклял меня! Из-за него…

— Заткнись, — лениво бросил Вазгер. Его перестали интересовать слова ланнан ши.

Поднявшись, хрустнув коленями, наемник подошел к стене, где находился волшебный выход, и попытался войти в него, но руки уперлись в холодный камень, хотя глаза все еще продолжали видеть ставшую плоской и блеклой вращающуюся воронку, обрамленную огненными линиями. То ли обещанное Левеей заведомо было ложью, то ли без ее согласия никто не мог проникнуть за эту дверь. Так или иначе, но у наемника не было ни малейшего желания выяснять это. Попусту тратить время наемник не собирался, а потому сгреб Левею в охапку, отчего та громко и отчаянно взвизгнула, вновь попытавшись укусить Вазгера. Разумеется, у нее снова ничего не вышло, клыки даже не смогли коснуться кожи, хотя и сомкнулись совсем рядом с кадыком. Без труда удерживая вырывающуюся женщину, Вазгер постоял какое-то время, после чего, зажмурившись, прыгнул вперед, крепко прижимая к себе Левею и стараясь угодить точно в магическую дверь.

Спустя миг что-то ударило наемника в лицо и плечо, ланнан ши будто бы стала бестелесной и просочилась сквозь плотно сомкнутые на ее талии и груди руки Вазгера, а сам он оказался на полу. Еще не успев почувствовать, что упал, наемник понял одно: магическая дверь не пропустила его, даже несмотря на то, что он пытался покинуть подвал вместе с Левеей. Открыв глаза, Вазгер вновь уяснил для себя, что все происшедшее не привиделось ему: вернулась темнота и только на стене догорали быстро тускнеющие линии. Через несколько секунд пропали и они, погрузив каземат в плотный и беспросветный мрак. Подойдя к тому месту, где находилась магическая дверь, сквозь которую ушла ланнан ши, наемник вытянул вперед руки и ощупал стену. На шершавом камне обнаружились едва заметные борозды, образующие тот самый пятиугольник, бывший границей черной воронки. Камень в этих местах был чуть теплый.

Медленно отойдя к решетке, наемник опустился на кучу соломы и принялся задумчиво смотреть в темноту.

Можно было сказать, что Вазгеру повезло, но теперь уже он начал сомневаться в правильности своего решения. Может быть, стоило махнуть на все рукой и отдаться во власть этой женщины? По крайней мере, в этом случае смерть была бы довольно быстрой и безболезненной.

В конце концов, так и не придя ни какому определенному выводу, Вазгер решил не тратить попусту время на бесполезные размышления. Вытянувшись на соломе, наемник заложил руки за голову и закрыл глаза. Темнее, конечно же, не стало, но так хотя бы не казалось, что вокруг бескрайняя пустота, что где-то — может, совсем рядом — бродит голодная ланнан ши по имени Левея, которую двадцать пять лет назад заточил в этих подземельях маг Халиок.

Выхода из сложившегося положения не было. Ланнан ши оказалась обречена блуждать по подземельям тюрьмы Мэсфальда, а Вазгер не знал, на что и надеяться. Его будущее, равно как и прошлое, было скрыто во тьме.

Перехода от размышлений ко сну наемник и не заметил.

* * *

Он проснулся от того, что в глаза ударил показавшийся невероятно ярким свет и кто-то, особо не церемонясь, рванул его вверх, прижимая спиной к стене. От резкого пробуждения перед глазами поплыли разноцветные круги, будто Вазгер долгое время пробыл без воздуха под водой. Почти сразу проснувшись, наемник огляделся по сторонам, но взгляд его выхватил лишь несколько смазанных лиц — только одно из них было знакомо Вазгеру. Зариан замер в дверях, придерживаясь обеими руками за прутья решетки.

Наемник попытался вырваться, понимая, что происходящее не сулит ему ничего хорошего, но его держали слишком крепко. В ушах шумело, а голова готова была расколоться от боли, причин которой Вазгер не понимал — виной тому была то ли слабость из-за полученных ранений, то ли резкое пробуждение.

— Рад снова увидеться с тобой. — Зариан медленно отошел от решетки и остановился напротив наемника. Тот с ненавистью смотрел на начальника городской стражи. — Да, очень рад, — снова повторил Зариан чуть наклоняя голову и приближая свое лицо к лицу Вазгера.

— Что вам от меня нужно? — выкрикнул Вазгер. Он уже понял, что наступает то, из-за чего его берегли и не бросили подыхать в этом подвале, где по меньшей мере один человек уже расстался с жизнью: наемнику вспомнились ржавое кольцо и кости возле него, на которые он наткнулся при осмотре каземата.

— Всего лишь подготовить тебя, — пожал плечами Зариан.

— К чему? — едва слышно вымолвил Вазгер, предчувствуя самое недоброе. И, как оказалось, мыслил он в правильном направлении.

— Сегодня ты будешь казнен, — ответил предатель. — Твоя смерть послужит благородному делу и поможет Советнику Маттео утвердиться на троне Мэсфальда.

— Что?.. — Слова Зариана ошеломили Вазгера. Он знал, что королю Дагмару угрожает опасность, но никак не думал, что переворот случится так скоро. Уж если Зариан заговорил о Советнике и троне, то это могло означать только одно — самое страшное уже свершилось. Самое страшное для короля Дагмара.

— Должен предупредить, чтобы ты не надеялся на отсечение головы. Тебя признали предателем, а это означает…

— Повешение, — шепотом закончил за Зариана наемник и рванулся, пытаясь освободиться и вцепиться в горло стоящему совсем рядом предателю. Но сильные руки удержали Вазгера.

— Успокойся, — поморщился Зариан. — Тебе все равно ничто не поможет. Лучше сохрани свои силы — тебе еще предстоит подняться на эшафот, поскольку ты, я думаю, не захочешь окончательно опозорить свое имя — истинные воины не впадают в истерику перед казнью, даже если уверены, что их оклеветали.

На щеках Вазгера заиграли желваки. Как можно принять то, что тебя собираются удавить на глазах сотен людей, многие из которых, возможно, знали тебя раньше? Но в одном Зариан был все-таки прав — наемник не желал последние минуты своей жизни выглядеть жалким трусом. Уж если ему суждено было погибнуть, то сделать это следовало с высоко и гордо поднятой головой, назло всем.

Однако, как оказалось, начальник стражи вывалил на Вазгера еще не весь ворох плохих новостей.

— Да, забыл тебе сообщить, — Зариан замялся, но довольно быстро взял себя в руки, — чтобы ты не вздумал сказать прилюдно что-нибудь лишнее, тебе придется зашить рот.

Услышав это, наемник заорал и прыгнул вперед, изо всех сил оттолкнувшись от пола напружиненными ногами. Мышцы загудели, их пронзила острая боль, но этот рывок все же помог Вазгеру освободить одну руку, которой он не замедлил воспользоваться. Наемник размахнулся, и его тяжелый кулак врезался одному из держащих его людей в переносицу. Раздался громкий, отвратительный хруст. Мужчина слабо вскрикнул и отлетел к противоположной стене каземата. Он упал, раскинув руки и выпучив глаза. Из носа побежали два ручейка темной крови, быстро залившие лицо и шею. Не оставалось никаких сомнений в том, что тюремщик мертв. Но остальные успели отреагировать быстро. Миг спустя к горлу наемника кто-то приставил остро отточенный нож, который заставил Вазгера мгновенно замереть, подавив острое желание сглотнуть вставший в горле ком: если бы он хоть немного двинул кадыком, то получил бы довольно глубокую, хотя и не смертельную рану под подбородком.

Зариан, даже не отшатнувшийся, несмотря на то, что Вазгер почти достал его в своем нечеловеческом рывке, едва заметно покачал головой.

Повернувшись, он махнул рукой стоящему за спиной тюремщику, и тот шагнул вперед. В свете стоящей на полу лампы в его руке тускло блеснула изогнутая, словно рыболовный крючок, сапожная игла с длинным хвостом толстой нити. Вазгер широко распахнутыми глазами смотрел на медленно приближающуюся к его лицу иглу, не в силах отвести от нее взгляд. Наемника будто кто-то заворожил. Острое лезвие все еще было прижато к шее, и в какой-то миг у Вазгера в голове промелькнула безумная идея броситься вперед и самому перерезать себе горло, но он не смог заставить себя это сделать. Возможно, потому, что прекрасно понимал: держащие его люди — профессионалы и не позволят ему так просто расстаться с жизнью. На их поведение даже никак не повлияла смерть тюремщика, которому Вазгер минутой раньше сломал переносицу — лица этих людей были все такими же безразличными.

И когда игла в первый раз вонзилась в его плоть, скребнув о плотно сжатые зубы, наемник не закричал — он слишком давно привык терпеть боль. Вазгер даже не изменился в лице, продолжая все с той же ненавистью и холодным презрением буравить взглядом замершего в дверях Зариана. Тот так же неотрывно смотрел на наемника, но его глаза, напротив, были совершенно пусты.

Когда тюремщик наконец отошел, пряча иглу во внутренний карман, а его товарищи поднялись, ставя на ноги и наемника, Зариан, окинув осужденного взглядом, удовлетворенно кивнул и, подойдя, достал что-то из кармана. Секунду спустя у Вазгера перед глазами оказался его собственный медальон — воинский знак, пожалованный когда-то Дагмаром. Зариан то ли случайно, то ли сознательно поднял его так, чтобы тот оказался на уровне лица Вазгера, а потому тот вынужден был одновременно смотреть и на медальон, и на Зариана.

— Он твой, — сообщил начальник стражи. — Думаю, будет лучше, если он останется с тобой до конца. Кем бы ты ни был, но ты заслужил воинский знак честно, и никто не вправе отнимать его у тебя.

С этими словами Зариан бережно, стараясь не порвать шнурок, повесил медальон на шею Вазгера. На воинском знаке в тот же миг проступил волшебный рисунок, означающий, что медальон признал хозяина.

Начальник стражи отвернулся и, не сказав ни слова, шагнул в коридор, поманив за собой остальных. Вазгер, получив ощутимый тычок в спину, вынужден был отправиться следом. В ушах стучала кровь, голова немилосердно кружилась, но все же на ногах Вазгер держался твердо то ли благодаря тому, что кто-то удосужился накормить его и перевязать, то ли из-за грызущей изнутри ненависти.

— Я убью тебя. Клянусь Райгаром, я еще вернусь и поквитаюсь с тобой за то, что ты со мной сотворил, — сквозь плотно сомкнутые губы произнес Вазгер, но это прозвучало как нечленораздельное мычание. Однако, как ни странно, Зариан уловил смысл сказанного наемником.

— С того света не возвращаются, — холодно ответил он, так и не взглянув Вазгеру в глаза. — Иначе по мою душу пришли бы уже очень многие.

Дождь, похоже, шел с самого утра, залив городские улицы ледяной водой. Мириады капель образовывали густую завесу, не позволявшую видеть перед собой даже стоящего в небольшом отдалении человека. Холодный ветер пробирал до костей, а тонущие в глубоких лужах босые ноги совершенно закоченели. Впрочем, Вазгер понимал, что мучения эти продлятся недолго, поскольку тугая петля оборвет их раз и навсегда. Глядя прямо перед собой, он механически переставлял ноги, стараясь поспеть за идущим впереди коренастым стражником, которому при выходе из Черного Замка передал своего пленника Зариан. Они шли по совершенно пустой улице. Выходящие на нее окна домов были плотно закрыты ставнями и заперты снаружи на засовы — все возможные меры безопасности были приняты, и наемник не видел никого до самой площади, на которую выходила улица, ведущая от Черного Замка к королевскому дворцу. Приближаясь к месту казни, Вазгер различил за шумом дождя гул толпы. Слов разобрать было нельзя, Да наемник и не пытался сделать это.

Стоящие впритык друг к другу дома внезапно закончились, открыв выход на площадь перед дворцом, но у Вазгера сложилось впечатление, что улица, по которой он шел всего несколько секунд назад, все еще продолжается. Возможно, виной тому был живой коридор, состоящий из нескольких десятков воинов, отделивших осужденного и конвоиров от горожан. Никто не пытался прорвать заслон, люди стояли и смотрели, не двигаясь с места. При появлении Вазгера над толпой пронесся ропот, а затем наступила тишина. Стало слышно, как отдельные капли дождя врезаются в рябую поверхность луж, как бряцает оружие, как стучат по камням подкованные сапоги стражей. Подняв голову, Вазгер медленно обвел взглядом притихшую толпу, пытаясь разглядеть хоть что-то за пологом из косых струй дождя. За мутной пеленой над людскими головами возвышалась какая-то серая размытая масса, и лишь позже Вазгер сообразил, что видит самую обычную виселицу.

Вазгер беспрерывно поворачивал голову, пытаясь разглядеть в толпе хотя бы одно сочувствующее лицо, но все усилия были тщетны — и это оказалось страшнее всего. Жители Мэсфальда отвергли его — его, сделавшего столько для этого города. Хотя чему теперь удивляться, винить в случившемся следовало Советника Маттео и его приспешников, это они настроили горожан против верно служившего им воина.

На площади луж почти не было благодаря плотно пригнанным друг к другу гранитным плитам, образующим почти монолитную поверхность. Но если ноги наемника перестали коченеть и утопать в холодной воде, то от ветра, вольготно гуляющего по площади, спасения не было никакого: на узкой улице Вазгера хотя бы немного прикрывали стены домов.

Из-за холода Вазгер не заметил, как приблизился к виселице. Она была сооружена на скорую руку. Помост из старых, а потому посеревших, но еще очень крепких досок возвышался на уровне людских голов, но был отделен от горожан пустым пространством шириной в несколько шагов и цепью воинов с копьями.

Подойдя к лестнице, ведущей на эшафот, наемник уже собрался, не останавливаясь, опустить ногу на первую ступеньку, но почувствовал на своих плечах две цепкие руки и вынужден был покорно остановиться. Вазгер не стал оборачиваться, продолжая неотрывно смотреть на одинокую фигуру, стоящую на помосте всего в нескольких шагах от края. Длинный черный плащ полностью скрывал человека, на голове его был глухой кожаный шлем с узкой прорезью для глаз. Наемник понимал, что эти глаза столь же неотрывно изучают его. Глаза привыкшего к своей работе палача.

От созерцания палача Вазгера оторвал резкий рывок. Ткань затрещала, разрываемая сильными руками, куртка вместе с рубахой упали на землю, под ноги наемника. Стало еще холоднее. Колючие струи дождя нещадно стегали голое тело, но Вазгер не задумывался об этом.

— Пшел! — громко шепнули позади, и Вазгер, не дожидаясь очередного грубого тычка, ступил на лестницу. Один из конвоиров все еще сопровождал его, остальные же остались внизу и присоединились к окружившим помост воинам. Осужденный не сопротивлялся — этим он ничего не смог бы доказать даже самому себе, а потому шел быстро переставляя ноги. Он ничуть не торопился, он просто хотел, чтобы все побыстрее кончилось.

Конвоир, передав Вазгера палачу, незамедлительно вернулся в толпу. Почти в то же время над площадью пронесся легкий гул, и все вновь замолчали. Повинуясь догадке, наемник повернул голову в сторону королевского дворца и увидел вышедшего на высокий балкон человека в длинной мантии, которая раньше, несомненно, принадлежала Дагмару. По всей видимости, это и был тот самый Советник Маттео, который захватил власть в Мэсфальде, заставив бежать законного короля.

Советника сопровождали еще несколько человек. Маттео хранил молчание и, похоже, пока что не собирался нарушать его. Палач, очевидно получив от кого-то сигнал, которого Вазгер не заметил, взял наемника за руку и не слишком резко, но настойчиво потянул его к центру помоста, где возвышалась перекладина со свисающей с нее веревочной петлей, тщательно укрытой кожаным мешком, дабы защитить веревку от раскисания под проливным дождем и тем самым предотвратить ее возможный обрыв под тяжестью тела приговоренного. Вазгер качнул головой и снова усмехнулся: предусмотрено оказалось буквально все. По-видимому, кому-то очень не хотелось, чтобы наемник остался в живых. Будь у Вазгера чуть больше времени, он задал бы себе законный вопрос: кому и для чего потребовалось лишать его возможности говорить? Если бы Вазгер подумал об этом, то понял бы, что не все, что происходит с ним, так уж просто и объяснимо, — вот только ему было сейчас совсем не до этого.

Маттео все еще молчал, пристально наблюдая за приготовлениями к казни. Палач подвел Вазгера под петлю и поставил в самый центр чуть прогнувшегося под его весом люка в помосте. Сквозь широкие щели между досками наемник отчетливо различил пару толстых защелок, которые должны были откинуться в тот момент, когда палач нажмет на рычаг, тем самым заставляя люк распахнуться.

Стягивая с веревки мешок и набрасывая петлю на шею Вазгеру палач, приблизив губы к самому уху Вазгера, едва слышно шепнул:

— Не напрягайся, когда почувствуешь, что проваливаешься. Пусть петля сломает тебе шею, по крайней мере не придется мучиться слишком долго.

Вазгер кивнул, даже не взглянув на палача. По крайней мере хотя бы одному человеку его смерть не была абсолютно безразлична. Хотя вполне может статься, что палач говорил эти слова всем своим жертвам просто по доброте душевной, если только эта самая душа при его работе еще сохранилась.

Вазгер почти не чувствовал наброшенной на шею петли, он просто стоял и ждал, когда все наконец закончится. Палач, еще раз проверив положение узла, чтобы в самый ответственный момент веревка не соскользнула с шеи, отошел в сторону и остановился возле небольшого рычага, от которого тянулась тонкая веревка, уходящая куда-то под помост.

— Жители Мэсфальда! — разнесся над толпой глухой голос. Советнику приходилось изрядно напрягаться, чтобы перекричать шум дождя. — Сегодня на этой площади будет казнен всего лишь один человек, воин, который когда-то верно служил нашему родному городу. Теперь же этот человек пришел к нам как враг и предатель — как предатель он и умрет. Видят боги, мы не желали этого, но он сам пошел против нас. Вазгер — вот имя этого человека!

Обычно после подобных слов приходилось ожидать из толпы гневных выкриков, обращенных к осужденному на смерть, но в этот раз народ безмолвствовал. Возможно, подобная реакция и задела Маттео за живое, но он ничем не показал этого, а Вазгер рассмеялся, хотя сквозь плотно сжатые губы пробилось лишь странное бульканье.

— И потому я объявляю приговор, — продолжил после небольшой паузы Советник. — Предавший Мэсфальд достоин смерти.

Похоже, что палач дожидался именно этих слов, поскольку, едва успел затихнуть последний отголосок речи Маттео, он рванул рычаг, освобождающий защелки люка, вниз. Миг спустя Вазгер почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Затем было невероятно короткое падение и резкий, болезненный удар, обрушившийся на шею. По мышцам будто бы прошлась острая пила, позвонки затрещали, хрящи между ними готовы были вот-вот лопнуть… Ослепленный и оглушенный мгновенно нахлынувшей нечеловеческой болью, Вазгер не заметил и не мог заметить устремившегося к нему со всех сторон холодного воздуха, в котором кружилась невидимая крошечная искорка.

А потом что-то сильно ударило наемника по ногам и спине. Боль в шее изменилась, превратившись из острой и колющей в тянущую, но уже вполне терпимую.

Вазгер понял лишь одно — он каким-то чудом остался жив. Однако прийти в себя наемник смог только спустя некоторое время. Горло все еще сжимали огненные клещи, но позвоночник и, главное, гортань оказались целыми и вроде бы не слишком пострадали. Обрывок веревки болтался на шее, свисая на грудь, покрытую кровью, текущей из расцарапанного при падении о края люка бока. Отбитые ударом о землю ноги болели, но кости, к счастью, остались целы. Приподнявшись на руках, Вазгер кое-как сел и, не обращая внимания на отчетливо слышимые крики наконец-то обретшей голос толпы и что-то говорящего ему палача, свесившего голову в люк, принялся, морщась, осторожно ощупывать и растирать шею. Спасение Вазгера объяснялось тем, что веревка лопнула почти мгновенно и не успела причинить заметных повреждений. В тот момент Вазгер не думал о своей дальнейшей судьбе, хотя случившееся вполне могло в корне изменить его жизнь. Ведь если во время казни рвалась веревка, это означало, что боги не желают смерти приговоренного. Изредка, правда, палач осмеливался идти наперекор Покровителям и вешал осужденного повторно, но сейчас все зависело от решения Советника Маттео — ведь власть олицетворял именно он. Всем было не до того. Еще толком не пришедшего в себя Вазгера через люк выволокли наружу, ободрав ему о края досок грудь и живот, после чего двое воинов подхватили его под руки и подвели к самому краю эшафота, чтобы быть чуть ближе к дворцовому балкону. Вазгеру было совершенно безразлично, что происходит, ноги с трудом держали его, и наемник вынужден был повиснуть на руках воинов.

Шум в толпе нарастал, все чаще слышались требования решить все по закону богов, но находящиеся на балконе медлили. Случившееся поразило Советника и его людей гораздо сильнее простых горожан. Маттео не слишком-то верил во вмешательство богов — те были слишком далеки от людских дел, чтобы влиять на судьбу одного из смертных. Для того чтобы казнь не сорвалась, были приняты все мыслимые меры: веревка и петля на ней проверялись несколько раз, точно так же как и крепление ее к перекладине. Разумного объяснения случившемуся Маттео найти не мог, хотя мозг его лихорадочно работал, решая, что же делать теперь с выжившим наемником. В его планы совершенно не входило освобождение наемника, но Маттео также прекрасно понимал, что идти против мнения горожан было бы большой ошибкой: он еще недостаточно укрепился на троне Мэсфальда, а потому приходилось чем-то жертвовать.

Но и просто так отпускать свою жертву Маттео не собирался — следовало проявить твердость хотя бы в этом. Пусть казнить его повторно не получится, но примерно наказать Вазгера Советник желал непременно. И тут на ум пришла спасительная мысль. Маттео вспомнил о древнем и почти забытом обычае и возликовал, хотя внешне ничем не выразил своих чувств. Чуть склонившись над перилами. Советник, стараясь не смотреть ни на кого, кроме Вазгера, громко произнес:

— Боги отказались признать наш суд справедливым, что ж, это их право, и я не собираюсь оспаривать их решения. Тем не менее, учитывая вину этого человека, мы не можем оставить его безнаказанным. Мы не можем казнить его, но его ожидает, возможно, худшая участь. Согласно обычаю, человек, которого оправдали боги, должен быть навсегда изгнан из города.

Над толпой на какое-то время вновь повисла тишина — горожане пытались осознать, что предлагает Маттео, а когда поняли, шум поднялся сильнее прежнего. В нем слышались нотки неодобрения, но в большинстве своем горожане, по всей видимости, одобряли решение Советника. О старинном обычае помнили далеко не все, но это уже не имело значения, — главное, что большинство выразило свое согласие и Маттео не пришлось идти против общего мнения.

Вазгер слушал Советника наравне со всеми, но смысл сказанного дошел до него чуть позже. Возможно виной тому была слабость и не желавшая униматься боль в горле — след неудачного повешения.

А когда Вазгер сообразил, наконец, что за участь ему уготована, то ужаснулся. По сравнению с предстоящим смертная казнь казалась высшим благом, которому не суждено было свершиться. Вазгер знал, его ожидает не просто выдворение за городские стены — в этом случае еще можно было бы хоть как-то выжить, — все было не так просто…

Маттео, смотря на наемника, позволил себе улыбнуться уголками губ, однако это было единственным проявлением триумфа. Ему все же удалось избавиться от последнего почетного воина Мэсфальда. Казнь сорвалась, но изгнание не отменило ее, а лишь отложило на какое-то время. Боль и голод погубят Вазгера не менее надежно, чем петля или топор палача.

Возле самого помоста наметилось какое-то шевеление, после чего несколько воинов принялись наконечниками копий отдирать от эшафота доски. Виселица была сколочена на совесть, и спустя пару минут удалось отделить лишь одну доску, но достаточно было и этого. Откуда-то появился моток веревки, и сразу несколько человек взобрались на помост, оттеснив в сторону палача. Кто-то довольно грубо перерезал путы на руках Вазгера, оставив на запястье глубокую царапину. После этого все еще продолжавшие поддерживать наемника воины развели его руки в стороны, а остальные принялись деловито привязывать их к доске, действуя быстро и грубо. Вазгер морщился, чувствуя, как веревка врезается в кожу, но не проронил ни звука.

Руки, поддерживающие его, разжались, и он едва не упал, но все же смог удержаться на ногах, хотя колени предательски дрожали, а доска тянула назад. Кто-то из воинов успел набросить на лоб наемника веревочную петлю и привязать ее конец к доске так, чтобы лицо Вазгера было постоянно обращено к небу. Наемник попытался опустить голову, но веревка тотчас больно врезалась в лоб и виски, быстро заставив отказаться от этой затеи. Дождь постепенно стихал и уже не лил сплошной стеной, а распадался в полете на отдельные тяжелые капли. Вазгеру приходилось сильно жмуриться и часто моргать, поскольку вода непрерывно заливала глаза, но сквозь плотно сжатые губы по-прежнему не просачивалось ни капли. Надеясь, что дождь размочил нить, наемник попытался порвать ее, открыв рот, но острая боль позволила лишь чуть разжать зубы. Вазгер вновь ощутил на языке привкус крови.

Наемник попытался расправить плечи, чтобы обрести равновесие, но ему стало только хуже. Он пошатнулся и едва не упал, сумев удержаться лишь в последний момент. Развернувшись в сторону балкона, наемник впился взглядом в Маттео. Если бы дождь стих еще немного, Вазгер увидел бы глаза Маттео, полные торжества.

Вазгер прекрасно понимал, что жить ему осталось не так уж долго, но не собирался выказывать слабость перед жителями города. Наемник знал, что за ворота Мэсфальда он выйдет сам, выйдет улыбаясь — так, чтобы осудившие его горожане содрогнулись от ужаса: ничто не пугает так, как улыбающийся перед смертью человек. Не дожидаясь, пока Маттео заговорит, наемник медленно, чуть пошатываясь, подошел к лестнице и спустился с эшафота на площадь. Его никто не остановил и не окликнул, но, даже если бы это случилось, Вазгер не остановился бы.

Едва наемник ступил на каменные плиты, люди раздались в стороны, образовав широкий проход, ведущий к одной из улиц, выходящих к храму Имиронга, от которого можно было напрямую пройти к городским воротам. Вазгер не мог опустить голову, но это и не требовалось: он неплохо ориентировался даже в столь необычном положении.

Шаг, еще шаг… Постепенно движения наемника обретали уверенность. Он уже не пошатывался, а довольно твердо шел через площадь, чуть наклонившись, чтобы доска за его спиной не слишком сильно перевешивала. Боль и слабость не отступили, но на какое-то время сделались несущественными — Вазгер не мог отвлекаться на них и жалеть себя. Где-то совсем рядом вскрикнула женщина. Повернув голову в ее сторону, наемник широко улыбнулся, хотя и не мог увидеть ее. Вазгер чувствовал, что люди еще не скоро забудут его, он постарается сделать для этого все возможное.

Наемник знал лишь одно — ему нужно идти до тех пор, пока не откажут ноги, пока они не подогнутся и не швырнут его лицом в грязь. Нужно идти даже тогда, когда сил уже не останется, когда будет казаться, что смерть вот-вот коснется его своей рукой. И Вазгер шел, подняв глаза к небу и не в силах опустить голову, чтобы взглянуть на тех, мимо кого ему приходилось сейчас идти, улыбаясь и слушая шум дождя, изредка прерываемый вскриками.

Вазгер понимал и в то же время презирал всех, кто собрался здесь поглазеть на его казнь.

Идти было невероятно тяжело, но все же наемник знал, что дойдет до ворот и не упадет, чего бы ему это ни стоило. Главное — покинуть город, а там уж будь что будет. Главное, чтобы никто не видел, как остатки сил покинут его и как он опустится на дорогу, чтобы больше никогда не подняться.

Каменные плиты, которыми была вымощена площадь, сменились булыжником. Несколько раз босые ноги наемника подворачивались, попадая в выбоину или цепляясь за чуть торчащий камень, но Вазгер чудом не падал, лишь замирал на какое-то время, обретая утерянное было равновесие, и шел дальше. От постоянных ударов холодных капель болели глаза, но наемник не мог закрыть их, опасаясь потерять направление и врезаться в стену или одного из горожан. Лишь улыбка не сходила с его лица, хотя при задранной к небу голове она больше походила на жуткую гримасу… Первый камень ударил Вазгера совершенно неожиданно, врезавшись в бок, и, отскочив, упал под ноги. Вазгер охнул и снова споткнулся. Он никак не ожидал, что до этого дойдет, хотя в случившемся не было ничего удивительного. Стиснув зубы, наемник приготовился принять на себя еще несколько ударов, которые не замедлили последовать. Однако, против ожидания, в него попало всего с десяток камней: большинство не поддержало тех, кто решился применить силу, воспользовавшись своей безнаказанностью. Да и камней разбросанных на улицах, было не так уж много, а потому Вазгер отделался лишь несколькими чувствительными ушибами да ссадиной на скуле: последний камень чуть не попал в глаз.

До храма Имиронга, расположенного на полпути к воротам, Вазгер добрался довольно быстро, хотя ему могло это просто показаться. Задранная к небу голова не позволяла видеть окружающего, но Вазгер не очень жалел об этом. То, что он наконец-то добрался до храма, наемник понял лишь тогда, когда оказался совсем рядом и увидел поддерживаемую колоннами кровлю не слишком высокого, но красивого здания. Крайние колонны чуть выдавались из общего ряда, и на их верхушках находились большие бронзовые чаши, инкрустированные матово поблескивающими камнями. Из чаш вырывались длинные языки пламени, не гаснущего даже глубокой ночью. В воздухе запахло чем-то схожим с дорогим вином и жженой корой одновременно. Вазгер ухмыльнулся: он никогда не думал, что перед смертью последнее, что он увидит касающееся богов, будет именно этот храм.

Да, дела — хуже некуда. Путь в Мэсфальд закрыт для него навсегда, впрочем, как и в любой другой город Империи, за исключением разве что Золона. Но наемник знал, что ему ни за что не дойти дотуда. Он знал, что не дойдет даже до ближайшей опушки, и все равно шел.

Вазгер был так поглощен своими мыслями, что не заметил, как добрался до городских ворот, но у него не хватило сил даже на то, чтобы удивиться этому обстоятельству. Однако улыбка, застывшая на его губах, ни на миг не сходила с лица, несмотря ни на что: ни на дрожащие ноги, ни на боль во всем теле, ни на заливающую глаза ледяную воду.

Камень попал Вазгеру в спину, но лишь заставил сделать чуть быстрее несколько шагов. И снова кинувшего камень никто не поддержал, напротив — наемник услышал несколько осуждающих выкриков. Это не придало ему сил, но заставило снова на какое-то время позабыть об усталости.

Под аркой, ведущей к воротам, выстроился отряд воинов, сдерживающих горожан и не позволяющих им заполнить проем полностью. Вазгер следил за ними боковым зрением и потому не упустил момент, когда один из стражников вдруг шагнул вперед и, рванув из ножен меч, отсалютовал им наемнику. Однако в душе Вазгера это не вызвало ничего, кроме сожаления. Разумеется, он был рад, что не все ополчились против него, но ему было искренне жаль воина. Не будет ничего удивительного в том, если завтра на этом месте нести службу будет уже кто-то другой.

Вазгеру никто не крикнул вслед ни единого слова, да наемник и не расслышал бы, если бы и захотел. Едва миновав ворота, он оказался отрезан от горожан невидимой и неощутимой, но непроницаемой стеной отчуждения. Теперь он превратился в изгнанника. Весть об участи, постигшей Вазгера, уже успела распространиться за пределы города, а потому народ скопился и здесь, прямо за воротами. С четверть мили дороги оказались запружены людьми. Если бы Вазгер мог наклонить голову и окинуть толпу взглядом, то наверняка различил бы стиснутые в кулаках камни и палки. Собравшиеся здесь были настроены более воинственно. Впрочем, Вазгер, едва выйдя за ворота, свернул с дороги и направился прямо к мосту через Лаану.

Уход с дороги не спас бы наемника от расправы, но то, как он сделал это, заставило остановиться даже самых воинственно настроенных. Вазгер свернул на траву совсем не потому, что испугался новых мучений. Просто ему хотелось уйти от стен Мэсфальда как можно быстрее. Он шел медленно, ноги его разъезжались, скользя по грязи и пожухлой траве, кое-где еще торчащей из земли. Люди двигались следом, однако не приближаясь и молча провожая взглядом распятого. И тот знал, что происходит сейчас за его спиной, но ни разу не попытался обернуться. А те прекрасно это понимали. Ни один камень, ни одна палка или ком грязи не полетел в сторону Вазгера. Страх, которым прониклись горожане, видя жестокую и полубезумную улыбку наемника, передался всем тем, кто поджидал Вазгера за стенами.

А наемник уже не улыбался. Понимая, что никто уже не видит его лица, он наконец-то позволил себе выразить истинные чувства, терзающие его. По щекам бежали слезы, тут же смываемые струями дождя. С каждым новым шагом наемник чувствовал, как силы уходят из его тела, жгучая резь в горле стала нестерпимой — и все же Вазгер шел. Он не имел права упасть до тех пор, пока не скроется из глаз последний наблюдатель.

И еще, кроме боли, Вазгера терзало отчаяние. Он мог убедить кого угодно в том, что ему безразлична собственная участь, но сам не верил в это ни капли.

Самообман — слишком глупая, а порой и жестокая штука.

В первый раз Вазгер упал почти у самого моста, попав ногой в глубокую лужу. Голая ступня заскользила по грязи, бросив наемника на колени, но Вазгер почти тут же снова поднялся, хотя уже почти физически ощущал, как опрокидывается и зарывается лицом в пучок осклизлой травы, торчащий почти под самым носом. Кто-то громко засвистел за спиной, но это заставило Вазгера встать на ноги еще быстрее. Стараясь ступать как можно тверже и осторожнее, наемник наконец добрался до моста. Идти стало гораздо легче. Оструганные доски под ногами были холодными и шершавыми, кое-где Вазгер пальцами чувствовал чуть торчащие шляпки гвоздей. Мимо медленно проехал всадник. Наемник отчетливо видел его лицо, изборожденное глубокими морщинами и обрамленное густой рыжевато-седой бородой. Чем-то всадник походил на кузнеца Шинго, но чем — Вазгер затруднялся ответить. На какой-то миг взгляды наемника и конника встретились: в глазах последнего мелькнуло удивление, но почти тут же лицо его вновь стало безразличным. Вазгер знал одно — он никогда не встречал этого человека ранее, да и тот, похоже, просто обознался, приняв на какой-то момент наемника за знакомого.

Миновав мост, Вазгер вновь ступил на дорожные плиты и, пройдя по ним сотни две шагов, свернул на траву и побрел дальше, особо не заботясь о направлении. Наемник помнил, что местность, по которой он шел, была чуть холмистой, а потому не удивился, когда ноги начали подниматься с большим трудом, чем минутой раньше, — начался подъем. Куда легче было бы идти по дороге, но Вазгер не стремился зайти как можно дальше, он желал убраться быстрее, а напрямик сделать это было проще всего. Ноги вновь заскользили, стали тянуть наемника назад, но он все так же упрямо продвигался вперед, миновав сначала один холм, затем другой. Спускаться было куда легче, но следующий подъем из-за этого оказывался еще более мучительным.

Вазгер не представлял, как далеко ушел он от стен Мэсфальда, а сил обернуться не было. Если бы кто-то сообщил наемнику, что он прошел чуть больше мили, — он очень удивился бы, но и только. До ближайшей деревеньки было еще очень далеко, и Вазгер подозревал, что с легкостью может пройти совсем рядом и попросту не заметить ее. Если дойдет…

Постепенно начала уходить и боль. Вазгер превратился в подобие сомнамбулы. Он шел только потому что шел, потому, что нужно было идти.

Упав в очередной раз, он разбил колено о неудачно подвернувшийся камень — и поднялся. Теперь Вазгер брел припадая на одну ногу и сильно наклонившись вперед. Доска, ставшая непомерно тяжелой, тянула наемника то в одну, то в другую сторону. Скатившись в какую-то канаву, Вазгер долгое время стоял на коленях, собирая остатки сил, после чего, стиснув зубы, с громким стоном поднялся. Наемник не представлял, куда приведет его этот овраг, но все равно шел по нему, потому что так было легче. Ветер почти не задувал сюда, но скребущие по стенкам оврага концы доски замедляли и без того полные мучений движения Вазгера. Однако со временем овраг расширился настолько, что по его дну можно было идти совершенно свободно. Рядом появился почти незаметный ручеек, но наемник слышал только его тихое журчание. Постепенно глина под ногами сменилась на каменную россыпь, и идти стало еще тяжелее.

Трудно было сказать, естественный это ручей или же образовавшийся по вине дождя, но Вазгер не задумываясь ступил в него, надеясь, что там камни будут более округлыми и перестанут терзать ноги. Наемник и сам не знал, зачем сделал это. Часом раньше, часом позже, но он в любом случае должен был умереть, так стоило ли продлевать агонию?

Приоткрыв глаза, Вазгер с огромным удивлением увидел горящие на потемневшем небе тусклые точки звезд. Наемник никак не думал, что прошло уже столько времени, он не надеялся продержаться так долго. Половина небосклона была все еще затянута пеленой туч, но рассеивалась довольно быстро. Пытаясь справиться с накатившей волной головокружения, Вазгер попробовал осмотреться, чтобы понять, насколько далеко ушел от Мэсфальда, но не увидел ничего, кроме неба и смутной темной полосы впереди. Овраг, должно быть, упирался прямиком в нее, но что это — наемник понять не мог. Лес? Возможно, но Вазгеру казалось, что он никак не мог пройти несколько миль отделяющих Мэсфальд от самой ближайшей к городу опушки.

Сбоку проскользнула темная фигура, до наемника донесся отчетливый запах зверя, но миг спустя все исчезло, и ничто не напоминало о лесной твари. Вазгер сделал еще пару шагов, но колени, в который уже раз, подломились, и наемника буквально швырнуло вперед, на камни. Во все стороны полетели холодные брызги, которым не под силу было смыть грязь, покрывавшую тело Вазгера. Наемник грудью упал в ручей, но голова осталась над водой благодаря веревочной петле, охватывающей лоб. Перед глазами была только тьма.

Вазгер понял, что это последнее из того, что ему придется увидеть при жизни, и тогда он закричал, уже не чувствуя, как тугие нити разрывают его губы на части, как рот наполняется теплой кровью. Наемник вопил и смеялся, пытаясь дотянуться языком до плещущейся совсем рядом воды, но все было тщетно.

Какое-то время из оврага еще слышалось глухое бульканье и хрипы, а затем прекратились и они. Вместе с ночью на землю наконец опустилась и тишина. Беспокойная и тревожная, изредка нарушаемая уханьем и треском сучьев, доносящимися из-за вздымающейся совсем рядом неприступной стены леса…