Игрушкин дом

ИГРУШКИН ДОМ

«Извините! Можно вас спросить? А вот вы читали когда-нибудь Библию?»

Бледный, непричесанный юноша с сумасшедшим взглядом в переходе на станции метро «Парк культуры»

«Я ее когда-то писал.»

Глаза в одну точку и выбрал ее точкой отсчета. Он очертил вокруг точки сферу неопределенного радиуса и вошел в нее. Войдя же в сферу, он принялся ждать.

Ждать пришлось недолго, времени внутри сферы неопределенного радиуса еще не было.

Когда возле сферы показался другой он, веселые огоньки засверкали во всех глазах ожидающего и еле заметные голубые искорки пробежали вдоль его распростертых ладоней, затихнув между средними и указательными пальцами, которые в данный момент указывали в никуда. Другой он…

Нет, так не пойдет! «Он», «другой он», получается слишком запутанно. А что будет, когда появятся обе они? Придется, видимо, произвести идентификацию, хотя мне очень не хочется этого делать… Идентификация противоречит самой их внутренней сущности. Они не нуждались в именах, кличках, идентификационных номерах, чтобы общаться. Они не нуждались в общении, чтобы делать то, что они делали. Их было четверо и им было не с кем спутать друг друга. Но для тебя, Читатель, я попытаюсь придумать их имена… В именах этих не будет ничего заумно-загадочного, вроде Порождающий Огонь или Рожденная До Дождя. Хотя подобное именование помогло бы наилучшим образом отразить всю суть четверых. Но мы поступим проще: пусть тот, кто был «он» отныне станет Первым, а «другой он» Вторым. Остальные имена мы придумаем по мере вплетения новых персонажей в ткань повествования.

Вот так, незаметно для себя, мы и произвели первую в истории Галактики инвентаризацию. Инвентаризацию в Галактическом масштабе. Кстати, наши герои никогда не мыслили и не действовали в Галактических масштабах. Ибо они не любили размениваться по мелочам…

Другой он, который с этого момента будет называться Вторым, задержался на долю секунды, прежде чем войти в сферу. Затем он сделал шаг вперед, слегка пригнув голову, чтобы не удариться о несуществующее препятствие. Не вовремя начавшаяся секунда так и осталась незавершенной. Походкой, быстрой, как вихрь, Второй приблизился к тому месту, где стоял Первый. Слышно было, как ветер свистел в его голове, движения его были резкими, порывистыми, лишь изредка затихая до умеренных. Второй встал напротив Первого на почтительном расстоянии, которое кому-нибудь могло бы показаться равным длине вытянутой руки, а кому-нибудь нескольким парсекам. Все единицы измерения величины глубоко субъективные. Второй посмотрел во все глаза Первого и, увидев в нескольких .озорные огоньки, догадался, что именно здесь/сейчас они сделают то, что надо было сделать гораздо раньше. Второй протянул руки ладонями вверх навстречу Первому, однако, пока не касаясь его, и улыбнулся. Ветер в его голове засвистел с особой мелодичностью.

Обе они степенно вошли в сферу с противоположных сторон и приблизились к ее центру. Глаза и волосы Третьей были цвета хвоста вороного коня. Вот только ей никогда бы не пришло в голову столь образное сравнение. Глаза Четвертой были ярко-голубыми и поражали своей глубиной. Движения же ее были плавными и округлыми.

И Третья вошла в центр сферы и вложила свою ладонь в ладонь Первого. И в момент/месте их соприкосновения возникла горстка серого пепла, «сухим дождем» пролившаяся к их ногам. (Краткое отступление, продиктованное имперскими амбициями автора. Как хорошо все-таки быть/считать себя творческой личностью! Можно цитировать самого себя и не бояться, что собеседник догадается, откуда цитата. Это отступление, например, я без особых изменений пишу уже в третий раз.) И третья коснулась кончиками пальцев поверхности призывно распахнутой ладони Второго, ладони, начисто лишенной линии жизни, и в качестве компенсации линии смерти, и ибо какой в ней смысл? линии любви. И легкое, почти невесомое, облачко, состоящее из тщательно отобранных песчинок кварца, едва уловимой взвесью взметнулось вверх с ладони, но, не выдержав состязания с еще не родившейся силой тяжести, изменило направление движения и, песчинка за песчинкой, просыпалось вниз, как в песочных часах, которые я устал повторять не имели здесь/сейчас никакого смысла.

И Четвертая неслышным шагом, сопровождаемым плавными движениями бедер, вошла в центр сферы и предложила свою руку (я до сих пор не знаю, было ли у нее сердце) Второму. И на сей раз дождь был обычным: в меру влажным, чуть-чуть слепым и солоноватым на вкус, если бы у кого-нибудь вдруг возникло желание его попробовать. И когда встретились жадно тянущиеся друг к другу руки Четвертой и Первого, и встреча эта оказалась горячей и влажной и сопровождалась выделением струйки голубого пара, четырехкратное рукопожатие завершилось и круг замкнулся. И круг этот, по аналогии с многоугольниками, лучше назвать «неправильным», ибо для правильного круга в нем было слишком много углов. По сути своей неправильный круг внутри сферы неопределенного радиуса это ли не песнь во славу грядущей геометрии?

И это не я придумал заменять в тексте все вхождения слова «ведь» на «ибо» и начинать каждое предложение с союза "и" в наивной попытке вернуть прозе безвозвратно утраченную, украденную у нее стихами ритмичность. Это придумал задолго до меня коллективный автор книги, которой еще до создания был присвоен статус «настольной», хотя на деле она много чаще оказывается «внутритумбочной» или даже «подкроватной». И пускай этот коллективный автор, беззастенчиво используя свойство врожденной доверчивости человека читающего ко всякому написанному, а тем более с легкой подачи Гуттенберга напечатанному тексту, пытается доказать, что в начале было слово. И слово это, якобы, было убого. Явная, а главное бесполезная ложь. В начале были Творцы. И было их четверо. И через них все начало быть, что начало быть. Ну, или почти все. Ведь, на самом деле, ни один из них так и не сознался в создании пространства/времени. И Творцы существовали всегда. По крайней мере сколько себя помнили.

И все-таки коллективный автор лгал не во всем. Меня всегда поражала его способность располагать огромные напластования лжи, умело перемежая их с точно рассчитанной толщины слоями правды. Правды объективной, не вызывающей сомнения, такой, после которой и ложь некоторое время по инерции кажется правдивой. И создал дед Землю, и выросла она большая-пребольшая, и на создание ее вполне могло уйти всего семь дней. Ведь мы то с вами уже знаем, что все единицы измерения глубоко субъективны. И в одном коллективный автор был прав бесспорно элемент убогости в данном пространстве/времени действительно присутствовал.

Их было пятеро. Я не хотел говорить, но их было пятеро. И пятый (даже не Пятый, а просто пятый) был бесконечно убог. Однако Творцы крайне нуждались в нем. Он был им нужен, как избе пятый угол, при условии, что изба не здание Пентагона, ибо здание Пентагона нельзя построить без единого гвоздя. Это аксиома, не вздумайте экспериментировать! Как собаке пятая нога, причем хромая от рождения. Как пятое колесо и даже не телеге, а вдумайтесь!велосипеду. Никчемный и бесполезный, не способный к созидательной деятельности, да и просто недалекий, однако, не становящийся от этого более близким, пятый всюду сопровождал Творцов, внося элемент случайности в их слаженные действия.

Нелепый, как Машина Тьюринга, реализованная на Ленте Мебиуса, он очень мешал Творцам, но они не могли от него избавиться. Ведь это именно пятый впоследствии придумает способ быстрого и ненавязчивого избавления от тех, кто мешает. Однако мириться с его постоянным присутствием они больше не могли. И для достижения своей цели они были готовы использовать самый сложный способ. Именно этим они и собирались сейчас/здесь заняться.

Они никогда не говорили о пятом «В семье не без урода», хотя эта фраза тогда еще не казалась банальной. Они не говорили о нем «На четырех Творцов всегда найдется хоть один Тварец», хотя он действительно творил тварей. Если быть честным до конца, то они вообще ничего не говорили друг другу. Все, что они делали, они делали в полном молчании. Действия их были неконтролируемыми, спонтанными. Или здесь больше подходит слово «стихийными»?

Вот сейчас, например, Третья мягко, но решительно освободила ладони обеих рук, сделав тем самым неправильный круг разорванным треугольником. Она свела обе руки перед собой, оставив ладони чуть согнутыми, как держат их дети, когда лепят снежки. И крохотный шарик коричневого цвета возник между ее ладоней, неподвижный и неестественно правильный. На мгновение задумавшись, Третья чуть коснулась шарика двумя указательными пальцами, сверху и снизу, придавая ему более причудливую форму. Посмотрев на творение рук своих, она осталась удовлетворенной.

Четвертая сделала полшага вперед и склонилась над шариком в почтительном полупоклоне. Несколько внезапных слезинок упало с длинных ресниц ее на поверхность шарика, отчего та окрасилась в голубой цвет. Не вся поверхность: в одном месте остался довольно большой фрагмент коричневого. Посмотрев на творение глаз своих, она осталась удовлетворенной.

Второй приблизил свое лицо к шарику и сильно подул на него. Прозрачное голубоватое облачно вырвалось из его разомкнутых губ и опутало шарик тонким заботливым слоем. Ветер в голове Второго на мгновение стих. Посмотрев на творение губ своих, он остался удовлетворенным.

Первый протянул свои сложенные лодочкой ладони в сторону шарика. На кончиках пальцев с новой силой заиграли голубые и красные искорки. Но шесть рук одновременно протянулись к Первому, решительно разжали его ладони, развели их в стороны, освобождая от ненужных действий. Первый демонстративно отвернулся, прототип обиды виделся во всех его глазах.

Для ровного счета еще девять шариков было произведено внутри сферы неопределенного радиуса. Но ни в один из них не было вложено столько души, сколько в первый. Ибо именно с ним Творцы связывали свои надежды. И Первый, чтобы не чувствовать себя бесполезным, сотворил нечто совершенно невиданное огненный шар в самом центре сферы, хранилище чистой энергии. И был свет. И пятый, сидящий за пределами сферы и играющий сам с собой в прятки внутри небольшой туманности, какой-то крохотной, еще не замутненной частью своего больного сознания понял, что это, в сущности, хорошо.

Пятый творил тварей. Твари получались разными: когда нелепыми, а когда забавными до трогательности. Единственная проблема жили они недолго в вакууме. Поэтому получалось так, что пятый игрался в основном с мертвыми игрушками. Вот если бы у него был игрушкин домик…

Именно его он и обнаружил с удивлением внутри сферы неопределенного радиуса. И домик так влек его к себе, что пятый на какое-то мгновение утратил никогда не присущую ему бдительность и вошел в сферу. Точнее даже не вошел, а вбежал, неуклюжий, как всегда, задев плечом одну из планет в своем стремительном движении. Планета разлетелась на куски, счет стал неровным. Пятый встал перед домиком на колени и стал любоваться им.

И пока он стоял так, отрешенный, Творцы неслышной походкой покинули сферу неопределенного радиуса. И радиус ее стал вполне определенным, задавая формальную границу Вселенной. И в ту же секунду само понятие «секунда» получило свой смысл. Пятый догадался об изменении, когда его игрушкин домик начал вращаться вокруг своей оси. Он вращался со скоростью 24 оборота в одну субъективную секунду, поэтому пятый догадался не сразу… Поняв, что он брошен/покинут/обманут, пятый пришел в ярость. Он даже ударил в сердцах кулаком по поверхности домика, причем удар пришелся на поверхность единственного на планете материка, отчего тот мелкими осколками разлетелся в разные стороны, утратив при этом статус единственности.

И пятый бросился вслед за Творцами, но наткнулся на границы сферы. Таковы уж свойства сферы определенного радиуса, что выйти за ее пределы не может никто, даже убогий.

И Творцы молча смотрели ему в глаза с той стороны невидимой преграды…

Оставшись один, но не смирившись с одиночеством, пятый занялся тем, ради чего все и затевалось. Игрушки всех форм и цветов стали постепенно заполнять домик. Он наблюдал, как они забавно бегают, прыгают, воспроизводят какие-то звуки, убивают друг друга. И ему было весело… Однако совсем мало времени понадобилось ему, чтобы понять, что живые игрушки могут наскучить так же, как и мертвые, только немного позже. И он стал самостоятельно избавляться от надоевших игрушек и творить все новые, еще более забавные, надеясь, что уж они то… И можно долго ломать голову, задаваясь вопросом: «Ну отчего же вымерли динозавры?», так долго, что ясным станет очевидное да просто надоели!..

Идея возникла у него в тот момент, когда он однажды увидел свое отражение в зеркальной поверхности того, что в последствии будет названо Тихим океаном. Почему раньше он не додумался до этого? Разумеется только по образу и подобию! Все остальное слишком детские игры… И он начал творить уродцев по образу и подобию своему. И вот с ними-то можно было играться сколько угодно, они долго не надоедали. Признаться, пятому уже не хотелось покидать свою Вселенную.

Один уродец получился у него совершенно бесподобным. Точнее как раз подобным. Он был настолько близок к оригиналу, что пятый решил, что полюбил его. А, полюбив, условно назвал своим сыном. С глубокой тревогой он опускал его к остальным людям. И люди оправдали его недоверие.

Этот сын был от рождения наделен недюжинными способностями в арифметике и физике. Он умел делить пищу преломлением и умножать скорбь столбиком. И за ним был нужен глаз да глаз, ибо люди испокон веков не любили ученых. И все было бы хорошо, если бы пятый был Первым, тогда его дите смогло бы резвиться и до 66, и до 99 лет, в общем пока не надоест. Но у пятого, как вы могли уже догадаться, было всего два глаза. И он ведь даже не отводил взгляда от своего сына. Он просто моргнул. И этого оказалось достаточно…

Еще одна секунда, которая, я не исключаю такой возможности, кому-то могла показаться тремя днями, ушла у него на поиски тела. Он нашел его и взял к себе. Он держал его на ладони, подносил к своему лицу и плакал. С тревогой смотрел я на его слезы. Ибо горе тому, кто отнимет любимую игрушку у убогого…

И пятый мучительно пытался вновь вдохнуть жизнь в мертвое тело. И был мучительно бессилен. И, поняв, что его усилия тщетны, просиди он хоть до Второго Пришествия, пятый оставил свои попытки. И решил, что лучше уж позаботиться пока о тех, кто еще жив.

И он заботился о них, насылая войны и болезни, сея смерть хорошую и разную. И жажды мести не было в его голове надо признать, что к тому моменту голова его была свободна уже от всего только в руках. «Арррмагедон!»приговаривал он, сильно грассируя и продолжая сеять смерть. Слово было совершенно бессмысленным и оттого так нравилось ему. Блуждающая улыбка была размазана в такие моменты по его губам…

И, разумеется, в первую очередь под его заботливыми пальцами погибали те, которые… Впрочем, я же, по-моему, еще ничего не сказал про них. Попробую исправиться…

Так как пятый создавал тварей по образу своему и подобию, то и получались они соответствующими: в меру уродливыми, в меру недалекими, безмерно жестокими. Самые мерзкие твари даже придумают для обращения друг к другу специальное слово «тварищ». Или что-то очень похожее, я не прислушивался. Но иногда, правда крайне редко… Ну кто из нас не ошибался? Так вот, иногда его тварения получались… не очень. То тварь оказывалась слишком красивой, то слишком умной, а то настолько доброй, что впору было задуматься, а тварь ли она? Такие-то «ошибки эксперимента» и удалялись первыми.

Правда, случались эти ошибки так редко, что эксперимент, в целом, можно было назвать удавшимся…

Ну! И что вы все притихли? Неужели никто мне так и не скажет:"Аминь"?

Хоть запоздалый, но эпиграф:

12-13 сентября 1997.