Играй и умри

Эпиграф

Хороших знаю хуже я,
У них, должно быть, крылья,
С плохими даже дружен я, –
Они хотят оружия,
Оружия, оружия
                         насилья!

В.С. Высоцкий

Глава 1

Человек в серебристом шлеме с темным, на все лицо, забралом бежал под тревожный гулкий аккомпанемент; от ударов ног, его и преследователей, звучно вибрировал решетчатый железный настил. Убегающий был одет в темно-серую кирасу из арамидного волокна, такие же оплечья и наручи – все на голое тело, а обтянутые блестящей тканью ноги, обутые в высокие черные ботинки, сверху до колен защищали арамидные накладки. Человек был вооружен двумя короткоствольными лучеметами, из которых он, не оглядываясь, палил назад, освещая сиреневыми вспышками казавшееся бесконечным пространство, заполненное огромными ржавыми конструкциями: высоченными цилиндрическими емкостями, паутиной многочисленных труб, каскадами железных лестниц, клетями подъемников и прочей металлической требухой – мертвой и мрачной начинкой заброшенного завода.

Самого человека освещал перемещающийся вместе с ним яркий луч прожектора. Преследователей пока не было видно, но их звучный топот слышался все ближе и ближе.

«Ш-шварк!» – теперь уже вспышка оттуда. Но не сиреневая, а жгуче-желтая и короткая – явно из чего-то огнестрельного. Затем еще и еще… «Шварк-шварк-ш-шварк!..» Металл помещения отозвался звуками попаданий и рикошетов – скрежещущими, визгливыми, режущими ухо и нервы. Убегающий споткнулся, как от толчка в спину, но удержался на ногах, развернулся, выпустил сразу два сиреневых заряда и побежал дальше, заметно прихрамывая.

Луч прожектора разделился надвое. Один продолжал следовать за человеком в серебристом шлеме, второй метнулся назад и выхватил из мрака две фигуры в ярко-зеленых комбинезонах. Преследователи также были в шлемах, того же цвета, что и костюмы, только без забрал, вместо них на лицах людей тускло блестели большие очки.

«Шварк-шварк-шварк-шварк-ш-шварк!..» – безостановочно стали палить «зеленые» из тяжелых толстоствольных винтовок. Убегающий снова споткнулся, но на сей раз устоять не смог, покатился по решетчатому настилу и, ухватившись в последний момент за пилон ограждения, задержался на самом краю. Один лучемет полетел вниз и секундой позже осветил помещение сиреневым заревом взрыва.

Человек с явным усилием приподнялся, встал на колени и направил бочкообразный ствол оставшегося лучемета в сторону приближающихся врагов. Его рука дрожала от напряжения – видно было, что раненый испытывает сильную боль. Не факт, что он успел бы уложить хоть одного преследователя, пока его самого не изрешетили бы тяжелые бронебойные пули, но тут, неожиданно для всех, с дальнего края настила, там, где вниз уходила почти отвесная лестница, засверкало так, будто в дикий пляс пустился рой взбесившихся светляков. Световую какофонию сопровождал оглушительный треск, свист пуль, визгливый звон «раненого» металла. Преследователей в зеленых комбинезонах, моментально потемневших от крови, отбросило назад, и заметавшийся луч второго прожектора не сразу сумел отыскать их, распластанных на решетчатом ржавом железе в неестественных позах.

Луч прожектора, тут же потеряв к ним интерес, стремительно метнулся в сторону, где только что бесновались «светляки». Сначала он выхватил из темноты голову, или то, что казалось головой – большой металлический конус со срезанным верхом, похожий на огромное блестящее ведро со стеклянными глазницами бинокуляров. Затем луч опустился, и в его ярком свете заиграли бликами отполированные поверхности сложной конструкции высотой порядка трех метров. Бочкообразный гофрированный торс, суставчатые, «коленями» назад ноги, гибкая блестящая «змея» правой руки с зазубренными клешнями на конце, поворотная пулеметная турель вместо левой – все это походило на зловещую, гротескную модель человека, на фантастического боевого робота. Суставы ног с лязгом сложились, робот присел, а потом резко выпрямился и взлетел над железной поверхностью настила. Он сделал несколько мощных прыжков, каждый не менее трех-четырех метров, которые наполнили гулом и грохотом вибрирующего металла все пространство завода, и очутился возле поднявшегося уже на ноги человека в серебристом шлеме. Какое-то время оба смотрели друг на друга, а потом человек поднял руку с лучеметом. На спуск он нажать не успел. Серебристая «змея» робота блеснула неуловимой молнией, звучно щелкнули клешни, и о полированную грудь механического создания, в которой искаженно-уродливо отражалась жалкая человеческая фигурка, разбилась алыми брызгами мощная струя крови из обрубка плеча. Снова молния, щелчок – и под ноги человека упала его левая рука. Тогда он закричал, протяжно и жалобно, но крик прервался, стоило в третий раз щелкнуть зазубренным клешням. По железной решетке настила покатился серебристый шлем, не пожелавший расстаться с головой своего владельца.

– Фу! Мерзость какая, гадость! – отворачиваясь от висящего в центре комнаты видеопузыря, поморщилась Айна. От этого движения длинная русая челка, единственное украшение полосатой, словно черно-белый арбуз, стриженной под короткий ежик головы девушки, закрыла один глаз.

Фир заглянул в другой – блестящий, влажный, карий, ставший сейчас почти черным от кипящих внутри подруги эмоций – и спросил:

– Тебе совсем не понравилось?

– А чему здесь нравиться? – мотнув головой, отбросила челку Айна. – Если ты скажешь, что тебе это нравится, то я даже не знаю, что я здесь вообще делаю.

Сидящий в соседнем кресле худенький, как и сама девушка, парень поскреб в затылке. Его голову украшали черно-белые выстриженные «шашечки». Впрочем, украшениями ни шахматная клетка, ни черно-белые полоски отнюдь не были, являясь всего лишь отличительными признаками сценаристов и их подруг соответственно.

Фир встал и подошел к креслу Айны. Та поднялась навстречу. Сценарист осторожно притянул к себе и обнял девушку.

– Мне это тоже не нравится, – тихо, почти шепотом, сказал он. – Но ты ведь знаешь, кому это должно понравиться. Я это и имел в виду, когда спрашивал. Хотел узнать твое мнение с их точки зрения.

– Ну ты и сказанул, Чертенок! – фыркнула Айна, не делая, впрочем, попытки вырваться из объятий. – «Твое мнение с их точки зрения!» Просто лингвистический шедевр. Эх ты, а еще сценарист!

Глава 2

Теонг открыл глаза и… ничего не увидел. «Ослеп!» – было первым, о чем он подумал. Да и как иначе, ведь даже если в спальню не проникает свет, то тепло, сохраненное предметами, он бы разглядел все равно. Все, что имеет температуру выше той, при которой замерзает вода, становится видимым любому зрячему тохасианину, это известно даже ребенку. Не могла же спальня за ночь застыть до отрицательных температур!  Хотя… Теонг поежился. В спальне было определенно холодно. Очень холодно. Крылатые предки! Что же случилось?

Теонг приподнялся, и это простейшее действие далось ему с таким трудом, словно его голова и туловище были вытесаны из камня. «Неужели паралич стал захватывать и верхнюю часть тела?» – обдало тохасианина ужасом. Однако стоило ему подумать про свою болезнь, как он тут же вспомнил и все остальное.

Он вовсе не в спальне, он в камере! В анабиозной камере, которую построил отец после того как коварный неизлечимый недуг вселился в единый мозг Теонга, в нижние его ответвления, и начал неуклонно двигаться кверху, сделав сначала неподвижными ноги, а затем и остановив одно из двух сердец. Возможно, раньше, в эпоху крылатых предков, во времена бесстрашных бойцов и гениальных ученых, населявших Тохас, с этим заболеванием справились бы в два счета, но сейчас… Могучие и гордые тохасиане выродились в изнеженных существ, они изменились не только физически, став хилыми и тщедушными, потеряв крылья, но и практически полностью забыли навыки и достижения своих предков, растеряли почти безграничные некогда знания. И, самое страшное, почти никому не было до этого дела. Наверное, вряд ли нашлась бы на планете даже сотня тохасиан, которая осознавала бы истинный масштаб трагедии. Одним из этих немногих был отец. Теонг с детства помнил сетования отца на то, что построив «общество изобилия», гордые тохасиане превратились в безвольных, изнеженных и ленивых потребителей. «Вот увидишь, – говорил он сыну, – это приведет к полному краху тохасианской цивилизации!»

Однако хоть отец и ожидал самого худшего, надеялся он все-таки на хорошее. Верил все же, что тохасиане встряхнутся, расправят если уже не крылья – от тех остались лишь атавистические култышки на спине, – то хотя бы плечи, и когда-нибудь вернут себе былое величие крылатых предков. Да, конечно же он верил, иначе не стал бы затевать постройку анабиозной камеры для смертельно больного сына. Ведь именно в ней Теонг должен был дождаться того времени, когда тохасиане научатся лечить убивавшую его болезнь.

«Дождался! – вспыхнула в едином мозге новая мысль. – Но почему так темно и холодно?» Теонг судорожно поежился, поднял руки, чтобы обхватить себя за плечи, и… увидел в темноте очертания своих конечностей! Поднес одну ладонь ближе к глазам: да, вот они, шесть его пальцев. Пошевелив ими, он убедился, что это не обман зрения, а опустив взгляд, увидел и покрытые до колен балахоном ноги, правда, более тускло, нежели руки, но в них из-за паралича кровь текла медленней, потому и температура была ниже. Теперь Теонг сумел разглядеть, что и ложе капсулы все же слегка сияет теплом. Смутно «тлела» и откинутая крышка капсулы. Сперва это его несказанно обрадовало – значит, с его глазами все в порядке! Да и окаменелость мышц нашла теперь свое объяснение: просто он провел в капсуле, в полной неподвижности замороженного состояния слишком много времени. Только вот насколько много? Сколько прошло лет? Пятьдесят? Семьдесят? Сто?.. Жив ли еще отец? И вообще, кто его разбудил, если поблизости никого нет?.. Теонгу вновь сделалось страшно.

Он вспомнил, что в изголовье капсулы установлены микрофоны и динамики – как раз на тот случай, если он проснется, когда рядом никого не окажется. Это сделали на всякий случай, поскольку не могли и предположить, что подобное может случиться. Тем не менее, случилось. Теонг снова лег и нащупал кнопку голосовой связи. Хотел выкрикнуть, но пересохшее, отвыкшее от работы горло выдало лишь слабый стон:

– О… е!..

Теонг откашлялся, продышался и позвал более отчетливо:

– Отец! Где ты?

Динамики молчали. В них не было слышно даже слабого шороха помех. И тепла, неизбежного при работе голосового устройства, тоже не наблюдалось. Было очевидно, что оно не работает. Тем не менее, Теонг снова позвал:

– Отец! Я проснулся… Эй! Тут есть хоть кто-нибудь?

Ответом по-прежнему была тишина. Теонг вновь приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту. Он знал, что основные системы находятся внизу, в скале, в одной из пещер, в которой и установлена камера, а потому их тепловое излучение для его глаз недоступно. Но остальные, вспомогательные приборы – они ведь тоже должны работать, а значит, излучать тепло. Однако разглядеть он так ничего и не смог.

Как же так? Ничего не работает, никого нет, как же он в таком случае вообще проснулся? Или… Несмотря на то, что температура в камере и так не превышала нулевой, Теонга обдало еще бо́льшим холодом. Неужели он умер? Неужели правы замшелые божественники, и в их сказках о «посмертной жизни» есть зерно истины?.. Да нет, глупости, ничего не может быть после смерти. Уж кому об этом знать, как не ему, Теонгу; ведь это он провел несколько лет… десятилетий?.. столетий?.. вне жизни, будучи практически мертвым, но, тем не менее, ничего при этом не ощущал и не видел. А то, что он все-таки проснулся, хотя рядом никого нет и ничего не работает, наверняка имеет какие-то логические объяснения. Возможно, по каким-то причинам произошел сбой в подаче энергии, что и привело каким-то образом к его пробуждению. Теонг только подумал так, и сразу все вспомнил – видимо, память «включалась» постепенно, не проснулась еще в полном объеме. А вспомнил он, что говорил ему отец о работе анабиозной камеры. Для подстраховки было сделано так, что если перестает действовать основная энергосистема, все устройства переходят на питание от гидрогенератора на подземной реке. Помимо этого, происходит постоянная подзарядка мощных аккумуляторных батарей. Если гидрогенератор также прекращает вырабатывать энергию, то потребление питания переключается на батареи, и начинается автоматический процесс вывода пациента из анабиоза. Судя по всему, именно это и произошло. Но если так… Дальше додумывать было страшно, но мысли не спрашивали у Теонга согласия и «озвучили» неутешительный вывод: сбылось прискорбное пророчество отца. Тохасианская цивилизация погибла или, при самом оптимистичном варианте, скатилась на примитивный, дикарский уровень.

Глава 3

Сталкер Сом в обнимку с АКС-74У[1] лежал в тесной расщелине между камнями и беззвучно матерился. Сегодня все шло не так с самого начала. И все потому, что он вернулся, переступив уже порог дома. А как было не вернуться, если он, солить твою плешь, забыл взять своего «тезку», верный Stalker[2]? Это же все равно, как если бы он без штанов в Зону поперся. Да и не только в Зону – хоть куда. Чтобы Сом – и без ножа? Лучше жопой на ежа.

Дернув губой в подобии улыбки, Сом опять мысленно выругался. На себя же самого. Йодистый калий! Такая забывчивость сталкера до добра не доведет. Уже не довела. Можно ржать над теми, кто верит в приметы, можно крутить пальцем у виска, только самому лучше не нарушать старых негласных традиций. Ведь приметам похрен, веришь ты в них или нет. Они просто щелкают тебя по носу, когда ты их нарушаешь, вот и все. Причем так, что и нос порой отрывается. Зачастую вместе с головой, тук тебя в так.

Вот сегодня и щелкнуло. Ладно бы только по его носу, так ведь и Кот с Ребусом вместе с ним в эту заваруху попали. Надежные ребята, третий год уже вместе. За это время, считай, уже половина Зоны с ними исползана. Конкуренты их группу «рыбками» прозвали. Юмористы, валять твою кладь! Ладно, он, Сом, и впрямь как бы рыбка. Ну, Ребус-рыбус, пусть, близко хоть. А Кот – он то с какого боку к рыбам приткнулся? Разве что полакомиться рыбкой любит. Или «клоуны» – почему «клоуны»? Ребята серьезные, тот же Колька Ефремов повоевать, как и Сом, успел. Да и остальные как на подбор, без дураков. Хоть и конкуренты вроде, а ни разу с ними по серьезному не лаялись, выпивали частенько вместе. А вот «стервы» – те настоящие стервы и есть. И главный у них Семка Стеринов, и сами они все по натуре своей сволочи и стервы. Они что, Зону купили? В их, что ли, честь Посещение устраивали? Хотя, говоря откровенно, ни в какое Посещение Сом не верил. И уж тем более в то, что его кто-то там когда-то устраивал. Пролетали, мол, пришельцы мимо, притомились, решили тормознуть да пикничок на Земле-матушке забабахать. Потом дальше дернули, а мусор всякий – типа банки-бутылки, газетки-подтирки да бычки-хабарики – после себя оставили. Вот тебе и артефакты. Потому, может, его и хабаром прозвали? И таскают его теперь сталкеры из Зоны, которая на месте этого пикника образовалась, вместе с ее дурацкими аномалиями[3]. Смешно даже от таких сказок становится. Как дети малые, солить твою плешь. Сам-то Сом, конечно, понятия не имел, откуда Зона с ее прибамбасами взялась, этим пусть ученые занимаются, но уж что не инопланетяне ее устроили – это точно. Тут и к дедке не ходи. Потому что не бывает никаких инопланетян-пришельцев. И про всякие там иные миры пусть в книжках пишут да в кино снимают, там они в самый раз. Сом, бывало, и сам книжки про монстров всяких пролистывал и фильмы-ужастики смотрел. Ничего так, время скоротать можно. А настоящая жизнь – она не кино и не книжка. Она вот тут, вокруг, за камнями этими. И «стервы» куда безжалостней всяких там монстров, они не отступятся, пока всех «рыбок» не перебьют. Но лучше бы, конечно, чтобы «рыбки» их. Только «рыбок», считая самого Сома, всего трое, а у Стеринова людей вдвое больше. Это как минимум, он ведь мог и наемников привлечь, сильно уж ему от «рыбок» избавиться хочется.

Сом с Котом и Ребусом об этой к ним «любви» соперников знали, да и как не знать, если Стеринов прямо заявил: «Зона – моя. Встречу вас в ней – убью». То, что «стервячий» предводитель сказал это всерьез, было понятно. Поэтому специально «рыбки» на встречу со «стервами» не напрашивались. Зона большая, разойтись при желании можно, особенно когда тропки-дорожки знаешь. Но ходить по одним и тем же тропкам – это много хабара не наберешь, нужно и «новые земли» открывать-исследовать. Только не сегодня бы вот, когда с утра нескладуха пошла. Не слушать бы Ребуса. А тот пристал: «Пошли к горам, там, говорят, столько всякой срани, за год не перетаскать!» Вот и пошли. И срань отыскали. То есть, это она их нашла. Вот и сидят теперь в ней по самые уши. Обидно, тук тебя в так, попались-то совсем глупо, по-детски! Нарвались на поток «зеленки». Стали обходить эту дрянь справа, а там «комариная плешь» с ее повышенной гравитацией. Дернулись назад – «жгучий пух» откуда-то нанесло. Нет бы в куртки поплотнее закутаться, капюшоны на морды натянуть, да напролом! Так нет, сунулись между «зеленкой» и «плешью»… А ведь даже безусым салагам известно: между двумя рядом расположенными аномалиями не ходи ни при каком обороте! Вот кто их туда погнал?

А «стервы» как учуяли или специально, может, следили, – тут как тут, помидоры лохматые! И погнали «рыбок» по проходу к горам. Отстреливаться несподручно, своих зацепишь, а влево-вправо не ступишь. Кот сзади шел, орет: «Бегите, я прикрою!». Сом поначалу взбрыкнул, сам хотел остаться, но он-то как раз первым шел, и теперь, чтобы вернуться, нужно было двоих обойти, а как, если по обе стороны аномалии? Пока протискивается – их положат враз, словно в тире, и делу хренец. Вот и попрыгали они с Ребусом, пригнувшись да вприсядку, наверх. А эти говнюки, «стервы» драные, будто все просчитали, словно знали наперед, какой оборот дело примет, – разделились заранее, и наверху их тоже поджидали. Тут уже пришлось отстреливаться и прятаться кто во что горазд. В общем, за время боя раскидало их. В итоге и оказался Сом в этой щели между камнями, как таракан меж стеной и плинтусом. И оставалось теперь только бессильно материться сквозь зубы.

Видимо, как раз от этой охватившей его бессильной злобы Сом и дыру в скале заметил не сразу. Та находилась в тени, ее заслоняли кусты, да еще и большой плоский камень, стоявший торчком возле самого «дупла» издали казался составной частью скалы. Не всякий увидит и с десятка шагов, а отсюда, считай, метров тридцать будет, плюс-минус ботинок. И все равно Сом мысленно выругался, коря себя за невнимательность – для него, прожженного вояки и опытного сталкера это было непростительно. Так, во всяком случае, думал он сам. Да и как иначе, если от этого, ни больше ни меньше, может зависеть его жизнь – например, сейчас.

Глава 4

В огромном зале рябило от «шашечных» затылков и таких же клетчатых костюмов сценаристов. Перед каждым из них висело по видеопузырю. Были тут и киберы – три блестящих, искажающих в кривых зеркалах своих тел картины происходящего, и столько же матово-черных, тела которых не только ничего не отражали, но, казалось, поглощали в себя свет. Все шестеро стояли совершенно неподвижно, напоминая футуристические скульптуры, но бинокуляры их глаз непрерывно и очень быстро двигались, вращались, фокусировались на чем-то, ведомом только их механическим хозяевам. Впрочем, скорее, не на чем-то, а на ком-то. Функцией этих киберов являлось наблюдение не за творческими процессами, а за самими сценаристами. Последние к этому настолько привыкли, что и впрямь воспринимали их как статуи, хотя каждый, разумеется, знал и помнил, что в случае любого нарушения, любых действий, противоречащих строго заведенным правилам, это не останется незамеченным и безнаказанным.

В пузырях шли активные, не отличающиеся большим разнообразием действия. Там дрались, стреляли, убегали, догоняли… Разве что одежда участников отличалась по цвету и по стилю, да и то в основном преобладали боевые арамидные доспехи. Ну и оружие – где-то лучеметы, где-то автоматы, где-то карабины или винтовки, а где-то и вовсе нечто невообразимо устрашающее и огромное. В остальном можно было подумать, что видеопузыри отображают разные временны́е отрезки одного и того же кровавого шоу. Однако в зале, несмотря на творящуюся на экранах кутерьму, не было слышно звуков многочисленных поединков, раздавались лишь приглушенные возгласы сценаристов-кураторов – все они были в аудиогарнитурах, состоящих из капсул наушников и притороченных напротив рта микрофонов.

Вот в одном из пузырей двое участников, находясь за укрытиями друг напротив друга, впустую расстреляли все патроны и замерли в нерешительности, определенно не зная, что предпринять. И тот, и другой не спешили выходить на открытое место, опасаясь, что противник приберег на этот случай «гостинец». Курирующий этот видеопузырь сценарист испуганно заметался – вряд ли долгая пауза в действии понравится зрителям-киберам, а значит не поздоровится именно ему, – начал крутить перед пузырем ладонями и подавать отрывистые команды в микрофон. «Артисты» тут же зашевелились, сбросили кирасы, оплечья, наручи, накладки с бедер и с голыми торсами, оставшись лишь в блестящих, обтягивающих трико и тяжелых высоких ботинках, будто показывая, что не прячут никакого оружия и готовы разорвать противника одними голыми руками, вышли из-за укрытий и встали друг перед другом в боевые стойки. Однако дальнейшее оказалось не столь эффектным и зрелищным. Один из соперников, как оказалось, в рукопашной схватке представлял из себя практический ноль. А возможно, просто очень устал или был ранен, хотя крови на его теле и не было видно. В любом случае, все закончилось очень быстро. Второй «артист» в три прыжка оказался возле неприятеля, резко и сильно ударил того ребром ладони по шее, а затем ее основанием в подбородок. Первый сразу зажал рот ладонью. Между пальцев заструилась кровь. Второй же, не мешкая, нанес мощный удар ботинком в голень, тут же припечатал им по ступне, а когда противник нагнулся (подуть на ушибленную ножку захотел, что ли?), так двинул тому в живот коленом, что бедолага тут же рухнул на пол. Но победитель и не подумал останавливаться на достигнутом. Он высоко подпрыгнул и приземлился коваными подошвами на упавшего. Затем он принялся исступленно пинать неподвижного, даже не думавшего защищаться противника, а сценарист-куратор лишь сокрушенно помотал головой, предчувствуя, видимо, скорый «выговор» за скоротечный и неэффектный поединок.

Фир только что заступил на смену, и его видеопузырь, не будучи еще загруженным, выглядел огромным, тускло поблескивающим бельмастым глазным яблоком. Сценарист раздумывал, загружать ли ему раскритикованный Айной трейлер или не стоит.

К нему подошел старший сценарист его группы, Нюд.

– Что стоишь как замороженный? – не поздоровавшись, буркнул он. – Сделал хоть что-нибудь? Все сроки вышли. Меня принимающий кибер скоро съест за скудность наших сюжетов. Но учти, если он это сделает, я начну лопать вас. И первым примусь за тебя.

Вспомнив недавний разговор с Айной насчет каннибализма, Фир невольно поморщился, но тут же и улыбнулся нелогичности высказывания непосредственного начальника.

– Что морщишься? Чего лыбишься? – взвился тот. – Я ведь не шучу. Бездельников здесь не держат. А колпаки ментальной установки всегда готовы нахлобучиться на тех, кто больше ничем не может принести пользы Эдиле.

– Киберам, – едва слышно произнес Фир.

– Поговори мне!.. – испуганно оглянувшись на безмолвные «скульптуры» у стен, зашипел Нюд. – Сам ведь знаешь: услышат – я ничем помочь не смогу. Показывай лучше, что сделал, если сделал, конечно.

– Да сделал я, сделал. Только ерунда все это. Примитивная скукота. Все это уже было сотни раз, – почти дословно повторил Фир критику Айны.

– Тем не менее, покажи, – не отставал начальник. – Пусть лучше будет хоть что-то, чем ничего.

Вздохнув, Фир загрузил трейлер в видеопузырь. Тот сразу ожил, потеряв блеклость и приобретя глубину. Внутри него, отстреливаясь из лучеметов, побежал человек в серебристом шлеме с темным забралом.

Нюд молча и хмуро наблюдал за происходящим в видеопузыре. Но молчал он ровно до тех пор, пока пузырь не показал гигантского кибера. Старший сценарист резко взмахнул ладонью, гася экран, оглянулся на присутствующих в зале наблюдателей и вновь зашипел:

– Ты что, совсем ополоумел? Ты над кем подшутить решил, над… ними? Тебе и правда не терпится попасть в ментальную установку?

– Я ни над кем не собирался шутить, – запротестовал Фир. – Наоборот, я хотел показать силу и беспощадность киберов, ну и вообще, разнообразить сюжет.

 – Разнообразить сюжет?.. – недоуменно заморгал начальник. – Вот этой грудой железа с ведром вместо головы? Почему, кстати, именно ведро? И для чего такое откровенное преувеличение размеров?

Глава 5

Теонг уже почти ничего не соображал. Осознавал только голод и жажду. Особенно жажду. И еще огромную усталость. Настолько сильную, что при наличии двух вариантов: ползти к выходу или умереть, он бы, пожалуй, выбрал второй. А теперь даже выбора не осталось – странное двуногое существо, судя по всему вполне разумное, не откликнулось на его призывы идти к выходу, а поволокло его в противоположную сторону. Непонятно зачем, там ведь ничего нет. Может, хочет затащить подальше, чтобы разделаться? Странно, конечно, так надрываться – все вполне можно было закончить и здесь. Впрочем, все равно. Раньше или чуть позже, так и так скоро наступит смерть. Сил, чтобы бороться за жизнь, уже не осталось. Да и зачем ему жить? Похоже, цивилизация Тохаса все же погибла, раз за ним никто не пришел, кроме этого непонятного чужака. Может, такие существа и живут сейчас на Тохасе? Может, они и завоевали его? Вероятно, это пришельцы с Ронаса, соседней планеты. Астрономы еще в давние времена заметили на нем признаки разумной жизни. Говорят, в эпоху крылатых предков туда даже собирались послать экспедицию. Но не успели – тохасиан поразили лень и апатия от чересчур благостной жизни. А вот ронасиане, скорее всего, такую экспедицию к ним организовали. И не просто экспедицию, а военное вторжение. Хотя, и воевать-то, наверное, особо не пришлось – какие из тохасиан вояки? Из тех, разумеется, что жили при Теонге. Из тех, к которым принадлежал и он сам. Им до крылатых предков дальше, чем от Тохаса до Ронаса.

Кем бы ни был на самом деле чужак, он продолжал тащить Теонга по коридору. А потом для чего-то повернул в боковое ответвление, ведущее куда-то вглубь скалы. Теперь уже Теонг почти уверился, что странный незнакомец его уничтожит, но его это ничуть не испугало и не огорчило, захотелось лишь, чтобы все кончилось как можно скорее.

Но чужак почему-то все не останавливался. Теонг начал погружаться в полубред-полусон, ему привиделось вдруг, как вокруг замелькали голубоватые искорки. Потом в воздухе разлилось идущее ниоткуда свечение. «Красиво, – успел подумать он. – Вот, значит, как приходит смерть. И даже совсем не больно». Еще ему удалось услышать, как испуганно выкрикнул что-то «ронасианин», а затем единый мозг Теонга беззвучно лопнул, словно мыльный пузырь, и все мысли утонули во тьме.

Как долго продолжалось это состояние, он не знал, течение времени будто остановилось. Может, прошел всего один миг, а может, и столетия. Это было похоже на пробуждение в анабиозной камере, с одним лишь отличием: тогда он приходил в себя постепенно, а теперь сознание и чувства включились разом. Первое, что он почувствовал – исчезновение усталости. Теонг ощутил, что лежит на холодном каменном полу, и ему очень вдруг захотелось вскочить на ноги и побежать. Но… он помнил о своей страшной болезни. Впрочем… что это?.. Игра воображения или он действительно чувствует ноги? Теонг попробовал подтянуть колени к животу, и у него получилось! Не помня себя от радости, он и правда вскочил. И ноги его держали! Из горла вырвался крик дикой, необузданной радости, тохасианин подпрыгнул и закружился в безумном танце. Будучи опьяненный неожиданным счастьем, он не сразу воспринял тревожные сигналы беспокойства, посылаемые его подсознанием. Что-то было не так, хотя Теонгу и не хотелось сейчас отвлекаться на разные мелочи. Главное – ноги! Его ноги, они снова работают, снова чувствуют под собой опору! Вот только… Почему вокруг так темно? Так тускло, серо и мрачно? Почему он не видит тепло, исходящее от его тела?.. Неужели за ноги пришлось заплатить зрением?.. Нет, он все-таки видит, пусть не так как раньше, но различает и пятно света далеко впереди, и проступающие из мрака стены туннеля, ставшего, кажется, шире… Теонг поднял руку. Да, он разглядел и ладонь, все ее шесть… О, крылатые предки! Не шесть, а всего пять пальцев!.. Что же это? Что, что случилось с ним, пока он находился в странном небытие?!.. И где его когти? Что это за тонкие пластинки вместо них?.. И в подушки пальцев они не убираются… Что с ним еще не так?.. Тохасианин принялся лихорадочно ощупывать себя. Живот, грудь, шея – все есть, но все кажется чужим, незнакомым… Провел ладонью по голове и похолодел – вместо перьев та была покрыта мягкой шерстью. Опустил дрогнувшую руку на лоб, непривычно широкий и низкий, холодеющими пальцами нащупал кусочки шерсти над глазами, поежился, ощутив два мясистых валика вокруг рта. А потом и вовсе вскрикнул, наткнувшись на большой гибкий вырост возле ушного отверстия.

– Что же со мной случилось?! – не выдержав, завопил Теонг вслух. – Кто я вообще такой?!

– Ковать твою медь! – раздалось вдруг сзади. – Вот и я хотел бы знать, кто ты такой. И чего ты скачешь и орешь, словно резаный?

Теонг почувствовал, как стала вдруг влажной кожа лица и бешено заколотилось в груди сердце. Одно сердце, только одно, но такое активное! Так и кажется, что вот-вот вырвется из груди. А ведь нужно еще повернуться и посмотреть, кто там говорит странно знакомым голосом… Но сделать это почему-то так страшно, словно увиденное окончательно перевернет мир.

– Эй, ты! – вновь окликнул его незнакомец. – Чего замер, в штаны наложил? Не трону я тебя, не боись. Ты из этих, что ль, из ученых?.. Эй, может, повернешься все же, когда с тобой разговаривают, солить твою плешь!

Теонг осторожно повернулся. И от облегчения шумно выдохнул. Немного привыкшие к полумраку глаза сумели разглядеть давешнего чужака, вероятного пришельца с Ронаса. И только теперь Теонгу пришло в голову, что и сам он стал похож на это карикатурное подобие тохасианина. Но сейчас он все-таки почувствовал неожиданную радость, встретив в обрушившемся на него абсурдном кошмаре хоть что-то знакомое. Точнее, кого-то. От творившегося в душе и сознании сумбура Теонг даже не сразу осознал, что понимает речь чужака, хотя смысл некоторых фраз и показался ему полной нелепицей.

– Нет-нет! – обрадованно выкрикнул тохасианин. – Я не ученый! Это мой папа ученый.