Глава 1

Бежать. Бежать нужно так долго, чтобы вместе со свистящим ветром из головы успели вылететь все мысли, оставляя место гремящей в наушниках музыке. Не останавливаться. Остановки для слабаков, а она давно не слабачка. Восемь километров, и ни сантиметром меньше. Летом будет десять, пока можно восемь. Только после этого можно будет пройтись. А пока бежать.

Элиза следовала этим правилам сколько себя помнила. Она по пальцам могла пересчитать те дни, когда ее утро не начиналось с пробежки. Даже переехав в этот богом забытый городишко, где, казалось, только она и бегала по утрам, не изменяла своей привычке. Час бега, затем контрастный душ, чашка кофе с двумя тостами – только так день может начинаться правильно. Затем макияж, прическа и работа, если день будний; уборка – если выходной. Вся ее жизнь подчинена четкому расписанию, понятным правилам. Изменения планов – в крайнем случае, форс-мажоры – почти никогда. По крайней мере, никогда больше.

Громкий сигнал в наушниках возвестил о преодолении рубежа в восемь километров, возвращая ее в реальность, но она не остановилась. Только не сегодня. Сегодня ей снова снился кошмар, в котором она горела заживо, видела, как вздуваются черные волдыри на коже, чувствовала отвратительный запах паленых волос. Проснулась в холодном поту, закрученная в одеяло как в кокон, рыдала как ребенок, никак не могла успокоится. С трудом доползла до ванной, держась за стену и то и дело заставляя себя вновь подняться с пола, куда ее роняли подгибающиеся ноги, долго стояла под ледяными струями воды, пока кожа окончательно не посинела, а тело не начала сотрясать крупная дрожь. Затем, не тратя времени на кофе (даже думать о чем-то горячем было страшно), вышла на пробежку.

Еще два километра, несмотря на октябрь.

Элиза замедлила бег, а через несколько метров перешла на шаг, стараясь дышать глубоко, но не останавливаться. Ноги приятно гудели, мыслей в голове почти не осталось, и ночной кошмар казался таким далеким, словно приснился в глубоком детстве. Прохладный душ завершит начатое, и она снова станет похожа на обычного человека. Сможет дожить до вечера.

Элиза взглянула на часы: 6.48. Несмотря на два лишних километра, она справилась на двенадцать минут раньше срока, поэтому до дома можно идти неторопливо, наслаждаясь утренней тишиной, которая уже через сорок две минуты сменится привычной суетой просыпающегося городка. Удивительно, но в этом маленьком месте все жило по четкому расписанию. Возможно, поэтому она и прижилась здесь?

Когда за поворотом уже показался ее дом: старое деревянное здание в три этажа – Элиза остановилась. Даже скорее замерла. Только что подошва кроссовка оторвалась от выщербленного тысячами ежедневных шагов асфальта, как тут же осторожно опустилась обратно. Что-то было не так. Легкий порыв октябрьского ветра скользнул перед носом, принеся с собой невесомый, почти неслышный аромат дыма. Кто-нибудь другой и не услышал бы – и, справедливости ради стоит отметить, что Элиза действительно была первой в городке, кто его почувствовал, – но ее нюх, настроенный на огонь и его производные столько, сколько она себя помнила, мгновенно уловил этот запах.

Элиза медленно обернулась вокруг своей оси, разглядывая сонные окрестности. Сердце гулко ударилось о ребра и замерло, готовое вот-вот снова сорваться в бешеный галоп. В четырехэтажном доме напротив, таком же сером и деревянном, как и ее собственный, светились почти все окна. Чуть дальше по улице, где домики были уже поменьше, в основном одноэтажные, редко – с пристроенной мансардой сверху, тоже было спокойно. Ни огня, ни черного дыма Элиза не заметила. Она закрыла глаза и снова втянула носом воздух, ощущая явную примесь дыма.

Хотелось бы ей вместо дыма почувствовать запах приближающегося дождя, но того уже давно не было, что казалось необычным для этих мест. Элиза жила здесь всего второй год, но помнила прошлую осень: холодную, промозглую, мокрую. Дождь лил весь октябрь почти не прекращаясь, земля напиталась влагой так, что выехать из города могли только внедорожники, а мэр издал указ двум тракторам постоянно курсировать по лесной дороге, чтобы вытаскивать всех застрявших водителей. И надо отметить, работа у них не заканчивалась круглые сутки. Горожане жаловались друг другу на погоду, и только Элизе она нравилась. Она выходила на пробежку на пятнадцать минут раньше, чтобы оставалось еще немного времени погулять под падающей с неба водой.

Этот год выдался значительно суше, дожди шли редко, и те, кто любил ходить на болото с западной стороны города, говорили, что оно совсем высохло. Даже грибов, которыми прошлой осенью были завалены все магазины и лавки, в этом году почти не было. Ночью над лесом толпились тучи, несколько раз молния даже ударила в землю где-то далеко за городом, но на высушенные улицы не упало ни капли.

Элиза подняла голову, мечтательно разглядывая черные грозовые тучи, и не сразу услышала приближающийся шум. Только когда что-то упало на землю за ее спиной, она вздрогнула и обернулась. На асфальте билась в предсмертных судорогах большая черная ворона. Несколько раз ударила сломанным крылом о землю и наконец затихла. Элиза скривилась от отвращения и направилась к своему дому. Эта мертвая птица показалась ей плохим знаком, и она торопилась домой: только там она чувствовала себя в относительной безопасности.

* * *

Антон Степанович Подгородцев вернулся домой в начале восьмого утра. Вечером затянулось совещание, а потом Никита Смоляков позвал его в сауну. Естественно, с девочками. Девочки у Никиты всегда были первосортными, поэтому отказаться Антон Степанович не мог. И где только Смоляков их берет? В этой глуши таких днем с огнем не сыскать. Впрочем, если учесть, что каждый раз они новые, наверное, откуда-то привозит, а затем увозит обратно.

Тяжело вздыхая, Антон Степанович вылез из большого автомобиля и, прикрываясь воротом дорогого пальто от внезапно поднявшегося ветра, направился к дому из красного кирпича. Здесь, за высоким забором, он чувствовал себя уверенно и не боялся завистливых взглядов, так портивших жизнь мэру города Лесной.

Лесоперерабатывающий завод на этом месте появился еще в конце девятнадцатого века. Поскольку рабочим нужно было где-то жить, чтобы не ездить далеко, очень быстро вокруг завода вырос и небольшой поселок, застроенный деревянными бараками. Из чего же еще строить дома, если не из того, что добываешь?

После войны, когда огромная страна вставала с колен и остро нуждалась в строительном сырье, завод расширился, а следом за ним и поселок с банальным названием Лесной превратился в небольшой городок. После распада СССР и завод, и город переживали не лучшие времена. Кто мог, уезжал поближе к цивилизации, оставались только самые отчаянные или те, кому некуда было ехать. В данный момент городок насчитывал что-то около десяти тысяч жителей.

Город, с трех сторон окруженный мрачным лесом, а с четвертой утопающий в болоте, выглядел одним из самых мрачных мест на Земле. А уж осенью, когда дождь не прекращался неделями, размывая и без того плохие дороги, серые тучи цеплялись за верхушки деревьев, Антон Степанович даже удивлялся, почему не возрастает количество самоубийств. Возможно, только потому, что люди, живущие здесь, привыкли к этой мрачности с рождения и не подвергались депрессии. Они находились в ней постоянно.

Антон Степанович приехал в Лесной двадцать пять лет назад. Сначала как директор завода, а уже после начал руководить и самим городом. Высокому начальству нравились его методы, при нем завод хоть и не вернул себе процветание, но, по крайней мере, и не утонул в болоте, а потому ему доверили и ключи от всего городка.

Став мэром, Антон Степанович не удержался от того, чтобы переехать в нормальное жилье. Дома в городке по большей части оставались деревянными, в основном одноэтажными, хотя в одном районе бывшие бараки и перестроили в несколько многоквартирных домиков. И все же Антону Степановичу хотелось чего-то поприличнее.

Обнесенный высоким забором, особняк из красного кирпича располагался на самой окраине города. Таким образом Антон Степанович хотел показать, что близок к народу и не пользуется своим положением, чтобы выбить себе участок где-нибудь в центре, хотя, на его взгляд, окраина эта была намного лучше центра. Отсюда совсем недалеко и до административного здания, где в том числе находилась мэрия, и до единственной более или менее хорошей дороги, ведущей из города. То есть куда бы ни понадобилось, на дорогу Антон Степанович тратил немного времени. Плюс сразу за его забором начинался тот участок леса, в котором не велись работы и не будут вестись еще ближайшие лет десять. А значит, он обеспечил себя и чистым воздухом, и уютной тишиной. И все это в минутной доступности от центра. Да и сам особняк не выглядел дешевым, народным. Тут уж Антон Степанович не смог себе отказать.

Как и не смог отказаться от красивого, ухоженного двора. За высоким забором все равно не проглядывались ровные дорожки, небольшой пруд с подсветкой, аллея из туй. В маленьком павильоне у пруда даже жил самый настоящий павлин – особая гордость Антона Степановича. Птицу пришлось везти под покровом ночи, дабы не вызывать лишних вопросов у населения.

В доме было тихо, только со второго этажа доносилась музыка: что-то тяжелое. Значит, проснулась Марийка, четырнадцатилетняя дочь от первого брака. Марийка находилась в том «прекрасном» подростковом возрасте, когда у человека сильно пополняется словарный запас и вырабатывается характер: на любое отцовское слово находится двадцать своих, на любое указание включается режим «сделай по-своему». Антон Степанович с пониманием относился к взрослению дочери, считая, что только так она сможет вырасти не такой тряпкой, какой была ее покойница-мать.

– Марийка! – крикнул он, с трудом опускаясь на пуфик, чтобы расшнуровать ботинки.

Возраст уже не позволял наклоняться так, как раньше, а объемный живот только добавлял проблем. Это все нервная сидячая работа! Инга, вторая жена, периодически намекала, что подарит ему абонемент на фитнес, но Антон Степанович только хмыкал в ответ. В их городке приличного зала нет, а ездить в соседний несколько раз в неделю, как это делает она, он не может себе позволить. Кто же будет дела решать, пока он тягает гантели?

В прошлом году, когда в Лесной только переехала новая учительница, Антон Степанович всерьез раздумывал, не начать ли ему бегать по утрам, как она. Это могло бы стать прекрасным примером для остальных жителей и добавило бы ему несколько очков у электората, заодно с самой учительницей поближе познакомился бы, но быстро отбросил эту идею. Бег по утрам красиво и вдохновляюще смотрится у таких вот молоденьких девиц с длинными ногами, упругой попкой и развевающимся на ветру «хвостом» из русых волос. Они даже потеют красиво. А что будет, если на пробежку выйдет он, мужчина пятидесяти семи лет, с объемным животом и пятнами подмышками уже после спуска по лестнице? Засмеют же. Да и учительница неприступна как Снежная Королева.

Антон Степанович каждый год лично приходил на линейку в единственной в городке школе. Во-первых, там училась его дочь, а во-вторых, он считал своим долгом направить учеников в светлое будущее и показать старому хрычу Макарычу – директору этого богоугодного заведения – кто тут на самом деле хозяин. Вот в прошлом году и приметил новую учительницу, даже пытался привычно познакомиться, но гордая красавица быстро дала понять, что такие знакомства ее не интересуют. Так зыркнула из-под накрашенных ресниц, что Антон Степанович не рискнул повторять попытку. В конце концов, мало ли других, доступных? Да и не нужна ему связь в его же городе, потом сплетен не оберешься. И Инга проведает – съест. Это тебе не бесхребетная Марийкина мамаша, земля ей пухом. Не то чтобы Антон Степанович думал, будто Инга не знает о его саунах с девочками. Но одно дело – одноразовые подружки, другое – постоянная любовница. Да еще под боком.

Мысли Антона Степановича были прерваны спустившейся на первый этаж дочерью. Марийка, подавшаяся в отца огромным ростом и наличием лишнего веса, была еще в пижаме, но уже при боевой раскраске, выглядя на все двадцать лет.

– Ты почему еще не одета? – строго поинтересовался Антон Степанович.

Марийка только презрительно фыркнула.

– Потому что некому заниматься моим воспитанием. Ни отец, ни мачеха дома не ночуют.

Антон Степанович, уже шагнувший в сторону столовой, откуда доносились упоительные запахи свежей яичницы с беконом и тостов с клюквенным джемом, тут же остановился и обернулся к дочери.

– Инга не ночевала дома?

– Не-а!

Марийка обогнала его и первой вошла в столовую, где помощница по хозяйству Анна уже накрывала стол к завтраку. Антон Степанович проследовал за ней, задумчиво покусывая нижнюю губу. Это он мог позволить себе не ночевать дома, ссылаясь на срочные дела и затянувшиеся совещания, но Инге подобное поведение запрещалось, и она об этом прекрасно знала, никогда не позволяя себе нарушать правила.

– Куда она ушла? – поинтересовался он одновременно у дочери и прислуги.

Обе покачали головами, но если Анна – немного виновато, как будто лично не уследила за хозяйкой, то Марийку определенно веселила ситуация.

– Видимо, моя новая мамочка решила взять пример с папочки и тоже найти себе молоденького мужа.

Несносная девчонка! Никакого воспитания! Антон Степанович с силой стукнул кулаком по столу, так что на нем подпрыгнули расставленные тарелки. Анна вздрогнула, и даже Марийка насупилась.

– Ты что себе позволяешь?!

– А что такого? – надулась дочь. – Это же правда. Инка моложе тебя на двадцать четыре года, ты думал, она вечно с тобой будет? Ты небось уже и в постели не тот…

– Молчать! – рявкнул Антон Степанович, вскакивая из-за стола, что с его комплекцией сделать оказалось непросто, пришлось упереться раскрытыми ладонями в столешницу. – Вон в свою комнату! И сотри с лица эту краску, ты не индеец и не проститутка!

Марийка вскочила со стула гораздо резвее, несколько секунд сверлила отца рассерженным взглядом, как будто собиралась что-то сказать, но затем рванула с места, пролетев мимо со скоростью реактивного самолета.

– Ты бы счета проверил, может, она еще и обобрала тебя! – донеслось из прихожей, а по паркету застучали пятки: Марийка поднималась по лестнице.

Антон Степанович опустился обратно на стул, тяжело дыша и прижимая руку к внезапно заколовшему сердцу. Второй рукой он ослабил узел галстука и посмотрел на застывшую столбом Анну.

– Ну, чего стоишь? – рявкнул он, но из-за боли в сердце и усталости от бессонной ночи получилось скорее жалобно. – Клади завтрак.

Анна кивнула и тут же принялась накладывать яичницу из сковороды в тарелку, добавляя побольше бекона, как любил Антон Степанович. Он поморщился, видя скворчащую горку жирного сала с прожилками мяса. Вкусно, зараза, но вредно. Где уж тут за молоденькими учительницами ухлестывать, не помереть бы. И доктор ему все время пеняет, и Инга…

Мысли о жене снова испортили настроение, уже было пошедшее вверх от вида и запаха жареных яиц.

– Инга когда ушла? – хмуро спросил он, уткнувшись в тарелку.

– Вчера еще уехала, – чуть заикаясь, доложила Анна. – До обеда. С тех пор и не возвращалась.

– Куда поехала, сказала?

– Нет. Когда ж она говорила, Антон Степанович? Может быть, в фонд…

– Понятно, – перебил прислугу Антон Степанович, но та не вернулась к плите, а продолжала стоять у стола, нервно сминая край блузки, словно хотела что-то сказать.

– Что еще?

– Павлин ваш…

Антон Степанович поднял голову и уставился на Анну.

– Что с ним?

– Я зашла покормить утром, а он… мертвый.

Вилка выпала из пухлых пальцев мэра, звонко ударившись о край тарелки.

– Ветеринара вызвала?

Анна покачала головой.

– Вы же велели никому не говорить, что у вас павлин есть. Да и без надобности ему ветеринар уже.

Антон Степанович собирался разозлиться, но его перебил звонок телефона, оставшегося в портфеле в прихожей. Анна без лишних напоминаний рванула к выходу из кухни, чтобы полминуты спустя вернуться с портфелем. На экране кнопочного телефона – Антон Степанович так и не смог справиться с новомодными смартфонами, от которых так пищит его дочь – светилось имя Никиты Смолякова, его зама.

– Антон Степанович, у нас ЧП, – непочтительно пропустив приветствие, объявил тот.

Снова кольнуло сердце. Что ж этому проклятому городу не живется-то спокойно? Сведет он его в могилу, того и гляди сведет.

– Что еще? – севшим голосом спросил Антон Степанович, мгновенно забывая и про пропавшую жену, и про счета, которые надо бы поверить, а даже про любимца павлина.

– Лес горит, – объявил Смоляков.

– Где?

– Где-то в районе Клюквенной заводи, точно пока неясно. Масштабы тоже непонятны. Связываемся с райцентром, пусть с вертолетов смотрят. Но с таким ветром огонь быстро разнесется, хлебнем еще горя.

Антон Степанович положил телефон на стол, даже не отключаясь, и с сожалением посмотрел на недоеденную яичницу. Нет, не дадут они ему покоя, никак не дадут!

* * *

Едва ли у человека, способного позвонить другому в половине восьмого утра в середине октября, когда за окном еще толком не рассвело, есть совесть. А уж если ее нет, то накрывать голову подушкой в надежде на то, что проклятый телефон замолчит и даст еще немного поспать, нет никакого смысла, поэтому Максим Васильев вытащил из-под одеяла руку, не глядя схватил с тумбочки мобильный телефон, поднес его к уху и что-то невнятно промычал.

– Я тебя разбудил? – послышался в трубке смутно знакомый голос.

Точнее, голос наверняка очень знакомый, но сонный мозг в отчаянной надежде по-быстрому отделаться от непрошенного абонента отказывался его идентифицировать.

«Нет, я уже успел облиться холодной водой, пробежать десять километров и испечь свежих булочек на завтрак», – мысленно проворчал Максим.

– Угу, – вслух ответил он.

– Ну извини! – безо всякого смущения радостно оповестил все еще не узнанный абонент. – Последние новости не слышал?

– Когда я сплю, я глух и нем.

– Лес горит! Говорят, возле Клюквенной заводи полыхает вовсю.

Максим нехотя стащил одеяло с головы и поморщился от дохнувшего ему в лицо прохладного воздуха: он опять не смог заставить себя встать ночью, чтобы подкинуть дров в печь, отчего та давно погасла, и дом совсем выстыл. Звонивший все еще продолжал болтать, рассказывая, где именно и как сильно горит лес, и Максим наконец узнал его: Дмитрий Стрельников – единственный человек в этом городе, кого он мог назвать своим другом и не покривить при этом душой. Несмотря на внешнюю клоунаду, Дима был до омерзения тактичным человеком и никогда бы не позволил себе разбудить другого в такую рань по несущественному поводу.

Пожар пока не казался Максиму таким поводом, тем более Клюквенная заводь находилась далеко от его дома, и едва ли ему в ближайшее время что-то угрожало. Тем не менее он встал и, завернувшись в одеяло, подошел к окну, поджимая пальцы ног, чтобы не ступать всей ступней на ледяной пол. Если в воздухе только пахло холодом, то на полу он ощущался во всей красе. Сотый раз за семь лет в этом доме Максим подумал, что надо бы купить ковер хотя бы в спальню. Или подсобрать денег и развести по всем комнатам батареи. В ванной стоял электрический котел, греющий воду, а потому можно наладить отопление, но цена радиаторов, умноженная на их необходимое количество, выливалась в приличные деньги, которые всегда требовались на что-то другое.

Его дом стоял на краю города, лес подступал к самому забору, то и дело норовя перешагнуть его, поэтому даже летней ночью из окна почти ничего не было видно, а в середине осени и подавно. Темные силуэты деревьев проступали на фоне медленно светлеющего неба, красно-оранжевого зарева огня отсюда он не увидел.

Вообще пожары в этой местности не были редкостью. Город был окружен лесом, даже несколько дорог из него, и те пролегали через лес, а с западной стороны начинались огромные болота с залежами торфа, поэтому почти каждое лето горели и торфяники, и сам лес, но все же не в середине октября, пусть и выдавшегося на удивление сухим. Порой Максим удивлялся, насколько неприветливой и угрюмой выглядела эта местность, как не любил город своих жителей и как стремился избавиться от них, вычесывая, как блохастая собака.

– Я звонил Семенычу, – тем временем вещал Дима, – он говорит, похоже, поджог. Горит в трех местах. Ночью была сухая гроза, но чтобы в трех местах ударило – маловероятно. Что, кстати, тоже странно. Сухая гроза обычно при очень жаркой погоде, а ночью всего +5 было, заморозки скоро.

Максим вытащил из-под одеяла вторую руку, отчего то скользнуло вниз, обнажая плечи, вытащил защелку и приоткрыл окно. Терпкий запах дыма уже ощущался в воздухе, а к обеду наверняка разнесется по всему городу. Что-то еще показалось ему странным, но что именно, он не мог понять. Снова задвинул щеколду и отошел от окна, теперь уже поставив одну ногу на другую, но теплее от этого не стало.

– Это ведь еще не все, ради чего ты позвонил? – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Максим, ища взглядом тапки.

– Ага! – снова отозвался Дима, но на этот раз в его голосе сквозили совсем другие нотки: как будто ему не нравилось то, что он должен сейчас сказать.

– Ну? – поторопил его Максим.

– Мы задержали троих подростков в лесу, сейчас допрашиваем, есть вероятность, что они и подожгли. Среди них Алиса Самойлова.

Максим вслух застонал. Алиса Самойлова была лучшей подружкой его пятнадцатилетней дочери Яны. Если Алиса была ночью в лесу, велика вероятность, что там же была и Яна. И даже тот факт, что ровно в десять вечера дочь пожелала ему спокойной ночи и ушла в свою комнату, ничего не значил. Сбежать через окно было не так уж и сложно. А если учесть, что он почти до часу ночи работал в мастерской, она вполне могла выйти незамеченной и через дверь.

Попрощавшись с Димой, Максим стащил со стула потертые джинсы, кажется, привезенные еще из Питера, в которых обычно ходил дома, и собрался выйти из спальни, как вдруг понял, что именно казалось ему странным на улице. Он торопливо вернулся к окну и распахнул одну створку, убеждаясь, что не ошибся: на кусте сирени, росшей у забора, расцвело несколько гроздьев белоснежных цветов.

Как такое может быть в октябре? Сухом, но довольно прохладном! Да и не было вчера ни единого признака того, что куст собирается зацвести. Максим высунулся в окно и дотянулся до ближайшей ветки. Нет, это не обман зрения и не глупая фантазия сонного мозга: в нос ударил ни с чем не сравнимый запах сирени.

Максим снова закрыл окно, вышел из спальни, но вместо комнаты Яны направился в ванную. Необходимо плеснуть в лицо холодной воды, чтобы привести мысли в порядок.

Даже хорошо, что Дима разбудил его, будет правильно приготовить дочери завтрак и отвезти в школу. Если, конечно, она согласится. Обычно Яна соглашалась только в трескучие морозы и проливной дождь, все остальное время считая, что она уже достаточно взрослая и отцу необязательно возить ее в школу. Тем более по вторникам, когда первым уроком у них стояла физкультура, на которую она не ходила из-за врожденного порока сердца.

Яна жила с ним уже пять лет. Точнее, когда-то они все жили вместе, но затем Варя, мать Яны и его жена, забрала дочь и ушла. На то у нее, конечно, были причины, но Максим не любил вспоминать о них: слишком тяжело. Яне тогда было восемь. И ей было десять, когда Максим забрал ее в аэропорту соседнего городка. Маленькую, напуганную, с огромным чемоданом, который она не могла сдвинуть с места несмотря на четыре колеса. Именно такой, маленькой десятилетней девочкой, она до сих пор для него оставалась, хоть он и понимал, что ей давно не десять, она не ребенок. Конечно, ей еще далеко до взрослой девушки, но она уже подросток, со своими требованиями и своим характером. К сожалению, вобравшим все худшее от обоих родителей: его гордость, граничащую с упрямством, и взбалмошность Вари. Впрочем, вполне вероятно, что пройдя переходный возраст, она угомонится. А если уж быть совсем честным, она и сейчас доставляла не так много хлопот.

Раковина в ванной неожиданно оказалась выпачкана чем-то черным. Максим несколько долгих секунд разглядывал пятна, затем потрогал их пальцами, а потом наклонился и понюхал. Пятна пахли перекисью водорода, выдавая краску для волос. Коробочка от краски нашлась здесь же, в мусорном ведре. Максим тяжело вздохнул. Кажется, от его хрупкой блондинки-дочери с прозрачной кожей осталось одно только имя.

Быстро умывшись, он направился к ней в комнату, постучал и осторожно открыл дверь. Над кроватью Яны висела новогодняя гирлянда, которую она использовала вместо ночника, а в кресле у окна сидел огромный плюшевый медвежонок, которого Максим подарил ей на первый день рождения в этом городе. Медвежонок стоил примерно треть его месячного дохода, но он так понравился Яне, которая половину дня провела в слезах от того, что мама не приехала, хотя обещала, и Максим не выдержал. Тогда они оба еще не знали, что мама больше так и не приедет, несмотря на все свои бесконечно даваемые обещания.

Яна спала на кровати, слишком большой и широкой для нее одной, свернувшись клубком и накрывшись не только большим одеялом из лебяжьего пуха, но и толстым шерстяным пледом в красно-оранжевую клетку. Бывшие когда-то почти снежно-белыми, а теперь неровно покрашенные в черный цвет пряди разметались по подушке.

Максим подошел к окну, чтобы проверить, заперта ли щеколда, и зацепился взглядом за небольшой туалетный столик, где, кроме все прочего, теперь лежал маленький тюбик красной помады. Никогда раньше ему не приходило в голову, что стоит, наверное, уже начать выделять дочери несколько больше карманных денег, чтобы хватало и на косметику. Он еще помнил, с каким трудом пережил тот позор, когда мать Алисы однажды выловила его и строгим шепотом сообщила, что его дочь – уже не маленькая девочка, и ему следует контролировать наличие у нее средств гигиены, необходимых всем женщинам. Видя, как он смутился и покраснел, она смягчилась и добавила, что обо всех необходимых вещах просветит девочек сама. Наверное, он потому и не возражал против дружбы Яны с Алисой, как бы ни считал, что последняя плохо влияет на его дочь. Так, по крайней мере, у Яны было кому задать все те вопросы, которые девочки обычно задают матерям.

Да уж, так себе из него вышел отец…

Словно почувствовав чужое присутствие в своей спальне, Яна зашевелилась и села на кровати, сонно потирая глаза.

– Пап? – удивленно протянула она. – Ты что здесь делаешь?

– Проверяю, не выходила ли ты ночью гулять через окно, – честно признался Максим.

Возможно, не слишком правильно было говорить это, но он считал, что учить дочь всегда говорить ему правду следовало, подавая ей такой же пример.

– Что-о? – мгновенно распахнула глаза Яна.

– Стрельников звонил, ночью в лесу поймали несколько подростков, твоя Алиса была среди них. Хочу убедиться, что ты в этот момент спала в своей постели. – И, заметив гневный взгляд дочери, добавил: – Кто-то поджег ночью лес. Если ты была там, мне лучше узнать об этом сейчас.

– Меня там не было.

– Точно?

– Мне показать тебе свои ботинки? Я еще с вечера помыла их и поставила сушиться.

Максим вздохнул.

– Я тебе верю. Просто… волнуюсь. Не хочу, чтобы ты попала в неприятности.

Яна снисходительно улыбнулась.

– Я слишком умная для этого.

Максим еще несколько долгих мгновений разглядывал ее лицо, а затем тоже улыбнулся.

– Ты покрасила волосы?

Она кивнула, почему-то смутившись. И это смущение невероятно обрадовало его: по крайней мере, она все еще не до конца отбилась от рук.

– Мне надоело быть безликой мышью. Правда, получилось не очень.

Максим подошел ближе и зажег лампу на прикроватной тумбочке. Волосы были покрашены пятнами и полосами. Внешностью Яна пошла в мать, но если та предпочитала поддерживать образ блондинки, то дочь, видимо, захотела другого.

– Если тебе теперь нужно немного больше денег, ты можешь мне сказать, – мягко произнес он, приподняв над ее головой одну прядь. – Мне, конечно, не нравится, как разукрашивает себя твоя Алиса, но я понимаю, что ты не хочешь чувствовать себя белой вороной среди друзей.

Яна несколько секунд смотрела на него, а затем рассмеялась.

– Ну, теперь-то уж белой я точно не буду. Приготовишь мне завтрак?

– Конечно.

Максим немного неловко погладил дочь по голове и направился к выходу. Лишь когда за ним закрылась дверь, Яна облегченно выдохнула. Слава богу, отец не стал проверять ее ботинки. Она ни минуты не верила в то, что лес действительно подожгли ее друзья, но наверняка не знала, поскольку ушла раньше всех, еще двух часов не было. Но попробуй докажи это отцу. А если он увидит грязь на ее ботинках, в жизни ей больше не поверит. Как хорошо, что она всегда обыгрывала его в покер, обыграла и в этот раз.

Загрузка...