Игра Герцога

Глава 17 Игроки в сборе

Обычно, когда к Угольку подходили незнакомцы, конь волновался, скрипел зубами и вздрагивал головой. Экипаж стоял у высоких кованых ворот усадьбы Солнцева-Засекина. Поначалу Пётр скучал, посвистывая, кутаясь в тулуп и грея руки. Шум и ругань доносились издали нечёткими отголосками, но вот они стали постепенно приближаться, и вскоре толпа двинула людским прессом, наседая на могучий каменный забор.

Двое отделились и подошли к коню, хотели его тронуть, но тут же одёрнули руки, словно тот был раскалён, как чёрный металл.

— Экая невидаль! — один утёр влажный рот, покосился, отступив.

— Что хотели? — как можно спокойнее произнёс Пётр. Когда экипаж пролетал над городом, крестьянин видел всё! Народ являл собой злой разворошённый муравейник, но с той разницей, что эти малые существа копошатся, чтобы собрать, вернуть прежний облик и покой потревоженному дому; эти же, наоборот, били друг друга, тащили, жги, рубили, обращая в прах всё, что не могут унести.

Прислушавшись к себе, Пётр не ощутил страха — будто бы и он в эту ночь навсегда изменился. Стал одним из тех, кто сейчас ведёт какие-то умные разговоры там, за забором, где высокие красивые окна полны уютного света. Крестьянин ещё не до конца, но понимал, что теперь он — один из свиты чёрного герцога, а значит, ему ничто не может угрожать.

Закрыв глаза, Алатырев сумел увидеть себя со стороны, точнее, сверху. Вот застыла у края мостовой огромным чёрным гробом повозка, и вокруг неё очерчена и пылает тёмно-синяя огненная сфера. Подняв веки, он увидел это сияние наяву — мертвенная синева пульсировала на гриве и шкуре коня, на экипаже, а ещё — на его рукавах!

Он снял шапку — она тоже налилась этим блеском!

— Так что хотели? — вновь повторил Пётр, ещё спокойнее и равнодушнее. Самому показалось, что произнёс фразу с некоторым высокомерием.

— Да это же никак Петруха из деревни? Петро, ты чего это удумал, ишь как высоко залез-поднялся! — раздались голоса. — Что, продался Еремейке и его шайке? Его поди ждёшь, услужничек?

— Разойдись, честной народец, я-ка его щас! — один пьяный с остатками коньяка на донышке обошёл экипаж со стороны забора, и попытался с разбегу запрыгнуть к Петру. Но только он коснулся ступеньки экипажа, как его, закрутив, отбросило и размазало по кирпичной кладке.

Все охнули — от лихача осталось только тёмное пятно, и оно стекало алыми жидкими разводами. Ворота заскрипели, открылись внутрь. Первым вышел чёрный герцог, шляпа скрывала глаза. Он встал, чуть выставив вперёд трость. Толпа замерла, разинув щербатые рты.

Герцог же долго молчал, лишь ветер теребил, будто легонько играл с пушистым, блестящим изумрудными огоньками пером. Следом показались Гвилум и Джофранка, встав в почтении за его широкими плечами:

— Как видишь, мои слова подтверждаются — ничего в них не изменилось за две сотни лет, мой верный Вестовой Хаоса…

— Боюсь, мессир, и никогда не изменится. Во время вашего последнего славного визита тоже был разгром, но, позволю себе заметить, не столь основательный. Что же нам ожидать от их потомков в будущие эпохи? — ответил Гвилум.

Толпа боязливо, недоверчиво изучала незнакомцев в странных одеждах, боясь пошевелиться. Доносились лишь шмыганья и робкие покашливания.

— Хочется верить, что пройдут годы, и в сердцах станет хоть на толику больше добра, веры, милосердия…

— Не смею перебивать вас, о великий, но точно так вы говорили…

— Скажи-ка мне, любезный слуга Гвилум, что такое ты делал на протяжении минувшего дня сего в этом городке, что он теперь перевёрнут с ног на голову?

— Ровным счётом ничего, уверяю вас, мой господин! Я говорил людям только то, что они хотят услышать! Более того, всеми силами хотел предупредить, дать верный совет… Каждый сегодня стоял на перепутье, имея от Судьбы право на выбор! Всё, что произошло, сделано руками людскими, не моими — они чисты.

— То есть, зло, как и раньше, идёт не извне, а всегда рождается в сердцах людских?

— Да, там, там, всё в сердцах! Зарождается, выходит наружу, множится, передаётся. И уже не остановить! Как чума, холера, сибирская язва!

— Сибирская язва, — повторил герцог. — Впрочем, мы заговорились и томим это собрание.

Он обернулся. За воротами в окружении нескольких десятков вооружённых людей стоял, со злостью наблюдая осаду, Еремей Силуанович.

— Позвольте мне разобраться с возникшим… недоразумением! — прокряхтел барин. — В два счёта, точнее, в два выстрела здесь не останется ни души! Повезёт только тем, кто успеет унести свои трусливые ноги! А ну!

Охранники взвели курки и навели дула на людей. Толпа ожила, закопошилась, и отступила.

— Не стоит! — герцог примирительно поднял ладонь. — Мне кажется, что на сегодня здесь достаточно крови. Впрочем, об этом стоит спросить… у них. Как считаете, достаточно ли?

И, помолчав, он всмотрелся в лица похожими на два кольца оранжевыми огоньками глаз. И у тех, на ком хоть на миг задержался пронзительный взгляд, начинались судороги и неудержимая икота.

— Возможно, меня не услышали? Повторю вопрос — довольно ли на сегодня крови, или вы желаете ещё?

В ответ прозвучали звуки, напоминающие мычание коров. И тут же серая масса начала разбредаться, таять. Сердитые охранники не успели опустить стволы, когда защищать особняк стало уже не от кого.

— Так что же, мы едем в шахту за… моим золотом? — барин подошёл ближе к герцогу. Он даже и не вспомнил, что забыл уложить и сказать тёплые слова доченьке Арише — впервые в жизни забыл об этом.

— За… вашим золотом? — переспросил Гвилум, и закашлялся в кулак. — Ну, разумеется! Только не рвитесь уж так, даму, даму пропустим первой! Джофранка, прошу вас! — и он подал руку.

Когда все разместились, и дверь захлопнулась сама собой, Пётр представил, как дома лежит, из последних сил хватаясь за таящую ниточку жизни, Ульяна, а Есюшенька плачет и поглаживает её седые пряди:

— Скоро, милые мои, скоро! Всё кончится! И всё будет хорошо! — он сглотнул, и экипаж, промчавшись по опустевшей измызганной мостовой, плавно поднялся в воздух, покружился над крышами в дымном небе, и устремился к лесу.

Всё замерло, лишь ветер нёс измятые страницы разбросанных мальчиком-разносчиком газет…

Время близилось к полуночи, и небо всё больше наливалось пунцовыми красками. Антону Силуановичу казалось, что оно стало намного ближе, и наседало, давило громадными холодными ладонями.

Слуга Пантелей всё также стоял вдали у входа в шахту, замерев, будто статуя, и позёмка замела его разношенные башмаки. Странно, снег наметало и на красную ковровую дорожку, но, лишь касаясь её, крупинки исчезали.

— Мне нужно кое-что рассказать вам про это… весьма нехорошее место, — Алисафья убрала ладонь, и еловые ветви сомкнулись. Они притаились вдвоём в местечке, которое можно назвать укрытием — с возвышенности удобно было наблюдать округу во все стороны, а их самих никто не мог заметить.

Никто — из простых смертных…

— В этом нет нужды, я читал подробно об этой шахте, — и молодой барин коснулся груди, где надёжно укрыл рукопись. — Мой предок всё довольно подробно изложил, и я помню каждое слово!

— Ваш предок не мог знать того, что эта шахта — земной Престол… Вернее, только один из Престолов, место силы чёрного герцога. Он прибудет сюда, чтобы совершить важное таинство, которое называют Игрой. После этого он станет практически неуязвим.

— Игрой? Вы сказали — Игрой?

— Да, она совершается один раз в двести лет. Её цель — проверка людей, их качеств. В ней участвуют, как бы это правильнее сказать, совершенный игрок со стороны Света, и со стороны Тьмы. И я сегодня здесь, с вами, потому что ведаю о точном времени и месте Игры, — она помолчала. — И мне остаётся уповать на то, что герцог не знает, что и я… тоже здесь. Это вне правил.

— Я так понимаю, что тот, о ком вы говорите, видит насквозь очень и очень многое, если не сказать… почти всё. Не только то, что было, но и чему только предстоит случиться.

— Да, и он в курсе, что по его следу сквозь поток Времени идёт Охотник. Фока Зверолов. И на чьей стороне окажется чаша весов, продолжит ли герцог путь, или уйдёт навсегда в эту ночь, неизвестно никому. Мы здесь затем, чтобы остановить его… Но всё решает Судьба. И очень велики шансы, что Она окажется сегодня не на его стороне. Если только, конечно…

— Что? — Антон Силуанович смотрел пристально, по-прежнему сжимая ладонь у груди.

— Если только герцог не успел найти и взять в свою свиту жрицу Судьбы, — Алисафья прикусила губу. — Но у него это вряд ли получилось, да и где разыскать её тут, в этом заштатном городке…

У молодого барина кружилась голова, и трудно было уложить в ней все эти сбивчивые, похожие на чрезмерно замысловатую сказку откровения.

— Алисафья, хочу спросить про эту… Игру. Кто же будет в ней участвовать?

— Вы, — она выдохнула пар. — Разумеется, вы, Антон Силуанович, иначе я бы не вела вас через все эти опасности.

— Что же будет на кону?

— Вам это известно — золото, много золота. И, разумеется, ваша жизнь! Скоро чёрный герцог прибудет сюда в сопровождении свиты. Я чувствую их всех!.. Один из них переходный, на грани — ещё человек, но уже и не совсем. Это я о вознице. А другой — вполне себе человек смертный, как и вы. И это — ваш противник в Игре. Вы знаете, о ком я.

— Увы, даже не смею предположить…

— Это ваш старший брат, Еремей Силуанович Солнцев-Засекин.

— Брат⁈

— И только один из вас сможет после полуночи покинуть шахту живым. И богатым. Если бы вы знали, как я боюсь за вас! Глубины полны опасностей, там обитает гигантский крот по имени Кродо. Привратник, хранитель золота чёрного герцога! Настоящее исчадие преисподней!

Алисафья вздохнула, и ей на плечо в этот миг легла ладонь. Опустив на неё глаза, девушка едва удержала рвущийся крик — это была чья-то беспалая грязная рука! На месте указательного пальца чернела обугленная бляшка со спекшейся кровью.

— В этом ты не права! Кродо мёртв! Я облегчил положение, — едва слышно произнёс Фока. Его бледное лицо осунулось, будто он постарел за этот бесконечно долгий день. — Кродо уже вне Игры.

— Фока! Милый мой Фока! — с трудом удержала возглас Алисафья, бросившись ему на шею. Он прижал рыжую девушку, осторожно похлопав по вздрагивающему плечу обезображенной ладонью.

«Ну вот, они и встретились! — подумал молодой барин. — Рад за них, конечно… Именно так и должны ликовать чистые, добрые и смелые сердца!»

Глядя, как Алисафья крепче прижимается к Зверолову, он закусил губу:

«Судьба? Значит, Она всё-таки существует не только в высокой поэзии? Но какая же Она всё-таки злая! Почему нам суждено было встретиться с этой прекрасной девушкой только сегодня? Почему мне было дано полюбить её вот так — внезапно, до полной потери рассудка? Полюбить Алисафью так обречённо, ведь сердце её занято большой и настоящей любовью, а значит — занято навсегда. А я… готов был отдать ради неё всё, даже жизнь! И всё равно — отдам… Что бы ни представляла собой эта жестокая Игра, я одержу победу — и не за ради какого-то золота, а во имя её, Алисафьи! Ведь счастье, будущее её и этого странного охотника, судя по всему, зависит этой ночью только от меня. Мы должны победить, или погибнем все вместе».

И он вспомнил, как после тяжеловесной поступи громящего и пробуждающего всё на своём пути пущевика они оказались с девушкой в сугробе, лицом к лицу… Снежинки мерцали и таяли на её длинных ресницах, локоны рыжих волос щекотали его лоб… Алые губы — вот они. И будто вновь уловил аромат, точно они купались в разнотравье лесной опушки. Всё это произошло так недавно, а казалось — в иной, утраченной, потерянной жизни! Как же ему нестерпимо хотелось вновь оказаться там, снова лицом к лицу с ней! И поцеловать! Пусть это безумие, которому потом не удалось бы найти объяснения, но всё же память об этом поцелуе так бы помогла ему там, в шахте! Но, не суждено. Увы… И всё же будет памятна до последнего вздоха эта теснота, близость её…

— Что они сделали с тобой, мой Фока! — плакала она. — Кто издевался над тобой, милый брат! Скажи, кто! Я прочитаю такое заклятие, что мерзавец будет разлагаться, как мертвец, при жизни! И будет молить о смерти, а та не придёт, пока он сам не превратится в лужу гнили!

«Есть ли Судьба? Вот бы посмотреть в глаза Её и спросить — почему же всё так неуклюже-то? — стучали мысли, а потом собрались в кучу, словно пчелиный рой, и рухнули. — Брат? Она, кажется, произнесла — 'милый брат»?

Вновь взглянув на них, Антон Силуанович ударил себя по лбу. Как же он сам не догадался? Оба жгуче-рыжие, и одеты так похоже!

«Значит, он её брат! Брат!» — и улыбнулся, ликуя.

— Вы находите наше положение весёлым? — сказал Фока, чуть отстранив плачущую сестру. — Боюсь, что нет, и особенно — ваше. Убить Кродо — лишь маленькое, незначительное облегчение в Игре, которого я сумел добиться для вас. И притом такой ценой!

Он посмотрел на Алисафью, и провёл кончиками пальцев левой руки по щеке. Правую же спрятал за спину, но девушка ухватила её, поднесла к губам и расцеловала.

— Алисафья, зачем ты здесь? Как ты могла нарушить все уговоры, ослушаться? Ты же знаешь, чего тебе это будет стоить! Отныне ты — изгой, и никогда, слышишь, никогда уже не сможешь вернуться домой! Ты останешься здесь, состаришься и умрёшь, как все простые смертные! Тебя ждут горе, болезни, печали и страсти земные. Зачем?

— Я сбежала вслед за тобой, потому что знала, как буду тебе нужна, мой оголтелый Фока! Знала, что из-за своей горячей головы ты обязательно оступишься, наделаешь ошибок! Тебе не справиться одному, без меня! И ведь оказалась права! Не спорь! Я смогу помочь тебе!

— В чём же?

— Остановить страшного герцога!

— Да, я сделаю это! Это — мой долг!

— Но та пуля, что была дана тебе, ещё с тобой? — спросила Алисафья, и посмотрела так укоризненно, будто знала ответ.

— Та, нет… Она сразила Кродо. Но есть другая.

Алисафья провела ладонью у груди Зверолова, мелькнул розовый огонёк:

— Здесь?

— Да?

— Но это — всего лишь мёртвое серебро.

— Я знаю. Прости, но… не успел. Я взял след ведуньи, даже навеки запомнил её имя — Апа-травница. Но…

— Ты же знаешь, — она хлюпнула носиком, утёрла слезинки, заправила за остренькие, как у лисички, ушки непослушные рыжие волосы. — Ведь я же могу! А ещё ведь спрашивает, зачем я мчалась за ним сквозь Время! Да потому что знала: останешься совсем беспомощным!

Фока нащупал пулю, протянул её на ладони.

Антон Силуанович смотрел, не в силах оторвать глаз, как девушка сжала пальцы Фоки, положив свои ладони на его. Они встали на колени лицом друг к другу, глаза сошлись, не моргая. Поднялся ветер, шевеля лапы елей, пошёл снег, но плавно, словно сверху повесили колышущийся белый саван.

Алисафья сосредоточилась, и произнесла сначала тихо, а потом её голос всё больше креп, кружился, подхватываемый ветром:

— Всеми тайными ходами да мерами, то пудами, то вершками, то могилами, то крепилами, всеми годниками и негодниками, да моими посильниками, пусть слово моё да сотворится! — звучало в ночи всё громче и громче. Их ладони стали невидны в вибрирующем полукружии, и оно переливалось яркими магическими красками. Над их макушками из лазурной вспышки вылетел белый голубь, а за ним вдогонку поднялся алый сокол. Они взметнули к чёрному небу, парили, обернувшись стремительными светлячками.

— Старец — охотник Протасий, предок наш славный, встань из веков, приди, очертя снега и льды, препоясанным пред нами предстань! Пусть на поясе твоём сила явится, все узлы развяжутся! — и тут же из рокота тьмы над их плечами предстал и повис в ярком свечении громадный косматый старик в медвежьей шкуре. Белый голубь опустился на правое, а сокол алый — на правое плечо.

Окутанный искрами старик, по слову Алисафьи, снял тяжёлый пояс, и стал ослаблять на нём узлы. Из каждого падала на их ладони серебряная капля.

— Да по слову моему грянется, красно солнышко да ясно небушко силушкой сойдутся, ветер-баюн покачает, туман нареет, да огневица ополощет! — на этих словах Алисафьи Протасий начал таять, грозно подняв ладони, и птицы опустились на них. Лицо Антона Силуановича обдали брызги, а тут же иссушило, обожгло ветром. — В этой пуле стремительной и верной, бессмертие твоё, герцог чёрный, кончается! Становись, пуля, крепче всякого камня, тяжелей ядра чугунного! Летай быстро, как ветер во поле чистом! Да сгинет ворог окаянный от её свиста да звона, да пробьёт она его латы заговорённые, поразит его утробу нечистую! Попади она в хребет или чресла, в длань иль десницу, в чело или выю, задень жерла иль перси его окаянные — да сгинуть ему навеки, не явиться уж больше в чертоги земные во веки нескончаемые!

На этих словах всё стихло, исчезло. Алисафья разжала ладони, в руках Зверолова по-прежнему лежала пуля, но теперь она поблескивала малиновыми огоньками. Фока поднялся, расчехлил ружьё, и, как только зарядил, оружие налилось таким же бьющимся, переливающимся светом.

— Смотрите! — Антон Силуанович раздвинул пушистые ветви.

Все трое замерли, глядя, как по красной дорожке ступает чёрный герцог.

Зверолов вскочил, задышал нервно:

— Что ждать! Сейчас всё и закончится! Не будет никакой проклятой Игры! — Фока вздёрнул ружьё, но в этот момент Гвилум заслонил тучным телом своего хозяина. Джофранка и старший Солнцев-Засекин прошли следом, и уже не осталось и маленькой щёлки, чтобы попасть в герцога.

Пантелей ожил, словно очнулся после долгого сна, и почтительно склонил голову.

— Если бы всё было так просто, мой милый брат. Если бы, — вздохнула Алисафья, вновь опустившись на колени. Заклинание вытянуло у неё все силы.

— Вы… вы должны идти к ним, Антон Силуанович! — чуть слышно добавила она.

Тот молча кивнул.

— Ничего, как только все войдут, я тоже проберусь в эту проклятую шахту! — Фока прищурился, опустив ствол. — Я всё равно оборву эту Игру! Оборву! На самом интересном месте!

Когда герцог посмотрел на Пантелея, того затрясло от радости:

— О, как долго я ждал встречи с вами, хозяин и повелитель стихий, времени, господин добра и справедливости!

'Да это ж Антошкин служка! Он-то как здесь? — усмехнулся стоящий позади Еремей Силуанович.

Впрочем, ему было бы не до смеха, если бы он мог знать, что Фока Зверолов, над которым он изощрённо издевался в пыточной, прямо сейчас поймал на мушку его спину. А теперь стоит и с трудом удерживает страстное желание отомстить, нажав на курок.

Но усмешка стёрлась, когда герцог потеребил Пантелея за ухом, и тот промурлыкал, точно самый настоящий кот:

— Здравствуй, здравствуй, мой верный Вестовой Хаоса! Я вижу, ты сегодня уже оборачивался, негодник! Становился самим собой, да? А я не тебе разрешал!

— Служба, служба заставила, — Пантелей потёрся щекой о ладонь.

— Ничего, скоро я разрешу тебе, и всем остальным стать самими собой!

— Да, да, мой господин! Сразу же после Игры, но!

— Что не так, мой милый слуга?

Пантелей опустил глаза:

— Я должен сообщить вам печальную новость. Верный Кродо, неусыпный сторож сокровищ ваших… подло убит. Было мало времени, но мне удалось сделать всё, что было в моих силах, во имя его памяти.

— Вот как, — герцог, казалось, не сильно удивился услышанному. — Впрочем, это не отменяет Игры.

И он обернулся. По ковровой дорожке брёл к ним, покачиваясь, аптекарь Залман. Упал, затем вновь поднялся и пополз уже на четвереньках, глядя вперёд пустыми стеклянными глазами.

— Приветствую вас, доблестный обер-офицер Корф! Вы, как всегда, точны и пунктуальны! — произнёс герцог.

Джофранка чуть отступила, и аптекарь прополз мимо, задев ноги Гвилума, а затем упал у Пантелея. Завернувшись в шубу и подрагивая, словно усталая, озябшая собака у входа в дом, аптекарь засопел. Изо рта выплыл, расползался паром, и принял черты большого синеватого пузыря нечёткий силуэт. Проявились контуры мундира, блеснула медаль, и Корф выплыл и предстал перед свитой, отдав честь.

— Приветливую вас, барон! Рад, что вы сочли возможным прибыть! — произнёс герцог, и коснулся пера на шляпе. Корф счёл это за высочайшую милость.

— Благодарю, для меня стало большой радостью принять ваше приглашение стать арбитром в Игре! Признаюсь, прибыть, и к тому же не опоздать, было нелегко — но мои доблестные воины, как по одну, так и по иную сторону жизни, — он повернул лицо без челюсти к свернувшемуся калачиком Залману. — Всегда готовы прийти на помощь! Моё перемещение в мире вещественном весьма затруднительно, но всё же возможно.

— А этот бедолага весьма утомился в пути, — добродушно сказал герцог.

— Да, мне пришлось гнать моего бригадного хирурга через ночь, будто кавалерийского скакуна. Он — единственный, кто мог вытащить меня из закоулков собственной памяти, чтобы стать моим проводником к вам. Залман справился с трудной задачей. Теперь позвольте отдать его в руки Судьбы, ведь больше в нём нет никакой надобности. — Корф говорил и вправду так, словно речь шла о загнанном коне.

— Сей весьма неприглядного вида господин аптекарь употребил опийные капли, что и помогло барону Корфу полностью завладеть его сознанием, — пояснил Гвилум, хотя герцог и без него всё знал.

— Не стоит винить моего бригадного хирурга за пагубное пристрастие, поверьте, ему на войне пришлось пережить многое. Мои слова можно воспринять неоднозначно, но поверьте: многим из тех, кто остался на поле боя и перешёл в моё вечное воинство, намного легче и спокойнее, чем ему…

— Мы и не виним, — ответил Гвилум. — Думаю, у господина Залмана ещё останется право на выбор. Его судьба ведь не предопределена, верно ли я утверждаю, милая Джофранка?

Цыганка, не отрываясь, смотрела на Корфа. Тот светился, пульсировал, то обретая полностью проявленные черты, то становясь полупрозрачным. И, хотя у него не было челюсти, Джофранка любовалась и восхищалась им. Очарованная, при упоминании своего имени отозвалась не сразу:

— Конечно, у него останется выбор, он есть всегда и у каждого. Судьба не лишит его возможности последней развилки. В сущности, его не в чем винить, хотя и пролил сегодня столько крови… Но, не имей он пагубного пристрастия к опию! — добавил Гвилум.

— Я бы не попал бы к вам, — заключил Корф. — Он распахнул двери двух миров!

Герцог провёл ладонью у лица обер-офицера, и зияющая кровавым мясом нижняя часть стала мяться, будто красная глина, и вот утраченные черты полностью вернулось. Выпрямился и сбитый нос.

— Не могу удержаться от восторга! Какое благородство во всём! — воскликнула Джофранка, скрестив пальцы с длинными чёрными ногтями у груди. — Прекрасный, прекрасный офицер, вы могли бы стать героем моих снов! Как же мне жаль, что вы… что вы давно погибли!

— Рад бы исправить этот нелепый казус, но увы, прекрасная Джофранка, — и Корф учтиво коснулся головного убора. — Для меня большая честь быть сегодня рядом с вами! Поверьте, не я один, но и все мои доблестные солдаты ждут не дождутся момента, чтобы выразить своё восхищение вам, о жрица Судьбы!

Все улыбнулись, кроме Солнцева-Засекина. Тот замер в недоумении, не веря своим глазам.

«Это ещё что за фокусы! — не мог понять он. — Ладно, этот служка Антошкин мурлычет, точно мартовский кот, но откуда выплыл этот тип в старомодном мундире? И вообще, что происходит?»

Но удивляться дальше не хватило времени.

— А вот и второй участник сегодняшней Игры! — торжественно воскликнул Гвилум.

Все обернулись, глядя, как по ковровой дорожке уверенно шагает Антон Силуанович. Чуть поправив цилиндр, который чудом не потерялся в лесной свистопляске, молодой барин кивнул, но поздоровался только со своим бывшим слугой:

— Что ж, рад снова видеть тебя, Пантелей! Расстались мы с тобой так недавно, а кажется, уже минула целая вечность!

Тот выпрямился, но посмотрел холодно:

— Я тоже рад, что вы готовы приступить к самой важной части долгого испытания.

— Мне известно многое хорошее о вас, Антон Силуанович, — произнёс герцог, понимая, что не дождётся никаких учтивостей в свой адрес.

Старший Солнцев-Засекин скрипел зубами и сжал кулаки, будто уже был готов растереть младшего братца до мелких крупинок.

— Раз вы здесь, значит, даёте любезное согласие участвовать в Игре? — спросил герцог.

— Разве у меня есть выбор?

— О, мы это как раз обсуждали до вашего прибытия, — вставил фразу Гвилум. — Выбор есть у всех и всегда, в каждое мгновение жизни…

— Выбора нет только по ту сторону черты, где наступает вечность, — добавил Корф.

— Да, — подтвердила Джофранка.

— Что же, тогда пропустим даму вперёд, и пройдёмте к Престолу! — Гвилум торжественно поднял руки. Еремей Силуанович округлил глаза — нет, то были не руки, а крылья ворона!

Первой по ступенькам в шахту спустилась цыганка, её поддерживал за руку чёрный герцог. Следом прошёл Гвилум, положив крыло на плечо молодого барина. Пантелей, с почтением пропустив Корфа и Еремея Силуановича, который сделался задумчивым и даже оробевшим, внимательно осмотрел округу, и глаза ненадолго стали въедливыми, с узкими продолговатыми зрачками и янтарным кошачьим огоньком.

Вскоре и он скрылся за остальными. В тот же миг Фока Зверолов стремительно покинул укрытие на возвышенности, и бросился вниз по склону, оставляя два длинных глубоких следа от скользящих сапог. Он уже обдумал новый план, и тот казался хотя и сложным, но вполне осуществимым. Нужно пройти следом, оставшись незамеченным, и, найдя удобную позицию, поразить точным выстрелом герцога. Фока знал, что ему не выйти из шахты живым. Но эту мысль охотник принимал спокойно — всё, что нужно, это исполнить Долг, который дан свыше и заповедован предками.

Да, он убьёт герцога исподтишка, из засады, но это — всего лишь один из допустимых способов охоты, Фока не нарушит никаких установок своего славного рода. Все средства хороши, лишь бы услышать предсмертный вздох поверженного зверя. И цена при этом не имеет значения.

Зверолов выскочил на красную дорожку и побежал, та закачалась под ногами, словно поднялась высокая волна. Его то подбрасывало, то опускало, и охотник не останавливался, крепче сжимая сияющее ружьё.

Самым сложным, он знал, будет выстрелить, нажав на курок средним пальцем. Как это отразится на точности, и предположить не мог. То, что его лишили самого важного для стрелка пальца, было злым ударом Судьбы. Платой за убийство Кродо — грубейшее, недопустимое вмешательство в правила Игры.

«Полночь, полночь! — застучало в его голове. — Неужели всё⁈»

Перед глазами на миг вспыхнули песочные часы, и последние крупинки упали в нижнюю чашу.

— Только не это, нет! — воскликнул он.

Массивная железная заслонка с острыми зубьями, треща и сбрасывая каменные крошки, стала медленно опускаться сверху, закрывая вход в шахту.

Вот она уже прикрыла вход наполовину!

Нужно сделать решительный бросок… Может, удастся проскочить! Если не успеть — зубья сомкнуться на его спине! И Зверолов сделал выпад, и, будто пловец, кинулся в пучину. Представил, как полетит вниз по покрытым извёсткой ступенькам. Сможет ли подняться, или свернёт шею⁈

Но Фока… не успел. Удар о заслонку пришёлся точно в лоб, в глазах поплыло, наполнилось мутью. Зверолов упал без чувств рядом со спящим Залманом. Вход затворился плотно и, точно зверь, заслонка издала последний глухой рык.

Старый филин, что наблюдал всё это с высокой ветви, поднялся в ночное небо и описал в полёте круг над шахтой. Только с такой высоты можно было увидеть, что она очертаниями напоминает огромного распластанного крота, как на картине. Теперь — впервые за две сотни лет, в том месте, где должны быть слепые глаза, вспыхнули два золотистых огня…

Шахта ожила.

Филин ухнул, и устремился в ночь, расправив крылья над бесконечным морем качающихся елей. Вскоре он снизил полёт, цепкие когти нащупали волокнистый мох на плече пущевика. Разгневанный старший лесной брат замер, повернул дуплистую голову, кора на массивной шее скрипнула и осыпалась трухой. Он в отупении убрёл далеко в непролазную темень, но теперь развернул могучее туловище. Поднимая растоптанными лапами волны снега и вырывая на пути с корнем вековые деревья, он направился к старой шахте.