Идол липовый, слегка говорящий

Глава 2

Худшие ожидания оправдались. Легендарный Васька, скрытый за дверью кабины пилотов, как Змей Горыныч в своей пещере, в этот рейс особенно распоясался. Саша в воздушной навигации мало что понимал, но даже неопытным глазом было видно, как вертолет рыскает. Летит то выше, то ниже, то поднимается под самые тучи, то снова начинает прижиматься к земле, когда отчетливо становятся видны макушки деревьев и замшелые гранитные валуны.

Потом началась гроза. Стало уже по-настоящему страшно. За иллюминаторами потемнело, по стеклам сек крупный дождь, раскатисто громыхал гром и ветвистые молнии расцветали на небе ярким, артиллерийским салютом. Болтанка усилилась, и пассажиры больше не спали. Недоуменно переглядывались и судорожно хватались за ручки и поручни. Вера, закутанная в темный платок по самые брови, без перерыва крестилась и шевелила губами – молилась видимо. Остальные, наверно, тоже. Что остается, когда за штурвалом Васька?

Саша и сам чувствовал себя, как бывало в Нагорном Карабахе, в Абхазии, в Таджикистане и Приднестровье, когда лежишь под артиллерийским обстрелом, слепым, оглушающим и сокрушительным, как камнепад в горах. Лежишь, прижимаясь телом к земле, и не знаешь, какому богу молиться, не знаешь, зачем тебя сюда принесло – умирать на чужой войне. Знаешь только, что умирать не хочется, жутко не хочется, ощущаешь это каждым кончиком нервов, что вздрагивают от новых и новых разрывов, ватно закладывающих уши. Непередаваемое, в общем, ощущение…

Когда обстрел кончается, когда начинается обычная журналистская работа, оно уходит, как не было. Вспоминаются только случайные подробности, разрозненные картинки, за которые зацепилась память. Земля, взметнувшаяся веером к небу, темно-сизый вонючий дым из воронок, перебегавшие на полусогнутых человеческие фигурки, что мелькали перед глазами. Сам страх забывается. И вспоминается, только когда снова оказываешься в подобной ситуации…

А потом они начали падать.

Чуть позднее лихой Васька объяснял, хорохорясь, что никакого падения не было, было планирование вертолета вниз на остановленном винте. Ничего особенного, конструкция позволяет, а его мастерство пилота – соответствует. Ну да, половина приборов отказала сразу к чертовой матери! Другая половина без того не работала, и как им работать, если обслуживание – никакое. Но недаром же он когда-то трудился пилотом-испытателем на заводе! Орел был, сокол с крыльями, если бы не пьянка и бабы – до сих пор бы испытывал новые машины. Натура подвела. Да, нутро у него геройское, а вот натура подводит время от времени… А что, он – такой, мог бы большим человеком стать, только сам не хотел. Ему, если честно, всегда было море по колено, а океан – максимум по яйца. Он – Василий Иванович, как Чапаев.

И все верили его бахвальству, потому что страх был уже забыт. Никто не падал, нет! Просто все быстро и дружно спускались…

Инстинктивно прикрыв глаза, Саша ожидал громкого, сильного удара о землю, но его не было. Получился какой-то чавкающий, болотный плюх. Шумно и дробно плеснулась по обшивке вода, Сашу больно приплющило к полу, и все застыло, замерло без звука и без движения. Сильно болели уши, это первое, что он ощутил на земле. Потом почувствовал, что у него мокнут ноги.

Васька, как выяснилось, посадил (или уронил?) вертолет прямо в озеро. К счастью, недалеко от берега. Он уверял, что специально выбирал место, и может, не врал. Все-таки они не совсем шмякнулись, а почти приземлились.

Оглядываясь, Саша обнаружил, что обшивка вертолета протекает сразу во многих местах. Холодная вода негромко зажурчала по полу, поднялась по щиколотку и остановилась. Сильно вымок только Егорыч, который так и не соизволил проснуться. Все еще пребывал в счастливом состоянии бревна и колоды одновременно.

Впрочем, холодная вода по щиколотку – тоже мало приятного. Это быстро, лучше любых понуканий, заставило всех ожить, задвигаться, начать хвататься за вещи и друг за друга. Дверь кабины пилотов открылась, и Саша наконец увидел легендарного Ваську, невысокого, плотного, щекастого, с невозмутимыми татаро-монгольскими глазами. На голове у Васьки набекрень сидел летный шлем, в руке он держал фуражку с высоко выгнутой тульей. Больше на нем ничего летного не было, обычная одежда, кроссовки, джинсы, джинсовая рубашка с районного рынка и черная кожаная куртка по пояс.

– Все живы-здоровы?! – спросил он неожиданно тонким, почти мальчишеским голосом. – Мужики, там Денису, второму пилоту, плохо, помогите вытащить из кресла, кто поздоровей.

Егорыч вдруг очнулся, приподнял голову и посмотрел на него хитрым и пронзительным взглядом.

– А почему это я мокрый такой? – подозрительно спросил он. – Я что, опять обоссался?

– Нет, ты утонул, – ответил Васька, не взглянув на него.

– Ага… – понимающе сказал Егорыч, поежился, подтянул ноги к животу и снова поплыл в своей алкогольной нирване, равно как и в луже на полу. Его намокшая тельняшка, задравшаяся на животе, потемнела и казалась теперь не воздушно-десантной, а полностью морской.

Подобная невозмутимость внушала определенное уважение.

Ты, моряк, красивый сам собою, неожиданно промелькнул в голове у Саши мотивчик. И дальше, следуя за бесшабашной рифмой, кажется, что-то про девушку с косой… Только, как уточнение, коса – на голове или в руках?

Саше захотелось сказать что-нибудь остроумно-веселое, чтоб все засмеялись, но на ум, кроме двусмысленной девушки с косой, ничего путного не приходило. Пока он думал, Петр и Павел, переглянувшись, начали хватать все вещи подряд и устраивать их на сиденьях, подальше от воды.

– Денису плохо, – повторил Васька, – мужики, кто покрепче, помогите вытащить!

Саша хорошо запомнил: с этого момента у него вдруг возникло странное, не слишком уместное ощущение, что все – амба, приключение кончилось. Приземлились, приплыли или как это еще можно назвать? Сейчас налетят спасатели, медики, появятся братья-журналисты, и в вечерних новостях появится очередная сенсация об очередном вертолете, упавшем…

А где, кстати? Впрочем, пилот наверняка знает, легкомысленно решил он. Понятно, что у черта на рогах, никак не ближе. Значит, предстоит долгий и нудный путь на перекладных до какого-нибудь очага культуры в виде железнодорожного разъезда, где ежесуточный скорый стоит по расписанию пять минут, но и этого срока не выдерживает. Нужно будет прицепиться к телерепортерам, решил он. Братья по оружию должны выручить старого шакала пера. У телевизионщиков всегда есть транспорт – слишком много аппаратуры приходится с собой таскать.

Дениса они из кабины вытащили. Тот сильно ударился головой о пульт, разбил лицо в кровь и был без сознания. Мужики под руководством Васьки, преувеличенно суетясь, пристроили его на сиденья, обтерли, как смогли, кровавые сгустки. Второй пилот, похоже, серьезно ударился, в сознание он так и не приходил. Кожа его была неестественного бледно-серого цвета, и сам он казался безжизненным, как отброшенная в угол кукла.

Другие пострадали меньше. Вера, похожая на монашку, повредила руку и баюкала ее на груди. Толстый Самородов расквасил нос, зажимал его какой-то тряпкой, с недоумением и ужасом отнимая ее от лица и внимательно разглядывая пятна крови. Остальные отделались ушибами, шишками и синяками. Спортивная брюнетка Ирка, например, получила на лоб вполне хулиганский бланш и уже пыталась прикрывать его рукой. Бланш пока был багровым, но скоро обещал зацвести. А во лбу звезда горит – это теперь про нее… Красавица Аля искала для нее косметичку, шарила по вещам, но найти никак не могла. Муж Федор уже высказал ей по этому поводу что-то ворчливое. Он, как заметил Саша, вообще обращался со своей ослепительной женой строго, как со шкодливой первоклашкой, за которой – в оба глаза и с брючным ремнем наперевес.

В общем, живы. И вроде даже здоровы. Почти все. Только тут Саша наконец понял, что могло быть и по-другому. Совсем по-другому могло выглядеть их приземление, лучше даже не представлять себе, как это все могло выглядеть… Он немедленно представил и зябко передернул плечами.

Геолог Павел тем временем открыл входной люк, привычно и ловко расправившись с защелками. За люком оказалось озеро. Метрах в пятидесяти виднелся лесистый берег. Еще немного пожурчало, но воды под ногами не прибавилось, в салоне уровень был таким же. Приводнились, в общем.

Павел шагнул вперед и вдруг исчез. Саша, просто из желания двигаться, шагнул вслед за ним и тут же провалился по грудь. От холодной воды перехватило дыхание. Все правильно, а с чего он решил, что пойдет по воде, как Христос? Не иначе как от общей ошалелости состояния.

– Мужики, мужики! Организованно надо! – прозвучал в спину тенорок Васьки.

Кто б говорил!

– Не, ну чего это я мокрый-то такой? – требовательно спросил Егорыч.

Опять, значит, выплыл? Хорош гусь…

Воздушный анархист Васька неожиданно оказался толковым администратором. Он сразу взял на себя командование. Командовал хоть и петушиным тенором, но по делу. Под его руководством выгрузка из приводнившегося вертолета прошла организованно.

Чтобы переправить на берег неподвижного Дениса, было решено сделать плот. Суеты было много, но все-таки кое-как сколотили, топор, пила-ножовка и гвозди нашлись в вертолете у запасливых пилотов. Потом на том же плоту перевезли вещи пассажиров, какие-то ящики и коробки из багажного отсека, которые, по настоянию Васьки, перетаскали все до единой на берег. Думали, что придется перевозить и Егорыча. Тот хоть и пробуждался толчками по своему внутреннему графику, но на очень короткое время, недостаточное для внятного общения. К счастью, когда выгрузка заканчивалась, Егорыч почти пришел в себя, его удалось транспортировать, просто поддерживая под белы ручки и понукая в зад сапогом.

На берегу выяснилось, что во внутреннем кармане телогрейки без рукавов у него еще оставалась чекушка. Правда, заметили поздно. Издав гортанный индейский крик, Егорыч извлек ее со скоростью фокусника, выглотал до дна скорострельным залпом, картинно отбросил тару, гордо закурил и несколько раз затянулся. Потом сигарета выпала из ослабевших пальцев, и он немедленно шмякнулся в любимую позицию бревна на дороге. Как показалось Саше, упал плашмя, плотно и веско, как доска, падающая на деревянный пол. На внешние раздражители он больше не реагировал. На него плюнули и оставили отсыпаться.

– Все, успел принять! – сказал опытный Васька, критически осмотрев тело.

Теперь, пока не проспится, разговаривать с ним бесполезно.

– И часто с ним так? – спросил Саша без особого интереса.

Егорыч и до этого не показался ему многоречивым оратором, склонным к долгому, интеллектуальному общению. Не велика потеря.

– Когда в запое, – неопределенно ответил Васька.

– А в запое он часто бывает? – уточнил Саша.

– Периодически! – ответил Васька и длинно выругался. – Вот не умеет пить, так не берись же! Я считаю – не умеешь, не берись, так?! Я вот, например, трактор не умею водить, так и не лезу! Вертолет, самолет – пожалуйста, что умею – то умею, так, журналист?!

После того как они плюхнулись среди леса и чуть не угробились, это утверждение выглядело спорным, но спорить Саша не стал. Оставил свое мнение при себе. Во избежание.

За всеми этими хлопотами подумать о ситуации в целом было некогда. Думать вообще было некогда. Таскали дрова, разводили костер, устраивали для Дениса кровать из лапника и спальных мешков, оказавшихся у Федора и девушек, сушили одежду. Пробовали мобильники, которые, как один, ни с кем не соединяли, рассказывали, что роуминга поблизости нет. По очереди осматривали руку Веры, обмениваясь глубокомысленными и почти медицинскими замечаниями. Веселый Васька настаивал на немедленной ампутации, аргументируя, что здоровая часть лучше гнилого целого. Вера, кривя губы, его идею не поддерживала и становиться здоровой частью категорически не хотела. Наконец сдобный мичман тетя Женя отогнала всех, ощупала руку своими пухлыми пальцами и объявила, что перелома нет, только сильный ушиб, поэтому бинтовать не надо, а нужно просто не тревожить.

Потом готовили трапезу из случайных припасов, собранных со всего общества. У тети Жени очень кстати оказалась металлическая фляжка со спиртом. Все, даже женщины, не ломаясь, выпили за спасение и вообще. За вообще – отдельный тост, это обязательно, так положено… Итак, господа, все дружно вздрогнули кружками над нашим общим костром…

Огонь, потрескивающие ветки, дым, что лезет прямо в глаза. Романтика дорог, не иначе! Сухое печенье на целлофане, криво открытые консервные банки, спирт, разбавленный прямо в жестяных кружках, побулькивающий над огнем котелок… «Когда это было с ним в последний раз?» – вспоминал Саша. Давно, одним словом. В студенческие времена, если двумя. Брезентовые рюкзаки, портвейн в тяжелых бутылках, изгиб гитары нежной, трепетное отношение к сопровождающим девочкам. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались – так вроде… Действительно, что может быть здоровее? Полусырое мясо на шампурах, старая палатка, внутри которой остро пахнут носки, засушливое похмелье при росе на восходе – стершиеся воспоминания из первых университеских курсов. Здорово, кто бы спорил… Собрались, вот что главное!

Сидя у костра вместе со всеми, Саша курил, слушал чужие разговоры и смотрел вокруг. Говорить ему не хотелось. Теперь, когда отпустило, он вдруг почувствовал себя усталым. Но – приятно усталым. По-хорошему, по-живому по крайней мере…

Смеркалось. На берегу лесного озера было красиво и тихо. Даже слишком тихо. Ни спасателей, ни администрации, не журналистов, и вообще никого. Ни столбика дыма на горизонте, ни огонька, ни брошенной консервной банки, как сообщил Павел, слазивший на дерево, чтобы осмотреться. Глушь, тишь и благодать лесная на все четыре стороны света. В сумерках лес по берегам вытянутого подковой озера казался все более густым и темным, даже кромешным. Воды самого озера тоже выглядели темными и гладкими, как тонированное стекло. Громко, сильно всплескивала рыба, пуская круги, и туман тянулся по воде чуть заметной дымкой. Природа вокруг жила своей, лесной и неспешной жизнью, не обращая на них никакого внимания. Теперь, когда смеркалось, это особенно ощущалось.

Оранжевый вертолет, застывший неподалеку от берега, выглядел здесь неуместно, как апельсин с праздничного стола, брошенный на пыльной дороге. Они все выглядели здесь неуместно, среди этой дикой, углубленной в себя природы.

Да, похоже, спасать их никто не торопился…

Ну и ладно! Даже – ладушки, плеснулся в голове алкоголь. Костер, спирт, тушенка – что еще нужно человеку, если разобраться? Человеку, который упал на вертолете прямо в тайгу и остался живым, пожалуй, больше ничего не нужно. Только есть тушенку, пить спирт и смотреть на огонь, ощущая себя живым… Что в очередной раз свидетельствует о том, что потребности человека, в общем, невелики, это возможности к придумыванию оных у него безграничны. Мысль не бог весть какая новая, философская – постольку поскольку, но – тем не менее. По крайней мере, мысль, расслабленно думал Саша, чувствуя, как спирт приятно шумит в голове…

Словом, все было хорошо, пока не начался разбор полетов. Тут бесшабашный Васька сразу перестал выглядеть командором.

– И все-таки, Василий Иванович, где мы находимся? – строго спросил Самородов.

– Чего-чего? – спросил Васька.

– Находимся, говорю, где?

– Это в каком смысле?

– В смысле территориально! – в нос уточнил Самородов.

Понять действительно было непросто. Нос у администратора распух, как перезрелая слива, налился одновременно красным и фиолетовым, играя оттенками. Голос стал гундосым, как при сильной простуде, а язык, без помощи органов дыхания, безжалостно зажевывал все согласные. При выражении собственной значимости и персональной важности для государства в целом, сохранившемся на полном лице, это выглядело даже карикатурно. Словно спивающийся комик взялся за роль короля в трагедии, отметил Саша.

Неприятный тип. Саша не любил таких, руководящих и уверенных во всем, как гвозди, вбиваемые в деревянную стену.

– Да, мне тоже хотелось бы знать, – сказала Ирка.

– Мне, например, тоже интересно, – подтвердила сдобная тетя Женя в мятой, но все равно бравой форме мичмана.

– Женчина, а мине нет, да?! – возмутился Ачик Робертович.

– Я полагаю, это всех интересует, – мягко подытожил широкоплечий Федор.

Васька, он же Василий Иванович, картинно вздохнул и закатил глаза к небу. Похоже, это надо было понимать, как тоску вольного сокола среди бескрылых и приземленных пернатых домашнего птичника. Какая разница, где находимся, если небо больше недоступно к полету?!

Все так и поняли. Но не одобрили.

– Так где же мы? – по-прежнему мягко переспросил Федор.

– Где-нибудь находимся, – подумав, сообщил пилот. Он сидел на корточках возле костра и водил над огнем кроссовкой на длинной палке. Кроссовка один раз уже свалилась в огонь, и теперь Васька был настороже, наблюдая за ней, не отрывая глаз, как кот наблюдает за прыгающей по двору птицей.

– Нет, мне это нравится! – сказала Аля звучным, глубоким голосом профессиональной красавицы. Повела глазами, словно сказала что-то умное, и теперь ждала аплодисментов или по меньшей мере бурного одобрения.

Саша невольно засмотрелся на нее. Точнее, засмотрелся очень даже сознательно. Еще точнее, смотрел с удовольствием.

Красавица!

Кожа лица гладкая, чуть тронутая загаром, словно светится сама по себе. Черты – точеные, каштановые волосы порядком растрепаны, но даже это кажется у нее замысловатой прической. Светлые глаза, опушенные ресницами-бабочками, широко распахнуты. Не глаза, а глазищи. Настолько они огромные и яркие, что выглядели бы даже гротескно на любом другом, менее инопланетном лице. В их разрезе была какая-то особая, привлекательная неправильность, некая асимметричная запятая, рождающая выражение лица.

Все-таки настоящая красота – всегда асимметрична и подчеркнуто преувеличена…

Так и смотрел бы… В отблесках пламени ее лицо выглядело уже по-другому, иначе, чем днем. Более роковым, что ли? Хотя куда уж более… Все-таки она из тех редких женщин, в отношении которых слово «симпатичная» звучит как оскорбление, в очередной раз отметил про себя Саша. На таких женщин можно любоваться, и любоваться даже без сексуального интереса. Глупа скорее всего как пробка, подумал он не без доли злорадства, но это уже беда ее мужа, то-то он на нее все время рычит. Его, Сашу, это уже никаким боком не касается. А жалко все-таки…

– Василий Иванович, мы ждем ответа на поставленный вопрос, – опять прогундосил Самородов. По тону его было понятно, что «мы» – это всего лишь дань демократическим традициям, не больше, а во главе коллективного «мы» лично и персонально Захар Иванович. А при нем во главе, понятно, не забалуешь.

– На какой? – удивился Васька.

По сути, Самородов был прав – кому отвечать на такие вопросы, как не летчику. Если бы не интуитивная неприязнь к Самородову, Саша бы его поддержал. Теперь он просто сидел у огня, покуривал любимые французские сигареты и наблюдал, как постепенно накаляются страсти. А что, лично он, как лицо в командировке, которому исправно капают суточные и проездные, никуда не торопился. Днем раньше, днем позже – какая разница? Гаврилов сам загнал его на край света, так что пока перетопчется без умопомрачительного материала о съезде шаманов. Не велик убыток для массовой аудитории, если разобраться.

– Что ты Ваньку валяешь? Где находимся, спрашиваю! – упорно допытывался Захар Иванович.

– Откуда ж я знаю? – продолжал удивляться Васька. – Куда приземлились, там и находимся. Стало быть, так.

– Логично, – подтвердил Федор. – Только куда мы приземлились, вот в чем вопрос?

– Нет, мне это нравится! – повторила Аля.

Васька снял с палки подсушенную и слегка поджаренную кроссовку, ощупал ее, удовлетворенно крякнул и надел. Вторую он уже высушил раньше, так что получился полный комплект. Пилот потопал, не вставая, обутыми ногами, вытащив из огня тлеющую хворостину, закурил сигарету без фильтра из мятой пачки и наконец обвел все общество невозмутимыми раскосыми глазами.

– Мы летели, так? Летели себе и летели, – снисходительно, тоном воспитателя перед детской группой, рассказал он. – Потом – гроза. Непонятно, откуда она взялась, по прогнозу – не было, я еще с этих прогнозов спрошу, когда вернемся… Ну я, понятное дело, начал забирать в обход грозового фронта. Забираю и забираю, значит… Но не успел, шарахнуло нас маленько, это бывает. Полетаешь на этом хламе – еще и не такое увидишь. Этот утиль, – Васька небрежно кивнул в строну поникшего вертолета, – нужно было еще десять лет назад списать. Я говорил, между прочим. Полный гроб с музыкой, аж в ушах закладывает от симфоничности… Чтоб на таком гробу прилететь, надо еще трижды спасибо сказать, между прочим для сведения некоторых! А где спасибо? Ладно, все равно… Летели, прилетели, сели… А что еще нужно?

– Так куда летели? Тьфу, черт… Куда прилетели? – спросил Федор. У него был насупленный вид человека, решившего, не смотря ни на что, докопаться до истины. Терпение его, похоже, не имело пределов.

– Летели-то понятно куда, а вот куда прилетели – это уже вопрос, – задумчиво ответил Васька.

– Так, на колу висело мочало, начинаем все сначала… – Самородов уже явно выходил из себя, и только забота о носе мешала ему разгневаться окончательно. – Куда летели… тьфу, куда прилетели?! Можешь ты по-человечески сказать или нет?

– Не знаю! Я же русским языком говорю – не знаю! Вот, летели. Вот, прилетели…

Васька вдруг взялся загибать пальцы на руке, высчитывая что-то в уме.

Все посмотрели на его пальцы. Ничего пальцы, нормальные, грязные только…

– Мужики, мужики! – категорично вмешалась в разговор брюнетка Ирка. Она вообще, как заметил Саша, была дамой категоричной во всех отношениях. – Слушаю я вас и не понимаю: то ли я сама с ума сошла, то ли вы все тут ошизели. Летели, прилетели, на головку сели! Кончайте уже эти гуси-лебеди, надоело!

Мне – так точно надоело слушать эту ахинею! По-моему, у нас всего два вопроса – где мы находимся и как нам отсюда выбраться. Федор, ну хоть ты, как мужик, скажи им!

– Может быть, спасут? – сказал Федор, как мужик.

– Ну и что, если спасут?!

– Тогда хорошо, – рассудил Федор.

– А если не спасут?! – не сдавалась Ирка.

– Тогда плохо, – вздохнул он.

– Не, я не понимаю, где мы есть-то? И чего это я такой мокрый? Обоссался, что ли? – раздался вдруг голос со стороны.

Все оглянулись. Егорыч был почти как живой. Огурец-огурцом, если не надкусывать, как говаривал в таких случаях Мишка Бломберг. Объявившийся огурец подбирался к огню осторожно, бочком, как лесной зверь, опасающийся засады. Весь он был почему-то усыпан сухой хвоей, особенно – по волосам и плечам. В его стеклянных глазах уже проявлялось нечто осмысленное. Или просто отблески огня придавали им жизни.

– Находитесь вы в Ващерском крае, – раздался вдруг голос с другой стороны. – А по поводу спасения – не знаю, не знаю… Я бы не надеялся на вашем месте.

Все оглянулись.

Саша не заметил, как и откуда появился у костра этот человек. Никто не заметил, как выяснили они потом. Появился. Возник. Материализовался. Откуда? Из леса, вестимо, решили все. Откуда еще ему появиться, если кругом лес?

Человек этот был невысокого роста, скорее крепкого, чем полного телосложения и возраста еще среднего, но уже перевалившего за середину. Лет сорок–пятьдесят, наверное, решил Саша. Вполне приличные, в меру потертые джинсы заправлены в кирзовые сапоги и приспущены под небольшим брюшком. Поверх рубашки – балахонистое подобие плащ-палатки. Бросалась в глаза аккуратная, остроконечная бородка и маленькие, но какие-то очень блестящие, яркие глазки, подслеповато щурившиеся на огонь костра. Явно близорукие глазки…

Да, именно таким они его впервые увидели, вспоминал потом Саша.

– Здравствуйте всем, – сказал человек.

– И вам – здравствуйте! – откликнулось сразу несколько голосов.

– Ты кто, человече? – спросил Васька.

– Я-то? – Абориген задумался. – Я – Савич, – назвался он наконец.

– Просто Савич? – уточнила Ирка.

– Нет, почему же просто? Не просто. Савич я. Как может быть просто? – Тот, похоже, даже обиделся.

– Ясно, гражданин Савич! – гундосо вступил Самородов. Понимая насморочную несолидность собственного голоса, значительно и гулко откашлялся. –

А скажите нам, товарищ Савич, есть ли тут поблизости какая-нибудь администрация?

– Здесь? – удивился тот и, словно желая удостовериться, обвел глазами озеро и темнеющий лес. Поднял глаза к небу, где сквозь дымчатые, рваные тучи пробивались чуть заметные искорки звезд, но и там никого из администрации не обнаружил.

– Нет, – сказал твердо, – здесь точно нет.

– Но кто-то же есть?! Кто-то должен быть! – простуженным слоном протрубил Самородов.

– Духи есть. Дух леса, дух озера…

– Ну ты, мужик, того, кончай пули-то отливать, – сказал Васька, весело блеснув крепкими зубами. – Ты лучше толком объясни…

Потом Саша понял, что Савич как раз и пытался объяснить им толком, последовательно отвечая на все вопросы, что посыпались на него с разных сторон. Что, где, как, когда, куда, откуда? В результате этой оживленной пресс-конференции получилась полная смысловая неразбериха.

Саша узнал, что очутились они в Ващерском крае, что искать их никто не будет, здесь никто никого не ищет. А зачем?

Нет, ходить здесь можно, пожалуйста, только с опаской надо, с осторожностью, здесь всякое может случиться, оно, всякое, всегда и везде случается, а здесь – в особенности…

Нет, какие дороги? Раньше был мост через реку Вощу, по нему проходила единственная дорога из края, так его снесло паводком еще лет десять назад. А никаких других дорог нет и никогда не было, есть вот город Острожин, там мэр Рассольников заседает в здании бывшего крайкома партии, это власть. Только власть, как везде, впрочем, ничего не решает, за пределами города любая власть кончается.

Связь? А откуда ей взяться? Никакой связи здесь нет и в помине не было, тут неподалеку, в двух-трех переходах на северо-северо-запад, живет на заимке Демьян, может, у него связь есть, только откуда ей у него взяться…

Нет, осторожно ходить – это значит осторожно ходить, опасно здесь. А где сейчас не опасно? Время такое. Да, постреливают, бывает, пушки все больше старые, калибра 76 миллиметров, но тоже приятного мало, когда на прямой-то наводке…

Нет, какая война, никакой войны, места здесь тихие, на минные поля лучше не заходить – это понятно, так на минные поля лучше никогда не заходить, хоть есть война, хоть ее нет. Вот казаки – те воюют, с этими воюют, из подземелья, а так – нет, с другими они не воюют…

Нет, здесь все не ошизели, конечно. Некоторые – ошизели, это бывает, а чтоб все – это вряд ли, места здесь тихие, с чего шизеть? Это там, в столицах все друг от друга обалдевают, а здесь тихо, как в полночь на кладбище…

Нет, как отсюда выбраться на материк, он не знает, это им к идолу нужно, идол поможет, идол всегда помогает. Да хоть Демьяна можно спросить, этот знает… Только отсюда никто никогда не выбирался, места здесь тихие, территория изолированная. Пешком – можно, уходили многие, а чтоб дошел кто-нибудь – такого навскидку не вспомнить, да. Разве что напрямик через горы, так и там верная гибель, это понятно, в горах-то…

Нет, нормально люди живут, ничего живут, в последний раз, девять лет назад, липовый идол сказал: «Ни хрена ж себе!» – а это значит, что будут трудности временные, но преодолимые. Преодолевают, конечно, на то они и люди, чтобы все преодолевать…

Найти Иннокентия, хранителя идола, вот что им нужно…

Говорил Савич спокойно, по-доброму, но, откровенно говоря, подобные ответы, даже со скидкой на их сумбурность, привели пассажиров в смятение. Наличие где-то рядом на северо-северо-западе заимки Демьяна вселяло некоторую надежду на прояснение, но, в общем и целом, картина вырисовывалась безрадостная, даже при отсутствии официальных военных действий. Минные поля, калибр 76 миллиметров, крайком партии, казаки, воинственное подземелье, частичное ошизение, изолированная территория, липовый идол, напрямик через горы навстречу гибели – все это Саша тупо повторял про себя, тщетно пытаясь составить для себя некую социально-топографическую картину. Получалось, откровенно говоря, не очень. Совсем ничего не получалось, если точнее. Кто же все-таки сошел с ума и куда это они свалились на злополучном Васькином вертолете? Интересный вопрос… Даже два интересных вопроса…

Тут импровизированная пресс-конференция была неожиданно прервана. Егорыч, про которого все забыли, грелся возле костра недолго. Запах спирта из жестяных кружек, оставленных без внимания, быстро привел его в боевую готовность. Нашарив возле себя недопитую кружку Васьки, он осторожно влил в рот остатки спирта и оживился, как таракан, свалившийся с потолка на горячую сковородку. Под шумок, передвигаясь на четвереньках, добрался до кружки Ирки и тоже допил. Выдохнул и взбодрился еще больше. Лихим ослиным галопом погарцевал к подножию тети Жени, с налета допил ее долю, долизал остатки из кружки Федора и, довольно крякнув, прикончил спирт Самородова. Потом, все так же не вставая с колен и ориентируясь по запаху, как идущий по следу пес, двинулся к кружке Али на другой конец бивуака. На этом этапе координация вновь стала ему отказывать, но он пока держался, карабкался целенаправленно, только слегка забрал в бок, взбрыкнул с отчаяния и въехал задом точно в Самородовский нос, отчего тот громко и пронзительно завизжал.

Этот неожиданный визг послужил началом повального хаоса, какой бывает на свадьбах, когда кто-то из подгулявших гостей вдруг начинает сексуально домогаться невесты и лезет к ней через стол. Понимая, что его мышиному пиратству приходит конец, Егорыч ускорил ход, рванувшись из последних сил. Но координация уже подводила, уже повела его по замысловатым параболам опьянения, потащила в противоположную сторону, как океанская волна, что смывает с камня притаившегося краба. Судорожно цепляясь руками за воздух, он ухватился за стойку котелка, выдернул ее из земли и опрокинул кипяток в сторону Веры. Она, взвыв, отскочила в сторону и приземлилась прямо на голову Ачика Робертовича, а тот, рванувшись от нее, завалил сразу обоих геологов.

Визг, крики, крепкие от неожиданности матюги, трясущийся, подпрыгивающий на месте Васька, которому ошпарило ногу, покатившаяся по земле Ирка, через которую полез напролом Егорыч, взвившаяся всей своей массой тетя Женя, которой он наступил на щиколотку, гортанно заоравший Ачик Робертович, которому попали ногой в причинное место, – все это сразу задвигалось, загудело, словно смешалось в один клубок. А внутри него продолжал свое поступательное движение Егорыч, непримиримый к спирту, как комиссар к классовому врагу. Толчками переваливаясь через вещи и чужие конечности, храпя вездеходом на буреломе, он все-таки добрался, дополз до Алиной кружки, быстро выплеснул ее в себя, частью – внутрь, частью – мимо, на щеки и воротник, три раза громко икнул и затих. Упал, уткнувшись головой между ног сидящей красавицы, так и застывшей над ним с открытым ртом, перекошенным от ужаса.

Было даже удивительно, как один человек мог за такое короткое время учинить на голом месте подобный бардак. Опомнившись, все дружно начали ругать Егорыча и заодно его маму.

Потом рослый муж Федор встал с деревянным выражением лица, отнял щуплое тело героя от интимного места жены, без видимых усилий приподняв его за воротник телогрейки и ремень штанов, и брезгливо, как насекомое из тарелки, откинул в сторону. Егорыч глухо шлепнулся на землю и заснул окончательно. Захрапел заливисто и удовлетворенно.

За всем этим переполохом никто не заметил, куда делся Савич, они потом спрашивали друг друга, но никто не видел, как и куда он ушел…

Абориген исчез, пропал так же неожиданно, как появился.

И как это понимать?

Изолированная территория? Никто не выбирался? Сначала это показалось им всем просто бредом.

Потом Саша узнал, убедился на собственном опыте, что Ващерский край с полным правом можно назвать изолированной территорией. А как иначе? Одной стороной местность упиралась в высокие, непроходимые хребты, где дорог не было никогда, тропы терялись еще у подножия и даже направления визуально не определялись. С другой стороны растянулись на десятки, если не на сотни километров сплошные болота. Местность гнилая, гиблая и равно не подходящая как для пешего туризма, так и для механизированного. С двух других сторон Ващерский край замкнутой петлей огибала своенравная река Воща. Широкая, но по характеру – абсолютно горная, со стремительным, порывистым течением и клыкастыми камнями, высовывающимися из прибрежной пены. Видимо, из тех рек, что рождаются в горах маленькими и независимыми и, выходя на равнину, своей резвости не теряют. В силу такого нрава Воща была невозможна не только для судоходства, но и для обычной лодочной переправы. Впрочем, когда-то через Вощу все-таки проходил мост, соединявший в себе одновременно железнодорожные и автомобильные пути сообщения. В начале 90-х буйная река в очередное половодье с мостом расправилась, денег на восстановление тогда, естественно, не нашлось, маленький местный аэродром прекратил свое существование еще раньше, и край с несколькими тысячами жителей остался окончательно отрезанным от «материка». Большая земля, увлеченная приватизацией и очередным переделом собственности, по этому поводу не страдала, а мнения маленьких в таких случаях, понятно, не спрашивают…

Как свидетельствует история, название края берет свое начало от казачьего атамана Ващеры, некогда отправившегося на покорение Сибири с самим Ермаком Тимофеевичем. По пути буйный Ващера, крепкий на слова, но не на голову, сразу и вдрызг рассорился с властолюбивым предводителем и двинулся со своей ватагой в другую сторону вдоль Уральского хребта. Перевалить через него и вернуться обратно в русские земли ватажники все-таки не решились. Ничего хорошего, кроме дыбы и кнута, они от родной стороны не ждали, помня свои многочисленные разбойные заслуги. Слово «отморозки» тогда еще в русском языке не водилось, поэтому в немногочисленных сохранившихся грамотах того времени атамана Ващеру с его сподвижниками называют более сдержанно – лихие люди.

Дальше с ними происходило, по сути, то же, что и с другими первооткрывателями земли русской, чьи одиссеи представляются привлекательными только в виде исторических справок. Ващеровцы, по свидетельству летописей, «и скитались всяко, и голодом-холодом страдали, поносом и иными болячками маялись, и всяческую нужду терпели, и с туземными племенами огненным боем бились». Куда их тем не менее понесло и за каким чертом, грамоты не уточняют.

В летописях сохранилось лишь туманное упоминание о золотой бабе, которую якобы искали ватажники. Впрочем, эту пресловутую бабу с тем же успехом искали и другие казачьи ватаги на других необжитых территориях будущей Российской империи. Свидетельств о том, чтобы кто-нибудь с этого дела разбогател, в истории не сохранилось.

Конечно, после долгих и упорных скитаний с горьким привкусом всяческих лишений благодатная территория края со своим микроклиматом и достаточно плодородной почвой показалась ващеровцам подобием Земли Обетованной, вымученной тягучими пешими переходами у самого Господа Бога. Местные племена нейнов и сталов, рассказывают летописи, пребывали в такой дикости, что не знали даже железа. Поэтому лихим казакам, несмотря на «понос и иные болячки», все-таки притащившим на собственных горбах целых три пушки с богатым запасом огненного зелья, соперниками не являлись. Напугав их до глубины души огненным громом, ващеровцы срубили в центре края бревенчатый острог, впоследствии – город Острожин, и поселились там всей ватагой. Ващера по горячке объявил себя князем и повелителем всея здешних мест, а сподвижников милостивой рукой пачками производил в бояре и воеводы. Новоявленная знать жаловалась обширными наделами новых земель, но что с ними делать, никто не знал.

Даже привычные ко всему летописцы того времени отмечали, что после воцарения в остроге атаман Ващера со своими людьми «пустился в бесчинства разные». Первым делом ватажники взялись за производство алкоголя подручными средствами и, видимо, в нем преуспели. Дальнейшие бесчинства привели к тому, что племя сталов было вырублено почти под корень. Уцелел лишь табунок «сталских женок», оставленных казаками для внутреннего пользования. Более миролюбивых нейнов ващеровцы загнали в гнилые болота и обложили со всех сторон «княжьими податями».

Словом, Ващерское княжество развивалось в полном соответствии с разбойно-историческими традициями образования любых княжеств и прочих государственных сообществ. Ничего нового атаман Ващера в имперское строительство не привнес. Зеленое вино казаки гнали до посинения и безобидных нейнов обирали до тех пор, пока те не начали прятаться от них за непроходимыми трясинами. От скуки и ввиду изобилия земель часть казаков попробовала сесть на хозяйство. Уходили на вольные земли, рубили избы, обзаводились детишками от косоглазых женок, выжигали тайгу под пашни, осваивали местную охоту и рыбный промысел в многочисленных озерах. Более бесшабашные над ними смеялись, и дело часто доходило до рубки на саблях. Сам атаман Ващера, ставши светлейшим князем и владетелем всея земель, поглупел как-то удивительно быстро, постоянно затевал среди оставшихся в остроге ватажников военные маневры, крепил дисциплину прилюдными порками и к себе дозволял обращаться не иначе как стучась лбом о землю. В ближнем кругу за вечерним столом он, наливаясь самопальным алкоголем, рассуждал исключительно о том, как пойдет походами на юг, на север, на восток и на запад, княжество свое приумножит землями, а супостатов, ворогов и прочую некрещеную сволочь повергнет в ужас кромешный.

Итог – предсказуемый. В вольнолюбивом остроге быстро сформировалась оппозиция, вспыхнул бунт, лихие казаки с удовольствием насадили атамана на пики, а в князья и владетели выбился Ванька Безухий. Тот сгоряча пообещал народу «волю невиданную», но, кроме повальной пьянки, иных либеральных реформ так и не изобрел.

Государственные перевороты, как известно, процесс затягивающий. Недовольных всегда остается больше, чем вскарабкавшихся к вершинам власти, а схема действий накатана и свежа в памяти. Безухого скоро сменил Аркашка Рваный, за ним был Демка Скоба, за ним – Кирька Гуля.

Гуля оказался правителем неглупым, понял, что таким манером ему в князьях и атаманах долго не усидеть. Людишек, опухших от пития и безделья, нужно чем-то занять. Выход он, правда, нашел не лучший, но, в общем, традиционный. Увлек горячую часть казацкого воинства в поход на север, сквозь болота и горы. Там, по легендам нейнов и сталов, начинались и вовсе края обетованные, где пивные реки разливались среди хлебных холмов, а в ручьях хрустел под ногами желтый золотой песок, так ценимый пришлыми бородачами. Правы ли оказались легенды, никто не узнал. Гуля сгинул со своим войском без следа и весточки.

Более степенная часть ващеровцев осталась жить в крае без всякой власти, постепенно образовав две большие станицы, Акуевку и Святопромысел, и с десяток мелких хуторов с несколькими избами. Руководствовались они лишь старинными обычаями казацких поселений и подчинялись решениям выборных старшин. Нужно добавить, в Акуевке и Святопромысле до сих пор живут потомки ващеровцев и считают себя исконными казаками. Их поселения теперь называют деревнями староверов.

Вторично Ващерский край был открыт уже в постпетровскую эпоху экспедицией Санкт-Петербургской Академии наук под руководством естествоиспытателя Тыкина и поручика Барабулина. Именно тогда на месте бывшего атаманского острога возник город Острожин, а население края увеличилось за счет крестьян, которым на новом месте обещали землю и вольную.

Впрочем, бурного развития все равно не получилось. Полезных ископаемых здесь обнаружено не было, промышленных производств, ввиду удаленности ресурсов и природной изолированности, так и не построили. Имелись в Ващере небольшие залежи каменного угля, который добывали открытым способом, но его качество признано специалистами настолько низким, что пригодился он только для местных нужд. Словом, в новейшей истории Ващера ничем особенным себя не проявила. Население края, узнал потом Саша, до сих пор насчитывает всего несколько тысяч человек, хотя, утверждали, имеет тенденцию к росту. Сосредоточено оно в городе Острожине и десятке деревень, разбросанных по берегам лесных озер причудливой формы. Еще по краю продолжало кочевать древнее племя нейнов, так же вольно, безостановочно и бесцельно, как и тысячу лет назад.

Вот, пожалуй, и все, что можно сказать о Ващере, глянув с высоты птичьего полета.

Ничего особенного. Обычный медвежий угол. Несомненно, угол и, безусловно, медвежий. Тихий, как заброшенное деревенское кладбище. С первого взгляда.

Какой идиот придумал, что первый взгляд – самый верный, рассуждал потом Саша.