Часть шестая
Пришла беда — затворяй ворота.
Первое заседание оборонного командования Лукоморья закончилось быстро и ничем.
Узнав о грядущем нашествии вражеских орд, поглядев на карту и померив расстояние от границы с Сабрумайским княжеством до Лукоморска пятерней, бояре пришли по очереди в шок, ужас, возбуждение, раж, и закончилось всё тяжелым случаем ура–патриотической лихорадки.
Боярин Никодим провозгласил, и все остальные, на мгновение задумавшись над альтернативой, его поддержали, о желании вести военные действия малой кровью на чужой земле. Но, поскольку к предполагаемой дате нашествия собрать, снарядить и обучить хоть сколько–нибудь заметное войско для опережающего удара возможным никак не представлялось, порешили встретить захватчиков на границе и устроить им последний день Пнёмпеня [91].
Одинокий несогласный голос новоявленного князя Грановитого обкомом был показательно проигнорирован, главнокомандующий армии всея Лукоморья царь Симеон, поддавшись на этот раз общественному мнению, настаивать не стал, и высокородные разошлись с прямым поручением разработать в двухдневный срок и представить пред ясные очи план Костейской кампании.
Оставив Граненыча кипеть в пустом зале от бессильной злости.
Данила Гвоздев, сочувственно поморщившись и пожав плечами, отправился набирать добровольцев, а Митроха, путаясь с непривычки в полах шубы с царского плеча [92], в самом черном из своих отвратительных настроений направился в библиотеку.
- Ах, Митрофан, Митрофан… — встретил его на пороге своей волшебной каморки в соседнем измерении Дионисий, горестно качая головой. — Можешь не рассказывать: я там был и все слышал… Как нехорошо… Как всё нехорошо… Почему бояре не хотят видеть очевидное? Врагов же больше, и они лучше обучены! На равнине они сомнут нашу армию, как горная лавина сминает и корежит редкие кусты! Даже я, библиотечный, не имеющий к военному делу никакого отношения, понимаю это! Почему не понимают они, воеводы?
Граненыч, успев немного успокоиться по дороге, с угрюмой физиономией молча скинул шубу в прихожей, прошел на кухоньку и сел за стол.
- Чаем напоишь, хозяин?
- Конечно, Митрофан, самовар только что вскипел. Тебе с мятой, с малиной, с кипреем, со смородиновым листом, с чабрецом?..
- Давай с мятой, — махнул рукой Граненыч и нервно потер руки. — Кстати, давно хотел тебя спросить, если не возражаешь…
- Да, спрашивай, — удивленно взглянул на друга хозяин библиотеки.
- Откуда ты всё это добро берешь? В библиотеке у тебя, вроде, трава не растет, на кухне до недавних пор книг твоих никаких не было, чтобы Путем Книги туда пройти…
- Долгая история, — заметно смутившись, опусти глаза тот.
- Ну, долгая, так долгая… — вздохнул князь Митроха, снова вспомнил о сегодняшнем совете и еще раз вздохнул — на этот раз более выразительно и по другому поводу, и его словно прорвало:
- Понимаю я их, бояр–то, по–человечески, что ни говори… Врага к себе домой своими руками пускать кому ж охота… Да только другого варианта ведь нет, Дионисий. Правильно ведь ты заметил: нам супротив них в чистом поле не выстоять. Один против пятерых, при неблагоприятном рельефе окружающей местности — где это слыхано! Пусть ты герой, и один трех положил, да четвертый и пятый тебя всё равно достанут!.. Да и мы про их войско ничего кроме того, что летучая женщина царицы Елены сказала, не знаем. Может, их еще больше! Или меньше… Вооружение у них какое? Конницы сколько? Тяжелой, легкой пехоты сколь? Припасов надолго ли запасено? Велик ли обоз? Есть ли осадные машины? Какие? Сколько? Даже если царь Симеон мой план одобрит, а не ихний, без разведки на врага идти — всё одно, что слепому драться, как говорил генералиссимус Карто–Бито, это же и царю понятно!..
- А если разведчиков послать?.. — нерешительно предложил свежий тактический ход Дионисий, захваченный рассуждениями Граненыча, позабыв про медленно остывающий в самоваре чай.
- Можно и послать. Но это ведь сколько дней пути туда, да пока они эту армию найдут, да если враг их не схватит, да пока обратно доберутся…
- М–да… — невесело подпер рукой подбородок библиотечный, и голубые глаза за толстыми стеклами его очков печально заморгали. — Так ведь еще и неизвестно, кто первый до Лукоморья доберется — они или супостаты…
- Вот и я о том же… — сам того не замечая, скопировал его позу Митроха и мрачно уставился на рукомойник в углу невидящим взглядом.
Тяжелая атмосфера, воцарившаяся на кухне, давила, словно небо, упавшее на землю.
Холодный чай был рассеянно разлит по чашкам и выпит без комментариев, печенья и аппетита, сухо тикали часы на стене, нарезая время на секунды, деловито возилась где–то под полом мышь, а они всё сидели и угрюмо смотрели куда–то в вечность.
И вдруг невеселое молчание было без предупреждения прервано Дионисием: он то ли вздохнул, то ли ахнул, глаза его широко распахнулись и застыли, а ладонь так печально подпиравшей подбородок еще секунду назад руки взмыла вверх и со всего маху шлепнула по столу.
Пустыми чашки и Граненыч подскочили одновременно.
- Ты чег…
- Я придумал!!! — радостно улыбаясь от уха до уха, вскричал библиотечный и со всей дури затарабанил маленькой ладошкой по столу.
На этот раз испугались только чашки: князь Грановитый оказался морально готов к такой нехарактерной форме проявления эмоций в своем испытанном друге.
- Что придумал–то? — только повторил он, надеясь, что смысл вопроса, наконец, дойдет до библиотечного, и он прекратит изъясняться странными жестами и начнет говорить на человеческом языке.
- Придумал, как вызнать всё про армию Костея, конечно!
- И как же?
- Надо попросить Кракова! — сияя как начищенный пятак, объявил хозяин библиотеки и победно воззрился на Митроху, будто ожидая оваций и криков «браво!».
К его удивлению, ни того, ни другого не последовало.
- Кого–кого?.. — было единственной реакцией Граненыча.
- А разве я никогда не упоминал Кракова?.. — растеряно захлопал ресницами Дионисий. — Ох, прошу прощения великодушно… Краков — это ворон. Обычно он относит мои рукописи в издательство, приносит авторские экземпляры и гонорар…
- А на что ты тратишь гонорар, ежели не секрет, конечно? — помимо воли полюбопытствовал Граненыч.
- Естественно, на книги! — довольно улыбнулся библиотечный и продолжил: — Надо пригласить Кракова, объяснить ему наше непростое положение, попросить отыскать армию царства Костей и всё про нее разузнать! Вообще–то, я его давненько не видел, даже мысли нехорошие в голову закрадываться начали уже было… Но вчера вечером он прилетел повидаться и сказал, что у него было сломано крыло, а теперь все в порядке, и он снова может летать!
- А он согласится? — апатия и уныние, словно осенние листья под напором урагана, слетели с благородного князя, и он загорелся новой идеей.
- Если попрошу я — то может быть…
- А чтобы наверняка?
- Чтобы наверняка, то должна попросить Обериха.
Кажется, это называется дежа–вю.
- Кто–кто?..
- Понимаешь, Митрофан, в жизни каждого человека… или представителя древнего народа, каков есть я… всегда существует одна женщина, — сбивчиво заговорил библиотечный, — которая, как бы тебе не было плохо и трудно, непременно поймет тебя, посочувствует от всей души, пожалеет, так, что на сердце станет тепло и радостно, как бурной весной… Она поможет, не прося ничего взамен, поддержит, даже не спрашивая, нужно ли тебе это, так как прочтет всё в твоих глазах, приласкает как солнышко в ненастье…И эта женщина…
- Да?..
- Эта женщина…
- Да?..
- Эта женщина — бабушка… — смущенно закончил панегирик любимой хозяин библиотеки.
- Твоя бабушка — дворовая?.. — нерешительно предположил Митроха после непродолжительного молчания, наполненного созерцанием. — Или как это называется у вас?..
- Моя бабушка — лешачиха, — с гордостью и нежностью ответил Дионисий, и глаза его под очками увлажнились.
Старая Обериха жила в самом дальнем уголке дворцового парка, там, где кончался тонкий налет цивилизации и начиналась настоящая глушь и дичь. Деревья и кусты, будто чуя защиту и заботу лешачихи, старались расти именно здесь, и среди них даже разворачивалась нешуточная конкуренция. Проигравшие экземпляры влачили жалкое существование, обрезаемые и подпиливаемые недрогнувшей рукой садовника по его или царской прихоти, в то время как преуспевшие в межвидовой борьбе образцы блаженствовали и процветали на неприступных для внешнего мира десяти сотках.
Не одно поколение садовников и их подручных, видя в существовании такого нетронутого уголка дикой природы личное и смертельно себе оскорбление, вооружались пилами, ножовками, топорами и ведрами с садовым варом и побелкой, и с отвагой и беспечностью невежества выступали в поход против Оберихиных палестин…
Назад возвращались немногие.
По крайней мере, в тот же день.
Остальных — без инструмента, шапок и сапог и большей части рассудка — как правило, случайно находили через неделю–другую, невменяемых, с шальными глазами и несвязными речами. Они, дрожа и пристукивая зубами, местами подвывая от пережитого ужаса, наперебой рассказывали, как столько дней подряд водил их по бурелому напрямик по тайге проклятый леший, а когда им ненавязчиво напоминали об истинном размере поросшего деревами участка, начинали безумно хохотать.
После таких происшествий неподдающийся облагораживанию медвежий угол, как прозвали его во дворце, несмотря на полное отсутствие в нем медведей, надолго оставляли в покое.
Пока не приходил на государеву службу новый садовник, и все не начиналось с самого начала…
Некоторые, особо суеверные, поговаривали, что заросли эти заколдованы, так как их не тронул даже пожар, который разразился одной засушливой летней ночью несколько лет назад по неизвестной причине и погубил одним махом весь так тщательно лелеемый сад подчистую. Ревущий огонь, пожравший и не подавившийся всей культурной растительностью, скамьями, беседками, статуями, садовым инвентарем, беспечно оставленным коротать ночь под звездами садовниками, и даже фонтанами, остановился у диких зарослей, словно налетел на железный занавес, нерешительно потоптался на месте и с пристыженными извинениями потух.
Популярности это событие несговорчивой лесополосе не добавило, но ныне здравствующее поколение работников секатора и лейки укрепилось в уверенности, что лучше обходить его стороной.
Вот к такому замечательному уголку дворцового парка и прибыли в самом начале ранних осенних сумерек полный надежд князь Грановитый и нервно оглядывающийся по сторонам хозяин библиотеки.
- Ты кого–то боишься, что ли? — не выдержал Граненыч, когда они были уже почти у цели.
- Я?.. Нет, чего мне здесь бояться… Просто… с тех пор, как я ушел жить в библиотеку… я никогда не выходил на улицу. Я бы признался, что небольшой приступ агорафобии — именно то, чего и следовало ожидать после стольких лет добровольного затворничества.
- Скольких лет? — полюбопытствовал Митроха.
- Столько не живут, — отмахнулся Дионисий и сделал решительный шаг вперед, в спутанные, словно давно нечесаные волосы неряхи, заросли орешника. — Но я твердо заявляю, что тебе тут опасаться нечего. Здесь нет ничего, что могло бы повредить тебе, пока я с тобой. Пойдем скорее. Мне так не терпится…
На улице еще разливался пепельный вечерний свет, но едва хлесткие ветки сомкнулись за их спиной, друзей, как черная удушливая перина, окружила непроглядная тьма, отрезавшая не только закат, но и все звуки большого города, готовящегося ко сну.
Кроме шуршания сухой травы под ногами и шороха раздвигаемых ими ветвей до них не доносилось теперь ни единого звука.
- Куда сейчас? — несколько тише, чем собирался, проговорил Граненыч.
- Не помню… — так же тихо и растеряно ответил библиотечный.
- Я думал, она тебя встретит.
- Может, она уже спит?
- В такую рань?
- Середина октября, — пожал невидимыми плечами Дионисий.
- И что ты предлагаешь?
- Давай пройдем еще — не исключено, что после неспешной прогулки по заповедным местам, бывшим мне когда–то вторым домом, я смогу вызвать в своей памяти местонахождение ее…
Настороженная, но безобидная до сих пор тьма неожиданно вздохнула, зашевелилась, приобрела глубину и дохнула на пришельцев липким сырым воздухом с привкусом гнили.
- Так куда идти–то, говоришь? — непроизвольно поежившись, не слишком любезно посмотрел на друга Граненыч.
- К–кажется… туда, — определился библиотечный и уверенно двинулся вперед, рассекая маленьким плечиком недовольно заскрипевшие заросли и увлекая за собой Митроху.
Тьма, кажется, опешила от такого нахальства, удивленно отпрянула, мелькнув на секунду мелкими звездочками над головой, но этим проявление ее слабости на сегодняшний вечер и окончилось.
Мрак вокруг них сгустился, взвился из–под самых ног чернильными клубами, и они очутились в самой полной и непроглядной мгле, какую только могла породить защитная магия залегшей на зимовку старой лешачихи.
Граненыч инстинктивно остановился и осторожно протянул руку вправо, где в последний раз видел Дионисия, но вместо теплого плеча друга пальцы его сомкнулись на чем–то холодном, жестком и мокром.
Вокруг его запястья быстро, со свистом, обвилось нечто. Он дернулся было, но тут же замер: скорее он бы остался без конечности, чем поддались бы те невидимые, но цепкие силки, в которые он угодил.
- Дионисий?.. — нервно позвал он, но слова, едва срываясь с губ, растворялись в промозглом холоде без остатка, не долетая даже до его собственных ушей. — Дионисий!..
Митроха замер.
Что–то или кто–то проворно обнял железной хваткой его вторую руку, обе ноги и теперь принялся за талию [93].
- Отпусти, окаянный!.. — отчаянно рванулся он, как муха, запутавшаяся в паутине, но кроме ощущения того, что, так и не найдя талию, незримый враг решил обмотать своими удавками его тело целиком, другого результата не было.
Свободной оставалась только шея.
Ой, сглазил…
Кто–то или что–то мягкое ударило его под коленки, и если бы не прочные, словно железные, растяжки, не позволявшие ему и шевельнуться, он бы свалился в сухую пыльную траву, прячущую последние перестоявшие склизкие грибы.
Но это что–то не отступало и не сдавалось: оно возилось у него под ногами, пинаясь и брыкаясь что было сил, и несколько раз весьма чувствительно угодило прямо по косточке на правой ноге.
- Дионисий?.. — попробовал еще раз Граненыч, и звук, вырвавшийся из его сжатого страхом и неторопливой, но эффективной удавкой, горла был настолько слабым и сиплым, что не разбудил бы даже спящего зайца. — Дионисий!!!..
- Ба…буш… ка… — едва слышно донеслось откуда–то из района его правого колена то ли агонизирующее шипение, то ли предсмертный сип [94].
И, через долгую, как столетие, секунду снова:
- Ба…буш…ка!..
Тьма как будто прислушалась, стала осязаемой, настороженной, сонно–недовольной.
- Ба–буш–ка!!!.. — прохрипел хозяин библиотеки, кашляя и задыхаясь. — Это я… Дио… то есть, Непруха!.. Помоги мне!.. нам!.. Скорее!.. Ба!!!..
Темнота на мгновение замерла, потом недоверчиво заворочалась, закряхтела и стала редеть. Проступили смутные очертания деревьев, кустов, странных коряг и причудливых узловатых корней, волнами выпирающих из отжившей свое лето травы…
Сонный лес зашумел, затряс ветвями, словно человек, не верящий своим глазам — головой, и из самого бурелома выступила сутулая простоволосая старуха двухметрового роста, в длинной пестрой рубахе из бересты, в лыковых лаптях на босу ногу и с толстой корявой веткой в тощей жилистой руке.
- Это кто еще тут на зиму глядя разорался? Вот я вас сейчас, крикунов–то, по горбу батогом–то вытяну, будете знать, как…
- Бабушка!.. Это же я!.. Непруха!..
Круглые совиные очи на морщинистом, как древесная кора, землистом лице старухи вытаращились и стали еще круглее, палка выпала из ее руки, а в лесу словно вспыхнуло солнышко.
- Непруха!.. Постреленок!.. Оголец!.. Нешто вернулся!.. Бросил свои книжки!.. Ай, да молодец!.. — лешачиха взмахнула тощими руками как неведомая экзотическая птица и в восторге захлопала себя по бедрам.
- Ба?.. — вопросительно поднял на нее глаза с уровня Митрохиных лодыжек плотно замотанный в несколько витков корней словно гусеница неведомой породы хозяин библиотеки.
- Ой, извини, милок!.. — и Обериха хлопнула в ладоши.
Раздался сухой звонкий звук, словно ударились друг о друга две дощечки, и корни, оплетавшие библиотечного, словно испарились.
- А моего друга?.. — капризно нахмурился Дионисий.
- Этого, что ли? — подозрительно уставилась на Митроху старуха.
- Этого, — непреклонно подтвердил библиотечный. — Я познакомлю вас сразу, как только ты его освободишь.
- Ну, смотри, внучок, — неодобрительно покачала головой лешачиха, не сводя глаз с Граненыча, но свой трюк с хлопком повторила.
И Митрофан, вмиг лишившись опоры, обрушился на землю, траву и грибы.
Хозяин библиотеки поспешил подать ему руку, но лучше бы он поискал ему новую пару ног: эти после устроенной им лешачихой встречи к использованию в течение еще как минимум четверти часа явно не годились.
- Позвольте вас представить, — церемонно проговорил библиотечный, решивший, в конце концов, не мучить князя и оставить его в сидячем положении на несколько минут, — мой лучший друг, читатель моей библиотеки Митрофан Гаврилыч.
- Митрошка, значит, — все еще насторожено проскрипела старуха и снова обрушила водопад своего внимания на любимого внука. — Ну, если он и впрямь тебе приятель…
- Единственный друг, — упрямо поправил бабушку библиотечный.
- Ага… он так друг… А я тебе теперь — кошкин хвост… Вспоминаешь только когда надоть чего… Совсем в своей бильбивотеке одичал! Говорила ж я тебе: книжки до добра тебя не доведут, не нашего это ума дело, не нашего!..
- Ну не обижайся, бабушка, — шагнул к ней Дионисий и нежно обнял за коленки. — Где бы я ни жил, и чем бы ни занимался, ты же знаешь, что я тебя люблю больше всех и горжусь тобой. И я никогда не забуду, кто украл для меня из сумки учителя маленькой царевны мой первый букварь. А ты?
- Лучше б я из его сумки розги тебе тогда вытащила — пользы гораздо больше было бы, чует мое сердце, — брюзгливо проворчала лешачиха, но и Граненычу было видно, что она растаяла.
- Бабушка, бабушка… — блаженно полуприкрыв глаза и улыбаясь, Дионисий вдыхал с детства знакомый октябрьский аромат сонного леса, поникших трав, сырости и поздних грибов. — Как я по тебе скучал…
- Лиса–подлиза хитрая, — беззлобно пробурчала Обериха, наклонилась и обхватила блудного внучка обеими сучковатыми руками. — Ишь, бабушкин сынок…
Она любовно взъерошила волосы Дионисия, невзначай смахнув с него велюровый берет с павлиньим пером, и развела руками: — Ну, коли пришли гости дорогие по делу — проходите в избу, не стойте просто так. В ногах правды нет.
И будто по мановению волшебной палочки среди буйства невоздержанной растительности проступила, словно на детской картинке, где среди неразберихи и путаницы надо отыскать нечто, скрытое художником, приземистая, крытая зеленым бархатистым мхом избушка, сложенная из поросших лишайником черных от времени и дождей бревен.
Обериха взяла их обоих за руки и сделала шаг прямо в стену. Но не успел Митроха испугаться или хотя бы зажмуриться, как они оказались внутри.
- Ну–ка, давай–ка, проходи, проходи, располагайся, как дома будь, сорви–голова!.. — нежно улыбнулась в морщинки лешачиха.
Граненыч примерил последний эпитет к рассудительному, интеллигентному хозяину библиотеки, и щеки его мгновенно надулись, как подушки безопасности [95].
- А у тебя все по–прежнему… — Дионисий обвел затуманившимся от нахлынувших воспоминаний взглядом бабкину хороминку и расплылся в счастливой улыбке. — Уютно и тепло…
«Без окон, без дверей — полна горница людей», — усмехнулся про себя Граненыч, пристраиваясь у стола на лавке из нескольких тонких стволиков осины, перетянутых лозой и уложенных на дубовых козлах. — «Это про нас».
Рядом с ним расположился библиотечный, при появлении на столе большущей чашки со свежей земляникой окончательно позабывший о цели их визита. Напротив них, подперев острый подбородок корявой рукой, сидела, не сводя зеленых, как весенняя трава глаз с любимого внука, Обериха.
Граненыч, в основном, налегал на орехи, запивая их вкусной ледяной ключевой водой из большой берестяной кружки, и горка скорлупы росла перед ним едва ли не быстрее, чем пустела тарелка с земляникой перед его другом.
- Ну, что, гостеньки, насытились ли? — скрипучим, как лес на ветру, голосом полюбопытствовала лешачиха, когда опустели все тарелки, блюда и кружки. — Не хотите ли еще чего?
- Нет, премного благодарствуем за угощение, матушка, — солидно ответил Митроха.
Дионисий согласно кивнул.
- Ну, тогда, внучок, рассказывай, зачем пожаловали к старой Оберихе.
Дионисий вернулся с неба уплывшего в незапамятные времена детства на землю тревожной предвоенной поры, вздохнул, откашлялся и приступил к изложению их с Граненычем просьбы.
- Значит, говоришь, царь иноземной державы идет нас воевать? — задумчиво переспросила Обериха когда он закончил свое невеселое повествование, и оба гостя ретиво закивали.
- И не просто царь, а злобный колдун, каких еще свет не видывал, — уточнил хозяин библиотеки.
- А диспозиция его расположения и материально–техническое обеспечение, что значит направление движения и сила, нам неведомы, — озабоченно и важно добавил Граненыч.
- Ну, про эту… позицию… дис… я не знаю, а про направление движения я вам хоть сейчас сказать могу, — хмыкнула старуха. — Он пойдет по новой Сабрумайской дороге, потому что не по лесу же напрямки ему с войском переть, а на старой Сабрумайской дороге и две косули не разойдутся, не то, что армия, да и петляет эта дорога не хуже тех же косуль, когда они от волков спасаются.
- А вы откуда знаете? — захлопал глазами князь Митроха.
- Откудоть… — усмехнулась лешачиха. — Оттудоть и знаем, что сама я из тех мест родом буду.
- А что же ты тогда здесь делаешь, бабушка? — глаза Дионисия, и без того огромные под стеклами его круглых очков в пол–лица, увеличились еще больше.
- Долгая история, Непруха, — отмахнулась лешачиха. — Когда–нибудь в следующий раз в гости придешь — может, и расскажу, если в духах буду. А пока неохота. Да и не до того сейчас, я так понимаю. Ты ж не к книжникам своим слетать у меня Кракова просишь, а?
- Да, бабушка. Нам очень надо, чтобы он отыскал армию Костея, все высмотрел и поскорее к нам вернулся с докладом.
- А расскажет он вам, как да куда да сколько, и что вы делать потом будете? — хитро прищурившись, полюбопытствовала старуха.
- У меня на этот случай уже план в голове растет, — важно поднял палец к бревенчатому в два наката потолку Митроха. — Во–первых, если он действительно по той дороге пойдет, надо деревни предупреждать, чтоб ни люди, ни припасы ему не достались. Во–вторых, скорей артели туда послать, засеки рубить, чтоб его армия точно в сторону не свернула и бед не натворила, где ее не ждут. В–третьих, других рубщиков да охотников надо снарядить — вдоль дороги ловушки ставить, чтобы их продвижение замедлить — у нас ведь к осаде конь не валялся: во рве пьяный воробей не утонет, ни камней нет, ни смолы, ни масла, ни котлов, а боевую технику, поди, еще сто лет назад древоточец доел!.. А стена вон вокруг Соколовской слободы даром что от новой Сабрумайской дороги недалече, так и до половины не достроена, а сейчас где людей только столько взять, чтоб все успеть!.. А еще ведь есть земляные работы!..
Если бы не в доме, Граненыч плюнул бы в сердцах, а так только сухоньким кулачком по столу пристукнул, и слово непечатное под нос пробормотал.
Лешачиха как–то странно поглядела на него, склонив лохматую голову на бок, и неторопливо перевела непроницаемый взгляд на внука.
- А ты чего скажешь, Непруха? Так ли страшен этот царь костяной, как вы его расписали, или это вы меня напугать хотите, чтоб я вам ворона отдала?
- Пугать — не по нашей части, матушка, — припомнил теплый прием, оказанный им Оберихой, и решил, наконец, слегка обидеться, Граненыч.
Польщенная лешачиха кокетливо потупилась.
- Что мы тебе рассказали, бабушка, так это даже не цветочки — бутончики, — насупился Дионисий и сплел пальцы в замок. — Неужели ты нам не веришь? Если у него такой помощник был, то каков он сам!.. Готов поставить на кон всю мою библиотеку, что если мы не сможем дать ему достойный отпор, и он одержит верх, то плохо будет всем, не только людям. И если ты не дашь нам Кракова, мы не сможем…
- Да не гоношись ты, не гоношись, — сделав вид, что рассердилась, прицыкнула на него Обериха, и библиотечный, не договорив фразу, послушно замолчал.
- Послушай теперь, что я тебе скажу, — буравя пронзительным зеленым взглядом внука, заговорила она. — Кракова я вам даю безо всяких разговоров…
- Спасибо, бабушка!..
- Но перед тем как лететь для вас Костеево войско вынюхивать, он по дороге заскочит к хозяйке леса, по которому новая Сабрумайская дорога проходит. Да и старая тоже. А ты, мил человек, — вперилась она цепко в Граненыча, и он под ее взглядом почувствовал себя амебой под мелкоскопом знахаря, — ты за ночь эту продумай все хорошо, что в том лесу надо делать — ловушки там, или еще чего выдумаешь — и утром Кракову растолкуешь понятно, чтобы он мог все без запинки той хозяйке передать. И тогда людей тебе только к своим крестьянам посылать придется — об остальном не беспокойся.
- К хозяйке леса?!.. — только и смог проговорить изумленный Граненыч.
- К сАмой старой лешачихе, — неверно истолковала его удивление и милостиво пояснила старуха. — Обдерихе.
- Но, бабушка…вдруг она не захочет… не будет слушать… — привстал Дионисий.
- Захочет и будет, куда она, голуба, денется, — зубасто ухмыльнулась Обериха.
- А если она тоже уже спит?
- Проснется.
- Но почему ты в этом так уверена?
- Она же моя сестра, милок. И за ней числится должок.
- Но если она… — Митроха мгновение поколебался, выбирая вариант поделикатнее и продолжил: — …забыла о нем, к примеру?
На это раз лешачиха всё поняла правильно.
- Это у вас, у людей: хочу — помню, хочу — к лешему пошлю, — снисходительно фыркнула она, и в избушке запахло дегтем. — А у нас, у древнего народа, всё по–честному. Так что будут тебе, мил человек князь Митроха, и засеки, и ловушки. Это я тебе обещаю.
Заседание оборонного командования Лукоморья под председательством и командованием самого царя Симеона было в самом разгаре.
На повестке дня стоял план отпора агрессору — первый и единственный.
- …И разобьем супостата в пух и прах у самой границы, тем славу снискаша, и главы наши, ежели нужда будет, сложиша. Все как один поляжем, а ноге вражьей по лукоморской земле не ступать! Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим, — грозно сдвинув мохнатые брови и отложив в сторону шпаргалку, высокопарно закончил речь боярин Никодим, и так припечатал карту к столу своим пудовым кулаком, что перепугано дзенькнули стекла в книжных шкафах у стены, а царь Симеон подпрыгнул на своем военно–полевом троне и схватился за сердце.
Обком в составе трех десятков думных бояр одобрительно переглянулось и согласно задвигало бородами: речь была зажигательная, толковая, глашатаи на лозунги вмиг растаскают — как пить дать. Хватит, натерпелись оккупантов. Драться надо. Как отцы и деды наши наказывали. Живота не щадя ни своего, ни вражьего.
- Так, значит, ты, боярин Никодим, предлагаешь встретить Костеево войско у границы с Сабрумайским княжеством и сразу дать бой? — переспросил царь, задумчиво разглядывая принесенную боярином карту, старательно исчерченную гнутыми толстыми красными и чахлыми синими стрелами и испещренную многочисленными, тщательно прорисованными фигурками лукоморских пехотинцев и конников, доблестно поражающих всеми доступными подручными средствами корявые черные пятна — врага.
- Истину глаголешь, царь–батюшка, — прогудел Никодим по инерции на старолукоморском. — И если будет мне от тебя доверие, я самолично впереди на белом коне с мечом в руках, как все Труворовичи — верные государевы слуги — до меня, дружины наши на смертный бой поведу.
- Самолично, говоришь… — Симеон сдвинул корону набекрень и почесал за левым ухом. — А тебя не смущает, что у нас войска в десять раз меньше, чем у Костея?
- Зато через свою отвагу и любовь к Лукоморью–батюшке любой из них в сече за пятерых сойдет!
Царь с сомнением уставился на карту, повернул голову и так, и эдак, рассматривая иероглифы военного искусства, и, наконец, медленно опустил голову на грудь.
Авторы плана — бояре Демьян, Евсей, Никифор и Феофан во главе с небезызвестным уже Никодимом предпочли расценить этот жест как кивок согласия и оживленно загомонили, поздравляя друг друга с первой победой.
Ну, что ж… План твой, по–моему, хорош… — все еще не решаясь высказать окончательное одобрение и тем подписать себе приговор в истории, не спеша проговорил Симеон и обвел близоруким взглядом военный совет, подолгу останавливаясь на каждом, словно ожидал увидеть кого–то, и никак не мог его найти среди знакомых лиц. — И если возражений ни у кого не будет…
Бояре, не вовлеченные в разработку плана, снова переглянулись и пожали плечами: какие уж тут возражения. План, конечно, не без греха, но другого за три дня и не придумаешь, время не ждет, и не на священную же лукоморскую землю костееву орду пускать!.. Тем более что если что — вот они, авторы–полководцы, их и побьем всем миром, ежели живы останутся…
- Не будет у нас возражений супротив плана Никодима Ивановича, царь–батюшка, — изрек один за всех самый старый боярин Анисим.
- Значит, будем считать, что план мы твой, боярин Никодим…
- Погодим принимать!..
Двери палаты совещаний с грохотом распахнулись, и под древние своды ввалилась топорщащаяся и яростно хрустящая куча огромных свитков, рулонов, кипа фолиантов и гора рукописей и решительной поступью двинулась к столу.
Наткнувшись на него, передвижной букинистический магазин, поглотивший ранее лавку культтоваров, остановился, из бумажно–пергаментных дебрей выросла рука, ощупала покрытую картой боярина Никодима столешницу, и ворох секретных материалов обрушился перед носом изумленных бояр, растекаясь по столу бело–желтой шуршащей рекой.
А во главе стола, напротив царя, осталась стоять длинная худая фигура в зеленом бархатном кафтане с измазанной разноцветными чернилами физиономией и с пучком пестрых перьев за оттопыренными ушами.
- О!.. Чингачгук — Большой Змей!.. — вырвалось у кого–то, и оборонное командование грохнуло смехом.
- Граненыч… — с облегчением вздохнул и позволил себе улыбнуться Симеон. — А мы тебя потеряли…
- Ага, потеряли…
Сумрачный взгляд Никодима недвусмысленно говорил то, что поостереглись сказать благоразумные губы: «Плохо потеряли, надо было лучше».
- Ты, кажется, что–то приготовил нам показать, Граненыч? — с любопытством и надеждой привстал со своего трона царь и потянулся к подкатившемуся чуть не к его груди исписанному с обеих сторон свитку.
- А чего там показывать, — презрительно пробасил Никодим, брезгливо отодвигая от себя ветхий том в порыжевшем от времени потертом кожаном переплете, — опоздал ты, Митрофан, со своей макулатурой. План кампании мы только что приняли.
- Лукавишь, боярин, — строго погрозил Никодиму Митроха тощим узловатым пальцем. — Али боишься, что лучшее враг хорошему?
Оставив Никодима со сведенными к переносице глазами размышлять над афоризмом фельдмаршала Блицкригера, бывший истопник проворно навел порядок на поле бумажного боя, раскатал и прижал по углам книжками карты, расправил схемы, развернул таблицы, извлек из–за пояса засунутую в пустые ножны указку и солидно откашлялся в кулак.
- Начать я хочу с того, царь–батюшка и господа думные бояре, что видел я план вот этого вот… — он прервал речь, чтобы коротко кивнуть в сторону наливающегося пунцовой краской Никодима, — боярина… и признаю его хорошим…
Недоуменное бормотание пронеслось по рядам собравшихся.
- …если бы не несколько ма–ахоньких шероховатостей.
- И каких же? — стрельнув на поражение глазами сквозь прищуренные веки–бойницы, с подозрением поинтересовался Демьян.
- Махоньких, говорю же, — с доброй укоризной, как терпеливый учитель на невнимательного школяра, глянул на него Митроха. — Вот, к примеру. Граница с Сабрумайским княжеством проходит у нас по Бабушкиному лесу. Лес их, а поля уже наши. Боярин Никодим и иже с ним предлагают встретить костеево войско в чистом поле лоб в лоб, и говорит, что один лукоморский ратник пятерых костеевых стоит.
- А ты что ж, Митрофан, в нашего лукоморского солдата не веришь? — испытующе прищурился боярин Никифор. — Что он любого врага побьет?
- А я вот тебе, боярин, встречный вопрос задам, — продирижировал указательным пальцем перед носом обиженного боярина Граненыч. — Ты у нас фигурой не слабый, ведь так?
- Да уж не обойден, — не догадываясь, к чему клонит оппонент, уклончиво, но гордо ответил тот.
- Так вот, ежели на тебя сейчас пятеро амбалов навалится, таких же, как ты, сбоку, сзади, со всех сторон одновременно, побьешь ты их?
- Н–ну… — неуверенно замычал Никодим.
- А ежели в их пользу еще колдун пошепчет?
- Н–ну–у–у… — мычание сошло на нет.
- А ведь я в тебя верил, — разочаровано вздохнул и поджал губы Митроха и шутовски подмигнул царю.
- Да я костьми лягу!.. — поняв, к чему идет дело, взвился Никодим, но Граненыч оперся о столешницу обеими руками и подался ему навстречу.
- А какая нам будет польза с твоих костей, боярин, ежели враг по ним к беззащитным землям да к столице вприскочку пойдет, а?
Никодим, красный и злой от бессилия, прорычал что–то нечленораздельное и бухнулся на свое место между посрамленными оптом союзниками.
- А погоди, Митрофан Гаврилыч, — непонимающе захлопал глазами царь. — Ты ж только что сам сказал, что план Никодима Ивановича хорош. Так чем же?..
- Нарисован шибко красиво, — проникновенно качнул лошадиной головой Граненыч.
Никодим зашипел, словно кружка масла, выплеснутая на раскаленную сковородку.
- Ну, а твой план кампании в чем заключается, князь? — с любопытством подпер подбородок кулаком Симеон и приготовился слушать.
- И если тебе колдун пошепчет, ты что делать будешь? — не преминул ехидно поинтересоваться боярин Евсей.
Граненыч взял наизготовку длинную деревянную указку, выстроганную специально для такой оказии этой ночью в перерывах между разработкой плана обороны Лукоморья и нанесением его — впервые в жизни! — не на слой пыли на столе, а на настоящую бумагу, аж по десять копеек за рулон! — и лицо его приняло торжественно–серьезное выражение.
- Дионисий, выходи к людям, — махнул он свободной рукой, и из стены со стороны книжного шкафа выступил под пораженные ахи и охи высокородных невысокий человечек в диковинном платье, берете со страусовым пером и огромных, на пол–лица, очках.
Скрывающих разноцветные чернильные полосы на щеках.
- Вот, разрешите представить, — Граненыч степенно указал рукой на прибывшего таким удивительным способом соавтора своего плана, — Дионисий, хозяин дворцовой библиотеки. Он будет отвечать за взаимодействие с древним народом Лукоморья.
Все, включая царя, непонимающе уставились на него.
- Лешими, водяными, домовыми, — как нечто само собой разумеющееся пояснил Митроха, и аудитория смогла только сморгнуть.
А в это время библиотечный снял берет и с достоинством раскланялся.
- Польщен столь высокой честью — присутствовать и вещать в благородном обществе харизматичных представителей самых древних родов Лукоморья, столпов нашей государственности, опор благополучия страны и ее процветания, на коих зиждется связь времен и преемственность поколений, — обратился он к боярам, закончив поклон, и харизматичные опоры и столпы онемели от присутствия в своем благородном обществе существа, которое могло без запинки выговорить такие слова, ни разу не заглянув в спасительную бумажку.
Пока бояре, менее привычные к манере общения маленького библиотечного, приходили в себя, царь подтянул к себе одну из карт, ту, что была побольше и изображала план Лукоморска и ближайших окрестностей — и углубился в ее изучение.
До обкома долетали только разрозненные междометия и комментарии.
- Хм… Хм… Ха… Ишь ты, как придумал… Хм… И тут так… Угу… Угу… Ага… Не–ет, а тут купцы не согласятся… хотя, кто их будет спрашивать?.. Хитро, хитро–о…
Рассмотрев всю карту вдоль и поперек несколько раз, Симеон поднял сосредоточенный взгляд на собравшихся родовитых, нашел в череде бородатых лиц нужное ему, прищурился задумчиво и обратился:
- А скажи мне, боярин Демьян… Помнишь, мы тебе поручали полгода назад Сабрумайскую дорогу вымостить?
- Помню, царь–батюшка, как не помнить, — с готовностью вскочил с места Демьян и поклонился царю.
- И что — вымостили твои молодцы ее, али нет?
- Вымостили, царь–батюшка, вымостили.
- Всю вымостили?
- Всю вымостили, всю.
Царь досадливо поморщился.
- Так вот не надо было всю–то мостить!..
Боярин хитро ухмыльнулся.
- А мы и не всю вымостили.
- Так вообще не надо было мостить!..
Вид у Демьяна был такой, как будто он выиграл в лото мешок трюфелей.
- А мы и не мостили!
Дождавшись, пока аудитория снова будет в состоянии адекватно воспринимать человеческую речь, Симеон строго постучал карандашом о кубок на своем конце стола, и в зал совещаний нехотя вернулась тишина.
- А теперь мы с Дионисием изложим вам свою диспозицию… — сухо, по–деловому проговорил князь Граненыч, разворачивая все карты на столе.
Стук в дверь личных палат новоявленного князя, которые были отведены ему во дворце, чтобы он на время Костейской кампании всегда был под рукой у главнокомандующего, оторвал его от вычерчивания схемы линий обороны города.
- Заходите, не заперто! — громко буркнул он и снова уткнулся было в карту: ему предстояло решить очень важный вопрос распределения регулярного войска и ополчения по стенам в соответствии со степенью вероятности штурма этого направления.
Пока получалось не очень: направлений и степеней было гораздо больше, чем солдат и ополченцев, и поэтому Митроха был далеко не в самом лучшем из своих настроений.
- Э–э… кум? — не дождавшись более знаков внимания от хозяина палат, нерешительно топтался у порога вошедший. — Не сильно помешаю?
- А–а… Твое полковничество… — улыбнулся Граненыч и оторвался от работы. — Ну, проходи, коль пришел. Сказывай, что опять случилось. Семиручко мечи без подписи царя не выдает? Дружинники стрельбище для твоих орлов освобождать не хотят? Или обеды опять холодными привозят?
- Да нет, кум… светлый князь, то есть…
- Ты еще поклониться забыл, — сурово нахмурился Митроха, но, увидев, что бывший шорник принял его шутку за чистую монету, поспешно вскочил: — Ты чего, Данила, совсем в этом дворце с ума спятился?! Ручку еще почеломкай!.. И ты мне это «сиятельство» да «светлость» брось, коли поругаться со мной не хочешь! Мало того, что лакеи со своей опекой пристают — скоро ложку сам до рта донести не смогу без них — так еще ты туда же!..
- Дак это… извиняй, Митрофан… С этими атикетами тут и вправду мозга за мозгу у нормального человека зайдет… Это ведь тебе не по нашей Соловьевке в лаптях на босу ногу рассекать: тут же князей как грязей, да графьев — как воробьев! И все на тебя косятся, как на врага народа, ежели не по положенному с ними обойдешься… Эх, жил шорником — не тужил, а тут на тебе — под старость лет в благородные попал… Со свиным–то рылом…
- Не обращай внимания, — сердито отмахнулся Митроха, не понаслышке знакомый с Данилиными трудностями. — Они сами по себе, а ты — сам с усам, и твое рыло ихних ничем не хуже. Делай свое дело, и всё тут.
- Да ты не подумай, кум, я ведь не жалиться к тебе пришел, — спохватился смущенный Данила и стал вытаскивать из–за пазухи сложенный вчетверо потрепанный, местами прожженный лист самой дешевой бумаги, какую только можно было купить в Лукоморске. — Я ведь по делу.
- Ну, так к столу иди, раз по делу, — и Граненыч с грохотом пододвинул к почти не видному из–под бумаг и карт столу тяжелый дубовый стул с вырезанным на изогнутой спинке государственным гербом [96].
- Да стол–то мне и не надо… вроде… или как?.. ай, ладно, — махнул дрожащею рукой заробевший вдруг перед родственником шорник и хлопнулся на предложенный стул — словно с крыши головой вниз бросился. — Вот, гляди, Митрофан…
Он расправил свою бумажку поверх государственных документов секретной важности, и она на поверку оказалась корявым подобием чертежа то ли улья, то ли вертолета, то ли велосипедного насоса.
- Это чего у тебя такое? — озадаченно нахмурился Граненыч.
- Это не у меня, это зять мой Семен–кузнец придумал со товарищи. А называется сие явление… называется… — Данила подслеповато прищурился, разбирая неровные буквы, выведенные рукой, больше привыкшей к молоту, нежели к перу.
- Называется оно «Паровой самострел каменными ли, железными ли ядрами на изрядное расстояние с большой разрушительно–поражающей силой, пробивающей бревенчатую стену наскрозь на едреную феню ко всем… ко всем… то есть, в… э–э–э…».
Шорник замялся, сдавлено кашлянул в кулак пару раз, и поднял полный мольбы взгляд на кума:
- Дальше три строчки совсем неразборчиво…
- Бревенчатую стену?.. — только и смог задать вопрос князь перед лицом настолько полного технического описания изобретения.
- Ага, — слегка расслабился и довольно кивнул Данила. — Когда он с дружками своими ету оружию испытывал, она у них кузню наскрозь прострелила — там теперь у них окно. В полуметре от земли. Хорошо хоть, что пустошь рядом — снаряд железный в нее зарылся аж на метру. А ежели бы изба чья была по соседству… Греха не обрались бы.
- Прямо–таки насквозь? — недоверчиво прищурился и вытянул шею князь, разглядывая чумазую бумажку с новым уважением.
- Наскрозь, — лихо рубанул ребром ладони воздух кум, — сам видел. То есть, просто на… то есть, ко всем… в смысле, в… э–э–э… ну, ты понял.
- Ну–ка, ну–ка, — загорелись глаза у Митрохи. — давай–ка поподробнее. Что оно из себя такое? Что–то на чертежике на твоем он какой–то странный…
- Самострел вот обычный знаешь? — с азартом принялся объяснять Данила.
- Знаю, — уверенно кивнул Граненыч.
Не далее, как полчаса назад он отдал распоряжение о ремонте старых пяти машин, напоминающих арбалет на колесах и стреляющих заостренными бревнами, и сооружении трех десятков новых машин, десять из них калибра более трехсот пятидесяти миллиметров, и все это в недельный срок. И сейчас уголком мозга, не занятого распределением гарнизона, раздумывал, не перестать ли делать у бревен–снарядов заостренные концы: сдавалось ему, что от бревна, жизнерадостно прыгающего по стану врага, пользы (то есть, вреда) будет больше, чем от такого же бревна, но угрюмо воткнувшегося в землю на месте приземления [97].
- Ну, так он на обычный самострел совсем не похож, — заговорщицки оглянулся и понизил голос бывший шорник. — Семен говорит, что такого еще никто никогда до них не придумывал, что они с парнями первые. И что для обороны города его оружия — как ложка к обеду. Короче, приходил бы ты сам, кум, сегодня, да посмотрел бы: ежели он тебе глянется, то к подходу Костеевой армии таких несколько штук понаделать бы можно было, и милого друга–то с оркестром встретить. А? Как ты?
- Приеду, — не раздумывая, пообещал Митроха. — Сейчас они у тебя чем занимаются?
- У себя в кузне ковыряются с железяками, наверное, чем же еще, — пожал плечами Гвоздев. — Поди, еще какой подвох костяному царю затевают. У них на это дело голова двадцать четыре часа в сутки хорошо работает, так пусть теперь лучше супостат от них пострадает, чем соседи.
- Ну, так давай прямо сейчас к ним и заявимся, пока светло, — отложил карты в долгий ящик и убрал его в шкаф руководитель обороны Лукоморска.
- А давай!.. — тюкнул кулаком по столу его кум.
- Эй, Сашка! — гаркнул удивительным для такой тщедушной фигуры басом Граненыч, вызывая лакея. — Дежурную карету прикажи подать к главному входу через пятнадцать минут — мы в город на испытания, и заодно как продвигаются земляные работы поглядим! Засветло обратно не ждите!..
Кузница зятя полковника Гвоздева располагалась на самой окраине Соловьевской слободы, более известной среди лукоморцев как Соловьевка, что между Соколовкой и Воробьевкой. Испокон веков селились в ней мастера по железу, меди, олову и прочим не слишком благородным, но жизненно необходимым, как и ее обитатели, металлам и сплавам.
Семен Соловьев был потомственный кузнец в неизвестно каком колене, десятый и последний сын в семье. Если бы его предки бросили ковать и взяли на себя непосильный труд записать свою родословную, то Яриковичи, Синеусовичи и Труворовичи — три самых древних боярских рода Лукоморья, ведущие счисление срока своей службы государству от легендарных братьев–основателей Лукоморска — рядом с ними показались бы Иванами, не помнящими родства.
В детстве Сёмка со товарищи — с сыновьями таких же мастеровых, как его отец и дядья, и по совместительству однофамильцами, как почти все жители Соловьевки — в свободное от учебы в кузне и воскресной школе время умудрялись творить соседям этакие каверзы, что их компанию иначе, как соловьи–разбойники, и не прозывали. Попавший в зону особого внимания озорников люд каждый день, как на работу, ходил жаловаться к родителям верховода — здоровяка Сёмки. Тому, естественно, влетало, но обычно как влетало, так и вылетало, и через день все повторялось сызнова.
Когда Сёмке Соловьеву исполнилось, наконец, шестнадцать, и его энергия мощным нескончаемым потоком устремилась в другое русло [98], вся слобода от счастья беспробудно пила неделю.
Теперь Семен был человеком солидным, женатым, со своей кузней, полной коллег и подмастерьев, но слободские нет–нет, да и припомнят полноценному члену общества его боевое прошлое.
Некоторые даже со смехом [99].
Таков был изобретатель парового самострела высокой поражающей силы, на порог мастерской которого сейчас ступили его тесть Данила и князь Граненыч.
В полумраке кузницы, освещаемой лишь засыпающими углями в трех горнах да тройкой окон [100], пятеро чумазых парней оторвались от работы и недовольно глянули на вошедших.
- Некогда нам сейчас, приходите завтра, — сердито бросил самый здоровый из них, щурясь на яркий дневной свет и прикрывая глаза замотанной грязной тряпкой рукой.
- Это я, Семен, — отозвался полковник. — Привел кума Митрофана вашу оружию посмотреть.
- Правда?!.. — мгновенно расцвел говорящий и резко выпрямился, растирая двухпудовым кулаком затекшую поясницу. — Проходите, Митрофан Гра… Гаврилыч, то есть, знакомьтесь: это мои товарищи Степка Соловьев, Петруха Соловьев, Серега Соловьев и Андрейка Соловьев, фамилии, глядите, не перепутайте. Данила Прохорыч вам нашу докуменцию уже показывал?
- Докуменцию показывал, — степенно кивнул Митроха. — Теперь вы свой самострел живьем покажите. Это от него дыра, кстати? — он кивнул в сторону зияющего отверстия на месте выбитого бревна в стене у двери.
- От него, сердешного, — гордо заулыбались кузнецы. — Это мы давление передавили, не рассчитали маленько. Вот умора была–то!..
- Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Граненыч и, заложив руки за спину, неторопливо прошелся по Семеновой кузнице.
Между двух старых окон стоял неказистый, но ровный стол, над которым висела многоэтажная полка, забитая вперемежку берестяными грамотами и листами дешевой бумаги, исчерченные и исписанные корявым кузнецким почерком.
- А тут у тебя что за художества? — Граненыч с любопытством вытянул из кипы один лист бересты и принялся разглядывать изображение телеги с одним колесом овальной формы.
- Это–то?.. — Семен заглянул через плечо гостя и протянул: — А–а… Это… Это тоже докуменция наша. До чего докумекали, то есть. Тут, к примеру, мы сочинили, как сделать телегу, которая в грязи бы не застревала.
- Это как? — непонимающе нахмурился Митроха.
- Надо на оба колеса такую дорожку надеть широкую, — пристроился с другого бока с пояснениями Петруха, — она вязнуть и перестанет. Ну, и колеса, ясен пень, другой формы для нее нужны будут. Только мы еще такую не делали — не до того как–то.
- Хитро–о, — уважительно показал головой Граненыч и поднял с пола еще один лист — уже бумажный. — Ну, а это что?
- Это… — подтянулись и остальные мастера, позабыв на время про самострел. — Это мы думали, как передвижную катапульту сделать, чтоб она по полю боя могла туда–сюда кататься и врага разить.
- И как?
- А вот глядите, Митрофан Гра…врилыч… Лошадь–тяжеловоз, или две, ставится сзади в особой упряжи и не тянет, а толкает катапульту на колесах, — ткнул черным от грязи пальцем, оставляя очередной отпечаток на и без того чумазом листке Степка.
- Вокруг них всех крепится ограждение из досок, обитых кольчугой с пластинами — защита от стрел и копий, — гордо подхватил Серега.
- Всё — тоже на колесах, — не преминул указать Андрейка.
- А вот это — маленькая колесничка для коногона, — продолжил Степка. — А тут, стало быть, площадка для стрелков…
- А вдоль стен — карманы с припасами, — гордо закончил рассказ Андрейка.
- А стреляет она у вас чем? — после недолгого молчания спохватился и задал самый главный вопрос впечатленный и уже начинающий прикидывать при каких видах боевых действий такое чудо современной техники можно применить, Граненыч. Перед его мысленным взором промелькнула бесконечная череда древних стратегов и тактиков, с зелеными, перекошенными от зависти физиономиями и клочьями вырванных волос в судорожно сведенных кулаках…
- Стрелять она может хоть чем, чего зарядишь, того и выстрелит, но мы–то хотим помозговать с горючей смесью… — смущенно потупился Семен.
- Но пока получается пень–через плетень, — вздохнул Андрейка. — У меня сарайку уже пожгли, у Степки — кладовку подпалили, едва землей закидали… Его мать нас чуть в той земле не зарыла, как узнала, что у ней там три штуки сукна сгорели, шерсти мешок и прялка новая…
- Да… тут щепетильная работа нужна… — озабоченно кивнул Серега.
- А еще?.. — не веря своему счастью, затаив дыхание, чтобы не сглазить, как бы походя, поинтересовался главком обкома. — Еще у вас таких… придумок… есть?..
- Да вон вся полка имями забита, — махнул рукой Петруха.
- И у меня в дровянике, в старом коробе, целый ворох лежит, — припомнил Семен. — Если мамка на растопку не извела.
- Как — извела?.. — голос Митрохи дрогнул.
- Да не–е… лежит еще, поди… я его под стропила упрятал, — поспешил успокоить высокого гостя кузнец.
- Ну, смотри, ежели припрятал… Это хорошо… что ворох… — помял пальцами небритый подбородок Граненыч, и глаза его при этом горели не хуже своенравной смеси друзей–изобретателей. — Значит, давайте договоримся, мужики: как вы еще чего для армии сочините, так сразу ко мне, сами, лично, со своей… докуменцией… Лады?
- Как ведь скажете, дядя Митрофан, — довольно ухмыляясь, ударили по рукам хозяин кузницы и князь. — Нам ведь только надёжу подай — мы вам такого насочиняем, такого сотворим!..
- Уж это–то вы можете, — снова припоминая не такое уж далекое прошлое, хмыкнул позабытый на время Данила. — Вы сначала с этой оружией разберитесь, орлы.
- А вот сейчас и разберемся! — заулыбались и кузнецы.
- Айда, мужики, тащи самострел на улицу! — радостно скомандовал Семен, и четыре мастера, кряхтя, оторвали от пола толстенное бревно и поволокли на свет Божий.
Сам Данилин зять сгреб с верстака кучу каких–то деревяшек, прихватил из корзины несколько мячиков, на поверку оказавшихся железными ядрами, зачерпнул из горна совком кучу углей и присоединился к друзьям, уже поджидавших его под навесом в обществе князя, полковника и уложенного на козлы и коварно притворяющегося простым бревном парового самострела.
- Говори ты, Сёмка, — переглянулись и устремили взгляды на хозяина кузни парни.
- Ну, я так я, — пожал необъятными плечами тот и начал презентацию.
Если бы его попросили сказать речь, или рассказать что–нибудь интересное [101], он бы долго и мучительно стоял и мялся, экал и мэкал, пока слушатели не пожалели бы его и не прогнали гнилыми помидорами. Но сейчас дело касалось его любимого детища, его нового изобретения, сделанного специально для защиты родного города, и простые, сложные и вовсе головоломные слова лились из кузнеца полноводной рекой, как песня из его лесного тезки — соловья.
Идея, в общем, была проста, как все гениальное: бралось бревно диаметром в полметра и длиной метра в два, оковывалось железными обручами — для крепости, как пояснил Семен — и вдоль ствола по центру просверливалось сужающееся к дальнему концу бревна сквозное отверстие. Далее на этот конец насаживался и плотно закреплялся огромный толстостенный кособокий железный котел особой конструкции, куда заливалась вода. Потом в ствол до упора проталкивалось ядро, фиксировалось длинным брусом, который, в свою очередь, упирался в поперечный стопорный брусок, прибивающийся к спилу. После чего под железной частью разводился большой костер.
- А дальше что? — вопрошающе качнул головой Митроха в сторону самострела.
- А дальше стоим и ждем, значит, — развел руками Семен и лукаво подмигнул друзьям.
Ждать пришлось недолго: через несколько минут вода в котле забулькала, закипела, забурлила, раздался грохот, длинный брус вылетел из отверстия, разбив пополам тонкий стопорный брусок, и мимо так и не успевшей ничего понять приемной комиссии в мгновение ока просвистело нечто…
Изба на противоположном краю пустыря — метрах в ста от паровой оружии — содрогнулась от удара чего–то незримого, но свирепого, подпрыгнула всеми своими престарелыми бревнышками, и с крыши, как сходящий по весне снежный пласт, на землю съехала вся солома вместе с трубой и стропилами.
Кузнецы зажмурились, закрыли головы руками, присели…
На долгие секунды в округе воцарилась звенящая тишина, разорванная на счет «пять» протяжным исступленным воплем хозяев пострадавшей во имя оборонной промышленности избы: «СОЛОВЬЕВЫ!!!..».
Земляные работы, хоть и продвигавшиеся успешно, в тот день удостоились лишь беглого взгляда руководителя обороны Лукоморска. Все его внимание было приковано к новому оружию возмездия, названному увеличившимся от гордости на три размера Семеном в честь жены «Аленушкой».
Для более пристрастных полевых испытаний и во избежание преждевременного массового поражения мирных граждан, и без того уже жаждущих Семеновой крови или Семеновых денег [102], «Аленушка» была погружена в карету Митрохи и вывезена на равнину перед Вондерландскими воротами вместе с недельным запасом дров, бочкой воды, кСзлами и тремя ведрами ядер.
Семеро энтузиастов увлеченно экспериментировали с объемом жидкого топлива, как гордо предложил именовать воду Андрейка, толщиной упорного бруса и интенсивностью сгорания топлива органического (известного в простом народе как дрова), замеряя дальность полета ядер и толщину пробиваемых ими препятствий, пока подгоревшая задняя ножка хронически перегруженных козел без предупреждения не подломилась, и шальное ядро не улетело на дорогу и не зарылось с зловещим свистом в пыль перед парой лошадей, тянувших тяжелую карету с вычурным княжеским гербом на дверцах.
Кони взвизгнули, попятились и встали на дыбы, одетые с иголочки лакеи свалились с запяток в пыль, местами переходящую в грязь [103], и самоотверженному кучеру стоило большого труда и вывихнутой руки убедить своих подопечных, что опасность миновала.
То, что это оказалась карета боярина Никодима, сердечности в отношения двух князей отнюдь не прибавило.
Обвинив Граненыча в самой злонамеренной попытке убрать конкурента с дороги [104], боярин яростно оттолкнул истекающего грязью из последней, после ливня недельной давности, лужи лакея и вернулся в свою карету, выкрикивая что–то невразумительное, но чрезвычайно сердитое. С размаху бухнувшись на сиденье — только рессоры заскрипели — он хлопнул дверцей так, что она сорвалась с петель [105], а пара вороных, едва оправившаяся от пережитого шока, без дополнительной стимуляции рванула с места вскачь.
За ней галопом помчались лакеи.
Туда, где секунду назад еще стояло фамильное транспортное средство Труворовичей, попирая все теории вероятности, упало еще одно ядро, после чего огромный котел разорвало.
Испытателей отбросило в сухую траву и осыпало каплями кипятка и искореженными останками казенной части паровой оружии.
- С завтрашнего дня заказываем для обороны Лукоморска десять… нет, двадцать штук! — было первым, что произнес восхищенный Граненыч после того, как друзья–изобретатели разыскали его в кустах сирени и извлекли на белый, хоть и быстро сереющий, свет. — Вот ты какое — оружие будущего!..
* * *
Отъехав (в случае умрунов — отбежав) на несколько километров от заповедной зоны горячих источников, отряд по сигналу Иванушки остановился.
- Что случилось? Забыли что? — страдальчески скривился специалист по волшебным наукам, сползая на твердую сухую землю со своего непарнокопытного орудия пытки и опускаясь рядом с ним безвольной жалкой кучей. — Только не говори, что нам надо вернуться… Я этого не переживу… Я же говорил… Близок мой смертный час… Да, на моей совести много прегрешений, но среди них нет ни одного настолько отвратительного, что оправдывало бы такой изуверский способ свести со мной счеты… Куда мы теперь двинемся? В Узамбар?.. В Вамаяси?.. В Нень Чупецкую?..
- Нет–нет, Агафон, ты что… Всё не так плохо…
- А как?..
- …Просто нам надо определиться, куда мы сейчас направимся, — ответил Иван и задумчиво сдвинул брови. — Я тут думал–думал…
- А разве мы едем не в Лукоморье? — вопросительно взглянул на него снизу вверх Агафон, и пронзительное страдание запечатлело свой безобразный след на его и без того не безмятежном лице. — Царевна ведь сбежала, если верить демону? И если у нее есть хоть капля мозгов, то побежала она домой, так? Значит, наша главная теперь забота — встретиться с ней до того, как Костей осадит вашу столицу, как сказал Конро?.. Так какие сомнения по поводу маршрута, Иван?!
- Так–то оно так, но только, если я правильно помню карту, это — Голодная степь, — обвел для наглядности широким жестом окружающий пейзаж (вернее, его однообразное отсутствие) царевич. — На севере у нас леса южной окраины царства Костей. Непроходимые, если я ничего не путаю. Мы их по географии в прошлом году проходили…
- Как же вы их проходили, если они непроходимые? — брюзгливо брякнул измученный и посему раздраженный всем на свете чародей, и тут же получил от деда Зимаря укоряющий взгляд слезящихся красных глаз и неодобрительный чих.
- Шутник… — покачал головой он, и маг с видом «это не я, это кто–то другой» воздел очи горе и автоматически, в сотый раз за утро, пробормотал: «Будь здоров».
Иван, слишком погруженный в свои привычно невеселые мысли, пропустил вопрос самозваного юмориста мимо ушей, поддержал его в пожелании здоровья старику, и озабочено продолжал:
- …Поэтому мы или должны найти проводника, или нам придется огибать этот лес, и мы потеряем Бог знает сколько времени.
- А далеко ли еще до леса, Иван–царевич? — прогудел в нос дед Зимарь.
- Может, день пути, может, меньше, — неуверенно предположил лукоморец. — Даже и не знаю… Мы тогда на Масдае, когда от дождя убегали, наверное, полстепи вихрем пролетели и не заметили, только ветер в ушах свистел, ну, я немного и сбился…
И тут вдруг жизнь вернулась в глаза Агафона, румянец — на щеки, а радостная улыбка — на изможденное тремя часами в седле лицо.
- Только что сию минуту меня посетила гениальная мысль, — торжественно и загадочно объявил он во всеуслышание и сделал театральную паузу, привлекая внимание даже молчаливой охраны царевича.
Дождавшись от Иванушки нетерпеливого вопроса касательно предмета его нехарактерного озарения, он гордо обвел всех взглядом и сообщил:
- Я предлагаю, когда мы доберемся до этого вашего леса, развести огонь и высушить ковер.
- Но Масдай промок почти насквозь, и чтобы его полностью просушить, потребуется… — с сомнением начал было Иван, но чародей, отметая все возражения на корню, из последних сил приподнялся на уровнем ковыля, вскинул к нему дрожащие от многочасового стискивания луки седла руки [106] — зрелище, способное выдавить слезу и не у такой чувствительной натуры, как Иван — и, возвысив голос, продолжал:
- И пусть мы потеряем даже день или два, но если мы будем пробираться сквозь чащу на этих чудовищах, — он с лютой неприязнью кивнул на любезно предоставленных мурзой коней (кони ответили ему тем же), — да еще и заблудимся, то можем вообще остаться там зимовать!..
- Хм… — почесал в затылке Иван и покачал головой: — А ведь это и впрямь хорошая идея, Агафон! Ну же, давай, забирайся в седло, прибавим ходу: надо торопиться!
Из груди специалиста по волшебным наукам вырвался полный невыносимой муки стон.
- Дело говоришь, чародей, — дед Зимарь одобрительно закивал головой и тут же с хрипом закашлялся.
- Дедушка, а вы как себя чувствуете? — тревожно нахмурился царевич.
- В смысле, плохо или очень плохо? — попытался пошутить старик. — До леса продержусь, не помру, не волнуйся, милый. А там, пока Масдая сушим, глядишь, отлежусь потихоньку, да травку какую поищу, корешок али кору — глядишь, получшает…
Иван вздохнул, недоверчиво покачал головой, но не сказал ничего.
Других вариантов пока просто не было.
Края леса — частого, но почти прозрачного подлеска, уже потерявшего свою листву — они достигли только вечером, когда почти полностью стемнело, и если бы четверо умрунов внезапным спринтерским рывком не обогнали коней и не схватили их под уздцы, то вся кавалькада наломала бы немало дров.
Дрова на костер, тем не менее, рубить все равно пришлось, но отряд из пятнадцати мощных бойцов справился с этим заданием играючи, и через десять минут на краю леса было навалено столько топливного материала, что с лихвой хватило бы на две ночи, и даже с половиною.
Иван зажег огонь, в который раз вспоминая добрым словом свою супружницу, научившую его этому нехитрому трюку во время их летнего турне по Забугорью, скользнул взглядом по рядам своих спутников (исключая умрунов, как лиц полностью не заинтересованных) и пришел к довольно предсказуемому выводу, что ужин сегодня готовить придется тоже ему.
Дед Зимарь уже лежал у костра, накрывшись Масдаем, мелко дрожал и тихонько покашливал, а Агафон… Агафон в этот раз даже не сполз — стек со своего кривоногого иноходца сразу же, как только стальная рука умруна остановила удивленного конягу. И теперь специалист по волшебным наукам лежал на траве, едва прикрытой опавшими листьями, и горестно, с надрывом, стонал, проклиная тот день и час, когда на белый свет появился этот конь, это седло, эта степь, дождь, который промочил Масдая, и, наконец, он сам.
Ужин — так ужин…
Царевич порезал хлеб, эстетично разложил на тряпице вяленую конину и конский сыр, выудил из другого заплечного мешка подозрительно хлюпающий, мягкий и истекающий красным мешочек поменьше, осторожно заглянул в него, пришел к выводу, что помидоры, конечно, лучше бы выбросить, но тогда вся их трапеза застрянет поперек горла, и томатам с подмоченной репутацией по этому случаю вышла амнистия.
Закончив приготовления, Иванушка позвал к столу деда, Агафона и, на всякий случай, умрунов, но, к своему удивлению, хоть и не слишком великому, от всех приглашенных получил отказ. Дед Зимарь чувствовал себя совсем неважно и хотел посидеть, а лучше, полежать просто так, грея руки у огня; маг агонизировал, и есть ему было некогда, а умрунам еда была просто не нужна, хотя, по настоянию Ивана, они и расположились вокруг костра.
Слегка разочарованный всё же лукоморец пожевал в одиночестве хлеба с сыром, умудрился отгрызть уголок размером с березовый листик от своего куска конины [107], из соображений гуманности через «не могу» доел все шесть раздавленных помидоров, запил всё водой из фляги и вдруг пришел к выводу, что если через минуту он не уснет, то через полторы минуты непременно умрет.
Но оставалось сделать еще кое–что.
Вернее, сказать.
- Извините, я должен был сказать это сразу, но как–то не до того было… — проговорил он, обводя взглядом лица своих немногословных стражей, останавливаясь хоть на мгновение на каждом. — Я хочу сказать вам спасибо за то, что вы остановили вовремя наших коней.
Умруны недоуменно нахмурились и переглянулись.
- Не… за… что?.. — неуверенно проговорил в ответ один из них, словно вспоминая сложный, полузабытый урок иностранного языка. И тут же добавил: — Ваше превосходительство.
- Да как это — «не за что»? — удивился Иван, запахивая поплотнее бурку и непроизвольно ежась — то ли от ночного холода, то ли от перешедшего в финальную стадию наступления сна. — Если бы не вы, кони могли поломать деревья и пораниться, и мы тоже… А еще мы не поблагодарили вас за ваше весьма своевременное появление в стане кочевников. Вы спасли всем нам жизнь. Конечно, это звучит чересчур высокопарно… Но это ведь правда! И мы все вам очень благодарны. И я, и дед Зимарь, и… — он поискал глазами, но не нашел вокруг ничего агафоноподобного, но беспокоиться не стал, так как услышал мученический голос, жалобно обращающийся к быстро темнеющим небесам, откуда–то из–за спины старика, с самой земли. — И наш волшебник тоже присоединяется… я уверен… Спасибо вам.
Умруны молчали, сидя неподвижно и глядя на пламя, и лишь шустрые отблески костра метались по их непроницаемым лицам.
Иванушка смутился, подумал, что он что–нибудь не так сказал, или обидел их ненароком — кто знает, что может обидеть живых мертвецов, если вообще есть на Белом свете такая вещь, и чтобы скрыть неловкость, поспешно проговорил:
- Я видел, в бою с кочевниками вы были ранены… У одного из вас даже… сабля… — он изобразил кривой инструмент убийства и сам процесс протыкания замысловатым, но неопределенным жестом, пробежал глазами по черным кожаным нагрудникам умрунов, но оружия, оставленного накануне Рашидом в груди его освободителя, видно не было. Впрочем, как невозможно было сказать, кто, собственно, из них его избавитель — отличить одного умруна от другого было так же просто, как одну каплю воды от другой.
- Может, вам нужна помощь?.. — еще более растеряно закончил царевич. — Если вам нужны бинты… То есть, у нас их, по–моему, конечно, нет, но можно что–то придумать, я уверен… Я видел, в мешке была иголка с нитками… Зелеными… Можно зашить раны… Или что вы делаете в таких случаях?..
Умрун слева повернулся к Ивану и задрал разорванный рукав куртки: под ним, от запястья до сгиба локтя, руку прочерчивал четкий, черный, словно нарисованный чернилами, тонкий шрам.
- Это — утрешний след от сабли кочевника, — ровным голосом проговорил умрун, словно показывал не собственную часть тела, а ствол дерева. — Наши раны затягиваются сами по себе, ваше превосходительство. Остается только такая полоса. Не думайте о нас.
Иванушка поморщился, словно это его руку располосовала кривая сабля какого–нибудь Керима или Ильхама, и взглянул умруну в лицо:
- Тогда можете взять нитки, чтобы зашить одежду… Только они всё ещё зеленые…
- Будет исполнено, ваше превосходительство, — отчеканили суровым хором умруны.
- И не называйте меня, пожалуйста, «ваше превосходительство», — покачал головой царевич. — Зовите меня просто Иваном.
- Будет исполнено, ва… Иван.
- Вот, так–то лучше, — слабо улыбнулся лукоморец. — Кстати… я всё хотел вас спросить… А как вас зовут?
- «Эй, ты, иди сюда», — без промедления и гораздо более уверенно ответил другой умрун, слева от него. — И добавляют номер того, кого зовут, ва… Иван. Вот видишь: у каждого на рукаве нашит его номер.
- Нет, я не про это, — отмахнулся Иванушка. — Я спрашиваю ваши имена.
- А–а, — понимающе кивнул умрун. — Имена. Меня зовут Первый. Его — Второй. Это вот — Третий. Тот…
- Да нет же, — нетерпеливо замотал головой царевич. — Не цифры. Имена. Я спрашиваю ваши имена, понимаете?.. Вот я, к примеру, Иван. Он — Агафон. Дедушку звать Зимарь. Ковер — Масдай. А вас?
Умрун напрягся, взгляд его стал оловянным, тупым, и он пустым голосом повторил:
- Меня зовут Первый. Его — Второй. Его — Третий. Того…
- Но «Первый» — это не имя, это порядковый номер!..
Он не договорил, пристыжено замолк, вспомнив, что рассказывал ему волшебник о том, как появляются на свет умруны, и, помолчав, осторожно подбирая слова, спросил:
- Ты… не помнишь… кем ты был… до того… как стал… солдатом?..
Умрун наморщил лоб и поджал губы, честно пытаясь припомнить, но через минуту виновато взглянул на лукоморца:
- Нет… Не помню… До того, как я стал гвардейцем его величества царя Костей, не было ничего. Сержант Юркий учил нас, что имена бывают у людей. У умрунов — только номера. Умрун — никто. Он создан, чтобы служить его величеству царю Костей. Наша жизнь — его жизнь.
- Кстати, о царе, — сипло присоединился к разговору дед Зимарь. — Это он приказал вам защищать царевича Ивана?
- Никак нет, — отчеканил Первый, довольный, что ему, наконец–то, задали прямой и понятный вопрос, и удовлетворенно замолк.
Видя, что объяснения не следуют, лукоморец спросил сам:
- А кто?
- Жена его величества царя Костей ее величество царица Елена Прекрасная, Иван, — с готовностью отрапортовал умрун.
- КТО?!..
Умрун повторил.
- Елена Прекрасная?.. — беспомощно переспросил Иванушка, словно всё еще надеялся, что недопонял, или умрун что–то путает. — Елена Прекрасная?.. Но… Она же… Или ее уже тоже… пока мы… то есть, я…
- С чего ты взял, что это именно она? Может, в мире есть несколько Елен с таким прозвищем? — впервые за вечер перестал стонать и высказал резонное предположение маг.
- Может… Не знаю… Но про других я никогда не слышал… — забормотал ошарашенный лукоморец. — А если нет?.. Какое дело неизвестной мне Елене Прекрасной до неизвестного ей меня? Нет, должно быть, это супруга Васи! Но если Костей похитил и ее?.. Что же это тогда получается?..
- Погоди паниковать, царевич, — болезненно поморщился чародей, не то раздраженный растерянностью друга, не то измученный беспрестанно вопиющим об ударе милосердия или, на худой конец, стакане яда, телом. — Сейчас всё выясним.
И обратился к умрунам:
- Она, эта Елена, уже давно замужем за Костеем?
- Нет, она появилась в замке недавно, и официальной церемонии еще не было, — ровным голосом, не обращая внимания на терзания Ивана, отвечал умрун.
- Откуда она родом? — продолжал допрос заинтересованный Агафон, на минуту позабыв об усталости.
- Издалека. Кажется… — сдвинул он брови, вспоминая. — Кажется…
- Из Лукоморья, — подсказал умрун, которого представили как Третьего.
- Я же говорил!.. — схватился за голову Иван. — Еще и ее!..
- Да подожди ты, — махнул на него рукой маг, но уже не так уверено. — Это она в замке отдала вам такой приказ?
- Нет, не в замке, — отрицательно покачал головой Второй.
- А где? — напирал Агафон.
- Мы нашли ее в лесу. В этом лесу. Мы отнесли ее и ее слуг на берег большой реки, и отправились искать Ивана, сына лукоморского царя, чтобы защищать его, то есть, тебя, как она нам приказала.
Друзья переглянулись, посмотрели на умрунов, потом переглянулись еще раз, пока дед Зимарь не выразил общее мнение:
- Нич–чего не понимаю…
Зная по опыту, что без наводящих вопросов не обойтись, Иван взял инициативу в опросе свидетелей на себя:
- А что она в этом лесу делала? И что там делали вы?
- Ее величество Елена Прекрасная сбежала из своей кареты, когда мы везли ее в Лукоморье, Иван. Полковник Атас, сержант Щур и сержант Юркий приказали ее поймать. Сержант Щур и его беда пошли в одну сторону, а мы — в другую. Наша беда скоро настигла их в лесу. Но вдруг полковник Атас и сержант Юркий стали смеяться, на нас опустился туман, и они пропали. Тогда командование приняла ее величество царица как старшая по званию, и приказала разыскать тебя, защищать и подчиняться.
- А сама осталась одна в лесу? — всё еще плохо понимая, что произошло, уточнил Иванушка.
- Нет, Иван. При ней было двое слуг, и она взяла себе меч полковника Атаса, а меч сержанта Юркого отдала слуге.
- Елена Прекрасная?.. — лицо Ивана вытянулось, глаза недоуменно захлопали. — Взяла себе меч?.. Она не сказала, что она хотела с ним делать?
Если бы Первый сообщил, что у нее выросли крылья, как у стрекозы, и она улетела, он не был бы так изумлен.
- Если я могу высказать свое мнение, Иван?.. — почтительно приподнялся со своего места умрун напротив Иванушки, дождался разрешающего кивка и продолжил: — Она очень хорошо знала, что с ним делать.
На это лукоморцу оставалось только тихо покачать головой, благоговейно дивясь загадкам бытия и сознания.
- А давайте–ка, ребятушки, лучше спать будем… — прокашял со своего места натужно дед Зимарь и завернулся поплотнее в ковер. — Утро вечера мудренее…
- И то верно старик говорит, — поддержал его Агафон и гулко зевнул во весь рот.
- Ваше высочество должен спать, — упруго поднялся на ноги Первый, и за ним начала вставать вся беда. — А мы будем стоять на часах и следить, чтобы костер не погас.
Иван хотел уже было последовать дельным советам и в самом деле попытаться уснуть, как ему мечталось еще полчаса назад, как вдруг до него дошло, что же сейчас сказал умрун, и остатки сна унеслись в неизвестном направлении, словно подхваченные ураганом.
Только что.
Во всеуслышание.
Умрун.
Сказал.
Что он будет делать то.
Что ему никто не приказывал.
- Почему? — Иванушка встал, бурка распахнулась и упала, едва не задев полой костер, но он даже не заметил.
- Я не понял твой вопрос, Иван, — тревожно наморщил лоб умрун.
- Я спрашиваю, почему вы будете стоять на часах и следить за костром?
Умрун удивленно посмотрел на царевича.
- Потому что мы должны защищать твою жизнь, Иван.
- Но если костер погаснет, это не будет угрожать моей жизни, — резонно заметил царевич и замер в ожидании ответа.
- Обычные люди мерзнут, когда становится слишком холодно, Иван, — серьезно проговорил Первый. — Мы не хотим, чтобы ты мерз.
Остальные умруны согласно закивали.
- Хорошо, — кивнул Иванушка.
Сердце его заколотилось, словно рвалось наружу, во рту всё пересохло, и он понял, что несмотря на одуряющую усталость, уснет он сегодня ночью не скоро, если уснет вовсе.
- Спасибо, — сказал он. — Спасибо… В свою очередь, я бы хотел, чтобы с сегодняшнего вечера у вас снова были имена. Настоящие. Обыкновенные человеческие имена. У каждого человека должно быть свое имя, — снова повторил он, словно боялся, что беда его не понимает. — Понимаете?..
- Мы не люди, Иван, — глухо отозвался Второй. — Мы — умруны. Мы созданы, чтобы…
- Вы были рождены людьми, — упрямо мотнул головой Иван. — И останетесь ими. То, что вы теперь умруны, ничего не меняет. Если я решил, что у вас снова будут имена, значит, так оно и будет. Твое имя будет Кондратий …
Он подходил к каждому солдату, заглядывал ему в лицо и говорил:
- Тебя будут звать Наум… тебя — Макар… тебя — Лука… тебя — Игнат…
За его спиной у костра Агафон приподнялся на локте, выгнул шею, и возбужденно прошептал в прикрытую рыжей лохматой шапкой макушку деду Зимарю, лежавшему к нему головой:
- Он чокнутый, это наш лукоморский царевич… Что он делает, дурья голова?.. Это же умруны!.. УМРУНЫ!!! Давать имена покойникам — это всё равно, что выбивать надписи на надгробных камнях: кроме самого надписывающего это не нужно никому!.. Это же маразм чистой воды!..
- Это ты у нас дубина, мил человек Агафон, хоть и с высшим образованием, — прохрипел в ответ старик и покачал головой, словно дивясь такой необыкновенной несообразительности там, где ее, вроде бы, быть и не должно. — И чему вас только в школе учат…
Утром, едва царевич продрал глаза и пришел к выводу, что то, что он спал, ему приснилось, так как человек, который спал всю ночь, не может чувствовать себя таким разбитым и не выспавшимся, к нему подошел один из умрунов и почтительно доложил по уставу:
- За ночь мы осмотрели местность, Иван. На западе, в полукилометре от лагеря, найден родник. К юго–востоку отсюда, километрах в семи с небольшим, есть дорога, которая ведет в деревню. До нее еще километров десять. В саму деревню мы не заходили, и дальше не разведывали. Посторонние не проходили. Больше ничего значимого обнаружено не было. Доложил Кондратий.
Сонный мозг Иванушки машинально отметил, что Кондратий — это который с тонким шрамом над левой бровью (надо запомнить, и вовсе они не на одно лицо), и только потом осознал, что ему только что сообщили о том, что недалеко отсюда (если сравнивать с расстоянием до Лукоморья) находится человеческое жилье. Жилье, в котором есть горячая печка для просушки Масдая и, если уж совсем повезет, опытная бабка–травница или мудрый знахарь, которые смогут позаботиться о расхворавшемся деде Зимаре…
Дед.
При мысли о нем лукоморец проснулся окончательно.
Дед не спал всю ночь — совсем как тогда, на чердаке домика в горах, когда им пришлось оставить больного старика на попечение хозяина и уйти навстречу ехидно ухмылявшейся — наверное, в предвкушении чего–то приятного — судьбе [108]. Иван вставал через каждые десять минут то чтобы проверить, не сбросил ли в беспамятстве больной мокрое полотенце со лба, то чтобы снова намочить его, то напоить старика…
Вода в обеих флягах скоро кончилась, и он попросил кого–то из умрунов, кто оказался ближе к нему на тот момент, попробовать поискать поблизости какой–нибудь родник, ручей, речку, море, океан — короче, любой источник холодной воды, годной для смачивания их полотенца — куска желтоватой грубой ткани, вышитой по краям лошадиными головами — прощальный подарок жены Керима бывшим пленникам.
Кто–то, кажется, Терентий, нашел родник и принес воду, но остальные продолжали поиски, и вот — деревня…
Деревня — это хорошо.
Иван усилием воли, которого Агафону хватило бы, чтобы на голой земле разжечь костер высотой с трехэтажный дом и такой же площади, открыл нараспашку мутные глаза, сфокусировал их в районе Кондратия (погрешность — плюс–минус метр) и расплывчато кивнул:
- Спасибо… Передай, пожалуйста, остальным, что мы сейчас встаем, завтракаем, собираемся и идем в деревню, которую вы нашли. Чтобы все были в сборе.
Опрос компаньонов показал, что их отношение к принятию пищи ничуть не изменилось со вчерашнего дня. У него самого даже мысль о еде вызывала тошноту.
Впрочем, как и все остальные мысли, кроме сладкой, манящей, обволакивающей мысли о сне.
На то, чтобы поднять специалиста по волшебным наукам, ушло как минимум сорок минут. Но если бы в ход не пошла тяжелая артиллерия в виде сообщения о близкой деревне, где, наверняка, есть маленькая теплая избушка с широкой кроватью, мягкой периной, выводком толстушек–подушек и уютным разноцветным одеялом, которые ждут — не дождутся его, Агафона, прибытия, то поднять его смогли бы только трубы Страшного Суда, и то лишь ближе к оглашению приговора.
Одного взгляда на деда Зимаря было достаточно, чтобы понять, что без носилок тут не обойтись.
С помощью умрунов с сооружением носилок они справились быстро, и после того, как общими усилиями стенающий и причитающий на разные голоса чародей был водружен на ненавистного ему коня, дед погружен на носилки, а Масдай занял непривычное ему место в седле, отряд тронулся в путь.
До лесной дороги оказалось не семь, а все десять с лишком километров [109], но, в конце концов, стена деревьев неожиданно расступилась просекой, и две наезженные, поросшие редкой хилой травкой колеи пригласили путников последовать за ними к долгожданной деревне, скромно укрывшейся где–то в самом сердце леса.
Проехав еще километров пять, специалист по волшебным наукам запросил привала. Сделал он это простым, но эффективным способом: так же молча, стиснув зубы, как ехал всё это время, он скатился с переворотом по боку коня прямо под ноги замыкавшим их походное построение умрунам и мешком повис на поводе.
Конь, удивленный маневром седока, вопросительно заржал и, не дождавшись ни ответа, ни дальнейших указаний, остановился.
Отряд тоже.
- С тобой всё в порядке? — тоже не слишком грациозно спешился Иванушка и кинулся к распростершемуся в утрамбованной колее магу.
- Кроме того, что из всего тела я чувствую только одну его часть, и лучше бы я ее не чувствовал? — приоткрыл глаза чародей и взглядом умирающей собаки заглянул в обеспокоенное лицо склонившегося над ним друга. — Если не считать такой мелочи, то да, я в отличной форме.
- Но ты же сам понимаешь, что мы должны торопиться…
- Я не жалуюсь, — стоически приподнялся на локте маг и мужественно выдвинул вперед нижнюю челюсть, сильно рискуя обрести нежелательную чувствительность еще и в прикушенном языке. — Кто сказал, что я жалуюсь?
Несмотря на несколько искусственные потуги на героизм и несгибаемость, вид у волшебника был такой, что ему не нужно было утруждать себя словесными жалобами.
- Нет, конечно, ты не жалуешься, — вздохнул царевич, поднялся на ноги, повернулся к умрунам, собравшимся вокруг них, и объявил во всеуслышание: — Объявляю привал на десять…
Взгляд на Агафона.
- …двадцать…
Взгляд на Агафона.
- …тридцать…
Взгляд Агафона, под которым дрогнуло и без того не черствое сердце лукоморца.
- …сорок минут.
Чародей с блаженным стоном выпустил из рук повод, перекатился на другой бок, оказался на травке обочины и, отрешенно улыбнувшись, закрыл глаза, вытянулся во весь рост и замер.
Единственным желанием Иванушки было упасть рядом и заснуть, но его удержало осознание того, что если сейчас он остановится, сядет и прикроет глаза хоть на минутку, то откроются они у него лишь на следующий день.
И не исключено, что к вечеру.
Поэтому, с завистью посмотрев на Агафона и деда Зимаря, задремавшего на своем ложе из бурки и сухой травы на плечах четырех умрунов, царевич изобразил на измученном лице подобие улыбки и, с трудом переставляя затекшие ноги, двинулся по дороге вперед, обозревать окрестности.
Вся беда тут же, не сговариваясь и не дожидаясь приказа, зашагала за ним вслед.
- А вы куда? — с несколько сонным удивлением обернулся Иван на свой эскорт.
- Мы должны охранять тебя, — торжественно напомнил ему Панкрат.
- Спасибо за заботу, но я никуда не ухожу, а тут мне ничего не угрожает, — улыбнулся царевич. — Поэтому отдыхайте, оставайтесь в лагере. Охраняйте лучше мага и деда — им ваша помощь нужнее.
Умруны обернулись, скользнули оценивающим взглядом по старику, презрительным — по специалисту по волшебным наукам, и снова повернулись к Ивану.
- Им не нужна наша помощь, — упрямо мотнул головой не убежденный командиром Фома.
- А еще у нас приказ, — хитро прищурился нащупавший брешь в рассуждениях Ивана Кондратий.
- Но я просто хочу пройтись, погулять, проветриться, побыть один!.. — взмолился лукоморец.
- Ваш… Иван имеет на это право, — ровно кивнул Терентий. — Ты побудешь один, а мы побудем рядом.
- Но если вы будете рядом, я уже не буду один! — резонно указал на очевидное несоответствие Иванушка.
- А сколько тебя будет? — непонимающе нахмурились умруны.
Иван, потеряв на время дар речи, развел руками и сдался.
Но не без боя.
- Хорошо, — кивнул он гудевшей как улей в рабочий день головой в знак согласия, и заодно отгоняя притаившийся в засаде сон. — Только со мной пойдет… один солдат. Остальные пусть останутся тут.
И поспешно добавил, видя полтора десятка зарождающихся возражений:
- Это тоже приказ.
Умруны переглянулись, и из строя вышел Кондратий, на долю секунды опередив остальных.
- Пойду я, — сухо, но непреклонно произнес он, и все, включая Иванушку, согласились.
Пройдя пару–тройку сотен метров, Иван смутно — как, впрочем, все, происходящее вокруг него — понял, что избранный им метод оставаться в состоянии бодрствования нуждается в серьезной доработке.
Предпочтительно в лежачем положении.
Если послушные ноги неохотно, но двигались, поочередно оказываясь одна впереди другой, как и хотел их хозяин, то безответственные и бессовестные глаза закрывались на ходу сами собой, а ему коварно демонстрировали цветной широкоформатный трехмерный сон о том, что всё в порядке, что идет он по заросшей травой старой колее, а рядом шуршат желтеющей листвой подпирающие небо деревья и терпко пахнет сыростью и грибами…
Тряхнув головой, Иванушка на мгновение выныривал в реальность, успевал заметить под ногами дорогу и убедиться, что всё действительно в порядке, но усталость и бессонные ночи мгновенно брали свое, походя прихватывая и чужое, и царевич снова, мягко покачиваясь на волне сна, погружался в сладкое забвение…
В очередной раз он досрочно вырвался на поверхность сна оттого, что его кто–то окликнул.
- Кто?.. Что?.. — недоуменно заозирался он по сторонам мутным взглядом и увидел рядом с собой умруна. — А–а–а!!!.. А–а–а… Это ты… Ты меня звал?..
- Так точно, — кивнул Кондратий.
- Пора возвращаться? — вспомнил об отпущенном им на отдых Агафону сроке лукоморец.
- Нет еще, — отрицательно качнул головой умрун. — Но, разрешите доложить, Иван, мне не нравится эта тропинка.
- Тропинка?.. Какая еще… — Иван растеряно оглянулся, и только теперь до него дошло, что словно по действию неведомого волшебства дорога у него из–под ног действительно пропала, а вместо нее им с Кондратием втихаря подсунули некогда широкую, а сейчас основательно затянутую упругой кучерявой травкой тропу.
- Ой… — сконфузился лукоморец. — Кажется, мы слегка заблудились…
- Нет, не заблудились. Дорога там, — умрун махнул рукой себе за спину.
- Ну, тогда ладно… — облегченно перевел дух Иванушка и снова нахмурился: — А почему она тебе не нравится? По–моему, тропинка как тро…
И тут умрун бросился на него.
Он ударил Ивана в грудь руками с такой силой, что у того вышибло дыхание едва не вместе с душой, и он отлетел кувырком в придорожную поросль метров на пять, сминая и калеча ветки кустарника и ломкие стебли сухой травы.
Сказать, что после такого полета сон как руками сняло, значит не сказать ничего.
Не давая воли враз взвившимся отчаянным мыслям — одна другой хуже — царевич, едва почувствовав под собой твердую землю, попытался вскочить на ноги, обнаружил, что земля всё–таки в другом направлении, перевернулся на сто восемьдесят градусов, предпринял еще одну попытку — теперь успешную, выхватил меч и, не дожидаясь, пока противник нанесет еще один удар, вслепую взмахнул им перед собой — раз, другой, третий…
Меч со свистом рассекал воздух.
Иван яростно мотнул головой, мазнул рукой по глазам, сметая и размазывая лесную грязь и пыль, и замер.
В нескольких метрах от него, там, где по его представлениям, вполне могла оказаться так внезапно покинутая им тропинка, под огромным, кривым, раскачивающимся во все стороны как от урагана, каркасом шатра кипело сражение.
Иван, не тратя времени на раздумья, откуда на пустынной лесной тропе появилось это архитектурное излишество, бросился туда, но не успел сделать и несколько шагов, как вдруг один из шестов опасно накренившегося нелепого каркаса вырвался из земли, спружинил и ударил его по правой руке.
Меч вырвался из его сжатых пальцев, молнией промелькнул перед глазами, срезал трехлетнее деревце у его головы и глухо шлепнулся где–то за спиной.
Царевич охнул и схватился за ушибленную — точнее, отшибленную — руку. Если бы она оказалась сломанной, он вряд ли бы удивился.
Да что же там происходит?!..
Он едва увернулся от повторного маха не на шутку развоевавшегося шеста, поднырнул под нависшую ветку, которая загораживала от него театр военных действий, и на мгновение остолбенел.
Прямо перед ним на злополучной тропинке, уже едва шевелясь под полупрозрачным белым саваном, лежало нечто, по форме похожее на человеческое тело.
А над ним навис и трудился, не покладая ног, самый громадный паук, какой только мог привидеться самому воспаленному сознанию в самом жутком кошмарном сне.
Темно–красный, почти черный, в редких ярко–зеленых не то пятнах, не то проплешинах голенастый арахнид размером с корову лихорадочно перебирал двумя передними конечностями обматывая то, что минуту назад было солдатом из его отряда, толстой, матово блестящей, упругой на вид паутиной.
Шестью остальными ногами, похожими на изломанные спицы гигантского зонтика, и которые Иван принял раньше за подпорки чудовищно нелепого шатра, он деловито упирался в землю.
Умрун под переливающимся серебристым слоем смирительного кокона слабо шевельнулся и затих, и сердце Иванушки пропустило удар: успел паук укусить свою жертву и парализовать ее, или это нити паутины были настолько прочны, что даже гвардеец Костея не мог их разорвать?..
- Беги… Иван… спасайся!.. — донеслось сдавлено изнутри паутинной оболочки, и лукоморец словно очнулся.
Меч!!!
Где меч?!..
Счет пошел на секунды.
Иванушка рванулся обратно в лес, по своим следам.
Вот срезанное будто ножом деревце…
Помятая трава…
Разбитый вдребезги куст…
Сломанные ветки…
Он метнулся направо, налево, вперед — да где же он?!..
- Беги… беги… — донеслось до него на грани слышимости.
Вот!!!
Меч лежал на кривом, кишащем рассерженными хозяевами, муравейнике, но царевичу было не до праведного гнева обиженных насекомых.
Он схватил оружие левой рукой — про правую как минимум на неделю можно было с чистой совестью забыть — и бросился назад.
Кондратий, опутанный тошнотворно поблескивающей липкой даже на вид паутиной, лежал поперек тропы и не двигался, а арахнид склонил над ним свою багровую голову с тяжелыми воронеными челюстями, словно примеривался, с чего лучше начать обед.
- Ах ты… — Иван осекся, не в силах подобрать оскорбление, отражающее его душевное состояние, но в нем не было необходимости.
Враг заметил его и без этого.
Кривые шесты–ноги медленно задвигались, словно в па причудливого танца, и паук повернулся к нему передом, к лесу задом.
Восемь черных, злобно блестящих шариков–глаз [110] вперились в него, будто оценивая с точки зрения кулинарной привлекательности, возможных органолептических характеристик, калорийности и содержания белков и углеводов [111].
Челюсти, похожие на огромные мощные клещи, задумчиво смыкались и размыкались, словно паук пожевывал губами, решая жизненно–важную для него проблему.
Иванушка смахнул волосы со лба, недобро прищурился и без дальнейших предисловий ринулся в атаку.
Но не дремал и паук.
Оценка была дана, во–первых, быстро, во–вторых, положительная, и исполинская тварь решилась на упреждающий удар.
Она кинулась на второе блюдо так, словно не ела полгода, и жвала встретились с мечом на полпути.
Если бы у пауков были голосовые связки, этот бы сейчас с удовольствием взревел: черный клинок просвистел у самой его морды и одним махом лишил его половины жевательного аппарата.
Ошалевшая от неожиданности и боли тварь покачнулась, и царевич, пробежав по инерции несколько шагов вперед, оказался под самым брюхом врага.
- Ага!!!.. — злорадно выкрикнул лукоморец и подпрыгнул, целя вонзить свое оружие в литое круглое пузо паука, но тот, наученный горьким опытом, поспешно выпрямил ноги.
Иван подпрыгнул.
Потом подпрыгнул еще раз, еще и еще…
С таким же успехом он мог стараться допрыгнуть до потолка в зале пиров в родном дворце в Лукоморске.
- Ах, ты!.. — Иван метнул по сторонам кровожадный взгляд и бросился к толстым жердеобразным ногам противника, но тот снова оказался быстрее.
Он шустро отскочил, словно к лапам его были привязаны пружины, кинулся в одну сторону, в другую, и заметался, закружился, затанцевал вокруг Иванушки, казалось, без труда уворачиваясь от его неуклюжих выпадов с неудобной левой. Тот очертя голову бросался за ним, норовя рубануть то по голове, то по лапам, то по животу — смотря что казалось ближе — но каждый раз промахивался или оказывался в намеченной точке на долю секунды позже, чем ее покидал паук.
Казалось, эта игра в салочки могла продолжаться бесконечно, распаляя одну сторону и доводя до белого каления другую, но вдруг нога царевича зацепилась за что–то, и он упал.
Он тут же попытался было вскочить, но к ужасу своему почувствовал, что не может оторваться от земли.
Рискуя заработать вывих органа зрения, не спуская одного глаза с врага, выжидательно замершего на тропе над неподвижным телом Кондрата, он скосил второй глаз на землю, и самые худшие опасения стали явью.
Он лежал на толстых, упругих серебристых шнурах, беспорядочно переплетшихся на траве, словно клубок пряжи, размотанный очень энергичным котенком.
Лукоморец ударил по ним мечом, но их было слишком много: разрубив одну нить, клинок тут же запутывался и приклеивался сразу к десятку других.
Если бы он попробовал изрубить на кусочки тесто в квашне, эффект был бы точно таким же.
Паук прищурил все восемь очей размером с биллиардный шар и осторожно сделал шаг в сторону трепыхающегося как жужелица противника.
Царевич яростно дернулся, прилип еще крепче, в отчаянии выкрикнул: «Помогите!» и прислушался.
Безответная испуганная тишина окружала поле битвы.
Кроме его рваного дыхания и шороха желтеющей травы под ногами паука — ни единого звука. Видать, далеконько его занесло: кричи тут — не докричишься, зови — не дозовешься…
Чем больше муха бьется в паутине, тем сильнее запутывается, вспомнился ему вдруг давно пропущенный мимо ушей школьный урок естествознания, и Иванушка криво усмехнулся.
Он не муха. Ему хватит и этого.
Он должен экономить силы, чтоб продать свою жизнь подороже.
Подходи сюда, букашка, не стесняйся.
Чтобы запеленать меня, как Кондрата, тебе придется решиться подойти ко мне поближе.
Иван взял наизготовку с трудом высвобожденный меч и прижался спиной к бледно–сиреневому стволу дерева в ожидании новой атаки.
Создавалось впечатление, что паук тоже понимал свои перспективы, и поэтому не спешил бросаться в последний и решительный бой, и лишь переминался с ноги на ногу, снова задумчиво пожевывая остатками клещей–жвал, больше всего напоминая теперь голодного беззубого старика перед тарелкой сухарей.
И откуда только этот проклятый зверь на их головы сва…
Вот.
Шальной взгляд Иванушки на мгновение оставил погруженного в тягостные раздумья арахнида и, словно по наитию, поднялся выше.
Прямо над тем местом, где стоял сейчас паук и где, похоже, он напал на них всего несколькими минутами раньше, над тропой причудливой аркой выгнулось незнакомое дерево с розоватой корой.
От которого свисала вниз, к хозяину, толстая, как трос и натянутая, как струна, паутина.
«Пауку повезло», — на удивление отстраненно подумалось Ивану. «Нашел как–то и зачем–то странно согнувшееся в удачном месте дерево — никогда не видел, чтобы деревья так круто дугой загибались — подвесился к нему, и пожалуйста — тут же «кушать подано» …»
Взгляд царевича скользнул дальше по розовому стволу, и он с удивлением увидел, что верхушка выгнутого дерева соприкасалась, сливаясь, с макушкой дерева, выбранного для него злым роком в качестве последней линии обороны.
Налетел порыв ветра, осыпал поле боя, паутинный лабиринт и бессильно сжимающего рукоять меча лукоморца голубовато–желтыми листьями, и в поредевшей кроне, на самой верхушке, на солнце сверкнули плотные серебряные нити.
Так вот оно что!..
Оно не просто так согнулось — паук его привя…
Не дожидаясь, пока Иванушка додумает свою умную мысль, арахнид пришел к выводу, что враг разбит и деморализован, и решил перейти в контрнаступление.
У Ивана не было большого выбора.
Чтобы не сказать, что выбора у него не было вообще никакого.
Он извернулся, обхватил сгибом локтя раненой руки гладкий сиреневый ствол, приподнялся, на сколько его отпускала от земли жадная паутина, вытянул руку, и изо всех сил взмахнул мечом, разрубая дерево на две части.
Долю секунды, показавшуюся часом, ничего не происходило, и сердце царевича начало медленное и болезненное путешествие в его же пятки, как вдруг…
Розовое дерево, почувствовав, что его больше ничто не удерживает в скрюченном положении, возбужденно задрожало листвой, тряхнуло ветками и гордо выпрямилось во весь свой двадцатиметровый рост.
Изумленный паук, не успев сообразить, что происходит, со свистом взмыл в небо, словно очень большой и безобразный мячик на резиночке в руках шаловливого мальчишки.
Когда он достиг высшей точки, под тяжестью жирной туши паутина, связывающая его с деревом, оборвалась, и он со скоростью ураганного ветра понесся по баллистической траектории куда–то в лесную глушь.
Несколько секунд спустя с той стороны до Ивана донесся резкий разноголосый треск, сочный шмяк и — тишина.
Розовое дерево стояло, рассеяно покачивая узловатыми ветками под легким ветерком, и кудрявая верхушка его, сиреневого, дерева свисала на серебристой паутине будто экзотический лесной орден за спасение погибавших.
Еще на подходе к их импровизированному лагерю царевич услышал все признаки невероятного оживления, возбуждения и даже исступления, которые были тем удивительнее, что исходили, похоже, от одного человека.
- …Да что же вы стоите, как болванчики!.. Помогите мне!.. Ну, же!.. Нет, вы только посмотрите, вы только поглядите!.. Это невероятно!.. Это восхитительно!.. Мы же с вами тысячники! Нет, десятитысячники! Да что там — стотысячники! Миллионеры!.. Да не стойте же вы просто так!.. Я вам приказываю!.. Я прошу!.. Дед, ну скажи же ты им!.. Пусть помогут!..
Завернув за поворот, Иванушка увидел специалиста по волшебным наукам, с бешеным азартом исполняющего какой–то древний языческий шаманский танец, но какой именно — дождя, плодородия, снижения налогов или еще чего — это и предстояло выяснить.
- Агафон, что тут у вас за праздник? — удивленно окинул он взглядом яростно подпрыгивающего чародея, приподнявшегося со своей растительной подушки деда и толпу неизменно хладнокровных [112] умрунов.
- Иван!.. — с облегчением выдохнул маг. — Наконец–то! Что у тебя с рукой?
- Мы…
- Ты, пока там гулял, тут такое пропустил! Мы лежим, отдыхаем, даже спим, и тут вдруг — У–У–У–У–У–УХ!.. БАЦ!.. ХЛОП!.. Или, скорее, даже ШМЯК!.. Прямо с неба вон туда, в те кусты падает что–то громадное!!! Меня как пружиной подкинуло! Я вскочил, да как побегу!!!.. В смысле, я пошел смотреть, что там такое на нас обрушилось, я имел в виду…
- Пошел смотреть, что такое на нас обрушилось, когда мы его поймали метрах в двухстах отсюда и притащили обратно, он забыл упомянуть, — невозмутимо дополнил рассказ Панкрат, и его товарищи торжественно кивнули, подтверждая истинность слов гвардейца.
- Я просто спросонья перепутал направления, — высокомерно фыркнул чародей, и умруны снова с готовностью закивали с напряжено–серьезными лицами. — Ну, и вот… Так что, ты говоришь, у тебя с рукой?
- Я…
- Ну, это еще ничего. Так вот. Я пошел к месту падения, чтобы разузнать, что за неопознанное метеорологическое… метеоритное… метеорное… явление на нас упало, и увидел — угадай что!.. вернее, кто!.. то есть, кого!..
- Ну…
- А вот и не угадал! — если бы у Агафона было не тридцать два, а триста двадцать два зуба, его торжествующая улыбка сейчас продемонстрировала бы их все. — Это был самый огромный, самый громадный, самый жуткий паук, упоминание о которых можно найти только в самых редких и древних фолиантах! Он упал на нас с неба, представляешь!.. Кстати, почему ты не говоришь, что у тебя с рукой?
- Это…
- Ну, слушай дальше! Про пауков таких размеров я не читал ни в одной книге… Правда, я не так уж много их и читал, но всё равно! Это же редчайший вид и экземпляр! И, самое главное, абсолютно дохлый!
- Почему самое главное? — непонимающе нахмурился Иванушка.
- Потому что я их живых до смерти боюсь, — покосившись направо и налево, нет ли поблизости подслушивающих арахнидов, способных в будущем употребить во вред ему, волшебнику, сие тайное знание, сконфужено признался маг. — А если мы такого страшилища в ВыШиМыШи привезем, то заработаем кучу денег! А из него сделают чучело, поставят в Круглом зале, потому что в кабинете насекомологии он точно не поместится, а к постаменту прикрутят табличку с моим именем!.. А если еще и сочинить правдоподобную историю о том, как я его победил!.. Естественно, при помощи моей магии… Так что у тебя с рукой, ты говоришь?..
- Поскользнулся, упал, — кривясь от боли в раздувшемся, как подушка, запястье, хмыкнул лукоморец, раздумывая, стоит ли рассказывать о том, как он заснул на ходу и едва не стал пунктом меню этого самого бесценного и редкого кандидата в учебные пособия.
Но Кондрат опередил его.
Покрытый остатками паутины, которые, как они не старались, полностью отодрать не смогли, облепленный пылью и сухими листьями и травинками, словно не слишком опрятный лесной дух, он выступил вперед из–за спины царевича и безэмоциональным ровным голосом изложил всё, что с ними произошло с той секунды, когда на их голову упало это будущее чучело с паутинным ковриком в похожих на шесты лапах.
- Иван спас меня, — бесстрастно закончил он свой рассказ, и четырнадцать пар недоверчивых глаз его товарищей по оружию впились в его спокойное, хоть и не слишком чистое, лицо.
- Иван меня спас, — настойчиво повторил Кондрат, и умруны дрогнули.
Казалось, с ними что–то случилось, что–то важное и странное, чего никогда в истории гвардии царя Костей еще не было, но всю необычность момента испортил маг.
- Ка–абу–у–уча–а–а!.. — прошипел он восхищенно, ревниво прищурился и замычал, как будто у него разом заболели триста двадцать два зуба. — М–м–м–м!.. У–у–у–у!.. Ох, жалко–то как!.. Жалко, меня там не было!.. А то уж я бы…
- Мы тоже об этом пожалели, — невозмутимо кивнул Кондратий, и остальные четырнадцать гвардейцев поспешно отвернулись — не исключено, что–то скрывая от не заподозрившего подвох чародея.
Но тут ему пришла в голову новая мысль.
- А он успел тебя укусить? — загорелись глаза Агафона, а руки сами потянулись к записной книжке.
- А что? — недоуменно уточнил Кондрат.
- А то, что я читал в одной старинной рукописи, что был однажды случай, когда человека укусил почти такой же паук, и у него… у человека, то бишь, конечно, началась страшная болезнь: развилась мания преследования, мания величия и просто паранойя. Он стал покрываться синими и красными пятнами, скакать по стенам, вырабатывать паутину…
- Чем? — тупо уточнил дед Зимарь, снова оторвав по такому случаю голову от подушки из травы на своем ложе.
- Что — чем? — не менее тупо переспросил недовольный волшебник, влет сбитый с интересной мысли.
- Чем он стал вырабатывать паутину, я говорю. У паука ведь паутина вытягивается из…
- Знаю, знаю, — отмахнулся Агафон и задумался. — В рукописи, по–моему, об этом не упоминалось, но, наверное, само собой разумеется, что и он — так же? Чем ему ее еще вырабатывать? Не руками же?.. Но я вам не про это битый час уже талдычу. Я прошу, нет, настаиваю, чтобы мы немедленно вытащили это чудище оттуда и взяли с собой!..
- Нам только этого паука еще не хватало, — устало ухмыльнулся лукоморец, и, к своему удивлению, получил горячую поддержку от волшебника:
- Вот–вот! Хоть один понимающий человек нашелся! Я им это уже три часа внушаю, что нам не хватает именно его, а они — хоть бы что!..
В конце концов, разошедшегося не на шутку и позабывшего о своих печалях и страдания Агафона удалось убедить, что огромную, местами лопнувшую, местами насаженную на обломки деревьев тушу паука сейчас никуда не надо везти, а следует оставить там, где она лежит, и предоставить заботам муравьев, личинок и прочей насекомости. А на следующий год, если уж так ему захочется, можно будет приехать сюда и забрать то, что от нее останется — то есть, шкурку. И хлопот меньше, и везти легче.
Подумав, поморщившись и посомневавшись вволю, чародей неохотно согласился, и кавалькада снова продолжила путь.
Деревня возникла из леса без предупреждения: дорога петляла и путалась между незнакомых путникам деревьев странной наружности и свойств, огибая кусты, пни и муравейники, и вдруг вместо очередной заросли из поросли взгляд Иванушки уперся в забор — крепко сбитый из струганных досок высотой в полтора человеческих роста, серый от времени и непогоды, обросший местами паутиной (к счастью, обычной) и занозами.
Ознакомив пришельцев с изнанкой сельского быта, пронырливая дорога ловко огибала угол крестьянской усадьбы и устремлялась вперед, превращаясь из скрытной и уклончивой лесной странницы в прямую гордость деревни — главную улицу, неровную, широкую и пыльную, как любая ее сестрица в Лукоморье.
При воспоминании о доме у Иванушки перехватило дыхание, и наружу вырвался не приличествующий странствующему воину грустный вздох.
Агафон и дед Зимарь, покинувший по случаю посещения незнакомой деревни свои носилки и поддерживаемый теперь заботливо умрунами под локотки, с любопытством вертели головами по сторонам, разглядывая одинаково высокие и глухие заборы, подпертые поленьями ворота и двери, аккуратные палисаднички перед домами и наличники с резным орнаментом из трав и цветов.
Путники неспешно продвигались вперед, и кажущаяся, на первый взгляд, простой задача — попроситься на постой — с каждым следующим оставшимся за спиной домом начинала казаться невыполнимой: все люди, словно сговорившись, куда–то подевались, оставив вместо себя закрытые окна и двери да собачий лай.
Так они пересекли всю почти всю деревню.
У ворот одного из домов на самой окраине — там, где кончалась улица и снова начинался лес — лежало, почти полностью перегородив дорогу, огромное, выдолбленное из половинки колоды, пустое корыто.
- Ишь ты, — неодобрительно просипел дед Зимарь, не переставая расчесывать на ходу спутавшуюся за время, проведенное в горизонтальном положении, седую шевелюру и бороденку, пропуская через них узловатые пальцы. — Выбросили, называется… Покололи бы хоть на дрова, что ли, если уж такое доброе корыто им помешало, или людям бы отдали. А то выставили — ни пройти, ни…
На этих самых словах старика ворота приоткрылись, и взглядам неудачливых квартирантов предстала тощая, обтянутая полушубком из разномастных шкурок зверей неизвестной породы, спина.
Со двора донесся звонкий детский голосок:
- Вы погодьте, не торопьтесь, не торопьтесь, сейчас тятька с речки придёть, вам сам всё донесеть, да еще и рыбой вам поклонится!..
- Есть мне когда тятьку твоего ждать, — пробурчал недовольный скрипучий голос, и наружу показалась его и полушубка обладательница со своей волочившейся по траве двора ношей — выцветшим, залатанным огромной бело–зеленой круглой заплаткой мешком, бугрившимся крупной картошкой. — А рыбу пусть мне домой принесет — чай, помнит, где я живу.
Повязанная цветастым платком голова повернулась к прохожим, и суровый взгляд холодных синих глаз из–под кустистых бровей пронзил их насквозь.
- Бабушка, я вам сейчас помо… — сделал шаг по направлению к старухе царевич, но чуть не был сбит с ног дедом Зимарем.
- Разрешите, барышня? — подскочил он к старухе и бережно перехватил ее мешок. — Вам куда доставить? Направо? Налево? Мы мигом — бегом да ладом, оглянуться не успеете, как всё будет в полном порядке, как огурцы на грядке!
Бабка от неожиданности выпустила из рук свое имущество и захлопала глазами.
Дед по–молодецки выпятил грудь, подкрутил белый ус, хрипло откашлялся и заговорщицки подмигнул.
- А что вы делаете сегодня вечером? — интимно прогудел он в нос.
- Я… — сбилась и покраснела неожиданно даже для себя старушка. — Я… занята по хозяйству…
- А мы вам можем помочь, — предложил дед Зимарь, всем своим видом показывая, что под нейтральным и не компрометирующим девичью честь «мы» он, без тени сомнения, подразумевал только «я», «я» и еще раз «я». — Только скажите, что вам надобно: мы ведь и пилить–строгать–приколачивать, и печку класть, и огород перекопать, и деревья обрезать можем, и бортничать способны, и колодец выкопать могем, и вообще…
- Ты за себя говори, — возмущенный одной мыслью о том, что кто–то подумал, что его можно заставить печку строгать, деревья выкапывать или огород приколачивать, покосился на деда чародей. — К тому же мы пришли сюда с другой целью, если ты помнишь.
- Да, — располагающе улыбаясь, присоединился к разговору Иванушка. — Не знаете ли, бабушка, кто тут на пару дней постояльцев может принять?
- Такую–то ораву? — с сомнением оглядела отряд старуха, и взгляд ее снова непроизвольно остановился на деде Зимаре.
Тот умоляюще вскинул брови домиком.
Старушка, словно обжегшись, поспешно отвела глаза и приняла такой вид, словно дед–путешественник ее сто лет не интересовал и еще столько же не будет.
- Да мы тихие, и спать можем на сеновале, — поспешил пояснить лукоморец, не заметив безмолвного диалога.
Старуха помолчала, сведя брови над переносицей, пожевала тонкими бесцветными губами, потерла подбородок крючковатыми пальцами и снова обвела цепким взглядом путников.
- А что хозяева за это будут иметь? — придя для себя к какому–то заключению, как бы нехотя поинтересовалась она, тщательно избегая глядеть на Зимаря.
- Заплатить у нас нечем, — со вздохом признался Иван, — но мы по хозяйству отработаем, что они попросят.
Старик молодецки крякнул и демонстративно приподнял мешок с картошкой до уровня коленок.
Подвиг его остался так же демонстративно незамеченным.
- Ну, ежели отработать обещаете… — с видом, громко восклицающим «ох, смотрите, люди добрые, нашла, кому поверить, дура», проговорила старушка и оглядела с головы до ног притихших в ожидании решения путников, не забыв пропустить старика.
- Мы ведь всё умеем, у нас работа в руках горит! — орлом (правда, несколько взъерошенным, потрепанным и ощипанным за время болезни) глянул на сомневающуюся пенсионерку дед, сделал шаг вперед, покачнулся и выронил мешок.
Заплата оторвалась, и освобожденная картошка, радостно и звонко подпрыгивая, разбежалась по улице, куда глазки глядели.
Путники, как ястребы за цыплятами, кинулись за ней.
- Ну, если и впрямь всё умеете… — не смогла скрыть усмешку, переходящую в улыбку, старуха и, метнув настороженный взгляд на деда Зимаря — не заметил ли, не воспринял ли неправильно — поспешно прикрыла лицо рукой.
Дед заметил и все воспринял совершенно верно, и с новой, удвоенной силой бросился преследовать беглые корнеплоды.
- …я вас к себе возьму, пожалуй, — вынесла решение, понаблюдав с неприкрытым удовольствием за операцией «Перехват» в действии, старушка.
Дед Зимарь остановился, осторожно принял вертикальное положение и украдкой бросил нежный благодарный взгляд на предмет своей внезапной страсти.
Ответом была суровая — даже слишком — мина.
- Вот, спасибо! — обрадовался и царевич, выпрямляясь и прижимая к груди одной действующей рукой с десяток кривобоких картошин.
- А где вы живете–то? — заоглядывался Агафон, который выбрал для себя роль держателя мешка и по земле, в отличие от других, не ползал. — Далеко ли отсюда?
- Да я тут рядом живу… — неопределенно махнула рукой направо старуха.
- Как раз что нам и надо было! — победно ухмыльнулся, хлюпнул носом и чихнул дед Зимарь.
- Это хорошо, — согласился маг.
- …километров семь–десять от деревни напрямки, не больше, — скромно закончила бабуля и стрельнула глазами — прямо в сердце несопротивляющегося старика.
- Лучше не придумаешь… — так и сомлел он.
- А что, поближе у вас никто бедных путников не примет? — посуровел и насупился Агафон.
- Теперь уже нет, — со странным удовлетворением произнесла старуха, и Иван ей отчего–то сразу и безоговорочно поверил.
Он понял, что если они сейчас откажутся, то до следующей деревни — не исключено, что лукоморской — им печки не видать.
- Ну, так чё? Передумали, ли чё ли? — обнажила в очаровательной улыбке немногочисленные оставшиеся зубы бабка.
- За вами, барышня — хоть на край света, — умильно скосил на нее слезящиеся очи дед Зимарь.
Иван подумал, что поторопился с выбором квартирной хозяйки, когда та уселась в корыто поверх мешка с отловленной и возвращенной в неволю картошкой, свистнула, гикнула, взмахнула пестом, всё это время скрывавшимся в долбленой посудине, и поднялась в небо, крикнув им, чтобы шли за ней, не отставали и не теряли из виду — искать не станет.
Сомнение стало подтверждаться, когда они, пройдя с лошадьми по кочкам и бурелому километров пять, всё–таки упустили не испытывающее таких затруднений корыто.
Когда же они решили было устроить привал там, где застряли, и уже насобирали веток для костра, и из кустов вдруг появился черный пень с красными резиновыми губами и махнул корнем, приглашая следовать за ним, сомнение перешло в уверенность.
Через час, усталые и измученные, гордо предводительствуемые самодовольным пнем, который — Иванушка мог бы поклясться — специально выбирал дорогу покорявей, они вышли на широкую поляну и предстали перед сплошным высоким забором, опоясывавшим обширную усадьбу старухи.
Над забором, недобро гудя и мерцая, висело мутное облако.
- Что это?.. — подошел поближе любопытный лукоморец, но тут же отпрянул. — Пчелы!.. Да какие огромные!..
- Да это и не пчелы, поди… — болезненно скривился чародей и на всякий случай отступил на шаг и спрятался за умрунов.
- Ты, самое главное, руками не маши, — наставительно прокряхтел дед Зимарь со своих носилок.
- Ну, что? — кисло нашел его взглядом Агафон. — «Лучше не придумаешь»? Да? В такую даль перли, все ноги переломали, и вот тебе прием — пчел спустила! Везет — так сразу и во всём.
Ворота, почти не заметные на общем фоне серого от времени и дождей забора заскрипели, приоткрылись, и из образовавшейся щели показалась знакомая старуха.
- Явились, не запылились, — беззубо ухмыльнулась она и лукаво стрельнула глазами в оживившегося и потребовавшего немедленно поставить его на ноги старика. — Ну, проходите, гости, глодать кости… ха–ха–ха… Извиняйте, что бросила вас на полпути — домой поспешила. Трех мужиков–то здоровых кормить ведь надо, не хухры–мухры.
Иванушка растеряно оглянулся на умрунов: хоть и попали они, похоже, на подворье к местной бабе–яге, а всё же откуда она знает, что его самозваная охрана на ее разносолы не претендует?..
Отвечая на невысказанный вопрос лукоморца, она растянула губы в хитрой улыбке.
- Убыр Макмыр еще и не такое знает, вьюноша.
- П–понял, — ошеломленно кивнул Иван и смирился.
Убыр сделала еще один шаг вперед, и тяжелые ворота распахнулись перед ней и путниками сами по себе. Взмах сухонькой ручки — и гудящее облако на мгновение зависло в воздухе и ринулось на них. Но не успели гости испугаться как следует, как здоровенные лохматые шершни, сделав над ними круг почета, вернулись назад и снова зависли над двором гудящей шапкой.
- Не боись, гостеньки — не укусят. Теперь, — ухмыльнулась Макмыр. — Они вас сейчас знают и не тронут. Пока я не скажу. Хе–хе. Шуткую я. Ну, чего встали, как столбики? Заходите, гостями будете, пока не надоест.
Специалист по волшебным наукам хотел поинтересоваться, кому надоест, но побоялся услышать ответ, и на всякий случай не стал.
Путники первым делом почистили и выбили Масдая и задрапировали его вокруг давно не беленой, но очень горячей печи, после чего наспех умылись и пошли к столу, ведомые головокружительными запахами как самонаводящиеся и чрезвычайно голодные ракеты — отведать от убырских щедрот.
Щедрость ее простиралась на ведерный чугунок с густым наваристым супом, в котором затонул — но не до конца — килограммовый ломоть мяса на мозговой кости, каравай черного хлеба, шаньги — «картовные» и «налХвные», как называла их сама Макмыр, и пресные лепешки с бортиками, наполненные болтушкой из яиц, сметаны, лука и грибов — перепечи.
- Очень вкусно, — работая челюстями и ложкой как заведенный, умудрился произнести и не подавиться Агафон.
- Спасибо, бабушка убыр, — поддержал его Иван и осторожно вложил неуклюжей левой рукой грубо струганную деревянную ложку в рот.
- Наша–то девица на все руки мастерица, — одобрительно закивал взъерошенной головой и дед, аккуратно стряхнул с бороды крошки в ладошку и кинул их в миску.
- Ну уж… — скромно потупилась от похвалы Макмыр, как невеста на смотринах. — Как таким гостям не постараться угодить…
- Постаралась ты, матушка, сразу видно, — стрельнул живыми глазами старик в сторону «девицы», и та зарделась.
- Вот славная женка кому–то достанется, — вздохнул, сокрушаясь, он.
Убыр окончательно смутилась, закашлялась, поправила идеально намотанный платок так, что его перекосило, и поспешила перевести разговор в другое русло:
- А чёй–то это у тебя, мил друг Иван, с правой рукой–то? Ты ить меньше ешь, больше мучаешься. На улюху ты не похож, кажись…
- Поскользнулся, упал… — улыбнулся набитым ртом Иванушка, вспомнив их недавний разговор с волшебником.
- Эт ты приятелю своему расскажи, — обнажила в усмешке все семь зубов убыр и кивнула в сторону чародея. — Мне ведь вашу помощь тоже без оплаты оставлять не след, — ткнула она ложкой за окно. — А со мной по врачебной части из октябричей никто не сравнится, так что, пользуйтесь, пока я добрая.
За окном, как раз напротив вкушающей октябрьской кухни компании, Панкрат и Егор сколачивали из подручного материала лестницу.
Все произошло как в одной лукоморской народной сказке: входящие постояльцы наступили на нижнюю ступеньку крыльца, и она провалилась, изъеденная изнутри в труху жучками. Пошли в дровяник искать доску на замену — не нашли, зато сквозь дыру в крыше увидели небо и тучки. Полезли латать — развалилась под ногами лестница. Стали сколачивать лестницу — треснуло топорище (молотка в хозяйстве убыр отыскать не удалось даже с ее помощью). Стали искать подходящее полено, чтобы вытесать новое — обвалилась поленница, сложенная по–вамаяссьски [113] вдоль забора. Поленица обвалилась — стал виден подгнивший столб и дыра в ограде. Разобрали остатки поленницы, осмотрели всё, и нашли еще пять таких же кривых столбов, готовых подать в отставку в любой момент…
Умруны, бесстрастно обозрев весь затяжной разор в хронической форме, переглянулись, кивнули, и, не произнося более ни слова, разобрали инструменты, распределили обязанности, и сосредоточено принялись за работу.
Дед Зимарь порывался было присоединиться, но Иван при поддержке Агафона и — что самое главное — самой хозяйки, ставшей вмиг ровно в пятнадцать раз заботливей и внимательней — оторвали его от пилы и усадили за стол.
Дозволив гостям дожевать последнюю, тщетно пытавшуюся укрыться от печальной в своей предсказуемости судьбы за краем блюда, шаньгу и оценить всю прелесть и крепость домашней кумышки, убыр тоном, не терпящим пререканий, заставила Иванушку поведать без пропусков обстоятельства утреннего сражения на затерянной тропе.
- …и ты сделал ЧЁ?!.. — восхищенно–недоверчиво прищурила она глаза и склонила на бок голову, словно рассматривая своего гостя в первый раз.
- Перерубил дерево, которое держало его арку, — послушно повторил Иван. — Больше я ничего не мог придумать… Я понимаю, это был не слишком героический поступок…
- Это был единственно возможный поступок, если ты хотел остаться в живых, — фыркнула убыр. — Если бы он был чуток поумнее, он сразу бы забрался по арке на твое дерево и сбросил на тебя сеть, как на твоего солдатика, и одним царским сыном на Белом Свете стало бы меньше. Хоть у него и мозгов с гулькин клюв, а до этого он всё одно рано ли поздно ли додумался, будь спокоен.
- Бросьте, мадам. Пауки не умеют думать, — специалист по волшебным наукам разлепил склеивающиеся от сытости и усталости глаза, вальяжно изрек сей научный факт, и снова прикрыл более чем слегка осоловевшие очи. — Это суеверия отсталых народностей… Персонификация очеловечивания, так сказать… Идеализация анимализма… Метафора мышления… то есть, эпифора… Или метаморфоза?..
- Во–первых, — строго ожгла его взглядом Макмыр, и чародей почувствовал укол словно шилом и подскочил на скамье — глаза широко раскрыты, язык прикушен, — в моем доме срамно не выражаться. Два раза говорить не стану, запомни с одного. А во–вторых, если не веришь — погуляй еще по нашим лесам хоть день. А когда вернешься — если вернешься — вот тогда и расскажешь мне, кто из вас умеет думать, а кто — так. Так что, царский сын, ты еще легко отделался. Я баньку протоплю, и мы твою руку поправим. Помнем, пошепчем, компрессик сделаем на ночь, отварчик попьешь — утром как новый будешь.
Дед Зимарь при этих словах натужно закашлялся, закатив глаза, захлюпал, затрубил носом, словно стадо слонов, и задышал полной грудью со свистом и хрипом, как дырявая гармошка.
- Ладно, уж. И тебя, старик, заодно полечу, — правильно поняла намек и холодно взглянула на него убыр, но дед довольно прикрыл хитрые глаза: за февральским холодом он угадал мартовскую оттепель, апрельское таяние и майское цветение.
- Спасибо… До смертушки не забуду доброту твою да заботу, барышня… — просипел он и зашелся в кашле.
- Раньше времени не благодарят, — сухо ответила Макмыр, не глядя на пациента, и стала подниматься из–за стола. — Сейчас посуду уберу, да за баньку примусь.
- А куда ее убирать надо, бабушка убыр? Мы вам поможем, — вызвался лукоморец.
- Да–да, — закашлялся старик, — эт мы мигом, моргнуть не успеешь, барышня, как твоя посудина по кухне летать будет да блестеть!
- А на двор ее убирать надоть, там стол есть, — кивнула в сторону расположения вышеупомянутого стола убыр. — А рядом с ним чан с водой, лыка пук и туес с золой. Да только ты, герой с одной рукой, сидел бы уж. И ты, чихотошный, не суетись. У вас, вон, и здоровых с двумя руками хватает, которые помочь хочут.
Последняя фраза подразумевала явно не Иванушку и не деда Зимаря.
Само подозрение в том, что он когда–либо хотел помочь кому–либо мыть холодной водой в октябре на улице посуду при помощи золы и пучка лыка было настолько смехотворным, что Агафон чуть не прыснул, сочтя его если не за издевку, то за шутку. Но сдавать назад было поздно, и он рассеянно повел плечами, будто мыть посуду ему приходилось на протяжении всей его жизни по пять раз в день, и ни о чем более увлекательном и приятном он и помыслить не мог:
- Это я–то? Посуду? Да легче легкого!
Он вылез боком из–за стола, подошел к открытому окну и окликнул одного из умрунов, деловито обтесывающего новый столб:
- Эй, ты, как тебя!..
- Терентий, — бесстрастно взглянул на него гвардеец.
- Да, Терентий. Я говорю, я сейчас посуду буду подавать, а ты принимай, и где–то тут стол с чаном есть — так на него ставь.
- Я принимаю приказы только от Ивана, — умрун равнодушно отвернулся и снова склонился над своей работой.
- Э–эй!.. — оскорблено воскликнул маг. — Да как ты смеешь!.. Ты, солдафон!.. Иван, скажи ему!
- Терентий? — присоединился царевич к волшебнику.
- Да, Иван, — с готовностью выпрямился он и стал пожирать глазами командира как на царском параде.
- Помоги, пожалуйста, Агафону с посудой, хорошо?
- Будет исполнено, Иван, — умрун воткнул в бревно топор, вытер о штаны руки и встал у окна. — Пусть подает.
Специалист по волшебным наукам хотел было взять со стола первую партию уже составленных друг на друга дедом Зимарем тарелок, но перехватил насмешливо–снисходительный взгляд убыр и взвился.
Ах, так!..
Ах, так!..
Иван, значит, у нас герой, хоть и однорукий, старик — больной, а Агафон — просто убогий, которого можно и шилом на расстоянии?!..
Ну, я ей покажу, что умеет почти выпускник ВыШиМыШи!
Шепталка!
Деревенщина!
Невежда!
Смотри на настоящего мага и учись!..
Ни слова больше не говоря, чародей принял стойку номер два, с презрением отвергнув мысль заглянуть хоть одним глазком в шпаргалку, словно горевшую огнем в потайном месте в рукаве, и гордо, отрывисто, будто отшвыривая от себя, выкрикнул слова заклинания и повел руками, собирая своей волшебной силой все миски, кружки, ложки, ножи, бутыли, чугунки и блюда со стола и отправляя их в окно, прямо в руки терпеливо поджидавшему Терентию.
В кои–то веки, заклинание удалось блестяще.
И даже слишком.
Блестяще — потому что вся утварь снялась со столешницы, как стая вспугнутых уток, и дружно ринулась в окно.
Слишком — потому что, сбив умруна с ног, со скоростью курьерского поезда промчалась к забору, проломила в нем передним чугунком дыру и понеслась дальше, в лес, не иначе, как с серьезным намерением сделать в нем сегодня новую просеку имени себя.
Вслед за нею, жалобно треща и скрипя, в окно пытался и не мог пролезть стол.
За его спиной, обнимая на верящего своему счастью деда Зимаря, согнулась пополам и задыхалась от хохота Макмыр.
Иванушка отвернулся к стене и внимательнейшим образом принялся изучать какую–то трещину в бревне. Плечи его неровно дрожали.
От сдерживаемых рыданий, не иначе.
- Стой!.. — выкрикнула бабка резким, срывающимся от смеха голосом и чиркнула перед собой непослушной дрожащей рукой. — Стойте все!..
С первыми звуками ее голоса стол мгновенно опомнился, поспешно встал на пол всеми четырьмя ногами, устыдился своего легкомысленного поведения и покаянно застыл, словно удивляясь, какая нелегкая в него вселилась.
Издалека, почти из леса, донеся звон падающего железа и стекла [114].
- Ох, насмешил!.. Ох, уморил!.. Ох, распотешил!.. — кряхтя, охая и утирая слезы, убыр оттолкнулась от деда, словно лодка от причала, и подошла к магу, отчаянно в этот момент жалевшему, что он сам не поддался действию своего заклинания, не вылетел в окно и не врезался головой в самое толстое дерево вокруг этой поляны…
- Ну, помог, ну, пособил, мил человек волшебник, нечего сказать!..
…или хотя бы не провалился сквозь пол, желательно к центру Земли…
- Ох, так в моем воздрасте хохотать — и концы отдать недолго!.. Ну, чудо–чаровник!..
…просто отдать концы на месте — тоже неплохой вариант, по крайней мере, гораздо лучше этого, когда приходится стоять перед радующейся непонятно чему старой перечницей и выслушивать то, что и сам давно подозревал… чтобы не сказать, думал… а если еще точнее, знал… причем, совершенно точно…
- Ну, чудодейник… Ну, лиходей… И где вас только такому учат… Ступай теперь, принеси хоть то, чё осталось — мыть–то всё равно надо… И осколки все собрать не забудь: лес загаживать — последнее дело.
- Он не виноват, — выступил на его защиту лукоморец, среагировав на «лиходея» и, на всякий случай, испугавшись за друга. — Он старался, он хотел, как лучше… Только у него иногда… время от времени… почти всегда… так получается… Но он не со зла, бабушка убыр, вы не подумайте!..
- Да уж, со зла такое и не сотворить, — хмыкнула старуха, вспомнив что–то, коротко хохотнула, мотнула снова головой, будто отгоняя назойливую мысленную картину, и, помимо воли не переставая ухмыляться, окинула смешливым взглядом мага. — Силушка–то у тебя прет, как квашня из–под крышки, вьюноша, да только …
- С–сила есть — ума не надо, вы это хотели сказать?.. — выдавил убитый результатами демонстрации оной специалист по волшебным наукам.
- Понимаешь, — одобрительно усмехнулась убыр. — Сила — это еще не все. Даже с такой, как у тебя, без умения ей управлять далеко не уйдешь, хоть все заклинания в мире наизусть выучи. Магия — это тебе не книжки читать, чаровник. Это то, кто ты есть на самом деле.
- Д–да я знаю…
Агафон взглянул на Макмыр как побитая собака, ссутулился, и сделал шаг к двери.
- Извините, бабушка… дурака… Пошел я собирать… что еще можно…
- Я тебе помогу! — присоединился к нему царевич.
- Да ладно, не стоит…
Убыр снова прищурилась, поджала губы, склонила голову набок, оглядела и так, и сяк, и эдак подавленного, расстроенного мага и вздохнула:
- Ох, мужики… Ох, никому не говорите — не поверят… Такая я сегодня добрая, что самой противно. Уговорили. С банькой и с больными вашими управлюсь, и тебе, чаровник, несколько слов найдется. Это тебе не школа твоя с книжками да бумажками, я за тебя возьмусь, как следует.
- Воля ваша, — буркнул Агафон, пожал опущенными ниже некуда плечами и пошел, волоча ноги, к двери. — Учите, коль уж так хочется … Да только не вы первая, не вы последняя.
Через два дня отдохнувшие, откормленные и излеченные от всех реальных и воображенных убыр [115] болячек путешественники стали собираться в путь.
Блаженствующий Масдай был развешен на заборе, чтобы остыл и проветрился перед дальней дорогой, мешок до отказа наполнен продуктовым набором путешественника, умруны в последний раз обрызганы составом, навсегда отбившим запах, доводящий деда Зимаря до озверения [116], и честная компания присела на свежесколоченном крылечке [117] на дорожку.
- Ну, и куда вы теперь? — задала заметно погрустневшая Макмыр вопрос о месте назначения, чтобы отвлечься от других, беспокоящих мыслей.
- Домой, в Лукоморье, — ответил Иванушка.
- В Лукоморье?!.. Так вы из Лукоморья? — искренне оживилась и всплеснула руками старушка. — Что ж ты раньше–то не сказал, мил человек?
- Да как–то не к слову пришлось, — сам недоумевая, пожал плечами царевич.
- Вы там, наверное, всех знаете? — продолжала расспрашивать убыр.
- Н–ну… — озадаченно задумался над вопросом царевич, вспоминая результаты последней переписи населения в ста семидесяти томах.
- А что? — перехватил инициативу маг.
- Да у меня тут надысь за несколько дней до вас девица одна гостила, тоже, говорит, если не врет, из Лукоморья вашего.
- Девица?! — взвился Иван.
- Ну, да, — рассеяно кивнула Макмыр, не замечая волнения царевича. — Я с ней ученицу мою отпустила, Находку, чтоб приглядывала за ней. Так что, ежели вы ее встретите…
- Как ее звали? — Иванушка схватил убыр за плечи и впился в ее лицо отчаянным взглядом, словно от ее ответа зависела его жизнь. — Как звали?..
- Да говорю же я — Находка ее зовут, ладная девка, рыжая, с веснуш…
- Да нет же, как девицу ту звали, с которой…
- Девицу?.. — удивленно нахмурилась Макмыр, откровенно не понимая, как такая мелочь может оказаться важнее того, как выглядит ее единственная и неповторимая ученица, которую лукоморцу предстоит узнать за тридевять земель. — Девицу… Имя у её иноземное… Се… Си… Син… Сер… Ах, да!.. Чё это я… Серафима, конечно. Серафима ее звали. Ну и девка, я вам скажу — та еще штучка. Оторви да брось. С мечом да в штанах как парень бегала. И мальчонка при них еще — охламон еще тот…
- Серафима!!!.. — если бы Иванушка почувствовал еще большее облегчение, он бы взлетел. — Серафима!.. Ну, наконец–то!.. Сенька!..
- Нет, его не Сенька, его Саёк кликали, — гордая тем, что слету вспомнила еще одно иностранное имя, уверенно проговорила Макмыр, но Иван ее не слышал.
- Сенька, Сенька, Серафима, это же супружница моя нашлась!..
- ЧТО–О–О?!..
- Это она, я душой чувствую: она! Больше некому! — Иванушка от счастья разве что не целовал ошарашенную старуху. — Скажите, бабушка убыр, куда они пошли? Они сказали? Сказали?..
- Чудны дела твои, батюшка Октябрь, — благоговейно покачала головой Макмыр и зацокала языком.
Вчера весь вечер был посвящен путниками рассказам о своих приключениях и злоключениях (последних большинство), но как заговоренный, лукоморец не упомянул ни имени разыскиваемой царевны, говоря о ней исключительно «моя жена», ни откуда она.
А Макмыр тем временем не уставала причитать:
- …Вот ить, надо же… как оно как на Белом Свете–то случается… Кто сказал — так сама первая не поверила бы… Как в сказке ить [118]…
- Куда они от вас пошли? — нетерпеливо затряс бабку царевич, но тут же отдернул руки и смущенно заизвинялся.
- Так в Лукоморье твое и пошли, — пожала плечами, простив по случаю такого сказочного совпадения фамильярность лукоморца, и ткнула пальцем в указанном направлении убыр. — Я им колобок спекла аржаной, куда он покатится — они за ним пойдут. Мимо Лукоморья не проскочат, не волнуйся. Точность — плюс–минус сто километров, для страны размера вашей — что муха на печке, и не заметишь.
- Когда они ушли?
- Дня два–три до вашего прихода, — вспоминая, наморщила лоб Макмыр. — Да, так и есть. Два дня. Как раз я за ними два дня порядок наводила, а на третий за картошкой в деревню полетела — тот–то фулюган у меня всё над лесом повыкидывал…
- Два дня! — не помня себя от радости, воскликнул Иван. — Два дня! Они по лесу пешком пробираются, далеко не успели уйти! На Масдае мы их мигом догоним!..
Убыр всё качала и качала головой, как заведенная.
- Ну, ежели она жена твоя, и ежели не убьет тебя когда под горячую руку, и не сбежит от тебя, то будете жить долго и счастливо, это я тебе обещаю.
Агафон и дед Зимарь уже сняли ковер с места его предполетной подготовки и расстелили на дворе поверх слегка вытоптанной многочисленными и энергичными гостями, усыпанной свежей стружкой и опилками, но все еще кудрявой травки с мелкими овальными листиками.
Пятнадцать умрунов и Агафон, немного потеснившись, без особого труда разместились на старом Масдае и уложили в середину мешок с сухим пайком.
Ждали лишь Иванушку и деда Зимаря.
Царевича пришлось ждать недолго: обняв и горячо поблагодарив старушку в последний раз, и напомнив, что коней вместе со сбруей она может продать или подарить кому захочет, он быстро, едва не подпрыгивая от нетерпения поскорее взлететь, присоединился к своему отряду.
Деду же, чтобы проститься, потребовалось намного больше времени.
Он стоял перед зардевшейся и засмущавшейся вдруг непонятно отчего Макмыр, аналогичного цвета и состояния, и нервно бормотал несвязные, ненужные слова, густо пересыпанные поговорками и прибаутками, как балык — специями, получая такие же в ответ, пока не замолк и молча не уставился не на ведьму, не на колдунью, не на какую–то там чуждую убыр — а на свою барышню, за которой хоть на край света.
Говори не то, что думаешь, а что чувствуешь, всплыла у него в сознании единственная здравая мысль за последние пятнадцать минут, и он взял ее за руки.
- Запомни. Я. Обязательно. Вернусь.
- Да кому ты тут… — вырвала руки и начала было ершистую отповедь Макмыр, но осеклась, посмотрела на него как–то странно, и вдруг продемонстрировала ослепительную улыбку во все семь зубов. — Вот что, старик. Встретишь Находку — не забудь передать ей, пусть погуляет по Белу Свету, пока молодая, успеет еще в лесу насидеться.
- Так ты ж, вроде, наоборот… — не понял влюбленный такого поворота событий.
- А теперь — снова наоборот, — капризно повела плечиком, закутанным в самый красивый в ее коллекции платок, бабка. — Подумала я тут — подумала, и решила, что ученица мне еще не скоро понадобится.
- Это почему же? — удивленно заморгал дед.
- Передумала я помирать, — заговорщицки подмигнула убыр и улыбнулась еще шире из–под съехавшего набекрень еще одного платка, серебряного призера ее гардероба: — В двести сорок лет жизнь только начинается!..
Иванушка читал когда–то, что в Стелле есть некий двуликий — или двуличный? — бог, фамилию не вспомнить, у которого вдобавок к стандартно расположенному лицу было еще одно, предположительно на затылке, чтобы он мог смотреть одновременно и вперед, и назад [119]. Зачем ему это было надо — для юного царевича всегда оставалось загадкой не поддающейся уразумению, так как все люди и подавляющее большинство богов прекрасно обходились и стандартной комплектацией.
Но, как бы то ни было, именно это сравнение чаще всего приходило ему на ум, когда он представлял плавно, но проворно выписывающего зигзаги над верхушками лысеющего леса Масдая со стороны — некое престранное существо с напряженно нахмуренными восемнадцатью лицами, уставившимися в разные стороны и боящимися моргнуть из опасения пропустить ту, ради кого вся эта экспедиция и была затеяна.
Несколько раз то умруны, то Иван, то чародей поднимали тревогу, но каждый раз она оказывалась ложной: при ближайшем рассмотрении некто, двигающийся под покровом леса, оказывался то бегущим сломя голову зверем, то мечущейся в панике группой деревенских.
Не исключено, что на неадекватное поведение живых существ внизу несколько влияла идея Агафона: хором, во всё горло, с промежутком в три минуты, выкрикивать имя разыскиваемой царевны.
Так прошел целый день и незаметно наступил вечер, исподволь, но тщательно задернувший шторы облаков и включивший светильник круглой серебряной луны.
Иван вздохнул, признался себе, что теперь их шансы найти Серафиму и ее двор равнялись большому, круглому, как флегматично взирающая на них с темных небес луна, нулю, и дал команду, которую должен был отдать еще час назад:
- Приземляемся…
К его удивлению, даже укоризненно бурчавший голодным желудком последние пять часов Агафон никак не прокомментировал ни задержку с отдыхом, ни запоздалый привал, а дед Зимарь недовольно пробормотал:
- Эх, октябрь на дворе, темнеет больно рано, а то бы еще часа два поискать можно было…
Лукоморец взглянул с благодарностью на друзей, но его эмоции остались для них тайной под покровом ночи…
- Вижу полянку, — прошуршал из–под ног Масдай. — Приготовьтесь к посадке.
Посадка была медленно–вертикальной, так как вся посадочная площадка едва превышала размеры самого ковра, а кисти спереди все–таки пришлось выпутывать из зарослей какого–то невысокого колючего кустарника, который шевелился без ветра и успел намотать их на свои корявенькие веточки и запутаться в них, казалось, сам по себе.
- У, к–кабуча… — простонал маг, почесывая оцарапанную ногу: ему пришлось отступить с полянки, чтобы дать возможность умрунам скатать Масдая и освободить место под костер, и на пути его маневра как назло оказался ближайший родственник того куста.
Дед Зимарь занялся приготовлением ужина — распределением шанег, перепечей и розливом кваса; Агафон, мстительно наломав веток с зловредного куста — любителя чужих кистей и ног — присоединился к Ивану и занялся разведением костра, а умруны разбрелись веером по лесу в поисках хвороста.
Через десять минут всё было готово: куча хвороста высотой с человеческий рост полностью оккупировала один конец полянки, а на другом сгрудились люди, умруны, костер и тепло.
Поужинав и помянув убыр добрым словом, путешественники улеглись на боковую и скоро засопели, провалившись в сон.
Умруны, повиновавшись приказу Ивана не уходить с поляны, встали по ее скромному периметру и уставились в ночь, готовые отразить натиск любого врага.
Не спалось только чародею.
Расцарапанная проклятым кустом нога горела и чесалась, словно к ней приложили компресс из крапивы и муравьев, и уснуть при такой оказии можно было только окончательно, до бесчувствия, измучившись или устав.
Он повернулся на один бок, на другой, попробовал приблизить ногу к теплу огня (стало еще хуже), отодвинуть ее подальше в холод ночи (уперся в умруна), почесать (чуть не взвыл), полить через штанину квасом (взвыл, хоть и тихонько, чтобы не разбудить спящих), и, наконец, пришел к выводу, что единственным средством утомиться до нужной для мгновенного засыпания кондиции является прогулка по ночному лесу.
Стараясь не шуметь (то есть, не ругаться слишком громко), Агафон угрюмо поднялся со своего нагретого места, аккуратно сложил одеяло, раздвинул стену гвардейцев, бросив им: «Я схожу, подышу свежим воздухом», и зашагал вперед, постоянно оглядываясь — виден ли свет костра.
Отблески огня в абсолютно черном лесу были видны издалека, и скоро специалист по волшебным наукам успокоился и перешел на бег мелкой и очень осторожной трусцой, огибая столбы–деревья и заборы–кусты.
Агафон рассудил, что если гулять не перпендикулярно, а параллельно полянке, не выпуская из виду свет, то заблудиться не сможет даже он.
Главное, огибая естественные преграды леса, не терять источник света, их костер, повторял себе он, обходя очередную ощетинившуюся заросль несговорчивой растительности высотой с него самого.
Главное, не терять источник света…
Источник света…
Источник…
Не терять…
Не терять…
Источник справа…
Всё в порядке…
Всё под контролем…
Сейчас обойдем этого врага рода человеческого — и кто только их тут натыкал! — и источник свет у нас будет снова справа, а сейчас он за спиной, и это так и должно быть, всё под контролем…
Маг обогнул, наконец, вставший на его дороге куст, и через несколько шагов уперся в другой, почти такой же; обошел и его, и тут же налетел на третий; пошел вокруг новой преграды, обогнул, прошел несколько шагов, натолкнулся на следующий, повернулся налево, направо, наискосок — всё было словно специально перегорожено тонкими, но гибкими ветками, пучками торчавшими из земли. «Если бы я не знал, откуда берутся веники, я бы подумал, что они растут именно так», — подумал специалист по волшебным наукам, плюнул раздраженно, пришел к давно и назойливо напрашивающемуся выводу, что с него достаточно, что, обходя эти треклятые насаждения, он уже потратил столько энергии и так устал, что вполне мог бы заснуть и на ходу, и повернул назад.
Если бы он еще и знал, где этот зад был, было бы просто замечательно.
Поворот, куст, еще куст, снова куст, опять поворот…
Свет пропал.
Вообще–то, он пропал еще минут двадцать назад, но маг уверял себя, что его не видно просто потому, что его загораживают кусты, и что если человек твердо знает, в каком направлении этот свет вообще должен быть, то временное его отсутствие — проблема небольшая, что всегда можно повернуться… вернуться… возвратиться…
ХА.
Агафон замер на месте и застонал от жалости к себе.
Мало того, что он опозорился перед всем честным народом на волшебном поприще несчетное количество раз подряд, вовлек их в передрягу, из которой они чудом вышли с головами на плечах, так теперь еще его угораздило заблудиться в трех ветках и четырех палках в нескольких метрах от лагеря!..
Ну, и что теперь делать?
Кричать?
Чародей откашлялся, мысленно составил текст, набрал полную грудь воздуха, но в последнюю секунду решил воззвание отложить.
Крик — это не метод, как любил говаривать его приемный отец мельник, устанавливая провинившегося сына носом в угол коленками на горох [120].
Надо успокоиться и поработать головой.
Агафон сделал несколько раз глубокий вдох–выдох, повернулся на сто восемьдесят градусов (погрешность в пределах допуска) и двинулся вперед.
Когда я уткнулся в тот куст, я шел отсюда, то есть, стоял спиной туда…
Но оттуда я тоже шел недолго, потому что только что закончил огибать предыдущий куст — и шел тогда вот туда…
Ага…
Значит, я шел, шел, шел…
Потом куст кончился…
Ага!..
…И начался другой. Но его я обходил с этой стороны… и находился лицом вот сюда… вроде… или сюда… Но не туда — это точно…
Хм, тут, оказывается, еще один куст был?.. А я и не заметил…
Должно быть, между ними есть проход, по которому я…
В кусте что–то зашуршало, захрустело, и нечто холодное и кожистое вопросительно дотронулось до его щеки.
Маг задохнулся от невысказанного крика, в панике дернул рукой, отбивая незваного ночного компаньона как мячик, и бросился вперед напролом.
Лес вокруг задышал, засвистел, заухал, и чародей полетел вперед как стрела [121], сминая и ломая все на своем пути и еле успевая закрывать лицо и глаза от особо агрессивных веток, поставивших себе, казалось, цель не выпустить из своего окружения ошалевшего от страха специалиста по волшебным наукам живым.
Пару–тройку раз особо коварным и старательным деревьям удавалось подставить ему подножку, и он пропахивал носом лесную подстилку вместе с муравейниками, затаившимися на зиму жуками, ужами и ежами, но каждый раз вскакивал, как укушенный [122] и несся сломя голову и не разбирая дороги, вперед…
Вдруг Агафону стало казаться, что кусты у него на пути становятся все жиже, деревья отступают друг от друга все дальше, а темнота, отчаявшись заполучить в свои объятья путника, начала рассеиваться и бледнеть…
Ага!!!
Я же говорил!!!
Вот он.
Вот этот проход, вот этот куст, который я обходил первым, вот эти колючие заросли — как я вам рад!..
Свет!!!
Огонь!!!
Костер!!!
Полянка!!!
У костра — две скрючившиеся под короткими одеялами фигуры — царевич и дед Зимарь.
Ф–фу…
Нагулялся…
Не то, что ногу — ног под собой не чую.
А на общем фоне ссадин, синяков и шишек по всему телу царапина на ноге уже не так уж и саднит и свербит, если разобраться… Значит, правду пишут в учебниках медицины: «Лечи подобное подобным»?..
Пора спать.
Хотя — странное дело — спать почему–то расхотелось…
Интересно, куда подевались умруны? Неужели хватились меня и пошли искать? Обижают!.. Что уж я — маленький ребенок, что ли, в трех ветках заблу…
Не сильный, но точный удар пришелся в аккурат по затылку разомлевшему от радости и самодовольства чародею и погрузил его в сон скорее, чем он на то рассчитывал.
В конце концов, это тоже один из способов заснуть, если горит и чешется нога…
…И снилось Иванушке, что скачут они с Серафимой вдвоем по лугу, бок о бок на белых конях, и никого вокруг нет — только ветер в ушах свистит, под ногами коней — трава волнами ходит–колышется, над головами — небо, высокое–превысокое, летнее, голубое, с белыми, почти прозрачными кружевными облачками.
И говорит он ей: «Как же мы с тобой давно не встречались, Серафимушка, душа моя. Сто лет словно прошло одним мигом…»
А она ему отвечает: «Ой, милый мой друг Иванушка, всё недосуг мне было, уж как я ни хотела тебя увидеть, речи твои ученые услышать, по садику с боярышнями погулять.»
А он ей молвит: «А отчего же тебе, Серафимушка, душа моя, недосуг было, милая?»
А она ему с грустью во взоре отвечает, брови вскинула: «Ай, друг мой любезный Иванушка, неотложные всё дела наседают, как вороги лютые. Надо летописи долетописать, да хроники захроникировать, да инвентаризацию проинвентаризировать…»
А он ей говорит таковы слова: «Ай, девица — душа моя, разлюбезная Серафимушка… Не губи меня, добра молодца, кручиною — подколодною змеей… От тоски по тебе я все сохнуть буду, ясны очи затуманятся, буйна головушка изболится, сердце верное истомится…»
А она на него смотрит ласково, очи потупивши, и молвит страшным голосом:
- Вставай, витязь лукоморский, проспишь царствие небесное!
Если бы царевич спал на кровати, он бы свалился.
- ЧТО???!!!..
- Не спи — замерзнешь!
Он подскочил, вытаращил невидящие со сна глаза, стал лихорадочно нашаривать вокруг себя меч или какое другое оружие, хоть нож, хоть палку, хоть камень…
Меж тем сонные ошалелые очи прояснились, проморгались и сфокусировались на склонившемся над ним лице.
Найденный было меч выпал из ослабевших вмиг пальцев.
Иван почувствовал, как что–то свалилось с плеч — не то планета, не то целая галактика — и он воспарил на крыльях космического счастья и неземного восторга.
- СЕНЬКА!!!..
- Ваньша!!!..
- Нашлась!..
- Прятаться надоело!..
- Как я ра… ЧТО?!..
- Шу–утка!!!
- А–а!..
За долгожданным свиданием супругов наблюдала аудитория из девятнадцати человек и одного ковра, обуреваемая самыми различными чувствами [123].
- А я ж тебя в горах искал!..
- А я у Костея была!..
- А я теперь знаю!..
- А откуда?..
- Долгая история!..
- А мы куда–то спешим?
- Спешим? — стал понемногу успокаиваться и Иван и, наконец, разжал объятия. — Мы домой спешим, Сеня. Мы должны успеть предупредить отца о готовящемся нападении. Они же ни о чем не подозревают!..
- Успокойся, подозревают.
- Что?.. Как?.. Кто им?..
- Погоди, — отмахнулась от него Серафима и зашевелила беззвучно губами, загибая пальцы.
- Что?..
- Я так и думала, — хмуро кивнула она своим мыслям. — Сегодня Костей и его армия планировали пересечь границу Лукоморья. Там до столицы пути три–четыре дня бодрым шагом…
- А коннице и того меньше… — захолодел Иван.
- Да нет у него никакой конницы, — поморщилась царевна. — Ты его солдат видел?
- Умрунов?
- Да нет, простых солдат. Он же превратил их в зверей.
- Пропаганда играет большую роль в формировании боевого духа войска, — глубокомысленно выдал всплывшую к поводу цитату из какого–то учебника по тактике Иванушка. — Настрой солдата…
- Да при чем тут настрой, Ваньша, ты чего! Он их просто превратил в обыкновенных зверей — ростом под два метра, головы медвежьи, тигриные и вообще неразбери–поймешь какие, на загривках шерсть дыбом, на руках — когти по три сантиметра. От них кони–то шарахаются! Поэтому четыре дня пешочком — вынь–положь.
- Почему именно по три, а не больше?.. — только и смог задать вопрос пораженный описанным образом лукоморец.
- А ты с такими когтями хотя бы шнурки завязать когда–нибудь пробовал? Или пуговицу застегнуть? Или почесаться?
- А ты? — попытался продемонстрировать всю нелепость ее вопроса ей же самой Иванушка, но к своему изумлению получил положительный ответ.
- Пробовала, — сморщилась Серафима, словно переела кислой капусты. — Однажды к нам приехала сестра мамы–покойницы и стала делать из меня настоящую царевну. Это включало и маникюр. Бр–р–р–р!.. Как вспомню… Но зато тогда я ясно поняла две вещи.
- Какие?
- Первая — зачем царевнам столько слуг, а вторая — то, что настоящей царевной я быть не желаю. По крайней мере, в ее понимании. Но не об этом сейчас речь, Вань. Нам про другое надо думать.
- И торопиться!
- Торопиться, торопиться… — болезненно скривилась Серафима и отвела глаза. — А толку–то? Он же колдун, и не просто так, прыщи на ярмарках заговаривать, а каких еще поискать… Я в жизни не то что не видела, а даже и не слышала, что такое возможно, что он выделывал! А ему — рукой махнуть или пальцами щелкнуть — и все дела. Я, Вань, конечно оптимист, но не до такой же степени…
- Подумаешь! — с уверенностью, которую вовсе не чувствовал, усмехнулся Иванушка. — Мы тоже не лыком шиты. У нас тоже волшебник есть!
- Кто? — заинтересовалась царевна и с надеждой воззрилась на деда Зимаря.
Лукоморец покрутил головой, пока в поле его зрения не попал насупленный, оборванный, исцарапанный, с синяком на щеке, с зудящей ногой, с раскалывающейся головой и крайне недовольный чем–то [124] Агафон, и кивнул в его сторону:
- Вот. Самый настоящий специалист по волшебным наукам. Почти с дипломом. А в его распоряжении имеются еще и несколько сюрпризов для Костея.
- Сюрпри–и–зов, — многозначительно протянула Серафима, и незнакомая рыжеволосая девушка с тощим вихрастым мальчишкой за ее спиной заулыбались, словно вспомнили забавный анекдот. — Сюрпризов… Это точно. По сюрпризам он мастер.
И только тут у Ивана дошла очередь до вопроса, который он хотел задать с самого начала, да не пришлось:
- А, кстати, как ты нас нашла?
- Это кстати о сюрпризах, — усмехнулась царевна. — Сплю я сегодня ночью, никого не трогаю, и тут вдруг в лесу скрип–шум–треск пошел. Смотрю — чудо лесное на нас прет. Ну, остановила я его, побеседовали, вот до истины и докопались совместными усилиями.
Иван, если и не зная наверняка, то догадываясь с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента, ЧТО его возлюбленная супруга могла подразумевать под «остановила», если дело касалось неопознанного чуда лесного, прущего на нее посреди ночи с треском и шумом, покосился украдкой на увлеченного созерцанием носков своих сапог мага, но доводить прилюдно вероятность до ста процентов не стал.
- А мы–то вчера тебя весь день с Масдая искали, все глаза проглядели… — начал было игриво он, но сразу же снова вспомнил о Костее, и тут же помрачнел.
- Он и вправду бессмертный? — угрюмо спросил он, зная ответ наперед, но все же лелея последнюю надежду.
- Правда, — кисло подтвердила Серафима. — Сама проверяла.
- Ты?!.. — задохнулся Иванушка, но она только махнула рукой:
- Да все нормально кончилось, ему, кажется, даже понравилось…
- Это как?!.. — встал на дыбы ошарашенный супруг.
- Послухайте, голубки, — вмешался тут дед Зимарь и забренчал жестяными тарелками, — чего просто так стоять, лясы да балясы точить — садитесь завтракать лучше. А там рядком да ладком и поговорим, кто что видел, кто что слышал.
- А ведь и то дело, — улыбнулась вдруг Серафима. — А то ведь уж, поди, девятый час на дворе, а у нас еще ни в одном глазу!..
- Давай забудем обо всем на полчаса, — улыбнулся ей в ответ Иван, — и закатим пир на весь мир… на всё царство Костей… то есть, на весь лес… в честь нашей встречи… а?..
- На всю полянку, — с лукавой ухмылкой продолжила царевна логический ряд супруга и развела руками: — Против такого здравого предложения спорить не могу. Оркестр, туш!..
Каковы бы ни были изначальные намерения воссоединившейся ячейки общества, но после первых искренних слов радости завтрак незаметно превратился в спешный обмен краткими версиями историй своих странствий и испытаний, а затем и в военный совет.
- …Я всё понимаю, Иван, что ваши лукоморцы — хорошие солдаты, что они никогда не сдадутся, что будут сражаться до последней капли крови в жилах врагов, но пойми и ты! Пока Костей стоит во главе своего войска, их не победить. Тем более что простая математика тоже против нас: их больше в несколько раз, а нас, соответственно, в несколько раз меньше. Вот и считай.
Иванушка сдержал готовые вырваться слова упрека в пораженческих настроениях, понимая, хоть и не принимая всю их обоснованность, и вздохнул.
Серафиму поддержала Находка:
- Да хоть в сто раз большее войско соберите — ничего с ним не поделаешь!.. Он, во–первых, бессмертный, во–вторых, обладает такой силой волшебной, что…
- У него нет волшебной силы, — оторвался безмолвствовавший до сих пор Агафон от жареной куриной ножки таких размеров, словно она была отрезана не от курицы, а от избушки.
- Что?.. — недоуменно переспросила октябришна, словно не расслышала.
- Как это — «нет»? — язвительно фыркнула Серафима. — А как же он тогда все свои фокусы вытворяет, по–твоему, а?
- При помощи Камня, — так же немногословно сообщил маг.
- Камня?.. Камня?.. При чем тут… хм… Хм! — мозги царевны заработали в полную силу, сопоставляя и анализируя всё виденное и слышанное за время своего заточения в замке царя Костей в свете удивительной новости.
Камень, меняющий цвет…
Усталость Костея и прекращение всякой волшебной деятельности по мере обескровливания камня…
Обескровливания…
Умруны…
Омерзительно–жестокий ритуал по насыщению Камня новой силой…
Значит, если Камень истощить и не давать царю возможности погрузить его в грудь очередного бедолаги…
- Значит, без Камня он — дырка от бублика? — озабоченно нахмурилась Серафима и потерла переносицу, чтобы лучше думалось.
- Значит, да, — согласился маг.
- И это значит, что наша задача упрощается…
- Как, еще больше? — чуть не подавился куском шаньги Агафон.
- В смысле, до предела, — кинула на оппонента убийственный взгляд царевна. — Это означает, что чтобы обезвредить Костея, надо всего лишь отобрать у него Камень…
- Ха, — не удержался чародей.
- …или уничтожить его, — закончила свою мысль она.
- Да как же его уничтожишь–то, мила дочь? — вскинул руки к небу дед Зимарь. — Он же на супостате висит, его ж молотком не стукнешь!..
- Молотком его не прикончишь, — грустно покачала головой царевна. — Пробовала.
- Да я не про Костея, я про Камень говорю, — уточнил дед.
- И Камень тоже, — сообщила она. — Он был создан сколько–то лет назад в горниле жерла…
- Где?.. — захлопала глазами Находка.
- В какой–то дыре с очень редким типом пламени, магическим донельзя. Зюгма, его советник… покойный… называл его, если я ничего не путаю, пламенем Сердца Земли, что бы это ни значило.
- Где это? — оживился исследователь в Агафоне и, моментально отшвырнул в сторону саму идею завтрака как святотатственную, когда информация такой важности и ценности была готова пролиться в его уже дрожащие от предвкушения руки.
Или уши?
- Оно, это пламя, не выходило на поверхность земли уже несколько сотен лет! Если не больше! — взволнованно забормотал маг. — Это же огромная редкость!.. Наверное, это произошло где–нибудь в самом недоступном районе Белого Света, куда просто так не попадешь, да?
- Угадал, — согласно кивнула Серафима, и чародей раздулся от гордости.
- Ну, я же, всё–таки, специалист…
- Это в замке Костея. В Проклятой башне.
Волшебник загрустил.
- Лучше бы это было где–нибудь в недоступном районе Белого Света… Тогда у нас был бы шанс туда попасть…
- Зачем? — не понял Иванушка.
- Чтобы бросить в это пламя Камень, конечно!
- Отобранный у Костея, или вместе с ним? — полюбопытствовала царевна, и чародей снова печально примолк.
- А ещё у него ведь Змей есть, — робко, благоговея перед таким почтенным собранием, вдруг решился вставить в битву титанов и свое испуганное слово Саёк. — Здоровушший! И огнем палит! Как с ним справишься, а?
- А ещё и Змея… — уныло кивнула, соглашаясь, Серафима.
- Может, ее подкупить? — с сомнением предложил Агафон. — Предложить ей золото там… мяса запас на сто лет… пещеру трехкомнатную с балконом… с бассейном… гарантии личной безопасности… На что там еще Змеи падки?
- А и вправду!.. — загорелся Иван идеей, но его пыл был мгновенно потушен бассейном холодной воды уныния Серафимы:
- Не выйдет.
- Но почему?!..
- Она его и так ненавидит лютой ненавистью, что и подкупать не надо, и если бы не яйцо, которое он у нее украл, то уже давно бы…давно бы…
- Что?
- Что «давно бы»?
- Я поняла, — прошептала царевна, и глаза ее не мигая вперились в никуда. — Я. Поняла. Что. Надо. Делать.
- Да что ты поняла, не тяни, Сеня!..
И она заговорила — путано, сбивчиво, пока мысль, посетившая ее, не потерялась, не запуталась, не ускользнула:
- Зюгма говорил, что если бы не яйцо, Змея Костея и слушать бы не стала, не то, что слушаться! И еще он сказал, что Костей ее предупредил, что если с ним что случится, или она его ослушается, то яйцо упадет в это пламя!
- Так оно?..
- Да, оно там, в башне, подвешено над огнем! Его же согревать надо, наверное, чтоб из него змейчик вывелся!.. Правда, я не знаю, что он будет с ним делать, когда он всё–таки выведется…
- Вырежет селезенку, — любезно подсказал Агафон.
Все недоуменно посмотрели на мага.
- Думаешь, их едят? — наконец проговорил дед Зимарь.
- Едят? — непонимающе нахмурился чародей, но потом невесело расхохотался: — При чем тут едят! Я видел в одной из его книг — ну, помните, Иван, дед, я вам рассказывал — рецепт по возвращению пропавшей волшебной силы. Ну, так вот, кроме меня в этот рецепт входила еще селезенка молодого дракона.
- Но Змея ведь не дракон, это же тупиковая ветвь их эволюции, — попыталась возразить царевна, повторяя слова, однажды слышанные ей от Змиулании, но чародей только отмахнулся:
- Какая разница! Тупиковая, не тупиковая — ему же не мозги нужны, а селезенка! Так что, голову даю на отрубание, ваш маленький змейчик на этом свете не жилец, что бы Костей не обещал его мамаше.
- Ух, злодей! — возмущенно воскликнула Находка.
- Значит, мы не сможем на нее повлиять?..
- А когда он выведется?..
- А если рассказать об этом Змее?..
- А что она сделает?..
- По–го–ди–те!!! — вскинула руки царевна. — Погодите. Я еще мысль не додумала.
- Додумывай, — покорно согласился помолчать дед Зимарь.
Остальные оставили свои вопросы и комментарии на потом и последовали его примеру.
- Значит, вот, — набрала полную грудь воздуха, наморщила лоб и сосредоточилась царевна. — Если Зюгма так говорил, значит, Змея МОЖЕТ что–то сделать с Костеем, если пожелает. И он ее боится, и решил себя обезопасить, украв у нее детеныша…
- И заодно приобрел девочку на побегушках, — сердито пробурчал Иванушка, но жена не прореагировала, и продолжала:
- А еще это значит, что если мы сумеем выкрасть из Проклятой башни это яйцо, то сможем направить Змею против Костея! — триумфально закончила она.
Первым заговорил Агафон:
- А где же твоя коронная фраза? — невинно поинтересовался он.
- Какая? — недоуменно уставилась на него Серафима.
- Насчет «Теперь наша задача упрощается еще больше»?
- А, по–моему, это и так понятно, — величественно пожала плечами она и повернулась к мужу. — Что ты на это скажешь?
- Если у тебя есть план, как попасть в эту башню, в которую, по твоим словам, попасть кроме Костея никто не может?.. — неуверенно начал Иванушка и замолк.
- Долетим на Масдае, а потом прорубишь крышу своим мечом, — ни мгновения не колебавшись, выдала Серафима.
- Но туда лету дня два–три, да обратно столько же, да потом до Лукоморска… Если мы даже спасем яйцо, то можем не успеть к осаде! — резонно возразил маг. — А без помощи камней стихий и профессионального специалиста по волшебным наукам им там плохо придется, это к бабке не ходи. Не сочтите меня трусом, но…
- Поздно, — мрачно отозвалась царевна.
- Что — поздно? — испуганно расширил очи волшебник.
- Поздно. Уже сочли.
- Но я…
- Шу–утка, — состроила ему рожу Серафима и тут же перешла на серьезный тон. — Да прав ты, конечно, нельзя нам столько времени терять… Но и обойти такую возможность обернуть против него Змею мы не можем!
- Значит, разделиться надо, — пробасил хриплый голос откуда–то из–за ее спины.
Все обернулись: говорил умрун.
- А ведь и вправду, Наум! — расцвел Иван. — Нам надо разделиться! Агафон, дед Зимарь, Находка и Саёк полетят на Масдае в Лукоморск, а мы с Серафимой пешком пойдем в замок. Хоть туда путь и не близкий, но…
- Я тоже иду с ее царственным величеством! — гневно тряхнула головой Находка.
- И я! — подскочил поваренок.
- А мы должны охранять Ивана, — как один, шаг вперед сделала вся беда.
- Но…
- Но…
- Мы должны.
- Погодите, — снова вскинула ладошки к своим и Ивановым спутникам Серафима. — Давайте распределимся. В Лукоморск полетят Агафон, дедушка и Саёк…
- Нет!..
- Да, — ласково, но строго взяла его за руку царевна. — Если не полетишь ты, не полетим мы, кто тогда их будет по дороге охранять? Меч–то у тебя одного! А если с ними в пути что–нибудь случится, то Лукоморску не выстоять! Понимаешь, какое важное поручение мы тебе хотим дать? Но оно очень сложное, и я, по правде говоря, даже не знаю, готов ли ты к такому риску и ответственности…
- Конечно, готов! — вскинулся Саёк.
- Значит, я могу их доверить в твои руки? — переспросила она.
- Да, — твердо кивнул поваренок и мужественно выпятил челюсть. — Пока они под моим присмотром, с ними будет всё в порядке.
- Вот и славно, — улыбнулась Серафима и повернулась к Находке. — Один маг от нас улетает, но остается второй.
- Ты?.. — окинул октябришну ревнивым взором Агафон.
- Я, — с горделивым достоинством подтвердила та. — Я — Находка, единственная ученица убыр Макмыр.
- Тогда она просила тебе кое–что передать, — встрепенулся дед Зимарь. — Потом на ушко скажу.
- А каков будет наш приказ? — не отставали гвардейцы.
- А вы теперь — свободные люди, — пожала плечами царевна. — Благодарим за службу. Приказов вам больше не будет. Забудьте про Костея как про кошмар и ступайте, куда душе угодно.
Услышав это, умруны озадачено нахмурились, переглянулись и, не сговариваясь и говоря ни слова, развернулись и пошли в лес.
Серафима взглянула на них еще раз, теперь внимательней, ибо ожидать такого поведения даже от освобожденных умрунов ей и в голову не приходило.
Но, кроме поведения, еще что–то было не так.
Чего–то не хватало.
Чего–то, что было у всех остальных, когда–либо виденных ей Костеевых гвардейцев, что примелькалось настолько, что стало просто незаметным, но теперь, когда его, этого, не стало, то словно…
Подобрать подходящего сравнения, равно как и понять, чего же всё–таки не хватает, она не успела: через пару минут умруны вернулись.
Они остановились перед ними с Иванушкой черной бронированной стеной, и один из гвардейцев — со шрамом над левой бровью — сделал шаг вперед и со спокойным достоинством произнес:
- Мы обдумали ваш приказ. Мы согласны. Теперь мы — свободные. И люди. И можем идти куда угодно.
Иван почувствовал в душе крошечный, с комариный укус, укол обиды, что все произошло так быстро, что они с лету приняли предложение Серафимы покинуть их, что даже не сказали ни «спасибо», ни «до свиданья», ни «приятно было познакомиться», или наоборот «чтоб вам всем повылазило», но тут же с возмущением поспешил отогнать от себя это мелочное чувство.
После всего, что с ними сделали, они имели на это право.
И кто он им такой, чтобы держаться за него, как баба за ступу?
Надо просто пожелать им удачи в мирной жизни, они ее заслужили.
И это он должен сказать им «спасибо». Им его благодарить не за что.
Разделив припасы и одеяла, группа содействия обороне Лукоморска погрузилась на Масдая, помахала руками остающимся на земле, смахнула слезу (кто сказал, что мальчишки не плачут, когда никто не видит?) и поднялась в полуденное небо над тихой осенней страной Великого Октября.
Серафима и Находка свалили свою часть пожиток на Иванушку, и отряд особого назначения, несколько скомкано попрощавшись с умрунами и пожелав им всего наилучшего в новой жизни, выступил в путь.
И прошел приблизительно пять шагов перед тем, как остановиться и оглянуться.
Беда — в полном составе — строевым шагом — следовала за ними.
Путешественники снова отвернулись и пошли дальше.
- Я думаю, им просто с нами в одну сторону, — пожав плечами, вполголоса заметила Серафима супругу. — Дойдут до деревни, или реки, или куда они собрались, и отстанут…
Но, похоже, что ее голос прозвучал недостаточно тихо, потому что из–за их спин тут же долетел уверенный ответ:
- И не надейтесь.
- Нам не в одну сторону. Нам по пути.
- Куда вы — туда и мы.
- Вы же сами сказали, что мы теперь свободные люди и можем делать все, что хотим?
- Вот мы и делаем.
- И, кстати, нам надо спешить.
- Поэтому мы предлагаем бежать…
- И нести вас на руках.
- Лука — Иван, Прохор — ее величество Елена Прекрасная Серафима… — скомандовал Кондрат.
- Зовите меня просто Серафима…
- …я понесу Находку, а Терентий — вещи. Раз–два–взяли!
- Вперед — бегом — арш!!!..
* * *
Костей медленно ехал по лесной дороге на своем черном коне во главе огромного медлительного неповоротливого войска, сжав в ниточку бесцветные губы и напряженно втянув в тощие плечи увенчанную рогатым шлемом голову, и бессильная злость кипела в нем как лава в глубине земной коры, плотоядно булькая, огненно пузырясь и раскаляясь добела. Такая если такая и вырывается когда–либо на Белый Свет, то только в виде катаклизма, для измерения мощности которого срочно приходится изобретать новую шкалу, где за нулевую точку отсчета берется десять баллов старой.
Вот уже десять дней, как почти ничто из задуманного не шло так, как должно.
Первый предупреждающий удар нанесло исчезновение этого самоуверенного идиота Чернослова, очевидно умудрившегося дать себя убить в самый разгар их секретной кампании.
Вторым тревожным звонком стала пропажа царицы Елены вместе с женским угодником болваном Атасом, двумя сержантами и тремя десятками умрунов через три дня после отъезда из замка. Это немыслимо!!!.. Тридцать три отборных головореза не пропадают просто так, на ровном месте, словно дети, заблудившиеся в лесу!!!.. Даже Змея не могла их найти!.. А ведь она дважды осмотрела всю дорогу и окрестности, но кроме брошенных лошадей и кареты не обнаружила ничего!.. Ровным счетом!.. Ни одной живой… и неживой души!!!.. Как в воду канули! Если бы речь шла не об умрунах, можно было бы подумать, что произошло повальное дезертирство!.. Конечно, оставался еще один вариант, самый отвратительно–вероятный: негодяй Атас положил глаз на жену и решил рискнуть гневом мужа…
При одной мысли об этом царь зашелся, бурля и брызжа беззвучной яростью, и окружавшие его полковники, капитаны и помощники–колдуны, в которых чувство самосохранения одной левой завалило на обе лопатки субординацию и страх перед возможными последствиями их неприглядных действий, прыснули от него в разные стороны под покров леса вместе со своими иноходцами.
Менее чувствительные или более ответственные не успели порадоваться своей стойкости и оценить преимущества нового положения при дворе: через мгновение тусклый осенний день померк во вспышке рубинового света, и царя окружило дымящееся смрадом пятно выжженной земли радиусом в три метра, покрытое печальными останками органического происхождения, не поддающимися идентификации ни в одной магической лаборатории Белого Света.
Костей фыркнул, угрюмо зыркнул единственным оком на притаившийся за вековыми дубами генштаб, те неохотно покинули свои укрытия и, принижено пряча глаза и усердно делая вид, что ничего не произошло, снова присоединились к повелителю.
Опытный придворный знает, когда бежать, а когда не спасет и бегство.
Естественный отбор, однако…
«Ладно, подумаю, что сделаю с Атасом, когда поймаю, потом, вечером, перед сном, для успокоения нервов», — решил Костей и вернулся мыслями к невеселому.
То есть, к Лукоморью.
Что–то здесь было не так.
Смерть Чернослова, безусловно, расстроила его планы по бескровному завоеванию этой тупой жирной страны, но не изменила их цели: господства сначала над ней, а потом над всем Белым Светом. Они посмели убить его помощника… что ж. Пусть им же будет хуже. Они могли отделаться несколькими тысячами убитых в бутафорском сражении — теперь счет у них пойдет на десятки и сотни тысяч в настоящем…
Но ведь и вторжение на их территорию уже идет наперекосяк!
Во–первых, пограничные разъезды на границе с Сабрумайским княжеством не подъехали к ним — они трусливо помаячили на горизонте и скрылись, спасая свои шкуры, даже не попытавшись узнать, кто они и чего им в их краях надо!
Конечно, он на их месте поступил бы точно так же, но где же хваленая лукоморская доблесть и отвага, где один против пятерых, которой они прожужжали все уши соседям, и на которую он так рассчитывал?
Из этого следует вывод, что или они любители приврать сверх меры, или…
Во–вторых, за те два с половиной дня, что его армия шла по степи, равнине, или полю, или как это у них называется, им попалось шесть деревень — и ни одного жителя! Но это не главное: жители могут проваливать хоть в Вамаяси, хоть в Узамбар, хоть к чупецкой бабушке, пока ему не понадобится пополнение армии… Но ведь дело в том, что они провалили туда вместе со всем скотом и припасами, на которые он, между прочим, тоже рассчитывал при планировании похода! А что не успели вывезти — пожгли!
Включая собственные дома и даже сено!
Как будто он не мог это сделать за них, закончив граб… то есть, ко… ка… кна… каф…
Костей, украдкой глянувшись, выудил из седельной сумки маленькую синюю книжицу — единственный выживший экземпляр из его библиотеки после пожара — и быстро залистал: конфедерация, конфитюр, конфликт, конформизм… конфискация.
Вот.
Закончив… ее.
А если это не крестьяне с огоньком побаловались, то из этого следует вывод, что или здесь до нас успела побывать армия кно… кнок…кокн…
Не успевшая погрузиться на дно среди прочих вещей, синяя книжица была снова выужена и раскрыта на нужной странице: конкретика, конкубинат, конкур… конкурент.
Вот.
Армия… их.
Или же это значит…
В–третьих, когда его воинство прошло без боя полученный выжженный кусок полей и приблизилось к лесу, лес встретил их засеками!
Свежими!
Он мог бы поклясться, что даже если бы они всем Лукоморьем пошли валить эти проклятые деревья, они не успели бы сделать столько и за два месяца!
А из этого следует вывод, что если засеки свежие, и если всё Лукоморье не побывало за день до их прихода в этих лесах, то значит…
С тысячами и десятками тысяч деревьев, лежащих ощетинившись верхушками в сторону наступающей на много километров на восток, запад и вглубь лесов, дорогу выбирать не приходилось. Особенно если она одна. Хоть и покрыта завалами так, что напоминает больше полосу препятствий для… э…
…конкременты, конкретика, конкубинат…
Где–то сзади раздался треск ломающихся вековых стволов, грохот падения нескольких десятков кубометров древесины ценных пород на несколько десятков пока ничего не стоящих, но бесценных и необходимых в ближайшем будущем солдат, крики, вопли, звон оружия, рев сигнальной трубы…
Опять засада, злобно заскрежетал обоими зубами царь, размахнулся и с яростью зашвырнул синюю книжицу в гущу леса.
Короче, для скачек.
Игры кончились.
Невидимый враг вот уже в четвертый раз коварно подкарауливал его войско в самом неожиданном месте, но, вместо того, чтобы принять честный бой, толкал несколько деревьев в десятке метрах от дороги, в самой чаще. Те валились, словно подпиленные, всем весом и кронами увлекая за собой еще десятка два–три своих сородичей — дубов, елок потяжелее, или что им там попадалось под ветки, и на голову пытающихся в панике разбежаться солдат [125] обрушивалась вся флора окружающего леса, иногда вместе с белками, рысями и старыми птичьими гнездами.
Из этого следует вывод, что или лес в этом районе был поражен чрезвычайно антивоенно настроенным жуком–пилильщиком, или же это значит…
Или же всё это значит, что о его вторжении врагу было известно заранее, пришел к неутешительному выводу царь Костей.
Если бы у него было хотя бы на два зуба больше, он бы ими заскрипел.
- Да поймайте же вы хоть одного мерзавца, наконец!.. — в исступлении зарычал он, и офицеры кинулись исполнять его приказание.
Если они хоть кого–нибудь схватят, он удивится…
В первый раз попытка прочесать округу привела лишь к тому, что посланный отряд из двадцати зверолюдей заплутал в лесу во внезапно опустившемся тумане в нескольких десятках метров от дороги, и пришлось посылать помощника–мага с охраной, чтобы отыскать их и препроводить, дрожащих и вздрагивающих от каждого звука громче шепота, в часть. После многих безуспешных попыток привести их в себя, их всё равно пришлось списать в обоз.
Второй раз поисково–карательный отряд из тридцати солдат пропал без вести. Другой отряд, посланный уже на поиск своих товарищей, обнаружил лишь сапог одного из них у чахлой ивы над гнилым болотом.
В третий раз карателей завалило не успевшими еще упасть на основные силы деревьями, едва они углубились в этот проклятый лес на двадцать метров.
Сам же он всю дорогу только тем и занимался, что при помощи своей магии [126] растаскивал завалы, разгонял над их головами несметные стаи чрезвычайно невоздержанных птиц и выравнивал дорогу, перерытую неведомыми врагами так, словно они хотели посадить на ней картошку.
И это вместо отдыха и планирования наступления!!!..
Огромный черный ворон на вековом дубе слева поточил клюв о мощную ветку, пронзил царя внимательным, словно оценивающим, взглядом и хрипло, осуждающе, сказал «кра».
- Кар?.. — поправил Костей, раздражено повернув голову в его сторону.
- Кра! — во всю наглую глотку упрямо проорал ворон. — Кра! Кра! Кра!
Костей прожег гнусную птицу ненавидящим взглядом, не задумываясь над тем, что делает, вскинул руку, намереваясь прожечь ее чем–нибудь более материальным, но противная тварь, кракнув издевательски на прощанье, растворилась в быстро спускающихся осенних пасмурных сумерках как бестелесный сгусток тьмы. И огненный луч, вырвавшийся из пальцев царя, лишь бесцельно перерубил ветку, на которой она сидела.
Ветка, с мгновение по инерции повисев в воздухе, тяжело ухнулась на головы его не успевшей разбежаться в этот раз свиты.
И он еще размышлял, что здесь было не так?!
Слепец…
Ответ на это вопрос был предельно ясен и прост: не так здесь было ВСЁ!!!
К удивлению Костея, удивиться ему сегодня все–таки пришлось.
После получасового рейда по враждебно–непроходимым и колючим зарослям и потери четырех солдат [127] каратели вернулись к войску, радостно волоча за собой на веревке грузного, неряшливого, напуганного до полусмерти человека. Они щедро осыпали его проклятьями, пинками, тычками и ударами всего, что попадалось под руку, пока не вмешался их офицер, совершенно верно рассудивший, что если этот долгожданный пленный будет доставлен к царю в виде трупа, то вторым трупом тут же станет он сам.
Почетный эскорт из трех пехотинцев и подросшего сантиметров на десять от распиравшей его гордости и важности офицера торопливо представил свою добычу пред светлое око его царского величества.
Костей, едва не подпрыгивая от нетерпения и злости в седле, с трудом дождался, пока захваченного подтащат к нему поближе, и вытянул вперед правую руку.
Камень на его чахлой груди зарделся, и пленный оторвался от земли, принял вертикальное положение, которое сам — благодаря стараниям солдат — не мог бы еще принять очень долго, подлетел почти вплотную к морде царского скакуна и открыл мутные ошалелые глаза.
- Кто ты, и по чьему приказу ты посмел причинить вред моим солдатам? — срывающимся от еле сдерживаемой ярости голосом прорычал Костей и резко взмахнул в воздухе другой рукой. Пленный взвыл, и щеку его украсил ярко–багровый след, словно от удара плеткой.
- Говори немедленно, мерзавец, если хочешь умереть быстро! — прошипел царь и снова замахнулся.
Пленный взвизгнул и непроизвольно попытался укрыть свою немаленькую фигуру за связанными руками.
- М–м–м–а–а–а!!!.. Ммм–уу–ммумму!!!..
- Ты чего это, издеваться над его величеством вздумал? — грозно приподнялся в седле генерал Кирдык и взвесил в руке плетку.
- Ммм–мууууу!!!.. — в ужасе возопил пленный.
- Да я тебе сейчас, убогий!..
- Погоди, Кирдык, не торопись, — заинтересованно сощурился глаз царя. — По–моему, тут не обошлось без магии… Ну–ка…
Он вытянул руку в направлении разинутого в беззвучном крике рта мужика и пошевелил пальцами, словно что–то развязывал.
- …не–е–е–е–е–ет!!!.. — завершил вопль пленник уже на человеческом языке и в испуге заткнул себе рот грязным кулаком.
- Ну, вот теперь гораздо лучше, — брезгливо поморщился Костей. — Хотя громкость можно убавить. И теперь ты нам расскажешь, кто тебе приказал устроить здесь засаду на моих солдат.
- Нет, нет, нет!.. Я не виноват!.. Я не при чем!… Я ничего не устраивал!.. Я просто прятался!.. Я шум услышал на дороге и испугался!.. И тут — они идут!.. — невнятно доносилось из–за прижатых к губам кулаков, размером с небольшой арбуз каждый. — Я ничего не сделал, клянусь вам!!!..
Костей пробуравил горящим оком извивающегося на весу человека насквозь, словно проникая в самые потаенные закоулки его души, куда сам пленный боялся заходить и с охраной, и неохотно сбавил накал.
- Да уж… Такое омерзительное ничтожество, как ты, вряд ли может осмелиться противостоять мне даже в мыслях, — брезгливо поморщившись, разочаровано признал он.
- Да, да, истинный свет!.. — все еще не отваживаясь выглянуть из–за рук, закивал разбитой головой проигравший в прятки здоровяк. — Ни за что!.. Никогда!.. И в мыслях не было!.. Пощадите!.. Помилуйте!..
Костей задумчиво склонил на бок голову и прищурился, размышляя, какой забавной казни предать первого увиденного аборигена, чтобы поднять боевой дух войскам, но, не придя сразу к единому мнению, задал еще один вопрос.
Может, надеялся он, ответ на него вдохновит его на что–нибудь оригинальное.
- Кто ты, откуда и куда идешь, и как тебя зовут?
- Я бедный изгнанник, сам буду из стольного града Лукоморска, иду куда глаза глядят, лишь бы от него подальше, — торопливо, с елейной подобострастностью в дрожащем голосе начал отвечать по пунктам пленник, — а зовут меня Акинфей Букаха, ваша милость… ваша светлость… господин генералиссимус… ваше величество… императорское… ваше ослепительное великолепие…
- Изгнанник? — заинтересовался Костей. — За что изгнанник?
- О, ваша непревзойденность… это долгая, страшная и кровавая история…
- Люблю страшные и кровавые истории, — как бы между прочим, заметил царь.
Для любого подданного царства Костей это рассеянное пожелание было бы законом, который они сломя голову бросились бы исполнять, но бывший воевода, имея другое гражданство, опрометчиво пропустил мимо ушей слова Костея и лишь продолжал жалостливо причитать:
- Превратность злой судьбы… был несправедливо ошельмован… подвергся гонениям… Завистники… мучения… черное колдовство… АЙ!!!..
Сидящий на белом коне по левую руку от царя генерал Кирдык огрел словоохотливого пленного вполне реальной плетью по плечам и рявкнул так, что его адъютанты зажали уши, а с деревьев испуганным дождем посыпались желтые листья:
- Ты что — не слышал?! Расскажи его величеству, за что тебя изгнали из вашей паршивой дыры, болван!
Царь едва заметно кивнул и растянул губы в одобряющей улыбке.
- Д–да… д–да… к–конечно… б–без утайки… к–как есть… в–всё…
- Еще бы ты попытался что–нибудь от меня утаить, — от тонкой усмешки Костея пахнуло могильным холодом, и Букаха, захлебнувшись собственным ужасом, прикусил язык.
Когда незадачливый эмигрант закончил свое сбивчивое, то и дело прерываемое жалобным «но я не виноват» повествование, на Костея было страшно смотреть. Его и без того не пышущее румянцем лицо побелело, бесцветные губы сжались в ниточку, а тонкие ноздри раздулись так, что если бы царь дохнул пламенем, его свита была бы к этому готова. Костлявые морщинистые кулачки сжали поводья так, что они задымились, вспыхнули на мгновение черным пламенем и осыпались пеплом на шею побоявшегося даже вздрогнуть коня.
Советники его и офицеры, услышав рассказ предателя, сразу нахмурившись, задумались о том, какие изменения в их планы внесла смерть Чернослова и тот факт, что Лукоморск остался под властью законного правителя.
До Костея же дошло, засело в раскаленном от унижения и ярости мозге и стало сверлить его подобно ледобуру лишь одно.
- Так она… и она… меня… посмела… она… после всего… после того… она… они… меня… УНИЧТОЖУ!!!.. — изверглась, наконец, на волю созревшая эмоция, и придворные кинулись в кусты.
Но вспышки не произошло — только воздух вокруг него задрожал, словно полуденное марево в пустыне и медленно обуглилась земля под копытами коня.
- Я… никогда… не прощу… этой… этим… этих… — кипел и исходил ядом он под взглядом почти обезумевшего от страха подвешенного в метре над дымящейся землей Букахи, но усилием воли взял себя в руки, стиснул оба зуба и медленно выдохнул через нос. — Стоп. Стоп, стоп, стоп. Так не пойдет. Сначала — война. Месть — потом. В этом моя победа и мое величие. Надо отделять удовольствия от дела. Они обе от меня никуда не денутся — ни эта подлая трехголовая тварь, ни маленькая негодяйка царевна… Они еще пожалеют, что посмели встать мне поперек дороги… Ох, пожалеют… И они, и эти жалкие лукоморские князьки, возомнившие себя правителями… Ты!
Он ткнул пальцем в грудь Букахи, и тот охнул и покачнулся на месте, как крепко привязанный воздушный шар под шальным порывом ветра.
- Чернослову от тебя не было проку, потому что он был самоуверен и близорук. Я же мудр и дальновиден. И если я вижу полезный инструмент, я применяю его по назначению. С этой минуты начинается новая страница в твоей жизни — ты начинаешь служить мне. Сейчас тебя доставят в Лукоморск, и ты будешь моими глазами и ушами в этом непокорном городе. Ты станешь передавать мне всё об их обороне, войске и оружии, всё, что увидишь, а увидишь ты многое, если захочешь дожить до того момента, как я вознагражу тебя по заслугам.
Костей сгреб в ладонь левой руки кучку пепла от сгоревших поводьев с конской шеи, накрыл маленькую черную горку другой рукой и на мгновение сосредоточился.
Ало вспыхнул Камень на его груди, ослепляя застигнутого врасплох Букаху, и царь осторожно отвел руку чуть в сторону.
Из кулака его высунул ушастую голову и сверкнул блестящими багровыми глазками–точками крошечный зверек.
- Ага, вот ты какая, — оценивающе осмотрел его Костей и остался доволен.
Он нащупал что–то на спине у зверька и раскрыл его как черный кожистый веер.
Это была летучая мышь.
- Иди сюда, — поманил он кивком Букаху, и тот послушно подплыл к нему вплотную [128], не смея дышать.
Костей развел крылья злобно скалящей мелкие черные зубки мыши в стороны, завел их когтистые кончики за спину застывшему от ужаса пленнику и соединил с резким щелчком.
Казавшаяся еще секунду назад живой и опасной зверюшка замерла.
Колдун убрал руки, и шею бывшего воеводы неожиданно оттянул холодный металлический вес: летучая мышь превратилась в причудливое подобие шейной гривны или колье [129].
- Днем ты будешь высматривать и вынюхивать то, что я тебе приказал, а с наступлением темноты найдешь укромное место, запишешь, что узнал, снимешь ее с шеи и привяжешь письмо к задней лапке. Этот вестник найдет меня, где бы я ни был, а следующим вечером — если я буду далеко, или утром, до рассвета — если близко, вернется к тебе с моими дальнейшими инструкциями. Тебя она тоже найдет, куда бы ты ни пошел. Служи мне не на совесть, а на страх, и когда я стану царем Лукоморья, я не забуду тебя, мой верный предатель. Подведи меня — и я не забуду тебя тем более, Акинфей Букаха, опальный воевода обреченного государства. Ты меня… понял?
Ухмылка Костея, похожая, скорее, на оскал мертвой головы, не способствовала разговорчивости, и предатель–рецидивист лишь затряс головой, словно в припадке.
Колдун понял, что это был кивок согласия, и скользнул рукой по одежде пленника. И прямо на его изумленных глазах все следы путешествия по лесу на животе исчезли, будто их и не было, и о том, что выбрал он в недобрый час не ту дорогу, напоминали только телесные повреждения средней тяжести.
Костей окинул плоды трудов своих недовольным взглядом, поджал, скривив, губы и провел растопыренной пятерней по голове и лицу своего суперагента.
Пропала клочковатая нечесаная борода, пропали синяки из–под обоих глаз и прочие следы горячего приема передовыми отрядами наступающей армии; исчезла спутанная, ощетинившаяся сухими листьями и сосновыми иголками шевелюра: резкий осенний ветер теперь холодил лысый и круглый как мяч череп.
- Ну, вот теперь другое дело, — удовлетворенно кивнул Костей и щелкнул пальцами.
Успевший было привыкнуть к радостному чувству полета Букаха кулем обрушился на покрытую гарью землю.
- Отряхнись, — брезгливо поморщился Костей, видя, как добрая половина его трудов пошла насмарку.
Потом он повернулся к Кирдыку и кинул ему несколько отрывистых слов. Тот отдал честь, развернул и пришпорил коня и поскакал вдоль вытянувшегося чуть не до бесконечности войска.
Через десять минут Букаха был погружен на военный ковер–самолет, и в сопровождении двух угрюмых громил в черном вылетел в месту высадки.
Проводив хищным взглядом быстро скрывшийся за верхушками ненавистных деревьев ковер, колдун нетерпеливо подал знак продолжать движение.
Заревели трубы, передавая эстафетой царский приказ, и огромное войско тронулось с места и покатилось вперед по лесной дороге подобно лавине [130], остановить которую была не в состоянии ни одна преграда.
Хотя, одна преграда, способная остановить костееву армию, все же нашлась.
И даже скорее, чем царь того ожидал.
Он сам проехал по ней, скользнув лишь мимолетным взглядом и погрузившись далее в свои неглубокие, но широкие мысли.
Пехота прошагала по ней, даже не заметив.
Телеги с продовольствием, палатками и прочим добром прогрохотали, почти не замедлив хода.
И только когда пришло время и очередь тяжелых возов с разобранными осадными машинами, маленькая, скромная речушка, покорно до сих пор протекавшая поперек лесной дороги, поднатужилась, поднапружилась, ровная доселе водная гладь вспучилась, словно спина всплывающего кита, с оглушительным треском своротила с опор крепкий еще, несмотря на прошедшую костееву орду, мост и залила берега.
В мгновение ока затопленным оказалось всё в радиусе двадцати метров от приказавшего долго и счастливо жить мостика, а сама дорога превратилась в непроходимую вязкую кашу из глины и ила.
Два огромных и тяжелых воза, имевших несчастье находиться на мосту во время природного бедствия, как легкие щепочки снесло по течению вместе с возницами и тяжеловозами метров на десять, надежно поставило поперек русла, заодно вывалив поклажу, и река, не находя больше привычного пути, стала искать альтернативный.
Каковым, после непродолжительного размышления, и была признана запруженная обозом и войсками дорога.
Погруженный в свои мысли Костей внезапно обнаружил, что он стал быстро погружаться еще и в холодную грязную жижу, еще несколько минут назад гордо именовавшуюся речной водой, проворно поджал ноги вместе со стременами, развернулся в седле и раздраженно рявкнул, обращаясь к мечущимся вдоль погрязшего войска советникам.
- Ну что там у вас еще случилось?!..
- Кажется, наводнение, ваше величество!..
- Говорят, смыло два воза!..
- Остальные застряли в грязи!..
- И кто должен их из грязи вытаскивать? — холодным, как надгробие, голосом поинтересовался царь, и слова доклада застыли в горлах офицеров и советников…
Как бы эффектно ни прозвучала эта фраза царя, каким бы сарказмом ни отдавала, какими бы последствиями ни грозила, а вытаскивать засевший по самые оси и глубже обоз, усмирять реку и высушивать дорогу все равно пришлось ему.
Злой, грязный и промокший до нитки (бессмертие, как это не было обидно, не предполагало непромокаемости), Костей провозился с ликвидацией последствий чрезвычайной ситуации до наступления ночи. Конечно, он располагал силой и умением десятка своих советников, но они, по причине избыточного рвения, совмещаемого с желанием показать себя в условиях, максимально приближенных к боевым, чаще умудрялись мешать, чем помогать.
Убедившись, что мост восстановлен, своенравная река вернулась в природой предназначенное ей русло, а виновных, как всегда, нет, он, мрачнее целого грозового фронта, отдал приказ разбивать лагерь.
Штабная палатка была раскинута прямо у реки — там, где он закончил борьбу со стихией. Выставив караулы из умрунов, генерал Кирдык по приказу царя привел под своды царского шатра одного из утопивших стратегический груз возчиков: побелевший почти до прозрачности Камень требовал свежей крови.
Как и сам царь.
Чтобы армия завтра с самого утра смогла без задержки выступить в поход, в завершение насыщенного грязной работой дня он решил починить и поврежденные возы при помощи Камня, но того, что произошло (а, вернее, не произошло), он не мог и предположить…
Костей угрюмо оглядел источник своей силы при свете тусклой и до отвращения не волшебной масляной лампы и покачал головой: за все пятьдесят лет его существования он ни разу так не истощался, даже когда перестраивался и переделывался замок старого царя в царстве Костей. А ведь тогда потрудиться пришлось немало — что ему, что Камню.
Но чтобы силы Камня не хватило на день…
«Откуда эта глупая мнительность? Наверняка, причина в том, что я не подпитывал его с тех самых пор, как мы пересекли границу. Да еще сегодня пришлось приложить столько усилий — сначала ошейник для Букахи, потом это треклятое наводнение… Как там говорится у них, в Лукоморье? Мудро вечера утренее? Вутро мечера ветренее? А. Утро вечера мудренее. Народная мудрость, кажется? Вот и проверим…»
* * *
Граненыч, проигнорировав подобострастно протянутые руки камердинера, повесил шубу на вешалку у порога, скользнул по аппетитно расположившемуся на изящном золоченом столике позднему ужину, имевшему все шансы стать ранним завтраком, равнодушным взглядом человека, слишком вымотанного даже для того, чтобы проголодаться, и тяжело присел на край кровати.
Отогнав раздраженно второго камердинера [131], он самостоятельно стянул с себя сапоги и изнеможенно откинулся на подушки, заложил руки за голову, и через секунду наверняка уснул бы, но из стены у книжной полки без стука появился Дионисий, и сон был тут же отложен на потом.
Митроха вопросительно уставился сухими, воспаленными от постоянной и вынужденной бессонницы глазами на хозяина библиотеки, и тот не заставил себя ждать:
- Извини, что вторгаюсь к тебе в столь неурочный час, прервав твой мирный сон…
- Валяй, раз пришел, — махнул рукой князь, приподнимаясь на локте.
- Но ты сам просил, если прибудет эстафета от Кракова, сообщать немедля.
Остатки сна сразу как волной смыло.
- Как у них дела? — сел Граненыч и свесил с края высокой царской кровати тощие ноги в дырявых носках.
- Сорока сообщила, что армия Костея находится в трех днях пути от Лукоморска, и что все идет по плану. Лешие продолжают устраивать засеки, завалы и ловушки вдоль всего маршрута. Колдуны Костея едва успевают лечить раненых. А еще она доложила, что сегодня — то есть, вчера, незадолго до того, как Краков отправил очередную птичью эстафету — перед наступлением темноты армия проходила мимо Зеленой топи. Местная болотница была предупреждена Обдерихой, что после срабатывания ловушки к ней могут заявиться гости. Вчера — то есть, позавчера — они уже проваливались в болото, ты помнишь, поэтому в этот раз были осторожней и прощупывали землю перед собой перед тем, как ступить. И болотница — не будь дурочкой — пропустила их с миром точнехонько до середины, а над самым оком выдернула у них кочки из–под ног. Сорока сама всё видела и говорит, что от пятнадцати зверолюдей не осталось и вскрика. Остальные, наученные печальным опытом прошлых дней, даже не пошли их искать.
- Продвижение армии замедляется? — Граненыч уже вскочил, сдвинул нетронутый ужин на край стола и извлек из шкафа огромную карту.
- Пока максимум на день–полтора, — огорченно поджал губы и с сожалением покачал головой библиотечный. — Но если удастся задумка Обдерихи и водяницы из Позими, то, возможно, мы сможем выиграть еще столько же. А пока Костей спешит, по–прежнему сам расчищает завалы и ровняет дорогу, хотя и лешие, и дорожные стараются вовсю…
- По–прежнему колдовством? — угрюмо уточнил Граненыч, зная ответ наперед.
- Колдовством, — невесело вздохнул хозяин библиотеки. — Краков передает — стволы толщиной в три обхвата так в стороны и летят… Будто соломинки…
- Я в одном трактате читал, что в средневековье нормальные люди устаивали охоту на ведьм и колдунов, — задумчиво пробормотал Граненыч, оторвавшись на минуту от важного занятия — высунув язык руке в помощь, он старательно наносил на карту пометки синими чернилами. — И никогда не мог понять, зачем. Но теперь, кажется, понимаю…
И снова принялся за свое дело.
Судя по тому, что его тонкие пальцы были пока однообразно–синего цвета, на очереди еще стояли зеленые, красные и черные чернила — каждые для своей цели.
- Митроха?.. — дождавшись, пока все изменения в оперативную обстановку будут внесены, библиотечный отвлек внимание замглавкома Лукоморских войск на себя.
- Что, Дионисий? — промокнул зеленые чернила на последнем пере и отложил его в общую кучу бывший истопник.
- А… ты действительно веришь, что мы сможем его победить?
Казалось, библиотечный был полностью сосредоточен на разглядывании разноцветных чернильных пятен на скатерти, и задал свой вопрос исключительно для поддержания несуществующего разговора, будто хотел узнать мнение Митрохи о чем–то абстрактном, незначительном, отстраненном… Но, проговорив его, не в силах был больше притворяться, напрягся и замер в ожидании.
Граненыч нахмурился, скосил глаза на хозяина библиотеки, беззвучно пожевал обветренными губами и, наконец, выдохнул:
- Тебя успокоить, или правду сказать?
* * *
Утром, едва засветился край неба над бесконечными елками, Костей в полутьме пропахшего недоброй магией шатра вынул из груди нового умруна покрасневший Камень, презрительно, мимоходом посмеялся над своими вчерашними страхами и отдал приказ армии выступать.
Торопливо дожевывая на ходу завтрак, солдаты под рев труб за несколько минут собрались, и войско мерной поступью, от которой содрогалась земля и облетали последние листья с трепещущих веток, тронулось вперед…
Надо ли говорить, что едва на свежеотремонтированном мосту оказался свежеотремонтированный же воз, вчерашний разлив повторился с точностью до литра и метра?
Правда, в этот раз Костей не успел далеко отъехать, и успел пресечь водное безобразие пока оно опять не охватило всю дорогу, но задержка на полдня была обеспечена.
Царь снова кипел и был готов плеваться кипятком от ярости: второй день подряд на этом вонючем ручье с ним обращаются как с сопливым мальчишкой! С ним, с самым великим магом всех времен и народов, занесенных когда–либо в летописи! Водит за нос какой–то паршивый водяной, для которого заставить мужика бросить в воду кусок своего обеда — уже достижение!..
Ну, нет.
Он этого так не оставит.
Не на того напал.
Он еще покажет этой тухлой старой рыбе, кто здесь теперь хозяин, даже если ему придется провести на этой мерзкой речке неделю!..
Надо просто успокоиться и подойти к задаче профессионально. Ведь что ни говори, а он всегда будет в первую очередь колдуном, и только потом — правителем, царем, императором и прочая, прочая, прочая…
Итак.
Проблема: внезапные наводнения.
Эпицентр: мост.
Подозреваемый: водяной.
Решение: подкараулить подлеца, поймать и устроить ему… устроить… устроить…
Как же это?..
Последний день Пнёмпеня?..
Эх, жаль, книжку с цитатами выкинул…
Ладно.
Приступим.
Костей в предвкушении забавной охоты раздвинул губы в гаденькой улыбочке и передал коня вместе с инструкциями Кирдыку. Стараясь — на всякий случай — смешаться с охраной обоза и возницами, он прокрался к ставшему за два дня знакомым до ненависти мосту, нырнул в придорожные, плавно переходящие в прибрежные, кусты и затаился, впившись взглядом в камыши под опорами моста.
Как и условились, досчитав до десяти с того момента, как его величество скроется из виду [132], генерал подал трубачу знак играть сигнал выступать.
Хриплый резкий рев трубы огласил задремавший (или затаившийся?) лес, и войско, опасливо косясь себе под ноги, неторопливо двинулось вперед.
Первый воз с той стороны заехал на притворяющийся безобидным и ручным мост.
Колдун напрягся, напружинил скрюченные пальцы и вытянул шею, стараясь единственным имеющимся в его распоряжении оком охватить как можно большее пространство и не пропустить самое интересное.
Не прошло и минуты с момента сигнала, как под средней опорой злополучного моста вода слегка заволновалась, медленно закружилась едва заметной воронкой, и на поверхности показались длинные мокрые спутанные космы…
Остальное произошло синхронно, что значит, параллельно, как, без сомнения, смог бы прочесть в своей синенькой книжице царь, если бы она сейчас не находилась в километре отсюда в старой барсучьей норе.
Под многострадальным мостом вскипела и выросла, брызнув в разные стороны досками настила и возами, водяная гора.
Трубач затрубил остановку.
На колыхнувшейся от радостного возбуждения груди Костея вспыхнул алым Камень, рука его чуть дрогнула от предвкушения сладкой мести, и из самой середины речки послушно вырвалось и полетело ракетой в его направлении нечто…
Что на поверку оказалось самой большой каменой опорой.
Колдун взвизгнул от ужаса и, не заботясь о том, чтобы остановить действие притягивающего заклинания, метнулся в сторону, запутавшись в серебряном плаще: бессмертие бессмертием, а провести вечность в форме блина ему вовсе не хотелось.
Опора с низким грозным свистом врезалась в берег, заставив землю содрогнуться, и не успел Костей возрадоваться, что мимо, как вслед за ней из непреодолимой водной преграды, обозначенной на карте как какая–то «р. Позимь», выхлестнула огромная, выше леса, волна и накрыла его ополоумевшее величество, пологую лысину берега, прибрежные деревья и кусты, неосмотрительно подтянувшихся поглазеть зверолюдей, и с душераздирающим ревом и треском схлынула, унося с собой все приглянувшиеся трофеи.
Хрипя и отплевываясь, Костей вынырнул в самом фарватере ставшей вдруг к своему удивлению судоходной в отдельно взятом месте Позими, и к нему, словно пираньи к одинокой антилопе, во всех сторон тотчас же устремились все жертвы мини–цунами: телеги, солдаты, доски, кони, ветки, клочья камыша, контуженая рыба… Тяжко хлюпая и кряхтя, по дну к нему ползла старая знакомая — резвая опора.
- Что?.. что происходит?!.. — растеряно выкрикнул колдун, краем глаза заметил розовый свет из района его груди, пробивающийся сквозь мутную жижу, еще несколько минут назад бывшую речной водой, и тут до него дошло. — Камень!.. Ах, чтоб тебя!!!
Мгновенное усилие воли — и источник силы погас.
Вода спала.
Вернувшееся к своим повседневным обязанностям течение понесло вниз всё, что ранее рвалось к Костеевой персоне, и он с облегчением сплюнул еще раз набившуюся в рот песчано–водную смесь, ароматизированную донными отложениями, и уже собирался гордо левитировать на дорогу, где метались, выглядывая повелителя среди обломков, советники и офицеры, как вдруг…
Почти перед самым его носом всплыли и заполоскались на воде длинные седые спутанные волосы.
- Ах, вот ты где!!! — Костей обеими руками ухватил забитые водорослями космы и взмыл в воздух — не столько от магии, сколько от радости.
Спустя несколько секунд он приземлился среди восторженно приветствующих его подданных на левом — ближнем к Лукоморью — берегу. В руках его медленно приходила в себя патлатая, вымазанная илом и ряской старуха с зеленым лицом.
Торжествующе ухмыляясь, колдун бросил ее в грязь себе под ноги, и ее стошнило илом.
С хрипом хватая воздух ртом и задыхаясь, она лежала на боку, скрючившись и бессильно царапая длинными когтистыми пальцами землю.
- Значит, шутки шутить надо мною вздумала, старая карга? — склонился он над ней, оскалив в недоброй усмешке оба зуба.
Она с трудом разлепила зеленые, как кувшинки, глаза и уставилась на него затуманенным взглядом.
- Но, как видишь, в вашей глуши нет никого, кто бы мог сравниться со мной в магической силе и умении ей управлять, — не прекращая лыбиться, высокомерно продолжил он, поправляя одной рукой на груди Камень.
Взгляд старухи стал осмысленным, и мысли эти были не из приятных.
- Ага, дошло, кто я, — хохотнул Костей и выпрямился. — Раньше надо было думать, старая селедка! Теперь тебе остается только полагаться на мое милосердие. Которого нет, не было и никогда не будет! Ха–ха–ха! Ну, и что мне, по–твоему, с тобой теперь делать?
- Хоть что… — еле слышно пролепетала старуха, и тут же в голову ей, кажется, пришла ужасная мысль, и она затряслась: — Только… не бросай… меня… в воду…
- Может, мне повесить тебя вон на той осине, а?
- Повесь меня… на той осине… Только… не бросай меня… в воду!..
- Или мне лучше отрубить голову?
- Отруби… Только не бросай меня… в воду!..
- Нет… Пожалуй, я привяжу тебя за своим конем и пущу его вскачь по лесу — через бурелом и буераки!
- Да… привяжи… привяжи за конем… только не бросай меня в воду!..
- А может…
- Да… что угодно… только не бросай меня в воду, пожалуйста!..
И тут Костей не выдержал.
- Да ты что, старая хрычовка!? Думаешь, что я не слышал эту сказку: «Только не бросай меня в терновый куст!», да? Ты меня вовсе за дурака принимаешь? Надеешься, я подумаю, что страшнее воды для тебя ничего нет, и брошу тебя в твою реку, да? Не выйдет!!! Ты выставила меня посмешищем перед всей моей армией, и хочешь, чтоб тебе сошло это с рук?!..
Старуха неловко завозилась на земле, закрывая руками покрывшееся высохшей трескающейся бурой коркой лицо, на обступивших ее советников и офицеров пахнуло смрадом разлагающихся без воды водорослей в ее волосах, и колдуна осенило.
- Ага, водяная тварь! Ты сохнешь!!! Без своей воды ты скоро превратишься в засохший комок грязи! А ведь это замечательная мысль, хорь тебя задери! Так я и поступлю. С одной стороны, «скоро» — это недостаточно хорошо, когда речь идет о смерти такого презренного существа, как ты… Но, с другой, мне некогда ждать, и поэтому мы остановимся на этом варианте. Я прикажу привязать тебя к дереву рядом с рекой, чтобы ты, засыхая, могла кинуть на нее прощальный взор — видишь, я не так уж и жесток… И к тому времени, как последний из моих солдат пройдет мимо тебя, ты превратишься в могильную пыль, жалкая карга.
На лице старухи отразилась целая буря эмоций, но колдуну они были уже не интересны.
Он рассмеялся еще раз — почти добродушно — своей остроумной затее, бросил несколько слов терпеливо ожидающему за его спиной приказаний Кирдыку и принялся — в последний раз — за починку моста.
Хорошее настроение царя продержалось ровно два часа после того, как армия снова тронулась в путь.
Наткнувшись на очередной завал, он снова захотел раскидать его — как всегда — при помощи магии, и взгляд его машинально упал на Камень.
Талисман силы снова стал бледно–розового цвета.
Когда последний солдат из арьергарда проходил мимо прикрученной к вековому дубу старухи, голова ее была низко опущена на грудь, тело дрожало неконтролируемой мелкой дрожью — печальный признак агонии, а искаженное иссохшее потрескавшееся лицо закрывали грязные зловонные волосы.
Замыкающий арьергард медведечеловек выкрикнул в адрес умирающей что–то унизительное и обидное, и с ржанием, характерным, скорее, для лошади, чем для медведя, скрылся за поворотом.
Старуха осталась одна.
Едва затихли последние звуки марширующей армии, она в последний раз икнула, хрюкнула, веревки, удерживающие ее, развязались, и пленница рухнула на все еще мокрую после цунами местного масштаба землю.
Из–за опоры моста тут же вынырнула другая старуха — тоже со спутанными длинными космами, зеленым лицом и маленькими, похожими на рыбьи, глазками и, тоже сотрясаясь от хохота, вылезла на берег и повалилась рядом с первой.
- «Повесьте меня уже хоть на чем–нибудь…» ик… ик… ха–ха–ха!.. «Только не бросайте меня в воду!…» Ха–ха–ха!..
- А он… он говорит… ик… ик… «ты меня вовсе за дурака принимаешь?«… ха–ха–ха!..
- А ты–то… ты… «Да… что угодно со мной делайте… только не бросай меня в воду, пожалуйста!..» ха–ха–ха!.. ик… ик… ик… Ох, не могу… Ох, помру молодой…
- А он… «Думаешь, я эту сказку не слышал?..» ха–ха–ха… ик… ик…
- Как меня этой волной–то смыло из–за кустов, где я за его спиной пряталась… ха–ха–ха!… так мне не до шуток тогда, поди, было… ха–ха–ха!.. ик… Думала — утону к лешему, только пузыри от меня и останутся!.. ик… А он меня спас, выходит, героически!.. Ха–ха–ха!!!..
- Ох, матушка ты моя Обдериха… Насмешила… Сто лет я так не смеялась, поди, ежели не больше… с тех самых пор, как пьяный купец полез… ха–ха–ха!… а там сети… ха–ха–ха!…а медведь сзади… ха–ха–ха!… а в сетях муж мой покойный запутался… ха–ха–ха!… хотя, нет… всё одно не так смешно… ик… ох… ха–ха–ха!..
- А уж я–то сколько так не веселилась, матушка Позимь… Ой, не могу… в груди колет и живот болит… ох, нельзя же так под старость лет… ха–ха–ха!… ох… ик…
- Ладно, подруга… иди, умойся… а то тебя и впрямь можно со мной перепутать — вон сколько илу да грязи на себя нацепляла, пока купалась… Все волосы вон, водяной травой засадила — у меня в реке, небось, меньше.
- Ох, не говори, матушка… Пойду, сполоснусь по–быстрому, да старого нашего дружка–то попроведаю: поди, ему просто так шагать по нашему лесу с непривычки скучно покажется, так я его, спасителя, развлеку.
* * *
Вечером следующего дня, когда полностью стемнело, похолодало и начало поливать мелким, но настойчивым дождем, угрюмые солдаты в черном высадили Букаху там, где Сабрумайская дорога выходила из леса — то есть, километрах в двадцати от Лукоморска — и, не пожелав ни пуха, ни пера, отправились обратно к своему царю. А бывший лукоморский воевода и неудавшийся политэмигрант остался коротать ночь под лапами старой ели, громко стуча зубами и бурча голодным, завязывающимся узлом в знак протеста против многодневной диеты, желудком.
Так начинающий шпион прострадал до восхода солнца, а потом еще три часа, пока его не заметил–подобрал–обогрел–накормил большой обоз беженцев из какой–то деревни, что находилась [133] днях в двух пути от стольного града.
- Откуда ты такой неприкаянный будешь, мил человек, и как тебя звать–величать? — поинтересовался благообразный седой дед, на чью телегу без особых церемоний Букаха взобрался, чтобы спокойно умять предложенный ему хлеб, лук и полкурицы.
- Я… это… издалека… — неопределенно махнул крылом засланец и сделал вид, что усиленно пережевывает заглоченый кусок.
На самом деле он обдумывал то, что должен был обдумать еще как минимум день назад. Но всё это время он потратил на попреки своей зловредной судьбинушке, невразумительные причитания, невыполнимые клятвы и просто на жалость к себе, единственному. Теперь же такую важную часть шпионского ремесла, как фальшивое имя и биография, ему приходилось изобретать впопыхах и на ходу.
- Зовут меня Олег. Прозвание мое… э–э–э… Пеньков–Гордый. Сам я из… э–э–э… из купцов буду… из торгового люда, значит. Бегу от оккупационной армии царя Костея. Шел мой обоз с товарами по новой Сабрумайской дороге этак, шел… И вдруг, откуда ни возьмись — страх божий на голову обрушился… Люди вроде, а сами — как звери! Кто на тигра похож, кто на медведя, кто еще на кого… Зубы, да когти, да еще топоры вот такенные!.. — Букаха показал, выронив при этом недоеденный окорочок себе на колени, какенные у вражеских солдат были топоры, потом немного подумал, и увеличил пространство между своими ладонями еще на полметра.
Дед и его попутчики ахнули, а приободренный Букаха ухватил уже покидающую обоз и отправляющуюся своим путем куриную ножку за косточку и продолжил описание своих злоключений, дирижируя ей, как палочкой:
- Жуть, говорю, аж волосы дыбом! [134] Это ведь ни кто иной был, старик, как солдаты Костеевы. Непобедимая армия на нас прет — сразу видно! В его войске этих чудищ — как деревьев в лесу! Против них сражаться — что головой об стенку биться! Мы против них — словно ребенок против медведя!..
- Ты, купец, кончай врага–то славить, — неприязненно взглянул на него плечистый молодой парень со шрамом во весь лоб. — А что медведя касаемо, так я на него с рогатиной первый раз в двенадцать лет ходил — и живой, как видишь, хоть и покарябанный маленько. А ихнего косолапого брата в нашей округе изрядно убыло. Так что…
- Да помолчи ты, Потап, — цыкнул на охотника старик и повернулся к попутчику. — Ты, мил человек купец, не обращай на него внимания, рассказывай, рассказывай, чего с твоими товарищами–то сталось.
Букаха злобно покосился на прервавшего его парня, с усилием скроил скорбную мину и продолжил:
- Они, супостаты, мой обоз в один миг захватили. Возчиков да охранников побили, как мух, а я вот живой, спасся… Еле ноги унес… Словно на крыльях летел…
Букаха умолк, посчитав, что он и так достаточно всего понарассказывал сиволапым деревенщинам, на которых при других обстоятельствах и в другое время он бы и посмотреть побрезговал. И, запивая большими глотками кваса из протянутого одним из благоговеющих перед такими испытаниями и отвагой слушателей жбана, стал жадно доедать первый за два дня завтрак.
Пока он жевал, в обдуваемую холодящим октябрьским ветерком лысую, как коленка, голову забрело любопытство.
- А вы из какой деревни все?
- Из Гарей, — вздохнув над иронией топонимики, сообщил тот. — Давеча из столицы прискакал гонец, сказал, мол, идет злой царь Костей, нас воевать. Огнем направо и налево палит, мол, крестьян в рабство забирает, и надо всем миром от него бежать со всем скарбом, что можем с собой прихватить, в столицу, где войну пересидим. Там, говорят, тоже войско собирают немалое. А ты как думаешь, мил человек купец, победим мы того костяного царя, али он нас?
Букаха задумался над вопросом, более важным для него, нежели когда–либо мог предположить старик, и обреченно покачал головой.
Не успел обоз подъехать поближе к городу, как в глаза Букахе бросилась суета и шум, которые начинались у городской стены и распространялись, подобно кругам на воде, вширь и вдаль.
Сотни и тысячи человек с заступами, лопатами, тачками и бревнами бегали и хлопотали вокруг, словно благодаря какому–то мрачному заклятью решили, что древняя столица Лукоморья вдруг превратилась в муравейник, а сами они — в муравьев.
Люди без устали копали ямы, углубляли ров, возили землю, насыпая вал, забивали колья в дно ловушек и бревна просто так, и у Букахи в душе зародилась и стала расти, болезненно пульсировать и разбухать мрачная ненависть ко всем защитникам Лукоморска.
Сколько сил тратят эти идиоты на абсолютно безнадежное предприятие! Знают ведь, наверняка, какая армада на них прет, и все равно рассчитывают остановить ее своими дурацкими канавками и палками! Почему они не сдаются, не бегут, не прячутся, как сделал бы на их месте любой нормальный народ? Царь Костей — это вам не какой–то самовлюбленный индюк Чернослов! А ведь даже его, не пропади он внезапно и по необъяснимой причине, им было вовек не победить! А тут — эвон — на кого замахнулись!.. Дурачье… Они тут все сумасшедшие. И так им всем и надо. И стану я помогать Костею, или сбегу прямо сейчас по Вондерландской, Вамаяссьской или Лесогорской дороге — для них ничего не изменится…
СТОП.
Только что прозвучала чрезвычайно здравая мысль, которая почему–то не потрудилась прозвучать раньше.
И называется эта сияющая, как путеводная звезда, идея «СБЕЖАТЬ».
Пусть этот жуткий человек думает, что запугал Букаху. Пусть ждет от меня вестей.
Нашел дурака.
Сейчас я войду в город с крестьянами, проберусь в свой дом, возьму денег, если получится, то коня и еды — и только меня и видели.
Разбирайтесь сами, без Букахи. Я свое уже отстрадал.
Приняв такое решение, разжалованный воевода почувствовал себя счастливым в первый раз за много дней.
Он спрыгнул с телеги, дружелюбно улыбнулся старосте, повертел головой по сторонам и ткнул пальцем вперед, в сторону кряжистой Сабрумайской сторожевой башни с распахнутыми настежь воротами и хронически опущенным мостом:
- Смотрите, вот и прибыли. Город нас уже ждет.
Как выяснилось уже через пять минут, их ждал не только город.
У самых ворот беженцев встретил усатый сержант в пыльном шлеме, красном плаще с гербом Лукоморья на плече и с пергаментом, пером и походной чернильницей наперевес.
- Добрались? Прибыли? Вижу. Молодцы, — отрывисто заговорил он как бы сам с собой, но все каким–то образом поняли, что обращается он к ним, и обоз остановился. — Какая деревня?
- Гари, батюшка, — выступил вперед староста.
- Хорошо… — сержант черканул что–то в пергаменте и обвел глазами застывший в ожидании решения своей судьбы караван. — Сколько вас?
- Сто двадцать три человека с бабами, дитями и стариками… Хотя, нет. Сто двадцать четыре, — уточнил старик и ткнул пальцем в Букаху. — Вот, купец у края леса километрах в десяти отсюда прибился. Костяным царем ограбленный.
- Ограбленный?.. — сержант окинул оценивающим взглядом представительную фигуру Букахи и кивнул головой: — Эт хорошо…
И, не успел никто поинтересоваться парадоксальностью вывода, как сержант выудил из кармана штанов другой пергамент, развернул его, откашлялся и огласил:
- Предписание Оборонного Командования номер один!
После этого впечатляющего вступления пергамент был аккуратно свернут и возвращен на место, а дальнейшая речь пошла экспромтом:
- Все мужики от семнадцати до сорока лет остаются здесь, встают справа от меня — их забирают в добровольцы, город оборонять. Остальные — от четырнадцати до шестидесяти и бабы от семнадцати до пятидесяти идут на земляные работы. Встаньте слева. Инструмент — лопаты, кирки, еще чего там — если есть, берите с собой. Смена — восемь часов. А стариков и прочих младенцев дружинник Николай Непряха сейчас проводит по домам на постой. Они за день обустроятся, и вечером за землекопами придут. Ополчение будет жить и учиться ратному делу на казенный кошт. Вопросы есть?
- Кормить рабочих будут? — выкрикнул коренастый мужик — возчик передней телеги.
- Будут, — коротко ответил сержант, и крестьяне, громко переговариваясь, стали извлекать из поклажи инструмент и делиться, как им было предписано.
Букаха, глядя во все стороны, кроме той, в которой находился сержант, беззаботной походкой направился прямо к воротам, где и был остановлен бдительным стражником с ржавой, в свежих царапинах от напильника, алебардой.
- А ты куда собрался? — грозно полюбопытствовал он.
- Прочь с доро… — начал было гневно Букаха, но спохватился, что он не является воеводой уже несколько недель, и плавно перешел в другую тональность:
- Пропусти меня, солдатик, я хотел сказать. Меня даже ваш командир отпустил, — не оглядываясь, ткнул большим пальцем за спину беглец. — Я простой бедный купец. Возвращаюсь домой. Тороплюсь…
- А ты не торопись, купец, не торопись, — насмешливо посоветовал ему голос сержанта из–за плеча. — Вечером домой попадешь. Столько времени тебя там ждали — шесть часов–то уж точно еще подождут.
Букаха хотел поспорить, но игривый тон сержанта словно испарился, и рука его потянулась к рукояти меча.
- Лопаты вон там. Два раза повторять не буду. В случае отказа Оборонное Командование предписывает поступать по всей строгости законов военного времени.
Бывший боярин напряг воображение, пожелал, что уж лучше бы не напрягал, нервно сглотнул, торопливо кивнул и панически зашарил вокруг глазами:
- Да–да… конечно–конечно… я ведь не отказываюсь… я сам… примите во внимание… искренне… руки уже давно просятся что–нибудь покопать… накопать… закопать… раскопать… выкопать… Так где, вы говорите, у нас лопаточки лежат?.. [135]
- Вон там, — удивленный резкой сменой настроя странного купца, сержант почесал давно зудевшую правую ладонь о гарду (к чему бы это? к деньгам, или в баню пора?) и вытянул шею: к воротам уже подходил новый обоз.
Скоро обоз из Гарей, сопровождаемый дружинником и провожаемый отчаянным взглядом Букахи, прогрохотал по мосту и скрылся в воротах.
Первый и, как он страстно надеялся, последний рабочий день кончился для Букахи с пришедшей им на замену в пять часов ночной смены.
Те принялись раскладывать костры, которые запалят, когда совсем стемнеет, а дневные рабочие, растирая на ходу занемевшие спины и плечи, усталою толпой двинулись в город.
Бывший боярин, ощупывая со слезами на запорошенный землей глазах кровавые мозоли на не ожидавших такого обращения ладонях, отплевываясь песком и стараясь не наступать пяткой на провалившиеся в сапоги острые не по размеру камушки, присоединился к ним, влился в толпу, чтобы окаянный сержант или стражник не узнали его и не стали приставать с расспросами. Но старался он зря: караул на воротах успел смениться, и никто не бросил в его сторону ни единого взгляда.
Чем ближе к центру города, где стояли дома благородных, тем меньше людей оставалось вокруг, и тем неуютней чувствовал себя Букаха.
А что, если его увидят знакомые?
Или его же слуги?
Или те, кто тогда поймал его?
Или сам царь будет проезжать мимо в карете и вздумает выглянуть в окошко в самый неподходящий момент?..
Но никто не обращал на него внимания, и он благополучно добрался до калитки в стене сада в глухом переулке, воровато оглянулся, выудил из кармана ключ и быстро открыл милостиво не заскрипевшую дверь.
Где–то в стороне, не видимый в сгущающихся сумерках, по саду ходил с граблями его садовник, ритмично, как морской прибой, шурша сухими листьями.
Дверь, ведущая из сада в дом, была полуоткрыта.
Пока все было за него.
Молча кипя от унижения и гнева, Букаха пробирался как вор по собственным палатам, наверняка теперь отошедшим его спесивой, сварливой и на зло ему бездетной супруге. С замиранием сердца прислушиваясь к каждому шороху и скрипу, он торопливо сгребал в зеленую шелковую наволочку с золотыми кистями по углам [136] все ценное, что попадалось под руку.
За окнами медленно темнело. Скоро прислуга пойдет по дому зажигать свечи. Надо спешить. К тому же, в эту наволочку больше ничего не влезет — наверное, надо было взять пододеяльник…
Решив не искушать свою удачу экспедицией в конюшню и купить коня в городе, Букаха рассовал по карманам серебряные ложки из фамильного сервиза, засунул за пояс подсвечник с рубинами и торопливо лег на обратный курс.
Выходя в сад, он лицом к лицу столкнулся с садовником (вернее, сначала с его граблями, а потом с ним самим).
- Ай!.. — сказал Букаха.
- Ой… — сказал садовник, но тут же одумался, настроил тональность и громкость и истошно завопил, заставив злосчастного диссидента подпрыгнуть и заткнуть уши:
- Караул!.. Воры!.. Помогите!.. Грабют!.. — отчаянно загремело по дому, но агрессивному служителю Флоры этого показалось мало. Он толкнул попытавшегося пойти напролом нахального татя в грудь и от всей души, хоть и неумело, огрел его граблями по плечу. — Отдай мешок, прощелыга!!!.. ПА–МА–ГИ–ТЕ!!!..
В планы Букахи расставаться с заново обретенным имуществом не входило, что он и дал недвусмысленно понять недружелюбно настроенному садовнику, ответив на его косоватый удар прицельным попаданием подсвечника прямо в лоб.
Садовник охнул, потерял равновесие, выронил свое оружие, но, падая, ухитрился ухватиться за наволочку.
- Отдай, кому говорят!.. — прошипел он и дернул на себя.
- Пошел вон! — шепотом прорычал Букаха сквозь сцепленные зубы и тоже дернул свое сокровище на себя…
Если бы в лавке тканей его экономка не поддалась на уговоры пройдохи–купца и купила бы на постельное белье хозяевам старый добрый лен, Букаха сейчас был бы богат и на полпути к свободе.
Но она не пожалела боярских денег и выбрала дорогущий вамаяссьский шелк.
Который сейчас и разъехался с тихим беспомощным треском, вываливая наворованное разжалованным военачальником у себя же добро на грудь бдительному блюстителю сада.
- Да чтоб тебя!!!.. — чуть не в голос взвыл Букаха и наклонился было, чтоб подобрать хоть что–нибудь, но в потревоженном доме уже раздавались крики и топот десятков ног стремительно приближавшейся к месту вооруженного конфликта челяди, и Букаха, проклиная все садовничье племя вообще и этого отдельно взятого работника граблей — в частности, развернулся и помчался к калитке, звеня на бегу своими краденными ложками как конь — бубенцами…
Остановился он, согнувшись пополам, задыхаясь и хрипя, в каком–то незнакомом безлюдном проулке — покосившиеся заборы, кривобокие дома, заколоченные окна…
Погони не было.
Это хорошо.
Из добычи — одни ложки и подсвечник.
Это плохо.
Но на шее у него — серебряная гривна Костея в виде мыши, которую можно продать не скупщику краденного (вот бы еще знать хоть одного), а кому угодно, и никто его ни в чем не заподозрит.
А вот это хорошо совсем.
Оглянувшись по сторонам на всякий случай еще раз, Букаха потянул украшение через голову, чтобы снять, хорошенько рассмотреть и определить, сколько можно за него выручить, и тут оно ожило.
Живая, но холодная летучая мышь, еще мгновение назад серебряная, неподвижно сидела у него в руках и, казалось, рассматривала его своими красными, горящими в вечернем сумраке глазками как один из пунктов в небогатом меню.
- Тьфу, пакость, — брезгливо мотнул рукой Букаха, и мышь выпала из кулака, с недовольным писком распахнула крылья и принялась кружить над его головой.
- Кыш, зараза, кыш!.. — махнул на нее со всей силы подсвечником беглый боярин и, к своему изумлению, попал.
Раздался звон, шипение, крик — это подсвечник расплавился от соприкосновения с колдовским творением, словно был сделан не из серебра, а из воска, и бесформенно стекающий металл едва не обжег многострадальную натруженную руку Букахи.
- А?.. А–а–а–а–а!!!..
И тут опальный воевода проявил недюжинную смекалку и кинулся бежать очертя голову и без дальнейших комментариев, но с таким же успехом он мог попытаться убежать от собственных ушей.
Мышь следовала за ним, как приклеенная, колотя холодными тяжелыми крыльями его по бритой макушке, и, воспользовавшись первой же возможностью, бросилась на шею обезумевшему от страха предателю и снова превратилась в серебро.
Он со стоном опустился в бурый куст лебеды у покосившегося забора и с опаской, одним пальцем, быстро тронул гривну: не жжет, не кусает, не шевелится… Металл как металл…
Ну, что ж…
Если цена его свободы и независимости — пожизненное ношение на шее этой гадости, пусть будет так.
Зато у него есть полные карманы ложек, а к завтрашнему дню будет еда и конь, и тогда…
Пора выбираться отсюда и искать пристанище на ночь, где заодно покупают краденое серебро по хорошим ценам.
Откашливаясь и морщась при каждом шаге — стертые камушками ноги протестовали, как могли, против ночных гонок по пересеченной местности — он встал и двинулся назад, откуда прибежал.
Может, если поковыряться в пыли, там найдется серебряная лужица…
На уставший после трудов праведных и неправедных город вороньим крылом опустилась ночная тьма.
Где–то в конце переулка засветился одинокий тусклый фонарь — значит, там мощеная дорога, люди, кабаки, лавки и конюшни.
То, что надо.
Букаха нашел то место, где уронил оплавленный подсвечник, отряхнул то, что от него осталось, от пыли и сунул в карман к ложкам. В конце концов, рубины, если они уцелели, можно выковырять, а сам подсвечник — продать по цене лома. Наверняка в каком–нибудь кабаке, если хорошенько присмотреться к посетителям в этот час, найдется темная личность — две, которые не откажутся от…
Горло беглеца вдруг сжалось. «От нехорошего предчувствия», — было первое, что пришло во внезапно лишенный кислорода мозг, но он ошибся. Предчувствия тут были не при чем. Горло ему нежно и тактично сжимала серебряная гривна Костея.
- Э–э–э–э… ты чего… отпусти… — просунул в медленно уменьшающуюся щель грязные пальцы Букаха, и сжатие остановилось: теперь он задыхался уже от того, что его же пальцы давили на гортань. — П–пс–ти–и–и–и!!!..
Мысли Букахи заметались в панике, как ошпаренные тараканы, разбегаясь, сталкиваясь, сбивая друг друга: «Что… что случилось?.. Почему она меня душит?.. Стой, стой, мерзкая тварь!.. Прекрати!.. Это всё распроклятый колдун… По его приказу… Это он во всем виноват… Только он… Ненавижу!.. Ой, не дави!!!.. Не надо!!!.. Прости!.. Я беру свои слова обратно!.. Хороший колдун, добрый, справедливый, проклят…. в смысле, прекрасный колдун!.. Пусти, говорю!.. Я исправлюсь, я всё исправлю, клянусь… Я сейчас всё вспомню… что он говорил… Что же он говорил? Он что–то про наступление темноты говорил, только вспомню сейчас… да… Он приказал мне присылать ему с мышью донесение о том, что видел днем!.. Но я не могу присылать никакие донесения, я не хочу, я не обязан!.. АЙ!!!.. Псти–и–и–и–и!!!.. Прсти–и–и–и!!!.. Я осел… я дурак… я… бестолковое трепло!.. Я буду, буду, буду!.. Правда!.. Только пусти… пожалуйста…»
Гривна дрогнула и милостиво уменьшилась на несколько миллиметров.
«Я всё осознал и каюсь…», — просипел Букаха, и мышь отпустила еще чуть–чуть и замерла.
«Проклятье, проклятье, проклятье!!!.. Она может слышать мои мысли!!!.. Тихо. Мышка, добрая, славная мышенька… Если ты меня слышишь, не души меня больше, пожалуйста…»
Ничего.
«Я сейчас пойду, куплю на чем писать и чем писать, и все напишу твоему хозяину, великому и могучему царю Костею…»
Давление стало медленно ослабевать
«Ну, всё? Мы договорились? Всё в порядке… Я буду исполнять всё, что он прикажет… Я буду стараться… Видишь — я уже иду…»
Через два часа подавленный [137], униженный изменник протянул серебряной мыши свернутый в трубочку кусок бересты — единственный носитель информации, доступный в Лукоморске в девятом часу вечера — с изумительно неточными чертежами южной линии обороны города [138], на обустройство которой он потратил сегодня несколько наихудших часов из своей жизни.
Тварь превратилась в живую, предостерегающе оглядела окончательно запуганного человека злобными багровыми глазками, заглотила его сообщение и была такова.
Опустошенный Букаха остался стоять у приземистого сарая и глядеть в беззвездное ночное небо невидящими глазами.
Он погиб.
Конечно, она вряд ли вернется до утра, и можно попытаться купить коня и сбежать куда глаза глядят, в другой город, другую страну, на другой континент, но в глубине болезненно и тоскливо ворочающейся души он понимал, что единственный побег, который может удаться в его теперешнем положении — это на другой свет.
Выхода не было.
Он будет служить Костею.
Может, царь–колдун действительно не забудет его, когда возьмет город и будет устанавливать здесь свои прядки.
От должности командира царской гвардии он бы не отказался.
* * *
Граненыч развернул на стене следующую карту, и всё оборонное командование во главе с его величеством на пенсии Симеоном принялось сосредоточенно изучать представленный план укрепрайона, следуя глазами за указкой главкома.
Все, кроме клики боярина Никодима — они сидели на скамьях развалившись, вызывающе закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди и с таким выражением лиц, словно им прилюдно показывали что–то, оставленное невоздержанной кошкой в тапке хозяина.
Так же вызывающе игнорируя оппозицию, Митроха откашлялся в кулак, вытер нос рукавом нового, еще пахнущего текстильной лавкой кафтана и начал:
- Как вы знаете, ваше величество и почтенное боярство, наши попытки замедлить продвижение армии Костея увенчались успехом, и мы получили лишние четыре дня с того времени, как они перешли границу. Хотя, лишними они, конечно, не оказались. Итого, с того момента, как была принята моя диспозиция кампании и фортификации фортеции, в нашем распоряжении было пятнадцать дней. За это время мы успели углубить ров вдоль стены и заводнить его при посредстве рек Березовки и Конанки. Это — первая линия укреплений. Вторая линия, традиционно — вал, на который пошла земля изо рва. Землю утрамбовывать было некогда, поэтому вал получился сыпучий, что в перспективе ведения военных действий не позволит осаждающим захватить на нем плацдарм для перегруппировки и форсирования водной преграды с последующим штурмом…
- Ты по–лукоморски, по–лукоморски говори, Митрофан, — донесся сочащийся уважением, переходящим в благоговение [139], голос царя, и бояре согласно закивали.
Клика Никодима, не уловив направление генеральной линии правительства, не к месту заржала.
- По–лукоморски говоря, если они заберутся на этот вал, то съедут на… к… в… как говорится в народе, — рассекая воздух рукой после каждого одинокого предлога, послушно разъяснил Митроха.
- Как–как у вас… в народе… говорится? — источая презрение из каждой поры, уточнил Никодим. — Ты уж… князь… будь добр, из песни слов не выкидывай.
- На спинах к стене в воду, говорю, — невозмутимо пробасил Граненыч и продолжил, не глядя на прикусившего губу Труворовича:
- Далее у нас навалены завалы из деревьев стратегически не важных пород. К сожалению, нарубить достаточное количество леса повышенной сучковатости и непроходимости, чтобы организовать такую линию по всему периметру мы не успевали, поэтому завалы сделаны только там, где штурмоустойчивость стен вызывает сомнение, чтобы не сказать, опасение.
- Это почему еще? — вдруг побагровел и искренне возмутился Никодим.
- Потому что между камнями там не раствор, а песок один с галькой вперемешку. Я в одной книге читал, что у наших предков была традиция одного из строителей в стенах замуровывать. Чтоб повысить ее эксплуатационные характеристики, как говорят у нас в народе. Так вот этих, кто такое настроил, я бы всей артелью там заложил и не поморщился. Без задней мысли, просто так. Такие сомнительные участки, как вы видите из расположения завалов, находятся здесь, здесь, здесь и здесь… — указка ткнулась в места на карте, где были изображены не то снежинки, не то поля для игры в крестики–нолики.
- Погоди, боярин Митрофан… — привстал со своего места граф Рассобачинский, вытянул шею и прищурился, чтобы лучше разглядеть то, что уже углядел боярин Никодим. — Так это же там два года назад твои подрядчики, Труворович, из Караканского ханства со своими каменщиками кладку укрепляли! Года полтора возились ведь, не меньше!..
- Ты на что это намекаешь, граф Петр? — мясистое лицо Никодима налилось угрозой. — Он мне честное слово дал, что эта стена еще сто лет простоит!
- Вот на честном слове она и держится, — с наисерьезнейшей миной глубокомысленно заметил Граненыч. — Потому что больше ей, сердешной, держаться не на чем. И если Костей пронюхает…тьфу–тьфу–тьфу, не сглазить бы…
- Ладно, дальше докладай, князь, — махнул рукой царь. — Не теряй время. А с Труворовичем мы потом про стену поговорим. После победы.
- Победителей не судят, — буркнул боярин и незаметно растворился среди соратников, что с его выдающейся во всех измерениях фигурой было победой само по себе.
- Четвертая линия обороны — ловушки… — снова вернулся к докладу Митрофан, но ненадолго.
- Капканы, что ли? — недоуменно поинтересовался кто–то из высокородных.
- Хорошо было бы, — со вздохом качнул головой докладчик. — И побольше… Но у нас это четыре линии ям с кольями, в шахматном порядке чередующиеся с вбитыми в землю бревнами, также из деревьев стратегически не важных пород. Вообще–то, генерал–адмирал Блицкригер настоятельно рекомендует делать отдельно полосу ловушек и полосу торчащих бревен, но у нас на полный объем времени не хватало, поэтому я решил подойти к проблеме неадекватно, что значит, с выдумкой. Короче, сегодня четвертая линия будет закончена, и останется только замаскировать сверху ловушки. И если всё будет сделано по уму, то враг узнает о них только после того, как провалится. Далее. В изначальном плане весь Лукоморский укрепрайон предполагалось окружить еще одним рвом и валом, но…
Речь главкома оборвалась на полуслове, потому что в окошко постучали.
Учитывая, что палата заседаний находилась на третьем этаже, яркость впечатления была прямо пропорциональна квадрату расстояния от земли.
- Что?!..
- Кто?!..
- Как?!..
- А если это?..
- Не может быть!..
- Он же еще в двух днях пути отсюда?!..
- Так он ведь тебе не абы кто…
- Ох…
И только Граненыч, бросив указку и вооружившись более привычным оружием — кочергой, подобранной у камина, прокрался вдоль стены к окну и прильнул к мутному разноцветному стеклу витража.
- Что там?..
- Кто там?..
- Видно?..
- А если и вправду?..
- Типун тебе на язык!..
- А кто тогда?..
Любопытство бояр росло с каждым мгновением, но желание подойти и лично получить ответы на свои вопросы, почему–то, соответственно уменьшалось.
- Ну, что там, князь? — нетерпеливо вытянул шею и приподнялся на троне Симеон, взволнованно сжимая подлокотники [140].
- Да не видно ни… чего, — раздраженно бросил Митроха и попытался протереть рукавом запотевшие разноцветные стеклышки.
При этом кусочки витража опасно затрещали и завибрировали: похоже, с той стороны в витраж уже не стучали, а тарабанили.
- Нут–ко, подвинься, князь, я тоже поглядеть хочу, — проворно, несмотря на свои сто пятьдесят килограмм плюс волчья шуба до пят, вынырнул из–за стола боярин Никодим, решившись еще на один подвиг, и с тяжелым дубовым посохом наперевес поспешил присоединиться к Митрохе у атакуемого окна.
Митроха поднял над головой кочергу, словно хотел огреть добровольного помощника, и ткнул в него пальцем.
Тот, в кои–то веки, истолковал жест соперника правильно и послушно скопировал позу главкома.
Пусть теперь незваный гость попробует сунуться.
- Эй, есть кто дома? — донесся с улицы нетерпеливый голос.
- Войдите, не заперто, — сладеньким голоском пропел Граненыч, снова занес одной рукой кочергу для удара, другой дернул длинные белые полосы [141], рванул ручку на себя, снаружи ему помогли, и многострадальные витражи, наконец–то, со звоном посыпались на пол…
В образовавшуюся дыру просунулась бесформенная серая суконная шапка. Под ней оказалась взлохмаченная русая голова.
Царя с трона как сквозняком сдуло: снося всё на своем пути, он рванулся к распахнутому окну.
- Не бейте!!!.. Ваня!!!.. Ванечка!!!.. Вернул…
Человек в ужасной шапке повернулся к несущемуся к нему сгустку радости, и Симеон словно налетел на невидимую стену изо льда: — …ся. Ты это кто такой будешь, чтобы чужие витражи по десяти рублей за квадратный сантиметр бить, а?
- А мы, собственно, с кем честь имеем разговор разговаривать? — появилась в оконном проеме и строго поинтересовалась вторая голова — такая же лохматая, но седая.
- Царь, — сухо представился Симеон и снова грозно нахмурился, уперев руки в боки. — А вы кто такие и какое имеете право под моими окнами подслушивать [142]?
- Меня дед Зимарь прозывают, — благосклонно представилась седая голова, — это — специалист по волшебным наукам Агафон…
- Шпиён!.. — единогласным приговором пронеслось по рядам заседающих.
- …а с нами — наш охранник Саёк, — торжественно закончил официальную часть дед, ткнув большим пальцем себе за спину. — А прибыли мы в ваше царство–государство по поручению царевича Ивана и супруги его Серафимы для помощи в войне с распроклятым Костеем.
- Где Иван?.. Где Сима?.. Где вы их видели?.. Когда они вернутся?.. — перебивая сам себя, накинулся с вопросами на гостей Симеон, даже не предложив им войти. — Почему они не с вами?.. А, может, вы и впрямь шпиёны, а?.. Колдуете, летаете — Костей вас сам, поди, прислал наши планы вынюхать? Чем докажете?
- Им на весь дворец с третьего этажа кричать прикажете, или всё–таки внутрь залететь дадите? — донесся откуда–то из–под ног висевших в воздухе пришельцев знакомый ворчливый шерстяной голос.
- Масдай!.. — чуть не прослезился царь и, отбросив сомнения, в одну секунду собственноручно доломал поверженную раму с чудом уцелевшими островками тарабарского витража по десять золотых червонцев за квадратный сантиметр: — Милости прошу, гости дорогие! Ноги вытирайте!..
После скорого знакомства и долгого разговора, закончившегося только через три часа, обком был, наконец, распущен, чтобы бояре занялись порученными им делами.
Князь Граненыч вызвался показать подкреплению отведенные им во дворце покои и, сопровождаемые вездесущими лакеями, они двинулись к цели.
- А что, орел, — обратился он к чародею, только что подтвердившему свою должность его заместителя по вопросам волшебства. — А учили ли вас в вашей…
- ВыШиМыШи, — настороженно подсказал Агафон.
- Вот–вот, в вашей мыши, взрывчатым материалам? — закончил давно не дававший покоя вопрос Митроха и с изучающим ожиданием воззрился на мага.
- Н–ну, не то, чтобы так уж и взрывчатым… — начал было изворачиваться тот и нечаянно перехватил взгляд светлого князя.
И по нему было без намеков и околичностей видно, что это был явно не тот ответ, какой главком обороны должен был получить от своего зама по вопросам волшебства, если тот и впредь решил оставаться его замом, и именно по этим вопросам.
- То есть, я хочу сказать, — быстро поправился чародей, — что конечно, мы взрывчатые вещества прохо… изучали. Довольно долго и тщательно. Несколько лет, можно сказать… Под руководством лучших специалистов Белого Света…
Он говорил короткими отрывистыми фразами, не сводя глаз с Митрохи, но, казалось, первое откровенное признание, так неосторожно и некстати вырвавшееся у него в недобрую минуту, испортило все и навсегда. И даже гипотетические лучшие специалисты Белого Света, казалось, уже были не в силах спасти его заваливавшуюся кверху килем, как подорванный пресловутыми взрывматериалами корабль, репутацию.
Оставалось одно, последнее и самое сильное, но и самое опасное, как самый опасный из злосчастных взрывающихся материалов, средство. Но он должен был его испробовать.
- А что, Митрофан Гаврилыч? — невинно округлив серые очи, рассеяно поинтересовался маг. — У вас есть какая надобность в таких материалах? Так вы только скажите — я быстро всё устрою и взорву! Только пальцем ткните! Останутся, как сказал классик, только рожки да ножки!..
А вот это попало в точку.
Граненыч остановился, вперился испытующим, но потеплевшим сразу градусов на пятьдесят взглядом в пришлого волшебника и медленно кивнул:
- Есть надобность. И очень срочная. Вот сейчас я вас по апартаментам разведу, там переоденетесь, обедом вас накормим, и каждый займется своим делом, как договорились. Дедушка — знахарей собирать пойдет, Рассобачинский внизу ждать будет, лазареты устраивать. Саёк пойдет в библиотеку — изучать карту города, чтоб как муха туда–сюда с Масдаем летали по царским поручениям, и Гуляйку с Вогулкой не путали. Тебя я тогда отвезу к кузнецам, а сам — на укрепления. Соловьевы тебе сами всё расскажут, диспозицию, дислокацию и какой сикурс им надобен.
- П–пожалуйста, — равнодушно повел плечом маг, одновременно нащупывая в рукаве спасительную шпаргалку, в которую он рассчитывал заглянуть сразу, как только окажется в одиночестве своей комнаты, апартаментов, палат, чулана, сарая, или что еще вздумается местному распорядителю ему отвести. — Хоть сию минуту. Я всегда готов. Плевое дело — взрывное. Моргнуть не успеете.
- Точно готов? — недоверчиво сдвинул кустистые брови Митроха и вдруг остановился и махнул рукой остальным, чтобы не ждали. — Тогда едем прямо сейчас. Там мужики тебя накормят–напоят, а нарядишься потом. Чай, не девка на выданье.
- К–кабу–уча… — прошипел себе под нос Агафон, очень надеясь, что суровый и деятельный главком примет это за обыкновенное волшебное слово.
Гораздо менее суровый и гораздо более теперь деятельный Митроха высадил своего свежеиспеченного заместителя по вопросам волшебства у кузни Семена, скороговоркой попросил соловьев–разбойников любить и жаловать гостя, запрыгнул в карету и умчался в неизвестном направлении, оставив стушевавшегося мага на растерзание вспыхнувшим энтузиазмом почище любой нефти лукоморцам.
- Ну, ваше премудрие, — слегка волнуясь и не зная, как принято обращаться к настоящим, только что из высшей школы, волшебникам, да еще заместителям главнокомандующего обороной Лукоморска по вопросам волшебства, искательно глянул на него Семен после представлений и перечисления регалий и заслуг [143]. — Располагайся как дома… Вот, тут у нас взрыв–мастерская… уже семнадцатая за месяц… Тут суп–станции алхимические всякие — порошки там, жидкости, твердости… твердые тела, то есть… посудинки кой–какие… ведра там, лоханки, котелки… побольше, поменьше…
- А вот в этом котелке мы вчера новую смесь делать начали — залили двадцать литров нефти и двадцать литров смолы, да бросили — чего дальше делать — не знаем, всё уже, кажись, перепробовали — ничего не выходит… — виновато развел руками Петруха и слабо улыбнулся нервно ухватившему правой рукой первое попавшееся ведерко с желтоватым порошком чародею. В другой руке он уже сжимал бутылёк с бурой маслянистой жидкостью.
Что не уместилось в Агафоновых руках, было немедленно расставлено кузнецами вдоль края стола по ранжиру.
- Смотри, тут всё, что имеем… мож, сгодится чего… — без особой надежды предположил Серега.
- Ты бери, стало быть, чего надобно и сколько, а мы постоим пока тут, на умного человека–то поглядим, поучимся… — поддержал его Степка.
- Мы ведь народ неученый, правил нужных не знаем… мешаем как попало и с чем попало, а ведь по уму–то так не делается, это даже мы понимаем… — словно извиняясь, пожал огромными покатыми плечами Андрейка.
Маг одним отчаянным движением вырвал зубами пробку из бутылька и, не глядя, опустошил его в нефте–смоляную смесь.
Вместо того чтобы скромно смешаться с большинством, бурая жидкость тонкой пленкой растеклась по черной поблескивающей поверхности.
- На, мешалку возьми, — поспешил предложить чародею увесистый медный пест Андрейка.
- А весы вон, когда понадобятся, во дворе у нас, — ткнул куда–то в стену большим пальцем Серега. — Неделю назад вытащили, надо было болванки чугунные взвесить, они сюда–то не проходили…
Агафон с глубокомысленным видом склонился над источающим все ароматы подземного царства грешников котлом и принялся разглядывать его содержимое под разными углами, словно выискивая на его черной, как смоль или нефть, поверхности рецепт долгожданной взрывчатки.
- Вон, смотри, смотри, Петруха, как на глаз надо определять состав пропорции и жидкость консистенции, — огласил театральным шепотом своды лаборатории Степка. — А ты говорил…
- Дык… Это ж про–фес–си–о–нал!!!..
- Бывают же люди…
При экзаменаторах, при Ярославне, при Иване, при деде Зимаре, да хоть при самом господе Боге специалист по волшебным наукам вытащил бы свой чудесный пергамент на голубом глазу и ухом не повел…
Но перед лицом такого слепого доверия и неприкрытого обожания, граничащего с обожествлением, он даже под страхом быть сваренным в этом зловонном котле не мог протянуть к рукаву–хранилищу и пальца.
- Смотри, смотри, чего он поближе подвигает, — восхищенно ткнул в бока друзей возбужденный Семен. — Запомнить бы надо…
- Записать лучше…
- Сейчас я бересты притащу!.. — вызвался хозяин.
- Давай, быстрей!..
- А ты работай, работай, ваше премудрие, — ободряюще, почти нежно, кивнул магу Петруха. — На нас не отвлекайся. У нас ить сегодня последний день…
- …завтра уже Костяной царь, говорят, придет, — закончил за него фразу Серега.
- ЧТО???!!! — взвился как подорванный маг.
Пальцы правой руки разжались, как тряпичные, левая рука непроизвольно дернулась, и весь запас алхимических суп–станций соловьев–разбойников, вместе с пузырьками, бутылками, туесками, банками, склянками, ведрами, лоханками, котелками, горшками и горшочками под широким жестом Агафона с влажным бултыхом булькнулся в обсидиановую бездну столитрового котла.
Над лабораторий повисла звенящая, как ведро об котел, тишина.
- А–а–а… это… — прервал ее первым маг. — Это… по рецептуре надо… чтобы миазмы не трансформировались… и интерференция реверсной стала… Система синхронного внесения компонентов… Для параллельности прохождения реакции дифракции… А сейчас это всё надо перемешать, процедить, и… это… можно испытывать… значит…
К всеобщему соловьевскому экстазу (Агафон ограничился тупым изумлением, временами переходящим в ступор) все семьдесят пять литров выходного продукта взрывались, на чем свет стоит, от малейшей искры.
Его заливали в занятые у соседей черепеньки (на наши мор напал, объясняли кузнецы), запечатывали в бутыльки, горшочки, закапывали — результат был один.
Пустырь за кузней грохотал от взрывчиков и взрывов как железная крыша под градом, и через полтора часа напоминал объект карательной операции дивизии огнеметчиков.
Соседи, проникшись патриотическим духом суровой необходимости, не жаловались на сорванную с крыш солому и выбитые стекла, а просто стиснули зубы, забрали всю домашнюю живность, какая не успела разбежаться, и ушли до утра к друзьям на другой конец города.
Набравшись смелости, чародей даже попробовал подорвать один погребенный на середине пустыря пузырёк огненным шаром.
Сработало даже это.
Ошалело оглянувшись по сторонам, придумывая, что бы еще изобрести, Семен вдруг расцвел, как майский день, и ликующе оглядывая друзей, предложил:
- А давайте разольем всё по горшкам, запечатаем сургучом и на Сабрумайской дороге закопаем? По ней же супостат к нам прийти должен — вот пусть завтра и попрыгает!
Мысль о том, что можно прямо сейчас сделать что–то, от чего Костей попрыгает, вселила в Агафона утраченные было силы и энергию, и он радостно поддержал новаторское предложение.
Особо в нем мага привлекало то, что проделать предложенное можно при полном отсутствии самого Костея.
Сказано — сделано, и на ночь глядя, обвешанные горшками с «кузнец–коктейлем», как ишаки водовозов где–нибудь в Шатт–аль–Шейхе, и вооружившись заступами, подрывники двинулись пешим порядком к Сабрумайской сторожевой башне.
Пусть супостат попляшет.
* * *
Ночью этого же дня, под покровом темноты, из леса вытекла черная, ощетинившаяся железом зловещая масса клыков, когтей и светящихся красным глаз и попыталась бесшумно пройти по дороге, чтобы застать защитников города врасплох и ворваться через ворота, минуя стадию осады.
Первая треть гениального плана командования Костеевой армии [144] удалась идеально: пройти бесшумно по дороге под тяжелым проливным осенним дожем им не составило труда. Ровный гул яростно втыкающихся в землю струй скрыл даже чавканье грязи под ногами зверолюдей и временами вырывающиеся из их пастей проклятья: разбитая возами дорога так просто не отпускала.
Но приблизительно в полукилометре от Лукоморска вторая стадия плана Костея столкнулась с четвертой линией обороны Граненыча, которая, как опытным путем выяснили завоеватели, распространялась и на дорогу государственного значения [145].
Первые три шеренги солдат во главе с капралом, не успев понять, что происходит, повалились куда–то вниз, где мягкой посадкой и не пахло. Крики и вой провалившихся на этот раз не смог заглушить даже ливень.
Последующие шеренги, почуяв неладное, шарахнулись вбок, и наткнулись то ли на лес, то ли на заставу, то ли на засаду [146]… Сгорая от жажды проявить себя в бою, или просто от желания согреться, солдаты взмахнули топорами, стараясь достать воображаемых коварных лукоморцев, притаившихся за бревнами — полетели щепки, но лес не сдавался.
- Да это просто деревяшки! Обходите их, да и всё!.. — проревел, перекрывая шум ливня и битвы с вкопанными бревнами, капрал и поспешил подать личный пример в расчете на внеочередное сержантство.
Как очень скоро выяснилось, это было последнее, на что он смог вдохновить своих солдат в этой жизни — в конце концов, бревна и волчьи ямы были расположены в шахматном порядке…
Услышав признаки кипящего где–то впереди сражения со всеми признаками надвигающегося поражения оккупационных сил, лейтенант, предусмотрительно приотставший якобы из целей получения более объективной картины боя, приказал трубить остановку и перегруппировку, и варварское истребление бревен из деревьев стратегически не важных пород было прекращено. Натыкаясь и наступая друг другу на пятки, зверолюди из подпирающих авангард отрядов неохотно остановились и стали ждать дальнейших распоряжений командования, проклиная дождь, дорогу, Лукоморье, это самое командование, и тот злополучный день, когда им впервые пришла в голову мысль, что военная форма выглядит круто.
По цепочке сигнала весть о первом боестолкновении и потерях — минимальных своих и сокрушительных — противника — была донесена до царя Костея.
Прорычав что–то невразумительное, он отдал приказ перейти к плану «Б» — не приближаясь к линии укреплений города замкнуть его в кольцо, развести костры и начать сборку осадных машин под руководством советников и его личным.
Утром непокорных лукоморцев должен ждать неприятный сюрприз в виде штурма, и не только.
* * *
Букаха проснулся в своей комнатушке под грустно протекающей крышей самого захудалого питомника клопов и тараканов в Лукоморске, известного почему–то в миру как постоялый двор «Царские палаты» [147], оттого, что в окошко кто–то стучал.
Нет, к тому, что целый вечер с разной степенью успешности в него ломился то косой ливень, то бесцеремонный ветер, то остервенелый град он уже успел привыкнуть, и через несколько часов нервных вздрагиваний, подергиваний и подпрыгиваний перестал обращать на них внимание несмотря на отчаянный сквозняк вкупе с хлещущей между рамой и подоконником водой и даже ухитрился задремать… Но теперь, даже сквозь сон было ясно слышно, что хлипкой оконной рамой дребезжал именно кто–то, а не что–то.
Одолеваемый мгновенно и одновременно возобновившимися тиками, иканиями, заиканиями и просто ужасными предчувствиями, диссидент вылез из–под тонкого дырявого одеяла с давно сломавшейся функцией термоизоляции и осторожно, на цыпочках подкрался к ожившему вдруг окну.
Босые ноги ступили в натекшую то ли из–под рамы, то ли с потолка холодную лужу, боярин тоненько ойкнул, и некто за окном посчитал это знаком к решительному приступу.
Стекло в раме дзенькнуло и разлетелось на мелкие кусочки, и сквозь черную мокрую дыру ветром внесло и швырнуло на шею бывшему боярину нечто холодное, металлическое и очень решительно настроенное.
И не исключено, что на действия, квалифицируемые Уголовным уложением Лукоморья как «намеренное нанесение тяжких телесных повреждений, не совместимых с признаками жизни».
Беззвучно серебряные крылья сомкнулись на шее моментально проснувшегося Букахи и начали яростно сжиматься, словно сам царь Костей лично впился в горло опального шпиона своими костлявыми безжалостными пальцами, и стали долго и с удовольствием душить его, то отпуская и позволяя втянуть воздух в агонизирующие легкие, то снова стискивая и давя, пока темнота с искрами не застилала вылазящие из орбит глаза…
Наконец, когда предатель уже распрощался с опостылевшей жизнью, тиски ослабли, и металлическая мышь превратилась в настоящую. Она неохотно снялась с боярской шеи, опустилась на грудь судорожно ловящему воздух ртом Букахе и извергла из своего чрева скрученный в трубочку лист желтоватой бумаги и кожаный мешочек размером с грецкий орех, затянутый красным шнурком.
Требовательный злобный писк и оскаленные мелкие, острые как иглы зубы колдовской твари не дали беглецу отдышаться, как следует.
- Сейчас, сейчас, мышенька, милая… прочитаю, что наш хозяин пишет… сейчас, родная… сейчас, золотая… ты не серчай, самое главное… не серчай… успокойся… я всё как надо сделаю… как надо всё… — задыхаясь и хрипя, подобострастно забормотал он, разворачивая трясущимися руками царскую депешу.
Мышь засветилась призрачным синеватым светом, и Букаха, нервно массируя отдавленное горло, торопливо прочел короткое сообщение и в ужасе уставился на мешочек на своей груди, словно и он мог в любую секунду накинуться на него и начать душить.
- Я?.. Я?.. Но почему я?.. Я не умею!.. Меня узнают!.. Схватят!.. Я не могу!.. Я никогда… раньше… не… не… я не…
Мышь расправила крылья, спланировала точно на грудь предателю и сомкнула их кончики у него за спиной.
- Не надо, не надо, пожалуйста!.. — взвизгнул Букаха и выронил письмо. — Я понял!.. Понял!.. Я виноват!.. Но я исправлюсь!.. Я всё сделаю!.. Всё, как надо!.. Царь будет мною доволен, я клянусь тебе!..
* * *
Утро нового дня Лукоморск встречал на стенах, угрюмый, настороженный, вооруженный и готовый к любым превратностям военной судьбы, какие только могли поджидать их на горькой тропе осады.
Дождь к рассвету кончился, небо приподнялось, тучи хмуро расступились, пропуская первые солнечные лучи, и люди увидели, что город окружен плотным кольцом палаток и потухающих костров. А чуть поодаль вражеского лагеря, ближе к лесу, полным ходом шли какие–то работы: невидимые [148] плотники сооружали нечто непонятное, и оттого пугающее. Доски, балки, колеса, мешки, шкуры, веревки — все странно и медленно перемещалось, стремясь собраться то ли в огромные дома, то ли в передвижные пыточные комплексы повышенной комфортности. Над самим лагерем, надрывно и угрожающе, словно стараясь если не перекричать, так заглушить друг друга, наперебой хрипели трубы, призывая бесчисленное множество чужих солдат, чудовищно не похожих на людей [149], строиться под черными стягами и готовиться к тому, ради чего они сюда заявились.
Граненыч высунул голову меж зубцов сторожевой башни Сабрумайских ворот, бросил взгляд налево, направо… Везде, насколько хватало глаз, на равнине перед линией обороны имени него простиралось одно и то же: палатки, костры и войска, войска, войска…
Слева от полного великих и малых дум об обороне главкома раздалось нерешительное покашливание, почихивание и посмаркивание — день, проведенный под проливным дождем, отразился на здоровье Агафона, как ожидалось…
Всегда приятно, когда получается так, как планируешь.
- А как вы думаете, князь Митрофан Гаврилыч, они одновременно на приступ пойдут, или так… участками?.. — невзначай, словно спрашивал, не знает ли его собеседник, какого цвета у соседа старая карета, поинтересовался свежеиспеченный заместитель главнокомандующего лукоморскими войсками по вопросам волшебства.
- Чтобы на приступ пойти, им сначала надо бревна выкорчевать, ямы засыпать, вал сровнять и ров забросать, — терпеливо, словно добросовестная нянька не в меру любопытному подопечному, стал разъяснять сугубо гражданскому до вчерашнего дня чародею азы военной азбуки Митроха. — А так как это работа, чреватая повышенной смертностью и травмоопасностью среди осаждающих, как верно подметил еще генерал Манювринг, то производить ее имеет смысл лишь на отдельно взятых участках.
- Так вот я и спрашиваю, на каких участках… — нервно кидая взгляды то на закончившие построения войска, то на молчаливых и сосредоточенных защитников города, повторил Агафон и почувствовал, что желудок его болезненно сжимается и завязывается узлом.
- Самый простой вариант для осаждающих — ворота. Один раз помучаться, выбить — и свободный доступ в город открыт. Я бы на их месте начал с ворот, — отстраненно–задумчиво, словно анализируя чужую шахматную партию, проговорил Граненыч. — Может, даже с наших. Они ничем не хуже других трех. В тактическом смысле, имею в виду. А так… эта сторожевая башня самая старая из всех, и местами кладка начинает сыпаться… чуть–чуть… И еще одна особенность, если ты приметил: в отличие от остальных башен, у этой, старой, ворота не защищены аркой–тоннелем с бойницами в своде, а сделаны, как бы это выразиться… заподлицо с фасадом. И если бы у меня был выбор, с каких ворот начать, то я бы даже не думал — начал с этих.
- И это радует… — упавшим голосом пробормотал чародей.
- Это хорошо, — неожиданно похвалил его Митроха. — Рвешься в бой, показать свою выучку волшебную? Молодец. Мне Семен Соловьев вчера вечером рассказывал, как вы тут где–то горшки с горючей смесью зарыли. Вот сюрприз–то неприятелю будет! Места–то отметили, орлы?
- Чтобы и они их заприметили и раньше времени чего заподозрили? — покосился на главкома маг. — Так запомнили.
- Ну, ты это, со смесью–то молодец, — одобрительно пробасил Граненыч и похлопал волшебника по плечу. — Кузнецы–то без тебя эвон сколько с ней возились, полгорода едва не пожгли, а всё без толку. Не хочет взрываться — и хоть ты плачь. А ты прилетел, раз–два — и всё на мази. Мне соловьи–разбойники про вчера–то в подробностях рассказали, не скромничай…
- Ну… э–э–э… чего там особенного… — сконфуженно хмыкнул маг и принялся заинтересованно разглядывать соринку на своем рукаве. — Мы, волшебники, знаем взрывающиеся смеси как свои два пальца… шутка… А серьезно если, то нам это сделать — раз плюнуть… У нас в школе недели не проходит, чтоб ученики чего–нибудь не взорвали во время занятий… или не подпалили [150]… Издержки высшего образования…
- Хорошее у вас, видать, образование, — пришел к нагло напрашивающемуся выводу князь и снова тронул за плечо своего покрасневшего [151] зама, увлекшегося теперь сковыриванием засохшей грязи с носка одного сапога при помощи каблука другого: — Вон, я же говорил… как раз по бывшей дороге путь пробивают… и не руками, гляди–ка… Наверное, их магов тоже учат не как попало…
- Где?!..
Если бы Агафон не ухватился за Граненыча, он бы упал.
Один.
А так они рухнули на крышу башни под изумленными взглядами дружинников и ополченцев как два куля.
- Ты чего?.. — недоуменно уставился на чародея Граненыч, поднимаясь и потирая зашибленный бок.
- С–стреляли… — пробормотал Агафон, и его окраска плавно перешла из красного в инфракрасный спектр.
- А–а… — всё еще непонимающе покачал головой князь. — А я–то что–то не приметил…
- М–мимо, — пробубнил специалист по волшебным наукам, тоже поднимаясь на ноги и поспешно, с преувеличенной заинтересованностью, высунул голову за зубцы. — Так г–где?..
- Вон там, — услужливо ткнул тонким пальцем вдаль Митроха, и чародей, даже не особенно приглядываясь, смог теперь увидеть всё сам.
Вооруженные до оскаленных и очень острых сами по себе зубов зверолюди отступили, образовав полукруг, и вперед вышел едва различимый на их фоне невысокий субтильный человечек, одетый во всё черное.
На груди у него сияла ярко–алая точка, и по сравнению с этим неестественным колдовским цветом все вокруг казалось блеклым, будто облитым тусклой серой краской.
Человечек сделал рукой резкий жест, и четыре бревна, ближайшие к нему, стали, кряхтя, медленно раскачиваться: вправо–влево, взад–вперед… Через несколько секунд они полезли из земли, словно решили тряхнуть стариной и ударились в рост, и с влажным смачным шмяком, слышным даже на стенах, шлепнулись в грязь, обдав почтительно замерших в ожидании зверолюдей веером мутных брызг.
После этого настало время следующей четверки…
- Это один из их колдунов? — изучая в медную подзорную трубу маленького сосредоточенного мага, методично воюющего с бывшими деревьями стратегически не важных пород, хмуро полюбопытствовал Митроха, словно не мог и предположить, какой получит ответ.
- Это их царь, — мрачно сообщил Агафон.
Митроха действительно не мог предположить, какой ответ он получит.
- Царь?!.. Это… этот… эта… — ихний царь?!..
- Ну, да, — нервно повел плечами чародей. — Если мы, конечно, об одном и том же человеке говорим.
- На вон, посмотри, — протянул ему Граненыч подзорную трубу, и он жадно прильнул к окуляру.
Когда маг вернул трубу хозяину, в грязи валялись еще восемь бревен, а на застывшей в гримасе вселенской скорби физиономии чародея блуждала, явно не понимая, как она здесь оказалась и что делает, призрачная улыбка.
- И чего там смешного показывают? — нахмурился Граненыч.
- Ничего, — покачал головой Агафон и улыбнулся еще шире. — Но, если я все правильно понял, то раньше Костей справился бы с этими бревнами за пять секунд, а сейчас он возится с ними уже минуты три.
- Кроме того, что мы выиграли две минуты и пятьдесят пять секунд, чем еще можешь порадовать? — кисло усмехнулся Митроха, снова прильнув к не успевшему остыть окуляру.
- Во–вторых, по словам царевны Серафимы, свежезаряженный Камень обычно цвета… цвета… — глаза чародея лихорадочно забегали по туалетам присутствующих, и быстро остановились на темно–малиновой шапке ополченца с огромным луком справа от Митрохи. — Вот такого цвета. Она сама мне показала этот цвет на какой–то ягоде, стреляющей колючками, в лесу, когда мы встретились, так что я не придумываю, я запомнил. А сейчас Камень, как ты можешь созерцать, алый. И это значит, что Костей использует его уже довольно долго, и силы в нем осталось где–то вполовину от изначального.
- Хм… — неопределенно пробурчал Митроха, не прекращая процесса, который был окрещен Агафоном «созерцанием».
- А, в–третьих, то, что он делает это сам, а не его жалкие фокусники, отчего–то именующие себя колдунами [152], указывает на то, что они этого сделать НЕ МОГУТ.
- Да?.. — нахмурил брови Граненыч и подобие кривой улыбки, озираясь, вползло и на его озабоченное лицо. — А вот это хорошую новость ты сказал. И означает она, что у других ворот такие проходы пока не проделываются. Ну, разве если только руками… Но мне бы уже доложили.
- Ваш светлость Митрофан Гране… граврилыч! — к Митрохе подскочил небритый, не выспавшийся, но радостно–возбужденный Семен Соловьев, с горящими от нетерпения глазами и шальной ухмылкой. — Дозволь по супостату из «аленушки» шмальнуть, а? Мы энто направление позавчера пристреляли: хоть на излете, да достает туда, родимая. А то вытаращились, гады ползучие, через кочергу их да в коромысло, зубы скалють… Разреши, а?..
- Ты погоди, Семен, погоди, впереди телеги–то не беги, — слегка остудил его пыл Митроха. — На излете интересу мало. А вот когда они яму первую заделают и снова бревнами займутся, тогда попробуй. А то ишь — выстроились, как на смотру… Посмотрели, и будет. И соседям своим передай, самострельщикам и катапультщикам, чтоб как до второй полосы неприятель дошел, так и они за дело бы принимались.
Довольный кузнец убежал сообщать товарищам по оружию массового поражения тактику на ближайшее время, а Граненыч снова прилип к окуляру, и, пожевывая обветренными губами, то и дело бормотал, отвечая каким–то своим, невысказанным мыслям:
- Ничего… Мы еще повоюем… Мы еще посмотрим, кто кого…
Мужики при котлах со смолой — котловые — переглянулись, кивнули друг другу и стали разводить под огромными закопченными посудинами огонь.
День обещал выдаться жаркий.
Под непрекращающимся обстрелом бревнами, камнями, стеновыми блоками, кусками старой кирпичной кладки [153] и прочим строительным мусором Костею пришлось трудиться над прокладкой прохода в линии Граненыча почти час. Причем последние несколько десятков метров он продвигался вперед исключительно под прикрытием поспешно собранного домика–тарана.
Чем ближе подходил он к валу, оставляя за собой относительно ровное пространство шириной в пять метров, не доросшее еще до почетного звания дороги [154], но уже не щетинившееся кольями и бревнами, тем больше предметов — тяжелых и колючих — сыпалось на его защитное укрытие.
Домик не дополз до вала метров пятнадцать и остановился, и тут же в мокрые мешки с песком, составляющие его броню, впились десятки стрел с горящей паклей.
- Не–а… Ничего его, гада, не берет… — разочарованно сплюнул мужик в малиновой шапке, опуская лук. — Обложился мешками как подушками… Каменюкой его бы сейчас хорошей припечатать: небось, только так бы его избушка крякнула…
- Слишком близко подобрался, — с сожалением поморщился Граненыч, выглядывая из–за зубца и наблюдая, как вал начинает медленно, но неуклонно сам по себе осыпаться в ров, словно разравниваемый невидимой лопатой.
- Не добыли еще такую каменюку, чтобы его гадскую избушку прошибла, — хмуро отозвался Семен, оторвавшись на минутку от своей «аленушки». — Глаз даю — сам лично в него два раза попал, и хоть бы хны!.. Трещит, да лезет!..
- Да уж… Прет, как лось… Всё нипочем… — злобно прищурился лучник в кольчуге дружинника.
- Из чего она у них только сделана?..
- Не иначе, из дуба. Да колдовством подперта.
- Да… Бают, он самый сильный колдун во всем Белом Свете…
- Похоже…
- Наш–то супротив него, поди, не потянет.
- Да куда уж… Энто как теленку с медведём бодаться…
- Наш–то без году неделя, а тот–то, говорят, старик…
- Да–а… Парень–то он неплохой, вроде, да опыту, поди, маловато будет…
- Да ладно, не стони, Ерема, раньше времени. Может, еще и сдюжит наш парень–то.
- Да хотелось бы…
- Бы, да кабы…
- А, кстати, где твои горшки закопаны, чародей? — спохватился главком, оторвавшись от подзорной трубы, хотя и невооруженным глазом было теперь видно даже слишком хорошо. — Не пора ли?..
- Кажется… они между бревнами были… прямо на бывшей дороге… перед варом… то есть, пелед валом… но он до них не дошел… и в бару тоже вара пыла… то есть, в вару бара пыла… пала бала…
- Эй, Агафон, с тобой все в порядке? — тревожно потряс за плечо специалиста по волшебным наукам Митроха, когда беспомощные попытки того поведать миру про пару горшков, закопанных в вал, незаметно сошли на нет и больше не возобновились. — Ты чего?
- А?.. Что?.. — встрепенулся маг, словно очнувшись ото сна. — Да, я… это… да–да… Что ты говорил? Ты что–то говорил, то есть?..
- О чем задумался, говорю?
Чародей повернул к Митрохе бледное, почти обескровленное лицо и прошептал:
- О том, сколько усилий потребуется Костею, чтобы если не своротить башню, то выбить ворота… И что мы будем делать потом…
- А я думал, на этот случай у нас есть ты, — удивленно уставился на заместителя по вопросам волшебства Митроха.
- Я?!.. Я?.. Я… — Агафон и впрямь словно очнулся от кошмара. — Есть я?..
Он протер глаза руками, потряс головой, оглядел Митроху, словно видел впервые, приложился лбом к холодному камню зубца, за которым прятался все это время, оторвался от него и снова уставился на главкома.
- Я. Да, конечно, у нас есть я!.. К–кабуча! У нас же есть я!!!.. Это он привык не ставить меня ни во что! Позор семьи, да? Недоумок, да? Суповой набор, да?.. Да провались ты сквозь землю, милый дедушка, понял!.. Я не боюсь тебя!.. Не боюсь!.. Это ты меня скоро будешь бояться!.. — Агафон разошелся–раскипятился, гордо выступил в полный рост из–за своего укрытия, ставшего с утра практически родным, и с чувством показал замершему бронированному домику–тарану кулак.
Угроза получилась не ахти какая, по крайней мере, Граненыч размерами кулака был не впечатлен, но это всё же было лучше, чем умирающий лебедь, которого он наблюдал еще несколько минут назад.
- Мы еще ему покажем, — сурово поддержал его Митроха и успел втянуть в безопасность прежде, чем их единственного специалиста по волшебным наукам подстрелили неприятельские лучники.
Две стрелы просвистели в опустевшем секунды назад пространстве и улетели падать в город, а Агафон жизнерадостно потер руки и снова выглянул из–за зубца, но на это раз уже не как заяц из ловушки, а как охотник из засады.
- Пусть подходит, — широко ухмыльнулся маг и полез в рукав. — Мы ему устроим… сюрпризик…
Все дружинники и ополченцы в пределах слышимости оторвались от своих дел [155] и дружно вперились взглядом в чародея, ожидая, что он сейчас достанет из рукава что–нибудь интересное: меч–кладенец, топор–саморуб, копье–самотык или, на худой конец, голубя.
Но он достал всего лишь маленький скучный кусочек пергамента и, вместо того, чтобы насылать на наступающих порчу, сглаз или вселенский потоп, углубился в чтение.
Впрочем, читать ему долго не пришлось, потому что участок вала напротив ворот, наконец–то, полностью засыпал ров, и наступающие восторженно взревели, приветствуя свой первый успех.
А перед воротами образовалась вязкая даже на вид перемычка из жидкой грязи, по которой треугольная непробиваемая избушка, приводимая в движение силой нескольких десятков зверолюдей, снова настойчиво, хоть и медленно, рывками поползла вперед [156]…
Увлеченные обстрелом приближающегося тарана, лукоморцы не обратили внимания на маленькую фигуру в черном, спину которой прикрывали двое верзил со щитами в свой рост [157], чрезвычайно быстрым шагом удаляющуюся от открывающего сезон первой премьерой театра военных действий.
На груди у замухрышки болтался белый камень на золотой цепи.
- Сейчас–сейчас… — пропел себе под нос Агафон в предвкушении поединка двух великих магов, засовывая заветный пергамент на старое потайное место в рукаве. — Сейчас… Сейчас прольется чья–то кровь, сейчас прольется чья–то кровь…
- Прольется, — басом подтвердил Граненыч и стал с интересом наблюдать за приготовлениями к отражению первой атаки.
Обученные солдаты действовали как хорошо смазанная машина, и в лишних командах не нуждались.
Задыхаясь от встречного ветра и скорости, на крышу приземлился курьер на Масдае — не кто иной, как Саёк, посланный Граненычем за подкреплением сразу, как только Костей стал громить линию обороны, и радостно доложил:
- Пять сотен по вашей светлости приказу прибыли и ждут внизу, ваша светлость князь Грановитый!..
- Хорошо, спасибо, пусть будут готовы. А ты пока облети всю стену, погляди, не идут ли где такие же приготовления к штурму, — деловито кивнул Митроха, дождался звонкого «Будет исполнено!», и повернулся к магу.
- Ну, что у нас там с горшками?
- Я уверен на сто пятьдесят с половиной процентов, что мы их закопали вон там и больше нигде… — прошептал тот, и из–за зубца в направлении предполагаемого захоронения горшка с горючей смесью высунулась сжатая в кулак рука мага.
Но не успели защитники подумать, не принялся ли их чародей снова грозить отсель неприятелю, как за ней последовал кусочек головы с прищуренным в прицеливании глазом, и не успели вражеские снайперы среагировать, как таран приблизился к примеченной магом точке…
Не раздумывая больше, Агафон выкрикнул короткое заклинание и выбросил вперед пальцы в имитации взрыва.
Потом еще раз, и еще, и еще…
Зрители присели и закрыли головы руками.
Долгие секунды, сложившиеся в минуту, ничего не происходило, и самые отважные (а, может, самые любопытные) не выдержали и осторожно высунули носы из укрытий — и не прогадали.
- Смотрите!!!..
- Таранщикам подкрепление бежит!..
- Обнаглели!..
- Думают, раз минуту не постреляли, так значит, и дома никого нет?..
- Отсекайте!.. Не пускайте!..
И, следуя приказу Граненыча и зову сердца, лукоморцы снова обрушили на осмелевшее Костеево воинство все предметы, пригодные для метания и оказавшиеся у них в данный момент под рукой.
И лишь один ополченец в малиновой шапке на мгновение отвлекся от своего полезного и увлекательного занятия и недоуменно уставился на Агафона:
- Ваше премудрие… а я что, один взрыва не слышал, или у меня со слухом чего?..
Князь Митроха не проронил по этому поводу ни слова, но взгляд его, адресованный специалисту по волшебным наукам, был красноречивей трехчасовой речи.
- Я тут в последний момент подумал… и решил… что в данной конкретной обстановке… взрыв… э–э–э–э… будет неэффективен… Я бы даже сказал… э–э–э–э… контрпродуктивен… И пришел к выводу… значит… что с такой… нестандартной… угрозой… как таран в собственной броне… надо бороться ассиметрично, неадекватно, но… э–э–э… эквивалентно, — размашисто жестикулируя и стараясь не глядеть в сторону Граненыча, разъяснил ошалевшему мужику почему–то занервничавший вдруг чародей. — Так что, всё под контролем! И займись своим делом!.. Ишь, разговорился!..
- Как скажешь ведь, ваше премудрие, — пожали плечами мужик, вера которого во всемогущество магии после такой отповеди только усилилась, и последовал совету.
- Это ты хорошо загнул, про обстановку–то, шибко складно, — беспощадно вперился Митроха в готового провалиться сквозь башню мага. — А делать–то что–нибудь собираешься, орел? Если нет, так и скажи — путь люди на тебя не рассчитывают.
Специалист по волшебным наукам побелел, потом покрылся красными пятнами и снова побледнел…
- Я готов поклясться, что верно заприметил место… — отчаянно прошипел он, не сводя глаз с неумолимо надвигающегося тарана, но даже это жуткое зрелище было лучше, чем сурово–презрительное лицо Митрохи. — Может, заклинание сквозь землю не проходит… Или… или… Нет, ты не гляди на меня так, Митрофан Гаврилыч… Я не вру… Я точно говорю… Этот таран не жилец, я на что угодно поспорю… У меня в мешке есть мощный артефакт, я говорил… Используй я его, этот домик снесет как бумажный, но мне не хотелось бы тратить его в самом начале осады… Но, если придется… Но ситуация и впрямь идиотская!.. Это ведь не чудовище какое — это всего лишь дурацкий домик, в котором к потолку подвешено обитое железом бревно!.. И главное — не дать ему разбить ворота!.. А как ему можно не дать разбить ворота?.. Как ему не дашь?.. Ну, вот как?.. Вот ворота, вот бревно… И что?.. Как?..
Митроха пренебрежительно покосился на запутавшегося в словах и заклинаниях чародея и пошел к люку, чтобы спуститься вниз к поджидающему подкреплению, но тут Агафона осенило.
- Простыня!!! — кинулся он с воплем за Граненычем. — Мокрая простыня!.. Есть?.. Срочно!..
- Смирительная рубашка, — иронично фыркнул князь и продолжил свой путь.
- Нет, рубашка будет мала! — не уловил хода главкомовской мысли маг и кинулся к лестнице, ведущей вниз, опережая и едва не сбивая с ног Митроху. — Надо одеяло!.. Или скатерть!.. Мокрую!.. Пододеяльник тоже сойдет!.. Мокрый!..
Горожане на секунду оторвались от бойниц, благоговейно переглянулись — именно таким — буйно–помешанным — они всегда и представляли себе настоящего волшебника — и, не дожидаясь очередного указания, вернулись к войне.
А буйно помешавший всем и сразу этажом ниже волшебник уже переворачивал там вверх дном всю обстановку.
Как и было можно предугадать, воды везде было в изобилии, но вот с простынями и даже со скатертями в сторожевой башне почему–то было хуже.
Но настоящего чародея это остановить не могло.
Когда до беззащитных перед тяжелым тараном ворот оставалось не больше полуметра, перед носом уже примеривающихся к рукоятям на бревне зверолюдей упал с башни и развернулся лукоморский флаг.
Точнее, три лукоморских флага, сбитых наспех загнутыми гвоздями вместе и спущенные на двух привязанных по краям веревках. Три мокрых насквозь трехглавых орла на истекающем водой бело–сине–красном фоне смотрели друг на друга, словно озадаченно переглядываясь и спрашивая, что же они, собственно говоря, тут делают.
Переглянулись и задались аналогичным вопросом и солдаты в треугольной избушке.
- Что это? — выразил, наконец, витавшее в воздухе недоумение, капрал.
- Флаги? — предположил один из солдат.
- Сдаются? — выразил надежду другой.
- Белого мало, — возразил знаток военной символики.
- Тогда чего? — снова выразил всеобщую мысль капрал.
- Для поддержки боевого духа? — предположил знаток.
- Чьего? — снова поинтересовался капрал.
Солдаты с сомнением переглянулись.
- Не нашего, — решительно отверг все возможные и невозможные варианты второй.
- Наверное, своего, — высказал предположение знаток.
- Тогда они с местом вывешивания что–то напутали, — заржал оптимист.
- Это с перепугу, наверное, — авторитетно заявил знаток, и на этом дискуссия сама собой закруглилась.
С таким выводом не поспоришь.
Тем более что других не наметилось.
- Ну, чего уставились как бараны? — грозно выкрикнул капрал и ткнул когтистым пальцем широкой лапы в занавешенные ворота. — Подвигаемся вплотную и начали! Нам эту развалюху разнести — раз пнуть! Навались!..
Зверолюди навалились, и избушка гулко ткнулась в ворота, припечатав к дубовым доскам мокрых орлов.
- Раз–два–взяли!.. — скомандовал капрал и сам подал пример, ухватившись за кованую рукоять справа. — И–раз!.. И–раз!.. И–раз!..
Массивное, обитое железом бревно медленно, как просыпающийся от долгой спячки в своей пещере невиданный зверь, шевельнулось, неохотно подалось вперед, но тут же отползло назад. Потом, будто передумав, снова двинулось вперед, уже быстрее, и опять отшатнулось, но, не прошло и секунды, как раскачиваемое мощными руками таранщиков, вновь бросилось вперед к обреченным воротам, и с четвертым «и–разом», неистово скрипя всеми своими цепями и едва удерживающими его тушу балками, яростно врезалось в прикрытые неуместно–разноцветной тканью толстые доски.
Раздался глухой болезненный треск.
От обрушившегося на старые ворота удара сотряслась, казалось, вся башня. Камни, раствор, петли, запоры, скобы — всё застонало, задрожало заскрипело…
Еще удар — и бедным старым воротам не выстоять.
Дружинники за воротами схватились за оружие, котловые вылили на обложенную мешками избушку весь запас смолы и попытались поджечь — но как по волшебству огонь затух, так и не успев разгореться [158]…
Вошедшие в ритм зверолюди радостно ухнули, отводя таран назад… и как один попадали в мокрое хлюпкое месиво под ногами, известное здесь, почему–то, под наименованием «земля».
Самые сильные ошарашено сжимали в руках оторванные рукояти.
Бревно же, как уперлось в мокрые, сочащиеся прозрачной влагой флаги, так в том же положении и застыло.
Как приклеенное.
Не веря своим глазам, капрал вскочил на ноги и отшвырнул прочь бесполезную железяку, оставшуюся у него в кулаке.
Он несколько раз перевел взгляд с бревна на ворота и обратно, страдальчески наморщил лоб, словно его только что попросили умножить семь на девять столбиком, и снова обозрел то место, где еще минуту назад находилась вывороченная теперь с мясом рукоять…
И вдруг его осенило.
- Ха! — самодовольно воскликнул он, обводя победным взглядом своих солдат. — Я же говорил! Мы пробили эту гнилушку с первого удара! Таран застрял в ней!
- Застрял?.. — с облегчением выдохнули солдаты, напряженно до сего момента наблюдающие за мыслительным процессом командира. — Застрял!.. Ну, конечно!.. Мы пробили эту гнилушку с первого удара!.. Мы же говорили!..
Воодушевленные зверолюди стали подниматься на ноги, со смехом рассматривая, у кого рукоять оторвалась, а у кого осталась цела.
- Ну, чего копаетесь? — больше для порядка, чем из строгости гаркнул капрал и обхватил бревно, на сколько хватило рук. — Расселись, как куры на насесте! Быстро все взялись и вытаскиваем! Ну!.. И–раз!.. И–раз! И…
громил, бревно не сдвинулось ни в одном направлении ни на миллиметр, будто снова впало в спячку.
Солдаты опустили руки и переглянулись.
- Э–э–э… капрал? — боязливо, справедливо опасаясь начальничьего гнева, откашлялся кто–то сзади. — А оно… э–э–э… точно… э–э–э… застряло?..
- А что, по–твоему? — нервно рявкнул капрал.
Даже его не предназначенный для таких подвигов мозг начал подозревать недоброе.
- А если это… э–э–э… колдовство?.. — несмело предположил другой голос.
- Колдовство?.. — тихо переспросил капрал. — Но… так нечестно!..
- Как после этого с ними можно воевать, если они так и норовят сжульничать? — звеня от праведного гнева, прозвучал из толпы голос знатока военной символики.
Ответ капрала был непечатным, поэтому здесь он не приводится.
- Какие будут приказания? — хмуро поинтересовался оптимист, дослушав все, что капрал мог сказать по этому поводу, до конца.
- Таран оставляем здесь и свал… беж… отст… то есть, организовано отходим на заранее подготовленные позиции, — был ответ в четвертой редакции.
Нелегко всё–таки быть капралом…
Но не успели зверолюди высунуть и носа из своего надежного, но бесполезного укрытия, как на головы им обрушился ливень стрел всевозможных калибров и пробивной силы вперемежку с отборными насмешками и издевками.
Последние хоть и ранили больнее, но первые убивали эффективнее.
Оставив снаружи десяток товарищей вместе с надеждой убраться от неуступчивых ворот подобру–поздорову как можно скорей, солдаты Костея, прихватив дюжину раненых и помрачнев отчего–то еще больше, организовано отошли на заранее подготовленные позиции под крышей своего тарана для мозгового штурма.
- Какие еще будут приказания? — угрюмо поинтересовался бывший оптимист с простреленным плечом.
- Останемся тут. Должен же кто–то прийти и вытащить нас отсюда! — раздраженно прорычал капрал.
Солдаты недоверчиво переглянулись, и тут с предложением выступил местный интеллектуал, знаток военной символики:
- А, по–моему, надо оторвать таран, оставить его здесь ко всем лукоморским демонам и отх… отст… беж… то есть, сваливать под прикрытием домика!
Предложение было принято единогласно.
Но поздно.
Отодрать спасительную избушку от проклятых флагов и ворот они так и не смогли.
Оставалось только сидеть и ждать, что еще обрушит на их бессчастные головы злодейка–судьба.
К их утешению, ждать пришлось недолго: через несколько минут после последней попытки унести, подобно улитке, домик с собой, злодейка–судьба обрушила на свод тарана нечто огромное и тяжкое, отчего доски перекрытия протестующее заскрипели и заходили ходуном.
- Что это?.. — повскакивали зверолюди, но вместо ответа последовал новый сокрушительный удар.
БАХ!
- Они бросают что–то на крышу тарана!..
- Но у нас заклятье на непробиваемость!..
БА–БАХ!
- Было!!!..
- То есть?..
- Оно выдохлось! Я знаю такие штуки — они надежные, но недолговечные!..
- И что теперь будет с нашим укрытием?..
БАМ!
- Они раздавят его!..
- Они раздавят нас, тупая башка!!!..
- Сам–то больно умный!!!..
- От дурака слышу!..
- Перестаньте!..
- Прекратите!..
- Эй, вы!..
БАМ–М–М!
- И что же нам теперь делать?..
- Неужели?!..
- Но нас нет другого выхода!.. — жалобно взвизгнул интеллектуал и обвел расширившимися от ужаса глазами товарищей по добиваемому оружию.
- Я тебе покажу, предатель! Я — ваш командир! — грозно оскалил пятисантиметровые клыки капрал, но, наткнувшись взглядом на недвусмысленные выражения морд своих подчиненных, каждая из которых была украшена точно таким же дентальным набором, сник.
БУМ–М–М–М!!!
- Раз ты — командир, то вот и командуй как надо, — вздыбив шерсть на загривке и прижав уши, процедил сквозь зубы оптимист.
- Показывай! — поддержали его остальные.
Капрал вздохнул, пожал плечами, закатил глаза и набрал полную грудь воздуха:
- Отставить разговорчики! На счет «три» начали! Раз–два–три!
- Мы! Сда! Ём! Ся! Мы! Сда! Ём! Ся! Мы! Сда! Ём! Ся!..
Бессильно скрежеща зубами и сжимая кулаки, генерал Кирдык наблюдал с почтительного расстояния [159], как трусы–таранщики, бросая оружие в грязную воду уцелевшего рва, один за другим поднимались по сброшенной веревочной лестнице на крышу башни и сдавались в плен и как, покончив с пленением, лукоморцы продолжили бросать на опустевший поверженный таран громадное бревно на цепях — лом — пока последнее слово осадной техники не превратилось в жалкую кучу строительного мусора.
И, будто издевка, будто прощальный неприличный жест, строго перпендикулярно к створкам ворот осталось торчать, как приклеенное, обитое железом стенобитное бревно.
Если бы царь мог видеть, что происходит сейчас с их планом, который не мог дать осечку!..
Генерала передернуло.
Если бы царь мог видеть, что происходит сейчас с их планом, который не мог дать осечку, единственным безопасным местом для него, Кирдыка, было бы рядом с теми таранщиками где–нибудь в казематах лукоморской тюрьмы.
И то не навсегда.
В последнее время чтобы вывести его величество из себя далеко и надолго хватало и куда более незначительных поводов, а эта неудача…
Генерал снова вздрогнул и украдкой оглянулся, не заметил ли кто.
Кто заметил.
Второй советник его величества Кто стоял поодаль от погруженного в мрачные думы военачальника и тонко, понимающе ухмылялся.
Значит, насчет доклада царю можно было не беспокоиться: Кто распишет происшедшее в лучшем виде, не жалея красок и оттенков. Он никогда еще не упускал такого шанса.
Кирдык с сожалением перестал жалеть себя и стал мыслить в другом направлении.
Что сможет заставить его величество позабыть об утреннем провале?
Только дневная победа.
Скроив озабоченную мину, генерал откашлялся и подозвал к себе советника Кто, не перестающего сладко улыбаться, словно только что лицезрел четвертование старого врага.
- Как вам известно, господин советник, на время… отдыха… его величества царя Костея я имею полномочия командовать нашей армией, — начал он издалека, но проныра–колдун, уловив, куда дует ветер, сразу же возразил:
- Армией — да. Магами — нет. Мы принимаем приказы только от его величества лично, как, наверное, известно даже вам, генерал.
Кирдык с усилием загасил тошнотворную волну неприязни к самодовольному колдуну и кивнул:
- Известно. Но, как известно, наверное, даже вам, советник, сегодня утром во время совещания его величеством было принято решение в маловероятном случае… неудачи… на первом этапе наступления… применить некие артефакты горных духов, закупленные вами лично, если я не ошибаюсь, не так давно. И конкретно — камень землетрясения, для разрушения сторожевой башни.
- Ну, если вы имеете в виду только это, — снисходительно хмыкнул Кто, — то вам должно быть известно и то, что после того, как я брошу камень, остальное всё равно придется делать вашим солдатам.
- Известно, — пробуравил его взглядом генерал. — Не волнуйтесь. Мои солдаты знают свое дело.
- Не сомневаюсь, — расплылся в гаденькой усмешечке Кто и взглянул на песочные часы на своем поясе:
- Через десять минут я жду ваших… с позволения сказать, львов, у прохода. Желаю удачи.
Ровно через десять минут за спиной у гордо выступившего вперед второго советника выросла стена из двух тысяч отборных головорезов армейской элиты — воинов с головами львов. Черные стяги сотен с оскалившимися львиными черепами с развевающимися гривами реяли над стройными рядами, приготовившимися идти на прорыв по первому же знаку своего капитана. Боевые топоры зажаты в когтистых лапах, в зубах палицы, в глазах — смерть.
Защитники города на стенах и на башне забеспокоились, забегали, засуетились, и Кто снова тонко улыбнулся: у ничего не подозревающих бедолаг было больше причин волноваться, чем они предполагали.
- Мы готовы, — сдержано доложил капитан, и колдун кивнул.
Он в последний раз сверился со спецификацией («Землетрясение, десять баллов по шкале Цугцвангера, одна штука — камень с чередующимися черными и белыми полосами»), уверенной рукой развязал шнурки, стягивающие горловину мешочка с артефактами, и онемел.
Все камни в мешке были одинакового цвета.
И больше всего походили не на камни, а на…
- Золото?.. — вопросительно взглянул капитан сначала на слиток размером с небольшое яблоко, потом на застывшего с открытым ртом колдуна.
- Золото?.. Золото?!.. Золото!!!.. — как легкий бриз, пронесся шепоток по мгновенно расстроившимся рядам гвардейцев [160].
- С яблоко!..
- С большое яблоко!..
- С репу!..
- С дыню!..
- С арбуз!..
- С медвежью голову!!!..
Размеры золотых слитков в руках впавшего в ступор колдуна увеличивался прямо пропорционально расстоянию, пройденному поразительной вестью.
- Сколько их тут? — поинтересовался капитан.
- Семь, — непослушными губами прошептал колдун.
- Семь!..
- Семь слитков размером с яблоко!!!
- С большое яблоко!..
- С репу!..
- С дыню!..
- С арбуз!..
- С медвежью голову!!!..
- Ну, и чего мы ждем? — сурово зыркнул капитан сначала на солдат, потом на медленно приходящего в себя советника. — Что мы с ними будем делать? Подкупать лукоморцев?
- Лукоморцев подкупать?..
- Лукоморцев подкупать?!..
- Лукоморцев подкупать!!!.. Размером–то с яблоко?!..
- С большое яблоко!..
- С репу!..
- С дыню!..
- С арбуз!..
- С медвежью голову!!!..
- И этим подкупать каких–то лукоморцев???!!!..
- Малча–а–ать!!!.. Равня–а–а–айсь!!! Смирна–а–а–а!!!.. — проревел капитан так, что вздрогнули даже дружинники на стенах, и подобие порядка среди львов было восстановлено.
Пока.
- Ну, не стойте же просто так! — свирепо процедил из уголка рта капитан. — Действуйте! Я доложу первому советнику!
Опытный командир знал, чем пронять советника второго.
- Да… — слабо пискнул тот и кивнул. — Да… Сейчас…
Что произошло с его камнями, его драгоценными камнями, которые он несколько дней назад лично выкупал у отвратительных демонов–шептал, он не знал и даже не догадывался.
Но что грозит ему, если по какой–то причине камни не сработают, ему не нужно было и гадать — он неоднократно был свидетелем того, какая участь поджидала прогневивших царя Костея.
Выхода у него не было.
Оставалось только попросить милости у богов, которые, может быть, были настолько любопытны, что заглянули в такую погоду в это ими же давно забытое место, и приступить к исполнению.
- Пригнитесь, — отдал колдун приказ негнущимся языком, достал первый попавшийся под похолодевшие от ужаса дрожащие пальцы слиток, размахнулся, зажмурился и зашвырнул его насколько хватало сил.
Как выяснилось очень скоро, сил у него хватило не так уж и намного, а зажмуривался и пригибался из двух тысяч собравшихся он один.
Даже капитан проводил нехорошим взглядом пролетевший метров пять и зарывшийся в грязь на восстановленном подобии дороги слиток.
Выждав для приличия несколько секунд, капитан, не отводя глаз от места падения его десяти годовых жалований, как бы невзначай полюбопытствовал:
- И что теперь?
- Н–ну… — проводя сухим языком по пересохшим губам, промычал Кто. — Не тот камень… попался… бракованный…
- И что теперь? — не отставал капитан.
- П–попробуем… еще раз…
Солдаты неодобрительно загомонили.
- Ма–ал–ча–а–ать!!!.. Ра–ав–ня–а–а–айсь!!! Сми–ирна–а–а–а!!!.. — протяжно проревел капитан, но успокаивающий эффект в этот раз был не тот: гомон понизился до полушепота, но не более.
Не сознавая, что делает, Кто достал из мешочка новый золотой слиток и запустил им, куда глаза глядят.
Как выяснилось секундой позже, глаза его глядели в яму с кольями.
И, естественно, кроме возмущенного вопля, вырвавшегося из двух тысяч молодецких грудей одновременно, другого эффекта и этот слиток не вызвал.
Зато в застывшем, как манная каша в морозилке, мозгу второго советника вдруг родился и вырос план спасения.
Не дожидаясь, пока недовольство двадцати отборных сотен достигнет апогея, Кто запустил одним слитком в правый фланг, другим — в левый, а третий отскочил от не выкорчеванного пока бревна и приземлился в грязной луже на дне очередной ловушки.
- Забирайте всё!.. Забирайте!.. Что найдете — всё ваше!!!.. — проорал колдун во всю свою колдовскую глотку, и не прошло и секунды, как две тысячи, как один, толкаясь, яростно рыча и размахивая топорами ломанулись на поиски золота.
Хитроумный советник рассчитывал под шумок проскользнуть между сцепившимися сливками армейского общества и переждать лукоморскую кампанию где–нибудь поодаль, предпочтительно на другом континенте, но не учел, что даже самый тупой гвардеец умеет считать до семи.
- А два–то он себе оставил!!!
- Хапуга!!!..
- Он сам сказал — забирайте всё, что найдете!!!.. — разнесся боевой клич над порядками Костеева войска.
После этого второго советника Кто не могла спасти даже магия.
- Что… что они делают!!!.. Изменники!!!.. Предатели!!!.. Бунтовщики!!! — уже не говорил, а хрипел, схватившись за сердце, Кирдык. — Что я доложу его величеству?!..
Мысль о предстоящем рапорте в царском шатре подействовала на него не хуже, чем ведро нитроглицерина: он судорожно сглотнул, выпрямился, физиономия его свирепо перекосилась, он отдал несколько быстрых распоряжений и, дождавшись, когда они будут исполнены, проорал, приложив к губам ладони, сложенные рупором:
- Если вы сейчас же не остановитесь, я прикажу лучникам стрелять в вас, и не прекращать, пока не останется ни одного живого мятежника!!! Повторяю: если вы сейчас же не остановитесь…
Побоище неохотно замерло и прислушалось.
- …ни одного живого мятежника!!!..
- Так бы сразу и сказал…
- Кто тут мятежник?..
- А никто тут не мятежник…
- Они первые начали!
- Их же колдун развопился: золото, золото, забирайте…
- Кто–нибудь видел, кому хоть досталось–то?
- Да всем досталось, мало не пришлось…
- Да я про золото!..
- Вроде, вон там дрались больше всего, и там…
- Там?.. Трупы вижу, а золото — нет…
- Да если кто на него лапу наложил — он что, показывать его всем будет?..
- …если не дурак?..
- Сам дурак!..
- Ага!!!..
- ЗАТКНУТЬСЯ ВСЕМ!!! РАВ–ВНЯЙСЬ!!! СМИР–РНА!!! Посотенно построились! Мертвых в ямы! Раненые — в обоз! Остальные приготовились к штурму!.. Мы войдем в их оборону как нож в масло!!!..
В рядах львов возникла небольшая толчея и неразбериха, когда здоровые стали сортировать лежащих: заполнять ловушки и оттаскивать раненых и задавленных в давке к шатрам знахарей, но скоро порядок — хмуро–смущенный, горящий желанием искупить кровью — восстановился. Вместо бесславно сгинувшего на дне ямы с кольями капитана командование штурмовым отрядом принял автоматически получивший повышение лейтенант, поредевшие две тысячи получили подкрепление, и зверолюди с лестницами наперевес под прикрытием баллист, катапульт, лучников и просто щитов двинулись на штурм.
Едва атака началась, стало сразу понятно, что Кирдык никогда не пробовал порезать масло только что из морозилки.
Пристрелянная дорога оказалось последним путем для сотен монстров, но их товарищи лишь сбрасывали в ямы их тела, и остервенело рвались дальше, вперед, к той узкой, усеянной обломками злополучного тарана перемычке, на которую можно было опереть лестницы, и тогда…
Сначала два лома успешно сбивали и корежили вражеские лестницы, едва те прикасались к стене башни, но несколько удачных выстрелов со стороны осаждающих поразили дружинников, державших цепи, которые их товарищи не успели перехватить, и тяжелые бревна, в последний раз давя и круша всё и всех на своем пути, скатились к подножию башни и застыли во рву.
Рога лестниц тут же ударились о беззащитные красные зубцы, и оскалившиеся громилы, подбадривая себя утробным ревом, хлынули на стену. Сталь зазвенела о сталь, и крики раненых и умирающих заглушили яростные вопли живых. Несколько львов ухватились за бревно, прилипшее к воротам, и стали раскачивать его, надеясь разворотить створки и открыть себе более удобный проход…
Впрочем, им, да и тем, кто пытался взобраться по лестницам, несколько мешали те горячие и пустые головы, которые неосторожно подошли вплотную к всё еще сочащимся клеем флагам на воротах, и теперь отчаянно пытались высвободиться, прилипая с каждым непродуманным движением все больше и больше, как мухи к ловчей ленте. Но вошедшие в убийственный раж зверолюди были готовы лезть к прощению и победе не только по трупам, но и по головам живых еще товарищей, и атака к вящему удовольствию радостно потиравшего руки Кирдыка продолжалась, не ослабевая.
Но и у Граненыча поводов срочно подавать в отставку не было: защитников города голыми, пусть и когтистыми руками было просто так не взять.
Князь Митрофан, лишь углядел подготовку к первой попытке штурма, незамедлительно отправил Сайка в ближайшую из восьми казарм с резервом за подкреплением, и теперь рвущуюся наверх ощетинившуюся сталью, когтями и клыками лавину встречали отборные дружинники, нисколько не уступавшие костеевым зверолюдям в росте, злости и желании победить.
Чтобы не дать монстрам пройти, в рукопашной в ход пошло всё — десятки мечей, палиц, шестоперов, топоров, ножей, сотни зубов, несколько горящих головешек, и даже запрещенные удары ниже пояса.
И занялся этим один специалист по волшебным наукам.
Перед началом штурма Граненыч, произнеся краткую вдохновительную речь, торжественно препоручил командование сотнику Евдокиму — из Соловьевых — и благоразумно покинул поле предстоящего боя, перебравшись на соседнюю стену, совершенно верно рассудив, вслед за генералиссимусом Карто–Бито, что городу живой главнокомандующий нужен гораздо больше, чем мертвый. Агафон же, размышляя, стоит ли ему последовать примеру князя или поддержать в глазах дружинников и ополченцев свежевозникший и невероятно лестный образ великого мага, которому вал по плечо и ров по колено, имел неосторожность слегка замешкаться… И к ужасу своему вдруг обнаружил, что оказался отрезанным от единственного выхода с крыши и прижатым к одному из зубцов бронированной, жаждущей битвы толпой!
Сначала побелевшему от страха магу представлялся только один выход из кошмарной ситуации — дождаться, пока осаждающие поднимутся на башню, и погибнуть просто смертью [161]. Но вскоре он увидел еще один вариант.
Он валялся совсем рядом с ним, обратив к рыдающему холодным дождем небу куполообразное закопченное днище. Последние запасы горячей воды были вылиты на головы наступающим несколько минут назад, чтобы остудить их пыл, головешки разобраны, и теперь огромный котел из–под кипятка лежал без дела, с железным терпением ожидая решения своей дальнейшей судьбы.
И прежде, чем его успели раздавить, сбросить со стены, покусать или просто проткнуть чем–нибудь холодным и острым, резко передумавший умирать какой бы то ни было смертью специалист по волшебным наукам ящеркой юркнул в импровизированное чугунное убежище и притаился.
Лестный образ — это, безусловно, хорошо.
Если начертан он не на гранитном монументе.
Вообще–то, поначалу, блаженно растворившись в тихой радости вновь обретенной безопасности, Агафон рассчитывал просто просидеть под своей спасительной посудиной до чьей–нибудь победы, но намерения его изменились как–то сразу и сами собой, едва монстры ступили на крышу. После начала битвы душа мага и закоренелого костеененавистника, к смятению и изумлению самого мага и костеененавистника, не вынесла и трех минут спокойной жизни.
Сперва он втихомолку приподнял край котла, чтобы увидеть, что там, снаружи, происходит, но кроме толкущихся ног не было видно ничего. И пока он размышлял, стоит ли сделать щель пошире или опустить котел вовсе, уродливый черный сапог солдата костеевой армии пнул его в нос.
Этого чародей стерпеть не мог.
Он охнул, застонал, схватившись свободной рукой за разбитую часть лица, и от всей души пожелал проклятому солдафону «чтоб ды сбодгнулзя».
Но это почему–то не помогло.
Зато обладатель того же сапога — с приметным распоротым носком — так хватил топором его котел, что он загудел, как колокол, оглушив на минуту всех вокруг. Но больше всех по всем правилам физики досталось не тем, кто вокруг, а тому, кто внутри.
Волшебник взвыл, едва не заглушив вообразивший о себе невесть что под старость лет котел, схватился за гудевшую в резонанс голову и зловеще процедил сквозь зудящие от звона зубы:
- Ду, взё… Ду, взё… Ду, эдо дочдо взё… чажа… кодёл моего дербения береболнилзя… ду, держитезь, муданды…
Выговорив последнее слово, он смущенно замолк, задумался, медленно проговорил его еще раз, потом другой, постом ухмыльнулся и удовлетворенно кивнул: всё правильно.
Даже правильнее, чем есть на самом деле.
На то, чтобы воскресить в памяти еще одно любимое заклинание без помощи незаменимой шпаргалки, ушло несколько минут…
И по прошествии этого времени надлежащим образом разозленный болью в разбитом носу, своим нелепым положением и предательницей–памятью, заместитель главкома лукоморских войск по вопросам волшебства вступил в бой.
- Дребезжите [162], — изрек он угрожающе и пошевелил, разминаясь, пальцами.
Отважно приподняв одной рукой свой бронеколпак на несколько сантиметров — только чтобы по ногами можно было отличить врага от друга — Агафон прицелился и открыл беглый огонь на поражение заклинаниями окаменения [163].
Хоть заклинание это было слабое и нестойкое (по крайней мере, в его исполнении), но его двухминутного действия вполне хватало, чтобы недоумевающего монстра с ногой, превратившейся вдруг в крошащийся на глазах кирпич пятого сорта, поражал один из не менее недоумевающих, но помнящих свое дело лукоморцев.
Дела с помощью магии пошли веселее [164] и быстрее. А скоро Граненыч, видя смятение в рядах штурмующих, бросил в бой свежие силы, Семен на соседней стене исхитрился направить свой паровой самострел под немыслимым углом на лестницы зверолюдей и одним выстрелом перебить их все, и через десять минут последний оккупант был сброшен с Сабрумайской сторожевой башни с прочувствованными напутственными словами.
Сгрудившимися было у ворот монстрами, не теряя времени, занялись лучники, и остатки отборных частей Костея, под градом стрел, камней, бревен, ядер и огненных шаров [165], тщетно прикрываясь не порубленными еще щитами, бросились перегруппировываться и за новыми лестницами.
В смысле, наутек.
Вслед им гремело победное «Ура!», перемежающееся множеством прочих, не менее победных выражений в адрес отступающих.
Башню тем временем захватили вооруженные бинтами, носилками, лубками, настойками, иглами, воловьими жилами, скальпелями и прочими пыточными орудиями, принадлежащих их профессии, знахари во главе с дедом Зимарем и успешно продержали вплоть до нового штурма.
А специалист по волшебным наукам окончательно стал героем дня, и единственное, о чем он сожалел — что ранили его не в руку или лоб. Перевязь или повязка вокруг головы смотрелись бы гораздо живописнее и мужественнее, нежели бесформенная лепешка поперек лица из зелено–сине–фиолетовой, хоть и очень действенной, мази, удерживаемая на месте полоской ткани в веселый желто–голубой цветочек на розовом фоне.
Змея–Горыныча обороняющиеся заметили только когда было уже поздно [166]: черная тень вынырнула из истекающих дождем туч, мгновенно обретя плотность, плоть, крылья и огромные когти, и с ревом, пробирающим до самого костного мозга даже самых отважных, спикировала на город.
Три струи ослепительно–белого жидкого пламени вырвались из трех бездонных глоток, и деревянные, промоченные ливнем дома внизу вспыхнули, как бумажные.
Защитники на стенах, на минуту позабыв о прущем напролом враге, в бессильном отчаянии оборачивались назад, пытаясь разглядеть, не охвачены ли пожарами их слободы и проклинали мерзкую летучую тварь, что обрушилась на их головы так внезапно и нечестно, ибо защиты от произвола Змея, чувствующего себя хозяином неба над Лукоморском, не было никакой.
Хотя…
Расчет Семена и дружинники на стене повернули головы как по команде и с безмолвной надеждой и одним и тем же вопросом, не нуждающимся в озвучивании, уставились на оказавшегося на их стороне башни специалиста по волшебным наукам.
- Кто, я?!.. — недоверчиво ткнул себя пальцем в грудь Агафон, словно лукоморцы попросили его в одиночку разогнать за десять минут всё Костеево войско.
Дружинники и кузнецы, обрадованные понятливостью великого мага, энергично закивали.
- Вы же маг, ваше премудрие, — почтительно напомнил ему Семен. — Да какой боевой еще… Уж если вы не сможете совладать со Змеем… то кто же тогда?..
- Что ж он, так и будет бесчинствовать, дома наши жгать, пока мы тута воюем, а? — с укором поглядел на почувствовавшего себя разом очень неуютно чародея широкоплечий толстогубый лучник.
- Нет, я что… я ведь ничего… я ведь не отказываюсь… — нервно пожал плечами Агафон, бросил косой взгляд на кружащего вдалеке над центральной частью Лукоморска, словно выбирающего следующую цель, Змея, и заперебирал длинными пальцами, будто готовился выпустить какое–нибудь заклинание.
Дружинники впечатлились и отступили на шаг, но глаз с него не спускали.
- Уж вот если бы Масдай был рядом, — прищелкнул пальцами, напугав мужиков, качнул головой и тяжело нахмурился волшебник, — ковер мой летающий, то бишь… Вот тогда бы я ему показал… Тогда бы я ему устроил… На нем бы чешуйки целой не осталось, когтя не переломанного — не то, что головы!..
Аудитория одобрительно закивала, приговаривая: «Так его, так!», и специалист по волшебным наукам воспрянул духом.
- Я бы запустил в него «дезориентацией Лелюша» — и он позабыл бы сразу, где находится, чего ему тут надо, и в какой стороне у нас тут небо, а в какой — земля. В принципе, этого достаточно, чтобы он через десять минут сам свалился бы вверх тормашками на голову зевакам, и — разбирай его на сувениры!..
Мужики разочаровано замычали: трехголовая чешуйчатая скотина, только что пожегшая–попалившая чуть не полгорода, с их точки зрения не заслуживала такой легкой участи и долгой жизни.
Даже в виде сувениров, что бы это такое ни было.
Народ требовал зрелищ, и Агафон почувствовал, что просто не может обмануть ожидания с каждой минутой увеличивавшейся толпы своих фанатов.
- Но не тут–то было, — торжествующе проговорил он и обвел с заговорщицким прищуром собравшихся вокруг него защитников Соколовской стены. — За свои преступления ему не придется ждать от меня пощады. Я… не стану выжидать, пока подлая рептилия отдаст концы сама по себе. После «дезориентации Лелюша» я припечатаю его «эпиляцией Барбикана», и чешуя с него посыплется, словно с карася под рыбочисткой!..
По толпе дружинников пронесся одобрительный смех.
Зверолюди внизу прервали штурм полосы препятствий Граненыча и стали бросать наверх подозрительно–обиженные взгляды: уж не заметили ли лукоморцы, что они делают что–нибудь не так, и не издеваются ли над ними теперь?
Но дружинникам, собравшимся вокруг специалиста по волшебным наукам, было пока не до них.
- …Он, конечно, попытается достать меня пламенем, но я его ждать не собираюсь! Ха! Нашел дурака, поганая рептилия!.. Пока он крутит своими громадными тупыми башками, я сделаю вот такой маневр… — под восхищенными взглядами солдат он рукой изобразил, какой конкретно маневр они с ковром сделают, и азартно продолжил: — …и в каждую разверстую глотку я мигом ему засуну по «огнетушителю Якимовича»! Мерзкая Змеюка захлебнется собственным огнем!..
- Так ему, так!..
- Еще, еще!..
- А дальше что?..
- Не давай ему спуску!..
- Тепленьким бери, тепленьким!..
- У–у, скотина чешуёвая!..
Агафон возвел очи горе в поисках вдохновения, нашел, вдохнул полную грудь подпаленного воздуха и увлеченно продолжил:
- И как только он начнет кашлять, задыхаясь, и метаться в небе, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, я…
Что намеревался предпринять в этом щекотливом случае заместитель главнокомандующего лукоморскими войсками по вопросам волшебства, так и осталось военной тайной, так как несколько секунд назад в поисках озарения ему следовало бы бросить взгляд немного правее.
Потому что именно с той стороны со скоростью, способной оставить далеко позади даже ядро, пущенное из парового самострела Соловьев–разбойников, к нему теперь неслась пресловутая трехголовая тварь, чешуёвая скотина, поганая рептилия и просто мерзкая Змеюка. И, судя по вырывающемуся из ее раззявленных пастей пламени, отнюдь не с намерениями послушать про своё сокрушительное поражение.
- Ложись!!!.. — успел проорать самый здравомыслящий среди защитников, и дружинники повалились на камни как подрубленные.
Надо ли говорить, что первым в лежачем положении оказался Агафон.
Змей, не замедляясь, походя пыхнул на лету огнем, и катапульта в самой гуще лукоморцев взвилась к небу в столбе красно–оранжевого пламени, осыпая шарахнувшихся в разные стороны защитников горящими обломками.
Даже не повернув ни одной головы, чтобы посмотреть, попал ли он, самоуверенный летающий огнемет удовлетворенно удалился с поля боя, предоставив штурмовому отряду довершать начатое.
До наступления темноты защитники Сабрумайской башни отбили еще два штурма.
После второго Граненыч обеспокоено осмотрел опасно выгнувшиеся ворота, изрядно перекошенные всё еще торчащим с внешней стороны тараном, вывороченные местами скобы запоров, недоуменно выглядывающие из своих петель огромные ржавые гвозди, и притащил полюбоваться на плоды рук своих заместителя по вопросам волшебства и любимца публики.
- Ты сможешь его отклеить? Чтобы отвалилось, в смысле? — потыкал князь для наглядности пальцем в невидимое бревно с той стороны. — А то как бы бед не натворило некстати, а?
- Б–боюсь, что н–нет, — виновато опустил очи долу маг. — По идее, заклинание уже должно было истощиться… но почему–то… — он замысловато и беспомощно помахал в воздухе правой рукой. — Ну… это… не того… то есть…
- Понятно, — хмуро кивнул Митроха. — Ну, а укрепить как–нибудь… по–волшебному… ты ворота сможешь?
- П–по волшебному?.. — испугано взглянул на главкома, который сам не знал, на что напрашивался, чародей, и тут ему в голову пришла спасительная идея. — А почему обязательно по–волшебному? Вернее, по–волшебному, конечно, можно. Без проблем. Я не отказываюсь. Но это — процесс трудоемкий, он истощит мои силы и не позволит мне заниматься вопросами обороны, что является моей прямой обязанностью. Поэтому, на вашем месте, я бы просто заложил их камнем до лучших времен. И чем скорее, тем спокойнее нам будет, откровенно говоря. Если бы это были ворота моего дома, я бы ночью не заснул.
- Камнем заложил? — словно не расслышав толком, повторил Митроха и поскреб под соболиным малахаем в затылке. — Хм–м… Камнем заложил… А что… Это ты хорошо придумал! Настоящий полководец должен знать, когда использовать магию, а когда — кирпич.
- Это Манювринг сказал? Или Ямагучи Тамагочи? — вскинул на собеседника заинтересованный взгляд волшебник.
- Это, голубь, я сказал, — торжественно поднял палец Граненыч, обернулся и кликнул адъютанта.
- Чего прикажете, ваша светлость? — вытянулся перед ним рыжий молодец в малиновом кафтане.
- А скажи–ка мне, Ефим, идет у нас сейчас в городе где–нибудь стройка, или не идет?
- Стройка… — напряженно свел глаза на переносицу парень и повторил: — Стройка… стройка… Конечно, идет, ваше светлость! Я сам сегодня видел: над одним боярским домом новый этаж надстраивают! Недалеко отсюда, кстати!
Граненыч на секунду задумался и криво усмехнулся:
- Может, я ошибаюсь, но наверняка это боярина Никодима дом, так?
- Н–нет… не ошибаетесь… — ошарашено вытаращил глаза Ефим. — А откуда вы знаете?
- Я не знаю, — хмыкнул Митроха. — Я догадался. Потому что сейчас мы с той стройки срочно забираем каменщиков, материал и раствор и перевозим всё сюда, чтобы заложить Сабрумайские ворота. Займись, голубь.
- А… боярин Никодим… он… э–э–э… не будет возражать? — нервно переминаясь с ноги на ногу, осмелился полюбопытствовать адъютант, и лицо его при этом стало одного тона с кафтаном.
- Обязательно будет, — кивнул князь. — Да только ты его не спрашивай. А если шибко вопить начнет, скажи, что мы их рекрутируем, что значит, экспроприируем, именем оборонного командования.
- К–к–как?.. — беспомощно выдавил Ефим, и в глазах его отразился тихий ужас, вызвать который за весь день не смогли ни таран, ни зверолюди, ни Змей–Горыныч.
Граненыч посмотрел на парня и махнул рукой:
- Ладно, ничего не говори. Я сам потом с ним разберусь. Ну, давай, сполняй бегом, чего стал! Ворота того и гляди, долго жить прикажут, а он стоит, рот разинув, как в балагане!
- Уже лечу!.. Мигом обернусь!.. Одна нога здесь, другая там!.. — крикнул на ходу Ефим, вскочил в седло солового жеребца, и частый перестук копыт барабанной дробью загремел в гулких переулках.
Тьма опустилась на город Лукоморск, и защитники Сабрумайских ворот в первый раз за день смогли перевести дух.
Оставив тройной дозор на башне и стенах, утомленные ратники потянулись в рекрутированные, что значит, экспроприированные под казармы, амбары лукоморских и пришлых купчин, удачно построенные метрах в ста от сторожевой башни — обсуждать дневные события, чистить оружие, перевязывать раны, ужинать и спать.
Раненых, которые не могли присоединиться к своим товарищам, уложили под бдительным и пристрастным присмотром деда Зимаря и его команды знахарей, травников, костоправов и сиделок в импровизированном лазарете — амбаре поменьше, удобно расположившемся у дороги, в нескольких метрах от ворот, теперь уже намертво заложенных пятнадцатиметровым слоем отборного (у боярина Никодима) камня.
Убедившись лично, что все караулы караулят, целители исцеляют, а солдаты отдыхают, князь Грановитый, прихватив на это раз и своего заместителя по вопросам волшебства, отбыл в царский дворец на совещание обкома, доклад его величеству и плановую ссору с ограбленным боярином.
Кабатчик из «Гнутой подковы», притулившейся между двумя амбарами, Амос Тороватый, называемый также недоброжелателями и похмельными остряками Донос Вороватый, с грустью убедился, что, соблюдая сухой закон, установленный суровым князем, вооруженный контингент потреблять его основной товар не собирается, а кормят их и без него хорошо, и уже не лелеял пустые надежды. Добросовестно всё же просидев в бесприбыльном одиночестве до полдвенадцатого, он уже собирался закрывать заведение, как вдруг дверь отворилась, и на пороге возник первый за весь день человек, похожий на его постоянного клиента: помятый, заросший, с бегающими покрасневшими глазами, в неопрятной одежде, которую охотнее взял бы старьевщик, чем прачка — и сразу устремился к стойке.
- Вина, водочки–с?.. — угодливо изогнулся кабатчик и, не дожидаясь ответа, потянулся за бутылью с самогоном.
- М–м–м… э–э–э… — замялся вошедший, оглянулся по сторонам, увидел, что зал пуст, и немного расслабился. — А… бочонок вина литров на двадцать… у вас найдется?
- Найдем, — радостно подтвердил хозяин. — Пятьдесят рублей всё удовольствие.
- А… скинуть бы?.. — нерешительно, словно торговался в первый раз, просительно проговорил гость.
- Только с лестницы, — не переставая умильно улыбаться, сообщил кабатчик и нащупал под стойкой рядом с жестяным ящиком–кассой палицу: до победы над захватчиком с назойливыми, но неплатежеспособными клиентами ему теперь приходилось общаться самому, так как вышибала два дня назад взял отпуск за свой счет и коварно вступил в ополчение.
- Нет, я так просто спросил, — сразу взял на попятную гость.
- А я так просто ответил, — голос Тороватого просто истекал радушием и гостеприимством. — Так как? Брать будем?
- Д–да… — торопливо кивнул посетитель. — А… ложками вы оплату принимаете?
- Чем–чем? — выронил шестопер себе на ногу Амос.
- Л–ложками, — сглотнул сухим горлом гость. — Но вы не думайте — они мои. Личные. Серебряные.
- Серебряные? — задумчиво повторил хозяин. — Хм–м–м… Давненько я не видал серебряных ложек…
- Что?.. — не понял гость.
- Ложки покажи, говорю!
- А–а… Пожалте… — клиент пошарил по карманам, выгреб все ложки и выложил на стойку веером перед кабатчиком.
- Хм… — пробурчал тот, поднося чуть ли не к носу и внимательно разглядывая прищуренным косящим глазом одну из них.
Гость забыл дышать.
- То есть, ты хочешь сказать, что тебя зовут воевода Букаха–Подколодный? — широко ухмыльнулся, наконец, кабатчик и зыркнул на гостя.
- Нет!!!.. — подпрыгнул вошедший. — Нет!!!.. Это не я!!!.. То есть, не он!!!.. Это не мои ложки!.. Не мои!!!..
- Краденые, что ли? — вкрадчиво поинтересовался Амос и испытующе вперил раскосый взгляд в ложкопродавца.
- Да!.. Нет!.. Это… моей бабушки!.. Пра!..
- В смысле, твоя бабушка… пра… была воеводой? — тупо уставился хозяин «Гнутой подковы» на гостя.
- Да!.. Нет!.. Слушай, какая тебе разница, а? — не выдержал гость. — Ты или берешь эти проклятые ложки, или я сейчас ухожу и найду…
- А с чего ты решил, что я их не беру? — удивленно округлил глаза и приподнял брови кабатчик. — Беру. И не надо так волноваться. Может же бескорыстный любитель гинекологии… геронтологии… генералогии… короче, семейных связей родовитых, задать вопрос по теме?
- Я не волнуюсь, — процедил сквозь зубы Букаха–Подколодный. — Я тороплюсь.
- Хорошо, хорошо, — поспешно согласился Тороватый. — Я их беру. Только на двадцать литров вина тут не хватает.
- Что?!.. Ах ты, прохвост!.. — взвился разжалованный воевода, кинулся с кулаками к хозяину, но вид тяжелой палицы, занесенной для удара, моментально успокоил его.
- Я хочу сказать, как не хватает? — прерывисто дыша, сделал он шаг назад. — Да знаешь ли ты, во сколько они мне… в смысле, сколько они стоят?!.. Да твоей мутной вонючей жижи на них можно купить…
- Вот иди и купи, — издевательски посоветовал кабатчик и отвернулся. — А мы закрываемся.
- Нет, я… мне… — побледнел Букаха, вспомнив, зачем он здесь. — Ладно. Двадцать литров чего у тебя можно купить на эти день… ложки? И попробуй только сказать «воды»!
- Н–нет, с чего ты взял… Я и не собирался говорить «воды», — не очень убедительно соврал Амос и на секунду задумался.
Какой кабатчик, достойный своего жестяного ящика, откажется сбыть товар, срок годности которого закончился едва ли не через неделю после основания Лукоморска, по цене коллекционного шантоньского вина такого же возраста?
- Двадцать литров кваса тебя устроят? — невинно полюбопытствовал он и замер в ожидании ответа.
- Кваса?.. — лицо Букахи вытянулось, потом скривилось, и, наконец, сложилось в обреченную гримасу покорности зловредной судьбе: — Ладно… Давай свой… квас.
- Сейчас вынесу, — деловито кивнул кабатчик и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать в чулан вприпрыжку, степенно прошествовал за товаром.
Букаха взвесил в мгновенно оттянувшихся к полу руках увесистый бочонок и с сомнением перевел взгляд на Тороватого:
- Тут точно двадцать? Чего он такой тяжелый?
- Плотность большая, — пожал плечами с рассеянным видом Амос. — Значит, качество отменное. Ладно, давай, мужичок, ступай своей дорогой. Закрываюсь я. А ты иди, пей себе на здоровье.
- Ага… на здоровье… — угрюмо скосил на наго глаза посетитель, развернулся, не говоря больше ни слова, и пошел в дождь, бормоча на ходу загадочные слова: «…двадцать на сто… две тысячи… две тысячи на сто… двадцать… три на двадцать… три на двадцать… или двадцать на три?.. шестьдесят?..».
Плечом он отворил дверь; тугая пружина захлопнула ее за ним.
Тяжеленный бочонок в обращении с собой требовал обеих рук.
Амос блаженно улыбнулся.
При такой сумасшедшей сделке даже такой выжига и скряга, как Тороватый, просто обязан был оправдывать свою фамилию.
В конце концов, отливать или просто выливать из сорокапятилитрового бочонка десять литров давно скисшего народного напитка было бы себе сложнее.
Едва завернув за угол «Гнутой подковы», Букаха остановился, со вздохом облегчения опустил пузатый бочонок на завалинку, вытащил зубами пробку, и в нос ему ударило такой кислятиной, что будь рядом коровник, молоко свернулось бы прямо в вымени.
- П–роклятый смерд… — свирепо пнул завалинку и чуть не заплакал от бессильной злости Букаха. — Ну, вот к–какой идиот это п–пить станет, а?!.. Надо вернуться и набить ему его наглую косоглазую воровскую морду!..
Но, проговорив это, диссидент тут же представил наглую косоглазую воровскую морду семь на восемь, кулаки как две кувалды, палица… и отказался от своей разумной идеи.
Жалко ссутулившись, он вынул из–за пазухи полученный утром от Костея с мышью кожаный мешочек, распустил завязки и с отвращением вытряхнул его содержимое в квас.
Жидкость в бочонке неожиданно забурчала, забулькала, забурлила, вскипела, из отверстия ударил столб пара, и бывший воевода к своему изумлению вдохнул аппетитный хлебный запах.
Не веря своему обонянию, он подождал, пока катаклизмы в бочкотаре успокоятся и осторожно — как бы чего не вышло — наклонился понюхать.
Свежайшая хлебная закваска!..
Мед!..
Травы!..
Перед глазами так и встали луга заливные, росы медвяные, разнотравье бескрайнее, жара летняя, небо голубое бездонное и пчелки–бабочки так и гундят, так и шныряют — туда–сюда, туда–сюда…
Благодать!..
Если бы Букаха не знал, чтС подсыпал туда несколько минут назад, он бы не удержался и попробовал.
А еще лучше — угостил подлеца–кабатчика.
Но сейчас было не до лирики — надо было поспешать.
- Ну, слава Богу, — сдвинув шапку на затылок, утер он мокрый от дождя и холодного пота лоб и нервно потер руки. — Такое сам бы пил, как говорится, да деньги надо… ха–ха…
В десяти метрах от входа в башню его остановил часовой с алебардой наперевес.
- Стой, кто идет?
- Свои идут, свои… — подхалимски играя голосом, пропел бывший боярин, не сбавляя хода.
- Всё равно стой! — вырос перед ним шлагбаум еще из двух алебард. — Тут гражданским не место! Там более, ночью!
- Так, я ведь угостить вас пришел, солдатики, — расплылся в невидимой в темноте, но почти осязаемой приторной улыбочке Букаха. — Вот, кваску вам свежего принес — пейте на здоровье, и товарищам своим обязательно дайте. Тут двадцать литров — на всех хватит. А то ведь стоять–то холодно, да боязно, поди… А тут моего кваску выпьете — и всё веселее. Защитнички вы наши…За вами — как за каменой стеной мы, так должны быть благодарны, значит…
- А чего ж днем не пришел, мужичок? — алебарды опустились, и к предателю подошел коренастый ополченец с кудрявой бородкой.
- Так… Змей прилетал… Пожары тушили мы…
- А–а… — уважительно протянул другой голос. — Значит, тоже с костяным царем, как можешь, борешься?
- Наш человек, — одобрительно поддержал его третий.
- Только в такую холодрызь лучше бы чайку или еще чего покрепче… — мечтательно вздохнул четвертый, и все остальные его поддержали.
Сердце Букахи пропустило удар.
- Нет, нет, это самый лучший квас в городе! — испугано заговорил он, быстро поставил бочонок на землю и трясущимися руками вытащил пробку. — Вы только попробуйте, попробуйте, ребятушки!..
Аромат горячего хлеба, лугов, меда и лета поплыл, играя и переливаясь, над замерзающей грязью и холодным камнем.
- Ух, ты!.. — восхищенно выдохнули часовые в голос. — Дух–то какой!.. Так голову и кружит!.. Так и манит!..
- Я ведь что попало–то вам не принесу, — с облегчением оскалился в невидимой улыбке изменник. — Пейте–пейте на здоровье. И наверху солдатиков не обносите. Вот, я вам и кружку заодно укр… принес… А я домой пошел — выспаться надо еще успеть. Завтра трудный день будет.
- Спасибо, мужичок! И тебе такого же здоровьичка! — весело пожелали вслед ему ополченцы, и Букаха споткнулся, приземлился на четвереньки в жидкую, но уже покрывающуюся тонкой корочкой ночного льда грязь и шепотом выругался, грозя проклятым воякам всеми мыслимыми и немыслимыми карами.
Тем более что после того, как он отправит Костею мышь с донесением о выполненном задании, они не заставят себя ждать.
Дед Зимарь закончил наговаривать на заботливо остуженный до нужной температуры настой двенадцати трав для раненого в грудь молодого парнишки и ласково, почти нежно поднял его голову и зашептал на ухо, чтобы не потревожить затихший в тревожном сне лазарет:
- На вот, попей чуток — сполосни роток. Травки весну росли, лето цвели, здоровья тебе запасли. Ты настойчик сейчас выпьешь, сколько сможешь, а остальное мы тебе на повязку выльем. Она, родимая, пропитается — и краснота к утру убавится, жар спадет, лихорадка пройдет. И будет наш богатырь через две недели как новенький — хоть в пир, хоть в мир, хоть в добры люди… Ну, давай, витязь, пей, пей, не робей, поди, орел, не воробей…
Дружинник, не открывая глаз, улыбнулся слабо и сделал несколько больших глотков.
- Вот, молодец… — похвалил его старик, словно тот только что в одиночку победил самого царя Костея. — А сейчас мы повязочку смочим, и ты у нас, касатик, сразу спать захочешь… Ты спи, не противься, ни о чем не беспокойся — во сне люди лечатся… Ну, вот видишь — всё хорошо… Отдыхай, богатырь — ты у нас сегодня славно поработал…
Дед осторожно поправил подушку под головой раненого, бережно подоткнул одеяло и отошел на шаг посмотреть — всё ли с постелью в порядке.
Когда он подошел к печке подкинуть дров, парнишка уже спал спокойным ровным сном человека, который скоро пойдет на поправку, как и нашептал ему чудной старик.
Вздохнув, дед в последний раз обвел придирчивым взглядом свое болезное хозяйство: все — и целители, и раненые, утомившись за день, погрузились в глубокий сон.
Он подошел к свободной лежанке у самого входа, откинул тонкое покрывало и, не раздеваясь, тяжело опустился на набитый соломой матрац.
Завтра будет новый день, новая кровь, новая боль.
А пока пора спать…
По команде капитана Кресала беда сержанта Туши без задержки погрузилась на ковры и медленно, с влажным чмоком оторвалась от жидкой жирной грязи, известной в этих краях под названием «земля».
Роняя черные густые капли на строящиеся внизу сотни зверолюдей, ковры поднялись в воздух и взяли курс на Сабрумайскую сторожевую башню.
В принципе, с поставленной задачей — поднять засовы, убрать запоры и открыть ворота подошедшим войскам — могли бы справиться и два умруна, но генерал Кирдык [167] решил перестраховаться и отправить на такое пустяковое задание целую беду. И теперь три ковра плавно проскользнули почти над самой дорогой и, достигнув башни, вертикально набрали высоту и опустились на той стороне.
Сжимая в руке меч, готовый к бою, сержант бесшумно вскочил на ноги и быстро огляделся.
Метрах в трех от него из последних сил догорал крошечный костерок, разожженный, казалось, скорее для света, чем для тепла. Рядом с огнем, скорчившись в нелепых позах и выронив алебарды, лежали три неподвижных тела в лукоморской одежде.
Как капитан и говорил.
Значит, на башню подниматься смысла нет — живых там сейчас тоже не сыскать.
Тогда переходим непосредственно к выполнению поставленной задачи.
Туша махнул тупо ожидающим его приказаний умрунам и решительно зашагал к зияющей непроницаемой тьмой арке прохода.
И прошагал приблизительно четыре шага перед тем, как встретился лицом к лицу с каменной стеной.
- !!!!!!.. — зажимая расквашенный нос, гнусаво прорычал сержант. — !!!!!!.. Какой болван поставил здесь… здесь… здесь…
Сердце, пропустив такт, подпрыгнуло сначала до миндалин, а потом со свистом грохнулось в пятку.
Если на месте прохода — стена, то где проход?
Туша злобно оглянулся на свое воинство, не хихикают ли [168] и, утерев рукавом разбитый нос, подпрыгнул несколько раз с вытянутыми руками, безрезультатно пытаясь нащупать верхний край нежданного препятствия. Потом новая идея посетила его вспотевшую под рогатым шлемом голову, и он медленно двинулся вдоль стены, держась за нее руками, сначала вправо, потом, добравшись до конца башни, влево.
Результат был одинаковым: проход упорно отказывался появляться и предоставлять в его временное пользование какие бы то ни было засовы или запоры.
Сержант резко развернулся и разъяренно зыркнул на отпрянувших умрунов: нет, не смеются…
Успели сделать серьезные морды, наверное.
Боятся, колдовское отродье…
Зато он знает пару–тройку десятков человек, которые не побоятся поржать над ним во весь голос, пока он не видит, демонстративно хватаясь за животы и тыкая пальцами в его направлении. Эти–то уж всегда готовы… мерзавцы… того и глядят, как бы свалить его… высмеять… выставить в идиотском виде перед командованием… Вот теперь–то у них будет хороший повод: обшарил всю башню и не нашел ворот размером пять на пять метров!..
Ничего, я еще с ними со всеми когда–нибудь поквитаюсь… Я им все припомню… Как они у меня за спиной надо мной же издевались, меня высмеивали… Я им эту улыбочку на рожах мечом нарисую… Когда вернусь…
И когда я теперь вернусь?
Нет, самое главное — как я теперь вернусь и доложу капитану Кресалу о том, что ворота исчезли?
И что теперь?..
Ответ на два национальных лукоморских вопроса [169] напрашивался сам собой.
Надо, пока он здесь, совершить что–нибудь такое, эдакое, чтобы треклятые лукоморцы содрогнулись от ужаса, а его насмешники — от зависти.
Надо совершить подвиг.
И остаться при этом в живых.
Горя сводящим с ума, ослепляющим и всепоглощающим желанием выместить на ком–нибудь свою злость, ожесточение мнительного неудачника, Туша, угрюмо ссутулившись, вразвалку подошел к почти догоревшему костерку, поставил ногу на полупустой бочонок, облокотился об колено и обвел цепким взглядом холодный и безмолвный квартал складов и амбаров, соседствующий с Сабрумайской сторожевой башней в поисках объекта предполагаемого подвига.
И радостно вздрогнул.
Буквально в нескольких метрах от него, над массивной дубовой дверью без единого запора красовалась косовато прибитая свежеструганная доска с расплывшимися под дневным дождем такими же кривыми красными буквами «ЛАЗОРЕТ».
Лазарет — это то, что надо.
Много недобитых солдат и суетливых, раздражающих врачевателей.
И самое главное — безоружных.
Бессмысленная кровавая резня, наводящая животный ужас на горожан и ломающая волю к сопротивлению, дело рук неуловимого, но беспощадного врага — как раз то, что может купить ему прощение капитана и заткнет рты недоброжелателям.
Резким нетерпеливым жестом он подозвал безвольно застывших у стены умрунов и, дрожа от возбуждения, отдал короткий приказ:
- Заходим в лазарет и убиваем всех, кто попадается на пути. Живых остаться не должно. Чем больше крови — тем лучше. Старайтесь не шуметь. Когда закончим, выходим к коврам и убираемся прочь. Вопросы есть?
Молчаливые солдаты в черном покачали головами.
- Тогда вперед!
Сержант бесшумно распахнул дверь и первым ступил на порог лазарета.
В и без того сломанный нос ему ударил удушливый беспокоящий запах чужой боли, пота, запекшейся крови, настоянный на десятках таинственных снадобий. У левой стены зловещим оранжевым оком подмигивала печь. Несколько светильников покорно догорали в своих плошках у изголовий лежанок в глубине сарая.
Никто не проснулся.
Удовлетворено усмехнувшись, Туша хищно прищурился, намечая себе первую жертву, и сделал несколько шагов вперед, пропуская в последнее пристанище поверженных воинов всю беду.
Если все пойдет как надо, это займет не более пяти минут, подумал он, и никто не услышит ни единого стона…
Стона действительно никто не услышал.
Потому что за его спиной вдруг раздался треск ломаемых досок и утробный, полный ненависти, рев, от которого только выкарабкавшееся было из пятки сердце Туши подскочило, и пробкой застряло в горле.
- Что?!.. — оглянулся он, и это было последний вопрос, который он успел задать в своей жизни: огромная, похожая на черную лохматую подушку с двадцатисантиметровыми когтями лапа достала его и уложила на пол рядом с тревожно завозившимся во сне опоенным дурманом раненым.
Те же, кому снотворным на ночь послужил не дурман, а усталость, были уже на ногах.
Спросонья и от ужаса они не могли даже кричать, и лишь прижались к стенам, закрыли головы руками и стали отсчитывать секунды до страшной смерти от огромных желтых клыков или когтей.
Но страшная смерть, казалось, была на текущий момент занята немного другим, гораздо более воинственным, но быстро редеющим контингентом.
И когда в дверь ворвались раздетые, но вооруженные до зубов дружинники с факелами, от солдат в черном осталось крайне немного по–настоящему заслуживающего упоминания.
А среди жестокого побоища неподвижно лежал израненный старик — новый сабрумайский знахарь дед Зимарь.
Царь Костей проводил цепким взглядом скрывшуюся за зубцами сторожевой башни беду и машинально огладил свежезаряженный светло–красный камень на своей впалой, затянутой в блестящие черные доспехи, груди.
Этой ночью всё должно, наконец–то, закончиться.
Предатель отравил часовых, беда откроет ворота, и он заставит пожалеть этот глупый город о каждой минуте, каждой драгоценной секунде потраченной им, будущим правителем мира на то, чтобы овладеть им.
Конечно, он мог бы сейчас магией выбить эти презренные ворота, превратить их в обломки, щепки, в пыль… Но сила Камня, и так слишком быстро и в слишком неподходящие моменты покидающая его в последние дни, понадобится ему чуть позже, когда они будут прокладывать себе путь к царскому дворцу — месту его временного обитания, пока он не построит себе нечто великолепное, грандиозное, подавляющее, желательно с черепами и в готическом стиле. Нечто, приличествующее его новому статусу, от которого его отдаляли лишь хлипкие доски старых ворот с вызывающе торчащими в их сторону остатками тарана.
И кстати, о таране.
Надо где–нибудь записать или запомнить: не забыть придумать особо изощренную казнь для этого низкого самозванца, именующего, наверняка, себя волшебником, который осмелился встать ему, поистине величайшему магу всех времен и народов, поперек дороги.
Хотя, увы, даже до этого колдуна его умственно отсталому внучку далеко, как пешком до Вамаяси.
Ну, да ничего.
Покончим с Лукоморьем — займемся его поисками.
Остальные компоненты для возвращения ему волшебной силы лежат наготове.
И тогда можно будет подумать о том, чтобы однажды вернуться в старый обрыдший замок в царстве Костей и сделать новый Камень Силы.
И тогда… и тогда…
Стоп.
Почему так долго нет вестей от беды?
И с той стороны ворот не доносится ни звука, хотя трудно представить, чтобы даже пятнадцать умрунов могли абсолютно бесшумно открыть городские ворота…
И, к тому же, если бы они их открыли, я бы уже заметил.
Костей поджал тонкие бесцветные губы и повернул голову налево, к генералу Кирдыку.
- Что там ваши люди… генерал? — выделил он недобрым голосом последнее слово, и с удовлетворением увидел, как глаз Кирдыка быстро задергался.
- Всё идет по плану… ваше величество… — взял под козырек шлема и торопливо зашептал он. — Донесений нет… ваше величество… Скоро откроют ворота… ваше величество… Надо подождать… ваше величество… еще… еще…
- Еще… сколько? — поморщился царь. — Они скрылись из виду…когда?
- Десять минут назад, ваше величество, — любезно подсказал справа первый советник Нелюб.
- И ты хочешь мне сказать, генерал, что за десять минут пятнадцать умрунов и сержант не смогли открыть ворота, которые обычно открывают за две минуты три–четыре человека? Я тебя верно понял?
Костей ошибался.
Кирдык вовсе не хотел ему это говорить, но вариантов у него было немного.
Чтобы не сказать, не было вовсе.
- Я… мы… полагаю… ем… полагаем… то есть… — стараясь казаться уверенным и компетентным и в то же время понимая, что проигрывает эту игру, даже не начав ее, заговорил военачальник, не сводя глаз с не подающих признаков жизни ворот. — Может, они встретили подавляющие силы противника и были подавлены… потому что силы подавляющие… или ввязались в боестолкновение… в результате чего понесли серьезные потери… понесли…
- Не издав ни звука? Не вскрикнув, не звякнув, не стукнув?
- Н–ну…
- Я хочу знать, что там произошло, генерал, — тихий, угрожающий голос Костея леденил сильнее ночного заморозка. — Не знаю, как ты, но я, стоя ночью на морозе по колено в грязи перед запертыми воротами, когда никто не обращает на меня внимания… я чувствую себя жалким попрошайкой!..
- Мы… можем предпринять попытку штурма! — пришла в голову Кирдыку спасительная идея. — Да! Эй, кто–нибудь захватил лестницы?
Сперва молчание было ему ответом.
Потом до него донеслись нерешительные голоса капитанов.
- Дык… никто не взял…
- Приказа не было, вашпревосходительство…
- И, по–моему, у нас целых лестниц не осталось…
- Но можно послать солдата разбудить мастеровых, чтобы они к утру сколотили…
- Или спросить у других частей…
- Только они, наверное, сейчас уже спят…
- Да вы что, издеваетесь надо мной?!.. — взвизгнул Костей, и офицеры и советники шарахнулись от него, как от огня. — Вы все надо мной издеваетесь?!.. Вы, сборище идиотов, имеющих такое же отношение к военному делу, как ежи к вышиванию!.. Вы, бездари, дебилы, лентяи и бездельники, неизвестно за что получающие мои деньги!.. Вы не стоите и подметки того тупого солдафона, который руководит обороной этого мерзкого, вонючего, жалкого городишки! Он хоть не понаслышке знает свое дело, в то время как вы только и способны, что юлить и пресмыкаться предо мной, заглядывая в глаза, как побитые собаки, и пытаясь угадать, что я хочу услышать!.. «Да, ваше величество!», «Будет сделано, ваше величество!», «Слушаемся, ваше величество!», «Так точно, ваше величество!«… Сброд, толпа бестолочей и бездарных подхалимов!.. Вы!.. вы!.. вы!..
Со стен, соседних с башней, привлеченные страстным монологом, стали высовываться заинтересованные головы, сопровождаемые луками, арбалетами и одним паровым самострелом.
Вслед за этим раздались крики «браво!» и бурные непрекращающиеся аплодисменты, переходящие в интенсивный обстрел.
Со всех сторон взметнулись щиты, прикрывая не столько царя, сколько самих офицеров, от несущихся на них снарядов, и Костей не выдержал.
- Я вам покажу сейчас, как надо штурмовать города! — тонко выкрикнул он, побелев от ярости. — Я научу вас!..
И обрушил всю мощь Камня Силы на ненавистные ворота.
Огненная мощь, вырвавшаяся из пальцев Костея, ударила в старые заслуженные доски и обратила их в пепел и дым в одно мгновение.
Пламя такой силы должно было пронестись до самого царского дворца, сжигая и сметая всё и всех на своем пути, прокладывая новые улицы и проспекты, вымощенные головешками и золой…
Если бы не налетело на каменную стену в трех метрах от своего источника.
Раздался оглушительный, раздирающий барабанные перепонки, грохот, свежая кладка задрожала, завибрировала, треснула, брызнула раскаленными, окутанными огненными нимбами волшебного огня камнями…
Но выстояла.
Каменный дождь смел генштаб Костея как цунами — песчаные скульптуры. Зверолюди в объятых огнем доспехах бежали, сломя голову [170], спасая свою жизнь, побросав оружие. Они неслись, сбивая и давя друг друга, скидывая в ощерившиеся кольями ловушки замешкавшихся неудачников и прокладывая себе зубами и клыками путь на узкой и скользкой для армии, еще несколько минут назад находившейся в шаге от триумфа, дорожке.
А под ногами у них рвались, осыпая врагов прожигающими все на своем пути каплями, горшки с «коктейлем кузнецов», подожженные горящими камнями героически устоявшей перед натиском величайшего колдуна всех времен и народов, арки.
Утро для Митрохи началось около двух часов ночи, через десять минут после того, как он, наконец, добрался до кровати.
С выпученными глазами, полуодетый, в шапке задом наперед, на взмыленном коне без седла в поисках «князя Граненыча» прискакал шальной посыльный и своими заполошными криками перебудил полдворца.
Решив спросонья, что враг прорвал оборону, весь дворцовый гарнизон был срочно переведен начальником стражи на осадное положение, и князю Грановитому потребовалось предпринять свой собственный, персональный штурм заставленных каретами ворот, чтобы выбраться наружу и также — полуодетым, в шапке задом наперед и на полусонном коне без седла — лететь к Сабрумайской башне.
Вслед за ним с остатками княжьего туалета и тубусом с картами, нахлестывая своего солового, несся верный Ефим — полуодетый и в шапке задом наперед.
Через десять минут после них на Масдае, полуодетый [171], без шапки, но зато в тапочках с помпонами, вдогонку или наперехват — как получится — вылетел специалист по волшебным наукам.
Когда Митроха прибыл на передовую, Агафон уже поджидал его там, а страсти, кипевшие вместе с камнем, боками своими заслонившим путь врагу, уже потихоньку улеглись.
Тройной караул, без памяти, но живой был перенесен в лазарет и получил первую знахарскую помощь, положенную при любых отравлениях.
Дружинники и ополченцы с крыши башни и стен дивились на догорающие останки первых двух метров новой кладки, живописно разбросанные в радиусе пятидесяти метров от ворот среди огромных ямищ, вырванных в земле взорвавшимися горшками Агафона.
Кое–кто из солдат — оказавшиеся на бесплатном представлении с самого начала — клялся и божился, что едва поганая орда отхлынула от ворот под огненным градом, давя и кроша друг друга так, как самим лукоморцам и не снилось, как из грязи, как раз оттуда, где после такого фейерверка никто не ожидал обнаружить жизнь еще лет пятьдесят, выбрался то ли земляной дух, то ли демон — тут мнения свидетелей расходились — и со страшной руганью [172], шатаясь, спотыкаясь и падая через каждые два шага, поплелся вслед сбежавшим чудовищам.
Никто из смертных это быть не мог — в этом солдаты были единогласны — потому что, сколько в него ни стреляли, сколько камней ни кидали — все от него отскакивало, как от железного.
Придя к первым — определенным и не очень — выводам, Граненыч с Агафоном зашли в лазарет навестить пострадавших при загадочных ночных событиях.
- Жить будут, соколики, — пообещала пухленькая старушка в белом платке с такой же коряво–красной надписью нал лбу, что и на вывеске. — Кто отравить их хотел, с дозой промахнулся. Раза в полтора, я бы сказала. Так что, повезло им. Второй раз на Белый Свет родились, считай.
- А точно отравить, матушка? — озабоченно нахмурился Митрофан и искоса глянул на хмурого мага. — Ты ничего не путаешь? Может, это колдовство было какое, или порча?
- Да какое колдовство, ты чего, голубь, — махнула на него рукой старушка, словно он и впрямь был голубем, а она хотела его прогнать. — Я ведь яд–то сама видела. В ихнем бочонке с квасом остался. Они, бедные, видать, то ли со сна, то ли оголодали — но чтобы тридцать человек как один такое пойло выпили — это, видать, и впрямь колдовство какое–то. Я бы его и свинье выливать побрезговала. Вонишша–то от него идет!.. Спаси–сохрани.
Граненыч и чародей непроизвольно потянули носами: старушка была права.
Где бы это тухлый квас сейчас ни находился, вонища от него шла ей–ей.
О чем они старой ведунье и поведали.
- Да вы чего!.. — всплеснула она руками. — При чем тут квас?! Квас тутечки вовсе и не при чем! Рази ж вы еще не слыхали?!.. Тут на нас ночью костейские солдаты напали, прямо в лазарете, и с ними чудовище было страхолюдное!..
- И… где они сейчас? — цепко зашарил взглядом Митроха по сторонам, сжав на всякий случай единственное оружие, имевшееся в его распоряжении — кулаки.
- Так чудовище тех костейцев на клочки на мелкие пустило, и пропало, — пожала покатыми плечами, обтянутыми желтым зипуном, старушка.
- Пропало?.. — эхом повторил за ней шепотом Агафон, но знахарка, не расслышав, с жаром продолжала:
- …Перепутало, что ли? Не то, чтобы мы возражали… — поспешно добавила она, и перешла к выводам: — Вот имями–то, покойниками, и смердит, я так полагаю.
При слове «чудовище» Агафон встрепенулся, заслышав «покойники» проснулся окончательно и нервно присоединился к своему непосредственному начальнику в изучении внутренностей сарая.
- А это у вас что?.. — первый углядел он темную кучу в углу.
И то только потому, что искал что–нибудь подобное.
- А–а… Это… Это солдатики с улицы коврики притащили — кто–то подбросил под самые ворота. Местные, наверное. Да я бы такие из дома тоже выбросила, по правде. Ну, да ничего. Утром мы их почистим — в хозяйстве, глядишь, и сгодятся на что.
Самые мрачные опасения волшебника подтвердились окончательно и бесповоротно.
И тут еще одна мысль вспыхнула в мозгу, мгновенно затмив и распугав все остальные.
- А где дед Зимарь?!..
- Вон, на лежанке наш орел, — участливо прикрыла губы кончиками пальцев знахарка и покачала головой. — Кому не повезло сегодня — так это ему, сердешному. Чудище его не тронуло — так костейцы поранили. Одного из всех. Но ничего, он у нас мужечина крепкий, так что ничего страшного. Через пару дней всё зарастет.
Агафон бросился к слабо постанывающему во сне старику.
- Значит, говоришь, через два дня хоть женить? — переспросил Граненыч через плечо, пробираясь между лежанок вслед за чародеем.
- Ну, это уж на любительницу, — покачала за его спиной головой старушка. — Супостаты его поранили, так чтобы раны промыть, его постричь–побрить наголо пришлось, да мазями измазать. КрасавИц еще тот получился. Но больно уж у него ндрав веселый да добрый — за такого и за лысого–бритого любая бы пошла…
Граненыч вдруг споткнулся и полетел на пол: от лежанки деда Зимаря донесся сдавленный, полный ужаса крик заместителя главнокомандующего по вопросам волшебства.
- Что?.. Что?.. — забарахтался он, стараясь поскорее вскочить на ноги и хватаясь за края импровизированных кроватей. — Что случилось?!..
- К–к–к–к… К–к–к–к… К–к–костей!!!..
- Да успокойся ты, Агафон, — отмахнулся в который раз от бледного и абсолютно не собирающегося следовать совету старшего по званию мага. — Ты же сам сказал, что всю дорогу, как вы его в лесу откопали, он с вами неотлучно был. Так?
- Т–так…
- Что из плена они с ковром вас вместе выручали, так?
- Т–так…
- И что когда вы с Иваном–царевичем да с дедом потом по горам — по долам мотались, супруга Иванова того царя костяного каждый день видела. Так?
- Ну, так… — неохотно согласился чародей, и тут же снова вскинулся: — Но уж очень похож!..
- Да что ты заладил — похож, похож… — сердито выговорил ему князь, выглядывая через край Масдая — скоро ли дворец.
Кто знает, может, еще удастся поспать…
- …Я, вон, на бабушку свою похож — так что теперь? Я — это она? А кум Данила — на мужика одного, которого он и в глаза–то не видывал, и который уж десять лет, почитай, как помер! Да мало ли людей на Белом Свете похожих!..
Агафон скептически поджал губы и вздохнул:
- Немало… Но ведь уж очень!..
- Я бы на твоем месте, друг любезный, чем всякой… чешуёй… мозги забивать, лучше бы такую мысль подумал: если они этих… мертвяков…
- Умрунов, — машинально поправил волшебник.
- Ну, какая разница, — нетерпеливо фыркнул Митроха. — Я говорю, что если они этих головорезов на коврах сегодня к нам забросили, так значит, на другую ночь они в другом месте еще могут нам радости подкинуть! И неизвестно куда и сколько! Вот что меня беспокоит…
«…и уснуть мне сегодня, чую, не даст, если даже другие дадут», — мысленно договорил он.
- Не думаю, что после сегодняшнего кто–то из часовых примет еду или питье из чужих рук, — резонно заметил маг.
- Да у нас в городе и кроме часовых найдется, на кого или на что напасть, — ворчливо заметил Митроха. — Сегодня они квас отравили, завтра — все колодцы…
- Оптимист вы, Митрофан Гаврилыч, — сухо сглотнул Агафон, живо представив последствия.
- …Вот если бы, я говорю, можно было своих часовых на захваченных коврах в воздух поднять, да чтоб они по ночам за периметром приглядывали, кто куда летит… — грустно подпер щеку Митроха. — Да только толку с это — чуть… Ковров–то всего три, с Масдаем — четыре, а у них, поди, тьма–тьмущая…
- Шовинизм чистой воды, — вдруг сухо раздалось у них из–под животов. — Всегда–то вы, люди, всю черную работу норовите на нашего брата переложить…
- Переложить?.. — непонимающе уставился себе под подбородок князь.
- Да, — недовольно буркнул ковер. — У вас же у самих есть специально обученные женщины злобного нрава, есть эти… веники с палками… — так нет: давайте, в конце октября, под снегом и дождем используем ковры. А что я и так–то сушиться толком не успеваю — пускай… Сгниет он или заплесневеет — так невелика поте…
- Ах, ты, чтоб тебя!.. А ведь молодец, ковер!.. — от души хлопнул ладонью по влажному ворсу главнокомандующий обороной за неимением у Масдая плеча. — Хорошо придумал!.. А ведь с высоты–то не только наблюдать можно — можно и стрелять! И горшки ваши, Агафон, на войска сбрасывать!.. И засылать лазутчиков в стан противника!.. И… и… и… Да дайте только начать!..
* * *
С рассветом в Лукоморске началась охота на ведьм.
На всех перекрестках и базарных площадях, во всех местах мало–мальского скопления народа с утра до вечера, без перерыва на обед нарядные глашатаи со свитками с настоящими царскими печатями зачитывали указ оборонного командования о дополнительном наборе в ополчение ведьм призывного возраста со своим летательным аппаратом и стрелков — подростков мужска пола, телосложения субтильного, высоты не боящихся и из лука метко стрелять по движущимся мишеням умеющих. Тем, кому патриотизма в качестве стимула было недостаточно, была обещана плата — серебряный рубль с полтиною за ночной вылет. Место сбора для записи — задние ворота царского дворца, ведущие в казармы. Спросить же следовало полковника Гвоздева.
К обеду рекламная кампания стала приносить — вернее, приводить — первые плоды, и два десятка специально обученных женщин со своими летательными аппаратами и раза в три больше желающих поупражняться в меткости стрельбы по движущимся мишеням подростков собрались у Казарменных ворот дворца.
Данила Гвоздев, придирчиво осмотрев собравшийся разношерстный люд, дал сигнал часовым пропустить добровольцев, и притихшею пестрою толпою, ощетинившеюся метлами и луками, те влились на казарменный плац, он же стрельбище.
- Здравствуйте, люди добрые! — приветствовал их полковник, и те, словно полдня репетировали, дружно, хоть и слегка вразнобой, отчеканили:
- Здравствуй мил человек полковник Гвоздев!
Шорник в отставке смутился, отвернулся, улыбнулся в усы, и через несколько секунд продолжил, как ни в чем ни бывало:
- Раз вы тут собрались, стало быть, знаете, что Родина в вас нуждается для выполнения особо важного и опасного задания, которое, кроме как вам, и выполнить для нее больше некому…
После краткой, но изобилующей подробностями и эпитетами вступительной речи, Данила обвел серьезные лица волонтеров суровым взглядом и предложил:
- Поскольку задание и вправду жуть как опасное, кто из пришедших захотел вернуться домой, я не неволю.
Народ переглянулся, пожал плечами, и краснощекая корпулентная баба лет пятидесяти — пятидесяти пяти, затертая где–то в самой гуще новобранцев, пристукнула помелом и недовольно выкрикнула:
- Чёй–то ты нас, боярин полковник, отговаривать вздумал? У нас, поди, на плечах своя голова есть, всё решили уже! Ты время не теряй, а записывай, давай! Тебе еще нам это выдавать… ну… Эти… которые глашатаи сказали…
- Деньги? — сурово уточнил Данила, отыскивая взглядом в толпе толстуху.
- Да сам ты — деньги! — не на шутку обиделась та. — Ты свои деньги засунь в этот… в железный шкаф! Пригодятся, когда отстраиваться после войны будем! Я тебе талдычу, что глашатай говорил, что мы должны явиться на сборы со своими…
- Летальными паратами, — важно подсказал тощий мальчишка лет четырнадцати рядом с ней.
- Во–во, — обрадовалась баба. — А у нас — я тут с женчинами переговорила — ни у кого их нет! Вот. Но что есть, то мы принесли… — и она подняла повыше и продемонстрировала свою метлу — пучок прутьев, обхватом с его талию, объявший небольшое бревно. К перетягивающей прутья проволоке был прикреплен веселый красный, в желтых бабочках, бантик. — Может, сойдет, если этих… паратов… на всех не хватит?.. А, полковник?..
- А ты, стало быть, ведьма? — недоверчиво склонил голову набок и вытянул шею Данила.
Контраст между знойной женщиной — мечтой бояна и остальными претендентками был килограммов в восемьдесят, не меньше.
- Не веришь? — прищурилась и вытянула шею и баба, и полковник почувствовал, как взгляд ее просверлил его насквозь и со свистом вышел, подобно наконечнику стрелы со смещенным центром тяжести, в районе правой пятки.
- В–в–в… в–в–верю, — только и сумел тот, что кивнуть.
- Вот то–то, — с самодовольным удовлетворением ухмыльнулась ведьма. — Так что, записывай, мил человек полковник. Зовут меня Марфа Покрышкина, ведьма в тринадцатом колене. И паратик–то улетальный получше под меня выбирай — а то еще не всякий, поди, выдержит.
- А… стрелок кто с Марфой будет? — обвел Данила всё еще слегка ошалелым взглядом оживившуюся толпу.
- А меня пишите! — помахал ему рукой тот же тощий парнишка — любитель длинный непонятных слов. — Мы с ней из одной деревни, из Пятихатки! Пишите, Пашка Дно по прозвищу Пашка–без–промашки, охотник с девятилетним стажем, будет с теткой Марфой летать!
- Ишь ты, хитрый какой!.. — тут же донесся из толпы стрелков обиженный ломающийся голос. — Так нам на всех ведьмов–то и не хватит!..
- Хм… И верно… — почесал в затылке полковник, но моментально нашел выход: — А мы сейчас всех женчин сочтем, а стрелков на стрельбище проверим — самые меткие у нас в бой и пойдут. В смысле, полетят.
- А остальные?..
- В запасе будут. На всякий непредвиденный. Так что, бабоньки — по порядку номеров рассчитайсь!
- Это по какому такому твоему порядку нам рассчитываться надо?..
- А номера нам и не выдавали еще!..
- Это вам не выдавали, а я в очереди за толокном с вечера место занимала — у меня номер триста тридцать седьмой, через два часа — перекличка!..
- Где?!..
- Где толокно дают?!..
- А я зато у шпекулянта толокно без всякой очереди брала!..
- Живешь, поди, богато, вот и у шпекулей затариваешься…
- Так зарабатываю, чай!..
- А я, по–твоему, не…
- А ты в меня своей метлой–то не…
- БА–БЫ–Ы–Ы!!!..
Набор в эскадрилью «Ночные ведьмы» пошел полным ходом.
С утра, наскоро позавтракав и составив прокламацию для вербовки женщин с летательными аппаратами и иже с ними, князь Митроха и Агафон хотели было направиться прямиком к Сабрумайским воротам, ожидая развития боевых действий, но не успели.
С выпученными глазами, в кафтане нараспашку, в шапке набекрень, на взмыленном коне с криво уложенным седлом — причем, явно от боевого слона [173] — прискакал шальной посыльный и своим путаным докладом переполошил сначала Граненыча, мага и подслушивающих лакеев и придворных, а те уж, по цепочке — весь дворец.
Смысл донесения был прост: напротив Конанковской слободы, в просторечии — Конанка, враг занимается поджиганием вкопанных столбов посредством колдовства и засыпанием ям посредством фашин, складываемых в оные ямы опять же посредством колдовства, а за дальней окраиной вражеского лагеря возвышается нечто, больше всего напоминающее огромную пирамиду высотой с городскую стену, с тараном и на колесах.
Моментально позабыв о вражеских ночных десантах и зарождающемся боевом воздухоплавании, главком и его заместитель, похватав кто что счел полезным перед лицом неизвестной угрозы, вскочили на Масдая, прихватили личного царского курьера — Сайка — и во весь дух помчались на Конанковскую стену…
Увиденное до некоторой степени оправдало в глазах Граненыча ошалевшего курьера.
Тщательно избегая попадания в зону поражения лукоморских лучников и рискуя получить камнем или бревном в прикрытый рогатым шлемом лоб, пять человек в черных балахонах занимались тем, что метали огненные шары в обращенные к небу бревна с явным намерением их поджечь.
Шары размером с апельсин, сформировавшись в ладонях вражеских колдунов, висели некоторое время перед ними, словно вынюхивая цель, а потом медленно–медленно, как слепые, отправлялись в последний путь.
Для некоторых путь это заканчивался в нескольких шагах от породившего их волшебника. Иные со скоростью прогулочного шага воробья добирались до намеченных жертв, но гасли, не успев ничего поджечь. И только приблизительно каждый шестой выполнял поставленную перед ним задачу, и тогда столб вспыхивал едва заметным даже на фоне пасмурного октябрьского дня прозрачно–оранжевым пламенем и начинал гореть, пока от него не оставалась лишь обугленная до земли головешка, как от гигантской сгоревшей спички.
Процесс был нетороплив и еще менее эффективен, но таким путем выгорели уже все четыре линии обороны на ширине в двадцать пять метров.
Еще пять колдунов в это время заваливали ловушки с кольями, левитируя в них — неумело, но настойчиво — тугие связки веток из огромной, едва не выше механического чудовища с тараном — кучи.
Оставалась последняя полоса и вал со рвом.
Впрочем, если пирамидальный монстр переберется через выровненную полосу препятствий, то о последних двух помехах он может не беспокоиться: длины его исполинского тарана будет достаточно, чтобы долбить стену, не преодолевая вал.
- Сапожники, — презрительно фыркнул, наблюдая за жалкими потугами Костеевых колдунов Агафон. — У меня и то лучше бы получилось…
Граненыч никак не среагировал на эту тираду, тщательно рассчитанную магом на внеплановое получение комплимента.
Потому что, в отличие от своего заместителя по вопросам волшебства он помнил, что кроме вала и рва именно на этом участке были устроены еще и завалы.
Которые громадной боевой машине на катках в человеческий рост, впервые упоминаемой в своих трудах под названием «черепаха» еще фельдмаршалом Цугундером, окажутся не более чем досадной помехой.
Он нервно стиснул край зубца стены, и раствор раскрошился под не самой богатырской дланью главкома обороны, оставив половинку красно–коричневого кирпича у него в руке.
«Как рассказал им кто…» — болезненно, словно это кусок его тела сейчас отвалился без малейшего усилия, поморщился Митроха. — «Боярина бы Никодима сейчас сюда, пустозвона бахвального… С луками против мешков с песком воевать… Простота–то она сейчас хуже воровства… Трепло кукурузное… Индюк напыщенный… Не мог тогда проверить сам лично, что ему подрядчик тут наколобродил?!.. Это же не стена — это куча детских кубиков!.. Ее не то, что тараном — палкой обвалить с первого тычка можно!.. Хотя, если дождь еще польет, может, эта холера в грязи застрянет?.. Тяжеленная ведь, наверное, как целый дворец, и всё равно прет… Ах, чтоб тебя…»
Он приложил подзорную трубу к глазу, и злополучная «черепаха» мгновенно увеличилась, словно стояла метрах в десяти (тьфу–тьфу–тьфу).
Построенная в форме великанской усеченной пирамиды высотой с городскую стену и основанием шириной метров в двадцать, покрытая толстым слоем сырого песка, заключенного в мешки из промоченных воловьих шкур, с огромным, окованным железом тараном диаметром в метр, она наводила на наблюдателя ужас даже с такого расстояния.
И то, что Граненыч был знаком — пусть и на бумаге — еще и с внутренним ее устройством [174], совсем не помогало вернуть ему спокойствие.
- Саёк? — оторвался он от окуляра и нашел глазами прильнувшего к краю зубца мальчишку.
- Здесь, вашсветлость князь Митрофан Гаврилыч! — тут же подскочил и вытянулся в струнку он, прижимая к боку свой трофейный черный меч в простых кожаных ножнах.
- Лети на базы у Вондерландской дороги и на левом берегу пруда и передай, что по пять сотен подкрепления с каждой должны поспешать сюда, как на пожар!
- Есть! — звонко выкрикнул он уже на пути к Масдаю.
- Сотник… Кирилл Бескоровый, если не путаю? — повернулся Митроха к застывшему за его плечом командиру отряда на этом сегменте стены.
- Я, вашсветлость! — выкатил он грудь колесом в ожидании распоряжений.
- Пошли своих орлов, Кирилл, пусть помогут катапультщикам и самострельщикам — всем, кто у вас тут поближе — перетащить их бандуры на твой участок и открыть стрельбу как можно скорее. Дружина пусть будут готова.
- Они и так готовы, не извольте беспокоиться, — озабоченно успокоил главкома Кирилл, отвернулся и стал рассыпать указания десятникам направо и налево.
Солдаты забегали, как муравьи перед грозой.
- Ну, а ты чем–нибудь порадовать нас сможешь, ваше чародейство? — дошла очередь и до Агафона, и тот впервые за утро уверенно улыбнулся.
- Обижаете, Митрофан Гаврилыч. Я бы даже сказал, можете про этот уродливый ящик–переросток вообще позабыть и вернуться во дворец допивать чай. Откровенно говоря, если бы они не воевали против нас, мне было бы их даже жаль.
- Ну, это–то ты загну–ул, орел, — усмехнулся и недоверчиво покачал головой Митроха.
- А на что поспорим? — загорелся маг.
- Да чего мне с тобой спорить, — обнажил в улыбке редкие зубы князь. — Если сделаешь хоть половину того, что пообещал — молодец будешь.
- А если всё? — не унимался Агафон.
- Ну, тогда с царя — шуба, — рассмеялся коротко Граненыч и снова прильнул к окуляру трубы.
Ямы были заполнены, и черепаха сдвинулась с места и поползла к городу, деловито преодолевая небольшой подъем, ведущий к Конанковской слободе.
Дождь прекратился.
Что бы не писал Цугундер, но эта машина явно была не с ручным приводом, и даже не с конным. Чтобы сдвинуть такую махину хоть на сантиметр, лихорадочно прикинул Граненыч, наступающим понадобилось бы запихнуть внутрь всю свою армию и вдобавок всех лошадей из обоза. Поэтому его не удивило, когда во время беглого осмотра тыла осаждающих он не обнаружил ни одной фигуры в черном балахоне.
Не удивило, потому что встревожило.
Единственное, на что оказались способны стащенные со всего Конанковского отрезка стены катапульты, баллисты и два паровых самострела — отрезать от черепахи пехоту и загнать ее обратно за пределы досягаемости смертоносных снарядов.
Петруха и Степка Соловьевы со своими «аленушками» превзошли сами себя в меткости и скорострельности: около десятка ядер угодили прямо в торец неуклюжему монстру, ниже тарана и выше. Но тот, наотрез отказавшись подчиниться законам физики и развалиться, лишь покачнулся, злобно скрипнув глубоко укрытыми под мешками балками, и упрямо продолжил свои путь, переваливаясь по–утиному на горках фашин.
Сквозь порт тарана и полуприкрытые пока воротца, из–за которых должен выпасть перекидной мост, уже без всякой трубы можно было разглядеть свирепо скалящихся и сжимающих в когтистых лапах огромные боевые топоры зверолюдей Костея.
Исполинское бревно, мягко раскачивающееся на своих цепях при каждом крене машины, было нацелено метров на пять ниже верхнего края стены — туда, где начиналась и поднималась вверх новая кладка, держащаяся на месте исключительно из солидарности со старой.
Разбей ее — и посыплется всё.
Если таран пробьет стену, которую, вообще–то, мог расковырять голыми руками и Граненыч, будь у него достаточно времени и желания, штурма не миновать. И удастся ли его отбить на этот раз, когда в стене будет зиять брешь шириной с главную улицу города — еще вопрос. Это понимали все, и весь отряд, и прибывший несколько минут назад резерв главнокомандующего, и сам главком.
Не ускользнул сей вопиющий факт и от его заместителя по вопросам волшебства.
А, кроме того, весьма кстати он вспомнил и о том, что какой камень содержал какую стихию, так и осталось для них тайною за семью геологическими слоями.
Дрожащими руками специалист по волшебным наукам торопливо развязал заветный мешочек и умоляюще уставился на свое разноцветное сокровище.
Какой камень использовать?
И что из этого может получиться?
Серый камень, красный в синюю точку, зеленый с тонкими розовыми прожилками, желтый в оранжевую конопушку, белый с одиноким бежевым кольцом вокруг экватора, лиловый с персиковыми звездочками и переливающийся сине–золотой…
Какой из них что?..
Что делать?!..
Если брошенный камень окажется бесполезным, проклятая машина разнесет здесь всё в пыль!..
А если я выбросаю их все, и остановлю эту, то где гарантия, что у Костея нет еще одной такой же, или еще чего похуже, и что тогда?..
Что тогда?!..
Он прав — я действительно не способный ни к чему болван и невежественный деревенщина…
Вот если бы у меня было еще одно землетрясение…
Или список…
«Или черепаха развернулась и ушла бы провалиться в ближайшую реку», — отчаянно–издевательски продолжил он логический ряд, невольно хмыкнул, вызывая ответные улыбки на окаменевших от напряжения и тревоги лицах окружающих, и это неожиданно привело его во вменяемое состояние.
Стараясь не обращать внимания на ставшие почти осязаемыми направленные на него взгляды лукоморцев, он стал поспешно перебирать в уме свойства камней и возможные последствия их применения.
Пожар.
Треклятый ящик не горит, в него уже попал не один десяток стрел с пылающей паклей…
Атака шершней.
Хм.
Град.
Комментарии излишни.
Дождь.
Ну, размоет всё. Ну, засядет. Так ведь высушат, вытащат и пойдет дальше.
Торнадо.
Хм–хм–хм–м–м…
Цунами.
М–да–а–а…
Попадись ему сейчас смерч или волна–убийца, было бы просто замечательно. Этой бандуре, наверняка, будет не выстоять, управляй ей хоть все шарлатаны из дедулиного войска…
- Агафон?.. — прервало его размышления прикосновение к плечу. — Ты что–нибудь придумал? Она уже в сорока метрах…
Ждать было больше нечего.
- Да, конечно, — храбро и фальшиво улыбнулся чародей, запустил руку в мешок и пальцы его сомкнулись на желтом в неровную оранжевую точку.
- Господи, если ты меня слушаешь, пусть это будет или цунами, или торнадо, пожалуйста, — прошептал короткую молитву похолодевший и без ледяного северного ветра волшебник, размахнулся и швырнул камень, надеясь приложить им прямо в лоб надвигающегося монстра.
Но, по–видимому, в ВыШиМыШи следовало бы ввести новый курс — метание артефактов на дальность и в цель, потому что камень, не долетев до черепахи метров двадцать, упал и закатился между фашин ближе к левому боку боевой громадины.
Над местом падения камня взорвалось желтое с оранжевыми искрами облако.
Сверкнула золотая вспышка, грохнул раскат грома…
Как оказалось, Бог в этот самый момент отвлекся на что–то более интересное или насущное, или решил не потакать искателям легких путей, и молитва Агафона пропала втуне.
С неба хлынул дождь.
До покрасневшего как июльский помидор специалиста по волшебным наукам со всех сторон донеслись нервные смешки, переходящие в истеричное ржание.
- Да, дождя нам надо бы сейчас…
- Давненько у нас дождика не было…
- Все засохло, пылища, духотища…
- Пусть покапает, пусть…
- Расти, черепаха, большая…
Но очередной маловерный насмешник над магией камней не успел договорить: первые капли, выпавшие из канареечного облака, оказались всего лишь разминкой.
Веселую тучку вдруг прорвало, словно вспороли бездонный бурдюк с водой, и на не прекращающую свои отважные попытки преодолеть пологий склон и плохо заваленные ямы черепаху обрушился не ливень — сплошные потоки воды. Они с ревом низвергались из эфемерной с виду тучки, приколачивая махину к в миг раскисшей земле, сдирая с нее мешки и осыпая песком и землей невидимые под свирепыми струями крутые бока.
Земля держалась еще несколько минут, но, в конце концов решив, наверное, что не стоит оно того, сначала медленно, почти незаметно для глаза, а потом с каждой минутой всё ускоряясь и ускоряясь, потекла с бурлящим, бушующим мутным потоком из–под левого бока моментально растерявшей всю свою воинственность пирамиды, заодно смывая и унося в далекий лес все, что оказывалось у нее на пути: зверолюдей, палатки, запасы, возы, оружие…
Черепаха, яростно заскрипев, накренилась, грозный таран покачнулся на своих цепях, и мягко уперся в левый косяк проема.
Катки с правой стороны отделились и зависли метрах в трех от взбунтовавшейся поверхности.
Со стен грянуло дружное:
- Так тебе и надо!..
- Чтоб ты перевернулась!..
- Шиш тебе с маслом, а не стена!..
- Получите, гады!..
- Попей нашего дождика!..
Пока так же внезапно, как начался, ливень не исчез.
Нет, здесь не было постепенного уменьшения объема изливаемой воды, просветления в небе или иных признаков улучшающейся погоды. Одно мгновение желтая туча висела над показавшей беззащитное дощатое брюхо черепахой, а на другое исчезла со всей водой.
Новорожденная река еще текла по инерции несколько минут, заваливая черепаху всё больше, но потом и она пропала так же внезапно, как и породивший ее дождь.
Разочарованными глазами смотрели дружинники на почищенную ливнем как рыбочисткой от защищавших ее мешков, но промокшую насквозь беспомощную черепаху.
- Теперь ее тем более лешего с два подожгешь, — угрюмо выразил общую мысль один из лучников и опустил свое бесполезное пока оружие.
- Но хоть на нас не лезет — и то хорошо… — начал было его товарищ, и тут перекошенная громадина вздрогнула, и зависшие в воздухе катки опустились на несколько сантиметров.
Сантиметров этих было совсем немного, эффект, произведенный этим движением, был несравненно больше.
- Глядите, шевелится!..
- Как же так?!..
- Эй, ты это куда, куда?..
- Это колдуны всё ихние!..
- А наш тогда чего стоит?..
- Не мешай, думают оне, поди, а ты тут разорался…
- Ваше премудрие! Чего нам с ней теперь делать, а?..
Черепаха закряхтела и заскрипела снова, и расстояние до земли уменьшилось еще на несколько сантиметров, и в скрежете ее балок чародею почудилась злобная издевка.
- Ах, так?.. Ах, так?.. Ах, вот ты как?!.. — Агафон был возмущен коварством зловредной черепахи до глубины души.
Вместо того чтобы оставаться на боку и наслаждаться покоем, она грозила свести все его труды к нулю!..
Она хотела сказать, что драгоценный камень демонов был потерян впустую!..
Ну, уж нет!!!..
И, не считая больше вариантов, он выхватил из все еще развязанного мешочка новый камень — белый с бежевым ободком, успел заметить он — и что было злости запустил им в непокорное деревянное чудовище.
Злость отняла от броска метров пять.
С ужасом маг увидел, что артефакт миновал самую высокую точку траектории и торопливо пошел на снижение…
Остальное было как во сне.
Даже не понимая, что делает, он выкинул вперед левую, свободную руку и резко выкрикнул что–то непонятное даже самому себе, нечто услышанное и забытое, как принципиально невыполнимое, еще на втором курсе, и теперь вдруг выскочившее на поверхность его удивленной памяти, как пустая бочка в соленом озере.
Камень испуганно дернулся, перестал падать и, словно поддерживаемый невидимой рукой, как по струне домчался по идеальной прямой до натужно кряхтевшей, стонущей, пыжащейся, но неуклонно опускающейся на все шестьдесят колес цели, ударился в переднюю грань — точнехонько по центру, тяжело отскочил от набухшего дерева и утонул в грязи под ее основанием.
Мгновение, показавшееся магу длиной едва ли не в день, ничего не происходило, но вдруг по глазам недоумевающим наблюдателям ударила белая вспышка, из–под машины вылетело продолговатое бежевое облако, вытянулось и закрутилось с воем и визгом, словно деревянная громадина прищемила ему край.
Узкая, высокая воздушная воронка, упирающаяся одним концом в грязь под черепахой, а другим — подпирающая низкое серое небо, образовалась там, где только что была видна передняя грань подбитой боевой пирамиды. Лукоморцы ахнули, Граненыч прильнул к окуляру своей верной трубы, а зарождающийся смерч, словно подпитываясь изумлением и ужасом наблюдающих, всё расширялся, распухал, раздавался, рос с глухим низким ревом, пока полностью не закрыл собой машину, и вдруг…
- Смотрите, она летит!!!.. — не веря своим глазам, ткнул пальцем в небо Петруха.
И верно: смертоносная, неуязвимая еще несколько минут назад громадина, наплевав на притяжение, взвилась стремительно ввысь, будто вознамерилась штурмовать небеса, а разбушевавшийся торнадо крутил и подбрасывал ее азартно, жонглируя боевой машиной, словно дрессированный морской лев — надутым мячиком.
Из пирамиды на поле несостоявшегося боя дождем сыпалось ее содержимое, катки, куски обшивки и конструкций.
Просвистев над головами зверолюдей, замерших в лагере, и разнеся в клочья самый дальний офицерский шатер, вернулся домой таран.
Смерч потоптался своей гигантской ногой на заградительной полосе, выкорчевывая столбы и колья, устоявшие перед натиском колдунов и ливня, выравнивая старые ямы и выгрызая в раскисшей земле новые, и, лениво поигрывая черепахой, медленно, но неотвратимо двинулся к лагерю зверолюдей.
- Ой, что сейчас там будет… — пискнул за спиной Агафона Саёк, и испугано прикрыл рот руками.
- Не хотел бы я оказаться на их месте… — благоговейно покачал головой и Граненыч.
- Не окажемся, — несколько натянуто хмыкнул специалист по волшебным наукам, красочно и широкоформатно представляя себе возможные и невозможные последствия прохождения торнадо по оккупированной территории. — Все стихийные бедствия из этих камней уходят в сторону, противоположную тому, кто… кто… кто…
Успев своротить и засосать только первые палатки, свободные от своих кинувшихся врассыпную обитателей, смерч вдруг неохотно остановился, потоптался на месте несколько секунд, утробно загрохотал и неторопливо, но с каждым пройденным метром набирая ход, двинулся в сторону защитников города.
- Что?..
- Куда это?..
- Он же прямо на нас прет!..
- От этой стены один песок останется!..
- И от нас не больше…
- Бежим!!!..
- Да погоди ты — успеем убежать!..
- Агафон, что это он?..
- Сделай что–нибудь, чародей–батюшка!..
- Помоги!..
- Я?.. Но я… Я не понимаю, почему… Он же не должен… Демоны говорили… Он не может!..
И тут сквозь открывшееся на краткие минуты окно в тучах выглянуло солнышко, и скудные осенние лучи его отразились в крошечной ярко–розовой пульсирующей точке в гуще зверолюдей на том конце осады.
- Костей… — схватился за голову и тоненько взвыл Агафон. — Мы погибли…
- Что значит — погибли? — сурово схватил его за плечо Граненыч. — Ты у нас маг, или что? Если он может, почему не можешь ты?
- У него же Камень Силы!.. Хоть и розовый, но на это его пока хватает!.. А без него даже он… если бы мог… не сумел бы и порыв ветра остановить!.. Наверное…
- Попробуй! Ты сможешь!
- Против него я не могу!!!..
- Можешь!
- Нет!!!..
- Ты должен быть уверен в себе!
- Я абсолютно уверен в себе!..
- Молодец!
- Я абсолютно уверен, что у меня ничего не получится!!!..
- Агафон!!!..
- НЕТ!!! Бегите все, пока не поздно!.. Он уже рядом!..
- Никуда мы не побежим, — демостративно–спокойно сложил руки на груди Митроха и вызывающе глянул на своего заместителя по волшебным наукам. — Ты нас защитишь.
- Да вы что — с ума посходили?!.. — взревел в отчаянии маг, и для наглядности затарабанил костяшками пальцев по шапке. — Вам что, всем сразу бревном с той штуки по голове прилетело?!.. Вы соображаете, что говорите?!.. Как я могу остановить торнадо?!.. Я!!!.. Торнадо!!!.. Остановить!!!.. Остановить!.. торнадо!.. остановить… торнадо… остановить… не остановить… торнадо… не торнадо… остановить… ПЕТРУХА!!!.. СТЕПКА!!!.. Живей!!!.. У вас готово?..
Волшебник, будто подмененный, подскочил с горящими нездешним огнем очами к соловьям–рмзбойникам и ухватил их обоих за рукава.
- Ч–что г–готово?.. — воззрились на него кузнецы с таким ужасом, как будто остановить торнадо чародей предложил им.
- Самострелы!!!
- Н–ну, г–готов–во… — сглотнув высохшим горлом судорожно кивнул Петруха. — Дык это ж торнада… в нее стреляй — не стреляй…
- Токмо обратно прилетит… — пробормотал Степка, подкидывая, тем не менее, жарких дровишек под котел и своей оружии.
- Стрелять будем вон в ту розовую точку! — указующий перст мага впился, как намагниченный, в единственный ориентир, по которому Костея можно было различить в почтительно окружившей его толпе солдат и приспешников.
- Да ты чего, Агафон… не долетит же, собака… — досадливо сморщившись, мотнул головой Петруха.
- А это уж моя забота! — стиснув зубы, прорычал маг. — И БЫСТРЕЙ!!!..
В считанные секунды вода в котле дошла до нужной кондиции, стопорный брусок хрустнул, и из жерла парового самострела вырвался упорный брус, преследуемый невидимым для глаза стороннего наблюдателя и не очень стороннего волшебника, ядром.
- Эй!.. — только и успел крикнуть специалист по волшебным наукам, как ядро с плеском приземлилось в бездонной луже на полпути к цели.
Ее тут же с довольным хлюпом всосал в себя смерч и грозно двинулся дальше.
- К–каб–бу–уча–а–а–а… — простонал маг и стремительно обернулся к расчету Степки.
- Я готов, — благоразумно воздержался от вопросов, пожеланий и комментариев тот.
- Давай! — стиснув зубы, дал отмашку Агафон и сосредоточился.
Торнадо был уже метрах в двадцати от стены, и его низкий рев почти заглушал всё, что говорили или кричали уже в нескольких метрах от самострельщиков.
Промахнуться было нельзя.
Третьего шанса не будет.
Ядро, миленькое, не подведи.
Надо собраться.
Надо сконцентрироваться.
Смерча, Костея, Граненыча, сотен людей на обреченной стене не существует.
Во всем мире остались только я и ядро.
Ядро и я.
Ядро — это я.
Я — это ядро.
Обжигающий пар горячит мой бок… мне тесно… мне душно… я хочу вырваться отсюда… выбить эту глупую палку… сломать… разбить… разнести… пар жжет меня… я больше не могу тут оставаться… усилие… еще усилие… далекий деревянный хруст… длинная палка подалась, я вышвыриваю ее…
Я свободен!!!..
Вон моя цель — светящаяся бледно–розовым точка, ненавистная точка, точка, которую я должен поразить, точка — цель моей жизни, моего полета, я обязан попасть в нее, попасть в нее, попасть в нее, попасть в нее…
Лукоморцы с испугом отшатнулись, когда чародей, чьи глаза остекленели, а лицо будто свело судорогой, выбросил вдруг вперед руку с растопыренными пальцами, сипло выкрикнул что–то и подался всем телом вперед, к проему между зубцами, словно стремился полететь вслед за неуловимым для человеческого глаза ядром…
Петруха бросился, успел ухватить падающего волшебника за заднюю полу кафтана и могучим рывком втянуть на стену.
- ЕСТЬ!!!.. — взвыл вдруг спасенный в его руках так, что кузнец от неожиданности подпрыгнул и едва не упустил его. — ЕСТЬ!!!..
И, как будто испугавшись его крика, смерч остановился, точно налетел на незримую преграду, сконфуженно потоптался пару секунд на месте, словно очнувшись ото сна и не понимая, что он тут делает, но тут же сориентировался, и с удвоенной яростью и разрывающим барабанные перепонки гулом кинулся на лагерь зверолюдей.
Хозяина всемогущей, хоть и стремительно бледнеющей розовой точки едва успели оттащить с его пути с легким сотрясением мозга и контузией [175].
Агафон дважды еще сегодня спасал положение у хрупких стен.
Первый раз здесь же, через полчаса после того, как обессилевший от разрушений и погромов торнадо угомонился и ушел в небытие, откуда и возник.
Мужественно собравшись с духом, оружием, командирами и лестницами, на штурм по изрытому, обезображенному, но все же сравнительно более гладкому полю на штурм бросились несколько тысяч монстров, рыча, лязгая железом и зубами и завывая, как миллионы демонов с зубной болью.
Не исключено, что звуковое оформление атаки было призвано напугать защитников Лукоморска.
Неизвестно, как насчет всех защитников, но в отношении одного они своей цели достигли на сто процентов.
Напуганный чуть не до заикания заместитель главнокомандующего обороной по волшебным вопросам не смог вымолвить ни единого слова, и поэтому просто выхватил из заветного мешочка камень наугад и трясущейся рукой (правда, без помощи магии не обошелся и этот бросок) зашвырнул его в орду зверолюдей.
Камень с сине–золотым переливом оказался начинен градом номер шесть (по спецификации демонов–шептал, изготовителей стихийных артефактов), что через пару секунд после его падения под ноги одного монстра с головой гиены и обнаружилось [176].
В понимании шептал, град номер шесть — это твердые, как железо, куски льда размером с большой апельсин, которые в течение стандартных десяти минут сыплются на головы избранных метнувшим камень волшебником получателей на площади радиусом двадцать пять метров от места падения артефакта, и преследуют цель в случае, если у нее каким–то чудом останется достаточно мозгов, чтобы сообразить, что надо бежать.
Надо ли говорить, атака захлебнулась — в том числе, и буквально, когда град прекратился, а выпавшая ледяная экзотика начала таять.
Второй раз случился в нескольких километрах к востоку отсюда, там, где под Конанковской стеной открывался проход для впадающей в городской пруд речки Конанки.
Проход Конанки под городской стеной был забран витой решеткой, а с обеих сторон от оскалившейся чугунными зубами арки, как последняя, отчаянная попытка князя Митрохи защитить злосчастную стену, были навалены срубленные деревья.
Решив, что стена, ослабленная проходом для речушки снизу и шабашниками из Караканского ханства — сверху станет их легкой добычей, костеевы полководцы, проведя ту же самую колдовскую подготовку, что и утром на Конанковской стене, бросили на добивание бедной стены еще одну черепаху, но, к счастью одной стороны и несчастью другой, гонец едва ли не в последний момент успел призвать на помощь Великого Агафоника.
Тот, ругая самую смирную и флегматичную кобылу Лукоморска «бешеным рысаком», с громким стоном сполз на землю с седла но, подхваченный сопровождавшим его гонцом и еще одним дружинником из Конанковского гарнизона, был вознесен на стену, над которой нависла смертельная опасность.
Черепаха была уже в десяти–двенадцати метрах от дрожащей то ли от ее могутной поступи, то ли от ужаса стены, и думать и выбирать варианты времени не было.
Поэтому специалист по волшебным наукам запустил руку в выручательный мешочек, снова наугад выбрал артефакт и довольно прицельно запустил им в усердно прокладывающую курс через плохо засыпанные ямы и буераки черепаху.
Каковой и отскочил от бока сухой еще боевой пирамиды и закончил свой жизненный путь в Конанке.
Но не успело лицо чародея вытянуться, а губы произнести любимое «кабуча», как из кроткой, неуклюжей и практически одомашненной Конанки, которая и в весенний разлив редко когда доходила до груди ее верным фанатам, местным мальчишкам–рыбакам, вырвалась тридцатиметровая волна и зашвырнула не успевшую ничего ни сообразить, ни предпринять осадную машину на палатки костеевцев в полукилометре к западу, не забыв в качестве бонуса очистить эти полкилометра от вторгшихся на чужую землю полчищ [177].
Впрочем, и после своего приземления в незаданном районе чудовищная махина принесла еще немало пользы зверолюдям: ночь были холодные, и большое количество мелко наломанных и почти сухих досок, из тех, что были не затронуты противопожарным колдовством, было отнюдь не лишним.
Агафон же долго еще купался в заслуженном море славы и восхищения.
Приблизительно сорок минут.
Как вчера, из набрякших и готовых прорваться ливнями облаков почти над самыми головами защитников восточной части Конанковской стены вынырнул Змей–Горыныч (как ведь только не захлебнулся там, окаянный!) и, плотоядно ощерившись, спикировал на город.
Через несколько минут в Конанке запылали первые дома.
- И–и–эх, гад полз… то есть, летучий!.. — болезненно охнул дружинник за спиной Агафона. — Что ж ты такое делаешь, паразит!..
- Управы на него нет, — грозно, но впустую сжал покрытые ожогами и шрамами кулаки кузнец из расчета Сереги Соловьева.
- Хотя… — медленно протянул кто–то слева, и одна и та же мысль посетила все повернувшиеся одновременно в сторону специалиста по волшебным наукам головы.
Памятуя о вчерашнем разговоре с гарнизоном на Сабрумайской сторожевой башне, Агафон не стал делать удивленные глаза, искать по сторонам, к кому бы еще могло относиться это многозначительное «хотя», а сразу перешел к делу.
- Откровенно говоря, — страдальчески скривился он, — я и сам про это уже подумал. Но, стоя вот тут, прикованный к земле как какая–нибудь черепаха, я с ним поделать ничего не могу…
По рядам дружинников пронесся разочарованный вздох.
Но Агафон уже знал, чего народу надо.
Он как будто раздосадовано взмахнул рукой, крякнул, прищелкнул пальцами и покачал головой:
- …Но вот если бы Масдай был сейчас здесь, это мой верный летающий ковер, если кто не в курсе… вот тогда бы я этому Змеюке показал!.. Тогда бы я ему устроил!.. Всю чешую бы по одной повыщипал и проглотить заставил! Уж я бы его гонял по всему городу — небо бы ему с овчинку показалось! Да что с овчинку — с носовой платок!.. если вы знаете, что это такое… Кхм.. вот… Я говорю, ни одной бы косточки в нем целой не осталось, в супостате, ни одного когтя не переломанного — не то, что головы!..
И тут, когда по его опыту должны были последовать продолжительные восторженные восклицания, шеи мужиков одновременно вытянулись, не хуже, чем у свирепствующего над беззащитной столицей Горыныча, и взгляды остановились на чем–то за спиной чародея.
В этот раз он решил быть предусмотрительнее, чем в прошлый.
- Ложись!!!.. — выкрикнул маг, не оборачиваясь, и первый бросился на камни, подальше от военных машин, закрывая голову руками.
Дружинники дружно удивились, но команду его выполнили, хоть и вяловато.
- А чего это мы лежим–то? — тут же закрутил по сторонам головой и громко полюбопытствовал Серега.
И, не успел Агафон объяснить свою тактику, как через несколько секунд словно в поддержку кузнеца раздался обеспокоенный голос откуда–то сверху:
- А чего это вы лежите–то?
Специалист по волшебным наукам сморщился, будто у него заболели все зубы сразу, и попытался провалиться сквозь стену, а защитники столицы повскакивали на ноги и возликовали:
- Ковер!!!..
- Это, наверно, тот самый!..
Масдай, если бы мог, засмущался бы и покраснел.
- Ну, что вы… Моя роль тут сильно преувеличена…
Но дружинники не обратили на шершавый шерстяной голос ни малейшего внимания:
- Ведьмак! Тебе повезло!..
- Зато Змею — нет!..
- Ха–ха–ха!..
- Вот твой ковер — лети быстрее, пока опять не сбежал, как в прошлый раз!..
- Я в прошлый раз не сбегал! — возмутился, отрываясь, наконец, от камня чародей, — Это Змей испугался и успел унести ноги… то есть, крылья… и всё остальное тоже… а у меня тогда просто ковра не было, и…
- Да мы про тебя и не говорим, — удивленно уставился на него народ, и настал черед чародея краснеть и смущаться.
- Мы говорим, что теперь–то у тебя ковер есть, — уточнил кто–то слева.
- И Змей пока над Березовкой, вон, лютует, улетать не собирается!
- Как это ты там славно придумал про него?
- Чешую повыщипать!.. — подсказали сзади.
- И головы с хвостом местами поменять! — сымпровизировали слева.
Импровизация имела успех, дружинники загоготали и стали давать советы, что ему следовало сделать с проклятущей скотиной, когда до нее доберется.
Агафон дико оглянулся по сторонам, и взгляд его упал на своего спасителя, о котором он не подумал ранее.
- Саёк! — озабочено воскликнул он, обращаясь к царскому курьеру на ковре. — Извини, что заставляю тебя ждать — мы уже вылетаем!
- Куда? — разочаровано выдохнула толпа.
- Видите, его величество прислал своего курьера, чтобы срочно доставить меня во дворец на совещание государственной секретности, — будто извиняясь, беспомощно развел руками маг. — И я не…
- Да нет, дяденька Агафон, — радостно махнул рукой мальчишка, — я не за вами!
- А за кем же?.. — побледнел чародей.
Но тут ему в голову пришла новая мысль, и он встрепенулся:
- Так ты, наверное, мне важную депешу от обкома доставил, где меня умоляют срочно прибыть на совещание государст…
- Да нет же, нет! — возбужденно замотал головой курьер. — Просто я от дяденьки Семена–кузнеца слышал, что вы вчера так уж убивались, что Змея над городом куролесит, а у вас ковра нет, и я решил, что если сегодня она прилетит, то мы всё бросим, и вас непременно с Масдаем разыщем, чтобы вы ей задали перцу с хреном!
- Ну, спасибо… — только и смог промолвить волшебник, залезая под всеобщее одобрение на Масдая. — Спасибо тебе, дорогой… до смерти не забуду…
- А ты бы, малец, остался тут, — окликнул Сайка кто–то из дружинников, — там–то для настоящего чародея дело, тебе–то, поди, опасно будет!
- Нет, — упрямо замотал головой мальчишка и выхватил из ножен черный меч. — Я за дядей Агафоном хоть в огонь, хоть в воду. Я его защищать пообещал ее высочеству царевне Серафиме. И пусть только эта Змея попробует его тронет!..
Пока карательная троица летела творить расправу над бесстыжей Змеей, та, покуражившись изрядно над Березовкой, как бы невзначай переместилась в небо над Вогулкой, и всё началось по–новому: кружение над слободой, выбор цели, пристрелка…
- Сейчас, сейчас… — бормотал ковер, ускоряясь до предела. — Сейчас, потерпите немного… Скоро пойдем на сближение… Или сразу на таран?
- На таран!!! — подпрыгнул от нетерпения Саёк.
- Издеваешься? — процедил сквозь зубы чародей, лихорадочно пробегая глазами по зажатой в кулаке шпаргалке, тщетно пытаясь запомнить в последние минуты хоть несколько полезных в борьбе против летающих Змей заклинаний. Но единственное сочетание слов, которое зачем–то пришло в голову и там же накрепко и застряло, блокируя перемещение всех остальных — «перед смертью не надышишься».
Наконец, признать мудрость сего изречения, пережившего века, пришлось и магу, потому что он засунул заветный кусочек пергамента понадежнее в потайное место в рукаве, пошевелил пальцами, готовясь, если повезет, к короткому и неравному бою [178], прищурился и скомандовал Масдаю почти не дрожащим голосом:
- С тараном погодим… давай на сближение… но держись подальше!..
- Понял, — со вздохом прошелестел ковер и сманеврировал так, чтобы зайти к ничего пока не подозревающей Змее в тыл, — чего уж тут не понять… поближе, но подальше… элементарно… гениальность в парадоксальности… Блицкригер на мою спину нашелся [179]…
- И тебя это тоже касается, — спохватившись и отвлекшись от брюзжания ковра, добавил чародей в адрес своего непрошенного охранника, и тот, проникшись важностью момента, торжественно кивнул и прошептал:
- Я понял!..
И, помолчав несколько секунд, так же шепотом робко уточнил:
- А мне от чего подальше но поближе держаться?..
Агафон, не удостоив мальчика ответом, впился глазами в увлеченную своим неправедным занятием Змею, принял позу чародея номер два и постарался представить, как советовала ему убыр Макмыр, что из его пальцев выходит пучок невидимых красных лучей [180], которые сходятся в одной точке — как раз в той, куда должно попасть заклинание.
Для замглавкома по вопросам волшебства сейчас этой точкой был загривок Змеи, откуда росли ее три толстенных шеи. Одно удачно (или неудачно) выполненное и попавшее заклинание усекновения должно было закрыть вопрос о победителе сегодняшнего поединка раз и навсегда.
Второй попытки у него не будет.
Чего не сказать о Змее.
Ха!
Переманить ее на свою сторону!
Эта Серафима сошла с ума, пока сидела в заточении у его разлюбезного дедушки!
Да более злобно выглядящей кровожадной плюющейся огнем в невинных мирных жителей и менее склонной к переговорам рептилии он еще в жизни не видел!..
Переманить…
Да проще его деда переманить на их сторону, чем эту тварь!..
Хотя, жену Ивана можно понять. Если бы у него был выбор, общаться ему с Костеем или со свирепым трехголовым огнедышащим Змеем Горынычем, он, естественно, не задумываясь, выбрал бы последний вариант.
Даже если он оказался бы для него действительно последним.
Ладно, успокоились, собрались, сосредоточились… Пока она занята невинными мирными жителями Лукоморья, а не невинными мирными студентами ВыШиМыШи, надо употребить это время на благо общества.
Естественно, о заклинании дезориентации речь тут не шла, потому что во всех предыдущих попытках применить его к противнику единственной жертвой оказывался сам волшебник.
Тут надо было использовать нечто простенькое и эффективненькое, как любил говаривать адмиралиссимус Ямагучи Тамагочи, если, конечно, в перевод его трудов не вкралась ошибка…
И он даже знал, что.
Агафон быстро извлек из рукава шпаргалку и пробормотал наименование нужного заклятья.
Вот. Есть.
Он торопливо пробежал текст глазами, сконцентрировался и начал.
Так… Линии… точка… Есть… Расстояние… Ага… Плотность змеиного мяса… Угу… Отдача… Сделано… Скорость ковра… равна скорости Змеи… Поправка на ветер… Дождь… Есть… Облачность… Фазу Луны… Есть… Ладно, шпаргалку можно убирать, пока время терпит, дальше и так всё понятно… Значит, облачность, потом фаза Луны, потом положение ту… Стоп, по–моему, я запутался… Значит, вносим поправку на дождь, добавляем фазу Луны, и только потом… Или наоборот? Стоп еще раз. Ключевая фраза к этой формуле «Ветер Дует Облака Летят». Точно. Ветер. Дождь. Облака. Луна. Так, ладно, поехали дальше… Положение туманности Меченосца по отношению к галактике Ипсидрома… Вычел… День неде… Ах, чтоб тебя!.. У ней же еще кости, наверняка, внутри есть!.. К–кабуча… Почему медузы не летают?.. Ладно, тогда у нас вносится еще и поправка на кости… Значит, отдача увеличивается… Скорость тож…
Почему увеличивается скорость?!..
Решила Змея выбрать слободу попривлекательнее, или увидела что–то боковым зрением — неизвестно, но вдруг она ускорилась, нырнула вниз, заложила крутой вираж — Масдай, не отставая ни на метр — за ней, оглянулась…
Непонимание, удивление, раздражение, осмысление и злорадство поочередно отразились на ее оскаленных и позабывших на время извергать огонь мордах, и она стала разворачиваться, чтобы встретить неизвестного преследователя лицом к лицу.
Вернее, тремя недобро ощеренными хищными пастями к одной очень бледной, перекошенной и испуганной физиономии.
Еще не занятым паникой уголком мозга чародей успел понять, что если он не выпустит по Змее заклинание сейчас, то потом может не быть не только второй попытки, но и первой, и изо всех сил проорал волшебные слова и взмахнул руками.
Если бы точность и успешность заклятия зависела только от громкости его произнесения, то Змея сейчас бы сыпалась на головы ликующих лукоморцев множеством мелких кусочков. Но, увы, в такое щепетильное, по выражению кузнеца Сереги, дело, как магия, требовалось вложить кое–что поважнее душераздирающего вопля, и по сей простой причине так тщательно составляемое на протяжении последних трех минут заклинание пошло прахом.
То есть, верхом.
Чиркнув по верхушкам центрального хвостового гребня и сделав из зазубренных треугольников зазубренные трапеции, оно ушло в никуда пшиком в сопровождении розовых искр.
В отличие от неудачного заклинания, Змея не пропала никуда.
Злорадно ухмыльнувшись во все триста восемнадцать зубов, чтобы не сказать, клыков, она сделала сальто через головы и оказалась нос к носу с моментально приобретшим редкий белый с красными пятнами окрас чародеем и его сжавшимся за его спиной в комочек маленьким охранником.
Если бы не способность Масдая действовать по обстановке, не дожидаясь приказания, на этом бы биографии всех троих обрывались бы на полуслове. Но ковер, рискуя оставить далеко позади своих пассажиров, молнией метнулся под брюхо Змеи, и три струи ослепительного пламени, от которого, казалось, плавился даже воздух, с ревом прошили пустоту там, где он только что висел.
Агафон, ухватив одной рукой поперек талии едва не скатившегося через край Сайка, вцепился другой и зубами для верности в заднюю кромку своего транспортного средства, успел промычать только что–то похожее на «выручай, Масдаюшка!..», и бесплатное авиашоу со спецэффектами в Лукоморском небе началось.
Ковер явно проигрывал преследовательнице в скорости и маневренности, и единственное, что его спасало на протяжении бесконечно долгих, растянувшихся на часы, минут погони под затаившим дождь небосводом, была удача, запасы которой, наверное, Масдай доселе ни разу не расходовал на протяжении всех семисот семидесяти семи лет своей неторопливой (до сих пор) жизни.
Сначала ковер уклонялся и финтил, выписывая все открытые и не открытые еще фигуры высшего пилотажа каллиграфическим почерком, уворачиваясь от огня, крыльев, зубов и когтей разъяренной рептилии, пока наблюдателям внизу не стало казаться, что Змея начинает терять ориентацию в пространстве и без помощи соответствующего заклинания…
Пассажиры, едва смея поверить своим слезящимся от встречного ветра глазам, тоже заметили это и уже хотели было молча порадоваться [181], но вдруг с ужасом поняли, что же самое стало происходить и с Масдаем.
С замиранием в груди Агафон признался себе, что хоть запутанная, замотанная, сконфуженная Змея в последние несколько минут и напоминала лодку без руля и без ветрил, но и для их отважного ковра такая акробатика не прошла даром. Он то входил в пике в полной уверенности, что делает свечу, и выныривал лишь ощутимо чиркнув брюхом по распластавшимся на оплавленной мостовой зевакам, то уворачивался вправо и сносил полтрубы с крыши боярского дворца, хоть слева открывался свободный проход, то цеплялся за флюгер на башне предсказателей погоды, и с третьего захода на многострадальный ориентир дальнейший их полет продолжался некоторое время в компании медного петуха…
Змея же, хоть и стала слегка косить, и шеи ее едва не заплетались в косичку, неотступно металась по небу и городу вслед за увертливым ковром как нитка за иголкой. Конечно, и на ее долю пришелся не один десяток свороченных труб, снесенных башенок и покореженных в торможении когтями крыш и мостовых, но, в отличие от Масдая, в ее распоряжении всегда был огонь.
Что она не забывала время от времени демонстрировать, и с каждым разом, к отчаянию змееборцев, все успешнее и успешнее.
После последнего залпа Саёк извернулся, чудом не вывалившись из объятий специалиста по волшебным наукам, и ухитрился сбить рукавом пламя с затлевших было в изголовье кистей.
- Она же чуть не попала!.. — морщась, словно это были его кисти, а не Масдая, промычал Агафон. — Еще чуть–чуть, и…
- Чуть–чуть не считается, — пропыхтел ковер, закладывая очередной вираж, и Змеиное крыло безвредно просвистело у них над головами.
Снизу донеслись восторженные крики и аплодисменты побросавших все дела и заботы горожан, а из–за стены — презрительный свист оккупационных сил.
Сверху проревело, обдав жаром, от которого бросило в мороз, ее пламя.
Потушенные несколько мгновений назад кисти снова начали исподтишка тлеть.
- Она когда–нибудь отстанет?!.. — жалобно взвыл маг и зарылся лицом в ворс.
- Ничего, терпите, дальше будет хуже, — поспешил успокоить его ковер.
- Хуже?!.. Почему?!..
- Дождь начинается, — угрюмо буркнул Масдай, едва не снося очередную трубу при выходе из полумертвой петли.
Но теперь они могли почувствовать это и сами.
Первые частые холодные капли ударили по сведенным пальцам, закоченевшим лицам, вставшим дыбом ворсинкам, и погасили начавшие обугливаться кисти…
- К–каб–буча–а–а–а!!!..
- Масдай, миленький, придумай что–нибудь!.. — взмолился и мальчишка. — Пожалуйста!..
- Из нас троих мозги, между прочим, есть только у вас, — нервно огрызнулся ковер и едва успел увернуться от просвистевших в сантиметрах от левого края и локтя Агафона когтей.
- По–жа–луй–ста–а–а–а–а!!!..
- Ка–бу–у–у–у–у–у–у–у–у!!!..
Масдай нырнул влево и очутился посреди широкой улицы между двумя рядами богатых домов, окруженных роскошными садами. На несколько секунд он завис в паре метров от земли, убедился, что преследовательница увидела их и бросилась вдогонку и, не сворачивая в соблазнительно открывающиеся через каждые три дома–дворца боковые улочки, решительно помчался вперед.
Змея, лелея сладкую мечту отмщения за то, что какая–то шерстяная тряпка, колдун–неуч и никчемный мальчишка выставили ее посмешищем перед двумя армиями — за ним.
Дома мелькали по бокам, сливаясь в одну сплошную серую, словно размытую дождем полосу.
Расстояние между ними стремительно сокращалось — метр, два, три, четыре, пять…
На прямом отрезке преимущество Змеи в скорости становилось очевидным, неизбежным и фатальным [182].
Об этом попытался сообщить ковру и Агафон:
- Сворачива–а–а–а–а!!!..
- А–а–а–а–а–а–а–а–а–а!!!.. — поддержал его Саёк.
- А–а–а–а–а–а–а–а–а–а!!!.. — влился в хор срывающихся от ужаса голосов шершавый, но уже слегка булькающий вой Масдая, и что–то громадное и темное накрыло их со всех сторон…
Ковер взвился ввысь почти вертикально, вывернул назад, и люди тут же услышали внизу отчаянный, полный бессильной ярости и обиды рев трех огнедышащих глоток.
- Что?..
- Что случилось?..
- Где она?..
- Вам, кажется, Змея была нужна? — дрожащим и срывающимся от пережитого страха и сумасшедшей гонки голосом проговорил Масдай. — Ну, так забирайте. Вон она.
- Где?!..
- В Триумфальной арке. Застряла, — и ковер выдавил нервный смешок. — Что вы будете с ней дальше делать — не моё дело, но учтите, что арка, хоть и каменная, но не вечная. Так что поспешите. И, кстати, с вас за спасение — теплая печка, и поскорее, потому что лететь я больше не могу.
И, верный своему слову, Масдай плавно спланировал на мокрый желтый газон в ближайшей боковой улочке и устало замер.
- В арке?.. — недоуменно пробормотал Агафон. — И что теперь?..
- Давайте, отрубим ей головы! — осенило мальца. — Я даже меч не потерял!
Маг окинул оценивающим взглядом пресловутый меч, потом три змеиные шеи и прикинул, что работы тут будет дня на три, на два — если спать по четыре часа и сократить перерыв на обед до пятнадцати минут. Прочие приемы пищи пришлось бы исключить вовсе.
Да.
И не забыть заручиться согласием Змеи.
- А давай ты отнесешь нашего спасителя во дворец, отыщешь самую горячую печку, а когда высохнет, почистишь его и выбьешь? — выступил с контрпредложением маг.
- Но я хочу…
- Я потом тебе все расскажу, — мягко пообещал чародей. — Но теперь настало время битвы между специалистом по волшебным наукам и Змеей. Гражданскому населению здесь места нет. Беги во дворец, тащи его. Масдай это заслужил.
И, не дожидаясь, пока Саёк выполнит его распоряжение, он осторожно поднялся на ноги и поспешил по мере сил и возможностей к выходу на главную улицу Побед.
Чародея шатало, как саженец в грозу, съеденный завтрак вежливо, но настойчиво просился обратно, перед глазами всё медленно кружилось и сносилось в неизвестном направлении ветром (тем же самым, наверное, что шатал его самого), но он упрямо переставлял ноги и шел, шел, шел — туда, где ревела и бесновалась попавшая в ловушку Змея.
Лукоморцы, возликовавшие было при виде поверженного врага и поспешившие с тяжелыми тупыми и острыми предметами в руках высказать свои чувства и мысли ему в лицо, то бишь, в морды, уже успели убедиться, что застрявший Змей и Змей в намордниках — две совершенно разные вещи, и теперь прятались по дальним подворотням и домам.
Уворачиваясь от взбешенно хлещущего по дороге змеиного хвоста, Агафон подобрался к объекту применения волшебной силы настолько, насколько ему позволял здравый смысл, расшатанная нервная система и радиус действия любимого заклинания. Он уперся ногами в землю, вытянул вперед всё еще трясущиеся после объятий с маленьким охранником и большим ковром руки, представил на загривке пленницы былых побед Лукоморского оружия красную точку, синие лучи из которой сходились на его сиреневых пальцах [183], и, как мог, четко выговорил непослушными искусанными в кровь губами нужные слова.
Воздух вокруг Змеи замерцал, вспыхнул и взорвался миллионом маленьких ослепительных искр…
Это Триумфальная арка, превращенная в лед, разлетелась на куски и испарилась в пламени трех огненных струй.
Следующим, что бросилось в глаза заместителю главнокомандующего по вопросам волшебства, были три пары огромных, блаженно прищурившихся Змеиных очей и отверстые пасти на вдохе в пяти метрах от него.
- Змиулания, нет!!!.. — взвизгнул маг, кинулся бежать, но налетел на исполинский хвост, как бы невзначай свернувшийся полукольцом на его пути.
Который на этом прямо сейчас и закончился бы, но…
- Что?!.. — Змея подавилась собственным огнем. — Что… как ты меня назвал?.. Откуда ты знаешь?..
- Змиулания!.. Нет!.. Не надо!.. Прошу тебя!.. Ты не должна!.. Ты не можешь!.. Ведь ты же не хочешь!.. Ты же не такая!.. — расталкивая и опережая друг друга, несвязные слова вырывались изо рта Агафона будто помимо его воли [184].
Громадные когти сомкнулись вокруг трепещущего тельца специалиста по волшебным наукам, и гигантская лапа поднесла его под самый нос средней голове.
- Откуда ты знаешь мое имя? — угрожающе повторила она, и ноздри ее раздраженно раздулись.
- Серафима!.. Жена Ивана!.. Она рассказала мне… нам… про Костея… про похищение… про всё… про яйцо… про…
- ЧТО?!.. — взревела Змея, и лицо несчастного чародея опалила обжигающая волна. — Что она сказала про яйцо?.. Где она?.. Отвечай!..
- Она всё сказала… что оно висит над пламенем сердца Земли… что в Проклятой башне… что ты его ненавидишь… Костея… из–за яйца… что он украл его… что командует тобой…
- Где она?!..
- Там… она там, в замке… они с Иваном хотят спасти яйцо… выкрасть… спрятать… чтобы ты…
- Лжешь!!! — прогремело разом из трех глоток, и маг от неожиданности ойкнул и прикусил язык. — Ты лжешь!!! В Проклятую башню нельзя попасть без приглашения Костея!!! Ее защитное заклятье не может пробить даже мое пламя!!! Его нельзя спасти!!! Если бы это было возможно, я бы уже сама!!!..
- У них есть волшебный меч!.. — слабо попытался возразить Агафон, но Змея только фыркнула:
- Да хоть щит! Хоть топор! Хоть целый воз волшебных мечей!.. Это невозможно, понял ты, тупой человечишка!.. И я буду служить этому подлецу Костею и выполнять его маленькие мерзкие приказания, даже если меня будет тошнить каждый раз, как я увижу его!.. Ради моего малыша!
- Так знай, глупое животное! — рывком Агафон, уставший от страха, а, может, просто исчерпавший все его лимиты на ближайшие пятьдесят лет, высвободил руку, изобразил самую популярную комбинацию из трех пальцев и поднес ее к носу каждой из трех голов по очереди. — Запомни, сумасшедшая! Даже если твой Змейчик вылупится, он не жилец! Я знаю! Он не отдаст тебе его, потому что он нужен ему самому! Костею, чтобы вернуть себе волшебную силу, которую он потерял, обретя бессмертие, в числе прочих ингредиентов нужна его селезенка!
- Нет!!!
- Да, потому что я читал этот рецепт!!! Сам! Своими глазами! И, если тебя это утешит, то под пятым пунктом в нем иду я!
- Нет…
- Да! Ну, чего же ты сидишь? Давай, лети, неси меня к своему разлюбезному Костею, он тебе, может, спасибо скажет! Или спали вокруг еще что–нибудь! Или кого–нибудь! Тебе же это нравится!.. Ты же ради своего Змейчика готова убивать всех без разбору, правых и виноватых!..
- Да ты… — Змея задохнулась от гнева. — Да как ты смеешь… гадкий человечишка… Как ты посмел!.. Ненавижу… Как я вас всех ненавижу, людей!.. Вы — самые лживые, коварные, вероломные паразиты на теле Земли!.. Да, я готова убивать вас всех!.. Вы не заслуживаете жизни!.. Да пропадите вы все пропадом!!!..
Агафон вдруг почувствовал, что летит, и мгновение думал, что это Змея несет его к деду на праздник воссоединения семьи, но жесткая посадка головой вниз на оплавленную булыжную мостовую метрах в десяти от места их светской беседы быстро сумела изменить его мнение в лучшую сторону.
Но, к тому времени, как он разобрался, где у него ноги, где голова, где пострадавшая от его падения скамейка, и что на данные момент болит больше всего, а что на нервные импульсы уже и не отзывается, Змея пропала за крышами боярских дворцов.
И до него донеслось лишь дрожащее от ненависти и Бог еще знает, от какой горючей смеси Змеиных чувств:
- …еще раз увижу тебя — разорву!!!.. Ненавижу!.. ненавижу!.. ненавижу!!!..
Сумерки спускались на зализывающий боевые раны и ожоги Лукоморск, и полковник Данила Гвоздев выстроил перед дворцом эскадрилью ночных ведьм и их маленьких стрелков и первым делом проверил их экипировку: чтобы все были тепло одеты, шапки держались на веревочках, на руках — рукавицы, в обмотанных войлоком флягах — горячий медовый сбитень, в тряпицах — сухой паек.
Сорок три экипажа — столько набралось со всего города ведьм, местных и беженок — были готовы к вылету.
Пилоты раздали мальчишкам сваренное накануне сообща зелье, в числе прочих компонентов содержащее морковку, смородиновый лист, совиный коготь, волоски из брови кошки и растертый в пыль кошачий глаз [185] — для ночного видения, до утра должно хватить.
Потом с политинформацией выступил Данила. Он сурово и кратко поведал собравшимся о международном моменте и положении на фронте (за день отбиты три штурма на разных участках, один магическим способом, два — силами дружинников и ополченцев; уничтожены при помощи магии две осадных машины марки «черепаха»; убитых столько–то, раненых в три раза больше. Потери противника по формуле генерала Манювринга умножаем на четыре).
Закончил полковник так:
- …Ваша задача на сегодняшнюю ночь — патрулирование стен города, чтобы вражеские ковры не смогли проникнуть на его территорию незамеченными. При обнаружении попытки проникновения проследить, куда они намылились, и как можно скорее сообщить дружинникам или ополчению — кто первый попадется. По данным нашего лазутчика, на коврах, как правило, летают умруны, что значит, живые мертвые, то есть убить их второй раз не пытайтесь.
- А мы тогда зачем нужны? — обидчиво выкрикнул тощий юнец в лохматом овчинном малахае рядом с самой корпулентной и краснощекой ведьмой.
- Как крайний способ самообороны, — начал со вздохом перечислять Данила, — как наш сюрприз на случай, если на коврах полетят те, кого не убивали еще ни разу, ну и… если враг высадится в городе, то вам придется за ним следить, соблюдая полную скрытность, пока ваша ведьма не приведет подмогу.
- А как вообще можно убить этого ихнего… мертвяка? — не унимался любознательный четырнадцатилетний охотник с девятилетним стажем. Пашкой–без–промашки овладел уже профессиональный интерес. — Что говорит по этому поводу генерал Манюрин?
Данила мрачно пожал плечами и нервозно потеребил всклокоченную русую бородку.
- Пропустив через мясорубку, я думаю… Ну, сердешные, хватит о грустном. Уже, вон, почти стемнело. Вот вам карта города, сам полдня сорок три раза перерисовывал, ночью сниться будет, зараза… вот, а на ней, значит, отмечено, какие участки стены какой экипаж будет патрулировать, и куда лететь за помощью вслуччего. На чужие участки не залазьте, но и свои не бросайте. От вас сегодня ночью зависит весь город. Ни пуха, ни пера!..
- И тебя туда же, господин полковник, — нестройно отозвались экипажи, оседлали свои летальные аппараты — пилот головой вперед, стрелок — назад, и неспешно взмыли в быстро темнеющее октябрьское небо.
Марфе и Пашке достался участок вокруг и над Сабрумайской сторожевой башней.
Ночное зрение позволяло видеть экипажу на расстоянии до тридцати метров, и Марфа подняла свою штурмовую суперметлу–истребитель над стеной именно на эту высоту.
- Ты глядишь взад, вниз и в город. Я — вперед, вверх и на ихний лагерь. Если что — не ори, толкни меня под бок, — шепотом проинструктировала она односельчанина.
- Не учи ученого, — беззлобно буркнул охотник, и патрулирование началось.
Шестьсот метров от Сабрумайскоих ворот до пожарной каланчи в Воробьевке. Шестьсот метров обратно. Шестьсот метров до пожарной каланчи на Песках. Шестьсот метров обратно.
Вдоль городской стены через каждые двести метров были разложены костры, чтобы невидимые во мраке часовые могли погреться или просто не потеряться в кромешной тьме, царившей вокруг. Эти крошечные неугасимые огоньки экипажи использовали в качестве маячков.
Вражеский лагерь коварно притворялся, что его там вовсе нет, и если бы не маленькие дрожащие костры, обман бы мог удаться.
Лукоморск тоже не подавал признаков кипучей жизни и, укрывшись тьмой как одеялом, отдыхал, изредка сонно ворочаясь: видать, снились кошмары.
Одним словом, смотреть особенно было не на что.
- Пока мы в Воробьевке, через Пески можно перебросить всю костяную армию, — ворчливо заметил себе под нос Пашка после пятого или шестого прохода.
Но Марфа услышала.
- И чего предлагаешь, вольный стрелок?
- Может, быстрее летать будем? — предложил охотник.
- Давай быстрее, — неожиданно быстро согласилась Покрышкина. — Честно говоря, я и сама то же самое уже думала.
- А ты уверена, что пока мимо еще никто не проскакивал? — забеспокоился Дно, заполучив союзника в своих опасениях.
- Так как тут уверенным будешь? — тихо прошипела Марфа. — Ты тут, а они там в километре с гаком у тебя за спиной…
- Или у тебя за спиной…
- Или у меня… Ну, ладно, Зоркий Глаз! Хватит языком работать — давай глазами! И держись покрепче — а то сдует, и ойкнуть не успеешь!
- Успею, — солидно успокоил ее Дно, и метла рванула вперед, словно за ней гналась целая лавка недружественно настроенных летающих ковров.
Было ли это выражением неизвестного всемирного закона, или частным случаем уже давно открытого, но с увеличением скорости количество вражеских ковров в воздухе отнюдь не прибавилось.
Словно выпущенное из парового самострела ядро пронесся экипаж Марфы Покрышкиной взад–вперед несколько десятков раз, но вокруг по–прежнему было пусто и холодно.
Вдалеке, в городе, пробили куранты на часовой башне.
- Два часа, — сообщил низко висящим тучам сей темпоральный факт Пашка, снял шубенки и подул горячим дыханием на подмерзшие руки.
- Сбитню выпей, голубь, — посоветовала, не оборачиваясь, Марфа. — Пока горячий. Если горячий еще.
- Сейчас погляжу, — согласился стрелок, засунул рукавицы подмышку и потянулся за флягой, подвешенной на правом боку пилота.
И увидел, как под ними, метрах в пятнадцати, проскользнула большая прямоугольная тень.
Потом другая, третья…
Крепкая мосластая рука заехала Марфе в мягкий бок.
- Ты чего, с ума со…
- Сама сказала — не орать, — срывающимся шепотом огрызнулся Пашка. — Вон, видишь: внизу последний утекает!..
Ведьма фыркнула ругательство себе под нос и тут же развернула метлу на новый курс.
- А всего их сколько? — на грани слышимости пробормотала она через плечо.
- Три, — едва не сворачивая себе шею, чтобы поглядеть вперед, шепнул Пашка. — Сколько людей — не рассмотрел. Но ковры гораздо больше были, чем тот, который нам дядька Гвоздев днем показывал. Наверное, это не к добру.
И голос его дрогнул от радости.
Потому что, когда охотник с девятилетним стажем говорил «не к добру», он имел в виду отнюдь не их с Покрышкиной.
Чтобы не выдать свое присутствие, коммуникацию экипаж, не сговариваясь, прекратил, и теперь в полном молчании несся в десятке метров над последним ковром, стараясь угадать, какова же цель такой представительной экспедиции.
Гадать им долго не пришлось, так как скоро ковры пошли на снижение и зависли над нешироким проулком вровень с крышами массивных домов без окон.
Склады.
Снизу донесся короткий сдавленный хрип, и все три десантных воздушных судна, не мешкая, опустились в грязь.
Народу (чтобы не упоминать всуе термин «людей») на коврах оказалось на удивление немного — по двое на каждом.
Если бы не опасение Пашки, что это могут оказаться умруны, жить бы погубителям ночного сторожа оставалось несколько секунд, но, памятуя предупреждение полковника, экипаж от действий воздерживался, с высоты наблюдая, что враг будет делать.
Враг не заставил себя долго ждать, и для начала голыми руками без особых усилий сломал самый огромный амбарный замок, какой только пятихатковцам приходилось видеть.
Выворотив дужку из гнезда, широкоплечий, одетый в одну кожаную рубаху и черный, с черепом и костями, нагрудник, солдат аккуратно положил замок у стены и стал открывать ворота склада. На помощь ему, посланный одетым потеплее, но так же во все черное, человеком, поспешил второй солдат (умрун, поправил себя Пашка) и стал отворять другую створку.
- Они сейчас воровать чего–нибудь будут, — едва шевеля губами, сообщила охотнику Марфа, и тот согласно кивнул головой.
- Слезай, карауль их — а я за нашими стрелой! — так же еле слышно приказала она и опустила метлу на крышу склада на другой стороне узкой — двум телегам не разъехаться — улочки. — Как услышишь, что мы летим… бежим, то есть — подай знак!
Пашка нетерпеливо кивнул и махнул рукой — улетай, мол, не разглагольствуй.
Ведьма, не проронив больше ни звука, исчезла в темноте, как будто ее и не было.
Четырнадцатилетний охотник остался один.
Теперь ничто не мешало ему заняться любимым делом.
Для начала не мешало бы оглядеться, решил он и, распластавшись по холодной железной крыше, подполз к самому краю.
Склад, содержимое которого сейчас выгребали и таскали на ковры костеевцы, находился на самом углу квартала. У входа остался легко одетый солдат, (значит, умрун, определил охотник), а остальные пятеро скрылись в черной утробе амбара, заодно утащив туда и сторожа. Три ковра [186] лежали друг за другом на земле, первый — как раз напротив зиявшего мраком входа, остальные — дальше от угла и ближе к нему.
Пока Пашка размышлял, поможет ли, если он попадет умрунам в глаз, как белке, из ворот амбара вышла пара солдат. На плечах у них возлежали белые пятидесятикилограммовые мешки из толстой рогожи.
Когда умруны сложили их на брезент первого биплана и повернулись, на черных спинах остались призрачные расплывчатые белые пятна.
Мука!.. осенило Пашку. Они воруют у нас муку! И другие продукты, наверное, тоже!.. А по два ковра соединили, чтобы побольше навалить и увезти!..
Во, жучилы!..
Наши бабы в очередях сутками давятся, а они наш харч таскать придумали!..
Ну, нет.
Пока Пашка Дно жив, им не то, что мешка муки от нас не видать — плесневелой корки!..
Идея родилась в голове хитрого охотника в одно мгновение, но пока на часах стоял умрун, а не офицер, шансов у него было мало [187].
Впрочем, провидение этой ночью было настроено про–лукоморски.
Решив, очевидно, что фронт работ в амбаре определен достаточно точно, а таскать мешки и бочки — не офицерское дело, одетый потеплее костеевец вышел постоять на страже, отправив легко одетого внутрь.
Отправить в страну вечного лета подпрыгивающего и пристукивающего зубами от легкого морозца офицера не представляло бы труда, но кто знает, какие приказы получили его умруны?..
Поэтому рисковать нужно было с осмотрительностью.
Охотник из Пятихатки даже не спрыгнул — стек с крыши, мягко приземлившись в уже покрывающуюся ледяной корочкой уличную грязь и юркнул за оставленную беспечными купцами почти напротив распахнутой левой створки ворот опустошаемого склада большую бочку, едва ли не в рост самого парнишки.
Судя по аромату, в ней когда–то хранились соленые огурцы.
Сглотнув голодную слюну, Пашка снял и спрятал за бочкой колчан со стрелами и лук, осторожно извлек из кармана и развернул сверток с сухим пайком, приготовленным ему матерью [188], вытащил из–за голенища сапога охотничий нож и нашарил взглядом на стене амбара на той стороне улицы жестяную вывеску на кривом железном пруте, а на покатой крыше того же амбара — заброшенный туда за окончанием срока годности короткий кусок старого, проржавевшего до дыр водосточного желоба.
Всё готово.
Оставалось только ждать.
Через две минуты все пять умрунов, один за другим, вышли на улицу, сбросили на ковер свою пылящую белым добычу и снова исчезли в дебрях склада.
Значит, теперь у него в запасе на всё — про всё была еще минута.
Глубоко вдохнув и выдохнув, успокаивая бешено колотившееся в груди сердце, охотник выпрямился во весь рост, прищурился, прицелился и запустил самой большой картошиной на крышу облюбованного склада так, чтобы она не скатилась на землю, а уперлась в легкую дырявую железяку.
Костеевец забыл мерзнуть и насторожился.
Второй метательный снаряд через секунду угодил в жестяной треугольник со стертыми дождями и временем буквами.
Недаром односельчане его звали Пашка–без–промашки: обе картохи поразили цель идеально.
Вывеска покачнулась и мерзко заскрипела.
Офицер подскочил, выставил вперед руку с мечом, и крадучись, как будто его шаги по грязи могли быть слышны на другом конце города, или квартала, двинулся к источнику подозрительного шума.
Пашке только этого и надо было.
Словно подброшенный пружиной, он вскочил и бросился к самому дальнему из ковров.
Несколько ударов ножом — и настала очередь второго ковра, за ним третьего…
Заслышав еще более подозрительный шум — и снова у себя за спиной — офицер начал было оборачиваться, как вдруг старый кусок прогнившего железа сдался под напором рекордного урожая матушки Дно и со скрежетом заскользил вниз по ребристой оцинкованной крыше.
Офицер, разрываясь между двумя фронтами, отважно предпочел легкому шороху, вероятно производимому бродячей кошкой или приблудной дворнягой, вполне конкретный и грозный грохот железа, и с мечом наперевес подпрыгнул, уцепившись за желоб действующий, чтобы выяснить, кто прячется на крыше и убедить его впредь так не поступать.
И тут обломок ржавого желоба, который вполне можно было бы использовать в качестве решета или дуршлага, достиг, наконец, края крыши, к которому толкала его бесцеремонная картофелина, и хотел уже отправиться в последний путь в бурые заросли сухой лебеды у стены родного сарая…
Но дорогу ему и его приятельнице картошке преградила голова командира фуражиров.
«Дзень!» сказал желоб, «Шмяк!» сказала картошка, «Все сюда!!!..» — сказал офицер, и вся компания приземлилась в грязь, офицером вниз.
Немного поразмыслив, к веселому обществу присоединился и выдранный из своих крюков новый желоб, звучно огрев нарушителя своего спокойствия и равновесия по рогатому шлему.
Но всё кончилось хорошо.
Офицер, размахивая во все стороны мечом и пиная перед собой воздух ногой, сумел продержаться до подхода подкрепления.
Приход подкрепления напугал незримого, но доказавшего свою опасность врага, и тот исчез, как Снегурочка в хлебопекарне.
Пашка, уткнувшись в коленки, давился и кис от беззвучного смеха за своей бочкой.
Дело было сделано.
Оставалось только ждать, кто первый.
Первыми успели закончить погрузку краденного умруны.
Довольным взглядом окинув гору мешков и бочонков с мукой и крупой, громоздящихся на всех трех коврах повышенной грузоподъемности, офицер пристроил сломанный замок обратно в петли на двери разграбленного склада, чтобы, когда они вернутся сюда в следующий раз этой ночью, всё выглядело как и должно и ни один случайный прохожий не поднял тревогу [189], занял свое место на головном ковре и дал команду на взлет.
Один за другим, три ковра тяжело оторвались от земли…
В переулке послышался топот множества ног, явно оказавшихся в этом заброшенном ночью районе города не просто так, и звон железа.
- Вон они, вон они!..
- Стой!..
- Держи их!..
- Лови их!..
Но ковры уже были вне пределов досягаемости даже самой длинной алебарды в руках даже самого высокого дружинника.
Самое время позлорадствовать перед тем, как оставить этих бедных людей бушевать и кипеть в собственной желчи на грязной темной улице, решил офицер.
Не всё им нас бить.
- Ну, что, проспали, вояки–забияки? — свесил голову в рогатом шлеме, однажды сегодня уже спасшем ему жизнь, самодовольный рейдер. — Ну, давайте! Покричите, попрыгайте, повопите!.. Дармоеды! Идите лучше похвастайте вашему командиру, как вы прохлопали полторы тонны хлеба и овса! Из–под носа у вас их увели, из–под самого вашего сопливого носа! Нате, утритесь!..
И вниз с флагманского ковра полетела какая–то грязная тряпка.
- У–у–у–у, гады!!!.. — взревели дружинники, но разве их, супостатов, теперь достанешь…
- Валите, дрыхните дальше, бестолковый сброд! Ждите нас утром, открывайте ворота! Пока! — помахал им на прощанье рукой в кожаной краге офицер и выкрикнул приказ своим умрунам трогаться в путь.
Дружинники бессильно взвыли, потрясая бесполезным оружием, как вдруг над их головами раздался треск.
Многоголосый треск, если быть точным, сопровождаемый испуганным воплем только что насмехавшегося над ними голоса и бомбардировкой крыш и проулка мешками, бочками, шестоперами, умрунами и офицером.
- Ага!!!.. — мстительно возопили лукоморцы, и с алебардами и веревками наперевес бросились собирать посланный небесами урожай.
- Марфа с вами? — выскочил из–за угла худощавый парнишка в овчинном малахае и с колчаном.
- Пашка?.. — донеслось откуда–то сверху.
- Тетка Марфа!.. Я здесь!..
- Пашка, ты цел, поросенок? — с беззвездного неба на освещающего весь квартал своей счастливой улыбкой охотника обрушилась ведьма из Пятихатки. — Что ты с ними сделал? Не ври, я знаю, это твои штучки!..
- Да ковры им прорезал вдоль шва, так им и надо… — отмахнулся стрелок, схватил ведьму за руку и быстро потянул вместе с метлой, как шарик на веревочке, к взломанному сараю. — Иди, тетка Марфа, посмотри: они, подлецы, кажись, сторожа порешили! Но, может, жив еще?..
- Я его посмотрю… не беспокойтесь… я всё с собой прихватил… — задыхаясь и отдуваясь, откуда–то из темноты выскочил чернобородый мужичок с мешком, подписанным корявыми красными буквами на фоне белого круга «ЛАЗОРЕТ» и рысью помчался к складу.
На бегу он оглянулся и крикнул:
- Больше раненых нет?
- Если эта костяная морда прямо сейчас не слезет с фонарного столба — точно будут, — донеслось насмешливо–сердитое откуда–то из темноты.
- Будут — приноси… — выкрикнул чернобородый и скрылся в просторах разграбленного склада.
- Принесу уж я гада… вперед ногами… — прорычал уже другой голос, раздался тонкий вскрик и звук падающего в застывшую грязь тела [190].
- Вот то–то, — одобрительно рассмеялся первый голос, и отряд, видя, что финита ля комедия, занялся связыванием философски дожидающихся своей очереди умрунов и сбором отбитого добра.
- Ну, ладно, мужики, — солидно кивнул мальчишка. — Если вы тут — я спокоен. А мы тогда полетели.
- Куда?
- Так еще ведь не утро, — неспешно, как взрослый, развел он руками. — А наше дежурство до восхода. От нас сегодня ночью зависит весь город!..
* * *
- …Смотрите, смотрите, он опять летит!.. — отчаянным стенанием пронеслось над стеной оповещение о воздушной тревоге, и защитники, побросав всё, похватали луки и арбалеты и, задрав головы, устремили взгляды в медленно приближающееся грязно–зеленое пятно, постоянно меняющее очертания.
- Проснуться ить не успели — и опять это наказание!..
- С утра пораньше!..
- Ничего, не дрейфь, ребята! Сейчас мы ей устроим… последний день Полпеня [191]!..
Расчет Андрейки Соловьева засуетился, раздувая задремавшие в поддоне угли и подбрасывая им на съедение новую порцию топлива: кузнецам не терпелось опробовать усовершенствованные козлы для своей «аленушки» лично на том, ради кого соловьи–разбойники не спали две ночи, высчитывая углы, усилия, давление и скорости, а потом воплощая всё это в железо и дерево в Семеновой кузне в четырех экземплярах — кто знает, откуда этот трехголовый супостат налетит в это раз…
- Ну, сейчас ужо ты у нас получишь, гада змейская… — бормотал Андрейка, торопливо прибивая к жерлу парового самострела стопорный брус номер пять. — Сейчас ужо мы тебя отучим над нашим Лукоморском летать, дома честным людям жечь…
Пламя уже пылало вовсю. Вода в котле закипела и начала сердито бурлить, требуя выхода если не для себя, то для своего пара.
- Вот ужо мы тебя встретим… — сосредоточенно сцепив зубы, приговаривал наводчик, прильнув к теплой шершавой коре самострела заросшей щекой.
- Ну, как?.. — подал голос снизу от обода громадного колеса, на котором теперь вращались козлы, Никита.
- Черточки на три левее… — едва сдерживая готовое прорваться радостное возбуждение, скомандовал Андрейка.
Самострел вместе с поддоном и дровами переместился, как было указано.
- На одну правее… Сдувает его, что ли…
Колесо, тихо скрипнув, мягко подвинулось еще чуть–чуть.
- Ну?..
- Кажется, есть! — радостно воскликнул Андрейка и торжествующе добавил: — Прямо на нас летит, скотинка, как чует…
- Ой, и впрямь на нас… — нервно присели Никита с Олежком, не забывая, тем не менее, подбрасывать поленья в огонь.
Не подозревающий подвоха Змей, заинтересовавшийся непонятной деятельностью на городской стене, взял курс прямо на задранный к небу ствол паровой оружии.
Недовольный рев запертой в котле воды становился все громче, и его дрожь передавалась теперь не только колесу и деревянному стволу, но и прижавшемуся к нему всем задрожавшим вдруг независимо от самострела телом Андрейке.
«Ох, какой же ты все–таки громаднушший…» — невольно втянул голову в плечи он и едва не зажмурил глаза, но тут же сердито прикрикнул на себя и заметил, что Змей снова отклонился от курса.
- На две правее!.. — выкрикнул он расчету, и не успели помощники развернуть его с «аленушкой», как Змей внезапно ускорился и оказался метрах в тридцати от них, прямо перед стволом.
- Есть!.. — ликующе простонал Андрейка и чуть–чуть поддел гвоздодером и без того выгнувшийся, как спина рассерженной кошки стопорный брусок.
Самострел содрогнулся, рыгнул упорным брусом, и из жерла вылетело почти не заметное человеческому глазу ядро и ударило Змею в грудь.
Словно налетев на невидимую стену, он перекувыркнулся в воздухе от толчка, ломая крылья, и со стен Лукоморска грянул залп стрел всевозможных калибров, сопровождаемый громовым «Ура!!!».
Змей, очевидно, серьезно раненый, повалился вниз, путаясь в крыльях и головах, но в последнее мгновение ухитрился не добавить множественные переломы к огнестрельному ранению, извернулся и с оглушительным ревом взвился ввысь, высматривая обидчиков.
Налетевший порыв ледяного ветра бросал и вертел раненую зверюгу как бумажного голубя, но этого оказалось мало, чтобы сбить ее с курса возмездия. И расчет Андрейки, совершенно верно рассчитав, что шансов уцелеть при прямом попадании Змеиного пламени у них не никакого, бросился врассыпную, прихватывая по дороге наиболее оптимистично настроенных, а, может, просто наименее сообразительных собратьев по стрелковому оружию.
И весьма вовремя.
Рассвирепевший Змей налетел на ранившую его паровую орудию как огненный трехголовый ангел возмездия одной из неизвестных религий Центрального Узамбара, и «аленушка» исчезла в столбе пламени и паров отлетающего на небо камня.
Теперь пришел черед осаждающих торжествовать, но не долго.
Змею было совсем худо.
Взлетая и падая, едва не переворачиваясь в воздухе на подламывающихся крыльях, словно подбитая птичка, Змей понесся над городом, паля огнем направо и налево, иногда едва не обжигая самого себя…
Крылатый разбойник успел устроить несколько выдающихся пожаров ближе к центру города, вознесся в агонии к груженому снегопадами небу в последний раз и рухнул в облаке дыма и пламени на дворец.
Костей, в надежном тылу своей армии, прикинув точку падения своего бессменного невольного союзника, впервые осознал значение выражения «смех сквозь слезы».
А Змей тем временем, спланировав на ослабших крыльях, лежал на заднем дворе царского дворца по соседству с Симеоновым зверинцем, свернувшись калачом (на «калачик» у него размеры не тянули), и чего–то, или кого–то, ждал.
Может, замотанных в мокрые одеяла дружинников с топорами, копьями и мечами.
Может, иной, менее эксцентричной и шумной смерти [192].
А, может, вот этого взъерошенного светловолосого (причем цвет волос идеально совпадал с цветом его лица) человека, толкаемого сзади двумя стариками — в короне и в крестьянской шапке и сопровождаемого мальчонкой с черным мечом наголо и длинным лопоухим боярином с лошадиным лицом.
Причем последние несколько метров светловолосый перестал утруждать себя переставлением ног, сосредоточившись сугубо на торможении, и под каблуками, которыми он безуспешно пытался упереться в землю, оставались глубокие борозды.
Когда до сбитого Змея оставалось не более десятка метров, светловолосый вдруг понял, что если он немедленно не возьмет бразды правления процессом в свои руки и ноги, то два хрупких с виду, но настойчивых старика затолкают его прямиком в одну из приветственно ощерившихся пастей, и, неожиданно для моментально потерявшей равновесие группы поддержки, сделал два шага вперед.
- Я — великий маг и чародей, специалист по волшебным наукам, заместитель командующего лукоморской обороной по вопросам волшебства, магистр Агафоник, и сопротивляться мне бесполезно, — приняв стойку номер два, заявил парламентарий и попытался спрятаться за растопыренными в готовности к колдовству и заклятьям пальцами.
- Кажется, мы уже встречались? — вежливо заметила одна из голов.
- Д–да, — твердо уверил ее маг.
- М–да… Не исключено… — без спора согласилась Змея. — Хотя, в прошлую нашу встречу выражение лица у тебя, магистр, было… какое–то не такое… странное, я бы сказала…
- Воинственное, — сурово нахмурился Агафоник и сделал попытку скосить одновременно оба глаза себе за спину — не слышал ли кто и не сделал ли каких–нибудь не таких выводов.
Но все выводы, сделанные и не сделанные, присутствующие благоразумно держали при себе, и маг слегка приободрился и осмелел.
Не видя со стороны незваной гостьи никаких признаков агрессии и попыток разорвать или поджарить его, он уже смелее и громче (так, чтобы слышала свита и затаившиеся в укрытии дружинники) добавил: — Откровенно говоря, я думал, что в следующий раз мы встретимся в последнем смертном бою.
- Ну, если тебе так этого хочется, я могу уважить… — коварно оскалилась Змиулания.
- Ну, это–то никогда не поздно, — вывернулся из скользкого положения маг, деловито скрестил руки на груди и сурово нахмурился: — Рассказывай, зачем пожаловала.
- Может, ты решила на нашу сторону перейти… перелететь, то есть? — с плохо скрываемой надеждой поинтересовался царь.
- Ваша сторона, наша сторона… — покривила в презрительной усмешке губы Змея. — Со сторонами покончено. Разбирайтесь сами, как можете.
- А чего ж тогда ты тут?..
- Нейтралитет, значит? — перебивая деда Зимаря, хмыкнул Граненыч, и в его прищурившихся глазах моментально отразились переписываемые планы, пересматриваемые карты, перегруппировываемые дружины и боевые машины. — Не самый плохой вариант…
- То есть, если я тебя правильно понял, ты собираешься теперь у нас тут во дворе жить? — округлил глаза Симеон.
- Нет, — сухо ответила Змея. — Я улечу, когда стемнеет.
- Но ты же ранена!.. — воскликнул дед Зимарь. — Тебя сначала нужно подлечить, ты должна восстановить силы, и только потом…
Змея недоверчиво, с недоумением глянула на него, как будто старик говорил на каком–то незнакомом языке, но когда вновь заговорила, слова ее были обращены к царю.
- Нет, я не ранена. Да, я хотела покончить жизнь самоубийством, но ядро из вашего жалкого самострела на моей чешуе не оставило даже царапины… В лучшем случае, к вечеру там будет синяк, — и она поднялась на все лапы и продемонстрировала невероятную броню из отливающей старой медью чешуи.
- Но ты… Все подумали…
- Пришлось изображать смертные муки, — невесело усмехнулась Змиулания. — Надеюсь, что то же самое, что и вы, подумал и Костей, и после моего маленького представления он не станет меня искать, ждать и рассчитывать на мое участие… в его мерзких планах. Ты не прав, магистр Агафоник. Мне не все равно, кого убивать… даже ради моего…
Змея замолчала и отвернулась.
Делегация смущенно отвела глаза.
Наконец, Змиулания снова смогла заговорить:
- Идите… Занимайтесь своими делами… Не обращайте на меня внимания. Наступит темнота, и я улечу, и вы меня больше не увидите.
- Но, Змиулания!.. — осмелев, сделал еще один шаг к ней чародей. — Если ты и впрямь ненавидишь Костея, то… Серафима говорила… ты можешь причинить ему какой–то вред, который не может нанести никто! Поэтому он и боится тебя! И ты бы могла…
- Нет!!!.. — рявкнула она. — Если я просто пропаду, он может подумать, что я умерла… И у моего сына будет шанс… крошечный… но будет. А если я присоединюсь к вам… Он тут же убьет его.
- Но как?!..
- Сундук висит над пламенем Сердца Земли, поддерживаемый его магией. В любую секунду по своему желанию он может убрать поддержку, и тогда…
- Но, Змиулания!..
- Я сказала, нет, — недобро прищурилась она и сделала глубокий вдох.
Делегация попятилась.
- Я не буду больше сражаться против вас, и этого достаточно, — холодно проговорила Змея и снова свернулась калачом, давая понять, что аудиенция окончена. — А теперь ступайте и оставьте меня в покое. Я хочу спать.
- Что ж… спасибо и на этом… — вздохнул Симеон и дал знак свите последовать рекомендации несговорчивой гостьи.
- Счастливого пути, голубушка…
- Но если передумаешь…
- А, может, передумаешь?..
- ПОШЛИ ПРОЧЬ!!!..
Делегация переглянулась, пожала плечами и без дальнейших проявлений сентиментальности или настойчивости двинулась, куда ей посоветовали.
- Так что ты там, князюшка, говорил про ночное происшествие? — вспомнил, пройдя несколько шагов, царь Симеон.
- А–а… Это… Да на этом всё и кончилось, ваше величество. Сержанта посадили под замок, умрунов — тоже, только в другое место, чтоб сержант им чего не накомандовал, мешки и бочки собрали — высота падения была небольшая, поэтому почти все цело–целёхонько.
- А…герои? — озаботился царь.
- Героям объявили благодарность, как же без этого, — деловито закивал Митроха. — А вывод мой к этой истории будет такой. С одной стороны, это хорошо, что Костей наши склады грабить начал. А с другой — похуже.
- Это как же? — недоуменно нахмурился дед Зимарь. — Разве так бывает — хорошо, да худо?
Переговорщики, полностью согласные со стариком, вопросительно воззрились на Митроху.
- Бывает, — хмуро поджал губы князь. — Хорошо потому, что это означает, что своих припасов у него почти не осталось, и чудовищ кормить ему, стало быть, нечем. Хоть ты будь три раза заколдованный, а жрать–то всё равно охота.
- Так оно, — согласился дед.
- А плохо — потому что он понимает, что дело его не выгорело, и оттого он сейчас может пойти на самые непредсказуемые и опасные шаги, на которые, может, при полном брюхе и не рискнул бы. То есть, с сегодняшнего дня надо удвоить нашу бдительность, что значит, держать ухо…
Не успел Граненыч договорить, как, задыхаясь и давясь словами, к ним подбежал гонец.
- Р–разрешите д–доложить!.. — рухнул он на одно колено перед царем и, посчитав, что все формальности с поправкой на военное время, были укорочены и, не дожидаясь запрошенного им же самим разрешения, скороговоркой затарахтел:
- На Гуляйскую стену…
Граненыч при этих словах вздрогнул, словно эта стена покачнулась над его головой — это был третий участок с завалами из деревьев стратегически не важных пород.
- …на Гуляйскую стену прет такое… такое… огромное…с сторожевую башню вышиной… камнями стреляет… бревнами метает… мечет… мечёт… огнем плюется… дорогу ему расчистили спозаранку — и прет теперь… Надо срочно принимать меры, капитан сказал!..
- Черепаха? — тревожно склонился над посланцем Граненыч.
- Нет, она не живая, хоть и шкурами обтянута!..
- Пирамида, говорю, по форме?.. — нетерпеливо пояснил князь.
- Нет, столбиком, ровно нужник в огороде!..
Митроха и маг переглянулись, оглянулись…
Саёк с Масдаем уже висели у них над головой.
- Молодчина, парень! — похвалил его Граненыч и махнул, чтобы снижались…
И тут, задыхаясь и заикаясь, из ворот выскочил второй гонец и, не дожидаясь разрешения, бухнулся на одно колено перед честной компанией, не разбирая чинов и званий, и затараторил:
- По Лесогорской дороге к Лесогорской сторожевой башне приближается крытый таран в количестве одной штуки, модель — горизонтально–трапецеидальный, крытый, изолированный мешками с песком с теплозащитным покрытием типа вода заколдованная! За ним Костей массирует свои войска перед прорывом! Доложил ополченец Канавкин!
Граненыч опешил — не от горизонтально–трапецеидального тарана, но от формы доклада.
- Учись!.. — обернулся он к первому посланнику, потом повернулся к Агафону и хмуро сказал: — Слышишь, войска массируют…
Чародей, уже водрузившийся на Масдая, выжидательно воззрился на Митроху.
- Лети один, — решительно мотнул головой князь. — А я — к Лесогорской дороге.
- Хорошо, — коротко кивнул Агафон и похлопал Масдая по спине — гораздо менее пыльной с тех пор, как заботу о нем поручили Сайку, — Скорей в Гуляйку!..
- Уже лечу, — прогудел ковер и рванул с места так, что пассажиры едва не остались на земле.
Первый гонец, откровенно не понимая, чем его доклад был хуже Канавкинского, и отчего простой массаж, безвредность которого доказана современной наукой, так обеспокоил светлейшего князя, отправился вприскочку к воротам, к коню, чтобы успеть присоединиться к своим, если начнется штурм.
Граненыч же кинулся к сторожевой будке у ворот, где с недавних пор находился на дежурстве не только отряд дружинников, но и один из трофейных ковров — как раз для такой оказии.
Не успев даже опуститься на крышу Лесогорской сторожевой башни, Митроха мгновенно оценил обстановку.
Дорога расчищена и выровнена, насколько это было возможно, от лагеря костеевцев с черепашьей скоростью приближается горизонтально–трапецеидальный таран с теплозащитным покрытием, и, как специально, габариты этого тарана таковы, что он спокойно поместится под своды арки ворот и, презрев всё, что может свалиться на его обтянутую шкурами крышу, сделает свое черное дело.
Конечно, если бы у него было время, можно было бы прибегнуть к старому трюку и заложить ворота камнем…
Или забить добавочным слоем досок и железа…
Он окинул цепким взглядом прилегающие к воротам постройки: как назло, ни одного склада стройматериалов или строящегося дома.
Зато знаменитые конюшни Челубеева–Пересветского, где облукоморившийся выходец из Караканского ханства выращивал и содержал купленных для перепродажи породистых ломовых лошадей, простирались направо и налево едва ли не на целый километр.
Остановит ли штурмующих запах навоза — увы, такого вопроса даже не стояло…
Но что тогда делать, если метательные снаряды тарану нипочем, а пламя ему — что мертвому припарка?..
Вот если бы здесь сейчас был Агафон…
Мысль о своем заместителе по вопросам волшебства заставил Митроху устыдиться. Бедняге–чародею приходится сейчас воевать один на один с противником страшнее во сто раз, а он тут льет слезы над какой–то кучей деревяшек, которой грош цена в базарный день!..
Ну, нет, не на того напали…
Ну, таран, держись…
Варианты зароились в голове князя как мухи над битюгом, но через минуту, разогнав конкуренток, под скособоченной горлатной шапкой осталась только одна.
И Граненыч приступил к раздаче распоряжений.
Спустя сорок минут, продавливая глубокие колеи в медленно оттаивающей грязи, к Лесогорским воротам подполз не поврежденный ни ядрами самострелов, ни камнями баллист, ни бревнами катапульт таран и стал не спеша втягиваться в арку.
По сигналу десятника котловые выплеснули на спину обтянутого чужими шкурами чудовища двести литров смолы и бросили два факела.
Смола запылала с таким жаром, что отпрянули и укрылись за зубцами даже любопытные дружинники, свесившие было головы, чтобы посмотреть, сработает ли это средство.
Успех операции состоял в том, что смола качественно растеклась почти по всей крыше и загорелась едва ли не с первой искры.
Неудача — что кроме смолы в таране не сгорело ничего.
И когда неуязвимая осадная машина полностью скрылась в арке, в воздухе витали только жалкие бледные дымки.
Победно ухмыляясь друг другу, зверолюди — с тигриными головами на этот раз — опустили свой горизонтально–трапецеидальный домик на землю и хотели уже взяться за рукояти тяжелого тарана, как вдруг из всех бойниц и, не исключено, что и из–за ворот, дружно грянуло оглушительно–молодецкое: «Во поле березка стояла».
Костеевцы оторопели.
В самый ответственный момент они ожидали чего угодно — второй порции смолы, стрел, копий, камней, бревен, вылазки, но чтобы обреченные враги принялись услаждать их слух пением на два голоса?..
К тому же, если лукоморцы действительно хотели сделать им приятное в расчете на пощаду при последующем штурме, то они могли бы сперва поинтересоваться их музыкальными предпочтениями, а лучше всего — добровольно открыть ворота…
И не успел капрал подумать это, как ворота, словно по мановению волшебной палочки, беззвучно распахнулись [193], и тигров в черных доспехах встретил залп из длинных луков, потом тут же, без малейшей паузы, другой, третий, четвертый [194]…
Зверолюди падали, так и не успев ничего понять, а тем временем в действие вступил третий этап диспозиции Граненыча.
Отовсюду — из–за створок ворот, из–за спин лучников — по сигналу главкома выскочили люди с канатами и крюками и в мгновение ока опутали оставшийся без экипажа таран как очень маленькие, но бойкие паучки очень большую, но туповатую муху.
Новый сигнал — и первые две шеренги стрелков кинулись врассыпную, а третья — сидящая задом наперед на спинах огромных, в рост человека, битюгов, хлестнула своих скакунов по бокам. Конный поезд рванулся вперед, и массивный таран, словно легкие санки в руках у стайки мальчишек, плавно въехал в распахнутые ворота.
Которые были поспешно закрыты перед самым носом прорвавшейся костеевской пехоты.
Впрочем, огорчаться солдатам с волчьими мордами пришлось недолго — лучники в бойницах над их головами умели не только петь.
Граненыч оказался прав не только при составлении своего плана по захвату вражеского тарана.
Великому Агафонику действительно приходилось туго.
С первой башней, хоть и пришлось слегка поволноваться, все обошлось благополучно.
Не приземляясь, под градом стрел, камней и всего остального, что предприимчивые костеевцы запасли в своей поистине исполинских размеров башне [195], специалист по волшебным наукам, изящно сманеврировав (хотя, это, конечно, целиком заслуга Масдая, а не его), ловко зашвырнул один из двух оставшихся камней в беспечно открытый порт изрыгающей стокилограммовые булыжники баллисты.
По удачному стечению обстоятельств, камень этот оказался огненным, и лукоморской обороне Гуляйской стены пришлось выяснить опытным путем, что противопожарные меры осаждающих неосмотрительно распространялись только на внешнюю поверхность стен.
Башня вспыхнула как свечка и сгинула в столбе ревущего пламени за несколько минут.
Когда огонь погас, перед взором изумленных противников осталась стоять, задумчиво покачиваясь от ветра, только тонкая внешняя оболочка самой страшной из всех пока примененных Костеем осадных машин.
Завороженные странным и неестественным зрелищем войска с обеих сторон застыли и смотрели на мрачный призрак смертоносного монстра, не отрывая глаз.
Потом кто–то нервный с лукоморской стороны не выдержал и выстрелил в почерневшую шкурку из лука.
Та покачнулась, потеряла равновесие, упала на поле боя, подняв волну грязи и сажи, и смялась под собственной тяжестью.
Морок развеялся, и зверолюди снова бросились в атаку, но душа их к этому уже не лежала, что и сказалось на успехе всего штурма.
Как выяснилось через два часа после торжественной гибели осадной башни, у нее была сестра–близнец.
Вообще–то, гонец с этой вестью прискакал во дворец через пять минут после того, как штатный маг выбыл на фронт вместе с Масдаем и Сайком, а теперь, с расширенными и застывшими от ужаса глазами он докладывал заместителю главкома обороной по волшебным вопросам ситуацию напротив Колдобинского участка городской стены — ситуацию четырехчасовой давности.
Агафону не нужно было раскладывать карты или заваривать чай, чтобы с холодящей желудок уверенностью сказать, что Колдобинская стена и есть тот самый четвертый участок, помеченный на карте Граненыча условным знаком «завалы».
Затащив на Масдая несопротивляющегося гонца, маг приказал ковру лететь на Колдобины, что между Песками и Мясищами, что есть духу.
Потому что у самого волшебника духу как раз и не оставалось.
- Кабуча… — твердил он всю дорогу, как заклинание. — Кабуча, кабуча, кабуча…
Еще на подлете они увидели, что, как ни медленно передвигалась башня по пересеченной местности, но за четыре часа она успела добраться до скрепленной песчано–галечной смесью имени боярина Никодима стены, и бой был в самом разгаре.
Было видно, что первый раунд остался за лукоморцами, но за победу, свалившуюся на них, пришлось заплатить высокую цену.
Как и предусмотрено конструкцией, в башне был устроен перекидной мост, который, в четком соответствии со своим названием, перекидывался на стену штурмуемого города для того, чтобы осаждающие могли не мучаться с шаткими ненадежными лестницами, а с комфортом перебраться на стену и заняться тем, за что им, собственно, деньги и платят.
Так произошло бы почти со всеми участками городской стены, но не с этим. Злополучная смесь, изобретенная подрядчиком Труворовича, внесла в ход штурма свои коррективы: как только на перекинутый мостик взбежало несколько десятков двухметровых верзил в полном снаряжении и вооружении, стена дрогнула и дождем осыпалась в бывший ров. Вместе с ее изрядным куском двадцатиметровое путешествие к неровной, усыпанной обломками кладки и деревьями земле совершил и почти весь неудачливый десант. А мостик висел теперь безвольно и безжизненно, перекрыв дорогу растерявшемуся тарану этажом ниже.
Покончив с теми костеевцами, что на свою голову успели перескочить на крошащуюся под их ногами стену, осажденные рассыпались по стене. Они спрятались за уцелевшими пока, хоть и изрядно пострадавшими, зубцами от камней и бревен, с завидной регулярностью посылаемых в них не находящими себе пока другого занятия зверолюдьми, и стали ждать развития событий.
Второй раунд остался за костеевцами.
На этаже тарана рвали и метали два колдуна, пытаясь вернуть беглый мостик на положенное ему место, после чего можно было попытаться подвинуть башню и сделать второй заход. Вероломный мостик делал вид, что покорился, но в самый последний момент постоянно вырывался из протянутых рук зверолюдей и с гулким хлопаньем под аккомпанемент проклятий — с одной стороны и злорадных криков — с другой, возвращался в висячее положение.
Третий раунд остался за мостиком.
Наконец, башенные артиллеристы сообразили, что, чем посылать в белый свет как в копеечку бревна, которые, кстати, в своем углу тоже не размножаются, лучше соорудить из них новый мостик и перекинуть его на обломки разваленной стены.
Сказано — сделано, и из проема для высадки десанта показались связанные магией на манер плота семь бревен. Удерживаемый изо всех сил мощными лапами зверолюдей, новый мост осторожно высунулся за порог и медленно и неуверенно, словно вынюхивая дорогу, направился к полуразрушенному укреплению.
Защитники вмиг поняли, чем это грозит, и обрушили град стрел на вражеских саперов, но колдуны предусмотрительно поставили магический щит, через который предметы могли проникать только в одну сторону, естественно, изнутри наружу, и все метательные снаряды защитников отскакивали от него, как пресловутый горох от стенки.
Кто–то из командиров, очевидно, подал знак о грозящем успехе отрядам, затаившимся в резерве, и они проворно снялись с насиженных мест вне пределов досягаемости лукоморских оборонных машин и, очертя свои звериные головы, ринулись к призывно распахнувшейся задней двери башни навстречу славе и премиальным.
Шансов у лукоморцев на этот раз не было.
Последний штурм обещал оказаться последним во всех смыслах.
Агафон, Саёк и Масдай появились, когда от кончика бревенчатого моста до осыпающегося от одного его приближения края стены оставалось не больше полутора метров.
Лукоморцы пытались поджечь его, забросив на плот факелы, но костеевские лучники тоже не даром ели свой хлеб.
- Если они перекинут мостик, вся армия бросится на нас! — вскрикнул Саёк.
- Масдай, к ним! — скомандовал, не раздумывая, чародей и извлек из мешка последний, седьмой камень демонов — лиловый с персиковыми звездочками. — Саёк, держись обеими руками!..
Ковер круто взмыл вверх, чтобы при заходе на цель не разделить участь бедных факелоносцев.
Семь — счастливое число, подумал маг, вцепился одной рукой в край ковра, а другой навесом зашвырнул камень демонов в проем, где в ожидании завершения мощения пространства между башней и стеной столпились с оружием наготове зверолюди.
Бам–м–м!..
Камень отскочил от невидимого барьера и полетел вниз.
- Неееееет!!!.. — взвизгнул маг, и Масдай понял команду.
Не дожидаясь разъяснения этого распоряжения от своих седоков, он нырнул в сумасшедшем пике, едва не врезавшись в землю под прямым углом, успел сложиться желобком и подхватил падающий артефакт, зачерпнув при этом и ведро–другое холодной мокрой грязи.
Маг прихлопнул его ладонью, обдав себя градом черных брызг и приказал:
- А–а–а–а–а!!!..
Масдай снова все понял без слов.
Он метнулся за угол башни, смял шарахнувшуюся от него очередь желающих принять участие в заранее выигранном сражении и залетел внутрь.
Опешившие от такой наглости зверолюди метнулись в стороны, расчищая дорогу взбесившемуся неизвестному летающему объекту, и тот, воспользовавшись паникой непонимания, взвился вверх через лестничные проемы — мимо этажа пехоты, мимо этажа тарана, мимо этажа так и не поднявшегося перекидного мостика — прямо под крышу, в тупик, туда, где выцеливали свою добычу стрелки всех калибров.
- А–а–а–а!!!.. — взревел чародей словно раненый медведь, схватил камень вместе с грязью и метнул его в ошарашенных артиллеристов. — А–а–а–а–а–а–а!!!..
И снова Масдай угадал всё слово с одной буквы, и опять метнулся под градом стрел вниз вдоль лестницы, над топорами и сквозь десантный проем.
Оказавшись над зависшим в полуметре от стены импровизированным мостом, он рухнул на него всей тяжестью древнего произведения коврового искусства и двух пассажиров, и мост–штрейкбрехер под проклятия саперов отправился вслед за сокрушенной городской стеной — в остатки рва.
Зверолюди еще не подозревали, что провалившийся мост — далеко не самая крупная их неприятность в последующие десять минут.
Даже на стене за зубцами было слышно, как воздух на верхнем этаже башни взорвался оглушительным гулом, и из всех портов, окон и проемов башни стали выпрыгивать облепленные персиково–фиолетовой шевелящейся массой извивающиеся и вопящие фигуры. Те, кто находился вдалеке от отверстий, ведущих наружу, предприняли попытку бежать через дверь и столкнулись с напором тех, кто еще не был в курсе последних событий.
От произошедшей давки выиграли только крошечные пугающие существа необычной окраски и анатомии, называемые почему–то подземными демонами–шепталами шершнями.
Масдай взмыл победно ввысь над поверженной башней, Агафон издал торжествующее «А–а–а–а–а!!!», и вдруг до них донеслось откуда–то снизу:
- Помогите!!!.. Масдай!.. Дядя Агафон!..
- ЧТО?!.. — вернулся к магу дар речи.
Быстрый взгляд направо убели его, что Сайка рядом в частности и на ковре вообще больше не было.
Он стоял, прижавшись спиной к стене, выставив вперед меч, а на него от гудящей как улей башни, весело размахивая топорами, неслись пятеро зверолюдей с головами росомах, каким–то чудом избежавшие общения с порождениями древней магии шептал. Они увидели первого лукоморца, на котором можно было безнаказанно отыграться за все неудачи и поражения этих дней, и тот факт, что мальчишка был из южных костеев, ничего не менял.
Боевой клич специалиста по волшебным наукам потряс окрестности. Со стены посыпались куски раствора и камня.
- А–а–а–а–а–а!!!..
Самым логичным сейчас было ударить громил любимым ледяным заклинанием, или окаменением, или обмораживающими огненными шарами, но в такое мгновение логика и разум были позабыты и позаброшены, и на первую роль выскочил, потрясая каменой дубиной, древний инстинкт.
Инстинкт студента, который за все пять лет обучения толком выучил только одно заклинание, чем и гордился [196]. И не забывал тренировать его на тех, кто гордости его по этому поводу не разделял.
Впервые за несколько минут из горла горе–студента вырвалось что–то отличное от первой буквы алфавита, из пальцев его выстрелили красные лучи, и на тяжелых сапогах росомах выросли и завязались между собой морским узлом толстые кожаные шнурки.
Не добежав до взъерошенного, как испуганный котенок, мальчугана, несколько шагов, верзилы грохнулись в грязь, выпустив из лап топоры, и пропахали по изрядной борозде изумленными и ошарашенными рылами.
К этому времени Масдай уже завис перед потерянным членом экипажа, Агафон протянул руку, и Саёк одним прыжком очутился в безопасности.
Едва истребители башен отлетели на несколько метров от сцены несостоявшейся расправы, как со стены в барахтающихся в грязи росомах полетели стрелы и копья.
Персиково–фиолетовые гудящие убийцы преследовали остатки десанта, ломящегося напролом через ловушки с кольями и бревна, еще десять минут.
За это время Агафон, Саёк и Масдай успели вернуться в башню, проникнув через порт баллисты и раза с пятнадцатого — при помощи спичек [197] — поджечь брошенную и обреченную на лукоморского мага осадную башню.
- А скажите, дядя Агафон, — не выдержал и полюбопытствовал мальчик на обратном пути. — Что это за красные лучи шли у вас от пальцев к их ногам?
- Лучи? — непонимающе уставился на него волшебник. — Красные?..
- Да, да! Я запомнил!
- Хм… Вообще–то, они должны быть воображаемые… — озадаченно захлопал глазами маг.
- Но я их совершено точно видел, правда!.. — не сдавался царский курьер, и Агафон недоуменно сложил губки скобкой и повел плечами:
- Наверное, я их слишком живо вообразил…
Букаха нервно оглянулся по сторонам, поднял воротник своего отчаянно поношенного зипуна и, пригибаясь, поспешил к последнему возу, ожидавшему в компании семи себе подобных, пока откроются хозяйственные ворота дворца и им позволят заехать.
С неба цвета застиранного синего бархата сыпался эфемерный, почти невидимый, если бы не подозрительно белеющая серая мостовая под ногами, снежок. Его художественно раздувал размашистыми ажурными узорами задумчивый ветер, заодно бессовестно задувающий диссиденту во все прорехи его наряда и за шиворот.
Стоять и ждать, прячась за афишной тумбой и с ненавистью заучивая наизусть обращение Симеона к народу в день начала осады, медленно закоченевающему изменнику пришлось довольно долго. Может быть, два часа, может быть, три. В такую погоду после определенного промежутка времени, проведенного в обществе стихий и тумбы, время переставало иметь значение.
Но, когда опальный боярин, приобретший весьма любопытный оттенок синего — под цвет готовящегося к ночи неба — уже раздумывал, стоит ему рискнуть гипотетическим гневом царя Костея, или подождать еще часок–другой, а потом поучаствовать лично в конкурсе ледяных фигур, ему подвернулась такая удобная, несомненно, ниспосланная небом оказия в виде продуктового обоза. Впрочем, радость его быстро поостыла — приблизительно до температуры окружающей среды — когда он, откинув рогожку, в сереющем свете вечера увидел, в какой компании ему придется проникать на охраняемый объект.
Нежно выгнув друг к другу шейки и кокетливо скрестив ножки, последний воз оккупировали худощавые мороженые утки, гуси и курицы.
Но, решив, что в случае проверки он не слишком будет среди них выделяться — ни по температуре, ни по цвету, ни по телосложению, выбивающий зубами быстрые марши Букаха торопливо, пока не видит возчик или охранник на воротах, присоединился к стае и тщательно прикрыл за собой рогожу.
Дневной прилет Змея–Горыныча и его неожиданное падение на заднем дворе царского дворца наделало в городе много шума в прямом и переносном смысле.
Сдох ли Змей, или только ранен?
Если ранен, добили ли его царские гвардейцы и тот легендарный чародей, который появился нежданно–негаданно неизвестно откуда за день до начала осады и успел до тошноты насолить, наперчить и насыпать полный глаз горчицы костеевцам?
Если же Змей упал туда уже мертвым, что с ним будут делать, и не осталось ли от него чего–нибудь ценного — золота, драгоценных камней, произведений искусства, биржевых бумаг? Ведь всем известно, что эти Змеи, или драконы, их родственники, до смерти охочи до всякого богатства.
Наверняка все эти вопросы и ответы на них будут интересны его повелителю, царю Костею. А также — кто знает! — может там, за дворцовой оградой, ему, наконец, удастся выяснить то, что его хозяина интересовало с первого дня войны: что это за чародей, и нельзя ли его если не переманить на свою сторону, то просто, банально и пошло, убить?
С начала осады его величество стал мнительным и раздражительным.
Теперь ему было мало того, что Букаха присылал ответы на его запросы.
Теперь он хотел, чтобы тот их предугадывал.
Верный предатель старался вовсю.
Он посчитал, сколько часовых остается на ночь на стенах и у ворот.
Он сообщил царю, где находятся слабые участки стены.
Он нарисовал план продуктовых складов, расположенных ближе всех к городской стене, когда случайно вспомнил, что по дороге его хозяину не пришлось пограбить ни одну деревню, а прокормить такую громадную армию, как у него — не фунт изюму.
Он регулярно сообщал о потерях защитников города и повреждениях, понесенных стенами и башнями.
И теперь, решил он, его величество наверняка захочет узнать, что случилось с его ручной рептилией.
И, пожалуй, разгневается, если Букаха с ближайшей корреспонденцией не сообщит ему об этом.
С гневом грозного царя бывший воевода был знаком не понаслышке, и не хотел больше подавать для этого поводов, и поэтому сейчас, в теплой компании давно почивших перелетных и не слишком птиц он с комфортом и без пропуска въезжал на территорию дворца.
Однако, как очень скоро предстояло выяснить лукавому царедворцу, въехать на территорию дворца и свободно перемещаться по ней было две большие разницы.
Когда телега остановилась и хриплый возчик провозгласил: «Ну, наконец–то, прибыли», Букаха, бесцеремонно давя и толкая давших ему кров и транспорт свежемороженых попутчиков, вывернулся из–под рогожки и отправился в свободный поиск.
И тут же столкнулся нос к носу со своим бывшим подчиненным — старшим прапор–сержантом Панасом Семиручко.
Тот, уткнувшись носом–картошкой в длинный, усаженный кляксами пергаментный свиток и озабочено что–то вычисляя вполголоса, едва не сшиб с ног беглого воеводу, буркнул нечто, похожее то ли на «честь имею», то ли на «чего надо» и заспешил дальше. Но через несколько шагов, спохватившись, остановился, недоумевающе оглянулся, присел и заглянул под телеги и в открытые двери кухни — нет никого, показалось… — и снова уткнулся в цветущий чернильными звездочками пергамент и продолжил свой путь.
Букаха перевел рвущее легкие дыхание и, выбивая зубами «SOS», откинулся на гладкий мрамор облицовки за воняющими чем–то горько–кислым, составленными друг на друга бочками.
Нет…
Так дело не пойдет…
Планируя свой рейд на дворец, он, как видно, упустил из виду самое главное: свою необъятную, ушедшую из большого плюса в глубокий минус популярность.
Значит, надо дождаться, когда весь дворец уйдет спать, и тогда попытаться выбраться и осмотреть место предполагаемого падения Змея.
А также поискать, не выронил ли он при жесткой посадке десяток–другой рублей или серебряную ложку: хозяин его постоялого двора предоставлять в кредит свою протекающую крышу и так и не застекленное окно отказывался, не говоря уже о поджаренных на прогорклом масле котлетах из отрубей с требухой.
Значит, надо набраться терпения, затаиться и ждать своего часа, а пока можно без ущерба для конспирации выглянуть в щелку между двумя бочками и понаблюдать за происходящим: может, и от этого польза получится.
Сказано — сделано, и диссидент прильнул жадным глазом к щели.
Интересного, надо сказать, в районе кухонных дверей происходило не много.
Прошел мимо, не в ногу, но бодро целый отряд дворничих с метлами и малолетних тщедушных сторожей — видно, мужиков всех забрали в армию…
Кухонные служки притащили откуда–то с улицы и свалили рядом с Букахиными бочками гору пустых корзин, воняющих сырым мясом и потрохами — вроде, и не испорченное, зачем было выбрасывать?..
Пришли и остановились пред самым укрытием два человека, судя по крытым парчой шубам — бояре.
- …Вон, сколько сожрала, тварь окаянная! — зазвучал возмущенно смутно знакомый голос боярина слева.
Похоже, они продолжали начатый ранее разговор.
- Твое, что ли, сожрала–то? — неприязненно отозвался совсем смутно знакомый голос справа.
- Если бы мое — я бы отравил его этим мясом, и минуты не думал!.. — сердито отозвался первый голос. — Говорил же я вам! Предупреждал!.. А теперь ищи ветра в поле: улетел, упырь, и над тобой посмеивается! Была бы здесь моя воля, я бы его…
- А всё потому, что борода у тебя долгая, а ум — короткий, боярин Никодим!..
Нет.
Похоже, они продолжали начатую ранее ссору.
И ссорятся они на предмет Змея.
Неужели они его покормили и отпустили?
Они что, идиоты?
Или я что–то не так понял, или одно из двух…
- …Стратегически надо мыслить, боярин, стратегически! И когда городскую стену песком укрепляешь, и когда с живой скотиной дело имеешь!
- Чего вы все ко мне с этой стеной пристали! Специально я, что ли, там делов натворил?!.. Мне подрядчик честное слово давал, что если сэкономит чуток, то на качестве это не отразится!..
- А ты и рад был поверить? — усмехнулся второй. — Простота, боярин Никодим, она хуже воровства…
- Ах, это, значит, я простак?!.. Или вор?!.. Сам ты дурень неученый!.. Шарлатан!.. Князь… от кочерги… выискался!..
Ага… Ссорятся Никодим Труворович и треклятый выскочка–истопник…
А вот это уже интереснее.
- А ты мне в нос кочергой–то не тыкай, боярин Никодим, не тыкай! Я сам знаю, что князь из меня — как из тебя истопник, да только титул–то он дается, а мозги–то да сердце — как уж есть!
- Это что ты хочешь сказать, что у меня мозгов нет?!..
- Может, и есть. Вскрытие покажет. Да только это истопник может мозгами теми про свое брюхо думать. А князь — человек государственный. Он и думать должен ширше, чем полотер или посудомойка! А ты дальше своего кошелька да родословной и не зришь!
Допытываться у Митрохи, есть ли у него, Никодима, по мнению того, сердце, боярин не стал. То ли такой вопрос ему в голову просто не пришел, то ли знал, какой его ожидает ответ. И продолжил:
- А у тебя–то самого шибко много тех мозгов, можно подумать! Книжек ученых начитался, пыль в глаза словечками нелукоморскими царю–батюшке пускаешь, и думаешь, все на тебя молиться готовы! Да ты сам–то что для обороны сделал, а? Да если бы не тот колдун, мы бы с тобой здесь сейчас не говорили! В первый же день Костей сюда бы пришел! А со дня на день подмога из Лесогорья прискачет — и опять твоя заслуга, скажешь? А что Змей Костея бросил и сбежал, тоже ты постарался? Да тебе просто везет!..
- Везет тому, кто везет, как сказал однажды фельдмаршал Блицкригер… — сухо усмехнулся Граненыч, и полы его шубы зашуршали: кажется, он поклонился.
- …Некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать, боярин Никодим, — суровым голосом произнес он. — Это тебе ведь заняться нечем, так ты ходишь туда–сюда, да в собственной желчи варишься. А меня дела ждут государственные.
- Мужлан!.. Хам!.. Выскочка!.. — Труворович едва не сыпал искрами от ярости.
- Пустой ты человек, Никодим, — грустно приговорил Митроха, повернулся и ушел.
Боярин Никодим, предательски оставленный противником в одиночестве — вариться по его, противника, выражению в собственной желчи, подпрыгнул несколько раз, прорычал свирепо что–то невразумительное и едва ли не бегом бросился с места ссоры.
Букаха сморгнул вытаращенными глазами, вдохнул–выдохнул и дрожащей от волнения рукой полез в карман за бумагой и огрызком карандаша.
Пока подслушивал, он даже забыл мерзнуть.
Через десять минут маленькая черная тень выпорхнула из воеводиного укрытия и смешалась с ночью.
Теперь можно было и выбираться.
Лазутчик боязливо прильнул к щелке, но на улице так стемнело, что если бы даже кто–то стоял у самых бочек, увидеть его не представлялось бы возможным никак.
Вздохнув еще раз и придя к выводу, что оно и к лучшему, изменник осторожно, боком–боком, покинул свое убежище, перелез через кучу так и не убранных никем корзин из–под скормленного Змею мяса и был сбит с ног кем–то огромным и сердитым.
- Чего на дороге развалился, смерд? — рявкнул на поверженного лазутчика голос Никодима.
Недавняя ссора с князем Грановитым ни хороших манер, ни хорошего настроения Труворовичу не прибавила.
- От смерда слышу!.. — вырвалось против ожидания и воли у неудачливого воеводы, у которого были свои смягчающие обстоятельства в виде понижения температуры, страха разоблачения и пустого желудка.
- Чего–о–о?! — опешил Никодим.
Букаха мысленно ойкнул и прикрыл рот обеими ладонями, но было поздно.
- Кто это? — подозрительно поинтересовался боярин, пытаясь рассмотреть в кромешной тьме заднего двора, кого это он уронил сгоряча.
Поверженный диссидент замычал, вставая и оскальзываясь на скользких камнях мостовой…
- Стой!.. — воскликнул вдруг Труворович. — Не может быть!.. Букаха!!!..
- Да… нет… оставь меня… — начал было выворачиваться из скользкой ситуации злосчастный диссидент, но вдруг в голову ему пришла светлая мысль.
Его величество Костей был бы им доволен!..
- Букаха?.. — недоверчиво повторил Никодим и вытянул шею, словно от этого в темноте стало бы лучше видно. — Что ты тут делаешь? Разве тебе не приказали?..
- Ха! Приказали! — голос перебежчика звучал теперь презрительно и гордо. — Кто мне может приказать? Это ходячее недоразумение в лукоморской короне — Симеон?..
- Да как ты смеешь!.. — зарычал на него боярин, но Букаху понесло.
- Я теперь плевать хотел на вашего дурацкого царька — теперь я служу другому хозяину — справедливому, могучему, не забывающему своих верных друзей! Не сегодня, так завтра он сотрет в пыль ваши глупые стены — не без твоей помощи, Никодим! — и тогда те, кто сражался против него, не будут знать пощады! И участь их будет решать ни кто иной, как твой покорный слуга! Он обещал вознаградить меня за мою службу любым титулом, каким пожелаю! Захочу царскую корону — она моя!..
- А как же он сам?.. — недоверчиво полюбопытствовал Никодим.
- Сам он, с его–то величием и мощью, будет править миром. Зачем ему размениваться на какую–то захудалую державку!
- А ты, стало быть, снизошел и разменяться? — нехорошо усмехнулся Никодим.
- Да, — коротко ответил Букаха. — И пока есть время, ты тоже можешь избегнуть ужасного удела, заготовленного на долю врагов моего хозяина. Помогай мне — и его величество вознаградить тебя по–царски!
- А я подумал, царем будешь ты, — саркастически пробасил Труворович.
- И я тебя тоже не забуду, — ничтоже сумняшеся, расщедрился диссидент.
- Значит, ты мне предлагаешь за чины и деньги бросить Симеона и служить твоему Костею? — ровным голосом уточнил боярин.
- Совершенно точно! — обрадовался такой понятливости Букаха. — А еще мы с его величеством подарим тебе этого выскочку истопника. Хочешь — его самого, хочешь — его голову. Ты же желаешь с ним поквитаться, а, Никодим?
- Д–да… — мечтательно протянул боярин. — Он — безродный мужик, а его все чуть на руках не носят! А я, родовитый, чей род восходит к самому Трувору, стал не заметнее, чем афишная тумба в переулке!..
При словах «афишная тумба» Букаху передернуло.
- Наверное, — продолжал мыслить вслух Никодим, — он сделал для страны больше, чем я, а я, стало быть, дальше своего кошелька да родословной не зрю… Но зато я теперь знаю, как поправить дело.
- Правильно, правильно! — поддакнул довольный своими вербовочными талантами изменник. — Только так ты и сможешь указать всем, кто в стране настоящий хозяин!
- Я докажу, что я — не хуже какого–то полотера… истопника… и что кроме кошелька и родословной у меня еще есть… ЧЕСТЬ!!!
Страшный удар свалил предателя за обледенелую мостовую. Он поехал на тощей спине по гладким булыжникам, влетел головой в баррикаду из бочкотары, и та, не выдержав натиска, развалилась на составляющие, рассыпалась, раскатилась, разлетелась, гремя и грохоча, пугая ночь и обитателей дворца.
- Ах, ты!.. Ах ты, подлец!.. — ревел Никодим, расшвыривая невидимые во тьме бочки и стремясь добраться до бренного тела несостоявшегося вербовщика. — Да я самого тебя по частям Митрохе подарю! Предложить мне!.. МНЕ!!!.. продаться какому–то вонючему выскочке, который пришел ко мне домой и творит, что хочет!.. Да я!.. тебя!..
Рука Никодима нащупала, наконец, на земле вражеский сапог, ухватила и дернула к себе что было мочи…
Сапог слетел с похудевшей ноги Букахи, а сам горе–воевода вскочил, наконец, на ноги и побежал, куда глаза глядят, отчаянно молотя голой пяткой по мерзлой мостовой.
- Стой!.. Стой, мерзавец!.. — рычал ему вслед Никодим, и голос его действовал на дворцовую стражу подобно сигналу тревоги.
Изо всех дверей и даже окон [198] выскакивали вооруженные до зубов люди в доспехах и начинали бестолково метаться по двору: что случилось, где враг и есть ли он тут вообще, всё равно непонятно, но если начальство усердие заметит, то уже хорошо.
- Букаха!!!.. — прорезал, наконец, заполошную суету первый внятный крик. — Предатель Букаха здесь!.. Держи его!.. Лови!..
- Держи его!.. Держи предателя!.. Лови Букаху!!!.. — загремело за спиной изменника, подхваченное десятками жаждущих крови и мести голосов.
Злосчастный засланец при виде такой облавы окончательно потерял способность четко мыслить, и единственным его стремлением теперь было спастись, скрыться, спрятаться в месте настолько укромном, чтобы там не догадался его искать ни одни, даже самый ретивый и рьяный солдат, даже Никодим, даже сам Симеон, даже Митроха…
И вдруг он понял, куда ему нужно бежать.
И, огибая и расталкивая суетливых охранников царского спокойствия, он кинулся к цели.
С наступлением темноты «Ночные ведьмы» снова поднялись в воздух и разлетелись на отведенные им в первый день полковником Гвоздевым участки.
Марфа Покрышкина и Пашка Дно тоже вернулись к ставшим им за прошлую ночь родными Сабрумайским воротам и принялись, как и вчера, метаться туда–сюда, прощупывая глазами ткань ночи.
Ткань ночи была толстая, как у стеганого одеяла, блестящая в месте частого использования людьми с кострами, с дырочками звезд над головой и вылезающей местами ватой притаившихся снеговых облаков.
Белесый парок вырывался из полуоткрытых губ и казался светло–синим на темно–синем фоне ночи.
Хотелось лета и сбитня.
И только Пашка решился спросить у тетки Марфы, хочется ли ей того же самого, как метла резко заложила направо и рванулась в сторону полосы укреплений.
Потом раздался тоненький свист — на грани слышимости, потом еще один, и еще…
- Что?.. — вывернул голову назад стрелок.
- Летучая мышь, — также коротко ответила ведьма.
Дальнейших пояснений охотнику с девятилетним стажем не требовалось.
Все летучие мыши в конце октября уже видят седьмой сон.
Тетка Покрышкина посвистела.
Если бы это была простая мышь с бессонницей или с отстающими часами, она бы немедленно откликнулась, бросила всё и прилетела к позвавшей ее ведьме.
Суда по тому, что метла хода не сбавляла, мышь призыв проигнорировала.
Значит, это существо в форме мыши летит из города во вражеский лагерь.
При неутихающих разговорах о том, что в Лукоморске может притаиться предатель, картина становится полной и ясной, словно это была не ночь, а белый день.
Значит, проследив за мышью до лагеря и, если получится, обратно, мы сможем выследить костеева засланца.
Под летательным аппаратом экипажа проплыли костры передней линии обороны зверолюдей и потянулись бесконечные палатки.
Пашка не мог видеть мышь, но понимал, что солдатские палатки их маленькую связистку вряд ли могли заинтересовать.
Ряды грубых рогожных полевых жилищ кончились, начался и почти моментально закончился пояс палаток побогаче: и мешковина подороже, и по часовому у входа стояло, охраняя то ли офицера внутри, то ли драгоценную рогожу…
И вдруг метла резко остановилась, зависла, и охотник по инерции чуть не спихнул ведьму на землю [199].
Он скосил глаза направо и увидел руку Марфы с перстом, указующим строго вниз.
Значит, шпионка добралась до места назначения. Было похоже на то.
Потому что внизу, метрах в десяти под ними, возвышался самый богато украшенный шатер, какой только ему пришлось увидеть не только за сегодняшнюю ночь, но и за всю жизнь.
Темно–синяя вамаяссьская ткань в мелкий косой рубчик «дзин су» [200] обрамлялась по краям и сгибам золотым шнуром и серебряными кистями. Над островерхой макушкой развевался бархатистый черный флаг с гербом царства Костей — белым черепом и тазовыми костями, но самым верным признаком того, что перед ними было не просто прибежище наложницы царя или его любимого советника, было кольцо оцепления вокруг шатра из пятнадцать легко одетых угрюмых солдат в черном, вооруженных шестоперами. У входа стоял такой же малый, но гораздо более утепленный, и неравнодушно поглядывал на соседний костер, где собрались его приятели и шла игра в кости.
Умруны неподвижно, словно каменные изваяния, стояли шагах в пяти от ставки главнокомандующего, держа оружие перед собой обеими руками, как игроки в городки — биты, и смотрели куда–то в себя.
Пашка извернулся, ткнул тетку Марфу в пухлый бок и, когда она к нему повернулась, одними губами проговорил: «Надо подслушать».
Ведьма на мгновение сделала отрешенное лицо, но тут же пожала покатыми, затянутыми в лисий тулупчик плечами и кивнула.
Пашка ткнул себя в грудь, и Марфа снова согласилась.
Метла медленно опустилась вниз, так, что лицо Пашки оказалось рядом с острым верхом штабного шатра, а ноги — в нескольких сантиметрах от крыши, а сама ведьма могла видеть выход: прозевать мышь означало простить предателя.
Пашка нежно, как любимую кобылу, обнял рукой темно–синий шпиль чуть ниже трепещущего на ветру флага, достал из–за голенища сапога охотничий нож и осторожно, едва касаясь плотной ткани, провел острием по тихо хрустнувшим под шатт–аль–шейхской сталью вамаяссьским рубчикам.
В прорезь ударил свет. И хоть был он тусклым и едва различимым даже на куполе, стрелку он показался ослепительно–ярким, и он вздрогнул и быстро прикрыл ладонью дырку: сейчас же весь лагерь увидит этот столб света и сбежится сюда!..
Но у всего лагеря этой ночью были дела поважнее, чем разглядывать, не появилось ли на крыше царской палатки крошечное пятнышко почти незаметного света, и внеочередной сбор войска не состоялся.
Пашка перевел дыхание, ловко увеличил дырку до размеров дыры и, мгновение поколебавшись, чем же к ней прильнуть — глазом или ухом, выбрал зрение.
Сначала не было видно ничего, кроме противоположной стены.
Потом охотник выгнул шею под другим углом, и увидел ноги.
Ноги были одеты в грубые, заляпанные грязью сапоги и спокойно лежали на кушетке.
Прилег почитать донесение?..
Пашка вывернул шею так, что она едва не выскочила из анатомией ей предназначенного места, но кроме коленок углядеть так больше ничего и не смог.
Коленки были как коленки, ничего примечательного, информативного или уличающего, и поэтому Пашка рискнул и слегка наклонился над прорезью.
Есть!
Вот он!..
Теперь его видно полностью!
И толстый кожаный ремень с массивной медной бляхой, и распоротую грудь, и пульсирующее в бело–красном оскале вывороченных ребер круглое, блестящее, чуть розоватое сердце… а рядом с ним — простое… засыхающее… красное… тоже трепещущее… и…
- …ай…
И…
И…
В прорехе, откуда ни возьмись, вдруг возник низкорослый лысый человек в черном, с массивной золотой цепью на чахлой груди и с грязной бумажкой с красными следами от пальцев в руках. Неизвестно, был ли услышан Пашкин писк, но он внезапно поднял вверх злое узкое лицо, и единственный его свирепый глаз впился в Пашкино расширившееся от ужаса око, словно пожирая его.
Пашка с чистой совестью айкнул еще раз… и повалился вниз.
Шатер зашатался, прогнулся, как гамак и, не выдержав тяжести тела отправившегося в самостоятельный полет охотника, завалился на бок, накрыв собой, как скатертью, и Костея, и его очередную жертву, и таинственную летучую мышь, и заветное письмо.
Метла, лишенная хоть и незначительной, но все же части своего груза подскочила вверх, а синхронно с ней подскочил и сержант у входа в шатер.
Он выхватил меч, оглянулся и рот его открылся и позабыл захлопнуться: вместо царского шатра за спинами его беды и его собственной возвышалась и шевелилась куча вамаяссьской ткани с незапоминаемым названием и дорогущими украшениями, а поверх всего этого безобразия барахтался и пинался неизвестный, то ли сражаясь с кем–то, то ли просто агонизируя.
Второй вариант понравился бы сержанту больше, но не всегда в жизни мы получаем то, что хотим.
Мозг сержанта сработал мгновенно.
Из двух вариантов — изъятия незнакомца пешим порядком с наступанием на царя и его непостижимые простому смертному дела и вещи, и второй.
- Беда, по коврам!!! — проорал сержант, и умруны мгновенно очнулись от ступора и кинулись исполнять приказание.
Мозг Марфы тоже не тормозил.
Почувствовав скорее, чем увидев, что ее летальный аппарат лишился борт–стрелка, она в мгновение ока окинула зорким глазом обстановку, обратила внимание на внезапное исчезновение царского шатра и всё поняла.
Метла мгновенно опустила ее вертикально вниз, прямо на что–то шевелящееся и изрыгающее проклятия в дебрях сложившейся палатки, и она одним рывком подняла запутавшегося и ошалевшего подростка на ноги.
- Садись быстро!!! — проревела она прямо в ухо застывшему словно от заклинания Пашке и дернула его за руку, подчеркивая убедительность своего предложения.
Караул вокруг шатра кинулся куда–то в сторону, но у ведьмы почему–то было такое ощущение, что они скоро вернутся.
- САДИСЬ, ДУРАК!!!..
За всё время знакомства с младшим сыном матушки Дно — а длилось оно вот уже четырнадцать лет, начиная с момента рождения непоседливого охотника, Марфа никогда не видела его таким ошеломленным, ошарашенным, потрясенным… Она не решалась даже предположить, что могло вызвать в ее наперснике такие изменения, и это пугало ее больше, чем если бы она нашла в складках шатра бездыханное Пашкино тело.
Под Марфиными ногами кто–то завозился, она раздражено топнула по непоседе несколько раз, и возня испугано прекратилась.
А Пашка все стоял с выражением застывшего ужаса на лице, и надо было действовать.
Легким движением руки Марфа сгребла своего стрелка, перекинула его через метлу перед собой и взмыла в воздух.
За ней почти одновременно сорвались три ковра.
Не имея времени сманеврировать и вывернуть в направлении города, Марфа на полной скорости понеслась туда, куда было направлено метловище: вдоль лагеря и к полю.
Ковры — за ней.
Но не успела она пролететь и сотни метров, как каблуки ее царапнули об воздух.
Воздух, в нарушение всех законов алхимии, издал долгий противный металлический скрежет.
Сердце ведьмы ёкнуло, она вздыбила метлу и, теряя драгоценные секунды и метры, стала уходить вверх…
Внизу под ней раздался глухой шмяк и звуки падающих тел.
Она насторожено скосила туда глаз, ожидая от преследователей подвоха или обходного маневра, но вместо этого увидела, что два ковра и их экипажи летят кубарем в путанице рук, ног и оружия к земле, будто только что наткнулись на незримую стену.
Столкновения с которой ей секунду назад удалось чудом избежать.
Не долетев до земли метров тридцать, с десяток или более умрунов беспомощно растянулись прямо на воздухе, словно невидимая стена там переходила в невидимый потолок.
Она вспомнила и снова почти физически ощутила скрежет невидимого металла под каблуками, и мурашки высыпали на кожу, словно спасаясь в последний момент…
Но не могла же эта проклятая штуковина тянуться вверх вечно! — и Марфа плавно, каждое мгновение ожидая вновь ощутить предвещающий столкновение скрежет, выровняла свое воздушное судно, заложила поворот налево и взяла курс на Лукоморск.
Придется выслеживание шпиона отложить на потом, криво усмехнулась она.
Пашкина голова, свободно болтающаяся в данный момент где–то в районе ее подметок, тихо застонала.
«Проветрился, сердешный», — жалостливо вздохнула ведьма и решилась, наконец, оглянуться.
Как она и опасалась, преследователи не отставали.
Скорее наоборот: потеряв двоих из шести и почувствовав облегчение, ковер увеличил скорость, и расстояние между ним и метлой стало быстро сокращаться.
С Марфиной точки зрения, слишком быстро.
Она прикинула, сколько ей осталось до города, и с холодным спазмом в желудке поняла, что не успевает.
Интересно, они тоже могут видеть в темноте?
Наверное, иначе давно бы меня уже потеряли…
А если мне всё–таки не надо, чтобы они видели в темноте?
Ну, хотя бы на несколько секунд?..
На несколько секунд — это можно…
Сжав, чтоб было силы, метловище коленками, и не забывая придерживать только сейчас не спеша возвращающегося в сознание Пашку, она быстро сняла с пояса флягу со сбитнем (эх, жалость–то какая!.. на меду–то на гречишном, пользительно–то как было бы молодому организму [201]!..), выдернула зубами пробку, прошептала наскоро в горлышко несколько шершавых слов и плеснула горячей ароматной жидкостью себе за плечо.
На несколько секунд преследователям показалось, что глаза их слиплись от чего–то зловонного и липкого, но когда проморгались и протерли, было уже поздно.
Преследуемая вражеская метла исчезла без следа [202], но зато снизу, вертикально, в основание их ковра на огромной скорости врезалось нечто вроде отправившегося к звездам бревна.
Последний ковер беды обвис на торце метловища тетки Покрышкиной как крылья нераскрытого зонтика, накрыв собой и ведьму, и ее пострадавшего односельчанина, а все оставшиеся три умруна и сержант посыпались на землю, как горох.
…Неподвижное, залитое кровью тело с распоротой, оскалившейся вывороченными ребрами грудной клеткой…
…довольно мерцающее гладкое стеклянное сердце…
…засыхающее, агонизирующее живое сердце…
…мятая грязная бумажка в красных брызгах…
…страшный черный бездонный, как пропасть, глаз…
…АЙ!!!..
…попей, попей, милок, сразу получшает…
…сапоги, заляпанные грязью…
…коленки…
…ремень с тяжелой медной бляхой…
…ну, вот молодец… а теперь еще глоточек — и совсем орел будешь…
…грудь, развороченная, как медвежьей лапой…
…ну же, очнись, очнись, очнись, милок!..
…а в ней…
…не давай ему спать, тормоши, похлопай по щекам, а я заварю еще…
…белые и красные…
…проснись, проснись, Пашка!..
…и сердце…
…сейчас, сейчас, несу!..
…два сердца…
…Павел Дно, вставай!.. Ты не имеешь права тут валяться!..
…гладкое, блестящее…
…СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ОТ ТЕБЯ ЗАВИСИТ ВЕСЬ ГОРОД!..
Что?
Город?
СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ОТ МЕНЯ ЗАВИСИТ ВЕСЬ ГОРОД.
- Что это?.. Где я?.. Что слу… А–а–а–а–а!!!..
- Да чего ты, оглашенный, дергаешься! Деду, вон, все лекарство пролил!
- Это он, он, он!.. Это он там был!!!..
- Да успокойся ты, стрелок! Вопишь как баба! — терпение Марфы Покрышкиной кончилось: она поняла, что больному нужен не отвар, а шоковая терапия.
Клин клином, так сказать.
- Что?.. — Пашка окончательно пришел в себя, подскочил, дико вращая глазами, и почувствовал под тощим задом доски лазаретского лежака. — Где?..
- Всё в порядке, малыш, всё кончилось, мы дома, — ласково погладила его по горячей голове ведьма и смахнула украдкой слезинку.
- А где?.. Я видел, только что!!! Он тут!!!..
- Кто тут, кто?
- Он… человек из шатра… Костей…
- Да какой тебе тут Костей — сплюнь три раза! Ты чего! Кроме нас с дедом Зимарем да раненых тут никого нет: все целители отдыхать ушли, да и раненые спали… пока я тебя не принесла…
- А сейчас? — сконфужено, предвидя ответ, поинтересовался всё же мальчик.
- А сейчас они хорошо, если к утру заснут, — ворчливо пробормотал голос деда откуда–то справа. — Такое представление ты тут закатил, милок, что от соседних ворот из лазарета все раненые сбежали, не то, что у меня…
- Правда? — Пашка почувствовал, что щеки его заливает багровый румянец.
- Да шутю я, шутю, — усмехнулся дед. — Но от наших ворот часовые прибегали — это правда.
- Что, кричал громко? — едва слышно пробормотал охотник.
- Нет, справиться о самочувствии, — успокоил его быстро, хоть и не совсем правдиво, старый знахарь. — Ну, мы им сказали, что самочувствие пока прощупывается, они велели тебе долго не хворать, и на посты разошлись. Так что, наказ надо выполнять. Кончай бредить и докладай, чего видал, чего слыхал. Ведь не просто так же ты…
Перед мысленным взором стрелка снова вспыхнула ночная картина, увиденная им в шатре, и его стошнило.
Как ни странно, после этого Пашке полегчало, словно дурные чары вывернуло из него, и он, отхлебнув водички из кувшина, откашлялся и тихим, но твердым голосом сказал:
- Я готов.
- А вот и мы!..
Дверь распахнулась, и в лазарет вошли двое незнакомцев.
- А ты, стало быть, и есть тот знаменитый стрелок Павел Дно, которого все костеевцы боятся? — сурово сдвинув брови, полюбопытствовал тот, что постарше, вместо приветствия.
- Так уж и боятся… — польщенно–смущенно ухмыльнулся Пашка.
- А то как же, — выразительно пожал тощими плечами незнакомец. — Конечно, боятся. Они, наверное, каждую ночь, как кого в караул провожают, или на задание, вместо «Ни пуха, ни пера» говорят «Ни Дна тебе, ни Покрышкиной».
И он подмигнул заалевшей в тон Пашкиному румянцу тетке Марфе.
Охотник заулыбался, и с сердца отвалился еще один кусочек льда.
- А я про вас тоже слышал, — лукаво прищурившись, заявил гостям Пашка. — Вы — светлый князь Митрофан Гаврилыч Грановитый, а вы — его заместитель по вопросам волшебства Агафоник Великий.
- Ишь ты, какой сметливый, — наисерьезнейшим образом восхитился светлый князь. — Ну, как ты узнал — спрашивать не стану, это твой охотничий секрет, наверно?
- Ага, — солидно кивнул Пашка и еще раз обвел глазами собравшихся вокруг одра болезни. — Можно рассказывать, или его величество еще подойдут?
- Хотели оне подойти, конечно, — сосредоточено кивнул Митроха, — да только государственные дела отвлекли его маленько. К его агромаднейшему сожалению. Так что, рассказывай нам, а мы уж ему самолично из слова в слово изложим, ни буквы не переврем, будь спокоен.
- А–а… ну, ладно… — и впрямь успокоился стрелок. — А то я при царе–то батюшке говорить бы и не посмел — сам царь ведь, всё–таки… Смутительно как–то… Не каждый день приходится вот так–то по–простому с царями разговаривать…
- Ну, вот и славно, — украдкой, прикрыв лицо рукавом, ухмыльнулся Граненыч. — Давай, излагай, орел, где летал, чего видал…
После рассказа Пашки настала очередь короткой, но обеспокоившей высоких гостей и деда Зимаря истории Марфы.
- Это у него машина осадная новая, к гадалке не ходи, — нахмурился дед и ударил кулаком об ладонь. — Вот соберет ее, попрет она на стены наши песочные, и пойдут от них клочки по заулочкам, да кусочки по лесочкам… Железная ведь, говоришь, милая? — повернулся он к ведьме.
Та кивнула.
- Вот видишь… и не подожжешь ее, и топором не разделаешь…
Агафон и Митроха удрученно переглянулись.
Единственное, чего им не хватало в конце третьего дня осады для полного счастья — невидимой громадной железной боевой машины, готовой незаметно подойти и развалить то, что на четырех очень хорошо известных как им, так и Костею участках проходило под издевательским названием «стена».
Проклятый Букаха…
Вот и доверяй после этого предателям…
- Ну, ладно, спасибо вам за ценные сведения, — поднялся с соседнего с Пашкиным лежака Граненыч и поклонился Марфе.
Стрелку он пожал руку.
Специалист по волшебным наукам рассеянно проделал то же самое, только наоборот, и они уже собрались уходить, как дед Зимарь снова ударил кулаком в ладошку, крякнул, словно решился на что–то, и преградил им путь.
- А послушайте–ка вы меня, старика, ребята… Все говорят, что я на этого Костея похож как кот на кошку. Так?
Агафон нервно покосился на старого друга в новом, безволосом образе, и молча кивнул.
- Похожи, дедушка, страсть как похожи! — пылко поддержал и деда и мага Пашка. — Я вас как увидел, как очнулся–то, так чуть ума не решился — думал, это он!.. За мной пришел, думал…И глаз у него страшный… и пальцы были в крови… и… и…
- Не отдадим мы тебя ему, голубь, даже и не надейся, — похлопала его по плечу и приобняла Марфа, и мальчик расслабился.
- А я и не боюсь ничего, — выпятил нижнюю губу и снисходительно хмыкнул он, но вывернуться из объятий толстушки попытки не сделал.
- Ну, так вот, — заговорщицки прищурился старик в неярком свете коптилки и обвел умным взглядом командующего обороной Лукоморска и его зама. — Мне тут одна мысль в голову пришла, как свечка вспыхнула, как нам на этом нашем сходстве сыграть, и машине новой до нас добраться не дать.
- И как?..
- А вот садитесь–ка рядком, да послушайте ладком…
- Ну, ладно, — потрепала по вихрам Пашку Марфа и встала. — Вы тут заговоры стройте, да разговоры разговаривайте, а мне работать пора.
- Вы куда?.. — встрепенулся и подскочил стрелок.
- На дежурство, конечно, — повела мощным покатым плечом ведьма. — Ночь–то еще не кончилась.
- И я с вами!.. — его словно пружиной подбросило с лежака. — И я!.. Где мой лук?
- Тебе нельзя, ты болеешь!.. — протестующее вскинула пухлые ладони Марфа, но такой преградой воинственного вольного стрелка было в лазарете не удержать.
- Нет! Я уже всё! Я передумал! — протестующее мотнул он головой и перекинул ремень колчана через плечо. — Мне нельзя болеть!
- Это еще почему? — возмутилась ведьма. — Всем можно, а тебе нельзя?
- Да, мне — нельзя, — хитро глянул он на слегка опешившую от такого напора тетку Марфу. — Полковник Гвоздев сказал, и ты подтвердила, что сегодня ночью от меня зависит весь город!
- Ну, а знахарское искусство что по этому поводу скажет? — полностью разоруженная, она призвала на помощь подкрепление в виде деда Зимаря, надеясь, что тот запретит пережившему потрясение маленькому охотнику лететь сегодня с ней.
Но — клин клином вышибают.
- Знахарское искусство пожелает не попадать ко мне в руки как можно дольше, — смешливо собрал морщинки в углах глаз дед. — Но если что — помогу, чем могу и не могу.
- Вот видишь!.. — расплылся в торжествующей улыбке Пашка и решительно зашагал к двери. — Ну, пошли быстрей, тетка Марфа! Ночь–то еще не кончилась!..
* * *
Вечером пятого дня, когда по–осеннему рано стемнело, и дорогу среди деревьев было не разглядеть уже на расстоянии вытянутой руки, похитители яйца спешились на окраине леса под высоким холмом, на котором, словно громадное вычурное надгробие всем надеждам [203], зловещим черным силуэтом на черном фоне ночного неба, испещренного иголочными уколами звезд, возвышался замок Костея.
Они взобрались на холм почти ползком по шершавой шуршащей траве и прижались к холодной, словно отполированной черной стене.
- Находка? — вопросительно прошептала Серафима, оглядываясь по сторонам в поисках октябришны.
- Д–да… — еле слышным дрожащим шепотом отозвалась та откуда–то слева.
Было похоже, что, в отличие от царевны, возвращение к замку далось ей не так легко и безболезненно, и если бы не ее клятва защищать свою благодетельницу и не роль, отведенная ей в плане, она бы набралась смелости и попросила подождать на расстоянии.
Желательно километров в сто.
- Ну, не дрожи так, Находочка, — Серафима бережно сжала холодную руку октябришны в своей — сухой и горячей. — Всё пройдет хорошо. У меня такое предчувствие, правда. Как ученица убыр, ты веришь в предчувствия?
- Д–да… Н–нет… Н–не з–знаю…
- Не веришь — проверишь, — сжала несопротивляющуюся ладонь Серафима. — Вот увидишь — прорвемся. И ты нам поможешь. Получится?
Находка перестала дрожать, сделала несколько неровных вдохов–выдохов, потом затаила дыхание и на выдохе кивнула, уже спокойнее:
- Да. Сейчас. Погодите.
Она отошла в сторону, повернулась к черной стене, сложила ладошки лодочкой и торопливо что–то в них зашептала.
Иванушка с интересом выгнул шею, выглядывая из–за плеча своей супруги, умруны обернулись, Серафима сжала кулаки, и тут же радостно перевела дыхание: между ладонями Находки возник и ожил бледный, пугливо вздрагивающий желтоватый огонек. Продолжая шептать, ученица убыр медленно обошла всех присутствующих, останавливаясь напротив каждого на несколько секунд, потом резко схлопнула ладони и тут же снова развела их. Огонек продолжал светиться, но теперь ровным голубоватым светом, заливающим все вокруг в радиусе трех метров.
- Всё, — несколько успокоившись, прошептала она. — Теперь, кроме нас, его никто не увидит. Можно начинать.
- Ну, что? — едва слышным шепотом дохнула в ухо Иванушки Серафима. — Готов?
- Готов, — так же беззвучно кивнул в ответ тот и приступил к делу.
Для начала ему предстояло найти участок стены, свободный от прижавшихся к нему умрунов, Находки и Серафимы.
Ему это удалось с третьей попытки, и он застыл перед открывшимся перед ним монолитом, размышляя, как бы сподручнее приняться за работу. Раньше стены резать ему не приходилось, но в его представлении это было делом хоть и трудоемким, но выполнимым, и вот теперь ему предстояло доказать это на практике.
Ощупав еще раз — на всякий случай — обреченный участок стены перед собой, он мягко и осторожно воткнул клинок по самую рукоятку в гладкий камень и повел его вниз, потом влево, затем вверх и вправо, пока проем будущего хода не был полностью очерчен, и тут же проворно отскочил в сторону, приземлившись на чьи–то ноги, чтобы избежать личного участия в следующем этапе, предусмотренном его планом: падения вырезанного фрагмента стены.
Владелец ног терпеливо промолчал, и лишь постарался как можно более тактично извлечь свои отдавленные конечности из–под каблуков царевича.
Тот шепотом ойкнул, извинился и отступил еще на шаг, перейдя на следующий комплект ног.
Потом повторил маневр.
И только тогда его внимание привлек более важный факт: стена оставалась на предписанном ей архитектором месте, и падать, по–видимому, не собиралась.
Может, ее надо подтолкнуть?..
Подковырнуть?..
Постучать?..
Произведя все три действия поочередно и вместе, Иван понял, что самое интересное только начинается.
- Ты ее по кусочкам отрезай, — посоветовала сдавленным шепотом супруга сразу, как только ей стал ясен смысл производимых царевичем манипуляций. — Ты же ее, наверняка, не насквозь прорезал.
Иванушка согласно кивнул и стал отрезать стену по кускам.
Делом это оказалось нелегким и еще более неблагодарным, чем он ожидал.
Через час стена была искромсана как жертва маньяка, Серафима и Находка замерзли, ему самому пот заливал глаза, а проход шириной в метр и высотой в рост Ивана углубился едва ли на полметра.
- Какой толщины эта стена, кто–нибудь знает? — тяжело дыша, он привалился спиной к неровной, ощетинившейся острыми ребрами и корявыми ямами иссеченной, расковырянной поверхности и стер рукавом с лица пот и мелкие осколки изувеченного камня.
- Сержант Щур как–то упоминал, что на этой стене могут свободно разъехаться две колесницы, — с готовностью сообщил Терентий.
- Две?.. А вы ничего не путаете? Сколько это в метрах? — предчувствуя недоброе, нервно поинтересовалась Серафима. — Со второй линии обороны, из моей башни, она не казалась настолько толстой…
- Метров пять–шесть, — предположил голос слева.
- Не меньше, — согласился с ним голос сзади.
Царевна задумалась.
- Иван, как ты считаешь, ты сможешь прорубить проход… пролаз… или хоть что–нибудь, через что мы могли бы пробраться внутрь, сквозь такую толщу?
- В принципе, уже положен неплохой задел, и, по моему мнению, нет ничего невозможного… — сам не веря в то, что произносят его губы, заговорил он, и с каждым словом — бодрым, вселяющим уверенность в успехе их предприятия — он всё больше понимал, что за ночь прорубить такую дыру не в состоянии даже его безотказный меч.
Вот если бы к волшебному мечу еще бы и волшебное кайло, или волшебную совковую лопату…
- …и это не может не подтверждать, что теоретически препятствий для выполнения нашей задачи не существует… — закончил он тоном, который чаще используется для произнесения заупокойных молитв и оглашения некрологов.
- То есть, ты не сможешь ее прорубить? — сделала правильный вывод из речи мужа царевна.
- Нет, смогу, — сердито тряхнул головой, он, отгоняя мрачные мысли, стиснул зубы и снова, с удвоенной яростью набросился на многострадальную стену.
Богатырский натиск продолжался в течение получаса, пока, наконец, похрустывая наваленным на землю фаршем из черного гранита, из провала не показался сам богатырь с убитым видом и не прошептал растеряно:
- Кажется, я уперся…
- Во что? — кинулись к нему все, и он развел руками:
- Мой проход стал получаться каким–то… сужающимся… иначе камень невозможно было вырубать… меч должен входить под углом… И вот как–то незаметно получилось… я оказался в клиновидном тупике…
- И что теперь делать? — плохо понимая объяснение, но сердцем чувствуя, что в клиновидном тупике ничего хорошего произойти не может, тревожно спросила Находка.
Иванушка понуро пожал плечами:
- Конечно, можно начать расширять этот проем, но, чтобы пробиться через стену в пять метров толщиной, нужно провести вычисления, составить пропорцию, вывести закономерность…
- На сколько? — не очень вежливо оборвала ученые рассуждения благоверного царевна, предчувствуя катастрофу их предприятия.
- Метров до пяти… — виновато отвел глаза Иван. — Потому что он всё время сужается и сужается…
- Мы чем–нибудь можем помочь, Иван? — выступил вперед Кондрат.
- Нет, спасибо… — покачал встрепанной головой тот.
- Понятно, — коротко кивнула Серафима. — Какие будут еще идеи?
- Может, сделать подкоп? — нерешительно проговорил голос справа, кажется, Наум.
- Ты хочешь сказать, «упростим задачу»? — невесело хохотнул кто–то рядом с ним.
- Или перелезть?.. — высказали мысль слева.
- Снаружи они гладкие, как стекло, — напомнил солдат справа.
- По крайней мере, выше нашей дыры, — угрюмо уточнил Иван.
- Или, может, применить… волшебство?.. — предложил кто–то хриплый слева, выговаривая последнее слово так, будто жевал бутерброд из половой тряпки с мокрицами.
Беда замолкла и выжидательно повернулась к ученице убыр.
- Я… не знаю, что с ней можно сделать… — едва слышно прошептала Находка и залилась краской стыда.
- Тогда как мы попадем внутрь?..
- Пройдем через ворота, — вдруг уверенно заявила Серафима.
- ЧТО?!.. — подскочил и чуть не нарушил всю маскировку Иван. — Но это же самоубийство!..
- Есть, конечно, еще один вариант, — невозмутимо пожала невидимыми в темноте плечами его супруга.
- Ну, вот видишь! — с облегчением перевел он дух. — Какой же?
- Развернуться и пойти, куда глаза глядят. Но не домой. Потому что если мы не перетянем Змиуланию на свою сторону, то дома у нас не будет уже очень скоро.
Иванушка возмущенно набрал полную грудь воздуха, чтобы немедленно противопоставить ее пессимизму какой–нибудь убийственный контраргумент, начал что–то говорить, запнулся, начал снова, и опять осекся, потом замычал, как от зубной боли, затряс головой и бессильно выдохнул:
- Да…
- Я так и думала, что ты меня поддержишь, — удовлетворенно кивнула она. — Теперь давайте думать, кому часовые на воротах могут открыть ночью пусть если не охраняемый объект, то хотя бы ма–аленькую калиточку в нем.
- Гонцу? — радостно предположил Иван. — Гонец может прибыть в любое время дня и…
- Сообщение между отрядами производится посредством связных на коврах, — остудил его энтузиазм один из солдат.
- М–да… — невесело вздохнула царевна и выразила всеобщую мысль: — Масдай бы нам сейчас не помешал…
Все замолчали, чувствуя, что добавить они могут немного.
- А, может, вместо стены мне лучше прорубить ворота? — через пять минут вдруг снова оживился Иван. — Наверняка ведь они ну, если не спят, то дремлют на посту, а пока сообразят, что происходит, мы уже будем с той стороны!..
- С той стороны за воротами на ночь опускается тройная железная решетка, — хмуро сообщил хриплый голос слева.
- Тройная?.. — не сразу понял Иван.
- Одна, потом, через два шага, вторая, потом, еще через три — третья, — пояснил уже другой голос.
- То есть, пока мы прорубаем все три, на ноги поднимется весь замок, — кисло подытожила Серафима.
Над помрачневшим отрядом у холодной неуступчивой стены снова повисло черное, гнетущее и непроницаемое, как беззвездная октябрьская ночь, молчание.
Которое снова прервала Серафима.
- Бойцы?.. — вопросительно оглядела она умрунов.
- Слушаем, ваше величество Елена Прекрасная Серафима, — шепотом отчеканили они.
- Кому вы подчиняетесь? — спросила она.
- Никому, ваше величество Елена Прекрасная Серафима, — самодовольно доложил Кондрат. — Вы сами несколько дней назад сказали, что мы — вольные люди и можем делать, что хотим. Поэтому мы никому не подчиняемся, только вам и Ивану.
- Это понятно, — постаралась скрыть улыбку она (что в такой непроглядной тьме оказалось не слишком сложной задачей), и поставила вопрос другим ребром: — Кому вы подчинялись, когда еще служили у Костея?
Умруны помрачнели, нахмурились, но стали вспоминать и загибать пальцы.
- Царю Костею — раз, полковникам — два, майорам гвардии — три, капитанам гвардии — четыре, лейтенантам гвардии — пять, сержантам гвардии — шесть.
- А волшебникам? И офицерам армии или стражи, не гвардейским?
Умруны, не задумываясь, дружно закачали головами:
- Нет.
- Послушай, Сеня, какая сейчас разница, кому они когда–то…
- Очень большая разница, — сделала огромные глаза царевна. — Я бы сказала, жизненно–важная.
- Но в чем…
- Погоди, сейчас всё объясню. Слушай. Костей увел свою армию на Лукоморье. Эта война слишком важна для него, чтобы оставить в каком–то замке, который никому не нужен, включая и его самого — это он так говорил, не я — большой гарнизон. Кроме того, я полагаю… надеюсь… что он забрал с собой и всю гвардию. И что охранять замок остались простые собакоголовые стражники ну и, может быть, волшебник. На всякий случай.
- Ты… предлагаешь взять замок штурмом?.. — недоверчиво нахмурился Иванушка.
- Приблизительно, только наоборот, — загадочно ухмыльнулась царевна, и шальная искорка блеснула при свете заинтересованно выглянувших на минутку далеких звезд и затаилась в хитрых очах. — Только не надо со мной спорить, ладно, Ваньша?..
Ночь в сторожевой башне над воротами проходила спокойно — как вчера, как позавчера и как две недели назад, одним словом, как все ночные караулы после ухода грозного царя в поход на непокорных его власти, то есть, на весь Белый Свет.
Карты, кости, домино, прятки — кто–то выигрывал, кто–то проигрывал. Кто–то раздавал щелбаны направо и налево, кто–то залазил под стол в караулке и шепотом — чтобы не разбудить его великолепие господина второго помощника первого советника, волшебника Сабана — кукарекал. Хотя [204], чтобы заставить этого толстого пройдоху раскрыть очи до наступления часа смены караула, когда он должен проследить, что дежурство заступающей смене передано по уставу и тихо, не натыкаясь на предметы, переползти в свою комнатушку в северном крыле досыпать, нужно было приложить немалые усилия.
Приблизительно вот как сейчас.
Бум–м… бум–м… бум–м… бум–м…
- Тихо!.. Что там?.. Что это?.. — зависли все игры разом.
- Стучится, вроде, кто–то…
- Тс–с–с!..
- Сам тс–с–с!..
- Да тихо вы!!!
- Сам тихо!
- Нет, показалось…
Бум–м… бум–м… бум–м… бум–м…
- Да говорю тебе точно, кольцами по воротам стучат!
- Кого нелегкая принесла?..
- Среди ночи–то…
- Ай, да ну их… Постучат, да перестанут.
БУМ–М… БУМ–М… БУМ–М… БУМ–М…
- Кто?.. что?.. зачем?.. Чего на… ай!!!..
ХЛОП.
Господин второй помощник первого советника Сабан свалился с кушетки, вскочил, не открывая глаз, нащупал на тумбочке очки, нацепил их на переносицу, сунул ноги в растоптанные чуни и уставился — всё еще с закрытыми глазами (а вдруг стукуны куда–нибудь подеваются магическим образом, и можно будет спокойно завалиться досы… то есть, нести караул дальше) - на стражников.
- Чтслчилось?.. — пробормотал он, покачиваясь в состоянии той странной смеси сна и бодрствования, которую достигают в определенный час все работающие в ночную смену. — Ктстучал?..
- Не можем знать, ваше великолепие, — по уставу пожали плечами стражники, и на их собачьих мордах отразилось искреннее недоумение и глубокое сожаление о нарушенном сне чародея.
Сейчас проснется и начнет нудить…
БУМ–М… БУМ–М… БУМ–М… БУМ–М…
- Ну, и чего стоим, ни мычим, не телимся? — опасения сбылись, Сабан проснулся. — Я, что ли, за вас бегать открывать–закрывать ваши дурацкие ворота должен?
- Никак нет! — с ужасом отвергли такое предположение стражники.
«Сабан» и «бегать» были двумя несовместимыми понятиями [205], и если бы его великолепию пришлось открывать ворота, то ожидающие снаружи могли бы с легким сердцем сходить в город, снять комнату на постоялом дворе, заплатить вперед за два дня и уйти кутить — раньше стальные створки ворот царского замка для них просто не распахнулись бы.
- Ну, так сходите, откройте!!!.. Лентяи! Бездельники! Лежебоки! Лодыри! Дармоеды! От скамейки лишний раз оторваться не могут, а туда же!.. За что вам только деньги платят!.. Кстати, — поток красноречия господина второго помощника первого советника наткнулся на непреодолимую преграду и закрутился на месте, накапливая силу и напор. — А кто это там в два часа ночи расстучался? Какое право имеют? Кого мне превратить в склопо… в сокло… в скопло… в сплоко… [206] в слизняка? Уже посмотрели?
- Никак нет!
- Ну, так идите!!!.. Лентяи! Бездельники! Лежебоки! Лодыри! Дармоеды! От скамейки лишний раз оторваться не могут! И за что вам только деньги платят!..
Последняя, третья решетка была, наконец, поднята со страшным скрипом и скрежетом, и беда, смертоносная и целеустремленная, как стрела арбалета, промаршировала во двор и остановилась перед едва успевшим натянуть сапоги, разгладить балахон, водрузить на макушку форменный колпак (правда, задом наперед, но это мелочи) и подхватить на ходу факел Сабаном.
Высокомерный белобрысый сержант в штатском, но с обязательным черным мечом наголо, смерил второго помощника первого советника надменным неприязненным взглядом и даже не доложил, а неохотно, словно делая одолжение, сквозь зубы процедил:
- Сержант Брысь. Я и моя беда схватили беглую царицу Елену Прекрасную и ее служанку, как приказал его величество царь Костей, и доставили их сюда для размещения в ее старых покоях до особых распоряжений.
- Схватили, значит, всё–таки… — Сабан поправил толстым пальцем на не менее толстой переносице очки в круглой позолоченной оправе и боком, словно перекормленный краб неизвестной породы [207], обошел беду, ее командира и ее пленников.
- Хм–хм–хм… Это действительно она… — негромко, будто беседуя сам с собой [208], пробормотал Сабан.
- Естественно, — ледяным тоном процедил сержант.
- …Я помню её… — тут колдун предусмотрительно, на всякий случай, пропустил напрашивающийся на язык эпитет, — …физиономию… словно мы расстались вчера… Ах, Елена, Елена, твое неразумное, легкомысленное, недальновидное величество, какую же ошибку ты совершила, решив, что сможешь провести нашего многомудрого, предусмотрительного, и просто великого во всех отношениях правителя царя Костея… Как ты об этом еще пожалеешь… Как будешь страдать и каяться…
- Кончай трепаться, — грубо, почти с ненавистью, оборвал его излияния сержант. — Дай нам пройти.
- Придержи язык, дуболом, — брезгливо поморщился Сабан, но болтать перестал. — Завтра утром я прикажу отправить гонца в расположение войск его величества с радостной вестью.
Сержант замер.
- На ковре? — настороженно оглянувшись, поинтересовался он.
- На пододеяльнике, — мстительно огрызнулся колдун и вдруг зашелся, заколыхался веселым хохотом оттого, что смог уесть противного солдафона, вообразившего о себе, как и все его собратья, впрочем, невесть что на ровном месте.
- Трепаться кончай, — раздраженно рявкнул сержант, хоть и не так злобно, как в предыдущий раз.
Скорее, рассеянно.
Но великий маг, великолепный Сабан, приписал отступление пристыженного противника исключительно своим заслугам, и снисходительно смягчился.
- Веди их, куда велено. Но караульных на двери я тебе не дам: у меня весь гарнизон–пятьдесят человек, и им не до этой дуры.
- Своих хватает, — яростно сверкнув глазами, прорычал сержант, закашлялся, а, может, прошипел «сам дурак», выхватил из несопротивляющихся рук колдуна факел и отдал приказ:
- Беда! К месту заключения ее величества шагом марш!
Ни слова не говоря, умруны сомкнули шеренги вокруг пленниц и гулкой мерной поступью двинулись к башне Царица.
Сабан заложил коротенькие пухленькие ручки за спину и довольно прищурился им вслед: завтра утром к царю вылетит гонец с сообщением о живейшем участии его, второго помощника первого советника, в долгожданной поимке сбежавшей невесты. А хам–сержант долго еще будет месить дорожную грязь, подставлять свою тупую башку под чужой меч, служить со своими громилами в каждой бочке затычкой и ждать продвижения.
Он еще покается, что посмел разговаривать таким тоном с самим вторым помощником первого советника! Что, безусловно, лишний раз доказывает, что мозгов у него не больше, чем у его умрунов.
Умрунов, умрунов, умрунов…
Хм–хм–хм…
Что–то с ними было не так, с этими умрунами…
Да нет, они были самые настоящие умруны, умрунов он, что ли, никогда не видел, но эти… Чего–то у них не хватало, что ли?..
Чего–то, что было у всех остальных, когда–либо виденных им Костеевых гвардейцев, что примелькалось настолько, что стало просто незаметным, но теперь, когда его, этого, не стало, то словно…
Сабан, которому не терпелось поскорей заняться составлением победной реляции государю, поморщился, фыркнул, сплюнул на мостовую: вот была охота загружать себя подобной ерундой!.. Этот нелепый сержант, его болваны–громилы… какое ему до них до всех дело? Ведь уже через несколько дней он будет обласкан и знаменит, и его участи позавидует черной завистью любой чародей в услужении великого царя! И, кто знает, хотя такое, конечно, никто не загадывает наперед и не думает об этом, но, повторяю, кто знает: может, когда–нибудь, в далеком или недалеком будущем, когда пост первого советника его величества освободится…
Но что же с ними всё–таки было не так?..
Выбивая подкованными подошвами сапог четкий, как ход хронометра, ритм, беда во главе с Иванушкой домаршировала до места полуторанедельного заключения Серафимы — башни Царица — и Кондратий любезно открыл перед дамами дверь, пропуская их, а потом и всех остальных внутрь.
Не произнося ни слова, отряд дошел до бывших покоев царевны и быстро втянулся вовнутрь.
- Ф–фу… — выдохнул нервно Иван и утер пот со лба. — Кажется, прорвались… За нами никто не шел?
- Никак нет, — так же шепотом доложил Никанор, заходивший последним. — Теперь, когда царя нет, кроме караула на воротах других постов нет тоже.
- А у Проклятой башни?
- В нее невозможно попасть и без охраны, — напомнил Лука.
- Поэтому переходим к следующей части нашего плана, — радостно потирая руки в предвкушении возможности насолить неудавшемуся претенденту на ее руку и сердце, напомнила Серафима. — Кузьма и Терентий?
- Готовы, — торжественно кивнули умруны, по–строевому развернулись и на цыпочках выскользнули из комнаты.
- Когда они принесут ковер гонца — кстати, нам страшно повезло, что он здесь, ведь на этом всё и держалось, — обратилась к оставшимся Серафима, — мы тоже должны быть готовы. Факел оставляем здесь. Находка, ты у нас сегодня девушка — путеводная звезда…
Октябришна непроизвольно хихикнула.
- …Поэтому — веди нас!
Ученица убыр подняла ладонь с голубым огоньком размером с апельсин и первая храбро шагнула к двери.
- Айдате, пошлите.
Иванушка в последний раз окинул ревнивым взором роскошно–безвкусную обстановку неуютных холодных покоев, в которых его дражайшая половина провела пленницей полторы недели в окружении полулюдей и просто нелюдей, непроизвольно нахмурился, стиснул зубы, чувствуя, что еще немного — и он будет способен проломить стену голыми руками, без применения холодного оружия меча, и решительно двинулся к выходу.
Отряд последовал за ним.
Давно позаброшенное северо–западное крыло, теперь еще и изуродованное ремонтом [209], соединяло башню Царица и Проклятую башню.
Вообще–то, человек, которому было больше нечем заняться, мог бы с легкостью пройти весь замок насквозь по периметру по любому из пяти этажей, попадая из башни в одно из крыльев, потом опять в очередную башню и так далее, если бы не одно, но существенное препятствие: в какую бы сторону он ни шел, путь его неизменно закончился бы, упершись в глухую зловещую [210] стену Проклятой башни. Вход (он же выход) в обитель грозного царя существовал только один: со двора, через дверь из вороненой стали, с застекленным окошечком размером с ладонь на высоте глаз, без замка, но с ручкой в форме государственно герба — оскалившегося человеческого черепа и тазовых костей.
Вместо отсутствующего замка так же или еще более эффективно неприкосновенность частной жизни Костея охраняла магия, и проникнуть в башню без приглашения хозяина не могли ни одна живая — и мертвая, если уж на то пошло — душа.
Но они собирались попытаться.
Освещая себе дорогу и прокладывая курс между расшатанными, заляпанными краской козлами, корытами с закаменевшим раствором, бочками, коробами, коробками и ящиками, с кучами строительного мусора и брошенным рабочим инструментом [211], отряд проманеврировал по второму этажу к своей цели — оштукатуренной розовой стене в конце коридора без окон и дверей.
- Пробуй, — сделала приглашающий жест рукой царевна и отступила на шаг в сторону, открывая поле боя супругу.
- И где мы окажемся? — задал он загадочный вопрос.
- Это ты у меня спра… — хотела было так же загадочно ответить Серафима, но вдруг хлопнула себя по лбу и шепотом возопила: — Склеротик!!! У меня же есть стеклышко!!!
- Что–что у тебя есть?.. — опустил уже занесенный меч Иванушка и недоумевающее воззрился на жену.
- Стеклышко! Которое я сперла у Костея! Вместе с тем кольцом–кошкой! Сейчас попробуем его в деле!..
И Серафима лихорадочно зашарила по карманам в поисках деревянной коробочки. На пол полетели несколько наконечников для стрел, моток бечевки, перочинный нож, полсухаря, огрызок карандаша, пилка для ногтей, две непарных пуговицы, оловянная пряжка, долька чеснока, толстый гвоздь, одинокая перчатка и свернутая в несколько раз и измятая и запачканная донельзя бумажка, на которой, не исключено, когда–то что–то было что–то написано.
- Что это? — заинтересовался Иванушка и поднял ее.
- Не помню, — отмахнулась царевна и продолжила прочесывать карманы.
Но недолго.
- Ага!.. Нашла. Сейчас поглядим…
Она раскрыла деревянную коробочку–шкатулку, извлекла из нее маленькое круглое стеклышко и приложила к стене.
- Сейчас–сейчас–сейчас… — рассеянно приговаривала она, перемещаясь по доступному пространству стены направо–налево–вверх–вниз вместе со стеклом. — Хм… Кажется, тут у него к стене придвинут какой–то стеллаж с кучей всего стеклянного на нем, а рядом с ним что–то вроде огромного чана… Только не понятно, пустого, или с чем–то… Темно там, ничего не видать… Но если урон…
- Кто это тебе писал? — донесся из–за спины угрюмый шепот супруга, и воздухе пахнуло вендеттой.
- Что?.. — не поняла она и оборвала речь на полуслове. — Кто что писал?
- Вот это. Кто писал.
- Да не знаю я, кто там что тебе писал!.. — раздраженно фыркнула она и оглянулась. — Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю?
- Естественно. Кто тебе это писал?
- ЧТО — ЭТО?
- Записку, — любезно пояснил царевич и тут же, не дожидаясь очередного отречения, стал гневно цитировать: — «Свет моих очей (зачеркнуто) моего ока (зачеркнуто) свет в моем окне (зачеркнуто) в моем окошке (зачеркнуто) добрый день. Извиняюсь за мое (зачеркнуто) свое (зачеркнуто) отсутствие, но сейчас дела чрезвычайной срочности (зачеркнуто) важности приковали мое внимание. Я примчусь (зачеркнуто) прилечу (зачеркнуто) приду (зачеркнуто) появлюсь у Вас сразу, как только моя занятость позволит мне позабыть о ней без ущерба для нашего совместного будущего. Но если Вам что–либо будет срочно нужно, то, не задумываясь (зачеркнуто) обращайтесь ко мне в любой момент — я всегда к вашим услугам. Если же меня не окажется в обеденном зале (зачеркнуто) в месте наших постоянных встреч (зачеркнуто) на месте, то, если Вас не затруднит, пошлите за мной, а сами подождите меня там, где Вам будет удобно». Подписи нет! — закончил он на обвиняющей ноте и горящими даже в темноте от подозрений и ревности очами возмущенно уставился на супругу в ожидании ответа.
- Это?.. — наморщила она лоб, вспоминая. — Это?.. А!.. Так это писал Костей! Удивительно, что она до сих пор сохранилась!.. А что тебя в ней так заинтересовало? И смотришь ты на меня как–то странно… К чему бы это? У тебя что — температура или косоглазие?
- Костей?.. Костей?.. Н–нет, так просто, ничего, — сконфузился, замялся Иванушка, незаметно сжал в кулаке многострадальную бумажку, сунул ее себе в карман и мысленно добавил к длиннющему списку прегрешений ненавистного царя, за которые ему придется заплатить по всей строгости, еще одно, самое главное. — Это я т–так… Всё в порядке… Просто спросил… Смотрю, бумажка какая–то… валяется… написано что–то… может, что полезное… кто ж знал… Так что там, на той стороне, ты говоришь? Ванна?
- Баня, — не веря ни единому слову благоверного, покосилась на него Серафима и подала знак отряду: — Пойдем на третий этаж, тут больно шуму будет много.
В комнате, лежащей на уровне третьего этажа, обнаружился приставленный к ближней стене стол. Остальная обстановка терялась во мраке, но она пока их и не интересовала.
- Режь, — дала отмашку сосредоточено надувшему губы Ивану супруга, и тот осторожно повел мечом по серой штукатурке.
На ней остался глубокий след.
Но не глубже слоя самой штукатурки.
Острие меча уперлось в камень под ней, раздался скрежещущий царапающий звук, и тишина.
- Что?.. — прошептала Серафима, не желая признавать поражение. — На что–то наткнулся?
- Наткнулся, — нахмурился Иванушка и опустил меч. — На стену.
- Попробуй с того боку!..
Хоть холодное чувство ужаса и поражения уже начало медленно заглатывать его, Иван всё же отошел на шаг влево и повторил попытку.
С тем же успехом.
- Может… может, это этаж такой неудачный?.. — забормотала царевна, — Давай, поднимемся на четвертый!.. Или спустимся на второй — пусть там хоть все перебьется!..
- Д–давай, — деревянно кивнул Иван и отступил. — Давай на четвертый.
Но ни на четвертом, ни на пятом, ни на втором, ни на первом ничего не изменилось. Иванушка перепробовал всё: втыкал меч перпендикулярно поверхности неуступчивой стены, под всеми возможными и невозможными углами, пробовал резать ее медленно, быстро, просто рубить сплеча, пробовал выковыривать раствор из щелей между камнями, протыкать его, вырубать… В стороны летели искры и куски штукатурки, но стена оставалась целой и невредимой, без единой, даже малейшей, царапины, словно Костей и в свое отсутствие издевался над ними.
С каждым последующим этажом боевой дух отряда падал еще на одно деление, и Серафиму начинало беспокоить лишь одна вещь, не относящаяся к их предприятию: сколько всего делений на этой шкале?
По дороге на первый этаж к ним присоединились Кузьма и Терентий с трофейным ковром, и царевна первый раз перевела дыхание с чувством, близким к облегчению: хоть что–то за эту трижды несчастную ночь прошло по плану.
- Серафима, — дернула вдруг ее за рукав Находка, когда и на первом этаже стена Проклятой башни отказалась поддаваться. — Я тут подумала…
- Что? — озабоченно поджав губы, та оглянулась на ученицу убыр.
- У нас же есть ковер. Может, крышу он не заколдовал?..
- Почему ты так думаешь? — присоединился к разговору мрачный как весь замок Костея в самую мрачную ночь, Иванушка.
- Ну… я чуяла, что на стенах лежит заклятье и что у нас ничего не получится еще до того, как ты начал… только не говорила ничего… чтобы не расстраивать…
- Спасибо, — серьезно кивнула царевна. — Благодаря твоим стараниям мы ничуть не расстроились.
- … а вот насчет крыши я… сомневаюсь… как бы… — не обнаружив двойного дна в тоне своей повелительницы, продолжила рыжеволосая девушка.
- Ну, если как бы…
Иван и Серафима переглянулись: терять им было нечего.
Осторожно, на цыпочках, они вынесли ковер во двор и дали команду на взлет.
Металлические листы наружного ската крыши поддались с первого взмаха меча, и Иван с мстительным молчаливым удовольствием грубо вскрыл ее как консервную банку.
С инфразвуковым скрежетом Макар отогнул вырезанный с трех сторон лепесток оцинкованного железа, и перед ними открылся квадратный проход, ведущий к перекрытиям потолка.
Серафима мастерски подвела тупой, но исполнительный армейский ковер к самой середине отверстия, чтобы десант не поранился об острые края, и Иванушка уже хотел было спрыгнуть в призывно чернеющий провал, но его остановил и заставил замереть тихий шепот Находки:
- Стой…
- Нет?.. — с замиранием сердца выдавил он. — Нет, этого не может быть… тебе просто кажется!
- Теперь — нет… Там тоже заклятье… такое же…
- Да нет же!.. — упрямо мотнул он головой и наперекор чужому совету и своему предчувствию высадился на чердак непокорной башни с мечом наперевес.
Через десять минут, из которых, подозревала Серафима, большая часть ушла на поиск отверстия в крыше на обратном пути, а не на бесплодные попытки прорубить потолок, Иван вернулся — пыльный и угрюмый.
Настроение отряда упало еще на несколько делений.
Ковер медленно заскользил вдоль стены проклятой во всех отношениях башни во двор.
- Нам туда никогда не попасть… — обреченно прошептала октябришна, и лицо ее вытянулось и стало детским и жалким. — И я ничего поделать не могу…
- Не ты одна, — справедливо, но чересчур мрачно заметила царевна и подперла подбородок локтем, что сделало ее вид еще более безрадостным.
- Какие будут теперь приказания? — шепотом спросил Макар.
- Не знаю, — невесело вздохнул Иванушка. — Пока никаких… Но пока время еще есть — часы недавно только двенадцать пробили… Давайте спустимся к нашим и подумаем еще.
- А чего тут думать–то? — пробурчала из–за своего локтя замогильным голосом Серафима. — Думать тут нечего. Стены прорубить мы не смогли, потолок не подался, вариантов больше нет…
- Серафима… можно, я спрошу тебя?.. слово одно?.. — нерешительно, смущаясь заново при каждом слове, прошептала ей на ушко Находка. — Можно?..
- Слово?.. — отвлеклась от нехороших мыслей та, словно вынырнула на поверхность вонючего, затянутого ряской гнилого пруда. — Спрашивай, конечно.
- А что такое… «варианты»?
- Варианты?.. — удивленно переспросила царевна. — Ну, как тебе объяснить…
Серафима украдкой покосилась на Ивана, но тот тоже был занят страданиями и сомнениями, и она поняла, что истолковывать иностранное слово робко опустившей глаза Находке и заинтересовано повернувшимся Макару и Кондрату ей придется без помощи извне.
- Ну, варианты… — неуверенно начала объяснять она, — это значит ходы…
Она хотела собраться еще с мыслями и привести для примера какую–нибудь игру вроде шахмат, но не успела.
- А почему ты тогда говоришь, что этих… вариантов… больше нет? — недоуменно прогудел ей в другое ухо Макар. — Есть ведь еще один… вариант.
- Какой? — молниеносно повернулась к нему царевна, чуть не столкнув с непривычно маленького ковра своего благоверного.
- Дверь, — пожал плечами умрун.
- И что? — тупо уставилась на него царевна. — Да ее все равно, что нет! Башня затянута в заклятье как банан в кожуру — со всех сторон! Без приглашения Костея эта дверь никогда не откроется!
- Макар, понимаешь, — очнулся от своих душевных мук и присоединился к назревшему филологическому диспуту Иванушка. — Серафима имела в виду переносное значение слова «ход». Ну, например, в шахматах, или шашках, когда игрок обдумывает…
- Без приглашения не откроется, — как бы убеждая саму себя, настойчиво повторила Серафима, ненавязчиво сбивая мужа с умной мысли.
Он покосился на нее и продолжил:
- Ну, так вот. Когда во время какой–нибудь игры вроде шахмат или шашек игрок обдумывает…
- Без ПРИГЛАШЕНИЯ не откроется, — снова проговорила царевна и начала делать в воздухе перед собой какие–то таинственные знаки, словно это не октябришна, а она отвечала у них в отряде за магию и заклинания.
- Я имею в виду, — упорно повторил Иван, стараясь не глядеть и не слушать жену, — что игрок в шахматы или шашки, или крестики–нолики…
- Это она без приглашения не откроется, — выразительно–задумчивым голосом проникновенно произнесла царевна, походя в очередной раз отправляя под откос поезд размышлений милого и подняла к звездному небу указательный палец, словно внушая небосводу важность именно этой глубокой мысли.
Лукоморец отвернулся и мужественно продолжил, хоть ковер уже и коснулся булыжников двора:
- И вот этот игрок в шашматы.. то есть, в шахки… то есть…
- ИВАН, — плоским, безэмоциональным голосом произнесла царевна прямо под ухо супругу, и тот окончательно забыл, о чем хотел рассказать. — У нас действительно есть еще один ход. То есть, вариант.
- Какой? — недоверчиво склонил голову набок и прищурился Иванушка.
Слишком много планов и чаяний за это вечер пошли уже клочками по закоулочкам. Стоит ли заводить только для того, чтобы похоронить через пять минут еще один?
- ДВЕРЬ.
- Дверь?..
- Да, дверь, — Серафима рывком поднялась на ноги и протянула руку Находке, помогая подняться: — Я тут подумала: почему бы в один день ко мне в голову не прийти двум одинаковым гениальным идеям? Так вот. Слушай. Это. Опять. Дверь.
- Думаешь, ее можно прорубить?.. — загорелся царевич.
- Нет. Я не думаю, что ее можно прорубить, — отрицательно мотнула головой Серафима и закончила: — Но через нее можно пройти. Где моя бумажка, Вань?
- Какая бумажка? Записка?
- Да. Ты ее там выбросил?
- Нет. Не совсем…
Иван быстро извлек из кармана потертый листок.
- Держи, конечно… Но какая от нее?..
- Прямая. Это — то самое приглашение от Костея, без которого невозможно попасть в эту Проклятую башню.
- Приглашение?.. — с сомнением нахмурился Иван. — Ты что, собираешься зачитать ее этой двери? Или показать в окошечко?
- И то, и другое.
Иванушка подумал, что ему лучше сделать — восхититься изобретательностью супруги или покрутить пальцем у виска, но решил, что жесты такого рода неприличны, а восхищаться заранее — верный способ сглазить успех, которого и так, мягко говоря, не густо, и поэтому просто развел руками:
- Пробуй.
Умруны окружили Серафиму плотным полукольцом, отгородив ее и вход в башню от отвлекающих факторов внешнего мира, Находка поднесла поближе свой огонек, Иван сжал кулаки на удачу, и царевна, откашлявшись, хорошо поставленным театральным шепотом начала декламацию.
- … если Вас не затруднит, пошлите за мной, а сами подождите меня там, где Вам будет удобно.» И поэтому я решила подождать его величество внутри этой башни, как он сам меня и просил, — торжественно завершила она и стала ждать.
Показалось ей, или действительно враждебная атмосфера вокруг башни неуловимо изменилась?.. Что–то сместилось… Смешалось… Что–то, что намекало теперь скорее на недоверие и растерянность, чем на неприязнь…
Она победно прижала бумажку к окошечку и уверенным шепотом сообщила двери:
- Вот, пожалуйста. Оригинал. Думаешь, я тебя обманываю? Очень надо!
Отношение башни — или заклятья на ней? — снова претерпело незаметное изменение.
Сомнение?
Недоумение?
Оторопь?
Надо поднажать.
- И, между прочим, на улице не май месяц, а мы тут стоим, мерзнем, ждем, пока ты признаешь очевидное, — недовольно надув губки [212], заявила царевна. — Недовольство Костея… в смысле, его величества царя Костея, когда узнает, не будет иметь пределов. Или ты так не думаешь?
Испуг.
Раздражение.
Отчаяние.
Нажать еще!..
- И я сообщу ему об этом прямо сейчас. Видишь, у меня стоит гонец с ковром? Я составлю такое письмо, в таких выражениях, что…
Дверь пристыжено скрипнула и приоткрылась.
- Полностью–полностью! — гневно притопнув, скомандовала Серафима. — Что я тебе, кошка, в щели пролазить?
Дверь нерешительно поскрипела, покачиваясь на петлях, словно ей поигрывала невидимая рука, и приоткрылась еще сантиметров на двадцать.
- Гонец, бумагу и перо! — капризно кинула царевна через плечо умруну с ковром, в воздухе повеяло ужасом, и упрямая дверь мгновенно распахнулась настежь, как от порыва урагана, грохнув ручкой о стену так, что искры полетели.
Умруны отшатнулись, Находка охнула, Иванушка дико завертелся, выглядывая в темных окнах тех, кого мог потревожить грохот…
Серафима окинула открывшийся проход оценивающим взглядом, посчитала его сносным для своего царского достоинства, удовлетворенно кивнула и сделала шаг вперед, приглашая широким жестом за собой всех остальных:
- Пр–раш–шу!
И, не дожидаясь реакции отряда, гордо подняла голову и уверенно ступила в недовольно, но принижено ждущую ее вторжения темноту.
Сделав несколько шагов мимо лестницы, ведущей наверх, она уперлась в окованную железом дверь, стала нащупывать ручку и вдруг пришла к выводу, что ей отчаянно не хватает света. Растеряно оглянувшись, Серафима с удивлением увидела, что хоть дверь по–прежнему и открыта, но никто, почему–то, за ней идти не торопится.
- Ну, Находка, Иван, где вы там?.. — нетерпеливо вытянула она шею, пытаясь разглядеть, что же удерживало ее друзей от вторжения на территорию противника.
В свете Находкиного огонька было хорошо видно весь отряд. Они неподвижно стояли там, где и были, не сдвинувшись с места ни на миллиметр, И лишь один Иванушки изображал пантомиму «ломление сквозь невидимую стену».
Заподозрив недоброе, Серафима встревожено метнулась назад, стрелой проскочила сквозь дверной проем и оказалась в объятиях супруга.
- Сеня, мы не можем пройти — ни я, ни Находка, ни солдаты!.. — раскрасневшийся и запыхавшийся от безуспешных попыток пробить кулаками магическую защиту Иванушка готов был кричать от бессильной ярости. — Что–то случилось!..
- И, по–моему, я даже знаю, что, — задумчиво покривила губы царевна и вздохнула, предвидя еще более бурный взрыв эмоций. — Кажется, это приглашение на одну персону.
- Что?.. — проявил чудеса сообразительности Иван.
- Я говорю, что вам придется постоять где–нибудь в сторонке, пока я сбегаю и принесу сюда сундук с яйцом, — любезно пояснила она.
- Но ты не можешь пойти туда одна!.. Там, в башне, тебя может поджидать все, что угодно!.. Или кто угодно!.. И где угодно!.. Наконец, яйцо может просто оказаться слишком тяжелым!.. Не говоря уже о сундуке!..
- Ты прав, — покорно кивнула царевна.
Лукоморец с облегчением вздохнул, не ожидая такой быстрой капитуляции от своей ненаглядной.
- Только скажи мне, что ты предлагаешь, — заботливо склонила она голову и проникновенно заглянула ему в глаза. — Я так и сделаю.
- Я… — начал было он и осекся.
Список его предложений закончился, не успев начаться.
- К–кабуча… — только и смог произнести он.
- Вот и я о том же, — мрачно кивнула Серафима и повернулась, чтобы уйти.
- Но ты должна хотя бы взять ковер и мой меч! — спохватился Иванушка. — Пусть они тебе не пригодятся, но лучше иметь и не использовать, чем наоборот!..
- И свет, ваше царственное величество, свет–то прихватите!.. — охнула и Находка, и кинулась к царевне со своим голубым огоньком. — Кто ить знает, чего у него там, окаянного, понатыкано… Может, и свет наш тоже пригодится. Правда, без меня он погаснет через час–другой, но хоть на столько хватит — и уже хорошо?..
Она умоляюще заглянула Серафиме в лицо, словно прося прощения, что не может никак пойти с ней и помогать, как обещала, и осторожно, чтобы не уронить, протянула переливающийся голубым призрачным светом холодный шар.
- Спасибо, ребята, — торопливо кивнула Серафима — мыслями уже там, в Проклятой башне — и окинула остающихся быстрым взглядом. — А вы меня ждите, без меня не уходите. Я как только — так сразу, даже на чай не останусь. А если не вернусь, считайте… считайте, что не вернулась. Ладно, побежала я. Время идет. Ни пуха, ни пера…
- И тебе удачи…
Лукоморец проводил долгим тревожным взглядом освещенную бледным нереальным светом супругу со скатанным ковром на плече и с его мечом в руке, с содроганием проследил, как плотоядно захлопнулась за ней дверь, едва она переступила порог, потянул на всякий случай за ручку — с предсказуемым результатом — и только тогда сообразил, что Серафима ушла с двумя мечами, а у него из оружия остался только праведный гнев.
Он охнул, ахнул, эхнул, стукнул кулаками по бедрам, обозвал себя разиней и растяпой, но ничего из предпринятого не помогло, и посему оставалось только надеяться, что до возвращения жены меч ему не понадобится.
Иван сокрушенно вздохнул, вспомнил еще раз любимое ругательство Агафона, и стал осматриваться по сторонам, выглядывая стратегически удобное место, где его отряд не попался бы никому случайно на дороге, и откуда было бы хорошо виден вход в Проклятую башню.
Такое место очень скоро нашлось.
…Дверь Проклятой башни захлопнулась за ней с грохотом самой угрюмой могильной плиты в самом жутком склепе [213], и Серафима сделала несколько шагов вперед, подняла над головой светящийся шар Находки и огляделась.
Она находилась в небольшом помещении с голыми каменными стенами, метра три на четыре — назвать его прихожей не поворачивался язык.
Слева, у самой стены, открывался дверной проем аркой и высокие ступени каменной лестницы, ведущей вверх.
Прямо перед царевной, зияя огромной, но незамысловатой замочной скважиной, предстала массивная дубовая дверь с грубой кованой ручкой–скобой, обитая вдоль и поперек широкими железными полосами.
Ключа, естественно, видно нигде не было.
«Спорим, что нам туда», — не колеблясь ни мгновения, определила Серафима.
Она сгрузила ковер у стены, положила на него с некоторой опаской огонек — не погаснет ли? не устроит ли пожар? (не погас и не устроил) и, взвешивая в руке Иванов меч, решительно шагнула к не подозревавшей о грядущей незавидной участи двери.
Волшебный меч гладко вошел в едва заметную щель между досками и каменным косяком. Царевна провела клинком вниз–вверх, не встретив сопротивления, удивилась, пожала плечами и потянула за ручку–скобу.
Дверь неохотно, с тяжелым скрипом–вздохом, поддалась, и из углубления в косяке выпал на пол, едва не отдавив ей ногу, отсеченный язык замка [214].
В глаза, мгновенно затмив потустороннее сияние шара Находки, ударил зловещий красно–оранжевый свет, показавшийся ей после блужданий в ночи ослепительным.
Серафима отшатнулась, прикрыла лицо рукавом и, осторожно выглядывая из–под него как из засады, быстро осмотрелась кругом. Хотя, если честно, разглядывать здесь было особенно нечего даже такой любопытной и дотошной персоне, как она.
Под ногами ее лежал карниз шириной метра в три, огороженный грубыми каменными перилами слева и по центру. Справа перила приближались к стене на полметра, уходили вниз и терялись из виду: такая же каменная лестница, какая вела на верхние этажи, здесь змеилась спиралью вниз, прижимаясь к черной стене из незнакомого блестящего камня.
Она рассеянно сняла и кинула неказистую лохматую шапку — подарок октябрьских крестьян — в дальний угол, смахнула со лба пот — кто–то услужливый явно принял во внимание, что на улице не май–месяц, и даже не сентябрь и любезно включил отопление — нетерпеливо подбежала к перилам и заглянула вниз.
Внизу, в непостижимо далекой глубине бездонного черного колодца, куда падать состаришься, беззвучно бушевало, взметаясь и опадая, вязкое, тягучее, будто живое, пламя. А над ним, едва различимый на фоне багрового огня, хоть и гораздо ближе к карнизу, прямо в воздухе висел стеклянный гроб.
Второму помощнику первого советника спалось… то есть, работалось плохо.
Чтобы не сказать, что ему вообще не спалось.
И не работалось.
И не елось.
И не пилось.
И даже не мечталось, как приблизит его царь за его настоящие и мнимые заслуги перед короной — а это уже был серьезный признак нездорового душевного состояния.
Сабан вертелся с одного толстого бока на другой, сбивая в кучу одеяло, сминая в блин и без того не слишком упитанную подушку и сдвигая во всех направлениях тощий матрац со скамьи, пока, наконец, при очередном перевороте тот не соскользнул, и маг не свалился на жесткий каменный пол вместе со всеми постельными принадлежностями и не зашиб копчик об каблук своего сапога.
Вместе с болью пришло долгожданное озарение [215], и колдун шумно удивился — на грани возмущения — собственной несообразительности.
Как это он сразу не понял, чего не хватало тем умрунам!..
Это же находилось перед его глазами столько лет подряд, куда бы он ни поглядел, что постепенно стало почти незаметным, и теперь, когда оно и в самом деле исчезло оттуда, где должно находиться, он этого по–настоящему не увидел!
Как, оказывается, все просто.
У этих умрунов не было на нагрудниках царского герба.
И номеров на рукавах, если хорошенько припомнить.
Что бы это могло значить?
Отряд для тайных операций — ведь сержант был не в мундире?
Но таких отрядов в гвардии царя не было отродясь, и с чего бы им появиться теперь?
Самозваные умруны?
Шпионы?
Но за чем тут теперь шпионить, когда здесь кроме Проклятой башни не осталось ничего стоящего риска быть схваченными, а за ней много не нашпионишь?
И, к тому же, они привели беглую царицу и ее служанку…
Служанка, конечно, тоже могла быть самозванкой, но царицу–то он раньше видел, она–то настоящая!
И умруны настоящие. Уж их–то ни с кем не перепутаешь — что он, умрунов никогда не встречал? Сам едва одним из них не стал, когда попал его величеству под горячую руку лет десять назад, но не будем о грустном…
Нет, определенно тут была какая–то загадка, что–то непонятное, что засело в его окончательно пробудившемся мозгу как заноза величиной с кованый гвоздь и не даст теперь спать не только этой ночью, но и все остальные ночи и дни, если он немедленно не пойдет туда, где стоит на часах эта подозрительная компания, и все не вызнает.
Сабан шумно вздохнул, покачал головой, сокрушаясь по поводу не к месту и, самое главное, не ко времени появившейся тайны, потер ушибленное место, натянул сапоги на успевшие замерзнуть от сидения на голом полу ноги и, прихватив с собой троих стражников для придания своей персоне важности и уверенности при переговорах с этим наглым сержантом, направился в башню Царица.
Чем ближе подходил он к месту заточения беглянки, тем тревожней и дурнее становились его предчувствия, хотя, казалось бы, под ними не было никаких оснований.
Нет света в окнах покоев пленницы?
Легла спать или плачет.
Слишком тихо?
Но кому там шуметь? Умрунам?
Настежь распахнута дверь, ведущая в башню?
Забыли закрыть.
Лестницы и коридоры погружены во тьму?
Но умруны немного могут видеть и в темноте.
Правда, не в такой непроглядной, какая царит здесь…
Ему вспомнилась коротенькая притча, прочитанная в одном из учебников еще во времена его ученичества у Костея: «Хвост с кисточкой — это не лев. Желтая шкура — это не лев. Грива — это не лев. Когтистые лапы — это не лев. Рык — это не лев. Но если хвост, шкура, грива, лапы и рык собраны в одном месте — пора уносить ноги». Или что–то вроде этого, но с похожим смыслом.
Уносить ноги?..
Хм, какая нелепая мысль.
Что ему может угрожать в самом сердце замка, со всех сторон окруженного стенами, решетками и солдатами?
Лучше, конечно бы, не выяснять…
Колдун сбился с шага, споткнулся о собственную ногу и остановился перед раскрытой нараспашку и зияющей чернотой входной дверью Царицы.
- Ты, с факелом, иди вперед, — брюзгливо махнул он одному из собакоголовых, надеясь, что в темноте они не заметят ни его с каждым шагом увеличивающегося чувства дискомфорта, ни странностей в Царице.
- Слушаюсь, — кивнул через плечо тот и деловито поспешил вперед.
Похоже, предчувствия этой ночью мучили только его, Сабана…
Ничего, сейчас все прояснится, все окажется простым до смешного, и через пять минут ему останется только поиздеваться над своими нелепыми переживаниями и подозрениями, вызванными хроническим недосыпом с тех пор, как его оставили в замке за главного. Вот сейчас отдышимся, доберемся до ее этажа, и…
Закончить сеанс самовнушения колдун не успел: они поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, воскрешающей, кроме тех самых нелепых переживаний и подозрений, еще и чувство дежа–вю: неосвещенный прямоугольник распахнутой настежь двери, и тишина.
- Эй, ты, посвети–ка, — мотнул головой факелоносцу Сабан и принял, на всякий пожарный случай, стойку волшебника номер один [216].
Стражник заколебался, почувствовав скрытый испуг начальника, но, перехватив его злобный взгляд, сделал маленький шажок через порог, потом еще, потом, видя, что на него никто не собирается нападать, еще, побольше…
Колдун пропустил вперед прикрывавшую до сих пор тылы парочку и настороженно двинулся за ними.
Комнаты были абсолютно пусты — как сундук бедняка, как съеденная устрица, как голова дурака, как…
Новых сравнений господин второй советник первого помощника придумать не успел, потому что увидел на стене догоревший факел.
Наверное, тот самый, который сержант отобрал у него.
Он протянул руку, осторожно пощупал обуглившийся конец палки — еще теплый.
Что это могло значить?
Что Елена Прекрасная, ее служанка и вся беда во главе с сержантом пришли в эти комнаты, оставили здесь свой единственный источник света и дружно ушли гулять по замку в полной темноте?
Они его за идиота принимают?
Изо всех сил прижимаясь спиной к стене, словно намереваясь продавить в ней новую нишу, Сабан раздраженно махнул рукой, посылая свою свиту осмотреть помещение.
Собакоголовые неохотно, но повиновались, обнажили мечи, пристроились за сослуживцем с факелом, игнорируя его безмолвный, но красноречивый протест, и стали толкать его в нужном направлении.
Через пять минут разведгруппа вернулась с докладом о том, что ни в покоях царицы, ни на этаже Змеи никого нет.
Колдун ощутил, что в эту минуту забыл дышать, и с разъяренным шипением выпустил застоявшийся в легких воздух через сжатые зубы.
На посмешище его решили выставить перед его величеством?
Ну, он им еще покажет…
Этих самодовольных мерзавцев ожидает один маленький восхитительный сюрпризик, который они не скоро забудут.
- Отходим назад, — начал он отрывисто отдавать короткие команды, отдуваясь и загибая пальцы, унизанные железными и медными кольцами. — Берест — бегом в караулку. Скажи Паняве, чтоб трубил тревогу. Сигнал — «В замке враги». Сбор здесь…
Иванушка прислушался, и не поверил своим ушам.
Отражаясь от стен и булыжника, застревая в недорытом пруду, дребезжа стеклами в окнах и сковородками на далекой кухне и пробуя на прочность барабанные перепонки, по замку разносился заполошный хриплый рев трубы.
Было ли это побудкой, приглашением к раннему завтраку или позднему ужину, сигналом тревоги или точного времени — абсолютно непонятно; более всего эти звуки напоминали страдания ишака, провалившегося в сухой колодец, наполненный молотым перцем. Но чем бы они ни призваны были служить, сердце Ивана екнуло, а в груди зародилось и стало быстро распространяться во все регионы организма глобальное похолодание.
- Что это за сигнал? — шепотом, едва слышным из–за усилий невидимого трубача, спросил он у умрунов, но те только пожали плечами.
- Похоже, что этот… музыкант… взял в руки трубу впервые в жизни, — недовольно морщась и прикрывая руками уши, сердито предположил Прохор [217].
- Как вы думаете, нас могли заметить, когда мы сюда шли? — обеспокоено оглядел притаившихся умрунов царевич.
- Мы тут уже минут сорок прячемся, — резонно заметил Кондрат. — Если бы заметили, то затрубили бы сразу.
- Серафима?!.. — подскочил от вспыхнувшей в мозгу дикой мысли Иванушка и схватился по привычке за бок, где раньше был меч.
- Да успокойтесь вы, вашвысочество, — заботливо зашептала где–то за спиной октябришна. — Мы ж напротив входа сидим, всё видим–слышим. Если б что — так мы ж первые бы всё узнали. А так там тишь да гладь пока, вы ж сами видите. Не с чего им шуметь–то, и вам не надоть, а то, неровен час…
- Да, верно, — немного успокоившись, снова опустился на корточки Иван и приник к щели, оставленной неплотно прикрытой дверью. — Тихо там… Но в чём же тогда дело?
- Может, учения? — нерешительно предположил Архип.
- Может… — согласился Иван, не веря в эту версию ни на мгновение. — Может, и учения…
Снаружи замелькали факелы, загрохотали по булыжнику кованые сапоги, зазвенело оружие — гарнизон поднялся по сигналу и бежал туда, куда призывала их окончательно осипшая и бившаяся в истерике труба.
Потом все стихло.
Ненадолго.
Минут через пять после того, как мимо их убежища промчался последний солдат, выбивая волочащейся и подпрыгивающей на мостовой алебардой искры из камней, откуда–то слева донеслась нечленораздельная команда, и гарнизон снова пришел в движение.
Мерным шагом, останавливаясь через каждые тридцать метров, они двинулись под самыми окнами замка в противоположную сторону от места их укрытия.
Пронесло?
С замирающим сердцем Иванушка прислушивался к перемещениям отряда — как слабел и становился все более глухим звук шагов и звон оружия, как исчез совсем, когда стражники оказались у них за спинами, как начал снова нарастать и крепнуть, когда самая удаленная точка была пройдена… И вот, наконец, ощетинившийся железом гарнизон показался в крохотной щели приоткрытой двери их наблюдательного пункта — заброшенной башни в самой середине площади.
Той самой башни Звездочетов, где когда–то сначала просто томился, а потом устроил погром Иван.
Обломки обрушившейся лестницы, ведшей еще пару недель назад на крышу башни, все еще громоздились огромной безобразной кучей посреди единственной комнаты на первом этаже, вперемежку с раздавленной мебелью и погнутыми доспехами.
Среди них теперь прятались его гвардейцы и Находка.
Постояв у Проклятой башни и едва не вызвав тем у Иванушки инфаркт, отряд собакоголовых, окруживших кого–то — по–видимому, не слишком отважного командира -
двинулся, замыкая круг, к Царице, откуда они и начали свой неспешный, то и дело останавливающийся обход около часа назад.
Что сейчас?
Если они таким странным методом патрулировали замок, то недосмотренным теперь оставался только один объект…
Та же самая мысль, казалось, одновременно пришла в голову и командиру поднятого по тревоге гарнизона, потому что замершие было зловещие звуки перемещения большого отряда возобновились.
И направлялись они на этот раз в их сторону.
Второй помощник первого советника недовольно покрутил головой, как сыч, у которого из–под носа ускользнула жирная мышь, и остановился взглядом на последнем месте, где могли скрываться так загадочно пропавшие умруны со своими пленниками и наглым сержантом.
Зачем? Почему? С какой целью?
При всем богатстве воображения, Сабан не мог себе даже представить причины, побудившие сержанта и его беду внезапно пуститься в бега по замку, прихватив царицу и прислугу, но не это сейчас было главным.
Если прячутся, если что–то идет не так, как должно, значит, виноваты; значит, злоумышленников надо сначала отловить и изолировать, а потом уже выбивать из них ответы.
Палец — самая высокая и древняя башня замка — угрюмым черным монументом утыкалась в ночное небо в самой середине замковой площади. Вход — и, соответственно, выход — у ней был только один, и это значило, что преступникам теперь было не уйти. И потому Сабан не спешил с последним ударом, со неторопливым злым удовольствием представляя, что сейчас чувствуют там сержант и похищенные им женщины [218], прислушиваясь к неотвратимому приближению своей беспощадной судьбы в лице его, мага Сабана, и его верных солдат.
Им есть чего бояться.
Может, они даже захотят оказать сопротивление.
Дверь, ведущая в единственную комнату в основании Пальца, была плотно прикрыта, но колдун и не собирался заходить вовнутрь. Он дал отмашку собакоголовым остановиться в нескольких шагах от нее, а сам сделал глубокий вдох, закрыл глаза и сосредоточил всё внимание и волю на одном из своих новых колец — медном, с железной каймой по краям и выгравированными зачерненными магическими символами между шершавыми серыми ободками.
Искать… искать… иска…
Здесь.
Они здесь.
Сколько?
Искать… искать…
Все.
Все пятнадцать умрунов как один — сидят и ждут его прихода.
Как это мило с их стороны…
Будем считать, что дождались.
Выскочка–сержант и женщины, наверняка, тоже с ними, но до них очередь дойдет чуть позднее.
Резкий выдох, еще один, еще, пока в груди не осталось ни грамма воздуха, потом снова глубокий вдох — длинный–длинный, как скучная нотация — и новый, почти осязаемый поток волшебниковой воли устремился в кольцо.
Идите сюда… идите сюда… идите сюда…
Вы — никто…
Ваша жизнь — моя жизнь…
Мне дал власть над вами ваш повелитель царь Костей…
Именем его я приказываю… нет, я ВЕЛЮ вам выйти ко мне…
Сейчас…
Немедленно…
Сию секунду…
Вы должны…
Вы обязаны…
Что?..
Что это?!..
Вы не можете сопротивляться!.. У вас нет своей воли… нет своего разума… нет НИЧЕГО!!!..
Вы — тупое орудие, созданное хозяином только для убийства!
Вы — вещь!
Вы — грязь!!
Вы — ничтожество!!!
ВСЕ СЮДА!!!..
Сабан с ужасом вдруг почувствовал, что его мозги сейчас, немедленно, сию секунду если не закипят, то вывалятся из ушей, потому что во всем его неглубоком существе уже почти не оставалось ни капли воли и воздуха.
Что–то было не так…
Если верить царю Костею, таким усилием воли он мог бы управлять АРМИЯМИ умрунов!.. Да что там управлять — он мог бы их уже обучить самому сложному бальному танцу мира, если бы сам знал хоть один!!!..
«ВЫХОДИТЕ, ВЫХОДИТЕ, ВЫХОДИТЕ!!!..» — уже не кричало — вопило, корчась и извиваясь в смертных муках всё его существо, но тщетно.
Сомнение — страшное, холодное, коварное — зашевелилось в самом дальнем уголке его мозга, и он, задохнувшись, едва не дрогнул и не разорвал связь с кольцом.
А что, если и вправду что–то с ними было не…
Нет!
Не думать об этом!!!
Вы — пыль!..
Вы — тлен!!..
Вы — мусор под моими ногами!!!..
СЮДА–А–А–А!!!!!..
Дверь вдруг протяжно заскрипела, медленно отворилась, и в проеме при свете дрогнувших в руках стражников факелов показался умрун. За ним другой, третий…
Через минуту перед Сабаном в моментально замкнувшемся кольце ощетинившихся алебардами солдат стояло по стойке «смирно» пятнадцать умрунов с неподвижными, словно окаменевшими лицами и стеклянными глазами, устремленными в бесконечность.
Колдун пошатнулся, но был пойман услужливым адъютантом и оперся на его одетое в броню плечо.
Тяжело и порывисто отдуваясь, словно только что без единой остановки и привала пробежал расстояние от северного крыла замка до южного, маг провел руками по глазам, утирая холодный пот.
Получилось.
Смог.
Что бы это ни было, что бы это внезапное сопротивление ни означало, он победил.
Он их сломал.
И теперь они в полной его власти.
Дискуссия окончена.
- Равняйсь! Смирно! — неожиданно тонким и сиплым от напряжения и нервов голоском пискнул он, но умруны немедленно повиновались.
- Ты! — ткнул он дрожащим от недавнего усилия пальцем в сторону одного из царских гвардейцев. — Как тебя зовут?
- Первый, — глухим безэмоциональным голосом, секунду поколебавшись, отозвался умрун.
- По чьему приказу вы там прятались? — грозно просипел колдун.
По непроницаемому лицу умруна пробежала тень, он сузил ожившие на мгновение глаза, словно всматриваясь во что–то очень далекое, почти неразличимое, разочарованно нахмурился, словно так и не разглядел, и беззвучно пошевелил сухими губами.
- Громче!.. — в этот раз голос колдуна сорвался на визг и напугал самого обладателя.
Губы умруна снова дрогнули, но тут же безмолвно сжались в линию.
Связь с кольцом — стиснутые зубы — усилие воли — удар, тычок, пощечина…
Умрун пошатнулся и устремил непонимающий взгляд на колдуна.
- Кто приказал вам там прятаться? — свирепо рявкнул Сабан, недовольный непредвиденной тупость умруна, но опять получилось жалко и визгливо, и колдун, скрипнув зубами от злости, снова стал натужно прокашливаться.
- Нам… сказал там прятаться… Иван… — словно очнувшись от наваждения, удивленно сдвинул брови и произнес тот.
- Кхм… кхм… Кто такой Иван? — предварительно откашлявшись и убедившись, что его голосовые связки в очередной раз не выставят его на посмешище, четко выговаривая все звуки, произнес Сабан, не разрывая, на всякий случай, связь с кольцом.
- Иван — сын лукоморского царя, — тихо, запинаясь, будто не веря самому себе, выговорил умрун и моргнул.
- Ага!.. — позабыв про достоинство и солидность, приличествующие второму помощнику первого советника, колдун возбужденно всплеснул короткими толстыми ручками и, выпустив из памяти кольцо, едва не запрыгал на месте. — Ага!!! Измена!!!.. Заговор!!!.. Коварство!!!.. Где он?
Умрун рассеянно молчал.
- ГДЕ ОН, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, СКОТИНА?! — взревел маг и подскочил к потерявшему дар речи гвардейцу. — ОТВЕЧАЙ!!!
Снова мгновенная связь с кольцом, усилие воли, толчок, напор…
- Он. Находится. В башне, — плоским безжизненным голосом проговорил умрун и замер, словно механическая игрушка, у которой кончился завод.
- Ага!.. В башне!.. — помимо воли Сабан расплылся в довольной улыбке, приподнялся на цыпочки и покровительственно потрепал гвардейца по щеке. — В башне… Так приведите его сюда!
С десяток собакоголовых бросились было выполнять приказание коменданта замка, но тот нетерпеливо махнул рукой, и они недоуменно остановились и опустили оружие.
- Я не вам, я ИМ говорю, — самодовольно ухмыльнулся Сабан и кивнул в сторону закаменевших по стойке «смирно» умрунов.
Колдун не спеша обвел взглядом неподвижную беду и с новой энергией устремил поток своей воли в кольцо.
- Я приказываю вам. Идите. Схватите. И приведите. Этого Ивана. Ко мне. Быстро. ПОШЛИ!!!
Гвардейцы дернулись, будто марионетки в неопытных руках, застыли, не закончив движения, снова дернулись, рывками развернулись и, нелепо переставляя ноги подобно плохо смазанным механическим солдатикам, медленно двинулись обратно к двери башни, откуда они только что вышли, так и норовя остановиться на полпути.
Маг снова покачнулся, навалился всем корпусом на адъютанта и судорожно втянул холодный ночной воздух сквозь стиснутые до ломоты зубы.
На горячем лбу снова выступили крупные капли пота, тут же энергично начавшие формироваться в ручейки и устремившиеся в ближайшие доступные впадины — глаза.
Давить, давить, давить, давить…
У них нет, и не может быть воли…
Воля здесь есть у одного человека — у меня…
И я заставлю их слушаться, чего бы мне это ни стоило.
ВЫПОЛНЯТЬ!
Я ПРИКАЗЫВАЮ!
ВЫПОЛНЯТЬ!..
Перед глазами Сабана поплыли, то сливаясь, то бестолково мельтеша, то выделывая фигуры высшего пилотажа, разноцветные круги.
Голова…
Ох, моя голова…
Еще чуть–чуть, и моя бедная голова треснет, как арбуз под прессом…
И всё из–за этих тупых мерзавцев!
Проще было бы управлять пятнадцатью скамейками, или бочками, или ослами, чем ими!..
Но нельзя раскисать, я здесь хозяин, надо давить на них, давить, давить, давить…
Я для них царь и бог, мое желание — закон, они не могут мне противиться!..
ПРИВЕДИТЕ ЕГО!
Я ТАК ХОЧУ!!!..
Темнота в дверном проеме снова зашевелилась, и в освещенный факелами стражников круг безмолвно выступили умруны, волоча за собой с заломленными за спину руками старого знакомца — давешнего напыщенного сержанта, у которого спеси сейчас явно поубавилось.
Сабан, не расслабляясь, слегка успокоил рваное свистящее дыхание — никогда не ожидал, что контролировать каких–то недорезанных деревенщин будет так сложно, на грани невозможного! — и, натужно усмехаясь, сделал несколько шагов вперед, к плененному лукоморцу, извивающемуся в стальных руках умрунов и прожигающему его полным ярости и бессильного отчаяния взглядом.
Они снова сделали то, что хотел он.
Он справился с ними и на этот раз.
Значит, грань невозможного отодвинулась еще немного, и он снова оказался на коне, и противиться ему из этого сброда теперь не сможет никто.
А раз так, то можно слегка и поиграть.
- Не знаю, применимо ли такое понятие к этим… тварям… — задумчиво, с видом любопытного исследователя в собственной лаборатории на пороге гениального открытия, которое спасет весь Белый Свет, заговорил колдун, прохаживаясь с заложенными за спину руками мимо застывшей в страдальческом немом изумлении шеренги гвардейцев, — но, возможно, им будет приятно немного помучить шпиона, который черным колдовством и обманом заставил их нарушить верность нашему повелителю и повиноваться своим гнусным планам. Но они своей покорностью этот подарок, безусловно, заслужили.
Он отступил на шаг, склонил голову на бок, словно любуясь произведением искусства, и вдруг, как бы вспомнив что–то невзначай, кивнул умрунам, стоявшим ближе всех к захваченному:
- Бейте его.
Те не пошевелились.
- Бейте его, ну же!..
Умруны стояли и равнодушно молчали, словно в один миг и навсегда потеряли возможность слышать, говорить и двигаться.
- БЕЙТЕ ЕГО! — взревел Сабан и, не заботясь более о своей бедной разламывающейся головушке, изо всех сил ударил энергией кольца в сторону мятежных царских гвардейцев.
Иван вскрикнул, попытался схватиться за голову не принадлежащими ему более руками, и упал на колени.
Даже собакоголовые ощутили этот удар и шарахнулись от взъярившегося мага, враз ставшего похожим на взбесившегося колобка, роняя алебарды и закрывая уши ладонями от беззвучного рева.
Умруны тоже вздрогнули, покачнулись от обрушившейся на них мощи, но не шевельнули и пальцем, чтобы выполнить приказ.
- Я ВАМ ПРИКАЗЫВАЮ!.. Я!.. СЛУГА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА!.. ЦАРЯ КОСТЕЯ!.. ВЫ ДОЛЖНЫ ПОДОЙТИ И ИЗБИТЬ ЭТОГО НЕГОДЯЯ! НЕМЕДЛЕННО! НУ ЖЕ!!!..
Удар из кольца, последовавший за этим, был такой страшной силы, что теперь уже сам Сабан взвыл от боли, обхватил вспыхнувшую незримым огнем голову и осел кулем на булыжник, не переставая, стиснув зубы и кулаки, бить, жечь, рубить силой магии проклятых бунтовщиков.
Они не имели права сопротивляться, не имели права на жизнь, на существование, права на то, чтобы перечить ему, первому помощнику второго советника… второму советнику первого помощника… второму помощника первому советника… перечить ЕМУ!!!..
Они не могли это делать, они просто не могли это делать не при каких условиях, но чем мощнее и яростнее он бил, давил их и корежил своей волей через кольцо, тем большая доля его ненависти и злости возвращалась к нему, кромсая, калеча, выворачивая на изнанку мозги, выжигая полуослепшие глаза…
Если бы было можно убить покойника, он убил бы на месте их за то, что они делали с ним.
Стражники, позабыв о страхе перед колдуном, долге, уставе и прочей абстрактной суете, бросились врассыпную, в ужасе подвывая, спотыкаясь и падая, сжимая лопающиеся от напора неведомой силы взъерошенные башки с прижатыми ушами…
Непокорную беду, царского сына и второго помощника первого советника теперь окружало только кольцо догорающих на земле факелов и брошенного в панике оружия.
- Ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. — рычал маг, раскачивая звенящей и разрывающейся от боли головой, в которой не то шла мировая война, не то гремели праздничные фейерверки по случаю ее окончания, и не замечая, как разбивает в кровь кулаки о камень мостовой. — Вы должны меня слушаться!.. Вы — ничто!.. Я вам приказываю!.. Это ты во всем виноват, лукоморский мерзавец!.. Ты!.. Это из–за тебя!.. И твоего колдовства!.. Ненавижу!..
И тут же — собакоголовым:
- Вернитесь, предатели!.. Всех уничтожу!.. Всех!.. Всех!..
Но это лишь остановило повальное бегство его воинства метрах в ста от театра военно–волшебных действий, но никоим образом не направило их стопы в противоположном направлении.
Взбешенный Сабан, тяжело кряхтя и кашляя, попытался подняться на ноги, не разрывая связи с раскалившимся до боли кольцом, но вдруг его рука наткнулась на что–то острое и холодное, что звякнуло металлом под его прикосновением. Он скосил налитые кровью отчаянно расфокусированные глаза, зажмурился, сморгнул и разглядел: это был меч дезертировавшего вместе со всеми адъютанта.
Опираясь на него как на трость, колдун с трудом встал, нашел слезящимися глазами то, что искал, и неровной подпрыгивающей походкой, что придавало ему сходство с мячиком, уносимым бурной рекой, с диким воплем побежал к лукоморцу, все еще зажатому между двумя удерживаемыми на месте властью кольца умрунами.
На звук шагов Иван с трудом поднял непослушную, пытающуюся разлететься в нескольких направлениях одновременно голову, увидел сквозь муть в глазах несущуюся на него полубезумную тушу с мечом наперевес, рванулся, попытался вывернуться или уклониться…
Но из железного захвата застывших словно каменные изваяния царских гвардейцев так просто вырваться было невозможно.
Сабан, не переставая вопить — тонко, отчаянно, на одной рвущей стекло ноте, которую возьмет не всякая Кабалье — на ходу неумело взмахнул своим оружием, и с мрачным восторгом почувствовал, как клинок нашел цель.
- Ага!.. — всхлипнул и задохнулся он от счастья, и вдруг из глаз его посыпались искры, в голове что–то взорвалось, и изумленный, ошарашенный маг пролетел несколько метров и всей своей двухсоткилограммовой массой с размаху грохнулся о брусчатку.
Раздался смачный треск, словно нетерпеливый пресс, наконец, опустился на многострадальный арбуз — это затылок кипящей от боли и безумия головы колдуна встретился с милосердной мостовой.
- Ты. Не смеешь. Трогать. Нашего. Ивана, — строго склонилась над ним массивная фигура в черных кожаных доспехах и схватила за горло. — И запомни. Меня зовут не Первый. Первый — это порядковое числительное. Мое имя — Кондратий. И я — свободный человек. И поэтому мне плевать на твое кольцо, на тебя, и на твоего жалкого царька. Понял?
Но второй помощник первого советника ничего не ответил, потому что еще за несколько секунд до приближения этого Кондратия его хватил другой Кондрат, который не произносил речей и не признавал переговоров и апелляций.
Гвардеец всмотрелся в молчаливого противника, увидел, что разговор их окончен, не начавшись, и победно оглянулся на друзей.
Но вдруг пальцы его задрожали, сами собой разжались, и он, покачнувшись, застонал и стал оседать на землю рядом с Сабаном.
Из груди Иванова защитника торчал меч.
А из раны толчками выходила кровь.
Кондратий улыбнулся и одним рывком выдернул меч из раны…
Иван почувствовал, как теплые, заботливые руки подняли его с мостовой, поставили на ноги и обхватили за плечи, чтобы он не упал.
- Колдун… — замотал он гудящей как загулявший улей головой и постарался вырваться из цепких объятий своей гвардии. — Где колдун…
- Кажись, кончился колдун, — успокаивающе проговорил ему на ухо обнимающий его человек, и по голосу он узнал Захара. — Его убил Кондрат. И сам погиб.
Царевич подумал, что чары Сабана пока не совсем рассеялись, потому что он еще слышит не то, что ему говорят, а что–то совершенно несуразное, повернулся к говорящему и, морщась, потому что даже звуки собственного голоса заставляли его буйну головушку отчаянно звенеть и кружиться, переспросил:
- Извини, я не расслышал… Кто погиб?.. Колдун?
- Колдун и Кондрат, — терпеливо повторил Захар.
- Кондрат?.. — недоуменно нашел неровным взглядом лицо Захара Иванушка. — Но вы же… он же… — он не любил слова «умрун» и старался избегать его всеми способами даже сейчас. — Как может погибнуть… гвардеец Костея?
Иван почувствовал, как со всех сторон его окружают его солдаты, как его руку жмут их руки — теплые, живые — и очнулся окончательно.
- Умрун, ты хочешь сказать?
- Мы больше не умруны, Иван…
- …И, тем более, не гвардия Костея.
- Мы — твоя гвардия.
- То есть, гвардия Лукоморья…
- И мы теперь настоящие люди.
- Как все…
- …как раньше…
- …как всегда…
- Эй, люди, — тревожно, но весело выкрикнул кто–то из задних рядов, — кто тут не бессмертный — поворачивайся живей! Стража собачья вернуться надумала!
- Пусть возвращаются, — недобро ухмыльнулся Панкрат и последовал совету товарища, на ходу отцепляя от ремня шестопер.
- Потолкуем, — сделал шаг вперед Лука, и в его правой руке в скудном свете умирающих факелов блеснул полумесяц лезвия трофейной алебарды.
Иван не тронулся с места.
- А Кондрат… — пораженный этим известием как мечом, который оборвал едва начавшуюся заново жизнь его гвардейца, он схватил Луку за плечо, пытаясь то ли остановить его, то ли удержаться на ногах, и с мучительным недоумением заглянул ему в лицо. — Этого ведь не может быть… Вы уверены, что он… точно…или…
Лука заботливо поддержал своего командира, отвел глаза и молча покачал головой.
- Они наступают!.. — выкрикнул за его спиной Захар, его крик подхватили другие, и Лука с алебардой наперевес кинулся занять свое место среди товарищей.
Иванушка схватился за левый бок, где должен был быть его собственный меч, вспомнил, махнул рукой и кинулся было подобрать что–нибудь из оброненного собакоголовыми, но вокруг него, ограждая стеной, ощетинившись алебардами, уже стояла его гвардия — Егор, Прохор, Лука, Назар, Спиридон, Наум…
- Вперед! Взять их!.. — прокричал команду злой голос из толпы перегруппировавшихся и собравшихся, наконец, с боевым духом стражников.
Правда, всё их вооружение теперь состояло из коротких мечей и засапожных ножей, и сей прискорбный факт действовал на боевой дух как булавка на воздушный шарик.
- Ага, взять!.. — жалобно отозвался другой голос, решительный настрой которого уже стал потихоньку испаряться. — Вот ты сам их и взять, чего стоишь–то!..
- Они уже нашего колдуна порешили!.. — донесся до них третий — нервный — выкрик из стана горе–вояк. — И глазом не моргнули!..
- Тем более им не будет пощады! — грозно сообщил первый голос.
- А если среди них тоже есть колдун?..
- Они ведь убили нашего–то?..
- Трус! Трусы!!! Вперед!!!..
- А если у них все–таки есть колдун?..
- Да хоть десять! Нас все равно больше!
- Но у них наши алебарды…
- Значит, надо взять их в окружение!
- В ближнем бою от алебард толку нет!
- А ведь и вправду…
- А если у них?..
- Да нет у них никакого колдуна!..
- Не стони уже, Берест!..
- Чего стоите? Вперед, я сказал!!!
И стражники не спеша, словно все еще нерешительно, рассредоточились, образовав почти полный круг с центром на четырнадцати лукоморских гвардейцах и лукоморском царевиче, и стали медленно его сужать.
- Когда дам команду — бросайтесь на них и рубите! Нас четверо на одного! — не совсем искренне, но очень громко проорал командир, и слегка воодушевленные стражники, не искушенные в хитрой науке математике, прибавили ходу.
Иван лихорадочно метнул взгляд вокруг себя в поисках хоть чего–нибудь, пригодного для отражения атаки собакоголовых, но единственным оружием в пределах его защитного окружения был меч колдуна в безжизненной руке Кондрата.
Лучшего оружия нельзя было и пожелать.
С мечом в руке и праведным гневом в груди, Иванушка раздвинул плечом своих гвардейцев и занял место среди них.
- Пусть возвращаются, — мрачно улыбнулся он.
И тут случилось невероятное.
Продвижение стражников замедлилось, а через несколько метров и вовсе остановилось.
Из рядов захлебнувшегося наступления сначала донеслись тревожные нечленораздельные выкрики, и вдруг, побросав мечи на землю, правый фланг начал бить себя руками и срывать плащи, панически вопя, а потом бросился на землю и стал по ней кататься с ревом и визгом.
Стражники с левого фланга в это же время сгрудились в одну белую и трясущуюся от неизъяснимого ужаса кучу и, позабыв про оружие, закрыли головы руками, зажмурились и, тихонько подвывая, опустились на корточки, словно околдованные.
Вокруг них стал собираться бурлящий белесый туман.
Гвардейцы непонимающе запереглядывались.
- Что это?..
- Что случилось?..
- Может, на них напали какие–нибудь насекомые?..
- Или змеи?..
- Или они сошли с ума?..
- А вдруг это заразно?..
- Или это какая–нибудь хитрость?..
Словно по наитию, Иванушка оглянулся на двери Пальца, остававшиеся у него за спиной, и невольно рассмеялся: темным силуэтом на бездонно–черном фоне дверного проема стояла Находка с горящей лучиной в одной руке и быстро–быстро перебирала над ней пальцами другой, что–то сердито бормоча при этом себе под нос.
Конечно, магия убыр!..
Стихия огня, реальность, данная в ощущении, и не зависящая от сознания, перенос перцепций с объекта на субъект, или как там выражался с ученым видом по этому поводу Агафон?..
Но, с другой стороны, это могло объяснить поведение только половины злосчастных стражников.
- Хм–м… — недоуменно перевел он взгляд с октябришны на правый фланг атакующих (вернее, атаковавших) собакоголовых, потом на левый, потом снова на нее…
Но размышлять о том, что произошло с его противниками, можно было и позже.
Например, после того, как они будут надежно засажены в какой–нибудь подвал.
Эта идея нашла горячую поддержку среди его отряда, и уже через пять минут несопротивляющиеся стражники были окончательно разоружены, загнаны в один из подвалов, наполовину заваленный старыми пыльными портретами давно позабытых правителей и царедворцев, и заперты на большой засов.
- Ты где, Наход… — обернулся с чувством выполненного долга Иванушка в поисках рыжеволосой девушки, но увидел ее прежде, чем закончил фразу.
Находка сидела на земле метрах в ста от них, почти у самого основания башни Звездочетов, словно склоняясь над чем–то низко–низко, и была бы совсем не заметна во тьме, если бы не крошечные синие искры, роем кружившие вокруг ее рук и головы.
Над ней неподвижно висел белесый туман.
- Находка?.. — тревожно окликнул ее Иван, но она как будто не слышала, и он, не теряя больше времени, кинулся к ней, и краем глаза уловил, как вслед за ним, звеня и гремя на ходу всем имеющимся в их распоряжении арсеналом, мгновенно бросилась его гвардия.
- Находка, что с то… — начал было царевич, подбегая к ней, но осекся, задохнувшись от радости и, не произнося больше ни слова, осторожно опустился на колени рядом с ней.
Октябришна сидела с закаменевшим от напряжения лицом, зажмурившись и положив руки на залитую кровью грудь Кондрата, и мечущиеся веселые синие искры пронзали их обоих, будто связывая воедино.
При приближении Иванушки веки солдата дрогнули, и он слабо, но явственно прошептал:
- Тс–с–с!..
Туман над ними заколыхался, и из него, как на фотоотпечатке в проявителе, стали выступать отдельные фигуры и лица.
- Не мешай ей, — просочившись сквозь бестелесную толпу, перед Иванушкой завис старик с длинной бородой, в мантии и остроконечном колпаке, расшитом звездами. — Еще несколько минут — и вашего солдатика можно будет перенести в более удобное для раненого место, нежели холодная и грязная мостовая.
- Так он был живой? — улыбаясь от уха до уха, все еще боясь окончательно поверить в такое счастье, спросил у привидения срывающимся шепотом царевич.
- Живой, — вынырнула из–за плеча старика и закивала толстуха в пышном платье придворной матроны. — Рано еще ему к нам.
Сквозь нее просвечивала стена Пальца и брошенные собакоголовыми факелы.
И тут до Ивана дошло, с кем он разговаривает.
Пугаться было вроде уже поздно, да и неприлично, после того, как к тебе отнеслись с таким пониманием, и царевич, на несколько секунд задумавшись над дальнейшей линией поведения, пришел к определенному выводу и вежливо продолжил беседу:
- Можно задать вам один вопрос? Вернее, пока один… — тут же честно уточнил он.
- Задавай, — милостиво махнул рукой призрачный офицер в старинных доспехах и в парадном шлеме с пучком курчавых перьев.
- Сегодня, чуть раньше… когда стража чего–то испугалась…
- Видишь ли, молодой человек… Когда умруны вытащили тебя из башни Звездочетов, наша Находка… — начал степенно свое повествование старик в колпаке со звездами, но привидения не дали ему договорить и загомонили наперебой:
- Это я первый узнал ее, я ее сразу узнал, как только у ворот увидел!..
- Нет, я!..
- Как же, ты! Когда я показал тебе ее, тогда ты и…
- А я зато первый увидел царицу Елену!..
- Которая оказалась совсем не царицей Еленой, кстати…
- …да уж сам понял…
- …но это не имеет никакого значения…
- Я все равно ее первый увидел!..
- Ну, естественно, кто же еще!..
- А я говорю…
- А Я ГОВОРЮ, — сурово обвел собратьев взглядом из–под кустистых бровей Звездочет, подождал, пока многоголосие утихнет, и продолжил рассказ: — …Находка хотела броситься тебя спасать, но мы остановили ее…
Оказалось, многоголосие утихало только за тем, чтобы собраться с мыслями и силами:
- Едва успели, кстати!..
- …и мы сказали ей, что у этой честолюбивой свиньи Сабана всё одно ничего не выйдет…
- …и что, хоть и не знаем, как…
- …но он за всё еще поплатится…
- …отольются мышке кошкины слезки!..
- …и она стала ждать…
- …а когда собакоголовые перешли в наступление одновременно по всем направлениям, что, принимая во внимание их вооружение и численный состав, было чистой воды авантюрой, им нужно было применить совершенно другое построение…
- …она испугалась за вас…
- …и сказала, что вы не сможете справиться со всеми….
- …и она одна — тоже…
- …и тогда мы с ней поделили их пополам.
- Она навела на них чары огня…
- …а мы порезвились со своими старыми знакомыми.
- Ха–ха–ха!..
- Как они были рады нас увидеть снова!..
- Ты думаешь, Сабан отчего с ними в Проходной башне ночевал всегда?
- Чтобы от нас защищать!
- Одни они даже вдесятером уже оставаться боялись!
- Ха!.. Десять на часах с Сабаном, а сорок–то — всё равно наши!..
- Ха–ха–ха!..
- Спасибо… — прижал руки к сердцу Иванушка, — огромное вам спасибо за помощь от нас от всех…
- Обращайтесь, — разрываясь от довольства, милостиво кивнул толстый солдат.
- Если надо кого–нибудь напугать…
- Ошарашить…
- Устрашить…
- Привести в ужас…
- Но я же помню — вы те самые демоны… — вклинился в хор дружелюбных привидений непонимающий голос Наума.
- Призраки, я бы внес уточнение, — вежливо поправил его Звездочет.
- Да? А говорили, что…
- Говорят, в Узамбаре кур доят!.. — расхохоталась молодуха в одежде служанки и игриво пихнула в бок долговязого пажа.
Тот в ответ попытался ее ухватить за талию, она увернулась, захихикала, бросилась от него наутек, маневрируя сквозь сонм развеселившихся привидений, и Наум, наконец, получил возможность закончить свой вопрос:
- …Я имею в виду, почему вы решили нам помочь?
- О, это длинная и страшная история, — оживился вновь Звездочет.
- И веселая, — уточнил здоровяк в поварском колпаке.
- Страшно веселая, я бы сказала, — обмахнулась прозрачным веером толстая дама.
- И страшно длинная, — сообщил призрак с пером за ухом и свитком пергамента подмышкой.
- И если ты никуда не торопишься…
- …то, пока мы ждем твою супругу…
- …я могу…
- …то есть, ты хотел сказать, мы можем…
- …вам эту историю рассказать.
Супруга.
Всю радость с Иванушки как волной смыло.
Сеня.
Пока они тут…
Она там…
Серафима снова утерла пот со лба колючим рукавом выменянного ими в октябрьской деревне полосатого долгополого армяка (неужели это было всего с неделю назад?!..), пробежала несколько ступенек, сообразила, что как раз для такой оказии Иванушкой был выдан ей трофейный ковер, и торопливо вернулась за ним в прихожую.
Прорепетировав со скрежетом зубовным над карнизом маневры типа «вверх–вниз» и «вправо–влево» и в очередной раз с печальным вздохом пожалев об отсутствии Масдая, она отдала ковру приказ «вверх на метр — вперед на пять метров и медленно–медленно вниз», легла на живот, свесила голову через край, и стала смотреть, как стеклянный гроб, играющий всеми оттенками красного, неспешно приближается, на глазах превращаясь в хрустальный сундук огромного размера.
Или, скорее, даже ларь…
Чтобы не сказать ящик…
Хотя от перемены наименования габариты его, увы, не изменялись.
«Метра три в длину — три с половиной, не меньше… Да в ширину метра два», — кисло предположила царевна, вывернула шею и еще раз окинула взглядом свое транспортное средство — метр семьдесят на метр двадцать по максимуму.
Государственный стандарт, ёшки–матрешки…
Больше пяти умрунам и сержанту и не нужно.
Сразу было видно, что при изготовлении этого ковра никто не подумал, что в один прекрасный день (или ночь, если быть пунктуальным), одинокой девице совсем не богатырского телосложения придется на него грузить и вывозить за тридевять земель Змеево яйцо.
Впрочем, может, если как–то исхитриться поставить прозрачный ящик на попа…
«Два на два», — услужливо подсказало подсознание.
«Метр семьдесят на метр двадцать…» — тут же мрачно напомнила себе Серафима и озабоченно поджала губы. — «И еще где–то там должна быть я».
Ковер продолжал плавно снижаться, и мимо царевны неторопливо проплывали вверх отполированные до зеркального блеска черные каменные блоки, из которых были сложены стены гигантского колодца. На их глянцевых боках, смазывая и размывая ее отражение, играли в свои непонятные, но зловещие игры багровые отблески пламени Сердца Земли, весьма некстати наводящие на воспоминания о всех когда–либо слышанных ей легендах народов Белого Света о подземных пенитенциарных учреждениях для мертвых, которые в свое время были не очень хорошими живыми. В довершение картины, в глубине геенны огненной что–то заворочалось, закашляло, зарокотало, и из ниоткуда возник низкий гул, от которого засвербело в ушах, зашкворчало в мозгах и стали прикипать друг к другу сведенные зубы.
Сухой жар, накатывавшийся волнами из пламенеющей и гудящей бездны, безжалостно норовил выжечь кожу, нос, горло, глаза — всё, к чему мог пробраться — и последние несколько метров перед достижением цели царевну раздирали два противоречивых желания: замотаться до макушки во все имеющиеся у нее одежки и немедленно содрать их, желательно вместе с кожей, на которой пот уже даже не успевал появляться.
Если бы сейчас ее наряд начал тлеть или даже вспыхнул алым пламенем, она бы не удивилась.
Как хорошо, оказывается, было там, на славном добром пронизывающем октябрьском ветру…
Опустившись по гигантскому колодцу метров на сорок, она, наконец, достигла долгожданной цели.
- Стоп! — прохрипела Серафима ковру скрипучим, присохшим к гортани голосом, и тот послушно завис чуть ниже крышки гроба–сундука–ящика.
Внутри которого, подсвечиваемое алым пламенем из огненной пропасти, матово белело, почти упираясь в стенки и крышку сундука, похищенное яйцо.
Она быстро прикинула размеры сундука, используя свой старый меч — удивительно теплый, почти горячий, когда только успел нагреться — в качестве мерительного инструмента: три тридцать на метр семьдесят на метр семьдесят.
Может, если действительно получится перевернуть его стоймя, и если удастся самой устроиться на нем сверху, и если при этом ковер не обрушится в горючую бездну с грузом и пассажиркой от перегрузки или отсутствия непосредственно на нем живого пилота…
«Слишком много «если», — сердито оборвала поток предположений царевна.
Для того чтобы вскоре в какой–нибудь летописи рядом с ее именем появилась после черточки вторая дата, одного «если» из приведенного списка было более чем достаточно.
Тем более что первым «если» стоило поставить «если я прямо сейчас не изжарюсь заживо и не грохнусь в обморок как кисельная барышня».
Или кисейная?..
Хотя при чем тут кисет?..
Если бы она была от слова «кисет», она была бы кисетной… нет, кассетной… или кастетной?..
Так.
Стоп.
О чем это я?
Наверное, о том, что или в моей голове без разрешения хозяйки открылась кузня, или… или…
Перед глазами вдруг всё дрогнуло и покачнулось, и она судорожно вздохнула, вдохнула полной грудью сухой кипяток, известный в этом гостеприимном месте под названием «воздух», ахнула и, кашляя и давясь, уткнулась носом в рукав.
«Спокойно…» — сказала она себе, слегка отдышавшись, и с кривой усмешкой заметила, что от невыносимого жара сиплым и обожженным стал даже ее внутренний голос.
«Сейчас я отдам приказ ковру подниматься, полежу в прохладной прихожей, приду маленько в себя, кузнецы уйдут в отпуск, и я стану в состоянии адекватно размышлять… И эквивалентно… То есть, конгруэнтно… Что бы это ни значило… Так, стоп… Зачем я всё это себе говорю?.. Ах, да… Чтобы не забыть… Человек, у которого плавятся мозги, склонен к постоянному забыванию… забытию… забвению… Нет, про забвение не надо… Что я хотела не забыть? Нет, не забыть… я хотела что–то сделать… А что я хотела сделать?.. Полежать, конечно… отдохнуть… Как вообще… может не то, что двигаться… а просто думать… человек… у которого в голове… кто–то… постоянно… колотится?.. Нет, я хотела что–то сказать… кажется… Но кому?.. Ковру?.. И что?.. «Многоуважаемый ковер…» Нет, по–другому… Сейчас вспомню… сейчас…»
- Ковер… вверх на карниз… и побыстрей… — прохрипела она, наконец, иссохшим горлом, бессильно опустилась на раскаленный, пахнущий горелой пылью ворс, прижалась к нему пылающей щекой и закрыла горячие шершавые веки.
Перед глазами, словно кольца дыма, выпускаемые вальяжным пижоном–курильщиком, плавали искрящиеся радужные круги. А голова, казалось, была забита одной, но очень большой мыслью, чрезвычайно важной и нужной, но настолько объемной, что, чтобы поместиться в одной простой голове стандартного размера ей пришлось ужаться до предела, и теперь никто, в том числе она сама, не мог понять, про что была эта мысль изначально, и была ли вообще.
Так жарко, так удушающее душно, так обжигающе горячо не было даже в самом сердце Шатт–аль–Шейхской пустыни в самый лютый полдень.
Интересно, можно ли превратиться в мумию при жизни?..
Едва ковер коснулся теплого камня карниза, Серафима кинулась в прохладное прибежище прихожей [219], блаженно прижалась к холодной внешней стене грудью, потом спиной, и сползла по корявому камню на пол, судорожно глотая иссохшим, словно выложенным картоном ртом почти ледяной воздух ночи.
Если бы при ее прикосновении камень зашипел и начал плавиться, она бы ничуть не удивилась.
Ей потребовалось минут пятнадцать, чтобы прийти в себя.
Когда мир вокруг одумался и неохотно, мелкими шажками, но вернулся в твердое состояние из жидко–газообразного, когда перед глазами и под ногами перестало все течь, кружиться и клубиться, когда рьяные кузнецы, наконец, успокоились и стали стучать так, словно оплата им шла почасовая, а не сдельная, она глубоко вдохнула–выдохнула еще раз, и снова заставила себя думать о сундуке и ковре, а не о зимних заснеженных просторах родного Лесогорья и самых полноводных, полных блаженной прохладой реках Белого Света.
«Яйцо… Сколько оно может весить?
Надо размышлять логически. Предположим, простое яйцо длиной в семь сантиметров весит… сколько? Грамм сто? Меньше? Семьдесят? Восемьдесят? Пусть семьдесят, считать легче… Значит, методом экспатриации… экспроприации… экстраполяции… короче, этим самым методом приходим к выводу, что яйцо размером три тридцать будет весить… весить будет… триста тридцать килограммов. И плюс сундук. Сколько может весить это стеклопосудное изделие? Наверное, много… Ладно, ёж с ним, с сундуком… Теперь надо определить грузоподъемность ковра. Он рассчитан на пять человек. Плюс сержант. Один весит, ну, пусть, килограмм восемьдесят. Значит, шесть… четыреста восемьсот. Уже лучше. Я вешу… ну, не больше семидесяти. Опять же, чтоб считать было легче. С яйцом вместе — четыреста. Значит, на сундук остается килограммов восемьдесят. По–моему, укладываемся. Первая хорошая новость за весь вечер…
Дальше.
Если я буду стоять на самом краешке ковра, на том, который метр двадцать, то другой такой краешек, то есть, почти целый ковер — кусок в метр тридцать минимум — можно будет завести под сундук посерединке поперек его широкой части, и таким макаром поднять его сюда.
При этом нам будет мешать парапет вокруг карниза — точнее, его участок в три метра тридцать сантиметров. Потом дверной проем будет маловат… Но это уже их проблемы. А потом… потом… Стоп. Потом будет потом.»
И Серафима решительно, хоть и не слишком уверенно поднялась на ноги, сжала в руке покрепче Иванов меч и принялась кромсать и рубить предполагаемые препятствия на пути побега сундука с таким рвением, словно они были ее личными врагами.
Чего ведь не сделаешь, чтобы не додумывать такую жутко–неприятную и неприятно–жуткую мысль до конца…
А конец у этой мысли был таков: «…а потом, когда сундук окажется в прихожей, его надо будет протащить сквозь еще один дверной проем метр семьдесят на метр, который увеличить никакими мечами не представляется возможным.»
Когда каменная пыль осела, царевна придирчиво оценила масштабы разрушений, померила габариты проломов старым офицерским мечом, удовлетворенно кивнула и стала руками растаскивать обломки стены и перилл по углам, чтобы, не приведи Господь, ни один не попал в недобрый час под хрупкое дно хрустального ларя и не привел к катастрофическим последствиям для всего Белого Света.
Закончив работу и оглядев в слабом свете угасающего шара плоды своих усилий, направленных в такое нехарактерное для нее русло, как наведение порядка в помещении, Серафима провела рукой по лицу, перемешивая и размазывая пыль и пот, и удовлетворенно кивнула:
- Гут.
И упрямо добавила, отмахиваясь от назойливого призрака непрорубаемой внешней двери, не перестававшего злорадно маячить в самом укромном и темном уголке ее сознания всё это время, процитировав Гарри–минисингера:
- Будем разбираться с неприятностями по мере их поступления.
Легче на душе не стало, но она на это и не рассчитывала.
Теперь, когда посадочная площадка была готова, оставалось самое легкое: подцепить сундук и вознести его на подготовленные позиции.
Вспомнив о сундуке, Серафима тут же ощутила словно наяву пышущий огненным жаром колодец, вздрогнула, поморщилась, жадно втянула несколько раз в едва остывшие легкие приятный воздух октябрьской ночи, словно можно было пропитать себя этой изумительной прохладой на ближайшие пять–десять–пятнадцать минут вперед, и решительно ступила на ковер.
- Вниз и до сундука, — строго и непреклонно отдала она приказ — больше себе, чем ковру — и пыльный конфискат из кладовки царских гонцов послушно поднялся, завис на мгновение над багровой бездной и стал спускаться, безмолвным призраком отражаясь в черных с алыми потеками бликов равнодушных стенах.
Мохнатая шапка из пегой октябрьской зверюшки неизвестной породы в этот раз прочно заняла свое место на голове царевны, окутывая уши и защищая лоб.
Хоть Серафима и была морально готова в этот раз к тепловому удару [220], но пока спускалась до меланхолично висевшего в пустоте прозрачного ящика, успела дать себе зарок, что если выберется из этой топки не слишком пережаренной, то с первого до последнего дня даже их скупого лесогорско–лукоморского лета еще долго будет уезжать на самый крайний Север, какой только удастся отыскать на карте Белого Света.
Через минуту послушный ковер завис чуть ниже дна сундука, и царевна, недолго задумавшись над формулировкой и в очередной раз с тоской и добрым словом вспомянув Масдая, отдала распоряжение:
- Теперь медленно–медленно–медленно вперед, пока я не скажу «стоп».
Конечно, что и говорить, ей сейчас, над разведенной в сердце Земли гигантской жаровней, больше всего на свете хотелось «быстро–быстро–быстро», но оставалось только стиснуть зубы и надеяться, что ковер зайдет под хрустальный ящик раньше, чем она потеряет сознание от жары и в сладком неведении полетит вверх тормашками в деловито гудящее внизу пламя.
Шаг за крошечным шагом перемещалась она к краю своего покорного транспортного средства, пока почти весь ковер не скрылся под сундуком, оставляя ей всего сантиметров тридцать опоры.
Двадцать пять…
Снизу дохнуло огнем.
Дальше тянуть было опасно.
- Стоп!!!.. — хрипло пискнула она, и ковер замер.
Серафима прильнула к обжигающей поверхности хрустальной стенки, почти распластавшись по ней. Отдаленным отделом тушащегося в собственном соку мозга [221] она мимоходом пожалела, что не осьминог, и что у нее нет присосок, чтобы оставить себе на опору сантиметров пять. Потом повернула голову, чтобы ковер слышал и понял ее наверняка, и громко и четко [222] приказала:
- Медленно… медленно… вверх…
Ничего не произошло.
Она подумала, что у нее снова начинается бред, и она лишь хотела сказать эти слова, но не сказала, и поэтому снова повторила свою команду, еще громче [223], но эффект, а точнее, полное его отсутствие, был таким же.
Размышлять над тем, не пропал ли у нее голос, не начались ли галлюцинации и не повалится ли сейчас вниз ковер, если все дело в превышенной грузоподъемности, ни времени, ни способностей у нее сейчас не было.
- Назад и вверх в прихожую, — едва слышным сухим скрипучим голосом приказала она, почувствовала, как ковер внезапно куда–то поплыл, что полированный колодец, огонь и неподвижный сундук вдруг стали терять объем и уходить на третий план, сливаясь и растворяясь друг в друге, покачнулась и ощутила полет.
Очнулась Серафима от пронизывающего до мозга костей, центра капилляров и прочих внутренних органов холода.
Со стоном приподнявшись на чем–то щетинисто–жестком, она обвела мутным недоумевающим взглядом полутемное помещение вокруг, добралась до светящейся красным громадной, неровной, отдаленно–прямоугольной дыры в стене, которая, собственно, и делала его полутемным вместо просто темного, и все вспомнила.
Спуск.
Неудачную попытку поднять сундук.
Чувство свободы и полета — к счастью, не назад, а вперед, на появляющийся из–под треклятого ларя послушный умницу–ковер.
Иванов меч?!..
На месте…
Трясясь от холода, выбивая зубами нечто жизнерадостное в ритме лезгинки и истерично подхихикивая над тем, что ей предстояло сделать прямо сейчас, она поднялась на ноги и осторожно, придерживаясь стенки, отправилась к остаткам изувеченного ей ранее парапета — греться.
А заодно думать, что делать теперь.
«Плюнуть на все и уйти» не предлагать.
Тем более что она отнюдь не была уверена, что у ней во всем организме найдется хоть капля того, чем нормальные люди обычно плюются.
Думай, думай, думай…
Вот если бы у нее было два ковра…
Или Масдай…
Или сундук не висел бы над огненной бездной, а покоился где–нибудь на прохладном экзотическом необитаемом острове с пальмами, шезлонгами и тематическими кабаками, на дубе, подвешенный на золотых цепях, как всем уважающим себя хрустальным ларям с яйцами и приличествует, а внизу дежурили бы аборигены, специально обученные по этому дубу лазать и сундук тот снимать и доставлять заказчику…
Еще предложения?
А теперь пора думать.
Хотя про остров и аборигенов была не такая уж и плохая идея…
Наверняка, ковер не смог поднять этот прозрачный гроб или из–за перегрузки, или потому, что он магией приколочен к одному месту, и место это — не тут, наверху.
Как бы то ни было, решение здесь может быть только одно.
Хотя нет, два.
После тщательного обыска всей башни от первого этажа вверх и полной и окончательной неудачи в попытке обнаружить еще один летающий ковер, решение, как ни крути, все равно осталось одно.
Свалив на единственный ковер все необходимое, и тихонько молясь про себя, чтобы это действительно оказалось всем, что необходимо для исполнения ее плана, царевна отдала приказ снова спускаться к сундуку.
С Ивановым мечом, привязанным кожаным ремнем к запястью на всякий нехороший случай, наготове, закутанная в две наполовину изъеденные как–то попавшей в Проклятую башню без персонального приглашения молью собольи шубы Костея [224], она принялась за работы сразу, как только поравнялась с ларем преткновения.
Аккуратно и точно управляя ковром, Серафима облетела сундук по периметру, осторожно срезая его крышку.
Как только линии надреза встретились, она отпустила меч, грациозно, чувствуя себя слонихой в балетной труппе, подхватила с ковра увесистый нефритовый посох и, навалившись всем телом, столкнула крышку в бездну.
Та полетела вниз, планируя и разбиваясь в осколки о гладкие черные камни, и через несколько мгновений исчезла в бушующем пламени без следа.
Не тратя времени даже на то, чтобы проводить ее в последний полет, Серафима снова отдала ковру короткую команду, и он покорно проделал то, что от него требовалось.
Закончив работу, она поднялась над сундуком, сделала последний надрез, снова ткнула посохом — и верхняя часть задней стенки сундука высотой метра в полтора безоговорочно отправилась по маршруту крышки.
Если бы у царевны было хоть несколько секунд свободного времени и голова, в которой никто не стучал, не боролся и не подпрыгивал на протяжении хотя бы этого же времени, она, несомненно, задалась бы вопросом, какая смерть лучше — зажариться без шуб заживо или свариться в собственном соку. Но она не могла себе позволить выделить на размышления о таких пустяках и эти жалкие мгновения и, лихорадочно стиснув зубы и усилием воли отгородившись от ополчившегося на нее внешнего мира, упрямо продолжала выполнять задуманное.
Увы, спешка объяснялась не только тем, что с каждой прошедшей минутой увеличивались ее шансы остаться в этом проклятом колодце навечно.
Срезая заднюю крышку, она случайно коснулась рукой чуть сероватой, кожистой, едва бугристой поверхности яйца, и удивилась его приятному теплу. Оно было не раскаленное, как можно было бы ожидать в таком пекле, не обжигающее, не горячее, а просто теплое, чуть теплее человеческой руки [225].
Но когда она начала подкладывать под его бок разрубленные куски одного из шкафов Костея, чтобы сделать именно такой бугорок, который и решит все дело, то снова нечаянно дотронулась до яйца.
Оно стало почти горячим!..
Значило ли это, что если оно пробудет без магической защиты толстых стенок из хрусталя еще некоторое время, то змейчик погибнет?
Одной этой мысли хватило, чтобы в груди всё захолодело и занемело даже под шубами.
Проводить такой опыт ей совсем не хотелось.
Серафима с усилием выпрямилась, покачнулась, ухватилась за целую еще стенку стеклянного ларя и критично окинула мутнеющим под напором жара взглядом результат своих усилий: бугорок получился такой, каким и должен быть, и яйцо уже слегка сдвинулось и едва заметно уперлось в оставшуюся большую стенку своего убежища–тюрьмы.
Настал черед последнего этапа операции на сундуке.
Про оптимальный вариант все было понятно и без многословных речей.
При пессимальном лукоморский витязь Иванушка возвращался в дом родной молодым вдовцом.
Если таковой дом к тому времени еще останется, оптимистично добавила про себя Серафима и вылетела на исходную позицию.
Сперва вниз, за своими товарками, отправилась искромсанная верхняя половина оставшейся широкой стенки — как раз до того места, куда упиралось слегка подкатившееся яйцо, потому что увернуться от всей падающей хрустальной доски размером три тридцать на метр семьдесят так, чтобы при этом не упустить в пропасть и объект спасения, Серафима вряд ли смогла бы и при более благоприятных обстоятельствах.
После этого можно было, наконец–то, не спеша [226] рассмотреть, что у нее получилось, и она с замиранием сердца заметила, что яйцо своим округлым бочком наваливалось только на среднюю часть оставшейся стенки.
Это значило, что левую и правую части тоже можно было отсечь, и уворачиваться ей придется всего–то от осколка сантиметров восемьдесят на метр.
Не успела хорошая новость осесть и впитаться, как царевна, забыв про жару, тошноту, раскалывающуюся голову и так и норовящее ускользнуть в самоволку сознание, уже принялась с огоньком за работу.
И только тогда, когда из днища изуродованного сундука остался торчать одиноким зубом грызуна последний, почти квадратный фрагмент, а ковер был выведен вровень с внутренней поверхностью дна злополучного хрустального ларя, настал час «Хэ», как почему–то любил называть такие моменты ее разлюбезный супруг.
Первым делом в огненную пропасть полетели обе шубы — как бы ни стали развиваться события, они ей больше не понадобятся.
Волна жара налетела, окатила, ударила, почти расплющила, мгновенно высушив весь пот. В мозгу что–то беззвучно взорвалось, перед глазами все поплыло…
Царевна глухо охнула и застыла на миг подобно памятнику, боясь покачнуться. Но уже через несколько мгновений красно–черная пелена перед ней пошла клочьями, кожа снова почувствовала жгучий жар, и она, упрямо сжав зубы, принялась едва ли не на ощупь свирепо докрамсывать то, что еще оставалось от многострадального стеклянного ящика.
Оставалось сделать всего один надрез, и, если она правильно все рассчитала, яйцо должно само скатиться на ковер и остановиться посредине, оставив немного места и для своей медленно превращающейся в мумию спасительницы.
Она не успела закончить совсем немного.
Остававшийся еще перешеек, соединяющий кусок сундучной стенки и его дно, хрустко хрупнул…
Серафима неуклюже отскочила, выпустила из рук меч, споткнулась об оставленный на всякий случай [227] на ковре нефритовый посох, и тут же на нее неспешным жарким катком наехало нечто огромное, круглое и невероятно тяжелое. Она успела вывернуться, но тут же в бок ей снова уперся, норовя подмять, ленивый, но упорный каток…
Она рванулась, перекатилась сама, и только мелькнула мысль, что ковра может и не хватить, как его сразу не хватило.
«Сглазила!..» — только и успела подумать царевна, исчезая за бортом.
На поверхности ковра остались только ее судорожно вцепившиеся в грубо обшитый край пальцы.
Мелькнула, обдав морозом, паническая мысль: «Если яйцо сейчас упадет мне на голову, я не смогу его удержать!..»
Прошла секунда, другая, третья…
Сюрпризов сверху не было.
Неужели?!..
Не смея поверить себе, что ее план удался, Серафима решила попробовать [228] подтянуться и забраться на ковер, и с ужасом обнаружила, что вместо этого обессиленные постоянным жаром пальцы вдруг стали дрожать и разжиматься. И даже стискивание зубов ставшим внезапно чужими и неуправляемыми рукам больше никак не помогало.
Перед глазами бесстыжие круги уже не просто плавали, а в такт показательным выступлениям сводного ансамбля кузнецов, плотников и чечеточников выделывали такое…
Из всей окружающей реальности материальным и трехмерным остался только край ковра, в который впились ее побелевшие пальцы — остальное расплавилось и испарилось от жестокого всеразрушающего жара, противостоять которому не могло уже ничто…
- Ковер… вверх… в прихожую… — сквозь сведенные от натуги зубы просипела она, и исполнительное транспортное средство, привыкшее, кажется, за ночь к неспешным, но точным перемещениям, стало неторопливо подниматься, в указанном направлении.
Через минуту–другую они были бы на месте.
Но Серафима с отчаянием и страхом почувствовала, что ждать так долго она уже не в состоянии, что каждую секунду они с ковром могут разминуться навсегда, и сквозь сжатые зубы непроизвольно и яростно вырвалось предсмертным хрипом волшебное слово:
- БЫСТРЕЙ!!!..
Ковер словно ждал этой команды.
Он взвился, как костер в синей ночи, чуть не под самый потолок, а затем раненой ласточкой влетел впритирку в прорубленный для заветного яйца проем.
Закостеневшие, сведенные пальцы царевны не выдержали последней фигуры высшего пилотажа, соскользнули, оставляя на грубой шерсти клочки кожи и ногти, и она полетела вниз…
На каменный пол карниза.
Перед тем, как снова провалиться в смятенное беспамятство, она услышала, как неуправляемый ковер, пролетев по инерции несколько метров, обрушился на пол прихожей.
Раздался громкий треск.
* * *
Утро во дворце вместо зарядки началось производственной гимнастикой — все, включая сенных девушек, поваров, ключников и трубочистов переворачивали дворец вверх дном, выворачивали его и его окрестности наизнанку и перетрясали как старый бабушкин сундук в поисках предателя Букахи, но безрезультатно. Злосчастный диссидент исчез, и даже непрерывное захлебывающееся икание не выдавало его местонахождения [229].
Единственными людьми во всей царский резиденции, не занятыми этим похвальным и общественно–полезным делом был сам царь, его личный курьер Саёк, главком обороны, его зам по вопросам волшебства, дед Зимарь и Панас Семиручко.
Вся честная компания, вооружившись факелами, спустилась в арсенальные катакомбы — владения домовитого старшего прапор–сержанта.
Надо было при помощи показаний двух свидетелей сделать из деда Зимаря, лучшего знахаря, травника и целителя Лукоморья [230], зловещего правителя царства Костей.
Для этого, во–первых, требовалось самое главное — красный (розовый — с поправкой на тяжелые времена, настигшие супостата) камень на толстой золотой цепи, во–вторых, черные доспехи размера, продаваемого обычно в «Детском Мире», и черная кожаная повязка на глаз.
Самым простым во всей процедуре оказалось найти повязку.
На второе место инициативная группа поставила доспехи.
И прогадала.
Как очень часто случается во время походов по магазинам, базарам, бутикам или арсеналам, были или черные доспехи от пятидесятого размера, или доспехи размера нужного, но цветов самой буйной радуги. Были кирасы, нагрудники, кольчуги и прочие доисторические бронежилеты, покрытые зеленой эмалью, белой сканью, оранжевой масляной краской, выкованные из красной меди, лимонного золота, лунного серебра и даже циркония, но черных доспехов сорок второго размера, второй рост, нулевая полнота, не было во всем Панасовом хозяйстве, хоть плачь.
Он и расплакался от обиды: ведь впервые за столько лет его верной и исправной службы что–то, что понадобилось в срочном порядке самому царю–батюшке, так открыто и нахально посмело не найтись!..
Граненыч выдал за казенный счет усатому старшему прапор–сержанту носовой платок с орнаментом из скрещенных мечей и успокоил, сказав, что неизвестно, существовали ли вообще такие доспехи в царском арсенале хоть когда–нибудь, но, наверняка, нет, потому что иначе бы такой исправный работник, как Панас, их обязательно бы заприходовал, смазал, отполировал и аккуратно повесил, чтобы не помялись.
Панас благодарно закивал, утер скупую прапор–сержантскую слезу, трубно просморкался, и сунул платок в карман с намерением позже зарегистрировать и присвоить инвентарный номер.
Но он поторопился.
Потому что его величеству Симеону пришла в голову совершенно логичная в присутствии почти дипломированного чародея мысль использовать магию в решении проблемы.
- Укороти и заузь ну, к примеру, вот этот комплект: по цвету он… — и царь обернул на Сайка, тот кивнул, — …по цвету он нам подходит, а с справиться с размером, я думаю, такому специалисту, как ты — раз пальцами щелкнуть.
- Ага, тут укороти, тут заузь, тут выточка, тут жабо, там рюшечки, рукав — фонариком, а сзади — декольте [231]… — недовольно бормотал себе под нос маг (убедившись, естественно, что заказчик его не слышит), пока вытягивал в укромном уголке проспекта Доспехов любимую шпаргалку. — За кого он меня, интересно, принимает?.. Он что, думает, что у меня имеются ножницы по металлу и портновский сантиметр? Ха.
Закончив поиски и репетицию нужного заклинания, маг упрятал пергамент в секретное место в рукаве и, повторяя про себя нужные слова и разминая пальцы, вернулся в люди.
Операционное поле было подготовлено, намеченные в жертву нелегкой науке магии доспехи аккуратно разложены на деревянном столе, публика в благоразумном отдалении воплощала внимание и благоговение.
- Ха, — мрачно повторил Агафон и решительно подошел к беспомощной перед ним куче железа.
Он сосредоточился, направил два пальца на нагрудник, три — на спинную кирасу, чтобы изменение размера было одинаковым для обеих половинок, представил себе невидимые красные линии, протянувшиеся от них до объекта колдовства, и медленно, тщательно выговаривая все буквы до единой, произнес волшебное слово.
Оно неожиданно подействовало.
Доспехи задрожали, потекли, как перегретый воск, и на глазах у изумленной аудитории покорно уменьшились до соответствующего размера.
Раздались бурные аплодисменты, переходящие в овации, но это было еще не всё.
Несмотря на то, что сорок второй размер, второй рост, нулевая полнота были достигнуты, сталь продолжала плавиться и течь, и овации перешли сначала в бурные аплодисменты, потом в жидкие хлопки и, когда доспехи все же замерли, потерялись вовсе.
Потому что комплект доспехов классического покроя украшали теперь на талии выточки, на плечах — пузатые кокетливые фонарики из латуни, по выгнутой груди заструились нержавеющие рюши, из вСрота, как паутина стального паука–мутанта, выполз ажурный воротник до груди из цинковой проволоки, с чугунными цепочками–завязками, а на задней половине, до самого пояса…
- Что это было?.. — только и смог проговорить потрясенный царь.
Панас молча прослезился в дареный платок.
- Ну… — если бы все факелы в подвале вдруг погасли, физиономия Агафона могла бы осветить всё помещение вместе с закоулками. — так получилось… Другое мы… э–э–э–э… не проходили… еще… пока… Но я могу попробовать еще раз! Там ведь была похожая пара?..
На Семиручко было жалко смотреть.
- Кхм… — откашлялся в кулак Граненыч, не решаясь открыто надругаться над чистой скорбью старшего прапор–сержанта. — Кхм… хм… ах… ха… кхм. А послушай, Агафон. Может, ты лучше перекрасишь те доспехи, которые по размеру уже подходят? И по фасону, самое главное, тебя полностью устраивают?
Саёк уткнулся в костлявую грудь деда Зимаря и принялся судорожно кашлять.
Лицо самого же деда хранило подозрительно нейтральное выражение, достигаемое обычно исполинскими усилиями воли обладателя лица.
Панас, быстро рассудив, что если дворцовый театр задумает поставить «Шантоньскую девственницу» или «Полет валькирий над гнездом кукушки», то им за глаза хватит и одной пары, кинулся за комплектом, пригодным для безобидной перекраски.
Агафон снова взял тайм–аут, и, стараясь не думать ни о чем, кроме чернейшего из всех когда–либо черневших черным черном цвете, посовещался со шпаргалкой.
В принципе, тоже не самое сложное заклинание, если разобраться…
Но разбираться времени не было, и пришлось, наскоро запомнив слова и пассы, приступить ко второму акту драмы под названием «Примерка».
Вторая жертва на алтаре магии, покрытая эмалью ядовито–салатового цвета в алых, нанесенных при помощи примитивного трафарета лилиях, была уже готова и лежала смирно, несмотря на печальную участь, постигшую ее предшественника.
Наверное, выбор Панаса пал на этот комплект исключительно из чувства личной неприязни с первого взгляда, и маг его в этом пламенно поддержал.
Он мельком пробежал глазами по лицам почтенной публики, нашел только нейтральное заинтересованное внимание, напряжено подумал о черном цвете, чернее которого может быть только самая черная сковородка в подземном царстве грешников, полная черных как смоль угольков, и произнес слова простого заклинания.
И оно тоже сработало.
Идиосинкразическая эмаль начала темнеть прямо на глазах.
Исчезал болезненный зеленоватый блеск и нелепые красные цветы, серела с последующим вполне логичным почернением передняя кираса, потом процесс, как зараза, переполз на заднюю, и когда обе половины стали чернее самого черного подвала и мрачнее самой беспросветной ночи, и окружающие с облегчением вздохнули, процесс, на мгновение остановившись, как будто тоже переводя дыхание, пошел дальше.
Чернота на доспехах стала материализовываться, густеть, приобретать субстанцию и пугающую глубину. Она впивалась в беззащитную сталь как лишай, разъедая, растворяя ее в себе, пока та не пошла мелкими алыми трещинками, охватившими весь комплект как мелкая сеть за два счета, и не развалилась на крошечные кусочки, словно старая бумага, на глазах у изумленных зрителей.
Агафон, стараясь не смотреть на них и целенаправленно избегая поднимать глаза на безутешного Семиручко, сразу двинулся к вешалке.
- Не беспокойтесь, я сейчас еще одни принесу…
- НЕТ!!!.. — это был не просто крик прапор–сержанта, это был вопль его истерзанной души. — Нет, я хочу сказать… Не надо, то есть… ваше премудрие, я хочу сказать… Я тут подумал, и понял, что если их просто покрасить… кистью, я имею ввиду… у меня хороший состав есть… один барыга использует для закраски седины у лошадей… стопроцентная гарантия… омоложение на десять лет… то после обеда их уже можно будет носить… доспехи, в смысле… и они почти не будут пачкаться… а к вечеру будут совсем как новые…
- Я могу просушить, чтоб было быстрей, — не слишком успешно стараясь скрыть облегчение, вызвался чародей, но Панас шарахнулся от него, как от ржавчины.
- НЕТ!!!.. То есть, я хочу сказать, нет. Не надо, ваше премудрие. Спасибо. Но — не надо. Вы — большой маг, и должны заниматься большими делами. А такая мелочь, как покраска доспехов, могут быть поручены вниманию простого служаки…
- Ну, если ты настаиваешь… — пожал плечами Агафон, всем своим видом подчеркивая: «вот видите, я старался, я хотел помочь, но он сам отказался».
- Да… пожалуйста… не в обиду вам… но я же разумею, что вас беспокоят государственные дела… а когда человека беспокоят государственные дела, человек не может беспокоиться о чем–то еще…
- Бездна понимания и сочувствия, этот прапор–сержант, — пробормотал чародей и радостно отступил на второй план.
Третий комплект доспехов, легкий и синий как весеннее небо, был на скорую руку примерен на деда Зимаря, шлем всеобщим открытым голосованием решили не надевать, чтобы не скрывать сходство, и заговорщики отправились в царскую сокровищницу в поисках подходящего камня и цепи.
Благодарный Семиручко взял с деда обещание, что тот придет к нему после обеда часам к четырем чтобы произвести окончательную подгонку костюмчика, включая регулировку ремней и выбор подплечников, и проводил до дверей.
Камень подходящих размеров в хранилище ценностей, принадлежащих короне, нашелся довольно быстро. Он даже был в золотой оправе. Но, совершено неожиданно, подыскать цепь, как у настоящего Костея, не получилось.
- Да нет же!.. — с раздражением отбрасывал в сундук Агафон уже сто пятнадцатое произведение ювелирного искусства. — Она ничуть не похожа на ту!
- А вот эта? — выуживал царь из другого ларя еще один образчик заморского плетения.
- Эта?..
- Нет, ваше величество, — вмешивался тут Саёк. — Эта плоская, а у него такая… круглая…
- Ладно… А эта?
- Эта слишком тонкая…
- Эта слишком ажурная…
- Эта слишком вычурная…
- Эта слишком блестящая…
- А эта вообще перекрутилась!..
- Это дизайн такой, — недовольно окинув взглядом свою любимую цепь, сообщил магу царь.
- Ну, так тем более на его не похожа.
- А эт… — Симеон заглянул в шестой сундук, для верности пошарил по дну рукой и растеряно взглянул на соучастников: — Всё… больше ничего нет — мы всё перебрали…
- И ничего не подошло? — педантично уточнил Граненыч, несмотря на то, что он был свидетелем всего процесса.
- Н–нет… — растеряно переглянулись Агафон и Саёк.
- Да что же это такое!.. — возмутился Симеон. — Неужели у меня, монарха самого Лукоморья, нет в хозяйстве такой цепи, как у какого–то там Костея? Чем, хотелось бы мне знать, она так хороша, что равной ей нет даже у меня?!
- Хороша?.. — маг и курьер снова переглянулись и, не сговариваясь, в унисон покачали головами.
- Да не хороша она вовсе, — поморщился Саёк. — Она такая… простая… грубая…
- Ничем не примечательная…
- Неинтересная…
- Как кузнецом кованая…
- Круглая, а в длину длинная…
- Как собачья, что ли? — усмехнулся дед Зимарь, и, совершенно неожиданно, оба эксперта по Костею подпрыгнули.
- Ну, да!..
- Точно!..
- Как же это я сразу не подумал!..
- Точь–в–точь, как собачья!..
- Только золотая!
Все устремили вопросительные взгляды на царя: не сидит ли у него часом на заднем дворе кто–нибудь из барбосов на золотой цепи?
Симеон задумался, нахмурил лоб, потискал в кулаке бороду, и вдруг просиял.
- Будет вам к обеду золотая собачья цепь!
- Это как?..
- Прикажу ювелирам простую позолотой покрыть, и вся недолга!
- Тогда встречаемся после обеда, а пока — вперед! Нас опять ждут великие дела!..
Через несколько часов, аккурат после обеда, когда дед Зимарь, получив огромный рубин на позолоченной собачьей цепи, спустился в царство старшего прапор–сержанта для примерки и подгонки, от Лесогорских ворот на трофейном ковре прилетел гонец, и с горящими глазами доложил, что по лесогорской дороге прямо к ним полным ходом движется большой вооруженный [232] конный отряд под Лесогорскими же, соответственно, знаменами.
Был немедленно кликнут Саёк с флагманским ковром, и вся делегация оборонного командования — царь, его курьер, его главком, советник главкома на Масдае и гонец из дружины на черном с закрашенными государственными символами царства Костей ковре помчались с совсем не царской скоростью к Лесогорским воротам.
Челяди, уже с воздуха, был дан громкий и срочный приказ готовить гостям дорогим хлеб–соль, мясо–картошку, рыбу–кашу и квас–компот, и дворец загудел и зарябил движением, словно улей в погожий день.
Группа встречи и приема Лесогорской военной помощи успела к воротам в самый раз, чтобы посмотреть красочное зрелище пробивающегося сквозь на глазах редеющие ряды врага великолепно вооруженного отряда на поджарых и злых боевых конях. Впереди на белом скакуне махал мечом как легким прутиком широкоплечий, умудренный годами и боями и стратегмами военачальник лесогорцев с мужественным суровым лицом.
Перед таким лицом хотелось встать по стойке «смирно», сдать оружие и уйти в монастырь, потому что с первого взгляда было ясно, что ничего более совершенного военное искусство Белого Света не исторгало и не исторгнет за всю историю своего существования.
Но лукоморцы, не переходя на лица, просто открыли ворота, и в город влетело преследуемое опомнившимся врагом подкрепление от соседей.
Едва не прищемив хвост последней лошади, тяжелые створки ворот захлопнулись, и на чересчур резвую пехоту противника обрушилась вся огневая мощь лукоморской дружины.
Масдай спустился неподалеку от топтавшейся в смущении у порога города и рассматривающей во все глаза трофейный таран конницы, и Симеон торжественной поступью приблизился к командиру лесогорцев.
- Ваше величество, — прозорливо определил главного из трех лесогорец и поклонился. — Докладываю, что подкрепление из Лесогорья, союзной вам державы, прибыло. А меня зовут полковник Еремей.
Царь прослезился, приподнялся на цыпочки и обнял Еремея поперек подмышек — дальше не достал.
Граненыч, ограничившись корявым поклоном, навскидку прикинул количество конников — полтысячи, не больше.
Проницательный Светозар правильно истолковал задумчивый вид лукоморского главкома и поспешил его успокоить:
- Мы — передовой отряд. Остальные десять тысяч идут с продуктовым обозом, будут у вас дня через два–три.
Митроха улыбнулся:
- Ну, если с продуктовым, то хорошо… И, кстати, о продуктах. Милости прошу, гости дорогие к нашему столу — покормить вас с дороги не мешало бы.
- А где у вас стол? — практично поинтересовался Еремей.
- Во дворце — для вас и ваших десятников. А остальных уж поскромнее приветим, но тоже не обидим. Война — войной, как говорится, а обед по расписанию.
- Хм… — задумался на мгновение лесогорский полковник. — Тогда я бы оставил здесь сотни полторы — на всякий случай, вдруг ваши враги разволнуются после нашего прихода — так мы их живо успокоим. Остальные пойдут со мной. Во дворце у нас, я думаю, совещание будет?
- Будет, — кивнул царь.
- Так вот после него остальных и распределим. Они — в вашем распоряжении.
- А обед?.. — несмело заикнулся Агафон, который обед пропустил и теперь мучался при одном воспоминании и ароматах, истекающих из царской кухни.
- Обед — по расписанию, — хитро подмигнул ему Еремей.
К удивлению обкома, во дворец на обед, совещание и экскурсию от всех пяти сотен пошел один Еремей. Но, как заметил еще Шарлемань Семнадцатый, низложенный монарх Вондерланда, в чужой монастырь со своим самоваром не ходят, и три сотни с половиною были оставлены в покое на подъездной площади у парадного входа дожидаться решения.
К всеобщему огорчению кухонной челяди, в рекордно–короткие сроки организовавшей банкет из сорока перемен с музыкой, скоморохами и ученым медведем на ходулях, Еремей предложил заменить пир парой кренделей на ходу и кружкой кваса и перейти к делу.
Лицо царя тоже вытянулось — не столько потому, что он успел проголодаться, сколько больно уж хотелось выразить свою благодарность союзникам хоть в такой форме, но ничего не оставалось, как согласиться и, по–быстрому перекусив в кабинете Симеона [233], лукоморцы повели деловитого военачальника для обсуждения стратегии совместных действий, неохотно совместив дорогу в особую башню дипломатических приемов с короткой экскурсией.
- Это одна из самых высоких башен дворцового комплекса, и здесь по традиции предков, собираются важные высокопоставленные особы — обратите внимание, неважные высокопоставленные особы туда и на арбалетный выстрел не допускаются! Они приглашаются, чтобы читать боярам лекции о международном положении и размышлять о жизни и важном месте в ней нашей державы, — словно заправский гид или агент по продаже недвижимости, Симеон нахваливал доставшиеся от предков квадратные метры.
Обком в расширенном составе пыхтел и обливался потом, поднимаясь на историческую достопримечательность, но у его лукоморского величества словно открылось второе дыхвние, и он продолжал разливаться соловьем:
- …Она была построена еще моим дедом, Николаем. Он пригласил известного тогда тарабарского зодчего Никулаэ Нидвораи — двадцатого в своей династии! И, хотя до этого он уже построил пять дюжин башен без одной, специально для моего деда он составил уникальный проект: внутреннее помещение амфитеатром в двадцать ярусов, от первого до последнего — шестьдесят каменных ступенек, ведущих на балкон — моему деду исполнялось в год постройки шестьдесят лет!.. И называется это всё мудреным заграничным словом «аудиторум»! Обратите внимание, какие величественные окна уходят под потолок! Они напоминают полураскрытые лепестки перевернутого цветка! А чашелистики… или плодоножка?.. нет, определенно не семядоля… короче, то место, откуда у цветка растут лепестки — это каменная смотровая площадка, окруженная бирюзовыми перилами! На нее можно попасть только с балкона по лестнице. Убедитесь сами — это прекрасное место, откуда можно видеть полгорода! Посмотрите!.. Вон — Кожевенная слобода, вон — Вогулка, а там — Конанок!.. И река, и слобода, я имею в виду… А какой здесь воздух, какой простор, а чувство полета!.. А еще — обратите внимание — под ногами у нас зеленым мрамором выложена большая буква «Н» в круге: архитектор сказал, что так он увековечил в веках… то есть, запечатлил впечатление… в смысле, изобразил изображение… короче, что это — начальная буква имени моего деда!..
- Только деда? — невинно поинтересовался гость, и царь озадаченно замолк.
- Кхм… — наконец проговорил он. — Что–то раньше я таким вопросом не задавался… Да нет, конечно же деда! Исключительно! Нельзя же быть таким подозрительным, Еремей Батькович!..
Хотя по загорелому мужественному лицу полководца и было видно, что у него по этому поводу особое мнение, он вежливо улыбнулся и пожал плечами.
По его особому мнению, лирики на этот день было предостаточно.
Пора было переходить к стратегии и тактике.
Дед Зимарь оглядел себя в зеркале придирчивым взглядом, охнул, надвинул повязку на глаз, поправил на черной, почти совсем не красящейся стальной груди камень ценой в миллион на позолоченной собачьей цепи и остался доволен.
- Ну, как, голубок, похож я на царя Костея? — гордо поворачиваясь то правым, то левым боком перед бесстрастным зеркалом, спросил он у эксперта.
- Нет, — не задумавшись ни на секунду, ответил голубок.
Дед изумлено замер.
- Это… почему? Али камень не так блестит? Али доспехи другого покрою? [234] Али цепь короткая?..
- Да нет, дедушка Зимарь, — терпеливо, как малому ребенку, стал объяснять очевидное для всех, кроме него, мальчик. — Всё блестит, всё как надо и цепь самое то. Только…
- Что?
- Только всё равно вы на него не похожи… Добрый вы… у вас лицо доброе… и глаза… глаз, то есть… тоже добрый… А на Костея взглянуть просто — и то боязно. А вы…
Дед Зимарь не знал, радоваться ему или огорчаться.
- И что же мне делать? — растеряно спросил он у зрителей.
- Ну… Я бы попробовал представить себе что–нибудь неприятное, отец, — посоветовал вдруг Панас. — Чтоб разозлиться.
- Неприятное?.. — рассеяно повторил дед и задумался.
- Может, гадюку? — предложил Саёк.
Морщинки старика умильно разгладились.
- Хм… Тогда… муху в супе?
Умиление уступило место жалости.
- Или болезнь страшную?..
Сочувствие.
- Труп месячной давности!
Брезгливость.
- Умрунов!
Воинственность.
- Осадную башню?
Тревога.
- Десять новых осадных башен!
Любопытство.
- Костяного царя! Представьте себе, отец, что вы видите перед собой его собственной костлявой личностью, а он вам еще и говорит, что…
Что именно говорил гипотетический костяной царь деду Зимарю, Панас договорить не успел, так как осекся и прикусил язык.
Саёк тоненько ойкнул и попятился спрятаться за зеркалом.
Если бы у зеркала были ножки, а не подставка, оно бы попятилось спрятаться за Сайка.
Эффект был достигнут.
- В–в–вот т–т–теп–п–перь… п–п–п–похожи… — без необходимости сообщил испугавшемуся самого себя деду царский курьер из своего укрытия.
- Если он… этот ваш костяной царь… и впрямь так выгладит… — обрел вслед за ним дар речи и старший прапор–сержант, — я из арсенала всё отдам… без ордеров… без регистрации… день и ночь выдавать буду… только прогоните его от нас подальше… змеиного сына…
- И это… т–тренироваться вам н–надо… чтобы п–привыкнуть… — пискнул Саёк. — П–походите так… г–где–нибудь… д–до вечера…
- Ага, — энергично согласился Панас. — Где–нибудь. Потому что если я вас в таком виде невзначай в своих владениях увижу — меня с работы трупом вынесут.
- Л–ладно, — кивнул дед Зимарь, помял пятерней занемевшее от выражения непривычного чувства лицо и представил себе Костея еще раз.
Тренироваться — так…
- Панас Петрович!.. Панас Петрович!.. — раздался заполошный женский крик в коридоре, и через миг вслед за криком в арсенал ворвалась пухленькая растрепанная испуганная девушка.
- Что случилось, Дуся? — заботливо подхватил ее под руку Семиручко, чтобы та не споткнулась о россыпь булав, приготовленных к передаче в действующие войска. — Что ж ты кричишь, словно ошпаренная? Ты ж…
- Да это не я, это Любка с Дашкой!.. — едва не плача, выговорила, задыхаясь от бега и волнения, девушка.
- Что — не ты? — не понял Панас, но до деда Зимаря всё дошло очень быстро.
- Тебя, горлица, за мной послали? — шагнул он к Дусе.
Та взвизгнула, отпрыгнула и оказалась в объятиях Панаса.
Тот, похоже, особо и не возражал, но до его чувств тут никому сейчас дела не было.
- Да не бойся, девица, я это… перед представлением тренируюсь… — поспешно вернул нормальное выражение лица дед Зимарь, и Дашка перевела дух.
- Д–да… з–за вами… вы — дед З–зимарь, целитель з–заграничный? У нас д–девчонки обварились… с–срочно… просит тетя В–восифея…
- Так бежим скорее!.. Веди, показывай, как на кухню пройти! — кинулся вперед молодой поварихи старик, потом повернулся и крикнул Сайку: — Помоги дяде Панасу порядок тут после нас навести, голубь, ладно?..
Довольный распоряжением, позволявшим ему оказаться на совершенно законных основаниях в мире его детской мечты — в самом настоящем царстве оружия, курьер радостно ответил «ага!», и скорая знахарская помощь, гулко топоча по каменным плитам коридора, понеслась в сторону кухни…
- …Сегодня–то у помощника моего, Афанасия, много этой мази не будет, но на ночь хватит. А к утру он, если мне самолично недосуг будет, еще сготовит. И пусть тогда кто–нибудь завтра в лазарет у сабрумайских ворот придет, и я или он — кто на месте окажется — еще этой мази дадим, для пичужек ваших сероглазых, — инструктировал дед Зимарь за большущей чашкой чая со сладкой шаньгой шеф–повариху тетку Восифею, обширную краснощекую женщину лет сорока, с волевыми зелеными глазами и толстой каштановой косой.
Пострадавших девушек, полусонных и уже не чувствующих боли, увели в их комнатки — отдыхать и набираться сил. «Днем человек калечится, а во сне лечится», — не уставал повторять дед Зимарь, и сделал это простое правило своим главным принципом лечения.
- …Так что, ничего страшного с ними не случилось, так им и скажите, ласточкам вашим, до свадьбы, как пить дать, заживет, — говорил дед поварихе, доедая последний кусок шаньги и рассматривая задумчиво тарелку пирожков с вишневым вареньем на блюде перед собой, как вдруг дверь кухни распахнулась.
Вбежал, размахивая руками, взволнованный седобородый мужик, резко остановился у порога, замер, словно у него кончился завод, и стал лихорадочно шарить по громадному залу испуганными глазами.
- Здесь я, здесь! — дед Зимарь быстро встал, помахал рукой и, с сожалением в последний раз окинув прощальным взглядом горку румяных пирожков, поспешил к незнакомцу.
- А откуда вы знаете?.. — удивилась повариха.
- А рыбак рыбака издалека примечает… — вздохнул старик.
Седобородый уже мчался ему навстречу.
- Егорка там наш, у парадного, короб нес, поскользнулся на луже застывшей, и ногу сломал!..
- Веди, — коротко ответил дед.
Даже не выходя из парадного, дед Зимарь увидел корчащегося на мостовой парня, кость, торчащую из голенища сапога, и всё понял.
- Беги, принеси две дощечки длинных, тряпки, чтобы их примотать и носилки сооруди, — отдал он торопливо наказ, и седобородого как ветром сдуло.
А дед выскочил на улицу и побежал, перепрыгивая по мере сил и возможностей коварные затвердевшие от первого морозца лужи, к Егорке, и склонился над ним.
Он взял белое от боли лицо парнишки в ладони, впился взглядом в его глаза и быстро прошептал заветное слово.
Молодой грузчик всхлипнул, вздрогнул и затих.
«Уснул», — озабочено подумал дед и огляделся по сторонам. — «Где же его напарник так долго бродит? Ровно я его не за досками послал, а за яблоками молодильными!..»
И тут впервые до него дошло, что на площади перед парадным он не один.
Почтительной толпой его окружили огромные воины в незнакомых доспехах, с незнакомыми штандартами и с хмурыми конями в поводу.
Человек триста.
Причем кони прислушивались к их разговору с ничуть не меньшим вниманием, чем богатыри.
От отряда отделился белокурый здоровяк, подобострастно кланяясь, приблизился к нему и, заговорщицки оглянувшись, прошептал:
- Безупречная работа, ваше величество… Высший класс… как всегда… непревзойденно… А… с остальными… уже… всё?
- Естественно, всё, — недовольно, сам не зная, отчего, отозвался дед, вспомнив двух невезучих девчонок на кухне. — Там делов–то было на десять минут.
- Ну, естественно, как мы могли усомниться, — расплывшись в верноподданнической улыбке, залебезил здоровяк. — Какие будут приказы?..
И тут до старика дошло, словно обухом по голове.
Солдаты неизвестной армии…
«Ваше величество»…
Недовольные и внимательные по–человечески кони…
Два — ДВА!!! — комплекта оружия, притороченных к каждому седлу…
И — самое главное — его вид.
Его чернокирасный одноглазый недовольный вид плюс золоченая собачья цепь с алым рубином.
Который не помешал незнакомому офицеру обратиться к нему «ваше величество» и юлить перед ним, словно собака перед сахарной костью.
Ледяная волна зародилась в застывшей груди, мгновенно набрала силу и окатила деда Зимаря с яростью цунами.
Костей.
Костей здесь.
Не знаю, как, но он в городе и во дворце.
И тут вдогонку, накрывая первую, рванула вторая волна: сейчас он с Симеоном, Агафоном и князем Митрохой!..
Дед вскочил, хотел было бежать, но третья волна выхлестнула и сбила своих предшественниц: какой был приказ у солдат Костея?
Чего они ждут?
Его лично?
Вечера?
Ночи?
Чтобы перебить охрану у любых ворот, или у всех сразу, и впустить остальных?
Сколько их здесь всего?..
- Сколько вас здесь всего? — услышал вдруг он сухой, полный тяжелой ненависти голос.
- Триста пятьдесят на триста пятьдесят, ваше величество! — вытянулся в струнку белокурый офицер. — Остальные сто пятьдесят на сто пятьдесят остались в городе, как вы приказали!
Оказывается, это спросил я, отстраненно подумал дед.
Триста пятьдесят на триста пятьдесят.
Он был прав.
Костей превратил своих зверолюдей в коней.
Ночью тысяча головорезов, вернув себе человеческий — насколько это предусмотрено Костеем — облик, обрушится на все ворота разом, и тогда…
- А–а… разрешите спросить, в–ваше величество?.. — судорожно сглотнув и, видимо, уже жалея, что поддался провокации такого неблагонадежного чувства, как любопытство, проговорил офицер.
- Ну? — недобро уколол его взглядом дед.
- В–ваши з–зубы… Их стало больше?..
Зубы?..
Зубы?!
При чем тут зубы?..
Никто ничего не догадался ему сказать про зубы Костея, вот что!..
Но ночью, когда они планировали начать свою операцию, ни его, ни костеевские зубы видны бы не были!..
Но сейчас–то не ночь…
«Дареному царю в зубы не смотрят», — родился и пропал странный афоризм в голове старика.
Дед Зимарь невольно ухмыльнулся, уставился своим единственно–доступным на данный момент глазом на мускулистого офицера, и тот, проиграв битву взглядов на корню, отвел глаза для перегруппировки, нервно сглотнул и непроизвольно попятился.
- Тебе не нравятся мои… новые… зубы? — ласково уточнил дед Зимарь.
- Нет!.. Никак нет!.. Они великолепны!.. Как всё, что ваше величество когда–либо творило!.. Я восхищен!.. Это самые зубастые в мире зубы, какие я только… самые… крепкие, я хотел сказать… необыкновенные… зубы…ослепительной белизны…
Старик усмехнулся, заставив офицера проглотить остаток славословия в адрес новых зубов своего правителя, и уточнил:
- Сто пятьдесят на сто пятьдесят в городе — это где?
- У Лесогорских ворот, ваше величество!.. Но вы… вы же так… п–приказали… в–в–в–ваше в–в–в–велич…
- Планы изменились! — буравя побледневшего на несколько тонов офицера взглядом, рявкнул дед Зимарь. — Ты!
- Так точно!.. — вытянулся строго вертикально, как по строительному отвесу, офицер.
- Забирай всех и скачи во весь опор к Лесогорским воротам! Там прихватишь остальных, скажешь местной страже, что у вас — план, царем утвержденный…
- Так точно!..
- Да не мной, идиот… — поморщился дед. — Их царем… И что вы уходите, чтобы сесть в засаду. Понятно?
- Так точно!..
- Заедете на десять километров в лес, остановитесь, и ждите вестей лично от меня!
Дед Зимарь хотел отпустить исполнительного офицера, но в голову ему пришла еще одна мысль.
- Если вместо меня приедет кто–то другой, рубите его без разговоров на месте!
- Так точно!..
- Ну же? — страшно прищурился дед, сжав в ниточку тонкие губы и раздув ноздри, и бравого еще несколько минут назад офицера словно ветром сдуло и водрузило на крайне недовольного коня.
- П–по коням!!!.. — проревел он, и весь отряд, не задумываясь и не задавая вопросов, повиновался, как хорошо отлаженный механизм.
- Открывайте ворота — мы выезжаем! — визгливо проорал офицер к удивлению часовых, недоуменно воззрившихся на внезапное отбытие в неизвестном направлении только что прибывшего подкрепления.
- А куда это…
- Не твое собачье дело!.. Шевелись!..
Обиженный лукомоский офицер сердито сплюнул и дал команду своим стражникам отворять ворота.
Едва ажурные решетчатые створки освободили проход, кавалерия вырвалась на улицу и помчалась к Лесогорским воротам, словно ее преследовал с самыми нехорошими намерениями лично царь Костей.
Проводив напряженным взглядом последний псевдоконский круп, дед Зимарь решил действовать.
Узнать у прислуги, куда повели иноземного гостя, было делом одной минуты.
Услышав гордые слова «одна из самых высоких», старик болезненно сморщился и непроизвольно застонал, но, стиснув все так удивившие костеевского офицера шестнадцать зубов и собрав волю в кулак, он начал торопливое восхождение к знаменитому аудиториуму лекций о международном положении.
Что он будет делать, когда откроет дверь и окажется лицом к одинаковому лицу с самим Костеем, дед не мог и предположить, но если Костей уже сбросил личину, то один перед ним предстанет человек или вся дворцовая стража, результат не изменится.
Дед Зимарь зажмурился, и перед глазами предстала лужа крови, а в ней — он сам … И лицо у него белое–белое…
Как во сне, что преследовал его уже несколько дней…
В руку сон–то, выходит.
Тьфу, наваждение…
О таком думать — так лучше сразу в глубокий подвал забиться и там сидеть — дрожать.
Будем считать это просто разведкой.
Может, он еще и не открылся, и тогда появление скромного знахаря не вызовет у него подозрения, не то, что вломившийся в изысканные двери весь дворцовый гарнизон!.. Может, мне удастся предупредить царя и остальных?.. И как–нибудь увести их? Сказать, что у меня есть вопрос по вечерней вылазке? План? Пожелание? Сказать, что я отказываюсь? Или что начался штурм?.. Или пришло еще одно подкрепление из Лесогорья? Нет, только не это… Ладно, Бог не выдаст — Костей не съест…
Что–нибудь придумаю.
Увы, хитроумные планы деда Зимаря пропали втуне: двери, ведущие в аудиториум, были закрыты. Он пытался толкать их, стучать, колотить, пинать, резать ножом, но они даже не дрогнули: с таким же успехом он мог попытаться прорезать или проломить городскую стену [235].
Так надежно двери могла укрепить или метровая каменная кладка, или магия.
И каменщиков он сегодня во дворце не видел.
Задыхаясь и хрипя не приспособленными к таким альпинистским подвигам легкими, старик выскочил из башни и помчался, на сколько хватало прыти, к воротам.
Туда, где лежал дежурный ковер.
- Офицер… ковер мне… быстро… миленький… срочно давай!.. — сжимая рукой сипящую, как испорченная фисгармония, грудь, дед оперся на косяк будки и ткнул трясущейся рукой в свернутый трубочкой ковер под столом.
- Пожалуйста, соколик… поспешай, родной!..
- Да зачем вам, дедушка Зимарь, ковер? — сержант вскочил и подвинул свою табуретку старику. — Вы присядьте, я вам сам лекаря в один миг найду! Сашка, Олег, Володька! Чего расселись! Стрижом летите…
- Нет, нет… что вы, соколики… не надо… я сам лекарь… спаси душу от греха — отдай ковер, милок!..
- Да что случилось? — встревожился не на шутку и весь караул. — Враг идет? Букаху отыскали? Лесогорцы заблудились в городе?
При этих словах старик свободной рукой схватился за сердце.
- Спаси и сохрани!!!..
- Да вы только нам скажите — мы поможем! — грозно вынули мечи из ножен молодые солдатики. — Мы всех на ноги поднимем!
Дед Зимарь зажмурился, и перед глазами опять предстала лужа крови, а в ней — безусые еще Сашка, Олег, Володька и молодой грозный сержантик… И лица белые–белые…
- Простите меня, соколики… — прошептал дед.
- Что–что, дедуля? — не расслышал тот, кого сержант назвал Володькой.
- А сейчас подойду, да всё и скажу… — прошептал старик, по очереди заглядывая каждому в глаза, и караулка для юных солдатиков вдруг поплыла, закачалась, закружилась медленно, потом побыстрее, как карусель на ярмарке в детстве… и стало так хорошо, так покойно, так радостно… словно в радужном сне…
…сне…
…сне…
Сон.
- Всё скажу, всё расскажу, как есть доложу, ничего не удержу… — напевным шепотом продолжал наговаривать дед Зимарь, вытягивая черный ковер из–под стола и стараясь не задеть уснувших, кто где стоял, стражников. — В заграничной высокой башне–аудитории сидит царь Костей. Он нашего царя, князя Митрофана да волшебника Агафона в плен взял. Я не Митроха — планов хитроумных придумывать, видать, всё–таки не могу, и не Агафон я — волшебство мое слабое, да не такое, какое надо… Через полчаса вы проснетесь и тревогу поднимете. Двери там ни вам, ни мне не открыть — надо сразу на крышу лететь. Я что смогу — сделаю, но чую я — живым мне оттуда не выбраться… Не сердитесь на старого, ребятушки… Не желал я вам зла… Я ковер оставлю на крыше, ежели что — пригодится вам, поди… Прощевайте, милые.
Костей — уже в облике себя самого, а не какого–то мифического лесогорского полковника — гордо, упиваясь собственным превосходством и гением, стоял в самой середине полуамфитеатра, там, где во время лекций о международном положении располагался докладчик–посол или старший советник лукоморского правителя.
Царь Симеон, Граненыч и Агафон висели рядом с дверью у стены, метрах в двух от пола, как уставшие артисты кукольного театра после спектакля, и были не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой.
- Итак, — насмешливо обведя пленных холодным взглядом единственного глаза, он заложил руки за спину и прошелся пружинистым шагом человека, который в трех гнилых орешках нашел шубу, карету и зАмок.
Если бы взглядом можно было убить, Костей, даже при всем своем бессмертии, был бы уже покойником.
- Вот мы и повстречались… — издевательски поклонился он каждому и остановился напротив Агафона. — Снова…
Юный маг не удостоил его и словом.
- Так значит, ты сбежал от меня сюда, рассчитывал, что соплеменники твоего лукоморского приятеля укроют тебя от меня… А их маг тебя еще и защитит. Так? Ты всегда был глуповатым трусом, мой внучек, и ничуть не изменился со времени нашего последнего свидания. Твое счастье, что ты мне пока нужен… живым… Но, я вижу, наше почтенное собрание неполно? Не хватает вашего волшебника. Где он?
У деда Зимаря на размышления не было и мгновения.
Если он сейчас застанет Костея врасплох, может, он забудет о своих жертвах на время, хоть на несколько секунд, и те успеют сбежать?..
А если нет?..
Заодно и выясним.
- Я здесь, — гордо улыбаясь, дед пинком открыл дверь балкона и предстал перед изумленным Костеем темным силуэтом на фоне сереющего вечернего неба.
Зал озарила вспышка ослепительно–красного света, три беспомощные фигуры обрушились на пол, хулиган–сквозняк хлопнул дверьми за их спинами, но Костею, казалось, было все равно.
Он обрушил на хрупкую фигурку мнимого соперника лавину силы, которая немедленно подхватила его, повалила и покатила вниз, к ногам колдуна, с твердым намерением пересчитать все шестьдесят символических каменных ступенек.
- Бегите, бегите!!!.. — только и успел выкрикнуть старик перед тем, как невидимый ураган завертел его и швырнул вниз.
- К–кабуча!!!.. — взревел Агафон и выбросил вперед скрюченные пальцы.
Нужные слова прыгнули на язык сами собой, и старик, не успев досчитать и до четырех, мягко слетел вниз и плавно опустился на пол.
Костей не глядя махнул рукой, и позабытые на миг пленники вновь прилипли к стене.
Нарушитель порядка сквозняк в недоумении тщетно бился о застывшие намертво двери.
Огненные шары вспыхнули и повисли над ареной, освещая желтым позабытую усталым осенним светом сцену.
- Кто это сделал?!.. — взбешенный царь ткнул в слабо заворочавшегося деда у себя под ногами, как в нечто, оставленное дворовой собакой под порогом.
Впрочем, хоть у него и имелось три варианта ответа на этот вопрос, угадал он с первого раза и без помощи подсказки зала.
- Это ты!.. — мерцающее клубящимся гневом око уставилось на внука. — Это сделал ты!..
- Я, — не стал отпираться Агафон. — И что из того?
- Ты?!.. — гнев, получив подтверждение, с извинениями отскочил и уступил место изумлению. — Ты, недоумок, тупица и лентяй, который двух слов волшебных всю жизнь связать не мог, ты?..
Агафон с трудом удержался от банального «сам дурак», потому что это, скорее всего, не соответствовало бы истине, а вместо этого просто кивнул.
Он изо всех сил надеялся, что со стороны это смотрелось как гордый, полный уверенного достоинства жест, а не как начало припадка нервного тика.
- Но ты… не могу поверить… за секунду… долю секунды!.. — Костей удивлялся так, что в другое время и при других обстоятельствах чародею было бы даже лестно.
- А ты ничего не путаешь?.. — колдун вдруг впился взглядом в двух других захваченных.
И вдруг Агафона как прорвало.
- Да, это я сделал! — яростно выкрикнул он, и все сомнения колдуна развеялись. — Я, тот самый недоумок, который с Иваном украл камни стихий у твоего лопоухого колдуна! Я тупица, который встал на пути твоего тарана, черепах и башен! И несколько захлебнувшихся штурмов — тоже на моей совести! А еще я — тот лентяй, который закопал под Сабрумайскими воротами горшки с горючей смесью! И, если ты не забыл, то ядро в лоб — это тоже подарок от меня!.. А теперь можешь меня убить! Давай! Ты же этого хотел! Если ты отпустишь царя и Граненыча, я даже не буду сопротивляться и пытаться сбежать! Ну, договорились?
Не обращая внимания на протесты двух остальных пленников, Костей недоверчиво прищурил глаз, осматривая по–новому своего мятежного родственника, задумчиво поджал губы и отступил на шаг.
- Ты?.. — повторил он, словно плохо слышал. — А это тогда что за самозванец? Или вас было двое?
Дед Зимарь к этому моменту смог перевернуться на спину и попытался сесть.
Костей глянул на него — и ужас, непонимание, изумление, радость, ненависть и бог еще знает, какие неописуемые и противоречивые чувства, недоступные простым смертным, отразились на его обычно бесстрастном и жестоком лице.
- ЧТО?!?!?!.. — еле выдохнул он и склонился над самым стариком, рассматривая его, пожирая его своим пылающим страстью оком. — ТЫ?!.. Откуда ты?!.. Как?!.. Не может быть… Но этого не может быть!.. Ты же мертв!!!.. А этот наряд… доспехи… камень… дешевка…
- Сам ты — дешевка!.. — обижено выкрикнул из–за его спины Симеон, но протест его остался незамеченным.
- Что это за маскарад? Отвечай!
- Карнавал… в честь гостя дорогого… — поморщился и попробовал встать дед Зимарь.
Все трое пленников рванулись с мест, чтобы помочь ему, но с таким же успехом куклы могли попытаться убежать со своих полок без ведома кукловода.
Костей отступил на шаг, дождался, пока старик поднимется самостоятельно, повел рукой, разворачивая его и так, и эдак, то к себе спиной, то лицом и, наконец, налюбовавшись вдоволь неизвестно чем, обратился к беспомощным свидетелям этих странных манипуляций со злой усмешкой:
- Ну, что? Как? Похожи? Похожи, а?
Теперь, когда им было, с чем сравнивать, поверхностная схожесть этих разных людей из разного времени просто поражала. Словно зеркальное отражение колдуна сошло с серебристой поверхности и, обретя тело и душу, встало рядом с ним. Или даже, если быть точным и честным, не отражение — его портрет, написанный когда–то давно художником–идеалистом, тщащимся выдать желаемое за действительное: жестокость за твердость, коварство — за ум, двуличие — за доброту, жажду власти — за заботливость отца народа…
Зимарь, потерявший во время полета повязку, и сам таращился в оба глаза на свое ожившее отражение, и не мог поверить.
Одно дело — слышать, что похож, но другое…
По лицу Костея пробежала тень, потом оно вспыхнуло озарением и неприятной угрюмой радостью.
- Так что, милый мой Агафон, — резиново улыбаясь, обратился он к молодому коллеге, — в свете твоих последних свершений и наметившихся изменений к лучшему я предлагаю тебе закончить Шантоньскую школу и присоединиться ко мне. Способный ученик, к тому же родственник по крови — что еще старику надо. Пусть и вечному.
- Не надо больше вранья, Костей. Знаю я, для чего я тебе нужен, — с нескрываемой неприязнью скривил губы чародей. — Да если бы и не для этого, то все равно я скорее бы бросился с крыши этой башни, чем пошевелил ради тебя хотя бы пальцем! Ты — мерзкое чудовище, страшнее всех твоих уродов и ходячих мертвецов вместе взятых! Ты сам — монстр!.. Негодяй!.. Мерзавец!.. Порождение гадюки и паука!.. Я презираю тебя!..
- Ну, не сердись, не сердись, мой мальчик, — порозовевший от открывающихся перед внутренним взором радужных перспектив Костей подошел к кипящему от гнева и бессилия внуку и покровительственно потрепал его по щеке [236]. — Что было — то прошло. Забудь всё плохое, что было между нами. Ты сам не понимаешь, что тебя ждет, маленький дурачок! Ты думаешь, что ты мне нужен не целиком, а по частям, так? Но ты же читал эту книгу и должен помнить, что в рецепте не указана степень родства мага. А чтобы пожертвовать кровь, мозг, сердце и прочую требуху на благое дело, брат–близнец подойдет ничем не хуже внучатого племянника.
Он несколько мгновений наслаждался эффектом, произведенным его словами, а потом продолжил:
- Да. Этот жалкий старик на полу — мой брат Мороз. Видите, наш папаша — лесной колдун — был большим шутником: «Мороз да Костей»! Ха–ха. Кстати, по семейному преданию, в нас течет лешачья кровь, братец. И в тебе она всегда была сильней. Ты предпочел всякие ягоды–мухоморы, травки–муравки, пчел да медведей, да вечные болячки окрестных крестьян учению и славе. Я — нет. Я с детства знал, что рожден не для того, чтобы прожить всю жизнь и сдохнуть в лесной глуши, в роскошной усадьбе под названием «Оленье болото»: кособокий домишко, баня по–черному и дровяник, который ты использовал в качестве лазарета для больных зверей! Лоси с вывихнутыми рогами!.. Бобры с ревматизмом!.. Зайцы с косоглазием!.. Кукушки с заиканием!.. Лягушки с насморком!.. Мне хватило этого за те годы, что я прожил с тобой бок о бок. Мне было нужно большее. И я почти достиг, чего хотел. Но, создав Камень Силы, став царем, и правив несколько лет, я понял, что старею, и что мне нужен молодой помощник, который разделял бы мои стремления и мысли, такой же сильный маг, как и я. И тут совершено случайно от какого–то бродячего торговца пуговицами и лентами я узнал, что ты женился, что у тебя родилась дочь, и вышла она замуж за местного князька. И их сыну уже почти год! План созрел молниеносно. Мне были не нужны ни ты, брат, ни твоя дочь, ни ее муж. Мне был нужен только этот ребенок. Маленький чародей, который стал бы мягкой глиной в моих руках. Моим наследником.
Но буквально через неделю я сделал открытие, как можно обрести бессмертие, уточнил древнюю формулу, и ушел с головой в работу над реализацией мой мечты. Князь и его семья были позабыты. Ведь если я обрету бессмертие, я буду сам себе наследником, решил я. Но процесс пошел не так, как описывалось в книге, или автор этого способа не счел нужным упомянуть такое пустяковое последствие, как потерю волшебной силы… Его счастье, что он уже пятьсот лет, как в могиле и прах его истлел!.. Короче, я оказался бессмертным, но бессильным.
И тогда я стал снова искать, и нашел.
И уже через месяц лихо — три беды, если вам известно — пришли за тобой. Но случилось так, что бедный князь и его беспечная супруга с дюжиной охранников приехали навестить тебя в тот день. Они стали сопротивляться, пытаясь защитить тебя, и тупые, но исполнительные умруны во главе с не менее тупыми, но исполнительными офицерами убили ее, убили ее мужа, убили солдат, тебя… они убили всех, но самое главное, моя последняя надежда, мальчик, пропал.
На реке началась буря, и местные списали исчезновение своего разлюбезного князя на буйство стихии: разбитую ладью нашли в пяти километрах на берегу, выброшенную и искалеченную ураганом.
Умруны убитых закопали, усадьбу сожгли.
Но мальчика–то среди них не было, я это знал!
И я не переставал искать.
И вот, тринадцать лет спустя, я все–таки нашел его — представьте себе, он считал себя сыном мельника! Эта деревенщина выловила его в реке после бури в пятидесяти километрах от места побоища, в полузатонувшей плоскодонке. Его никто не разыскивал, а своих детей у них не было — тогда — и они решили взять его себе. Видно, кто–то из его родичей или солдат перед смертью затолкал его в лодку и оттолкнул ее от берега…
- Это я, — почти беззвучно прошептал дед Зимарь, и глаза его наполнились слезами. — Это я… С тех пор, как твои умруны меня по голове шестоперами отходили три дни назад, мне сны начали сниться… странные… страшные… будто все кругом горит, везде убитые, а я по лесу бегу и кого–то к себе прижимаю… а потом вижу — я уже на берегу огромной реки… и мальчик маленький со мной… в кафтанчике синеньком с золотыми позументами… на реке шторм… я сажаю мальчика в лодку, отталкиваю корягой… лодку подхватывает волна… сзади раздается треск, я поворачиваюсь, взмахиваю корягой… и всё… а потом, как со стороны вижу: лужа крови на земле стоит… а в ней — я сам … И лицо у меня белое–белое…
Агафон не видел больше ни товарищей по несчастью, ни брезгливо скривившегося Костея, ни роскошного зала с его золотом, зеркалами, красным деревом и малахитовыми колоннами — места его последнего противостояния с колдуном… Он глядел, как будто в первые видел, и не мог оторвать взгляда от плачущего на полу у кафедры старика, словно хотел запомнить его на всю жизнь, впитать его, впечатать его образ в самые дальние уголки своей бесшабашной неприкаянной души, чтобы жить им, дышать им, любить им, радоваться и гордиться…
- Дедушка… — едва шевеля занемевшими вдруг губами, промолвил Агафон. — Ты — мой дедушка…
- Внучек… Агафон… — ослепнув от слез, счастливо улыбнулся дед Зимарь. — А ведь родители твои тебя Светозаром назвали… ты не помнишь, наверное…
- Нет… — затряс головой, словно отгоняя морок, чародей. — А ведь у батьки Акима… у мельника… этот кафтанчик до сих пор на чердаке в сундуке припрятан… синий… и золотые узоры на нем… только золото за годы потемнело… и моль его поела чуток… на плече на левом… а так — всё как новый…
- Внучек… — не слыша ни единого слова, повторял, как зачарованный, старик. — Внучек мой… внучек нашелся… зайчонок мой…
- Я вспомнил, вспомнил!.. Когда–то давно… не помню, кто… носил меня на плечах и называл зайчонком!.. Я помню!.. и там еще были елки!.. громадные!.. и… и… и еще елки!..
- Зайчонок мой…
- Ну, хватит! — злобно рявкнул колдун, и волшебный хрустальный момент рассыпался с испуганным звоном, словно воздушное ожерелье из серебряных колокольчиков — праздничное украшение сабрумаев. — Развели тут… сопли! Ах–ах!.. Дедушка–бабушка!.. зайка–попрыгайка!.. Я сейчас расплачусь!
- Ты не смеешь… — жилы на шее юного мага вздулись, словно он тщился поднять нечто невидимое, но очень большое и тяжелое, что давило его, душило и терзало, но теперь, наконец, настал предел его терпению и слабости, и дальше не могло быть ничего, только освобождение от этого удушающего, лишающего сил и воли, ужаса, или смерть. — Ты не смеешь… не смеешь… не смеешь…
Камень на груди Костея заиграл алым, колдун встрепенулся, с изумлением обвел злобно пылающим оком исполинские окна аудиториума в поисках нежданного противника, но удара из раздавленной, побежденной кучки пленных он не ждал.
Рука Агафона медленно поднялась, как в густом сиропе, и из пальцев его вырвались тонкие красные лучи.
Они сошлись на старом колдуне.
Невидимая длань приподняла вдруг его над полом на несколько метров, крутанула, перевернула в воздухе, словно ловкий дирижер военного оркестра — свой жезл, и швырнула на стену за кафедрой.
Лицо молодого мага налилось кровью, стиснутые зубы скрипнули, голова подалась вперед — и вот уже вторая рука обрела свободу.
Сквозь сведенные от напряжения зубы с шипением вырвались незнакомые слова, и десять горящих огнем лучей вонзились в полированное дерево кафедры.
Она исчезла в туче шурупов и багровых опилок.
Но тут пришел в себя и определил источник угрозы и Костей.
- Ах, так!.. — прорычал он. — Ну, держись, молокосос!
Воздух потемнел, словно перед грозой, кроваво–красной каплей вспыхнул Камень Силы, и из всех углов аудиториума вырвались и устремились трем пленным у стены ослепительно–желтые молнии.
Симеон и Граненыч зажмурились, но даже сквозь смеженные веки пробилась красно–желтая вспышка, когда молнии налетели на багровый щит и разбились об него на тысячи яростно шипящих и завывающих, но безвредных искр.
- Ах, так!!!..
На Костея было страшно смотреть.
- Ну, берегись, Морозово отродье… — взбешенно прохрипел он, и на его пленников пахнуло холодом, склепом и тленом. — Ну, берегитесь…
Камень на груди колдуна зловеще заиграл, запульсировал, заколотился, словно живое сердце при страшной опасности, и весь цвет устремился в одну его точку — в самом центре, туда, где сходились его грани…
В Фокус Силы.
- К–кабуча… — неистово прошипел Агафон, взмахнул руками и забормотал заклинания, спешно сооружая новый щит из переплетения слов и пунцовых линий.
Но он не поставил бы и дырявого лаптя против всего дворца царя Симеона, что эта преграда выдержит натиск чистой дикой магии, которую с секунды на секунду готовился метнуть в них Костей.
Как бы ни был хорош маг, Камень Силы оставался Камнем Силы, даже будучи едва розовым.
Это знал инстинктивно даже такой чародей, как Агафон.
- Нет, Костей, оставь его, посмотри на меня, посмотри мне в глаза!.. — дед Зимарь выбрался из–под кучи досок, бывших при жизни нижним ярусом столов и попытался остановить брата, как мог, но тот был глух ко всему, кроме мести.
Дернув всего лишь мизинцем, он отшвырнул старика к его товарищам по несчастью и продолжил концентрировать все могущество великого и ужасного артефакта в точку.
Рубиново–красный Фокус Силы налился мощью и стал похож на трепещущую живую каплю крови…
Костей ощерился:
- Против меня, сопляк, ты был, есть и остаешься…
И тут в окно постучали.
- …остаешься…
Вежливо так, три раза: тук–тук–тук.
Три, потому что на четвертый раз стекла не хватило: оно разлетелось на осколки, с плоским звоном осыпав последний ярус, и в разбитое стекло просунулся…
- Хвост?..
- Хвост?!.. — удивились не подозревающие о жуткой участи, нависшей над их лукоморскими головами, Граненыч и царь.
- Змея!!!..
Костей не стал терять время на театральные эффекты старой знакомой — он, знаток змеиной анатомии, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов, туда, где по всем правилам должны были находиться головы.
И он их там нашел.
- Я тебя ненавижу, Костей, и мне всегда будет стыдно за те дела, что я была вынуждена творить по твоему приказу, — угрюмо сообщила колдуну Змея.
- Так недолго тебе жалеть осталось!.. — ожесточенно выкрикнул тот и выпустил весь скопившийся заряд магии и ярости в мятежную союзницу.
Необузданная сила злобного волшебства и тройная струя пламени встретились на полпути, смешались, сцепились, взорвались огненно–черными клубами, моментально заполнившими весь аудиториум. Камни, стекла, доски, золото брызнули в стороны, ломая и дробя то, что каким–то чудом пока устояло под их безумным натиском…
Раздался взрыв, какой соловьям–разбойникам и не снился, башня содрогнулась, зашаталась, и северная сторона ее стала осыпаться — камень за громадным камнем, как песочный домик на пляже, на который наступил неосмотрительный прохожий.
Когда пыль, дым и волшебная тьма рассеялись, аудиториум для важных заграничных гостей представлял собой родину Апокалипсиса, жалкую кучу строительного мусора и зияющих, оскалившихся арматурой и балками в стенах и полу пастей пустот.
От крыши остался крошечный клочок, поддерживаемый каменой лестницей с почти полностью погибшего балкона.
Казалось, уцелеть здесь не могло ничто живое…
Если оно не было бессмертным.
Груда камней там, где раньше лестница из шестидесяти сияющих ступеней вела к балкону, зашевелилась, застонала и, рассыпая куски малахита, наружу выкарабкался Костей.
Сейчас его не узнал бы никто: в обгоревших лохмотьях, саже и копоти, стоял он, покачиваясь и обводя бессмысленным взглядом разгром и разрушение вокруг.
Не было видно ни Змеи, ни его родичей, ни местного правительства.
Что ж.
Последняя задача — избавиться разом от всех врагов, была выполнена хоть несколько шумно, но эффективно.
Змеи нет, но в замке осталось ее яйцо.
Если покопаться в руинах, можно будет найти и заморозить хоть что–то от любимой родни: глядишь, и сгодится.
Ну, а если нет…
Если нет — у меня всегда есть Камень Силы, мои войска и теперь уже мой Лукоморск.
Не так уж и плохо для начала завоевания мира.
Ну, кто теперь скажет, что я — не удачливый гений?
Ненавидят они меня…
Вечная им память.
Колдун усмехнулся, провел рукой по глазам, размазывая грязь, и направил всю оставшуюся в Камне мощь чтобы поднять кучу обломков там, где раньше была дверь и пленники: щепетильные дела лучше выполнять самому.
Холод, леденящий холод, мертвящий мороз сковал вдруг его движения, его мысли, его душу, всё его существо…
Привычного отклика из центра груди, там, где висел его камень, его надежда, его сила, его власть, не было.
Потерял!..
Под мусором!..
Порвалась цепь!..
Сдавленно вскрикнув, Костей схватился за грудь.
Цепь была хоть изрядно оплавлена и искорежена, но цела.
Оправа, перекошенная и изогнутая причудливой буквой неизвестного алфавита, тоже была на месте.
И вызывающе–равнодушно зияла пустотой там, где пятьдесят лет покоилось его величайшее сокровище.
Кираса на его груди, там, где висел Камень, прогорела страной формой — кругом. Обуглилась и одежда под ней.
Камня нигде не было.
Как сумасшедший кинулся он на кучу камней и принялся разбрасывать их с нечеловеческой силой, лихорадочно, безумно надеясь, что вот сейчас, сию минуту, под этим камнем, за этой доской лежит, цел–невредим, его Камень, его дитя, его жизнь…
- Его там нет, — прохрипел из угла знакомый голос.
Кто это?..
Кто–то еще, кто выжил в этом аду?..
Но это невозможно!..
Бессмертный здесь один я!!!..
Колдун неохотно оторвался от созерцания голых каменных плит пола и повернул голову на звук.
Брат.
- Что ты об этом знаешь, болван? — прорычал он.
- Знаю, — тоненьким, дребезжащим смешком захихикал дед Зимарь. — Знаю то же, что и ты знаешь… Что пламя Змеи такое же горячее и мощное… как и пламя Сердца Земли… из которого ты создал свой Камень… И что уничтожить его можно, только бросив в тот огненный колодец…или дыханием Змеи…
- Откуда ты?!..
- Змея рассказывала Серафимушке легенду о происхождении их рода… Та — Находке и Сайку… Помнишь, небось, своих бывших прислужников?.. А я всегда был до удивительных историй да преданий падок… Вот Саёк мне по дороге в Лукоморье и рассказал…
- Подумаешь — Камень!.. — пренебрежительно оскалился колдун и сделал шаг к деду Зимарю. — У меня есть город, у меня есть в этом городе армия, у меня есть змеиное яйцо, а теперь у меня есть еще и ты! Несколько недель в пути и работе — и жизнь снова будет прекрасна и удивительна, Мороз.
- Ох, не люблю я худые вести сообщать… — печально покачал головой дед Зимарь и снова засмеялся. — Но у тебя нет города, Костей. Потому что я отослал твоих головорезов прочь за ворота. И у тебя нет змеиного яйца. Серафима и Иванушка должны были спасти его. А раз Змиулания обернулась против тебя, оно в безопасности. А я… что я? Я уже стар и свое отжил, и смерти не боюсь, Костей.
- А еще… милый дедушка… — кучка лепнины, в страхе покинувшей свою стену во время светопреставления в аудиториуме, зашевелилась, и из нее показалась грязная, разбитая, но очень воинственно настроенная голова Агафона. — А еще у тебя есть я…
- Я, конечно, понимаю… — потекла гора красной щепы рядом, — что ты, старый пень, бессмертный… но как раз для таких гадёнышей… придумали пожизненное заключение…
И из груды гипсовых завитушек, присыпанных опилками красного дерева, выбрался грозно насупленный Граненыч, а за ним показалась макушка царя в смятой и похожей теперь больше на самый дорогой в мире шутовской колпак, короне.
- Держите… его…
- Видишь… — прохрипел Агафон, выдирая себя из–под расколовшейся надвое резной балки. — Против тебя… я кое–чего стою… мой щит сработал…
- Ну… что скажешь… братец?.. — усмехнулся дед и нащупал рядом с собой камень потяжелее [237].
Костей свирепо зарычал от злобы и бессилия, дико оглянулся, и вдруг рванул по засыпанным мусором ступенькам наверх.
Туда, где на одной балке и честном слове висели остатки балкона.
И где на балконе, словно пиратский флаг, вяло колыхался на сонном вечернем ветру черный ковер, оставленный дедом Зимарем.
- Стой, подлец!.. — Граненыч рванулся из своей красной горки как феникс из пепла, но так просто ее было не раскидать. — Уйдет же, уйдет, кошкин сын!..
Не оглядываясь и не удостаивая полузасыпанную компанию больше ни единым словом и звуком, колдун сосредоточено перепрыгивал с балки на камень и с камня на лепнину, стремясь во что бы то ни стало добраться до ковра прежде, чем кто–нибудь успеет первым добраться до него самого.
- Уйдет же, Агафонушка, уйдет, как в воду канет!..
- К–кабуча!!! — весело и яростно взревел юный маг и, не задумываясь о последствиях, метнул в Костея свою любимую, но невыполнимую «Ледяную фигуру».
Поскользнется, свалится, тут мы его и загребем тепленького…
Ярко–алые лучи вырвались из кончиков пальцев чародея и ударили в спину уже почти добравшегося до вожделенного ковра колдуна…
Все пространство заполнили ослепительно–серебряные искры, раздался звук, словно покончила жизнь самоубийством хрустальная ваза, люди ахнули…
Обломки ледяного тела Костея сверкающей лунной дорожкой устилали заваленную обломками самого роскошного аудиториума в мире лестницу из шестидесяти ступенек.
За проломом раздалось натужное, беспорядочное хлопанье гигантских крыльев, и над оскалившимся уцелевшими камнями краем стены показались три змеиных головы.
Один взгляд трех пар глаз на открывшуюся картину разгрома — и умная Змея поняла всё.
Тройная струя кипящего жидкого пламени вдоль лестницы, превратившейся после этого в детскую горку из расплавленных камней, довершили победу.
С бессмертием тела, натворившего столько зла, было покончено, и бессмертная душа Костея легким паром унеслась туда, где ей было самое место.
- И… это всё? — недоверчиво оглядывая скользкую каменную дорожку на месте лестницы, проговорил Граненыч.
- Похоже, — всё еще не веря собственным глазам, ушам и прочим органам чувств, включая подозреваемое шестое и неоткрытые еще седьмое, восьмое и восьмое–бис, ответил Агафон.
- Как — всё?!..
- Что значит — всё?!..
- И после этого они называются друзьями!!!..
И тут же, вслед за возмущенными голосами откуда–то из–под пола, потому что дверной проем и коридор сгинули бесследно, вылезли запыхавшиеся, чумазые, но смеющиеся Серафима, Иван, Саёк, а за ними — целый спасательный отряд, все с мечом в одной руке и с лопатой — в другой, ведь в таких ситуациях никогда не знаешь, какого рода спасение потребуется попавшим в беду.
К счастью, мечи пришлось отложить и заняться раскопками и оказанием первой помощи.
- Костеевцы, — не унимался дед Зимарь, пока дружинники извлекали его из–под выщербленной, треснувшей, но всё еще прочной и, самое главное, тяжелой, малахитовой столешницы кафедры. — Костеевцы из города вышли? Они были переодеты в солдат твоей страны, Симушка!..
Дружинники расхохотались.
- Не успели, дедушка, не успели! — весело воскликнул один, и дед узнал Володьку из караула у ворот.
- А что случилось?..
И дружинники, наперебой, как горячий анекдот, стали рассказывать:
- Ты не поверишь, но не прошло и двух часов, как прибыло настоящее лесогорское войско!..
- Пять тысяч!..
- Костеевцы, что у ворот, тут же кинулись на наших…
- Да куда им, полутора сотням, против наших двух!..
- Да еще, когда ворота открыли, лесогорцы самозванцам так бока намяли!..
- Так наваляли!..
- Ни один не ушел!
- И не успели закончить, как глядим — остальные во весь опор из города скачут и какую–то чушь несут!..
- Ату их, ребятушки, ату!..
- И вас туда же, родимые!..
- И их оприходовали, всех до одного!..
- Сдаваться предлагали — не согласились, гады…
- Злые они…
- А тут, только совместную победу отпраздновать хотели, смотрим — Змея вернулась!..
- И прямо ко дворцу полетела, даже не жжет — не палит ничего по пути!..
И тут настал звездный час белобрысого Володьки.
- А она около ворот наших села! Мы только от твоих чар, дедушка, глаза продрали — глядим, Змеища!.. То ли сон, то ли морок, то ли настоящая! А потом глядь — у нее в когтях как на полатях царевич Иван со своею супругою! Они спрашивают, дескать, что случилось, где кто, и тут мы всё, как ты, дедушка, велел, им и рассказали! Оне, царевич с царевною, с ней хотели лететь, а она говорит им, мол, нет, тут я сама с супостатом должна поквитаться, вы свое дело сделали, и — вверх, к башне!.. А потом оттуда ка–а–а–ак грохнет!.. Ка–а–ак рванет!.. Камни как полетят градом!.. И сама она закувыркалась и наземь рухнула. Ну, мы думали — всё… пропала… и наши пропали, и всё пропало, одолел их костяной царь…
- А тут их высочества нас вооружили лопатами, мечи у нас свои были, и — сюда, на выручку!..
- Думали, Костею тому каждый хоть по разу да вдарит за все хорошее…
- Хоть лопатой…
- А вы тут без нас обошлись.
- А как всё было–то?
- Да, что тут случилось?
- Как вы его победили?
- Или враки всё, что он бессмертный был?
Граненыч и Симеон переглянулись и поняли, что оба они подумали об одном и том же.
- Всё расскажем, всё опишем, как было, никого не забудем, — торжественно проговорил царь. — Есть у нас на примете один жизнеописатель замечательный. Пишет — как поёт. Он про всё, что было, книжку правдивую сочинит. Чтобы все прочли и знали. Что написано пером, как говорится…
- А как же кто неграмотный?.. — раздался дрожащий, расстроенный голос Сайка.
- А кто неграмотный — тому прочитают, — успокоил его Володька.
Друзья и вновьобретенные родственники собрались в Малом Уютном зале у камина только поздно вечером, чтобы не сказать рано утром.
Даже после гибели Костея хлопот у них не убавилось. Но это были приятные хлопоты.
После уничтожения Камня силы всё, что было порождено его магией, вернулось на круги своя.
Умруны обрели долгожданный покой.
Двухметровые зверолюди превратились в того, кем они были до поступления на службу к Костею и поспешили разбежаться. На их отлов были брошены все пять лесогорских тысяч да еще лукоморцы: аннексий и контрибуций с них не получишь, так хоть отработать заставим, решил обком. Разрушенный обстрелами из баллист и катапульт и налетами Змеи город нуждался в хозяйской руке строителя. Боярин Никодим за свой счет и руками неудавшихся завоевателей собрался перестроить скомпрометировавшие себя участки городской стены, а боярин Демьян на радостях взялся вымостить все четыре дороги аж километров на сто.
Гигантская невидимая боевая машина, на которую вчера наткнулся экипаж Марфы Покрышкиной и Пашки, превратилась во вполне видимую груду железа, на которую тут же стали точить зуб (а также зубила и ножовки по металлу) все городские и окрестные кузнецы.
Обериха прислала к Дионисию Кракова и попросила забрать из ее царства мертвого мужика в одном сапоге — весной весь воздух испортит. Она рассказала, что ворвался он к ней как к себе домой вчера, посреди ночи, засел за ее домом и затих. А сегодня к вечеру как заорет вдруг, ровно оглашенный, как за горло схватится, будто кто душит его, и пал замертво. Поглядела она — а на шее у него след, словно удавкой его давили, а удавки–то и нет, только пепел черный вокруг шеи. Но если бы он стал так каждый день вопить, честных лешачих пугать, то она, велела передать, его бы сама удавила.
С разрешения Оберихи в войска Василия и Дмитрия был послан Краков с сообщением о полной и безоговорочной победе дома. Впрочем, без Костеева колдовства братья и сами скоро вернутся домой, решили все.
- …Ну, а теперь, Серафимушка, твоя очередь рассказывать, как ты с хрустальным сундуком сладила, — ласково улыбаясь невестке, попросил царь Симеон.
Все — глава семьи и государства с супругой, их сын и две невестки — Елена и Серафима, пятеро братьев Серафимы, прибывшие во главе ограниченного лесогорского контингента, главком обороны, царский курьер, библиотечный Дионисий в парадном костюме и умопомрачительной шляпе со страусовым пером [238] и, конечно, Агафон рядом с дедушкой — придвинули кресла поближе к огню. На широкой каминной полке лежал, блаженствуя, Масдай. Вечер был холодный, а топи — не топи, если три окна открыты настежь, всю улицу не обогреешь.
Даже если эти окна почти полностью заткнуты громадными змеиными головами.
- Да, в общем–то, не слишком сложно это и оказалось… — скромно пожала она плечами, начиная свой рассказ [239], и положила на колени перевязанные, словно в белых перчатках, руки, чтобы никто ненароком такого свидетельства не просмотрел.
- …и я пришла в себя оттого, что меня с трех сторон одновременно пытались поджечь, — преодолев заново вместе с восхищенными слушателями все препятствия и препоны, подошла она к концу истории. — Я разлепила глаза и увидела перед собой точную копию нашей Ланы, только совсем крошечную, не больше пяти метров вместе с хвостиком. Она — вернее, он — тыкался в меня как в коврижку и пытался отгрызть кусочек.
- У него еще нет зубов, — нежно уточнила из окошка Змиулания.
- Вот и я говорю — пытался, — невозмутимо продолжила Серафима. — А иначе бы я просто не проснулась. Оказалось, что когда я сломала сундук, заклинание, сдерживающее вылупление… или проклевывание?.. Короче, появление Размика на свет пропало…
- Мы его Эразмием назвали, — снова проворковала Змея.
- Ага, — кивнула царевна и расплылась в улыбке: в милашку Змейчика, глазастого, неуклюжего и обаятельного, словно детская игрушка, влюбилась с первого взгляда не одна Змиулания. — И то, что я яйцо уронила… вернее, оно само упало… еще ускорило процесс. Благо, высота там до пола была не больше метра. А когда мы с Эразмием вышли на улицу, то оказалось, что власть в замке переменилась, что умруны наши больше не умруны а Иванова гвардия, и что его мамочка сидит под дверью Проклятой башни и разве что не прожигает ее взглядом.
- Потому что ничем другим ее прожечь было нельзя, — вздохнула она.
- И тогда мы оставили командовать в замке Ваниных гвардейцев, Находку — присматривать за малышом и раненым Кондратом, а сами, что было крыльев, полетели сюда. Остальное вы знаете.
- Да–а–а… Досталось нам всем, конечно… но досталось и им, — глубокомысленно заметил Граненыч. — Это хорошо, что мы все встретились. Каждый на своем месте оказался и вовремя. А теперь, когда всё позади, расставаться даже жалко будет…
- Расставаться? — разочаровано вскинула брови Елена.
- Да, — развел руками Митроха. — Ведь Агафону надо в школе своей восстанавливаться… Деду Зимарю… или деду Морозу?.. когда Змиулания поправится, возвращаться к Макмыр…
- Да, кстати, как вас теперь называть? — спохватился и царь.
- Я к «Агафону» привык, — пожал плечами маг. — А «Светозар» пусть моим вторым именем будет.
- А я буду дедом Морозом разве что под Новый Год, — рассмеялся старик. — А так мне «Зимарь» тоже по нраву.
- А еще меня интерес разбирает, как ты, орел, такие чудеса сегодня творил, что ни в сказке сказать, — не унимался с расспросами Граненыч, — ежели раньше у тебя… э–э–э… похуже чуть получалось? А тут, как гром среди зимы, понимаешь, такое из тебя поперло, аж сам Костей последний глаз выпучил…
Агафон смущенно улыбнулся.
- А раньше я то сыном мельника был, то как гром среди ясного неба внуком Костея стал… А тут вдруг у меня такой дед, как этот, объявился. И тут я понял, что теперь я горы свернуть могу, не то, что Костея какого–то вверх ногами закрутить!
Старик, сияя от распирающей его гордости и счастья, погладил внука по патлатой голове и прошептал едва слышно, только для него: «Зайчонок мой…»
Чародей зарделся и, неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, неуклюже и смущенно клюнул его в небритую щеку.
- Только ты, дедушка, пожалуйста, бороду и волосы снова отрасти, — чтобы скрыть неловкость, пробормотал он. — А то победа — победой, а на такую твою личность я без содрогания смотреть не скоро смогу…
- Обещаю, — улыбнулся старый знахарь. — Вот приедешь к нам с Макмыр на каникулы — и не узнаешь меня!
- Нет, постарайся уж лучше, чтоб узнал!
Все заулыбались вместе с ними, и Митроха продолжил, отыскав глазами среди улыбающихся счастливых лиц Сайка:
- А теперь я хочу задать вопрос еще одному нашему герою. Можно?
- Конечно, можно, дядя Митрофан Гаврилыч, — с готовностью кивнул мальчик.
- А спросить я хочу такую вещь. Как я знаю, у тебя в царстве Костей не осталось никого из родных.
Саёк помрачнел и снова кивнул, но на это раз не так энергично.
- Так что, если у тебя других планов на жизнь нет, я хочу спросить тебя… — Митроха замялся, откашлялся ненатурально и ненужно громко, и продолжил — как в реку с моста прыгнул: — не пойдешь ли ты, Саёк, ко мне в сыновья? А что, ты подумай сначала, сразу–то не отказывай. Я, во–первых, вдовец…
Но не успел Митроха привести полностью и одного довода, почему мальчишка должен сразу не отказывать, как тот с радостным визгом: «Я согласен, дядя… батя!» вскочил и бросился ему на шею.
Но тут же покраснел, как солнышко закатное, в смущении отскочил, встал по стойке «смирно», чинно склонил набок голову и степенно, ровно купец первой гильдии на оптовой ярмарке, произнес:
- Спасибо за предложение, дядя Митрофан Гаврилыч. Я тут подумал–подумал… всё взвесил… сопоставил, то бишь… и я согласен!..
Теперь у него вырваться так быстро из объятий Митрохи не было никаких шансов.
- Батя, — прошептал он ему на ушко, когда первая волна счастья схлынула, освобождая место второй, третьей и всем последующим. — А… читать ты меня научишь?..
- Если хочешь, Саёк, читать тебя я научу, — снял огромные очки и взволновано протер их сидевший рядышком Дионисий. — Придешь ко мне в библиотеку?
- Разумеется! — восторженно воскликнул мальчик. — А можно?..
- Конечно, можно! — близоруко прищурился на Сайка Митрофаныча довольный библиотечный. — Я даже знаю, по какой книжке мы будем учиться читать!
- По какой? — глаза Сайка загорелись.
- У меня есть замечательное издание «Приключений лукоморских витязей» — великолепная бумага, крупный шрифт, цветные гравюры…
Иванушка и Серафима переглянулись и отчего–то заулыбались.
Через два дня, когда новый черный балахон, приличествующий каждому уважающему себя ученику ВыШиМыШи был готов, мешок с подарками и продуктами собран, рекомендательное письмо [240] от лукоморской короны за подписью и личной печатью Симеона готово, а старые и новые друзья и дедушка пожелали ему счастливого пути и успехов в учебе, Агафон в сопровождении Ивана погрузился на Масдая и отбыл по месту прохождения осенней практики — к усадьбе Ярославны.
«Пожалуй, заждалась она меня, потеряла, решила, что я сбежал, что отказался и от практики, и от учебы, и карьеры дипломированного специалиста, и мешок с ее имуществом нагло присвоил, а, проще говоря, уворовал», — мучался всю дорогу чародей и даже почти не разговаривал ни с ковром, ни с другом.
Но, к их удивлению, когда они, наконец, приземлились, кроме соскучившихся по обществу голов и суетливых рук их не встретил никто.
Всё оставалось почти по–прежнему, лишь черная просека, прожженная Агафоном почти месяц назад, успела зарасти желтыми и бурыми листьями, да недоделанные дела по хозяйству были завершены трудолюбивыми руками. И, поприветствовав коренных обитателей усадьбы, разгрузившись, затопив печку и задрапировав вокруг нее для профилактики Масдая, им ничего не оставалось, как выйти на улицу, дышать ломким осенним воздухом с привкусом первых морозцев, и ждать.
Но ждать на этот раз им пришлось недолго: едва они присели на завалинку, как в небе над полысевшими верхушками берез показалась знакомая ступа, а в ней — баба–яга.
- А, мальчики, здравствуйте, мои хорошие! — радостно–возбужденно вскричала Ярославна, едва оказалась на твердой земле. — Заждался меня, Агафоша, наверное? А, кстати, вы уже успели познакомиться?..
Друзья переглянулись и, ухмыльнувшись, кивнули.
- Вот и молодцы. Времени зря не теряли. Да ведь и я не бездельничала, — не обращая внимания на такую странную реакцию, весело проговорила баба–яга. — Хоть и долго летала, а с пользой: я уговорила директора оставить тебя на второй год, так что обучение свое ты продолжишь. Не может быть, чтобы от таких способностей да не было отдачи, твердила я ему, пока он не сдался [241] и не согласился. Так что… Собирай манатки — и в школу. А то ты тут, поди, чуть не месяц на печи сидючи да в окошко глядючи совсем обленился, от ничегонеделанья да скуки одичал… А что?.. Что случилось?.. Что я такого сказала?..
И долго еще не могла понять Серафимина троюродная бабка, что так внезапно могло рассмешить–распотешить добрых молодцев.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ