И ощутить шляхетство как блаженство

Сергей ШВЕДОВ И ОЩУТИТЬ ШЛЯХЕТСТВО КАК БЛАЖЕНСТВО Рассказ

Старичок в кресле–качалке с компьютером на коленях приостановил обучающую программу «Что следует знать свядомому литвину?» с заикастым голоском гундявого историка за кадром, которую смотрел безо всякого интереса, и призадумался. Он вообще любил размышлять в одиночестве, потому что тогда сам себе казался умнее всех. А это очень приятно, что ни говори, когда ты один вумный, а вокруг одни идиёты.

Тут же раздался телефонный звонок:

— Что с компьютером? Почему перестал читать?

— Да вот интернет зависает что–что.

— Перезапускай и снова вслушивайся в каждое слово до посинения!

Старый Наносёнок сунул микронаушники ещё глубже в ушные раковины, чтобы ни единого словечка не вырвалось наружу. Так учил его основам подпольной деятельности во враждебном русскомирном окружении его «куратур». Хотя на кой ляд учить конспирации тёртого деда–ветерана, который–то и срочную службу отпахал в спецподразделении КГБ?

А потом ещё вона скока десятков лет оттрубил добровольным «сексотом» — секретным сотрудником органов на трубном заводе. И никто на его добросовестную службу на благо госбезопасности не жаловался, а только год за годом органы поощряли своего спецагента за служебное рвение.

И как поощряли! То ещё в молодости редкостную на тот час (то есть дефицитную) «Волгу» вне очереди да ещё в кредит выделили, то одну за другой две добавочные кооперативные квартиры позволили построить как многосемейному по смехотворной цене с копеечными процентами. Весёлая семейка плотненько набилась, как кильки в банке, в одну квартиру, а две других они выгодно сдавали разным фирмам под офис. То вот эту однокомнатку, которую когда–то органы использовали как место для конспиративных встреч, за ним оставили навечно, то есть до самой его смерти.

А тут какой–то «куратур» заставляет заслуженного секретного сотрудника обучаться навыкам современной конспирации по каким–то там заморским программам в компьютере. Мало того, что никто из его престарелых и весьма почтенных ровесников в изучении компьютера дальше порносайтов не продвинулся, так ещё все компьютерные словечки какие–то нерусские. Нерусские — это хорошо. Чем дальше от Москвы — тем вольней дышится. Но они, словечки эти компьютерные, ещё как бы нарочно наизнанку вывернутые. Голову свернёшь, пока дотёпаешь до смысла.

Ну, как понять такое вот секретное обозначение, как «куратур»? Это что — петух такой, какой над безмозглыми курами командует? Или вот ещё заикастый да гундявый диктор в секретной обучающей программе втюхивает ему, что древние литвины всегда были умнее русских потому, что они — «лихвоцефалы» по форме головы. Оно как бы и понятно, лихвоцевал от библейского слова «лихва», то есть процент, который ловкачи сдирают со всяких лохов. Так ведь в наше время не каждый библию читает.

Дед Наносёнок и без иностранных словечек сам знает, что он не лох, а продвинутый «лихвоцефал» с головой в форме сплюснутой с боков дыни. У него полторы сотни подпольных предприятий на квартирах, расположенных в городских высотках по всему «мегаполису», тоже вот компьютерное словечко втюрили для обозначения многомиллионного города.

С этих предприятий тебе прямая лихва сама так в руки и плывёт — безработные или полуработные надомники там вкалывают по сменам круглые сутки за сущие копейки, а налогов старый Наносёнок платит родному государству — хрен целых да хер десятых. К тому же горячая и холодная вода с электричеством для его, Наносёнка, производственных нужд в жилые дома подаются по льготному тарифу. А если платить как для официально зарегистрированных предприятий, то без лихвы останешься. И ещё никакой тебе арендной платы за съём производственного помещения. Тут уже не лихва, а просто лафа!

И не придерёшься ни по одной из статей закона о рабстве. Нет никакой эксплуатации человека человеком, никакого насилия и шантажа. Эти лохастые нищеброды сами напрашиваются, чтобы у них в квартире тайную мастерскую оборудовали. Они клеёночку на ковёр в комнате аккуратненько постелют, объект ремонта на неё поставят и крутят–вертят гайки без выходных и проходных. Никто их кнутом не подгоняет. Не голодные, не озябшие, не оборванные, а за лишнюю копейку жилы сами себе сорвать готовы. Все хотят человеками зваться, у каждого из них в его низменной душонке затаился недоделанный миллионерчик с надеждой разжиться грошиками и запановать над другими хоть на старости лет. Причём ту Наносёнок? Как говорится, девочка сама напросилась.

Он первый своими лихвоцефальскими мозгами дотёпал, что лучшие рабы для подпольного производства на дому — молодые бабы с маленькими детьми. Рабыни и сами работают на износ, и детей своих измочаливают до полной крайности, особенно безответных девчонок, которые вкалывают за грошики ради новых тряпок, копеечных украшений, косметики для девочек или за билет на детскую дискотеку. Ну, кто–то за дамские тонкие сигаретки и за джин–тоник или всякую прочую слабоалкогольную газировку. А мужики никуда не годятся, кроме как для переноски тяжести. После трёх часов ночи уже напиваются в дымину.

Нешто я краду детство? Детям быдловичей незачем играть, гулять на свежем воздухе и учиться. Не паничи, мать их распротак! Быдляты должны с ранних лет ярмо тянуть до самой смерти. Нехай играют, гуляют во дворе и учатся в школе только шляхетные детки. А быдловатого дурака учить — только портить. Он диплом получит, да потом брыкается, не соглашается за сиротские копейки вкалывать, а то и просто за одно бухло с закусью. А если ему достойную зарплату платить, откуда свою лихву ловкий лихвоцефал сорвёт?

Он и своих–то детей учить не стал. Дочку отправил на бухгалтерские курсы, чтоб батькину прибыль считала. А пацанов после армии послал сержантами в милицию. Человек с пистолетом всегда себя прокормит. И внукам дорогу к наукам перекрыл, чтобы не задурили и не задембелевали, гультаи.

Закончив свои тягостные размышления, он с отвращением ткнул клавишу «пробел», чтоб дальше выслушивать занудные наставления диктора за кадром.

«…из исторических источников известно, что наши предки литвины говорили меж собой по–древнерусски, а литвинские князья слали письма братам своим на древнерусском языке. Это вовсе не потому, что их язык был близок к древнерусскому из–за того, что сами они были западнославянскими князьями с южного побережья Балтийского моря, которых вытеснили с родных мест германцы. Эти незаконнорожденные потомки древнеримских императоров не хотели поганить шляхетную латынь, общаясь с древнерусским быдлом пусть даже через переводчика–немца из католических монахов…»

Старый Наносёнок за компьютером так презрительно фыркнул, что из левой ноздри высунулась зелёная сопля… Хоть и учёные, а дурни дурнями! Не из какого Рима не пришли древние литвины, а прилетели с планеты Инфруджаба из Крабовидной туманности, как Наносёнку сам магистр белой и чёрной магии пан Лешек Зыгмунт Шкрабачёс на чёрной мессе у сатанистов говорил.

А говорил он, что на самом–то деле мы, литвины, всего лишь пришельцы на планете Земля. Наша историческая прародина осталась в самом центре цивилизованной вселенной. Много миллионов лет назад случилась Вселенская война небесных властителей света с тёмными силами зла, извергнутыми вулканами из пекла.

Это было очень далеко отсюда, совсем не в нашей галактике. В одном из боёв космическая крепость получила пробоину и, уходя от преследующих её истребителей, совершила вынужденную посадку на планету Земля, которая располагалась тогда за пределами цивилизованной области вселенной, то есть попросту была задворками космоса. Причём инопланетяне приземлились точнесенько под воду на самом Северном полюсе. Там экипаж заделал пробоины, а космическая крепость за столетия превратилась в подводную Атлантиду, где обитали предки современных литвинов. Это были гуманоиды–лихвоцефалы с белым цветом кожи и золотистой радужной оболочкой глаз. Поначалу они были бессмертными, но утратили дар жизни вечной, когда стали скрещиваться с местными гуманоидками. А куда деваться без баб–то, если на космическом флоте служили одни мужики? До понятия пидоров тогда ещё не доросли.

Маг Шкрабочёс проповедовал собравшимся на мессу сатанистам, что небесные предки литвинов дали толчок к развитию всей земной цивилизации — Египта, Ирана и Турана, античного мира вплоть до Древнего Рима. Но из–за кровосмешения с низшими расами семитов и хамитов все эти миры пришли в занепад.

Опять эти мудрёные компьютерные словечки! Ну, хамиты, оно и понятно — это те, кто хамит по наглянке, что называется, а кто такие семиты? Наверное, это сексуально озабоченные маньяки, которым лишь бы своё семя в любую дырку спустить. Вот эти–то сексуально озабоченные семиты и попортили кровь литвинам, ага. Магистр чёрной и белой магии поведал, что в конце концов осталась лишь малая горстка литвинов чистой крови. Наверное, наши предки уже и тогда умели анализ крови делать. Интересно, из пальца брали или из вены? Ладно, это неважно.

Молодцы предки — захотели сохранить чистоту шляхетной крови, чтобы окончательно не выродиться в быдло. Магистр сказал, что примерно за двести лет до падения Византии чистокровные литвины построили деревянный весельный корабль с прямым парусом и отправились на Северный Полюс, чтобы мырнуть под воду и возродить подводную Атлантиду. Но их скорлупку под рваным парусом злые ветра прибили к южному балтийскому побережью, где тогда ещё жили западные славяне, которых теснили германцы своим «дрангом нах остен». Там их и выбросило на берег.

Предкам снова пришлось брать в жены тамошних туземок, отчего древняя кровь высокородных и бессмертных некогда инопланетян сворачивалась и портилась в жилах их потомков–метисов. Просто язык не поворачивался этих славянских ублюдков именовать литвинами. Вот и стали их прозывать лютичи. Говорили они на языке, похожем на древнерусский. Тьфу–ты, паскудство какое! Не только кровь, а и язык вконец испортили эти русаки.

А может, оно и к лучшему? Станут тебе высокородные инопланетяне говорить на святотайной мове перед тутошним быдлосбродом! Это ж надо понимать! Мозги включать, а не книжки заумные мусолить, в которых ни слова правды. Наносёнок терпеть не мог учёных, да и просто грамотных. Сам он в ПТУ — «хабзе» все три года приходил на занятки по всем предметам с одной и той же общей тетрадкой за поясом, да и ту не исписал до конца, а отдал на сортир матке в деревне.

Телефонный звонок снова заставил его вздрогнуть.

— Алло, Наносёнок на проводе!

— Ты почему отключился от обучающей программы? Опять на порнуху потянуло?

Щупленький дедок сжался в комочек в кресле–качалке, как крысак перед нападением, и без тени замешательства или страха стал привычно врать напропалую:

— Компьютер завис, пришлось перегружать, пан куратур.

— Перегружай и внимательно вслушивайся в каждое слово диктора за кадром. А то хрен ты у меня посадишь старшего сына на воеводство, когда мы к власти придём!

— Слушаюсь! — отрапортовал Наносёнок и безо всякого желания снова погнал прокручиваться занудную обучающую программу для выработки национального гонора новых литвинов, от которых зависит будущее спасение всей европейской цивилизации.

«…Самую большую опасность для нашей нации тогда представляли древнерусский язык и древнерусская культура. Спас нацию славный князь Ягайло, который заключил с Польшей кровный союз на веки вечные. Наши гордые предки для подчеркивания своей расовой высокородности и интеллектуальной исключительности стали говорить о себе так: «Нации польской, рода литвинского».

Наносёнок со злостью ткнул клавишу, чтобы заткнуть заикастого обучающего диктора, который теперь уже запнулся на полуслове не по своей воле.

Ницмарик какой–то, а не учёный историк! Не иначе как сдуру наши предки с поляками связались. Тем бы только гулять–балевать на балах по своей пьяной вольности да шаблей с польским гонором перед паненками выхваляться. А как дело до войны, так тот польский магнат сдаст своих посполитых жолнеров, как алкаш стеклотару, и в бега с уворованным богатством за межу подастся. Под кем только эта Польша не была? Под немцами была сколько раз и опять будет. Под Швецией была. Под Францией была. Даже под Московией была. И это спасители литвинской нации?

Теперяка пока что нам выгоднее говорить: «рода славянского, корня белорусского». Литвинам–инопланетянам треба на время белорусаками прикинуться, каб на западнорусском горбу одолеть волну международного занепада, а потом кинуть лохов–белорусаков в канаву, да и пшеков туда же в придачу, а самим выше всех на гору межнародного всемогущества взобраться.

Задолбало уже старому деду впихивать в себя исторические знания из компьютера! Наносёнок разнял разъём интернета. Нехай руководство возрожденческого подполья подумает, что у интернетчиков сбой на линии. Плевать на всё! Докторша из нервного диспансера ему велела побольше отдыхать как ветерану труда на честно заслуженной пенсии.

Он откинулся в кресле и потянулся к телефону. Грешным делом любил старичок для разрядки нервов позвонить дружбану с детства, такому же пенсионеру. От душевного разговора его пылкий друг вскипит негодованием, начнёт переубеждать и горячо спорить. Вот тогда–то Наносёнка окатит волна тёплого удовлетворения и придёт душевное спокойствие. Дружбан хоть и был до пенсии инженером, но, слава богу, интеллигентской тупости не нахватался, а до сих пор говорит деревенской говоркой. Приятно поболтать с древним другом, который тоже пока ещё не потерял соображаловку, как некоторые старики, куда как моложе их с Коляном.

— Алло! Знаешь, Колька, чем я сейчас занятый? Сижу, качаюся в кресле–качалке, ем яишню на сале. Ага, земляки с деревни опять подноской поклонились. Тебе–то никто не подвозит, знаю я. И самогонки с дымкой десять литров мне завезли. Мимо меня никто из земляков не пройдёт, все мне с поклоном гостинцы заносят. Уважают, значит. И ты меня уважай, Понял? Я к себе уважению требываю! А то что это вы, учёные, меня всё игнорироваете! Хочу человеком зваться, понял, Колян?

Самогонку Наносёнок налил не в стакан, а в дорогой хрустальный бокал на тонкой ножке. С дымкой — это значит с той особенной перламутровой мутнецой, какая бывает только у ржаного первача, перегнанного через змеевик из бака на парУ, а не открытом огне, где бражкина бурда пригорает. Для этого нужно уметь сварить из нержавейки путный самогонный аппарат да ещё в лес его завезти подальше от чужих глаз и носов, а то быстро пронюхают.

— На меня по всей столице тыщи надомных быдляков горбятся. Я людЯм и заводам добро творю. Стиральные машинки, холодильники, посудомойки и даже утюги починяю. Заводской брак устраняю, недоделки переделываю под гарантийный ремонт. Деньги плачу надомным работягам, считай почем зря. Там всего–то делов — знай себе молоток, гаечный ключ и отвёртку. Такой работе можно и обезьяну за сахар выучить, а не гроши кому–то платить.

Старичок растягивал удовольствие, смаковал не самогонку, а хвастовство. Он пока ещё не пригубил бокал, а только вдохнул запах самогонки и зажмурился от наслаждения.

— Это ещё не всё, Колян. Полигон для вывоза твёрдых бытовых отходов в Козлобородичах знаешь? Ну, свалка вонючая, не спорю. Там на меня, Колюха, целая свора голодных бомжей за бухло и закусь вкалывает. С одной переборки мусора озолотиться можно, а у меня к тому ж и три городских района на вывозке твёрдых бытовых отходов — тоже золотое дно. Ты прикинь масштаб бизнесу, и сразу уважать начнёшь. Не иначе как магнат вельможный я теперяка!

Наносёнок многозначительно помолчал, чтобы дать выговориться недотёпистому другу детства, который до древних седин собственноручно авторазвлюхам, хе–ха, хвосты крутит. Потом опять принялся набавлять себе очки да баллы:

— По всему Пригородному району мои говновозки туалеты надворные чистят, это тебе как? А помойные ямы в панских коттеджах кто выкачивает? Я, кто ж ещё! У меня в моём спецавтопарке полтора десятка этих говновозок, не меньше. Хрен тебе со мной тягаться, Колян!

Он ещё разок дал другу выговориться в ответ, а потом попёр напролом:

— Незаконная автосвалка за Малявками под лесом теперь моя, понял? И чтоб твои дебильные байстрюки там ничего не скрутили, понял? Я с вторчерметовской конторой договор забил. Запчасти не тырить, мою долю никому не трогать! Никого на мой участок не пущу… Чо? Ты мне гопниками грозишь! Ментов на твоих громил натравлю, ага.

Он снова дал повозмущаться старому другу, помолчал с достоинством, зато потом подковырнул его до зубной боли в заднице:

— А ты не насмеховывайся! Да, старший сынок мой только сержант милиции. А знаешь, сколько майоров или даже полковников ему гроши задолжали? Он не просто так казино крышует, а с пользой для семьи. Бордель при казино моя младшенька дочкА содержит. Для ментов — обслуга бесплатная. Вот то–то ж. Я с отдачей проигрышей ментюков никогда не тороплю, да ещё им исправно отстёгиваю и отваливаю, когда надо. Знаешь, кто самый главный человек в нашем царстве–государстве? Участковый. Пусть он даже капитан и по выслуге лет на повышение бесперспективный, зато по цене в доллЯрах для деловой семьи из рабочих и крестьян он поважней любого генерала будет. На участковом все жалобы и служебные проверки затухают, как в наствольном пламегасителе. Он так всё прикроет, что ни одна прокуратура не расковыряет. А у меня все участковые на подсосе. То–то, учись сынок, как дяди гроши стригут!

Хотя друг детства был младше всего–то на полгода, Наносёнок и в глубокой старости продолжал свысока учить его уму–разуму.

— У какого хошь мента помощи попроси, они с тобою разговаривать не станут. Зато меня они как облупленного знают и из уважения первыми ручку мне протягивают. Понял, Колян? Всегда отмажут вплоть до проверки из генпрокуратуры или даже администрации президента, а ты что за жёлудь такой с автосвалки в Малявках вылупился? Мне только слово сказать — и тебе песец! Закрывать за решётку они старика не станут, но налоговую на тебя так спустят, что все квартиры продашь и пО миру побираться пойдёшь. Не шуткуй со мной, Коляха! Честнесенько предупреждаю.

Наносёнок с подловатенькой улыбочкой снова примолк, уже глубоко умиротворённый, чтобы дать старому другу выпалить все угрозы, который тот припас для него.

— Успокоился? Тогда слушай дальше. Угрозы твои мне до одного места. Мои пацаны твоих крутяков залётных в фекальные отстойники так зароют, что ни один следователь с судмедэкспертами в говно нырять не полезут. У меня стволы заводские, дульные тормоза с глушителями, а парни с головой и погонами на плечах. Чего ты со своими кавказерами–гастролёрами и саморезными поджигами на меня прыгаешь? Всё, Колюха, больше чтоб на моё даже издалека не зырился, понял? Конец связи.

Вернув себе душевное спокойствие и вволю насладившись матюками в свой адрес, Наносёнок теперь мирно покачивался в своём любимом кресле–качалке с блаженной улыбкой на узких, как у ящерицы, губах. В детстве ему батька так и не сделал качели, сколько ни просил. Хоть в старости покачаюся всласть. Меня вообще всю жизнь обижали все кому не лень, подумалось безобидному старичку, а тем временем обиженный его невниманием компьютер скрыл монитор за заставкой, на которой зубастые динозавры рвали друг другу глотки, а потом жадно пожирали падаль.

Об этой однокомнатке почти никто не знал, да и кому положено знать о бывшей конспиративной квартире для услуг госбезопасности? Лет эдак двадцать пять назад он ещё водил сюда девок да молодух и устраивал настоящие загулы, «балевал» круче, чем польские магнаты «за часами» Великого княжества литовского, русского и жемойтского. Теперь дедок давно уже перебесился, и эта крохотная квартирка стала его потайным кутком, куда он мог уединиться от дел мирских и передрязг семейных для размышления о вечном и богоугодном.

Ему на старости лет полюбилась тишина. По древней селянской завычке его дети и внуки предпочитали тесниться вместе на одной жилплощади дружной, но склочной семейкой, чем разъехаться по отдельным квартирам. Так дешевше выходит.

Все бабы в огромном выводке Наносёнка (семь детей со своими семьями — это много даже для десятикомнатной квартиры) были как на подбор горластые и голосистые. Внуки, правнуки никогда не смолкали. Мать костерила трёхлетнюю дочку, а дитё в ответ звонко материло мать. И все взрослые дружно хохотали. Огневые натуры! Злой энергии у каждого — как в незаглушенном ядерном реакторе Его дети, внуки и правнуки просто кипели от избытка жизненной силы. Но не по злобЕ. Любая драка заканчивалась всеобщим смехом и приливом молодецких сил. Ежедневные скандалы им были просто необходимы, чтобы поддерживать всех членов этого огромного семейства в боевитом состоянии для борьбы с этим русскоязычным миром, полным зла и агрессии. Слабого любой обидит, если не давать сдачи. А в роду у них все были щуплые и низкорослые. Порода такая, в сучок поросль пошла.

Наносёнок любил буйство семейной жизни и сам был мастаком по части скандалов, но с годами ему всё больше нравилось уединяться в этой потайной квартирке. Расслабиться и отдохнуть в застиранных трениках с растянутыми коленками, обвисшей майке и вязаных носках, да и поразмыслить о делах, от которых никогда не отделаешься. А тут ещё «куратур» со своей политучёбой навязался. Нах их всех! Как говорил ему один из командиров–ветеранов на срочной службе: «Всех начальников слушаться — так всю войну в сапогах проспишь».

Щупленький, низкорослый старичок свернулся калачиком в кресле–качалке и в свои семьдесят четыре предался детскому развлечению — доставал языком кончик носа, ведь никто не видит. А ещё он умел ушами шевелить и корчить уморительные рожи в зеркало. В молодости был похож на беспокойную бесхвостую макаку, а теперь в старости в кресле–качалке стал напоминать печальную ночную обезьянку из Южной Америки с белым хохолком на макушке и седыми бакенбардами.

У Наносёнка в сердце всегда жила жгучая обида за своё неустроенное детство в глухой деревне Передерня, что на Полесье. Зимой русскую печь топили только перед сном, хата так выстуживалась к утру, что в ведре застывала вода для питья. У отца было тринадцать детей, запойное пьянство и зарплата колхозного тракториста. Только в «зале», единственной комнате с дверью, полы были деревянные. Её держали для гостей, там никто из семьи не ночевал. По всей остальной хате полы были земляные. Спали семеро по лавкам. Так жили только Наносёнки и столетний бобыль, помнивший ещё Первую мировую войну. По всей деревне хаты были справные, полы настеленные, дети сытые и ухоженные.

Зато в его батьковской хате никогда не было навозного духа — там не зимовали телята, козлята или ягнята. Живности родители не держали, разве только уток и кабанчика. Утки кормились с речки, а комбикорм для кабанчика они с маткой воровали на колхозных складах, почти всегда не запертых. Колхоз помогал многодетным родителям молоком (коровы они отродясь не держали), учебниками (тогда они были платными), школьной формой и тёплой одеждой для детей. Старших Наносёнков–школьников на зиму определяли в школу–интернат с бесплатным питанием и обмундированием. Но тем горше была обида на судьбу, потому что бескорыстную помощь колхозного быдла Наносёнки воспринимали как родовое унижение.

И ещё унизительнее было их уличное прозвание «шляхта босоногая». Все бабки в деревне были православными, только старая Наносёнчиха — ревностная католичка. У всех церковь была под боком в деревне, только Наносёнкам приходилось крестить детей в соседней области — там оставался при советской власти действующий костёл. Ну не унижение ли потомственным шляхетным литвинам!

В хате висели бумажные иконки — Матка Боска, и пан Езус, да ещё засиженные мухами репродукции из старинного «Огонька» с картин на библейские сюжеты.

А всё дело в том, что Наносёнки являлись потомственными литвинскими шляхтичами и шляхтянками. У их предков был когда–то подлинный шляхетский «привилей» — грамота от польского магната Пшижетульского, кривая сабля и перстень с родовым гербом. Когда–то во время оно магнату понадобилась банда головорезов для решения спора о куске клюквенного болота с соседом–магнатом Пшестытутьским. Вот он и выдал привилеи, перстни и сабли босоногой голоте, готовой драться с кем угодно за кормёжку, но выбрал жолнеров только из числа католиков. Так род Наносёнков обрёл потомственное дворянство. А после того, как Пшестытутьский накостылял воякам соседа, Пшижетульский определил неудалое «войско» к себе в дворню.

Грамота та сгорела с хатой, кольцо и саблю давно прогуляли, но легенду о своей высокородности Наносёнки передавали от поколения к поколению. Злобная Екатерина Вторая вычеркнула их знатную фамилию из списка дворян и записала в крепостные к тем же магнатам, потомки которых почти лет через сто переселись на вечное проживание в Сибирь за участие в Польском восстании 1863 года, а высокородные Наносёнки тогда же получили личную свободу.

Ну что это за свобода высокородным литвинам наравне с белорусским, то есть западнорусским быдлом? Раньше можно было в тёплом панском доме ночевать, в жарко натопленной людской с остальной прислугой, чистить панские сапоги и подъедать сладкие объедки с панского стола, какие ни один русский хлоп в жизни не пробовал. И оборванными панские прислужники никогда не ходили, пан своих хлопов дворовых в свитки обряжал, а не посконные лохмотья из конопель, как ходили прОстые мужики. Чиншевая литвинская шляхта с родовым перстнем и грамотой–привилеем — это вам не «пся крев». Пусть босые, пусть поголовно неграмотные, но шляхта, а не подлый мужицкий люд!

Гордые литвины Наносёнки за время своего литвинского шляхетства в дворне польского магната разучились работать на земле и вообще приобрели стойкое отвращение к крестьянскому труду. Это ещё истинного пана нужда могла заставить работать на земле, а у панского прихвостня выработались такие стойкие сословные предрассудки, что даже пра–правнуки чиншевых шляхтичей испытывали жесточайшее унижение от одной мысли, что их сделали колхозниками наравне с западнорусским (белорусским) быдлом.

Первым в своём роду вырвался из «идиотизма сельской жизни» сам Наносёнок. Он почувствовал себя почти настоящим литвинским шляхтичем, когда после сытного ужина с огромной мясной котлетой и макаронами в подливе на белой фаянсовой тарелке впервые в жизни лег спать на белых простынях в общаге ПТУ. В родной батьковской хате постельного белья отродясь и в заводе не бывало.

Хотя, нужно сказать, извечная обида на «этих православнутых быдловичей» сильно помогла ему в жизни. Если у твоих литвинских предков москали украли шляхетский привилей, то и у неродной советской власти и вовсе украсть не грешно. Матка ночами воровала солому и комбикорм в колхозе, он подсоблял, а их пёс был ну просто прирождённый «злОдей» — стоял на стрёме, хоть его никто тому учил. Видно, пёс был тоже из шляхетной литвинской породы, а род свой вёл от чистокровных панских гончих, хоть и выродился в кривоногую дворняжку, как и все девки в роду его хозяев.

В «хабзе» у Наносёнка была особая гордость за тонкое умение обмануть «мастака», украсть инструмент или что там ещё под руку попадёт. Потом пошло совсем «законное» воровство с завода через забор или «комсомольскую проходную» — дырку в заборе. Как в поговорке: «Ты здесь хозяин, а не гость — тащи с завода каждый гвоздь!»

Советская власть давала огромные льготы многосемейным. Наносёнок настрогал семерых детей — пусть власть помогает их кормить, искупает вину перед потомками обездоленных литвинских шляхтичей. К тому же труд собственных детей давал немалую выгоду на любой «халтуре», чем семья занималась непрерывно. Ничего, потЕрпите — мы, детки, с вашей маткой с пяти лет в колхозе уже подворовывали по ночам, вон какие мешки да корзины тягали! И вам незачем учиться, руками вкалывать нужно и соображать, где что урвать можно. Учёба в жизни только одна — как деньги делать, а школьная наука ещё никого не прокормила. У нас в роду дьявольское трудолюбие, все до единого трудоголики, но учтите — мы не работаем, а только зарабатываем. Сам труд мы люто ненавидим, потому как он — унижение для высокородного литвина, которому судьба отпустила право без зазрения совести брать чужое в счёт компенсации за лишения и унижения нашего шляхетного рода, да ещё и жать то, чего он не сеял.

В армию служить, сынок, иди, потому что после армии берут на службу в милицию, а это место властное и хлебное. Но воевать за чужую родину мы не будем. Иноземные завоеватели всегда приносили с собой нашу литвинскую полицейскую власть и «родную мову», изобретённую учёными поляками.

У Наносёнков все предки служили в полицаях у любых захватчиков. А потом оправдывались перед властями — а куда деваться было? Французы заставили, немцы заставили, поляки заставили, и американцы, наверное, заставят. Наверное, в нас немецкая кровь есть всё–таки. Нам, литвинам, уютненькей всего под немцами было, и в 1918, и в 1941. С поляками не так. Те сразу сапогом в морду били, а немцы сначала разбирались и только потом били. С немцами поладить можно, если не залупаться.

Старика снова переполошил телефон, но это был не «куратур». Звонил встревоженный младший сын. Бандюганы расправились с внуком — на стройке с девятого этажа скинули.

— Ну и притихни. Убили так убили. Нашто было ему с криминалом связываться? Нам нафиг не нужны в роду уголовники. Мы семья многодетная, порядочная и законопослушная. У нас льготы, мы малообеспеченные в пересчёте на одного члена семьи. Государство многодетных и малообеспеченных в беде никогда не оставит, а перед законом оборонит. Мы против закона не выступаем. С уголовщиной не знаемся. Закон нас охраняет, потому как мы многодетные, малообразованные, трудящиеся и малообеспеченные, понял? А про убитого Петьку забудь. Ты молодой, и Манька твоя крепкая. Вы ещё себе не одного пацана народите. Бракованных щенков всегда топили, так заведено, чтобы породу не портили. Я позабочусь, чтобы наша фамилия в криминальные сводки не попала, не боись. Больше мне пока не звони, понял? Бывай!

Не успел дедок в уютном кресле–качалке от волнения дух перевести, как тут же позвонила дочка. Снова проблема с младшей внучкой.

— Чо, этот вумник никак не отцепился от Люськи? Никогда моя внучка не выйдет замуж за вумника!

— Папа, он ей письма в стихах пишет.

— Сама виноватая, раздурила девку интеллигентскими замашками. Я не дозволял её в музыкальную школу водить. Вот и нахваталась там всякой пакости от вумников.

— Папа, она к нему сбежит!

— Как сбежит, так приведут её к тебе обратно со связанными руками. Вумнику тому подбросят наркотиков — сядет лет на пять. За это время у Люськи дурь из головы повыветрится.

— Папа, она руки на себя наложит.

— Не успеет. Пришлю за ней пацанов годных. Они ее подколят, чем треба, с недельку по кругу попускают — потом самой понравится. Тогда можно её в любой бордель в Германию определить и с сутенёром договориться, чтобы деньги тебе переправлял. Все равно она уже наукой порченная, с неё толку не будет — ни гаечным ключом крутить, ни прибылЯ семье подсчитывать, ни уличных проститеней пасти. И дети от неё такие же вумники–выблядки пойдут. Не нужна такая в нашем роду.

— Папа, пожалей материнское сердце. Она же моя кровинушка.

— У тебя ещё четверо мал–мала меньше. О них позаботься, чтобы школьная наука их с пути не сбила. Пять классов — и не больше! Теперь это можно, не советские времена. А то парни пить начнут, а девки — гулять, потом рожать не захочут.

Дедок положил трубку, потянулся к фужеру с самогонкой, но отставил его. Слишком уж руки тряслись от злости и праведного гнева. Внуки пошли! Один краше другого. С детьми было не легче, а с внуками так вообще горе горькое. Литвинский шляхетский род, что называется. И всё началось с того, что старший внук Васька поехал учиться в Москву как победитель какой–то там олимпиады. И плевать ему было на то, что дед само слово «Москва» и на слух не переносит. От этого слова у него челюсть перекашивает, слюна течёт, как у бешеного пса, и сыпь по всему телу проступает.

Каких трудов и денег стоило родному деду послать в Москву годных пацанов, чтобы этого блудного сына на путь праведный наставить. Те три года таскали его по кабакам и ночным клубам, пока тот не ушёл в свой первый запой. Потом стало полегче. Ваську отчислили из института за пьянство и прогулы. Он вернулся в Минск. Пошёл, как приличный человек, работать грузчиком на рынок. После третьей ходки на лечение от алкоголизма в ЛТП вообще золотым человеком заделался — свой в доску, а главное — душевный и отзывчивый, а не заносчивый вумник. Алкаш — трудяга полезный, ему с похмелюги всегда стыдно за вчерашнее. Поэтому и работает за троих, чтобы вину свою искупить. Лучше спиться, чем в институте выучиться.

В семье не без урода. Внук Васька был не первой вырусью в славном роду. Сестра–двойняшка самого Наносёнка замужем за профессором военной академии из чистокровных москалей. Хошь не хошь, а приходится за родню почитать, хоть и скулы сводит. Племянник–москалик рассказал как–то Наносёнку, что какой–то москальский магнат Герцен, который был побогаче Радзивиллов, Сапегов и Огинских, писал, что литвин русскому сначала кажется странным чужаком, но уже через пять минут русак без памяти влюбляется в него. Ну и пусть они влюбляется до поры до времени, пока нас мало. Потом поздно будет, когда расплодимся. Тогда им мало не покажется.

Москалики — идиотики, если столько лет считали нас за своих. Мы, литвины, говорили, говорим и будем говорить на русскому языке, но братьями им никогда не станем. Они так же, как и поляки, скоро будут рады служить нам как верные псы. А ещё и то жмудьё аукштайтское, что из нынешней Литвы–обманки, которое нагло присвоило имя наших литвинских предков, будет нам сапоги чистить. А мы будем плодиться и множиться. Мы им всем устроим кровавую «погоню», которая на нашем древнем гербе изображена. Литвинский рыцарь в белых латах на белом коне снова размахнётся мечом на восток и на запад, север и юг, чтобы никто наш гордый стяг не называл обидно «сало–мясо–сало».

Пусть даже на эту землю, что у нас под ногами, придут снова немцы, шведы, французы, американцы и остальная западная шваль, которой уже недолго осталось коптить белым светом. Мы до поры до времени им всем будем верно служить, как прапрадеды прислуживали наполеоновским воякам, а деды — гитлеровским эсесовцам. А потом, когда западные хозяева выродятся в гомиков, именно мы останемся хозяевами на этой земле, куда пришли наши инопланетные предки из–за моря, да еще чужой землицы прихватим.

Наносёнок протянул руку к так и не выпитому бокалу и тут же одёрнул её. Оставь это пшекам, хохлам, москалям, жмудинам и бульбашам, подсказал ему внутренний голос. Пусть спиваются до последнего. Мы, литвины, будем бодрствовать и трезвиться, пока не получим в наследство то, чего не строили, как обещал нам князь мира сего.

Не зря наши литвинские князья морочили голову с крещением то православным, то католикам, а поклонялись они именно ему, дьяволу. Ольгерд, которого теперешнее жмудьё (под кликухой «литовцы») называет Альгирдас, да и Миндовг — вона скока разов перехрещивались туда–сюда и обратно, чтоб врагов с толку сбить и время потянуть. А пока что мало нас. Мы втихую бульбашами прикинемся, чтобы хохлы и москали на первых порах подмогали, как пару разиков «братушкам» — болгарам помогли, а те их подальше послали. Так и мы всех их пошлём. Но мало нас пока, мало. Плодитесь и размножайтесь, заповедал их господь… За этим дело не станет.

Телефонный звонок разбудил безобидного старичка. На этот раз это был «куратур»:

— Ты, старый придурок! Я звонил провайдеру — у тебя в доме с интернетом все нормально. Хватит дурку гонять — включай обучающую программу.

Наносёнок зевнул и зло ткнул клавиатуру. Выплыла красная заставка «ЛЮТИЧИ». И опять этот заумный историк бормочет за кадром одно и то же:

«…Упорное язычество лютичей объясняется их верностью космическим бессмертным предкам. Лёгкость лютичей в переходе из одной религиозной конфессии в другую объясняется тем, что они никогда не принимали всерьёз ни поляков–католиков, ни православных русских, а всегда считали себя по расовой чистоте выше этих плебейских народов…»

Дедок спросонку не поверил ушам своим. Заикастый диктор за кадром заговорил точь–в–точь, как магистр белой и чёрной магии.

«…лютичи, предки литвинов, — самый мужественный и самый воинственный народ в истории. Только смешение с поганой славянской кровью и принятие языков этих расово неполноценных этносов (русских и поляков) поколебали неодолимый прежде дух гордых потомков небесных властителей вселенной».

Вот это уже веселей и понятней — дадим в морду пшекам и пустим кишки москалям! Старческую дремоту как рукой сняло.

Экран монитора потемнел, как звёздное небо, а звёзды завертелись круговоротом, словно их утягивало в космическую «чёрную дыру». Потом экран взорвался ослепительным сиянием, как будто нарождалась сверхновая звезда. И в бесконечной перспективе расходящейся вселенной появились очертания человека в белом балахоне с вышитыми магическими знаками. Его плоская лысина сверкала, как жёлтое угасающее солнце, а седые космы, обрамлявшие её, ниспадали на плечи очёсами козьей шерсти. Под сплющенным у висков узеньким лбом лихорадочно подрагивали прямо поставленные, глазки, утопавшие в глазницах. Сплющенный тонкий носик, похожий на узкий клюв нырковой уточки и почти безгубый плотно сжатый рот… неужели?

Старый Наносёнок чуть не выпал из кресла–качалки, едва подхватив компьютер на лету. Как же он не узнал сразу по голосу? Это был не просто заикастый и гундявый историк, а сам магистр белой и чёрной магии пан Лешек Зыгмунт Шкрабачёс.

Маг воздел руки крабьими клешнями и заговорил утробным голосом, похожим на гул труб похоронного оркестра: «Нет судьбы иной, кроме той, что мы творим сами, братья литвины! Выбор за нами, за нами и победа, что бы там ни шипели пшеки, дзекали и цекали бульбаши, гоготали хохлы и акали москали. У них нет будущего. С запада накатываются Содом и Гоморра европейских пидорасов. Славные моджахеды исламского джихада режут наших врагов с востока. Наступит время, когда слова «Рус» и «Лях» уже нельзя будет найти ни в одном словаре. Никогда больше не вернется время пястов и ягеллончиков, довмонтов псковских, мининых и пожарских, хмельницких и всяких там наливаек. А зловредная книжка «Тарас Бульба» будет запрещена, как «Майн Кампф», чтобы предательский Гоголь из рода литвинских шляхтичей Яновских никогда больше не мутил светлые головки нашим деткам».

Человек в шёлковом балахоне отвернулся и вмиг пропал из виду, как фокусник в цирке. На экран выплыла карта с подпись: «Królestwo Polskie i Wielkie Księstwo Litewskie». Затем на златотканой ленте побежал девиз: «Si Deus Nobiscum quis contra nos — Если с нами Бог, то кто против нас?» и на карту лёг злачённый крест. И вдруг территории Польши, Украины, Прибалтики и России поблекли, как в дымке, а на карте пожаром запылали красные буквы «Litwa». Почернели в пламени пожара Прибалтика и Польша, Беларусь и Украина с Молдавией. Выгорели земли Пскова, Смоленска, Брянска почти до самой Москвы и весь Северный Кавказ до Каспийского моря. На пепельном пятне меж трёх морей лишь высился обугленный крест, теперь похожий на рогатого идола, вырубленного из ствола дуба.

Наносёнок утёр рукавом слезу, громко хукнул в сторону и до дна накатил–таки бокал родимой дымки, выгнанной в еловом лесу за Передерней.

— За победу нашей крови!

Потом наморщил тонкий носик, поёрзал в кресле и с шумом выпустил газы от торжества победного удовольствия.

Конец