i-o

Кровеобмен

Женщина лежала на покрытой пластиковой пленкой больничной койке, и вокруг нее расцветали пятна зараженной вирусами крови. Эту женщину нельзя было назвать в полном смысле слова «любовью всей его жизни», но то чувство, которое он испытывал к ней, почти тянуло на это определение.

Он услышал жужжание моторчика камеры системы видеонаблюдения и понял, что, скорее всего, они сейчас следят за ним: ждут, не случится ли чего. Он окинул взглядом палату умирающих и уже умерших пациентов, размытые силуэты которых за задернутыми полупрозрачными пластиковыми шторками казались жирно поблескивающими сгустками эктоплазмы, и снова посмотрел на женщину.

Приподнял ее запястье, перевернул, обнаружив сплетение исколотых вен и воткнутую иглу, к которой шла трубка от капельницы.

Понял, что больше делать здесь нечего.

Женщина стояла на коленях, простиралась ниц, прижимаясь лицом к полу; в ее спину где-то посередине между шеей и крестцом был воткнут катетер. Другой конец его держала в руках тощая, бритоголовая женщина с рубцами шрамов на месте грудей. Она сосала трубку катетера, переводя дыхание в промежутках между глотками.

Николай узнал в ней Валерию Кодченко, с которой его познакомили Амели и Жак в первый же вечер, когда он посетил эти процедуры. Валерии нравилось отчетливо видеть все, что она делает и поэтому она всегда использовала катетер, но Амели… Амели хотела не только видеть, но и чувствовать. Блондинистый юноша, которым Амели кормилась в последнее время, не выдержал и дернулся, когда та впилась губами в свежий разрез на его запястье.

— Это больно? — спросил Николай в первый вечер.

— Разумеется, — сухо ответил Жак. — Если тебе это не подходит, то оставаться тебя никто не заставляет.

Когда Николай заявил, что он останется, Жак выпил одним глотком рюмку водки, которую держал в руках и сказал:

— Ладно, если ты так решил. Только не стой тут как статуя, ты не на пип-шоу. И еще — Амели моя, ее кровь принадлежит мне. Так что попрошу без вольностей.

И он направился к собравшимся кучкой посетителям, на ходу стягивая с себя футболку. Но это было тогда.

А сейчас Николай изучал становившуюся ему все более и более привычной сцену: полуголые и голые тела, мужские и женские, ворованные стойки для капельниц и пластиковые мешки от систем переливания крови, валяющиеся на полу скальпели и использованные куски пластиковой пленки, организмы, соединенные в нечто вроде большой биологической машины. Такой прочной биологической связи не существовало ни между ним и коллегами по работе, ни между ним и любым другим живым существом на земле, за исключением, разве что, кровососущих насекомых. Именно поэтому он возвращался сюда вновь и вновь.

Он держал сидевшую на корточках у его ног девушку пропустив два пальца под надетый на нее собачий ошейник. Девушка отодвинулась от разреза, из которого пила кровь, с трудом встала на затекшие ноги, наградила Николая пьяной улыбкой и лениво вытерла рукою губы.

Внезапно оступившись, она упала на пол, раскинув в стороны голые ноги; за спиной у нее, в полумраке, отбрасываемом осыпающимися стенами пакгауза, стояла Амели в одном нижнем белье и чулках. Пухлые губы ее были ярко-красными. Следы от проколов на ее левой груди и плече отчаянно пытались затянуться свежей коростой. Николай непроизвольно представил, как Жак припадает губами к этим ранам, раздвигая их края пальцами, словно складки плоти у входа во влагалище.

— Не прячься от меня, дорогуша, — сказала Амели.

Тонкое кольцо у нее в носу поблескивало в полумраке, тоже золотое, но не такое теплое, как ее золотистая кожа креолки. Со времени их последней встречи она подрезала свои заплетенные в ямайские косички волосы еще на пару дюймов, так что теперь они торчком стояли у нее на голове.

Процедуре кормления сопутствовала определенная поэзия, невысказанный ритуал взаимного обмена кровью между донором и реципиентом. Николаю понадобилось несколько недель, чтобы понять это и приспособиться к этому ритму, но теперь он чувствовал его всем своим существом, словно пульс.

Он повернулся к ней левым плечом, еще девственно чистым. Амели в отличие от большинства никогда не кормилась из раны, сделанной кем-то другим. Она сделала небольшой надрез под его лопаткой, там, где плоть была мягче, затем лизнула пару раз, впившись острыми длинными ногтями в грудь Николая, и вновь повернула его лицом к себе.

Затем она наклонилась к нему в строгом соответствии с негласным соглашением, чтобы предложить ему аппетитную свежую ранку на своей груди. Амели стояла так близко, что он чувствовал жар ее тела; свет в комнате померк и их пальцы встретились.

— Твоя очередь, — сказала Амели.

Губы их были приоткрыты, словно губы любовников, приготовившихся к поцелую, но Николай знал, что не имеет права пересечь запретную черту. Он не станет пить ее кровь.

Жак, скорее всего, сдержал бы свое обещание и отлучил бы Николая от посещения церемонии, а тот еще не был готов отказаться от этого удовольствия; кто знает, возможно, кровь вызывает зависимость сродни наркотической?

— Cher, — прошептала она, и он не столько услышал это слово, сколько почувствовал его.

Она еще ближе придвинулась к нему, ухватила рукой за бритый затылок и попыталась притянуть его губы к ране, но Николай не сдавался.

Она потянула сильнее, но тут почувствовала чье-то прикосновение.

Жак стоял у нее за спиной, обхватив ее за талию правой рукой, а левой запрокинув ее голову назад, так что стала видна нежная незащищенная шея. Жак не смотрел на креолку, его взгляд упирался в Николая.

Отпустив голову Амели, Жак прикоснулся к ране, поднес окровавленный палец ко рту и одновременно повернул правую руку так, что выставил напоказ мягкую ткань бицепса, покрытую надрезами. Затем прижал к надрезам открытый рот девушки.

Как только Амели начала сосать, Жак издал свистящий звук: Николай снова оказался предоставлен сам себе.

Рабочие носили прозвище «тараканы», но, хотя их устойчивость к ядам, с которыми они работали, была намного выше, чем у простых смертных, они все же не были совсем нечувствительны к их воздействию. Как и насекомые, в честь которых их прозвали, промышленные чистильщики не были невосприимчивы к вредному воздействию — они просто быстро к нему приспосабливались.

Каждый второй день в течение уже четырех лет Николай вместе с дюжиной своих коллег ползал по вентиляционным шахтам и воздуховодам бескрайних химзаводов и металлургических комбинатов, пытаясь сделать их снова пригодными к использованию. Отскабливая биомолекулярную дрянь со стенок и складывая ее в мешки для биологически опасных отходов, он иногда натыкался на попавших к нему в плен насекомых. За исключением самого Николая и его коллег, это были единственные живые существа, с которыми он сталкивался на протяжении долгих часов. Но Николай знал, что это — не просто живые существа.

Когда заканчивалась его смена, он покидал цех и вместе со всей бригадой ждал на потрескавшемся и заросшем сорняками асфальте заброшенной автостоянки, когда за ними приедет служебный автобус, предоставленный компанией. Один за другим они забирались в ржавую колымагу, которая отвозила их в центр города. Затем небольшая прогулка пешком до дома по тихим пустынным улицам, мимо недостроенных небоскребов, сожженных машин, погруженных в работу маньяков граффити и с головы до ног покрытых татуировками малолетних шлюх.

Оказавшись в квартире, он вытряхнул на пол пополнение в семействе. Насекомые поспешно помчались к аквариумам, переполненным закованными в панцирь членистоногими, которые клубились внутри черным хитиновым комом. Время от времени Николай гулял между аквариумами, бросая внутрь вместо корма кусочки биологических и химических отходов и громко декламируя стихи русских поэтов, которые вдолбила в него в детстве мать.

— Ну и нора!

Николай обернулся и увидел Амели, сидевшую на его единственном стуле, обхватив ноги руками. На ней не было ничего, кроме длинной шубы и туфель на высоких каблуках.

— Как ты нашла это место?

— Я кормлюсь тобой, Николай. Ты не должен ничего от меня скрывать.

Амели встала, прошлась между аквариумами, кучками сброшенных насекомыми панцирей и высохших трупиков.

— Ты мне никогда не рассказывал обо всем об этом.

Он ощущал себя застигнутым врасплох, чувствовал тараканом, который втянулся в спасительный панцирь, увидев занесенный над ним башмак.

— Что тебе надо?

Амели встала и подошла к нему размашистой походкой, своей обычной размашистой походкой. Ее глаза блестели в полумраке, улыбка играла на губах.

— Я хочу что-то показать тебе.

Они вернулись в госпиталь — в тот самый, где он впервые повстречал ее, в тот самый, где он на нее наткнулся, когда пришел к Жаку сдать очередной анализ. Анализы эти были частью «левых» исследовательских работ с целью установить причины устойчивости тараканов к воздействию ряда химикатов, точный состав которых так и не был оглашен. Жак проводил исследования в лаборатории в промежутках между своей основной работой. Это давало и ему и Николаю хороший приработок. Кроме того, он вел еще целый ряд исследований для черного рынка. Амели пряталась в кабинете Жака, поскольку ей было нужно алиби после того, как один из менеджеров больницы поймал ее за недозволенным занятием. Жак ловко прикрыл ее от сопровождавшего Николая охранника в штатском, и, когда дверь закрылась, Николай увидел эту женщину.

С тех самых пор мысли Николая были наполнены ею одной, даже тогда, когда он возился с насекомыми. Амели прилипла к нему, как инфекция.

Когда машина остановилась около больницы, Амели переоделась в униформу медсестры, затем провела Николая по безликим коридорам и по железным винтовым лестницам, которыми, как заверила его Амели, почти никто не пользовался. Затем она набрала код на номерном замке, и они попали в другой коридор со смотровыми окнами в стенах, над которыми светились желтые предупредительные знаки.

— Правда, они прекрасны? — сказала Амели, наклонившись к одному из окон. — Я могу любоваться на них целый день.

Николай заглянул в окно, но не увидел там ничего прекрасного — только ряды больничных коек, одни из которых были покрыты пластиковой пленкой, другие — спрятаны за полупрозрачными ширмами. На койках лежали изможденные пациенты, истекавшие кровью изо всех пор кожи с такой скоростью, что казалось, будто они фонтанируют кровью.

— Что с ними? — спросил Николай.

— Вирусная инфекция. В основном здесь жертвы биотерроризма, хотя сюда свозят все опасные случаи без разбора.

Сеть трубочек и насосов безуспешно пыталась собрать всю вытекающую из больных кровь, в то время как новая постоянно поступала из пластиковых мешков, висящих на стойках, установленных между мониторами сердечной деятельности и разнообразными приборами. Пластиковая пленка напомнила ему о куколках бабочек, которые он держал в картонной коробке, и он подумал, что может вылететь из нее наружу, когда в один прекрасный день ее развернут.

— Они при смерти? — спросил он.

— Мы все при смерти, Николай, — тихо ответила Амели и внезапно распрямилась.

Звук шагов.

— Черт! За мной, быстро!

Она потянула его за собой в ту дверь, через которую они вошли, и успела бесшумно закрыть ее за собой как раз за миг до того, как мимо нее прошли два человека в костюмах биозащиты. Она подала Николаю знак молчать, пока мужчины не прошли мимо, а затем шумно выдохнула.

— Лучше валить отсюда. В лаборатории Жака? В прошлый раз они меня там и поймали. Если они меня поймают снова…

Они прислонились к перилам старой винтовой лестницы. Юбка Амели задралась, и показалась полоска шикарной темной кожи на бедре между краем чулка и белоснежной, как кокаин, тканью.

— У каждого свой бзик, Николай.

Она поцеловала его страстно и быстро, оставив следы помады на его лице.

— Я хочу побывать с тобой, — сказала она, поглаживая пальцами его затылок, — на одном из заводов.

— Тебе нельзя туда. Это очень опасно.

— Я знаю. Именно поэтому, — и Амели заткнула ему рот еще одним пылким поцелуем. Их языки сплелись.

Затем она подвела итог:

— Ты возьмешь меня с собой, cher?

Неделей позже николай лежал на хрустящих простынях из клеенки у себя дома, с небольшим, сделанным острым скальпелем разрезом на груди.

Они снова были одни у него дома, отдыхали после кормления в тишине, нарушаемой только возней и попискиванием насекомых.

Николая застигла врасплох теплая волна, пробежавшая по телу, отрывая его от простыней; мышцы его сократились так, словно он вот-вот должен был извергнуть семя. Амели провела рукой по низу его живота, по сжавшимся мышцам, облизнула рану еще раз, вздохнула, затем сделала надрез на своем предплечье рядом со старыми шрамами и поднесла ему рану.

— А теперь ты… — сказала она.

— Я не могу..

— Cher.

— Но Жак…

— Да пошел он… — сказала она и поднесла рану к губам Николая.

— Не сейчас, — сказал Николай и именно тогда решил рассказать ей все про больницу.

— Так когда?

— На следующей неделе, — сказал он. — Но… ни слова Жаку. Он не должен ничего знать.

— Клянусь, — отозвалась она и с урчанием вновь припала к ране Николая.

Амели пришла навестить Жака в его подвальной лаборатории как-то рано утром перед началом ее смены.

— Где ты запропастилась? Я не видел тебя целую вечность. И тебя не было на последнем кормлении.

— Дела были. К тому же мне не стоит здесь светиться. Форрестер опять меня зацапал возле отделения вирусных инфекций.

— Может, это знак тебе, чтобы ты туда вообще не совалась? — оборвал он ее, открывая шкаф, чтобы достать оттуда оборудование.

— Maudire, ты, видно, не в духе. Чего это на тебя накатило?

— Знаешь, по-моему, он пропитан отравой.

— Кто, Форрестер?

— Не строй из себя дуру, Амели! Ты знаешь, кого я имею в виду!

— Мы тут все пропитаны отравой.

— Амели, что тебе от меня надо?

Амели вскипела.

— Мне обязательно нужна причина, чтобы тебя повидать?

— Дела бывают не у тебя одной.

— Ах вот как! Ну и ладно. Занимайся своими делами. И она направилась к двери, громко стуча каблуками по каменному полу.

— Завтра вечером кормление, — поспешно бросил он ей вслед. — Если тебя это еще интересует.

— Возможно, у меня на завтра другие планы.

— Если завтра тебя не будет, то можешь забыть сюда дорогу. И это после всего, что я для тебя сделал…

— Не смей мне угрожать! Не командуй мной, Жак.

— Это не угроза, это просьба. Этот вонючий таракан тебе не пара.

— А это я уж сама решу, — сказала Амели и хлопнула дверью.

— Сейчас осталось только три палаты. Остальные пришлось сжечь и снести после вспышки.

— А эти почему оставили? — спросила Амели. Она шла по мрачному коридору, время от времени трогая разные попадавшиеся на пути вещи — таблички, обломки приборов, осколки фаянса, кабель, свисавший с потолка, словно пуповина.

— Они были в эпицентре вспышки и поэтому оказались слишком сильно заражены. Существовал риск при их сносе выпустить вирус наружу. Поэтому их просто загерметизировали.

— А сейчас?

— Сейчас они почти не представляют опасности. Сейчас мы расчищаем ведущий к ним подземный тоннель, но туда я не могу тебя взять. Там слишком опасно даже в твоем костюме.

Обычно от такого заявления желание у Амели только возрастало, но в тот момент она была слишком занята изучением медицинского мусора, наполнявшего полуразрушенную старую больницу. Палаты выглядели почти так же, как в тот момент, когда их запечатали, и если бы она не знала, где они находятся, то могла бы подумать, что расхаживает поздней ночью по отделению вирусных инфекций своей родной больницы. Проходит между истекающими кровью пациентами, прикасается к ним, наблюдает, как темная кровь струится из них непрестанным потоком.

Они вошли в помещение, которое выглядело как операционная и прекрасно сохранилось, несмотря на очевидные следы упадка и запустения. Клейкие ленты, предупреждающие о биологической опасности, струились по полу, словно радиоактивные черви-лентецы, заползали на окна и шкафы, пересекая их наискосок. Амели продолжала подбирать различные предметы.

Перевернутый монитор сердечной активности, экран разбит. Порванный халат хирурга. Осколки пластмассовой посуды и обрывки стерильной упаковки.

— Что ты делаешь? — спросил Николай. Он напряженно следил за ней, ни на минуту не упуская из виду.

Перед началом осмотра он выдал Амели легкий костюм биозащиты и стандартную кислородную маску, которая в настоящий момент свисала на шланге с шеи Амели — с таким комплектом ходил бы по больнице руководящий состав, будь она по-прежнему действующей.

Амели раздевалась.

— У меня в этом балахоне начинается клаустрофобия, — сказала она, стягивая с себя комбинезон и обнажая свою черную, глянцевую кожу жрицы вуду.

— Не смей! Здесь еще полно токсинов!

Слова его таяли в пустоте, мысли плыли. Амели стояла в одном нижнем белье, хлопчатобумажном, почти детском. Кислородная маска по-прежнему болталась у нее на шее, в руке она держала баллон. Ногой она отшвырнула костюм в сторону и легла на операционный стол, свесив с него ногу.

— Иди ко мне, cher, — прошептала она, растягиваясь на столе.

Взяв Николая за руку, Амели положила ее себе на живот. Татуировка, изображавшая вудуистского духа, вилась вокруг пирсинга на ее пупке и уходила под трусики. В руках у Амели неожиданно оказался скальпель.

— Что ты хочешь от меня? — спросил Николай. Она медленно прикрыла веки.

— Делай со мной все, что хочешь, — сказала она. Где-то неподалеку послышался гул генератора.

Всю смену он думал о ней. Всю смену, день и ночь напролет. Он не спал с тех пор, как они покинули больницу и разошлись в разные стороны. Воспоминание о ее теле врезалось в его память, словно раскаленное клеймо, которым его заклеймили в тот день, когда он стал «тараканом». Он задумался, не связано ли это как-то с кормлением; не впустил ли он ее в свою плоть и кровь, и не живет ли она теперь внутри него.

Его рация шуршала и потрескивала, как бывало всегда, когда все задания на день были выполнены. Несколько минут он лежал в мусоропроводе, который ему нужно было прочистить, благодарный за эти мгновения безмятежности среди окружавшего его безобразия. Он слышал, как шныряют вокруг насекомые, но сегодня ему не хотелось пополнять свой зверинец. Он уже начал выбираться из мусоропровода, как в рации раздался голос бригадира, который потребовал срочно явиться. Он бросил желтый мешок для биологически активных отходов — его подберет вспомогательная группа — и вошел в тот же самый тоннель, по которому они проходили с Амели прошлой ночью. Он мог бы поклясться, что в воздухе по-прежнему ощущался странный аромат ее духов.

Большинство остальных рабочих уже собралось снаружи, они курили и смеялись посреди площадки. Николай стоял, опустив голову, пока к нему не подошел один из сменных бригадиров — человек, который вертел в руках костыль, заменявший ему отсутствующую лодыжку правой ноги.

— Ты Новаков будешь? Николай Новаков?

— Да, — ответил Николай по-русски. Он всегда переходил на русский, когда его называли полным именем, несмотря на то, что помнил язык едва-едва.

— Для тебя тут записка, — и вручил Николаю клочок бумаги, содержание которого подействовало на него как удар под дых.

Она продолжала ругаться и после того, как полицейские получили от Николая залог и освободили ее.

Она ругалась, свободно переходя с одного языка на другой, Николаю даже удалось различить несколько украинских ругательств, хотя он не представлял себе, откуда бы она могла их знать.

— Сукин сын, con! — вопила Амели.

Он с трудом поспевал за ней; район города, который они пересекали, выглядел так, словно его недавно подвергли массированным бомбардировкам.

— Я не могу поверить, что он это сделал! — закричала она, переходя наконец к сути дела. — Я его, суку, уничтожу!

— Может быть, тебе стоит…

Но она пнула и опрокинула мусорный бак, разбросав по улице его гниющее содержимое. Проезжавшая мимо машина налетела на покатившуюся крышку бака, подбросила ее в воздух, и водитель выкрикнул ругательство, словно вторя Амели.

Амели резко остановилась, схватилась за ногу и издала злобное шипение. Сделала два глубоких вдоха и вновь пошла размашистой походкой вперед. Николай пытался не отставать от нее.

— В чем конкретно он тебя обвинил?

— Мне сказали, что я похитила пробу из отделения вирусных инфекций. Но это наглое вранье…

— Если ты не брала этой пробы, то они у тебя ее не найдут. Точка. Он может говорить все, что ему взбредет в голову, но…

— Никаких «но»! Они и не станут искать — ты что, не понимаешь? Они в курсе, что я пробиралась в отделение, и они ненавидят меня лютой ненавистью.

Им просто нужен был повод — и этот ревнивый мудак им его дал!

— Амели…

— Нет, cher, именно мудак! Никто со мной никогда так не поступал!

Николай остановился в надежде, что Амели последует его примеру или хотя бы замедлит шаг. Но этого не произошло.

— Амели! — робко позвал он ее. Его мышцы все еще ныли от работы, а в позвоночник словно впились сотни клешней маленьких крабов.

— Встретимся позднее, Николай. Клянусь! — крикнула она через плечо, отойдя уже почти на целый квартал. Капли дождя стучали по асфальту.

Может, Жак действительно задерживался на работе допоздна, а может, он остался нарочно для того, чтобы насладиться бешенством Амели, во всяком случае, он все еще находился в лаборатории, когда девушка явилась туда. При этом она как-то изловчилась проскользнуть мимо больничной охраны, которая не так давно вместе с полицией на глазах у всех выводила ее с территории больницы.

Прогулявшись под холодным дождем, Амели замерзла и слегка остыла.

Жак холодно посмотрел на девушку, когда та ввалилась в лабораторию, всем своим видом указывая на дистанцию между ними. Сам он выглядел неважно: красные глаза, серое лицо.

— Что ты тут делаешь? Я же запретил тебе появляться здесь. Или ты что-то от меня хочешь?

— После того, что ты сделал? Ты думал, что от меня так просто избавиться?

— Честно говоря, мне плевать на тебя.

— По-моему, ты лжешь.

— Амели, что ты от меня хочешь? Ты хочешь уйти от меня к своему «таракану»? Вали.

— Слушай, я тебя убить готова на месте, и тем не менее я все же держу себя в руках. Перестань строить из себя саму серьезность.

— Ты обещала мне, что тобой буду кормиться только я.

Гнев Амели немного ослабел, как только она поняла, что в этот раз все не пройдет так легко, как обычно.

— Послушай, не раздувай из мухи слона. Это я кормлюсь «тараканом», а не он мной. Мне просто хотелось узнать, какова у этого урода кровь на вкус. Мне что, уже и поразвлечься нельзя?

Она провела пальцем по спине Жака, и тот почувствовал, как вновь попадает под ее вудуистские чары.

— Я просто хотела попробовать, — прошептала она. — Не дуйся, cher, ты знаешь, что лучше твоей крови для меня ничего нет.

Жак обернулся и посмотрел ей пристально в глаза:

— Тогда докажи это!

Расстегнув рубашку, он обнажил гладко выбритую широкую грудь, испещренную белыми келоидными рубцами.

Амели улыбнулась. Мужчинами так легко управлять. Ее гнев не шел ни в какое сравнение с ее желанием контролировать Жака, заставить его понять, что он не может просто так взять и уйти от нее.

Она взяла скальпель, сделала надрез и приложилась губами к ране. Кровь Жака была на вкус не чистой и холодной, как кровь «таракана», а кислой, но она все равно стала ее пить только для того, чтобы показать, что может это сделать. Затем она положила руку на ширинку Жаку и удивилась отсутствию обычной реакции. Когда она подняла голову, она увидела, что Жак не закрыл, как обычно, глаза, а пристально и безо всякого выражения смотрит на нее. Амели облизала губы.

— Жак?

Что-то блеснуло в его глазах.

— Это все, Амели? Тогда уходи.

— Что ты сказал?

— То, что сказал. Поразвлеклась, покормилась — и отлично. Мне это все надоело.

— Ты меня затрахал со своими капризами, cher.

— Нет, я даже и не пытался тебя затрахать, cher, — передразнил Жак девушку. — А теперь проваливай к своему долбаному «таракану». Мне на тебя теперь просто насрать.

Амели снова вскипела. Она не могла понять, каким образом так быстро потеряла власть над ним. Она слизнула капельку крови с нижней губы и почувствовала горькое послевкусие во рту после нее. Возможно, горечь была вызвана чувством вины.

— А мне не насрать! И не веди себя так, будто ты сам не развлекался, общаясь со мной, потому что это ложь! Я хотела дать тебе шанс, несмотря на то, что ты поступил со мной как последний мудак, а ты все равно хочешь все испортить. Ну так валяй! Хочешь знать правду? Ты — дерьмо, и у крови твоей вкус дерьма. А у него кровь на вкус как ЖИДКОЕ ЗОЛОТО, дорогуша! Ты слышишь меня?

— Слышу, — спокойно отозвался Жак. — А теперь проваливай.

Амели неожиданно пнула по одному из ящиков с приборами так сильно, что полетели щепки, но Жак даже не обернулся. Гневно мотнув головой, Амели вылетела за двери.

И уже не услышала, как Жак прошептал:

— Прости меня!

Когда Амели вернулась к себе домой, там ее уже поджидал Николай.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — закричала она, напуганная тем, что гость увидел ее в таком состоянии.

По тому, как Амели мотала головой, было видно, что она вот-вот взорвется от ярости.

— Окно не было закрыто… С тобой все в порядке?

— Со мной?.. Да, все нормально.

Амели расхаживала из стороны в сторону, положив руку на живот: видно было, что лицо ее искажено гримасой боли. Как он посмел бросить меня?

— Амели?

Она обернулась. Николай стянул рубашку и продемонстрировал ей ярко красный полумесяц, похожий на серп с советского герба, на своем предплечье. Глаза его звали, ждали, приглашали.

Амели направилась к нему не потому, что хотела кормиться, но потому, что хотела прогнать как можно быстрее тягостное ощущение, оставшееся после крови Жака. Она хотела, чтобы Николай вычистил грязный осадок из ее плоти силой своей избалованной ядами иммунной системы, но, не дойдя до него, Амели пошатнулась и схватилась рукой за живот.

В одном спазме она извергла все содержимое желудка — жидкую, кровавую массу.

И это было только начало.

Она лежала на покрытой пластиковой пленкой больничной койке, а цветы зараженной вирусом крови расцветали вокруг нее. Золотистая кожа Амели приобрела стерильно-белый цвет, тонкие руки, покрытые коростами свернувшейся крови, казались руками покойницы.

Прошло меньше недели с того времени, когда она почувствовала первые симптомы заболевания, но ее состояние ухудшалось стремительно. За день до этого визита умер Жак. Он умирал от внесенной себе самому инфекции, медленно и мучительно, в той же больничной палате, через три кровати от Амели. Горечь его крови была вызвана вовсе не чувством вины.

Врачи все еще пытались установить, каким именно вирусом он заразил себя и впоследствии Амели, — была ли это та самая пропавшая проба или культура, которую он купил на черном рынке. Первое было больше похоже на правду, потому что пробу так и не нашли, но, к сожалению, это уже мало что меняло. Амели предстояло умереть прежде, чем они это выяснят, так что единственный смысл этой информации состоял в том, чтобы правильно оформить медицинское заключение.

Врачи в защитных костюмах из Инфекционного центра время от времени, словно призраки, возникали в центральном проходе палаты, по большей части они даже не заходили внутрь. Им было намного интереснее изучать пробы, взятые у пациентов, чем самих пациентов, поэтому, если не считать гудения приборов, в палате стояли тишина и покой.

Николай взял руку Амели; она была на ощупь словно листок провощенной бумаги.

Посмотрев на пластиковые простыни, он снова вспомнил про насекомых и попытался вообразить, как чувствует себя настоящее насекомое, а не человек, который только по прозвищу «таракан». Если бы они с Амели могли окуклиться, кто знает, может, они вышли бы из кокона обновленными, чистыми и не такими уязвимыми.

Он извлек трубку из горла Амели, удивившись ее длине, и Амели слабо кашлянула.

— Амели?

Она моргнула: глаза ее были наполнены кровавыми слезами. Под воздействием вируса роговая оболочка ее глаз так же кровоточила, как и другие ткани тела.

— Николай?

Шея у Амели почти не двигалась, но она все же повернула голову в его сторону насколько могла. Легкая улыбка скользнула по ее губам — она поняла, где находится.

— Как ты сюда пробрался?

— Они сами мне разрешили. Я объяснил им, что я — «таракан» и что вирус на меня не подействует. Они какое-то время думали, не попадет ли им за это, но сегодня вечером наконец разрешили мне войти.

— А он на самом деле на тебя не подействует? Голос ее звучал как наждак по стеклу.

— Я им так сказал.

— А на самом деле?

Николай замялся.

— Не уверен. И знаешь, отчасти они меня впустили именно потому, что и сами не были уверены и захотели проверить.

Амели издала звук, который, будь она здорова, был бы смехом.

— Бедная морская свинка…

Кровь заструилась наружу из новой прорехи в коже на верхнем предплечье, но вытекать было уже почти нечему, и кровотечение быстро остановилось. Николай вытер кровь салфеткой, которую дал ему врач перед визитом.

— Это сделал Жак, да?

Николай не смог заставить себя кивнуть.

— Зачем ты пришел сюда, Николай?

Он погладил ее по голове, поправил жалкие остатки ее поредевших африканских косичек.

Она снова издала похожий на смех звук.

Николай осмотрелся, нет ли поблизости докторов, и вытащил трубку катетера из ее запястья. Отверстие оказалось на удивление сухим и чистым, кровь в нем — намного более яркая, чем та, что вытекала из нее.

— Что ты делаешь? — спросила Амели.

— Прочищаю тебя, — ответил он, поднося ее запястье к губам.

— Но ты не можешь…

Он прочищал ее точно так же, как прочищал бы загрязненную отходами трубу или исследовательскую лабораторию. Он мог выжить, но мог и погибнуть. И это могло спасти Амели, а могло и не спасти.

Но это была последняя надежда.

Амели не сопротивлялась, когда Николай приложил свои губы к ее запястью и облизал языком отверстие, чтобы облегчить истечение крови. Он рассек собственное запястье скальпелем, который тайно пронес в палату, приложил разрез к губам Амели — и переливание началось.

Ее кровь замещала его кровь, а его кровь — ее. Бесконечный цикл флеботомии, утонченной страсти, и, хотя мир исчез для них, они сами стали целым миром.

Итак, эту женщину — вместилище взбунтовавшейся ДНК, лежавшее на покрытой пластиковой пленкой больничной койке, — нельзя было назвать в полном смысле слова «любовью всей его жизни», но то чувство, которое он испытывал к ней, почти тянуло на это определение.