Художник. Изображая иллюзию

Вступительный вдохновенный набросок

Творение – таинство.

Художник, как натура заведомо творческая, увлекающаяся недосягаемым божественным началом начал, и высоконравственная по сути властного правления в ней святых тайн, способен со всей безмерной полнотой самоотвержения и нескрываемой изощренностью самомнения погрузиться в загадочную эмпирию собственного воображения, в ту гегемонию пресветлых истин подвластных лишь пречистому духу. Проецируя туманные ясности образов на плоской двухмерной поверхности, в скором времени придавая изображению на некогда белоснежном листе четкие очертания и формы изобразительных объектов посредством красящих веществ, художник ведает и познает, художник сохраняет и освобождает, созерцая, олицетворяет вездесущее потворство зримому и незримому влиянию потусторонних сил. Ибо ведомое бытие оканчивается с первым мгновенным мазком. С тем нагнетающим основополагающим прикосновением раскрывается неведомое близкое дальностью красочное пространство. Преображенные силуэты предстают в обличьях неразрешимой немыслимости, а идеалистические наброски возносят ввысь помыслы и рьяные движенья, порою безумно пространные, панически самодовольно они дирижируют твореньем, тогда как реалистичные этюды, наполненные витиеватым сарказмом и порою насмешливой лестью, глаголют вкрадчиво, ибо они молниеносны подобно оскорбленному взору. И иное многообразие характерных творческих манер, импульсивно отзывающихся на каждое действо творца, заключают в себе акт сотворения целого живого мира. На каждую мысль, невольно выпущенную стрелой амура, приходятся десятки оголенных чувств, принятых и отчужденных, но, в конце концов, воплощенных в нечто подвластное одухотворенной материи.

Воистину, истинный художник, тот, кто не понимает всем своим скудным человеческим осознанием прошлые движения своих десниц. Потому и столь очарованно созерцает окончательный результат трудов минувших дней. С припадочным ужасом взирает он на сотворенную картину, стеснительно отстраняется от нее, то ли борясь, то ли молясь. Он хватается за голову забубенную провидением. С ужасом разглядывает фаланги изогнутых пальцев, словно насквозь пропитавшиеся разноцветными пятнами краски, почерневшие от стертого в крошку угля или сточенного в щепки карандаша, они кажутся ему чужими, инородными посланниками блистательных целомудренных муз. И не в силах осмыслить то безвременное, но временное помешательство, тот притягательный исход из пространственного мироощущения в эфирное, тот переход из тлена в вечность, не в силах предать логике происходящее, минувшее и замышленное, он покорно склоняется на колени, обретая благодатное смирение. Ибо уподобиться на миг величью, не значит стать великим. Только оным благородным обликом смиряется прелесть гордости и клевета тщеславия, ибо истинному творцу чужды собственные возвышения, лишь дарованные крылья таланта милосердно вздымают его грузное тело, отягченное земным притяжением. Да и было б, чем возгордиться, чем славу себе обогатить, когда потеряв одно легковесное перышко, лишаешься всего насущного и несущественного.

Столь занимательно и эксцентрично вальсирует кисть творящей руки, словно дрожит при редкой встрече с любимой девой, когда вечно торопящееся время будто останавливается (или так происходит на самом деле) и ощущение бессмертия не покидает до самого расторжения уз умильного взгляда рожденного нежными утонченными чувствами. Таким образом, подражатель Творца испытывает нескончаемую любовь к своему дорогому творению, такому родному. Потому-то механизмы стрелок часов в реальности летят молниеносно, а при романтическом событии достопочтенно останавливаются, и кажется, будто умереть в то ярчайшее мгновение практически невозможно. Впрочем, прежде всего художник творит душой, и сей факт неоспоримый явственно означает скрытость неизъяснимых способностей и талантов всякого творца.

Как скупщики картин обыкновенно устанавливают неудобные сроки, тот день к коему запланированное произведение с должным успехом непосредственно должно быть готово, завершено, так и судьба требует от нас порою невыполнимые работы. Вот вам положенное время для созидания сильной души и покровительства над слабым телом, вот жизнь дарована – как предварительный рисунок твердым грифелем карандаша, дабы затем его перевели на бесконечное полотно земного бытия, и от тех крохотных штрихов зависит вечность. И мы устремляемся в те потусторонние дали, превозмогая удручающие утраты, переживая несоразмерные лишения, изнуряясь дикими испытаниями, выпадающими на нашу скоротечную долю. С каждым очередным взмахом роковой кисти, судьба изменяется. Мы творим картины или картины творят нас? Непостижимо то, что истинно, но с верою прикасается художник к неподвластному постижению.

С виду самый простой натюрморт пышет цветущей жизнью, блистает сочными янтарными фруктами, благоухает медовыми полевыми цветами, излучает неподдельную легкость и свежесть зрительного восприятия. Также портрет человека, несомненно, приковывает пытливый умозрительный взгляд, с вопрошающей мыслью в очах – неужели недостаточно зеркала для усмотрения внешности как человеческой, так и предметной, неужели необходимо запечатлевать в красках печальные или радостные глаза человека, дабы однажды постичь его странствующую душу? Но красота увядает в отражении зеркал, но не блекнет запечатленная на картинах. Покуда художник обладает духовным зрением, ни время, ни пространство, не ограничат его безграничное видение. Ибо око духа раздвигает узкие границы познания, стирая ластиком излишества и недостатки проекции мироздания. В портрете непосредственно отражается сам художник и его главенствующая муза, дева-архистратиг, посему реальность от того видится иносказательной, необъективной и посему весьма заманчивой. Вскоре суждено замыканию и воспалению разума возвестить о новом приливе творческих сил. И невозможные замыслы воплотятся в сущность некоего прекрасного звездного создания.

Восторгаясь и склоняясь перед уникальными шедеврами человечества, воззрим внутрь себя и отыщем задатки невосполнимых уникальных дарований, коими нам предопределенно воспользоваться с должным почтением или отклонить их с непоправимым чувством недостойности. Да воплотятся вопреки желаниям нашим те добрейшие мысли и сказочные образы, коими обладает каждый человек вне предстоящей судьбы и правил мира сего. Однажды возьмет он глину и прах, из которой некогда был сотворен, и создаст нечто совершенно новое, невольно подсмотренное у Творца. Он смастерит кувшин, повторяющий невинно бутон цветка, внутрь коего соберется алмазная роса, затем выльет на почву засушливую влагу сокровенную, напитав пред тем самого себя, дабы возросли ростки семян хлебосольные. Слепит затем фигурку, то будет он сам, и тогда многое долженствующее в таинстве творенья усмотрит человек, ведь благостью божественной до рожденья наделен.

Творенье есть раскрытье тайны или сокрытье тайн в непостижимости творенья.