Хроники ветров. Книга цены

Глава 1.

Коннован

По ту сторону двери было то же серебристо-живое поле, быть может, чуть более дружелюбное. Несмотря на полное безветрие, сухие стебли травы шелестели, нежно касались друг друга, и по полю одна за одной летели волны. Воздух сырой, немного прохладно, но в целом неплохо. А дальше куда? Направление я выбрала наугад, если верить звездам, в той стороне находился север, если собственному ощущению - восток. Но звездам я доверяла куда как больше.

К озеру я вышла примерно через час хорошего марша, не скажу, что сильно утомилась, но озеро стоило того, чтобы остановиться на привал. Размером чуть больше хорошей лужи, зато вода настолько чистая, что можно рассмотреть каждый камень на дне.

Вода чистая, а я грязная.

С одной стороны небезопасно… с другой - заманчиво. С третьей - я не мылась почти два месяца. Одежда провоняла дымом, местами задубела, волосы скатались сосульками, а грязь вот-вот сама осыпаться начнет.

В общем, здравый смысл никогда не был моей сильной стороной.

А озеро оказалось довольно глубоким, три шага от берега и усыпанное мелким камнем дно уходит вниз. Но это даже хорошо… нырнуть и вынырнуть… нырнуть и вынырнуть… в какой-то момент мне захотелось дотянуться до дна и я дотянулась, зачерпнула горсть мелкого текучего песка, просто, чтобы доказать самой себе, что я сумела… и наверх.

Там меня ждал сюрприз, на берегу, прямо над моими вещами - все-таки, наверное, следовало прислушаться к голосу разума - кто-то стоял. И этот кто-то счел нужным поздороваться.

- Привет, кисуля. Я же говорил, что мы еще встретимся? Правда теперь на равных.

Серб

Господи Боже, святые угодники и кому там еще положено молиться, сделайте так, чтобы он исчез! Но исчезать Серб не думал. Он по-прежнему стоял на берегу, нагло улыбался и столь же нагло рассматривал меня. Не могу сказать, чтобы этот взгляд мне понравился.

Черт, черт, черт!

- Ну что ты, кисуля, удивлена?

А то! Конечно, удивлена. Во-первых, в этих местах не так-то часто встретишь старого знакомого. Во-вторых, этому самому старому знакомому полагается догнивать в развалинах замка вместе с прочими людьми. В-третьих, Серб больше не был человеком.

Да-ори.

Да-ори Серб. А это не вписывалось ни в какие рамки.

- Что молчишь? От восторга дар речи потеряла? - Серб поднял с песка мою саблю, повертел в руках и, положив на место, демонстративно вытер руки. Наглый, это оттого, что сильный и превосходно осознает собственную силу, равно как и преимущество.

Ну а мне что теперь делать? Пока Серб не проявляет агрессии, но это лишь пока…

- Да ладно тебе, детка, не бойся. Я вообще добрый, белый и пушистый, выходи, сама убедишься. И не смотри на меня так. Ну хочешь, я отвернусь, если стесняешься?

- И отойди.

Он усмехнулся и вполне нормальным, без былой издевки, тоном предложил:

- Может, просто поговорим? Без всяких этих… успеем навоеваться. Здесь только и делаешь, что воюешь, а вот поговорить не с кем. Слово даю, что не трону.

Предложение было разумным, мне было о чем спросить Серба, а ему, наверное, и вправду хотелось побеседовать со мной, поскольку Серб не только отступил в сторону, предоставляя место для маневра, но и поднял руки вверх, так сказать, в знак мирных намерений. Правда, отворачиваться не стал. Ну и пусть смотрит, я не стеснительная.

- А ты ничего, симпатичная. Знал бы раньше…

- Ушей бы лишился. Или еще чего, куда более важного. - Натягивать грязную одежду на чистое тело было неприятно, но с другой стороны из альтернатив - прогулка голышом по степи да еще в компании этого… найденыша.

Он терпеливо ждал, пока я одеваюсь.

- Есть хочешь? Я тут кой кого подстрелил, так что сегодня ужинаем. Или завтракаем, тебе как больше нравится?

- Никак.

- Ершистая, совсем как раньше. Слушай, вот до сих пор одного понять не могу - чего ты в моем братце нашла? Или это материнский инстинкт? Нет, если не хочешь, можешь не отвечать, я не настаиваю, хотя, конечно, хотелось бы…

Серб говорил, говорил, говорил… что-то совершенно глупое, а я делала вид, что внимательно слушаю весь этот бред. «Кое-кто» оказался шипастой змееподобной тварью, которую следовало есть сырой. В принципе не так и плохо, немного похоже на… впрочем, не так важно, на что это похоже.

- Ну и как давно ты здесь?

- Пару месяцев.

- Месяцев? Да ладно, кисуля, не ври… месяцев…смешно.

- И что же тут смешного?

- Ну хотя бы то, что я здесь четвертый год. А ты всего-то пару месяцев… ладно, я, конечно, допускаю, что снаружи время идет слегка по-другому, но… не настолько же? Понимаешь, о чем я?

- Не совсем. - Выглядеть полной дурой не хотелось, но я и в самом деле не понимала.

- Хотя это чертово место способно на все. Вот бывает, идешь, идешь, впереди вроде бы гора, а за горами - свобода, нужно лишь добраться, и ты добираешься. Почти добираешься, а они раз и исчезают, и снова степь… или лес, но степь все-таки чаще. С тобой ведь тоже так?

- Как?

- Т-ты издеваешься? - Серб позеленел от злости. - Или тебя тоже нет? Очередной призрак, да?

- Успокойся, - на всякий случай я отодвинулась от него, Серб явно не в себе, псих - да-ори гораздо серьезнее, чем просто псих. - Серб, пожалуйста, посмотри на меня… вот так, видишь, я настоящая, я не призрак, я здесь недавно и ничего не понимаю. Расскажи.

- Думаешь, я свихнулся? Может, и свихнулся. Три года в этом аду… тоска и твари, твари и тоска. Хотя, когда кого-нибудь убьешь, становиться немного легче. Значит, говоришь, что недавно… пару месяцев. Рассказать… о чем же тебе рассказать, солнце ты мое?

Теперь он снова улыбался и выглядел почти нормальным.

- О чем хочешь.

- Ну… допустим, хочу я много чего, вот только, полагаю, ты не на все согласишься. А касаемо рассказать… всегда рад. Только давай для начала договоримся?

- О чем?

- Перемирие. Ты ведь Молот ищешь, правда? Мне-то все равно куда идти, можно и за Молотом, глядишь, вместе и доберемся… или выберемся, что в принципе, тоже неплохо. Так вот, до тех пор, пока не доберемся или не выберемся, все старые обиды по боку, мне не хотелось бы каждую минуту ждать удара в спину, думаю, тебе тоже. Ну так как? Мир?

Вальрик.

Все, происходящее вокруг, было настолько несправедливо, что Вальрик совершенно растерялся. Нет, он конечно был готов к разного рода неприятностям, но не к таким же!

Все началось еще там, у ворот крепости - вернее, совсем уже не крепости, а пограничного поста номер три - отряд встретили на подходе, что было правильно и логично, к требованию Вальрика немедленно доставить их в Ватикан отнеслись с пониманием и доставили. На вертолете. А потом… потом началось все остальное. Новости эти, от которых до сих пор голова кругом, встреча со Святым Князем до того похожим на Серба, что страшно становилось, обвинения, суд…

Суд. Его, Вальрика, князя Вашингтона, обвинили в самовольном присвоении титула, трусости, предательстве и оскорблении памяти Святого Князя Серба. Судили и осудили, причем, как оказалось, оправдания Вальрика - он тогда еще пытался что-то доказывать, требовал разбирательства и клялся в собственной невиновности - никому и не нужны. Его вообще не стали слушать, да и зачем, когда приговор вынесен, причем вынесен давно, заочно, еще сто сорок лет назад, первым указом Святого князя.

Мысли переключились с одной проблемы на другую. Сто сорок лет, вернее сто сорок три года и несколько месяцев, а может, и все сто сорок четыре - Вальрик не знал точно, сколько времени сидит здесь. Долго, но не настолько долго, чтобы не замечать времени. А на Проклятых землях они не заметили…

Сейчас время мстит, ползет медленно, заставляя ощутить каждый час, каждую минуту, которые отделяют Вальрика от смерти. Интересно, его расстреляют или повесят? В приговоре звучало обтекаемая «смертная казнь», а Вальрику было любопытно. Он даже прикидывал, что лучше. По всему выходило, что расстрел, а если обставить со всей торжественностью - барабанщики, солдаты с ружьями, глашатай, громко зачитывающий приговор, сырая каменная стена, о которую можно опереться и сказать в ответ пару слов… красивых, чтобы дамы в ложах начали шептаться и прикладывать кружевные платки к глазам. А какая-нибудь госпожа из особо чувствительных в качестве последней милости бросит Вальрику цветок…

Так умирали герои в романах, но, говоря по правде, Вальрик сильно сомневался, что из его казни устроят подобное представление, скорее уж удавят прямо в камере и закопают где-нибудь на кладбище для рабов.

Унизительно. И странно, что до сих пор не сделали. Ждут? А чего ждут, когда все понятно? Его ведь допрашивали, прикрепив к телу холодные провода, от них пахло мокрым железом и пСтом, запахи Вальрику не понравились, провода тоже, но он постарался скрыть свое раздражение, и старательно отвечал на вопросы. Иногда провода начинали раздражаться, зажигались агрессивной серной вонью, и тогда Вальрик успокаивал их, а человек, сидевший возле квадратного ящика, в который скрывались провода, матерился.

Потом был укол, и на душе стало хорошо-хорошо… светло, хотелось говорить, говорить, рассказывать обо всем и сразу, а человек, подаривший свет, задавал вопросы, и Вальрик отвечал, пока не понял, что делает что-то не то. Свет пришлось погасить - он мешал думать - и тогда ему вкололи что-то другое, отчего голова разорвалась болью, и Вальрик потерял сознание, а очнулся уже здесь.

Здесь - это камера, кубик, замурованный между толстых сырых стен, кладка плотная, камни наползают друг на друга, и иногда спросонья кажется, что стены вот-вот рухнут. На самом деле раствор, их скрепляющий, надежен, Вальрик в первые дни пробовал выколупать один из камней, не потому, что действительно надеялся сбежать, просто, чтобы хоть чем-то заняться, но только пальцы в кровь разодрал.

Еще в камере есть стол, кровать, соломенный матрац, масляная лампа и крысы. Вальрик раньше и не предполагал, насколько ненавидит этих шустрых тварей с хитрыми глазами-бусинами и длинными голыми хвостами. Крысы появлялись из ниоткуда и убегали в никуда - Вальрик специально осмотрел все четыре стены и дверь в придачу - ни единой щели, ни норы, ни даже трещины, а крысы все равно появлялись. Забирались на стол, пищали, норовили залезть в матрац, а одна и под одежду забралась, когда Вальрик спал.

Как же он их ненавидел!

Сегодня ужин принесли раньше, часов не было, но Вальрик научился чувствовать время и так.

- Встать.

Он поднялся. Ритуал давно отработан и команды не так уж нужны, но они - часть ритуала. В камеру входят трое - один с подносом, двое с автоматами. Однажды Вальрик попробовал напасть - просто, чтобы посмотреть, что получится. Не получилось. Вернее, то, что получилось совершенно не соответствовало его представлениям о результате - автоматчики не стали стрелять, один удар по голове, второй по почками и еще десяток для профилактики - это они сказали про профилактику, а Вальрик просто несколько дней лежал, не вставая.

- К стене. Лицом.

Стена тоже хорошо знакомая, камни серо-желтые, с крупинками росы и серым, выщербленным оспинами раствором. Слева, на уровне глаз - крест, выбитый неизвестно кем, и иногда Вальрик молится, тоже со скуки. За спиной шаги, шелест, звон - на стол выгружают еду и новую, заправленную маслом лампу, посуда и старую лампу сгружают на поднос. Сейчас снова шаги, хлопнувшая дверь, скрежет засова и долгие часы одиночества. Крысы - не в счет, дурная компания.

- Эй, ты… отступник.

Эта фраза выбивалась из ритуала, но Вальрик ответил:

- Да?

- Твой дружок, тот, который толстый… нынче преставился, пусть Господь спасет его душу.

- Аминь, - отозвался Вальрик, чувствуя, как холодеет от боли сердце. Морли, теперь еще и Морли. - А второй? Что Наремом?

- Понятия не имею, - огрызнулся стражник, - я тебе что, докладываться обязан? Просили передать, я и передал.

- Спасибо.

- Толку от твоего спасибо… хлопоты одни… ходи каждый день туда-сюда… было бы чего… - бормотание стихло, и дальше ритуал пошел по отработанной колее.

Есть не хотелось. Значит, Морли умер? Еще одна бесполезная смерть, в которой виноват он, Вальрик. И стоило идти, выживать, пробиваться, чтобы теперь на веки вечные застрять в чертовой камере, чтобы жрать мокрый, здорово попахивающий плесенью хлеб, запивая водой, и вспоминать о том, что было… давно… сто сорок три года и несколько месяцев назад. Не лучше было ли умереть вместе со всеми? Замок, атака, газ, взрыв… достойная смерть.

А он сгниет в подземелье, и какой-нибудь толстый, воняющий чесноком и потом стражник, отчаянно матерясь, вытащит тело наверх.

Позор.

Вальрик, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей принялся лепить из серого мякиша фигуру. Смысла в этом действии не было, да и мысли продолжали существовать, но как бы параллельно, не причиняя особого дискомфорта. Даже появилась возможность задавать вопросы, самого себя спрашивать о чем бы то ни было глупо, но больше в камере все равно никого.

Вот к примеру, как получилось так, что Серб не только выжил, но и умудрился стать Святым Князем? Кто-кто, а Вальрик точно знал, что со святостью у брата были проблемы, да и в чудеса он больше не верил, зато верил в технику. Да и как тут не поверишь, когда с тебя на твоих глазах снимают вещь, которую по определению невозможно снять без согласия на то хозяина.

Из хлебного мякиша удалось вылепить кривоногую лошадь.

Прибор, с помощью которого, Вальрика избавили от Аркана, внешне походил на обыкновенный металлический штырь, а на его вопрос, что это такое, один из сопровождающих снисходительно ответил:

- Техника.

Техника может все, а Вальрик, несостоявшийся князь Вашингтона, не может ничего.

На следующий день произошло событие, несколько выбивавшееся из общепринятого распорядка, - сам Святой князь снизошел до общения с презреннейшим из преступников. Это глашатай так объявил, а Вальрик промолчал, хотя внутренне не согласился, ну не считал он себя преступником и все тут.

Святой князь был молод, горд собой и преисполнен осознания той чести, которую оказывает своим визитом. Вальрик не испытывал к нему неприязни, равно как и не собирался падать на колени или целовать руку - не собирается он вымаливать прощение, потому что не виноват. А если бы и был виноват, то тоже не стал бы, Коннован говорила, что оправдывающийся человек выглядит глупо, и была права.

Святой князь долго озирался - ровно до тех пор, пока сопровождающие ни принесли довольно-таки массивный стул с бархатной подушкой и высокой позолоченной спинкой. А возможно, что и не позолоченной, а золотой, то-то они так пыхтели.

Даже забавно.

- Он не желает приветствовать Святого князя? - Поинтересовался Святой князь непонятно у кого, Вальрика эта манера говорить о себе в третьем лице изрядно забавляла.

- Вежливость - великая добродетель. - Заявил Его Святейшество, устраиваясь поудобнее на своем переносном троне. - Итак, разговаривать ты не желаешь.

- Почему? Можно и поговорить. - Вальрик тоже сел, конечно, выглядит он куда как хуже - одежда грязная, провоняла потом и вездесущей плесенью, ну да главное ведь душевный настрой. Странно, ему было весело, а вот нежданный посетитель веселья не понял, едва заметный кивок стражу и порядок установлен:

- Встать! С Его Святейшеством разговаривать стоя. В глаза не смотреть. Не возражать. Отвечать, когда спрашивают, но самому не заговаривать.

- Хорошо, хорошо, Лука, - Его Святейшество вяло махнул рукой, то ли благодарил за служебное рвение, то ли наоборот просил заткнуться. - Надеюсь, беседа будет приятной и конструктивной. Итак, ты, Вальрик, сын Володара, признан виновным по всем пунктам обвинения, однако сам вину отрицаешь, что безусловно, лишь усугубляет твое положение. Искреннее раскаяние очищает душу, ты же упорно отворачиваешься от Господа нашего… печально. Долг требует от меня исполнить приговор, но душа… милосердие является высшей из добродетелей…

Монолог начал надоедать Вальрику, хотя, конечно, расслабляться не следовало, вряд ли Святой князь снизошел до посещения смертника лишь потому, что больше не с кем было побеседовать о душе и добродетелях. Ему явно что-то нужно, что-то очень определенное, и Вальрик, кажется, догадывался, что именно. Но пусть этот святоша сам скажет. Коннован учила не лезть на рожон в бою, но это тоже своего рода бой.

- Я вижу задумчивость на твоем лице, сие позволяет надеяться, что не все потеряно для души. Пожалуй, при некоторых условиях я мог бы пойти на встречу…

- И каких же? - Вальрик заранее решил, что ни на какие условия не согласиться, но спросить-то следовало.

- Вопрос, безусловно, интересный, - одобрительно кивнул князь. - Чтобы добраться до сути, следует рассмотреть возникшую ситуацию с разных сторон. С одной, я не могу игнорировать волю Святого Серба, а она высказана вполне определенно. С другой, нигде не указаны сроки исполнения приговора, равно как и условия, в которых должен обитать узник до… казни. Ты не против, что мы будем называть слова своими именами?

- Нет.

- Правильно. Итак, варианта два. Ты можешь умереть быстро, в том смысле, что сегодня, завтра или послезавтра. Или умереть, спустя годы… даже десятилетия. Во втором случае возникают варианты. Первый - эти десятилетия ты проводишь здесь, в полном одиночестве. Попробуй представить, каково это…

Вальрик представил, и тут же мысленно проклял чересчур живое воображение. Годы в каменной клетке, темные потеки плесени в углах, истекающие росой трещины, каждая из которых изучена до мельчайших подробностей, и фигурки из серого хлебного мякиша. Через год-другой он станет неплохим скульптором, если, конечно, раньше не свихнется.

- Перспектива не из приятных, - продолжал вещать Святой Князь. - Порой жизнь превращается в весьма обременительное занятие. Но изменение некоторых… факторов изменит и твое отношение к жизни. К примеру, это помещение можно заменить другим, более комфортным. Далее по списку возможность относительно нормального человеческого общения, доступ к библиотеке и даже иногда прогулки во внутреннем дворе. Для меня это мелочи, но любую мелочь нужно заслужить. Ты согласен?

- Нет, но с удовольствием тебя послушаю.

Мгновенно последовала расплата за фамильярность: резкий, с оттягом удар по пояснице и краткое напоминание о правилах хорошего тона:

- К Святому князю обращаться «Его Святейшество» или «Его Святейшество Князь Олаф».

П-подумаешь. Больно, конечно, но не смертельно, Вальрику даже удалось не застонать и выпрямиться, хотя очень хотелось послать эту разряженную куклу куда подальше, залезть на койку и вернуться к прерванному занятию - лошади нужен был всадник.

Сам князь сделал вид, будто не заметил допущенной узником оплошности, и продолжил монолог.

- Итак, ты имеешь явную выгоду от нашего к тебе интереса, в то время как твоя личность для нас интереса не представляет. Однако возникает закономерный вопрос, отчего же это ты… презренный червь на длани Господней, предатель, клятвоотступник и убийца собственного отца, так заинтересовал остальных?

- Кого?

- Полномочный представитель Империи от имени Великой Матери предлагает за тебя выкуп… причем немалый, очень немалый. В то же время вице-диктатор да-ори требует, чтобы тебя передали под его опеку. Так что же в тебе такого особенного, Вальрик?

За вопросом моментально последовал тычок в спину:

- Отвечать, когда Его Святейшество спрашивают!

- Ничего.

- Неужели? Сейчас ты скажешь, что не имеешь ни малейшего понятия, зачем ты им понадобился.

- Ваша правда, не имею.

- Ложь. - Святой Князь был спокоен и даже весел, точно предчувствовал некое донельзя забавное развлечение, и снова Вальрик догадывался, какое именно, хотя лично его догадка совершенно не радовала.

- Ты снова лжешь и упорствуешь в обмане. Подумай хорошо, я предлагаю вариант, одинаково устраивающий обоих. Ты рассказываешь мне то, что желают знать нелюди, я же гарантирую долгую и спокойную жизнь.

- Спокойнее, чем здесь? - Вальрик уже решил, что не согласится, но продолжал тянуть время, очень уж не хотелось приступать к следующему этапу.

- Намного. Ты ведь разумный человек, ты понимаешь, что в данный момент времени находишься в моей власти, и я могу сделать с тобой абсолютно все, что пожелаю. Поэтому…

- Нет.

- Нет? - Переспросил Его Святейшество. Худые пальцы с узелками суставов равнодушно перебирали четки, золотистые - в цвет вышивки - камешки с еле слышным стуком касались друг друга, словно норовили сбежать из этих неприятных пальцев.

- Значит, ты отказываешься? - Святой князь не слишком удивился, вероятно, он ожидал чего-то подобного. - Что ж, это исключительно твой выбор. Вице-диктатор прибывает завтра, его просьбе отказать мы не можем… пока не можем, равно как и убить тебя - это приведет к ненужному конфликту, который в данный момент времени совершенно нам не выгоден. С другой стороны, я надеюсь, ты понимаешь, что мы не можем отдать тебя, не выяснив причин этого странного интереса к твоей особе. Поскольку добровольно разговаривать ты не желаешь, хотя видит Бог, не понимаю причин твоего упорства, то мы вынуждены будем применить… альтернативные методы беседы.

- Пытки, что ли?

- Сыворотка правды на тебя не действует, поэтому… - Святой князь поднялся. - А старые методы пока еще никого не подводили.

Вот и сбылась мечта идиота - Вальрик не сумел сдержать улыбки - еще недавно он думал о том, что боль стала бы замечательным средством от тоскливых мыслей, и вот, пожалуйста, желание сбылось.

Скоро стало совсем не до улыбок.

Боли было много, чудовищно много, Вальрик и не представлял, что ее бывает столько. Кажется, он кричал, кажется, обещал рассказать все, что знает, но стоило боли отступить и… и верх брала ненависть. К себе - за проявленную слабость; к палачу - деловито-равнодушному и целиком сосредоточенному на работе, но больше всего к Его Святейшеству. Золоченый стул, белые одежды, высокая тиара, сложенные на груди руки и внимательный, колючий взгляд. О, со стороны казалось, что Святой Князь даже скорбит об упрямстве узника, которое обрекает того на ненужные мучения, но Вальрика внешностью не обмануть. Он видел, он все видел - запах лимона и жженого сахара, коньяк и корица - удовольствие, постыдное, тщательно скрываемое от посторонних глаз и оттого втройне острое. Именно запах и вызываемые им образы мешали рассказать. Только не этому человеку, только не сейчас…

- Опять передумал, - сокрушается Его Святейшество, и аромат запретной радости становится острее, приобретая резкие ноты перца и крови… хотя кровь, наверное, не из этой гаммы, кровь сама по себе, здесь ее много, Вальрик раньше и не думал, что в нем может быть столько крови. - Сильны демоны души твоей. Атмир, продолжай, только не убей ненароком.

Атмир почтительно кланяется и начинает снова…

Больно… как же больно… еще немного, и он не выдержит, уже не выдерживает… боль распускается огненным цветком, обнимает тело, тянется к сознанию и… гасит. Больше Вальрик ничего не чувствует. Совсем ничего, это пугает, хотя лучше уж так, чем с болью.

- Почему он замолчал?

Атмир разводит руками. Атмир удивлен. Атмир пытается исправиться, но… смешно, когда не чувствуешь боли, вот только мышцы занемели и улыбаться не получается.

- Господи, - Святой князь осеняет себя крестом - как же он медленно движется, будто вот-вот застынет. - Он что, смеется? Атмир, посмотри, он же смеется! Только не говори, будто он сошел с ума. Ты, - вопрос был обращен к Вальрику. - Ты знаешь, кто я?

- Да. - слова кровяными шариками вспухали на губах. - Ты Святой князь, вернее, все вокруг считают тебя святым, а на самом деле ты садист и скотина… совсем как Серб. Святой Серб… Боже… - Сознание плавало в удивительном мире, где не существовало боли, и Вальрик готов был говорить… теперь он может сказать все, что пожелает. Все равно бояться нечего, наверное, он скоро умрет, а все вокруг - бред. Донельзя забавный бред. И Вальрик рассмеялся, как-то некрасиво - красные брызги полетели в стороны - но ему ли о красоте думать?

- Это Серб предал… это он пустил их в замок, поэтому и выжил… и врал… всем врал, а вы поверили.

- Замолчи!

- Почему? Кто ты такой, чтобы приказывать мне, князю? - Жаль, стальная цепь держит крепко, а то напоследок Вальрик с превеликим удовольствием заехал бы в лощеную физиономию Его Святейшества, просто, чтобы посмотреть, насколько святость в реальной жизни помогает.

- Сумасшедший! Атмир, ты же видишь, что он безумен? Эти слова - явный признак больного разума…

- Похоже на то, - пробурчал Атмир. - Бывает, что они от боли головой повреждаются, хотя надо бы, конечно, проверить… некоторые нарочно притворяются, чтобы, значит, отстали.

- Ну так проверяй.

На проверку ушел почти час - теперь Вальрик чувствовал время - в одной минуте вмещается ровно восемьдесят три удара сердца, раньше оно было глупым, то скакало, точно сумасшедшее, то, наоборот, замирало. А теперь ничего, ровненько так стучит, правильно.

- Видать и вправду… - наконец, вынес решение Атмир. - Ничего от него не добьетесь, Ваше Святейшество, видал я таких, на кусочки режешь, а они лыбяться да шутки шутят. А жалко, молодой еще…

- Пусть смилостивится Господь над мятежной душой его. - Отозвался Святой князь, выглядел он не слишком огорченным. - Конечно, весьма печально, что мы так ничего и не добились, с другой - его безумие в некоторой степени гарантирует, что и остальные ничего не получат. И еще, Атмир, приведите его в порядок… мне не хотелось бы, чтобы внешний вид этого… отступника расстроил нашего гостя.

На этих словах сознание Вальрика все-таки отключилось, очнулся он уже в камере, боли по-прежнему не было, хотя повязки на теле свидетельствовали о том, что пыточная не приснилась.

На столе стоял кувшин с вином и вполне приличный ужин. Кем бы ни был этот гость, но Вальрик уже ему симпатизировал, все-таки голод лучше утолять мясом, чем плохо пропеченным серым хлебом.

Хотя почему-то мясо и вино были одинаково безвкусны…

Обидно. Но зато и боли нет.

Рубеус

Камера была длиной в пять шагов и шириной в три, точнее в два с половиной, потому что на полноценный третий шаг не хватало пространства. Зато если по диагонали, то получалось почти шесть. Рубеус измерил камеру вдоль, поперек и даже попытался дотянуться до потолка, правда не вышло, но… но заняться все равно нечем.

Безделье убивало. Безделье и холод. И мысли. Всего их было три. Первая - он, Рубеус, идиот. Вторая - он попался. Третья - касалась Коннован и жила отдельно от первых двух. Порой порядок мыслей изменялся, но содержание никогда.

Пространство камеры вмещало в себя влажные стены, узкую лавку с соломенным матрацем, кувшин с водой и ведро - условия почти комфортные. Кормили регулярно, допрашивать даже не пытались, равно как и разговаривать, просто засунули в этот каменный мешок и забыли.

Странно. Аркан на шее висит безжизненной петлей, по-прежнему ограничивает способности, но при этом больше не проявляет агрессии. Если допустить возможность, что Аркан вполне разумен и способен испытывать эмоции, то выходило, что он тоскует. Вопрос - чем вызвана эта тоска.

Вообще вопросов было много, гораздо больше, чем мыслей, Рубеус даже пытался задавать их охранникам, но те упорно молчали.

В левом углу выбоина, присыпанная каменной крошкой, будто кто-то пытался прорыть в стене ход. Глупо. От бесконечного кружения по камере - три шага, пять, шесть, или наоборот: шесть - пять - три - закружилась голова, и Рубеус прилег на койку.

Внешняя дверь хлопнула раньше положенного времени. Это было странно и выбивалось из общего режима дня. Потом шаги. Щелчок открывающегося замка и…

- В целом неплохо, - сказал посетитель и закрыл за собой дверь. - Впрочем, все подвалы чертовский похожи друг на друга, а ты как считаешь?

Никак. Рубеус был слишком удивлен, чтобы ответить на вопрос.

- Поздоровался бы, что ли? Например, из вежливости.

- Здравствуй.

- И тебе здоровья. Поговорим? - Карл уселся на единственный табурет. - Или ты не в настроении?

- Поговорим.

- Грязновато здесь, хотя, конечно, чего еще ждать от камеры. Признаться, я думал, что тебя попросту убьют, а вместо этого… ну что ты хочешь, сто сорок лет - немалый срок для мира, а уж когда война идет. Знаешь, раньше считалось, что войны стимулируют развитие цивилизации, хотя лично я с данным утверждением не согласен.

- Чего тебе надо?

- Честно говоря, сам не знаю. Просто пришла бумага об участии некого да-ори в заговоре… или не заговоре, я не слишком-то вникал в детали, потому как и без деталей дел невпроворот, но вот имя… вернее, имена. Вальрик - это ведь тот мальчишка, у которого так и не получилось стать князем?

- Что с ним?

- Ничего. Пока ничего, но есть варианты. Кстати, то же самое касается тебя. - Карл поднялся и, заложив руки за спину, принялся мерить шагами пыльное пространство камеры. - Все, что произойдет дальше, будет зависеть от результата нашей с тобой беседы. Поэтому, я был бы весьма благодарен, если бы ты соизволил проявить хоть каплю уважения ко мне. Не слишком, знаешь ли, удобно разговаривать, когда твой собеседник лежит, делая вид, что ему совершенно не интересно, что, кстати, является неправдой. Тебе интересно.

Интересно. Оспаривать данный факт глупо, да и не собирался Рубеус спорить с нежданным визитером. Он и разговаривать с ним не хотел, точнее, хотел, но не на предложенных условиях. Хотя, конечно, некрасиво лежать и пялится в потолок, когда к тебе обращаются, отдает хамством, причем хамством совершенно детским.

Рубеус сел, и заработал одобрительный кивок - нужно ему это одобрение.

- Вот так намного лучше, я помню, ты и раньше отличался сообразительностью… но это так, к слову. - Карл провел пальцем по стене. - Сырая, раствор слабый, еще лет триста-четыреста и начнутся серьезные проблемы, впрочем, нас с тобой они не касаются. Для начала меня интересует один весьма конкретный момент, а именно: ты все еще хочешь меня убить?

- Да.

- Это хорошо… это просто замечательно. - Карл усмехнулся и, присев на край стола, рассмеялся. - Господи, кому сказать, что Хранитель Южных границ будет выискивать кого-то, кто ненавидит его в достаточной мере для того, чтобы не позволить убить другому… чушь. А ты как думаешь?

Никак. Не было мыслей. Когда Рубеус видел перед собой его, мысли исчезали напрочь, оставалась одна ненависть. И желание убить. Убить во что бы то ни стало.

- Вижу, не врешь. Хочешь шанс? Реальный, не такой как сейчас, когда у меня оружие, а ты на цепи. Настоящий шанс, настоящий поединок?

- А что взамен?

- О, деловой разговор. Похоже, ты умнеешь не по дням, а по часам. Взамен мне нужна твоя верность. Только до того момента, когда ты осмелишься бросить мне вызов. Когда - решать тебе. - Карл развел руками, показывая, что предложение сделано, а выбор - за Рубеусом. Странное предложение и странный выбор.

- Я даже готов тренировать тебя… спарринг, совсем как раньше. Ты ведь помнишь? Конечно, помнишь, это нельзя забыть. Я всегда отбираю тех, кто способен оценить прелести боя, кто не боится крови и не прячется за ханжескими мыслями о милосердии. Тебе ведь нравилось держать в руках настоящее оружие и выступать против того, кто по определению сильнее. Ты же скучаешь по этим поединкам, признайся.

- Чушь.

- Ну, как знаешь. Свое предложение я сформулировал. Ты соглашаешься пойти со мной…за мной, а взамен я позволю вызвать тебя еще раз, но теперь уж до финала, либо ты, либо я.

- А Коннован?

- А что Коннован? - Карл помрачнел. - Забудь. Скорее всего, она не вернется.

- Вернется. - Отчего-то Рубеус был совершенно уверен, что Коннован вернется, она осторожная и умная. А еще доверчивая и мечтательная, как ребенок. Она по сути и есть ребенок, который по его вине попал в очень неприятную ситуацию. Смертельно неприятную.

- Мой тебе совет, - Карл больше не улыбался, он был более чем серьезен, и это изрядно раздражало. - Относись к произошедшему проще. Сейчас она тебе дорога и это естественно, суть твоей привязанности - в связи, установившейся между вами в момент инициации, и нечего искать здесь возвышенные чувства.

- Заткнись.

- Сейчас я извиняю тебе грубость. Но только сейчас, в дальнейшем, будь добр, следи за тем, что говоришь. Итак, Коннован вероятнее всего, не вернется, но если я ошибаюсь, то, в первую очередь, искать она будет тебя, мне же не хотелось бы… разминуться.

- Поэтому я тебе и нужен?

- Не только и не столько. О второй причине я уже упоминал - ты ненавидишь меня в достаточной мере, чтобы не позволить убить никому другому. Это своего рода верность, а верность в наше время дорогого стоит.

- И ты настолько уверен в моей верности, что…

- Что делаю предложение столь щедрое? - Карл усмехнулся и выложил на стол крупный перстень. - Есть один вариант… интересная разработка. Когда-то мы пытались искусственно воссоздать аналог связи, возникающей между вали и валири. По сути это - частичное слияние энергетических полей двух особей, наложенное на энергетику земли, в результате получается нечто уникальное - двое способны не только ощущать друг друга, невзирая на разделяющее их расстояние, но и передавать короткие сообщения, которые доходят до адресата практически мгновенно. Идея объединить всех да-ори в одну информационную цепь широкого охвата не получила поддержки, а потом оказалось, что это в принципе не возможно - мозг не выдерживает одновременного присутствия стольких внешних точек. Экспериментальным путем выяснили средний максимум - три адресата. У тебя будут два - Коннован и я, так что запас прочности имеется, а чтобы было легче, отдачу я заблокирую.

- То есть, ты будешь знать все, о чем я думаю, что делаю или собираюсь делать?

- Примерно. Насчет мыслей особо не беспокойся, полагаю, ничего нового для себя я не увижу. С намерениями и поступками сложнее, для начала придется согласовывать со мной, позже… будет видно. Если избавишься от прибора, я буду считать, что договор расторгнут и вызов брошен.

- А если я просто откажусь?

- Твое право, - Карл пожал плечами. - Но в этом случае я буду вынужден убить тебя. Вопрос безопасности. Не спеши отвечать, подумай хорошенько, а я пока пойду… погуляю. Как-никак официальный визит.

Официальный визит… подумать только: вампир с официальным визитом прибывает в Ватикан. Мир не просто изменился - мир сошел с ума. Или не мир, а один-единственный человек? И даже не человек, что, впрочем, ничего не меняет. У Рубеуса уже возникала мысль, что все произошедшее - лишь плод больного воображения, а на самом деле… на самом деле вариантов было много, но все они разбивались о реальность серых, влажноватых стен камеры.

Перстень на столе вызывающе поблескивал серебром, хотя скорее всего это не серебро и даже не металл. А черный камень в центре вообще ни на что не похож, мутноватый, непрозрачный, неприятный.

Предложение… принять или нет? Гордость требовала отказаться и немедленно - лучше смерть, чем подобное подконтрольное существование, а разум не соглашался. Разум говорил, что другого подобного шанса не будет, что до определенного момента Карлу можно доверять, что, согласившись, Рубеус в конечном итоге выиграет не только жизнь, но и возможность повторного боя, а смерть всегда конечна.

Еще было обидно умирать, зная, что Карл останется жить.

Итак, да или нет?

Наглая серая крыса, вскарабкавшись на стол, села возле перстня, глаза бусинки с явной насмешкой смотрели на Рубеуса, усы нервно подрагивали, а сложенные на груди розовые лапки омерзительно походили на человеческие руки.

- Ну и что посоветуешь? Соглашаться или нет? Хуже ведь, все равно, не будет, правда?

Рубеусу вдруг показалось, что черный камень на мгновенье изменил окраску, а крыса, истерично взвизгнув, серым меховым шаром скатилась вниз.

Что ж, тоже своего рода совет.

Фома

Мир изменился.

Раньше мир состоял из запахов, мыслей и разноцветных образов, которые ускользали прежде, чем успевали оформиться во что-то конкретное. Некоторые были понятны и смутно знакомы, но большинство - нет. Иногда сознание начинало возмущаться, и тогда приходила боль. Или наслаждение, медово-желтое, тягучее, с легким привкусом печали об исчезнувшей в никуда структуре мира. Почему-то эти два факта были связаны, что вызывало смутное беспокойство, но затем из ниоткуда появлялась новая структура, чистая и дружелюбная, и беспокойство улетучивалось.

Сегодня все было иначе. Мир исчезал, сразу и целиком, вместе с запахами, мыслями и похожими на мелких суетливых рыбешек образами.

Рыбешки - это уменьшительно-ласкательная форма слова «рыба». Рыба - существо, обитающее в воде… много видов… съедобны… за исключением некоторых хищных представителей неопасны для человека.

Человек - это… он?

Он - человек. Факт вызвал смятение и вопрос: быть человеком хорошо или плохо? Возникновение вопроса противоречило правилам мира, но мир исчез…

Больно. Почему так больно? В голове горячо, мысли-рыбки размножаются, барахтаются, кусают друг друга… они хищные… а хищные рыбы опасны для человека.

Он - человек.

У него есть имя. Наверное, есть. Его зовут…

- Фома? Очнулся? Я знаю, что ты очнулся. Вы видели? Видели, он пошевелился? - Голос вспугнул вопросы, и сознание свернулось благодарным клубком.

- Это еще ничего не значит, камрад Ильяс. Движения подобного рода могут являться непроизвольной реакцией организма на условия внешней среды. Следует набраться терпения, камрад Ильяс.

Ильяс… знакомые имя, ассоциируется с костром, замком, дождем и бегом куда-то… или от кого-то…

Непонятно. В его прошлом мире не было костров и замков, равно как и необходимости куда-то от кого-то бежать.

- Фома, ты же очнулся, открой глаза, пожалуйста.

- Камрад Ильяс, - второй голос был строг, и это пугало. - Человеческий мозг является крайне сложной структурой, чутко реагирующей на малейший стресс. И длительное подключение к структуре матки не могло не сказаться на нем, в принципе, случай довольно уникальный, Великая Мать никогда не расстается с Избранными, но…мы стараемся, и если шанс есть, то мы его используем, будьте уверены.

Его зовут Фома. Имя вызывает смутное ощущение счастья и опасности… куски льда, скользкие и холодные, режут руки.

Резать - значит причинять боль. Боль красного цвета. И кровь тоже красная.

- В целом все не так и плохо, сердцебиение и дыхание ровное, основные проблемы с энергетикой - уровень критический - и энцефалограммой, видите, то скачет, как сумасшедшая, то наоборот, полная тишина, будто в голове ни одной мысли не осталось. Интересный эксперимент.

- Он не эксперимент, он - человек.

- Камрад Ильяс, - в голосе звучало недовольство и недоверие, это где-то рядом с опасностью, а Фома умеет чувствовать опасность. Голос ему не нравился.

- Камрад Ильяс, ваше присутствие, вне всяких сомнений, оказывает благотворное влияние на больного, но ваша несдержанность заставляет усомниться в том, что вы и в самом деле верны Империи.

Империя… опасное слово, мутно-розовое, дрожащее желе в серебристой рамке.

Что такое желе? Что такое серебро? Почему так больно думать об Империи?

- Простите, доктор, просто этот человек мне дорог.

- Конечно, - голос смягчился. - Личные связи весьма важны для нормального функционирования социальных структур, однако, не следует забывать, что благо Империи превыше любых связей. Что ж, полагаю, вы в полной мере осознаете свою ответственность перед Великой Матерью и нашей страной.

Великая мать… грязный коричневый ком плоти… трещины на шкуре… люди-голоса… перекошенное страданием лицо человека, который вот-вот умрет… Фома знает этого человека, равно как знает его судьбу. Единственное, чего он не знает - когда это случиться.

Или уже случилось?

Время. Слово темно-синее, опасное и ассоциируется с водой. В прошлом мире времени не было, а здесь?

- Я вынужден уйти. Вы остаетесь, камрад?

- Да.

Шаги, скрип, хлопок - странные звуки чужого мира, мира, в котором Фома чувствовал себя неуютно.

- Ты ведь не спишь, ты ведь все слышишь и все понимаешь. Ты просто не хочешь говорить со мной, потому что считаешь предателем. Хотя это не правильно, я никого не предавал, я исполнял свой долг… Бога ради, Фома…

Бог. Новое слово. Белое-белое, мягкое и доброе. Раньше Фома был связан с ним, раньше он сам был частью этого слова. Странно, закономерности между звукокодами «Фома» и «Бог» не обнаружено, а чувство причастности не исчезает.

- И ты исполнишь… у каждого свой долг… особенно в Империи.

Эти слова были окрашены в угрожающе-бордовые тона.

Кленовые листья в черных дырах луж… старый бархат с выцветшей позолотой… мрачная торжественность хорала. Что такое хорал? Фома не помнил, равно как не помнил, что такое долг и Империя, но слова были неприятны.

- Ты же сможешь, Фома, ты сильный, всего-то надо, что открыть глаза. Пожалуйста, попробуй, это легко.

Тяжело. Свинцовые веки и ядовитый свет искусственного солнца. Слипшиеся ресницы и цветные мушки, застилающие все, от их мельтешения кружится голова, наполняясь новыми и новыми образами, словами, именами, воспоминаниями… слишком много, чтобы выдержать.

- Молодец, не сдавайся, я сейчас кого-нибудь позову.

Тишина и время слились в одну цветную раздражающую трубу. Фома закрыл бы глаза, но он не помнил, как это сделать, и потому дождался прихода врача - крупная серо-зеленая точка в дрожащем мареве света.

- Хорошо, очень хорошо…

Глаз коснулось что-то мокрое, и боль исчезла.

- Вот так, теперь, главное, не дать ему заснуть. Впрочем, процесс начался, следовательно, возвращение возможно. Конечно, личность претерпела серьезные изменения, хотелось бы надеяться, что разум не затронут.

Слова баюкали, слова отгоняли мельтешащих разноцветных мушек, и Фома с благодарностью кивнул голосу… или просто хотел кивнуть. Собственное тело - оказывается, у него есть тело - казалось неповоротливым и неподвижным, точно колода. Сердце бьется. Смешно так, будто внутри кто-то осторожно ударяет по ребрам.

Ребра - это часть тела? Наверное.

- Продолжайте разговаривать, и заодно следите, чтобы роговица глаза не пересыхала. - Велел строгий голос и ушел. Теперь Фома знал, что звуки - шаги, хлопнувшая дверь и поскрипывание - означают уход.

- Я же говорил, что ты сможешь. - Кожи коснулось что-то теплое.

Значит, тело не настолько мертво, чтобы ничего не ощущать? А если он ощущает, то сможет и двигаться? Понятия были связаны, хотя Фома и не совсем ясно представлял себе, каким образом.

Движение - часть жизни.

Он жив?

Наверное. Это было настолько странно, что Фома моргнул. Потом моргнул еще раз и, вслушиваясь в новые ощущения, попытался пошевелить рукой. Не вышло. Ничего, если процесс начался, то… то рано или поздно он вспомнит, как двигаться.

И как жить. Это ведь очень-очень важно.

Глава 2.

Коннован

Мы шли вперед. Странно это идти с человеком, которому ты не доверяешь. Это недоверие засело на уровне подсознания, и ни дружелюбность Серба, ни то, насколько охотно он делился информацией, не требуя ничего взамен, не способны были справиться с ним. Не доверяю и все тут.

- В общем-то здесь не так и плохо, скучно, конечно, не без этого. Степь, степь и степь…

Это я и сама видела. Спереди и сзади, слева и справа простиралось необъятное сизое море сухой травы, иногда довольно высокой - почти до колен, иногда, наоборот, больше похожей на не в меру разросшийся лишайник. Трава пахла пылью, совсем, как забытая в сундуке вещь, и постепенно начинало казаться, что я и в самом деле нахожусь на дне какого-то старого сундука, к деревянной крышке которого привинчены аляповатые звезды из фольги и слегка помятая луна.

Романтика, блин.

- Порой такая тоска накатывает, что хоть вешайся. Или хочется сделать что-нибудь этакое, чтобы, наконец, почувствовать себя живым. У тебя так никогда не было?

- Было.

- Вот, скоро еще будет, пару недель наедине с этой тварью, и ты взвоешь.

- Какой тварью?

- С ней, с Пятном. Оно живое, вернее она. Я точно знаю, что это она, только женщина способна быть настолько мелочной. Она издевается надо мной, держит на привязи, как щенка какого-нибудь. Думаешь, я Молот здесь ищу? Да тут хоть сто, хоть двести лет проторчи, хрена ты что найдешь. Она не даст. Зато поиздеваться - это всегда пожалуйста, поиздеваться она любит. Думаешь, я псих? - Серб обернулся и посмотрел мне в глаза. Да, даже если до этого момента у меня были кой-какие сомнения, то теперь они окончательно развеялись - псих, причем самый натуральный.

- Вот увидишь, кисуля, что я прав. Если до сих пор ты не представляла для нее интереса, то сейчас она обратит на тебя внимание, и тогда держись.

- Можно тебя кое о чем попросить?

- Можно, проси. - Разрешил Серб, он снова был спокоен, да и взгляд почти нормальный.

- Не называй меня «кисуля».

- Почему? Тебе не нравится? Всем моим женщинам нравилось, а тебе, значит, нет?

- Я не твоя женщина.

- Неужели? Ах да, прости, ты же у нас особенная… ладно, ладно, не сердись, просто я тут порядком одичал, позабыл правила хорошего тона, да и вообще поотвык от общества столь изысканного.

Этот паразит еще и издевается. Ну а мне что делать? Промолчать? Наверное, так будет лучше всего, ведь не вызывать же его на дуэль из-за подобного пустяка.

Путь продолжаем в полном молчании, не то, чтобы не было темы для разговора - вопросов у меня накопилось предостаточно, но вот заговаривать с Сербом первой. Не буду и все.

- Обиделась, - в конце концов, не выдерживает Серб. - Вы, женщины, чересчур уж обидчивы. Лучше расскажи, что с моим братцем. Жив ведь? Конечно, жив, этот гаденыш оказался на редкость живучим. Правда, его ждет один небольшой сюрприз…

- Какой?

- Поцелуешь, скажу.

- Обойдешься.

- Обойдусь, - охотно соглашается Серб. - И ты обойдешься, все равно ведь ничего изменить нельзя, да и, честно говоря, даже если бы можно было, я бы не изменил. Каждому воздастся по делам его… Это в Библии сказано.

- Знаю.

- Ну да, ты же умная, образованная, да-ори… кстати, я тоже.

- Заметила. - Односложные ответы существенно уменьшают риск нарваться на очередную грубость. Кстати, непонятно, специально Серб грубит или виновато воспитание, точнее полное его отсутствие?

- А почему не спрашиваешь, как же это вышло?

- И как?

- А тебе и вправду интересно?

- Интересно.

- Из-за тебя все и получилось, вернее, началось именно с тебя, вернее, с твоего появления в замке и некоего проекта, распространяться о котором я не имею права.

- Я знаю.

- Даже так? А мне сказали, будто ты не в курсе. Значит, врали. Бывает. Кстати, ты заметила, что мы не так и сильно от людей отличаемся? Те же слабости, та же грызня за власть, то же стремление добить убогиг и благих, утверждая силу… философия. Здесь я имел возможность подумать - все равно заняться больше нечем - и пришел к выводу, что все различия лежат в сугубо физиологическом плане, а остальное же… ну ты поняла.

Поняла, я вообще понятливая.

А небо изменилось, вернее не само небо, а рисунок звезд на нем, хотя так не бывает. Впрочем, здесь есть много вещей, которых не бывает, на то оно и Пятно. Серб тоже поднимает голову вверх и, удовлетворенно хмыкнув, замечает:

- Снова. Нет, ну ты подумай, за все четыре года не было ни одной ночи, когда бы это чертово небо не издевалось надо мной. Кстати, скоро дождь начнется.

- С чего ты решил? - Я принюхалась - перед дождем воздух меняется, иногда становиться мягче, наполняясь легкими цветочными ароматами, иногда, наоборот, жестче, суше, будто готовясь дать отпор дождю. Здесь же он был колючим и пыльным, царапающим горло и заставляющим думать о ванне, или хотя бы озере, что осталось далеко позади. Этот воздух знать не знал дождя, причем довольно давно.

- Видишь вон ту звезду? Луна, чуть левее, еще левее… сейчас ты смотришь прямо на нее. Она появляется только перед дождем. Не знаю, какая тут связь, но поверь на слово, дождь будет. И нет ничего мерзостнее дождя в степи.

В этом он был совершенно прав.

Дождь начался неожиданно. Обычно как - одна капля, потом вторая, черные пятнышки на пыли, которых с каждой минутой становится все больше и больше, и шелест-шепот, успокаивающий ласковый и нежный. Здесь же дождь просто начался, шаг - и ты попадаешь в серо-сизую дрожащую, холодную пелену. Нет ни шепота, ни веселого перестука капель, одно сплошное марево воды, которая моментально пропитывает одежду, забирается за шиворот и в ботинки, а в довершение всех бед мешает дышать.

Действительно мерзко.

- Подожди, сейчас земля размякнет и будет совсем весело. Знаешь, что хорошо?

Я не ответила. В этом дожде по определению не может быть ничего хорошего, мне уже холодно и настроение такое, что хоть вешайся, а Серб ничего, шагает себе вперед, и даже не оборачивается.

- Во-первых, он идет несколько дней кряду.

И это плюс?! Да за несколько дней я в жабу превращусь и квакать начну.

- Во-вторых, никогда не заканчивается днем. В-третьих, во время дождя разницы между днем и ночью не существует. В-четвертых, голосов нет… они не любят дождь и молчат, а я отдыхаю. Под ноги смотри.

Совет своевременный, земля постепенно растекается болотом, намокшая трава клонится вниз, превращаясь в скользкий ковер, под которым хлюпает глина.

- Иногда встречаются ямы, я однажды, ногу сломал.

Черт, вот только этого мне не хватало. Теперь иду крайне осторожно, хотя в этом мокром аду осторожность - пустое слово, не видно ничего и никого. Присутствие Серба скорее ощущаю, чем и вправду вижу его.

- А еще здесь легко заблудиться. Бывает идешь, идешь, несколько дней кряду идешь, а потом дождь прекращается и понимаешь, что все это время ты ходил по кругу.

- Черт.

- Давай руку, - мокрая ладонь почти вежливо - почти, потому что Серб и вежливость понятия несовместимые - поддерживает меня под локоть. - Не хотелось бы терять собеседника. В этом чертовом месте есть все, что угодно, кроме собеседников.

Серб тянет куда-то вперед, тупо иду следом, сосредоточившись лишь на том, чтобы не упасть.

- Ничего, утешает он, - скоро привыкнешь. Это только в первое время тяжело, а потом даже понравится.

Дождь? Понравится? Мышцы сводит от холода, ноги по колено в грязи, в ботинках вода, вода в сумке, вода в волосах, носу и даже легких, во всяком случае, мне так кажется.

- Спокойнее, кисуля, главное, что мы живы, верно? А еще, не поверишь, но я дико рад, что встретил тебя. Ты только не молчи, ладно? А то в тишине, оно всякое происходит… голоса дурацкие, ненавижу, когда они в голову лезут, и шепчут, шепчут чего-то. Если говорить, то голосов не слышно, и во время дождя тоже. А если говорить во время дождя, тогда совсем хорошо становится. Вот увидишь, через год-другой ты с нетерпением будешь выискивать на небе желтую звезду.

Год-другой? Да у меня всего-то пятьдесят семь дней осталось.

Кажется, не успею.

Рубеус

Карл вернулся спустя часа два, за это время Рубеус несколько раз успел убедить себя, что принятое решение является единственно верным и возможным в данной ситуации, и несколько раз себе же не поверил, что, впрочем, никоим образом не повлияло на оное решение.

- Я согласен, но есть условия.

- Если бы их не было, я бы удивился. - Спокойно отпарировал Карл. - Слушаю.

- Во-первых, что с остальными? Вальрик, Морли и Нарем?

- Князь жив… пока. Морли - увы, нет. Если интересуют подробности, то на допросе дозу неверно рассчитали, вот сердце и не выдержало. Кстати, лично я здесь совершенно не при чем, я приказал никого не трогать.

- Не послушали? - Рубеус говорит это потому, что необходимость разговаривать… договариваться… делать что-то слегка притупляет боль. Морли умер.

Умер.

Новость не умещалась в голове. Морли, он не мог умереть, он же часть этого мира, такая же, как небо… там снаружи ведь осталось небо или тоже умерло? И земля, она ведь не исчезла, тогда почему Морли? Сердце не выдержало?

Ну да, он ведь в последнее время жаловался на боль в груди и поговаривал о том, что в его возрасте пора бы остепениться… осесть на одном месте.

- Потом привыкнешь. - Говорит Карл. - Сначала тяжело. Особенно когда рядом есть те, к кому ты привязался в прошлой жизни. Время идет, они старятся и умирают, один за одним, родственники, друзья… потом на твоих глазах вырастают, старятся и умирают дети друзей, потом внуки… а тебе по-прежнему тридцать или около этого… вечный возраст, вечная жизнь, вечное проклятье. Постепенно бесконечная цепь смертей начинает утомлять, равно как и прочие эмоции. Так что…

- Собственный опыт? - В данный момент Рубеусу хотелось задеть его, пробить эту стену равнодушия и причинить боль, но Карл лишь улыбнулся.

- Собственный. Поэтому, боюсь, для тебя он совершенно бесполезен. Так что там с условиями? Кстати, мальчишка этот, если останется здесь, тоже недолго протянет. Третий же чувствует себя неплохо, Святой князь великой милостью своей соизволил посвятить доблестного воина в инквизиторы. Кстати, церемония весьма и весьма… этакий гибрид варварской пышности и торжественности тайных орденов, тебе было бы полезно посмотреть. Ну, может, в другой раз.

- Что? Нарем в инквизиторы? - Рубеус был готов услышать что угодно, но только не это. В инквизиторы… Морли был инквизитором, но его убили, а Нарем, значит… вместо Морли, так что ли?

Предательство.

Коннован предупреждала, что людям нельзя верить.

Черт, он уже начинает отделять себя от людей, а он - человек.

Карл пожимает плечами.

- Ну да, если я правильно понял. Похоже, ваш… соратник обменял вас на теплое место у трона, и говоря по правде, судить его нельзя.

- Почему?

- А не тот ли бог, которому вы до сих пор поклоняетесь, сказал «не судите, да не судимы будете»? Сегодня предали тебя, завтра предашь ты… такова жизнь. Но давай отложим философские разговоры и вернемся к делу, времени у меня. Итак, твои условия.

- Вальрик идет с нами.

- С тобой, - поправляет Карл. - Но я не возражаю. Что еще? Если думаешь искать Коннован, то бесполезно, это раз, и я не собираюсь вытаскивать тебя отсюда только для того, чтобы в ближайшее же время лишиться общества столь приятного, это два. Ну и не следует привлекать ненужное внимание к нашим прошлым делам, это три. Понятно? И еще, я был бы очень благодарен, если бы ты стал немного более вежлив. Все-таки положение обязывает ко многому, да и терпение у меня не безгранично. Итак, ты не передумал?

Передумать? Хотелось бы, но Рубеус понимал, что на самом деле выбора как такового у него нет. Вернее, стоит передумать и жизни наступит конец, не важно, кто приведет приговор в исполнение - Карл или Святая Инквизиция, но существование да-ори Рубеуса закончится в камере-одиночке. Впрочем, если бы дело касалось лишь его жизни, Рубеус рискнул бы отказаться. Но…

- Я жду. - Напомнил Карл.

- Согласен.

Перстень пришелся по размеру. Черный камень походил на блестящий птичий глаз, внимательный и чуть насмешливый, а еще неправильно-живой.

Неправильно - потому что камни не должны быть живыми.

А враги не должны приходить на помощь.

Определенно, этот мир сошел с ума.

Вальрик

Утро было… обыкновенным. Раздражающе резкий свет электрической лампочки, желтый круг на полу, серые фигурки из хлеба, трещины на стенах… вроде бы все то же, что и вчера.

Вчера была пыточная камера, палач по имени Атмир, Святой князь и боль. Много боли, а потом она вдруг исчезла, хотя так не бывает.

Вальрик сел на кровати. Боли по-прежнему не было. Бинты, пропитавшиеся за ночь кровью, были, распухшие пальцы с сорванными ногтями тоже были, равно как и ожоги на ладонях, а вот боли не было. Ради эксперимента Вальрик, размахнувшись, врезал кулаком в стену. Кости ощутимо хрустнули, и… все?

Все. Ну разве что еще онемение - пальцы почти не шевелились, однако онемение не в счет.

Чуть позже Вальрик отметил, что вместе с болью исчезли и запахи, вернее, не совсем, чтобы исчезли, а еще вернее, не все запахи. Сырая солома, плесень, хлеб, глина, дерево… они больше ничем не пахли, но вот сама камера прямо таки пестрела ароматами.

Жженый сахар - страх и желание угодить, кислое вино - равнодушие, гнилое мясо - ненависть.

Запахи странным образом уживались с эмоциями, похоже на книгу, нужно лишь уметь читать. Вальрик, выходит, умел. Ну да, конечно, как же он забыл, он ведь сенсор, он ведь умеет видеть, то, что спрятано.

От стражника, доставившего обед, пахло псиной - желание выслужиться - а от его товарища черствым хлебом - жадность. А от самого обеда ничем не пахло, да и вкус был… если закрыть глаза, то и не понять, что ешь, то ли мясо, то ли хлеб, то ли вообще кусок бумаги.

Интересно, чем будет пахнуть от вице-диктатора?

Зеленым камнем, которым гладят, полируют металл, немного дымом и кровью, старой-старой, смешанной с землей, полуразложившейся кровью. Знакомое сочетание.

- Ну, здравствуй, князь.

- И вам доброго дня. - Вальрик решил быть вежливым. В конце концов, этот вампир ничего плохого ему не сделал.

- Вообще-то снаружи ночь.

- Тогда доброй ночи.

- Тоже верно. Как самочувствие?

- Нормально.

Вице-диктатор выразительно хмыкнул, а потом спросил:

- Тебе здесь не надоело?

- Здесь? В смысле в камере? Надоело.

Еще как надоело. Да Вальрик почти каждую ночь во сне видел серебристо-зеленую бескрайнюю степь, и небо над ней, и уходящую за горизонт дорогу. Во сне он бежал по этой дороге, силясь добраться до чего-то важного, спрятанного между двумя линиями - земли и неба - и не успевал. А потом, проснувшись, Вальрик скучал по степи, и по дороге, и по гонке, которая закончилась так глупо.

Коннован ведь предупреждала.

- Уметь задуматься над обстоятельствами, приведшими к тому или иному результату - черта, несомненно, полезная, но иногда раздумья бывают не совсем к месту. - Карл провел пальцем по влажной стене, поморщился и, достав из кармана платок, вытер руки.

А Вальрик вдруг подумал, что вице-диктатор в простом светлом костюме выглядит куда более царственно, чем Святой князь вместе со всей своей свитой и шитыми золотом нарядами. Хотя, конечно, глупо сравнивать людей и да-ори.

- Что ж князь, если тебе здесь действительно надоело, тогда есть смысл поменять обстановку. Курорта не обещаю, но… вряд будет хуже чем здесь.

- А взамен? - Вальрик уже не верил в бескорыстные поступки.

- Ничего. Хотя, правильнее будет сказать, что твоя свобода является условием другой сделки, которая, в свою очередь, мне интересна. Что же касается тебя лично, то… поживем - увидим, может, на что и сгодишься. Итак, ты согласен?

- А выбор есть?

- Выбор есть всегда, только не всегда приятный.

Снаружи царила ночь, мрачная, беззвездная. Затянутое тучами небо готово было в любой момент разродиться дождем, а ветер холодной лапой царапал лицо. Но все равно хорошо, Вальрик готов был вечность стоять вот так, наслаждаясь обманчивым чувством свободы, холодом и небом. И даже если начнется дождь, он все равно будет частью этого живого мира, который невозможен там, в каменной клетке.

Слегка задело то, что Рубеус не счел нужным поздороваться, он стоял здесь же и делал вид, будто не замечает Вальрика. И правильно, Вальрик виноват, он не сумел сохранить Аркан и вообще подвел всех. Он всегда всех подводил, пора бы уже привыкнуть…

Позже, сидя в черной утробе вертолета, Вальрик думал о том, что когда-нибудь вернется в Ватикан, не для того, чтобы отомстить, хотя, чего врать, хотелось бы, но для того, чтобы вернуть себе имя и право называться этим именем без боязни быть обвиненным в предательстве.

Вальрик не знал, сумеет ли он найти доказательства своей невиновности, да и понятия не имел, где эти доказательства искать спустя столько лет, но данное обстоятельство никоим образом не сказывалось на его решимости. В конце концов, если задаться целью… если собрать все силы…

Вертолет укачивало, и Вальрик незаметно для себя задремал. Снилась степь, широкая, бескрайняя, сливающаяся с иссиня-черным, заполоненным звездами небом, и разделенная пополам узкой дорогой. Там, за горизонтом таилось что-то очень важное, и Вальрик, вдохнув полной грудью свежий воздух, побежал.

Фома

Память возвращалась медленно и болезненно, хуже всего, что воспоминаний было слишком много, Фома не мог определить, которые из них принадлежат ему, а которые нет.

Выжженная солнцем степь, пыль и острый запах лошадиного пота. Ласковые карие глаза и колючие шарики репейника в белой гриве. Их следует выбрать все до одной, а потом расчесать белые пряди, заплести в косы и…

… и серебряные узоры мороза на толстом стекле. Толстая ворона, мрачная и торжественная одновременно, совсем как отец-настоятель. Желтоватые страницы, пахнущие пылью и уютная тишина библиотеки…

… вода… много воды… дома, стоящие на сваях, сохнущие сети и привязанные к сваям лодки… запах рыбы и чешуя, которая постоянно липнет к рукам. Кольцо на пальце и ожидание чего-то прекрасного… свадьбы…

Фома окончательно проснулся. Будь его воля, он бы вообще не спал - во сне свои-чужие воспоминания множились и заполоняли все доступное им пространство, после снов оставалась головная боль и ощущение растерянности. Ильяс говорил, что все пройдет и нужно потерпеть.

Ильяс почти все время находился рядом и рассказывал Фоме о нем, правда, знал Ильяс мало, но даже его знания были более конкретны, чем те осколки из прошлого, которые мешали жить.

В палате светло. Здесь всегда светло, только днем свет яркий и естественный - конечно, когда в Лаборатории не находится кто-нибудь из Повелителей - а ночью нервно-синий, раздражающий. Может, это свет виноват в воспоминаниях?

Сбежать бы… мысль о побеге проснулась вместе с сознанием, более того, Фома готов был поклясться, что она существовала задолго до этого момента, и вполне возможно, появилась на свет в той, прошлой жизни, о которой он ничего не помнил. Мысль была конкретной, настойчивой и в полной мере устраивала всех, кто жил в его, Фомы, голове.

Почему и куда нужно бежать, Фома не знал, но он обязательно придумает. Чуть попозже. Сначала следует научиться быть собой.

Тело не слушалось. Снова не слушалось. Так часто случалось после снов, Фома просыпался, хотел встать и понимал, что не в состоянии пошевелиться, что он снова забыл, как это делается, но на сей раз никогда не вспомнит. И пугался. И сейчас испугался, но вот пару вдохов-выдохов - как Ильяс учил - и получилось сесть в постели.

Вчера Фома сумел самостоятельно дойти от кровати до дверей палаты, правда, только туда - назад его отнес Ильяс, но это все равно успех. Еще немного и он станет таким, как раньше. Это тоже Ильяс говорит, сам Фома о себе почти ничего не помнит, вернее, помнит, но не совсем уверен, чьи это воспоминания.

- Опять? - Вопрос, прозвучавший в тишине, был привычен. Он означал, что Ильяс проснулся и волнуется. Приятно, когда о тебе кто-то волнуется, раньше…

… - не ходи туда, - у девушки темные глаза и прекрасное лицо - круглое, как луна и плоское, как озеро.

… - я буду волноваться, - волосы светлые, а глаза голубые.

… - я буду ждать, - смуглая кожа и…

Их слишком много, и Фома отчаянно моргает, чтобы избавиться от наваждения.

- Не слушай их, - говорит Ильяс. Он не понимает, что игнорировать голоса попросту невозможно, они такая же часть Фомы как, к примеру, рука или нога.

- Хочешь, позову кого-нибудь, чтобы снотворное укололи?

- Хочу.

От снотворного на следующее утро тяжело, голова гудит и тело становится совершенно чужим, ватным и беспомощным, но зато и голоса исчезают.

- А может, лучше сам? Ты же сильный, ты сумеешь.

- Расскажи мне, - просит Фома. - Я хочу знать, кем я был на самом деле, что делал и вообще…

- Ты был хорошим парнем, хотел докопаться до великих тайн прошлого и постоянно что-то писал. Вроде бы книгу, но точно не скажу. Ты говорил, что вампиры - порождение дьявола и даже попытался избавиться от них, один пошел, но…

- Не получилось? - Все это рассказывалось не один раз, но Фома не устал слушать, более того, ему начинало казаться, что от частого повторения нехитрой истории в голове возникают некие смутно знакомые образы.

Девушка с короткими белыми волосами, которые на затылке топорщатся забавным ежиком. Еще у девушки черные глаза и заостренные уши. Она не человек. А кто?

Вампир.

Правильно говорить да-ори.

Сухая пещера, листы бумаги на коленях, немного измялись, но этот факт нисколько не уменьшает их ценность. Глиняная чернильница и перо, писать которым жутко неудобно.

Еще люди, много людей, чьих имен Фома не помнит. Хотя, наверное, это важно.

- Не спеши, - успокаивает Ильяс. - Со временем все вспомнишь. К сожалению.

К сожалению? О чем же сожалеть? Фоме казалось, что как только память вернется, вся, от первого вздоха до самой последней, ненужной мысли, голоса исчезнут.

Скорее бы.

Глава 3.

Коннован

Привал устроили у дерева, единственного дерева на всю эту чертову степь. Нет, я конечно, допускаю, что деревьев здесь гораздо больше, но в мокрой серой мгле, в которую превратился весь окружающий мир, это дерево было единственным, уникальным, неповторимым - ну и что там еще принято говорить в подобных случаях?

Черные корни горбами выпирали из земли, черный ствол блестел, словно лакированный, черные корявые ветви распростирались над головой, а черные листья выглядели почти привычно. Этому унылому миру серого цвета и дождя не повредит немного черноты. Если прижаться к стволу, то сверху почти и не капает. Хотя я все равно мокрая, но когда не капает, оно как-то полегче.

- Замерзла? - Спросил Серб, и сам же себе ответил. - Холод - это, конечно, неудобно, но не смертельно, потерпишь. Хуже, когда три дня охоты нет, а потом дождь, причем дней на пять-шесть… под конец вообще с ума сходишь, все кажется, что он никогда не закончится и ты просто сдохнешь с голоду… да ты садись, отдыхай, пока можешь.

Я, выбрав горбик посимпатичнее, села. Ноги гудели от усталости, на уши давила окружающая тишина - чертов дождь убил все звуки, а дрожащая пелена перед глазами вызывала приступ депрессии и совершенно неуместные мысли… беспокойство, не за себя, со мной-то как раз все в полном порядке, а вот Рубеус… задуманное им было верхом идиотизма, и чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что у них ничего не получится.

Плюс время. Серб сказал, что прошло около девяноста лет, значит… значит, что мы все конкретно попали. А ведь я чувствовала, что все не так просто, как кажется.

Нет, нужно было Рубеуса отговорить, убедить, запретить. В конце концов, я имею на это право, но он бы меня не послушал. Меня вообще никто никогда не слушает.

- Эй, кисуля, о чем размечталась? - Вопрос Серба, несвоевременный и наглый, вывел меня из состояния задумчивости.

- Ни о чем.

- Тогда поболтаем? Ну, мы ведь не договорили, правда?

- Не договорили. Ты рассказывал о том, как я попала в крепость, - я решила немного сместить акцент разговора, вдруг и узнаю чего полезного. Да и заодно от мыслей дурных отвлекусь, к чему думать о том, чего нельзя изменить?

Философия. Мокрый черный лист упал на колено, жесткий, будто из пластмассы сделан, и края острые.

- Не трогай, - посоветовал Серб. - Тут, если в чем не уверен, лучше не трогать, целее будешь. Она порой любит пошутить… Так значит, крепость? Жалко крепость, нету ее больше, иногда вспоминаю, думаю, как бы все повернулось, если бы не вы… Марек ведь сначала на меня вышел, а уже потом с папочкой договаривался. Помнишь ведь папочку, пусть земля ему пухом будет, он бы в жизни с вампиром говорить не стал… ну сначала, конечно, а уже потом, когда я выгоду объяснил, то обеими руками уцепился. Конечно, не каждый день такую авантюру предлагают, а он-то по натуре авантюрист страшный. Прям как я. Не веришь?

- Ну почему же, верю.

- А ты у нас вообще доверчивая. - Тут же поддевает Серб. - Ну в общем вроде как по плану шло, сначала. Я уже почти и подготовил все. Почему не спрашиваешь, к чему готовился?

- К чему?

- К государственному перевороту. Боже, как подумаю сейчас, каким идиотом был…

Вовремя прикусываю язык - не хватало ляпнуть «каким ты был, таким ты и остался» - этого он точно не простит. А ссориться раньше времени… оставаться одной в этом бесконечном сером мокром мире, где, кажется, нет ничего, кроме воды, грязи и странного черного дерева… нет, я лучше помолчу. Серб хоть и не самый лучший спутник, но какой уж есть. А он продолжал рассказывать, ничего не утаивая, ничего не стыдясь.

- В теории все выглядело просто - неблагодарный Вальрик убивает отца, я его, ну и становлюсь князем. Глупейший план, но на тот момент я казался себе очень умным. И князем сделаться хотел, что, впрочем, естественно, папаша мой, пусть земля ему будет пухом, прожил бы еще лет десять, а то и побольше, и что мне было все эти десять лет ждать?

Вопрос я оставила без ответа, хотя в очередной раз подивилась особенностям человеческой психологии. У Серба было все, ну почти все, кроме титула князя, а ему казалось мало. Впрочем, не мне судить.

- Сначала помешала та глупая потасовка, после которой Вальрик и ходить-то не мог, не то, что убивать, а потом и тангры появились, стало не до того.

- Это ты открыл ворота? - Я не знаю, с чего вдруг подумала, что это сделал именно Серб, просто… просто для того, кто в принципе способен на предательство, не так уж и важно, кого именно предавать - одного человека или целый замок. И Серб подтвердил догадку.

- Я. Ну не смотри ты так, будто это твой замок и твои любимые родичи погибли, мне, кстати, тоже было неприятно, я, если хочешь знать, уже считал замок своей собственностью, а тут эти зеленые. Ежу было понятно, что Вашингтон не продержится, это только такой самоуверенный тип, как мой папаша, мог надеяться на победу. Лично я думал о собственной судьбе, а потому, когда ко мне обратились с предложением… помочь наступающим взамен пообещав жизнь и даже какую-то должность, я согласился. Вот только не говори, что это подло.

Не говорю, я вообще молча сижу, лист вон рассматриваю, корни, кору… а о том, что подло, а что не подло подумаю потом. Если вообще подумаю.

- В конечном итоге, тангры получили крепость, я - жизнь, и кому от этого плохо? Остальные и так были обречены, а днем раньше, днем позже…

Он замолчал. Я тоже молчала. Ну нечего мне ответить, нечего! Ну подлец он, скотина, ну так своих же предал, мне-то до людей какое дело? Но тогда отчего хочется взять и придушить этого ухмыляющегося мерзавца?

И главное, он же все понимает! И ему нравится мое отвращение и моя злость!

- Что, кисуля, убить хочешь? Давай, попробуй, может, и получится… ты когда-то обещала шею мне свернуть? Так чего ждешь?

Драться? Сейчас? Ну уж нет, я слишком устала, поэтому отвечаю:

- Погоды подходящей.

- Дня через три, не раньше, - обещает Серб.

И в конечном итоге оказывается прав. Но, Боже мой, до чего же мерзкие это были дни…

Вальрик

Почему-то Вальрик решил, что к месту назначения - знать бы еще где оно находится - их доставят на вертолете, но спустя часа два полета машина приземлилась в степи. Такая знакомая картина… почти как во сне, только дороги не было. Цементная площадка, подсвеченная в четырех углах прожекторами, смутные тени вышек, низкие массивные бараки…

- Второй блокпост. - Карл вылез из вертолета и с видимым наслаждением потянулся. - Почти граница, там, - он махнул рукой влево. - Уже территория Кандагара, правда, они считают, что неплохо бы границу слегка подвинуть, ну да время покажет, в какую сторону мы ее подвинем. Ты, - это уже предназначалось пилоту. - Можешь быть свободен, дальше мы сами.

Значит, будет еще дальше. И ветер. Коннован говорила, что да-ори не используют машин, потому что Ветра не любят техники, а да-ори не могут без Ветров. Непонятно, правда, что из себя эти ветра представляют…

Вальрик хорошо помнил и свой страх, и восторг, и сам полет, невозможный, стремительный. Земля исчезает где-то внизу, а вокруг только небо, много неба, и яркие-яркие звезды.

- Саммуш-ун стоит на Уральском хребте, вернее на том, что от этого хребта осталось, местные дали горам какое-то новое название, но я не вникал. - Карл говорил, повернувшись спиной. Наверное, таким образом демонстрировал, сколь мало опасается пленников. Или они с Рубеусом не пленники? Но тогда кто?

- По другую сторону тянется Восточное Пятно, а за ним Новая Пустыня, что само по себе служит неплохой защитой от нападения с восточной стороны. В общем, если бы не юго-восток, где имеется довольно обширный участок так называемой нейтральной территории, Саммуш-ун был бы самой тихой и спокойной из всех четырех Директорий. Думаю, вам там понравится.

- А Орлиное гнездо? - Поинтересовался Рубеус.

- Увы, увы… Орлиное гнездо нынче является официальной резиденцией диктатора… и сей факт в очередной раз доказывает, что нельзя отлучаться из дому на сколь бы то ни было долгий срок.

Саммуш-ун, Восточный дворец, был самым странным сооружением, которое когда-либо доводилось видеть Вальрику. Конечно, он не ждал, что да-ори строят такие же дома, как люди, но чтобы настолько не такие. В здании не было логики, но зато была целостность и завершенность. Причудливые изгибы башен, хрупкие мостики, которые, казалось, висели в воздухе сами по себе, светлые стены из непонятного материала и черный двор, находившийся одновременно и снаружи, и внутри. Как такое вообще возможно? Вальрик не представлял.

А еще Саммуш-ун был живым. Корица, розовое масло и удушливо-сладкий дым восточных приправ, запахи не агрессивные, но и не слишком дружелюбные. Саммуш-ун давал понять, что существует сам по себе, и не желает, чтобы этому существованию помешало глупое человеческое любопытство.

- Орлиное гнездо, конечно, лучше, но здесь тоже ничего. - Карл шел по черным плитам двора, не оглядываясь. Наверное, ему было совершенно наплевать, последуют за ним гости или останутся снаружи. Или он просто понял, что деваться им все равно некуда - черный двор заканчивался пропастью.

А внутри, если не обращать внимания на размеры и роскошь, с которой обставлено помещение, все почти такое же, как у людей. Холл прямоугольной формы утопал в сумраке, редкие пятна света где-то высоко, под самым потолком, стыдливо отражались на отполированном до блеска деревянном полу. Массивные колонны не столько поддерживали потолок, сколько заполняли пространство, которое выглядело удручающе огромным. Серо-розовые стены, украшенные лепниной и зеркалами, походили на мраморные скалы…

В подобном месте тоскливо жить. В полной мере ощущаешь собственную никчемность.

- Давид всегда тяготел к монументализму, - Карл остановился в центре гигантского зала, чувствовалось, что Саммуш-ун не слишком ему нравится. - Перестраивать же - значит угробить кучу времени, людей и средств, которые в данный момент нужны совсем для другого.

- Кто такой Давид? - Спросил Рубеус.

- Никто. Уже никто… В чертоге том, где пировал Бахрам, теперь прибежище пустынным львам. Бахрам, ловивший каждый день онагров, был, как онагр, пещерой пойман сам.

Вальрик ничего не понял. Кто такой Бахрам? И кто такие онагры, и почему Бахрама поймала пещера?

Глупости, но дворец ему все равно не нравится, слишком уж… большой. Неудобный.

Комната, в которую Вальрика препроводила служанка - оказывается, во дворце все-таки были люди! - находилась в одной из башен. Из окна было видно небо и тонкие кажущиеся почти прозрачными пики скал. Смешно, но только теперь он начал понимать, что просто поменял одну тюрьму на другую, конечно, куда как более комфортную, но все же тюрьму. До Саммуш-ун не добраться иначе как на спине Ветра, а люди не умеют управлять Ветрами.

Рубеус

- Ну же, давай, поднимай саблю. Или передумал?

Рубеус ненавидел этот спокойный равнодушный голос. И вопрос тоже ненавидел, и того, кто этот вопрос задавал. С завидной регулярностью, надо сказать, задавал.

- Ну так что?

Ничего. Снова, черт побери, ничего. В том смысле, что ничего хорошего, а Карл улыбается, он в очередной раз доказал собственное превосходство.

- Ладно, передохни пару минут. Только не садись, лучше походи да разомни мышцы.

- Без тебя знаю.

Рубеус хотел добавить несколько слов покрепче, но вовремя прикусил язык. Вице-диктатора не следовало злить, тем более, что, если разобраться, то Карл не сделал ничего такого, что бы выходило за рамки договора.

- Кстати, прогресс налицо - двадцать минут. - Карл продемонстрировал щегольские старинные часы в золотом корпусе, он вообще испытывал непонятную тягу ко всему, что каким либо образом имело отношение к прошлому.

Но двадцать минут - это и в самом деле достижение, в первый раз Карлу хватило и пяти, чтобы не просто разоружить противника, но сделать это с той непринужденной легкостью, что не столько говорит о превосходстве одного бойца над другим, сколько показывает, что превосходство это абсолютно и оскорбительно в своей абсолютности. В тот раз Рубеус был скорее удивлен, чем унижен и долго пытался понять, как же это так получилось. Ведь был же поединок в степи, который длился довольно долго, и пусть даже закончился поражением, но поражение это оставляло надежду на успех. А теперь на тренировках Рубеус раз за разом убеждался в призрачности этой надежды. Карл не играл, Карл не притворялся, Карл не учил, он просто брал в руки оружие и раз за разом побеждал.

И черт побери, это раздражало!

- Вытрись, - Карл бросил полотенце. - И в следующий раз меньше думай над тем, что собираешься делать. Думать надо до боя, а не во время. Тело само знает, какой из приемов использовать в данный момент, и что сделать, чтобы ему не причинили боль. Рефлексы быстрее разума, ты же пытаешься отвечать обдуманно и сам себе мешаешь. Вот и Коннован тоже самое, хотя ее учить - только портить.

- Почему?

- По кочану, - ответил Карл, рассматривая клинок, точно увидал его впервые. - Была раньше такая поговорка. Ну, отдышался? Тогда милости прошу, сударь. Allert!

На сей раз Рубеус пытался действовать в соответствии с полученным - вот уж нежданный подарок - советом, но в результате лишился оружия еще быстрее. Хотя… если в самом деле пытаться угадать… если… нужно будет потренироваться с кем-то еще, не таким быстрым, как Карл. Например с Вальриком.

- Доколе быть рабом своих алканий, и поисков напрасных, и страданий? Уйдем и мы, как все ушли до нас, и не исполнили своих желаний, - продекламировал Карл. - Мудрый был старик, видел больше, чем кто бы то ни было из людей. Настоятельно рекомендую почитать. Я вообще настоятельно рекомендую тебе почаще заглядывать в библиотеку. Образование, оно, знаешь ли, никому пока не мешало.

В библиотеку Рубеусу ну совершенно не хотелось. Да и вообще любая из так называемых «настоятельных рекомендаций», которые по сути своей являлись приказами, вызывала приступ ярости. Иногда Рубеусу начинало казаться, что еще немного, и он окончательно свихнется. Невозможно жить рядом с тем, кого ненавидишь, причем не просто существовать под одной крышей, но и принимать все то, что дает враг.

Карл был врагом, причем таким, которые случаются раз в жизни, и ненависть к нему, лелеемая на протяжении лет, с каждым днем лишь крепла. А вице-диктатор с царственной небрежностью ее не замечал. Он вообще вел себя так, будто Рубеус приходился ему другом или даже родичем.

Крыша над головой, относительная свобода - Карл ни разу не поинтересовался, чем занимаются его гости - схватки эти ежедневные, которые вроде бы и являются одним из условий заключенного в Ватикане договора, но в то же время отдают явным стремлением к самоубийству.

Хотя, конечно, он Карлу не противник, так, развлечение.

- И снова тяжелые думы… тебе не надоело еще?

Еще одной раздражающей особенностью Карла был чрезмерный интерес к тому, о чем думают и что чувствуют другие. И не обремененный чувством такта или хорошим воспитанием, вице-диктатор не стеснялся задавать вопросы.

- Разумный эгоизм здорово облегчает существование. Это так, совет.

Надо же, второй совет за сутки.

- Может еще разок? - Карл на вытянутых руках взвешивает сабли, потом резко наносит несколько рубящих ударов - клинки то скрещиваются, то падают вниз, то молнией взмывают вверх, превращаясь в размытые серебряные полосы. А полосы замирают так резко, что сталь, не справляясь с силой инерции, мелко дрожит.

Черт, до такого уровня Рубеус дойдет не скоро.

- Хотя, пожалуй, нет. На сегодня хватит. Все-таки, левый чуть тяжелее. С одной стороны, Кодекс подразумевает, что дуэльные сабли должны быть абсолютно равны, считается, что подобный подход обеспечивает справедливые условия. С другой стороны, совершенно не учитывается разница в конституции бойцов, тем самым создаются условия изначально неравные. Когда-то я голосовал против этого пункта, но остался в меньшинстве. Ты хочешь что-то сказать?

Сказать, спросить, а если до конца быть честным перед собой, то попросить. До чего же унизительно просить того, кого ненавидишь, о…

- Дай угадаю, - Карл откладывает сабли в сторону. - Тебя снова тянет в Пятно, искать Коннован.

- Да.

Рубеус знал, чем закончится разговор - тем же, что и всегда - запретом, но попытаться стоило.

- Во-первых, на эту тему мы, кажется, разговаривали неоднократно. Во-вторых, ну вот скажи, где именно и как именно ты собираешься ее искать? Выйдешь в степь и станешь орать «Ау»? Ты не имеешь ни малейшего понятия о том, в какой части Пятна она находится. Или правильнее будет сказать в каком времени? Да, связь там есть. Временами. А временами нету. И гораздо чаще нету, чем есть. Допустим, связь будет постоянно. Допустим, расстояние окажется не настолько большим, и ты сможешь преодолеть его самостоятельно. Пешком, без лошадей, без опыта индивидуальных походов, по землям, на которых и черти не знают, что творится. Найдешь. Вернешься. Все счастливы и рады, так? Но теперь скажи мне, Рубеус, с какой это стати я должен идти тебе на встречу?

Карл смотрит прямо, он не насмехается, он действительно спрашивает, а Рубеус не знает, что ответить. Вице-диктатор прав или почти прав, потому сидеть, ничего не делая, Рубеус тоже не может.

- Скорее всего, ты бы вернулся. Данное слово, честь и все такое… да и не стоит сбрасывать со счетов твое маниакальное стремление убить меня. Но… ты нужен мне здесь, это раз. Твое исчезновение, после того, как я забрал тебя из Ватикана… Марек до сих пор гадает, зачем я это сделал… так вот, твое исчезновение вызовет много новых вопросов, отвечать на которые у меня нет ни малейшего желания. Что до Коннован, то, повторяю, она вполне способна справиться сама, а если нет, то… се ля ви, как говорят, точнее, говорили французы.

В такие минуты Рубеус ненавидел его гораздо сильнее, чем обычно. И себя ненавидел, за слабость. В Саммуш-ун нет решеток, стен, запертых дверей, сам дворец лучше любой тюрьмы.

- Вот сейчас ты думаешь, что я - бесчувственная скотина, которая не способна понять всей глубины твоих душевных терзаний, а между тем все эти терзания, вкупе со страданиями скорее приличествуют юной деве, а ты, извини, отнюдь не дева, поэтому попытайся оценить ситуацию с другой стороны. В общем так, через полчаса в моем кабинете. Разговаривать будем, а то, чувствую, выкинешь какую-нибудь глупость, вроде вчерашней…

Если бы да-ори умели краснеть, Рубеус непременно покраснел бы.

- На будущее, спуститься или подняться в Саммущ-ун, равно как и любой другой дворец, можно лишь с помощью Ветра. - Карл улыбается, причем так, что становится понятно - вице-диктатор с трудом сдерживает смех. - Твой код я заблокировал, так, на всякий случай. А в альпинистов играть… ну на пользу пойдет, глядишь, через пару месяцев и спустишься. Все, свободен. Через полчаса, слышишь?

Слышит. И прекрасно понимает, что толку с этого разговора никакого, Карл в жизни не отступится от принятого решения, да и Рубеус на его месте… хотя какого дьявола, он на своем месте, Карл на своем. И Рубеус скорее сдохнет в этом треклятом замке, чем когда-нибудь станет похожим на Карла.

Ладно, через полчаса, так через полчаса. Значит, у Рубеуса есть тридцать - ну уже не тридцать, а двадцать пять - минут, чтобы подготовиться к разговору.

Секундная стрелка на часах весело наматывала круги, и ее холерический бег напрочь выбивал все мысли из головы. Все кроме одной - он должен найти Коннован.

Фома

Память вернулась спустя десять дней после пробуждения. Вся, как и хотел Фома, правда, теперь он не представлял как жить дальше с этой памятью, и как относится к человеку, которому вроде бы и многим обязан, но с другой стороны…

Ильяс - предатель. Он даже не пытается отрицать или оправдываться, если бы он хотя бы попытался, то Фома простил бы, простить ведь легче, чем жить в этом страшном незнакомом мире одному. А Ильяс встретил прямой вопрос Фомы насмешливой улыбкой и коротким «да», то есть не только признал совершенное предательство, но и наглядно продемонстрировал, что нисколько не сожалеет об этом.

Теперь Ильяс больше не оставался на ночь в лаборатории, хотя продолжал навещать каждый день, но от этих визитов и рассказов о великой Империи Фоме становилось только хуже. Он не хотел жить в Империи, не хотел соблюдать «разумные» законы, не хотел доказывать свою полезность и вписываться в социум. Но его желание в данном вопросе совершенно не играло роли.

Сегодня Ильяс явился позже обычного и, швырнув на кровать сумку, приказал:

- Одевайся.

А сам вышел. В сумке нашлась одежда, и Фома обрадовался, потому что одежда означала, что они сейчас выйдут за пределы лаборатории. Конечно, вряд ли ему разрешат передвигаться самостоятельно, а еще менее вероятно, что отпустят совсем, но сама возможность увидеть, наконец, что-то кроме серо-зеленых стен, серо-зеленых халатов и серых унылых лиц, наполняла душу почти невозможным счастьем.

Идти самому было тяжеловато, мышцы привычно ныли, голова кружилась, но оно того стоило. Снаружи был день. Светлое, удивительно прозрачное небо, не синее и даже не голубое, какого-то совершенно невероятного цвета, и ослепительно яркое солнце.

- Жарко сегодня, - пробормотал Ильяс.

Жарко? Ну и пусть жарко. На короткой жесткой траве серый налет пыли, дорожка выложена круглыми камнями, между которыми то тут, то там пробиваются к свету хрупкие травинки, а у самой стены растут деревья, невысокие, с аккуратными шаровидными кронами и неестественно-тонкими стволами. Фоме хотелось подойти и пощупать деревья, убедиться в том, что они настоящие и живые, но до стены шагов двадцать, да и Ильяс недовольно хмурится.

- Ну, насмотрелся? Тогда давай, шевелись, ехать далеко.

Увидев у ворот экипаж, запряженный четверкой лошадей, Фома слегка удивился, его память, вернее та ее часть, которая раньше принадлежала кому-то другому, упорно твердила про технику, машины, вернувшиеся из далекого прошлого, невиданное по разрушительной силе оружие и тут…

- Не стоит смеяться над тем, чего не понимаешь. - Ильяс помог забраться в карету. - Империя крайне бережно относится к имеющимся в ее распоряжении запасам энергоресурсов, и несмотря на то, что ученым Третьего дома некогда удалось разработать метод каталитического восстановления нефти, что и позволило Империи достигнуть столь высокого уровня развития, но каждый гражданин осознает, что экономия - основа благополучия.

Фома почти ничего не понял, но на всякий случай поспешил согласиться, этот человек, в которого превратился Ильяс, пугал своим видом, своим тоном, своими непонятными и неприятными речами. Странно, но Фома не мог отделаться от впечатления, что все это - маска. Но зачем? С какой стати Ильясу притворятся кем-то другим?

- Пятьдесят процентов вырабатываемого топлива идет на нужды Военного департамента, потому что безопасность Империи - важнейшая из существующих задач. Остальные пятьдесят процентов в равной степени разделяются между Ульями. - Продолжал рассказывать Ильяс, глядя куда-то в сторону. Экипаж - все-таки называть его каретой язык не поворачивался - весело катился по чистым улицам города, и Фома вертел головой по сторонам, пытаясь рассмотреть как можно больше. Домики аккуратные, в два-три этажа, с одинаковыми светло-серыми фасадами и блестящими на солнце черными крышами.

- Батареи солнечного света, - объяснил Ильяс. - Обеспечивают потребность граждан в электрической энергии.

И снова Фома не понял, хотя… та часть памяти, которая так и осталась чужой, было что-то про солнечный свет и батареи, но Фоме не хотелось портить прогулку копанием в чужих воспоминаниях.

А город закончился, причем как-то сразу, не было ни бедняцких кварталов, ни свалки, ни дичающих садов, просто дорога прямой черной лентой ушла вперед, а серые дома с черными крышами остались сзади.

Ильяс же продолжал бубнить что-то про величие Империи, а Фома, делая вид, что внимательно слушает, любовался темно-золотыми пшеничными полями, и прозрачным небом, и белыми кудрявыми облаками, которым уж точно нет никакого дела до империи.

Ехать пришлось долго, Фома, утомленный обилием впечатлений, даже задремал, и проснулся лишь вечером, когда экипаж остановился. Возница, молчаливый и серьезный, распрягал лошадей, те устало фыркали и тянулись мордами к траве. Фома почувствовал, что тоже устал, мышцы затекли и разболелись, особенно спина, а еще есть хотелось. Почему его не разбудили на обед? И где Ильяс?

Ильяс сидел на козлах и, задрав голову вверх, рассматривал звезды.

- Говорят, раньше люди умели летать там, в пустоте, и даже построили специальный дом, чтобы можно было жить. - Фома заговорил, чтобы привлечь внимание. Сидеть в одиночестве было скучно.

- Базу. - Поправил Ильяс. - Это называлась база. Есть военные базы на земле, есть под землей, есть под водой, и есть в космосе. Когда-нибудь Империя вернет былую славу.

- Опять Империя?

- Всегда Империя, пора бы тебе это понять. Фома… мне нужно с тобой поговорить, вернее, я хочу, чтобы ты понял кое-что, пока есть возможность понимать, а не… - Ильяс осекся. - Пошли, погуляем, ночь сегодня хорошая… Прохладно только, ты не замерз?

- Нет.

Гуляли недолго, Фома машинально отметил, что Ильяс выбрал направление, противоположное тому, в котором возница увел лошадей. Ночь и вправду красивая, Фома уже успел отвыкнуть от того, что ночи бывают красивыми. Трава в лунном свете кажется практически черной, а небо бархатисто-синее и мягкое. Ильяс, присев на упавшее дерево, предложил:

- Садись.

Фома подчинился. Ствол дерева был влажным и холодным, мелькнула мысль об одежде, которая непременно измажется, но раз Ильяс сказал садиться туда, значит…

- Значит, так, Фома, все, о чем пойдет речь, более чем серьезно. Мне все равно, что ты станешь думать обо мне, но, будь добр, выслушай и дай себе задуматься над услышанным. Что, по-твоему, есть Империя?

Фома пожал плечами, над этим вопросом он как-то не задумывался, не было ни времени, ни желания.

- Империя - это место, где люди не живут, а выживают. Правил выживания не так и много: первое - будь как все. Думай как все. Действуй как все. Граждане равны в своих мыслях и желаниях, а желание одно - сделать так, чтобы Великая Империя стала еще более великой, понятно?

- Зачем?

- Что зачем?

- Зачем, чтобы Великая становилась более Великой?

- Спроси у Департамента Пропаганды, по мне - так вздор, но… упаси тебя Бог, Фома, сказать это вслух. Империя - абсолют, а тот, кто сомневается в существовании этого абсолюта - враг. Как здесь поступают с врагами Империи тебе лучше пока не знать, просто запомни: никогда, ни при каких условиях не сомневайся в истинности избранного пути. - Ильяс сжал руку в кулак и со всей мочи врезал по укутанному мокрым мхом стволу. - Это второе правило. И третье - здесь нет друзей, здесь есть камрады, а любой камрад хочет жить и выживать, поэтому, радея о пользе Империи, ежесекундно выискивает врагов и провокаторов…

- Это безумие. - Фома попытался представить жизнь, описанную Ильясом, но не получилось.

- Безумие, Фома, и проблема в том, что ты и я теперь часть этого безумия, а потому, камрад, тебе придется либо принять правила, либо… - Ильяс выразительно похлопал по висящей на поясе кобуре.

Фома не нашелся, что ответить. Выживать… выживать он умеет, например, выжил же в крепости, и в пятне, и в лагере степняков, и даже Она его отпустила, хотя говорили, что она никогда не отпускает жертву. И здесь выживет…

- Ты пойми, - Ильяс нарушил молчание. - Я ведь тоже не сразу привык. Сначала они не верили, что я… агент.

- Предатель, - поправил Фома.

- Для тебя предатель, для них агент, термин не имеет значения. Потом, когда поверили, долго не знали, что делать, кому я нужен спустя сто сорок лет? Жизнь-то на месте не стоит, ну и я стал догонять. Честно говоря, сначала обрадовался, когда все закончилось, противно было: с одной стороны вы, с другой клятва, которую я когда-то давал…

- Ты и князю клялся.

- Клялся. А что сделаешь, если от стражей клятву требуют. На самом деле, Фома, я никого никогда не предавал, я был… ну как бы тебе объяснить, тогда да и теперь таких как я называют «агентами глубокого внедрения». На момент внедрения мне было тринадцать, легенда - послушник, сбежавший из монастыря и мечтающий стать воином, князю понравилось, он вообще дерзких любил… под настроение. Сначала наблюдал. Докладывал. Рос. С каждым днем убеждался в правильности выбранного Империей пути. Когда постоянно видишь, как одни люди унижают и убивают других только потому, что эти другие по каким-то призрачным критериям «неблагородности» хуже первых, становится страшно.

- Здесь лучше?

- Тогда мне казалось, что да, лучше, что Повелители изначально выше любого человека, а значит, справедливы, потому что у них нет причин быть несправедливыми. Князь же - человек, обыкновенный человек с присущими человеческому роду пороками, он вспыльчив и самолюбив, сыновья его - полные уроды, но уроды, облеченные властью. Убить, унизить, изнасиловать, отобрать последнее, обрекая на голод… не из нужды, но забавы ради. Однажды я попытался вмешаться, девушка из пришлых была, светленькая такая, тоненькая, настоящее чудо, а они ее все вместе, по очереди, да стража кругом, одни ржут, другие отворачиваются, чтоб не видеть, а никто остановить не пытался. Я влез, молодой был, глупый… спасибо князю, не дал собаками затравить, только выпороть велел да на месяц в подземелье, на цепь… ну да не о том речь. Мы ведь не о князе говорим, а о верности, о том, что я с самого начала одну клятву дал, ее и держусь, хотя эта Империя на ту совсем не похожа.

Ильяс, подняв с земли круглый камень, подбросил его на ладони.

- А князю бы сдаться, глядишь, и крепость сохранил бы, и людей, так ведь гордость не позволила. Разве ж я виноват, что гордости у него больше, чем ума?

- А остальные в чем виноваты?

- Наверное, ни в чем. Думаешь, мне не тошно? Если хочешь знать, то я за двадцать лет в замке проведенных врос в эту жизнь, семьей обзавелся, жена, дочка… друзья, приятели, знакомые, все умерли, а я живой, и ты живой. Почему вот ты, Фома, сейчас живешь, а другие - Тилор с братом, Селим или Край, или Анджей, почему они умерли?

- Потому что ты нас предал. - Фома совершенно не понимал смысла этого разговора, равно как и того, зачем он вообще сидит и слушает человека, который обвиняя других в лицемерии и лжи, сам совершил страшнейший из грехов.

Впрочем, сейчас Фома думал о грехах и Боге с отстраненным равнодушием, как о чем-то невообразимо далеком и не слишком существенном.

- Не я открыл ворота, я только сделал, вернее, передал предложение Повелителя одному человеку, который это предложение принял. У этого человека имелись и верные люди, и желание жить, и желание властвовать, а вот умирать во имя глупого упрямства он не желал. Разве можно винить? Правда, я не знаю, выжил ли он, все-таки война - странное дело, бывает, что никакие гарантии не спасают от пули в спину. Или газа. Кстати, здесь я не при чем, я понятия не имел, что подобное оружие существует, и что кандагарцы применят его, они ведь обещали сдавшимся жизнь…

- А если бы знал?

Ильяс пожал плечами и тихо ответил:

- Чего гадать, что сделано - то сделано. Если помнишь, я тогда и сам едва… иногда думаю, что лучше бы сдохнуть, чем такая жизнь. Всеобщее равенство, каждому по заслугам, справедливый суд… в Кандагаре найдется место каждому. Меня вот в доследователи определили, сказали, что психопрофиль подходящий, нужно лишь образование соответствующее, а это дело техники. В Кандагаре много техники, но почти вся под контролем Повелителей. То же самое с информацией, люди знают только то, что положено по статусу, одним больше, другим меньше… ученых специально выращивают. Отбирают детишек по сообразительнее и растят отдельно, тот же скот, только вместо молока - разработки. Называется Проект Рационального использования Человеческих возможностей, правда, считается, что возможностей у нас не так много, слабые, глупые, не способные контролировать собственные пагубные пристрастия, поэтому нуждающиеся в постоянном присмотре. Я вот присматриваю за тобой, кто-то за мной, еще кто-то за тем, кто присматривает за мной. Просто и надежно. Ты не представляешь, как мне все здесь тошно. Назад хочу, там хотя бы в душу не лезли и… проще было. Я уже не знаю, кем я стал, не знаю, зачем живу, ради кого… семьи моей нет, умерли давно. Правнуки? А нужен я им? Или они мне? Незнакомые люди… кругом одни незнакомые люди, и поговорить не с кем. Ты не представляешь, как тяжело, когда совершенно не с кем поговорить. В тишине сидит безумие…

Фоме было жаль этого человека и вместе с тем… сам виноват. Ильяса никто не заставлял идти на предательство, так чего же он хочет? Попросить прощения? У кого? Фома простит, но остальные-то мертвы. Или прощение ему не нужно? Что тогда? Поговорить?

- Ты, главное, помни. В Империи все равны. - Ильяс поднялся и, отряхнув одежду, сказал. - Опасно выделяться среди равных.

Глава 4.

Вальрик

Жить в Саммуш-ун было страшно, во всяком случае, людям. Вальрик видел этот страх так же ясно, как картины на стенах. О, в Восточном дворце было много картин, а еще статуи, ковры, неподъемные мраморные чаши, совершенно на взгляд Вальрика бесполезные и зеркала в массивных золоченых рамах. Вся эта роскошь медленно, но верно зарастала пылью, потому что слуги попросту не справлялись с уборкой. Мало их было, слуг, всего-то пятеро - бСльшее количество людей в замке раздражало Карла.

В результате два крыла из трех пустовали. Вальрику нравилось находиться здесь: тихо, пусто, спокойно, а главное, нет того давящего на виски страха, который серой пеленой висит в обитаемом крыле. И людей тоже нет. Это тоже плюс.

Странные у него отношения с обитателями Саммуш-ун. Да-ори вежливы, но чувствуется, что присутствие Вальрика их тяготит, причем, что странно, Рубеуса тяготит гораздо сильнее, чем Карла. Люди… люди считают Вальрика предателем. Нет, конечно, они учтивы и предупредительны, потому что не хотят вызвать гнев вице-диктатора небрежным отношением к «гостю», но за этой вежливостью таятся ядовитые ароматы: полынный дым, забродивший виноградный сок и мокрая кошачья шерсть. Запахи привычно порождают образы: презрение, непонимание, страх, приправленный ненавистью.

Презрение ранило гораздо сильнее, чем ненависть или страх, он же ничего не сделал, чтобы его презирали, равно как и ненавидели. Во всяком случае, в Саммуш-ун. Попытки заговорить с людьми разбивались на стену молчания, максимум, что получал Вальрик - выверено-вежливые ответы, а потому принял решение, которое самому казалось мудрым, - держаться от людей подальше.

В левом крыле он еще не бывал, и потому заглянул за первую же дверь - светлое дерево, золоченая ручка. Темно, воздух свежий, но все равно чувствуется запах, свойственный заброшенным помещениям. Выключатель на стене, лампочка вспыхивает подобно маленькому солнцу, и Вальрик жмурится, он не ожидал, что свет настолько резкий. Обычно да-ори предпочитали мягкое, приглушенное освещение, вроде вечерних сумерек.

Но здесь явно жил человек. Женщина. Затянутые розовой тканью стены блестят зеркалами, вычурная мебель кажется игрушечной, а из углов с упреком смотрят пыльные мраморные красавицы. В шкафу - шелк, бархат и еще какие-то неизвестные Вальрику ткани, наряды пахнут лавандой и немного странно, что эта блестящая, мягкая гора пылится без надобности.

Хотя… кому здесь нужны шелка? Вот если бы Коннован… впрочем, представить себе Коннован в платье, в этой розово-зеркальной комнате Вальрик не мог, а потому закрыл шкаф и уже собирался выйти из комнаты, когда дверь с легким скрипом приоткрылась и…

Испуганные глаза, прижатый к груди поднос и нервный звон разбитого стекла.

- П-простите, - девушка сделала шаг назад. - Я… я не думала, что кто-то…

Она так дрожала, что Вальрику стало стыдно. У незнакомки яркие синие глаза и желтые веснушки на носу. Кажется, ее зовут Илия, но Вальрик не уверен, опять становится стыдно, уже за то, что он смеет чего-то требовать от людей, когда сам не удосужился запомнить имя девушки.

- Илия?

Она кивнула.

- Проходи, не бойся, - Вальрик посторонился, пропуская девушку, но та не шелохнулась. Изящный поднос, прижатый к груди, тонкие пальчики с розовыми полукружьями ногтей, простое платье невзрачного коричневого цвета. Ей не идет коричневый, подобная красота требует ярких красок и нежных тканей. Например шелка или бархата… в шкафу много нарядов, которые никому не нужны. Конечно, брать чужое без спроса нехорошо, но вряд ли Карл догадывается о существовании этой комнаты, да и зачем вице-диктатору женские платья?

И Вальрик принял решение.

- Илия, зайди сюда.

Она подчинилась, ей было страшно - Вальрик явственно видел все ее мысли - но ослушание прямого приказа противоречило самой сути Илии. Да, вице-диктатор серьезно подходил к выбору слуг.

- Не надо бояться, я тебя не съем.

Она коротко кивнула.

- Положи поднос, да, вон на тот столик.

И снова Илия подчинилась. Она двигалась медленно, словно во сне, и постоянно оглядывалась на приоткрытую дверь. На Вальрика девушка старалась не смотреть, и это обижало. Ну ничего, сейчас она увидит содержимое шкафа… да ни одна женщина не устоит перед подобной роскошью.

- А теперь иди сюда, вот, смотри, - Вальрик распахнул резную дверцу. - Померяй что-нибудь.

Илия не шелохнулась. Да черт побери, она даже не глянула в сторону платьев, она стояла, потупив взгляд, вся ее фигура выражала молчаливую покорность, готовность выполнить любой приказ… только приказ.

На самом деле она его презирает, так же, как и остальные. Презирает и боится, а предложение померить что-либо из шкафа сочла оскорбительным. Вальрика же оскорбляло подобное отношение. В конце концов, почему все вокруг относятся к нему как к парии?

Слово из старинной книги было скользким и неприятным, зато подходящим. Вальрик почувствовал, что закипает. Он никогда раньше не испытывал такой холодной, расчетливой злости, желания отплатить болью за боль, небрежением за небрежение. Эта синеглазая кукла не желает иметь с ним ничего общего? А придется. Не хочет по-доброму? Что ж, если ей нужен приказ, Вальрик прикажет.

- Илия, сейчас ты снимешь то, что на тебе надето и выберешь что-нибудь из этих нарядов. Яркое. Красивое. Подходящее. Понятно?

- Нельзя, - голос у нее тихий, Вальрик с трудом расслышал сказанное. - Повелитель будет против.

- Не будет. Я улажу проблему, честно. И вообще, это приказ, понятно? Ты же не хочешь оспорить этот приказ? - Вальрик испытывал непонятное самому удовольствие, ломая чужую волю.

Она не ответила, она начала расстегивать пуговицы лифа. Она что, прямо здесь собралась раздеваться? Ну да, он же приказал, и что теперь делать? Выйти? Отвернуться?

Черта с два. Он останется и… коричневой платье мятой неопрятной грудой упало на пол, Илия осталась в тонкой рубашке, которая почти ничего не скрывала, она по-прежнему не решалась поднять глаз, и Вальрик был благодарен за это. Ему стало стыдно. Он ведет себя, как последний подонок, пользуется властью, чтобы поизмываться над беспомощной девчонкой, тогда как власть - это прежде всего ответственность.

- Т-ты… - в горле пересохло, а сознание словно бы раздвоилось. Одна его часть говорила, что ничего страшного, если он воспользуется ситуацией, а другая протестовала. Другая половина требовала немедленно отпустить Илию, или самому уйти, но как тут уйдешь, когда кровь стучит в висках… ну и не только в висках.

- Илия? - Дверь открылась резко и сразу. - Ты здесь?

А вот этого парня с рыжими волосами и наглыми веснушками Вальрик узнал. Парня звали Титом, и в замке он появился относительно недавно и не успел привыкнуть к отведенной ему роли. Во всяком случае, Вальрик как-то обратил внимание на то выражение лица, с которым Тит смотрел на оружие.

А оружия в замке хватало, большей частью холодное - причудливо изогнутые ятаганы, шамширы, палаши, мечи, булавы, кинжалы… на любой вкус, стоит протянуть руку и… странно, что мысль об этой доступности оружия пришла в голову именно сейчас. Возможно, виной тому был кинжал в руке Тита. И ярость, которой полыхнули глаза.

Илия, тихо всхлипнув, наклонилась за платьем, а Вальрик вдруг понял, что совершенно не желает драться. Ну чего ему делить с этим рыжим? Илию? Так Вальрик к ней пальцем не прикоснулся, а что до мыслей, так мало ли у кого какие мысли возникают.

- Идите отсюда. Оба. - Вальрик толкнул дверь шкафа, и та захлопнулась с громким стуком.

- Ты! - Тит, вместо того, чтобы воспользоваться предоставленным ему шансом и отступить, зашел в комнату. Мщения жаждет.

- Ты что, думаешь, будто тебе все позволено? Что раз ты возле них, то все и можешь, да?

Под «ними» Тит, надо полагать, имел да-ори. Вальрик лишь пожал плечами, нет, он не думал, что ему позволено все, вернее, он довольно четко, гораздо более четко, чем Тит, представлял, сколь узки границы этой мнимой вседозволенности, но объяснять что-либо не собирался. Тем более оправдываться.

Надоело. А Тит уже все решил и теперь жаждал отомстить. Дурак. Кто так кинжал держит, это ведь не охотничий нож, а оружие, настоящее, благородное оружие, которое умеет ценить надлежащее обращение…

Странно, но кинжал в руке Тита казался Вальрику существом не менее живым, чем сам Тит. Илия, забившись в угол, тихо плакала, прижимая к груди измятое платье. Больше она не выглядела ни красивой, ни особенной, обыкновенная ничем не примечательная девчонка, которая попала в неприятную ситуацию. Надо будет извиниться, а то и в самом деле как-то неудобно получилось.

- И кто ты такой, а? - Тит приближался медленно, крадучись, словно шел не на безоружного человека, а на опасного зверя. Вальрику подобная осторожность даже польстила.

- Я - князь Вальрик. Из Вашингтона.

- Вот и возвращался бы в свой Вашингтон, - Тит ловко - только лезвие недовольно блеснуло синевой - перекинул кинжал из руки в руку. - Там бы к девкам и приставал… или тебя оттудова погнали, а?

- Вроде того. - Вальрик не смотрел на кинжал, равно как и не смотрел в глаза противнику, Рубеус учил, что смотреть нужно туда, где зарождается движение, и даже не столько смотреть, сколько чувствовать.

- Погнали, значит… а чего ж так? А ну верно сыскался кто посильнее, ты ж хилый, только с девкой и способен воевать, а настоящего соперника боишься… не надо, не бойся, сильно не покалечу, чуток, чтоб неповадно было…

Тит уже считал себя победителем. Конечно, у него ведь кинжал, да и без кинжала он на голову выше противника и раза два шире в плечах.

- А может тебя, князь Вальрик, в платье обрядить? Глядишь, и девка-то симпатичная получится…

На последнем звуке Тит ударил, подло, снизу, так, чтобы узкое лезвие звериным зубом вошло в живот противника, чтобы по самую рукоять, чтобы насмерть… Тит очень удивился, когда кинжал, пропоров воздух, вдруг выпал из руки, мышцы которой свело болью…

Оказывается, ощущать чужую боль очень неприятно, равно как и чужую ненависть. Вальрик поспешно - пожалуй слишком поспешно - оттолкнул рыжеволосого дурака. Убивать Тита он не собирался, хотя имел на это полное право. Ведь даже в Библии говориться, что кровь за кровь…

Сегодня обошлось без крови, оно и к лучшему.

Вальрик, подняв с пола кинжал - серые разводы булата, черное дерево и серебряная отделка, как только Тит осмелился стащить подобную красоту, если Карл заметит…

Сдавленный крик Илии и сильный удар в спину, который сбил Вальрика с ног. И еще один, по ребрам…

Наверное, должно быть больно. Вальрик перекатился на бок и прыжком - хорошо все-таки, что он не способен больше чувствовать боль - вскочил на ноги. Вовремя, однако. Тит уже размахивался для следующего удара, широко размахивался, словно один из ярмарочных бойцов, которые меряются силой на потеху публики.

Из публики в комнате одна Илия.

От удара Вальрик уклонился, и Тит, довольно щерясь, пообещал.

- Я тебя, ублюдка… и без ножа… руками удушу.

Вальрик кивнул - подобное обещание заслуживает если не ответа, то хотя бы знака, что оно понято и принято к сведению, и в следующий миг Тит с оглушительным ревом бросился вперед. Отступать или уклоняться Вальрик не стал, не то настроение, он просто глубоко вдохнул и резко, как учила Коннован, выбросил сцепленные руки вперед, целясь в грудину.

Коннован говорила, что подобный удар способен остановить быка. Тит больше походил на медведя, но, сдавленно хрюкнув - хотя медведям положено рычать, а не хрюкать - опустился на пол. Короткая судорога, закатившиеся глаза и тонкая полоска крови на губах… Тит был мертв.

Проклятье! Вальрик совершенно не хотел убивать его, а просто остановить, ну и если на то уж пошло доказать собственное превосходство. Доказал.

Онемевшие пальцы не желали разжиматься, а из левого предплечья, пропоров ткань, торчал осколок кости, от которого по белому полотну рубахи медленно расползалось пятно… вот только боли не было. С болью Вальрику было бы легче смириться с этой нечаянной смертью, а теперь… тошно.

Илия смотрела круглыми от испуга глазами, крупные слезы рисовали мокрые дорожки на щеках, а губы слегка подрагивали…

- И-извини, - Вальрик не знал, что сказать. Машинально зажал раненую руку - вид крови неприятен, а белесый осколок и вовсе вызывает омерзение - и шагнул к двери. Дальше оставаться в комнате не было смысла… да и рассказать нужно…

Илия, запрокинув голову - горло у нее белое-белое, а вены нежно-голубые, похожи на зимние реки - завыла, совершенно по-волчьи, тоскливо и одиноко. Слушать этот полувой-полуплач было невыносимо, но уйти, оставив ее здесь, рядом с трупом - невозможно. Это отступление будет самой настоящей трусостью.

- Замолчи!

Илия не услышала.

- Я не хотел, слышишь! - Вальрик схватил ее за плечи. - Не хотел его убивать! Я всего лишь хотел подарить тебе платье, ничего большего! Понимаешь!

- Ненавижу! - Тонкие пальчики Илии с розовыми лунками ногтей впились в лицо. Вальрик не шелохнулся, пускай царапает, лишь бы не выла…

- Ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Чтоб ты сдох! Чтоб ты когда-нибудь тоже… вот так… проклинаю!

Вальрик закрыл глаза и терпеливо ждал. Ей легче, а ему все равно… интересно, а способность чувствовать боль когда-нибудь вернется?

Рубеус

Полчаса истекли, а Рубеус так ничего и не придумал. Вернее, он знал, что станет говорить, и знал, что услышит в ответ, понимал он и то, что беседа эта - пустая формальность.

Тогда зачем?

Кабинет Карла находился в одной из башен: полукруглая стена, узкое стреловидное окно, за котором простиралась бескрайняя чернота ночи, вечный сумрак и запах пыли.

Пыли и бумаг, которых здесь было столько, что свободного места почти не оставалось.

- Пришел? Ну заходи тогда, - в этом бумажном царстве Карл смотрелся столь же органично, как в фехтовальном зале, вот только вместо сабли в руках толстая круглая печать.

- Бюрократия, - наставительно произнес вице-диктатор, - это способ существования, который мне противен, но без него никак.

Печать, коснувшись очередного листа - остался круглый синий оттиск - заняла свое место в бархатной коробочке.

- Да ты садись, чувствую, беседа затянется надолго.

Рубеус сел, мебель в кабинете была несколько непривычна на вид, но в то же время весьма удобна.

- Бумаги, бумаги, бумаги… - Карл сгреб все в одну кучу и сдвинул в сторону, придавив кучу железной статуэткой. На освободившемся пятачке пространства появилась бутылка вина и два бокала.

- Будешь?

- Нет. Спасибо.

- Ну нет, так нет. - Карл не настаивает, он вообще ни на чем никогда не настаивает, просто делает, как решил, и все. Вот и сейчас, наполнив оба бокала, Карл подвигает один к Рубеусу, приказывая:

- Пей.

Вкуса напитка Рубеус не ощутил, было как-то унизительно сидеть здесь, делая вид, будто все так и надо.

- Молчишь. Молчание - это предложение собеседнику первым начать разговор, тем самым ты даешь ему некоторого рода преимущество. - Карл, подняв бокал, провозгласил: - За консенсус, к которому мы с тобой либо придем, либо не придем, что кстати, будет весьма и весьма огорчительно. Итак, смею предположить, что обдумав приведенные мной аргументы, ты счел их неубедительными и по-прежнему настаиваешь на своем. Верно?

- Верно.

- Что и требовалось доказать, - Карл отставил бокал в сторону. - Тебе кажется, что ты прав и я должен пойти на встречу. Так вот, я тебе ничего не должен. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Со всеми прежними долгами я рассчитался, новых, слава Господу, не наделал. А вот ты мне должен и, надеюсь, понимаешь это.

Рубеус понимал, он слишком хорошо понимал. От этого понимания на стену лезть хотелось, или вниз сигануть, подойти к краю пропасти и… да только польза с этого будет разве раненому самолюбию.

- Молчишь? Ну давай, молчи, хорошая стратегия - позволить противнику говорить и за себя, и за него, а потом, когда спор проигран, сказать самому себе, что «я сделал все, что мог».

У Карла тяжелый взгляд, совсем как у василиска, правда василиска Рубеусу видеть не доводилось, а вице-диктатор вот он, сидит напротив, руку протяни и дотронешься.

Скотина. И ведь все правильно говорит, все верно, только каждое слово, как подзатыльник, а от голоса волосы на затылке дыбом становятся. Но молчать дальше - значит сдаться, а сдаваться Рубеус пока не собирался:

- Неужели тебе все равно, что с ней случится?

- Все равно? Да нет, не все равно. Далеко не все равно. Настолько не все равно, что я трачу время, силы и нервы на то, чтобы вбить в твою тупую голову простейшие вещи, которых ты упорно не желаешь понимать. Первое: искать некого и негде. Ее нет, исчезла, пропала, испарилась… я слышу Коннован так же хорошо, как и ты, даже лучше, потому что в отличие от тебя, знаю, как правильно слушать. Второе. В той ситуации, в которой очутилась Коннован, виноват ты и только ты. Это ведь ты вызвал меня, а не наоборот, и…

- Я не просил оставлять меня в живых.

- Не просил, правильно. Но и не отказался. Вот давай, честно, если не передо мной, то хотя бы перед собой: неужели ты полагал, что я отпущу тебя просто так, безо всяких там условий? Люди так не поступают, да-ори тем более. И когда я разговаривал с ней, ты не сделал попытки остановить, предложить другой вариант, ты вообще ничего не сделал, отошел в сторону и предоставил нам с ней право искать выход из сложившейся ситуации. В тот момент тебя устраивало абсолютно все, так почему же сейчас возникли… вопросы?

Карл не улыбается, на этот раз он серьезен, и черт побери, его серьезность еще хуже насмешек. На насмешки хотя бы можно не обращать внимания, а того, что сказано спокойным почти равнодушным тоном не отмахнешься.

- Ты ведь испугался тогда, верно? Это ведь страшно, проиграть самый важный бой в своей жизни? Не умереть страшно, а именно проиграть… не исполнить клятву… оказаться слабее того, кого ненавидишь. И всего-то надо, что промолчать и будет второй шанс, верно?

Этот черноглазый сукин сын, это отродье предвечной тьмы, этот… дьявол заглянул туда, куда не позволено заглядывать никому. И увидел то, в чем Рубеус не был готов признаться даже самому себе, не то, что кому-то еще.

- Оттого ты и рвешься сейчас туда. Не из-за неземной любви, а потому, что разменял ее на еще один шанс. Сейчас тебе стыдно, потому что положительные герои так не поступают, им положено совершать подвиги и все такое, но какой это подвиг послать того, кто слабее, доверчивее, беспомощнее туда, куда по-хорошему, должен был пойти ты?

- Замолчи.

- Замолчать? Ты же сам хотел откровенного разговора. Выяснить все раз и навсегда, вот мы и выясняем. Впрочем, выбор у тебя есть, ты можешь встать, выйти, закрыть за собой дверь и забыть как о нашей с тобой беседе, так и о своей просьбе. Итак, я жду.

На стол легли часы, те самые в изящном посеребренном корпусе, на крышке гравировка, тонкие линии, то ли лоза, то ли сплетенные в клубок змеи.

На той подвеске, которую он подарил Коннован, тоже была гравировка, вставший на дыбы крылатый зверь-грифон. И подарок этот - жалкая попытка загладить вину, и все те слова, все последующие его поступки тоже попытка загладить вину, потому что вице-диктатор снова прав. Да он вообще когда-нибудь ошибался? Вряд ли.

А вот Рубеус ошибся, и теперь ему мучительно стыдно за эту ошибку. У Коннован белые волосы и черные глаза, а вот лица почти не помнит… улыбку помнит, голос, запах, а лицо - нет.

- Итак, - Карл стучит когтем по столу, напоминая о времени. Карл не сомневается в выборе, Карл просто ждет, когда Рубеус встанет и уйдет… сбежит.

- Во-первых, я остаюсь. Во-вторых, ты угадал, не знаю как, но угадал. Да, тогда я намеренно не стал встревать в ваш разговор, я знал, что жизнь, любая жизнь должна быть выкуплена, что у людей, что у вас. Я просто надеялся, что…

- Что она моя валири и поэтому я проявлю снисходительность и не потребую ничего невозможного?

- Примерно так, - теперь, когда решение принято, разговаривать стало легко.

- И что, если я настолько глуп, чтобы оставить тебя в живых и тем самым предоставить второй шанс, то это мои собственные проблемы. Кстати, поздравляю, совершенно правильный с точки зрения да-ори поступок. Каждый заботится сам о себе.

- Ты нарочно вытащил все это, чтобы…

- Чтобы причинить тебе боль? - Только теперь Карл улыбнулся. - Конечно. Во-первых, ты должен раз и навсегда уяснить, что любое действие, или не-действие влечет за собой определенные последствия, а лучше всего такие вещи усваиваются на личном опыте. Во-вторых, за свои желания нужно платить. Ты захотел получить второй шанс, ты его получил. И заплатил за этот шанс, вернее, не ты заплатил, за тебя заплатили, но ведь это не так важно, правда? Или уже важно? Но тогда реши, чего ты хочешь сейчас и прими, наконец, решение. Заодно подумай, чем платить станешь, кроме жизни у тебя ничего, а она и без того принадлежит мне.

- Чего ты хочешь?

- Я? Хотя, ты прав, я хочу, вернее, у меня имеются некоторые планы на ближайшее будущее, возможно, ты будешь удивлен, но тебе отведена в них значительная роль. Но в том состоянии, в котором ты пребываешь на данный момент, ты бесполезен. Сила - это… ничто, равно как умение быстро двигаться. Идет война, а на войне побеждает не тот, кто лучше всех машет саблей, а тот, кто быстрее думает и рациональнее использует имеющиеся ресурсы. Ресурсы у нас есть, но тех, кто способен их реализовывать… да-ори и горстка людей, которых обучают работать едва ли не насильно. При этом отношения между людьми и да-ори весьма… специфические. С одной стороны, мы - безусловные союзники, с другой… пропасть между расами чересчур велика, чтобы ее можно было одолеть в одночасье. И дело не столько в людях, сколько в да-ори. Вот, слушай, - Карл взял со стола бумагу. - Пятый завод Северной Директории, в течение недели семеро рабочих погибли в результате производственных инцидентов, двадцать три убиты да-ори. Причины совершенно идиотские, вроде взгляда, показавшегося враждебным или скуки. Скучно им, видишь ли… развлечений не хватает. Третий завод - за неделю трое рабочих - на производстве, и восемнадцать от руки да-ори. Вот это, - Карл придавил ладонью стопку бумаги, - жалобы, донесения, доклады, ноты протеста, в конце концов. И все на одну тему - да-ори не способны работать с людьми. Каждый отдельно взятый случай - это мелочь, пустяк, но накапливаясь, они превращаются в серьезную проблему, следующий за жалобами этап - тихий саботаж производства, сначала исключительно чтобы хоть как-то отплатить «угнетателям», потом саботаж осмысленный - у Империи много агентов, которые обязательно воспользуются ситуацией, чтобы внушить мысль о том, что мы и те, кого мы поддерживаем, на самом деле зло, а в Империи живется привольно.

- Не думаю.

- Ты не думаешь. А когда человек день за днем видит, как его друзья, знакомые и друзья знакомых гибнут от руки союзников да-ори, поневоле он задумается, так ли нужен этот союзник. Так ли нужна война вообще, ведь в Империи царит всеобщее равенство, благодать и сытость, ну а последний этап - открытый мятеж. А мятеж - это уже прецедент, пример для подражания, те кто умрут - а мятеж придется подавить - мигом приобретут ореолы святых мучеников, и количество недовольных вырастет, а дальше по отработанной схеме. Я достаточно подробно объяснил?

- Более чем, только не совсем понятно, при чем здесь я.

- При том, что тебе придется разобраться в ситуации, во всех ситуациях, начиная с третьего завода, потом пятый и седьмой, это самые критичные Дальше шестой, четвертый, ну и там, думаю, еще появятся. От тебя требуется найти причины… раньше ведь в норме было, а теперь такое ощущение, что они все там с ума посходили, причем одновременно. Докладывать будешь мне. Здесь, - Карл придвинул черную папку, - примерные параметры, на которые следует ориентироваться. Заодно в производстве разберись, циклы, поставки, продукция, кто с кем связан, ну и так далее. Нет ты конечно имеешь право отказаться и дальше настаивать на своем, возможно, я даже соглашусь. Найду для этой работы кого-нибудь другого… или пойду более простым путем.

- Это каким же? - Черная папка приковывала взгляд, гладкая кожа, тиснение, квадратная печать в левом верхнем углу. Но какого лешего, он же ни черта не понимает в производстве, он воин, а не… он и слова-то такого не знает, чтобы подобрать подходящее сравнение.

- Издам указ убивать недовольных. Конечно, это создаст определенные сложности, но военное положение обязывает… да-ори без особых на то причин трогать нельзя, толковых управляющих - считанные единицы, а людей много, поэтому некоторая естественная убыль никого не смутит. С другой стороны, было бы глупо не воспользоваться возможностью решить проблему до того, как она станет настоящей проблемой.

И все-таки Рубеус не удержался, открыл папку. Четыре листа бумаги, исписанные мелким аккуратным почерком.

- Итак, у тебя снова есть выбор. Коннован, найти которую тебе вряд ли удастся, либо около двухсот человеческих жизней еженедельно. Если в войне наступит активный период, а он обязательно наступит, это я тебе как дипломированный аналитик гарантирую - так вот, если на момент начала активных действий регион не будет готов к ней, а готовность напрямую зависит от степени налаженности производства, то счет пойдет на десятки тысяч. Времени осталось впритык.

- Почему я?

- А почему нет? Нельзя же постоянно перекладывать ответственность на чужие плечи. А если серьезно, ты еще не успел забыть, что значит быть человеком, но уже понимаешь, что значит быть да-ори. Мне нужно твое умение видеть, понимать, думать, как люди. Другим да-ори будет крайне сложно объяснить, зачем вообще нужно… разговаривать с людьми, они привыкли приказывать. Итак, твое решение: берешься или нет?

- А если не получится, я же ни черта не понимаю в… производстве.

- Равно как в управлении производством и психологии малых и больших групп. Научишься. Там список того, что тебе придется прочесть, будут конкретные вопросы - обращайся. А вообще, все не так сложно, как кажется на первый взгляд. Со временем разберешься.

Карл замолчал и, откинувшись на спинку кресла, скрестил руки на груди. Карл ждал, всей своей позой демонстрируя, что готов ждать достаточно долго. Карл не торопил с ответом, и за это Рубеус был ему благодарен, ровно настолько, насколько можно быть благодарным по отношению к врагу.

Снова выбор. Коннован или двести человек еженедельно. Коннован, в отличие от людей, способна за себя постоять, Коннован воин… люди же не виноваты в том, что кому-то из да-ори не хватает острых впечатлений… люди беззащитны, а у Коннован оружие… и связи нет, он совершенно не представляет, где ее искать…

- Итак? - Карл четко уловил момент, чтобы задать вопрос.

- Я согласен.

- В таком случае, у тебя три дня, чтобы разобраться с теорией, и еще сутки, чтобы научиться управлять ветром, на самом деле все довольно просто. Твой биокод будет в числе приоритетных, поэтому особых проблем возникнуть не должно. Все. Свободен.

В коридоре пахло корицей и сдобой, скоро ужин, но есть совершенно не хотелось, папка в руках подталкивала к немедленным действиям, а в душе скребли кошки. Все-таки в сделанном им выборе было что-то от предательства.

Она сильная, справится. Должна справиться.

Коннован

Время тянулось медленно, а расстилавшаяся вокруг степь казалась бесконечной и неизменной. Не прошло и дня после того, как закончился дождь, а в степь уже вернула себе прежний облик с сухой выцветшей травой, сбившейся в плотные мочажины, с редкими тоскливыми деревьями, раздражающими глаз жухлой листвой, и сухим воздухом.

Мы шли, а казалось, будто стоим на месте. Прав Серб, в одиночку здесь точно с ума сойдешь.

Кстати, он, по-моему, уже… это только подозрения и мне не хочется верить, что единственное существо в этой треклятой степи, с кем можно поговорить, - безумно. Настроение у него меняется часто, то смех без видимой причины, то мрачное молчание, то вопросы, то надоедливый, как эта степь, поток откровений.

Откровенных мерзостей, так будет честнее. Он с таким удовольствием рассказывал о том, как убивал… женщин, детей, стариков… как пытал, как вешал и расстреливал, садил на кол, вырезал целые семьи и целые деревни… рассказывал подробно, в деталях, а когда видел, что меня задевает тот или иной момент, искренне радовался.

Потом раскаивался, просил прощения, обещал, что рта не откроет, но спустя пять-десять минут начинал снова. Псих он, причем полный, ну не станет нормальный человек, или не человек, а да-ори - не суть важно - хвастаться тем, как однажды ему удалось снять кожу так, что жертва до самого последнего момента находилась в сознании.

Уйти бы, но… куда? Кругом степь, он догонит или хуже того, обидевшись, устроит какую-нибудь пакость, пусть уж лучше на глазах будет.

Сегодня остановились на привал часа за два до рассвета, место удобное - низкий, поросший то ли мхом, то ли лишайником, холм, с которого все окрестности как на ладони.

Хотя какие там окрестности - серо-желтое море сухостоя, изъеденное кое-где редкими черными проплешинами выгоревшей травы. Море колышется, серые и желтые полосы бегут, влево… вправо… как качели, от их мельтешения болит голова.

От Серба тоже болит голова, вот он, сидит на корточках, подкармливая новорожденное пламя пучками сухой травы. Посматривает на меня искоса, на исхудавшем лице довольная улыбка… опять что-то задумал.

- Как насчет небольшой тренировки? - Предлагает Серб. При этом он смотрит не на меня, как бы сквозь меня, дальше, на что-то, что стоит прямо за моей спиной. Я точно знаю, что там ничего нет, это всего-навсего психологический прием, но все равно нервничаю.

- Чисто по-дружески, кто кого? Обещаю не убивать. - Улыбается, снова какую-то пакость задумал, вон и глаза честные-пречестные. Впрочем, тут и гадать нечего: если я окажусь слабее, Серб меня убьет. Отказаться? Отказ он воспримет как признание мною его превосходства. Ну уж нет, я конечно, не мастер меча, но и не девочка для битья.

- А чтобы интереснее было, - продолжает Серб, - можно на спор. Скажем… если выиграю я, то ты меня поцелуешь.

- А если я?

- Ты? - Он рассмеялся. - Кисуля, если ты выиграешь, то я исполню любое твое желание.

- Идет. - Меня захлестнула волна азарта. - Условия стандартные?

- Конечно, милая. Надеюсь, целуешься ты хорошо… Прошу… дамы вперед.

Все-таки он паразит, это я к тому, что Сербу удается меня разозлить.

Места хватает, степь вокруг, и это обширное пространство для маневра несколько смущает. Я привыкла к тренировочным залам и неким границам, которые нельзя было переступать, потому что это считалось проигрышем. Здесь же ни зала, ни границ, ни того, кто остановит поединок, если что-то пойдет не так.

Наверное, зря я согласилась. Серб приближается медленно, осторожно, ятаган в руке сверкает серебряной бабочкой. Это демонстрация силы, это своего рода слова: смотри, как я умею, смотри и бойся.

Черта с два. Не буду я его бояться, что до оружия, то и я так умею, но не вижу необходимости.

Некоторое время ничего не происходит. Просто стоим и смотрим друг на друга. Расстояние решения. Шаг вперед - нападение. Шаг назад - признание того факта, что твой соперник сильнее. Ну уж нет, я не отступлю, полагаю, что и Серб тоже, осталось понять, кто же из нас нарушит хрупкое перемирие…

И все-таки он атаковал первым: быстрый, наглый и сильный. Очень сильный. Очень наглый и очень быстрый - ятаган почти касается моего лица, а в следующий миг уже летит вниз, к животу. Отбиваю. Защищаюсь. Изучаю. У Серба смутно знакомый, рваный стиль: академически правильные, местами вычурные связки то и дело сменяются невнятными, совершенно дилетантскими выпадами и глупейшими дырами в обороне. Впрочем. насчет дилентантизма не уверена - это вполне может оказаться ловушкой.

- Ну что же ты, детка? Отступаешь?

Отступаю. Не потому, что слабее, а потому, что хочу проверить - так ли он умен, как хочет показаться? Пока счет равный: два - два, и Серба это злит.

- Прибавим? - Предлагает он. Смотрит в глаза, а ятаган в это время бьет снизу вверх - довольно подло, но эффективно.

- Больно?

Не очень. Подумаешь, царапина…

- Три - два? Может, сдашься?

Серб доволен и вновь прибавляет темп, хотя при этом осмысленные цельные связки полностью исчезают. Он слишком уверен в собственном превосходстве, чтобы задумываться над тем, что делает. Как раз то, что нужно. Руку в сторону и чуть вниз - ну же, смотри, я устала, я слаба, я - женщина, которая осмелилась бросить тебе вызов. Серб улыбается и вроде бы подается вперед, но… ятаган бьет слева, а не справа, не в брешь, не туда, куда должен, а в беззащитный левый бок. Удар-перевертыш, фирменный Марека… защититься нельзя, но… но я успеваю. Каким-то чудом… или не чудом, но… не знаю. Сталь со сталью… звон и боль в вывернутом запястье, пальцы сводит судорогой, а руку пронзает огнем до самого плеча…

Черт! Сабля, пробив преграду, летит вверх, и Серб, не успев увернуться, зарабатывает длинную рваную рану через все лицо.

- С-сука!

Дергается было за ятаганом, вон он, блестит в серой траве, но отступает - сабля у горла более чем веский аргумент.

- Ну ты и… - он произносит это почти с восхищением, а поднятые вверх руки - я не просила, он сам - говорят, что Серб сдается.

- Мир?

Мир… Не знаю, можно ли ему верить, но… но это же не поединок, а тренировка, полезная для нас обоих.

- Конни, детка, ты ведь не собираешься меня убить? - Серб пальцами отводит лезвие в сторону. - Ты ведь благоразумная девочка, к тому же мы договаривались… ты же помнишь, о чем мы договаривались?

Да помню я все, вот только слабо верится, что Серб воспримет все случившееся безболезненно. А если в спину ударит?

Вернее, не «если», а когда. Сейчас? Завтра? Или дождется финала нашего совместного похода? Карл говорил, что решение нужно принимать быстро. И я приняла.

- Мир. - сабля возвращалась в ножны не слишком охотно, а Серб так улыбнулся, что я моментально пожалела о своем решении. А впрочем, увидим, может, все не так и плохо, как кажется на первый взгляд.

- А ты быстрая, никогда бы не подумал. - Серб подобрал ятаган. - В следующий раз учту.

И я тоже кое-что учту. Например, тот факт, что с левой руки у него захват слабый. Или просто не успел? Ладно, будем делать вид, что все в пределах нормы.

- Сильно задела? Дай посмотрю.

- Не надо, - он резко отстраняется, - заживет. На нас ведь все быстро заживает, правда, Конни?

- Извини.

- А ведь три-три, - Серб рассмеялся. - Ничья выходит.

Фома

К упомянутой Ильясом базе добрались ближе к вечеру. Первое, что увидел Фома - высокий, метра под три, забор, поверх которого ровными кольцами щетинилась колючая проволока. Широкие ворота раскрылись с протяжным, раздражающим уши скрипом.

- Приехали, камрад Фома, - Ильяс сплюнул под ноги. - Здесь вам предстоит провести ближайшие несколько месяцев, надеюсь, вам понравится.

В голосе Ильяса прозвучала откровенная ирония. Фома лишь пожал плечами, поездка изрядно его утомила, хотелось спать, причем, желательно, чтобы кровать не подпрыгивала на каждой колдобине. Что же касается Ильяса и его советов, то… Фома не решил еще, стоит ли верить тому, кто однажды уже предал.

Сама база оставила странное впечатление: огромный двор, одинаковые приземистые здания, разделенные узкими дорожками, редкие пятна зелени, и вызывающе-яркое небо над головой. Алый, фиолетовый, золотой, нежно-лиловый и темно-фиолетовый, почти черный… подобных закатов Фоме не доводилось видеть прежде.

Длинные тонкие полосы серебра на стремительно налетевшей черноте… дрожащее покрывало воды… мелкая рябь на узкой лунной дорожке… звезды в воде и внизу…

Золото, золото и только золото… золотое небо, золотые облака, золотая тяжесть спелых колосьев и сам воздух тоже похож на полупрозрачное живое золото…

Воспоминания были неожиданными, противоречащими друг другу и чужими.

Фома споткнулся и едва не упал.

- Здесь лучше смотреть не вверх, а под ноги, целее будешь, - прокомментировал Ильяс.

Ночью, лежа на жесткой кровати, Фома попытался понять, что же с ним происходит и как избавиться от этой чужой памяти.

- Никак, - голос, раздавшийся прямо в голове, причинил боль.

- Ты кто? - почему-то Фома появлению голоса совершенно не удивился, голос вполне вписывался в происходящее с ним.

- Я? Я - это ты, точнее, ты - часть меня. Неудобно. Мало места, много мусора.

- Где?

Голос не ответил, голос презрительно хмыкнул, точно отвечать на вопросы Фомы было ниже его достоинства. Фома лежал, вслушиваясь в ночную тишину, здесь ему не нравилось: воздух стерильный, лишенный запахов и жизни, комната крошечная, совсем как его старая келья, темные стены, белый потолок, белый пол, и окон нет.

- Мне тоже здесь не нравится, - заявил голос, - хотя функционально. Надеюсь, ты прислушаешься к советам этого… человека. Забавно, что люди тоже способны анализировать ситуацию и делать на основе анализа выводы. Со многими я согласен, но твое негативное отношения к личности того человека дает основания полагать, что советами ты не воспользуешься?

Фома не ответил, а голос снова хмыкнул.

- Зря. Будет печально, если из-за недостаточной социальной адаптации пострадает физическая составляющая твоей личности.

- Отстань.

- Как скажешь.

Голос исчез, голос существовал, но вместе с тем его словно бы и не было, во всяком случае теперь, вслушиваясь в собственное тело, Фома не находил ни малейших следов присутствия другого существа. Наверное, он просто сходит с ума. Или уже сошел.

Утром комната выглядела еще более унылой, чем вечером. Встроенный в потолок светильник давал слишком мало света, отчего стены казались грязными, а углы - темными.

- Проснулся? - Ильяс вошел без стука и, окинув комнату придирчивым взглядом, заметил. - Собираться нужно быстрее. Кровать заправь. Умывальники и туалет - в конце коридора. Завтрак через пятнадцать минут, поэтому поторопись.

Фома торопился, как мог, хотя после вчерашней поездки ныла каждая мышца, а глаза слипались, в очереди к умывальнику Фома даже задремал. И теперь над тарелкой тоже дремал, во всяком случае, вкуса каши почти не чувствовал. Желтоватые скользкие комочки аппетита не вызывали, в стакане плескалась мутная жидкость, а хлеб был сизоватым и липким.

- Ешь, ешь, - подтолкнул Ильяс, - обед нескоро. И головой не верти.

Фома послушно склонился над тарелкой, стараясь глядеть прямо перед собой. Желтые стены столовой будто сложены из каши, такие же неаппетитно-невыразительные, глухие, лишенные окон. Узкие столы, низкий потолок, все тот же тусклый свет, и люди, похожие друг на друга, точно родные братья. Одинаковые бритые затылки, одинаковые серые костюмы, одинаково выверенные движения… голова кругом идет, а склизкие комки каши застревают в горле.

А снаружи солнце, до того яркое, что двор кажется белым, из окна Ильясова кабинета виден только крошечный пятачок, но все равно красиво.

- Господи, какой же ты невнимательный, - Ильяс хмурится, но как-то не зло, скорее устало. При дневном свете он вообще выглядит усталым и постаревшим, темные круги под глазами, ввалившиеся щеки, морщины на лбу. Нет, куда приятнее смотреть на двор, на желтые пятна солнечных зайчиков и хрупкую, точно нарисованную ветку с темной корой и глянцевыми зелеными листочками. Но отчужденно-строгий голос Ильяса выбивается из этого светло-солнечного мира.

-… на подготовку экспедиции уйдет от нескольких недель до нескольких месяцев, окончательная дата будет определена в ближайшее время.

- Какая экспедиция? Куда?

- Я же говорю, несерьезный ты, пора бы уже… в Проклятые земли.

- Зачем?

- Господи, Фома, ты вообще хоть что-нибудь слышал? Или ты нарочно?

- Я? Нет. Извини, пожалуйста, я просто отвлекся…

- Постарайся уж больше не отвлекаться, хорошо? У меня и без тебя проблем больше, чем времени, хоть ты не… усугубляй. Что касается экспедиции, то цели у нас сугубо мирные, научно-исследовательские. - Ильяс усмехнулся. - Ну и параллельно - выявление источников потенциальной угрозы. Информация секретная, разглашению не подлежит. Что касается тебя, то, во-первых, разговаривать с кем бы то ни было о целях экспедиции, равно как и о самом факте экспедиции запрещается. Во-вторых, заводить знакомства среди личного состава или персонала, работающего на базе, равно как среди лиц, появляющихся на территории базы временно, запрещается. В-третьих, покидать территорию базы запрещается. В-четвертых… просто совет. Фома, будь серьезнее.

- Дело говорит, - откликнулся Голос. - Прислушался бы.

Фома кивнул, чтобы отвязаться от обоих.

Глава 5.

Коннован

Болото началось с низких корявых сосен, плотного дерна осоки и черных окон открытой воды. Длинные гряды мочажин лохматыми гривами выступали над полями мха. В воздухе висел тягучий аромат цветущего багульника, от которого моментально закружилась голова.

- Ненавижу болота. Никогда не знаешь, чего ждать.

А мне здесь нравилось, было в этом болоте что-то сказочное, хотя в моем возрасте верить стыдно верить в сказки. Да и поздно уже.

Но вот идти по мягкому ковру из мха, который при каждом шаге покачивался под ногами, было страшновато. Я все ждала, что слой дерна под ногами окажется слишком тонким и тогда… яма, метров двадцать холодной воды и почти никаких шансов вырваться из ловушки. Или вязкая трясина, которая заглатывает жертву медленно, неторопливо и иногда даже позволяет спастись, но… но все равно жутковато.

Проваливаться начал Серб. Он хотел обойти змееподобную, заросшую зеленым мхом корягу, из-под которой виднелось темное блюдце сырой болотной воды, сделал шаг влево и ушел почти по пояс.

-Твою мать! Стой! - это уже предназначалось мне. - Нет, ну что за хрень, а? Ну ведь проверил же, а оно…

Оно выглядело безопасно - то же пушистое одеяло мха с редкими ягодами прошлогодней клюквы, что и вокруг, те же серо-зеленые веточки багульника и желто-бурые стебли осоки.

- Твою ж мать… - Серб осторожно, стараясь не совершать резких движений, чтобы не провалиться глубже во влажную пасть болота, стянул с плеча рюкзак и, не размахиваясь, кинул мне:

- Лови.

Поймала.

- Веревку найди, сверху лежит. Давай же, быстрее… Конни, детка, не стой столбом, а?

Завязки рюкзака не поддавались, а в голове вертелась мелкая и подлая мысль - а надо ли? Нужно ли мне вытаскивать его? Не то, чтобы Серб был врагом, но… интуиция подсказывала, от него будут еще неприятности, так может, стоит воспользоваться случаем? В конце концов, можно просто не успеть…

- Коннован, милая, ты же не собираешься… это глупо. Мы ведь союзники и вообще вдвоем веселее… - Серб лег на зеленый ковер мха грудью, вытянув вперед руки, еще немного и пальцы дотянуться до той гнилой коряги, которая лежала на самом краю трясины.

Какого черта он так туго завязал свой рюкзак. И где нож? Почему я раньше не сообразила про нож? Вспороть плотную ткань. Веревка… черт, где эта треклятая веревка, вот она, смотана в тугой клубок. Успею размотать…

- Детка… ты бы поторопилась… - Вода доходила ему до подбородка, но Серб улыбаться. - Давай милая, аккуратненько, осторожненько… сама не подходи, не надо. Бросай.

С первого раза вялый веревочный хвост шлепнулся слишком далеко от Серба. Надо бы груз привязать, к примеру нож.

- Только в меня не попади, - попросил Серб, который, похоже, не слишком-то верил в мои таланты спасателя.

Получилось раза с третьего, нож с привязанной к нему веревкой упал прямо возле левой руки Серба и тот не замедлил воспользоваться случаем.

- Давай, тяни, только осторожно.

Я тянула. Он был дьявольски тяжелым, а еще болото, возмущенное подобной бесцеремонностью, не желало отдавать добычу. Ноги вязли в мокром мху, сначала по щиколотку, потом… потом я вдруг поняла, что сама проваливаюсь в трясину. Тихо, незаметно, будто болото опасалось испугать жертву и действовало осторожно. Я заметила, что тону, только когда ноги по колено увязли в топи.

А Серб выбрался, сел на корягу и, шумно отфыркиваясь - нахлебался-таки болотной воды - принялся выливать воду из сапог.

- Серб… я кажется, тону…

- На живот ложись и выбирайся, - посоветовал он.

Вообще-то я ожидала более реальной помощи. Мох был не только мокрым, но и грязным, а еще за него невозможно было ухватиться - стоило чуть потянуть и зеленые пласты сползали, как шкура линяющей змеи, обнажая грязную вонючую землю. Впрочем, я не уверена, что это именно земля, потому что пахло от нее гнилью и смертью, а еще, в отличие от земли, это было зыбким и ненадежным. Чуть нажми - и провалишься. Я проваливалась и выбиралась, и снова проваливалась - ладонями, пальцами и даже коленом, на которое я неосторожно оперлась, вытаскивая вторую ногу. Бурая не-земля была омерзительно живой… и передвигаться по ней можно было только ползком.

А чертов Серб наблюдал за мной, сидя на коряге, и приговаривал:

- Теперь давай правую ногу… левую руку ставь на кочку, вон ту, ну прямо перед носом. Аккуратнее, не так резко. Конни, детка, представь, что ты змея, не пытайся найти точку опоры, нельзя… да, вот так, а теперь поверни голову налево. Видишь холмик с осокой? Вот, опирайся на него. Давай, давай, не разлеживайся.

Зыбь закончилась внезапно, просто я вдруг уткнулась носом в нормальную зеленую траву и поняла, что все, дошла… доползла точнее. Такое ощущение, что километры ползком преодолела, а всего-то несколько шагов.

Серб, спрыгнув с коряги, первым делом забрал рюкзак, потом подал руку мне, ехидно поинтересовавшись:

- Будешь и дальше ползти или ножками пойдешь?

Убила бы!

- Ладно, кисуля, не сердись, - он рывком поднял меня на ноги. - Дойдем до края, видишь, берег подымается, значит, недолго уже, а там и разберемся, кто кому и чем обязан.

Разберемся, пообещала я себе, обязательно разберемся.

С каждым шагом вокруг оставалось все меньше болота. Мох сменялся травой, высокой и жесткой, точно лошадиная грива, перевитой тонкими стебельками клюквы и украшенной коричнево-розоватыми ветками багульника, но главное, что под ногами твердая земля.

- Спасибо, подруга, - Серб растянулся на мокрой траве и блаженно зажмурился. - А я, признаться, решил, что все, конец… у тебя такое задумчивое лицо было. Сомневалась?

Сомневалась. И продолжаю сомневаться, поэтому молча сажусь рядом. В сапогах холодная пованивающая тиной вода, и одежда в грязи.

- Вот я бы тебя не вытащил. - Бормочет он. - Ну, если бы всерьез тонула… правда… утопить единственную женщину на сотни километров вокруг весьма неосмотрительно.

- Заткнись, а? - горстью травы пытаюсь стереть грязь, но по-моему только больше размазываю. Стирать надо, а где? Негде. И переодеться не во что. Домой хочу, в горячую ванну, к нормальной кровати и чистой одежде, и желательно без этого придурка.

- Да ладно, кисуля, я ж любя. А вообще спасибо.

- Пожалуйста.

Грязная одежда с каждой минутой раздражала все больше, а в сапоге, кажется, дыра, прямо над подошвой, да и сама подошва, судя по виду, долго не протянет. Ну почему все так погано, а?

Серб прыжком вскочил на ноги и, потянувшись, сказал:

- Подъем, милая, двигаться надо, а то замерзнешь…

Он, конечно, прав, но до чего же лень шевелиться, вставала я с неохотой, собственное тело казалось неподъемным, одежда тяжелой, а сабля вообще мешала.

- Давай, давай, веселее. Вон, лес видишь? Там и отдохнем, не люблю я, знаешь ли, под открытым небом валяться.

Я, кстати, тоже. Но с другой стороны вышеупомянутый лес представлял собой едва различимую темную полосу, еще не понятно лес ли это. Серб бодро шагал вперед, и мне ничего не оставалось, кроме как пойти следом. И попытаться не отстать, этот паразит шел настолько быстро, что мне порой приходилось бежать, хотя определенный плюс в этом имелся - согрелась.

Лес встретил нас дружеским сумраком и резким запахом хвои. Старые сосны дивными колоннами стремились к низкому темному небу, корявые ветви переплетались рваным кружевом, сквозь которое местами проглядывало черное небо, под ногами шелестела опавшая хвоя и похрустывали тонкие сухие ветви.

- Знаешь, кисуля, а здесь я еще не был, - Серб замер, задрав голову вверх. - Господи, воздух-то какой… определенно, ты удачу приносишь, сам я вряд ли бы добрался. А вообще возле замка похожий лес был, ты представить себе не можешь, каково это выйти утром, чтобы солнце только-только высветило небо желтым, все спят, стражник на воротах тоже дремлет, конюхи… сам заседлаешь и вперед, в лес. Воздух аж звенит от чистоты, трава мокрая, скользкая, пахнет так, что словами не описать.

Я опустилась на землю, пусть говорит, я же пока отдохну. Мох здесь, в отличие от болотного, сухой, мягкий, похож на перину, а пахнет… нормально пахнет, лесом, травой, тем же мхом… или это лишайник? Белесая веточка в руке разламывается мелкой крошкой.

- Лосиная борода, - подсказывает Серб. - Хорошо кровь впитывает, сначала багряная, потом красная, потом вообще исчезает, только лосиная борода приобретает розовый оттенок. Вот если увидишь в лесу розовый мох, значит, на этом месте кого-то убили.

- Сказки.

- Да нет, кисуля, не сказки, - он присаживается рядом, опирается на шершавый, пахнущий смолой, ствол. - Поверь личному опыту. Было дело, когда…

Ну вот, нарвалась на очередную историю. Сказать ему, чтобы заткнулся? Вряд ли он послушает, скорее уж рассказ затянется дольше обычного, да и подробностями обрастет. Не хочу подробностей, и рассказа не хочу, лосиная борода щекочет ладонь, мягкие опавшие иглы не зло царапают кожу, а сквозь дыры в пологе леса проглядывает темное небо.

Даже звезды видны. Целых три… нет, четыре… Красиво.

- Эй, кисуля, снова замечталась? - дружелюбный тычок под ребра отвлекает. - Рассвет скоро…

Вальрик

Ужин состоялся в обычное время, вообще, как показалось Вальрику, обитатели Саммуш-ун предпочли не заметить смерти рыжего Тита. Во всяком случае, никто из слуг ни словом, ни жестом не выразил гнева или возмущения подобным произволом. Правда, и помощи никто не предложил - руку Вальрик бинтовал сам, повязка получилась кривой, неумелой, и рана продолжала кровоточить.

Кровь - это малая плата за то, что он совершил.

- Мясо сегодня жестковато, и пересолено к тому же, - Карл отодвинул тарелку и, вытерев пальцы кружевной салфеткой, поинтересовался. - Не знаешь, с чем это связано?

Вальрик пожал плечами, честно говоря, он совершенно не разобрал вкуса. Хотя понял, что этот вопрос скорее вежливая возможность признаться во всем. Стыдно, до чего же стыдно… Карл принял его в своем доме, как гостя, пусть в этом гостеприимстве есть что-то сродни пленению, но все же… все же Карл имеет право знать, за что Вальрик убил одного из слуг.

Беда в том, что Вальрик и сам не знал, за что.

- Ну, давай, князь, рассказывай, что у вас там получилось?

- Ничего.

- После «ничего» трупы не остаются.

- Хотел потренироваться. Силу не рассчитал. Виноват.

- Краткость сестра таланта, - Карл некоторое время с откровенным интересом рассматривал Вальрика. - Ладно, допустим, дело обстояло именно так, как я представил себе после твоей весьма лаконичной речи. Но может быть, ты сочтешь нужным объяснить мне несколько спорных моментов. Первый - почему ты решил устроить… тренировку не в зале, специально оборудованном для подобных забав, а в жилой комнате. Второй - не связана ли с обстоятельствами данного дела твоя расцарапанная физиономия?

- Мне обязательно отвечать? - Вальрик не знал, как поступить. С одной стороны, Карл, являясь хозяином замка, имел полное право узнать правду. С другой - рассказывать о произошедшем было стыдно.

- В общем-то нет. Кстати, удар хороший, грудину смял, как картонку. Коннован научила? - Карл вертит в руке столовый нож. - Учила, учила, но недоучила… руки на стол. Обе.

Вальрик повиновался, не столько из-за неожиданности приказа, сколько потому, что морально приготовился принять любое наказание, даже самое суровое. Он ведь виноват, а значит…

- Значит, имеем одного мертвеца и одного раненого, который, если и дальше будет продолжать в том же духе, весьма скоро станет мертвецом. - Карл, с неприятным грохотом отодвинув стул, поднялся и подошел к Вальрику. В голове мелькнула тоскливая мысль, что вице диктатор сейчас воспользуется столовым ножом, чтобы вспороть горло наглецу, оскорбившему Саммуш-ун убийством. Особенно обидно было из-за оружия, одно дело кинжал и совсем другое столовый нож, не слишком острый, с беспомощно закругленным лезвием и вычурной ручкой из мутно-белого материала.

Вице диктатор воспользовался ножом, правда, не совсем так, как представил себе Вальрик. Карл, прижав раненую руку к столу, разрезал повязку, посмотрел на торчащую кость, которая к этому времени побурела и выглядела какой-то совершенно неуместной деталью, и тихо присвистнул:

- Еще дня два и руку пришлось бы отрезать, а то и голову. Глядишь, на пользу пошло бы.

Вальрик не ответил. Вид собственной крови был неприятен, лучше смотреть куда-нибудь еще, например, на посуду… красивая, не стекло и не металл, что-то воздушное, легкое, расписанное сине-желтым орнаментом… Если долго и пристально всматриваться в орнамент, он начинает оживать, двигаться. От движения голова идет кругом, а в глазах поселяются огоньки… хотя огоньки давно, с обеда, наверное.

- Эй, ты меня вообще слушаешь? - Резкий окрик Карла заставил оторвать взгляд от орнамента. - И как давно ты вот так ходишь?

Вальрик пожал плечами. Давно. Или нет? Несколько часов, а вот давно это или не очень давно он оценить не в состоянии. У него вообще сейчас состояние странное, и стыдно, и противно, и спать охота…

- Повязку сам делал… понятно. Ладно, разбираться, кто виноват, а кто нет, будем позже. А сейчас встал и в медблок. Давай, давай, подымайся, пару минут назад ты демонстрировал чудеса бодрости, а теперь вдруг поплыл. Раньше надо было думать …

В медблоке было пусто и чисто. Белые стены, белый пол, выложенный небольшой, с ладонь, плиткой, белый потолок и яркий свет, тоже белый. Пространство давило своей вызывающей первозданной белизной и Вальрику захотелось немедленно уйти, а то еще вдруг ненароком испачкает пол…

Уже испачкал. Красные пятна на белой плитке выглядели оскорбительно.

- Садись. Вон туда, и руку на стол, - приказал Карл, переступив через пятна.

Вальрик послушно сел на низкое сооружение, похожее на причудливо изогнутую узкую - как уместиться - кровать.

- Руку, руку давай, герой.

- Измажу, - стол был застелен тонким полотном, все того же чисто белого цвета, а рука вся в крови.

- Ничего, постирают, - отозвался Карл. Он снял пиджак, закатал рукава рубашки и, насвистывая под нос какую-то веселую песенку, мыл руки. Потом долго и тщательно - Вальрику показалось, что слишком уж тщательно - вытирал их. Потом раскладывал на длинном, почти бесконечном подносе из блестящего металла такие же блестящие инструменты, чем-то похожие на те, которыми пользуются палачи… Вальрик наблюдал за приготовлениями равнодушно, больше всего хотелось закрыть глаза и поспать. Ну и еще убрать испачканную кровью скатерть, потому что красное пятно на белом фоне совершенно не вязалось с этим чистым блестящим белым миром.

- Больно? - Карл слегка нажал на руку чуть выше раны. Нажатие Вальрик почувствовал, а боль - нет. Он отрицательно покачал головой, и вице-диктатор удивленно хмыкнул и, сжав руку в другом месте, на этот раз чуть ниже, спросил.

- А здесь?

- Тоже нет.

- Что, совсем не больно?

- Совсем.

- И давно?

- Давно. В Святом городе, когда… допрашивали, - слово «пытали» показалось Вальрику неприятным. - Сначала было больно, потом боль исчезла и все.

- Бывает, - ответил Карл. - Что ж, в данной ситуации оно и к лучшему, обойдемся без наркоза.

И включив круглую лампу, свет от которой был настолько ярким, что Вальрику пришлось зажмуриться, Карл склонился над раной.

- Ну, пациент скорее жив, чем мертв, в следующий раз, когда соберешься с кем-нибудь… потренироваться, будь добр, помни, что кости, они ведь не железные… особенно если по старому и плохо заросшему…

Вальрик кивнул. Сидеть с закрытыми глазами было приятно. Затылок опирался на выложенную плиткой стену, а сквозь сомкнутые веки пробивался свет от лампы, чуть розоватый и нисколько не раздражающий. Вальрик ощущал прикосновения Карла, холодные инструменты, раздирающие рану, и свет, нагревающий кожу. Ощущений было много, а вот боли не было.

Вальрик не знал, сколько времени прошло с начала операции, он просто сидел, прислонившись к холодной стене, и думал о том, как сказать Илии, что он не хотел убивать Тита.

- Пару дней с гипсом походишь, а там посмотрим, - голос Карла вывел из задумчивости. О чем он говорит? Гипс? Наверное имеется в виду эта белая твердая повязка, плотно обхватывающая руку.

- Спасибо.

- Пожалуйста, - вице-диктатор снова мыл руки, в умывальник стекали мутные розовые струи воды, а пятно на скатерти выглядело огромным. Неужели в нем столько крови.

- И вот еще, князь, я понимаю, что ты храбрый и все такое, но во-первых, прятать полученную рану, надеясь, что заживет само - крайне глупо. И во-вторых, я конечно в полной мере отвечаю за свои действия и мысли, но запах свежей крови… несколько выбивает из равновесия. Ты понимаешь, о чем я?

Вальрик кивнул.

- И, в-третьих, хотелось бы надеяться, что для своих тренировок впредь ты будешь выбирать противника более соответствующего твоему опыту. Слуг, как ты, наверное, заметил, здесь немного.

- Я прошу прощения и…

- И готов принять любое наказание. Уже слышал. Относительно наказания я подумаю, а пока - свободен.

- И что мне делать? - Вальрик был готов к чему угодно кроме этого почти равнодушного «свободен», оттого и спросил. А вице диктатор, поправляя пиджак, ответил:

- Ну, не знаю. Завтра решим.

Фома

Жизнь в замкнутом пространстве базы отличалась упорядоченностью и унынием, причем второе являлось естественным итогом первого. Подъем - завтрак - комната - обед - комната - ужин - комната. Четыре стены, белый потолок, белый пол. Жесткий стул и кровать, на которой нельзя лежать днем. Фома все никак не мог понять, почему же нельзя. Ильяс от вопросов отмахнулся, ему вообще было не до Фомы, вечно занят, вечно спешит или отговаривается спешкой.

В этой чертовой комнате Фома изучил все, начиная с едва заметной трещины в левом верхнем углу, заканчивая темным пятном на сером покрывале, пятно крошечное, пальцем закрыть можно, но вместе с тем оно выбивалось из серой упорядоченности окружающего пространства.

- На базе должен быть порядок, - в сотый раз повторил Голос.

Фома же в сотый раз попытался отмахнуться от незваного собеседника. Хотя кроме Голоса с ним никто не заговаривал, люди, работающие на территории базы, Фому не замечали. Он пытался заговаривать сам, здоровался, но они, вежливо кивнув в ответ, проходили мимо.

- Дело в секретности. Разговаривать с тобой запрещено. - объяснил голос.

- Почему?

- Потому, что есть правила, которые нужно соблюдать. Ты пока не понимаешь, ты даже не пытаешься понять, хотя следовало бы. Нельзя существовать вне социума, ты пока не готов это признать.

- Кто ты? - Вопрос Фома задал даже не в сотый - в тысячный раз, и снова никакого ответа. Голос очень любил обсуждать поступки Фомы, тогда как о себе говорить не желал. А возможно, на самом деле его и не существовало.

- Давай, спиши все на игру воображения и начинающуюся шизофрению, - рассмеялся Голос.

- Что такое шизофрения?

- А ты не знаешь? Ах да, прости, все время забываю, что у тебя недостаточно ресурсов для полноценной работы. Не понимаю, как вы вообще способны существовать с настолько ограниченным потенциалом?

- Отстань.

- Как скажешь, но тогда тебе будет скучно. Кстати, тебе не кажется, что разговоры с самим собой несколько вредят твоей репутации? Это не совсем нормально… с точки зрения людей. Они ведь не слышат меня, а следовательно твои ответные реплики являются своеобразным подтверждением твоей неадекватности.

В общем-то, Голос был прав, Фома не единожды уже замечал настороженные, недоумевающие взгляды. Со стороны его разговор с самим собой выглядел… несколько необычно. С другой стороны, кроме как с Голосом, говорить здесь было не с кем.

- И что делать?

Голос не ответил, снова исчез, ненадежный он собеседник, то появляется из ниоткуда, раскалывая голову болью, то исчезает, оставляя после себя шлейф чужих воспоминаний и навязанных эмоций.

Как же голова болит, раньше она никогда не болела, раньше…

Раньше запах рыбы, скользкое живое серебро на дне лодки, розовые жабры и разевающиеся рты… полупрозрачные чешуйки на пальцах…

Золото, золото и только золото. Колючая щетина вызревших колосьев, тяжелое зерно скатывается с ладони, стебли шелестят на ветру… эту музыку можно слушать вечно…

Снова золото, только старое, стебли сухой травы трутся друг о друга, ломаются, трещат под копытами коней… мокрая от пота шерсть пахнет свежим хлебом, длинная грива летит по ветру, почти касаясь лица…

Воспоминания имели острый привкус безысходности… боли… страха… приближающейся смерти.

- Не надо… пожалуйста, я не хочу… - Фома пробовал зажимать уши руками, иногда это помогало и воспоминания уходили, но не сейчас… сейчас они стали четче, ярче, безысходнее. Они предъявляли права на его, Фомы, тело, на его жизнь, на все его существо…

- Нет. Ни за что.

- Извини, - виновато произнес Голос. - Никто не знал, что так получится.

Никто не знал, а Фоме с этим жить. На узкой дорожке блестели желтые следы солнечных лучей, то ли рассыпавшееся зерно, то ли пятна на лошадиной шкуре… Фома закрыл глаза, чтобы не видеть.

- Извини…

Рубеус

С того момента, как он принял предложение вице-диктатора, прошли сутки. Весьма и весьма напряженные сутки. Во-первых, из того, что было в папке, Рубеус понял лишь отдельные слова, во-вторых, книги, рекомендованные Карлом, равно как и сама атмосфера библиотеки, навевали сон, смысл прочитанного ускользал, и приходилось перечитывать. Потом перечитывать еще раз и еще, а в сознании постепенно укоренялось чувство неполноценности.

Все-таки с оружием как-то проще…

Где-то между сто сороковой и сто семидесятой страницами «Краткого пособия по экономике, менеджменту и организации производства» пришло понимание того факта, что он никогда - ни за три дня, ни за три года, ни за триста лет - не осилит этой премудрости. Да кому она вообще нужна? Осколки древнего знания, Рубеус еще понял бы, если бы речь шла об оружии, но это…

«Построение межотраслевого баланса является завершающим этапом построения группы балансов ресурсов и их использования»

Во всем этом вообще смысла нет, во всяком случае, Рубеус его не видит. Зашвырнуть бы и… отказаться? А почему нет, ведь ясно же, что на сей раз Карл ошибся, не того выбрал.

Книга откровенно воняла пылью, все в этой чертовой библиотеке провоняло пылью, начиная с ковров и заканчивая вычурными светильниками, которые на толстых бронзовых цепях свисали с потолка. Запустить бы в них чем-нибудь тяжелым, к примеру, этой самой книгой, что откровенно издевалась над Рубеусом связывая незнакомые слова в предложения, лишенные смысла.

Он не справляется, он не понимает, он только зря тратит время и нервы, но… но отказаться - значит проиграть, расписаться в собственной никчемности.

«Основной проблемой эффективного использования принципа фискального федерализма при формировании финансовой системы…»

Твою ж мать… Ладно, допустим, приложив некоторые усилия, он дочитает, возможно, даже поймет кое-что из прочитанного, но этого же мало, дьявольски мало. Хотя в библиотеке книг полно, бесконечные ряды полок складываются в причудливые лабиринты, воняющие все той же опостылевшей книжной пылью.

Нет, сдаваться он не будет. Во всяком случае, впереди еще два дня, вернее, две ночи и два дня, то есть сорок восемь часов, и к завершению этого срока Рубеус поймет, что делать дальше.

Если раньше не свихнется.

«Неконкурентные рынки формируются…»

Глава 6.

Коннован

Костер весело трещал, заглатывая круглые сосновые шишки и тонкие ветки с сероватой, облезлой корой. Лежать, глядя на огонь, было приятно, если закрыть глаза, то можно представить, что…

- Хватит мечтать, - Серб запустил в меня шишкой, уворачиваться не стала, ну его… меньше обращаешь внимания, меньше выделывается.

- Давай, давай, подъем. Есть хочешь?

- Хочу.

- Тогда помогай зайца разделывать пока свежий.

Если зверек, подстреленный Сербом, и имел сходство с зайцем, то весьма и весьма отдаленное, скорее уж большая крыса, но главное, что съедобная.

- Жарить или сырым? Советую сырым, хоть какая-то компенсация, - Серб отрезал ножом тонкую полоску розоватого мяса и проглотил, даже не пережевывая. Последовать примеру, что ли? Мясо мягкое, вот только привкус немного неприятный, то ли рыба, то ли…

- Кстати, ты ничего интересного не заметила? - Серб ел медленно, растягивая удовольствие.

- Чего?

- Ну, к примеру, Жажду чувствуешь?

- Пока нет.

- Пока… - Серб когтем счистил с лезвия остатки мяса. - И потом нет. Временами да, но редко, вот если сырого мяса не есть, то чаще, поэтому жуй, не стесняйся.

Я жевала, без хлеба, конечно, не то… и соли бы.

- Четыре года без крови… я уже и забывать начал, какая она на вкус, иногда кажется, что больше сладкая, чем соленая, иногда наоборот. У животных другая, и по вкусу, и по составу, давно сдохнуть должен был, а все живу, крыс вот жру, обманываю сам себя, а хочется крови, хотя бы каплю, горячую, чтобы до самой печени проняло. Скажешь невозможно? Я и сам понимаю, что не возможно, без крови месяц протянешь, полтора, при очень хороших условиях - два, но никак не четыре года.

Резкий взмах, и тушка то ли кролика, то ли крысы распадается на две части, я едва успеваю убрать пальцы.

- Эта сучка даже умереть не позволяет, тянет, тянет, иногда просыпаешься и думаешь только о том, как бы половчее сдохнуть. Насрать на подвиги, красоту, только бы с гарантией, чтобы уснуть и с концами. А просыпаешься и снова степь. Или лес. Или болота. Декорации не так и важны. Не понимаешь? Ничего, скоро на собственной шкуре почувствуешь, каково жить в этом стерильном мире.

- Серб, успокойся.

- Успокоится? - Он улыбается. Верхняя губа идет вверх, обнажая длинные, чуть изогнутые клыки. - Кисуля, как я могу успокоиться, если здесь нет ни капли настоящей крови? Я не могу жить миражом, кисуля, и ты не сможешь. Так что лучше поцелуй меня и забудь.

- Что забыть? - по спине бегут мурашки, в очередной раз даю себе слово, что немедленно… завтра же, уйду. Не важно куда, лишь бы подальше. Серб подвигается ближе, кладет руку на затылок и, уткнувшись губами в ухо, шепчет: - Все забудь, кисуля. Тебе же проще будет.

Вальрик

Весь день Вальрик просидел в своей комнате. Не то, чтобы он чувствовал себя виноватым или боялся показаться на глаза людям… просто не хотелось. Ничего не хотелось: ни шевелится, ни разговаривать с кем бы то ни было, ни объяснять что-либо. В похожем состоянии он пребывал вначале своего заточения в подвалах Ватикана, но вспоминать о прошлом было лень. Равно как и думать о будущем. Зачем вообще думать, когда можно просто лежать, рассматривая потолок? Он то ли грязно-желтый, то ли светло-коричневый, чуть светлее стен. Электрическая лампочка домашним солнцем слепит глаза, надо бы зажмуриться или хотя бы отвернутся, но Вальрик упрямо смотрит на лампочку, а в глазах появляются красно-синие круги.

Красный - это кровь, а синего цвета была куртка на убитом.

Часы на стене лениво отмеряют время. Сколько Вальрик уже здесь? Месяц? Два? Три? Полгода? Он не может вспомнить. Дни, соприкасаясь с днями, складываются в недели и месяцы, одинаково безликие и бестолковые.

Стыдно. Он ведь собирался вернуться в Ватикан, добиться оправдания, восстановить доброе имя и справедливость. А вместо этого целыми днями бродит по бесконечным пыльным комнатам Саммуш-ун.

А вчера вообще человека убил. Случайно… ложь это все, не случайно, Коннован говорила про такой удар и… чего кривить душой, крови ведь хотелось. Даже не крови, а сделать что-то, встряхнуть эту сонную топь, и себя в том числе… вчерашняя ярость, холодная, расчетливая, злая пугала. Раньше он ведь не был таким.

Или был? Он почти не помнит того, что было раньше, он вообще не уверен, что это «раньше» действительно существовало где-то кроме его воображения. Вот кровь была, кинжал, похожий на зуб диковинного зверя, серебряная роспись на черной рукоятке, синяя шерсть и рыжие вихры… удар и треск ребер.

- Понравилось, мне ведь понравилось слушать, как трещат его ребра! - Вальрик говорил со своим отражением - прямо напротив кровати зеркало, большое, во весь рост и наглое, вырисовывает все, даже мелкие, детали. Бурые полосы царапин на щеках, фиолетового оттенка ногти, темные мешки под глазами, спутанные волосы… отражение улыбается, отражение знает правду, и Вальрик знает, оттого вдвойне тошно.

И страшно.

Серб получал удовольствие, доставляя боль другим, Вальрик потерял способность чувствовать боль и неужели взамен… он не хочет становиться похожим на Серба.

Посоветоваться бы… но с кем? Рубеус избегает его общества, он сильно изменился, чужой и непонятный. Постоянно в фехтовальном зале, то с Карлом, то один, а если не в зале, то на краю пропасти, которой заканчивается двор. Вальрик сделал несколько попыток заговорить, но заработал такой откровенно враждебный взгляд, что…

В общем, Рубеус лишь посмеется. Или еще хуже, скажет, что ничего другого и не ждал. Вальрик ведь подвел его там, в Ватикане, позволил отобрать Аркан и…

Додумать не получилось: тихий стук в дверь, тихий скрип, тихие шаги и тихий же голос.

- Господин?

Вальрик узнал голос - Кхитар, распорядитель, управитель и личный камердинер Карла.

- Господин отдыхает? Я принес господину обед…

- Поставь. - Есть совершенно не хотелось, но отказываться невежливо. Кхитар с видимым трудом водрузил заставленный разномастной посудой поднос на стол. И почему он сам принес, мог бы приказать кому-нибудь, например, Илии…

- Господин… - Кхитар не уходил, он стоял у кровати и смотрел на Вальрика тоскливыми мутно-серыми глазами, - пожалуйста, господин… милости прошу… заступиться… не себя ради, а только для нее… дитя ведь неразумное… не чаяла обидеть…

И Кхитар заплакал. Кривились в судорожной улыбке губы, дрожали худые руки в складках желтоватой, изборожденной морщинами кожи, искрились каплями пота лысина и крупный крючковатый нос. Смотреть на это было тяжело и противно, и Вальрик, сев на кровати, приказал:

- Успокойся. Сядь. Рассказывай. По порядку.

Кхитар послушно присел на край стула, вытащил из нагрудного кармана мятый платок и, высморкавшись, забормотал:

- Спасибо, господин… не ради себя, ради нее, ради внученьки… родная кровиночка, единственное, что от семьи осталось-то, ради нее все сделаю… и не виновата ж ни в чем… нет, виновата, конечно, но только в глупости своей. Молодая ведь, неразумная, жизни-то ни на грош не ведает, вот он ей голову-то и задурил сказками…

- Так, стоп, - Вальрик понял, что еще немного, и он утонет в этом потоке причитаний. - Кто кому и чего пообещал?

- Тит. Взяли приблудыша в дом, я-то сразу упредил, что парень бедовый, да только кто ж меня слушает? Я ж и знать-то не знал, что он Илию мою бежать сманивает…

- Куда бежать?

- Вниз.

- Вниз? - Вальрик совершенно не представлял, как можно сбежать из замка, который подобно ласточкиному гнезду нависает над пропастью.

- Вот и я о том же, господин. Куда бежать? И как? А главное, зачем? - Кхитар успокоился, только пальцы чуть подрагивали. - Внизу-то что? Воюют постоянно, то одни, то другие… нашу-то деревню до того, как Повелитель вернулся, пять раз дотла сжигали, а уж сколько раз бывало, что просто налетят, развлечения ради… мужиков кого постарше плетьми посекут, ну а баб кого на месте оприходуют, кого с собою увезут. И ведь не скажешь ничего, рот открой и враз без головы останешься. А здесь безопасно, Повелитель никогда не тронет тех, кто работает в доме. И я точно знаю, что Илию здесь не оскорбят, не обидят, не обесчестят и не убьют, в конце концов. Она живет в сытости и достатке, сама не понимая, сколь много это значит. Она привыкла к этой жизни, но как все девушки, Илия мечтательна, она… она не выживет там.

- Там - это где?

- Внизу, господин. Ее отсылают в деревню, - Кхимар судорожно всхлипнул, а Вальрик совершенно растерялся. Ну отсылают, неприятно, конечно, так ведь не на смерть же. Вот отец в подобной ситуации вряд ли был бы столь же мягок.

- И что?

Кхимар, закатив глаза к потолку, пояснил:

- Илия совсем одна, такая нежная, невинная… и ведь станут говорить, что она провинилась перед Повелителем, а, значит, потеряла право на его защиту. Илии придется искать покровителя, но вряд ли кто-то решится взять ее в законные жены. А какая судьба ждет ее потом, когда Илия утратит свою красоту? Умоляю вас, господин… все, что угодно… просто поговорите… я клянусь, жизнью своей клянусь, что больше Илия не доставит неприятностей, она тихая, добрая девочка, но…

- Я поговорю с… - слово «Повелитель» застряло в горле. Отражение в зеркале криво ухмылялось, отражение не верило в способность Вальрика решить проблему, которую он же и создал.

К черту отражение.

- Господину следует привести себя в порядок, - подсказал Кхимар. - Буду рад оказать посильную помощь…

Отражение скорчило презрительную гримасу, и Вальрик отвернулся. Какой он господин, он князь, хотя вряд ли Кхимар знает, что стоит за этим титулом.

Сегодня сумрачные коридоры Саммуш-ун как-то особенно унылы, с пыльных гобеленов на Вальрика с укором взирают лица тех, кто умер сотни лет назад, или вообще никогда не жил. Толстый ковер глушит шаги, и тишина заставляет сердце биться быстрее.

Вальрик не боится, он просто не знает, о чем говорить. И просить он не умеет, а тут… зря согласился. Но Кхимар был настойчив и услужлив одновременно. Кхимар помог умыться и одеться, он вообще сделал что-то такое, что даже треклятое отражение в зеркале приобрело человеческие черты.

Кабинет вице-диктатора находится в одной из башен. Массивная дверь влажно поблескивает лаковым покрытием, на фоне ее ручка кажется маленькой и невзрачной. Всего-то и надо, что взяться и потянуть на себя… или сначала постучать? Наверное, просто открывать дверь невежливо.

Но дверь открывается сама.

- Утро доброе, - говорит Карл, - проходи, князь, садись куда-нибудь.

Карл выглядит уставшим, причем усталость эта непритворна. Мятая, грязная одежда, тяжелый шлейф пороха и крови, в который белыми нотами вплетается раздражение.

- Извини, что в таком виде, но внизу горячо, - Карл достал из-под стола пузатую бутылку. - Тебе не предлагаю, молод еще. Да сядь ты куда-нибудь, раздражаешь.

Вальрик сел, массивное кресло несколько не вписывалось в общую обстановку, так же как тяжелый, заваленный бумагами стол, поверх бумаг небрежно брошена куртка и два клинка, сталь тусклая, уставшая, с бурыми потеками застывшей крови. Смотреть неприятно, не смотреть невозможно.

- Война - дьявольски утомительное занятие… ну, сукины дети… на Север полезли, знают, что замка нет, границу закрыть нечем, так они… - Карл пил прямо из горлышка, крупными жадными глотками. Вальрик ждал, мысленно подбирая нужные слова, а они, как назло, не подбирались.

В кабинете почти уютно: приглушенный свет, уходящие в потолок книжные полки, тяжелые тома, бумаги, статуэтка вставшей на дыбы лошади… клинки. Оружие было здесь лишним. Оружие означает войну.

- Как рука? Не беспокоит?

- Нет.

- Хорошо. И хорошо, что пришел, я сам хотел поговорить с тобой.

- О чем?

- О ком, - поправил Карл, - о тебе. Пришел за Илию просить? Если договоримся, то пусть остается, она и вправду не виновата, тут скорее мой недосмотр, не следовало парня брать, ну да ладно. Черт, устал, как собака, старею наверное.

Вальрик вежливо улыбнулся, слышать подобное от существа, возраст которого перевалил за две тысячи лет, было забавно. А вот во внезапном интересе этого самого существа к Вальрику ничего забавного не было. Хотя, конечно, не стоило надеяться на то, что вице-диктатор оставить убийство одного из своих слуг безнаказанным, а то, о чем он вчера говорил, значения не имеет. Карл вполне мог передумать.

- Видишь ли, князь, твое нахождение в Саммуш-ун, точнее твой несколько неопределенный статус подрывает установившиеся порядки. До недавнего времени я не обращал внимания на этот момент, однако имевшие место события показали, что проблема гораздо более серьезна, чем можно было предположить. Тит не просто вел разговоры о побеге, что само по себе является фактом из ряда вон выходящим, но он осмелился взять в руки оружие. И с этим оружием напал на тебя, моего гостя. Почему? Потому что ты такой же человек, как он. Такой и не такой, понимаешь о чем я говорю?

Вальрик кивнул, он прекрасно понимал: здесь, в Саммуш-ун титул князя ничего не значит, пустой звук, не более.

- В Восточном дворце люди разделяются на две категории, - продолжил Карл, - те, кто служат мне и связаны со мною вассальной клятвой, и те, кого условно я отношу к категории пищи. Ты не являешься ни тем, ни другим.

- И что теперь? - отчего-то взгляд постоянно возвращался к саблям, будто беседовал Вальрик не с вице-диктатором, а с клинками. Глупость, конечно, клинки не умеют разговаривать, зато и в молчании своем они более чем выразительны. На том, который чуть шире, крови больше, а у второго на эфесе вмятина. Похоже на рану.

Думать надо не о саблях, а о собственной судьбе. Нет, Вальрик предполагал, что рано или поздно придется покинуть Саммуш-ун, более того, в самом начале он с нетерпением ждал этого момента, а теперь вдруг растерялся. Куда ему идти?

- Что делать, - усмехнулся Карл, - вопрос, конечно, интересный. А ответ зависит исключительно от конечной цели. Как я предполагаю, прислуживать ты не захочешь. Использовать тебя в качестве источника крови тоже как-то неэтично. Вернуться в Святое Княжество? Не самая удачная идея, достанут тебя быстро - у Инквизиции хорошие информаторы и длинные руки. Казнить тебя не казнят - все-таки ты в некотором роде под моим покровительством - но вот несчастный случай устроить - вполне в их характере. Присматривать за тобой постоянно - занятие хлопотное, извини. В общем, есть несколько более-менее реальных вариантов. Первый - это идешь на завод, там с безопасностью строго, но в этом случае придется провести всю или почти всю жизнь, что называется в четырех стенах, да и выше инженера ты не поднимешься. Оставить в какой-нибудь из моих деревень? Завоешь со скуки, не тот у тебя характер, чтобы пахать да сеять. Или я ошибаюсь? Подумай, в принципе, в деревне не так и плохо, тихо, спокойно.

Вальрик представил. День похожий на день, заполненный работой и мыслями о том, что жизнь могла бы сложиться иначе. И навек клеймо труса, который променял путь воина на унылое существование крестьянина. Возможно, клеймо никто не увидит, вряд ли Карл станет распространяться о том, кем был Вальрик и от кого он прячется, но… но сам Вальрик будет знать и этого вполне достаточно.

И прятаться он не станет, лучше умереть с оружием в руках.

- Значит, деревня тоже не подходит, - Карл выглядел довольным, неужели изначально рассчитывал на отказ? - Остался последний вариант. Он потребует от тебя некоторой гибкости мышления. Возможно, сперва предложение покажется тебе… возмутительным, циничным и противоречащим морали, но если дашь себе труд подумать, то найдешь несомненные плюсы. Я предлагаю тебе стать да-ори.

Вальрик не удивился, более того, о содержании предложения он догадался раньше, чем оно прозвучало. Но одно дело догадываться, и совсем другое - принять решение. Стать да-ори, вампиром, существом, которое убивает людей, питается людьми… которое живет практически вечно, которое обладает невероятной силой, скоростью и способностью залечивать раны… и властью.

- Не спешишь отказываться - уже хорошо. Не буду скрывать, что само превращение довольно болезненно, более того, многие не выживают, но у тебя хорошие шансы - молод, силен, здоров. Перелом - ерунда, еще день-два и забудешь, так что думай. Завтра в это же время мне хотелось бы услышать ответ. Решишь раньше - подходи. А теперь извини, но мне отдых нужен…, возраст, сам понимаешь…

Карл встал, потянулся и махнул рукой на дверь:

- За ужином увидимся.

- А Илия, что с ней будет?

- Илия? Ну… пусть остается, мне, честно говоря, все равно. Считай это жестом доброй воли. А вообще лучше бы о себе подумал.

Фома

Желание выйти за пределы базы возникло давно, но Фома долго не мог решиться. Во-первых, останавливал забор, пост, гнев Ильяса, который точно не потерпит подобного самовольство, да и собственная слабость тоже мешала.

- Хотелось бы надеяться, что со временем пройдет, - сказал Голос. - Особых отклонений от нормы не наблюдаю, поэтому…

От Голоса Фома отмахнулся, он уже начал привыкать к собственному одиночеству, даже находил в этом определенные приятные моменты. Почти как раньше, уют и спокойствие, не хватает только гулкой тишины библиотеки, характерного аромата древних манускриптов и того непостижимого ощущения мира, которое невозможно вне стен монастырской библиотеки.

Тесно здесь. Куда ни повернись, одна и та же картина: забор, ровные кольца колючей проволоки, приземистые здания, редкие окна и пятна зелени. Уйти тяжело, остаться - невозможно.

Покинуть пределы базы оказалось до смешного просто. Фому не пытались остановить, да что там остановить, никто даже не поинтересовался, куда и с какой целью он направляется. Огромные ворота были распахнуты настежь, часовой пытался разнять две повозки, что неудачно зацепились колесами, образовав затор. Поскольку желающих попасть на базу, равно как и покинуть ее, было довольно много, то суматоха царила изрядная. Лошади недовольно ржали, люди кричали, а какой-то человек в гражданской форме потрясал стопкой бумаг и визгливо требовал личной встречи с камрадом командиром. На Фому в этом хаосе никто не обратил внимания.

Повезло.

Горячая лента асфальта, вырвавшись за ворота Базы, пересекала желто-зеленое поле и, сужаясь до тонкой-тонкой черной полосы, исчезала где-то у самого горизонта, где вырисовывались смутные силуэты домов. Наверное, там находится город, и Фома решил, что непременно должен посмотреть на настоящий Кандагарский город.

Идти по нагретому солнцем асфальту было легко и скучно. Поэтому когда повозка - наверное, затор таки удалось ликвидировать - обогнав Фому, остановилась, а возница, весело свистнув, похлопал по лавке, Фома без малейших колебаний принял приглашения. Все-таки ехать легче, чем идти. Возница снова свистнул, и низкая лохматая лошадка неопределенной масти, пошла вперед.

- Я - Дюка, - представился возница, протягивая широкую крепкую ладонь. Фома осторожно пожал руку и тоже представился.

- Фома.

- В город?

- Ага.

- А куда именно? Ну, если не секрет?

- Куда-нибудь. А куда можно?

Кажется, вопрос несказанно удивил нового знакомого. Наверное, нечасто ему встречались люди, которые не знали, куда направлялись. Фома даже испугался, что возница, заподозрив неладное, сейчас развернет повозку и вернет беглеца на базу. Но тот, улыбнувшись, спросил:

- Не местный, что ли? В первый раз?

- Да.

- Солдат? - Продолжал допытываться Дюка. - В увольнение? Или нет, не отвечай, сам вижу, что самоходом… рисковый ты парень, Фома. Не боишься, что за подобные шутки потом шкуру на заднице спустят?

- Нет. - Фома решил отвечать односложно, ну не говорить же, что он понятия не имеет, что такое увольнение и чем оно отличается от самохода.

- Ну и правильно, как говорил мой дед, волков бояться - в степи не гадить. - Дюка заржал во все горло, видно, шутка хоть и была старой, но надоесть не надоела. Да и вообще новый знакомый Фомы был человеком жизнерадостным, расписанная веснушками физиономия прямо-таки лучилась весельем, а рыжие волосы и слегка оттопыренные уши придавали Дюке вид и вовсе потешный.

- Тебе в «Старую крепость» нужно, она и у самой дороги, время терять не придется, народ там тихий, задираться не станут, а главное, что военные патрули почти не заглядывают. Слушай, Фома, посоветоваться с тобой хочу. Ты ж солдат, знать должен, поговаривают, будто в наступление скоро.

- Не знаю.

- Нет, ты про то, чего запрещено, не говори, я ж не варвар какой, я понимаю, что секретность, она секретность и есть. Я по личному вопросу. Короче, вот чего подумал, раз наступление, то значит мобилизация, то есть все равно загребут, возраст-то подходящий и здоровьем родители не обидели, а значит, отвертеться не выйдет. Ну а если нельзя отвертеться, то нужно проявить инициативу. Вот и мыслю пойти в ближайший пункт добровольцем попроситься, комиссию пройду, а там либо в гвардию, либо в механики… к добровольцам-то отношение другое, контракт заключают, а по нему и паек расширенный, и досрочное право на семью, и льготная очередь на жилье. Ну да чего я тебе тут распинаюсь, сам небось все лучше меня знаешь. Вот. Коль на фронт не попаду, то при выслуге останусь, а если все ж таки попаду, то тут и премиальные, и боевые, и право на трофеи… сплошная выгода.

- А не боишься?

- Чего?

- На войне убивают. - Фоме был неприятен этот разговор, и этот человек, который рассуждал о возможной войне, как о веселом и выгодном мероприятии.

- Убивают? Да ну, а то я не знал! - Дюка снова рассмеялся. - Скажешь тоже, убивают… идиотов всяких, может, и убивают, но я-то не идиот. И вообще я жутко везучий, чес-с-сное слово!

- А того, что придется убивать самому, тоже не боишься?

- Ну так война же… враги, а врагов положено убивать. Они нас, а мы их. Все по-честному.

По-честному? Да нету там чести и честности, ни грамма, ни минуты. Только кровь и грязь. Только снаряды, терзающие каменное тело крепости, только раненые, которым нельзя помочь, только ненависть к тем, у кого получается выжить… тяжелый газ, убивший всех, без разбору, это честно? Или железные клетки с огнеметами? Где здесь честность?

Фома попытался рассказать, объяснить, отговорить, но в голубых глазах собеседника видел лишь удивление, безмерное удивление чуть разбавленное страхом.

- Заткнулся бы ты, - посоветовал Голос. - Нарвешься ведь на неприятности, потом поздно будет.

И Фома замолчал. Не потому, что боялся неприятностей, просто понял, что разговор не имеет смысла. Дюка уже все решил, да и совета спрашивал больше для того, чтобы была тема поговорить. Скучно ведь ехать молча.

А еще неприятно, когда на тебя смотрят, как на сумасшедшего.

- Ты… это… не нервничай, лады? - Дюка даже отодвинулся, настолько, насколько позволяла длина скамьи. - Я все понимаю… контуженный? С границы? Перевели, чтоб отдохнул? Так тебя, может, до больницы подкинуть? Больница у нас в городе хорошая, сюда аж с Кальты приезжают и с Ватора. Я тебя аккурат к самым воротам подвезу, и искать ничего не придется.

- Не надо.

- Точно?

- Точно. Высади меня у… как ты говорил? «Старая крепость», правильно?

Дюка кивнул, выглядел он озабоченным и даже взволнованным, а Фома в который раз мысленно проклял свой чересчур длинный язык. Ну какое ему было дело до планов случайного знакомого? Что стоило просто согласиться? Сказать, что армия - лучшее место в мире, а теперь…

- Сдаст он тебя ближайшему патрулю, - выдал свой прогноз голос.

- Только ты это… если вдруг спрашивать будут, не говори про меня, хорошо? Что-то не светит мне обвинение по желтому пункту схватить… лады?

- Лады. - Ответил Фома.

«Старая крепость» ютилась в подвале, к слову, весьма уютном подвале. Выложенные желтым кирпичом стены, низкие тяжелые столы, масляные лампы и разрисованные деревянные щиты вместо гобеленов. Народу было немного и не мало, в самый раз, чтобы новый человек нашел себе место за столом и в тоже время не привлек лишнего внимания. Стоило Фоме присесть, как тут же появилась служанка, которая вежливо поинтересовалась.

- Чего принести славному солдату?

- Еды какой-нибудь… и попить… выпить. - Поправился Фома, здраво рассудив, что солдаты вряд ли потребляют молоко или колодезную воду. Да и мысль о пиве оказалась неожиданно приятной. Служанка не спешила уходить и глядела выжидающе. А, наверное, нужно заплатить. Фома достал кошелек - ох Ильяс разозлится, обнаружив его отсутствие - и наугад вытянул купюру, кажется синего цвета.

- Хватит?

- Более чем. - Схватив бумажку, девушка исчезла.

- Ну а дальше что? Поешь, напьешься и домой? - ворчливо поинтересовался Голос.

Наверное. Фома плохо представлял, зачем он вообще затеял эту авантюру. Город посмотреть не получилось, вернее, Фома некоторое время побродил по улицам, но почти сразу стало скучно. Все вокруг было смутно знакомо, словно бы ему доводилось раньше бывать в подобных городах, и все эти ровные, вымощенные камнем дороги, чистые тротуары, аккуратно подстриженные деревья и неестественно-зеленые для осенней поры клумбы успели изрядно надоесть.

- А я тебе говорю, что они страшные! Клыки из пасти торчат, глаза черные, стоит заглянуть и враз разум теряешь, а в зубах яд! - Мужчина за соседним столом аж вскочил от возбуждения. - Я-ить их как тебя сейчас видел! В лабораторию выгружали, так этот в клетке, цепями прикручен, на пасти намордник, а все одно норовит вырваться! И живучие страсть! Вот ты, солдат, - говоривший заметил Фому, - скажи, доводилось ли вампира живьем видать?

- Доводилось.

- И близко?

- Ближе, чем тебя сейчас.

- Говори, говори, - бурчал Голос, - договоришься.

От голоса Фома отмахнулся.

- Так энто, - мужик подвинулся. - Давай к нам, расскажешь, как оно. С границы, небось? В увольнении?

- В увольнении, - привычно соврал Фома. И чтобы досадить Голосу пересел за соседний стол. Компания встретила радостным гулом, в руку моментально сунули кружку с чем-то темным и горьким на вкус, а давешний мужик, хлопнув по спине, потребовал:

- Ну давай, рассказывай, как оно. Меня Арвусом кличут, энто Эви, Сутра, Имат, а там Комша, он у нас студент, значит, на каникулы, значит, приехал. А тебя как звать-то?

- Фома.

- Да ты пей-то, пей, тут пока заказанное принесут с жажды подохнуть можно. Ну и как вблизи-то, страшные?

- Да я только одного видел… точнее, одну.

- Бабу что ль? Во, я ж говорил, что у них и бабы есть, а вы не верили! И какая она из себя? Небось, без слез не взглянешь? Или ты не глядел? - Арвус хитро прищурился. - Давай, признавайся, пощупал клыкастенькую? Как у нее там устроено? Сильно от нормальных баб отличается? Эй, пиво наше где!

Окрик адресовался служанке, но Фома все равно вздрогнул.

- Это потому, что ты знаешь, что поступил плохо. Тебе нужно вернуться и как можно скорее, - Голос в голове на мгновенье заглушил все звуки. - Вернись, пока есть такая возможность… тогда и страх уйдет. Ты же боишься…

Ну нет, в том смысле, что страза нет, Фома просто чувствует себя слегка неуютно, но это пройдет. Люди вокруг грубоваты, но дружелюбны, а напиток в кружке хоть и горьковат, но горечь эта помогает расслабиться… отвлечься ото всяких там голосов, которых в принципе не существует.

- Чего молчишь-то? Да ты не стесняйся, свои ж все, балакай давай. - Арвус да и остальные смотрели выжидающе, им явно не терпелось услышать про живого вампира, а Фома понятия не имел, что именно рассказать.

- Ну… росту она была небольшого, вот такая примерно, - он провел в воздухе линию, - кожа белая, волосы тоже белые, а глаза черные. Клыки еще есть, но видны только когда улыбается.

- А правда, что от запаха крови они дуреют? - Авгур придвинулся чуть ближе, от него пахло копченой колбасой и хлебом, у Фомы моментально забурчало в желудке, и он поспешно отхлебнул из кубка. Когда ж заказ принесут-то? Арвус ждет ответа, значит, надо ответить. О чем он там спрашивал? О крови? Дуреют ли?

- Н-не совсем. Только когда это… совсем им плохо, рана там или… еще что.

Например, превращение, как тогда, в пещере… но это было давно и можно ли верить этим воспоминаниям, Фома не знал.

Кажется, его спрашивали еще о чем-то, он отвечал, очень уж хотелось понравится новым знакомым, а им хотелось знать. Сначала вопросы касались лишь да-ори, потом Фомы, потом разговор коснулся войны и… ульев.

- Неужели видел? - Глаза у Арвуса испуганные, странно, с чего бы ему бояться? Фома попытался вспомнить вопрос.

- Саму Великую мать видел?

- Видел. - При упоминании Великой матери - коричневая гора растущей плоти - Фома протрезвел. Да, он не просто видел, он чувствовал ее эмоции, жил ее мыслями, был ее частью… структурной частью, которую можно сожрать, а можно изменить.

Воздух в таверне спертый, провонявший потом и пивом, а людей вокруг много. Откуда их столько собралось-то? И все смотрят на Фому…

- Да брешешь! - воскликнул Арвус. - Да ни один человек, что бы он не сделал, не удостоится чести столь великой! Да все знают!

- Не веришь?

- Не верю! Ни единому слову не верю!

- Хочешь, расскажу, какая она? На что похожа, о чем думает, чего хочет? - Фома сам не понимал, что с ним творилось. Ему хотелось убежать, спрятаться от этих любопытных взглядов, и вместе с тем рассказать им все. Наверное, это будет правильно, они же имеют право знать. Более того, они обязаны узнать правду, тогда они сумеют защититься. А в таверне тишина, слышно, как слабо поскрипывает пол под ногами, как шумно дышит над ухом Арвус, как испуганно бьется собственное сердце.

- Она похожа на кучу… дерьма. Большую кучу, несколько метров высоты, эта куча лежит в центре зала и шевелится. Вернее, не совсем шевелится, она растет и не успевает расти. Внутренности у кучи розовые, скользкие, они напирают на коричневую кору и ломают ее, та идет трещинами, которые сочатся бледно-желтым соком, навроде сукровицы. Сок этот собирают и добавляют в еду советникам, чтобы жили дольше, а когда его мало, то шкуру специально протыкают. Тогда она злится и жрет людей. Впрочем, даже когда не злиться, то все равно жрет, потому что иначе погибнет. А погибнет она, сдохнут и все остальные, кто на улей завязан.

В горле пересохло, и Фома сделал большой глоток из кружки. По запаху вроде пиво, а вкус не чувствуется, наверное, просто привык уже. А люди смотрят с таким откровенным страхом, что самому становится жутко, и чтобы избавиться от жути, Фома продолжает.

- Людей приводят в зал, и она заглядывает внутрь… в душу, понимаете? У нее нет глаз, но она все равно заглядывает в душу и делает так, что человек полностью ей подчиняется. Иногда она позволяет ему посопротивляться, развлечение такое… мой друг, его звали Селимом, хороший был парень, веселый, а главное, смелый, он пытался не пустить ее в душу, а она ломала его. На моих глазах Селим шел к этой куче разумного дерьма, медленно шел, полностью понимая, что его ждет, но сбежать… от нее нельзя сбежать. Я тоже не сбежал, я был ее частью, это как ножка у стола, стоишь себе у кучи, все видишь, все слышишь, но ни черта не понимаешь, потому что понимание не входит в твои функциональные обязанности. Понимает она, пользуется твоими глазами, ушами, телом, головой, в конце концов, высасывает все мысли до единой, а потом съедает. Она почти постоянно голодна…

Фома закрыл глаза, стараясь унять тошноту.

Теперь, постфактум, ее голод был самым ярким из воспоминаний, остальные - мысли, трещины, цвета и запахи оставались где-то за пределом его понимания, не мешали, но вот голод… и удовольствие, медово-желтое, ни с чем несравнимое удовольствие настолько въелись в сознание, что Фома почти и не помнил, как это, без них.

- Это не твои воспоминания, - вздыхает голос, - ты ничего не мог видеть и понимать, ты был частью ее, а часть не способна уразуметь стремлений целого. Ты был счастлив в ее мире, а теперь несчастен, потому что не приспособлен к другому, если вернуться к ней…

- Нет, - кажется, он произнес это вслух, наверное, люди сочтут его сумасшедшим, и будут правы, только безумцы беседуют с несуществующими голосами.

- Это логично и правильно… период дезадаптации… со временем переживешь, будет сложно, но переживешь…

- Заткнись!

Фома открыл глаза и с удивлением обнаружил, что рядом никого нет. Люди ушли, странно, они ведь так увлеченно слушали, а теперь вдруг куда-то подевались. Зато на столе целая тарелка нарезанной тонкими ломтиками колбасы, и пиво есть. Может, если напиться, то голос исчезнет? Утонет в пиве?

Мысль показалась хорошей.

- Дурак.

Фома не обратил внимания, пускай говорит, а он пить станет. До дна. За Селима… за тех, кто в пути погиб, и тех, кто в крепости остался.

- Эй, солдатик!

Фома оглянулся, пытаясь рассмотреть, кто же его зовет. Нет, этот человек определенно ему незнаком. Высокий, ладный, чем-то неуловимо похож на Ильяса, не чертами лица, скорее манерой держаться и взглядом.

- Эй, солдатик… - человек подошел ближе, - тебя там это, ждут.

- Меня?

- Тебя, тебя, - подтвердил незнакомец. - Так что давай, вставай и пойдем-ка отсюдова, воздухом подышим. - Предложение было произнесено спокойным, даже миролюбивым тоном, да и на физиономии человека сияла искренняя дружеская улыбка, но Фома насторожился. Ощущении угрозы, неизвестной, но близкой опасности появилось где-то в области затылка, оно жило само по себе, с неудовольствием рассматривала потертую одежду незнакомца, обращало внимание на пояс с оружием, которого не было ни у кого из посетителей «Старой крепости», и на холодный, отнюдь недружелюбный взгляд. Ощущению можно было верить, оно ведь не подводило раньше…

- Да ладно тебе, солдатик, я ж это, не бомбер какой, я ж от чистого сердца зову. Дружок твой там… обыскался совсем. Зовет, зовет, а ты не идешь… нехорошо-то друга в таком состоянии бросать, а ну как патруль нагрянет? - Голос завораживал, и хотя Фома совершенно точно знал, что пришел сюда один, но все равно поднялся с лавки, повинуясь дружелюбному, слегка укоризненному тону.

Пол чуть качнулся из стороны в сторону, а в голове весело зашумело, и Фома почти с радостью ухватился за протянутую руку.

- Э, брат, да ты, я гляжу, не в лучшем состоянии… ничего, сейчас выйдем, свежий воздух и все такое. Давай, дорогой, давай, осторожненько, потихонечку… в части-то вас, поди, обыскались уже. - Крепкая рука схватила Фому за локоть и потащила за собой.

- Нехорошо ведь, когда люди волнуются, правда?

- Правда, - согласился Фома.

Вышли на улицу. После «Старой крепости» прогретый за день воздух казался удивительно свежим, солнце катилось к закату и длинные тени черными полосами пересекали черный же асфальт.

Черное на черном - смешно! А воздух кажется серо-лиловым, точно пропыленным и прокуренным одновременно.

- Давай, двигай, говорун ты наш… - из голоса незнакомца разом исчезло все дружелюбие.

- Куда?

- Туда.

«Туда» означало повозку, запряженную унылой вислобрюхой лошадью, что с откровенным недовольством взирала на закат, людей и изредка на железный ящик, к которому люди зачем-то прицепили колеса. В ящике имелось маленькое, забранное решеткой окно и внушительных размеров замок на двери.

- Я туда не полезу… - Фома попытался вырвать руку. Только не в ящик, он помнил, насколько тяжело существовать в таком вот ящике… бесконечное движение, постоянная жара и постоянная жажда, странное состояние, когда ничего не хочется и в конце пути - существо, которое сожрала его, Фомы, душу, а вместо нее напихало чужие воспоминании.

- Пожалуйста, я не хочу туда… - Фома попытался оказать сопротивление, а когда не вышло - незнакомец был силен - хотел закричать, но закричать ему не позволили. Резкий удар по голове, мгновенная потеря ориентации, движение, лязг железных запоров, не изнутри - снаружи, и острый запах мочи.

А через не видно неба… ничего не видно.

- Ну что, идиот, съездил в город? - Ехидно осведомился голос.

Глава 7.

Коннован

Лес мне нравился гораздо больше, чем степь или болото. Воздух пахнет хвоей и смолой, под ногами потрескивают белесые ветки лосиной бороды, а главное, что в сапогах больше не хлюпает вода. Серб впереди, насвистывает себе что-то под нос. В последнее время он пребывает в подозрительно хорошем настроении, и я не могу отделаться от неприятного предчувствия - Серб определенно что-то затевает, знать бы еще что именно.

- Ты не замечала, что люди крайне редко смотрят вверх?

Вопрос неожиданный, впрочем, ответа Серб дожидаться не стал.

- Было дело, как-то браконьера одного травили…

- Как травили?

Черт, ну кто меня за язык тянул? Серб отозвался охотно.

- Ну как положено, с собаками. Собаки-то у меня хорошие были, по воде след брали. Не веришь? Вот ей богу! Чтоб мне провалиться, если вру. Золотые собачки, за выжлеца так и предлагали, по весу золотом, но я отказался. Хотя зря, конечно, через пару месяцев все равно подох, сукин сын. Ну так я ж не о том рассказать хотел. Короче, стали собаки на след, день гоним, второй, третий, ну и замечаю я, что ходим-то по кругу. Знаешь, чего этот стервец удумал? В жизни не догадаешься! Осторожно, тут нора, ногу не сломай.

Послушно переступаю и так же послушно слушаю очередную гадостную историю. Почему гадостную? Да потому что Серб других не знает.

- Ну так вот, он круг протоптал - мы ж не торопились-то, ну, такая забава редко выпадает - а когда на свой же след вернулся, то на дерево полез, а дерево то с другим веревкою связано, а то в свою очередь с третьим, и так почти до ручья, чтоб, значит, с дерева и на воду, где уж тут собакам сообразить. Да и мы-то вверх не больно глядели.

- Неужели ушел? - Вот это было бы неожиданной развязкой.

- Обижаешь, кисуля. В тот раз пришлось, конечно, возвращаться, ну да мы через две недельки снова вышли, собак, как водится, по следу, ну а я и Тилли в засаду у дерева, сутки этого урода ждали, зато потом весело получилось. Забирается он на дерево, а веревки-то обрезаны, он спускаться, а тут мы. - Серб быстрым движением снял со ствола белую ночную бабочку и, перехватив пальцами толстое мохнатое тельце, поднес ее к моим глазам. Бабочка в тщетной попытке вырваться истерично дергала короткими некрасивыми крылышками и широкими ветвистыми усиками.

- Вот и он как эта бабочка, ни вниз, ни вверх… правда смешно?

- Убери!

У бабочки круглые глаза и свернутый спиралью хоботок, вокруг крыльев белое облако отлетевших чешуек. Серб, усмехнувшись, сжал пальцы, желтоватые бабочкины внутренности потекли по пальцам, а тельце продолжало дергаться.

- Живучая мерзость, - Серб отбросил бабочку в сторону. - Тот браконьер тоже живучим был, двое суток на сосне просидел, ну и потом еще неделю в камере протянул… у людей кровь красная, у бабочки желтая, а у тебя какого цвета, а кисуля?

- Такого же, как у тебя.

- Ну, на свою кровь смотреть не интересно. Кстати, давно хотел спросить, ты не боишься?

- Тебя? Нет, не боюсь.

Во всяком случае, пока со мной оружие. Серб, конечно, псих, но псих благоразумный, лезть на рожон не станет, он уже имел возможность убедиться, что я сильнее, ну или хотя бы не слабее.

Это я себя так успокаиваю, на самом деле от его историй мне становится очень даже неуютно. А Серб снова впереди, идет как ни в чем не бывало, песенку свою насвистывает. Весело ему.

- Ты, кисуля, изредка вверх-то поглядывай, - бросает он, не оборачиваясь, - а то мало ли…

Лес закончился внезапно. Ровные шеренги сосен замерли у невидимой границы, и только куцая травка кое-где разбитая белыми проплешинами лосиной бороды да неестественно-хрупкие кусты бересклета осмеливались нарушить ее. Впрочем, кусты исчезали шагов через пять, трава - через пятнадцать, а дальше, до самого чертова горизонта тянулась сухая, разодранная глубокими трещинами, земля. При всем этом она поднималась вверх, образуя то ли горб, то ли опухоль.

- Ни хрена себе, - прокомментировал увиденное Серб. - Нет, ну такого я еще не видел. Кисуля, определенно твое появление внесло в мою унылую жизнь приятное разнообразие.

- Ты собираешься туда идти?

- А ты нет?

- Как-то не тянет.

Трещины видны даже отсюда, а у земли нездоровый красновато-бурый оттенок.

- Будто шкуру сняли, - Серб подошел к самому краю зеленого ковра и, присев на корточки, принялся рассматривать землю. Мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться.

- Это не земля, а камень, или металл, или и то, и другое вместе. Вот, послушай. - Серб постучал когтем по розоватому наплыву. Звук получился донельзя странный, ни на что не похожий. Наверное, следовало бы взять образцы, но, во-первых, еще неизвестно, как надолго я здесь застряла, а во-вторых, прикасаться к этому розово-бурому уродству было противно.

- Давай, подъем. Опыт подсказывает, что если есть гора, значит, найдется и пещера.

И он оказался прав, хотя я с гораздо большим удовольствием осталась на дневку в лесу. Пещера была достаточно глубокой, чтобы защитить от солнца и довольно-таки вместительной. Изнутри камень выглядел почти обычно, легкий красноватый оттенок на сколах не в счет. Но сама атмосфера… я затылком чувствовала всю ненадежность многотонной глыбы, я почти слышала, как потрескивает, оседая камень, как молниями расползаются трещины, разламывая розовую плоть горы, и как она урчит не то от боли, не то в предвкушении добычи.

Это все мерещится, от усталости. Нужно хорошо отдохнуть, тогда и глупости всякие в голову лезть перестанут.

Стоило закрыть глаза, и я провалилась в сон, вязкий, розовато-бурый, то ли лабиринт, то ли стремительно каменеющее болото, выбраться из которого невозможно. Я барахтаюсь, тону, падаю в трещины и задыхаюсь под тоннами камня.

Просто задыхаюсь. Наяву. Жесткая ладонь зажимает рот, когти больно впиваются в кожу, вес чужого тела придавливает к земле, а вторая рука, наглая, раздирает рубашку.

- Тише, кисуля, расслабься… все будет хорошо…

Вальрик

Днем в горах еще более красиво, чем ночью: небо светлое-светлое, почти белое, воздух до того холодный, что дышать невозможно. Солнечные лучи скользят по ледяным вершинам, а Саммуш-ун на фоне этого великолепия выглядит несколько жалко, Саммуш-ун принадлежит ночи, а днем отгораживается от мира плотными шторами и железными ставнями. Блеклые стены и жутковатого вида башни, переплетенные в невероятный узел, выложенный черными плитами коридор и пропасть, отливающая лиловым бархатом. Так и хочется протянуть руку и потрогать, убедится, что там не ткань, а лед и камень.

А еще день принадлежал людям, вампиры не выносят солнечного света… скоро он тоже станет… или не станет?

Выбор. Сегодня нужно дать ответ, а он так ничего и не решил. Вообще появилась дикая мысль подбросить монетку, пусть судьба подскажет, но вот беда, монетки в карманах не нашлось, а возвращаться в замок Вальрику не хотелось. Очень уж день хороший… светлый.

Скрипнула дверь, и тонкое полотно снега заскрипело под ногами. Наверное, Кхимар, опять благодарить станет, а у Вальрика не то сейчас настроение, чтобы благодарности выслушивать. Сказать что ли, чтобы ушел?

Лень.

- Господин?

Нет, не Кхимар - Илия. Что ей надо?

- Господин… вы, наверное, замерзли? Идемте в дом, господин, вам отдыхать надо, - узкая ладошка касается руки Вальрика и тут же отдергивается. Боится? Да, но кроме страха есть кое-что еще… запах незнакомый… приятный…

- Пойдемте, господин, - Илия протягивает руку. Пальцы покраснели от холода, а тонкое серебряное колечко выглядит вызывающе дешевым. - Пойдемте.

Не подчиниться этому голосу было невозможно.

Вальрик и не понял, как они оказались в его комнате, и почему Илия в таком виде… распущенные волосы, длинная рубашка, слишком прозрачная, чтобы оставаться равнодушным. Ее ладонь, все еще холодная, но такая живая, скользит по щеке. И странное дело, это прикосновение остужает.

- Зачем?

- Что? - ее ресницы вздрагивают, а в глазах непонимание. Вальрик и сам не очень-то понимает, в чем дело, просто… неприятно. Неправильно.

- Зачем ты делаешь это?

Щеки вспыхивают румянцем, Илия прижимает к лицу ладони, словно пытаясь спрятать этот предательский румянец.

- Я… вы… господин… я не хотела причинить вам вред… я виновата, господин, я… сделаю все, что захотите, господин.

Вальрик постепенно приходил в себя, и с каждой минутой на душе становилось все более мерзко. Илия стоит, виновато опустив голову, хотя она как раз-то и не виновата.

- Кто тебе приказал… сказал… в общем, кто тебя на это надоумил?

- Д-дедушка, - теперь горели не только щеки, но и уши.

Значит, Кхимар, старый хитрец, решил таким вот образом благодарность изъявить. Господи, ну до чего же мерзко.

- П-простите… п-пожалуйста… - Илия всхлипнула. - Он не хотел вас разозлить, он сказал, что вы пострадали из-за меня, что меня могли не только выслать из замка, но и казнить, что вы были так добры, чтобы заступиться за меня и…

- Перестань!

- И что Повелитель изменил решение только благодаря вашему заступничеству, что вы, наверное, скоро тоже… изменитесь. - На последнем слове Илия споткнулась и замолчала. Она была такой близкой, горячей, послушной… в конце концов, она ведь сама пришла, Вальрик ни о чем не просил. Так зачем отказываться? Она больше не дрожит, смотрит исподлобья, но взгляд не испуганный, а… вызывающий?

Ее руки гладят волосы, поглаживают царапины на лице, шею… расстегивают рубашку… нельзя же так.

- Уходи.

Она смеется и мотает головой, светлые волосы шелковыми прядями скользят по коже, Илия чуть прикусывает мочку уха и шепчет.

- Никогда, господин…

- Почему?

- Вы же победили… вы сильнее, значит, лучше… и…

Она говорила это совершенно искренне, и Вальрик не нашелся, что ответить, да и не нужен был ответ.

Илия ушла, когда он спал, точнее, притворялся спящим. Он слышал, как она встает, собирается, идет к двери… наверное, нужно было остановить или хотя бы сказать что-то на прощанье, но Вальрик совершенно не представлял, что следует говорить в подобных случаях. Притвориться спящим куда как проще.

Хлопнувшая дверь и легкое поскрипывание половиц. Теперь можно открыть глаза, тело лениво и расслаблено, а на душе по-прежнему не спокойно. И дело отнюдь не в Илии, дело в том, что время почти вышло, а Вальрик так ничего и не решил.

Посоветоваться бы…

Рубеуса Вальрик нашел в библиотеке, что было несколько неожиданно, поскольку прежде Рубеус не проявлял интереса к книгам. А Вальрику здесь нравилось, единственное место в доме, которое не отталкивало его. Здесь не было той вызывающей роскоши, которой отличались прочие комнаты Саммуш-ун, тяжелая тишина, запах пыли и бумаги, немного резковатый свет и уютные тени в углах. Здесь почти так же спокойно, как в заброшенных комнатах.

- Вечер добрый.

- Добрый, - отозвался Рубеус. Тон не слишком дружелюбный, впрочем, на дружелюбие Вальрик не слишком-то рассчитывал. Плевать на дружелюбие, ему совет нужен. На то, чтобы прояснить суть вопроса ушло гораздо меньше времени, чем предполагал Вальрик. Рубеус слушал молча, внимательно, но вместе с тем как-то отвлеченно, взгляд его скользил по книгам и разложенным на столе бумагам, и Вальрик не мог отделаться от впечатления, что на самом деле Рубеусу все равно, что случиться с Вальриком. Возможно, так оно и есть, Рубеус-вампир сильно отличался от Рубеуса-человека.

Ну до чего ж все сложно, из головы не идет Илия… до чего же не вовремя, у него совершенно нет времени думать об Илии, он и с собой-то не знает, что делать.

Соглашаться или нет?

- Нет, нет и нет! - Рубеус был категоричен - Речи быть не может, понятно? Я даже думать тебе запрещаю, понятно?

- Но почему? - Вальрик, конечно, предполагал, что Рубеусу вряд ли понравится идея, но настолько резкой реакции не ожидал.

- Потому. Выбрось из головы и все.

Нет, не все, далеко не все, если Вальрик откажется, хотя по-настоящему веских причин для отказа он не видел, то придется думать, что делать дальше. В деревню? К коровам? Ну уж нет.

- Ты не понимаешь, Вальрик. Невозможно понять, пока сам таким не станешь, пока в первый раз с головой не накроет. Холод адский, кажется еще немного и конец, не больно, но жутко. Жажда ни на что непохожа, она - бездна, в которую ты проваливаешься, ежеминутно, ежесекундно, все глубже вниз, а рядом никого, кто бы протянул руку и вытащил. Это - замершая смерть, живешь и не-живешь одновременно. Не понимаешь? Я тоже не понимал, зато теперь, - когти оставили длинные царапины на полировке стола. - Падаешь, падаешь, а дна, чтобы разбиться и, наконец, умереть нет. Кровь замедляет падение, кровь вытаскивает из пропасти и несколько недель ты чувствуешь себя почти нормально, а потом снова вниз… бесконечная агония. Это только кажется, что можно противостоять, чем дольше сопротивление, тем холоднее… Сколько я выдержал? Недолго, очень недолго, и то благодаря Коннован.

Вальрик слушал молча, он не знал, как относиться к этой исповеди. Ему нужен был совет, а не рассказ.

- Знаешь, каково это, когда вместо людей, которых ты знаешь, которым ты обязан многим, например, жизнью, так вот, ты видишь не людей, а… пищу. Запахи различаешь остро, в малейших нюансах, звуки тоже… мышь пробежит, а ты слышишь. Ладно бы только мыши. Я всех вас слышал и постоянно, каждую чертову минуту убивал. Слава богу, только мысленно. И с каждым днем становилось все хуже. Например, разговариваю с кем-нибудь, а в голове одно вертится - убей, иначе сам сдохнешь. Еще день-два и окончательно с ума сошел бы.

- Но ведь не сошел.

- Честно говоря, не знаю. Иногда кажется, что да, все-таки сошел. Иногда… без нее плохо. Это не любовь, гораздо страшнее. Любовь предполагает свободу выбора, а тут выбора как раз и нет. Думаю о ней постоянно, как будто кусок души отрезали, хотя, конечно, еще вопрос, есть ли у меня душа.

- Тогда почему не уйдешь? Что тебе мешает? - Вальрик, наконец, решился задать вопрос, который мучил его уже давно. Почему так вышло, что сначала Рубеус и Карл сражались на поединке, причем сражались по-настоящему, и Рубеус переживал проигрыш, а теперь он живет в Саммуш-ун, словно поединка и вовсе не было. И Коннован тоже не было, про нее словно все забыли.

Нет, конечно, нельзя сказать, что Вальрик сам часто вспоминал о ней… вернее, раньше, когда в камере сидел, то вспоминал, а здесь, в Саммуш-ун, воспоминания были редкими, случайными и какими-то невнятными. Но одно дело он, и совсем другое Рубеус, который говорит, будто у него кусок души отрезали.

- Почему? - Вальрик повторил вопрос.

- Что мешает? - Рубеус как-то криво улыбнулся и, положив руку на стопку книг, ответил. - Вот это. И еще это, - поверх стопки легла черная кожаная папка.

- Не понимаешь? Я и сам пока не очень, но знаю, что разобравшись во всем этом спасу многие жизни, а…

Он еще что-то говорил, но Вальрик больше не слушал. Как-то это все глупо, жизни… разобраться… книги… папка… оправдания какие-то. Рубеус ведь сам учил, что тот, кто принял решение, не должен искать оправданий, тогда почему он сидит и рассказывает о каких-то заводах и людях, которые умирают на этих заводах из-за да-ори. Рубеус ведь и сам да-ори, так какое же ему дело до людей?

И будет ли Вальрику дело до людей, когда он и сам станет да-ори?

Решение принято, и оправдываться Вальрик не станет. Никогда и ни перед кем.

Рубеус

Вальрик вышел из библиотеки тихо прикрыв за собой дверь, взбудораженные внезапным сквозняком страницы книги зашелестели, а механическое перо скатилось на пол. Черт, ну какого лешего оно вечно падает?

Рубеус был раздражен, и все из-за этого глупого мальчишки, который так ничего и не понял. Да Вальрик даже не попытался понять. Он захотел стать да-ори и все. Точка. Решение он, видите ли, принял, а то, чем за это решение придется платить, думать не желает.

- Ты же живешь, - сказал он.

Живет, с этим сложно спорить, вот только к жизни этой Рубеус не стремился, ему-то как раз право выбора не предоставили.

А если бы предоставили? К чему гадать, что случилось, то случилось. Все. Точка. Выражение лица Вальрика говорит, что от идеи своей мальчишка не откажется. Значит, следует поговорить с Карлом, хотя тоже надежды мало, пока ни один из разговоров не заканчивался так, как хотелось Рубеусу. Но он хотя бы попытается остановить это безумие, в конце концов, Вальрик еще слишком молод и неопытен, чтобы в полной мере осознавать последствия своих поступков.

Малый зал оглушал пространством и роскошью, которую не скрадывал даже царящий здесь беспорядок. Помещение располагалось на самом нижнем уровне и относилось к разряду неиспользуемых, даже странно, что Карл назначил встречу именно здесь. Рубеус подошел к неработающему фонтану: под слоем пыли мрамор приобрел неприятный серый оттенок. Серые рыбы разевали немые рты, серые девушки держали в руках серые раковины, из которых вырывались серые струи каменной воды, и на все это сверху с откровенным недовольством взирал серый бородатый воин с трезубцем. Странное оружие, наверное, кто-то из варваров.

- Прикасаться не советую, - Карл появился откуда-то сбоку, наверное, очередная «незаметная» дверь. - Руки потом не отмоешь. Ну и как тебе здесь?

- Как везде.

- То есть никак, - вице-диктатор, нагнувшись, поднял упавший стул. - Давид у нас любил, чтобы не как у всех. Индивидуализм доведенный до маразма. Кстати, когда ты злишься, сообщения четче получаются, поэтому вынужден признать, что в остальное время ты просто плохо стараешься.

Карл хлопнул ладонью по декоративной шторе, которая в ответ выплюнула серое облако пыли. Рубеус не ответил, хотя, конечно, доля истины в сказанном была, стоило хорошенько разозлиться и все эти штуки да-ори начинали работать, в остальное же время… ну нет у него способностей, что тут поделаешь.

- Способности тут совершенно не при чем. Тебе проще сказать «не получается» и заняться чем-то другим, - Карл медленно шел вдоль стены, излишне внимательно разглядывая гобелены. - Думаю снести все это охрененное великолепие к чертовой матери и лабораторию соорудить, места хватает, вентиляция отличная, одна проблема - с электроэнергией, кабели тонковаты, ну да дополнительные протяну. Что думаешь?

- Зачем тебе Вальрик?

- Вальрик? - вице-диктатор соизволил обернуться. - Мне? Мне он не нужен, я просто сделал предложение, а уж ему решать, чего он хочет. Плохо, окна не выбьешь… скала… ты бы видел, какая в Орлином гнезде лаборатория была… мечта. Тут же не дом, а склад оружия, на кой мне столько?

- Какая лаборатория?! Какие, к дьяволу, окна?! Ты вообще слышал, о чем я говорил?

- О чем? - Карл изобразил искреннее удивление. - Пока ты задал всего один вопрос, и я на него ответил. Вот фонтан однозначно убрать придется? Может, вниз его? Или вообще во двор? Правда, кому он там нужен. Так что Вальрик с тобой решил посоветоваться?

- Да.

- Умный мальчик. А ты зря нервничаешь, ничего страшного не произойдет, ну сам подумай, какая у него судьба? Время благородных поединков, когда один на один и враг соблюдает те же правила, что и ты, прошло. Да и существовало ли оно когда-нибудь… - Карл остановился перед зеркалом, погребенное под слоем пыли стекло казалось слепым и мутным, только рама вызывающе поблескивала позолотой.

- Ты забираешь у него жизнь.

- И даю взамен другую. Про душу даже не упоминай, мне она без надобности. Таким образом, что он теряет?

- Себя.

- Надо же, как высокопарно… ты считаешь себя потерянным? Я себя - нет. Ну да, кое-что изменится, например, возможности…

- За которые придется платить.

- За все в жизни приходится платить, в твоем возрасте пора бы это уразуметь. Сначала выбираешь, а потом платишь, иногда не выбираешь, но все равно платишь.

- Но не такую же цену!

- Такую - это какую? Смерть нескольких отдельных особей, которые в лучшем случае не приносят никакой пользы, а в худшем вредят, причем не тебе или мне, а своим же соплеменникам. Взамен люди, как вид, получают гораздо больше, чем теряют. А вообще наш с тобой разговор имеет характер сугубо теоретический, поскольку выбирать не мне и не тебе. Так что, если хочешь сделать что-то полезное, то придумай, куда девать все это барахло, - Карл постучал костяшками пальцев по раме.

- В пропасть.

- Неплохая идея, хотя и нерациональная. Думаю, в подвал будет самое то, вдруг потом пригодится. Что до остального, то… лучше расскажи, что такое рентабельность, полезнее будет.

Фома

В этом городе было слишком много серого цвета, почти как на базе. Серые дома, серые мостовые, серые мундиры и серые лица, словно все вдруг решили отказаться от красок. Деревья и те казались серо-зелеными. И трава. И комната эта. Вот вроде бы обои розовые, на полу красный ковер, а все равно ощущение такое, что все вокруг серое. А человек, сидящий напротив, является неотъемлемой частью серого мира. Живой частью и очень сердитой. Человек не смотрит на Фому, увлеченно перелистывая какие-то бумаги, но при этом ледяной комок на затылке, предупреждающий об опасности, становится особенно колючим.

Человек, оторвав взгляд от бумаг, вдруг рявкнул:

- Имя!

- Фома. Фома Лукойл. - Фома старается отвечать четко, но не громко. В конце концов, он же ни в чем не виноват. Или почти ни в чем.

- Солдат?

- Нет. Не совсем. Наверное.

- Отвечать четко и ясно! - Человек поднялся и подошел к Фоме. Сердце со страху моментально ушло вниз. У человека худое лицо с резкими неприятными чертами и злые глаза. Фома никогда прежде не видел настолько злых глаз. - Солдат?

- Нет.

- Значит, не солдат, - голос стал чуть мягче, но в этой мягкости Фоме чудился подвох. - Тогда откуда ж ты такой вылез? И почему форму носишь?

- Дали.

- Кто дал?

- Ильяс.

- Кто такой Ильяс? Где он служит? Звание, должность?

- Н-не знаю.

- Как не знаешь? - Удивился человек. - Он тебе форму дал, а ты не знаешь, где и кем он служит? Как-то странно.

- На базе, которая возле города. Я оттуда пришел. - Фома решил, что если говорить правду, то рано или поздно все прояснится и его отпустят. Ну и в самом-то деле не будут же его задерживать за побег, максимум - позвонят Ильясу, тот конечно, станет ругаться, но сначала приедет и заберет из этой страшной серой комнаты, стены которой давят на голову.

- С базы, значит. А что ты делал на военной базе? - Человек наклоняется к самому лицу Фомы. От него явственно пахнет пСтом и чесноком, кожа бугрится крупными порами, а сальные волосы прилипли ко лбу. Фоме неприятно и он пытается отодвинуться, но для этого нужно встать со стула, а человек, положив ладони на плечи Фомы, говорит.

- Сиди, сиди. Давай просто побеседуем… без церемоний. Итак, ты пришел с базы, правильно?

- Правильно.

- Ты там жил или работал?

- Жил.

- Кто такой Ильяс?

- Друг. Вернее, раньше он был другом…

- А теперь вы поссорились?

- Да. - Фоме страшно. В глазах собеседника читается любопытство и азарт, и Фома чувствует, что этот азарт каким-то образом связан с ним и Ильясом, но каким именно? И почему этому человеку так интересно, кем работает Ильяс? Впрочем, на этот вопрос Фома не ответит, потому как не знает. Не интересно было.

- Из-за чего вы поссорились?

- Он… он стал другим. - Фома понятия не имеет, как объяснить, а если не объяснять, то человек со злыми глазами не поймет. Впрочем, даже если объяснять, еще не факт, что он поймет.

- Другим… хорошо, оставим это. Чуть позже вернемся. Давай попробуем с другой стороны, идет?

Фома кивнул. Он вообще не хотел пробовать ни с какой стороны, он хотел уйти отсюда, можно даже на базу, все-таки там спокойнее, но понимал, что просто так его не отпустят. Скорей бы это недоразумение прояснилось.

- Зачем ты пришел в город?

- Посмотреть.

- На что?

- На город.

- Неужели? - Человек хмурится. - То есть, ты ушел с базы специально для того, чтобы посмотреть на обыкновенный ничем особым непримечательный город, каких на территории Империи тысячи?

- Да. Ну… я никогда раньше не видел таких городов. У нас они другие… были другие, теперь не знаю. Многое изменилось, но мне все равно интересно было.

- Интересно… - пробормотал человек. - Значит, тебе было интересно, и ты пришел.

- Да.

- Исключительно ради того, чтобы посмотреть?

- Да. - Фоме даже удалось выдавить из себя улыбку. Ну теперь-то его должны отпустить, ведь нет же преступления в том, что он пришел посмотреть на город.

- И в «Старую крепость» ты забрел совершенно случайно?

- Н-ну да.

- И разговор тоже завязался случайный?

Фома кивнул. Ну конечно случайный, как по-другому?

- А тебе не кажется, что слишком много случайностей набралось, а? Ты случайно пришел в город, случайно зашел в приличное заведение, случайно завел знакомство с приезжими и так же случайно начал вести антиимперские разговоры? А может, все было иначе? Может быть, ты специально выбрал и город, и заведение, и компанию… и разговор завел специально, чтобы внести смятение в мысли граждан? На что ты рассчитывал? Думал, если город маленький и далеко от линии фронта, то Департамент Внутренних дел разленился? Работать перестал? Шпиона не вычислит? Думал, бунт поднять, мятеж против властей? - Каждая фраза произносилась чуть более громким тоном, чем предыдущая, и под конец человек кричал. - Так было? На меня смотреть! В глаза! Отвечать!

- Н-нет.

- Нет? Ну конечно, не так. Ты ведь не шпион, не резидент…. Безобидный сумасшедший, правильно? Поэтому тебя нужно не допрашивать, а передать в соответствующий департамент для ликвидации.

- Ликвидации?

- Ну конечно. А ты разве не знал, что особи с физическими и психическими отклонениями от установленной нормы подлежат немедленной ликвидации?

- Но я не сумасшедший! - Фома понятия не имел, как объяснить, что он не сумасшедший. Да если в комнате и есть безумец, то это как раз тот, кто обвиняет в безумии Фому. Надо же столько всего придумать. Шпион, резидент…

- Не сумасшедший, значит? Хорошо. Допустим, что так. - Человек отступил на шаг назад, и улыбаясь - до чего же мерзкая у него улыбка, скользкая, сальная, почти как волосы, - спросил. - Тогда почему ты, будучи в здравом уме, вел разговор антиимперского содержания, клеветал на Повелителей и саму Великую Мать?

Фома открыл было рот, чтобы объяснить - в его рассказе не было ни слова клеветы, только правда - но резкий удар в грудь опрокинул его на пол вместе со стулом.

- За идиота меня держишь? - Человек, схватив Фому за волосы, отвесил несколько пощечин. - Думаешь, мы тут в твои сказки поверим? Кто такой Ильяс? Твой командир? Где он работает? Отвечать!

Каждый вопрос сопровождался ударом. За что? Он же ничего плохого не сделал, он же… Человек в сером мундире рывком поднял Фому на ноги и подтолкнув к стене, печально так, словно и вправду сожалел о содеянном, произнес.

- Молчишь, сукин сын. Все вы по началу молчите, ну да я и не таких раскалывал. Слышал, небось, про Барха Черного? Должен был… ваше шпионское семя меня, как огня, боятся… правильно делают. И ты бойся. А лучше не бойся и сразу расскажи, как и что. Легче будет, и мне меньше мороки и тебе быстрее. Итак, кто такой Ильяс? Место службы. Должность. Звание.

- Н-не знаю. - Стена была холодной, а еще неровной. Фома чувствовал спиной мелкие выбоинки и камушки, чувствовал, как дрожат его колени и желудок от страха съеживается, подталкивая к горлу тугой комок тошноты.

- Парень, ты, кажется, не понял. - Барх неторопливо разминал кисти рук. - Рано или поздно, но ты расскажешь мне все. И про себя, и про Ильяса, и про остальных членов вашей группы… у нас свои методы добывать информацию, тебе должны были рассказывать. Ну да все вы поначалу считаете себя храбрыми. Героями. А в том, чтобы родину предать, героизма нету, и я, Барх, тебе это докажу.

Он ударил резко и больно, прямо в живот, и Фому вырвало на застеленный красным ковром пол.

- Слабый, - печально заметил Барх. - Куда ж вас всех тянет-то, а? Империя вам жизнь дает, учит… выучивает на свою голову, а вы вместо благодарности начинаете козни строить. Ну вот скажи мне, Фома, зачем ты распускал слухи, порочащие честь и достоинство Великой Матери? А что за странные разговоры о войне? О том, что воевать не правильно? А как иначе… Империя - мирная страна, которая желает мира и всем остальным странам.

- Неужели? - на этот раз Фома поднялся самостоятельно, его колотило от злости, причем, злости незнакомой, ядовитой, похожей… похожей на кислый привкус рвоты во рту. Ему хотелось избавиться и от этого привкуса и от этой испепеляющей ярости, которая в противном случае выжжет душу дотла, а у него и так почти не осталось души. У него вообще ничего не осталось, кроме навязанных силой чужих воспоминаний.

- Правильно, вставай, и убрать за собой надо, а то еще заглянет кто… ну так что, Фома, подумал? Дальше хуже будет. Больнее. С предателями мы не церемонимся.

- Я - не предатель.

- Неужели? А вот скажи, про тебя ли это писано? - Бахр подошел к столу, взял какую-то бумажку и зачитал вслух. - Так… «довожу до вашего сведения…», нет это не то… «вид имел подозрительный…». Тоже не то, с видом позже разберемся. Ага, нашел. «Он глумился над высоким званием защитника Родины, циничным образом словесно оскорблял Великую Мать, а Повелителей, радеющих о благе народа, именовал не иначе, как нелюдью». Вот, что скажешь, говорил такое?

- Говорил.

- Говорил… это хорошо, что ты не запираешься, значит, начинаешь понимать, а понимающих я люблю. Но чтобы наше с тобой взаимопонимание стало совсем полным, ты сейчас сядешь и подробно, в деталях, напишешь, кто и когда поручил тебе создать в Талеране ячейку Сопротивления.

- Никто. Ничего. Мне. Не поручал. - Фома произнес это твердым голосом, глядя прямо в глаза своему мучителю. Тот, вместо того, чтобы ударить, лишь усмехнулся и поскреб пятерней тщательно выбритый подбородок.

- Значит, все-таки по-хорошему никак… а потом говорят, будто Барх жестокий. Не я жестокий, глупость ваша несусветная.

Барх поднял трубку массивного черного аппарата, почти такого же, который украшал стол Ильяса, и приказал кому-то невидимому:

- Мутра? Зайди сюда. Есть работа.

Больше всего Мутра походил на гору. Под два метра росту, широкие плечи, короткая стрижка, близко сдвинутые красные глаза и черные волосы на руках. Но несмотря на рост и явную физическую силу, Мутра явно побаивался начальника, а тот, кивнув в сторону Фомы, коротко велел.

- Поработай. По обычному профилю. И пришли кого-нибудь, чтобы убрали.

Фоме стало страшно. Одно дело, когда бьет такой, как Бахр, не высокий и не слишком сильный, и совсем другое, когда…

На плечо упала тяжелая лапа - Фома чуть не упал - и глухой голос пробурчал.

- Пошли, давай.

Сопротивляться? А смысл. Тогда убьют прямо здесь. Дверь крышкой гроба захлопнулась за спиной.

- Ты… это… не чуди. - Предупредил Мутра. - Вперед топай.

Фома топал. И не чудил, потому что представления не имел, что нужно учудить, чтобы сбежать из этого здания… и города… страны вообще. А коридор-то узкий, с привычной красной дорожкой и одинаковыми серо-желтыми дверьми. В самом конце обнаружилась лестница, ведущая вниз, в подвал. Откуда-то Фома знал, что все эти пролеты и крошечные, как развернуться, площадки, закончатся в подвале. Он даже не удивился, точно видел все это раньше: голые стены, пол в щербинах и деревянный таз с водой. Из мебели: стол, два стула да тяжелая скамья у стены.

- Ты б это… форму снял бы, - пробурчал Мутра, расстегивая пуговицы на мундире. Пуговицы были крошечными и выскальзывали из неуклюжих пальцев. - Жалко портить-то…

Фома молча следил за неторопливыми движениями человека-горы, понимая, что сейчас его будут бить и бить больно, не в пример больнее, чем там, в кабинете. Единственное, чего он не мог понять - за что. Он же не сделал ничего дурного, он просто пришел в город и все…

- Хилый… совсем хилый… - Мутра аккуратно повесил мундир на спинку стула. - Как же тебя угораздило-то, а? Да еще и камрада Барха разозлил, а он дюже не любит, когда подследственные упрямиться начинают… то, может, так обойдемся, а?

- Так?

- Ага, так… сядешь сейчас тихенечко, вона бумага лежит и ручки всякия, подумаешь чуток да напишешь, как, где и с кем. Ну или чего там камрад Барх от тебя хотел. И выйдет тебе облегчение, да и мне потом не так совестно.

- А тебе совестно? - Разговор с человеком-горой отодвигал неминуемую расправу, давая возможность пожить еще немного. И оттого Фома готов был задать тысячу вопросов, две тысячи, только бы… а может и вправду сесть да написать? А про что? Фома ведь понятия не имеет ни о каком сопротивлении, а если б и имел, то… он же не предатель, как Ильяс.

- Совестно. Вот гляжу на вас, дураков, и совестно. Нельзя убогих калечить, не по уму это…

- Тогда зачем?

- Ну так родина приказала. И камрад Барх говорит, что надо так. А раз надо, то разве ж я могу против него? Он умный, лучше знает. Да только все равно совестно. Так писать-то будешь?

- Нет.

- Ох и зря… и раздеваться не будешь?

Фома помотал головой, ему совершенно не хотелось оставаться голым, нагота делает человека беспомощным.

- А ты и так беспомощный, - пробурчал голос. - Глупый, беспомощный идеалист.

Мутра взял со стола полотенце, подошел к кадке с водой, намочил и скрутил жгут. Делал он все неторопливо и обстоятельно, от этой обстоятельности замирало сердце.

- Ты не бойся, покалечить не должон… понимание имею… но все равно, написал бы ты парень, чего камрад Барх хочет, и тебе легшее, и мне не так совестно. Ну, будешь признаваться?

- Н-нет…

- Ох и глупый же, - вздохнул Мутра и ударил жгутом-полотенцем, резко ударил, с оттягом, как-то так, что Фоме показалось, будто с одного этого удара из тела остатки души улетели. Очнулся он на полу, кто-то поливал сверху холодной водой и задумчиво приговаривал.

- Совсем хилый… а чего ему? Сел да написал… легшее же.

Глава 8.

Коннован

- Все хорошо, хорошо… - он повторял это как заведенный, а я пыталась вывернуться, выходило, правда, плохо - Серб тяжелый, как бык и такой же сильный. Рубашка трещит по швам. Ну сукин сын… убью. Или хотя бы попытаюсь.

Ударить снизу, когтями по глазам, но Серб, перехватив руку, выворачивает ее так, что на глаза наворачиваются слезы.

- Сломаю, больно будет, - он говорит это спокойно, даже буднично, и руку не отпускает. Ему нравится осознавать собственную силу.

- Ты сукин…

Удар по губам и вежливая просьба:

- Не говори так. Женщина не должна ругаться. Женщина должна знать свое место и тогда все будет хорошо.

Все будет хорошо, если я дотянусь до сабли, где же она… слева где-то. Рука скользит по камням… пол. Стена. Где сабля?

Вот… пальцы касаются металла… далеко… нужно чуть ближе подвинуться, но как? Тянусь. Ближе, еще немного ближе, еще… зацепить, подтянуть… ухватить поудобнее и… в висок. Промахиваюсь, Серб успевает отскочить и, не позволяя подняться, бьет ногой, к счастью удар приходиться по ребрам…

Ну уж нет, оружие я не выпущу.

- Стой! - Серб с кошачьей ловкостью уклоняется от ударов. - Да успокойся же ты… все, финал. Поиграли и хватит.

- Я тебя убью…

- Да ладно тебе, не психуй, - Серб медленно отступал к выходу, подняв руки вверх. - Кисуля, ну зачем по пустякам-то нервничать? Брось саблю, будь хорошей девочкой…. ну кто мог предположить, что ты такая недотрога…

Сукин сын. И рубашку порвал. Почему-то больше всего меня злила именно порванная рубашка, а не тот факт, что меня только что едва не изнасиловали.

- Конни, меня твое молчание напрягает, - Серб остановился и опустил руки. - Ну ничего же не произошло, я просто подумал, что ты не будешь против…

- Тогда какого черта ты… не остановился? - в голосе неприятные визгливые ноты. Нужно успокоиться и взять себя в руки. Ведь на самом деле ничего страшного не произошло.

- Ой, кисуля, если бы я все время обращал внимание на женские капризы, то…

- То что?

- Ничего, - он пожал плечами. - Кстати, а ты всегда с саблей в обнимку спишь? Кстати ты сейчас похожа на кошку, на которую ведро кипятка выплеснули. Скажи «мяу».

Он еще и издевается.

- Кисуль, будь паинькой, улыбнись и скажи, что не сердишься. Ты же не сердишься?

- Иди к черту.

- Ну вот, уже отвечаешь… оружие убери. Да ладно тебе, Конни, ты меня не убьешь, сразу, может, и решилась бы, а теперь… убивать безоружного подло. Хорошие девочки так не поступают. А вообще, может, передумаешь, а? Я ведь тебе нравлюсь, признайся. - Серб шагнул вперед. - Ну, не надо смущаться… у тебя было столько возможностей избавиться от меня, а ты упрямо их игнорировала. Почему? Потому…

- Еще слово и я отрежу тебе уши. Сначала уши, потом голову. И будь добр, отойди от меня.

- Куда? - Серб послушно остановился.

- Вон туда, - я указала на самый дальний угол, счастье, что пещера большая. Теперь дождаться заката и уйти прочь, подальше от этого психа, лучше уж одной, чем с союзником, от которого не знаешь, чего ждать.

- Смотри, жалеть потом будешь.

Время до заката тянулось медленно, Серб лежал, заложив руки за голову и нарочито бодро насвистывал песенку. Час насвистывал, другой, третий… от этого фальшивого свиста ломило виски, хотелось взять камень потяжелее и запустить в свистуна, возможно именно этого он и добиваелся. Поэтому молча перекладываю вещи в своем рюкзаке, вещей мало, а рюкзак до того грязный, что прикасаться противно. Ну да хоть какое-то занятие. А вот дыру зашить нечем.

Наконец, Сербу надоедает свистеть и он задает вопрос.

- Эй, все еще злишься?

Злюсь, вернее, не столько злюсь, сколько мечтаю убраться подальше отсюда.

- Давай мирится, а? Ну скучно же одной будет, честное слово. На третий же день завоешь. Сначала вроде ничего, тихо, спокойно, но однажды эта тишина начинает с тобой говорить. У нее мерзкий голос, иногда два или три, сидят в твоего голове, перешептываются, тебя же обсуждают, а ты не можешь ни заткнуть, ни сбежать.

- Ты безумен, Серб. Ты сам не понимаешь, насколько ты безумен.

- Я понимаю. В том-то и дело, кисуля, что я прекрасно все понимаю, но от этого только хуже. Я не хочу быть психом, я хочу, чтобы эти голоса в голове заткнулись раз и навсегда, а ты не желаешь помочь. - Он садится, вытягивает ноги вперед, и свободного места в пещере становится мало. На черных подошвах мутными пятнами выделяются шляпки гвоздей, носки кованые, на каблуках шипы. - Я ведь обрадовался, когда нашел тебя, думал, станет легче, а оно только хуже. С каждым днем хуже. Оттолкнула… теперь они говорят, чтобы я тебя убил. Это будет справедливо, правда? Но я не слушаю.

Серб подвигается ближе.

- Ну послушай же, в конце-то концов, я тебе тоже нужен. Ну куда ты одна? Ты же ни черта здесь не ориентируешься, сдохнешь в первый же месяц… я больше не буду, честное слово! Вот хочешь поклянусь? Чем угодно поклянусь, только не бросай меня. Не здесь, Коннован… ну, хочешь, на колени стану?

Он и вправду встал на колени, и вполне вероятно, что в данный момент времени Серб искренне раскаивался и верил в то, о чем говорил, но не верила я. Ни единому слову не верила.

- Пожалеешь ведь, - Серб нервно улыбается.

- Иди к черту.

Вальрик

Через открытое окно виден кусок неба: чернота украшенная звездой-снежинкой. Правда, в отличие от снега звезда не тает.

- Не туда смотришь, - замечает Карл. Он сидит спиной к окну и вроде бы смотрит в бумаги, но каким-то непостижимым образом умудряется видеть все, происходящее вокруг. Интересно, когда Вальрик станет да-ори, он тоже так сможет?

- Умение видеть зависит не столько от расы, сколько от внимательности того или иного индивидуума, - Карл, дописав фразу, откладывает ручку в сторону. - Предупреждая вопрос: читать мысли не умею, просто некоторые вопросы задают настолько часто, что начинаешь их угадывать. Значит, решение принято?

- Да. Я согласен.

- Звучит почти «я согласна». Не обращай внимания и не обижайся, со временем юмор приобретает специфический оттенок. Надеюсь, подумал ты хорошо.

- Да.

- Что ж… в таком случае. Один небольшой эксперимент, просто, чтобы рассчитать время, которое понадобиться, все, конечно, очень приблизительно, но все же.

- Много слов.

- Даже так? - Карл улыбнулся и, жестом указав на стоящее в углу кресло, велел. - Садись туда.

Вальрик сел, кресло было жестким и не слишком удобным, да и появилось только сегодня.

- Посмотри мне в глаза. Да вот так, постарайся не моргать.

Глаза у Карла черные, чуть раскосые к вискам, а ресницы короткие, густые, только цвет непонятный, вот у Коннован ресницы бледно-пепельные, когда-то Вальрик очень хорошо рассмотрел и ресницы, и глаза… мысли текли плавно, лениво, мысли убаюкивали, и Вальрику очень хотелось зевнуть. Но это было бы не вежливо по отношению к Карлу.

Странный какой-то эксперимент, интересно, каким это образом, глядя в глаза человеку, можно определить, сколько времени понадобиться, чтобы сделать из этого человека да-ори? И все-таки Вальрик не выдержал, моргнул.

- Итак, вынужден констатировать, что эксперимент успешно провалился. Любопытно… весьма любопытно. Ты знаешь, что я сейчас пытался сделать?

- Кажется, да.

- Кажется, - хмыкнул Карл. - Когда кажется, креститься надо. Это называется гипнозом, правда, не совсем в классическом понимании этого слова, но тем не менее суть более-менее верна, одно сознание подчиняет себе другое, даже не столько подчиняет, сколько связывается, состыкуется… взаимодействует. Наверное, это самое подходящее слово.

Карл взял со стола лист бумаги и, сложив пополам, принялся отрывать тонкие узкие полоски.

- Раньше, до катастрофы, в установлении контакта не было необходимости, просто вводили сыворотку и все. Правда, выживало что-то около двадцати процентов, причем четверть из выживших становились полными психами, ну да кого это интересовало? Никого. Катастрофа изменила многое, Пятна, Ветра… связь между тем, кто обращает и тем, кого обращают. Без этой связи превращение невозможно, понимаешь, к чему я?

- Кажется…

- Снова кажется, - Карл раздирал бумажную полосу на мелкие кусочки, и Вальрику чудилось в этом бессмысленном по сути действии проявление слабости. - Давай еще раз, для чистоты эксперимента. Ты не против?

Вальрик пожал плечами, он испытывал странное чувство, с одной стороны, неожиданная неудача вице-диктатора устраняла проблему выбора, с другой, - порождала кучу других, к примеру, что ему дальше делать. Ну не в деревне же жить, в самом-то деле.

На этот раз Вальрик не только старался не моргать, глядя в черные глаза, но и слушал, вернее вслушивался в запахи. Привычные, те, что сопровождали Карл постоянно, он отодвинул, пропуская вперед другие, которые появлялись и исчезали так же быстро, как менялось настроение.

Лимонно-желтое непонимание. Пыль - попытка вспомнить, вереница книг уходящая в бесконечный темный тоннель. Дым - раздражение, черный, клочковатый, царапающий глаза…

- Ну, князь, и что ты прочитал?

Запахи исчезли мгновенно, а с ними и образы.

- Форма какая? Звуки? Цвета? Ощущения? Образы? - Карл перечислял, методично загибая пальцы.

- Запахи. Ну и цвета немного, а образы потом приходят, объясняют.

- Объясняют, значит, - Карл задумчиво поскреб когтем щеку. - Ну что ж, не знаю, обрадует тебя это или нет, но да-ори из тебя не получится. Сенсор… уцелели все-таки. Или дело не в том, что уцелели, а в естественном отборе и конвергентной эволюции?

- Я не понимаю.

- Я пока тоже, - утешил Карл. Он встал, подошел к окну и, открыв его полностью, выглянул наружу. - Ночи в горах чертовски красивые, правда? Хотелось бы день увидеть, и чтобы не на пленке, а своими глазами. Всегда хочется невозможного, что вам, что нам, что танграм, хотя относительно их не уверен. Сенсоры появились потому, что люди хотели невозможного - заглянуть в душу других людей. Зачем? Ну высокой целью было создание идеального государства, где отношения между людьми основаны на доверии и любви к ближнему, а пороков не существует.

- Разве такое возможно?

- Ну, если тех, в чьей душе есть склонность к пороку, уничтожить, то почему бы и нет? Я не слишком осведомлен о проекте, да и не проект это был, а так, нечто среднее между сектой и частным мечтателем, который имел достаточно средств, чтобы оплачивать свои мечты. Знаю, они искали людей с паранормальными способностями, тестировали, выбирали, скрещивали между собой, потом с детьми работали… потом проектом заинтересовалось правительство, и через некоторое время появились так называемые нюхачи. Когда я… перестал быть человеком, нюхачи работали не только на базах, но и в городах, спецзонах, в охране спецобъектов. Они умели чувствовать таких, как я, а это несколько осложняло работу. Вернее, работу мы все равно выполняли, а вот уходить стало сложно. День, солнце, убежище, лежишь совершенно беспомощный, а нюхач приводит к убежищу отряд спецназа. К счастью, их было не так и много, поэтому вместе с объектом старались ликвидировать и нюхача. Ничего личного, просто война… а потом Катастрофа. После Катастрофы нюхачи исчезли, все до одного, мы ведь искали, долго искали.

- Чтобы отомстить?

- Месть - это глупо. А вот оставить без присмотра людей с неизученными до конца способностями, было бы неосмотрительно, и глядя на тебя, я в этом убеждаюсь. Я не могу сказать, являются ли твои сенсорные способности наследственными, полученными от нюхачей, либо же они появились в результате развития этого нового мира, но пока ясно одно - да-ори из тебя точно не получится.

- Убьешь?

- Тебя? - Карл удивился. - Зачем? Просто несколько скорректирую планы.

Фома

Время идет. Время похоже на горы, вершины которых созданы из боли, а пропасти и ямы - редкие минуты беспамятства. Боли больше, наверное, потому, что Фома не знает, сколько длиться беспамятство, но отчего-то уверен, что недолго. Мутра спешит исполнить приказ, Мутра уговаривает признаться, и Фома уже рад бы признаться, но он не знает, не помнит уже в чем. Он готов написать… подписать, пусть только скажут где и чего подписывать, но не говорят, только снова и снова причиняют боль. Зачем? В чем он провинился.

Он хочет спросить, но вместо этого проваливается в очередную темную яму, из которой его вытаскивает голос.

- Вставай, камрад, пойдем.

Чьи-то жесткие руки тащили Фому вверх. Вставать он не хотел - любое движение отзывалось в теле предательской слабостью и тошнотой. Яркий свет пробивался сквозь сомкнутые веки и Фома подумал, что если откроет глаза, то ослепнет.

- Значит, вот какие методы вы практикуете, камрад Барх? А как же Декрет о недопустимости физического воздействия при доследовании?

- Вы не хуже меня, камрад Ильяс, знаете, что под этот декрет не подпадают лица, заподозренные в государственной измене или злонамеренном вредительстве.

От этого тихого голоса Фоме хотелось спрятаться, куда - не важно, лишь бы не слышать, лишь бы не было больше боли, лишь бы…

- Я бесконечно рад, камрад Барх, что вы демонстрируете не только умение работать, но и изрядную глубину познаний. Ваши люди поразительно быстро среагировали на провокацию, сумев устранить ее источник, не привлекая при этом излишнего внимания к нему. Но здесь… пожалуй, вы несколько переборщили. Печально будет потерять агента столь ценного, как камрад Фома.

Агента? О ком это Ильяс говорит?

Фома обнаружил, что стоит, правда, пол под ногами почему-то покачивался из стороны в сторону, да и стоять получалось лишь потому, что Фому поддерживали. Вот уберет Ильяс руки, и Фома ни за что не устоит на ногах. В общем, он вообще сомневался, что когда-нибудь сумеет стать на ноги самостоятельно, камрад Михра хорошо потрудился.

- Прошу прощения, но мы отрабатывали поступивший сигнал, а подобная схема на деле доказала свою эффективность.

- Не на этот раз.

- Время, камрад Ильяс, все дело во времени, если бы вы дали нам еще день-два, то…

- Получили бы признание. Не сомневаюсь, камрад Барх, не сомневаюсь. Однако не кажется ли вам, что применительно к данному случаю признание являлось бы чистейшим самооговором и таким образом не имело бы юридической силы? А разве не долг каждого из граждан Империи блюсти законность?

- Всенепременно учту ваше замечание. Сотруднику, который столь неосмотрительно принял агента внутренней безопасности за провокатора повстанцев, будет сделан выговор.

- Выговор? На вашем месте, камрад Бахр, я бы наградил этого человека за проявленную бдительность, ни вы, ни он не могли знать о проверке, и среагировали на провокацию единственно верным способом.

- Служу Империи!

При этих словах Фому стошнило.

В себя Фома приходил долго, было плохо, было настолько плохо, что порой он начинал жалеть о том, что остался жив. Болело все: кости, мышцы, даже волосы и те болели. И еще зубы, которых после прогулки в город стало на четыре меньше.

На третий день Фома смог вставать, на четвертый - ходить, а на пятый в комнату-каморку пришел Ильяс и, прикрыв за собой дверь, предложил:

- Поговорим.

- Поговорим, - разговаривать пока получалось плохо - только-только спала опухоль, но губы по-прежнему были точно чужие, онемевшие, стянутые хрупкой корочкой засохшей крови.

- Зачем ты это сделал? Я же просил не выходить за пределы базы? Так какого лешего ты поперся в город? Скучно стало? Повеселился? - Ильяс сел на стул. - А ты понимаешь, чем твоя прогулка могла бы закончиться? Понравилось в подвале?

- Нет.

- Вот и я думаю, что нет. А сейчас у меня на столе лежит копия доноса, хороший такой донос, подробный, все в деталях изложено, и про то, какие и с кем ты разговоры разговаривал, и про то, как я, пользуясь служебным положением, тебя отбивал. Ну кто тебя за язык тянул?

- Ты не понимаешь…

- Это ты не понимаешь! Ты всегда был идеалистом, но здесь не время и не место для идеалов, во всяком случае, таких, которые имеют неосторожность отличаться от Имперских. Ты молился Богу, а здесь молятся Империи!

- И не противно?

- Противно. Да меня наизнанку выворачивает ото всех этих разговоров о величии и правильности избранного пути, а еще о том, что внешние и внутренние враги, умышляющие против Кандагара, должны быть уничтожены. Физически уничтожены, Фома, понимаешь? И не просто лицом к стене и пулю в затылок, все гораздо, гораздо сложнее. - Злой шепот, злые глаза, злое лицо незнакомого человека. Это не Ильяс, тот никогда не стал бы разговаривать в подобном тоне.

- Ты ведь не хочешь, чтобы тебя обвинили в непочтении к Закону?

- Не хочу.

- Тогда, черт бы тебя побрал, делай, что говорю. Для начала заткнись! Никаких больше рассказов, даже если кто-то о чем-то начнет спрашивать, ты ничего не знаешь, ничего не помнишь. Да, был удостоен высочайшей чести лицезреть Великую Мать Ааньи, но говорить об этом не имеешь права. Ясно?

- Но я же правду сказал! Только правду. Ты ведь мне веришь, и те, которые в лаборатории были, они тоже все понимали, как на самом деле. Она - чудовище, мерзкое жадное чудовище!

- Заткнись. - Ильяс подкрепил приказ пощечиной. - Никогда больше. В моем присутствии. В любом присутствии. Не смей. Называть Ее чудовищем!

От боли и обиды, скорее даже от обиды, Фома готов был расплакаться.

- Но я же говорю правду.

Ильяс вздохнул и, чуть успокоившись, произнес.

- Здесь только одна правда. Та, что одобрена Департаментом Идеологии и Пропаганды. Твои же истории с точки зрения честных граждан - грязная клевета. В лучшем случае, тебя сочтут сумасшедшим, а сумасшедшие подлежат выбраковке. В худшем - шпионом и провокатором, этими занимается Департамент Внутренних Дел.

- Замолчи! Я не могу слушать это!

- Можешь и будешь, - жестко оборвал Ильяс. - Да пойми же ты, олух царя небесного, что иначе здесь не выжить, что правда твоя никому не нужна, что единственный реальный результат твоих проповедей - излишне пристальное внимание Департамента. Нет, лично тебя они не тронут, ты же у нас - частная собственность Великой Матери, о чем и справка соответствующая имеется - но только тебя. А не хочешь ли подумать, что будет с остальными, теми, кто наслушавшись твоей правды, начнет испытывать сомнения относительно величия Империи? Или в том, что Повелители по праву руководят Кандагаром? Что будет с этими людьми, которые вдруг задумаются над жизнью и станут замечать то, чего раньше не замечали? Они начнут задавать вопросы и искать ответы, а потом? У них ведь нет защиты в виде особого положения, зато есть семьи, жены и дети, к которым на всю оставшуюся жизнь приклеится ярлык «сомневающихся». А это прямой путь к ликвидаторам.

- Ты просто боишься!

- Да, боюсь. - Ильяс схватил Фому за плечи и крепко тряхнул. - Я боюсь! Ты даже представить себе не можешь, насколько я боюсь! - Повторил он, глядя прямо в глаза, и увернуться от этого жесткого, колючего и вместе с тем отчаянного взгляда не представлялось возможным.

- Я не смерти боюсь, а того, что меня сожрут, как какого-нибудь барана, и при этом я буду совершенно счастлив. Помнишь Коннован? Светлая, хрупкая, похожая на ребенка, еще постоянно улыбалась, даже когда совсем хреново было.

- При чем здесь она?

- При том, что я охранником был, ну и палачом заодно. Володар-то знал, что без крови его игрушка недолго протянет, ну и раз в неделю выбирал кого-нибудь из рабов, такого, чтоб не сильно жалко было. Князю просто, пальцем ткнул и все, а мне сначала отвести человека, потом тело убрать… что смотришь, неприятно слушать? А мне, думаешь, приятно было? Все ведь знали, куда идут, плакали, умоляли, предлагали чего-то… один даже зарезать попытался. Ну да речь не об этом, а о том, что в самой камере не кричал никто. И знаешь, что я заметил?

- Что? - Фоме было жутко, настолько жутко, что даже голоса в голове заткнулись со страху.

- Они все, как один, умирали счастливыми. Волочешь его вверх по лестнице… за ноги обычно, так удобнее, голова по ступенькам тук-тук-тук, а на лице улыбка радостная-радостная. Я вот не хочу, чтобы меня тоже… по лестнице, за ноги и с такой вот улыбкой на роже… чтобы с жизнью еще и душу забрали, понимаешь?

- Понимаю. - Теперь Фома действительно понимал, и пожалуй, понимал лучше чем кто бы то ни было в Империи. - А если уже?

- Что уже?

- Если уже душе забрали, тогда что?

- Не знаю. - Отвечает Ильяс. - Тогда, наверное, бояться нечего. Только ты все равно помалкивай, ладно?

Фома кивает. Он помолчит, тем более что Ильяс прав, кому нужна эта правда?

- Совершенно никому, - печально соглашается Голос.

Рубеус

Завод поражал. На бумаге все эти производственные линии, цеха, склады, жилые помещения были чем-то абстрактным, равно как и люди, здесь работающие. Пять тысяч - вроде бы и понимаешь, что много, и в то же время, не осознаешь, насколько много.

- Прошу прощения, здесь довольно грязно, - молодой да-ори не пытается скрыть своего отвращения к происходящему. - И все эти звуки… раздражает, правда?

Скорее уж убивает, Рубеус не представлял, как здесь можно существовать. Если и существовал ад для да-ори, то он был здесь. Вонь краски, растворителя, пота, жженой резины, раздражающе резкие, навязчивые, но звуки хуже всего…

- Поневоле начинаешь завидовать глухим.

С этим нельзя было не согласиться.

- Позволено ли будет узнать о причинах… инспекции? Сколько здесь работаю, до сих пор не случалось. Поговаривают, будто вице-диктатор - личность оригинальная.

- Весьма оригинальная, - это Рубеус мог подтвердить с чистой совестью.

- Я - Лют Вар, старший менеджер завода, - да-ори протянул руку. Ладонь сухая, пожатие крепкое, на лице улыбка и ни следа беспокойства. А судя по докладам вежливый и улыбчивый Лют истреблял от трех до пяти человек в неделю, причем именно рабочих из одиннадцатого цеха, в результате этой маниакальной привычки старшего менеджера в последнюю неделю цех стоял, люди наотрез отказывались работать там.

- Хотелось бы узнать ваше имя, инспектор, - напомнил Лют.

- Рубеус.

- Что ж, кратко и внушительно. Честно говоря, слышать о вас не приходилось, но это ведь не о чем еще не говорит. И что именно здесь вы желали бы… проинспектировать? - Вот теперь Лют откровенно издевался. Самоуверенный, с документацией-то у него наверняка полный порядок, а если и есть недочеты, то незначительные. Но на бумаги Рубеусу плевать, он еще не настолько разобрался в теории, чтобы разбираться в бумагах.

- Вы не против, если я просто похожу?

- Здесь? - удивился Лют. - Зачем?

- Просто так… интересно, знаете ли. Никогда не бывал. А вы можете быть свободны. Полагаю, у главного менеджера полно дел, не хотелось бы, чтобы мой визит нарушил привычный ритм работы.

Лют все понял правильно и, вежливо улыбнувшись, пожелал:

- Смотрите, не заблудитесь… и будьте осторожнее, все-таки производство… всякое случиться может.

- Постараюсь.

Что ж, кто предупрежден, тот вооружен. А вооружился Рубеус неплохо.

Часа через два он почти привык и к шуму, и к запахам, и к постоянной суете вокруг. Люди делали вид, что не замечают Рубеуса, но при этом старательно обходили его стороной. Разговоры… разговоров было много, только слушай. Рубеус слушал и делал выводы.

Например, в одиннадцатом цехе нестерпимо воняло, не растворитель, не краска, но что-то гораздо более специфическое и гадкое. К краске хотя бы привыкнуть можно, а это… и главное вонь липла к людям, пропитывала одежду и раздражающими нотами вклинивалась в общую какофонию запахов, царящую на заводе. Желание избавиться от источника раздражения было вполне естественным, но вот методы… хотя, конечно, Люта можно понять. Еще пару минут и Рубеус сам кого-нибудь убьет.

Осталось поговорить с Лютом и можно домой. Кабинет главного менеджера был маленьким и чрезвычайно захламленным. Признаться, Рубеус ожидал чего-то большего. От силы шесть квадратных метров, стены без окон, то ли грязно-белые, то ли выцветшие серые, на полу ковер, больше похожий на тряпку. Лампочка на длинном шнуре покачивается, разгоняя по углам тени. И мебель того и гляди развалится.

- Что, удивлен? - Лют с ходу перешел на ты. - Пить будешь? Правда, коньяков не держим.

Нагнувшись, Лют вытащил из-под стола бутыль внушительных размеров.

- Спирт. Технический. Хорошо накрывает. Будешь?

- Спасибо, воздержусь.

- Твое дело, - Лют наполнил стакан и выверенным жестом опрокинул содержимое в глотку. - Х-хорошая штука. Единственная хорошая штука в этом аду. Что доложишь?

- Тебя запах раздражает?

- Запах? А ну да… запах. Звук. Проблемы бесконечные. Не представляешь, как это достает, когда двадцать лет на одном месте, а все одни и те же проблемы, ты их решаешь, решаешь, а они не заканчиваются. И никогда не закончатся… на хрена я тут? И запахи эти, особенно один… я не псих, просто достало уже. Вот где у меня завод этот, - Лют резанул ребром ладони по горлу. - Порой сдохнуть хочется, так что, если ты, инспектор, нашел чего, то давай, пиши докладную, что не справляюсь…

- Успокойся.

- Это ты мне? А я спокоен. Вот сейчас еще выпью и совсем успокоюсь. Только ты смотри, напиши, что старший менеджер ни хрена не справляется и вообще на передовую его… ну хоть сейчас готов… со всем осознанием вины и…

После завода Саммуш-ун показался самым замечательным местом на земле. Ни сводящего с ума шума, ни разъедающего глаза дыма, ни вони, ни суеты… мир и покой. На составление отчета ушла половина дня, Рубеус попытался изложить все честно и беспристрастно, хотя и сам не понимал, кому сочувствовал больше: запертым в грохочущем вонючем аду да-ори или людям, вынужденным расплачиваться за чужой психоз.

- Значит, на передовую? - Карл задумчиво пролистал отчет. - И дело в запахе? Ну что ж, поздравляю.

- С чем?

- С первым опытом. Отчет, конечно, дерьмо, лишнего много, полезного мало, но основная причина понятна, честно говоря, ожидал чего-то подобного. И твои рекомендации? Кроме того, что этого маньяка-добровольца спровадить туда, куда просит. Давай, прояви фантазию, считай, что хозяйство твое…

Рекомендации? О рекомендациях Рубеус как-то не думал. Вице-диктатор не упустил случая поддеть:

- Это тебе не саблей махать.

Ну и чего он к этой сабле прицепился? Хотя действительно, с саблей оно как-то проще.

Глава 9.

Вальрик

В томительном ожидании прошло семь дней, причем время то тянулось нарочито-медленно, поселившись на острие кованой стрелки больших часов, то срываясь с привязи, летело вскачь, тогда оно пахло янтарным медом, белым чуть кисловатым вином и еще немного солнцем. Светлые волосы и россыпь рыжих веснушек, капельки пота на белой коже, стыдливый румянец и совершенно бесстыдный взгляд, в котором Вальрику чудился то вызов, то насмешка, то вообще что-то непонятное.

Илия значит «крадущая время». Это Вальрик сам придумал, когда тупо валялся в кровати, разглядывая потолок, занимать чем бы то ни было еще у него не получалось, да и желания не было.

Благодаря технологиям да-ори, рука зажила, только шкура чесалась и шелушилась, но это от лекарств, пройдет… вот странно, что боли он не ощущает, а этот настырный раздражающий зуд - да. Треклятые стрелки замерли на четверти второго, а Илия обычно приходила в половину второго, еще пятнадцать минут безвременья…

Вместо Илии пришел Кхимар и, вежливо поклонившись, заявил, что его превосходительство - интересный титул - желают видеть князя в Фехтовальном зале.

Не вовремя, почему сейчас, когда должна была придти она? Или Карл специально выбрал именно это время? И почему Фехтовальный зал? Впрочем, а почему бы и нет? Вальрик не был уверен, что его не убьют, а умереть в Фехтовальном зале, в честном поединке гораздо приятнее, чем быть убитым в библиотеке или в кабинете его превосходительства.

Нет, ну до чего забавный титул.

Карл придирчиво рассматривал пару клинков. Длинная гарда и узкое слегка изогнутое лезвие, украшенное изящной гравировкой.

- Как тебе? - Карл взмахнул клинками, двумя, одновременно быстро и синхронно. - По мне чересчур легкие, это скорее женский вариант.

- Красиво.

- И женская оценка. И женский запах… развлекаешься?

- Не твое дело.

- Ну, как сказать, - Карл протянул один из клинков. - Ты можешь заниматься чем угодно, но ровно до тех пор, пока, во-первых, твои дела не наносят ущерб моему комфорту, и во-вторых, не вредят тебе же. В данном случае имеем обе проблемы. Продолжишь в том же духе, девушка скоро забеременеет, у вас это просто, значит, исполнять свои обязанности не сможет, я в свою очередь не смогу выставить ее из замка. Вассальная клятва - оружие обоюдоострое, как и всякое иное оружие. Идем дальше. Посмотри на себя, давай, скажи, что ты видишь?

- Ничего.

- Зеркало мутное? - Карл, достав белый платок, провел по стеклу, и придирчиво осмотрев ткань, сделал вывод. - Вроде бы чистое. Значит, дело не в зеркале, а в тебе, князь. Ты или не видишь, или не хочешь видеть, в кого превратился. Скажи, когда ты последний раз был здесь? Или хотя бы когда в последний раз тренировался? Оружие в руки брал?

- Зачем?

- А просто так. Чтобы форму не потерять. Или ты тоже только и способен, что страдать об упущенных возможностях? И параллельно ждать, пока я за тебя решу, что с тобой делать, а?

Вальрик хотел отвернуться - у существа в зеркале была всклоченная грива сальных волос, впавшие, заросшие темной щетиной щеки и совершенно безумный взгляд - но жесткая рука, вцепившись в шею, буквально впечатала Вальрика носом в зеркало.

- Посмотри, в кого ты превратился. Всего семь дней и вместо человека - животное. Ты настолько слаб, князь, что позволил женщине превратить себя в животное? Хочешь скажу, что будет потом? Седло на спину, плеть в руке, а в качестве награды за послушание - постельные игры.

Стекло под щекой холодное, скользкое, а пальцы у Карла железные, не дернуться, не вдохнуть.

- А что в конце? Глупая смерть по прихоти девицы, которой не хватает острых впечатлений?

- Отпусти.

Слово каплями слюны осело на зеркале.

- Отпустить? - Переспросил Карл. - У тебя оружие, а ты просишь. Вежливо, но глупо.

Оружие? Да, кажется в руке клинок, тот самый, чересчур легкий, чересчур красивый. Женский. Ладонь вспотела и рукоять выскальзывает.

- Я жду, князь.

Теперь Карл улыбается. Ярость накатила внезапно, холодная, злая… Да по какому праву… Вальрик сам знает, что ему делать, советы ему не нужны и… ударить… снизу вверх, сзади… чтобы в живот… чтобы с пола встать.

Носом в плитку. Сапоги да-ори перед глазами. Своя рука онемела. В его, когтистой, клинок. Пусть бы бил, чтобы по шее и с одного удара. Чего тянет? Победил ведь. У него клинок и сила, а Вальрик так, недоразумение.

- Уже лучше, хотя я, честно говоря, ожидал немного большего, - вице-диктатор убрал клинок и ногой поддел второй, выпавший из руки Вальрика. - И оружие не бросай. Без оружия ты мертв. А теперь вставай, поговорим.

- О чем? - злость ушла, и теперь Вальрику было стыдно.

- Можно о погоде, но вообще, если мне не изменяет память, у нас с тобой другая тема. Или настроения нет? А руку не дергай, минут через пятнадцать отойдет.

- Почему так получилось?

- Ты про что сейчас спросил? Про прием или про жизнь в целом? Прием покажу, а что до остального, просто учти на будущее - женщины далеко не те безобидные создания, какими представляются.

- Серб тоже так говорил, - Вальрик, несмотря на предупреждение, попытался пошевелить пальцами - бесполезно, рука висела плетью. - А потом убивал.

- Ну это уже крайность, трупы мне здесь ни к чему. Итак, ты готов к нормальному разговору? Если полагаешь, что несколько не в форме, то я могу предоставить некоторое время… часа полтора хватит?

- Вполне. И…спасибо.

- Пожалуйста. Значит, через полтора часа здесь же. Кстати, что больше нравится, сабля или ятаган? Может, меч? Ладно, иди, потом решим.

За полтора часа Вальрик успел принять душ, побриться и одеть что-то не слишком мятое, странно, раньше за его одеждой вроде бы следили, а почему теперь все в таком виде? Из-за Илии? Она вошла без стука и, чуть сморщившись, будто увидела что-то в крайней степени неприятное, спросила:

- Ты здесь? Прости, но дядя сказал, что тебя вызвали… - Илия села на кровать. - Зачем? Что он сказал?

- Ничего.

- Совсем? Это невозможно. Зачем ему вызывать тебя, если сказать нечего? Нехорошо обманывать бедную девушку, - Илия склонила голову на бок, светлые волосы ровными волнами лежали на плечах, оттеняя белизну кожи, а синие глаза смотрели насмешливо и строго, точно на напроказившего мальчишку. Он и есть мальчишка, если поверил всему этому. В глаза лезли мелкие детали, на которые Вальрик прежде не обращал внимания. Например, поза. Илия полулежит, опираясь на левую руку, ноги полусогнуты в коленях, а правая рука небрежно гладит покрывало… один в один девушка с картины, которая висит в холле. Правда девушка обнажена, а Илия одета. Вот кстати про одежду, синяя полупрозрачная ткань, легкие линии, тонкое кружево, ничего общего с тем коричневым унылым нарядом, в которых ходят слуги.

- Откуда у тебя это платье?

- Платье? Тебе нравится? - Илия выгибается назад, еще одна картина, на этот раз из библиотеки. - Помнишь ту комнату, ты ведь сам сказал, что я могу выбрать что-нибудь оттуда?

- Выбрала?

- Правда, красивое? - Илия улыбается, руки медленно скользят по ткани, разглаживая несуществующие складки. - И на ощупь приятно, вот, посмотри. Почти не ощущается, правда?

Правда.

- Ну, - лицо Илии оказывается близко-близко, запах меда и вина одуряет, а в расширенных зрачках Вальрик видит свое отражение… как в зеркале. При мысли о зеркале наваждение исчезает. Он снова едва не попался, до чего же глупо.

- О чем он говорил?

- Ни о чем, - освободиться из нежного плена ее рук оказалось сложнее, чем Вальрик предполагал.

- Он сердится, да? Потому что я без спроса взяла? Но зачем ему платье? Они все равно не носят то, что одевал кто-то другой. Разборчивые… а браслет я верну, я ведь не специально, просто он очень хорошо подходил к платью.

- Какой браслет? - Вальрик окончательно перестал что-либо понимать.

- Этот, - Илия протянула руку. - Ну ведь подходит же, честно.

Синие звезды, совсем как те, из города-в-горе, цеплялись друг за друга тонкими лучами, создавая невероятно хрупкое, удивительное по красоте кружево из нежного синего цвета и серебра.

- Я ведь не специально, честное слово, я просто подумала, что раз он там, то никому не нужен. И ожерелье еще есть. Да там целый ящик всяких украшений, дедушка говорил, что их сюда из старого замка привезли вместе с другими вещами, а он глянул и приказал убрать. Значит, не нужны были. А жалко, что пропадают, красивые ведь… и к платью подходит. Ты ведь скажешь, правда?

- Обязательно.

Наверное, его уход больше напоминал побег, ну да Вальрику было все равно, главное - подальше от нее.

Обстановка в Фехтовальном зале несколько изменилась, яркий белый свет, отражаясь в зеркалах, солнечными зайчиками разлетался по выложенному белой плиткой полу. Зачем столько света? Ничего ведь не видно, зеркала жадно ловят любое движение, а желтые пятна на полу то разбегаются, то наоборот, сливаются вместе, чтобы в следующую секунду разлететься невесомыми осколками несуществующего солнца. Это беспрестанное движение, порожденное не то светом, не то зеркалами, вызывало головокружение.

Карлу здесь тоже не нравилось, вице-диктатор сидел, закрыв глаза, и нежно гладил изогнутое лезвие ятагана.

- Сядь куда-нибудь. Там, если не ошибаюсь, стул есть.

Стул был, простой, добротный, безо всякой там резьбы и позолоты, даже странно, что в месте, подобном Саммуш-ун, отыскалась столь вызывающе простая мебель.

- Итак, вижу, наша предыдущая беседа пошла на пользу. От тебя снова пахнет женщиной, но между тем ты здесь и в довольно-таки пристойном виде. Надеюсь, дальше с этим вопросом ты разберешься самостоятельно, не люблю, знаешь ли, в личные отношения вмешиваться. Теперь что касается тебя… есть одна любопытная идея, но процент успеха довольно низок, кроме того, не важно, получится у тебя или не получится, девять против одного, что ты не выживешь. Правда, в первом случае твоя смерть принесет ощутимую пользу - говорю о людях, не о да-ори, во втором… сам понимаешь.

- И что за идея?

Вальрик понял, что если смотреть строго на вице-диктатора и не шевелиться, то безумная пляска солнечных зайчиков и яркий свет не так уж и раздражают. Что же касается смерти, то… чего ее бояться? Боли? Ну так боли он не чувствует.

- Доводилось ли тебе слышать о гладиаторах, князь?

Фома

Второй разговор состоялся спустя три дня после первого. В общем-то Фома разговора не желал и даже будь у него возможность, всеми силами постарался бы избежать, но во-первых, подобной возможности ему не предоставили, а во-вторых, разговор и разговором-то назвать было сложно. Говорил главным образом Ильяс, теперь он не злился, не кричал, наоборот, был предельно вежлив. Однако вежливость эта пугала куда сильнее. Чего стоило одно предложение пойти погулять, и не внутри базы по узким бетонированным дорожкам, а снаружи, где почти свобода.

На сей раз ворота были закрыты, и пришлось ждать, пока один из солдат распахнет створки, не широко, ровно, чтобы человеку пройти. Фома прошел - хоть какое-то развлечение - а следом и Ильяс, то ли и вправду гуляет, то ли приглядывает, чтоб не сбежал. Бежать Фома не собирался, с прошлого раза пока синяки не сошли.

- Дождь будет, - Ильяс отошел недалеко, ровно до первого поворота, там у обочины медленно врастал в землю плоский розовато-бурый камень. Тонкие стебельки травы робко тянулись вверх, и казалось, будто камень тонет в зыбкой зеленой трясине.

А небо и вправду нехорошее: смурное, мутноватое, как содержимое помойного ведра. Редкие клочья облаков похожи на картофельные очистки, а солнце - желток, вытекающий из разбитого яйца.

- Ты бы присел, - предложил Ильяс. Сам он уселся на землю, спиной опираясь на холодный каменный бок, длинные ноги раздавили траву-трясину, и на серой ткани отчетливо проступали зеленоватые пятна. А к черной рифленой подошве левого ботинка прилип поздний одуванчик.

- Ну как хочешь, дело твое… тут момент такой… неприятный. Экспедицию закрывают, точнее, откладывают на неопределенный срок, а это все равно, что закрывают.

- Почему?

- Почему откладывают? - Ильяс выдернул из лохматого пучка травы тонкий стебелек и засунул в рот. - Не знаю. Может, время не подходящее, может, денег нет, может, аналитики посчитали, что процент удачи чересчур низкий… здесь вообще считать любят. Считать и анализировать. Да ты не об экспедиции думай, о себе!

- А что со мной?

Фома все-таки сел на землю, холодная и недружелюбная, того и гляди и впрямь болотом станет.

- Что с тобой… ничего хорошего. Если бы не твоя чертова выходка, если бы не доклад этого фанатика и… на базе остался бы, со мной, поваром там или конюхом, или еще кем, придумали бы. А теперь… на верху-то быстро разобрались, что Бахру я наврал. Конечно, в рамках проекта экспедиции - ты персона важная, почти незаменимая, но экспедиции-то больше нет.

- И?

Фома с ужасом ждал продолжения, он не хотел возвращаться в тот подвал неровными стенами, лавкой и корытом, в котором великан Мутра вымачивает полотенца.

- И ты, как личность неблагонадежная, но вместе с тем пока представляющая определенный интерес, отправляешься в исправительно-трудовой лагерь. - Ильяс сплюнул и, вытерев губы тыльной стороной ладони, пояснил - Это такое место, где учат любить родину. Я там тоже был, правда, недолго. Я постараюсь и тебя вытащить, только не знаю, как получится, понимаешь? Наблюдать ведь будут, связи искать, а если найдут - обоим каюк. Мне пришьют шпионство, саботаж и черт знает что в придачу, тебе - тоже придумают, главное ведь желание…

- Что с тобой будет?

- Наверное, ничего. Может в звании понизят за самоуправство. Выговор по желтому пункту уже получил, ну да это не страшно, как поставили, так и снимут. Ты, главное, себя береги, понятно? В белый класс определили, а это почти свобода, если с умом подойти. Не спорь, не высовывайся, соглашайся со всем и, главное, не верь никому. Друзей там нет, Фома, и быть не может. Все на всех стучат, все хотят на волю и не просто на волю, а в теплое место…

- Не суди по себе.

- Да ну? А по ком мне еще судить? - Все-таки Ильяс разозлился, вон как кулаки сжал, то ли ударить хочет, то ли себя успокаивает. - По тебе? Думаешь, ты прав? Только ты и больше никто? Хотя… какого черта, сам все увидишь. Убить тебя не убьют, и покалечить не должны… ты ж у нас на особом положении… хотя порой и оно не спасает.

Дождь начался неожиданно. Холодные плети воды прибили траву к земле, раскрасили дорогу длинными полосами бурой грязи, пустили по обочине робкие ручьи с мутноватой, неприятно пахнущей пеной. Одежда моментально вымокла и прилипла к телу. А Ильяс все сидел, задрав лицо вверх, и вставать вроде бы не собирался. Дождь смешал краски: мундир Ильяса казался черным, как земля, а кожа - серой как мундир, и только с рифленой подошвы ботинка хитрым желтым глазом смотрел на Фому раздавленный одуванчик.

Машина пришла утром, не повозка, запряженная лошадью, а настоящая машина, воняющая резиной, едким автомобильным дымом и… опасностью. Снова это ощущение, достаточно сильное, чтобы насторожиться и вместе с тем какое-то неконкретное. Опасность исходила не от самой машины, но была неким образом связана с ней.

Одежда хоть и успела просохнуть после вчерашнего дождя, но стала при этом какой-то мятой, похожей на тряпку. Хотя если плечи распрямить, то не так и заметно. Фома и распрямлял, хотя получалось не слишком хорошо, во всяком случае седой господин с военной выправкой, презрительно хмыкнув, заметил:

- Видно, что работы здесь непочатый край. Чем вы только занимались, камрад?

- Хочу обратить ваше внимание, камрад, что первостепенной задачей на данный момент является сохранение жизни и здоровья моего подопечного, а уже потом…

- Ничего, - седовласый ободряюще хлопнул Ильяса по плечу. - У нас мастера работают, так что и здоровье сохраним, и воспитаем… вернем в лучше виде, гарантирую.

Ильяс вздрогнул, а запах опасности стал острым, парализующим волю.

- Поаккуратнее там, ясно? - Ильяс улыбнулся, но улыбка получилась какой-то кривой, больше похожей на оскал, еще бы клыки и будет вылитый да-ори. - Головой отвечаешь.

- Да ладно тебе, камрад, за всех отвечать головы не хватит… да и было бы из-за кого. А ты чего стал, особое приглашение нужно? Живо в машину. Извините, камрад, с утра в пути, а еще назад… по такой-то жаре, и не скажешь, что осень.

Снова душная железная коробка с узким, зарешеченным окном. Мятая одежда моментально пропиталась испариной, а Фоме захотелось пить. Воды в машине не было, тут вообще ничего не было: ободранные борта и изукрашенный глубокими царапинами грязный пол. Садиться на такой противно, а ехать стоя невозможно - потолок низкий, и на каждой колдобине Фома ударялся о него головой или руками. В конце концов, ему удалось, преодолев брезгливость, выбрать место почище.

Но до чего же жарко, даже если снять куртку и рубашку, все равно жарко, и трясет… и пить охота. С каждой минутой жажда становилась все сильнее. Еще немного и он попросту изжариться живьем, не доехав до места.

- Терпи, - посоветовал Голос. Но как терпеть, когда сил терпеть не осталось? И Фома решительно постучал в стену, отгораживающую его камеру от кабины, ведь не зря же там сделано квадратное окошко? Правда, оно закрыто, причем с той стороны, но если постучать хорошо…

Стучать пришлось довольно долго, но, в конце концов, окошко открылось, и донельзя раздраженный голос произнес:

- Чего?

- Воды. Пожалуйста, - на всякий случай Фома решил быть вежливым.

- Обойдешься, - ответили с той стороны, и окно закрылось. Со злости Фома пнул в перегородку ногой - звук вышел громкий, хороший - поэтому он тут же повторил удачный эксперимент. И еще раз. И машина, оскорбленная подобным обращением, остановилась. А еще через минуту - Фоме эта минута показалась почти бесконечной - открылась дверь, и кто-то весело и зло скомандовал:

- Выходи! Давай, давай.

Фома вышел, вернее, почти вывалился через дверь, снаружи тоже было жарко, но зато воздух свежий, чистый… и солнце к закату клониться, значит, скоро жара спадет.

- Ну что, достучался? - Этот человек выглядел родным братом Мутры: чуть пониже, зато пошире в плечах. Чисто бык. Рукава рубашки закатаны, волосатые руки с кулаками-копытами точат, жировой горб топорщится на спине, а массивные челюсти деловито движутся, перемалывая жвачку. Человек осмотрел Фому, и произнес.

- А сейчас я стучать буду.

- Ты только это, гляди там, поаккуратнее, - попросил второй, тот который с Ильясом разговаривал и обещал, что все будет в лучшем виде. - А то с особым отделом как-то не с руки связываться.

- Не боись, шеф, я свое дело знаю. В лучшем виде доставим, как обещано…

И человек-бык резко, не размахиваясь, ударил в живот…

Когда Фому запихнули обратно в кузов, пол уже не казался ему таким грязным… ему вообще было наплевать на пол, и на запах, и пить больше не хотелось. Стоило закрыть глаза и…

Серебро… дрожащее, неверное, зыбкое серебро Великого озера. Белые звезды кувшинок дремлют на круглых кожистых листьях, зеленые русалочьи волосы нежно касаются бортов лодки, на дне которой блестит чешуей…

Серебро разлетелось мелкими искрами и осело грязно-серой пеленой дождя. Холодно. Третий день кряду дождь и третий день холодно. Кажется, будто вечность прошла, а Фома здесь всего-то неделю.

- Становлению Великой Империи немало способствовали особенности мировоззрения и религии народа, населявшего эти земли до Катастрофы. - Наставник замер прямо напротив стола Фомы, будто заподозрил, что Фома думает отнюдь не о становлении Великой Империи, а о каплях дождя, которые прилипли к стеклу с внешней стороны. Похоже на мелкую рыбью чешую.

- Миролюбивость нации и отсутствие ксенофобного психоза, в равной мере характерного как для староевропейских рас, так и для вампиров, позволили создать уникальную форму социального устройства, которая не только позволила сохранить большую часть древних знаний, но и воплотила в жизнь давнюю человеческую мечту о всеобщем равенстве.

Голос у наставника унылый, серый и невыразительный, а отвлекаться нельзя. Тех, кто отвлекается, наказывают.

- Если оглянуться назад, в прошлое, к чему призывают вас агенты Святого княжества и те мечтатели, которые в силу ограниченности разума не способны оценить достижения Империи, то что мы увидим? История человечества полна войн, причины некоторых настолько ничтожны, что не поддаются разумению. К примеру, так называемые религиозные войны… Фома, что ты знаешь о религии?

- Религия - это вера.

- Вера во что? - Наставник ободряюще кивает, добавляя. - Ну же, смелее.

- Вера в Бога.

- Что есть Бог?

- Бог - это… - Фома вдруг понял, что не представляет, как ответить на этот вопрос, когда-то он совершенно точно знал, что такое Бог, но теперь знание вдруг исчезло. - Бог - это Творец, Создатель мира, Судья, который каждому воздаст по поступкам его.

Наставник жестом останавливает речь.

- Спасибо, камрад. Итак, что мы видим? Скрытое стремление к существу более высокому, разумному и справедливому. Это естественная потребность, которую мы, граждане империи, не отрицаем и не пытаемся заменить суррогатным служением абстракции. Мы - тело Империи, тогда как Повелители - ее разум. Тело, лишенное разума, обречено причинять зло себе либо окружающим, но и разум не способен жить вне тела. Таким образом, Империя - суть…

И все-таки Фома отвлекся, задумавшись о Боге и о том, является ли Он абстракцией. Если нет, то отчего тогда позволяет существовать всему этому? Кровь, война, огонь и клетки, иррациональное безумие Матки, играющей чужими мыслями и личное; разделенное драгоценными металлами, безумие самого Фомы. Зачем это все нужно? А если не нужно, то получается, что тысячи и тысячи тех, кто верит в Бога, ошибаются?

- Встать! - удар стека - на руке моментально вспухла красная полоса - привел Фому в чувство. Вставал он, мысленно подбирая подходящие слова, а наставник ждал, нервно постукивая стеком по перчатке.

- Невнимательность и безалаберность - первые шаги к предательству. Вы все находитесь здесь потому что когда-то совершили эти шаги, но благодаря тем, кто вовремя вспомнил о гражданском долге, вы не совершили этого последнего, самого страшного преступления. Империя, будучи государством социально направленным, дала вам еще один шанс. - Наставник говорил это четко и громко, а все, сидящие в классе, смотрели на Фому. Эти взгляды вызывали страх и отвращение. Почему они смотрят так, будто Фома преступление совершил? Он же просто задумался, он же не специально, он всегда был невнимательным и даже брат Валенсий в свое время…

- И когда я вижу, что несознательность или врожденная лень мешают использовать этот шанс …

Страшно. Если бы не столько людей, то не было бы так страшно.

- … я начинаю задумываться о целесообразности их пребывания здесь.

Капли дождя вычерчивают аккуратные дорожки на сером стекле, мир снаружи кажется зыбким и ненадежным. Мир внутри - агрессивным и непонятным.

- Возможно, правда, дело не в желании, а в умственных способностях данного индивида, который был направлен в класс по ошибке. Уровень развития человеческого интеллекта настолько низок, что провести какую-либо градацию довольно-таки сложно, - теперь Наставник не обвинял, но снова читал лекцию, а Фома вынужден был слушать стоя, он кожей ощущал вежливую неприязнь, исходящую от человека в форме и страх, прочно обосновавшийся в остальных.

- … поэтому случаются ошибки. Нельзя требовать от человека больше, чем он способен, именно поэтому Империя продолжает использовать человеческий труд даже там, где его можно заменить машинным. Труд - возможность реализовать свой потенциал и стать полноценным гражданином. И мы не станем отказывать камраду в священном праве на труд и искупление своей вины.

- Идиот, ну какой же ты идиот, - печально вздохнул голос. - Ну что тебе стоило сделать вид, что слушаешь? Ты хоть понимаешь, куда влип?

В барак, темный и бесконечно длинный. Узкие деревянные койки, поставленные друг на друга, похожи на неопрятные соты, а люди, к ним жмущиеся, - на неизлечимо больных, неопрятных пчел.

- Иди, иди, - парень в пятнистой форме подтолкнул в спину. - Ну ты и придурок… не удержаться в таком месте…

- Простите, Наставник…

- Чего? Наставник? - Парень хохотнул. - Э не, камрад, наставники сюда не заглядывают, разводящий я. А ты не болтай, иди куда велено да под ноги гляди. Особое положение… да видали тут твое особое положение… пусть бы в белой части и оставляли, на хрена сюда-то спускать?

Разводящий бормотал себе под нос, но Фома слышал. Господи, куда он попал?

- В ад, - ответил голос, - или по крайней мере в Чистилище.

Рубеус

Все заводы похожи друг на друга: тот же грохот, та же вонь, та же суета и те же проблемы. И в отсутствии названий Рубеусу виделся высший смысл: цифры безлики, как эти чертовы производства. До чего же их много… порой Рубеусу начинало казаться, что он уже здесь был, что видел полутемные бараки, цеха, машины, людей… и слышал про сложности с доставкой, развозом, установкой нового оборудования, выводом из строя старого, завышенными планами и ленивыми работниками.

И чем больше он решал проблем, тем больше их становилось, а Карл, словно издеваясь, подкидывал все новые и новые задания. У Рубеуса даже возникла абсурдная мысль, что вице-диктатор попросту спихивает большую часть своих обязанностей на него. Вопрос лишь в том, зачем ему это надо? И сегодня - полчаса между прибытием в Саммуш-ун и отбытием на Восемнадцатую фабрику, производящую не то порох, не то капсюли, не то резиновые шины - Рубеус решился задать этот вопрос.

- А почему нет? - Карл небрежно пролистал отчет и, отодвинув в сторону - спасибо, хоть сразу в мусорное ведро не отправил, как большее число прежних - произнес. - Ты справляешься, это раз. Вон, даже отчеты более-менее приличные писать научился. Ты учишься, это два. И сразу на практике: все равно чужой опыт не ограждает от ошибок, поэтому лучше, когда ошибаются под присмотром. Ну и у меня имеются определенные планы, это три.

- На меня?

- И на тебя в том числе. Ты мне лучше расскажи, что решил с Пятым, на кого лучше линию замкнуть, на Третий или Седьмой?

Очередной вопрос с подвохом, вроде экзамена, на самом деле Карл уже принял решение и, вероятно, это решение в настоящее время исполняют. Ну да к вопросу Рубеус готов, в самом деле ситуация не совсем стандартная, даже интересно было решить.

- На Десятый. Он, конечно, дальше, чем эти два, зато, во-первых, соединив Пятый и Десятый рельсовой дорогой мы существенно сэкономим на разгрузке-погрузке, на Десятом достаточно поставить одну линию, чтобы из сырья вырабатывать субпродукт, который пойдет в дело тут же, на месте. Сейчас субпродукт вырабатывает Третий завод, на такой же дополнительной линии, которая…

Карл слушал внимательно, а когда Рубеус закончил изложение плана, кивнул и сказал:

- Действуй.

- Я?

- А кто, я что ли? Инициатива, знаешь ли, наказуема. Честно говоря, решение несколько неожиданное, но в целом интересное. С частностями на месте разберешься. Кстати, все остальное тоже не отменяю. К концу недели с тебя конкретный план с обоснованием, расчетами, конкретными сроками и именами исполнителей. Рекомендовал бы Люта, если помнишь такого и Дика, толковые ребята, остальных сам выберешь. Что еще? Ну и в качестве бесплатного совета, работа работой, но порой в душ заглядывай, мазут и растворитель не самые приятные из запахов.

- Вино лучше?

- Гораздо лучше.

Очередная темная бутылка стыдливо пряталась за стопкой бумаг, Карл вообще пил вино как воду, вернее вместо воды, при этом постоянно комментировал вкус, цвет и запах. Вот и сейчас на столе появились два толстостенных бокала на низкой ножке, и вице-диктатор предложил:

- За успех мероприятия. Кстати, столь ярко выраженный виноградный запах, практически полностью перекрывающий прочие ароматы свойственен молодым винам. Вкус резковат, но в этом его прелесть… попробуй. Никогда нельзя зацикливаться на чем-то одном, абстрактное мышление - весьма интересная штука. Вот назови пять свойств, одинаково присущих молодому вину и… допустим, производственной линии.

- Зачем?

- Потому что я так хочу, - Карл поднес бокал к настольной лампе, растревоженное электрическим светом вино возмущенно вспыхнуло багрянцем. - Ну же, чем скорее назовешь, тем скорее уйдешь отсюда, и тем больше времени сэкономишь. Давай, думай, это в принципе полезно.

Он снова издевается. Да что общего у вина с производством? Ничего… совершенно ничего.

- Все-таки вкус резковат, но если к дичи, то неплохо должно быть…

На то, чтобы выловить эти чертовы пять свойств ушло два часа. Два часа драгоценного времени, потерянного впустую. И все эти два часа Карл пил вино и вслух размышлял о том, какие сорта, к каким блюдам лучше подходят.

Издевался. Да тут каждая минута на счету, какое к дьяволу вино. Свойства. Бред. И самое отвратительное, что внятного ответа на волнующий его вопрос, Рубеус так и не получил.

Коннован

Сухие ветки неприятно потрескивали под ногами. Странное место, непонятное и неприятное: редкие деревья с гладкой, словно отполированной корой и короткими, хрупкими ветвями, которые при малейшем прикосновении отрывались с отвратительным хрустом, до боли напоминающим звук ломающихся костей. К веткам я старалась не прикасаться, но деревья росли довольно плотно, поэтому мерзкий звук раздавался с завидной периодичностью. Скорей бы выбраться из этого мертвого леса, где ни нормальных деревьев, ни кустов, ни живности.

Под тонким слоем опавших веток все тот же красный камень, только чуть больше растрескавшийся, чем на равнине.

На равнине остался Серб… я никак не могла отделаться от мыслей о нем. Нет, я не боялась, скорее чувствовала себя виноватой, хотя разумом понимала, что никакой вины за мной нет. Я поступила совершенно правильно, но… но одной здесь жутковато. Темнота, полное равнодушие мертвого леса и желтая ухмыляющаяся луна, застывшая на небосводе. Полнолуние длиться пятый день кряду, и эта круглая неподвижная, словно приклеенная к небосводу, луна действует на нервы.

Она наблюдает за мной.

Она что-то задумала, а я не знаю что, и от этого страшно.

Очередная ветка, царапнув щеку, отломилась с душераздирающим хрустом. Ненавижу это место, хоть бы дождь пошел, честное слово. И поговорить не с кем… черт, до чего тошно, когда не с кем поговорить. Но ведь раньше, в Орлином гнезде, я неделями была предоставлена самой себе, и одиночество совершенно не тяготило, так отчего же теперь…

Потому что луна смотрит с небес, а вокруг бесконечное и мертвое пространство, из которого мне никогда не выбраться. Я поймала себя на том, что напеваю до боли надоевшую мелодию, ту самую, которую все время насвистывал Серб. Неужели, тоже с ума схожу?

Луна, перевернувшись на другой бок, равнодушно отвернулась. Идти стало легче.

Глава 1.

Фома

Побудка уже проиграла, но Фома продолжал лежать, уткнувшись носом в подушку - жесткий комок из слипшегося серого тряпья и трухи, отчетливо пованивающей растворителем. Растворителем же воняли и тонкий матрац, и одеяло, и одежда… да сам воздух лагеря пропитался этой въедливой, напрочь заглушающей прочие запахи, вонью.

- Подъем! - Крик разводящего раздался прямо над ухом. Фома продолжал лежать, теша себя надеждой, что, быть может, сегодня от него отстанут… ну или сочтут больным и отправят в лазарет.

Вместо следующего окрика последовал удар, неожиданный и оттого вдвойне болезненный. Мысли о том, чтобы и дальше притворяться больным, моментально исчезли. Дварк откровенно ржал и, поигрывая дубинкой перед носом Фомы, поторапливал.

- Давай, давай, шевелись… Быстрее… еще быстрее, или хочешь, чтобы…

Фома торопился, стараясь не вслушиваться в угрозы, если их слушать, то тело онемеет от страха и тогда он точно не уложиться в срок.

Десять минут на то, чтобы встать, привести себя в порядок.

Каждый гражданин Империи должен помнить о том, что неопрятный внешний вид унижает не только его, как индивидуальность, но и Великую Империю.

Еще десять минут на завтрак. Сегодня за повара Лысач, значит, каша скорее всего подгорит, зато при определенном везении в тарелке может попасться кусок мяса: Лысач ворует не так нагло, как его сменщик, поэтому обитатели лагеря охотно прощают ему и подгорелую кашу, и пересоленный суп.

Не повезло. Каша подгорела сильнее обычного, а мясо досталось соседу слева, крупный такой кусок с дрожащей полупрозрачной пленкой сала сверху. Оно так пахло, что у Фомы моментально закружилась голова. А где-то глубоко внутри, там, где обитает Голос, зародилось глухая ненависть к счастливчику, который спешно заглатывал добычу, даже не пережевывая. А по-другому и нельзя: отберут.

Фома презирал себя за эту зависть, но ничего не мог поделать: есть хотелось постоянно, и спать, и передохнуть, но обитатели Рабочего лагеря существовали в четко выверенном ритме. Пять часов на сон. Два на учебу. Час на завтрак, ужин, подъем и подготовку ко сну. Шестнадцать часов на работу.

Труд облагораживает и помогает искупить вину перед Великой Империей. Если хорошо работать, то когда-нибудь можно стать полноправным гражданином. Вырваться.

Мысли отвлекали, сегодня они были особенно навязчивыми, и поэтому Фома все-таки не успел дожевать, когда раздался гулкий удар - то ли колокол, то ли гонг - и все начали подниматься, в тарелке еще оставались серые, пахнущие растворителем комки. Фома не один такой, опоздавший, некоторые, в основном те, кто еще не успел привыкнуть к ритму здешней жизни, торопливо стучат ложками, выгребая последние крупинки каши. Если бы не разводящий со своей дубинкой, Фома тоже бы…

- В другой раз шевелиться быстрее будешь, - бурчит Голос. Фома кивает, хотя не уверен, что Голос видит кивок, зато уверен, что Голос знает о куске хлеба, который Фоме удалось стащить со стола. Если повезет…

Не повезло. Снова удар, на этот раз по ребрам, и язвительный вопрос:

- Что, думаешь, самый умный здесь? Одежду к досмотру.

Как же Фома ненавидит эту команду. Он все это место ненавидит: забор-ленту, колючую проволоку, охрану и воспитателей, соседей по бараку и разводящих, которые еще недавно сами жили в бараках, но нашли способ вырваться, подняться чуть выше и теперь вовсю самоутверждались. Это Голос считает, что за этой неестественной агрессивностью разводящих стоит желание самоутвердиться. Фоме все равно, он просто ненавидит. Особенно эту команду.

Одежда к досмотру - раздеться, сложить одежду аккуратной стопкой по установленному образцу и ждать, пока разводящий соизволит осмотреть ее. А разводящий будет тянуть, нарочито медленно прощупывать швы, выворачивать наизнанку карманы и с кислой миной на лице ворошить белье. А все вокруг смотрят, некоторые равнодушно, некоторые с сочувствием, но таких мало, большей же частью смотрят с откровенной радостью, потому что здесь только и поводов для радости, что наказание, доставшееся твоему соседу.

- Одежду к досмотру, ты сукин сын! Или думаешь, что раз на особом положении, то можно игнорировать установленный порядок?

Фома начал раздеваться, главное, смотреть под ноги и только под ноги, тогда можно представить, что в бараке нет никого, кроме Фомы и разводящего. Сначала куртку, теперь штаны… майку… трусы… кожа пошла гусиной сыпью, хотя не так холодно, как на улице.

- В сторону, или забыл?

Не забыл. А взгляды все равно чувствуются. Спиной, где-то чуть пониже лопаток.

- Ты просто мнительный. - в Голосе проскальзывает что-то вроде сочувствия. - На самом деле в наготе нет ничего оскорбительного, были времена…

- Заткнись! - слово вырвалось само, Фома и не сразу-то понял, что произнес его вслух.

- Что ты сказал? - В глазах разводящего искреннее недоумение.

- Я? Ничего, камрад Дварк.

- Хочешь сказать, что мне послышалось?

- Д-да… то есть нет.

- Так да или нет?

Нужно сказать что-то… объяснить, но Фома не в силах отвести взгляд от дубинки, гладкая, черная, гибкая. А пальцы у Дварка чуть кривоватые с обкусанными ногтями и черными волосами на фалангах, но сжимают дубинку крепко… умело.

- Ты не знаешь. Ты просто идиот, правда? Ты разговариваешь сам с собой, вернее, с голосом, который живет в твоей голове, так?

Дубинка выписывала ровные полукружья, сначала слева направо, потом справа налево и снова назад.

- Ты считаешь, будто кто-то в это поверит, а? В голос, который никто не слышит, а? В глаза смотреть!

Фома послушно посмотрел. Глаза у Дварка красивые, чуть раскосые и черные, а ресницы рыжие, короткие, похожи на свиную щетину.

- Ну и кому же ты приказал заткнуться, а? Мне?

- Н-нет, камрад Дварк.

- Значит все-таки своему голосу, да?

Фома кивнул. Господи, ну зачем он когда-то рассказал, точнее попытался рассказать… вместо понимания и помощи - он тогда еще наивно надеялся, что здесь кто-то кому-то помогает - долгие беседы с врачом, таблетки, от которых выворачивало наизнанку и устойчивая репутация сумасшедшего.

- Знаешь, что мне кажется? - Дубинка уперлась чуть пониже ребер. - Мне кажется, что никакого голоса не существует, а ты - симулянт и провокатор, сознательно нарушающий дисциплину, и подталкивающий к этому остальных. Тебя не воспитывать следует, а допросить хорошенько… - каждое слово сопровождалось ощутимым тычком. Дварк наступал, а Фома пятился назад, пока не уперся в стену.

- В Департаменте очень хорошо умеют допрашивать…

Стена холодная, почти ледяная, а мелкие капли застывшей краски впиваются в кожу. А Дварку развлечение надоело, он отступает, брезгливо морщась, ворошит дубинкой одежду, и чертов кусок хлеба конечно же выпадает из кармана.

- Вот и еще одно доказательство твоей неполноценности. Ты - вор.

- Это всего лишь… - Фома прикусывает губу, молчать, главное молчать и не спорить.

- Всего лишь… - Дварк двумя пальцами поднимает кусок с пола и кладет его на стол. - Сегодня всего лишь кусок хлеба, украденный со стола, завтра - деньги, послезавтра ты в угоду собственным желаниям Родину предашь. Верно?

Нестройный гул голосов поддержал краткое выступление, Дварк довольно кивнул.

- Видишь, твои товарищи согласны со мной. Но мы здесь собрались не для того, чтобы наказывать, а для того, чтобы воспитывать…

Темно. Холодно. Тесно. Встать в полный рост невозможно, сидеть на корточках тяжело, лежать - холодно. Зато Фома точно знает, что ад есть, и он, Фома, обречен на неделю в этом аду.

Он должен исправиться, так сказал Дварк.

Он должен осознать глубину своих заблуждений.

Он должен стать образцовым гражданином.

Выжить, он должен выжить, ведь карцер - это не навсегда, это временно, нужно лишь потерпеть и все будет хорошо.

- Все будет хорошо, - повторил Фома, и слова утонули в вязкой холодной темноте. - Все будет хорошо! Хорошо! Я выживу! Я…

Темнота сгустилась, а стены сдвинулись… нет, это всего-навсего кажется, со страху. Стены не способны двигаться, но тогда почему здесь так тесно?

Потому что его решили убить. Внезапная догадка оглушила и парализовала волю. Его хотят убить, невзирая на «особое положение». Они настолько ненавидят его, что готовы нарушить прямой приказ, а Ильясу скажут, что… что он пытался сбежать. Или умер от простуды, или еще что-нибудь придумают, фантазия у них хорошая.

А может, нет никакого приказа? И никогда не было? Ильяс просто забыл про него, выставил с базы и забыл. Правильно, забыл, он же предатель, тот раз всех предал, и теперь снова.

Тьма подбирается все ближе и ближе. Ледяной рукой гладит волосы, дышит в затылок, забирается под рубашку.

Нельзя думать о темноте. Лучше… о том, как все закончится и Фома вернется. Обратно, в барак, койка жесткая и матрац пахнет растворителем, зато там нет темноты. Выключать свет запрещено. Покидать спальное место запрещено. Заговаривать с соседями запрещено. Обращаться к разводящему запрещено. Нарушать порядок запрещено. Уже два года Фома умирает в этом хорошо организованном аду, ему даже начало казаться, что еще немного, и он приспособится, а теперь его решили убить.

Из-за Ильяса, он предал, снова предал, и теперь Фома умрет…

Но это же неправильно: убивать из-за куска хлеба, он просто хотел есть и думал, что никто не заметит, он не хочет умирать здесь…

- Успокойся, - Голос и тот с трудом пробивался сквозь темноту, - никто не собирается тебя убивать.

Да что он понимает, Голос. Неужели не чувствует, как медленно сближаются стены, а воздуха внутри становится все меньше и меньше? Неужели не понимает, что на самом деле это не карцер, а гроб. Засунули и закопали. Оставили медленно подыхать.

- Дыши, слышишь? Давай, вдох-выдох, вдох-выдох… считай за мной, вдох - раз, выдох - два… видишь, совсем не сложно.

На счете сто Фома почти успокоился: стены перестали сужаться, да и воздуха хватало. На счете двести с душераздирающим скрипом открылась узкая нестерпимо яркая щель.

- Эй ты, живой? - в голосе Дварка сомнение, смешанное с явным недовольством.

- Да, - отвечать было неожиданно тяжело, ответ сбивал с выработанного ритма: вдох-выдох, вдох-выдох, а сбиваться нельзя ни в коем случае.

- Выползай, давай.

И дверь открылась.

Привыкшим к темноте глазам больно на свету, и мышцы затекли. Дварк стоит, прислонившись к стене, дубинка на поясе, в руках поднос. Ужин? Выходит, что Фома провел в карцере… он попытался сосчитать, но часы путались, а при виде ровных кусков серого хлеба рот наполнялся слюной.

- Что есть Империя? Отвечать, быстро!

- Империя… Империя - есть единственно реализованная на практике форма существования социума, в котором каждому гражданину обеспечиваются равные права и возможности.

- Молодец, - Дварк нехорошо улыбнулся, - в чем состоит долг каждого гражданина?

- Долг… - в голове было пусто, господи, он же столько раз слушал про долг гражданина, столько раз повторял, что казалось, выучил наизусть, и вот теперь забыл.

- Повторяй за мной, долг гражданина состоит в том, чтобы… - на этот раз Голос объявился очень вовремя, и Фома спешно заговорил:

- Чтобы всеми доступными средствами обеспечивать безопасность Великой Империи, а так же…

- Вот видишь, уже исправляешься. А к концу недели образцовым гражданином станешь. - Дварк снизошел до того, что похлопал Фома по плечу, правда, потом брезгливо вытер руку платком. - К концу недели тебя родная мать не узнает, обещаю.

К концу недели Фома понял, что сходит с ума. Голос замолчал, а кроме него разговаривать было не с кем, а если не разговаривать, то темнота наползала, сдавливая голову, темнота выжирала воздух, а ставший привычным ритм вдох-выдох не помогал. Что вдыхать, если темнота сожрала воздух?

- Каждый гражданин обязан работать… работа - возможность не только реализовать свои способности, но и принести пользу Родине.

Темнота снисходительно слушала.

- Каждый гражданин должен соблюдать закон. Законность - основа стабильности социума…

На этот раз щель вспыхнула светом справа, а Фома был уверен, что сидит к ней лицом, ну да в темноте легко заблудиться, особенно когда она настолько живая.

- Выходи! - Команда была непривычно-резкой, но неподчинение обрекло бы на дальнейшую беседу с темнотой, а Фома устал разговаривать.

По ту сторону двери рядом с Дварком стоял Ильяс. Надо же… Фома поймал себя на мысли, что ему совершенно все равно.

- Ты - можешь идти. - Ильяс развернулся к Дварку. Сердится. Почему? Наверное, Фома опять что-то не так сделал. Но он же правильно все рассказывал, он ничего не перепутал, он не хочет возвращаться в темноту… пожалуйста, только не туда.

А Дварк ушел. Зачем он ушел? И где хлеб? Дварк всегда приносил с собой серый липкий хлеб и воду. Есть хочется.

- Фома… господи, Фома, что они с тобой… прости, я не знал, я честное слово, не знал, иначе ни за что не допустил бы. Ты идти можешь? Давай, обопрись на меня. - Слова Ильяса похожи на мелкие хлебные крошки, колючие и сыпкие, если собрать горсть, то можно перекусить. Собирать крошки нельзя. Красть плохо.

- Давай, осторожно, медленно… поедем. Хочешь со мной поехать?

- Хочу.

Идти было тяжело, еще тяжелее, чем стоять, но если опереться… у Ильяса серо-зеленая форма с серебристыми пуговицами. Серебро убивает вампиров. Фома помнит одного вампира, у нее светлые волосы и она не боится темноты.

Лестница такая длинная, а снаружи солнце, круглый желтый шар прямо посредине блеклого неба. Ярко. Больно.

- Тихо, Фома, не надо плакать, уже все закончилось. Почти закончилось, сейчас мы с тобой поедем в одно хорошее место, там тебя никто не обидит. А потом экспедиция, ты помнишь степь? Ты бы хотел снова ее увидеть?

Фома помнит. Степь - это такое место, где пространство бесконечно и нет темноты.

В машине пахнет бензином, а на окнах решетки… ничего, решетки - это временно, это пока они не приехали в хорошее место, а там…

В хорошем месте - серый забор, серая комната в сером здании с окном, выходящим на залитый серым бетоном двор - его посадили на цепь. Во избежание возможных инцидентов, так сказал Ильяс. А Фома не нашелся, что ответить. Зато темноты почти не было. И Голос вернулся.

Коннован

Лес оживал постепенно. Сначала исчез красноватый, похожий на замороженные куски мяса, камень, потом среди мертвых деревьев начали встречаться невысокие кусты бересклета и целые острова мягкого напоенного влагой мха. Ну а потом лес взял и закончился, уступив место степи. До боли знакомое и изрядно надоевшее серебристо-серое море травы ехидно шелестело, точно издевалось надо мною. А на черном-черном небе висела по-прежнему круглая ровная луна.

Десятый день полнолуния - это уже чересчур.

- Знаешь, а здесь не так и плохо. Спокойно, тихо…

Слишком тихо и слишком спокойно, только сухая трава шуршит, точно перешептывается, обсуждает что-то свое, например ветер. Или полнолуние.

- Нет, я конечно понимаю, что полнолуние не может длиться десять дней подряд, а трава не способна разговаривать, я не настолько сошла с ума, но все-таки… - я сама не знала, что говорить дальше. Я не знала, кому и зачем я это говорю, но молчать здесь не возможно. Сразу появляется крайне неприятное ощущение, будто за тобой наблюдают, рассматривают, изучают, как крысу. Карл иногда ставил эксперименты на крысах, я помню лабиринт из стеклянных трубок, соединенных под самыми невероятными углами, и худющую белую крысу, заблудившуюся внутри этого лабиринта. Красные глаза бусинки, розовые лапки, вооруженные коготками, длинные усы и свалявшаяся белая шерсть, крыса долго металась, пока не издохла, то ли от голода, то ли от жажды, а может просто от отчаяния.

Черт, не думать про крысу. Все нормально, все просто замечательно, если идти вперед, то рано или поздно куда-нибудь да придешь. И говорить, вслух, с наблюдателем ли, с самой собой… плевать как это выглядит со стороны, тут некому смотреть, тут вообще жизни нет, трава одна и та сухая. Разговаривать с собой я начала еще в мертвом лесу, сначала песни пела, потом стихи рассказывала, потом снова пела, в конце концов, петь надоело, и в голову пришла одна довольно интересная идея.

- Вряд ли ты меня слышишь, скорее всего, с твоей стороны связи вообще нет. У меня она вроде бы имеется, только странная какая-то…

Очень странная, тонкие нити появились вчера, но они были какие-то неполноценные, что ли. Во-первых, я не могла определить местонахождения Рубеуса, хотя должна бы. Карл говорил, что расстояние на свойства связи не влияет. А что влияет? Пятно? Но ведь в прошлый раз, когда мы пересекали Проклятые Земли, связь была и именно такая, какой ей надлежало быть согласно описаниям. А сейчас? Что изменилось? Почему у меня ощущение, будто нити уходят в толстую стену из ваты, за которой находится пустота.

Но откуда тогда знание о том, что Рубеус жив?

Не понимаю, хотя это непонимание совершенно не мешает мне говорить: хоть какая-то иллюзия беседы, а не монолога.

- Вот что мне не нравится в степи, так это открытое пространство. Неуютно, особенно когда на дневку устраиваешься. И копать неудобно, дерн плотный, а земля под ним жирная такая, тяжелая и вся корнями пронизана. А вечером вся одежда в грязи, не знаю, на кого я похожа, и честно говоря, не очень хочется. Воды бы, во фляге осталось разве что на дне. И поесть, я уже начинаю забывать, как выглядит еда, особенно нормальная еда. Например, цыпленок с травами или рыба на углях… утка, фаршированная черносливом… чернослив без утки тоже неплохо, или вот персики, клубника с белым вином… груши с медом.

Резкий порыв ветра задирает полы куртки, словно специально, чтобы напомнить о том, где я нахожусь.

- А еще ванну… но согласна и на озеро. Или на ручей.

К ручью и вышла. Мелкий, неширокий, с удивительно вкусной холодной водой, от которой моментально свело зубы, ручей весело журчал, протискиваясь между тяжелыми каменными глыбами.

- Определенно, иногда здесь очень даже неплохо…

Лагерь я разбила чуть в отдалении, на сухой земле, и здраво рассудив, что если тут вообще имеется какая-нибудь живность, то она обязательно придет к воде, отправилась на охоту. После полутарачасового бдения в тени камней мне удалось добыть довольно-таки упитанного кролика. Порция свежей горячей крови, пусть и кроличьей, подняла настроение. Сейчас разведу костер и нормально пообедаю. Жареный кролик, конечно, не утка с черносливом, но тоже неплохо. Где-то в сумке есть соль…

В моей сумке рылся Серб.

- Привет, кисуля, - мое появление не слишком его смутило. - Как дела?

- Отлично. Были отлично.

Сабля со мной, висит на поясе, но до чего неохота драться.

- Вижу, тебя можно поздравить с удачной охотой? - Серб указал пальцем на кролика. - Не поделишься?

- Нет.

- Продолжаешь сердиться… а я, признаться, надеялся…

- Зря. Уходи.

- Коннован, не будь дурой! Неужели не прочувствовала, насколько странное это место? Неужели не дошло, что в одиночку здесь никак? Да не дергайся ты, не трону… хочешь, ветрами поклянусь, что не трону? - Он неуклюже улыбнулся. - А вообще выходи за меня. Я серьезно говорю, без обмана. Я знаю, что да-ори не заключают браков, но ведь нету закона, чтобы нельзя было. Ты мне нравишься…

- А ты мне нет. Уходи. И желательно побыстрее. Рассвет скоро, а у меня дело есть.

Серб медленно опустил сумку на землю. Поднял руки и повторил:

- Пожалуйста. Не прогоняй.

- Убирайся.

Больше он не произнес ни слова, развернулся и ушел, засунув руки в карманы и насвистывая все ту же навязчивую мелодию. А мне вдруг стало до того тошно, что хоть волком вой. Или назад зови, но это глупо.

- Глупо и опасно, - сказала я мертвому кролику, тот, естественно, ничего не ответил.

Так, следует успокоиться и взять себя в руки. Что я хотела? Развести костер? Зажарить добычу? Вот это и сделаю, а на Серба плевать, четыре года продержался без моей помощи, как-нибудь и дальше выживет. Замуж он меня звал…

- Вот если бы предложение исходило от тебя, я бы еще подумала.

Нити оставались все такими же равнодушно-неподвижными. Нет, определенно, я разговариваю сама с собой, при этом теша себя иллюзией, будто…

- Беседую с тобой. Я вообще наивная, не веришь - спроси у Карла, он подтвердит. Вот он в жизни не отпустил бы возможного соперника живым. Ну или первым делом не с костром возился, а вещи бы проверил…

Мысль более чем здравая, а я - дура, если раньше об этом не подумала, что-то ведь Сербу было нужно в сумке. Вопрос - что именно, вещей там немного. Кой-какие лекарства из трофейной аптечки, запасной нож, неработающий адептор, заряд которого я использовала, чтобы доставить людей к Лане, карта - еще один бесполезный подарок Карла, ну фляга с водой. Зря я оставила ее здесь, ну да кто ж знал. Воду я вылила на землю, флягу хорошенько прополоскала и наполнила снова.

- Предосторожность не помешает, правда?

Мне никто не ответил, ну и ладно, главное, что ужин у меня сегодня почти королевский… или у смертника накануне казни. Нет, к дьяволу подобные мысли, все будет хорошо, главное - с оружием не расставаться.

Рубеус

- Первые два пункта интересны, а вот с остальным - категорически не согласен. Долго, трудозатратно да и уязвимо. Вот смотри, - Карл склонился над разложенной картой. - Если сделать так, как предлагаешь ты, мы, конечно, здорово сэкономим на перевозках, но вместе с тем дорога пройдет вот здесь.

Заводы на карте были черными квадратами, а дорога, их соединившая, - тонкой линией в сантиметров двадцать длиной. На самом деле почти двести километров железнодорожных путей, которые только предстоит проложить.

- Не туда смотришь, - упрекнул Карл. - Вот здесь и здесь твоя дорога пройдет в двадцати километрах от границы, ты понимаешь, что кандагарцы не будут просто сидеть и смотреть, как в непосредственной близости от их Великой Империи ходят наши эшелоны с боеприпасами? Следовательно, придется организовывать охрану. А это, во-первых, хлопотно, во-вторых, вызовет ненужное обострение на границе. Поэтому придется по первоначальному варианту, хотя, конечно, если оттеснить кандагарцев… - Карл задумчиво поглаживал карту, будто она, в ответ на ласку, могла самовольно передвинуть границу.

А если рельеф изменить? Уязвимые участки проходят по узким тоннелям Старых Альп, обойти которые можно, но тогда придется строить лишнюю сотню километров путей плюс организовывать переправу через Кашару. Невыгодно.

- Ладно, этот вопрос можно считать закрытым, скажешь… кто там у тебя более-менее толковый? Лют? Скаль? Кайгал?

- Лют.

- Вот ему и передашь, что головой за все отвечает. Ну пусть по старой схеме действует, - Карл, свернув карту, спрятал ее в футляр.

Передать? Это что-то новенькое.

- А я что буду делать?

- Не волнуйся, без работы не останешься.

Ну в этом Рубеус не сомневался: что-что, а работа появлялась с завидной регулярностью, нельзя сказать, чтобы ему не нравилось то, чем он занимался. Скорее проблема была в том, что Рубеусу нравилось. Искать, планировать, налаживать связи между предприятиями, объединяя разбросанные по всему Северу заводы и фабрики в единую, стабильно работающую сеть. За последние два года он узнал больше, чем за всю прошлую жизнь, но… но благодарить за это следовало Карла. А вице-диктатора Рубеус ненавидел. А тот, словно не замечая этой ненависти, каждый раз поручал все более и более серьезное дело.

Сумасшедший? Кто угодно, но не Карл. Более здравомыслящего существа Рубеусу встречать не приходилось. Тогда в чем причина столь странных действий? Рубеусу не удалось пока получить ответа на этот вопрос, во всяком случае, ответа правдивого.

Сейчас Карл привычно достанет из-под стола бутылку вина, два бокала…

- На этот раз белое, ты не возражаешь?

Рубеус не возражал. Бутылка пыльная, с несуразно искривленным горлышком и выцветшей этикеткой. Кажется, дело предстоит серьезное, если Карл расщедрился на марочное вино. Судя по слою пыли бутылке явно больше ста лет, одно это внушало уважение.

А вот вкус Рубеусу совершенно не понравился, чересчур кислый, похоже на перебродивший яблочный эль.

- Со временем научишься ценить изысканную прелесть старых вещей, - Карл осторожно наклонил бокал, наблюдая за тем, как золотистая пленка вина ползет к краю. Скорей бы уже допил и приступил к делу, времени мало, некогда тут…

- Еще одна твоя беда в том, что ты слишком серьезно ко всему относишься. А время… времени у тебя полно, сто лет, двести, триста… остальное не так и важно.

- Перестань.

Карл лишь пожал плечами, не перестанет. Во всяком случае, до тех пор, пока Рубеус носит кольцо. Снять? Вызвать? Два года тренировок, а в результате…

- А в результате ты входишь в пятерку лучших фехтовальщиков. С учетом того фактора, что первым идет Марек, вторым я, не так уж плохо. Что касается связи, то пользоваться ей - естественно для да-ори.

- Но не следить.

- А кто за тобой следит? Ты просто слишком эмоционально на все реагируешь. Кстати, если думаешь, что мне приятно копаться в чужих эмоциях, то глубоко ошибаешься. Ладно, со временем поймешь. Давай-ка лучше о деле поговорим, времени и в самом деле маловато. - Карл отставил бокал в сторону. - Итак, пора переходить к вещам более серьезным. Ты когда-нибудь занимался строительством?

- Чем?

- Строительство, архитектура, восстановление. Это когда из камня и подручных материалов по имеющемуся плану возводится здание. Ну, или комплекс зданий. Будем Хельмсдорф восстанавливать, вернее, ты будешь.

- Зачем?

Предложение было несколько неожиданным, даже для Карла. Архитектура? Да Рубеус ничего не смыслит в архитектуре, и в строительстве тоже не смыслит, у него другой профиль и вообще, если нужно восстановить замок, то пусть этим специалисты занимаются.

- Затем, что Север фактически открыт. - Карл поднялся и подошел к окну. - Иди сюда, что ты видишь?

Ночь, обыкновенная ничем не примечательная ночь, черное небо, белые вершины, звезды, ну и луна. Полнолуние сегодня. Полнолуние Рубеус не любил, в полнолуние появлялось весьма странное ощущение, похожее на зов, и вместе с тем совершенно иной природы. Зов конкретен и информативен, более того, всегда можно определить не только местонахождение зовущего, но и его настроение, эмоции. Много чего можно, а тут… непонятно и оттого неприятно.

И совесть просыпалась, и не затыкалась долго, тревожа воспоминаниями и клятвами, в которых не было ни слова правды.

- И снова видишь не то, - отметил вице-диктатор. - Ты никогда не задумывался, почему мы строим замки в горах? Здесь не самые лучшие условия для да-ори.

- Безопасно.

- До недавнего времени и внизу было относительно безопасно. Причина в другом, замки были построены там, где рождался Ветер. Я не знаю, кто первый понял, в чем дело, и создал теорию Не-классической Энергии, но замки мы строили исходя из нее. Ветра рождаются, вернее, выходят наружу в строго определенных точках, которые можно и нужно контролировать. Сначала функция замков заключалась именно в этом, в защите и контроле, потом открыли эффект Воздействия. Если вкратце, то те или иные архитектурные формы, размещенные вокруг точки выхода энергетического потока, оказывают на этот поток воздействие. Сочетание цвета, формы и материала, усиливающие Ветер, назвали точкой концентрации, у каждого замка и, соответственно, Ветра, количество этих точек строго определено. Вон там, в папке данные относительно Хельмсдорфа. Сразу предупреждаю - информация относится к разряду закрытой. Равно как информация о границе… это не просто линия на карте, это своего рода барьер, плотность которого варьирует от абсолютной непроницаемости до сторожевой линии. Как и что, разберешься сам, на самом деле просто: чем ближе друг к другу основные узлы, тем плотнее граница. Максимум нецелесообразен, поскольку сам понимаешь, чем выше плотность, тем больше энергии и меньше протяженность. Лучше всего, когда полуплотный, с избирательной проницаемостью, когда просто выбивает технику… правда, если на одном участке наступление, то граница не выдержит, хотя какое-то время будет… впрочем, сам разберешься.

- Надо же, какое доверие.

Карл закрыл окно, вернулся на свое место, наполнил бокал и только после этого соизволил ответить.

- Это не доверие. Просто чтобы быть Хранителем, нужно обладать некоторым запасом знаний. Предупреждая вопрос - строить будешь для себя, поэтому, будь добр, подойди к вопросу со всей возможной серьезностью.

- Но почему я?

Рубеус попытался вспомнить все, что когда-либо слышал о Хранителях, выходило не так и много. В любом случае, становиться Хранителем он не собирался.

- А почему нет? Экономику региона ты знаешь лучше, чем кто бы то ни было. Оружием владеешь достаточно хорошо, чтобы удержаться на месте. Ну и я в тебе уверен. Ты все еще слишком носишься с понятием чести. Или имеются возражения? Может, созрел для вызова? Передумал? - Карл перевернул перстень камнем вниз. - Снимаешь?

Чего проще. Снять и решить все. Но… потратить шанс? Купленный чужой жизнью шанс? Карл щадить не станет.

- Нет. Пока нет. Я не передумал и не передумаю.

- Рад слышать. Признаться, в последнее время твой прогресс впечатляет, еще пару лет в подобном темпе.

- Я не понимаю.

- Чего именно? - Удивленно вскинутая бровь и вежливая улыбка. Издевается. Карл все прекрасно понимает, но раз уж ему хочется, чтобы Рубеус задал вопрос вслух, пожалуйста.

- Зачем тебе нужно тратить силы и время на меня? Ты знаешь о моих намерениях и при всем этом не только не пытаешься избавиться от меня, но помогаешь, учишь…

- Сейчас заплАчу от умиления. Почти признание в любви. - Карл взял со стола изящный нож для бумаги и принялся чистить когти. - Значит, ты полагаешь, будто у меня начался старческий маразм, и поэтому я не понимаю, что делаю. С твоей стороны весьма благородно предупредить о вероятных последствиях моих необдуманных поступков.

Теперь вице-диктатор издевался уже откровенно.

- В мое благородство и желание иметь равного по силе противника ты не веришь. Что ж, причина имеется, довольно объективная и разумная. Думай. Исходные данные у тебя есть. Время тоже. Так что вперед. Да, и папку не забудь, разберись, пожалуйста, что к чему. Строить можешь все, что угодно, начиная от крепости и заканчивая караван-сараем, главное, чтобы точки концентрации соответствовали требованиям. Планы прибудут завтра, заодно познакомишься с Микой, будет тебе помогать. Все, свободен.

Вот что не изменилось за два года, так это папка, в которой Карл давал исходную информацию к очередному заданию. Та же темная, чуть поистершаяся по краям кожа, украшенная тиснением, исписанные мелким почерком листы внутри. Правда, в этот раз стопка была довольно внушительной, а верхний лист украшала красная печать, свидетельствующая о том, что информация, содержащаяся в папке, относится к разряду секретной.

- Потом вернешь, - предупредил Карл. - Мике в руки не давать, понятно? Что-то еще?

- Я хотел поговорить…

- Нет, - Карл даже не позволил закончить предложение. - И речи быть не может, ты мне здесь нужен. Даже не столько мне. Империя совершенно обнаглела, и по прогнозам без Хельмсдорфа Северная Директория в течение трех-пяти лет отойдет к Кандагару. Но могу предложить вариант: ты строишь замок, готовишь кого-нибудь себе на замену, передаешь ему все дела и отправляешься на все четыре стороны. Если, конечно, захочешь.

Вальрик

Черная лента асфальта выглядела донельзя унылой, в дорогах вообще мало приятного, а уж эта и вовсе угнетала. Чахлые пыльные кусты на обочине, редкие колдобины и еще более редкие направляющие столбы. Толстая кобыла невнятного бурого окраса тащила телегу раздражающе медленно, сзади длинной вереницей по дороге растянулись остальные повозки.

- А куда спешить-то, - удивился Игр, когда Вальрик попросил подхлестнуть лошадь. - Тут как ни торопись, а все одно раньше времени не поспеешь. Империя!

Последнее слово Игр произнес со всей возможной патетикой, к Империи он относился более чем серьезно.

- Это у вас, дикарей, все спешат, спешат, а толку никакого. Вон Империя за сто лет как поднялась, а? Причем сами, заметь, безо всяких там… да-ори, они ж ведь только вид делают, будто помогают, а на самом деле… - Игр перешел на шепот, и Вальрику пришлось наклониться, чтобы слышать, о чем он говорит.

- На самом деле они только и думают, как бы власть захватить, а людей низвести до положения домашнего скота. В Империи же каждый гражданин обладает равными возможностями, и положение, которого он достигнет, зависит лишь от внутреннего потенциала и желания этот потенциал реализовать. Даже у тебя, парень, и то шанс будет, всего-то и надо, что заявку в Миграционный комитет подать. Попробуй.

- Ну не знаю… я вроде только сопровождать нанимался.

- Дело, конечно, твое, но я тебе как лицо незаинтересованное говорю - не цепляйся ты за это княжество, все равно ничего хорошего не добьешься. Максимум - на какую-нибудь заставу десятником, да и то сомнительно. Вот у тебя благородное происхождение?

- Нет.

- Быть может тогда деньги, чтобы должность купить, имеются?

- Ну… нет.

- А чего ж ты без денег да родословной хочешь? Я-то знаю, что у вас без этого никуда. А в Империи все равны. Тут, если хочешь знать, каждому воздается по заслугам, и какими бы знатными ни были родители, если сам ты ничего из себя не представляешь, быть тебе подметальщиком улиц или еще чего, похуже. А вот если, наоборот, талантлив и готов работать, то очень быстро займешь высокое положение. - Игр приосанился, а Вальрик подумал, что знай он об Империи чуть меньше, то непременно поверил бы, уж больно искренен был извозчик. Впрочем, в его профессии без искренности никак, если сам не будешь верить в то, о чем говоришь, то и другие не поверят.

Дорога стала чуть шире и ровнее, и лошадка перешла на вялую рысь.

- Так что подумай, парень, терять-то все одно нечего.

- У нас говорят, будто эти… ну, которые…

- Повелители, - подсказал Игр.

- Повелители, будто они любого человека, по выбору, убить могут, а тех, которые переселяются, так вообще сразу.

- И ты веришь? - Игр со всего маху хлопнул Вальрика по спине. - Нет, ну скажи, ты веришь? А у нас говорят, будто бы всех, кто правильно молиться не умеет, ваши… священники на кострах жгут. Или вампирам продают, на разведение. Но я ж, как человек разумный, понимаю…

Игр был настоящим профессионалом, он не стал отрицать или переубеждать, что тангры на самом деле безобидные существа, он просто повернул внимание собеседника в другую сторону.

- Вот ты подумай, зачем Повелителям убивать? Вернее, они, конечно, испытывают определенные потребности, но при всем этом нашли рациональный способ удовлетворить их, не создавая конфликта между видами.

Вот тут Вальрик не поверил, не словам - слова были разумны, чересчур уж разумны для простого извозчика, за которого выдавал себя Игр. Скорее всего, это цитата из… а какая, собственно говоря, разница, откуда.

- Про станции переливания крови слышал? Каждый гражданин обязан раз в месяц сдавать некоторое количество крови, можно больше, за это хорошо платят. И некоторые вообще живут только тем, что сдают кровь, хотя по мне - бесполезные существа. Ну еще есть те, кто каким-либо образом нарушил законы Империи и приговорен к смерти. Служба Внутреннего Контроля строго следит за асоциальными элементами.

- И много таких?

- Ну… около семи процентов, очень, кстати, низкий показатель, у вас в два раза больше, причем это только официальная статистика, а неофициально каждый пятый человек периодически нарушает закон. В Империи же подобное невозможно по определению. Каждый гражданин знает, что при третьем серьезном нарушении желтых пунктов или единичном красных, наказание одно. Это справедливо. Но я тебя, наверное, совсем заболтал.

- Да нет, мне интересно, у нас по-другому. Вот к примеру, я один-единственный раз двинул в морду одному козлу, которому вообще следовало бы уши отрезать, так едва не повесили, спасибо ребятам, судью подкупили, так что штрафом отделался.

- Подкуп судьи является преступлением желтого пункта. Хотя, конечно, у нас такое невозможно, потому что все более-менее серьезные дела разбирают Повелители, а они неподкупны.

- Зачем тогда пункт? - Вальрик не до конца понял, о каких именно пунктах идет речь, и почему они отличаются по цветам. Хотя нет, с цветами ясно, самые тяжелые преступления - красный цвет, менее тяжелые - желтый. Наверное, есть и другие, зеленые там или синие.

- Для порядка. Невозможность совершить преступление не должна вести к мнению, что таких преступлений вовсе не существует. Люди должны знать и понимать всю степень ответственности за совершаемые ими поступки. Н-но, п-шла, такими темпами до Деннара не то, что к вечеру, к концу месяца не доберемся. А ты, парень, подумай.

- Подумаю, - пообещал Вальрик. Больше говорить было не о чем, и Вальрик прикрыв глаза - в Империи действительно безопасно - наблюдал за Игром. Тот то принимается напевать что-то под нос, то бурчит, то озирается по сторонам. Нервный. Излишне нервный для вербовщика-профессионала.

А Империя пока впечатления не производит, Вальрик ожидал чего-то более… серьезного.

- Эх-ма… вот приедем в Деннар, увидишь, что такое настоящий город, - непонятно к кому обращался Игр, то ли к Вальрику, то ли к лошади, но Вальрик на всякий случай кивнул. Увидит.

Деннар - седьмой по величине город Империи, население достигает ста тысяч жителей, десятая часть - тангры. Что еще? Деннар - город торгашей и беглецов, еще один никого не удивит.

- Ты подремай, придем еще не скоро. Тут безопасно, вообще многие на границе охрану ссаживают, это только Этиер до самого Деннара нанимает, чтоб потом с теми же людьми назад в Княжество. Так что, считай, повезло, что к нему нанялся, хоть увидишь, как люди живут.

Вальрик усмехнулся: повезло… знал бы Игр, сколько работы стоит за этим везением. Полтора года в Саммуш-ун, полгода в гарнизоне приграничной крепости, несчастный случай с одним из охранников «благородного Этиера», который накануне отправления сломал ногу… бедолагу жаль, но Вальрику это место было нужнее.

Значит, до Деннара они доберутся ближе к вечеру, потом неделя в городе и назад. За эту неделю он должен найти способ остаться. Конечно, в крайнем случае, можно было последовать совету Игра, но у Вальрика имелся собственный план, одобренный Карлом, поэтому семь дней - это скорее срок, в который можно передумать и вернуться назад.

Передумывать и уж тем более возвращаться Вальрик не станет.

- Эй, просыпайся, - дружеский тычок в бок вывел из задумчивости. - Приехали почти.

Глава 2.

Фома

Фома не знал, была ли эта база той самой, из которой его забрали в лагерь: ему было запрещено покидать пределы комнаты, а чтобы Фома по недомыслию или специально не нарушил запрет, Ильяс посадил его на цепь. Как собаку.

В Ватикане во дворе за кухней жил пес, старый, вечно голодный и злой, он бросался на всех, не различая ни чинов, ни званий. Псу кидали кости и иногда камни, попадали редко, но тогда пес скулил и жался к забору. А однажды зимой издох. На цепи.

У Фомы цепь потоньше, чем у пса, звенья блестящие, новенькие, при малейшем движении шуршат, словно напоминают о том, что бежать нельзя.

Оставаться нельзя. Ни в коем случае. Убежать. Спрятаться. Только бы не в лагерь, не в пропахшую растворителем барачную жизнь, где все его ненавидят. Не в темноту. В темноте страшно и нет воздуха, а Ильяс говорит, что со временем это пройдет, что экспедиция получила одобрение и совсем скоро он уедет.

Ильяс уедет, а Фому вернут в лагерь, и снова закроют в тесном железном ящике, только уже навсегда, до тех пор, пока Фома не сдохнет внутри. Нужно бежать, только как, когда на щиколотке железный браслет и цепь не только легкая, но и крепкая. А Ильяс каждый день проверяет. Он с ними, он предатель. Предателям нельзя верить.

Нужно бежать. Только сбежав можно спастись.

Решение появилось внезапно. Возможно, его подсказал Голос, возможно, Фома додумался совершенно самостоятельно, но главное, что оно появилось. Простое и правильное. Единственно возможное. Фома зажмурился, представляя, как это будет.

Хорошо. Спокойно. Тихо.

- Дурак, - печально произнес Голос. - Там же ничего нет. И тебя не будет.

- И тебя тоже. - Огрызнулся Фома.

- Что? - спросил Ильяс, оторвавшись от разложенных на столе бумаг. - Ты что-то сказал?

- Нет.

- Мне показалось, что…

- Вот именно, показалось. Все время что-то кажется, сначала одно, потом другое…

- Фома, будь другом, прекрати истерику.

- У кого истерика? У меня? - Фома с трудом сдерживал рвущийся из груди смех. Истерика… у него истерика…

У него решение, превосходное решение, которое обязательно нужно воплотить в жизнь и как можно скорее. Например, завтра. А что, долго тянуть не имеет смысла, сколько еще они простоят на заставе? День-два? Неделю? В походе выполнить задуманное будет сложнее, там люди кругом, а они помешают, здесь же целыми днями никого.

Только Голос, но он не выдаст. Хотя бы потому, что никто кроме Фомы его не слышит, а если все получится, то и не услышит.

А у него получится, это же не сложно. Раз и нету человека по имени Фома Лукойл. Смешно.

Фома поймал себя на том, что хихикает, и поспешно прикусил губу, но поздно: Ильяс, отодвинув бумаги в сторону, тихо поинтересовался:

- С тобой точно все в порядке?

- Конечно.

- Фома… я все понимаю, но… пожалуйста, возьми себя в руки.

Понимает? Да ни хрена он не понимает! Это не его сделали частью чудовища, которое в течение нескольких месяцев разбирало личность Фомы на кирпичики-составляющие, а разобрав, перемешало эти кирпичики с чужими, слепив нечто нелепое. Это не Ильяс томился чужими воспоминаниями и страдал, не зная, где заканчивается он и начинаются другие, принадлежащие тем, кого Она сожрала. Это не Ильясу разрывает череп чужой голос. Это не его дрессировали в рабочем лагере и это не его, в конце концов, посадили на цепь, точно опасное животное…

Ничего подобного Фома не сказал вслух: Ильяс все равно не поймет, каково это быть и не-быть одновременно. Ильяс - предатель.

Имперец. Серая форма Департамента Внутренних дел, погоны сотника и равнодушный взгляд. Смотрит сверху вниз, точно на блоху…

- Все-таки ты что-то задумал.

- Ошибаешься.

- Надеюсь. Фома, посмотри мне в глаза.

- Зачем?

- Хочу убедиться кое в чем.

- Иди в задницу.

Ильяс усмехнувшись - как же Фома ненавидел эту снисходительную лишенную намека на вежливость усмешку - наклонился и сам заглянул Фоме в глаза.

- Итак, я был прав. Давай, выкладывай, что за глупость пришла в твою больную голову?

- Сказал же… - Фоме было неуютно под этим взглядом, он чувствовал себя мухой, насаженной на иголку, все еще живой, но уже беспомощной… бесполезной… отвратительной мухой.

- Фома, хватит. Во-первых, ругаться ты не умеешь, во-вторых, давай поговорим с тобой нормально, как взрослые серьезные люди.

- С тобой?

- Да, черт побери, со мной!

- И о чем говорить будем?

- К примеру, о том, что ты сейчас, глядя мне в глаза, пообещаешь не делать глупостей.

- Обещаю.

- Именем Божьим поклянись.

- Клянусь. - Ответил Фома. - Именем Господа нашего, и пусть Он навсегда отвернется от меня, если я нарушу слово.

Ильяс поверил, Ильяс улыбнулся, Ильяс, успокоившись, вернулся к бумагам.

Дурак.

Бог больше не был для Фомы высшим существом. Бог всего-навсего слово, три буквы, один слог, а люди ищут чего-то еще. Бог не помешает Фоме выполнить задуманное.

Завтра.

Или послезавтра.

Фома выждал три дня, просто на случай, если Ильяс все-таки не поверил. А он не поверил, это Фома знал совершенно точно. Он бы и сам себе не поверил. Три дня это ведь не много, сколько там, если в часы перевести? Семьдесят два. Значит, у него имелось семьдесят два часа на то, чтобы приготовиться.

Рассчитать время - это час. Мысленно проиграть ситуацию и исправить выявленные недочеты - еще два. Соотнести с реальным временем и внести коррективы - еще час. Спать, есть, читать и разговаривать с голосом - все должно быть как обычно - пятьдесят часов. Проверить длину цепи и то, есть ли в аптечке скальпель - двадцать минут. По записям в ежедневнике Ильяса определить дату ближайшего рейда - еще десять.

Все остальное время - молиться. Кому? Зачем? Фома не знал, он произносил знакомые слова, чтобы чем-то себя занять, и параллельно представлял, как это будет… больно или нет? Наверное, больно, но ведь он сумеет преодолеть боль. Он что угодно сделает, лишь бы избавиться от голосов внутри.

И, наконец, момент настал.

Шесть утра, звенит будильник, Ильяс собирается, а Фома из своего угла следит за сборами. Шесть пятнадцать - камрад сотник одет, побрит и готов к ежедневному подвигу во имя Империи. Шесть двадцать - уходит. Семь ровно - под окном рокот моторов, значит, запланированный на сегодня рейд состоится.

Семь пятнадцать - пустой двор и тишина. Фома выждал еще немного, сердце колотилось как сумасшедшее, и это хорошо. Пусть колотиться.

Скальпель холодный и стерильный. Фома, примеряясь, аккуратненько резанул по запястью, вышло не глубоко и почти не больно, красные капли бусинами покатились вниз, на одеяло. Ладно, теперь по-настоящему, и Фома, зажмурившись, со всей силы резанул по руке.

Больно! Гораздо больнее, чем в первый раз. И пальцы моментально онемели, а рукав вымок. Надо вторую тоже, так надежнее. И Фома, сжав скользкое лезвие непослушными пальцами, поспешно выполнил задуманное. От боли зазвенело в ушах… или это просто звенит, само по себе? Теперь нужно лечь и накрыться одеялом. Если кто-нибудь войдет, то решит, будто Фома отдохнуть прилег… а на самом деле…

Ильяс вернется, а его нет. Вернее, есть, но уже там, где не поймать.

Смешно.

- Дурак, - прошелестел в голове Голос. - Все-таки решился. Умрешь ведь. Уже умираешь, чувствуешь, как тебе не хочется умирать? Давай, брось эти глупости и зови на помощь. Немедленно!

- Иди ты в задницу, - ответил Фома голосам и закрыл глаза. А смерть все не наступала, только с каждой минутой звон в голове усиливался, да и холоднее становилось… Коннован говорила, что без крови холодно и была права.

- Ох дурак. - Сказал голос, на этот раз не в голове, а рядом. Знакомый голос. Враждебный голос. Чтобы не слышать его, Фома зажмурился. А потом подумал, что это нелогично.

- Что же ты наделал, а? Открой глаза… Фома, пожалуйста, открой глаза. Скажи, зачем?

Фома почувствовал, что его подняли и куда-то понесли, наверное, в медчасть. Плохо. Там ему не позволят умереть, а значит, план провалился.

- Глупый… ну зачем… потерпи, немного совсем осталось…

Звенящая холодная пустота разрасталась, заполняя все вокруг, и Фома почти потерялся в ней, но голос, такой родной и такой ненавистный, мешал ему с головой окунуться в блаженный звон мертвого мира. Голос держал невидимой цепью слов, и Фома послушно шагал по этой цепи, звено за звеном, слово за словом…

Скорей бы умереть, и чтобы конец, чтобы ни боли, ни голосов.

Если бы он хоть на секунду замолчал… одну-единственную секунду, Фоме бы хватило, но Ильяс, точно чувствовал это и говорил, говорил, говорил…

- Фома, я обещаю, что скоро все это закончится, слышишь? Скоро мы убежим, ты и я, вместе. Только потерпи, Фома. Не умирай, ты же обещал, ты Богом клялся! Слышишь меня, сукин ты сын? Не бросай меня здесь одного!

- Камрад Ильяс, вы мешаете работать. Пожалуйста, выйдите… - этот голос строг и сух. Правильно, пусть Ильяс уйдет и позволит умереть. Фома не вернется, ему страшно возвращаться.

- Да ничего ему не грозит, кровопотеря на фоне общей истощенности… психоз… активная стадия… когда планируется выход? Ну к этому времени на ноги поставим… не сомневайтесь… опасности для жизни нет, это я вам гарантирую.

Не получилось. Обидно.

Голоса отдалились, ускользнули… или это Фома ускользнул от этих голосов. Темнота больше не душит, в ней легко и просто. Но все равно обидно, что не получилось.

Коннован

Ночь, какая-то блеклая, точно выцветшая от старости. Мутное небо, редкие звезды и привычный круг луны. Жареное кроличье мясо за день приобрело отвратительный привкус гнили, пришлось бросить, падалью не питаюсь.

Ручей вьется, изгибается, протискиваясь через каменные глыбы, журчит то весело, то недовольно. Иду за ним, ручей должен куда-то впадать, если повезет, то в реку, можно построить плот.

Можно, но нужно ли? Нужно найти базу, но вот где ее искать? Север и Юг снова поменялись местами, Проклятые земли дразнятся, испытывают на прочность.

- Снова полнолуние. Ты когда-нибудь видел, чтобы одиннадцать дней кряду полнолуние? В принципе, я не против, полнолуние так полнолуние, просто раздражает. Интересно, сколько времени прошло снаружи. Год? Два? Больше? Я рада, что ты жив и… - нога проваливается в яму, неглубокую, но заполненную ледяной водой, которая тут же проникает внутрь сапога.

- Твою ж мать!

Ногу я вытащила и пообещала себе в дальнейшем внимательнее смотреть под ноги. Но сапог от обещания суше не стал, а ручей, вильнув пару раз, ушел под землю. Вот это везение. И куда дальше идти? Что слева, что справа, одинаковое шелестящее море сухой травы. Степь. Ненавижу степь.

Ненавижу, но приходится идти вперед. Иду. Холодно. И пить хочется. Воду нужно экономить: неизвестно, когда встретится еще один ручей, поэтому терплю. В конце концов, без воды я могу продержаться шесть суток, ну или около того… мясо пересолила, совершенно определенно - пересолила, отсюда и жажда. Лучше бы сырым… хотя все равно протух, а жаль, кролик был крупный, на пару дней хватило бы.

- А вообще главное в тишину не вслушиваться. Разговаривать. Я вот разговариваю…

Все-таки жажда меня доконала, вода холодная, вкусная, оторваться от фляги просто невозможно. Потом будет хуже… потом и подумаю.

Небо, качнувшись, заваливается на бок, поливая землю бело-желтым дождем из звезд. Небо гаснет… умираю… не хочу умирать. Звезда летит прямо на меня. Страшно. Закрываю глаза и соскальзываю в спасительную беззвездную темноту.

Рубеус

Мика была полной противоположностью Коннован - высокая, статная с крупными, пожалуй, даже слегка тяжеловатыми чертами лица. Черные глаза, черные волосы, черное платье, даже кожа, вопреки правилам, казалась смуглой. Но при всей своей стати Мика умудрялась выглядеть трогательно-беззащитной, не хрупкой, как Коннован, а именно беззащитной, такой, какой должно быть женщине.

- Особо не обольщайся, - шепнул Карл. - Мика - еще та стерва, стоит палец в рот положить, и без головы останешься.

Стерва сидела, скромно потупившись, и даже не пыталась сделать вид, будто не слышала. Слышала, каждое слово слышала, но продолжала игру. Да-ори, что с нее возьмешь.

- Вообще-то я мог бы подобрать и кого-нибудь другого, но тебе будет полезно, - заметил Карл.

- В каком смысле?

- Увидишь. Просто не забывай, что она - стерва. И еще одно, надеюсь, завтра вы освободите меня от утомительной обязанности разыгрывать гостеприимного хозяина. Раз в неделю жду с отчетом. График работ есть, люди тоже, кого еще привлечь - решай сам, на Севере около пятисот да-ори, людей тоже не так и много, но на первое время хватит. Главное - замок, как только Хельмсдорф будет восстановлен, со всем остальным станет легче. Мика, слышала?

- Да.

- Но спрашивать в первую очередь все равно с тебя буду.

Ну, в этом Рубеус не сомневался. Правда, сейчас его беспокоил несколько другой вопрос.

- А наш договор?

- В силе. Надумаешь - сообщи, всегда к твоим услугам. За сим позвольте откланяться, не хочу мешать работе… Хранитель.

Насмехается, понимает, что титул этот - пустое сотрясание воздуха, какой из Рубеуса хранитель, когда он себя и вампиром-то не считает.

Правильно говорить «да-ори», вампир - термин, выдуманный людьми, оттого унизительный. Хотя ничего унизительного Рубеус не видел. В общем-то, если верить Карлу, он вообще мало что видел и слабо что понимал, следовательно, назначение на столь ответственный пост представляется вдвойне глупым. С другой стороны, Карл все это видит, понимает и тем не менее…

У Карл своя логика и злиться на него бесполезно. Тем более невозможно злиться, когда на тебя так смотрят.

- Наверное, нам следует познакомиться… поближе, - промурлыкала Мика, поднимаясь. Черный шелк жидкой рекой скользнул вниз, но в последний момент, зацепившись за узкие бретели платья, повис нежными складками… Наверное, на лице отразилось что-то… из мыслей, потому как Мика тут же поинтересовалась.

- Все в порядке?

- В полном. - Рубеус мужественно отогнал мысль о том, что станет делать платье, если одна из бретелей все-таки соскользнет с Микиного плеча.

- Мне показалось, что… я вам не нравлюсь. А мне бы очень-очень хотелось… понравиться. - Прозвучало это как будто Мика… в общем, неправильно прозвучало, настолько неправильно, что Рубеус и не нашелся с ответом, просто кивнул.

- Давайте знакомиться? Я - Мика. Когда-то была валири Хранительницы Севера, но увы… в силу некоторых обстоятельств моя вали погибла, и теперь я вхожу в состав пятнадцатой сотни. Печально… эта война… я вообще очень не люблю воевать, особенно когда приходится делать это в грязи и холоде. Вы себе не представляете, насколько это унизительно годами сидеть на каком-нибудь заводе… учить людей. Варвары.

Ее голос очаровывал, а слова проходили мимо сознания, Рубеус очнулся лишь когда Мика осмелела настолько, чтобы прикоснуться к его лицу. Вот только этого не хватало.

Рубеус молча отвел Микину руку, и та поспешно отступила. Боится? Его? Почему?

- Простите за дерзость… - Предательски дрожащие ресницы и нервно закушенная губа - Рубеусу стало стыдно, неужели он настолько похож на Хранителя, чтобы его боялись?

- Я всего-навсего хотела… понравиться вам. Мне так надоело это убогое существование… эта война… а вице-диктатор предоставил шанс… но если я вам не понравлюсь, то… - Мика всхлипнула, и Рубеус испытал острое желание тут же сообщить Карлу, что он отказывается от высокой чести, звания и этой… помощницы.

- Пожалуйста. Я больше никогда в жизни… я буду очень старательной и очень послушной. Все, что захотите… обещаю.

В данный момент времени Рубеус хотел, чтобы она переоделась во что-нибудь менее откровенное, конечно, достаточно было приказать… но с другой стороны, подобный приказ будет выглядеть крайне нелепо, если не сказать больше.

Черт, это ему нужно взять себя в руки и думать о деле. Исключительно о деле.

- Что представляет собой замок?

- В настоящий момент груду развалин. - Мика успокоилась на удивление быстро - взмах ресниц и слезы исчезли. - Кажется, частично уцелела одна из башен, но ее тоже придется снести, подвалы - нужно расчищать, там много полезного хранилось, ну и пристройка, где раньше прислуга обитала.

- Хорошо.

- Что хорошего?

- Будет, где жить.

Мика фыркнула, былое раскаяние и страх испарились вместе со слезами. Ну да, все да-ори - отменные лгуны, единственная, кто не лгал, Коннован.

И Коннован никогда не стала бы вести себя столь нагло, как эта черноволосая стерва. Мысль о Коннован причинила боль, и Рубеус поспешно оттеснил ее прочь. О деле, думать нужно о деле, чем быстрее он восстановит Замок, тем быстрее сможет заняться поисками.

Рубеус поставил кресло таким образом, чтобы между ним и Микой оказался огромный, как степь, дубовый стол. Мика недовольно нахмурилась, но возражать не посмела. Пока не посмела - за этим дело не станет. Ну, Карл, ну удружил, нечего сказать.

- Расскажи про Хельмсдорф, - попросил Рубеус, надеясь, что может быть потом, когда Мика поймет, что его не надо бояться, она станет вести себя иначе. - Каким он был раньше?

- Красивым. Самый красивый из четырех замков. Госпожа построила замок в Расколе, это место так называется, там гора как дерево на две делилась, этот раскол еще Вратами Ветра называли. Госпожа обладала великолепным вкусом и фантазией, а еще очень любила север. Хельмсдорф славился Двенадцатью Хрустальными башнями, которые ночью светились будто вторая луна.

- А днем?

- Не знаю. Я днем сплю. Но если вы о безопасности, то слой отражающего вещества был нанесен исключительно на внешних стенах, внутри же было совершенно безопасно. Армированный пласт-гранит.

Рубеус понимающе кивнул. На самом деле он не имел ни малейшего представления, что такое армированный пласт-гранит. Вернее, гранит - это камень, а все остальное? Сделав в памяти пометку присмотреть в библиотеке пару-тройку книг по строительству, Рубеус вернулся к разговору.

- То есть внешнюю стену замка укрепляли двенадцать башен?

- Укрепляли? Зачем? И стены не было. Башни друг с другом соединялись, это да, но без стены. Зачем стена?

- Чтобы защищать замок.

- От кого?

- Замок разрушили, правильно?

- Правильно. - Послушно согласилась Мика.

- А если бы были стены?

- То все равно разрушили бы. Ветру стены не преграда, тем более Мертвому. А Северный они лишь раздражали, и госпожу тоже, она считала, что стены портят вид, и была права.

- Значит, стены не нужны? - Рубеус давно уже не чувствовал себя таким идиотом.

- Как вам будет угодно.

Ему было бы угодно, если бы его оставили в покое или хотя бы поручили что-нибудь более знакомое. Мика смотрела выжидающе и, не дождавшись ответа, продолжила.

- Конечно, в старой конструкции были кое-какие недочеты, которых мы постарались избежать при проектировании нового замка. Я взяла на себя смелость отобрать несколько интересных проектов, но нужно ваше решение. Расчистка площадки уже началась - приказ вице-диктатора. К концу недели можно будет приступить к строительству, а для этого нужно выбрать проект. - Мика разговаривала с ним, как с ребенком, деловито, уверенно и в то же время с едва заметным оттенком пренебрежения. Или ему просто показалось? Рубеус решил, что показалось, Мика зависит от него и, следовательно, не имеет права на эмоции. Тем паче, да-ори вообще не склонны к эмоциям.

Кроме Коннован.

- И где проекты?

- Здесь. - Мика указала на кожаный чемоданчик рядом со своим креслом. - Значит, будем работать?

- Будем.

Кажется, это решение несколько разочаровало его «готовую на все» помощницу. Может, пока не поздно, попросить Карла заменить Мику кем-нибудь другим? И лишний раз расписаться в собственной несостоятельности? Ну уж нет, если думать о работе, то все будет хорошо.

Вальрик

Деннар начался с низких, неряшливого вида домов: глиняные лишенные окон стены, деревянные двери и темные крыши. Сквозь них в небо тянулись тонкие струйки дыма. У самой дороги высились мусорные кучи, в которых увлеченно рылись худые грязные собаки и такие же худые и грязные дети.

- Черный город, - презрительно фыркнул Игр, - незаконное поселение, отсюда только в негражданские профессии.

- Это как?

- Ну, у вас же есть рабы? В Империи все свободны, просто есть граждане и те, кто по каким либо причинам лишился гражданства. Ну и их дети, внуки соответственно. Чтобы вернуть гражданство, нужно доказать собственную полезность. Но живущие в Черных городах не имеют соответствующего образования, и найти работу им сложно. Мусорщики там, могильщики, гладиаторы… проститутки.

Вальрик проводил глазами худую фигуру в тряпье, не понять то ли мужчина, то ли женщина.

- У них хотя бы шанс есть. А вообще настоящий Деннар начинается за стеной, там все иначе. Н-но, пшла! - Окрик Игр подкрепил ударом кнута, кобыла, недовольно мотнув головой, прибавила шаг. Все равно медленно. Бесконечная вереница нелепых домов медленно уползала назад, уступая место удобной асфальтированной дороге, по обе стороны которой росли ухоженные деревья.

Сама стена, за которой начинался «настоящий Деннар», была высокой и совершенно гладкой, даже блестела на солнце, точно жиром намазанная. Да, по такой не взберешься во время штурма, впрочем, сейчас в этом нет необходимости: ворота открыты.

- Вон, глянь, это «Золотой кабан» - лучшая в городе гостиница, там Этияр обычно останавливается, ну да у него денег много, а по мне и в «Кошечке» неплохо. Вот сейчас разгрузимся и отдохнем… пиво там отменное, ничуть не хуже, чем в «Золотом кабане». - Въехав в город, Игр весьма оживился. - А вон, видишь башни?

Вальрик кивнул, не заметить их было проблематично: стройные серые силуэты тянулись ввысь, постепенно растворяясь в темно-сером предвечернем небе.

- Их видно из любой точки. Это - Магистратура.

- Что?

- Ну ты, брат, темный, видно, что впервые у нас. В Магистратуре находится наместник, Департаменты и Службы… ну и суд с тюрьмой, соответственно. Ну потом сходишь, посмотришь, у вас ничего подобного нету.

Игр охотно комментировал все, что видел, а Вальрик смотрел и запоминал.

«Кошечка» ютилась на окраине, почти у самой городской стены. Обыкновенное, ничем не примечательное здание из серого кирпича, отличающееся от прочих лишь яркой вывеской. Внутри чисто, хоть и довольно шумно. Впрочем, людей не слишком много, но и не мало, в самый раз, чтобы и заведение не пустовало, и посетители друг другу не мешали. Игр быстро отыскал каких-то давних знакомых, к которым и присоединился.

А пиво и вправду ничего, во всяком случае, на цвет - вкуса Вальрик по-прежнему не чувствовал. Зато легкая жажда, обычная после целого дня дороги, моментально растворилась в темном напитке. Еда также выглядела довольно прилично. Пожалуй, это место ему нравится, уж получше, чем тот трактир на заставе, в который он регулярно заглядывал в последние полгода. Но до Саммуш-ун все же не дотягивает…

- Империя - весьма специфическое государство, в котором технологии уживаются с довольно-таки примитивной организацией социума, вернее его человеческой составляющей. - Карл присаживается на край стола, так, чтобы видеть и экран, и Вальрика. - Тангры пытаются сделать невозможное, удерживая людей на средневековом уровне сознания дать им в руки современное оружие. И пока у них получается.

На экране одна картина сменяет другую, Вальрик смотри внимательно, стараясь запомнить все в деталях.

- Основа политики - тотальный контроль, причем построенный таким образом, что люди сами следят за собой, за соседями, друзьями, знакомыми. Следят и докладывают, а специальный департамент обрабатывает доклады, выискивая отклонения от нормы. Другие департаменты обрабатывают данные о физическом, психическом состоянии и способностях, подыскивая «соответствующую типу личности» работу. Тестирование идет с самого раннего детства. Наиболее одаренных особей отбирают в спецгруппы, которые привлекают к научной работе, но под строгим наблюдением кураторов-тангров. Впрочем, это я несколько отвлекся, белая каста нам ни к чему, нас с тобой интересует так называемые «трудовые массы».

На экране появилось здание, похожее на неуклюжую каменную чашу, Карл тут же комментирует слайд.

- Точная копия древнего Колизея, хотя тебе это ни о чем не говорит. Итак, чем большее внешнее давление испытывают массы, тем мощнее становится заряд агрессии, изначально заложенный в любом социуме. Основная задача - не допустить неконтролируемого выброса этой агрессии. Людей в Империи в десять раз больше, да и оружием пользоваться умеют все. В прошлом бунты случались, причем, чем более жестоко их подавляли, тем чаще они вспыхивали. Социологи нашли выход, точнее использовали прошлый опыт, кстати, одной старой Империи, которую тоже долго называли Великой.

- Колизей был там?

- Да, - Карл щелкает пультом управления, и слайд со зданием-чашей сменяется другим. - Это бой гладиаторов. Настоящее оружие, настоящая кровь, раны, смерть. Разрешено делать ставки или участвовать, но как правило, граждане предпочитают смотреть.

Следующий слайд: люди, много людей, мужчины и женщины, молодые и пожилые, старых нет, и Вальрик уже знает, почему. Ну да внимание на экране привлекает не возраст - выражение лиц. Животная, неуемная жажда, полуагония-полуоргазм, жадность, ненависть и зависть, к тому, кто убивает.

- Гладиатором становятся те, кто совершил преступление из красного списка, например, убийство, но…

- Камрад желает еще пива? Или быть может мяса? Женщину? - Сухой голос отрешенно перечислял список услуг, предоставляемый гостиницей «Кошечка», а от человека веяло любопытством и страхом. Впрочем, страхом в Деннаре воняло буквально все, причем страхом давним, привычным, но от этого не менее острым.

- Комнату, если можно. И еще пива.

Подавальщик, вяло кивнув, давая понять, что заказ принят, отошел от столика. Интересно, а он ходит на гладиаторские бои? Скорее всего, да. По статистике восемьдесят девять процентов населения Империи регулярно посещало Колизеи, избавляясь от излишней агрессии.

- Они боятся за свою жизнь, каждый в отдельности, каждый сам по себе. Но там, на арене, они все вместе, тупые от жажды крови и обожающие того, кто способен утолить эту жажду. Стань героем, и они умрут за тебя… - Карл выключил экран. Он говорил, избегая смотреть в глаза, и это было несколько необычно, но Вальрик старался не обращать внимания на столь странное поведение. Вальрик слушал. - Конечно, вряд ли тебе позволят настолько подняться, чтобы организовать восстание, но достаточно будет прецедента… попытки… департамент Внутренних дел работает хорошо, поэтому столь вопиющее отклонение засекут сразу. Подкормить информацией и поставить перед фактом твоей невосприимчивости к боли и медпрепаратам… все случаи подобного уровня изучаются отдельно. Против матки ты не устоишь, но несколько секунд будут… внутренний код запустит процесс, а дальше дело техники… не важно, какой улей, их всего-то пять, вирус смертелен… тебе нужно лишь добраться до нее…

Вальрик тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Сейчас не время для воспоминаний, потом как-нибудь, если выживет.

Глава 3.

Фома

Колонна медленно вползала в узкое ущелье. Слева и справа от дороги вздымались красновато-бурые стены, до блеска вылизанные полуденным солнцем. Дорога извивалась, будто желая выскользнуть из-под колес, а пропитанный жаром и пылью воздух застревал в легких.

- Ничего, в степь выедем, легче станет, - Ильяс рассматривал горы с нескрываемым интересом. - В степи - свобода…

Фома не ответил, ему было все равно. Сейчас полдень, до вечера еще несколько часов, а укол только вечером. Уколы - это тоже цепь, новая, взамен стальной, только лучше. Уколы приносят счастье, целые облака счастья, иногда белые, иногда сиреневые, подкрашенные робкой позолотой, но всегда веселые. Счастье длится часами, но, в конце концов, облака рассеиваются, и наступает долгий период ожидания. Ждать нового укола тяжело, а Ильяс еще тянет, не желает давать лекарство, хотя врачи сказали, что без уколов Фома станет неадекватен.

Смешное слово, заоблачное.

Сначала Фома был глуп и сопротивлялся, ему казалось, что стоит прекратить сопротивление, и его засунут в металлическую коробку, где нет воздуха - одна темнота. Но вместо коробки врачи подарили счастье. Оно лежало в аптечке: хрупкие стеклянные ампулы с вытянутыми носиками и синей надписью на имперском.

Ильяс говорит, что счастье - это зло, что нужно отвыкать от уколов, но Фоме отвыкать не хочется. Ильяс - предатель, он обманывает, разве счастье может быть злым?

- Скоро все закончится, - теперь Ильяс глядит на дорогу. - Я не знаю, как именно, но это единственное, что удалось придумать. Уж постарайся шанс использовать, ладно? Он один и другого не будет. Если поймают, то… помнишь, как говорил, по ступенькам головою тук-тук-тук.

Ильяс постучал по кузову машины. Звук вышел неприятный, резкий, даже водитель обернулся. Он, наверное, все слышит и потом донесет, у Ильяса будут неприятности… А Фоме наплевать. На все. Главное, что солнце высоко, а утреннее счастье уже закончилось, теперь до вечера ждать, а это долго.

- Я тут кое-что написал, потом почитаешь… просто, чтобы правду знать. - Ильяс протянул плотный коричневый конверт. - Ну, на всякий случай, если вдруг случиться что-то непредвиденное.

Фома взял и даже спрятал во внутренний карман куртки, не столько потому, что так уж хотелось прочесть то, что внутри, сколько потому, что спорить и отказываться было лень.

А в следующую секунду ползущий впереди грузовик превратился в огромный огненный шар, одновременно взвыла сирена, и чтобы не оглохнуть, Фома зажал уши руками, но помогло слабо.

- Падай! - голосу Ильяса каким-то чудом удалось пробиться через истошный вой. - Вниз, я тебе сказал!

Вокруг свистело, стреляло, горело… черный удушливый дым затягивал ущелье. Кричали люди, железными соловьями стрекотали пулеметы, один раз гулко ухнула пушка, но выпущенный снаряд ушел куда-то вверх…

А дальше посмотреть не дали - чья-то рука прижала Фому к днищу машины, да так, что он носом уткнулся в вонючий, украшенный бурыми грязевыми разводами, коврик.

- Лежи, дурак, убьют же.

Сирена молчит, и машина остановилась. Фома не заметил, когда это произошло.

- Ты, главное, конверт не потеряй, я все объяснил. Ну и извини, если что… держи, ампулы в аптечке, осталось пять, остальные я не взял.

- Почему? - вот теперь Фоме стало по-настоящему страшно. Как же он проживет без счастья? Без облаков, которые иногда белые, а иногда лилово-золотые, но всегда ласковые и понимающие? Зачем Ильяс это сделал?

Специально. Он не хотел, чтобы Фома был счастлив.

- Эй, есть тут кто живой? Давайте, камрады, поднимайтесь… приехали.

Фома послушно встал. Солнце чуть сдвинулось к западу, вечер стал немного ближе, но это не радовало. Ампул всего-то пять, это два дня… каких-то два дня счастья, а потом вечное ожидание.

Водитель лежал, вытянув руки вперед, а по растрескавшемуся стеклу сползали вниз красные капли, смотреть на это было неприятно, и Фома отвернулся. Едкий черный дым постепенно рассеивался, догорали машины, какие-то люди в неряшливой коричневой форме оттаскивали в сторону тела.

- Повстанцы, - с непонятным удовлетворением в голосе отметил Ильяс. Из машины он выползал неуклюже, боком, а из-под прижатой к плечу ладони расползалось уродливое пятно. Бородач, тот самый, что приказал выходить, перебросив автомат через плечо, скомандовал:

- Давайте, камрады, вперед да поживее. Эй, Януш, - крикнул он кому-то. - Глянь сюда, похоже крупную рыбу поймали, целый сотник Департамента Внутренних дел. Если, конечно, погоны настоящие.

- Настоящие, - подтвердил Ильяс, - самые что ни на есть настоящие. Правда, Фома? Кстати, с арестованным советую поаккуратнее, он психически неадекватен. Поэтому во избежание возможных инцидентов я посоветовал бы вам ликвидировать данную особь.

- Разберемся, - буркнул бородач. И перекинув автомат через плечо, скомандовал. - Вперед… пошли.

Идти пришлось довольно долго, сначала вверх по узкой, едва заметной тропинке, потом вниз. Вниз сложнее, мелкие камни норовили выскользнуть из-под ног, и Фома постоянно боялся упасть. А Ильяс упал. Он вообще шел с трудом, рана кровоточила, а повязка, в спешке наложенная кем-то из повстанцев, пропиталась кровью. Фома хотел помочь, но ему не позволили.

Потому что Ильяс - предатель, а предателям помогать нельзя. Когда совсем стемнело, повстанцы устроили привал, вовремя: еще немного и Фома просто умер бы от усталости.

Голый пятачок, зажатый между седоватыми пыльными скалами, слабый костер и усталые, раздраженные люди. Фоме здесь не нравилось.

- Эй ты, как там тебя… - давешний бородач выглядел мрачно и недружелюбно. - Пошли.

- Куда?

- Куда скажу, туда и пойдешь, а то, вишь, любопытный выискался.

Идти пришлось недалеко - до костра. Хрупкие язычки пламени вяло трепыхались над железной миской, и Фоме захотелось пощупать, чтобы убедится в реальности этого огня. Разве может быть огонь без дров?

Может, тут же подсказала не-своя память. Военная разработка, ограниченное производство, строгий контроль за распространением. Выходит, не такой и строгий.

- Садись, - бородач не слишком любезно подтолкнул в спину.

- Полегче, Рук, мы ж не имперцы, чтоб пленных калечить, - отозвался совсем еще молодой парень, на коричневой форме которого ярким пятном выделялись погоны с тремя желтыми полосками. - А ты садись, поговорим.

Фома сел. От огня тянуло ощутимым жаром, а миска не плавилась. Странно. Но о странностях думать нет желания. Вот спать - хочется, и есть тоже, а больше всего - сделать укол. Ему нужно отдохнуть, в белом или лилово-золотом облаке, где спокойно и тихо.

- Меня зовут Януш, генерал Януш, если ты заметил, - собеседник Фомы небрежно коснулся желтых полос на погонах, наверное, этот жест что-то означал, но Фома не слишком хорошо разбирался в воинских званиях. Вернее, он вообще в них не разбирался.

- Как тебя зовут?

- Фома.

- Хорошее имя. И мне кажется, что ты и человек неплохой. Расскажи о себе, Фома. - Глаза у генерала Януша были светлые, то ли серые, то ли голубые, совсем как вода… ну или небо, оно ведь тоже разным бывает. Взгляд отвести невозможно, да и зачем, если Януш - друг, настоящий друг, которому можно рассказать обо всем. И Фома рассказывал, долго и подробно, и с каждым словом на душе становилось легче и радостнее, будто он сам, без укола, попадал в светлое-светлое облако…

А потом вдруг рассказывать стало нечего, и Фома очнулся, не до конца понимая, что же произошло. Януш, широко улыбаясь, протянул руку и сказал:

- Добро пожаловать к свободным людям, все, что было раньше - забудь. Ты начинаешь новую жизнь.

- А Ильяс?

- Сотник этот? - Януш небрежно пожал плечами. - Сначала судить будем, потом повесим.

- За что?

- За предательство, - генерал улыбнулся, но теперь его улыбка больше не казалась ни доброй, ни дружелюбной. Уйти бы да поскорее, спрятаться, ото всех… куда?

Ответ в аптечке: пять стеклянных ампул с синей гравировкой на имперском. Жидкое счастье и временное спасение. О том, что будет потом, когда ампулы закончатся, Фома предпочитал не думать.

Вальрик

Два дня прошли впустую: Вальрик гулял по улицам Деннара, удивляясь, как один и тот же город может быть настолько разным. Серо-зеленые окраины, немного суматошные, грязные, живущие какой-то своей жизнью, в которой находилось место и лошадям, и повозкам, и ругани, и пьяному бесшабашному веселью. И тут же ровные неправдоподобно чистые улицы центра, ухоженные газоны, редкие автомобили и еще более редкие прохожие. Не то, чтобы в центр города был закрыт для посещения, скорее люди сами старались держаться окраин. В центре пахло хищником, но запах существовал как бы сам по себе, безотносительно улиц, газонов или домов, если убрать источник, то в центре можно будет жить.

- Гуляешь? Приезжий? - Полисмен улыбался дружелюбно, но смотрел настороженно.

- Гуляю. Тут у вас все иначе. Красиво.

Коричневая башня Магистратуры нависала над площадью, и Вальрик не мог отделаться от впечатления, что эта громада в любой момент может рухнуть, раздавив его, да и весь город в придачу. А еще, в отличие от прочих зданий, Магистратура была живой: окна-глаза, плотно прикрытые ставнями-веками, удивленно смотрели на наглеца, дерзнувшего нарушить дневной сон чудовища. Взгляд этот был осязаем и неприятен.

А вдруг догадаются? Нет, глупости, это всего-навсего здание, пусть и чудовищно-несуразное. Но с площади Вальрик ушел на окраину, там как-то уютнее.

На третий день представился подходящий случай. Обычная улица, узкая, темноватая, упирающаяся в глухую серую стену, желтое пятно единственного фонаря и распахнутые настежь двери таверны, названия которой Вальрик не разобрал. Да и плевать ему было на название, главное, что таверна была достаточно грязной и неуютной, чтобы сюда заглядывала полиция. В отличие от «Кошечки», народу внутри много, кто-то орет песню, кто-то громко, стараясь перекричать певца, что-то рассказывает, кто-то тихо напивается в уголке. Как раз то, что нужно.

Ссору даже не пришлось провоцировать: Вальрик тихо и мирно сидел в углу, допивая пиво, когда на плечо легла тяжелая рука, и нарочито-громкий голос произнес:

- А чего господин заезжий один сидит? Выпей с нами, господин, за Великую Империю!

Говоривший был высок, силен и крепко пьян, он с трудом держался на ногах, но между тем выражение лица, а главное, исходящие от него флюиды агрессии, говорили о желании подраться.

- Молчишь? - Рука крепко сжала плечо. - Ребят, чего он молчит? Он никак Империю не уважает. Скажи, ты уважаешь Империю?

- Уважаю, - ответил Вальрик, не столько желая предотвратить грядущую драку, сколько для того, чтобы потом с чистой совестью сказать себе, что он хотя бы попытался решить дело миром.

- А меня уважаешь?

- И тебя уважаю.

Громила на миг задумался, а подумав, спросил:

- А как ты можешь уважать меня, если ты меня не знаешь? Врешь. Ребята, он все врет. Он - это… шпион. И… это…

- Провокатор, - подсказал Вальрик.

Пьяный с радостным ревом отшвырнул стол и, ухватив Вальрика за ворот рубахи, выволок в центр зала. Собравшаяся толпа потеснилась, освобождая место для грядущей забавы. Похоже, громила часто устраивал здесь представления, но видно задирал в основном приезжих да и бил не до смерти, в противном случае заведение давно бы прикрыли.

- Давай, Красс, покажи этому дохляку, что значит настоящий ветеран имперских войск.

Ветеран? А дело интереснее, чем казалось вначале.

- Эй ты, - Красс приближался медленно, покачиваясь из стороны в сторону, он походил на медведя-шатуна. Движения плавные, массивное тело будто перетекает из одной позы в другую. Тут, пожалуй, не простыми войсками пахнет, а спецподразделением, вроде того, что жгло кочевников.

- Сюда иди, кому сказано… или боишься? Так и скажи. У вас там все трусы, только и горазды, что князьям да попам задницы целовать… поцелуй уже и мне, раз на то пошло.

Хохот показал, что незамысловатая шутка оценена по достоинству. Толпа жаждет развлечения? Что ж, они его получат.

- Онемел… это от восторга. Вам, дикарям, все тут в новинку, привыкли там, у себя, в грязи ползать… ты б сказал чего, парень. - Красс, видя, что жертва не пытается оказать сопротивления, подошел совсем близко и почти по-дружески положил Вальрику на плечо ладонь. - Скажи, чего тебе здесь понадобилось, а?

Красс сдавил плечо, демонстрируя недюжинную силу. Наверное, если бы Вальрик умел чувствовать боль, ему было бы больно, а так… Перехватить запястье, нырок вниз, подсечка и тяжелая туша, пролетев над головой, с грохотом врезалась в стену. К чести, на ноги Красс вскочил мгновенно.

- Ты труп, - пообещал он. - Понял, сукин сын? Ты - труп. Я ж тебя урою… вот прямо здесь и урою…

Нестройный гул голосов поддержал Красса в его естественном желании.

Теперь Красс подходил медленно, осторожно, впрочем, эта осторожность не слишком ему помогла. Перехват, вывернутое под критическим углом запястье, давление чуть больше и резкий, неприятный хруст ломающихся костей. Этот хруст был единственной живой деталью, все остальное проходило словно бы мимо: сознание равнодушно фиксировало отдельные картины. Вот Красс пытается подняться с пола, прижимая сломанную руку к груди, он хочет выйти из боя, но не знает, как это сделать, не уронив собственного достоинства. Злая улыбка, нервный взгляд куда-то за спину Вальрика и тут же удар сзади. Увернуться, развернуться и ответить. Ударом на удар, ребро ладони врезается в чью-то глотку, перебив гортань, хрипящее тело оседает на пол, но смотреть или сожалеть некогда - снова нападают, на этот раз слева. Мало места… неудобно, но скорее неудобно нападающим, чем ему. Главное - не упасть. И чтобы не слишком много трупов, иначе смерть… глупо будет умереть в самом начале пути.

Кажется, кричат, но Вальрик не понимает слов. Резкий, точно удар хлыста, звук выстрела останавливает время и движение, появляется возможность выдохнуть, черт, оказывается, в легких почти не осталось воздуха. Неприятно. А стена, которая неизвестно как оказалась сзади, очень даже приятна, можно опереться. В тишине собственное дыхание кажется раздражающе громким, настолько громким, что почти заглушает звук шагов. Человек в форме приближался медленно и спокойно и, остановившись в трех шагах, произнес:

- Вы арестованы по обвинению в учинении беспорядков, непреднамеренном убийстве, причинении материального ущерба и оскорблении действием граждан Великой Империи Кандагар. С данного момента вы поступаете под юрисдикцию полиции города Деннар. Прошу следовать за мной. Сопротивление либо попытки покинуть место преступления будут расценены как отказ от сотрудничества, после чего я буду иметь право ликвидировать вас, как объект, представляющий опасность для спокойствия Великой Империи.

Вот и все, начало положено, теперь дороги назад нет. И Вальрик послушно протянул руки, металлические браслеты защелкнулись совершенно бесшумно, а на разбитых костяшках пальцев запеклась кровь. Первая, пролитая им кровь, знать бы чья. И Вальрик загадал: если кровь чужая, то все получится, а если его, то… тоже все получится. Проигрывать он не собирался.

Рубеус

При ближайшем рассмотрении оказалось, что описание Мики полностью соответствует действительности, - от замка Хельмсдорф осталась груда камней и унылый оплавленный клык башни. Часть камней уже убрали - рабочие сбрасывали их прямо в пропасть - и на расчищенной площадке устроили лагерь. Тесные палатки жались друг к другу темными матерчатыми боками, кое-где горели редкие костры.

- Боже, ну и вонь! - Мика скривилась. В черном комбинезоне она выглядела не менее впечатляюще, чем в шелковом платье.

- Ну почему люди не могут существовать, не загрязняя все вокруг? Вечно…

- Кто здесь старший?

- Дик. Он из десятой сотни, неплохой архитектор, хотя воин так себе.

- А среди людей?

- Среди людей? - Удивилась Мика.

- Да, среди людей. Мне нужен тот, кто непосредственно руководит людьми. Староста, мэр, князь. Кто?

- Н-не знаю.

- Ну так узнай. Мне нужен человек, которого остальные люди почитают за старшего. Ясно?

Мика нахмурилась. Мика обиделась. Мика поспешила выполнить приказ, и не прошло и получаса, как перед Рубеусом стоял худой, сутулый мужчина с рыжей бородой и испуганным взглядом. Его страх был неприятен, и Рубеус как можно вежливее спросил:

- Как твое имя.

- Мое, господин? Стефан. Стефан Ривка, господин, - человек беспрестанно кланялся, прижимая мятую шляпу к животу.

- Я хочу знать, Стефан, - Рубеус постарался говорить мягко, чтобы не пугать это и без того насмерть перепуганное существо, - есть ли у тебя какие-нибудь жалобы?

- Жалобы?

- Жалобы, просьбы, условия. Всего ли хватает? Еды, одежды, жилья? Ты ведь староста, ты должен знать, как обстоят дела, все ли довольны.

- Хорошо, господин. Жалоб нет, господин. Все довольны, господин. - С каждым словом Стефан склонялся все ниже и ниже. Ясно, ничего от него не добьешься. В принципе за два года Рубеус привык к подобному отношению: люди боялись да-ори, да-ори истребляли людей. Причин было множество, но чем дольше Рубеус разбирался, тем больше склонялся к мысли, что главная из них - этот неестественный, раболепный страх, который дразнил не хуже свежепролитой крови.

Черт, он снова думает, как вампир, а он не вампир, он - человек и человеком останется, несмотря ни на что.

- Вы что-то сказали? - Мика робко коснулась рукава куртки и тут же одернула руку. - Простите, я не расслышала.

- Это так, мысли в слух…

- Бывает. - Она улыбнулась. - Может, если вы не против небольшой экскурсии, я покажу строительную площадку? Хотя, честно говоря, смотреть здесь не на что, но Дик обещает, что восстановит все, как было. Он - настоящий гений, безумно талантливый… Кстати, благодаря ему в башне есть относительно нормальное жилье, правда, комната одна, но я сегодня же уберу свои вещи.

- Зачем?

- Чтобы не стеснять вас. Не волнуйтесь, я привыкла к палаткам, там не так и плохо… - кроткий взгляд, печальная улыбка, хрупкая ладонь, неизвестно каким образом оказавшаяся в его руке… Разумом Рубеус понимал, что все это - ложь, игра с определенной целью, но прекращать ее не спешил.

- Конечно, если вы не возражаете, то… там достаточно места для двоих.

Возражать? Рубеус как раз собирался возразить, но… в конце концов, выгонять женщину на улицу некрасиво… что до остального, то ему нужна лишь Коннован, и когда будет построен замок… Анке ласково и доверчиво коснулся руки. Ему тоже хотелось на свободу.

Коннован

В голове гулял звон, от одного уха к другому, и обратно. Звон мерзкий, раздражающий, почти такой же раздражающий, как свет, который пробивается сквозь сомкнутые веки.

- Давай, кисуля, открой глазки, я знаю, что ты очнулась.

Открываю. Моргаю. Наглый свет отползает куда-то в сторону, а потом ехидно подмигнув напоследок, исчезает.

- Фонарик, - объясняет Серб. - Полезная штука, жаль, что батарейки почти сели, а запасных нету. Здесь вообще с запчастями сложно. Здесь со всем сложно.

- Иди на…

Во рту пересохло, голова по-прежнему гудит, но это не помешает мне встать и сделать то, что давно следовало бы сделать. Рывок и… падаю на землю, горло стягивает тугая петля.

- Ну зачем так, кисуля, - Серб не спеша ослабляет ремень. - Неужели ты думаешь, что я не позаботился о своем… спокойствии? Хотя, если хочешь, попробуй еще разок.

Я попробовала. Руки скованы за спиной, ноги… широко разведены - еще немного и связки треснут и тоже привязаны к чему-то, но не вижу, к чему именно, зато крепко, не выдернуть.

Серб молча наблюдает за моими попытками, в конце концов, веревка на шее затягивается настолько, что я начинаю задыхаться и почти теряю сознание.

- Ну что, кисуля, убедилась? - он специально тянет, специально не ослабляет петлю, чтобы я прочувствовала… я чувствую. Свою беспомощность чувствую.

- Пластик плюс металл, специально для таких, как ты… или я. Мы ведь похожи, правда? Почему же ты тогда прогнала меня? Больно сделала. Болью за боль, Коннован, нормальный размен, как ты считаешь?

Я ненавижу его! Себя ненавижу за то, что попалась.

- Немного неудобно, правда? А я тебя предупреждал, что одна не выживешь… никогда не бросай флягу с водой, мало ли кто найдет. Специальный лак, сохнет моментально, растворяться начинает спустя восемь часов после нанесения, вызывает временный паралич и потерю сознания. Это если по инструкции, а я вот никак не могу понять, как это они отличили временный паралич от потери сознания? Результат-то один: идешь, идешь, а потом раз и заснула, и проснулась в таком вот неудобном положении.

- Я тебя убью!

- Конечно, милая, обязательно убьешь, но позже. А может быть, и не убьешь, может, тебе понравится. Я ведь заботился о тебе. Подобрал. Спрятал от солнца. Ты ведь могла умереть… - Серб тыльной стороной ладони погладил меня по щеке. - Гладкая кожа, белая. Красиво. Люблю красивые вещи…

Нет, он не посмеет, он, конечно, мерзавец, но не настолько же. Он просто хочет отомстить, напугать, но не…

- Тише, кисуля, не надо нервничать. И отворачиваться тоже не надо. Ты же не хочешь, чтобы я сделал тебе больно? Конечно, нет, ты же хорошая девочка, ласковая… люблю ласковых.

- Серб, пожалуйста…

Он не слышит или делает вид, что не слышит. Сидя на корточках, Серб разбирает мои волосы на отдельные пряди, осторожно и неуверенно ощупывает лицо. Жесткие пальцы скользят по щекам, царапают кожу на горле, разглаживают брови и замирают на губах. Глаза у Серба совершенно безумные.

- Серб, отпусти меня… ты мне нравишься, честно. Хочешь, я тебя поцелую? Отпусти, и я сделаю все, что ты захочешь. Ты же на самом деле другой, ты мне нравишься, честное слово. Ты сильный и…

Он зажимает рот рукой и печально так отвечает:

- Ложь. Вы всегда говорите ложь. Сначала одно, потом другое… потом третье… обещаете, а когда приходит момент выполнить обещанное, говорите, что имели в виду совершенно иное. Ты просишь отпустить тебя, говоришь, что я тебе нравлюсь, так почему же вчера ты прогнала меня прочь? Сейчас ты боишься, и страх заставляет тебя лгать, а на самом деле думаешь, что я такой дурак, поверю.

Думаю. Надеюсь, вернее, следует говорить в прошедшем времени - надеялась, потому что Серб, хоть и форменный псих, но отнюдь не дурак и отпускать меня не собирается.

Сукин сын!

- Вот видишь. Теперь ты искренна в своей ненависти. У тебя даже лицо изменилось, стало таким… не знаю, как описать. Честное слово, мне нравится. Вообще, интереснее, когда тебя ненавидят. Знаешь, как это обычно?

Я дернула головой. Ладонь, зажимающая мой рот, была жесткой и пахла болотом. Перстень на указательном пальце впивается в губы… а если попытаться укусить? Серб каким-то шестым чувством понимает намерение и предупреждает:

- Не надо. Если ты меня укусишь, то я вынужден буду сделать тебе больно. Очень больно, а мне бы не хотелось. Во всяком случае, не сейчас. Потом. У нас с тобой целая ночь впереди.

От этого обещания по коже бегут мурашки.

- У меня еще не было такой женщины, как ты… да-ори, они другие, более живучие, а люди умирают быстро. Там, в крепости, мне не разрешили работать с тобой, сказали, что опыта мало. Теперь опыта хватает, поэтому…

Он снял куртку, аккуратно сложил, потом неторопливо, насвистывая что-то под нос, начал расстегивать пуговицы на рубашке, а меня точно парализовало.

- Сначала будет хорошо, быть может, тебе понравится. Потом будет больно, тебе точно не понравится. Потом… не знаю, наверное, ты умрешь. Или нет.

- Да я тебя, ублюдка, и с того света достану!

Серб улыбнулся и, заглянув в глаза, тихо сказал:

- И снова ложь. Вы все обещаете, но еще никто не вернулся. И ты не вернешься… Но мы будем действовать по порядку. Ритуал нарушать нельзя. Никогда, Коннован, никогда не нарушай ритуалы.

Нож с тонким чуть изогнутым лезвием прижался к щеке, чуть царапнул шею, игриво так, словно примеряясь к коже, спустился к ключицам и осторожно вспорол одежду.

- Я мог бы раздеть тебя раньше, еще вчера, но так ведь гораздо интереснее, правда?

- Отпусти…

- Боишься, - печально произнес Серб, избавляя меня от остатков одежды, - уже боишься. Как мало, оказывается, надо, чтобы напугать да-ори. Или да-ори не при чем? Это ведь твой страх, Коннован, личный, правда? Расскажи мне о нем. Знаешь, а ты красивая.

- Что ты собираешься делать?

- Сейчас? - Рука с зажатым ножом замирает где-то в области живота. - Ничего такого, милая, чего бы с тобой прежде не делали. Пахнет от тебя, правда… ну да я не привередливый. Хреново здесь одному, понимаешь? И голоса эти постоянно твердят «убей, убей», я не хотел тебя убивать, я держался, а ты меня прогнала. Ты сказала, что я скотина и ты скорее сдохнешь, чем ляжешь со мной. Так вот, сначала я тебя поимею, а потом ты сдохнешь, идет?

Холодное лезвие скользнуло ниже…

Он был не просто сумасшедшим, он был сумасшедшим садистом. Он умел причинять боль и в полной мере наслаждался как своим умением, так и болью.

Моей болью.

Ее было много, слишком много для меня одной. Хотелось умереть, а смерть все не наступала и не наступала. Серб прав, мы живучие…

Иногда он останавливался, и тогда боль немного откатывалась прочь, предоставляя возможность телу немного отдохнуть.

Хоть бы сознание потерять. Хоть бы задохнуться в этой чертовой петле, но ее больше нет, зачем петля, когда есть металлопластик?

- Замолчала… плохо молчать… ты еще не сдохла? - Серб похлопал по щекам. - Посмотри на меня, Коннован, ты ведь всегда старалась не спускать с меня глаз, так почему теперь отворачиваешься.

Больно…

- Твоя кровь похожа на расплавленный жемчуг, но невкусная. У людей кровь вкусная, зато некрасивая… что лучше, не знаю.

Как же мне больно…

- Глупая, глупая Коннован. Ты сама виновата. Если бы ты не прогнала меня, то я бы не послушал их.

Он переворачивает меня на живот, перед глазами тонкие зеленые стебли в ржавых крапинах, кое-где белые капли, и вправду похоже на жемчуг.

И снова больно. Шкуру спустит… обещал… давно… теперь исполняет. Медленно. Ненавижу. Умираю.

- Вот так… пригодятся еще, ты же не против? Я должен тебя оставить, - он наклоняется к самому уху и шепчет. - Я должен тебя убить. Я не хочу, но они так говорят. Если я тебя не убью, ты сделаешь мне больно. А я боюсь боли, но это секрет, понимаешь?

Не понимаю… ничего не понимаю… трава… белые капли… больно… трава исчезает - он снова перевернул меня на спину, теперь вверху темное-темное небо и звезды. Они тоже похожи на белые капли. Много капель, много крови, много звезд… желтой нету.

Желтая звезда означает дождь.

- Эй, ты вообще меня слышишь? Ты должна слушать… быть послушной. Если бы ты была послушной, мне бы не пришлось тебя убивать, но ты плохая девочка, Коннован. Очень плохая.

А луна тоненькая, как ниточка… та ниточка, которая связывает меня с Рубеусом, умерла, я не слышу его, а он не слышит меня.

Он ведь обещал, что мне больше не будет больно, так почему же?

- Не плачь, не надо плакать, скоро все закончится, скоро рассвет… жаль, что я не увижу, как это будет. Солнце, оно злое, зато красивое. Ты не думай, я помню, как оно выглядит, и ты скоро вспомнишь.

Белый след падающей звезды - белый шрам на темном брюхе неба. Нужно загадать желание…

Пусть Серб умрет. Долго, мучительно, чтобы болью за боль…

- Извини, - говорит он. - Пожалуйста, прости меня, это все голоса, это не я. Я не виноват, что так получилось, мне и в самом деле хотелось любить тебя.

В его руках сабля, моя сабля, длинное лезвие слабо поблескивает…

- Прости.

Резкий взмах и… боль почти уходит. Я падаю. Интересно, можно ли провалиться ниже земли.

Наверное.

Здесь темно.

Глава 4.

Фома

Небо светлое до белизны и мелкие клочья облаков почти неразличимы глазу. Зато солнце нестерпимо яркое, дышит на землю жаром. Сухая трава шуршит, хотя ветра нет. Единственное дерево почти не отбрасывает тени, серые корявые ветви простираются в стороны, подобно паучьим лапам, а мелкие желтоватые листья жмутся к растрескавшейся коре.

Дерево мертво, но людям сойдет и мертвое.

- Суд признает обвиняемого виновным в преступлениях против людей, совершенных добровольно и сознательно. Суд приговаривает обвиняемого к смерти через повешение.

Корявые фразы преисполнены патетики, но людям нравится. Фоме же все происходящее отвратительно, но его не слушают, его считают кем-то вроде сумасшедшего, оттого сочувствуют, но… не слушают.

Ильяс стоит спокойно, даже улыбается, хотя, наверное, сложно улыбаться с петлей на шее. Второй конец веревки перекинут через толстый сук дерева и приторочен к седлу. Рослый черный жеребец пытается дотянуться до сухой травы, ему нет дела до людей, но сейчас речь закончат и кто-нибудь - роль палача, скорее всего, уже определена - сядет в седло, возьмется за плеть и…

Фома не хотел смотреть на это, но и уйти не мог. Уйти - значит предать. Ильяс кивает и неловко подымает вверх связанные руки.

Нужно остановить это безумие.

- Сиди, - тяжелая рука придавливает к земле. - Каждому свое, а этому - веревка, по справедливости.

Фома не знает, как зовут этого человека, он вообще никого здесь не знает, вот только Ильяса, но того сейчас повесят.

- Они нас там мордовали, а мы их туточки… по справедливости. Гляди, ишь ухмыляется-то, храбрый… - Человек поскреб бороду. - Хорошо… трусов вешать неприятно, был тут не так давно один из этих, из внутренних дел, так все кричал, что суд наш незаконный, потому как по закону если, то он прав, а мы - преступники.

Тот, кто зачитывал приговор, вскочил в седло и резко впечатал сапоги в круглые конские бока, жеребец, недовольно взвизгнув, взял в галоп и… Фома закрыл глаза. Пусть это тоже вроде как предательство, но он не в состоянии смотреть казнь. Он не хочет видеть Ильяса мертвым.

- Ишь как дергается… ну если сразу шея не сломалась, то долго подыхать станет, - продолжал бормотать над ухом незнакомый бородач. - А так ему и надо, так по справедливости…

Этой же ночью - дождаться утра не получилось - Фома вколол последнюю ампулу. Светло-золотое облако затопило разум, сглаживая боль, утешая, успокаивая… облако его понимало, только облако и никто больше.

Плохо. До чего же плохо. Солнце яркое, а вода горькая. Все пьют, а Фома не может. Фома ненавидит людей вокруг за то, что они ходят, разговаривают, едят, пьют, веселятся, черт побери. А с чего веселится, когда настолько плохо? Его корежит, выворачивает наизнанку. А все потому, что ампул больше нет.

Нет и все. Закончились. И облака закончились. Облака закрыли бы солнце, и Фоме стало легче. А все из-за Ильяса, ну почему он захватил всего пять ампул? Нарочно. Он хотел, чтобы Фома умер, но не сразу…

- Потерпи, это пройдет, - присутствие Голоса причиняло дополнительные страдания, поэтому Голос Фома тоже ненавидел.

Умереть, умереть… когда-то же хватило сил, когда-то же он сумел, ну почти сумел, уйти. Так почему же сейчас не попытается? Никто не станет мешать, никто вообще не обратит внимания на то, что такого человека, как Фома, не стало. Свободные люди заняты другими проблемами, они решают, куда идти дальше. Януш настаивает на Проклятых землях, а остальные боятся. Но Януш убедит, он же генерал.. три желтые полосы на погонах… серо-голубые глаза и дружеское внимание. Януш выслушал его в тот раз, а сейчас отмахнулся.

- Ты ему просто больше не интересен, - отмечает Голос. - Он узнал все, что хотел.

- Уйди! - Фома зажал уши руками, голова раскалывалась, расползалась, что-то серое стекало по рукам, он чувствовал, хотя остальные утверждали, что ничего не видят. Врут. Все вокруг врут. Голос не врет, он единственный, кто всегда говорил правду. Но от Голоса голова вытекает сквозь пальцы…

- Это всего лишь галлюцинации. Пройдет. Тяжело лишь в первые дни.

Тяжело. Очень тяжело.

- Терпи.

Фома терпит. Он всегда терпел, и раньше и теперь. Солнце летит к закату, стремительно, оставляя после себя желтые полосы выжженного неба. Облака мечутся всполошенными птицами, слишком быстро, чтобы на этом можно было смотреть. Фому снова тошнит, а желтые вонючие лужицы желудочного сока моментально расползаются в стороны толстыми червями.

- Меня теперь тоже черви жрут, - Ильяс выступает из тени, обрывок веревки на шее, фиолетовые губы, сердитый взгляд. - Это из-за тебя, все из-за тебя… ты виноват. Ты был плохим человеком, слабым…

- Нет, - Фома не желает слушать его, но и закрыть уши не может. Если сильно сдавить голову, то она треснет.

- Да, Фома, да. Ты виноват. Ты меня не слушал. И письмо потерял. Где мое письмо, Фома? Где оно? Где, где, где…

Это «где», повторяясь тысячекратно, остается даже после того, как Ильяс уходит. И ночью остается, стучит в виски раздраженными молоточками, не позволяя даже на минуту ускользнуть в сон. И утром.

- Где, где, где… вспоминай, где…

Фома честно пытается вспомнить. Он ищет треклятое письмо, он спрашивает о нем всех, но люди огрызаются, люди слишком заняты, они сворачивают лагерь, собираясь уходить куда-то, а Фома не может вспомнить, куда подевал письмо.

Все это время оно лежало во внутреннем кармане куртки, зато стоило разорвать плотный конверт и молоточки, терзавшие его бедную голову, исчезли.

Почерк у Ильяса крупный, четкий, аккуратный, читать легко, хотя телега, на которой нашлось место для Фомы, то раскачивается, то подпрыгивает на камнях, то начинает резко крениться в сторону, Фома упрямо цепляется взглядом за буквы, но слова проходят как бы мимо сознания. Приходится возвращаться и перечитывать. И снова перечитывать, и еще раз.

«Решение принято мной добровольно и самостоятельно, после долгих размышлений и тщательного анализа сложившейся ситуации. Я не знаю, кто будет читать это письмо - это зависит от того, получится ли у меня запланированное - но надеюсь, что получится».

- Эй, Фома, а что там в Проклятых землях? - Вопрос возницы отвлекает от чтения.

- Ничего. Степь. Горы.

- А Януш говорит, будто там такое место, где можно построить настоящее государство, чтоб только для людей, чтоб жить свободно, безо всяких там… будто бы Империя оттого экспедицию туда посылала, чтоб закрыть проход, чтоб никто не сбежал. Правда?

- Не знаю.

- А, ну да, ты ж того… ликвидант, хотя не понятно, чего имперцам тебя с собой тащить. Так степь, говоришь?

- Степь.

И белые горы, и поселение диких людей, шаткие мостики над пропастью, звездные камни… молот тора. Неужели он рассказал Янушу про оружие? Фома не помнил, но наверное да, если обо всем рассказал, значит и про Молот тоже. Плохо. Хотя… какое ему дело, чем Януш хуже Великой Матери? Ничем, даже лучше, потому что человек.

Дорога стала шире, ровнее, и Фома вернулся к чтению.

«Мне очень хочется, чтобы ты, Фома, - все-таки я надеюсь, что письмо попадет к тебе, - попытался меня понять, хотя мне самому безумно сложно разобраться. Как оказалось, граница между верностью и предательством гораздо более зыбкая, чем представлялось раньше. Оставаясь верным клятве и родине, я предавал людей, которые мне доверяли. Но останься я с вами - предал бы свою страну. В тот раз я сделал один выбор, сегодня - другой. Я знаю о засаде, устроенной Сопротивлением в ущелье, поэтому мое бездействие является полновесным предательством, даже не столько по отношению к Родине - нет больше той страны, которой я присягал на верность - сколько по отношению к людям, который идут со мной в одной колонне. В большинстве своем это молодые парни, которые в принципе ни в чем не виноваты. Они - дети Великой Империи, и во всех их прегрешениях, прошлых ли, будущих, виновата Империя. Мне жаль этих ребят, которые, скорее всего погибнут, но смотреть на то, что делают с тобой, я тоже не могу. Сейчас выбор более конкретен, и я его уже сделал.

Знаю, что меня ждет: повстанцы не пощадят сотника Департамента Внутренних дел, а имперцы - предателя. В любом случае, я мертв. Надеюсь, смерть будет достойной, я не хочу, чтобы меня сожрала эта тварь, я боюсь, Фома, и мне стыдно за этот страх, как и за то, что с тобой сделали с моего молчаливого согласия. Прости, если сможешь. А не сможешь - не прощай, просто, когда соберешься сотворить очередную глупость, вспомни, что за твою жизнь уплачено сполна».

Уплачено. Восемь машин, люди, которых Фома не знал и никогда не узнает, водитель, вытянувший руки вперед, точно желая отгородиться от летящей в него пули, красные капли, застывающие на растрескавшемся стекле. Сполна уплачено.

«Немного беспокоюсь, оставляя тебя одного. Они обещали, что привыкания не будет. Солгали, очередная заведомая ложь, но там, куда вы отправитесь, ампул не достать. Главное, выдержи первое время. Выживи, Фома, хотя бы для того, чтобы это мое предательство получило хоть какое-то оправдание. Выживи, если не ради себя, то хотя бы ради меня, может, тогда в аду мне станет немного легче. В рай предателей не берут.

Вот, кажется, и все, больше сказать нечего.

Удачи, нам обоим».

Дорога широкой каменистой лентой спускалась вниз, отвесные стены поднимались к темнеющему небу, на котором солнце казалось полуразмытым пятном темно-желтого цвета, а Фома впервые за долгое время не думал о том, как ему выжить без искусственного счастья из стеклянных ампул с синей маркировкой.

Как-нибудь выживет. Уплачено. Вот только сумеет ли он когда-нибудь вернуть этот долг? Вряд ли.

- Эй, ты чего там, плачешь что ли? - В голосе возницы, имени которого Фома не удосужился спросить, звучало сочувствие. - Совсем, видать, тебя поломали, если аж до слез… ничего, приедем на место, заживем как люди… Януш - он настоящий генерал, наш, не из этих тварей, как сказал, так и сделает. Так ты говоришь, там степь? Это хорошо, лошадок разводить можно будет… я лошадок люблю, хорошие они, не то, что люди.

Вальрик

Серо-багровые тона в зале суда наводят тоску, ожидание утомляет само по себе, а ждать приговора утомительно вдвойне. Но не страшно, страх остался где-то невообразимо далеко, может в Саммуш-ун, может, в Ватикане, а может и вовсе на Проклятых землях, кто его знает. Вальрику было скучно. Он закрыл глаза и мысленно начал перечислять предметы обстановки в зале суда. Стол судьи, огромный, длинный, темно-коричневая древесина, покрытая блестящим лаком. На столе красное покрывало, бронзовая - согласно старинной традиции - чернильница, молоток, кожаная папка, ручка. Слева - стол секретаря, он поменьше и пониже судейского, а вот бумаг на нем раза в три больше.

На противоположной стене герб Великой Империи Кандагара, государственный флаг и вычерченные прямо на стене слова государственного гимна. Интересно, читает ли их кто-нибудь? Но написано красиво, буквы ровные, изящно-скругленные, заглавные выделены красным, а основной цвет - синий.

Синий на сером совершенно не смотрится.

Наконец, неприметная дверь за судейским столом открылась, и в зал вошел судья. Не дожидаясь напоминания от охраны, Вальрик встал.

- Обвиняемый может сесть, - голос у судьи скрипучий, лишенный даже намека на эмоции, и запаха никакого. Это было неприятным сюрпризом и в самый первый день Вальрик, обнаружив, что не способен «слышать» судью, растерялся.

- Обвиняемый признает свою вину и просит о снисхождении. Учитывая тот факт, что данное преступление было совершено в порядке самообороны, да к тому же гражданином другой страны, суд понижает статус преступления до желтого пункта и обязует обвиняемого возместить ущерб, нанесенный Великой Империи в следующем размере: повреждения, нанесенные имуществу граждан - тысяча триста двадцать юаней. Физический ущерб, нанесенный гражданам, находившимся на момент драки в таверне «Аюма» - одиннадцать тысяч двести пятьдесят два юаня. Оплата работы ликвидаторов - сто сорок семь юаней. Долг убитого гражданина перед Великой Империей - сорок три тысячи шестьсот семьдесят два юаня. Итого пятьдесят шесть тысяч триста девяносто один юань, и судебные издержки в размере десяти процентов от названной суммы. Решение окончательное, обжалованию либо изменению не подлежит. Обвиняемый не имеет права покинуть пределы Великой Империи Кандагар до тех пор, пока необходимая сумма не будет внесена на счет Магистратуры города Деннар.

- А где мне деньги взять?

- Обвиняемый имеет право обратиться за помощью в Посольство Святого Княжества. Дело закрыто. Суд напоминает, что если в течение шестидесяти дней после вынесения приговора, на счет Магистратуры города не поступит первый взнос, то против обвиняемого будет выдвинуто обвинение в неподчинении приговору суда.

Игр ждал у входа. Увидев Вальрика, он задал один единственный вопрос:

- Сколько?

- Пятьдесят семь тысяч плюс судебные издержки, - теперь сумма казалась еще более внушительной, чем сразу. Пятьдесят семь тысяч юаней… заработок охранника каравана составлял триста юаней, и то получить их Вальрик мог лишь по возвращении в крепость. Раздобыть подобную сумму здесь, в Империи - нереально, впрочем, на это Вальрик не рассчитывал.

Игр семенил рядом, то и дело вздыхая, точно в случившемся была его вина.

- Ну и чего делать станешь? Можно, конечно, к Этияру пойти, попросить. Скажешь, что отработаешь.

- Пятьдесят семь тысяч?

- Ну да, ну да… плохо… а я ведь говорил, чтоб осторожнее был. Слушай, говорят, будто ты голыми руками его. Правда?

- Случайно получилось.

- И что он здоровее тебя был, и будто из ветеранов, тоже правда?

- Здоровее, - согласился Вальрик. - Про ветеранов не знаю. И вообще не хотел я, силу не рассчитал, думал, он покрепче, а тут… ветеран. Вот у нас Штус-Громила из ветеранов, вот его-то одним ударом на тот свет не отправишь, а это… тьфу.

Игр кивает, вид у него задумчивый, расстроенный, пожалуй, более расстроенный, чем у Вальрика. В «Кошечке» царит привычный полумрак, посетители в полголоса переговариваются, на них с Игром никто не обращает внимания. Игр отыскал свободный стол и, заказав пива и обед, поинтересовался:

- Слушай, а с оружием ты тоже умеешь? Нет, ну я знаю, что умеешь, раз Элияр тебя в охрану взял, но интересно просто, насколько хорошо.

- Нормально.

- А показать, если понадобится?

- Зачем?

- Ну… есть один человек, который мог бы тебе помочь, но просто так он ничего делать не станет. Я ничего не обещаю, я поговорю с ним, порекомендую… только ты уж не подведи, человек серьезный.

Серьезный человек оказался мелким суетливым и похожим на всполошенную мышь. Очень всполошенную мышь. Глянув на Вальрика, он нахмурился.

- Этот что ли?

- Этот, камрад Суфа, этот. Вы не смотрите, что щуплый, он голыми руками человека убил, свернул шею, как цыпленку…

Вообще-то щуплым Вальрик себя не считал, ну да Игру виднее.

- Голыми руками? Ну-ну… выйдем, что ли?

Задний двор «Кошечки» представлял собой залитую бетоном площадку, подпираемую с одной стороны серой городской стеной, с другой - стеной трактира.

- Видишь этих двоих? - поинтересовался Суфа, при этом обращался он непосредственно к Вальрику, а Игра словно бы и не замечал. - Это мои охранники, продержишься минут пять, поговорим. Нет - сам понимаешь, со слабыми связываться мне смысла нету.

Охранники господина Суфы выглядели внушительно: высокие, широкоплечие, вооруженные длинными резиновыми дубинками. Неповоротливые и самоуверенные.

- Если передумал, то говори сразу.

- Нет, господин, не передумал. Но что будет, если я их покалечу?

- Ты? - Суфа хмыкнул. - Ну если ты их покалечишь, значит, у меня плохие охранники. Смотри, чтоб они тебя не покалечили.

Вальрик отвечать не стал.

Эти двое привыкли действовать вместе, один отвлекает, второй нападает, в принципе, неплохая стратегия, но… перехватить дубинку у первого, одновременно достать ногой второго, в солнечное сплетение, и пока тот корчится, пытаясь вдохнуть, снова заняться первым. Легкий удар ребром ладони по шее, и толчок в переносицу. Падает. А второй? Сидит на песке, хватая ртом воздух. Черт, снова силу удара не рассчитал. Вальрик расстроился, ну не получалось у него одновременно и за дыханием следить, и действия свои контролировать. Карл, правда, уверял, что дело в тренировках, и со временем все сладится. Вопрос, где бы взять это время.

- Видите, господин Суфа, я же говорил… в своей крепости он лучшим бойцом был… и с мечами управляется, и с саблей, и с…

- Замолчи. Ты, солдат, как тебя зовут?

- Валко.

- Валко… нет, не пойдет. Имя должно быть звучным, красивым. И бой тоже, а то сила, конечно, у тебя есть, но вот умения… пару секунд и противники на песке валяются, ну кто ж поверит, что бой честным был? Никто. А с мечом тоже умеешь, или этот врет?

- Умею, господин.

- Хорошо… - Суфа поскреб редкую седую бороду. - Значит так, проблемы я твои постараюсь решить, деньги заплачу, сам понимаешь, с Магистратурой шутки плохи. Ну а взамен ты мне их отработаешь. Пойдем, Валко, поговорим как серьезные люди.

- А я?

- Если договоримся, получишь не сто, а двести юаней, в качестве премии, так сказать. А пока исчезни.

Игр благоразумно подчинился совету. Оставшись наедине с господином Суфой, Вальрик слегка растерялся. Нет, он знал, конечно, чем закончится эта беседа, более того, он рассчитывал на контракт, но…

- Пойдем, пойдем, нечего тут во дворе стоять. Пиво предпочитаешь? Эль? Вино?

- Да все равно как-то.

- Все равно? Ну-ну… молодость, молодость… где те годы, когда мне было все равно. Твой товарищ рассказывал тебе, чем я занимаюсь? - Суфа устроился за самым дальним столиком. Пиво пил медленно, смакуя каждый глоток, и беседу вел столь же неторопливо, точно боялся спугнуть собеседника.

- Вижу, не говорил. Хозяин я, казармами владею, и надо сказать, у Суфы - лучшие гладиаторы в Деннаре, у меня даже благодарность от департамента развлечений имеется за вклад в культуру Империи, понимаешь?

- Не совсем, господин.

- Ох уж эти варвары, вечно им растолковывать приходится. Итак, я выплачиваю твой долг перед Магистратурой, а ты подписываешь со мной контракт, на пять лет всего. Вот скажи, где ты в своем Княжестве за пять лет такие деньги заработаешь? Нигде, если ты не владетельный князь или епископ. А после пяти лет ты не только с долгами рассчитаешься, но и сможешь подать заявление на гражданство, в первую очередь рассмотрят, у гладиаторов в этом плане существенные льготы. Жить будешь в казарме, на всем готовом, даже женщины имеются, из Черного города, конечно, но чистые, с этим у меня строго. И денег давать буду, юаней сто в месяц.

- А взамен?

- Взамен? - Суфа развел руками. - Сражаться. На арене, красиво, чтобы публике нравилось, чтобы любили тебя и еще требовали, чтобы спрос был именно на тебя, Валко. Да, не спорю, на арене убивают, но жизнь такова, что и вне арены убить могут. А так проблемы решишь, денег заработаешь, да и кто знает, будущее себе обеспечишь. Суфа играет честно, и о ребятах своих заботится, как отец родной, так что сам думай.

- Согласен.

- Быстро ты, - кажется скорость, с которой Вальрик принял решение, не слишком понравилась Суфе. - Гляди, потом станешь говорить, будто бы я тебя обманул. А Суфа никогда никого не обманывал, Суфа честно работает, по лицензии.

- Я же сказал, что согласен. Господин не пожалеет о своем решении, я хороший воин и умирать не собираюсь. Я лучше убивать буду.

Рубеус

Строительство шло быстро, и почти не требовало участия Рубеуса. Мика оказалась попросту незаменимой помощницей, аккуратной, исполнительной, инициативной… слишком уж инициативной. В первый же день Рубеус понял, насколько ошибался, разрешив остаться в этой чертовой комнате, чересчур тесной для двоих. На третий день он трусливо попытался переселиться в палатку, но… в общем о том, чем все закончилось, Рубеус предпочитал не думать.

- Ну что, до конца квартала внешний контур будет построен, внутренняя отделка займет чуть больше времени… - Дик ел жадно и быстро, впрочем, как всегда. Дик был слишком увлечен работой, чтобы оставалось время еще на что-то.

- Башня дала усадку, отклонение на полтора градуса.

- Ну, - Дик затолкал в рот кусок мяса, - это нормально, предел прочности - три, а так выдержит.

- Нужно выровнять.

- Зачем? И как ты себе это представляешь? Раствор почти кристаллизовался, а значит…

- Значит построите заново. Угол важен, - Рубеус мог бы добавить, что разница в полтора градуса весьма существенно сказывалась на создании точки концентрации. Плохо, конечно, что придется переделывать, тем более, что сроки поджимают, но и оставлять нельзя.

Дик пожал плечами и… в следующую секунду пришел зов, а следом, не позволяя сосредоточиться, понять, откуда он идет, - боль. Тело свело судорогой, а низкий серый потолок над головой вдруг растекся бездонно-черным небом. Оно дрожало, раскачивалось и роняло звезды, каждая из которых вызывала новый спазм. А когда звезд не осталось, небо, вывернувшись наизнанку, рухнуло вниз…

- Очнись, пожалуйста… Дик, быстро аптечку… сделай же что-нибудь… - Микин голос расколол падающее небо, и мелкие осколки растворились в черной волне волос.

Неба нет. Ничего нет. Это галлюцинация. Была и прошла. Небо не может упасть, да и нету его в комнате. Потолок, обыкновенный потолок с черным жгутом провода. На проводе лампа. Яркая. Глазам больно. Рубеус зажмурился, пытаясь придти в себя.

- Очнулся, да? С тобой все в порядке? Я испугалась… ты себе не представляешь, как я испугалась. Что произошло?

Рубеус и сам хотел бы знать, что же все-таки произошло. Почему он лежит на полу? Почему Мика смотрит так, будто он вот-вот отправится на тот свет? Почему кружится голова и почему болит рука? Хотя тут все понятно - в ладони застряли осколки стекла, кажется, он держал стакан, значит, раздавил. Неприятно, но не настолько больно, как было, и во рту горький привкус крови.

- Лежи, куда ты, - Мика пыталась удержать, но Рубеус оттолкнул ее чрезмерно заботливые руки. Она обиженно закусила губу, но в данный момент ему было совершенно наплевать и на Микину обиду, и на Микину заботу. Тело слушалось с трудом, мышцы точно деревянные, такое ощущение, что вот-вот разорвутся.

- Что произошло?

- Ну, ты просто стоял, с Диком о малой башне разговаривал, что угол изгиба нарушен, а потом захрипел и упал. Но почти сразу очнулся.

- Сразу? - Осколки глубоко вошли в ладонь и не выковыривались, а может, дело в том, что координация пока оставляла желать лучшего. Мика протянула было руку, но наткнувшись на предостерегающий взгляд, благоразумно одернула.

- Почти сразу. Буквально через несколько секунд, - ответил Дик, до того тихо стоявший в стороне. - Повезло, что быстро, у меня в свое время… и защититься от этого никак, если он сам не закроется.

- Заткнись, а, - зашипела Мика. - А лучше иди делом займись, пока время есть.

Дик, пожав плечами, вышел, и Рубеус, дав себе очередной зарок поставить Мику на место, вышел следом. Свежий воздух и привычный мороз моментально привели в чувство и успокоили.

- Дик, стой.

Тот остановился.

- Давай, рассказывай, ты же знаешь, что это было.

- Все знают, - Дик зачерпнул горсть снега и вытер лицо. - Только в зале поединков можно разорвать связь безболезненно, во всех других случаях… я же говорю, повезло, что быстро. Тот, с кем был связан я, попал к кандагарцам, в лабораторию… закрываться он не стал, поэтому… прости, но мне неприятно вспоминать.

- Значит… смерть?

- Ну, не знаю, тебе виднее, это ведь тебя звали, а не меня. Извини, но я, наверное, пойду, рассвет скоро, а угол выпрямлять надо, пока раствор не кристаллизовался.

Сидеть на снегу холодно, вставать и идти в помещение не хочется. В комнате Мика, которая станет сочувствовать, задавать вопросы и всем своим видом демонстрировать, насколько она огорчена случившимся. Или наоборот сделает вид, что ничего страшного не произошло.

Произошло. Коннован умерла. Или умирала… Рубеус попытался восстановить то, что же, собственно говоря, он видел, точнее чувствовал. Боль… боль в сторону. Небо. Черное небо и звезды, которые падают вниз. Зов. Ясный, четкий, будто она находится рядом… А если и вправду рядом? Вытащить, прислушаться, определить направление… северо-восток. Около трехсот километров к северо-востоку, на самой границе Пятна. А дальше?

Дальше он разберется на месте, в конце концов, сутки-другие здесь и без его участия проживут. Собраться… пистолеты, запасные обоймы, ятаган, кажется, все.

- Ты куда? - Мика с удивлением следила за сборами. - Ты что, уходишь?

- Да.

- Куда? Надолго? Это из-за того, что случилось? Ты не можешь сейчас уйти.

- Почему?

- Да хотя бы потому, что вот-вот рассвет, это глупо куда-то собираться, когда вот-вот взойдет солнце. Тем более, когда… - Мика замолчала.

- Договаривай уже, когда все окончено? Это ты хотела сказать? А если нет, если есть еще шанс? Если я успею…

- А ты хочешь? - Она подошла вплотную, нежно обняла за шею и, почти касаясь губами уха, прошептала. - Зачем? Если повезло, то это конец, если не повезло… нужно лишь подождать… естественный путь.

- Какой естественный путь? - Рубеус попытался стряхнуть руки. Запястья тонкие, фарфоровые, если сильно сжать, то сломаются. Не те мысли… совершенно не те.

- Обыкновенный, - Мика не боялась, она лишь плотнее прижалась, так, что слышно, как бьется сердце. - Кто-то умирает, кто-то поднимается. Валири не может стоять выше вали. Это закон. Пользуйся случаем… в том, что произошло, нет твоей вины и… не будет. Просто займись тем, чем должен заниматься.

Ее губы касаются шеи, ее руки забрались под рубашку, ее когти слегка царапают кожу.

- Просто расслабься, ни о чем не думай…

- Просто уйди, ясно?

- Нет. Почему?

- Мика, я серьезно. Уйди или я сверну тебе шею…

- Попробуй, - она смеется, запрокинув голову. Черные волосы тяжелой волной падают вниз, на белом горле выделяется бледно-золотой ручеек артерии, а между ключиц красной каплей сияет рубин. Мика не может без украшений, Мика не может без игр, Мика…

К дьяволу Мику.

Рубеус с трудом удержался от пощечины. Господи, что же с ним твориться? И почему он не прекратит это безумие? Ему ведь нужна Коннован, тогда…

Коннован умерла или умирает.

- Ты ведешь себя, как мальчишка, - Мика проводит кончиками пальцев по щеке и печально шепчет. - Впрочем, делай как знаешь, только заката дождись.

Коннован

Я не хочу умирать… не хочу и все. Мне больно, мне плохо, но я перетерплю, лишь бы выжить… а небо над головой стремительно светлеет. И этот свет причиняет новую боль, гораздо более острую, чем все, испытанное ранее.

Пожалуйста, кто-нибудь… я не хочу умирать! Воздух, разрываемый жестокими солнечными нитями, звенит, оглушая, ослепляя, убивая… медленно.

Будь он проклят за то, что заставил испытать подобное.

Дышать тяжело, и ног не чувствую. А солнце на самом деле яркое, настолько яркое, что я почти слепну… и проваливаюсь куда-то за край ослепительно-яркого белого шара.

Больно.

Огонь, кругом огонь… я дышу огнем, я живу в огне, как саламандра. Но я - не саламандра и поэтому сгораю. Я чувствую запах горелого мяса, но не могу ни кричать, ни плакать - солнце выжгло слезы и голос.

Солнце меня ненавидит.

Но кто-нибудь, пожалуйста… помогите… кто-нибудь.

Холод. Мокро. Вокруг вода. Серое влажное марево и невозможно понять, что вокруг.

Дождь.

Начался дождь, значит, я еще несколько дней буду жить. Зачем?

Земля растекается бурой жижей, влажный запах плесени забивает ноздри, влажный воздух - легкие. Холод… холод заставляет двигаться.

Как двигаться, когда сабля-игла надежно пришпилила меня к земле. Но мелкие капли растворяют землю и, значит, у меня есть шанс. Двумя руками за эфес. Вверх… еще немного… пальцы соскальзывают, сил почти не осталось, но… не могу же я просто умереть.

Не хочу умирать, я выживу, я обязательно выживу и вернусь. В горы. Зеленоватые, словно отлитые из стекла пики и ласковый сумрак, Орлиное гнездо, Карл… Рубеус. Он обещал, что не будет больно, но…

Не сейчас, дождь закончится, а мне надо выжить. Думай, Коннован, думай… если расшатать саблю?

Влево и вправо. Больно… как же мне больно. Влево, чуть больше нажим, рука снова соскальзывает, пальцами по лезвию, капли прозрачной крови… не чувствую раны, точнее она теряется среди другой боли, которой объято все тело.

Ничего, я справлюсь, я обязательно справлюсь, я ведь хочу жить.

Время идет, вода поднимается, скоро совсем затопит, а я так и не сумела выдернуть эту чертову саблю. И наверное не успею. Холодно, адски холодно, холод разъедает ожоги, и боль становится совершенно невыносимой. Теряю сознание.

- Не спи, - говорит кто-то, - замерзнешь.

Голос незнакомый, детский. Откуда здесь дети? Здесь только ядовитое солнце и холод. Ребенок смеется и…

Снова холод. Вода поднялась до подбородка, чтобы дышать приходится задирать голову вверх. Задираю. Дышу. Руки совсем занемели, и я не понимаю даже, получается ли расшатывать саблю или мне только кажется, что лезвие движется. Плачу. От отчаяния, безнадежности и нежелания умирать. Умирать страшно.

И больно.

У воздуха привкус крови. Ну же, еще немного…

Помогите… Рубеус! Пожалуйста, ты же…

Мысли путаются. Он обещал, что не будет больно, почему тогда… не отзывается… слышит, я знаю, что слышит… молчит…

- Не спи… - теребит голос. - Нельзя.

Нельзя спать. Сон - это смерть.

Все-таки у меня получается. Лезвие резко идет вниз, потом в сторону и, разрывая тело - уже не больно, уже как-то все равно - падает. А я не знаю, что делать дальше… перевернуться на живот… ползти… руками в землю - когти скользят по грязи, цепляться здесь не за что, а встать никак, ног вообще не чувствую. И с глазами что-то не то… болото в глазах, серое дрожащее болото. Это неправильно.

Нащупать, вцепиться - если в траву, то можно, главное, захватить пучок побольше - и вперед. На вдох - отдохнуть, на выдох - руки вперед и новый пучок.

- Раз, два, три, четыре, пять… вышел зайчик погулять… - этот голос идет за мной, подстегивает, подгоняет, не дает провалиться в беспамятство. Я ненавижу голос, как ненавижу холод, боль и собственную беспомощность.

- Вдруг охотник выбегает… прямо в зайчика стреляет…

Дышать становится немного легче, это значит, что скоро дождь прекратиться и… дождь никогда не прекращается днем, только ночью. Но дождя вообще не должно было быть, желтая звезда… я не видела ее…

Отдельные холодные капли скатываются по коже.

- Пиф-паф, ой-ёй-ёй… умирает зайчик мой. - Ребенок наклоняется близко-близко, я ощущаю чужой запах, чужое дыхание, чужое присутствие… Я не хочу умирать, но пучок мокрой травы выскальзывает…

Скоро рассвет. Снова рассвет… Пожалуйста, кто-нибудь… Я не хочу умирать.

Глава 5.

Фома

По ту сторону Каменных холмов шел дождь, причем такой, которого Фоме прежде видеть не доводилось. Тонкие нити воды тянулись с мутного низкого неба к земле, создавая в воздухе сплошную серую пелену, причем пелену, наполненную звуками. Она вздыхала, совсем как человека, хлюпала, потрескивала, стонала, звала… Тяжело. И одежда, соприкоснувшись с водяными нитями, моментально намокла, набухла, приобрела характерный запах плесени.

Караван двигался вперед медленно, повозки то и дело застревали в размокшей, размякшей земле. Приходилось толкать, ноги скользили по длинным хвостам полусгнившей травы, руки от соприкосновения с металлическим бортом сводила судорогой от холода, а любое физическое усилие вызывало приступы тошноты. Но Фома все равно был рад, он чувствовал себя полезным.

- И часто тут такое? - Разговаривали в дожде шепотом, точно боялись потревожить эту почти живую пелену воды.

- Не знаю, на моей памяти ни разу не было.

Дышать приходилось носом, стоило открыть рот, и Фома начинал захлебываться. Впереди дважды мигнул желтый глаз фонаря, что означало остановку. А чуть позже из серой пелены дождя вынырнул Рук и недовольно буркнул:

- Фома, тебя Януш зовет, и побыстрее давай.

Януш, как и все в караване, был мокрым, но при этом улыбался, радостно, почти счастливо, будто всю жизнь мечтал попасть в эту непроглядную серую пелену дождя.

- Привет.

- Добрый день, - Фома не был уверен, что сейчас именно день: пространство вокруг оставалось в равной мере серым и мокрым вне зависимости от времени суток.

- Садись, поговорить с тобой хотел.

- О чем? - мокрый коврик, мокрое железо, мокрый хлеб в мокром кармане. Даже укрытый под полупрозрачным колпаком огонь умудряется выглядеть мокрым, хотя подобное невозможно по определению.

- Просто говорить. Ты забавный человек, Фома, интересный, столько всего видел, столько всего испытал, почти сошел с ума, но сумел вернуться. Ты пришел не из этого времени, но окружающий мир воспринимаешь, как данность. Ты общался и с вампирами, и с танграми, пересек Проклятые земли…

Голос Януша убаюкивал, а в серо-голубых глазах появилось знакомое уже выражение участия, смешанного с любопытством.

- Расскажи.

- О чем? - Фома и не пытается сопротивляться, ему почти так же хорошо, как в бело-лиловом облаке… облака - обман, а Януш настоящий.

- Почему здесь останавливаются часы? Почему, если верить компасу, то каждый день север перемещается в другое место? Почему нет разницы между днем и ночью? И почему я слышу чей-то зов, но не могу понять, кто и зачем зовет?

- Не знаю.

- Подумай, Фома, это очень важно, - голос вкрадчивый, но серые глаза смотрят строго, требовательно. Они ждут ответа, и отказа не примут. А Фома и вправду не знает.

- Хочешь пойти со мной?

- Куда?

- Вперед. На разведку. Мы ведь не можем привести караван в засаду, правда, Фома?

- Правда.

- Вот и хорошо. Тогда пошли.

- Сейчас?

- А когда? - Удивляется Януш. - Конечно сейчас, вон, и небо, кажется, светлеет. Как ты думаешь, этот дождь закончится когда-нибудь?

И Фома снова не знает, что ответить. Наверное, закончится: водяные нити, связывающие небо и землю, стали совсем тонкими, хотя, может, это всего лишь галлюцинация. У него ведь случаются галлюцинации, просто Януш не знает, иначе не взял бы с собой. Идти мокро и скользко, трава размокла, растянулась по земле, образуя скользкую, буроватую кашу. Несколько десятков шагов, и караван остался позади, а Януш идет себе и идет, уверенно, точно видит перед собой совершенно конкретную цель. Фома же видит лишь черную куртку с тремя желтыми полосками на погонах и старается не отставать, он не уверен, что сумеет найти обратную дорогу.

Дорог здесь вообще нет, а понятия «вперед» и «назад» весьма условны. Нога проваливается в яму, и Фома, не сумев удержаться на ногах, падает. Бурая холодная грязь моментально липнет к одежде, теперь придется чистить.

Воздух отвечает печальным вздохом, от которого мурашки бегут по коже. Все-таки жутко здесь.

- Эй, Фома, ты где там? Иди сюда, тут есть кое-что интересное.

Януш сидел на корточках и рассматривал что-то лежащее на земле, на лице его застыло выражение искреннего детского любопытства.

- А я думал, что только людей могу слышать… ты же видел вампиров, верно? Это он, да?

Черные когти и черные пальцы, в бурой грязи, черная обгоревшая кожа и белые волосы, слипшиеся тонкими сосульками…

- Она. Ее зовут Коннован.

Януш ничего не ответил, он сидел, закрыв глаза, точно прислушивался к чему-то, а потом резко поднялся на ноги, вытер грязные ладони о штаны и сказал:

- Скоро совсем подохнет. Жалко, я никогда раньше живого вампира не видел. Ну что, пошли назад, дождь, вроде, прекращается.

- А она как?

- Никак. Какая от нее польза? Я вообще думал, что человек зовет, а это… пусть дальше лежит. Нет, ну если хочешь, то забирай, все равно без толку, вон какая дыра, пальцы пролазят, позвоночник однозначно перерублен, плюс ожоги… нет, не выживет. Впрочем… попробуй, только тащить сам будешь.

Фома дотащил. Страшнее всего было заставить себя прикоснуться к этому обожженному до черноты телу, в котором почти не осталось жизни. Януш наблюдал за попытками все с тем же почти детским любопытством, не делая попыток помочь. А и плевать на Януша, главное донести, не уронить, не причинить лишней боли, главное, чтобы выжила.

Если Коннован выживет, то и он, Фома, не зря существует. Какое-никакое, а оправдание, хотя вроде и не перед кем оправдываться.

- Будет, кто спрашивать, скажи, что я разрешил. И палатку возьми, там где-то должна была быть со спецзащитой. Что, тяжело? Может, все-таки бросишь, а?

Фома помотал головой. Тяжело, скользко, неудобно, но он должен.

- Смешной ты человек, - Януш шел засунув руки в карманы, - с вампиром возиться… то ли блаженный, то ли просто псих…

Вальрик

Казарму пропитал тяжелый запах ярости, багряно-коричневый, с редкими вкраплениями черной свернувшейся крови. Этот запах оглушал и выбивал из равновесия, но усилием воли Вальрик отодвинул видение прочь, сейчас не до него.

- Твое место будет здесь, - Суфа указал на койку. - Распоряжается в казарме камрад Гарро, он же будет тебя тренировать. Заниматься начнете завтра с утра.

- А на арену?

- Не терпится? - Суфа хитро прищурился. - Вот как Гарро скажет, так и пойдешь. Не спеши, за пять лет она тебе еще приестся.

Суфа ушел, а Вальрик получил возможность спокойно, без лишней суеты, разобрать вещи, а заодно и осмотреться в казарме. Почти то же, что на слайдах. Длинное приземистое здание в один этаж, изнутри стены такие же серые, как снаружи. Свет, проникающий сквозь узкие окна, кажется мутноватым, точно разбавленным, а желтые пятна на полу, наоборот, чересчур яркими. Койка жесткая, заправлена не новым, но чистым шерстяным покрывалом. Интересно, чье это место? И что стало с хозяином?

Хотя, пожалуй, ответ на последний вопрос был известен Вальрику. Согласно статистике семьдесят шесть процентов гладиаторов погибали в течение первых трех лет.

Дверь распахнулась с грохотом, заставлявшим задуматься, как это ее до сих пор не вынесли. Казарма постепенно заполнялась людьми, уставшими, раздраженными, пропитанными все тем же удушливым багряно-коричневым запахом.

- Эй ты, чего расселся? - темнокожий здоровяк с длинными, забранными в конский хвост волосами навис над Вальриком. - Новенький, что ли?

- Новенький.

- Ну, тогда добро пожаловать, что ли. Я - Ским, койка номер девять, одиннадцатая у Шакры, но он как всегда задерживается, чистоплюй хренов. Вечно как залезет в душ, так на час.

- Просто я предпочитаю, чтобы от меня не воняло пСтом. Вечер добрый.

- Добрый, - Вальрик встал, разговаривать, глядя на собеседника снизу вверх было неудобно, да и не слишком-то вежливо, хотя вряд ли эти двое обращали внимание на вежливость. - Я - Валко.

- Откуда? - Поинтересовался Шакра, вытирая мокрые волосы полотенцем. Он был высок, худ, почти до изможденности, и темен. Никогда прежде Вальрику не доводилось видеть настолько смуглой кожи.

- Святое княжество.

- А… преступление, штраф, выгодное предложение. Понятно. Ты драться-то хоть умеешь?

- Умею, - насмешливый тон был почти оскорбителен, но тут Шакра дружелюбно улыбнулся и протянул руку.

- Тогда добро пожаловать. В нашей десятке будешь, вместо Сумаха. Хотя для копейщика ты мелковат, ну-ка вытяни руки. Попрыгай, ага… с чем дело имел?

- Сабли, ятаганы, короткий меч, двуручный меч, бастард, рапира, шпага…

- Да ты специалист, - хохотнул Ским. - Или только треплешься?

- А мы завтра и посмотрим, - отозвался Шакра.

Жесткие ремни, из которых состоял доспех, натирали кожу, сковывали движения, и Вальрик хотел было возразить, что ему лучше без доспехов, но передумал. Он еще не настолько хорошо знает правила игры, чтобы ставить свои условия. Может быть, потом… но все равно эта сбруя ему не нравилась, а деревянные мечи были непривычными и неудобными, Карл предпочитал тренироваться с боевым оружием, да и Вальрик привык.

- Что смотришь, будто впервые увидел? - Шакра легко подбрасывает деревяшки в руке, в кожаном тренировочном доспехе он не выглядит таким уж худым, скорее поджарым.

- Да я как-то с боевым больше…

- Варвары, - хмыкнул Ским, зашнуровывая наколенник, - вам бы только друг друга резать.

- Боевое оружие выдают лишь на арене, - пояснил Шакра.

- Почему?

- Потому что в казарме две сотни бойцов, а кому в Деннаре нужны лишние неприятности? Хотя, поверь на слово, с этой штукой тоже много чего сделать можно.

- Главное, чтоб осторожно, - заметил Ским, - ну, вперед, а то Гарро снова орать начнет, что долго возимся.

Для тренировок за казармой была выстроена специальная арена, залитый бетоном пол, толстый слой песка, обжигающе яркое солнце сверху, Вальрик зажмурился и получил очередной совет от Шакры, подкрепленный тычком в спину.

- Не зевай.

- Ну, наконец-то, а я уже решил, что вам специальное приглашение надо… что ж вы, сукины дети, заставляете себя ждать? Новенький? Сюда иди.

Вальрик вышел вперед.

- Еще один заморыш на мою голову, - Гарро презрительно сплюнул под ноги, - и где вас только находят. Весу сколько?

- В чем?

- В тебе, придурок.

- Семьдесят два килограмма. - Вальрик мысленно поблагодарил темнокожего Шакру за совет, весы стояли в раздевалке, но сам бы он в жизни не догадался воспользоваться ими.

- Сколько, сколько? - Гарро сморщился, видно цифра его не впечатлила, оно и понятно, в самом Гарро весу было… ну раза в два больше. - Ближе подойди. Еще ближе.

Глаза у Гарро маленькие, глубоко посаженные, а брови наоборот, большие, лохматые, сросшиеся на переносице. А удар крепкий, хорошо поставленный, Вальрик с трудом удержался на ногах, хотя вряд ли Гарро бил в полную силу.

- Хотя… может, на что и сгодишься. Ну, что стал? Вперед, на пары и работать, ты давай пока с… ним вот давай, - Гарро ткнул пальцем в Скима. - А ты, скотина, смотри, не искалечь ненароком, а то знаю вас, дай только над молодыми покуражится… Вперед, сучьи дети, быстро! Я еще заставлю вас пожалеть, что на свет родились.

И заставил. К вечеру Вальрик чувствовал себя совершенно изможденным, зато Гарро, после того, как Вальрик в пятый раз кряду выбил деревянный меч из руки Скима, одобрительно пробурчал:

- ХитрС… Ладно, завтра с черным станешь, там и поглядим…

Вальрик кивнул, хотя был уверен, что завтра он и пошевелиться не сможет. Доползти бы до кровати и упасть… он в Саммуш-ун не уставал так, как здесь.

- Ты чересчур напрягаешься, - в полголоса заметил Шакра, - и спешишь. В доспехе тяжелее и нужно привыкать к этой тяжести постепенно, а ты пытаешься ее игнорировать. Ну ничего, скоро приспособишься.

И он был прав. Вальрик постепенно привыкал, и к ежедневным тренировкам, и к тяжелому «игровому» доспеху, и к душному запаху агрессии, который с каждым днем становился четче, острее.

- Неделя осталась, - как-то заметил Шакра после очередной тренировки.

- А потом что?

- А потом как кому повезет. Сезон Игр начинается… да ты в голову не бери, против серьезного противника Суфа тебя не выпустит, не для того деньги платил… хотя… говорю же, как повезет.

Рубеус

Тяжело жить предателем. Тяжело, когда каждую чертову ночь аккурат перед рассветом напоминают о предательстве, иногда Рубеусу начинало казаться, что он сходит с ума, потому что невозможно существовать в двух мирах одновременно, особенно, если эти миры так непохожи друг на друга.

Один - Хельмсдорф, стройка, темные башни и острые горные пики, похожие на клыки диковинного зверя. Люди, да-ори, проблемы, которые возникали ежедневно, ежечасно, ежеминутно, будто все вокруг сговорились.

Второй - черное небо, летящее вниз, боль и ощущение беспомощности, страх и желание жить. Иногда Рубеусу казалось, что он слышит обращенный к нему вопрос, и тогда он терялся, не зная, что ответить. Иногда была просто боль, от которой хотелось откреститься, иногда плач, тихий, израненный осколками звезд голос.

- Ты ничем не сможешь помочь, - так сказал Карл. Он явился сразу после заката, уставший и измученный. - И ты не имеешь права оставлять регион без присмотра.

- День, максимум два, ничего не случится.

- Если бы я был уверен в том, что это займет день-два, я бы сам туда отправился, - Карл сел на кровать и, прижав к вискам ладони, словно боялся, что голова вот-вот развалится, произнес. - Я когда в Пятно уходил, думал, что на месяц, от силы два, а вышло?

- Плевать.

- Ну да, конечно, плевать на все… пусть рушится замок, пусть граница остается открытой, пусть Кандагарцы наступают, пусть захватывают территории, в конечном итоге Империя не самый худший вариант государственного устройства. А что до нас, то в горы кандагарцы не полезут, будем жить как раньше… черт, голова трещит, как с похмелья.

- Ты и без меня справишься.

- А кто спорит? - Карл пожал плечами. - Справлюсь, незаменимых вообще нет. Поставлю кого-нибудь на этот участок… для меня принципиально ничего не изменится, для региона - другой вопрос. Ну да какое нам дело до людей, правда? У тебя в регионе самый низкий уровень смертности, причем, буквально везде, что на предприятиях, что на дорогах, что в городах, хотя к городам ты отношения не имеешь, но против статистики не пойдешь. А знаешь почему? Они уважают тебя. Не люди - да-ори, они из кожи вон лезут, чтобы работать так, как ты этого хочешь, не из-за страха или потому, что ты занимаешь более высокое положение, а из-за этого чертового уважения. Почему? Кто знает, сам не понимаю, но факт - тому, кто придет на твое место придется тяжело. Ему просто не будут подчиняться, недолго, месяц-другой, но сам знаешь, сколько всего может произойти за какой-то месяц. Вероятнее всего, регион рухнет в ту яму, из которой ты его вытащил, почти три года работы уйдут в никуда. Ты - Хранитель, это не столько титул, сколько ответственность, от которой черта с два избавишься, даже если захочешь. Ну а о том, кто, как и чем заплатит за твою прихоть, думай сам.

И Рубеус думал, каждую ночь думал, оценивал, переоценивал, выбирал, и каждый раз выходило, что он прав. От него зависели, ему доверяли, на него надеялись, и он не мог обмануть эту надежду.

И не мог не сходить с ума, каждую ночь, незадолго до рассвета, когда боль накрывала с головой, он снова и снова менял принятое решение, но боль уходила, наступал день, потом снова ночь и… очередные срочные дела, люди, да-ори… война эта треклятая.

А зов с каждым днем становился все слабее и слабее, точно затухающее горное эхо, и точки выхода Рубеус больше не видел, направление осталось, а вот расстояние… сволочь он все-таки. И предатель.

- Опять? - Мика, сидя на кровати, расчесывала волосы. - На твоем месте я бы воспользовалась предложением, конечно, в голове туман будет, зато боли никакой…

Наверное, стоило бы прислушаться к совету, тем более что Карл сам предложил. Когда же это было? Третьи сутки? Пятые? Как раз пик боли, когда накатывало приступ за приступом, и Рубеус готов был согласиться на все, что угодно, лишь бы вырваться из того, другого, черно-звездного мира.

- Одна таблетка в день и восприятие снижается. Правда, при передозировке возможен летальный исход, поэтому держи при себе, а то мало ли, - сам вице-диктатор выглядел не слишком хорошо. - Главное Мике не показывай.

Рубеус не показывал, Мика сама нашла стеклянный флакон с плотной подогнанной крышкой и круглыми розовыми таблетками внутри. Любопытная, хоть и осторожная, но не настолько осторожная, чтобы Рубеус не заметил, что кто-то рылся в его вещах. Оправдываться или отказываться она не стала, просто повторила совет, одна таблетка и никаких мучений, просто связь исчезнет. На время. Сниженное восприятие.

Только это самое «сниженное восприятие» весьма походило на очередное предательство. Или Мика права, утверждая, что по сути нет ведь никакой разницы, слышит он зов или не слышит, но флакон с розовыми таблетками так и остался нераспакованным.

Спустя две недели эхо зова исчезло, точно и не было никогда, а еще через месяц замок был достроен.

- Ты не будешь против, если внутренней отделкой займусь я? - спросила Мика. И Рубеус согласился, ему было совершенно наплевать на то, что будет внутри замка, главное, что ледяные крылья северного ветра обрели былую силу.

Коннован

Я живу в болоте, зыбком и покойном… покойный - от слова «покой». И покойник тоже от слова «покой». Я где-то между покоем и покойником, промежуточное состояние, но мне все равно. Болото милосердно гасит эмоции и боль, иногда, правда, оно сворачивается, отползает в сторону, разбуженное человеческими голосами, и тогда она охотно возвращается на освободившееся место. Боли больше чем болота. Шире. Глубже. Везде. Внутри и снаружи, внутри особенно, ведь там воспоминания.

Руки связанные в локтях, отчего тело выгибается дугой.

Кожаная петля на шее.

Руки на коже. Нож. Стыд. Страх. Страх и стыд всегда вместе, и боль с ними, и унижение… меня никогда в жизни… никогда раньше… с головою в грязь, теперь я до скончания веков обречена существовать в болоте.

Я ведь помогла… я ведь спасла этому ублюдку жизнь, а он сказал - «твои проблемы». Он меня изнасиловал…

Ненавижу.

Больно. Скорей бы болото вернулось. Вернулось не болото, а Фома, пусть уйдет, пусть все уйдут и дадут спокойно сдохнуть. Зачем они вообще появились… спасители.

- Конни? Ты как? - Он задает этот вопрос, наверное, сотый раз кряду, а я в сотый раз кряду игнорирую. Я не хочу разговаривать с ним, вообще ни с кем. Никогда. Я хочу из слова «покой» стать словом «покойным», так будет правильно.

- Хочешь пить? Или есть? Ты не спишь, я знаю. И слышишь все. - Фома поправляет одеяло. - Ты можешь даже не говорить, если не хочешь, я буду спрашивать, а ты кивни. Или моргни.

Он настойчивый, люди вообще настойчивые. Серб раньше был человеком, и Рубеус тоже. Он не пришел, я так звала, я знала, что он слышит зов, но он не пришел. Предал. Все предают. Даже собственное тело, которое требовало воды и жизни, а я не хочу жить. Вернее, мне все равно.

А Фома не уходит, его присутствие мешает болоту и боли, заставляя меня прислушиваться к окружающему миру. Там ночь и люди, один из них - запах табака и пота - подходит совсем близко.

- И чего ты с этой тварью возишься? Выживет, куда денется, они вообще живучие. Мне племяш рассказывал, будто в бою в такую из гранатомета шмальнул, прямое попадание, все, что ниже пояса разнесло на клочки, ну и выше, конечно, посекло…

- Перестань, пожалуйста.

- Так я ж не о том, тварь-то потом еще почти сутки протянула. А твоя вообще выкарабкается, подумаешь, обожгло чуток, для твари эти раны затянуть…

- Она - не тварь. Ее зовут Коннован, и она - вампир.

Правильно, меня зовут Коннован Эрли Мария и я вампир. Да-ори. Воин.

Мысль была на редкость красивой и логичной. А еще живой, слишком живой для покойного болота.

Да, я - воин. Я должна думать как воин. Я должна действовать, как воин. Я должна выжить и выполнить задачу. А потом найти ублюдка Серба и… к этому времени придумаю что-либо достойное. Око за око. Зуб за зуб. Боль за боль.

Человек, пахнущий табаком, ушел. А Фома нет. Это хорошо, мне нужна его помощь.

- Фома… - говорить, оказывается, больно. Горло саднит и голос слабый, как у полудохлой мыши. Но он услышал.

- Конни? Очнулась? Тебе больно? Хотя, какого черта, конечно больно…

- Воды. Дай.

Вода имела горький травяной привкус, но была поразительно вкусной, я пила и пила, пока не поняла, что еще немного и лопну.

Я хотела встать, но… боль держит куда надежнее любых веревок, но как же ее много…

- Осторожнее, у тебя все тело обожжено, а обезболивающего не дают, говорят, что самим нужно. Ты лежи, не двигайся.

Значит, ожоги… долго заживать будут, все раны быстро, а солнечные ожоги долго. Это с чем-то связано… не помню, с чем именно. Думать тяжело, и с глазами что-то… ни черта не вижу. Или просто света недостаточно? Потом… со всем разберусь потом.

- Поешь? Каша с мясом, правда, холодная, но ты все равно поешь.

- Давай. Фома… а почему здесь так темно?

- Темно? Нормально вроде, но если хочешь, я фонарь зажгу.

- Да нет, не надо. Как-нибудь потом.

Выздоравливала я медленно и тяжело. Время шло, а раны не заживали, вернее та, что от сабли, затянулась довольно быстро, и я могла вставать и шевелиться, но любое движение вызывало такую волну боли, что сознание моментально отключалось. За это я была ему благодарна.

Еще благодарна Фоме. Он очень изменился, не внешне - зрение до сих пор не вернулось - но сам голос, суждения, умение слушать и умение утешать… еще забота. Он постоянно был рядом. Он разговаривал со мной, кормил с ложечки, купал и делал тысячу других вещей, которые я была не в состоянии сделать сама. А еще оберегал меня от кошмаров. Вернее кошмара, он был один, но зато какой.

Стоило мне заснуть… просто закрыть глаза и я проваливалась в белый ад, где под обжигающе-ярким солнцем жил тот, кого я ненавидела. Он снова и снова убивал меня, а я снова и снова не могла ничего сделать… только кричать. И я кричала. Даже когда просыпалась, все равно кричала, потому что грань между сном и явью была слишком зыбкой. И болезненной. Только наяву боль была настоящей.

- Тебе надо больше пить, - Фома подсовывает флягу с водой, совсем горькая из-за растворенных в ней лекарств. Надо сказать ему, чтобы больше не делал так, еще поймают на воровстве - вряд ли он добыл обезболивающее законным путем. Но трусливо молчу. Пью.

- И меньше думать. Когда много думаешь о прошлом, то постепенно забываешь о том, что есть будущее.

- А разве оно есть? - разговаривать тяжело, гораздо тяжелее, чем в первые дни. Фома говорит, что это от ожогов, что они плохо заживают, и все тут вообще удивлены, что я выжила. Хотя мы, да-ори, твари живучие.

- Конечно, есть. Только у тех, кто сам отказывается от будущего, впереди пустота.

Ну да, пустота… белая яркая обжигающая пустота, в одном Фома ошибся, она не впереди - она вокруг. А я в ней брожу слепым котенком.

Впрочем, стоит ли жаловаться? Бог ли, Дьявол, но мне дали шанс отомстить, и я его использую. От лекарств боль чуть отступает, и я получаю блаженные пару часов, когда можно говорить, не страдая из-за каждого произнесенного слова.

- Ты просто думай о чем-нибудь хорошем, - советует Фома. - Или о ком-нибудь. Если жить не просто так, а для кого-то или чего-то, то становится легче.

- И для кого ты живешь? Или для чего? - Это не совсем честный вопрос, слишком личный, но мне нужно знать, и Фома отвечает.

- Раньше для Бога, думал, что Богу угодно возложить на мои плечи великую миссию… глупый, правда?

- Не знаю.

- Глупый. И наивный. Но это в прошлом, теперь все гораздо проще и понятнее. Я должен жить, потому что обещал.

- Кому?

- Ильясу. Знаешь, его повесили. Я просил за него, но наверное, плохо. Сказали - палач и повесили. Веревку на шею, лошадь под ноги и плетью. Она вперед и тело резко вниз падает, если повезет, то перелом шеи и мгновенная смерть, если нет - то агония, пена на губах и фиолетовый язык наружу. Это очень страшно, когда ты видишь человека, которому многим обязан, висящим на суку. А повесили его другие люди, которым ты тоже обязан, потому что они спасли тебя и предоставили укрытие. И ты не знаешь, как поступить … Ильяс, он же в Империи в Департаменте Внутренних Дел немалый пост занимал, он и карьеру сделать мог и все такое, а вместо этого со мной возился, повстанцев этих нашел, и колонну прямо в засаду вывел, хотя точно знал, что там засада. Получается, ради меня он снова предал, а я… я ведь даже не попрощался с ним. Он просил о доверии, просил подождать немного, теперь-то я знаю, что он планировал, а тогда просто послал куда подальше. Я его вообще видеть не мог, в голове только и мыслей о прошлом, о том, как раньше все было хорошо, а теперь плохо, а раз плохо, то нужно найти виноватого, вот я и нашел.

- Любой имеет право на ошибку.

- Любой. - Согласился Фома. - Но как жить, когда понимаешь, что исправлять эту ошибку поздно? Что человек, которого ты ненавидел, на самом деле желал тебе только добра? И твоя вина перед ним настолько велика, что никакое раскаяние не искупит… он ведь письмо оставил. Сказал прочитать, если вдруг с ним что-то случится. Я ведь тогда мог заметить, насколько он изменился, спросить или хотя бы поговорить по-человечески. А повстанцы его повесили за то, что в свое время Ильяс расстреливал врагов народа и… Устроили народный суд, с председателем и обвинителем. А он не защищался, сказал, что все правда и он ни о чем не жалеет. И что за грехи свои перед Богом ответит, а на людей ему плевать.

- Смелый.

- А я трус. Я думал, что меня вместе с ним, но обошлось, не знаю, почему, но… но Ильяс сказал, что раз его казнят, то теперь я обязан жить. Чтобы не зря все.

- Умный. - Мне было грустно, Ильяса жаль, и Фому жаль, и себя тоже.

- Умный, - соглашается Фома. - А я дурак, что сразу не увидел, какой он.

Не понял. И я не поняла, только Фома думал об Ильясе хуже, чем тот был на самом деле, а я ошиблась в обратную сторону.

Фома разматывает бинты на ногах - там самые сильные ожоги - и предупреждает.

- Будет больно.

Ненавижу эту процедуру, но понимаю, что без нее никак. Под бинтами образуются волдыри, которые, если не вскрыть, быстро загнивают, превращаясь в глубокие язвы - уже имелся печальный опыт. Поэтому Фома аккуратно протыкает волдыри, а я, чтобы не выть от боли, пытаюсь разговаривать. Не вслух - стоит открыть рот, и боль вырывается криком - про себя. Мыслями тоже можно разговаривать, жаль только связь односторонняя.

Иногда я думаю, что Рубеус просто не хочет меня слышать… но сразу же прогоняю мысль, потому что думать так слишком тяжело. Я зову его, каждый день зову и… и ничего.

Фома пытается действовать осторожно, но мне все равно больно и эта боль странным образом усиливает зов. И мою просьбу о помощи.

Если закрыть глаза - несмотря на слепоту, с открытыми все равно не получается - то в белой пустоте можно рассмотреть тонкие похожие на рваную паутину нити связи. Их осталось не так много, но они есть, а значит, Рубеус слышит меня.

Сначала, увидев эти нити, я обрадовалась, решила, глупая, что он вытащит меня отсюда, и ждала. Каждую ночь ждала, а на рассвете придумывала очередную причину, почему он не пришел сегодня.

Не смог.

Глупо, конечно, во-первых, раз есть связь, то от аркана он избавился. А если избавился от аркана, то… то должен придти. Он ведь сам обещал, что мне никогда больше не будет больно. А мне больно и стыдно и страшно. Я боюсь навсегда остаться слепой, боюсь умереть не отомстив, боюсь… да проще сказать, чего я не боюсь.

Боли. Привыкла.

- Тише, ну не плачь, сейчас уже все… их с каждым разом меньше и меньше, а скоро совсем исчезнут. И с глазами все поправится, ты просто не думай о плохом.

Не думай. Я стараюсь не думать, и стараюсь не плакать. Главное - выжить и вернуться, возможно, мне лишь кажется, что Рубеус слышит меня, это ведь пятно, и существование связи может оказаться лишь иллюзией.

Да все вокруг может оказаться лишь иллюзией, хотя боль в таком случае получилась очень правдоподобной.

Глава 6.

Фома

Рядом с Коннован было легко, наверное, потому что все его проблемы казались несущественными и глупыми. Фома радовался, что она выжила, хотя и не понимал, как такое возможно. Любой человек умер бы и не единожды, но Коннован - не человек, воин, да-ори… вампир. Смешно теперь думать о том, как он пытался убить ее, как боялся и ненавидел за собственный страх.

Теперь он боится того, что не сумеет защитить ее. Все чаще Фома слышал разговоры о том, что от вампира нужно избавиться. Пока Януш разговоры игнорировал, и его молчаливое согласие было единственной защитой. А Коннован, как назло, выздоравливала медленно. Вернее, сквозная рубленая рана затянулась в первую же неделю, но вот ожоги… черная кора облазила крошечными пластинками, обнажая нежную бледно-золотистую кожу, но та отчего-то не приживалась, а на второй-третий день, грубела, съеживалась в рубец или разрывалась язвой. Фоме даже представить было страшно, что чувствует Коннован. Она не кричала, плакала иногда, когда думала, что никто не видит, и замолкала, когда разговор сворачивал на неприятную тему.

А вчера она попыталась встать, Фома протестовал, ей слишком рано было подниматься с постели, но Коннован не послушала и в результате все повязки пропитались бледной вампирьей кровью. Ну и куда ей не терпится? Фома спросил.

- Просто не люблю зависеть. Даже от тебя. Не обижайся, пожалуйста, на самом деле я понимаю, что обязана тебе жизнью, но… я должна найти одного… человека.

- Зачем?

- Чтобы убить, - спокойно ответила Коннован. - Он думает, что я умерла, и это хорошо. Но я жива, и значит… - она замолчала, не договорив фразу. Молчал и Фома, ночь на улице, в палатке тихо, здесь место лишь для двоих, никто больше не желает жить под одной крышей с вампиром. За матерчатыми стенами, несмотря на поздний час, кипит жизнь, там костры, разговоры, печальная песня о чьей-то тяжелой судьбе и стрекот сверчков.

- Я никогда не думала, что жить так больно, - рука Коннован сжимает покрывало, - умирать больно, особенно если тебя убивают долго… просто потому что нравится смотреть, как ты умираешь. Меня никогда не убивали так, чтобы убить. Володар, он… я была нужна ему и знала это. В бою другое, здесь же… страшно. Зовешь на помощь, а никто не приходит. И сейчас никого. А солнце не белое, красно-желтое и горячее… я думала, что умру, но живу.

Закрыв глаза, Коннован спросила.

- Скажи, как я выгляжу? Только честно.

- Честно… ну, не слишком хорошо.

Если совсем честно, то выглядела она ужасно, глубокие язвы, переплетенные темными уродливыми рубцами, слипшиеся волосы, уже не белые, а желтоватые, похожие на выжженную солнцем траву, и этот беспомощный затравленный взгляд. Каждый раз, когда кто-то заходил в палатку, к счастью подобное случалось нечасто, Коннован вздрагивала.

- Что весьма и весьма закономерно, - прокомментировал Голос. - Если бы с тебя сняли шкуру, то ты бы тоже нервничал.

Фома согласился, в последнее время он часто соглашался с Голосом, а тот по молчаливой договоренности объявлялся не слишком часто.

- Выходит там, снаружи, два года прошло? - некоторые ее вопросы ставили Фому в тупик, не столько своей сложностью, сколько неожиданностью. Недавно о внешности говорила, а теперь о времени, но Фома отвечает.

- Даже больше.

- Значит, я не справилась… всего-то два месяца было, и я не справилась. Я никогда ни с чем не справлялась. А два года - это много? Ну, для людей?

- Много, - Фома помнил каждый день из проведенных в лагере, они похожи друг на друга и в то же время разные, с каждым прожитым днем надежды становилось все меньше, а отчаяния больше. Коннован, облизав губы, которые тут же распухают капельками крови, замечает:

- Да-ори воспринимают время иначе… я надеюсь.

Рубеус

Мика, забравшись с ногами на кровать, раскладывала бумаги из одной стопки в две. Наблюдать за ней было приятно, движения плавные, но быстрые, отработанные до автоматизма.

- Господи, как же мне все это надоело, - очередной лист Мика положила в левую стопку, ту, что поменьше, значит, документ достаточно важный, требующий дальнейшего изучения. - Ну скажи, когда это закончится, а?

- Наверное, никогда.

- У меня шея затекла, и плечи. И голова болит. - Мика, не глядя выдернула из волос шпильки, черная тяжелая волна рухнула вниз, скользнула шее, плечам, рассыпалась на отдельные пряди. - И вообще я устала.

- Отдохни.

- Отдохнешь тут… вот собрать бы бумаги, да костер разжечь. Или хотя бы в мусорное ведро… А ты опять куда-то собираешься? Далеко? - Мика, повернув голову, любуется собственным отражением в зеркале.

- Волчий перевал.

- Опять?

- Опять.

- А без тебя никак? Извини, может, я ничего не понимаю, но какого лешего ты все делаешь сам? Что, поручить некому? Лют есть, Дик…

- Ты.

- Я? - Мика недовольно хмурится. - Я - не воин и не хочу им становиться, я лучше с бумагами… - в доказательство своих намерений Мика, схватив не разобранную кипу бумаг, прижала ее к груди. Действительно, Мика - не воин. В отличие от Коннован.

Коннован умерла. Думать о ней больно, не думать - невозможно, потому что в случившемся виноват он и никто другой. Сначала струсил, потом предал. И какие бы благие намерения не стояли за этим предательством, они ничего не меняли. Чем больше времени проходило, тем острее становилось чувство вины.

- Опять? - Мика подходит и, присев на подлокотник кресла, ласково касается волос. - Снова думаешь о…

- Не надо, - Рубеус благодарен ей за участие и желание помочь, но сама Мика - часть совершенного им предательства.

- Какой же ты глупый… ну почему ты постоянно меня отталкиваешь? Разве тебе плохо со мной?

- Нет.

- Тогда почему? Ты ведь уходишь не потому, что на Волчьем перевале без тебя не справятся, а потому, что не желаешь оставаться здесь, со мной. Вот только не пойму, ты боишься меня или стыдишься? - игривые пальчики ловко расстегивают пуговицы рубашки, а черные волосы щекочут шею. - Скажи правду…

- Правду? Правда в том, что идет война, а Волчий перевал, единственное место, не прикрытое границей. - Рубеус встает, это похоже на бегство, но оставаясь, он обречен на проигрыш, и Мика прекрасно это понимает. Мика хохочет а, отсмеявшись, говорит:

- Все-таки боишься… какой же из тебя Хранитель, если ты боишься женщины?

На перевале холодно, впрочем, как всегда. Сам перевал - узкий коридор, выбитый в скалах, которые почти смыкаются над головой, оставляя свободным тонкую полосу темного неба. Потрескавшиеся стены, подкрашенные сверху тонким слоем снежного серебра, каменистая дорога и незримое присутствие Северного Пятна. Именно из-за этого треклятого Пятна в границе образовалась своеобразная дыра, и кандагарцы с воистину имперским упорством пытались эту дыру использовать.

Рубеус даже подумывал о том, чтобы завалить перевал, чего-чего, а взрывчатки в регионе хватало, но уж больно место неудобное, да и пятно рядом.

- Два дня кряду долбили, сил у них не меряно, - жаловался Лют, - подогнали полк и вперед. И на мины наши плевать, часть саперы сняли, часть взорвались… Нужно строиться, иначе ничего не выйдет. А Дик говорит, что строится нельзя, потому что склон неустойчивый, крепость может и не выдержать. Но если бы и вправду неустойчивый была, то камнепады бы случались, лавины, а тут ничего, как заговоренный, честное слово.

Лют хлопнул по гладкой стене, и каменная туша горы ощутимо вздрогнула. Но сверху не упало ни камня, ни снежинки. Странное место, Волчье, и Ветер сюда заходить отказывается.

- Эта дыра мне вот где уже сидит, - Лют черканул ребром ладони по горлу. - Никакого на нее терпения, и люди отказываются сюда идти, назначение на Волчий перевал сродни приговору, единицы выживают. И ведь главное, не понятно, чего Канадагар добивается, ведь всякий раз их выбивали, это тут не повоюешь, а с той стороны - у нас преимущество.

- Это пока преимущество, - Рубеус приложил ладонь к горе, гудит, дрожит, точно вот-вот рассыплется мелким камнем. Воздух пахнет порохом и кровью, а тел не видно, убрали уже, и Волчий перевал забавлялся запахами, перекатывая их от одной стены к другой.

- И волков тут нет, - неизвестно к чему добавил Лют.

А волков и вправду нет, и на перевал коридор не тянет, скорее уж на нору, прогрызенную мышью в головке сыра, правда нора эта длиной почти в пятьдесят километров, а ширина колеблется от двух до двадцати метров. С той стороны - Великая Империя Кандагар, с этой - Святое Княжество и Северный регион влияния. Официальная граница проходит где-то посередине.

- Ну и что делать будем? - прервал затянувшуюся паузу Лют.

- Строить.

- Крепость?

- Крепость, - подтвердил Рубеус, - только не здесь, а на выходе, в Волчьей глотке, место узкое, скажи Дику, пусть нарастит стены и сделает еще уже, метра в полтора шириной, ворота, галерея, огневые точки… сменный пост. Сам подумаешь, чего и куда ставить. А дальше за Волчьей глоткой начинается нормальное плоскогорье, крепость там построить с постоянным гарнизоном. Если получится, то границу подтяну так, чтобы прикрыть.

Он мысленно прикинул: чтобы перенастроить границу понадобится пару недель и две дополнительные точки концентрации, одну из которых можно будет поставить прямо в крепости. Строить точки Рубеус не любил, причем не столько потому, что само занятие отнимало много времени и сил, сколько из-за непонимания. Несколько мотков проволоки, драгоценные, полудрагоценные и совсем недрагоценные камни, мягкий пластик и печать Хранителя, а в результате дикого вида конструкция, создающая дополнительную точку выхода Ветра. А несколько таких конструкций, поставленных на строго определенном расстоянии друг от друга, образовывали Границу. Почему так получалось, Рубеус не знал, впрочем, если верить Карлу, никто не знал, просто получалось и все. Главное, расстояние правильно рассчитать, чтобы плотность барьера не была слишком высокой или наоборот, чересчур низкой.

- Может, вернемся? Здесь холодно, - Лют поежился, натягивая на голову капюшон меховой куртки. Странно, а Рубеус холода не ощущает, наверное, в очередной раз слишком увлекся собственными мыслями, что ж, водится за ним подобный грех.

А с перевалом решено, небольшая крепость уберет проблему, особенно, если границей прикрыть.

Коннован

Хуже всего было со зрением, я по-прежнему не различала цветов, а при резком свете, вроде электрического, вообще слепла. Зато шкура почти зажила, если не делать резких движений, то почти и не больно. Кожа, правда, пока тонкая, мягкая, какая-то неприятно-серая с белой паутиной шрамов. Их много на лице, шее, груди, руках, ногах… порой мне кажется, что рубцов больше, чем относительно здоровой кожи, успокаиваю себя тем, что со временем шрамы исчезнут.

Еще я перестала ждать. И звать. Зачем, если мой зов не слышат, да и… необходимость отпала. Я ведь почти здорова, а значит могу сама о себе позаботиться.

Ночной покой лагеря тревожили редкие огни костров и голоса. Людей здесь около трех десятков - мужчины, женщины, дети, все те, кто решил, что в Пятне уютнее, чем в Империи. Не знаю, в Империи бывать не доводилось, а вот насчет Пятна… само оно относительно безопасно, опасны лишь твари, которые здесь водятся.

Особенно одна тварь. Ничего, я еще найду этого сукина сына, я сделаю так, что умирать он будет долго, очень долго, я… стоит подумать о нем, и я начинаю задыхаться от ненависти. И страха. Но со временем страх уйдет. Надеюсь.

Сегодня я дошла до внешней границы лагеря, за которой открывалось бесконечное шелестящее море степи. Меня не останавливали, не задавали вопросов, люди вообще предпочитали делать вид, что меня не существует. Что ж, даже удобно, не хочу ни с кем разговаривать.

От земли тянет сыростью, долго сидеть нельзя - быстро начинаю мерзнуть, но и возвращаться назад рановато. Деревянная палка - плохая замена сабле, ну да саблю я сейчас вряд ли сумею удержать в руках, а так… хоть какая-то тренировка.

Двигаться в нормальном ритме пока не получается, да и вообще двигаться тяжело, через каждые десять минут приходится устраивать перерывы на отдых.

Еще у меня, кажется, проблемы не только со зрением, но и со слухом - этих двоих замечаю слишком поздно, чтобы избежать столкновения. Специально пришли, стоят в стороне, вроде бы как наблюдают, только все равно странно, до этого дня никто из людей не изъявлял желания понаблюдать за моими тренировками.

- Эй, ты… ходи сюда. Давай, шевелись, тебя генерал Януш видеть желает.

- Зачем?

- А это ты у него спроси, ясно?

Ни черта не ясно, но послушно иду, стараясь не отставать от провожатых. Тяжело, дыхание моментально сбивается, а сердца начинают стучать, как сумасшедшие, но остановиться - значит показать свою слабость.

Нужная палатка находится в самом центре лагеря, от прочих она отличается разве что размерами, ну и тремя желтыми полосами, нашитыми на ткань. Отбросив полог, старший из провожатых приказал:

- Давай, иди. И чтоб без глупостей, ясно?

Куда уж яснее. Внутри палатки сумрачно, тепло и довольно уютно. Простая, но удобная мебель, химический фонарь под стеклянным колпаком и человек, рассматривающий меня с нескрываемым любопытством.

- Привет, присаживайся, - человек указал на стул. - Меня зовут Януш, ты наверное слышала?

- Слышала, - вспомнить бы еще, что именно я слышала. Фома точно упоминал это имя, но я была слишком занята собственными проблемами.

- Замечательно. Я о тебе тоже слышал. Как самочувствие? Выглядишь ты намного лучше, чем при нашей первой встрече, - Януш улыбался, и мне совершенно не нравилась эта улыбка, кожей чувствую - очередная подлость готовится. Пользуясь полученным приглашением, присаживаюсь на стул. Януш молчит, улыбается, разглядывает меня. Ну а я - его. Молодой, даже чересчур молодой, чтобы командовать, но все остальные подчиняются довольно охотно. Темные волосы, светлые глаза, не понять, толи серые, то ли голубые… цвет ускользает, плывет. Нужно плыть следом, нужно смотреть и обязательно понять, какого же цвета эти глаза… да он же пытается меня загипнотизировать, ну уж нет, не выйдет. Я просто закрываю глаза, и наваждение исчезает.

- Даже так? - Януш все еще улыбается, но уже не так самоуверенно.

- В следующий раз я отвечу. Уверен, что ты сильнее?

- Нет, не уверен. - Он скрещивает руки груди, словно пытается таким образом отгородится от меня.

Голова немного кружится, все-таки я еще слишком слаба, чтобы играть с ним на равных, будь я в норме… судя по всему, в норму я приду не скоро, если вообще приду. Лишь бы он не догадался, до какой степени я беспомощна.

- Но и ты не уверена в своем превосходстве, - подводит итог Януш. - Более того, в настоящее время ты зависишь от нас. Фактически я спас тебе жизнь.

- Не ты, а Фома.

- Это не существенно, он ничего не смог бы сделать без моего на то разрешения. Он и самостоятельно прожить-то не способен, не то, что спасать кого-то.

- Хорошо, если ты хочешь услышать, что я тебе благодарна, то я благодарна. Спасибо большое за то, что разрешил мне помочь.

Януш вызывал у меня странное необъяснимое отвращение, хотя вроде бы ничего отвратительного в нем не было. Вот только улыбка, и эта манера потирать руки, словно очищая их от невидимой собеседнику грязи.

- В твоем положении, вампирша, нужно вести себя чуть более скромно.

- Да-ори.

- Что?

- Я - не вампирша, нет такого слова в языке, я - да-ори. Воин.

Януш рассмеялся. Ну да, понимаю, хорош воин, который и ходит-то с трудом.

- Ты забавная. Хочешь правду? Может, когда-то ты и была воином… да-ори, правильно? Но сейчас ты похожа на старую беззубую собаку, которую не гонят прочь сугубо из милости. Да, ты выжила, но какой ценой? Думаешь, я не вижу, насколько ты истощена? Вижу. Понимаю. Иду на встречу. Все, что у тебя осталось - это знания, которые я не могу добыть обычным способом.

- Неужели?

- Сотрудничать со мной в твоих же интересах. Будешь хорошей девочкой - будешь жить.

- А если нет?

- Ну… знаешь, не все в Империи так плохо, как думают те, кто оттуда сбежал. Вот к примеру идея о социальной полезности мне очень даже нравится. Зачем содержать тех, кто не приносит пользы? Тратить на них материальные и человеческие ресурсы, которые можно применить с гораздо большей выгодой для всего социума?

- Намекаешь, что от меня пользы никакой.

- Совершенно верно. Видишь, мы уже друг друга понимаем, - весело сказал Януш, а я вдруг совершенно четко поняла причину своей к нему неприязни. Януш напоминал Серба, нет, не внешностью, скорее поведением, стремлением подчинять.

- Давай так, сейчас ты подумаешь и назовешь причину, по которой я должен терпеть твое присутствие здесь, от того, насколько серьезной мне покажется причина, будет зависеть твоя дальнейшая судьба.

- А если я не захочу?

Януш пожал плечами.

- Твое дело. Да не дергайся, да-ори, убивать не стану, сама сдохнешь. Выйдешь за пределы лагеря и сдохнешь, без оружия, еды… ну одежду, так и быть, оставлю. Ну так как?

- Иди к черту.

Улыбаться Януш не перестал, просто улыбка стала жесткой, неприятной.

- Ну, в таком случае, надеюсь, завтра ты избавишь нас от своего присутствия. Если же тебе вдруг вздумается проигнорировать этот приказ, то я вынужден буду разрешить моим людям сделать то, что они собирались сделать с самого начала. Прощай, да-ори, было любопытно с тобой познакомиться. Кстати, если вдруг передумаешь, то… тебе нужно будет очень сильно постараться, чтобы убедить меня в своей полезности.

Из палатки я вышла бодрым шагом и с гордо поднятой головой, во всяком случае, хотелось бы на это надеяться. Бодрости и злости хватило ровно на пять шагов. А ведь он прав, в одиночку я не выживу. Вернуться? Попросить прощения за грубость и сказать, что была не права? Януш простит, сначала, правда, поизмывается вдоволь, ну да мне же не привыкать.

А я не хочу привыкать и не буду. К черту Януша, повстанцев, лагерь этот… варианта два, либо выживу, либо сдохну.

- Ты сошла с ума, - сказал Фома, и мысленно я с ним согласилась.

Глава 7.

Фома

- Да ты еле-еле на ногах держишься!

Коннован кивнула.

- Раны не зажили, их постоянно перевязывать надо!

Она снова кивнула.

- Ты упрямая и глупая, потому что упрямая.

- Наверное. - Коннован села на кровать и, скрестив руки на груди, тихо произнесла. - Понимаешь, ну не могу я ему дать того, что он хочет. Да и не уверена, что поможет. Сейчас я не опасна, но Януш - не идиот. Он понимает, что пока я фактически беспомощна, но со временем… Януш не станет ждать, пока я восстановлюсь настолько, чтобы превратиться в угрозу.

- Она права, - прошелестел Голос, - там у нее больше шансов выжить, чем здесь. Лучше не мешай, она знает, что делает.

На сей раз Фома был склонен считать, что и Коннован, и Голос ошибаются. Януш не такой, если он хотел убить Коннован, то почему не сделал этого раньше?

- Мотивы поступков обычного человека понять сложно, а мотивы поступков сенсора - невозможно. - Голос выдал очередную философскую мысль. - Просто поверь на слово, что так будет лучше.

- Фома, а ты можешь достать оружие? Хотя бы нож.

Оружие, да она в руках его не удержит, Фома видел ее тренировки, не то, чтобы он специально следил… присматривал. Она больше не воин.

- Отдай, если, конечно, хочешь, чтобы у нее был шанс. Если и вправду воин, то справится. А нет, так хоть совесть спокойной будет.

Фома и без совета отдал бы. А прятал потому, что опасался - узнай кто о том, что хранится под койкой, завернутое в грязные промасленные тряпки, возникли бы проблемы. Коннован разворачивала сверток осторожно, словно опасалась, что внутри может находиться нечто в крайней степени опасное. А развернув, удивленно выдохнула:

- Это же моя… откуда?

- Ну… потом, когда дождь закончился, я пошел туда, где тебя нашли, думал, может вещи найду.

- И нашел ее, - Коннован провела ладонью по расцвеченной серо-голубыми разводами шкуре сабли. Когти нежно прочертили полукруг по заточенному краю, и сабля легким звоном ответила на прикосновение. - Спасибо.

- Пожалуйста, но я все равно считаю, что ты совершаешь ошибку. Еще пару недель, Коннован, это ведь недолго. Что может произойти за какие-то несчастные пару недель?

Она отрицательно замотала головой и, ухватив рукоять двумя руками, подняла саблю. Понятно, она не передумает, и что ему остается?

- Я иду с тобой, - Фома прикинул, что следует взять. Вещей у него не много, оно и к лучшему, меньше тащить придется.

- Нет.

Честно говоря, отказ удивил. И обидел, Коннован, точно почувствовал эту обиду, отложила саблю, и обняв его руку своими ладонями, тихо сказала:

- Фома, я не хочу тебя убить, понимаешь?

- Не понимаю.

- Врешь, - улыбаться у нее получается плохо, обожженные губы моментально трескаются и кровят, а в глазах знакомое выражение. Раньше она смотрела на мир с насмешкой, а теперь - со страхом. - Ты все прекрасно понимаешь, в противном случае не резал бы себе руки. Да, кровь для меня лучшее лекарство, но ее мало. Точнее, чтобы находится здесь - достаточно, а вот там, в степи… раньше я могла обходиться, но сейчас другое дела. А жажда - это своего рода безумие, и рано или поздно…

- И она снова права.

- Если я буду одна, жажда не убьет, больно, неприятно, но не смертельно. На Проклятых Землях она какая-то другая, отсроченная что ли… я не знаю, что будет со мной, когда эта предоставленная отсрочка закончится. А твое присутствие спровоцирует приступ.

- Я не боюсь.

- Идиот, - заметил Голос, а Коннован, прижавшись щекой к раскрытой ладони, сказала.

- Я боюсь. Ты много для меня сделал, я не хочу быть неблагодарной… вернее, дело не столько в благодарности… просто я не хочу убивать тебя, Фома. Ты слишком много значишь для меня. Друг, брат… я не знаю, я забыла, каково это иметь друзей, а братья умерли давно, но… наверное, это глупо, но за тебя я боюсь больше, чем за себя. Я сильная. И живучая.

- И упрямая.

Коннован пожала плечами. Она не считала упрямство плохим качеством. Живучая… сильная… беспомощная. А если с ней снова случится беда, если рядом никого, кто бы сумел помочь, если, несмотря на все упрямство и живучесть, она умрет?

- Фома, я давно хотела спросить, но все как-то не решалась. Почему ты больше не пишешь?

- Что? - очередной неожиданный вопрос поставил в тупик.

- Раньше ты писал, а теперь нет. Почему?

- А о чем писать?

- Обо всем. О себе, о Януше, об Империи и повстанцах, о Проклятых землях. Об Ильясе.

Фома не ответил, он не знал, что ответить и как объяснить: раньше у него была цель, но она оказалась ненастоящей, как позолота на деревянном кресте. А теперь? Зачем писать? Для кого? Кому вообще это интересно?

Коннован ушла на следующую ночь, Фома проводил ее до границы лагеря, а вернувшись понял, что не выдержит тяжелой тишины, которая поселилась в палатке. Он попытался присоединиться к людям у костра, но те были слишком чужими.

А степь дышала ночью и невероятным очищающим душу покоем, Фома вновь вернулся туда, куда не долетали ни отблески костров, ни голоса, ни смех, и растянувшись на чуть влажной от росы траве, закрыл глаза. В голове же слова сами собой сложились во фразы:

«Именно здесь, на Проклятых землях, где небо не кажется далеким и недостижимым, я впервые за долгое время вновь задумался о Боге и о людях, с которыми меня свела судьба. Равно же о том, что понятие человечности не является качеством, присущим сугубо человеческой расе, равно же как качеством, обязательным для людей».

Бледная звезда, сорвавшись с небосвода, белой полосой расчертила небо…

Вальрик.

Песок на арене мелкий, текучий и горячий, моментально проник сквозь щели в сандалиях. Неудобно. Вальрику здесь не нравится. Запах агрессии душит, накатывает волнами, смешиваясь с обжигающе-ярким искусственным светом софитов, свистом, топотом и криками. Люди, люди, люди… убить, убить, убить… чужая жажда крови подавляет, и Вальрик теряется.

- Не зевай, - тычок спину, сердитое черное лицо Шакры, и Ским, демонстрирующий закованный в железо кулак. Железа здесь вообще много, броня тяжелая, душная, давит к земле, мешает двигаться. Без брони было бы куда легче, но правила есть правила.

- Ну что, колени дрожат? - Ским непривычно весел, от него идет волна шальной радости, которая передается и Вальрику.

- Держись и вперед не высовывайся, - Шакра собран, спокоен. Даже в тяжелом, нелепо разукрашенном доспехе он умудряется двигаться с той же потрясающей легкостью, почти как да-ори. Рядом с Шакрой Вальрик чувствует себя неуклюжим. Нужно сосредоточиться, хватит думать о посторонних вещах.

Вой трубы и мгновенная, резкая тишина. Софиты вспыхивают еще ярче, пот струится по телу, а рукоять короткого меча норовит выскользнуть из руки. Но он справится, обязательно справится… Да и задача не такая сложная, десять против десяти, бойцы Суфы против бойцов Каммара, а Шакра утверждает, что Каммар на доспех ставит, а подготовку лажает.

Бойцы выходят… стенка на стенку… от запаха непролитой, но такой близкой крови перехватывает дыхание. Шаг за шагом… ноги вязнут, спину буравят жадные взгляды, а меч неудобный… тяжелый… не отставать. Вперед, вперед, вперед… как на тренировках. Противник появляется неожиданное, червленый доспех, изукрашенный золочеными завитками, красный плюмаж на высоком гребне шлема, копье… пригнуться, податься вперед. Ударить, под вытянутую вперед руку, там нет железа, а только живая, мягкая плоть.

Кровь выплеснулась на песок, взревела толпа. А им ведь все равно, кто победит. Главное, чтобы крови побольше. Крови много, красными ручьями обрисовывает диковинные узоры, пробирается под сталь, выхолаживает кожу, дурманит голову дикой, необъяснимой яростью.

Вперед, вперед, вперед… снова противник… удар… падает. Еще один, пытается защититься, выставляет вперед длинный железный прут… отбить, выбить, вогнать острие меча под шлем, в прикрытое лишь тонкой белой кожей горло. Убить.

Убей, убей, убей!

Толпа шалеет, опившись крови. И Вальрик на мгновенье забывает о том, где находится.

Вперед! Режь! Коли! Бей! И снова! Да-да-да. Скрежет. Стон. Дотянуться. Ткнуть, не глядя. Мягко входит. Вытащить и снова… снова…

Тишина глушит. А удар по плечу приводит в чувство.

- А ты молодец. Троих… настоящий зверь.

Ским улыбается, зажимая рваную рану на плече, а Шакра неестественно мрачен. Рука разжимается сама и скользкий от пота и крови, неудобный меч падает на разогретый софитами песок. Бой окончен.

Рубеус

Изнутри Орлиное гнездо выглядело обиженным… будто до сих пор не простило хозяину измены, да и к новому не привыкло. Странное дело, но эмоции замка воспринимались как нечто в высшей мере естественное и донельзя логичное.

Строгие линии, выдержанные цвета, чуть тяжеловатая мебель и подернутое пылью многоцветье гобеленов.

- Лаборатория находилась в нижней галерее, ваши казармы в Малой башне, в Игле, самой высокой, жил я. - Карл на мгновенье остановился перед одной из картин, на взгляд Рубеуса, она ничем не отличалась от серого ряда своих соседок, но вице-диктатору виднее, он лучше разбирается в живописи.

- Конни обитала в Клыке, там тоже довольно мило, впрочем, у тебя будет возможность убедиться самому. С Мареком будь поосторожнее. Лучше слушай, чем говори. Это «Мадонна Мегаполиса», постмодернизм, масло, холст… по-моему любопытная работа.

Разноцветные пятна, угловатое лицо с неестественно-высокими скулами, волосы, похожие на клубок проволоки, семипалая рука, сжимающая то ли помидор, то ли раздавленное сердце. Картина была непередаваемо отвратительной, и Рубеус отвернулся.

- Ничего ты в искусстве не понимаешь. Ладно, пошли.

Карл ступал по сумрачному коридору с той уверенностью, что свойственна скорее хозяевам, чем гостям. Рубеус шел следом, стараясь не думать о том, в какой из частей замка находились казармы.

- Клык вторая по величине башня, всего их семь, кроме вышеназванных есть еще Трезубец, Ласточка, Волна и две Капли, левая и правая… Кажется, пришли. - Карл остановился перед дверью. - Жить будешь здесь, уж не знаю нарочно он или случайно получилось, впрочем, полагаю, тебе будет интересно. Прошу.

Карл отступил в сторону, пропуская Рубеуса вперед.

- Несколько не в моем вкусе, ну да Конни нравилось.

Несмотря на внешнюю чистоту и отсутствие пыли, в комнате витал характерный запах нежилого помещения. Сине-серебристые тона, простых очертаний мебель, большое зеркало, низкий столик, тонкие золотые браслеты… книга… чистые листы бумаги и изящная чернильница. Чернила внутри давно высохли, а листы приобрели желтоватый оттенок.

- Он и вправду ничего не стал менять, - Карл, остановившись посреди комнаты, огляделся. - Неприятное ощущение, будто только вчера…

- Замок был твоим, правда? - на пороге комнаты, опершись на дверной косяк, стоял высокий светловолосый парень. Странно, Диктатор представлялся Рубеусу старым… или пожилым, а тут от силы лет двадцать.

- Рад приветствовать вас в своем замке, - Марек интонацией подчеркнул слово «своем», и Карл с легким вежливым полупоклоном ответил:

- Рад видеть тебя, Диктатор.

- Да ладно тебе, давай без титулов, свои ведь, правда? - При этом безмятежный взгляд черных глаз был устремлен на Рубеуса.

- Хранитель Севера, так? Слышал много, видеть не доводилось. Мое упущение. Давай, что ли знакомиться? Марек, - Марек протянул руку для рукопожатия. Ладонь узкая, слабая на вид, но сдавил так, что пальцы, да и рука, моментально онемела.

- А это что? Передатчик? Ну Карл, ты как обычно в своем репертуаре, ни шагу без контроля… впрочем, разбирайтесь сами. Карл, может, ты будешь столь любезен и устроишь нашему… коллеге небольшую экскурсию? Замок, окрестности… займитесь чем-нибудь, только к ужину, чур не опаздывать.

После ухода Марека Рубеус попробовал сжать руку в кулак… черта с два, такое ощущение, что кости все раздавлены. В голове появились самые разные мысли, начиная с того, что нужно бежать, пока есть возможность, и заканчивая почти философской готовностью принять то, что грядет.

- Ну, теперь понял? - в полголоса поинтересовался Карл. - Руку дай, старый фокус, переворачиваешь, слегка сдавливаешь и нажимаешь вот здесь, - коготь коснулся небольшой впадины у основания ладони, - руку частично парализует.

- Но зачем?

- Чтобы впечатление произвести. Чтобы ты и думать не смел о том, чтобы противостоять ему. - Холодные пальцы Карла мяли ладонь, и чувствительность постепенно возвращалась. - Ладно, ты здесь не при чем, это наши с Мареком дела, просто постарайся держаться подальше, если, конечно, жить не надоело. Ну, пошли.

- Куда?

- На экскурсию. К пожеланиям, и уж тем паче просьбам Диктатора, следует прислушиваться. Тем более я и сам хотел показать тебе одно место, не знаю, правда, сохранилось там что-нибудь…

Сохранилось. Серо-зеленые пятна мха на обгоревших бревнах, черные скелеты домов, крыши провалились внутрь, а стены стоят, устало взирая на Рубеуса подслеповатыми глазами пустых окон. Кое-где ставни сохранились. Собачья будка. Цепь, частично заросшая грязью. Круглые камни мостовой. Колодец, заботливо укрытый деревянным щитом. Пустое ведро, рассыпавшееся в руках жирной тяжелой ржавчиной.

Душная волна старой, полузабытой ненависти накрыла с головой… и воспоминания. Свадьба. Белые цветы, белые домотканые скатерти и белое платье из чудесной струящейся ткани, которую удалось купить у случайно забредшего в деревню торговца.

Смех. Кажется, он тоже смеялся, впервые за очень долгое время…

Вот и дом, три неровные ступеньки, высокий порог. Отходит в левом углу, Рубеус собирался прибить его, но все как-то руки не доходили. Заросший грязью пол, черная дыра, ведущая в погреб, а стены изнутри еще более черные, чем снаружи. Шершавые… сажа остается на ладони и одежде, все еще пахнет дымом. Или ему чудится? Наверное, столько лет прошло, а…

А он так ничего и не добился. Не отомстил. Струсил. Предал. В очередной раз. Похоже, он только и умеет, что предавать.

Два тела на полу, беспомощный удивленный взгляд Эрии, и невыразимое отчаяние на лице Лешта. В руке брата нож, обыкновенный не слишком острый кухонный нож, которым режут хлеб и сыр, бесполезное оружие против да-ори. У Лешта разодрано горло, крови много. Потом стало еще больше.

Сквозь дыры в крыше видны темно-синие куски неба. В ту ночь небо было чистым, прозрачным. Больно. Сесть на пол, прислонившись к стене, закрыть глаза и вспоминать… думать… попытаться понять, почему он ушел из деревни, и почему вернулся. И зачем Карл привел его сюда?

Он ушел, потому что не знал, как оставаться и как жить дальше. Все делали вид, будто ничего не произошло. Сам виноват, - говорил староста, стыдливо отводя глаза. - Не нужно было перечить.

К телам долго не решались подойти, и Рубес сам укрыл белой праздничной скатертью, на которой моментально расцвели черно-бурые пятна крови. Потом был долгий спор, и обвинения, почему-то обвиняли именно его, но вот в чем именно…

- Останься хотя бы на похороны, - отец тоже избегает смотреть в глаза, он боится, как и все здесь. Чужие люди, которые за два года, проведенные в деревне, не стали менее чужими, Рубеус не понимал их, они сторонились его. И боялись, почти так же сильно, как да-ори. В Замке все было проще и понятнее, в замке не убивали беспричинно, и чтобы сразу всех.

Остывающие угли, подернутые серым пеплом, обгоревшие израненные дома. Мелкое стекло. Душный запах гари и крови. Его вырвало, но стыда не было, ничего не было, кроме оглушающей беспомощной пустоты, чуть позже в пустоте поселилась ненависть. Тогда же он просто прошел с одного конца деревни в другой, иногда останавливаясь, заглядывая в мертвые глаза, пытаясь найти что-то, что бы не позволило окончательно сойти с ума. А дальше провал. Дорога какая-то, скользкие камни. Падение. Снова дорога. Голод и тупое непонятное желание двигаться вперед.

Свет, темнота и снова свет, узкая тропа и вертикальные гладкие стены, серо-лиловое стремительно гаснущее небо, робкие звуки живого мира. Шепот, шелест, шорохи, которые перекрывает бешеный стук разбереженного болью сердца и хриплое дыхание.

То ли сон, то ли явь, девушка-призрак, стремительный полет-паденье и широкое изуродованное трещинами и складками дно ущелья. Холодная ладонь на лбу и милосердная темнота, затопившая сознание, тогда он решил, что умирает, и обрадовался. Жить было больно.

Все еще больно. Карл сидит напротив, черный комбинезон почти сливается с черной же стеной, а лицо и руки выглядят пугающе-белыми. Карл сосредоточенно сгребает грязь и сажу в кучу, похоже на маленькую черную гору. Здесь вообще много черного.

- Хреново, правда? - поинтересовался он, высыпая на гору очередную порцию сажи. - Тяжелый случай. Это я не про тебя, а про место. Две сотни человек, по-моему, даже больше, честно говоря, не считал. По нынешним меркам настоящий геноцид, но по сравнению с тем, что было когда-то - случайный эпизод, не стоящий внимания.

Тут Рубеус не выдержал. Он понимал, что шансов против Карла никаких, но сидеть и слушать эти пространные рассуждения… гора из сажи разлетелась черными снежинками, а Карл, чуть покачнувшись от удара, вскочил на ноги и ответил.

Первое, что увидел Рубеус, очнувшись - неровный грязный пол, по которому, лениво шевеля длинными усами, полз жук. Шею саднило и лицо. Рука, кажется, сломана, во всяком случае, опереться на нее не вышло. Карл сидел в том же углу, поза обманчиво-расслабленная, руки на коленях, когти полувыпущены, на лице безмятежная улыбка.

- Очнулся? Молодец. В следующий раз, если соберешься бить, то лучше вот так, - вице-диктатор продемонстрировал раскрытую ладонь, чуть согнул пальцы, выпуская когти на полную длину. - Действуют как ножи, куда эффективнее, чем кулаком. Хотя тоже неплохо.

Карл пощупал левую скулу.

- Ты вставай, вставай, ничего серьезного нету. Так, по мелочи, к вечеру заживет. Или к утру. А вообще ты слишком вспыльчивый, а это чревато. Учись сдерживать эмоции.

- Ты - сукин сын.

Рубеус поднялся, параллельно констатируя, что к сломанной руке смело можно приплюсовать пару ребер - каждый вдох отдавался хорошо знакомой болью. И клык шатается, последнее особенно неприятно. Но в целом Карл прав, к вечеру заживет, на нем теперь все заживает почти мгновенно.

Потому что он больше не человек.

- Зачем?

- Зачем я тебя сюда привел? - Карл медленно поднялся, опираясь рукой на стену, - а чтобы в сознание тебя вернуть. Не понимаешь? Ты расслабился, ты успокоился, ты привык к той жизни, которую отвел тебе я.

- Ты должен быть доволен.

- Чем? Знаешь, если бы мне хотелось кого-то смирного и послушного, я бы собаку завел. Встряхнись, черт бы тебя побрал! Став управленцем, ты забыл, что ты - воин.

И снова он прав, сейчас Рубеус ненавидел Карла за эту правоту… и просто ненавидел.

- Кстати, нам пора, если задержимся, рискуем опоздать у ужину, а Марек этого не простит. Марека лучше не злить… - Карл отряхнул ладони, чище они не стали, но сам жест исполненный несказанной брезгливости, взбесил.

- Снова злишься… интересно, как надолго хватит этой злости?

- Я тебя убью, - пообещал Рубеус. Карл вежливо поклонился и насмешливо произнес:

- Жду с нетерпением.

Коннован

С каждым шагом понимание того, что одной мне не выжить, становилось все острее, плавно перерастая в почти панический страх. Дважды я останавливалась, и во второй раз даже сделала несколько шагов по направлению к лагерю, но… какого черта, я же Воин.

- Я - воин, - может, если повторить вслух станет легче.

Ответом легкий порыв ветра и шелест сухой травы, в котором мне чудилась насмешка. Воин… прав Януш, какой из меня воин, название одно, двести метров прошла и выдохлась. Но именно воспоминания о генерале Януше подстегнули. Нет уж, хватит с меня унижений, и если эта хитрая скотина ждет, что я вернусь и буду просить их превосходительство оказать милость, то ошибается.

Януш не ждал, Януш позаботился о том, чтобы я не ушла далеко. Во всяком случае, ему казалось, что эти двое, идущие по моему следу с веселым азартом гончаков, способны вернуть меня в лагерь. Сначала ветер донес легкий, едва различимый запах дыма, чуть позже к дыму добавился едкий застарелый пот, потом шелест встревоженной травы, тихая ругань…

С двумя не справлюсь, значит, одного убрать нужно сразу, а что касается второго, то… либо он, либо я. Рюкзак, куртку, сапоги оставить на тропе, потом заберу. Сухое былье щекочет босые ноги, зато теперь следов почти не остается, двигаюсь осторожно, медленно, повязки чертовски мешают, но снимать и их времени нет. Описать полукруг, зайти сзади… вот они, красавцы, стоят, рассматривают вещи, в полголоса спорят о чем-то.

Нож, подаренный Фомой, не слишком удобен для метания, но выбирать не приходится.

Бросок, резкая боль в разодранной мышцами коже, и деревянная рукоять аккурат под левой лопаткой. Человек дергается, оборачивается и, заваливаясь набок, хрипит. Его спутнику хватило одного взгляда, чтобы понять, что происходит.

- Сука! - сдернув с плеча автомат, он выпускает длинную очередь… вжимаюсь в землю, проклиная себя за глупость. Следовало бы подумать, что огнестрельное оружие им привычнее, значит… значит, я труп. Пока пули идут над головой, но сейчас он сообразит опустить ствол пониже и… второго ножа нет. Ни черта нет. Но жить хочется, ползу вперед.

- Выходи, сука! С поднятыми руками! Давай! - приказ подкреплен короткой очередью, на этот раз пули вгрызаются в землю перед самым моим носом. Веский аргумент.

- Ну, до трех считаю. Раз… два…

- Стой! Не стреляй! - Подымаюсь, честно подняв руки. Сабля остается в траве. Хорошее оружие, только бесполезное.

- Не шевелись!

Не шевелюсь. Человек некоторое время рассматривает меня, точно не знает, что делать дальше.

- Сюда иди. Только медленно, и чтобы руки все время вверху были, ясно?

- Мне тяжело держать.

- А мне плевать! - взвизгивает он и дуло автомата чуть подумается. Черт, он же боится, я решила, что он профессионал, а он просто испугался. Не хватало еще, чтобы он со страх на спусковой крючок нажал.

- Успокойся, ты победил, - двигаюсь нарочито медленно. - У тебя автомат, я безоружна. Я ничего тебе не сделаю. Где мне остановиться?

- Тут. Стой. Я сам подойду.

Но сначала он подходит к трупу и, наклонившись переворачивает его на спину. Удобный момент, если бы я была в норме, или хотя бы расстояние чуть меньше…

- Т-ты убила его? Зачем ты его убила? - Мальчишка всхлипывает и торопливо вытирает измазанную кровью ладонь о куртку.

- Потому что иначе он убил бы меня. А я хочу жить. Ты хочешь жить, все хотят жить. Это нормально. Не смотри на него… не надо смотреть.

Он послушно отворачивается.

- Как тебя зовут?

- Стась.

- Хорошее имя… ты хороший парень, Стась.

Он кивает, и я совершенно теряюсь. Его поведение не просто изменилось, такое чувство, что…

- Стась, можно я руки опущу? Тяжело держать. Ты же не хочешь, чтобы мне было тяжело?

- Нет.

- А тебе тяжело? Автомат весит много… неудобный… опусти, а лучше положи на землю.

Он выполняет и это! Кажется, до меня доходит. Дело не во мне, дело не в парне, дело в Януше. Чертов урод слишком часто промывает людям мозги, причем, подсаживает их на эти сеансы, как на наркотик. Вот Стась и среагировал на знакомые интонации в голосе… мне снова повезло. Главное, теперь не упустить шанс.

- Стась, хочешь со мной поговорить?

- Хочу.

- Там неудобно разговаривать, иди сюда, ко мне… ближе. Вот так, ты умница, Стась.

- Они говорят, что я плохой солдат, - пожаловался парень, двигался он медленно, неуверенно. - Говорят, будто я ни на что не способен, что только кашеварить и могу. А я не хочу кашеварить, я воевать хочу.

- С кем?

- С Империей, за справедливое государство, чтобы люди сами по себе и никаких тварей не было. Это ведь правильно?

- Правильно.

От Стася пахнет копченым мясом и немного хлебом, он смотрит ласково, доверчиво, и от этого взгляда сердце сжимается, возникает мысль отпустить его, но… но без этой крови я не выживу.

- Посмотри мне в глаза, Стась, я обещаю, больно не будет…

Глава 8.

Фома

- Ну, ты доволен? - Януш повернул голову мертвеца так, чтобы всем были видны две красные точки на шее. А Фома не мог отвести взгляд от лица, на котором застыло выражение полного, всеобъемлющего счастья. Зачем она это сделала? Зачем?

- Чтобы выжить, - тихо ответил голос. - Лучше спроси, какого эти двое поперлись за ней следом?

- Стась, Важек… они были хорошими товарищами. Они шли с нами, ели из одного котла, сражались плечо к плечу. Стойко переносили невзгоды и не думали, что станут добычей для какой-то человекоподобной твари. - Януш говорил в полголоса, но странное дело, всем собравшимся у генеральской палатки было слышно каждое слово.

- Это ли благодарность за помощь? Это ли не доказательство, что люди должны быть сами по себе? Что враги наших врагов совсем не являются нашими друзьями? Те из вас, кто говорил, что в Святом Княжестве жить лучше, чем в Империи, посмотрите! Там, где правит нежить, людям отводится роль бессловесного скота.

Януш опустился на одно колено, поза получилась одновременно горделивой и преисполненной скорби. Но Фоме все равно чудилось некая лживость, будто он видел не только то, что показывал Януш, но и то, что тот хотел скрыть. От этого сдвоенного восприятия привычно ломило виски, хотя Голос хранил молчание.

Узкая ладонь с длинными пальцами с непритворной нежностью коснулась мертвого лица, и Фоме стало стыдно за собственные мысли. Януш переживает, он искренен в своем горе…

- Прощай, друг, все, что я могу дать тебе - могила и моя… наша память.

Фома спиной чувствовал взгляды повстанцев, их злость, ненависть и желание отомстить. Немного страшно, но страх этот какой-то ненастоящий, смешанный с жалостью. Причем жаль не тех, кто умер, а тех, кто все еще жив. Но это же неправильно, жалеть живых?

А Януш продолжает говорить:

- Я мог бы поклясться отомстить… кровью за кровь, смертью за смерть…

Генерал поднял вверх измазанные спекшейся кровью руки, и толпа одобрительно загудела.

- Но, чтобы мстить, нужно сперва найти… догнать… задержать… я знаю, что каждый из вас готов встать на след убийцы…

Снова гул, крики. Кто-то выстрелил в воздух, и громкий хлопок слегка остудил ярость толпы, предоставляя Янушу паузу, необходимую для завершения речи.

- Однако идти по следу вампира более чем опасно, кто знает, сколько новых жизней отнимет эта погоня? А каждый из вас дорог мне… не только мне, но и миру, который мы должны построить. Миру справедливому, равному, человеческому, такому, который был до Катастрофы, когда не существовало ни тангров, ни вампиров.

Голос поднялся почти до крика, и сам Януш вскочил, вытянулся, расправил плечи, став выше, старше. Опаснее. Вот, снова это смутное ощущение грядущей беды.

- Этот мир начнется здесь, на землях, которые называют Проклятыми… что ж, возможно, эти земли и Прокляты для тех, кто остался там, - Януш махнул в сторону бледно-голубого, почти растворившегося в лучах утреннего солнца горного хребта. - Но для Отверженных, для тех, кто лишился дома, семьи и чести земли эти станут Благословенными, ибо здесь взойдут хрупкие ростки настоящей свободы!

- Красиво говорит, - пробормотал Голос, и Фома снова с ним согласился. Красиво, а еще яростно, почти неистово, наполняя толпу своей верой и своим стремлением.

- И теперь, стоя над телами наших товарищей, я спрашиваю: есть ли среди вас те, кто все еще желает отправиться в Святое Княжество? Те, кто с рабской покорностью готов склонить голову перед нелюдью, не важно, к какой из рас она относится? Есть ли те, кто готов обречь не рожденных еще детей на незавидную участь скота?

- Нет!

Слитный рев толпы испугал Фому, не громкостью, но своим единодушием. Никто не дал себе сил задуматься над тем, что их ждет в будущем, они верили Янушу, они любили Януша.

- Правильно выбранный момент и поразительное красноречие. В прошлом люди добивались многого, обладая куда более скромными талантами, - философски заметил Голос.

Толстая муха с громким жужжанием кружила над телами, потом, решившись, села на край полураскрытого рта и деловито принялась исследовать выбранное место. Массивное мушиное тело отливало металлической зеленью, а слюдяные крылья казались тонкими и бесполезными.

- Прям как ты, - Голос не удержался от ехидного замечания. - Смотри, станешь зевать, прихлопнут тебя, как эту муху.

- Фома, - Серо-голубые глаза Януша в очередной раз вырвали из реальности, - я вижу твою печаль и разочарование. Да, ты верил существу, которое считал достойным этой веры. Ты был добр, милосерден, как и подобает святому праведнику, и нет твоей вины в том, что милосердие твое обмануто. Но я хотел бы поговорить с тобой об одном деле… очень важном деле.

Дружелюбно протянутая рука. Почему же так неприятно касаться ее? Но и отступить нельзя, Януш ждет, улыбается, взгляд безмятежен.

Вечером Фома записал: «Прихожу к печальному выводу, что я слаб и труслив, в противном случае я бы отказался от предложения Януша, поскольку оно идет вразрез не только с моралью христианской, но и моралью обыкновенной, человеческой. Единственное, что в моих силах, это дать людям не видимость веры, как того желает генерал, но саму веру. Но я не представляю, как это сделать, как научить их верить в Бога, если я сам до сих пор не уверен в Его существовании?».

Рубеус

Ужин проходил в обстановке весьма и весьма торжественной. Искривленное зеркалами и декоративными арками пространство зала. Длинный, словно Волчий перевал, стол под снегами белой скатерти, массивный хрусталь, раздраженно рассеивавший свет. Обилие блюд и обилие вин.

Марек улыбчивый, гостеприимный и разговорчивый. Карл пытался соответствовать, но… впервые Рубеус видел своего противника настолько слабым, даже беспомощным. На ехидные замечания Марека Карл огрызался, но делал это как-то… неубедительно. Понять бы еще, настоящее это или очередная игра. Наконец, Мареку надоела забава, и Диктатор обратил внимание на Рубеуса.

- Ну и как тебе Орлиное гнездо?

- Внушает уважение.

- Слышишь, Карл? Внушает уважение… до чего милая формулировка. А он у тебя неразговорчивый однако.

- Стесняется, - буркнул Карл, делая вид, что всецело сосредоточен на еде.

- Надо же… а я и не предполагал, что Хранитель может страдать таким недостатком, как стеснительность.

- Страдать? - переспросил Карл. - О да, пострадать он любит, главное, чтобы повод достойный. Правда? И вилку оставь в покое, она ни в чем не виновата, нечего ее штопором закручивать.

Рубеус, испытывая некоторое запоздалое чувство стыда, отложил изувеченную вилку в сторону. Марек весело рассмеялся:

- А я погляжу, вы друг друга любите… прямо даже завидно как-то. Но нелогично. Хотя, как показал опыт, довольно эффективно. - Марек аккуратно разгладил складки на кружевной салфетке, затем поправил манжеты, галстук. В парадном зале воцарилась нервная тишина, нарушаемая лишь легким позвякиванием хрустальных подвесок на люстре. Черт, с каждым часом Рубеусу нравилось здесь все меньше и меньше, и вообще появилось желание вернуться в Хельмсдорф, где все ясно и понятно.

- К Хранителю Севера у меня имеется небольшая просьба… - теперь голос Диктатора сух и деловит, ни намека на язвительность либо насмешку. - Западная Директория временно осталась без присмотра, так вот, я хотел бы, чтобы ты принял два участка, соседних с твоим регионом. Участки хорошие, пара заводов, военные базы, ну и человеческие поселения, хотя это второстепенный фактор. Ну так как?

Отказаться? Рубеусу совершенно не хотелось возиться с чужими участками, тем более, когда в своем регионе только-только начало вырисовываться некое подобие порядка. Но отказывать Диктатору опасно… да и сформулированное столь вежливо предложение, скорее приказ, чем просьба. И Рубеус вежливо ответил:

- Всецело в твоем распоряжении.

- И правильно. - Марек довольно улыбнулся. - Остались кой какие мелочи… формальность, но все-таки, и можешь быть свободен. Ну, относительно свободен, конечно. Абсолютная свобода - это абсолютная чушь. Правда, Карл?

Вице-диктатор пожал плечами, непонятно было, согласен он с данным утверждением, или же просто спорить лень. Марек торопливо, точно вспомнил вдруг о сверхсрочном деле, допил вино и, встав из-за стола, произнес:

- Ладно, прощаться пока не буду, на закате встретимся. Карл, будь любезен, объясни нашему юному другу, что от него потребуется.

- Вот же урод моральный, - пробормотал Карл, когда за Диктатором закрылась дверь. - Не знаю, как ты, а я наелся.

Сине-серебристая комната была единственным местом в замке, где Рубеус чувствовал себя если не уютно, то хотя бы спокойно. За открытыми ставнями обнаружился широкий карниз, переходящий в длинный каменный язык, нависавший над черной пропастью. Смутные силуэты горных вершин, редкие звезды, бледнеющее небо… скоро рассвет.

- Любуешься? - Карл вошел, как обычно, без приглашения. Подойдя к окну, выглянул наружу, и заметил. - Ничего пейзаж. Она любила на карнизе сидеть, заберется на самый край и сидит, когда читает, когда просто…

- Знаю. Снизу видно было, только мы думали, что она - призрак.

- А… - Карл отошел от окна и нажал на кнопку, закрывающую ставни. - Призрак… похоже. Ну да, я же потом запретил ей. Бойцы должны сражаться, а не мечтать. Ладно, это все лирика, теперь давай о реальности, сразу скажу, она тебе не понравится, но либо ты сделаешь то, что хочет Марек, либо… труп. Расклад понятен?

- Более чем. И о какой такой формальности шла речь?

Нехорошее предчувствие поселилось с того самого момента, как Марек упомянул об этой самой формальности.

- Охота. - Карл смахнул невидимую пыль со стеклянного столика, подбросил на ладони браслеты и, отложив в сторону, повторил. - Всего лишь охота… Дат Каор. Помнишь, что это такое?

- Нет.

- Не помнишь? Или сразу отказываешься? Ну да, с тебя станется… послушай, Марек не требует соблюдения всех правил, и скажи за это спасибо.

- Кому?

- Мне, Мареку, Господу Богу! Какая разница. Главное, что у тебя есть возможность избавить жертву от ненужных мучений, а это, поверь, очень много.

- Я не могу…

- Чего ты не можешь? Найти? Или убить? - Карл разговаривал, отвернувшись к стене. - А теперь давай, вспомни, скольких ты уже убил? Человек тридцать наберется? Чуть больше, чуть меньше…

- Это другое.

- Неужели? И в чем же различие? Время у тебя до заката, либо да, либо нет. Только, запомни, Марек отказа не примет. А от того, что ты к своим тридцати трупам добавишь еще один, ничего не изменится. Уговаривать я не буду, надоело. Пора самому начинать думать.

Карл ушел. В комнате вдруг стало душно, тесно. Стены словно сдвинулись, грозя раздавить, в зеркале растаяли отблески искусственного света, а парные браслеты вдруг стали напоминать кандалы. Рубеусу хотелось убраться подальше от Орлиного гнезда и необходимости принимать решение. Впрочем, с решением как раз все просто. Одна смерть, плюс еще одна и еще… плюс много смертей. Он ведь уже привык убивать, просто, не задумываясь и не переживая. Как и подобает да-ори. И сколько времени понадобилось? Рубеус попытался вспомнить тот переломный момент, когда убийство перестало быть собственно убийством, превратившись в неприятное, но привычное действие. Попытался и не смог.

По белому потолку скользили тени, а за железными ставнями восходящее солнце нагревало длинный каменный язык… Рубеус вдруг понял, что почти забыл, как выглядит солнце. Желтое, обжигающе-яркое, чужое… Солнце его не примет, да и глупости все это. Не о солнце думать нужно, а о том, что завтра он окончательно потеряет право называться человеком.

Странно, но эта мысль совершенно его не пугала.

Вальрик

В казарме привычный шум и непривычный, почти забытый запах горя, смешанный со все той же ненавистью, сейчас она другая, целенаправленная, острая, как… как меч, который отобрали у Вальрика. В казарме запрещено держать оружие. Шакра задержался в душе больше обычного, а когда пришел, то не вытираясь, упал на кровать.

- Ты не ранен? - спросил Вальрик, его несколько беспокоила эта непривычная мрачность.

- Оставь, - Ским садился на кровать тяжело, прижимая раненую руку к телу, сквозь бинты проступили розоватые пятна. - Он после боя всегда такой.

- Но мы же победили? Или нет?

- Победили, - отозвался Шакра, не открывая глаз. На темной коже блестели капли воды, придавая сходство с одной из бронзовых статуй Саммуш-ун. - Очередная бессмысленная победа…

- Почему бессмысленная?

- А какой в ней смысл? И какой смысл в том, чтобы сражаться с незнакомыми людьми, которые лично тебе ничего плохого не сделали? Ради чего? Пустого веселья? Мимолетного азарта? Чтобы кто-то заработал деньги, а кто-то проигрался? Какова цена жизни?

- Пойдем, - Ским тронул Вальрика за плечо, - он еще долго говорить будет. По мне так лучше напиться, тем более сегодня можно. Обычай такой, победившие… ну или выжившие могут пить столько, сколько захотят, бои плотно не ставят. Ну, как правило.

Людей в столовой было немного, раньше Вальрику не приходилось видеть, чтобы длинные скамьи пустовали. Постоянные тренировки весьма благотворно сказывались на аппетите бойцов, ну а господин Суфа на еде не экономил. На выпивке, если верить Скиму, тоже.

- Ты когда вперед пошел, я подумал что все, сейчас положат… даже жалко стало, а ты сначала одного смел, потом второго, а там и мы подоспели… нет, ну зверь. - Ским жадно глотал горячую кашу, морщился, запивал вином, снова морщился, скорее уж по привычке, чем от боли. - Натуральный зверь.

- Ничего не помню.

Ским не удивился, впрочем, здесь сложно было кого-то удивить таким пустяком.

- Ты, главное, когда послезавтра в одиночные пойдешь, сразу не вали, публика не любит, когда бой заканчивается быстро. Ты чего не пьешь?

- Не хочется что-то.

- Ну и дурак. Будешь как Шакра о каждом неудачнике думать, свихнешься. Или сдохнешь… вот увидишь, на этих Играх Шакре конец, - Ским понизил голос до шепота. - Очень уж странные разговоры он заводит, а зачем камраду Суфе неприятности с Департаментом Внутренних Дел?

- Убьет?

- Ну, не сам, конечно, просто подаст заявку на соперника, который заведомо сильнее. Или расписание составит такое, чтоб без шансов. Знаешь, как это бывает, одна царапина, потом еще одна, и еще, отдохнуть не дают, а выкладываешься каждый раз по полной.

- А Шакра знает?

- Конечно, знает. Оттого и мрачный, раньше-то повеселее был, ну да… противно, конечно, иногда думаешь, взять бы меч, да не в противника, а в этих, что с трибун скалятся… или еще лучше в тех, кто народ на трибуны загнал… вот бы веселье было! - Ским расхохотался, вот только смех вышел нервным, натянутым, а аура полыхнула привычным уже багрянцем ненависти.

- Да ты ешь, ешь… тебе еще жить и жить, во всяком случае, до тех пор, пока Суфа свои деньги не отработает, да и потом тоже… пятый год - самый опасный, контракт заканчивается, зачем беречь? Незачем. Вот тебе еще одна причина… не жилец Шакра. А жаль, хороший парень. Ну да за то, чтоб я ошибся.

Вальрик выпил, безвкусная жидкость, безвкусная еда и тошнотворное предчувствие беды. Какого черта он здесь делает? Убивает. Сегодня он убил троих, плюс один в самом начале, итого четверо.

А Ским не ошибся: Шакра погиб на седьмой день Игр. К этому времени личный счет Вальрика увеличился до десяти. Хорошее число, круглое, а Шакру жаль. Только жалость какая-то натужная, точно чужая… все здесь чужое, только ярость, иступленная, затмевающая сознание ярость принадлежала Вальрику.

К концу сезона он заработал двадцать тысяч юаней на подпольном тотализаторе и прозвище Зверь. Впрочем, со вторым Суфа подсуетился. Он свято верил в громкие имена.

Коннован

Сколько я иду? Не знаю, не помню… долго. Ночь, ночь и еще ночь… много ночей подряд. Кровь того мальчика согрела, уняла боль и отодвинула страх. Кровь дала шанс выжить, и я им воспользовалась, только хватило этого шанса ненадолго.

А вообще осень здесь ранняя. Долгие дожди, но не мутные, закрывающие небо и солнечный свет, но холодные и резкие. Они шли постоянно, днем, ночью, на закате и рассвете. Порой мне казалось, что весь окружающий мир состоит из захлебывающейся водой земли, редких клочьев жухлой травы и ранних заморозков, когда темные окна луж подергиваются тонкой болезненно хрупкой корочкой льда. Стоит прикоснуться, и корочка разламывается, льдинки осколками впиваются в пальцы, а вода норовит вытянуть остатки тепла.

Небо над головой постоянно затянуто клочковатыми тучами, глядит враждебно, точно винит в чем-то. Правда, иногда оно проясняется, светлеет и выпускает на волю крупные звезды, и в такие минуты я чувствую себя почти счастливой. Но как же их мало…

Слишком мало, чтобы вырваться из дождливой бесконечности. С каждой ночью я все больше и больше отдалялась от реальности, словно то болото, которое когда-то отпустило меня на волю, вернулось, чтобы теперь заявить свои права. А у меня не было сил сопротивляться. Я куда-то шла, сама не понимая, куда и зачем: время, отведенное Карлом, истекло, а значит, задание потеряло смысл… и вообще снаружи время течет иначе. Впрочем, я уже не была уверена, что тот мир, мир снаружи, существует. Дождь существовал, и холод тоже, и снег, который выпал сегодня на рассвете - белые невесомые хлопья.

Я поймала снежинку ладонью и долго любовалась ровными линиями. А потом вдруг поняла, что снежинка не тает. Должна таять, а она лежит себе и… наверное, я умираю.

Вообще мне давно следовало умереть, холод - это враг, а крови, чтобы согреться, нет. Сколько дней я уже без крови? Долго. Ровно столько, сколько длится эта осень.

Сапог, пробив ледяную корку - сегодня она плотнее, чем вчера - провалился в лужу, тоже ледяную, но этот лед еще жидкий. Ступня моментально онемела, но это не надолго, пройдет. Или не пройдет. Возникла трусливая мысль лечь и лежать. Долго лежать, пока белый снежный пух не укроет меня с головой, а потом еще немного, пока не умру. Должна же я когда-нибудь умереть.

Но прыгаю на месте - ступня моментально отзывается болью - ленивой, вялой, примороженной - и завожу разговор. Это всегда помогает, если не молчать, а говорить. Правда, мой собеседник меня не слышит, но мне уже не важно, главное - двигаться вперед.

- Знаешь, в снеге есть что-то сказочное, мир точно становится чище, хотя это, конечно, глупость. Днем снег растает, и я снова буду барахтаться в грязи…

Уже барахтаюсь, поскользнувшись на полусгнившем пучке травы, с трудом удерживаю равновесие.

- В горах всегда снег. Мне бы очень хотелось показать тебе горы, настоящие, а не те, в которых мы были. Настоящие горы ни на что не похожи…

Зажмурившись, я представила Орлиное гнездо. Тонкие силуэты башен - отражение острых горных пиков, черный провал пропасти, не пугающий, а привычно-дружелюбный. Низкое-низкое небо, которое иногда кажется шершавым, а иногда до того гладким, что начинаешь думать о том, отчего звезды не скатываются вниз.

Звезды в пропасти - забавно.

Звезды похожи на снежинки, вот только не такие холодные…

- Почему ты не отвечаешь? Почему не вытащишь меня отсюда? Ты ведь слышишь, я точно знаю, что ты слышишь… почему тогда? Разве не чувствуешь, как мне плохо?

Собственный крик пугает, и рой встревоженных снежинок, взлетев с пушистой еловой лапы, сердито царапает лицо. А снегопад все усиливается и усиливается… наверное, я все-таки умру. Мысль не вызывает отторжения или желания бороться. Смерть - это покой, а я так устала идти…

Дверь возникла из ниоткуда, белая и стерильная, с простой металлической ручкой и предостерегающей надписью «Посторонним вход воспрещен!». Смешно… Страшно, но еще страшнее остаться среди мокрой степи и пушистых снежинок, которые отчего-то не тают на ладони.

Глава 9.

Фома

Огонь робко пробует на вкус толстые, чуть сыроватые дрова, похрустывая золотистой корой, и раздраженно сыплет искрами, ненароком коснувшись смоляных капель. А Марк то и дело подбрасывает новые ветки, и Фома отворачивается, чтобы не видеть, как съеживаются длинные иглы, точно стремясь оттянуть неизбежное соприкосновение с пламенем.

- Все равно не понимаю, - Марк вытер пот. - Перемудрил чего-то генерал… вот ты сам веришь в то, что говоришь?

- Да.

- Ну… - Марк поскреб бороду. - А зачем? Ну что тебе с этой веры? И чего я… да все мы тут тратим время на эти собрания? Говоришь ты, конечно, красиво, да смысла в этом нету. И доказательств никаких.

- Вера не нуждается в доказательствах, - Фома чуть отодвинулся от разгорающегося костра. - Ты веришь, а остальное… приложится. Мне так когда-то говорили. И учили верить, только этому нельзя научиться и нельзя научить.

- Тогда зачем?

- Спроси Януша.

Марк отвернулся, к генералу он не пойдет. Никто не осмелится задавать глупые вопросы Янушу, или уж тем паче сомневаться в разумности его решений. Если Януш сказал, что новому миру необходима новая вера, чистая, не искореженная обманом и ритуалами старого, то все послушно будут делать вид, что верят.

Глупость, разве можно вот так, в одночасье, по чужому слову? Вот тому, что есть нечего и степь пуста, верят. В то, что зима приближается, тоже верят, равно как и в то, что многие эту зиму не переживут. Но это не вера, а понимание. Правда, несмотря на все понимание, никто не решается возражать Янушу, люди с терпеливой обреченностью ждут чего-то…

Быть может, это и есть истинная вера, когда наперекор здравому смыслу? По одному слову? И бог здесь совершенно не при чем, у этих людей уже есть бог, свой собственный, с непонятного цвета глазами и тремя желтыми полосами на погонах. Всеведущий и всевидящий… спасет и выведет, как прежде… а что до сих пор не вывел, так из-за болезни, вот выздоровеет и тут же всех спасет. А пока выздоравливает, люди согласны послушать и Фому.

Костер разгорелся, разросся, запылал жаром, и Марк, отодвигаясь еще дальше, пробурчал:

- Нет, ну не понимаю, зачем это надо… хотя если генерал сказал… ему ж виднее…

Вальрик.

Межсезонье - спокойное время, тянется медленно, нудно. Заполненные тренировками дни и пустые вечера. Вечера Вальрик не любил, потому как во-первых, скучно, во-вторых, появляются странные, беспокойные мысли. Правильно Ским говорит, чем думать, лучше выпить, да вот беда - пить Вальрик не умеет, он совершенно не чувствует вкуса, а напиваться ради того, чтобы напиться, значит проявить слабость. На слабость Вальрик не имеет права. Пусть он больше не князь, да и, если разобраться, никогда им не был, но титул - это еще не все. Кроме титула есть цель, пусть далекая и почти нереальная, но ведь никто не обещал, что будет просто.

И никто не предупреждал, что ему понравится… не жить - жизнь в казарме непривычна и неприятна, ему понравилось убивать. Сам момент ослепляющей ярости, и кровь, запах которой он слышит, и радость, чужая, но…

- Эй, столько думать вредно, - Ским был слегка пьян и весел, впрочем, за этим весельем Вальрику чудилась тоскливая обреченность человека, предчувствующего скорую смерть. - Чем больше думаешь, тем поганей жизнь.

Ским улегся поверх покрывала.

- Молодых видел? Имперцы… этих в первом же сезоне положат, ну и хрен с ними. Не жалко.

- Почему? - Вальрик видел новеньких лишь мельком, крупные ребята, правда размер и вес еще не все, хотя конечно странно, Ским с его дружелюбием и подобное высказывание.

- Потому, что имперцы. Стукачи, в лицо улыбаются, а за спиной… ты за языком следи, ладно? Я предупредил. Хотя, Валко, ты у нас и без того парень неразговорчивый, ну да оно и к лучшему.

Хлопнула дверь, нарочито громко, точно стремясь передать все раздражение вошедшего.

- Встать! - Яростный рев Гарро ураганом прокатился по казарме.

- Приперся, - пробурчал Ским, сползая с кровати. - Интересно, зачем? Глянь ты, сюда идет… надеюсь, я ничего такого не успел натворить.

Гарро остановился перед Вальриком и, ткнув толстым пальцем в грудь, рявкнул:

- Тебя, урода хилого, камрад Суфа видеть желает! Ну? Чего стоишь? Бегом!

От обычного тычка, которым Гарро подкреплял приказы, Вальрик увернулся, и спешил он не столько из желания угодить камраду Суфе, сколько потому, что предстоящая беседа обещала некое разнообразие. Ну и Гарро, конечно, злить не следовало.

Рубеус

Дождь. Скользкий камень щетинится редкими клочками-колючками белого лишайника, капли скатываются в трещины, собираясь в тонкие нити, которые в свою очередь сплетались в серую неопрятную ткань ручьев. Воды много. Мешает. Ветер мокрым псом жмется к ногам, не желая идти вперед. Дождь смывает следы и растворяет запахи, дождь помогает беглецу, но, несмотря на помощь, шансов у того нет.

Капли крови тают на камнях, сначала темно-багряные, чуть вытянутые, похожие на мелкие пшеничные зерна, потом светло-розовые, бесформенные, изуродованные влажной лапой ливня, потом… потом остается лишь едва ощутимый запах. Человек бежит вперед, падает, поднимается, расцарапывая ладони, и снова бежит, подгоняемый страхом и робкой надеждой на чуда.

Чуда не будет. Рубеус старательно избавляется от посторонних мыслей… ну какое ему дело до того, что думает и на что надеется беглец? Всего лишь человек, а людей много… и война идет, граница, заводы… беспокойный Волчий перевал, за которым нужно постоянно наблюдать…

Запах стал отчетливее, а капли крови на камнях менее размытыми. А вот длинный след в скользкой глине, здесь он снова упал… отпечаток руки, до чего же маленькая. Неужели ребенок?

Девушка. Хрупкая, словно сотканная из водяных нитей. Грязная и испуганная. На мокрой рубашке желтая глина и размытая розовая кровь, а волосы светлые, почти белые… и глаза темные, человеческие, но все-таки…

Анке горестно вздохнул, а девушка, попятившись, тихо произнесла:

- Не убивайте меня. Пожалуйста.

Наверное, если бы она завизжала, закричала или попыталась убежать, Рубеусу было бы легче решиться, но это тихое, почти утонувшее в шелесте дождя «не убивайте», разорвало те клочки души, которые еще оставались.

Почему она? Почему не мужчина, который хотя бы попытается отстоять жизнь. В бою убить легко, но не так… какой из нее боец? Израненная ладонь, зажимает ворот рубахи, губы дрожат, а по щекам текут слезы. Или это дождь. Просто дождь.

- Пожалуйста…

Что ей ответить? Что он не имеет права отступить? Что ее жизнь - это своеобразная цена, каприз Диктатора и вместе с тем призрачная надежда выжить для других людей, защищенных границей? Что даже если Рубеус отпустит ее, то она все равно умрет.

Глупо.

Нужно закончить дело, чем дольше он стоит здесь, тем хуже делает, и себе, и ей. Анке скулит, то ли от жалости, то ли от нетерпения, в эту минуту Рубеус ненавидит и его, и себя.

У нее тонкая шея, которая ломается с неприятным хрустом, а глаза не черные, как он подумал вначале -темно-синие с лиловым отливом. Мертвая, она некрасива, похожа на мокрую грязную тряпку, которую противно взять в руки. И Анке, гневно хлопая крыльями, пытается сбросить со спины неприятную ношу. Анке не желает нести мертвеца, и Рубеусу приходится взять ее на руки.

Имя, он забыл спросить имя… а может и к лучшему? Он не хочет ничего знать о той, из-за кого он окончательно перестал быть человеком. Но светлые волосы липнут к коже, а голова то и дело откидывается назад, обнажая беззащитное белое горло.

Марек ждал во дворе, со светлых волос и черной кожаной куртки стекали целые ручьи воды, но Диктатор улыбался, точно всю жизнь мечтал стоять и мокнуть под дождем. Ветер раздраженно стряхнул всадника на залитый водой двор и умчался.

- Долго ты…

- Как получилось.

- Главное, что получилось, - весело произнес Диктатор, он подошел сам и, пощупав длинные волосы девушки, заметил:

- Надо же, почти как живая, - Марек когтем поддел веко и, заглянув в мертвый сине-стеклянный глаз, удовлетворенно хмыкнул. - Брезгливый ты, однако. Ну да как знаешь… в дом чур не тащить, там и без этого грязи хватает.

- А что делать? - Рубеус совершенно не представлял, что с ней делать. И зачем он вообще нес ее сюда? Нужно было похоронить там, на краю обрыва. Или спуститься на дно пропасти, где шумно и яростно вгрызается в камень горная река… или подняться к ледникам. Там бы ей было хорошо, холод и покой, никаких дождей, снег и полупрозрачный тяжелый лед.

Марек, пожав плечами, уходит, а дождь усиливается… откуда на такой высоте взяться дождю? Но какая разница, главное что там, выше, дождя нет, там стеклянный мир, в котором найдется место и для нее. Умыть бы… и молитву прочесть, слова Рубеус помнит, но дело ведь не в словах, а в том, что он не имеет права читать молитву, как и вообще обращаться к богу. В груди пусто и холодно.

- С тобой все в порядке? - Карл вынырнул из мокрой темноты прямо перед Рубеусом. По белой рубашке стремительно расползались серые пятна влаги, значит, только что из замка вышел. Зачем?

- Твою мать… вот значит в чем дело, следовало догадаться. Марек ничего просто так не делает.

- Как и ты, - Рубеусу показалось, что слова утонули в дожде, но Карл услышал и ответил.

- Как и я. Давай ее сюда.

- Зачем?

- Затем, что ты уже почти час здесь стоишь. Руки не затекли? - Карл осторожно взял девушку, а Рубеус понял, что не в состоянии разогнуть руки, потому что просто не чувствует их.

- Ну, пошли?

- Куда?

- Хоронить. Здесь не так далеко кладбище есть. Заброшенное уже, но все-таки лучше, чем ничего. Ты идти-то можешь?

Идти Рубеус мог, и могилу копать - саперная лопатка легко входила в податливую, размякшую от назойливой ласки дождя землю. Кладбище находилось рядом с деревней. Серые кресты обглоданными каменными костями торчали по-над жухлой травой. Ни имен, ни дат, только вездесущая плесень и тонкие иглы-ветки лишайника.

Рубеус сам уложил девушку на дно могилы, запоздало подумав, что нужно было взять из замка одеяло, ей бы не так холодно было, а его куртка слишком короткая, чтобы укрыться целиком.

- Покойся с миром, - Карл размашисто перекрестился, и странное дело, этот жест не выглядел фальшивым.

Оставалось последнее - засыпать могилу, но стоило Рубеусу подумать… представить, как скользкие грязные комья земли наваляться на нее, залепят рот, забьются под веки, просочатся в ноздри.

- Иди-ка ты вон туда, - Карл показал на валун, темной громадой застывший на самом краю кладбища. - Иди, я сам справлюсь.

Получасом позже, вытерев лопату пучком короткой жесткой травы, Карл присел рядом и тихо сказал:

- Я в этом не участвовал.

- Похожа, правда?

Рубеус не поверил, но сил на то, чтобы спорить, не оставалось. Сил вообще не было, камень за спиной был, и дождь тоже, и мутное серо-желтое пахнущее свежевскопанной землей кладбище, а сил - не было.

- Похожа. Больно?

- Ей? Наверное, нет. Я старался, чтобы не больно.

- Молодец, - Карл вытащил из-за пояса плоскую флягу и, отхлебнув, предложил. - Будешь?

- Нет. Спасибо. Со мной все в порядке.

- Ну да, конечно… знаешь, я после первого задания тоже говорил, что все в норме. Хотя нет, после задания я был доволен, почти счастлив, послужил родине… принес пользу… перестал ощущать себя лабораторной крысой и тварью, о которую каждый урод в погонах ноги может вытереть. Хорошие диверсанты многое могут себе позволить. Кроме совести. Небывалая роскошь, однако. А на самом деле задание не из сложных. Проникнуть в зону. Город не из закрытых, охрана так себе, самый подходящий объект для новичка. Дальше получить схему водоснабжения, найти критические точки, вроде фильтров. Это очень остроумно, когда то, что должно защищать, начинает убивать, и всего-то надо, что несколько дополнительных деталей. Вроде дополнительного слоя с ген-модифицированными бактериями.

- И дальше что?

- Технически дальше эти самые бактерии попадают через водопровод в дома. Не во все, конечно. Те, кто побогаче, используют специальные фильтры, но те, кто победнее, вынуждены кипятить воду. А ген-модификация тем и хороша, что организм приобретает некоторые дополнительные возможности, вроде устойчивости к высоким температурам… - Карл сделал большой глоток и, поставив флягу на траву, продолжил рассказ. - Сами по себе бактерии не настолько опасны, это своего рода носитель, их функция - доставить вирус, который переносится воздушно-капельным путем. Период покоя - девять дней. Это значит, что на протяжении девяти дней люди живут, не понимая, что уже фактически мертвы. Ходят в магазин, на работу, встречаются с другими людьми… Разносят вирус. А спустя девять дней город начинает умирать. Десять тысяч человек, как тебе такая цифра? Дети, женщины, старики, инвалиды… вирусу все равно. А меня и тех, кто эту пакость разрабатывал, наградили. За хорошую работу. А я все думал тогда, кто же сошел с ума? Люди, мир или я? Это я к тому, что руками и, глядя в глаза, убивать честнее.

Коннован

Дверь привела в коридор, бесконечно длинный и бесконечно унылый, с узкими трубами люминесцентных ламп, заботливо забранных мелкой сеткой; буро-зелеными стенами, которые где-то вдалеке сужались, сливались друг с другом в темную точку, и серым бетонным полом. Сыроватый, пропахший пылью и дезинфицирующим раствором воздух показался нестерпимо горячим, хотя если верить электротермометру, что висел тут же, на стене, температура была стандартная - двадцать один градус по Цельсию. А ощущение, будто в кипяток с головой нырнула.

Больно. Кожа как ежовая шкура, только иглами внутрь, на тыльной стороне левой руки расползается трещина, похожа на молнию, только меньше. Опускаюсь на пол, прямо у буро-зеленой стены и, свернувшись калачиком, закрываю глаза. Становиться немного легче… и еще немного… и боль почти уходит, а я засыпаю, хотя знаю совершенно точно - спать нельзя.

Не знаю, как долго я спала, но проснувшись обнаружила, что ничего вокруг не изменилось. Тот же коридор, лампы, пол… плюс двадцать один по Цельсию… только вот двери, в которую я вошла, больше нет. И боли тоже. И жажды. Может, я умерла? Но это место не похоже ни на рай, ни на ад. Или у да-ори другое посмертие? Не знаю, как-то раньше не задумывалась.

Я шла вперед, заглядывая во все двери, попадавшиеся на пути. Лаборатория… еще одна… пусто, но пустота какая-то неправильная: колба с эфиром под работающей вытяжкой, емкость с агар-агаром в стерилизаторе, перемигивающиеся разноцветными огоньками приборы, огрызок яблока в мусорном ведре и кружка с недопитым кофе на краю стола. В комнатах - изредка попадались жилые комнаты - такая же настороженная гулкая пустота. Смятая бумажная салфетка у монитора, одинокий носок, смятое покрывало и россыпь мелких черных пятен на наволочке - у кого-то ночью шла кровь. Этого полупризрачного кого-то давно нет в живых - я была уверена в этом - а комната ждет, живет, застряв во времени. На циферблате часов - механических и электронных - без десяти минут двенадцать. Секунды летят, стрелки движутся, но остаются на месте.

Страшно.

Серая туба принтера, белый лист пласт-бумаги и ровные, четко пропечатанные буквы. «Зам. коменданту ВБ 13 «Хелла» Скортову В.К.».

Вот так… выходит, я все-таки попала туда, куда стремилась попасть? А дальше что?

Коридоры, коридоры, коридоры… ветвятся, поворачивают, вычленяя из себя другие коридоры, более узкие и более темные. Кровеносная система базы, с широкими хорошо освещенными аортами и тесными узкими капиллярами-тупиками. Я уже была здесь… или не была? До чего же они похожи, а на стенах никаких обозначений, в этом чудится скрытый смысл, и становится еще неуютнее.

Но тепло и не больно. Почему мне не больно? На руках язвы, не понять старые или новые, с белыми омертвевшими краями и темной серединой. Стоит прикоснуться и тонкая корочка лопается, выпуская наружу капли бело-желтой крови, но все равно не больно, хотя должно бы…

Если бы не голод, я бы решила, что мертва.

Очередной тупик, гладкая стена, тени в углах и неработающая лампа. Делать в тупике совершенно нечего, и я вернулась назад. Нужно идти, пока я окончательно не растворилась в этом продезинфицированном мире.

- Здравствуй, - раздался за спиной звонкий детский голосок. - А ты кто?

Оборачиваюсь, может быть чересчур поспешно, автомат сам прыгает в руки, но увидев ее успокаиваюсь. Девочка, обыкновенная человеческая девочка лет шести-семи. Наивные голубые глаза, в которых ни тени страха, пушистые волосы того неповторимо чистого золотого оттенка, который бывает лишь у детей, белое кружевное платье и розовый бант.

Бред. Откуда на потерянной базе взяться ребенку? Но она стояла передо мной, я чувствовала запах - молоко, какао и корица - видела розовые, в цвет банта, носочки, беленькие сандалии и яркий резиновый мяч в руках.

- Ты кто? - Повторила вопрос дитя.

- Я? Коннован.

- Это имя?

- Да.

- У каждой вещи есть имя. - Последовало глубокомысленное замечание. - У меня тоже. Я - Тора. Правда ты со мной поиграешь?

- Во что? - играть с девочкой совершенно не хотелось, не потому, что я не люблю детей, а потому, что готова спорить на собственные уши, что она - такой же ребенок, как я - человек. Тора… Тор? Совпадение или… нет, это глупо.

- А во что ты хочешь? Тот, который до тебя, выбрал плохую игру.

- И где он?

Моя собеседница улыбнулась, и я окончательно уверилась в ее нечеловеческой природе. Не знаю, как объяснить, но дети не могут так улыбаться.

- Давай поиграем в вопросы? Ловишь мячик и отвечаешь, бросаешь - задаешь вопрос. Идет?

- Идет.

Сине-желто-красный мяч прыгнул ко мне, а Тора задала вопрос.

- Зачем ты пришла?

- Ищу одну вещь.

Тора кивнула, похоже, мой ответ вполне удовлетворил ее любопытство. А теперь что? Мяч в руках был нестерпимо горячим. Ладно, мы же играем? По правилам? И осторожно - не хватало еще покалечить ребенка - я бросила горячую игрушку.

- Кто ты?

- Я - Тора. Это название. У каждой вещи есть название.

- Тора - это имя, ты же не вещь.

Девочка задумалась, потом отрицательно мотнув головой, быстро бросила мяч мне.

- Что ты ищешь?

- Оружие. Где ты живешь?

- Здесь. Как называется оружие, которое ты ищешь?

- Молот Тора. Где тот, кто приходил до меня?

- Не знаю. Я сделала ему дверь. А что ты будешь делать, когда найдешь?

- Если найду, я скажу одному… человеку, который послал меня сюда. Кто еще живет на базе?

- Здесь? - Переспросила Тора, прижимая мячик к груди. - Больше никого. Мне надоела эта игра. Пошли пить чай.

- Чай? - Нелепость ситуации приводила меня в состояние ступора. База, девочка, мячик, вопросы…

- В пять часов вечера хорошие девочки пьют чай с вареньем. Ты же хорошая девочка?

- Наверное.

- Тогда пойдем, я приглашаю тебя в гости. - Тора протянула ладошку. Теплая и совершенно обыкновенная ладошка совершенно обыкновенной человеческой девочки, чуть влажная и слабая. - Только чур идти не быстро, я быстро не умею. Ты красивая, я наверное, тоже хочу быть такой, но еще подумаю. Ты любишь чай? А варенье? А какое вишневое или клубничное?

- Клубничное.

- Я тоже. Ты мне нравишься.

И мы действительно пили чай. С вареньем. И свежими булочками. Разумом я понимала, что все происходящее было невозможно по определению, но… круглый столик на колесиках, фарфоровый чайник, фарфоровые чашки, фарфоровые блюдца, фарфоровая же ваза для варенья на длинной тонкой ножке. И шоколадные конфеты «Мишка на севере». И Тора, которая гармонично вписывалась в этот нелогичный фарфоровый мир.

- Ты болела, - сказала Тора. - И еще болеешь. Тебе сделали больно, почему?

- Самой бы хотелось знать.

- Ты была хорошей?

- Да.

- Но тебе все равно сделали больно?

- Да.

- Мои вопросы тебя расстраивают. Ты не хочешь отвечать, я раньше тоже не хотела разговаривать, потому что было больно. Я была хорошей, но они все равно сделали больно. Я все думаю, почему? Я не знаю ответа. И ты не знаешь. - Тора вздохнула. - Будешь еще чай?

- Нет, спасибо.

- Тебе не вкусно?

- Вкусно. Я просто больше не хочу.

- А что хочешь?

- Поговорить.

- Ладно, говори. - Тора подбросила мячик вверх, и счастливо засмеялась. - Со мною редко говорят. А еще реже заходят в гости на чай. Хочешь, я покажу тебе мой дом?

- Хочу.

Я начала привыкать к этому странному ребенку, в котором на самом деле не было ничего детского, кроме внешности. И запаха - какао, булочки и корица…

- Пойдем

Эта экскурсия надолго запомнится мне. Длинные коридоры с невыразительными серо-зелеными стенами, ослепительно яркие лампы, похожие на прилепленных к потолку личинок, стерильные лаборатории с работающим вхолостую оборудованием и стерильные же комнаты, в которых никто не жил. Но пыли не было. Скрипучая, болезненная чистота, совершенно неподобающая живому месту.

- А где все?

- Выключились. - Ответила Тора. - Я не хотела, я просто не знала, что их нельзя включить обратно. Это можно, а других нельзя.

Под «этим» подразумевалось оборудование, которое потрескивало, попискивало, перемигивалась красно-зелеными огоньками диодов, но делало это как-то тихо, словно опасаясь нарушить торжественную тишину, поселившуюся на затерянной базе.

- Теперь они лежат внизу, пошли, я покажу. - Тора потянула меня за собой, и я, поддавшись любопытству, пошла. Зря, конечно. Карл предупреждал, что чрезмерное любопытство вредит здоровью.

В подвале было светло, лампочки-личинки успешно справлялись с поставленной задачей, но, честное слово, лучше бы без света, лучше бы не видеть… тела… много тел… сотни две-три, может больше, с порога всех не видно, но войти сюда меня не заставят.

- Выключились, - пожаловалась Тора. - Совсем.

- Умерли. Совсем.

И все. Весь персонал этой чертовой базы, включая научных сотрудников, охрану, особистов, интендантов, лаборантов и уборщиков, находился здесь. Тела были сложены аккуратно, совсем как дрова в поленнице у хорошего хозяина. Она их даже рассортировала - по половому признаку и цвету кожи. Она их убила. Выключила.

- Я не хотела, - Тора моргнула. - Честное слово, не хотела. Я не знала, что они выключаться… а они сделали больно, очень сильно больно и я плакала, а когда проснулась, то увидела, что они все выключились. Умерли, правильно? Органические существа умирают, а механические - выключаются. А я? Я выключусь или умру? Умирать плохо, действие невозвратно. Выключаться лучше, но без внешнего воздействия включить нельзя. Ты сердишься?

Сержусь? На это странное существо, которое поселилось на базе и выглядело как ребенок? Которое размышляло, как ребенок? Которое, по сути, являлось ребенком? На детей не сердятся, Тора просто не осознает того, что натворила, да и не виновата она, люди сами ее… разбудили. Или правильнее будет сказать «включили»?

- Я учусь. Я думаю. Когда-нибудь я научусь включать органических существ, тогда будет весело.

Представив себе подобное веселье, я содрогнулась.

- Тора, детка, послушай… - склад мертвых тел за спиной вынуждал тщательно подбирать слова, а то еще обидится и выключит ненароком. - Нельзя этого делать.

- Почему?

- Потому что умершие должны оставаться умершими. Включать их назад плохо.

- Плохо? Не понимаю. Уходить нельзя. Здесь скучно. Вот, смотри, - Тора подошла к одному из трупов, который не лежал, как остальные, а сидел в кресле. Мундир с майорскими погонами, светлые, почти как у Торы, волосы и весьма симпатичное лицо, удивительно спокойное, почти мирное. Тора дернула мертвеца за рукав и приказала:

- Встань.

И он встал, медленно, неуклюже, словно игрушка, управляемая не слишком умелым кукольником. Но ведь встал же!

- Сядь.

Мертвец опустился в кресло.

- А больше он ничего не может, - пожаловалась Тора. - А я хочу, чтобы он со мной играл и разговаривал, раньше он часто со мной разговаривал.

- Раньше - это когда?

- Давно, когда я еще не включилась, - Тора, склонив голову на бок, мужским голосом произнесла: - Третья консоль… увеличение мощности… реакция нормальная. Добавляем, но медленно. Что показатели?

И сама себе ответила:

- В норме, кроме третьего… скачет… опасно добавлять, - второй голос был суетлив и нервозен, а первый, наоборот, деловит и собран. - Отклонения случайны… изменения третьего порядка допустимы. Внутреннее сопротивление контролера… Давай двойную.

И снова второй:

- Пульс учащается… сто… сто двадцать… двести… сердце не выдержит.

- Выдержит. Эти твари крепче, чем кажутся… вот, уже до ста пятидесяти упал, еще пару минут продержится, а больше и не надо. И все-таки я против использования живого существа для управления энергополем… ненадежно как-то.

- Пульс сто… другого способа нет. Без сенсора система не работает… пульс почти в норме, можно увеличивать.

Жуткий диалог, жуткое место.

- Тройную… норма…

- Красная тревога! Красная тревога! - Завизжала Тора женским голосом, в котором проскальзывали истеричные нотки. - Красная тревога, прорыв периметра! Это мятеж!

Несколько секунд молчания, которое нарушил первый голос:

- Ты… тварь… думаешь, тебе все сойдет с рук? Не приближайся! Назад, я сказал, иначе я нажму… Назад! - Вопль резанул по ушам, а тело с неприятным стуком упало на пол.

- Потом я совсем проснулась. Больно было, я плакала, а все равно было больно. Почему они любят делать больно?

- Не знаю.

Мне бы тоже хотелось получить ответ на этот вопрос, а еще выбраться отсюда, желательно живой.

- Наклонись, - приказывает Тора, и я послушно наклоняюсь, детские пальчики ощупывают шрамы и рубцы, их прикосновение неприятно, но оттолкнуть руку Торы я не решаюсь. А она заботливо интересуется.

- Болит, да?

- Болит.

- Ты тоже плакала, но никто не пришел?

- Да.

- Знаю, я слышала. Я спрятала солнце. Когда ты плакала, мне тоже было больно.

- Прости. И спасибо.

Говорю это совершенно искренне, потому что верю, что Тора помогла мне, что дождь - ее подарок, ведь на небе не было желтой звезды.

- Пожалуйста, - отвечает она. - Я не могу это исправить, потому что здесь ничего не происходит, а там, где происходит, я ничего не умею. Зато я умею строить двери, - Тора улыбается и дергает себя за косичку. - Это просто, смотри.

Она, прикусив губу, пристально вглядывается в гладкую, выкрашенную буро-зеленой краской стену, и прямо на моих глазах на стене вырастает дверь, самая обычная, точная копия той, через которую мы прошли, спускаясь в подвал.

- Пойдем, - говорит Тора и дергает за рукав. Иду. Дверь открывается с раздражающим скрипом, а за ней… белая строгая комната, низкий столик и фарфоровые чашки, ваза с вареньем и надкушенная булочка.

- Хочешь еще чаю?

Машинально киваю. Значит, все двери создавала Тора?

- Да, - говорит она, наливая в чашку кипяток. Фарфоровый чайник исходит паром, и Тора держит его на вытянутых руках, ей тяжело.

Ей не может быть тяжело, так как ее не существует, вернее, не существует Торы-ребенка, а… кто же тогда? Машина? Болезненная иллюзия? Одна из тех, что видят перед смертью.

- Нет, - Тора ставит чайник на стол и белые завитки пара исчезают.

- Что «нет»?

- Я не иллюзия и ты не ум…мираешь, - слово она произнесла с явной неприязнью.

- Ты мысли читаешь?

- Мысли? Я просто слышу. Иногда так, как сейчас, иногда иначе. Ты тоже умеешь слушать, но в одну сторону, по ниточкам, вот по этим, - Торина рука замирает в миллиметре от нити, связывающей меня с Рубеусом, я не знаю, как такое возможно, ведь сама связь по определению бесплотна, вернее, не то, чтобы бесплотна, но… это чистой воды энергия, а как можно увидеть энергию? Но Тора видела, а я чувствовала, что стоит ей захотеть, и нить связи разорвется точно так же, как рвется самая обыкновенная нитка.

- Когда здесь, - Тора все-таки касается нити, и та отвечает на прикосновение болезненным звоном, от которого в моей голове вспыхивает огненный шар.

- Когда ты говоришь здесь, то я слышу очень хорошо, - как ни в чем ни бывало продолжает Тора, хорошо, хоть руку убрала. Прихожу в себя медленно, а у чая появляется неприятный металлический привкус.

- Значит, ты слышишь?

Она кивает, намазывая кусок булки вареньем. Тягучее, мутно-розовое, оно капает на белоснежную скатерть, и Тора, поддев каплю пальцем, слизывает.

- Раньше не сразу слышала, потому что не было этого. Как оно называется?

- Связь.

- Смешно. Раньше была другая связь, теперь эта. Тоже хорошо. Я и других слышу, таких, как ты, и других, похожих на тех, что внизу выключены, но только которые включены. Их много и здесь, и там, где далеко. Есть место, откуда слышно… но ты же не знаешь слов?

- Не знаю.

- И хорошо. Их плохо слушать. Тяжело. Хорошо, что они с другой стороны. Раньше я никого не пускала, но теперь если немного, то можно… - Тора вздыхает, и косички забавно вздрагивают. Я тоже вздрагиваю, рефлекторно. - Тот, который пришел первым, был злой, он предложил плохую игру.

- И все-таки, что ты с ним сделала?

Тора пожимает плечами, морщит нос и, слизав с пальцев розовые капельки варенья, отвечает:

- Дверь. В узле. Это тоже игра, но ему вряд ли понравится. Когда узел - угадать сложно, слишком много мест в одном связано.

- Я не понимаю.

- Глупая, - упрекает Тора. - Это совсем просто, смотри сюда.

Ее пальчики скользят по воздуху, и тот покорно расцветает многомерной паутиной. Нити ядовито-желтые и агрессивно-красные, благородно-синие и умиротворенно-зеленые… нити толстые, как канаты, и тонкие, как настоящая паутина. Чем пристальнее я вглядываюсь, тем больше их становится.

- Когда дверь создаешь, нужно слушать, куда она идет. Здесь и здесь, - Тора легонько касается толстых, похожих на золотые цепочки, лучей, - легко, прямые, видно, что дверь откроется на другом конце, понимаешь?

- Да.

- А вот если здесь, - пальчик упирается в забавный клубок, из которого торчат разноцветные обрывки, - тогда не угадаешь. В узлах они начинаются и заканчиваются, может здесь, может в другом месте, я пока не поняла, но я стараюсь.

- И что будет, если создать дверь в узле?

- Ну, она откроется в другом узле, но где и когда он будет… или был… мне нравится на них смотреть, правда, красивые?

- Правда.

Моргаю, и нити исчезают, это хорошо, в центре разноцветной паутины я чувствовала себя весьма неуютно.

- Я думаю, что узлы, они все наружу, а линии - это здесь. Твою дверь я по линиям делала.

- Ты умница.

Тора краснеет, но видно, что похвала ей нравится. К черту, машина или нет, но она - живая, настолько же живая, как и я.

- Не бойся, - она смотрит снизу вверх. - Ты хорошая. И красивая, даже теперь красивая. Все-таки я наверное стану такой же. Но потом, со временем. Хочешь, я научу тебя строить двери?

Глава 10.

Фома

День как день. Ранние заморозки высеребрили степь, предупреждая людей о грядущей зиме, и люди внимают предупреждению. Их вера ослабла, уступая место страху, который в свою очередь порождает сомнения. Пока робкие они замаскированы под вопросы, которые с тихим шепотом переползают от одного костра к другому. Но скоро люди осмелеют настолько, что станут задавать эти вопросы вслух. Если бы в степях было чуть больше еды… или топлива… или хоть что-то, из чего можно построить дома… и если бы Януш не заболел.

До чего не вовремя.

- Что смотришь, ждешь, когда сдохну? - Януш улыбался, даже теперь, изнывая от жара и слабости, улыбался, а серо-голубые глаза глядели настороженно. - Не сдохну… я крепкий. Вот отлежусь и всем им… что говорят?

- Ничего.

- Врешь. Боятся. Я отсюда чувствую, как они дрожат. Ур-р-роды! - Януш, откинув одеяло, сел на кровати, его шатало от слабости, но сдаваться генерал не собирался. - Одежду дай нормальную.

- Тебе нельзя вставать.

- Иди в задницу! Еще и ты командовать будешь. Кто ты такой, чтобы командовать? Ты - отребье человеческое… все вы отребье… щенки скулящие… сначала пятки лижут, а стоит чуть приболеть и тут же готовы продать… Пить хочу.

Фома подал кружку с водой. Пил Януш жадно, почти захлебываясь водой. Тонкие струйки стекали по заросшему жесткой щетиной подбородку на худую шею и грязную мятую рубаху, но генерал не обращал внимания на подобные мелочи.

- Никто не заходит… с-с-волочи. А ты чего здесь? Жалеешь?

- Жалею.

- Засунь свою жалость знаешь куда? Мне не нужна жалость! Н-ненавижу.

- Кого?

- Всех, - убежденно ответил Януш, отшвыривая пустую кружку. - И тебя тоже. Тебя особенно. Ты меня жалеешь, а они боятся. Правильно… без меня они никто. Пустое место. Уходят? Пусть уходят.

Генерал дышал с трудом, по красной пористой коже скатывались крупные градины пота, а левый глаз нервно подергивался. Болезнь началась с сухого кашля и легкой лихорадки. Никто не думал, что это настолько серьезно, только когда, несмотря на лекарства, дозы которых увеличивались с каждым днем, Янушу стало хуже… потом еще хуже… и еще хуже… люди испугались по-настоящему.

- Я не умру. Я не могу умереть. Я сильный, - Януш, не сумев устоять на ногах, упал на кровать. - Не умру, слышишь ты… ты мне надоел… позови кого-нибудь… Ру?ка…

- Рук ушел.

- Трус. Когда?

- Уже три дня…

- И многие еще?

- Почти половина. Некоторые собираются следом.

- С-суки… п-предатели… повесить. К дьяволу… а ты чего не ушел? Жалеешь? Убирайся! Вон я сказал! Н-ненавижу!

Фома тихо вышел из палатки, перечить генералу не стоило, тем более, что приступ буйства долго не продлится. Скоро Януш провалится в тяжелый, похожий на забытье сон. Ну до чего же не вовремя… лагерь занимал едва ли треть былого пространства, и костер только один, хилый, умирающий…

- Дров почти не осталось, - пробурчал Марк. - Как он?

- Плохо.

- Хуже?

- Да, - Фома не видел смысла врать. Марк кивнул и, вытянув кривоватые покрасневшие от холода руки, пробормотал.

- Значит, вот оно как получилось… и чего теперь делать? Может, еще выкарабкается?

- Может.

- Да не, вряд ли… если уж антибиотики не помогли, то все… я вот думаю, уходить надо. Зимой тут точно не выживем, вона ни одного дерева на километры вокруг не осталось, все порубили… да и жрать нечего. Куда он нас привел? Новый мир… равный… честный… построим… сдохнет тут, а нам следом. В княжество идти надо было, там какие-никакие, а люди. Поэтому обижайся, не обижайся, а мы уходим… завтра. А хочешь, давай с нами, Янушу все равно немного осталось, он и сам знает, оттого и бесится.

Марк замолчал, то ли предоставляя таким образом Фоме возможность подумать над предложением, то ли просто больше сказать было нечего. Сидеть холодно, костер почти не дает тепла, земля, подернутая инеем, дышит холодом и влагой, изо рта вырываются легкие облачка пара, а косматый шар заходящего солнца полыхает багрянцем.

Януш умер спустя семь дней, так и не узнав, что его бросили все, кроме Фомы. Копать могилу в схваченной первыми морозами земле было неудобно. Руки с непривычки пошли мозолями, и в результате яма получилась тесной и неглубокой.

«И чаянья наши, и надежды пусты перед лицом вечности. Настоящее слишком ненадежно, чтобы можно было думать о будущем…»

- Да ты философ, - хмыкнул Голос. Фома привычно отмахнулся. Лямки рюкзака натирали плечи, наверное, уже можно было бы остановиться на привал, но вокруг простиралась степь, стылая и необъятная. Вместо дороги - узкая колея, единственное свидетельство того, что здесь когда-то были люди. Фома, поправив рюкзак, шагал вперед. При небольшой толике везения колея выведет в горы, а там… как получится

Вальрик

Дом камрада Суфы находился недалеко от казарм, двухэтажное массивное строение с покатой крышей. Черепица на крыше черная, блестящая, будто из крашеного стекла. А окна мало того, что узкие, так еще и решетками забраны. Зато изнутри непривычная, нехарактерная для Империи роскошь: мягкие ковры, тяжелые напольные вазы, низкие диваны и круглые столики до того хрупкие на вид, что и прикоснуться боязно. Впрочем, Гарро, сопровождавший Вальрика, вряд ли бы разрешил касаться, не говоря уже о том, чтобы сесть на диван или, не приведи Господи, испачкать грязной обувью ковер. Гарро вел Вальрика вглубь дома, умудряясь обходить и ковры, и диваны… ну и черт с ними.

Остановившись перед очередной дверью, Гарро вежливо постучал и, не дожидаясь приглашения, потянул за ручку.

- Входи, - буркнул он Вальрику. Вальрик вошел, а дверь с едва слышным вежливым хлопком закрылась за спиной - Гарро остался с той стороны.

Комната огромная и душная, сквозь окна почти не проникает свет, а масляные лампы едва-едва разгоняют сумрак - с доходами Суфы можно было бы и на электрические потратиться. В остальном же: темный ковер на полу, непривычного вида мебель, слишком низкая и неудобная на взгляд Вальрика, а вместо шкафов сундуки. Крышка одного откинута, и можно рассмотреть, что внутри книги.

- У всех народов разные обычаи, - мягкий голос Суфы удивительным образом вписывается в атмосферу комнаты, - одни хранят книги на полках, другие в сундуках… третьи вообще книг не знают, а знания передают из уст в уста… но стоит ли удивляться сим, не заслуживающим внимания мелочам? Присаживайся, - Суфа указал на низкое кресло с причудливо изогнутой спинкой. Ко всему оно оказалось непривычно мягким и при этом неудобным.

- Слышал о твоих успехах… признаться рад, очень рад… приятно, когда надежды оправдываются.

Вальрик кивнул, прикидывая, зачем Суфе понадобилось вызывать его. Чтобы похвалить? Ну так сезон уже закончился, да и не принято хвалить гладиаторов, примета дурная.

- Ты талантливый парень, Валко, и если будешь вести себя правильно, многого добьешься…

Странный он, Суфа, и совсем другой, чем прежде. Пахнет пылью… но не той раздражающей и тяжелой, что скапливается в заброшенных помещениях, а сумрачно-сдержанной, такой, как в библиотеке Саммуш-ун. Кожа Суфы напоминает старый пергамент, желтовато-бурый, изломанный и изъеденный. Морщины резкие, точно разломы, и только на лице, руки у Суфы гладкие, с длинными тонкими пальцами, на которых блестят драгоценными камнями перстни. Руки существуют как бы сами по себе, они ни минуты не могут находится в покое, пальцы то перебирают розовые бусины четок, то поглаживают бороду, то поправляют полы расшитого халата. А главное, что нет в Суфе и намека на былую мышиную суетливость и неприметность.

- И производишь ты впечатление человека неглупого, потому и разговор у нас с тобой будет откровенный.

К запаху пыли добавились осторожные розовые ноты, значение которых ускользало от Вальрика.

- Мои казармы, конечно, хороши… и Деннар - город достойный, но… как бы это выразиться, маловат… нет тут для тебя достойных соперников, а значит, максимум еще один сезон и все.

- Что «все»? - Честно говоря, Вальрик рассчитывал продержаться чуть больше одного сезона.

- Ставки упадут. Ставить на фаворита выгодно тем, кто боится проиграть, а отнюдь не тем, кто желает выиграть, - бусины замелькали быстрее. - Не стану скрывать, я давно подумывал подготовить одного-двух выездных бойцов, чтобы поучаствовать в Больших Играх, вот только материал подходящий не попадался… Шакра по-своему хорош был, быстрый, сильный, работать умеет, но вот разговоры его… надеюсь, ты не станешь повторять чужих ошибок?

- Нет.

- Вот и хорошо… замечательно… этот сезон есть смысл отработать здесь, но тренировать тебя Гарро станет отдельно. А на следующий год в Илларе попробуем, да только сразу предупредить хочу, в Илларе свои казармы, и приезжих там не любят. Но ты уж постарайся выстоять, а Суфа в долгу не останется…

В казарму Вальрик возвращался в состоянии непривычной задумчивости. С одной стороны, предложение Суфы подвигало к первоначальной цели, с другой ставило новые препятствия. И новых людей, которых придется убить во имя этой самой цели. Странно, но после сегодняшнего разговора цель казалась еще более далекой и непонятной.

Зачем? Или прав Ским, думать меньше надо, все равно ведь мысли как таковые ничего не изменят. А на Иллар любопытно было бы посмотреть. Как-никак столица…

Рубеус

В сравнении с Орлиным гнездом Хельмсдорф явно проигрывал, чересчур массивный и резкий он казался чуждым элементом, силой вписанным в шелковую акварель Альп. Наверное, Мика была права, предлагая другой проект… и зачем эта стена, если нападать некому? Разрушить? А смысл тогда было строить.

- Привет, - Мика ждала на пороге, зябко кутаясь в длиннополую шубу, темный провал двери, подернутые инеем ступени, серебристо-белый мех, черные волосы, разноцветные искры драгоценных камней… красиво.

- Ну, что случилось? - Она ласково провела тыльной стороной ладони по щеке. - Ты снова мрачен. Не люблю, когда ты хмуришься.

- Я ненадолго.

- А когда ты был «надолго»?

В доме тепло и уютно… а может черт с ним, с перевалом… и с крепостью… и вообще со всеми проблемами сразу, остаться бы в этом тепле хотя бы на день… или два, не думая ни о чем.

- Устал?

- Нет, просто… - просто Рубеус и сам не в состоянии понять, что же изменилось, откуда появилось это безразличие и откровенное желание плюнуть на все, и на Хельмсдорф, и на границу, и на войну эту.

Шубу уносит служанка, тихая, незаметная. Одна из многочисленных людей-теней, обитающих в Хельмсдорфе, он даже имени ее не знает, а туда же, мир спасать, благо человечеству нести. Мысли были злыми, колючими и совершенно чужими.

- Как ее зовут?

- Кого? - Мика поправляет прическу, сегодня она снова в красном, похоже на кровь, а его уже мутит от крови.

- Девушку, которая только что здесь была.

- Горничную? - переспросила Мика. - А зачем тебе ее имя?

- Просто подумал, что я не знаю, как ее зовут.

- Господи, опять… ну зачем тебе это знать? Какая разница, как зовут эту девушку? Сегодня одна, завтра другая, а у тебя есть дела поважнее…например, поцелуй меня, я соскучилась.

- Не сейчас. Пожалуйста, Мика, я серьезно.

- Понятно, все хуже, чем обычно. Обедать будешь или тоже не в настроении? - Мика ничем не выдала своего раздражения, только браслеты нервно звякнули.

Обед прошел в полном молчании, и настроение окончательно испортилось. Когда подали десерт, Мика не выдержала и, пригубив кофе, поинтересовалась:

- Ну что, успокоился? Можешь, наконец, рассказать, что произошло?

- Да в общем-то ничего особенного.

Рассказывать ей об охоте, дожде, беловолосой девушке, удивительно похожей на Коннован, о том как хрустнула в его руках тонкая шея, а в сине-черных глазах застыло выражение тоскливого отчаяния? Охота… какая же это охота.

- Врешь, - мурлыкнула Мика, лениво потягиваясь.

- Скажи… тебе ведь приходилось участвовать в Дат-Каор?

- Конечно. Все… а ты что, раньше не… кажется, я понимаю. Переживаешь? Брось, это же весело.

- Весело?

Вот чего Рубеус не ждал, так это подобного ответа. Что может быть веселого в убийстве?

- И тебе не было жаль тех, кого ты убивала?

- Жалеть? Людей? - Микино личико исказила гримаса отвращения. - Запомни, я никогда никого жалеть не буду. Не умею. А знаешь почему? Потому что не научили.

- Этому нельзя научить.

- Ага, конечно, - фыркнула она, отбрасывая назад пряди волос. - Считай тогда, что я родилась такой… нежалостливой. А если что и было, то повыветрилось. Моя мать была шлюхой и умудрилась забеременеть. К счастью беременность она заметила слишком поздно, чтобы избавиться от ребенка. Она меня ненавидела, а я отвечала тем же. Ненависть много надежнее любви. Мать часто рассказывала мне о том, как желала избавиться, к примеру, свиньям бросить… или в лесу оставить, или удушить, только боялась. Детоубийц сжигают. Поэтому убивала она не наяву, а в мечтах, заставляя меня мечтать вместе с ней. Сначала было страшно, потом смешно, а чуть позже все равно. От частого повторения ее мечты выцвели, она уже и сама не помнила, зачем ей убивать меня. Тебя когда-нибудь запирали в кладовой? Не на час-два, а на сутки? День и ночь. Темно, пыльно, скребутся крысы и все кажется, что сейчас они нападут, однажды крыса укусила меня за шею. Больно. После этого я стала брать с собой нож. Я его украла, не дома, в таверне. Я вообще быстро научилась воровать, потому что жить хотела. А ты говоришь пожалеть…

- Не все же такие.

- Все, - отрезала Мика. - Когда мне исполнилось семь… ну я так предполагаю, что семь, сам понимаешь, годы не считали, один из постоянных ее клиентов предложил за меня хорошую сумму. Мать согласилась. И потом соглашалась, она вообще перестала работать сама, сказала, что устала от меня и что я ей обязана. Ты не представляешь, как я ненавидела… ее, и других тоже. Одного я попыталась зарезать, а он избил и сломал руку. Я не очень хорошо помню, как оказалась в Хельмсдорфе. Помню, что сбежала, шла куда-то, помню, что в одной деревне меня чуть не забросали камнями, в другой натравили собак… я подыхала от голода, и никто из людей, которые тебе так дороги, не снизошел до того, чтобы помочь. Айша, конечно, тоже порядочной сукой была, но благодаря ей я увидела, как можно жить.

Мика небрежным жестом отбросила волосы назад.

- Я не человек и ничего им не должна. А если и должна была, то со всеми долгами сполна рассчиталась. И тебе советую поступить так же. Жалость - вредное чувство. Жалеть нельзя никого и никогда.

- А если случиться так, что… ты бы пожалела меня?

- Тебя? - Мика усмехнулась. - Лучше не рассчитывай.

Коннован

- Останься, пожалуйста, - Тора сидела, обнимая колени, на правом лиловое пятнышко синяка, на левом - царапина. Один носок съехал, а бант развязался. Обычный ребенок… ну почти обычный, и совсем не ребенок.

- Зачем тебе возвращаться? Там будет больно. Там тебя не ждут.

- Ждут.

- Нет, не ждут, - Тора подвигает поближе мяч. - Я знаю, я слышала, как ты звала, звала, а тебе не отвечали.

- Может, просто не слышали.

- Слышали. Я помогала. Останься, Коннован, здесь тебе никогда не будет больно, я обещаю.

- Лучше ты со мной.

- Не могу, туда мне нельзя, там по-другому все. Там больно, - она вздыхает и трет ладошкой расцарапанную коленку. - И барьер.

- Какой?

Про барьер я слышу впервые, хотя нахожусь на базе довольно давно, впрочем, понятие времени здесь весьма условно. База - место на редкость постоянное, все те же плюс двадцать один по Цельсию, без десяти двенадцать по Гринвичу и горячий чай с земляничным вареньем. Правда варенье иногда клубничное, иногда вишневое и совсем редко черничное. Наверное, на самом деле варенья не существует, как и чая, и булочек с хрустящей корочкой с темными пятнами жженого сахара, и сервиза из белого фарфора… да и меня самой.

Мысли не самые успокаивающие, и чем дольше я находилась на Базе, тем сильнее хотелось домой.

- Барьер есть, но только для меня, или это не барьер? Здесь и там - разные кубики, которые катятся по столу, иногда один больше, иногда другой. - Тора снова говорит непонятно, но я привычно слушаю, пытаясь запомнить все сказанное. Потом пригодится, будет чем оправдать провал задания.

- Ты не хочешь остаться, - Тора вслушивается в тишину. - Тебе не нравится здесь… и меня ты боишься. Не всегда, временами, а временами жалеешь, хотя я не совсем понимаю, что это такое. А себя не жалеешь. Ты хорошая…

- Ты тоже.

- Спасибо. Хочешь, я построю для тебя дверь? Так далеко туда, кого ты звала, чтобы услышал?

Не сразу вникаю в суть предложения, порой речь Торы становится весьма странной, а поняв, соглашаюсь.

- Хочу.

- Хорошо, - она встает, подходит к стене и, положив руки на зеленую поверхность, предупреждает. - Больно будет. Очень больно, там другие законы, я не помогу… и двери сама не строй, у тебя плохо получается. Только сюда если.

Тут она права, мои двери возникают, но зачастую ведут совсем не туда, куда я желала попасть, да и сомнительно, что там, во внешнем мире, мне удастся этот фокус.

- А почему нет? - спрашивает Тора, и я верю. В конце концов, ей виднее. Постепенно на стене вырисовываются контуры двери, медленно, заметно, что Торе не хочется отпускать меня.

Дверь наливается характерным металлическим блеском… сначала появляются петли, потом замок и в последнюю очередь кривой подернутый ржавчиной запор. А ручки нет, ну и не надо, и без нее обойдусь. Тора отступает в сторону и, требовательно дернув за рукав, говорит.

- Ты скажи, чтобы больше сюда не ходили, ладно? Тебе можно, другим нет. Там и здесь - разное, если кубики столкнуть, они сломаются. Передай, хорошо?

- Обещаю.

Дверь открывается медленно, с тягучим, действующим на нервы, скрипом. Тора не пытается помочь, но и не мешает.

- Смешная ты, - говорит она напоследок. - Жалко…