Хроники Порубежья

Глава двадцатая

— Я чего думаю, — сказал Иван. — Вот мы жили себе, поживали в городе Кленске, в своем двадцать первом веке.

Митька скривился. — Хватит, Иваныч. Ей-богу, надоело.

— Нет, ну, правда. И вот, в один прекрасный день, забираемся втроем, я, ты и Санька, в какой-то подвал, с чудесной стеной, которая, куда её ткнешь пальцем, там и зажигается огонек.

И тут Саня, светлая голова, догадался, что огоньки эти следует зажигать не абы как, а определенном порядке.

— Да. Все так. Догадался, будь он не ладен, — тяжело вздохнул Митька и процитировал гнусавым голосом. — Комбинация семи световых пятен должна соответствовать расположению семи звезд созвездия Большой Медведицы, представляя, таким образом, схематичное изображение ковша.

— Смотри-ка, запомнил.

— Еще бы.

— И вот, набрав эту самую комбинацию в форме ковша, мы благополучно перенеслись из двадцать первого века куда-то в седую древность, где, влившись в ряды свободолюбивых предков, отражаем вместе с ними какую-то очередную агрессию каких-то очередных кочевников.

— Да, — подхватил Митька. — А на следующий день дорогой дураков отправились еще две наших современницы.

— Это ты про Дашу и Веру?

— А про кого еще?

— Ну, да, правильно, — согласился Иван. — И вот нас тут пятеро и как бы нам вернуться домой.

— Ну, и как?

— Не знаю, — раздраженно сказал Иван. — Не знаю и всё тут. Одно знаю, если где вдруг попадется эта световая комбинация в форме ковша, то нам туда. Другой зацепки нет.

— Да и эта тухлая, — Миька окончательно потерял интерес к осточертевшему разговору.

Говорили, что до Речицы осталось всего полдня пути, еще говорили, что дорога перехвачена сильным войском, мимо которого проскочить незамеченными нечего и думать. А между тем на хвосте отряда уже вторые сутки висела погоня, отставая на один-два перехода.

По всему выходило так, что завтрашний день должен был стать решающим, принеся спасение или гибель.

— Верка, буди своего витязя, — с грубоватой фамильярностью сказал Иван. — Говорить будем.

Вера мрачно посмотрела на Ивана и легонько толкнула спящего юношу в плечо. — Саня, проснись.

Юноша улыбнулся во сне и перевернулся на другой бок, просыпаться ему явно не хотелось, похоже он предчувствовал, что явь окажется хуже сна.

— Вставай. Саня, — повторила девушка и толкнула его уже посильней. Рука у Веры была тяжелая. Саня поднял голову. Склонившееся над ним лицо девушки было по-прежнему безучастно. Было в этой безучастности что-то, не то что оскорбительное, но обидное. В конце концов от женщины, которая с тобой спит чуть ли не каждую ночь, ожидаешь, пусть не любви, но какой-то теплоты, что ли. Однако с теплотой последние дни было совсем плохо. Отношения явно исчерпали себя, Саня, если уж быть честным, и сам не испытывал к Вере и сотой доли того влечения, которое бросило их в объятия друг другу каких-то пару недель назад. Но признаваться в этом, даже себе, ему не хотелось. И все катилось словно по инерции, постепенно замедляя ход.

— Ребята зовут, — нашла нужным пояснить Вера. — Говорить о чем-то хотят.

— Да ну? — удивился Саня. Хотя, казалось бы, ничего не было удивительного в том, что его товарищи о чем-то хотят говорить. Однако за время, проведенное вместе с ними, он привык к тому, что Иван и Митька все что имеют сказать, говорят сразу, не особо, кстати, задумываясь о последствиях. Они вообще как-то слишком быстро приноровились к ритму здешней жизни, принимая все случившееся с ними как должное. Было похоже, что утрата привычного мира их совершенно не волнует. Поняв, что о возвращении в него не может быть и речи, они словно забыли о своем прежнем существовании.

Иван, который ни за что не хотел расстаться со своим черным пальто, длинным как кавалерийская шинель, с меховым треухом на голове, еще как-то выделялся на фоне местных обитателей. Правда, очутись он сейчас на улице родного Кленска, то всей дороги ему было бы до первого милицейского патруля. Потому что, кроме пальто и треуха, костюм Ивана гармонично дополняли боевой топор с оттянутым вниз лезвием и клевцом вместо обуха, тугой лук на правом плече, и колчан полный острых стрел на левом. Свои щегольские полуботинки, не выдержавшие тягот лесной жизни, он сменил на растоптанные, снятые с убитого буджакского сотника, ядовито-зеленые сапоги с загнутыми носами, с голенищами расшитыми бисером.

Но где тот Кленск? А здесь Иван чувствовал себя как рыба в воде. Судьба оставленной в городе семьи его, кажется, тяготила не слишком. Хотя вспоминал он её часто, но воспоминания его были беспечальны. Он был за спокоен за своих детей, давно выпорхнувших из родительского гнезда. И не переживал за жену, объясняя это тем, что она как бизнес-леди, вполне проживет и без него, до той поры пока представится случай к возвращению. А что такой случай представится, Иван, на зависть Сане, ни секунды не сомневался.

Натуральный кузнец, как себя называл Иван, а он действительно в Кленске был кузнецом, при чем кузнецом старого разлива, по сути кустарем-одиночкой, хоть и числился в городской налоговой инспекции под пышной аббревиатурой ПБОЮЛ, вообще, несмотря на угрюмость внешнего облика, обладал легким характером, на взгляд Сани даже чересчур легким. Он быстро обзавелся множеством друзей-приятелей, а пуще того, подружек, с которыми и проводил свободные от боевой страды ночи, словно трудолюбивый шмель стараясь ни одну не обойти своим вниманием.

Естественно, что долго эта идиллия не могла продолжаться, так что, в конце концов, Ивана подловила родня очередной зазнобы, когда он, не мысля ничего худого, и насвистывая, по своему обыкновению, веселую песенку, возвращался под утро на родной бивуак. Встреча закончилась вничью. Иван отделался подбитым глазом и ухом, оторванным от шапки.

Воробей, который был в курсе всего происходящего в отряде, посоветовал ходить теперь с оглядкой, так как народ здешний тем и славится, что никогда не бросает начатого предприятия на полдороге и если уж решил кому-нибудь открутить башку, то непременно её открутит.

— Война всё спишет, — ответил неустрашимый Иван, на что воевода загадочно усмехнулся в рыжий ус.

Митька же, без сожаления расставшись в первые же дни лесной одиссеи с прежней одеждой, найдя её не слишком подходящей для условий партизанской войны, вместе с ней словно сбросил всё, что его связывало с покинутым миром, и теперь в широких бесформенных штанах из грубого полотна, заправленных в мягкие сапоги, сработанные из цельного куска кожи безвестным древнеславянским кутюрье, и в неладно скроенной, но крепко сшитой овчинной куртке, мехом наружу, выглядел так, будто и родился в этих лесах, в барсучьей норе. Да и не только выглядел, он и по ухваткам во всем походил на ребят Воробья.

Ну, круглому сироте Митьке было особо не о ком горевать. В Кленске, насколько Саня мог понять, у него не осталось ни одной живой души, если, конечно, не считать за таковую душу хозяина салона фирмы Сименс на углу Нахичеванской и Красных Воздухоплавателей, где Митька в прежней своей жизни работал менеджером по продажам.

А вот у Сани всё было иначе. Случившееся он воспринимал как катастрофу. Каждую ночь ему снилось, что он по-прежнему обитает в своем времени и в своем городе, поэтому пробуждение вызывало у него чувство близкое к истерике. Но и наяву тоска не отпускала его, в голове бесконечно, словно рекламный ролик лохотрона, прокручивались события рокового дня, последнего в его нормальной жизни.

Теперь Сане казалось, что из всей череды прожитых им дней, этот день выделялся, как грязная клякса, которой обрывается недописанная рукопись со счастливым концом, которого ему не видать как своих ушей.

Он вспоминал этот день минуту за минутой, пытаясь найти какую-нибудь зацепку, которая могла бы привести к разгадке и указать дорогу к дому. Это занятие превратилось в привычку, почти в манию. Саня чувствовал, что если так будет продолжаться, то все кончится тем, что он сойдет с ума. Но поделать с собой ничего не мог.

Вот и теперь, еще не проснувшись как следует, он принялся восстанавливать цепочку событий месячной давности и как всегда, безрезультатно.

Ответ снова не был найден, и Саня продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что, может быть, удастся уснуть снова и хоть на минуту перенестись в родной город.

Иван взглянул на Саню, лежащего с закрытыми глазами. — В прошлый раз ему, помнится, голая стюардесса снилась.

— Не понял, — Митька, угрюмый черноволосый детина, с косой, как у Наполеона, челкой, спадающей на бледный высокий лоб, в последний раз ширкнул клинком по камню, и отложил меч в сторону. — Если голая, то почему стюардесса?

— Пилотка-то, говорит, на ней осталась, — ответил Иван. — И карамельками угощала. Взлетные называются. Ел когда-нибудь?

— Где уж мне, — ответил Митька. — Я на самолетах и не летал никогда, только на вертушке.

— Хрена ли, — посочувствовал Иван. — Трудное детство. Ну, еще полетаешь.

Тут Митька удивился по-настоящему. — Иваныч, проснись. На чем полетаешь? Откуда тут самолеты?

— Ну, не век же нам здесь вековать.

— Боюсь, что век, — невесело произнес Митька. Видя его грусть, Иван сменил пластинку. — А сейчас, как думаешь, что Саньке снится?

— Сам же говоришь, эротика.

— Нет, — въедливо сказал Иван. Эротика, это понятно. А вот конкретно, с какой барышней у него эта самая эротика происходит? С блондинкой, скажем, или с брюнеткой? Слушай, а может быть с рыженькой?

— С лысой! — буркнул Митька. — Ясно, что с рыженькой. С Веркой, то есть.

— Нет, — прозорливо сказал Иван. — Не с Веркой, иначе б не сидела она тут с таким печальным видом, а спала бы рядышком. Так что, ему брюнетка снится, не иначе. Какая-нибудь интеллигентная замечательная женщина, с высшим образованием и круглой попой!

Митька усмехнулся. Не в первый раз проявлял Иван чисто пролетарскую слабость к интеллигентным женщинам. — Да, Иваныч, мы-то с Санькой ладно, а вот ты попал.

— Это как же попал?

— Тут ведь интеллигентную женщину не легче найти, чем самолет.

— Опа, — озадачился Иван. — А ведь верно. Как же они без них обходятся? Да нет, слушай, так не бывает. Должны же у них быть там школы всякие. Учреждения высшего и среднего образования. Ну, эта, древнеславянская Сорбонна какая-нибудь. Черт, — видно было что затронутая тема была принята натуральным кузнецом близко к сердцу. — Да хоть ясли, на худой конец. Надо у Саньки спросить, он должен знать. — Иван, не откладывая дела в долгий ящик, повернулся к Сане и крикнул. — Подъем, Саня. Дело на миллион рублей.

Но Саня продолжал лежать, не открывая глаз. Зато из-за Митькиной спины, словно солнце над курганом, поднялась растрепанная голова Даши. Девушка потерла кулаком заспанное лицо и раздраженно пробормотала. — Да оставь ты его в покое, дядя Ваня. Дай человеку поспать. Да и мне заодно.

— А ты что же не человек? — котом впушился в неё Иван, который не упускал случая поспорить, было бы о чем, с умным собеседником.

— Человек, человек, — Даша поднялась, опершись на Митькино плечо, посматривая вокруг быстрыми карими глазами, повязала голову платком и пошла в лес.

Митька вскинулся было следом, но услышав резкое: — Не ходи за мной, — снова опустился на землю.

Тебе эта барышня не надоела? — глядя в спину уходящей Даше, с присущей ему солдатской прямотой спросил Митьку Иван Ермощенко, натуральный кузнец.

— Завидуем, дядя Ваня?

Иван, словно пойманный на чем-то предосудительном, заволновался и, чтоб занять руки, торопливо растянул перед собой потрепанноё черное пальто, распоротое на спине молодецким, но к счастью, не точным ударом секиры, и, глянув его на просвет, вздохнул. Ни иголки, ни нитки у него не было.

Иван вздохнул еще раз, наморщил лоб и сказал. — Я не завидую. Мне смотреть на тебя жалко. Высох, почернел, как пень еловый.

— Высох? — Митька пожал широкими плечами.

Иван чувствовал, что говорит что-то не то, но, как это часто бывало в его не простой судьбе, остановиться уже не мог. — Димитрий, в таком состоянии ты не более чем пушечное мясо, пища для ворон. Пища, конечно, малокалорийная, но могу привести пример.

— Да не надо, — очевидно Митька знал, о каком примере идет речь, и напоминание это было ему неприятно. Но Ивана остановить было трудно, практически невозможно.

— А я приведу. Вчера, во время ужасной сечи, когда стрелы сыпались дождем, а кровь лилась рекой, ты о чем задумался? То есть, не просто так задумался, а вообще, отключился? Кабы не Ясь, Митя, да аз грешный, гуляли б нынче на твоих поминках.

Митька, которого эта печальная перспектива, судя по всему, пугала не очень, слушал, однако, внимательно. Он и сам уже заметил, что между ним и Дашей словно черная кошка пробежала. Слова же Ивана служили лишним тому подтверждением.

А ведь сначала все было по иному.

Стоило выдаться свободной минуте, и Даша буквально тащила Митьку куда-нибудь в кусты, провожаемая хихиканьем суровых дружинников, к которому, правда, примешивалась доля зависти. Особенно поначалу, когда женщин в отряде было еще немного. Надо признать, что картина и в самом деле была забавной. Рослый, длиннорукий Митька покорно влачился за деловитой и шустрой, как синичка, Дашей, стараясь приноровиться к её мелким, стремительным шагам, и от этого постоянно спотыкаясь.

Затем ветки смыкались за ними. Почувствовав себя скрытой от людских взглядов, Даша преображалась и коршуном бросалась на Митьку, со страстью, одновременно пугавшей и восхищавшей его. И вот это преображение всегда приводило к тому, что Митька, словно подхваченный смерчем, совершенно терял почву под ногами с тем, чтобы в итоге, вымоченным и выпотрошенным, вернуться на грешную землю в состоянии близком к коматозному. Надо ли говорить, что такой расклад его вполне устраивал. Более того, он позволял себе даже проявлять легкое недовольство, бравируя, наивный человек, своей пресыщенностью. Но, увы, длилось это блаженство недолго. Возможно, что если бы свидания были более частыми, Митька сумел бы во время уловить миг, с которого Даша начала охладевать к нему. Но кочевая, полная разнообразных опасностей, жизнь почти не оставляла времени не только на устройство личных дел, но даже и задуматься как следует было некогда. Поэтому все происходящее оказалось для Митьки неприятным сюрпризом.

Теперь он страшно жалел о том, что, всецело отдавшись пожирающему его желанию, так и не собрался просто поговорить со своей любовницей. Хотя, если взглянуть трезвым взглядом, то особой вины тут за ним не числилось. О чем можно разговаривать с женщиной, если даже звук твоего возбуждает её до крайности. Так что, естественно, до поры все разговоры ограничивались вздохами, стонами и тем немногим набором слов, которым обходятся люди в таких случаях.

Но теперь все это было в прошлом.

Теперь роли поменялись, теперь уже Митька, улучив свободную минутку, все старался увести упирающуюся Дашу в укромное местечко. И суровые дружинники, лютые порубежники, ходившие по колено во вражеской крови, верхним чутьем сознавая глубину несчастья, постигшего их боевого товарища, отводили в сторону блудливые взоры, чтоб не оскорбить ненароком его чувств нечаянной усмешкой.

Да, пока еще Даша шла за ним, но словно по обязанности, и Митька отдавал себе отчет, что конец уже близок.

В человеческой природе заложено свойство, полагать источник своих бед всегда где-то поблизости, на расстоянии вытянутой руки, просто потому, что человеку, особенно сильному, трудно смириться с мыслью, что не все, происходящее с ним, ему подвластно. Что иногда борьба не имеет никакого смысла и способна только ухудшить ситуацию. А Митька, конечно, был сильным человеком, что бы там не буровил Иван про его истощенный вид.

Поэтому все его помыслы сейчас были устремлены на то, чтобы, наконец, поговорить с Дашей по душам. Митьке казалось, что стоит только объясниться с девушкой, и все вернется на круги своя. Это заблуждение поддерживало его дух и не давало впасть в полное отчаяние.

Однако Даша, как специально, избегала всяких разговоров, и после ставших теперь короткими любовных судорог, просто лежала рядом, и молчала таким молчанием, которое отшибало всякую охоту к беседам. Потому что говорить с ней было все равно, как говорить с придорожным камнем. Конечно, есть люди, мистически настроенные, способные вступать в диалог с неодушевленными предметами, но Митька был не из их числа.

В общем, Митька понимал, что Иван дергает его не из вредности, а, действительно, беспокоясь, понимая, что происходит что-то неладное, но от этого понимания ему было не легче.

Иван, словно прочитав его мысли, молчал.

Но разговор все-таки состоялся. И довольно скоро. Видимо девушки тоже ощущали в нем потребность. И как только Даша вернулась, они сами его завели.

Подруги сидели рядом на обрубке бревна, подпирая друг друга плечами. Первой слово взяла Вера. — Местные говорят, что завтра сеча великая будет.

— Да тут каждый день сеча, — сказал Иван.

— Ага, — Вера запнулась, но собралась с мыслями и продолжила. — Так вот, на тот случай если кого-то вдруг убьют, мы тут с Дашей посоветовались и решили, что кое-что должны вам рассказать. Заранее, типа. Только не перебивайте нас, пожалуйста. Вообще-то, это только Сани и Митьки касается… — тут Вера замолкла, выжидательно глядя на Ивана, давая, вероятно, ему шанс проявить деликатность и удалиться.

Но не на того нарвалась. Иван поерзал задом, устраиваясь поудобней на еловом пне, и доброжелательно кивнув, произнес. — Как вы, девы, наверное могли заметить, там, где находимся, ситуаций, кроме экстремальных, не бывает. А в таких ситуациях личное отступает перед общественным, иначе говоря, налицо совпадение интересов каждого члена коллектива с интересами всего коллектива. И наоборот. Если же член коллектива мыслит, что его интересы с интересами коллектива расходятся, то, значит, мыслит он не правильно.

Даша, нехотя улыбнулась. — Пусть сидит. Тебе подруга этого златоуста не переговорить.

Вера недоуменно подняла соболиные брови, но, сообразив, вынуждена была согласиться. — Ладно, пусть сидит. Но молча!

— Молчу, молчу, — поторопился засвидетельствовать свою лояльность Иван, всем своим видом изобразив христианское смирение перед разгулом феминизма.

Конечно, никого такое показное смирение не обмануло, но Вера, уже не обращая на Ивана внимания, стала рассказывать, о том, что подруги испытали, когда выбравшись из погреба, обнаружили, что очутились в неизвестном мире. Промежуток времени от этого момента, до того, как они снова встретили Саню с Митькой и Ивана, занимал неполные двое суток, но вместил в себя не мало.

О своем пленении сексуально озабоченными буджаками девушки, в общих чертах, рассказывали и раньше, так же как и о том, как им удалось спасти из плена, благодаря старому Волоху и Тахе-лучнице, его таинственной спутницы с замашками лесной амазонки. Тогда этот рассказ походил на описание игры в Зарницу, все жестокие и непристойные детали его были опущены.

Но с той поры прошло достаточно времени, чтобы девушки смогли прийти в себя и восстановить душевное равновесие. Но не это, конечно, было причиной их откровенности, просто в них постепенно нарастала уверенность в необходимости поделиться со своими спутниками мучительными догадками и предположениями, в расчете на то, что те помогут распутать клубок. Кроме того, сыграло роль и то, что происшествие касалось Митьку и Саню напрямую. Ну, а присутствие Ивана переводило беседу в деловую плоскость, не давая ей превратиться в простое выяснение отношений или что-нибудь подобное.

Надо сказать, что именно Иван, который больше ни разу не прервал Веру до самого конца, первым осознал сказанное и уловил его суть.

Когда она замолчала, он отбросил веточку, которую рассеяно крутил в руке на всем протяжении рассказа и произнес. — Значит, вот как я это дело понимаю. Если что не так, поправьте. Стало быть, этот Волох спас вас не просто так.

— Ну, да. Про то и речь, — подтвердила Даша, с надеждой глядя на кузнеца.

Сперва-то она все глядела на Митьку, но тот только то краснел, то бледнел, морщась и корчась под грузом тяжелой правды, так что, в конце концов девушка преисполнилась к нему легкого презрения и отвела взгляд.

Между тем Иван продолжал рассуждать. — И так выходит, что этот Волох был натуральным волшебником. В прежние времена я бы посмеялся, но сейчас мне что-то не смешно. Потому как сюда мы тоже попали непонятно как, словно по щучьему велению. Так почему же и этому Волоху не быть волшебником?

— Волхв, — вставил Саня, реакция которого на рассказ была примерно такая же как у Митьки, но оправился он раньше.

— Чего? — переспросил Иван.

— Волхв, говорю. Так их называли в древности, ну, что-то среднее между жрецом и колдуном. Иначе говоря, ведун или ведьмак.

— Ох, что-то много титулов, — с сомнением сказал Иван, у которого были некоторые основания со скепсисом относится к Саниным познаниям в истории. Ведь тот, хоть в прошлой жизни и учился на третьем курсе исторического факультета, так и не смог точно сказать в какое время они попали, и какой еще новой напасти ждать им на свою голову.

— Ладно. Пусть волхв. Но какой бы он ни был волхв, а от смерти не заколдовался. И вот, почуял он свою смерть, а силы ему девать некуда. Тут вы и подвернулись.

— Как две лохушки, — печально подтвердила Вера.

— Ну, почему же лохушки? — поспешил утешить её натуральный кузнец. — Что ни делается, девушки, все к лучшему. В общем, — тут он запнулся, но, чувствуя, что сейчас не время разводить церемонии, договорил до конца, — я так понимаю, что Волох этот с вами переспал и тем самым, якобы, передал вам свою силу. С тем, значит, чтоб вы, в свою очередь, поделились ею с кем-нибудь еще, тем же способом.

— Бред, — сказал, как отрезал Митька, вперившись испепеляющим взглядом в Дашу. — Вот взяли наши овечки и прямо так легли под шарлатана. Он вам гебралайф часом не предлагал?

— Не предлагал, — выдержав его взгляд, ответила Даша. — Мы свое рассказали, а уж верить или не верить, ваше дело.

— Во, — добавила Вера. — Правильно. Думайте, мальчики. Для особо же одаренных повторяю, опоил он нас. Не ведали, что творим. И все об этом.

Иван посмотрел на поникших Саню и Митьку и улыбнулся безжалостной улыбкой.

— Думать, пока что, кроме меня тут некому. А я так думаю, что девушки правду говорят.

— Ну, правду, — уныло произнес Саня, у которого последние известия напрочь отбили аналитические способности. — Нам-то с этого какая корысть?

— Ты чего, Санек? — удивился кузнец. — Как это какая? Самая, что ни на есть прямая. Ведь получается, что барышни эту силу волшебную вам передали.

— И где же она? — тупо спросил Саня.

— А вот, — натуральный кузнец внезапно кинул в лицо юноши сосновую шишку, которую до того крутил в руках.

Саня, не глядя, поймал её.

— Вот, — удовлетворенно сказал Иван. — Реакция как у боксера. Хорошо.

— Да он всегда был шустрый, — заступился за товарища Митька.

— Помню его шустрость, — закивал головой Иван, с такой силой, что ушанка съехала ему на глаза. — Вспомни и ты. Ботаник он был натуральный. А сейчас, месяца не прошло, и смотри, какой орел стал. Мечом рубит, на коне скачет. Ходит… как снежный барс ходит. Другой человек! Гойко Митич!

— Какой еще Гойко? — уныло спросил Саня, который в этот момент представлял опоенную Веру в лапах таинственного Волоха, и на снежного барса не походил.

— Индейский герой югославского народа, — бодро ответил Иван.

— Актер такой был, — сжалился над темнотой друга сердобольный Митька. — Все индейцев играл. Однако, Иваныч, что-то не то ты говоришь.

— То, то, Митя, — уверенно ответил Иван. — Всё то. Теперь тебя взять. Ну, ты, конечно, к моменту нашего знакомства смотрелся представительней. Десантура, то-сё. Однако, признай, одно дело финкой махать, а другое дело мечом. Да, вот, полюбуйся, — тут Иван выразительно посмотрел туда, где перед невозмутимым как всегда Ясем, разбившись на группы по два-три человека, топтались древнерусские курсанты, усердно молотя друг друга палками.

— Прикинь, половина из них пришла одновременно с нами, кто и раньше. При чем, это ж местные, какое-то понятие об обращении с холодным оружием должны иметь? А им еще учиться, учиться и учиться, как завещал Ильич, еще даже, так уж получилось, до своего рождения.

— Да мне бы тоже не помешало, — честно сказал Митька, признавая в глубине души правоту натурального кузнеца. Действительно, его и самого удивляло то, как он быстро освоился с незнакомым прежде оружием. Было в этом, и в самом деле, что-то непонятное. — Ладно, пусть. Предположим, ты прав. Но, а сам ты, Иваныч? С тобой-то никто никакой мощью колдовской не делился. А ты, между тем, тоже не плохо освоился.

— Милый ты мой, — воодушевился Иван, радуясь тому, что на такой вопрос у него есть достойный ответ. — Да я с детских лет железа из рук не выпускаю. Сравнил тоже. Меч-то он всяко легче молота.

— Легче-то легче, — Вера с подозрением взглянула на благодушное лицо натурального кузнеца, который, поежившись под её взглядом, предположил. — Ну, может быть, и мне кой чего перепало. Мне ведь с местным населением приходиться контактировать.

— Это как же контактировать? — вкрадчиво спросила Даша.

Митька, хорошо представлявший какого рода контакты имеет в виду Иван, хмуро усмехнулся. Ивану его улыбка не понравилась. То есть, в своих ночных похождениях натуральный кузнец ничего предосудительного не видел, но обсуждать их с молодняком, которому он, как ни крути, был все-таки старшим товарищем, можно даже сказать наставником, не хотелось. Но желание прояснить обстановку превозмогло и Иван сказал. — Чего уж, неужели не ясно? Контактировать, то есть, на предмет любви и дружбы. Я тоже живой ведь человек, пока что.

— Ясно, — сказала Даша. — Живой, кто же спорит. И что?

Иван же, не отвечая, распушил широкой пятерней бороду и уставился на Дашу округлившимися глазами. Внезапная мысль поразила его. Вернее даже не мысль, а жизненное наблюдение, которому он до этого разговора не придавал значения.

Если еще точнее, то не то что не придавал значения, а напротив, принимал как должное, что и понятно, ведь ничто не принимает человек с такой царской небрежностью, как подарки судьбы. А чем как не подарком судьбы следовало считать Ивану внезапно обнаружившиеся у него невероятные способности по мужской части.

Собственно, им и был обязан Иван своими ночными отлучками, потому как еще не прошло испытываемое всякий раз чувство новизны, упоительное, как нежданно-негаданно возвращенная молодость. И женщины, которых немало прибилось к дружине Воробья, а были среди них и безмужние, а больше вдовые, безошибочно угадывали исходящие от Ивана токи и охотно шли к нему навстречу. Впрочем, были и такие, которые, словно угадывая что-то неправильное, опасное, отшатывались от него, но таких было не много, обычно Ивану легко удавалось договориться. Чаще всего все происходило на первом же свидании, которое нередко затягивалось до утра, а второго свидания уже не бывало. Не из-за непостоянства Ивана, из-за чего-то другого, но, чего именно, было непонятно. После ночи проведенной с ним, избранницы Ивана начинали обходить его стороной, хотя и сохраняли дружеское к нему расположение и даже иногда служили посредницами между ним и своими подругами, очевидно, не испытывая никакой ревности. Причины такого странного поведения выяснить не удавалось, женщины на эту тему говорить не желали. И только одна, в которую, кстати, Иван уже почти приготовился влюбиться, уж больно она была хороша, сказала ему, торопливо обвивая стройный стан узорчатым пояском и отряхивая травинки с измятого подола, чтоб на следующую ночь её не ждал.

— Почему ж так? — с легкой обидой спросил Иван, собирая, разбросанные вокруг места происшествия, меч, топор, щит, колчан со стрелами и прочую свою военную амуницию.

— А все уже было, — так же легко ответила женщина, словно не она каких-нибудь четверть часа назад стонала, распростершись под его тяжелым телом.

— Так уж и всё? — усомнился Иван, но ответить ему было уже некому, женщина ушла.

Конечно, свою несвоевременную прыткость на фронтах сексуальной революции, давно, еще на заре его биографии, казалось бы, отгремевшей, можно было оправдывать командировочным синдромом, то есть, отдалением от семейного очага и возникшим от этого чувства вседозволенности, а так же тем, что обстановка на театре настоящих, а не в переносном смысле, боевых действий влекла за собой небывалую простоту нравов. Но прочее не поддавалось никакому, даже такому хлипкому, разумному объяснению. Оставалось предположить, что наследство Волоха не миновало и самого Ивана. Но каким образом?

Об этом Иван и гадал, уставясь на Дашу округлившимися от напряженной работы мысли глазами.

— Чего замолчал, Иваныч? — наконец спросил Митька, наскучив долгим молчанием.

— Задумался, — буркнул Иван, приходя в себя. — Ладно, все равно мы тут ничего не надумаем. Варианта нет. Только чую я, что эта колдовская сила еще себя окажет. А к добру или к худу, того не ведаю.

И еще, ребята и девчата. Я тут вижу, что между вами что-то разладилось.

— Видишь? — холодно переспросила Вера.

— Вижу, да. Так вот, думаю, ничьей вины в том нет. Та сила, которая вас друг к другу притиснула, теперь вас же друг от друга и отталкивает. Действие равно противодействию, кто физику знает, должен понимать.

Любовь же, она как танец, шаг вперед, два шага назад. Один напирает, другой уступает, и обратно. Отступавший напирает… напирающий отступает, так и прикипают. А если оба напирают, то чего уж. Звук, конечно, громкий и чувство яркое, но только кончается это быстро.

Потому, не гоните лошадей, чтоб, значит, без эксцессов. А то начнете сейчас виноватых искать.

Иван замолчал, вытер шапкой выступивший на лбу пот и повторил. — А виноватых нет.

— Спасибо, утешил, — сказал Митька. — А нам-то что делать?

— Ничего не делать. Не наш ход, ребята.

— А чей же тогда, дядя Ваня? — спросила Даша.

Иван уставший от разговора, как от тяжелой работы, так словно всю дорогу рыл какую-то бесконечную траншею, подозревая в словах Даши подвох, нехотя повернул к ней голову. Но девушка смотрела серьезно, и тогда Иван так же серьезно ответил. — Не знаю, Даша. Но по всему так получается, что нынче ход за нашим воеводой.