Хроники империи, или История одного императора

Крушина Светлана Викторовна
Хроники империи или История одного императора (Барден-2)

Хроники Империи. Год 1262-й

Настроение императора было подстать утреннему заоконному пейзажу. Небо было как серое сукно; дождь, начавшийся еще ночью, не затихал ни на минуту. Занавесы в личном кабинете императора были раздвинуты, окна — распахнуты, и дождь заливал пол из дорогого заморского дерева и край старинного медейского ковра. Император сидел в своем кресле, положив локти на стол и наклонив голову так низко, что почти касался лбом разбросанных по столу бумаг. Пальцы его были сцеплены в замок на затылке.

Увидев эту странную позу и сразу все поняв, Альберт хотел было уйти, пока его не заметили, но потом передумал и все-таки вошел. Уже не в первый раз он видел, как император сидит вот так, бездеятельно и неподвижно, согнувшись и почти скорчившись, что было для него совершенно неестественно, и всегда причина была одна.

Он подошел вплотную к столу, но император даже не пошевелился. Тогда Альберт кашлянул и зашуршал бумагами, которые держал в руках. Император поднял голову и посмотрел на него. Лицо его было багровым от притока крови, глаза казались покрасневшими и больными.

— Что у тебя? — спросил он глухо.

— Опять голова, Эмиль?

— Что у тебя? — повторил император уже с заметными нотками нетерпения в голосе.

Он медленно выпрямился и откинулся на спинку кресла.

— Доклад капитана императорской гвардии, — сказал Альберт.

— О чем доклад? — без малейшей тени интереса спросил император.

— Об аресте Слоока.

Молча император протянул руку, и Альберт вложил в нее доклад. Стопка листов, скрученная в свиток и запечатанная личной печатью капитана, выглядела хоть и тощей, но зато каждый лист был убористо исписан сверху донизу мельчайшим неразборчивым почерком. Подобное чтение стало бы пыткой для измученного головными болями императора, и Альберт ничуть не удивился, когда тот, не глядя, отложил доклад в сторону, и снова перевел тяжелый взгляд на него.

— Ты сам читал?

— Нет, но…

— Суть тебе известна?

— Да.

— Тогда рассказывай. И сядь ты, ради Гесинды, не маячь.

Альберт сел, но заговорил не сразу, не зная, с чего начать. Принесенные им новости едва ли можно было назвать утешительными. Император не торопил его; сидел молча и неподвижно, прислонившись затылком к высокой спинке кресла, как будто прохлада черного лакированного дерева могла умерить боль.

— Может, закрыть окно? — предложил Альберт, уже жалевший, что первый порыв — уйти — не возобладал над вторым. — На пол же течет.

— Оставь. Здесь дышать нечем.

На взгляд Альберта, в кабинете было даже слишком свежо, но он хорошо понимал, что нет никакого смысла спорить. У императора сейчас свое собственное, отличное от других, восприятие внешних раздражителей, пространства и даже времени.

— Так что ты там говорил про Слоока, Альберт? Ты ведь имел ввиду князя Рувато Слоока? Кажется, никаких других Слооков у нас нет. Тем более, таких, которых следовало бы взять под стражу.

— Верно, о нем я и говорил. Видишь ли, Эмиль… твой приказ, кажется, немного припозднился. Или Слоока кто-то предупредил заранее.

— В каком смысле?

— В таком, что его эдесский дом оказался пуст. Князь распустил всех слуг еще несколько дней назад и сам уехал накануне вечером.

— Уехал? Куда?

— Никто не знает. И неудивительно — я думаю, он скрывается.

— Так. Обыск делали?

— Разумеется.

— И ничего не нашли, — фраза прозвучала скорее как утверждение, чем как вопрос.

Альберт кивнул.

— Слоок позаботился и об этом. Все ящики всех столов и всех секретеров девственно пусты, зато в одном из каминов было полно золы, еще не до конца остывшей. Ее просеяли всю, но отыскали только несколько крошечных обгоревших клочков, на которых ничего нельзя разобрать.

— Хорошо потрудился… — пробормотал император и приложил ладонь ко лбу. Лицо его, еще недавно багровое, стало белым как сметана. — У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, куда он мог отправиться?

— Не знаю… помимо дома в Эдесе у него есть еще несколько. Я послал туда людей, но не думаю, что он рискнет там появиться. Слишком очевидные места. К тому же, на все его земли и недвижимое имущество уже наложен арест.

— Он мог поехать к родственникам?

Альберт подумал.

— Едва ли. Родственников у него не густо. Родители его умерли; есть младший брат, который, по моим сведениям, уже третий год живет в Бергонте: он женился на дочке одного местного землевладельца. Владения князей Слоок — майоратные, так что младший подыскал себе женушку с хорошим наследством, хоть и чужеземку. Братья почти не общаются. Еще есть дядя со стороны матери, безземельный дворянчик, — Альберт снова подумал и добавил значительно: — Некий Клингманн.

Впервые за весь разговор искра интереса промелькнула в желтых глазах императора.

— Клингманн? А Хельмут Клингманн, он…

— Да. Это его сын и двоюродный брат Слоока.

— Так-так, — сказал император и выпрямился. — Он еще жив?

— Честно говоря, не знаю. Я ничего о нем не слышал с тех самых пор. Ты ведь сам отправил его на границу, причем предварительно лишив офицерского звания?

— Да; и он еще легко отделался. Впрочем, в данном случае он едва ли может быть нам полезен. Если он и жив, к нему Слоок не поедет. А вот к его отцу…

— Я послал людей и туда, но… Думаешь, он станет подставлять родственника?

— Он и не родственников подставляет, не задумываясь, — мрачно сказал император. — Скользкий тип! Но, если допустить, что к дяде он не поедет, кто остается? Друзья? Соратники?

— О них ничего не известно. Он весьма скрытен в своих связях. Знаешь, есть такой тип людей — со всеми на дружеской ноге, но ни с кем не сходится близко.

— Ладно… Я сам поговорю с Ахенаром. Там, где потерпела неудачу гвардия, возможно, преуспеют братья Фекса… — император прикрыл глаза и замолчал, потом вдруг спросил: — А что насчет моей сестры?

— Твоей сестры, Эмиль? — слегка растерялся Альберт.

— Да, да, моей сестры, — нетерпеливо повторил император, не открывая глаз. — Ты разве не знаешь, что она состоит в той же шайке, что и Слоок?

— У нас нет доказательств, — ответил Альберт.

— К Безымянному доказательства! Кому они нужны? Это и так ясно. Пошли людей и к ней.

— Но без соответствующего приказа твоя сестра гвардейцев и на порог не пустит.

— Будет ей приказ.

Император открыл глаза, протянул руку и не глядя взял перо, которое будто само прыгнуло ему в пальцы. Придвинув к себе чистый лист бумаги и чернильницу, император задумался на несколько секунд и принялся писать. С восхищением, не померкшим за более чем двадцать пять лет службы при императоре, Альбер смотрел на него. Трудно было не восхищаться способностью императора собираться и брать себя в руки при любых обстоятельствах. Это был уже не человек, а воплощение самой империи.

Писал он недолго. Отточенные за долгие годы официальные формулировки сами приходили на ум, не нужно было даже задумываться. Закончив писать, император капнул на лист сургучом и перстнем оттиснул на нем знак королевской власти — увенчанную зубчатой короной мертвую голову. Мрачный знак этот давно наводил ужас на жителей Касот и даже соседних королевств.

— Возьми, — сказал император и, отдав бумагу Альберту, снова откинулся назад и прислонился затылком к спинке. Лицо его ровным счетом ничего не выражало.

Прежде чем сложить документ, Альберт пробежал его глазами. Бумага даровала предъявителю ее право на проведение обыска в родовом поместье дюка Шлисса, а так же на арест самого дюка или любого из членов его семьи, при возникновении любых подозрений. Чеканные фразы отзывались железным лязгом; император предпочитал сухости канцелярских формулировок жесткий «военный» стиль.

— И постарайтесь устроить так, — сказал император, глядя в глаза Альберту, — чтобы Карлота дала гвардейцам повод взять ее под стражу. Но, разумеется, действия наших людей не должны быть откровенной провокацией.

— Слушаюсь, — поклонился Альберт. — Но, Эмиль, ты поздно спохватываешься. Твою сестру следовало поместить под замок гораздо раньше.

— Я знаю, что делаю, — отрезал император в своей непререкаемой манере. — До сих пор она сидела довольно тихо, вела себя благоразумно и ловко выкручивалась из любых сомнительных ситуаций, но теперь, узнав о бегстве Слоока, ей может показаться, что становится жарко, и она выкинет какую-нибудь штуку, забыв об осторожности.

— Ты опасаешься ее?

Император презрительно улыбнулся.

— Что она может сделать?

— Подослать убийцу, — предположил Альберт.

— Разве это в первый раз? К тому же, это уже будет твоя головная боль, Альберт. Ты, кажется, сам взялся охранять меня.

Альберт снова поклонился.

— Эмиль, еще кое-что насчет Слоока. К докладу приложен список принадлежащих ему земельных угодий и недвижимого имущества, а так же приведен примерный размер его состояния в золоте и драгоценных камнях — то есть той его части, о которой удалось получить сведения. Все это в ближайшие дни перейдет во владения короны.

— Хорошо. Посмотрим, каково ему придется без его золота, — сказал император и добавил с волчьей усмешкой: — Полагаю, медейцам такое положение дел не понравится.

Да, подумал Альберт, медейцы так привыкли получать денежную поддержку от касотского князя, что едва ли легко смирятся с потерей. Теперь, скорее, не им придется искать помощи у Слоока, а ему у них.

Он еще немного подождал, не добавит ли чего император к уже сказанному, но тот молчал. Тогда Альберт поднялся, чтобы уйти, но император жестом велел ему задержаться.

— Со дня на день в Эдес должен приехать Марк, — сказал он. — С ним творится что-то странное: в последнем своем письме он заявил, что должен переговорить со мной об очень важном предмете. Не знаю, что он задумал, но это, кажется, весьма для него важно. Тон его показался мне весьма взволнованным, и никогда еще он не был так настойчив. В общем, если встретишь его раньше, чем я — направь его прямиком ко мне. Ясно?

— Хорошо, Эмиль.

— Тогда иди.

— Эмиль… — сказал Альберт, нерешительно на него глядя. — Может быть, позвать к тебе лекаря?

— Иди, я сказал!

Не смея настаивать, Альберт вышел, а император, оставшись один, поднялся и подошел к окну. Дождь лил, не останавливаясь; у окна особенно остро ощущался его холодный, сырой, водянистый запах. Император выставил на улицу сложенные лодочкой ладони, и они за несколько секунд наполнились холодной дождевой водой; в нее император погрузил пылающее лицо. Этого ему показалось недостаточно, и он высунулся из окна почти по пояс, дождевые струи побежали по волосам и промочили насквозь рубашку из тонкого полотна. Холодные уколы водяных игл были приятны, они снимали жар и ослабляли боль. Никто другой, скорее всего, не решился бы на подобную процедуру в холодную осеннюю погоду, слишком велик был риск слечь в лихорадке. Но императору все было нипочем. Его могучий организм с легкостью справлялся с любыми экстремальными воздействиями; лишь с учащающимися приступами головной боли он не мог совладать. С каждым годом они усиливались и чаще давали знать о себе, это было настоящее проклятие ментальных магиков; еще десять лет назад император не имел о нем никакого понятия, но ныне знал, что это неизбежная расплата за дар. Поделать с этим ничего было нельзя, а думать о будущем страшно, поэтому император старался не думать, и боролся с бедой всеми силами, как только мог.

В горах уже вовсю властвовала зима. Горные луга замело снегом, извилистые узкие тропы покрылись ледяной коркой. По горным склонам гулял зимний ветер; счастье еще, что не начался снегопад, и небо оставалось чистым. Но и без того путешествие едва ли можно было назвать приятным. Рувато промерз до костей. На подобную погоду он не рассчитывал, и потому подбором соответствующего гардероба не озаботился. Его плащ, прекрасно защищающий от осенней сырости низины, от ледяного горного ветра не спасал. Дошло до того, что невозможно стало далее ехать в седле, и Рувато, опасаясь замерзнуть, спешился и пошел пешком, ведя за собой лошадь. Но все равно к тому моменту, когда он оказался перед воротами небольшого горного замка, он не чувствовал ни рук, ни ног.

В маленькой неуютной гостиной, куда проводил его молодой сумрачный слуга диковатого вида, Рувато первым делом устремился к камину. Последний раз, насколько он помнил, он так замерзал под стенами Синнексии, где его войско стояло почти два месяца, а было это три года назад. Оказавшись перед излучающим яростный жар пламенем, он снова почувствовал себя человеком.

— Рувато! Это в самом деле вы? — раздался за его спиной глубокий звучный голос. Он обернулся.

Голос принадлежал хозяйке замка, которая как раз в эту минуту вплывала в гостиную. Карлоте, дюкессе Шлисс, было пятьдесят три года, она возвышалась над Рувато на целую голову и была в два раза шире его в плечах. Рядом с этой монументальной женщиной гость выглядел миниатюрным ребенком. Но разница в пропорциях ничуть не смутила Рувато, он с любезной улыбкой подошел к дюкессе и почтительно поцеловал ее полную белую руку.

— Это в самом деле я, — сказал он, все так же улыбаясь и сильно растягивая слова.

— У вас ледяные руки, — заметила дюкесса. — И сами вы синие от холода. Вы замерзли?

— Еще как, — ответил Рувато, снова оборачиваясь к камину. — Ужасный у вас тут климат, как вы его терпите?

— Дело привычки, милый мой. За тридцать лет можно привыкнуть к чему угодно, даже если бывать тут наездами. Но вы-то что здесь делаете? Я вас не ждала.

— Увы, вынужден просить простить меня! Вы знаете, не в моих привычках сваливаться как снег на голову, но в этот раз обстоятельства оказались сильнее моего врожденного чувства такта.

— Вы можете хоть когда-нибудь разговаривать серьезно?

— Я серьезен, миледи, как никогда, — заверил Рувато (впрочем, вполне беспечным тоном). — Мне, право, не до шуток.

— В самом деле? Но что случилось? Газак сказал мне, что вы приехали один, без слуг… Это правда?

— Без слуг, — подтвердил Рувато, — без экипажа, без багажа и даже почти без денег. Мне пришлось скрывать свое имя, я едва не загнал лошадь; спал, где придется; обедал в каких-то кошмарных трактирах… Это было ужасно. Теперь вы верите, что мне не до шуток?

— Да, — сказала дюкесса, пристально глядя на него желтыми, как у брата, глазами. — Это все на вас совсем не похоже. Вероятно, что-то случилось?

— Случилось то, что ваш брат потерял терпение.

— Объяснитесь, — потребовала дюкесса.

Хоть правила приличия и требовали при разговоре с собеседником глядеть ему в лицо, на сей раз Рувато пренебрег ими, слишком уж он замерз. Поэтому он продолжил говорить, повернувшись к камину и к бившемуся в нем пламени, и не видел, какое впечатление производят на собеседницу его слова.

— Полагаю, — начал он, — что соглядатаи его императорского величества перехватили-таки одно из моих писем. Думаю даже, что это было отнюдь не первое перехваченное ими письмо, но то ли до сих пор он еще как-то терпел меня, то ли просто ничего особенно интересного в письмах не попадалось, а тут вдруг попалось… В общем, чаша его терпения переполнилась, и он прислал в мой дом целую толпу солдат.

— Чего они хотели? — приглушенным голосом спросила дюкесса.

Рувато пожал плечами.

— Я не стал их дожидаться, чтобы спросить, но, полагаю, они собирались арестовать меня и наложить тяжелую длань императорского закона на мои бумаги.

Судя по шелесту тяжелых шерстяных юбок, дюкесса сделала какое-то нервное и резкое движение, но Рувато снова не стал оборачиваться.

— Так вы, значит, знали об аресте заранее? Откуда?

— У меня тоже есть кое-какие связи во дворце, миледи. Ведь я когда-то был солдатом, и об этом еще помнят…

— Темните, князь.

— Просто оставляю за собой право сохранить некоторые маленькие тайны.

— Так вы говорите, брат хотел получить ваши бумаги…

— Да, я думаю, более всего его интересовала моя обширная переписка. Увы, его любопытству было суждено остаться неудовлетворенным. Я сжег все, до последнего клочка бумажки.

— Все?

— Все, — продолжал Рувато спокойным тоном. — Письма, векселя, расписки, закладные, дарственные, купчие — в общем, все, что попалось под руку. Мне некогда было разбираться.

— Как! Вы сожгли все документы? Как же вы теперь будете разбираться в делах?

Рувато улыбнулся, хотя собеседница не могла этого видеть.

— Во-первых, копии почти всех бумаг имеются у моего поверенного в Эдесе.

— Всех бумаг? — быстро спросила дюкесса. — И писем тоже?

— Нет, письма уничтожены, можете не волноваться… Во-вторых, все равно эти бумаги мне уже не понадобятся. Видите ли, на данный момент, полагаю, мое состояние уже не является моим, а мое имущество перешло в другие руки.

— Вы считаете, брат наложил арест на все, что вам принадлежит?

— Принадлежало, — поправил Рувато. — Да, я уверен, что это так.

— И вы так спокойно рассуждаете об этом! — воскликнула дюкесса в крайнем удивлении.

— Что же мне остается? — спросил Рувато, с обычной своей холодной улыбкой поворачиваясь к ней. — Меня утешает мысль, что все в мире относительно. Кажется, я стал нищим, но, по мне, лучше быть нищим, зато живым и свободным. О подвалах, где ваш брат держит неугодных ему подданных, я наслышан; мне туда не хочется.

В волнении дюкесса прошлась по комнате. Массивное чело ее нахмурилось, брови сошлись в одну линию, придав ее тяжелому лицу угрожающее выражение.

— А сюда вы явились, чтобы…

— Чтобы предупредить вас, миледи: готовьтесь к появлению неприятных и невежливых гостей.

— У него нет доказательств! — резко сказала дюкесса.

— Нет, зато есть подозрения. Этого вашему брату достаточно, он человек решительный. Мне непонятно, почему он вообще так долго тянул со всем этим. Сомневаюсь, что его удерживали родственные чувства.

— У вас слишком дерзкий язык, Рувато. Если бы вы так разговаривали с императором…

— Я умею быть благоразумным, уверяю вас, — со смешком прервал ее Рувато. — Скажите, миледи, вы одна в доме? Ваш супруг, дочери — они здесь?

— Нет. Муж в Вассаре, а дочери давно уже живут своими домами, вы разве забыли?

— Тем лучше, некому будет болтать о моем визите сюда. Надеюсь, вы позволите мне переночевать в вашем доме? Утром я уеду; не смею надоедать своим присутствием далее этого срока. Но ночь мне очень хотелось бы провести в постели, я страшно вымотался, карабкаясь по этим вашим горным тропам.

— Разумеется, вы можете остаться. К тому же, наверное, вы голодны? Я прикажу Газаку подать ужин.

Рувато поклонился с изяществом завсегдатая столичных великосветских сборищ.

— С удовольствием принимаю ваше приглашение, миледи.

— Отлично, — заявила дюкесса. — За ужином расскажете мне, что нового в столице. Я не была там целую вечность.

Отведенная гостю комната располагалась под самой крышей в боковом крыле замка, и имела вид мансарды. Из окна открывался величественный вид на горы, усыпанные снегом и поросшие соснами и кедрами. Рувато немного полюбовался пейзажем, пока не начало темнеть; затем стащил сапоги и бросился на постель, не утруждаясь дальнейшим раздеванием. Комедия, которую он разыгрывал перед дюкессой в течение вечера, утомила его сильнее, чем нелегкое путешествие через горы. Вся эта пустая болтовня про общих столичных знакомых, сплетни, светские слухи… Впрочем, результат был вполне удовлетворительным: высокомерная хозяйка замка даже не заподозрила, что за улыбчивым спокойствием гостя может что-то скрываться. Роль удалась; если бы Рувато хоть на минуту позволил прорваться наружу своим истинным чувствам, он перестал бы уважать себя.

Однако, в данный момент отчаяние его было столь велико, что трудно было продолжать сдерживаться. Несмотря на то, что он наговорил дюкессе, на душе у него вовсе не было так уж спокойно. Он слабо представлял себе, как выпутываться из ситуации, в которой оказался. Явившись в горный замок, Рувато надеялся если не встретить здесь предложение помощи, то хотя бы получить совет и сочувствие, но не дождался ни того, ни другого. Не было никакого сомнения, кого природа взяла за образец, когда создавала императора Бардена. В отношении жестокосердия дюкесса Шлисс ненамного уступала брату. Вероятно, в жизни она руководствовалась исключительно своей ненавистью к брату-императору, остальное ее интересовало мало.

— Идиот, — пробормотал Рувато, имея в виду себя: прекрасно зная дюкессу, он все же на что-то надеялся!.. Ну не идиот ли?

Но утром он спустился из своей спальни, чтобы позавтракать с хозяйкой, с улыбкой и безмятежным взором. Пышные волнистые волосы его были тщательно расчесаны, щеки чисто выбриты, одежда — насколько это было возможно — вычищена и приведена в порядок. Дюкесса же была мрачна, всю ночь она провела в тяжких раздумьях и не считала нужным это скрывать. Впрочем, мрачное настроение никак не сказалось на ее аппетите. Уединившись в горном замке своего супруга, дюкесса отнюдь не ограничивала себя ни в чем, и стол ее ломился от яств, хоть и не слишком изысканных, зато сытных. Кои яства она и поглощала в количестве, сделавшем бы честь любому мужчине; насколько Барден был сдержан в еде, настолько его сестра Карлота была невоздержанна. Рувато подумал, сколько пищи требуется на поддержание жизни столь пышного тела, и ужаснулся. Сам он ел мало, и дело было вовсе не в великосветском этикете, предписывающем едва притрагиваться к пище, как полагали некоторые; просто после того, как он получил ранение, у него почти никогда не было аппетита.

— Куда вы теперь поедете? — дюкесса первой нарушила повисшее над столом молчание, вынырнув из своих мрачных мыслей.

— Не знаю, — с улыбкой ответил Рувато. — Да и вам лучше не знать. Обладание подобными сведениями едва ли принесет вам пользу, миледи.

— У вас, может быть, есть покровитель, о котором вы не хотите говорить?

— Я сам себе покровитель, и надеюсь сохранить подобное положение вещей впредь. Послушайте, миледи, — заговорил Рувато уже серьезно, отложив столовые приборы, — я дам вам совет. Уезжайте немедля; укройтесь в самом дальнем и неприметном своем поместье, и сидите там тихо. Может быть, через какое-то время император забудет о вас. Во всяком случае, у него достаточно других забот.

— Ну уж нет! — дюкесса вскинула на него негодующий яростный взгляд, так напомнивший ему взгляд императора. — Я не позволю, чтобы он позабыл обо мне!

— Воля ваша, — ответил Рувато, внимательно на нее взглянув. — А я вас предупредил. Теперь же позвольте откланяться, не смею больше надоедать вам.

— Вы уже уезжаете?

— Да. Не хотелось бы провести ночь в горах; там, внизу, гораздо уютнее.

— В таком случае, желаю вам удачи, князь.

— Благодарю.

Не в обычаях высокомерной дюкессы было провожать гостя до порога, поэтому распрощались они в столовой. Рувато вышел во двор, где Газак, тот самый молодой диковатый слуга, явный горец, подвел ему оседланную лошадь. К седлу была приторочена дорожная сумка и меч в ножнах. В сумке хранилось то немногое, что Рувато счел нужным забрать из своего эдесского дома (в том числе письма от Илис). Меч же он возил с собой скорее по привычке и для устрашения возможных недоброжелателей, практической пользы от него было немного. Своей руке Рувато больше не верил; в минуту опасности тело, как правило, выходило у него из-под контроля и могло выкинуть какую угодно штуку, которая привела бы к гибели скорее его самого, чем противника. Это было мучительно, неудобно и стыдно, но до сих пор ни один из лекарей, к которым обращался Рувато, не взялся восстановить нарушенные загадочные связи между мозгом и мышцами.

Утро выдалось ясное, но очень холодное, и Рувато заранее приготовился мерзнуть, поскольку дюкесса не снизошла даже до того, чтобы предложить гостю более теплую одежду. По мере того, как он удалялся от замка, на небе прибавлялось облаков, солнечный свет тускнел, и вскоре начал накрапывать дождь вперемешку с мокрым снегом.

— Только этого не хватало, — пробормотал под нос Рувато и пришпорил коня, рискуя сорваться со скользкой неровной тропы. Но лучше, подумал он, сразу свернуть себе шею, чем вымокнуть до нитки под ледяным дождем и медленно угасать в лихорадке.

Чем ниже он спускался, тем сильнее лило. Правда, снега больше не было, но утешало это слабо. Рувато промок насквозь, его колотила дрожь такая сильная, что мышцы начинали болезненно ныть. Поэтому, когда сквозь ливневую завесу он разглядел чуть в стороне от дороги что-то вроде хижины, он без раздумий устремился туда. Через минуту он что есть силы колотил в дубовые доски двери, но никто к нему не вышел. Тогда он вошел без приглашения. Хижина оказалась временным жилищем охотника или лесоруба, и Рувато в мыслях горячо поблагодарил человека, который оставил в углу небольшой запас дров и все необходимое для разведения огня. Стесняться было некого, так что он разделся и развесил одежду перед очагом, чтобы просушить. Несмотря на скудность дорожных припасов, из которых мог бы получиться только самый скромный ужин, ночь обещала быть гораздо более приятной, чем та, что он провел накануне в доме дюкессы. В столице Рувато привык окружать себя роскошью, раз уж он был лишен иных развлечений, но спокойно мог обойтись и только самым необходимым. Ведь говорил же он Карлоте, что был солдатом, а солдаты привычны ко всему.

В ожидании окончания дождя Рувато занялся тем, что не успел сделать в Эдесе. Он вытащил из сумки кинжал, сел рядом с очагом и стал прядь за прядью отрезать волосы и бросать их в огонь. Зеркала под рукой у него не оказалось, поэтому все пряди получались разной длины; вид, должно быть, был ужасный. Но в этом был свой собственный расчет. Простолюдины часто носили короткие волосы; ни один аристократ не согласился бы расстаться со своими длинными локонами, разве только под угрозой смерти. Рувато не хотел привлекать к себе внимание великолепной пышной шевелюрой цвета бледного золота; что до открывшихся под волосами шрамов, то их должна была спрятать довольно уродливая шапка наподобие тех, что носили крестьяне. В таком виде Рувато стал бы неузнаваем — что и требовалось. Избежав ареста в Эдесе, он не хотел попасть в руки имперских солдат где-нибудь на дороге.

Так получилось, что в императорский дворец в Эдесе сестра и сын императора прибыли одновременно. Завидев впереди в коридоре знакомую массивную фигуру дюкессы, облаченную в придворное платье цвета рубинового вина, Марк удивился и остановился в нерешительности. Разговаривать с теткой ему не хотелось. Он редко видел ее, почти совсем не знал, но не любил за высокомерие и грубость, а еще за то, что подсознательно чувствовал ее ненависть к императору, его отцу.

Но встречи избежать не удалось: дюкесса уже заметила Марка и на всех парусах устремилась к нему. За ней едва поспевал молодой детина мощного сложения, с неопрятной бородой и всклокоченной шевелюрой — то ли слуга, то ли телохранитель.

— Марк! — пробасила дюкесса и сцапала Марка за руки. — Мальчик мой, как давно я тебя не видела! Как ты вырос! Настоящий мужчина. Давно ты приехал? Судя по твоему виду, только что, — она окинула быстрым взором пропыленную и несвежую одежду Марка и его испачканные дорожной грязью сапоги. — Откуда ты явился, с поля боя?

Марк слегка опешил под ее напором. Обычно она держалась очень надменно, обращала на него внимания не больше, чем на стул или шкаф и уж точно никогда не называла "мальчик мой". Однако, избавляться от нее нужно было как можно скорее, и он сказал сухо:

— Простите, миледи, но я очень спешу. Меня ждет отец.

В ответ на это Карлота попыталась ласково улыбнуться. Но у нее ничего не вышло; ее надменный толстогубый рот не умел улыбаться ласково, и улыбка вышла кривая и жутковатая. Когда подобное выражение появлялось на лице императора, это предвещало крупные неприятности тому, кому улыбка была адресована. Марк содрогнулся и попытался пройти мимо, но дюкесса держала крепко.

— Я тоже хотела поговорить с твоим отцом, — заявила она. — Думаю, он примет нас обоих.

Она отпустила руку Марка, но тут же вцепилась в его локоть, и потащила по коридору в направлении кабинета императора. Выглядели они, по мнению Марка, нелепо: дюкесса была выше его на полголовы, а обилие тела превращало ее в настоящую живую гору; при том, что сам Марк был довольно крупного сложения, рядом с ней он терялся. Впрочем, рядом с этой монументальной женщиной померк бы и Барден.

Изображать галантного кавалера было нелегко; Марк стискивал зубы от гнева и отвращения и старался не смотреть в сторону своей дамы. К тому же, его смутно беспокоило и держало в напряжении присутствие за спиной странного слуги дюкессы.

Таким образом, олицетворяя собой трогательное семейное единство, они переступили порог императорского кабинета. Помня о правилах вежливости, Марк пропустил дюкессу вперед и потому не видел, как отреагировал Барден на появление сестры. Реакция же императора была недвусмысленной: его губы решительно сжались, а черты застыли в каменной неподвижности. Вместо того, чтобы подняться навстречу даме, он откинулся на спинку кресла и из-под полуопущенных тяжелых век устремил на гостью мрачный и злобный взгляд. Карлота ответила не менее выразительным взглядом, но все же почтительно склонила перед ним голову. Как уже говорилось, Марк не видел этого обмена взглядами, но зато видел казначей, в почтительном молчании застывший по левую руку от императора; в эту минуту он как раз давал отчет по состоянию государственной казны. Хотя ярость и ненависть в глазах августейших брата и сестры никак к нему относились, он побледнел от предчувствия беды и не смог сдержать дрожь. Видел обмен взглядами и Альберт, сидевший тут же и занятый просмотром счетов. Очень внимательно он посмотрел сначала на Бардена, потом на Карлоту, чуть нахмурился, но ничего не сказал и вернулся к документам.

— Я занят, Карлота, — начал император угрожающе и надменно. — И я попросил бы тебя… — но тут он увидел выступившего из-за спины дюкессы Марка и осекся. Но уже через секунду продолжал ничуть не смягчившимся тоном: — Марк, мне нужно закончить дела.

— Если позволишь, отец, я подожду здесь, — отозвался Марк спокойно.

— Хорошо, — после короткого размышления сказал император и снова обратил взгляд на дюкессу, глаза его вспыхнули. — С тобой, сестра, мы поговорим позже. Оставь нас.

Щеки Карлоты вспыхнули гневным румянцем; она не привыкла, чтобы ее оскорбляли в присутствии тех, кто стоял ниже нее.

— Но я…

— Я сказал — оставь нас, — повторил император, понизив голос, и дюкесса немедленно ретировалась.

— Сядь, — велел император Марку, указывая на кресло в углу, и снова повернулся к казначею. — Продолжайте.

Марк тихо сел, где было велено и принялся рассеянно листать книгу, которую взял с примостившегося рядом столика. В книге он не понимал ровным счетом ни слова, очень уж она была мудреная, а от украшающих ее страницы рисунков Марку стало не по себе. Он взглянул на обложку; название состояло из одного длинного сложнопроизносимого слова и ни о чем ему не говорило. Он отложил книгу и стал прислушиваться, о чем отец говорит с казначеем и Альбертом. Это было гораздо ближе и понятнее.

Наконец, казначей поклонился и ушел, унося с собой пухлую пачку отчетов.

— Иди сюда, — сказал император, делая Марку знак приблизиться. — Садись.

Молча Марк повиновался. Он начинал нервничать. Голос отца звучал глухо и устало, отец был явно не в духе. В таком состоянии малейшая дерзость, малейшее неповиновение могло вывести его из себя, а Марк собирался даже не дерзить — он собирался отстаивать свою свободу воли. Это могло быть истолковано как бунт; а бунты император подавлял беспощадно и решительно. К тому же, Марка нервировало молчаливое присутствие в кабинете Альберта. Говорить, очевидно, придется при нем. Не то, чтобы Марк не доверял Альберту, который был, как ни крути, самым близким к императору человеком, и которого Марк с раннего детства привык видеть рядом с отцом, но разговор предстоял очень личный. Однако, он не посмел просить отца о беседе наедине, и только вопросительно посмотрел на Альберта. Тот сделал вид, что ничего не заметил.

— Это ты притащил Карлоту сюда? — спросил император довольно холодно.

— Нет, отец. Я встретил ее уже во дворце.

— Тварь… — проговорил император очень тихо, но с такой ненавистью, что Марк взглянул на него со страхом. До сих пор ему не приходилось слышать, чтобы отец о ком-то говорил с ненавистью, а поскольку произнесенное им слово относилось, без сомнения, к родной сестре, прозвучало оно особенно жутко. — Почему ее не арестовали? Что ей тут надо?

— Арестовали, отец?..

Но император решительно взмахнул рукой, словно заявляя: "Об этом мы говорить не будем", и Марку пришлось запрятать свое удивление поглубже.

— Ну а зачем приехал ты? — продолжал император. — Что за срочность такая?

Марк внутренне сжался. Сейчас начнется… Нет, ему и раньше приходилось спорить с отцом, и отстаивать свои убеждения, но всегда это было очень болезненно и тяжко, и почти всегда кончалось ничем. Не считая себе слабаком, Марк все же признавал, что отец гораздо, гораздо сильнее него в моральном плане. Против давления его воли было почти невозможно выстоять. Немногим это удавалось.

— Я намерен в ближайшее время жениться, отец, — заявил Марк, холодея от собственной наглости. — Я хотел сообщить тебе об этом и получить, если возможно, твое благословение.

— "Если возможно"? — переспросил император, пристально на него глядя. — То есть, у тебя есть сомнения в том, что я одобрю твой выбор?

— Я допускаю, что у тебя могут быть свои соображения насчет… устройства моей судьбы.

Марк знал, что некоторое время назад у отца имелись вполне серьезные планы женить его на медейской принцессе Ванде. К великой радости Марка, планам этим не суждено было осуществиться, но с тех пор отец мог подыскать ему другую выгодную партию.

— А если это действительно так? — спросил император предельно серьезным тоном.

— Тогда у нас с тобой выйдет размолвка, отец, — очень тихо, но твердо ответил Марк.

В комнате повисло молчание. В который раз Марк задумался над мучительным для него вопросом: почему отец вообще снисходит до разговора с ним, при том, что достаточно одного усилия воли, и мысли сына будут ясны отцу, как собственные? Но император неизменно вступал в диалог, как простой смертный, а Марка не отпускало ощущение, что отец постоянно испытывает его искренность, сверяя помыслы со словами. Это привело к тому, что Марк всегда, с самого детства, бывал в разговорах с ним предельно честным, но чувствовал себя при этом как в поединке с превосходящим его по силам противником.

— И ты пойдешь против моей воли? — тихо и, как показалось Марку, зловеще, спросил император.

Марк сильно побледнел, но ответил по-прежнему решительно:

— Пойду, отец.

— Из-за женщины?

— Я люблю ее.

От короткой судороги, пробежавшей по отцовскому лицу, у Марка сжалось сердце и похолодело в груди. В молчании император поднялся, вышел из-за стола и остановился у окна, спиной к сыну, скрестив на груди руки. Его молчание пугало Марка сильнее, чем бешеная ярость, лишавшая отца разума. Если отец молчал, значит, внутри него готовилась такая буря, которой даже он боялся дать выход. Буря, вслед за которой начинали лететь с плеч головы…

Барден же думал о давнем споре с Альбертом и о том, как неправ был в этом споре, утверждая, будто Марку никогда не переупрямить его. Во взгляде сына он увидел решимость заполучить желанную женщину любой ценой, хотя бы ради этого пришлось пойти на разрыв с отцом-тираном и сровнять с землей пару-тройку королевств. Когда-то сам император поступил точно так же: развязал войну и вопреки всем обстоятельствам взял в жены скаанскую королевну Туве, единственную женщину, заставлявшую чаще биться его сердце. Он ни о чем не жалел, но все же никто (и в первую очередь он сам) не назвал бы их брак счастливым. Однако же, думал Барден, Марк не такой как я, а избранница его едва ли похожа на Туве — второй такой не найти. Он может оказаться счастливее меня. А если я теперь скажу ему «нет», он молча повернется и уйдет, и сделает все по-своему, и мне придется покарать его за неисполнение не отцовской, но императорской воли, и… и сколько всего еще за этим потянется?

Отвернувшись от окна, за которым все равно не было ничего любопытного, Барден внимательно посмотрел на сына. Тот поднялся вслед за ним и стоял, напряженно выпрямившись и дрожа, как горячий нервный скакун.

— Как ее имя? — спросил Барден бесстрастным тоном.

— Эва, — выдохнул Марк, и щеки его заалели. — Эва Кранах.

— Эва?..

— Младшая дочь эрла Кранаха, — подсказал Альберт, впервые за все время разомкнув губы.

— А! Такая маленькая очаровательная блондиночка? Но она, кажется, совсем дитя.

В глазах у Марка затеплилась слабая надежда.

— Ей исполнилось девятнадцать, отец.

— Да, это возраст невесты, — согласился император и вдруг усмехнулся. — Но почему вдруг такая спешка, Марк? Почему ты так вдруг заговорил о женитьбе, да еще прискакал для этого разговора Безымянный знает откуда? Неужто появились веские причины для спешки?

Марк покраснел сразу от смущения и от гнева.

— Причины есть, и очень веские, — заявил он вдруг осипшим голосом. — Если я не решусь, Эву выдадут замуж за другого, отец уже ищет мужа для нее.

— А если твоя Эва, — Барден снова усмехнулся, — не захочет пойти за тебя замуж?

— Эва? Не захочет? Такого не может случиться, — отрезал Марк и увидел, как улыбнулся Альберт — холодный Альберт, бесстрастный Альберт. Новая волна крови прихлынула к лицу, дышать стало тяжко. Он дернул воротник офицерской куртки.

— Ты так уверен в ней? — продолжал пытать император, не сводя с него пристального взгляда.

— Как в себе!

— В таком случае, я хочу поговорить с ней. Передай ей от моего имени приглашение.

— Пригласить ее на ужин? — нерешительно спросил Марк.

— Нет. Для начала хочу поговорить с ней наедине.

— Отец! — Марк так и просиял и шагнул к отцу, сам, впрочем, не зная, что хочет сделать.

Но император отшатнулся от него.

— Тише. Я еще ничего не ответил. Иди, Марк, иди лучше к своей Эве, если не хочешь больше ничего мне сказать.

Марк широко улыбнулся и, забыв попрощаться, почти выбежал из кабинета. На душе у него стало легко, как никогда. Император же повернулся к Альберту и спросил:

— Что скажешь?

— Скажу, что в отношении упрямства мальчик пошел в тебя. Ты его не переломишь.

— Пожалуй, что так, — согласился Барден и добавил как бы через силу: — Да и не хочу я его ломать…

Альберт хотел тактично промолчать, но не удержался:

— Что значит личное желание или нежелание, когда затронуты интересы империи?

— О, Двенадцать, и ты туда же! Я тридцать лет слышу об интересах империи, причем в большинстве случаев — от себя самого, — мрачно сказал император. — Так или иначе, я должен сначала посмотреть на эту Эву, прежде чем решать что-то… Знаешь что, Альберт? Распорядись-ка оседлать лошадей.

— Мы куда-то едем? — слегка удивился Альберт.

— За город, просто прогуляться. И поговорить наедине.

— Хорошо, Эмиль.

У Марка хватило выдержки хотя бы сменить пропыленную одежду на чистую перед тем, как отправиться к Эве. Зная, что эрл Кранах с опаской наблюдает за ухаживанием наследного принца империи за его дочерью, Марк не хотел давать ему лишний повод для неудовольствия и неприязни. Да и Эве не стоило показываться в таком недостойном расхристанном виде.

Но, по правде говоря, Эве не было никакого дела до того, как выглядит ее возлюбленный. Она так обрадовалась его неожиданному появлению, что смотрела только на его лицо, в его глаза, и не замечала ничего больше. Но радость ее приугасла, когда Марк пересказал свой разговор с отцом и передал его приглашение. Теперь Эва казалась испуганной и даже побледнела немного.

— Встретиться с его величеством! — проговорила она дрожащим голоском, прижав к груди сложенные руки. — Но это… это…. Ох, Марк, мне страшно! Я не могу!..

— Но ты не должна бояться его, — мягко ответил Марк. — Ведь когда ты станешь моей женой, он станет тебе вторым отцом.

Эва низко опустила голову так низко, что Марк смог полюбоваться на изящный белокурый затылок и нежную шею.

— Да, я знаю, — ответила она едва слышно. — Я не должна бояться императора… но боюсь. Он так пугает меня!.. А если он… а если я не понравлюсь ему, и он запретит нам жениться?

— Тогда, — сказал Марк мрачно, сдвинув брови, — тогда мы все равно поженимся.

— Как же мы поженимся? — Эва вскинула на него испуганные глаза. — Против воли императора? Но если он проклянет и прогонит тебя?

Все краски исчезли с лица Марка, но смотрел он по-прежнему решительно. О таком повороте событий он уже думал.

— Пусть проклинает и прогоняет, — глухо сказал он.

— Ох, нет! — Эва очень испугалась. — Нет, нет, Марк, так нельзя! Не говори так! Он же твой отец и повелитель! Да и мой отец ни за что не согласится на этот брак, он никогда не решится пойти на вражду с императором.

Перспективы были невеселые, но усилием воли Марк заставил себя встряхнуться и отбросить мрачные мысли.

— Да погоди же, Эва! — воскликнул он. — Зачем предполагать худшее? Отец ведь не отказал мне сразу, значит, надежда еще есть. Соберись же с мужеством, оно тебе еще понадобится, если ты хочешь когда-нибудь в будущем стать императрицей. В самом деле, Эва, не нужно бояться моего отца, — продолжал он с неожиданным воодушевлением. — Он вовсе не такое чудовище, как о нем говорят, и его… его можно любить.

Эва смотрела на него с большим сомнением, но в спор не вступала. Для нее император едва ли был живым человеком, скорее — олицетворением имперской власти, чем-то далеким, огромным, торжественным и внушающим ужас. Представить его в качестве своего свекра она просто не могла. Ведь она даже никогда не разговаривала с ним, а лишь видела на расстоянии (хотя иногда и довольно близко) во время торжественных приемов во дворце.

— Помнишь Илис Маккин? — продолжал Марк, обращаясь к перепуганной Эве. — Истрийскую девушку, которую отец учил магии? Так вот, она совершенно его не боялась, и даже, я сказал бы, обращалась с ним достаточно вольно. А он даже никогда не повышал на нее голос.

— Илис чужеземка, — с сомнением ответила Эва. — К тому же магичка. Она не такая, как мы. И все-таки, в конце концов, император прогнал ее.

— Она сама уехала! — возразил Марк с жаром. — Ты… ты не знаешь, что там было! В общем, Эва, не нужно волноваться раньше времени.

— Я попробую, — покорно сказала Эва.

Они поговорили еще немного о той ерунде, которая может интересовать только влюбленных, потом Эва опомнилась: не стоило позволять гостю большее, на что он мог рассчитывать, не являясь даже официальным женихом. Она отняла у Марка руку, отодвинулась на край кушетки и приняла чопорный и светский вид. И вовремя — в этот момент в гостиную вплыла ее мать, госпожа Аделина Кранах, которая вдруг забеспокоилась, что молодые люди слишком долго остаются наедине. Не наделали бы глупостей!

— Ах, Марк, — с томной улыбкой проворковала она, протягивая гостю руку, — вы так давно у нас не были! Вы, верно, все воюете?

— Да, миледи, — почтительно отозвался Марк. — Я и теперь приехал всего на несколько дней.

— Как жаль! Знаете, Марк, в столице почти не осталось интересных молодых людей — все на войне, — и наши девочки очень скучают. Даже князь Слоок, и тот куда-то уехал, а ведь известно, как он не любит покидать столицу.

— Уехал? — переспросил Марк без особого интереса, из одной любезности.

— Увы! — горестно подтвердила госпожа Аделина. — Разве вы не знали? Ведь вы, кажется, с князем друзья?

— Нет, миледи, — сухо ответил Марк, который предпочел бы до конца жизни не видеть князя, боясь не сдержаться и сделать с ним что-нибудь страшное — за его сомнительные махинации и за то, что он втянул в них Илис.

— Ну, неважно, — ничуть не смутилась госпожа Аделина. — Просто обстоятельства его отъезда очень уж странные. Представьте: в один день он рассчитывает всех слуг, на утро его уже нет в городе, дом стоит пустой, и никто ничего не знает… Я очень рассчитывала на вас, Марк, на то, что вы нам хоть что-нибудь проясните.

— Нет, миледи, — повторил Марк, — мне неизвестно ничего о делах князя.

— Жаль, жаль. Нам его очень не хватает… Но позвольте предложить вам чашку чая? Я вижу, Эва не позаботилась о вас. Эва, как не стыдно, какое невнимание к гостю, где твои манеры?

Эва сильно покраснела и опустила голову. Марк едва заметно улыбнулся ей и стал терпеливо ждать, пока служанка госпожи Аделины принесет чай.

…Разговор, конечно, вращался вокруг Карлоты. И Бардена, и Альберта встревожил ее неожиданный приезд, хотя они и старались не выказать этой тревоги друг перед другом. Альберту это удавалось хуже — император читал его как книгу, оставаясь внешне совершенно бесстрастным.

Они медленно ехали по дороге, уводящей прочь из города, под обнаженными ветвями старых деревьев, которые росли по обочинам, и не обращали никакого внимания на других путников, весьма немногочисленных. На них тоже не смотрели; поскольку они ехали без свиты и в простой одежде, никому и в голову не пришло бы заподозрить в них знатных господ. Альберт, правда, был при оружии, но скрывал его под плащом.

Моросил мелкий дождь, с реки дул ветер, но было довольно тепло для этого времени года.

— Не могу понять, — заговорил Альберт после долгого молчания, — почему она вдруг заявилась в Эдес. Не могли же новости об аресте Слоока дойти до нее так скоро.

— Новости, может, и не могли, — ответил Барден безразлично, — а вот князек наш мог до нее и доехать.

— Сам?!.

— Разумеется, сам. В его положении нанимать посыльных рискованно. Приехал, предупредил и уехал. Карлота тут же подхватилась и примчалась в Эдес… но вот зачем?

— Может быть, своим появлением она хочет доказать невиновность? Мол, совесть моя чиста, я ничего не боюсь, потому и явилась пред твои августейшие очи, брат мой… — предположил Альберт.

— Может, и так… хотя едва ли. Карлота ведь не наивная дурочка. Жаль, что она родилась женщиной! Какого короля мы могли бы иметь, если бы…

Вероятно, Барден хотел сказать "если бы она была мужчиной", но Альберт мысленно закончил по-своему: "если бы она вышла победителем из нашей борьбы за власть". И вслед за тем по недлинной цепочке ассоциаций всплыло в памяти имя: Люкка… Зря он это подумал! Его мысль была незамедлительно подхвачена Барденом, желтые глаза полыхнули яростным жаром.

— Осторожнее, Альберт! — сказал он сквозь зубы. — Обойдись, пожалуйста, без намеков на мои семейные неурядицы.

— Но ведь это правда! — не выдержал Альберт.

— Тебе-то откуда это знать? — мрачно вопросил Барден и замолк.

Довольно долго они ехали в молчании, под усиливающимся дождем. Император грузно ссутулился в седле; коричневый плащ из грубой толстой шерсти делал его громадную фигуру совершенно бесформенной. Мощный жеребец под ним тяжко переставлял ноги и, вероятно, мечтал только о том, как бы поскорее избавиться от такого в буквальном смысле весомого седока.

Альберт тоже помалкивал; гроза вроде бы миновала, но черные тучи не спешили рассеиваться. В любой момент с неба могла ударить молния, и Альберту очень не хотелось попасть под нее. Впрочем, в последнее время гневные вспышки императора все чаще оканчивались ничем. В молодости он без раздумий отправлял на эшафот всех, кто имел несчастье попасть ему под горячую руку; сейчас он вроде бы как стал больше ценить людей. Альберт признавал, что это может быть его пристрастное мнение, но все же не мог отделаться от ощущения, что император стал несколько… мягче. Причем он даже мог бы, пожалуй, указать примерный отрезок времени, когда начались перемены. Как раз в это время из Северной уехала Илис.

Внезапно Барден натянул поводья, заставляя лошадь остановиться, и повернулся к спутнику.

— Альберт, — сказал он, — а ты разглядел того молодчика, который маячил за спиной у Карлоты?

— Нет, не успел, — Альберт немного напрягся; можно сказать, он сделал стойку, как хороший охотничий пес. — Зацепил краем взгляда. Признаться, я подумал, что это телохранитель Карлоты. А в чем дело?

— Не припоминаю за Карлотой привычку возить с собой телохранителя, — медленно сказал Барден, пристально на него глядя. — Так же как не припоминаю за ней тяги к молодым мужчинам, которые годятся ей в сыновья.

— Ты думаешь, она привезла его не просто так?

— Не знаю. Этот молодчик, мне кажется, горец — вид у него, как у горца. А про них, я слышал, говорят, будто они с младенчества виртуозно обращаются с холодным оружием. И если Карлота не решила на старости лет обзавестись телохранителем…

— О, — сказал Альберт, широко раскрыв глаза. Неоконченная мысль Бардена не нуждалась в пояснении.

— Я ничего не утверждаю, — подчеркнул император. — Может, ее в нем привлекает его смазливая рожа, и она не нашла сил расстаться с ним. Не знаю. Сегодня я поговорю с ней… послушаю, что она скажет, и послушаю ее мысли. Хотя она, в отличие от тебя, за годы общения со мной неплохо научилась свои мысли маскировать и прятать…

— Эмиль, позволь мне присутствовать при вашем разговоре. Тебе не стоит оставаться с ней наедине.

— Боишься, она воткнет в меня отравленную иглу? — с нехорошей улыбкой спросил Барден. — Нет, она неспособна на убийство своими руками. Скорее, она постарается не запачкаться и перепоручит это дело профессионалу.

— И все-таки, Эмиль, прошу тебя. Мне так будет спокойнее.

— Двадцать лет, — все так же улыбаясь, сказал Барден, — двадцать лет ты неотступно следуешь за мной и охраняешь меня от всего, от чего только можно. Ты не устал от этого?

— Нет, — ответил Альберт без улыбки и взглянул ему в глаза. — Ты же знаешь, что нет, Эмиль.

Первым делом Карлота потребовала от брата выставить из комнаты своего "цепного пса".

— Я не буду говорить при нем, — заявила она с надменной гримасой.

В ответ на это заявление Альберт только посмотрел на нее спокойным долгим взглядом, а Барден ответил холодно:

— Будешь.

Сказано это было так, что Карлота немедленно потеряла весь свой апломб, а заодно вспомнила, что приехала не ссориться с братом, а, наоборот, доказывать свою к нему лояльность.

Но присутствие Альберта держало ее в ощутимом напряжении. Он, как всегда, молчал, но вслушивался в каждое ее слово, и не сводил с нее взгляда своих холодных серых глаз. Всей душой Карлота ненавидела этого палача и убийцу, и не в последнюю очередь за то, какое место тот занимает при ее брате. Больше двадцати лет Альберт тенью ходил за императором, будучи одновременно его секретарем, адъютантом, телохранителем и первым советником; ради своей преданности к императору он отказался от семьи, родни и собственных интересов; он так и не женился. Он был одним из немногих людей в империи, звавших императора по имени — кроме него подобной привилегией обладал разве что старший магик гильдии Гесинды, Илескар (и, конечно, Карлота, которая пользовалась своим правом родства). При всем этом Альберт не имел на императора ни малейшего влияния (на императора вообще никто не имел влияния), но сам был послушен любому его слову или жесту. Как меч в руке воина. Даже не так — как палец на руке… За это Карлота ненавидела его еще сильнее, чем брата. У Эмиля, по крайней мере, была свободная воля. У Альберта ее не было уже давно.

Но Карлоте пришлось взять себя в руки, забыть на время о ненависти и заставить себя улыбнуться. Не для того она приехала, чтобы вступать в открытое противоборство с Альбертом — он и так следит настороженно за каждым ее жестом, словно ожидая, что она вот-вот набросится на него или на его хозяина.

— Брат, — сказала она своим звучным голосом. — Не гневайся на меня. Давай забудем о вражде и поговорим спокойно.

— Не держи меня за идиота, — ответил Барден с бешеной ненавистью. — Я знаю, что ты с радостью разорвала бы мне глотку, если бы только не брезговала так видом крови.

— О чем ты говоришь? Я никогда не посмела бы, — возразила Карлота, страшно улыбнувшись. — Мне известно, как ты караешь мятежников; подобная участь страшит меня, как и любого человека в твоем государстве.

— Знаю; только это и удерживает тебя от открытого бунта. Что ж, страх иногда защищает лучше, чем любовь. Но к делу. Зачем ты хотела меня видеть?

Карлота смотрела на брата, который сидел, развалившись, в очень неудобном на вид деревянном кресле, и вдруг почувствовала себя девочкой, вызванной "на ковер" суровым дедом для того, чтобы получить разнос за очередную дерзкую шалость. Сходство Эмиля с покойным королем Иссой стало настолько очевидным, что вызывало мистический трепет. Нынешний император мог использовать парадный портрет августейшего предка как свой собственный. Ах, дед, подумала Карлота, ты мог бы гордиться своим жестоким и вспыльчивым внуком. Однако же хорошо, что твоя бешеная кровь лишь отчасти передалась Марку, хотя тебе это и не понравилось бы… ты предпочел бы получить вторую свою точную копию.

Карлота встряхнулась, прогоняя наваждение, и с достоинством ответила брату:

— Я хотела лишь просить у тебя дозволения остаться во дворце на какое-то время. Оставаться в нашей глуши для меня невыносимо.

— С чего бы это, — недоверчиво проговорил Барден, — тебе понадобилось мое дозволение? До сих пор ты приезжала, когда вздумается, и самовольно вселялась, не спрашиваясь меня.

— Все меняется, — как могла кротко ответила Карлота. — Я уже сказала, брат, что хотела бы прекратить нашу вражду.

— У тебя, кажется, появились причины серьезно опасаться за свою жизнь и свободу, — зловеще сказал Барден. — Поэтому ты и приползла сюда, поджав хвост.

— Так ты мне не веришь?

— Ребенок ли я? Конечно, не верю. Скорее я поверю, что ты припрятала для меня за пазухой кинжал…

— Вот как? — Карлота резко встала, юбки ее гневно зашелестели. Бешеный нрав, доставшийся в наследство от деда, все-таки взял верх над показным смирением. Альберт поднялся почти одновременно с ней — как бы то ни было, от необходимости соблюдать этикет никто его не освобождал. Один Барден остался сидеть и даже не переменил фривольной позы. — Значит, ты готов признать за мной только дурные намерения? Думаешь, я способна только на подлость?

Она так и полыхала яростью, хлынувшей, наконец, наружу, а Барден, наоборот, все больше успокаивался. Как всегда (или почти всегда), они находились в полной противофазе.

— Ладно, — продолжала Карлота, — раз так, я не стану тебя более ни о чем просить. И во дворце не останусь — чтобы не возбуждать твоих подозрений. Прощай.

Взмахнув юбками, она стремительно вышла из комнаты. Барден проводил ее глазами и сказал вполголоса, покачав головой:

— Клянусь Гесиндой, она все еще совершеннейший ребенок. Я думал, она умнее.

— Тем не менее, она добилась своего, — заметил Альберт. — Демонстративно убралась из дворца, но осталась в Эдесе. Если теперь с тобой что-нибудь случится, свалить это на нее будет сложнее…

— Ты все-таки думаешь, что она…

— Ну не мириться же, в самом деле, она приехала.

— Да, — сказал Барден и потер лоб. — Какое счастье, что у нее нет сыновей, и мне приходится иметь дело только с ней самой. Я, право, предпочел бы хорошую битву.

— В этом у тебя недостачи вроде бы нет…

На это Барден промолчал. Война с Медейей, которой он увяз глубоко и, кажется, безнадежно, оставалась его больным местом.

— Эмиль, я хочу попросить тебя, — снова заговорил Альберт. — Воздержись от своих ночных прогулок, пока ты и Карлота остаетесь в городе. Или хотя бы бери с собой сопровождающих.

— Оставь, Альберт, — глухо сказал император. — Я заранее знаю все, что ты скажешь. Оставь.

На линии фронта, которая за последний год существенно продвинулась вглубь Медеи, было весьма оживленно. Даже для одиночки было практически невозможно пробраться через нее незамеченным. Рувато всю голову себе сломал, пытаясь сообразить, как перебраться в Медею и не попасться на глаза касотским или медейским солдатам. Но так ничего и не придумал, махнул рукой на осторожность и решил положиться на удачу.

Очень его выручило то обстоятельство, что он превосходно и без акцента говорил по-касотски, по-медейски и на наи. Благодаря этому он везде мог сойти за своего. Хуже было с легендами: их требовалось, как минимум, две — для касотцев и для медейцев. Для медейцев Рувато придумал довольно правдоподобную историю о том, как был ранен в одном из боев, долго выздоравливал, потом долго скитался по чужбине и, наконец, решил попытаться попасть домой. В качестве доказательства он предъявлял шрамы на лбу. Ему верили; реалистичность истории придавало его отличное знание географии сражений. Ведь даже когда он был вынужден безвыездно сидеть в Эдесе, он не переставал следить за ходом войны. Так что места, даты, названия армий и имена командиров — как медейских, так и касотских, — отскакивали у него от зубов. Касотцам Рувато рассказывал примерно ту же историю, но с поправкой на наинское происхождение. К сожалению, все касотцы, как один, были людьми дотошными и недоверчивыми, и требовали от него детального подтверждения рассказа. Особенный интерес у них вызывали причины, заставившие "будто бы наинца", подданного вечно нейтрального королевства, поступить на военную службу к касотскому императору. Среди наемников наинцы хотя и встречались, но до крайности редко; слишком холодная северная кровь текла в жилах у этих людей, из них получались хорошие убийцы, но плохие воины. Рувато, посмеиваясь, отговаривался примесью южной бергонской крови.

Вести бродячую жизнь оказалось до крайности трудно. Изматывали даже не бытовые неурядицы, вроде необходимости передвигаться пешком и ночевок под открытым небом и на голодный желудок (и это в глухую неласковую октябрьскую ночь); и не постоянно повторяющиеся приступы болезни, которые приходилось пережидать не в теплой чистой постели, а где-нибудь в овраге, чтобы случайно вырвавшийся стон не привлек нежелательного внимания; выматывало постоянно давящее ощущение опасности и крайнего одиночества. Рувато даже не был уверен, что в медейской столице, куда он направлялся, застанет людей, на помощь которых рассчитывал. Он вообще ни в чем не был уверен. Даже в разумности своего предприятия он начинал сомневаться…

Но однажды на рассвете, когда Рувато проснулся совершенно закоченевший и к тому же с тяжелым сердцем после обрывочных тревожных сновидений, в голову его закралась светлая мысль. Зачем тащиться в столицу за несколько сотен лиг, когда можно поискать знакомых прямо здесь, в районе военных действий? Наверняка среди множества людей в доспехах найдется два-три офицера из дворянского сословия, из тех, кто знал Рувато и кому он в свое время помогал деньгами и оружием. Эта мысль так ему понравилась, что он даже забыл про холод и стал обдумывать, кого именно из знакомых можно начинать искать.

Среди прочих всплыло одно имя, показавшееся Рувато особенно соблазнительным. За человеком, который носил это имя (кстати очень известное в Медее), числился крупный долг, еще не закрытый. Конечно, этот долг не имел никакого отношения к денежным делам, но не становился от этого менее значимым.

— Вот и отлично, — сказал себе Рувато, приняв окончательное решение. — Это лучше, чем снова тревожить Илис.

Кстати сказать, мысль обратиться за помощью к Илис у него тоже возникала. Но было это в минуту совсем уж глухого отчаяния, и он быстро от нее отказался. Во-первых, у него не было никакого права втягивать ее в свои личные проблемы; во-вторых, ей, возможно, и самой приходилось несладко. В-третьих, невыносимо было бы предстать перед Илис в столь неприглядном, и даже убогом, виде; княжеская гордость Рувато и так изрядно пострадала за последние недели.

Еще из Касот он написал Илис письмо; он прекрасно понимал, что оно, по всей видимости, станет последним. Благодаря умению Илис ловко устраиваться на новом месте он всегда знал, где она находится, но в дальнейшем поддерживать связь становилось невозможным. Поэтому в письме Рувато прощался и сообщал, что покидает Эдес, по-видимому, навсегда или на очень долгое время. Причин своего отъезда он не объяснял, так же как не раскрывал дальнейших намерений. Зная характер Илис, он мог предположить, что такое туманное послание приведет ее в негодование, но что же делать? Ничего лучше этого придумать было невозможно.

Итак, приняв решение, Рувато вышел навстречу первому же конному разъезду, убедившись предварительно, что нашивки на их плащах сине-золотые, а не черно-желто-красные. Его тут же обступили всадники на высоких боевых конях, и самый суровый из них, с нашивками капитана, спросил требовательно:

— Кто ты такой, бродяга, и что делаешь здесь?

Сообщать имя не имело смысла: едва ли родовое имя касотских князей было известно медейским солдатам; к тому же, Рувато вряд ли поверили бы, учитывая его варварски остриженные волосы, видавшую виды одежду и отсутствие иного оружия, кроме кинжала. Поэтому он сказал просто:

— Мне нужно видеть дюка Ива Арну. Вы можете провести меня к нему?

Ответил он на чистом медейском языке, но всадники все, как один, нахмурились и стали еще неприветливее.

— Назови свое имя, — велел капитан.

— Я назовусь самому дюку Арну, потому что вам мое имя ничего не скажет.

Такой дерзкий ответ вовсе не понравился медейцам. Капитан надвинулся на Рувато так, что лошадиная морда оказалась у того почти над головой, и направил на него обнаженный меч.

— В третий раз спрашиваю тебя, бродяга: кто ты такой?

— В третий раз прошу отвести меня к дюку Арну, если это возможно, — ответил Рувато хладнокровно. — Если же нет, позвольте мне идти дальше своей дорогой.

Капитан медейцев сделал совсем уж зверское лицо, как будто хотел проткнуть наглеца мечом, но ограничился только кивком. По этому знаку двое всадников соскочили с лошадей и подступили к Рувато с явным намерением схватить его за руки. Тот не стал им препятствовать.

— Мы отведем тебя, — прошипел капитан, — только не к дюку Арну. Сдается мне, ты лазутчик!

Через полчаса Рувато, со связанными руками и в компании двух дюжих молодцев, стоял в шатре перед неким седым, хотя и не старым, представительным мужчиной. Тут же был и хмурый капитан, который вполголоса рассказывал хозяину шатра о происшествии. В течение всего рассказа представительный медеец не отводил от Рувато взгляда. Его глодали сомнения.

— Мои люди считают, что ты касотский лазутчик, — обратился он к Рувато по-медейски. — Что ты скажешь на это?

— Я не лазутчик, — ответил Рувато так же по-медейски и по-прежнему хладнокровно. Происшествие утомило его своей неизбежной бестолковостью, но не взволновало.

— Тогда кто ты такой?

— Это я скажу дюку Арну.

Медеец смотрел на него задумчиво и как-то оценивающе, как будто прикидывал, не стоит ли допросить бродягу с применением жестких методов. Решил, очевидно, что не стоит, и обратился к капитану:

— Были у него с собой какие-нибудь вещи?

— Только это, милорд, — ответил капитан и показал ему сумку Рувато.

— Оружие?

— Мы ничего не нашли.

— А что в сумке?

Капитан пожал плечами, и седой медеец перевел взгляд на Рувато. Тот заколебался, но ответил неохотно:

— Личные вещи.

— Посмотрите, что там, капитан, — кивнул седой медеец.

— Какое вы имеете право!.. — вскинулся Рувато, но капитан уже вытряхивал содержимое его сумки на пол.

Рувато похолодел и почувствовал, как на висках выступает пот. В сумке, среди прочего, лежали письма Илис, которые он не решился уничтожить вместе с остальной корреспонденцией. Написаны они были на касотском, и одного этого хватило бы, чтобы повесить его без суда и следствия. Кроме того, у Илис тоже могли быть неприятности… в случае, конечно, если бы ее сумели разыскать.

— Что это? — седой наклонился, поднял с пола развалившуюся пачку писем и стал перебирать их. — Хм… письма. Кажется, это касотский язык? Да, верно. Как ты объяснишь это? — обратился он к Рувато.

— Это личная переписка.

— Разумеется, личная… хм… — медеец бегло проглядывал одно письмо за другим, и вдруг брови его резко взлетели вверх. Он удивленно и недоверчиво взглянул на Рувато. — Князь Слоок? Это ты… то есть… это вы? Князь Рувато Слоок — это вы?

— Да, я, — ответил слегка удивленный Рувато. — Мы разве с вами знакомы?

— Нет, но я слышал про вас… Но почему вы в таком виде…

— Обстоятельства так сложились, — ответил Рувато и хотел развести руками, но тут вспомнил, что руки у него связаны.

Медеец спохватился.

— Развяжите князю руки, — велел он ничего не понимающему капитану, и через полминуты Рувато уже с наслаждением растирал припухшие запястья. — Вам следовало сразу назвать себя, князь.

— Откуда же мне было знать, что я так известен среди ваших соотечественников? — улыбнулся Рувато. — Но, кажется, я до сих пор не имею чести знать, с кем я…

— Простите. Дюк Эрнест Стилл. Еще раз простите, что так получилось, но кто мог предположить?

Рувато кивком дал понять, что ничего страшного не случилось, и уселся на предложенный дюком Стиллом походный стул.

Еще через полчаса он уже пил подогретое терпковатое медейское вино вместе с дюком Стиллом, угощался холодной телятиной и сыром и наслаждался уютом (не весть каким, но все познается в сравнении!) личного шатра командующего войском.

— И как долго вы уже в этом районе, князь?

— С неделю уже мотаюсь по позициям, — засмеялся Рувато, — никак не могу выбраться из этой каши.

— С неделю! — дюк Стилл был шокирован. — Как же вас угораздило?! Просто чудо, как вы не попались на глаза касотцам…

— Я попался.

— И что же?

— Нет ничего проще, чем сойти у них за своего. Я ведь касотский подданный, прекрасно говорю по-касотски, — Рувато перешел на касотский, — к тому же… Если вы не знаете, дюк, — он улыбнулся, но невесело, — я ведь тоже поучаствовал в этой войне.

— В самом деле? На чьей же стороне?

— Я брал Синнексию.

На это дюк Стилл ничего не сказал, но по глазам его легко было прочесть, что он знает и думает об осаде Синнексии.

Через некоторое время разговор возобновился, и Рувато постарался навести его на предмет, который более всего его занимал.

— Вы можете сказать мне, дюк, где я могу найти дюка Ива Арну? Мне очень нужно его видеть.

— Но… — снова засомневался дюк Стилл.

Видимо, сообщение насчет Синнексии снова возбудило в нем какие-то подозрения. Рувато прекрасно его понял и улыбнулся.

— Вы можете выделить мне… ну, назовем это охраной. Ваши люди доставят меня к дюку Арну, и если он не узнает меня, тогда… тогда можете делать со мной, что хотите.

— Вы храбрый человек, князь, — сказал дюк Стилл не без восхищения.

— Нет, — возразил Рувато. — Я просто не в своем уме.

Ив Арну смотрел на него круглыми глазами и изо всех сил старался сдержать изумление.

— Что с вашими волосами, Рувато?

— Я их обрезал.

В черных глазах Ива мелькнул ужас пополам с жалостью. Он даже представить не мог, как можно добровольно подвергнуть себя подобному унижению, и Рувато невольно улыбнулся. Ив, при всех своих достоинствах, слишком уж заботился о своей дворянской чести, дворянском достоинстве и прочем, а потому был чересчур спесив. Гибкости ему не хватало.

Когда к нему в шатер привели Рувато, в первую минуту он не смог сдержать гневного изумления, не узнав пленника, и Рувато даже мысленно распрощался с жизнью. В самом деле, в нынешнем виде узнать его было трудно, особенно тому, кто привык видеть его в роскошном придворном платье. Ив начал гневно говорить что-то, но вдруг осекся, присмотрелся к пленнику повнимательнее и переменился в лице…

— …Я так понимаю, — снова заговорил Ив, — что раз вы появились здесь, да еще в таком виде, значит, что-то у вас стряслось.

— Стряслось, — подтвердил Рувато хладнокровно. — Я засыпался.

— То есть?

Рувато принялся рассказывать, в процессе наблюдая, как меняется выражение лица Ива. Услышанное ему явно не нравилось.

— То есть, вернуться в Касот вы не можете? — уточнил он, когда Рувато умолк.

— Пока это невозможно. Ив, вы, наверное, не перестаете задаваться вопросом, зачем я явился к вам.

— Угадали, — не слишком любезно отозвался Ив. Его красивое смуглое лицо приняло такое мрачное выражение, какое бывает у людей, которым сообщают о смерти возлюбленного брата. Видимо, он просчитывал про себя, как на нем отразятся неприятности касотского гостя. А может, искренне сопереживал… хотя на это Рувато не слишком рассчитывал.

В этот момент колыхнулся полог, прикрывающий вход, и в шатер, чуть нагнувшись, шагнул высокий черноволосый молодой человек, широкоплечий, смуглый, с узким, страстным и угрюмым лицом. На нем были легкие кожаные доспехи и военный плащ, как на Иве.

— Прошу прощения, я, кажется, помешал вашему разговору, — проговорил он, останавливаясь у входа.

— Вовсе нет, — возразил Ив. — В какой-то мере он касается и тебя. Позволь представить — князь Рувато Слоок. Рувато, перед вами его высочество наследный принц Медеи, Дэмьен Кириан.

— Без церемоний, пожалуйста, — сказал Дэмьен и пристально посмотрел на касотского гостя, который тем временем поднялся и поклонился низко и почтительно. — Тем более, что вам, князь, я в какой-то мере обязан жизнью.

— Вы верно заметили — "в какой-то мере", — отозвался Рувато. — Причем, осмелюсь заметить, в мере весьма малой. Я всего лишь указал Иву возможный источник информации.

— Не скромничайте. Даже если оставить в стороне мою персону, мы обязаны вам очень многим. Вы рисковали жизнью, играя на нашей стороне.

— И князь, разумеется, доигрался, — немедленно вставил Ив. — Барден раскрыл всю его деятельность и объявил на него охоту.

— Не всю, — сказал Рувато. — Далеко не всю. Полагаю, ему в руки попало лишь одно мое письмо.

— Вам нужна помощь? — прямо спросил Дэмьен, и Рувато почувствовал к нему уважение: вместо того, чтобы абстрактно рассуждать, обсасывать подробности и выражать соболезнования, принц перешел сразу к главному.

— Нужна, — так же прямо ответил Рувато. — Мне нужно место, где бы я мог переждать несколько недель… или, может быть, месяцев. Видите ли, ваше высочество, я оказался в неприятном положении, лишившись в один миг всего своего состояния.

— То есть?

— То есть, Барден арестовал все мое движимое и недвижимое имущество, экспроприировав в пользу короны.

— Ах вот как, — тихо сказал Дэмьен, сверкнув черными глазами, и жестом предложил всем присутствующим сесть. — Давайте обсудим, что мы можем для вас сделать, князь.

Ночи разгульного веселья в обществе воров, карточных шулеров, бродяг, сутенеров и различного рода мошенников давно уже стали такими же привычными, как дневные советы с участием министров, командующих армий, мастеров ремесленных гильдий и глав храмов Двенадцати. Это были два диаметрально противоположных мира, и Барден до сих пор, как мальчишка, упивался сознанием того, что в обоих мирах его принимают как своего. Ночной сброд понятия не имел, кто пьет с ними за одним столом; высокопоставленные вельможи в страшном сне не могли вообразить своего императора в грязном портовом кабаке, в компании с висельниками и жуликами. О ночных загулах правителя империи знали только Альберт, мастер Илескар и мастер Ахенар, но они держали язык за зубами. Все остальные, кому когда-либо удавалось прознать об отнюдь не благородных пристрастиях императора, лишались головы прежде, чем успевали посвятить в эту тайну кого-либо еще. Барден не стыдился своих ночных приключений; ничего постыдного он не совершал; и если любопытные так быстро расставались с жизнью, то лишь потому, что он не любил, чтобы в его дела совали нос посторонние.

Альберт очень нервничал, когда император уходил на поиски ночных приключений. Понять эту болезненную, как ему казалось, темную и нечистую страсть своего повелителя он никак не мог; не мог и сопровождать его, так как Барден категорически запрещал это. Поэтому в те ночи, когда император отсутствовал во дворце, удовлетворяя свою страсть к низким удовольствиям, Альберт до рассвета (или же до возвращения императора) без сна просиживал в маленькой комнатушке, примыкающей к спальне Бардена. Возвращаясь, Барден не мог не заметить своего верного охранника, и, конечно, замечал его, но проходил мимо в молчании, едва удостоив его мимолетным взглядом. Тогда Альберт так же молча вставал и уходил, чтобы, наконец, лечь спать с успокоенным сердцем: сегодня император вернулся благополучно.

Эти ночи, бессонные, безмолвные, наполненные тревожными мыслями, повторялись из недели в неделю — все время, которое император проводил в том или ином городе.

Альберт привык, что император появляется внезапно и бесшумно — он умел передвигаться, не тревожа ни людей, ни предметы, которые оказывались поблизости. Поэтому Альберт не на шутку испугался, когда Барден возник вдруг посреди комнаты, неловко вывалившись из телепорта, причем появление его сопровождалось шумом, приглушенным грохотом и невнятной руганью. Альберт вскочил, не зная, что думать и что делать. Далеко не сразу он сообразил, что Барден не один, что в медвежьих объятиях он сжимает какого-то отчаянно отбивающегося человека, которого он и швырнул на пол, едва прямоугольник телепорта погас за его спиной. Человек, ударившись об пол, глухо вскрикнул и замер на секунду, но тут же резво поднялся на четвереньки и сделал отчаянный рывок в сторону двери. Поймав его движение, Барден быстро повернулся и сильно и безжалостно ударил его ногой под ребра; незнакомец снова повалился на пол, скорчился и затих. Барден повернул покрасневшее, покрытое каплями пота лицо к Альберту; тот стоял неподвижно и безмолвно, силясь осознать происходящее.

— Позови Атанасуса, — бросил император отрывисто.

Атанасусом звали начальника дворцовой стражи.

— Кто это? — в крайнем изумлении и тревоге спросил Альберт, имея в виду, разумеется, поверженного на пол незнакомца.

— Я сказал — позови Атанасуса! — повысил голос император, и Альберт счел за лучшее немедленно повиноваться.

Когда он вернулся в обществе Атанасуса (у него было сильное желание взять еще двух стражников, но он тут же подумал, что император вовсе не обрадуется лишним свидетелям), то застал следующую картину. Незнакомец по-прежнему лежал на полу, но руки его и ноги теперь были крепко — даже излишне крепко и достаточно жестоко, — связаны ремнями; а император, обнаженный по пояс, стоял перед зеркалом и при свете размазанного по воздуху магического огня пытался что-то разглядеть на своей спине. Спина была залита кровью.

— Ваше величество, что с вами? — вскричал мгновенно побледневший Атанасус и схватился за меч.

— Со мной — ничего. Царапина, — ответил император и отвернулся от своего отражения. — Давайте лучше займемся этим вот парнишкой. Но учтите, Атанасус: вы должны держать язык за зубами, не задавать вопросов, и ни в коем случае не болтать о том, что здесь услышите и увидите. Ясно? Ни слова! Ни слова, пока я вам не велю заговорить.

— Клянусь, ваше величество, я буду молчать, как немой, — выговорил Атанасус хриплым от нервного напряжения голосом.

— Хорошо, — сказал император, коротко на него глянул и усмехнулся по-волчьи, — потому что иначе мне придется отрезать вам язык. Теперь приступим. Поднимите его.

Альберт и Анатасус с двух сторон подхватили связанного и усадили его на стул, на котором несколько минут назад коротал ночь личный охранник императора. Несмотря на то, что лицо пленника было изрядно опухшим и частично закрыто прилипшим к щекам растрепанными волосами, Альберт узнал его: это был Газак, личный слуга Карлоты.

По глазам начальника стражи было видно, как сильно его распирает любопытство, но он помнил о клятве и сдерживался. Альберт, однако, никакой клятвы не давал.

— Это же слуга твоей сестры, — сказал он тихо. — Что он тут делает?

— Он пытался убить меня, — ответил Барден и показал короткий, сильно изогнутый кинжал с костяной рукоятью. Клинок его был запачкан кровью. — Шел за мной три квартала, думал, что не вижу его, сукина сына…

Украдкой Альберт бросил взгляд на Атанасуса, которому, очевидно, очень хотелось знать, что император делал ночью на городских улицах — один. Что до Газака, то он сидел тихо, опустив разбитое лицо, как будто происходящее его не касалось. Судя по его помятому виду, между ним и императором произошла нешуточная схватка. Альберт многое отдал бы, лишь бы узнать ее подробности. Судя по всему, победа далась Бардену не так уж и легко: противник его был молод и весьма крепок. Но император, увы, не собирался посвящать присутствующих в детали. Пришлось умерить любопытство.

— Едва ли он решился напасть на тебя по собственному почину, — заметил Альберт. — Его кто-то подослал, и я почти уверен — кто именно…

— Нам нужна полная уверенность, — сказал Барден и посмотрел на Атанасуса. — Поэтому я и позвал вас.

Значит, подумал Альберт, император намерен всерьез взяться за сестрицу и собирается предъявить ей обвинение в покушении на убийство не кого-нибудь, а первого лица в империи. После того, как обвинение подтвердится, не потребуется уже никакого суда, император будет волен поступить с заговорщицей как ему угодно, благо он являлся и верховным судьей. Но чтобы обвинение было «чистым», придется обойтись без ментальной магии. Для этого император позвал и Атанасуса, для этого велел остаться и Альберту. По правилам, требовалось еще присутствие мастера Илескара или другого ментального магика, чтобы он подтвердил отсутствие ментальной составляющей, но этим император пренебрег.

— Ты знаешь, кто я? — обратился он к криво сидящему на стуле горцу.

— Ты, — ответил тот тихо, не поднимая головы, — узурпатор, захвативший власть нечистым путем, и руки твои в крови твоего брата.

— Ого, — сказал Барден и оскалился. — Твоя хозяйка хорошо научила тебя. Сама бы она ни за что не отважилась сказать то же самое. Ладно, значит, ты знаешь, кто я. Хорошо. Теперь отвечай: ты хотел убить меня?

Газак чуть приподнял голову, сверкнул бешеными глазищами, и ответил с истинно горским апломбом:

— Я хотел освободить мир от того зла, что ты принес в него, но боги, видимо, на твой стороне!

На эту тираду Барден вдруг гулко расхохотался и сказал:

— Отвечай коротко и по сути, подлец: ты хотел убить меня? Да или нет?

— Да, я хотел убить тебя, кровавый тиран!

Барден захохотал вовсе безудержно, и даже Альберт не мог не улыбнуться. Лишь Атанасус смотрел на них троих с выражением тихого ужаса на бледном лице.

— Кто послал тебя? — продолжал Барден, отсмеявшись. — И учти: если ты соврешь мне, я это узнаю.

— Никто не посылал меня, — ответил Газак презрительно.

— Лжешь. Кто послал тебя?

Горец только презрительно раздвинул опухшие губы и плюнул императору под ноги. И в ту же секунду повалился со стула вбок от сокрушительного удара кулака императора. Стул отпрыгнул в сторону на фут или два, но устоял на своих четырех ножках.

— Поднимите, — велел император и, дождавшись, пока пленника, с залитым кровью лицом, водрузят обратно, снова спросил бесстрастно: — Кто послал тебя?

Последовали неразборчивые проклятия, и горец снова рухнул на пол, кашляя и плюясь кровью, и снова его подняли и усадили обратно. На лицо его было страшно смотреть.

— Не достаточно ли? — глухо и мягко поинтересовался император, наклоняясь к пленнику. С разбитого лица капала кровь и марала дорогой ковер, но никто не замечал этого. — Или мне позвать палача?

— Будь ты проклят! — выплюнул пленник, и тут же, без перерыва: — Меня послала женщина!

— Как ее имя?

— Не знаю!

— Лжешь!

Еще один удар, на этот раз — в область печени. Горец глухо зарычал и упал лицом вниз. Атанасус был бледен, а Альберт наблюдал за происходящим хладнокровно, со слабым профессиональным интересом. Обладая невероятной физической силой, император редко пускал ее в ход, и никогда раньше — за очень-очень редким исключением, — не бил допрашиваемых лично. Впрочем, никогда раньше речь не шла о покушении на его жизнь.

— Будь проклят весь ваш род! — прохрипел Газак с пола. — Карлота Шлисс! Ее имя — Карлота Шлисс!

— Вы слышали? — император быстро повернулся к зрителям, потеряв к пленнику всякий интерес. — Запомните это имя! Атанасус, я хочу, чтобы вы послали своих людей в дом дюкессы Шлисс, немедленно… только сначала уберите отсюда эту рванину.

Когда Альберт снова вернулся (уже один), император был занят тем, что лоскутом, оторванным, судя по болтающимся остаткам кружев, от какой-то рубашки, пытался стереть кровь с плеча и спины. Получалось у него неважно, и он весьма изобретательно ругался сквозь зубы.

— Позволь мне, — сказал Альберт, забрал у него окровавленный лоскут и принес из спальни таз и кувшин с водой. Дело пошло веселее.

Под кровью на плече обнаружилась рана — чистая, без рваных краев, неглубокая, больше похожая на порез. Сам вид ее опасений не внушал, но Альберта беспокоило другое.

— Эмиль, кинжал может быть отравлен, — сказал он тихо.

— Я думал об этом, — отозвался император. — Но пока я не ощущаю действия яда.

— Может быть, это медленный яд. Лучше показать кинжал братьям Перайны.

— Нет! Не надо впутывать сюда целителей. Достаточно, что Атанасус наслушался того, чего ему слышать не стоило бы. Лучше отдать кинжал Илескару.

— Но Илескар…

— Его знаний достанет на то, чтобы определить наличие яда. Отнеси ему сегодня же, не медля. Или нет — я сам отнесу.

— Тебе лучше побыть здесь, — с сомнением сказал Альберт. — Твоя рана…

— Рана — пустяк.

— Отдохнул бы ты все-таки…

— Отдохнуть? — переспросил Барден, хищно блеснув глазами. — Нет, Альберт, мне теперь будет не до отдыха в ближайшие дни. Ты закончил? Хорошо. Мне нужно одеться.

Альберт молча отошел в сторону и сел, ожидая, пока император переоденется в обычное платье. Ему было хорошо известно все, что последует далее, и он заранее предвкушал тяжелые дни. Особенно тяжелыми они обещали быть для императорского окружения.

Хроники Империи. Год 1264-й

Северная крепость стала едва ли не главным камнем преткновения во время касотско-медейской войны. Несмотря на ее крайне удаленное от Медеи расположение, медейцы всегда проявляли к ней нездоровый интерес. Закончилось это тем, что в конце апреля медейское войско, не слишком многочисленное, но весьма настойчивое, выбило из форта стоявший там гарнизон, и расположилось внутри крепостных стен, как видно, не на один день. Бердену не понравилось подобное положение дел, и он отдал приказ отбить крепость обратно, и поручил это дело не кому-нибудь, а Марку. Тот ничуть не удивился, поскольку привык, что на него сваливается большинство ответственных и сложных задач; и отнюдь не обрадовался. Эва ждала ребенка, и ему очень хотелось быть рядом с ней в эти трудные для нее дни. Его мнения, однако, никто не спрашивал, и он, покорившись воле отца-императора, повел войско на штурм Северной.

Впрочем, начинать именно штурм он не торопился. В форте, по данным разведки, сидело около пяти сотен медейцев, и выбить их оттуда силой представлялось задачей нелегкой. Для начала Марк решил устроить правильную осаду, хотя она грозила затянуться. Стояло начало лета, те припасы, которые имелись в крепости, должны были подходить к концу, однако же никто не гарантировал, что медейцы, перед тем как окопаться в Северной, не устроили рейд по окрестным деревням и не реквизировали провизию. Но Марк руководствовался принципом "поспешай, не торопясь" и предпочитал действовать осторожно. Ему не хотелось напрасно губить людей.

В три дня вокруг Северной вырос огромный военный лагерь; воздух наполнился запахом полевой кухни и бряцаньем металла, по ветру заполоскали флаги и штандарты. Всюду вокруг себя Марк видел привычную жизнь, и потихоньку на задний план отступали мысли об Эве и о доме.

Ложиться Марк предпочитал за полночь, просиживая за делами до двух, трех часов ночи, а поднимался около полудня. Подобный режим являлся для него оптимальным (хотя и очень утомительным и неудобным для его офицеров), но далеко не всегда удавалось его придерживаться.

Под стенами Северной, в период относительного безделья, пока подтягивались войска, Марк мог позволить себе немного пожить в удобном для него ритме. Адъютант его, Юхан, с трудом терпел такое насилие над организмом, но роптать не смел, изо всех сил старался подстроиться и использовал для сна любую минутку, какую только мог улучить. Спал же он так крепко, как только может спать здоровый и полный сил двадцатилетний юноша. Это большой недостаток для адъютанта, который всегда должен быть начеку, но Марк охотно прощал его. Его сон так же чуткостью не отличался.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что однажды ночью он проснулся от грубого прикосновения к лицу чьей-то холодной ладони. Кто-то бесцеремонно зажимал ему рот. К счастью, Марку хватило выдержки не дернуться и не закричать, иначе он, пожалуй, обзавелся вторым ртом. Шею его под подбородком холодило нечто, что могло быть только лезвием меча. Стараясь не двигаться, Марк медленно открыл глаза и встретился взглядом с темно-синими, злющими глазами высокого мужчины. Именно его рука лежала у него на лице.

Медейцы! — молнией мелькнуло в голове. Медейцы решились на вылазку. Но как они нашли меня?!

— Сейчас я уберу руку, — тихо проговорил синеглазый мужчина на всеобщем, с характерным протяжным акцентом. Этот акцент, так же как и синие глаза, показались Марку смутно знакомыми. — И ты будешь помалчивать, иначе, не обессудь — перережу тебе глотку. Если понял, закрой глаза.

Марк повиновался, и жесткая шершавая ладонь (оказывается, она была затянута в тонкую кожаную перчатку, потому и показалась такой холодной) исчезла. Медеец медленно выпрямился, не убирая меч, и бросил в сторону:

— Джули, найди что-нибудь, чтобы связать ему руки и заткнуть рот.

Марк скосил глаза; на самой границе зрения мельтешила вторая фигура, принадлежавшая, судя по имени, женщине. Ему вдруг стало тревожно, сердце болезненно толкнулось в груди: где Юхан? Адъютанта было не слышно и не видно, не значит ли это, что он мертв? И где, собственно, часовые, которым положено патрулировать не только периметр лагеря, но и всю его территорию? Марк снова перевел взгляд на нежданного гостя. Оказывается, тот все время так и не сводил с него глаз. Некоторое время они разглядывали друг друга. Марка не отпускало ощущение, что где-то он видел это худое резкое лицо — его, как и синие глаза в светлых длинных ресницах, нельзя было ни с чем спутать. Ему казалось, что он вот-вот вспомнит, но какая-то мелочь мешала… что-то с лицом медейца было не так… В конце концов Марк не выдержал и заговорил, позабыв про меч у своего горла:

— Ты даже не спрашиваешь, кто я.

— А мне не надо спрашивать, — ответил медеец (впрочем, медеец-ли? выговор у него был вовсе не медейский). — Я знаю.

Так! подумал Марк. Значит, я не ошибся. Мы виделись. Но когда? И где? И кто он такой?

— Где мы с тобой виделись? — спросил Марк. — Напомни.

— Заткнись! — грубо оборвал его медеец. — Джули, что ты там возишься? — тут же зашипел он и выдернул из рук подошедшей женщины в мужской одежде шелковый платок.

В ту же секунду скомканный платок оказался во рту у Марка, а сильный рывок сбросил его с койки на пол. Удар выбил воздух из его легких, в глазах потемнело, и уже наполовину потеряв сознание, Марк ощутил, как ему грубо скручивают за спиной руки. После этого его схватили, как котенка, за шкирку, и сильно толкнули в сторону:

— Последи за ним!

Другие руки поймали его и дернули вверх, заставляя встать на колени. Наконец, Марк смог перевести дыхание и осмотреться; первым делом он поискал взглядом Юхана. Тот лежал на своем обычном месте без движения, и то ли спал — что представлялось едва ли возможным, происходящий в шатре шум должен был разбудить даже его, — то ли был мертв или без сознания. Но крови не было видно, и Марк почти успокоился… и напрасно. Сердце его подпрыгнуло к горлу, когда он увидел, как высокий медеец поднимает меч и резким, сильным движение вонзает его в грудь Юхану. Он убил безоружного спящего человека, не задумавшись ни на минуту!..

— Что дальше? — первый раз за все время заговорила женщина; говорила она сквозь зубы, злость в ее голосе мешалась с нешуточной тревогой. В ее устах слова всеобщего языка так же звучали с акцентом, но другим, нежели у ее спутника.

— Погоди, — ответил медеец, подошел к Марку и склонился над ним. Глаза его яростно блестели. — Здесь есть какие-нибудь документы? Карты? Рапорты? Я знаю, есть. Где они?

Марк покачал головой и пожал плечами. Если даже медеец точно знает, какого важного пленника он заполучил, ему придется изрядно потрудиться, доказывая это товарищам.

Синеглазый яростно выругался и вдруг, насторожившись, выпрямился. Прислушавшись, Марк различил отдаленные крики и металлическое лязганье. Тут же в дыру в пологе (Марк только теперь заметил этот широкий разрез) просунулась чья-то всклокоченная голова.

— Тревога! — заявила она сдавленным голосом (и тоже с акцентом, причем на этот раз — явно касотским. Наемники, понял Марк.) — В лагере шум.

— Забирайте парня и возвращайтесь, — приглушенно ответил синеглазый, задумавшись едва ли на секунду. — Отвечаете за него головой.

— А ты? — спросила женщина с тревогой.

— Я пока останусь. Подождете меня на месте.

— Но…

— Не обсуждать приказы! — шепотом рявкнул медеец, и глаза его бешено сверкнули. — Пошли вон отсюда!..

Всклокоченный парень решительно пролез внутрь шатра, схватил Марка за ворот и рывком поставил на ноги, после чего, чувствительно ткнув в спину каменно-твердым кулаком, заставил выйти наружу. Марк даже не пытался сопротивляться; медейцы были вооружены и настроены явно решительно.

На шею Марку накинули веревочную петлю, и так, на веревке, как собаку, поволокли через лагерь. Вокруг было неспокойно. В отдалении мелькали огни и слышались крики. Марк вертел головой, пытаясь прикинуть масштабы нашествия, но ему не позволяли сосредоточиться, постоянно пихали в спину, заставляя идти быстрее. Под конец они почти бежали.

Лагерь остался позади, потянулись заросли колючего кустарника. Разодрав одежду и исцарапавшись в кровь, Марк вслед за своими конвойными продрался сквозь пакостное растение и, без сил, почти рухнул на свободный от кустов пятачок. Ночь была ясная, и Марк довольно отчетливо различал и силуэты медейцев, и громаду Северной за спиной.

— Борон побери этого Пса, — в сердцах проговорил всклокоченный по-медейски. — Зачем ему понадобился этот малый?.. Это какая-то важная личность? — он явно имел в виду Марка; о том же, что пленный может знать медейский язык, он не подумал.

— Не знаю, — нетерпеливо и нервно ответила женщина. — Очень возможно. Вот вернется Пес, у него и спросишь.

— Если вернется… Послушай, Джули, я пойду обратно в лагерь, а ты оставайся здесь.

— Почему ты, а не я? Чего ты вообще раскомандовался? Ты вообще слыхал про такую штуку, как субординация?

Марк откровенно наслаждался пререканиями своих конвойных. Ну и дисциплина в медейском войске, однако! Ни один касотский офицер никогда не позволил бы подобного даже среди наемников.

— Нашла время спорить! — горячо заявил всклокоченный. — Пленника поручили тебе, а не мне, ты с ним и сиди. А я пойду.

Без лишних слов, он сорвался с места и затрещал кустами. Женщина выругалась ему вслед, повернулась к Марку и принялась его откровенно рассматривать. Марк отвечал ей тем же. При скудном свете луны и звезд не различить было отчетливо черт ее лица, но ему показалось, что женщина молода и довольно красива. У нее было смуглое узкое лицо, темные глаза и темные пышные волосы, завязанные сзади небрежным узлом. Мужская рубаха скорее подчеркивала, чем скрывала изящные линии ее стройной и сильной фигуры. На поясе она носила меч — совсем как мужчина.

Вдруг она протянула руку и вынула изо рта у Марка платок.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Марк, — улыбнувшись, ответил Марк. — А тебя?

Женщина переменилась в лице и поспешно вернула платок на место.

Прошло довольно много времени, прежде чем посторонний звук нарушил их молчаливое бдение. Связанные руки Марка начали затекать, а женщина нервничала все сильнее и сильнее. Вдруг раздался треск такой силы, как будто через кусты ломилось стадо бешеных лошадей. Женщина вздрогнула и заставила Марка лечь, а сама осталась сидеть, напряженно вглядываясь в темноту. Потом она вздохнула, как ему показалось, с облегчением, и тихонько засвистела. Из зарослей на полянку вывалилась целая толпа рослых парней, от которых горячо пахло потом, кровью и железом.

— Хаген! — бросилась женщина к одному из них, высокому белобрысому красавцу с типично касотской физиономией.

— Джули! Да ты, оказывается, здесь! — изумленно отозвался тот. — Мы тебя потеряли. А кто это с тобой?

— Мы прихватили его из лагеря. Пес, кажется, считает его важной шишкой.

— Да ну? А где он сам?

— Не знаю… — ответила Джулия несколько растеряно. — Он разве не с вами?

— Нет.

— Клянусь Рондрой, он опять нашел неприятности на свою голову!..

Снова раздался громкий звук ломаемых веток, и все загалдели. Про Марка на время забыли, и если бы его не обступили так плотно со всех сторон, лучшего момента для побега было не сыскать. Наемники (а Марк окончательно утвердился во мнении, что это именно наемники, уж очень пестрый был у них говор) сосредоточили все свое внимание на Псе (так они называли высокого синеглазого парня), который, едва успев ступить на поляну, тут же грохнулся без сознания. В плече у него торчал арбалетный болт, и некоторое время все были заняты его извлечением. Хаген злился, Джулия нервничала, наемники галдели. Спокойствие сохранял лишь Марк да еще один парень, худощавый, со светлой косой до лопаток — он-то и взял на себя выполнение малоприятной процедуры. Невольно Марк проникся уважением и к его хладнокровию, и к выдержке Пса, который уже пришел в себя; когда болт извлекали из живой плоти, он только глухо рычал сквозь зубы и ни разу не вскрикнул.

— Ты сможешь плыть? — обратился к нему злой и нервный Хаген. — Учти, если тебе станет худо, никто тебя на себе не потащит.

— Я смогу, — ответил Пес тихо, но твердо.

— Хорошо. Дитрих, приглядывай за пленным. Все, двинулись.

Марка снова заставили подняться и поволокли за собой. Предстояло путешествие через ров; Марк догадался, что медейцы отыскали в подземелье лаз, через который и выбрались из осажденной крепости. Получится ли плыть со связанными руками и заткнутым ртом, он не был уверен, а потому крепко рассчитывал, что его развяжут. Но просчитался: безжалостные медейцы протащили его под водой на веревке, как баранью тушу, прямо в доспехе, который они не удосужились снять, и он едва не захлебнулся. Вынырнул он полуживой и белый до синевы, и еще долго не мог отдышаться. К счастью, заметив его состояние, изо рта у него хотя бы вынули кляп.

— Все здесь? Пленник цел? — едва выбравшись из воды, Хаген снова взялся распоряжаться. Очевидно, именно он был командиром этой живописной кодлы наемников. Он обежал цепким взглядом всех присутствующих и кивнул удовлетворенно. — Так, отлично. Теперь вот что: пленника отведите в Тюремную башню; раненых проводите к Рональду, а все остальные валяйте сушиться и отсыпаться, с утра вы все будете нужны Изоле. А я пойду к нему сейчас.

На шее Марка вновь натянулась веревка; не дав ему как следует отдышаться, его потащили дальше, к Тюремной башне, местоположение которой он знал слишком хорошо.

Когда, наконец, он оказался в кольце каменных стен, то сказал себе: какая ирония! Нежданно-негаданно, попасть в камеру, где четыре года назад держали наследного принца Медеи, Дэмьена Кириана. Ситуация повторялась в зеркальном отражении, с той лишь разницей, что медейцы, кажется, не были до конца уверены, какая важная персона попала к ним в руки.

— Дурацкая ситуация, — рассуждала сама с собой вслух Илис, трясясь в наемном экипаже по колдобистой проселочной дороге. — Сколько помню, всегда кто-нибудь разыскивал меня. Но чтоб я сама кого-то искала?!

И негодование ее было совершенно справедливым. С тринадцати лет Илис все время от кого-то пряталась, но от нее не прятался никто. Путешествуя по городам и королевствам, она знакомилась с множеством людей. С кем-то из них завязывались дружеские отношения, с другими, наоборот, возникало чувство острой взаимной неприязни. Но, расставшись с очередным приятелем (или приятельницей) Илис никогда не испытывала желания разыскать его снова и узнать, как он поживает.

Совсем по-другому дела обстояли с касотским князем Рувато Слооком. Получив от него два года назад письмо, общий смысл которого сводился к фразе: "Прощайте, Илис, мы с вами больше не увидимся", Илис испытала новое для себя ощущение. На душе у нее заскребли кошки, и неожиданно захотелось плакать… Впрочем, сентиментальное состояние скоро прошло, вместо него нахлынула привычная злость на касотца, который, как всегда, наводил тень на плетень. Больше всего Илис взбесило то, что он даже не счел нужным объясниться, сообщил только, что обстоятельства вынуждают его покинуть столицу.

Уже одно это настораживало: Рувато, страшный домосед (хотя и вынужденный), собирался куда-то уезжать! Обстоятельства, побудившие его к этому, должны были быть весьма необычные и серьезные. Илис свела все к двум словам: что-то стряслось.

Сунуться в Эдес лично она не рискнула, не хотелось сталкиваться с Барденом. Поэтому она принялась добывать сведения через осведомителей, задействовав свои новоприобретенные связи в материковой Сумеречной гильдии. Процесс затянулся. Действовать пришлось через длинную цепочку информаторов всех мастей, сама Илис не сидела на месте дольше двух месяцев, и ее приходилось каждый раз разыскивать заново; к тому же Рувато явно осознанно и тщательно скрывался. Илис попеременно злилась и грустила, несколько раз порывалась бросить поиски, но тяга к касотскому знакомцу была очень уж велика.

И вот, наконец, в один прекрасный день ей сообщили, что в неком старинном, но крайне запущенном и ветхом медейском поместье живет человек, внешность которого весьма точно подпадает под описание Рувато Слоока. Имя он носит, разумеется, совершенно другое, ведет жизнь тихую и очень уединенную, никуда не ездит и никого у себя не принимает, держит единственного слугу и выдает себя за мелкого обедневшего медейского аристократа. Сильно обветшавший дом находится в глухом месте, в стороне от наезженных дорог, хотя и не слишком далеко от столицы. Илис тут же воспрянула духом, наградила информатора золотом и отправилась в медейскую столицу. Там она наняла экипаж и поехала в гости к загадочному обедневшему аристократу, не сообщив заранее о своем визите.

Место и впрямь оказалось глухое. Старые мощные деревья так плотно обступали дом, что его совершенно невозможно было заметить с дороги. Если бы Илис не указали точно, где нужно свернуть, она проехала бы мимо. И вот она, выскочив из экипажа и заплатив вознице, стояла посреди заросшего бурьяном двора и в недоумении оглядывалась по сторонам. Все, что она видела, настолько не состыковывалось с ее представлениями о светском, едва ли не манерном, Рувато, что Илис даже подумала, уж не дали ли ей ложную информацию. Но экипаж уже уехал, отступать было некуда, и она решительно поднялась по трем ступеням ветхого крыльца и постучала в дверь.

Долго никто не открывал, и она начала уже думать, что дом соответствует первому впечатлению, и хозяева давно оставили его. Для очистки совести она поколотила по двери еще с минуту, размышляя, как опрометчиво она поступила, отпустив экипаж, но тут дверь дрогнула и медленно отворилась. Илис оказалась лицом к лицу с пожилым неприветливым мужчиной. Одет он был скорее как крестьянин, а не как слуга аристократа, хоть и обедневшего.

— Что вам угодно, барышня? — спросил он по-медейски, тоном еще менее приветливым, чем его лицо.

— Мне угодно видеть твоего хозяина, — радостно известила его Илис, широко улыбаясь своей дежурной улыбкой.

— А вы кто такая будете? — осведомился слуга без малейшего почтения. — Хозяин никого не принимает.

— Меня примет, — заявила Илис без особой, впрочем, уверенности. Чтоб Рувато держал при себе такого грубого неотесанного слугу?.. — Скажите ему, что приехала Илис Маккин.

Слуга ушел, не пригласив гостью войти в дом, но Илис вошла и без приглашения. Внутри было чисто, но очень сумрачно; обстановка была самой простой, почти деревенской. Недоумение Илис росло.

Из боковой двери торопливо вышел человек, при взгляде на которого все сомнения Илис тут же развеялись. Это был Рувато. Он показался ей похудевшим и побледневшим, и камзол на нем был какого-то провинциального покроя, из темного сукна; только глаза остались прежними — светлыми и ясными. На лице его застыло выражение крайнего изумления, выражение почти страдальческое. Она думала, что он бросится к ней, но он сдержался и спросил только:

— Откуда вы тут взялись, Илис?!

— Хорошенький прием, — надулась Илис. — Я два года по крупинкам собирала информацию о вас, а вы меня так встречаете! Как не стыдно!

— Вы что — искали меня?

— Ну да, искала. Терпеть не могу, когда знакомые исчезают без предупреждения и объяснений.

Рувато вдруг рассмеялся.

— Но ведь вы и сами миллион раз поступали так же!

— В самом деле? — искренне удивилась Илис и улыбнулась невольно. — Не может быть. Мне казалось, что я… Впрочем, неважно. Скажите лучше вот что: Робер Аскан — это ваше имя?

— Да, здесь я зовусь именно так.

— Ага! А я-то сомневалась до последнего момента. К тому же этот ваш новый дом… какой-то он…

— Не произвел на вас впечатления? — улыбаясь, спросил Рувато.

Илис кивнула.

— Зная вас по Эдесу, я голову готова была заложить, что вы ни за что не согласитесь жить в подобной развалюхе, да еще в безлюдной глуши. Я, конечно, собрала кое-какие сведения и о причинах вашего бегства, и насчет вашего разорения, но такого я никак не ждала.

— Разорение? — переспросил Рувато.

— Да, так говорят в Эдесе. Но Сумеречная братия считает… — Илис запнулась, в очередной раз проклиная свой длинный болтливый язык. Рувато перестал улыбаться и взглянул на нее пристально.

— Сумеречная братия?

— У меня широкие связи, — поспешно ответила Илис, делая невинные глаза.

— Кажется, даже слишком широкие. Не ожидал от вас.

Илис пожала плечами.

— Просто вы меня плохо знаете.

— Да, наверное. Но продолжайте… только пойдемте, устроимся более удобно, не разговаривать же стоя.

Они перешли в некое подобие гостиной. Стены здесь были обшиты деревянными панелями, мебель стояла старая и потемневшая; все дерево было источено жучками. Илис аккуратно опустилась в предложенное кресло, обивка которого была хоть и кожаной, но такой древней, что, казалось, могла легко лопнуть от неосторожного и резкого движения. Рувато наблюдал за ней с нескрываемой иронией во взгляде.

— Как же вы дошли до такой жизни? — вздохнула Илис, озираясь.

— Хотите чаю? Ничего другого, к сожалению, предложить не могу.

— Н-нет… не надо.

— Тогда продолжим. Так что считает Сумеречная братия?

— Кхм… — Илис не сразу смогла перестроить мысли. — Она считает, что к вашему разорению приложил руку… император.

— Они почти угадали, — спокойно заметил Рувато. — Но скажите, Илис, неужели вы приехали сюда только затем, чтобы выяснить обстоятельства моего разорения?

— Вы всем гостям задаете этот вопрос?

— У меня не бывает гостей.

— Ну, извините, что побеспокоила, — ядовито сказала Илис. Она с трудом узнавала Рувато — он казался ей каким-то деревянным и почти грубым, от его спокойной, улыбчивой иронии остались едва заметные следы. — Если я вам мешаю, так и скажите, я уеду, — она встала с решительным видом.

— Простите, — Рувато, всегда такой прямой, вдруг ссутулился в кресле и потер шрамы на лбу каким-то устало-безнадежным жестом. Лицо его разом как будто обмякло, и стали видны резкие складки по сторонам рта. Раньше их не было. — Илис, я рад видеть вас сильнее, чем вы можете себе представить, но… Безымянный, я должен был объяснить вам все с самого начала.

— Так и я о том же! — поддакнула Илис, глядя на него с новым удивлением.

— Сядьте, прошу вас… Вы напрасно приехали сюда, — продолжал он, когда она села. — И напрасно меня разыскивали. Видите ли, я в немилости у вашего учителя… то есть, бывшего учителя, — поправился он, увидев, как негодующе вспыхнули глаза Илис.

— Ну да, я это знаю, — нетерпеливо прервала она. — Я же говорила, что наводила про вас справки…

— А вы знаете, что Карлота Шлисс, сестра императора, находится в тюрьме? Я был бы там же, если бы меня не предупредили друзья. Мне пришлось бежать из столицы, из империи, и просить о помощи медейского принца. Этот дом, это поместье и деньги, на которые я существую — его дар мне.

— Не слишком-то он щедр, — заметила Илис.

Рувато невесело улыбнулся.

— Принц щедр, но я сам просил его… просил его, скажем так, не увлекаться. Я должен был стать как можно более незаметным… Так я потерял даже свое имя. Укрывшись здесь, я с большой осторожностью навел справки о своем касотском имуществе и титуле — и узнал, что я лишен как первого, так и второго. Все, что у меня есть — вот этот дом.

— Не понимаю, почему вы делаете из этого такую трагедию, — пожала плечами Илис. — Имя, деньги, поместье — какая ерунда! Десять лет я живу без всего этого и прекрасно себя чувствую. Тем более не понимаю, почему мне не следовало приезжать.

— Потому что это может быть опасно.

— Чушь! Отыскать вас почти невозможно, уж поверьте мне. Я потратила на это два года, задействовав все свои связи. Объяснение не принято.

Рувато вдруг мучительно покраснел.

— Хорошо, тогда получите другое объяснение. Я не хотел, чтобы вы искали меня, потому что больше ничего не могу предложить вам.

— О Двенадцать! Еще более глупое объяснение, что предыдущее. Мне ничего от вас не нужно! Или вы… — Илис вдруг осеклась и с подозрением посмотрела на Рувато. Тот не сводил с нее печального взгляда. — О боги! Вы что же, намекаете на то свое предложение? Вы еще не оставили мыслей заполучить меня? — спросила она с детской непосредственностью, которая так умиляла одних ее знакомых и бесила других.

— Именно «заполучить» вас у меня никогда и в мыслях не было, — бледно улыбнулся Рувато, и теперь уже покраснела Илис. — Если раньше я мог если не рассчитывать, то хотя бы надеяться, то теперь…

— Тьфу на вас! — рассердилась Илис. — Что за чушь вы несете? Прекратите, сентиментальность вам не к лицу.

— Как прикажете, — сказал Рувато и слегка поклонился, живо напомнив собеседнице себя прежнего. — В любом случае, я теперь только отшельник. Мой дом не порадует вас ни изысканным комфортом, ни уютом, ни веселым обществом.

— Если бы мне это было нужно, я осталась бы в столице, — фыркнула Илис. — Лучше расскажите мне, как и где вы смогли отыскать Кириана.

— Это не слишком интересная история, Илис.

— Все равно, расскажите.

Чуть склонив голову, Рувато подчинился ее просьбе и стал рассказывать. На протяжении всего повествования он ни разу не поднял на собеседницу глаза и, хотя голос его звучал ровно, у Илис сложилось впечатление, что он стыдится и положения, в котором оказался два года назад, и вынужденного бродяжничества, и необходимости просить помощи на стороне. Это привело ее в недоумение. Что тут плохого — попросить помощи, оказавшись в трудной ситуации? К нему-то то и дело обращались за помощью. Впрочем, стыдясь, он одновременно стыдился и своего стыда. Понять его, как и всегда, было трудно.

— Как видите, — закончил Рувато, — ничего любопытного в этой истории нет.

— Думаю, о самом интересном вы умолчали, — возразила Илис. — Ну да ладно… И в таком виде неплохо. Я, в частности, рада, что Ив жив и здоров, хотя он и сволочь.

Рувато только улыбнулся такой изысканной характеристике медейского дюка и спросил:

— Ну а вы, Илис? Как вы жили?

— Я-то? Кочевала с места на место, как всегда. Объездила весь материк, но, в сущности, везде одно и то же…

— Илис, — вдруг тихо сказал Рувато, — а я ведь до сих пор не знаю, кто вы и почему ведете такую странную для девушки ваших лет жизнь. Вы что-то говорили об имени… Простите, что спрашиваю, но Илис Маккин — это ненастоящее ваше имя?

С минуту Илис колебалась, потом решилась.

— Ну, ладно. Я знаю достаточно ваших тайн, открою теперь парочку своих. Мое имя — Илиссия Авнери. Маккин — девичья фамилия моей матери.

— Авнери? — прозрачные зеленые глаза Рувато изумленно расширились. — Это ведь имя правящей династии в Истрии?

— Да, так. Мой отец и король Истрии — родные братья.

— Вы — истрийская княжна? И при том — магичка?

— Да.

— Ах вот что… — во взгляде Рувато мелькнуло понимание, и Илис восхитилась быстротой его ума. Похоже, на этот раз обойдется без долгих объяснений. — Тогда становится понятно… Вы скрываетесь от родных?

— Да.

— И давно?

— Около одиннадцати лет.

— О боги! Как вы выносите это?..

— Вот только не вздумайте меня жалеть! — фыркнула Илис. — Будьте уверены, я вовсе не так обижена судьбой, как полагают некоторые. Нынешняя моя жизнь меня вполне устраивает.

— Но вы же не можете скитаться до старости.

— Ничего, что-нибудь придумаю. Например, приобрету себе маленький домик вроде этого.

Рувато улыбнулся.

— Илис, я восхищен вашей жизнерадостностью и вашим жизнелюбием!

— Свои восхищения, как и жалость, оставьте при себе. Вы-то сами — что собираетесь делать дальше?

— По правде сказать, не знаю. Без денег и влияния я никто.

— Ах вот как! — возмутилась Илис. — Значит, и я тоже, раз у меня нет ни денег, ни влияния, я тоже — никто?

— Вы — магичка, — немного удивленно проговорил Рувато. — Чего бы вы ни лишились, у вас всегда остается ваша магия.

— А у вас — ваш ум!

Рувато покачал головой.

— Мой ум немногого стоит. Я ведь болен, Илис, вы знаете это. И бывают моменты, когда ум мой мутится, и я не сознаю себя. Со временем это будет повторяться все чаще.

— Как же вы хотели на мне жениться, если в будущем все так плохо? — задала резонный вопрос безжалостная Илис, и снова вогнала Рувато в краску.

— Признаю, это было эгоистичное и необдуманное желание, — ответил он неожиданно сухо. — Ничего подобного вы больше не услышите.

— Я только хотела…

— Оставим это. Пока же прошу вас побыть моей гостьей, если вас не пугает убожество этого дома. Мне будет очень приятно, если вы поживете у меня несколько дней, — продолжал он уже мягче. — Я здесь никого не вижу… Но если вы сочтете мое приглашение нескромным (я понимаю: молодая девушка и вдруг живет в доме неженатого одинокого мужчины), или же побоитесь остаться наедине с сумасшедшим, я не стану настаивать.

Илис только подивилась тому, как сильно, оказывается, Рувато до сих пор занимают светские условности. Сама она настолько привыкла жить, путешествовать и вообще находиться в обществе мужчин — женатых и нет, молодых и не очень, — что совершенно не придавала этому значения. Вспомнив, как они с Грэмом спали под одним одеялом, и представив, что сказал бы по этому поводу Рувато, Илис не удержалась и хихикнула. Рувато посмотрел на нее вопросительно, а она сказала:

— Я с удовольствием останусь, — и искренне добавила: — И вовсе никакой вы не сумасшедший, что вы опять плетете…

Данные разведки не обманывали. В Северной действительно стоял смешанный гарнизон, состоящий из наемников и регулярных войск. Отличить одних солдат от других не составляло труда; в этом Марк удостоверился во время первого же допроса.

В большом зале, куда его привели, собралось весьма пестрое общество из рядовых, младших и старших офицеров, всего человек сорок. Наемники держались вульгарно, независимо и довольно нагло, даже простые солдаты, не говоря уже о десятниках. Лишь их капитан обладал редкостно аристократичной внешностью и держался соответственно. При случае он мог бы, пожалуй, даже сойти за незаконного отпрыска какой-нибудь знатной фамилии, а может, даже и являлся таковым. Что до медейских старших офицеров, то уж они, вне всякого сомнения, все были дворянами.

Марка усадили на стул посреди зала; по обе стороны от него встали два парня в доспехах и при оружии.

— Приступим, — проговорил один из медейских сотников, восседавший в огромном кресле из черного дерева; он возглавлял собрание. У него было длинное надменное лицо и воспаленные злые глаза. — Давайте для начала разберемся с пленником. Говоря откровенно, я вообще не понимаю, зачем он нам нужен. Господин Изола, кажется, его привел кто-то из ваших людей?

Вместо Изолы со своего места поднялся синеглазый Пес. Выглядел он неважно: лицо осунулось, под глазами залегли тени; под небрежно распахнутой на груди старой рубахой виднелась повязка.

— Я его привел, — сказал он негромко и глухо.

— Могу я поинтересоваться, чем вы руководствовались? Приказа брать пленных не было.

— Не было. Но этот человек будет нам полезен.

— Чем же? — надменно спросил офицер.

— Спросите, как его зовут.

Медейцы нахмурились, кое-кто из наемников — тоже. Им явно не нравилось дерзкое поведение Пса.

— Ваше имя? — повернулся к Марку офицер, ведущий допрос.

— Марк Сантос, — разумеется, Марк был не так глуп, чтобы называть свою настоящую фамилию.

— Ваше звание?

— Я адъютант дюка Антресса.

— Ложь! — вмешался Пес, глаза его сверкнули яростной синевой… и тут Марк наконец его вспомнил.

О Борон, загадочный бог! Кто мог знать, подумал Марк, что мне придется когда-нибудь говорить с мертвецом.

Теперь он понял, что мешало ему узнать Пса раньше: черная косынка на его коротко остриженной голове. Тогда, четыре года назад, северянин щеголял роскошной белой шевелюрой до лопаток.

— Твое имя не Сантос, — продолжал Пес яростно, — и даже если ты впрямь адъютант, в чем я сильно сомневаюсь, то ты не говоришь всего.

Марк улыбнулся, хотя внутри у него все перевернулось. О боги, откуда такая ненависть? Ведь он же пытался спасти этого человека четыре года назад!.. Впрочем, приглядевшись получше и вспомнив молодое лицо, спокойный глуховатый голос и бесстрастный взгляд, Марк понял. Полгода пыток, четыре года заключения в подземелье — этот человек много выстрадал, прежде чем превратиться в резкого, злого, пылающего ненавистью наемника. Разумеется, он ненавидит всех, кто мучил его — а Марк, как ни крути, по большому счету был одним из этих людей.

— На чем основаны твои утверждения? — неприятным голосом заговорил командир наемников Изола. — Может быть, ты знаешь его настоящее имя?

— Знаю, — заявил Пес. — Его имя Марк Данис, и он — сын императора Касот.

По зале прошел изумленный ропот. Все заговорили разом. Молчали лишь Пес и Марк, неотрывно глядя друг на друга, и между ними происходил свой, беззвучный диалог. "Теперь ты узнал меня, принц?" — «Да». — "Не рассчитывай на мое милосердие". — "Как скажешь. Но ничто не заставит меня признать твою правоту". — «Увидим».

— Тихо! — надменный медейский офицер встал и поднял руку, призывая к тишине. — Тихо! — он повернулся к Марку. — Он говорит правду?

— У ваших людей богатая фантазия, — отозвался тот спокойно.

— Чем ты докажешь свои слова, наемник?

— Доказательств достаточно среди тех документов, которые я принес из лагеря, — снова встал Пес. — Вы их видели?

— Я видел, — сказал Изола. — Ничего особенного среди них нет.

— Как — ничего? А карты? Депеши?

— Если этот человек — адъютант командующего, — холодно проговорил медейский сотник, — то нет ничего удивительного, что при нем находились подобные документы.

— Вы не верите мне? — очень тихо проговорил Пес, чье побледневшее лицо подергивала судорога. — Так выведите этого человека на стену и предложите касотцами любую сделку! Вы увидите, что будет.

— А что будет? — влез в разговор Хаген, которого Марк до сих пор не замечал. — Касотские собаки осмеют нас, когда мы начнет похваляться тем, что взяли в заложники мальчишку-адъютанта. Верить тебе, Пес, все равно, что верить осеннему ветру — никогда нельзя быть уверенным, что взбредет в твою больную башку.

— Кроме того, — добавил Изола, — ты так и не объяснил нам, откуда тебе известно имя и статус пленника.

Марк снова почувствовал на себе горячечный и безумный взгляд Пса, которого он когда-то знал под именем Грэма Соло из Наи. Глаза наинца лихорадочно блестели, он явно был не в себе. Уж верно, не зря Хаген упомянул про его "больную башку". Кажется, он и впрямь нездоров.

— У тебя горячка, наинец, — тихо сказал Марк.

— Отправляйтесь вы все к Борону! — зарычал вдруг Пес и странно дернул головой, как будто откидывал за спину роскошную гриву волос. — Что я буду вам доказывать?! Делайте, что хотите!

Стремительным шагом он двинулся к выходу; яростный крик Изолы: "Стоять!" застал его уже за дверью, которой он от души шарахнул об косяк. Ну и дисциплинка! еще раз подивился Марк.

Налившийся кровью Изола меж тем отдавал своим парням распоряжение немедленно последовать за Псом и препроводить его в карцер, чтобы охолонул. Хаген и еще двое парней поднялись с мест и ушли.

— Распустили вы своих людей, Изола, — сквозь зубы проговорил надменный медеец, и капитан наемников ответил ему злобным взглядом. Вид у него был измученный — как видно, довели до ручки собственные подчиненные.

— Продолжим, — сказал надменный медеец, не дождавшись ответа, и повернулся к Марку.

Последовал ряд вопросов, хорошо знакомый Марку. Их формулировка и порядок были, кажется, стандартными в армиях всех королевств; тысячу раз их повторяли на допросах, где приходилось присутствовать Марку. Вообще, все допросы были похожи между собой, различаясь лишь степенью грубости ведущих их людей. Медейцы держались довольно вежливо, даже будучи не до конца уверенными в статусе своего пленника. Привыкнув к рукоприкладству и считая его неотъемлемой частью допросов, Марк ожидал побоев, но его и пальцем никто не коснулся. Правда, и он не дерзил и отвечал охотно, о чем бы его ни спросили. Он сделал вывод, что медейцы не слишком внимательно читали — или вовсе не читали — документы из доставленной Псом сумки, иначе бОльшую часть вопросов они опустили бы, почерпнув информацию из официальных бумаг. Но Марку это было на руку — он мог отвечать без зазрения совести, зная, что не сегодня, так завтра медейцы узнают то же самое из его документов.

Его готовность делиться сведениями вызвала у медейцев подозрения, лица их становились все мрачнее, офицеры переглядывались между собой. Вероятно, решил Марк, они думают, что кормлю их дезинформацией. Что ж, тем лучше — скорее закончится это представление.

Допрос продолжался еще час, после чего Марка отвели обратно в камеру. Там ему, наконец, развязали руки, сообразив, видимо, что даже со свободными руками бежать через крошечное окошко под потолком невозможно, и настойчиво предложили избавиться от доспеха. Марк с радостью согласился. Тяжелый доспех надоел ему, натер и намял плечи, и расстаться с ним было не жаль. После этого его оставили одного, поставив перед ним кружку с водой и кусок хлеба — деликатесами медейцы своих пленников не баловали. Но ни есть, ни пить Марку все равно не хотелось. Он устроился поудобнее, опершись спиной о каменную стену, и стал думать об Эве и о ребенке, которого ему, возможно, не суждено увидеть.

Дверь тихо отворилась, и в кабинет, не постучавшись, вошла Эва. В мягком домашнем платье выглядела она прелестно, но нежное лицо, оживляемое обычно персиковым румянцем, было бледно, как смерть. Застывший взгляд больших голубых глаз был устремлен на императора. Барден посмотрел на нее удивленно и гневно и хотел спросить, что ей нужно, но она, опередив его намерение, стремительно подошла и вдруг упала на колени. Она обхватила его ноги и приникла лицом к стопам.

— Что это значит? — глухо и отрывисто спросил Барден и опустил взгляд на ее изящный затылок, украшенный белокурыми завитками волос. Он, впрочем, уже догадывался. Кто-то рассказал ей… Какая же это сволочь проболталась? Кому отрезать язык?

— Молю вас, ваше величество, — жарко зашептала Эва срывающимся, на грани слез, голосом. — Молю вас, как императора, как отца, — не дайте погубить вашего сына, моего мужа!

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

Эва не отвечала.

— Встань, — велел Барден. — Встань и успокойся.

Но она продолжала обнимать его ноги и даже не пошевелилась. Тогда он наклонился, взял ее за острые худенькие локти и заставил встать силой. Ноги отказывались держать ее, и он подвел ее к стулу и усадил, а сам встал перед ней, скрестив на груди руки. Эва медленно подняла бледное лицо. В ее глазах мерцали готовые вот-вот пролиться слезы. Но молящий взгляд девичьих голубых глаз наткнулся, как на стену, на непроницаемый безразличный взгляд императора.

— Марк погибнет, если вы ничего не сделаете, — сказала она торопливо, почти шепотом.

Барден, которого почти за двадцать пять лет совместной жизни супруга ни разу не назвала по имени, внутренне вздрагивал каждый раз, когда слышал имя сына, произнесенное нежным девичьим голосом. По его мнению, Эва ни по каким параметрам не годилась на роль супруги будущего императора; она была слишком слабой и мягкой, но одно ее качество искупало все недостатки. Она искренне и горячо любила своего мужа, и за это Барден готов был простить ей что угодно.

— Марк погибнет, — эхом отозвался он, прекрасно зная, что каждое его слово вбивает в нежное сердце невестки раскаленную зазубренную иглу. — Если на то будет воля Двенадцати. Отнюдь не все сущее на свете подчинено моей воле.

— И вы говорите мне про Двенадцать! — горестно воскликнула Эва. — Вы!..

Вы, хотела добавить она, который никогда ни в чем не видел руку богов и готов был скорее отрицать их существование, чем признать их способность вмешиваться в человеческую жизнь! Вы, который тридцать лет перекраивает мир по своему разумению!..

Но она ничего не сказала, только под взглядом императора инстинктивным движением сложила руки на животе, округлость которого подчеркивали мягкие складки светлого домашнего платья.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил Барден глухо, не глядя на нее.

— Должны же быть какие-то условия выкупа… — пролепетала Эва.

— Нет никаких условий, — ответил Барден.

Письмо с известием о пленении Марка ему принесли прямо в зал собраний в Эдесе, где проходил очередной совет. Когда-то он сам распорядился, чтобы сообщения с мест сражений доставляли ему незамедлительно, занят он или нет. Благодаря тому, что храмы Гесинды росли в городах, как грибы, и тому, что он приучил-таки своих офицеров сотрудничать с магиками, новости ему приносили всегда самые свежие и без задержек; так произошло и сейчас — сообщение касалось событий минувшей ночи. Письмо он читал в присутствии всех своих советников и министров; и мог бы гордиться тем, что у него не дрогнули ни лицо, ни рука, ни голос. Дрогнуло только сердце, но этого, к счастью, не мог увидеть никто; да и секундную слабость он подавил быстро и безжалостно. Закончив чтение, Барден смял письмо в огромном кулаке и, как ни в чем не бывало, продолжил совет.

Лишь в конце, обсудив все вопросы и отпустив всех, он приказал Альберту и еще двум старшим советникам задержаться, и сообщил им новость.

— Примите к сведению, — добавил он, пристально глядя в вытянувшиеся лица придворных. — Но не распространяйтесь пока на эту тему. Точно еще ничего не известно.

— Такой заложник в руках медейцев, — пробормотал один из советников, — дает им огромное преимущество в войне…

— Никаких преимуществ он им не дает, — отрезал Барден, и придворные взглянули на него с ужасом, а Альберт нахмурился. — Хотя бы потому, что они не могут вывезти его из Северной и даже не могут послать гонца к Тиру.

— Они могут потребовать снять осаду, — заметил Альберт.

— А вот это, — сказал Барден и оскалился, — будет нам только на руку. Сначала они освободят от своего присутствия крепость, а потом им придется принять бой на открытой местности.

— Если начнется сражение, Марк может погибнуть.

— Тут уж ничего не поделаешь, — ответил Барден бесстрастно, окончательно вогнав придворных в состояние шока.

…Труднее всего было не сказать Туве. Императрица хоть и привыкла к тому, что смерть вот уж который год ходит рядом с ее сыном, но Барден отнюдь не был уверен в ее реакции. За всю совместную жизнь она ни разу не устраивала истерик и даже не плакала (а если и плакала, то лишь в отсутствие супруга), но как знать… все-таки она женщина и мать.

Поэтому вечером, вместо того, чтобы отправиться в спальню к супруге, Барден открыл портал и вышел из него в комнате деревенского постоялого двора в двух лигах от Северной крепости. Его появлению никто не удивился; хозяин двора знал его и встретил со всеми возможными почестями. Через час Барден верхом въехал в военный лагерь и потребовал встречи с дюком Антрессом.

Дюк Антресс, в отсутствие Марка принявший на себя обязанности командующего войском, пребывал в состоянии крайнего уныния, которое еще усилилось, стоило ему увидеть мрачное лицо императора.

— Ваше величество… — слабым голосом проговорил он.

— Как вы вообще допустили эту вылазку? — без вступления начал Барден, с трудом сдерживая гнев; он даже не мог стоять на месте, и маятником расхаживал по шатру, стискивая кулаки. — Куда смотрели часовые?

— Двух часовых нашли мертвыми…

— Проклятие! Неужели никто не слышал криков? Шума?

— Все произошло очень тихо, ваше величество. Эти проклятые медейцы как будто отвели всем глаза.

— Скажите, дюк, — сказал Барден, пристально глядя в глаза собеседнику, — как вы считаете, эту вылазку они затеяли ради того, чтобы захватить принца?

— Я… не знаю, — смешался дюк Антресс. — Я не уверен в этом, ваше величество. Видите ли, я не уверен даже, что они точно знают, кого взяли в плен. Я писал вам об этом.

— Да, я помню. Они уже предъявили какие-нибудь требования?

— Нет, ваше величество. Именно поэтому я и думаю, что они еще не разобрались…

— Понятно, — оборвал его Барден и задумался. Дюк Антресс молча смотрел на него, не смея прерывать размышления августейшей особы, но пауза затягивалась, и он снова заговорил:

— Если медейцы выдвинут условия освобождения его высочества, что им ответить?

— Смотря что это будут за условия.

— Поставить вас в известность?

— Да, разумеется. Но действовать вы будете по своему усмотрению, исходя из следующего: мне нужна эта крепость! — свирепо сказал Барден. — С Марком или без Марка, вы должны получить ее. Если медейцы потребуют снять осаду и выпустить их, вы сделаете это, но после атакуете их с тыла!

— А как же ваш сын?

— Что — мой сын? — прищурился Барден.

— Если они будут продолжать удерживать его?.. Ведь его высочество — лучшая гарантия безопасности медейцев. А в схватке что угодно может случиться.

— Что вы так переживаете за Марка? — резко спросил Барден. — Он же мой сын, а не ваш. Я уже сказал вам: единственная уступка, на которую вы можете пойти, это снятие осады. И все!

— Но мы должны хотя бы попытаться отбить его высочество.

— Попытайтесь, если представится возможность, и если это не пойдет в ущерб нашим интересам. Вы меня поняли, дюк?

— Понял, ваше величество, — ответил бледный, как сыр, дюк Антресс.

— Нет никаких условий, — повторил Барден и подумал: если Марка отправят в столицу, Тео отыграется по полной, зная, что мне придется солоней, чем ему. Дэмьен всего лишь его пасынок, а Марк — мой родной сын… Впрочем, разве впервые ему придется убивать свои чувства ради исполнения долга правителя империи?.. Поглощенный этой невеселой мыслью, он на несколько минут даже позабыл об Эве, и об ее присутствии ему напомнили тихие сдавленные всхлипы. Он медленно, не до конца еще переключившись, перевел взгляд в сторону и вниз и увидел, что невестка сидит, уткнув лицо в ладони, и плачет тихо, отчаянно и безнадежно. Крупные соленые капли просачивались сквозь ее неплотно сжатые пальцы и пятнали подол.

Барден поморщился — женских слез он не выносил, — и сказал, угрожающе понизив голос:

— Хватит разводить сырость, Эва. Вспомни, кто ты есть.

Эва отняла руки от лица и честно попыталась успокоиться, но у нее не получилось. Из глаз продолжали катиться слезы; нос ее покраснел, губы припухли, и красная кайма обвела их.

Если бы женщины чаще смотрелись в зеркало, когда плачут, с гневным раздражением подумал Барден, то, возможно, они реже проливали бы слезы, заботясь о сохранении своей красоты.

— Возьми, — он протянул Эве платок, и она стала послушно вытирать мокрые щеки. — Успокойся и иди к себе. Займись каким-нибудь делом. Между прочим, императрица уже знает?..

Эва покачала головой.

— Хорошо. И ты ей не говори.

— Да, ваше величество, — пролепетала Эва.

— Поди, побудь с ней, да смотри — не вздумай при ней реветь.

— Да, ваше величество.

Эва встала и, не сказав больше ни слова и не глядя на Бардена, ушла. Оставшись один, Барден оперся кулаком о стол, опустил уставшие плечи и приложил свободную руку ко лбу. Ему было нехорошо. Впервые в жизни ему захотелось отдать кому-нибудь императорский венец и заодно сложить с себя всяческую ответственность за людей и события.

Но кто все-таки сказал ей?..

Повинуясь приказанию императора (или, возможно, это была просьба, но высказанная столь резко, что походила более на приказ — Эва так и не научилась различать их), Эва медленно побрела в покои императрицы Туве. Слезы продолжали тихо струиться из ее глаз, но она не делала попыток утереть их. Ей хотелось выплакаться, и времени для этого было предостаточно, поскольку, чтобы попасть в покои императрицы, Эве предстояло пройти через весь дворец. Конечно, она рисковала тем, что кто-нибудь увидит будущую мать наследника престола в столь недостойном виде, но сейчас она меньше всего думала об этом. Да и дворец казался вымершим.

Но шагов через двести Эве пришло в голову, что и перед императрицей не стоит представать в слезах. Как ни сдержана Туве, она все же поинтересуется, что расстроило ее невестку. А сказать ей правду… о, это было бы ужасно! Эва содрогнулась при мысли, что она может стать тем человеком, из уст которого мать услышит страшную весть о сыне. Нет, нет, ни за что, пусть это будет кто-нибудь другой! Подумав об этом в великой панике, Эва тут же принялась вытирать слезы платком, который она до сих пор сжимала в руке. Платок этот принадлежал императору и, осознав это, Эва вздрогнула, выронила платок и чуть было снова не разрыдалась. Как это у нее хватило смелости пойти к этому ужасному, жестокому человеку и молить его за Марка?..

До сих пор она не могла забыть свой первый разговор с императором. Происходил он в зимнем саду, среди странных и ярких южных растений и необычных запахов. Император усадил ее в легкое плетеное кресло под невысоким деревом с мясистыми листьями, а сам сел напротив, на нижнюю ступеньку забытой садовником лесенки, в свободной, расслабленной позе. Во время разговора он все смотрел, не отрываясь, Эве в лицо, а она не смела поднять на него глаз и смотрела на его свободно лежащие на коленях большие веснушчатые руки. Он задавал ей множество, как ей казалось, отвлеченных вопросов: о родителях, о сестрах, об ее занятиях и любимых местах и книгах, — и голос его был низким, гулким и невыносимо холодным. Холодом жег Эву взгляд желтых глаз императора, и она почти чувствовала, как душа ее покрывается инеем под этим взглядом. Лишь спустя ужасно долгое время голос его, вроде бы, смягчился, и когда Эва осмелилась поднять на него глаза, то увидела, что и лицо императора переменилось. Оно уже не напоминало неподвижностью черт камень; в нем Эве померещилась и задумчивость, и мягкость и даже как будто нежность… Тогда она решила, что глаза обманывают ее; и впрямь, ничего подобного на лице императора ей видеть больше не приходилось. Вдруг он спросил, мягко и почти вкрадчиво, любит ли она Марка. Вопрос этот застал Эву врасплох, она не успела даже подумать и выпалила горячо и искренне: "Да, очень!" И тут же смутилась почти до слез, и снова спрятала лицо. Не говоря и не спрашивая больше ничего, император встал, чуть коснулся ладонью ее волос и ушел. Оробевшая и растерянная Эва осталась в зимнем саду, не зная, как найти выход из дворца; через несколько минут за ней пришел герр Альберт Третт, чтобы проводить ее.

Через день радостный Марк сказал, что отец дал согласие на их брак.

Тот разговор в зимнем саду Эва помнила еще и потому, что в первый и в последний раз она увидела не властелина империи, но человека. Больше подобного не повторялось — с ней император был иногда резок, чаще бесстрастен и всегда — очень властен. Во взгляде его никогда не мелькало и тени человеческих чувств. У Марка, при всем его внешнем сходстве с отцом, и лицо было мягче, и взгляд — теплее. Во всяком случае, в те минуты, когда он смотрел на Эву…

— Ох, Марк… — прошептала Эва, всхлипнула в последний раз и попыталась все-таки взять себя в руки.

При всем своем жестокосердии, в одном император прав: хватит разводить сырость, пора вспомнить, кто она есть и вести себя соответственно. Да и ребенку едва ли понравится, что она льет слезы не переставая, забыв о достоинстве. Эва вызвала в памяти гордое холодное лицо императрицы, ее высокую шею, красиво поднятую голову, и невольно выпрямилась сама, приподняв подбородок. Слезы высохли сами собой.

Утро начиналось весело, даже, можно сказать, жизнерадостно. Еще до рассвета Марка разбудили, помешав ему досмотреть приятный сон про солнечный летний день и радостную смеющуюся Эву, бросили ему чью-то поношенную, но еще крепкую куртку (со вчерашнего дня он оставался в одной рубахе и озяб прохладной майской ночью), связали руки и вывели во двор. Двор тонул в густом тумане, пронизанном первыми солнечными лучами. Прищурившись, Марк поднял глаза и невольно вздрогнул. На фоне затянутого дымкой нежно-голубого неба отчетливо вырисовывались контуры некоего зловещего приспособления, в назначении которого не могло возникнуть никаких сомнений; слишком часто Марк видел подобные ему. Несомненно, приспособление это, похожее на тощего верзилу с вытянутой в сторону рукой, дожидалось именно его. В сопровождении конвойных Марк пересек двор, который быстро заполнялся людьми в медейской форме, и поднялся на стену, где его встретили медейские офицеры. Среди них Марк увидел капитана наемников Изолу и давешнего надменного медейца. Похоже, подумал он, командование решило-таки проверить утверждение Пса и последовать его совету, то есть предъявить меня как заложника. Он бросил невольный взгляд вниз, туда, где стояли шатры и развевались касотские флаги. Но лагерь почти полностью был скрыт туманом; к тому же обзор закрывали зубцы стены. Ему, однако, удалось вроде бы рассмотреть несколько темных фигур на самой границе лагеря.

Медейские офицеры окинули Марка свирепо-оценивающими (если только возможно подобное сочетание) взглядами и перестали обращать на него внимание. Гораздо больше их интересовало происходящее в лагере противника, то и дело бросали они вниз обеспокоенные взгляды. Марка же возвели на помост и поставили рядом с виселицей, поручив заботам конвойных и предоставив возможность поразмыслить над своим положением.

Размышлять, впрочем, о нем совсем не хотелось, будущее рисовалось Марку в самых мрачных тонах. Он почти не сомневался, что отцу известно о его положении. Не было сомнений так же и в том, что отец и пальцем не шевельнет (и своим офицерам запретит), ради того, чтобы вытащить его, если это как-то затронет военные интересы империи. Весьма живо Марку припомнился эпизод с пленением медейского принца Кириана; с ним теперь происходило то же самое. Но ему, с детства усвоившему формулу "император всегда прав", и в голову не пришло отца осудить. Хотя, что и говорить, мысли его посещали самые горькие. Вспомнив отца, Марк вспомнил и мать, Эву, друзей… Что будет с Эвой, если он погибнет? У нее нет и половины душевной силы императрицы Туве, не говоря уже об императоре…

Нет, лучше об этом вовсе не думать, решил Марк, только сердце напрасно истерзаешь.

Среди офицеров произошло движение, очень кстати отвлекшее Марка от горестных рассуждений, и в первый, ближний к нему ряд, протолкался высокий человек с головой, повязанной черным платком на разбойничий манер. Марк узнал в нем Пса. Одежда сидела на нем кое-как, словно он одевался впопыхах, а лицо выражало сильное волнение. Он окинул Марка быстрым, злым взглядом, искривив тонкие губы; потом выглянул за зубцы, оценивая обстановку, и сразу же повернулся к Изоле. Некоторое время они о чем-то быстро и яростно шептались. Было видно, что эти двое с трудом выносят друг друга, и лишь крайние обстоятельства заставляют их действовать сообща. Марк очередной раз подивился на демократические взгляды, царившие в медейских войсках. Попробовал бы кто-нибудь из имперских солдат заговорить в подобном тоне со своим командиром! Уже через несколько часов он качался бы на виселице.

Вскоре на стене появилось еще одно знакомое лицо. Поодаль от офицеров возникла Джулия, при утреннем свете показавшаяся Марку еще красивее, чем накануне. Темные вьющиеся волосы ее были распущены и пушистой массой окутывали плечи и спину. На ходу она пыталась собрать и поднять их, но они выскальзывали из рук, и через минуту Джулия оставила попытки. Вместе с ней пришел долговязый мужчина, чем-то неуловимо смахивающий на Пса. Если судить по его длинной светлой косе, были они земляками, и что-то северное отчетливо проступало в их чертах. Он сказал Джулии несколько слов и указал на Пса, который продолжал беседу с Изолой, кривя при этом рот в презрительной гримасе. Потом Пес подошел к ним и заговорил тихо и гораздо спокойнее, чем с Изолой, хотя вид у него был весьма взвинченный. Щека его дергалась, а глаза неистово горели. Марк встретился с ним взглядом, и его обожгло ненавистью. Ему снова захотелось спросить: "За что?", но в глубине души он знал ответ. Ах, отец, великий умелец ломать и перекраивать людей…

Солнце уже поднялось довольно высоко и разогнало туман. Представление затягивалось. К Марку подошли двое медейских солдат и, понукаемые Изолой, взяли Марка за локти и довольно грубо потащили к виселице. Его заставили подняться на деревянную приступку, и на плечи ему легла петля. Ощущение это было жуткое. Изо всех сил Марк старался сохранять спокойный и безмятежный вид, и даже улыбнулся. Судя по пойманному им восхищенному взгляду Джулии, улыбка удалась в полной мере. Но утешение это было слабое.

Рондра! взмолился он. Дай мне сил достойно принять эту позорную смерть, раз ты не желаешь, чтобы я пал в бою…

— …Едут! — хрипло крикнул Пес и отпрянул от стены.

Марку со своего места не было видно, кто едет, но он легко мог догадаться. Офицеры командования решили вступить в переговоры с медейцами. Мысленно Марк обругал их. Вот идиоты! Если они сейчас признают его высокое происхождение, все его усилия пойдут прахом, и Двенадцать знают, чего потребуют медейцы в обмен на сохранение жизни важного заложника!.. Как только отец позволил им дать понять, как важен для них этот пленник? Впрочем, ему нужна Северная… И если это способ получить ее, рассчитывая на то, что медейцам едва ли нравится сидеть в осаде, из которой у них почти нет шансов выбраться… Марк усмехнулся, подумав об этом. Не стоит забывать и о том, что отец привык любыми способами добиваться желаемого, а нужды империи он всегда воспринимал как собственные нужды.

Однако, несмотря на все эти патриотические рассуждения, было Марку весьма тошно чувствовать себя всего лишь ставкой в игре двух королевств.

Позабыв о зловещей петле на шее, он внимательно прислушивался к переговорам. По сорванному хриплому голосу, доносившемуся снизу, он узнал дюка Антресса. Со стороны медейцев выступил надменный офицер, который, наконец, назвал свое имя: тан Твирс Локе. Имя было знакомо Марку, поскольку частенько фигурировало в рапортах. Храбрый офицер, известный своими рискованными предприятиями. Так вот, значит, с кем его столкнула судьба…

Дюк Антресс нервничал, и оттого держался не слишком вежливо. К беспокойству, которое он испытывал по поводу опасного положения наследника, примешивалось раздражение от унизительной необходимости драть горло, чтобы докричаться до собеседника. В крепость его не пригласили, равно как и медейцы не собирались покидать пределы ее стен ради переговоров. Эрл Локе тоже не стремился разводить церемонии, держался агрессивно, и его можно было понять. Положение медейцев было тяжелое, если не отчаянное. Каково им было день ото дня смотреть на касотские сотни, стягивающиеся к стенам Северной? А тут представился такой шанс…

Несмотря на свое нервное состояние, дюк Антресс головы не терял и статус Марка озвучивать не спешил. Но Марк все равно скрежетал зубами от злости. И без того медейцам все уже было ясно, без всяких подтверждений. Уж наверное, ради простого адъютанта командующий войском не явился бы лично хлопотать о его судьбе.

К счастью, пока медейцы хотели немногого. Они требовали отвести от стен войско и дать им уйти из Северной. Ясно было, что своими силами им крепость не удержать, а подмога не очень-то к ним спешила. Им очень не хотелось терять такую выгодную позицию, да и Тео за отступление их по головке не погладил бы, но речь шла о сохранении их жизней… и жизни пленника. Живой и невредимый наследник империи в руках медейцев искупил бы все их просчеты. Тан Локе понимал это, и дюк Антресс тоже. Но Антресс желал, чтобы после исполнений требований медейцы выдали им пленника, а Локе это было ни к чему. Это был настоящий камень преткновения.

Спорили они до хрипоты. Марк уже начал чувствовать себя полным идиотом, красуясь у всех на виду рядом с виселицей, которой, судя по всему, не суждено было исполнить своего назначения. Касотцы сдавали позиции. Слушая резкий хриплый голос дюка Антресса, Марк размышлял, беседовал ли командующий с императором, и если да, то что император ему сказал. Должен же был император дать какие-то распоряжения касательно разрешения ситуации с Северной. Одобрил ли он предполагаемый отвод войск, на который дюк Антресс уже почти согласился?

— Хорошо, — сказал (или, вернее, крикнул) наконец дюк Антресс. — Мы принимаем ваши условия. Наши сотни отойдут от стен за пределы видимости и позволят вам покинуть крепость. Взамен, вы гарантируете нам неприкосновенность нашего человека.

— Слово чести, — сказал тан Локе.

— Слово чести, — эхом откликнулся дюк Антресс и развернул коня.

Такое завершение переговоров немало удивило Марка. Противники полагались на крепость слова друг друга, такое происходило нечасто. Он-то полагал, что будет подписан хотя бы краткий договор… Впрочем, его мнение никого не интересовало. Его, наконец, освободили от петли и без лишних слов и всяческих нежностей препроводили обратно в темницу.

Там ему пришлось пробыть довольно долго. Несмотря на договоренность, медейцы отчего-то медлили и оставались в крепости. Может быть, они ждали, пока касотцы уберутся от стен. Может быть, не решались выступить. Как ни крути, численное превосходство оставалось на стороне касотцев.

Марка измучили бесконечные размышления. Ни спать, ни есть он не мог, не мог даже сидеть на месте, и потому часами расхаживал по своей темнице, пока ноги не загудели от усталости. Ему были очень тревожно, на душе скреблись не кошки даже, а тигры. Сильнее всего его убивало то, что он абсолютно ничего не мог сделать. Наверное, первый раз в жизни от него ничего не зависело.

Чуть позже Марк понял, почему медейцы не спешили покинуть Северную. Оказывается, им на помощь подоспело подкрепление, две или три сотни регулярной армии, которых, судя по всему, умудрились прозевать касотские разведчики. Медейцы оживились и решились на прорыв, причем отрезали себе все пути к отступлению, подпалив крепость. Касотцы, которые все еще имели значительный численный перевес, разумеется, не собирались отпускать их просто так, это было бы уже чересчур, несмотря на то (или же, напротив, благодаря тому), что наследник до сих пор оставался в руках врага, и Марк мысленно одобрил действия Антресса. Правда, медейцам позволили отойти от стен Северной примерно на пол-лиги, но еще до того, как они успели соединиться с подкреплением, дюк Антресс неожиданно обрушился на них со всей силой, оставив в стороне данное им слово чести.

Марку предстояло пережить немало тяжелых часов. Находиться в гуще боя и не иметь возможности участвовать в нем! Руки его по-прежнему оставались связанными, и хорошо еще, что спереди, а не за спиной. Возможность держаться за луку седла ему все-таки предоставили. Покидая крепость, медейцы надели на пленника синий форменный плащ, посадили его на лошадь и приставили к нему нескольких конвойных, которые не сводили с него глаз. Конвойные были злы, что и понятно: мало того, что они оставались в стороне от схватки, им еще и приходилось присматривать за пленным. Поводья лошади Марка находились в руках у одного из медейцев, остальные двое ехали по бокам, поглядывая как по сторонам, так и на пленника. Если вначале Марк обдумывал, как бы ему «случайно» выпасть из седла, затеряться в суматохе боя и ускользнуть к своим, то вскоре оставил эту мысль. За каждым его движением неотрывно и пристально следили.

Судя по тому, что видел Марк, медейцам пришлось очень нелегко. Только Двенадцать знали, сколько людей полегло в жарких схватках, и даже Марка зацепило стрелой, чикнувшей по бедру. Нечеловеческими усилиями медейцам удалось все-таки оторваться от противника, и они, как могли, воспользовались полученным небольшим преимуществом. Последовал стремительный марш. Несколько дней шли очень быстрым темпом, делая лишь короткие привалы, несмотря на то, что люди были измотаны до крайности. И лишь убедившись, что противник остался далеко позади, и что люди не могут идти дальше, командование разрешило сделать долгий привал. Марк, хотя ему и приходилось легче остальных, поскольку он не был изнурен боем, этому привалу тоже обрадовался. После долгих часов в седле спину страшно ломило, а опухшие от веревок руки он уже почти не чувствовал. Веревки с него так и не сняли, лишь немного ослабили их, но и это было хорошо.

Все это время Марк старался вести себя как можно тише и спокойнее. Ему хотелось убедить медейцев в том, что подвоха от него ждать не следует. Можно сказать, он затаился и ждал момента, когда его сторожа ослабят бдительность, но пока ничего не дождался. Несмотря на то, что гарантом безопасности он оказался неважным, ценность его как заложника в глазах медейцев оставалась довольно высокой.

Отдохнуть им позволили всего пару дней. После того, как люди немного пришли в себя, тан Локе дал приказ выступать. Лагерь поспешно свернули, войско двинулось к границе Медеи, и тут несчастья посыпались на них одно за другим. Все несчастья являлись в виде касотцев, которых, как оказалось, в этом районе полным-полно. К Серебряной реке пришлось буквально пробиваться сквозь ряды противников. Марк втайне надеялся, что медейцы, наконец, будут разгромлены, но они оказались крепче, чем можно было предположить, и отбивались с яростью отчаяния. Да еще умудрялись уберегать пленника от мечей и стрел. Нельзя было не восхищаться ими, и Марк восхищался, хотя его положение становилось все безнадежнее.

Но когда уполовиненный отряд пересек, наконец, Серебряную, вокруг него воцарилось едва ли не сверхъестественное спокойствие. Никто больше на них не нападал. Вообще, насколько хватало глаз, не было видно ни одной живой души. Медейское командование вздохнуло с облегчением и распорядилось встать лагерем. В течение нескольких часов, один за другим, совсем как грибы стали вырастать шатры. Разумеется, и от этой деятельности Марк оставался в стороне — как и его сумрачные охранники. Ему выделили личный шатер, но пребывать там ему пришлось не только со связанными руками, но и со связанными ногами тоже, то есть в положении неудобном и унизительном. Марк готов был локти себе кусать от бессильной злобы, но напоказ продолжал разыгрывать спокойствие. В душе же у него все было затянуто черными тучами, и с каждым часом становилось все чернее.

Но однажды к нему явился нежданный гость, который принес пусть слабую, но надежду. Посреди дня, когда Марк в вынужденном безделье возлежал на своем скромном ложе и от нечего делать прислушивался к негромкой беседе своих охранников, сидевших тут же, в шатер вошли двое. Один был из числа конвойных, а вот второго Марк никак не ожидал увидеть. Узнать его легко было хотя бы из-за роста — он был так высок, что не мог стоять прямо, и вынужден был наклонить голову, чтобы не задевать ею натянутого полотна шатра. Но самой главной его отличительной чертой оставались, конечно, глаза.

— Я хочу поговорить с ним наедине, — бросил Пес, ни на кого не глядя. Голос у него был низкий и хриплый, и он сильно растягивал гласные, как будто заикался.

— Нельзя, — возразил один из охранников. — Мы не должны оставлять его одного.

Пес смерил его презрительным взглядом.

— Он останется не один, а со мной. Не думаешь ли ты, что я устрою ему побег?

Охранники заколебались.

— Откуда нам знать, о чем ты будешь говорить с ним? Да и зачем тебе?

— О чем и зачем — это мое личное дело, — резко ответил Пес. — Изола позволил мне увидеться с пленным.

— Это верно, — подтвердил пришедший с ним медеец. — Но он ничего не говорил про разговор наедине.

— Ну так пойди и спроси его!

Судя по выражению лиц охранников, идти к Изоле они не хотели. Они переглянулись хмуро, и один из них сказал наконец:

— Ладно. У тебя пять минут, Пес.

Охранники ушли, а наинец присел рядом с Марком на корточки.

— Что, принц, несладко? — спросил он тихо.

— Если ты пришел позлорадствовать, — ответил Марк, — то наслаждайся. Тебе дали на это целых пять минут.

— Позлорадствовать? — повторил Пес, и глаза его сверкнули из-под белых бровей. — О нет. Это не для меня.

— Тогда зачем ты тут? — нетерпеливо спросил Марк. Ему не очень-то хотелось разговаривать с этим человеком, особенно теперь, когда руки и ноги его были связаны.

— Сейчас объясню. Тогда — ты понимаешь, о чем я, — так вот, тогда я был порядочным идиотом, а твой отец… — наинец не договорил и оборвал себя. — Впрочем, неважно. Важно то, что ты, как-никак, пытался спасти меня, ну и я хочу дать тебе шанс. Так будет честно.

— Что? — удивился Марк.

Молча Пес протянул к нему раскрытую ладонь и показал лежащий на ней миниатюрный кинжал. Одно быстрое, почти неуловимое движение, Марк почувствовал мимолетное прикосновение к груди, и ладонь опустела. Да, видно, этот человек и впрямь был когда-то первоклассным вором.

— Вот тебе шанс, — сказал он едва слышно. — Если сумеешь им воспользоваться.

— Благодарю тебя, — сказал Марк.

— Не благодари, — скривился Пес. — Ты еще не раз вспомнишь меня недобрым словом.

И он оказался прав. Его подарок жег Марку бок, а мысли об освобождении перешли в разряд навязчивых идей и не давали покоя ни днем, ни ночью. Но внимание к нему охранников не ослабевало, да и воспользоваться кинжалом было не так легко. Как Пес умудрился одним движением поместить его под одежду, то ведомо только Фексу, но для извлечения его требовалось гораздо больше усилий. Положение осложнялось тем, что руки у Марка оставались связанными, а попробуй-ка залезть связанными руками к себе за пазуху. Марк крутился и так, и сяк, стараясь при этом привлекать к себе не слишком много внимания, но возня получалась слишком уж бурной и могла вызвать подозрения. Наконец, он нашел способ, как, извернувшись, можно дотянуться до кинжала, но резать веревки на виду у охранников он все равно не мог. О, как жалел Марк о том, что не владеет, подобно отцу, магией! Насколько легче было бы освободиться!

Через несколько дней Марк вновь отправился в путь, но теперь в сопровождении лишь десятка конвойных, которые получили приказ доставить его в столицу, к королю Тео. Значит, подумал Марк, они больше не сомневаются, что я — сын императора. Вероятно, Пес сумел убедить их.

Вскоре Марк воспрянул духом. В отсутствие начальства солдаты несколько расслабились, и уже не так рьяно исполняли свои обязанности. Марк внимательно присматривался к ним и видел, что они уже не находятся в таком напряжении, как раньше. Они много разговаривали — шумно, с хохотом и сальными солдатскими шутками, — и временами напрочь забывали про пленника. Во всей своей красе проявлялась знаменитая медейская расхлябанность, от которой, кажется, не были свободны и лучшие представители этого королевства.

Апофеозом всему стал день, когда медейцы разжились в какой-то из близдорожных деревень баклажкой с пивом. Вечером они разожгли костер и сели пировать. Марк смотрел на них во все глаза и не верил себе. Многое он повидал, но такой безответственности не встречал.

Очень скоро пиво сделало свое дело. Медейцы если и не захмелели сильно, то расслабились несомненно, а кое-кто даже и задремал. Пламя начало угасать, но никто даже не поднялся, чтобы подложить в костер дров. Темно стало на поляне, где они расположились на ночлег. Тихо-тихо, пугаясь каждого звука, Марк — которого к костру, разумеется, не пригласили, — перевернулся на бок и, невероятным образом изогнувшись, дотянулся до кинжала. Дальше было уже дело техники, хотя все действия требовали величайшей осторожности. Кинжал был очень острый, это Марк уже испытал на себе, украсив тело под рубахой и плотным плащом порезами и царапинами. Теперь к порезам на боках прибавились еще и порезы на руках.

Если бы в эти минуты кто-нибудь подошел к Марку, чтобы проверить, все ли в порядке у пленника, он несомненно был бы разоблачен, и лишился бы последнего шанса на спасение. Но медейцы, как уже говорилось, пребывали в благодушном настроении, грелись у остатков костра и не желали отходить от него во тьму прохладной июньской ночи даже ради того, чтобы освободить организм от избытков пива. Марку же было жарко и без костра. Терзая веревки, он буквально взмок от пота; никогда он не молился богам яростнее, чем сейчас. Был страшный момент, когда кинжал выскользнул из рук, и Марк не сразу смог отыскать его в траве. Сердце колотилось уже не в груди, а в горле. Но, наконец, Марк освободился от веревок и, не давая себе ни мгновения передышки, ползком двинулся в сторону деревьев, плотной стеной обступивших поляну.

Письмо от его высочества наследного принца Истрии, Крэста Авнери стало еще большей неожиданностью, чем вести из Северной. Истрийца Барден не видел вот уже несколько лет, еще с той поры, как Илис сопровождала его в качестве ученицы, и только изредка получал известия об его местоположении: судьба Илис и ее благополучие заботили Бардена по-прежнему. Отбыв из Касот, Крэст продолжал свои поиски на материке, но безуспешно, и возвращение его в империю стало неожиданностью. В письме он просил о встрече с императором, и Барден, поразмыслив, решил в просьбе не отказывать и пригласил истрийца во дворец.

Крэст явился во всей своей красе, верхом на великолепном вороном жеребце; сам он был, как всегда, облачен в черное, лишь на плече серебром горела маленькая ящерка. Черный цвет эффектно оттенял белизну его кожи и подчеркивал антрацитовый блеск больших красивых глаз.

— Ваше величество… — Крэст поклонился, не теряя, впрочем, при этом ни капли достоинства. На всеобщем он говорил гладко и почти без акцента, сказывалась долгая жизнь на материке. — Благодарю, что согласились принять меня в такое тяжелое для вас время.

Едва ли он знал о происшествии с Марком, но затянувшаяся война сама по себе являлась поводом для соболезнований. Бардена, впрочем, тошнило от всякого рода сочувствия, и его невольно передернуло. Он молча указал гостю на кресло и сел сам.

Он не сомневался, что речь пойдет об Илис, но мысли его были настолько далеки от нее и от ее дел, что ему стоило немалых усилий сосредоточиться. Сейчас он был скорее в Северной, чем в Эдесе.

— Слушаю вас, — сухо сказал он, не испытывая желания любезничать и разводить светские церемонии.

— Мне жаль, что пришлось побеспокоить вас, — начал Крэст таким же деловым тоном. — Но без вашей помощи не обойтись…

— Если речь пойдет об Илис, — бесцеремонно перебил его Барден, который отчетливо видел в мыслях гостя имя своей бывшей ученицы (увы, более ничего разобрать ему не удалось), — то я ничем не могу вам помочь. Мне неизвестно, где она, — ("к сожалению", добавил он про себя).

— Верно, я хотел поговорить об Илис, но совсем не в том ключе… Позвольте мне все объяснить с начала. Видите ли, — Крэст поджал свои и без того узкие губы, — на днях я получил письмо от моего отца с Латера. Из него я с некоторым удивлением узнал, что, оказывается, вы с отцом в течение последних нескольких лет вели активную переписку, в которой, в частности, нередко касались вопросов, связанных с Илис. Удивление мое возросло, когда я узнал, что мой отец ныне пребывает в уверенности, будто Илис более не представляет опасности для людей. Он уверен, что вы обучили Илис всему, что делает магика безопасным и полезным членом общества. Поэтому он отменил все свои распоряжения относительно насильственного заключения ее в башню и желает видеть ее во дворце на Латере как свою родственницу…

— В общем, — снова вставил Барден, — он желает возвращения Илис в лоно семьи?

— Именно так.

— Вы не лжете, принц.

— Разумеется, нет! — вспыхнул Крэст. — А если вы сомневаетесь в моей искренности, то загляните в мои мысли, вы ведь это можете!

— Могу, — спокойно подтвердил Барден. — Но нужды в этом нет… А скажите, принц, не надоело вам гоняться за вашей сестрой по всему миру столько-то лет? Что мешало вам вернуться домой? Ведь ясно было, что Илис-то возвращаться в Истрию не намерена, и вашему государству она угрозы не несла.

— Это вопрос престижа, — надменно ответил Крэст, красиво изогнув длинную ровную бровь. — Но вы в самом деле не знаете, где она?

— Нет.

— Клянусь честью, ей никто не причинит зла, и никто более не станет посягать на ее свободу.

— Я вам верю, но ничем помочь не могу. Я не отслеживаю ее перемещения.

— Жаль, — без особой печали сказал Крэст. — Но скажите хотя бы: она в самом деле не представляет ни для кого опасности?

— Вы полагаете, я лгал вашему отцу?.. — понизив голос, поинтересовался Барден, и глаза его опасно блеснули.

— Ни в коем случае. Но мне было бы понятно ваше желание, как учителя, защитить свою ученицу от недоброжелателей.

Барден одарил Крэста столь тяжелым взглядом, что тот немедленно пожалел о последней фразе.

— Дело не в моих личных желаниях, а в странной политике вашего отца, принц.

Аристократически-бледное лицо Крэста застыло надменной маской, столь хорошо знакомой Илис. Барден усмехнулся про себя. Подобной спеси он не встречал ни у одного представителя многочисленных августейших семейств западной части материка.

— Мой отец избирает ту политику, которую считает наиболее приемлемой для государства, — заявил Крэст.

— Ну разумеется. А вы, принц, безоговорочно подчиняетесь любому его решению?..

— Как и ваш сын, полагаю, — ответил Крэст и, сам того не зная, угодил в больное место Бардена. Тот с трудом удержался, чтобы не поморщиться. — Я чту своего повелителя и как отца, и как короля.

— И вы без сожалений вернетесь домой, повинуясь его приказу? — продолжал допытываться Барден.

— Какое это имеет значение?

— И все-таки…

— Говоря по правде, — очень неохотно сказал Крэст, вынужденный отвечать под давлением собеседника, — я буду рад вернуться. Но еще радостнее мне было бы вернуться вместе с Илис.

— Разве вы не ненавидите ее?

Идеально красивое, без малейшего изъяна, холодное лицо Крэста вспыхнуло — от чего он стал еще красивее, — и снова побледнело сильнее прежнего.

— Мы изрядно помучили друг друга, и счет у нас друг к другу изрядный, но… Илис моя сестра, и, я думаю, она как-нибудь сумеет простить меня… а я — ее.

— Илис не злопамятна, — заметил Барден.

А про себя добавил — если только не причинить ей непоправимого зла. Предполагаемую смерть Грэма она, судя по всему, мне так и не простила, иначе уже как-нибудь дала бы о себе знать…

— Не могу сказать того же самого о себе, — холодно ответил Крэст. — Но, повторяю, мы сумели бы примириться.

Собеседники немного помолчали, разглядывая друг друга. Крэст был очень похож на Илис, с поправкой на возраст и мужественность черт, но его сестра никогда не была так холодна и высокомерна. А он, судя по всему, никогда не улыбался так, как она. Как же мне ее не хватает, подумал Барден с усталым удивлением. Никогда не мог предположить, что и спустя четыре года буду тосковать по этой лукавой девчонке…

Не однажды он предпринимал попытки разузнать что-нибудь об Илис. Хотя бы только для того, чтобы убедиться — с ней все в порядке, она цела и здорова. Но даже Сумеречная гильдия, в которую он, помимо прочего, обращался за помощью, не смогла ничего сообщить. Он подозревал, что неуспех гильдии является отнюдь не следствием умения Илис заметать следы. Без сомнения, истрийка имела множество знакомцев и среди братьев Фекса, они очень хорошо относились к ней и готовы были укрывать ее даже от императора, зная, что он пытается найти ее. Братья были сильны круговой порукой…

— Я был откровенен с вами, — снова заговорил Крэст. — И, мне кажется, могу ожидать ответной откровенности.

— Что вы хотите услышать?

— Правдивый ответ на вопрос, который я уже задавал вам.

— Но я ответил на него, — с возрастающим раздражением сказал Барден. — Или вы все-таки подозреваете меня во лжи?

— Нет! Но поймите мою настойчивость правильно. Вы последняя ниточка, которая могла привести меня к Илис. Вот уже несколько лет я не могу найти и следа ее, как будто она стала невидимкой или изменила внешность. Я надеялся, что вы сможете что-то сообщить…

— Нас уже давно ничто не связывает, — медленно и тяжело сказал Барден. — Но вы не допускаете мысли, что она могла уехать, скажем, на юг? Южные земли обширны, а в джунглях несложно затеряться бесследно.

— Может быть. Но в таком случае нет никаких шансов отыскать ее.

— Но вы продолжите поиски?

— Нет, — после короткого раздумья ответил Крэст. — Я возвращаюсь на Латер. Думаю, мое присутствие принесет больше пользы там, чем здесь. Отец мой уже немолод, и он… впрочем, неважно. А вас, ваше величество, я могу попросить об услуге?

Барден молча наклонил голову.

— Если вы вдруг увидите Илис… или получите возможность послать ей весточку… пожалуйста, передайте ей, что домой она может возвращаться без страха.

— Если увижу — передам.

— Благодарю.

Проводив гостя, Барден снова сел в кресло и подумал: жаль, что не удалось добиться этого раньше… четыре года назад. Илис обрадовалась бы возможности вернуться домой, к родителям и брату. А теперь… где ее искать? Конечно, рано или поздно она поймет, что никто больше не гоняется за ней по королевствам, и решит выяснить причины этого; Илис любопытна. Но когда это еще будет…

Одно хорошо — Крэст Авнери возвращается на Латер, в Истрию и, кажется, рад этому. Хоть кому-то многолетние усилия императора принесли пользу.

Неделю Илис прогостила в доме Рувато и окончательно поняла, что никаким способом невозможно выбить из бывшего князя его великосветские манеры. Никакие обстоятельства не заставят его вести себя иначе, чем придерживаясь правил горячо любимого столичного этикета. Илис серьезно подозревала, что и наедине с самим собой он остается таким же вежливым, изящным, ироничным и почти неизменно улыбчивым.

Возможно, дело было даже не в воспитании. Илис готова была допустить, что свои манеры светского льва Рувато всосал с молоком матери. Иначе как можно было объяснить, что и грубое сукно он носил с небрежным изяществом, о котором могли только мечтать завсегдатаи модных столичных салонов, наряженные в тафту и парчу и похожие в этих дорогих тканях на пестрых попугаев? Что заставляло его даже в этом захолустье каждое утро выходить в гостиную тщательно выбритым, причесанным и свежим, разве что не благоухающим дорогими духами (на которые у него просто-напросто не хватало теперь средств)? Он не носил больше кружев и золотых перстней, но не становился от этого менее элегантным. Гостье он улыбался как прежде, улыбкой несколько томной, но искренней — об этом можно было судить по тому, как ярко она отражалась в его зеленоватых глазах, — целовал ей руку и заводил легкий, ни к чему не обязывающий, остроумный и в полной мере светский разговор. О своем прошлом он больше не упоминал.

Но временами его внутренний свет как будто угасал. Тогда взгляд Рувато становился тускл и неподвижен, с лица уходили все краски, около рта обозначались резкие складки; князь разом старел лет на десять. Таким его Илис никогда не видела, и в первый раз испугалась. Вечером они гуляли под окружавшими дом старыми деревьями, и вдруг Рувато остановился, схватил ее руку, побледнел и замолк на полуслове. Лицо его стало мертвым, как гипсовая маска, и это сильнее всего напугало Илис. Она подумала, что с ним сейчас случится какой-нибудь припадок, и стала тормошить его. Но он не замечал ее, все тело его как будто задеревенело, и только бледные губы беззвучно шевелились. Продолжалось это странное состояние не дольше минуты, потом Рувато с усилием перевел дыхание, глаза его заблестели, губы порозовели. Он отпустил покрасневшую руку Илис и выговорил с некоторым трудом одно слово:

— Простите.

После чего быстро ушел в дом. Отправившись вслед за ним, встревоженная Илис обнаружила, что он заперся в спальне. Она хотела постучать, но прошаркавший мимо старик-слуга посоветовал ей не беспокоить «хозяина».

— А что это с ним? — тут же вцепилась в него Илис.

Старик пожал плечами.

— Хворь какая-нито, видать, — ответил он довольно равнодушно. — Хозяин хоть молодой, да хворый.

В недоумении Илис оставалась до утра, когда вышедший к завтраку Рувато объяснил ей, причем на губах его блуждала обычная, слегка ироничная улыбка:

— Это напоминает о себе болезнь. То, что вы видели, не слишком приятно и весьма неприглядно, но неопасно. Обычно такое случается вечером, после заката, так что лучше нам по возможности в это время не видеться. Мне не хочется делать вас свидетельницей этого безобразного зрелища.

— Да ничего со мной не случится, — возразила Илис. — Что тут такого? Со всеми бывает. И ничего безобразного тут нет.

— Нет, нет. Я не хочу, чтобы вы это видели.

Но Илис увидела подобный «припадок» еще раз, и как назло, именно в тот вечер, когда она уговорила Рувато погулять с ней — уж слишком хорошо было на воздухе, чтобы сидеть в четырех стенах. На этот раз они зашли довольно далеко от дома, да и не собиралась Илис позволить князю сбежать, поэтому Рувато, «отмерев», проговорил непослушными губами:

— Давайте присядем ненадолго.

И он первый (тут уж было не до манер) сел на поваленный ствол дерева. Грудь его бурно вздымалась, как будто он пробежал без остановки целую лигу, на висках и лбу выступил пот. Илис стояла рядом и озабоченно наблюдала за ним. Быстро темнело.

— Больше я не позволю уговорить себя, — сказал Рувато, чуть отдышавшись. — Поверьте, мне очень неловко, что вы видели меня в таком состоянии и что вам приходится со мной возиться.

— Безымянный, да что тут такого? — воскликнула Илис. — Нашли о чем беспокоиться. Знаю, вы хотели убедить меня, что вы — совершенство, но раз уж не получилось, выкиньте это из головы.

Рувато улыбнулся.

— Вы очень добрая, Илис.

— Я? — вытаращила глаза Илис. — Я — добрая? Не выдумывайте! Я ведь магичка, забыли? А магички не бывают добрыми. Возьмите хотя бы императора для примера. И вообще, нам лучше побеспокоиться о том, как найти в темноте дорогу обратно. Еще пять минут, и совсем стемнеет.

— Вы боитесь заблудиться?

— Не боюсь, но желания нет. Вот вы любите спать на траве?

— Не очень, — засмеялся Рувато.

— Я тоже — под утро становится сыро. Так пойдем? У нас еще есть шансы попасть в дом. Вы уже можете идти?

— Кажется, да. Только не торопитесь.

Они медленно пошли к дому. Рувато переставлял ноги не слишком уверенно, но падать вроде не собирался, и Илис скоро перестала беспокоиться на его счет.

Под деревьями уже сгустилась тьма, и редкие звезды подмигивали сквозь окошки в древесной кроне. Было очень тепло.

— В такие ночи, — задумчиво проговорил Рувато, — я даже рад, что уехал из Эдеса. В городе не найдешь ничего этого…

— Вы, оказывается, любитель природы? — удивилась Илис.

— Не такой уж и любитель. Просто есть во всем этом что-то настоящее.

— А я, — сказала Илис, — насмотрелась этой природы так, что просто жуть. Знаете, когда ехала из Истрии в Наи. Тут тебе и морской берег, и джунгли, и снежные заносы… на любой вкус. Самое острое ощущение — ночевка в зимнем лесу. Сугробы, волчий вой… Романтика! Нет, знаете, я все-таки предпочитаю цивилизацию. Хотя бы в самом зачаточном состоянии.

— Вы горожанка по крови.

— Не отрицаю. А вы?

— А я ко всему привык.

— Ко всему привыкнуть нельзя, — назидательно сказала Илис. — Между прочим, давно хотела спросить вас: а чем вы занимались в этой вашей… отшельнической хибаре… все это время?

— Вы видели, как я живу; как вы сами думаете?

Илис пожала плечами.

— По-моему, ничем вы не занимаетесь.

— Я вам завтра покажу, — пообещал Рувато.

Наутро Рувато повел Илис на второй этаж — выполнять обещание. Поднимаясь по лестнице, Илис мучилась от любопытства. Как ни старалась, она никак не могла представить себе Рувато, занятого каким-либо делом.

Они пришли в просторную светлую комнату, повернутую окнами на юг. Обставлена она была очень скудно: всю ее обстановку составлял стол, старинное кресло и книжный шкаф, полки которого, впрочем, почти пустовали. Илис увидела на них только десяток книг, еще одна, раскрытая, лежала на столе. Пробежавшись взглядом по корешкам, она поняла, что названия их ей незнакомы; таких книг она никогда в жизни не читала и даже о них не слышала. БОльшая часть была написана по-медейски, остальные — на всеобщем. Книг на касотском Илис на полках не увидела.

— Это мой кабинет и вся моя библиотека, — с улыбкой сообщил Рувато, заметив интерес гостьи к книгам. — Не сравнить, конечно, с той, что была собрана в Эдесе, но и это лучше, чем ничего. Все книги я приобрел здесь, из Касот не удалось ничего вывести.

— Значит, вы все-таки бываете в городе? — поинтересовалась Илис.

— Был два или три раза.

— Ездили ради книг?

— В основном — да.

— Так значит, это и есть ваше занятие на протяжении двух лет? Вы только читаете и перечитываете книги?

— Не совсем. Взгляните сюда.

Рувато указал на скрученные в свитки и сложенные в стопки листы бумаги, которые заполняли одну из полок в шкафу. Ранее Илис не обратила на них внимания.

— Что это? — спросила она.

— Посмотрите.

Илис взяла верхний лист из одной, довольно тощей, стопки. Оказалось, что на нем что-то написано, причем весьма знакомым почерком. Заинтригованная, она пробежала глазами по строкам, но из прочитанного не поняла практически ничего, хотя написано было ясным и четким касотским языком. Заставив себя вчитаться, она догадалась, что перед ней, похоже, исторически обоснованные рассуждения об устройстве государства и еще о чем-то в этом роде. Она с удивлением подняла глаза на Рувато.

— Это вы написали?

— Да, я, — ответил тот, улыбаясь безо всякого самодовольства.

— Ничего себе. Да вы мыслитель! А вот это все, — она показала на полку, отведенную бумагам, — тоже все ваши сочинения?

— Да.

— Прямо научные труды, — сказала Илис, с уважением взирая на груду исписанной бумаги.

— Я просто записываю мысли, которые приходят мне в голову, вот и все.

— Много же у вас мыслей!

— Поэтому я и здесь, а не в Эдесе.

— Императору, вроде бы, не понравились ваши действия, а не ваши мысли.

— Мысли и действия зачастую взаимосвязаны, — с легкой насмешкой ответил Рувато.

Он присел на край стола и с улыбкой наблюдал за тем, как Илис перебирает листы, вчитываясь в мелкие энергичные буквы.

— Эк вас… — пробормотала Илис, наткнувшись на загадочную фразу о том, что"…войну взвешивают семью расчетами и таким путем определяют положение". — И что вы со всем этим намереваетесь делать?

— Ничего, — Рувато пожал плечами. — Пусть лежит здесь. Пользы от всей этой писанины немного, но нужно же чем-то занять время.

— Вы могли бы прославиться, — заметила Илис.

— Вот это мне совсем ни к чему! Я намереваюсь вести жизнь тихую и незаметную.

— До самой старости? — ехидно уточнила Илис.

— Если бы удалось, я был бы только рад.

— Ну, ну. По крайней мере, можно мне взять это почитать?

— Конечно. Только, боюсь, вы найдете все эти записи неинтересными.

Не вступая в спор, Илис сгребла с полки в охапку первую попавшуюся стопку (предусмотрительно отложив в сторону стопку с военно-политическими размышлениями) и тут же утащила ее в свою спальню.

Просыпалась она рано, гораздо раньше Рувато, и потому могла позволить себе час или два почитать в постели. Записи хозяина дома оказались весьма любопытными, ничего подобного им Илис раньше видеть не приходилось. Только сейчас она начала осознавать то, о чем слышала от знакомых неоднократно и чему сама не придавала значения. Судя по записям, Рувато не всегда отличал реальность от вымысла. Строго логичные, рассудочные, зачастую даже скучные рассуждения о предметах и явлениях, способных занимать ум светского кавалера и придворного, мешались со странными описаниями вещей и событий, которые едва ли могли иметь место в жизни. Были они столь фантастичными и пугающими, что Илис, если бы она не знала автора этих описаний, заподозрила бы, что родились они и были увидены под воздействием наркотических веществ. Местами текст становился похожим на откровенный бред. Илис даже задумалась: а сознавал ли Рувато, что он записывает? Перечитывал он вообще свои записи? Ей почему-то казалось, что нет. Иначе он просто не позволил бы ей читать.

Два дня Рувато выжидал и старательно сохранял равнодушный вид, но потом не выдержал и спросил у Илис, прочитала ли она что-нибудь из его текстов.

— Да, — ответила она, колеблясь, стоит ли сообщать ему свои впечатления. — Очень… любопытно, знаете ли.

— Любопытно?.. Что же именно показалось вам любопытным? — Рувато казался несколько удивленным ее отзывом.

— Ну… — Илис окончательно смешалась, но справилась с собой и решила выяснить раз и навсегда, подозревает ли он о странных абзацах, вышедших из-под его пера. Она неспешно заговорила, внимательно глядя ему в глаза: — Вот, например, место, где вы пишете о раскачивающихся на ветру башнях в покинутом городе…

— О чем? — удивленно вскинул брови Рувато.

— Вы не помните?

— Нет. Какие еще башни?

— А про превращение в ворону — тоже не помните?..

Рувато смотрел на нее непонимающими глазами.

— Подождите минутку, — Илис бегом отправилась в свою спальню и через несколько минут вернулась с нужным листком. — Вот, смотрите.

Рувато взял лист у нее из рук и довольно долго смотрел на него, хмуря светлые брови. Потом поднял потемневшие до цвета штормового моря глаза на Илис и сказал серьезно:

— Я не помню этого, — по его лицу было видно, что он не расстроен и не испуган, а только опечален. — И много подобных опусов вы нашли?

— Не очень, но все они весьма оригинальны. Если бы император прочел это, — хихикнула Илис, — он бы десять раз подумал, прежде чем отдавать приказ о вашем аресте.

— Вы издеваетесь, Илис?

— Как вы могли такое подумать?! В самом деле, он бы сразу понял, что до сих пор не ценил вас… как собеседника.

— Вы лучше меня можете судить, но все же он немного потерял в моем лице. Да и я не горю желанием вступить с ним в беседу… — он запнулся. — Илис, что с вами?..

Илис, до сих пор веселая и ехидная, неожиданно скуксилась и погрустнела. Заведя разговор об императоре, она поняла, что страшно по нему соскучилась, и многое отдала бы за то, чтобы заглянуть в его желтые глаза и перемолвиться с ним хотя бы парой фраз. Однако, ни при каких обстоятельствах ей нельзя было с ним видеться, потому что она до сих пор не могла его простить…

— Ничего, — встряхнулась она, когда вопрос Рувато — с некоторой задержкой — достиг ее сознания. — Просто задумалась. Знаете что, Рувато, а дайте мне еще что-нибудь почитать?

По истечении двух недель Илис решила, что уже загостилась, пора и честь знать. И дело было вовсе не в том, что ей надоел и наскучил Рувато. Общение с ним не могло надоесть. Над его настроением, казалось, не были властны никакие обстоятельства, и с ним всегда было легко и приятно; его общество стало еще притягательнее, когда он перестал, наконец, говорить про политику. Иногда, впрочем, в голову Илис приходила мысль, что он всего лишь притворяется, что не может у человека в его обстоятельствах быть на душе так легко и светло, как демонстрирует он; но даже если и так, то притворялся он виртуозно.

Итак, общество Рувато не наскучило ей, напротив, она рисковала излишне сильно привязаться, как привязалась в свое время к Бардену. А рвать крепкие нити привязанностей, как она убедилась, неприятно и даже болезненно. Ей не хотелось доставлять неудобства ни себе, ни другим. Поэтому она назначила себе день отъезда — не слишком отдаленный, — и накануне пришла к Рувато в его «кабинет» сообщить о своем решении. Он немедленно отложил перо, встал и усадил ее в свое кресло, а сам пристроился на краю стола. Раньше такой привычки за ним не водилось. Похоже, он незаметно для себя перенял ее от Илис.

— Вы уезжаете? — выслушав гостью, он, кажется, только удивился, но не огорчился. Тем лучше, подумала Илис. — Уже? Я надеялся, вы погостите подольше.

— Нет, не смею больше надоедать вам, — отозвалась Илис.

— Вы же знаете, что не можете надоесть. Я никогда не устану от вас.

— Это простая формула вежливости…

— Вы не верите в мою искренность? — серьезно спросил Рувато и наклонился к ней.

Но Илис не хотелось вступать с ним в спор или затевать состязание в светской учтивости, из которого она все равно не вышла бы победительницей. И она сказала решительно:

— Как бы то ни было, я не могу больше оставаться тут.

— Почему?

— Потому что меня ищут.

— Меня тоже, — возразил Рувато. — Однако же, вы сами сказали, что мой дом — укромное, тихое место, его непросто обнаружить. Здесь вы можете оставаться и прятаться, сколько вам угодно.

— Нет, я уже убедилась, насколько опасно сидеть на одном месте, каким бы укромным оно ни казалось, если только у тебя нет сильного покровителя.

— Да, — сказал Рувато и закусил губу. — В покровители я, конечно, не гожусь… Но мне так не хочется отпускать вас, Илис!.. За те три недели, что вы жили здесь, я бы охотно отдал лет десять своей жизни.

— Кхм… — смутилась Илис. — Не выдумывайте. Вы заговорили прямо как рыцарь из романтической поэмы, только вот я на даму сердца совсем не похожа.

— Да, вероятно, я говорю как дурак, — согласился Рувато, — но стоит мне подумать, что в следующий раз я увижу вас, может быть, еще только через два года… — он не договорил и умолк, сдвинув брови.

— Может быть, и раньше, — утешила его Илис. — Смотря с какой скоростью перемещаться по материку, а то, глядишь, снова забреду в ваши края уже через год.

— Через год!..

Судя по всему, он был серьезно опечален. Такого напряженного выражения лица Илис еще не приходилось у него видеть, разве только во время его «приступов». И если насчет его обычной манеры держаться у Илис оставались сомнения, то сейчас никаких сомнений не возникало: он не играл и не притворялся. Его лицо померкло; озарявший его изнутри свет умер. Если бы Илис умела читать мысли, она легко поняла бы, что сейчас он думает о длинной веренице одиноких бессмысленных лет, которые ему предстоит прожить в пустом доме, в чужой стране. Но Илис мыслей читать не умела, и ей оставалось только догадываться.

— Послушайте! — воскликнула она обрадовано; гениальная мысль пришла ей в голову. — А что вы будете сидеть здесь отшельником? Так и зачахнуть недолго! Поедемте лучше вместе!

— Куда? — удивленно спросил Рувато.

— Да не все ли равно? Куда-нибудь. Мало ли городов на свете. Вы бывали в Лигии и Бергонте? Можно поехать туда, там до середины октября будет продолжаться лето!

— Вы предлагаете путешествовать вместе? Но это невозможно, Илис.

— Почему это? — с вызовом спросила Илис.

— На то имеется множество причин.

— Назовите хоть одну.

— Извольте: мы с вами не брат с сестрой и не супруги, а в дороге бывают различные ситуации, когда…

— Чушь! — невежливо перебила его Илис. — Я целый год разъезжала в компании двух парней, ни один из которых не приходился мне ни братом, ни мужем. И, как видите, ничего со мной не сталось.

На это Рувато ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что она поняла: то, что ей представляется ерундой, для него является серьезным препятствием. Какое ему придется сделать над собой усилие, чтобы переломить принципы и убеждения, чтобы сломать самого себя, было ведомо только Двенадцати. Впрочем, ведь выносил он как-то присутствие в своем доме женщины-не-родственницы! Правда и то, что ему не приходилось спать с ней в одной постели и все такое прочее — а в дороге чего только ни случается.

— Жаль! — вздохнула Илис. — Я лично всегда рада компании. А вам нужно бороться с вашими предрассудками.

— Может быть, — кротко согласился Рувато и добавил: — Но есть и другие причины. И одна из них та, что я не хочу стать для вас бременем и помехой в пути.

— Вы это о чем? — озадачилась Илис.

— О том… Вы видели, что со мной случается временами, а ведь бывает и хуже. Что бы вы стали делать, если бы болезнь настигла меня в дороге?

— Переждала бы, и все дела, — ответила Илис без запинки. — Мне, вообще-то, и с тяжелоранеными приходилось иметь дело.

— На все у вас найдется отговорка, Илис.

— Это не отговорки, — обиделась Илис. — Впрочем, как хотите, не буду же я уговаривать вас до вечера. Оставайтесь отшельничать, ваше дело. А я вам будут писать, если позволите.

— Буду рад, — склонил голову Рувато.

Они помолчали.

— Как вы намерены выбираться из этой глуши, Илис?

— Наверное, пешком, — рассеянно ответила Илис.

— Я могу послать слугу в деревню за лошадью, — сказал Рувато. — Сам я, к сожалению, не могу предложить вам экипаж…

— Ерунда, я прекрасно могу дойти до деревни и сама. Зачем тревожить старика?

— Тогда позвольте проводить вас.

Илис согласилась, и наутро они вместе отправились в деревню. Со стороны их легко можно было принять за двух юношей, поскольку Илис, как обычно, предпочитала путешествовать в мужском костюме; а Рувато благодаря своему тонкому сложению выглядел гораздо моложе своих тридцати с небольшим лет. Он нес на плече почти невесомую дорожную сумку Илис и был необычайно задумчив. Зато у Илис настроение было прекрасное, она даже насвистывала под нос незатейливую мелодийку. Ей уже не терпелось отправиться в путь.

Прощание было кратким. Взяв себя в руки, Рувато вспомнил о любезных манерах и сам лично договорился с хозяином маленького постоялого двора о приобретении лошади, которую следовало оставить в другом постоялом дворе за несколько десятков лиг отсюда. Заплатил он тоже сам, невзирая на все протесты Илис. Это вновь был очень спокойный, очень деловой, очень собранный князь Рувато Слоок, которого Илис знала по Эдесу. Таким он ей нравился больше всего.

На прощание Рувато хотел, как обычно, поцеловать ей пальцы, но Илис засмеялась, заявила, что хватит с нее придворных церемоний, и вместо того, чтобы благосклонно принять этот деликатный знак поклонения, по-мужски пожала князю руку. Рувато посмотрел на нее удивленно, но ладонь, немного поколебавшись, сжал крепко. Изящность сложения отнюдь не подразумевала отсутствия физической силы.

Илис уехала, а Рувато до темноты бродил под деревьями, росшими вдоль дороги. Возвращаться домой ему не хотелось. За два года он, привыкший жить в центре внимания общества, научился кое-как обходиться своей собственной скромной персоной. Но Илис напомнила ему, что общество приятного человека гораздо лучше одиночества. Теперь ему предстояло снова пройти через нелегкую процедуру смирения, и он почти жалел, что не принял приглашения Илис поехать вместе. На минуту Рувато даже захотелось бросить все и немедленно кинуться за ней вдогонку, но он быстро подавил этот порыв. Совместное путешествие сближает людей, а он не хотел сближаться, зная, что настанет минута, когда он не сумеет совладать с собой. Слишком сильно было влекшее его к Илис чувство; однако ни за что на свете он не хотел бы отяготить ее своим присутствием рядом. Сделанное им некогда в Эдесе предложение теперь казалось ему верхом безумия. Ведь знал же он, что, скажи Илис «да», ей пришлось бы с ним очень нелегко временами, и чем дальше, тем было бы хуже. Ну а теперь, потеряв титул и состояние, он и вовсе не годился на роль супруга, да и товарищем в путешествии был бы неважным.

Что до Илис, то ни о чем подобном она не думала. Она вообще мало о чем думала, просто получая удовольствие от хорошей погоды и неспешной езды. Лишь когда начало смеркаться, она начала задумываться об ужине и устройстве на ночлег. Пытались к ней в голову залезть и мысли о Рувато, но она гнала их прочь. Очень уж ей не хотелось расстраиваться.

Хроники Империи. Год 1266-й

С наступлением весны Барден решил, что с него хватит. Тридцать лет жизни он провел в непрерывных войнах, и это занятие ему вконец опостылело.

Война с Медеей длилась не первый год, с переменным успехом. С очень переменным. Качели войны приобрели такой грандиозный размах, что даже голова начинала кружиться. Бывали периоды, когда имперские войска подступали к самой столице Медеи, и казалось, что войне скоро придет конец; но король Тео мобилизовал все силы и выбивал противника со своей земли, да еще и переносил боевые действия на территорию Касот. Казалось, одолеть его окончательно невозможно. Барден все чаще впадал в раздражительное состояние, злился, терял спокойствие духа, и начинал понимать, что этот кусок ему, по всей вероятности, не проглотить. Что, разумеется, настроения его не улучшало. Перед тем, как выпал снег и сражения в основном прекратились, качели войны вновь замерли в равновесии: бОльшая часть касотских и медейских войск скопилась по берегам реки Серебряной, которая вот уже несколько сотен лет являлась границей двух государств. Эта ситуация сильно походила на восстановление исторической справедливости и могла быть расценена как указание Двенадцати прекратить, наконец, кровопролития.

Но военные неурядицы являлись только половиной беды. Барден чувствовал, что сам начинает сдавать. Случалось, что в течение целого дня он вообще с огромным трудом мог связно соображать и, тем более, говорить, и больше всего ему хотелось провести такой день в постели и, желательно, закрыв глаза и в уединении. Голова болела нестерпимо, и ему приходилось пробиваться сквозь боль, чтобы решать ежедневные, ежеминутные дела. Счастье, что рядом всегда был Альберт, который с полувзгляда угадывал его состояние, и брал часть забот на себя. Решениями остальных проблем, по большей части военных, занимался Марк, если только находился неподалеку и мог оторваться от своих собственных неурядиц.

Так получилось, что в последние полгода на Марка ложилось все больше дел по управлению империей. Ему некогда было и вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы хотя бы день провести рядом с женой и сыновьями. Барден видел, кто теперь постепенно становится настоящим властителем империи, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел, по правде говоря. Ему не всегда нравилось, как действовал Марк, которому, по его мнению, не хватало твердости в обхождении с людьми, но в его дела он уже не вмешивался.

Однако, судьбоносные для империи решения по-прежнему принимал Барден. И одно такое решение созрело в его голове к началу апреля.

Два дня он потратил на составление послания, причем практически безвылазно провел все это время запершись в своем кабинете. Потом он заявил Альберту, что желает видеть Марка.

— Отыщи его, — велел он. — И пусть прибудет во дворец, если он поблизости от Эдеса. Если нет, скажи, где он, я сам к нему поеду.

Альберт был озадачен таким распоряжением, но спрашивать и уточнять не посмел, отправился на поиски Марка. Тот нашелся в загородном дворце, где зимовала Эва с годовалыми близняшками, и куда он приехал, воспользовавшись зимним затишьем и выкроив несколько относительно свободных дней. После трудных родов Эва все больше хворала, ей требовался покой, и потому она удалилась в загородную резиденцию, забрав с собой, разумеется, и детей, и их нянек, и несколько своих служанок. Видевший ее мельком Альберт отметил, что она очень уж худа и бледна, но по-прежнему очаровательна. Дети ее были тоже прелестны: румяные, соломенноволосые крепыши, похожие друг на друга до последней черточки, исключая цвет глаз. У старшего, Иссы, были они светло-голубые, как у матери, а младший, Аскольд, унаследовал темно-янтарную, с рыжиной, желтизну глаз отца и деда. Последнее обстоятельство, кстати, несколько удручало Бардена, который желал бы видеть именно в старшей ветви проявление сильной крови старинного рода. Оба мальчишки отличались буйными характерами, не могли и минутки полежать и посидеть спокойно, все время крутились в кроватках и норовили куда-нибудь уползти, а по ночам не давали нянькам спать — голоса у них были весьма зычными, и они с удовольствием демонстрировали это окружающим.

Выслушав повеление отца, Марк без колебаний оставил Эву и сыновей, немедленно собрался и отправился в Эдес. Барден уже ждал его и пребывал в явном нетерпении, расхаживая по маленькой гостиной, которая прилегала к его спальне.

— Отец? — Марк остановился в дверях и чуть поклонился. С мороза щеки его раскраснелись, а припорошивший плечи снег не успел растаять — настолько стремительным было его шествие по дворцу.

— Заходи, — ответил Барден.

Марк вошел в комнату, на ходу снимая перчатки. Движения его были быстрыми, но отнюдь не поспешными. Какая-то взрослая расчетливость появилась в них. Вообще он очень возмужал, перестал быть юношей, и произошло это как-то резко, рывком — после того, как вернулся из медейского плена. В одиночку он прошел через территорию Медеи и сумел добраться до своих. О том, что довелось ему испытать в пути, он не рассказывал или рассказывал весьма скупо, но видно было, что пришлось ему солоно. Узнав о его возвращении, Барден ощутил неприятный холодок в груди, от которого не мог избавиться до самой первой встречи с сыном. У Марка, разумеется, имелись собственные взгляды на жизнь и, понимая и принимая все государственные нужды, он все же мог истолковать отказ отца участвовать в его судьбе как предательство по отношению к себе лично. Поэтому Барден боялся — хотя сам ни за что не сознался бы себе в этом, — увидеть в глазах сына холод и ненависть. Но Марк, сияя глазами и ничего не говоря, подошел к нему и просто обнял. Кажется, в первый раз в жизни. В этот момент Барден с суеверным страхом почувствовал, как что-то сломалось в его душе…

— У меня есть для тебя поручение, — медленно проговорил Барден, глядя теперь исподлобья на сына. — Неприятное, трудное, но больше мне обратиться не к кому.

— Я слушаю, — сказал слегка удивленный Марк. Показалось ему, что отец будто бы оправдывается, а такого за ним не водилось.

— Тебе нужно будет поехать в Медею и передать письмо Тео Тиру.

— Что? — Марку показалось, что он ослышался. — Я поеду в Медею? К Тео?

— Да.

— Как официальный посланник? Меня схватят в два счета.

— Никакой официальности, — возразил Барден. — Ты возьмешь с собой двух сопровождающих, но не будешь ни афишировать свои намерения, ни называться настоящим именем, пока не доберешься до самого Тео. Учти, ты должен передать это письмо лично ему в руки.

Марк немного помолчал, осмысливая поручение, и спросил:

— Могу я спросить, что такого в этом письме, если ты не желаешь отправить его с обычным гонцом?

— Предложение мира и просьба о личной встрече.

— Безымянный! — вскричал Марк, и глаза его недоверчиво расширились. — Ты говоришь о мире, отец?

— Да, я говорю о мире, — сумрачно сказал Барден и нахмурился. — Так или иначе, с этой войной надо кончать. Нам ее не выиграть.

Изумленный до последней степени, Марк не нашелся, что сказать. Упрямство императора стало притчей во языцех, любое начатое дело он доводил до конца, и не было еще случая, чтобы он менял однажды принятое им решение.

— На каких условиях ты хочешь заключить мирный договор? — медленно спросил Марк.

— На условиях, что каждый остается при своем.

— И ты думаешь, что Тео согласится на это?

— Вот об этом, — чуть усмехнулся Барден, и это была лишь слабая тень его волчьей усмешки, — я и хочу побеседовать с ним лично.

— Боюсь, он потребует отступного, — сказал Марк. — Удача теперь вроде бы на его стороне.

— Поживем-увидим. Вот, возьми, — Барден протянул сыну запечатанное личной печатью письмо. Марк взял его, но вдруг заколебался.

— Когда мне выезжать?

— Как можно скорее, по возможности уже завтра. Сейчас по дорогам нелегко проехать, но ты уж постарайся. Лучше бы увидеться с Тео до того, как стает снег и снова начнутся маневры.

— Хорошо, тогда я отправлюсь завтра. Но, отец, я все-таки не совсем понимаю, почему именно я…

— Потому что, — проговорил Барден жестко, прищурив желтые глаза, — ты являешься лучшим гарантом моих добрых намерений.

После этих слов Марк слегка побледнел. Снова отец делает из него ставку в военной игре!.. А ведь когда-то, на какой-то момент ему показалось, что император перестал видеть в нем только лишь орудие своей власти.

— Хорошо, — повторил Марк ровным тоном, справившись с волнением. — Кого я могу взять с собой?

— Кого выберешь сам.

— Я могу теперь идти?

— Да, Марк, иди.

Как всегда, у них не нашлось слов, чтобы сказать их друг другу при прощании. Впрочем, точно так же они расставались и с супругами. Марк часто, когда возникали неотложные дела, уезжал неожиданно, не сказав Эве ни слова, даже не поцеловав ее и не повидавшись с ней. Так же всегда поступал и Барден.

И сейчас Марк не стал терять времени на возвращение в загородный дворец. Ему нужно было найти двух спутников, на которых он мог бы положиться в далеком и трудном путешествии, и позаботиться о самом необходимом для поездки: лошадях, теплой одежде, съестных припасах и прочем.

На рассвете следующего дня Марк в сопровождении двух верных ему людей (одним из которых был его адъютант Сигмунд, а другой — старый товарищ, почти друг детства эрл Феликс Зимсен) выехал из Эдеса. Он не имел ни малейшего понятия, где ему искать короля Тео Тира, и не знал даже, как начать поиски. Но тем не менее он был полон намерений выполнить поручение отца, чего бы ему это ни стоило.

Впервые в жизни Илис испытывала муки творчества. Она писала письмо домой.

Да-да, именно домой. Она и сама уже сбилась со счета, сколько лет не получала никаких известий от родителей и не давала знать о себе. И она была почти уверенна, что больше не скучает по отцу, матери, брату и старым истрийским друзьям. Но неожиданно на Илис накинулась тоска, и принялась ее грызть. Илис подождала день, два, неделю, месяц в надежде, что тоске наскучит и она уйдет, но она все не уходила. По ночам ей вдруг начали сниться светлые гавани Латера и густая зелень его солнечных лесов. Мало того — она видела себя гуляющей под руку с братом по прохладным крытым галереям отцовского дворца. Это было уже чересчур. Надо возвращаться! сказала себе Илис, очнувшись от ностальгического сна, и глубоко задумалась. Возвращаться! А как? Помимо родителей, которые, вероятно, уже считают ее мертвой, на Латере есть еще и дядя-король, внимания которого едва ли получится избежать… Илис промаялась до утра, а с первым лучом солнца села за сочинение письма.

Слова подбирались с трудом. С одной стороны, столько всего нужно было сказать, а с другой, что написать людям, пусть и родным, но с которыми ты за более чем десять лет не сказал и слова? В конце концов Илис отделалась самыми краткими и едва ли не дежурными фразами: жива, здорова, скучаю, хочу вернуться домой, сообщите, насколько это возможно. В последнем самоубийственном порыве Илис написала свой нынешний адрес и подумала с лихостью отчаяния: а ну и что? пусть даже письмо попадет в руки Крэсту, и он явится ко мне с целой гвардией вымуштрованных солдат… разве я не магичка?! Что я, не справлюсь с ними? Или я буду прятаться от Крэста до конца жизни?

Потом она долго думала, каким способом лучше переправить письмо через море. Кораблем выходило слишком уж долго, да и небезопасно, и Илис десять раз пожалела, что в Наи, где она проживала в данное время, у магиков нет такой свободы, как в Касот. В империи Бардена можно было спокойно прийти в любой храм Гесинды и, заплатив некоторую сумму (правда, немалую), отправить письмо через «анфиладу» порталов. В Наи, где магики сидели под каблуком у короля, требовалось сначала добиться встречи с градоправителем, от него получить разрешение на посещение башни магиков (в храме здесь свободных магиков не было, за исключением пары малосильных учеников), да еще и заплатить кучу налогов в казну города, королевства и святилища Богини. В какой-то момент Илис даже пожалела, что власть Бардена не распространяется на все западные королевства материка.

Пробиться к местному магику Илис все-таки сумела. В этом ей — как и деньгами — помогла нынешняя ее компаньонка. Или, вернее, дама, при которой компаньонкой состояла Илис. Это была молодая и влиятельная наинская дворянка, вдова, ничуть не тяготившаяся своим вдовством и ведущая веселый и светский образ жизни. В Илис она души не чаяла и готова была помогать ей во всех делах, чем Илис бессовестно пользовалась.

Отправив письмо, Илис стала ждать ответа или же гостей (второе было более вероятно). На всякий случай она занялась повторением основ практической магии. Безупречное знание заклинаний могло пригодиться, если бы вдруг к ней в гости заявился отряд вооруженных истрийских солдат.

Довольно долго ничего не случалось, и Илис начала киснуть. Не помогали даже веселые вечеринки, устраиваемые Анне — молодой вдовой и подругой Илис, — едва ли не ежедневно. Развитию хандры так же способствовала и затяжная наинская зима, никак не желавшая сменяться весной. Перед внутренним взором Илис так и вставали цветущие сады южного Латера. Идея возвращения домой явно перешла в разряд навязчивых.

От внимания красавицы Анне не ускользнул кислый настрой Илис, и она взялась усиленно развлекать подругу. Самым верным средством поднять настроение она считала общество галантных мужчин. Обладательница шелковых золотых кудрей, невинных голубых очей и пышных соблазнительных форм, Анне всегда была окружена толпой обожателей, и собиралась окружить такой же толпой и Илис. Илис этого вовсе не желала. «Заикающиеся» наинские аристократы ей вовсе не нравились, она никак не могла привыкнуть к их своеобразному говору. К тому же, почти все поголовно они были бледноглазыми блондинами с длинными косами, как у девушек, и это удручало… А Анне, судя по всему, задумала не только окружить Илис поклонниками, но и сосватать ее. Впору было бежать куда глаза глядят.

Очередная веселая вечеринка была в разгаре, Илис вяло улыбалась двум молодым наинцам с болтающимися по спинам косами, которые наперебой засыпали ее комплиментами. Они были в восторге от ее экзотической для северных мест внешности, и не могли восторг этот скрыть. Отделаться от них не было никакой возможности, и Илис очень обрадовалась, увидев, как между гостей проталкивается слуга, явно направляясь к ней. Он извинился перед молодыми аристократами и вполголоса сообщил, что миледи спрашивает какой-то человек, по виду чужеземец. Сердце Илис заколотилось.

— Он один? — спросила она, затаив дыхание.

— Один, но при оружии. Сказать ему, что вы не можете его принять, миледи?

— Нет, я к нему выйду, — живо сказала Илис, подхватила юбки длинного бального платья и с удовольствием убежала от галантных поклонников.

Почему-то она ожидала увидеть Крэста, а потому по дороге повторяла про себя формулы «силовых» заклинаний. Но это был не Крэст, а совершенно незнакомый человек, хотя и явный истриец по внешности: белокожий, темноволосый и кареглазый. Костюм на нем был скромный, дорожный, а на поясе висел меч. При виде Илис человек поклонился и молча протянул ей два письма. Перед тем, как сломать печати, Илис внимательно их осмотрела и, разумеется, на одном из них увидела коронованную ящерицу дяди-короля, а на втором — обвившуюся вокруг стилизованной ветви ящерицу отца. Волнение ее было так велико, что она забыла даже поблагодарить посланника, тут же села в оказавшееся поблизости деревянное кресло и стала читать.

Письмо от Реула Авнери, августейшего дядюшки, оказалось длинным и велеречивым. В нем было множество извинений за причиненные Илис беды, причем по тону непонятно было, искренне ли король раскаивается в содеянном, или же просто внял голосу разума. Голосом разума в данном случае выступал Барден — увидев его имя, Илис вздрогнула, — который, оказывается, в течение нескольких лет доказывал Авнери, что его племянницу незачем опасаться и травить по всему миру, как зверя. К Бардену было сложно не прислушаться, и король Истрии, при всем своем невероятном упрямстве, прислушался-таки, хотя на убеждение его и потребовался не один год.

— Ох, учитель, — слабым голосом пробормотала Илис и неожиданно для себя растроганно поцеловала имя касотского тирана, выведенное на бумаге чопорным дядиным почерком. Яснее ясного было, что без участия Бардена правитель Истрии никогда не прекратил бы преследование беглой магички. Значит, все эти годы Барден бился за Илис с ее родственниками, а ей ничего не сказал!..

Далее в письме следовали заверения в том, что Илис может совершенно беспрепятственно вернуться домой, в Истрию, на Латер или на любой другой остров, пальцем ее никто не тронет а, напротив, ей будут немедленно возвращены все ее титулы и привилегии. На последнее Илис было плевать, а вот пункт о возвращении домой ее порадовал.

В завершающем абзаце строгий и старомодный почерк Реула Авнери сменялся вдруг другим, более энергичным и, если можно так выразиться, остроугольным. Этого почерка Илис не знала, но ей все объяснила подпись: "Крэст Авнери". Крэст тоже приносил извинения, и казались они гораздо более искренними, чем дядины. Вероятно, принц, вернувшись наконец домой, так расчувствовался и размяк, что простил Илис за все те годы, когда он рыскал по миру в ее поисках, и даже ощутил некоторую вину перед ней.

В настроении весьма приподнятом, Илис перешла к отцовскому письму. Содержание его было похоже на дядино, а вот тон был другим: взволнованным, а потому довольно сбивчивым. Едва ли отец рассчитывал когда-либо получить весточку от Илис, оплакивая ее как умершую, и ее намерение вернуться крайне взволновало его.

— Так! — сказала Илис, едва дочитав до конца, сама взволнованная, и вскочила с кресла. — Надо ехать!

Тут ее блуждающий взгляд уткнулся в терпеливо ждущего посланника, и она спохватилась.

— Ох, простите! — воскликнула она покаянно. — Я совсем про вас забыла, но эти неожиданные новости…

— Не извольте беспокоиться, княжна, — с глубоким поклоном ответил истриец на ее родном языке.

— Княжна! — повторила Илис, широко раскрыв глаза. Вновь обрести титул княжны в двадцать шесть лет, потеряв его в тринадцать! Есть от чего впасть в волнение! До сих пор ее называл княжной только Барден, да и то, когда злился или был раздражен.

— Если вы пожелаете, чтобы я сопровождал вас в путешествии домой, — учтиво продолжал истриец, — то я в полном вашем распоряжении.

Илис задумалась. Волнение волнением, но срываться с места и мчаться немедленно, сломя в голову в Истрию, она не собиралась. Следовало, как минимум, попрощаться с Анне. И с Рувато. Причем с последним прощаться лучше было лично. А лучше и не прощаться, а… Илис невольно улыбнулась. Она будет не она, если на этот раз не переспорит упрямого князя! Уже давно она не испытывала ужаса при мысли о необходимости видеть его ежедневно.

В двух словах Илис объяснила истрийскому посланнику, что в ближайшую неделю едва ли сядет на корабль и вообще в состоянии добраться до Латера одна, но благодарит за предложение помощи, ценит благородство и так далее.

— И если вы вернетесь в Истрию раньше меня, — добавила она, — то передайте его величеству Реулу Авнери и его светлости Ромулу Авнери, чтобы в самом скором времени ждали гостей. То есть гостью. То есть меня.

На прощание она наградила гонца несколькими золотыми монетами, и они разошлись, весьма довольные друг другом.

Через день Илис покинула гостеприимный дом красавицы Анне. У нее под седлом был прекрасный, крепкий конь, кошелек до верху был наполнен золотом, а сама Илис облачена в теплый и красивый дорожный костюм — уж об этом позаботилась ее добрая подруга. Но несмотря на это, путешествие сложно было назвать приятным. Снег на дорогах еще не стаял, лишь превратился в мерзкую кашу, которая по ночам схватывалась морозом, и скорость передвижения казалась черепашьей. Поскрипев зубами несколько дней, измученная дорожными неурядицами и неудобствами и предвкушавшая грядущие проблемы в истерзанной войной Медее, Илис решила плюнуть на все правила хорошего тона. Прямо с обочины дороги она открыла телепорт в холл дома Рувато. Чтобы не утруждать престарелого слугу открыванием дверей. Конем, увы, пришлось пожертвовать, но зато все золото осталось при Илис.

В старом доме было холодно, сумрачно и тихо. Если бы не отсутствие пыли на полу и мебели, можно было подумать, что здесь никто давно не живет. Но Илис знала, что это не так, и отправилась искать хозяина дома.

Тот вскоре нашелся в большой пустой комнате, которая раньше стояла запертой. Был он в таком виде, что Илис только рот раскрыла. Никогда прежде ей не приходилось видеть князя Рувато Слоока с оружием в руках, и к тому же — в таком растрепанном виде и без камзола. Светлые волосы его влажными волнистыми прядями спадали на лицо и на шею; распахнутая на груди, с закатанными до локтя рукавами рубаха промокла от пота. Фигуры, которые он проделывал с мечом, были хорошо знакомы Илис, и она, при всем своем невежестве в ратном деле, ясно видела, что получаются они у него из рук вон плохо. Даже мальчишка, впервые взявший в руки меч, сделал бы эти упражнения лучше. Вероятно, поэтому лицо Рувато выражало бешеную злобу, а движения становились все более неловкими и нервными.

Тараща глаза на невиданное зрелище, Илис незамеченной простояла в дверях минут пять, а то и десять. Потом Рувато яростно швырнул меч на пол, топнул ногой и выругался так грязно, что у привычной Илис уши вспыхнули, а рот округлился от изумления: подобных слов от воспитанного князя она никак не ожидала. Одичал он, что ли, в одиночестве?

Резко и зло повернувшись, Рувато поднял глаза на дверь и застыл. На лице его проступило недоумение.

— Илис?..

— Да, я, — стряхнула с себя удивление Илис. — Только не спрашивайте, как обычно, как я сюда попала. Мой ответ вам известен.

— Тогда я спрошу — что привело вас сюда, — Рувато быстро остывал, и его обычное хладнокровие к нему возвращалось.

— А! — подняла палец Илис. — Это уже другой вопрос. Но, может, не будем обсуждать его прямо здесь? Мне помнится, у вас были комнаты и покомфортабельнее, чем эта.

Они пришли в хорошо знакомую Илис мрачноватую гостиную. Здесь Рувато остановился, явно не намереваясь садиться.

— Простите, я оставлю вас на минуту, чтобы привести себя в приличный вид.

— По мне, вы и так хороши, — заверила его Илис.

Но Рувато только улыбнулся несколько криво и вышел. Отсутствовал он не минуту, а целых пять, за это время бесшумно появившийся старый слуга успел накрыть маленький стол для чая. Вернулся Рувато умытый, в свежей рубахе и в застегнутом, по всем правилам приличия, камзоле. Не доставало только кружев у горла и запястий. Вновь он был спокоен, серьезен и холоден, самообладание в полной мере вернулось к нему. Неспешно он налил себе и гостье чаю, предложил Илис чашку и только после этого сел. Илис смотрела на него с любопытством. Зная его без малого семь лет, она и предположить не могла, что он способен на такой перепад эмоций.

— А пожалуй, — сказала Илис и отпила глоток чаю, — вы мне больше нравились такой, как в той комнате, наверху. Что-то очень живое в вас было. Только я не знала, что вы умеете так страшно ругаться.

— Вы слышали? — спросил Рувато, довольно, впрочем, холодно.

— Да.

— Как же долго вы мною любовались?

— Минут десять, не меньше.

Рувато поджал губы и опустил глаза.

— Приношу извинение за свой недостойный вид, но ваше появление было для меня неожиданностью.

— Да бросьте вы! — раздосадовано сказала Илис. — Что вы опять как замороженный? Я все понимаю.

— Едва ли, — отрезал Рувато и замолк.

Выведенная из себя Илис грохнула чашкой о блюдечко так, что князь вздрогнул и поднял на нее глаза.

— Каждый раз, — заявила Илис, — каждый раз, когда я сваливаюсь вам на голову, вы смотрите на меня такой букой, как будто с удовольствием проткнули бы меня насквозь каминными щипцами! Если уж мои неожиданные появления вас так раздражают, то скажите об этом, наконец! И я буду предупреждать вас заранее. Рувато, со мной надо говорить прямо, потому что намеков я не понимаю!

— О боги, — сказал Рувато, — что у вас за характер, Илис.

— Уж не хуже, чем у вас!

— Верно, — усмехнулся Рувато. — Так что же, Илис, неужто вы соскучились по мне?

— Можно и так сказать. А вернее, у меня к вам предложение.

Рувато так и вспыхнул, снова немало изумив Илис.

— Какое предложение?

— Деловое! Ну или почти. Видите ли, я возвращаюсь домой и хочу, чтобы вы поехали со мной.

— Домой — это куда? В Истрию?

— Да! — и Илис радостно поведала ему самые свежие новости с Истрийского архипелага, благоразумно умолчав, правда, о той роли, которую сыграл в этом деле Барден.

Рувато смотрел на нее озадаченно, но более никаких сильных чувств на его лице не отражалось.

— Очень рад за вас, — сдержанно сказал он, — но не понимаю, зачем вам я.

— Я же сказала: я хочу, чтобы вы поехали со мной! Зачем вам оставаться в этом захолустье? Вы здесь плесенью зарастете. Да вы уже начинаете.

К ее удивлению, Рувато, вместо того, чтобы обрадоваться, весь как будто закаменел.

— Насколько я понимаю, Илис, в Истрии вас ждут родные… вас ждут там богатство, титул, наследство, старые друзья… Все, что может пожелать человек. Зачем вы зовете с собою меня?

— Да затем, — у Илис лопнуло терпение, — что если я уплыву домой, то едва ли когда-нибудь вернусь сюда, и мы с вами больше не увидимся! Вас это устраивает?

— А вас? — тихо спросил Рувато, глядя на нее с непонятным выражением.

— Вот дурень! Разумеется, нет, если я вас зову!

— И кто же еще, кроме меня, удостоился подобной чести?

— Никто, — сердито сказала Илис. — Остальным неплохо и там, где они есть.

— Так вы, — побелел Рувато, и даже губы его стали белыми, как у мертвеца, — решили меня облагодетельствовать? Зовете меня с собой из жалости?

Илис поняла, что, сама того не ведая, она страшно уязвила его самолюбие. Надо было догадаться раньше! Понять по тому, как он обмер, увидев ее в комнате, где, как предполагалось, он был один, наедине с собой. Теперь, вероятно, она своим заявлением его добила. Нужно было срочно спасать ситуацию.

— Да с чего бы я стала вас жалеть? — задиристо осведомилась Илис, вскочив с кресла и подбоченившись. — Мне гораздо приятнее будет путешествовать со старым другом, чем в одиночестве. К тому же, мои родные и те, кого вы назвали старыми друзьями, для меня стали в некотором роде чужими людьми, ведь мы так давно не виделись. Я буду чувствовать себя гораздо лучше, если со мной рядом будет кто-то, кого я давно знаю.

Рувато тоже встал, но молчал и только странно смотрел на нее.

— А вам советую подумать обо всех тех удовольствиях, которые вы можете извлечь из путешествия, — продолжала Илис. — Вы когда-нибудь ходили по морю под парусами? Уверяю, вы получите незабываемые впечатления. Вы увидите дворцы Латера и его висячие сады — между прочим, у вас тут ничего подобного нет. И у нас гораздо теплее, чем тут. И морем пахнет. И чайки.

— Чайки — это чудесно, — ответил Рувато. — Но на какие средства я буду существовать в вашей прекрасной Истрии? Я нищий.

— Разберемся! — беззаботно заявила Илис.

— Что значит — «разберемся»?

— Придумаем что-нибудь.

— Это не тот вопрос, который можно решить "как-нибудь", — сухо сказал Рувато.

— Не занудничайте. В конце концов, какая вам разница, раз вы заявляете, что вы — нищий, нищенствовать здесь или в Истрии.

Рувато засмеялся сухим нервным смехом.

— Да вы просто невозможный человек, Илис!

— А то! — обрадовалась Илис. — Так «да» или «нет», не тяните, князь! Вы что, не видите, как мне не терпится отплыть на свою прекрасную родину?

— Вижу, — ответил, вновь становясь серьезным, Рувато. Легким и как бы привычным движением он вдруг опустился перед Илис на одно колено и, не успела она испугаться и отпрянуть, поцеловал ей руку. — Я в вашем распоряжении, миледи. Повелевайте.

Как и следовало ожидать, Марк не сумел сразу увидеться с королем Тео. Даже когда он, после долгих мытарств, отыскал крепость, — или, вернее, укрепленный замок, — где пережидал зиму медейский король, и назвался часовым, его сначала препроводили к принцу Дэмьену, оказавшемуся тут же. Принц управлял делами государства вместе со своим отцом и был его правой рукой, точно так же как Марк делил государственные заботы со своим. Перед тем, как препроводить Марка к принцу, у него отобрали оружие. Он не сопротивлялся. Сильнее, чем собственная судьба, его волновала судьба спутников, которые остались ждать его в соседней деревне. Поначалу они не желали повиноваться его приказу не вмешиваться в происходящее ни при каких обстоятельствах; Сигмунд настаивал на том, чтобы сопровождать своего принца в опасном предприятии. Феликс был сдержаннее, но тоже не одобрял его замысла. Пришлось прибегнуть ко всей полноте своей почти королевской власти, чтобы заставить их просто ждать и бездействовать. И все-таки Марк боялся, что товарищи не выдержат нелегкого ожидания и явятся в ставку Тео. Их не защищал королевский титул, и они могли серьезно пострадать.

В комнате, куда Марка привели солдаты, он увидел двоих мужчин. Они оба были смуглые и черноволосые, и Марк посчитал бы их родными или двоюродными братьями, если бы не знал точно, что никаких братьев у Дэмьена Кириана нет. Тот, что постарше, лет тридцати, с богатыми, волнистыми волосами, посеребренными на висках инеем ранней седины, и был принцем. Второй мужчина, нужно полагать, был ни кто иной, как дюк Ив Арну — правая рука, личный адъютант и близкий друг Кириана. Несмотря на красоту и идеальную правильность черт, его лицо отнюдь не располагало к себе. Оно, пожалуй, наводило на мысли, что дюк Арну — очень недобрый человек. Что до принца, он выглядел утомленным, но при виде Марка его жаркие черные глаза вспыхнули интересом.

— Вы — Марк Данис? — спросил он отрывисто, оглядывая Марка с головы до ног. — Впрочем, это пустой вопрос. Вы очень похожи на своего отца. А я напрасно не поверил, когда мне сообщили, что в крепость явился наследник империи и требует встречи с королем.

— Я бы тоже не поверил, если бы мне сообщили то же самое про вас, — учтиво ответил Марк.

— Еще бы, — улыбнулся Дэмьен. На секунду в улыбке мелькнули ослепительно-белые зубы. — Садитесь, — он указал на стул. — Поговорим. Полагаю, вас пригнала сюда к нам не пустая прихоть.

— Нет, — сказал Марк. — Говорить я буду с вашим… — он запнулся, — королем.

Дэмьен чуть приподнял брови.

— Король в отъезде. Вы можете говорить со мной, как с ним.

— Нет, — повторил Марк. — У меня послание для короля Тео, и я должен передать его лично Тео в руки.

— Вероятно, это очень важное послание, — сухо заметил Ив Арну.

— Да и посланец не простой, — кивнул Дэмьен, продолжая разглядывать Марка (который, надо сказать, к этому времени мало походил на наследника империи). — Однако, король едва ли вернется в ближайшее время.

— Тогда я подожду его, — сказал Марк упрямо. — Или же выделите мне сопровождение из числа ваших людей, и я сам поеду к королю.

Принц и его друг переглянулись, и Ив чуть заметно покачал головой.

— Вы напрасно упорствуете, — мягко проговорил Дэмьен, но под мягкостью этой пряталась угроза. — Я могу приказать силой забрать у вас письмо.

— Это будет не слишком мудро, — насмешливо улыбнулся Марк. — Вы забыли о неприкосновенном статусе королевских посланников? К тому же, если вы станете действовать силой, письмо потеряет всякий смысл.

— А-а, — протянул Дэмьен. — Вот оно что. Тогда оставьте свое письмо при себе, а я пошлю к Тео гонца.

— Благодарю вас, — наклонил голову Марк.

— Вас же приглашаю пока побыть гостем в этом доме.

— Полагаю, у меня все равно нет другого выбора.

Никаких иллюзий по поводу своего нынешнего положения как пленника Марк не питал, и потому был сильно удивлен, когда его привели не в темницу, а в самую настоящую спальню, с кроватью и камином. Этим гостеприимство медейцев не ограничилось. Явившийся слуга (по осанке и по манерам — явно солдат, лишь переодетый в штатское) предложил Марку принять горячую ванну. А когда Марк смыл с себя всю грязь, он обнаружил разложенную на кровати чистую одежду, причем каждый предмет туалета присутствовал в двух или трех экземплярах, на выбор. Едва Марк переоделся во все свежее, не забыв при этом перепрятать письмо, как снова, словно только этого и ожидая, появился слуга и заявил:

— Его высочество принц Кириан приглашают ваше высочество разделить с ними трапезу.

В трапезной, длинной комнате с низким сводчатым потолком и небольшими наборными окнами, были накрыты два стола, стоявшие буквой «т». За поперечным столом находились места для принца Кириана, его высокого гостя и его друга. Остальные места занимали офицеры и вельможи, всего человек десять. Дэмьен лично провел Марка к его стулу и провозгласил громко:

— Господа, его высочество принц Марк Данис, наследник трона Касотской империи, оказал нам огромную честь, согласившись отужинать с нами.

Присутствующие выразили свое удивление лишь тихим ропотом, но все, как один, низко поклонились. Марк был усажен по правую руку от медейского принца. Опустив взгляд, он увидел, что приборы, которые стоят перед ним, все золотые и серебряные. Что это — насмешка, демонстрация превосходства или проявление искреннего гостеприимства? Он чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение.

Еда была простая, но сытная, а медейское вино, хоть и оказалось слишком кислым, все же было приятным на вкус. У Марка, впрочем, не было аппетита, и ел он мало. Его беспокоили мысли о Феликсе и Сигурде.

— Этот замок, — обратился он к Дэмьену, чтобы отвлечься, — принадлежит медейской короне?

— Нет, — ответил Дэмьен. — Вот хозяин замка, благородный эрл…, - он указал на мужчину, сидящего ближе всех к почетному столу. Тот поклонился с достоинством, заслышав свое имя.

Интересно, подумал Марк, почему принц зимует в чужом замке, вместо того, чтобы провести зимние месяцы в столице, с родными. Говорят, он женат на одной из самых красивых женщин королевства. Неужели его к ней не тянет? Или жестокая необходимость заставляет его сидеть в этой глуши?

— Марк, — снова заговорил Дэмьен, чуть наклонившись к соседу и понизив голос. — Могли бы вы, раз уж вы здесь, открыть нам одну тайну?

— Смотря какую тайну, — удивился Марк.

— Тайну вашего исчезновения из-под опеки наших людей, — пояснил Дэмьен. — Я имею в виду — два года назад, по пути в столицу. Мне приходилось слышать клятвенные заверения, будто вы растворились в воздухе или даже ручьем утекли в землю, предварительно заколдовав своих стражей.

— Может быть, кому-то из магиков подобное и было бы под силу, — с невольной улыбкой ответил Марк. — Но я — не магик. Благодарите своих людей за невнимательность и небрежение.

— Говорят однако, — продолжил Дэмьен, пристально и серьезно на него глядя, — будто вы унаследовали колдовскую силу вашего отца.

— Разве я похож на магика?..

— Нет. Пожалуй, нет. Не то, чтобы мне часто приходилось иметь дело с магиками, я все же знаю, какие необычные у них глаза и лица. Не черты, но выражение. Я видел вашего отца. Его взгляд… — Дэмьен запнулся. — Он проникает в душу. Вы не такой.

— Я обычный человек, такой же, как вы, — сказал Марк.

— Да, теперь я это вижу. И я рад, что могу говорить с вами, а не с вашим отцом. С ним мне не хотелось бы встречаться.

Марк только подивился такой откровенности медейского принца. Что заставляет его говорить так прямо? Впрочем, Дэмьен Кириан слыл человеком прямым и честным, хотя и не склонным к задушевным беседам.

В последующие дни он смог гораздо лучше узнать принца, так как часто виделся и говорил с ним и с его другом. Дэмьен почти ежедневно приглашал его к столу, и многие трапезы проходили в тесном кругу, без вельмож и офицеров. Можно было подумать, что медейский принц отчаянно скучал, безвылазно сидя в уединенном замке, и радовался любому новому лицу. Он не показался Марку слишком общительным, но в разговоре проявил себя остроумным, пусть и несколько мрачноватым собеседником. Он был гораздо начитаннее Марка (да и старше его на пять лет), и в его обществе Марк иногда чувствовал себя неловким и косноязычным подростком, хоть он и держался очень просто, без высокомерия, которым так отличался Ив Арну.

С гостем из вражеского стана Дэмьен обращался почти дружелюбно. Причиной его любезного обхождения, скорее всего, являлось привезенное Марком письмо, о содержании которого он догадывался по обмолвкам посланца. При других обстоятельствах, как полагал Марк, Кириан обошелся бы с ним гораздо круче. Жесткость в характере медейца тоже чувствовалась, и немалая.

С Ивом Арну медейский принц был неразлучен. Их связывали узы гораздо более крепкие, чем вассальная присяга, и Марку вспоминались испытанные временем взаимоотношения отца и Альберта Третта, которые выросли из отношений молодого императора и юного адъютанта. Вспыльчивый и высокомерный Ив, правда, ничуть не походил на молчаливого и сдержанного Альберта, но ведь и Дэмьен не был схож с Барденом. Но такой крепкой дружбе можно было только позавидовать.

Марк с нетерпением ожидал приезда Тео. Любезность любезностью, но Марк находился в окружении врагов, и это обстоятельство изрядно его нервировало. Предстоящая встреча с королем тоже спокойствия не прибавляла, ведь Марк не знал, как примет его Тео, но лучше, чтоб неизвестность, наконец, кончилась.

И вот Тео прибыл. Марк из окна увидел длинную шумную кавалькаду всадников, въезжающую во двор замка, и сердце его бешено заколотилось. Он опасался, что ему еще долго придется ждать, ведь король с дороги захочет умыться и отдохнуть, но явившийся слуга объявил, что его величество Тео Тир желает видеть посланника из империи немедленно. Поспешно пригладив волосы, Марк пошел за слугой.

В одной из комнат было устроено нечто вроде импровизированного тронного зала. У одной из коротких стен стояли два больших черных кресла, перед которыми был постелен пестрый нарядный ковер. В креслах, как на тронах, сидели король Медеи Тео Тир и его пасынок Дэмьен Кириан. По сторонам от них стояли офицеры в плащах медейских цветов, среди них Ив Арну и хозяин замка, облачившийся в военную одежду.

Марк остановился перед королевским троном и низко поклонился; Тео ответил едва заметным кивком. Выпрямившись, Марк взглянул ему в лицо. Король Тео был высоким и сухопарым мужчиной, с пышной шапкой серовато-рыжеватых волос, какие бывают у начинающих седеть блондинов. На волосах, чуть приминая их, лежал тонкий и простой венец, единственное свидетельство королевской власти. Тео был еще красив — холодной, северной красотой, — хотя лицо его избороздили глубокие морщины, делавшие его старше, чем он был на самом деле. Немигающим взглядом смотрели на Марка большие, холодные, светлые глаза. Рядом с Дэмьеном, похожим на тлеющий уголь, Тео Тир казался присыпанной снегом глыбой льда.

— Так ты и есть Марк Данис, сын Бардена? — спросил Тео тихим невыразительным голосом.

— Да, ваше величество.

— Похож сынок на отца, ничего не скажешь, — заметил Тео. — И, наверное, такой же умелец колдовать, а?

— Нет, ваше величество, — ответил Марк. — Я не магик.

— Да разве признался бы ты, даже если б и был им, — сказал Тео. — Твой отец великий хитрец, а яблочко, как известно, недалеко от яблоньки падает.

На это Марк ничего не ответил, хотя мог бы возразить, что отец никогда не пытался казаться тем, чем не являлся на самом деле.

— Однако, ты храбрый стервец, — продолжал Тео так же тихо. — Явиться сюда в одиночку, назваться настоящим именем, потребовать встречи со мной — на это немалая решимость нужна.

— Я решил довести до конца то, что не завершил однажды, — любезно сказал Марк. — Мне уже предоставлялся шанс повидаться с вами, ваше величество, но я им не воспользовался. Обстоятельства помешали.

— Ах да. Припоминаю, что-то такое было. Я был очень огорчен… Так чего хочет от меня твой отец?

С поклоном Марк подступил к трону и протянул Тео письмо. Тот небрежным движением сломал печать и погрузился в чтение. По мере того, как его глаза перебегали со строки на строку, на лице его все сильнее проступало удивление. Наконец, он резким движением вскинул голову и недоверчиво уставился на Марка.

— Барден предлагает мир?

— Отец написал это своей рукой, — ответил Марк, — а я слышал, как он говорил об этом, собственными ушами.

— Он сошел с ума? — с подозрением спросил Тео. — Или это ловушка?

— Я здесь, перед вами, — напомнил Марк. — Если это ловушка, то только для самого отца.

— Твой отец, — фыркнул Тео, — и пальцем не шевельнет, если мы объявим о своем желании казнить тебя. Я это знаю, и ты это знаешь.

Марк побледнел и увидел, что смуглый Дэмьен побледнел тоже. Им обоим было, что вспомнить.

— Но каков будет ваш ответ? — спросил Марк, стараясь не выдать волнения.

— Это вскоре узнает Барден, — сухо ответил Тео. — Тебе же придется задержаться у нас в гостях еще на какое-то время.

Ничего другого Марк и не ждал, и все же ему стало не по себе. Разумеется, он не мог рассчитывать на то, что Тео снабдит его письмом для Бардена и отправит в обратный путь. Но оставаться заложником ему не хотелось.

Ну да кто спрашивал о его желаниях?

Полагая, что теперь-то уж ему придется познакомиться с подвалами замка, Марк снова ошибся. Предоставленная им Дэмьеном спальня оставалась в его распоряжении, но только теперь у дверей ее стояла стража, а завтракал, обедал и ужинал Марк в одиночестве, не покидая пределов комнаты. Тяжелее всего было переносить безделье, Марк просто с ума сходил. Целыми днями он мог развлекаться только тем, что смотреть в окно, по счастью, выходящее во двор. О побеге он даже и не думал. Такой поступок мог бы испортить весь план отца.

Испытав на себе прелести путешествия через телепорты, Рувато повеселел и перестал, чуть что, темнеть лицом. Илис могла гордиться своим искусством — и гордилась. Жаль, что с помощью телепорта она не могла перенестись через океан с той же лихостью, с какой промчалась по материку из Медеи до самого океанского побережья южного Бергонта. Будь Илис одна, она бы рискнула попытать силы и махнуть до Латера без «пересадок» (хотя даже Барден не решался перебросить себя через океан в один заход), но она боялась покалечить, а то и убить Рувато, поскольку такой далекий не опробованный телепорт был очень опасным. К тому же, она не слишком хорошо полагалась на память. Во дворце на Латере она была очень давно, и все там могло уже перемениться. Поэтому они с Рувато отправились на пристань искать корабль, который доставил бы их до Истрии.

Им посчастливилось найти истрийский парусник, который шел прямиком на Латер, в столичный порт. Капитан охотно брал на борт пассажиров, особенно таких, как Илис и Рувато, которые выглядели благородными господами (Илис предусмотрительно нарядилась в женское платье). Им отвели две отдельные каюты, крошечные, но оформленные изящно. На этом настоял Рувато, а Илис было все равно, где путешествовать, она была согласна плыть хоть в одной каюте со спутником, хоть в трюме.

Первые несколько дней путешествия выдались для Рувато нелегкими — его свалила морская болезнь. Пока Илис разгуливала по палубе, наслаждаясь солнцем, морским воздухом и пошучивая с офицерами, Рувато, весь зеленый, валялся в своей каюте. Потом капитан, удивленный отсутствием благородного пассажира на палубе и во время трапез, поинтересовался у Илис, что случилось. Узнав о недомогании князя, он немедленно отправился к несчастному и предложил ему глотнуть «проверенного» снадобья. Рувато нечего было терять, он согласился, и, о чудо, морскую болезнь как рукой сняло. Он вернулся к жизни, выбрался наверх, к солнцу, и после этого уже почти не уходил с палубы.

Морской воздух явно пошел ему на пользу. Видя происходящие с ним перемены, Илис радостно удивлялась: это был уже совсем другой человек! Он загорел, щеки его окрасились, наконец, румянцем, взор был светел; он часто и охотно смеялся и много разговаривал. У него появился аппетит!.. Ко всему прочему, расставшись с неизменным камзолом, Рувато разгуливал по палубе в распахнутой рубахе и с головой, повязанной позаимствованным у кого-то матросским платком.

Припомнив давний разговор с Ивом, Илис подумала, что, вероятно, именно таким Рувато и был до ранения — душой компании. На корабле в него буквально все влюбились. Матросы и вовсе приняли его как своего, несмотря на то, что в морском деле он не понимал ничегошеньки; а они к тому же обычно не жаловали бездельников. Рувато же именно что бездельничал первые дни. Все его занятия сводились к прогулкам по палубе и долгими беседами со всяким, кто попадал в поле его зрения и оказывался не слишком занят работой. Потом Илис нередко наблюдала, как Рувато брался помогать кому-нибудь из матросов. Ему охотно объясняли, как надо делать незнакомую ему работу, и он, к всеобщему удивлению (и к своему собственному), справлялся. Одно только Рувато не решался сделать: подняться по снастям наверх, к парусам. Опасения его были понятны, его координация движений оставляла желать лучшего, у него кружилась голова, и он терял равновесие. По той же причине он старался не подходить к фальшборту во время сильной качки. Матросы вначале пытались подбить его подняться наверх, хотя бы к "вороньему гнезду", смеялись и старались взять его "на слабо", но Рувато только спокойно улыбался и молчал. И от него отстали, ничуть при этом не потеряв к нему уважения.

Дошло до того, что он начал через раз появляться в офицерской кают-компании, служившей столовой для капитана, старших офицеров и важных пассажиров, предпочитая есть вместе с матросами.

— Да вам можно уже податься в моряки, — весело заметила Илис, наткнувшись как-то на босого и взмокшего от усилий Рувато, который в этот момент боролся, как с удавом, с толстым и негнущимся канатом.

— Я об этом думал, — сказал Рувато, улыбнувшись ей в ответ. Улыбка эта была не бледная и томная, как обычно, а яркая и зубастая. — Может, и попрошусь к капитану матросом на обратный путь.

— Сначала вы обещали поехать со мной во дворец, — напомнила Илис.

— Само собой, — отозвался Рувато, но тут канат вырвался у него из рук, и ему стало не до разговоров.

Пока князь развлекался морскими заботами, Илис проводила время в обществе капитана и остальных пассажиров, которых на корабле было еще трое. Все они были истрийцы и происходили из благородных семей. В беседах с ними Илис отводила душу. Представившись истрийской аристократкой, вынужденной покинуть родину вследствие сложных семейных обстоятельств много лет назад и только теперь получившей возможность вернуться (и она почти не грешила против истины), Илис взялась расспрашивать земляков, что да как в Истрии. Знатные истрийцы были от нее без ума, как от единственной женщины в компании, всячески баловали ее и развлекали рассказами. Илис разыгрывала аристократку. Заблаговременно она обзавелась парой изящных туалетов, и теперь пустила их в дело, присовокупив к ним светские манеры, усвоенные от Бардена и Рувато. Со временем она даже начала входить во вкус.

Получилось так, что Илис с Рувато на время поменялись ролями.

Это путешествие стало самым приятным в биографии Илис. В кои-то веки рядом с ней не крутилось ни одного психа, никто никого не задирал и никому не норовил выбить зубы. Команда не бунтовала, на горизонте не было пиратов, и даже погода держалась на удивление славная, с непрекращающимся попутным ветром. Даже капитан диву давался.

Когда же через две недели тихого плавания впередсмотрящий закричал: "Земля!", Илис позабыла про все свои свежеприобретенные изящные манеры. Мухой она метнулась в каюту, как могла быстро выпуталась из платья, переоделась в мужской костюм и через минуту взлетела наверх, в "воронье гнездо", перепугав и приведя в недоумение всю команду во главе с капитаном. Позже Илис и сама не могла припомнить, как это у нее так ловко получилось. В верхолазанье она особо не упражнялась. Но уж очень ей захотелось быстрее, скорее, как можно раньше увидеть родные берега!..

А еще через пару часов Илис уже стояла у борта, чинная, благородная, и с замиранием сердца смотрела на показавшуюся на горизонте береговую линию Латера. Ей казалось, что она уже различает бьющиеся над гаванью разноцветные флаги.

— Это сон, этого не может быть, — пробормотала она, зажмурившись, и почувствовала, как руку ей сжимают теплые пальцы Рувато. Он стоял с ней рядом, уже в привычном своем виде, и до рези в глазах всматривался в морской простор. Приближение чужой, незнакомой земли, взволновало и его тоже.

— Это же Ирфания! — в полном восторге закричала вдруг Илис, узнав наконец знакомые очертания бухты, вокруг которой выросла истрийская столица. В порыве радости она бросилась Рувато на шею и от души чмокнула его в щеку. Рувато, который еще месяц назад едва ли позволил ей прикоснуться к себе пальцем, засмеялся и без всяких колебаний обнял ее.

У сходней никто путешественников не встречал, да никого и не ждали, потому что Илис не стала сообщать заранее о своем приезде. Хотела устроить сюрприз. Оказавшись в центре портовой суеты, Илис почувствовала себя в своей тарелке, окончательно повеселела, схватила Рувато под руку и повлекла его туда, где, как подсказывало ей чутье, можно было купить лошадей. До дворца хоть и было недалеко, но являться туда пешком Илис не хотела.

— Дворец стоит на холме, — объясняла Илис на ходу, энергично проталкиваясь сквозь толпу. — Мы бы его уже увидели, если бы не дымка.

В самом деле, день хоть и был солнечный, над городом висела голубоватая дымка, придававшая всему несколько нереальный вид.

— Там живут ваши родители? — спросил Рувато.

— Нет, это королевская резиденция, — ответила Илис. — Дом моего отца довольно далеко отсюда… за городом.

— Вы хотите сразу предстать перед королем?

— Ну да. Он же мой дядя.

— Погодите, Илис, — Рувато решительно остановился, не обращая внимания на людей, которые толкали его со всех сторон. — Вы, конечно, можете идти куда угодно, это ваша страна и ваши родные, но я так сразу явиться в королевский дворец не могу. Меня туда никто не приглашал, и кроме того…

— Я вас приглашаю, — быстро сказала Илис.

— Нет. Это невозможно. Лучше будет, если я устроюсь где-нибудь в городе, а вы пошлете мне весточку, когда захотите меня видеть.

— Что такое?! — изумилась Илис. — Вы хотите бросить меня в трудную минуту?

— Вы же сказали, что вам ничего не грозит.

— Не грозит, верно… Но мне… немного не по себе.

— Я плохой защитник для вас, Илис.

— А мне не нужна ваша защита! Мне нужна ваша поддержка! Моральная! А вы, между прочим, заявили мне в Медее, что находитесь в полном моем распоряжении!

Глядя на искреннее возмущение Илис, Рувато не смог сдержать улыбку.

— Хорошо. Я поеду с вами.

— Ура!..

Но оказалось, что без комнаты на постоялом дворе не обойтись. Нужно было где-то оставить вещи и привести в порядок платье и волосы. Илис, руководствуясь давними детскими воспоминаниями, таскала Рувато по Ифрании до тех пор, пока не остановила выбор на заведении, показавшемся ей достаточно приличным. Каждый новый поворот улицы пробуждал в ней очередную порцию воспоминаний. Волнение Илис росло, Рувато тоже нервничал. Ему было очень непривычно слышать вокруг себя чужую речь. На всеобщем здесь разговаривал едва ли один из двадцати, и Рувато в полной мере ощутил себя чужестранцем.

Город поразил его не только звуками чужой речи, но и обилием зелени, непривычной глазу жителя другой части света. В Ифрании росло множество деревьев с мясистой, темной листвой, и почти все они были усыпаны цветами разнообразных форм и расцветок. В общем город, особенно центральная его часть, напоминал цветущий сад. Это было очень красиво. А дворец так и вовсе утопал в темной зелени, на фоне которой особенно ярко сверкала ясная позолота и белый камень.

Воздух был не жаркий и не холодный, а теплый, как в майский день на юге Медеи, влажный и пропитанный цветочными и морскими ароматами. В небе, как и было обещано Илис, вальяжно парили чайки, чьи жалобные голоса преследовали путников до самого центра города.

Только вот стража у кованых, позолоченных ворот дворца встретила гостей не слишком гостеприимно. Заявление Илис убило их наповал: она потребовала встречи с королем, или принцем, или вообще с любым человеком, носящим имя Авнери.

— Король кого попало не принимает, — с мрачной усмешкой сообщил один из стражей на истрийском. — Вы сами кто такая будете, барышня?

— Я, — Илис горделиво выпрямилась, — буду княжна Илиссия Авнери. Так и можете доложить его величеству.

Стражники сильно удивились. Хоть Илис и выглядела в этот момент весьма величаво, но ни про какую княжну Авнери они не слыхивали. Что и понятно: Илис исчезла из Ифрании и официальной истории королевской семьи очень давно, ее старательно вычеркнули из всех списков, и многие из тех, кого не интересовали дела политические, про нее просто забыли.

— Вы доложите, доложите, — настаивала Илис, любуясь на изумленные физиономии солдат. — А то король сильно разгневается, когда узнает, что я тут была, а ему не сообщили.

Самоуверенность Илис на стражников подействовала, они засомневались.

— Как доложить о вашем кавалере, миледи? — спросил один из них.

— Князь Рувато Слоок из Касот.

— Сожалею, миледи, — с явной виноватой ноткой в голосе проговорил стражник, — но вам придется обождать здесь.

— Ничего, подождем, не развалимся, — оптимистично согласилась Илис, чем окончательно вогнала бедных солдат в состояние шока. Подобных слов от княжны они не ждали.

— О чем вы говорили? — наклонившись к уху Илис, спросил Рувато, который не понял ни единого слова из разговора. Илис объяснила. — Как-то это унизительно — ждать у ворот, как будто мы пришли просить милостыню, — заметил Рувато.

— Смирите гордыню, князь, — хихикнула Илис. — Да и дальше, надеюсь, пойдет не так плохо.

Дальше все пошло даже лучше, чем предполагала Илис. К ним выслали целый эскорт придворных, которые с величайшим почтением, едва ли не под руки, препроводили гостей в тронный зал. Илис шла чуть ли не вприпрыжку и с трудом сдерживала сильные чувства. Что до Рувато, то в нем снова проснулся придворный, чему отнюдь не мешало его более чем скромное платье.

— …Илис, дитя мое!.. Какая же ты стала взрослая!

Король Истрии, Реул Авнери, протягивал к Илис руки, явно намереваясь сжать ее в объятиях. Илис не стала противиться его намерениям и позволила ему прижать себя к груди. Попутно она отметила, что дядя очень постарел; его волосы, похожие больше на львиную гриву, совсем поседели. Черные глаза оставались молодыми и жаркими, неуместными на сухом старческом лице, прорезанном морщинами. Король был не в официальном платье, и о его положении свидетельствовал только тонкий венец на седых волосах.

— Я так боялся, что ты не захочешь возвращаться, Илис!

Похоже было, что он говорит искренне. Освободившись из его объятий, Илис отстранилась и с изумлением и почти испугом увидела слезы в дядиных глазах.

— Добро пожаловать домой, Илис, — раздался знакомый холодноватый голос, и Илис увидела Крэста, который до сих пор держался в стороне.

С ним Илис обниматься, разумеется, не стала, только кивнула сдержанно. А Крэст с несколько высокомерным любопытством посмотрел на Рувато и перешел на всеобщий язык:

— Если не ошибаюсь, я имею честь видеть перед собой князя Слоока?

Рувато молча поклонился.

— Князь сопровождал меня в путешествии, — живо пояснила Илис.

Только теперь, казалось, король заметил Рувато, и в глазах его проскользнуло беспокойство, неясно чем вызванное. Илис озадачилась. Присутствие Рувато явно отвлекло Реула Авнери от возвышенного и растроганного состояния духа и привело его практичный ум в состояние боевой готовности. С чего бы?.. Илис внимательнее вгляделась в короля, и в течение следующей минуты могла наблюдать следующую прелюбопытную картину: Реул и Рувато встретились взглядами и довольно долго разглядывали друг друга, после чего в глазах у обоих одновременно возникло понимание, и сразу же Рувато отвернулся и склонил голову. Удивление Илис возросло вдвое. Что такое ее касотский друг смог прочесть в глазах короля?..

Тем временем, семейная встреча превращалась в официальный прием, и это Илис уже не очень понравилось. Приветствовав вновь обретенную племянницу, Реул Авнери явно не знал, что делать с ней дальше. Он пригласил гостей в укромный будуар, примыкающий к тронному залу, и стал потчевать их сладким вином и фруктами, а заодно расспрашивать о путешествии. На Илис он поглядывал с опаской, на Рувато (из уважения к которому беседа шла на всеобщем языке) — со значением.

Когда стало ясно, что король Реул вот-вот иссякнет, в разговор с присущей ему дипломатичностью вступил Крэст. Вкрадчивым голосом (давно Илис не слышала от него подобного) он высказал предположение, что гости хотели бы отдохнуть с дороги, а потом уже беседовать о делах семейных и прочем.

— Я распоряжусь приготовить для вас покои, — спохватился Реул Авнери.

— Нет! — вскочила Илис, которой не улыбалась мысль застрять в королевском дворце на долгое время. — Я хотела как можно скорее увидеть отца и маму. Лучше я поеду к ним.

— Мы могли бы известить Ромула о твоем приезде, — возразил король. — А ты могла бы подождать его и мать здесь.

— Нет-нет, я лучше сама поеду.

Ее не особенно настойчиво удерживали. Реул Авнери, при всем своем многолетнем опыте дипломатии, явно чувствовал себя неловко в присутствии Илис и не до конца определился, как с ней обращаться. Поэтому он лишь настоял, чтобы племянница отправилась в загородный дом князя Ромула Авнери в королевском экипаже, со всеми прилагающимися к нему почестями. Это предложение Илис встретила благосклонно, и, в свою очередь, настояла, чтобы с ней поехал и Рувато, который вновь заговорил было о том, чтобы остаться в Ифрании. Сойдя с корабля, он снова как будто потух, и хотя держался он с изысканной любезностью, от него ощутимо веяло холодком. Глядя на его застывшее, выражающее безличный интерес, лицо, Илис все сильнее досадовала на него… и на себя. Ей очень нравилась улыбка Рувато, — особенно когда она затрагивала не только губы, но и глаза, — и видеть его таким светским и холодным было неприятно и болезненно. Если он и улыбался, то лишь одними губами, из вежливости. Может, кого-то подобная улыбка и могла обмануть, но только не Илис.

Может быть, думала она, не нужно было противиться его желанию поселиться пока в Ифрании и повременить с визитами к королю и его родным? Ведь именно эти визиты делали из Рувато такого холодного светского кавалера. Даже в высшем обществе в Эдесе он больше походил на живого человека. Там его окружали друзья и влюбленные (пусть лишь не совсем всерьез) барышни, здесь все были для него чужими.

Но отступать было поздно, не отправлять же Рувато обратно в Медею. Оставалось только надеяться, что вскоре Рувато пообвыкнется и оттает.

В Сквару, столицу Медеи, Барден въезжал в настроении довольно мрачном. Его не радовала ни готовность Тео вести переговоры, ни известие о том, что Марк находится в безопасности в одном из западных замков королевства, где с ним обращаются соответственно его положению. Сознание того, что он снова сделал сына заложником своих общеимперских амбиций, не давало ему покоя и даже лишало сна. Раскаяния он не испытывал, но необходимость жертвовать чувствами во имя долга терзала его, чем дальше, тем сильнее. Барден боялся однажды поддаться слабости и потерять империю, которую строил несколько десятилетий.

К тому же, между ним и Туве впервые за двадцать семь лет супружества произошло тяжкое объяснение. Узнав о том, куда и с какой целью послан ее сын, императрица перестала владеть собой и накинулась на Бардена с упреками, исполненными холодной ярости. Она обвиняла его в жестокосердии, бездушности и честолюбии, и вдруг заявила, что он, вероятно, хочет загубить и исковеркать жизнь сына так же, как исковеркал ее, Туве, жизнь.

— Вам все равно, — бросила она, леденея яростью, — жив ваш сын или нет! Вам интересно только, может или нет он быть вам полезен!

Подобный тон и подобные упреки Барден не мог стерпеть ни от кого, даже — от супруги.

— Замолчи! — рыкнул он, но Туве не подчинилась. Второй раз в жизни она взбунтовалась против него, и это состояние захватило ее полностью.

— Вы бездушный, безжалостный человек! — продолжала она. — Верно говорят, что ваше сердце забрала Гесинда! А я думаю, что вместе с сердцем она забрала у вас и душу, и совесть!

Когда ярость застилала Бардену глаза, он переставал владеть собой. Он ударил Туве по лицу, но осознал это лишь спустя несколько минут, в парке, куда он отправился остывать. Возвращаться и приносить извинения он не стал, и не заходил в покои императрицы до самого отъезда в Медею.

В Стеклянном дворце, столичной резиденции медейских королей, Бардену довелось бывать не однажды, и в первый раз — в давние времена своей юности, когда жив еще был первый супруг Даньелы, король Ричард Кириан. Дворец запомнился ему нереальным, дивной красоты сооружением наподобие огромной хрустальной шкатулки. Тысячи ее граней разбрасывали по сторонам солнечные отблески, которые озаряли весь город. Теперь, при свете яркого апрельского солнца, на дворец больно было смотреть, его сияние слепило. Барден не смотрел. Ему было не до весеннего солнца и не до хрустальных красот. Уязвленная гордость злобно грызла его сердце. Победителем он хотел придти в Сквару, а пришел — побежденным.

Встреча двух правителей произошла при большом собрании медейской знати. Скрипя зубами от унижения, Барден живо припомнил свои юные годы, когда каждый, мимолетно коснувшийся его взгляд, жег сердце; когда ему казалось, что все смотрят на него с глупым любопытством и отвращением. И теперь медейские вельможи таращились на него во все глаза. Как хотелось ударить их сокрушительным заклинанием! Магия так и рвалась из Бардена, и он с трудом сдерживал ее.

Но никто из наблюдавших его со стороны не видел, какие в нем бушуют чувства. Люди видели огромного, властного человека, гордого правителя империи. Он был спокоен, и только насмешливо и презрительно блестели рыжие глаза под высоким лбом с залысинами.

К счастью, сами переговоры произошли, как выражаются в светских хрониках, при закрытых дверях. Помимо Бардена и Тео, в кабинете присутствовали только два свидетеля: ментальный магик, пожилой и опытный, со стороны медейского короля (он должен был проследить за тем, чтобы Барден не пустил в ход свое умение внушать людям наиболее желательные для него мысли), и герр Альберт Третт — со стороны касотского императора. В приватной обстановке Барден почувствовал себя лучше, ясность мысли и способность владеть собой вернулись к нему.

Почти целые сутки продолжались переговоры. Тео был жёсток и неуступчив, что и понятно: Барден явился к нему чуть ли не просителем. Хоть Медея и была истерзана войной, все же соглашаться на любые условия перемирия Тео не собирался. Он выдвинул свои условия, где среди прочего фигурировало требование передать всю Долину Северного Ветра во владения Медеи. Бардена же подобный раздел не устраивал.

Оба правителя были упрямы в изрядной степени и стоили друг друга. Тяжелее всех приходилось свидетелям. Медейский магик просто-таки изнемогал от усилий, ежесекундно прощупывая ментальное пространство комнаты в поисках возмущения общего фона. Он был гораздо слабее Бардена, и тот, устав от бесконечных прений, решил этим воспользоваться. Не слишком сложно было обойти защиту медейца, не всколыхнув ее, и, обманув его бдительность, дотянуться напрямую до Тео. Сложнее было проникнуть в мысли оппонента так, чтобы он ничего не заметил. Тео защищала его упертость и убежденность в собственной правоте. Эту естественную преграду нужно было не ломать, а преодолеть тихо и незаметно, просочиться сквозь нее. Ментальное усилие дало о себе знать болью, пока еще слабой, но Барден знал, что позже получит свое в полной мере…

Через час был подписан договор, утверждающий окончание военных действий и закрепляющий границы каждого государства. Каждый остался при своем — точно так, как и хотел Барден. Тео казался несколько ошарашенным подобным исходом дела и, казалось, никак не мог поверить, что подписал такой невыгодный для себя документ. От Бардена не укрылось, как он украдкой бросал на магика вопросительные взгляды. Магик тихо качал головой, никакого сверхъестественного вмешательства он не заметил.

— Ваше величество, — Барден встал из-за стола с чувством глубокого удовлетворения, хотя и смертельно уставший.

— Ваше величество, — угрюмо откликнулся Тео, поднимаясь вслед за ним, и протянул бывшему противнику руку.

— Когда я смогу увидеть своего сына? — поинтересовался Барден.

— Я немедленно пошлю за ним эскорт.

Оставаясь в Скваре в ожидании приезда Марка, Барден стал свидетелем настоящих народных гуляний. Жители столицы высыпали на улицы и ликовали столь бурно, как будто выиграли войну собственными усилиями. В Стеклянном дворце был устроен грандиозный бал, куда пригласили и Бардена. Ему очень хотелось отказаться, но положение обязывало если не танцевать, то хотя бы присутствовать. Он, впрочем, нашел, что медейки очаровательны, а самым приятным моментом праздника стало официальное знакомство с медейской принцессой.

Малышка Ванда была уже вовсе не малышкой, а милейшей барышней двадцати двух лет с задорно вздернутым носиком и капризными губками. Когда Барден подошел к ней, глаза ее изумленно распахнулись: меньше всего она ожидала увидеть в отцовском дворце касотского ментального магика. Бардену очень хотелось подольше поморочить ей голову, но подошедший некстати Тео испортил ему всю игру.

— Ваше величество, позвольте представить вам мою дочь Ванду, — проговорил Тео с холодной учтивостью.

— Ваше величество? — изумленным шепотом повторила Ванда, хлопая золотыми ресницами.

— Его величество император Барден, — пояснил Тео.

Рыжеволосая принцесса ахнула и прижала ладони к щекам. Изумление ее было так велико, что она даже не смогла ничего сказать, и безмолвно протянула Бардену маленькую ручку для поцелуя. В глазах ее плескался ужас. Можно было предположить, что в этот момент ее посетило множество воспоминаний.

Барден любезно улыбнулся.

— Как жаль, что мой сын уже женат, иначе я просил бы для него вашей руки, — сказал он обмершей принцессе и отошел в сторону.

— Что вы сделали с Вандой? — угрюмо спросил у него Тео, косясь на побледневшую девушку.

— Ничего.

— Что же тогда с ней?

Барден пожал плечами.

— Вам лучше знать, ваше величество. Это же ваша дочь.

Настроение у него значительно улучшилось. В течение бала он не без интереса наблюдал за Вандой и видел, что ей очень не по себе. Между танцами принцесса бродила, как сомнамбула, с взглядом, обращенным внутрь себя. Коснувшись ее разума, Барден увидел, что принцесса разрывается между желанием подойти к касотскому гостю и суеверным страхом перед ним. Ей очень хотелось заговорить о событиях шестилетней давности и о причинах, побудивших императора пойти на обман, но страх был сильнее. И он победил. Ванда так и не осмелилась подойти к Бардену и только издалека бросала на него выразительные взгляды. Барден усмехался. Раньше он считал, что принцесса не такая трусишка. Но, возможно, она просто повзрослела?

Когда Марк прибыл в столицу, празднования уже утихли. Приезд принца бывшего враждебного государства остался незамеченным, встречали его только Тео и Барден. Вместе с Марком в Сквару вернулся и Дэмьен.

— Как ты? — спросил сына Барден самым обыденным тоном, как будто расстались они не далее чем нынешним утром.

— Все хорошо, — так же спокойно ответил Марк и с поклоном повернулся к Тео. — Ваше величество…

Произошел короткий обмен приветствиями. Если Марк и мучился любопытством относительно завершения переговоров, то мастерски скрывал это. Он был спокоен и приветлив, а с Дэмьеном, как заметил Барден, держался и вовсе дружески. Молодые люди пришлись друг другу по нраву и даже, кажется, не очень-то хотели прощаться. Очень может быть, подумал Барден, внимательно за ними наблюдая, что их сотрудничество, когда они займут престолы — каждый в своем королевстве, — будет удачнее, чем у нас с Тео.

Рувато проявил ослиное упрямство и настоял на том, чтобы жить в Ифрании, в своем доме, а не сопровождать всюду Илис, которая носилась по Латеру, навещая старых друзей и знакомых и задерживаясь у каждых по два-три дня. Илис, которая считала себя отнюдь не уступчивым человеком, не сумела его переспорить, хотя очень старалась: ей хотелось показать Рувато весь остров и познакомить его со всеми своими друзьями. Но пришлось ограничиться знакомством с родителями и братом (которые поглядывали на Рувато с удивлением и все пытались понять, приходится он Илис женихом или нет). После визита в княжеский загородный дом Авнери Рувато объявил о своем решении вернуться в Ифранию — и немедленно это решение исполнил.

Перед тем, как покинуть Медею, он успел продать дарованное ему Дэмьеном поместье, и ныне располагал суммой в золоте, которая могла обеспечить ему безбедное, хоть и скромное житье в городе. Рувато снял небольшой дом и, пока Илис путешествовала, потихоньку стал обрастать в столице связями, благо здесь ему не нужно было скрывать свою личность и прятаться от людей.

Так что, вернувшись в Ифранию всего лишь через месяц, Илис с удивлением обнаружила, что Рувато уже вполне сносно разговаривает по-истрийски, а половина городских аристократов знакома с чужеземным князем Слооком. Причем все знакомые отзывались о нем как о совершенно очаровательном человеке. Нашлось даже несколько барышень, тайно по нему вздыхающих. Вот это да! — с восхищением подумала про себя Илис. Все-таки у него это врожденное.

Илис тоже умела располагать к себе людей, но не с такой скоростью и не в таком количестве.

Сама она успела восстановить почти все связи, порванные много лет назад. Всюду ее встречали с восторгом, удивлением и радостью. Родные и друзья помнили Илис шаловливой девочкой-подростком, в пышной короткой юбке и с косичками, а теперь перед ними представала уверенная в себе молодая дама с прической и в модном платье. Особенно сильным оказалось потрясение, испытанное княгиней Авнери, матерью Илис. Все то время, пока Илис оставалась в родительском доме, княгиня ходила за нею, почти не отпуская ее руку, и никак не могла поверить, что эта дама — ее маленькая дочка.

Но и для Илис все изменились, некоторые — почти неузнаваемо, начиная с брата. Илис-то помнила высокого нескладного юношу восемнадцати лет, а теперь он стал красивым статным мужчиной, да еще, к тому же, отцом двух детей!.. Принять подобные перемены было нелегко.

Может быть, поэтому — чтобы не перегрузить голову впечатлениями, — а может, просто в силу привычки, Илис старалась нигде не задерживаться подолгу. Перемещения ее были стремительными и неожиданными, чему в немалой степени способствовали телепорты. Техникой пронизывания пространства Илис владела уже виртуозно.

Мама — да и отец, — уговаривали ее пожить дома немного дольше, но на месте ей решительно не сиделось, и она продолжала нарезать круги по Латеру, держа в перспективе и ближние острова. Время от времени она возвращалась в Ифранию, поболтать с Рувато и повидаться с Крэстом.

И однажды, в королевском дворце Илис стала свидетельницей разговора между Реулом и Рувато. Бесцельно прогуливаясь по украшенным зеленью и цветами переходам, она увидела их стоящими у заплетенных вьюном перил и насторожилась. Не знала она за Рувато склонности к приватным беседам с королем, и во дворец захаживать он привычки не имел. Да и дядя не очень-то жаловал заморского гостя. К тому же, ей не понравились выражения их лиц. Рувато хоть и улыбался, но делал это в своей светской манере — улыбкой холодной и безличной, «дежурной»; такая улыбка не затрагивала его глаз. Глаза же у него были, как штормовое море, что предвещало неприятности. Что до Реула Авнери, то он и не пытался улыбаться. Как видно, разговор шел невеселый. И Илис, не дожидаясь, пока ее заметят, спряталась за колонной и прошептала заклинание, которое услужливо доносило до нее каждое самое тихое слово, произнесенное в тридцати футах от нее. Это было нечестно, но нужно же было как-то удовлетворить любопытство.

Начала разговора она не застала, и пришлось слушать с середины.

— …Что вы имеете в виду? — спросил голос Рувато.

— Я имею в виду, — ответил Реул, — что между мужчиной и женщиной возможно несколько форм отношений. Самая благородная, но и самая невероятная из них — это дружба. Говоря по правде, я в нее не верю.

— Во что же вы верите?

— В любовь либо потакание страстям — вот во что. Жених либо любовник — вот что я хочу узнать.

— Я не намерен давать вам отчет, ваше величество, — сказал Рувато голосом холодным и инистым, и словно бы сквозь зубы — таких интонаций Илис от него еще не слышала, — о своих отношениях с женщинами. С любыми женщинами, — добавил он с нажимом.

— Понимаю ваше негодование, любезный князь, — вкрадчиво сказал Реул. — Но поймите и вы. Илис — особа королевской крови, и крайне нежелательно, чтобы эта кровь оказалась разбавленной. Брак Илис с человеком со стороны, чужаком, был бы некстати.

— Много ли вы думали об этом, когда изгоняли Илис из страны? — совершенно заледеневшим голосом спросил Рувато. — Подозреваю, что тогда вопрос чистоты королевской крови вас не интересовал.

— Я никого не изгонял, — возразил Реул уже менее любезно, теряя терпение. — Илис сбежала сама. Но не о том теперь речь. Ответьте прямо: есть ли у вас какие-нибудь виды на Илис? Ведь не просто так вы приплыли вслед за ней издалека.

— А если и просто так?

— Тем лучше. Мой сын до сих пор не женат, и Илис — хорошая партия для него.

— Они же брат и сестра!

— Двоюродные! Наши законы не запрещают подобные браки.

Повисло молчание. Илис, чье сердце сначала бухнулось в пятки, а потом подскочило к горлу от подобных новостей, осторожно выглянула из-за колонны. Бледный Рувато стоял, повесив голову, и лицо его ровным счетом ничего не выражало. Король Реул не смотрел на него. Взор его был обращен в парк, великолепный вид на который открывался с галереи, а пальцы легко постукивали по перилам ограды.

— Так что же, князь, — снова заговорил Реул, не поворачивая головы, — вы отказываетесь от своих прав на Илис? Да или нет?

— У меня нет никаких прав, от которых я мог бы отказаться, — едва слышно ответил Рувато, и Илис ахнула про себя: "Ах ты, предатель!"

— Да или нет? — настаивал Реул. — Вы не ответили.

Но вместо ответа Рувато повернулся и пошел прочь. Это была бесподобная наглость — уйти без позволения августейшей особы, и наказание за подобный поступок могло последовать сколь угодно тяжелое. Возмущение в душе Илис тут же сменилось восхищением дерзостью Рувато.

Однако, следовало подумать и о себе. Стать женой Крэста! Какой ужас! Конечно, никто не смог бы принудить Илис к этому браку силой, но давление на нее могли оказать изрядное. На нее и на Крэста, а тот всегда был послушным сыном. И что же, снова ей пускаться в бега?

— Нет уж, сначала я этот вопрос разъясню, — хмуро сказала себе Илис и бросилась вслед за Рувато, пока он не успел уйти далеко.

Но нагнала она его только на дворцовой лестнице, которая каскадами спускалась в парк.

— О чем это вы говорили только что с дядей? — накинулась она на него сходу, пренебрегая вступлением.

Удивленный Рувато смерил ее взглядом. В глазах его по-прежнему боролись штормовое небо и штормовое море, вид у него был мрачный.

— Откуда вы знаете, что я говорил с королем? — спросил он.

— Я вас видела.

— А! тогда, может быть, вы еще и слышали нас?

— Может быть, — без смущения ответила Илис.

— Тогда зачем спрашивать?

— Я пропустила начало.

Рувато пожал плечами.

— Вы ничего не потеряли, в начале разговор был довольно скучным.

— Зато под конец он стал весьма занимательным, — Илис тряхнула головой и возмущенно сказала: — Что же это вы, князь? Взяли да и так легко отказались от меня?

— Нельзя отказаться от того, — Рувато заглянул ей в глаза, — чем не владеешь.

Возразить на это было нечего, но Илис не собиралась отступать.

— Ах вот как вы рассуждаете! И что же? Вы собираетесь стоять в сторонке и смотреть, как меня будут выдавать замуж на Крэста?

— Еще ничего не решено, Илис. К тому же, насколько я вас знаю, достаточно непросто заставить вас сделать что-либо, чего вы делать не хотите.

— Не увиливайте! Надо же, нашли кучу оправданий. "Ничего не решено!" Сегодня не решено, а завтра решится. И что тогда?

— Но как же я смогу помешать? — тихо спросил Рувато.

— Не знаю. Придумайте! Вы — мужчина, у вас широкий выбор вариантов. Вызовите Крэста на поединок и убейте его! Или украдите меня и увезите на край света!

— Мы и так на краю света, — усмехнулся Рувато. — Куда уж дальше?

— Снова отговорки! — обиделась Илис. — А я-то на вас рассчитывала. Ну ладно, можете никуда меня не увозить, можете жениться прямо здесь.

Еще сильнее потемнели глаза Рувато, став почти черными, с лица его исчезла усмешка.

— Все шутите, Илис, — сказал он резко и продолжил путь вниз по лестнице, так что Илис вынуждена была ухватить его за рукав.

— Какие уж тут шутки, — с досадой возразила она, — когда на меня хотят нацепить королевский венец!

— Думаю, он будет вам весьма к лицу, — отозвался Рувато таким тоном, что Илис резко расхотелось его удерживать.

Он понесся вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, а Илис села на ступеньку и загрустила. Почему все начинают вести себя неадекватно, стоит им задуматься о княжеском или королевском венце Илис, положенном ей по рождению? Уж от Рувато она подобного не ожидала, он никогда не был склонен к самоуничижению. Может быть, начало разговора с Реулом было все-таки гораздо более интересным, чем выходило по его словам? Но, сколько ни размышляй, яснее ясного, что заступничества от Рувато не дождешься. Если дело всерьез дойдет до организации брака, он скромно отойдет в сторону, потупит глаза, подожмет губы и… в общем, самоустранится. И опять ей придется выпутываться самой.

Ну уж нет, лучше до края не доводить. Решительно поднявшись на ноги и отряхнув платье, Илис отправилась разыскивать Крэста.

Тот нашелся на берегу искусственного пруда, где, под сенью раскидистых деревьев, он прогуливался под руку с чернокудрой барышней. Барышня смотрела на него с затаенным восторгом и благоговейно ловила каждое его слово. А Крэст улыбался ей. Крэст улыбался! Улыбался!.. Илис немедленно почувствовала себя преступницей, но все же пошла им наперехват и бесцеремонно заступила дорогу.

— Братец, мне нужно с тобой поговорить.

— Что такое? — недовольно спросил Крэст, еще крепче сжимая руку своей спутницы.

— Очень-очень нужно, — уточнила Илис и улыбнулась чернокудрой барышне, которая смотрела на нее, нахмурив красивые брови. Глаза у нее были большие, карие, и немного косили, что придавало ее лицу особое очарование. — Это не займет много времени.

Очень неохотно Крэст отпустил руку барышни, извинился перед ней и позволил Илис отвести себя в сторону.

— Ты знаешь, что нас хотят поженить? — накинулась она на брата.

— Что за бред? — Крэст выглядел искренно изумленным. — Откуда ты это взяла?

— Взяла вот. А ты, значит, ничего не слышал?

— Ничего, — сердито сказал Крэст. — Тебе приснился кошмар, Илис?

— Если бы, — вздохнула Илис. — А вот скажи: если бы отец пришел к тебе и приказал на мне жениться, что бы ты ему ответил?

От ее внимания не ускользнул быстрый взгляд Крэста, брошенный в сторону чернокудрой барышни, которая неспешно прохаживалась вдоль пруда поодаль.

— Едва ли в голову отцу придет подобная бредовая идея.

— Но вдруг? — не успокаивалась Илис.

Крэст сердито сверкнул на нее глазами.

— Двенадцать и Безымянный! Что за чушь ты несешь? Послушала бы ты сама себя! Зачем нас с тобой женить?!

Илис тихонько вздохнула, но больше от облегчения, чем от досады. Если Крэст так негодует, только услышав соображения Илис, ни на чем толком не основанные, то что же с ним станется, когда король-отец начнет настаивать на браке с двоюродной сестрой? Крэст просто взбесится — и прекрасно.

Немного успокоенная, Илис оставила его в покое и убежала прочь.

Но обида и растерянность остались. И обуреваемая этими чувствами, Илис поспешила оставить Ифранию и удалилась в родительский дом, где и прожила целую неделю, не показывая нос за решетку обширного парка. Княгиня не могла нарадоваться на дочку, а сама свежеиспеченная княжна с охотой возилась с маленькими племянниками, вместе с тихой и приветливой женой брата. Последняя была, правда, какой-то слишком уж тихой, но с Илис они быстро нашли общий язык. А вот племянники росли настоящими сорвиголовами, что не могло не радовать. Юные княжичи, девяти и семи лет, охотно приняли Илис в свои игры. И она, немедленно вспомнив свои детские годы, с восторгом лазала по деревьям и играла в войну, а между делом радовала мальчишек несложными, но эффектными магическими представлениями.

Вскоре, однако, стало ясно, что возни с детишками недостаточно, чтобы удовлетворить подвижную и склонную к авантюрам натуру Илис. Она начала ощущать нечто вроде томления — верный предвестник скуки. В родительском доме жилось тихо и уютно, и это спокойствие-то являлось главным врагом Илис. Ей хотелось движения, действия, новых знакомств, новых впечатлений — все равно каких. И она даже обрадовалась, когда отец начал подступать к ней с речами о замужестве. Это значило, что Илис придется выдержать битву, и нешуточную. Илис повеселела, встряхнулась, и приготовила, образно выражаясь, уже было начавший ржаветь в ножнах меч.

И правильно сделала. Отец, уже, видимо, подготовленный беседой с братом-королем, начал издалека. Но чтобы добраться до сути, много времени не потребовалось. В качестве первого — и единственного — претендента в мужья предлагался Крэст Авнери.

Князь держался с дочерью почти робко, но видно было, как хочется ему, чтобы Илис поскорее выразила согласие. Вместо этого Илис заявила, что вообще не собирается выходить замуж.

— Но как же так? — искренне удивился князь Ромул. — Илис, извини за откровенность, но твой возраст невесты давно миновал. Тебе уже двадцать семь лет, это не шутка. Сейчас, возможно, тебе выпал последний в жизни шанс! И какой шанс! Ты можешь стать правительницей всей Истрии!

— Вот уж какая перспектива ничуть меня не соблазняет, — хмыкнула Илис. — Я не хочу ни Истрию во владения, ни Крэста в мужья.

— Разве ты хочешь остаться старой девой?

— А что в этом страшного?

Отец смотрел на Илис едва ли не с ужасом.

— Дочь, но это, мне кажется, так… неестественно.

— Глупости. Неестественно делать то, что не хочется.

— Ты не должна так рассуждать, Илис. В тебе течет королевская кровь, а значит, слово «хочется» — не для тебя, — князь Ромул решил зайти с другой стороны, но прогадал: рассуждений о «хотении» и «долженствовании» Илис наслушалась от Бардена, и прониклась к ним отвращением. К тому же она насмотрелась на Марка, воспитанного на этих сентенциях. Поэтому Илис вспылила, стоило ей только услышать про "долг королевской крови":

— Я охотно откажусь от родства с королевской фамилией, лишь бы меня оставили в покое и дали жить, как мне хочется!

Будь на месте князя Ромула его вспыльчивый и властный брат, мирный семейный разговор, вне сомнений, перетек бы в династический скандал. Но князь был более сдержанным человеком, и ему не хотелось терять недавно обретенную дочь.

— Не горячись, Илис, — сказал он мягко, взяв дочь за руку. — Я не хочу тебя принуждать, но это и впрямь прекрасный шанс устроить твое будущее. Не отказывайся так сразу. Подумай.

— И думать тут нечего! — отрезала Илис и отняла руку.

— А может быть, — еще мягче сказал князь, — есть кто-то, кто мил твоему сердцу и кого ты сама хотела бы взять в мужья?

— Я же сказала, — нетерпеливо ответила Илис, — что вообще не собираюсь выходить замуж. И точка.

А сама подумала: если бы Рувато теперь решился повторить свое предложение, она, пожалуй, и не стала бы так категорически отказывать ему и уж точно не стала бы смеяться. Но Рувато, по-видимому, и впрямь совершенно отступился от мысли начать, наконец, семейную жизнь.

— Если ты не хочешь выходить замуж, — не отставал отец, — то чем же, в таком случае, ты собираешься заниматься? Или ты намерена всю жизнь провести в праздности, порхая с одного бала на другой?

— Нет! — возмутилась Илис и задумалась. А чем, в самом деле, она собирается заниматься теперь, когда у нее уйма свободного времени, и никто ее не преследует? Возня с детишками — это чудесно, но не становиться же нянькой.

И тут Илис с раскаянием вспомнила, что после возвращения в Истрию совсем забросила магию (да и вообще после расставания с Барденом уделяла ей внимания меньше, чем следовало). Не до того как-то было в бесконечных странствиях и в радостном вихре встреч с друзьями и родными. Но отказываться от магического дара Илис не хотела. Да и не смогла бы она отказаться: магия крепко вошла в ее кровь и плоть, пронизала все ее существо, хотя она сама могла и не сознавать этого.

Барден говорил, что ничему больше не может научить ее, но это отнюдь не значило, что обучение завершено. Дальше Илис должна была развивать дар самостоятельно, ежедневно работая над ним. Потенциал, по утверждению Бардена, в ней был заложен чудовищный. Илис и сама чувствовала временами, что сила переполняет ее, и была склонна верить учителю. И теперь ей стало стыдно за свое небрежение. Ведь даже Барден, как ни был занят государственными делами, все равно урывал хотя бы полчаса в день для магии. А она, лентяйка этакая!.. У Илис не находилось слов, чтобы отругать себя как следует.

С этими мыслями она и оправилась через несколько дней к отцу, объявить о своем решении. Но до отца она не дошла. В одной из пустых проходных комнат ее перехватил Крэст. Против своего обыкновения, выглядел он весьма взволнованным, даже встрепанным. Его глаза бешено сверкали, а на щеках горел гневный румянец.

— Илис, стой! — решительно начал Крэст, нервным движением стискивая неизменно болтающийся на груди медальон. Илис удивилась и насторожилась. К нервным движениям ее кузен склонности не имел. — Объясни, откуда тебе стало известно о намерениях отца поженить нас?

Ага, подумала Илис, до него наконец дошло…

— Я слышала, как он говорил об этом, — ответила она, с интересом глядя на взвинченного кузена.

— Говорил с тобой? — уточнил Крэст.

— Нет, с князем Слооком.

— О! Интересно. Но если так, то как ты могла слышать…

— Я подслушивала, — невинно сообщила Илис и прежде, чем Крэст смог возмутиться, спросила как ни в чем не бывало: — А в чем дело?..

— Отец настаивает, чтобы я к тебе посватался, — хмуро сказал Крэст. — Очень настаивает.

— А ты?

— А я не могу понять, в своем уме он или нет, что хочет сделать из тебя королеву.

— Тебя только этот аспект смущает? — слегка обиделась Илис.

— Нет!.. Илис, ты знаешь: я тебя не люблю. Больше того, никакие династические соображения в мире не заставят меня примириться с этим браком. Полагаю так же, что в качестве супруга ты менее всего хочешь видеть меня.

— Точно, — кивнула Илис. — Тебя еще можно терпеть как брата, но как мужа… — она сморщила нос. — Кроме того, у меня были другие планы. И тебя в этих планах нет.

— Тебя в моих планах тоже нет, — мрачно улыбнулся Крэст.

— Ты сообщил об этом отцу?

— Да. Я привел ему целую кучу доводов против нашего брака. Самым сильным из них был тот, что еще никогда за все время существования Истрии на трон не всходил колдун… или колдунья, — судя по тону, Крэста по-настоящему коробило от мысли, что многовековая традиция может быть нарушена. — Но беда в том, что пример Бардена отца не очень-то пугает… Он даже, кажется, начал одобрять политику этого авантюриста. И именно поэтому перспектива получить в будущем королеву-магичку его не смущает.

— А это мысль… — задумчиво проговорила Илис и представила, как она могла бы вытащить магиков из их башен и даровать им долгожданную свободу.

— Ты что? — ужаснулся Крэст. — Посмотри, что творится в Касот: они допустили Бардена на трон, и в результате половина пограничных королевств просто перестала существовать!

— Ну, Касот от этого только выиграл, — возразила Илис. — Ведь Барден увеличил территорию королевства вдвое. Да только при чем тут его магия? Не будь он магиком, он точно так же отправился бы завоевывать соседей. Это уж в натуре дело.

— Не факт. Да не о Касот теперь речь, Илис, а об Истрии! Тебе что — хочется стать королевой?

— Нет.

— Вот видишь. Значит, надо что-то придумать. Отец настроен серьезно и просто так не отступит.

Илис не удержалась и хихикнула.

— Наверное, он хочет обезопасить себя от меня теперь другим способом — привязать покрепче, чтобы не убежала! Задумка с башней не удалась, так вместо этого он хочет напялить на меня корону. Которая будет играть роль ошейника. Ну уж нет! Не дамся. Кстати, братец, как звали ту молодую особу, с которой ты прогуливался у пруда? Я, кажется, не видела ее раньше.

К величайшему изумлению Илис, Крэст густо покраснел и стыдливо прикрыл ресницами свои огромные черные глаза. Ого! — подумала она. Тут дело еще серьезнее, чем я думала. Крэст сначала улыбается девушке, потом краснеет при упоминании ее в разговорах…

— Извини, я вас не познакомил, — сказал он несколько сдавленным голосом. — Но ты так неожиданно появилась…

— Ерунда. После познакомишь.

— Ее зовут Ленора Дакли.

— Королева Ленора… — протянула Илис с улыбкой, возведя очи горе. — Очень красиво. Ей подходит. Полагаю, именно она, а не я, присутствует в твоих планах на будущее.

— Ты очень проницательна, — с нескрываемой досадой заметил Крэст.

— Еще бы! Вспомни, кто был моим учителем… Но вернемся к нашему предполагаемому браку. Как ты думаешь, можем мы просто сказать нашим достопочтимым родителям «нет»?

Крэст нахмурился с задумчивым видом и снова сжал в ладони медальон.

— Сказать-то мы можем, — отозвался он, — но вряд ли наши отцы удовлетворятся таким ответом.

— Тогда у меня есть план! — провозгласила Илис почти радостно. — Крэст, мне понадобится твоя помощь — без твоего влияния тут не обойтись, — но, уверяю тебя, задумка пойдет на пользу нам обоим. Ты избавишься от меня, а я… а я займусь наконец, чем хотела заняться.

— Ты о чем? — с подозрением спросил Крэст.

— Садись, — пригласила Илис и шепнула заклинание ограждения. — Двумя минутами мы едва ли обойдемся.

Задумку Илис Крэст понял сразу, но принять поначалу отказался наотрез. Едва Илис закончила излагать, на его аристократическом бледном лице появилось выражение крайнего негодования.

— Никогда еще, — заявил он, — ни один представитель королевской фамилии не опускался до учительствования! На это есть храмовые школы!

— Ты забыл про Бардена, — кротко заметила Илис.

— Барден — выродок, и это…

— Но-но! — всю кротость и благодушие Илис как ветром сдуло. — Не смей его оскорблять! При всех своих чудовищных недостатках он не заслуживает названия выродка.

— Ого! — удивился Крэст. — А ты, оказывается, до сих пор к нему привязана и готова защищать его? И это спустя столько лет и после того, как он замучил насмерть твоего друга?

Впервые Илис пожалела, что как-то в порыве откровения рассказала ему о гибели Грэма. Может, стоило и промолчать об этом.

— Мои привязанности тут ни при чем, — ответила она сердито. — И Барден, собственно, тоже ни при чем. Я привела его как пример человека, прекрасно совмещающего управление государством, занятия магией и воспитание учеников, — о том, что она была единственной ученицей касотского императора, Илис благополучно умолчала. — И собственно говоря, не вижу, чем я хуже.

— Ты — княжна, Илис, — внушительно проговорил Крэст, — и открыть свою школу — пусть даже для магиков, — да еще стать в ней наставницей, это значит уронить себя в глазах света.

— Знаешь что? — окончательно разозлилась Илис. — Поздно ты запел про падение в глазах света! За те годы, когда ты и твой папаша гоняли меня по всему миру, я уже столько раз падала, что лучше и не говорить! И, в сущности, я такая же княжна, как ты — землепашец! Я давно уже забыла, что это такое — быть княжной. И вспоминать особой охоты нет. А от своей задумки я отказываться не намерена, и если ты не хочешь мне помочь, то так и скажи, я сама как-нибудь справлюсь…

— …Но почему ты все-таки не хочешь выйти замуж? — вдруг перебил ее Крэст.

— За кого? — опешила Илис. — За тебя? Но мы с тобой вроде бы все уже выяснили…

— Да нет, при чем тут я? Я говорю об этом северном князе, вместе с которым ты приехала и по которому теперь сохнет добрая половина ифранийских девиц. Ведь не просто так он взялся тебя сопровождать, а ты согласилась принять его услуги. Что-то между вами есть, ведь так?

— Вообще-то, это не он взялся меня сопровождать, а я его попросила, — возразила Илис. — И он действительно предлагал мне стать его женой, только было это очень давно, и я ему отказала.

— Почему? Чем он тебе не угодил?

Илис пожала плечами, уже позабыв свои недавние соображения по поводу брака с Рувато.

— Мы слишком разные люди. Через месяц мы замучили бы друг друга насмерть. Я очень хорошо отношусь к Рувато, но это не тот человек, которого я хотела бы видеть около себя каждое утро и каждый вечер. К тому же, он и сам раздумал на мне жениться.

— Жаль. Из вас получилась бы интересная пара.

— Вот именно — интересная!.. Короче, Крэст: ты будешь мне помогать или нет?..

Крэст помолчал немного, подвигал бровями, постучал пальцами по лакированному подлокотнику кресла и сказал без восторга:

— Буду. Хотя мне это все очень не нравится.

Все-таки обладание высшей властью давало серьезные преимущества в жизни, отрицать это не взялась бы даже Илис. У Крэста, второго лица в королевстве после Реула Авнери, все совершалось по мановению руки — или почти так. С его помощью Илис легко и просто заполучила в свою собственность миленький трехэтажный домик с палисадником в одном из провинциальных городишек южной оконечности Истрийского архипелага. С его же помощью она легко сговорилась с градоправителем и гильдмастерами местных храмов Двенадцати, получив от них разрешение на деятельность в городе. Братья Гесинды, правда, смотрели на нее косо и с плохо скрытой неприязнью. Присутствие в городе свободного магика, к тому же — женщины, к тому же — намеревавшейся заниматься обучением таких же свободных магиков, им не нравилось. Но чинить Илис препятствия, рискуя вызвать гнев наследника трона — а то и самого короля, — братья не рискнули. И очень неохотно передали Илис трех учеников из достаточно знатных семейств, пожелавших, чтобы их отпрыски обучались не в храме, а у «свободной» наставницы, пусть и за более высокую плату. Так что Илис, не успев даже как следует обосноваться на новом месте жительства, уже приняла опеку над двумя мальчиками и одной девочкой соответственно двенадцати, четырнадцати и одиннадцати лет. Она радовалась: три ученика — это только начало, и начало совсем недурное.

Уладить все формальности и сохранить добрососедские отношения с храмами было очень непросто, но необходимо. Поскольку собственной библиотекой Илис не располагала, ей жизненно нужен был доступ к храмовым книгам. Илис расточала улыбки тысячами и беспрерывно щебетала комплименты, задабривая братьев и сестер Гесинды и остальных божеств. Чувствовала она себя при этом полной дурой, но наблюдавший за ее манипуляциями Крэст как-то с ехидством заметил, что в ней погибла великая дипломатка.

— Она не погибла, — слегка обиделась Илис. — Она живет и процветает, и появляется, когда в том есть нужда.

В результате, весь город, как один человек, влюбился в Илис, и уже через неделю к ней свободно заходили в гости не только с магическими нуждами, но и просто на чашку чаю, поболтать. Илис охотно принимала всех: и аристократов, и простолюдинов, не делая между ними различия.

— Твой дом пользуется популярностью, — усмехался Крэст.

— Только благодаря твоему присутствию, — возражала Илис (Крэст временно гостил у нее, желая увериться, что устроилась она с удобством и ни в чем не нуждается). — Каждому хочется поглядеть на живого принца.

— Едва ли причина во мне, Илис…

И он был прав: это стало ясно, когда он отбыл обратно в Ифранию. Илис осталась в доме единовластной хозяйкой, а поток гостей не иссякал. Причем ни один гость не поинтересовался отсутствием принца.

Только недели через три, вкусив все прелести самостоятельной, независимой и — главное! — трудовой жизни (ранее Илис никогда не приходилось зарабатывать на жизнь самой, всегда находился кто-то, кто с бОльшим или меньшим удовольствием заботился о ее благополучии), Илис решила сообщить о себе родным в Ифрании, и телепортом перенеслась в столицу. Появилась она вовремя: Крэста осадили со всех сторон, пытаясь добиться у него сведений о запропавшей неугомонной княжне. И хотя Крэст неукоснительно соблюдал уговор с Илис, и был неприступен, как медейская крепость, приходилось ему туго. Особенно наседал Реул Авнери, неким шестым или седьмым чувством, а скорее — врожденным дипломатическим нюхом почуявший, что рушатся его планы приструнить взбалмошную племянницу.

— Я ожидал, — гневно заявил он сыну, — что ты поддержишь меня, а не эту легкомысленную магичку!

— А я сказал тебе сразу, — огрызнулся в ответ Крэст, — что не желаю жениться на ней! В конце концов, можно было оставить ее на материке, а не звать сюда! Пусть бы баламутила воду там!

Аргумент был веским, и король потерял значительную часть своего апломба. В самом деле, с тех пор как Илис вернулась домой, спокойствие его духа, внушенное Барденом, значительно ослабло. Илис в удалении нервировала Реула Авнери куда меньше, чем Илис неподалеку.

Князь же Ромул Авнери втайне радовался очередному исчезновению дочери. Прекрасно понимая все выгоды династического брака Илис и Крэста, он видел и отрицательные его стороны. И он знал, что Илис, при ее свободолюбивом характере и веселом, несколько легкомысленном нраве, будет очень неуютно восседать на троне правительницы Истрии. Тем более, рядом с таким холодным и расчетливым мужем, как Крэст.

С другой стороны, князю все-таки очень хотелось выдать дочь замуж. Крэст в тридцать четыре года оставался неженатым, но это никого особенно не волновало, поскольку он был мужчиной. Но засидеться, как Илис, в девках до двадцати семи лет, было неприятно и даже стыдно — по крайней мере, так считало светское общество Истрии. Жениться же на не юной уже девушке, к тому же десять с лишним лет болтавшейся Двенадцать знают где и Безымянный знает в каком обществе, к тому же магичке, решился бы далеко не каждый. И князь Ромул Авнери считал брак с Крэстом единственным шансом дочери достойно устроиться в жизни.

Илис же, очевидно, так не считала. Объявившись в Ифрании, она немедленно ошарашила всех новостью о своем новом предприятии. И, что неприятно поразило всех родных, Крэст ее полностью поддерживал. И, мало того, заявил, что намеревается содействовать ей и в будущем в плане развития «свободной» магической школы. Такого поворота событий не ожидал никто. Напрасно разгневанный король Реул увещевал Илис бросить, пока не поздно, недостойное ее высокого общественного положения занятие.

— Бросить? И не подумаю, дядя, — безмятежно ответила Илис. — Мне нравится заниматься с детьми, к тому же это пойдет на пользу и мне, и детям (которые в будущем станут магами, не забывай об этом), и, наконец, королевству. Свободные магики только укрепят его — взгляни на Касот.

Касот! В этот момент Реул Авнери был страшно зол на Бардена. Он был уверен, что именно пример касотского императора так сильно подействовал на Илис.

Но немного успокоившись, он понял, что Барден же может и разубедить Илис. Королю Реулу подумалось, что, несмотря на произошедший между ними разрыв, касотский колдун все еще является значительным авторитетом для новоявленной наставницы магиков, и его слово может много для нее значить. Оставив пока попытки самостоятельно отговорить Илис, Реул Авнери написал длинное и отчаянное послание в Касот. Он очень рассчитывал на помощь Бардена.

Переписка с Касот, вследствие громадности разделявшего королевства расстояния, всегда была делом неспешным; в этот же раз, как назло, ответ задерживался особенно надолго. Очевидно, Барден испытывал какие-то собственные затруднения, и ему было не до проблем далекой Истрии. Когда же, наконец, от него пришло письмо, Реул Авнери, вне себя от нетерпения, прочитал его и обомлел. Общий смысл письма сводился к следующему: Барден полностью одобряет начинание бывшей ученицы, желает ей удачи и от всей души советует Авнери не чинить Илис препятствий.

— Все вы, колдуны, одинаковы! — в сердцах воскликнул Реул Авнери, борясь с желанием порвать письмо на мелкие клочки. Этот порыв был бы недостоин особы королевской крови.

Илис же, пока ее встревоженный дядюшка дожидался письма от Бардена, наносила визиты своим ифранийским знакомым перед тем, как надолго отбыть на новое место жительства. Многие были искренне расстроены ее отъездом, просили Илис не забывать своих друзей и как можно чаще навещать их. Илис с удовольствием обещала, тем более, что это не стоило бы ей почти никаких трудов: телепорты в последнее время удавались ей так, что мог бы позавидовать и сам Барден.

Особый разговор произошел, как всегда, с Рувато. Он уже вполне освоился в столице, обзавелся множеством знакомым, сумев при этом каким-то образом скрыть ото всех свою прискорбную болезнь, и больше не называл себя отшельником. В рекордно короткое время, даже обладая более чем скромным состоянием, он обаял все высшее общество Ифрании и буквально купался в потоках дамского обожания. Не являясь завсегдатаем светских сборищ, Илис тем не менее могла навскидку назвать с полдесятка истрийских красавиц, сохнущих по зеленоглазому чужеземцу и мечтающих об интимных с ним встречах (желательно под луной и при свете звезд). Но Рувато как будто дал обет целибата, и поведение его в отношении женщин подошло бы посвятившему себя одному из Двенадцати храмовнику. Он был очень любезен и мил с дамами, без конца расточал им комплименты, но ни одной не удалось склонить его хотя бы к краткому свиданию, хотя дамы старались изо всех сил. Меж собой красавицы порешили, что существует некая счастливица, которой заморский князь и хранит верность. Всем до смерти хотелось знать, кто же его избранница и, если она осталась в далеком краю, как заставить князя позабыть о ней. Илис только хихикала, когда слышала подобные шушуканья среди ифранийских знакомых. И раз за разом спрашивала себя, в чем же именно заключается секрет невероятного обаяния князя Рувато Слоока, которого даже с большой натяжкой нельзя было назвать красавцем? Он был изящен, холоден, ироничен и велеречив — но и только.

В Ифрании он не бывал только в одном месте — в королевском дворце. Был ли причиной тому запрет Реула Авнери или только нежелание Рувато, Илис точно не знала, но предполагала в равной мере то и другое. Король и князь не любили друг друга. Пользуясь любовью простых смертных, Рувато одновременно возбуждал к себе неприязнь в особах августейших. И Илис ничуть не удивилась бы, узнав, что он уже успел организовать заговор против короля Реула.

Чтобы поймать Рувато дома и притом одного, пришлось явиться с визитом в неурочное время, едва-едва не застав его в кровати. Как и все светские бездельники, он вставал очень поздно, едва ли не в полдень, а Илис в это время уж давно была на ногах. Но Рувато всегда умел делать хорошую мину при плохой игре, и даже помятый со сна ухитрялся выглядеть изящным.

— Так вы не выходите замуж за милорда Авнери? — таков был первый вопрос Рувато после того, как Илис поведала ему о своей затее и переезде в новый дом.

Она внимательно посмотрела на него, ожидая, что глаза его вспыхнут радостью или хотя бы оживлением, но взгляд его был спокоен и непроницаем. Со дня памятного разговора на дворцовой лестнице он стал как будто гораздо прохладнее относиться к ней. Возможно, своим требованием "женитесь на мне прямо тут" Илис задела в его душе какие-то струны, которые не стоило задевать, и порвала их неосторожным касанием. А возможно, он затаил свои чувства так глубоко, что и сам позабыл о них… Илис, впрочем, не слишком огорчалась по этому поводу. Любовные объяснения давались ей тяжело, и она предпочитала обходиться без них. Слишком много в них было трагизма.

Теперь Рувато разговаривал с Илис стоя, словно загородившись от нее невысоким креслом, на спинке которого покоились его руки.

— Не выхожу, — подтвердила Илис. — Перспектива видеть меня своей женой так напугала Крэста, что он живенько организовал все, о чем я его попросила.

— А как же воля его королевского величества Реула Авнери?

Илис пожала плечами.

— Не может же он за руки подтащить нас к алтарю. А сами мы не пойдем.

— И значит, — продолжал Рувато, так же спокойно и пристально на нее глядя, — теперь вы будете жить в другом городе? Далеко отсюда?

— Для начала лучше держать свободных магиков подальше от столицы, — улыбнулась Илис. — А там посмотрим.

Рувато тоже улыбнулся, но, как показалось ей, несколько вымученно.

— Какая вы, оказывается, коварная личность, Илис. Уговорили меня приплыть сюда, за тысячи лиг, а теперь бросаете в чужой стране на произвол судьбы.

Илис слегка удивилась. Чего она не ожидала от Рувато, так это жалоб.

— Мне казалось, вы неплохо устроились в Ифрании.

— Неплохо, да.

— Вас многие любят, здесь вам не придется проводить дни в одиночестве, как в Медее.

— Вы правы, — подтвердил Рувато, и тут пальцы его вдруг сжались на спинке кресла. — Илис, меня мучает одна мысль… Скажите откровенно: то, что вы говорили тогда во дворце вашего дяди — насчет того, чтобы увезти вас на край света и жениться без проволочек, — это была только попытка избежать нежелательного брака с милордом Авнери?

Ага, подумала Илис, я была права. Тот разговор его заел.

— Я говорила от сердца, — ответила она твердо. — И на тот момент действительно готова была пойти с вами к алтарю.

— На тот момент… — эхом повторил Рувато. — А сейчас, вероятно, уже поздно?

— Простите, — сказала Илис. После того, как ситуация с супружеством благополучно разрешилась, ее решимость, в самом деле, несколько поубавилась. Ее теперь привлекали иные перспективы.

Рувато ничего не ответил, только склонил низко голову, и светло-золотые волны волос заслонили его лицо.

А ведь мой ответ, вдруг спохватилась Илис, можно истолковать как раз в том духе, что я хваталась за Рувато как за соломинку, спасаясь от Крэста! Ох, язык мой!.. Опять я обманулась его спокойствием. Ну да что ж теперь, не объясняться же.

Прошло несколько минут, в течение которых Рувато так и стоял, потупив взор и замкнувшись в молчании. О чем он думает? спросила себя Илис. Об упущенной возможности? Но сколько можно? Уж давно решился бы на что-нибудь!

— Я с вами не прощаюсь, — не выдержав, заговорила она нарочито оживленным тоном, — поскольку намереваюсь частенько бывать в Ифрании. Мы будем видеться, я еще успею надоесть вам.

Рувато молча поклонился.

Уходила от него Илис, унося в душе сильнейшее чувство досады. Чего он от нее хочет? Чтобы она первой бросилась ему в объятия? Так она уже однажды бросилась… почти… и что услышала?! Ну уж нет, больше такой глупости она не повторит.

И в конце концов, у нее было о чем подумать кроме Рувато. На теплом, благоухающем цветами и морем острове, ее ждали трое детишек, которых она, выражаясь высоким штилем, вырвала из рук зловещих братьев Гесинды, чтобы воспитать в них свободных духом магиков. Вот о воспитании их как раз следовало подумать в первую голову. А Рувато пусть сам о себе думает.

Хроники Империи. Год 1268-й

Два трехлетних карапуза, оглашая окрестности парка громкими воинственными воплями, подпрыгивали в седлах деревянных лошадок и резво размахивали маленькими деревянными мечами. Лошадки были установлены на колеса, и два юных пажа таскали их взад и вперед по поляне, заливаясь хохотом и получая от этого не меньше удовольствия, чем принцы-близняшки. Поодаль под деревьями стояли несколько легких садовых кресел, в которых расположились молодые женщины в шелковых платьях. Одна из них покачивала стоявшую рядом колыбель с накинутым на нее легким газовым покрывалом. Остальные шили и оживленно, хотя и тихо, разговаривали между собой. Их тихие нежные голоса журчали, как ручейки. Было безветренно, солнце стояло почти в зените; струился тихий, знойный, ленивый летний день.

Эта картина представляла самое отрадное зрелище для глаз Марка. Он стоял за границей лужайки, прислонившись плечом к высокой липе, и ласкал взглядом белокурую молодую женщину, склонившуюся над шитьем. Она не видела его. Милое лицо ее было опущено, румяные губы чуть улыбались. Эва, супруга наследника трона империи, вступила в пору самого расцвета женской красоты, и трудно было ею не любоваться. Время от времени Марк переводил взгляд на хохочущих и вопящих близняшек и улыбался. Ему очень хотелось подойти и посидеть рядом с женой, но он знал, что провести с ней много времени не удастся, а уйти от нее слишком скоро будет очень уж тяжело. Но невозможно было и устоять перед соблазном. Марк вздохнул и размашистым шагом направился к живописной группе. Среди женщин и детей его появление вызвало сильное оживление. Близняшки с визгом бросились дергать его за одежду; няньки, фрейлины и пажи встретили его улыбками, почтительными поклонами и реверансами; Эва же встала и двинулась навстречу, протянув к нему руки и сияя глазами.

— Марк, милый, ты вернулся! — воскликнула она радостно.

— Да, я только что приехал и сразу пришел на тебя поглядеть, — ответил Марк. Несмотря на теплый летний день, он был в пропыленном плаще, да еще к тому же в кожаном нагруднике под ним, и поэтому вспотел. Еще пять минут назад он был в седле, а до того проделал долгий путь из медейской Скрабы. Произошедшие за последний год в Медее события встревожили его, в особенности же — рождение нового наследника престола; вид сияющего радостью лица жены заставил его позабыть о всех тревогах, но одно слово — и он снова вспомнил о них. — Нет, Эва, не надо, не трогай меня, испачкаешься, — сказал он, предупреждающе протягивая руку.

— Ах, ерунда, — возразила Эва и приникла к его груди.

— Как мальчики? Как Мадлена?

— Все здоровы и благополучны, — ответила Эва несколько рассеянно — от ее взора не ускользнула тень, легшая на лицо супруга. — В чем дело, Марк? Неприятности?

— Еще пока не знаю. То, что произошло, давно следовало ожидать, но…

— Что случилось? — Эва отстранилась и озабоченно заглянула ему в глаза.

— У Тео родился сын, — ответил Марк сдержанно.

— Ох!..

…Вот именно — "ох!" — думал Марк, торопливо шагая по дворцовым коридорам в поисках императора. Кто мог подумать, что разменявший шестой десяток король Тео Тир снова станет отцом? Все произошло так неожиданно и поспешно…

События в Медее начали развиваться странным образом с того момента, как год назад внезапно скончалась королева Даньела. Ее смерть, произошедшая вскоре после пышных торжеств в честь замужества принцессы Ванды, вызвало шок у всей королевской семьи, поскольку Даньела, хотя уже и давно не девочка, все еще была полна сил и здоровья. Тем загадочнее и подозрительней выглядели обстоятельства ее смерти: однажды утром королева просто не проснулась. Тео начал расследование, казнил двух или трех придворных лекарей, но ничего не выяснил. В отличие от остальных домочадцев держался он удивительно спокойно и холодно, и это дало Дэмьену, не любившего своего отчима, повод заподозрить короля в преднамеренном убийстве. Впрочем, свои соображения Дэмьен держал при себе, поскольку не располагал никакими доказательствами. Да и, казалось, зачем бы немолодому уже королю избавляться от супруги, с которой он в мире и согласии прожил четверть века?..

Медея погрузилась в траур, который, впрочем, длился совсем недолго. Едва минул месяц со смерти Даньелы, Тео, презрев все приличия, женился снова на совсем юной, шестнадцатилетней девушке, дочери небогатого эрла. Поступок этот не лез ни в какие ворота, министры яростно воспротивились новому браку короля, не говоря уже о Дэмьене, который лучше всех понимал, что рискует лишиться в будущем трона. Но Тео сыграл самодура (именно что сыграл, вряд ли кто-то из его ближайшего окружения сомневался, что движет королем точный расчет) и пренебрег мнением все и вся. Результат не заставил себя ждать: вскоре стало известно, что юная королева беременна. А через девять месяцев после церемонии в храме Травии родился мальчик.

Именно ради посвященных рождению наследнику торжеств Марк и отправился в Медею…

Царившая в Стеклянном дворце атмосфера — тяжкая и душная, почти предгрозовая, — ему очень не понравилась. Принцесса Ванда, приехавшая из Лигии вместе со своим супругом Ричардом, выглядела бледной и растерянной. Смерть матери, появление мачехи, изрядно младше ее годами, и рождение маленького брата — все эти события стали для нее чередой горьких неожиданностей. Дэмьен ходил как очумелый и никак не мог поверить, что не спит и не видит кошмарный сон. Марку, с которым они за последние два года сошлись очень близко, он поведал, что ожидал от отчима чего угодно, но только не такого предательства по отношению к матери.

Да и здание его собственной личной жизни тоже изрядно перекосилось и грозилось вот-вот рухнуть. Свою жену Лею, женщину обворожительно прекрасную, он ненавидел всем жаром своей угрюмой души. Вероятно, она отвечала ему взаимностью; Дэмьен подозревал, что она не верна ему, и полагал даже в глубине души, что на самом деле его дочь — вовсе не его. Но и сам он тоже был хорош. К браку с Леей его некогда вынудила воля Тео, во время войны искавшего крепкого союзника в денежных делах (а отец Леи был очень богат). Любил же он другую девушку, которая тоже его любила, но под давлением обстоятельств стала женой его старейшего и ближайшего друга, дюка Ива Арну. Будь мужем этой девушки кто другой, Дэмьен не стал бы особо волноваться о сохранении супружеской верности, но речь шла о чести друга… Много лет его буквально рвало на части, и тут вдруг к его проблемам еще прибавилась юная мачеха. Новоявленную королеву молодой черноглазый Дэмьен привлекал сильнее, чем пожилой седовласый Тео; с самого первого дня она не давала принцу проходу, ухитряясь при этом никому не попадаться на глаза во время проведения маневров. Дэмьену еще никогда не приходилось быть преследуемым женщиной, он не знал, как поступить. Ситуация складывалась дикая. Не идти же было жаловаться к Тео!..

Как будто всего этого было недостаточно, рождение принца Виларда перечеркнуло всю будущность Дэмьена как короля Медеи. Не то чтобы ему так уж хотелось взвалить на себя тяготы управления государством, но он с детства был приучен к мысли, что рано или поздно на его голову будет возложен королевский венец. Расставаться с этой мыслью было мучительно и болезненно; зудели уязвленные самолюбие и гордость.

Лишив пасынка трона, Тео решил, очевидно, добить его. Опекуном Виларда на случай, если с ним самим что-либо случится до достижения наследником шестнадцати лет, он назначил не старшего принца и не королеву, а своего младшего сводного брата. Это окончательно повергло Дэмьена в шок и заставило задуматься Марка. Тан Оуэн Тир был малозаметной личностью на политической арене Медеи и занимался в основном управлением собственным обширным леном. Но он находился под сильным влиянием старшего брата-короля, был ему предан и по его слову сделал бы что угодно. Исключительная готовность тана Оуэна повиноваться королю грозила Дэмьену крупными неприятностями. Особенно принимая во внимание тот факт, что с момента рождения Виларда он не рассматривался уже как единственный наследник трона.

Именно об этом резком повороте в медейской политике Марк теперь и хотел поговорить с отцом. Тревожно ему было в основном от того, что он рассчитывал в будущем иметь дело с королем Дэмьеном, а не с регентом Оуэном Тиром, о котором не знал ничего, кроме его приверженности линии королевской политики.

— …Где император? — спросил Марк встреченного по пути сенешаля.

— Его величество изволят быть в архиве, — последовал ответ.

Марк нахмурился. Неожиданно обуявшее отца рвение вот уже много дней держало его в помещении имперского архива, где он вместе с архивариусом и Альбертом разбирал и уничтожал старые бумаги. Никогда раньше император не изъявлял желания навести порядок в документах пяти-, десяти- и пятнадцатилетней давности, за сохранностью и правильным расположением которых следил архивариус и его помощники. Да и времени рыться в старых бумагах у императора не было. Подобный поворот деятельной натуры отца озадачил и встревожил Марка. Император словно готовился к чему-то и не хотел оставлять — после себя? — лишних бумаг. При встречах с ним Марк внимательно вглядывался в его лицо, боясь обнаружить проявления тяжкого недуга, но ничего необычного не видел. Отец оставался прежним, и даже волосы его не начали седеть, и взгляд не утратил насмешливого блеска. Разве только приступы головных болей повторялись все чаще, но император стойко переносил их, не делая себе послаблений.

Так к чему же затеяна эта бумажная деятельность?..

Ведущая в помещение архива дверь была распахнута, и Марк остановился на пороге. Архив располагался в просторной комнате восьмиугольной формы. Все стены его от пола до купольного остекленного потолка были заняты шкафами; здесь имелись как открытые полки, так и выдвижные ящики. В центре комнаты стояли два стола, на них громоздились целые горы бумаг. За одним из столов сидел седой человек в темной одежде — старший архивариус; в руке он держал перо, которым делал какие-то заметки в перекладываемых из одной папки в другую бумагах. У дальней от входа стены стояла стремянка, на ее верхней площадке сидел погруженный в чтение пожелтевших от времени свитков император. Он был без камзола, в одной рубашке, рукава которой были закаты по локоть. Его волосы были зачесаны наверх и стянуты в хвост — излюбленная его дикарская прическа. Смотреть на императора, сидевшего на высоте в два человеческих роста, было жутковато: казалось, никакая деревянная конструкция, сколь угодно крепкая (а стремянка особенно крепкой не выглядела), не может долго выдерживать вес его огромного грузного тела и обречена рухнуть.

Не успел Марк ничего сказать, как Барден поднял голову и встретился с ним взглядом.

— Сын? — проговорил он скорее утвердительно.

Марк кивнул.

— Оставьте нас, — распорядился Барден, обращаясь к архивариусу, и тот немедленно исчез, отвесив на прощание двойной поклон — отцу и сыну. А император, спустившись на пару ступеней по стремянке ниже, спрыгнул на пол с изрядной высоты. Казалось, комната должна была содрогнуться при соприкосновении его массивного тела с полом, но этого не произошло. — Вижу, ты даже не умылся с дороги, — заметил Барден, подходя к Марку. — Ты торопился? Напрасно. Какова ни была бы новость, она могла подождать.

Марк промолчал, но его встревоженное лицо говорило само за себя.

Император решительно сдвинул в сторону загромождавшие стол бумаги, освобождая место, и сделал приглашающий жест:

— Садись и излагай, раз это так срочно.

— Не то чтобы срочно, — сказал Марк, освобождаясь от плаща и бросая его на спинку стула. — Но обстановка в Медее меня весьма обеспокоила.

Барден пожал плечами.

— Пока Тео жив, беспокоиться не о чем. Он будет гнуть свою линию, пока Борон не приберет его к себе.

— Кто знает, сколько он еще проживет? — возразил Марк. — Даньела была еще совсем не стара, но скончалась внезапно.

— Полагаю все же, ей помогли скончаться.

— Да, — хмуро сказал Марк и сел, с наслаждением вытянув ноги. — Дэмьен тоже так думает. И кто поручится, что и Тео так же не помогут?

— Ты что-то знаешь?.. — вкрадчиво спросил Барден и сел напротив сына.

— Наверняка — ничего. Но…

— Дэмьен очень недоволен?

— А ты как думаешь? Он рассчитывал, что когда-нибудь займет трон — если не сам, то хотя бы его сын…

— Которого у него до сих пор нет, — заметил Барден и сверкнул глазами. — А что, Тео уже объявил наследника?

В отличие от Касот, где наследник трона и короны официально объявлялся, принимал присягу от будущих вассалов и сам присягал Прайосу по достижении восемнадцати лет, в Медее статус престолонаследника автоматически присваивался первому сыну правящего короля. И все же, были особые случаи, требующие проведения отдельной процедуры: например, когда один принц лишался права наследования в пользу другого принца, как это теперь произошло с Дэмьеном и Вилардом.

— Объявил, — ответил Марк. — И даже успел назначить регента.

— И кто он?

— Его брат.

— Оуэн? — Барден удивленно приподнял рыжие брови. — Вот это неожиданный ход!..

— Ты его знаешь? Мне никогда не приходилось иметь с ним дел.

— Знаю. Пустой человек, но крепко держит руку брата, и договориться с ним не легче, чем с Тео… При таком регенте Дэмьену не видать трона, как своих ушей.

Марк мрачно кивнул.

— Я тоже так думаю.

— Если только Дэмьен не решится пробиваться к власти любыми путями.

— Для этого нужно, чтобы Виларда не было на белом свете…

— Избавиться от младенца не так уж и сложно, Марк.

— Дэмьен никогда не пойдет на убийство ребенка! — изумленно вскинулся Марк.

— Как знать, — философски сказал Барден. — Власть порой заставляет делать людей странные штуки.

— Дэмьен не такой человек! — продолжал настаивать оскорбленный за друга Марк. — Он не способен на подлый и трусливый поступок. Лишить жизни младенца!..

— Никто не может сказать с уверенностью, на что способен он сам, — сказал странным голосом Барден, и Марк посмотрел на него почти с ужасом. — Что уж тут говорить про друга, родственника или соседа! Если Дэмьен решится, ему достанет твердости завершить начатое.

— Нет, — покачал головой Марк. — Пусть лучше не достанет.

Барден пристально всмотрелся в его лицо и усмехнулся.

— Тебе же будет лучше, если достанет. Впрочем, пусть с медейским троном разбираются медейцы, а мы посмотрим. Время терпит…

Марк мрачно молчал, стиснув кулаки, а Барден продолжал как ни в чем не бывало:

— Понимаю, ты рассчитывал в будущем вести дела с Дэмьеном, но Двенадцать распорядились по-своему. Советую тебе повнимательнее приглядываться к тану Оуэну во время будущих поездок в Медею. Договориться можно с кем угодно и о чем угодно, если знать подход к оппоненту.

— Для тебя — может быть! — вырвалось у Марка невольно, он покраснел от досады, но все же продолжал. — Что тебе стоит убедить человека и заставить его делать то, что нужно тебе?

— Ты неправ, — спокойно ответил Барден; вспышка сына ничуть его не задела, — если считаешь, что всего в жизни я добился только ментальной магией. Кое-чего я и без нее стою. И, должен тебе сказать по секрету, в мире очень много правителей, которые управляются исключительно своими силами: словом или огнем и железом.

Марк покраснел еще сильнее и опустил глаза.

— Прости, — проговорил он сдавлено. — Я сказал глупость.

— Хорошо уже то, что ты это признаешь, — усмехнулся Барден и тут же снова стал серьезным. Марк почувствовал на себе его настойчивый взгляд, поднял голову и увидел, что желтые глаза его потемнели, и всякая насмешка из них ушла. — Послушай, Марк. Я ждал твоего возвращения, чтобы поговорить. Это важно.

Слова отца, а главным образом — его вдруг изменившиеся интонации и выражение глаз, — встревожили Марка пуще прежнего. Сам не зная зачем, он встал. Барден же остался сидеть, опершись локтями о стол и сгорбив плечи.

— Ты тут пытался прибедняться, — заговорил он голосом низким и тихим, — но мы оба знаем, что ты разбираешься в делах империи и решаешь их не хуже меня. Временами ты бываешь слишком мягким, но это ничего, потому что люди прислушиваются к тебе и повинуются твоим приказам. Ты хороший правитель, Марк.

— К чему ты говоришь об этом? — настороженно спросил Марк. Его сердце вдруг взялось через раз пропускать удары.

— К тому, — спокойно сказал Барден, — что я намерен в ближайшее время передать корону тебе.

Марк подумал, что ослышался.

— Что?! — выдохнул он потрясенно.

Улыбнувшись, император поднялся и выпрямился во весь свой почти семифутовый рост.

— Я отрекаюсь от трона, — заявил он самым обыденным тоном.

С Каратом у Илис было связано великое множество воспоминаний. В этом шумном портовом городе она весело и счастливо прожила в юности несколько лет, пока не появился Крэст и не принялся за ее поиски.

С тех пор, как восемнадцатилетней девушкой Илис покинула Карат, она возвращалась в него лишь однажды. Утомленная монотонными обязанностями наставницы магической школы, она решила устроить себе небольшой отпуск и отправилась в места, осененные сладостными воспоминаниями юности и не посещенные ею ранее по причине крайнего удаления Карата от Ифрании. Эти два города находились на крайних островах Истрийского архипелага: Ифрания — на севере, Карат — на юге. Там же, на одном из южных островов, и устроила свою школу Илис, значительно сократив расстояние между собой и городом своей юности.

Побывав в Карате, она с радостью убедилась, что все ее тамошние друзья живы, здоровы, и пребывают в относительном благополучии. С особым удовольствием она посетила семейство иммигрантов из Наи, глава которого некогда выступал ее заступником и опекуном. А именно, частенько вытаскивал Илис, тогда еще юную бесшабашную девчонку, из различных неприятных ситуаций, в которые она мастерски и со вкусом влипала.

Глава семейства звался Брайан Эрк. Смуглый и брюнетистый, внешностью он больше походил на южанина, да и говорил без характерного наинского заикания, на удивление быстро усвоив истрийский акцент. Характер у него был тяжелый и вспыльчивый, Илис ежеминутно выводила его из себя, и на людях он вовсю демонстрировал свою к ней неприязнь. Но стоило ей угодить в переделку, он тут же несся сломя голову ее спасать. Именно он познакомил ее с Грэмом Соло, а впоследствии — поручил ему с тем, чтобы он увез ее из Истрии. Возможно, он и сам позаботился бы о ней, но свободу его перемещений изрядно затрудняло наличие жены и двух маленьких детей, а так же необходимость кормить их. Происхождения Брайан был самого простого, оружия в руках никогда не держал, ленных угодий не имел, и содержал себя и семейство исключительно собственным трудом: по цеховой принадлежности он был плотник.

Заявившись к Эрку в дом без предупреждения, на правах старого друга, Илис обнаружила, что маленькие дети превратились в статного юношу и миловидную девушку, но ее не забыли. Помнили ее и хозяева дома. Анастейжия Эрк встретила ее с искренней радостью, а вот для Брайана возвращение Илис стало шоком. Сбыв ее с рук, он рассчитывал никогда больше ее не встречать, ни в качестве беглянки, ни — тем более — в качестве наставницы магической школы (о своем княжеском титуле Илис скромно умолчала и в юности и теперь). Пришлось задабривать его длинным и обстоятельным рассказом о своих путешествиях по морю и материку, и, разумеется, о близком знакомстве с Барденом. Увы, заговорив о Бардене, Илис спохватилась слишком поздно, увлекшись рассказом. Она и сама не заметила, как на арену вышел Грэм, и пришлось поведать об его страшной участи. Умалчивать о ней Илис посчитала нечестным. Брайан спал с лица, Анастейжия побелела и едва не лишилась чувств. С Грэмом их связывала старинная дружба, родившаяся еще в Наи — если только можно назвать друзьями людей, которые не видятся годами, как не виделись Грэм и Брайан. Когда же, наконец, они встречались, Грэм неизменно находил приключения на свою голову и уносился в неизвестном направлении. Тем не менее, Брайан называл его младшим братом и принимал все его жизненные перипетии близко к сердцу. Гибель старого друга, более того — брата, — его страшно поразила. Илис была глубоко опечалена ролью горевестника, которую ей пришлось на себя взять, и расстались они в настроении отнюдь не веселом.

В тот визит к Эркам случилось одно важное событие.

Старший сын Брайана и Анастейжии, Лал, уже год как ходил юнгой на одном из торговых судов, приписанных к Карату. Илис посчастливилось застать его дома, где он проводил небольшой отпуск между плаваниями. Несмотря на брюзжание отца (которому не очень-то нравилось выбранное сыном занятие), он не ходил, а буквально летал на невидимых крыльях, лучась от радости, и было от чего: только что он получил свое первое жалование, и к тому же его повысили до матроса. Узнав о его профессии, Илис подумала, что неплохо было бы свести с ним Рувато.

Она помнила, каким оживленным был князь во время морского путешествия. В Ифрании же, куда Илис время от времени наведывалась, он превращался в весьма неприятного ей человека. Улыбчивая ирония сменялась циничным равнодушием. Илис переставала узнавать старого друга, ей было больно видеть происходящие с ним перемены. К тому же ей стало известно, что Рувато проявляет повышенный интерес к братству Прайоса, часто бывает в его храмах и подолгу беседует с его служителями. Когда Илис спросила, правда ли все это, Рувато ответил утвердительно и довольно равнодушно добавил, что занялся изучением истрийского законодательства. Лицо у него при этом было постное.

В самом интересе к истрийским законам ничего страшного не было, Слоок всегда отличался пытливым умом и не упускал возможности узнать что-либо новое. Илис напугало другое. В свое последнее посещение Ифрании она отметила, что Рувато имеет необычайно бледный и отрешенный вид, взгляд его серьезен и обращен внутрь, словно он старался разглядеть что-то в глубине своей заледеневшей души; а речь замедлилась даже по сравнению с его обычной манерой говорить протяжно. Теперь он не говорил, а почти вещал. Кроме того, он перестал улыбаться, а на все шутки Илис отвечал долгими строгими взглядами. Все эти признаки показались Илис весьма тревожными, и она принялась с особым тщанием наблюдать за ним. И вскоре углядела в его облике новую деталь, встревожившую ее сильнее, чем все необычные эмоциональные проявления.

Рувато любил украшения: ранее его пальцы были унизаны драгоценными кольцами, а шейный платок зачастую украшала брошь с крупным камнем. Лишившись состояния, он лишился и своих драгоценностей, и долгое время обходился вовсе без них. Поэтому кольцо, появившееся на его пальце, не могло остаться незамеченным. Да и формы оно было необычной — в виде головы грифона. Объяснять, что значит это кольцо с олицетворяющим Прайоса зверем, Илис не было нужны. Она поняла окончательно: Рувато нужно срочно спасать, иначе в следующий раз она увидит его в храмовом балахоне, с ликом, изможденным постом, но просветленным благодатью Прайоса, и с душой, скованной множеством обетов.

Еще месяц назад трудно было бы поверить, что такому светскому кавалеру и дамскому угоднику, как Рувато, взбредет в голову посвятить себя служению одному из Двенадцати, но теперь его внезапная одержимость становилась очевидной. Мятущаяся, уставшая душа князя, сжатая в тисках железного самообладания, жаждала покоя — любой ценой. Весьма возможно, что внезапная одержимость эта была непосредственно связана с его недугом и являлась следствием душевного расстройства, но Илис не располагала временем выяснять, так ли это. С большим трудом ей удалось уговорить Рувато посетить Карат, где, не теряя времени, она привела его в дом Эрков.

Брайан не слишком обрадовался появлению знатного гостя. Светские манеры и Брайан Эрк были несовместимы, а в Рувато, несмотря на простое платье и отсутствие драгоценных побрякушек, дух высокого аристократизма угадывался за несколько лиг. И он даже не попытался придать своему поведению хотя бы видимость простоты; держался, словно в модном салоне. Может быть, он делал это не нарочно, а вследствие неискоренимой привычки, но Брайан-то этого не знал и чувствовал себя не в своей тарелке. Выросшая в доме состоятельных родителей Анастейжия и то оробела, а юная дочка Эрков так и вовсе спряталась в своей комнате, уведя с собой младшего брата. Наблюдавшая за хозяевами и гостем Илис в отчаянии уже думала, что все пропало, когда появился Лал.

К ее великой радости и не меньшему же удивлению, Рувато и Лал сразу пришлись друг другу по душе, несмотря на разделяющую их возрастную пропасть глубиной почти в двадцать лет. Но даже огромная разница лет казалась сущей мелочью по сравнению с различиями в их воспитании и свойствах их натур.

И однако же с первой секунды Рувато понравился открытый, ясный взгляд и широкая ребячливая улыбка юноши. Напряжение, которую неделю не отпускавшее его душу, ослабло. А вот чем он, нынешний, пленил юного Лала, оставалось только догадываться. Ни Рувато, ни Илис так этого и не поняли. Возможно, дело было в том трудноуловимом «нечто», что вообще часто влечет юную неискушенную душу к душе человека немолодого, много знающего и остроумного, но небезгрешного и, возможно, недоброго.

Знакомство князя с Лалом имело именно тот исход, на который рассчитывала Илис: Лал уговорил капитана взять в плавание пассажира, готового отработать свой проезд, выполняя любую работу. И, надо полагать, долго оставаться в качестве пассажира Рувато не намеревался.

Когда Илис покидала Карат, Рувато уже три дня как был в море.

Через несколько месяцев, уже вернувшись к себе в школу, она получила прелюбопытные известия, касающиеся князя. На «Элизии» — так называлось судно, на котором служил Лал, — он прибыл в Самистр, где и задержался на какое-то время. Чем он намерен был там заняться, неясно, но в одном из портовых городов он свел знакомство с купцом, затеявшим некое предприятие, опасное и ненадежное, но обещающее принести огромную прибыль в случае успешного завершения. Рувато изъявил желание участвовать в этом деле, чему Илис ничуть не удивилась: живший в нем неудовлетворенный дух авантюризма требовал воплощения. Гораздо сильнее ее заинтересовал вопрос, где князь достал деньги, чтобы внести свою долю, но ответить на него мог только сам Рувато…

Итак, Рувато рискнул всем, что у него было, и хитрый лис Фекс улыбнулся новичку. Сделка удалась, и Рувато получил с нее столько денег, что их хватило на покупку собственного парусного судна. На оставшиеся деньги он набрал команду, объявил себя капитаном и отправился куда-то в южные моря, где и пребывал до сей поры и откуда, по крайней мере пока, возвращаться не намеревался.

Илис вздохнула с облегчением. Наконец-то Рувато нашел занятие по сердцу и перестал киснуть в душных многолюдных залах столичных дворцов! Свежий воздух пойдет ему на пользу и оживит его. И, уж наверное, выдует из его головы глупые мысли о братстве Прайоса.

Довольно долго она не получала никаких известий ни о нем, ни о знакомых из Карата. Школьные и храмовые дела, а так же собственные магические изыскания занимали все ее время и не позволяли отвлекаться ни на что больше. Илис занялась магией очень серьезно, весьма в ней продвинулась, и ей не раз приходилось слышать, как о ней говорят как об одном из сильнейших магиков современности. Такое мнение, высказываемое отнюдь не последними людьми из братства Гесинды, чрезвычайно льстило ее самолюбию и побуждало с еще большим усердием предаваться занятиям.

Жаль только, что ее мечте о обретении магиками Истрии статуса свободных людей не суждено было, кажется, сбыться. И будущее ее учеников представлялось весьма туманным. Король Реул хоть и смотрел снисходительно на деятельность племянницы, но отнюдь не был настроен освобождать магиков из-под королевской и храмовой «опеки». Выпускникам же школы "свободных магиков", которой заведовала Илис, предписывалось оставаться в стенах храмах Гесинды и ни в коем случае не покидать пределов города до особого королевского распоряжения. Илис огорчалась, но не сдавалась, и при каждом удобном случае принималась расписывать дяде, как это чудесно — иметь в королевстве множество свободных и счастливых магиков.

Минул год, а от Рувато все еще не было никаких новостей. Слегка обеспокоенная — мало ли что может случиться в море! — Илис решила еще раз навестить Карат и побывать в гостях у Брайана Эрка. Своего сына он, хоть и нечасто, но все-таки видит, размышляла она, а тот может знать что-нибудь и о Рувато.

В этот раз Илис не стала обрушиваться на нервного Брайана внезапно, а послала предуведомление о планируемом визите, да еще и выждала для верности пару недель. И только после этого отправилась в гости.

Встретила ее Анастейжия, необычайно возбужденная и радостная. Едва ли не у самых дверей она схватила Илис за руки, увлекла в дом и закружила по просто обставленной гостиной, хохоча, как девчонка:

— Илис, Илис, ты не поверишь, какая радость! Как хорошо, что ты приехала!

Миниатюрная рыжеволосая Анастейжия никогда не стеснялась в выражении чувств, но сейчас она, даже по мнению Илис, слегка хватила через край. Тем более, что Илис никак не могла понять, что, собственно, стало причиной для радости.

— Да в чем дело? — недоумевала она, пытаясь освободиться или хотя бы прекратить безумное кружение. Но куда там!.. С некоторой тревогой Илис вглядывалась в смеющееся лицо: может, она ошиблась и приняла за Анастейжию Джем, ее дочку? Для восемнадцатилетней девушки такое поведение было бы более естественным. Но нет, это была не Джем.

Сумасшествие прекратил Брайан, который всегда появлялся очень вовремя. Он ухватил жену за талию, чуть приподнял ее, подержал в воздухе и только убедившись, что она успокоилась, осторожно поставил на пол. Анастейжия посмотрела на Илис, на мужа, фыркнула от смеха и вдруг убежала. Илис проводила ее недоуменным взглядом.

— Что это с ней? — спросила она у Брайана, пытаясь пригладить — безуспешно — растрепанные волосы. — Лал дома?

— Нет, не Лал. Лучше. Ты сейчас тоже запрыгаешь, — убежденно пообещал Брайан с улыбкой, необычайно оживлявшей его смуглое мрачноватое лицо. — Видишь ли, Илис… кажется, случилось чудо. Я никогда не верил в воскрешение мертвых, но теперь придется поверить.

— Ты о чем? — насторожилась Илис.

— Грэм жив! Он приехал месяц назад. Внезапно, как снег на голову, в своей манере. Его Лал привел…

— Грэм жив! — потрясенно повторила Илис.

Скакать и прыгать она не стала; напротив, испытала острую необходимость присесть. Ноги у нее подкашивались, и обеспокоенный ее видом Брайан поспешно подвинул ей стул. Неожиданная новость надолго заставила ее забыть то, ради чего она явилась в Карат. Грэм жив!.. Но ведь Барден сказал, что он умер, а Барден никогда не лгал! Никогда! Предположить, что его самого обманули, Илис не могла. Что же заставило его солгать? Неужели он таким странным и жестоким способом побуждал ее к ненависти и добивался ее отъезда? Но зачем?

Горькое недоумение и обида заслонили даже радость от преподнесенной Брайаном новости.

— Илис? — темные глаза Брайана обеспокоено заглядывали ей в лицо. — Илис, что с тобой? Воды дать?

— Нет, — выдавила Илис, неосознанным жестом прижимая руки к груди. — Все нормально. Просто… очень уж неожиданно.

— Это точно, — возбужденно подтвердил Брайан. Он быстро успокаивался. — Ты с такой убежденностью рассказывала о его смерти…

— Да я и была убеждена, хотя не видела Грэма мертвым, — вздохнула Илис. — Барден сказал мне, а ему я не могла не верить. Что ж! Грэм, наверное, сильно изменился?

— Еще как. И не в лучшую сторону. Он рассказывал, что был в плену, а потом воевал за медейцев. Все это, конечно, оставило свой след. Да ты сама увидишь: я уже посылал к нему Джем, сообщить о твоем приезде. Он редко к нам заходит, но ради тебя, надеюсь, снизойдет.

— "Снизойдет"? — удивилась Илис. — Он настолько изменился?

Брайан вздохнул о чем-то и нахмурился.

— Увидишь, — повторил он.

— А как Грэм вообще попал в Истрию? — продолжала недоумевать Илис. — И зачем?

— Как — это я тебе могу ответить. Случайно оказался на корабле, где служит Лал. Чудом он узнал мальчишку, ну а тот вспомнил его и пригласил в гости. А вот «зачем» — вопрос серьезнее, — Брайан снова вздохнул, и лицо его совсем потемнело. — Кажется, у него вышла какая-то размолвка с собратьями, — вот и все, что я знаю. Он же никогда ничего толком не рассказывает.

— Неприятности с собратьями? Это на него похоже. Он умудряется вызывать неприязнь в каждом, с кем сталкивается.

— Да… Даже мне стало тяжело с ним разговаривать.

— Что ж! — повторила Илис, уже почти совсем успокоившись. — Посмотрим. Пусть так, но все-таки я рада, что он жив, — добавила она искренне. — Когда ты его ждешь?

— Не знаю, — отозвался Брайан. — Я передал приглашение, не уточняя дня. Полагаю, Грэм должен придти сегодня или завтра.

Но ни в этот день, ни назавтра Грэм не появился. Чем дальше, тем сильнее Брайан хмурился, Анастейжия недоумевала, а Илис задумчиво наблюдала за ними и за Джем.

Поведение девушки заинтересовало ее особенно. Вела себя Джем весьма беспокойно. Заслышав что-нибудь, похожее на звук шагов или хлопанье входной двери, она вздрагивала и поворачивала лицо в сторону входа, причем взгляд ее выражал самое напряженное ожидание. Джем была хорошенькой девушкой, полненькой, но стройной и подвижной, и неудивительно было бы, если бы у нее в городе имелся кавалер. Но никто, кто мог бы претендовать на роль жениха Джем, вроде бы в дом не захаживал. Кого же она ждет? удивлялась Илис, и наконец решила прямо спросить у нее. Степень доверия между ней и Джем, как она надеялась, позволила бы ей стать наперсницей сердечных тайн девушки.

— Ты ждешь кого-то? — спросила Илис вкрадчиво, дождавшись момента, когда они с Джем остались вдвоем. Только что девушка очередной раз вздрогнула и обернулась к двери, но ожидание ее снова было обмануто. Вопрос Илис заставил ее покраснеть и склониться над шитьем так низко, как только было возможно.

— Я никому не расскажу, — пообещала Илис самым медовым своим голоском, вперив в Джем честнейший взгляд. Для пущей убедительности она широко раскрыла и округлила глаза. Этот маневр придавал ее личику очаровательное, детски-наивное выражение. — Правда-правда!

Джем быстро стрельнула в нее глазами и покраснела пуще прежнего.

— Мастер Соло давно уже должен был придти, — сказала она тихонько, почти прошептала. — Я боюсь, как бы с ним чего не случилось.

Интонации ее были таковы, что не оставалось никаких сомнений в чувствах, испытываемых ею к упомянутому человеку. Ну и ну! удивилась Илис. Да девчонка, кажется, влюблена в Грэма! Ее, вероятно, не смущает, что Грэм — друг ее отца и старше ее… на сколько? лет на пятнадцать, не меньше.

Удивление Илис было тем более сильным, что, как она полагала, девушки в возрасте Джем обычно ждут юного красавца-принца, желательно на белом коне. А Грэм на принца никак не походил даже в молодые годы и, по мнению Илис, никак не мог удовлетворить даже самые средние запросы юной, романтически настроенной девицы. Красавцем он отнюдь не был. Правда, он обладал неким мрачноватым обаянием, но его раздражающая, высокомерно-равнодушная манера обращаться с людьми скорее отпугивала, чем привлекала. Обходительным его Илис ни за что не признала бы даже под угрозой четвертования. За прошедшие годы едва ли он изменился в лучшую сторону, раз уж даже Брайан утверждал обратное.

— Раз он не хочет — или не может, — идти к нам, — бодро провозгласила заинтригованная Илис, — то мы сами пойдем к нему в гости! Джем, кто может проводить меня?..

В провожатые Илис дали Мануэля. Этот мальчишка лет восьми, вечно крутившийся в доме Брайана и водивший дружбу с его младшим сыном, еще в первый день был представлен ей как воспитанник Грэма, без уточнения степени родства. Крепкий, очень подвижный, черноволосый и сероглазый, с упрямым взглядом и большим ртом, мальчишка не походил ни на кого из виденных Илис родственников Грэма, и она терялась в догадках. Смущало ее и то, что мерещилось ей все-таки в его чертах нечто смутно знакомое, только она никак не могла понять, что именно.

Мануэль — или попросту Мэнни, — в тот же вечер проводил ее в дом своего опекуна, притулившийся на одной из окраинных улиц Карата. Дом больше заслуживал название хибары и вызвал у Илис сильнейшее недоумение. Что заставило Грэма приобрести эту пыльную развалюху? Хоть он никогда не был особо требовательным к жилью, не мог он быть настолько безразличным!

Дверь оказалась незапертой. В сильном волнении Илис переступила порог. Внутри дом выглядел несколько лучше, чем снаружи. Казалось даже, что к его обустройству приложена была женская рука. Илис нетерпеливо оглядывалась по сторонам, ожидая появления хозяина, но того не было видно.

— Сюда, миледи, — позвал ее Мэнни с порога комнаты.

Илис последовала приглашению, и в полутемной, скудно обставленной комнате увидела, наконец, высокую худую личность, с длинной нечесаной кипой белых волос, свисающих на спину. Повернутое на звук шагов лицо личности выразило злое недоумение, которое быстро сменилось изумлением. Илис тоже не смогла сдержать удивленного восклицания. Худой высокий человек носил, несомненно, имя Грэм Соло, но как он изменился!.. И ранее-то неприветливое лицо его стало попросту угрюмым, белые брови хмурились, от крыльев крупного хрящеватого носа по сторонам рта залегли глубокие складки. Осанка его оставалась великолепной — осанка аристократа и воина, — но теперь, как показалось Илис, держать плечи расправленными, а голову — высоко поднятой стоило ему некоторых усилий. А глаза! О, Безымянный, что это были за глаза!.. темные, безумные, больные, они смотрели на Илис с голодной злобой. В первый момент она даже отшатнулась, напуганная этим больным взглядом. Но Грэм прошептал: "Илис…", — и страх отступил. Илис поняла, о чем говорили эти глаза. Они принадлежали человеку, приучившему себя к одурманивающему зелью, и терзаемому жестокой жаждой в ожидании новой порции.

Илис заставила себя приветливо улыбнуться и подошла к Грэму, чтобы поближе рассмотреть его глаза. Он смотрел на нее настороженно. Напряжение сводило его плечи и шею.

— В чем дело? — спросил он неприветливо вместо того, чтобы поздороваться.

И голос его тоже изменился, стал хриплым и отрывистым.

— Какое зелье ты принимаешь? — спросила Илис.

Теперь, приблизившись, она увидела в раскрытом вороте его рубахи страшные шрамы, и сердце ее екнуло. Еще она заметила, что кисти его рук скрыты длинными перчатками из тонкой кожи. Зачем он носит перчатки в доме?

— Ты о чем? — спросил Грэм, отводя взгляд.

— Не придуривайся! Тебя глаза выдают. Ты уже несколько дней этой отравы — чем бы она ни была, — в рот не брал. Так что это? Опий? Гашиш?

Магия, которой занималась Илис, не имела дела с травами и минералами, но все же в некоторых зельях Илис неплохо разбиралась. Да и в путешествиях своих она навидалась всякого, бывала и в опиумных притонах, знала все признаки, по которым можно определить пристрастившегося к зелью человека. Сама только никогда эту гадость в рот не брала.

Грэм нахмурился пуще прежнего и покосился на притаившегося в уголке Мэнни.

— Раз ты так много видишь по глазам, могла бы и об остальном догадаться… — процедил он сквозь зубы.

Стало ясно, что Мэнни не знает ничего о пристрастиях своего опекуна, и что при нем Грэм разговор продолжать не станет. Что ж, какие-то искры благоразумия в нем еще теплились. Илис поспешно поблагодарила мальчишку и велела ему бежать и заняться играми. Ее слова были подтверждены молчаливым кивком Грэма. Мэнни охотно воспользовался разрешением и исчез.

— Так что это? — не успокаивалась Илис.

— Скума, — неохотно, сквозь зубы ответил Грэм. — Только какое тебе до этого дело?

— А ты видел когда-нибудь, как от нее умирают? — поинтересовалась Илис.

Скума была весьма дорогим и сильнодействующим зельем. Своих «поклонников» она сначала очень быстро сводила с ума, а после они умирали в судорогах.

— Я еще не то видел, — огрызнулся Грэм.

— Идиот! — вырвалось у Илис. — Самоубийца! Барден был бы очень доволен! Это гораздо интереснее, чем запытать тебя насмерть!..

Больные глаза Грэма полыхнули бешеной яростью, он сжал кулаки, его губа сморщилась и приподнялась, как у рычащей собаки. Только тут Илис заметила, что верхний передний зуб его сломан почти под корень.

— Много ты знаешь о пытках! — зарычал Грэм. — Молчи лучше!..

По его сведенному судорогой лицу Илис поняла, что сболтнула лишнее. Пришлось сбавить тон.

Потребовалось некоторое время, чтобы он успокоился и пришел в состояние, пригодное для нормального человеческого общения. Тогда он, наконец вспомнив долг гостеприимного хозяина, предложил Илис сесть.

Впрочем, сколько-нибудь разговорить его все равно не удалось. Явление гостьи его отнюдь не обрадовало, мысли его были заняты другим. На все вопросы он отвечал отрывисто, односложно, и с явной неохотой. После почти часового допроса (хорошо еще, что без пристрастия) Илис только и удалось выяснить, что из Северной его в 64 м году освободили медейские войска, к которым он и примкнул, когда достаточно окреп и восстановил силы. Два года он воевал, потом обстоятельства вынудили его дезертировать ("Опять с кем-нибудь поцапался!" — вздохнула про себя Илис), он вернулся в Наи и вступил во владение наследством.

— Лучше поздно, чем никогда! — заметила Илис.

По ее мнению, Грэму не стоило выкаблучиваться, а следовало принять и титул, и наследство еще когда отец его был жив; но он, ослепленный юношеской гордостью и демонстрируя характер, отказался от всего и сбежал из дома, чтобы найти на свою голову целую череду неприятностей; и только недавно, наконец, законно принял княжеский титул.

Но и тут не обошлось без оговорок: родовой замок, лен и титул понадобились ему только затем, чтобы посвататься к медейской принцессе Ванде, любовь к которой все еще жгла его сердце (или же ему казалось, что это так). Илис не удивилась, узнав, что Ванда отказала ему. Капризная рыжеволосая медейка уже почти приняла предложение лигийского наследного принца Ричарда, и в другом женихе, к тому же таком своеобразном, как Грэм, не нуждалась.

— С чего ты вообще взял, что она когда-то любила тебя? — не удержалась от вопроса Илис.

— Она так говорила… — угрюмо ответил Грэм.

— Она сказала бы что угодно, чтобы заставить тебя вытащить из Северной ее брата.

Грэм кивнул.

— Возможно. Во всяком случае, никакого восторга при виде меня она не испытала.

— И что же ты сделал, получив отказ?

— Вернулся домой — что еще я мог сделать?..

Далее история принимала еще более печальный поворот. В отчаянии Грэм уже почти совсем собрался перерезать себе горло — он поведал об этом с леденящим спокойствием, — но нашлась добрая душа, которая его отговорила. К сожалению, добрая эта душа — в виде супруги тана-соседа Грэма, — не могла составить его счастье, поскольку связана была с другим мужчиной. И Грэм, которому вдруг взбрело в голову во что бы то ни стало жениться, отправился на поиски своей боевой подруги, с которой сблизился во время войны.

Подругу он не нашел, а нашел только неприятности — как обычно. Его угораздило сунуться в храм Фекса и попросить помощи в поисках; еще бОльшую глупость он совершил, назвавшись настоящим именем. В гильдии его помнили, но лучше бы позабыли. Он числился отступником, а отступничество Фекс карал смертью. Далее Грэм что-то темнил; Илис так и не поняла, как ему удалось избежать кары. Жизнь он сохранил, но материк, во избежание дальнейших неприятностей, пришлось покинуть. В Истрию, где, как предположительно, его ждал обозленный Крэст, он рискнул сунуться от безысходности да еще, пожалуй, от тоски по дружеским лицам, которых маловато осталось на материке. Совершенно случайно он поднялся на борт «Элизии», где встретился с Лалом. Так он и попал в Карат.

— Да уж, — вздохнула Илис. — Веселенькая у тебя была жизнь.

Грэм не ответил. В течение последнего получаса беспокойство его росло, глаза лихорадочно блестели, он то и дело облизывал пересохшие губы. Если Илис правильно понимала действие скумы, очень скоро он должен был окончательно потерять над собой контроль, если только не отвлечь его мысли от вожделенного зелья. Поэтому Илис решительно встала и заявила:

— Давай прогуляемся, Грэм. Здесь очень душно, а ночь обещает быть великолепной. Пойдем на воздух.

Очень неохотно Грэм согласился. Он только и мечтал избавиться от надоедливой гостьи, но самообладание еще не совсем оставило его. За десять минут он привел свою внешность в относительный порядок. Он переоделся; короткий, отлично сшитый черный камзол, отделанный атласной тесьмой, произвел на Илис известное впечатление. А Грэм, вечный странник, оказывается, имел пристрастие к изящным вещам — кто бы мог подумать!.. Не иначе как унаследовал изысканный вкус от отца-князя. Поверх камзола Грэм опоясался перевязью с мечом, что несколько смазало общее впечатление. Но Илис одобрительно кивнула: ходить ночью по городским улицам без оружия не стоило. В случае необходимости магия защитила бы их обоих, но вид меча действовал на нее успокаивающе.

Они вышли в теплую, сияющую звездами ночь. Окраинные улочки, не освещенные ничем, кроме света луны и звезд, не очень понравились Илис, которая то и дело спотыкалась о попадавшиеся под ноги рытвины, и она повернула в сторону центра. Грэм безропотно шел за ней и молчал.

— А кем тебе приходится Мэнни? — снова заговорила Илис, видя, что мрачный ее спутник не намерен открывать рот первым. Его молчание действовало на нее угнетающе. — Вы родственники?

— Мэнни — сын Гаты, — ответ прозвучал с такой неохотой, словно каждое слово обошлось Грэму в золотой.

— И сестра отпустила его с тобой за море? — искренне изумилась Илис, и вдруг запнулась, сообразив, что…

— Гата умерла.

Илис тут же захотелось вбить в свой язык парочку гвоздей. Когда же она только научится думать, прежде чем говорить!

— Ох, Грэм, прости…

— Отец Мэнни тоже умер, — продолжал Грэм медленно, равнодушным тоном. — Ты, кстати, его знала.

— Да? — осторожно спросила Илис, боясь услышать очередную горестную весть. — И кто он был?

— Роджер.

На минуту Илис прикусила язык. В голове у нее все перепуталось. Сестра Грэма… Роджер… их сын… когда они только успели?

— Как и когда они умерли? — с некоторым трудом выговорила она.

Вместо ответа Грэм приостановился и огляделся по сторонам.

— Илис, давай посидим где-нибудь и выпьем вина, если не возражаешь. Не хочу говорить на улице.

Они выбрали пристойный трактир и заказали вина. Смотрели на них с удивлением. Грэм вполне органично вписывался в обстановку трактира — со своим мрачным лицом, с небрежно заплетенными в косу волосами, с золотыми разбойничьими серьгами в ушах, — зато Илис в элегантном платье с ним рядом выглядела странновато.

В эту ночь ей пришлось узнать много печальных новостей. Сначала Грэм рассказал про смерть сестры, которая была тяжело ранена на охоте и скончалась в три дня, оставив маленького сына сиротой. Самого Грэма не было рядом с ней во время кончины. Вернувшись в отцовский замок, он нашел только ее останки в склепе — и племянника, определенного второй его сестрой в кухонные мальчики за то только, что рожден он был вне брака и от неблагородного отца. Потом Грэм поведал о том, как у него на руках умер Роджер. Спустя много лет после расставания судьба свела их на поле битвы, а вернее — в медейском полевом госпитале, куда Грэм привел раненного товарища. Умирающего Роджера медейцы подобрали по ошибке, вероятно, в спешке не обратив внимания на его черный касотский плащ и нашивки.

— Он был ранен очень тяжело, — сказал Грэм. — Никакие повязки не могли удержать кровь, она лилась, не переставая. Думаю, его проткнули насквозь. Не понимаю, как он оставался в сознании и сумел узнать меня, — он помолчал и продолжал: — Последние его слова были о тебе. Он просил передать тебе при случае, чтобы ты не держала на него зла.

— А я и не держала, — тихо ответила Илис и вздохнула. — Ох, Грэм… За последние годы тебе пришлось пережить много потерь.

— Слишком много, — кивнул Грэм и скривил губы. Помолчал немного, словно борясь с собой, потом все-таки выдавил: — Когда-то я надеялся, что жизнь моя рано или поздно выпрямится. Теперь не надеюсь.

— Еще не поздно, — возразила Илис.

— Поздно. Нечему уже выпрямляться.

— Ну конечно, — голос Илис, не терпевшей разговоры в подобном меланхоличном ключе, немедленно наполнился ядом. — Если глушить себя всякой гадостью…

Грэм поморщился, но возражать не стал, сказал только:

— Ну а ты, Илис? Как ты жила? Расскажи мне.

К счастью, биография Илис не изобиловала таким множеством мрачных и печальных моментов, и она с охотой принялась рассказывать. С некоторой осторожностью она лишь обошла тему взаимоотношений с Барденом, но, как оказалось, об ее разрыве с касотским императором Грэм уже знал от Брайана. Имя Бардена зажигало огонь ненависти в глазах Грэма, и удивляться этому не приходилось.

В течение всего разговора Илис, не переставая, мучилась любопытством: что же все-таки Грэм прячет под перчатками? Снимать он их явно не собирался. Окончательно отчаявшись, Илис пошла напролом:

— Грэм, у тебя руки болят?

— Ты про перчатки? — спросил Грэм и без дальнейших разговоров снял правую перчатку и протянул руку Илис. Та посмотрела и ахнула. Только теперь она припомнила давние слова старого касотского лекаря: "у мальчика изуродованы руки". Руки и впрямь были изуродованы чудовищно. Невероятным казалось, что пальцы еще повинуются своему хозяину. Словно в доказательство Грэм медленно сжал и разжал пальцы; лицо его при этом мелко подергивалось.

— Больно? — шепотом, обмирая, спросила Илис.

— А ты как думаешь? — отозвался Грэм, надевая перчатку обратно. — Но я уже почти привык.

Илис усомнилась в его словах, но спорить не стала. Сказала с горечью:

— Почему ты не рассказал Бардену все с самого начала? Твое признание никому не навредило бы, он и без того все уже знал…

Смерив Илис пристальным недобрым взглядом, Грэм ответил:

— Не рассказал, потому что дурак был… А Барден, говоришь, все знал? И откуда, позволь спросить?

Разговор повернул в опасную сторону. Открой Илис роль, которую она сыграла в истории с медейским принцем, и разразилась бы буря. От Грэма, в его нынешнем раздраженно-злобном состоянии, можно было ожидать сколь угодно буйной вспышки. Илис захотелось немедленно увести Грэма от скользкой темы, отвлечь его и отвлечься самой от всего, что было связано с прошлым. Преувеличено бодрым тоном она заявила:

— Послушай, Грэм, я хотела навестить кое-кого из старых знакомых; ты не составишь мне компанию?

— Ночью? — с подозрением спросил Грэм.

— А что такого? Они и ночью будут рады меня видеть.

— Хм. Ну, хорошо…

Прогулка по Карату завершилась перед самым рассветом. Несмотря на то, что Грэму было уже откровенно невмоготу, он мужественно держался галантным кавалером и проводил Илис до самого порога дома Брайна. Прощаясь, Илис заглянула ему в глаза и сказала серьезно:

— Спасибо за компанию. Я была очень рада тебя видеть.

— Взаимно, — глухо отозвался Грэм.

— Я останусь у Брайана на какое-то время. Мы еще увидимся? Ты зайдешь?

— Зайду.

Терзаемая слабыми угрызениями совести при виде его воспаленных глаз и запекшихся губ, Илис еще помедлила и спросила:

— Ты хорошо себя чувствуешь? Выглядишь неважно.

— Это скума, — сказал Грэм равнодушно. — Днем будет хуже.

Илис передернуло от его слов и от его тона.

— Ох, Грэм, Грэм… Бросал бы ты эту гадость, а?

— До свидания, Илис.

Проговорив это, Грэм отвесил небрежный, истинно княжеский поклон, развернулся и через полминуты растворился в предрассветной тьме. Илис печально вздохнула и вошла в дом, где на нее тут же накинулась Джем, растрепанная со сна и почти раздетая. В белой ночной рубашке, с распущенными по плечам апельсинными волосами, она походила на бледного ночного призрака.

— Ты почему не спишь? — удивилась Илис.

— Это был он? — умоляюще глядя на нее, прошептала Джем. — Грэм? То есть, я хотела сказать — мастер Соло?

— Да…

— Он здоров? У него ничего не случилось?

— Успокойся, Джем, все в порядке, — ответила Илис, удерживая ее за плечи. Джем порывалась пробраться к окну, чтобы высмотреть во тьме так волнующего ее человека.

— А где вы были? — вдруг ревниво спросила девушка, заставив Илис улыбнуться.

— Предавались воспоминаниям. Пойдем-ка по постелям, пока твой отец не застал нас тут в неурочный час. Мне это ничем не грозит, а тебя он замучает вопросами. Пойдем.

Джем тяжко вздохнула, но позволила увести себя в спальню. Уложив ее, как маленького ребенка, Илис добралась до собственной постели и без сил повалилась на нее, но вместо того, чтобы заснуть, стала обдумывать родившийся у нее в голове план.

Публичное выступление Бардена, посвященное его отречению от престола, стало великим потрясением как, в частности, для приближенных к нему людей (в особенности для магиков), так и для империи и остальных материковых королевств в целом. В сознании каждого, кто хотя бы в малой мере интересовался политикой, империя Касот была неразрывно связана с личностью Бардена. Даже, можно сказать, слита с ней.

Для Марка разделение образов империи и отца происходило особенно мучительно. С самого детства он воспринимал отца сначала как правителя и только потом — как родного по крови человека.

Он — да и никто — не осмелился спросить императора о причинах его решения. Впрочем, один человек все же осмелился. Альберт, ошеломленный не меньше прочих — кому, как не ему была известно невероятное властолюбие Бардена, — все-таки спросил. Ответ поражал краткостью и банальностью: "Устал", — сухо бросил император, и других объяснений не последовало.

Но охватившая царедворцев нервозность быстро прошла, стоило им осознать, что отныне им придется иметь дело с Марком. Никто не сомневался в твердости духа Марка и его способности управлять империей — эти качества он уже доказал ранее. Острый, — хотя и склонный более к делам военным, — ум, крепкая воля, приобретенный на поле боя и в кабинете за письменным столом немалый опыт — все делало Марка прекрасным правителем. Бардену было восемнадцать, когда он самолично возложил на свою голову королевский (тогда еще) венец. Никакого опыта в управлении королевством у него не имелось, однако же он прекрасно справился. Марку, которому в скором времени предстояло принять императорскую корону, исполнилось двадцать восемь, и меньших свершений от него, разумеется, не ждали.

Он и сам знал обо всех своих достоинствах и не собирался приуменьшать их, но до самого дня коронации пребывал в угнетенном состоянии духа. С детства его приучали к мысли, что рано или поздно он встанет во главе империи, и вполне приучили; но никогда он не думал, что произойдет это при жизни отца. Да и кто мог подумать? Барден правил твердой рукой; империя была его созданием, его детищем, и невозможно было представить, что он по доброй воле откажется от нее.

Его отречение сильнее всего обеспокоило, пожалуй, магиков, которые одни оставались в состоянии нервного ожидания. Смена власти особенно серьезно могла сказаться на положении гильдии. До сих пор Марк никак не вмешивался в дела братства Гесинды, но предугадать политику молодого императора в будущем было нелегко. Оставалось надеяться, что он не станет ломать то, что с таким трудом и искусством было построено Барденом и не примется снова распихивать магиков по башням.

Марк и сам толком не знал, что ему делать с магиками. Он предпочел бы и дальше оставаться в стороне от их дел, но это было невозможно. Нельзя было оставлять без контроля такую могучую силу. И в скором времени, как предчувствовал Марк, ему предстояли свести близкое знакомство с неприятными ему и несколько пугающими братьями Гесинды. Сближение должно было облегчить разве то, что гильдию по-прежнему возглавлял Илескар, которого Марк знал с детства и который всегда относился к принцу ласково.

Накануне дня коронации Марк чувствовал себя слишком возбужденным, чтобы лечь спать. Он зашел в детскую лично пожелать близнецам и крошке Мадлене спокойной ночи, поцеловал Эву, которой служанка перед сном расчесывала волосы, и вышел в маленький внутренний парк. Сюда не было доступа из парка большого, подковой огибающего дворец. Было тихо, только журчала вода в фонтане, оформленном в виде каменной чаши. Марк зачерпнул в ладони воды и опустил в нее горящее лицо. И не заметил, как сзади бесшумно возникла высокая тонкая фигура в белом платье, которое призрачно светилось в летних сумерках. Тихий глуховатый голос позвал его по имени.

Марк обернулся и смущенно отпрянул, увидев свою мать, императрицу Туве. Как всегда прямая, с гордо поднятой головой, она строго, без улыбки смотрела на него.

— Матушка, — пробормотал он, целуя ей руку. — Вы не спите?

Трепет, некогда испытываемый Марком перед грозным отцом, как-то незаметно прошел несколько лет назад, когда они стали делить заботы по управлению государством почти на равных; но перед матерью Марк трепетал по-прежнему — что не мешало нежно ее любить. Отец был только жесток и грозен, мать же была прекрасна, холодна и мучительно неприступна. Она никогда не ласкала сына, как ласкала своих малышей Эва; даже в раннем детстве держала его на расстоянии и поощряла обращение к ней на «вы». Увы, тем сильнее Марк любил ее…

— Ты тоже не спишь, — эхом отозвалась Туве и вскользь коснулась прохладной рукой щеки Марка. — Ты взволнован?

— Да, — просто ответил Марк, удивленный и нежданной лаской и тем, что мать снизошла до разговора с ним, что случалось очень редко. Она вообще нечасто говорила.

— Напрасно. Тебе не о чем волноваться, рано или поздно ты должен был стать императором.

— Верно. Но отец так неожиданно…

— Твой отец хорошо сделал, что отказался от власти, — с необычайной порывистостью перебила его Туве. — Он сделал слишком много зла, это не могло продолжаться бесконечно.

— Зла? — удивленно переспросил Марк.

Раньше он не задумывался о том, как относится мать к поступкам отца. Сам он все, что бы ни делал император, воспринимал как нечто само собой подразумевающееся, и никогда — за редким исключением, — не пытался оспаривать его действия и не задумывался над их моральной подоплекой. У императрицы имелось свое мнение, но никогда и ни с кем она не обсуждала его.

— На его совести множество смертей, — продолжала Туве, и ее неподвижное обычно лицо несколько оживилось. Но вспыхнувшие гневом глаза, так же как и слабо искривившиеся губы, отнюдь не красили ее. — И он чуть было не погубил тебя: сколько раз он отправлял тебя на смерть?

— Матушка… — едва выговорил потрясенный Марк непослушными губами. Впервые мать обнаруживала, что испытывает к нему какие-то чувства, что он не безразличен ей.

О том, что некогда Барден и Туве повздорили из-за него, он не знал. Видел только, как растет между ними отчуждение, но приписывал это ослабевавшей любви отца, уставшего от вечного холода и безразличия матери. Все реже император ночевал в своих покоях, все чаще его видели в обществе какой-нибудь молодой дамы — как правило, каждый раз дама была новая. Но Марку, с детства привыкшему видеть отца в окружении любовниц, и в голову не могло придти, что окончательный разрыв произошел из-за него.

Нереально прекрасная в лучах восходящей луны, Туве подошла к сыну, положила тонкие руки ему на плечи и впилась лихорадочно блестящими глазами в взволнованное молодое лицо.

— У твоего отца нет сердца, — прошептала она едва слышно. — Но, слава Двенадцати, ты не такой, как он, хоть у тебя его глаза и его лицо. О, эти глаза! Хотела бы я никогда не видеть их, — и с этими словами она прикрыла своей ладонью его глаза и отвернулась.

Марк словно очнулся от недобрых чар. Отступив на шаг назад, он отвел руки матери от своего лица, сжал их в ладонях и сказал твердо:

— Вам, вероятно, нездоровится, матушка. Пойдемте, я провожу вас.

— Нет, — возразила Туве, высвобождаясь, — подожди, я не договорила. Поклянись, что выполнишь мою просьбу.

— Я слушаю.

— Сначала поклянись.

— Простите, — сказал Марк, — но я не могу дать клятву, которую, может быть, мне придется нарушить.

— Ах, ты так же упрям, как и он! — воскликнула Туве, все сильнее раздражаясь. — Я твоя мать, и ты мог бы меня уважить хотя бы раз в жизни!

Но видя, что Марк по-прежнему молчит, сжав губы, она снова понизила голос.

— Ну, хорошо. Ты, верно, думаешь, я буду просить тебя о чем-нибудь страшном. Нет — я даже не буду просить тебя исправить зло, причиненное твоим отцом. Власть твоя будет велика, но все же ты не сумеешь воскресить мертвых. Обещай только не творить новое зло! Вот и все, о чем я прошу.

— Никто не может знать, добро или зло он творит, — обескуражено сказал Марк и попытался обнять Туве за плечи, но она отпрянула. — Пойдемте, матушка, вы совсем захвораете, если останетесь здесь дольше.

— Сначала поклянись! — настаивала Туве. — Поклянись хотя бы, что никогда сам, первый, не развяжешь новой войны!

Марк задумался. Не то чтобы просьба матери совершенно претила ему. Все его детство, и юность, и зрелые годы отец вел беспрерывные войны с тем или иным королевством; с пятнадцати лет Марк и сам принимал участие в военных действиях. Ему нравилась горячка битвы и тонкие стратегические ухищрения, но он не был фанатиком войны и прекрасно чувствовал себя в мирной обстановке — тому были доказательством два года мира, последовавшие за заключением мирного договора с Медеей. С окончанием войны в жизни Марка не образовалось никакой пустоты, которой нельзя было бы заполнить иными делами. Наоборот, дел хватало; забот стало даже как будто больше. Так что Марк полагал, что мог бы спокойно дожить до старости, никогда больше не вынимая из ножен меч. И, однако же, он не мог поклясться, что никогда первый не развяжет войны. Кто знает, как сложатся обстоятельства, не вынудят ли они его нарушить клятву? Меньше всего Марк хотел бы стать клятвопреступником, да еще по отношению к свято чтимому им человеку — к матери. В том, что касалось чести, он всегда старался следовать примеру отца. Барден, дав однажды слово — чего бы оно ни касалось, — никогда от него не отступался. Может быть, именно поэтому так редко слышали от него клятвы.

— Пойдемте, — повторил Марк мягко, но весьма настойчиво, и взял мать за руку, как она не противились. С опасением он подумал, как бы не пришлось уводить ее под крышу силой, уж слишком это было бы непочтительно, но императрица вся вдруг как будто обмякла, и покорно последовала за ним. В молчании они проследовали до дверей, за которыми начинались апартаменты Туве, и тут Марк заметил, что она дрожит, и лицо ее бледнее обычного.

— Ну, вот, — сказал он с укором, — вы уже и простыли, матушка. Зачем было выходить ночью так легко одетой?

На это Туве ничего не ответила, только посмотрела на него долгим взглядом, в котором было больше мУки, чем чего-либо другого, и тут же скрылась за дверью. С тяжелым сердцем, погруженный в мрачные мысли, Марк вернулся к фонтану. О сне теперь и речи идти не могло, хоть он и понимал всю важность грядущего дня и необходимость быть свежим и отдохнувшим. Но разговор с матерью перевернул ему всю душу. Причем Марк и сам не мог понять, что же именно так сильно огорчило его, ведь с самого детства он знал, что императрица не любит император так, как он любит ее; возможно, она вообще его не любит; он знал, что отношения между его отцом и матерью отнюдь не простые. Так что же в словах матери его ранило? Марку страстно захотелось отыскать отца и поговорить с ним. Но о чем именно говорить, он не знал, да и идея была не слишком хороша. И Марк присел на каменный бортик фонтана и стал водить рукою по неспокойной воде, стараясь ни о чем не думать, а еще лучше — настроить свои мысли на завтрашний тожественный лад.

Более тридцати лет в Касот не короновался правитель, и поэтому церемония была обставлена с особой пышностью и торжественностью, и привлекла в столицу множество людей со всех концов империи. На улицах Эдеса было не протолкнуться, все они были забиты желающими поглядеть на членов императорской фамилии, и особенно — на молодого императора. Городской страже с трудом удалось освободить от зевак улицы, по которым должна была проследовать кавалькада; и все равно все фасады всех зданий, имевших самые незначительные выступы, за которые можно было уцепиться хотя бы одним пальцем, были усыпаны зрителями, не говоря уже о балконах и крышах. Горожане и гости Эдеса, как знатные, так и простолюдины, проявляли чудеса изобретательности, чтобы заполучить местечко поудобнее.

К толпам — особенно глазеющим толпам, — Барден испытывал нелюбовь с юности. Ему часто приходилось бывать на людях и становиться объектом всеобщего внимания, но он так и не научился получать удовольствие от явления себя подданным. Отказавшись от короны и трона, он полагал, что уже не будет возбуждать в людях любопытство к своей персоне, и сможет проводить в уединении столько времени, сколько захочет, и эта мысль весьма его радовала. Он и в самом деле устал.

Но все же он испытывал весьма смешанные чувства, когда думал о том, что отныне каждый жест, каждый взгляд и каждое слово его уже не будут исполнены такого властного значения, как ранее, и что отныне он не сможет распоряжаться людьми, принуждая их к выполнению своей воли. Отказавшись от власти и передав ее в руки сына, Барден ощущал себя так, как будто вырезал из груди и отдал чужим людям половину своего сердца и половину своей души.

И все-таки он ни о чем не жалел.

Такого бала, какой был устроен в эдесском дворце в честь коронации нового императора, столица не видела уже давно. Самые искусные музыканты услаждали слух императорской семьи и множества гостей, среди которых присутствовали самые красивые дамы и самые изысканные кавалеры. Освещенные множеством свечей зеркальные залы дворца были украшены цветами, доставленными из южных королевств по распоряжению сенешаля, — именно он, разумеется, взял на себя все заботы об устройстве дворцовых торжеств.

Марк уже почти не обращал внимания на окружавшее его великолепие, поскольку слишком устал за этот бесконечный, наполненный волнениями день. Длинная утомительная церемония коронации, принятие вассальных присяг и поздравлений от соседей-королей, торжественное застолье и, наконец, необходимость присутствовать на балу — все это утомляло сильнее, чем осада крепости. По глазам новоиспеченной императрицы Эвы видно было, что и она тоже очень устала, но мужественно продолжала улыбаться и принимать поздравления и выражения преданности. Теперь она, обворожительно улыбаясь, беседовала о чем-то с Дэмьеном Кирианом, а он смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Кстати сказать, медейский принц явился в эдесский дворец вместе со своей красавицей супругой, но уделял ей так мало внимания, что это могло показаться оскорбительным пренебрежением. Несравненная же принцесса Лея, словно в отместку ему, не скрываясь, кокетничала со всеми мужчинами, попавшими в поле ее зрения. Выглядело это безобразно, и Марк от души сочувствовал откровенно несчастливому в браке Дэмьену.

Встретившись с Эвой взглядами, Марк улыбнулся ей и прошел дальше. Некоторое время назад у него появилась мысль, которая требовала немедленного обсуждения, ждать он не мог. И вот уже четверть часа он пытался отыскать отца, но безуспешно. До этого Марк видел издалека, как массивная фигура экс-императора в темном строгом камзоле мелькала в зале то тут, то там, и вдруг он исчез. Марк же в течение нескольких последних дней не имел возможности перемолвиться с отцом ни единым словом — тому мешали многочисленные заботы, да и отец как будто нарочно избегал его, — и теперь необходимость разговора с ним переросла в настоящий зуд.

У всех, встречавшихся ему на пути, Марк спрашивал одно и то же: не видел ли милостивый государь милорда Бардена? Милостивые государи сгибались в поклонах и отвечали отрицательно. Наконец, Марку посчастливилось наткнуться на Альберта Третта и задать тот же вопрос ему.

— Милорд в галерее, — ответил тот; но когда Марк рванулся в указанном направлении, Альберт мягко, но решительно удержал его на плечо. — Но лучше бы тебе не тревожить его, — добавил он спокойно, глядя Марку в глаза. — Он с дамой.

— С дамой? — обескуражено переспросил Марк. Экс-императрица, так же как и Барден, присутствовала на приеме. Как же он мог любезничать с дамами и, тем паче, уединяться с ними в галерее, при ней? Никогда прежде не затевал он флирт на ее глазах.

— Да, с дамой, — невозмутимо повторил Альберт; взгляд его серо-стальных глаз оставался холодно-безмятежным. — Имей терпение, Марк, скоро он вернется, надо полагать.

— Нет! — возразил Марк, снимая с плеча его руку. — Я пойду сейчас.

— Как знаете, ваше величество, — с преувеличенным почтением поклонился Альберт.

С глухо бьющимся сердцем Марк вышел в галерею. После ярко освещенной и шумной залы ему показалось в ней темно и тихо. Лишь из больших окон бальной залы падали на мраморный пол тусклые прямоугольники света, просочившиеся через многослойные занавесы из органзы. Тишину нарушали приглушенные отзвуки музыки, пение птиц и журчание фонтанов. Прислушавшись, Марк различил на этом убаюкивающем фоне едва слышный шелест двух голосов и нежное шуршание шелка. Он кашлянул, на секунду голоса стихли, затем раздался низкий и мощный голос Бардена, в котором звучала привычная насмешка:

— Марк? Иди сюда, я здесь.

В подтверждение его слов в дальнем конце галереи начал медленно разгораться бледный колдовской свет, выхвативший из темноты грузную фигуру Бардена и гораздо более стройную — его спутницы. Марк узнал в ней одну из фрейлин Эвы и сдержанно поклонился. Дама низко присела в реверансе и склонила голову.

Ничуть не смущенный Барден наклонился к уху фрейлины и прошептал несколько слов, которые заставили ее покраснеть и рассмеяться. Потом он галантнейшим образом поцеловал ее руку, и дама поспешно ушла. Барден облокотился спиной об окаймлявшие галерею мраморные перила и обратил насмешливый взгляд рыжих глаз на сына. И от этой откровенной насмешки все упреки, которые Марк собирался ему высказать, застряли у него в горле.

— Что ж, — сказал Барден. — Полагаю, ты пришел не просто так.

— Да, — ответил Марк, приближаясь. — Я хотел поговорить, но ты как будто избегаешь меня вот уже несколько дней.

— Отныне тебе придется обходиться без моего участия, — заметил Барден, взглядом указывая на императорский венец, плотно охвативший голову Марка. — Да и не время сейчас для серьезных разговоров. Сегодня твой праздник — веселись. Никогда больше у тебя не будет другого такого же беззаботного дня.

Но Марк, которому уже было не до веселья, покачал головой и спросил:

— Разве ты откажешь мне в совете, отец?

— На то у тебя есть советники. Да ты уже и не мальчик, Марк, чтобы всякий раз спрашивать совета у старших.

Марк покраснел, но не отвел глаз.

— Но что мне делать с магами?

— Есть нужда говорить об этом сейчас? — беззаботно поинтересовался Барден.

— Есть, — настаивал Марк. — Ты не вводил меня в дела гильдии ранее, и теперь я просто не знаю…

— Оставь магиков на Илескара, — прервал его Барден нетерпеливо. — Он лучше тебя управится с ними.

— Но Илескар стар…

— Стар, но крепок, десяток лет он еще протянет. К тому же он назначит преемника.

— Нет, отец, — возразил Марк. — Я не могу позволить гильдии вершить дела по собственному усмотрению и оставить их без должного присмотра.

— Но ты не магик, тебя не допустят к делам гильдии. Да и что ты поймешь в них?

— Вот об этом я и хотел поговорить… Отец, я хотел просить тебя возглавить гильдию, — выговорил Марк на одном дыхании.

Барден рассмеялся.

— Видно, этот вопрос беспокоит тебя так сильно, что ты не можешь забыть о нем даже в день своего триумфа! — воскликнул он. — Нет, Марк, не проси, я не стану гильдмастером.

— Почему?

— С того дня, как сорок лет назад Гесинда предъявила свои права на меня и мою жизнь, я не принадлежал себе, — медленно ответил Барден, странно улыбаясь. — Каждый день, каждый час мысли мои были заняты Богиней или империей. Первая забрала мое сердце, вторая — душу. Теперь я, наконец, вернул себе если не сердце, то душу, и обрел свободу — впервые за сорок лет. А ты хочешь снова навесить на меня цепи ответственности? Нет, Марк, не получится.

Марк смотрел на него во все глаза. Не ожидал он от отца подобных слов!

— Тебе есть на кого опереться помимо меня, — продолжал Барден. — Но, спрашивая совета, Марк, всегда помни: ты — император, и последнее слово должно оставаться за тобой, о чем бы ни шла речь, — о делах светских, военных или храмовых. Никто не должен оказывать на тебя давления. Никто не должен указывать тебе, как поступить. В том числе и я.

— Верно ли я понял, отец: ты полностью устраняешься от управления империей?

— Да, это так, — спокойно подтвердил Барден.

— Мне трудно в это поверить… — прошептал Марк. Ему подумалось: как ни тяжело бывало порой под гнетом отцовской и императорской власти, все же освободиться от этого гнета отнюдь не радостно.

— Но придется. Я не для того отказался от одного ошейника, чтобы сунуть голову в другой. Скажу тебе больше того, Марк: я не намерен даже оставаться в Эдесе, чтобы не искушать тебя… да и себя тоже.

— Дозволено ли будет узнать, какое место ты избрал для себя домом?

— Дозволено, — насмешливо оскалился Барден. — Эве придется теперь переехать в столицу, ну а я займу загородный дворец. Если, конечно, ваше величество не возражает…

Уязвленный, Марк вспыхнул.

— Не говори со мной так, — попросил он сдавленно. — Ты же знаешь, что можешь поселиться, где пожелаешь.

Барден промолчал.

— А матушка? — продолжал Марк, не дождавшись ответа. — Она отправится за город с тобой?

— Этот вопрос тебе лучше задать ей самой, — неожиданно резко ответил Барден. — Я не могу за нее говорить.

Марк был обескуражен. Все это походило на окончательный разрыв между его отцом и матерью, но в разрыв было слишком трудно поверить. Ведь они прожили в супружестве почти тридцать лет, и ни разу меж ними не возникало серьезных трений. Впрочем, Марк допускал, что посвящен отнюдь не во все аспекты отношений родолжал Марк, не дождавшись ответа. родителей. Чего стоила одна только история так называемого сватовства отца, которой Марк знал несколько версий…

— Вернемся к гостям, — проговорил вдруг Барден, выпрямляясь. — Негоже сегодня надолго лишать их своего внимания, Марк.

Намерения Илис разузнать что-либо о Рувато так и остались намерениями. Все надежды она возлагала на Лала, но, не застав его дома — незадолго до ее появления в Карате он снова ушел в плавание, — переключила все помыслы на Грэма, вид и поведение которого очень ее обеспокоили.

Начала Илис с того, что пристала с расспросами к Мэнни. Отыскать его и, тем паче, удержать на месте было очень трудно — мальчишка был до невозможно вертлявый и подвижный, совсем как его почивший отец. Целыми днями болтался он Двенадцать знают где в компании с Симом, младшим сыном Брайана и Анастейжии. Но Илис справилась с нелегкой задачей, и даже сумела выпытать у Мэнни более или менее содержательные ответы. В первую очередь она спросила мальчика, ночует ли его опекун дома. Ответ был отрицательный.

— А где он ночует? — продолжала допрос Илис.

Мэнни не знал. Когда он возвращался вечером от Брайана, «дядюшка» еще был дома. Но еще до того, как заснуть, Мэнни неизменно слышал хлопанье двери — Грэм уходил.

— Ну а днем он дома?

— Кажется, да.

— Что он делает?

Этого Мэнни тоже не знал, но полагал, что спит; во всяком случае, Грэм строго настрого велел его днем не беспокоить.

Картина складывалась очевидная, и она очень не нравилась Илис. Исполненная решимости пуще прежнего, она подступила к Джем. Та отвечала менее охотно, чем Мэнни; ей, вероятно, было что скрывать и чего стесняться. Но из ее отрывочных фраз Илис все же поняла, что Джем время от времени бывает у Грэма в гостях, преимущественно в утреннее время. Сначала он возражал против ее визитов, но вскоре смирился, хотя и старался по-прежнему держаться от нее подальше.

— И что ты у него делаешь? — искренне удивилась Илис и, как всегда запоздало, сообразила, что ее собеседнице этот вопрос может показаться нескромным, а ответ оказаться двусмысленным. Но Джем даже не покраснела.

— В его доме был страшный беспорядок, — ответила она просто. — Всюду грязь, ступить негде. Мужчина не должен жить в такой грязи, а мастер Соло не хотел или не мог убираться. Я помогла ему.

Илис подивилась ее добросердечию, но осталась при мнении, что кроме желания помочь, Джем двигало и нечто иное.

Очевидно почувствовав доброе расположение Илис, девушка продолжала говорить уже более охотно. По ее словам, с утра Грэм бывал обычно хмур и сердит, но не пьян — глаза его оставались ясными. Ближе к полудню раздражение его возрастало, он становился несдержанным, и Джем спешила уйти. Вечером она его не навещала, поскольку обычно помогала матери по дому.

— А твои родители знают, что ты бываешь у Грэма? — полюбопытствовала Илис, уже заранее зная ответ.

И не ошиблась. Разумеется, Джем не известила о своих визитах к заморскому гостю ни отца, ни мать, предполагая, что они не одобрят связи своей восемнадцатилетней дочери с тридцатидвухлетним мужчиной более чем сомнительной репутации. И неважно, что Брайан до сих пор считал Грэма своим младшим братом: греховность "мастера Соло" от этого отнюдь не уменьшалась.

— Не понимаю, с чего ты взялась заботиться о порядке в его доме, — продолжала коварно подбивать собеседницу на откровенность Илис. — Он что, не может нанять служанку?

— Не знаю, — растерялась Джем. — Может быть, у него нет на это денег?

— Нет денег? Не смеши меня. Насколько мне известно, его состояние таково, что он мог бы с легкостью скупить половину Карата.

Джем с большим сомнением смотрела на нее, и в глазах ее ясно читался вопрос: если мастер Грэм Соло так богат, что заставляет его ютиться в полуразвалившейся халупе в бедняцком районе города? Илис могла бы с легкостью ответить двумя словом: «гордость» и "самоуничижение", — если бы не знала точно, что Джем ей не поверит. Для юной, не слишком хорошо знающей людей девушки это были пустые слова.

Поэтому Илис сказала самым проникновенным своим голосом:

— Неужели это единственная причина?

— Мне жаль его, — смутилась Джем. — Мастер Соло так одинок… и несчастен.

Мысленно Илис приподняла брови. Вот в чем, по ее мнению, Грэм не нуждался, так это в жалости. Пойми он, что его жалеют — и кто! девчонка, которая годится ему в дочери! — он пришел бы в ярость.

— Он, наверное, нравится тебе? — продолжала Илис медовым голосом. — Да, Джем?

Джем покраснела и ответила шепотом:

— Да, очень.

От Брайана Илис узнала и того меньше. Да, заходит редко, крайне молчалив и почти угрюм; что-то похожее на улыбку появляется на его лице только в присутствии Анастейжии. В отношении своего старого друга Брайан, не слишком искусный в живописании словесами, употребил слово «надломлен», и Илис готова была с ним согласиться. Еще с первой встречи ей показалось, что внутренняя сила, присущая Грэму в юности, ушла из него, сменившись злостью и равнодушием. Впечатление это только усиливалось со временем. Илис начинало казаться, что говорит она не с живым человеком, хорошо ей знакомым, а со злобным големом, порождением чуждой воли; и уж не Барден ли был творцом этого равнодушного чудовища? И не произошедшее ли превращение и заставило его солгать, сказав, будто Грэм мертв? Однако, Илис не теряла надежды, что настоящий Грэм еще не уничтожен вконец, что он только затаился в самом темном уголке души нового недоброго существа, захватившего его тело. Может быть, слишком тяжкие оковы опутывают его, и он не может дать о себе знать. И Илис прилагала все усилия, чтобы расшевелить то доброе, что осталось в ожесточившейся душе Грэма.

Каждый вечер она, как по расписанию, являлась к нему в дом, по-хозяйски усаживалась в кресло перед холодным, ненужным летом камином, и начинала светскую беседу — ведению их она отлично научилась от князя Слоока. Встречавший ее встрепанный, злой спросонья Грэм скрипел зубами и строил гримасы, но ни разу не решился выкинуть ее из дома. Что именно его удерживало — уважение ли к даме, память ли о старой дружбе, уверенность ли в магических способностях Илис, — оставалось неясным, но Илис и не пыталась выяснить его мотивы. Ей было достаточно того, что он старался держаться вежливо. Уверенная в полной безнаказанности, Илис позволяла себе напоминать ему о необходимости ежедневно бриться и время от времени менять рубашки.

Буквально через несколько дней ее усилия начали приносить плоды, и Грэм стал выглядеть гораздо пристойнее. Впрочем, изящество и богатство отделки иных его платьев и до того поражали воображение. Илис предполагала, что сшиты они были в период сватовства Грэма к ее высочеству Ванде. Ныне Грэм обращался с одеждой крайне небрежно, ничуть не берег ни вышивку, ни кружева, как будто не замечая их. Но даже испорченные, нарядные туалеты страшно контрастировали с его угрюмым изможденным лицом и, пуще того, с убогостью обстановки его дома. Кажется, единственным предметом, о котором он проявлял хоть какую-то заботу, был меч, до остального ему и дела не было. И племяннику он внушил ту же страстную любовь к оружию: у восьмилетнего Мэнни имелся свой собственный, настоящий, хоть и очень маленький меч, к которому мальчик относился с должным уважением и с которым он уже умел неплохо обращаться.

В доме, несмотря на все старания Джем, было душно, и через некоторое время, коснувшись по очереди все стоивших упоминания тем, Илис предлагала хозяину дома прогуляться по свежему воздуху. Грэм, который к тому моменту уже не находил себе места, соглашался. Илис водила его по своим знакомым и по ночным заведениям (тем, разумеется, что поприличнее, где она могла показаться без особого ущерба для своей репутации). Она внимательно следила, чтобы он ненароком не проглотил вместе с вином какого-нибудь дурманящего пойла. К скуме его тянуло страшно, это было видно по всему. Мучения он, должно быть, испытывал невероятные, но Илис твердо решила не допускать его к зелью. Она знала, что со временем тяга ослабнет, и спокойно смотрела, как под утро Грэм, шатаясь, но стараясь не показать виду, как ему плохо, возвращается домой. Пару раз он начинал бредить с открытыми глазами, а однажды даже потерял сознание, двух шагов не дойдя до своей постели. Возможно, где-то в глубине души он понимал, что Илис делает для него благое дело, удерживая его от верного самоубийства, иначе разве позволил бы он так издеваться над собой?..

Из-за Грэма Илис пришлось задержаться в Карате дольше, чем она рассчитывала. По счастью, присутствие ее в школе пока не требовалось, никаких потрясений в ее отсутствие не случилось, и она смогла довести задуманное до конца.

Через пару недель стали видны первые признаки улучшения. Жажда зелья начала отступать, Грэм уже не выглядел таким бледным, огонек безумия в глазах приугас, а замедленная скумой речь стала почти нормальной. Грэм был все еще очень раздражительным, но Джем, которая по-прежнему навещала его каждое утро (и привязывалась к нему все сильнее), уверяла, что ведет он себя уже гораздо менее грубо и разговаривает с ней охотнее. Последние признаки Илис, правда, была склонна рассматривать не как результаты своих стараний, а как следствие сильных чувств Джем, которые вызвали-таки в душе Грэма ответный отклик. Сам он этого еще не сознавал, и о девушке с Илис никогда не заговаривал, и вообще не вспоминал о ней, как будто ее и на свете не было. Вот бы посмотреть на них вместе! мечтала Илис. Многое сразу стало бы ясно.

Вскоре ей выпала такая возможность. Сделав над собой колоссальное усилие, Грэм почтил дом Брайана визитом, причем появился в такое время, когда ждать его не было никаких оснований. Около семи вечера его состояние начинало постепенно ухудшаться, и примерно в этот час Илис приходила, чтобы действовать ему на нервы.

Все семейство Эрков обрадовалось ему, как родному. От их теплого приема Грэму стало явно не по себе, и только с очевидным трудом он заставлял себя сумрачно улыбаться. К его счастью, бОльшую часть всеобщего внимания отвлекал на себя задиристый Мэнни, в котором тут души не чаяли; Анастейжия баловала его едва ли не сильнее, чем собственного сына. Разговаривал Грэм в основном с Брайаном, на Илис старался не смотреть, а Джем вообще не замечал, как будто ее и в комнате не было. Бедная девушка краснела и бледнела попеременно и все пыталась поймать его взгляд — тщетно. Грэм даже головы в ее сторону не повернул. К удивлению Илис, никто не замечал странного и весьма говорящего поведения Джем; ее мать была слишком занята мальчиками, а отец — угрюмым гостем. Джем промаялась с полчаса и подсела, наконец, к Илис — больше ей некому было пожаловаться.

— Что с ним? — прошептала она в отчаянии. — Он как будто знать меня не хочет! Сегодня утром он вел себя совсем не так!

— Полагаю, — ответила Илис так же шепотом, — Грэм не хочет, чтобы твои родители заметили, что между вами что-то есть. Им это не понравится!

— Но между нами ничего такого нет, — покраснела Джем.

— Твой отец может рассудить иначе.

— Да… Но я все думаю: неужели он стал бы возражать? Ведь мастер Соло — его друг!

— Друг; но он много старше тебя, и угрюм, и недобр, и водит сомнительные знакомства — в общем, отнюдь не тот, кого любой отец хотел бы видеть женихом своей дочери.

— Почему же сразу — женихом? Мне хотелось бы видеть мастера Соло своим другом. А ты, если считаешь его своим, не должна о нем так плохо отзываться и клеветать на него.

Илис вздохнула. Подозревала она, что иметь дело с влюбленными девушками тяжело, но чтоб настолько…

— Я не клевещу, — возразила она терпеливо. — А говорю, что знаю. Уж поверь мне, я знаю Грэма дольше и лучше, чем ты. Едва ли он сможет полюбить тебя, а дружба между такой хорошенькой девушкой, как ты, и сколь угодно благородным мужчиной — это все выдумки…

Говоря это, Илис мельком взглянула в сторону Грэма и вдруг запнулась. Грэм, видимо заметив, что девушки поглощены разговором и не обращают ни на что вокруг внимания, повернулся и исподлобья, как бы украдкой, неотрывно смотрел на Джем, продолжая при этом что-то говорить Брайану. Во взгляде его было столько чувства, что оно переплескивалось через край. Насколько Илис могла припомнить, ни на кого, кроме Ванды, он так не глядел, а Ванду он любил со всей страстью, на какую только была способна его холодная душа. Вероятно, Грэм испытывал особенное влечение к молоденьким рыжеволосым девушкам, и Илис даже задалась вопросом, а не был ли он влюблен в юности и в Анастейжию? Но, рыжие, блондинки или брюнетки, это было дело его личного вкуса; а вот объекты он вечно выбирал неподходящие. Ванда просто-напросто его использовала, да еще не постеснялась сказать ему в лицо об отсутствии всяких чувств с ее стороны; Джем, когда узнает его лучше, наверняка в нем разочаруется, а он снова будет хвататься за кинжал и помышлять о самоубийстве — с него станется. И все-таки разводить их было поздно. Коль скоро у Грэма родилось сильное чувство к дочери друга, быстро оно не пройдет, нечего и надеяться. Так почему бы не попытаться свести их?..

Для верности Илис выждала еще неделю, исправно навещая Грэма каждый вечер — так лекарь мог бы навещать прикованного к постели больного. Происходящее и впрямь походило на процесс излечения: каждый визит Илис был сродни глотку горького, но целебного зелья; Грэм морщился, но терпел. Когда Илис, наконец убедилась, что он стал вполне адекватен, то есть не грубит каждую минуту и не теряет сознание, она решилась сделать следующий шаг.

Коварный план Илис состоял в том, чтобы пригласить Джем принять участие в еженощной прогулке в компании с Грэмом. Разумеется, она не стала ставить родителей девушки в известность о том, куда собирается отвести ее; соврала с невинным видом, будто хочет познакомить Джем со своей старинной подругой, у которой намерена и заночевать. Брайан несколько удивился наличию в Карате некоей загадочной — старинной! — подруги Илис, неизвестной ему, но дочь отпустил. Что до Джем, то она встретила предложение старшей подруги с восторгом. Любой возможности повидаться с мастером Соло она радовалась так, как ребенок радуется любимой игрушке или сластям. Можно было только позавидовать силе переполнявших ее молодых и свежих чувств. Илис и позавидовала и подумала про себя: хотела бы она так же радоваться нечаянным — и таким редким, а ныне и вовсе прекратившимся! — встречам с Рувато!..

В честь знаменательного вечера — или, вернее, ночи, — Джем принарядилась. Туалет ее был продуман до мелочей. Девушка надела береженное для праздников платье — девичьи светлое, невероятно к ней шедшее, — а Илис помогла заколоть ее пышные апельсинные волосы. Глядя на ее хорошенькое, юное, светящееся от радости лицо, на яркие зеленые глаза, на румяные губы, Илис подумала: если на Грэма и это не подействует, то он вовсе безнадежен.

Но его проняло. В первое же мгновение, когда он увидел Джем и понял, зачем Илис привела ее, его обтянутые кожей острые скулы загорелись темным румянцем. И трудно было понять, вызван он гневом или же смущением.

— Годится ли молодой девушке бродить ночью по улицам? — спросил он, сдерживаясь, но глазами так и ел юную красавицу.

— Она же будет бродить не одна, а с нами, так что ничего страшного, — беззаботно отозвалась Илис. — И потом, подумай: каково бедной девочке сидеть дома, когда стоят такие великолепные ночи!.. — чуть поколебавшись, добавила она пафосным голосом.

Говоря по правде, "бедной девочке" не было никакого дела до великолепия ночей; звездное небо и теплый соленый воздух мало ее интересовали. И было бы неплохо, если бы Грэм понял это.

Пока Илис его уламывала, Джем разыгрывала скромницу. Опустила лукавые зеленющие глаза, занавесила их пушистыми огненными ресницами, ручки чинно сложила на животе. Да только нет-нет и стрельнет быстрым взором в Грэма, когда покажется ей, что он на нее не смотрит. Наблюдая эти маневры, Илис с трудом удерживалась от смеха.

— Ладно, — буркнул он хмуро; сил на долгие споры у него недоставало. — Брайан знает?

— Конечно, знает! — возмутилась Илис. — Или ты думаешь, что я на досуге подрабатываю, втайне умыкая девиц из отчего дома? Пойдемте, я знаю одно весьма симпатичное место, где можно поужинать восхитительным супом из моллюсков.

При упоминании моллюсков рот Грэма, непривычного к кушаньям из морских продуктов, съехал на бок, но он сдержался и ничего не сказал.

Первые два-три часа события развивались самым желательным и положительным образом, так что Илис могла только смотреть и радоваться. Когда их маленькая компания села за стол и приступила к ужину, не осталось никаких сомнений в том, что сердечные чувства Джем находят отклик в душе Грэма. Для влюбленного человека манера его поведения была странноватой, но он вообще был своеобразной личностью. Был он молчалив и почти угрюм, присутствие Джем заставляло его хмуриться, но в глазах его бушевало яростное синее пламя, обжигавшее всех, кого оно касалось, вырвавшись из-под полога светлых длинных ресниц. А касалось оно исключительно Джем. Взгляды его становились все более жадными, так что Илис подумала: будь они предназначены ей, она бы начала всерьез беспокоиться. А Джем встречала их с удивительным бесстрашием, и ее глаза распахивались все шире, как будто она с жадностью пила эти обжигающие взгляды и не могла утолить жажду. И они подолгу смотрели в глаза друг другу, не отворачиваясь и лишь краснея или бледнея. Илис наблюдала за ними и начинала думать, что еще немного — и она станет здесь лишней. Можно будет уйти, а они и не заметят. Но оставить Джем наедине с Грэмом было бы, пожалуй, преждевременно, и Илис снова и снова заговаривала о какой-нибудь чепухе, оттягивая внимание на себя. Тогда Грэм досадливо вспыхивал и отворачивался.

В какой-то момент он вдруг опомнился. Вся краска ушла с его лица, он плотно сжал губы и вперил потемневший взгляд в стоявшую перед ним почти нетронутую кружку с пивом. Можно было предположить, что он обрушивает на свою голову все самые страшные из известных ему проклятий. На личике Джем проступили совершенно детские недоумение и обида, с несчастным видом она повернулась к Илис. В эту минуту Грэм снова поднял голову, но лишь затем, чтобы одарить Илис бешеным ненавидящим взором. Ясно было, что самообладание вот-вот оставит его. Тяга к дурманящему зелью была ничем по сравнению с муками, которые он испытывал, глядя на Джем. Даже не обладая даром ментальной магии, Илис поняла это.

Еще она поняла, что ужин нужно заканчивать, пока Грэм держит себя в узде, иначе кому-то не поздоровится. На угрозу жизни и здоровью у Илис имелся особый, совершенствуемый годами, нюх.

Втроем они неспешно, по ночной прохладе, дошли до дома Брайана. Мрачный Грэм все больше молчал, силясь справиться с охватившим его возбуждением. Его грудь бурно вздымалась, при выдохе и вдохе он считал секунды, чтобы выровнять дыхание. По былому опыту общения Илис знала, что он, холодный и сдержанный, скуп на проявление эмоций, но уж если они выходят из-под его контроля — берегись. Сейчас следовало именно что поберечься, и Илис — не в последнюю очередь.

У двери дома Грэм коротко попрощался с обеими дамами, даже не поцеловав им рук, и быстро ушел. Разочарованная Джем вздыхала и жалобно поглядывала на старшую подругу. Ей страшно хотелось поговорить о произошедшей с ее возлюбленным перемене, но она не решалась — слишком уж строгий и задумчивый вид был у Илис.

А Илис размышляла о том, что начало, пожалуй, положено… но не слишком ли круто она взяла? Как бы не испортить все. С Грэмом надо быть очень-очень осторожной, уж какой у него взрывоопасный характер!..

— Давай-ка спать, — шепотом сказала она, встряхнувшись. — Поговорим завтра, а то мы всех в доме перебудим.

В глубоком унынии Джем улеглась в кровать. Неизвестно, как она провела ночь, но Илис до утра не сомкнула глаз. Неясные мысли бродили у нее в голове, и отнюдь не все они имели отношение к Грэму и его чувствам.

Но не суждено было Джем излить подруге бурлящие в душе страсти. На рассвете в дверь Эрков постучался человек в черном плаще с серебряной ящерицей на плече. На сердитый вопрос Брайана, кого ему нужно, ответил почтительно: милели Илиссию Авнери. Брайан лишился дара речи, а прибежавшая на шум Илис с удивлением и испугом узнала в черном человеке одного из королевских гонцов.

— Послание для миледи от милорда Крэста Авнери, — заявил он, с низким поклоном протягивая письмо, скрепленное фамильной печатью Авнери.

Нетерпение Илис было так велико, что она позабыла поинтересоваться, как Крэст нашел ее и откуда вообще знает Брайана. И не задалась вопросом, как быстро добрался до нее гонец — от Латера до Карата путь неблизкий. Даже не присев, она стала читать. Не до конца проснувшийся хозяин дома стоял тут же, судорожно позезывал спросонья и с тревогой поглядывал на Илис. За годы знакомства с ней он уже привык к неожиданностям и сюрпризам, но спокойствие сохранять не мог.

Через несколько секунд Илис подняла от письма широко распахнутые глаза. Ей хотелось закричать и заплакать, она сама не знала от чего. Политика никогда ее не интересовала, а новость, ради которой Крэст не поленился отыскать Илис и погнал в неимоверную даль королевского гонца, была именно из области политики.

"Знаю, сестрица, что тебе нет дела до правительственных перестановок и вообще до политики, — писал Крэст. — Но, полагаю, недавние касотские события равнодушными тебя не оставят. Более того: я почти уверен, ты не простила бы мне, если бы я умолчал о них или же известил бы тебя с опозданием. Последнего, впрочем, не избежать — сама знаешь, как долго идут до нас материковые новости; магики пеняют на громадные расстояния, но лично я уверен, что они просто набивают себе цену; ну да не о них речь."

Далее Крэст весьма серьезным тоном сообщал о смене власти в Касот: на трон взошел новый император. И ни словом он, негодяй этакий, не обмолвился о том, что случилось с императором прежним. А у Илис сердце провалилось куда-то в пятки. Барден умер? Или его сразил тяжкий недуг? Или он потерял свою магическую силу? Почему Крэст ничего не написал об этом? Чего хотел добиться половинчатым письмом? Хотел поговорить лично, заманивал на Латер? Но зачем?

Илис в растерянности переводила взгляд с гонца на Брайана. Что ей теперь делать? Мчаться в Касот? Глупый же вид у нее будет!

— Мне нужно вернуться на Латер! — решившись, с тихим отчаянием сказала она с тревогой взиравшему на нее Брайану. — Немедленно! Брай, извинись, пожалуйста, за меня перед Анастейжией и Джем… И перед Грэмом тоже… Или нет, — передумала она, — с Грэмом я поговорю сама. Если нужно будет меня найти — пишите, мой адрес вы теперь знаете…

— Да что случилось? — без особой надежды получить ответ спросил Брайан, но Илис только рукой махнула. Воздух перед ней уже пошел рябью — она открыла телепорт к дому Грэма, предоставив Брайану самому разбираться с недоумевающим гонцом.

Грэм имел такой вид, словно даже не ложился. Незаплетенные взлохмаченные волосы разлетелись по плечам, камзол сидел кое-как, под глазами легли тени. На раннюю гостью Грэм уставился с нескрываемой злобой, зайти не пригласил, только спросил резко:

— Ну, что тебе еще нужно?

— Я зашла попрощаться, — быстро проговорила Илис, смиренно проглотив его грубость. — Спешно покидаю Латер… дела!

Узкие губы Грэм скривились, словно он собирался сказать ей: "Скатертью дорога!", но вместо этого переспросил с нескрываемым ядом:

— Дела?..

Двенадцать знают, какой загадочный скрытый смысл он желал вложить в это слово; Илис его не уловила.

— Да, дела, — подтвердила она, стараясь держаться спокойно. С Грэмом во взбешенном состоянии только так и следовало разговаривать: спокойно, невозмутимо, даже небрежно. Тогда имелась вероятность, что слова дойдут до его кипевшего разума и отложатся там. — Не понимаю, почему такая ирония…

Грэм угрюмо молчал.

— Вижу, ты сердишься на меня, — заметила Илис. — Напрасно.

— Сержусь? С чего ты взяла?

Илис вздохнула.

— Сердишься, сердишься. За сегодняшнюю ночь. Поверь мне, Грэм, я только пытаюсь тебе помочь.

— Знаешь что? — проговорил Грэм сквозь зубы, потемнев от гнева. — Езжай, куда собралась, и оставь свою благотворительность при себе! Обойдусь как-нибудь!

— Хам, — снова вздохнула Илис. — Неблагодарный грубиян.

— Да, я такой. Хочешь еще что-нибудь сказать? Если нет, то — до свидания! Надеюсь, ты сама найдешь дорогу до порта, потому что провожать тебя я не намерен! — голос его срывался.

— Спасибо, провожатый мне ни к чему, — вежливо отказалась Илис. — До свидания. И береги Джем, светлейший князь.

Грэм так и рванулся к ней.

— Да что ты…

Конец фразы он договаривал уже в пустоту, Илис его не услышала: оставшийся за спиной быстро гаснущий портал отрезал все каратские звуки. Под ногами у нее лежал гладкий мрамор королевского дворца на Латере.

Развеселившийся при виде ее волнения Крэст очень быстро снова стал серьезным, когда понял, как близко к сердцу приняла Илис пришедшую из Касот новость, и как не на шутку она встревожена. Но, увы, он не смог сообщить ничего определенного. До Истрии не дошли подробности, которые могли бы прояснить судьбу Бардена. Илис расстроилась еще сильнее и убежала в парк, чтобы в одиночестве обдумать ситуацию.

Нужно отправляться в Касот — это ясно, но как? Две недели на корабле, в тревоге и неопределенности, Илис едва ли вынесла бы.

Прыгать телепортом было страшновато.

В дворцовой библиотеке Илис два часа просидела над формулой, переделывая ее так и этак, пытаясь приспособить к дальнему расстоянию, но ничего не получилось. Тревога внутри нее все нарастала; подлая тварь добралась уже до горла и норовила стиснуть его покрепче.

Илис походила немного по комнате, потом махнула рукой, зажмурилась, пробормотала скороговоркой молитвы Борону и Гесинде, открыла себя для силы и стала творить телепорт. Самым трудным оказалось заставить себя забыть про накрепко вдолбленные формулы. А на задворках сознания мелькнула смутная полуоформленная мысль: надо же, первый раз она прыгает в телепорт с закрытыми глазами!

…Илис ожидала каких-нибудь особенных, непременно болезненных ощущений вроде тех, что испытала много лет назад в Обооре, когда импровизированным телепортом вытаскивала из беды и себя, и спутников. Никаких формул она тогда знать не знала, действовала исключительно по наитию, и чуть не угробилась. По невероятному везению отделались все легко, только у Роджера оказались сломаны два ребра, а Грэм сильно ушибся при падении.

Но ничего неприятного или болезненного не было. Ощущения почти не отличались от тех, что сопровождали любой переход через «формульный» портал: в лицо пахнуло январским холодом, да чуть сдавило уши. От удивления Илис даже не сразу сообразила открыть крепко зажмуренные глаза. Позабыла.

Темно-то как!.. подивилась она и тут же не сдержалась, фыркнула — вот дурочка! Осторожно открыла глаза и обнаружила себя стоящей посреди знакомой, слегка сумрачной, строго обставленной комнаты. Оказывается, несмотря на минувшие восемь лет, обстановку императорского кабинета Илис помнила до мелочей. О возможных изменениях в ней она не подумала — не до того было. Но если что переменилось, то лишь в мелочах, и Илис закончила свое путешествие аккурат в центре старинного ковра, укрывавшего пол.

Из-за огромного темного стола навстречу ей с несколько глупым видом уже поднимался, удивленно приоткрыв рот, высокий молодой мужчина с мощными плечами и шеей, белокожий и желтоволосый. Илис сразу же узнала в нем Марка — повзрослевшего, погрузневшего, — подумала мельком: ну и здоров же он стал! — и, не давая ему ни секунды опомниться, закричала:

— Где отец?!

— Чей? — опешил Марк, невольно отступая от нее.

— Твой, конечно, дубина ты! — крикнула Илис нетерпеливо и вдруг опомнилась, как будто на нее опрокинули ушат воды. Щеки залил горячий румянец. — Ох, Марк, прости. Я что-то немного не в себе.

Широко распахнув золотые глаза, Марк жадно рассматривал ее, и вдруг вспыхнул:

— Илис? Неужто ты?

— Я… А ты будто не узнал?

— Не сразу, — тряхнул головой Марк, выбираясь из-за стола. — Клянусь Прайосом, ты сильно изменилась, Илис. Была совсем девчонка, а теперь — настоящая дама, да еще и красавица.

— Ну уж и красавица! — фыркнула Илис и демонстративно, оттопырив губу, дунула на прядь, вылезшую из прически и нестерпимо щекотавшую нос.

Марк засмеялся:

— Ан нет, не так уж ты и изменилась!

Он остановился рядом с Илис, весело глядя на нее сверху вниз.

— Я так рад тебя видеть! Но объясни мне, ради Двенадцати, что за спешка?..

Изнывающая от нетерпения Илис подступила к нему вплотную и сказала проникновенно:

— Обязательно все объясню, и так подробно, как ты пожелаешь, но только потом, ладно? А пока скажи мне, где твой отец и в добром ли он здравии?

Марк вмиг посерьезнел и отодвинулся от нее, нахмурив брови.

— Вот-вот. Между прочим, Илис, что за вопросы? Насколько я помню, вы с отцом расстались отнюдь не ласково, и восемь лет ты не давала о себе знать, а теперь материализуешься из воздуха, вторгаешься, между прочим, в чужой рабочий кабинет, и повышаешь голос, опять же, между прочим, на императора…

— И задаю странные вопросы! — подхватила Илис. — Да-да, я знаю, все это странно и невежливо, но все же, Марк, миленький, пожалуйста, скажи — где твой отец?..

Марк не выдержал и фыркнул.

— Ну и чудачка!..

— Называй меня как хочешь! — отмахнулась Илис. — Но ты пойми: Крэст сообщает мне, что в Касот сменился правитель, что старый император отрекся от власти… что я должна была подумать? Да меня чуть удар не хватил!

— Так ты из-за этого здесь? Какое тебе дело до отца?

— О боги, Марк, тебе что — трудно ответить? Не видишь, человек весь извелся?

Марк посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

— Ну хорошо, чудачка ты этакая. Отец жив и здоров, и теперь пребывает в загородном дворце. Это все, что ты хотела узнать?

Илис вздохнула с облегчением и ответила радостно:

— Почти! А где этот самый загородный дворец?

— Зачем тебе? Ты разве хочешь повидаться с отцом?

— Нет… то есть да, — спохватилась Илис. — Или нельзя?

— Почему нельзя? — странным тоном отозвался Марк, пожав плечами. — Можно… но ты не хочешь сначала отдышаться и рассказать все-таки, каким ветром тебя к нам занесло?

— Это можно, — согласилась Илис. На душе у нее полегчало, и теперь она ощущала себя доброй и покладистой.

Марк лично придвинул ей кресло, потом позвал слугу и распорядился принести вина и закусок. Пока слуга ходил за требуемым, Илис молча разглядывала новоявленного императора. Стройный двадцатилетний юноша превратился в мощно сложенного мужчину; мальчишеское лицо загрубело, но черты его были по-прежнему приятны. На светлой, неподвластной загару коже сильнее проступили рыжие веснушки, ими же были усыпаны и красивые крупные руки. В целом Марк еще сильнее стал похож на отца, только мягче была складка губ, и не мерцал в глазах насмешливый блеск. Взгляд у него остался мальчишески светлый и ясный. Смотреть на него было приятно, и Илис невольно заулыбалась.

— Что ты так смотришь на меня? — улыбаясь в ответ, спросил Марк.

— Нравится мне новый император, вот и смотрю, — с готовностью отозвалась Илис. — Кстати, я ведь еще не поздравила тебя. Ты теперь первое лицо империи, это не шутки.

— Да, — сказал Марк без особого энтузиазма. — Но я предпочел бы остаться вторым.

— Что, ноша давит? — участливо поинтересовалась Илис и с удовольствием вспомнила, как сама ловко увернулась от королевского венца. — Ничего, привыкнешь. Хотя обычно люди в твоем положении так и рвутся на трон.

— А ты часто видишь людей в моем положении? — удивился Марк, и Илис прикусила язык. Не объяснять же ему степень своего родства с королевской фамилией Истрии. Просто счастье, что он пропустил мимо ушей так легкомысленное упомянутое ей имя Крэста. Хотя мало ли, кто может носить такое имя…

Слуга с подносом появился очень кстати, позволив перевести разговор на другую тему. Марк собственноручно налил гостье вина и велел властно:

— Теперь рассказывай.

Вот этой властности в нем раньше не было.

Врать ему не хотелось, но пришлось. То есть не то, чтобы врать напропалую, но некоторые обстоятельства Илис преподнесла несколько иначе, чем то было на самом деле. Ведь Марк до сих пор не знал о ее принадлежности к семейству Авнери, а она не хотела в этом признаваться. Почему-то ей было неприятно говорить о родстве с истрийским королем.

Марк выслушал и спросил, прямо взглянув ей в глаза:

— Значит, ты больше не гневаешься на отца?

— Кажется, у меня больше нет причин для этого… Да и, в конечном счете, я слишком многим ему обязана, в том числе — возвращением домой. А кстати, — спохватилась Илис, — что тебе вообще известно о причинах моего отъезда? Я тебе вроде ничего не сообщала.

— Кое о чем я догадался. Не так трудно было связать твой отъезд — а говоря по правде, выглядело это как бегство, — с известием о гибели твоего друга. Между прочим, я много раньше тебя узнал, что он — жив.

— Откуда?

Не чинясь, Марк поведал о падении Северной и о собственных не слишком приятных приключениях. Илис озадачено покачала головой.

— Надо же, а мне Грэм ничего не рассказывал об этом.

— Ничего удивительного. На меня он не произвел впечатления разговорчивого парня.

— Что верно, то верно, — согласилась Илис. — А ты, надеюсь, разговорчивее, чем он? Расскажешь, что тут у вас случилось и почему ты оказался на троне?

Марк заколебался и прикрыл глаза пушистыми золотыми ресницами.

— Об этом спроси отца, он лучше объяснит.

— Если пожелает.

— Да. Но я и вовсе ничего объяснить не смогу — сам ничего не понял. Единственное, что приходит в голову — отец просто устал, но это… как-то дико.

— Угу, — согласилась Илис и задумалась. Уставший Барден — это что-то новое. Впрочем, она ведь скоро увидит его. И обязательно спросит.

Марк вызвался лично препроводить гостью в загородную резиденцию. За все время правления Барден ни разу не посещал ее; соответственно, Илис тоже там не бывала и не могла воспользоваться телепортом. Пришлось отправляться верхом. Как и в юности, Марк великолепно выглядел в седле, а вот спутница его чувствовала себя не слишком уютно, хотя и облачилась в мужской костюм, и ехала, сидя в седле по-мужски. Однако, от предложения проехаться в экипаже Илис вежливо отказалась. Она так привыкла путешествовать телепортами, что в тряских повозках ее неизменно начинало укачивать.

По пути Марк рассказал кое-что о месте, куда удалился от дел Барден. Ранее, при короле Иссе, загородный дворец служил основной резиденцией королевской семьи, пока взошедший на трон в восемнадцать лет новый король Барден не перевел двор в Эдес. Коронации Бардена предшествовали странные и трагические события: при таинственных обстоятельствах скончался его старший брат, до того правивший страной всего три месяца. Поговаривали, что умер он не своей смертью, но подробностей никто не знал. Единственным свидетелем кончины короля Люкки был Барден, спрашивать которого никто не посмел — его и тогда уже опасались. Трагедия произошла в парке загородного дворца; именно после нее Барден перебрался в столицу. А во дворце поселилась в обществе нескольких слуг убитая горем принцесса Алмейда, давшая обет никогда не снимать траура по почившему сыну. Там она жила много лет, изредка выходя в свет. Илис смутно припомнила мимолетную встречу с ней; тогда принцесса Алмейда была уже безобразной старухой, и жить ей оставалось недолго. После ее смерти во дворце поселился Марк с семьей, а после его коронации желание удалиться за город выразил Барден. Марку пришлось перебраться в Эдес, хотя и не очень хотелось. Но из столицы было удобнее заниматься делами.

— Ты мог бы оставить там жену и детишек, — заметила Илис. Она изрядно нервничала перед встречей с бывшим наставником и старалась болтовней заглушить волнение. — Кстати, сколько их у тебя?

— Трое, — улыбнулся Марк. — Я думал об этом, но мои мальчишки — настоящие бандиты, а отец настаивал, чтобы никто его не беспокоил.

— И чем же он занимается в этом глуши? — задумалась Илис, силясь вообразить себе Бардена в безмятежном безделье. Воображение отказывало.

— Не знаю. Мы теперь редко видимся.

Парк оказался огромным — настоящий лес. В нем было множество старых деревьев, за которыми давно никто не ухаживал. Над их кронами возвышались дворцовые башенки, видные издалека. Дворец был старинной постройки, и возводился во времена, когда в архитектуре входили в моду всяческие каменные финтифлюшки и завитушки, коих и красовалось на фасаде изрядное количество. Чем-то дворец походил на украшенный глазурью бисквитный торт. Размеров он был немалых, и Илис даже присвистнула: у Бардена губа не дура, скромное же местечко он выбрал для своего уединения!

Но Марк вдруг свернул с центральной аллеи в сторону, и они поехали под раскидистыми, низко нависающими ветвями древних дубов и вязов.

— Куда это ты? — удивилась Илис.

— Дворец закрыт, — отозвался Марк. — Отец устроился в парковом павильоне.

Илис возмутилась:

— Ничего себе! Чего же он тогда не пустил во дворец внуков?

— Я не спрашивал его о причинах, — сказал Марк тихо и таким тоном, что у Илис пропала охота расспрашивать дальше. Но еще один вопрос она не могла не задать, слишком он был животрепещущим.

— А герр Третт — он тоже тут?

Марк глянул на нее чуть удивленно.

— Нет. Отец настоял, чтобы Альберт остался в Эдесе. Он здесь один со старым слугой. Впрочем, я уверен, он часто наведывается в город, в гильдию — сама знаешь, ему это ничего не стоит.

Илис украдкой перевела дух. Герра Альберта Третта здесь нет — прекрасно! Ей очень не хотелось видеть этого человека, издавна вызывавшего у нее стойкую неприязнь. Мало кто не нравился ей сильнее, чем ближайший соратник императора.

Павильон затаился на задворках парка, Илис уж думала, что до ночи не доберется до него. Построен он был из серого нетесаного камня и понравился Илис гораздо больше, чем дворец, хоть и не отличался изяществом. Стены его были увиты зеленью; вокруг стеной стояли старые клены.

— Сумрачное местечко, — заметила Илис, спрыгивая на шелковистую, пружинящую под ногами траву. — Но симпатичное.

К ее удивлению, Марк не торопился спешиваться.

— Я подожду тебя тут, — заявил он. — Иди одна.

Илис в сомнении оглядела тенистую поляну, потом подняла взгляд к узким неприветливым окнам павильона. Все без исключения они были занавешены плотной тканью. Ни за одним из них не угадывалось движения. Илис нервно оглянулась на Марка, который задумчиво созерцал кроны деревьев.

— Ты уверен, что здесь вообще кто-то есть?

— Конечно.

— А мое вторжение не будет расценено как наглость?

— Иди, Илис, — неожиданно ласково проговорил Марк.

Обреченно вздохнув, Илис поднялась по ступеням к тяжелой на вид двери, толкнула ее плечом. Дверь неожиданно легко подалась, отворилась мягко и бесшумно. За ней открылся небольшой полутемный холл и совсем уж утопавшая в темноте лестница. И никаких признаков присутствия в доме живого человека. Илис тихонько покашляла — тишина действовала ей на нервы. Впрочем, тишина ничего не значила: насколько Илис помнила, все дома, где поселялся Барден, наполнялись каким-то особенно загадочным и многозначительным молчанием.

Но где же хозяин?

Илис пересекла холл и заглянула в гостиную с мертвым камином у дальней стены. Если ей не померещилось, в нем не было даже золы, одна только пыль. На низком столе лежали две-три открытые книги. Не удержавшись, Илис сунула в них любопытный нос и обнаружила труд по метафизике, модный роман и практикум по иллюзионной магии — все это на касотском языке. Она подивилась столь оригинальному сочетанию и продолжила свои воровские брожения по притихшему дому.

Первый этаж был пуст — ни хозяина, ни слуги. Илис решительно повернула к лестнице, и на первой ступеньке ее со всего маху влетела в какого-то человека, словно соткавшегося из воздуха перед самым ее носом.

— А ты припозднилась, — насмешливо прогудел над ухом знакомый низкий голос. Время было не властно над ним; от рокочущих басовых нот у Илис привычно затрепетало сердце.

Однако, она была сбита с толку, и от неожиданности отпрянула назад. Позабыв о ступеньке, Илис запнулась, и непременно грянулась бы задом об землю, не схвати ее за плечо огромная волосатая лапища.

— Вы о чем? — слабым голосом поинтересовалась Илис, поднимая голову и встречая взгляд насмешливых рыжих глаз. Невольно пронеслась мысль: ни единого седого волоса в соломенной шевелюре! с ума сойти!

— О том, — пояснил Барден, радостно скаля острые зубы, — что я ждал тебя еще года два назад. Что тебя задержало?

Такой встречи Илис даже не предполагала, а потому растерялась окончательно и осторожно сказала:

— Что-то я вас не понимаю. Вы что, запланировали мое появление? Или опять играете в провидца?

— Я не провидец. Но предвидеть некоторые очевидные события нетрудно.

— Очевидные? — невероятная самоуверенность Бардена подействовала на Илис освежающе, как ледяная вода из горного водопада. — Так вы считали эту нашу встречу само собой разумеющейся? После всего того, что наделали? Ах вы!.. — от возмущения она растеряла все слова. Но запала, чтобы вырваться из медвежьих лап собеседника, ей все же хватило.

— А что я такого наделал? — ничуть не смутился Барден. — Брось, Илис, не кипятись. Может быть, тебя утешит, если я скажу, что твоя задержка заставила меня здорово понервничать?

Илис недоверчиво покачала головой и окинула экс-императора быстрым взором. С ума сойти! подумала она снова. Он даже не постарел! И кто скажет, что он разменял шестой десяток?

— А вы повеселели, — ехидно сказала она. — С чего бы?

Вместо ответа Барден сгреб ее охапку и потащил вверх по лестнице. Илис окончательно опешила и попыталась было отбрыкаться, но скоро притихла: объятья Бардена были что каменные колодки, и освободиться из них было так же нереально. Раньше он с нею никогда так не обращался. Что на него нашло? Он тоже умом тронулся? Похоже…

На втором этаже, в комнате со множеством книг по стенам, он, наконец, отпустил ее.

— Рехнулись? — возмутилась Илис, поспешно оправляя одежду. Своими лапищами Барден помял все кружева на ее блузке.

Он молча смотрел на нее и больше не улыбался. В его глазах было нечто такое, что заставляло Илис нервничать сильнее, чем невыносимая самоуверенность и насмешка. Ей немедленно захотелось, чтобы он сказал какую-нибудь колкость, но он смотрел так, как будто горло его было стиснуто чувством столь сильным, что с трудом позволяло дышать, не то что — говорить. В воздухе отчетливо запахло мелодрамой, а мелодраму Илис терпеть не могла. Но хуже всего, что и сама она находилась на грани слез. И больше всего — о ужас! — ей хотелось броситься к учителю, чтобы поцеловать ему руку… и чтобы он обнял ее, как ребенка.

К счастью, сентиментальный порыв быстро прошел, и Илис перевела дыхание и мысленно утерла со лба пот. Вот только чувствительных сцен ей и не хватало… Барден тоже заметно расслабился: присел на край стола и скрестил на груди огромные руки. Только из глаз его, продолжавших внимательно наблюдать за Илис, напряжение ушло не до конца.

Чтобы окончательно прогнать неловкость, Илис встряхнулась и принялась разглядывать обстановку. Комната походила сразу на кабинет и на библиотеку: книги, книги, книги повсюду — на полках, столах и даже в креслах. Створки высокого узкого окна были распахнуты, но само окно задернуто плотной портьерой.

— Надеюсь, тебя хорошо приняли дома? — вдруг заговорил Барден спокойно, как ни в чем не бывало.

В глазах его потихоньку разгорались такие знакомые насмешливые огоньки. Илис только теперь поняла, как сильно она по ним соскучилась. Вообще соскучилась по всему, что было связано с Барденом. Сейчас она искренне не понимала, как могла вытерпеть восьмилетнюю разлуку.

— Достаточно хорошо, — ответила она, стараясь собраться с мыслями. Получалось неважно. Присутствие рядом учителя, которого она не видела столь долго, лишало ее способности думать связно. Вот, наверное, он веселится, если читает сейчас ее мысли! — И это исключительно ваша заслуга, герр Данис. Не понимаю, как вам удалось убедить моего дядюшку, но я бесконечно благодарна вам… Хотя мне следовало поблагодарить вас много раньше…

Барден усмехнулся и покачал головой.

— Ерунда. Твой дядя, правда, человек упрямый и гордый, но и к нему нашелся подход.

— Да, — вздохнула Илис. — Упрямство — наша семейная черта.

— Я заметил, — Барден чуть шевельнул рукой, и тяжелый стул из лакированного дерева сорвался с места и подъехал к Илис, в последний момент притормозив и легонько ткнув ее под коленки, словно собачонка. Илис ойкнула и с размаху уселась на него. — Вот, теперь можно и поговорить нормально. Рассказывай, Лисси, как поживаешь, как идут дела в твоей школе.

— Вы и это знаете?..

— Твой дядя писал мне, жаловался на ваше с Крэстом самоуправство. Просил помочь отговорить тебя.

— А вы? — Илис смотрела на него во все глаза.

— Посоветовал ему не вмешиваться.

— И опять я вам обязана… — тихо проговорила Илис.

Барден сделал короткий отрицательный жест.

— Ничем ты мне не обязана.

— Как это — «ничем»? Где бы я была теперь, если бы не вы?!

— Полагаю — дома. Рано или поздно ты все равно вернулась бы в Истрию, с моей помощью или нет. И сама справилась бы со всеми трудностями.

В этом Илис серьезно сомневалась, но спорить не стала. Все равно она не смогла бы переспорить Бардена; раньше ей это никогда не удавалось.

— Так я слушаю, — напомнил Барден.

— Нет, давайте сначала вы, — случай редкий и удивительный, но Илис совершенно не хотелось говорить самой. Гораздо больше хотелось послушать учителя. — Меня чуть кондрашка не хватила, когда Крэст написал о вашем отречении! Что это вам взбрело в голову? Заделались отшельником… вам это не слишком идет!

Барден только рассмеялся и ни в какие объяснения, конечно, вдаваться не стал. Как Илис ни настаивала, он так и не дал ни одного внятного ответа, только язвил и ехидно скалился. За восемь лет характер у него изменился отнюдь не в лучшую сторону. И он по-прежнему упрямо не желал говорить о себе. Через час Илис устала и смирилась с тем, что причины его странного поступка так и останутся для нее загадкой. Но сердиться за упрямство и ехидство на Бардена она не могла. Наоборот, они были для нее как бальзам.

— Все? Вопросы иссякли? — поинтересовался Барден, когда Илис умолкла, чтобы перевести дыхание.

— Вот и нет! — Илис проиграла одну битву, но вторую, не менее важную для нее, намерена была выиграть. — Есть еще кое-что… и учтите, тут я от вас так просто не отстану!

— Ну-ка, ну-ка, посмотрим!..

Илис взглянула на него в упор и спросила быстро:

— Зачем вы соврали мне, будто Грэм умер?

— А, — Барден сразу перестал скалиться и принял серьезный вид. — Ты его видела или тебе Марк рассказал?

— Видела, и совсем недавно.

— И как он тебе показался?

— Ужасно! Это совсем другой человек, не тот, которого я знала. Вы уничтожили его!

Барден невозмутимо кивнул.

— Вот и ответ на твой вопрос. Грэм и был почти уничтожен — я говорю не только про физическое тело, но и про его дух, понимаешь? Дальнейшее заключение, полагал я, завершит начатое на допросах. Зачем тебе было знать о затянувшейся агонии? Грэм не должен был выйти из Северной живым или, по крайней мере, в здравом рассудке.

— Но он вышел!

— Это моя ошибка.

— Так почему вы не убили его сразу? Зачем заставили мучиться?

Барден взглянул на Илис так, что сердце ее на секунду заледенело и остановилось: это был совершенно нечеловеческий взгляд. Так мог бы смотреть Прайос, или, пожалуй, сам Борон.

— Легкая смерть, Лисси, не для него. Это видно с первого взгляда. Он сам ищет себе мучений, и, конечно, находит их. Помяни мое слово: его смерть не будет быстрой и легкой.

А ведь это верно, подумала Илис, но до чего жестокое рассуждение!.. Она вздохнула.

— Я-то надеялась, что вы хоть чуточку изменились. А теперь думаю, не рано ли простила вас?

Недобрая улыбка тронула по-мальчишески мягкие губы Бардена и зажгла волчьи огоньки в желтых глазах.

— Не хотел разочаровывать тебя, Лисси.

Что было сказать на это? Пришлось Илис очередной раз смириться с тем, что Барден — это Барден, что принимать его надо таким, как он есть — или не принимать вовсе, — и что она никогда не сможет ненавидеть его, пусть даже он погубит всех ее друзей поочередно, а после — и ее саму.

Еще через полчаса Илис неожиданно для себя раззевалась, ее потянуло в сон. Сказывалось и волнение, и недавнее чрезмерное напряжение сил: сотворение портала от Латера до Эдеса даром не прошло. Барден заметил ее состояние, что-то понял и спросил быстро:

— Тебя от Эдеса Марк провожал?

Илис кивнула, тут же виновато припомнив, что Марк до сих пор дожидается ее на поляне перед павильоном, а ведь ему, вероятно, не помешало бы вернуться в столицу к делам и семье. Нужно было пойти к нему и сказать, чтобы возвращался без нее, но благое это намерение только намерением и осталось. Барден уже спрашивал дальше:

— А в Эдес ты когда прибыла?

— Сегодня днем.

— Через портал?

— Угу.

— Напрямую? — голосом низким, вкрадчивым и тихим спросил Барден.

— Угу, — совсем уже сонно промычала Илис.

Желтые глаза возбужденно вспыхнули, но Барден быстро взял себя в руки.

— Об этом стоит поговорить… — проговорил он медленно, — но не сейчас. Тебе нужно поспать.

— Нужно, — охотно согласилась Илис. — Только там Марк ждет…

— Я с ним поговорю, — перебил Барден, стягивая с какого-то предмета сложной формы небрежно наброшенное на него пыльное покрывало. Это оказалась длинная кушетка, изогнутые, украшенные затейливой резьбой ножки которой выдавали ее старинное происхождение. — Вот, ложись пока сюда.

Уже почти в сомнамбулическом состоянии Илис освободилась от тесного камзола и перебралась на кушетку. Та оказалась не слишком удобной, но глаза у Илис отчаянно слипались, а тело налилось свинцом, и ей было безразлично — удобно или неудобно. Хотелось только спать. Когда она смыкала глаза, громадная тяжелая тень нависла над нею, и вслед за этим Илис почувствовала, что теплые, чуть шершавые губы отечески касаются ее лба.

Не успев даже удивиться, Илис уснула.

Всю следующую неделю Илис порхала как на крыльях, так солнечно и приятно было у нее на душе. Она уже и забыла, как от одного присутствия Бардена поблизости тело наливается энергией, и теперь с удовольствием вспоминала. Иногда она с веселым ужасом начинала думать, что учитель действует на нее, как хорошая порция скумы — на наркомана, только зависимости не вызывает. Впрочем, это еще как посмотреть, насчет зависимости-то…

У Бардена теперь было сколько угодно свободного времени, и Илис могла болтать с ним хоть с утра и до ночи, а не вылавливать его урывками в круговороте множества важных дел. К счастью, и Барден был рад ее обществу и готов был не отходить от нее хоть круглые сутки. Им было о чем поговорить.

И Барден был единственным ее знакомым, который не мучил ее вопросами, когда и за кого она собирается, наконец, выйти замуж.

Бывший император жил очень уединенно. При нем, как и говорил Марк, был один только старый слуга, который прибирался в комнатах и стряпал для своего хозяина еду, и, кажется, не делал больше ничего. Супруга Бардена осталась в столице и вела там вполне светский образ жизни. Это страшно удивило Илис. Зная, как сильно любит Барден свою жену, она даже не могла придумать причины, заставившие его расстаться с ней. Что произошло между ними — этот вопрос весьма занимал Илис. Но задать его она не осмелилась ни Бардену, ни даже Марку. Это были их семейные дела, и она удерживалась от сования в них своего носа, хотя и очень хотелось.

Раз в несколько дней Барден наведывался в эдесское братство Гесинды, или же в какую-нибудь из провинциальных гильдий. В управление их делами он влезал, но старался быть в их курсе, все-таки общеимперская гильдия была его детищем. На Марка оставить ее он не мог, преемника у него не было, а будущность касотских магиков не могла его не заботить.

Но ради Илис он прекратил и эти визиты, словно боясь лишиться хотя бы одной минуты из тех немногих, что имелись у него для общения со своей свежеиспеченной коллегой. Они много говорили о магии, и теперь уже — на равных.

А еще больше, чем о магии, они говорили обо всем, что взбредало им в головы. Барден словно скинул с себя то ли жесткое парадное платье, то ли тяжелый воинский доспех, и временами вел себя, как мальчишка. Временами Илис даже казалось, что он лет на десять моложе Рувато. Что до Илис, она так и не повзрослела, да и не собиралась в ближайшие лет десять.

Однажды ей пришло в голову, что, в сущности, Барден и Рувато очень схожи между собой, и именно поэтому ее так тянет к ним обоим. Сходство было не во внешности, конечно, но в привычке всю жизнь держать себя в тисках и ходить, выражаясь фигурально, застегнутыми на все пуговицы, не давая воли своим желаниям и чувствам. Оба в первую очередь думали об империи. Рувато был ярым противником императора Бардена, но, окажись он на троне, он вел бы себя точно так же или очень похоже, ведь он точно так же безжалостно использовал людей в целях, которые казались ему благородными и исторически справедливыми.

Оба, и Рувато и Барден, были мечтателями, но не позволяли себе воспарить высоко над землей, день за днем принуждая себя к заботам о насущном. И даже освободившись от мирской и земной суеты, они изыскали для себя одинаковые занятия: исписывали страницу за страницей, поверяя бумаге свои мысли, которые не поверяли ранее никому из людей. С сочинениями Рувато Илис уже ознакомилась четыре года назад, и они произвели на нее известное впечатление; Бардена она знала как автора серьезных научных трудов, и не подозревала в нем таланта к сочинительству романтически-мистических или иронических историй. Эти истории, похожие на сказки, изумили ее сильнее, чем сюрреалистический бред, рожденный больным рассудком Рувато. Жесткий, как камень, неумолимо суровый и жестокий Барден не мог написать такого! И, однако же, писал. Оставалось предположить только, что его душу и разум изуродовали, а то и убили в детстве неправильным воспитанием, и только сейчас что-то начало оживать и выправляться. Неожиданное признание Бардена в какой-то степени подтвердило это предположение.

— Последнее время я чувствую себя как мальчишка, — заявил он однажды. — Так легко и весело мне не было лет сорок. Безумие какое-то! Может быть, это старческое слабоумие?

— А может быть, вы влюблены? — ехидно отозвалась Илис.

Барден посмотрел на нее, прищурившись — от этого долгого взгляда ей почему-то стало не по себе, — и ответил:

— Может быть.

"В кого?" — чуть не брякнула Илис, но вовремя сдержалась. Не ровен час, услышишь что-нибудь такое, чего слышать не хочешь.

Раза три в загородный дворец приезжал Марк. С нескрываемым изумлением смотрел он на беззаботно беседующих Бардена и Илис.

— Я никогда не видел отца таким, — шепнул он Илис, отведя ее в сторону. — Что ты с ним сделала?

— Ничего, — весело ответила Илис. — Между прочим, для меня он такой тоже внове.

— У него как будто душа из темницы на свет вылетела, — задумчиво сказал Марк и, несмотря на странную формулировку, Илис очень хорошо поняла, что он имел в виду.

Но лето заканчивалось, и она с неохотой вспомнила о необходимости возвращения домой. Или, вернее, в школу, где уже, вероятно, ждали ее с нетерпением. Илис страшно не хотелось прощаться с Барденом, но пригласить его с собой она стеснялась: она не могла быть с ним настолько запанибрата, как с запропавшим князем Слооком. С легкостью она ехидничала и дерзила ему, но такой простой вопрос, как "Не хотите ли взглянуть на мою школу?", не желал идти у нее с языка. Илис оробела, как послушница-первогодок.

Барден разгадал ее мучения без слов и без мыслечтения (и спустя восемь лет он честно исполнял свою клятву).

— Надеюсь, ты как-нибудь пригласишь меня испробовать твой замечательный портал, — сказал он с улыбкой, опустив на ее плечо тяжелую руку.

Илис с готовностью схватилась и за руку, и за фразу:

— Хотите — прямо сейчас приглашу?

К ее разочарованию, Барден отказался.

— Нет, — сказал он. — Мне кажется, по возвращении тебя ожидают несколько сюрпризов, и некоторое время тебе будет не до меня.

— Опять пророчествуете? — с подозрением спросила Илис.

— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Барден.

— Может, тогда вы мне скажете, какого рода будут эти сюрпризы?

— Нет, не скажу.

— Жаль, — вздохнула Илис и отступила на шаг, все еще удерживая его руку в своих. — Но все равно я с вами прощаться не буду — вот разберусь с сюрпризами и вернусь к вам. Не прогоните?

Барден засмеялся, притянул ее к себе и поцеловал в макушку, как ребенка. Тогда Илис, повинуясь очередному внезапно нахлынувшему порыву, бороться с которым у нее уже не было ни сил, не желания, сделала, наконец, то, что хотела сделать с самого начала: поцеловала его руку и прижалась к ней щекой.

Вернувшись в школу, никаких сюрпризов Илис не обнаружила и почувствовала легкое разочарование. Похоже было, что на сей раз феноменальное чутье Бардена дало осечку.

Но уже через полчаса она позабыла о предсказанных им сюрпризах, погрузившись в пучину обыденных дел. Две молоденькие храмовые магички, помощницы старшей наставницы — каковой являлась Илис, — очень обрадовались возвращению своей начальницы, и немедленно вывалили на нее груду свежих школьных новостей. Ничего из ряда вон выходящего в ее отсутствие не случилось, за исключением мелких шалостей учеников, но это дело обычное, начинающие магики не могут не шалить, Илис знала по себе. Поэтому наказывать она никого не стала, а ограничилась кратким предупреждением, напомнив своим подопечным в очередной раз, что неконтролируемое, небрежное применение магических сил может привести к прискорбным последствиям. Подопечные (число которых за последний год увеличилось до десяти) покивали, но, кажется, не особенно обеспокоились. Илис велела помощницам внимательнее следить за учениками, особенно за младшими, и на этом разбирательства завершились.

Неделю она тихонько плыла по течению размеренной школьной жизни и начинала уже подумывать о возвращении в Касот, когда однажды утром, из кипы ежедневной почты выудила письмо из Карата. Надписано оно было рукою Брайана, что уже само по себе являлось удивительным: Брайан был небольшим любителем писать письма; а говоря по правде, этого дела терпеть не мог. Только экстремальные обстоятельства могли заставить его взяться за перо. Уж не случилось ли чего? встревожилась Илис и жадно впилась глазами в неровные и небрежные строки. Почерк у Брайана был ужасный, писал он со множеством ошибок, а теперь, к тому же, торопился и волновался, так что разобрать его корявые буквы было труднехонько.

Взволноваться ему было от чего: единственная и любимая дочка сообщила ему, что хочет выйти замуж, и за кого! — за Грэма Соло. Тот будто признался ей в любви и предложить стать его женою, а она, маленькая глупенькая дурочка, с радостью согласилась. И сговоренная пара явилась к родителям невесты за благословением.

Брайан искренне недоумевал, как вообще могла возникнуть взаимная сердечная склонность между не похожими ни по характеру, ни по склонностям людьми, и злился на себя за то, что ничего не замечал. Его не порадовала перспектива в ближайшее время заполучить такого зятя; скорее, он пришел в ужас, хорошо зная, что Грэм за человек. Он разговаривал по очереди с Грэмом и дочерью, пытался отговорить их, но — бесполезно. Джем была словно околдована, глаза ее светились счастьем и восторгом при мысли о супружестве с мастером Соло, никаких предостережений она и слышат не желала. Что до Грэма, то в ответ на все уговоры он только мрачно улыбнулся и сказал: "Если Джем не откажется от меня, то и я от нее не откажусь".

Его можно было понять: в кои-то веки выпал шанс обрести счастье.

Запретить брак Брайан не посмел. Сам он в молодости был не слишком почтительным сыном, и увел Анастейжию из родительского дома, даже не поставив в известность ее отца и мать; к алтарю Травии они пришли без благословения. Помня об этом, Брайану пришлось смириться, и, скрепив сердце, он благословил молодых.

День свадьбы был уже назначен, и он приглашал Илис быть гостьей на этом торжестве.

— Ну и ну, — сказала себе Илис, дочитав письмо.

Ничего подобного она не ожидала; во всяком случае, не так скоро. Грэм, полагала она, при его осторожности и неспешности в делах сердечных, будет раскачиваться и ухаживать по крайней мере год, прежде чем решится сделать предложение. И вдруг такой скоропалительный брак! Илис даже не знала, радоваться ей или огорчаться.

Но зато она знала, что на свадьбе не появится. Очень ей не хотелось, чтобы Брайан размазал ее по стенке за содействие этому явному мезальянсу. Впрочем, ему неоткуда знать, что Илис приложила руку к сближению его дочери и Грэма, но все-таки… все-таки ей не хотелось рисковать.

Она очень хорошо понимала смятение Брайана. Понимала и чувства Грэма: это был самый невезучий человек из всех, знакомых ей; он вечно влипал в ситуации, серьезно угрожающие его здоровью, а то и жизни; умудрялся настраивать против себя друзей, знакомых, родных и возлюбленных; скитался по всему миру и нигде не мог обрести покой. И вот, ему встретилась девушка, которая горячо и искренне полюбила его такого, каким он был, со всеми его отвратными чертами и привычками. (Справедливости ради нужно отметить, что ранее Илис уже знала девушку, любившую Грэма до умопомрачения, но он с маниакальным упорством держал ее на изрядном расстоянии от себя, обращался с ней, с точки зрения Илис, просто отвратительно, и в конце концов оставил ее в одном из медейских храмов Фекса, поручив заботам сумеречных братьев. Ему было тогда чуть за двадцать — совсем мальчишка! — но и в юности характер у него был омерзительный.) И вот, после всех многолетних несчастий, Грэм встречает Джем: веселую, нежную, ласковую, не испугавшуюся его рычания, злобных взглядов, шрамов и татуировок. Устоять перед искушением, не покориться ее любви было очень сложно — и он не устоял. Приручила его Джем временно или навечно, будет видно только спустя сколько-то времени, но пока Грэм изъявил готовность стать «домашним».

Вот кого Илис решительно не понимала, так это Джем. Любовь любовью, но нельзя же быть настолько слепой! Неужели она не видела, кому согласилась стать женою? неужели не боялась, что Грэм, человек тяжелый и холодно-жестокий, замучает ее? Впрочем, тут же мысленно укорила себя Илис, ведь это я буквально за руку привела девочку к Грэму, радея за их воссоединение.

Перечитав письмо еще раз, Илис вдруг передумала: все же на свадьбу следовало явиться, иначе Брайан оскорбится смертельно и никогда в жизни не скажет ей больше ни полслова. Горячность его и обидчивость были притчей во языцех среди его каратских знакомых. Когда он приглашает в свой дом, нельзя отвечать отказом, иначе рискуешь перейти из числа друзей в число врагов. А ссориться с несдержанным на язык и на руку, но честным и прямым Брайаном Илис не хотелось; он ей слишком нравился, и она была многим ему обязана.

Ладно, вздохнула она, компенсируем нежелание присутствовать на свадьбе удовольствием от вида жениха — Грэм в этой роли должен выглядеть очень забавно! Может быть, он даже будет улыбаться?..

Не успев как следует успокоиться после первого сюрприза, Илис с удвоенным нетерпением стала ожидать второго из обещанных Барденом. Благо владение техникой телепорта позволяло не нестись сломя голову в Карат, и она могла задержаться в школе еще дней десять, и все равно поспеть к сроку.

Не день и не два потребовалось на придумывание и поиски свадебного подарка. Илис не приходилось еще присутствовать на свадьбе, и она понятия не имела, что принято дарить в подобных торжественных случаях. К тому же речь шла о Грэме, нужды и пристрастии которого были ей неизвестны, несмотря на давнее и близкое знакомство. Илис знала, что он любит хорошее оружие, — то есть не то чтобы любит, но — ценит как профессионал, — но и только. О личном комфорте, об удовлетворении каких-то своих личных нужд он никогда не заботился, удовольствовался малым и вел почти аскетический образ жизни. Самый яркий пример тому был его дом в Карате — необставленный, неухоженный.

И подсказать, посоветовать, помочь Илис было некому; даже Брайан знал о своем друге не больше нее. Вот бы стать ментальным магиком и залезть ему в голову! Впрочем, нет, даже такой вариант не пройдет: если уж у Бардена не вышло, то и другим рассчитывать не приходится.

Илис вздыхала: придется ориентироваться на Джем. В конце концов, женщины понимают друг друга лучше, чем мужчин, даже если они разного возраста, характера и социального положения.

В самый разгар предсвадебных страданий взволнованная помощница принесла Илис очередное письмо; с первого взгляда бросалась в глаза дороговизна и качество кремовой хрустящей бумаги.

— Из Ифрании, — пояснила девушка, с полукниксеном протягивая письмо Илис. — Срочное, гонец чуть с седла не падал. Пришлось заплатить ему вдвое.

— От короля? — предположила Илис, уже зная, что нет: будь гонец королевским, помощница уж наверняка сообщила бы ей.

Она взглянула на печать и тихо охнула. Давно ей не приходилось видеть башни и ключа над нею, оттиснутых на сургуче!.. она даже думала, что Рувато, отказавшись в Медее от родового имени, избавился и от родовой печати тоже. Во всяком случае, со времен изгнания с его писем исчез этот герб.

Из каких же далей пишет князь Слоок — если только это действительно он, а не кто-нибудь другой воспользовался его печатью? Да нет же, не из далей, ведь гонец прибыл из Ифрании. Значит, он вернулся?

Затаив дыхание, Илис аккуратно сломала печать и развернула хрустящий лист. Бумага горько и настойчиво благоухала полузабытым, затерявшимся где-то во времени ароматом — когда-то Рувато предпочитал эти духи всем другим. Буквы тоже были знакомыми — мелкие и четкие, они складывались в короткие, спокойные и даже самоуверенные слова, прозвучавшие в сердце Илис долгожданной музыкой:

"Я вернулся, миледи, и очень хочу Вас видеть.

Искренне Ваш, князь Рувато Слоок. "

Илис подумала: вот сюрприз, который вряд ли придется по вкусу Бардену, но деваться ему будет некуда; она не она будет, если не сведет этих двоих. Она довольно засмеялась и открыла портал в Ифранию.