Хроники Эвернесса

I

Тогда они жили на сияющем поле, на котором росли амарант и моли.[3] Дул легкий ветер, раскачивал блестящие цветки амаранта и заставлял кланяться высокую траву. Луг находился в долине, окруженной со всех сторон Железными Горами, через которые могли перебраться только те, у кого были крылья. Над сияющим полем кружили самые разные птицы и многочисленные бабочки, они играли и пели среди деревьев и цветов, но там не было ни одного животного: ни лисицы, ни кошки, ни даже белки.

Только у двух созданий долины не было крыльев. Одним из них был Луговой Мышонок. (Он и весь его род утверждали, что его похитили из родного дома, но перед самым ужином ему удалось убежать из печального дома Рогатого Филина. Когти Филина схватили Мышонка в брачную ночь, пронесли его над Железными Горами и потомки Мышонка с удовольствием слушали эту трагическую историю.)

Вторым была Печальная Принцесса, которая жила в башне, стоявшей в самой середине долины на вершине Ивового Холма, окруженного Плакучими Ивами.

Камни башни были раскрашены в цвета заката: розовые, багровые и светло-вишневые, а стекла широких окон были темно-фиолетовыми. Дверей в Башне не было, потому что каждое создание в долине летало (за исключением, конечно, Лугового Мышонка, но он был настолько умен, что отсутствие дверей ему совершенно не мешало).

Кое-кто из народа долины говорил, что когда-то Башня была частью замка, летавшего среди облаков, но однажды опустилась слишком низко, ударилась об один из пиков Железных Гор и приземлилась в долине, чтобы отдохнуть. Правда это или нет, знали только Ивы, потому что помнили события, произошедшие давным-давно, но, как и остальные деревья, предпочитали хранить тайну.

В один веселый весенний день Луговой Мышонок подошел к дому Рогатого Филина и постучал в дверь своей тросточкой.

— Филин? — крикнул он. — Я пришел по поручению Печальной Принцессы. Ей кажется, что она потеряла свое имя. Не поможете ли вы найти его? Все знают, что вы очень мудрая птица.

— Кто там? — пришел голос изнутри.

— Это я, Луговой Мышонок.

Дверь открылась, но на пороге появилась только Госпожа Сова.

— Прошу прощения, но мой муж ушел в Парламент.

— Парламент?

— Ну да, это когда совы собираются вместе, дорогой, и что-то там делают; в лучшем случае это скучно, но совсем не так плохо, как у ворон. Но, пожалуйста, входи. Я как раз пью чай.

— Благодарю вас, но нет, — сказал Луговой Мышонок, подавив дрожь в лапках. Его племя и семья Сов заключили между собой мир очень давно, как раз тогда, когда в долине появилась Печальная Принцесса (хотя тогда ее звали иначе, и вот теперь она хотела вернуть себе старое имя), но, все равно, Мышонок не любил глядеть на обед Сов. Это пробуждало в нем неприятные воспоминания.

Глаза Госпожи Совы (круглые, желтые и невероятно большие) моргнули за огромными круглыми очками и она сказала:

— О, понимаю. Но я собиралась немного подзакусить сыром и бисквитами, и подумала, что ты можешь составить мне компанию.

— Сыром? — Усы Лугового Мышонка встали торчком. — Но я всегда думал, что Совы не едят сыр.

— Ну да, — ответила Госпожа Сова, — но мы всегда держим его для гостей. Война кончилась, мыши иногда заходят к нам, и я хорошо знаю, что в смысле еды все вы — вегетарианцы. — И она поспешила в кухню, а Луговой Мышонок за ней, стараясь не выглядеть слишком робким.

Дом Сов был не мрачным и зловещим, а, наоборот, приятным и аккуратным, на полу не валялись клубки выплюнутых мышиных костей, как в тех страшных историях, которые няня рассказывала на ночь Луговому Мышонку. В конце концов, подумал Мышонок, ведь Филин женился на Госпоже Сове, и она очень быстро избавила его от привычек бурной молодости.

Потом Луговой Мышонок уселся за стол, взял в руки стакан чая и парочку бисквитов, они поговорили о погоде (самая простая тема для разговора в Сияющей Долине, где всегда стояла весна), и Госпожа Сова спросила: — А что случилось с Принцессой?

— Хотите, я расскажу вам всю историю? — спросил в ответ Луговой Мышонок.

— Конечно, я очень люблю истории!

— А кто в нашей долине не любит, моя дорогая Госпожа Сова?

— Моя любимая — та, которую рассказывает Серая Гусыня, о бесконечных ледяных полях на юге, которые ее народ обычно посещал раз в год, в то далекое время, когда Зима вторгалась в нашу долину каждый декабрь. Всегда знаешь, когда ее ужасные белые армии подходят к нам, рассказывает Гусыня, потому что она заранее развешивала свои боевые знамена на каждой ветке и каждом кусте. Но, мой дорогой! Расскажи мне свою историю. Мы так мало слышали хороших историй от мышей. Э — ты понимаешь. По меньшей мере в той, которую рассказываешь ты, есть мой муж. — От смущения она сбилась и замолчала. Госпожа Сова надеялась, что ничем не обидела Лугового Мышонка. Он знала, что у его народа было очень мало историй, потому что они не могли улететь из Долины во внешний мир. Но Луговой Мышонок сделал вид, что ничего не заметил и без лишних слов начал рассказывать.

II

— Плакучие Ивы опять заплакали, — начал он. — И я сам слышал, как Веселый Скворец пропел им: «Почему вы плачете? Мы живем в Амарантовой долине, сюда никогда не приходит зима и здесь никогда не осыпаются цветы, а те, кто вдыхает их аромат, живут вечно, оставаясь юными и прекрасными. Почему же вы плачете?»

— И я услышал, как ветер пробежал над ивами и принес их ответ Веселому Скворцу: «Мы плачем, потому что Печальная Принцесса забыла, как летают».

«И как так получилось, что она забыла такую простую вещь?» спросил Веселый Скворец. «Секрет полета очень прост. Любой птенец учится ему в то мгновение, когда покидает гнездо. Радость — вот ответ. Радость и свобода несут нас вверх».

— И тогда ивы разрешили ветру принести назад свое послание: «Ее радость исчезла, потому что она забыла свое имя».

III

Госпожа Сова пощелкала языком.

— Ну, у этого Скворца язык слишком хорошо подвешен!

— Важно не это, — сказал Луговой Мышонок (возможно немного нетерпеливо). — Что мы должны делать — вот что важно!

— Делать? — Госпожа Сова моргнула. — С меланхолией ничего нельзя сделать, она как погода: приходит и уходит сама.

— Но, моя дорогая Госпожа Сова, — и на этот раз голос Лугового Мышонка стал чуть-чуть резким, — это уходит глубже, чем меланхолия, глубже, чем печаль. Это уходит прямо в корень! Она забыла свое имя, и мы обязаны найти и вернуть его ей.

— Именно так! — раздался новый голос, глубокий и низкий, Луговой Мышонок подпрыгнул и пролил чай на свою коричневую шкурку.

Это оказался сам Рогатый Филин. Несмотря на объемистую талию, он всегда двигался совершенно бесшумно. (И возможно он нарочно вошел в кухню через заднюю дверь, чтобы заставить бедного Лугового Мышонка подпрыгнуть. Не то, чтобы Рогатый Филин был каким-то злым созданием, но Луговой Мышонок говорил с его женой слишком резко.)

— Как прошел Парламент, дорогой? — спросила Госпожа Сова.

— Чепуха и глупости, — устало прогрохотал Рогатый Филин, подходя к чайнику. — Он вывернул голову назад и сказал через плечо. — Мы обсуждали (а! Привет, Мышонок) в точности то же самое дело, о котором говорил Мышонок, но со всеми этими выступлениями, голосованиями, повестками дня и резолюциями нам понадобятся месяцы для того, чтобы добраться до решения, которое наш добрый Мышонок только что так четко изложил. Мы обязаны вернуть Печальной Принцессе ее имя.

— О, она вполне может обойтись без него, дорогой, — сказала Госпожа Сова.

Рогатый Филин выпятил грудь и надул щеки, выражая величайшее неудовольствие.

— Имя — это не то, без чего легко можно обойтись, это тебе не насморк. Принцесса может оказаться в опасности! (Он не возражал, когда резко говорили с его женой, он только возражал, когда так делал кто-нибудь другой, а не он сам.)

— О, так у тебя перепутаются все перья, дорогой, — сказала Миссис Сова. — В Сияющей Долине никто не может быть в опасности.

Рогатый Филин более чем смутил Лугового Мышонка, но любовь к Принцессе заставила его воскликнуть:

— Мистер Филин, сэр, пожалуйста, извините меня! Только скажите, что это за опасность, сэр! Пожалуйста!

Филин вздернул голову и уставился на Лугового Мышонка одним глазом.

— Я услышал это от Кардинала. Разве ты не слышал эту историю?

Луговой Мышонок сглотнул и уставился на огромную внушительную фигуру Рогатого Филина.

— Я люблю истории.

И к его огромному удивлению Рогатый Филин улыбнулся, уселся за стол и взял кружку с чаем.

— А кто в этой долине не любит?

IV

— Я пошел, чтобы проконсультироваться у Кардинала о некоторых очень важных вопросах, связанных с делами церкви, которые, однако, не имеют отношения к нашему делу. Его секретарь, Птица-Секретарь, только что ушел, мы обсудили наши дела, и я уже собирался уходить, когда, внезапно (и без объявления, имейте в виду) вошла никто иная, как Госпожа Ворониха, взволнованная до невозможности.

— «Я, я во всем виновата, только я!» каркала она без перерыва. Ну, вы знаете, Госпожа Ворониха очаровательная дама, вся долина от нее без ума, но голос! Она каркает как самая обычная ворона. Только через несколько минут Кардиналу удалось успокоить ее и добиться того, чтобы она рассказала свою историю.

— Как оказалось, ее муж отправился к Принцессе попросить благословить их яйцо перед крещением. Теперь, вы знаете, что этот Ворона был нашим гробовщиком в те дни, когда зима еще заходила сюда, и, конечно, перестал им быть, когда война закончилась. И он не хотел отягощать (это слово Госпожи Воронихи, заметьте), да, не хотел отягощать своего юного сына фамилией «Ворона».

— Почему нет? — воскликнула Госпожа Сова. — Я думаю, что Вороненок, сын Вороны, было бы отличным именем.

— Не перебивай, дорогая. Ну, я думаю, что Вороненок, сын Вороны, было бы отличным именем…

— Разве я только что это не сказала?

— Гм! Отличное имя, но нет, Мистер Ворона так не думал. Он хотел назвать своего сына так, как зовут его кузена. Ворон. И, по словам Госпожи Воронихи, Принцесса просто упала в обморок, когда услышала это имя. Опустилась на пол, как цветок. Чуть не выпала из окна, если верить Госпоже Воронихе (хотя я и знаю, что весь мир от нее без ума, но женщины склонны преувеличивать). Э… Где я был?

— Ворон, — пискнул Луговой Мышонок.

— А, да. Мистер Ворона рассказал, что услышав это имя, Принцесса заплакала. Вода полилась из глаз! Бедная Госпожа Ворониха так перепугалась, что потеряла половину мозгов, когда увидела это. Плакать! Это кое-что такое, что совы никогда не делают, уверяю вас, и я никогда не видел, чтобы так делали вороны. А ты, Мышонок?

— Мыши не плачут. — Луговой Мышонок покачал головой. — Когда я тоскую, то ем.

— Очень мудрая политика, — прокомментировал Филин.

— И почему Печальная Принцесса забыла свое имя? — спросила Госпожа Сова. — Неужели из-за малыша Госпожи Воронихи? Может быть, мы должны серьезно поговорить с Воронами о тех неприятностях, которые они приносят народу долины?

— Нет, ведь ты наверно не помнишь, какое имя было у нее раньше, — сказал Рогатый Филин.

— Что? Что? Какое? — воскликнул Луговой Мышонок.

— Счастливая Принцесса.

V

Луговой Мышонок от радости подпрыгнул в воздух. — Получается, что вы все это время знали ее имя? Я немедленно бегу назад и расскажу ей!

— Все совсем не так просто, — самодовольно заметил Рогатый Филин. — Ведь я еще не рассказал вам то, что рассказал мне Кардинал.

Луговой Мышонок навострил ушки.

— Сэр, уверяю вас, я весь внимание.

— Кардинал рассказал мне замечательную историю, а ведь он, заметьте, очень сведущ в теории. Вот его рассказ.

VI

— Начнем с того, что Счастливая Принцесса прилетела на сияющие поля через горы, потому что она хотела спрятаться от своего врага, Злого Волшебника, и его жутких тварей. И Принцесса ходила по верхушкам высокой травы, срывала цветы со своего скипетра и бросала их на землю. И из семян этих цветов выросли цветы моли, вот почему никто в долине не может рассказывать истории со злыми целями.

— Как можно рассказывать истории со злыми целями? — спросила Госпожа Сова.

— Моя дорогая, я на самом деле хочу, чтобы меня никто не прерывал. Иначе я теряю из виду мою цель. Да, злые цели. Кардинал сказал, что это такая вещь, которая называется «вранье» — очень сложное метафизическое понятие. Я не могу сказать, что согласен с ним, но ведь ты знаешь, что такое эти церковные доктрины. Неважно…

— Мать Принцессы принесла ее в тайное место, где Оберон и его Придворные Эльфы праздновали Майский Праздник, и там она увидела, как некоторые боги, опьянев, пролили нектар и амброзию на траву. На этом месте осталась маленькая лужа. Принцесса посадила семена, цветы начали пить нектар, и на этом месте выросло множество амарантов. Они и прогнали Старика Зиму, когда он вместе со своими армиями пришел в следующий раз с северных гор — он не смог вынести их аромат. И это они, Мышонок, положили конец нашим старым войнам, твоего народа и моего: теперь мы можем есть только тогда, когда захотим, а не тогда, когда необходимо, и можем жить вообще без еды, жить счастливо и вечно, питаясь только ароматом цветов амаранта, потому что это запах Жизни.

— И вот из-за этой великой услуги — окончания царства Зимы, окончания Войны и вообще всеобщего счастья, которое она принесла — народ долины короновал ее именем «Счастливая Принцесса». Но ее настоящее имя старше, намного старше, так уверяет Кардинал: оно старше самой долины.

— Я понимаю, почему Кардинал рассказал вам эту историю, — воскликнул Луговой Мышонок. — Теперь мы можем найти потерянное имя Принцессы.

— А я, боюсь, не понимаю, — сказала, моргнув, Госпожа Сова.

Луговой Мышонок подпрыгнул от возбуждения.

— Нам нужно только найти ее мать! Наверняка Мать Принцессы согласится сделать ей подарок на день рождения! — Но потом опять печально уселся. — Но как мы найдем Королеву? Мир огромен… Быть может нам нужно послать письмо Императору Оберону?

Рогатый Филин тяжело покачал огромной головой.

— Даже король пернатых, могучий Орел, не может подняться к Осенним Звездам, где, как говорит легенда, находится замок, в котором ждут спящие воины. Ты знаешь эту историю? Они лежат, свернувшись, на деревянных скамьях или сидят на деревьях, сунув голову под крыло, или что-то еще в этот роде, и видят во сне конец Всеобщей Зимы; когда они проснутся, наступит Всеобщая Весна и мир опять наполнится жизнью.

— Вы невероятно мудры, Филин, — сказал Луговой Мышонок. — Кто еще может знать имя Принцессы или, в крайнем случае, тропинку к звездам?

Филин опять покачал головой.

— Говорят, что Феникс когда-то поднимался к самому Солнцу и узнал от него секрет: как сгореть в огне, чтобы родиться вновь; но Феникс живет далеко на Юге, по ту сторону Железных Гор. А Звезды висят на небе даже выше, чем Солнце.

Но тут Филин остановил сам себя и моргнул.

— Погоди! Дербник[4] должен знать. Говорят, что однажды он долетел до Луны, да и вообще это очень старая, скрытная и загадочная птица.

Госпожа Сова побледнела.

— Я слышала, что он волшебник, строит гнездо на Мировом Дереве и как-то раз проспал тысячу лет под корнями дуба! Даже если он действительно знает, где найти имя Принцессы, кто осмелится спросить у него?

Как только Филин произнес слово «Дербник», Луговой Мышонок задрожал от ужаса. Да и сам Филин поднял плечи и содрогнулся. — Только не я. Поймите, не то, чтобы я боюсь. Но воспитанные птицы не общаются с волшебниками и сумасшедшими.

Но Луговой Мышонок подумал о Принцессе. Он отчаянно хотел помочь ей по особой причине, о которой никогда никому не говорил. Ведь в долине у всех были крылья, кроме него и Принцессы. Им приходилось ходить пешком, и он всегда чувствовал, что из-за этого она особенно близка ему.

Как-то раз она сказала ему, чтобы он не расстраивался из-за того, что не может летать, и тихонько прошептала, что раньше она тоже не умела, но потом научилась. И это дало ему надежду.

И из-за этой надежды, большей, чем любое мужество, Луговой Мышонок выпрямился на стуле и поставил чашку с чаем на стол.

— Я пойду, — сказал он твердым спокойным голосом, — если вы укажите мне дорогу.

День, ночь и еще целый день Луговой Мышонок карабкался с камня на камень, спускался и поднимался, перебирался со склона на склон, чтобы добраться до хмурой горы на севере, на которой жил Дербник. И как раз тогда, когда он ослабел от голода, усталости и отчаяния (потому что освежающий запах цветов амаранта остался далеко внизу), он оказался в пустынном гнезде Дербника.

И сам Дербник тоже был так, мрачный и важный, завернутый в голубые перья с серыми кончиками. Он стоял на высоком утесе, нависавшем над долиной.

— Подходи, Луговой Мышонок: Я не сделаю тебе ничего плохого. Но не вставай в магический круг, в котором я начертал руну Альгиз,[5] руну защиты — я выстроил его из моих следов.

Луговой Мышонок робко пополз вперед. Следы Дербника были буквально на всех камнях, лежавших вокруг скалы, на которой он стоял, но Мышонок не мог сказать, была ли в них какая-то магическая система или нет. Для него это выглядело, как самые обыкновенные отметки птичьих когтей.

— Ничего не говори! — сказал Дербник. — Я знаю, что привело тебя ко мне. Принцесса потеряла имя. Я знаю пустоту, которая следует за такой потерей, потому что у меня самого когда-то было другое имя, которое я носил для другого. И я не верну ему старое имя до тех пор, пока он не научится испытывать чувства раскаяния, сожаления и угрызения совести. И Принцесса не вернет себе старое имя, пока не научится прощать.

— Слушай, и я расскажу тебе главную тайну нашего мира. Знай, что наш мир — не настоящий, он только копия или образ настоящего мира, который находится за пределами нашего восприятия. Принцесса пришла из настоящего мира, место и условия которого я не могу тебе описать, а ты не сможешь понять. Однако я попытаюсь рассказать тебе одну из тайн того мира.

— Есть вещь, которая называется Смерть. Я не знаю ни ее цвета, ни формы, но, согласно некоторым мистическим откровениям, она чем-то похожа на огромного злого короля, высокого, как гора, и черного, как ночь. Когда Смерть ударяет по тебе, все твои члены костенеют, тело падает и начинает гнить, твои мысли улетают и не возвращаются. Она похожа на полное Забвение, но еще глубже. Представь, что ты не сумел убежать, и тебя съела сова. Это ужаснее самой ужасной вещи, которую мы знаем.

— В настоящем мире души некоторых существ живут под заклятием, и даже не знают, куда улетят их мысли после удара смерти. Если какая-нибудь душа приносит Смерть другой, это огромное зло, которое называется «убийство».

— В том мире Принцесса полюбила такую душу-ворона, которая находится под заклятием и которая погубила Галена Амадея Уэйлока, чье тайное имя Парцифаль.[6] О, я вижу, ты знаешь, о ком я говорю.

— Один день и одну ночь реального мира, а это сто лет здесь, душа-ворон хранила тайну от своей возлюбленной; но Принцесса открыла ее и убежала в наш мир, используя Серебряный Ключ Эвернесса. Но она ничего не знала о тайнах нашего мира, как и мы о ее; и Полное Забвение, вызванное ее слезами, пало на нее, а она не смогла защититься от него Тремя Знаками.

— Вот так наша Принцесса танцевала по верхушкам луговых трав, танцевала под светом луны, а ее глаза блестели от непролитых слез. А теперь она не может вернуться домой и не может использовать Ключ Эвернесса, потому что забыла о том, почему тоскует, разучилась танцевать и потеряла свое имя.

— Множество веков прошло в нашем мире, и дни, или может недели, в другом.

— И теперь ты можешь задать мне три вопроса. Говори, но выбирай их с осторожностью. Потому что однажды мы попадем в очень высокое место, и там нас будут судить по благоразумию наших поступков.

VII

Луговой Мышонок нервно потер усы лапкой, глядя на золотоглазую хищную птицу. Он тщательно подумал, потом спросил:

— Если отнять Парцифаля от Смерти, а Ворон придет сюда и напомнит ей имя, простит ли его наша Принцесса?

— Только в том случае, если Ворон сделает это сам, без чьей-то помощи, она сможет его простить — и если он искренне раскаялся в страхе смерти, который привел его к преступлению, и сумеет излечить то зло, к которому этот страх привел.

И поскольку осторожность никогда не помешает, Луговой Мышонок подумал еще более тщательно и спросил:

— А есть ли цена за это?

— Да, — ответил Дербник. — В тот же день Принцесса повстречается со Смертью и Смерть выпустит свои огромные когти, чтобы схватить ее.

Луговой Мышонок так встревожился, что не подумал и спросил:

— Могу ли я спасти ее?

— Нет.

Какое-то время великий Дербник молчал, но потом заговорил, как если бы уточнял ответ.

— Только один может спасти ее, но он заточен под морем; только один может освободить одного, но он ранен, парализован и пойман в ловушку злым колдовством. Его держат пленником в темнице Варлока.

Теперь молчал Луговой Мышонок, зато все его мысли пустились вскачь. Он отвернул свои блестящие глаза-бусинки от Дербника и посмотрел на сияющую долину, освещенную светом вечернего солнца. Его взгляд побежал долине, упал на Башню (которая, возможно, когда-то была замком в облаках), перешел на Плакучие Ивы, на Старый Дуб и Стремительный Ручей, а потом на мрачного старшего брата Ручья, Странствующий Поток, и остановился на Сумрачном Озере, где жил Серый Гусь. Именно здесь стоял Высокий Холм, перед ним лежали Цветущий Дол и Скрытый Овраг, а дальше, за Озером — Дикая Пустошь, где находилось гнездо Аиста.

И в сердце Лугового Мышонка вошла огромная любовь к долине и ко всем, кто жил в ней, и он сказал:

— Дербник, схвати меня твоими страшными острыми когтями и перенеси через горы. Отнеси меня туда, где живет этот человек, кем бы он ни был, чтобы я смог внести мой маленький вклад в спасение Принцессы. Я только маленький мышонок и могу сделать только то, что делают маленькие мыши, но, все равно, это больше, чем ничего, и я не собираюсь ждать, пока другие сделают мое дело за меня.

— Я возьму тебя, — сказал Дербник. — Я перенесу тебя из этого королевства в другое место, такое ужасное и странное, что его невозможно описать словами. Но я не скажу тебе, что ты должен делать, и не предупрежу об ожидающих тебя опасностях, потому что ты задал неправильный последний вопрос, а я не могу говорить больше, чем мне разрешено.

Дербник открыл свои ужасные острые когти, которые были острее, чем самый острый шип, и даже больше, чем у Орла, и протянул их к Луговому Мышонку.

— Погоди! — сказал Луговой Мышонок, вздрогнув всем телом. — Я хочу сказать маме и моим семи братьям, куда я иду.

— Нет.

— Но она будет так беспокоиться! И я должен что-нибудь взять с собой…

— Если ты заколеблешься или посмотришь назад, чары долины заставят тебя позабыть всю твою храбрость и решительность, и ты задержишься в ней, навсегда; ты попадешь в ловушку, будешь вечно собираться уйти и вечно откладывать уход из-за бессмысленных колебаний. Вперед! Быть может уже слишком поздно!

Но он не пошевелился. Страшные когти Дербника застыли в воздухе, полуоткрытые, прямо перед носом Лугового Мышонка. Дербник наклонил голову и уставился на Лугового Мышонка огромным желтым глазом.

Луговой Мышонок собрал свое мужество и, отчаянно махнув хвостом, сам прыгнул в когти хищника.

— Тогда наружу! — сказал он, и его голос почти не дрожал.

Дербник упал с утеса, расправил крылья, поймал ветер и взлетел. Упоение полетом овладело им, и он заклекотал от радости.

Захлопав крыльями, Дербник поймал восходящий поток воздуха. Долина убежала далеко вниз. Луговой Мышонок увидел, как Железные Горы проплывают под ним, пики и пропасти, утесы и трещины. Потом, в разрыве между двумя горами, сверкнула незнакомое зеленое дерево, безымянный водопад впадал в чужую реку, странные новые поля совсем не походили на те поля, которые он знал.

— Дербник, — пропищал Луговой Мышонок, — а если я встречу Смерть здесь, в этой земле, мне будет разрешено вернуться обратно?

Дербник не посмотрел вниз, но продолжал держать свой клюв по направлению к далекому горизонту.

— Я очень хотел бы, чтобы мне было разрешено ответить на этот вопрос. Я знаю ответ, но не имею права говорить.

Под ними лежали странные земли и моря, а на востоке встала полная бледная луна. Такой луны Луговой Мышонок не видел никогда.

Далеко-далеко, там, где закат окрасил в розовое длинные ряды облаков, долина Лугового Мышонка разрешила ему увидеть себя, увидеть Сумеречную Башню, поднимавшуюся высоко вверх, золотые минареты, ставшие пурпурными, розовыми и красными, и садящийся огненный шар между ними. Несмотря на расстояние, острые ушки Мышонка услышали слабые намеки на песню о Часах и Сезонах, мелодии флейты и лютни и звон цимбал, которые приветствовали опускающееся солнце.

— О, мне пришла в голову одна мысль, — сказал Луговой Мышонок. — Нет ли способа вернуть и вам ваше старое имя, пока я буду искать имя Принцессы?

Дербник не посмотрел вниз, но поглядел своими жестокими глазами на закат.

— И на этот вопрос я очень хотел бы ответить, но мне запрещено.

Луговой Мышонок немного подумал.

— Хорошо, я попытаюсь найти его, если буду поблизости.

— Ты очень добр, — мрачно ответил Дербник.

I

Питер уже валялся в госпитале после того, как погулял по заминированному болоту, и с тех пор не мог пользоваться ногами. Недели и месяцы он лежал на спине, глядел в трубочку, пил из соломинки, и все было совсем не так плохо.

Конечно, сейчас он не мог пользоваться руками, а это намного хуже, черт побери.

И в тюрьме Питер сидел, давно, еще до свадьбы, когда был молодой и чересчур горячий, и слегка повздорил со стоящим на посту капралом. Дьявол, эта запись много лет пачкала его дело. Неделя в гарнизонной тюрьме; потом пошагал по плацу и пару недель парился в стройбате, вот и все.

Но тогда с ним это сделали друзья, не враги, или кто-нибудь еще похуже. А сейчас только из-за того, что Питер проиграл сражение за свой старый дом, враги из страны ночных кошмаров, какие-то дьяволы, мумбо-юмбо — с ума сойти! — собираются поджарить всю Землю, как поросенка на вертеле. Наломал ты дров, Питер.

Мир идет на дно. А он торчит здесь. И может только лежать на спине и думать о жизни.

Та страна с минами была настоящей дырой, бедной и отсталой. Она даже не сумела оторвать ему ноги, так что ему повезло. С другой стороны шрапнель перебила позвонки на спине, и он никогда не сможет ходить, так что повезло, но не слишком. Его тут же отправили домой, повезло. Но жена немедленно бросила его, невезуха. Сын, Гален, спрыгнул с катушек и впал в кому. Невезуха. Гален проснулся. Повезло. Проснулся еще более сумасшедшим. Невезуха.

И тут все в жизни Питера пошло наперекосяк. Оказалось, что сын совсем не сошел с ума, но умер. Типа того. Тело вроде ходит по земле, но внутри живет злой дух, волшебник из Темных Веков по имени Азраил де Грей.

А Гален никогда не был сумасшедшим. Его сын был солдатом в войне против уродов мумбо-юмбо, которые пришли из магической страны, какого-то ада, где живут твари, меняющие обличия, гниющие трупы и вообще дерьмо всех сортов, из-за которых седеют волосы на яйцах. Жуткая невезуха.

Конечно, он в общем-то рад, что все это его время его сын был в своем уме, но остальному миру было бы легче жить, если бы Гален просто страдал галлюцинациями, и все то, о чем он думал, оказалось бредом сумасшедшего.

Гален умер на посту. Смертью солдата. Наверняка он думал о том, что его старик считает сына чокнутым. Увы, у него не было возможности поговорить с ним, объяснить, что все не так.

И все только потому, что этот большой русский парень, Ворон Вранович, заключил сделку с Дьяволом и убил Галена, чтобы спасти жизнь своей малютки-жены. Венди, да, ее зовут Венди. Не повезло им обоим, потому что когда Питер сбежал оттуда, девчонка собиралась стать вдовой, а парень — трупом.

А ведь что-то задело его уже в тот момент, когда он впервые увидел этого русского. Хотя, что скрывать, русский ему понравился. Приятный парень. И какой мужик не убьет кого угодно ради своей жены? Если она у тебя есть. Но когда Питер сбежал оттуда…

Но кто вытащил его оттуда? Сам Питер никак не мог уйти. Потому что его сын был прав, черт побери, и магия действительно существует, и монстры вышли из моря и обрушились на старый дом. И Питер попал под перекрестный огонь со всех концов зловещего старого дома, в котором родился и вырос. Азраил де Грей вышел из ночного мира со взводом людей и армией ужасающих тварей.

Но, как отец всегда говорил ему, в доме было спрятано магическое оружие. Венди сумела призвать оружие, которое хранилось в доме со времен Короля Артура. В его руках оказался молот Мьёлльнир, и он сумел убить двух гигантов, Суртвитнира и этого, как его, Аргель-Бергеля. Или что-то в этом роде. Но молот оказался заколдован. Он всегда возвращался в руку того, кто его бросил, и удар парализовал правую руку. Эту проклятую штуку должен бросать бог-викинг или какой-нибудь психованный герой, но никак не сидящий на инвалидной коляске немолодой твердозадый морпех с двумя плохими ногами, которому пришла в голову блестящая мысль использовать оружие, о котором он ни хрена не знает.

И только полный идиот мог бросить его второй раз.

Так что черные шапки победили. Азраил де Грей захватил дом, а это означает — насколько Питер понимал это мумбо-юмбо — что теперь он правит миром.

Но есть кто-то еще хуже, чем этот Азраил, кто-то очень большой и очень плохой.

А Питера вынесли с корта. И, похоже, ему никогда не вернуться обратно. Руки и ноги неисправны. Мир скоро кончится. Страшная, страшная невезуха.

Если бы Питер сделал свое дело как следует, эх, если бы он сделал то, что надо было сделать, Азраил получил бы хороший удар молотом по спине, у него отнялись бы руки и ноги, он лежал бы на кровати и глядел на мир через трубочку.

Питер опять проиграл сражение в голове.

Должен быть какой-то способ использовать этот чертов молот богов правильно. Даже маленькому смертному. Если только он сумеет сообразить как. Если только этих гребанных тварей из ночных кошмаров можно остановить. Если только Ворон сумеет использовать кольцо, когда представится шанс.

Если, если, если… Чушь собачья. Хрень. Питер уже хотел бы сам слететь с катушек и избавиться от всего этого.

Бергельмир. Точно, второго великана завали Бергельмир.

II

С того места, где он лежал, Питер мог видеть серый тусклый кусок двери, часто остающейся открытой, и кусок желтовато-зелёной стены коридора за ней. Зачем вообще открывать и закрывать дверь? Питер не мог даже встать, и его похитители это прекрасно знали.

Обычно в коридоре стоял стражник.

В разные дни бывали разные люди, но всегда на их лицах было одно выражение: тупое, сонное, суровое.

Стражники никогда ничего не говорили, не смеялись, не суетились и не дымили; они стояли столб столбом, как королевские гвардейцы у Букингемского Дворца. Питер восхитился бы их военной дисциплиной, если бы это была военная дисциплина.

Быть может Питер мог бы их пожалеть, если бы не видел, что их воротнички застегнуты не пуговицами, а ведьмиными метками, форму которых он хорошо знал. Под чьим бы заклинанием не были эти люди сейчас, раньше они добровольно поклялись служить Варлоку.

Когда бы он не поворачивал голову (а он мог только поворачивать голову, и больше ничего), Питер видел камеру слежения, висящую на потолке над его кроватью. За ней маленький пыльный квадрат, забранный решеткой и увитый толстой проволокой: крошечное окно. Это окно стало единственным источником счастья. В иные дни он лежал часами, глядя в пыльный квадрат и надеясь увидеть отблеск ясного синего неба. И однажды, к своему невероятному восторгу, увидел пролетающую птицу.

Окно было развлечением. Если он уставал смотреть в него, то всегда мог повернуть голову и глядеть на стражника или на медицинское оборудование стоявшей рядом тележки.

Им не надо даже было кормить его: к его руке была приделана капельница, через которую шла еда. Он всегда был голоден, чертовски голоден, но жив. Из надетого на него подгузника в тележку шел катетер, который уносил все выделения. Над изголовьем кровати висела одна из тех маленьких бутылочек, которые иногда используют велосипедисты, с соломинкой и соской, через которую он мог пить.

Помимо всего прочего в тележку был встроен прибор для снятия ЭЭГ,[8] и они могли видеть волны мозга, возникающее во время быстрого сна — именно тогда, когда человеку что-то снится. Питер иногда развлекался, резко ударяя головой по подушке, чтобы проверить, может ли он сбросить маленькие металлические зажимы, касающиеся его черепа. Больше смотреть было не на что, за исключением рисунка мелом на стене, изображавшего чудовищного зверя, косматого и сгорбленного, с оскаленными клыками и выпущенными когтями, грызущего связывающие его цепи. Зверь чем-то походил на медведя, но с лапами гориллы и зубами тигра.

В своих ночных кошмарах Питер часто видел эту тварь: Зверь выходил из стены и бродил вокруг его тюрьмы, или чем еще было это место. Зверь так надоедал ему по ночам, что днем он не посмотрел на него ни разу.

Нет, лучше уж глядеть в окно. И однажды он увидел пролетавшую птицу.

Но Зверь был не всегда. В первую ночь его кровать окружили девять зажженных свечей, став его новой темницей.

На следующий день пришел Азраил де Грей, высокий, внушительный, глядящий холодными бесстрастными глазами, точно такими же, которые глядели с портрета в гостиной, которого Питер в детстве очень боялся. Азраил надел большой плащ, на котором были вышиты знаки зодиака и каббалистические символы. Как-то раз он откинул капюшон, и стала видна высокая коническая шляпа, на широких полях которой были изображены звезды и луна в разных стадиях. Питер громко рассмеялся, потому что в таком наряде Азраил стал похож на Микки Мауса из Ученика Волшебника Диснея.

Коротким жестом Азраил заставил Питера замолчать. Голос в горле немедленно умер. Только через день он смог заговорить опять.

Потом Азраил нарисовал на стене Зверя. Вокруг картины он начертил различные круги и треугольники с фразами, написанными на латыни и арабском. Тогда Азраил не сказал ничего, только коротко помолился ангельскому уму, управляющему Марсом. А потом ушел.

Питер развлекался, глядя в окно. Каждый день ему удавалось увидеть проходящие облака. И однажды увидел птицу.

На четвертый день голодные клыки внутри Питера уменьшись до вполне приемлемого уровня, как если бы его тело забыло, что нужно тосковать по еде.

И на седьмой день Азраил де Грей пришел опять, на этот раз решив поговорить с ним.

III

Азраил де Грей надел великолепный голубой пиджак в светлую полоску и темно-синие пальто самого дорогого пошива — но эффект был доведен до абсурда несколькими тяжелыми золотыми ожерельями и полудюжиной брильянтовых запонок на запястьях и воротнике. Он не постыдился даже надеть женский пояс из золотых нитей.

За ним появились три человека в деловых костюмах. Один из них выглядел совершенно нормальным, по осанке и выражению лица; другой шагал, покачиваясь, переваливаясь с ноги на ногу, как будто еще не привык использовать человеческие ноги. Он и сказал, «Ставь его сюда, приятель!» третьему, который держал в руках стул. У третьего был стеклянный взгляд загипнотизированного или зачарованного человека.

Азраил махнул им рукой, приказывая отойти подальше, вниз по коридору. Из-под пальто он вынул жестяную банку с солью Мортона и высыпал соль так, что вдоль стен образовался круг, причем ему пришлось протискиваться в дыру между изголовьем кровати и стеной. Потом повернулся лицом к стене, особым образом сложил пальцы — средний и безымянный согнул колечком, большой и мизинец вытянул — и махнул рукой во всех четырех направлениях, шепча «Изыди! Изыди! Изыди!» Потом повесил пальто на крюк на стене так, что закрыл меловое лицо зверя.

Очевидно, волшебник хотел, чтобы их никто не слышал и не видел. Питер с усмешкой отметил про себя, что Азраил и не подумал о камере наблюдения.

Азраил сел.

— Надеюсь, ты так разоделся не на мой банковский счет, — проворчал Питер.

Азраил пробежал унизанными кольцами пальцами по золотым цепям, надетым на него.

— Это камни, выросшие в лоне Земли и достигшие совершенства, которое позволяет им стать зеркалом Небес. Они обладают двойной ценностью: здесь они эмблемы богатства, там — амулеты, налитые силой. Тем не менее я вижу, что ты презрительно кривишь губы и считаешь мой пышный наряд безвкусным и кричащим. Мои здешние советники тоже дружно осудили мой вид. В глубине души ты усмехаешься и называешь меня разряженным павлином; тем не менее я вовсе не пава. Это поколение людей намного более странное и удивительное, чем любое прошлое на Востоке или в Гиперборее. Почему твой народ вместо того, чтобы облачиться в пышные одежды, носит простые джинсы и темные рубашки, причем так одеваются даже те богатеи, перед которыми Соломон и Крез показались бы нищими? Они жертвуют бедным деньги, которые и не снились бессмертным, танцующим на Горе Киферон и затянутом облаками Олимпе, но одеваются скромнее, чем кающиеся монахи. Заметь, как искусно сделаны швы на этом рукаве, какая умелая рука сметала их, какие они ровные и гладкие. Такие не в состоянии сделать даже швеи-феи при дворе Финна Финнобара. Ла! Ты думаешь, я надел на себя слишком много? В Тирионе я одевался в рубище и коросту.

— Ты чертовски много говоришь, — прервал его Питер.

Азраил застыл.

— Тебе не с кем поболтать, а? — сказал Питер.

Вокруг глаз Азраила появились крошечные морщинки.

— Да ты просто умираешь от желания с кем-нибудь поговорить, — неумолимо продолжал Питер. — После стольких лет заточения ты вернулся на землю, и все изменилось. Никто тебя не знает и всем напевать, кто ты такой. — Питер громко и язвительно рассмеялся. — Да, я знаю, что ты чувствуешь. Добро пожаловать домой, ветеран.

На темном лице Азраила появилось выражение холодного величия. Он резко встал и слегка оперся рукой о спинку стула. Было видно, что его душу раздирают два сильных желания: уйти или остаться. Он повернулся к двери. Потом, как если бы против воли, он опять повернулся к Питеру.

— Я пришел умолять тебя, — сказал он примирительным тоном, его глаза вспыхнули от напора чувств.

IV

— Мне нужен Серебряный Ключ, чтобы закрыть Ворота Эвернесса: сны просачиваются в дневной мир, а человечество еще не готово сражаться с ними.

— Не все пошло так, как ты планировал, а, старина?

Азраил нечего не сказал, но его лицо стало холодным и надменным.

— Планетарий в аттике — если он еще работает и не сгорел во время штурма — скажет тебе, где она, если она еще на Земле. Или в стране снов. Но ты — тебе будет не так-то легко навестить ее, а? Сколько ворот закрылось навсегда, когда картины и шпалеры превратились в дым? Или может быть твои черные салаги больше не приходят, даже когда ты ревешь как сирена на эсминце? Ну, ну. И какой придурок все это сделал?

Азраил так сжал спинку стула, что костяшки пальцев побелели, но выражение на его мрачном лице не изменилось.

— Конечно, — сказал Питер, — я помогу тебе, видя, как ты заботишься о своей семье и все такое. Ты не будешь возражать, если я буду называть тебя «Папочка», пока мой отец лежит там, наверху.

Азраил сжал губы и сузил глаза.

— И ты меня так потрясно здесь устроил, — продолжал Питер. — Ты знаешь, что все это время я был голоден как волк, а мои мышцы начали гнить? Ты знаешь, как приятно иметь эту чертову трубку в моей раненой заднице?

— Где вы были, сэр, когда я гнил в Тирионе? — глухо ответил Азраил.

— А где был ты, когда я был мальцом и ненавидел своего отца за ложь, потому что единственная вещь, которую я страстно желал, — встретиться с волшебником, о котором он прожужжал мне все уши?

Темные глаза Азраила сардонически сверкнули:

— Прости меня, я слегка задержался.

— Какого черта я должен тебя прощать? — пробормотал Питер, его низкий голос дрогнул от сдерживаемого гнева.

Лицо Азраила опять окаменело, как будто закрылась каменная дверь.

— Серебряный Ключ может восстановить Эвернесс, так что весь мир будет защищен от орд тьмы. Защищен и даже больше.

Питер моргнул.

— С этим проехали. Что еще?

V

Внезапно Азраил наклонился вперед, сбросил маску, и на его лице заиграла настоящая глубокая страсть.

— Этот мир и люди — самые могущественные силы во вселенной; тем не менее они не могут заставить звезды спуститься вниз и принести присягу на верность. Тысячи миров и далеких королевств, находящихся там, наверху, со всем их золотым величием и сумрачным великолепием, ничто по сравнению с этим железным миром и его страшной дневной силой. И это все будет нашим.

— Пророчество возвещает, что следующий Король уже живет где-то на Земле. Сейчас, уже сейчас! Королю суждено восстановить и Империю, и разделенную вселенную. Его потомки будут править людьми и богами; его власть протянется за границы Земли, Неба и Ада, и охватит космос. Весь космос станет его королевством, не меньше; его подданными станут созвездия.

— Последний Король, я потерпел поражение от Оберона и Нимуэ, и обещанная Империя родилась мертвой, убитая луком Купидона и интригами фей.

— Сейчас он пришел опять, Король; и сами боги трепещут на ониксовых тронах, а их перья дрожат на широких крыльях, потому что они знают, что если мой ум сумеет разобраться в их кознях, они не смогут остановить завоевание Высших Миров; и этот мир станет троном и столицей всего творения.

VI

— Новый король, а? — насмешливо сказал Питер. — Прости меня, что я не встаю и не аплодирую. Я голосую за республиканцев.

Азраил выпрямился, его лицо опять стало бесстрастным, но глаза все еще сверкали огнем.

— Обещанный Король будет править тысячи лет, его скипетр закроет щель между этим миром и следующим; из его руки родятся всеобщий мир и правосудие.

— Ой-ли? Тогда почему ты все это делаешь?

— Именно для этого, — приглушенным шепотом ответил Азраил.

— Для мира и справедливости? Ну и ну. Ты нашел самый прикольный способ показать это. Мне кажется, что «мир» означает атаковать и сжечь свой собственный дом, а «справедливость» — бросить свою семью в тюрьму без всякого суда и причины, верно?

Питер громко раскатисто рассмеялся. — Нет, Азраил, старина. Мне кажется, что твои дела не так-то хороши, иначе ты бы даже не пришел ко мне. Ты хочешь, чтобы я помог тебе найти Венди Вранович только потому, что ее муж уже доставил тебе больше хлопот, чем ты мог себе вообразить.

В глазах Азраил сверкнула слабая искорка страха.

— Неужели он сбежал? Ворон утек! — радостно воскликнул Питер.

Азраил отпустил стул и шагнул к двери. Это был страх. Питер сообразил, что Азраил очень суеверен. Может быть все маги такие. И сейчас этот маг столкнулся с тем, чего не понимает.

Питер заговорил холодным спокойным тоном.

— Ты боишься. Ты думал, что собрал все козыри, но они улетели у тебя из рук. Прямо на глазах. Ты думал, что сможешь предать своих кошмарных друзей, как предал свою семью. Ты думал, что сможешь использовать Ключ и закрыть Врата Эвернесса прежде, чем Ахерон всплывет со дна моря. Ты не смог. Серебряный Ключ исчез. Ты спрашиваешь себя, что Люцифер[9] увидит в твоей душе, когда посмотрит тебе в глаза. Ты спрашиваешь себя, не приготовил ли Люцифер в своей мрачной башне особую комнату для тебя. Как ты смог допустить, что Серебряный Ключ проскользнул между твоих пальцев? Ты ведь не знал, кто выйдет против тебя сражаться, правда, дружок? Ведь ты до сих пор не знаешь, на кого мы работаем.

Лицо Азраила не изменилось, но он побелел и опять повернулся к двери.

— Ты был такой трогательный, когда пришел за помощью к своей жертве! Но мне кажется, что вы, маги, не можете сделать ничего, если мы сами вам не поможем. Если мы не согласны. Но ты! Тебе не нужно помогать им, когда они придут убивать тебя. Ты уже согласен! Заранее! Ведь ты подписал договор кровью.

— Какое пророческое искусство могло тебе рассказать об этом? — прошипел Азраил. — Как ты узнал о договоре? Или о том, что чернилами была кровь? Я был защищен…

— Что ты собираешься делать, когда протрубит рог и все спящие парни встанут, чтобы поучаствовать в Последней Битве? Думаешь, твои штучки и заклинания могут остановить таких как они?

— А с другой стороны, что ты собираешься делать, если рог не протрубит и Ахерон выйдет из моря? Может быть, Люцифер разрешит тебе стать придворным шутом. Но как ты собираешь развлекать его, если он не разрешит тебе сохранить глаза и руки?

— Но нет, подожди! — продолжал саркастически Питер. — У тебя созрел блестящий план. Этот парень, твой Король, остановит все это, верно? Но если он такой честный и прямой, что он подумает, когда посмотрит на такого, как ты? Ведь ты надеешься, что он будет восхищаться тобой, а? Но что он на самом деле сделает с тобой, когда завоюет вселенную? Быть может то же самое, что ты сделал с моим отцом.

Питер остановился, чтобы дать последним словам запомниться.

Потом негромко сказал:

— Ты идешь прямиком в Ад, дружок. Вниз, в зловонный Ад. Ты уже сидишь в яме по уши в дерьме; и не знаешь, как из нее выбраться, потому что тебя тянет на самое дно. Попытайся махать почаще руками. Нужна моя помощь? Счастливо выбраться на берег.

Азраил повернулся и вылетел из комнаты, держа руку у лица: средние пальцы согнуты, большой и мизинец вытянуты, как если бы он хотел защититься от заклинания.

Смех Питера преследовал его до самой двери.

VII

Питер уставился на пальто, которое, судя по всему, должно было остаться здесь надолго, и задумался.

Вечером, как всегда, пришел дневальный, чтобы проверить Питера, перевернуть и обмыть его, и, конечно, он не забрал с собой пальто. Дневальный проверил, действует ли камера слежения, но никто не сказал ему, что нарисованный мелом монстр тоже часть системы безопасности. И даже если бы даже и сказал, то он бы не поверил.

Когда дневальный ушел, Питера внезапно охватило ощущение тревоги и гнева. «Как я мог упустить это из виду?», спросил он сам себя. «Ну как можно быть таким идиотом! Немедленно спать, прежде чем Азраил сообразит, что он наделал. Эй, Морфей, Сомнус и, как твое чертово имя, а, Гипнос, и все остальные парни, ударьте меня как следует».

VIII

Он заснул мгновенно. Во сне он опять оказался в запертой камере какой-то мрачной башни, в чье зарешеченное окно смотрела одинокая луна. Питер лежал на узкой койке, но и во сне его руки и ноги были связаны многими ярдами веревки.

Зверь все еще бродил снаружи, ревел в гневе, рычал, с его морды падала пена, и он тряс массивной цепью. Время от времени он бросался на дверь, царапал ее, и вся башня тряслась от ударов его могучих лап. Через залитое светом луны окно Питер услышал отдаленный бой церковного колокола. Шесть раз.

Но когда Зверь доходил до конца цепи, Питер через окно видел, что вокруг головы Зверя намотано пальто. Зверь спотыкался, пытаясь стащить пальто массивными когтями, но материя держалась.

Питер напрягся и проверил веревки, державшие его. Увы, это был один из тех снов, когда ты пойман и не в состоянии убежать.

— Великолепно, — проворчал Питер. — Что теперь? Может захотеть, чтобы появилась магическая мышь и перегрызла эти чертовы веревки?

И он вздохнул. Вот Гален, да, Гален бы сразу понял, что надо делать. Скромный мечтательный Гален, который не мог даже дать сдачи мальчишкам, дразнившим его в школе, и не смог сохранить работу разносчика газет, потому что всегда просыпал. Гален знал магические слова и всякое мумбо-юмбо, которое действовало в мире снов.

— Быть может, я был слишком суров с пацаном, — задумчиво сказал Питер.

Большой коричневый мышонок, на задних лапах, в куртке, с карманными часами и тросточкой в руке, прыгнул на грудь Питеру. Мышонок засопел и вытер маленький мохнатый лоб карманным платком.

— Добрый день, сэр, — сказал мышонок. — Мне потребуется некоторое время, чтобы разобраться с веревками, но не беспокойтесь! У меня сильные зубы! — Он наклонился и начал грызть узлы на запястьях Питера.

Все это выглядело как на иллюстрациях к сказкам Беатриссы Поттер.

— Ну и ну, чертова конница несется над холмами, а это проклятый Могучий Мышонок.

— Прошу прощения, сэр, но «Луговой». — Он слегка глотал слова, как если бы его рот был чем-то набит. — Извините, что так долго, но я не мог пробраться мимо Ужасного Зверя, пока Волшебник не замотал ему голову плащом.

— Кто тебя послал? Добрые эльфы?

Мышонок пробежался по груди Питера, и Питер почувствовал, как маленькие лапки коснулись его. Блестящие маленькие глаза, похожие на пуговицы, серьезно посмотрели в человеческие.

— Эльфы? О нет, сэр. Не шутите так.

— Прости. Просто не понимаю, откуда ты взялся.

— Эльфы работают на Оберона и Титанию, короля и королеву Благого Двора в Моммуре, граде Бесконечном. Рыцари Оберона спят под Осенними Звездами. Я же скромный мышонок из Сияющей Долины, который пытается выполнить свою часть общего дела — помочь вам освободиться.

— Тогда грызи дальше. Каждый немного помогает.

Мышонок перебежал на левое запястье и исчез из поля зрения, по дороге прокомментировав.

— В точности наша философия, сэр, но мы говорим: каждый укус немного помогает. Готово! Попробуйте поднять руки!

— Не могу. Меня еще что-то держит.

— Нет, можешь, но не хочешь, ты, большой ребенок. Да меня тошнит, когда я вижу как гигантский человек, вроде тебя, становится трусом. Просто выворачивает наизнанку!

— Что! Какой-то маленький вонючий зубогрыз будет меня… — Питер с силой рванул правую руку вверх, обрывки веревок взлетели в воздух и упали, превратившись в пыль и паутину.

Питер рванул левую руку и растер запястья.

— Что все это означает? Когда я проснусь, руки будут работать, или нет?

— Этого, сэр, я вам не могу сказать. Видите ли, я не маг. Но я надеюсь, что если вы вспомните этот сон, то будете в полном порядке, когда проснетесь. Эта веревка была сделана из ваших волос, так что можно сказать, что вы связали сам себя.

— Волос? — Питер размял пальцами обрывки веревки.

— Возможно в вашем мире, мире бодрствующих, это называется иначе. Но что заставляет ваши волосы встать дыбом? Страх. Так что веревка сплетена из вашего страха. Конечно только маги могут выполнить такую тонкую, паучью работу.

— Но что, если я не вспомню, когда проснусь. Черт возьми. Когда я был еще мальцом, отец научил меня специальному упражнению, но это было так давно…

— О, сэр! Каждый мышонок и любая птица на гнезде знают, как построить Убежище, из которого сон не убежит. Это совсем просто! Нарисуйте в уме круг, вписанный в квадрат. Круг — башня Вечности, квадрат — четыре сезона Высокого Дома Времени. Представьте себе, что квадрат — это дверь, которую охраняет человек с двумя лицами, одно смотрит вперед, другое — назад, и в его руке палочка, которая разделяет.

— Это парадная дверь дома, в котором я вырос.

— Тогда для вас это как детская игрушка, сэр. Представьте себе, что дверь открылась, и вы вошли в башню с четырьмя дверями. У каждой двери стоит страж. Лев держит в лапе железную державу, которая указывает его величие; ангел поднимает меч четырех ветров; бык выходит из моря; орел несет факел, чтобы осветить встающее Солнце. Каждый коридор посвящен своему времени года…

— Нет необходимости говорить дальше, — сказал Питер. — Ты описываешь дом, в котором я вырос. Я помню все эти украшения. Отец заставлял меня с закрытыми глазами описывать каждый предмет в каждой комнате.

— Очень хорошо, сэр. Тогда, если вы хотите запомнить какую-нибудь новую вещь, просто добавьте ее в одну из комнат особняка.

— Ух… Ну хорошо. Есть пара маленьких медных крыс в зале за мраморным Аполлоном.

— Мышей, сэр. Аполлон Сминтий — бог мышей.

— Какая разница. От этой статуи ты спускаешься вниз на два пролета, и в западном крыле, рядом с каминной, есть кухня с кладовкой. А в кладовке стол, под которым я часто прятался, когда был маленьким. Иногда на этом столе стоял ящик с кругами сыра. Давай скажем, что в ящике живет мышь, на шее которой висит ключик от цепи. И этот ключ освобождает мои руки. Да. Ну как, хорошо? Мне кажется, что уж это я запомню.

— Сэр, вы сказали, что жили в Высоком Доме Вечности? — спросил Луговой Мышонок, все еще стоявший на груди Питера. — Тогда, я полагаю, вы должны знать Галена Амадея Уэйлока?

— Конечно. Он мой сын.

— Ого! Это, должен я сказать, великая честь! Еще какая великая! Отец Галена Уэйлока! Вы должны гордиться им, сэр, очень годиться! Эхо его имени звучит повсюду. И, гм, как вы сказали ваше имя?

— Пит.

— О. И что за сны вам снятся?

— Кому какая разница? Лучше скажи мне, что делать дальше. Какой у тебя план?

Луговой Мышонок удивленно дернул усы.

— План? Не имею ни малейшего понятия о каких-то планах.

— Что? Я-то думал что вы, магические животные, всегда знаете, что делать. Ну, ты их знаешь, всякие Коты в Сапогах, животные — тотемы шаманов, фамилиары ведьм, и прочий хлам.

Усы Лугового Мышонка опустились.

— О, прошу прощения. Но, видите ли, мне ничего не сказали толком. И, на самом деле, в этом моя вина. Я знаю только то, что есть кто-то, кто должен спасти Принцессу; и вы должны его спасти.

— У тебя есть идея, кто это может быть?

— Ну, откровенно говоря, э… нет.

— Раса? Цвет? В какой стране живет? На какой планете? Может быть, я должен спасти всю вселенную, прежде чем спасу его.

— Он в ловушке где-то под водой.

— О, спасибо, здорово помог! Сейчас я позову береговую стражу, и они обыщут каждую опрокинутую лодку и каждую затонувшую яхту. После чего я пройду по коридору на руках и зубами разорву горло каждому стражнику.

Луговой Мышонок пожал плечами.

— Простите, сэр.

— А твой командир, ну, офицер, который тебя послал сюда, разве он не дал тебе четкого приказа?

— Нет, на самом деле нет. Наша главнокомандующая, как вы назвали ее, танцует под светом луны и плачет, потому что не помнит своего имени. Видите ли, там, откуда я, мы все делаем иначе.

— Значит я сам. — Питер вздохнул и оглядел свою тюрьму. Ничего, ну буквально ничего, чтобы дало ему хоть малейшую идею. Кроме того, ведь это сон, так что форма камней, положение цепей и дабе паутина на потолке время от времени изменялись.

Он опять поглядел на Лугового Мышонка, стоящего у него на груди. Мышонок нервно теребил усы.

— И как, черт побери, делают дела в стране эльфов?

Луговой Мышонок мигнул черными блестящими глазами-пуговками.

— Ну, сэр, мы все делаем неожиданно. Не думая, доверяясь инстинкту.

— Инстинкт. Великолепно.

— Ну, я же мышь, в конце концов. У нас инстинкт работает совершенно замечательно.

— Дай мне пример.

— Пример… — Луговой Мышонок задумался, потом спросил. — Из всех людей на Земле, кого бы вам хотелось спасти больше всего?

— Мне? Отца, конечно… — Голос Питера помрачнел, — Я просто ненавижу себя за то, что не успел ему сказать… ну, ты знаешь. Рассказать ему все, что у меня на уме.

— И где ваш отец сейчас?

— Болен. В коме.

— А его рассудок?

— Ворон сказал, что в Ахероне…

— Никогда не произносите вслух это имя! — Луговой Мышонок в тревоге уронил трость и хлопнул лапками по круглым ушам.

Питер сел, и Луговой Мышонок прыгнул ему на колено. И тут Питер возбужденно воскликнул:

— Ну конечно! Он и есть тот парень, которого я должен спасти. Он в Ахероне, а Ахерон под водой!

Снаружи раздался чудовищный голос:

— Ты трижды назвал имя самой черной беды! Я, слуга этого имени, пришел. И каждый раз, когда меня освобождают, я расту! Придет время, и я вырасту настолько, что сожру все на Земле!

Дверь камеры слетела с петель. Там, в дверном проеме, на задних лапах стоял ревущий Зверь, пальто каким-то образом упало с его головы и покрыло плечи, так что Зверь казался существом, одетым в плащ, существом, больше любой вещи вокруг, и больше любой вещи снаружи. Темнота и дым струились с его черного меха, кровь капала с чудовищных когтей. На темной треугольной голове сверкали ослепительно белые глаза и клыки.

Далекий колокол пробил ровно шесть раз, и Зверь вошел в комнату.

I

Когда темная тварь неуклюже ввалилась в комнату, Луговой Мышонок перепрыгнул с груди Питера на лопатку, и прошептал в ухо Питера:

— Назови его по имени!

— Я не знаю его чертово имя, — в ответ прошипел Питер.

— Там, откуда я пришел, распознают людей не по внешнему виду. Внешность может измениться.

Монстр шагнул вперед, в полутьме его желтые глаза сверкали как зеркала. Питер как-то слышал, что животные не выдерживают человеческий взгляд, и он уставился в глаза огромного зверя.

Тварь выпрямилась, расправила плечи и подняла запятнанный кровавыми пятнами подбородок. Ее глаза оказались мудрее и глубже, чем любые человеческие, и так наполнены величием и ужасом, что Питеру, а не Зверю, пришлось сражаться с собой, чтобы не опустить взгляд. Каким-то образом, он сам не понял как, Питер сообразил, что создание только выглядит, как зверь, но пришло не с человеческого уровня, а с другого, намного более высокого.

Питер глядел в глаза Зверя, и его живот скрутило старым страхом, а горло наполнилось желчью. Мех твари вонял напалмом и жженой травой из каких-то буйных, гниющих и перезрелых джунглей. А еще порохом, газолином, человеческим потом, кровью и закопченным мясом.

— Я знаю тебя, — сказал Питер, потому что вспомнил и этот запах и эти узлы в животе, которые появлялись у него только в то время. — Я знаю тебя…

— Мало кто может глядеть без страха на мое обнаженное лицо, — сказала тварь мяукающим голосом, но в эхе, отразившемся от стен, прозвучали слабые крики тысяч и тысяч далеких людей, крики победы и крики ужаса. — Но я вижу, что мои следы еще на тебе. — Зверь поднял огромный согнутый коготь и указал на шрамы, пересекавшие ноги и живот Питера.

— Война, — сказал Питер. — Ты и я опять повстречались. Черт бы тебя побрал, держись от меня подальше.

В то же мгновение его кровать окружила стена из белого кирпича, и он почувствовал запах соли.

Питер слышал, как Зверь бродит по другую сторону соляной стены, фыркает и царапает когтями каменный пол.

— Смертный, — замяукал ужасный голос, — тысячи лет твой род приносит ваших лучших молодых людей на мои алтари. Руки, ноги и глаза, невинность и надежды, сами жизни этих молодых людей щедро навалены на моих кроваво-красных каменных алтарях. И ты, тоже, отдал мне свою кровь и свои ноги. Нет ни малейшей надежды, что ты опять сможешь ходить. Мне жаль тебя. Проси моего покровительства.

— Ты работаешь на моего врага, — сказал Питер. — Почему ты предлагаешь мне помощь?

— Слушай, — сказал Зверь и послышался грохот массивных звеньев огромной цепи, надетой на него. — Падший архангел, ныне я раб и служу всем остальным монархам. Каждый король и каждая республика, которые призывают меня, разрешают этой цепи соскользнуть еще немного, и всегда обещают опять связать меня, когда придет время, и усеять землю лавровыми венками, а не огнями пожаров. Ни от какого обещания не отрекались чаще, чем от этого. Защищаясь, каждый человек приносит мне жертву, и еще на немного ослабляет цепь. Придет день, цепь лопнет, я освобожусь, и опять люди всего мира будут поклоняться мне, никто не будет даже мечтать о мире, каждый незнакомец станет врагом. В тот день даже ангелы устрашатся меня; весь космос содрогнется, когда прозвучит последний призыв рога на битву конца времени. — Зверь говорил звучным и мелодичным голосом, но в эхе, отражавшемся от стен, звучали тысячи воплей умирающих в муках людей.

— Ну и что? Что, черт побери, все это должно значить? — буркнул Питер.

— Ах, сэр, — тихонько прошептал ему в ухо Луговой Мышонок, — мне не подобает говорить, но я не думаю, что разговаривать с таким созданием хорошая идея…

— Смотри! — сказал Зверь. — Вот что я имею в виду!

Сон изменился. Теперь Питер лежал на увядшей траве, обвивавшей корни высокого голого дерева. Цепь Зверя была прикреплена к кроне дерева таким образом, что он мог ходить по земле вокруг, но не мог подойти к самим корням, тем более что цепь перепуталась, зацепилась за переплетшиеся ветки и держала Зверя на коротком поводке.

— Смотри, где твое оружие, смертный, — прорычал Зверь, указывая вверх.

Цепь крепилась к двум веткам дерева при помощи Мьёлльнира, магического молота. Мьёлльнир лежал поперек обеих веток, его рукоятка был продета в звено цепи таким образом, что, если бы рукоятка выскользнула, цепь могла бы освободиться.

— Позови, и оружие упадет тебе в руки, смертный человек, — сказал Зверь. В твоих руках будет столько силы, что ты, возможно, убьешь всех своих тюремщиков, их кровь зальет пол башни.

— Это трюк Азраила!

— Конечно. Но кто жертва? Я или ты? Почему он закрыл мне глаза, когда хотел поговорить с тобой? Он думает, что у него одного в руках все концы, глупец: я беспристрастный бог, которому в высшей степени безразличны характеры людей: с удовольствием принимаю жертвы как от тех, кто меня ненавидит, так и от тех, кто мне поклоняется. — Пока он говорил, Питер слышал слабый крик миллионов умирающих в муках.

— Эта проклятая штуковина опять парализует мои руки!

— Только руки труса, боящегося взглянуть в лицо войны! — Зверь опять встал на четыре лапы и принялся расхаживать взад и вперед перед деревом, не останавливаясь ни на мгновение, как лев в клетке. — Давай! Вперед! Неужели ты хочешь вымаливать себе свободу у врагов? Обещаю тебе, что в битве сам убью первого же бросившегося на тебя. А потом…

— Да, потом?

— Потом дам тебе в жены одну из моих дочерей. Слушай, и я расскажу тебе о них.

— Одна одета в лохмотья и покрыта шрамами, потому что ее дом сожгли, ее саму изнасиловали пьяные солдаты, и она видела, как мозги ее любимых детей размазывают на пробитых городских стенах; сейчас она оплакивает своего погибшего мужа, лежащего в безвестной могиле где-то далеко за границей.

— Вторая одета в золото, на голове корона с дубовыми листьями, весь мир ждет, когда она милостиво кивнет им. Дети убитых врагов — ее рабы и толкают ее повозку. В одной руке она держит оливковую ветку, в другой — железный скипетр, и никто не осмеливается возразить ей или помешать ее покою.

— Ты можешь жениться на одной из них, если освободишь меня, но они близнецы, и все короли наивно считают, что женились на второй, открывают ворота храма Януса и обнаруживают, что женились на первой.

Луговой Мышонок спрыгнул с лопатки Питера и помчался к Зверю, пища тонким высоким голосом:

— Тебя выгонят из наших стран! Выгонят!

Гигантский Зверь зарычал и поднял одну из своих задних ног, когда мышонок прыгнул на нее. Глаза Зверя превратились в два желтых огненных шара, его страшные когти вспыхивали как молнии; но, по какой-то причине, когда огромный Зверь оказался лицом к лицу с маленькой мышью, в его ужасных глазах появился страх, а поднятая лапа задрожала от нерешительности…

Тут сон закончился и Питер проснулся.

II

Питер лежал в кровати, его руки слегка кололо. Медленно, очень медленно, он начал сгибать пальцы.

Долгое время он лежал, дыша открытым ртом, закрыв глаза и дав чувству победы завладеть телом. Руки. У него опять есть руки.

Внезапно он сообразил, что может почесаться. С большим трудом Питер заставил руки не двигаться. Как же лучше всего использовать свое преимущество? Быть может у него не так много времени…

Он оглядел комнату. Ничего не изменилось. Камера наблюдения над головой; маленькое зарешеченное окно; тележка на колесах с медицинскими инструментами, некоторые на верхней полке, некоторые на нижней. За открытой дверью стражник с тупым выражением на лице.

Позвать молот? Не очень-то хочется. Только если он не сумеет придумать ничего другого.

Питер скрестил средний и безымянный пальцы. Медленно-медленно он переместил запястье влево, так что пальцы глядели на стражника.

— Аполлон! Гиперион! Гелион! — прошептал Питер, не шевеля губами.

Взгляд стражника сразу прояснился. Он стал выглядеть живым, как если за его глазами появилась душа.

И больше ничего, никакой реакции.

— Эй, солдат, подойди, — позвал Питер.

Стражник повернул голову, посмотрел на него, потом опять отвернулся. И все.

— Морфеус! Сомнус! Гипнос! Возьмите его! — прошептал Питер.

И опять ничего не произошло.

— Солдат, — сказал Питер, — я никогда не рассказывал тебе о том, как праздновал Новый Год во Вьетнаме? Целый год мы были в поле, и там не было ничего, кроме грязи, крови и грязной воды. Месяцами не видели теплого мяса и сигареты. Однажды получаем приказ: надо за два дня пересечь двадцать пять миль очень плохой территории и встретиться с отрядами из Кхесана. Так и случилось, было четыре часа и четыре сотни градусов, по меньшей мере, и мы слышали только стук капель, падавших с листьев. Кап, кап, кап, как будто шаги вьетконговцев…

Не раньше чем через полчаса стражник подошел к двери.

— …снаряды нашей собственной долбаной артиллерии. «Дружественный огонь», так они называют его. Тут встает Джефферсон со своим дурацким флагом, который он все это время таскал с собой, начинает размахивать им над головой и кричать. «Эй, мы американцы!». Совсем с ума спрыгнул. Как если бы кто-нибудь мог его услышать. Бамс. Шрапнель шарахнула его по голове, мы схватили его и утянули в грязную воду, потому что не знали, жив он или уже покойник. И тут как раз Рамирес получает радио… — Питер остановился.

— И что дальше, — спросил стражник.

— У тебя есть сигарета?

Парень выглядел смущенным.

— Нам запрещено давать тебе что-нибудь или как-нибудь помогать. Приказ. — Но в комнату он вошел.

— Как тебя зовут, солдат?

Парень опять неуверенно пожал плечами.

— Не могу сказать. Приказ. Не давать тебе ничего, не извиняться, даже не называть своего имени.

— Они сказали тебе, что засунули меня сюда без всякого суда? Без ордера на арест? Без всего?

— Почему меня должно это заботить, — ответил солдат и опять пожал плечами, с выражение полного безразличия.

— Парень, это против конституции.

— Почему меня должно это заботить?

— Потому что ты клялся защищать и поддерживать Конституцию, — мягко сказал Питер.

Юноша усмехнулся, как если бы Питер был простым деревенским ребенком, который все еще верит в Санту-Клауса.

— Пошла она, — сказал он.

— Я не слышал тебя, солдат, — сказал Питер, еще более мягко.

— Сейчас, знаешь ли, не 1776.[10] Новое тысячелетие. Получили программу действий. И действуем. Кое-кто из Пентагона, кое-кто из Конгресса, теперь они наши парни, и они уверены, что мы должны сделать все, что требует наша миссия.

— И ваша долбаная миссия требует атаковать американских граждан на американской земле?

— Нет. Это простые маленькие люди. Только тех, кто становится у нас на пути.

Все это время Питер надеялся, что Азраил заколдовал этих людей, как Уила, чтобы заставить их подчиняться, хотя они этого не хотели. Но нет; похоже эти ребята действительно знали, что они делали и во что они вляпались по шею.

Тогда для чего гипноз? Питер постарался догадаться. Отец предупреждал его, что может случиться с обычным смертным человеком, если он увидит слишком много народа из Внешнего Мира, познакомится с ним поближе и договорится с ними. Люди привыкли забывать и быть забытыми. Азраил мог заколдовать своих последователей, сделать что-нибудь с их сознаниями, чтобы они могли иметь дело со сверхъестественными монстрами вроде сэлки или кэлпи, не позабыв свои имена и жизни.

А может он заколдовал их, чтобы они молча и неподвижно стояли на посту, чтобы они не могли случайно сказать или сделать что-нибудь такое, что нарушит планы Азраила.

Солдат все еще трепался о маленьких людях.

— Если гражданские встанут на нашем пути, мы можем в них стрелять, травить газом и даже сжечь: никто не посмотрит на это. Ни власти, ни пресса. И они могут перекинуться.

— Перекинутся?

— Ну, стать одним из наших. Снимаешь с него кожу живьем и бросаешь кожу в воду. Через час кто-то, кто выглядит точно также, появляется из воды. Иногда.

— Так вот что такое твоя долбаная сторона, да? Ты, должно быть, очень гордишься собой, когда утром глядишься в зеркало.

Парень опять пожал плечами.

— Мир стал странным дерьмовым местом. Всякие НЛО, непонятные вуду, ну, ты знаешь. И эти штуки, которые вылезают из воды. Кошмарные твари. Люди не могут с ними сражаться. Невидимые гады.

— Ты не знаешь расклад, солдат, — сказал Питер, его лицо перекосила гримаса. — Моя семья столетия сражалась против ночного мира. Мы держали его под контролем. И мы возьмем…

— Ни хрена ты не возьмешь, старик!

— Ты им клялся, а? Азраилу и его тварям?

Приглушенный шепот.

— Мы не произносим его имя вслух. Варлок. У него есть Сила.

— Итак. Мне кажется, что Правительство США, которое ты, надев этот мундир, поклялся защищать и оборонять, захвачено чертовой кучей здоровенных монстров, крушащих все на своем пути.

Парнишка фыркнул. Очевидно, это не стоило ответа.

Питер задумчиво сказал:

— А теперь позволь мне сказать тебе правду прямо в лицо. Когда ты завербовался в армию, то клялся сражаться за флаг своей страны, или клялся резать людей и бегать по приказам любого наркомана в остроконечной шляпе, который выкидывает всякие странные трюки, доводит тебя до дрожи и заставляет вилять задницей как продажная шлюха? Солдат, ты любишь свою страну?

— Не смеши меня. Любовь? Что это такое? В сравнение с тем, что выходит из моря, эта страна ущербна, парализована и беспомощна как… ну, как ты сам, старик. Тьма покроет Землю и все сгинет, сгорит в огнях пожаров. Но не я, сэр. Не я. Я собираюсь ускользнуть отсюда. Я выживу. В этой жизни ты делаешь или одно, или другое. Ну, ты знаешь. Победитель или побежденный. Палач или жертва. И здесь не тот случай, когда можно остаться в живых. Иногда спят все. Вот наш девиз.

— Ничего себе девиз.

Солдат пожал плечами.

— Черт с ним. По меньшей мере легче выговорить, чем semper fidelis.[11]

Питер никогда не убивал людей в мундирах своей страны — до сегодняшнего дня. Знал парень или нет, но он только что подписал себе смертный приговор.

— Ну, ну. Скорее всего ты прав. Жить, чтобы жить. Так я всегда говорю, и вообще, что это долбаная страна сделала для меня? — Питер попытался улыбнуться. Безусловно, сейчас он сделает самую худшую вещь в жизни.

И этот идиот еще насмехается над ним:

— Да, ты получил по заслугам, старик.

— Эй, будь хорошим мальчиком, и поправь эту детскую трубку над моей головой. Подвинь ее поближе, чтобы я мог дотянуться до нее.

Юный солдат кивнул, отставил в сторону винтовку и подошел к кровати. Он протянул руку и…

III

Питер бросил себя вверх, кулаком ударил в горло юноши, и схватил револьвер, висевший в кобуре у него на поясе.

Солдат покачнулся, отшатнулся назад, согнулся, и рукоятка револьвера, слегка вышедшая из кобуры, зацепилась за петлю на поясе. Солдат никак не мог разогнуться, кобура висела под очень странным углом. Рука Питера была на револьвере, и он почувствовал, как пальцы скользят по рифленой рукоятке.

Солдат попятился назад. Револьвер повис в воздухе, в нескольких дюймах от вытянутой руки Питера.

Солдат плечом ударился о висящее на стене пальто и сбил его с крюка. Потом, мгновенно, нагнулся к отставленной в сторону винтовке и схватил ее.

Револьвер выскользнул из кобуры и стукнулся об пол. Питер выбросил себя из кровати, упал, иголки болезненно вонзились в руки, беспомощные ноги остались на простыне, ЭЭГ машина слетела с тележки и упала на подушку.

Солдат поднял винтовку. Питер лежал одним плечом на полу, револьвер далеко от его руки, ноги, перепутанные клубком, на кровати.

Питер поднял руки, как если бы сдавался.

— Не стреляй! — Ствол винтовки глядел прямо на него, Питер видел даже дуло оружия. В глазах солдата безошибочно читалось одно слово: «Убийство». Питер обманул и унизил его, и теперь юноша не собирался оставлять его в живых. Питеру осталось жить несколько секунд.

— Мьёлльнир! В руку! — крикнул Питер; в то же мгновение где-то за солдатом послышался грохот, как если бы упала стена.

Палец солдата начал сжимать курок.

Из-под кровати вылетела мышь и прыгнула на ногу солдата.

Солдат вскрикнул от боли и выстрелил, но рука дрогнула и, кружок дула слегка отклонился в сторону.

В замкнутом помещении шум от выстрела винтовки со страшной силой ударил по ушам, но Питер все-таки услышал, как пуля пронеслась рядом с ухом, жужжа как пчела, и ударилась в стену за ним.

Второй взрыв, как если бы во вторую и более близкую стену попал снаряд; третий, даже еще громче, как если бы источник ужасных взрывов приближался, разнося по дороге все стены.

Солдат тряхнул ногой; мышь слетела на пол с его штанов, с зубов капала кровь. Солдат шагнул вперед и наступил на нее сапогом.

Четвертый взрыв, электричество погасло, остался только слабый свет из грязного окна.

Солдат опять поднял винтовку, и стена за ним взорвалась.

Бетонные блоки рухнули в комнату, подняв облака пыли. Солдат повернулся, и его глаза расширились от ужаса, когда он увидел, что кирпичи сложились в очертания ужасного зверя, готового броситься на него. Фигура то увеличивалась, когда кирпичи падали на нее, то уменьшалась, когда они разбивались и валились на пол.

Из середины разбивающийся, раскалывающихся кирпичей вылетел железный молот. Он ударил солдату по черепу, кровь и мозги разлетелись во все стороны. Две половинки шлема, зазвенев, отразились от потолка.

Мышь слабо дергалась среди дождя падавших кирпичей. И, поскольку Питер глядел на мышь, он почти не заметил сильнейший нервный шок, который потряс его руку в то мгновение, когда нагревшийся в полете молот, все еще дымясь, успокоился в руке. С конца молота падала теплая кровь. И тут мгновенно, как воспоминание о сне, он понял, что это та самая мышь, которая обычно ела сыр в кладовке западного крыла, в которой Питер играл, когда был мальчиком. И она же каким-то образом (вот это осталось в тумане) вылечила паралич его рук…

И тут он вспомнил сон, каждое слово.

Питер пополз на локтях над обломками кирпичей туда, где на полу лежало ничем не примечательное маленькое тельце, сильно покалеченное ударом сапога солдата. Лапки не шевелились, маленькие бока едва поднимались от тяжелого дыхания.

Питер положил Мышонка к себе на ладонь.

— Не волнуйся, парень, — прошептал он. — Тебе надо к ветеринару, и я его тебе найду…

Но как? Где-то далеко слышались крики, где-то бежали сапоги, удаляясь, возможно по лестнице.

Он аккуратно сунул мышь в карман. Что теперь?

Питер оглянулся и увидел потрясающее зрелище. В стене перед ним образовалась дыра толщиной в несколько ярдов. В проломе виднелась следующая комната, забитая сломанными трубами и разорванной проволокой, в дальней стене тоже была дыра, затем еще комната, и еще, и еще. И все дыры представляли идеальные концентрические окружности, образовывая коридор разрушений, ведущий в руку Питера.

Питер посмотрел на маленький железный молоток в руке.

Его руку слегка покалывало, как если бы он ударил раскрытой ладонью по камню, но других повреждений не было.

— Прямо как с проклятыми магами, — прошептал Питер. — Если ты не подписываешь с ними соглашения и не боишься их, они тебе ничего не могут сделать…

Ради пробы он швырнул молот в стену с окном, и вся стена рухнула наружу, в воздух взвились куски кладки, искореженные стальные балки и листы изоляции. Оказалось, что он лежит на полу на четвертом этаже здания, находившегося внутри маленькой базы или группы зданий. Под ним был двор со стоянкой машин, а за ним низкое приземистое здание, на плоской крыше которого стояла водонапорная башня, дальше двойной ряд колючей проволоки. За изгородью лежал плоский коричневый кустарник, потом редкие дорожки травы и, наконец, сухая пустыня, до горизонта.

Вдали кричали взволнованные голоса.

Молот со свистом вернулся к нему из пространства. Питер, спокойно и твердо, протянул руку. Молот ударил по ладони и застыл в руке как бейсбольный мяч в перчатке ловца.

— Перебей ноги этой водонапорной башне, — сказал Питер молоту и бросил его в воздух.

Молот полетел, как метеор. Петер увидел, как башня медленно наклонилась и упала, несколько тон воды хлынуло на крышу здания. Часть крыши рухнула, вода хлынула вниз, заливая верхние этажи.

Свист объявил, что молот возвращается.

В это мгновение еще один юный стражник с лицом, красным от возбуждения и тревоги, обогнул угол и появился в двери. Хотя Питер лежал на полу, стражник поднял винтовку.

— Не стреляй! — завопил Питер, поднимая руки. — Я безоружен!

Но парень приложил винтовку к плечу и прицелился. Но тут его глаза посмотрели за спину Питера. По воздуху неслось что-то, завывая как падающая бомба, и с каждым мгновением монотонный свист становился все ниже.

Питер выбросил руку вверх, но молот пролетел мимо руки и ударил парня прямо в грудь, отбросил к дальней стене и со страшным шумом переломал все ребра. Из ран на груди выплеснулось целое море крови.

Юноша выдохнул женское имя (наверняка подруга или жена), с трудом поднес руки к бьющемуся сердцу и пульсировавшим легким, которые торчали наружу через разорванные мышцы и разбитую грудную клетку, упал в лужу крови и замер.

Молот вернулся в руку Питера.

— Зараза! — выругался Питер, с ужасом и восхищением глядя на молот. Потом, взглянув на двух мертвецов, покачал головой. Он почти жалел их. Почти.

Любой из них мог сделать из него решето, если бы они вспомнили то, чему их учили. Откуда бы не появилась рота этих неудачников, они должны быть дном бочонка с гнилыми яблоками.

Но что с мышонком? Питер достал малыша из кармана.

Мышонок перестал дышать. Питер не знал, что делать. Отложив в сторону молот, он потер маленький животик пальцем.

— Держись, парень. Не сдавайся. — Мышонок был еще теплым.

Как только Питер положил его обратно в карман, он услышал топот солдат по коридору. Он огляделся в поисках укрытия. Дно медицинской тележки могло выдержать его вес, а синими пластиковыми занавесками можно закрыться. В следующее мгновение он уже выбросил медицинскую начинку тележки через пролом в стене и спрятался на нижней полке, втащив ноги руками. Он схватил синие пластиковые занавески и закрылся.

В комнату вбежали люди. Послышались голоса.

«Ты и ты, встаньте в коридоре!»

«Сержант, что за дьявольщина…»

«Иисус, посмотрите, что он сделал с Килмером. Да он разгромил все место!»

«Святая Матерь Божья, что за дьявол все это сделал…»

«Сержант — смотрите, он проломил стену и исчез».

«Этот сраный паралитик?»

«Никакой он не паралитик».

«Вы, трое, через дыру за мной. Бадди, останешься здесь. Держи связь с Васкесом и Эберсолем. Торопись, ребята, вперед!»

Еще больше шагов. Люди перебираются через упавшие блоки и кирпичи.

Питер согнул средние пальцы и прошептал:

— Морфеус, ударь Васкеса, Эберсоля и Бадди. — Потом на дюйм отодвинул занавеску.

Слева, в коридоре, он увидел двух солдат, сидевших на полу и зевавших во весь рот. Справа, около дальней стены, стоял еще один солдат, глядя на упавшую водонапорную башню.

Питер спросил себя, действительно ли это «Бадди». Может быть, духу надо настоящее имя, чтобы подействовать на человека. Прозвища недостаточно.

Молот лежал в нескольких футах, на залитом кровью полу, спрятавшись среди разломанных кирпичей.

Питер тихонько вытянул руку и прошептал.

— Шшш! Мьёлльнир! Иди к папочке!

IV

Бадди услышал скрип за спиной и повернулся. Он увидел, как мускулистая, покрытая шрамами рука вытянулась из медицинской тележки, и в нее прыгнул молоток.

Питер откинул синюю занавеску, когда солдат, слишком поздно, поднял винтовку. Горизонтально махнув рукой, Питер бросил молот, крикнув:

— Только ружье!

И тут Бадди показалось, что его ударил грузовик.

Следующее более-менее ясное воспоминание — он лежит на спине, глядит в голубое небо и видит сломанные куски своей винтовки, медленно крутящиеся в воздухе.

В тот же момент он сообразил, что лежит на обломках кирпичей около дыры в стене, его голова свисает в дыру, а он сам медленно скользит.

Пара сильных рук схватила его и бросила внутрь. И он погрузился в туман боли.

— У меня сломана рука! — крикнул он.

— Заткнись, — приказал спокойный твердый голос. Когда зрение Бадди прояснилось, он увидел, что широкоплечий, покрытый шрамами человек лежит рядом с ним. Одна бычья рука держала его за гимнастерку, а другая, с растопыренными пальцами, была поднята в воздух, прямо перед его лицом.

Бадди увидел лицо человека. В этом лице и этих глазах было что-то такое, что делало его похожим на лицо босса, странного сумасшедшего парня с бабскими украшениями, который говорил Уэнтворту, что надо сделать.

— А теперь скажи, где вы держите Лемюэля Уэйлока. Старик, высокий, лысый, большие белые брови.

— Я ничего тебе не скажу, кусок дерьма!

Свистящий грохот, переходящий из высоких нот в низкие, в комнату влетел железный молоток и прилип к ладони мужчины. Запятнанная кровью головка молотка еще дымилась, капля крови прокатилась по ней и упала на щеку юного солдата.

— Второй этаж! Комната 201! Угловая комната с дальней стороны.

— А теперь извинись за то, что достал меня.

— Прошу прощения, сэр! — недовольно рявкнул юный солдат.

— Я принимаю твое извинение и хорошо отплачу. Морфеус! Выруби его!

Теплое одеяло оцепенения упало на тело юного солдата и закрыло его глаза. Боль в сломанной руке отступила, и он провалился в глубокий сон.

I

Два человека стояли рядом с грудой покореженных бетонных конструкций и макадама.[12] Вместо крыши над их головами находилось переплетение расколотых стальных балок, с которых свисали обрывки проводов и остатки ламп. В самом центре гаража, тяжелые стальные двери которого раньше скрывали прицеп от грузовика, находилась огромная куча. Из нее торчало несколько стволов винтовок, изогнутых под невозможными углами, рядом лежала раскуроченная гусеница вездехода.

— Скажите мне, на что я смотрю, Ван Дам. — Первый мужчина был одет в великолепно сшитый деловой костюм, на который он накинул желтый непромокаемый плащ. На голову был надет защитный шлем.

У второго были тонкие серые усы. Поверх формы он натянул просвечивающий пластиковый плащ.

— Наш личный бронированный вездеход, мистер Уэнтворт. Три дюйма титановой брони. Оружие ударило его в мотор. Видите, нос отвалился? Вот те большие треугольные обломки?

— Да.

— Видите, они согнуты на концах? Это из-за того, что на обратном пути оружие вырывало себя из области удара.

— А это? — Уэнтворт указал вверх.

— Когда люди попытались выйти из машины, он обрушил колонны и сбросил эти куски бетона на люки, заперев их внутри. Ясно, что он старался не задеть людей.

— Четырнадцать трупов? Это называется «не задеть людей»?

— Главным образом дружественный огонь. Он действовал очень осмотрительно, — сказал Ван Дам.

— Хм. Похоже на то, что он знал, куда ударить машину.

— Это же Гас Уэйлок, не кто-нибудь другой.

Уэнтворт удивленно посмотрел на Ван Дама. — Вы слышали о нем?

— Да, сэр. Капитан Питер Август Уэйлок. Двадцать Восьмой Пехотный, Медаль Чести,[13] несколько Пурпурных Сердец.[14] В общем, вся грудь в орденах. Кое-где его называют легендой.

— Да, интересно, помогло ли это ему. Покажите мне поперечный коридор, по которому он шел.

— Сюда. Осторожно.

Они прошли.

— Вот эта дыра, — сказал Ван Дам, — ввела нас в заблуждение. Мы решили, что через нее он вышел из здания. Осторожно, ступеньки. Взгляните на эту дверь.

— Вижу. Я бы мог через нее выйти. Но что здесь произошло?

— Мы думаем, он бросил свое оружие прямо в лестницу, чтобы обрушить пролет. Здесь мы потеряли двоих. Видите эти расколотые столбы? По ним ребята из лаборатории оценили кинетическую энергию летящего оружия. Эта штука бьет как тяжелый противотанковый снаряд.

— А что произошло здесь?

— Акустический удар вышиб все стекла в коридоре. Это оружие летит быстрее, чем скорость звука.

— Но почему вы думаете, что он вообще был в этом коридоре? Разве он не двигался в медицинской тележке?

— Мы думаем, что отсюда он отдал поддельный приказ по радио. Он забрал с собой уоки-токи Килмера. А когда мы узнали об этом, приказал соблюдать радиомолчание.

— Приказал?

— Да, сэр.

— И все это он сделал из поперечного коридора?

— Да. Сюда. Посмотрите на сломанные стекла.

— Вижу. Но как же он оказался на этом уровне, если на самом деле не может спускаться по лестнице?

— Мы нашли веревку, захлестнутую вокруг стропила. Или у него на крыше был помощник с воротом, или…

— Или что?

— Мы не знаем, может ли он управлять летящим оружием. Быть может, он привязал веревку к рукоятке молота, и приказал ему пролететь через брусья. Если это так, то мы оцениваем подъемную силу молота не меньше девяти сотен фунтов.

— И таким способом он вынес своего отца?

— Мы не уверены. Лично я думаю, что это еще один ложный след. Мне кажется, что он спустился по мусоропроводу в контейнер для мусора.

— Есть идеи, для чего он уничтожил телефон-автомат на четвертом этаже?

— Там вообще ничего не понятно, сэр. Денежный ящик взорван изнутри, а отверстие для монет не повреждено вообще. А ведь оно должно было взорваться первым. Вот, мы на месте. Взгляните. Ух. Ну и зрелище! Судебно-медицинский эксперт еще не смотрел…

— Я видел похуже. Ну, может быть нет. Где он стоял?

— Лежал, сэр. Он был здесь, он вырезал нишу в стене. Мы думаем, ему потребовалось три удара оружием. Вы видите, как треснула стена? Три слоя расплавленного камня; от каждого удара камень мгновенно плавился.

— Хорошо, он был здесь. И были два взвода, каждый шел со своей стороны коридора. Они не могли видеть друг друга. Что произошло дальше?

— Вспомните, что они не могли координировать свои действия из-за радиомолчания…

— Даже и так, как вы можете это объяснить?

— Ну, сэр, было темно. Он чуть ли не первым ударом уничтожил основной и аварийный генераторы. И оружие несколько раз ударило по обоим взводам.

— Как? Он что, бросал его через стену?

— Нет, сэр. Он сделал то же самое, что и на третьем этаже. Люди говорят, что оружие умеет поворачивать за угол во время полета.

— Он может бросать эту штуку из-за угла?

— Используя английский язык, сэр.

— Надеюсь это шутка, Ван Дам?

— Я очень бы хотел этого, сэр.

— Итак. Все наши люди перестреляли друг друга на этом перекрестке. И как он ушел отсюда? Я не понимаю. Как он убрался отсюда?

— Мы думаем, что для этого он бросил свое оружие в ограду.

— Сколько отсюда до ограды?

— Полмили, сэр. Поднялась тревога. Естественно все люди побежали к бреши.

— А он все это время был здесь?

— Да, сэр. Он и его отец были одеты в нашу форму. И он устроился среди раненых. Вы понимаете, что он не мог иначе: его отец был без сознания. Когда появилась скорая помощь, они, естественно, предположили, что…

Уэнтворт махнул головой.

— Больше я не хочу слышать ни одного слова.

II

Мисс МакКодам шла и улыбалась, потому что она любила библиотеку. Ее построили в том веке, когда местные вкладчики соревновались в щедрости и показывали, что по-настоящему уважают образование. Ее стол, за которым она принимала и выдавала книги, находился в атриуме, окруженный высокими греческими колоннами, свет садящегося солнца струился через высокие зеленоватые окна. За столом начинался проход в саму библиотеку, по сторонам которого стояли высокие стеллажи с книгами. Мисс МакКодам всегда представляла себе, что там, в глубоком молчании, размышляет мудрость веков. Мысленным взглядом она видела не стеллажи, а мемориалы давно умершим гениям, памятники гигантам, которые построили цивилизацию, или, если не памятники, тогда стены — стены, которые сдерживают нашествия невежества, варварства, упадка, всего того, что, вырастая, может низвергнуть опоры общества.

Она с удовлетворением вздохнула. Когда библиотека закрыта, здесь так тихо и торжественно. Молчание тысяч спящих историй, снов, записей, опытов, достижений…

Легкий храп всколыхнул тишину.

Мисс МакКодам потрясенно остановилась. И огляделась вокруг. Вон там, в маленькой комнате для детей, кто-то склонился над маленьким столом. Кто-то с волосатой головой, в длинном черном плаще, сейчас выцветшем, изодранном и грязном. Из-за того, что стол и стул были маленькими, для детей, он казался настоящим великаном.

Она вошла в комнату и почувствовала вонь, как если бы человек спал среди мусора. Могла ли она не заметить его раньше? Прежде чем запереть главную дверь она дважды проверила эту маленькую комнату.

Она спросила себя, не позвонить ли в полицию.

— Сэр! Сэр! — громко и резко сказала она.

Плечи вздрогнули. Человек всхрапнул. Потом поднял лохматую голову.

Нет, он казался огромным не из-за размера стула. Он на самом деле был великаном.

Черные борода и волосы. Бледное грязное лицо, на нем следы от слез. Ясно, что несколько дней он ничего не ел. И самые печальные глаза, какие только Мисс МакКодам видела у людей.

Он тихо заговорил безнадежным, потерянным голосом.

— Неужели вы видите меня? Тогда вы или сумасшедшая или поэт. Смешали сон с реальностью. — Он говорил с отчетливым русским акцентом.

— Сэр, сейчас не время, библиотека закрыта.

Человек печально кивнул.

— Для меня нет времени. Возвращайтесь обратно. Вы больше не увидите меня. Я призрак. Но я не могу умереть, понимаете?

Мисс МакКодам отступила назад.

Человек продолжал медленным спокойным голосом.

— Помимо того мира, который вы знаете, есть и другой. Там живут люди тени, завернутые в туман. Они тают; они умирают. Люди не могут видеть их, не могут вспомнить о них. Невидимые люди, завернутые в туман. Завернутые в печаль. Завернутые в одиночество. Вы видите меня; наверно туман расступился. Скоро он опять сгустится. И вы забудете. Уходите. — И он опять положил голову на скрещенные руки, лежавшие на столе.

— Библиотека — единственное место, куда я могу пойти, — пробормотал он. — Здесь я разговариваю с мертвыми. Больше никто не может поговорить со мной. Великие умы. Легендарные…

Она тихо заговорила.

— Быть может вам нужно поесть? Или вам нужны деньги?

Из-под опущенной головы донесся смех, а может быть стон.

— Мне нужна стодолларовая банкнота с портретом Бенджамина Франклина.

— В гостиной библиотеки есть банка с супом, — сказала она. — Если хотите, я могу разогреть ее в микроволновке…

Человек медленно поднял голову.

— Почему вы хотите мне помочь?

— Ну, потому что… — Она не могла сказать ему, что его глаза напомнили ей картину, которую он любила ребенком. — Вы же не пьяница или еще что-нибудь…

— Скажите мне. Что вы видите здесь? — И она увидела, что он взял газеты за несколько последних дней из главного зала. — Посмотрите на эту картинку.

— Наводнение. Ужасно, не так ли? Правительство собирается помочь пострадавшим деньгами.

— Здесь.

— Пожары на Юго-западе. Просто ужасно, что так много людей погибло. Пишут, что это, может быть, поджег…

— Здесь.

— Это? Протестующие перед больницей. Они требуют больше денег, чтобы изучать эпидемию…

— Здесь.

— Ураган Клемент. Национальная гвардия разбила палатки для жителей разрушенных домов.

— Да, мозги в вашей голове действительно окутаны туманом. Посмотрите сюда, куда указывает мой палец. Прямо сюда. Глядите.

— Это… Я… Прошу прощения, что я говорю? Библиотека уже закрыта, сэр…

— Это гигант, который идет по реке и расплескивает воду. Это из-за него в горах выпал снег, понимаете? Вот почему сейчас самая холодная зима из записанных. А здесь отпечатки следов огненных гигантов, и исследователи стоят рядом. Поджог, да! Неужели вы не видите? А ураганы? Князья Бури танцуют в воздухе над обломками разрушенных домов. Прямо на картинке. Смотрите туда, куда касается мой палец. Человек на гниющем коне у дверей больницы. Рядом с ним демонстранты, он убивает их ядом и смеется, а они не могут его видеть. Фотографии не лгут. — Человек встал и навис над ней, указывая на разбросанные газеты.

— Сэр, библиотека… Что вы сказали? Что…

— Посмотрите. Вы видите кусок бумаги с дырой?

— Сэр…

— Вы видите дыру, или нет?

— Да, я вижу ее, — тихонько сказала Мисс МакКодам.

— Я кладу ее на фотографию с наводнением. Я покрываю все, кроме гиганта. Где дыра?

— Я… мне кажется, что вся картинка покрыта…

— Дыра не может исчезнуть. Где она?

— Я…

— Используйте логику. Магия не может обмануть логику.

Мисс МакКодам вскрикнула.

— Боже мой, это гигант, который идет по реке! Его лицо покрыто льдом!

— Ага! — Человек уселся и улыбнулся. — Всегда надеялся, что это сработает. Интересный тест, не правда ли? — Он сидел, кивая сам себе.

III

— Вы что-то говорили про суп, — сказал он. — Могу я его взять?

Она вытащила кусок чертежной бумаги и стала закрывать и открывать фотографию в газете, опять и опять.

— Боже мой… о… боже мой…

Мисс МакКодам посмотрела на него. — Кто… кто вы такой?

— Я Ворон сын Ворона. И я один из людей Тумана. Один из прощенных. Один из непростивших.

Он поднял руку и закрыл фотографию.

— Не глядите на нее слишком долго, иначе вы сами упадете в Туман. И не говорите никому о том, что вы видели на фотографии, иначе вас столкнут в Туман. Да не смотрите вы в ужасе на эти картинки; вы их можете видеть. И сегодня не смотрите по телевизору новости. Только когда вы забудете обо мне, вы будете в безопасности… надеюсь.

— Расскажите мне все, — твердо сказала Мисс МакКодам.

Он покачал головой.

— Нет, это столкнет вас в Туман. А там так одиноко. Был ли вас кто-нибудь, с кем вы обычно разговаривали обо всем? Кто-нибудь такой, кому вы верили до конца? И если он не слышал о какой-нибудь истории, вы считали, что ее и не было?

— Ваша жена?

Он печально кивнул.

— И что произошло? Неужели она… она умерла?

— Нет, я умер.

Только тогда, когда ей удалось убедить его пойти в гостиную и накормить томатным супом (его руки так тряслись, что он не мог удержать ложку), он начал рассказывать свою историю.

IV

— Был в тюрьме. Не в настоящей, законной тюрьме, но как в России. Солдаты, не охранники. «Обеспечивающий арест»,[15] так они называли это. Волшебник бросил меня туда. Но волшебник из старых времен, и он не понимает современную конституционную систему прав и обязанностей закона, не то, что я, потому что мне пришлось ее выучить для получения гражданства. Я признался, понимаете.

— Я убил Галена Уэйлока.

— Но его убили не на федеральной территории. Это не подпадает под федеральный закон.

— Как и со мной; я из парковой полиции. Преступления на территории парка — федеральная земля. Федеральная земля — федеральный случай. Но у меня нет полномочий расследовать преступления за пределами парков, правда? Так и с ними.

— Волшебник думал, что все, как в старые времена. Он думал, что его друзья могут бросить меня в тюрьму, ну, как какой-нибудь король может бросить в тюрьму кого хочет. Без объяснений. Без ордера на арест. Не тут-то было! Только не в Америке. Возможно, волшебника не было в этот день. Возможно, его друзья ошиблись или не были так загипнотизированы, как он думал. Всякий может ошибиться. И они послали меня в настоящую тюрьму.

— Но в настоящей тюрьме у меня есть права. Например, право на адвоката. Но у меня нет адвоката. Я мог позвонить только один раз; и единственный знакомый адвокат — отец Венди, который не существует. Я позвонил ей домой и оставил сообщение этому выдуманному адвокату.

— На следующий день они исправили ошибку; появились федеральные люди, чтобы забрать меня обратно. Федеральный случай, очень секретно, высший уровень. У них даже были бумаги, говорящие, что они могут забрать меня. Бумаги с подписью. В трех экземплярах.

— Ну я и ударил надзирателя ножкой от кровати. Быть может он думал, что кровать слишком тяжелая и невозможно оторвать ее от пола. Но ошибся. Я думаю, что убил его. Может быть нет. Я думал, что они застрелят меня. Я и пытался, чтобы меня застрелили.

— Они перевели меня в тюрьму строгого режима. Совсем другое место. Всюду решетки. Красная тюрьма. Быть может опять ошибка. Или волшебнику стало на меня наплевать.

— Там был тренажерный зал. Я занимался. Сделал себя еще сильнее. Другие заключенные — они были плохими людьми. Одному сломал пальцы, пять пальцев, когда он сказал, что я должен стать его женщиной; после чего они от меня отстали.

— Там было и телевидение. Я мог видеть вещи по телевизору. Князья Бури. Кэлпи, тошнотворные и убивающие. Ледяные гиганты. Огненные гиганты. Моя ошибка. Так много людей умерло. Все из-за моей ошибки.

— И никто другой не может их видеть. Все называют меня сумасшедшим.

— И тут надзиратели начали переставать меня видеть. Иногда они оставляли меня в камере во время обеда, или оставляли в тренажерном зале, когда было уже время уходить.

— А новости говорили, что ураган убил множество людей, тысячи остались без крова и без еды, каждый день умирало множество людей.

— Настал мой день рождения. И я решил убить себя.

— Я повесился на перекрученных штанинах, прикрепленных к лампочке. Было настолько низко, что я не мог спрыгнуть оттуда, так что я повис и начал душить сам себя. Перед глазами все помутнело. Я видел только темноту.

— А потом я увидел свет, окруженный кругом света. Как луна в вечернем тумане, и серебряное кольцо вокруг. Свет лился из очень маленьких пальчиков самой прекрасной женщины, которую я видел в своей жизни, она вошла в камеру, ее башмачки бесшумно ступали по полу. Ветер шевелил ее волосы и длинные, зеленые и серебряные юбки. Ее волосы были черны как полночь. Длинные, до колен. Глаза зеленые, как у кота. Ветер больше не шевелил ничего. Совершенно беззвучный ветер. Она несла эльфийский светильник, который я уже видел.

— Она заговорила. Ее голос лился как серебряный поток. Как музыка. Я ужасно испугался ее.

— «Есть надежда», сказала она. «Всегда есть надежда».

— Я сказал ей, что не вижу надежды. Возможно, что я только подумал, что сказал, потому что, знаете ли, я был в шоке.

— «Всегда есть звезды», сказала она, «хотя днем ты не в состоянии их увидеть. И они больше и старше, чем этот мир и все его тревоги».

— «Что мне звезды», сказал я. «Как они могут помочь мне?»

— Она улыбнулась, так ласково. «И ты, моряк, можешь промолвить такое? Ты не видишь мою звезду, но она есть. И она безопасно проведет тебя в порт. Домой, к твоей жене, если ты разрешишь ей. Но ты должен поднять глаза к небу, если хочешь увидеть ее. Мой муж придет и спасет тебя, но он шагает через мир людей, а не мчится со скоростью сна». И она поглядела на меня через прутья клетки, а ее светильник сиял как звезда.

— Я сказал ей, что моя жена никогда не простит меня.

— Она опять засмеялась и сказала. «Если ты убьешь себя, она никогда не заговорит с тобой».

— «Но я убил человека».

— И тут она сказала, что смерти нет.

— Так что я поднял руки и порвал веревку, привязанную к держателю лампы. Я упал на пол и опять задышал. Я опять стал видеть. Она исчезла.

— Я рассказал эту историю соседу по камере. А он рассказал мне, что есть человек, который ненавидит зло. Невидимый человек, и он может замутить сознание человека. Его боятся все преступники. Есть множество историй про этого человека, но все они глупые детские сказки. Там он вроде героя комиксов, ну, вы понимаете? Сокамерник сказал, что человек тьмы придет ко мне в полночь.

— Когда мы слушали мессу, я спросил об этом человеке остальных. Они со страхом поглядели на меня. «Ты сумасшедший», сказал один из них. «Только сумасшедшие слышат рассказы о нем, и никто другой».

— И той же ночью черная тень влилась в дверь камеры. Длинный черный плащ, черная шляпа, лицо скрыто шарфом. Но его глаза. Они пронзают вещи как ножи. Как глаза гения. Как глаза судьи во время заседания суда. Как глаза короля!

V

Ворон повернулся на койке и вскочил. Его сокамерник, лежавший на кровати над ним, даже не пошевелился, и продолжал спать, широко разинув рот; в мутном свете, льющимся из коридора, его седеющие щеки казались впалыми и бледными. Похоже он не слышал, как человек заговорил.

— Конечно я вижу тебя, — ответил Ворон человеку в черном. Поднялась рука в черной перчатке. На ее безымянном пальце холодным огнем сверкнула точка, более красная, чем кровь, более красная, чем планета Марс ночью. Это был алый опал.

— Тогда ты зашел дальше, чем я предполагал, — сказал черный человек. — Мы должны забрать тебя отсюда.

Человек достал из-под плаща моток проволоки и «крокодилами» присоединил один конец к двери камеры, а второй к стене. Потом вынул то, что выглядело как тонкий металлический инструмент, выкрашенный в матово-черный свет. Он вставил инструмент в замок, последовал щелчок.

Дверь открылась так широко, как только позволяла проволока.

— Вперед!

— Но я преступник. Убийца. Мое место в клетке.

— Гален Уэйлок жив.

— Что?

— Он под заклинанием. Ты можешь спасти его. И можешь спасти тебя. Вперед. У меня совсем нет времени.

Ворон осторожно выскользнул в приоткрытую дверь. Человек в черном закрыл ее и опять защелкнул, убрал крокодилы, вытер следы на дверях и стене. Ворон невольно восхитился его быстрыми уверенными движениями.

— Иди за мной. Я знаю, что ты можешь почти не шуметь, когда постараешься. Постарайся.

Почти неслышно зашуршал плащ, фигура повернулась и заскользила по проходу.

С каждой стороны виднелись камеры. За решетками спали люди, свернувшись на своих койках, только несколько проснулось. Но даже если кто-то и увидел парочку, то не сказал ни единого слова.

Когда они достигли угла тюремного блока, человек в черном вынул из-под плаща тонкий телескопический цилиндр, на конце которого на проволоке висела фотография, сделанная поляроидом. Потом человек выдвинул цилиндр так, чтобы фотография оказалась прямо перед линзами камеры слежения. Ворон увидел, что на фотографии был тот самый проход, в котором они стояли, пустой, и картинка была сделана с той же самой высоты и под тем же самым углом.

— Пост надзирателей в конце прохода, — прошептал человек черном. Я наброшу на тебя мой плащ. Иди сразу за мной. Ты должен всегда оставаться между мной и ими. Понял? — Он поднял вверх палец с кольцом и шагнул вперед.

Когда они, наконец-то, спустились наружу и оказались за последней стеной, человек в черном смотал веревку с «кошками» в пневматическую катапульту и спрятал ее под плащом. Только тогда Ворон отважился спросить:

— Кто… Кто вы?

Человек размотал шарф, который, как оказалось, был прикреплен к шляпе. Мрачное и жесткое лицо, нос крючком, высокие скулы, серебряные волосы.

— Ты не помнишь меня? Хороший знак. Думай обо мне, как о твоем адвокате. Я — человек закона и приношу правосудие тогда, когда по другому его не добиться. Идем. На дороге нас ждет такси. Водитель — мой друг. Он достаточно безумен, чтобы видеть нас, но не настолько, чтобы путать реальность со сном, во всяком случае до такой степени, которая удовлетворит даже нью-йоркца.

Он пошел по высокой траве рядом с дорогой. Была холодная, даже морозная ночь, ослепительно и спокойно сверкали звезды.

— Не иди по дороге. Водители нас не видят.

— Расскажите мне, что произошло, — попросил Ворон.

— Я появился слишком поздно и не сумел остановить Азраила. Дом был захвачен, Гвендолин улетела, тебя и Уэйлока схватили. Я думаю, что ты уже заметил: нормальные люди не могут видеть мифические вещи. Это феномен, который называется «туман».

— Туман?

— Думай о нем как о психологическом барьере. Ты знаешь, что такое «истерическая слепота»? Нет? Людям внушили, что они слепые, и тем не менее они обходят предметы, стоящие у них на пути. Они реагируют на эти предметы, хотя они не видят их. А при нынешнем состоянии реальности есть такие предметы, что для нормального человека они как нормальные объекты для людей, страдающих истерической слепотой. Я — как раз такой предмет. И мифические существа — тоже такие предметы, хотя, в отличие от меня, для них такое состояние родное. И ты можешь стать следующим, если немедленно не предпримешь что-нибудь, чтобы помешать этому.

— Вы должны рассказать больше.

— Слушай. Иногда люди, благодаря отчаянию или безумию, впадают в такое состояние. Очень редко. Нормальные люди не видят их. И даже если видят, то позже уже не помнят. Большинство людей в Тумане начинают красть у живых. Они не могут сохранить работу, потому что их наниматели забывают о них. Родственники не могут их накормить, потому что родственники забывают.

— А фотографии? Документы?

— Феномен психологический, не физический. Нормальные люди просто не видят ничего, что напомнило бы им о человеке Тени.

— Но как это возможно?

— Неизвестно.

— А как насчет прикосновений? Или ударов?

— Если ты попытаешься привлечь к себе слишком много внимания, то начнешь таять. Станешь слепым, или прозрачным. Быть может оцепенеешь, или вообще станешь нематериальным. Я не слишком знаю об этом. Быть может, легенды об инкубах основаны на людях Тумана. Но суть в том, что если ты попал в Мир Тумана и начинаешь красть у настоящего мира, или бить людей, или ломать вещи и дома, туман будет сгущаться вокруг тебя до тех пор, пока ты полностью не потеряешь связь с реальным миром.

Сейчас они срезали путь через поле. Перелезли через редкую бревенчатую изгородь, прошли мимо высохших деревьев. Перепутанные голые ветки над их головами походили на сеть.

Ворон дрожал, из его рта шел пар. Человек в черном предложил ему свой плащ. Под плащом он носил черный комбинезон с упряжью, к которой были прикреплены дюжины всяких механизмов и оружие.

— Почему вы так одеваетесь? — удивился Ворон.

— Герои моего детства. Ты когда-нибудь слышал старые радиопрограммы, вроде «Семена преступлений приносят горькие плоды»? Нет? Мне кажется, это очень подходит ко мне, особенно учитывая то, что я сумел повернуть проклятие себе на пользу.

— Вторая причина: если вселенная может объяснить любые действия, как если бы нет тумана, то туман не становится гуще. Если я оденусь в черное и спрячусь, тогда, может быть, никто не вспомнит меня только из-за того, что не видел меня.

— Третья причина: разве ты не заметил, как одевается Азраил де Грей? Даже когда нет ничего, кроме простыни, он должен надеть плащ. Магия работает, если некоторые образы впечатаны в подсознание человечества. Самые простые образы, старые образы, работают лучше всего. Плащи впечатляют, балахоны — нет. Мечи причудливы и поэтичны; револьверы — нет. Представь себе слепую статую Правосудия с весами в одной руке и револьвером в другой. Абсурдный образ! Магию творят только впечатляющие, поэтические вещи.

— Но у вас есть револьвер.

— Половина обитателей Мира Тумана не боится огнестрельного оружия. Револьвер, как символ, еще не проник в подсознание расы.

— И все-таки у вас есть револьвер!

— Потому что есть и вторая половина.

— Вторая половина?

— Да, злые люди, которые используют Туман, чтобы скрыть свои преступления. Их не видит полиция. Но я вижу. Некоторые преступники субтильны и вокруг них очень быстро сгущается туман, который выбрасывает их из вселенной. Если я добираюсь до них, то выбрасываю еще быстрее.

— А как вы живете? Неужели не крадете?

— Раньше, очень давно, люди оставляли эльфам еду. Тогда было легче. Но и сейчас есть несколько способов. Если ты берешь новую жизнь и новую личность, иногда вселенная разрешает тебе вернуться, особенно если новая личность совершенно отличается от старой. У меня много таких масок: богатый плейбой, боевой пилот; привратник, газетчик.

— Кроме того есть работы, которыми ты можешь заниматься, не встречаясь с людьми лицо к лицу. Брокеры, бухгалтеры, некоторые типы новых писателей. Я использую несколько таких масок. Кое-кто может жить на краю: их видят, но не всматриваются. Вроде водителей такси или бродяг.

— Я объединил таких людей, создал из них целую сеть, и мы сражаемся с сетью, которую создал Азраил де Грей из маньяков и убийц. Я предохраняю своих людей от преступлений и не даю туману сомкнуться вокруг них.

— Вот, например, мой таксист; он по-прежнему живет в своем старом доме, иногда туман редеет настолько, что он спит со своей женой, которая считает его мертвым. Но, конечно, утром она думает, что ей снился эротический сон.

— Или мой брокер: он занимается своей работой по телефону, и ни один из клиентов не знает лицо в лиц; одинокий, да, но только он способен открыть банковский счет и банковские служащие об этом не забудут. У него одного из нас даже есть лишний вес, потому что он способен заказать домой еду и оплатить ее.

Вдалеке, около поворота грязной дороги, Ворон увидел стоящую машину с погашенными огнями.

— Кто такой Азраил де Грей? — спросил Ворон.

— Я надеюсь, что ты расскажешь мне об этом, — ответил человек в черном. — Когда-то, когда я жил в настоящем мире, я был довольно важной личностью. Ты не поверишь, насколько важной. Не так-то много изобретателей и инженеров, которые к тому же финансисты, адвокаты и владеют собственной газетой. Я даже стал важной политической фигурой — без моего согласия, кстати, — что-то вроде опоры всех тех, кто хотел тяжело работать, оставаться свободным и сохранять заработанные деньги. Мои передовицы производили много шума, но они же привлекли ко мне внимание Азраила.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что о моем прошлом: Моим величайшим удовольствием в жизни было решение проблем. Я сделал немало денег, решая проблемы для других. А потом правительственные инспекторы сделали все, что в их силах, чтобы лишить меня этого источника заработка; люди, которые ничего не понимали в моих делах, пытались рассказать мне, как надо вести бизнес, кого я должен нанимать, когда, где, как и почему. Поэтому мне пришлось выучить право и стать адвокатом: я хотел быть способен защитить деньги, которые мне принесли мои изобретения. Но когда люди голосуют за плохие законы, никакое знание закона тебе не поможет; единственный путь защитить себя — сформировать правильное общественное мнение. И я купил газету. Я сделал ее очень успешной. Я нанял частных детективов, которые помогли мне открыть заговор в высших эшелонах власти. Политики, владельцы газет и преступники странным образом действовали совершенно согласованно, очевидно выполняя чью-то волю. Я попытался найти почему, и как решить эту проблему.

— Они нашли меня раньше.

— Люди Азраила предъявили ультиматум: или присоединиться к ним, или мне конец. Они сказали, что могут лишить меня всего: семьи, денег, положения в обществе, достижений, славы — и даже сделать так, как если бы я никогда не существовал. Они ясно дали мне понять, что обладают сверхъестественной силой. Естественно, я отказался.

— И Азраил заколдовал вас.

— Да. Это была за четыре с половиной года до того, как он появился на Земле.

— Что?!

— Много лет Азраил вынашивал свои планы. И уже давно общается со своими сторонниками, во снах. Его приход в этот мир стал кульминацией, но далеко не первым шагом его далеко рассчитанных планов.

— А заклинание?

— Вначале было очень трудно, когда меня лишили всего и весь мир позабыл обо мне. Но мой ум, самодисциплина и решительность спасли меня, и никто не в состоянии лишить меня их. Так что я спас сам себя.

Они подошли к такси. Человек в черном продолжал рассказывать.

— Еще в самом начале я понял, что мне потребуется около пяти лет, чтобы расстроить все планы Азраила, и потом еще лет десять, чтобы вернуть себя деньги и положение в обществе, которые у меня были раньше. У меня есть преимущество — мне не надо снова изучать право, потому что сейчас достаточно сдать экзамены. Кроме того, достаточно умеренно используя магию, я могу совершить несколько научных открытий, которые должны хорошо продаваться. Например, использование гипноза как совершенно безопасного анестетика имеет огромный потенциал. Я жду не дождусь, когда мне удастся устранить Азраила и вернуться к работе! — Он потер руки и улыбнулся.

VI

Ворон съел две банки супа в маленькой кухоньке и пачку крекеров, которую библиотекарша держала здесь.

— А что случилось потом, — спросила Мисс МакКодам. — Вы стали частью этой героической тайной организации?

— Нет. Я еще не сел в такси, а он уже приказал мне найти Золотое Кольцо Нибелунгов и остановить ураганы. Магическое кольцо. Но, чтобы использовать его, надо отречься от любви. Я не могу отречься от любви. Еще нет…

— Люди умирают в этих штормах, их дома разрушены, их жизни уничтожены. И некоторые их них тоже потеряли возлюбленных.

— И он тоже это сказал. Мы поспорили. И я ушел.

— Как же вы жили? Вы выглядите таким голодным…

Ворон выпрямился.

— Я не крал. Даже хотя это было так легко. Невидимый человек может украсть все. Так что мне пришлось голодать, хотя еда была прямо под носом. Иногда я ел то, что выкидывали в ресторанах, или доедал то, что люди оставляли на тарелках.

— И что сейчас? — спросила Мисс МакКодам.

— Сейчас я понял, что ошибся. Я должен найти магическое кольцо. Для этого я должен найти банкноту в сто долларов, уснуть и увидеть во сне Франклина.

— Это невозможно, — сказала она. — Никто не может заказать себе сон.

— Я думаю, что Гален мог. Увы, у меня нет его подготовки. Но, может быть, если я пойду в Эвернесс, то сумею. Там все сны правдивые. Но как такое может сделать человек вроде меня, без работы, без жизни. И откуда я возьму банкноту в сто долларов? Если я украду, туман накроет меня, и никто больше не увидит меня снова. Сейчас я уже хочу отречься от любви, но не могу.

Он опустил голову на стойку кухоньки, бесконечно усталый, печальный, потерявший надежду. Мисс МакКодам протянула руку и слегка коснулась его всклокоченных волос.

Он вскинул голову и затуманенным взглядом посмотрел на нее.

Она отдернула руку. Ее щеки покраснели и разгорелись.

— А будет ли это кражей, если я дам вам билет на автобус. Водитель может и не увидеть вас, конечно, но если билет куплен, у вас есть полное право ехать в автобусе.

— Билет на автобус? Куда?

— В любое место. Какое назовете. Ворота из слоновой кости или роговые ворота, я думаю; Вергилий описал их в Энеиде.[16] Это в нашей стране, не так ли? На нашей планете? Хорошо. Потому что сейчас есть особые скидки на билеты в любое место в Соединенных Штатах.

— Почему?

Мисс МакКодам наклонилась вперед.

— Я думаю, что «отречься от любви» означает совсем не то, что вы думаете. Кольцо, о котором вы говорите, это то же самое кольцо, что и в цикле опер Вагнера, да? Тогда, если вы вспомните Götterdämmerung,[17] то Зигфрид женился на Брунгильде, а позже на сестре Гюнтера, не помню ее имя. Очевидно, что он не отрекся от любви.

— Что? О чем вы говорите?

— И если это то самое кольцо, которое Кэмпбелл[18] описал в Западной Мифологии, то оно, по Юнгу, является символом представления о самом себе. Как и кольцо с печаткой, оно символизирует самоидентификацию, и тот факт, что оно сделано из золота, которые древние алхимики считали металлом очищенной добродетели…

Ворон поднял руки.

— Сдаюсь. Вы — ученый. Образованная женщина. Я понял и последую вашему совету. Тогда от чего, как вы думаете, я должен отречься?

— От страсти. От безрассудной любви.

— Вы имеете в виду такую любовь, которая заставляет мужчину убивать другого мужчину, незнакомого, чтобы спасти свою жену?

— На самом деле я не знаю, — сказала она, внезапно неуверенно. — Я только догадываюсь…

— Нет. Вы — ученый. В ваших словах я слышу настоящую мудрость. Даже если вы ошибаетесь. У меня появилась надежда. Мне кажется, что я сумею использовать кольцо, не убивая свою жену. Если вы купите мне билет до Эвернесса, я поеду. Но почему вы помогаете мне?

Она улыбнулась.

— Разве раньше вы никогда никому не помогали? Такой большой сильный мужчина, как вы?

— Иногда.

— Ну, может быть маленькая библиотечная мышка любит чувствовать себя большой и сильной. И, кроме того, я видела гиганта на фотографии.

Ворон встал, и теперь стоял совершенно прямо.

— Последний вопрос. Как я могу взять у вас сто долларов? Вы не такая уж богатая женщина, а?

Она опять улыбнулась.

— Я богаче, чем вы думаете. — Она указала на дверь, ведущую к стеллажам с книгами. — Там мое сокровище, которое не имеет цены. Это иллюстрированная трехсотстраничная книга о том, как распознать поддельную банкноту. И в нем есть все типы купюр. Если вам надо не настоящую банкноту, а просто картинку, вы можете сфотографировать нужную страницу из книги. А я пока позвоню в автобусную компанию…

Ворон наклонился над раковиной и стал смывать с лица грязь и слезы.

I

— Сколько еще мы должны стоять здесь, Хал? Это просто унизительно.

— Сохраняйте тишину, Мистер Президент. Я не буду просить дважды. — В железобетонном бункере, на два уровня ниже Пентагона, из центра комнаты убрали ковер и на полу золотой проволокой выложили пентаграмму.

С трех сторон от пентаграммы, на возвышениях, стояли компьютеры; за ними поднимались ряды радаров, информационных терминалов, телекоммуникационные узлы. Высокий потолок терялся в темноте. Гигантский экран-карта висел над головой, зеленым светились линии и точки, отметки о погоде, позиции войск, данные спутниковой телеметрии, телефонные линии, федеральные шоссе, основные железные дороги.

С четвертой стороны, откуда убрали компьютеры, стоя пустой трон. На одной ручке был вырезан красный дракон, на другой — белый; за троном стоял шест с римским орлом; над сидением веяла медвежья шкура, с черепом и лапами.

С пятой стороны, где раньше находилась станция раннего предупреждения, теперь стоял алтарь, окруженный свечами. На камне алтаря лежал мертвый львенок, его кровь стекала с камня в серебряное блюдо.

Здесь были президент, три члена его кабинета, глава администрации Белого Дома, и двенадцать высокопоставленных членов различных комитетов, чьи бюджет и деятельность никогда не выставлялись наружу. Здесь же были и девять одетых в черное судебных клерков, писавших отчеты для Верховного Суда.

Перед ними, ближе к алтарю, стоял человек, которого президент назвал Халом. Он был Председателем Федерального Резервного Фонда, на свой синий в тонкую полоску костюм он накинул плащ из белой овечьей шерсти.

За ними, ближе к центру комнаты, находились люди в униформе генералов и адмиралов Объединённого Комитета Начальников Штабов. Довольно странно, но у всех них были молодые лица и спокойный цепкий взгляд офицеров безопасности или телохранителей.

И все они стояли на коленях.

Между двумя вазами, одна с лилиями, вторая с красными розами, за алтарем стоял Азраил де Грей, одетый в великолепный темно-синий костюм, отделанный серебром. С эполет свисало семь ожерелий из семи драгоценных металлов, все они тянулись к огромному алмазу, который висел на груди, прямо в центре пентаграммы из намагниченной стали. Погоны и пышные рукава поражали размерами. Высокую остроконечную шляпу украшали драгоценные камни, образовывавшие различные созвездия; на полях был изображена луна в различных фазах.

Азраил окропил чашу и быстро повернул запястье. На ковер брызнула кровь, и волшебник громким голосом произнес:

— Фалег! Бетор! Аратрон! Я заклинаю тебя именами Внешних Богов, еще более темных, чем великий Люцифер, которого мы называем Хагит, Эофорос и Фосфорос. Тебе и только тебе разрешено подниматься в зенит, великая честь, которая не дарована даже твоему владыке. Но тайное имя этого владыки Податель Света, Телеос, и вот оно произнесено вслух. Я призываю тебя; я требую; я заклинаю тебя. Выйди из тумана. Аратрон! Аратрон! Аратрон! Трижды я назвал твое тайное имя, и я принес тебе в жертву кровь короля!

В центре золотой пентаграммы начала формироваться колонна тьмы, по ней побежали черные искры, как если бы темный двойник молнии затанцевал вокруг торнадо.

Президент, все еще стоя на коленях, сжал ладони вместе и через плечо посмотрел на колонну; его глаза от страха побелели, по лицу потек пот. Хал, председатель Федерального Резерва, потянулся назад и дернул президента за галстук.

— Глаза вперед! — прошипел он.

Президент снова уставился на алтарь, но вздрогнул, когда в зале задул холодный ветер.

Кто-то закашлялся. Пара людей в задних рядах сделали вид, что молятся, но уткнули носы в сжатые руки и попытались сжать ноздри кончиками пальцев.

Азраил высоко поднял наполненную кровью чашу, отбросил голову назад, холодный зловонный ветер раздувал его великолепную одежду, странный свет, льющийся от черной колонны, осветил его гордое лицо. Горящими глазами он уставился в сердце тьмы.

II

В затемненной комнате, находившейся недалеко от места ритуала, вся эта сцена отражалась на экранах телевизионного модуля, каждый экран транслировал ее под другим углом или с другой точки зрения.

Как раз сейчас верхний левый монитор показывал, как черное торнадо постепенно превращается в изображение богини с железным лицом, одетой в черное и вооруженной бичом, свитым из кандалов и цепей.

Ван Дам отложил в сторону сигарету и пробежался пальцами по пульту управления, вделанному в ручку кресла.

— Проклятая камера, вечно искажает глубину. Эта женщина кажется больше, чем комната, в которой она стоит.

Уэнтворт глотнул соды из бутылки.

— Не обращайте внимания. Это же сверхъестественное. Что говорят микроволновые детекторы?

— Как вы и предполагали, сэр, все четыре детектора сообщают, что женщина появляется дальше, чем противоположная стена. Даже те детекторы, которые смотрят друг на друга. Это невозможно, но так оно и есть. — Ван Дам вынул банкноту из бумажника и передал ее Уэнтворту.

— Невозможно в трех измерениях. Благодарю.

Ван Дам опять затянулся.

— В последнее время вы слышали что-нибудь о Колдгрейве?

— Я пытался поговорить о нем с Азраилом. С моей точки зрения Колдгрейв совершенно бесполезен. Для чего нам кучка религиозных фанатиков, если в нашем распоряжении практически все армия Соединенных Штатов? Но Азраил не хочет и слышать об этом. Может быть, он все еще собирается сделать этого человека Папой, как и обещал. — Уэнтворт с тревогой покачал головой. — Мы должны избавиться от Колдгрейва. Спишем его смерть на пропавшего Уэйлока или на этого русского парня.

— Гм, сэр, а вы сможете соврать, глядя ему прямо в глаза?

Уэнтворт пожал плечами.

— Ну, это просто мысль.

Ван Дам медленно выпрямился на своем кресле, прикусив сигарету; горящий конец упал на пол, едва не задев подбородка.

— Святой Иисус Христос! А. У.

Уэнтворт кивнул.

— Азраил предупреждал, что она будет в плохом настроении. Вот почему мы поставили ребят из службы безопасности, одетых как генералы, поближе к пентаграмме. Он был уверен, что его она не убьет, но что-нибудь кому-нибудь сделает, хотя бы только для того, чтобы показать, что она имеет виду под сделкой. Хм. Поглядите на это. Азраил сказал, что она возьмет двух-трех человек; и она действительно взяла двоих. Он знает свое дело. А… как вы себя чувствуете?

— Плохо, сэр. Вся эта кровь. Мы обычно делали что-то в таком роде с лягушками, которых ловили, когда я еще был мальчиком… Я…

— Ясно. Просто опустите голову пониже и какое-то время не смотрите на экран.

— Все. Я пришел в себя.

— Кишки бедного Боба расплескались по всему полу.

Уэнтворт еще раз хлебнул соды, потом спросил.

— На каком языке они говорят?

— Вавилонский. Через несколько мгновений мы должны получить перевод текста на шестом экране. Ребята из ЦРУ здорово навострились в мгновенных переводах. Интересно, что задержало их.

— Быть может акцент? — предположил Уэнтворт.

— Или этот рев мешает работе оборудования. Сэр, а что вы скажите людям из Национального Зоопарка о львенке?

— Государственная безопасность. Случайно убит во время перевозки. А вот что вы скажите людям Смитсоновского института об алмазе «Надежда»?[19]

— Террористическая угроза. Мы вернем обратно настоящий алмаз, как только схватим террористов.

— Мм. Отличная идея.

— Сэр, неужели Азраилу действительно нужен для этого ритуала самый большой алмаз в мире?

Уэнтворт пожал плечами.

— Да, по-моему. Духов такие штуки очень впечатляют.

— Эй. Она отпрыгнула назад. Что у него в руке?

— Лунный камень, из тех, которые привез Аполлон. Я думаю, что и эта штука тоже очень впечатлила призрака.

— Опять террористическая угроза, сэр?

— Не-а. Мы просто взяли его и сообщили, что потеряли. Нашего человека схватили, но до слушаний еще далеко, а к тому времени уже наступят Мартовские Иды.[20] Кстати, о них. Ваши люди готовы?

— Сэр, мы можем устроить восстание в любом городе, какой вы нам укажите. Объявим национальную катастрофу и введем военное положение. Займет не больше часа. У нас уже есть передовицы, призывающие президента получить от конгресса чрезвычайные полномочия и мандат, который даст ему возможность ввести поправки к конституции. Но мне нужно финансирование. Не все, но многие заговорщики делают это только ради денег.

— Это не проблема, я вам дам личный номер телефона Хала. Позвоните ему, и он просто включит печатный станок. Эти деньги не появятся в бюджете, и конгресс ничего не узнает.

— Как, разве конгресс ничего не знает?

— У тех, кто не берет взятки, нет достаточно денег, чтобы действовать. А на тех, кто берет, мы нажали и заткнули им рот. Вот эти знают обо всем.

— Что с бомбой?

Уэнтворт отставил в сторону пустую бутылку от соды.

— Я все еще считаю, что заговора достаточно. А если нет, давайте разбомбим пустую военную базу. Может быть ту самую, которую разгромил Питер Уэйлок. Любой взрыв ядерной бомбы в атмосфере заставит наложить в штаны всех в этом мире. Американский народ разрешит нам выпустить универсальное удостоверение личности, следить за передвижениями всех и каждого, обыскивать дома без ордера и приостановить habeas corpus,[21] если решит, что мы ищем террористов с ядерной бомбой в чемодане.

— И Азраил?

— Однажды он рассказал мне, что как-то раз убедил короля убить все детей, родившихся в Майский День во всем королевстве. Их собрали на корабль и утопили.

— Ого! И что сказал Азраил о бомбе?

— Азраил сказал, что надо использовать ее на Лос-Анджелесе.

Какое-то время оба человека молчали.

— Там живут некоторые из моих любимых голливудских звезд… — начал было Ван Дам.

Уэнтворт стукнул кулаком по пульту управления.

— Где же этот проклятый перевод на шестом экране! Черт побери, я хочу услышать, что они говорят!

III

— …больше не выходи из круга, я требую и заклинаю тебя; смотри, у меня в руке камень с подножия Небес, в котором нет ничего земного. Я объявляю принадлежащем мне все, что ниже диска Луны, потому что в моей руке сама Луна. Даже ты, Великая Принцесса, Благородная Княгиня, Великая и Могущественная Королева, здесь, в месте моей силы, должна подчиняться старинным законам. Я приказываю тебе произнести твое послание на языке людей, таким способом, который не будет смертельным или опасным для людей, быстро и без ошибок.

ПРИЗРАКИ ОПЛАЧУТ МЕРТВЫХ. ВОТ МОЕ ПРОСТОЕ ПОСЛАНИЕ, СМЕРТНЫЙ. НЕУДОВОЛЬСТВИЕ ВЕЛИКОГО ЛЮЦИФЕРА ОБРУШИТСЯ НА ТЕБЯ КАК ЧУДОВИЩЕ И РАЗДАВИТ ТЕБЯ.

— Говори. Вот на мне камень из адамантина, называемый Надежда, который носил Соломон, и им я опять заклинаю тебя.

ВЕЛИКИЙ ЛЮЦИФЕР НАПОМИНАЕТ ТЕБЕ О ТВОИХ КЛЯТВАХ И О НАКАЗАНИИ, КОТОРОЕ ТЫ НАВЛЕЧЕШЬ НА СЕБЯ, ЕСЛИ ОТРЕЧЕШЬСЯ ОТ ОБЕТОВ. ВЕЛИКИЙ ЛЮЦИФЕР ТРЕБУЕТ, ЧТОБЫ ТЫ НЕМЕДЛЕННО ИСПОЛЬЗОВАЛ СЕРЕБРЯНЫЙ КЛЮЧ, ОТКРЫЛ ВОРОТА КОШМАРОВ И ДАЛ ВОЗМОЖНОСТЬ ГОРОДУ БАШНИ БЕСКОНЕЧНОЙ БОЛИ, КОТОРЫЙ НАЗЫВАЕТСЯ ДИС ИЛИ АХЕРОН, ВОЙТИ В МИР ЛЮДЕЙ.

ВЕЛИКИЙ ЛЮЦИФЕР НАПОМИНАЕТ, ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ ПРИГОТОВЛЕНО МЕСТО В ЕГО КОРОЛЕВСТВЕ, КОТОРОЕ БУДЕТ НАПОЛНЕНО НЕВЕРОЯТНЫМИ НАСЛАЖДЕНИЯМИ ИЛИ НЕВЕРОЯТНОЙ БОЛЬЮ, В ЗАВИСИМОСТИ ОТ УДОВОЛЬСТВИЯ ИЛИ НЕУДОВОЛЬСТВИЯ ВЕЛИКОГО ЛЮЦИФЕРА.

— Ах! Питер знал… Аратрон! Я заклинаю тебя именами Флегетон, Коцит, Ахерон и Стикс, именами четырех рек Ада, я требую, чтобы ты передала мое послание Великому Люциферу, сияющему как факел в ночи, не добавляя и не убавляя ни единого слова. Серебряный Ключ похищен, но вскоре будет найден; и, как только Серебряный Ключ окажется в моих руках, откроются Роговые Ворота и Ворота из Слоновой Кости, могущественная армия войдет в них, завоевывая и покоряя; вся Земля и весь мир за ней покорится тому, кто держит скипетр Люцифера.

Я УПОЛНОМОЧЕНА ВЕЛИКИМ ЛЮЦИФЕРОМ. СКАЖИ, СМЕРТНЫЙ, НЕМЕДЛЕННО ОТВЕТЬ: КТО ПОСМЕЛ УКРАСТЬ СЕРЕБРЯНЫЙ КЛЮЧ И СКРЫТЬ ЕГО? КАК ЭТО ПРОИЗОШЛО?

РАНА ОТ КЛЮЧА ГОРИТ В СЕРДЦЕ ВЕЛИКОГО ЛЮЦИФЕРА, И ИЗ НЕЕ ВЫРЫВАЮТСЯ СТРАСТИ, ДО ТОГО ВРЕМЕНИ НЕЗНАКОМЫЕ ЭТОМУ ЧИСТЕЙШЕМУ ХАРАКТЕРУ, СТРАСТИ, КОТОРЫЕ МОГУТ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ЯРОСТЬ И НЕГОДОВАНИЕ. ТЫ ХОРОШО ЗНАЕШЬ, К ЧЕМУ ЭТО МОЖЕТ ПРИВЕСТИ. ВСПОМНИ, ЧТО ИМЕННО ТЫ ПЕРВЫЙ РАНИЛ ЭТО ЧИСТЕЙШЕЕ СЕРДЦЕ.

— Передай Люциферу, что я помню каждое слово, которое мы сказали друг другу в тот день, когда был убит Единорог, и спроси его, держу ли я обещания, которые дал в тот день? Попроси его вспомнить, разве я не предупреждал его, что страсти и желания живого человека, которые сейчас бьются в его груди, сделают его более великим, чем стерильная и покорная чистота ангела?

НАШИ ДЕЯНИЯ СКРОЮТСЯ ИЗ-ПОД НЕДРЕМЛЮЩЕГО ОКА НЕБЕС ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА ТЬМА ПОКРОЕТ ВСЕ.

— Что ты имеешь в виду? Не обвиняешь ли ты меня в обмане, дух? Я заклинаю тебя именами Фисон, Гихон, Евфрат и Хиддекель, именами четырех рек Рая, отвечай ясно, таким образом, который не будет смертельным или неудобным для людей. Говори.

ВЕЛИКИЙ ЛЮЦИФЕР НЕДОВОЛЕН ТВОИМИ НЕУДАЧАМИ. ПОЧЕМУ ЕПИСКОПЫ И АРХИЕПИСКОПЫ НЕ ПРИНЕСЛИ К АЛТАРЮ СВЯЩЕННЫЕ РЕЛИКВИИ ЭТОЙ СТРАНЫ? КАК ТОЛЬКО БУДЕТ ПРОИЗНЕСЕНО ЗАКЛИНАНИЕ И ЦЕРКОВЬ ОКАЖЕТСЯ ПОД СЕНЬЮ СЕРАФИМА ИЗ АХЕРОНА, ВСЕ СНЫ ЭТОЙ СТРАНЫ БУДУТ НАШИ. ПОЧЕМУ ЭТО ДО СИХ ПОР НЕ СДЕЛАНО?

— В этой стране нет государственной церкви. Очень много епископов и церквей, и их влияние на паству не больше, чем влияние объединения на свободных и добровольно присоединившихся членов.

КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО?

— Я не знаю, Великая и Могущественная Королева, но подозреваю, что это было сделано для того, чтобы помешать использовать наше заклинание. Тем не менее, народ этой земли быстро попадает под мой все увеличивающийся плащ. Каждый проповедник, который кланяется мне, отдает сны своих последователей под мою команду.

КАК ТОЛЬКО ИХ КОРОЛЬ ПОДНИМЕТ МЕЧ, ОН БЫСТРО И ЛЕГКО РАЗРЕЖЕТ ТВОЮ ПАУТИНУ И ВСЕ ЭТИ СНЫ НЕМЕДЛЕННО ОСВОБОДЯТСЯ.

— У них нет короля, Великий Дух.

НЕТ КОРОЛЯ? НЕТ КОРОЛЯ?

— И ни у кого нет достаточно власти, чтобы помешать распространению моей паутины снов.

ЭТА ПОБЕДА НЕ ОТМЕНЯЕТ ТВОИХ ПОРАЖЕНИЙ. ЕСЛИ СЕРЕБРЯНЫЙ КЛЮЧ ПОПАДЕТ В РУКИ ОБЕРОНА, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ВЕРНЕТСЯ К СВОЕМУ ПЕРВОМУ САДОВНИКУ, ЧТОБЫ ЖИТЬ БЕЗ НУЖДЫ И НЕСЧАСТИЙ, ПОДДЕРЖИВАЕМОЕ ЩЕДРОСТЬЮ ЗЕМНЫХ ПЛОДОВ, ЖИТЬ В ВЕЧНОМ МИРЕ.

— Скажи еще, что они будут жить без свободы, мысли, усилий, побед достоинства или гордости.

ЭТИ СЛОВА НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАТ ДЛЯ ТАКИХ, КАК Я.

— Ответь мне, Великий Дух: Есть ли настоящая опасность того, что Серебряный Ключ попадет в руки Оберона? Ответь таким образом, чтобы не повредить людям. Я заклинаю тебя именами Левиафан,[22] Тифон,[23] Тиамат,[24] Ладон,[25] именами драконов четырех четвертей, которые не подвластны року.

РАДИ ЧЕТЫРЕХ ДРАКОНОВ Я ОТВЕЧУ НА ЧЕТЫРЕ ВОПРОСА И ЕЩЕ НА ОДИН РАДИ ЧЕСТИ ВЕЛИКОГО ЛОРДА ЛЮЦИФЕРА. СЛУШАЙ, СМЕРТНЫЙ. СЕРЕБРЯНЫЙ КЛЮЧ НАХОДИТСЯ В ДОЛИНЕ НЕВЕРДЭЙЛ, ЛЕЖАЩЕЙ В ЖЕЛЕЗНЫХ ГОРАХ НА СЕВЕРЕ ЗИМИАМВИИ,[26] ВО ВТОРОМ КРУГЕ СТРАНЫ СНОВ, В ТОЙ ЧЕТВЕРТИ ВОЗДУХА, КОТОРАЯ НАХОДИТСЯ ПОД ПОЛУМЕСЯЦЕМ. ДОЛИНА ПРИНАДЛЕЖИТ СФИРЕ БИНА, КОТОРАЯ ТАКЖЕ НАЗЫВАЕТСЯ АРКАДИЕЙ, ЗЕМЛЕЙ ЮНОСТИ. СФИРА БИНА — ТРЕТЬЯ ИЗ ДВЕНАДЦАТИ МЕСТ, В КОТОРЫХ БЛАГОЙ ДВОР ОБЕРОНА, КОРОЛЯ ЭЛЬФОВ, ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ ВО ВРЕМЯ ОБЪЕЗДА И ПИРУЕТ. ПОПАСТЬ ТУДА МОГУТ ТОЛЬКО КРЫЛАТЫЕ СУЩЕСТВА.

— У кого Ключ? Почему мой амулет из крови Северной Звезды не может найти его?

У ДОЧЕРИ ТИТАНИИ, КОРОЛЕВЫ ЭЛЬФОВ. ДОЛИНА НЕВЕРДЕЙЛ ОКРУЖЕНА НАСТОЛЬКО ВЫСОКИМИ ГОРАМИ, ЧТО СЕВЕРНАЯ ЗВЕЗДА НАХОДИТСЯ НИЖЕ ИХ ВЕРШИН, И ЖИВАЯ ТВАРЬ АРАЛИМ,[27] КОТОРАЯ ЖИВЕТ НА ЭТОЙ ЗВЕЗДЕ, НЕ МОЖЕТ ВИДЕТЬ ЕЕ.

— Кто такая эта дочь, и почему она не отдала Ключ своему отцу Оберону?

В МИРЕ ЛЮДЕЙ ЕЕ ЗОВУТ ГВЕНДОЛИН МОТ ВРАНОВИЧ. НО ОБЕРОН НЕ ОТЕЦ ЕЙ. КОРОЛЕВА И КОРОЛЬ ЭЛЬФОВ ИДУТ СВОИМИ ПУТЯМИ ПО ПРИЧНАМ, КОТОРЫЕ ТЫ ПОНИМАЕШЬ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ЛЮБОЙ ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ТОГО, ЧЬЕ МЕСТО ТЫ ЗАНЯЛ.

— А! Нет! Как она могла!

ЭТО ТВОЙ ПЯТЫЙ ВОПРОС, НАЗЫВАТЕЛЬ ИМЕН? УЧТИ, У ТЕБЯ ОСТАЛСЯ ПОСЛЕДНИЙ ВОПРОС.

— Я хочу знать имя жениха Титании… Нет. Месть подождет. Дух! Назови мне настоящее имя Гвендолин Вранович.

ТЫ ЗНАЕШЬ ЦЕНУ, КОТОРУЮ НАДО ПЛАТИТЬ ЗА НАСТОЯЩИЕ ИМЕНА. ЗНАНИЕ РОЖДАЕТСЯ В БОЛИ.

— Я заплачу. Говори!

ЕЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ — МАЛЕНЬКАЯ ПТИЧКА. ТАК ЕЕ НАЗЫВАЕТ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ.

IV

— Из собравшихся здесь людей ты можешь взять того, кто первым кашлянет или вздрогнет, двинется, встанет или заговорит. Одного тебе хватит, и потом ты должна уйти. Джентльмены, сохраняйте спокойствие; я сейчас отправлю ее обратно.

— Дух! Твой повелитель предоставил в мое распоряжение девять легионов падших созданий из Ахерона: темные эльфы, падшие херувимы, демоны, словом весь Нечестивый Двор; я могу призвать их именами четырех королей, которым они служили в прошлом: Озимандис Проклятый, Соломон Мудрый, Харун Аль Рашид, называемый Честным, и Оуэн Глендоуэр;[28] я призываю их на битву мечей и армий в Круг Стражей в первой сфере Небес. Я встречу их на дороге пепла, и мы поскачем на войну.

— Джеральд Самуэль Уэнтворт! Вы подслушиваете мои разговоры, хотя я запретил вам, и думаете, что я не знаю; вы ошибаетесь. Прикажите людям этой страны готовиться к битве, хотя я еще не знаю, где она будет: в этом мире или в мире снов. Пошлите великое военное судно, называемое Харя На Трюме, в то место в море, которое я опишу. Пусть ваши командиры приготовятся использовать все ваши самые могущественные вооружения, включая смертельные газы, болезни и все уничтожающий огонь. У меня здесь устройство Президента, которое вы называете ядреный ногомяч,[29] которое может приказать их использовать… О!

— Скажите нации, что сейчас командует Вице-президент, потому что Президент погиб.

— Дух! Ты можешь вернуться в Ахерон и взять с собой то, что ты держишь в руке. Он все еще пищит, поэтому я полагаю, что он еще жив. Я заклинаю именами Нимрод, Эфилат, Бриарей, Антей, именами четырех ангелов, связанных с водами великой реки Эфрат, которые хлынут на Землю при шестом призыве Рога и убьют треть человечества, и заклинаю страхом, который ты испытываешь перед ними, я заклинаю, требую и приказываю тебе, Великий Дух, немедленно и безопасно исчезнуть, взяв с собой не больше, чем я сказал, и сделать все, что я потребовал, не причиняя больше никакого вреда и не оставляя за собой ничего, не вызывая землетрясений, ураганов или погибельного огня, который обычно знаменует твой уход. Иди!

V

Ван Дам опять уронил сигарету.

— Что мы должны сделать? — приглушенным шепотом спросил он у Уэнтворта.

— Начать Протокол Омега. Позвони в КВК[30] и СВВК[31] и передай на все системы общую тревогу. Объяви Уровень Готовности 2.

— У нас для этого нет полномочий!

— Вице-президент может использовать красную кнопку. У него полномочий хватит.

— А что с нами?

— Мы должны убираться из Округа Колумбия. Он будет главной мишенью.

— Останется ли на Земле безопасное место?

— Нет, если поднимется Ахерон. Нет, если начнут падать ядерные бомбы. Единственное место, куда имеет смысл идти — Эвернесс. Если все пойдет наперекосяк, мы сможем сбежать куда-нибудь в другое измерение или что-нибудь в этом роде. А если дело выгорит, оттуда мы сможем сделать все, что захотим. Я думаю, что смогу убедить Азраила разрешить нам взять в Эвернесс плащ Галена, магический лук и стрелы. Как-то раз он обмолвился, что не хочет, чтобы эти магические талисманы находились здесь, в мире бодрствующих.

— Никто не в состоянии натянуть этот лук, сэр. А Азраил даже не может его коснуться.

— Не имеет значения. Во время битвы за Эвернесс случилось много такого, о чем Азраил даже не знает. Выключай телеки и пошли. Хал должен объяснить вице-президенту, кто на самом деле правит страной.

Когда дверь открылась, треугольный лоскут света пробежал по комнате, прыгнул на конференц-стол и роскошные кресла. Силуэты двух людей на мгновение высветились в дверном проеме, и дверь закрылась. Они ушли.

Помещение казалось пустым.

В дальнем углу комнаты, среди самой густой тени встала высокая черная фигура, невидимая и неслышимая. Когда человек поднял голову, под полями его шляпы обнаружился шарф, закрывающий лицо, и высокие скулы. Потом появились нос и глаза, сверкавшие как полированный камень; глаза, наполненные такими эмоциями, что никто бы не смог выдержать их взгляд.

Фигура повернулась к двери, раздался легкий шорох черного плаща. Дальше она двигалась совершенно бесшумно.

Только теперь комната действительно опустела.

I

Автобус остановился перед универмагом на перекрестке Мейн-Стрит и Порт-Стрит. С него сошел высокий человек в черном инвернессе,[32] ветер раздувал его волосы и бороду.

На улице никого не было. Только ветер кружил несколько выброшенных газетных листков. Двери магазина, банка и бакалейной лавки были заколочены. На двери закусочной висел написанный от руки плакат: ЗАКРЫТО ИЗ-ЗА ДОРИС.

Налетел порыв ветра и умчал автобус прочь. Деревья вдоль дороги согнулись чуть ли не до земли, их ветви с мольбой закачались в воздухе, телефонные столбы задрожали.

Человек взглянул наверх. Небо прямо над головой налилось зловещей синевой. Маленький городок стоял на возвышении; Порт-Стрит кончалась мысом, за которым бурлило море.

Над морем, вплоть до горизонта поднимались фиолетовые и черные облака, похожие на башни и стены замков. По небу протянулись огромные крутящиеся руки и расплывшиеся кляксы.

— Да, не слишком хорошо выглядит, — сказал человек с густым русским акцентом, дергая себя за бороду. — Франклин! Когда ты приснился мне в автобусе, то не предупредил ни о чем таком! «Зови Князей Бури», вот что ты сказал. Но забыл упомянуть, что таким образом я призову ураган. Ха! Но я не должен допустить, чтобы меня коснулись гнев или разочарование… — На его пальце блеснуло массивное кольцо из белого золота.

К тому времени, когда он подошел к краю городка, башни и стены облаков выросли в размерах, отдаленные флотилии грозовых облаков протянулись по всему небу, их движение было видно простым глазом.

На мысе стоял маяк, высокое здание, нависавшее над морем. Ворон затянул потуже плащ и, сгибаясь под ветром, тяжелыми шагами пошел к нему. Потом вытянул руку и прищурился, ветер выл ему в уши.

Где-то далеко, между небом и морем, затанцевали молнии. Несколькими мгновениями спустя над местностью прокатился удар грома.

II

В дверь маяка тихонько постучали. Тим Кернс открыл и увидел маленькую девочку. Щурясь от ветра, она держала в руках большую коричневую собаку.

— Ты — хранитель маяка? — весело спросила девочка.

— Заходи быстрее. Ты, случаем, не дочка Лилли Рашкок?

— У меня есть имя. Меган! А это Рафа. Она умеет произносить свое имя. — Собака залаяла и завиляла хвостом.

— Да-а, это просто здорово. А твои родители знают, что ты здесь?

— Ну, Рафа убежала, а один очень приятный человек нашел ее и отдал мне. — Потом она добавила, доверительно и серьезно. — Мы заключили сделку.

— Да-а, здорово. А ты помнишь номер телефона? Посмотрим, быть может я смогу дозвониться до твоих родителей. Эй! Не трогай этого!

— А что это такое?

— Радар. Спутниковая телеметрия. Такое сложное оборудование. А это мои учебники и их тоже нельзя касаться.

— Ты — хранитель маяка?

— Станция Морских и Метеорологических Исследований. Это больше не маяк.

— О. А… прости.

— Меган, голубушка, о ком ты говорила?

— Мужчина. Он нашел мою собаку. Все время смотрел в землю. Он сказал, что все должны сбежать из города или спрятаться в подвалах.

— А, так ты испугалась бури, Меган? Не бойся, нас просто предупредили, вот и все, и как раз сейчас, я надеюсь, ураган Дорис уходит от нас. Видишь? И спутники говорят, что он уходит. Но ты все равно не должна быть здесь.

— Ворон сказал, что он идет. И еще Ворон сказал, что ему очень жаль.

Тим Кернс как раз изучал понятие «мурашки». В учебнике была написано, что речь идет о чувстве гусиной кожи, которое возникает у тех, кто переохладился или перепугался. Раньше с ним такого не случалась.

Без единого слова Тим Кернс схватил зеленую телефонную трубку, висевшую рядом со стеллажом с инструментами, и нажал клавишу «перезвонить».

— Шериф Броди? Помните, я говорил вам, что ураган Дорис заденет нас только краем? Я ошибался. Ветер изменил направление, и ураган идет прямо на нас. Пускай все спускаются в бункер. Да. Кстати, ко мне пришла Меган Рашкок. Вы можете прислать за ней машину? Ее родители наверняка сходят с ума от беспокойства. И… что вы имеете в виду? Мне наплевать на то, что говорит региональное управление; они ошибаются. Они глядят на ту же информацию, что и я, и я еще раз повторяю: ураган повернул прямо на нас. Да, это официально. Я выпускаю штормовое предупреждение. Меня не волнует, имею ли я на это право, я выпускаю его и точка. Да, правильно. Вы хотите позвонить на радио и сказать им, или это сделаю я? Хорошо. Помните, Меган Рашкок здесь. Отлично. До свиданья. — Он повесил трубку и пробормотал. — Идиот!

Свет в окне явственно померк.

— Меган, где вы говорили с этим Вороном?

Она указала рукой на окно.

— Вон там.

— Где?

— На вершине большого холма.

— А сейчас ты его видишь?

— Конечно. А ты?

— Боюсь что нет, милашка. — И все это время Тим Кернс не спускал взгляда с холма, на который она показала.

Когда, меньше чем через час, за Меган приехала полицейская машина, Тим Кернс по-прежнему глядел на холм. Небо почернело, огромные капли дождя летели вниз с кипящих облаков. Ветер ревел как ненормальный.

— Вы тоже должны идти, сэр, — изо всех сил крикнул офицер. — Шериф сказал — все!

Тим опять взглянул на верхушку холма, и тут молния ударила прямо в то место, на которое он смотрел. Офицер вздрогнул, а Меган вскрикнула.

Ослепленный послесвечением, Тим, тем не менее, на мгновение увидел силуэт высокого бородатого мужчины в черном плаще, сражавшегося с молнией, похожей на змею из синего огня: змея извивалась и пыталась укусить, человек вбивал ее в землю.

— Пойдемте, сэр, — опять крикнул офицер полиции.

— Берите девочку в машину, — прокричал в ответ Кернс. — Мне надо закрыть маяк на ключ. Секундное дело.

Полицейский с девочкой залезли в машину. Человек, называвший себя Тим Кернс, вынул из бумажника монтажную плату, открыл электронную панель, расположенную рядом с телефоном, и вставил карту в гнездо. Потом подключил к этой панели телефон.

— Вызовите Бербанка! Бербанк? Передайте Пендрагону, что Ворон здесь, он взял кольцо и пытается смягчить ураган Дорис. Я не могу оставаться на посту и должен отступить в штормовой бункер. Свяжусь, когда станет возможно. Отбой.

III

Ворон, со спокойным лицом, сидел на холме под расколотым дубом, держа руки на коленях. Внизу, у подножия холма, бурлило море, черные волны с ревом кидались на берег. Слева от него темнел лес, справа лежал маленький город.

Его лицо было очень спокойным, глаза — наполовину закрытыми. Он дышал медленно и тяжело. От кулака поднималась вверх струйка пара, как если бы он только что сражался с кем-то очень сильным и очень горячим. Тем не менее, на нем не было ни шрамов, ни ожогов.

Молнии сверкали в городе, справа от него, черные молнии.

Несмотря на дождь и град, одежда Ворона не промокла.

Слева раздался вой волынок. Деревья в лесу наклонились, чем-то похожие на гнущуюся под ветром пшеницу. В воздух взлетела дюжина выдернутых с корнем деревьев, затем еще две дюжины. Стена разрушения приближалась, рябь от нее бежала по всему лесу.

Ворон положил руку на корень дуба, росшего рядом, и дерево перестало дрожать.

Осколки расколотых деревьев летели по лесу, гонимые ветром «сто-миль-в-час», падали слева и справа от Ворона, но его не касались.

Ворон, наполовину закрыв глаза, не обращал на это никакого внимания. На его лице играла улыбка человека, слушающего далекую нежную музыку.

Наконец он коснулся двумя пальцами земли. На три шага в каждую сторону от него трава перестала гнуться под ветром. Травинки поклонились Ворону и встали прямо, не обращая внимания на дождь и град.

Ворон задержал дыхание, полностью закрыл глаза и положил на землю обе ладони. На этот раз эффект распространился на четыре шага, потом на десять.

Грохот, более громкий, чем любой грохот на Земле, обрушился на него сверху, оглушая. В свете вспышки молнии стал виден силуэт создания, одетого римским солдатом и висевшего между двумя грозовыми облаками. Его щит был поднят.

— Убийца! — прогрохотал раскат грома.

Уголки рта Ворона задергались. Круг вокруг него сузился до четырех шагов, потом до трех. Жгучие градинки ударили в его плащ.

Странное творение, одетое в килт и плащ, выдохнуло торнадо из волынки и широкими шагами пошло по гребню холма; каждый его шаг сопровождался ударом грома. За ним оставалась пустая земля. Он вынул флейту изо рта и крикнул:

— Твоя красавица жена бросила тебя. Твоя бесполезная жизнь должна закончиться сегодня!

Дерево за спиной Ворона опять начало дрожать, порыв ветра едва не сдернул с него плащ, волосы упали на лицо.

Молния ударила в дерево. Среди пылающих ветвей появилось высокое создание, с тела которого непрерывно срывались искры и электрические дротики. Он потрясал огромным копьем.

— Эй ты, смертный, ставший импотентом! Зачем тебе жена, если ты не можешь отправиться с ней в кровать, как положено мужчине? Кольцо предназначено для робкого и бледного монаха, который ест одну кашу и одевается в собственные волосы.

Ворон улыбнулся и сказал таким спокойным голосом, что даже шторм стал спокойнее, услышав его слова:

— У любви очень глубокие корни, Фулграториан.[33] Любовь длится и тогда, когда буря страсти давно прошла, не так ли? Любовь живет и в бурю и в прекрасную погоду. Тебе нравится думать, что я буду выполнять твои приказы, а? А мне нравится думать, что ты не так-то велик. Я не сдаюсь и не сдамся никогда.

Создание закричало, из его глаз и рта вылетели молнии. Огненные дротики ударили по обе стороны Ворона, но он не вздрогнул, и они не коснулись его.

— Не думаешь ли ты, что сумел укротить свои страсти? Этого не может быть! Человек не может оставаться человеком, если не дает выхода своим чувствам. Присоединяйся к нам! Борьба за жизнь означает борьбу за сильные и свободные чувства, а не за осторожное обдумывание и долгое размышление. Забудь о будущем! Не размышляй, а делай! Пускай от твоей силы содрогнется вся паутина. Какие бы мысли не били тебя изнутри, кружись вверху и не думай! А как иначе летать? Разум — обман! Чувства — неправда. Логика — ложь. Разорви цепи, приковавшие тебя к слабостям смертных!

Ворон поднял руку, и из нее вышла глубокая неземная тишина. Дождь внезапно стал слабее, как если бы над ними повис глаз урагана.

— Ты сказал, что логика — ложь? И поэтому я должен действовать нелогично. Вот твой аргумент. Логический, разве нет? Значит, ты сам лжешь, а?

Он встал и выпрямился во весь рост. Дерево за ним перестало дрожать. Дождь уже не шел, а капал.

— Я не ребенок, — сказал Ворон. — Детские страхи — это не для меня. Это дети сперва плачут, потом смеются, потом опять плачут — ведут себя как капризный ветер. Я не избалованный ребенок, который не думает ни о чем и делает то, что хочет. А теперь: Темпестос![34] Аттонитус![35] Идите сюда и успокойтесь.

Аттонитус поднял щит и меч.

— Убийца! Нами не может управлять тот, кто не может управлять самим собой.

Темпестос неохотно шагнул вперед, но потом сжал локтем волынку, из которой с громким шипением вырвался ветер, и побежал по деревьям, раскачивая их из стороны в сторону.

— Да, а что с твоей женой, смертный? Если ты вернешь к жизни Галена, она умрет. Неужели тебе не страшно за нее?

— Нет, — ответил Ворон. — Тогда во мне бушевал шторм; страх и гнев заставили меня лишить Галена жизни. Но во мне пошел дождь и я заплакал. Дождь кончился, я перестал плакать. И сейчас во мне тихая спокойная погода. Я успокоил сам себя; я могу успокоить шторм. Князья Бури! Смерч, Гром, Молния! Я приветствую вас. Приходите и подчинитесь!

Три фигуры собрались перед ним, встали на колени и, по очереди, поцеловали кольцо из белого золота.

Облака расступились. Единственный солнечный луч, пробившийся через небольшой дождик, осветил Ворона, неподвижно стоявшего под расколотым дубом.

IV

— Во-первых, — сказал Ворон, — у меня есть парашют, который я добыл из армейского склада, расположенного около последней остановки автобуса. Да, я украл его, но оставил немного денег, которые мне дала библиотекарша, быть может, этого достаточно. Венди умела летать, верно? Почему не Ворон?

Темпестос покрепче схватил свою волынку, но все-таки сказал:

— Ты думаешь, что можешь спустить нас с привязи, а потом опять засунуть в бутылку? И даже если так, куда ты хочешь попасть? Я могу перенести тебя только туда, где дует ветер. Хочешь попробовать? Икар был первым.

— Мы полетим в Эвернесс и, может быть, на Луну, — ответил Ворон.

— Мы не может отнести тебя в сферу Луны, мудрый Повелитель, потому что ни один ветер не дует отсюда туда.

— Не волнуйся, — по-прежнему спокойно ответил Ворон. — Я решу эту проблему, позже. А теперь мой второй приказ: Ты, Гром! Иди и обрушься на пожары Юго-запада. Потуши их. Пускай там, где ступает Суртвитнир пойдет дождь. И чтобы больше никакого снега от Бергельмира. Пускай делает холод, да, но никаких ледяных дождей и снежных бурь.

— А если они окажутся вместе, великий Повелитель? Даже я не смогу дуть так, что одновременно было и сыро и сухо.

— Замолчи! — сказал Ворон, тряхнув пальцем. — Не хочешь работать, а? Если они окажутся вместе, окутай их мокрым туманом. Холод превратит туман в лед, и нечему будет гореть, понял?

Ворон повернулся к последней фигуре.

— А для тебя у меня есть особое задание. Не смог бы ты сделать радугу на все небо? Красивую, многоцветную, веселую? Люди в городе заслужили ее.

— Твоя воля — закон для меня, о Повелитель, — ответил Князь Бури. Каким-то образом его одежда из черной стала пушисто белой, отороченной серым мехом. В руке он держал многоцветное копье. Он весело улыбнулся, электрические разряды побежали по его зубам, а нечеловеческие глаза сверкнули, как две блестящие искры.

Дождь прекратился.

I

Ворон влетел в Эвернесс со стороны моря, чтобы ветер не снес здания и не вырвал деревья.

Под развалинами дамбы, прямо около утесов, стояли на якоре три черных корабля: клипер и два галеона. Стоял ясный день, ни одного кэлпи не было видно. Гиганты, которых он видел в последних новостях, по-прежнему бродили по западу и среднему западу. От трех сверхъестественных созданий, которых прогнал Аполлон, не осталось и следа.

По берегу моря бросило множество вооруженных людей в черной форме и голубых шлемах. Было и несколько людей в лиловом, группа моряков с парусника расположилась на лужайке. Южное крыло чинили; поврежденные секции окружали леса.

Серые облака раздались вправо и влево, и Ворон стал спускаться к земле; штормовой ветер объявил о том, что он приближается.

С самого начала Ворон понял, что обычные люди могут видеть его, потому что немедленно послышался треск выстрелов, и в куполе парашюта появилась дыра.

Прежде чем он успел погасить в себе гнев, одна молния убила человека, который стрелял в него, другие огненные стрелы ударили по кричащей толпе.

Он приземлился среди трупов. Трава дымилась. Посражавшись с лямками парашюта, Ворон расстегнул их. Лодыжки болели.

«Хватит, успокойся», сказал он себе.

— Гром! В доме и вокруг слишком много народа. Пускай все потеряют сознание! Пускай туман и облака соберутся вокруг меня и закроют от лишних глаз. А, погоди… С кораблей идет подкрепление? Смерч! Отгони их подальше в море.

Окруженный собравшимся туманом Ворон пошел к дому. Там пришлось ударить электрическим током еще троих, и спустя десять минут все враги, находившиеся в самом особняке и вокруг, уже лежали без сознания в боковом дворике, с руками, прижатыми к шее, за исключением тех, кто попал под разряд грома во дворе.

Ворон соорудил стену из молний, которая окружила и защитила людей, а сам опять одел парашют и дал перенести себя на верхушку крутого утеса. Оттуда он внимательно осмотрел все три корабля. Один, цвет которого ему понравился, он пощадил, два других утопил, только животы тюленей остались плавать среди обломков.

Ворон приземлился на верхней палубе оставшегося корабля, и, после недолгих переговоров, принял саблю из рук сдавшегося капитана.

— Надеюсь, я все хорошо продумал, — прошептал он самому себе. — И не забуду, что могу слишком сильно полюбить это волшебное кольцо.

И приказал капитану ставить паруса и плыть на темную сторону Луны.

II

Над кораблем взошли незнакомые созвездия, и Ворон понял, что находится в странных водах.

Он вышел из кабины капитана и, переступая через лежащих без сознания матросов, по лестнице поднялся на палубу.

Огромный ночной горизонт; вокруг раскинулось широкое дикое море, высокие волны, скорее похожие на водяные холмы, безостановочно пробегали над черной бездной, сверкая в свете незнакомых звезд. Запах соли уменьшился, как если бы они были далеко от берега.

Даже в полутьме Ворон видел, что палуба судна завалена мусором, рядом с бухтами с канатом валяются кучи деревянных обломков и заржавленных кусков железа.

На этом корабле ничто не казалось исправным или блестящим, за исключением дыбы, которую Ворон выбросил за борт прошлым вечером.

Когда он остановился посредине палубы, кто-то, находившийся наверху, уронил мешок с мусором и потрохами. Мешок, пролетев на дюйм от головы Ворона, разбился об палубу, запачкав всю его одежду пятнами жидкого дерьма.

— О, простите, Милорд, — сказал радостный голос.

Ворон взглянул наверх: два палубных матроса — тюленьи лица, морская одежда, кружевные шейные платки — висели на вантах высоко над ним.

Оба указывали друг на друга.

— Это он, — в унисон крикнули они.

Ворон вздохнул. К сожалению, сэлки обнаружили, что способность управлять погодой напрямую зависит от его способности сдерживать себя. Ему не поздоровится, если Князья Бури обрушатся на него.

— Где штурман? — крикнул он.

Оба матроса указали в разных направлениях, один на нос, другой на корму. Потом они посмотрели друг на друга и пожали плечами.

— Может быть, он прыгнул за борт, Милорд? — предположил один.

Грохотнул гром, злой порыв ветра ударил по кораблю. Ворон глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Ветер успокоился.

Еще один голос, баритон.

— Здесь наверху, к вашим услугам, Милорд.

Ворон вскарабкался на полуют,[36] освещенный множеством фонарей. За рулем стоял большой сэлки с человеческим лицом и деревянной ногой. В рубке, рядом с главным компасом, стояло еще двое сэлки с тюленьими лицами. На одном из них был длинный синий плащ с начищенными серебряными пуговицами, на другом — капитанский красный китель и двурогая шляпа, его длинный парик с белыми буклями сбился на сторону.

— Я штурман, Милорд — сказал тот, что носил длинный синий плащ.

— Да? А когда мы говорили в последний раз? — спросил Ворон.

Штурман сморщил нос. Он косо посмотрел на Ворона и шерстистыми пальцами погладил свои прекрасные усы.

— Вчера, когда пробило восемь склянок, Милорд. Милорд спросил меня, почему мы плывем по кругу, и теперь я точно знаю, что Милорд кое-что понимает в морской науке.

Он наклонился вперед и продемонстрировал острые белые зубы.

— Но Милорду нечего беспокоиться и спрашивать. Вы знаете, что единственный способ снять с тела настоящую первую кожу — убить его; и я двину в рожу любого, кто скажет, что за пределами этой лоханки существует человек-мужчина, который умеет лучше меня ругаться, приспосабливаться или обманывать!

Ворон не стал отвечать. Вместо этого он опять спросил:

— Что это за звезды впереди, по курсу? Это не северные созвездия и не южные. Большая Медведица села, но то, что взошло, это же не Южный Крест, верно?

— Мы в Третьей Полусфере, Милорд, прошли под разделителем, когда вы были внизу. Здесь есть еще пара направлений, которые вы не найдете на основной Земле. Только что взошло созвездие, которое мы называем Эвридика, Погибшая Леди, и, рядом с ним, Перифой, Покинутый. Так их называют, потому что ни одно из них не поднимается достаточно далеко от этих небес, ха-хар! Блестящая звезду между ними — это планета, которую мы называет Психопомп;[37] не слишком много моряков на Земле видели эту бродячую звезду, Милорд, да и те не прожили достаточно долго, чтобы рассказать о ней.

— Значит мы в океане мира снов, да?

— Спорный и дискуссионный вопрос, Милорд. Если вы хотите узнать мое мнение, я не скажу ни да, ни нет. Но здесь странные воды, вот в этом я уверен. Очень странные.

В этот момент кто-то бросил мокрую тряпку на затылок Ворона. Она была пропитана каким-то дерьмом, которое потекло на волосы. Взрывы грубого смеха раздались сзади. Не повернув головы, Ворон отбросил тряпку.

— Капитан, — сказал Ворон сэлки в красном кителе и парике. — За моей дверью я нашел еще несколько матросов, пораженных громом. Надеюсь, вы понимаете, что бесполезно посылать ко мне убийц, а? Мой дух сторожит дверь. И я приказал не подходить к ней, когда она закрыта.

Капитан нервно мигнул черными глазами и разгладил усы.

— Просим прошения, Милорд, — вмешался штурман, — но как только парни обнаружили, как вы защищаете себя во время сна, они, естественно, решили поиграть и стали пробовать, насколько близко смогут подойти к двери, толкаться, бороться и пихать друг дружку. Ну и проигравший получает удар грома и падает без сознания. Надеюсь, шум не мешает вам спать.

— Капитан, вы сказали, что, как только рассветет, покажите мне карты и диаграммы Луны, — спокойно сказал Ворон. — Рассвет близко. Где карты?

— Милорд, не можем ли мы поговорить об этом одни, если вы не против? — нервно спросил капитан, почесывая съехавший на бок парик.

Капитан отвел Ворона поближе к перилам и прошипел:

— Я не капитан!

— Опять! Это мы уже проходили! — проворчал Ворон.

— Нет. На самом деле! Во время последней стражи капитан приказал мне поменяться с ним одеждой! Он прячется среди парней.

— Скажи ему вернуться назад. Он должен подчиниться тебе, понял?

— Н-нет! Я не знаю, кто есть кто!

— Что? Ты говоришь мне такое? У него же сейчас твое лицо, верно? Ты что, не знаешь, как выглядит твое собственное лицо?

— Он собирается сделать что-то ужасное. Чес' слово! Не знаю, что это может быть, но будет ужасная заварушка, эт' точно.

Внезапно на нос корабля упал первый луч рассвета, облака на горизонте разом стали розовыми и рыжевато-коричневыми.

Ворон дернул себя за бороду, размышляя над словами капитана. Ведь так просто прыгнуть за борт, стать тюленями и уплыть. Или нет?

Вначале он думал, что их держит жадность. Он собрал их сундучки, шкатулки и связки шкурок в каюте капитана, и закрыл все в огромный капитанский сундук. Так что, может быть, они не хотят убежать, потеряв все свои сбережения и шкурки.

Но возможно это ловушка. Но, даже если это так, что он должен сделать?

— Хорошо, — сказал Ворон, — благодарю тебя за предупреждение. Еще один вопрос, так просто, интересно. Почему у некоторых из вас человеческие лица, а у других нет?

— О, Милорд, если все время носишь эти капюшоны и маски, то здорово потеешь, да и душно, если вы хотите знать мое мнение. По большей части только офицерам разрешено показывать свои лица; а ты должен глядеть, чтобы ни один шов не высунулся наружу, или твой мех не появился из-под рукавов или перчаток, а тогда что ты можешь сделать? Только хлопнуть себя по роже.

— Да ну? А как же вы переодеваетесь без пальцев?

— А, очень просто, разве нет? Наши женщины ставят ведьмины метки там, где мы можем схватить их зубами, видите? — Он отдернул кружева на горле и показал место, где отчетливо выделялся обесцвеченный треугольник, похожий на отпечаток небольшого пальца.

— И все-таки, где карты с тайными путями на Луну? Где капитан прячет их? В кармане, во рту, под кожей, где? — Ворон шагнул вперед.

Солнце встало над горизонтом, похожее на огромный золотой мяч, горячий ветер ударил по кораблю с востока. Это Солнце казалось во много раз больше земного, и всходило быстрее, чем даже в тропиках.

Внезапный свет поверг капитана в ужас, он отшатнулся назад, морщинистая морда стала злой. Капитан повернулся и побежал прочь, но закачался и едва не упал на сходнях, вызвав издевательский смех команды.

Ворон повернулся и, прищурясь, посмотрел на бело-голубое небо. В то же мгновение по кораблю ударили сильные порывы ветра. Появились облака, и стали темнеть на глазах, воздух стал плотным и наполнился напряжением. Огромная волна ударила в нос корабля, вся палуба оказалась по колено в воде. Сильный встречный ветер заставил судно накрениться вправо, мачты опасно затрещали, некоторые сэлки закричали от страха, но другие гикали и смеялись.

Штурман схватился за гакаборт[38] и заорал:

— Спустить бизань, проклятые лодыри! Свернуть полотно прежде, чем мы потеряли мачту. Наверх!

Тюлени-матросы на палубе поспешили подчиниться приказу.

Ворон поднял руку, и ветер упал до легкого бриза. Потом Ворон положил руку на плечо сэлки, выкрикивавшего приказы во время опасности, который сейчас был похож на штурмана.

— Капитан, — сказал он штурману, — прошлой ночью я не мог посмотреть карты и найти курс на Луну, потому что не было света. Сейчас свет есть. Я жду.

— Ар. Гарн, — прорычал штурман. — Это был обычный трюк Мананнана.

— Карты!

— Ха-хар. Нет никаких карт! Ни на одной карте не изображена морская дорога на Луну и моря между звездами, которые намного больше любого океана на Земле! Мы не можем войти в запрещенную сферу, если они нас не позвали, а, должен вам сказать, зовут нас совсем нечасто! Мы приходим и уходим по их желанию, не по нашему, потому что половина лица Луны смотрит на земные дела, а половина — во внешнюю тьму, и те, кто там живет, поклоняется странным богам, и заключает с ними сделки. Ужасные сделки. Мы ненавидим их даже больше, чем они ненавидят нас!

— Увы, мне трудно в это поверить.

— Это как тебе понравится, мистер медведь. Мы должны лизать копыта и подкупать эхвиски[39] из Ухнумана, чтобы они разрешили нам проплыть. Неужели ты думаешь, что мы, сэлки, можем строить корабли? Для этого надо находиться вместе достаточно долго, и при этом не ссориться, не вынимать ножи и не обманывать друг друга. Хар-хар! Да мы счастливы, если нас хватает на одно чаепитие. Да, все было не так, когда Тюлений Царь владел Жезлом Моли, и все преступления, кроме его собственных и самых близких к нему парней, выходили на свет! Но сейчас мы завладеем этим миром, он будет наш!

Имя, которое он использовал: «эхвиски». По спине Ворона пробежал холодок ужаса, как если бы он уже слышал его, во сне. В замутненной памяти вдруг возникли картины, ясные и сильные.

— Я могу позвать Луну, если ты довезешь меня до нее, — прошептал Ворон. — Их города и порты лягут перед твоими пушками.

— Ты что, тоже маг?

Ворон указал пальцем на нос штурмана, нависший над пышными усами.

— Хочешь проверить, насколько близко от тебя ударит молния?

— Нет, нет, я тебя понял! Убери палец! Но послушай, большей глупости я ввек не слыхал. Напасть на них, спящих. Я не хочу даже слышать об этом… — задумчиво прошептал штурман.

— Тогда я нападу на них, я один. А ты? Ты будешь рыться в обломках и грабить выживших, если хочешь. Или нет, как хочешь. Мне все равно. Кто узнает, что это был ты, если тебя не схватят? Всякий невиновен, если нет улик, точно? Но я должен попасть на Луну! Должен оказаться в Ухнумане прежде, чем эхвиски сообразят, кто такой Гален Уэйлок!

Штурман мигнул большим коричневым глазом и склонил голову набок.

— А тебе-то для чего этот парень, Уэйлок?

— А ты знаешь, что душа Галена связана с моей женой? — возбужденно сказал Ворон. — Той самой девушкой, которую Мананнан видел в Эвернессе. Эта женщина, она такая дура! Она унесла самое могущественное… О, я имею в виду, конечно, что я ее очень люблю и должен найти ее прямо сейчас до того, как она возьмет… А, ну, я хотел сказать, до того, как она покалечит сама себя. Потому что я ее очень люблю, ну, ты понимаешь. Гален должен знать, куда убежала эта… э, глупая девчонка. Он должен найти ее душу. Это инстинкт.

— Если ты сумеешь позвать Луну, мы заключим сделку, приятель, — прошептал штурман. — И поплывем прямо к докам Ухнумана.

— Только без обмана, парень! Я глаз с тебя не спущу!

— Хар. Не беспокойся. Клянусь бородой Оберона, больше никакого обмана, совсем. Ар. Хар.

III

Ворон вскарабкался на нос судна, встал одной ногой на бушприт,[40] вырезанный в форме короля с крыльями летучей мыши, и запел:

Луна начала переваливаться через край мира и увеличиваться; горы, долины и океаны — серые, ослепительное белые или черные, они сверкали в лучах солнца. Но только половина лунного диска перешла через край; лунный ландшафт, усеянный выщербинами, молчаливый и выжженный, заполнил треть неба. На горизонте бледная вода лунного океана, оказавшегося прямо над кораблем, начала смешиваться с водой земного, отравленные рыбы начали всплывать вверх брюхом.

Лунный диск постепенно становилась все больше, но уже не так быстро. Наконец его рост остановился, он стал более широким и гладким, занял пол горизонта, потом больше половины. Горы на краю Луны оказались прямо на горизонте, и, как показалось Ворону, выгнулись настолько, что сами стали горизонтом.

Небесная голубизна растаяла, сменилась чернотой; Солнце, ужасное и дикое, сверкало на ночном небе, блестящие немигающие звезды смотрели сверху на безжизненное море.

Волны стали длинными, похожими на волны прилива, с более крутыми склонами и более высокими верхушками; они двигались слишком быстро, непривычно для глаза.

— Это Луна? — с удивлением спросил Ворон, почтительно и немного испуганно.

— Посмотрите назад, милорд, — быстро сказал штурман.

Ворон повернулся. Над кормой, по правому борту, висел серебряно-голубой полумесяц, увенчанный сверкающими арктическими зонами; по его поверхности бежали быстрые облака, из-под них выглядывала зеленая земля. По морю бежала дорожка Земного света. И между рогов огромного голубого полумесяца сверкали множеством огней человеческие города.

IV

Корабль горел.

Железный монолит, охраняющий порт, выстрелил еще одной струей расплавленного железа, которая брызнула на паруса и мачты. Пушки правого борта, у которых еще была живая команда, ответили, и небо заволокло белым облаком дыма. Ядра ударили по ржавым железным пластинам башни.

С двух сторон залив окружали базальтовые укрепления и стены, перед которыми поднималась высокая ступенчатая пирамида без окон, с верхушки которой в воздух взлетали стаи истошно вопящих вивернов и гарпий с бронзовыми крыльями; подлетая, они обстреливали корабль жидким дерьмом и вызывавшими рвоту струями дымящейся кислоты.

Пирамида нависала над безжизненной водой. На зубцах башен, торчавших из каждого бастиона, извивались тела; вонючий красно-коричневый поток крови стекал к пирамиде и лился дальше в залив.

Десантная команда успешно установила несколько бочонков с порохом у основания портовой башни, и Ворон взорвал их ударом молнии; башня наклонилась и едва стояла на полуразрушенном основании. Из нее катились шары отравленного клея, которыми она раньше вела огонь, и лилась светло-зеленая масса; дымящиеся ядовитые потоки, текущие от основания башни к морю, образовали целую паутину каналов.

Ветры Ворона отбросили назад гарпий и воющих вивернов, но жидкий металл, струя за струей, лился из железной башни на правый борт, выпускаемый какой-то неземной машиной. Как только ударял гром Ворона, прицел у машины сбивался, и расплавленное железо попадало куда угодно, только не в корабль; но когда судно палило из пушек, потоки вновь находили его, как если бы неземные артиллеристы стреляли на звук.

Многие сэлки прыгнули в море, спасаясь от огня.

— Позовите этих трусов обратно, мой капитан! — крикнул штурман, стоявший рядом с Вороном. — Сейчас эхвиски выпустят угрей из подводных ворот!

Внезапно палуба накренилась направо, и Ворону пришлось схватиться за поручни. Моряк с мушкетом, стоявший рядом с ним, поднял подзорную трубу и приставил ее к глазу.

— Море волнуется, Капитан! — закричал он. — Наверно эхвиски натравили на нас какого-то монстра! О…

И сэлки превратился в камень. Статуя, на лице которой навсегда застыл ужас, перевалилась через перила рядом с Вороном и упала в море.

— Не глядите вверх, — прошипел штурман. — Это василиск. Капитан, время делать ласты, и не важно, что там говорит Ворон!

Ворон пришел в ярость. Он посмотрел на штурмана, надеясь увидеть то мгновение, когда тот поменяет кожу и ускользнет, но сэлки оказался слишком ловким. Ворон так и не заметил, когда произошло изменение. И совсем не имело смысла спрашивать у сэлки, который теперь выглядел как штурман, где настоящий капитан; скорее всего он указал бы на самого Ворона.

Ворон оперся о перила. Окно на корме, ведшее в каюту капитана, конечно разбито. И сундука с вещами сэлки в нем нет. Но кто же из плывущих сэлки или из десантной команды этот проклятый капитан?

Спустя несколько мгновений Ворон уже летел на парашюте над серым, заваленным пеплом берегом. Далеко под ним черный корабль горел уже по ватерлинию, появившиеся угри кусали плывущих сэлки, воздух наполнился криками тюленидов.

Вокруг него лежали кратеры и пыль: сломанные куски безводного берега Луны. Он успокоил ветер, чтобы сохранить следы на песке.

За ним молнии били в железный зиккурат и башни, к черному лунному небу поднималась вонь от сотен невидимых монстров, убитых электричеством и зажарившихся в металлических стенах. Ворон знал, что Галена держат не в этом странном крепости-городе. Теперь, когда бессмысленная на первый взгляд атака достигла своей цели, он не видел причины разрешать продолжать жить слепым монстрам. Этот город не Ухнуман, конечно, Ворон даже не допускал мысли, что это он. Хотя бы потому, что он не на плато.

Вот: цепочка следов тюленя, следы более глубокие, чем у остальных, хотя, судя по размеру шага, это невысокий человек. Да, точно, невысокий человек с грузом, скорее всего с пропавшим из каюты сундуком со шкурками.

Местами глубокие следы перекрывались более мелкими. Значит глубокие появились первыми. Скорее всего, сэлки — капитан, штурман или кто-нибудь другой — сбежал с корабля немедленно после начала битвы.

Ворон поспешил за ним по изломанному ландшафту, молча и быстро; его черный плащ сливался с резкими тенями и выходами вулканического обсидиана: с камня на камень, от одного кратера к другому.

Нельзя было потерять ни секунды. Сэлки мог идти только в одном направлении, Ворон должен был его опередить.

И Ворон помчался вслед за сэлки, к Галену.

I

След прошел над твердым камнем и почти исчез, но Ворон увидел каплю крови, оставшуюся на остром конце выхода обсидиана.

Здесь, на песке, стоял морской сундук. Устав от тяжести ноши, сэлки порезал ногу и открыл его, чтобы надеть новую кожу.

На песке лежали белые, черные и красные шкурки, для всякого климата и для любой человеческой расы. Очевидно, сэлки был так богат, что не мог унести все.

Сэлки не мог отдать эти шкурки кому-то другому, потому что знал, что Ворон охотится за Жезлом Моли и, значит, не мог доверять никому из своих товарищей. Искушение абсолютной власти над сородичами оказалось слишком сильным. Ворон даже засмеялся: его план сработал, и очень хорошо!

Рядом с человеческими Ворон увидел шкурки животных и птиц, точно также брошенные на песок. И дальше вел один единственный след — след копыт.

Ворон нахмурился. Этого он не ожидал. Он вскарабкался на вершину следующего холма и внимательно осмотрел местность: заостренные пики, пропасти, искореженный ландшафт. У сэлки нет особого выбора: эта местность не для лошадей, а чем ближе к горам, где, по видимости, находится плато, тем больше будет крутых холмов и пропастей. Он наметил себе единственный путь, по которому мог проскакать конь.

И побежал.

Очень скоро, среди холмов, он действительно нашел следы копыт. Они вели в узкое ущелье. Здесь Ворон нашел яму, которую сэлки вырыл и заполнил шкурками животных. И без всякого сомнения отметил свое сокровище на карте, которую нес с собой. Но у него не было времени, потому что сэлки не сомневался, что враг пойдет за ним.

Вокруг места кружили человеческие следы, и Ворон нашел камень, которым сэлки рыл, как грубой лопатой. В какой-то момент камень сломался, и дальше на стенках ямы виднелись следы барсучьих лап. Ворон с удовольствием заметил, что в пустыне была жизнь: неподалеку он нашел гнездо ядовитых насекомых, окруженное следами муравьеда. Сэлки остановился, чтобы поесть.

Дальше шли следы волчьих лап. Совсем свежие. Он недалеко. Очевидно, волк не в состоянии нести столько же шкурок, сколько лошадь.

II

В горах сэлки превратился в горного козла, и Ворон почти потерял его след. Но все-таки там, где огромная пропасть прорезала черные пики, он нашел то, чего так опасался: следы крылатого создания, огромной летучей мыши.

В этом месте земля была мягкой, и Ворон легко обнаружил, что мышь летала четыре раза, каждый раз неся с собой очередную шкуру, которую тащила по земле, потому что сил нести по воздуху не были. Наверно шкуру тюленя, волка, козла… и что еще? Человека? Самого сэлки? Кого-нибудь другого?

Горный козел для того, чтобы прыгать по горам; слепая мышь, возможно, чтобы приблизиться к городу, который стерегут василиски. Волк — отличный выбор для того, кто хочет найти человека в городе, полном вонючих монстров: его запах почувствуешь издали. Но какая еще шкурка насколько драгоценна, что ее необходимо сохранить?

Пропасть оказалась слишком широкой и длинной, что ее можно было перейти.

Ворон раскрыл парашют и вызвал вихрь. С вершины следующей горы он увидел плато.

Когда-то давно титаническое лунотрясение выдавило наружу огромное плоскогорье, которое поднялось выше всех окрестных гор. На первый взгляд оно казалось грозовой тучей. Но даже отсюда Ворон видел черный металлический купол в середине плато, вокруг которого стояли башни без окон, похожие на обломанные зубы; из них торчали тонкие зазубренные минареты. Акведуки на изогнутых металлических ногах соединяли купол с окружающими башнями и бункерами.

Ворон огляделся и, случайно, нашел место, где летучая мышь опять превратилась в волка.

Он осторожно пошел к городу. Осталась миля, теперь полмили. Ворон уже чувствовал запах крови, похожий на зловоние многих скотобоен. Вдали слышался слабый звук, как будто ветер вопил и выл множеством голосов: рев, мычание, крики, стоны, плач и всхлипывание. Чем-то это напоминало шум толпы на стадионе, тысячи голосов, тысячи разных стадий и оттенков нестерпимой боли.

Шум не прекращался. Каждое мгновение сотни голосов замолкали или их обладатели начинали хрипеть, не в состоянии кричать, а сотни новых, глубоких и пронзительных, превращались из монотонного плача в громкие крики.

Потом Ворон оказался в месте, где волчьи следы удвоились, как если бы волк вернулся назад, ступая след в след. Быть может, сэлки услышал, как Ворон призвал ветер, перенесший его через пропасть на плато. Игрок знал, что за ним идет охота.

Ворон лег на живот и заполз на выпиравший из земли серый камень. Совсем недалеко торчала железная колонна, одна из многих, охранявших город. Ее верхушку обнимали изогнутые кольца змеи, похожей на удава, но с головой, накрытой капюшоном, как у кобры. Капюшон заканчивался петушиным гребнем, красным и прямым.

К счастью Ворон увидел только капюшон: монстр покачнулся и его голова отвернулась. Но в следующее мгновение она начала поворачиваться обратно. Ворон быстро закрыл глаза и соскользнул вниз.

Он не знал, как выглядит василиск, но видел, что случилось с моряком-сэлки на борту корабля, и поблагодарил Бога и Святую Катерину, что не увидел глаза этой твари.

И в этот момент крики города умерли. Эхо от приглушенных вздохов и криков ужаса еще какое-то время металось между камнями, но потом и оно затихло. Тишина. Нездоровая гнетущая тишина.

Ворон почувствовал, как из черного купола наружу вытянулась настороженность, внимательно слушающая, обдумывающая, ищущая.

Он открыл глаза. Он находился в маленьком овраге между двумя черными кряжами. Вдали, за краем оврага, поднималась черная башня, и Ворон отчетливо видел трупы, наколотые на шесты, торчащие из верхушки каждого минарета.

Легкий шорох потревоженных булыжников.

Ворон повернулся и вскочил на ноги.

Какая-то тварь появилась на холме справа, абордажная сабля в одной руке, кремниевый пистолет в другой. Чем-то он походил на сатира с головой волка. Только теперь Ворон сообразил, что сэлки унес перчатки из кожи человека, волчий капюшон и штаны из шкуры козла; его куртка была из непонятной черной материи. Козлиные копыта могли быстро прыгать по горным склонам, и в этой местности он двигался намного быстрее человека. Волчьи ноздри расширились, когда он почувствовал человека и сэлки легко помчался вниз по склону прямо к Ворону.

Ворон поднял руку, призывая спокойствие, которое только и могло призвать за собой силу. Волчья голова зарычала. Тварь подняла пистолет и выстрелила, одновременно огромными скачками прыгая по склону вниз. Кремень ударил по огниву, запахло порохом, но пистолет не захотел стрелять.

Искры побежали по кончикам пальцев Ворона, но он не сумел совладать с нервами: разряд электрического тока ударил в него самого и сбил с ног.

Из-за спины сэлки появились два огромных крыла летучей мыши, он сильно взмахнул ими и взлетел в воздух.

Это странное зрелище спасло Ворона. Он настолько изумился тем, что сэлки может использовать шкурку летучей мыши с крыльями такого размера, что забыл о страхе.

Пока монстр падал на него сверху, размахивая саблей и щелкая волчьими зубами, Ворон вспомнил о Галене и, со спокойным лицом, хлопнул ладонями.

Раздался грохот, громче любого шума на Земле, сэлки потерял сознание и рухнул на Ворона. Оба покатились в грязь.

III

Сэлки пришел в себя, и, несмотря на головокружение, огляделся. Он увидел Ворона, стоявшего спиной к обожженным остаткам змеиного тела и указывающего пальцем за себя. Глаза человека были закрыты.

Из его пальцев одна за другой срывались молнии и били в мертвый кусок мяса. В воздухе пахло озоном.

— Эй, приятель, да он давно дохлый, — крикнул сэлки. — Можешь опустить свою пушку. Вся котла в Ухнумане уже давно услышала канонаду, которую ты тут устроил. Будь уверен, они будут здесь через пару минут. А теперь отдай обратно мои шкурки. Я чувствую себя полным дураком, тюлень в пустыне! — И он ударил ластами по песку и камням.

Ворон открыл глаза. К его поясу было привязано несколько шкурок. Он поглядел на сэлки.

— О! Ты тот самый друг Оберона, у которого, кстати, вообще нет бороды, а?

— Ты придумал эту замечательную фразу, пока гнался за мной? Тогда мало репетировал.

— Ты слишком большой для обычного сэлки. Скорее похож на кита. И, к тому же, прекрасный цвет! Да ты же альбинос, белый как снег. Из тебя получится замечательный плащ для многих женщин, или для одной толстой леди.

— Сейчас здесь будет много толстых женщин, намного больше, чем мне понравится. Огромные, кричащие, жирные, слепые, воняющие, с отвратительными тварями на поводках. Ты убил одного василиска, повезло. Но придет шесть тысяч! Отдай мне шкурки!

Ворон снял с пояса шкуру козла, подбросил в воздух и указал на нее пальцем. В то же мгновение сине-белое копье сожгло ее до тла.

Сэлки закричал от ужаса и боли:

— О, нет! Нет! Нет! — Ворон взял следующую шкурку — кожу белого человека. — Нет, нет, только не эту! Хозяин, прошу тебя. Возьми любую другую, возьми все, но только не эту. В ней моя жизнь! Вся, вся!

Ворон остановился с рукой вытянутой вперед, готовый бросить шкурку в воздух. — Объясни.

— Это лицо и форма Казначея короля Фалькона, высшего придворного офицера. Она мне досталась совершенно случайно, и я никогда больше не найду такую же, проживи я миллион лет. При дворе живут необыкновенные люди: красивые, изящные и богатые. Тебе не понять! Как только я узнаю побольше об этом человеке, я вернусь обратно и выпущу билль о разводе. Выпущу билль, понимаешь?

— Расскажи мне.

— Моя жена убежала с другим и оставила какую-то шлюху, которую она наняла вместо себя. Отдала ей свою лучшую шкурку, черт ее подери! Я много лет искал свою жену. Много-много лет! Проверил всех женщин при дворе, и всех мужчин, которые казались слишком нежными и изящными, ну, ты понимаешь. И я нашел ее! Графиня Ноатун, я уверен! Но я не могу забрать ее назад, если я не разведу ее с графом, а только члены Внутреннего Двора могут подписать билль о разводе! Хозяин, пожалей меня! Пожалей! У меня осталась только одна мечта — взять ее руку своей.

— Пожалеть? Разве ты не убил этого человека и не снял с него кожу, только для того, чтобы стать одним из князей сэлки первого ранга?

— Пожалуйста…

— Есть ли хоть один сэлки, который никого не убивал?

— Арргх! Чистая правда, хозяин. Но даже у убийц есть мечты! Я прошу вас, сэр… и я помогу вам найти вашу жену, если вы поможете мне найти мою. Сохраните эту шкурку!

Ворон взвесил шкурку в руке.

— Гарн! М'лорд, у вас нет времени! Эхвиски уже бегут по плато. Они, и вся их шобла монстров! Они слышат за сто шагов комара, который прочищает горло перед тем, как укусить!

— Как я могу доверять тебе, лжец лживого племени? Вы, сэлки, презренные и слабые твари. Как только узнаешь вас поближе, понимаешь, что невозможно ни доверять вам, ни иметь с вами дело. Ты сейчас просишь дать тебе в руки страшное оружие — мое доверие, а потом используешь его, чтобы убить меня.

— Сохрани шкурку. Отдай ее мне только тогда, когда дело будет сделано.

— Хорошо. Вот волчья шкура. Ты можешь найти запах? — Ворон бросил сэлки волчью шкуру. Тот потянулся, схватил мех зубами, просунул голову внутрь и влез сам. Мгновение, сэлки сжался и дернулся, и перед Вороном стоял волк.

Волк заговорил глубоким рычащим голосом.

— Гален Амадей Уэйлок из Высокого Дома Эвернесс? Найти его запах? Ты не знаешь, о ком говоришь, иначе бы не спрашивал!

— Он тот, кто зарезал семиглавого тролля из дома Козерога, нашел спрятанное сердце Страны Северного Ветра, при помощи капли воды из Колодца Конца Света выгнал ночные кошмары из Тир-на-огт'х.[41] Он тот, кто вылечил Принца-Отшельника и нашел потонувшую Лемурию, и я уже не упоминаю об Огненной Птице, которую он научил петь после того, как она потеряла свою песню. Нар! Он великий Сноходец, этот Гален, и они держат его во дворце на вершине запретной горы Кадат в Холодной Пустоши.

— Ты на самом деле думаешь, что я не могу найти такого как он? Живого человека с кровью Эвернесса в венах, кровью волшебников, эльфов и английских королей?

— Ха! Да он как принц среди свинопасов. Костер среди свечей! Он может вызвать единорога из-за плеча Ориона, вот что он может! Если в них есть хоть капля ума, они не дадут ему поцеловать свою тень!

В этот момент толпа василисков и вивернов перевалила через гребень, за ней вышагивала стая птиц, похожих на страуса с острыми бронзовыми перьями и лицами ведьм.

Ворон спокойно повернулся, еще более спокойно закрыл глаза и свет ладони вместе. Раскаленные добела стрелы вырвались из его пальцев, и небо затряслось от невыносимого грохота.

IV

А затем начался кошмар. Ворон вслепую, на ощупь, пробирался по полю боя, карабкался на скалы, спотыкался о мертвых и сожженных огнем монстров из Ухнумана. Его руки касались скользких змеиных чешуек, острых как ножи перьев гарпий и раздутых, больных проказой тел каких-то отвратительных тварей, которые, казалось, состояли только из кусков жира.

Одной рукой Ворон держался за шкуру волка-сэлки, который вел его. По требованию сэлки Ворон надел ему на голову шкурку летучей мыши, и сэлки превратился в химеру с головой летучей мыши и телом волка. Время от времени острые уши Ворона содрогались от боли: по всей видимости, сэлки использовал эхолокацию.

Они прошли мимо легионов тварей Ухнумана, потом долгое время брели по пыльным камням. Запах гниющей крови стал настолько сильным, что Ворон почти перестал различать запахи.

Потом он почувствовал под ногами металл и волк сказал:

— Можешь глядеть. Я думаю, чисто.

Но Ворон никак не ног заставить себя открыть глаза. Он хорошо помнил ужас, навсегда вырезанный на лице статуи, которая сейчас лежала на дне моря.

— В кармане моей придворной шкурки есть маленькое зеркальце, — сказал волк.

Пальцы Ворона порылись в поясе и нашли круглое гладкое стекло. Он взглянул в него.

Они находились на улице, по обе стороны которой стояли виселицы с болтающимися на них трупами. Здания с каждой стороны представляли из себя приземистые железные блоки без единого окна. Массивные двери и ворота были плотно закрыты, так что вся улица казалась металлическим ущельем. На уродливых металлических домах не было ни вывесок, ни украшений, только вдоль каждой стороны улицы шли перила, за которые мог держаться идущий человек. На перилах были грубо вырезаны клинообразные барельефы, быть может названия, сгладившиеся от многолетних прикосновений пальцев.

Волк закрыл глаза и потрусил вдоль улицы, принюхиваясь, его уши летучей мыши ритмично раскачивались.

— Сюда!

Улица отделялась от перекрестка стеной с зарешеченными воротами, сейчас открытыми, на железных пиках ворот торчали головы, в лунном климате превратившиеся в мумии. По обе стороны следующей улицы стояли «голодные клетки», вдоль еще одной — колья и тиски для пальцев.

Они опять повернули, прошли через ворота, с которых свисали отрубленные руки и оказались совсем недалеко от центрального купола. С каменной арки главных ворот свисала голова медузы, с волосами-змеями и глазами гадюки, из которых сочилась ненависть.

Даже на отражение медузы в зеркале было трудно смотреть: в глазах появилась жгучая боль, он почувствовал слабость. Ворона затошнило, он наклонился и схватился за живот, стараясь не вырвать. Ничего удивительного, что тот, кто увидит эту тварь воочию, превращается в камень.

Когда он пришел в себя, они пересекли ров, наполненный кровью, и оказались под тенью центрального купола.

Внезапно в спертом воздухе послышалось шипение, и ворота открылись. Ворон увидел, что они были толще, чем двери банковских сейфов. Проход, более широкий, чем улица, вел в темноту. Оттуда вылетал звук, как будто много людей негромко рыдали или стонали.

Потом ворота на каждом перекрестке тихо закрылись, превратив каждую улицу в череду клеток.

Над их головой открылись шлюзы, и акведуки, по которым текли ядовитые жидкости, послали отравленный дождь на закрытые улицы. Но Ворон не стал ждать, когда первые брызги яда упадут на железную мостовую, и послал вихри, которые разрушили и опрокинули ноги акведуков; огромные сооружения упали на город, разрушая дома и башни.

Из главных ворот купола вывались толпа змей с петушиной головой, их смертоносный взгляд мог превратить в камень любое живое существо.

За ними ковыляли правители этого ужасного города боли. Эхвиски. Голые, непристойно жирные тела, пустые глазницы, наполненные гноем или шрамами. В жирных руках они держали длинные железные жезлы, которыми нащупывали дорогу; ими же они гнали перед собой василисков.

Взявшись за руки, раздутые бледные мужчины образовали линию с одной стороны улицы до другой. Ворон поднял руку, но остановился. Если он сейчас уничтожит этот отряд, те, кто внутри, просто закроют ворота.

Он бросил горсть булыжников в василисков, которые все зашипели, даже те, которые не видели его. Эхвиски качали своими огромными головами из стороны в сторону, ожидая точного сигнала от своих монстров.

Ворон опустил шкурку летучей змеи на плечи волку и знаком приказал надеть ее. Летучая мышь забила крыльями и забралась в карман Ворона. Ворон взял жезл с соседней виселицы и отбросил с дороги василисков, которых видел в зеркале.

Потом он, ступая так неслышно, как только мог, и, держа зеркало перед лицом, прошел мимо змей и остановился прямо перед линией наступающих эхвиски.

Он щелкнул пальцами между двумя из них. Оба немедленно подняли тяжелые фонари и нажали на рычаг. Ворон тихонько отступил назад. Из машин выплеснулись потоки раскаленного добела металла и облили обоих хозяев города; эхвиски загорелись, закричали и тяжело упали на пол.

Ворон переступил через горящие трупы и, то наклоняясь, то перепрыгивая через жезлы соседних эхвиски, осторожно шел сквозь линию, пока эхвиски после мгновенного замешательства перестраивали свои ряды.

Один из эхвсики громко зашипел. В то же мгновение все василиски замолчали.

Ворон остановился и замер, находясь от эхвиски на расстоянии вытянутой руки.

Слепые головы поворачивались из стороны в сторону, отвратительные ноздри подрагивали.

Именно в это мгновение кусок уничтоженного акведука сорвался с подпорок и грохнулся на землю.

Линия дружно зашагала к нему, ведя перед собой василисков и оставив Ворона за собой.

Перед ним были открытые ворота, но понадобилось вся ловкость бывшего моряка, чтобы пробраться мимо пары неуклюжих подслеповатых горгулий, скорчившихся на пьедестале по обе стороны ворот. Огромные бесформенные уши стояли торчком, и палки чудовищ молотили воздух при каждом подозрительном звуке.

Внутри царила абсолютная темнота. Здесь не было ни ламп, ни окон, приходилось полагаться только на слух. Время от времени Ворон слышал тяжелые шаги по металлическому полу. Тогда он тщательно обходил это место стороной.

Идя на ощупь, он зашел глубоко в купол и начал спускаться по ступенькам.

Внезапно он услышал тихие рыдания. Одновременно сильный необычный запах предупредил его, что рядом живое существо: кто-то двигался в темноте совершенно бесшумно. Ворон застыл на месте и стоял неподвижно, пока запах не рассеялся.

Пора. Он вынул из кармана летучую мышь. Она дернулась под его пальцами и превратилась в волка. Волк повел носом и повел его куда-то. Ворон последовал за ним.

Однажды он услышал мерный звук падающих капель. В другой раз он услышал голос, молящий о пощаде, потом резкий металлический звук, как если бы тяжелый пресс упал на кого-то сверху.

Потом он оказался в месте, где эхо отдаленных криков подсказало ему, что он идет по большому пустому залу. Еще через несколько минут легкий ветерок дал понять, что он идет по мосту без перил. Издалека доносились шорохи и скрип незнакомых механизмов, ворчали колеса, звенели цепи. Волк привел его в узкое место, где надо было ползти или идти на четвереньках, отталкиваясь от влажных растений, растущих на стенах.

Внезапно волк остановился. Ворон пошарил руками и нашел отверстие в полу, крутая винтовая лестница вела вниз. Снизу донесся мокрый кашель. Искаженный и пугающий, но, несомненно, человеческий.

И тут на него обрушилось ощущение слежки. Уже спустившийся на несколько ступенек Ворон остановился на полушаге и, вздрогнув, застыл. Ему потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы восстановить спокойствие. Только потом он опять сжал пальцы на гриве волка, который осторожно повел его вниз.

Волк опять остановился и не захотел идти дальше. Ворон спросил себя, не значит ли это, что сэлки нашел камеру Галена или почувствовал впереди врага. Нечего делать, нужен свет. Ворон коснулся тяжелого золотого кольца на пальце, сосредоточился, успокоил себя и поднял вверх руку. Между его пальцами появился сверкающий шар Огня Святого Эльма, разбрасывавший искры в окружающую тьму.

Свет отразился от золота и хрусталя и осветил мертвенно-бледные тела, стоявшие по обе стороны от Ворона.

Под ногами оказался богатый ковер, стены украшали роскошные орнаменты из золота и стекловолокна, с потолка свисали деревянные панно и портьеры из тонкого шелка.

Один из жирных монстров медленно повернулся к Ворону, послышался тягучий сосущий звук. Когда он открыл слюнявый рот, Ворон поморщился от ужасной вони, которая вынеслась из белого горла и черным обломков зубов. На пустых глазницах эхвиски сияли раны, потоки гноя сползали по дряблым щекам.

— Незваный гость, мы чуем тебя, слышим твое дыхание. Почему ты нарушил наши возвышенные размышления? Теперь ты должен присоединиться к нам; мы собираемся пообедать…

Рука, с которой свисали складки и целые слои жира, поднялась и указала на банкетный стол, на котором сверкнули хрусталь и серебро, высокие канделябры, изящные стеклянные вазы и свисавшие сверху кадильницы с благовониями. Свет отразился от цепей и кандалов, лежавших на главном блюде: ящике с заостренными стальными дощечками. По форме ящик напоминал гроб.

Внезапно руки, более сильные, чем любые человеческие, схватили Ворона сзади, прижав его руки к телу. Под студенистыми складками жира, свисавшими с рук, скрывались мышцы, больше похожие на стальные прутья. Вся огромная сила Ворона была ничто по сравнению с этой нечеловеческой мощью.

Кулак Ворона, притиснутый к боку, по-прежнему держал волка за гриву. Тот брыкался и щелкал зубами, но не мог освободиться из хватки человека.

Волк изогнул голову и схватил себя зубами за плечо; в то же мгновение Ворон обнаружил, что держит в руке длинную волчью шкуру. Летучая мышь энергично захлопала крыльями, взлетела по лестнице и исчезла.

Жирные руки сжали Ворона еще сильнее и легко подняли его в воздух. Монстр, хихикая и испуская слюни, неуклюже пошел к праздничному столу, не выпуская Ворона из рук.

Пол задрожал, почти незаметно, и где-то очень высоко над головой прогремели раскаты грома. Там шел дождь, била молния, дул бешеный ветер, гремели раскаты грома, но Ворон был глубоко внизу, за огромными толстыми дверями, ни один ветерок не мог добраться до него. И он испугался.

В то же мгновение внутренним слухом Ворон услышал слова Темпестоса:

— Братья, слушайте! Страх и гнев сотрясли его душу, заклинание Ворона рассеялось, давайте убьем его и заберем кольцо!

Одно из слепых созданий короткими и толстыми пальцами подхватило цепь, другое начало подогревать подставку с зазубренными ножами и железными вилками над черными углями, от которых шло ужасное тепло, но ни искорки света.

— Мы еще не лечили нашего гостя, и он, конечно, страдает от боли, — пророкотал глубокий бас. — Приготовьте ножницы для кастрации и ложки для выдавливания глаз! Заострите скальпели и приготовьте иголки, чтобы крепко зашить его раны и отверстия! Мы отпразднуем это событие руками, ногами и другими его наружными частями, и будет срезать с кричащего тела все, пока не останется только чистая живая масса без чувств и страстей. Самая лучшая жизнь — жизнь в размышлениях и медитации.

Ворона поставили на ноги на край стола и он, напрягая всю свою силу, не давал похитителю бросить себя в железный ящик. Монстр был бесконечно сильнее человека, но, не видя своей цели, толкал его под неправильным углом.

Весь испещренный родинками, неуклюжий и раздутый от жира монстр повернул свое безглазое лицо к Ворону, из его ноздрей свисали две грязные сопли.

— Присоединяйся к нам, смертный! Мы — затворники Ухнумана, прекрасные Эхвиски! Мы обладаем силой Геркулеса, а красотой и грацией превосходим Адониса!

Ворон ударил его ногой, но по горе бледного жира прошла только легкая рябь.

— Ты только хвастаешься своей красотой! — крикнул он. — На самом деле ты вонючая куча дерьма!

Где-то высоко зло прогрохотал гром; но здесь, под милей железа и камня, все было тихо, как в могиле.

Похититель поднял Ворона над головой так, что ноги человека не касались стола.

— Ты не такой как мы, и мы не упрекаем тебя за это, — произнес из темноты гортанный голос. — Но разве нельзя быть повежливее? Мы не судим о тебе по внешности, потому что для нас она не имеет значение. Попытайся хотя бы немного понять нас.

Похититель бросил Ворона в железный ящик, дюжины заостренных дощечек и гвоздей вонзились в его руки, ноги спину и бока, нанеся неглубокие раны.

Могучие руки не отпускали его. Появилась дюжина голов, ворча и пуская слюни, и начали лизать его раны длинными черными языками, их носы и жирные щеки прижались к его одежде и царапали тело.

— Это что, ваша вежливость? — сказал Ворон спокойным громким голосом. — Это и есть ваша внутренняя красота? — Его лицо стало совершенно бесстрастным, спокойный взгляд выдавал внутреннее усилие. Дождь над крышей купола стал тише, гром перестал греметь.

— Но мы голодны! — сказал голос.

— Эгоист, жестокий эгоист, вот ты кто! Ты должен дать нам то, что мы хотим! — подхватил другой.

— Все должны разделять страдания своих товарищей! — добавил третий. — Во время отчаяния, когда мы обессилили и ослабли от голода, кто не украдет еду у тех, у кого она в изобилии? Кто не съест любого другого, чтобы спасти себя? Ты сам сделал то же самое: Гален рассказал нам, что ты ел его, чтобы накормить свою жену.

— Это было злое дело, — сказал Ворон твердым голосом. — Я сделаю все, чтобы исправить его. И вам не остановить меня, создания Луны!

Жирная рука протянулась, чтобы воткнуть вилку в бок Ворона.

— И как ты собираешь остановить нас, глупый слабак, — самоуверенным тоном спросил эхвиски, державший Ворона. — Мы накопили в себе силу тысяч людей, потому что едим те части, которые выбрасывают сэлки. Им нужны только кожа и форма; мы берем внутреннюю силу и уверенность в себе.

— Съедим первым его язык! — сказал последний голос. — Вы знаете, как мы ослабеваем, когда узнаем правду о себе… Я хотел сказать, когда ложь и пропаганда подрывают нашу решимость!

К этому времени дюжина ищущих рук уже держала цепи и приготовилась набросить их на Ворона; дюжина лиц монстров нюхала и лизала его; другие, насколько он мог видеть в полутьме, напирали сзади, плача и жалуясь, жирные складки тела прижимались к телам товарищей, и они, как поросята, которые толкаются, чтобы добраться до сиськи свиньи, толкались, чтобы добраться до тела Ворона.

Ворон мог двигать только пальцами, в которых все еще держал светящийся электрический шар, и он прижал ладонь к железному пруту рядом с собой.

В этот момент все монстры в комнате касались железных прутьев, цепей, кандалов или своего товарища, которые держался за что-нибудь железное. Жирные конечности дернулись, мышцы задергались в судорогах, огромные тела опустились на пол, слишком круглые, чтобы упасть. Некоторые застонали, из других полилась отвратительно пахнувшая жидкость, третьи замолчали, навсегда.

И вокруг стало абсолютно темно.

— Гален! Это твой стон я слышал?

Ему ответил стон, за которым последовало скрежетание цепи, три коротких скрипа, три долгих, опять три коротких — СОС.

Ворон на ощупь пошел к звуку. Его пальцы нашли плоть, кандалы и иглы, державшие изуродованное тело, распятое на колесе. Он попытался найти шею и плечи Галена, но его пальцы обнаружили, что эхвиски вырвали у Галена язык, выбили зубы и отрезали нижнюю челюсть. Из горла человека торчала длинная трубка, так что если бы в клетке жило какое-нибудь насекомое или животное, оно было бы вынуждено переселиться в живот Галена.

Руки Ворона затряслись, его чуть не вырвало.

Ему совсем не хотелось узнать, какие еще ужасы эхвиски сделали с телом Галена. Вместо этого он накинул шкурку волка на горло Галена и застегнул застежки.

Какие бы цепи не сковывали человеческие руки и ноги, они не смогли удержать более маленького волка, который упал на землю и встал на ноги, радостно лая. Ворон немедленно нагнулся, накинул кожу придворного, которую так высоко ценил сэлки, на горло волка и выпрямился. Вслед за ним выпрямился и обнаженный человек.

— Благодарю вас, сэр, кто бы вы не были.

— Меня зовут Ворон, сын Ворона.

— Черт подери! — воскликнул молодой удивленный голос. — Я надеялся, что вы из настоящего мира. Но, судя по имени, вы из мира снов, не так ли?

I

— Я — настоящий человек, не магическое существо, — ответил Ворон. — Я пришел спасти вас.

— О, боже мой! Надеюсь, это не очередной трюк. Агошкой не могут быть настолько хитрыми. Вы не могли бы опять зажечь свет? А то я ничего не вижу.

В руке Ворона появился огненный шар.

Гален уставился на него: черная борода, всклокоченные волосы, длинный инвернесс, на пальце магическое кольцо, в одной руке зеркало, в другой потрескивающий шар, в котором сверкают крошечные молнии, лицо странно серьезно.

— Да, ты не магическое существо, — рассмеялся Гален. — Какой я дурак! Хахахаха!

Он выхватил зеркало из руки Ворона и жадно поглядел в него.

— Черт побери! Да я совсем старик.

Отражение в зеркале показало седовласого мужчину с тяжелым лбом, широкими скулами и выступающим подбородком, окаймленным черной бородой с серебряными нитями, «соль с перцем».

Его лицо исказилось от страха. Гален поднял руку, соединив большой палец и мизинец как в салюте бойскаута.[42]

— Это же тело Дилан Ньёрдинга! Как оно попало к тебе? Говори! — и он протянул обе руки к Ворону.

На Ворона напал странный паралич, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Я пришел из-за Венди.

— В-Венди… — Внезапно взор, полный радости и невыразимой надежды осветил лицо Галена.

— Я ее муж.

Гален, совершенно неожиданно, раскинул руки и обнял Ворона, паралич которого уже прошел. К своему бесконечному замешательству, Ворон обнаружил, что седовласый мужчина плачет в его руках, хныкая как ребенок, а он сам поглаживает его по спине одной рукой и приговаривает:

— Ну, ну, успокойся, все позади. — Другую руку Ворон держал подальше от спасенного им человека, чтобы того не ударил электрический ток.

— Она — единственная — знает, что я здесь… Я думал только… если бы она могла сказать деду… но я был таким идиотом… только сумасшедшая девушка в больнице, — сквозь слезы бормотал Гален. — Люди всегда забывают сны, знаешь? Они вырезали мне язык… Я мог поблагодарить ее, только коснувшись… но потом мои руки… мои глаза… они что-то накапали в них и сказали… Я думал, что ее вырвет, когда она увидит меня, просто вырвет… и я не мог даже, не мог ничего…

— Возьми себя в руки! — сказал Ворон. — Престань хныкать как ребенок!

— А — а — она все это начала, ты знаешь. Я хотел просто доказать деду… Что я… Что мне можно доверять…

— Твой дедушка находится в намного более худшем месте! Аполлон сказал, что он в Ахероне! Ты должен доказать, что ты — настоящий мужчина, и мы спасем его. Да перестань реветь! Венди сама в опасности, может быть. Твоего отца, Питера, арестовали, как и меня.

— Папу арестовали? За что?

— Он убил двух гигантов.

Лицо Галена опять осветилось от удивления и радости. Он вскинул руки вверх и стал крутиться, весело крича:

— Папуля — молодец! Наконец-то он присоединился к нам. Убил гиганта? Двоих? Здорово! Держу пари, он поверил в магию! Как это ему удалось?

— Он взял молот Мьёлльнир, а Венди — жезл Моли.

Внезапно шум сверху прервал их. Он походил на рев потока воды, и кровь, несшая куски костей и внутренние органы, хлынула в помещение через трубы в стене.

Ворон и Гален прыгнули на стол, глядя на кровь, собиравшуюся вокруг них. Части массы начали пульсировать и плавающие органы стали соединяться, образуя какой-то организм.

— Самая большая и противная вещь, которую я только видел… — сказал Ворон, зажимая ноздри. Внутри крови блеснули молнии, разрушая некоторые из органических масс. Остальные быстро собирались.

Уровень крови поднялся. Толстые раздутые тела эхвиски стали, содрогаясь, всплывать, а отвратительная масса оживляла их.

Наконец вместе собрались глаза, и с безумной ненавистью уставились на Ворона и Галена. Кости росли в размерах, образуя заостренные рога и когти, паутина жил и мышц начала соединять кости.

— Прости, Гален, — сказал Ворон. — Я пытался спасти тебя, но теперь не знаю, что делать. Еще несколько секунд — и мы окажемся в огромном рту, полном острых зубов. Но погоди! Ты же волшебник. Мы можем что-нибудь сделать?

— Агошкой — это вид кэлпи. Их может остановить только Лук Бельфана. Но где мы возьмем…

— Может быть, я могу прожечь дыру в потолке…

Молнии ударили в железный потолок, безрезультатно. В груди Ворона опять появились страх и гнев, молнии потухли. Кровь подобралась к ногам людей.

Один из эхвиски встал прямо, плеснул по крови рукой и захихикал.

В душе Ворона боролись удивление и гнев на самого себя, и тут внезапное воспоминание осветило его лицо; рукой, свободной от огненного шара, он вынул из кармана скомканную долларовую банкноту.

— Вот! Как глупо, что я не вспомнил о ней! Здесь! В стране золота! Посмотри на оборот! Великая Печать! Стрелы в когтях орла!

Внезапно глаза Галена загорелись, и он схватил банкноту. В то же самое мгновение щупальце схватило Ворона за ногу. Он ударил в ответ гаснущей молнией. Щупальце отшатнулось и освободило ногу.

В наступившей темноте захихикали эхвиски.

— Как и было предсказано, день пришел, — глубоким торжественным голосом заговорил Гален. — Пускай рог сыграет песню смерти и откроет Ворота Золота. Клянусь светом моей души, что буду использовать это оружие только для таких дел, на которые с гордостью будет падать солнечный свет; клянусь, что всегда буду применять его осмысленно, с холодным рассудком, не отступая от света правды; клянусь, что никогда не отброшу стрелы в сторону и не отступлю ни перед каким врагом до конца битвы. Я беру его с гордостью, но без тщеславия; передай его мне, о Великий Дух.

В помещении появился золотой свет солнца, его лучи образовали жесткую деревянную дугу в руках Галена. Другие лучи упали у его ног, в поверхность стола воткнулись золотые стрелы.

Кровь поспешно отхлынула от них.

Какой-то эхвиски взвизгнул и бросился бежать, царапая стены и пол в поисках выхода; он неуклюже барахтался в красной жиже и по ней побежали волны. Но остальные просто отступили назад, пораженные теплом, которое шло от Галена.

— Эй ты, глупый мальчишка! — крикнул один из них. — Только те, кто свободен от тщеславия, могут натянуть лук! Ты можешь стараться, сколько хочешь, но тебе не согнуть его и на дюйм!

— Ты будешь первым, кто почувствует на себе его силу, глупый призрак, — спокойно ответил Гален. Он даже не пытался поставить ногу на лук, чтобы согнуть его и натянуть на него тетиву. Вместо этого он поставил конец длинного лука на крышку стола и поклонился. — Приветствую тебя, о божественное, сострадательное оружие. Я скромно прошу твоей помощи для этого доброго дела. Я склоняю свою голову, не унижаясь и не падая духом. Может ли ты сделать так же?

Огромный деревянный лук согнулся, и Гален натянул на него тетиву. Потом он выпрямился.

— Я стою опять, прямо и гордо, но не настолько высокомерно, чтобы отбросить прочь все, что связывает меня. Может ли ты сделать так же?

Лук согнулся, и тетива загудела от напряжения. Частицы света струились во тьму, золотые, сверкающие, теплые.

Теперь все эхвиски бросились бежать, неуклюже размахивая руками, падая в жижу, шипя и причитая.

Тем временем Ворон, с беспокойством глядя на руки, зубы и рога, постепенно появлявшиеся из вязкой массы вокруг них, спросил Галена:

— Ты можешь что-то сделать с этой кровавой кашей?

Гален взял стрелу и наложил на тетиву. Потом поднял лук, держа его странным способом, над головой, как бы приветствуя невидимое солнце, потом развел пошире ноги и оттянул тетиву к уху. В его позе было что-то восточное.

Потом сказал счастливым спокойным голосом:

— Не беспокойся об этом супе. Множество раз они пытались растворить меня в нем. Они думают, что все их слуги будут служить им лучше, если перемолоть их всех вместе в одном общем бассейне. Но получилось только одно общее озеро крови. На самом деле это только одна большая рана.

— Но стрелы могут ранить эту штуку?

Гален направил лук вниз.

— Нет. Стрелы не могут ранить никого.

Он выстрелил в кровь, и в тот же миг кровавая масса начала вытягивать себя из помещения через отверстия, трубы и решетки.

Издали послышались слабые крики радости и надежды.

— Все равно мы сильнее, чем кучка людей, — крикнул тот самый эхвиски, который осмелился утверждать, что Гален не сможет натянуть лук.

Гален выстрелил в него. Мужчина мигнул, и в его глазницах появились глаза.

— Посмотри на себя, — саркастически сказал Гален. — Ты толстый, жирный и грязный. Красавец!

Мужчина посмотрел на свои испещренные проказой руки, на бледные комки жира, свисавшие со всех частей тела, его глаза расширились, на раздутом лице появилось выражение ужаса и удивления. Его ноги ослабели, и он упал, как если бы мускулы больше не могли поддерживать огромную массу.

— Это все ложь! — крикнул другой. — Это не будет правдой, пока мы внутренне не согласимся с ним. — Именно в него Гален выстрелил следующим, и эхвиски упал на колени, не в состоянии вынести свой вес и вытирая слезы, лившиеся из вновь обретенных глаз.

Несколько мгновений, и все раздутые тела осели на пол.

— Почему они ничего не сказали нам! — крикнул один из эхвиски. — Откуда мы знали?

— А это что за шум? — спросил Ворон.

— Когда я исцелил их, вся кровь и сила, которую они украли, вернулась к своим настоящим владельцам, — ответил Гален. — Ха! Кстати о крови, я ждал этого. Быть может, я вылечил сам себя, и моя челюсть вернулась обратно!

Он поднял руку так, чтобы лук оказался над ним и немного позади, и тень от золотого света простерлась прямо перед ним. Потом Гален опустился на колени и поцеловал тень.

— Моя кровь пролилась на землю и вопиет о мщении.

Тень встала и наполнилась материальной тьмой.

— Произнеси свое кровь-проклятие. Земля под тобой и все те, кто живет здесь, внимайте. Все, кто пил твою кровь, сейчас в твоей тени, и у тебя есть власть над всеми ними.

Ворон, который вначале спокойно наблюдал за всей этой процедурой, не выдержал.

— Быстрее! Выговори свое проклятие, взорви весь этот город и пошли!

— При всем уважении, мистер Ворон, я уже однажды поторопился. Теперь, прежде чем действовать, я хочу подумать. Во-первых, давайте освободим всех пленных из купола и вылечим их.

Пристыженный Ворон замолчал. Он вспомнил, как омыл всю крепость разрядом электрического тока и даже не подумал о пленниках и мирных электрического жителях.

— А что со змеями? — спросил он после минутного молчания.

— Змеи?

— Преврати-их-в-камень!

— А. Подожди. Мне кажется, что у меня есть подходящее заклинание за дверью зеркалом ванны западного крыла… Дай мне вспомнить. Да, я открываю зеркало, за ним сад, а не таблетки, а в саду три женщины ткут…

— Что ты делаешь?

— Моя память организована как мой дом. Это очень удобно, потому что пока спишь, ты не можешь взять ни карандаш, ни бумагу. Здесь. Смотри. — И Гален поднял зеркало вверх, проговорив нараспев, — Девушка, Мать и почтенная Бабушка! Все живое в мире уважает вас.

В то же мгновение крошечное зеркало начало увеличиваться, чем-то похожее на растущую луну, пока не стало в два раза больше щита и в два раза ярче.

— Вот, — сказал Гален, передавая зеркало Ворону. — У василисков та же самая проблема, что и у эхвиски: они не могут видеть друг друга.

Меньше чем через час Гален стоял на холме за развалинами Ухнумана; красивые обнаженные люди — симпатичные мужчины и прекрасные женщины — танцевали среди камней у подножия холма и пели гимн Галену, благодаря его за исцеление от ран, шрамов и ужасных пыток. Камни, среди которых они танцевали, являлись статуями змей с петушиной головой, каменные рты статуй были широко распахнуты, как если бы они шипели и кукарекали на свое ужасное отражение.

Гален вытянул нитку из плаща Ворона и произнес:

— Крутись, нить, сплети все сама! И я верю, что ты станешь лучшей одеждой, которую я когда-нибудь носил. Арахна, Пенелопа, Урс! — И нить превратилась в прекрасную белую хламиду, которая выскользнула из его пальцев.

— Не пора ли нам вернуться на Землю? — громко спросил Ворон, перекрывая звук песни.

— Еще мгновение, — ответил Гален. — Не хочу опять сглупить. Что эти ребята будут есть? И что случиться с другими городами Агашкой на этой планете?

Он поднял руку. Освобожденные рабы остановились и замолчали.

— Ваши ночные кошмары закончились! — крикнул Гален.

Все радостно закричали.

— Помогите мне вылечить этот мир. Молитесь вместе со мной Солнцу, источнику всей и всяческой жизни, и Всемогущей Руке, создавшей звезды, источник жизни за пределами жизни.

Все опустились на колени, за исключением самого Галена, который натянул лук и направил его на Землю между ног; и за исключением Ворона, который считал все это глупостью, но старался сохранить свое важное спокойствие.

Гален, нахмурив лоб, напрягся изо всех сил и выстрелил в почву. Стрела немедленно пустила корни и на ней появились листья.

— Что теперь? — спросил Ворон.

— А вот теперь я произнесу свое кровь-проклятие, — сказал Гален. К этому времени стрела выросла в дерево, выше человека.

Гален поднял на лук и посмотрел на звезды, сияющие в черном небе рядом с ослепительно-ярким солнцем.

Черная тень выросла за ним.

— Проклятие? — сказала тень.

К этому времени дерево пустило побеги, и стояло в центре рощи саженцев.

— Я проклинаю их прощением, — сказал Гален. — Пускай они едят плоды с древа добра и зла, и пускай знание никогда покинет их, какими бы слепыми они не хотели стать. Пускай каждый проходящий год углубляет их познания, пока они станут по-настоящему мудрыми и добрыми, и пускай все, что они видят, напоминают им об их преступлениях и бередит их память. И я взываю к Архангелу Рафаэлю: приди в эту сферу, помоги им и управляй ими. И только тогда, когда сменится три поколения, вернись в империю тронов или останься здесь, по своему желанию. Смотрите все! Я призываю ангела в эту сферу выстрелом из лука!

И он выстрелил в воздух. Стрела взлетела в лунное небо, поднялась выше, еще выше, и исчезла из виду.

— Ты мудро выбрал свое проклятие, смертный, — прошептала тень. — Если бы ты выбрал гнев и ненависть, то убил бы жену того, кто стоит рядом с тобой, потому что и она пила твою кровь, не меньше чем эти…

К этому времени роща разрослась, и они стояли на зеленом холме в сердце густого леса. Зеленые лозы уже начали хоронить разбитые остатки башни города пыток.

Из того участка неба, в котором исчезла стрела Галена, спускалась падающая звезда.

— Это просто метеор, верно? — неуверенно спросил Ворон. — Ты же не сбил звезду с неба, а?

— Приближается Рафаэль, — твердо ответил Гален. — А теперь последнее дело, и я вызову сон-лошадку, чтобы она перенесла нас на землю. Не смотри. Это будет отвратительное зрелище, но я не собираюсь носить лицо Дилана на себе больше, чем должен!

Он выстрелил прямо над собой. Стрела взлетела, задержалась на мгновение в апогее, перевернулась и начала падать вниз. Гален отбросил капюшон и с отвращением сбросил плащ из шкуры сэлки; свет солнца осветил его обезображенное лицо и изуродованную грудь. Стрела ударила Галена и превратилась в поток тепла, омывший его с головы до ног. В то же мгновение он стал таким, как был, и какое-то время стоял под небом, широко раскинув руки: обнаженный, вновь родившийся человек.

Небо над ними наливалось синевой.

Гален надел белую хламиду, и из леса вышли четыре прекрасных девушки с серебряным оружием в руках. Одна застегнула на нем шпоры и пожелала, чтобы мужество толкало его только вперед; другая накинула на его плечи серебряную кольчугу, пожелав, чтобы только скромные желания охраняли его сердце; третья надела на него остроконечный шлем, пожелав, чтобы осторожные мысли стерегли голову, а последняя встала на колени и опоясала серебряной портупеей, с которой свисал колчан со стрелами. Она пожелала ему использовать оружие мудро, не поддаваясь гневу или гордости.

Потом все четыре девушки поцеловали его, одна за другой, и, со скорбными лицами, грациозно покачиваясь на ходу, ушли обратно в зеленый лес.

Ворон наблюдал за всем этим, широко разинув рот от смущения.

— Что это? Кто это? Разве бывают в мире такие женщины, а?

Гален улыбнулся.

— Мне по-настоящему нравятся некоторые особенности моей работы. Ты видишь свет за холмами?

— Восход солнца?

— Нет, солнце в зените. Это тот, кого я вызвал: Рафаэль. Я хочу уйти до того, как он появится. Нужно особое мужество, чтобы разговаривать с Серафимом. Отойди в сторону, пока я рисую на песке линию воображаемой стены.

Гален произнес заклинание призыва, и прекрасное крылатое существо спустилось с неба, ее серебряные копыта не оставляли следов на новорожденной траве.

Гален обнял сон-лошадку и ласково потрепал ее по носу; светящиеся клочки тумана погладили его пальцы.

Ворон поглядел на свет за горами (который приближался, сопровождаемый песней горнов, боем барабанов и звоном цимбал), на новое синее небо, на новорожденный лес и на только что появившееся прекрасное создание, которое ело яблоко из руки Галена, и его челюсть отвисла от благоговейного страха.

Гален взглянул на Ворона через плечо и засмеялся.

— Да не удивляйся ты так! В конце концов это только сон…

Ворон нахмурился, потому что не помнил, когда заснул.

II

В это мгновение сверху слетел кусок темноты, принявший форму летучей мыши. Мышь замахала крыльями вверх-вниз, прицепилась к ветке ближайшего дерева и заговорила высоким тонким голосом.

— Дело сделано! Я взываю к тебе, Ворон: отплати мне обещанной шкуркой.

— Я знаю твой голос, Дилан! — сказал Гален. — Ты попортил мне немало нервов. Почему бы мне не убить тебя прямо сейчас? — и он поднял лук, но не сумел согнуть его.

— Злая тварь! Разве ты не сбежал от меня, а? — резко сказал Ворон.

Но тут заговорила сон-лошадка, и как будто музыка заиграла на вершине холма. — Ворон сын Ворона, ты должен сдержать свое слово. Здесь, в этом мире, мы не ценим золото, потому что оно растет на деревьях как осенние листья, не ценим и вино, которое течет в щедрых ручьях. Но слово, данное однажды, нельзя вернуть, потому что нашего самого главного врага зовут Забвение, и существует только одно оружие, которым можно победить его: выполнять свои обещания.

Ворон шагнул вперед, вынул шкурку человека и бросил ее на корни дерева, на котором висела летучая мышь.

— На! Это твое. Бери.

Мышь ринулась вниз, прямо в складки кожи, и на поляне появился седоволосый бородатый человек.

— Не надо быть таким надменным со мной, пацаненок, — сказал Дилан. — Ты уже забыл, что мы, сэлки, сделали для человечества? Самые первые из нас были обыкновенными тюленями. Это человеческие пальцы застегнули на наших шеях первые шкурки; тогда у нас не было рук, чтобы сделать такое!

Гален, с рассчитанной небрежностью, вынул волчью шкуру, которую сохранил, и бросил ее к ногам сэлки, равнодушно сказав:

— О, я думаю, это тоже твое. Бери.

Дилан недолго думая подобрал и ее.

И тут Гален указал на Дилана тремя пальцами и громко сказал:

— Подарок из страны эльфов, добровольно принятый!

Дилан застыл на месте.

— Что? Что ты несешь, урод?

— Я требую дар за волчью шкуру, которую ты взял, — воскликнул Гален. — Я требую руку, которая взяла дар, и все тело, частью которого является эта руку, и я требую душу, которая оживляет это тело! Теперь твоя душа в моей власти, Дилан Ньердлинг. Я знаю твое настоящее имя. Я знаю его!

— Ар! Нет такого заклинания, — неуверенно проворчал Дилан.

— Во мне течет кровь Азраила де Грея. Я взываю к духам предков, связанных с ним и глядящих на наш дом: унесите…

— Стой, подожди! — в панике крикнул Дилан.

— Разве есть хоть что-нибудь, что ты можешь дать вместо твоей души, о лгущий дух? — очень серьезно спросил Гален.

Испуганный взгляд Дилана заметался из стороны в сторону. Тем не менее, он заговорил напряженным, но уверенным голосом:

— Что ты хочешь получить от меня? Быть может судьба маленькой жены Ворона стоит моей души?

— Говори! — рявкнул Ворон.

— Азраил отправил девяносто полков Сварталфар, темных эльфов, и злых Пери против долины Невердейл, где она сейчас находится. Но Мананнан обманул его и собирается захватить ее первым, чтобы сохранить это прекрасное место только для себя!

— Я освобождаю тебя от своего проклятия, — крикнул Гален и прыгнул на сон-лошадку, которая встала на дыбы и замолотила по воздуху своими замечательными широкими крыльями. — Ворон, быстрее! Держись за мою руку! Мнемозина, может ли ты перенести нас туда раньше них?

— Быстрее, чем мысль и надежда, я проношусь над миром, — ответила сон-лошадка, — мне предназначено судьбой принести героев к последнему бою и войне на кровавых равнинах Вигрид[43] и Армагеддон. Но смогу ли я обогнать самый быстрый страх? Даже мне придется поднапрячься. Это будет настоящая гонка.

Ворон вспрыгнул на нее, она взлетела в воздух, и луна превратилась в маленькую сферу прежде, чем она закончила предложение.

Ворон сидел на сон-лошадке перед Галеном, неудобно держась за гриву, звезды проносились мимо них, созвездия вставали на дыбы, кланялись и расступались, пропуская бешено мчащуюся сон-лошадку. Ворон, умевший скакать на лошади, старался не нервничать, несмотря на головокружительные изменения мистической скорости; они спускались вниз через планетарные сферы, эпициклы и светящие облака, обгоняя странных посланников на кометах.

— Тебе пришла в голову замечательная мысль, а? — наконец сказал он, чтобы скрыть нервозность. — Ты заставил Дилана заговорить. Похоже ты действительно знаешь множество заклинаний и всяких сонных штучек.

Улыбка расцвела на лице Галена, но он просто сказал:

— Нет, не слишком. Это был трюк. Он прав, действительно, такого заклинания нет. Но, знаешь ли, некоторые из этих волшебных существ очень заботятся о своей репутации.

И он весело рассмеялся.

I

От агонии он перешел к самому черному отчаянию. Он забыл свое имя. Музыка, более неотразимая, чем самая неотразимая красотка, более страшная, чем любой ночной кошмар — она лилась из стен, она переломала всю его душу и вторглась во все мысли; мрачный величественный хор заставил замолчать его разум.

Музыка ангелов, но падших ангелов, которые дали жизнь песням гениев, но гениев помешанных на теме отчаяния.

Он висел посреди затопленной камеры, четыре цепи держали его руки и ноги. Давным-давно его задушила черная ледяная вода, легкие отказали, но умереть не удалось. Сердце остановилось и замерзло в груди, но опять умереть не удалось.

Время от времени музыка звучала громче, и он забывал, как страстно хотел умереть, потому что прекрасное страдание, наполнявшее каждую песню, не давало ему вспомнить, что такое смерть или представить себе, что можно избавиться от смертельной боли.

Но когда хор замолкал, разрешая высокому чистому голосу одинокого сопрано взлететь вверх и пропеть пеан,[45] славящий боль, тогда он опять вспоминал о своей могиле и о своем страстном желании очутиться в ней; и он не мог сказать, что мучило его больше: пытка воспоминанием или пытка забыванием.

Иногда через постоянный хор страха пробивались другие, более звучные мелодии, и он вспоминал о красоте снежной ночи под светом звезд, или о холодном лунном свете над пустыней, об одинокой песне соловья, терявшейся в замерзших лесах, или об улыбке спящей девушки с чистым и бледным лицом, лежащей в бархатном гробу с опавшими лилиями на груди.

Все эти образы напоминали ему, что когда-то он обладал даром видеть; давно, задолго до того, как его погрузили в настолько глубокую слепоту, что у него остались только темные воспоминания.

И эта пытка была самой ужасной, потому что когда музыка опять звучала громче, и аккорды пели вечную славу злу, в нем оставались только воспоминания о черном отчаянии. И мягкие контрапункты только увеличивали боль и воспоминания об утрате, и подтверждали, что утрата вечная.

Один или два раза через черный хор прорывался золотой голос, глубокий, добрый и чистый, который вел мелодию неописуемой красоты. И этот голос пробудил в нем лучшее любовное воспоминание.

Самое тщательно лелеемое из всех, которое он любил, как промокший насквозь человек в ледяной пустыне любит единственную, дрожащую на труте искорку, от которой сможет разжечь спасительный огонь. В своих помутившихся мыслях он выискивал это воспоминание, пытаясь сохранить его, как замерзающий человек осторожно дует на искру, все еще надеясь разжечь костер, даже после того, как его руки и ноги окоченели и почернели от укусов мороза.

Этим слабым счастливым воспоминанием было лицо и восхитительное существо, настолько наполненное лучезарным сиянием, что человеческие глаза едва выдерживали его. Лицо — доброе, благородное, мудрое, спокойное, чистое, из серых глаз льется звездный свет, темные волосы, на лбу один единственный алмаз, сделанный, казалось из чистейшего огня. Так, наверно, выглядят ангелы. На лице ни слабости, ни страха, только особое, навсегда запоминающееся выражение, как если бы над снежными вершинами гор появилась одна яркая звезда, далекая от грязи и пороков человека.

Когда воспоминание об этом прекрасном лице стало яснее, он запрятал его поглубже в сердце, надеясь, что его похитители не смогут проникнуть во внутренние тайные сокровищницы его сознания. И, чтобы спрятать свое последнее счастье, он наполнил поверхностные слои сознания мыслями об ужасе и безнадежности, как если бы у него не осталось ни малейшего источника радости. Он боялся, что бессмертные могут читать его мысли, и обрадовался, когда обманул их.

Для него это лицо стало маяком, сигнальным флагом надежды. Ведь если такое совершенное создание может существовать, то еще не вся вселенная превратилась в место бессмысленных страданий миллиардов людей, обреченных на ужасную гибель.

Только тогда, когда черный хор запел хвалу этому золотому голосу, он сообразил, что его обманули. И заплакал как ребенок, вспомнив, что его уже обманывали таким образом множество раз. Он поклялся себе не забывать об этом, больше не поддаваться на обман, и тем не менее тут же вспомнил, что уже много раз решал так, и все бесполезно.

Потому что это было лицо Люцифера, Императора Ночи и Повелителя Ахерона; сияние этого прекрасного лица ослепило его: настолько прекрасное зрелище человек вынести не в состоянии.

Но еще хуже, самым худшим из всего было то, что он не мог вспомнить преступлений падшего ангела. Ни одного. И его мучила мысль, что Князь Люцифер, храбрый, величественный и грациозный, страдает без вины, хотя он и утешал себя надеждой, что не бывает наказания без преступления. И страх того, что и эта надежда окажется напрасной, тоже мучил его.

Ужас, страх и любовь к Князю Тьмы, вот что поддерживало его посреди несчастий. Он с удовольствием пожертвовал бы невинностью, чтобы заслужить свое наказание, лишь бы предохранить это благородное могущественное существо от любого пятна или клеветы.

II

Спасение не пришло, но прилетело со скоростью тропического рассвета. Мгновение, и хор бессмертных смешался, превратился в смешную беспорядочную какофонию звуков, одна-единственная чистая песня полностью подавила его. Еще мгновение, голос хора превратился в гневный призыв, в нем зазвучали трубы войны, на которые ответила песня арфы или, возможно, натянутой тетивы лука.

Он позабыл о своей любви к Люциферу так же быстро, как, пробуждаясь, человек забывает плохой сон.

Ему опять стало тепло, и он почувствовал, что просыпается для жизни, как цветок, открывающий утром лепестки на летнем поле. Сердце опять забилось, не без боли, и легкие заработали, выбрасывая из себя грязь и воду.

И тут он вспомнил, вспомнил отблеск солнечного света на волосах жены, много лет назад, когда они только-то поженились, и маленького Питера, бегущего по весенней траве и играющего под лучами солнца, и дневной свет, бьющий в открытые окна, и быстрый хищный полет сокола в прозрачно-синем небе. Он вспомнил и солнечный рассвет после облачной ночи, и призывное кукареканье петухов, славящий восход Солнца.

Мрачное здание, в котором его держали, затряслось до основания, и он увидел, как часть потолка его тюрьмы засветилась красным, вокруг нее закружились облачка дыма. Он вспомнил, что значит видеть; слепота кончилась.

— Лемюэль! Я пришел! — позвал его совершенно спокойный голос.

Он вспомнил, что это его имя, и, несмотря на душную шипящую воду, попытался откликнуться. Но сумел только что-то прошептать, очень тихо, и страх опять сжал его сердце, страх, что спаситель не услышит и не увидит его. Но даже самого слабого крика о помощи оказалось достаточно. Бело-золотая рука, пальцы которой были длиннее пяти берез, проломила потолок камеры.

Из пролома выглянуло лицо, более яркое, чем восход солнца, увенчанное лавровыми листьями и лучами живого света.

— Мой сын! — радостно позвал мелодичный голос, а гневный взгляд прекрасных глаз разбил вдребезги цепи, превратившиеся в капли расплавленного металла.

Теплые руки обняли Лемюэля и подняли его из мокрой ямы. Здесь был воздух, и Лемюэль глубоко вздохнул, как если бы темнота и давление этих глубоких вод не могли появиться рядом с князем света.

Лемюэль увидел, что он стоит в широкой пустой долине из черного металла, над поверхностью которой кое-где поднимались монументы, похожие на могилы. И сообразил, что стоит на крыше бесконечной тюрьмы, и у него под ногами камеры-ямы, двери в которые, похороненные под монументами, не откроются никогда.

За краем долины из темноты и холода океана поднимались и терялись из вида семь башен из адамантинового металла, черных как беззвездная ночь; бастион громоздился на бастион, каждая башня бесконечно устремлялась вверх, гордясь своей несокрушимой силой. И Лемюэль содрогнулся от страха, осознав, насколько силен враг и как далеки Небеса.

Потому что в темноте над ним, и в бесконечности вокруг, проплывали демоны-призраки, падшие ангелы, ряд за рядом, легион за легионом; ярость исказила их прекрасные совершенные лица, их широкие крылья, обрамленные перьями ворона, медленно взбивали полутьму бездны. Их головы украшали короны тьмы; на их нагрудниках сверкали семь драгоценных камней; их копья заканчивались наконечниками из адского огня.

Князь света потеснее прижал Лемюэля к себе, в тепло и безопасность под своими широкими орлиными крыльями.

— Прижмись ко мне, мой сын, потому что мне понадобятся обе руки, чтобы натянуть тетиву на лук. Не давай страху помрачить твой разум, облегчи сердце и обратись мыслями к свету Небес, потому что мы оба должны напрячь все свои силы, чтобы преодолеть то, что встанет против нас, пока мы будем подниматься из этой глубочайшей пропасти.

Ворота самой большой башни с медным лязгом широко распахнулись. Из них появились семь девушек, более прекрасных, чем самые прекрасные девы Земли, но с их смертельно бледных лиц глядели глаза гадюк. Когда они шествовали, опустив глаза вниз, они казались скромными и прекрасными, но стоило им заглянуть в глаза человеку, как того охватывал ужас.

Девушки пошли вперед, держа в руках факелы, которые испускали не свет, но тьму; и там, куда ложились тени от этих факелов, вода превращалась в черный лед.

За ними — объявляя о себе трубами, барабанами и цимбалами — выехала карета, запряженная драконами, изрыгавшими в воду клубы яда. В карете-машине, украшенной черными опалами и сделанной из золотого и черного адамантина, ехал только один — тот, кто носил на лбу ярко сияющую звезду. В правой рукавице могучая Сущность держала скипетр с навершьем в форме змеи, обвившей шар из адамантина.

— Не гляди на него, мой сын, — сказал князь света и опустил свои огромные крылья так, что орлиные перья обвили Лемюэля как теплое и душистое одеяло. — Твои глаза не выдержат ни его сияния, ни моего, когда я отправлюсь в путь.

Заговорил еще один голос, такой же совершенный и прекрасный, как и первый, но холодный, величественный и ужасающий.

— Архангел Уриэль! Почему ты пришел в мою темную империю, и какой закон разрешил тебе выйти из высокого императорского круга, к которому привязывает тебя твоя божественная сущность? Неужели высокий Гелиос опустился так низко, что превратился в мелкого вора, и собирается стащить у меня маленьких зверушек, назначенных мне в жертву?

— Меня также зовут Аполлон-Разрушитель, и ты скоро узнаешь, великий Люцифер, стоит ли тебе беспокоить посланца Небес!

— Мои глаза видят тебя насквозь, Аполлон, и я вижу сына монаха, который трясущимися руками вцепился в твою широкую спину. Верни мне мое; ты роняешь как свое, так и мое достоинство, позволяя этой омерзительной твари касаться твоей спины. Или, если ты бросаешь мне вызов, скажи, что за закон разрешает тебе противостоять мне в сосредоточении моей силы, вдали от путей Солнца?

— Я бросаю вызов тебе и твоему мрачному царству, которое идет за тобой, о печальный Люцифер. Но я не собираюсь отвечать перед тобой по закону, о предатель и нарушитель всех наших законов. Хотя ты и сильнее меня, но сейчас я высочайший посланник Келебрадона, и служу силе, которой отважится бросить вызов только полный глупец.

— Сминтий! Хорошо тебя назвали, ты, мышиное сердце, бог-мышь! Ты хвастаешься своей службой, славишься бесславием, хвалишь стояние на коленях! Своими неслышными шагами ты пересек мой порог, и как раз тогда, когда мои основные силы ушли отсюда: Волшебник повел их против двора Оберона. Тем не менее, благодаря судьбе, и здесь осталось немало, потому что судьба — моя рабыня. Я поднимаю высоко мой жезл, и это сигнал атаки. Серафим тьмы отпразднует этой день, повергнув гордого Гипериона!

И тут Люцифер произнес еще одно слово, которое не дано было расслышать земным ушам Лемюэля, но это слово стало тьмой, которая вытекла из рта Люцифера, как чернила из осьминога, и залила свет Аполлона.

Корона Аполлона мигнула и погасла, все стало черным, как самое черное забвение.

— Не отчаивайся, мой сын, но поднимайся вместе со мной, — тихо сказал он. Темный, но все еще теплый, Аполлон стал подниматься, Лемюэль крепко держался за его спину, окруженный перьями орлиных крыльев, которые молотили по черной ледяной воде.

И тут на Аполлона обрушились все престолы, господства, херувимы и власти Ахерона, наконечники их копий сверкали как злые звезды, мгла наполнилась пеанами черной победы.

Смех и светлая песня Аполлона прорезали гармонию черных песен, зазвучали ясные чистые ноты, запела тетива его лука, тьма распалась на куски и побежала. Одна вылетавшая стрела Аполлона превращалась в сотню стрел, темное воинство бежало, тысячами, сжигаемое золотыми лучами, и Аполлон запел:

Ангелы тьмы бежали, отступая перед новорожденным светом, в короне Аполлона вспыхнули первые розовые искры, она становились все ярче и ярче, и вот вся корона засверкала щедрым золотом.

Тьма под ними посерела, извивающийся дым поднялся между башен Ахерона, стены которых не могла пробить никакая стрела и никакой луч света. Люцифер в карете, которую тащили шипящие драконы, поднимался из темноты. Как испуганные дети разбегаются при приближении разъяренной матери, архангелы Ахерона нырнули во тьму и спрятались за своим повелителем, спрятались за его все увеличивающимся плащом, наконечники их копий сверкали багровыми угольками. Плащ все раздувался, и, наконец, стал похож на грозовую тучу, за которой съежилось воинство Ахерона.

Люцифер широко распростер свои огромные крылья, и черный поток ледяной воды поднялся из глубины пропасти, мрачные колонны ила колыхались перед владыкой Ада. Он поднимался, быстрый как смерть, и звезда на его короне сверкала как бакен глубочайшей ненависти; величественная мрачная музыка сопровождала его.

И он запел, еще более громким, глубоким и чистым голосом, чем Аполлон:

Что-то темное, холодное, острое и черное тяжело ударило через завесу из орлиных перьев, пытаясь добраться до Лемюэля. Это было навершье скипетра Люцифера, острая черная грань совершенного алмаза. Рука Лемюэля оказалась в нескольких дюймах он него, воздух заколыхался и пальцы закоченели. К счастью он не глядел на алмаз в упор и не ослеп.

А потом вспыхнул зеленый свет, прогремел гром и… свобода! Лемюэль крепко вцепился в спину бога, а огромная крылатая фигура взлетела высоко в небо и закружила над океаном, пена и водяная пыль разлетались от них и падали вниз.

А потом они летели в голубых небесах и пили свежий весенний ветер, солнечный свет сиял и переливался, танцуя на морских волнах, рядом с ними плыли удивительные облака, и, смеясь как ребенок, Лемюэль изо всей силы сжал бога, с радостью чувствуя, как жизнь возвращается в его окоченевшие пальцы.

— Живой! Опять живой! — громко закричал Лемюэль. — Опять живой и свободный! Я чувствую себя мальчиком!

Аполлон отбросил лук, подхватил старого человека и швырнул его в небо так, что тот закричал; потом вечно юный бог опять поймал его, заливаясь звонким золотым смехом.

— Еще, еще! — выдохнул Лемюэль.

— Ты слишком юн, чтобы летать, о мой неоперившийся птенец, хотя Судья, который ждет тебя у ворот моего мира, уже приготовил крылья, которые ты однажды наденешь. Знай, что за каждое доброе дело он добавляет к ним еще одно перо; а за злое — выдирает, и ветер уносит его прочь. Благословленные и проклятые, когда настанет день, все будут сброшены с той же самой скалы, но только некоторые взлетят. Но ты порадуйся душой, потому что он сказал мне, что твои крылья уже длиннее, чем у кондора, а их оперенью может позавидовать любой орел.

— Пойдем со мной на землю, Отец, помоги установить на ней справедливость и изгнать зло! — с сияющими глазами воскликнул Лемюэль.

— Нет. Пока я бежал, Люцифер ударил меня, и одна капля моего ихора[46] сейчас падает на мою бабушку, Землю; там, где она упадет, возник смертельный огонь, который сожрет все живое. Тот, кого ты называешь Азраилом, молится, чтобы эта капля упала на город ангелов на Западном побережье; Пендрагон ищет заклинание, способное направить ее в другую сторону. Если даже мое самое маленькое прикосновение может принести столько вреда, подумай, что будет, если я ступлю на землю всей ногой? Я не хочу повторять хорошо известную ошибку несчастного Фаэтона или создавать новую Сахару.

— Кровь, которую ты пролил ради спасения меня, — сказал Лемюэль. — Скажи мне, как я могу возместить твою потерю, и я сделаю это.

— Ты говоришь так, хотя даже не знаешь цену?

— И повторяю. Не имеет значения, сколько это стоит; я не хочу, чтобы люди страдали из-за меня.

— Хорошо сказано, — улыбнулся Аполлон. — Я слышу, как еще одно перо добавляется к твоим крыльям. Да будет так! Вот цена за мою кровь: ты должен спасти девушку, которая держит в своих руках жизнь твоего внука. Поскольку ты сам спросил, мне разрешено сказать тебе, что надо делать.

— И что я должен сделать?

— Как следует подумать. Логика — оружие, которым не обладают волшебные существа.

И с этими словами бог, развернув крылья, вытянул руку вниз и поставил Лемюэля на вершину седой горы, нависшей над морем; почувствовав приближение бога, кусты лавра и подсолнечника повернулись и раскрыли ему свои лепестки.

Ноги Лемюэля коснулись травы, и он обнаружил, что держит в руках потоки солнечного света.

Лемюэль раскинул руки и взглянул вверх.

— Спасибо, Отец, — сказал он.

III

И тогда он проснулся. Над ним склонилась темная фигура.

— Гален…?

— Нет, папа. Прости, что разочаровал тебя. Это я, Питер.

IV

Он находился в больничной палате. Кровать отодвинули от стены, и солнечный свет падал на нее через окно, пробиваясь через белые занавески. Питер сидел в инвалидном кресле рядом с кроватью, положив на колени оба костыля. В одной мозолистой руке Питер держал сверхъестественное оружие, имеющее форму железного молота. От головки молота шел дым. В другой руке он держал маленькое коричневое тельце мышки. Лицо заросло седой щетиной, глаза ввалились и почернели от усталости.

Молот задрожал.

— Что с тобой, мальчик? — прошептал Питер оружию. Потом, даже не вставая, бросил в окно по замысловатой дуге, сказав, — Снайперы на крыше напротив! Возьми только винтовки! Заодно разбей моторы всех движущихся машин и возвращайся. И на этот раз через окно! Хватит уже дыр в стенах.

Снаружи послышался свист, шум и взрывы. Питер поскреб подбородок и вздохнул.

— Хорошенькая игрушка, этот Мьёлльнир. Если я говорю ему ударить по ближайшей цели, он машет хвостом, когда они подходят ближе. Умное оружие. Чертовски умное оружие. Да, кстати, мы в ловушке.

— Какой сейчас год? — спросил Лемюэль. — Гален тоже в ловушке. Я видел его в Настронде. Когда я пришел в Виндьямар, чтобы посоветоваться с тремя королевами, меня поймали сэлки. Обычно я никогда не путешествую по стране снов, если рядом с кроватью нет никого, кто бы разбудил меня, но тебя не было… да и вообще с тех пор, как поймали Галена, вокруг не было никого. Архангел Уриэль вытащил меня из Ахерона. Он сказал, что мы должны спасти девушку, которая держит в руках душу Галена, и что нам поможет логика — оружие, которое не могут использовать волшебные существа.

— Тогда это Венди Вранович. Хм, значит тебя спас Уриэль? Похоже все, что я сделал, было ненужно. Но в любом случае я рад. — Лемюэль потянулся всем телом и почувствовал на голове корону из лавровых листьев, а в ногах его кровати лежали гирлянды из листьев лавра, подсолнуха и березы.

Лемюэль начал вставать.

— Как я рад, что, после всех этих лет, ты вернулся к назначенному судьбой долгу: быть стражем Эвернесса. Но обычный человек может только благодарить то, что свыше, за тот минимум…

Питер вытянул руку со своей коляски, схватил Лемюэля за плечо и они оба повалились на пол рядом с кроватью.

— Сын! Что ты…

В окно, извергая огонь, влетела дымящаяся канистра, пролетела над кроватью и разбилась о дальнюю стену. Воздух разорвали винтовочные выстрелы. Запаниковавший Лемюэль начал что-то горячо бормотать. Он прожил долгую жизнь, но никогда не слышал выстрелы рядом с собой.

Питер аккуратно положил тельце мыши в карман рубашки и сказал:

— Замолчи и спокойно лежи. Мьёлльнир, обратно в руку. Быстро!

Воздух прорезал вой. Дымящийся молот, мокрый от машинного масла и газолина, ударился в поднятую руку Питера.

— Убей ублюдка, который стреляет по нам, — сказал Питер. — Но сначала займись игроком в гольф, который забросил нам в окно канистру с газом.

И он бросил молот.

Лемюэль, распростершись на полу, воспользовался мгновением, чтобы вдохнуть полной грудью. Потом потер ладонью лысую голову, поражаясь, каким трусом он стал.

— Молот предназначен для гигантов! Ты не должен использовать его силу, чтобы убивать людей!

— Смотри.

Молот, с которого капала кровь, неторопливо влетел в окно и приземлился на ладони Питера.

Снаружи проревел голос, усиленный динамиком:

— Питер Уэйлок! Ты только ухудшаешь свое положение! Ты знаешь, что не сможешь сбежать! Сейчас подходит бронетехника…

— Выбей мегафон у него из рук и возвращайся, но не трогай самого. Используй окно. Подожди. Используй дверь, потом вниз по коридору, но никого не бей. Они наверняка следят за окном и ждут, когда я брошу. Ты сделаешь, это парень? Хороший мальчик. Пошел! — И он бросил молот.

Дверь разлетелась на куски. Молот завернул за угол и ракетой полетел по коридору.

— Ну, теперь ты веришь в магию, а?

— Отец, если хочешь, можешь раздуться от злорадства. И тогда будешь выглядеть полным придурком.

— А мышь?

Питер тихонько коснулся кармана.

— Это мышонок. Спас мою гребаную жизнь. Не смог помочь парнишке — проклятые доктора не хотят лезть в это дерьмо. Смог только позвать Морфея, чтобы он заснул и не чувствовал боли, когда уходил.

Резкий недовольный крик, и электронный голос замолчал. Питер громко крикнул:

— Эй вы, придурки! У нас здесь куча больных! Если вы пустите газ, они все отдадут концы!

Молот влетел через окно и приземлился в руке Питера.

Никто не ответил, но снаружи задвигались, зашуршали испуганные голоса.

— Они что-то затевают… — проворчал Питер.

— Где Ключ? — прошептал Лемюэль.

— Венди взяла его, — хмыкнул Питер. — И улетела. А Галена убил один парень по имени Ворон. Симпатичный мужик. Муж Венди. Мне ненавистна сама мысль, что придется его убить.

— Ты слишком много говоришь об убийствах, сынок.

— Он то ли убил Галена, то ли помог кому-то убить его и бросить во все это дерьмо, ну, во все эти ночные кошмары.

— Не важно, ты слишком легко говоришь об убийстве. Это недобрый знак.

— Папа, что ты, черт побери, знаешь о добре? Все эти годы у тебя в руках были эти магические штучки, и ты никогда не пользовался ими. И я даже не собираюсь спрашивать тебя о моих ногах. Но ты даже представить себе не можешь, сколько хороших людей осталось бы в живых, если бы в бою у меня в руках был бы этот молот.

— Я не собираюсь возобновлять старый спор, но ты же знаешь, что я ничего не могу поделать с твоим параличом. В тот день, когда мы с тобой поссорились в последний раз, и ты уехал, мне приснился сон. Сам Оберон сказал мне, что мы должны использовать магическое оружие только на краю пропасти…

— Черт побери всех твоих Оберонов вместе с их проклятыми пропастями! На улицах беспорядки. Чикаго в огне! И Л-А. Они вывели на хайвэй танки и стреляют по грузовикам, потому что водители грузовиков нападают на блокпосты. Ты что, еще не врубился? Америки больше нет! Мы стали гребаной банановой педерастией Третьего Мира. Еще немного, и начнется гражданская война.

Лемюэль побледнел и громко зашептал самому себе: — Все шире — круг за кругом — ходит сокол, не слыша, как его сокольник кличет; все рушится, основа расшаталась, мир захлестнули волны беззаконья; кровавый ширится прилив…[47]

— Это заклинание?

— Хотел бы я. Йейтс. У него было второе зрение.

— Ты можешь натравить Морфея на парней, которые стреляют по нам? Я не знаю их имен.

— Легко. Я могу сделать это, если выну магнит из телефонной трубки. Но не буду. Предполагается, что мы должны поддерживать барьер между мирами, а не ослаблять его.

— Послушай, пап, а тебе не кажется, что твои приказы устарели?

— Что?

— Твой штаб поставил тебя охранять Эвернесс, верно? Король Артур или кто-то еще из них. А ты когда-нибудь охранял хоть что-нибудь в настоящей жизни? Нет? Ну, а я все время. Когда проволока перерезана, связи нет и враг уже в лагере, ты не можешь просто стоять у проклятых ворот. Ты берешь свою пушку и начинаешь палить по плохим ребятам.

— Но там снаружи люди, обманутые Врагом.

— Послушай, ты думаешь, что солдаты, с которыми я сражался в Юго-Восточной Азии и в Южной Америке, не были обмануты врагом? Еще не брившиеся пареньки или дикари из деревни в центре джунглей, набранные после того, как их единственную корову коллективизировали Красные? Им промыли мозги и дали автомат в руки. Ты думаешь, что никто не обманул молодых япошек, которые приковали себя к кабинам самолетов и пикировали на наши корабли во славу императора? А арабские дети, на которых муллы надели пояса с динамитом и послали взрывать старых евреев во имя аллаха? Черт тебя побери, но я точно знаю, что их обманули. И я пытаюсь быть помягче с этими парнями снаружи, гораздо мягче, чем они того заслуживают. Запомни одно правило: если кто-то стреляет по тебе, стреляй в ответ!

Лемюэль вздрогнул, когда услышал снаружи громкий треск. Его сердце стучало как сумасшедшее. Но он посмотрел на твердое спокойное лицо сына, и его сердце внезапно успокоилось и наполнилось неожиданной гордостью. Здесь, на поле боя, вот настоящее место Питера.

— Прости, Сын. Извини, много за что. Кто сторожит дом?

— Да. И ты меня прости, папа, много за что. Дом захватили люди Азраила де Грея.

— Если он получит и Серебряный Ключ, мир обречен. Как далеко мы от дома?

— Техас. У тебя есть какая-нибудь магия, которая может по-настоящему быстро перенести нас из Техаса в Мэн?

— Нет. Но у тебя есть. Ударь молотом по земле и трижды произнеси имена: Тангриснир и Тангниостр.[48]

— А это что за хрень?

Еще несколько выстрелов из винтовки. Питер бросил молот и он вернулся, запачканный кровью.

Все это время Лемюэль говорил:

— …похожи на сон-лошадок, но из мира Ванир. Они служат тому, кто держит Мьёлльнир.

— Великолепно. Усыпи тех парней снаружи, пока не прибыло подкрепление. Если бы в этой стране еще была свободная пресса, они бы вообще по нам не стреляли. Они же не копы. Скоро они решат, что на больных им наплевать и пустят газ.

— А что случилось с прессой? — спросил Лемюэль.

— Чрезвычайное положение, — ответил Питер. — Законы не действуют. Я думаю, что твои гоблины загипнотизировали Конгресс, или заменили их на какую-нибудь хрень, выглядящую точно также.

— Сэлки убивают людей, снимают с них кожу и переодеваются в них, — с ужасом сказал Лемюэль. — Если ты прав, все конгрессмены мертвы.

— За это время поумирала куча парней в правительстве, в прессе, и вообще везде, где кто-нибудь начинал задавать вопросы. Держу пари, что все офицеры снаружи тюлени, и я не имею в виду спецназ.[49] Если ты не хочешь, чтобы я их всех приложил молотом, давай, вытаскивай нас из этого ада.

Лемюэль пополз по полу, потянул за телефонный кабель и уронил телефон на пол.

— Кровь Северной Звезды! К тебе я взываю, пускай все те, кто внизу, увидят твой немигающий взгляд; отдаю их в твою власть, ты в моей руке…

Тем временем Питер ударил по полу и назвал имена.

Он никак не ожидал, что крыша коридора обрушится.

Из обломков появились два козла и с трудом протиснулись в палату через остатки дверной рамы. Их глаза были сделаны из пламени, они жевали искры разрядов молний, и половицы разлетались при их шагах. Упряжь из костей и сплетенных волос скрещивалась на широких плечах.

— Черт! — крикнул Питер, когда один из козлов сунул рога под кровать и одним движением бросил ее через всю комнату. Лемюэль, только что вставший на ноги, едва успел пригнуться, и опускающаяся кровать чудом миновала его.

Второй козел уперся головой в бетонные блоки стены и, выбивая кирпичи ударами рогов, похоже пытался повалить ее.

Питер поднял молот.

— Мьёлльнир, размажь их по полу! — В то же мгновение оба козла упали на колени и склонили свои жестокие головы.

Снаружи было тихо, только время от времени доносился чей-то храп.

— Они никому не дадут сесть им на спину, — сказал Лемюэль. — Зато могут тащить повозку. Но где ты найдешь…

— Используем мое инвалидное кресло. Ты сядешь мне на колени.

Лемюэль помог Питеру сесть в кресло. Козлы выдохнули искры и опустили рога, когда увидели, что кто-то коснулся Питера, но Питер успокоил их, угрожающе махнув молотом.

— Ты сможешь справиться с ними? — тихо спросил Лемюэль.

— Как и с любыми зелеными новобранцами. Эй, Тангниостр! Иди сюда, или я размажу твои проклятые мозги о стену! Хороший мальчик. Тебе понравится, если тебя почесать за ушком? — Питер пробежал пальцами по волосам демонического создания, которое счастливо фыркнуло, искры полетели на сломанный пол. — Теперь дай мне застегнуть здесь и здесь, а этот крючок к коляске, как мне кажется… Пап! Ты знаешь, как водить повозку?

— Да. Вот главный повод. Нет, другой. Не пользуйся руками, иначе остаешься без них. Смотри. Я встану сзади на коляску, и буду держаться за спинку и за тебя. Правь одной рукой, чтобы освободить вторую для молота.

— Не думаю, что это сработает.

Лемюэль встал на маленькую железную перекладину в основании коляски и привязал себя поясом к спинке. Потом положил слабую руку на широкое плечо сына.

— Давай молиться, чтобы это сработало, сынок. И запомни, хотя я очень рад оказаться вновь среди живых, это плохое предзнаменование. Очень плохое. Оно означает, что Ахерон поднимается. У нас осталось меньше дня. Как только башни Города Кошмаров поднимутся в воздух Земли, Люцифер взлетит на небо, Солнце падет, и в живых останутся только те, кто станут домашними игрушками Императора Тьмы.

— Н-ну! Пошли, ребятки! Эй, Тангриснир! Ты что, хочешь, чтобы я погладил молотом твою задницу?

Козлы побежали быстрее, проломили рогами стену и взвились в воздух. Питер почувствовал, что коляска начала падать и быстро сунул Мьёлльнир под сидение. Та же самая сила, которая удерживала молот в воздухе и разрешала ему изменять направление полета, сейчас не давала упасть коляске.

Пятиэтажное здание больницы убежало вниз. Лемюэль, с зеленым лицом, смотрел на кирпичи и камни, медленно валившиеся в переулок под ними.

Они летели на уровне здания в маленьком широком пригороде, которого он никогда раньше не видел. Вдалеке виднелась пустыня. Улицы, окружавшие больницу, были запружены спящими солдатами и бронетехникой, несколько снайперов лежали в лужах крови на крышах домов.

Потом сгустился туман, и он потерял землю из вида — они поднялись над облаками.

— Куда? — спросил Питер, перекрикивая ветер.

— Эвернесс! Все силы света и тьмы должны собраться там. И тот, у кого Ключ, должен придти туда и использовать его; может быть нам удастся использовать это, чтобы спасти Венди. И… спасибо, что спас меня, Сын.

— Легче легкого, Папа. Поехали. — Тем не менее, Питер засветился от удовольствия.

И крикнул козлам:

— Быстрее, ребята! Эй вы, слабаки! Хромая мышь ползет быстрее, чем вы. Вперед! Хей, хей! Н-ну! Покажите мне что-нибудь, чем даже ваша мать могла бы гордиться!

Оба демонических создания заревели от гнева, выдохнули огонь и дым, опустили косматые головы и помчались по верхушкам облаков. Ветер выл все громче и громче.

И внезапно замолчал, когда они перевалили через скорость звука.

I

Когда-то в полнощной роще построили павильон, легкий и серебристый, как водопад; по обе стороны от павильона поставили решетки с белыми и сумрачными розами, их лепестки излучали волшебный аромат. За прекрасным павильоном рядами стояли молчаливые деревья, древние как мир; мрачно запахнувшись в зеленую тень, они неодобрительно глядели на маленький ясный бассейн, устроенный перед павильоном. Зато в его мраморном круге с удовольствием плескалась круглая луна.

Внутри павильона на кушетке раскинулась прекрасная темноволосая женщина, одетая в туго обтягивающее платье с буфами на плечах, сделанное из легчайшего шелка, в котором смешались зелень изумруда и лесной чащи. Маленькие серебряные цепочки украшали шею и бедра; на пальце сверкал огненный опал, похожий на кровавое пятнышко.

Рядом с ее белыми пальцами, небрежно опущенными на травяной пол павильона, горел миниатюрный светильник, похожий на звезду. На лице девушки не было ни одного недостатка: точеные черты лица, маленький подбородок, высокие щеки, а ее вздернутый носик напоминал лепесток цветка.

Она был настолько юной и прекрасной, что, взглянув на ее белые руки, хрупкие плечи, высокую грудь, узкую талию и прекрасные ноги, любой бы решил, что девушке не больше семнадцати лет. Но когда она поднимала веки с длинными ресницами и глядела на кого-нибудь задумчивым взглядом прекрасных серых глаз, то этот несчастный немедленно понимал, что ей больше тысячи зим. А если он еще замечал и слабую тень улыбки на ее совершенных красно-розовых губах, то начинал мучиться вопросами, и мучения быстро перерастали в страх, если, конечно, человек не был бесстрашным героем. Смертным, живущим в тени смерти, лучше не видеть улыбок бессмертных.

Было ясно, что она мечтает о любви, потому что она томно и страстно улыбнулась, одна рука медленно прошлась по надушенному платью, а губы раскрылись в ожидании поцелуя.

Но тут из леса раздался голос, улыбка заострилась, из глаз исчезла страсть, и ее место занял холод.

— Мы встречаемся при свете луны, гордая Титания!

Она прыгнула на ноги, легкая, как цветок, и гибкая, как распрямившаяся шпага, протянула руку вперед к полоске лунного света, падавшего в павильон через увитую цветами решетку, отломала кусок лунного луча и сделала из него скипетр. Из-за ее спины взлетели в воздух лепестки бледных роз, похожие на белые бабочки, и приземлились на волосах, образовав изысканную корону.

Высокие деревья поклонились и, шелестя корнями, отступили в сторону. В новорожденном коридоре стоял король, увенчанный короной из крыльев черных лебедей, два полночно черных крыла поднимались с каждой стороны от его развевающихся волос, цвета штормовых облаков. На Титанию глядело юное и безбородое, но бледное, как отполированный рог лицо. Из-под прямых строчек бровей глядели необыкновенные глаза: левый казался бездонным бассейном древней мудрости, а правый — если это вообще был глаз — видел то, что не видел никто другой, и скрывал в себе путь, ведший в другой мир.

У него был лоб философа и длинный прямой нос; глубокие складки обрамляли широкий рот с тонкими губами, придавая ему королевскую важность; и тем не менее в ямочках на щеках и в уголках рта таилась лисья хитрость, как если бы в его душе было место и для безудержного веселья и безумных проделок, хотя, обычно, он держал себя в руках.

Латный воротник из серебряных колец защищал его горло и плечи. С эполет свисала паутина черных нитей. Нагрудные латы, килт и поножи украшали полосы серебра и черного янтаря, отполированного как зеркало и черного как ночь, и поэтому, пока он стоял среди укрытых лунной тенью деревьев, невозможно было определить его рост: возможно, он был ростом с человека и стоял близко от павильона, но возможно он был ростом с гиганта и стоял вдали, а возможно и то, и другое сразу.

За ним теснился хвост из придворных и паладинов, которые, в отличие от него, были отчетливо видны.

— Как, это ты, ревнивец Оберон? Летите, эльфы, прочь! Я отреклась от общества и ложа Оберона.[50] — Ее холодный гордый голос ясно прозвучал в ночной тиши. Титания повернулась. Что-то зашуршало в траве, и воздух наполнился звоном серебряных колокольчиков, как бы возвещавших о ее пробуждении.

Оберон царственным жестом поднял руку:

— Постой, негодная! Не я ль супруг твой?

Она взглянула на него через плечо, ее лицо стало величественным и еще более красивым. — Так, я — твоя супруга! Но я знаю, что дочь мою похитил ты из дома, и по секретным тропам переправил в таинственную крепость в граде Моммур, где домыслы пустые и игрушки ей не дают свободу обрести.

— Лишь ради безопасности принцессы, о Королева с лживым языком. Но ныне Невердейл стал страшным местом, там монстры и кровавые драконы, что Люцифер послал из чрева вод. На мирные луга они несут проклятые изделия Вулкана. Надменные владыки темноты шагают по заброшенным руинам, их гордые хоругви ввысь взвились. Лишь пепел и уголья остаются там, где прошли те черные колонны. Они на все готовы, лишь бы только найти незаконнорожденную деву и отобрать у нее предмет, который ей удалось спасти от хищных рук. Но ныне дева и предмет опасный надежно скрыты за вратами Града, и там она не плачет, но играет обычными волшебными вещами и позабыла о земных предметах, забыла свое имя и… тебя.

— О злой паук! Ты в собственном сплетеньи запутался и вырваться не можешь! Надеешься, что дева победит, а сладкий плод достанется тебе? Но разве можно что-нибудь достичь, с толпой жеманных трусов и глупцов, что составляют твой заплесневелый двор? О, что за пытка втуне сотрясать вселенную чудовищным копьем, вдыхать победы сладкий аромат, но никогда не пробовать плоды!

Оберон поднял вверх скипетр, который держал в руке; оказалось, что это рог единорога.

— Увидишь ты, что Ключ от Эвернесса, судьба сама мне в руку принесет.

— Не хвастайся, о жалкий Оберон, еще не у тебя предмет священный. Лишь если дева собственной рукой тот Ключ преподнесет тебе в подарок, получишь ты во власть страну людей, как эльфов ты когда-то получил. Но если украдешь, то жди беды, получишь пьяной блудницы плоды.

Оберон улыбнулся, слегка иронизируя над самим собой, и на мгновение в его единственном глазу вспыхнул свет.

— Она уже дала мне добровольно, его вручила собственной рукой, сегодня, накануне, день назад, и дюжину закатов перед этим; то в шутку, то в ответ на мой вопрос, то за победу в шахматной забаве, а то за то, что громко засвистел я над прудом, где квакали лягушки и в воздух прыгнул выше, чем она. Или еще, увидев как крапивник, устроил средь моих волос гнездо, а я стоял недвижно и спокойно от лунного восхода до заката. Я мог бы полюбить ее как дочь, когда бы не ее происхожденье: яйцо любви бесчестной и преступной.

Он заткнул рог единорога за пояс и скрестил руки на груди. Ветер играл его поддернутым дымкой плащом, который вился над ним, как туман. Потом опять заговорил.

— О эльфы-рыцари и царедворцы, блестящий свет великого двора! Покиньте нас, мы будем говорить о мрачных тайнах, знание которых доступно только мужу и жене.

Но Титания возразила:

— Нет, Нуаду[51] и ты, Тальесин,[52] останьтесь, вместе с Хермодом[53] отважным, тем, кто познал молчанье адских бездн; и вы, О'Донохью[54] с Диансехтом[55] не улетайте прочь, я вас прошу. Там Лин,[56] не утруждай своих сапог, здесь сможешь ты найти сюжет для песни! И Гвидион,[57] прославленный мудрец! Останься, и еще мудрее станешь. И милый Пэк,[58] любимец лорда эльфов, коль сможешь ты крылатые сандалии заставить смирно на земле стоять и встанешь здесь, опершись на кадуцей,[59] тогда услышишь, как великий Оберон свои ошибки страшные признает и поползет к виновной королеве просить у нее прощения и мира.

— Как? Что? Не медли, двор! Летите эльфы прочь, я вам сказал! — воскликнул Оберон.

— Я вместе с ними улечу, о повелитель земли эльфийской, лживый и пустой. Что сапоги, стучащие победно, коль нет оваций и венков лавровых? — сказала Титания, и тут же поднялся легкий ночной бриз, который приподнял ее в воздух, как семечко чертополоха.

Оберон поднял руку: ветер немедленно прекратился.

— Я признаю твою победу, леди, коль ты не станешь больше отрывать, стопы свои от сладостной травы. Скажи, что сделал Оберон не так? Иль может чье-то дерзостное слово нахмурило прекрасные уста? Иль может быть ударил кто тебя? Скажи, и наглеца постигнет кара, я собственной рукою закую его в несокрушимое железо!

Титания слегка опустилась, но все-таки ее сандалии еще не касались кончиков травы.

— Нет, не удар обидел, но жестокость, с которой ты, прославленный Король, решил все человечество загнать в пределы рая, не узнав их воли.

— Неужто ты действительно считаешь, что это хуже чем твоя измена? Кто сделал рогоносцем короля? Кто предавал и изменял владыке? И кто послал любовника убить священное животное, что раньше предохраняло наше королевство, когда-то сильную блестящую державу, которая ослабла и увяла, и сделалась посмешищем людским? Когда-то вся империя Земли, живущая под ясным светом солнца, дрожала в ужасе, когда я хмурил бровь. А ныне о нас знают лишь поэты, но и они слагают только сказки, в которых превращают моих лордов и джентльменов эльфского двора в крылатых лилипутов с палец ростом. О горе, бесконечная тоска!

Он поднял бровь и его помрачневший голос стал еще глубже.

— А где мой самый лучший рыцарь, с чьей мудростью и доблестью военной, не мог сравниться ни один живущий, чье имя заставляло трепетать сердца под небом тысячи земель? Забыт и заточен в кошмарной яме, у Люцифера мерзкого в плену. И чья, скажи мне, белая рука, его столкнула в черное несчастье? Когда бы верил я, что женское коварство равно мужскому или превосходит, то мог бы не напрасно утверждать, что все это сплели твои десницы.

— Вы, сир, забыли, что я старше вас, и как-то раз король на Неми умер, пытаясь завладеть моей рукой.[60]

— Мадам? Хотите вниз сведу созвездья? — и он высоко поднял руку.

Она засмеялась серебряным смехом.

— Не разрушайте же небесный свод лишь для того, чтоб показать уменье гасить звезду и снова создавать. Еще когда мы не были женаты, ты был уже небесным королем, я же землей владела под тем небом. И, помню я, ты часто посылал мне разные небесные подарки, стремясь добиться склонности моей. Но помню лучше я недавние событья, и королевский гнев в душе моей бурлит: не примирюсь, пока мое величье растоптано тяжелою пятой. Вперед! Весь цвет собравшийся двора ждет только слов с мольбою о прощенье. Ты просишь, чтоб к тебе вернулась я?

— Вернулась? — Оберон пожевал губу и его единственный глаз, серый и загадочный, с вызовом посмотрел на королеву. — Согласен с тем я, чтобы обладатель заветного Ключа от Эвернесса его мне в руку должен передать, без всякого давленья, добровольно. Я соглашусь и с тем, что дочь твою мне надо снова в разум привести, иначе дар сей будет бесполезен. То, что дано играя, несерьезно, считай как будто вовсе не дано.

— Она наполовину нашей крови, и только хитроумные уловки послушного властителю закона, который смертными играет, как захочет, чтобы достичь жестокого веселья, не дали мне ее короновать.

— Здесь есть о чем с тобой поспорить, о дерзостная эльфов королева. Титания, ты сбросила те узы, которые бессмертные сковали, чтобы людскую глупость удержать, и ныне можешь наслаждаться видом: Век Золотой закончился, забыт, и утонул в тумане лет ушедших. И что сейчас? Ужели ты считаешь, что смертные Землей достойны править? Да, править и, одновременно, развращать? Когда правитель глуп, то даже дурни откажутся поддерживать его. Так я считаю. Ну же, королева, прольешь ли ясный свет своих речей на эту трудную и тяжкую задачу?

— Чего ты хочешь, повелитель грез?

— Немного. Скоро я восстановлю у дочери твоей рассудок полный и покажу ей зрелище земли, какой та станет в будущем далеком, когда придет правление мое. Но с дочерью твоею говорить хочу один я, без тебя и слуг, чтоб слышала она лишь только слово, рожденное во мне, а не в тебе. Но если вдруг откажется она, не причиню я ей вреда иль горя, не буду подавать судебных исков иль налагать заклятье подчиненья, но выберу в границах королевства прекрасное местечко для нее. Пусть там она, свободная как ветер, живет или уходит, все равно. Но если я согласье получу, то стану вновь владыкою вселенной, отцом богов небесных и людей, каким и был в то сладостное время, когда ты замуж вышла за меня. И позабудь ту жалкую уловку, что лишь женою короля Земли пристойно быть Титании прекрасной, и что она не хочет разделять судьбу земного ссыльного монарха; клянись, что вновь со мной разделишь ложе и бросишь в грязь презренное кольцо, полученное в дар от Пендрагона. Неужто ты на самом деле веришь презренным смертным, глупым и смешным, которым хочешь даровать свободу? И собственное мнение твое считаешь равным мнению девчонки?

— Пускай слова ее определят: стоять ли прямо и свободно людям, иль на коленях ползать пред тобой. Я принимаю все твои условья, но при одном условии моем: ты должен рассказать ей только правду, ни слова лжи, и ровно через час. И коль отказ услышишь — проиграл, второй попытки рок не даровал.

Оберон улыбнулся.

— Да, хорошо, но ровно через месяц.

— Сегодня. Править грудой мертвой пепла, лежащей в черной тени Ахерона, тебе не подобает, господин.

— Да, дело сделано, мы сделку заключили. Спрошу сегодня, но спрошу один.

— Вот мой придворный, полевой мышонок, который спас упрямого бойца, чье имя хорошо тебе известно. Уже ужасной Смерти злые зубы готовились пожрать малютки тело, когда его сюда послали мирно спать. Он нес принцессы имя и теперь лишь он один вернуть его достоин. О Мышь, вставай! Тебя я нарекаю Синицей, легкокрылым певуном. Легчайшее касанье моего жезла волшебного исполнит желание заветное твое: накинь же плащ крылатый, стань же птицей. Нет больше мыши, родилась Синица, лети и пой, мою найди ты дочь, и пробуди ее воспоминанья! Но слово я дала и потому, ты с ней не говори, пока Король не престанет жаловаться ей и дочь моя, покинув царство это, не убежит из клетки золотой. О Оберон, возьми его с собой.

— Что ж, дело сделано, мадам; я ухожу, но новой встречи час наступит скоро. Ты же не забудь надеть наряд невесты, а я поставлю брачную кровать.

— И это все мечты? Какая малость в сравнении с геройскими делами, которыми прославлен Пендрагон!

II

Оберон совсем не обрадовался, услышав имя Антона Пендрагона.

— Он никогда не будет королем, ведь кровь неблагородная бежит по венам и по жилам у него.

— Неблагородная, вот это слово! У Мордреда и Гвенвивах[61] был сын, Мелехан, который мужем стал для Лизанор и от нее родил Лохольта, отца Амхара, а от него родился Борр, которому наследовал сам Воден, прозванный Ужасным, а от него все Севера Мужи, которые весь мир завоевали, повсюду утвердив свое наследство; так что по линии одной Антон из крови Утера, другая идет от цезаря Констанция, чей дом Латинский род ведет от странника Энея Приамида, чей многогорестный отец владел в былые годы Троей крепкостенной. И вспомни, что вся Азия с Европой под власть попала скипетра его: орел из Рима распростер над миром широкие могучие крыла. Двойной ли крест Британского владыки, который держат мой единорог и дикий лев, могучий и коварный; иль лилии Французских королей, жестокие Германцы или род старый королей Испании, иль Габсбурги Австрийские и даже Лабарум[62] Византийский, все ему обязаны своим происхожденьем. Да есть ли на земле хотя бы дюйм, где не ступала воина нога, пришедшего из Трои, Рима, Камелота? Вот кровь Антона, а он сам — вернувшийся Артур, владыка Рима!

— Что твой Артур, — ответил Оберон, с сухой и иронической усмешкой, — простой король, династия на нем закончилась, едва успев начаться. Жена его неплодная сумела лишь честь его изменой замарать, а чем владел он? Разве что Уэллсом и частью Нортумбирианской земли. Да, верно, из забытых манускриптов ты вытащила нитку золотую, которая связала безымянных или давно корону потерявших монархов, и решила, что обыкновенный человек привязан на конце ее далеком и дескать он из рода Приамидов. Так значит, он у нас Владыка Трои и всей Землей достоин управлять?

— Да, достоин! Как по рожденью, так и по делам: хотя весь мир давным-давно забыл, кто старший в самой старшей из династий, но не забыла эльфов королева; и славу эту вовсе не пятнают все эти Гордоны и Рейды, и люди сероглазые другие (которых кровь он тоже приобрел), чьи дивные далекие походы проглочены Туманом Эвернесса, но сохранились в памяти моей. Вот имена достойные похвал: Кейн, Киннисон и Картер, их щиты блестящие достойно украшают серебряные стены Сессремнира, что мне жилищем служит много лет. И их дела не будут позабыты, хотя Земля не увидала их. Но все эти герои дней последних с Антоном родичи, течет в них та же кровь, а он — из них из всех великий самый из величайшего на свете дома, и я ему навеки благодарна за все, что совершил он в Ингваноке:[63] наградой стала ненависть твоя.

— А толку что? — презрительно сказал владыка эльфов. — Великие дела иль может нет его рука поганая свершила, но я клянусь, что никогда не будет, она держать державу королей. В земле людей осталось мало места, где короли увенчаны короной. Ну разве что Арабские владыки, под чьей рукой страдает их народ, или печальной Африки просторы. В других местах все эти короли покорно гнутся пред народа волей.

— И все равно, в мечтах или во сне, когда на ум «Король» приходит слово, то первым делом губы произносят Артур, а не Приам иль Барбаросса. Скажи же сам, из спящих королей, кто на земле всех более известен? Бриан Бороиме,[64] сыны Хеймдалля,[65] иль твой забытый миром император, или Властитель с пламенным мечом, который я сама ему вручила на озере-воротах Авалона? И он мое желание исполнил: воздвигнул Крест Христовый на высотах, где раньше жило лишь Фирболгов племя,[66] и выгнал он языческую погань из городов британских и сердец. Ах, как кричали и бежали пикси, когда на церкви колокол звонил!

— А вместе с ними ты. Себя ты ранить не побоялась, лишь бы мне отмстить. О неужели ненависть ко мне так далеко тебе проникла в сердце?

— Мне не нужны хвалы со всей вселенной и не стремлюсь я овладеть землей, которую не освещает свет луны: лишь бы хвалил любимый мой мужчина, он настоящий повелитель сердца и истинный мой лорд.

— Но он не лорд, и не владеть короной наследнице Антона Пендрагона.

Титания засмеялась серебряным смехом.

— Тебе она досталась от меня, а он… ее он презирает. И гордая Америка не терпит тот жезл, к которому всегда стремились Европы спящие сыны: когда они о справедливости мечтали, то снился им бродячий скоттов бард иль Робин Гуд, защитник угнетенных. Ну а в Америке доподлинно известно, что Справедливость улетела в глушь, оставив города, где тирания жестко правит, и теперь живет в сердцах простых людей; ее ты не найдешь в роскошных залах и дворцах богатых.

— Тогда он знает точно свое место, и пусть не тянет грубые ручищи, воняющие запахом болота к прекрасной вечной Королеве Эльфов. Тот день, когда Рог Эвернесса вернется в руки ждущие мои, последним станет днем для Пендрагона. Мой гнев настигнет смертного простого, что сделал шлюхою мою жену.

— Тьфу на тебя, двуустый лицемер, который успевает изменить по меньшей мере дважды своей клятве, пока вздыхает смертный человек! Так призови же Ио[67] и Европу,[68] Лето[69] и Майю,[70] Метис[71] с Мнемозиной,[72] Каллисто,[73] Эрду[74] да и Гуннлед[75] тож, и уж конечно всех молочниц полногрудых, что побывали у тебя в постели, застигнутые ночью посреди зеленого запутанного леса, и поклянись им всем в любви и постоянстве! Как часто приходилось Гименею, который смотрит за обетом брачным, с позором отворачивать глаза! Я бросила тебя, отец бастардов; и мой герой бросает тебе вызов, уверенный, что дочь не подведет. Отхлынул твой прилив и время вышло, и как непостоянная луна скрывает от серебряной ночи свое лицо прекрасное в тумане, вот так и я укроюсь от тебя, и повернусь лицом к тому, кто истинный мой Лорд и повелитель. Прочь, убирайся, слишком много чести, тебе со мною находиться вместе.

Оберон сузил один глаз, в котором загорелся огонь, но потом слегка улыбнулся и сказал свистящим шепотком:

— Да, я лишен законного владенья и заслужил насмешки и презренье, но очень скоро миром завладею, и отомщу коварному злодею. Тогда узнает смертный тот ничтожный, что и во сне души лишиться можно. Пока скитался я без веры и без дела, то сердце королевы охладело; когда же вновь верну державе силу, опять моя ты будешь до могилы.

Услышав эти страшные слова, Титания высоко подняла серебряный луч, служивший ей скипетром, и громко крикнула.

— Лукавый обольститель, как плохо же ты знаешь женский род! Тебе ничто на свете не поможет, то, что в груди моей, завоевать. Владей короной, иль мечом достойным, иль скипетром небесных королей — напрасно все! За мною, эльфы, улетаем прочь, не то браниться будем мы всю ночь.

Ветер легко поднял ее в воздух, она закружилась в танце, как осенний лист, капельки росы взвились вслед за ней в воздух и закружились вокруг, свет луны помчался за ней, вырисовывая широкие безумные круги, и, когда она исчезла, показалась, что какая-то часть очарования ночи исчезла вместе с ней.

Робин Добрый Малый подобрал свой жезл, вокруг которого свернулись две змеи, и сказал:

— Милорд, не слишком много смысла вам морщить лоб от жизненных забот. Все смертные большие дураки. На золотой или кусок земли всегда свободу рады обменять, а иногда довольно и полушки. Насколько же быстрей они уступят честь, мужество и собственную гордость, чтобы едой побаловать себя из яблок золотых и из нектара?

— Эльфийский двор мой, хватит мрачных мыслей, — сказал Оберон, высоко поднимая свой скипетр. — Давайте петь, плясать и пить вино! Коль Клаваргент окажется у нас, откроются пред нами кущи рая, забудем мы и горе и страданья, и снова жизнь веселую начнем; толпе людишек щедро разбросаем поддельные алмазы мира снов, империю мы нашу восстановим и древнее величие мое. Пусть море снов бурлит в кипящей мгле: мы править будем на дневной земле.

III

Принцесса сидела под липой на скамье из слоновой кости, одетая в роскошное золотое с зеленым платье, которое длинными мягкими складками падало на спутанную траву и незабудки в огороженном королевском саду. Недалеко струи фонтана били в серебряный бассейн, а дорожка, огороженная изгородью из красных роз, пересекалась с тропинкой, вдоль которой росли белые лилии. По всему саду стояли маленькие смешные статуи: древние гномики на пьедесталах из белого мрамора, и принцесса звонко смеялась, если они мигали, как живые, когда на них садилась пчела или маленький крапивник.

В саду вообще было так много вещей, над которыми можно было посмеяться, и еще маленькие развлечения, каждые сумерки и каждую ночь. (Ей почему-то не приходило в голову удивляться тому, что в этой замечательной стране никогда не бывает полдня, и солнце никогда не светит в полную силу.) Появлялись придворные, одетые соколами или гончими, и начиналась веселая охота; каждую ночь танцевали на склонах холмов или в глубоком лесу, рядом с фонтанами или ручьями; а однажды пошли на берег моря и там весело отпраздновали какой-то праздник, и на волнах танцевали русалки.

Время от времени она играла в шахматы с Королем, и подружилась с Белым Рыцарем, маленьким гомункулусом, одетым в смешную броню. На голове он носил шлем в форме головы лошади.

Но самым большим развлечением оставался Том. Когда-то в полночь он выплыл из волшебного источника, лившегося в потайном гроте. Тогда он был совсем маленьким, но потом вырос и стал ростом с человека: высокий парень с прекрасными белыми волосами, квадратной челюстью и свежим красивым лицом. А теперь он вовсю ухаживал за ней и то потешал весь ее двор смешными проделками, то становился смертельно серьезным и изысканно грациозным.

Она раз за разом прогоняла его и смеялась над ним, но каждый раз спрашивая себя, не должна ли она выйти за него замуж. Иногда она даже почти соглашалась, но ей мешало какое-то тайное воспоминание какое-то смутное сомнение, и она опять и опять спрашивала Короля, почему ее мама не приходит к ней сюда, в Моммур.

Король всегда отвечал одно и то же, и отсылал ее прочь, но взамен давал рог единорога — ключ к тайному саду, скрытому в стенах дворца. Там всегда царило спокойствие, и там ее ждала музыка, лившаяся из неожиданно появлявшихся в воздухе и опять таявших струн. Ночью сад освещали плавающие огоньки, а в сумерки серебряная радуга, появлявшаяся из сияющей серебром крыши дворца. В саду была особая тропинка, по которой Король отправлялся в любую часть своего королевства, обычно в сопровождении Хеймдалля, спокойного внимательного духа, с белыми волосами и бородой, и такими блестящими глазами, что никто не мог глядеть прямо в них и не мигать.

В центре этого тайного сада лежало самое главное сокровище — фонтан с неиссякаемым источником знания.

На дне бассейна находилось зеркало, с которым принцесса часто играла: оно показывало, как она будет выглядеть, если наденет другое платье или шляпку. Сейчас она отпустила свое воображение и спросила у зеркала, как бы она выглядела, если бы была чернокожей девушкой из Нубии или узкоглазой из Китая; или как она выглядела десять лет назад или через десять лет; и на что она была бы похожа, если бы была красногубым суккубом из Ада. Вот это отражение взволновало и испугало ее. Она поспешно спросила, что будет, если она станет небесным ангелом, и на нее взглянуло прекрасное спокойное лицо, увенчанное короной из живого света; во взгляде отражения была мудрость и такая откровенная жалость, что принцесса съежилась, уверенная, что сделала что-то плохое, и испугалась, первый раз с того времени…

С того времени как…?

Появился король, пришедший по своей тропинке, он ловко проскользнул мимо высоких цветущих вишен, над ним кружились розовые и темные облака самых тонких оттенков, вокруг головы резвились первые светлячки, хихикая и пересвистываясь. Единственный глаз короля сверкал как далекая звезда.

На этот раз Король оделся в сумрак и лунный свет, его плащ был сделан из темного тумана, а корона — из крыльев черных лебедей. На его руке сидела маленькая серая птичка и весело чирикала.

— Подарок для тебя, Принцесса. Печальный и тяжелый дар, но тебе он понравится.

Синичка взлетела с его руки и села рядом с ней. Она протянула руку и ласково погладила робкую птичку.

— Он же такой маленький! Как он может быть печальным и тяжелым?

— Эта маленькая птица принесла твою душу.

И она заплакала, а когда слезы высохли, Король пришел опять, отослал всех служанок и веселых обезьянок, и сказал, указывая на серебряный бассейн:

— Скажи мне, что ты хочешь увидеть?

Венди задумчиво поглядела вверх.

— Где Ворон?

— Гляди. — В зеркале появилась тюремная камера и Ворон, с бледными ввалившимися щеками и загнанным взглядом. В мрачном молчании какой-то отвратительный человек угрожал ему. Не говоря ни слова, Ворон сломал человеку пальцы.

— Мою долину, — сказал она.

— Гляди. — Плакучие Ивы валялись на земле, объятые пламенем. Рядом твари, похожие на обезьян, но с головами свиней, прыгали и веселились. Стремительный Ручей был выпачкан в грязи, а Зеленый Луг завален кровавыми ошметками. Скалящие зубы матросы-тюлениды стояли рядом с палачом, выдергивая перья из мертвых птиц. Вооруженные червеобразные твари с головами крокодилов скользили по земле, рыча и рыгая горящей серой.

На куче обломков, в которую превратилась ее башня, стоял Азраил де Грей, одетый в великолепный черно-синий наряд, и опустошенно глядел вокруг. Его голову украшала коническая шляпа, опоясанная созвездиями, за спиной развевался шарф из бледно-голубого шелка. Рядом с ним стояли два ангела, завернутые в дым и Адское пламя, жестокий ветер раздувал перья совершенных красивых созданий.

Один из них говорил:

— …легионы на том склоне встретили множество врагов, и битва далеко не окончена. Мы должны вызвать подкрепления из Ахерона, волшебник.

Заговорил второй ангел, прекрасным и бессердечным голосом, каким не может говорить ни один человек.

— Мы сами вызовем наши силы, о волшебник. Мы запутались в сетях твоих заклинаний.

Азраил де Грей поднял руку.

— Нас подслушивают. Я чувствую давление эльфийского взгляда. Оберон! Ты никогда не получишь Серебряный Ключ! Я призываю в свидетели моего заклятья четыре величайших земных города: Иерусалим священный, Енох старейший, Агата скрытая и Рим, столица мира…

Король что-то тихо пробормотал, и бассейн стал черным.

— Теперь пусть зеркало покажет не то, что хочешь ты, но то, что хочу я. Это твой мир. Вот Эдоуба Кензаи из Эфиопии. Она умирает от голода. В руке она держит своего ребенка, который перестал кричать и она этому очень рада; она даже не понимает, что держит труп. Ребенок умер от истощения. Вот Дмитрий Вереченко. Он был узником лагеря в Сибири, потому что выжил на войне. Его ложно обвинили в трусости и предательстве. Его срок кончился много лет назад, но документы на освобождение потеряли. Он страдает из-за ошибки клерка. Вот Альфред Андерсон. Он умирает от рака. А это Линда Северн. На этой неделе она должна была выйти замуж. Посмотри, она примеряет белое подвенечное платье, смотрит на свое отражение в зеркале и счастливо смеется. А вот ее жених, банковский клерк, которого только что убили во время неудачливого ограбления. Вот поле в Камбодже, а на нем холм из черепов: последствия гражданской войны. А вот лица некоторых из вдов, которые и построили этот памятник. Это Зигмунд Идвертсен. Он заблудился в снегу и должен замерзнуть. А вот Элисон Гускардио. Она живет в сумасшедшем доме, куда ее поместила Беатриса, сестра Элисон. Сама Беатриса мучится от ночных кошмаров, рожденных ее ужасным беспричинным поступком. Этого человека зовут Амир Коэн. Он убил двенадцать человек в храме во время молитвы. Это одинокая Элизабет Рейнхолт, а это Генри Вандермеер, который мог бы стать ее спутником жизни, и они бы жили в полной гармонии и любви. Они не встретятся никогда. Вот здесь Рашид Вашингтон, умирающий от передозировки, его штаны вымазаны в его собственной грязи. А вот…

— Все это действительно печально, — сказала Венди. — И величественно. Почему ты показал мне все это?

Оберон повернулся к ней. Его единственный глаз, бездонный и загадочный, казалось, глядел не на нее, но сквозь нее, в бесконечное ночное небо.

— Я хочу показать тебе глубину и бесконечность человеческих страданий. Знай, что на каждого человека, которого я тебе показал, приходится миллион таких, которые страдают так же или еще больше, и если не от внезапных приступов ужасных болезней, то от долгих серых дней слепой нищеты.

— Держу пари, ты хочешь рог единорога. Я давала его тебе миллион раз, когда не знала, что это такое. Наверно эти разы не считаются. Тебе нравиться быть таким хитрым?

— Ты знаешь, цель моя — спасти тебя; вот тайная причина твоей счастливой ссылки у меня, в Дворце удовлетворения желаний. Давным-давно я счастливо владел Серебряным Ключом от Эвернесса, и я желаю вновь иметь его. Все горе мира можно излечить: и голод, и чуму, и эти войны. Я запрещу бандитам убивать и горечь одиночества разрушу.

— Если я дам тебе рог единорога, да?

Оберон поднял правую руку и указал на дальний конец сада, где стена всегда была в глубокой тени высоких сосен. Там загорелся свет, и сквозь сосны Венди увидела зарешеченные золотые ворота.

Через решетку лился свет солнца. Венди увидела зеленые холмы, голубые озера, огромные вольные деревья и заросшие цветами луга. Запах пробудил в ней забытые воспоминания, она вдохнула его полной грудью и улыбнулась.

Рядом с одним из ближайших прудов лежал величественный лев, ягнята и кролики резвились между его лап.

— Ого! — сказала она. — И как давно это было…?

— Во сне лишь только могут вспомнить люди тот век златой.

— Да это Земной Рай! Как красиво!

— Давай, дитя, поближе подойдем. — Через сумеречные лужайки огороженного сада Короля они подошли поближе к самым воротам. Венди схватилась руками за решетку, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Потом открыла опять и с восторгом поглядела на широкую равнину, великолепные зеленые беседки и два высоких дерева, росших на вершине зеленого холма, стоявшего в центре сада.

Она хихикнула.

— Почему рай всегда так похож на землю?

— Лучше спроси: почему земля так сильно напоминает рай? Знай же, что Демиург создал полдневный мир по образу и подобию небесного; многие из диких мест, до которых еще не дотянулась рука человека, еще не забыли прекрасные небеса.

— Не можем ли мы войти внутрь? О, пожалуйста! Я ничего там не поломаю и не съем ни одного яблока. Ну пожалуйста!

Оберон прижал губы к ее уху и прошептал:

— Только Серебряный ключ может отомкнуть эти ворота. Один взмах Рогом Единорога, и этот сон вступит в бодрствующий мир. Богатство этого сада может вылечить все несчастья земли.

Венди склонила голову.

— Мне кажется, что это будет так приятно… — На лице появилось ее любимое выражение: одна бровь пошла высоко вверх, на надутых губках появилась презрительная гримаса.

Оберон поднял руку. В саду за воротами мгновенно, как во сне, ветки всех деревьев покрылись плодами, колосья налились зерном.

— Смотри, Земля может принести плодов без счета. И больше никогда не будет голода. Никакая война не начнется и ни один преступник не уйдет неотмщенным, пока я сижу на своем троне, Хлидскьялфе,[76] и вижу все человеческие секреты. Погляди на эту травку, которая растет на том лесистом холме; она называется панацея, и лежит все болезни, даже чуму и рак. А теперь взгляни на то дерево, вокруг которого обвился могучий и мудрый змей. Здесь растут яблоки Гесперид, которые восстанавливают юность.

Он опять повернулся к Венди и выпрямился.

— Пока мы с тобой говорим, люди умирают, один за другим. Мы можем помешать им умереть, но для этого рог единорога должен быть моим. Спрашивай обо всем, о чем хочешь. Я обнажу для тебя свое сердце.

— Почему Азраил хочет Ключ?

— Он очень злой человек, гордый и эгоистичный.

— А люди могут строить дома в раю? Мой папочка архитектор и, иногда, чиновники из мэрии не дают ему построить то, что он хочет.

— Человеческое искусство должно прославлять, а не унижать природу, и будет лучше, если каменщики вообще не будут работать. Мы разрешим построить только замечательные дома, потому что уродливые — настоящая боль; причудливые деревянные коттеджи, благородные каменные замки; но и они не должны вредить лесам или горам.

— А что с фабриками и заводами? Мы можем построить их в Раю? Папочка очень гордился заводом, который он построил в Калифорнии.

— Честная работа на благо людей приносит нам радость. Но разве из рабочих домов не изливается наружу коричневый яд и не валит дым? Мы не разрешим ради неистребимой любви людей к золоту вечно разрушать природу. Нет никакой нужды во всей этой сумятице, которая называется коммерцией, если все люди будут сыты, здоровы и защищены надежной рукой короля эльфов. Мои сундуки никогда не опустеют.

— А что в Раю будет с изобретателями? Мой папочка тоже изобретатель. Он придумал особый легкий сплав, который может выдерживать очень высокое напряжение, и его можно использовать в суперкомпьютерах и для сверхбыстрой передачи…

— Подчиняясь моей воле земля, ветер и волны дадут все необходимое, а эльфы сделают все то, на что природу можно уговорить: вещи для плавания, полета или передвижения, средства для того чтобы увеличивать или уменьшать приливы, или успокоить разбушевавшийся ураган. Для чего в раю строить огромные машины, чтобы вырвать у земли то, что она и так отдаст, добровольно и с радостью?

— Мой папочка еще и юрист…

Оберон тонко улыбнулся. — Человеческий разум не имеет никакого понятия о правосудии. На суде бессмертных нет и не может быть лжи и риторики.

— А что со Второй Поправкой?[77] У папочки большая коллекция винтовок и пистолетов. Он победил на нескольких соревнованиях.

— Для чего нужно оружие? У Офицеров Короля есть молнии, которые поразят преступника в любой точке земли.

— Великолепно. А если нам не понравится ваша администрация, мы сможем проголосовать против нее? Или мы обречены на добро? Папочка однажды пытался выставить свою кандидатуру в муниципалитет, но проиграл.

— Терпение научит тех, кто не понимает моих путей. Ребенок не может вырвать посох из рук отца.

— Ну хорошо, еще один вопрос. А ты можешь сделать такой рай, что люди, которых ты показал в бассейне, могут в него придти, вылечиться, отдохнуть, но люди вроде моего могут отца не приходить, если не захотят? Рай, из которого люди могут уйти, если он им не понравится?

Оберон отступил назад. Теперь свет, лившийся из зарешеченных ворот рая, больше не освещал его, и Венди не могла проникнуть взглядом в тень, окутавшую его лицо.

Наконец из темного силуэта послышался голос:

— Заклятие Титании заставляет меня говорить правду, и только правду. Слушай: прежде чем съесть хлеб его надо испечь. Это закон твоего мира. Так и в том мире: сон должен присниться, иначе им невозможно наслаждаться. В моем королевстве воплотится величие, а не слабость мира. Значит, кому-то придется пожертвовать собой ради бедных и беспомощных.

— Хм. Мне кажется, я поняла, о какой жертве ты говоришь. Это же жизнь моего папочки, верно? Ты собираешься уничтожить все, что составляет смысл его жизни. Наверно ты хочешь убить всех людей вроде него, а? Людей, которые хотят превратить в реальность свои собственные сны без твоей помощи! Держу пари, ты к нему ревнуешь!

Оберон стал вдвое больше своего обычного роста, и в его голосе прозвучали отзвуки грома.

— Что значит одна жизнь, если речь идет о миллионах!

— А свою, ты бы отдал ее?

— Конечно нет! Не глупи. Но люди считают, что пожертвовать собой ради слабых — благородно. Пендрагон должен пролить свою кровь, чтобы накормить землю, а земля накормит все человечество! Только современные глупые люди думают, что короли не должны платить древнюю цену, которая сделает землю цветущей и плодородной. Почему ты отшатнулась?

— Ого! Да ты говоришь о человеческих жертвоприношениях! Ты сумасшедший!

— Существует кое-что и похуже. Вспомни ужас на лицах в бассейне! Эти люди страдают по-настоящему. И тебе их совсем не жаль? Подумай сама: разве не стоит потратить одну жизнь, чтобы спасти миллион?

— Но ты же не собираешь потратить свою! Да ты еще один Кощей Бессмертный, только побольше! А теперь скажи мне, что это за парень, твой Пендрагон. И не говори мне, что я его не знаю!

— Ты его знаешь.

Внезапно небо над ними потемнело. Оберон удивленно посмотрел вверх. Созвездия сражались между собой. Как раз сейчас Орион выстрелил из лука в Скорпиона, и звезды превратились в потоки падающих огней.

Земля и небо содрогнулись, потом еще и еще, появились кометы, планетные сферы ударились друг о друга и затряслись.

Вулканы на горизонте выбросили в него столбы огня. Их мертвенно бледный свет высветил ряды и облака темных ангелов, летящих на крыльях урагана. За ними поднялись левиафаны и химеры, василиски размерами с титанов, медные сколопендры, медузы, трясущие волосами-гадюками; кракены, похожие на распухшие луны, вытянули во все стороны огненные щупальца.

В авангарде шел гигант со ста руками, на гребне его огромного шлема стояла беседка, напоминавшая цитадель из железа. На балконе цитадели Венди увидела маленькую фигурку и, по наитию, поняла, что это Азраил де Грей.

Оберон стукнул ногой и земля затряслась.

— О Мать Земля! Мой Моммур подними на сотни лиг над этою равниной; и пусть все три могучие стены, из олова, из меди, орихалка[78] поднимутся за ним и даже выше.

Внезапно вокруг них оказался чистейший эфир, а созвездия оказались на одном уровне с внешней стеной или даже ниже.

Оберон громко сказал:

— Эли! Отправь в бой Старость и пусть она годами обстреляет напавшую на нас врагов орду, пусть оболочкой дряхлой станут, в ком кровь бессмертных не бежит. Эльфийский двор, ко мне!

Воздух зашелестел и благородные рыцари, одетые в зеленую и серебряную броню, преклонили колени у ног их повелителя.

— Где Хеймдалль? Почему его все видящее око не увидало издали врага?

Один из воинов, одетый в крылатый шлем и крылатые сандалии, вокруг жезла которого обвились две змеи, ответил:

— Убийство, повелитель, и измена. Великий Хофуд, меч его, остался в ножнах. А тот, кто сделал это, скрыл свой облик, но я подозреваю, что это Том О'Лампкин. Ведь Том исчез, внезапно и бесследно.

— Где Видар[79] Молчаливый?

На этот раз заговорил однорукий человек, в руке которого был настолько острый клинок, что на него было больно смотреть:

— С юга пришел гигантский волк, чья нижняя челюсть скребет по земле, а верхняя — по небу. Видар не сказал ни слова, и отправился сражаться с чудовищем.

— Еще кто не явился на мой зов?

Огромный человек, одетый в шкуру льва и с дубиной из дуба, ответил:

— Лорд Фрейр[80] погиб. Его сжег великан Суртвитнир. Оружие, которым можно уничтожить великана, сейчас находится в руках отца Галена Уэйлока, обычного смертного, я не помню его имени. И еще Кухулин[81] прыгнул со стены и схватился с великаном Энцеладом.

Оберон повернулся к Венди.

— Отдай мне Серебряный Ключ, и я уничтожу твоих врагов, и моих, и погружу Ахерон на дно моря. В Келебрадоне, охраняемые молчаливыми ангелами, спят рыцари, ждущие последней битвы. Ты не хочешь разбудить их прямо сейчас?

— Нет, — ответила Венди. Она протянула руку и взяла рог единорога из руки Короля.

— Сумасшедшая девчонка! Неужели ты выбираешь войну и разрушения, а не мир и рай?

Венди улыбнулась и рассмеялась.

— Благодарю тебя, но мы победим в нашей собственной войне и сами построим Рай, а не получим его в подарок от тебя, Оберон!

— Очень хорошо, — мягко сказал король эльфов. — И тем не менее я разрешу тебе отдать мне Ключ, когда полчища Ахерона войдут в твою родную землю. Тогда не будет выбора иного, как только разбудить спящих. Робин! Проводи эту девушку к границам моей широкой империи: туда, куда она пожелает. И смотри, чтобы с ней ничего не случилось.

Темнокожий рыцарь с восточным луком спросил.

— А почему Ключ в ее руках? И где Гален Уэйлок?

Прошелестел пустой воздух и появился высокий зеленокожий рыцарь, одетый во все зеленое, на гребне его шлема горела роза, в руках он держал огромный топор.

— Гален Уэйлок у восточных ворот, Арджуна.[82] У него Лук Бельфана. С ним Ворон, сын Титана. У него Кольцо Нибелунгов.

— Что нового еще, сэр Бертилак?[83] — спросил Оберон.

— Гален Уэйлок умоляет о аудиенции, сир. Но не с вашим величеством, а вот с этой юной принцессой. Он говорит, что просит ее забыть грехи его друга и спасителя, Ворона сына Ворона, которому он сам все простил.

— Но почему не нападает враг на них? — спросил Оберон.

— Гром, молнии и вихри защищают их от неприятеля любого; ведь даже ангелы боятся молний, которые когда-то свергли их из рая в ад.

Земля затряслась. Огненные руки появились над внешней стеной, послышалась странная музыка.

— Мой двор не место для любовных встреч! Война над нами подняла главу. Освободите дикую охоту! Мы всем на свете ворогам покажем, что роза Моммура имеет и шипы. Леди? Вы здесь еще? Пэк, коль не захочет уходить она отсюда, через стену ты выбросишь ее!

— Я хочу пойти в Эвернесс, — сказал Венди, потому что еще не знала, хочет ли она увидеть Ворона или нет.

Пэк тихонько прошептал ей в ухо:

— Тогда проснитесь, добрая миледи! Сон кончился, и день прогонит ночь.

И когда она исчезла, Пэк улыбнулся и пробормотал:

— Иль может ураган прогонит нас?

Оберон воскликнул:

— Иди, герольд, и возвести волшебнику, чье имя Азраил, что Ключ от Эвернесса он не найдет в сих Моммура стенах.

Когда, через несколько мгновений, небо просветлело и пламя, рев и песни врага сменились тишиной, рыцари двора короля эльфов дружно разразились радостными криками и потребовали музыку; в траве у их ног появился источник, из которого потекло прекрасное вино, а цветы на ближайших кустах превратились в чаши.

И только Оберон оставался мрачен. Он неподвижно стоял, уставившись на замкнутые золотые ворота между соснами, и видел, как золотой свет угас, и ворота опять скрылись в глубокой тени, невидимые, как будто и не существующие.

IV

— Милорд, — спросил Пэк, — вы не хотите ли почтить своим присутствием наш праздник?

Оберон печально ответил:

— Давай же соберем всех наших знатных августейших мертвых в Котле Перерождений, чтоб они могли к веселью нашему присоединиться на завтрашнем восходе. Но постой, а где же Том О'Лампкин? Пусть приведут его немедленно сюда.

Но Том исчез из дворца короля эльфов.

I

Командир взвода Джильберт Экхарт был несчастен. Ему нравился мундир, который замечательно сидел на нем: черная кожа и блестящие отполированные пуговицы, ему нравилось, что у него в руках тяжелая, надежная и смертельная М-16, а под ним узкая гаубица М-101.

Ему также нравилось служить в одной из специальных боевых единиц Уэнтворта. Экхарт ненавидел эту страну и хотел изменений; он был молод, и ему было глубоко наплевать, как произойдут эти изменения. Приказы разрешали им брать пленников, не предъявляя обвинений, без ордера на арест и вообще без всякого повода, и держать их столько, сколько им понравится; а любого, кто мог представлять опасность, разрешалось убить на месте. Никаких сложностей, никакой неразберихи, и, самое главное, никаких законников. Что может быть лучше? Элитный взвод должен быстро, решительно и надежно выполнять свою задачу, и точка.

Но сейчас они торчали на какой-то узкой дороге северного Мэна, одно из сотен подразделений Уэнтворта в этой области, и сторожили какую-то развалину в нескольких милях отсюда. Быстро? Решительно? Все время он только сидел на заднице и ничего не делал.

Где-то происходили волнения. Где-то подразделения государственных добровольцев открыто восстали против федералов. Где-то сражались, стреляли и убивали. Где-то.

Не здесь.

Утренние лучи солнца, пробивавшиеся через первые весенние листья, настроения не подняли. Он сидел на броне тяжелого танка Абрамс M1-A1, стоявшего посреди узкой сельской дороги, и уныло глядел, как кое-кто из его людей спал на баррикаде из мешков с песков, а остальные резались в карты. Он знал, что должен привести их в нужный вид и призвать к порядку. Но иногда он делал не то, что должен, а то, что хотел.

Как и его приятель, сержант Фурлох. Фурлох вообще был странный парень, и вначале Экхарт думал, что он постоянно шутит. Но потом понял, что этот Фурлох все время играет с ним в какую-то странную игру, пытаясь его запутать.

Вспомнив о Фурлохе, Экхарт соскользнул с танка и пошел вверх по дороге, туда, где Фурлох, припав к земле, глядел вниз по дороге и принюхивался.

— Эй, Фурлох, что случилось? И что ты собираешься делать с баксами, когда они, наконец, появятся? Лично я отправлюсь в ближайший город, найду себе красотку и как следует оторвусь.

Фурлох задумчиво склонил голову набок.

— Ар! Почему бы и нет? Но прежде, чем ты пересчитаешь твое золото, надо понять, откуда этот странный ветер, ар! Хо, хей, боско! Я чую что-то очень плохое и могущественное!

В это мгновение заговорил радист, крикнув из кузова транспортного фургона:

— Сообщение командиру взвода! Сэр, Шестой пост прислал очень странное сообщение.

Экхарт подошел поближе к радисту, через плечо бросив взгляд на своего друга Фурлоха.

— Что случилось?

Радиста звали Петрофф. Он был длинный, тонкий и прилизанный, всегда держал спину прямо и делал все по книге. Петрофф думал, что Экхарт распустил взвод, поэтому и не подумал скрыть насмешку в голосе, когда сказал:

— Сэр, Шестой передал, что какая-то штука проломила их периметр. Они говорят, что это было похоже на старого козла, запряженного в инвалидную коляску.

— Хм. Очень смешно.

— Сэр? Не объявить ли тревогу?

— Э…, да. Я думаю, да.

Экхарт быстро проорал приказы, все его люди без слов подчинились и пошли на свои позиции; танк поднял дуло пушки и направил его на дорогу.

— Чушь собачья, — прошептал Экхарт самому себе. — Никто не сможет пробиться через Седьмой и Восьмой посты. У них там бронетранспортеры и противотанковые ракеты…

Радист чуть не выпрыгнул из фургона.

— Сэр, Седьмой пост атакован. И Двадцать Второй.

— Но Двадцать Второй на север отсюда, — сказал Экхарт. — Они идут с двух направлений! — И он бросился на свое место, внезапно почувствовав себя счастливым. Дело, наконец-то дело!

— Ребята, приготовиться! — проорал он. — Мятежники!

Один из его людей засмеялся.

— Твою мать! Им не прорваться через взвод Мерфи. Там бронетранспортеры и они снимут с них всю долбанную стружку. — Кое-кто хихикнул, но все не сводили глаз с юга.

— Петрофф, что с-сообщает Двадцать Второй?

— Они успели передать, что увидели черный бронированный лимузин и замолчали.

По спине Экхарта пробежал неприятный холодок.

— По-почему, черт побери, они замолчали?

— Двадцать Третий просит подкреплений — нет — замолчал… Сэр, я думаю, что у нас помехи.

— Черт побери! Поймай хоть кого-нибудь! Любого!

— Подождите — это взвод Толланда, они на море вместе катерами из Береговой Охраны. Появился какой-то парапланерист и потопил два наших катера.

— Парапланеристы? — в голосе Экхарта проскользнула визгливая нота.

— Успокойтесь, сэр, — сказал Петрофф, уже в открытую издеваясь над командиром. — Нет, только один парапланерист. У него в руках оружие, которое стреляет огненными молниями, может быть какой-нибудь новый лазер. Они передают, что он… подождите… они замолчали, сэр…

Где-то далеко, вниз по дороге, внезапно взорвалось огромное дерево и упало на дорогу, загородив проезд. Очень странно, ведь не было ни вспышки пламени, ни дыма, как если бы они не использовали порох.

— Они идут! — крикнул кто-то.

Экхарт увидел, как Фурлох повернулся и исчез в лесу.

Воздух наполнился свистом. Баррикада из мешков с песком взлетела в воздух.

Все, с него хватит.

— Петрофф, принимай командование! — крикнул Экхарт, повернулся и бросился в лес. Бросив взгляд через плечо, он увидел, как Петрофф растерянно поднял свою винтовку, очевидно решая, стрелять в спину командиру или нет.

В то же мгновение вспыхнул танк, его передняя часть вдавилась в себя и, с грохотом конца света, взорвалась. Полосы тяжелой брони взлетели в воздух и, как железные молотки, ударили по всему, что бы поблизости. Петроффа ударило осколком, и он упал.

Его люди открыли огонь. Воздух наполнился автоматными очередями.

В следующий раз Экхарт посмотрел назад, когда все стихло. Он спросил себя, все кончено или…

Листва деревьев и придорожные кусты были почти полностью срезаны автоматным огнем, и он, быть может, единственный оставшийся в живых, увидел, как два огромных огнедышащих козла, несущиеся с невероятной скоростью и запряженные в инвалидную коляску, поддели витыми рогами танк, разломали его напополам и отбросили с дороги.

И даже не замедлились.

Свою винтовку Экхарт отбросил далеко влево от себя и поэтому оказался не слишком близко, когда со свистом прилетело какое-то оружие, по дороге разнеся на щепки парочку деревьев, и разбило на куски его М-16. Обломки попадали в дымящийся кратер. Экхарт мигнул, не веря собственным глазам, и увидел раскаленный добела дымящийся предмет, больше всего похожий кузнечный молот с короткой ручкой.

Дерево, срезанное улетающим молотом, упало в нескольких футах от него. Экхарт больше не стал оглядываться, опустил голову и помчался со всех ног.

II

Питер крикнул, стараясь перекричать грохот копыт козлов по дороге.

— Пап! Почему не сработало заклинание Морфея?

Лемюэль, едва державшийся за спинку летящей по дороге инвалидной коляски, с трудом выдохнул:

— Н-не… знаю… — Козлы уже тормозили перед главными воротами Эвернесса. Пораженные солдаты подняли оружие, тяжелые военные машины за ними выдвинули тяжелые стволы и повернули турели пулеметов к инвалидному креслу, запряженному парой козлов.

— Мьёлльнир! Сбей пули и снаряды прежде, чем они достигнут нас! — крикнул Питер, бросая молот.

— Сомнус! Гипнос! Морфей! Погрузите их в сон! — прошептал Лемюэль, держа магнит в руке.

Мгновением позже Лемюэль спустился на землю и с восхищением посмотрел на куски тяжелой танковой брони, вырывших кратеры по обе стороны от коляски. Потом начал перетаскивать спящих, чтобы освободить дорогу коляске. Тангниостр опустил голову, подцепил рогами тяжелый бронетранспортер и отбросил его в сторону; Тангриснир, все возбужденный звуками от выстрелов, пробил дыру в броне танка Брэдли.

Лемюэль выпрямился. — Я многого не понимаю. Возможно, все эти отряды усилены сэлки, которых защищает Азраил; а возможно он сотворил Желтый Знак и надел Бледную Маску. А может быть все дело в звездах. Сейчас Марс в оппозиции к Венере, Меркурий отступил в дом Водолея, символ воды. А это может ослабить мою магию; но и для Азраила настало тяжелое время!

— Не понял ни одного слова…

— Если бы ты более внимательно слушал мои лекции… — начал Лемюэль.

— Я думаю, что и ты сам не очень-то это понимаешь, — оборвал его Питер. — Ты всю жизнь учился и читал книги. И никогда не пользовался магией в мире бодрствующих. — Потом улыбнулся. — Мне кажется, что мы должны сделать скидку друг для друга, а, пап?

Выражение лица Лемюэля смягчилось. И он тоже улыбнулся.

— Прости меня. Да, мне кажется, должны. После всех этих лет я наконец-то понял, почему ты выбрал армию. Мы — раса воинов; нас гонит вперед любовь к сражениям, честь и верность.

Питер скептически посмотрел на него.

— Не имеет значения. Давай-ка двигаться вперед, но медленно. Согласно их радио, — он показал уоки-токи, который взял у одного из спящих, — они послали большие силы на север, чтобы остановить большую черную машину. Кто их знает, что еще они оставили здесь для охраны Эвернесса…

И тут между деревьями, стоявшими по обеим сторонам главной дороги, появилось оно, огромное и черное; оно мягко кралось на подушечках чудовищных лап, его ужасные кошачьи глаза превратились в щель под ярким солнечным светом. За ним оставался запах напалма и крови.

Питер поднял молот, но Лемюэль остановил его.

— Погоди… Не уверен, что Мьёлльнир сможет остановить его.

Зверь встал на задние лапы, став похож на разъяренного гризли, и уставился на них сверху вниз. Оба козла нервно забили копытами и выдохнули пламя. Лемюэль, опустив глаза, начал бормотать молитвы, Питер, не мигая, глядел зверю в лицо.

Зверь поднял могучую лапу, приветствуя их.

— Добро пожаловать, сподвижники Ареса. Идите, увеличьте мое королевство. И очень скоро на свет явится Рог. Когда же последняя нота тревожно прозвучит, то моя власть охватит все миры, небесный светлый свод и мрачный ад. Я вам не встану на пути…

Опустившись на четыре лапы, монстр повернулся и загромыхал прочь, остановившись только на мгновение, чтобы через плечо бросить смеющийся взгляд на Питера. Потом стал стремительно увеличиваться в размерах, одновременно становясь все более и более разреженным, распух до всего ландшафта, превратился в дым и исчез.

— Мне все это очень не нравится… — пробормотал Питер.

— Скорее, мы должны достать Меч! — прошептал Лемюэль.

— Тогда вперед! — рявкнул Питер.

Когда они добрались до главного дома, все вокруг спали, кроме группы на главной лестнице, до которой было еще довольно далеко.

— Что ты думаешь об этом? — спросил Питер, указывая на боковой двор. Круговой барьер из потрескивающих электрических разрядов окружал большую группу спящих людей. Рядом стояли два большегрузных грузовика с генераторами и динамо-машинами, стоявшими на их платформах. Толстые кабели бежали от них к краю барьера; техники в противорадиационных костюмах лежали на своих инструментах. Рядом дымился электрощит с перегоревшими пробками.

— Ученые пытались перехватить силу Князей Бури. И им это удалось. Заметь, что теперь электричества нет.

— А что с этими парнями там наверху?

Они подошли поближе к главным воротам.

Группа прокаженных выстроилась в три ряда, перекрыв вход в дом: хилые мужчины, изможденные, худые женщины, печальные дети с широко открытыми глазами. Все они стояли молча, не двигаясь. На каждом костлявом лице был написано отчаяние; все свои слезы они выплакали много лет назад. На Питера и Лемюэля глядели апатичные лица узников концлагеря.

И все, даже дети, в костлявых руках держали оружие: нож, монтировку или железную цепь.

Перед лестницей были навалены груды трупов и черепов, окровавленные ребра валялись среди гнилой одежды и воняющих кусков плоти. Пара ворон клевала разлагающуюся плоть умерших.

Питер остановил козлов подальше, достал шарф и замотал рот и нос, его глаза слезились от запаха гангрены, исходившего от живых, и гнилостной вони — от мертвых.

Какой-то старик, в первом ряду, весь покрытый язвами и фурункулами, тихо сказал:

— Стойте! Если вы подойдете, мы на вас нападем… — Слабость не дала ему договорить.

— Что за черт? — спросил Питер.

Какая-то старуха подняла изъеденное язвами лицо и бледными глазами посмотрела на них через космы седых волос.

— Лемюэль Уэйлок. Это я, Фрида Тильдрум. Не заставляй нас сражаться. Уходи, оставь нас…

— Миссис Тильдрум…? — с ужасом прошептал Лемюэль.

— Оставь нас, иначе мы умрем…

— Где мистер Тильдрум?

Одна из фигур указала серой скелетоподобной рукой на кольцо съеденных болезнью трупов, окружавших лестницу.

— Вот что случается, если мы не делаем то, что говорят они. Мы не дадим вам войти.

— Мама! — заплакал маленький мальчик. — Я хочу посидеть. Я так устал…

Ему ответил тяжелый грубый голос:

— Не садись! Я не хочу потерять тебя и Кэти.

— Мистер Миллиарт! Достопочтенный Шипли! Джозеф? Элен?

Толпа инвалидов заволновалась.

— Лучше вам уйти, Лем, — сказал усталый голос. — Мы с удовольствием играем с вами в бридж, но не хотим умирать из-за вас. Если вы ступите на лестницу, нам придется останавливать вас.

— В любом случае надо прогнать их, — прошипел женский голос из-за ближайшей спины. — Эти странные статуи и мудреные штучки привели на нас чуму. Все этот дом!

Лемюэль, побледнев, отступил назад, не в состоянии ответить на обвинение.

Питер поднял молот, но Лемюэль быстро сказал:

— Погоди. Это невинные люди.

— Нет, не против них, против тех ублюдков. — За углами здания, слева и справа, стояли две шеренги вооруженных рыцарей. Лошади казались заморенными и чуть ли не хромыми, на них было страшно смотреть: куски гниющей плоти, обтянутые шелушащейся кожей. Зато рыцари были прекрасны, с серьезными набожными лицами. Но с кончиков их мечей и копий текли кровь и разложение.

Знаменосец, стоявший вперед, благородный рыцарь в шлеме с перьями, на щите которого было изображено пораженное проказой лицо, улыбнулся с фальшивой теплотой и елейно сказал:

— Возлюбленные друзья…

Питер могучей рукой закрутил молот и со злобой швырнул его в рыцарей-кэлпи.

Знаменосец даже не поднял щит, но просто отмахнулся от молота, как если бы тот был обыкновенным комаром. Могучее оружие упало на траву с глухим шумом. Один из рыцарей печально качнул головой.

— Бедный невежественный человечишка! Неужели ты думаешь, что болезнь можно победить дубиной? Мечом жар у больного не снимешь!

— Возлюбленные друзья, — опять заговорил рыцарь-знаменосец, — одна из цитаделей нашего высокого ордена, та, которая находилась на темной стороне луны, полностью уничтожена один человеком из этого дома. Пока мы прощаем вас, и даже не будем лишать счастья находиться внутри него. Более того, мы собираемся разделить его с вами. Разве это несправедливо? Но, конечно, вы должны разделить с нами благословление нашей болезни. Рыцарь Оспа! Рыцарь Проказа! Познакомьте их с нашей мудростью!

Питер призывно взмахнул рукой, и молот вернулся обратно; он опять бросил и ухмыляющийся рыцарь легко отбил его, едва пошевелив щитом.

С улыбкой на устах и шумом вежливых извинений, рыцари опустили копья, пришпорили своих гротескных коней и бросились в атаку.

Лемюэль прыгнул на спинку коляски. Питер закричал на козлов, развернул коляску и помчался вниз по дороге.

Облака пыли летели из-под дрожащих от натуги колес. Скачущие полным галопом лошади были уже с обеих сторон, наполовину скрытые дымом, вылетавшим из-под копыт чудовищных козлов. Лошади, с прижатыми ушами, напряженными шеями, пульсировавшими венами и желтыми оскаленными зубами мчались с невероятной скоростью и догоняли коляску. Рыцари, с лиц которых не сходила благостная улыбка, подняли копья и обнажили воняющие мечи.

Одна лошадь ураганом перегнала их и встала на дыбы прямо перед ними. Всадник приподнялся в седле, блистая вооружением и шлемом с плюмажем, и высоко поднял черный меч.

Козлы затормозили, он улыбнулся и, пробормотав благодарственные слова, ударил. Тангниостр покачнулся, извергая черную кровь.

— Туда! — крикнул Лемюэль, указывая на ряд деревьев, пересекавший юго-западную лужайку.

Питер, взмахнув молотом, перерезал постромки Тангниостра. Чудовищный козел, умирая, повернулся и бросился как метеор на преследователей, разбрасывая кругом кровь и огонь, и ударяя копытами. Два ряда рыцарей смешались и загорелись, прежде чем волна накрыла падающего Тангниостра, грива которого упала, а плоть побледнела, покрылась язвами и фурункулами.

Коляска проскочила между деревьями, рыцари-кэлпи скакали сзади. Но когда кони уткнулись в линию деревьев, то как будто наткнулись на невидимую стену; некоторые попадали на землю, остальные отлетели назад.

В следующее мгновение деревья высохли и упали, и кавалерия прорвалась через невидимый барьер. Но за этот момент коляска успела подлететь к передним воротам. Однако за воротами их поджидал еще больший кавалерийский отряд, в котором были даже боевые повозки с неприлично толстыми слепыми людьми, в которые тоже были запряжены ужасные жеребцы-кэлпи.

Они опять повернули, преследуемые с обеих сторон.

— Хижина! — крикнул Лемюэль, указывая вперед. Они перелетели кусты, которые скрывали небольшой современный дом. Открывать ворота не было времени. Питер разнес их, бросив молот.

Тангриснир закачался, и его плоть покрылась болячками и язвами, шерсть клочьями полезла с него. Огромный козел завалился на бок, инерция подхватила Питера и Лемюэля и забросила коляску в дверь. Они упали и заскользили по ковру, слетев с коляски, постромки которой обвились вокруг шеи умирающего Тангриснира. Огромный козел скорчился снаружи, за дверью, слишком маленькой для него; его туша загородила проход.

Рыцари-кэлпи натянули поводья коней, мгновенно остановившись после бешеной скачки. Жеребцы-кэлпи били копытами и грызли поводья.

Один из рыцарей наклонился из седла, учтиво сняв свой шлем и вежливо спросил:

— Могу ли войти?

Питер, помогая себе руками, сел на опрокинутые полки с аудио и видеокассетами, которые собирал его сын.

— Пап! Что теперь?

Лемюэль с трудом встал на ноги, с ужасом глядя на крошечный порез на задней стороне ладони. Это была самая маленькая из всех маленьких ран, но запястье уже раздулось и воспалилось, волдыри увеличивались на глазах и ползли к предплечью.

III

В это мгновение послышался шум и гам к востоку от маленькой хижины. Две гигантских руки, покрытые льдом, схватили восточную стену домика и оторвали ее от основания, открыв эту сторону небу.

Великан Бергельмир, лицо которого скрывала ледяная маска, поднял стену высоко в воздух. Но он собирался напасть не на тех, кто был в домике, нет, он смотрел в сторону южного леса.

Через внезапно начавшийся дождь, который, почему-то, шел только по ту сторону хижины, Питер увидел горящий лес, через который шел огненный великан Суртвитнир, выдыхая языки пламени.

По краю леса спокойно шел Ворон, сын Ворона, совершенно сухой. Ветер и дождь огибали его стороной. Взвод кэлпи попытался сомкнуться вокруг него и еще какого-то вооруженного человека, но страшный порыв ветра расплющил рыцарей и их коней об деревья. Только два великана сумели остаться на ногах.

Бергельмир бросил стену в Ворона. Молнии ударили в великана и соскользнули, не причинив ему никакого вреда. Тонны бетона и кирпичей упали, никого не задев: ветер отнес Ворона в сторону. Тем временем Суртвитнир, чье огненное тело тоже не брала никакая молния, вышел из лесного пожара и тяжело пошел к Ворону, поднимая на ходу горящую дубинку.

Питер громко крикнул, молот пролетел через голову Бергельмира, расколол голову Суртвитнира и вернулся обратно в руку, по дороге назад пройдя через тела обоих падающих гигантов. Один превратился в пепел, который унес ветер; второй снежной грудой упал на землю.

Ворон кивнул головой и ураган прекратился. Питер подождал, пока Ворон подошел достаточно близко и сказал:

— Ты убил моего сына! Время возвращать долги! — и поднял молот.

— …Берегись… — пробормотал Лемюэль. — Стена прорвана… заклинание прорвано…

Рыцари-кэлпи спустились на землю и вошли в дверь, переступая через упавшего козла.

— Придет время, и вы поблагодарите нас за это, — сказал один, поднимая свой меч и подходя к Питеру. Второй остановился перед Лемюэлем, уже потерявшим сознание.

— Подожди, Питер, — громко сказал Ворон.

Питер взглянул на приближающегося рыцаря. У него осталось последнее мгновение, чтобы отомстить за сына. Он бросил молот.

Из-за деревьев за спиной Ворона вышел Гален, поднял сверкающий лук и выстрелил.

В тот же момент оцепенение Лемюэлю прошло. Он почувствовал укол, и по телу разлилось живительное тепло. Открыв глаза, он с изумлением и почтением смотрел, как стрела, торчавшая из его только что вылечившейся руки, превращается в луч солнечного света. Рыцарь-кэлпи, наклонившийся над Лемюэлем, тоже с изумлением глядел на стрелу, его сухопарое лицо перекосил страх. В свете, льющимся из древка стрелы, рыцарь выглядел бледным и болезненным.

Остальные рыцари-кэлпи застыли на месте, охваченные удивлением и стыдом. Один из них посмотрел на Галена и крикнул изо всех сил:

— Я не виноват!

Следующая стрела вонзилась ему в грудь, он согнулся напополам и превратился в охваченную болезнью развалину. И еще двое упали, от удара сияющих стрел их прекрасные лица исчезли. Один из них простонал:

— Мы, мы виноваты! Не они! Мы, всегда мы!

Лемюэль встал, его сердце забилось от гордости и счастья, когда он увидел своего героя-внука с огромным луком в руках.

— Отлично, Гален! — крикнул он.

Гален, счастливо улыбаясь, шел вперед. Выстрел, шаг, новый выстрел, новый шаг. Некоторые кэлпи бросились бежать от Галена, а один, размахивая оружием, к Галену. Гален достал стрелу из колчана и быстро выстрелил в сердце рыцаря. Стрела превратилась в луч света, и оружие кэлпи упало на землю, безвредное.

Потом Гален перенес огонь на лошадей, которые становились прекрасными, целыми и сильными, и, больше не в состоянии выносить зловоние своих всадников, брыкались, сбрасывали их на землю и топтали их копытами.

Стояли рыцари или бежали, ничего не изменялось. Через несколько мгновений не меньше двадцати рыцарей лежали на земле — охваченные болезнью развалины, неспособные двигаться.

Гален громко заговорил:

— Те, кто хочет встать, вставайте! Вы вылечены. Те, кто не хочет вылечиться, убирайтесь прочь, в тени, из которых вы появились.

Один, командир, тот самый, который убил Ланселота, открыл почти беззубый рот и с вызовом прошептал, изрыгая желчь:

— Нет! Мы не смогли помочь. Мы виноваты! — и, извергая собственные внутренности, умер жалкой смертью.

Другие медленно встали, покачиваясь на слабых, но уже здоровых ногах, и дружно опустились на колени перед Галеном.

— Мы были не правы, — сказал один из них. — Мы желаем вновь нести на себе бремя человечности.

Гален протянул их связку стрел.

— Идите! Исцеляйте тех, кого обманули, убедив, что они больны. В течение года и еще одного дня вы будете обязаны выполнять службу, которую они потребуют от вас. — Рыцари, вновь ставшие похожи на людей, поклонились и исчезли.

Гален повернулся к деду. Лемюэль, глядевший на него сияющими глазами, вытянул вперед руки.

Они обнялись.

— Я всегда гордился тобой, Гален, — сказал Лемюэль. — Тебе не надо ничего мне доказывать.

Гален почувствовал, как лук дрожит в его руке, напрягся и дал тщеславию, которое успело вырасти в нем, опуститься и исчезнуть. Вместо того чтобы похвастаться, он сказал:

— Я виноват. Я должен был быть более осторожным. И теперь я буду более осторожным.

Лемюэль посмотрел на него долгим взглядом и сказал:

— Твои ошибки прощены, ты спас нас обоих. Внук, теперь ты настоящий Страж Эвернесса.

— Да, он прав, сын, — сказал Питер, сидевший рядом. — Мне тоже очень жаль, черт, да, жаль многих своих поступков. Я много чего говорил о тебе, о том, что ты тратишь время черт знает на что, и был не прав. А сейчас ты блестяще провел настоящую военную операцию. И, да, мне пришлось поверить, что магия еще жива.

И тут Гален закостенел от испуга.

— Где Ворон? — крикнул он.

IV

— Ну, извини, но я очень рад, что могу позвать его обратно в мою руку до того, как он попадет в цель… — промямлил Питер.

— И я тоже очень рад, — кивнул Ворон, поднимая инвалидную коляску и перенося в нее Питера.

Снаружи загрохотали копыта: табун лошадей-кэлпи, сильных, здоровых, с развевающимися гривой и хвостами, промчался к морю мимо сломанной хижины.

— И что, черт побери, мы будем делать сейчас, — спросил Питер.

Все повернулись и посмотрели на Лемюэля.

Лемюэль погладил рукой лысину, пытаясь скрыть замешательство. Было ясно, что все смотрят на него как на кого-нибудь мудреца.

Он решил сделать все, чтобы не обмануть их ожидания.

— Гален, выстрели в этих козлов; может быть, если их кости целы, они еще не мертвы. Мы сможем использовать их, чтобы истребить другие силы врага. Не думаю, что до заката нам кто-то окажет сопротивление: три внешних бога очень слабы, когда Солнце на небе. К сожалению, их планеты очень сильны: ночью все три покажутся над горизонтом. Но, самое плохое, Ахерон поднимается: мы никогда не увидели бы сэлки при свете дня, если бы сам Люцифер не был очень близко к земле.

— У каждой злой расы есть талисман, который может прогнать ее, а? — спросил Ворон.

— Да, — кивнул Лемюэль. — За исключением самого Люцифера.

— Что мы можем сделать? — спросил Гален.

— Найти Рог, — ответил Лемюэль. — Подуть в него. Разбудить спящих. Призвать конец этого мира и начало следующего.

V

Следующим заговорил Ворон:

— Я боюсь, что у нас совсем мало времени. Азраил де Грей и вся армия Ахерона осаждали Моммур, город Оберона. Мы видели, как они летели, похожие на огромные черные облака. А потом исчезли. Гален поймал кэлпи и заставил того признаться, что черные легионы идут сюда, в Эвернесс. Они гонятся за Венди, у которой, мы думаем, находится Жезл Моли и Серебряный Ключ. Мы обогнали их за счет сон-лошадки, видите? И сон-лошадка сказала ужасные слова. Гален, он… — голос Ворона прервался и он печально посмотрел на Галена.

Тот с достоинством заговорил:

— Отец. Дедушка. Посмотрите мне за спину. Я не отбрасываю тень. Я — призрак. Если мы не вернем мою жизнь обратно, завтра на рассвете Аполлон убьет меня. Мне дали один день отсрочки, сегодня.

— Срань господня! — прошептал Питер. — Надо что-то такое придумать, чтобы выручить тебя.

Лемюэль внешне никак не отреагировал. Только сказал:

— Садитесь, все. И пускай каждый расскажет мне всё, что знает. Давайте поделимся информацией.

I

Венди проснулась. Она лежала в большой кровати с пологом на четырех точеных столбиках темного дерева. Снаружи доносились крики чаек; над головой, на полированном деревянном потолке, танцевали тени, образуя причудливую паутину.

Венди села. Она находилась в большой комнате, окна которой выходили на море. В убранстве комнаты смешались четыре стиля: арабский, восточный, нормандский и стиль викингов. Слева от нее находилось окно, которое стерегла статуя в доспехах мамелюка; а справа — в броне викинга; сзади находился эркер,[84] выходящий на море. Рядом с эркером Венди увидела стойку с вооружением самурая и хмурыми лицевыми пластинами шлема. Наконец прямо перед ней, недалеко от двери, висели на стене нормандский шлем, килт и кольчуга.

За открытой дверью находился длинный коридор, украшенный моделями кораблей и картинами из морской жизни, изображавших Нептуна, гигантских спрутов, русалок и затонувшие города. Ковер был синий, цвета морской воды, а паркет отполирован так, что сверкал как золотой. Пьедесталы и вырезанные арки, убегавшие вдаль по коридору, придавали ему степенность и величавость музея.

В дальнем конце виднелись плечо и трезубец бога, стерегущего коридор, и блеск белого мраморного пола центральной круговой галереи.

— Это Эвернесс, — прошептала она. — Я никогда не видела его при свете солнца. Боже, как красиво! Но я думала, что его взорвали и сожгли!

Высокий блондин в кружевном шейном платке, одетый в длинный сюртук и несший закрытый поднос, вышел из комнаты с картами, той самой, которая разрушилась, когда статуя Аполлона, державшая потолок, напала на группу сэлки. От подноса шли чудесные запахи: бекона, горячего шоколада и тоста с маслом.

— Привет, Том, — сказала она и села. Складки серебристого одеяла, покрывавшего ее бедра, побежали по всей кровати.

— С добрым утром, с добрым утром, дорогая. Волшебник Азраил сам восстановил здесь все, что было разрушено, и очень быстро. Но сейчас его нет, он отправился в страну эльфов охотиться на тебя. Ешь свой завтрак и побыстрее. Мы должны сбежать отсюда до того, как Азраил вернется домой.

Венди взбила подушки за собой, разгладила простыню, и аккуратно поставила маленькие ножки столика-подноса по обе стороны от себя. Заодно оказалось, что она одета в то самое серебряно-зеленое платье с пышными рукавами, которое носила при дворе Оберона.

Том снял крышку. Поднос был расписан в китайском стиле, с драконами и хрусталем. На нем стояли петрушка, омлет и бутон розы в узкой стеклянной вазе.

Венди взяла кусок тоста с маленькой изящной подставки и откусила кусочек.

— Благодарю тебя. Завтрак в постель! — Она внимательно посмотрела на него. Он сидел на кровати рядом с ней и глядел ей прямо в глаза.

Венди усмехнулась, показав свои ямочки, и мягко сказала:

— И кто ты на самом деле?

— Твоя любовь, и прежде чем узнала, что на убийце ты была жената, — сказал он низким хриплым голосом. — Твой муж, коль за меня ты выйти пожелаешь. — Он наклонился и поцеловал ее.

II

Она тоже поцеловала его, совершенно равнодушно, а когда он положил руку ей на плечо и захотел поцеловать ее опять, она подставила ему щеку.

— Том, это не ответ, — так же мягко сказал она, тихонько провела пальцами по его щеке и пригладила волосы над ухом.

— Но в моем бедном старом сердце нет других ответов, сладкая малышка, — низким голосом сказал он. — Я опасаюсь, что не смогу жить, если ты скажешь, что не хочешь меня. Неужели все те дни, которые мы провели вместе при дворе Оберона, ничего не значат? Охоты, рыцарские турниры, праздники и пиры, ты помнишь их? Почему ты вернулась в этот усталый мир с его вечными печалями, и не захотела жить вечно в Земле Юности? Там радостно, и нет проклятого солнечного света, который прямо бьет в глаза. Ар! Пойдем со мной, возлюбленная, моя дорогая красавица, и я сделаю тебя королевой прекрасного народа.

— Ммм. Звучит неплохо. Но у меня есть еще один вопрос, прекрасный атлет.

— Да, моя красотка…?

— Где мой Жезл Моли? И где Серебряный Ключ?

Том выпрямился и отступил назад. Он облизал губы и поднял обе брови.

— Э… это два вопроса, детка.

Венди убрала поднос и спрыгнула на пол.

— У тебя прелестное лицо. Оно мне очень нравится.

— Э… благодарю тебя, дорогая.

— Кого ты убил, чтобы завладеть им?

— Ар…

Она стояла, поджав губы, глядя ему в лицо и уперев маленькие кулачки в бедра.

— Уф! Как если бы я могла не догадаться! Мужчины! Они думают, что может что-то скрыть от женщин! Ну?

— Что ну?

— Ты взял Жезл из моей руки, пока я еще спала. Ты же Мананнан, верно? Король сэлки?

Том наклонил голову и положил руку на горло. Лицо и тело слабо замерцали, и он принял свою настоящую форму, став огромным величественным человеком, одетым в плащ из меха белого горностая.

Круглое лицо украшала белая кустистая борода с черными полосками, «соль с перцем», длинные волосы вольно падали на плечи. Голову поддерживали могучие мышцы шеи, настолько толстые, что, казалось, голова летает на широких плечах. Он был одним из тех редких людей с широкой талией, которые не выглядят толстыми. Под огромными животом и грудью угадывались слои твердых мышц.

На голове ловко сидела потрепанная временем, но все еще блестящая золотая корона, из каждого зубца которой высовывался палец коралла. От его волос шел запах моря.

— Да, малышка, — прогрохотал он глубоким голосом. — Это действительно я.

III

Послышался трепет крыльев, и на край восстановленного балкона за спиной Венди сел крапивник. Потом малиновка, дрозд и два голубя приземлились рядом, чирикая и воркуя.

Венди повернула голову, чтобы посмотреть на них. Жаворонок и коноплянка сидели на подоконнике южного окна. Лес на юге стал злой полосой дыма и пламени, в сером небе над ним бушевала гроза и били молнии; в других местах небо было голубым.

Венди опять повернулась к королю сэлки.

— Мананнан! Хватит, поиграли! Отдай мне жезл и Серебряный Ключ! Прямо сейчас. И я не хочу слышать никаких извинений.

Кардиналы и чайки приземлились на балконе. Мананнан сложил свои большие руки на груди.

— Да, дорогая, я отдам тебе жезл, если ты отдашь мне свою руку. Я, может быть, не самый честный мужчина во всех мирах, но я тебя люблю, и это правда. Разве не я помог тебе получить этот жезл, и защитил тебя от всех моих людей?

— И выбросил Лемюэля из окна!

Еще несколько птиц сели на подоконники. Комната наполнилась песнями птиц. Все балконы наполнились птицами. Сова сидела рядом с жаворонком, дербник рядом с голубем.

Мананнан шагнул вперед.

— Малышка — нам не нужен твой прошлый муж. Ты вообще должна ненавидеть его за то, что он сделал бедному Сэру Галену Уэйлоку.

Она поправила волосы и поглядела на него с искоркой гнева в глазах.

— Я бы вообще не заговорила об этом, если бы не ты! Гален рассказал мне все, что твой народ сделал с ним в Настронде! И ты сам полный кретин, если думаешь, что я могу поменять такого как Ворон на такого как ты! Немедленно, отдай мне Жезл!

От двери донесся холодный колючий голос.

— Хватит.

Азраил де Грей вошел в дверь. Он был в плаще с капюшоном, расшитом созвездиями, поясом служила живая змея, схватившая свой собственный хвост. В тени капюшона сверкали глаза: темные и гипнотические. Острые линии обрамляли его рот и собирались под глазами. В руке он держал рог единорога, на кончик которого был надет серебряный футляр.

За ним шли два ангела с настолько совершенными и прекрасными лицами, что на них было больно глядеть. У них были крылья стервятников, длинные волосы спадали из-под темных корон. В черные как смоль грудные доспехи были вставлены семь драгоценных камней; мантию украшал геральдический знак: красная перевернутая пентаграмма на черном поле. Один из них нес перевернутый факел, и бледное пламя стремилось скорее вниз, чем вверх; второй держал сосуд, из которого шел ядовитый дым.

Падшие ангелы оглядели комнату, в которой сразу стало холодно. Мананнан упал на колени.

— Еще немного времени! Она согласится! А как только она станет моей женой, все ее по закону становится моим, и ты сможешь получить этот проклятый Ключ! И Жезл. Но Жезл должен стать моим!

Венди фыркнула.

— Не льсти самому себе. Я оставила Ворона, потому что он действовал как ты, неужели ты думаешь, что я возьму тебя? Ты же действуешь как ты, а не как он.

Она повернулась к Азраилу. Взгляд его холодных глаз напугал ее, но она постаралась говорить храбрым голосом. Только пальцы на руке слегка дрожали.

— Немедленно отдай мне Серебряный Ключ. Он не подчинится тебе, и ты все равно не можешь им пользоваться, пока я не дала тебе его. А я не дам! Ты можешь биться… Нет, я хотела сказать: я никогда не дам его тебе.

— Время вышло, — сказал Азраил. — Его уже нет. Сегодняшний день увидит разрушение или спасение мира. Больше я не буду играть ни с кем из вас; давление нависшей над миром смерти заставляет меня отбросить прочь все угрызения совести. Передай мне Ключ, девочка-эльф, или я подвергну тебя пыткам.

— Никогда! — Она взлетела над полом на несколько дюймов, потом на пару футов, легкая как семечко, волосы и юбка закрутились вокруг нее.

Лицо Азраила потемнело от ярости, но выражение на нем скорее застыло и он стал похож на каменную статую. — Архангелы Тьмы! Бельфегор[85] и Белиал,[86] я заклинаю вас именем вашего господина! Схватите эту девушку, которая летает как маленькая птичка, закуйте ее в адамантиновые цепи, перенесите в мрачные ямы Ахерона и держите там, пока она не сдастся и не произнесет слова, которые сделают меня владельцем Ключа!

Ангелы тьмы ступили вперед, выросли в размерах и заполнили комнату. В то же мгновение воздух наполнился грохотом барабанов и ревом труб, аккорды воспевали величие и ужас.

Темные ангелы подняли руки.

И тут женский голос запел что-то на незнакомом языке, в воздухе зазвучали ясные ноты спокойной силы и радости. Темная музыка стала угасать, ее аккорды пропадали один за другим.

Темные ангелы на мгновение закрыли лица крыльями, и отступили назад. Потом с шелестом опять расправили крылья. Поющий голос постепенно смешался с тишиной.

— Что значат все эти символы — спросил Азраил. — Скажи, Бельфегор, я заклинаю тебя именем Нимрода!

— Она защищена руной, наложенной Обероном, — сухо ответил темный ангел с факелом. — И ее окружают чары, пропетые Титанией.

— Интересно. Сам он не может взять ключ, но и мне не дает! Белиал! Назови мне время этой руны, я прошу тебя зубом Ёрмунганда.[87]

— До дней последних мира сохранится это невероятно сильное заклинание. Король и Королева Эльфов крайне редко объединяют свои плетения, но когда они делают это, ничто на свете не способно разрушить их работу. Существа нашего ордена не смогут даже приблизиться к ней, пока сила Ахерона не победит Солнце в день последнего суда.

— Пускай послужат малые, когда великие не в силах, — напыщенно сказал Азраил. — Мананнан! Пошли против нее твоих сэлки.

Король сэлки поднялся с колен.

— Нет. Я по-настоящему люблю и не могу надругаться над ней.

Губы Азраила исказились в презрительной насмешке, которую никто не назвал бы улыбкой.

— По-настоящему ты любишь только себя, человек-тюлень. Ты помнишь, что обещал мне на горящей палубе тонущего корабля, когда терял все человеческое? Ты помнишь, что говорил голосам волн? Языки пламени того корабля по-прежнему не прочь полакомиться тобой: я знаю их настоящие имена и, если ты не позовешь свой народ, сожгу тебя тем самым огнем. — Он вытянул руки к окнам и все оконные створки распахнулись.

Мананнан больше не колебался и печально позвал птиц.

— Но не повредите ей больше, чем нужно.

Стая за стаей птицы влетели в окна. Венди в первый раз внимательно вгляделась в них и вскрикнула от гнева и ужаса.

— Как ты мог! Ты убил мистера Сову! И Крапивника, и Жаворонка, и Серую Чайку!

Птицы накинулись на нее, щипая и царапая.

Венди закрыла лицо руками и вылетела в коридор, ее эльфийское платье хлопало, как зеленый лист на ветру. Птицы полетели за ней.

Азраил повернулся и пошел по коридору за ними, одежда раздувалась пузырем вокруг него.

— Вейся, путь, и веди Венди; ветер, зачаруй ее волю и выведи Венди на мой путь.

IV

Ворон, держа в руке жужжащую молнию, припал к полу коридора, украшенного высокими египетскими саркофагами. Справа и слева находились выходы, перекрытые арками; и там и там он видел маленькие куски коридоров, стены которых были завешаны красными портьерами, между которыми висели мечи. Мечи и портьеры в обоих коридорах висели совершенно симметрично.

Ноздри Ворона дрожали. Он ощущал резкое зловоние пороха и запах только что пролитой крови. Его острые глаза увидели дыру от пули, оставшуюся на деревянной панели рядом с потолком. Здесь был бой, и совсем недавно. Но почему он не слышал выстрелов?

Ворон повернулся и тихо сказал через плечо.

— Здесь стреляли, но я не понимаю кто и в кого.

Лемюэль и Гален стояли в дверном проеме в зале за ним. Гален, со стрелой на тетиве, нервно глядел по сторонам. Питер, с «глазами на затылке», сидел в инвалидной коляске в главном коридоре за дверью, один козел запряжен, второй — свободен, чтобы действовать как тяжелая кавалерия и, если понадобится, как секретное оружие.

— Что говорит иголка? — прошипел Лемюэль.

Ворон вынул иголку, которую сам воткнул в плечо куртки. Он держал ее на нитке, которую Лемюэль тщательно продел через центр иголки.

Иголка стала лениво поворачиваться взад и вперед, и, наконец, остановилась слева.

— Налево!

Не так давно Лемюэль раз пятьдесят проколол иголкой середину свадебной ленты Ворона, каждый раз молясь святому Антонию и языческому богу Гименею. Закончив, Лемюэль объявил, что иголка «намагничена». Ворон очень сомневался в этом, но других идей у него не было. Иголка все время вела их через восточное крыло дома, но, несколько секунд назад, повернула и повела к центральной башне. Питер как раз сидел в главном коридоре, который вел из южного крыла в центр, где, судя по шуму, расположились враги; Ворон пытался найти неохраняемый путь через боковые проходы в главный коридор восточного крыла. Но никак не мог найти; и этот коридор заканчивался альковом с саркофагом. Тупик.

— Она опять движется, — прошептал Гален. — Плохой знак, как мне кажется. Дед?

Питер, из главного зала, тихо ответил:

— Все всегда гребаный плохой знак, когда ты на вражеской территории! И мы не видели ни одного плохого парня, за исключением долбаного шума за дверью в главной башне. Какого черта они собрались здесь? Они что-то замышляют. Ворон, вперед! Я чувствую, что времени совсем мало.

— Потайная задвижка левой двери находится за египетским гробом в конце зала.

Ворон медленно пополз вперед.

— Что? Что ты имеешь в виду? Здесь нет никакой двери. Арка открыта! Я…!

Заглянув за угол, он увидел движение в арке. Ворон вскрикнул и бросил молнию.

— Нет! — крикнул Лемюэль. — Это…

Увешенный красными портьерами проход треснул, полетели стеклянные обломки.

— …зеркало, Ворон, — закончил Лемюэль.

Только арка справа оказалась настоящей, выводя в коридор, на стенах которого висели красные портьеры и оружие. Арка слева была зеркалом в незаметной раме.

Ворон встал и, мигая, посмотрел на свое разбитое отражение, которое испугало его.

— Полегче, парень, — тихо сказал Питер. — Это могла быть и твоя жена…

Большой треугольный обломок зеркала упал на пол. Теперь Ворон точно увидел, что за ним находится коридор, маленький и темный, выложенный большими полированными камнями; на каждом камне была выгравирована буква греческого алфавита.

Вдоль стены стояли высокие, как колонны, египетские саркофаги. Вырезанные на них лица фараонов глядели вниз с холодным королевским презрением.

В тени этих античных гробов, на камне с буквой «омега» лицом вниз лежало мертвое тело в фиолетовой одежде; под ним уже натекла лужа крови.

Ворон просунул руку в щель, нашел защелку и освободил ее; со стеклянным звоном разбитое зеркало сдвинулось в сторону.

— Кое-кто был здесь до нас. Враг Азраила, как я понимаю.

Питер проехал через дверь, позвав за собой чудовищного козла, и резким жестом приказал Галену закрыть дверь.

Гален аккуратно закрыл дверь и заложил засов. Ворон нервно оглядел ряды гробов, как если бы ожидал, что за одной из них скрывается какая-то темная тень.

Лемюэль прошел мимо Ворона, осторожно переступил через тело и подошел к концу короткого прохода. Здесь, обрамленная гравюрами с пирамидами, находилась дверь в главный зал восточного крыла.

Лемюэль подошел к одной из картин, и отвел ее в сторону, открыв крошечную замочную скважину. Питер и Гален удивленно посмотрели на нее.

— Не удивительно, что тогда ты узнал обо мне и Сю Баттерворт… — с кривой улыбкой прошептал Питер.

За дверью послышался шум многих бегущих ног.

Потом крики.

— По радио передали, что она пошла сюда. Помни, стрелять только холостыми! Азраил сказал, чтобы ее гнали ее к средней башне!

— Капитан, разрешите мне сделать хоть что-нибудь! Дайте мне оружие! Те парни положили весь мой взвод.

— Заткнись, Экхарт! О, черт, смотри. Возьми мою кобуру…

Другой голос.

— Она уже близко!

Потом шум, похожий на порыв ветра, и:

— Она, ушла! — тихо сказал кто-то. — Черт побери, она слишком быстрая. И как она делает это? Нити, проволока?

Ворон уже стоял около двери, зубы стиснуты, глаза широко раскрыты, но Питер предостерегающе шевельнул рукой: рано. Потом Питер заметил, что все глядят на дверь. Он коснулся плеча Галена и указал на коридор, из которого они пришли. Гален послушно перевел глаза на египетский зал.

А тем временем за дверью били крыльями и чирикали, как будто огромная стая птиц носилась по залу. Сотни птиц. Кое-кто из солдат закричал от страха.

— Как в треклятом фильм Хичкока, — сказал грубый голос.

— А мне вообще надоели все эти дерьмовые сверхъестественные силы!

— И мне, черт побери!

— Эй! Она опять летит! Как ракета!

Птицы тревожно заорали.

Завизжала Венди.

Ворон не выдержал, ногой выбил дверь и появился на пороге: молния в руке; крик, громче всех криков мира; капли пота, падающие с его черных волос и бороды; лицо, искаженное яростью.

Гален вбежал за Вороном, повернул свой сияющий лук налево и выстрелил, а Ворон ударил молнией направо вдоль коридора. Солнечный свет блеснул на головке стрелы, тетива пропела высокую чистую ноту.

Питер, с громким криком, вкатился на коляске, которую тащил Тангниостр, в щель между ними, приказав Тангрисниру бежать следом. Огненные копыта чудовищных козлов оставляли вмятины на почерневших половицах. Широко размахнувшись, Питер изо всех сил бросил молот.

За ними, в коридоре с саркофагами, Лемюэль поднял магнит и воззвал к Морфею.

Венди находилась высоко над ними, около самого сводчатого потолка гигантского главного коридора. По одну сторону коридора находилась высокая остроконечная дверь, скорее похожая на ворота, ведущая в главную башню; по другую — балкон, как мост, связывавший все боковые коридоры второго этажа. Вдали за ним простирался главный зал, переходивший в колонны и каменные стены восточного крыла.

В воздухе носились всевозможные птицы; чирикая и попискивая, они бросались на Венди. Она закрывала ладонями лицо, и все ее руки и плечи были в кровавых отметинах: клювы и когти, не переставая, вонзались в нее.

По полу бежали в страхе люди и падали, засыпая; кое-кто лежал мертвым. В первую же секунду Ворон ударил током не меньше дюжины, а молот Питера размозжил еще две; столько же затоптал Тангриснир, а еще пятерых сжег огненным дыханием. Гален по ошибке выстрелил в одного, который был только ранен; мгновенно исцелившийся человек выпрямился и убежал.

Сверху послышался топот копыт. На пересекающей коридор галерее появился Азраил де Грей, в черной колеснице, запряженной двумя чудовищными жеребцами-кэлпи, похожими на скелеты. Он поднял руку.

— Как Страж Эвернесса, находящийся на земле Эвернесса, в час моего дежурства, я заклинаю немедленно выполнить мою команду! Я изгоняю магию захватчиков из стен Эвернесса! Морфей, Сомнус! Скуйте их члены и лишите их движения!

— Я настоящий Страж Эвернесса, а не ты! — крикнул Гален. — Я призываю весь мир в свидетели того, что говорю правду!

Лемюэль поднял магнит.

— Гиперион! Пусть сон умчится прочь! День настает и убегает ночь.

Во время обмена заклинаниями Питер с Вороном убили еще пару дюжин людей, молнии и железный молот работали без устали.

Ворон призвал ветер, чтобы тот унес птиц от Венди, но, увы, или страх мешал ему сосредоточиться, или все двери и окна были закрыты и не давали ветру войти. Ворон крикнул Питеру, чтобы тот попробовал молот.

Окруженный дымом от выстрелов, с раскаленным молотом в руке, Питер погнал запряженную козлом коляску прямо на линию людей, стрелявших по нему. Те не выдержали и побежали, и Питер воспользовался моментом, чтобы крикнуть:

— Мьёлльнир! Возьми птиц!

Молот не пошевелился.

— Сэлки! — закричал Гален, перекрикивая шум боя. — Это лорды-сэлки! Высшие сэлки!

— Возьми сэлки! — На этот раз молот взлетел и устремился за несколькими птицами, но ударить их не сумел.

На мосте-галерее появился Мананнан, Король Сэлки, и встал рядом с Азраилом. Он приспустил свою человеческую кожу, и теперь казался человеком с огромным брюхом, одетым в горностаевый плащ, но с головой серого тюленя.

Король-Тюлень засмеялся.

— Ты не можешь бороться с ложью насилием, большой придурок! Твой страшный молот не может даже коснуться нас!

Питер, не говоря ни слова, швырнул молот в галерею, прямо под ноги Мананнану. Пол разлетелся на куски. Мананнан, хлопая горностаевым плащом, свалился вниз и исчез в суматохе схватки.

Гален выстрелил в толщу птиц. Стрела попала в Венди, и, мгновенно, все раны и кровавые отметины на руках и плечах исчезли. Венди засмеялась.

Однако птицы набросились на нее с еще большей яростью, теперь уже не для того, чтобы ранить, но убить, и впились ей когтями в руки и лицо. Ворон взглянул вверх, и увидел окровавленную жену, кричащую в воздухе; его спокойная сосредоточенность исчезла, молния ударила его самого, и он упал без сознания.

Гален опять выстрелил в Венди; стрела превратилась в солнечный луч, только коснувшись ее, и вылечила все раны, нанесенные сэлки. Гален громко крикнул деду:

— Почему, когда Папа зовет молот, тот возвращается к нему?

Лемюэль просветлел лицом, когда понял суть вопроса Галена. Сложив руки чашечкой, он крикнул Венди:

— Это одухотворенное оружие! Никто не заберет у тебя честь, если ты сама не отбросишь ее!

Венди, летавшая среди стропил, вытянула руку. Из ниоткуда, или из страны снов, в воздухе возник Жезл Моли и оказался у нее в руке.

Мананнан, Король-Тюлень, прятавшийся за грудой трупов, внезапно вскочил с пола.

— Вниз! — заорал он. — Приземляйтесь, вы, идиоты! Разве вы не видите золотую корону у меня на башке! — По его лицу текли слезы, голос дрожал от ярости и разочарования. — Эт' я, я, ваш Король, говорю вам! Приземляйтесь, курицыны дети! Вниз! Хоть один раз поверьте своим глазам!

Несколько птиц замахало крыльями и приземлилось. Поэтому с ними ничего не случилось, когда они превратились в тюленей.

Остальные упали. Извиваясь, лая, крича; их плавники бесполезно молотили по воздуху. Огромные обтекаемые тела с пронзительным криком ударились о пол. Ломались кости, ломались половицы, пол быстро намок от крови, которая уносила жизнь.

Один серый тюлень, больше остальных, лежал на животе, из его больших серых глаз текли слезы, золотая корона упала с удлиненной белой головы и покатилась среди трупов.

На мгновение сражение остановилось, все уставились на ужасную сцену кровавой резни. И в наступившей тяжелой тишине послушался резкий вздох Азраила де Грея.

Лемюэль и Гален поглядели наверх. Но Азраил смотрел не вниз, на погибших князей-сэлки, а вверх, на перекрытия. Среди них все еще летала одна единственная птица, хищник. Эта птица широко раскинула крылья, слетела вниз и села на перила около Азраила. Это был Дербник.

Дербник уставился немигающим жестоким взглядом на Азраила и громко сказал человеческим голосом:

— Как ты собираешься выкупать свое потерянное имя, Волшебник? Это не их кровь, но твои слезы, и я должен вывести пятно!

Азраил шатаясь, вышел из своей колесницы-машины, и упал на ковер галереи, его лицо исказилось от вины, черного гнева и бессильной ярости.

— Нет! Нет! — крикнул он. — Я все это делал только для того, чтобы пришел Король! У меня не было выбора! Никакого! Мы зажаты между тиранией небес и игом Ахерона! Почему мы должны соблюдать закон и правила хорошего тона, когда нам грозит уничтожение с двух сторон? Если кровь невинных детей должна быть пролита, чтобы сохранить королевство, так тому и быть! — Он, шатаясь, встал на ноги, в глазах вспыхнул безумный свет.

Не сходя с перил, дербник подпрыгнул к нему, и, с холодным презрением, заговорил голосом, который как две капли воды походил на голос самого Азраила:

— Ради Короля? Вот так ты готовишь твой дом к его приходу? Гордость ослепила тебя, Волшебник, потому что если Король уже здесь, ты не увидишь его; а даже если увидишь — не узнаешь. Он никогда не похвалит тебя за дела, которые глубоко презирает: нельзя добиться справедливости, делая гадости.

Азраил презрительно усмехнулся.

— Ты марионетка эльфийской лжи и неверной королевы. Почему я должен слушать ее сладкозвучную ложь?

— Тогда выслушай свою судьбу! Если до захода солнца ты получишь свои имя назад, то утратишь его навеки, и тебя будут называть безымянным рабом Ахерона. — И Дербник расправил перья, упал с балкона, пролетел через зал, вылетел в открытое окно со стеклянными створками и исчез.

Солдаты, глядевшие на эту драму, онемели от изумления; никто из них больше не пытался сопротивляться.

— Отдай нам Серебряный Ключ, Основатель, — крикнул Лемюэль Азраилу. — Ты сам знаешь, что Ключ принадлежит Оберону, и он только доверил нам его, на время.

Лицо Азраила вытянулась, стало холодным и гордым, он забрался на подножку своей колесницы.

— Если мне не суждено овладеть могуществом Ключа, пускай Тьма захватит весь этот мир, но я никогда не склоню колена перед Обероном. Ты победил Йотунов, Кэлпи и Сэлки? Берегись! У меня есть кое-что посильнее!

Азраил поднял руки вверх, свел большие пальцы, вытянул мизинцы и воззвал:

— Люцифер! Я призываю твоих слуг твоим тайным именем. Пусть они послужат мне! Фосфор, Фламмифер, Неграль, Саммуэль! Приди, Бельфегор, князь самого глубокого Ада…

— Остановите его! — крикнул Гален.

Питер наклонился, подобрал автомат и разрядил в Азраила всю обойму.

Азраил не обратил на пули никакого внимания.

— …Повелитель Горы Фегор, Лорд Открытия Тайны, я призываю и заклинаю тебя твоим тайным именем…

Лемюэль поднял руки и сложил ладони вместе.

— Уриэль, Регент Солнца, Повелитель Третьего Небесного Круга, один из семи, которые могут глядеть на Высшее Существо, не мигая, я призываю тебя ради клятвы, которую ты дал после смерти Фаэтона…

Питер бросил молот в Азраила. Один из жеребцов-кэлпи встал на дыбы, встретил молот грудью, и тот отлетел назад.

— …и тайные имена Нисрос, Бааль-Фегор, Рутрем! Приди! — Азраил раздвинул большие пальцы и повелительно вытянул руки к полу.

Там, куда он указал, вспыхнула пентаграмма из серы, и появился темный ангел, одетый в черные латы с черной короной на голове. Некоторые из удивленных солдат глядели наверх, и, когда ангел появился, посмотрели ему прямо в глаза. В то же мгновение они, истошно крича, в панике стали выцарапывать себе глаза.

— Бельфегор! Я приказываю тебе, вырви Гору Пелион из земли и обрушь на город…

Лемюэль открыл тайную панель в стене и повернул большой двойной переключатель.

Электрические лампы, скрытые над перекрытиями потолка, ярко вспыхнули.

— Я изгоняю всю магию из этих стен! — громко крикнул Лемюэль.

В следующий момент Азраил стоял в никем не запряженной колеснице: жеребцы-кэлпи исчезли. Венди плавала около потолка. Немногие выжившие сэлки, лежавшие на полу, исчезли. Ангела тьмы не было видно.

Азраил засмеялся.

— Великолепно! Люди, возьмите их!

Тангриснир и Тангниостр тоже исчезли. Питер оказался в одиночестве в кольце вооруженных людей. Он позвал молот. Ничего не произошло.

Ворон, поднявшись на ноги, поднял вверх кольцо. И тоже ничего не произошло, только четверо вооруженных людей схватили его за руки, а пятый за пояс.

— Где Гален? — крикнул Лемюэль и поднял руки, когда солдат махнул автоматом у его лица.

Азраил обратился к Венди, державшей в руке рог единорога.

— Передай мне в полное владение Серебряный Ключ или я убью тебя!

— Да ну? Если ты убьешь меня, то точно ничего не получишь! И вообще, разве ты можешь убить кого-нибудь из своей семьи? — ответила Венди.

— Тогда твоего мужа! — Азраил махнул рукой. Ворона поставили на колени. Автоматчик поднес дуло к его виску.

— Этого сколько хочешь. Он это заслужил. Ведь именно он убил Галена, — засмеялась Венди.

Ворон вздохнул и попытался поднять голову вверх. Пускай последнее зрелище, которое он видит на земле, — его летающая жена.

— Голову вниз! — рявкнул автоматчик.

Ворон спросил себя, что это за маленькое красное пятнышко, которое дрожит между глаз человека.

V

Внезапно место на стене, немного ниже глазка Лемюэля, с негромким шумом разлетелось на куски. Острые глаза Ворона уловили очертания дыры от пули, пробившей деревянную панель. Оружие стреляло почти бесшумно, и четверо из пяти солдат упали прежде, чем их товарищи поняли, что произошло.

И только потом начались крики и шум, солдаты крутились во все стороны в поисках невидимого врага, истребляющего их. Дверь, через которую вошли Ворон, Гален и Питер, широко распахнулась, через нее вплыло колышущееся облако черного дыма и начало распространяться по коридору.

Несколько солдат начали стрелять в облако.

Люди, державшие Ворона за руки, лежали мертвыми, пули с хирургической точностью вошли в сердца и головы. Из ран толчками выплескивалась кровь, заливая все вокруг. Ворон лежал, не шевелясь, окруженный трупами, и надеялся, что его никто не видит.

Но сам он видел тонкий луч лазера, пробивавшийся через клубы черного тумана. Судя по углу луча, стрелок все еще находился за дверью, стреляя через дыру в обшивке. А солдаты стреляли прямо через зал, сейчас скрытый облаком, в тот самый коридор с греческими буквами и стоящими саркофагами.

Капитан закричал и приказал атаковать. Он и его взвод, четыре человека, вбежали в дым, ругаясь и стреляя.

Мгновением позже их автоматы замолчали.

Из облака появилась темная фигура, и все взводы открыли по ней бешеный огонь.

Человек взмахнул руками, выстрелил и упал, забрызгав пол кровью. Край покрывавшей лицо шляпы сдвинулся, и оказалось, что это не человек в черном, а капитан автоматчиков. Тело капитана еще раз дернулось, перекатилось лицом вниз и затихло в луже крови.

Люди в главном зале, отступая перед распространяющимся дымом, нервно перезарядили автоматы.

— Это нервный газ? — спросил кто-то паническим голосом.

— Мы только что подстрелили Филипса! Кто на нас напал?

Азраил, стоявший высоко над залом, поднял бровь и перегнулся через перила. Ничего не поняв, он раздраженно щелкнул пальцами.

С приглушенным шумом из облака вылетел маленький цилиндр, и, подпрыгивая, покатился по полу, изрыгая из себя черный дым. Теперь облако появилось и в середине огромного зала, и продолжало распухать, стремясь соединиться с облаком в дверях.

Из дыма вылетел еще один цилиндр, прокатился дальше в зал и начал выбрасывать столб густого черного дыма.

Запаниковавшие солдаты выстрелили в эти новые облака, люди с другой стороны открыли ответный огонь. Азраил кричал и пытался командовать, но из-за грохота автоматов никто его не слышал.

Из тумана Египетского коридора появилась еще одна черная фигура. Солдаты заколебались, опасаясь опять убить одного из своих.

Ворон увидел, как фигура выпрыгнула из одного темного облака и бросилась в другое.

Похоже это был высокий человек в просторном черном плаще, лицо скрыто под широкими полями черной шляпы; в левой руке он держал пистолет-пулемет с удлиненным глушителем и лазерным прицелом; в правой — гранатомет с длинным стволом. Из-под полей шляпы свернуло что-то металлическое — быть может, он носил защитные очки.

Темная фигура подняла пистолет-пулемет и трижды выстрелила: три человека упали мертвыми; еще один бросил оружие и убежал, последний получил в грудь газовым контейнером, вылетевшим из гранатомета: солдата отбросило назад, и он упал на пол, ударившись головой.

В следующее мгновение черная фигура оказался в газовом облаке. Ворон увидел, как из облака вылетел крюк на проволоке и зацепился за перекрытие, но проволока не натянулась, как если бы не была под напряжением.

— Поглядите наверх! — крикнул голос рядом с газовым облаком, а может быть и из него. — Он собирается залезть наверх. Цельтесь выше! — Ворон узнал голос того самого человека, который освободил его из тюрьмы.

Группа солдат перебежал поближе к облаку и начала стрелять в него или чуть выше. Люди по другую сторону решили, что стреляют по ним и открыли ответный огонь.

Тем временем, одетая в черное фигура ползком перебралась из одного газового облака в другое. На это раз человек держал по пистолету в каждой руке, и, похоже, умел одинаково хорошо стрелять с обеих рук.

Послышалось быстрое стаккато щелчков, как если бы у стрелка кончились патроны и он бесполезно давил на курок. Кто-то крикнул:

— Внимание! Третий взвод, огонь! Второй взвод — вставить новые обоймы…

Одетая в черное фигура на мгновение показалась из газового облака, хладнокровно убила солдата, отдающего приказы, и скрылась внутри.

Капрал с ужасом посмотрел на мертвое тело, и, хотя теперь он был самым старшим по званию, не отдал ни одного приказа.

Двое других, попытавшихся командовать, немедленно были застрелены. Еще одна группа, непрерывно стреляя, бросилась в облако. Стрельба перешла в кашель, крики и закончилась ужасной тишиной.

Автоматчики, не обращая внимания ни на какие команды, продолжали стрелять: запаниковавшие люди белыми пальцами жали на курки, и с удивлением обнаружили, что через несколько секунд бешеного огня магазины опустели.

Опять тишина, еще более ужасная. Солдаты какое мгновение тупо глядели друг на друга, потом начали перезаряжать автоматы.

Питер, сидевший на своей коляске в глубине зала, завладел автоматом чуть ли не в то же мгновение, когда четверо стороживших его людей были убиты. Теперь на его лице появился довольный взгляд.

— Парень, да твои ребята еще сосунки.

И он короткой очередью срезал четверых прежде, чем те успели повернуться к нему.

Человек в черном выступил из газового облака, клубы черного дыма колыхались на его плаще и шляпе. Он, не торопясь, поднял руку и навел свое оружие на Азраила. Азраил, с холодным презрением и без страха в глазах, посмотрел на красную точку, сфокусировавшуюся на его груди.

— Бросайте оружие, — негромко сказал черный человек, но эхо от его голоса разнеслось по всему залу. — Иначе ваш командир умрет!

Последовал металлический звон автоматов, пистолетов и винтовок, упавших на пол.

Азраил де Грей перегнулся через перила.

— Кто вы такой, сэр? И почему вы осмелились вмешаться в это дело?

Человек, не спуская его с мушки, левой рукой снял шляпу, газовую маску, инфракрасные защитные очки; открылись щеки, покрытые броней из кевлара. Его лицо привлекло бы к себе внимание в любой толпе: жесткий взгляд, прямой нос, твердые глубокие линии щек и подбородка, и рот, одна острая линия решительности и гордости. Волосы отливали серебром.

Ворон узнал человека, который спас его из тюрьмы; но — очень странно! — Ворон начал вспоминать и другие встречи. Свадебное торжество в доме Венди, визит на день рождения Венди…

В глубине сознания Ворона как бы открылась закрытая дверь, и на свет появился целый слой его жизни, забытый и похороненный.

— Ты! Ты не можешь быть здесь… — прошептал в ужасе Азраил.

— Пришло время заплатить за свои преступления, Волшебник! Ты думал, что уничтожил меня, когда я не захотел присоединиться к твоей злой организации, и сделал так, что мир забыл обо мне. Но я, я не забыл о тебе; и мне не нужен мир, чтобы ниспровергнуть тебя.

— Я еще не пал… — прошипел Азраил.

— Я здесь для того, чтобы арестовать тебя согласно законам и положениям этой страны.

Лемюэль встал с пола, где лежал во время стрельбы. Он растерянно посмотрел вперед, потом назад. Питер встретил его взгляд, и, в свою очередь, вопросительно поглядел на него. Лемюэль покачал головой и пожал плечами.

Венди слетела пониже, потом еще ниже. Ее голос задрожал от возбуждения и гордости.

— Папа! О, Папочка! Это же мой Папа! Я знала, что он придет! Но он почти…?

I

Ворон встал. Он заметил, что хотя человек в черном по-прежнему не сводил с Азраила дула пистолета-пулемета, стоял он с трудом. Пятна крови появились на полу под черными краями его плаща и запачкали половицы между черных сапог.

Один из солдат неуверенно произнес:

— Если мы сейчас все на него набросимся…

Отец Венди повернул голову и посмотрел прямо в глаза солдату. Когда тот сконфуженно замолчал, он опять посмотрел на Азраила решительным взглядом.

— Ты проиграл, Волшебник!

— Я подарил тебе тень, Антон Пендрагон, — холодно ответил Азраил, — и взял твою плоть — мякоть победы как вино ласкает мой язык; тебе осталась только кожура.

Лемюэль сжал локоть Ворона и прошептал:

— Ты не сказал мне девичье имя твоей жены!

— Пендрагон, — сказал Ворон. — Гвендолин Мосс Пендрагон. Ну и что? Какое это имеет значение?

— Тогда она наследница всей силы Логреса,[88] той самой силы, которая принесла человечеству справедливость. Когда английские короли стали тиранами, голову Брана[89] перевезли в Америку; вот почему Америку никто не сумел завоевать. Но мы потеряли из вида представителей этой семьи много лет назад! Наследники Мордреда вовсе не так злокозненны, как он сам, но даже эти наследники забыли, кто они такие. Это просто чудо!

— Что за чудо? И вообще, что это все значит? — прошептал Ворон, округляя глаза.

Венди приземлилась рядом с Антоном Пендрагоном, обхватила его руками и прижалась щекой к спине, радостно смеясь.

Антон Пендрагон, однако, не повернул головы, по-прежнему пристально глядя вдоль закутанной в черное руки на Азраила.

— Осторожно, Гвендолин! Не касайся руки Папы.

— Не, Папочка, не касаюсь. А Мамочка тоже придет, да?

— Ласточка, ты же знаешь, твоя мать не может появиться при свете солнца. А теперь, дорогая, ты можешь позвать Серебряный Ключ так же, как ты позвала магический жезл?

Когда Антон упомянул мать Венди, Лица Азраила пошло темными пятнами, и он разочарованно зашипел, настолько громко, что его услышали люди внизу.

— Твоя дочь не имеет никаких прав на Клаваргент и не может требовать его! Я основатель этого дома, и Серебряный Ключ должен принадлежать мне. Я требую его, и никто не в праве оспорить мое требование, за исключением нынешнего Стража!

— Тогда, приятель, это будет мой отец… А может быть я. Ключ наш. Раскошеливайся! — сказал Питер.

— Нынешний Страж Эвернесса отсутствует, — холодным официальным голосом сказал Азраил. — Ты и твой отец уже не можете быть Стражами — ваше время прошло. Ну, Пендрагон, понимаешь? За призраком Галена Уэйлока идет Смерть — она уже в пути. А без него у тебя нет власти надо мной. Нет у тебя и Лука Бельфана, который мог бы исцелить твои многочисленные раны. А он не может войти сюда, пока не потушат свет и дом не объединится с миром снов. По моей команде мои люди бросятся на вас. Может быть, ты и убьешь пару из них. Но их слишком много, а вас всех они точно убьют.

— Стреляй, — сказал Питер Антону. — Застрели его прямо сейчас.

Азраил поднял руку. Он стоял высоко на балконе-мосту, прямая фигура в плаще, расшитом звездами и созвездиями.

— Если я погибну, моя рука упадет.

— Неужели ты действительно хочешь этого, Волшебник? — сказал Антон Пендрагон. — Представь себе будущее, в котором мы оба мертвы и Ахерон правит миром. Ты проиграл, а Люцифер победил. Неужели ты действительно хочешь этого? — Рука Пендрагона не дрожала: красная точка лазерного прицела, казалось, приклеилась к груди над сердцем, но все больше крови сочилось на паркет у его ног.

— Да объясни мне все это! — прошептал Ворон Лемюэлю. — Что Азраил знает про отца Венди?

— Не думаю, что Азраил знает, кто такой Антон Пендрагон. Быть может и сам Пендрагон этого не знает. Но во сне я слышал этот голос, который звал меня, и видел трех королев в барке, которые везли гроб далеко в море…

— Ну и что? Кто же он?

— Неужели ты не видишь? Слово «драгон» — вариант слова «дракон».

Ворон взглянул на Венди, прижавшуюся к отцу в поисках уюта и опоры; к отцу — не к мужу. Ему захотелось броситься к ней, но он подавил свое желание: вокруг находилось слишком много невооруженных, но нервных солдат, и их оружие лежало на полу, совсем недалеко от них. Ворон отчетливо видел, что эти хищники разрываются между желанием убежать и желанием убивать; любое внезапное движение могло пробудить их и заставить броситься в сражение даже невооруженными.

Кроме того были и угрызения совести, и Ворон сказал Лемюэлю:

— Мы должны вытащить Галена из мира снов. Он там один, вместе со злым ангелом Бельфегором.

Лемюэль покрылся холодным потом.

— Я не осмелюсь повернуть переключатель обратно. В мире снов Азраил почти всемогущ…

Тем временем Азраил говорил с Пендрагоном.

— Очень глупо, что ты не присоединился ко мне, когда я послал свои сны великим и могущественным людям этой земли. И дважды глупо, если ты потратишь свою жизнь на мою смерть! Как вообще ты осмеливаешься бросить мне вызов, смертный! Если ты присоединишься ко мне, даже сейчас, я прощу все твои преступления и дам тебе место среди лордов этого мира, которые будут служить новому королю, когда он придет и потребует свое королевство.

— Ты шутишь. Сводный человек никогда не примет власть тирана. И уж конечно не Люциферу быть твоим новым королем. Лучше сдайся, по-хорошему, и заплати за свои преступления.

— Трижды и четырежды дурак! Неужели ты думаешь, что я отдам этот зеленый мир Люциферу, Повелителю Страх и Тьмы? Как только ключ будет у меня, я завладею силами ада и небес, обоими! И сами боги заплатят дорогую цену за длинный список преступлений против человечества: насилия, болезни, искушения, проклятия, ураганы. За души всех невинных египетских младенцев, убитых магией Моисея; за мир, уничтоженный Великим Потопом; за сыновей Атлантиды; и еще за множество других невинных жертв, которые вопиют о мщении.

— Хватит болтать! — вмешался Питер. — Папа, приготовься переключить рубильник обратно после того, как я выбью мозги малышу Аззи. Ворон, как только магия вернется, положи всех этих парней. Кто не сдастся, конечно. Пускай они поплавают в собственном жиру.

Солдаты закостенели и посмотрели на Азраила. Некоторые незаметно вытащили ножи или начали медленно нагибаться к лежащему рядом оружию.

— Друзья! — воскликнул Азраил. — Вспомните, какие заклинания я наложил на вас. Вспомните, как вы пообещали воздвигнуть пирамиду из черепов внутри солнечного обелиска, который вы называете Вашингтонским Монументом![90] Смерть — иллюзия. Выстою я или паду, вы должны сражаться. И помните, я буду помогать вам даже тогда, когда вы не увидите меня среди вас.

— Подождите, мистер Уэйлок, — сказал Пендрагон. Левой рукой он вынул из-под плаща небольшой черный прибор и, не поворачивая головы, бросил его через весь зал Ворону. — Мистер Вранович. Вы сможете вызвать ток, который позволит удвоить специфические колебания, генерируемые этой машиной в поле комнаты? Устройство испускает комбинацию частот, которая может стимулировать спазматические центры нервной системы.

— Не знаю, но попробую! — ответил Ворон.

Венди повернула и посмотрела на него. В первый раз за все это время их глаза встретились.

Ворон не смог прочитать их выражения и сказал:

— Венди! Моя любовь, мое счастье! Я не знаю, соврала ли ты Азраилу, когда сказала, что тебя не интересует, жив ли я или мертв. И я не прошу у тебя прощения…

— Надеюсь, что нет! — прервала она его.

Питер направил ствол своей М-16 на Азраила.

— Мы что, собираемся ждать, пока два голубка начирикуются, или пора начать стрелять?

Ворон, ничего не слыша, говорил Венди:

— …но если я выживу в этой битве, я расскажу тебе, как, потеряв любовь, я потерял и имя. И может быть, ты расскажешь мне, как я смогу получить его обратно, а? Я знаю, ты любишь счастливые концы.

Она крикнула сквозь слезы:

— Иногда ты такой глупый! Конечно, я люблю тебя!

— Ну, если нет ничего особенного… — сказал Питер и пустил очередь в Азраила.

Грудь Азраила де Грея превратилась в кровавое месиво, череп обнажился, и лицо провалилось внутрь, правая рука отделилась от тела — пули буквально изрешетили плечо. Труп отбросило на дальние перила балкона, потом он повалился вперед и замер на ковре в луже крови.

Рука перевернулась в воздухе, перевернулась еще раз и упала с балкона на пол большого зала, стукнувшись о него с глухим влажным треском.

Солдаты закричали и бросились в атаку.

Черный дым повалил из-под черного плаща Пендрагона, и он исчез из вида. Потом его оружие негромко прошипело шесть раз, и шестеро, уже почти перезарядившие свои автоматы, упали мертвыми.

— Не дайте им повернуть ключ! — крикнул какой-то солдат. — Без магии мы возьмем их на раз!

Брошенный нож вонзился в руку Лемюэля прежде, чем он толкнул рубильник. Боль оглушила и ослепила его. Ничего не видя, он попытался схватить переключатель другой рукой, но какой-то солдат схватил его и сбил с ног.

Трое, прыгнувшие на Питера, превратились в кровавое решето еще в полете, но их мертвые тела ударили в него и сбросили с коляски. В следующее мгновение нога в армейском сапоге выбила из его руки автомат. Питер вытянул вторую руку и сделал что-то ужасное из горла человека. Солдат, корчась, упал на пол, а Питер поднял автомат. Еще двое умерло, но тут у него кончились патроны. Человек с ножом, наклонившийся над ним, очень удивился, когда Питер сломал ему запястье, отобрал нож и воткнул в горло. Еще один солдат отступил назад, лихорадочно пытаясь перезарядить автомат. Питер расстегнул пояс, застегнутый на пряжку-нож, и бросил человеку в лицо. Глаза солдата полезли на лоб, когда по его щекам и носу потекла кровь, как если бы он мог увидеть нож, торчащий из его черепа. Солдат упал назад и замер.

Все, больше оружия у Питера не было. На него прыгнуло еще трое.

— Держи ключ! Держи ключ! — заорало несколько голосов.

У людей, бросившихся на Ворона, по-видимому ножей не было, поэтому они решили задавить его массой. К своему изумлению он обнаружил, что они не сильнее детей: он ломал их руки и ноги, спины и пальцы, и давил черепа, едва прикасаясь к ним. Очень быстро вокруг него никого не осталось, и он пошел к рубильнику прямо через толпу солдат, не обращая внимания на их слабые попытки вцепиться ему в руки и волоча за собой тех, кто повис у него на ногах, и в несколько шагов оказался у цели.

Человек, повиснувший у него на спине, резко взмахнул рукой, и Ворон почувствовал внезапный холод, по раненой шее потекла кровь, на рубашке образовалось огромное красное пятно. В глазах помутнело. Из рук и ног ушла сила, он упал на колени, дотянулся рукой до человека на спине и бросил его в стену с такой силой, что сломал ему ребра и спину.

Потом упал ничком и собрался умереть.

Тем временем уже множество голосов вопили:

— Держи ключ! Держи ключ!

Взвод солдат, успевших вставить новые обоймы, открыл ураганный огонь по газовому облаку. Но они не видели Венди, которая, крепко обнимая Пендрагона, вылетела вверх из верхушки облака, волоча за собой клубы тумана: Пендрагон, взлетая, успел выпустить еще несколько газовых гранат.

Пендрагон выпрямился и, удерживаемый напрягшейся дочкой, вытянул руку к рубильнику. Послышался глухой треск, из его черного рукава вылетел крюк на проволоке и зацепился за кольцо переключателя.

Два солдата дико бросились на переключатель и удержали его на месте, а один из них достал нож и перерезал черную металлическую проволоку крюка. Визжащая механическая катушка только опустила Пендрагона вниз, ближе к солдатам.

— Держи ключ! Держи ключ! — Уже почти все солдаты выкрикивали свой новый боевой клич.

Тем временем другой солдат, зажав горло Лемюэля локтем, выставил его перед собой и уперся в переключатель спиной. Теперь Пендрагон не мог стрелять. Когда же он поднял свой пистолет-пулемет, солдат с ножом дернул за проволоку. Пендрагон и Венди неуклюже полетели через воздух к нему, как пьяный воздушный змей.

— Ворон умирает! — закричала Венди. — Папочка, нам нужен лук Галена!

Пендрагон мгновенно ударил по кнопке сброса, механическая катушка вылетела из рукава и упала на пол. Папа и дочка, освободившись, взлетели и запорхали между стропилами.

Солдаты радостно закричали, когда Пендрагон уронил и пистолет-пулемет.

— Ключ наш! Мы удержали ключ! Мы победили! — Пендрагон выкрутил одну из электрических ламп потолка и ввинтил в розетку тонкий металлический прибор, который вытащил из пояса.

Короткое замыкание, лампы мигнули, и все погрузилось во мрак.

Человек, сидевший верхом на Питере и пытавшийся задушить его, услышал шепот.

— Мьёлльнир, сотри его. — И это оказалось последнее, что он услышал в своей жизни.

Ворон встал, огромный, массивный, и сбросил с себя дымящиеся тела людей, убитых электрическим разрядом. Кровь лилась из его горла, в ней мерцали искры, но лицо было неестественно спокойно. Молнии били из глаз и рта, и кольцо молний вырвалось тела, когда он широко развел руки.

Раскатисто, громко и страшно он выкрикнул имя Венди. Виражи, украшавшие зал, разлетелись на куски, задние задрожало, имя устремилось в небо и эхом вернулось обратно, более громкое, чем любое земное эхо.

Солдаты, ударенные громом, повалились как куклы.

И Ворон упал между них.

II

Дочка потеряла сознание от акустического удара, но Пендрагон успел обхватить ее за пояс, и, уже падая, ухватился второй рукой за стропило. Сейчас он висел в воздухе, наполовину потеряв сознание от многочисленных ран. Внезапно в него снизу ударил яркий свет, приятное тепло разлилось по телу, и он почувствовал, как к нему возвращается обычная сила.

Он посмотрел вниз. Голова гигантского сверхъестественного существа, чьи крылья заполнили зал от стены до стены, находилась немного ниже уровня галереи, отбрасывавшего глубокую тень под лучами яркого света, лившихся из короны архангела. На галерее тоже кто-то задвигался; Пендрагон взглянул туда и увидел, что скелетоподобные жеребцы-кэлпи вернулись и лягают колесницу, неудачно очутившуюся между ними. Но там была и еще одна тень, быть может заключенная в бледный остов — она скорчилась на полу балкона рядом с каретой.

Гален, стоявший рядом с ногой гигантского существа, согнул лук и выстрелил в лежавшего без сознания Ворона, который вскочил на ноги и сказал:

— Но там был Бельфегор…

Гален улыбнулся и указал вверх.

— Аполлон загнал его обратно в Ахерон. Я закончил заклинание деда!

Команда Пендрагона прервала их разговор.

— Следующая Гвендолин! Иначе у нас будут большие неприятности.

Гален повернулся и выстрелил.

В солнечном свете стелы, погрузившейся в спину дочери, Пендрагон ясно увидел галерею. Высокая тонкая фигура, окруженная развевающейся тьмой и одетая в броню из переплетенных человеческих костей, наклонилась над трупом Азраила. Под его руками пронзенное пулями тело Азраила распахнулось на горле как пальто, и, действительно, превратилось в поношенное белое пальто на другом теле, целом и невредимом, которое выглядело в точности так же, как первое; длинными острыми ногтями Кощей Бессмертный затолкал в тело маленький светящийся шарик, дрожавший и мерцавший как светлячок.

Маленький свет погрузился глубоко в грудь.

— Просыпайся, Гвен! — сказал Пендрагон. — Папе нужна свободная рука, чтобы стрелять в плохих парней. Просыпайся!

— Просто урони ее! — крикнул снизу Гален. — Я вылечу все, что она сломает!

— Аполлон! — воскликнул Ворон. — Ты бог, и сможешь поймать ее! — Пендрагон отпустил дочку и сунул руку под плащ. Венди, зевая и потягиваясь, медленно полетела по воздуху, легкая как перышко. Рука Пендрагона встретила три пустых магазина и нашла заряженный пистолет, висевший под мышкой свободной руки, так что когда он его вытащил, то держал кончиками пальцев, очень неудобно.

Кощей встал и отплыл назад, расплывчатая дрожащая тень. Азраил де Грей, лежавший ничком, снова овладел ногами, когда невидимое и неслышное давление медленно поставило его прямо, не сгибая ни коленей, ни поясницы.

Пендрагон кончиками пальцев подбросил пистолет в воздух, поймал его, прицелился и открыл огонь. Ни одна пуля Азраила не коснулась.

Азраил взглянул на Аполлона, поднял руки, скрестил запястья и согнул мизинцы. Его одежда надулась и поплыла вокруг него, созвездия вышли из ткани и вспыхнули зловещим звездным светом, образовав кольцо вокруг Азраила.

Гален выстрелил солнечной стрелой в Лемюэля.

— Дед, просыпайся! Неприятности, большие неприятности!

— Разбуди отца… — сказал Лемюэль, вставая на колени.

Но Питер уже пришел в себя и обнял шеи козлов-монстров, которые, как котята, терлись об него и пускали искры. Козлы потащили его к коляске; ноги Питера волочились по полу.

— Я проснулся!

— Как Страж Эвернесса, — гордо заявил Азраил Аполлону, — я запрещаю тебе пребывать в моих землях. Уходи.

Гален закричал, обращаясь к балкону.

— Дедушка, ты же Страж, а не он!

— Нет, не я, — тихо сказал Лемюэль. — Когда Мананнан вытащил меня из окна, честно или нечестно, моя стража закончилась. Твой отец отказался от нее, давно. Внук, ты и только ты настоящий Страж Эвернесса.

Гален глубоко вдохнул и сказал:

— Гелион! Гиперион! Я приказываю тебе остаться! Я заклинаю тебя во имя Единорога, чьим Ключом мы владеем, и во имя головы дракона, от которой произошли все наши привилегии.

Ворон протянул руку и переключил рубильник, но все лампы разлетелись на куски еще тогда, когда от удара грома взорвались окна.

С балкона донесся холодный омерзительный голос Кощея.

— Великий Лорд Гиперион, серафим Третьего Круга Небес и предводитель армии дневного света, могу ли я обратиться к тебе?

— За таким разрешением надо обращаться ко мне, — недовольно сказал Азраил. — Говори!

Кощей, однако, не сказал ничего. На стенах заплясал свет, когда гигантская фигура в светящейся короне утвердительно кивнула.

— Великий Лорд Гиперион, Гален Амадей Уэйлок, которого в более высшей реальности называют совсем иначе, погиб. То, что мы видим, не более чем призрак. Он никак не может быть Стражем, — произнес Кощей.

Пендрагон, по-прежнему висевший под потолком, возразил:

— Ваша честь, я протестую! В точности то же самое можно сказать и об Азраиле, которого застрелили несколько минут назад! Вы не можете объявить слова Галена недействительными, если, следуя той же логике, не объявить слова Азраила недействительными. Поэтому стражу Галена следует передать ближайшему живому наследнику, которым является Питер Уэйлок!

Пендрагон махнул ногой, раскачался и перелетел с одного перекрытия на другое. Потом он спустился немного вниз и прыгнул балкон, находившийся напротив моста, на котором стоял Азраил.

Теперь заговорил Питер:

— Эй, если я здесь Страж, то приказываю арестовать Азраила, нейтрализовать его магию и подчиняться Галену. Я действительно командир? Я приказываю не подчиняться приказам Азраила, Сэр Бог-Солнце. Так что не уходите!

Азраил ступил на подножку колесницы, запряженной кэлпи, поднял левую руку и скрестил два пальца.

— Я призываю в свидетели последнюю руну! Гиперион, Гелион, Аполлон, Уриэль, я требую, чтобы ты ответил на мой вопрос! Разве для Галена Уэйлока не наступил тот самый день, под которым в Книге Судеб записана его смерть? Разве у меня нет власти Стража Эвернесса, чтобы изгнать тебя?

Голос Гипериона наполнил зал, его дыхание походило на теплый летний ветер.

— День и час смерти Галена прошел, так объявили Часы Судьбы.

— Бог произнес твое имя, заклинание разрушено и разрешение получено, — торжествующе закричал Азраил. — Танатос![91] Арес! Мориа! Вперед! Теперь вы можете войти в мир дневного света!

Высокие двери центральной башни распахнулись настежь. В их высоких арках, находившихся под огромными изображениями трех лун — растущей, полной и убывающей — появились силуэты трех внешних богов, которые расплывались и дрожали, обманывая взгляд, и казались дальше, чем стена за ними и больше чем мир, в который они вступили.

Богиня посреди казалась башней тьмы: женские черты лица на железной маске под капюшоном, и напоминала кроваво-красную луну, прикрытую черным облаком. В руках она держала бич, свитый из цепей.

По правую руку от нее стояло божество с лицом-черепом, теперь отчетливо видным, обрамленное тенями капюшона; оно походило на январскую луну, прибивающуюся через грозовые тучи. В одной боевой печатке оно держало серп, в другой — фонарь с заключенными в ней маленькими огоньками, мерцавшими как светлячки: свет множества душ.

Слева стояла гигантская фигура, с которой капала кровь, и шел дым. Из-под капюшона смотрело лицо саблезубого тигра с клыками-полумесяцами. Вокруг обезьяноподобных плеч и медвежьей талии были обмотаны расстегнутые цепи, их концы свободно развевались в воздухе во всех направлениях. Огромная лапа держала ужасно выглядевший красный меч.

— С доски судьбы сброшены пешки! — торжественно объявил Азраил. — Вот мой рыцарь, моя башня и моя королева. Ты не в состоянии сражаться против них! Прикажи своей дочке отдать мне ключ, или я натравлю их на этот мир!

— БОЛЬШЕ НАМ НЕ НУЖНО ТВОЕ РАЗРЕШЕНИЕ, РАБ АХЕРОНА, — сказала Судьба. — ВРЕМЯ ПРИШЛО И СКОРО ТЬМА ПОКРОЕТ ВСЕ.

— Заклинания тех, кто называет себя Стражами, недействительны, как и слова Галена Уэйлока, — сказал Гиперион. — Стража возвращается к наследнику основателя Дома. Я жду, когда он заговорит.

Все недоуменно посмотрели вокруг. Лемюэль открыл было рот и посмотрел на Пендрагона, но моргнул и ничего не сказал, как если бы пришел к заключению, в котором не был уверен.

— Я взываю к Хроносу и требую прервать время ожидания! — заговорил Азраил. — Во имя Последнего Знака я приказываю: суд!

Взгляд Гипериона бросил Азраила на колени, кольцо созвездий вокруг волшебника сломалось и растаяло в воздухе. Слова Гипериона громом прокатились по залу:

— У тебя больше нет силы, потому что ты арестован высшей властью этой страны. Твои притязания на стражу отвергаются. Твое имя тебе больше не принадлежит. Ключ не твой.

Гиперион указал пальцем на рог единорога, который лежал на балконе, выпав из онемевшей руки Азраила. Бог повернул палец и направил свою сияющую руку на Венди. Рог пронесся через воздух и повис перед ней.

Слова Гипериона зазвенели в ее ушах:

— Возьми его и стереги, пока не появится законный обладатель.

— Антон Пендрагон! — крикнул Лемюэль, глядя вверх. — Это ты! Ты — Страж. Прикажи Богу-Солнце остановить серафимов тьмы!

Пендрагон перегнулся с балкона и указал на центральную башню.

— Аполлон, я назначаю тебя своим представителем! Останови эти творения!

Бог-Солнце подошел к главным дверям и распростер свои золотые крылья так, что они покрыли всю волнующуюся тьму, плывущую из трех гигантских существ. Зазвучали две музыкальные темы, потрясшие мир, одна состояла из нот возвышенного триумфа, доброты, величия и торжествующего света; вторая — из грома темных барабанов и криков ужаса невинных жертв.

Пол задрожал, когда Бог-Солнце подошел к двери и заполнил собой весь гигантский дверной проем, и только крошечная струйка текущей тьмы просочилась там, где не хватало одного сияющего пера.

— Шах и мат, Азраил! — крикнул Пендрагон, перегнувшись через перила балкона. — Отзывай свою атаку и сдавайся, или моя дочка использует жезл и вернет тебя в пробитый пулями труп!

Азраил, стоявший на коленях на подножке колесницы, вцепился в поручни так, как если бы это была решетка тюремной камеры.

— Нет, о нет, этого не может быть! Пендрагон здесь. Его имя не скрыто, я не вижу никаких скрытых знаков, все чисто и ясно. Ха! Издевательский смех богини льется мне в уши. Пришел Король. Пришел настоящий Король, а я сделал его своим врагом! Ха! Широкая шляпа! Маскирующий плащ! Подумать только, я не распознал одежду Одина! Она так одела его, насмехаясь над более старшими мужьями, чем я!

Азраил неуверенно встал на ноги и повернулся лицом к балкону.

— Ваше величество, я только хотел ускорить ваше восхождение на трон. Вы будете владеть Америкой и всеми ее силами, достаточными для завоевания всех государств и народов мира, хотя я не могу понять, почему правители этой страны не сделали этого много лет назад.

Пендрагон пошел вперед. Дом опять зашатался, лучи тьмы обогнули края широко раскинутых крыльев Аполлона. Тема тьмы усилилась, но музыка дневного света слилась с ней в радостной гармонии, лучи тьмы стали уже и опали. И тут Аполлон вскрикнул от боли, шрам на его спине открылся, и маленькая капля белой сверкающей крови медленно поползла вниз.

Лемюэль указал на нее и вскрикнул, но его слова потонули в грохочущем крещендо смешавшейся музыки.

Пендрагон, подойдя поближе к Азраилу, крикнул ему:

— Отзывай свою атаку!

— Я вызвал то, над чем у меня больше нет власти, — ответил Азраил. — Моя сила подорвана. Но еще можно обратить Темных Богов вспять, если вы, Ваше Величество, отдадите мне Серебряный Ключ. У нас осталось несколько мгновений.

Голос Смерти зазвучал в зале, заставив всех слушавших его оцепенеть:

— Регент Света, ты не можешь удержать Смерть вдали от Мертвого. Даже если ты можешь защитить остальных, Гален Амадей Уэйлок, Парцифаль этого времени, должен пойти со мной. Сейчас.

Слова Гипериона излечили слух тех, кто находился поблизости.

— До заката я приостанавливаю твою власть, Леди Молчания.

Могучие крылья Аполлона засияли еще сильнее и начали пульсировать, с них срывались потоки и порывы света, и разлетались во всех направлениях. Но в ответ на каждую вспышку света следовала вспышка темноты, лед покрыл всю дверную раму и стены рядом с ней.

Питер прижал ладони к лицу и прищурился. Гален, сзади него, с руками на спинке инвалидной коляски, пытался что-то крикнуть ему в ухо. Лемюэль, стоявший немного вдали от них, переступил через мертвых и спящих людей, но на его лице был не ужас, а ликование.

Венди слетела вниз и обняла Ворона. Он тоже обнял ее. Там, где он стоял, было совсем тихо — никакого ветра.

— Спасибо, что спас Галена, — сказала она.

Ворон погладил ее плечо.

Венди смахнула слезы с глаз.

— Мне кажется, я понимаю, как ты хочешь вернуть мою любовь, но, боюсь, у этой истории будет печальный конец.

— Что? Что ты говоришь? — Холод и страх коснулись сердца Ворона, ветер коснулся его.

— Я должна идти. Занять место Галена. Вернуть ему жизнь, которую ты украл для меня. Пришло мое время…

Она вырвалась из его рук и медленно пошла к гигантской двери.

Печальный взгляд ее синих глаз сорвал с лица Ворона маску спокойствия; и тут ветры, вышедшие из-под контроля, задули, заревели и бросили его на землю прежде, чем он успел вытянуть руку и остановить ее.

Эти же ветры толкнули и ее, взъерошили ее волосы и раздули юбку, но она продолжала идти по земле. Потоки света вырывались из сражающегося Бога-Солнца, плескались у ее ног и отражались от половиц, а она шла и шла, маленькая тоненькая фигурка.

Несмотря на порывы ветра, чудовищные козлы Питера потащили коляску по полу; Гален цеплялся за спинку. Они с трудом добрались до Ворона, и Питер закричал, пытаясь перекричать ветер:

— Что за чертовщина? Что она вытворяет? Что? Ничего не слышу…

Ветер превратился в ураган.

— Хватит! — громко и спокойно сказал Ворон, и глубоко вздохнул. Ураган мгновенно исчез.

В неожиданно наступившей тишине они услышали, как Пендрагон кричит во весь голос, — …заткнись и перестань болтать о королевских делах. Лучше сделай хоть что-нибудь.

— Ваше Величество, я не в состоянии, — пробормотал Азраил. — Вот если…

— Венди! — громко крикнул Лемюэль. — Перестань быть глупой маленькой девчонкой и немедленно вернись сюда. Пускай Кощей вернет Галену его жизнь, а Гален вылечит твою болезнь своим луком.

Венди повернулась, ее глаза стали большими и круглыми.

— А это сработает? — Но тон ее голоса говорил другое: Быть может, я не должна умирать…?

На ее лице появилось выражение страха и облегчения, поколебавшегося мужества и покорности судьбе, выражение, которое появляется только у тех, кто добровольно шел на смерть и был помилован в последний момент.

— Поторопись, дорогая, до заката осталось совсем мало времени, — Лемюэль добавил энергии в свой голос.

Венди повернулась и побежала к ним, из ее глаз лились слезы облегчения.

В это мгновение свет за окном стал серым, а потом и черным. Ночь, внезапно, накрыла землю и море.

— Затмение! — сказал Пендрагон, взглянув наверх.

— Луна не на месте! — добавил Лемюэль.

— Нет, это тело больше, чем луна, — возразил Азраил де Грей, — и тень его крыльев больше, чем тень луны.

Голос Войны потряс большой зал.

— Побежденный Гиперион, уходи! Окончилось твое время и время Галена! Отныне и всегда будет ночь!

На щеках Бога-Солнце вспыхнули розовые пятна, и он склонил массивную голову. Свет, лившийся от него, стал фиолетовым и растаял. Бог исчез. Три бога тьмы вступили в огромный зал. Голос Судьбы произнес: УХОДИ, УРИЭЛЬ. СОЛНЦЕ БОЛЬШЕ НЕ ПОЯВИТСЯ НИКОГДА: АХЕРОН ПОДНЯЛСЯ.

В глубоких сумерках, повисших над дамбой и волнами, отчетливо видимая через окна арки, находившейся за тремя темными богами, на восточном небе замигала утренняя звезда, набирая яркость.

I

Высоко на галерее, глядя округлившимися глазами на неестественную ночь, простершуюся за сломанными окнами, Азраил де Грей хлестнул поводьями скелетоподобные зады жеребцов и крикнул изо всех сил:

— Измена! Предательство! Я предал всех! Короля, дом, родственников, всех! Я предал мое имя! Летите, проклятые, летите! Летите на ветрах страха, и заберите с собой мою душу!

Жеребцы-кэлпи прыгнули в воздух и вылетели через разбитые окна со скоростью ночного кошмара.

Гален поднял лук, собираясь выстрелить по жеребцам и помешать Азраилу сбежать, но в этот момент Смерть ворвалась в огромный зал как надвигающийся шторм или как сумерки на море; взгляд пустых костяных глазниц сбросил Галена на пол, где он и остался, не в силах пошевелиться.

Питер поднял автомат, который он успел перезарядить, и выпустил очередь в неземную огромную фигуру. Бесполезно, как если бы он стрелял в склон горы или в созвездие.

Лемюэль, бросившись на колени, вынул золотую стрелу из колчана Галена и уколол наконечником лежавшего внука. Но в руках Лемюэля стрела не вспыхнула; лишь на коже появилось пятно крови.

Ворон встал на колени с другой стороны.

Губы Галена открылись. За зубами дрожал и трепетался маленький светящийся шарик, который начал вылетать через рот.

Ворон не сумел коснуться шарика руками: пальцы прошли мимо. Тогда он, не обращая внимания на свет, прижал губы ко рту Галена, зажал его нос и вдохнул в него воздух. Огонек затрепетал и очень медленно полетел обратно к Галену.

Ворон пощупал пульс: нет. Тогда он переплел пальцы, наклонился вперед и начал массировать грудь над сердцем.

— Не трогай его! — сказал Ворон Лемюэлю, взял маленький ящичек, который дал ему Пендрагон и ткнул в Галена электродами. Тело Галена вздрогнуло.

На шее Галена забилась жилка: есть пульс! Ворон опять прижал губы к губам Галена и выдохнул. Когда он отвел голову, маленький огонек мгновенно соскользнул к горлу Галена и залетел внутрь.

— Что это за свет? — спросил Ворон у Лемюэля. — Я думал, что жизнь Галена находится в Венди.

Лемюэль покачал головой.

— Не знаю. Временная жизнь, которую Гиперион ссудил ему? Символ?

Три темных бога сделали еще один шаг в зал. Свободные концы цепей протянулись от Войны, обвились вокруг мертвых и потащили их в рот чудовищу, которое жевало и глотало их; с ужасных зубов закапала кровь.

Смерть подняла огромный серп и наклонилась вперед. Тень серпа большим полукругом упала на пол вокруг Галена. Потом, когда холодная черная рука отвела серп назад, ползущая тень скользнула по половицам, сомкнувшись вокруг юноши.

Судьба положила рукавицу на гороподобное плечо Смерти.

— НЕ ЕГО. — Бич указал на Венди. — ЕЁ.

Венди выпрямилась и взглянула на Смерть отсутствующим взглядом. Свет надежды, зажегшийся в ней после слов Лемюэль, исчез из ее глаз. Тихим и печальным голосом она сказала.

— Она права. Все это произошло только потому, что я пережила свое время. — Потом, почти сердито. — Кощей! Иди сюда! Я хочу, чтобы ты взял мою жизнь и отдал ее Галену!

С балкона соскользнула струя тьмы, похожая на падающий туман, и черным ручейком проползла по половицам. Оказавшись рядом с Венди, она вздыбилась, сжалась и уплотнилась в высокую, тощую и угловатую фигуру Кощея. Темнота, которая служила ему плащом, порвалась, обнажились кости скелета, похожие на острые камни, торчащие со дна реки. Переплетаясь, они образовывали гротескную броню.

Бледная тонкая рука держала бледные тонкие ножны. Сложный узел привязывал к ним рукоятку его меча.

— Развяжи этот узел, девочка-эльф, и я выполню твою просьбу.

Ворон шагнул вперед и встал между неподвижно стоявшей Венди и Кощеем, темной тенью возвышавшимся над ней и раскачивавшимся, как голое дерево. Ворон раскинул руки и закрыл собой Венди.

— Нет! Это должен быть я! Возьми мою жизнь, Дух! Это моя вина и я должен за нее заплатить!

Венди положила руки на широкие плечи мужа и прошептала ему в спину:

— Ворон, поздно бояться. Я должна идти в темное место. Но не бойся, все будет в порядке. На самом деле! Ведь я точно знаю, что это темное место не дыра, а туннель, который выходит на свет с другого конца.

Тень серпа Смерти все еще образовывала полукруг вокруг Галена. Три внешних бога стояли как башни: неподвижно, бесстрастно и терпеливо, глядя вниз на маленькие существа, суетившиеся у их ног.

Кощей предложил рукоятку своего меча Ворону. На его сухопаром сером лице, в тени от короны, сделанной из отрубленных рук мертвых, сверкали два глаза, похожие на два болотных огонька.

— Высвободи мою силу, сын Титана; перед тобой выбор Алкесты,[92] — сказал он жутким замогильным голосом. — Но успокойся: говорят, что пытки в лесу самоубийц в садах Аида легче, когда берешь свою жизнь, чтобы спасти другие.

Ворон медленно вытянул руку, но почувствовал, как ветер дует из разбитых окон в зал, и услышал ворчание грома. Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и пробормотал самому себе:

— Почему я так боюсь? Почему я должен опять делать ту же самую ошибку…?

Тем временем Венди пыталась оттолкнуть его в сторону.

— Нет, Ворон, нет! Я не собираюсь дать тебе сделать это, ясно! Кощей, я готова!

— Хватит, вы двое, — проворчал Лемюэль. — Анубис! Я знаю твое тайное имя! — Он вышел вперед и нарисовал в воздухе силуэт звезды, который вспыхнул розовым светом. Кощея подбросило в воздух, он пролетел через весь зал, и груда костей с треском ударилась об пол, тьма скользнула по половицам за ним.

— Очень глупо и очень опасно! — зло сказал Лемюэль Ворону и Венди. — Вы не должны так говорить с предводителями мира снов. Аполлон сказал, что существует логический способ разрешить эту проблему, и я не хочу больше слышать разговоров о самоубийствах!

Но Кощей опять собрал себя и выпрямился, его плечи и голова взлетели наверх из бассейна тьмы, съежившегося у его ног.

— Слишком поздно, старый страж. — Голос Кощея лился, как напев скрипки. — Ты думаешь, что можешь сражаться со мной? Только юноша может обмануть себя, глупо считая, что Смерть можно победить. Но ты, старик, и я, мы оба познали тот же самый страх. Каждую ночь, когда ты ложишься спать, ты видишь во сне могилу, и не знаешь, проснешься ли утром. Ты слышишь голос психопомпа,[93] когда твое сердце начинает скакать как футбольный мяч, а в кашле угадываешь крик воронья.

Кощей зашипел, и в его глазах сверкнул мертвенно-бледный огонь, когда он увидел, что Лемюэль смешался и оцепенел.

— Ты знаешь ночной мир не хуже меня, старик; почему же ты не призываешь Силы Ужаса, чтобы сбросить с себя смертность? Будь как я и беги из тюрьмы жизни: те, кто не живут, не умирают.

Лемюэль перевел дыхание и спокойно сказал:

— Я прочитал в моих книгах, что ты, Кощей, вырос в тени, которая говорила тебе, что Солнце не существует, потому что никогда не видела его. Тени, которые выбрали вечную смерть, никогда не увидят солнечный свет вечной жизни. Всегда что-то мешает им.

— Мудрые слова, — усмехнулся Кощей. — Но на этот раз твоя мудрость опоздала. Дело сделано. Гляди. — И он поднял руку с обнаженным меч.

— На этот раз я не развязывал узлы! — крикнул Ворон.

Голос Кощея почти мурлыкал.

— Вполне достаточно слов. — Он указал мечом на Венди, сделал рубящее движение, указал на Галена. Ворон шагнул вперед, закрывая путь Венди.

Сзади раздался вздох. Ворон обернулся и успел схватить падавшую Венди, ее тело повисло в его руках. Жемчужный светящийся шарик вылетел из ее рта и метнулся к Галену. Когда шарик коснулся его, глаза Галена мигнули и открылись.

В зале загрохотал голос Войны.

— Победа! Смерть, бери их обоих. Она умерла от болезни, он — лишенный тела призрак.

Ворон глядел в лицо жене и увидел, что оно побледнела, стало желтым, щеки ввалились, под глазами появились мешки; в это мгновение он вспомнил все часы и дни, наполненные болью и ожиданием в приемной палате больницы.

Лемюэль с ужасом уставился на Галена. Маленький свет, который нырнул в тело, опять выплыл изо рта наружу, как если бы ничто внутри тела не могло удержать его. Гален дернулся, упал на колени и попытался схватить свет руками. Светящийся шарик проплыл между его пальцами и медленно полетел прочь. Гален яростно и неуклюже пополз за слегка покачивающимся светом.

— За преступления первого человека расы смертных все наследники его крови, чистой или смешанной, отданы во власть Смерти, — холодно и торжественно возвестил Кощей. — Вся ваша жизнь — искупление за первоначальный грех. Вы отрицаете это?

— Она не проснулась и не может ответить тебе! — крикнул Ворон.

— Я отрицаю это, — ледяным голосом сказал с балкона Пендрагон. — Ребенка нельзя наказывать за преступления, совершенное другим человеком, даже если этот человек — его отец. Никто не может быть наказан без следствия и суда, защиты и обвинения; а жить и быть человеком — ни в коем случае не является преступлением. Гален, выстрели в нее из лука.

С выражением отчаянной храбрости на лице Гален, стоящий на коленях, перестал ползти за все дальше улетающим от него светом и взял в руку лук. Стрела прыгнула с пола в другую руку, он натянул тетиву и выстрелил. Сверкнул солнечный свет.

Стрела Галена вошла в Венди. Ее лицо опять округлилось, налилось жизнью, глаза медленно открылись.

— Это неправда, — сказала она.

— Что? Что это? — тихо спросил Ворон.

— Смерти нет, — ответила Венди. — Свет сказал мне. Это неправда.

Пендрагон вынул из глубокого кармана своего плаща свернутую шкурку, развернул ее и бросил через воздух вниз, Галену.

— Это твое, Гален. Я должен был дать тебе ее раньше, но мне потребовалось время, чтобы понять, что это такое. Гвендолин! Если у него возникнут трудности с тем, как это надевать, взгляни, может быть ты сможешь использовать жезл и помочь ему.

Венди поцеловала мужа, подошла к Галену, встала на колени и застегнула шкурку сэлки на его горле. Когда застежка закрылась, Гален не изменился, только на половицах появилась его тень от света, лившегося из лука. Маленький колеблющийся шарик прекрасного света закружился вокруг него, подлетел ближе, еще ближе, приземлился на груди, утонул в ней и исчез.

— Спасибо, — тихо сказал Гален, — ты спасла меня…

— Всегда рада помочь! Но и тебе спасибо — и ты спас меня.

— И… хм… — Гален внезапно взял Венди за плечи, ткнулся в нее лицом и неловко поцеловал. — Извини… Ну, я имею в виду, что действительно хотел сделать так…

Венди весело улыбнулась и вскочила на ноги.

— Все хорошо. Множество людей делают это, но опаздывают. Никогда не извиняйся за поцелуй. Это плохо звучит.

Гален встал, одной рукой все еще держась за Венди, и увидел Ворона, глядящего на него с плохо скрытым изумлением. Гален немедленно уронил руку.

Лемюэль опять нарисовал пальцами звезду, и Кощей пролетел через весь зал.

— Изыди! Ты проиграл!

Некромант скрючился, став похожим на большого угловатого паука на кривых ножках, окружающая его тьма заволновалась, как дым от костра, голова выгнулась под странным углом. Кощей открыл широкий рот, из которого донесся замогильный голос, хотя ни губы, ни язык не двигались.

— Мертвец остается мертвецом, вылеченный он или нет. Ее время пришло, ее жизнь вернулась к Галену. Если в ней нет жизни, она мертва. Ты отрицаешь это?

Лемюэль, стоявший лицом к Кощею, повернул голову назад и предостерегающе поднял руку.

— Никто не говорит! Не отвечайте ему!

— ВОЗЬМИ ЕЁ, — приказала Судьба.

Смерть наклонилась, как будто согнулся склон горы. Огромная черная рука Смерти, усеянная гнилью и черными кровавыми сосульками, потянулась вниз, испуская нестерпимый холод.

Гален выстрелил по руке из лука, Ворон обрушил на нее молнии, Питер бросил молот и обстрелял из автомата. Как если бы они напали на пять колонн из твердого железа; рука даже не отбросила их в сторону.

Ворон обхватил гигантский большой палец, когда рука сомкнулась вокруг его кричащей жены и подняла высоко в воздух. От зловония и пронзительного холода голова закружилась, он едва не потерял сознание. Пол улетел вниз и закружился, как если бы он раскачивался на стреле подъемного крана. Он попытался подползти поближе к жене, колотя по огромному ногтю.

Одна рука Венди была свободной, вторая — прижата к боку. В глазах стояли слезы — от холода и боли. В свободной руке она держала рог единорога. Последним усилием она ударила серебряным кончиком рога в железную плоть; рог вонзился в руку Смерти, как кинжал.

— Уходи! — крикнула Венди. — Убирайся обратно в мир снов! О, и оставь меня здесь! И моего мужа!

В следующее мгновение Ворон уже летел через воздух вниз, маленькая ручка жены держала его за широкое плечо. Смерть исчезла.

Но Венди не хватало сил удержать Ворона, и он закричал.

— Гален! Лук!

Гигантский козел возник в воздухе рядом с Вороном, из его ноздрей шел дым. Желтые квадратные зубы чудовища бесцеремонно схватили Ворона за фалды пиджака, который обвился вокруг шеи и чуть не задушил его.

Голос Венди крикнул.

— Вы, тоже! Судьба и Война, я изгоняю вас.

— ТВОЯ ВЛАСТЬ НЕ ПРОСТИРАЕТСЯ ДАЛЬШЕ СТЕН ЭТОГО ДОМА И ИСЧЕЗНЕТ СОВСЕМ, КОГДА ЛЮЦИФЕР ПОСТАВИТ СВОЮ НОГУ НА ЗЕМЛЮ. МЫ ПОДОЖДЕМ.

И они исчезли, как ночные кошмары.

II

Ворон приземлился рядом с Питером, который ласково гладил козла-монстра, пытаясь вынуть из его зубов фалды пиджака Ворона.

— Хороший мальчик! Всегда учи свою собаку приносить дичь! Все в порядке, парень, освободи его. Мы же не хотим попросить вмешаться Мистера Молота, ты, глупый вонючий козел?! Хороший мальчик!

Пендрагон проскользнул через перила балкона, повис на руках и легко спрыгнул на пол. Он подошел в Ворону как раз тогда, когда рядом с ним приземлилась Венди.

— Нам нужен план, — сказал Пендрагон.

— Они снаружи, — сказал Лемюэль, глядя в разбитые окна.

И действительно, три темных бога, похожие черные воронки торнадо, протянувшиеся от земли до неба, окружили дом. Война стояла на Западе, верхушки деревьев били по ее лодыжкам, плавающие в воздухе концы цепей извивались как слепые щупальца. Смерть стояла на Севере, поставив ноги по обе стороны от гряды далеких холмов. Судьба караулила Юг, одна нога на земле, вторая — на поверхности моря. И ни одного звука в сумеречном ландшафте вокруг.

III

— На востоке никого, — заметил Пендрагон.

— Я подозреваю, что нет необходимости, — отозвался Лемюэль. — Ахерон, поднимающийся со дна моря, должен быть как раз в том направлении.

— Сколько у нас времени? — спросил Питер. — И что мы можем сделать, чтобы усилить огонь? Какой-нибудь магический меч, спрятанный в чулане?

— Несколько минут, — ответил Лемюэль. — Сейчас самая высокая башня Ахерона, которая называется Отчаяние, встала из волн и закрыла лицо солнца. Но город действительно очень велик, и потребуются часы, чтобы он полностью поднялся; у нас есть время, пока планета Венера не достигла зенита. Но, с другой стороны, у нас только несколько минут.

— Венера не будет в зените, — возразил Пендрагон.

— Да, не будет, — кивнул Лемюэль. — До подъема Ахерона. После. И если пророчество не лжет, она не опустится обратно, но останется наверху и станет новой полярной звездой.

— Один вопрос, а? — сказал Ворон. — Этот Люцифер, он должен придти на Землю и поставить на нее ногу. Как он пройдет через этот дом? Выйдет из океана и войдет в главную дверь?

— Да, более или менее, — ответил Лемюэль. — Но тот, у кого в руках Серебряный Ключ, может создать новое место, во всем похожее на этот дом.

— Тогда разрушим дом. Сожжем его.

Лемюэль покачал головой.

— И через три бессонных ночи у людей начнутся галлюцинации, и еще через три ночи все умрут. Мир снов должен выжить; не спать — все равно, что не есть.

— Сожжем его и построим заново, — предложил Ворон.

— А все-таки, — сказал Питер, — что с подкреплениями? Королева Эльфов? Светлые альвы?[94] Глинда, Добрая Ведьма Севера?[95]

— Пришло время разбудить спящих, — тихо ответил Лемюэль. — Долгие-долгие годы они спят в цитадели света, высоко над Осенними Звездами, готовясь к этому последнему дню. Мы должны подуть в Рог. И, возможно, Ворон прав. Мы должны сжечь и построить заново, но не этот дом, а весь мир.

Какое-то мгновение все молчали.

Потом Лемюэль заговорил опять.

— Вы знаете, я всегда надеялся дожить до этого момента. Я уверен, что все предыдущие Стражи тоже хотели, чтобы их долгое наблюдение за миром тьмы закончилось, и бремя спало с их плеч. Во сне они разрешили мне увидеть издали, как будто с горы, сияющие поля и сады, которые Владыки Света подарят нам, когда новый мир сменит ушедший старый. Я часто спрашивал себя, на что это будет похоже: лежать в полях, заросших клевером, глядеть на клубящиеся над тобой облака и видеть сны, длинные золотые сны о том времени, когда мир был так молод…

— Может быть, там я получу обратно ноги, — пробормотал Питер. — Начну танцевать, лазать по горам и все такое…

— Этого никогда не случиться, — твердо сказал Пендрагон.

— Прошу прошения? — спросил Лемюэль с видом человека, которого оторвали от сладкого сна.

— Смотри, приятель, — сказал Питер Пендрагону, — несколько дней назад я тоже не верил во всю эту чушь. Но вот она. Занавес поднят, ты понял? Мы не можем сражаться с этими большими ребятами, богами тьмы. Пришло время списать потери и отступить в новый мир.

— Вы что, с ума посходили? — возмущенно воскликнула Венди. — Вы не имеете права дунуть в горны, ударить в барабаны и покончить с этим миром! Надо сражаться, сражаться самим!

Лемюэль поднял руку.

— Я понимаю, что вы, мисс, не из нашей семьи, и не знаете пророчеств о конце времени, которые известны только Стражам, но мы все знаем, что…

— Нет. — Все вздрогнули и посмотрели на того, кто это сказал. Гален.

— Нет, мы не должны, — сказал Гален. — И я не должен. Прости, Дед, но они правы. Мы должны найти другой путь. Мы не можем протрубить в Рог, чтобы наступил Последний Час.

Лемюэль улыбнулся и сказал Питеру:

— Возможно, надо было назвать его Роланд.

— Смотри, может быть ты не понимаешь ситуацию, — сказал Питер. — Мы, семья, стоим на посту. Это долгая война, и нам пришлось подождать несколько веков, прежде чем нас позвали и сказали действовать. И у нас есть приказ: когда появится враг, надо сообщить в главный штаб, подуть в проклятый рог и вызвать чертову кавалерию. А потом мы отрываем от места наши задницы и отправляемся праздновать в Р, а Р — это рай.

— Ты? — зло сказал Гален. — Ты осмеливаешься учить меня и объяснять, за что сражается наша семья. Ты, ты ушел отсюда, не я! И если солдаты должны подчиняться командирам не задавая вопросов, тогда, может быть, я больше не хочу быть солдатом!

Лемюэль удивленно посмотрел на него, но очень спокойно сказал Питеру:

— Сынок, возможно он прав. Насколько я помню, ты сказал мне что-то очень похожее, совсем недавно.

— Я не уверен, что у нас есть время на семейные склоки, а? — сказал Ворон. — Нам предстоит сражаться с Ахероном — у вас есть план?

— Потише, приятель! — сказал Питер. — Мы-то не выступали, когда твоя семья собачилась между собой.

— Джентльмены, джентльмены, пожалуйста, — сказал Пендрагон. — Давайте внесем немного порядка в нашу дискуссию. Вызов небесной кавалерии и уничтожение Земли мы не будем обсуждать, пока не исчерпаем всех других лекарств. Если мы отдадим Рог Оберону, и он установит на земле свой рай, нам будет крайне сложно свергнуть его правительство, но Пиррова победа лучше поражения, так что мы не можем целиком отказаться от идеи Последнего Призыва. Согласны? Дальше: нужно найти какие-нибудь магические талисманы для борьбы с тремя темными богами. Лемюэль? Где они и как они выглядят?

— Меч Справедливости, иначе называемый Калибурн, и Чаша Обновленной Надежды, скрыты в Стране Золота. Страна Золота — часть мира снов, не так давно созданная Масонами-Иллюминатами,[96] поэтому американские Стражи могли хранить свои талисманы там, где никакие создания мира снов не могли их найти. Теория утверждает, что существа Старого Мира не понимают Американскую Мечту. И, да, Стражи разместили символы на наших банкнотах. Хорошо или плохо, но деньги — корень нашей мечты.

— Как это работает? — спросил Пендрагон. — Я всегда считал, что мечта — нечто аморфное.

— Некоторые символы и идеи постоянны; некоторые мечты не умирают никогда, — ответил Лемюэль. — Нация, или человек, может иметь душу, может иметь мечту, которая живет, пока живет нация. И Американская Мечта тоже находится в Стране Золота. Сама страна — артефакт, созданный людьми, которые знали мое искусство, примерно так же, как Оберон и Титания создали ландшафты и замки посреди снов. Оружие, которые мы ищем, страже и глубже Американской Мечты, и более постоянно: мечта о справедливости так же стара, как само человечество.

— Отлично. У Венди есть Ключ, и мы завладеем ими обоими, — сказал Пендрагон.

— За все надо платить, — печально сказал Лемюэль. — Меч сможет поднять только тот, кто достоин править Землей; Чаша дастся в руки только тому, чье сердце чисто и безгрешно. Быть может, вы способны удержать этот меч и остаться в живых; но я могу сказать, что недостоин коснуться Чаши.

Пендрагон удивленно посмотрел на него.

— Я бы хотел, чтобы Меч взял кто-нибудь другой. Я не политик. Но насколько безгрешен должен быть человек, чтобы его считали безгрешным? Вы кого-нибудь убивали? Воровство? Измена?

— Конечно нет, — ответил Лемюэль. — Но у Короля Артура есть много рыцарей…

— А вот они убивали, — вмешался Питер. — Они же солдаты, а солдаты убивают людей.

— Он прав, — сказала Венди. — Кроме того я думаю, что эти рыцари были язычниками, пока Король Артур не обратил их. И, я уверена, у них было множество любовниц, потому что язычники намного более веселые люди, чем христиане. Я думаю, что вы, Лемюэль, идеально подходите для Чаши!

— Дедушка, это ты и только ты, — сказал Гален. — Кто из нас настолько тверд и непоколебим, что сумеет удержать нашу надежду и не пролить из нее ни одной капли?

— Решено, — подытожил Пендрагон.

— Венди, найди купюру в пять долларов и коснись ее обратной стороны Серебряным Ключом, — сказал Лемюэль.

— А, так Чаша в Мемориале Линкольна?[97] — спросил Пендрагон.

— В Зеркальном Пруду[98] перед монументом, — объяснил Лемюэль. — Президент, который освободил рабов и объединил Штаты, взял на себя заботу о талисмане Надежды.

— А Меч? — спросил Пендрагон. — Дайте мне угадать. Вашингтон?

— Венди, коснись купюры в один доллар, — сказал Лемюэль. — Там пирамида без короны, символ нации, которая не кланяется земным монархам. Невидимая верхушка скрывает Меч.

— Отлично, — сказал Пендрагон. — Теперь, прежде чем начнем действовать, обсудим следующий шаг. Что эти талисманы делают?

— С Мечом Справедливости в руках можно победить Зверя по имени Ненависть, — сказал Гален. — А о Чаше я ничего не знаю…

— Надежда на Обновленную жизнь стирает страх Смерти, — сказал Лемюэль.

— Ты никогда не рассказывал мне об этом, дед, — заметил Гален.

— Я хотел подождать, когда ты станешь старше, — ответил Лемюэль. — Искушение неправильно использовать Чашу очень велико. Знаешь, когда-то Кощей Бессмертный был человеком. И он, маг при дворе императора Византии, входил в наш орден.

— Может ли кто-нибудь защитить нас от Судьбы? — спросил Пендрагон.

— Насколько я знаю, нет, — ответил Лемюэль.

— Никто, кроме самого Титана, — сказал Галена. — Так мне объяснил Азраил. Только Титан.

Ворон выпрямился, в его глазах вспыхнул странный свет.

— Кощей назвал меня сыном Титана. Прометея. Мой отец видел его в горах. Титан Огня. Отдал человечеству. Огонь. Как это по-английски? А, просвещение.

— Итак, — сказал Пендрагон. — Мы организуем экспедицию в мир снов, находим два отсутствующих талисмана, находим и освобождаем Прометея. Можем ли мы все это сделать отсюда? Раньше я проникал туда через кладбище в Луизиане.

— Это особый дом, — сказал Гален. — А когда вы были в мире снов?

— Там я повстречал свою жену. Как-нибудь я расскажу тебе эту историю. Теперь, мы должны точно узнать, где поднимется Ахерон. Мне нужны координаты места. Есть какой-нибудь магический метод для этого?

— Планетарий наверху может рассказать нам о том, где концентрируется пробуждающаяся магия. Например, мы можем найти колесницу Азраила, где бы она ни была. Но для чего нам знать, в какой части моря поднимется Ахерон?

Пендрагон улыбнулся.

— Может быть и сверхъестественные существа вполне уязвимы. Поглядим, сможет ли магия противостоять современной науке. В моей машине лежит президентский ядерный чемоданчик и у меня есть все коды для задания новых целей. Плохие парни сами лишили себя возможности изменить сигнал. Очень глупо. Я могу ударить ракетой с ядерной боеголовкой по любому месту на планете. Давайте взорвем Ахерон.

I

— Это слишком опасное оружие, — возразил Лемюэль. — Им пользоваться нельзя.

— Неужели? — холодно ответил Пендрагон. — Более опасное, чем Люцифер?

— Пап, сдавайся, — вмешался Питер. — Я служил с несколькими парнями, которые остались в живых только потому, что на Японию сбросили бомбу. Эти ребята должны были умереть во время штурма островов. И ты не можешь сказать, что власть Ахерона над Землей лучше, чем взрыв атомной бомбы. В конце концов, это только механизм.

— И электрический стул механизм, — возразил Лемюэль. — И пыточный стол или, скажем, щипцы для вырывания ногтей. Только в отчаянии можно сказать, что не остается ничего другого, как использовать такой механизм! Я уверен, что, если судьба будет к нам благосклонна, мы найдем третье решение.

— Несправедливо превращать мир в ад только потому, что такой путь победы не устраивает вас, — сказал Пендрагон.

— И, дедушка, судьба не нашей стороне, — добавил Гален. — Она работает на врага. — Он указал на железноликую богиню, по-прежнему стоявшую за окном: колонна тьмы, протянувшаяся от голых верхушек деревьев до черных облаков на беззвездном небе. — Кроме того мой лук может излечить целый район от любой радиации.

— Что вы такое говорите, оба? — крикнул Лемюэль.

Венди пожала плечами.

— Вы должны понять моего папу. Он очень серьезный человек и слова на ветер не бросает.

Ворон мигнул.

— Для чего мы все это говорим? Мы, в России, каждый день молились, чтобы вы ударили по Москве и освободили нас. А ведь нам не разрешали молиться. Вы же знаете, что они сжигали церкви и убивали священников. Убивали крестьян. Убивали всех. Миллионы умерли от голода при режиме Сталина. Папа рассказывал мне много таких историй. Если бы вы, американцы, ударили по Москве, умерло бы намного меньше людей. Но вы так и не сделали этого. Так что давайте ударим по Ахерону; по-моему это совсем неплохая мысль. У вас есть идея получше, а?

У Лемюэля не нашлось идеи получше.

II

Ворон пошел в планетарий вместе с Галеном. Пендрагон и Лемюэль вместе с Венди отправились в главную башню, чтобы призвать оружие из мира снов. Питер, которому было трудно забираться наверх, остался в главном зале сторожить пленных. Когда все ушли, Питер устроился рядом с огромным серым Королем Сэлки, зажег сигарету и протянул ее усатому Королю. Король-Тюлень затянулся пару раз, потом Питер затянулся сам. Тюлень, казалось, впал в меланхолию, лежа на животе среди трупов своих соплеменников; но табак немного подбодрил его.

На двери в северную башню были вырезаны знаки зодиака. Справа от нее висел портрет крылатого Эрота, под звездным небом обнимавшего Психею. Под портретом висела вывеска «Будь хорошей девочкой, поцелуй меня». Слева — гравюра на дереве: жена фермера на кухне, зачерпывает варенье из банки и намазывает его на кусок хлеба; за ее юбку держится бойкий мальчик, глядящий вверх.

Вверх вели семь лестниц семи разных цветов. На цветном мраморном полу планетария была вырезана карта мира в полярной проекции, сделанная, возможно, около двух столетий назад, надписи на латыни вились среди роз ветров; континенты имели очень странные очертания, внутри некоторых из них было пусто, а другие были заполнены мифическими животными.

Семь огромных медных арок поднимались под высокий купол, на них висели часы, на сложных циферблатах которых были изображены циклы и эпициклы; часы поддерживали семь зеркал, находившихся на месте Солнца, Луны и остальных планет между Сатурном и Меркурием.

Гален надел белый халат, который он нашел в шкафу, отпер шкатулку из кедра и вынул оттуда хрустальный шар. Этот шар он поставил на треножник, который стоял на Северном Полюсе. Под треножником он поставил золотой светильник, который достал из той же самой шкатулки, проговорил заклинание и зажег свечу.

Свой фонарь Гален потушил, теперь золотой светильник остался единственным светом в зале. Дым из светильника нарисовал сложный узор из пятен на нижней полусфере хрустального шара.

Лучи света из верхней полусферы шара отразились от призм и зеркал, и нарисовали основные звезды на куполе зала. Тонкий поток красных, светло-вишневых, синих и сине-зеленых лучей вырвался из верхушки купола. На карте мира появились разноцветные точки. В тех местах, где лучи, отражаясь под различными углами от различных зеркал-планет, накладывались друг на друга, точки стали белыми.

Гален посмотрел в альманах, произнес еще одно заклинание, и повернул рукоятки часов, чтобы сдвинуть планеты в правильные положения. Потом, при помощи измерительной рейки, определил широту и долготу места, где цветные лучи образовали пару больших белых пятен.

Гален нахмурился и озадаченно посмотрел в блокнот, на записанные результаты. Ворон, который решил, что понял, как работает магия, указал на серебряное зеркало, представлявшее Венеру, и сказал:

— Венера сейчас не на этой орбите, а?

Удивленный Гален улыбнулся.

Они отправились на балкон, астролябией измерили высоту Венеры, и потом Гален при помощи шеста тщательно установил зеркало на новое положение под куполом.

Белое пятно затрепетало в горах Перу.

— Я думаю, что это небольшое пятно — Азраил, — сказал Гален, указывая на него. — А ты видишь второе маленькое пятно на побережье Мэна? Это мы.

— А вот это большое, а?

— Крепость врага. Ахерон.

Ворон присел на корточки и посмотрел на очень яркое белое пятно, которое дрожало на полу.

— Марианская Впадина, — сказал он. — Середина Тихого океана. Сама глубокая впадина в мире.

Никто из них не видел Пендрагона, стоявшего у двери, пока тот не заговорил.

— Дайте точные координаты. Там сейчас находится авианосец Гарри Трумэн; и теперь мы знаем, почему люди Азраила приказали ему туда отправиться. Они могли бы использовать авианосную группу из Сан-Диего, если бы не потеряли контроль над Тихоокеанским Флотом из-за радиомолчания. Середина Тихого океана! Судьба за нас; если бы Ахерон поднялся в Аральском море, или около побережья Азии, мы могли бы начать первую атомную войну в мире.

Ворон повернулся к нему и его серые глаза удивленно расширились, когда он увидел меч, который Пендрагон держал за рукоятку, положив обнаженное лезвие на плечо. Рукоятка сверкала и переливалась от мириадов бриллиантов, топазов и гиацинтов, вделанных в нее. Сам меч был отполирован до зеркального блеска, так что перед самым ударом, когда меч наказывался достаточно близко, человек мог увидеть собственное лицо; буквы на лезвие складывались в надпись: возьми меня.

— Что с Прометеем? — спросил Пендрагон.

Ворон мрачно указал на карту западной Росси, находившую под его ногами. Ни единой искорки света.

— Мы не видим ничего, — сказал Ворон.

— Двери в мир снов все еще закрыты, там, — уточнил Гален.

— А где Венди, а? — спросил Ворон.

— Лемюэль хочет поговорить с ней наедине, — сказал Пендрагон. — Он вышел из мира снов с Чашей, но она закрыта белым покрывалом и он не хочет показывать ее никому. Я спросил его, что там произошло, но он казался настолько потрясенным, что не хочет говорить об этом. «Потрясенный» — неправильное слово. Скорее пораженный, благоговейный. Он только заметил, что в мире снов время течет иначе, чем здесь: за мгновение сна могут пройти годы.

— А вы? Что видели вы? — спросил Гален.

— Я оказался на болотистой пустоши. Сумерки, темно, не видно ни одной тропинки, зато прямо передо мной тринадцатиэтажная пирамида без верхушки. Слабый свет шел не от солнца — в той стране вообще нет солнца — но от глаза Бога, который висел над пирамидой…

В это мгновение сверху, с востока, раздался гром барабанов и резкое завывание горнов. Шум превратился в трезвучие, источник мрачной музыки пролетел по небу с востока на запад, стал удаляться и исчез за горизонтом.

Ворон схватился за уши и взглянул на потолок купола: его рот раскрылся от удивления, глаза округлились. Гален схватил было лук и начал натягивать его, потом опустил, дрожащими руками; стрела сорвалась со стрелы и, блеснув, упала на пол.

Пендрагон нахмурился.

— Мистер Уэйлок? Гален…

— Это были семь Амшаспанд[99] Ахерона: Таурви, Зариша, Хурдад, Мурдад и еще двое. Они вылетели из башни, которая называется «Несправедливость», чтобы объявить о наступлении империи тьмы; барабаны, в которые они бьют, сделаны из кожи мучеников, погибших за свою веру. А это означает, что верхушки трех башен главной крепости показались над водой, хотя ворота еще под поверхностью океана. У нас намного меньше времени, чем считал дед.

— Тогда поторопимся, — сказал Пендрагон.

— А где мы найдем Прометея? — спросил Ворон.

— Твой отец еще жив? — вопросом на вопрос ответил Пендрагон.

Ворон моргнул.

— Конечно. Живет в Нью-Йорке. Он…

— Позвони ему. Он знает, где Титан.

— В этом доме нет телефонов, — сказал Гален. — А моя хижина разрушена.

Пендрагон, не произнеся ни единого слова, вытащил из кармана плаща матово-черный мобильный телефон, одним движением открыл его и протянул Ворону.

Ворон начал набирать номер, удивляясь, почему неприятный холодок пополз по его позвоночнику.

III

Следом за Лемюэлем Венди вошла в маленькую комнату, украшенную гравюрами. Лемюэль не захватил с собой фонарь: вспышки розового света вырывались из-под большого белого покрывала, покрывавшего чашу, и отбрасывали слабый свет на ноги бывшего Стража; среди потолка играли тени.

Лемюэль тщательно закрыл дверь за ним.

— Я готова, — сказала Венди. — Что я должна сделать?

Лемюэль, кряхтя, встал на колени и жестом указал Венди поступить так же.

— Это что, религиозная церемония? — прошептала Венди.

Лемюэль печально улыбнулся.

— Если бы это было так, все было бы намного легче. Я хочу, чтобы мы не упали со слишком большой высоты, если потеряем сознание. Но, возможно, именно из-за этого возник обычай становиться на колени при виде священных предметов.

Он аккуратно поставил Чашу на пол между ними, покрывало заколебалось, его края сморщились и повисли в воздухе, как если бы их поддерживало давление света.

— А теперь, Венди, ты очень хорошая девочка, и это должно быть для тебя легче легкого… нет… не как у меня… не нервничай…

Ничего хуже он сказать не мог. Венди вздрогнула, по ее спине пробежала дрожь.

Лемюэль закрыл глаза и долго-долго не открывал их, как будто молился. Потом медленно открыл, посмотрел прямо в глаза Венди и сказал:

— Венди, хранить в памяти все, что мы делаем и говорим в этой жизни, и даже все, что думаем, означает наблюдать и судить. Судить — означает видеть, соблюдаем ли мы закон, который записан в сердце каждого человека со дня его рождения. Этот закон состоит из двух частей. Люди мыслят, и разум рассказывает им о мире, который мы знаем, и любой разумный человек должен делать для других людей то, что, по его мнению, они должны делать ему. Это Золотое Правило и есть закон нашего мира.

— Люди также чувствуют, и интуиция рассказывает им, что даже если в мире, который мы знаем, этот закон не соблюдается, существует другой мир, следующий, мир, которого мы не знаем, где этот закон должен соблюдаться. Мы не знаем, что случается после смерти. А там, где мы не знаем, остается только надежда или отчаяние. Мы либо надеемся, без доказательств, что есть жизнь после смерти; либо боимся, тоже без доказательств, что ее нет.

— Вспомни, — продолжал он, — что я тебе сказал о том, что такое судить. И теперь скажи мне, надеешься ли ты на жизнь после смерти?

Венди засмеялась.

— Ну конечно, — сказала она. — Не будь глупым!

Лемюэль облизал губы.

— Да…? И почему?

Венди округлила глаза, как если он спросил самую очевидную вещь на земле.

— Если после жизни ничего нет, тогда никакая история, вообще никакая, не будет иметь счастливый конец, верно? А любая история без счастливого конца — ложь. Значит не будет никакого смысла в историях, так? И никакого смысла ни в чем.

И она улыбнулась солнечной улыбкой.

— Но мы точно знаем, что счастливые концы есть. Мы всегда это знали, всегда. Счастье — существует. Это единственное, что на самом деле существует, так?

Лемюэль, слегка удивленный и даже испуганный, взглянул на нее так, как будто ожидал другого ответа; но страх сменился радостью, когда он увидел, что полотно натянулось и поднялось.

Никто из них не коснулся его рукой, но, в полной тишине, белое покрывало взлетело, заплясало в воздухе и отплыло от Чаши, открыв потоки искрящегося света, затопившие комнату.

Глаза Лемюэля заслезились от яркого света, но он не осмелился отвести взгляд. Венди, лицо которой осветилось радостной улыбкой, глядела прямо в Чашу.

Чаша представляла из себя простой бокал с широким горлышком, глубокий и вместительный, стоящий на квадратной ножке и сделанный из гладкой слоновой кости; свет бил через бока и дымчатую ножку, окрашивая все вокруг в различные оттенки розового. Сам свет шел от бриллиантов, алмазов и светящихся бабочек, погруженных в жидкость, наполнявшую Чашу.

Венди уже видела такой свет: стрела в руке Галена или шарик, который Ворон сумел вернуть в тело Галена. Это был множества свет живых душ, радостных светящихся душ. И она спросила себя, кто этот великий дух, или человек, у которого было столько жизненной силы, равной многим жизням, что он влил ее в этот кубок надежды, чтобы другие, однажды, могли выпить из него.

На деревянных гравюрах на стене, на которые падал живой свет, появились почки и цветы того дерева, из которого они были сделаны. На ее хлопковой юбке появились семенные коробочки и цветы хлопка. И она радостно захихикала, когда на ее открытых кожаных сапожках появилась шерсть.

Потом, с серьезным и торжественным лицом, с глазами, сияющими от наслаждения, не ожидая просьбы Лемюэля, Венди взяла Чашу в руку и выпила содержимое.

Странно, но чем больше она пила, тем больше оставалось в бокале, пока жидкость не полилась через край.

Когда она и Лемюэль вышли из маленькой комнаты, на том месте, где стояла Чаша, уже росло молодое деревце, в воздухе плавали листья, и пахло весной.

Венди сбросила обувь, подпрыгнула в воздух и поплыла, радостно смеясь; Лемюэль остался позади и был один, когда чудовищный гром барабанов ударил с востока и странный вой горнов проплыл над головой, направляясь на запад.

Его лицо побледнело от страха, и даже розовый свет, лившийся из Чаши, не смог вернуть краску на его щеки. Лемюэль закутал бокал длинным белым покрывалом, взял покрепче и побежал вверх по лестнице.

IV

Вар сидел, качая головой, в потрепанном, но удобном кресле в своей маленькой комнате, поглаживая кота, мурлыкавшего у него на коленях. Он знал, что может заснуть и не проснуться, но, именно сегодня, поставил на камине два будильника, которые громко тикали в спокойной маленькой комнате.

Много-много дней подряд он не брился и не подстригал волосы, которые белым снежным одеялом лежали теперь на его плечах, а кот играл завитками белой бороды.

Он сидел лицом к окну, за которым был виден маленький парк, единственное зеленое пятно среди окружавших его бетона, стекла и стали. Иногда там играли дети. Вар обнаружил, что это намного интереснее телевизора, который стоял, заброшенный, в уголке, куда Вар толкнул его после очередной поломки.

Плита тоже сломалась, и уже давно. На плите стояла электрическая плитка с кастрюлей, в которой он подогревал себе суп, свою единственную еду. Время от времени у него появлялось желание зайти в магазин на углу, чтобы выпить чашку кофе или съесть тарелку омлета, который делал его друг, Езекия, иногда он даже одевал тяжелое пальто и медленно шел по тротуару, пока не вспоминал, что Езекия умер пять лет назад, а магазин закрылся через год после его смерти. Над окном на кнопке висел календарь, который он, страница за страницей, перелистывал, аккуратно вычеркивая прожитые дни и ожидая этот день, день, обведенный золотой рамочкой, подчеркнутый и окруженный маленькими картинками. Эти картинки нарисовал он сам во время долгих скучных недель и месяцев, нарисовал, чтобы напоминать себе самому то, что ему рассказали об этом дне.

Там было крошечное изображение черных башен, встающих из моря, нарисованное над именем месяца; летающие козлы, тянущие колесницу; огромный корабль; героическая фигура, распятая на утесе, цепи не давали ей подняться; девушка с ключом, летящая в воздухе; был и волшебник с тем же ключом в руках; и солнце, потемневшее в разгар дня.

Когда он в последний раз попал в больницу, то видел вокруг себя умирающих стариков, и знал, почему они отсюда не выйдут. Им не для чего было жить, у них не было картинок. Они не ждали дня, обведенного золотой рамкой.

Вар, однако, отказался умирать, и упрямо вернулся обратно.

Под окном стоял радиатор, на которое он поставил рамку с рисунком, завернутую в красную материю. Рисунок, выполненный углем, изображал молодую красивую женщину, его давно умершую жену. Когда-то он застеклил рисунок, с каждой стороны от него поставил по вазе и каждый день менял в них цветы. Почти каждый день. Иногда он забывал.

Он слегка дремал, когда, в полдень, солнце стало темным; мгновение назад он кивал солнечному свету, и вдруг, вздернув голову, увидел, что настала ночь. И он понял, что, высоко над дымами и вонью этого города, созвездия заняли неправильное положение: весной засияли Осенние Звезды.

Вар сел, положил руку на телефон и уставился на карманные часы, отсчитывавшие последние секунды. Он помнил, что почти двадцать лет назад написал и потерял длинную речь, специально для этого дня, и как отчаянно пытался вспомнить ее на следующий год и еще один за ним, но безуспешно. Теперь у него были только короткие заметки, набросанные четыре года назад, когда его память начала слабеть.

Он поднял трубку за секунду до того, как раздался звонок.

— Сынок, — сказал он на родном языке. — Мне сказали, что ты позвонишь. Мне сказали об этом, когда тебе еще не было года, когда я стоял в горах, окруженный снегами, окруженный врагами. Твой настоящий отец лежал на скале передо мной, прикованный к ней цепями. Его любовь убила твою мать.

— Погоди, я все объясню. Слушай. Она знала, что ребенок, родившийся от такого отца, будет слишком велик для ее лона. Но, все равно, она трижды взбиралась к замерзшей горе. Очень храбрая женщина, твоя мать. Не боялась ничего. Я помню, как расплакались повивальная бабка, увидев, что все ее руки в крови. Но не твоя мать. Ее глаза был ясными, даже когда она умирала. И она сказала, что ты должен жить, даже если она умрет, потому что ты спасешь мир, и твои дети вылечат его.

— Слушай, Прометей прикован на утесе в 1028 метрах на север-восток-восток от самой высшей точки горы Казбек на Кавказе. Но ты найдешь его намного быстрее, если пойдешь той дорогой, по которой я улетел оттуда. У моей невестки есть серебряный ключ, верно? Прометей сказал, что будет. Там еще должен быть врач с луком и стрелами, да? Человек, который может вылечить любую рану? Хорошо. Слушай: вот инструкции. Я ждал тридцать лет, чтобы рассказать тебе их, ты должен выслушать и записать их, слово в слово.

— Врач должен усыпить твою жену и наслать на нее сон: она стоит под высокой горой, а в небе над ней сражаются ворон и стервятник. Она должна отомкнуть ключом небо, и дорога спустится к ней из-за открытой двери неба. Там будет создание, стерегущее начало дороги. Этому стражу она должна сказать: «Петр Иванович Ванков, ты жил без имени тридцать лет; возьми меня в место, где спрятано имя». И еще она должна назвать магические имена, слушай внимательно и не забудь: «Я приказываю тебе именами спасителей человечества: Прометея, спасителя огня; Девкалиона,[100] спасителя воды, его сына; именем слепого поэта Гомера, который научил людей петь; и именем мудрого дурака Сократа, который научил людей задавать вопросы».

— Середина дороги охраняется туманами забвения; по ней может пройти только человек из башни четырех лун, башни вечности. Конец дороги охраняет король стервятников. Только сон может отогнать кошмар.

— Записал, Ворон? Пиши дальше.

— Ты бы хотел знать имя, которое тебе дали при рождении? Нет? Что это значит, почему ты не хочешь слышать о таких вещах? Я все равно скажу его тебе. Тебя зовут Василий Петрович Ванко, и ты будешь отцом расы королей.

— Нет времени. Слушай и не говори! Там, с тобой, есть воин, в повозке запряженной летающими козлами? Когда твоя жена отправится освобождать Прометея, ты должен не ждать ее, но отправиться на огромный корабль, который находится в океане рядом с тем местом, откуда поднимутся черные башни. Там ты сможешь освободить силу солнца. Сам Повелитель Черной Башни придет туда, чтобы сразиться с тобой, и, когда это произойдет, ты должен быть готов затрубить в рог… Что? Что это за ужасный шум? Ворон? Сынок?

Вар печально моргнул, медленно положил трубку на рычаг, погладил кота и сказал, самому себе и отсутствующему сыну:

— И я ждал много лет только для того, чтобы сказать тебе, что если даже другой был твоим отцом, ты всегда был моим настоящим сыном и я всегда гордился тобой. В этой спасательной шлюпке ты сделал то, что должен был сделать, и я никогда не упрекал тебя за это. Я никогда не упрекал и твою мать за то, что она сделала. Быть может, тебе будет не хватать меня, когда я уйду, но я очень устал и хочу отдохнуть.

Несколько лет назад он собрал достаточно денег, чтобы переехать за город, подальше от берега моря. Но когда пришло время переезда, ему показалось, что игра не стоит свеч, и скопленные деньги ушли на разные мелкие заботы.

В самом низу календаря, в уголке, он нарисовал Эмпайер Стейт Билдинг,[101] рушащуюся под напором огромной морской волны. Прямо над ним человек шел по длинной дороге, ведущей в облака; рядом с человеком летел крылатый ангел, указывающий ему путь.

Смешно. Он никогда не думал и не рисовал то, что будет в конце дороги. Как только кот спрыгнет с его коленей, решил Вар, он возьмет карандаш и нарисует там маленький портрет жены.

V

Ворон упал, сбитый с ног, когда мраморный пол под ногами треснул, а купол зала взвился в воздух и умчался в небо. Колеса и сломанные пружины, сорванные со своих мест улетевшим куполом, носились по воздуху вместе с кирпичами, камнями и пылью. Ворон, лежавший на спине, увидел, что высоко над ним купол перегнулся и распался на куски.

Он испугался, и в то же мгновение молнии и гром потрясли небо. Молния осветила огромную черную руку Смерти, которая, опускаясь, разорвала купол, пять запятнанных кровью ногтей сверкнули как айсберги, а появившаяся ладонь походила на грозовое облако; она становилась больше и ближе, закрывая звезды. Маленький телефон выскользнул из его руки раньше, чем отец успел договорить, упал на пол и канул во тьме.

В полутьме Ворону показалось, что Галена сильно покалечило, но сверкнули три вспышки солнечного света из его лука, и он встал, целый и невредимый. Одна стрела ударила Ворона, вторая коснулась развевающегося черного плаща Пендрагона.

Пендрагон прыгнул с балкона, чтобы избежать падавших сверху обломков развалившегося купола, и на мгновение завис в воздухе, падая как пушинка. За ним, больше чем луна в октябре, появилось звериное лицо Войны, наполовину скрытое облаками и полосами клубящейся тьмы.

Пендрагон изогнулся в воздухе и поднял меч для удара, с замысловатой рукоятки сорвалась вспышка света, отразилась от зеркального лезвия и полетела прямо в лицо Войны.

Чудовище, рыча, отпрыгнуло назад, зависло в воздухе, закрыв собой небо, выгнулось как кошка, вытянуло все четыре лапы, как если бы собираясь приземлиться, и исчезло из виду, приземлившись где-то за горизонтом. В воздухе остались только слова, которые оно прорычало, убегая: «Я спрячусь в самом тайном месте на свете! И вам не удастся победить меня, пока не найдете мое убежище».

Белый чистый свет ослепил Ворона; он замигал, пытаясь восстановить зрение.

Оказалось, что это Лемюэль, стоявший на остатках лестницы, которая когда-то вела в планетарий. Руки Лемюэля были сложены, как для молитвы, Чаша раскачивалась в воздухе перед ним, живой свет лился из сосуда, его искры плясали на огромной фигуре Смерти, облепив ее, как рой горящих бабочек; и там, где они касались огромного существа, то исчезало, превращалось в струйку дыма.

Смерть съеживалась, крутясь в воздухе как осенние листья, подхваченные порывом ветра. Струи тьмы проносились мимо плеч Лемюэля и собирались за ним, образуя фигуру в плаще, но намного меньшую, ростом с человека.

Чаша фонтанировала светом, красный лился от тела Чаши, серебряный и белый из горлышка бокала, и, наконец, весь воздух наполнился светом, а вокруг Чаши повисла великолепная радуга. Там, где свет — нет места для Смерти, и Смерть стала тенью Лемюэля, повиснув у него на ногах.

Но Лемюэль не глядел назад и не обратил внимание на тень, прицепившуюся к его пяткам. Камни и обломки кирпичной кладки покрывали наклонившийся мраморный пол между ним и местом, где остатки лестницы нависали над пустотой.

— За вами, — крикнул Ворон. — Смерть за вами.

Лемюэль, по-прежнему глядя вниз, поднял покрывало и покрыл им плавающую в воздухе Чашу.

— Нет, — сказал он.

— Там! Прямо там! — настойчиво сказал Ворон.

Лемюэль тряхнул головой.

— Не больше, чем за любым другом человеком. Пока мы живем, мы должны отбрасывать тень. Не беспокойтесь, Мистер Вранович.

— Но…

— Не беспокойтесь, все так, как должно быть.

Гален прошел между сломанными плитами, не отрывая глаз от фигуры Судьбы, гигантской башней темневшей на юге. У ее плеч клубились самые высокие облака сумеречного неба, а высоко над ними плыла в воздухе железная маска.

Не отрывая взгляд от богини тьмы, Гален заговорил:

— Дедушка, мне кажется, что Пендрагон упал. Но тогда почему Судьба не нападает на нас? У нас нет магии против нее…

— Я здесь, наверху, — послышался сверху голос Пендрагона. Он висел на спинке инвалидного кресла Питера, которое слетело вниз и приземлилось; оба козла раздраженно били копытами по мраморному полу, разбивали валявшиеся обломки и подбрасывали куски стен на сотни футов в воздух.

— Мананнан сказал мне, что на нас готовится атака, — сказал Питер, успокоив своих жеребцов.

— Что? — спросил Ворон. — Сказал? Как?

— Откуда я знаю, как работает эта чертова магия? Из его рта раздался человеческий голос и предупредил меня. Он сказал, что чувствует, как сила Ахерона увеличивается; скоро она будет такой сильной, что нахрен пробьет нашу защиту.

— Где он сейчас? — спросил Лемюэль.

— Я разрешил ему уйти.

— Пап! Ты сделал что? — ужаснулся Гален.

— Смотри на мои губы. Я разрешил ему уйти. У нас нет людей, чтобы сторожить пленных; мне самому пришлось вылететь в окно, чтобы отбить в сторону верхушку холма, которую одна из этих прикольных девочек бросила в дом.

— Холма? — спросил Ворон.

— Да. Я угостил ее молотом, и она улетела в море, — сказал Питер. — Неужели никто не видел? Черт побери! Мое мгновение славы, и никто его не заметил.

Венди легко слетела с края крыши и, приземлившись, встала на один из обломков мраморной стены, легко касаясь его большим пальцем правой ноги.

— Эй, как дела? Все живы?

— Венди? Ты что, выросла из своей одежды? — удивился Ворон. — И эти цветы?

— Разве они не прелесть? Мне подарил их Лемюэль!

— Глядите сюда, — сказал Пендрагон, указывая мечом на юг.

Огромная фигура Судьбы потемнела, замерцала и начала таять, словно растворяясь в бурлящей воде. Она превратилась в туман, повернулась и исчезла за горизонтом.

— Планетарий разрушен, — сказал Гален. — Теперь мы не сможем следить за их перемещениями.

— Это была атака отчаяния, — задумчиво сказал Пендрагон. — Они хотели помешать нам завладеть Мечом и Чашей…

— Нет, не думаю, — возразил Питер. — Они бросили в нас этот гребаный холм. Они хотели сравнять нас с землей. Ты понимаешь, что это означает? У них есть еще одно место, кроме Эвернесса, через которое они могут войти в настоящий мир.

— Сам Ахерон — такое место, — сказал Лемюэль. — Как только он поднимется над волнами, Люцифер откроет его огромные ворота, и Силы Зла распространятся по всему миру.

— Если ты прав, отец, — сказал Гален, — они бы не стали пытаться уничтожить дом, если бы не были абсолютно уверены, что Ахерон сам найдет путь на поверхность.

— Нет, — возразил Пендрагон. — Извините, быть может я не слишком много знаю о мире снов, но разве они и так не убеждены, что победят? У нас нет ничего, что может помешать темной башне подняться на поверхность. Нет, они пытались уничтожить что-то другое!

— Рог! — крикнула Венди.

— Что это, моя дорогая? — спросил Пендрагон.

— У нас есть рог, — ответил Лемюэль. — Если затрубить в него, то можно разбудить спящих рыцарей Келебрадона. И это единственное, чего боится Люцифер.

— Эй, я тут кое о чем подумал, — сказал Питер. — Венди пырнула эту ведьму-судьбу кончиком рога, и та сбежала. Почему? И почему они торчали за домом и боялись войти?

— Замолчите все! — сказал Ворон. — Нет времени на болтовню. Отец сказал мне, что Прометей предвидел все эти события, каждую деталь. И есть только один способ победить тьму. Венди должна взять ключ, лететь на гору Казбек и освободить Прометея; мы должны отправиться в океан на корабль, туда, где поднимается Ахерон. И сделать все немедленно. — И он повторил те несколько слов, которые Вар сказал ему.

— Ого! — восхитилась Венди. — Ты на самом деле существо из волшебной сказки. Я всегда знала, что ты не такой, как все. — И она обняла мужа.

Гален шагнул вперед.

— Я могу послать нас обоих в мир снов одним словом. Но погодите на мгновение. С Серебряным Ключом мы можем там быть во плоти и выйти из него около горы Прометея.

— А разве не нужно брать с собой Рог? — спросила Венди. — На всякий случай?

— Рог будет ждать вас там, — ответил Лемюэль.

— А все остальные как можно быстрее отправляются на Гарри Трумэн, — сказал Пендрагон. — Но прежде дайте мне забрать из машины ядерный чемоданчик. — Он потер подбородок и посмотрел направо и налево. — Хм… Похоже тут все умеют летать, кроме меня.

VI

Дорога в мире снов вся изогнулась, как струйка дыма и растаяла, приведя его в замешательство. Он ничего не помнил, даже своего имени; он потерялся в глуши, один. Человек в черном, державший в руке Великий Меч Калибурн, послал его сюда. Куда?

Он сидел на вершине черного, покрытого снегом утеса, вокруг высились горы, царственные короны которых касались облаков, из-под ног разбегались глубокие трещины. Эти пики, они были так высоки, что он отчетливо слышал слабую песню звезд, похожую на эхо далекого удивительного хора. В его сердце забился священный страх.

Возможно, что он уже давно здесь, заблудился в горных проходах, потерялся в этом сером холодном месте. Или возможно (и это казалось самым вероятным) это просто сон, здешние камни пропитаны временем, омыты эонами, и сама земля внушает чувство вечности.

Страшный крик донесся снизу, из-за другой стороны утеса, крик отчаяния и смертной муки. Но кричал не человек, нет; как если бы сама гора вскрикнула от боли.

Юноша хотел было бежать на помощь тому, кто кричал, кем бы он ни был. Но остановился. Он вспомнил, что уже бывал в таких же местах, местах горных утесов и наказания.

— Я много вспомнил, — сказал себе юноша. — Я великий Сновидец. Я стою в моем месте, месте моей силы. Терпение! Если я буду терпелив, то легко найду дорогу.

Взяв в руку стрелу, он нарисовал круг, вписанный в квадрат, и, когда эта картина напомнила ему знаки стражей четырех квадрантов, их оружие и ворота, он нарисовал их четыре печати и четыре галереи. В галерее воздуха он изобразил семь английских охотничьих сцен, каждая под знаком зодиака движущейся звезды. Под печатью Сатурна в пятнистой тени куста лежал Сфинкс. На спине Сфинкса, матери памяти, он поставил фигурку ребенка в броне, державшего в руках весы закона и висячий замок.

Открыв замок, он вспомнил свое имя.

— Уэй-лок,[102] — пробормотал Гален. — Очень смешно.

В замке остался белый ключ. Ключ-кольцо, по форме напоминал зеркало на кресте, символ Венеры. В зеркале Гален увидел женские туфли на высоких каблуках, из каждого каблука торчала пара маленьких вороньих крыльев.

— Я не ношу туфли на высоких каблуках! — раздраженно воскликнула Венди. Она подошла, покачивая бедрами, высокие каблуки стучали по камням. — И я уверена, что не хочу карабкаться на гору в них!

— Извини. Я надел их на тебя, потому что, насколько я помню… ну… чтобы ты не потерялась, или не забыла, — пробормотал Гален. — Это все магия…

— Ой, не надо! — скептически отрезала она. — А эти ажурные чулки? Мини-юбка? Безвкусица! Я знаю, что ты запомнил! Вы только посмотрите на это! Мужчины!

Венди подняла юбку и вытянула ногу, одетую в черные нейлоновые чулки, как если бы хотела подчеркнуть вульгарность своей новой одежды. Гален взглянул, потом попытался не глядеть, улыбнулся, попытался не улыбаться, моргнул, открыл рот, закрыл рот, и, наконец, выдавил из себя.

— О… Да… Это…

— И что мы собираемся здесь делать? — Венди отбросила мешающие волосы и широко открытыми глазами посмотрела на огромные гранитные пики, вздымавшие к облакам с каждой стороны от них.

— Э, я почти вспомнил, — сказал Гален, подбирая перо ворона и зачерчивая им круг на снегу, который он нарисовал. Когда он коснулся Великого Знака стража восточного квадранта, перо в его руке стало орлиным.

Пронзительный резкий крик отразился от пиков гор, смертельный крик хищника, увидевшего жертву, и очень глубокий, как если бы кричавшие орлы были размерами с саму гору.

— Вот теперь я совсем вспомнил, — сказал Гален, округлив глаза.

Он наклонился к своему длинному луку, согнул его и натянул тетиву. Между пальцами сверкнула золотая стрела, ее оперение прижалось к щеке. Гален расставил ноги пошире, натянул лук, откинул голову назад и внимательно оглядел темное звездное небо.

И он появился из-за плеча огромного синего пика, покрытого снегом; он широко раскинул большие как паруса крылья и летел, оседлав потоки ветра. Когти, похожие на скрюченные молнии, свисали из-под мускулистых колонн, его ног.

Обтекаемая лысая голова, как у стервятника, два блестящих глаза, в которых сверкала злоба, самоуверенность и жестокая ненависть.

Гигантский стервятник опускался как грозовая туча, его холодная тень упала на утесы. Ландшафт потемнел. Казалось, его крылья распахнулись от одного края неба до другого. Орел опять закричал, и на этот раз его крик был похож на раскат грома.

Гален заметил пятна крови на его когтях и клюве, а также на узкой голове, как будто он только что терзал живую плоть. Кровь светилась и имела золотой оттенок, а не красный или коричневый, как если бы была не кровью смертного, но ихором бессмертных.

Гален в страхе вспомнил, что это не просто гигантский орел, но древний символ, вырванный из самого глубокого сердца человечества. Это наказание миру за приход гениев, идеалистов, которые приносят себя в жертву, как Прометей, пытаясь улучшить человеческие судьбы. Силы Просвещения, начиная с Сократа и Галилея, всегда падают под ударами житейской правды. Самый темный кошмар человечества, враг надежды и света — старый циничный страх, что единственная прижизненная награда добродетели — крест.

Как я могу сражаться с этим страхом? Как я могу, один, победить злой сон?

На свинцовых ногах, как если бы он стоял в болоте (потому что это был один из тех снов, где двигаться почти невозможно), Гален поднял лук. Стрела у щеки вспыхнула, как луч солнечного света.

VII

В то самое мгновение, когда стрела сорвалась с тетивы, Венди крикнула:

— Подожди! Разве стрела сможет вылечить его? Мне кажется, лучше было бы…

Но стрела уже улетела. Она помчалась, сверкая как комета, золотой свет ударил в нависшую над ними тьму.

Орел почувствовал, как стрела ударила ему в грудь. Он победно и страшно закричал, как будто стал больше и сильнее, и сложил огромные крылья. Грозовая туча превратилась в торнадо, молния понеслась к земле.

— Ой, — только и сказал Гален. Тень пикирующего чудовища уже упала на него, потом распространилась во всех направлениях.

Гален уронил лук и рванул запасную тетиву из кармана. Быстрым движение запястья он сделал из нее петлю.

— Отец Время! Я ловлю твою летящую ногу! Терпение обуздывает время!

Птица замерла в воздухе. Петля колебалась и вздрагивала в пальцах Галена, как если бы массивное невидимое тело сражалось с узлом.

— Я не знаю, — сказал Гален Венди, — как долго я могу удерживать медленное время в этом гибельном сне, так что слушай! Я собираюсь дать тебе в руки мою жизнь и мои стрелы. Улетай от орла отца небес. Потом возвращайся обратно, вылечи мое тело стрелами и вдохни в меня жизнь! Поняла?

— Но… но… — Венди испуганно посмотрела на Галена.

— Нет времени! Я был нетерпелив и использовал неправильный символ: тиранов не вылечишь просвещением, и ты не должен пытаться объяснить что-то тому, кто не понимает ничего; это только подстегивает их и делает сильнее… — пальцы Галена начали скользить по узлу. — Ты опять спасешь меня, да?

— Да! — ответила Венди. — Но смотри, чтобы это не вошло у тебя в привычку!

Гален как-то по-особому округлил глаза, так что остались видны только белки, и заговорил замогильным голосом:

— Танатос! Тартар! Гадес и Дит! Распустите узы, которые связал Орфей! Я призываю Геркулеса, который завоевал Ад, и прошу: если я буду убит, ответь на мое последнее заклинание, найди мою душу и мою память. Пускай руна Кощея, которую я, единственный из живущих, видел, вернет меня обратно, и пускай я опять буду таким, каким уже был: живым и неживым, видимым и невидимым. Сатор! Тенер! Опера! Ротас![103]

Гален откинул голову назад и выдохнул, громко и страшно. Кристаллический шар, в котором билось сияющее живое пламя, медленно выплыл из его рта, большой, как яйцо. Гален уронил струну. Одной рукой дотянулся до шара и схватил его, тонкие вспышки света затанцевали на кончиках пальцев. Второй рукой он достал из колчана золотую стрелу. Обе руки с сокровищами он протянул Венди, покачнулся, его рот расслабился, лицо опустело, глаза погасли. Венди подхватила кристаллический мерцающий шар в то мгновение, когда он уронил его, и подобрала сверкающую стрелу. От ужаса ее глаза раскрылись еще шире, потому что его пальцы были холодны, как пальцы трупа.

Кусок тетивы выгнулся, узел открылся. Безжизненное тело Галена стало заваливаться на землю. Венди, легкая как перышко, взлетела и понеслась прочь; ветер, поднятый гигантскими крыльями, бросился на нее и унес вдаль.

Как падающий молот Титана, орел-ураган ударил по Галену.

Кровь залила все.

Взлетев над вершиной горы, Венди сверху глядела на орла отца небес, бушевавшего в расселине между пиками: извивающаяся темная фигура с невыразимой ярость рвала и терзала безжизненное тело. Быть может из-за слез, лившихся из глаз, орел казался ей черным вихрем, крылатым ураганом с когтями-молниями, который ревел и клекотал между горами. Шум стоял невообразимый.

Когда все кончилось, и орел улетел, как удаляющийся гром, Венди провела множество ужасным молчаливых минут, собирая куски растерзанных рук и ног, оторванной головы, и окровавленных клочьев плоти; все, что было молодым человеком. В эту кровавую кучу она ткнула стрелой.

И произошло чудо, настоящее чудо: перед ней возникло тело, целое, нетронутое и молчащее. Но лицо Галена осталось серым и холодным, под серым и холодным небом.

Венди встала, мерцающий свет пробивался через ее сложенные руки, и, какое-то время просто стояла, глядя на спокойное безжизненное тело.

Потом попыталась поднести свет к губам Галена, вдавить его в грудь, но безуспешно.

Она знала, что должна сделать что-то умное, быть может при помощи Жезла Моли или Серебряного Ключа, или, может быть, призвать Чашу Надежды. Но в голове не было ни единой мысли, только печаль и слабость, она не могла придумать ничего.

И заплакала.

— Эй, маленькая леди, — сказал веселый грубый голос из-за спины. — Что произошло?

Венди повернулась.

— Здравствуйте, — сказала она.

Незнакомец оказался высоким и сильным, с великолепной широкой грудью, руки бугрились мускулами. На голове он нес череп льва, на котором сохранились шерсть, уши и зубы; на свои невероятно широкие плечи он накинул львиную шкуру, которую носил как рубашку; гигантские когти служили застежками. Ногти этих когтей были сделаны из черного железа.

В правой руке он держал дубинку из ствола дуба. Длинные черные волосы свободно падали на плечи, лицо светилось дружеской улыбкой.

— Хватит, хватит! — прогрохотал он. — Хватит выть! Не может быть, что все так плохо!

— Мой друг мертв, — тихо сказала Венди.

Незнакомец глубоко выдохнул, как будто налетел сильный порыв ветра.

— Эй! Это не так уж страшно. Я хочу сказать, что это страшно, но совсем не так плохо. Знаешь ли, самая худшая вещь в смерти — это то, что она заставляет тебя забыть. Но ведь это Гален Амадей Уэйлок! (Ну, я бы сказал, ты умеешь заводить себе друзей!) Это он нашел потерянный рог коня-звезды и победил Королей-Демонов Ухнумана. Он — Страж, вот он кто. И его память выстроена как дом, понимаешь? И не как мой грязный дом, где козлы пасутся на кухне, а кучи дров свалены у дверей, нет, в его доме царит порядок и там все разложено по полочкам. Все, что нам нужно сделать, — запихнуть эту душу, которую ты держишь в своей маленькой хорошенькой ручке, ему в горло.

— Она не идет.

— Да ну, тогда давай вколотим ее туда. Дай-ка ее мне.

— О! О, поосторожнее! Что ты делаешь? Ты же не собираешься вбить ее в него? Опусти дубину!

— Не беспокойся, маленькая мисс! Я уже делал это, и не раз. Спроси Тезея… э. Только не спрашивай его о Перифое… Хуп! Хо! — Незнакомец аккуратно поставил огненный шар на грудь Галена и поднял свою гигантскую дубину. Со страшной силой он ударил ею по груди.

— Не боись, мамзель! — крикнул он. — У некоторых людей слабые души, и они улетают прежде, чем умирает тело. Но это же Гален Амадей Уэйлок! Его душа пережила прикосновение самого Цербера. Его душа удержит…

Внезапно небо потемнело. Сверху послышался громоподобный резкий крик хищной птицы.

Дубина опять поднялась в воздух и еще раз ударила по груди Галена, и еще. Наконец Гален вздохнул и сел, поглядев вокруг мутным взглядом.

— Это не было нетерпением, совсем нет! — еле слышно сказал он.

— Что? — Венди моргнула.

— Добро пожаловать обратно, в мир живых, — сказал гигантский незнакомец, который стоял, опираясь на свою дубину. — Похоже, ты стал моим регулярным клиентом. Но если бы я не преследовал моего старого врага Цербера, то не оказался бы поблизости и не сумел бы протянуть тебе руку помощи.

— Кого? — спросила Венди.

— Кощея, — ответил Гален. — Цербер — другое имя Кощея…

Небо над ними взорвалось ужасными криками.

Венди взглянула вверх.

— Ну, ну, — сказал великан, поигрывая дубиной. — Что теперь, юный Парцифаль? Мир кончается, солнце гаснет, сокол сорвался с запястья отца всех титанов и снова мчится сюда. Что теперь?

Гален медленно встал, со спокойным лицом.

— Мой грех — я был нетерпеливым. Но не совсем мой, по меньшей мере. Я вмешался в эту неразбериху, но только потому, что решил, что я нужен, что мир в опасности, и победа оправдает все, что я говорил и делал. Когда я пришел в Тирион, я убил человека. И я сказал, что я Страж, хотя это была ложь. Я попытался спуститься вниз и заключить сделку с сэлки, нашими врагами, только потому, что Азраил попросил меня. Почему я поверил ему? Почему? Я хотел доказать, что я мужчина, а не трусливый мальчишка. Нет, я хотел доказать, что я герой. Первое, что делают люди, действительно ставшие взрослыми, — перестают доказывать всем окружающим, что они взрослые. Они перестают быть героями и делают все сами. — Он мрачно улыбнулся. — И если они не хотят стать маленькими подобиями Азраила де Грея, они перестают оправдывать свои действия опасностями и тревогами.

Он наклонился, подобрал тетиву и начал опять завязывать узел.

— Я опять попытаюсь поймать орла-небо в гибельный сон. И сейчас у нас есть герой, настоящий герой, который может сразиться с орлом и прогнать его… Так, сэр? — спросил Гален, внезапно оробев, — если вы не против…

Огромный человек радостно рассмеялся.

— Конечно! Сражаться с тиранами? Что может быть лучше! Никакого просвещения и исцеления! Храбрость! Сила! Мужество! А дрянь, которая останется после тиранов, ничуть не хуже навоза из Авгиевых конюшен. Уж я-то знаю! — Он закрутил свою дубину и отдал ею салют.

— Венди, — сказал Гален. — Ты и я должны спасти Прометея. Серебряный Ключ может вернуть его в реальный мир. Я надеюсь, что, когда это произойдет, цепи останутся в мире снов. Если нет, нам придется прибегнуть к грязным мерам.

— Грязным? — спросила Венди, улыбаясь. Она обрадовалась, что и ей надо что-то сделать для спасения Прометея.

— Да. Я думаю, что если его печень вырастает каждый день, почему бы этого не сделать и рукам с ногами, особенно после моей стрелы? Цепь не сможет удержать тебя, если она и так держит то, что от тебя отрезано.

— Прометей, он такой, — вмешался огромный человек. — Легенда должна рассказать, что это я освободил его, но мы никогда не узнаем настоящей истории, Милорд Страж. Сила пропадает, когда используешь ее без терпения. И если ты хочешь быть героем, мой юный лорд, не торопись! Я тоже хотел быть героем, когда был молод, как ты, а кончил тем, что стал не героем, а богом. У тебя осталась мало времени, до конца мира рукой подать, но может быть ты и сумеешь что-то изменить, а?

— Когда конец? — спросил Венди, боязливо глядя вверх.

— Сейчас. Время пришло, — сказал гигант. Он еще раз поприветствовал их своей дубиной, повернулся и пошел прочь, насвистывая. Небо вдалеке почернело, приближалась гигантская тень.

— Пора идти, — сказал Гален, и нарисовал в воздухе знак колесницы, которая привезла их сюда. — Петр! Показывай дорогу! — Маленький черный ворон вышел, подпрыгивая, из-за камня поблизости, наклонил голову и желтыми глазами поглядел на Галена. Потом раскрыл клюв и что-то каркнул.

Венди внимательно оглядела птицу.

— Это же мой свекор! Его душа. Неужели он умер?

VIII

На троне, вырезанном из черных опалов, символе его власти, сидел великий Люцифер, его развернутые крылья веяли в воздухе, в руке скипетр-палица.

Трон стоял посреди обширного мрачного зала. Вокруг него, склонив головы, стояли падшие ангелы, певшие гимн своему темному владыке. Каждый падший дух выражал почтение по своему: злые Серафимы только наклонили головы; Херувимы, чьи короны казались сделанными из черного пламени, встали на одно колено; Троны стояли на обеих; Власти припали к полу, схватившись за его черные бриллианты; Добродетели, Силы и Начала лежали ничком; вода тряслась и дрожала от совершенной песни.

Зал наполняла музыка, но не свет: только холодный огонь, который Владыка Ахерон носил как украшение на лбу, слабо мерцал в темноте.

На балконах и галереях, достаточно близко, чтобы слышать, но достаточно далеко, чтобы не видеть, располагались князья и императоры рас, порабощенных Люцифером, или герои, отличившиеся на службе ему: черные альвы и черные ваны,[104] драконы, вампиры, черви-скорпионы, короли-некроманты, сарим и лилим, абдаим и амшаспанды, химеры, гидры, гекатонхейры[105] и кракены.

Далеко за всеми собравшимися и поклоняющимися сонмами живых существ, в арке, поднималось огромное окно, края которого были украшены тайными рунами — через него Люцифер мог видеть все свое королевство ужаса.

Трижды Ахерон содрогнулся от основания до верхушки самой высокой башни, от одного края до другого, трижды музыка поднималась до немыслимых высот: верхушки трех башен показались над волнами, одна за другой.

Через окно, как через глаза стервятника, парящего высоко в небе, Люцифер смотрел на поднимающиеся из пенящейся воды башни, на потоки воды, бегущие из окон и ворот, льющиеся с карнизов и навесных бойниц могучих бастионов. Верхние дворы превратились в озера; улицы, лестницы и мосты самой высокой цитадели стали реками, ручьями и акведуками.

Люцифер поднял свой скипетр, и наступило молчание. В Ахероне стало бы совсем тихо, если бы из Дома Несчастья не доносились стоны пытаемых узников.

Потом океан раздался и отхлынул прочь от высоких черных стен внутренней цитадели. Четыре башни внешней цитадели взлетели наверх, пробили задрожавший занавес поверхности воды и коснулись воздуха. С ужасающим ревом, опрокинув на пол весь его двор, морская вода ринулась из зала.

Люцифер встал на ноги, с его лба слетел один единственный луч света, превративший всю воду в зале для приемов в лед, замерзшие волны холмами и горами собрались около его трона.

Он кивнул, и далекое окно, не открывавшееся больше тысячи лет, открылось.

В окно Люцифер увидел огромный пустой океан, лежавший под лишенным солнца небом, в котором плавали только айсберги, оторвавшиеся от черных стен Ахерона. Холод башен пронзил небо, пошел снег.

Люцифер посмотрел на летевшее в небе огромное темное тело, заслонившее солнце. И засмеялся.

Он вздохнул воздух земли, и его грудь расширилась.

— Время пришло, — сказал он.

IX

Прометей висел в цепях на склоне горы, каждая мышца его истерзанного голого тела ныла от невероятной боли, которая мучила его, пока он медленно восстанавливал сам себя. Он видел, как солнце внезапно исчезло, появившаяся полная луна потемнела, и понял, что ночь пала на весь мир.

Тем не менее на его лице не было ни страха, ни боли или неуверенности, но безмятежная решительность.

Он поднял пронзенную болью голову и стряхнул сосульки из замерзшего пота, висевшие на его длинных спутанных волосах. Совсем легкое движение, но кровавые куски льда зашевелились внутри раны на боку, и он содрогнулся от боли, раскаленной иглой пронзившей все его тело. Потом сузил глаза и взглянул вдаль.

И увидел, далеко, летящую над ледяными пиками гранитных гор девушку, которую вела тень ворона, девушку в цветущей одежде, с жезлом правды в одной руке, и ключом к миру снов в другой. За ней летел юный маг на сон-лошадке, с луком, свет стрелы его лука уже вылечил шрамы от его битвы со стервятником небес.

И Прометей улыбнулся.

— Время пришло, — сказал он.

X

Азраил де Грей Уэйлок лежал ничком на краю ледяного карниза высоко на утесе, глядя сверху на темнеющий мир. Он слегка подался вперед, и его лицо исказилось, как от боли. В нескольких футах от его вытянутой руки, совсем близко от умоляющих пальцев, стояла маленькая жестокая птичка, с черно-синим опереньем и блестящими глазами, дербник.

Волшебник прополз еще немного, извиваясь как червь, лед под ним, скользкий и рыхлый, опасно затрещал. Он знал, что если двинется вперед еще на дюйм, или полдюйма, лед не выдержит, и он полетит в пропасть, ударяясь о каменные склоны утеса.

Дербник презрительно взглянул на него и отпрыгнул еще на несколько дюймов.

— Не улетай от меня, — прошептал Азраил. — Не презирай меня.

Он пополз вперед. Лед затрещал еще сильнее.

Дербник отпрыгнул еще на несколько дюймов, взъерошил перья и приготовился взлететь.

— Подожди! — взмолился Азраил де Грей Уэйлок. — Я гнался за тобой в просторах высшего неба, там, где нет воздуха, гнался по лицу Земли, летел со скоростью мысли, промчался над раскаленными пустынями, замерзшими ледниками и солеными морями. И сейчас, так близко! Почему ты всегда улетаешь от меня? Почему ты так презираешь меня?

Птица заговорила голосом, как две капли воды похожим на голос Азраила:

— Я не более чем твое зеркало, раб Ахерона. Спроси себя, почему ты презираешь сам себя, и узнаешь мой ответ.

С громким треском лед под ним раскололся. Он начал сползать вниз, дюйм, шесть дюймов, фут. Наконец он вцепился в скользкие камни рукой и сказал:

— Не называй меня так! Скажи мне, что я должен делать, чтобы вернуть себе самоуважение. Я заклинаю тебя… заклинаю именем… именем…

— Единственное имя, которым ты можешь заклясть меня, — твое собственное, раб Ахерона, но именно его ты забыл.

— Придет ли время, когда оно вернется?

— Время пришло, — сказал дербник и улетел.

Камни выскользнули из рук Азраила, но, катясь вниз, он призвал к себе колесницу с кэлпи, вскочил на нее, вылетел из пропасти и опять погнался за упрямой птицей.

В мгновение ока они промчались над континентом и полетели над океаном. Оказавшись над огромным флотом военных кораблей человечества, дербник спустился вниз и сел на мачту главного корабля, построенного из холодного железа и большого, как плавучий город.

На палубе, окруженная вооруженными людьми, стояла повозка, запряженная Тангрисниром и Тангниостром. Туда же, сверкая волшебным светом, быстрая и прекрасная как песня, опустилась и встала на дыбы сон-лошадка, изрядно перепугав моряков вокруг.

Юный Титан, и Питер, и Лемюэль, которого он предал, все они находились там; рядом с ними стоял гордый мужчина в черном, могучий мифический меч сверкал у него в руках: Пендрагон.

Пока Азраил глядел на все это, он увидел Ван Дама, который приказал своим людям «встать по стойке вольно». Потом Ван Дам приветствовал Пендрагона и попросил у него приказов.

XI

Оберон, Повелитель Небес, стоял один в своем личном саду, переливавшемся вечерними красками и освещенным только светом, отражавшимся от серебряных Башен Моммура, украшенных драгоценными камнями. Как всегда благоухающий бриз играл на замкнутых восточных воротах, принося с собой запах рая, запах его лужаек и холмов.

Оберон стоял, заложив руки за спину, и глядел в бассейн для ясновидения.

В какое-то мгновение его лицо исказилось гневом, и он дернулся.

— Глупцы! Нельзя освобождать опасное смертельное созданье!

И потом, увидев другое изображение, он пробормотал самому себе:

— Подуйте в Рог! Не забывайте Рог! И разве я не обещал, что сила вся Келебрадона придет на помощь вам, коль рога звук раздастся?

Какое-то время он стоял, задумавшись, склонив голову с короной из черных лебединых перьев. Его единственный глаз стал серым и ясным, как зимние сумерки. Потом опять заговорил:

— Ведь должен Оберон своей рукой исправить, что смертные неловкие свершат. Настало время!

Он натянул на себя плащ из тумана и теней, стал невидимым, и начал спускаться с небес на землю, так же быстро, как открывает глаза человек, просыпаясь после глубокого сна.

I

Запах моря принес с собой воспоминания, но он никогда не служил на таком огромном корабле. Ворон стоял на палубе авианосца и не чувствовал качки. Совершенно удивительно! Корабль был невероятно огромен и оставался идеально спокойным даже при очень сильном волнении. Верхняя палуба была больше футбольного поля; боевые самолеты, выбрасываемые паровой катапультой, со страшным ревом пробегали по невероятно длинной палубе и устремлялись в пространство, оставляя за собой огненный след. Но еще более удивительными казались другие самолеты, бросавшие с неба прямо на палубу, их шасси визжали, они выбрасывали хвостовые крюки, которые хватались за тросы системы экстренного торможения. Потом мощные лифты спускали самолеты в огромный ангар под палубой.

Ворон смотрел на лица пилотов в тот момент, когда они спускались из кабин своих машин. Они откидывали фибергласовые шлемы с головы, трясли потными волосами и глядели вокруг как пантеры. Потом небрежно шли по палубе, свысока поглядывая на окружающих, с тем же боевым духом в глазах.

Сейчас экипаж и пилоты были настолько заняты, что не обращали внимания на новоприбывших, несмотря на сверхъестественные существа, которых они привезли с собой, вроде козлов или сон-лошадки.

И им было чем заняться! Целая флотилия айсбергов выплывала из сердца тьмы, отделенного от корабля многими милями тропического моря. Вдали, на самом горизонте, поднимались три башни, пронзая клубящиеся облака, похожие на прямые колонны непроницаемой ночи. Даже отсюда Ворон видел искры света, вспыхивающие на бастионах и балконах башен — эти загадочные фонари держали монстры, закутанные в плащи; видны были и разрывы ракет и снарядов, которые выпускала туча боевых самолетов, роившихся вокруг башен.

Но в воздухе они были не одни: вокруг башен кружили крылатые твари, намного больше летучих мышей. И, похожие на богов, на вершине каждой башни стояли сверхъестественные фигуры крылатых титанов. Из их глаз вылетали сдвоенные лучи красного света, пробегавшие по облакам как луч прожектора; там, где эти лучи касались самолета, тот падал или без звука исчезал.

Огромные корабли скользили по волнам покрытого льдом океана, их орудия грохотали, потрясая и удивляя Ворона. При каждом жутком выстреле от орудий главного калибра поднимались крутящие облака освещенного пламенем дыма, иногда большие, чем сам корабль, и эти орудия были настолько мощными, что отдача от каждого выстрела отбрасывала корабль назад на несколько футов.

Ворон позаимствовал у Пендрагона телескопическую подзорную трубу и видел, как корабли обстреливают поднимающиеся башни, армии и орды странных тварей, собравшихся на крышах, верхних дворах и огромных окнах, и убивают их сотнями.

Тем не менее, даже через пламя и облака дыма, Ворон мельком видел огромные грациозные силуэты, которые, не обращая внимания на снаряды, пули, шрапнель или газы, медленно плыли среди теней, неся с собой высокие факелы, знамена или копья; и, если он не ошибся из-за расстояния, беспорядка, пламени и тьмы, они мыли и украшали башни, готовя их к какому-то ритуалу или празднику.

Их окружил взвод морских пехотинцев. Пендрагон быстро поговорил с ними, предупредив о готовящемся ядерном ударе. Возможно из-за того, что он говорил со спокойной силой, или из-за того, что он держал в руке магический меч, а его сопровождал очевидно сверхъестественный эскорт, палубный офицер приказал им подняться в боевую рубку.

Ворон посмотрел на Питера, потом на высокую угловатую рубку, в которую вели узкие лестницы и трапы. Питер понял его взгляд, хмыкнул и сказал, — Не волнуйся обо мне, приятель. Когда ты заберешься туда, я тебя там встречу. — И его козлы взвились в воздух, неся за собой инвалидную коляску.

Когда один из моряков приказал Пендрагону отдать меч, Лемюэль прошептал что-то в ухо человека в черном. Пендрагон кивнул и протянул меч офицеру.

Они залезли по узкой лестнице, прошли через одну овальную дверь, другую, и оказались в высоком помещении. Со всех сторон их окружали наклонные окна из зеленоватого стекла, ряды компьютеров, экраны радаров и дисплеев. Люди с невероятно спокойными лицами склонились над микрофонами, и Ворон подслушал, как в нескольких местах из динамиков неслись просьбы о помощи или подкреплениях, краткое описание катастроф или сверхъестественных монстров, вызвавших их, и, как далекой фон, дикие крики, пение и нечеловеческие голоса, исступленно восхвалявшие тьму.

Пендрагон, похоже, узнал старшего офицера, одетого в гражданское.

— Мне кажется, что я могу кое-чем помочь, Ван Дам, — сказал он и кивнул Ворону.

Ворон поднял руку. Ураганные завывающие ветра, бушевавшие вокруг поднимавшихся из моря башен, внезапно стихли, наступила тишина. Сквозь окна в рубке Ворон увидел, что облака, клубившиеся вокруг черных башен, стали тоньше; исчезли турбулентные потоки и ракеты стали попадать в отчетливо видных страшных тварей, похожих на гигантских летучих мышей. Из динамиков донеслись слабые одобрительные крики и торжествующие вопли.

— Я понимаю кое-что не только в военном деле, но и сверхъестественных феноменах, с которыми вы столкнулись. Смотрите, — сказал Пендрагон и вытянул руку. В тот же миг в его ладони оказалась радуга золотых и серебряных искр, которые начали сплетаться между собой, стали твердыми и превратились в мистический меч.

— Я… я верю вам… — сказал Ван Дам. — Э… сэр.

— Ситуация?

— Плохо… Мы столкнулись с морскими монстрами и, ну, драконами. По меньшей мере у драконов нет дальнобойного оружия, и они не могут помешать нашим ударным воздушным группам, и у нас есть подкрепления с ракетного эсминца Свобода.

— Ворон, посмотрите, не можете ли вы послать этим парням попутный ветер. Что еще, Ван Дам?

— Сэр, наши корабли обстреливают врага, э, эту структуру, но на них постоянно нападают морские змеи и гигантские, э, штуки. Некоторые из наших эсминцев и ракетных крейсеров эти монстры потопили, но наши подлодки пока держат их на расстоянии от главных кораблей. Прямо сейчас наша главная проблема — самоубийства. Пилоты и офицеры внезапно становятся берсерками.

Пендрагон внимательно выслушал еще несколько докладов; и Ворона очень впечатлило то, что офицеры и матросы, которые говорили с ним, скрывали страх за выражением стоического профессионализма. Ворон сообразил, что, в отличии от автоматчиков, напавших на них в доме, это были настоящие военные, а не обыкновенные бандиты, одетые в военную форму.

Пендрагон повернулся к Ворону:

— Они не могут получить данные спутниковой фото телеметрии. Взгляните, не можете ли вы очистить поле боя от облаков.

— Питер, эти морские чудовища могут походить на двух гигантов, которых вы убили в Эвернессе. Проверьте, не сможет ли ваш молот действовать под водой. Кстати, на каком расстоянии он действует? Вы можете бросить его на милю? На двадцать? Тогда вы, быть может, сможете ударить по некоторым специфическим целям на башнях, как настоящий снайпер.

— Лемюэль, судя по всему, волна самоубийств объясняется психической атакой демонов. Может ли Чаша защитить нас от них?

— Мистер Пендрагон, — ответил Лемюэль, — меня волнует отсутствие кэлпи, сэлки или любых других народов тьмы, с которыми я знаком. Приходится предположить, что Император Ночи знает, что у нас есть талисманы, и не бросает в бой создания, которых мы можем легко уничтожить нашей магией.

Пендрагон тяжело кивнул, и спросил Ван Дама:

— Я полагаю, что неподалеку находятся флоты других стран?

— Азраил не управляет их правительствами, сэр. Так что здесь только американские корабли и несколько чужих атомных подлодок, которые следят за нашими.

— Ван Дам, — громко сказал Пендрагон, так, чтобы услышали все. — Три термоядерных ракеты с разделяющимися боеголовками уже взлетели из шахт в Неваде и Орегоне, одна основная и две запасных, которые мы может деактивировать, если основная выполнит свою задачу. Время подлета — двадцать минут. К этому времени все наши силы должны быть выведены из зоны ядерного удара и быть готовы действовать в условиях ядерного заражения. Корабли, не пригодные для действий в условиях ядерного удара, должны быть немедленно выведены из зоны боевых действий; остальные должны открыть шквальный огонь, прикрывая их выход. Я предлагаю добавить ковровое бомбометание. Там где возможно, используйте зажигательные бомбы. Многие из этих магических существ не боятся пуль, но могут быть убиты обыкновенным огнем. Как только появится Восьмая Эскадрилья из Боевой Группы авианосца Рузвельт, прикажите им сбросить на башни весь боекомплект.

На мгновение в рубке наступило молчание. Все офицеры с наушниками замолчали, перестали работать, повернулись и посмотрели на Пендрагона.

— Это большая игрушка… — пробормотал один из них.

Другой тихо сказал самому себе:

— О Боже. Это же Третья Мировая Война.

А юный офицер, глядя на объятые пламенем башни тьмы, поднимавшие из покрытых льдом волн к облакам, прошептал:

— Ого! Похоже мы собираемся как следует приветствовать этот цирк уродов!

Ван Дам повернулся к капитану.

— Мистер Пендрагон находится здесь в качестве советника, но я требую, чтобы все его советы выполнялись слово в слово. Очевидно, что приказ о ядерном ударе, о котором он предупредил нас, был отдан на самом высоком уровне.

Капитан только коротко ответил:

— Джентльмены! За работу!

Ворон прошептал Пендрагону:

— Я очень рад, что Венди воспользовалась Рогом Единорога и сделала вас видимым для бодрствующих людей. Взгляните на их лица: они вспомнили вас и ваши знаменитые дела. И они доверяют вам.

— Доверие зарабатывают делами, — не поворачивая головы, сказал Пендрагон. — Не правда ли, Мистер де Грей?

Лемюэль, Питер и Ворон удивленно закрутили головами. Но увидели его, только когда он заговорил, как если бы с глаз сняли повязку. Он стоял посреди рубки в своей звездной одежде, теперь уже потрепанной, высокая остроконечная шапка исчезла. Черные волосы с полосками седины беспорядочно падали на плечи. Лицо вытянутое и бледное, но глаза блестели, как если бы его мучила какое-то жестокое чувство. Около его ноги стоял маленький хищник с жестким взглядом. Азраил заговорил, не отрывая взгляда от птицы.

— Пендрагон, вы напрасно заставляете этих храбрых людей проливать кровь жизни. Против вас сражается не армия Ахерона, а так, игрушки, охотничьи псы и соколы темного повелителя. Только тогда, когда последняя башня вторгнется в реальность воздуха, он выпустит вперед своих герольдов и оруженосцев; только потом зазвучит темный рог, и все его войско проклятых ангелов выйдет на поле боя, вооруженное и готовое противостоять нашим солдатам, но не людям, а рыцарям империи Небес.

— Господа моряки! — резко сказал капитан нескольким офицерам, с изумлением глядевшим на эту сцену. — Займитесь своими делами!

Пендрагон указал магическим мечом на Азраила.

— Мистер де Грей, почему вы здесь?

Волшебник оторвал взгляд от дербника у своих ног и резко взглянул на Пендрагона, в его беспокойных глаза промелькнуло странное выражение.

Медленно-медленно он опустился на колени.

— Ради справедливости я пришел, мой Сеньор, ради справедливости и для того, чтобы присягнуть на верность. Да, я предатель, признаюсь в этом собственными устами и совершенно открыто. Я принес собственную жизнь на алтарь вашей справедливости. Разите меня! У моей крови есть качества, которые можно использовать.

— Пока не было процесса, — сказал Пендрагон, — пока не собраны все свидетельства и не предъявлены доказательства, я не имею права осудить тебя. Но мы можем проявить к тебе снисхождение, принять во внимание твое раскаяние и смягчить приговор, если ты заранее подчинишься нашему решению, пообещаешь принять любое решение суда и послужить обществу.

— Милорд, я клянусь принять любой приговор вашего суда и буду выполнять любой ваш приказ. Я клянусь в этом своим именем, — торжественно сказал волшебник.

Лемюэль мигнул и пожевал губами, когда услышал последнюю фразу. Но он проглотил то, что хотел было сказать, и решил подождать.

— Встань, — сказал Пендрагон. — Твой совет.

Азраил встал.

— Сеньор, Серебряный Ключ мог бы удержать Ахерон под волнами прежде, чем всплывет башня, которая называется Неверность. Но уже слишком поздно. Никакое людское оружие не может повредить ангелу, даже падшему с небес. Ничто, кроме силы самого Солнца не может прогнать ох прочь, но даже Сверкающее Существо не в состоянии победить их предводителя, могущественного Люцифера. Служащие ему меньшие творения тьмы убить можно. Но если на поле боя появится Судьба, ее приказы смогут перевернуть весь ход боя, и не в нашу пользу. Если она придет, тогда мы безусловно потерпим поражение, и ни один человек не избегнет своей судьбы.

Ворон взглянул наружу из высокого окна боевой рубки. Даже отсюда, на расстоянии в двадцать миль от места боя, его острые глаза видели как от семи черных башен, освещенных вспышками, разбегаются огромные волны. И из этих волн появился окруженной стенами двор, храм и темная богиня, стоящая перед храмом, в окружении статуй полубогов и химер; она открыла главные ворота и выпустила потоки льда. Потом, окруженная волнами, села на трон и подняла свой бич.

II

В боевую группу входили двенадцать кораблей и подлодок, а также эскадрилья бомбардировщиков и две эскадрильи истребителей из Третьего Воздушного Полка. Как только из волн появились первые две башни, 105-ая эскадрилья истребителей, «Стрелки», ввязалась в бой с великим драконом Кромм Круахом.[106] Дракон-червь поднялся над морем, выдыхая пламя, его крылья навевали ураган, но смертельный огонь и яд действовали только на несколько сотен ярдов.

Эскадрилья потеряла двоих, когда пилот одного из Шершней через лобовое стекло кабины слишком ясно увидел глаза Кромм Круаха и лицо чудовища, подсвеченное адским огнем, который изрыгали ужасные зубы. Все услышали безумный крик пилота, и самолет спикировал прямо в море. Остальные истребители, пилоты которых вели машины по приборам или в защитных очках ночного зрения, не так пострадали и выстрелили ракетами «Гремучая змея» класса воздух-воздух с расстояния несколько миль. Боеголовки не смогли пробить бронированную чешую Кромм Круаха, затвердевшую от тысяч прожитых лет; однако осколки попали в мембраны огромных крыльев, и могучий дракон упал в море.

И немедленно, увидев падение великого патриарха рода, в воздух, изрыгая пламя, поднялись тысячи и тысячи потомков Кромм Круаха.

Истребители обстреляли их из пушек, убив несколько молодых драконов, чья броня еще не успела полностью затвердеть; после чего истребители легко ушли от преследования на сверхзвуковой скорости. Потом тяжелые боеголовки ракет класса «Воробей», управляемые радаром, ударили по драконам постарше с более твердой броней и сбили их, открыв дорогу бомбардировщикам.

Колонна за колонной бомбардировщики пролетали на высоте бреющего полета над бурным морем и обрушивали концентрированные бомбовые удары на поверхность черных башен. Крылатые существа на верхушках башен не пострадали, но латники и янычары, стоявшие среди мостов и бульваров верхней цитадели, погибли все до единого. Радиоуправляемые снаряды влетали в открытые окна башен и бойницы для лучников, воздух в мрачных базальтовых залах и коридорах наполнился шрапнелью и напалмом. Там стояли солдаты Темной Башни, люди или почти люди, в своих сверкающих доспехах, наполненных древней магией, с украшенными рунами мечами в руках; они умирали, даже не увидев врага, убившего их. Несколько лучников из самых близких к взрывам бойниц выпали из окон, засосанные шквальным огнем, и, нашпигованные шрапнелью, упали на своих товарищей, стоявших на нижних стенах.

Однако, когда из волн появилась четвертая башня, Неприкрытый Ужас, приливная волна потопила два эсминца и крейсер с информационно-управляющей системой «Эгида», крылатые твари открыли верхние ворота башни, и оттуда на людей поглядела Медуза-Горгона.

Ракетные эсминцы Дональд Кук, Митчер и Сан-Хасинто, зашатались и опрокинулись; их храбрые экипажи превратились в камень. Высоко над ними пилоты и бомбардиры, визуально выбиравшие место для новой цели, тоже окаменели, и их самолеты рухнули в море, вызвав взрыв радости черных дриад, резвившихся в ледяных волнах. Остальные атакующие эскадрильи выпустили ракеты с головками самонаведения.

Тем временем со дна океана поднялся кракен, больший, чем любой остров, и проглотил фрегат Хейвс и эсминец Оскар Остен, но самонаводящиеся ракеты, выпушенные с палуб этих кораблей, сильно повредили его клюв и рот. В результате он не сумел проглотить эсминец Йорктаун, но пытался откусить кусок носа этого корабля, пока огонь двадцатимиллиметровых Фаланг, способных выпускать в минуту до трех тысяч снарядов из обедненного урана, не загнал его под воду. Там его настигла ядерная подлодка Виржиния и выпустила двенадцать тактических торпед с разделяющимися боеголовками по огромному панцирю чудовища. Одна из торпед поразила кракена в сердце, и гигантский монстр всплыл на поверхность, мертвый. К сожалению, нефтеналивной корабль Канавах не сумел увернуться от тела и ударился об него. Топливо для дюжины кораблей разлилось по морю и трупу кракена, а случайная ракета подожгла нефть.

Экипажи подводных лодок радостно закричали, когда кракен умер, но сонары показали, что из глубины поднимаются сотни кракенов и левиафанов, и некоторые из них несут башни и армии на своих бронированных спинах.

III

Над волнами появились стены внешней цитадели, выстроенные из огромных блоков адамантина — как будто горы с отвесными склонами поднимались вверх в клочьях пены, отбрасывая от себя гигантские волны. На стенах стояли пропитанные солью минареты и титанические цитадели, никогда раньше не видевшие воздуха.

Потоки воды черными водопадами хлынули из зубов сотен навесных бойниц; там и здесь, хлопая бесформенными конечностями, лежали, задыхаясь, слепые бледные монстры, захваченные врасплох. Вдоль бастионов стояли легионы гигантов, вода лилась с их шлемов и копий, и, с ревом, они повернулись и приветствовали еще четыре огромных башни, которые поднимались на углах квадрата из наружных стен.

Когда шестая башня, Сумасшествие, мрачно сверкнула над волнами, из ее окна появился первый из ангелов тьмы, и вверх взлетела песня, предсказывающая приход Люцифера. Никакой реактивный самолет не мог соревноваться в скорости с его бессмертными крыльями, и куда бы не падал его смертельный взгляд, кричащие люди убивали себя тем оружием, которое первым попадало под руку.

Когда последняя башня, Слепота, встала над волнами, ворота тьмы открылись, и оттуда хлынули грозовые облака, закрыв все звезды, кроме одной, блестящей и бледной планеты на Востоке, которая поднялась в зенит.

Выше всех остальных слуг Люцифера, внушающая ужас богиня Судьба сидела во дворе поднимающегося дворца, за великими воротами тьмы, поднимая скипетр и предрекая поражение силам людей.

Открылись все ворота и окна Ахерона, и изнутри хлынули лучи бледного, не отбрасывающего тени света, замораживая беснующееся море. Троны, Власти, Серафимы и Херувимы встали и запели песню, которая убила людей, услышавших ее.

И Ангелы Ахерона взмыли в воздух, прекрасные сияющие создания, их крылья оставляли за собой снег.

Большим кругом, так, как они стояли вокруг трона повелителя, взлетели Серафимы зла, уничтожая любую жизнь в море, на которую падала их тень, равно друга и врага; на их мантиях были изображены созвездия, которые не появляются на земном небе, три ряда крыльев закрывали их ноги, опоясывали их талию и закрывали окруженные нимбом головы от зрелища императорских ворот Ахерона.

— Слава, слава, слава, — пели они, но императорские ворота еще не открылись. Из темноты послышался голос, сказавший: — Путь еще не готов! Пускай Земля приготовится приветствовать своего повелителя!

Услышав эти слова, Архангелы Ахерона начали летать взад и вперед над морем, и взмахи их крыльев вызвали волны прилива, более высокие, чем любая гора. Архангелы, как пастухи, направили эти волны на противостоящий им могучий флот, собранный человечеством. Волны бросились на корабли.

Все корабли, кроме одного, утонули, и моряки, смытые с палубы, были съедены наядами и морскими змеями.

IV

Рулевой повернул нос авианосца к волнам, которые поднимались все выше и выше. Через стекло рубки Ворон видел бегущий на них склон гороподобной волны, окруженной пеной, увеличивающейся, распухающей, поднимающейся — стена воды, вершина которой терялась в облаках.

В рубке раздался сигнал тревоги. Очень быстро, без суеты и лишних движений, моряки оставили свои посты и спустились под палубу. Ворона вынесло вместе со всеми. Он обнаружил, что вместе с двенадцатью другими моряками сидит в кубрике, и кто-то привязал его к мягкому стулу, который выдвинули из-за переборки.

Комната была длинная, но не широкая, овальные иллюминаторы в каждом конце были закрыты наглухо.

Ворон повернулся, чтобы спросить моряка рядом с ним, когда удар молота потряс кубрик, и у Ворона перехватило дыхание, когда ремни, державшие его на стуле, глубоко врезались в пояс и грудь.

Лампы потухли, зажегся аварийный оранжевый свет.

Палуба наклонилась под углом в сорок пять градусов, а затем встала вертикально. Ворон оказался на стене.

Ужасающий звук, который Ворон уже однажды слышал и надеялся никогда не услышать снова, наполнил кубрик. Звук плачущего от боли металла, звук стальных тросов, рвущихся от непосильного напряжения. Треск и стоны металла звучали отовсюду, как крики умирающих зверей, к ним добавились выстрелы вылетающих заклепок. Корпус авианосца треснул.

Душераздирающий треск ударил по ушам, и комната вздрогнула.

Потом, внезапно, Ворон обнаружил, что висит головой вниз.

Моряк, висевший рядом с ним, сказал:

— Ну и ну. Они в ангаре. Океан внутри.

— Послушай, — сказал другой. — Слышишь треск? Самолеты бьются о верхнюю палубу. Мы только что потеряли их всех.

— Надеюсь, что реактор уцелел…

— Мы перевернулись, — сказал Ворон, не сумев сдержать страх и удивление. Он даже представить себе не мог, какая нужно сила, чтобы опрокинуть корабль такого размера.

Моряк рядом с ним сказал:

— На самом деле я думаю, что мы под водой. Слышишь, как стало спокойно.

Ворон не услышал грома, обычно сопровождавшего его страх: он мог приказывать штормам только над водой. Здесь он беспомощен.

— Не беспокойся, — продолжал моряк. — Эта старая труба очень хорошо спроектирована. Каждая каюта изолирована, все разделено на отсеки. Мы должны автоматически оказаться на поверхности.

Едва он сказал, как, с металлическим треском, пол и потолок поменялись местами. Ворон услышал рев, совсем рядом вопил сигнал тревоги.

Моряки начали отстегиваться.

— Сейчас здесь будет жарко! — сказал один из них. — Кое-что сорвалось с привязи!

— Слышишь? Включились пенные огнетушители.

Красный свет просочился через открывшийся люк. Офицеры вылетели наружу, по дороге выкрикивая приказы. Ворон, старавшийся любой ценой сохранять спокойствие, обнаружил, что его несет вперед толпа моряков, бегущих на свои места по аварийному расписанию.

Несколькими мгновениями позже он с удивлением обнаружил себя в гигантском ангаре под верхней палубой. Над головой зияли огромные проломы, открывая небо; перекрученные металлические платы торчали из зазубренных обломанных краев. На полу ангара плескалась морская вода, лифтовые шахты превратились в бассейны, по которым тонким слоем плавало горючее самолетов, кое-где уже вспыхнувшее. Морская вода вытекала вниз через трапы и люки.

По неповрежденной винтовой лестнице Ворон выбрался на главную палубу.

Все самолеты, стоявшие на палубе, исчезли, за исключением одного, разбитого и наполовину висевшего над краем, чей хвостовой крюк зацеплялся за трос. Палуба была объята пламенем.

Недалеко от корабля по темным волнам плавали обломки кораблей и горы бледно сияющего льда. На горизонте стояли семь башен Ахерона, более темные, чем ночные облака, клубившие за ними. Расправив крылья, ангелы и архангелы зла стояли на верхушках айсбергов и приветствовали башни мечами и кнутами. Океан кипел от тысяч извивающихся созданий, змей и морских драконов, многоруких кракенов, трехголовых химер и прекрасных злых русалок. Ангелы не обращали внимания на спасательные лодки и пытающихся спастись людей, но Ворон слышал слабые крики, когда игривые русалки утаскивали моряков из лодок, или их переворачивали морские черти.

В воздух поднимался триумфальный гимн, прекрасная сверхчеловеческая музыка. Темные фигуры, с факелами и обнаженными мечами в руках, взлетели с волн и выстроились двойной линией, ведущей к последним, самым большим закрытым воротам темной цитадели, находившимся между башнями Несправедливость и Бесчеловечность.

Ворон резко повернулся, увидел Пендрагона, Лемюэля и Питера, стоявших около Азраила на взлетно-посадочной полосе, и поспешил к ним. Сцена освещалась розовым светом, лившимся из-под материи, накрывавшей Чашу, плававшую в воздухе перед Лемюэлем.

— …Вторая волна бомбардировщиков будет здесь через пять минут, — продолжал говорить Пендрагон. — Ядерный удар через десять. И вы говорите мне, что мы должны потерпеть поражение? Должны?

— Это рука Судьбы, Сеньор, — ответил Азраил. — Руки смертных не могут восторжествовать над ней.

Вам Дам стоял рядом, и он тут же сказал, что вторая волна, поднявшая с авианосцев Рузвельт и Вашингтон, состоит из дюжины эскадрилий, намного больше того, что сейчас находится в воздухе, и это подкрепление включает в себя системы борьбы с подлодками, которые могут уничтожить стаи кракенов.

Морской офицер, стоявший рядом с Пендрагоном, заметил:

— Это так, сэр, но тем парням, которые сейчас в воздухе, некуда приземляться. И мы сейчас совершенно неспособны защитить себя от радиации. Даже пожар мы не можем потушить. Все идет не так! Отказали системы, которые не ломались никогда. Быть может мы под каким-то заклятьем? Или это судьба! Пожар…

Ворон видел, как вода уходит в большую дыру в палубе, освещенную пожарами, бушующими внутри корабля. Для него все это выглядело как знак судьбы.

— Ваше мнение, Мистер Уэйлок? — поинтересовался Пендрагон.

Ответили оба.

— Нам не сдержать это мистическое мумбо-юмбо, — сказал Питер, — и это вообще не боевой корабль: на нем нет орудий настоящего калибра. Нам нужно как можно скорее драпать отсюда и надеяться, что мы будем достаточно далеко, когда ядерный удар подогреет эту веселуху.

— Всю силу, которую они бросили против нас, — сказал Лемюэль, — можно отразить, используя древние талисманы; но только не ее силу. Если и существует талисман против нее, я не знаю, что это такое. Наша магия бессильна. У нас нет оружия против судьбы.

И тут заговорил другой голос, каждое слово прозвучало отчетливо и звонко, легко, быстро и уверенно, как если бы говорящий не знал ни сомнений, ни колебаний. Голос был очень глубок, как голос Ворона, в его низких глубоких нотах трепетала беспокойная радость. Он вообще не походил на голос человека.

— Нет никакой судьбы, потому что на человека невозможно надеть оковы.

Ворон резко повернулся, за ним все остальные.

На палубе стоял золотой титан, не меньше шестидесяти футов в высоту — выше, чем обломки боевой рубки; его длинные черные волосы развевались и касались плеч, как если на них дул ветер, который не касался никого другого. Красный плащ вился вокруг его плеч, подпоясанный, впопыхах, куском длинной веревки, руки и ноги были обнажены.

Он стоял, качаясь на подушечках пальцев ног, как если бы в любой момент мог сорваться с места и, подгоняемый любопытством, умчаться в любом направлении. С понимающей улыбкой и блестящими глазами он смотрел на машины и оружие, оставшиеся на палубе. В его улыбке было что-то от улыбки учителя, который радуется успехам отличника, но была и глубокая радость; он улыбался, как если бы наслаждался долгожданной победой.

С одного из его запястий свисало несколько звеньев разорванных наручников.

А другой рукой он держал Галена Уэйлока, так же, как человек держит домашнего кота. В воздухе над головой титана птичкой веяла Венди, которая весело помахала всем рукой.

— Привет, ребята! Ворон, Папа, смотрите! Угадайте, что я нашла!

I

Императорские ворота открылись, и изнутри вышла процессия, поющая гимн в честь великого Люцифера; они пошли по волнам, и вода под их ангельскими ногами стала спокойной, как кристалл.

За ними вышел сам Люцифер, более высокий, чем купол любой церкви; мертвенно бледный свет лился с его лба, возвещая о его появлении. Он переступил через порог и застыл: одна нога на железных ступеньках Ахерона, другая — на воде.

Его гордые глаза пробежали по всей Земле, давно обещанного ему королевства, потому что глаза ангелов могут видеть на любом расстоянии и не обманываются поверхностью вещей. Он увидел все дела и заботы человечества, и его ум, более быстрый и более острый, чем у любого человека, мгновенно постиг все грехи и несчастья каждого человека. И губы Люцифера презрительно изогнулись.

На серафимах слева от него сияли короны из черного Адского Огня, а их одежда была красной, как кровь; серафимы справа носили короны из полярного сияния, а их одежды были бледны как трупы. Семь золотых канделябров, испускавших дым, но не свет, плавно плыли перед ним в руках семи Добродетелей, его служанок: Бесчеловечности, Отчаяния, Неверности, Сумасшествия, Слепоты, Несправедливости и Трусости. А за ним шел великий Архангел Мульцибер,[114] Князь Бездны, державший в руках свиток, запечатанный семью печатями: на нем огненными буквами была записана судьба всего мира.

Люцифер остановил процессию и обратился к Мульциберу:

— Посмотри, мой дом еще не готов принять меня: люди кишмя кишат на зеленой Земли. Ты еще не распечатал Свиток Судьбы и не освободил силы разрушения, которые должны избавить мой мир от паразитов, от этой грязи, которую Громовержец осмелился создать до того, как я получил власть. Даже сейчас эти падшие создания интригуют, готовя оружие против меня; и они еще живы. Ну, и где же твоя мудрость?

Мульцибер низко склонил голову.

— Слава, вечная слава вам, о величайший из монархов! Ваше Величество, вы сами приказали, чтобы те, кто поклоняется вам и совершает преступления во имя вас, могли бы дальше жить вечно, рабами, заслуживающими смерти и осужденными на смерть, но прощенными. Мы не можем дать власть всеобщему ужасу и разрушению на Земле до тех пор, пока ваши верные слуги не отделены от остальных людей; сделать иначе — означает вложить ложь в сияющие уста Люцифера, а этого никак не может быть.

Люцифер поднял голову и взглянул на темные облака и темное небо.

— Посмотри, их оружие зажигается. Слава и империя, все заколебалось. Как мы можем стереть пятно с нашей чести? Потому что мы должны, как первый наш шаг, получить присягу всей Земли, а мы до сих пор не раздавили скорпиона.

— Но что может оружие этих ничтожных созданий сделать духам, таким как мы? — спросил Мульцибер. — Никакое пламя, зажженное руками людей, не в состоянии повредить нашей чистой высшей плоти; только солнце могло бы остановить нас, но мы победили и прогнали его. Верно ли я считаю, что обычные люди не могут свести с небес огонь солнца?

— И тем не менее они сделали это. Смотри, — ответил Люцифер.

Над их головами появился белый свет, и, в самой середине света, увенчанный славой Гиперион; он погнал огненную колесницу на Ахерон и поднял лук света.

Люцифер ступил вперед, мгновенно став выше башен Ахерона, и широко раскинул огромные крылья, скорее похожие на зимние облака. Ангелы Ахерона, оказавшиеся в его тени, уцелели; но остальные пожухли, как осенние листья в огне.

Ахерон был уничтожен; пламя охватило остатки сломанных, треснувших башен, дым плащом покрыл их и дымящееся море, огромная колонна дыма и огня поднялась в сияющее горящее небо.

Люцифер шагнул прямо в небо и первым же взмахом скипетра убил жеребцов солнечной колесницы. Гиперион, раскинув золотые крылья, взлетел в воздух, встал на обломках колесницы и обнажил свой великий меч Адуст.

Второй удар скипетром Люцифера разломал меч на кусочки, пробил золотую нагрудную броню Гипериона и ударил Бога Солнца прямо в сердце.

II

Ворон надел медные защитные очки и посмотрел вверх в то мгновение, когда включил зажигание.

В воздухе над Ахероном появилась сфера совершенного белого света, окруженная мгновенно возникшей ударной электрической волной и огнями святого Эльма, которые как искры улетели в море; сфера покраснела и расширилась, на ней появилась рябь бело-голубых и серебристых искорок, море с каждой стороны от нее забурлило и выгнулось, как если бы около вспышки изогнулись лучи света и само пространство.

Башни Ахерона растаяли как воск. Страшный взрыв поднял в воздух горящие остатки башен и огромное количество воды, как если бы гравитация на время перестала существовать.

Огромный темный обломок, окутанный дымом и пламенем, пронзил центр сферы, и она лопнула, как мыльный пузырь, из нее выметнулся огонь, сжигая все от горизонта до горизонта.

Чудовищный гриб, похожий на непрерывно меняющий форму огромный кулак, пронзил облака, ударил гром, но черный свет охладил и поглотил красный.

И наступила мгла, когда поднявшие темные облака проглотили последний свет взрыва.

Корабль затрясся от ударной волны.

— Смотрите! — крикнул Ворон.

III

Посреди взрыва, отделившись от густого облака дыма, поднялась огромная фигура совершенной ангельской красоты, на ее лбу бледным светом сверкал третий глаз, диадема, освещая суровое высокомерное лицо, ее черные крылья как облака дыма распростерлись в небе над океаном. В руках она держала золотое тело мертвого ангела, увядшие лавровые листья падали с золотой головы, сломанный меч и лопнувший лук скользили вниз из его безвольных пальцев.

После того, как свет вспышки растаял в небе, Люцифер небрежно бросил тело в океан, где оно осталось плавать, лицом вниз, упавшие крылья раскинулись по волнам как два острова.

Люцифер сделал шаг по поверхности моря и поставил одну ногу на палубу авианосца. Его ступня покрыла все пространство от правого борта до левого, а давление его ноги пересилило мощь моторов, так что винты корабля только вспенивали море без всякого эффекта.

Люцифер посмотрел вниз: бледный свет на лбу ангела собрался в пучок света и упал на палубу. Лемюэль отдернул покрывало Чаши и живой свет хлынул в воздух вокруг него, и хотя Пендрагон, Ворон, Гален и остальные окоченели и упали на палубу, побежденные силой этого света, но остались живы. Все они лежали навзничь, дрожа от холода, не в силах пошевелить рукой или ногой.

Люцифер поднял скипетр, и мышцы его поднятой руки стали похожи на колонны, которые могли бы удержат весь мир. Корабль оказался в тени его руки и скипетра.

Из облаков пошел снег, который стал собираться в тени его невообразимо огромных крыльев.

Только Прометей остался на ногах, но и он казался мошкой по сравнению с Люцифером, или высокой сосной, растущей в тени огромной ледовой горы. Но Прометей даже не взглянул вверх; он держал в руке мотор одного из разбитых вертолетов и с восхищением рассматривал его.

Ворон посмотрел туда, где, недалеко от него, лицо жены было вдавлено в палубу. В ее испуганных глазах стояли слезы. Синими дрожащими губами она слабо прошептала:

— Ворон, сделай что-нибудь! Я боюсь.

Ворон с трудом согнул руку и подложил под себя. Совершенный и прекрасный голос Люцифера слетел с неба:

— Прометей Локи! Склонись передо мной, обманщик, поклянись мне в верности и тогда я пощажу грязных червей, которых ты сотворил. Склонись! Или, если ты будешь сопротивляться, я буду посылать каждую минуту по приливной волне, и они смоют все человеческие города. — Он открыл и закрыл свои крылья, на далеком горизонте собрались огромные волны и побежали по морю.

Прометей удивленно посмотрел вверх.

— Поклясться тебе в верности, старший брат? Чем ты заслужил это? Что изобрел?

— Великий город Нью-Йорк полностью затоплен. Стал моим. И разве я не твой старший брат?

По скованным холодом рукам и ногам Ворона поползли теплые искры, он оперся, как на костыль, на разряд молнии, который появился ниоткуда, и тяжело встал; в его ноги вернулась сверхчеловеческая сила.

Ворон понимал, что не сможет поглядеть в сверкающие глаза Императора Ночи, поэтому он уставился в его подбородок и крикнул:

— Люцифер! Остановись, или мы уничтожим тебя, прямо сейчас.

Глаза Люцифера сузились, и он с испепеляющим презрением взглянул на Прометея.

— Прометей Локи! Прикажи этим тварям, которых ты сделал из грязи, поклониться мне, и я, возможно, позабавлюсь, вернув им солнце, которое убил.

— Ты хочешь, чтобы люди поклонились тебе? — сказал Прометей. — Скажи им об этом сам. Мне они не подчиняются.

— Гален, дуй в рог, — сказал Ворон. — Пусть небеса упадут! Упадут и раздавят этого ангела зла.

Люцифер, возможно устав от ноющего шума двигателей авианосца, поглядел на корму, и его взгляд заморозил треть корабля, превратив его в огромный айсберг.

— Прометей Локи! Утихомирь своих ползающих тварей. Разве они не знают, насколько ничтожно то место, которое они занимают в огромной вселенной? И как они осмеливаются даже пытаться обмануть разум, настолько выше их собственного? Я могу видеть в их сердцах и знаю, что он держит рог, но не собирается подуть в него.

Азраил Мерлин, чье лицо потемнело от усилий освободиться, а глаза сверкали от гнева и страха, сумел встать на колени и, тяжело дыша, заговорил:

— Великий Люцифер, высочайший и несравнимый ни с кем среди всех падших ангелов; позволь приветствовать тебя и провозгласить тебе вечную славу, и еще раз славу, о, ты, чудо небес! Могу ли я говорить с тобой, такая жалкая букашка, как я? — И нетвердыми пальцами он сумел вынуть рог из руки Галена и указать им, как оружием, на гороподобную фигуру Люцифера, занявшую все небо и с поднятой палицей-скипетром нависшую над кораблем.

Совершенный голос темного архангела наполнил ночь, слова светились в темноте.

— Мерлин Азраил Уэйлок, твоя рука с этим рогом впервые дали мне человеческие страсти и желания, к которым остались равнодушны все остальные ангелы, замороженные своим бледным долгом, непритязательные и всем довольные. Твои слова приятны мне, можешь говорить дальше; но знай, что все то, что ты собираешься сказать мне, я уже вижу в твоем сердце. Ведь ты собираешься сказать, что Ахерон за моей спиной уничтожен и что вернуться в мир снов я могу только через Эвернесс, не правда ли? И еще ты хочешь сказать, у тебя есть власть воплотить меня в новом теле, как ты сделал с Обероном. Для этого ты хочешь, чтобы я отдался под твое покровительство и прошел обратно через ворота Эвернесса. Твои хитроумные замыслы ничто для меня, волшебник, потому что я предвидел все твои предательства еще тогда, когда мы в первый раз повстречались перед трупом единорога; я знал их еще тогда, когда ты даже не разработал их. Мой герольд, Кощей Анубис Цербер, мельчайший из моих слуг, уже поднял мои цвета над Эвернессом и принял присягу от ларов, местных духов и ангелов-стражей, когда-то служивших тебе, а теперь мне. Прометей не дал вашей жалкой расе достаточно ума даже для того, чтобы помнить врага, которого вы видели рядом с собой; вы прибежали сюда и оставили его там. Глупцы. Твой дом стал моим, ты проиграл. Вот теперь говори. И что ты можешь сказать мне? Будешь угрожать подуть в рог? Я вижу твое сердце и знаю, что ты скорее умрешь, чем даруешь победу, и этот мир, Оберону. Я жду. Тебе есть, что сказать?

Азраил Мерлин сгорбился, не в силах выдержать тяжесть взгляда ангела, и тяжело опустился на колени, ударившись о палубу.

Ворон, борясь за каждый вздох, сказал:

— Мерлин! Аполлон говорил, что нас спасет не магия — только мужество.

Азраил Мерлин, лишившийся почти всех сил, дрожащими пальцами толкнул рог.

— Возьми его! Ты пережил ужас Ахерона. В тебе мужества больше, чем в любом из нас.

Рог прикатился к Лемюэлю. Лемюэль положил руку на Чашу и тяжело оперся на нее; Чаша взлетела вверх, уничтожая вокруг себя ужасный бледный свет, исходивший от Люцифера, и Лемюэль поднялся на колени.

— Дуй! — прорычал Азраил Мерлин. — Зови твой проклятый рай и сдуй меня обратно в ад.

Лемюэль поднял рог к губам.

Как только рог коснулся губ, облака над ними разошлись, появились собравшиеся вместе созвездия. Светящийся город, сверкающий как звезда, с серебряными куполами и хрустальными башнями, молчаливый как призрак и прекрасный как драгоценная гемма, начал опускаться вниз.

— Остановись, — сказал Люцифер. — Я признаю поражение. Хорошо сделано, Прометей Локи; твои фокусы опять победили меня. Я уйду, если твои создания не подуют в рог, и буду ждать в темноте еще один эон. Для меня время ничто, а будущие поколения Стражей Эвернесса рано или поздно забудут свой долг. Лень и безделье расшатают ваши стены и дадут мне победу. Потребуются для этого столетия или тысячелетия — мне все равно.

Прометей только что отставил в сторону систему зажигания вертолета и с восхищением изучал крышку распределителя. Даже не поглядев вверх, он прошептал:

— Как хочешь, старший брат. Но учти, я тут не причем.

Люцифер убрал ногу с палубы авианосца и отступил на поверхность моря, которая превратилась в лед там, где на нее падала его огромная тень. И опустил свой скипетр.

Пендрагон, опираясь о свой магический меч, тяжело и медленно встал; его лицо побагровело от усилий.

— Этого не достаточно, Люцифер! Ты еще не слышал наши требования, и мы еще не приняли твою капитуляцию!

Венди, все еще прикованная к палубе тяжелым ужасным взглядом темного ангела, озабоченно сказала:

— Папочка? Папочка! Что ты делаешь? Почему бы не дать этому прекрасному ангелу уйти отсюда как можно дальше?

Азраил Мерлин тяжело упал на палубу и прошипел:

— Сеньор! Не пытайтесь приручить эту силу! Уже чудо, что мы остались в живых.

— Лемюэль, сейчас! — рявкнул Пендрагон. — Дуй в рог. Это вопрос принципа, и лучше разрушить мир, чем отступить хотя бы на один дюйм!

Гален все еще лежавший на палубе, прошептал:

— Пожалуйста, Мистер Пендрагон, разве мы не можем просто пойти домой и жить в мире?

Люцифер повернул свой давящий тяжелый взгляд на Пендрагона, который поднял меч, как если бы хотел отбить удар. Пендрагон покачнулся, но не упал. Люцифер заговорил спокойным, даже мягким голосом:

— Ты, жалкий червь, что ты можешь требовать у такого, как я?

Пендрагон, не мигая, посмотрел ему прямо в глаза.

— Я свободный человек и не кланяюсь никому. И мы дунем в рог, если ты не согласишься вернуть власть над Эвернессом семье Уэйлок, восстановить уничтоженное солнце, отозвать все приливные волны, вернуть Венеру на ее орбиту и вообще сделать небо таким, как раньше. Или твой ангельский интеллект считает мои требования несправедливыми?

Люцифер поглядел вниз.

— Я гляжу в твое сердце и вижу, что ты отбросил все искушения попросить побольше и просишь только то, что считаешь честным и справедливым. Так тому и быть: я согласен. Я, если мне понравится, подожду, пока ты уйдешь, маленькая пчелка, и только потом подниму руку, чтобы пощипать мед этого мира. Но если ты захочешь большего, опять оживет твое самое худшее проклятие: если ты вернешь власть тирану Оберону, он использует Котел Возрождения и уговорит душу Солнца опять вспыхнуть. И, я надеюсь, он сотрет тебя в порошок, жалкий червяк, как ты того и заслуживаешь. Хватит! Я ухожу!

Люцифер отвернулся, его огромные черные крылья сложились и повисли над плечами, как грозовые облака, он шагнул в воздух и исчез, в мгновение ока унесясь на Восток.

IV

Все поднялись на ноги и поглядели вокруг, на обломки и разрушенные конструкции. На палубе, покрытой легким снегом, осталась вмятина от ступни Люцифера, а корма огромного корабля превратилась в айсберг.

В море вокруг плавала кровь, трупы монстров, обломки уничтоженных кораблей, льдины и несколько спасательных лодок.

Над их головами, как хрустальный подсвечник, колыхалась великолепная эфирная цитадель Келебрадон, тихая и молчаливая, на ее башнях и стенах реяли гордые флаги. Вокруг нее поднимались окрашенные в розовое облака.

Однако небо осталось темным, солнце еще не появилось.

— Что-то мне не радостно… — усталым голосом сказал Гален. — Мы действительно победили…?

Пендрагон оглянулся.

— Куда делся Оберон?

— Никто из вас не заметил, когда я сказала об этом! — капризным голосом заявила Венди.

Ворон посмотрел на снег, лежавший на палубе; но снег выпал после бегства Оберона: следов на нем не было.

— Ворон! Ты можешь найти его? — спросила Венди.

— Смотрите, — сказал Азраил Мерлин. — Звезды радостно собрались за краями отступающих облаков, образовав фигуры детей, цветов и протянутых пальцев. Оберон уже вернулся в Келебрадон, хотя я и не понимаю, как. — Потом его ноздри раздулись, он повернул голову и посмотрел на восточное небо.

— Смотрите! — Ворон указал на другую сторону палубы.

— Я ничего не вижу, — сказал Гален.

— Вот именно! — кивнул Ворон. — Где сон-лошадка, на которой прискакал Лемюэль, а? Все сон-лошадки принадлежат Оберону, разве нет?

Потом он повернул голову и посмотрел туда, куда смотрел Азраил Мерлин.

Венди тоже взглянула.

— Что это?

Пендрагон посмотрел на счетчик Гейгера, который держал в руке, снял с себя противорадиационный костюм, отбросил его прочь и поднял к глазам сложно выглядевший бинокль.

Облака разошлись, и вдали они увидели быстро двигающуюся яркую точку, похожую на падающую звезду. Когда она подлетела ближе, со страшной скоростью проносясь между морем и небом, они увидели сверкающую узкую колесницу из узорчатого серебра, постромки которой были сделаны из серебряных веревок. Колесницу тащили по воздуху несколько пушистых кошек, длинными изогнутыми прыжками они грациозно перепрыгивали с места на место.

Еще ближе, и они увидели изящную, но величественную молодую женщину, слегка отклонившуюся назад, чтобы удержать поводья стремительно летящей колесницы; ее волосы казались черным облаком, которое ветер сдувал с ее лица. Она была совсем худенькой и походила на юную, только что расцветшую девушку, но держалась с достоинством императрицы.

Еще ближе, и они увидели загадочную улыбку, тронувшую ее совершенные губы, и горящий взгляд, сверкавших из-под широких темных ресниц.

На ее руке горело кольцо, похожее на каплю крови, двойник загадочного опала на руке Пендрагона.

Летающая колесница дважды облетела палубу и пошла на посадку. Узкие колеса побежали по палубе, и царственная фигура натянула поводья своих крошечных скакунов. Кошки приземлились на четыре лапы, и, раздраженно дрогнув маленькими плечами, натянули постромки, заставив колесницу остановиться. Потом легли или сели на палубу, умывая усы и полные внутреннего достоинства, как какие-нибудь фараоны.

Венди прыгала верх и вниз от возбуждения, пока колесница кружила над кораблем.

— Мамочка! Мамочка! Это же мамочка! Смотрите, как она прекрасна. Ворон, смотри! Держу пари, ты забыл, как она выглядит!

Потом, когда колесница приземлилась, Венди, как будто подхваченная ветром, унеслась в воздух и приземлилась прямо в руках юной леди. Они изо всех сил сжали друг друга в объятьях, леди разгладила волосы Венди и что-то зашептала ей. Мать могла бы показаться моложе дочери, если бы не древняя мудрость в ее глазах.

Потом Венди встала на колени и ее окружили коты.

— Привет, Пушистик! И ты, Клякса! Можно тебя погладить? О, Усатик! Ты была хорошей девочкой? Смотри, Ворон. — Кошки мурлыкали и терлись о ноги болтающей без умолку Венди, и Ворон подумал, что никогда не видел свою жену такой красивой.

Пендрагон шагнул вперед, обнял леди за талию, вынул из колесницы и поставил на палубу.

Он наклонился и хотел поцеловать ее, но, взглянув на Азраила Мерлина, она повернула голову и подставила ему щеку. Пендрагон нежно взял ее подбородок пальцами и повернул к себе.

— Что случилось?

— Может быть это невежливо, Антон, — сказала она слегка хриплым, но мелодичным и приятным для слуха голосом, — но я не хочу целоваться перед моим бывшим мужем…

Пендрагон фыркнул.

— Титания! Я не собираюсь скрывать правду от него или от любого другого мужчины. Если он не хочет смотреть, пусть закроет глаза.

— Нет… Антон… Ммм… нет… — Ее плечи вздрогнули, и она попыталась освободиться от его хватки. Но его пальцы вцепились в благоухающую массу ее волос, и сильная рука прижала ее к груди Пендрагона. Титания немного отклонилась назад, но не смогла убежать от страстного поцелуя, в ее горле что-то протестующе простонало, как будто кошка замяукала.

Ворон смущенно отвел взгляд. И заметил, как в сузившихся глазах Азраила Мерлина вспыхнула и мгновенно погасла смертельная ненависть.

Когда они выпрямились, Титания обвила обе руки вокруг руки мужа, положила голову ему на плечо и улыбнулась мягкой торжествующей улыбкой. Потом она уже не отходила далеко от него и старалась держаться к нему как можно ближе.

Ворон шагнул вперед, но встал, разинув рот, и никак не мог придумать, что сказать. Лемюэль встал рядом с ним, низко поклонился и развел руки в стороны, ладонями вверх. Он произнес нараспев какую-то фразу на древнем языке, Египетском, или, может быть, Вавилонском.

Титания улыбнулась, взглянула из-под темных ресниц и высоко подняла одну бровь (Ворон с удивление узнал одно из любимых выражений Венди). Однако ответила по-английски. — Вы очень вежливы, сэр, и помните старые времена, которые все остальные люди давно забыли. Но леди не любят, когда им напоминают об их возрасте.

Лемюэль тоже перешел на английский.

— Великая Мать Исида, я уповаю на твою щедрую добрую душу, которая простит любую совершенною мной ошибку.

— Урони одну каплю из Грааля в море, — ответила Титания, — и вся эта кровь, все эти мили трупов исчезнут, вода опять станет чистой и сладкой.

Ворон нашел в себе слова и, запинаясь, сказал:

— Я… я знаю вас, а? Свадебный прием…

Она рассмеялась, весело и звонко, и заговорила глубоким грудным голосом:

— Мне надо было бы обидеться, что меня забыл мой зять, но я не обижаюсь на Туманы Эвернесса. Когда-то, давным-давно, вулканы горели по всей Земле, вместо неба было одно сплошное облако, а Небес не было видно вообще. Мой первый муж разогнал облака, спустился на землю и увидел меня. Земные духи пришли в восторг, в первый раз увидев звезды. Земля и Небо увидели друг друга, и поженились. Молния, его оружие, ласково погладила море, и принесло в него жизнь. После прихода небес мир резко изменился. Для тебя, Ворон, и для всего остального человечества, землю окутана Туманом Забвения, но ты увидишь своими глазами чудеса, глубины и священную древность, которые стоят за тем, что, как ты думаешь, образует границы мироздания. И мир опять изменится, очень глубоко.

Азраил Мерлин сказал звенящим от ненависти голосом:

— Мир действительно изменится и станет ледяной пустыней от полюса до полюса, а трава и деревья погибнут в темноте: Солнце упало и больше не встанет, никогда.

Титания повернулась, мимоходом взглянула на него кончиком глаза, и улыбнулась медленной бледной улыбкой.

— Как так? Оберон уже в Келебрадоне с Котлом Возрождения. Он ждет, когда ты произнесешь заклинание и передашь ему власть. Тогда Котел вновь зажжет Солнце. Это чудо из чудес, я знаю, но ему не привыкать: разве он не делает это каждое утро?

— А если я не произнесу заклинание? — Азраил Мерлин стоял, глядя на нее горящими глаза, скрестив руки и откинув голову назад.

Титания повернулась к Пендрагону:

— Я пришла предупредить тебя, Антон, что у тебя совсем нет времени: слуги зла уже ищут серп, чтобы сжать зерно своих хозяев, потерпевших поражение в войне с тобой. Даже если битва среди богов на время затихла, то люди еще сражаются, может пройти много лет, прежде чем раны затянутся и забудутся. Ты должен немедленно отправиться на Капитолий и остановить их прежде, чем они объявят военное положение. Там холодно, и ты должен надеть что-нибудь потеплее твоего черного плаща. А ты надел бронежилет? Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты выходишь из дома без бронежилета.

Пораженный Ворон увидел, как Пендрагон, мрачно улыбаясь, шлепнул Титанию по мягкому месту. Королева эльфов взвизгнула, забыла о своем королевском достоинстве, и унеслась от него, прижав ладонями края своей широкой юбки.

Потом Титания смущенно улыбнулась, как маленькая девочка, и откинула назад роскошные волосы.

— Вместо того чтобы бить жену, ты бы лучше разбил силы зла. И побыстрее, Антон! Бери мою колесницу, дочку, и лети. Нечего тратить время на поцелуи.

Пендрагон шагнул вперед, обнял ее за талию, перегнул назад и целовал до тех пор, пока она не задохнулась. А потом сказал жестким спокойным голосом:

— Я завоюю их так же легко, как завоевал тебя, моя дорогая.

Она изящно изогнула спину, лежавшую на его руке, и через приоткрытые губы прошептала:

— О, да.

Пендрагон приложил губы к ее уху и что-то прошептал. Титания выпрямилась, опять приобрела величественную осанку, и нежно подтолкнула Пендрагона в спину.

— Ты должен идти. А мне надо сказать пару слов Мерлину Азраилу. В нужное время ты узнаешь о том, что произошло.

— Что за слова хочешь ты сказать мне, о Королева Ведьм? — сердито спросил Азраил Мерлин. Но остался стоять на месте и не отошел от нее.

Пендрагон подошел к запряженной кошками колеснице и взял в руки серебряные поводья.

— Ворон, мне понадобится твоя помощь. Венди, ты тоже идешь со мной. И ты, Ван Дам. И, если случится то, чего я опасаюсь, и ты, Прометей, будешь мне нужен. Но ты не слишком подходишь к…

Титан, не отрывая взгляд от разобранного на части вертолета, сказал:

— Если изогнуть лопасти ротора в этой точке, то можно будет избежать турбулентности в тот момент, когда внешняя часть поднимающейся лопасти пересечет звуковой барьер.

— Точно, — сказал Пендрагон и повернулся к жене. — Титания, как я понимаю, Питер и его козлы не смогут забрать нас, потому что они нужны в другом месте?

Титания повернулась к Лемюэлю.

— Дом Эвернесс уничтожен Люцифером. Через него он ушел в море. Меньше чем через неделю все человечество погибнет: лишенные сна люди постепенно будут сходить с ума, начнутся галлюцинации, видения, и неизбежная смерть. Мы должны немедленно отправиться в Эвернесс и исправить все, что только возможно.

Лемюэль повернулся и поклонился Пендрагону.

— Мистер Пендрагон, мне нужно ваше разрешение на эту работу.

— Оно у вас есть, Лемюэль, — спокойно ответил Пендрагон, скрывая изумление.

— Тогда коснитесь моего плеча своим мечом.

Пендрагон фыркнул, как если бы решил, что идея абсурдна, да и ему было не очень просто вытащить волшебный меч в маленькой карете, в которую набилось трое взрослых людей. Тем не менее, наклонившись вперед, он коснулся плеча Лемюэля плоскостью сверкающего лезвия.

Потом Пендрагон дернул за постромки, державшие кошек, и крикнул:

— Эй, Усатик, Кексик, Пупсик! Пушистик и Шалунишка! Клякса! Вперед!

Несколько котов повернулись и с безграничным достоинством и не менее безграничным презрением посмотрели на Пендрагона. Остальные продолжили вылизывать лапы.

— Ненавижу котов… — прошептал Пендрагон, потом громко сказал. — Титания, ты могла бы указать своим любимцам правильную дорогу?

Титания кивнула, указала на Восток, и в то же мгновение крошечные пушистые фигуры прыгнули в воздух. Колесница дернулась и взлетела, одним плавным головокружительным движением. Пендрагон сражался с поводьями, его черный плащ бился вокруг него. Слева и справа от него Ворон и Ван Дам обеими руками вцепились в узкие серебряные поручни. Венди летела среди котов, иногда впереди, иногда позади, а иногда ложилась на спину, закинув пальцы за голову.

Пендрагон крикнул Ворону, перекрикивая шум ветра.

— Под моей правой подмышкой в оружейной кобуре висит инструмент для навигации. Сможешь достать его? Мне никак — обе руки заняты. Видишь оптоволоконный завиток телескопического перископа? Под ним наплечная кобура, а в ней маленький черный ящик.

— Но здесь одни маленькие черные ящики! Этот?

— Нет, это мой антирадар. Он нам не нужен; нас никто не собирается сбивать. Приемник Лоран[115] прямо под моей правой рукой. Видишь цепочку гранат на поясе? Отлично, подними пояс, там три кармана, в одном газовая маска, в другом инфракрасная лампа, и в третьем…

— Нашел.

— Ты умеешь пользоваться им?

— Да, такой же был на моем корабле.

— Прочитай мне координаты.

Ворон прочитал широту, долготу и азимут, показываемые прибором.

— Я надеюсь, что этот Лоран значительно меньше того, что был на твоем корабле, — сказал Пендрагон.

Ворон повернул голову. С каждым мягким длинным прыжком потемневшее море уходило все дальше и дальше назад, авианосец и руины Ахерона уже пропали из вида.

— Хотел бы я услышать, что Титания говорит Мерлину, — задумчиво сказал Ворон.

— Легко, — ответил Пендрагон. — Возьми мой радиоприемник, висящий на поясе слева, и нажми кнопку, на которой написано «память шесть». Этот канал настроен на передающее устройство, которое я оставил Азраилу.

I

В крошечном приемнике раздался голос Титании. Они пропустили только самое начало ее разговора с Азраилом Мерлином.

— Смотри, мудрый маг! Такой мудрый. Достаточно мудрый, чтобы найти наследника Утера,[116] хотя у Утера детей не было. Злые языки твердили, что ребенок — бастард, сын не то Горлойса, не то Эктора. Как умно ты заставил всех сплетников прикусить языки, показав стране чудо с мечом в камне и тем самым доказав, что ребенок — законнорожденный король Англии! Но почему никто не догадался, что ребенок, которого нашел волшебник, на самом деле его собственный сын? Действительно чудо!

Голос Азраила Мерлина.

— Там не было никакого чуда — обычная скрытая пружина, которая держала меч, пока рука Артура не легла на рукоятку. Он так никогда и не догадался, что я стоял рядом с платформой с ногой на защелке. И для него это действительно было чудом. Ты спрашиваешь, прав ли я был? У меня были страшные враги, бароны раздирали на куски все королевство, и это маленькая ложь позволила Артуру никогда не сомневаться в своем праве на престол!

— Большое выстраданное право, Эмрис. А что с последствиями твоей маленькой лжи? Ты сказал, что он — сын Утера и Игрейны, счастливая судьба! Быть наследником Кэр Леона и Короля Лота, одновременно! Иметь в себе кровь обоих враждующих домов, и, конечно, оба поддержали его.

— Действительно смешанная кровь, о Владычица Озера. Твой собственный сын посмеялся над тобой; хотя, по закону, ты не могла отказать и подала ему руку, когда он пришел на озеро. Все видели, как на Пасху ему принесли присягу прекрасные короли и могучие бароны. Но только мы с тобой видели древних духов, которые той же безлунной ночью вышли из зеленого леса, танцевали вокруг него и наделили бессмертными силами, потому что они тоже не могли не присягнуть на верность крови, твоей крови, о Вивиан!

— Не правда ли, ты наслаждаешься своими делами, Волшебник? Но для чего тебе чернить доброе имя давно умершего короля и живой вдовы, обвиняя их в неверности?

— Вы осмеливаетесь, мадам, упрекать меня за то, что я обвиняю других в том, что вы сами заслужили больше всего?

— Насколько я помню, и ты в этом участвовал, играя не маленькую роль моего любовника.

— Да, верно; но я не запятнал своей чести — я создал королевство!

— А что ты дал королю?

— Он видел кольцо эльфов, танцевавших вокруг него, и понял, что здесь лежит тайна власти; и он попросил меня создать для него стол такой же формы, все сидящие за которым равны между собой, стол, у которого нет головы или ног, и из-за места за ним никто не сможет поссориться. Он приказал мне воздвигнуть дольмены Стоунхенджа,[117] чтобы привязать к себе духов небес, и Круглый Стол никогда не упадет, пока стоят древние камни. Но есть и тайное пятно на самой прочной колонне, которой я доверил поддерживать всю конструкцию, могучий любимец Владычица Озера, Сэр Ланселот. Ваш любимец, мадам!

— А что еще ты дал королю?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, мадам.

— Где Жезл Моли, который должен был стать его скипетром? Который разрешил бы ему видеть правду и ложь в сердцах? Если бы у Артура был Жезл, он мог бы мгновенно обнаружить предательство Ланселота. Но нет, я забыла. Твоя ложь все равно обнаружилась, в конце концов. Разве для блага королевства нужны были все эти твои чернокнижные схемы?

— Так что, это и есть причина, по которой вы предали меня? Причина моего долгого заточения?

— И почему ты остался в заключении? Конечно, если бы Серебряный Ключ был в руках Короля, как мы и договорились тогда, когда я рассказала тебе, как убить единорога моего мужа и украсть силу животного, которую Оберон использовал, чтобы предать и убить Урана (и эту силу я отдала тебе!), Высокий Король, мой сын, мог бы мгновенно освободить тебя, это природа ключа. Неужели тебе было так холодно среди корней Мирового Дерева, в которое я поместила тебя? Я думала, что королевство устоит и без твоего вмешательства, но, увы, ошиблась. Проклятый Мордред![118] И мне было по-настоящему холодно, когда я стояла на лодке, глядя на своего умирающего сына, я замерзала от порывов ледяного морского ветра; и не было стрел Лука Бельфана, которые могли бы согреть меня, и не было Грааля, который мог бы подарить мне надежду. Ты не знаешь, но он разослал всех своих рыцарей на поиски Чаши и они так и не нашли ее, потому что ее спрятал ты! И я привезла своего сына обратно, домой.

— Он и мой сын, тоже, и должен был остаться на Земле, со мной! Если бы я знал, я мог бы поразить этого Мордреда проклятием, или обвинить его в каком-нибудь ужасном преступлении, или встретить его где-нибудь в дремучем лесу с напоенным ядом дротиком. Таким образом я бы хорошо послужил Королю, хотя он никогда бы не узнал об этом. Но злая судьба восстала против меня! Я больше никогда не увижу, как просыпается мой сын, пока не настанет последний день мира! Ты, и только ты украла моего сына и мою жизнь, о Королева Другого Мира! А теперь ты просишь меня восстановить величие и силу Оберона, еще одного твоего мужа, которого ты предала!

— Дай Солнцу возродиться и верни в мир жизнь. Никто не знает тайну Котла Оберона, только он один. А Пендрагон? Ты еще верен ему? Да, другой человек держит знамя рода. Но в нем есть и твоя кровь. Он, и все Уэйлоки, и весь мир умрет в темноте, если ты не сможешь заколдовать Оберона. Подумай, хорошо подумай, Волшебник, вспомни всю твою гордость и твою темную службу королевству. И где теперь твоя служба? Где твоя верность? Смыта ревностью? Ненавистью? Тогда чем же этот мир отличается от падшего Альбиона? В чем разница?

Долгое молчание. Сигнал начал слабеть.

— И если я скажу, что наложу заклятие на Оберона, даст ли Пендрагон мне свободу, перестанет ли преследовать?

— Ты видел, как он говорил с Люцифером. Думаешь, он согласиться избавить тебя от наказания, которое ты заслужил множеством убийств? Почему ты изменил точку зрения? Неужели наконец понял, что нельзя построить справедливое королевство на несправедливости?

— Прометей! Я вижу, что ты здесь. Ты можешь предвидеть будущее, ответь мне! Должен ли я потребовать свободу, даже если после этого мир накроет морозная мгла, и он умрет? Согласится ли Пендрагон на мое требование? Что говорит твоя мудрость?

Долгое время радио молчало. Потом в канал ворвался глубокий голос Прометея.

— Я не вижу в этом смысла. Достаточно применить технологию, которую я показал им, и люди смогут построить свое собственное солнце. А если еще добавить некоторое количество антиматерии из Юпитера, можно зажечь…

Сигнал стал слабеть, появились помехи.

— А Прометей действительно мой отец? — удивленно сказал Ворон. — Он совершенно не похож на меня!

Венди, не оборачиваясь, бросила.

— Я бы этого не сказала, ты, маленький титан, — и засмеялась.

— Неужели этот парень, Мерлин, мой родственник, — еще более удивленно сказал Пендрагон. — Это же маньяк, жаждущий крови. Жуткий тип. Он совершенно не похож на меня!

Ван Дам, вцепившийся обеими руками в перила рядом с локтем Пендрагона, посмотрел на высокую фигуру в развевающемся черном плаще, под которым скрывались смертельное оружие и удивительные приборы, висевшие на черной упряжи, посмотрел на магический меч, торчавший за поясом, и прошептал сам себе:

— Я бы этого не сказал…

II

Запряженная котами колесница пролетела над Лос-Анджелесом, и они увидели, что город еще стоит; но электричества не было, и только факелы и пожары освещали улицы с ревущими толпами на них.

Пендрагон заметил Войну. Чудовище склонилось над городом, но, увидев их, повернулось и убежало.

Ворон держал очередной прибор, который дал ему Пендрагон. Этот стимулировал центр сна в мозгу. Когда они приземлились прямо среди бушующей толпы, ток из рук Ворона потек в прибор, половина всех людей упала на землю и мгновенно заснула.

Вторая половина с почтительным изумлением глядела на завернутую в черное фигуру, вышедшую из колесницы. Пендрагон обнажил меч. Его голос, усиленный электронным микрофоном, разнесся по всему городу: — Возвращайтесь в свои дома! Всякое преступление будет замечено! Те, кто творят зло, не смогут спрятаться! Мародеры будут сурово наказаны. Любая несправедливость, от которой вы, по вашему мнению, страдаете, будет устранена!

Толпа успокоилась, стала рассеиваться и исчезла, как туман на восходе солнца.

Уже в воздухе, над Скалистыми Горами, Ворон спросил:

— Почему они поверили вам?

— Я, я это сделала! — крикнула Венди, окруженная летающими котами. — Мамочка как-то сказала, что Жезл Моли заставляет любого почувствовать, если кто-нибудь ему лжет. Я дала им всем почувствовать слова Папочки. И они поняли, что это правда! Но, может быть, я просто подняла Жезл в воздух и ничего не случилось…

Потом они приземлялись в Канзас-Сити и Балтиморе. Однажды Ворону пришлось вызвать гром, чтобы утихомирить банды. Там, где шли сражения между федеральными войсками и местной милицией, вмешивался Ван Дам и приказывал федералам сложить оружие. Они сняли блокпосты со всех трех основных хайвэев и приказали танкам возвращаться на базу. Водители грузовиков, вооруженные обрезами, из которых они стреляли по солдатам, радостно приветствовали их колесницу выстрелами в воздух.

В Вашингтоне, О. К., войска стояли на каждом углу, танки и бронетранспортеры перегородили улицы, но кое-где стояли баррикады разбитых автомобилей, поставленных один на другой, и милиция из Виржинии и Мериленда мешала передвигаться федеральным войскам. Столица была парализована.

Пендрагон, глядя вниз, заметил:

— Этот город просто построен для баррикад.

— Я всегда слышал, что здесь трудно ездить, — сказал Ворон.

— А почему здесь люди из Виржинии с оружием в руках, а не из жителей О.К.? — спросил Ван Дам.

— В Округе оружие есть только у бандитов, — ответил Пендрагон. — И здесь Капитолий. Ван Дам, я собираюсь приземлиться между этими двумя пулеметными гнездами на Капитолийской лестнице, рядом с этим бронетранспортером. Мы сможем войти в здание по вашему пропуску?

— Сэр, я могу попытаться. Но посмотрите на все это телевизионное оборудование: Вице-президент, о, простите, Президент обращается к Конгрессу, судя по объявлению по радио. У нас могут возникнуть трудности.

Ворон поглядел на все еще ночное небо, на котором, несмотря на время года, над узкими полосками темных облаков висели осенние созвездия. Он нахмурился, и над краями облаков сверкнули молнии.

— Я готов к любым трудностям, — сказал Ворон, — а те, кто пытается сделать эту страну, свободную страну, похожей на Россию? Ха! Они не готовы.

Колесница приземлилась.

III

Пропуск Ван Дама провел их через первый пост стражи у наружных дверей, и они дошли до второго, где вооруженные автоматами солдаты охраняли вестибюль. Офицер безопасности всмотрелся в лицо Ван Дама, что-то проворчал, громко приветствовал его и приказал освободить им дорогу. Но Пендрагона заставили оставить в вестибюле меч и оружие. Пендрагон тщательно привязал свою оружейную перевязь к рукоятке меча, обмотал все кожаной лентой и только потом отдал ее парламентскому приставу.

Как только с поста их стало не видно, Пендрагон вытянул руку, и в ней сверкнула спираль золотой радуги, немедленно превратившаяся в меч, к которому была по-прежнему привязана вся упряжь. Еще мгновение, и она вернулась на свое место.

Они пошли дальше, эхо шагов отражалось от деревянных панелей и сводчатых потолков.

Еще несколько минут, и они оказались в главном мраморном коридоре, ведущем в комнаты конгрессменов. Коридор перегораживала линия мешков с песком, из-за которых выглядывали пятидесятимиллиметровые пулеметы на треногах, перекрывавшие весь коридор. Голос из-за мешков приказал им остановиться.

Ван Дам вышел вперед и высоко поднял свой пропуск.

— Прошу прощения, полковник Ван Дам, — сказал голос, — но у нас приказ: стрелять в любого, кто попытается пройти по коридору до того момента, когда Президент закончит обращение к конгрессу.

— Это очень срочно.

Предупреждающий выстрел ударил у его ног.

Группа отступила за угол, в более узкий коридор, устланный красным ковром; стены, обшитые темными деревянными панелями, прерывались большими дубовыми дверями.

— Пендрагон, — предложил Ворон, — я думаю, что смогу ударить по ним всем громом, даже хотя здесь нет дверей, ведущих наружу.

Пендрагон вынул свой гранатомет и надел инфракрасные очки.

— До выступления осталось очень мало времени. Запасных очков у меня нет, так что вам всем придется держаться за мой плащ. Ворон, по моему сигналу ударь их громом, и залей всю область не смертельным электрическим разрядом. — Он взял гранатомет в одну руку, винтовку с длинным стволом в другую. — Эти люди не преступники, поэтому я использую дротики со слабым нервнопаралитическим газом, действует через три секунды.

С неестественно спокойным лицом Ворон вышел из-за поворота и щелкнул пальцами, эхо, отразившееся от стен, разорвало воздух, ломая окна и люстры.

Группа немолодых солдат поднялась над верхушкой линии из мешков с песком, и прицелилась. Из глаза Ворона вылетели молнии, и там, куда он глядел, солдаты падали на пол и бились в конвульсиях.

Пендрагон высунулся из-за угла и выстрелил. Мешки с песком заволок черный дым. Солдаты, ничего не видя, продолжали стрелять. Пендрагон быстро зашагал по коридору, распространяя кругом дым. Ван Дам, Ворон и Венди шли за ним, держась за край его плаща.

Внутри газового облака, Ворон, ничего не видя, старался идти так, чтобы не шуметь, а Венди полетела. Пендрагон, который все видел совершенно отчетливо, шел через хватающихся за глаза, ослепших солдат, тех, которые не потеряли сознание после молний Ворона.

Ван Дам дважды натыкался на солдата, и оба раза Пендрагон мгновенно поворачивался и стрелял дротиком в обнаженную руку или шею прежде, чем солдат успевал отреагировать. Дежурный лейтенант начал кричать на своих людей, заставляя их встать в линию и блокировать коридор. Пендрагон вынул из кармана диктофон, записал пару фраз, сказанных лейтенантом, выстрелил в него, переключил диктофон на воспроизведение и бросил его в коридор, где тот начал повторять одно и то же, приказывая своим людям собраться вокруг него.

Пальцы Ворона закостенели на плече Пендрагона.

— Запах могилы.

— Я вижу его, Мистер Вранович.

Через очки Пендрагон ясно видел руку скелета с удлиненными ногтями, высовывающуюся из-за края коридора впереди, а потом и всю неестественно высокую фигуру, похожую на кошмарную узкую тень.

Кощей стерег большие двери, ведущие в зал конгресса. Его голодное тощее лицо плавало наверху на уровне верхних петель; корона из отрубленных пальцев находилась еще выше. Темный туман заволок двери от одного края до другого, и кости, похожие на когти цыпленка, тянулись вниз из-под его поножей и царапали мраморный пол у его тонких ног.

При виде Пендрагона и без того мрачный Кощей помрачнел его больше, грудная клетка, игравшая роль кирасы, открылась и закрылась, из нее высунулись острые ребра и втянулись обратно, как будто человек нервно постучал пальцами по столу.

— Возьмем их, когда они подойдут к двери! — крикнул один из солдат и мгновением позже упал, когда Пендрагон, не поворачивая головы, всадил в него дротик.

— Ты не пройдешь, Пендрагон, — сказал Кощей, с мрачной ненавистью глядя на Пендрагона. — Ты не пройдешь мимо меня. — Ни дым, ни черная одежда не могли обмануть зеленые точки, служившие некроманту глазами.

Полетел дротик, но он ничего не мог сделать костяному скелету. Пендрагон поднял меч.

— Ворон, Ван Дам, оставьте его мне. В колледже я немного занимался фехтованием. Посмотрим, как много я забыл.

— Но у него нет меча, — сказал Ворон, — до тех пор, пока кто-нибудь другой не даст его ему. — Солдаты, услышав голос Ворона, попытались его схватить, и упали на землю, пораженные слабым электрическим током, который тек по его одежде.

Кощей засмеялся, как будто зашипела ядовитая змея.

— В комнате за моей спиной есть много, о, очень много тех, кто дали мне в руки Жалость, чтобы я мог убивать им. — И электронные очки показали Пендрагону белый костяной меч, который сверкнул как сосулька, когда Кощей поднял его и приветствовал им противника.

В этот момент из-за двери послышались приветствия и аплодисменты, и чей-то голос громко сказал:

— Леди и Джентльмены, Президент Соединенных Штатов! — Еще больше приветствий.

Пендрагон тоже приветствовал противника своим мечом и слегка поправил настройку очков.

Кощей черной волной бросился вперед, его тонкий меч крутился в воздухе, быстрый как жало осы. Длинные костяные руки вытянулись настолько далеко, что Пендрагону пришлось отступить на несколько шагов, парируя удары справа и слева. Чудовищный запах, шедший от Кощея, почти не давал дышать. Эхо от звона мечей отражалось от стен и возносилось к потолку.

Голос из-за двери уже говорил:

— …пока я говорю, те лояльные американские граждане, которые знают свое место и верят в наши идеалы, сохранят мир и подчинятся законным властям, а на тех преступников и мятежников, получающих помощь из-за границы, которые этого не сделают, обрушится…

Пендрагон сделал быстрый выпад, вытянувшись в струнку, кончик его меча протиснулся мимо меча Кощея, но отлетел от костяных лат, защищавших запястье некроманта.

В ответ Кощей, быстрый и гибкий как атакующая змея, упал на колено, едва не касаясь лицом пола, и сделал выпад, его меч ударил снизу вверх, пролетел под защитой Пендрагона и устремился в пах. Но полы развевающегося плаща Пендрагона замедлили удар, и Пендрагон успел опустить меч и отбить клинок, отлетевший к голове Кощея. Потом Пендрагон опять отступил.

Кощей откинул голову назад, задев короной люстру, и нанес несколько быстрых ударов, целя в плечи и голову Пендрагона. Пендрагон парировал, попытался ударить Кощея в ногу, и отскочил назад, тяжело дыша. Пот начал заливать очки, мешая видеть.

Тем временем Ворон, припавший к полу, слушал стук солдатских сапог по мрамору и звон сталкивающихся клинков. Из комнаты за дверью послышался ставший на мгновение более громким голос:

— …нашим союзникам и уверить их, что взрыв ядерной боеголовки над Тихим Океаном, произошедший меньше часа назад, был действием террористической группировки, захватившей наш ядерный материал. Правительство Америки ответственно заявляет, что этот преступный акт…

Кощей быстро встал в восьмую позицию и своим белым мечом сделал очередной выпад вперед и вниз. Невероятно длинные руки и ноги давали ему возможность держать смертного соперника на расстоянии, но Пендрагон заметил, что монстр нападает и защищается слегка медленнее. Пендрагон не стал парировать удар, но прыгнул в сторону, отбежал в сторону, и, заметив, что Кощей вытянулся в полный рост, попытался ударить его сбоку. Кощей успел повернуться и парировал удар, попытался ударить Пендрагона в спину и промазал.

Пендрагон находился на самом краю газового облака, дым утончился, превратился в клочья темного тумана. У него было только одно мгновение, чтобы занять правильную стойку; в следующее Кощей, разгоняя облако тумана, уже обрушился на него, тонкий белый меч со свистом ударял со всех сторон.

Ворон тоже заметил, что облако газа редеет и спросил себя, почему это происходит в замкнутом коридоре. Солдат, находившийся рядом с ним, заметил две сошедшиеся в смертельном танце темные фигуры и поднял винтовку.

Ворон коснулся рукой плеча человека, и слабый электрической разряд парализовал мышцы руки. Винтовка выпала прежде, чем солдат успел выстрелить. Другой рукой Ворон щелкнул пальцами около уха юноши и подхватил его, когда тот начал падать.

Из дыма выскочило еще несколько солдат, но они не могли стрелять в Пендрагона по той же причине, по которой Ворон не мог бросить молнию в Кощея: соперники были слишком близко один к другому.

Ворон и солдаты стояли и с восхищением глядели на бой.

Пендрагон и Кощей с невероятной скоростью прыгали вперед и назад, белый и золотой клинок звенели, Пендрагон нападал, колол, изворачивался, Кощей раздувался и щелкал, как сорванный парус на ветру.

Мечи опять столкнулись друг с другом и на мгновение замерли, соперники сжали покрепче рукоятки, меряясь силой. Кощей распух, уперся в потолок короной, и пересилил; Пендрагон упал на колено, клинок остался высоко головой.

— Дурак! — прошипел Кощей холодным голосом. — Когда твоя Справедливость могла победить мою Жалость?

Пендрагон выпустил меч из рук. Кощей, потеряв равновесие, стал падать на пустую руку Пендрагона. Но Пендрагон уже опять сомкнул пальцы, золотой завиток сверкнул в его ладони, меч прыгнул с пола, лезвием вверх, и вонзился между двумя костями нагрудных лат Кощея, прошел через грудь и вышел из спины. Кощей оказался над Пендрагоном, насаженный на клинок.

Кощей улыбнулся, и в его глазницах вспыхнула мрачная радость.

— Я никогда не храню сердце в теле, и никакая Справедливость не в состоянии коснуться меня.

Он поднял белый клинок и ударил в грудь Пендрагона.

Из-за двери донеслись громкие отчетливые слова:

— …для того чтобы найти Антона Пендрагона и его союзников-террористов, мы приказываем приостановить действие гражданских прав на время чрезвычайного положения. Полиция может арестовать любого без всякого ордера на арест и проводить тайные обыски там, где она считает нужным. Из-за опасного оружия, попавшего в руки террористов, право на обладание огнестрельным оружием, которое наше правительство даровало лояльным гражданам в самом начале этой республики, аннулируется. Нелояльные речи и публикации также запрещаются до тех пор, пока беспорядки, спровоцированные террористами, не прекратятся…

Ворон услышал, как звонкий голос Венди прилетел откуда-то сверху.

— Это все неправда! Да он просто большой лжец.

Ворон повернулся, и увидел, что дверь, которую сторожил Кощей, открыта, и облако газа исчезает за ней, рассеиваясь в большом пространстве. Венди слетела сверху, распахнула дверь и влетела внутрь.

Послышались удивленные возгласы, потом взрывы смеха.

Пендрагон медленно выпрямился.

— Это сражение бессмысленно, Кощей. — И он начал вытаскивать белый тонкий клинок из своей груди. — Ты обманул меня, заставив подумать, что я должен сражаться. Но я думаю, что твое оружие может ранить только тех, кто разрешает Жалости победить Справедливость. И это не я. — Когда он полностью вынул меч из своего тела, то не осталось раны, и не потекла кровь.

Пендрагон рассмеялся саркастическим смехом, и клинок, которому не могли повредить никакие удары и никакая сила, задрожал и разлетелся на куски.

Кощей отлетел назад, став паукообразной тенью в уголке высокого потолка.

— Смейся, смейся, смертный. Все человеческие дела когда-нибудь да кончаются. А я всегда буду вооружен. Ты сломал один мой меч, но у меня есть тысячи предателей твоей расы, стремящиеся изо всех сил выковать для меня новый. Да, ты изгнал меня, но я не прощаюсь. Пока зависть жива, мое бессмертное зло не может умереть. — И он молча испарился.

Из зала заседаний Сената послышался голос Уэнтворта.

— Эй, кто-нибудь! Застрелите эту летающую девушку!

Солдаты окружили Пендрагона.

— Вы арестованы, сэр, — сказал один из них, совсем еще молодой.

— Арестован я или нет, но в этот зал я войду, — твердым голосом сказал Пендрагон и пошел вперед.

— Стой! — крикнул другой солдат, прыгнул вперед, загораживая Пендрагону дорогу, и поднял винтовку.

Пендрагон холодно поглядел на него.

— Солдат, ты знаешь, кто я такой?

— Но… нет.

— Ты должен прочитать его документы, — сказал первый солдат. — Это Антон Пендрагон.

— Владелец газеты… — добавил третий.

— Обладатель Нобелевской премии по физике за этот год, и за прошлый… — сказал первый.

Пендрагон посмотрел на того, кто говорил.

— Сынок, ты хочешь принять на себя ответственность за мою смерть?

— О…

— Вы все можете окружить меня и говорить всем, что я арестован; но я войду в этот зал!

И когда он пошел вперед никто его не остановил, почему-то.

I

Через несколько минут после речи Пендрагона Ван Дам нашел его в коридоре за Залом Сената. Пендрагон стоял у дверей и смотрел, как милиция Вирджинии разоружает федеральные войска; лучи солнца лились в большие двери и отражались от мраморного пола рядом с ним.

Ван Дам подошел к нему, улыбаясь просительной улыбкой, и робко встал за дверью, укрываясь от солнечных лучей и взглядов снаружи.

— Мистер Пендрагон! Вы не можете сейчас уехать, ну пожалуйста! Вас ждет пресса…

Пендрагон повернул голову и его глаза сузились от изумления: Ван Дам чего-то ужасно боялся, но совершенно непонятно чего…

Еще мгновение назад у Ван Дама было лицо военного и он, не моргнув глазом, бросал вызов намного более высокопоставленным офицерам. Час назад он находился на авианосце, бросившем вызов падшим ангелам Ахерона. И ни одного испуганного взгляда. Чего же он боится сейчас?

— Что вы хотите от меня? — спросил Пендрагон.

Ван Дам заговорил осторожным голосом.

— Мы хотим помочь вам. Мы уверены, что сможем помочь вам победить на следующих выборах. После этот речи мы можем продать вас американской публике.

— Вы этого хотите?

— Только помочь вам.

Пендрагон бросил на Ван Дама скептический взгляд и отвернулся.

— Подождите! — сказал Ван Дам. — Мы нуждаемся в вас. Я согласен, это мы нуждаемся в вас — вы должны возглавить страну!

Пендрагон оглянулся и с удивлением посмотрел на Ван Дама.

— Но почему, черт побери, я должен этого хотеть?

— Я предлагаю вам власть! — напыщенно сказал Ван Дам. — Абсолютную, ничем не ограниченную власть! Если вы не хотите придти к власти путем выборов, если вы не хотите показываться на публике, мы можем назначить вас президентом, в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Назначенный президент не отвечает ни перед кем, за исключением администрации, которую мы контролируем. Я вижу вашу харизму; чтобы восстановиться после такой катастрофы этой стране предстоит поделать очень долгий и тяжелый путь. Народу нужен сильный лидер. Не думаю, что в такой момент много людей смогут взвалить на себя бремя власти. Может быть только один — вы!

Пендрагон вынул магический меч и поднял клинок вверх.

— Разрешите мне объяснить вам природу власти. Посмотрите на надпись, выбитую на клинке. Что написано на этой стороне?

— Э… здесь написано «Возьми меня». Это то, о чем я прошу вас, мистер Пендрагон. Не имеет значения, кто выставит свою кандидатуру против вас, мы напустим на них налоговую полицию, и им будет не до выборов…

Пендрагон повернул меч другой стороной.

— А на этой стороне?

Ван Дам уставился на буквы, но не ответил.

Буквы сложились в слова: «выбрось меня».

— Когда я был во вселенной снов, — сказал Пендрагон, — ко мне подошел призрак, выглядевший как Джордж Вашингтон, и спросил, знаю ли я кто такой Цинциннат.

Пендрагон вопросительно посмотрел на Ван Дама. Ван Дам пожал плечами.

— Я не знаю, кто это такой.

— Вам нужно почитать классиков. Луций Квинкций Цинциннат работал на своей маленькой ферме, когда к нему приехал римский Сенат и сделал его диктатором, поскольку римская армия была окружена врагами в Альгидских горах. Ему была дана абсолютная власть над одним из самым могущественных городов-государств того времени. За один день он привел римскую армию к победе, а потом вернулся на свою маленькую ферму. Не так много людей в истории отказывались от диктатуры.

— В любом случае призрак Вашингтона спросил меня, и я сказал: да, я знаю, кто такой Цинциннат. Я думаю, что это вы, сэр.

— И он ответил: кое-кто хотел сделать меня королем, вы знаете об этом?

— Я сказал, что да, знаю, я изучал историю. Никогда в мире не было такой формы правления, как наша Конституция; и я слышал, что некоторые люди предпочитали старые, всем известные пути. И я спросил его: если они хотели сделать вас королем, почему вы отказались? Континентальная Армия была верна вам.

— И он ответил: «Как-то Бен рассказал мне, что одна старая женщина нашла его за Залом Независимости в тот день, когда Конгресс ратифицировал Конституцию. И она спросила его, что будет, монархия или республика? И Бен ответил (конечно, старина Бен никогда не упускал случай пошутить, рассказывая истории): Республика, мадам, республика, если вы сможете защитить ее!»

В глазах Ван Дама застыло непонимание.

— Тогда я приведу еще один пример, — сказал Пендрагон. — Если бы я стал президентом, то своим первым же актом вернул золотой стандарт и распустил Федеральную Резервную Систему.

— С финансовой точки зрения это звучит не слишком хорошо, мистер Пендрагон. Правительство должно быть способно выпускать бумажные деньги, чтобы оплачивать свои программы. Инфляция разрешает нам уничтожать наши публичные долги. Деньги — это власть, и тот, кто управляет выпуском денег, управляет экономикой.

— То есть мы не можем дать свободным людям управлять выпуском денег? Моим вторым актом стало бы упразднение Шестнадцатой Поправки,[120] уничтожение налогов с граждан и объявление Пятнадцатого Апреля национальным праздником.[121]

— Все это сильно ослабит правительство.

— Это и есть моя мысль.

— Нам нужен лидер, — тихо сказал Ван Дам, — человек, который сможет сохранить страну в это опасное время.

— Подставное лицо, вы это имеете в виду? Это не я. И простите меня, опасное время? Оно только что кончилось.

— Во время войны от нашей финансовой системы ничего не осталось, мистер Пендрагон! Сети коммуникаций разорваны, правительство уничтожено, некоторые области все еще воюют против нас. Невозможно мгновенно возобновить деятельность правительства, а международный валютный фонд…

— Все опасности закончатся, как только как только федеральное правительство вернется к деятельности, разрешенной Конституцией. А правительства штатов и местные власти справятся с местными беспорядками.

— Нет. Железная рука — вот, что нам нужно. Надо ввести военное положение, пока все не придет в порядок. Тот, кто понимает новое положение дел — и имеет в руках магию — должен повести нас. Только один человек.

— Полковник Ван Дам, вы не заметили главное значение того, что произошло. Варлок из нашего прошлого, из времен монархии, убил человека, который, как он считал, был нашим монархом, и заменил Конгресс, который, по его мнению, состоял из министров и баронов, на свои создания. Тем не менее эта страна уцелела. И почему?

— Вы смеетесь надо мной, мистер Пендрагон! Я предлагаю вам власть, власть над людьми, а вы толкуете мне о том, как ликвидировать и упразднить эту власть. Эту страну спас не обычный человек, а настоящий герой. Вы, вы один. И с этим ничего не поделаешь… А без сильного лидера мы обречены на анархию…

Вот теперь Пендрагон понял, чего боялся Ван Дам.

И улыбнулся холодной улыбкой.

— Так вот в чем дело. Это Азраил убедил вас в этом, не так ли? Мертвая доктрина, позабытая давным-давно. Дескать достаточно помазать человека каким-нибудь сверхъестественным мумбо-юмбо, и он сможет править своими подданными. И еще он сказал вам, что у некоторых людей на ногах шпоры, другие родились с седлами на спинах, а меня Небо выбрало королем, так?

— Вы должны повести нас, — ответил Ван Дам. — Я прошу только одного: продолжайте действовать. Это ваш долг. Обычные граждане не способны править, не в состоянии спасти страну, не смогли бы прогнать падших ангелов. Только тот, у кого есть магический меч…

Пендрагон откинул голову и засмеялся.

— А я? Разве я не гражданин? Разве я не обычный человек, ничуть не выше рангом, чем все другие? И я спрошу вас то, что уже спрашивал: «Что это будет? Монархия или республика?» Я уже выбрал, Полковник Ван Дам, и я не пытайтесь меня соблазнить. И вы должны ответить на этот вопрос, самому себе, прежде чем следователи придут арестовать вас. Тогда суд сможет отнестись к вам более снисходительно.

Недовольный и угрюмый Ван Дам растворился в тенях, а Пендрагон, с высоко поднятой головой, вышел на яркий свет солнца и твердыми шагами пошел по разрушенным улицам. И всюду, куда он смотрел, он видел возможность восстановления.

II

Венди, с озорной улыбкой на губах, схватила Ворона за руку.

— Пошли! Пошли! Я всегда хотела это сделать.

— Ну, на самом деле это может быть не здесь, я не знаю… — промямлил Ворон, нахмурившись и посмотрев вверх по коридору.

— Да пошли же! Никого нет или почти никого. — Венди засмеялась, потому что из двери вниз по коридору вышел человек, увидел их, повернулся и попытался убежать. Венди махнула Жезлом Моли в его сторону, он стал тюленем и упал навзничь. Ворон и Венди спокойно переступили через него и пошли дальше.

— Ты уже был здесь, ну, на экскурсии или что-то в этом роде? — спросила Венди.

— Нет! — ответил Ворон, нервно оглядываясь.

— И я! Не нервничай! Иначе Князья Бури перестанут тебя слушаться. Вот, пришли!

Ворон открыл дверь.

— Да, по телевизору он кажется намного больше. А ты уверена, что это действительно овальный кабинет, а?

Венди забралась на стол Президента. Стоя на четвереньках, она через плечо посмотрела на Ворона, томно улыбнулась и призывно покачала бедрами. — Эй, мой красавчик-муж! Сколько людей могут похвастаться, что они сделали это здесь?

— Сделали что?

Венди прыгнула в кресло Президента, хихикнула и начала расстегивать платье.

— Венди! Что ты делаешь? — Ворон притиснулся мимо стола, собираясь закрыть окно, но, когда он оказался рядом со стулом, в воздух взвилась юбка Венди и упала ему на голову. Пока ничего не видящий и сконфуженный Ворон приходил в себя, оказалось, что жена уже оседлала его и засунула в кресло Президента.

Когда он сбросил с головы юбку, с которой срывались в воздух цветки хлопка, оказалось, что Венди, голая как сойка, сидит у него на коленях, скрестив ноги, вытянув большие пальцы и выгнув спину; ее маленькие ловкие пальцы зарылись в его длинные черные волосы.

Потом она улыбнулась, спрятала глаза за длинными ресницами, внезапно опять открыла их и, легонько взвизгнув, закрыла своими распущенными волосами грудь.

— О, мистер Президент Ворон, Сэр! Я и не заметила, что вы здесь! Пожалуйста, не говорите никому. Я сделаю для вас… — ее голос утонул в его густой бороде — все! — И она большими глазами посмотрела на него.

Ворон потянулся и взял своими сильными руками ее голые плечи. Она счастливо засмеялась и скользнула в его объятья. Потом внезапно посмотрела на него.

— Что-то не так? Почему ты еще не изнасиловал меня?

— Меня беспокоят Князья Бури, — ответил он. — А что если, пока мы будем любить друг друга, они освободятся? Что, если я должен быть монахом всю оставшуюся жизнь, а?

— У меня есть план! — сказала Венди. — Замечательный план!

— Что за план?

Она наклонилась вперед, погладила кончиками пальцев его бороду и могучие мышцы шеи, прижалась голым телом к нему, легонько укусила за ухо и прошептала. — Перестать волноваться, глупый мальчишка!

Какое-то мгновение Ворон задумчиво глядел на нее, потом нахмурился и кивнул, отвечая своим мыслям. В следующее мгновение, держа голую жену одной рукой, он наклонился вперед и другой рукой смел все со стола. Красные и белые телефоны, исторические важные наборы карандашей и ручек, документы, договоры с иностранными государствами, все полетело на пол. Он прижал спину жены к зеленому полотну и, пока она визжала и радостно сражалась, овладел ей.

Позже они, голые, сидели в кресле Президента, Венди у него на коленях, закутанные в его огромный плащ, и смотрели в окно, на летний дождь. — Давай попробуем, сможем ли мы повторить все это в воздухе, — сказала Венди.

И начала медленно подниматься вверх.

— Э… дорогая, а что мы будем делать, если кто-нибудь войдет?

— Не знаю. Плата за вход? Вот, держись! — И они поцеловались.

— Ммм, — сказал Ворон. — Я говорил, что люблю тебя, моя маленькая птичка, а?

— Я тоже тебя люблю. И ты знаешь?

— Ммм? Знаешь что?

— Мне очень нравится, что волшебные сказки снова гуляют по этому миру! Теперь жить станет так интересно! Блеск!

III

Гален Уэйлок спал, а когда проснулся, обнаружил, что одет в белую парчовую рубашку, а на голове — лавровый венок. Рядом сидел дедушка, глядя в недра Чаши.

Между ними стоял рог единорога, его верхушка смотрела в землю.

Были сумерки, и лук Галена уже светился в сгущавшейся тьме.

Слева и справа от них раскинулись руины Эвернесса, промоченные дождем и вбитые в грязь картины и гобелены, остатки мраморных фигур, отломанные лица и руки, разбросанные среди покоробленных разбитых половиц. Тем не менее некоторые комнаты из северного и южного крыла еще стояли.

Между обрушившихся стен горели следы, намного больше следов человека или титана; тот, кто оставил их, прошел через центр главной башни, сломав ее и разбросав вокруг изломанные камни. Дорога разрушения вела к сломанной дамбе. Статуя крылатой лошади, когда-то венчавшая центральную башню, исчезла.

— Что они говорят? — спросил Лемюэль.

Гален вздохнул.

— Боги, которые живут в Кадате,[122] не собираются помогать нам восстанавливать Эвернесс; они говорят, что вообще не желают участвовать в этой войне, ни на стороне Моммура, ни на стороне Ахерона. Но они приняли меня очень вежливо и даже подарили эту одежду. — Он опять вздохнул, сорвал лавровый венок с головы и уставился на него. — У них нет силы, они не могут помочь нам. Дед, сможем ли мы восстановить заклинания без помощи богов, только той магией, которой можем распоряжаться?

— Посмотрим. Ты хорошо помнишь центральную башню?

— Это самая первая вещь, которую я запомнил до последних деталей, дедушка. Земная луна, небесная луна, огненная луна, плачущая луна.

— А все детали орнаментов дверных пролетов. Знаки на чешуе бело-розовых драконов, переплетшихся у фундамента?

— И четверо ворот времен года, двенадцать арок часов дня; триста шестьдесят пять кирпичей, каждый назван в честь святого, которому посвящен этот день в святцах. Конечно я помню все башни. Но что мы будем делать с книгами?

Лемюэль довольно улыбнулся.

— Лет пятнадцать назад мне совершенно нечем было заняться, и мне было ужасно скучно. Ты, наверно, не помнишь, но я пригласил фотографа, и он сфотографировал все. Абсолютно все. Вначале мне хотелось показать, что я не двигал ничего, если Королевский фонд сохранения исторического наследия когда-нибудь спросит меня. Заодно я сделал микрофильмы всех книг. Ну, конечно, потребуется некоторое время привезти их сюда из Англии. — Потом сказал, серьезно и резко. — Мы должны создать башню этой ночью. Без снов люди умрут.

Гален остался лежать на траве.

— Дедушка, есть еще кое-что…

— Да?

— Я позвал сон-лошадку, а она не пришла. — Он проговорил это спокойным, слегка печальным голосом.

— Да. Все изменилось, — сказал Лемюэль. И вспомнил о том времени, когда впервые, маленьким мальчиком, увидел сон-лошадку.

— Я бы хотел…

— Да, Гален?

— Я бы хотел увидеть здесь папу.

— Хорошо. Он придет.

— Он не очень расстроился, когда я неудачно выстрелил в него?

— Очень. Он и я, мы должны будем поговорить об этом, потом.

— Дед? А как это работает? Что с его ногами?

— Иди спать, внук, — сказал Лемюэль. — И помни о башне.

Гален закрыл глаза и сказал:

— Морфей, проводи меня в твое королевство… — И он заснул посреди фразы.

Лемюэль осторожно вылил немного жизненной энергии из Чаши Надежды в рог единорога; через кончик рога вылилась капля живого света и смочила землю Эвернесса.

— Я знаю, что прошлое должно ожить… — прошептал он.

С неба спустилась часть сумеречного заката, глубокого фиолетового цвета, цвета облаков, и стала высокой фигурой, одетой тени и тьму. Два черных лебединых крыла образовывали корону, на шее висело ожерелье из бриллиантов и звезд, кончики его сапог не оставляли следов на траве. В руке он держал узкий жезл из тяжелого золота. Правый глаз покрывала повязка, левый, ясный и серый, горел огнем.

И он не отбрасывал тени.

Позади него, сверкая шелковистой белой шкуркой, по которой пробегали светящиеся искорки, более грациозная, чем сама грация, оленьими шагами выступала Единорог, мать всех сон-лошадок. И пахло от нее весенней травой. Она посмотрел на Лемюэля бледно-лавандовыми глазами, и на мгновение он забыл, кто он такой и где находится.

Время шло, Лемюэль никак не мог оторваться от этих глаз.

Наконец он заговорил.

— Оберон, я предлагаю тебя гостеприимство, как того требует закон, никто не ударит, не обидит и не оскорбит тебя никаким образом. Как мой гость, ты можешь делать все, что захочешь, и это не обидит и не оскорбит меня. И ты можешь оставаться здесь так долго, как только пожелаешь. Да будет Земля свидетельницей моих слов.

— Я принимаю твое приглашение, — пришел величественный голос. — И я никогда не давал тебе повод бояться меня, дорогой Бедивер.

— Тогда для чего эти долгие поколения обмана, небесный отец?

— Обмана?

— Меня научили, что ты дал нам Ключ, доверил хранить его; но, на самом деле, Мерлин признался, что украл его, победил твоего бойца, и основал на Земле королевство мира и справедливости. И ты нуждался в нас только для того, чтобы овладеть Ключом. Я видел, что произошло с тобой, когда Азраил направил его на тебя.

— И в чем здесь обман? Мерлин никогда не ценил свободно полученный дар; он — настоящий стервятник, и ценит только то, что украл. Разве я оскорбил тебя тем, что мне была нужна твоя семья, которая все эти годы верно служила мне? Нужны руки людей, чтобы сделать сон реальностью. Когда умирают сны — умирают королевства, что и доказал Ланселот. Как раз сейчас Антон Пендрагон пытается восстановить сны этой страны. Или тебя оскорбляет то, что твоим предшественникам не разрешили использовать Ключ? Правду и только правду говорю я тебе, существует смертельная сила, которая ходит по миру ночных кошмаров, и люди не настолько мудры, чтобы общаться с ней. Твоя раса не может даже прогнать войну, а ведь война не больше чем вражда между людьми. И теперь Война обрела плоть, стала Богиней, и расхаживает между вами. Сколько лет пройдет, прежде чем Пендрагон сможет прогнать ее? Вспомни, только гордость привела к падению Люцифера, и теперь он низвергнут в морские глубины.

— Удивительно, Оберон, слышать из твоих уст то же самое презрение к человечеству, что и из его!

— Если отец не разрешает детям играть со спичками, разве это презрение? — негромко сказал Оберон, но в его голосе послышалось эхо столь древней силы, что Лемюэль невольно спросил себя, насколько старо существо, с которым он говорит. И действительно, подумал Лемюэль, я ничего не знаю об Обероне и о том, для чего он пришел сюда.

— Для чего ты пришел сюда, Оберон?

— Чтобы простить тебя.

— Что? — спросил потрясенный Лемюэль.

— Ты не сумел разбудить спящих, когда того требовал долг; но я прощаю тебя за это, потому что, пока я спал на Осенних Звездах, Люцифер испугался только имени небесных рыцарей. Но пускай тебя не обманывает высокомерное тщеславие Антона Пендрагона! Ты, и только ты победил Люцифера, а не он; ты, и твое оружие, которое ты нес в сердце, твое терпение, вера и, да, верность, верность мне. Твое главное оружие, перед которым не смог устоять даже падший ангел, — готовность разрушить эту Землю ради рождения нового мира.

Лемюэль, молча, уставился на наполовину скрытое в тени лицо короля эльфов.

— Я принимаю твое прощение. Почему сила мира снов больше не наполняет семь знаков? Почему сон-лошадки больше не летят на зов?

— Ты знаешь ответ. Это мои слуги. Пока ты опять не поклянешься мне в верности, они не подчинятся тебе.

Лемюэль какое-то время молчал, а потом сказал.

— Я должен узнать больше, прежде чем приносить такую клятву.

— Я привел с собой мать всех сон-лошадок, она поговорит с тобой.

Единорог робко вышла из-за спины Оберона и встала рядом с ним. Оберон ласково положил руку ей на гриву. Единорог заговорила, как будто задул ласковый ветерок:

— Возлюбленный, в твоей руке реликвия, сделанная из костей моего покойного мужа; это единственная часть, которая еще пребывает на земле. Я прошу, я умоляю тебя, верни ее мне, она моя.

— Но что вы сделаете с ней, великая леди, если я отдам вам ее?

— Я открою ей ворота рая, — сказал Оберон.

— А если я не отдам?

— Интересно, какие духи помогут тебе выстроить новый Эвернесс в мире снов? Под моей командой десять тысяч раз по десять тысяч ангелов и светлых альвов. Вполне достаточно, чтобы построить новый мир. А ты? Есть ли у тебя хоть кто-нибудь, кто сможет выстроить хотя бы одну башня?

Лемюэль не знал, что ответить.

— Если ты хочешь сохранить рог моего мужа, — сказала Единорог, — я заклинаю тебя использовать его мудро, с жалостью и состраданием. — Оберон удивленно поглядел на нее и медленно убрал руку с ее гривы.

— В глубинах вселенной есть создания, — продолжала она, — которые могут завоевать Землю, и они обязательно появятся, если откроются бреши в тумане, отделяющем Землю от другого мира. Ранее ты защищал туманы Эвернесса, которые заставляют людей забыть об опасных чудесах, лежащих снаружи. Не должен ли ты вновь сотворить эти туманы и заставить людей не обращать внимания на эти кошмарные создания? Когда они проснутся завтра, все, что произошло, покажется им только сном, быстро тающим сном.

— Неужели мертвые оживут, — с горечью сказал Лемюэль, — или вдовы людей, погибших в бою с Ахероном, забудут, по кому они льют слезы?

— В моих руках Котел Возрождения, — сказал Ахерон. — И разве я не обещал восстановить чистую незапятнанную плоть тех, кто поклоняется мне?

— Что я должен сделать, чтобы сотворить туманы? — спросил Лемюэль.

— Только Оберон знает имена, которыми можно заклясть Забытье, — сказала Единорог.

Лемюэль тряхнул головой.

— Пендрагон никогда не согласится.

— Я не собираюсь спрашивать его, — резко ответил Оберон.

Лемюэль посмотрел вверх и глубоко вздохнул.

— Но ты должен. Все эти годы я служил, с верой и огромным терпением. Но ты забыл, что я приносил клятвы верности не только тебе, о Повелитель Осенних Звезд, но и основателю нашего дома, от которого идет вся наша сила. Только Король Артур, или его наследник, может забрать ее у нас. Антон Пендрагон — наследник Артура, он носит его меч. Он поручил мне восстановить Дом Эвернесс; взгляни — вот его знак.

Лемюэль расстегнул рубашку и обнажил плечо. В том месте, где его коснулся магический меч, сияла светящаяся линия, как будто плоть превратилась в золото. Он коснулся плеча двумя пальцами, потом коснулся ими земли.

— Я призываю в свидетели весь мир.

— Любимый, — сказала Единорог, — я вижу, что воля небес все еще правит в твоем сердце, даже если твои уста говорят иначе. Поэтому я говорю тебе что, пока ты будешь верен, мои дети будут приходить на твой зов.

Оберон поклонился.

— Я прощаю тебе и отсутствие должного почтения. Как и Мерлин, ты не вернешь украденный рог; но, как и Мерлин, ты будешь действовать согласно моей воле, хочешь ты того или нет; потому что сказано, что все духи работают на меня, и те которые восстали даже больше, чем те, которые подчиняются.

Оберон повернулся и пошел к холму. Единорог пошла следом, и там, где она ступала, из сожженной земли вырастали трава и цветы.

На вершине холма их ждал Вар.

— Здравствуй, — сказал Оберон Вару. — Твоя жена ждет тебя. Для тебя готово место за моим столом, белые одежды ждут, когда ты омоешься в моем Котле и смоешь с себя годы и невзгоды.

Свет, похожий на сияние серебряной лампы или низко летящей звезды, появился среди стволов деревьев, осветив сгустившуюся тьму; и Вар пошел по дороге, которой не было мгновение назад.

Оберон остановился и посмотрел назад, на развалины Эвернесса, обрушенные стены, уничтоженную красоту.

Кое-где еще дымились остатки деревянных панелей.

— Эвринома, — спросил он, — почему ты внезапно разрешила ему сохранить рог? Почему ты опять разрешила своим детям носить его?

— Ты слишком молод, чтобы задавать мне такие вопросы, — ответила она. — Но я отвечу тебе, ради Демиурга, который первый носил твою корону: в крови Эвернесса я вижу силу, более глубокую, чем мы считали, и я предвидела, что он позовет на помощь Пендрагона. Без помощи из мира духов они мало что могут сделать, и, тем не менее, великий Оберон, ответь мне: сколько духов лояльно тебе, а не Пендрагону?

— Посмотрим.

— Тогда смотри; это то, что я предсказала. — Она кивнула головой, махнула рогом, и его единственный глаз обратился к развалинам.

Тихо и медленно, как во сне, над руинами появилась башня с четырьмя огромными воротами, глядевшими на четыре четверти земли. Над дверями сияли руны власти, на верхушке башни встала на дыбы крылатая лошадь.

Чем больше они смотрели, тем тверже становилась башня, освещенная последними лучами опускающегося солнца, и, наконец, она стала отбрасывать тень.

— Но она все еще окружена руинами и битым камнем, — пробормотал Оберон.

— Это только начало, и Гален вспомнит все, даже самые малейшие делали своего дома, — ответила Эвринома тихим музыкальным голосом.

— Теперь я понимаю, что заставило нас поклониться, — сказал Оберон, — но я не сдамся. Не Лемюэль или Гален, значит придет день и другой Страж поклонится мне, вспомнит о своих клятвах и пробудит спящих. А сейчас иди вперед, с моей благодарностью, возвращайся к Первой из вашей расы, чей образ ты носишь, и передай ей послание от меня: я прошу, чтобы третье поколение детей, сон-лошадок Келебрадона, продолжало служить Эвернессу, чтобы будущие Стражи глядели на нас с благодарностью и благожелательностью. Придет время, и они забудут свою гордость, вспомнят обо мне и рог опять будет мой, как тогда, когда я низверг Урана. Но сейчас пришел мой черед терпеливо ждать.

И, опять положив руку на гриву Единорога, Король Мира Снов поднялся по дороге, ведущей в сумерки, и растаял в тенях. И только музыка на мгновение повисала в воздухе там, где он проходил.

IV

Измученный человек, одетый в плащ из перьев с синим капюшоном, задержался на верхушке кряжа, опираясь на то, что выглядело, как трость, но ею не было.

Из долины шел дым. Даже сейчас, днем, пламя литейных мастерских белыми лепестками мерцало над верхними краями домен. Потоки расплавленного железа текли из выпускных отверстий печей, сопровождаемые брызгами искр, и порывы черного дыма, как призраки, поднимались в голубое небо.

Он спустился вниз, к одной из литейных. Подойдя к запертым воротам, он со страхом уставился на цепи и замок, как если бы они напомнили ему что-то ужасное. Он поднял свою трость и произнес заклинание: замок открылся, цепи зазвенели и уползли в сторону.

Он подошел ближе, в воздухе висел запах расплавленного металла, он слышал безостановочный рев машин, скрип поворачивающихся колес и стук поршней.

Он вошел в огромный склад готовой продукции, стоявший немного в стороне. Там было потише и там, на бетонном полу, скрестив ноги, сидел Прометей. Слева от него были разложены детали какого-то разобранного механизма, перед ним лежали бумаги с рисунками и диаграммами, а справа, поставленные друг на друга, стояли несколько компьютеров с огромными клавиатурой и мышью. Вся стена за ним состояла из угловатых плоскостей пыльных окон, и пыльные лучи света рисовали на полу яркие прямоугольники.

Прометей был одет в синий пиджак в белую полоску, скорее похожий на корабельный парус, который какой-то портной сделал для него ради рекламы. На его пальце сверкало кольцо из черного адамантина, которое он сам выковал из звеньев той самой цепи, которая столько лет приковывала его к скале в горах Кавказа.

Не отрываясь от работы Титан заговорил:

— Привет, Мерлин. Я ждал тебя. — Зазвенел будильник, Прометей протянул руку и неуклюже (его пальцы были слишком велики для переключателя) выключил его.

— Я пришел поговорить… — ответил Варлок намеренно небрежным тоном.

Прометей презрительно улыбнулся.

— Так это правда? — Он повернулся и посмотрел на Варлока сверху вниз, и Варлок увидел, что в глазах Титана сверкнули искорки смеха.

Человек, которого когда-то звали Азраил, мрачно уставился в пол.

— Тогда ты знаешь, Титан, как повернется этот разговор.

— Да ну? Возможно ты удивишь меня.

— А если нет? Скажи, что я собирался рассказать тебе.

— Хорошо, но только примерно. Ты хотел какое-то время рассказывать мне всякие тривиальные вещи, вроде того, что слишком много людей знают магию; кроме того ты хотел узнать мое мнение о Рае Оберона: хорошо или плохо то, что Пендрагон отказался от него. Но ты собирался узнать мое мнение, не спрашивая меня прямо, потому что страх мешает тебе спрашивать.

— Что за страх, — спросил Варлок.

— Ты боишься, что не слишком похож на меня, хотя и должен.

— И разве мы не похожи? — громко спросил Варлок, задирая подбородок, на его лице появилась гордая усмешка. — Разве мы оба не украли с небес, разве мы оба не стремились поставить людей выше богов?

— Ты украл, не я. Нельзя украсть свое собственное имущество. Боги моложе людей, хотя и утверждают противное. Я заслуживаю похвалу, но меня наказали. Ты заслуживаешь наказания, убийца детей, а получил похвалу тысяч поколений.

Варлок посмотрел вниз и скрестил руки на груди, морщины вокруг его рта и серые глаза стали глубже, лицо потемнело. Наконец он спросил:

— Кто-то оскорбил тебя? И разве это не признак величия, когда тебя ненавидят?

Прометей хохотнул:

— Питер Уэйлок, из твоей семьи, пришел сюда вскоре после того, как Солнце возродилось. Он жаловался, совсем чуть-чуть, что тяжело забираться на инвалидной коляске по лестнице. Мы поговорили, и он спросил меня, довольно резко, почему я не сделал людей из чего-нибудь потверже, вроде железа или стали? Почему их так легко сломать? Я ответил, что из всех моих созданий только люди никогда не жаловались на форму.

— Почему?

— Видишь ли, я сделал их из глины, а глина очень пластична. И я не обжигал их тела в моем горне, но отдал им огонь. Чем же ты недоволен? Перестрой свою душу так, как тебе хочется.

Мерлин Уэйлок продолжал стоять, скрестив руки на груди, и горящим взглядом глядел на Титана. Наконец он сказал:

— О, Титан, скажи мне, в какую форму мы должны отлить себя?

Прометей улыбнулся.

— С тем же успехом ты можешь спросить меня, что такое доброта. И добродетель.

Мерлин Уэйлок сцепил руки за спиной и задумчиво поглядел в окно. Потом заговорил:

— И чем закончился твой разговор с моим далеким потомком?

— Я сказал ему, что нет никаких пределов — человек может улучшать себя до бесконечности. — Мне показалось, что это его удовлетворило, и он уехал.

Варлок застыл, глубоко задумавшись, и какое-то время молчал. Потом сказал, резко и неприязненно:

— Я видел Сфиру Кетер в облаках над правым плечом Ворона сына Ворона, хотя это не его настоящее имя. Если бы я знал его настоящее имя, он не ускользнул бы так легко из земной тюрьмы. Скажи мне, Титан, что это означает.

— Ты сам знаешь.

— Неужели я разучился читать знаки? Дети Ворона станут королями Земли. Как такое может произойти в стране, где нет королей?

— Разделенная кровь богов, титанов и людей объединится в детях Гвендолин Пендрагон и Ворона Врановича. Ты знаешь свою строку из Библии, волшебник?

— Я знаю ее слишком хорошо, как и руку, которая ее написала, хотя человечество давным-давно забыло о ней.

— Шестая глава Книги Бытия сообщает, что в те времена, когда на Земле жили гиганты, божьи сыны спускались с неба и брали в жены дочерей людей, и эти дочери рожали богам детей. Так появились те самые могучие люди, прославленные в веках.

— Да, герои древней Греции, в их жилах текла кровь богов. Но что это значит?

— Ты знаешь, что это значит.

— Только существа с кровью бессмертных могут управлять Ночным Миром. Твои внуки будут магами и героями.

— Через десять поколений моя кровь будет течь в жилах большей части людей. Когда-то только духи и эльфы могли управлять магическими силами; это время прошло. Я вручаю моим детям второй тип божественного огня, прямо сейчас.

Суровое лицо Мерлина Уэйлока не смягчилось, но побелело.

— Значит все мои усилия — детская игрушка. Ты сделал все, о чем я только мечтал.

Прометей громко рассмеялся.

— Ты совершил только то, что должен был совершить! Ты думал, что используешь силу Ахерона, чтобы добыть Ключ Эвернесса; а потом предашь темные силу и помешаешь подъему Ахерона. И все, якобы, только для того, чтобы помочь возвращению Пендрагона. А теперь смотри! Ахерон поднялся; Ахерон остановили, ценой тысяч жертв; Эвернесс разрушен; Пендрагон вернулся, чтобы восстановить страну. И ты, который думал предать всех и добиться своей цели, сам стал предателем в глазах людей. Все исполнилось. Как ты можешь сомневаться в силе людей вылепить себя такими, которыми они захотят? А ты, ты как раз сделал себя такой… вещью… какой хотел.

Мерлин Уэйлок повернулся и без единого слова пошел по гулкому бетонному полу.

Подойдя к огромной двери гаража, за которой ждали тепло и свет солнца, он внезапно застыл и посмотрел назад, на что-то, находившееся внутри.

Прометей, нагнувшийся над своей машиной, делал вид, что занимается ей, улыбаясь самому себе.

Мерлин Уэйлок решительно повернулся.

— Я сам пойду к Пендрагону, раньше, чем его охотники меня найдут. Сейчас, когда планетарий Эвернесса восстановлен, это только вопрос времени. Я не сомневаюсь, что он отправит меня обратно в Тирион; никакая тюрьма на земле не сможет удержать меня против моего желания…

Его голос дрогнул и он замолчал. Потом глубоко вздохнул, набрался мужества и заговорил опять.

— Титан! О чем ты думал все те годы, пока висел прикованный к склону горы? Что поддерживало твое мужество и давало возможность терпеть?

Прометей, не выпуская из рук какую-то деталь, посмотрел на него.

— Я? Я никогда не думал о том, что происходит сейчас; я всегда глядел вперед. Но, если бы я дал имя одной мысли, то только той, о которой уже сказал тебе. Даже страдание можно использовать для самосовершенствования. Люди могут изменить свою жизнь к лучшему, даже те, кто боится перемен.

— Хотел бы я повидаться с Питером, прежде чем уйду. Где он?

Прометей задумчиво посмотрел вдаль.

— Ты найдешь его в гостинице для лыжников в Кетскилс, там, где 287-ая федеральная автострада встречается с… ах. Извини. Погляди на море, где линия энергии земли,[123] идущая от старого Индейского кладбища, пересекается с воздушным путем, по которому летят молодые девушки-лебеди. Он будет танцевать с девушками, намного моложе себя, и ждать, пока откроются склоны.

Мерлин Уэйлок вышел из двери и пошел по узкой тропинке. В сорняках на обочине он увидел разбитую инвалидную коляску, сплющенную, как после удара молотом. На окружающей грязи еще оставались следы ног, поначалу неуверенные, потом более твердые, а потом все длиннее и длиннее, как если бы тот, кто их оставил, внезапно побежал.

Маг вытащил тяжелую кожаную рукавицу, надел на руку и громко выговорил свое имя. Где-то около солнца послышался ответный крик, и маленький жестокий хищник спустился к нему с неба. Его острые когти вонзились в кожаную печатку, он наклонил голову и посмотрел на волшебника такими же гордыми хищными глазами, как и его собственные.

— Я иду принять наказание за свои преступления. Боюсь, что опять окажусь в клетке, в Тирионе. Я освобождаю тебя, ты можешь лететь куда захочешь.

Птица склонила голову на другой бок и открыла острый клюв.

— Нет! Я не брошу тебя. На этот раз ты будешь страдать не один.

— Благодарю тебя, ты принес мне радость. И, возможно, наказание легче отбывать в хорошей компании. Пошли! Я хочу повидаться со своей семьей прежде, чем вернусь в мир снов.

И оба пошли вниз по дороге, причем Варлок гордо нес мерлина на своей руке.