Хрипун

— Я всегда говорил, что рано или поздно мы набредем на что-нибудь действительно забавное, — сказал Брайан. — Эта Вселенная чересчур серьезна. Вас никогда не пугала мысль о множественности систем?

— Никогда, — ответила Джорджина.

— Даже когда, вроде бы точно выяснив количество миров и оценив их возможности, вы вдруг понимали, что список придется увеличить, как минимум, на десять пунктов?

— А чего тут пугаться?

— И даже когда вы осознавали, что все это не шутка? Что все эти миры устроены в высшей степени серьезно?

— Мистер Кэрролл, у вас космофобия, как называет ее Беллок. Страх, который в итоге приводит к ощущению ничтожности человека.

— А вы никогда не мечтали о том, что среди разнообразия миров найдется хотя бы один, придуманный чисто для забавы? Как будто созданный капризным ребенком или спятившим гоблином — специально для того, чтобы изменить перспективу и космос в целом не выглядел бы так помпезно?

— Вы в это верите, мистер Кэрролл?

— Абсолютно. Беллота придумана ради смеха. Это же шутка, карикатура, анекдот. Планета с сопливым носом, в мешковатых штанах и клоунских ботинках. Она не то мычит, не то хрюкает. Она создана для того, чтобы космос не относился к себе слишком серьезно. Закону гравитации здесь противостоит закон легкомыслия.

— Легкомыслия? Никогда не слышала о таком законе.

— На вас, Джорджина, его действие не распространяется. У вас врожденный иммунитет. Шучу, конечно.

Гипотеза о том, что Беллота придумана для забавы, не имела под собой доказательств. Как, впрочем, и все остальные теории о ее происхождении. Планета сплошь состояла из загадок, и это вызывало почти спортивный интерес. Несмотря на скромные размеры, ее хотелось изучать, изучать и изучать. Собственно, ради этого они вшестером сюда и прибыли.

Ах да! — пора представить их вам, тем более что компания подобралась очень даже неплохая. Знакомьтесь, ведь больше такой возможности у вас не будет.

1. Джон Харди. Командир и коммандос. Воплощение всех лучших мужских качеств. Голубоглазый краснолицый рыжеволосый гигант. Вооруженный до зубов воин с добрым сердцем, готовый взять на себя ответственность за все. Специалист по всем техническим вопросам и неисправимый оптимист. Его смех никогда не вызывает раздражения, как бы часто он не смеялся.

2. Уильям (дядя Билли) Малакез Кросс. Первоклассный инженер-механик, любитель хитроумных теорий и гаджетов, заядлый спорщик, первый помощник капитана, штурман и исполнитель баллад. Билли был немного старше остальных, что, впрочем, не добавляло ему солидности. Сам себя он считал совсем зеленым мальчишкой.

3. Дэниел Фелан. Геолог, космолог, автор еретической доктрины о силовом поле. Возможно, вы знакомы с так называемым Постулатом Фелана, и если так, то вас наверняка одновременно интриговали и ставили в тупик свойственные ему явные противоречия. Сам он — профессионал в области гравитации и большой любитель прекрасного пола. Если не сказать сильнее: бабник. Пижон, хотя это нисколько не мешает ему отлично выполнять свою работу.

4. Маргарет Кот. Художница, фотограф, ботаник и бактериолог. Очаровательная болтушка. Непростительно красивая. Любительница пикантных шуток собственного оригинального посола, немного ветреная, слегка ребячливая.

5. Брайан Кэрролл. Пытливый естествоиспытатель. Всю жизнь искал что-то нестандартное, но что именно — не знал и сам. Он даже не был уверен, что узнает это, если, в конце концов, найдет, но он надеялся, что это будет нечто совсем новое и оригинальное. «Господи, — молился он, — неважно, что там ждет меня в конце, пусть только конец не будет банальным. Этого я уж точно не вынесу». Любое повторение Брайан приравнивал к банальности, поэтому для него Беллота состояла сплошь из приятных сюрпризов.

6. Джорджина Чентл. Биолог и ледышка. Хотя это неточное описание. Джорджина была больше чем биолог, и вовсе даже не ледышка. Холодность она напускала на себя только когда требовалось. Она всегда поступала правильно и почти всегда вела себя дружелюбно. Но она была не Марджи Кот, по сравнению с которой, возможно, и казалась ледышкой.

В общем, команда отличная: ни одной паршивой овцы в стаде.

Самой очевидной особенностью Беллоты была ее специфическая гравитация — вполовину земной, притом что окружность планеты не превышала и двухсот километров. Из-за этой особенности главная роль в изучении Беллоты отводилась Дэниелу Фелану — отводилась теми, кто верил, что у Дэниела есть хоть какой-то шанс решить эту загадку, хотя никому прежде это не удавалось. Сам Дэниел считал свое присутствие здесь совершенно бесполезным: он, мол, уже дал исчерпывающий ответ на все вопросы в своем «Постулате». На его взгляд, Беллота — единственная планета, где все устроено правильно. А вот другие планеты Вселенной, наоборот, атипичны.

Между тем на Беллоте все было вверх тормашками. Фрукты — мерзкого вкуса, зато шипы растений — сочные и сладкие. Кожура и раковины — съедобные, мякоть — абсолютно нет. Протобабочки жалили, как осы, а ящерицы источали медовый нектар. Ну а вода… вся вода на планете была вроде содовой, этакая шипучая газировка. Если же хотелось чего-то другого, то — пожалуйста: можно собрать дождевую воду, но с таким высоким содержанием азота, что ее употребление превращалось в специфический опыт. Особенно если учесть, что грозы случались на Беллоте чрезвычайно часто.

Правда, Фелан в этом никакой чрезвычайности не видел. «Так и должно быть», — говорил он. Это на других планетах — дефицит гроз. На Беллоте же дефицита не наблюдалось: дождь лил пять минут из каждых пятнадцати, и беспрестанно вспыхивали разноцветные молнии. Все время слышались раскаты грома, близкие или далекие, и небо озарялось всполохами. В сущности, темнота не наступала никогда. Не было даже промежутка между вспышками молний — только вспышки между вспышками. Одно сплошное метеорологическое явление в чистом виде, без пауз или остановок.

— И ведь все молнии разные, — заметила как-то Джорджина. — Ни одна не похожа на остальные. Отличаются друг от друга, как снежинки. Интересно, здесь бывает снег?

— Конечно, — кивнул Фелан. — Вчера вечером не было, значит, сегодня будет. Снегопад перед полуночью и туман под утро. А между полуночью и утром всего только час.

К тому моменту они провели на Беллоте уже несколько часов.

— И это нормальный цикл, — продолжил Фелан. — Больше нигде такого нет. Для человека и всех живых существ совершенно естественно спать и бодрствовать по два часа. Это фундаментальный цикл жизни. Многие наши поведенческие проблемы и даже извращения коренятся именно в попытках адаптироваться к ненормальному циклу дня и ночи, навязанному чуждым миром, в котором нам довелось родиться. Здесь мы вернемся к норме, которой раньше не знали. Вернемся всего за неделю.

— За какую неделю?

— За двадцативосьмичасовую беллотскую неделю. Вы осознаете, что рабочая неделя длится здесь всего шесть часов и сорок пять минут? Впрочем, я всегда считал, что этого более чем достаточно.

Морей на Беллоте не было, но треть ее поверхности занимали озера с содовой водой. Что касается флоры и фауны, то животные и растения напоминали своих земных собратьев разве что как пародия. Деревья нельзя было назвать ни лиственными, ни вечнозелеными (хотя Брайан Кэрролл утверждал, что они именно вечнозеленые). Эти деревья как будто нарисовал художник-мультипликатор. А при взгляде на местных животных сама идея существования животных начинала казаться глупостью.

И еще на Беллоте был Хрипун. Медведь — или что-то вроде того. Медведь и сам по себе похож на карикатуру: не то гигантская собака, не то поросший шерстью человек. Монстр и вместе с тем детская игрушка. Хрипун же выглядел как карикатура на медведя.

Билли Кросс, специалист по медведям, пытался растолковать тему коллегам.

— Это единственное животное, которое дети видят во сне, даже если они ни разу не встречали его в реальности и им ничего не рассказывали о медведях. Монкриф с помощью своего метода расшифровки воспоминаний изучил тысячи ранних детских снов. Детям всего мира снятся сны о медведях. И это притом, что в таитянской культуре вообще отсутствует какое бы то ни было представление о медведях, а дети австралийских католиков никогда не видели игрушечных мишек. Но всем детям снятся именно медведи. Помните Бугермена, супергероя из детских комиксов? Его всегда изображают как медведя в плаще. Медведи живут на чердаках старых домов нашего детства. На моем чердаке, на тысяче других. И их существование там — это не домыслы взрослого человека, а глубинное детское знание. Тот же самый Бугермен, кстати, существо двойственное. По-своему милый и дружелюбный, но вместе с тем пугающий. Взрослые не рассказывают детям сказок про Бугермена. Наоборот, это дети напоминают о нем взрослым.

— Откуда вы все это знаете? — спросила Марджи Кот. — Я понятия не имела, что мальчикам снятся медведи. Думала, это свойственно только девочкам. И, между нами говоря, пришла к выводу, что медведь в девичьих снах символизирует не что иное, как мужское начало в его первобытном значении, пугающее и притягательное одновременно.

— У тебя, Марджи, все символизирует мужское начало в его первобытном значении. Бугермен, между прочим, интересен и с филологической точки зрения, ведь «бугер» этимологически восходит к одному из двухсот древнейших индоевропейских корней. Еще до того, как у славян появилось слово «бог», существовал «бугер» — зверочеловек-демиург. Впрочем, «bhaga» в санскрите несет примерно тот же смысл. Похожие слова, но с дополнительным значением «разрушитель» — древнеирландское «bong» и раннее литовское «banga». Все они, безусловно, связаны с древнегреческим «phag», что значит «пожиратель», и, соответственно, с латинским «fug». Плюс к тому, вспомним уэльское «bwg» — «призрак» и английское «bogey», у которого, среди прочих, имеется значение «дьявол». Ну и наконец «bugbear» — «пугало».

— Вы свалили Бога, медведя и дьявола в одну кучу, — заключила Джорджина.

— Многие народы древности верили, что мир сотворен медведем, — сказал Джон Харди. — И хотя в дальнейшем медведь ничего не создал, его почитатели считали, что создания мира вполне достаточно.

Хрипун вообще-то был не медведь. Он был псевдо-медведь, очень большой и неуклюжий. Ходил вприпрыжку на всех четырех лапах, а выпрямившись — на двух. Вел себя дружелюбно, но один его вид внушал страх — настолько он был огромен. И все время не то пофыркивал, не то похрипывал — издавал звуки, похожие на громыхание колес проходящего поезда.

Выглядел он жутко, как настоящий монстр, но начертанной пришельцами линии не переступал и не подходил близко. Вел себя послушно, а, когда не желал подчиняться, делал вид, что не понимает сказанных ему слов. Хрипун был самым крупным животным на Беллоте и, похоже, существовал в единственном экземпляре.

— Почему мы называем его «он»? — размышлял Брайан Кэрролл. — Точно определить его пол может лишь медик. Однако, по всему видно, что Хрипун — существо бесполое. Мне не известен способ, каким он мог бы размножаться. И нет ничего удивительного, что Хрипун в единственном числе. Удивляет другое: как он тут появился? Откуда вообще взялся?

— Это загадка всех живых организмов, — заметил Дэниел Фелан. — Вопрос в другом: в каком направлении он эволюционирует? В его конституции явно проглядывает некое развитие. Известно, что игрушечных животных — а он, разумеется, игрушечный, — с явно выраженным полом создавали только примитивные народы. Наши плюшевые мишки и игрушечные панды бесполы. То же с незапамятных времен было в Европе, если не считать маргинальных народностей — у татар игрушечные звери утратили пол к девятому веку, у ирландцев — к пятому. Только в доисторические времена игрушечные звери имели признаки пола, к тому же весьма преувеличенные.

— Это верно, — сказал Брайан. — А у него нет даже вторичных половых признаков. Взять хотя бы молочные железы или набрюшную сумку. Но зато у него вполне достаточно ярких личностных черт.

Хрипун, помимо прочего, любил подражать. Стоило забыть где-нибудь книгу (команда подобралась читающая), он брал ее передними лапами и держал так, как будто читает, даже переворачивал страницы — аккуратно, одну за другой. Он орудовал своими пухлыми лапами, как мы руками. Лапы или руки — неважно: этих штук у него было четыре.

Он умел отвинчивать крышки, пользоваться консервным ножом. Сообразил, что пришельцам нужен огонь и сухие ветки определенной длины — наломает одинаковых, свяжет лианами и тащит к очагу. Потом идет за водой и ставит кипятить. И еще он приносил людям много беллоты. Беллота — нечто вроде желудя. Так исследователи назвали и планету: здесь этот не то фрукт, не то орех рос в огромном количестве. Беллоты оказались не только съедобными, но и вкусными, и вскоре стали для землян основной пищей.

А еще Хрипун мог общаться. «Хр-хр-хр» означало, что он в своем обычном хорошем настроении. Были и другие похожие звуки, но произносил он их разным тоном и с разным тембром. Наверное, лучше всех его понимал Билли Кросс, у остальных это получалось хуже.

Только в одном Хрипун проявил упорство. Выбрал для себя участок — дикое, древнее нагромождение скал, — вырыл вокруг него неглубокий ров и объявил все это запретной территорией. Если кто пытался туда проникнуть, он громко рычал и скалил клыки длиной едва не с полметра. По мнению Билли Кросса, он это делал, чтобы сохранить лицо. Сама же инициатива запретного пространства принадлежала Джону Харди: он первый запретил Хрипуну появляться на их территории, там, где хранились провизия и оружие. Командир прочертил вокруг лагеря окружность и дал Хрипуну понять, что сюда нос совать нельзя. Животное мгновенно все поняло, ретировалось, а потом последовало примеру Джона.

Шестерых людей оставили здесь на две земные недели, равные двенадцати беллотским. Им предстояло изучать и систематизировать жизнь маленькой планеты, брать пробы, анализировать, записывать данные, делать зарисовки. И, наконец, представить ученому миру гипотезу, которая могла бы лечь в основу теории. Впрочем, вряд ли за этот срок они смогли бы изучить что-то еще, кроме того, что имелось в непосредственной близости от места посадки. Землян поразило обилие и многообразие местных форм жизни. Чтобы только приступить к классификации, потребовались бы труды не одного месяца.

И здесь все было не так. Взять, например, скорость воздействия ферментов и бактерий. Хорошее вино созревало тут за четыре часа, а сыры — и того быстрее. Да и мысль на Беллоте работала с ускорением.

— Каждый человек делает в жизни роковую ошибку, — сказал как-то Джон Харди. — Если бы не это, человек был бы бессмертен.

— Да ладно, — усмехнулся Фелан. — В наши дни мало кто умирает насильственной смертью. Как это возможно, чтобы все люди умирали из-за одной ошибки?

— Вполне возможно. Врач ведь никогда не может толком объяснить, отчего умер больной, несмотря на все свои старания. Смерть наступает в результате одного-единственного промаха, вызванного кратким помрачением ума, телесной немощью или сбоем регенерирующей способности. Живет себе человек, живет — и вдруг совершает ошибку. С этой ошибки и начинается умирание. А не случись этого, он был бы бессмертен.

— Бредятина, — заключил Дэниел Фелан.

— Сомневаюсь, что вам известно происхождение этого слова, — вмешался Билли Кросс. — Оно вовсе не от слова «бред», хотя кажется, что это и есть его корень. Истинный корень — «берд» тот же что в слове «бердыш». С появлением бердыша, берда, и возникла «бердятина», по аналогии с «рогатиной», древним крестьянским оружием. Но под действием уже существовавшего слова «бред» и стремления к более легкому произношению…

— Бредятина, — повторил Фелан. Он не любил привычку Билли Кросса углубляться в историю каждого слова. И не был согласен с его утверждением, что человек, который употребляет слова, не зная их сущности, все равно что распространитель фальшивых монет. Другими словами, лжец.

— Но если человек умирает только из-за ошибки, из-за чего тогда умирают звери? — спросила Марджи Кот. — Они тоже ошибаются?

— Ошибка зверя уже в том, что он зверь, а не человек, — усмехнулся Фелан.

— Но между человеком и представителем царства зверей как будто нет строгого разграничения, — продолжала Марджи.

— Конечно, есть, — возразил Фелан, и трое участников беседы поддержали его.

— Конечно, нет, — согласился с Марджи Билли Кросс.

— Парадоксально, но факт: животное, или по-нашему, «animal», не имеет «anima» — души, — сказал Фелан. — Наверное, странно слышать эти слова от меня, я и у человека отрицаю душу в обычном понимании слова. И все же есть фундаментальная разница. Между человеком и зверем — барьер, для зверя непреодолимый. Мы постоянно движемся и достигаем цели, к которой стремимся. Зверь же бесцельно сидит у себя в логове.

— Зато здесь все с точностью наоборот, — заметил Брайан Кэрролл. — Хрипун спит под открытым небом, а мы забились каждый в свою нору.

Именно так и было. Сразу за чертой лагеря — территории со складами провизии и оружия — было три ниши, три слепых кармана, прорубленных в скалах. Их занимали Билли Кросс, Дэниел Фелан и Марджи Котт со своими инструментами для работы. Там они спали и вели исследования. Это были их норы.

Коммандос Джон Харди жил в лагере, где хранилось оружие и куда вход Хрипуну был запрещен. Харди был помешан на безопасности. В те часы, когда он не спал, он сам нес караул. Когда же спал или был в отлучке, лагерь охранял кто-то другой, захватив с собой оружие. Послаблений не было никому, все по очереди сменяли друг друга, возможность ошибки была исключена.

Но вот что интересно: Хрипун, зверь, спавший под открытым небом, никогда не намокал. «Неужели я один это заметил? — спрашивал себя Брайан. — И как такое вообще может быть?» На Беллоте почти везде непрерывно лил дождь. Но дождь никогда не проливался на Хрипуна.

— Эта планета потому доставляет удовольствие, что на ней нет ничего банального, — как-то заметил Брайан Кэрролл. Как уже говорилось, банальностей он терпеть не мог. — На ней можно прожить годы, а конца разнообразию все не будет. Возьмите хотя бы насекомых: сколько видов, сколько отдельных особей! Каждую можно считать мутацией, если допустить, что здесь нет ни одного отработанного эволюцией вида. Гравитация на планете тоже хромает. Пожалуйста, Билли, не анализируй мою последнюю фразу. Я и сам сомневаюсь, уместна ли она здесь. Одна химия, кажется, не подвела: планета состоит из тех же строительных кирпичиков, что и везде. Правда, каждый из них словно бы скособочен… И эти молнии — так много, и все разные! Поразительное многообразие. Как только их создателю не надоест придумывать новые! Хотя лично мне это многообразие не надоедает. Уверен, когда этой планете придет конец, он не будет банальным. Другие миры могут изойти лавой, обратиться в пепел, но только не Беллота. Она или лопнет, как мыльный пузырь, или скрутится, как спагетти, или рассыплется на скачущих кузнечиков. Но схожесть с чем-либо ей точно не грозит. Обожаю Беллоту. И ненавижу банальные концы.

— Древняя мудрость говорит: «Познай самого себя», — тихо произнесла Джорджина. Участники экспедиции вели бесконечные разговоры, потому что часто бодрствовали, не привыкнув к коротким дням и ночам Беллоты. — Синоним ему: «Загляни в себя». В себя! А наш взгляд устремлен вовне. Единственный способ увидеть свое лицо — посмотреть в зеркало или на свой портрет. У каждого из нас есть зеркало. Мое — почти всегда микроскоп. Но по-настоящему познать себя можно, только увидев свой искаженный образ. Вот почему Хрипун для нас зеркало. Мы только тогда поймем, почему мы серьезны, когда узнаем, почему он смешон.

— Но, может быть, мы — искажение, а он — истинный образ, — сказал Билли Кросс. — У него нет зависти, высокомерия, алчности и предательства. Ведь все это и есть искажения.

— А откуда мы знаем, что у него их нет? — пожал плечами Дэниел Фелан.

Так они и беседовали на Беллоте, не различая коротких дней и ночей. И занимались сбором научных данных.

Это случилось ровно в узкий промежуток дневного света, — фраза принадлежит Брайану, который не любил говорить банально. Ровно в середине двухчасового беллотского дня.

Никто не спал, все были в здравом уме и твердой памяти. Джон Харди стоял на страже в центре лагеря с ружьем наперевес. Билли, Дэниел и Маргарет работали в своих каменных мешках, а Брайан и Джорджина, у которых ниш не было, собирали насекомых в нижней части расщелины. Но они хорошо видели, что происходит в лагере.

Вдруг вспыхнула молния — слишком ярко даже по беллотским меркам. Раскаты грома сотрясли воздух. И необычно взревел Хрипун — ничего похожего на обычное мирное «хр-хр-хр».

Благодать, царившую на планете, как ветром сдуло.

Хрипун и раньше делал вид, что хочет переступить запретную линию, но в последнюю минуту с веселым кудахтаньем убегал прочь. Вот почему его приближение не насторожило бдительного Джона Харди. А тут Хрипун издал устрашающий рык.

Ему не удалось обмануть Харди. Не родилось еще ни зверя, ни человека, которому удалось бы перехитрить его. У Харди была всего доля секунды, а он не из тех, кто теряет время, принимая решение, да и паника ему неведома. То, что он сделал, было осмысленным решением. И если это ошибка… что ж, даже самые мудрые решения входят в историю как ошибки, если ведут к катастрофе.

Хрипун ему нравился — стоит ли его убивать? Винтовка мощная, выстрел в плечо может остановить зверя. Но, если не остановит, на второй выстрел времени не останется.

Первый выстрел не остановил медведя. И времени на второй не осталось. Коммандос Джон Харди допустил ошибку и умер из-за нее. Умер не обычным способом, смерть пришла к нему не так, как приходит к другим людям.

Конец его был жутким, но почти мгновенным. Голова размозжена, лица почти не осталось, позвоночник сломан, тело рассечено чуть ли не надвое. Огромный зверь с полуметровыми клыками и двадцатью острыми, как нож, когтями драл, крушил и тряс его, как набухшую кровью тряпку. И наконец бросил.

Брайан Кэрролл мгновенно оценил ситуацию и крикнул Джорджине, чтобы та как можно скорее бежала вниз, в долину. Он уже понял, что оставшиеся трое не успеют даже выйти из своих ниш.

Ни с того ни с сего вдруг всплыло в памяти, как генерал-конфедерат когда-то говорил про своего противника генерала Гранта — мол, этот безмозглый идиот совершенно случайно занял позицию, которая держит под прицелом и реку, и холм, заперев выходы сразу из трех ущелий. И ему, генералу, оставалось только надеяться, что Грант отступит до того, как заметит свое преимущество.

Но сам Брайан не тешил себя подобной иллюзией. Хрипун свое преимущество видел прекрасно. В его распоряжении оказался лагерь с оружием и боеприпасами, и он блокировал все три ниши, где жили и работали Билли Кросс, Дэниел Фелан и Маргарет Кот.

Сделав всего один ход, он обезглавил группу, троих запер в нишах, еще двум отрезал доступ к оружию, чтобы начать погоню, не опасаясь за свою жизнь. Блестяще продумано. Начни он операцию в дежурство кого-то другого — Харди остался бы в живых и даже без оружия был бы для Хрипуна угрозой. А теперь все остальные — просто легкая добыча.

Брайан и Джорджина помедлили на краю долины, следя за происходящим в лагере, хотя знали, что рискуют жизнью.

— Двое могли бы спастись, если бы третий выскочил из ниши. Он бы отвлек Хрипуна на пару секунд, — прошептала Джорджина.

— Никто не решится. Это же верная смерть, — сказал Брайан.

На их глазах разыгралось кровавое представление. Но длилось оно недолго. Фелан громко рыдал, карабкаясь на заднюю стенку каменного мешка. Марджи пыталась умилостивить Хрипуна, говорила, что они всегда были друзьями: неужели он хочет убить ее? Билли Кросс набил свою трубку, раскурил ее и сел, дожидаясь конца.

Первым не стало Фелана. Он умер как жалкий трус. Но кто станет укорять его, не зная, как сам бы повел себя в подобной ситуации?

Хрипун рявкнул, и на самой высокой ноте рыдания Фелана прикончил несчастного. После чего поспешно вернулся к оружейному складу.

Марджи простерла к нему руки и заплакала — тихо, без ужаса. Псевдомедведь сломал ей шею, но этот удар был почти нежным по сравнению с другими.

А Билли Кросс все пыхтел своей трубкой.

— Мне не хотелось бы умереть таким скверным образом, дружище Хриппи. Да и вообще не хотелось бы. Если я и допустил ошибку, то лишь в том, что был слишком добр и доверчив. Неужели, Хриппи, ты так и не понял, какой я славный, открытый парень…

Это были последние слова Билли Кросса. Огромный зверь прикончил его одним мощным ударом. И дымок из трубки еще какое-то время плыл в воздухе.

Хрипун начал погоню за оставшимися в живых. Точно черная туча, сопровождаемая громом, надвигалась на них из расщелины. У Брайана с Джорджиной имелась фора — метров сто. Если мчаться изо всех сил, раненный в плечо зверь не догонит. Панический страх отступил.

Они бежали, не чуя под собой ног, и расстояние между ними и Хрипуном увеличилось. Но так они быстро выбьются из сил — скорее всего, раньше, чем обезумевший зверь. Он гнал их все дальше и дальше от лагеря с оружием. Маленькая планета стала для пришельцев ловушкой.

Они бежали весь день, всю ночь и еще день — итого пять земных часов — и скоро почувствовали, что силы на исходе. Стемнело, они потеряли зверя из виду. Где он — совсем отстал или притаился поблизости? С первыми лучами солнца они увидели его. Хрипун сидел на скале метрах в четырехстах от них и озирался по сторонам.

Отдыхая, противники наблюдали друг за другом. Рана зверя стала как будто заживать. А оба человеческих существа до того устали, что принудить их бежать дальше мог только крайний случай.

— Как думаешь, Брайан, может, это была лишь короткая вспышка ярости, и он снова станет добродушным медведем? — спросила Джорджина.

— Нет, это не вспышка ярости. Он все точно спланировал.

— Может, нам прокрасться стороной в лагерь и захватить оружие?

— Разумеется, нет. Он занял высоту, с которой все видно на много километров вокруг. У него еще и то преимущество, что прямой путь всегда короче окольного. Нам не проскользнуть стороной, и он это знает.

— Как ты думаешь, он понимает, что такое оружие?

— Да.

— Он знает, что в лагере осталась сигнальная аппаратура, и без нее мы не сможем выйти на связь?

— Да.

— Ты думаешь, он умнее нас?

— Умнее в том смысле, что сам выбрал роль в этой игре. Всегда лучше быть охотником, чем дичью. Однако бывали случаи, когда дичи удавалось обмануть охотника.

— Брайан, скажи, ты предпочел бы умереть как Дэниел или как Билли Кросс?

— Не так, не так.

— Я всегда с ревностью относилась к Марджи. Но теперь я ей восхищаюсь. Она не рыдала, не тряслась от страха. Скажи, Брайан, что теперь с нами будет?

— Нас могут спасти десантники.

— Я и не знала, что они существуют. Ах, ты имел в виду наш корабль? Но он прилетит только через неделю, земную неделю. Думаешь, Хрипун знает, что за нами вернутся?

— Он знает. Я в этом уверен.

— И знает когда?

— Мне кажется, да.

— А он не догонит нас до их прилета?

— В этом поединке все решает время. И для него, и для нас.

Хрипун тем временем сменил тактику. На закате короткого дня он издавал грозный рык и пускался в погоню. Беглецам не оставалось ничего другого, кроме как удирать в темноте. Они не видели, далеко ли он, гонится ли за ними вообще. А Хрипун преследовал их по звуку: они бежали не так тихо, как он. Первые полтора часа они мчались, не помня себя, спотыкаясь о камни, хрустя валежником, и лишь последние полчаса на рассвете немного сбавляли темп. С наступлением дня по очереди спали и несли караул. Хрипун тоже спал, но так чутко, что им не удалось незаметно ускользнуть от него.

Кроме того, ночью он гнал их по рыхлой земле, а дневные часы отдыха выпадали на каменистые пустоши. Еды им хватало, но, чтобы собирать ее, приходилось отрывать время от сна и дежурства.

Как-то они поели незнакомых красных плодов, от которых началось головокружение, но они продолжали есть. Были еще орехи, что-то вроде бобовых стручков, и злаки, которые они на бегу перетирали в ладонях, отсеивая шелуху. Но вся без исключения пища оказывала такое же действие.

— Мы попали на пояс, где растут растения с наркотическими свойствами, — сказал Брайан. — Жаль, нет времени, чтобы как следует изучить их. Сейчас у нас нет выбора, и мы понятия не имеем, как далеко этот пояс тянется. Да и изучать на себе действие наркотика — метод хоть и результативный, но опасный.

С этого времени они постоянно находились под воздействием наркотиков. Видели сны наяву и на бегу. Галлюцинации путались с реальностью.

На другой день после начала наркотического эксперимента Брайан Кэрролл услышал у себя в голове голос Хрипуна. В свое время из любопытства Брайан изучал парапсихологию и сейчас попробовал подвергнуть феномен специальному тестированию. Результат показал, что это — галлюцинация, а не телепатия, но скоро — и это совершенно точно — наступит день, когда он примет галлюцинацию за реальность и поверит, что медведь вступил с ним в телепатическую связь. А это симптом безумия, и, значит, он больше не сможет бежать от смерти.

И Кэрролл, пока еще был в здравом уме, отрекся от веры в эту бессмыслицу, как отрекается человек от своих убеждений, оказавшись в камере пыток.

Но чем бы ни объяснялся этот абсурд, Хрипун продолжал вести мысленную беседу. «Почему ты считаешь меня медведем? — спрашивал он. — Потому что на мне шкура медведя? Но я же ведь не считаю тебя человеком только из-за того, что ты одет в человеческую шкуру. Ты несколько меньше, чем человек. И почему ты уверен, что встретишь смерть не таким трусом, как Дэниел? Чем дольше ты будешь от меня убегать, тем ужаснее будет твоя смерть. Ты все еще не понял, кто я такой?»

— Не понял, — громко ответил Брайан Кэрролл.

— Чего ты не понял, Брайан? — спросила Джорджина Чентл.

— Мне показалось, что медведь забрался в мой мозг и говорит со мной.

— Я чувствую то же самое. По-твоему, это на самом деле или так действуют наркотики?

— О чем ты говоришь! Конечно, это галлюцинация, вызванная наркотиками, физической усталостью и недостатком сна. Да еще шок: на наших глазах животное превращается в чудовище и убивает наших друзей. Есть тесты, с помощью которых галлюцинацию можно отличить от телепатии. Во-первых, это подтверждение реального существования телепата. Но пока Хрипун в таком состоянии, данный способ нам не подходит. Во-вторых, интеллектуальный параллелизм — этот тест не подходит тоже; у меня больше общего с миллионами людей, чем с одним псевдомедведем. Затем подтвержденная фактами аргументация и положительный ответ на предыдущие пункты. Два последних теста тоже не годятся, поскольку я перевозбужден и у меня путается сознание. Сейчас на мои чувства ни в чем нельзя положиться. Словом, все тесты говорят о том, что это не телепатия, а галлюцинация.

— Но, Брайан, мы ведь не можем знать этого наверняка?

— Не можем, Джорджина. Доказать, что виноваты плоды с наркотой, усталость и страх, невозможно, как невозможно доказать и то, что в горле першит из-за костра, который поблизости развели бойскауты. Я не могу доказать, что это — галлюцинация, но для меня это очевидно.

— А для меня нет. Я думаю, Хрипун разговаривает со мной. Когда ты устанешь чуть больше, ты тоже в это поверишь.

— Конечно, поверю. Но это будет неправдой.

— Неважно, будет или нет. Хрипун все равно своего добьется. Ты знаешь, что он — король этой планеты?

— Нет. С чего ты взяла?

— Он сам только что сказал мне об этом. И еще предложил: если я помогу поймать тебя, он сохранит мне жизнь. Но я не буду этого делать. Я привязалась к тебе, Брайан. Знаешь, раньше мне не нравились мужчины.

— Знаю. Поэтому тебя считают ледышкой.

— Но теперь ты мне очень нравишься.

— Потому что рядом никого больше нет.

— Дело не в этом. Дело в моем отношении к тебе. Я не стану помогать Хрипуну, если он не приведет более веских доводов.

Чертова девка! Если она верит, что Хрипун говорит с ней, то, с чисто практической точки зрения, так оно и есть. И раз в ее сознании зародилась мысль о возможности выторговать себе жизнь, она вполне может развиться в навязчивую идею.

Хрипун опять заговорил с Брайаном: «Ты все еще не понял, кто я такой. Узнаешь это перед смертью. Харди узнал в свой последний миг. Кросс догадывался с самого начала. Фелан сомневается до сих пор. Ходит вокруг своего мертвого тела и сомневается. Некоторых людей так трудно убедить. А вот девушка знала, потому и простерла ко мне руки».

Брайан слушал его в полубреду.

В конце концов они перестали есть наркотические плоды и предпочли голодать. Теперь они ели только листья и почки растений. Но дурман не проходил. А расстояние между охотником и дичью между тем сокращалось.

Беда обрушилась на Брайана на закате беллотского дня. Зверь загипнотизировал его мозг своими речами почти до полного ступора. Джорджина побежала, она звала Брайана, но он почему-то медлил. Когда Хрипун сделал первый прыжок, положение Брайана было отчаянным: он стоял в двух шагах от отвесного края утеса. Джорджина уже неслась вниз по извилистой тропе, ведущей в долину. Брайан приготовился к отражению атаки. Надо заманить Хрипуна на самый край и начать метаться из стороны в сторону, тогда зверь, прыгнув на него, может сорваться в пропасть.

Но старина Хриппи в последний момент изменил тактику. Он первый оказался на краю, столкнул Брайана и, выбрав более пологий склон, съехал вниз, как слон, на заднице.

Существует ничтожно мало предсмертных описаний от первого лица, поскольку мало кто выживает, чтобы поведать об этом.

Вначале висишь в пространстве, затем тебе наносит удар мчащаяся навстречу земля, вооруженная деревьями и острыми скалами. После чего наступает болезненный сон, а спустя какое-то время — туманное пробуждение.

Он движется куда-то в положении вниз головой, в этом можно не сомневаться, медленно и покачиваясь. Возможно, это обычный способ передвижения после смерти. Но он висит как-то странно, сложен посередине вдвое, его тащит куда-то нечто, покачивающееся как лодка, но более упругое и вместе с тем более мягкое. К тому же, приятно пахнущее.

Хотя уже было светлое утро, разглядеть, с чем он находится в таком тесном контакте, не представлялось возможным. Единственное, что он мог видеть, — мелькающие пятки и уплывающая назад трава.

Пятки?

Что это значит? Пятки, а над ними икры — и ничего больше.

Его несла Джорджина, перекинув, как куль, через плечо. Это приятно пахнущее нечто и было Джорджиной Чентл.

Наконец она опустила его на землю, и почва оказалась жесткой. Он увидел, что они находятся в двух километрах от того крутого утеса. Хрипун расположился в полукилометре позади них.

— Джорджина, ты несла меня всю ночь?

— Да.

— Как же у тебя хватило сил?

— Я иногда меняла плечо. Да и ты не очень тяжелый. Ведь сила тяжести на этой планете в два раза меньше земной. К тому же я сильная. Могла бы нести тебя и на Земле.

— Как же я выжил после падения?

— Хрипун говорит, что убивать тебя пока не хотел. Он может убить тебя когда угодно — молнией, камнем, ядовитыми ягодами. Но ты очень сильно расшибся. Удивительно, что не разлетелся на части. Еще Хрипун говорит, что я подписала себе приговор.

— Почему?

— Потому что успела тебя унести, пока он в темноте спускался с утеса. Теперь он убьет и меня тоже.

— Хрипун нелогичен. Если он может убить меня молнией, камнем или ядом, чего тогда злиться, что ты спасла меня?

— Я тоже так подумала. Но он объяснил, что на это у него свои причины. А что касается молний, знаешь, в других местах на Беллоте их нет, они сверкают только внутри большой окружности, в центре которой находится Хрипун. Как будто фейерверк в его честь. А стоит удалиться от Хрипуна — и молний как ни бывало.

— Джорджина, да пойми же, этот зверь с нами не говорит. Это разыгралось наше воображение. Нельзя так персонифицировать зверя, это неправильно.

— Может, и неправильно. Но если его слова — не разумная речь, тогда я не знаю, что такое разумная. Почти все, что он говорит, сбывается. Знаешь, меня не волнует, что он убьет меня из-за тебя. Случись с тобой что, я бы все равно сошла с ума.

— Мы уже сошли с ума, Джорджина. Еще бы, влипнуть в такую историю! Но он не может говорить с нами. Он — зверь, впавший в исступление. Если я не прав, то многое, из того что мы знаем, ложно.

Вся полнота смысла этих слов дошла до Брайана пару дней спустя. Был солнечный полдень, он спал. Джорджина несла караул. И тут в голове опять заговорил Хрипун:

«Ты не желаешь меня признать и этим наносишь мне оскорбление. Когда Харди сказал, что во многих мифах именно медведь сотворил ваш мир, он почти уже понял, кто я такой. Я — творец и создатель этого мира. Говорят, кроме Беллоты есть и другие миры, но я не уверен, что создал их тоже. Но раз они есть, значит, я их творец. Не возникли же они сами собой. Ну а этот мир уж точно моя работа.

Творить очень непросто, иначе б вы все создавали миры. А вы не способны. Создатель гордится своим творением, вам этого не понять. Ты заявил, что Беллота создана ради смеха. Это не так. Я точно знаю, для чего она появилась на свет.

Беллота — не просто маленькая планета, она великая. Я ждал, что ты признаешь свою ошибку и восхитишься моим творением. Но этого не произошло, поэтому ты умрешь. Я создал тебя и, если захочу, убью. Конечно, именно я сотворил тебя, раз сотворил и все остальное. Но даже если не так, сколько всего другого, кроме тебя, создано мною! Рыжие белки, например, или белые птицы.

Ты даже представить себе не можешь, какой это огромный труд. Мне не хватало очень многого: материалов, образцов, планов, опыта. Я совершал ошибки. Не стану отрицать, что с силой тяжести я просчитался. Простая математическая ошибка — ее мог допустить всякий. Планета слишком мала для такой гравитации, но я уже переделал расчеты и применил их в других творениях, о которых предпочитаю не говорить. На более крупную планету материалов здесь нет. Поэтому менять я ничего не буду. Что сделано, то сделано, и пусть остается как есть. Ошибка, воплощенная в жизнь, превращается в истину.

Ты удивляешься, что у моих птиц растут волосы? Скажу честно, я не знал, как делают перья. Ты тоже ничего бы не сделал без образцов и шаблонов. Тебя изумляет, почему мои бабочки жалят, а осы нет? Но откуда мне было знать, что легкокрылые создания с устрашающей раскраской на самом деле безвредны? Всего этого не понять тем, кто в жизни не создал и крошечного мирка… да что я мечу перед тобой бисер?

Вот ты никак не можешь решить, говорю я с тобой или же это бред. А какая, в сущности, разница? Ведь все, что есть в твоем мозгу, заложено туда мной. Ты боишься смерти — не бойся. Помни, что ничто никуда не исчезает. Из твоих останков я создам что-нибудь новое. Это и есть закон сохранения материи, как я его понимаю.

А известно ли тебе, что абсолютно все желают только одного — одобрения? Похвала — это и есть главная движущая сила, и творец нуждается в ней как никто другой. Неживые предметы и живые существа создаются только для одной цели: им предназначено славить творца, а, если они этого не делают, их пускают в переработку. У тебя была возможность воздать мне хвалу, но ты предпочел насмешку.

Хоть один из вас создал какой-нибудь мир? Поверь, для этого надо одновременно помнить миллионы вещей. Нет плохих миров, и никогда не было. Потому что каждый из них — триумф. Действительно ли я создал другие миры, а потом забыл об этом? Создам ли я новые миры, о которых пока лишь мечтаю? Все это слова. Но даже ваши мифы говорят, что я — творец мира.

Я рассказал бы тебе больше, да ты все равно не поймешь. Вот завершу опыт сохранения твоей материи, тогда все тебе и откроется».

— Хрипун сегодня был очень разговорчив со мной, — сказала Джорджина. — А с тобой?

— И со мной тоже.

— Сказал, что создал Беллоту. Тебе тоже? Ты ему веришь?

— Сказал. И что с того? Мы с тобой бредим. Хрипун не может общаться с нами.

— Ты твердишь это, чтобы убедить себя? Он сказал, что когда разорвет нас на части, то возьмет кусочек тебя и кусочек меня, соединит их вместе и создаст что-нибудь новое. Потому что мы слишком поздно обрели друг друга. Правда, мило?

— Прелестно.

— Но я не понимаю, почему он сделал траву такой колкой? Мои ступни — сплошная рана.

— Джорджина, постарайся сохранить хоть крупицу рассудка. Хрипун не создал траву, он вообще ничего не создал. Он просто животное, а мы с тобой бредим наяву.

Они шли дальше. Наступил вечер. И опять в голове Брайана раздался голос Хрипуна:

«Откуда мне было знать, что трава не должна колоться? Все заостренные вещи колются. Кто бы мог подумать, что она должна быть мягкой? Если бы вы сообщили мне это не так грубо, не позоря меня, я бы сразу все изменил. Но теперь ничего менять не буду. Пусть трава ранит ваши ноги!»

Они шли и шли, день то и дело сменялся ночью.

— Брайан, как ты думаешь, Хрипун знает, что планета круглая? — спросила Джорджина.

— Раз он ее сделал, значит, знает.

— Да, конечно, я совсем забыла.

— Черт возьми, Джорджина, я ведь иронизирую! Ты совсем потеряла разум, впрочем, я тоже. Разумеется, он ее не создал. И разумеется, он не знает, что она круглая. Он всего лишь животное!

— Тогда у нас перед ним преимущество.

— Я тоже думал об этом, когда был в здравом уме. Мы обогнули почти половину этой миниатюрной планеты, ведь Беллота — величиной с орех. Хрипун больше не находится между нами и нашим лагерем. А ведет себя так, будто преимущество все еще у него. Осталось километров шестьдесят. Надо прибавить шагу, но постепенно. Лагерь на возвышении, его видно с расстояния нескольких километров. И скоро мы его увидим. Если услышишь Хрипуна, уверяющего, что он разгадал нас, не обращай внимания. Животным не дано вступать с человеком в телепатическую связь.

Действие наркотиков не прекращалось.

— Это не пояс наркотических растений, — заметил Брайан. — Это наркотический сезон на всей планете. Климатическая вакханалия. Карнавал… но не для нас.

— А ведь Хрипун подходит на роль карнавального короля. В суете карнавала легче поверить, что это он сотворил космос. Помню, в детстве меня взяли на карнавал в соседний городок. Там был большой медведь с короной на голове, ехал на разукрашенной платформе. И я поверила, что он — король карнавала. Это был не обычный медведь. Теперь мне ясно: он изображал Хрипуна. Мне тогда было шесть лет. Как, по-твоему, Хрипун лучше объясняет гравитацию, чем Фелан?

— Во всяком случае, его объяснение понятно. И, скорее всего, оно более честное. Я всегда считал, что в постулате Фелана кроется математическая ошибка, а он ее не признавал из чувства противоречия.

— Одно дело — не признавать ошибку, другое — на основании ошибки построить мир. Брайан, ты знаешь, который сейчас час?

— Триста двенадцатый. С тех пор как нас высадили на Беллоте, прошло ровно триста одиннадцать часов.

— За нами прилетят, когда будет триста тридцать шесть часов. Интересно, мы успеем дойти до лагеря и взять ситуацию под контроль?

— Если нам суждено дойти, успеем. Ты очень устала, Джорджина?

— Нет. Я больше не устану никогда. Слишком долго я шла, как во сне. Никогда не чувствовала себя так прекрасно. Гляжу на свои бедные, израненные ноги и думаю, что они не мои. Минуту назад я жалела себя — как девушку, на которую свалилась беда. А теперь вижу, что это лишь половина меня. И мне становится легче. Правда, может это не я, а только мое подобие.

— А мне кажется, что исчезло мое тело. Смотрю на эту старую никчемную оболочку и думаю, надолго ли ее хватит.

— Хрипун опять жаждет поговорить с нами.

— Я слышу. Черт возьми, Джорджина, нельзя поддаваться этой глупости! Хрипун всего лишь старый раненый зверь, который гонится за добычей. Опять начался бред! Интересно, сколько будет выдвинуто теорий, объясняющих коллективные галлюцинации?

— Тише, я хочу его послушать.

И голос Хрипуна опять зазвучал в том и другом мозгу:

«Если у вас есть какие-то знания и вы утаиваете их от меня, то вы совершаете величайшее преступление. Творец не может все держать в голове, я многое запамятовал из того, что знал и умел ранее. Сейчас мы в преддверии нового мира, который будет похож на Беллоту. А вдруг я только и делаю, что повторяюсь? Эти холмы вдали — мое творение. Что вы думаете о них? Говорите прямо, не медлите. Может статься, я не смогу долго ждать и узнаю все сам, съев ваш мозг. Мне нужен улучшенный мир, а как его сделать, если не ведаешь, что творишь?»

— Брайан, он забыл, что создал Беллоту круглой.

— Он никогда ничего не создавал. Это наше подсознание уверяет нас: Хрипун не знает, что лагерь, в котором много оружия, уже близок.

— Но если он не говорит с нами, как тогда объяснить, что мы слышим одно и то же?

— Не знаю и принимаю это как данность. Не люблю бессодержательных объяснений.

И вот наконец наступил вечер, когда вдалеке замаячил лагерь. Если бежать всю ночь, к рассвету они будут на месте.

— Усталость берет верх над наркотиками, — сказал Брайан. — Они нам так надоели, а сейчас я считаю их благом.

— Что-то случилось?

— Похоже, наркотический сезон позади. Карнавал окончен.

— А знаешь что, Брайан? Мы могли бы и не совершать кругосветное путешествие. Надо было всего лишь разделиться и пойти в разные стороны. Хрипун погнался бы за кем-то одним, а другой побежал бы в лагерь за оружием. Но нам трудно было бы расстаться.

— Чисто женское объяснение.

— Найди более подходящее. Ты бы хотел со мной расстаться?

— Нет.

Ночь была короткая и трудная — их последняя ночь. Они бежали, гонимые проснувшимся страхом.

— Я наркоман, Джорджина, а у растений больше нет наркотических свойств. Силы у меня на исходе.

— Я опять понесу тебя, если сама не рухну.

— Черт! Ты не сможешь. Ты ведь всего лишь женщина!

— Нет, я не «всего лишь женщина». Ни про кого нельзя говорить, что «он всего лишь». Возможно, от этого все наши беды. Ты подумал о Хрипуне, что он «всего лишь животное». Он прочитал твои мысли и оскорбился.

— Он не мог прочитать мои мысли. Он животное. Я изрешечу его мохнатую шкуру, как только доберусь до оружия. Надо спешить, Джорджина. Нельзя допустить, чтобы он поймал нас или обогнал в темноте.

— А скажи, почему постулат Фелана справедлив только для этой планеты, и больше ни для какой другой?

— Я всегда подозревал, что Фелан — злобный шутник. Постулат — проявление его сарказма.

— Выходит, он сочинил его ради смеха? А ты продолжаешь считать, что Беллота создана «ради смеха»?

— Смех вырос до размеров гротеска. Боюсь, мне придется положить конец той его части, которая воплощает смех. Темнеет, лагерь совсем рядом, и нам ничто не мешает. Я убью его. Обещаю до этого не упасть замертво. В оружейном складе есть базука, с которой можно охотиться на слонов. Я использую ее против этого «псевдо» в шкуре медведя. На завтрак у нас жареная медвежатина.

Он добрался до лагеря. Шатаясь, пересек черту и ринулся к складу с оружием.

Как вдруг громоподобный рев потряс не только его слух, но и внутренности.

Брайан рванулся прочь, упал, покатился, пополз, извиваясь, как змея, спасающаяся от опасности. Шок был настолько силен, что он почти потерял рассудок.

Хрипун сидел в центре лагеря, возле оружейного склада, и курил трубку Билли Кросса.

И когда в голове у Брайана вновь загремели слова, разве мог он поверить, что это — галлюцинация?

«Ты решил, я забыл, что Беллота круглая? Если б ты знал, сколько труда ушло на то, чтобы вылепить правильный шар, ты бы понял, что этого я никогда не забуду».

Подбежала Джорджина и, увидев, что Хрипун опередил их, упала в отчаянии на колени.

— Я больше не могу убегать, Брайан. Знаю, и ты не можешь. Мой дух сломлен. Мне больше не подняться. Когда они вернутся сюда?

— Спасатели?

— Да, корабль.

— Они не успеют. Когда-то мне хотелось, чтобы они хоть раз опоздали. И вот мое желание исполнилось. Но это не так весело, как я думал.

Хрипун выбил трубку, как это делают люди, и аккуратно положил ее на скалу. А потом убил обоих — Джорджину, дружелюбную ледышку, и Брайана, который терпеть не мог банальных концов.

Хрипун все еще правит Беллотой.

В отчете капитана корабля сказано следующее: «То, что они не пытались применить оружие, не поддается объяснению, тем более если учесть тот факт, что двое участников экспедиции погибли через неделю после гибели остальных. Всех растерзал огромный псевдомедведь. По-видимому, он впал в исступление, наевшись местных плодов, обладающих сезонным наркотическим действием. К сожалению, из-за жесткого полетного расписания выделить время на поимку зверя не представляется возможным. Разгадка гравитационной аномалии станет возможна после изучения собранных данных».

Создавая следующий мир, Хрипун кое-что улучшил. Теперь гравитация в норме, хотя гротеска по-прежнему в избытке. Воистину, путь к совершенству долог и многотруден.

Перевод с английского Марии Литвиновой