Хозяйка замка Эдвенч

Глава 1

Возможно потому, что я всегда верила в реинкарнацию, большого шока от своего попаданства не испытала…

Хотя, надо сказать, что реинкарнацию я себе представляла совсем не так!

Впрочем, любые воспоминания лучше выстраивать по порядку…

Я родилась с серебряной ложкой во рту. Ну, почти. У отца был довольно успешный бизнес. Нет, его имя не украшало список «Форбс», но и экономить особо семье не приходилось. Мама работала на непыльной службе, куда, как она всегда говорила, ходила выгуливать обновки. Трижды в неделю появлялась Вера Михална – домработница и прекрасный повар.

После первого заграничного вояжа я с пяти лет занималась с репетитором английским – мама заметила, что мне язык дается легко, и решила, что если ребенок билингв, то грех не помочь ему. Французским я увлеклась уже в восемь, после поездки в Марсель и посещения собора Нотр-Дам-де-ла-Гард. Он произвел на меня потрясающее впечатление!

А еще у меня был Кинг – золотистый ретривер, которого я обожала. И любовь наша была вполне взаимна. Мама рассказывала, что малышкой я спала только вместе с ним. Или у него на подстилке, или мы оба на полу в моей комнате, но разлучить нас не получалось никак! Я ревела и отказывалась спать, Кинг царапал двери и скулил.

Да, у меня не было дедушек и бабушек, а единственный дядя, брат отца, давным-давно был с ним в ссоре, и они не общались. Но детство мое прошло совершенно безоблачно. Была и поездка в Диснейленд, когда я была семилетней малявкой, и шоппинг с мамой в Париже и Милане, когда мне исполнилось шестнадцать, и куча других интересных мест два-три раза в год. На летних каникулах и в новогодние праздники -- обязательно. Так что без родни я не скучала. Скорее, я не понимала, как это – иметь брата или сестру? И что, вот с этим человеком нужно будет делить маму и папу? Нет уж! Они – только мои!

Большая квартира, пять светлых удобных комнат в сталинском доме. Толщина стен такая, что даже из соседней комнаты не слышно ни звука. Про жизнь в других квартирах и вообще ничего не известно. Отличный языковой садик, лицей с углубленной языковой программой, лучший институт -- МГУ им. Ломоносова. Я поступила на бюджет. В багаже у меня уже были английский, французский и начало итальянского. Училась я с огромным удовольствием, мне просто было интересно.

В двадцать лет родители подарили мне машину, в двадцать два – прекрасную квартиру-двушку и оплатили ремонт по моему выбору. Я жила и училась, не зная материальных проблем. У меня была куча развеселых друзей и прекрасных подруг, впрочем, мы никогда и не старались вылезти за «рамки» – среди моей тусовки не приняты были наркота, излишняя выпивка или частая смена партнеров. Как-то так сложилось, что все и во всем предпочитали золотую серединку. А может, просто меня саму не привлекали модные нарко-вечеринки, и я стороной обходила «плохих мальчишек» -- ну, не тянуло меня к таким.

В двадцать два закончила институт, и с помощью связей родители меня устроили в качестве синхронного переводчика в агентство «Лингва Плюс», где я очень быстро заняла лидирующую позицию – я была молода, симпатична и легко сходилась с людьми. Очень скоро появились и собственные постоянные клиенты. Например, Татьяна Петровна, которая повадилась вызывать меня не только на деловые переговоры с итальянцами, но и брать с собой в отпуск дважды в год. Для меня это была работа, но – совершенно восхитительная работа!

При отличной зарплате и роскошных чаевых, на которые она никогда не скупилась, я успела объездить с ней весь юг Италии, побывать в удивительных местах и крошечных деревушках, попробовать и местную кухню, и редкие вина. Не те, что цистернами сливают туристам, а те, что хозяева ферм и виноградников делают для себя. Изумительные сыры и паста с морепродуктами, маленькие уютные кафешки, беспечные и галантные итальянские мужчины. Иногда я даже думала, что когда состарюсь, перееду жить сюда. Куплю маленький домик и буду сажать цветы, ходить по вечерам в паб и гулять по берегу моря с собакой.

Немного не так идеально складывалось все в личной жизни. Последние несколько лет у меня шел затяжной роман с Игорем. Мы даже пробовали жить вместе, но разбежались через полгода. Впрочем, через месяц помирились и продолжили отношения.

О семье и ребенке мне напомнила мама:

-- Лидочка, тебе уже тридцать один, детка… Ты знаешь, мы никогда не лезли в твою жизнь, но… Скажи, что у вас с Игорем?

Я отшутилась, но этот разговор меня царапнул – мама была права. Надо было что-то решать, как-то упорядочить свою жизнь. Сейчас она немного напоминала красивый зрелищный фильм, где мое участие сводится к роли зрителя. Нет, я не то чтобы сильно устала от работы или разъездов по миру… Или, все же, устала?

Иногда появлялось ощущение, что я не живу, а просто сплю. Хотя, грех жаловаться -- сон был яркий и приятный.

Все чаще я задумывалась о семье и ребенке. Хотелось уже какой-то определённости. С Игорем же, с его любовью к клубной жизни и экстремальным видам спорта… В общем-то, головой я понимала, что для семьи он совсем не лучший вариант.

Мне было тридцать три, я всерьез подумывала родить для себя, когда один-единственный телефонный звонок разбил мою жизнь на «до» и «после»…

Мама и отец погибли в аварии. Оба. Мгновенно.

Так что через два месяца, когда я проходила обязательный для служащих «Лингва Плюс» ежегодный медосмотр, меня даже не удивило, что в платной клинике, где персонал был вышколен и любезен, меня, сперва срочно отправили на МРТ, потом, дополнительно на УЗИ…

Через две недели, пройдя все круги ада с анализами и повторными анализами, с нахмуренными лицами врачей, изучающих результаты, по которым пыталась догадаться – совсем плохо или пока еще – ничего, я получила диагноз: рак…

-- Надо настраиваться на серьезную борьбу, Лидия Андреевна. Процент вылечившихся достаточно велик, поверьте мне. Я много лет занимаюсь именно этим направлением болезни, – даже сейчас врач не произносил лишний раз страшное слово. -- Но за эти шансы придется побороться! Для начала попробуем вот такой метод…

Глава 2

Я приходила в себя медленно, какими-то урывками, испытывая от этого тягучее сожаление. Там, в той темноте, где я была, ощущались покой и умиротворение. Я не хотела возвращаться…

Проблески сознания становились чаще и в какой-то момент я начала видеть и чувствовать. Странным было всё – сероватый свет, льющийся из окна, слабый запах моря и весьма заметная качка: я видела, как колышется в стеклянном графине, стоящем на прикроватном столике, какая-то темная жидкость.

Однако, самым странным было даже не это. Рядом со мной на кровати похрапывала моложавая женщина, с каштановыми волосами. Рот её был чуть перекошен, с уголка губ на подушку стекала тонкая ниточка слюны. Кто она?! Почему мы в одной кровати?

Голова кружилась, и я медленно, постанывая, попыталась сесть. У кровати был красивый резной бортик, вот за него я и цеплялась слабыми пальцами.

Резкое чувство тошноты… Цветные сполохи в глазах… Яркая вспышка головной боли…

Особенно отчётливо боль пульсировала в левом виске. Я машинально подняла руку и потрогала – на голове какой-то странный убор из жесткой, грубой ткани. Аккуратно сдвинула его, пытаясь снять, под пальцами ощущалась шершавая корка засохшей крови на волосах. Кажется, там, под этой слипшейся прядью – рассеченная кожа.

Я со стоном рухнула на подушку, и откуда-то, как показалось мне -- из-под кровати, послышался голос. Женский, но достаточно низкий и грубоватый:

-- Барышня… Барышня, вы никак в себя пришли? – всё это сопровождалось кряхтением, как будто женщина пыталась поднять тяжесть. Наконец, из-за бортика кровати вынырнуло полное, слегка помятое женское лицо.

Женщине лет сорок-сорок пять, крепко сбитая, даже полноватая, одетая в какую-то нелепую и странную одежду.

На голове -- мятый полотняной чепец с забавной рюшью из довольно грубого кружева. Если бы не моё омерзительное состояние, я бы улыбнулась, глядя на обладательницу солидного носа картошкой, пухлых щёк и маленьких заплывших глазок, которая рискнула нарядиться столь странным образом.

Холщовая блуза с широкими сосборенными рукавами, сверху жилетка из сукна с яркой отделкой толстым витым шнуром по краю, юбка плотно обхватывала солидный животик и дальше расходилась фалдами. Почему-то мне показалось, что длиной одежка будет до самого пола. Весь наряд был изрядно измят, как будто женщина спала прямо в нём.

-- Очнулись, барышня? Ну, и слава Богу!

Заметив, что я слегка сдвинула непонятную штуку на голове, она прямо кинулась ко мне, приговаривая:

-- Тихо, барышня, тихо. Нельзя это снимать! Не дай Бог, страшный этот увидит – греха не оберемся! – зашипела на меня женщина, напяливая тряпку обратно мне на голову.

Я медленно соображала. Что-то в словах женщины мне показалось необычным. И даже не это обращение – барышня, а сам язык, на котором она говорила. Он похож на любимый мной английский, но это явно не англиканская версия, а, скорее всего, какой-то местный диалект. Странным было то, что я её отлично понимала. Понимала так, как будто тоже являлась носителем языка.

Пока я с трудом собирала едва ворочающиеся в голове мысли в кучу, глаза машинально шарили по непонятной комнате. И я всё больше и больше убеждалась в мысли, что нахожусь на корабле, в море.

Качка и специфический запах. Стены комнаты до середины отделаны тёмными деревянными панелями, кресло, стоящее в углу, привинчено к полу. Более того, графин на прикроватном столике, в котором по-прежнему колыхалась тёмная жидкость, закреплен в интересной кованой подставке, вбитой в стену.

Женщина рядом слабо застонала и повернулась ко мне спиной.

Я облизала пересохшие губы и тихонько прошептала:

-- Пи-и-ть.

Толстуха закивала головой, вынула из прибитой к стене стойке высокий бокал и неуклюже покачиваясь, попыталась налить в него из графина. Корабль качнуло и она плеснула себе на руки.

-- От жешь… Зараза какая!

Выдернув откуда-то из рукава белую тряпочку, она протёрла ею и свою кисть, и бокал. Помогла мне сесть, придерживая сильной рукой за спину, и дала напиться. От жадности я глотнула сразу много и закашлялась – это было вино.

-- Тише, тише, барышня – она похлопала меня по спине.

Я отдышалась и чуть более уверенно спросила:

-- А простой воды нет?

-- Так ироды-то эти сегодня ещё не заходили, так что пейте, барышня, пейте, это слабенькое.

Не слишком задумываясь, кто такие эти ироды, я сделала ещё несколько больших глотков кисловатого питья – слишком мучила жажда.

Потом слабо заворочалась, пытаясь сесть удобнее, и женщина, ухватив меня сильными руками подмышки, поддёрнула вверх.

-- Сейчас, сейчас, барышня! – она ловко подсунула мне подушку под спину.

Теперь я могла видеть значительно больше, чем раньше. Прямо у кровати, на которой размещались я и женщина у стенки, на полу лежали какие-то доски, с подобием постели – плоская, как блин, подушка и нечто напоминающее замызганное ватное одеяло. «Значит толстуха спала на полу» -- только успела подумать я, как она ногой подтолкнула это лежбище, и оно легко впихнулось под мою кровать.

«Выкатная постель» -- сообразила я.

На полу в комнате, прямо на ковре спало ещё три человека. Кажется, все женщины, но полностью уверенной в этом я не была. Да и значительно больше занимало меня сейчас собственное тело. Я с каким-то тупым интересом покрутила тонкими белыми кистями рук, потрогала собственную маленькую и упругую грудь сквозь роскошное кружево сорочки, закинула руку и выдернула из-за спины слабую, вяло заплетенную толстую косу очень холодного темного оттенка. Крутила её у себя под носом, ощущая шелковистую структуру волос, и думала: «Ну, вариантов-то всего два… Или я сошла с ума, что было бы весьма грустно… Или я попаданка».

От выпитого на голодный желудок вина по телу растекался жар, даже боль в виске как-то утихла и лишь слабо пульсировала. «Пожалуй, мне стоит ещё немного поспать. Интересно, эта женщина так и будет стоять и смотреть на меня?».

Глава 3

Впрочем, молчала я не слишком долго -- за стенами каюты что-то грохнуло, кого-то, судя по интонации, обругали, и, наконец, дверь распахнулась.

Вошел слегка поддатый мужчина, массивный и очень высокого роста, черноусый и чернобородый. В изрядно заляпанной белой рубахе, на которую была накинута куртка с потрепанным золотым шитьем. Брюки заправлены в огромные, неуклюжей формы сапоги, а на мясистой красной шее со вздутыми жилами – толстенная золотая цепь, заканчивающаяся какой-то невнятной фигулиной. Голос у него был громкий, даже какой-то гулкий:

-- Так что, красотки, собираемся на выход.

Девушки, сидящие на полу, завозились, скручивая и связывая в узлы какие-то тряпки, шали и подушки.

-- Живей давайте, курицы, – поторапливал их чернобородый.

Девушки гуськом, одна за другой, вышли из комнаты. Только последняя на мгновение задержалась, нашла глазами толстуху и тихонько сказала:

-- Прощевай, Барба, храни тебя господь.

Великан как-то уж совсем по-лошадиному заржал и шлепнул выходящую по заднице:

-- Не грусти, красотка, мы тебе самый богатый дом найдем!

Там, за дверями, виднелось ещё несколько мужчин, но пожилая Барб кинулась именно к этому великану:

-- Господин Ибран, воды бы нам… Да и поганое ведро вынести не мешает… Да и еды нам сегодня не приносили!

Мужчина на мгновение задержался на пороге, обернулся и недовольно буркнул:

-- Сегодня порт, готовить не будут. Ну, бери свой горшок и пошли.

Потом перевел взгляд на меня и спросил:

-- Очухалась? Ну и хорошо!

Всё это время, почему-то боясь дышать, я продолжала сидеть на кровати, натянув одеяло до самого подбородка. Было в этой, не понятной мне сцене, что-то устрашающее, что наводило жуть. Кто этот хамоватый мужик, который так легко распоряжается? Кто эти три женщины? Они что, пленницы? А я?

Тем временем Барб метнулась за ширму и через мгновение показалась с ведром, до краёв заполненным какой-то мерзкой жижей. Великан посторонился, выпуская её, и вышел следом. В замке повернулся ключ, и наступила тишина.

Рыжуха за столом покосилась на меня, фыркнула, и сделала вид, что не замечает. Я тихонечко улеглась, пытаясь понять, что происходит. Рана на голове снова запульсировала, и я прикрыла глаза. Однако долго лежать не пришлось, минут через пятнадцать вернулась Барб в сопровождении двух мужчин. Я тихонько подсматривала, как она поставила на стол корзину и понесла ведро за ширму, командуя оттуда теми, что зашли с ней:

-- Давай, давай… Сюда воду тащи, госпожам сегодня запонадобится. А ты, Жак, помни, ты вечером горячей ведро обещал. Всё равно двое, а то и трое суток стоять будем, всяко воды запасут пресной.

-- Ладно, Барб, не шуми, – добродушно ответил вислоусый мужчина постарше. – Обещал, так принесу. Меня всё равно в город не отпустят, – с лёгкой досадой в голосе сказал он.

Дама вскочила из-за стола и, мгновение помявшись, обратилась к Жаку:

-- …Э-э-э… Любезный, а нельзя ли ведро горячей воды мне прямо сейчас?

Жак хмуро посмотрел на неё, что-то неразборчиво буркнул и вышел, закрыв дверь. Было совершенно непонятно, ответил он «да» или «нет».

Барб возилась за ширмой, что-то то ли отмывая, то ли переставляя. Недовольная шатенка подошла к окну и так и проторчала там до момента, когда в замке вновь повернулся ключ, и Жак, поставив на пол ведро, от которого шел легкий парок, вышел, раздраженно захлопнув дверь.

Женщина весьма оживилась, в её голосе даже прорезались командные нотки:

-- Барб! Поди сюда!

Толстуха выглянула из-за ширмы, но подходить не торопилась, вопросительно глядя на неё. Тут я решила вмешаться, так как организм требовал своё:

-- Барб, я хочу в туалет. Как мне...

Толстуха подскочила, помогла мне слезть с кровати, подхватила лежащий в изножье толстенный стёганый халат. Явно дорогой, но не слишком удобный. Облачила меня в него и, придерживая за талию, повела в тот самый угол за ширмами.

Шатенка всё это время визгливо и недовольно выговаривала:

-- Ты должна мне помочь! Мне, а не этой нищей компаньонке. Мало того, что я терплю её в своей постели, так я ещё и не могу добиться уважительного отношения к себе. Я, в конце-то концов, баронесса Гондер, а не какая-то там…

Потеряв терпение, Барб на минуту остановилась и, едва повернув голову в сторону мадам, несколько грубо ответила:

-- Вот своими служанками и командуйте, а я к вам не нанималася! А Матильда из наших, я ее уж сколько лет знаю, и не помочь болящей и нуждающейся – агроменный грех! Так нас отец Силтус всегда поучал, – она перекрестилась одной рукой, продолжая меня поддерживать.

Это было весьма кстати – я чувствовала себя очень слабой, и меня ощутимо покачивало.

Угол за ширмой содержал несколько сундуков, поставленных один на другой, обитый бархатом стульчак с дыркой, под которым стояло уже знакомое мне ведро, и угловой медный умывальник, начищенный до блеска.

Вокруг раковины располагались непонятные баночки и флакончики. Все красивые и необычные, покрытые росписью или металлической ажурной отделкой. Но ни на одном не было этикетки. Рядом с местным унитазом на стене висела корзинка, набитая лоскутами ветхой ткани.

Состояние у меня было так себе – при ходьбе немного кружилась голова, кроме того я испытывала дикое смущение. Однако, похоже, Барбу это нисколько не трогало. Дождавшись, когда я схожу в туалет, она принесла ковшик теплой воды, плеснула в рукомойник и помогла мне умыться, тихонько пришептывая на ухо:

-- Вы, барышня, виду не подавайте, кто вы такая есть. Как вас ударили по голове-то, так мы с Магдой набрехали, что вы компаньонка простая и зовут вас Матильда. Наших-то всех уже продали, вы ведь в себя-то чуть не десять дён прийти не могли, я уж думала и не выживете.

Она подала полотенце и продолжила:

-- Худо то, что Магду-то далече отсюда продали, теперь уж и не найти будет. А из охраны ваши парни – молодцы! Кинулися защищать вас. Сэма с Питером почти сразу убили, Андрэ ранили, но вроде, как выжил он, тоже уже всех из команды продали ироды эти. А эта вона, – Барб неодобрительно кивнула в сторону комнаты, за ширму, – только знай, всем душу мотает. За неё, слышь-ка, будут выкуп платить, дак она и думает, что важнее всех. Потома, как её опять к капитану вызовут, мы и поговорим с вами спокойно. Бедолажная вы моя! – она ласково, жалея, погладила меня по плечу.

Глава 4

За те годы, что Генри провел вне стен замка, старый Эдди стал выглядеть ещё старше. Его маленькие слезящиеся глазки с неприязнью посматривали на нового барона Хоггера.

-- Нет, лорд Генри. Я уже слишком стар. Летит времечко-то… Так что даже и не уговаривайте – не могу я больше служить, вышел я на покой, домик опять же прикупил, там и буду доживать свой век.

Генри нахмурился. То, в каком виде свалилось на него отцовское баронство, вызывало не просто раздражение, а настоящий гнев. Из шести окружающих замок деревушек три были полумертвые. Большая часть жителей разбежалась, скотины не было почти никакой, часть домов выгорела.

Городишко, названный по имени замка – Эдвенч, куда стекались на торги окрестные крестьяне и изредка заезжали купцы, поразил барона тишиной и запущенностью – даже дворовые псы, казалось, стали мельче и трусливее.

Война Англитании с Франкией обессилила обе стороны. Никто не ожидал, что франки пролезут так далеко в глубь территории. Баронство Хоггер находилось на землях, до которых войны обычно не добирались. Новоявленный барон тяжело вздохнул.

Ещё четыре месяца назад он был обычным безземельным дворянином, младшим сыном знаменитого своей жестокостью Железного барона и, что было гораздо важнее и прибыльнее, сарджем марджара Арханджи. Сейчас судьба его разительно изменилась.

***

В семнадцать лет, совсем зеленым щенком, после очередного конфликта с отцом, он покинул дом. Старый сквалыга даже не позволил ему взять приличное оружие. Бейд, его собственный конь, подаренный покойной матерью, был уже не так и молод. Поэтому даже небольшой лишний груз пришлось ограничить. Сверток сменной одежды, мешочек с роскошными пирогами тётушки Джен и дрянной, почти ученический меч. Отец лично проследил, чтобы «никудышный» сын не прихватил что-либо полезное.

Понятно, что младший Хоггер был тогда бестолков и неопытен, в кошельке, что крепился к поясу, лежали три золотых льва, подаренных на десятилетие покойным дедом, пара серебряных монет и жалкая кучка медяков.

До Вольнорка он добирался больше трех недель и в ворота города въехал гордым владельцем уже только двух золотых и десятка серебрушек – остальное богатство, как он ни экономил, вытянула дорога. Посмотрев на цены в крупном городе Генри загрустил. Разумеется, сейчас, летом он сможет спать на улице за городскими воротами, просто завернувшись в плащ, но продукты стоили столько…

Сперва он сунулся в отряд городской стражи, но наивного аристократа никто не собирался брать на службу. Впрочем, впрямую ему не отказали. Против него просто выставили матёрого бойца, который с удовольствием натыкал высокородного мордой в грязь.

Бойцы из охраны караванов только посмеялись, когда он просился к ним. Охрана караванов – своего рода элита. Деньги таяли, и Генри пытался экономить даже на еде.

Он вывел коня за город попастись, чтобы не платить за зерно, и задремал, разнежившись на солнышке -- именно тогда у него украли Бейда.

Решив, что этих оплеух юнцу достаточно, судьба подкинула ему в городе незабываемую встречу – ссору с пьяным капитаном замковой охраны.

***

Капитану Стронгеру вечно не везло с бабами. Вот и тогда, возвращаясь не солоно хлебавши от любовницы, которую он застукал в объятиях её же соседа-лавочника, он, пользуясь выходным, слегка залил раздражение хорошим элем, и чтобы окончательно поднять ему настроение, фортуна послала ему нахального щенка, неосторожно задевшего капитана плечом, которого он и отвалтузил с великим наслаждением.

Для этого капитану не понадобились ни меч, ни кинжал. Дивное искусство куэндо, завезенное в Англитанию ещё старым герцогом из Шо-син-тая, страны узкоглазых, он изучал уже более шести лет.

Стоя над поверженным противником капитан испытывал некоторое удовлетворение и своим искусством, и этой маленькой победой.

-- Ну, что, сопляк? Теперь ты понял, что в городе нужно быть повежливее? – мальчишка казался зелен, как мартанский огурчик, да и одежда выдавала провинциала.

Оглушенный противник был по-юношески тощ и угловат. Кулаки капитана, похоже, вбили в него некоторую долю уважения и здравого смысла. Успокоенный Стронгер протянул руку юнцу, помогая подняться -- воинские правила обязывали быть снисходительным к поверженному.

Тот хмуро отпихнул ладонь, злобно оглядел довольных бесплатным представлением городских зевак, помотал головой из стороны в сторону, пытаясь прийти в себя, и с некоторым трудом поднялся таки с грязной мостовой. Они могли бы разойтись и никогда больше не встретиться. Всё же Вольнорк был вторым по величине городом Англитании, совсем чуть-чуть уступая столице, но капитан, скинувший раздражение, спросил:

-- Как тебя зовут?

Бойцом Генри был ещё слабым, даже просто в силу возраста и недостатка массы, однако воинский этикет знал даже он – победитель имел право знать имя побежденного. Очень нехотя он буркнул:

-- Генри Хоггер к Вашим услугам, лорд.

-- Ха! – капитан с интересом уставился на побитого соперника. – Баронет Генри Хоггер?

-- Нет, лорд. Баронет – мой старший брат, Джангер.

Капитан минуту постоял в раздумьях, затем цепко глянул на мальчишку и сказал:

-- Я думаю, ты задолжал мне выпивку, парень. Я не лорд. Ты можешь обращаться ко мне капитан Стронгер.

Это был один самых удачных моментов в биографии Генри Хоггера -- капитан не любил его отца. Не настолько, чтобы считать лютым врагом, но всё же достаточно, что бы устроить старому недругу небольшую пакость, взяв под своё крыло отвергнутого бароном сына.

Когда-то они даже служили с Хоггером-старшим в одном полку во время военной стычки Англитании с Висландом. Отношения были вполне нейтральными. Но вот после победы барон увёл у Стронгера очаровательную вдовушку, на которой будущий капитан вполне серьезно подумывал жениться. Дамочка оказалась та ещё гулёна, но небольшой зуб на барона Стронгер всё же заимел, хотя в глубине души понимал, что тот спас его от участи рогоносца.

Глава 5

Генри поморщился – он не любил такие места. Конечно, вряд ли найдется сумасшедший, способный напасть на евнуха владыки, которого окружают воины, но всё же капитан приглядывал за ним, а точнее за двумя массивными кошелями, висящими на поясе Аббиса.

Голос раздался откуда-то из-за спины, с края помоста:

-- Ваша милость, господин барон!

Боковым зрением капитан видел раба, машущего кому-то рукой, но ему в тот момент даже в голову не пришло, что «господин барон» это теперь он, Генри и есть. Если бы не торговец, хлестнувший раба плетью, возможно Генри так бы и ушёл с рынка, ничего не узнав, но, взвизгнув от боли, раб закричал:

-- Это мой хозяин! Барон Хоггер! – и капитан, потрясённый, обернулся к рабу.

Уже вечером, дома, он выслушал новости, которые изрядно ошарашили.

-- Герцог призвал ополчение из высокородных с отрядами – мародёров те года поразвелось в землях так, что купцам не проехать было. Вот в какой-то из стычек братец-то ваш и погиб. Барон наш очень убивался – детей-то старшенькому Бог не дал. Он жену евонную сразу же к родителям и выслал – видеть не мог.

-- А потом?

-- А потом, батюшка ваш, через год где-то, жену молодую в замок привел. Соседа помните, барона Беркота? Вот на евонной дочке он и оженился. За ней в приданое Садовое дали, сами знаете, знатное село, богатое, недавно там церковь обновили. А ещё через год она разродилась девочкой. Только батюшка-то ваш ребеночка-то не увидел – помер месяца за три до…

Йохан, уже отмытый и накормленный, неуклюже переминался с ноги на ногу, стоя перед бароном, изо всех сил стараясь угодить.

-- А меня-то не помните, господин барон?! Я тогда совсем мальцом был, когда вашего Бейда на лугу собаки напугали… Мы тогда ещё вдвох с вами ловили его.

-- А ты, Йохан, как здесь оказался?

Парень помялся, выбирая слова поаккуратнее:

-- Так это, батюшка ваш как помер, баронесса хозяйствовать стала. Оченно она народ налогами прижимала…

Йохан помолчал, как бы вспоминая, и добавил:

-- Видать Господь-то разгневался – в одно лето два пожара больших случились. Ну, тадысь народ и стал разбегаться… Ну и я тоже… А тама – известно дело, вербовщики королевские подпоили меня, а очнулся я уже матросом. Фрегат «Стремительный» -- во как. Год я отплавал честь честью, один только раз и выпороли. А тама в рейд нас отправили, да неудачно: штормом пораскидало корабли, два дня мотало, и вынесло аккурат к Таронгону. Сами знаете, главное это пиратские логово и есть…

Генри был слишком озадачен свалившимися известиями и не очень понимал, что теперь делать. Получается, барон Хоггер -- это теперь он? Это у него в родной Англитании есть титул, замок и земли?

Разговор с марджаром Арханджи вышел не из лёгких. Владыка уговаривал и даже пытался давить. Но, в конце концов, понимая, что капитан всё равно уйдет, смирился.

Несколько минут марджар сидел, перебирая янтарные бусины чёток, потом со вздохом сказал:

-- От судьбы не уйти, мой друг, ты служил мне честно, но пришло время расстаться… Я отпускаю тебя!

Как Генри ни торопился, но в Англитанию он попал только через три месяца. И ещё тридцать дней путешествовал по стране, отмечая, как воспряли земли страны за время его отсутствия. На фоне цветущих деревень, рассказы Йохана, плетущегося сейчас в обозе маленького отряда, казались не слишком достоверными. Какие пожары и разбежавшиеся крестьяне, если земли вокруг покрыты золотыми нивами, в садах ветви гнуться от груза плодов и стада разнообразного скота пасутся почти у каждой деревни?

***

Сейчас, имея уже двадцать девять лет отроду, новый барон Хоггер, Генри Хоггер, сидел в родовом замке и размышлял о превратностях судьбы, глядя на весело потрескивающий в камине огонь.

Родные земли встретили его почти полным запустением. После пожаров никто и не подумал восстанавливать деревни – народ действительно разбежался. Как заявил какой-то смазливый хлыщ, который представился барону новым кастеляном замка:

-- Ваша милость, никто же не знал, что вы приедете! Баронесса в Вольнорк уехала ещё в том месяце. А сестрёнка ваша здесь, с няньками в замке, ни в чём отказа не знает. Да вы не волнуйтесь, господин барон, я сегодня же пошлю гонца с известием к мачехе вашей.

Замок также неприятно поразил барона – везде чувствовалось изрядное запустенье. Пропали даже гобелены, украшавшие стены трапезной. Прислуги практически не было, и клочья паутины весели во всех коридорах и комнатах.

Подвалы замка пугали своей пустотой, при тётушке Джен такого не было никогда. Генри прекрасно помнил и огромные провесные окорока на крючьях под низким потолком для спасения от мышей, и большие кадки с соленьями, и корзины с укутанными в солому фруктами. Сейчас в погребе гуляло эхо, и было совершенно непонятно, как баронесса собиралась здесь зимовать.

Известие о смерти прошлой зимой тётушки Джен расстроило барона больше, чем ранее известие о смерти отца и брата. Тётушка Джен всегда любила его и баловала. И сейчас, глядя на остывшую кухонную плиту, грязь на кухне и ворчливую пожилую селянку, занимающую место поварихи, от которой пахло потом и пригорелой кашей, барон ощущал печаль: «Невозможно вернуть прошлое».

Замок был разорён целиком и полностью. Кладовая с тканями, которую услужливо открыл ему кастелян, Эдвард Гринч, была практически пуста. В отцовской спальне, где планировал теперь жить Генри, даже дубовые панели были сняты со стен. Погреб пуст. Конюшни пусты.

Единственное место в замке, которое не просто сохранилось в целостности, а было изрядно улучшено, находилось в комнатах баронессы. Присвистнув от удивления, Генри осмотрел новую изящную мебель с золочёным рисунком, дорогущий ковер на полу и вазы тонкого фарфора, тяжелые серебряные подсвечники, украшавшие каминную полку, и благородные бархатные шторы, падающие богатыми складками.

Робко возражающий кастелян сдался под гневным окриком Генри и открыл гардеробную, где хранились туалеты баронессы – под собственные покои дамочка прихватила ещё и пару соседних комнат.

Глава 6

Проснулась я оттого, что мужской голос почти над ухом громко произнес:

-- Пожалуйте к капитану, мадам.

Я сообразила не открывать глаза и дождалась момента, когда, прошуршав платьем, женщина вышла из комнаты, а в дверях щелкнул замок, закрываемый на ключ. Только после этого я тихонько позвала:

-- Барб…

-- Иду-иду!

Служанка выглянула из-за ширмы и, вытирая руки висящем на плече полотенцем, двинулась ко мне.

-- Что, барышня, полегче вам? Попить не хотите?

Она напоила меня прохладной водой и, жалостливо вздохнув, спросила:

-- Поели бы вы, хоть сколь, барышня. Я вас бульоном-то подпаивала, пока вы не в себе были. Только ведь разве это добрая еда? А вы и так завсегда худышка были, а сейчас и совсем… -- она махнула пухловатой оранжевой рукой. Заметила мой удивленный взгляд и несколько раздраженно пояснила: -- От краски это все, от ейной! Теперича неделю, а то больше такая и буду. Мачеха ваша когда красилась, так у горничной ейной Милли, тоже по пять ден руки не отмывались.

Приговаривая все это, она споро натянула на меня халат и, бережно придерживая, подвела к столу:

-- Садитесь, миленькая моя, садитесь. Сейчас я.

Она покопалась в стоящей на столе корзине, достала оттуда приличных размеров тесак, плоскую деревянную тарелку и принялась резать на ней сероватый, дурно пропеченный хлеб, приговаривая:

-- Ироды-то эти кормят этакой-то дрянью, что впору от нее богу душу отдать.

-- Барб…

Она оторвалась от куска заветренного сыра, который нарезала вслед за хлебом, и подняла на меня глаза:

-- Что, миленькая? Худо вам?

-- Нет-нет, Барб. Хорошо все. Я просто сказать хотела… -- я машинально подняла руку и потрогала рану под шапочкой. – Когда меня по голове ударили, наверно повредили что-то, с памятью у меня совсем плохо, Барб.

Она испуганно взялась оранжевыми руками за пухлые щеки и смешным, неожиданно тоненьким голоском сказала:

-- Осспади боже! Это чего ж теперь делать? Лекаря ведь эти ироды-то не позовут!

-- Да ничего особенного делать не нужно, ты бы мне рассказала обо всем, глядишь, я и вспомню.

Барб торопливо подвинула мне тарелку с едой и спросила:

-- Дак а что рассказывать, миленькая моя?

Всё это время она так и стояла у стола и я, чувствуя тянущую боль в желудке, указала ей рукой на стул.

-- Да ты садись и поговорим, пока я ем.

-- Да как же это садись?! Разве ж это можно такое?! При барышне чтобы сидеть? Вовек такого не было!

Я жевала кислый хлеб и пыталась сообразить, в чем собственно дело. Потом дошло – Барб служанка и сидеть при госпоже, то есть при мне, ей не положено. Но заставлять стоять ее мне было сильно неловко, поэтому я повторила:

-- Садись, я приказываю.

Неудобно устроившись на краешке стула, будто готовясь в любую минуту подскочить с него, она повторила:

-- Дак что рассказывать-то?

-- Барб, я даже не помню, как меня зовут…

Пару минут она еще охала и вздыхала, приговаривая: «Осспади, беда-то какая», но потом как-то собралась и начала говорить, попутно отвечая на мои многочисленные вопросы. В целом все выглядело довольно закручено.

Зовут меня Элиза де Бошон, я дочь франкийского дворянина, барона Фернандеса де Бошона, девица благородного происхождения, девятнадцати лет от роду, по местным меркам – уже перестарок.

Баронетта Элиза де Бошон – звучит совсем недурственно!

Мать умерла много лет назад. Есть молодая мачеха, с которой я не ладила.

-- Уж она то, змеюка подколодная, чего только на вас папаше вашему ни наговаривала. Всяко-то всяко гадостей наплетет, а он потом гневается.

У мачехи было одно неоспоримое преимущество -- она родила моему «папаше» сына, наследника дома де Бошонов. В конце концов барону надоели домашние стычки и он, списавшись с кем-то из дальних родственников, нашел мне подходящего мужа – некоего господина Андрэ де Бюлле, сорока трех лет от роду, почтенного дворянина без титула, родом из Бургандии.

Решив, что морским путем путешествие выйдет дешевле, папенька отправил меня вместе со свитой к своему двоюродному брату и его жене. Той самой семейке, которая и предложила мне в мужья господина де Бюлле.

В мою свиту входили: Магда, точнее, мадам Магда -- моя компаньонка, разоренная дворянка, которую наняли специально для сопровождения -- она продана с первой партией пленных; Сэм, Питер и Андрэ – солдаты папаши, которые должны были обеспечить нашу безопасность, двое из них убиты, один легко ранен и продан; Полин, моя горничная, красивая молодая девушка которую продали вместе с мадам Магдой; Жорж, пожилой лакей -- продан две стоянки назад. Ну, и собственно сама Барб, бывшая ранее кухаркой в "папашином" доме.

-- Она господина-то долго пилила -- подавай ей повара! Дескать, зазорно высокородным, ежели простая кухарка готовит. И ведь добилася своего, подколодная эта!

Барб с такой обидой рассказывала мне, как ее, много лет главенствующую на господской кухне, просто рассчитали как «…прости осспади, простую скотницу!». Поэтому она тоже оказалась в свите уплывающей к семейному счастью невесты, то есть моей.

-- Да ведь я вас с малых лет знаю, сколько вам пирожков сладких скормила, и не перечесть. Завсегда вы ко мне с любовью были, потому: как позвали с собой, я и раздумывать шибко не стала. Оно хоть и боязно на чужбину-то, но так мне вас жалко отпускать было, сиротинушку горькую!

Судно на котором мы плыли подверглось нападению каперов, был бой, в котором и погибли два из трех моих охранников, а я сама, точнее, тогда еще настоящая Элиза, получила удар саблей по голове. Благо, что плашмя. Потому тело и выжило.

Баронесса Гондер, та самая дама, что красила волосы, плыла вместе с нами на этом же судне, где мы сейчас и находились. После боя пираты столкали всех более-менее ценных пленниц в каюту баронессы. Это сейчас нас осталось трое, а изначально, по словам Барб, было больше десяти. Конечно, мадам была недовольна таким обстоятельством, но пираты не обращали внимания на её недовольства. Зато она требовала от находящихся на ее территории женщин почтения и услуг, хотя в данный момент являлась точно такой же пленницей, как и все остальные.

Глава 7

Когда Барб закончила меня кормить, в каюте уже совсем стемнело.

-- Так что, барышня, давайте-ка отдыхать ложиться, будет еще время поговорить.

-- Барб, а как я выгляжу? Ну, зеркало здесь есть?

Барб снова всплеснула руками и охнула:

-- Ох ты ж, осспади! Неужле и это забыли?! Зеркало-то в каюте есть, чай самая богатая, не хужей капитанской, еще до боя одним глазком видела – и она кивнула на вделанный в стену очень плоский шкаф: – Только ведь впотьмах-то что углядите? А свечи совсем уж маленький огарок остался. Вы уж, барышня, потерпите до завтрева.

Она сводила меня за ширму, бдительно следя, чтобы я не пошатнулась и не упала, но мне уже практически не требовалась помощь. Чувствовала я себя совсем хорошо, если не считать того, что я начала понимать – не в сказку попала.

Барб вытащила свою кровать на колесиках, оттянула ее подальше, благо теперь свободного места было достаточно, немного повозилась и буквально минут через десять начала тихонько и уютно посапывать.

Я выспалась за время болезни, да и тело, похоже, с появлением новой сущности регенерировало быстрее. Рана на голове уже почти не болела, а только сильно чесалась – верный признак активного заживления. А вот я испытывала сильный внутренний раздрай.

Прекрасно, конечно, что мне больше не угрожает болезнь, но этот мир пугал меня. Я ничего в нем не знаю и не понимаю. Мне незнакомы социальные нормы и правила приличия, да я даже не представляю, в какую страну мы сейчас приплыли. Мысль о предстоящем временном рабстве меня тоже не радовала – ничего похожего в земной истории я вспомнить не могла. Я очень слабо представляла, как буду существовать здесь.

Какой в этом мире уровень технического развития? Судя по отсутствию электричества и рабству, какое-то прямо средневековье. Как я буду зарабатывать себе на еду и одежду? Где я буду жить? У меня нет ни друзей, ни знакомых.

Одна Барб обо мне беспокоится, но что, если она догадается? Мне становилось все страшнее и на глаза невольно наворачивались слезы. Я уже с тоской вспоминала свой благоустроенный мирок, свою хрустальную башню, в которой прожила долгие годы, не сталкиваясь с безденежьем, голодом или серьезными проблемами.

Память – странная штука: в этот момент я как будто забыла годы болезни и думала только о том, что в квартире у меня в любое время по моему желанию становилось светло, как днем, что круглосуточно текли горячая и холодная вода, на кухне стоял забитый холодильник и хлопотала Светлана.

Светлана! Пожалуй это было то, что я упустила, перечисляя всевозможные блага.

И хорошая машина, и отличная квартира, и интересная работа – все это было в той жизни. Но вот сейчас, положа руку на сердце, могу ли я назвать ее счастливой? Она была легкой, интересной и необременительной, но вот со счастьем у меня как-то не сложилось.

Родители давали мне любовь и заботу, но они рано ушли, и я не успела вернуть долг. Очень быстро на их место встала Светлана и щедро дарила мне не только заботу и поддержку, но и надежду. Вряд ли бы я выжила без нее так долго.

Мысли были странные и как бы не очень ко времени. Стоило беспокоиться о насущных проблемах, но меня грызло странное ощущение: с моим уходом мир Земли не потерял ровным счетом ничего. Я не оставила после себя ни картин, ни стихов, ни новых мыслей, ни даже друзей. Солнце как вставало без меня, так и будет вставать.

В ночной темноте, слушая посвистывания Барб, я странным образом пришла к мысли, что не хочу вторую жизнь прожить в хрустальной башне, отгороженная от людей и друзей удобствами. Пожалуй, в этом мире у меня есть человек, которому я могу вернуть хотя бы каплю той заботы, которая досталась мне в прошлой жизни. Тем более, что это самая Барб готова щедро делиться со мной тем же самым.

Сложно сказать, долго ли я мысленно вспоминала, сравнивала и оплакивала утерянное, но из легкой дремы меня вырвал приход изрядно пьяной баронессы.

Я села на кровати. За окном каюты уже серело, скоро рассвет. Женщина, нетвердо держась на ногах, шагнула в каюту. Матрос за ее спиной, подсвечивающий ей дорогу тяжелым стеклянным фонарем в поднятой руке, захлопнул дверь, и дама, сделав два неловких шага, споткнулась о ноги спящей Барб.

Перепуганная служанка вскочила. Начался небольшой переполох, во время которого Барб одновременно уговаривала мадамку улечься спать, а та несла какой-то пьяный бред, смеялась, немного плакала и требовала вина. Все это продолжалось добрых полчаса, пока, наконец, разозленная Барб не рявкнула:

-- Ну-ка, спать быстро, зараза пьяная! Вот я мужу-то твоему все расскажу!

Она ловко расшнуровывала платье на спине пьяненькой баронессы и, подталкивая рыдающую к кровати, ворчала:

-- Экая бестолочь, прости осспади… Ну выпила малость, зачем же базлать на весь свет?

С грацией молодого слоненка, отдавив мне ноги, дама пробралась к стенке и уже через несколько минут спокойно похрапывала. А я, поняв, что больше не усну, посмотрела на Барб. Видно было, что у нее тоже сна ни в одном глазу.

-- Что, деточка, разбудила вас эта вот?

-- Да, но ничего страшного, уже светает.

Окно в каюте и в самом деле начало слегка розоветь – солнце вставало и становилось светлее.

До момента отплытия мы с Барб успели сделать довольно много.

Все мои вещи, а там, по словам Барб, было целое приданое, начиная от посуды и заканчивая нарядными платьями, разумеется, остались в той каюте, в которой прежняя Элиза путешествовала. Отдавать их мне никто не собирался, тем более что, по мнению пиратов, я вовсе не Элиза, а какая-то служанка. Тем не менее, в порядок привести себя было необходимо. Хотя бы расчесать волосы, раз уж нет возможности помыть, а то они совсем собьются в войлок под этой дурацкой шапочкой. Барб, немного помявшись, сказала:

-- У этой-то… -- кивок в сторону спящей баронессы, – тоже ведь своя горничная была.

-- И что? – я искренне не понимала, о чем она говорит.

-- Ну дак это… Девицу-то продали вместе с вашей Полин, а вещи-то ей никто не отдал. Вон, среди баронских сундуков, так ее добро и осталось.

Глава 8

В каюте она подвела меня к тому самому узкому шкафу и распахнула обе створки. Это было довольно широкое ростовое зеркало, вмурованное в стену. Я не сразу сообразила, что угловатая девица – это и есть я.

Почти машинально подняла руку и стянула с головы грязную тряпку, бывшую когда-то чепчиком. Волосы над ухом слиплись от крови в жесткий колтун. Впрочем, все это не важно – я с любопытством разглядывала новую внешность. Робко потрогала прямой, но чуть длинноватый нос, провела пальцем по очень красивым бровям, присмотрелась – глаза каре-зеленые с темным ободком по радужке, ресницы в меру длинные и пушистые, а вот щеки – ввалились. Оценила узкое лицо и четкий маленький подбородок и подумала: «Твердая четверка!».

Пожалуй, в той жизни, с внешностью мне повезло немного больше. Я была довольно красивой, но и эта внешность не вызвала у меня отторжения. Из зеркала на меня смотрела молодая растерянная девушка, которую нужно просто хорошо кормить и одеть в нормальную одежду.

Барб между тем придвинула к зеркалу один из стульев и подала мне в руки деревянную расческу с редкими зубчиками – волосы у меня густые, хорошего каштанового цвета, но слиплись от пота и грязи, а местами и спутались в неряшливые комки.

-- Вы, барышня…

-- Барб!

Она тяжело вздохнула и поправилась:

-- Элиз, ты поживей давай, а то эта проснется… -- кивок в сторону кровати, – раскричится, что ее расческу взяли.

Ужас какой-то, в этом мире у меня нет ни собственной расчески, ни зубной щетки, ни…

Впрочем, ныть бесполезно, вряд ли высшие силы, если таковые существуют, вернут меня назад. Скорее всего, меня уже некуда возвращать – прежняя я умерла. Если время в мирах совпадает, меня уже, скорее всего, кремировали. Мысль о кремации здорово отрезвляла, я вздохнула и принялась разбирать спутанные пряди.

Провозилась почти час, а вот потом дела резко закончились.

За это время Барб успела хозяйственно сложить на кусок какой-то сероватой ткани пару чистых рубашек из сундучка горничной баронессы, мотушку грубого кружева или тесьмы (я даже не разглядывала) и довольно нелепый фартук из небеленого полотна. В фартук она завернула, как большую ценность, крупный кусок серого мыла, пояснив:

-- Кто бы мог подумать, что этакое у нее найдется! Я-то всю жизнь простым мылась, а эта, гляди-ка блюла себя, как барышня какая.

Особых восторгов по поводу мыла я не разделяла – оно напоминало что-то среднее между обычным детским и хозяйственным, но отношение Барбы к невзрачному куску четко давало понять: здесь это дорогая штука. Узел она связала довольно крепко и подсунула мне под ноги, это и было все имущество, с которым я вступала в новую жизнь.

Расчесанные волосы пришлось свернуть в «улитку» и упрятать под чепец, который обезобразил меня довольно сильно. Лицо стало выглядеть грубее и глупее, удлинился нос, и глаза, полуприкрытые теперь падающей ниже бровей рюшью, казались тусклыми и крошечными. Это было неприятно, раздражающе, но, к сожалению, правильно. Я нахожусь на корабле пиратов, и чем уродливее я выгляжу, тем больше шансов выжить. Страх – хороший учитель.

От рассвета прошло не больше часа, когда послышался шум и громкие крики, судно тряхнуло раз, другой, и я думаю, мы отплыли от причала. Через пару часов, когда я уже совсем измаялась от безделья, за дверями забрякали – нам принесли завтрак и чистую воду.

Баронесса все еще похрапывала, поэтому мы вдвоем с Барб поели спокойно, хотя и не очень вкусно. Водянистая овсянка, пригоревшая и несоленая, и кусок отварной рыбы. Порцию баронессы Барб прикрыла салфеткой, хотя я не представляю, как эту дрянную кашу можно будет съесть холодной.

Разговаривать мы старались тихо, чтобы не разбудить нашу скандалистку. За время беседы я узнала, что страна, в которой нам предстоит прожить ближайшие три года – называется Англитания, и забеспокоилась:

-- Барб, а как же мы будем говорить, если мы англитанского языка не знаем?

-- Да понять-то их можно, говор хоть и непривычный, а от нашего не так уж сильно и отличается, – беспечно махнула она рукой. – Вы же вон с Андрэ разговаривали, завсегда все понимали. А он родом из этой самой Англитании и есть.

Я удивилась и уточнила:

-- Он из Англитании, но его все равно здесь продали?

-- А как жеж? – в свою очередь удивилась Барб. – Каперы, они не смотрют, кто откудова родом. Кого захватили, того и продают.

Странно конечно, но за три года у меня хоть будет время присмотреться.

Больше всего я старалась выспрашивать Барб, что и как устроено на кухне. Разумеется, я умею готовить, но ни разу в жизни мне не доводилось печь хлеб или, например, самой жарить шашлыки. Барб увлеченно рассказывала об устройстве кухни и кладовых в доме «моего папаши», а я впитывала информацию, как губка. Возможно, это то, что поможет мне выжить. Большую часть мне пока было даже трудно себе представить. Барб, забывая, что у меня «проблемы с памятью», рассказывала про своих кухонных помощников так, будто я их прекрасно знаю. Я ее даже не поправляла – эти люди и для нее, и для меня остались в прошлом, но вот некоторые вещи меня пугали.

Например, история о некой Мари, которая плохо ощипала курицу, за что получила от Барб полотенцем по загривку.

-- И завсегда-то она лентяйка и неряха была! А ежели чего ей доверить, обязательно не досмотрит: или сбежит у нее каша, или вовсе пригорит – возмущалась Барб.

А я испытывала шок оттого, что мне, наверное, тоже придется ощипывать этих самых кур. Я не идиотка и прекрасно знаю, как выглядит курица. По картинкам и фильмам знаю. Живых кур я видела всего несколько раз в жизни на маленьких сельхозярмарках, когда путешествовала по Италии.

Это что, из нее надо каждое перо выдернуть?! И именно я этим буду заниматься?!

Я с трудом гасила какой-то истерический смешок внутри себя, вспоминая юмористические рассказы Чехова. Кажется там, в одном из них, юная смолянка утверждала, что творог добывают из вареников. Сейчас я себе очень напоминала эту самую девицу. Ну никак у меня в голове не вязались обычные чистенькие поддоны с куриной грудкой под прозрачной, глянцево блестящей пленкой и живая курица.

Глава 9

Берт Стортон брился перед небольшим зеркальцем и морщился – вода была холодной, бритва шла туговато и пара небольших порезов уже слегка кровоточили. Может, стоит отпустить бороду и не возиться?

Проблема была в том, что даже сейчас, когда ему без малого тридцать лет, нормальную бороду не отрастить – будет жиденькое, как у козла, недоразумение, которое не то, что солидности не придаст владельцу, а, скорее, вызовет насмешки своей нелепостью. Берт Стортон, как и все в его роду, был голубоглазым блондином. Приличной бородой не могли похвастаться ни отец, ни старшие братья.

«Ничего, зато седины не видно будет, когда состарюсь», -- утешил себя он, поворачиваясь перед зеркалом и придирчиво разглядывая отражение. Хороший крепкий подбородок, жесткие губы, загорелая золотистая кожа. Загар, впрочем, начал уже сходить понемногу – солнца на новом месте службы не так уж много.

Лучшим в его внешности женщины всегда находили глаза -- ярко-голубые, опушенные густыми ресницами цвета орехового корня, ласковые и чуть нахальные. Берт подмигнул сам себе, прихватил волосы на затылке в хвостик бархатной лентой с богатой золотой вышивкой, которую подарила ему при расставании Альмина, и вышел из комнаты. Его отряд уже дожидается.

Закрывая дверь, он невольно обернулся и поморщился – комната была убогая и пыльная, в углу кучей свалены вещи. Часть из них требует ремонта, а большая часть белья – стирки. «Здесь явно не хватает женской руки» -- подумал он, накидывая на плечи тяжелый и теплый плащ, подбитый мехом.

Разумеется, в дороге ему приходилось иногда ночевать в условиях и похуже. Тут, в замке, по крайней мере, не льет на голову дождь и топят камины. Но сейчас хотелось чистоты, уюта и нормальной жратвы. То, что ставят здесь на стол, не вызывает аппетита. «Надеюсь, сегодня вопрос решится. А то эта тетка перетравит нас всех своей стряпней».

Сквозь грязное окно в коридоре пробивался сноп солнечных лучей. Берт полюбовался на отблескивающий на свету синий бархат плаща, покрепче натянул перчатки и гулко простучал каблуками по каменному полу – стоит поторопиться.

Третий сын небогатого барона, Берт Стортон, был из тех людей, кто сами торят себе дорогу. Семья была слишком бедна, чтобы обеспечить ему сладкую жизнь.

Девять с половиной лет назад в Стортон-холле, в кабинете барона-отца происходил разговор.

-- Вот, это – все, что я смогу тебе выделить, сынок, – отец протянул ему увесистый кожаный мешочек.

Берт подкинул его на ладони, затем, заглянув внутрь и, присвистнув от удивления, благодарно кивнул – там было довольно много. Двадцать золотых львов для их семьи – огромная сумма. Между тем отец продолжал:

-- В столице обратишься к своему дяде. Я отправлял ему послание и получил ответ.

-- Куда? – лаконично спросил сын.

-- Охрана караванов. У него там старый приятель капитаном служит, поднатаскает тебя. Я-то думал, не получится ли в королевскую гвардию… -- как бы чуть стесняясь собственных амбиций, приглушенно добавил он. – Только Серджо пишет, что не по нашим доходам там служба. Деньги береги, – отец строго нахмурился, – это все, чем я могу тебе помочь.

Проводить Берта вышла вся семья. И отец, и баронет Джеймис, и средний брат – Арнед. Тетушка Миллеста, старшая сестра отца, которая перебралась в Стортон-холл через год после смерти своего мужа, утирала слезы и несколько басовито, простуженным голосом говорила:

-- Береги себя, малыш. И хоть иногда передавай весточку, а уж я буду молиться за тебя Господу нашему… -- тут она совсем расклеилась, и Джеймис обнял старушку, утешающее поглаживая хрупкие плечики.

Тетушка Миллеста всегда баловала Берта: он больше всего пошел внешностью в отца. Именно она любовно собрала ему тюк с одеждой, лично проследив, чтобы горничные уложили только самые хорошие, без штопки, рубахи и аккуратно запаковали костюм. Тюк получился солидным. Но заводной конь* был пусть и не молод, зато все еще крепок.

Во второй сверток уложили теплый плащ, такой огромный, что в него можно было завернуться с головой, сапоги на смену и кожаный колет с тяжелыми кольчужными нашивками. Это одежда пригодится для службы.

Меч Берту барон отдал свой. Пусть это и не по правилам, такое оружие должен получать наследник рода, но если среднему сыну отец смог выделить небольшое имение, когда-то взятое в приданое за покойной ныне женой, то за младшего душа болела. Потому, поговорив с Джеймисом, барон мысленно поблагодарил Господа за то, что сыновья дружны между собой, он вручил свое оружие, выкованное знаменитым мастером из Аджанхара, младшему.

Был еще и небольшой тючок подарков для столичных родственников, и солидный припас на дорогу, чтобы меньше тратить по трактирам, так что заводного загрузили от души.

Берт вскочил на своего каурого Леджа, подхватил поводья второго коня и тронулся в путь, оглянувшись только в конце аллеи: с такого расстояния никто не увидит слез на лице. Покидать семью было тяжело. Здесь его любили, здесь прошла вся его жизнь, здесь могила матери…

Столица встретила новичка различными соблазнами и, как он ни крепился, если бы не Серджо Стортон, младший брат отца и его, Берта, любимый дядя, то довольно скоро юнец остался бы без гроша в кармане.

Последний раз Серджо видел племянника очень много лет назад, еще когда жива была Марион, жена барона. Тогда это был тощий и голенастый мальчишка лет восьми, с обожанием слушающий рассказы дяди о его службе и таскающийся за ним хвостом.

Теперь перед господином Стортоном стоял крепкий высокий парень, так похожий на собственного отца, что у мужчины сжалось горло.

Тогда, навестив брата в родовом гнезде, Серджо вернулся в столицу, удачно женился на аппетитной молодой вдове купца и был, в целом, весьма доволен жизнью. Огорчало его только одно – вместо сына жена родила ему двух девиц. Впрочем, росли малышки быстро, и Серджо надеялся, что они подарят ему крепких внуков. А пока он отобрал на сохранение деньги у племянника и занялся обустройством его судьбы.

Глава 10

Баронство Хоггер находилось от герцогской столицы довольно далеко – даже на хороших конях почти неделя пути. Времени в дороге на разговоры хватало с избытком.

Кони неторопливо и аккуратно ступали по смерзмерзшейся комками земле, идя бок о бок. Гнать здесь не стоило, хотя подковы с шипами и оберегали животных. За ними, также спокойно переговариваясь, ехала охрана и несколько телег с возчиками: часть запасов барон решил закупить в Вольнорке. Всадники негромко беседовали о насущном:

-- А то бы оставался… -- барон Хоггер вопросительно глянул на приятеля.

Берт много лет был в отряде его правой рукой, одним из тех, кто остался на службе вместе с Генри у марджара Арханджи. Не раз им случалось защищать друг друга в бою. Лучшего капитана барон себе и не мечтал заполучить.

Конечно, в отряде были только люди, которым Генри доверял полностью, но командовать мог далеко не каждый. Что, например, взять с Джона Ленса? Прекрасный рубака, надежный и преданный, кто бы спорил, да только большим умом никогда не отличался. На него всегда можно положиться, он ни разу не подвел, но даже читать карту не умеет, да и вообще читать. Зато всегда выполнит то, что прикажут. Где бы еще найти того, кто приказывать умеет?

А Берт – это совсем другая стать. Все же он – пусть и не титулованный, но – дворянин. То есть, такой же точно, каким был и сам барон Генри несколько месяцев назад. Образован неплохо, умен, почти не пьет. И вот сейчас, когда у Генри появились собственные земли и срочно требовался капитан замковой охраны, Берт окончательно решил оставить службу. Это было досадно, потому барон не оставлял попыток уговорить приятеля, хотя уже понимал бесплодность таких бесед.

-- Нет, твоя светлость, уволь, – улыбнулся Берт. – Наслужился я от души. А вот выкупить у твоих соседей небольшую деревеньку, да и остаться там – это дело по мне. Не зря же я ездил на той неделе к Беркоттам. Прямо на границе с твоими землями и останусь. День пути только. Найму кухарку, пару слуг и заживу спокойно. Навоевался уже, пора и о семье подумать. Будем ездить друг к другу в гости. Ну, и поможем один другому, если вдруг что…

Генри потуже затянул под горлом ремешок плаща: холодный ветер пробирал до костей, и снова вернулся к своей проблеме.

-- Как думаешь, кого лучше поставить? Арса или Дункана?

-- Тут и думать нечего, конечно, Арса.

Этот ответ вполне совпадал с собственными мыслями Генри, но он решил уточнить:

-- Почему его?

-- Несколько причин, – хитровато улыбнулся Берт. – Во-первых он моложе, но опытнее. Вспомни, это же он тогда предложил впереди каравана разведку пустить, хотя старший и возражал. Помнишь, чем кончилось?! Во-вторых на отдыхе реже пьет, а это дорогого стоит. Ну и грамоту знает, читать-считать обучен. Мало ли – записку или донесение передать – он справится.

-- Все?

-- Ан нет, – улыбка Берта стала совсем уж лукавой. – Дункана я с собой заберу! Вот теперь – всё! – не выдержав, рассмеялся он. – Да не злись, я его одного уговорил!

-- Ах ты ж… -- Генри нахмурился, но не смог удержаться и тоже засмеялся. – Когда и успел уломать?!

-- Мне ведь охрана тоже нужна, сам понимаешь. Бойцов я наберу, вместе с тобой наберу, – поправился он. – А вот доверить их смогу только кому-то своему. Земель у меня чуть, большой отряд не прокормлю, но должен быть хоть кто-то один…

Он не закончил речь, но Генри понимающе кивнул: честных и преданных людей не так и много. Это он и сам прекрасно знал. Он даже не злился на хитрована – Берт не наглел, сманил на службу только одного человека. Его тоже можно понять.

-- Ладно, расскажи лучше, что там, у тебя на землях.

-- Если пойдешь свидетелем сделки, – серьезно сказал Берт, – расскажу.

Генрих кивнул, соглашаясь. Теперь он понимал, почему Берт, сперва не желающий никуда ехать, согласился вдруг прокатиться в Вольнорк: такие бумаги лучше оформлять в герцогской канцелярии, дабы избежать потом споров и судов с наследниками.

-- Там небольшое село. Я прошелся, посмотрел: семьдесят два дома, пашни, сады. Сады старые, придется омолаживать.

-- А дом?

-- Башня. Не совсем развалина, но старая очень. Оттуда баронство и начиналось, так что крепкая еще – на века строили. Казарму вот для бойцов придется самому возводить, но тут уж ничего не поделаешь. Через пару лет, как немного на ноги встану, хамам поставлю и женюсь.

-- Хорошие планы. Только ведь народу-то для безбедной жизни маловато, вроде бы?

-- А вот тут я еще подумаю. Может, овец начну разводить или сыроварню поставлю. Сейчас земли мерзлые, но староста говорил, что господский луг большое стадо не прокормит. Смотреть нужно по весне будет.

До города добрались без происшествий, но первый же трактирщик заломил такую цену, что они только переглянулись, и решили ночевать у костра, за воротами города – этак и разорится недолго при таких-то ценах. Благо, что с собой были и палатки, и попоны для коней, да и настоящих морозов еще не случилось.

Рынок Вольнорка встретил приятелей шумом и гамом, бесконечные ряды свежей рыбы упирались в загоны орущей живности. Под ногами скрипел песок и нужно было внимательно наблюдать, чтобы не вляпаться в лепешку навоза. Телеги оставили за воротами рынка и пустились по рядам, выясняя, где продают прислугу.

Генри, недовольно морщась, отсчитал несколько золотых в руки Томаса, сына разорившегося купца. Отец парня торговал скотом, и доверить покупку коров ему вполне можно было – разбирался с детства.

-- Смотри, Том, внимательнее – ворья здесь хватает. И возьми с собой пару ребят: все поспокойнее будет.

Томас понятливо кивнул, слушая поручение.

-- Значит, как я и говорил – пару хороших коров, молочных. Свиней я и у себя выкуплю, а вот овец лучше здесь посмотреть. Если цена подойдет, бери на мясо, а то зимой оголодаем. Ну и если несушки добрые будут, возьми.

Пришлось разделиться – так выйдет быстрее. Рабский рынок был относительно невелик, да и по сравнению с другими рядами здесь было почти тихо. Несколько покупателей бродили в длинном холодном сарае, выбирая себе людей и негромко разговаривая с продавцами.

Глава 11

Нас довезли до рынка, и увидеть я почти ничего не успела, кроме одной длинной и широкой мощеной улицы, по которой от порта и к нему двигались десятки груженых и порожних телег. В два ряда, как и автомобили на обычной дороге. Улица была огорожена высоким забором, и хотя там, за ним, виднелись вторые-третьи этажи домов, окон на эту сторону они не имели. Просто глухие беленые стены.

Моряки завели нас в длинный ангар, цепи накинули на вбитые в столбы крючья и все ушли по делам, кроме того противного жирдяя, что должен был получить за нас деньги. Звали его господин Мулс. Мысленно я немедленно назвала его мулом.

Стоять в сарае было довольно холодно. Конечно, ветра сильного здесь нет, но с обеих концов широко распахнуты двери, так что сквозняк – будь здоров какой получается. Я чувствовала, что еще немного – будет мне обеспечена качественная простуда. Была узкая скамейка вдоль стены, но от щелястого дерева так дуло, что я просто боялась там сидеть – застужу все на свете. Да и не одна я – большая часть рабов предпочитала стоять, садились только самые уставшие, и то ненадолго.

Двери ангара были открыты еще и для освещения. Хотя все равно под крышей царил легкий сумрак.

Всего продавали человек шестьдесят-семьдесят. От нашего места было довольно хорошо видно всех. Если учесть, что Барб везли сюда специально, то это хороший знак. Получается, что работорговля – не самое распространенное явление. Или же, если я ошиблась, то она только-только начала набирать обороты.

Покупателей было не так и много. Они изредка лениво бродили, разглядывая стоящих и сидящих рабов. Немного больше гомонили там, где продавали людей за долги – иногда сумма, которую требовали оплатить, была велика и там покупатели часто скандалили. Несколько раз покупали крепких мужчин у соседнего торговца. Как я поняла из разговоров – в основном на тяжелые работы. Одного вроде бы купили грузчиком в лавку, другого – на разгрузку судов.

Я особо не прислушивалась к разговорам, просто рассматривала людей и их одежду. Вся она была очень разная, никаких типовых моделей. На женщинах что-то вроде верхних платьев со шнуровкой, видных в распахнутых плащах.

Я так поняла, что если шнуровка спереди, это или прислуга, или купчиха-горожанка. Под верхней одеждой шнуровки на спине не видно, но Барб еще на корабле мне объясняла, что у дворянок это как дань статусу, типа сами они не одеваются: для этого прислуга есть, она и зашнурует. Дурь какая. Здешние покупательницы все шнуровали платье спереди. Интересно, дворяне себе пленников покупают?

Зато сами эти платья поражали разнообразием. Да и верхняя одежда сильно отличалась. Если у служанок это были брезентовые или полотняные бесформенные балахоны, вроде того, каким снабдили нас пираты - лишь бы закутаться потеплее, то у горожанок и купчих плащ – показатель статуса. У каждой обязательно капюшон, у сильно богатых с опушкой. И ткани – бархат, шерсть, замша.

Из-под верхней одежды виднелись платья, самых разных цветов с необычной отделкой: узкие меховые полоски, крупные атласные аппликации, шерстяная и шелковая вышивка, самая невероятная тесьма, ленты, кружева. Жаль, что фасоны мне не оценить толком: видно только часть переда.

Когда пожилой мужчина возле нас спросил о кухарке, я насторожилась и начала прислушиваться к беседе. Может, это за нами? И совсем не поняла, зачем эта чернявая девица напрашивается.

Я наклонилась к Барб и шепотом спросила:

-- Чего это она? Ей-то зачем такое?

-- Так ведь муж у нее помер – зарубили на корабле его ироды эти. Она теперича вдова, получается. А тут – купчина не бедный. Я уж точно-то не знаю, а только видать возвращаться ей и не к чему – ни мужа, ни, видать, дома. А этот, сразу видать, не бедный -- и обует, и оденет. А там, глядишь, она его в храм божий и дотащит.

-- В смысле, в храм?!

Барб вздохнула и пояснила, как несмышленышу:

-- Ежли у нее семья бы была, может, она бы и рискнула назад вернуться. И то – денег на долгое путешествие немало надобно. Да и не каждая семья примет опосля такого вот.

-- После плена?!

-- Да, миленькая, после плена. Как там что ни случись, а виновата-то завсегда баба будет: дескать, честь не уберегла. А купчина, раз один живет – значит, вдовый, детей отделил уже. Ежли девица с умом себя поведет, то и ничего страшного. А эта, – Барб кивнула на девицу, – и вовсе не пропадет.

Хорошего настроения мне это не прибавило: видела в зеркале свою теперешнюю внешность. Не дай бог.

Подняла руку, потерла замерзший нос, и натянула чепец поглубже – от греха. Краем глаза заметила, что за торговлей купца и жирного Мула, притащившего нас сюда, наблюдают два молодых мужчины – шатен и смазливый блондин. За их спиной стояли четверо. Охрана, что ли?

Шатен был помассивнее и чуть выше ростом, а блондин – поживее. Вон как строит глазки нашим соседкам. Я заметила, что одна из них плачет, незаметно утирая слезы. Зато вторая, напротив, кокетливо улыбается парню.

По мне блондин скользнул совершенно равнодушным взглядом, зато второй просветил, как рентгеном. Мне аж неуютно стало. Я убрала в карман носовой платок и наклонила голову еще ниже. Тут в голову пришла еще одна мысль, и я вновь наклонилась к Барб:

-- Скажи, а почему сделку никак не фиксируют?

-- Чегой-то?

-- Ну, никаких документов не пишут. Что такой-то купил у пиратов такую-то повариху и обязуется через три года отпустить.

-- А, вона чего… Дак этого я и не знаю, ягодка моя.

Мысли стали еще хуже. Может, никаких трех лет и нет? Может, это теперь на всю жизнь в рабство?!

Купец ушел, а эти двое остались. И торговаться шатен начал именно за Барб. При мысли, что ее сейчас уведут, мне стало по-настоящему страшно.

Блондин, между тем, разговаривал с той девушкой, что ему улыбалась. Ласково разговаривал, чуть заигрывая. Ему, как ни странно, тоже нужна была кухарка. Я удивилась такому высокому спросу. А шатен, между тем, уже вынул деньги. И тут, на мое счастье, вмешалась Барб:

Глава 12

Шатен недовольно посмотрел на нас и повернулся к блондину:

-- Не довезем.

Тот согласно кивнул головой и тоже поморщился.

-- Рик, -- шатен посмотрел на одного из сопровождающих, – отведи их к телегам и побудь с ними.

Звали шатена, кстати, Генрих Хоггер, барон. Так написано в моей бумаге.

Солдат отвел нас троих за ворота рынка, к нескольким стоящим рядом телегам, помог забраться и накрыл сверху прямо с головой здоровым куском плотной ткани. Получилось что-то вроде палатки, где мы оказались сидящими нос к носу. Первое время дружно стучали зубами и растирали озябшие руки. Я еще успела развязать свой узелок и спрятать там документ. А потом постепенно мы согрелись, и сидеть стало совсем уж скучно.

В полумраке импровизированной палатки соседка наша казалась совсем молоденькой -- вряд ли ей больше двадцати. Милый курносый носик, пухленькие губки, кокетливые завитки волос у висков. Даже чепчик она носит не так, как я, а сдвинув на затылок – ей идет. Барб принялась за нашу соседку.

-- Как зовут-то, милая?

-- Милли.

-- Ну, а меня Барб кличут, а она вот – Элиза.

Я в беседу не вмешивалась, а девушка охотно болтала с Барб. Плыла она на судне в качестве горничной пожилой дамы, возвращающейся домой, в Англитанию. За хозяйку ее выкуп заплатили в первом же порту – она туда и направлялась, а вот служанок своих мадам решила не выкупать: дешевле нанять новых. Так что и лакеев, и вторую горничную продали, а ее, Милли, берегли до самого Вольнорка.

-- Это нам еще повезло, что каперам больше эти самые ихние бумаги на разбой велено не выдавать. А то бы сейчас скупщики здесь топталися. Кто знает, как бы там обернулося…

-- Милли, -- заинтересовалась я, – а ты откуда знаешь про лицензии?

-- А на корабле еще господин Ибран с господином Мулсом ругались из за этого вот самого слова… Как это ты сказала – лин-цен-зия, что ли? Тот и говорит, что надобно всех туточки продать и в Вольнорк не идтить – толку не будет, а тот и отвечает…

Разбираться, кто из них что конкретно говорил, я не стала. А вот интересно, почему вдруг перестали лицензии на каперство выдавать? Увы, этого Милли не знала. Впрочем, ее это и не заботило. Она обсуждала с Барб, какие у нее шансы на замужество – приданое-то все у пиратов осталось.

-- А уж я-то копила как! Да все такое добренькое! И бельишко было, и подушки пуховые. И деньга на одеяло отложена была! Цельный ведь сундук пропал! – в ее голосе послышались слезливые нотки.

Барб только вздохнула, жалея неудачницу, и погладила ее по плечу. Хотя, сами мы с Барб находились в таком же точно положении. За тканью послышался шум и покрывало с нас неожиданно сбросили. Не совсем, а так, чтобы выглянуть можно было.

-- Вот, бабоньки, разбирайте. Это вам хозяева прислали…

Мы высунулись на свет, щурясь. Один из солдат, тот, что ушел с бароном, кинул на сено плотный сверток. Барб внимательно посмотрела, аккуратно развязала веревочку и развернула три плаща. Два тяжелые, грубые, полотняные, а один получше и помягче: из плотной буроватой шерсти.

-- Милок, а кому какой брать-то?

Солдат, молодой мужик лет тридцати, с виду добродушный и простоватый, пожал плечами:

-- Откель мне знать? Велено отнести, вот я и того…

Милли подхватила шерстяной плащ и накинула на себя со словами:

-- Не зря же господин мне подмигивал! Счастье-то какое, к этакому в дом попасть!

Мы с Барб переглянулись и молча взяли оставшиеся. Они не такие теплые, ткань жесткая, да и весом сильно больше, но это всяко лучше, чем просто мерзнуть. Думая о предстоящей зиме я пригорюнилась – в таком на улицу выходить трудно будет. И холодноват он, да и не слишком удобен – этакая накидка-палатка со шнурком на шее.

Заметив мое настроение, Барб немного поколебалась, а потом, увидев, что Милли любезничает с солдатом, и они отошли к другой повозке, поманила меня рукой, приложив палец к губам. Медленно и неуклюже она распутала тяжелый веревочный узел на своем одеяле и, чуть отогнув край, показала мне…

Я, сперва, даже не поняла, что это такое – какие-то разноцветные тряпки. Клок бархата с кружевом, еще торчит что-то ярко-синее и, кажется, шелковое. Барб между тем торопливо завязывала узел снова.

-- Вот, ягодка моя, как до места доберемся – так и приоденем тебя. Там и шерстяное есть, хорошенькое такое! – лукаво улыбаясь, она смотрела на меня и, снова прижав палец к губам, жестом требовала молчания.

И тут до меня, наконец-то, дошло! В одеяло она завернула то, что смогла стащить из сундуков! Осуждать я ее точно не стану: не воровство это. Нам эти одежки точно нужнее, чем пиратам и грабителям. А ведь как она беспокоится обо мне! Про себя - ту, что лишилась всего заработанного на службе у барона, даже не заикнулась, «…так и приоденем тебя».

Я благодарно сжала ее теплую пухлую руку.

-- Лапки-то у тебя стынут, ягодка. Давай-ка вона в телегу, да и сверху укроемся: намерзлися сегодня. Не дай осспади, простынешь еще, – чуть ворчливо добавила Барб.

Мы залезли в телегу и сверху накинули на себя покрывало. Так было гораздо веселее, можно хоть окрестности осмотреть. Барб тихонечко ободряла меня:

– А хозяин нам достался не такой и худой. Не смотри, что хмурый весь из себя, а добрый: я как слезу-то пустила, так и сдался! Знавала я таких. Сверху навроде как суровые да строгие, ан нет, веревки из них вить можно. А бывает и наоборот – весь ласковый, а унутре в ём только злобность одна и есть. Ничего, ягодка моя, ничего... – она перекрестилась. -- Осподь милостив.

День мы бестолково просидели в телеге, наблюдая за приезжающими на рынок. Нас покормили: охранник достал корзину, где лежал ломоть отличной ветчины и сероватый вкусный хлеб. Изредка к телегам возвращался один или другой солдат, сваливал груду покупок и снова уходил. Тот, что караулил нас и телеги, иногда менялся местами с приятелями.

Глава 13

Дорога шла мимо пустых полей и стоящих в стороне от пути деревенек. Деревья уже все были без листвы, селения далеко, так что ничего особо интересного за время пути нам не встретилось. Изредка только на обочине можно было увидеть груженую крестьянскую телегу, освободившую путь для отряда. И мужчины, и женщины обязательно кланялись.

Меня сильно раздражала невозможность помыться: барон Хоггер экономил деньги, и мы ни разу не ночевали под крышей, а мыться за облетевшими кустами и деревьями на ледяном ветру – так себе идея. В туалет-то сходить было целой проблемой.

Зато я прекрасно поняла, почему Барб отказывалась даже попробовать устроить побег. Если бы она меня послушалась, что бы мы сейчас делали? Я изо всех сил старалась быть полезной для Барб, а она по инерции продолжала жалеть свою «ягодку», и к работе меня подпускала не слишком охотно. На второй день припасла для меня немного топленого свиного жира в небольшой плошке.

-- Вот, милая, ручки-то помажь, а то совсем красные да обветренные, негоже этак-то. Не дай осспаде, еще цыпки появятся! И личико намазюкай. Это в замке придумаем получше, а в дороге не обессудь, что уж есть, – она развела руками, жалея, что не может предоставить мне привычных удобств.

Милли, кстати, работать слишком уж сильно не рвалась.

-- Этакое-то я и сама могу приготовить, – фыркала она на каши и кулеши Барб. Зря, кстати, фыркала: солдатики очень даже хвалили, да и я ела с удовольствием. На свежем воздухе аппетит у меня был просто волчий.

Отмывать котлы приходилось мне. Барб это было не по чину: она все же старшая на кухне. Странно бы было, если бы повариха мыла котлы, а подсобница в это время у костра отдыхала.

На глазах у своего хозяина Милли вела себя поскромнее: с солдатиками не кокетничала, даже нашла где-то иглу и пару раз штопала плащи и рубахи. Так что назвать ее совсем уж бездельницей никто не мог. И как только еда была готова, она тут же тащила полные миски барону и его приятелю, господину Стортону.

Насколько я поняла, этот самый Стортон был нетитулованным дворянином. Все эти местные табели о рангах я понимала слабо, а Барб была слишком простая, чтобы разбираться в хитросплетениях законов. Я даже не смогла понять, являюсь ли сама баронессой, или это просто местный титул учтивости для баронских дочерей. Впрочем, сейчас это все было совсем не важно.

Мужчины переносили дорогу с привычным равнодушием, а вот мы с Барб все же сильно устали и от тряски в телеге, и от неустроенности быта. Потому, когда к вечеру седьмого дня вдали показались башни замка Эдвенч, мы обе радовались, и я, вслед за ней, крестилась и повторяла:

-- Слава тебе, осспади! Приехали!

Замок я рассматривала, чуть ли не открыв рот, так он меня поразил. Кто-то из солдат обмолвился, что замку Эдвенч уже больше двухсот лет. Его строили и перестраивали в соответствии с нуждами большой когда-то семьи, с наличием денег и просто так. Слишком большое и бестолковое строение получилось.

Сперва, похоже, выстроили огромную четырехэтажную квадратную башню, а уж потом достроили двухэтажный длинный дом и высокую круглую башенку, стоящую отдельно, которую сейчас использовали как сторожевую. При приближении нашего каравана оттуда густым медным голосом отозвался колокол.

Кто-то из благородных предков барона решил добавить симметрии строению, и со второй стороны дома выросла еще одна четырехэтажная башня. Только почему-то круглая и побеленная. К ней лепилось несколько небольших отдельных домиков.

Ну и вишенкой на торте была надстройка над самим домом. Сделанная уже не из камня, а из новенького кирпича. Площадью она была меньше дома, и благодаря этому выходы с нее были прямо на крышу двухэтажного строения.

Возможно, в первый момент я что-то и упустила в описании, но у меня просто разбежались глаза. Я не представляла, сколько человек здесь может жить, и как мы с Барб управимся с их кормежкой! Это же целый городок под крышей.

Мужчины возились во дворе, разгружая телеги и загоняя скот, а нам барон Хоггер сказал:

-- Во-он туда, видите? – он указывал на боковой вход длинного двухэтажного дома. – Там кухня, там есть комната для вас. Устраивайтесь. Завтра я хочу получить нормальный ужин. Понятно?

Смутить Барб было не так-то легко:

-- А ежели чево запонадобиться, то у кого спросить?

-- А не у кого, – странновато усмехнулся он. – Кастеляна я… э-эм… уволил. Старые слуги распущены. Только скотников и конюхов успел нанять. Так что разбирайтесь сами.

-- Господин барон, а завтракать вы вроде как и не будете?

Все же что-то человеческое в нем было.

-- Выспитесь и отдохните с дороги. Пусть с утра готовит эта тетка, что на кухне, – он поморщился и отмахнулся от остальных вопросов Барб.

На темноватой кухне хозяйничала крепкая и неприветливая женщина, которую наш приезд не слишком обрадовал. На все наши вопросы она или делала вид, что не слышит, или бурчала, что не знает.

Мы в растерянности топтались посреди огромной кухни и не понимали, куда идти и где сложить вещи. Где комната для ночлега, где взять воды и прочее. В конце концов Барб потеряла терпение:

-- Как величают-то тебя, почтенная?

-- Мэнди, – неприветливо буркнула тетка.

Она возилась у плиты, где быстро мешала в большой кастрюле какое-то варево. Оно отчетливо пованивало горелым, с краев большого бачка стекали неопрятные капли и падали на раскаленную плиту. Плита была огромная и островом возвышалась посередине помещения.

-- Ты, милая, ежли хочешь работать туточки остаться, так не дичися, а отвечай толком. А то, ишь ты!

-- Не больно-то и нужно мне этакое! Еще и неизвестно, заплатит господин или нет… -- тетка недовольно поджала губы и развернулась к нам, забыв про еду.

Глава 14

Барон ушел, а Барб, посмотрев на Мэнди, строго спросила:

-- Ну, что скажешь? Останешься работать, аль другое место искать станешь?

Мэнди поколебалась, недоверчиво глядя на тюк, на Барб и снова на тюк, и решила остаться. Внутри мы обнаружили два новых шерстяных одеяла, довольно тяжелых, а значит, теплых. Большой рулон грубоватого небеленого полотна, и метров восемь-десять ткани получше.

Так у меня появилось одеяло, простыня и пододеяльник, который еще предстояло сшить. Новую мешковину-обертку я забрала, чтобы сделать тюфяк. Второе одеяло досталось самой Барб, а мне вместо матраса она отдала свое старое. Слишком уж оно было потрепанное.

-- Эх, Элиз, какое же у меня было богатое, пуховое, теплое-теплое! Ровно у госпожи какой. Ироды эти ничего из каюты твоей не дали забрать… -- с сожалением вздохнула кухарка.

Мэнди любовно, с довольной улыбкой, спрятала в сундук кусок хорошей ткани на сорочку или рубаху. Видно было, что она не ожидала такой щедрости от новой начальницы: судя по всему, ткани здесь дорогие.

Спала я как убитая, а с раннего утра мы начали отмывать кухню. Попутно Барб учила меня готовить сразу несколько блюд и в больших объемах.

-- Тут ведь, ягодка моя, важно, чтобы все одновременно на плите доспело. По центру самый жар идет, туда ничего не ставь вариться. Ежли томленое блюдо получается – оно завсегда вкуснее и не пригорает. А ежли что с корочкой румяной нужно, вот тогда в самую жару и пихай.

Первые несколько дней готовили самое простое. Густые супы, похлебки, сдобренные зажаркой и кусочками мяса, жареные лепешки с припеком. Меня удивило то, что в одном из закрытых горшочков хранилась пищевая сода. Я попыталась выяснить у Барб, откуда она берется и получила сильно удививший меня ответ:

-- Сказывают, что из озерной воды выпаривают, навроде соли. Она, конечно, соли-то подороже выходит, дак и в готовке ее надобно совсем чуть. Ежли лепешки там быстрые надобно состряпать на скорую руку. А так, лежит себе и лежит.

Про соляные озера я знала, а вот про содовые* слышала первый раз в жизни и сомневалась, не путает ли что-то моя наставница. Странным было и то, что сода оказалась изрядно соленой.

В перерывах между готовкой мы отмывали все, до чего дотягивались руки. Меня очень удивляла позиция Мэнди. Нет, она совсем не была ленивой и не отлынивала от работы. Но и учится она категорически не хотела.

-- Да мне-то этакое зачем надобно? Горшок супа или каши я и так завсегда сварю, безо всяких этих ваших тонкостев. Муж, пока не помер, ел да нахваливал. И пирог спеку, коли надобно. А жарить картошку – это все для богатеев. Эвон сколь масла извели!

Первые дни готовили на всех одно и то же. На стол барону отправлялась та же самая каша, что и солдатам. Но Барб говорила, что это не дело и нужно побыстрее осваиваться.

Мэнди охотно взяла на себя грязную посуду, мытье полов и прочее, но буквально через пару-тройку дней выяснилось, что нам просто не хватает рабочих рук: в замке появились еще лакей и горничные, три женщины. Приходили за едой скотники, да и солдат было больше двадцати человек.

Барб насупилась, сходила к себе в комнату, заменила на свежие и чистые свои чепец и фартук и храбро нырнула в дебри замка.

Вернулась она не слишком скоро, но очень довольная.

-- … а я ему тогда и говорю: дескать, вы, господин барон, уж как тама себе хотите, а ежли желаете приличный стол иметь, так берите нам на кухню еще работников! Вот так вот!

-- А он что?

-- А он и сказал, что пришлет с города девок, да чтобы я взяла, сколь надобно. И пообещал выделять мне деньгу, на зарплату им! О, как! Доверяет, значится! Ваш-то батюшка сам завсегда платил, да еще и любил…

Барб не договорила, с жалостью глянув на меня, и только махнула рукой. По-своему она была очень деликатным человеком и, похоже, просто не хотела мне напоминать о потерянном доме.

Через несколько дней на кухне появились еще три женщины-подсобницы. Стало полегче, но все равно я каждый вечер валилась спать без сил: тело мне досталось не слишком крепкое, а прежняя хозяйка явно никогда не занималась физическим трудом.

Я видела, что Барб меня бережет и жалеет, выбирая работу полегче, но сама старалась пахать наравне со всеми. Через несколько дней, закончив дневную возню, она сказала:

-- Большая ты умница оказалась, ягодинка моя. Оченно я переживала, что будешь жалеть себя да плакать. Я же вижу, тяжело тебе как, а ты и не сдавайся! Глядишь, и пошлет тебе осподь судьбу твою.

Она перекрестила меня и, тяжело переваливаясь, ушла в свою спальню – работа на кухне требовала очень много сил.

Больше всего меня радовало то, что туалеты здесь были в самом замке даже для слуг. Хоть и имели довольно непривычный вид – без унитаза, просто каменная плита с дырой, куда стекала вода.

Похожие я видела во время единственной поездки в Китай еще там, в своем мире. Разница была в том, что в этом туалете вода текла постоянно, омывая две огромные ступеньки для ног и смывая все, а в Китае приходилось нажимать кнопку.

Но все равно он был довольно грязный и пахучий: его никто и никогда не мыл, а беленые стены были местами совсем уж страшными. Кроме того, там было целых четыре таких дыры в плитах, а дверь не имела засова. Потому женщины ходили в туалет парами.

Руки после помыть было негде. Кухонных женщин Барб приучила быстро. Сама она была достаточно чистоплотной и требовала от женщин того же. За грязь под ногтями могла и обругать.

-- Чай господам готовим, а не свиньям каким! Ты вот мне в кастрюлю сейчас полезешь, а ну как увидит хозяин?! И тебя выгонит, да и меня не помилует!

Я училась всему, чему только возможно. За пару недель узнала значительно больше о кухне, чем за всю жизнь там. Что если руки смазать толстым слоем свиного сала – можно чистить от золы камин и печку, не боясь, что кожу разъест щелоком. Потом моешь руки – а вода получается мыльная.

Глава 15

После ухода лакея Барб начала что-то задумчиво прикидывать.

-- Барб, что-то случилось?

-- Специи…

-- Что специи?

-- Ягодка, – она строго глянула на меня, – ежли ты хочешь самой наилучшей поварихой стать, то очень разбираться должна, что куда добавлять.

-- Но Барб, у нас нет специй.

Это была чистая правда: кроме соли в еду ничего не добавляли, потому иногда она мне казалась довольно пресной.

-- Так а я об чем говорю?! – возмутилась Барб. – Специй-то у нас и нет, а как жеж ужин-то? Чай, не для солдат кашу варить!

Она чуть нахмурилась, решительно поправила чепец и опять ушла в глубь замка.

Я устроила небольшой перерыв, налила травяной отвар и села в уголке за стол: до обеда еще есть время. Посудомойка закончила возню и вышла. Перерыв у нас получался всегда небольшой, и женщины ценили это время. Шум на лестнице я услышала минут через пятнадцать.

Сперва меня даже немного напугала ввалившаяся толпа. Четверо военных с трудом несли тяжеленный резной буфет, ими командовал еще один. Он и производил шума больше всех. Следом зашли еще двое, они несли за ручки большой расписной сундук. Второй сундук, побольше и попроще, несли уже трое. Он явно был тяжелее. И только потом появился барон, а за ним довольная Барб.

Буфет поставили у единственного пустого простенка, и Барб начала командовать сама:

-- Так, вот энтот к мойке ставьте. Тамочки все переполоскать надобно. А энтот, наоборот, к буфету поближе…

Наконец, все было расположено так, как ей требовалось, и она, сунув одному из них миску с лепешками прямо в руки, погнала солдат с кухни:

-- Ступайте отсюда, ступайте! Нечего тут мне! Да миску потом занеси!

Я сидела в углу, стараясь не слишком отсвечивать – ждала, когда уйдет барон. А он, не торопясь, вынул довольно большой ключ и открыл сундук поменьше. Барб довольно принюхалась:

-- Этак вот и нельзя хранить! Эко дело, корница рядом с перцем! Сейчас я приберусь туточки.

Даже до меня, в моем закутке, донесся яркий южный запах из сундука. Пахло перцем и мускусом, паприкой и ванилью одновременно. Пришлось вылезти из укрытия: Барб явно нужна была помощь. Барон же вовсе не собирался уходить. Напротив, усевшись на мое место застыл там, провожая меня и повариху внимательным взглядом. Сперва было неловко, а потом я просто забыла про него. Сидит, ну и пусть себе.

Из большого сундука мы вынимали стеклянные банки. Я отмывала их, Барб протирала насухо чистыми тряпками. Потом, подготовив посуду, она начала пересыпать из полотняных мешочков специи в стекло и выставлять их так, как ей было удобно.

Я уже ничему не удивлялась: вспомнила, что и на Земле в средние века специи были очень дорогие. Некоторые в прямом смысле на вес золота. Стало понятно, почему барон так пристально наблюдает: воровства опасается. Неприятно, конечно, ну да и бог с ним.

Тем временем Барб, открыв очередной мешочек, с недоумением принюхалась и спросила:

-- Господин, а вот это что?

Барон пожал плечами:

-- Понятия не имею. Этот сундук – подарок. Что сложили, то и привез.

-- Ох, тыж… -- растерянно пробормотала Барб. – И кудой же его пользовать?

Мне стало так любопытно, что я бочком подвинулась к ней и заглянула в мешочек. Имбирь. Самый обыкновенный. Его свежий аромат ни с чем не спутаешь. Так я и сказала. Барб удивилась:

-- И куда же он гожий?

-- Да хоть куда. Можно даже в чай добавлять. И в соусы, и в маринады, и в супы, да хоть в каши. Но я вот больше всего пряники люблю имбирные, – я даже зажмурилась, вспоминая их вкус. — А если еще и глазированные, м-м-м…

Когда я открыла глаза, передо мной стоял барон и хмурясь смотрел мне в лицо. А я, как идиотка, так и продолжала держать у лица мешочек с таким знакомым и ярким запахом. Барб таращилась на нас, испуганно прижав обе ладони к щекам.

Следующие минут пятнадцать барон вынимал из меня душу. Больше всего это было похоже на экзамен, но я понимала, что деваться мне некуда. Видно было, что мужик все понял и уже отовраться не получится.

Он спрашивал, я отвечала. Что, с чем и куда, сколько примерно нужно использовать, как хранить и прочее.

В сундуке были тмин и разные сорта перца – белый, черный, зеленый. Не слишком любимая мной гвоздика и обожаемый мускатный орех, палочки корицы и стручки ванили. И все это смешивалось и благоухало так, что даже когда были пересыпаны в стекло и укупорены последние из пряностей, запах из сундука все еще был одуряющий.

-- Что она из высокородных, я еще на рынке заподозрил. Потому и покупать не хотел. Кто она? – спросил он у растерянной Барб.

Я дернула плечом, мне совершенно не понравилось, что он говорит обо мне так, как будто меня здесь нет.

-- Так господин… Барышня она, вестимо дело… Только ведь работает, как чернавка… Ироды-то эти не угадали, а родитель выкупать не станет, не на что ему…Вы уж, господин не того… Не обижайте, а я вам верой-правдой отслужу, вот вам крест святой! – Барб просительно заглядывала этому мужлану в глаза и крестилась, а я даже смотреть не могла на него, так меня бесило мое положение, собственная беспомощность, униженность и невозможность изменить хоть что-то. Тоже мне, господин нашелся!

-- Ладно. За пряностями сама следи, головой отвечаешь! -- Он внимательно оглядел буфет со своими богатствами, хмуро глянул на Барб, потом на меня, развернулся и вышел с кухни. Барб утерла краешком фартука глаза – испереживалась вся. И мое сердце захлестнула благодарность к этой женщине.

Я взяла ее теплую пухлую ладонь и прижалась к ней щекой, а она ласково гладила меня по плечу, приговаривая:

-- Ничего-ничего, ягодка моя… Не такой уж он и страшный. Вот и обошлось все, дальше легче будет…

Глава 16

Следующие два дня почти выпали у меня из памяти.

Тело Барб положили на какие-то доски прямо на улице, я стояла возле него, гладя холодную твердеющую руку. Приходил, кажется, священник откуда-то и что-то бубнил, появлялись и исчезали люди, но было их немного. Мэнди тянула меня за рукав и пыталась увести, но я слабо понимала, что она говорит:

-- Пойдем, там кухарка главная ругается – рук-то не хватает. Пойдем, Элиз, накажут же…

Потом, возможно, я потеряла сознание…

Очнулась я в своей комнате от сильного кашля. Простыла, вон и нос заложен, глаза слезятся, да и сорочка промокла от пота. Но мне, по сути, было наплевать. Дверь в комнату распахнулась – незнакомая женщина со свечей. В возрасте уже, но не старуха. Тяжелое лицо с почти бульдожьими складками, недовольно поджатые губы, маленькие внимательные глазки:

-- Лежишь?

В ответ я снова раскашлялась. Она посмотрела, как я корчусь на полу, и ушла. В окошечко лился сероватый дневной свет. Получается, я проспала весь вечер, ночь и еще большую часть утра.

Плакать я не могла. Думать о смерти Барб я тоже не могла. Просто физически не могла, и все тут. Казалось, что от этих мыслей я проваливаюсь в черный бездонный колодец, где на дне лежит сумасшествие…

Я стала придумывать разное… Барб не умерла. Она просто уехала! Да, вот именно, уехала в деревню. И там у нее есть свой домик, где живет ее дочка. И у Барб внуки, целых три внука. И она там счастлива! Она печет им сладкие пироги и балует пудингами.

Я видела этот домик где-то внутри себя. Каменный, невысокий, с тремя узкими стеклянными окошками. У дверей, сколоченых из темных широких досок – низенькая скамеечка. И на ней сидит Барб, в синем платье с белым воротником, которого у нее отродясь не было. А рядом, на скамейке, большая глиняная миска с золотистыми, масляно поблескивающими пирожками.

Я почти слышала ее чуть ворчливый голос:

-- Нельзя так, ягодка моя… Ну, мало ли как в жизни-то бывает, а так убиваться негоже это. Ты вот глупостев-то не делай, а работай, да на оспода Бога нашего надейся! – она перекрестилась. – Он тебе всё и обустроит по своему разумению!

Я точно знала, что Барб вдова, что у нее была единственная дочь, умершая в младенчестве, и никаких внуков быть не может. Знала, но верить не хотела… Счастлива она, и всё!

Наверное, я снова задремала и, вздрогнув, проснулась, когда дверь в мою каморку распахнули и на пороге появилась Мэнди. Глаза от свечи у меня слезились теперь еще сильнее. Заметив это, она села рядом со мной прямо на пол и убрала свечку куда-то за спину. В руке Мэнди держала большую глиняную кружку, из которой торчала деревянная рукоятка.

-- Вот, давай-ка, бедолажка… -- она зачерпнула большой ложкой из кружки какое-то варево и поднесла ложку прямо к моим губам, уронив горячую каплю мне на лицо.

Я поелозила и села – хотелось пить.

-- Мэнди, – просипела я, – дай мне кружку, я и сама могу…

Я жадно пила горячий травяной сбор с медом, а Мэнди мне выговаривала:

-- …что уж теперь… А жить все одно надоть… А ты, эвон, придумала! А она вовсе и не злая. Ну, построжей, чем Барб-то была, упокой оссподи, – Мэнди перекрестилась и продолжила: -- Это вот она тебе питье целебное послала. Сама и травов накидала, каких надобно.

Я закашлялась, и она, подождав, пока я кончу хрипеть, закончила:

-- Марта тебе велела лежать. Ты уж не перечь ей, Элиз, лежи покудова.

-- Подожди, как лежи? А Барб хоронить когда?!

-- Дак а все уже, – простодушно ответила она. – Свезли на кладбище. Еще вечор свезли. Сказывают, барон велел ей крест сколотить, дай ему оссподи здоровья и всякого блага, – Мэнди опять перекрестилась. – Это уж потом, как оздоровеешь, сходишь к ней, попрощаешься. Глянь-ка, всего ничего и отработала, а он ее как верную служанку похоронил! – похвалила она барона.

-- В каком смысле, верную? А что, бывают неверные?

-- А то ж! Другой бы господин про крест и не заикнулся. Барб и служила-то мало совсем…

-- Мэнди, а если мало служат, то что, хоронить не будут?

-- Дак будут, конечно. Вона в общую могилу закинут, да и дело с концом. А весной закопают. А тута на кресте честь по чести будет написано, кто она и откудова взялась…

Нормально думать я еще не могла, но такое различие даже в смерти поразило меня. Получается, если я умру, меня кинут в общую могилу? Впрочем, эти мысли только напомнили мне, что сейчас и здесь я совершенно одинока – Барб ушла навсегда. Некому будет беспокоится, что там и как у меня на могиле.

-- Ну, ты лежи покудова, да знай отдыхай, а мне идти требовается, а то Марта осерчает – Мэнди нехотя поднялась с пола.

-- Она откуда взялась, эта Марта? – я протянула ей кружку.

-- Так ее баронесса-то новая с собой привезла из самого Вольнорка.

-- Баронесса… -- я вспомнила, с чего началась вся эта история. – Точно, баронессу же ожидали…

Мэнди ушла, а я, повернувшись лицом к стене, наконец смогла заплакать.

Отлежала я еще три или четыре дня, точно даже не скажу. Несколько раз в день заходила Мэнди и приносила мне травяное питье, внимательно следя, чтобы я опустошила кружку до дна. Даже спрашивала, не хочу ли я поесть. Но аппетита не было совершенно. Она приносила хлеб с сыром и однажды даже миску крепкого бульона, но если бульон я еще осилила, то остальное возвращала ей.

Из-за отвара или от болезни я часто забывалась неглубоким сном. Это было настолько выматывающе, что, невзирая на кашель и общую слабость, я встала утром вместе со всеми остальными слугами и отправилась на кухню – все же там были люди. Да и валяться, когда все работают, мне было стыдно.

Тем более, что я понимала: у меня обычная простуда, а не грипп, и я никого не заражу.