Хозяйка Валгаллы

Пролог

Тучи ненадолго разошлись, и упавший между ними свет полной луны выхватил скользящее сквозь воздух легкое марево. Причем случилось это в тот самый миг, когда движение прервалось и ночную тишину разорвала злая женская ругань:

– Вот ведь блядюги чертовы! И тут нагадили!

Услышав из мрака столь громкую человеческую речь, вздрогнул караульный, скучавший на стене спящей крепости. Крепко сжал большими мозолистыми ладонями ратовище копья с острым кремниевым наконечником, передернул плечами, укрытыми вытертым плащом из волчьей шкуры, прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то за пределами стен. Однако тучи на небе вновь сошлись, скрывая луну, а света костра, горевшего на толстой глиняной площадке, хватало только-только, чтобы различить траву под стенами. И даже охапка хвороста, брошенного в пламя, особо сторожу не помогла. Света стало заметно больше – однако же различить, кто там бродит в ночи, откуда взялся и почему ругается, смертный все равно не смог.

Город, удобно раскинувшийся в просторном изгибе полноводной реки, ограждали прочные, высокие и широкие бревенчатые стены со многими продыхами, в которых ало подмигивали отблески горящих внутри жарких очагов. Сонно похрапывающие в загонах лоси, длинные веревки с сохнущей на ветру рыбой, запах сена и заквашенных шкур безошибочно выдавали в селении на берегу Эльстеры славянскую твердыню. В этом мире только славяне держали лосей в качестве домашнего скота, полагались на рыбалку больше, нежели на охоту или огороды, и жили в огромных бревенчатых домах, возле общего для целого рода очага.

А еще славяне имели привычку опахивать свои селения заговоренной бороздой, защищающей жилище от колдовства, болезней, сглазов и всякого прочего зла. Именно возле такой борозды и ругалась сейчас Валентина, каковую магическая защитная черта уже не в первый раз принимала за «всякое зло» и через себя не пропускала. Упруго отшвыривала назад раз за разом, словно поставленная вертикально.

Подобную черту во многих городах проводили боги-правители, в иных местах – главы родов, но чаще всего – местные ведьмы, причем подобным чародейством занимались исключительно в голом виде. Так что выражение «чертовы блядюги» имело в устах богини смерти не общеругательный смысл, а вполне конкретно адресный.

Впрочем, сильно девушка не расстроилась. Она распрямилась, сладко потянулась, раскинув руки, встряхнулась, повела носом. Качнулась вперед, наложив ладони на невидимую стену, потом зловеще усмехнулась, укоризненно поцокала языком и двинулась вдоль преграды.

За минувшие два года Валентина изменилась до неузнаваемости. Ее стройные ноги плотно облегали длинные сапоги из тонкой и мягкой коричневой замши. Такие здесь никто не носил – девушке было наплевать. Сапоги уходили под беличьи шортики, сшитые коротко стриженным мехом внутрь. Такие здесь никто не носил – Валентине было плевать. Выше на ней красовалась соболья жилетка, поверх которой надето платье из горностая, доходящее едва до середины бедер. Их тоже здесь никто не носил – но девушке и на это было плевать. Она являлась богиней смерти! И могла себе позволить пугающее простых людишек ожерелье из золотых черепов вокруг шеи и золотой шишак с песцовой оторочкой, наплечные карманы и широкий пояс с ножами из обсидиана, серебра и железа, могла позволить себе серьги в ноздре, черные обводы глаз и короткую мужскую прическу. Ныне ей дозволялось все! Ибо власть Валькирии недосягаема и непостижима для простых смертных…

Полста шагов – и заговоренная борозда ушла в песок у реки.

Валентина вздохнула, присела на корточки, макнула ладони в воду, ополоснула лицо, затем запустила пальцы в карман на левом плече, достала амулетик в виде свернувшейся в спираль змеи, трижды опустила его в реку и тихо позвала:

– Приди ко мне, всемогущая Фригг! Явись, я призываю тебя!

Послышалось шипение, словно на влажный песок выкатился раскаленный уголек, глянцевая поверхность реки разорвалась, и из нее поднялась крепкая, ширококостная, полностью обнаженная женщина. Монументальные бедра, развернутые плечи, внушительная грудь и простецкое лицо с крупными чертами, более подходящее борцу-тяжеловесу, нежели даме с длинными светло-русыми волосами.

– Звала, Валькирия? – Женщина с силой провела ладонями по голове, и черные струйки звонко потекли с мокрых волос на землю.

– Смертные опять провели борозду… – пожала плечами Валентина.

Фригг опустила взгляд, склонила голову чуть набок. Присела на корточки и провела пальцем линию от прибрежной черты до окончания вывернутой сохой канавки. Вода всплеснулась и бодро устремилась в указанном направлении, наполняя борозду и перетекая по ней по перешейку к противоположной стороне речной петли.

– Вот и все… – слабо улыбнулась Валентина. Она отлично знала, что текущая вода смывает любую, даже самую сильную магию.

В искусстве чародейства богиня смерти, увы, не годилась Фригг даже в подметки. Как, впрочем, и никто в этом огромном мире. Если бы русалки захотели, то при своих талантах и знаниях они, наверное, уже давно правили бы всей вселенной. Но… Но самой страшной, могущественно непобедимой силой на свете является лень. Когда-то давным-давно, когда человеческих рас еще не было даже в задумках, могучие первородные народы, стремясь к совершенству и гармонии, бережно относясь к природе, сохраняя ее, – предпочли изменить себя, вместо того чтобы менять мир вокруг. Теперь все эти лешие, моховики, водяные, шишиги, русалки, травники и берегини не знали ни голода, ни холода, не нуждались ни в одежде, ни в жилье, ни в припасах, а бессмертие позволяло им с чистой совестью откладывать на потом любые планы и желания: на завтра, на послезавтра, на весну, на следующий год…

Веком раньше, веком позже – какая, собственно, разница перед лицом вечности?

Русалок от прочей первородной нежити отличала способность резко взбадриваться во имя любви: активно колдовать и даже ввязываться в обычную, человеческую жизнь: выходить замуж, вести хозяйство…

Правда, Валентина сильно сомневалась, что ту беспорядочную похоть, с которой речные женщины накидывались на оказавшихся у воды мужчин, позволительно называть любовью – но факт есть факт. Мужские ласки сводили русалок с ума. А дальше – как повезет. Либо хозяйки воды утаскивали мужика к себе на дно, баловаться до скончания веков – либо тот, утешив страдалиц, вовремя уносил ноги куда подальше. Однако порою мужчина, коли силы и воли хватало, не уходил к русалкам на дно, а забирал одну из первородных себе в жены.

У великого Одина силы и воли имелось в достатке, и потому Фригг стала его верной и послушной супругой. Прощающей измены, исполняющей любые прихоти, дарующей ласки и сторожащей от опасностей, видящей будущее и повелевающей водами.

Одним словом – русалка…

Валентина решила, что ждала уже достаточно, провела ладонями вдоль пояса и сделала шаг вперед через весело журчащий ручеек.

Она оказалась права – стена уже исчезла.

Богиня смерти зашагала по хрусткому жнивью, мысленно вытягивая вперед, на многие десятки шагов, свои руки, хватая ими искорки прячущихся за стенами живых душ, пытаясь поднять их вверх, отрывая от плоти. И тотчас ощутила резкую боль в ладонях.

Это отозвались амулеты… Чертовы амулеты, которые в здешнем суеверном мире носили все, кому не лень! Которыми защищали дома и оружие, которые вешали на скот и двери. Обереги и талисманы, отбивающие порчу и заклинания подобно тому, как меховые одежды отбивают ледяной ветер и снежную крупку, защищают от непогоды и хлестких веток. Магические руны, наговоренные кости и травы, ладанки и поклады убивали враждебное колдовство, развеивали мороки, не позволяли дурному слову и взгляду причинить вред своим владельцам.

В этом мире хоть богам, хоть ведьмам приходилось изрядно помучиться, дабы подчинить смертного своей воле – но способы имелись. Самый несложный – это просто наводить и наводить порчу раз за разом, пока амулет намеченной жертвы выдохнется и потеряет силу. Способ долгий и утомительный. Однако Валентина была богиней! И даже все амулеты города не могли бесконечно противостоять ее порче. А кроме того – Валькирии помогала первородная Фригг.

Валентина подошла к стенам так близко, что сопротивление амулетов внутри селения стало причинять ей почти физическую боль, остановилась, откинув голову и негромко приговаривая:

– Ну давай-давай, еще чуть-чуть, еще немножечко…

Справа от нее встала Фригг, в точности повторив позу богини смерти, и тоже забормотала заклинания, высасывающие силу защитных оберегов.

Совсем близкое бормотание заставило ночного стражника снова забеспокоиться. Он проверил рукой, на месте ли палица, что висела в петле на поясе, потом вскинул копье, опустил острием вперед, прошел по стене от края и до края, вернулся к костру, решительно швырнул в очаг еще охапку хвороста пополам с камышовыми кисточками. Пламя зарычало, жадно охватывая столь сытную пищу, быстро выросло в рост человека, заливая все вокруг желто-красным светом – и воин внезапно увидел неподалеку от стены двух женщин, молящихся с раскинутыми в стороны руками. Стройную девушку в золотой короне, в коротком меховом платье и высоких сапогах, и могучую женщину, стоящую вовсе без одежды.

Ревело пламя, плясали на поле кровавые отблески, наползали на город неведомые заклинания двух ведьм – а караульный мялся, совершенно не представляя, как поступить в столь странных обстоятельствах? Бить в набат, поднимать тревогу, будить город? Но ведь явной опасности селению нет! Свистеть, звать великого Талоса? Но не прогневается ли могучий бог, что его разбудили без особой надобности? Сбегать к старосте? Однако оставлять свой пост тоже вроде бы нельзя…

– Эй, вы кто?! – подойдя к краю стены, крикнул вниз воин. – Что тут делаете?!

Ведьмы не обратили на вопрос никакого внимания.

Стражник взвесил в руке копье, прищурился, замахнулся… Но бросить не решился, закричал снова:

– Кто вы такие, порождения мрака, и что делаете возле города великой Геры, посреди ее священной дубравы?! Отвечайте, коли не хотите смерти! Отвечайте, или вас покарает великий непобедимый Талос!

Ночные гостьи вдруг замолчали и опустили руки. Подняли головы, одновременно ему улыбнулись и… исчезли, словно и не было их!

– Чур меня… – попятился воин и торопливо нащупал на груди ладанку с заговоренными зубами трех жертвенных буйволов. – Чур!

Он перевел дух, еще раз выглянул наружу и с надеждой пробормотал:

– Нешто померещилось?

То, что проблема рассосалась сама собой, быстро и просто, воина искренне обрадовало. И потому, когда на рассвете пришла смена, караульный даже не упомянул о странном ночном видении. Стражник не догадывался, что ведьмы отнюдь никуда не пропали. Что они стояли здесь, рядом, хищно оценивая будущую добычу. Просто у смертного выдохся оберег – и больше не мог защищать его от наведенного русалкой морока.

Солнце едва поднялось над кронами далекого леса – ворота города уже распахнулись, и трудолюбивые жители устремились наружу. Мужчины с топорами на плечах выводили нагруженных пустыми волокушами лосей, явно направляясь за каким-то грузом, веселые пастушки побежали к дальним выпасам, чтобы сменить товарищей возле обильных стад и отар; отправились к лесу пахнущие цветочным медом бортники, зашагали в сторону грядок женщины.

Невидимая для них Валентина посторонилась, выпуская смертных на работы, затем осторожно скользнула в ворота, с интересом осматриваясь.

Все славянские селения выглядели примерно одинаково: это были большие бревенчатые дома, поделенные внутренними стенами на отдельные секции. В маленьких деревнях с десятью-двадцатью жителями такие дома имели размер шагов этак тридцать на десять, и в них, вокруг жаркого общего очага, ночевала одна или две семьи. В селениях на полсотни человек очагов было уже два, и дома рубились столь длинными, что ими можно было отрезать для хозяйственных нужд целый мыс, выдающийся в озеро или образованный слиянием рек. Больше жителей – длиннее дома. Город с населением в сотни жителей мог огородиться домами-стенами уже со всех сторон, а число обитаемых секций в нем доходило до десятка. Когда счет жителям шел уже на тысячи – дома-стены выстраивались кольцами, одно внутри другого, а хозяин твердыни зачастую жил отдельно от смертных, в своем собственном доме в самом центре города.

В центре сего городка стоял огромный, в рост человека, обелиск из белого мрамора. Судя по острым, еще не истершимся и не обветренным граням – камень совсем недавно откололся от массива и был доставлен сюда специально, с немалыми усилиями.

– Святилище… – догадалась Валентина, вспомнив про обычаи здешних славян поклоняться божественным камням. – Город-храм одного бога. Интересно, какого?

Она делано зевнула и двинулась вдоль стен, заглядывая в двери – тяжелые тесовые у кладовых и амбаров и легкие жердяные, но обтянутые шкурами в жилых комнатах.

Местные славяне устроились достаточно комфортно: полы в их домах покрывал толстый слой лапника и травы, поверх которых были настелены в два-три слоя звериные шкуры. Кабаньи, оленьи, лосиные с жесткой шерстью – вниз; волчьи, медвежьи, овечьи – сверху, мехом наружу.

Валентина представила себе, как в теплом свете костра утопает обнаженным телом в мягкой овчине, невольно поежилась – и заскользила дальше, сторонясь озабоченных баб, таскающих корзины со свежей, еще шевелящей жабрами рыбой, и молодых девочек, плетущих нити из длинных крапивных жил. В нескольких местах под стенами мальчишки молотили палками солому с непонятными для богини смерти целями.

– Талос, Талос! – В ворота вбежали молодые рыбаки, лохматые и заляпанные чешуей. – Великий Талос, мы видели секача на Кривой отмели!

Почти сразу распахнулась дверь за обелиском, на двор вышел красавчик-бог: могучий, рыжеволосый, в доспехе из начищенных до золотого блеска бронзовых пластин, с бронзовыми наручами и поножами, с короткими сулицами в обеих руках. Единственной странностью в нем оказался цвет кожи. Хозяин селения уродился красным. То есть цветом лица и рук он мало отличался от доспехов на своем теле. Создавалось впечатление, что он весь, целиком, был изготовлен из единого медного слитка.

– Секач! Где секач?! – громогласно вопросил он.

– Лодка ждет, великий, – склонили головы запыхавшиеся рыбаки.

– Ведите!

Мужчины быстрым шагом покинули город, а невидимая смертным богиня смерти, обогнув священный камень, осторожно потянула на себя створку двери, дабы резкое движение не привлекло постороннего внимания, и скользнула в появившуюся щель.

Разумеется, обитель бога выглядела куда богаче, нежели жилища смертных. Пол здесь был не земляной, а из полутеса. Стены закрывала кошма, поверх которой сверкали развешанные тут и там топорики, копья, палицы, щиты и прочие мужские игрушки. Разумеется, в нескольких местах болтались и амулеты, дарящие хозяину иллюзию защищенности. В одном из углов возвышалось застеленное овчиной ложе, возле которого на округлом глиняном возвышении лежала груда углей, наглядно обозначая очаг. Волоконных окон Валентина не заметила. Возможно, их закрывала кошма. За очагом возвышался высокий черный овал – огромное обсидиановое зеркало.

– Вот и ты, – злорадно оскалилась богиня смерти. – Попалось!

Гостья, тихо напевая, прошла пару раз вокруг очага, потрогала ложе ладонью и, убедившись, что оно мягкое, рухнула на овчину, раскинув руки. Закрыла глаза, сладко потянулась:

– Умеют же некоторые устроиться…

Валентина сладко зевнула, прикрыла глаза, плавно утопая в полудреме, однако шум во дворе заставил ее вздрогнуть, поднять веки.

– Какой огромный! Какие клыки! – сливались в единый подобострастный гул восхищенные голоса снаружи.

– Похоже, медный мальчик все же грохнул несчастного поросенка, – поморщилась богиня смерти. – Город предвкушает сытный ужин с пивом и песнями. Где же там Вик до сих пор шляется? Я начинаю скучать.

И в тот же миг над городом наконец-то раскатился тревожный гул набата. Это караульный на стене заметил на севере пять парусов – пять ладей, бодро плывущих по широкой реке против течения, уверенно огибая отмели и мысы.

Жители города на Эльстере никогда не знали настоящих войн. Однако до них много раз доходили слухи о ссорах между богами, порою превращавшихся во взаимные набеги, они помнили о нищих и вечно голодных лесовиках, всегда готовых угнать у речных обитателей их стада, не жалея при этом жизни пастухов, а при случае – увести с собой и славянских девушек. Улыбчивые и бесконечно дружелюбные на словах варяги азартно ловили зазевавшихся людей, чтобы продать в рабство скифам, – только отвернись.

В общем – рисковать не стоило, и потому при появлении чужаков все славяне, находившиеся рядом с городом, спешно прятались под защиту высоких стен, а те, что были далеко, – при звуках набата уходили с открытых мест в тайные схроны, пастухи же угоняли стада на дальние выпасы, а то и вовсе в чащу, где добычу не смогли бы найти даже пришлые лесовики.

Своих-то, местных, славяне зашугали так, что те уж многие поколения обижать соседей не рисковали.

Когда опасность минует – протяжное пение турьего рога о том сообщит без промедления. А коли пение окажется прерывистым, переливчатым – тогда лучше ноги в руки брать да и домой спешно возвертаться. На торг, а то и на шумный пир с заезжими гостями.

К тому мигу, когда пузатые, черные от дегтя корабли приткнулись носами к просторному лугу перед крепостью – на поле, на грядках перед стенами было уже пусто. Славяне толпились на стене, наблюдая, как незнакомцы, выпрыгивая на мелководье через борта, выволакивают ладьи дальше на берег, как сбрасывают товарищам круглые щиты, как расходятся по жнивью, разминаясь после долгого сидения на лавках. Лохматые бородачи в толстых куртках, а многие – и в кожаных кирасах, в просторных меховых штанах и сапогах из толстой кожи, с палицами и топорами на поясах, копьями в руках, не расстающиеся со щитами, – пришельцы ничуть не напоминали ни торговцев-варягов, одетых в сшитые как единое целое кожаные робы и никогда не показывающих оружия; ни лесовиков, всегда бритых наголо и носящих легкие метательные охотничьи копья, такие же легкие топорики, а боевым палицам предпочитающие острые и широкие кремниевые ножи.

От толпы пришельцев отделился могучий, но еще совершенно безбородый черноволосый воин с густыми темными бровями, одетый в кирасу с двумя золочеными треугольниками на груди и носящий на поясе вместо палицы железный молот. Подойдя к стене города на сотню шагов, он провозгласил:

– Слушайте меня, славяне, и не говорите, что вы не слышали! Я Один, бог войны! Плыву из земель египетских в Валгаллу, дабы отдохнуть и повеселиться в потехах ратных, удаль молодецкую показать, на чужую посмотреть, к новым походам подготовиться! И раз уж я здесь, предлагаю вам, горожане, выйти в поле чистое да сразиться с дружиной моей в честной битве. Себя в деле истинном мужском показать, славу ратную добыть, душу в схватке вольготной отвести, встряхнуться в потехе кровавой! Проверим в деле, славяне, чьи копья в сече длиннее окажутся, а чьи палицы прочнее? И пусть победитель пожмет руку побежденному и угостит его вином и мясом на дружеской пирушке! А кто не навеселится, тот вместе со мною сможет дальше поплыть, за приключениями невиданными, за славой звонкой и гулянием без конца и края!

– Ишь ты, нашел дураков, с богом войны в поле драться! – громко хмыкнул один из пожилых воинов, и по рядам горожан прокатился одобрительный гул.

– Я Талос, бог-хранитель покоя святилища! – вскинул руку краснокожий мужчина в бронзовом чешуйчатом доспехе и покачал головой: – И я вынужден отклонить твое приглашение, брат мой Один!

– Воля ваша, славяне, – развел руками гость с севера. – Неволить не стану. Коли так, то дайте нам вина, мяса и рыбы для обеда, девок для развлечения, припасов в дорогу, и завтра мы мирно отплывем дальше в священную землю!

– Приди и возьми! – возмущенно предложил все тот же пожилой воин.

– Ответ неверный, – рывком поднялась с постели Валентина. – И почему они никогда не соглашаются?

– Именно это я и собираюсь сделать, – согласно кивнул Один.

– Как ты смеешь угрожать нам, бесчестный брат?! – возмущенно выкрикнул краснокожий бог. – Ты явился сюда, в потаенную священную дубраву всемогущей Геры, пришел в ее город, к ее святилищу и смеешь говорить о грабеже и насилии?!

– Если это город Геры, то призови ее, Талос, – вскинул руки черноволосый. – Повеселимся вместе!

– Ты хочешь познать гнев великой матери, сестры самого Сварога?! Она испепелит тебя одним словом!

– Словом так словом, – рассмеялся гость. – Что может быть приятнее теплой беседы с разумной женщиной?

Тем временем в покоях хранителя священного города великой Геры вполне обычная и приземленная богиня смерти, прислушиваясь к перебранке снаружи, остановилась перед глянцевым обсидиановым овалом, высыпала на кусочек замши горсть песка и с силой провела по всей поверхности зеркала. Оно тут же покрылось плотной полосой белесых царапин. Валентина быстрыми, широкими движениями прошлась по всей полировке – и прозрачная черная бездна превратилась в матовую изморозь, словно морозцем прихватившую главное сокровище здешнего властелина.

Именно зеркала с древних времен были главной силой славянских богов, их вратами во все уголки мира. Сварожичи умели ходить сквозь зеркала, как смертные – через двери, мгновенно переносясь туда, куда пожелают. При условии, что там будет другое зеркало или хотя бы водная гладь. Только благодаря зеркалам боги славян могли быстро оказать помощь друг другу или скрыться в случае опасности.

И вот теперь эта волшебная калитка из города Геры наружу оказалась надежно заперта.

Разумеется, имелся шанс, что подмога появится из реки, но… Но лень, лень. Боги не любили перемещаться туда, откуда невозможно вернуться. Перспектива пешего перехода длиной в половину месяца не воодушевляла повелителей мира на подвиги в чужих краях ради дальних родичей.

– Вот и все… – Гостья разжала пальцы, просыпая песок и роняя на пол истрепанный лоскут, замурлыкала под нос веселую мелодию и вышла из комнаты.

Теперь самое интересное ожидалось снаружи – на крепостной стене. И потому богиня смерти поднялась туда, притулившись на самом краешке, в стороне от гомонящей толпы.

– Убейте его! – махнул рукой Талос, разозленный хамством чужака.

Несколько мужчин с готовностью подняли луки, засыпали бога войны длинными стрелами с острыми, как шип акации, кремниевыми наконечниками. Однако Викентий оказался к этому готов и просто резко повернулся, поддернул выше висящий за спиной щит. Послышался дробный стук, деревянный диск словно вздыбил шерсть, покрывшись добрым десятком оперенных «щетин». Бог войны вскинул руки с растопыренными в жесте «виктория» пальцами и с намеренной неспешностью зашагал к своим товарищам.

Все то время, пока Викентий азартно лаялся с богом Талосом и горожанами, его дружина, отступив к лесу, споро рубила драгоценными, неубиваемыми никакой работой, гранитными и нефритовыми топорами молодые деревца, вязала из них широкую, почти в пятнадцать шагов, и почти тридцатиметровую в длину лестницу.

Богиня смерти сделала глубокий вдох, выдох, приподняла руки, пошевелив пальцами, – и число работников в лесу тут же заметно прибавилось.

Каменные топоры, в отличие от железных или медных, не мялись, не тупились, не требовали правки – и потому уже часа через полтора работа была сделана. Полсотни воинов, хорошенько поднатужившись, подняли сооружение, каркас которого составляли стволы толщиной в две ладони, а ступени – жердины в руку толщиной, поволокли к своему предводителю. Самой тяжелой была средняя лестница. Две других, справа и слева от основной, воины несли без особого напряжения.

– Смотрите, чтобы пупок не развязался, воители! – насмешливо крикнул медный бог, и горожане с готовностью расхохотались.

– Как скажешь… – Бог войны достал свой тяжелый молоток из поясной петли, с показной, намеренной легкостью взмахнул… Оружие выскользнуло из его пальцев, стремительно мелькнуло в воздухе и ударило Талоса точно в грудь, сбив со стены и отшвырнув под дальнюю стену крепости. Расхохотавшийся Викентий вскинул ладонь, поймал в нее вернувшийся боевой молот, уронил обратно в поясную петлю, поднял штурмовой помост и побежал с ним вперед.

Груз, неподъемный для полусотни смертных, – для великого Одина, могучего, непобедимого бога, был всего лишь большой тяжестью.

– Луки!!! – спохватившись, закричал пожилой славянин. – Убейте его! Застрелите! Скорее!

Души людей наполнились ужасом и яростью, страхом и жаждой крови, липким, вещественным предчувствием неминуемой близкой гибели, и от этого выплеснувшегося во все стороны чувственного букета богиня смерти ощутила уже привычное для себя блаженное наваждение – безграничную слабость во всем теле, невероятную остроту восприятия, невесомость. В сем бестелесном состоянии, стремительная и неуязвимая, Валентина воспарила над полем брани, безмятежно расхохоталась – и послала в атаку еще два отряда с коряво связанными боевыми помостами.

На стене поднялся визг – бабы с детьми кинулись бежать, толкаясь между своими защитниками, мешаясь им, пиная под руку, и дождь из стрел оказался жиденьким и неприцельным. В щиты, которыми двое дружинников прикрывали своего бога, гулко ударили всего с пяток кремниевых наконечников, да и те не смогли пробить легкого тополиного теса в полтора пальца толщиной – хотя засели в древесине довольно глубоко.

Великий Один взревел, ускоряя шаг и напрягаясь, и могучим толчком забросил помост передним концом на край городской стены. Дружинники тоже торжествующе взревели и ринулись по ступеням-перекладинам наверх. Славяне сомкнули на их пути щиты, опустили копья. Но кремниевые наконечники уперлись в точно такие же деревянные диски. Напирающие снизу северяне стали резко вскидывать свои щиты наверх, подбрасывая вражеское оружие, подныривая под него, чтобы ударить палицей по выступающей ступне или выпрямиться уже вплотную к врагу и достать ножом поверх защиты голову или плечо горожанина.

Таких ловкачей славяне кололи копьями со второго ряда, норовя угадать в глаз или горло, нападающие отмахивались, стремясь разбить быстрым ударом хрупкие кремниевые наконечники. В сей давке часть северян цепляли топориками на длинных рукоятях верхние края славянских щитов, дергали к себе, вниз – а их товарищи в тот же миг кололи в приоткрывшуюся щель копьями. Один из таких уколов попал в горло тощего рыжего паренька – и на стене наконец-то пролилась первая кровь.

Юный воин, пытаясь зажать ладонями разорванную кремниевым наконечником артерию, сперва опустился на корточки, потом откинулся на спину, и рядом с ним присела невесть откуда взявшаяся Мара в накидке из чернобурки, с наборным налобным украшением из янтарных пластин с височными дисками в виде тонкого полумесяца. Древняя богиня смерти стрельнула недовольным взглядом на свою молодую соперницу и поднесла к губам юноши костяную чашу с серебряной окантовкой:

– Вот, выпей. Тебе станет легче…

У носящейся над жаркой битвой Валькирии работы пока не имелось. Стреляющие справа и слева по штурмовому помосту лучники ранили нескольких северян – но неопасно, хотя из боя и вывели. Дружинники Одина тоже время зря не теряли. Несколько славян свалились с раздробленными ступнями, с переломами ключиц, оглушенные ударами палиц по голове. Стена щитов стала редеть, выгибаться – и незваные гости наконец-то ступили на стену города, продолжая кто яро лупить палицами куда попало, а кто умело и отработанно пробивать топором щели в обороне либо точно наносить копейные уколы.

Справа и слева на краях стены горожане отбивались куда успешнее. Там дружинники, взбегая по штурмовому помосту, натыкались на щиты и копья – и скатывались вниз. Снова взбегали – и снова откатывались. При этом многие, раскинув руки, падали вниз в траву, другие слетали вниз кубарем и замирали в живописных позах. Славяне торжествующе вопили, хохотали, выкрикивали угрозы… Пока после четвертой такой атаки седовласый хромой горожанин не заподозрил неладное и не ткнул копьем просто вниз, в помост. Наконечник провалился в пустоту, и воин ругнулся:

– Проклятье, это морок! Нас отвлекают от главной схватки!

– Дубина! Это не морок, а призраки, – недовольно поправила его Валентина и взмахом руки послала своих верных слуг в последний решительный штурм.

Но в этот раз мертвые воины не остановились перед стеной щитов, а прошли сквозь нее, сквозь славян и стали растекаться по стене, спрыгивать в город, прямо сквозь двери и стены заглядывать в кладовки и жилища, пытались схватить прячущихся женщин.

Город на реке Эльстере наполнился воплями страха и визгами, беспорядочной беготней – и защитники стены окончательно перестали понимать, где враги, а где мираж; держится священный город Геры или уже пал, кого нужно убивать, а на кого бессмысленно тратить силы и время.

Все случилось довольно быстро. Великий Один, выбравшись из-под помоста, немного отдышался, приходя в себя. Прищурился, оценивая обстановку, потянул свое оружие, размахнулся…

Три сильных, точных броска. Три смертоносных попадания, дробящих кости несчастной жертве. Трое защитников города, сражавшихся наиболее рьяно и умело, – свалились со стены, открывая путь захватчикам. И оборона рухнула. Дружинники бога войны ринулись вправо и влево от помоста, сбивая вниз отдельных воинов, которые еще пытались оказать сопротивление, перекрыть ворогу путь. В считаные мгновения на стене остались только северяне и торжествующие призраки, да еще полтора десятка стонущих от боли раненых славян.

Великий Один поднялся наверх уже уверенным в себе победителем. Однако, как оказалось, битва еще продолжалась. Во дворе не менее трех десятков славян, сплотившись вокруг краснолицего Талоса, пытались остановить напирающих чужаков.

По иронии судьбы бронзовый бог, явно этого не подозревая, сражался с тремя призраками – в то время как его смертные слуги один за другим падали под ударами вполне вещественного оружия.

– А ты, оказывается, живуч! – спрыгнул вниз великий Один. – Мало кому удается так быстро встать после удара моего молота. Нешто твои кости бронзовые, Талос?

– Давай посмотрим на твои! – взревел хранитель города, кидаясь на врага.

Талос был красив! Золоченая броня, красное лицо и руки, хрустальное навершие булавы, радужно сверкающее в солнечных лучах благодаря замысловатой огранке. Такое вычурное изящество впору выставлять в музеях, а не швырять в кровавые схватки. И потому Викентий пожалел встречать выпад хрустальной палицы своим грубым потасканным молотом – ведь разобьется! Он лишь прикрыл рукоятью голову и поднырнул, широким взмахом пытаясь попасть окантовкой щита по ногам противника.

Однако краснокожий бог оказался не в меру шустрым противником – не только через щит перепрыгнул, но еще и палицей по спине Одина огреть успел. По счастью – вскользь. Но если бы не кираса – валяться бы сейчас богу войны с переломанным позвоночником.

– Ах ты паршивец… – Викентий метнул молот врагу под ноги, попав точно в голень. Талос рухнул, откатился. Один, поймав вернувшееся оружие, кинулся к нему, дабы добить… Но красный бог внезапно вскочил, с диким воплем размахнулся хрустальной булавой. Бог войны едва успел закрыться. – Вот хрень! У тебя что, и правда кости из меди? Почему они не сломались?!

Щит содрогнулся от тяжелого удара. Бог войны в ответ ударил по вражеской ступне, намереваясь превратить ее в кровавую кашу, но… Но Талос словно бы и не заметил нападения, продолжая лупить своей палицей в деревянный диск, и доски, не выдержав, начали трескаться и рассыпаться. Один бросил обломки щита, снова метнул молот, в этот раз метясь противнику в лоб. Но хранитель святилища просто поймал его в левую ладонь, взмахнул хрустальным шаром – Один насилу успел отпрянуть. Однако даже скользящее прикосновение радужной булавы к его кирасе выбило воздух из груди Викентия и отшвырнуло его на десяток шагов, в сваленное возле загородки для свиней сено.

– Умри, поганый святотатец!!! – тяжело ступая, медный воин приблизился к жертве, замахнулся хрустальным оружием.

И тут Викентий заметил лежащий среди сухой травы серп. Обычный, истертый от постоянный работы серп, из прочного ясеневого корневища, с замасленной рукоятью и длинной зубчатой полоской вклеенных во внутренний паз кремниевых пластин, острых, словно осколок оконного стекла!

Бог войны схватил серп, рывком откатился, группируясь, вскочил, растопырил левую ладонь, призывая свое оружие. Молот рванулся на призыв, дергая руку Талоса вниз и тем самым открывая бок медного бога для удара, – Один что есть силы взмахнул бабским оружием и… И голова хранителя святилища великой Геры подпрыгнула вверх, отделяясь от плеч, рухнула вниз и, подпрыгивая, словно мячик, покатилась к воротам крепости по незаметному простому глазу уклону.

– Талоса убили! – в ужасе воскликнули сразу несколько славян. – Талос мертв! Медный бог погиб! Хранитель убит!

Битва прервалась. Горожане опустили оружие, устремились к телу повелителя – смерть хранителя святилища лишала их войну всякого смысла. Возле краснокожего бога склонилась невидимая для смертных богиня Мара, протянула павшему храбрецу свою ароматную чашу.

А возле Одина воздух задрожал горячим маревом, из которого соткалась тяжело дышащая Валентина. Затихшее кровопролитие вернуло Валькирию в ее обычное земное состояние.

– Обалдеть, Вик, – нервно хихикнула она. – Я думала, тебе конец. Отбегался главный воитель.

– Я и сам так подумал, – признался великий Один и осмотрел спасший его серп. Единственного настоящего, сильного удара по человеческой плоти хватило, чтобы выкрошить все кремниевые пластинки оружия под самое основание. Бог войны откинул бесполезную теперь игрушку, вздохнул: – Ты даже не представляешь, Валентина, как я скучаю по-настоящему, длинному и тяжелому, острому мечу! Все эти колотухи, палицы, топоры, это не то. Нет в них… Искры, что ли, не хватает? Они не просят крови, не поют о жажде настоящего парного пития! Это не сеча, – развел он руками. – Это костедробилка какая-то! Раненых навалом, убитые тоже имеются. А крови – нет!

– Викуша… Ты маньяк! – ласково выдохнула богиня смерти. – Тебе этого никто не говорил?

– Много раз. И в этом мире, и в будущем. Но мне можно. Ведь я – бог войны! – Великий Один с резким выдохом вскинул молот над головой, и его дружина восторженно подхватила брошенный клич:

– Слава Одину! Слава Одину! Слава!

Викентий опустил свой молот в петлю на поясе и громогласно объявил:

– Есть время битвы и есть время веселья! Мы славно подрались, и пора отметить это добротным разгулом! Заберите у них оружие и заприте в дальнем доме, – бог войны указал на столпившихся у тела мертвого бога мужчин. – Потом можете развлекаться.

– Что будем делать со священным камнем? – поинтересовалась Валькирия. – Утопим?

– Зачем? – пожал плечами великий Один. – Мы ведь не скифы и не лесовики. Мы не ведем войну ни с богами, ни со святилищами. Мы просто веселимся. Так что пусть стоит. Пожалуй, даже, в благодарность за победу я принесу богине Гере достойную жертву.

Викентий подобрал булаву с хрустальным навершием, покрытым множеством мелких граней и тщательно отполированным, и опустил перед остроконечной мраморной глыбой:

– Прими мой дар, великая богиня! На сегодня это самая большая моя добыча. Возьми сей трофей и подбери для него более умелого воителя!

Тем временем селение вокруг наполнялось шумом победного праздника. Заперев покорившихся судьбе мужчин, победители разбрелись по городу. Они ковырялись в кладовых и амбарах, выволакивали из потаенных укрытий молодых, ладных и красивых девок, стаскивали с них одежду, опрокидывали на сено, на тряпье, а то и просто на землю, обрушивая на повизгивающих красавиц свои грубые ласки; выбивали донышки бочонков с вином, резали толстыми шматками буженину и щедро ломали копченую белорыбицу, делили найденное оружие, одежду и инструмент.

Валентина тоже не преминула осушить пару ковшей шипучего кисловатого сидра, хорошенько закусила вино горстями рыхлой, рассыпчатой осетрины, выпила еще немного и отправилась по селению, с интересом рассматривая затаившихся баб. Сняла с одной перламутровые сережки, рассмотрела, вернула назад – не понравились. У второй вытянула из-за пазухи золотое ожерелье – и тоже брать не стала. Слишком грубая работа: десяток желтых шариков без единого самоцвета или изящных рисунков. Височные кольца, столь любимые славянками, гостья из будущего и вовсе носить не собиралась.

Заскучав, девушка присоединилась к пирушке, на которой сошлись за общим весельем воины живые и мертвые. Призраки, понятно, ни пить, ни есть не могли, равно как развлекаться любовными утехами. Однако общее настроение улучшало и их состояние, да и в битве в этот раз они тоже смогли принять заметное участие.

Изрядно захмелев, несмотря на обильную закуску, Валентина снова отправилась за добычей, осматривая затаившихся под стенами и в домах горожан. Наконец вытянула палец, указуя на приглянувшегося безусого большеглазого паренька, чем-то напоминающего большого и румяного молочного поросенка:

– Иди сюда, юнец! Я научу тебя взрослой жизни.

– Не тронь его, ведьма! – метнулась наперерез русая женщина в сером замшевом балахоне и тут же запнулась, густо покраснела лицом, выпучила глаза и захлопала ртом, не в силах сделать ни вдох, ни выдох.

Несколько славянок приподнялись, явно намереваясь ей помочь. Валентина подняла вторую руку, и в лица горожанок дохнул могильный холод, вынудивший всех опуститься обратно на место.

– Вы, верно, думали, что самый страшный средь северян – это великий Один, бог войны? – зловеще выдохнула богиня смерти. – Вы ошибались. Великий Один всего лишь добродушный весельчак, любящий хорошую драку днем и хмельную пирушку вечером. Сегодня он вас без напряга разгромил, а завтра с той же безмятежностью согласится защищать вас в смертной схватке, стоит вам только обратиться к нему с подобной просьбой. Но вот я… Я – это совсем другое дело…

Валентина разжала пальцы, и женщина упала на колени, закашлялась, часто и тяжело задышала.

– Мама, что с тобой? – кинулся к ней юнец.

– Сердце… – хрипло выдохнула та.

– Не сердце, – покачала головой богиня смерти. – Я взяла тебя за твою душу.

Горожанки испуганно попятились. Девушка криво улыбнулась:

– Это не Один, это я выбираю жертв для разбойничьих набегов. Это я решаю, кому жить, а кому умереть, и это я собираю дыхание мертвецов. Горе вам, коли вы прогневаете меня или окажетесь недостаточно старательны в послушании! Я не просто истреблю вас, я заберу ваши души и заставлю вас развлекать моих воинов на протяжении вечности! Потешать их, прислуживать им, погибать от их гнева, дабы воскреснуть с рассветом и умереть в невыносимых муках снова…

Люди явственно затаили дыхание. Они впервые узнали, что бывает нечто более страшное, чем сама смерть.

– Я вижу, вы меня поняли, – кивнула странно одетая девушка. – Теперь пусть все мальчики встанут. Мне нужны игрушки.

Отметая совсем уж откровенных детей, Валентина выбрала четырех пареньков смазливой наружности и распорядилась:

– Ступайте в покои Талоса, разведите там огонь, приготовьте вино и закуски. Я намереваюсь ночевать сегодня там. Если кто-то попытается помешать или спросит, что вы делаете, отвечайте, что такова воля Валькирии. Все поняли? Исполняйте!

Спустя час она уже нежилась на мягкой постели правителя. Пляшущее пламя жаркого очага грело обнаженное тело богини смерти, толстая мягкая овчина нежно щекотала ее кожу, в руке девушки покачивалась чаша с шипучим сидром, а четверо юношей покрывали ее ноги, бедра, живот и бока осторожными поцелуями.

– Старайтесь, старайтесь, – блаженно жмурясь, посоветовала девушка. – Я хочу, чтобы ваши теплые губы приласкали каждый уголок моего тела, пусть даже самый потаенный, до последнего мельчайшего вершка…

И уже утопая в сладкой неге, Валентина вдруг выдохнула:

– Черт возьми, как же мне нравится это время! В двадцать первом веке я даже в самых сокровенных мечтах не могла позволить себе ничего подобного…