Глава 3. «Боевое» крещение

Все, кто был в Сборной избе, выбежали на улицу, посмотреть, что происходит. Позорный столб окружила толпа односельчан, которые не участвовали в судилище. Слышались крики и смех. Староста Деян растолкал людей и пробрался на лобное место, увидел, что Храбр, как и прежде, был привязан к столбу, но не оставлял отчаянных попыток вырваться на свободу. Парень покраснел, как рак, и гневно сжимал зубы.

Перед ним стояла та, которую звали здесь Хельга, и с ехидной улыбкой, ласковым голосом говорила такие вещи, о которых стыдно даже думать, а не то, чтобы произносить на народном сходе.

– Чего ж ты там подглядывал? Или коротковат у тебя пока, чтоб девок до дома провожать? – девушка показала парню согнутый мизинчик.

Народ весело воспринял сравнение мужского достоинства с самым маленьким согнутым пальчиком. От такой обидной провокации, привязанный к столбу Храбр разодрал кожу в кровь об грубые, но крепкие веревки. Хорошо, что его привязали, а то не миновать и беды.

– Ну так, если коротковат, дак тебе любая девушка скажет: “Сиди дома, да отращивай!” Говорят, хрен тертый с рассолом помогает при таком несчастье. Натирай да прикладывай! – продолжала издеваться Ольга.

Собравшийся народ снова принялся улюлюкать над парнем. А посрамленные его подглядыванием девушки краснели, но улыбались.

Розоволосая Хельга не унималась, оставляя на самолюбии парня все новые раны. Вряд ли такой эффект был бы от наказания сдирающей кожу плетью. Душевные раны гораздо больнее. Они не заживают годами, а иногда и до конца жизни. В минуты уединения эти раны дают о себе знать, заставляя вновь и вновь переживать унижение.

– А как отрастет, ты главное не трогай его лишний раз. А то, глядишь, и девки тебе уже не понравятся… – девушка вошла в раж. Она ходила вокруг столба, смеялась и все время показывала ему, дразня, согнутый мизинец.

Толпа затихла.

– Хватит, Хельга, еще слово, и ты встанешь на место Храбра! – послышался из толпы народа голос ведуна Пересмысла. Старик своим видом источал ауру благоговейного ужаса. Девушка мгновенно прикусила язык под его нестерпимо тяжелым взглядом.

Хоть нарушительница покоя и замолчала, селяне, после недолгой паузы, продолжили улюлюкать над парнем.

Хельга виновато потупив взгляд опустила голову, чувствуя, что все-таки, как говориться, своими обидными изречениями «перегнула палку». Слепая ярость и жажда мести застилала ей глаза, и в этот момент не было видно той черты, которую переступать не стоило. Но она с легкостью её перешла.

Пересмысл, проигнорировав старосту и родителей парня, сложил руки на груди и вынес окончательный вердикт:

– Всыпать ему сто двадцать розг. По десять за каждую посрамленную девушку.

Судя по тому, что перечить ему никто не стал, именно он являлся бесспорным авторитетом у всех жителей в деревне. Ивовый дол, в отличие от старосты Деяна, который такового только изображал.

– Дед Пересмысл, дак нас тринадцать было, это сто тридцать розг получается? – подметила веснушчатая Ариша, высчитывая количество ударов на пальцах.

– Хельга уже за себя воздала, даже с лихвой, так что, по-хорошему, и ей пяток розг на сдачу дать не было бы лишним.

Хельга испуганно уставилась на старика. Мужики из деревни Иволг отвязали Храбра от столба, приволокли козлы для распилки дров и распластали парня на них. Содрали с него остатки разорванной рубахи, закрепили веревками руки и ноги.

Матушка Храбра, Златоцвета, кусала при этом костяшки своих сухоньких пальцев, еле сдерживая крики. Ее супруг, Татьмир, смотрел на экзекуцию сына с каменным выражением лица, видимо понимал – заслужил парень.

Привести приговор ведуна в исполнение вызвался один лихой и крепкий мужчина. Рука у такого точно не дрогнет. Специально для него несколько отроков нарезали пучки ивовых хлестких и гибких прутьев.

Мужик взялся за порку росомахи с пристрастием. Хлесткие прутья со свистом рассекали воздух, оставляя на спине Храбра красные полосы. Их вскоре стало столько, что на спине не осталось ни единого целого кусочка кожи. Парень сначала держался, потом начал превращаться в росомаху; рычал, скулил, как побитая собака, шипел и огрызался.

Златоцвета от такого зрелища лишилась чувств. Её подхватили братья и не дали рухнуть на землю. Татьмир сурово молчал, но взгляда не отвел. Остальной народ смотрел на расправу спокойно. Старухи показывали непослушным детям на наказание и стращали их. Некоторые мужики смотрели на парня с презрением. Хельга хотела отвернуться, ей стало жаль Храбра. Пересмысл не позволил.

– Смотри! – сказал ей ведун и силой развернул её лицом к месту наказания.

Когда наконец парню воздали по заслугам, отвязали от козел, родственники Храбра подхватили его и отвели в сторону. Ведун, он же и целитель, предложил промыть парню раны. На что получил резкий отказ от оскорбленных росомах. Впрочем, сказать что-то резкое Пересмыслу никто не осмелился.

Старейшина росомах задержался в Ивовом долу. Ему требовалось решить со старостой Деяном важные дела: сторговаться на счет цен, на мёд осенью.

Ольга вместе с Ведуном всё еще топтались у окровавленных козел. Какая-то баба отмывала козлы водой из ведра, которую таскал ей из реки пацанёнок Сява.

Ольга и Пересмысл понуро провожали жителей из деревни росомах взглядами.

Как-то не по-человечески поступила Ольга с парнем-оборотнем и теперь, осознав это, терзалась угрызениями совести. В её-то мире такие выходки иногда и мимо ушей пропускают, а здесь за такое могут отомстить или кровно обидеться. Она не сразу поняла это и теперь жалела о содеянном.

– Знаешь, дед, если этот вайерист мне отомстит, я, пожалуй, пойму, – сказала она старику-птице теребя подбородок.

– Повезло тебе, что ты девка, за такое тебя могли на поединок вызвать, – ответил Пересмысл. Он продолжал сердиться на неё, но все же понимал, что девушка могла не знать местных устоев и жизни.

Как полагалось, старосты двух деревень, стоявшие неподалеку, начали справляться о здоровье и благополучии родственников.

– Как ваши поживают, все ли живы и здоровы? – справился у Зорана Горыныча, Деян.

– Слава Семерым, все живы, вот только не все здоровы, – ответил староста Росомах.

– Чего так?

– Да тесть младший, Боровик, коликой мучается. Сильно мучается.

Их разговор заинтересовал Пересмысла, стоявшего неподалеку. Он все же Ведун, а стало быть и целитель. Его кустистые брови слегка приподнялись.

– А где, у вашего тестя колика?

– В кишках, кажись. Все за бок правый держится, не похоже на колику, – Зоран показал на себе, где именно болело у его тестя.

Увидев эти жесты к ним подоспела и Ольга или, как её все теперь называли, Хельга.

– А сильные боли в боку-то? – спросила она у Зорана и уставилась на него, жмурясь от солнца.

Староста от такой наглости поперхнулся.

– Я на врача училась. Разбираюсь немного.

– Что?

– Ну, на лекаря. Терапевта. Очень уж по описанию вашему все это похоже на абсцесс.

Пересмысл и Деян переглянулись.

– Ты, Хельга, объясни, что такое абсцесс, и что за такой терапевт, – попросил Пересмысл.

– Терапевт, это диагност… Не важно, одно, что лекарь и всё… Воспаление у вашего Боровика и, похоже, воспаление аппендикса, – почесала в затылке новая и странная жительница деревни Иволг.

– Апенди… что? – попытался повторить староста Зоран.

– В общем, воспаление рудиментарного отростка в кишечнике. Надеюсь не гнойный, – пыталась объяснить Ольга. Она взяла прутик и начала чертить на песке под ногами пищеварительную систему человека. – Вот это кишечник, это, как раз аппендикс, если он воспалился и его не удалить, то каюк вашему тестю любимому!

Три умудренных жизненным опытом человека вытаращив глаза смотрели на юницу, которой были известны тайны неведомые им ранее.

– Внутриутробный гнойник неизлечим. И если с человеком такое приключилось, дня три-четыре ему мучиться осталось. Как я вам сочувствую, уважаемый Зоран, – уголки губ Пересмысла опустились вниз.

Ольга мысленно усмехнулась на них:

– Его можно удалить и спасти вашего тестя. Вот если бы глянуть мне, – произнесла девушка и затерла рисунок на песке ступнёй.

– Ну что, Зоран Горыныч, позволь-ка глянуть нам на больного. Хельга чужая, у них может и лечат такое, – как можно добрее попросил Пересмысл. Старик не был лишён любознательности и понаблюдать за терапевтом из другого мира ему не терпелось. А что до больного, дак ему уже ничего не поможет.

– Жалко мне что ли, гляньте, коль так хотите. Да только наш лекарь ничего сделать не может, а вот чем эта девушка поможет? – недоумевал Зоран, немного надменно посматривая на странную чудачку с необычным цветом волос.

– Помогу – чем смогу! – ответила за себя Ольга.

Решив все дела и завершив переговоры, Зоран Горыныч отправился домой в Звериное полесье, прихватив с собой двух лекарей из Ивового дола. Они пошли коротким путём, по тропе через сосновую рощу. Тропа была усыпана жухлыми иглами и шишками. Ольга иногда наступала на шишки босыми ступнями и ойкала. Зоран шустро шёл впереди. У старика на ногах были удобные тапки плетенные из лыка. Пятки Ведуна Пересмысла были грубее Ольгиных. Старикан привык без обуви ходить. А вот Ольга все время спотыкалась и ощущала, как её ступни кололи опавшие сосновые иглы.

– Если ты и взаправду училась на лекаря, то это похвально, целители они всегда нужны. Вот ведовству чуток подучиться, – тихо сказал ей Пересмысл. – Ох, и чудна ты, девка!

– Ага, только танцев с бубном мне и не хватает! – поморщилась Ольга и в очередной раз ойкнула и остановилась, чтобы отряхнуть пятки. – Не Ивовый дол, а Деревня дураков какая-то.

Пересмысл поджал губы и затряс бородой.

– Ты, девка, за языком-то следи, а то глядишь и вырвут его!

– Ладно дед, не бери в голову. Это я сгоряча…

– Чего там топчитесь? – окликнул староста Зоран, отошедший достаточно далеко. Голос его эхом разнесся среди красно-коричневых сосновых стволов. – Поторопитесь, мы не гулять идем.

Ольга заметила в низенькой траве несколько кустов земляники с красными ягодами и помчалась их собирать. Мешковатое платье развевалось на ней, как парус. Жадным взглядом она искала любимое лакомство.

– Хельга, пошли, кому сказали. Тебя сам староста дожидается, – поторопил раздраженно Пересмысл. – Что за дурёха, там человек помирает, а она ягоды ищет.

– Подождет… – прошептала недовольно девушка под нос, но увидев, как густые брови у Пересмысла поползли вверх, ответила: – Иду, деда, иду!


Наконец они подоспели к деревне росомах, Звериному полесью. Деревня немногим отличалась от деревни Иволг. Такие же дома-землянки, только не под липами, а под буро-красных витиеватыми соснами.

Памятные столбы на окраине с вырезанными на них ликами почивших предков. Частокола вокруг деревни не оказалось. Видимо, росомахи не боялись никаких набегов. Хотя по оценке Ольги, Звериное полесье было поменьше, чем Ивовый дол. Мужики у росомах все как на подбор оказались крупными и плечистыми. К тому же еще и молчаливыми. Все мужское население превращалось в росомах, а вот их жены, могли иметь и иную звериную или птичью ипостась. Как пояснил Пересмысл, образ предка передается только по мужской линии.

Дом Боровика отличался от остальных домов поселка наличниками с ажурной, как кружева, резьбой. Высокое крыльцо чисто выметено. На ступенях крыльца сидела бледная молодая женщина, обнимала двух детей почти одинакового возраста в длинных рубашонках. На лице у неё читалось отчаянье и страх. Похоже она пыталась смириться с мыслью о скорой смерти мужа.

Несколько мужчин подошли к избе и пялились на Ольгу. И пялились как-то недобро. Наверное, им рассказали в красках о её насмешке над Храбром. Но вот при старосте Зоране никто задираться не смел. Да и с ведуном связываться тоже не каждый смельчак посмеет. Хотя, наверняка им этого очень хотелось.

– Ты, Хельга, далеко от меня не отходи, – предупредил ведун девушку.

Спутники переступили порог дома и прошли в светлую горницу избы. Ольга подивилась, как все было устроено в ней уютно и просто. Лавки по стенам, устланные полотенцами с зелеными кружевами по краям. Беленая и расписанная разными травянистыми узорами печь. Больной лежал в отдельной комнате на деревянной кровати с резными каретками, укутанный по самый нос, и смотрел отчаянно в потолок. Глаза его были чуть прикрыты, он тяжело дышал.

– Здравствуй, сват, вот привел к тебе целителей, – сказал староста и мотнул в сторону Пересмысла и девушки.

Ольга тихо поздоровалась с больным, но он не ответил, только чуть приоткрыл глаза, посмотрел на неё и снова закрыл их. Рядом с кроватью девушка приметила бадью.

– Так, тошнит? – спросила она больного Боровика.

– Да, все время тошнит – ответил за него Зоран. – И живот болит, точно режут его.

Ольга подошла к Боровику, откинула одеяло. У больного и пощупала живот. Тот вскрикнул и дернулся, пышная борода сползла набок.

– Точно, аппендицит, – заключила Ольга. – Придется вырезать.

– Ой, – вздохнул родственник. Больному же было все равно.

– Или готовьте еще дерево на новый тотем для усопшего! – заключила девушка и забрала розовые волосы в тугой хвостик на затылке и принялась ощупывать живот больного со всех сторон.

Пересмысл присел на край кровати и внимательно наблюдал за манипуляциями девушки. Зоран, стоя в стороне, поглаживал свою бороду.

Закончив осмотр, Ольга повернулась к Пересмыслу и быстро затараторила:

– Нужен нож, маленький, но самый острый и крепкое вино.

– Ну что же, Зоран доставай свою прошлогоднюю медовуху, – кивнул ведун старосте. Тот поджал губы, однако спорить не стал и, побледнев, вышел из горницы.

Но Ольга на этом не остановилась:

– А еще побольше чистых тряпок и горячей кипяченой воды.

– Не повитуха ли ты? Уж очень этот набор похож на тот, что нужен роженице!

Ольга не обратила внимание на замечание Зорана и направилась к столу в горнице и начала его двигать, скидывая с него посуду, приготовленную для обеда.

– Что ты творишь? – возмутился было Зоран, но Пересмысл остановил его жестом.

– Что тебе еще надо, Хельга? – уточнил ведун.

– Свечи, много свечей, нитки, иглу и помощника!

– Помощником я буду! – вызвался старик-ведун, который еще пару часов назад хотел приказать выпороть наглую девицу.

Зоран позвал невестку Боровика Милану и потребовал у неё предоставить целителям все, что они попросят. Женщина побежала звать себе на помощь мужа и деверя.

Комнату убрали, приготовили стол, постелив на него чистую скатерть, принесли свечи и вскипяченную на летней дровяной печи во дворе дома горячую воду.

В горницу сбежались родственники Боровика: дочери, выданные замуж и живущие по соседству, внуки, братья, еще пара сыновей, старуха-жена, которая услышав, что её мужа собираются ножом зарезать, бросила стирку и примчалась в дом.

Ольга почувствовала, что смотрят они на неё сейчас, как на мясника, который пытается заколоть поросенка.

– Ты что, старый из ума выжил совсем, – запричитала жалостливо жена Боровика обращаясь к Пересмыслу. – Эта зараза с розовыми волосами мужа моего зарезать живьем задумала! Уж дайте умереть-то ему по-человечьи.

– Что ты, ерунду, сватья, городишь? При живом муже!!! – остановил её Зоран Горыныч, повысив голос и глянув свысока.

Ведун Пересмысл занервничал и обратился к Ольге с тем вопросом, которого она боялась:

– Знаешь ли точно, что делаешь, Хельга?

Ольга дернула плечами и ответила:

– А что будет, если я не вмешаюсь?

– Помрет.

– А так, может, и не помрет. Мук ему в любом случае не избежать. А теперь есть шанс выжить.

– Все слышали? – добавил к её словам Зоран Горыныч и хмуро глянул.

Родня страдальца снова запричитала, но ослушаться, хоть и родственника, но все же старосту не смела.

Ольга сурово глянула на народ и нагло вытолкала всех за порог. Последним из горницы вышел Зоран Горыныч.

– Сейчас бы музыку, – заворчала целительница с розовыми волосами на родственников Боровика, потом обратилась к тем, кто принес ей ткань и горячую воду. – Мне понадобится кипяток каждые полчаса. И не халтурить – кипятить. Если будете просто греть – умрет, так и знайте!

– Слышали?! – окликнул родню Зоран Горыныч. – Я сам лично за этим прослежу.

Дверь закрылась перед носом обеспокоенной родни, что дало ей дополнительный повод поахать и поохать.

Ольга смекнула, что с таким рвением родственники не просто проследят за тем, что все будет сделано как нужно, но и воду теперь точно трижды прокипятят.

– Ничего, справимся, – повернулась Ольга лицом к нервно мявшему бороду Пересмыслу. Хотела бы и она сама быть такой уверенной. Но что она могла сказать им? Что знает операцию только по страницам учебника, а сама учится на третьем курсе? Тогда парня точно закопают, или сожрут. Ольга не знала, как принято у них тут.

Болезный вдруг зашевелился и застонал, увидев нож нитки и все приготовления:

– Ой не надо, за что же мне такие муки…

Ольга почесала в затылке и с пониманием посмотрела на Боровика.

– Дед, так он от болевого шока загнется, даже если привязать. И у меня рука дрогнет. Грибочки есть?

– Грибочки? – не понял старик.

– Ну, что ты ешь для допинга? Мухоморы? Поганки? Ложные опята?

Старик прозрел и кивнул. В один момент обернулся желтой птицей. Ольга отворила окно и выпустила его.

Она давно поняла причину того, почему попала сюда в этот мир. Её будущая свекровка, Марина Олеговна, не стала мириться с взбалмошной и своенравный девчонкой, поэтому, видимо, решила отравить ее грибами, зная слабость к простым деликатесам. А потом оправдаться, не знали, мол, что грибы ядовитые, купили такие, думали маслята. Вышло, что Ольга не умерла, а попала сюда. Или всё-таки умерла? Но она сейчас прекрасно осознавала себя, у неё было тело, такое же, как и раньше, и оно не изменилась. Только вот где сейчас она была, еще не до конца представляла.

«Где же ты, Лео, что сейчас без меня делаешь. Ищешь утешение в объятиях другой!»

– Ольга помотала головой, с силой избавляясь от таких крамольных мыслей.

Птица вернулась через десять минут с пучком сухих грибов в клюве и снова обернулась в старика.

– Держи, Хельга, желчный гриб – он для крепкого сна, суток на пятеро. Волоконница – для прохода в мир Теней и паутинник – без него не вернуться обратно.

– Лео с дружками за такую коллекцию допинга все отдал бы, – вслух подумала свои мысли Ольга.

– Нельзя грибы давать не ведунам! – запротестовал старик, но быстро смирился.

– А ты будешь резать живого, кричащего человека? – Ольга начала уже психовать.

Ее окончательно доконали все эти условности и закрытость к новшествам. В конце концов, мужик всё равно умрет, если не от отравления галлюциногенными грибами, то от ножа или инфекции занесенной в рану. Чем это лучше разорвавшегося в внутри аппендицита? Все всё понимали и, все же, старались стукнуть ей по рукам. Неужели она единственная, кто хочет спасти этого человека, хоть и не знает его?

Еще раз ведун перечить не решился, лишь плюнул под ноги.

– Так, чистоту соблюдаем! – сделала замечание старику девушка, голосом прокурора на допросе.

Дедок чуть не подавился и прикрыл рот ладонью.

Ольга взяла глиняную плошку с полки за печкой, накрошила в неё сушеных грибов и залила медовухой. В другую плошку налила медовухи для обработки ножа и ниток с иголкой. Медовухи девушка потратила малую часть, оставив в сохранности добрые полбутыля.

– Все закончим – вместе разопьем! – подмигнула юная целительница, стараясь сбросить напряжение, которое, словно электрическое поле, витало в воздухе. Она старалась говорить увереннее, нервотрепки ей и самой хватит, нечего старика до инфаркта доводить.

Они помогли Боровику подняться с кровати и дойти до стола. Мужик не сильно упирался, но лицо у него было мертвецки-бледным и покрыто липким потом, словно маслом. Потом лекари положили его на столешницу, устланную чистой тканью.

Мухоморы с медовухой мужик выпил залпом.

Вместо медицинских халатов целители переоделись в чистые исподние рубахи до пят. Притом, Ольга переоделась прямо тут же, непривычно не стесняясь присутствия старика.

– Слышал сказки про мертвую и живую воду? – спросила она у старика-птицы.

Пересмысл мотнул головой:

– Есть сказание, “Про хозяйку мертвой и живой воды”

– Дак вот, мертвая вода – исцеляет… убивает гниль, затягивает раны, создает эту стерильность…

Пересмысл, конечно, ничего не понял, но видимо сделал в голове какие-то странные заключения.

– Дак ты, стало быть, та самая хозяйка?!

– Хозяйка – хозяйка. Продезинфицировать надо. Вот, что я имею в виду.

– Что сделать?

– Протереть живот надо спирт……медовухой, – опомнилась Ольга. – Дед, слышишь, помогай! Ты у меня за медсестру сейчас.

– За чью сестру?

– Короче, дед делай что говорю, – ворчала недовольно девушка и примерялась где будет делать разрез.

Пересмысл насупился, сдвинул брови.

– Ты, поаккуратней, я все же уважаемый человек, как-никак…

– Давай, уважаемый, помогай! Если Боровик «отъедет», то уважать тебя будет на одного меньше! – скрипнула зубами целительница и, наконец, наметила место разреза. Вроде у трупов аппендикс был именно там. Заодно и проверим…

Пересмысл выполнил поручение со всей ответственностью. Надо сказать, оказался он не из брезгливых. Да уж, решил стать врачом – терпи кровь и дерьмо! Так, кажется, пытался отчим отговорить Олю поступать на медицинский…


Спустя два часа.


Ольга, ничуть не стесняясь старика, уселась по-турецки на пол рядом с импровизированном хирургическим столом, на котором сном младенца спал пациент. У больного на животе виднелся только что заштопанный красными шелковыми нитками разрез.

Между стариком в одной исподней рубахе и розововолосой девушкой стояла бутылка янтарной, слегка мутной медовухи и всего одна глиняная кружка, второй, увы, не нашлось, как и закуски. Поэтому они снимали напряжение «на сухую». И только сейчас Ольгу начало трясти от нервов. Она только что сама сделала операцию. Главное, не искалечила, не зарезала, а именно спасла человека. По крайней мере, он пока дышит.

У Боровика поднялась температура, но его лицо уже не было покрыто тем липким нездоровым потом – это обнадеживало.

Снаружи дома слышался негромкий, но постоянный гомон. Видимо, несмотря на поздний час, в деревне вряд ли кто-то спал. Сейчас, наверное, половина местных жителей собралась возле дома и обсуждала, что происходит внутри избы. Только вот выходить на улицу не хотелось, было только одно желание – напиться и лечь рядом с пациентом. Сегодня Ольга пережила слишком много.

Загрузка...