Хозяйка королевской таверны

Глава 7

Черный оказался конем, весьма замученным с виду. Худой, ребра торчат под натянувшейся шкурой, неухоженная, грязная грива прилипла к шее. Над крупом вьются мухи, а конь даже хвостом не махнет, чтобы их отогнать, – видимо, как человек, измученный жизнью, плюнул на нее и решил: будь что будет.

Когда я подошла, Черный посмотрел на меня большими печальными глазами, вздохнул, глянул мельком в руки – мол, ничего не принесла? Ну ладно, я особенно и не ждал…

Бернис, потупив голову, одной рукой держала коня под уздцы, в другой у нее был сверток. Вилль подошел, проверил сбрую, проворчал:

– Не могла подтянуть нормально? Все за тобой приходится доделывать.

После чего вырвал сверток из рук женщины, взгромоздился на повозку и рыкнул мне:

– Ну, а ты чего стоишь, ваше высочество? Придворного пажа пригласить, чтоб помог, или сама справишься?

Я отвечать не стала, хотя очень хотелось. Залезла на повозку, выстланную изнутри старым, вонючим сеном, после чего Вилль хлестнул кнутом Черного. Конь вздрогнул – и, понуро склонив голову, пошел вперед.

Вскоре мы выехали на дорогу, представлявшую собой просто утоптанную тропу среди невысокой травы. Разумеется, все кочки и выбоины были наши. Повозку жутко трясло, и она отчаянно скрипела, грозя развалиться на ходу.

Меня почти сразу от такой езды начало подташнивать – казалось, сейчас желудок наружу вывернется от толчков и ударов снизу. Подумалось, что человек, который изобрел рессоры, наверняка в лучшем мире занимает очень почетное место… Впрочем, о каком лучшем мире я? До рождения того изобретателя еще несколько столетий – и от этой мысли мне стало еще грустнее, чем было.

А Вилля между тем разобрало поговорить.

– Ты вот думаешь, почему Робин меня уважает? Я ж сам фламандец, из Фландрии родом, и от Брюгге до Лилля не было стрелка лучше меня. Но однажды я, клянусь небесами, случайно подстрелил оленя – и тогда по приказу графа на главной площади Гента мне выкололи правый глаз и отрубили два пальца на правой руке, чтобы я никогда больше не смог стрелять из лука.

Вилль хрипло рассмеялся.

– Но эти ослы не знали, что я умею стрелять и с левой руки. И через год, когда граф охотился в лесу со своей свитой, ему из чащи прямо в правый глаз прилетела стрела. Убийцу так и не нашли, а я до сих пор жалею, что не смог забрать у графа еще и два пальца. Но хоть за глаз рассчитался. Потом я на лодке переплыл пролив и остался в Лондоне. Но мне там не понравилось – много суеты и стражников, норовящих посмотреть, сколько пенсов осталось в твоем кошельке. Да и рожа у меня приметная. В общем, перебрался я в Ноттингем. Тут и поспокойнее, и подальше от Фландрии, где еще не забыли стрелка из Гента…

Вилль рассказывал, а я слушала, вникая в ритмику языка, который еще не до конца понимала. Хочешь выжить в обществе – будь добра влиться в общество. Вот я и практиковалась, шепотом повторяя некоторые слова и запоминая речевые обороты, которые Вилль вставлял в свой монолог.

А справа и слева расстилались широкие поля, на которых трудились местные крестьяне. И картины этого труда, честно говоря, выглядели нерадостно. Довольно часто рядом со взрослыми были видны дети, которые работали наравне с родителями.

Один раз я увидела, как целая семья корчевала здоровенный пень, впрягшись в упряжь вместе с лошаденкой, с виду еще более дохлой, чем Черный. Тянули все, включая малыша лет семи, который, пока мы проезжали мимо, успел схватить от матери пару подзатыльников за то, что не слишком усердно тянул свою лямку…

Еще один мальчишка примерно того же возраста копался в придорожной грязи – похоже, искал что-то съестное. Когда наша повозка проезжала мимо, он поднялся на ноги.

Наши взгляды пересеклись…

Никогда в нашем мире я не видела настолько взрослого взгляда. И таких натруженных рук, перевитых венами, с костяшками пальцев, разбухшими от непосильной работы.

Мальчик в оборванном одеянии просто стоял и смотрел. И такая бездна тоски была в его глазах, что я невольно закусила губу, стараясь сдержать набежавшие слезы.

Моя рука словно сама по себе нырнула под подол платья, нащупала тощий мешочек с монетками. Одну я вытащила наощупь, кинула мальчишке…

Он бросился за ней, как зверек, поймал на лету. Не веря своим глазам, прикусил зубами, проверяя, настоящая ли, – и поняв, что это не сон, рухнул на колени и принялся отбивать поклоны вслед нашей повозке.

Не выдержав, я промокнула глаза рукавом и отвернулась.

– Всю Англию ты своей добротой не обнимешь, – неодобрительно проскрипел Вилль. – Оборванцев на каждом шагу как мышей в амбаре, для всех монет не напасешься.

Я уже успела проглотить невыплаканные слезы, потому нашла в себе силы ответить:

– Если каждый человек хоть раз в жизни немного поделится своей добротой с другим, возможно, в этом мире станет чуточку светлее.

Вилль усмехнулся:

– Добротой – сколько угодно. Но монеты лучше прибереги, они тебе еще пригодятся…

Повозка продолжала ехать по разбитой дороге вдоль бесконечных полей. Излишне говорить, что практически все, кто работал на этих полях, были очень худы, измождены и одеты в лохмотья. Думаю, мне крупно повезло, что в лесу я нарвалась на шайку Робин Гуда, – иначе даже не представляю, как бы я выживала в этом жестоком средневековом мире…

Кстати, о выживании мне быстро напомнили.

Через несколько часов пути Вилль остановил Черного и свернул с дороги, дав возможность коню пощипать травку. Сам же он развязал узелок, который собрала ему Бернис, и удовлетворенно крякнул, обнаружив в нем четыре лепешки, несколько ломтей того самого окорока, который подарил ему Робин, а также кожаную флягу. Разломив одну из лепешек пополам, Вилль принялся есть, громко чавкая и запивая обед жидкостью из фляги.

Глядя на это, я ощутила, что мой пустой желудок подает наверх недвусмысленные сигналы: мол, хозяйка, если ты закинешь в меня что-то съестное, это будет очень любезно с твоей стороны.

Вилль перехватил мой взгляд, ухмыльнулся.

– Есть хочешь?

Я кивнула.

– Обед стоит один пенс, – подмигнул рив единственным глазом. – Дорого, конечно, но что делать. Времена сейчас такие, что все недешево, а еда особенно.

«Интересно, а были вообще когда-то где-то времена, где все было дешево?» – подумала я.

Делать нечего, пришлось мне расстаться еще с одной монеткой, получив взамен половину жесткой лепешки и ломтик мяса величиной с четверть моей ладони. Так себе обед, конечно, но всяко лучше, чем ничего.

Увы, но вся еда была омерзительно пресной, что неудивительно в мире, не знающем, что такое соль и приправы. Лепешка – как картон. Мясо, хоть и пахло дымком, на вкус было как… мясо. То есть ни о чем, да еще и с привкусом горелой крови. От такого обеда желудок обиженно вздрогнул, но деваться было некуда – или так, или вообще никак.

В очередной раз отхлебнув из фляги, Вилль протянул ее мне.

– На, запей. Только немного, два глотка, не больше.

Пить хотелось. Я демонстративно обтерла горлышко фляги рукавом, глотнула…

И чуть не вытошнила проглоченное обратно.

– Что это? – сморщившись от горечи, спросила я.

– Вообще не понимаю, откуда ты, – прищурившись, проговорил рив, отнимая у меня флягу. – Жить здесь и не знать, что такое добрый английский эль… Это как спрашивать, что такое воздух, вода и небо.

– Я пью только воду, – попыталась отбрехаться я.

Вилль внимательно посмотрел на меня, поджал губы.

– Обет, что ли, такой?

Я помнила, что «обет» – это когда человек обещает небесам не совершать определенных действий. Зачем он это делает, непонятно, но в Средние века это вроде было модно. Людей можно понять: интернета, видеоигр, телевидения нет, даже радио еще не изобрели, потому народ развлекался как умел. В принципе, Вилль подкинул хорошую идею: на любую странность с моей стороны можно кивать, мол, обет такой – и, наверно, вопросы должны сняться.

Я кивнула.

– А-а-а, тогда другое дело, – протянул одноглазый. – Сейчас, погоди, где-то жена должна была в сено положить бурдюк с водой для коня.

Бурдюк нашелся.

Вода в нем пахла тиной и сырой кожей, из которой была сделана эта средневековая фляга. Пересилив себя, я сделала пару глотков. Если к вечеру не сдохну от таких разносолов, буду считать, что мне крупно повезло.

Еще через несколько часов тряски стало смеркаться, и мы остановились на ночлег возле какой-то речушки, где я, наконец, смогла напиться нормальной проточной воды. Которая, кстати, оказалась на редкость вкусной, неуловимо пахнущей свежими травами и цветами. Хотела сбросить платье и ополоснуться, но, поймав заинтересованный взгляд Вилля, не рискнула, ограничившись умыванием.

– Ты это, если замерзнешь, приходи погреться, – подмигнул мне одноглазый, закапываясь в сено, расстеленное на дне повозки. Но я решила, что лучше умру от ночного холода, чем лягу рядом с этим уродом.

Правда, спать на голой земле оказалось так себе идеей. Я покрутилась туда-сюда на траве и поняла, что к такому жизнь меня не готовила.

Из повозки несся мощный храп рива, потому я рискнула тихонько забраться туда, забиться в противоположный угол и попытаться заснуть. Удивительно, но попытка удалась с первого раза – видимо, груз необычных впечатлений и скудная пища способствуют здоровому сну в любых условиях.