Хозяин Древа сего

Тихо зашипела, легко выходя из ножен, длинная дайкатана. Девушка не успела понять, что вспыхнуло между ее рукой и головой госпожи Оуян, как перерубленный шнурок соскользнул с хрупкой шеи. Инерция отбросила служанку вбок. Госпожа Оуян тоже не удержалась и упала лицом вниз, да так и осталась лежать, по-прежнему не издавая ни звука.

– Запрещается госпоже Оуян накладывать на себя руки, − сурово произнес Варнава. – Служанке Пу Восьмой запрещается исполнять приказания госпожи об ее убийстве. Учитель, уходя, оставил вас на мое попечение, и я собираюсь почтительно исполнить его приказ. Должен сообщить, что сюда направляются враги, с которыми я намерен сразиться. Вам, госпожа, со служанкой, приказываю скрыться в верхней пещере и ждать исхода боя. Если я буду убит, вам следует или ожидать господина Суня, или поступать по своему усмотрению. Если буду пленен, вы должны скрываться, пока я или господин Сунь не подадим какой-либо знак.

Госпожа Оуян слушала, по-прежнему лежа ничком, но, когда Варнава закончил речь, с трудом поднялась и низко поклонилась:

– Если господин берет нас под свое покровительство, я исполню его приказ, − проговорила она хрипло, лицо, не отошедшее от синюшности, прятала. – Почтительно доношу господину, что ваши рабыни владеют приемами боя на алебардах и кинжалах, умеют стрелять из лука, и могли бы сражаться вместе с вами.

– Благодарю вас, госпожа, − поклонился Варнава, − но в этом нет необходимости. Если я одержу победу, мы уйдем отсюда вместе. Если буду сражен, вы должны оставаться в живых, согласно обещанию, данному мною учителю.

Она еще раз безмолвно склонилась, и направилась к коридору, откуда недавно пришел Варнава. За ней спешила служанка. У самой границы, за которыми сумрак пещеры растворил бы ее силуэт, госпожа Оуян совершила серьезный проступок против церемониала: повернулась и взглянула прямо в его лицо. Словно хотела что-то сказать. Но не сказала, слилась с тенями.

«…Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит. Суда Твоего, Господи, боюся и муки безконечныя…», − всплывали в душе Варнавы горькие и целительные слова молитвы, читанной перед сном. Высоко поддернув рукава халата, закрепил их тесемками, и вновь прошел сквозь водную завесу. Он уже оставил женщин в запасниках памяти – впереди ожидал бой. На первый взгляд перед пещерой ничего не изменилось: рассеянные сумерки, шум водопада, нависшие горы, да далекий свет несчастной Ткачихи. Но все пространство уже заполоняли враги – Варнава знал это всей своей безразмерной интуицией. Поэтому не стал тянуть время:

– Я, Варнава, Сын Утешения, монах, вызываю всякого, кто осмелится сразиться со мной!

Его голос гулко прокатился по каменному колодцу. Он прокричал это на языке восточных островов – очевидно, сказалось оружие в его руках. Стоял в средней стойке – меч на уровне лица. Его дух и тело вновь пребывали в идеальном балансе, голову держал прямо, лицевые мускулы расслабились, кисти, не фиксируя, сжимали рукоять. Понял, что не сожалеет о привычном посохе.

…Покрытое красными нарывами желтоватое лицо с мелкими чертами, жидкой бородкой и завораживающими глазами – лицо великого сэнсэя. Хрипловатый голос: «Стать слишком близким с одним оружием – большая ошибка, чем недостаточное знание его»…

Тот сенсей был бы доволен им. Но явление неприятеля прервало воспоминания. В один миг возникли быстрые силуэты. То была давешняя компания Дыя, правда, на сей раз, было их побольше – десять-двенадцать как минимум. Теперь были вооружены мечами и копьями. Сновали перед ним, стараясь запутать, замутить разум, чтобы потом наброситься стаей. Издаваемые ими звуки были странны – какие-то подвывания и поскуливания. Мельтешение не производило на него большого впечатления, − не двигался, глядя прямо перед собой, но видя вокруг все. Предварительный танец длился довольно долго, похоже, враги не решались атаковать. Но из тьмы раздалось резкое повелительное восклицание, напомнившее Варнаве что-то давнее-забытое. Что, он не успел понять – враги бросились вперед с нарастающим воем и бешеной яростью. Навстречу им звездным светом сверкнул клинок. Один пронзительно взвизгнул и рухнул, фонтан крови из перерубленной шеи смешался в воздухе с брызгами водопада. Обратным движением дайкатана пронзила горло другого. Варнава больше не мог щадить противников – ставки в этом бою были побольше, чем его жизнь. Враги отступили, по-прежнему составляя полукруг, прижимающий Варнаву ко входу в пещеру. Словно бы ничего не произошло, лишь на мокрых камнях бились в агонии два окровавленных тела.

Вторая атака сопровождалась тем же яростным воем. Дайкатана надвое развалила противника справа, но наконечник копья вонзился в левое плечо Варнавы, был выдернут, нещадно раскрошив мышцу. Голова владельца копья нарисовала эффектную дугу, скрываясь за краем обрыва. Следующий взмах меча перерубил выставленный навстречу клинок и пересек красной линией грудь еще одного. Свора вновь отпрянула, свирепо рыча, собралась на границе, где не мог достать меч. Из распахнутых в тяжком дыхании ртов обильно падали клочья пены. Варнава стоял внешне непоколебимо, но в нем усиливалось беспокойство: здесь было что-то, о чем он в глубине души знал, а знать не хотел. Сулящее боль.

Настоящее дело только начиналось. Раздвинув медлящих атаковать врагов, возник юноша в коротенькой куртке, которого Дый назвал Кусари. Руки он держал сложенными перед собой, отрешенно-высокомерный взгляд был устремлен в никуда. Из раненой руки Варнавы хлестала кровь, усилием воли он подавил боль, но она зудящим напоминанием жила на границе сознания. Он мог сражаться еще долго, не слабея, но перед ним был страшный противник, он знал это еще с прошлой их встречи. Варнава отстранил все мысли и вошел в цуки-но-кокоро. Состояние незамутненной луны пришло сразу и мощно, темнота вокруг осветилась его экстремальным разумом. Чистое и спокойное лицо юноши предстало перед ним волнующе совершенным, и тут Варнава понял, что этот бой проигран:

– Опять луну против меня, милый? – прозвучал холодный звучный голос. – Ты всегда был наглецом, но это уже просто глупость.

Теперь она стояла перед ним в истинном виде. Вместо курточки на ней был чуть более длинный темный хитон, очень волнистые светлые волосы собраны на затылке, а спереди держались жестким обручем, украшенным каким-то бледно светящимся полукругом, производившем впечатление маленьких рожек. Прекрасное, словно сияющее, лицо приобрело женственность, но все так же выражало ледяное высокомерие. А может быть, где-то в глубине его бурлила тайная ярость.

Все существо Варнавы как будто свело могучей судорогой. Невыносимая боль, ненависть, тоска, жажда – он сам не знал, что там еще. Ему просто было плохо. Лунное состояние, делавшее его непобедимым, рассеялось в единый миг. А молитва не приходила. В отчаянии решил, что Бог отвел от него Свой взгляд. Словно голый и беззащитный стоял перед судьей неправедным.

…Тогда он почувствовал себя испуганным школьником, на которого впервые свалилась плотская любовь – будто исчезли все женщины его прошлого. Задыхаясь, неумело гладил руками напряженное тело, никак не решаясь на большее. Тогда он почувствовал себя и старым бесстыдником, добравшимся до идеальной чистоты, лелеемой в извращенных фантазиях. Гладил дрожащими руками, медля, растягивая наслаждение сбывшейся смертной страсти. А она лежала, недвижно, не дыша, ее легкая дрожь была почти незаметна, но наполняла все тревожным ожиданием. Оба жаждали наброситься друг на друга, безоглядно слившись в единое (и существо это поколебало бы Древо). Но некий безмолвный запрет витал над их ложем.

Первым не выдержал он – не отрывая стеклянного взгляда от широко распахнутых бледно-голубых глаз, погрузился в сияющее безумие с надрывным стоном, навстречу которому рванулся ее пронзительный крик…

– Луна! – простонал он.

– Теперь меня зовут Кусари, − насмешливо проговорила она на языке, на каком он недавно бросил вызов.

– Хорошо, пусть будет Цепь. А где же твой лук, Цепь? – ответил он на древнем языке Эллады, прекрасно сознавая, что это взбесит ее еще больше – пытался сопротивляться, лихорадочно ища выход.

Перед ним была древняя дива, силу которой он знал слишком хорошо. Но знал и то, что, в определенном смысле, не уступает ей. Он не хотел сражаться с ней насмерть, но подозревал, что и она не собирается убивать. Шансы были, несмотря на его рану, ее силу и мерзких псов – да, именно псов, теперь они, белые, с рыжими вислыми ушами, тоже предстали в истинном обличии, сгрудились за хозяйкой, свирепо скалили хищные пасти, а другие неподвижно лежали на камнях.

– Здесь мне не нужен лук, – теперь она говорила внешне беззаботно, будто имело место не выяснение отношений между сверхчеловеками, а легкомысленный флирт двух школьников. – Я − Кусари, поэтому у меня…цепь.

Последнее слово она выкрикнула резко и хрипло, одновременно выбрасывая вперед обе руки. Варнава знал, что таилось в них: блестящая цепь, мелодично звеня, полетела на него. Но в полете происходили страшные вещи: она многократно увеличивалась и раскалялась до вишневого цвета. Звук рассекаемого воздуха нарастал, пока не перешел в рев взлетающего боинга. Вращающаяся в полете цепь пылала так, что Варнава не видел больше ни гор, ни противников. «Манрики-гусари», − возникли в его оглушенном мозгу полузабытые слова, но тут огненная змея настигла его, обвила множество раз, свалила наземь. Окровавленная дайкатана, вертясь, пролетела через водопад и исчезла в жерле пещеры.

Варнаве показалось, что его опутали языки огня, невыносимый жар прожигал до костей. Свалившее его оружие обладало могучей магией. Он был не в состоянии пошевелиться, горизонт сократился до ближних камешков, лежал на боку и рассматривал приближающиеся к нему слегка испачканные, но изящные ступни в легких сандалиях из тесненной кожи. Выше щиколотки он не видел, пока одна из стоп не перевернула его на спину.

– Да, Орион, это Всесильная цепь.

Кусари стояла над ним, поставив на его грудь дерзко выставленную из разреза хитона стройную ногу. Он поднял глаза выше и увидел белоснежную грудь совершенной формы – хитон соскользнул с ее плеча. Она не смотрела на него. Ощущение близости ее тела и переполняющей ее холодной ярости взволновали его. Но от этого прибывало не плотское возбуждение, а ненависть, которая хуже похоти. Он впал в мучительное сомнамбулическое состояние, забыв о кричащих ожогах по всему телу, рвущей боли в раненой руке. Вновь попытался выпустить из души молитву, но она словно бы застыла на грани между ним и космосом и не смела претвориться в слова. В отчаянии закатил глаза. Прямо над ним в мутной мгле наступающего над Поднебесной утра исчезала по−прежнему безутешная Ткачиха.

– Радуйся, муж мой, − прозвенел над ним беспощадный голос.

Его сдавленный стон утонул в возбужденном лае псов Дикой охоты дивы Дианы.

В Шамбале: «Да, отец»

– Орион здесь, отец.

– Не люблю, когда ты так его называешь.

– Я не могу иначе. У нас всех слишком много имен. Но для меня он Орион.

– Не истинное имя.

– Мне все равно. Я ненавижу то, которое он сейчас носит.

– Ты все еще любишь его.

– А ты ревнуешь. Оставь. Я не люблю его, но не люблю и тебя.

– Ты глупая высокомерная девчонка! Я твой отец!.. Впрочем, это не имеет значения. Ты все равно моя.

– Да, отец.

– Он что-нибудь говорит?

– Ничего. Я погрузила его в сон, иначе он мог умереть в той Ветви.

– А оборотни, которые с ним были?

– Исчезли, не было времени искать. Я взяла его и ушла.

– Он ранен?

– Да, и серьезно.

– Шамбала исцелит.

– Я сама исцелила.

– Как ты достала его? Он сильнее тебя в бою.

– Знаю, он убил мою любимую суку и еще шесть псов. А моя грудь до сих пор ноет от удара.

– Я подарю тебе других собак. Впрочем, помнится, одну застрелил тот толстый Краткий, которого загрызли остальные. Но продолжай

– Он забыл, что в той Ветви я имею полную силу. Или не знал. Вошел в лунное состояние и попал в ловушку Луны. Манрики-гусари…

– Да, твоя цепь там всесильна. Все-таки теперь ты очень удачно зовешься.

– Я ненавижу тебя.

– Не ты одна. Пустое. Можешь идти.

– Да, отец.

Эпизод 7

Они встретились в обстановке, далекой от всяческой потусторонней романтики. После Пурвавидехи его заносило все дальше по ветвяным хронологиям. Он жаждал увидеть чудеса верхней части Ствола – и увидел их. Однако через какое-то время граничащая с магией техника, могущественные межпланетные государства, встречи с иными цивилизациями, невиданные ранее культурные изыски и почти абсолютное могущество перестали занимать его. Все-таки, он был сыном середины, устойчивого патриархального общества, жизнь в котором была предсказуема и порядок действий понятен. А Предкронье… Все межпланетные контакты заканчивались войнами, а войны заканчивались к выгоде актуальных элит. Изощренная техника расслабляла Кратких до полного маразма, а культурные новшества, при своей броской наружности, на поверку оказывались давно протухшей пошлостью, которую он наблюдал не раз и во множестве мест – от хижины неолитических охотников до дворцов галактических олигархов. Он устал быть технобогом, и даже стыдился вакханалии, которой предавался в странных верхних Ветвях. Разочарование угнетало его – он чувствовал, что терпит поражение в своем поиске за божественностью.

Потому в своих странствиях спускался все ниже по Стволу, в поисках тихого спокойного места, где он мог бы задержаться и поразмышлять над своей дальнейшей судьбой в Древе сем. И вот, найдя тусклую, но крепкую Ветвь, решил, что это именно то, что ему сейчас нужно. Зацепился за неказистый социум какого-то переходного времени, саркастически играя роль средней тяжести бизнесмена в полукриминальном обществе. Возможно, даже признал это иной гранью аскезы, вносящей разнообразие после изощренной азиатчины и безумств Предкронья. Его звали там Гарий, Гарий Петрович, и он нанял себе секретаршу по имени Майя. Нанял и нанял, и пытался соблазнить, как сначала думал, от скуки. К его удивлению, не получилось. А когда понял, что эта статная, стройноногая, с копной волнистых волос, да еще и девственная заняла в его жизни несоразмерно большое место, было поздно.

До сих пор он не знал, что Изначальные обладали серьезным преимуществом перед прочими членами Ордена: когда нужно, могли скрыть свою продленность от собратьев. Правда, маскарад скоро рушился, и однажды, узрев ее спускающуюся по крутой лестнице железнодорожного виадука, окруженную роем серебристых снежинок, понял, что его провели.

Хотя это уже не имело значения – безоглядно бросился в безумный водоворот, эпицентром которого было ее чистое бесстрастное лицо. Дева же была, по видимости, холодна и неприступна. Множества раз довелось ему слышать беспощадно звенящий смех, представать в образе неуклюжего животного, быть отвергнутым. Но тут же он бывал молчаливо поощряем – столь конспиративно, что потом никак не мог вычленить конкретные знаки ее сокровенной благосклонности. Затем вновь наступал кризис, и он упирался беззащитным носом в колючую стену. Никак не мог понять: доставляет ли ей игра истинное удовольствие, или просто раздражает, временами подозревая, что она сама того не знала.

Самому же ему этот мучительный гендерный спектакль дарил горьковатое наслаждение. Творился он на двух уровнях: тысячи безумств Гария Петровича, безнадежно домогающегося недоступной девицы, дублировал ищущий любви дивы Продленный. Розы, оптом закупаемые Гарием на средства фирмы, на ином уровне оборачивались миллионами белых ландышей, падавших на нее с облаков всю дорогу до дома. Пафосный джип, на котором шеф подвозил секретаршу, в единый миг представал золотой каретой, запряженной крылатыми драконами с изумрудной чешуей и рубиновыми глазами. А бриллиантовое колье было на самом деле создано из сверкающих минеральных организмов с планеты, лежащей в тысячах световых лет.

Разумеется, он пытался собрать о ней информацию, но преуспел мало. Девственная охотница, дочь верховного и сестра солнечного бога, она же олицетворение Луны, покровительница женского целомудрия, и при этом, как ни странно, деторождения – все это были лишь смутные проекции на Ствол деяний Продленных из Ветвей. Да, она звалась и Дианой, и Артемидой, но пытаться получить о ней достоверные сведения из мифов было бы опрометчиво.

Он точно знал, что не первый, кто лишается разума от любви к ней, а те самые мифы могли дать ему представление, что случалось с его предшественниками. И что девственность ее была магическим атрибутом, который она не могла потерять, не подвергнув себя опасности, тоже не стало для него открытием. Но он шел напролом, забыв все и вся. Он ведь не боялся ее – и не только ее, но и вообще ничего в Древе. А как же: после того, что ему довелось увидеть в стволовой юности, бояться просто глупо.

Похоже, в конце концов, она сдалась, именно оценив его смелость. А может, и не потому. Он никогда не понимал женщин, никогда. Единственное, что в этом отношении выгодно отличало его от Кратких мужчин – давно уже и не пытался этого делать, предоставляя бездну неведому самой себе. Она же вообще ничем не отличалась от Кратких женщин, разве что умом и силой. Так что, ломать голову, почему иной миг она нежна и податлива, а другой – вся ощетинена колючками, было делом зряшным. А то, что чувствовал к ней он сам, представлялось ему безжалостно очевидным. «Кто любит, тот любим», − впивалась в него строка, вброшенная некогда в Древо, да там навсегда и оставшаяся. Но Гарий не был светел. Не был и свят. Просто «любим», если принять точку зрения похожего на хитровато-грустную ворону Краткого поэта.

И он стал любим – в старой Элладе, куда она то ли сбежала, то ли увлекла его по обычаям любовной охоты. Он настиг ее в образе бугрящегося мышцами мачо по имени Орион, которое она, по девчоночьему ехидству, сразу переиначила на постыдное Урион. Претерпел. Вместе носились по истекающим смолой под жгучим солнцем лесам, среди дубов и платанов – тогда их еще не вырубили подчистую и они покрывали эту землю сенью. Их стрелы поражали косулей и ланей, а потом псы рвали исходящую кровью добычу. Перед успением дня, на скалах над сочащемся белой пеной зеленым морем, он позвал ее:

– Луна!

– Что, Солнце? – сразу отозвалась она, полуобернувшись. Ее ясное лицо наполнено было пурпурным закатом. В тот же момент они очутились в помпезной квартире Гария Петровича…

– Что теперь будет с тобой? − спросил он спустя несколько эр.

– Я не знаю.

Голос был тих, с плаксинкой, как у пережившей какой-то детский страх девочки.

– Я не знаю, − повторила она, подсунув голову под его плечо, откуда глухо продолжала. – Мой отец…

– Твой отец?

– Не будем о нем. То, что сейчас − вершина. Ты понимаешь?

– Да. Да…

– Нет, не понимаешь… Это вершина нашей жизни, и я не хочу спускаться с нее. И тебе не позволю.

Они продолжали пребывать в скучной Ветви, ведя трагикомическую жизнь нуворишей – им в голову не приходило что-то менять на своей вершине. На работу из его квартиры уезжали в разное время, он – на своем похожем на комфортабельный катафалк глянцевом джипе, она, пересудов коллег ради, на скромном фордике. Работу Майя выполняла четко и добросовестно, правда, частенько опаздывала – долго готовилась к встрече, появляясь на рабочем месте такой прекрасной, что Гарий Петрович прощал ей нарушение служебной дисциплины. Игра веселила обоих. Когда же антураж «служебного романа» поднадоел, они объявили коллегам о скорой свадьбе, вызвав бурю эмоций у женской части коллектива, давно точащей коготки на холостого шефа. Свадьба изобиловала кунштюками и причудами, и долго оставалась темой светской хроники всех трех газет провинциального города. Еще бы – молодых приехали поздравить сам мэр, а также пахан одной исключительно реальной бригады. Отец города скромно поднес жениху контракт на строительство навороченного бизнес-центра, а конкретный пацан – именной «стечкин» с золотой инкрустацией, и двумя обоймами, набитыми на заказ исполненными патронами с серебряными пулями. Жизнь налаживалась.

Иногда, впрочем, суета становилась им постыла, и они отправлялись бродить по Ветвям, ища подходящих декораций для переполнившего их счастья. Особенно любили зарю Эллады, с неуклюжими еще деревянными статуями легкомысленных божеств и порывистыми людьми, которые, казалось, могли перевернуть мир, если бы захотели. На зеленеющих холмах устраивали они архаические пати, и так зажигали, что память о них оставалась здесь, пока Ветвь сия бытовала в Древе. Леса звенели кимвалами, ликующая толпа спускалась по травяному ковру, с каждым шагом все глубже погружаясь в безумие. На обнаженных плечах хмельных пейзан восседала бессмертная пара, возглашая древний страстный клич осужденного мира: «Эвоэ!» «Дао безмерно!» − иногда кричал он на непонятном тут языке, но она понимала, и смеялась, запрокинув голову, роскошные волны ее волос, выбившиеся из-под серебряного обруча, развевались над оскаленной, разящей потом и вином толпой. Мелькали воздетые руки, раскрасневшиеся лица, цветочные венки, молодое терпкое вино потоками лилось в жадно разверстые рты. Здесь бурлила подлинная, неприкрытая страсть, эта любовь падшего человечества. А за неистовыми людьми поспешали окрестные звери и птицы, покорные воле госпожи своей.

После таких экскурсий они возвращались домой опустевшие, часто подолгу сидели в огромной квартире Гария, в звенящей тишине, не оскверненной бормотанием телевизора и вульгарным электрическим светом. Просто молчали, переживая близость друг друга, как купание в потоках космических сил. Казалось, ничто больше не было им нужно. Возможно, это было правдой. Или чем-то, похожим на правду.

Потом случился тот день.

Подъезжая к элитному офису, аренда которого пожирала фигову тучу бабла, он сразу почуял опасность. Дело было не в отсутствии на входе охраны – буквально все вокруг переполнялось миазмами боли и смерти. Он выскочил из машины и внимательно оглядел тревожно пустую улицу, но сразу понял, что опасность угнездилась внутри здания. По−кошачьи пригнувшись, рванул тяжелые двери, которые легко поддались. Внутри царил кошмар. Полированные плиты пола покрывала корка стынущей крови, валялись обрывки одежды, осколки стойки вахтера, и – части тел. Комфортабельно приглушенного цвета пластик покрывали отвратительные липкие пятна. Большой участок потолочного покрытия был словно бы вырван страшным ударом огромной конечности.

Стояла вязкая тишина. Игнорируя лифт, он бросился к пожарному входу, сорвал с замка дверь и по узкой лестнице взлетел на второй этаж. Там было еще хуже. Весь этаж представлял собой большой зал, разделенный легкими перегородками – Гарий Петрович предпочитал западный стиль. Только в дальнем конце была стена и ведущие в приемную двери – место Майи. За ее спиной другие двери вели в его собственный кабинет. Сейчас все перегородки были перевернуты, столы и офисная техника разбиты в куски. Он поразился, как много крови скрывалось в телах его сотрудников. Они были здесь все – в виде искореженных фрагментов. С некоторых пор Орион испытывал жгучую печаль от смерти Теней, хотя знал, что она никогда не бывает окончательной, пока в Стволе существовал Краткий держатель их общей бессмертной души. Но, сливаясь с прототипом, Тень уходила безусловно и навсегда. То же самое случалось, когда рождался Продленный – его Тени во всех Ветвях исчезали, составляя единое существо. Сейчас Орион остро ощущал: смерть в Ветвях – зло не меньшее, чем в Стволе, и чувствовал, что несет бремя вины за призрачные жизни, аннулированные его рождением как Продленного.

С останков компьютера на него недоуменно глядела грубо оторванная голова разведенной бухгалтерши. Была влюблена в шефа с первого своего дня в фирме, напилась на его свадьбе до полного невразумления, на почве разбитого сердца окатила жениховский смокинг минералкой. Майя до сих пор смеялась, вспоминая тот эпизод. Как ни странно, сложная прическа бухгалтерши сохранилась в идеальном порядке. Фактурного тела несчастной дамы поблизости не наблюдалось.

Разумеется, здесь потрудились не конкуренты, наезжавшие на него в последнее время с помощью столичной братвы – тем до такого расти и расти.

Вздыбился стальной посох. Знал: ЭТО ждет в его кабинете.

И ОНО ждало, смирно вытянувшись на длинной ковровой дорожке вдоль дубового стола для совещаний, за которым иной раз сиживало и пятьдесят человек. Так вот, его многочисленные выпученные зенки глядели с одного конца стола, а конец хвоста подрагивал далеко за другим.

При виде ожидаемого клиента чудище деловито заколыхалось, поднимаясь на восьми лапах. Пронзительно клацнули клешни, с которых еще свисали ошметки мяса сотрудников. За покрытой хитиновым панцирем спиной, словно сам собой, вырос, подрагивая, хвост, состоящий из сегментов. Венчающий его крюк испустил большую блестящую каплю. Лапы замелькали, хвост грациозно метнулся вниз, метя туда, где стоял Орион. Того, впрочем, там уже не было – длинный прыжок с места завершился на его собственном необъятном столе, расположенным к длинному, как перекладина «т». Крюк с каплей ткнулся в пол, на светлом паркете сразу проступило черное пятно. Монстр, извернувшись с удивительной для его габаритов ловкостью, бросился, было, на Ориона, но в этот момент конец посоха приложился к панцирю. Раздался противный треск, в хитиновой спине образовалась солидная вмятина, сразу наполнившаяся отвратительной тягучей жидкостью. Клешни царапнули по закаленной стали, не причинив ей никакого вреда. Чудовище отпрянуло, скособочившись: похоже, удар-таки причинил ему неприятности. Тем не менее, следующая атака последовала незамедлительно. Не без инфернальной грации оно взобралось на столешницу, скребя по полировке жесткими лапами – при этом тяжеленный стол накренился и сдвинулся со скрипом. Сбрасывая на пол оставшиеся на столе пепельницы и ручки, оно проворно засеменило к противнику, вытянув вперед клешни. Ориону пришлось совершить еще один головоломный прыжок, перескочив приближающийся ужас. Теперь он стоял у выхода из кабинета, и, когда жуткий арахноид, мгновенно развернувшись, опять атаковал, посох устремился к его то ли десяти, то ли двенадцати сферическим глазам. Однако на сей раз клешням повезло больше – они перехватили оружие, вырвали и отбросили в сторону. Да, с посохом сегодня явно не ладилось. Бывает, конечно, но дело тухлое.

С самого начала схватки в мозгу Ориона скребся какой-то невнятный шепот, на который он в горячке не обращал внимания. Теперь призрачный нечеловеческий голос возрос до скрежета, казалось, заполонившего все его существо, болезненно отдававшегося во всем теле: «Ч-ч-человек-к! Ч-ч-человек-к! Смерт-ть – сейчас-с. Тьма, ч-человек-к! Тьма – смерт-ть, ч-человек-к». Тварь атаковала на ментальном уровне. С омерзением Орион воспринимал смрадные бесформенные мысли. Монстр был вызван из пучины для своего исконного дела – убийства теплокровных, которых ненавидел, и это единственное чувство, которое он когда-либо испытывал. Кроме голода, мучившего его, пока он пребывал в материальном теле. Но теперь он до отвала наелся, поэтому не сожрет эту увертливую гадость, которая мечется перед ним и больно бьет палкой, только обездвижит ядом, а потом, не торопясь, разорвет на части. И сможет, наконец, уйти отдыхать во Тьму, где так покойно и удобно.

Хвост взвился, как победительный флаг, ядовитый крюк едва не достал Ориона, который снова метнулся к столу, теперь определенно фигурирующему в его планах. Едва утвердившись на ногах, рванул за ручку ящичка. Золотой «стечкин» был там, и полностью заряженный – сегодня к Гарию Петровичу должны были явиться на переговоры представители конкурентов.

Клешни были уже в нескольких сантиметрах от его лица, хвост готовился к новому удару, когда прозвучала резкая очередь. Двадцать серебряных пуль впились в монструозные гляделки. Во все стороны брызнула давешняя жидкость. Хвост вяло опал, чудовище немного постояло, тяжело осело на пол, несколько раз конвульсивно дернулось. «Ч-человек-к. Смерт-ть», − отдалось в последний раз в мозгу Ориона, и оно затихло. Не спуская глаз с поверженного, он быстро перезарядил пистолет. Но это было уже излишним: омерзительное тело стало как-то блекнуть и на глазах растворилось в воздухе. Орион не удивился – сущности из Тьмы, с одной из которых он только что познакомился, способны являться в Ветвях лишь во временном теле, к счастью, уязвимом. Но сама такая сущность бессмертна, и сейчас вновь пребывает во Тьме в виде безвидного сгустка зла.

Когда он, воняя порохом и сукровицей чудовища, вышел в зал, Луна в своем истинном облике стояла у выхода на пожарную лестницу. Поза напряженная, стрела на тетиве. Он пристально посмотрел на нее, развернулся и вошел назад в кабинет. Удивленно взглянув, она скользнула следом. Стрелу с тетивы сняла, но держала лук наготове. Он стоял у распахнутого стенного бара, пощаженного в ходе творимых недавно безобразий. Ничего особенного оттуда не достал – лишь коробку с «боливарами» ручной закрутки. Он очень редко курил. Достал сигару, разорвал и бросил на пол прозрачную оболочку. Отрезать кончик было нечем, просто отщипнул его своими железными пальцами и, раскурив при помощи серебряной зажигалки, опустился в кожаное кресло.

– Что тут было? – спросила она, не выдержав паузы.

– Скорпион, − медленно ответил он, пуская кольца синеватого дыма. − Ты хотела убрать меня, согласно мифу? – продолжил он после тяжелого молчания. − Остроумно.

– О чем ты говоришь? – выкрикнула она.

– О Скорпионе, Луна, о Скорпионе. Я ведь Орион, не так ли?

– Ты все еще веришь мифам?

– Иногда это полезно.

– Не сходи с ума. Я – Царица зверей, а не демонов Тьмы. И не имею понятия, как Скорпион мог проникнуть в эту Ветвь.

– А что он связан со Страной черной земли и наверняка убьет меня, если ужалит, имеешь понятие? Откуда ты знаешь, что я продлился на Черной земле?

– Ты мне никогда не говорил этого.

– Да, но откуда ты знаешь?

– Почему ты обвиняешь меня?

– Слишком символично. Эдак многозначно и красиво. В твоем стиле.

Она стала бледна, как ее мраморные статуи в музеях всех Ветвей, казалось, даже глаза как будто превратились в слепые каменные бельма. Но тут же в ней что-то подалось, черты лица поплыли и брызнули слезы. Он глядел на ее рыдания недоуменно, потом дымящаяся сигара выпала из руки, а он бросился к ней – чтобы обнять.

Гладил волны волос, расточая бессмысленные успокоительные нежности, но тело продолжало сотрясаться в его руках. Своей болью она причиняла острое страдание ему. Это продолжалось так долго, что он проклял всю любовь на свете и возжелал смерти. Обладающие почти целым миром, они были бессильны в этом разгромленном окровавленном доме, затерянном в недрах безнадежного времени. Любовь выцедила их до последних лакомых капель.

– Это не я, не я, − прошептала она, наконец, − это…

– Кто? – глухо спросил он.

– Отец.

– Зевс?

– Да… Его и так звали.

Ее глаза поискали беспокойно, длинные пальцы нашарили коробку с сигарами, вытащили одну, никак не могли снять обертку. Гарий помог, оторвал кончик, долго держал зажигалку, пока она прикуривала.

– Всех его имен не знаю. Теперь он любит Дый. Или Вотан.

Захлебывалась терпким дымом, она, казалось, была счастлива говорить хоть что−то, чтобы не помнить о потрясшей ее космической боли.

– Зевс и Вотан – не одно и то же.

Он сам облегченно упивался разрешением молчания, и еще не пытался обрабатывать информацию.

– Ты так веришь россказням Кратких, глупый… Неважно, кто. Он очень давний, может быть, самый древний из живых Изначальных. И хочет добраться до тебя, Орион.

– Почему?

Она сама не знала, почему. Неумело раздавив недокуренную сигару в массивной яшмовой пепельнице, всхлипывая, торопясь, чтобы он скорее ей поверил, рассказывала, как в одной из Ветвей встретилась с отцом, и тот сразу заговорил о ее дефлорации. Что ее несказанно изумило: когда-то она сама выбрала вечную девственность, и, с подачи, между прочим, самого Дыя, была уверена, что именно это поддерживает и гарантирует ее вечную жизнь. Теперь он говорил абсолютно другое: мол, после Потопа, выбросившего Продленных в Ветви, все их стволовые атрибуты утратили прежнюю силу, и они получили новые, и что ее девственность в этот список не входит. Она и сама давно уже подозревала это, но Девственная охотница стала ее натурой, полностью соответствовала ее природному высокомерию. Нельзя сказать, что она вовсе не принимала во внимание эту сторону жизни, напротив, принимала и одобряла. Но для собственной судьбы выбрала девственность, вовсе не воспринимая ее бременем, ибо прекрасно обходилась без мужского сопровождения на своем увлекательном пути.

Но Дый тут стал горячо уверять, что рано или поздно она пересмотрит свои взгляды на половые отношения, и что лишь одна девственница из тысячи в момент первого сексуального опыта испытывает оргазм. И что это приведет к различным комплексам и проблемам, вплоть до панической боязни и отвращения к мужчинам. И что он не желает такой судьбы своей любимой дочери. «Папа, в какой дурацкой книжке ты вычитал эту пошлятину?» – спросила она, наконец, изумленно вытаращив васильковые глазищи. Впрочем, папочку своего знала прекрасно, догадывалась даже про его вовсе не отецкие порывы. Потому ее удивление было во многом наигранным – ужасно хотела знать, чего ему, собственно, надо. Но тут он сумел по-настоящему удивить ее: «Я подыскал тебе мужчину». «Зачем?» «Так надо» «И кто он?»

Дый рассказал, кто. Диана, разумеется, слышала про единственного Продленного, родившегося в Зоне, но никогда им не интересовалась. В Ордене вообще не принято поминать всуе этот отрезок Ствола, вызывающий у большинства Продленных гнетущую тревогу. Конечно, она с ходу отмела предложение родителя соблазнить странного парня. Но Дый умел настаивать: «Заведи его, помытарь, поиграй и отдай мне. Потом можешь выбрать кого хочешь – все Древо перед тобой, Ди». Он рекламировал достоинства юного Продленного, его нежность и сентиментальность, предрекал полное его подчинение сиятельной охотнице. «Почему бы нет?» − наконец, подумала она. Для нее эти слова заменяли твердое решение.

Отец так и не сказал, зачем ему парень, однако она подозревала, насколько извилисты пути, ведущие к потаенным целям существа, именуемого некогда верховным богом. Найти Гария Петровича в Ветвях оказалось просто. Не просто было реализовать папашин план: на закате над морем ее родины она с ужасом и восторгом осознала, что влюблена. И все тут.

– Поэтому он теперь хочет меня убить? – спросил Орион, уже обретший способность анализировать и делать выводы.

– Не знаю, я не думала… − ее лицо теперь стало нахмурено-сосредоточено. – Дай мне выпить.

Он подошел к бару, вытащил было шампанское, но сразу заменил его початой бутылкой водки, налил до половины два хрустальных стакана. Выпил залпом, как принято в этой Ветви, она цедила маленькими глотками, но допила быстро.

– Он появился несколько дней назад, утром, ты уже уехал на работу, − видно было, что она окончательно пришла в себя. – Говорил, что настало время мне уходить, а с тобой он разберется. Я пытались хитрить, выяснить, что ему от тебя надо. Но он сразу понял, что я не хочу тебя оставлять. Тогда я прокричала это ему в лицо, да! Что люблю тебя! Он спокойно сказал, что никогда не встанет наперекор моим желаниям, что все в порядке. Потом ушел, сразу перешел в какую-то Ветвь, я даже не успела проследить за ним…

– А теперь пришел Скорпион…

– Дый может повелевать сущностями из Тьмы, по крайней мере, некоторыми.

Орион плеснул и выпил еще водки, закурил другую сигару. Впервые за долгое-долгое время он был постыдно испуган, и боялся признаться себе, что боится. Но боялся он вдруг прорвавшегося в нем страха. Его странная, почти патологичная личность, пораженная в краткой юности прикосновением бесконечности, а потом подвергавшаяся длительному воздействию то экзотической духовности, то параноидальной власти, все время пребывала на грани безумия, хотя внешне это никак не выражалось. Тайное безумие пробудило в нем жажду божественности, сделало его Продленным, завело на Восток и бросило в пещеру Суня. Оно же заставило искать немыслимого величия в Предкронье, оно же вывело на эту выморочную Ветвь, где для него взошла Луна, став его единственной верой и надеждой. Он поклонялся ей, как поклонялись Краткие, и тем был счастлив. Постепенно ему стало казаться, что нашел точку опоры, которая поможет утвердиться на Древе, прекратив неумолимое сползание во Тьму. Он думал, что не боится ничего в Древе, и это было правдой. Он боялся того, что вне – Тьмы, готовой поглотить его. Потому теперь он боялся потерять Луну. То есть, нарушил один из основных законов – не привязывайся ни к чему в Древе сем, и путь его потерял сердце.

– Надо уходить отсюда, − глухо произнес его страх. Она кивнула:

– Эта Ветвь все равно разрушится – Скорпиона ей не выдержать. Я все уже придумала: останусь здесь, пока возможно, отвлеку отца. А ты уйдешь.

– Нет!

– Орион, подумай сам – ему нужен ты, ты, не я. Не знаю, что он от тебя хочет, но в этом нет добра. А меня он не тронет никогда.