Homo Incognitus: Автокатастрофа. Высотка. Бетонный остров

Вступление

Союз разума и кошмара, доминировавший в ХХ столетии, дал жизнь двусмысленному как никогда миру. По коммуникационному ландшафту движутся призраки зловещих технологий и грез, которые можно купить за деньги. Термоядерное оружие и реклама газировки сосуществуют в ослепляющем пространстве, где правят срежиссированные новости, наука и порнография. Жизнью заправляют сиамские близнецы: секс и паранойя.

Чем дальше, тем больше требуют пересмотра наши концепции прошлого, настоящего и будущего. По мере того как прошлое, в социальном и психологическом смысле, становится жертвой Хиросимы и атомного века, перестает существовать и будущее – его пожирает всеядное настоящее. Мы включили будущее в наше настоящее просто как одну из возможных альтернатив. Возможности плодятся бесконечно, и мы живем, как дети, в мире, где любой каприз, любое требование – по поводу образа жизни, путешествий, сексуальной роли и идентичности – немедленно исполняется.

Кроме того, за последние десятилетия значительно изменилось соотношение между фантазией и реальностью. Во многом они поменялись местами. Мы живем на страницах громадного романа. И писателю все меньше требуется придумывать содержание этого романа. Вымысел уже здесь. Задача писателя – выдумать реальность.

В прошлом мы полагали, что мир вокруг нас представляет реальность, пускай путаную и смутную, а наш внутренний мир разума, снов, надежд, стремлений есть царство фантазии и воображения. Сейчас, на мой взгляд, все наоборот. Самый разумный и эффективный способ разобраться с внешним миром – полагать, что он целиком выдуман, и единственный крохотный узелок реальности остался у нас в голове. Классическое фрейдовское разделение между скрытым и явным содержанием сновидения, между кажущимся и реальностью теперь нужно применять к внешнему миру.

С какой главной задачей сталкивается писатель в условиях этих трансформаций? Может ли он использовать методы и перспективы традиционного романа XIX века – линейный сюжет, размеренная хронология, благородные персонажи, живущие яркой жизнью в привольных времени и пространстве? Должен ли писатель исследовать истоки характера и личности, таящиеся в далеком прошлом, неспешно изучать корни, проверять тончайшие нюансы социального поведения и личных отношений? Есть ли еще у писателя моральное право изобретать самодостаточный замкнутый мир, быть для персонажа экзаменатором, заранее знающим все ответы? Вправе ли писатель отбросить все, что не желает понимать, включая собственные мотивы, предубеждения и страхи?

Я сам ощущаю, как радикально поменялась роль писателя, его право на действие. Я понимаю, что писатель в каком-то смысле больше ничего не знает. У него нет нравственной позиции. Он предлагает читателю содержимое собственных мозгов, набор возможностей и воображаемых альтернатив. Он выступает в роли исследователя, на сафари или в лаборатории столкнувшегося с новой территорией или объектом. Ему остается лишь выдвигать гипотезы и проверять их соответствие фактам.

«Автокатастрофа» – именно такая книга, экстремальная метафора экстремальной ситуации, набор отчаянных мер для отчаянного кризиса. Разумеется, в «Автокатастрофе» речь не просто об одной аварии, сколь угодно серьезной, а о вселенском катаклизме, который ежегодно убивает тысячи и калечит миллионы людей. Видим ли мы в автомобильной катастрофе зловещее предзнаменование кошмарного союза секса и технологии? Даст ли нам современная технология доселе невиданные средства справиться с нашими страхами? Станет ли обуздание нашей врожденной извращенности полезным для нас? Существует ли аномальная логика, более мощная, чем предлагаемая нам разумом?

В «Автокатастрофе» я использую автомобиль не только как сексуальный образ, но и в качестве общей метафоры жизни человека в сегодняшнем обществе. Таким образом, роман, помимо сексуального содержания, несет политическую нагрузку, однако мне по-прежнему приятно думать, что «Автокатастрофа» – первый порнографический роман, основанный на технологии. В каком-то смысле порнография – самая политическая форма беллетристики, она максимально открыто и жестоко показывает, как мы используем и эксплуатируем друг друга.

И вряд ли стоит напоминать, что главная цель «Автокатастрофы» – предупреждение, предостережение против грубого, эротического и ослепляющего царства, которое все настойчивей манит нас с окрестностей технологического пейзажа.

Дж. Г. Баллард

1995 г.

Глава 1

Вчера в своей последней автокатастрофе погиб Воэн. На протяжении нашей дружбы он репетировал собственную смерть во многих авариях, но только эта катастрофа была настоящей. Идя навстречу лимузину киноактрисы, машина Воэна проломила ограждение эстакады лондонского аэропорта и пробила крышу автобуса, полного авиапассажиров. Упакованные, как для солнечного жертвоприношения, раздавленные тела туристов еще лежали на виниловых сиденьях, когда час спустя я протиснулся сквозь толпу полицейских. Опираясь на руку шофера, киноактриса Элизабет Тейлор, умереть с которой Воэн мечтал многие месяцы, стояла в одиночестве под мигалками «Скорой помощи». Когда я опустился на колени у тела Воэна, актриса прижала ладонь в перчатке к своему горлу.

Видела ли она в позе Воэна формулу смерти, которую он ей уготовил? Последние недели жизни мой приятель не думал ни о чем другом, кроме ее смерти – кульминации, которую он организовывал с тщательностью церемониймейстера. Стены его квартиры неподалеку от студии в Шеппертоне были увешаны фотографиями – Воэн с помощью трансфокатора каждое утро снимал, как актриса покидает свой дом в Лондоне. Он снимал с пешеходных мостиков над западной автострадой и с крыши многоэтажной автостоянки на студии. Крупные планы ее коленок и ладоней, внутренней стороны бедер и левого уголка рта я малодушно распечатывал для Воэна на копировальном аппарате у себя на работе и передавал ему снимки, словно очередные смертные приговоры. Я видел, как он в своей квартире сопоставлял участки тела актрисы с фотографиями ужасных ран из учебника по пластической хирургии.

Картины автокатастрофы с участием Тейлор притягивали Воэна многочисленными ранами и повреждениями. Ломающиеся фрагменты и агрегаты сталкивающихся лоб в лоб машин бесконечно прокручивались в замедленной съемке: осколки усеивали лицо актрисы, когда она являлась сквозь лобовое стекло рожденной в смерти Афродитой; сложные переломы таза возникали от ударов о рычаги ручного тормоза; и главное – повреждение гениталий: ее матка проткнута острием эмблемы автопроизводителя, его семя излилось на люминесцентные циферблаты, навеки запечатлевшие последние значения температуры и уровня топлива.

Только описывая мне идеальную катастрофу, Воэн успокаивался. О ранах и столкновениях он говорил с эротической нежностью юноши, разлученного с любимой. Разглядывая фотографии на стенах квартиры, он стоял ко мне боком, чтобы благородность профиля тяжелого паха подчеркивал вид напряженного пениса. Воэн знал, что пока он провоцирует меня – мимоходом, словно может бросить в любую секунду, – я его не покину.

Десять дней назад, угнав мою машину из гаража моего многоквартирного дома, Воэн взлетел по бетонному скату, и уродливая машина выпрыгнула из ловушки. Вчера его тело лежало в свете полицейских фар у подножия эстакады, покрытое изящным кружевом из крови. Неестественное положение сломанных рук и ног, кровавая геометрия лица казались пародией на фотографии жертв автокатастроф, которыми были увешаны стены квартиры Воэна. Я в последний раз смотрел на его мощный пах, налитый кровью. Поодаль, в свете мигалок, стояла актриса, опираясь на руку шофера. Воэн мечтал умереть в момент ее оргазма.

Воэн успел принять участие во многих катастрофах. Думая о Воэне, я представляю его в угнанных и разбитых машинах, в груде ломаного металла и пластика. Два месяца назад я нашел приятеля под эстакадой аэропорта после первой репетиции смерти. Таксист помогал двум дрожащим стюардессам выбраться из автомобильчика, в который Воэн врезался, выскочив со скрытой подъездной дороги. Подбегая, я видел Воэна через треснувшее лобовое стекло белого кабриолета, украденного со стоянки Океанского терминала. Усталое, покрытое шрамами лицо освещалось ломаными радугами. Я сорвал с петель помятую пассажирскую дверцу. Воэн сидел на усыпанном осколками сиденье, с самодовольным видом изучая собственное тело. Руки, повернутые ладонями вверх, были покрыты кровью из разбитых коленей. Лацканы кожаного пиджака были испачканы рвотными массами, на приборной доске красовались брызги спермы. Я попытался вытащить приятеля из машины, и его тугие ягодицы сжались, словно выдавливая последние капельки из семенных желез. На сиденье остались разорванные фото киноактрисы – я распечатал их для него утром в офисе: крупные планы губ и бровей, локтя и декольте.

Для Воэна автокатастрофа и его собственная сексуальность слились в финальный союз. Я вспоминаю его ночи с нервными молодыми женщинами, на задних сиденьях брошенных автомобилей на кладбище машин, их неуклюжие позы на фотографиях половых актов. Вспышка «Полароида» освещала раздвинутые бедра и напряженные лица – как у ошалевших выживших в аварии подводной лодки. Эти честолюбивые шлюхи, которых Воэн подбирал в ночных кафе и магазинах лондонского аэропорта, были родственницами пациентов с иллюстраций в учебниках по хирургии. Приударяя за женщинами, Воэн балдел от вздутий из-за газовой гангрены, повреждений лица и ран гениталий.

Благодаря Воэну я познал истинное значение автокатастрофы, исступленный восторг лобового столкновения. Мы вместе посетили Лабораторию дорожных исследований – в двадцати милях к западу от Лондона – и наблюдали, как специально подготовленные транспортные средства врезаются в бетонную мишень. Потом, у себя в квартире, Воэн прокручивал в замедленном темпе эти испытательные столкновения, снятые на кинокамеру. Сидя в темноте на разбросанных по полу подушках, мы лицезрели мерцание беззвучных столкновений. Беспрерывная последовательность разбивающихся автомобилей сначала успокаивала меня, а потом возбуждала. Летя по автостраде в желтом свете натриевых фонарей, я представлял себя за рулем этих бьющихся машин.

В последующие месяцы мы с Воэном много часов ездили по скоростным дорогам к северу от аэропорта. В спокойные летние вечера эти скоростные проспекты становились зоной кошмарных столкновений. Слушая полицейские переговоры по радио Воэна, мы двигались от одной катастрофы к другой. Часто мы останавливались в сиянии прожекторов, освещающих место крупной аварии, глядя, как пожарные и полицейские техники орудуют ацетиленовыми горелками и домкратами, чтобы освободить потерявшую сознание жену из-под тела мертвого мужа; или как оказавшийся на месте доктор ощупывает умирающего, придавленного перевернувшимся грузовиком. Иногда Воэна оттесняли другие зрители, иногда медицинский персонал пытался отнять камеру. Воэна особенно интересовали лобовые удары в бетонную опору эстакады.

Однажды мы первыми оказались у разбитой машины с раненой женщиной-водителем. Средних лет кассирша из аэропортовского магазина спиртных напитков сидела, накренившись, в разбитом салоне; осколки тонированного ветрового стекла усыпали ее лоб, словно драгоценные камни. Когда появилась полицейская машина, освещая мигалкой эстакаду, Воэн побежал за камерой и вспышкой. Сняв с себя галстук, я беспомощно пытался найти ранения у женщины. Она молча глядела на меня, лежа на боку на сиденье. Кровь пропитала ее белую блузку. Воэн, сделав последний снимок, опустился в салоне на колени и, аккуратно обхватив лицо женщины ладонями, начал что-то шептать ей на ухо. Вместе мы помогли уложить ее на медицинскую каталку.

По дороге в квартиру Воэна он заметил аэропортовскую шлюху у придорожного ресторана; эта билетерша в кинотеатре постоянно беспокоилась насчет слухового аппарата маленького сына. Сидя с Воэном на заднем сиденье, она непрерывно жаловалась ему на мою нервную манеру вождения, но он только отвлеченно следил за ее движениями, заставляя шевелить руками и коленками. На пустынной крыше многоэтажной автостоянки в Нортхолте я ждал у перил. На заднем сиденье автомобиля Воэн укладывал женщину в позу умирающей кассирши. Его сильное тело в свете фар проезжающих машин периодически застывало в стилизованных позах.

Воэн поделился со мной всеми своими навязчивыми идеями по поводу таинственного эротизма ранений: извращенной логики пропитанных кровью приборных досок, измазанных экскрементами ремней безопасности, мозговой ткани на противосолнечных козырьках. Любая разбитая машина вызывала у Воэна волнительный трепет; его возбуждали неожиданные вариации разбитых решеток радиатора, неестественно нависающие над пахом водителя приборные доски, словно задумавшие размеренный машинный минет. Личные время и пространство отдельного человека застывали навеки в паутине хромированных поверхностей и матового стекла.

Через неделю после похорон кассирши, когда ночью мы ехали вдоль западной границы аэропорта, Воэн отклонился в сторону и сбил большую дворнягу. Удар тела, словно мягкого молота, и дождь осколков, сопровождавший собаку в полете поверх крыши автомобиля, убедили меня, что мы чуть не погибли в катастрофе. Воэн и не подумал остановиться, лишь тупо давил на газ, почти уткнувшись лицом со шрамами в разбитое лобовое стекло. Его акты насилия стали уже так непредсказуемы, что я превратился в заложника-наблюдателя. Тем не менее на следующее утро на крыше аэропортовской автостоянки, где мы оставили машину, Воэн спокойно показывал мне глубокие вмятины на капоте и крыше. Длинные борозды на машине образовались в момент смерти неизвестного существа, чья сущность загадочно исчезла в геометрии транспортного средства. Насколько более загадочной была бы гибель кого-то из нас? Кого-то знаменитого и наделенного властью?

Даже эта первая смерть казалась скромной по сравнению с остальными случаями, в которых принимал участие Воэн, и с теми катастрофами, которые наполняли его мозг. Пытаясь истощить себя, мой приятель создал ужасающий альманах воображаемых автомобильных аварий и безумных ран: легкие старика пронзены дверной ручкой, грудь молодой женщины пробита рулевой колонкой, щека симпатичного юноши разодрана хромированным запором поворотной форточки… Для Воэна эти ранения были ключом к новой сексуальности, возникающей из развращенной технологии. Картинки ранений висели в галерее его мозга, как выставка в музее бойни.

Думая сейчас о Воэне, тонущем в собственной крови под лучами полицейских прожекторов, я вспоминал бесчисленные описания вымышленных катастроф, которые приходилось выслушивать, пока мы неслись с ним по скоростным магистралям вокруг аэропорта. Он мечтал о посольских лимузинах, врезающихся в топливные цистерны, о такси с веселыми детьми, сталкивающихся лоб в лоб перед яркими витринами пустынных супермаркетов. Он мечтал о враждующих брате и сестре, идущих встречным курсом на вспомогательной дороге у нефтехимического завода – их бессознательный инцест совершается в скрежете металла, в истечении мозгов под химическими реакторами и градирнями. Воэн проектировал столкновение заклятых врагов: один догоняет другого, смертельная ненависть вспыхивает бензином в придорожной канаве, и краска пузырится под лучами угасающего солнца в провинциальном городке. Отдельно Воэн представлял катастрофы с участием беглого преступника или взявшей отгул администраторши отеля, зажатой между рулевым колесом и коленями любовника, член которого ласкала. Воэн думал о попавших в катастрофу молодоженах, навечно прижатых друг к другу после удара сбежавшей цистерны с сахаром в заднюю подвеску. Думал об авариях автомобильного дизайнера – самых абстрактных из всех возможных смертей, – истекающего кровью в объятиях распутной лаборантки.

Воэн без устали обдумывал подробности этих столкновений, прежде всего лобовых: вновь и вновь сталкивались и переворачивались машины растлителя малолетних и утомленного врача; проститутка на пенсии врезалась в бетонное ограждение автострады, ее обрюзгшее тело, пробив ветровое стекло, раздирало дряблый живот об эмблему на капоте; по белому бетону насыпи текла кровь и навеки отпечатывалась в памяти полицейского автомеханика, упаковывающего тело по частям в желтый пластиковый саван. А порой Воэн представлял, как сдающий задним ходом грузовик сбивает эту проститутку, нагнувшуюся у дверцы автомобиля, чтобы поправить правую туфлю. Или как она проламывает ограждение эстакады и умирает, пробив крышу аэропортовского автобуса. Или как бешено мчащееся такси сбивает ее, вышедшую из машины, чтобы облегчиться в придорожном туалете, – и тело пролетает сотню футов, крутясь в брызгах мочи и крови.

Теперь я думаю о других придуманных Воэном катастрофах, о нелепой гибели раненых, изувеченных и потерявших голову. Я думаю о катастрофах психопатов, о невероятных авариях под действием яда или отвращения к себе, о бесчисленных столкновениях угнанных машин на вечерних скоростных автострадах с автомобилями усталых офисных работников. Я думаю о попавших в абсурдные аварии неврастеничных домохозяйках, возвращавшихся от венеролога и бьющих машины, припаркованные на центральной улице пригорода. Я думаю о маниакально-депрессивных психах, разбившихся, выполняя бессмысленный полицейский разворот на вспомогательной дороге у магистрали; о несчастных параноиках, на полной скорости влетающих в кирпичную стену в конце знакомого тупичка; о садистке-медсестре, обезглавленной в аварии с переворотом на сложной дорожной развязке; о лесбиянке – продавщице супермаркета, сгоревшей заживо в смятой малолитражке под суровыми взглядами немолодых пожарных; о детях-аутистах, задавленных сдающим назад грузовиком, – их глаза мало изменились после смерти.

Задолго до смерти Воэна я начал задумываться, как умру сам. С кем я умру и в роли кого: психопата, неврастеника, беглого преступника?.. Воэн без устали изобретал катастрофы для знаменитостей, накручивал подробные фантазии вокруг гибели Джеймса Дина и Альбера Камю, Джейн Мэнсфилд и Джона Кеннеди. В его воображении выстроился ряд мишеней – киноактрисы, политики, промышленные магнаты и теледеятели. Воэн без устали наблюдал за ними с камерой с помощью трансфокатора со смотровой площадки Океанского терминала в аэропорту, с балконов отелей и автостоянок телестудии. Для каждой жертвы Воэн разработал оптимальную смертельную катастрофу. Для Онассиса с женой он задумал точную копию убийства в Далласе. Рейгана он представлял в сложной цепочке столкновений; эта смерть выражала одержимость Воэна половыми органами Рейгана, такую же, как и его одержимость лобком киноактрисы, изящно скользящим по виниловым сиденьям арендованных лимузинов.

После недавней попытки убить мою жену Кэтрин он, как я понял, окончательно замкнулся в своей черепушке и в собственном королевстве, где правят жестокость и технология, теперь вечно будет мчать со скоростью 100 миль в час по свободной автостраде мимо пустых бензозаправок, ждущих единственного посетителя. В мыслях Воэн представлял весь мир умирающим в одновременной автокатастрофе: миллионы машин сталкиваются в окончательном совместном извержении семени и охлаждающей жидкости.

Я вспоминаю свою первую небольшую аварию на пустынной стоянке отеля. Опасаясь полицейского патруля, мы торопливо завершили половой акт, но, выезжая со стоянки, я ударил невесть откуда взявшееся дерево. Кэтрин вытошнило на мое сиденье. Эта лужица рвоты, со сгустками крови, похожими на жидкие рубины, вязкая и сдержанная, как и все, что исходило от Кэтрин, до сих пор остается для меня квинтэссенцией эротической бредовости автокатастроф, более возбуждающей, чем слизь влагалища и ануса Кэтрин, чистые, как фекалии королевы фей, или микроскопические капли, образующиеся под контактными линзами. В этом волшебном озере, поднятом из ее горла, словно редкостное мироточение в далекой и таинственной усыпальнице, я видел собственное отражение – в зеркале крови, спермы и рвоты, явленном из губ, всего несколько минут назад крепко сжимавших мой пенис.

Все мы, знавшие Воэна, принимали извращенную эротику автокатастрофы болезненно, как извлечение органа через хирургический разрез. Я видел совокупляющиеся пары, едущие ночью по затемненным автострадам, – мужчины и женщины на грани оргазма, машины скользят по заманчивым траекториям навстречу мигающим фарам встречных автомобилей. Одинокий молодой человек за рулем своей первой машины – развалюхи, подобранной на кладбище автомобилей, – мастурбирует, летя на драных шинах к бессмысленной цели. Он чудом избегает столкновения на транспортной развязке, и сперма забрызгивает треснувший циферблат спидометра. Позже высохшее остатки спермы стираются залакированными волосами его первой девушки, опирающейся на колени молодого человека и обхватившей губами его пенис. Сам молодой человек ведет машину сквозь тьму к многоуровневой развязке, и неверные тормоза вызывают семяизвержение, когда машина касается заднего борта автопоезда, груженного цветными телевизорами. Левой рукой он ласкает ее клитор, приближая оргазм, а в заднем зеркале предупреждающе вспыхивают фары грузовика. Его приятель на заднем сиденье овладевает девочкой-подростком; грязные ладони механика выставляют девичьи ягодицы напоказ пролетающим мимо рекламным щитам. Мокрые магистрали мелькают в сиянии фар под визг тормозных колодок. Длинный член поблескивает над девочкой, стукаясь о пластиковый потолок салона и помечая желтую ткань смермой.

Уехала последняя «Скорая». Час назад киноактрису проводили к ее лимузину. В вечернем свете белый бетон на месте столкновения под эстакадой напоминал секретную взлетно-посадочную полосу, с которой устремятся в металлизированные небеса таинственные аппараты. Стеклянный аэроплан летел где-то над головами разбредавшихся по своим автомобилям заскучавших зевак, над усталыми полицейскими, над собиравшими помятые чемоданы и сумки авиатуристами. Я думал об остывающем теле Воэна – ректальная температура понижалась так же, как и у остальных жертв аварии. В ночном воздухе температура падала, как серпантин из окон офисных зданий и многоквартирных домов, как температура слизистых поверхностей киноактрисы в гостиничном люксе.

Я поехал к аэропорту. Фонари на Вестерн-авеню освещали спешащие на торжество ран автомобили.

Глава 2

Я начал понимать истинную привлекательность автокатастроф после знакомства с Воэном. Жесткая и тревожная фигура этого безумного ученого вошла в мою жизнь, когда его одержимость приняла запредельные масштабы.

Я ехал домой из киностудии в Шеппертоне влажным июньским вечером, и на перекрестке у въезда на эстакаду Вестерн-авеню машину занесло. Через секунду я несся на шестидесяти милях в час по встречной полосе. Когда автомобиль подпрыгнул на разделительной полосе, правая шина лопнула и соскочила с обода. Приближались три автомобиля – их модели и окраска до сих пор являются мне с болезненной ясностью в непрекращающихся кошмарах. С первыми двумя мне удалось разминуться, вдавив тормоз и орудуя рулем. Третью, с молодой женщиной-доктором и ее мужем, я ударил в лоб. Мужчина, инженер-химик из американской пищевой компании, погиб мгновенно, вылетев через ветровое стекло, как тюфяк из цирковой пушки. Он умер на капоте моей машины, забрызгав кровью – через разбитое лобовое стекло – мое лицо и грудь. Пожарные, которое потом доставали меня из помятого салона, решили, что это я истекаю кровью из открытой раны.

А я остался почти невредим. Возвращаясь домой от секретарши Ренаты, разорвавшей наш надоедливый романчик, я был пристегнут ремнем безопасности, который не стал расстегивать, чтобы освободить Ренату от неприятной необходимости меня обнимать. Грудь сильно ударилась о рулевое колесо, колени врезались в приборную доску, когда мое тело подалось вперед навстречу, но повредился разве что нерв кожи черепа.

Те же таинственные силы, что уберегли меня от того, чтобы быть насаженным на рулевую колонку, спасли и молодую жену инженера. Не считая ушиба верхней челюсти и нескольких расшатавшихся зубов, она осталась невредима. Первые часы в эшфордской больнице перед моими глазами неотрывно стояла картина: мы заперты лицом к лицу в наших автомобилях, и между нами – тело ее умирающего мужа на моем капоте. Мы глядели друг на друга через разбитые лобовые стекла и не могли пошевелиться. Всего в нескольких дюймах от меня, у правого дворника, лежала ладонью вверх рука мужчины. Пока он летел со своего сиденья, рука ударилась о какой-то твердый предмет, и на моих глазах умирающие сосуды надули большой красный пузырь – тритона с эмблемы на радиаторе. Удерживаемая ремнем безопасности, его жена сидела за рулем, глядя на меня до удивления официально, словно не понимая, что за случай свел нас. На милом лице, увенчанном широким интеллигентным лбом, замерло пустое и отрешенное выражение Мадонны с иконы начала Возрождения, не желающей принять чудо, явившееся из ее чресл. Только однажды там мелькнуло чувство – когда она, похоже, ясно меня рассмотрела: правую половину лица исказило, словно нерв дернул струну. Понимала ли она, что кровь, покрывающая мое лицо и грудь, – кровь ее мужа?

Вокруг двух наших машин собралась толпа зрителей. После короткой паузы все пришло в бурное движение. Пожилой мужчина в прозрачном пластиковом дождевике неуверенно тянул пассажирскую дверцу за моей головой, словно боялся, что машина поразит его худую руку электрическим разрядом. Молодая женщина с клетчатым одеялом в руках нагнулась к моему окну и, поджав губы, смотрела на меня с расстояния всего нескольких дюймов, как смотрят на покойника в открытом гробу.

Еще не чувствуя никакой боли, я сидел, держась правой рукой за спицу руля. Жена мертвеца постепенно приходила в себя. Несколько человек – шофер грузовика, солдат в увольнительной и продавщица мороженого – совали в окно руки, ощупывая тело женщины за рулем. Она отогнала их и расстегнула ремень на груди, не сразу справившись с хромированной пряжкой. На мгновение я почувствовал, что мы исполняем главные роли в кульминации жестокой драмы в импровизированном театре технологии, с участием разбитых автомобилей, мужчины, погибшего при столкновении, и сотни водителей, ожидающих за кулисами с включенными фарами.

Молодой женщине помогли выбраться из машины. Ее непослушные ноги и неловкие движения словно пародировали исковерканные каркасы двух машин. Прямоугольный капот моего автомобиля вздулся перед лобовым стеклом, и в моем затуманенном мозгу острый угол между капотом и крыльями повторялся во всем окружающем: в выражениях лица и позах зрителей, в восходящей плоскости эстакады, в траекториях авиалайнеров, поднимающихся с далеких взлетных полос аэропорта. Молодую женщину осторожно вел прочь от машины смуглокожий человек в темно-синей форме пилота арабской авиалинии. Тонкая струйка мочи непроизвольно потекла у нее между ног на дорогу, и зрители разглядывали лужицу, появляющуюся на щебеночном покрытии с масляными пятнами. В гаснущем вечернем свете вокруг ослабших коленей женщины возникла радуга. Женщина повернулась и посмотрела на меня со смесью заботы и враждебности. Однако я глядел только на необычное сочленение ее бедер, причудливо раскрытых в мою сторону. У меня в мозгу эта поза отложилась не сексуальностью, но стилизацией ужасных событий, объединивших нас, отчаянной болью и жестокостью.

Я двумя руками вцепился в руль, пытаясь успокоиться. Непрерывная дрожь сотрясала мою грудь, почти не давая дышать. Один полицейский крепко держал меня за плечо, второй положил фуражку на капот рядом с мертвецом и принялся дергать дверцу. Лобовой удар смял переднюю часть пассажирского отделения, заклинив двери.

Врач «Скорой помощи» потянулся, разрезал мой правый рукав и вытянул мою руку в окно. А потом воткнул в плоть иглу шприца, и мне стало интересно: достаточно ли квалифицирован этот доктор, похожий на большого ребенка?

Странное веселье не покидало меня по дороге в больницу, в голову лезли какие-то неприятные фантазии. Двое пожарных срезали дверцу с петель и бросили на дорогу. Они смотрели на меня, как помощники на окровавленного тореадора. Малейшее их движение, когда они протягивали ко мне руки странными жестами, казалось исполненным тайного смысла. Если бы один из них расстегнул грубые форменные брюки, обнажив гениталии и прижав член к моей окровавленной подмышке, даже этот эксцентричный акт соответствовал бы стилю жестокости и спасения. Я ждал каких-то ободряющих слов, пока сидел, покрытый чужой кровью, пока брызги мочи молодой вдовы образовывали радугу у ног спасателей. По той же кошмарной логике пожарные, спешащие к горящим обломкам рухнувшего самолета, могли бы рисовать неприличные или веселые лозунги струей углекислоты из огнетушителя, а палач – одевать свою жертву в забавный костюм. А жертва могла бы сопровождать свой переход в мир иной ироничными жестами, торжественно целовать ружейные приклады, оскорбляя невидимый флаг. Хирурги могли бы беззаботно резать друг друга, прежде чем обратиться к пациенту. Жена может шептать имя любовника в момент оргазма у мужа, шлюха, чей рот занят членом клиента, может – без обид – укусить крайнюю плоть. Такой укус – однажды меня цапнула усталая проститутка, раздраженная отсутствием у меня эрекции, – напоминает мне профессиональные жесты врачей «Скорой помощи» и операторов автозаправок; у каждого есть свой набор знаков.

Полицейские достали меня из машины и крепкими руками направили к носилкам. Я попытался сесть на носилках и выпростать ноги из-под одеяла. Юный доктор уложил меня обратно, уперев ладонь мне в грудь. Удивившись мелькнувшему в его глазах раздражению, я послушно улегся.

Укрытое тело мертвеца подняли с капота. Сидя безумной мадонной между дверями второй «Скорой», его жена безучастно наблюдала за вечерним движением. Рана на правой щеке постепенно искажала ее лицо – поврежденные ткани наливались кровью. Я уже понимал, что переплетенные решетки радиаторов наших машин стали моделью неизбежного извращенного союза между нами. Серое одеяло, укрывшее бедра женщины, образовало изящную дюну. Под этим холмом таилось сокровище ее лобка. Безупречные выпуклости и изгибы, нетронутая сексуальность умной женщины были важнее трагических событий вечера.

Глава 3

Грубые синие лампы полицейских машин продолжали мигать в моей голове следующие три недели, пока я лежал в пустой палате травматологического отделения больницы близ лондонского аэропорта. В этой тихой местности магазинов подержанных автомобилей, водохранилищ и следственных изоляторов я поправлялся после аварии. Две палаты на двадцать четыре койки – максимально ожидаемое число выживших – были постоянно готовы принять возможных жертв авиакатастрофы. Одну палату временно занимали пострадавшие в автокатастрофе.

Не вся кровь, покрывавшая меня, принадлежала покойнику. Доктора-азиаты в приемном покое обнаружили, что обе мои коленные чашечки раздроблены при ударе о приборную панель. Острые приступы боли поднимались по внутренней стороне моих бедер до паха, как будто по венам ног двигались стальные катетеры.

Через три дня после первой операции на коленях я подхватил какую-то больничную инфекцию. Я лежал в пустой палате, занимая койку, принадлежащую по праву жертве авиакатастрофы, и лениво размышлял о ранениях и боли этого пациента. Вокруг меня пустые койки таили сотни историй катастроф и утрат. Две нянечки двигались по палате, приводя в порядок койки и радионаушники. Эти дружелюбные молодые женщины совершали служение в соборе невидимых ран; их разрастающаяся сексуальность главенствовала над самыми ужасными повреждениями лиц и гениталий.

Пока мне закрепляли ремни на ногах, я слушал, как взлетает из лондонского аэропорта самолет. Кто следующий займет это ложе: банковская кассирша средних лет, направлявшаяся на Балеарские острова, – голова набита джином, лобок увлажнился из-за сидящего рядом скучающего вдовца? После аварии на взлете ее тело долгие годы будет хранить синяк на животе от пряжки ремня безопасности. Каждый раз, ускользая в туалет провинциального ресторана, подгоняемая сигналами слабого мочевого пузыря истрепанной уретре, во время каждого полового акта с мужем, страдающим от простатита, она будет вспоминать те несколько секунд перед аварией. Ее раны навеки сохранят воображаемую неверность.

Интересно: моя жена, ежевечерне посещая палату, хотя бы задумывалась, какое сексуальное приключение привело меня к эстакаде Вестерн-авеню? Сидя у моей койки, проверяя внимательными глазами, какие важные части анатомии мужа остались в ее распоряжении, наверняка она читала ответы на незаданные вопросы в моих шрамах на ногах и груди.

Выполняя свои болезненные обязанности, надо мной реяли медсестры. Когда они меняли дренажные трубки в моих коленях, я едва сдерживался, чтобы не вытошнить обратно успокоительное – достаточно сильное, чтобы утихомиривать меня, но недостаточно сильное, чтобы облегчить боль. Только строгий характер женщин удерживал меня.

Доктор-блондин с бесчувственным лицом осматривал мою грудь. Когда смялся моторный отсек, туда ударил руль. На груди отпечатался полукруглый синяк – мраморная радуга от соска до соска. В последующие недели эта радуга постепенно меняла цвет, как на выставке автомобильных лаков. Опуская взгляд, я понимал, что точную модель и год выпуска моей машины любой автоинженер поймет по моим травмам. Расположение приборов на панели, как рисунок руля на груди, запечатлелось на коленях и большеберцовых костях. След моего столкновения с интерьером автомобиля затаился в этих ранах подобно тому, как несколько часов после полового акта держатся на коже очертания женского тела.

На четвертый день непонятно почему мне отменили обезболивающие. Все утро меня рвало в эмалированную кювету, которую держала перед моим лицом медсестра. Холодный край посудины прижимался к моей щеке. На гладкой поверхности засохла тонкая струйка крови – от безымянного предыдущего пользователя. Меня рвало, а я, нагнувшись вперед, уперся лбом в крепкое бедро медсестры. Я поймал себя на том, что пытаюсь представить ее ягодичную борозду. Когда она последний раз мыла эту влажную ложбинку? Подобные мысли то и дело посещали меня, когда я разговаривал с врачами и сестрами. Когда они последний раз подмывались; остались ли по-прежнему частицы фекалий у ануса, в то время как они выписывают антибиотик от стрептококка в горле? Хранит ли их белье запах запретного полового акта, когда они едут из больницы домой? Смешиваются ли остатки смермы и вагинальных выделений на руках с брызгами охлаждающей жидкости в случайных авариях?.. Несколько струек зеленой желчи стекли в миску, а я наслаждался теплыми очертаниями женского бедра. Шов на ее клетчатом платье был подхвачен несколькими черными стежками. Свободные изгибы ниток на круглой левой ягодице казались столь же значительными, как и мои раны на груди и ногах.

Эту одержимость сексуальными возможностями окружающего высвободила в моем мозгу авария. Я представлял палату полной выздоравливающих жертв авиакатастрофы, и у каждого в мозгу – бордель изображений. Столкновение двух наших машин стало моделью некоего абсолютного и пока еще непостижимого сексуального союза.

Кэтрин, похоже, прекрасно догадывалась об этих фантазиях. В первый ее визит я еще находился в шоке, и она успела познакомиться с порядками и атмосферой в больнице, добродушно перешучиваясь с врачами. Когда медсестра унесла мою рвоту, Кэтрин умело оттащила металлический столик от кровати и разложила на нем стопку журналов. Потом села рядом со мной, оглядывая острым взглядом мое небритое лицо и беспокойные руки.

Я попытался улыбнуться ей. Швы на разрезе скальпа мешали мне менять выражение лица. Глядя в зеркальце для бритья, которое подносили мне к лицу медсестры, я напоминал себе тревожного гуттаперчевого мальчика, удивленного своей странной анатомией.

– Прости. – Я взял ее за руку. – Наверное, я слишком замкнулся.

– Ты в порядке, – ответила Кэтрин. – В полном. Ты похож на какую-то жертву в Музее мадам Тюссо.

– Завтра придешь?

– Обязательно. – Она коснулась моего лба, робко глядя на рану. – Принесу тебе косметику. Здесь, похоже, о внешнем виде пациентов заботятся только в морге.

Я пригляделся к Кэтрин, приятно удивленный ее блистательным исполнением роли заботливой жены. Разница между моей работой в студии телерекламы в Шеппертоне и перспективной карьерой Кэтрин в международном отделе «Пан-Американ» в последние годы все больше нас разделяла. Теперь Кэтрин записалась на курсы пилотов и даже зарегистрировала с одним из приятелей маленькую чартерную авиакомпанию. За все она бралась не раздумывая, подчеркивая собственную независимость и самодостаточность, словно столбила права на землю, которая потом подскочит в цене. Я реагировал, как большинство мужей, сводя обсуждения к стандартным смиренным ответам. Ее маленький упорный самолетик рассекал небо над домом каждую неделю, наполняя наши отношения тревожным набатом.

Доктор-блондин, проходя по палате, кивнул, приветствуя Кэтрин. Она отвернулась от меня; голые ноги открывали бедра до пухлого лобка, признавая сексуальные возможности этого молодого человека. Я обратил внимание, что ее костюм больше подходит для дружеского обеда с руководителем авиакомпании, чем для посещения мужа в больнице. Позже я узнал, что ее измучила полиция, расследующая смерть в автокатастрофе. Наверное, авария и возможные обвинения меня в убийстве сделали из нее своего рода знаменитость.

– Эта палата предназначена для жертв авиакатастроф, – сказал я Кэтрин.

– Если в субботу я неудачно приземлюсь, то, проснувшись утром, ты можешь рядом увидеть меня. – Кэтрин оглядела пустые койки, вероятно, представляя возможные раны. – Завтра ты встаешь. Врачи решили, что тебе надо ходить. – Она заботливо посмотрела на меня. – Бедняжка. Ты ничем их не сердил? – И добавила: – Жена погибшего – врач. Доктор Хелен Ремингтон.

Положив ногу на ногу, Кэтрин принялась закуривать, неуверенно щелкая незнакомой зажигалкой. От какого нового любовника она получила этот уродливый агрегат – явно мужской? Сделанная из гильзы снаряда авиапушки, зажигалка больше была похожа на оружие. За годы я научился узнавать о новых увлечениях Кэтрин в первые несколько часов после ее первого секса, просто обратив внимание на физические или моральные новообразования – внезапный интерес к третьесортному вину или кинорежиссеру, новое мнение в области политики авиакомпаний. Часто я мог угадать имя ее любовника еще до того, как она прошепчет его на пике нашего полового акта. Эта дразнящая игра была необходима и ей, и мне. Лежа вместе, мы обсуждали всю историю ее любовного приключения, от первого трепа над коктейлями на вечеринке в авиакомпании до собственно полового акта. Апофеозом этой игры становилось имя тайного партнера. Придерживаемое до последнего, оно всегда приводило к самому мощному оргазму у нас обоих. Порой мне казалось, что все эти романы затеваются только для того, чтобы подкинуть топлива в наши сексуальные игры.

Глядя, как дым сигареты ползет по палате, я задумался, с кем Кэтрин провела последние дни. Несомненно, мысль о том, что ее муж стал убийцей, придала неожиданный оттенок половым актам, наверняка проходящим в нашей постели, рядом с хромированным телефоном, который первым принес Кэтрин известие о моей аварии. Элементы новых технологий связывали наши чувства.

Раздраженный шумом самолета, я приподнялся на локте. От синяков на груди было больно дышать. Кэтрин беспокойно взглянула на меня, словно боялась, что я умру на месте, и сунула сигарету мне в губы. Я неуверенно втянул дым с ароматом герани. Теплый фильтр сигареты с пятнышками розовой помады хранил вкус ее тела, букет, который стал забываться в пропитанной карболкой атмосфере больницы. Кэтрин потянулась за сигаретой, но я закапризничал, как ребенок. Фильтр с пятнами напомнил мне о сосках, намазанных губной помадой; я прижимался к ним лицом, руками и грудью – и втайне представлял отпечатки ранами. Однажды мне приснился кошмар: Кэтрин родила ребенка от дьявола, и из ее раздувшихся грудей текли жидкие фекалии.

В палату вошла брюнетка – медсестра-практикантка. Улыбнувшись моей жене, она откинула покрывало, взяла мочеприемник у меня между ног и, проверив уровень мочи, снова накрыла меня простыней. Тут же мой член начал протекать; я с трудом сжал сфинктер, вялый после многих инъекций обезболивающих. Борясь со слабым мочевым пузырем, я пытался понять, почему после трагичной аварии, повлекшей смерть неизвестного молодого человека – а его личность, несмотря на все мои попытки расспросить Кэтрин, осталась тайной для меня, как имя поверженного в бессмысленной дуэли противника, – почему всех этих женщин интересуют только мои самые инфантильные зоны. Медсестры, что выливали мою мочу и ставили хитроумные клизмы, что доставали мой член через ширинку пижамных трусов и поправляли дренажные трубки в коленях, что счищали гной с повязки на голове и вытирали мне губы крепкими руками, – все эти накрахмаленные женщины напоминали мне тех, кто ухаживал за мной в детстве, привратников, блюдущих мои отверстия.

Сестра-практикантка – лукавые бедра под клетчатой юбкой – ходила вокруг моей кровати, не сводя глаз с шикарной фигуры Кэтрин. Что она пыталась понять: сколько любовников было со времени аварии у Кэтрин, возбужденной странным положением мужа в койке? Или – гораздо банальнее – почем ее дорогущий костюм и драгоценности? А Кэтрин, в свою очередь, откровенно смотрела на фигуру девушки. Оценивала линию бедер и ягодиц, груди и подмышки, оценивала их отношения с хромированными стержнями на моих ногах, абстрактной скульптурой, подчеркивающей стройность девичьей фигуры, оценивала открыто и заинтересованно. В голове Кэтрин роились лесбийские идеи. Частенько, когда мы занимались любовью, она просила меня представить ее в объятиях другой женщины – обычно ее секретарши Карен, неулыбчивой девушки с серебристой помадой на губах; всю предрождественскую корпоративную вечеринку она просидела неподвижно, уставившись, как пойнтер в стойке, на мою жену. Кэтрин часто спрашивала, как бы поделикатнее уступить притязаниям Карен. Потом решила пойти с ней в универмаг и попросить Карен помочь с выбором белья. Я ждал их неподалеку от примерочной среди вешалок с ночными рубашками. Иногда мне удавалось заглянуть между занавесками и рассмотреть женщин – их тела и пальцы включились в мягкую технологию груди Кэтрин и бюстгальтеров, призванных подчеркивать ее по разным поводам. Карен прикасалась к моей жене с особой заботой, легко похлопывая кончиками пальцев сначала по плечам, вдоль розовых следов от бретелек, потом по спине, где металлические застежки лифчика образовали эмблему на коже, и наконец – по бороздкам под грудями Кэтрин. Моя жена застывала, будто в трансе, когда кончик указательного пальца Карен трогал сосок.

Я отметил, каким взглядом наградила меня немолодая продавщица с личиком испорченной куклы, когда две женщины вышли, откинув занавеску, словно завершился небольшой сексуальный спектакль. Судя по выражению лица продавщицы, она явно полагала не только, что я знаю, что произошло и что эти примерочные часто используются для подобных игрищ, но и то, что мы с Кэтрин позже используем этот опыт для собственных сложных развлечений. Сидя в машине рядом с женой, я водил пальцами по приборной доске, включая зажигание и подфарники, переключая скорость, и думал, что действую точно так же, как Карен, когда она трогала тело Кэтрин. Ее угрюмая эротичность, деликатная дистанция, которую Карен держала между пальцами и сосками моей жены, точно повторялись в дистанции между мной и машиной.

Неувядающий эротический интерес Кэтрин к секретарше, похоже, относился не только к самой Карен, но и вообще к удовольствию от секса. Тем не менее из-за этих домогательств наши отношения – и наши с Кэтрин, и с другими людьми – становились все более запутанными. Кэтрин уже не могла достичь оргазма без сложных фантазий на тему лесбийского акта с Карен – язык на клиторе, набухшие соски, ласки ануса.

Впрочем, теперь мы достигли точки, где это уже не имело значения и не касалось ничего, кроме нескольких квадратных дюймов слизистой влагалища, ногтей, покусанных губ и сосков. Лежа в больничной палате, я наблюдал, как Кэтрин оценивает стройные ножки и крепкие ягодицы медсестры-практикантки, ее темно-синий пояс, подчеркивающий талию и широкие бедра. Я почти ждал, что Кэтрин положит ладонь на грудь девушки или залезет под короткую юбку, краем ладони проведя через ягодичную борозду в липкую промежность. И наверняка медсестра не вскрикнет ни от оскорбления, ни от удовольствия, а продолжит заправлять простыни, не задетая сексуальным жестом, значащим не больше, чем брошенная вскользь фраза.

Кэтрин вытащила из сумки папку, и я узнал подготовленный мной договор на съемку телерекламы. В высокобюджетном тридцатисекундном ролике, посвященном новой линии спортивных автомобилей Форда, мы надеялись снять одну из знаменитых актрис. В день аварии у меня состоялось совещание с режиссером-фрилансером Аидой Джеймс, которую мы привлекли. И очень кстати, одна из актрис, Элизабет Тейлор, собиралась сниматься в новом художественном фильме в Шеппертоне.

– Звонила Аида, выражала сочувствие. Можешь еще раз посмотреть договор? Она внесла кое-какие изменения.

Я отклонил папку, уставившись на свое отражение в зеркальце Кэтрин. Поврежденный нерв в коже головы перекосил мою правую бровь, опустив ее, как повязку на глаз, которая скрывала от меня мой новый вид. И подобный перекос, похоже, был во всем вокруг меня. Я вглядывался в свое бледное, как у манекена, лицо, пытаясь прочитать его морщины. Гладкая кожа – это уже из научно-фантастического фильма, когда герой выходит из капсулы после долгого путешествия по ярко освещенной поверхности незнакомой планеты. В любой момент небеса могут обрушиться…

Внезапно я спросил:

– А где машина?

– Снаружи, на стоянке врачей-консультантов.

– Что? – Я приподнялся на локте, пытаясь взглянуть в окно за моей койкой. – Моя машина, не твоя. – Неужели мой автомобиль выставлен предостерегающим экспонатом у операционных?

– Она совершенно разбита. Полиция оттащила ее к пруду за участком.

– Ты ее видела?

– Сержант просил меня ее опознать. Никак не мог поверить, что ты остался жив. – Кэтрин потушила сигарету. – Жалко того человека, мужа доктора Ремингтон.

Я в открытую посмотрел на часы над дверью, надеясь, что Кэтрин скоро уйдет. Фальшивое сострадание по отношению к мертвому человеку дико раздражало – обычное упражнение, моральная гимнастика. Бесцеремонность молодых медсестер была частью того же жалостливого представления. Я часами думал о мертвеце, представляя, как подействовала его смерть на жену и семью. Я думал о последних мгновениях его жизни, безумных миллисекундах боли и жестокости, когда беднягу выдрало из приятной уютной интерлюдии и внедрило в гармошку металлизированной смерти. Наши отношения с мертвецом таились в реальности ран у меня на груди и ногах, в незабываемом столкновении моего собственного тела с интерьером автомобиля. А фальшивое горе Кэтрин было всего лишь изящным жестом – того и гляди запоет, хлопнет себя по лбу, потрогает каждый второй график температуры в палате и включит каждые четвертые наушники.

В то же время я знал, что мои чувства к мертвецу и его жене-доктору уже перекрыты какой-то неопределенной злобностью, неясными мечтами о мести.

Я взял ладонь Кэтрин и прижал к своей груди. В ее мудрых глазах я уже становился кассетой с эмоциональной записью и готовился занять место рядом с прочими сценами боли и насилия, освещающими исподволь нашу жизнь: телерепортажами о войнах и студенческих бунтах, природных катаклизмах и жестокости полиции – все это мы смотрели вполглаза на цветном экране в спальне, лаская друг друга. Удаленная жестокость подспудно начала восприниматься как часть половых актов. Побои и пожары накрепко соединились в мозгу с нежным трепетанием пещеристых тел, пролитая кровь студентов – с генитальными выделениями, смачивавшими наши пальцы и губы. Даже моя собственная боль, пока я лежал в больнице, пока Кэтрин двигала стеклянный мочеприемник у меня между ног, пока ее пальцы с накрашенными ногтями пощипывали мой член, даже спазмы в груди казались продолжением мира насилия, приглаженного и припудренного телепрограммами и журналами.

Кэтрин оставила меня, чтобы я отдохнул, и забрала половину цветов, которые принесла. Под взглядом стоящего в дверях старшего доктора-азиата она помедлила в ногах моей кровати и улыбнулась с неожиданной теплотой, словно не была уверена, увидит ли меня снова.

В палату вошла медсестра с тазиком в руке. Она недавно появилась в травматологическом отделении – приятная на вид женщина лет под сорок. Приветливо поздоровавшись, медсестра откинула покрывало и начала внимательно проверять повязки; серьезные глаза изучали мои синяки. Я попытался привлечь ее внимание, но она спокойно взглянула на меня и продолжала работу, аккуратно проводя губкой рядом с центральной повязкой, идущей от пояса между ног. О чем она думала: чем кормить мужа на ужин, как лечить от простуды детей? Понимала ли она, что на моей коже и мышцах отпечатались части автомобиля? Возможно, пыталась представить, на какой машине я ехал, угадать вес, прикинуть наклон рулевой колонки…

– В какую сторону желаете?

Я опустил взгляд. Она держала двумя пальцами мой вялый член и ждала, чтобы я решил – положить его вправо или влево от центральной повязки.

Пока я раздумывал над этим странным выбором, короткий проблеск моей первой после аварии эрекции тронул пещеристое тело члена и милые пальчики женщины чуть дрогнули.

Глава 4

Короткий импульс пробуждения моего лона буквально поднял меня с больничной койки. Через три дня я мог добрести до отделения физиотерапии, выполнял поручения медсестер и болтался в комнате персонала, пытаясь разговорить скучающих докторов. Ощущение живого секса пробивалось сквозь эйфорию моего несчастья, сквозь смутное чувство вины перед человеком, которого я убил. Неделя после аварии стала лабиринтом боли и нездоровых фантазий. В повседневной жизни с ее приглушенными драмами мои врожденные навыки справляться с физическими повреждениями притухли или забылись. Авария стала первым реальным испытанием за многие годы. Впервые мне противостояло собственное тело, неистощимая энциклопедия боли и слабости. После бесконечных призывов к безопасному вождению настоящая авария воспринималась почти с облегчением. Как и любой человек, затюканный рекламными щитами и телефильмами о воображаемых авариях, я хранил неприятное чувство, что печальная кульминация моей жизни отрепетирована давным-давно и случится на автостраде или развязке, известной только режиссерам этого фильма. Временами я даже пытался представить, в какой аварии умру.

Меня отправили в рентгеновский кабинет, где приятная молодая женщина, с которой мы обсуждали состояние киноиндустрии, начала делать снимки моих коленей. Мне нравилось с ней разговаривать, нравился контраст между ее идеалистическими взглядами на рекламу в кинофильмах и тем, как спокойно она обращалась со своим причудливым оборудованием. Как у всех лаборанток, было что-то клинически сексуальное в ее пухлом теле под белым халатом. Сильные руки крутили меня, словно громадную суставчатую куклу-марионетку – сложного манекена, снабженного всеми необходимыми отверстиями и болевыми рецепторами.

Она сосредоточилась на окуляре своего аппарата, левая грудь вздымалась под белым халатом. Где-то внутри этого комплекса нейлона и накрахмаленного хлопка таился большой вялый сосок; его розовое тельце было придавлено ароматной тканью. Я смотрел на губы женщины всего в десяти дюймах от себя, пока она перекладывала мои руки в новое положение. Не догадываясь о моем интересе, женщина пошла к пульту управления. Как оживить ее – воткнуть один из этих массивных стальных штекеров в гнездо у основания позвоночника? Может, тогда она оттает и заговорит оживленно о последней ретроспективе Хичкока, начнет сердито спорить о правах женщин, лукаво изогнет бедро, обнажит сосок?

В сложном оборудовании таился, выжидая, язык невидимой эротики, скрытых половых актов. Такой же невидимый эротизм витал над очередями пассажиров в терминалах аэропорта, в единении едва прикрытых гениталий, гондол двигателей гигантских авиалайнеров и надутых губок стюардесс. Месяца за два до аварии, отправляясь в Париж, я так возбудился от сочетания коричневой габардиновой юбки стюардессы, стоящей на эскалаторе прямо передо мной, и далеких фюзеляжей авиалайнеров, похожих на серебряные пенисы, нацеленные ей в ягодичную борозду, что невольно тронул ее левую ягодицу. Положил ладонь на ямочку в чуть потертой материи, когда молодая женщина переступила с ноги на ногу. После долгой паузы женщина посмотрела на меня понимающим взглядом. Я взмахнул чемоданом и пробормотал что-то на ломаном французском, изображая человека, чуть не упавшего на поднимающемся эскалаторе. Весь полет до Орли я провел под скептическими взглядами двух пассажиров, ставших свидетелями происшествия, – голландского бизнесмена и его жены. Весь короткий полет я оставался в небывалом возбуждении, думая о странной архитектуре зданий аэропорта, полосах алюминия и ламинате под дерево. Даже разговор с молодым барменом я завел под впечатлением от сочетания контура осветительной установки над его лысеющей головой, и мозаичной стойки бара. Я думал о последних оргазмах с Кэтрин, когда ленивую сперму приходилось вбрызгивать в ее влагалище движениями моего усталого таза. Элегантные алюминиевые решетки вентиляционных отверстий в стенах рентгеновского кабинета манили к себе так же, как и самые теплые естественные отверстия.

– Все, закончили. – Лаборантка, просунув крепкую руку мне под спину, помогла сесть; она оказалась так близко ко мне, как при половом акте. Я коснулся ее руки над локтем, задев запястьем грудь. За лаборанткой высилась рентгеновская камера на длинной опоре, тяжелые кабели тянулись по полу. Шаркая прочь по коридору, я по-прежнему ощущал на теле давление сильных ладоней женщины. Устав от костылей, я остановился у входа в женскую палату травматологии, чтобы отдохнуть у стенки коридора. В палате шла перебранка между старшей сестрой и молоденькой цветной сиделкой. Пациентки, лежа в койках, лениво слушали. У двух пациенток ноги были подвешены на растяжках – словно в фантазиях безумного гимнаста. Одним из моих первых поручений было взять на анализ мочу у самой старой пациентки в этой палате – ее сбил с ног ребенок на велосипеде. Женщине ампутировали правую ногу, и теперь она постоянно оборачивала вокруг маленькой культи шелковый шарф, завязывая и вновь развязывая его, словно бесконечно упаковывая посылку. Днем эта дряхлая старушенция была радостью санитарок, а ночью, когда посетителей не было, она мучилась над судном, при том что две монашки полностью игнорировали ее и что-то вязали в сестринской.

В коридоре появились молодая женщина в пеньюаре и врач в белом халате. Они вышли из дверей частной палаты, зарезервированной для «друзей» больницы: персонала и их родственников. Мужчину я часто видел прежде – под белым халатом у него всегда была голая грудь, и он выполнял поручения не более благородные, чем я. Я подозревал, что это интерн, проходящий практику в больнице аэропорта. В крепких руках он нес портфель с фотографиями. Щеки с оспинами ходили ходуном – врач жевал жевачку. Я внезапно подумал, что он торгует в палатах неприличными фотками – порнографическими рентгеновскими снимками – и сомнительными анализами мочи. На голой груди мужчины светился медный медальон на черной шелковой нитке, однако главной его приметой был шрам ото лба ко рту – память о каком-то страшном акте насилия. Он, похоже, относился к новой породе молодых амбициозных врачей-конъюнктурщиков. Недолгое пребывание в больнице уже убедило меня, что медицина – открытая дверь для любого, кто лелеет злобные замыслы против человечества.

Доктор осмотрел меня с ног до головы, с интересом отмечая все повреждения, но меня больше привлекла молодая женщина, которая шла, опираясь на палочку. Трость была ей явно ни к чему, а просто позволяла склонить голову лицом к плечу и скрыть синяк, украшавший правую скулу. Последний раз я видел эту женщину, когда она сидела в машине «Скорой помощи» рядом с телом мужа и глядела на меня с холодной ненавистью.

– Доктор Ремингтон… – Не размышляя, я назвал ее по фамилии.

Она подошла ко мне, перехватив трость так, словно собиралась врезать мне по физиономии, и повернула голову, выставив рану напоказ. У двери в палату она помедлила, ожидая, что я уступлю дорогу. Я разглядывал шрам на ее лице, шов невидимой молнии в три дюйма длиной, от правого глаза до уголка рта. Вместе с носогубной складкой этот шов продолжал узор линий на нежной ладони. Читая по этим линиям воображаемую биографию, я представлял ее шикарной, но переутомленной студенткой; ее долгая юность привела к диплому врача и серии неясных сексуальных отношений, счастливо завершившихся эмоциональным и генитальным союзом с мужем-инженером. Частокол морщинок под нижней губой уже отмечал арифметику вдовства, по которой выходило, что больше ей любимого не найти. Под розовым халатом угадывалось сильное тело – грудная клетка прикрыта белой повязкой от одного плеча до противоположной подмышки, как в классическом голливудском бальном платье.

Решив игнорировать меня, она строго прошла по переходному коридору, гордо неся свой гнев и свою рану.

В оставшиеся дни в больнице я больше не сталкивался с доктором Хелен Ремингтон, но, лежа в пустой палате, постоянно представлял аварию, которая нас свела. Между мной и этой скорбящей молодой женщиной возникло мощное эротическое чувство, как будто проникнув в ее влагалище посреди металлических ящиков и белых кабелей рентгеновского кабинета, я каким-то образом вернул бы ее мужа из мертвых, соединяя воедино левую подмышку доктора Ремингтон, хромированную стойку рентгеновской камеры и наши гениталии.

Пришла Кэтрин. Глядя светлыми глазами в увитое цветами окно, она, намылив ладонь мылом из моей тумбочки, начала ласкать мой член, держа в левой руке сигарету незнакомой марки. Без предупреждения Кэтрин заговорила о моей аварии и полицейском расследовании. Она описала повреждения автомобиля с дотошностью очевидца, почти добив меня зловещим описанием разбитой решетки радиатора и кровавых пятен на капоте.

– Тебе следовало пойти на похороны, – сказал я.

– Не получилось, – с готовностью ответила она. – Мертвых хоронят слишком быстро, могли бы несколько месяцев придержать. Я была не готова.

– А Ремингтон был готов.

– Видимо, да.

– А его жена? – спросил я. – Женщина-доктор? Ты ее навещала?

– Не смогла. У нас слишком много общего.

Кэтрин уже видела меня в новом свете. Чувствовала ко мне уважение или даже зависть, ведь я убил человека – почти единственным способом, каким сейчас можно законно убить. В автокатастрофе смерть организована по векторам скорости, насилия и агрессивности. Шрамы над разбитой левой коленной чашечкой точно повторяли контуры выключателей дворников и габаритных огней. Я двигался к оргазму, и Кэтрин начала домыливать ладонь каждые десять секунд, забыв про сигарету и сосредоточившись только на этом отверстии моего тела, как медсестра, которая занималась мной в первые часы после аварии. Когда сперма брызнула в ладонь Кэтрин, она крепко обхватила мой член, словно первый оргазм после аварии был небывалым событием. Ее восторженный взгляд напомнил мне горничную-итальянку, нанятую руководителем миланского рекламного агентства, с которым мы однажды летом гостили в Сестри-Леванте. Чопорная старая дева нянчила двухлетнего малыша, постоянно целуя маленький пенис и посасывая головку, чтобы он наполнился кровью, а потом демонстрировала его с небывалой гордостью.

Я сочувственно кивнул, положив ладонь на бедро Кэтрин под юбкой. Ее беспорядочный ум, долгие годы ограниченный диетой из авиакатастроф, военных репортажей и жестокостей, демонстрируемых в затемненных кинозалах, немедленно связал мою аварию и всю кошмарную обреченность мира. Я гладил пухлое бедро через прореху на шве колготок, затем провел пальцем вокруг пучка светлых лобковых волос, вздымавшихся язычком пламени над краем влагалища. Над ее лобком словно потрудился эксцентричный галантерейщик. Надеясь снизить гипервозбуждение Кэтрин, вызванное моей аварией – теперь, в воспоминаниях, еще более жестокой и эффектной, – я начал ласкать ее клитор. Успокоенная, она вскоре ушла, крепко поцеловав меня в губы, словно почти не надеялась увидеть меня вновь.

Глава 5

– Ты собирался вести? Но твои ноги Джеймс, ты ведь еле ходишь!

Когда мы неслись по свободному Вестерн-авеню под семьдесят миль в час, Кэтрин без остановки говорила успокаивающим тоном отчаявшейся жены. Я откинулся в упругом сиденье спортивной машины Кэтрин, радостно наблюдая, как она пытается откинуть светлые волосы от глаз, то и дело отрывая худенькие руки от крохотного руля в леопардовом чехле. После моей аварии Кэтрин стала водить хуже, а не лучше, словно убедилась, что невидимые силы вселенной простят ей безалаберную гонку по скоростным бетонным трассам.

Я успел в последний момент показать на грузовик, нависший над нами; прицеп-рефрижератор мотался на перекачанных шинах. Кэтрин поставила ножку на педаль тормоза, объезжая грузовик по медленной полосе. Я отложил брошюру компании по прокату автомобилей и посмотрел через ограду на пустынные взлетно-посадочные полосы аэропорта. Казалось, над потрепанным бетоном и неухоженными газонами царит безмятежный покой. Стеклянные стены зданий терминала и многоэтажные парковки за ними принадлежали зачарованному царству.

– Ты берешь машину напрокат – надолго?

– На неделю. Я буду рядом с аэропортом. Ты сможешь следить за мной из своего офиса.

– Обязательно.

– Кэтрин, мне нужно чаще выходить. – Я ударил кулаками в лобовое стекло. – Я не могу вечно сидеть на веранде – начинаю чувствовать себя цветком в горшке.

– Я понимаю.

– Нет, не понимаешь.

Меня на такси привезли домой из больницы, и вот уже неделю я сидел в раскладном кресле на балконе квартиры и глядел через анодированные перила на незнакомый пейзаж десятью этажами ниже. В первый день я с трудом узнал бесконечный ландшафт бетона и конструкционной стали, протянувшийся от автострады с южной стороны аэропорта мимо длинных взлетных полос до новых жилых кварталов вдоль Вестерн-авеню. Наш дом на Дрейтон-парк стоял в миле к северу от аэропорта, в милом островке современных жилищных комплексов, удачно расположенных автозаправок и супермаркетов, отделенном от громады Лондона вспомогательным отрогом кольцевой автодороги. Я глядел на громадную живую скульптуру – дорожное полотно находилось чуть ли не выше балконных перил, на которые я опирался, – и этот надежный исполин помогал мне сориентироваться, заново обрести чувство скорости, цели и направления. Жилища наших друзей, магазин, в котором я покупал вино, маленький кинотеатр, где мы с Кэтрин смотрели американское авангардистское кино и немецкие учебные фильмы по сексу, – все здания лепились к ограде автострады. Я понял, что человеческое население этого технологического ландшафта больше не является доминантой, не определяет границы. Милая встреча с Френсис Уэринг, скучающей супругой моего делового партнера, в местном супермаркете, домашние ссоры наших обеспеченных соседей по дому, все надежды и мечты жителей тихого пригорода, пропитанного тысячами измен, меркли перед грубой реальностью насыпей автострады, их неизменной и неколебимой геометрией и перед четкими площадками стоянок.

Когда Кэтрин везла меня домой из больницы, я отметил с удивлением, как изменился в моих глазах сам образ автомобиля, словно моя авария обнажила его истинную натуру. Прислонившись к заднему окну такси, я чувствовал, что дрожу от волнения при виде транспортных потоков на перекрестках Вестерн-авеню. Отблески вечернего света, отраженного хромированными панелями, впивались в кожу. Тяжелый джаз радиаторных решеток, движение машин в сторону лондонского аэропорта по залитым солнцем полосам, обстановка на улицах и дорожные указатели – все казалось угрожающим и сверхреальным, захватывающим, как автоматы для пинбола из зловещей галереи игральных автоматов.

Чувствуя, что я слишком разошелся, Кэтрин быстро повела меня в лифт. Наша квартира изменилась на вид. Внизу машины заполняли улицы пригорода, забивали парковки у супермаркетов, залезая на тротуары. Два маленьких столкновения произошли на Вестерн-авеню, вызвав здоровенную пробку на эстакаде над въездным туннелем аэропорта. Сидя на балконе (Кэтрин следила за мной из гостиной, положив руку на телефон за спиной), я впервые увидел этот громадный венец над полированной нитроэмалью – от южного горизонта до северных автострад. Я смутно ощущал крайнюю опасность, как будто предстоит чудовищная авария с участием всех этих машин. Пассажиры во взлетающих авиалайнерах покидали район катастрофы, спасаясь от грядущего автогеддона.

Предчувствие катастрофы меня не покидало. Первые дни дома я все время проводил на балконе, глядя, как течет по автостраде поток машин – не хотел пропустить первые признаки автомобильного конца света, частной репетицией которого стала моя авария.

Я позвал Кэтрин на балкон и указал на мелкое столкновение на южной вспомогательной дороге у автострады: белый фургон прачечной ткнулся сзади в седан, набитый свадебными гостями.

– Это репетиция. Когда мы разучим свои роли, все начнется по-настоящему. – Над центральным Лондоном заходил на посадку авиалайнер, выпустив шасси над дрожащими от гула крышами. – Еще порция готовых жертв – того и гляди Брейгель с Иеронимом Босхом промчатся по скоростной автостраде в арендованной машине.

Кэтрин опустилась рядом со мной на колени, положив локоть на хромированный подлокотник кресла. Я видел такие же отблески на бардачке в машине, когда сидел за сломанным рулем, ожидая, пока меня освободят полицейские. Кэтрин с интересом изучала изменившуюся форму моей коленной чашечки. У нее всегда было естественное и здоровое любопытство к любым формам извращений.

– Джеймс, мне нужно в офис. Ты будешь вести себя хорошо?

– Разумеется. А что, движение стало интенсивнее? Впечатление такое, будто машин втрое больше, чем было до аварии.

– Не замечала. Ты не станешь угонять машину уборщика?

Трогательная забота! Со дня аварии Кэтрин, похоже, впервые за долгие годы чувствовала себя со мной спокойно. Моя авария стала непредсказуемым приключением, понятным для Кэтрин благодаря ее жизни и сексуальности. Мое тело, которое за год нашего брака Кэтрин задвинула в отдаленную сексуальную перспективу, теперь вновь ее возбуждало. Ее завораживали шрамы на моей груди, она касалась их влажными губами. Я сам ощущал эти счастливые изменения. Когда-то Кэтрин лежала рядом со мной в постели, неподвижная и бесчувственная, как сексуальная кукла с неопреновым влагалищем. По каким-то собственным извращенным причинам она не спешила на работу, бродя по квартире, и демонстрировала мне части тела, прекрасно зная, что меньше всего мне нужно ее блондинистое отверстие между ног.

Я взял ее за руку.

– Спущусь с тобой. И не смотри с таким подозрением.

Со двора я проследил взглядом, как она уезжает на спортивной машине в аэропорт – белая промежность мелькнула веселым семафором между скользящими бедрами. Изменяемая геометрия ее лобка развлекала скучающих водителей у автоматов на бензозаправках.

Когда Кэтрин уехала, я отправился в подвал. В гараже стояла дюжина автомобилей, принадлежащих по большей части женам живущих в доме адвокатов и кинодеятелей. Место моей машины по-прежнему пустовало, на цементном полу красовались знакомые масляные пятна. Я вглядывался в неясном свете в дорогие приборные панели. У заднего окна лежал шелковый шарфик. Я вспомнил, как Кэтрин описывала наши вещи, разбросанные на полу и сиденьях моей машины после аварии: атлас дорог, пустой пузырек от лака для ногтей, отраслевой журнал. Обрывки нашей жизни, вынутые из машины и разложенные бригадой подрывников воспоминания и интимные подробности были так же банальны, как и те, что я наворотил вокруг гибели Ремингтона. Рукав серого костюма в елочку, белизна воротника его рубашки навсегда останутся связанными с этой аварией.

Клаксоны запертых на автостраде автомобилей слились в отчаянный хор. Глядя на масляные пятна на моем парковочном месте, я думал о мертвеце. Казалось, что вся авария размечена несмываемыми маркерами: полиция, зрители и врачи «Скорой помощи» застыли вокруг меня, сидящего в разбитой машине.

За моей спиной играл транзисторный приемник. Уборщик, молодой парень в волосами чуть не до пояса, вернулся в свой чуланчик в подвале у лифта и сел на металлический стол, обняв худенькую подружку. Не обращая внимания на их уважительные взгляды, я снова вышел во двор. Трехполосное шоссе, ведущее к соседнему торговому центру, было пусто; машины плотно стояли под платанами. Довольный, что путь свободен и меня не собьет с ног напористая домохозяйка, я шагал вдоль шоссе, изредка останавливаясь отдохнуть у полированного ограждения. Машины забили главную улицу, припарковывались в два ряда в переулках, пока водители прятались в торговом центре от палящего солнца. Я пересек выложенную плиткой площадь и по лестнице добрался до стоянки на крыше супермаркета. Все 100 мест были заняты, лобовые стекла отражали солнечный свет.

Облокотившись на бетонные перила, я вдруг осознал, что вокруг меня повисла полная тишина. По редкой прихоти диспетчеров ни один самолет не садился и не взлетал. Пробка в три полосы тянулась по въезду на эстакаду и дальше – по новому южному продолжению автотрассы.

За несколько недель, что я провел в больнице, автодорожники продвинули эстакаду на юг больше чем на полмили. Глядя на мирный ландшафт, я понимал, что зона моей жизни отныне ограничена непрерывным искусственным горизонтом – поднятыми парапетами и насыпями шоссе, вспомогательными дорогами и развязками. Они окружали машины внизу, как стены кратера диаметром в несколько миль.

Тишина не нарушалась. То тут, то там водитель за рулем шевелился, запертый на жарком солнце, и у меня вдруг возникло ощущение, что мир замер. Раны на коленях и груди стали маяками, посылающими сигналы, которые отомкнут громадный запор и позволят водителям отправиться к настоящей цели, в рай электрических автотрасс.

Кэтрин везла меня в мой офис в Шеппертон. На Вестерн-авеню движение оживилось, и машины дергались от одной пробки к другой. Над головой утомляли небо двигатели авиалайнеров, покидающих лондонский аэропорт. Картина неподвижного мира, тысяч водителей, безучастно сидящих в автомобилях вдоль автострад, была, наверное, уникальным видением машинного ландшафта, приглашением исследовать путепроводы разума.

Первым делом мне нужно было поправиться и арендовать машину. Когда мы добрались до рекламной телестудии, Кэтрин стала бесцельно нарезать круги вокруг автостоянки – не хотела меня отпускать. Молодой водитель из прокатной компании смотрел, как мы катаемся.

– Рената поедет с тобой? – спросила Кэтрин.

Неожиданная прозорливость меня удивила.

– Подумал, что нужно ее взять – вдруг вождение окажется утомительнее, чем я представляю.

– Удивительно, что она согласна поехать с тобой за рулем.

– И ты не ревнуешь?

– Разве что чуть-чуть.

Решив не думать о возможном сговоре этих двух женщин, я попрощался с Кэтрин. Следующий час я провел в производственном отделе, обсуждая с Полом Уэрингом сложности в контракте, тормозящие автомобильную рекламу, где мы надеялись снять киноактрису Элизабет Тейлор. Честно говоря, все это время я больше думал об арендованной машине, ждущей меня на стоянке. Остальное, второстепенное – злящийся на меня Уэринг, тесные кабинеты, горланящие работники – словно образовывало некачественную пленку, которую впоследствии придется редактировать.

Я едва заметил, когда Рената села в машину.

– Ты в порядке? Куда едем?

Я смотрел на руль в своих руках, на пухлую приборную панель с циферблатами и указателями.

– Куда же еще?

Агрессивный салон стандартного автомобиля, форма приборной панели все больше возбуждали во мне чувство нового единения моего тела и машины; это чувство было даже сильнее, чем тяга к широким бедрам и крепким ногам Ренаты, исчезающим под красным пластиковым плащом. Я подался вперед, чувствуя прикосновение обода руля к шрамам на груди, прижав колени к ключу зажигания и рукояти ручного тормоза.

Мы добрались до подножия эстакады за полчаса. Я проехал мимо места моей аварии милю на север – до кругового разворота – и отправился обратно по пути, по которому двигался в минуты до столкновения. К счастью, дорога перед нами была свободна. На вспомогательной дороге появился черный седан, но я его обогнал. Через несколько секунд мы оказались на месте удара. Я притормозил и остановился на бетонной обочине.

– А здесь можно парковаться?

– Нет.

– Ладно, для тебя полиция сделает исключение.

Я расстегнул плащ Ренаты и положил руку ей на бедро. Она позволила мне поцеловать ее в шею, нежно пожав плечо, как влюбленная гувернантка.

– Мы виделись прямо перед аварией, – сказал я. – Помнишь? Мы занимались любовью.

– Ты все еще хочешь приплести меня к своей катастрофе?

Я двинул руку по ее бедру. Влагалище раскрылось влажным цветком. Мимо проехал аэропортовский автобус; на нас вылупились пассажиры, вылетающие в Штутгарт или Милан. Рената застегнула плащ и взяла с приборной доски новый номер «Пари матч». Полистав страницы, открыла фотографию жертв голода на Филиппинах. Глазами серьезной студентки она рассматривала фото раздутого трупа. Апофеоз смерти и увечий разворачивался под ее пальчиками, а я смотрел на транспортную развязку – в пятидесяти ярдах от места, где мы сейчас стояли, я убил человека. Анонимность этой развязки напоминала тело Ренаты с приятным набором впадин и выпуклостей, которое однажды станет таким же необычным и значительным для какого-нибудь мужа из пригорода, какими были для меня эти тротуарные камни и линии разметки.

Показался белый кабриолет; водитель мигнул фарами, когда я вышел из машины. Под ногами лежали опавшие листья и пачки от сигарет; осколки разбитого безопасного стекла, сметенные в сторону поколениями врачей «Скорой помощи», скопились в маленький сугроб. Я глядел на это пыльное ожерелье, хлам тысяч аварий. Лет за пятьдесят, по мере того, как здесь будут разбиваться новые и новые машины, осколки образуют пляж. Появится новая раса пляжных бродяг, прочесывающих кучи осколков лобового стекла в поисках окурков, использованных презервативов и монеток. Под новыми геологическими наслоениями веков автомобильных аварий останется погребенной и моя маленькая смерть, безымянная, как затянувшийся шрам на окаменевшем дереве.

Неподалеку припарковался на обочине пыльный американский автомобиль. Широкоплечий водитель смотрел на меня через заляпанное грязью лобовое стекло, прислонившись к дверной стойке. Когда я переходил дорогу, он поднял камеру с трансфокатором и уставился на меня через окуляр.

Рената оглянулась на человека через мое плечо, тоже удивленная, и открыла мне дверцу.

– Вести сможешь? Это кто – частный детектив?

Когда мы поехали по Вестерн-авеню, высокий мужчина в кожаном пиджаке прошел по дороге до места нашей парковки. На кольце я развернулся, чтобы разглядеть незнакомца. Он не спеша прогуливался среди следов шин на полотне дороги, словно повторял по памяти какую-то невидимую траекторию. Солнце высветило шрамы на его лбу и губах, и я узнал молодого доктора, который выходил из палаты Хелен Ремингтон в Эшфордской травматологической больнице.

Глава 6

В последующие дни я арендовал разные автомобили в прокатной компании студии, выбирая самые разные модели – от тяжелого американского кабриолета до мощного спортивного седана и итальянской малолитражки. То, что сперва было шуткой, чтобы подразнить Кэтрин и Ренату – обе не желали, чтобы я садился за руль, – вскоре превратилось во что-то иное. Первая короткая поездка на место аварии вызвала призрак мертвеца, а главное – мысли о моей собственной смерти. В каждой из арендованных машин я проезжал мимо места аварии, представляя новую смерть, новую жертву и новый набор увечий.

В машинах, как бы ни старались их отчистить, оставались следы предыдущих водителей: отпечатки каблуков на коврике под педалями; сухой окурок со следами немодной помады, прилипший на жевачке к крышке пепельницы; паутина странных царапин, как хореография неистовой борьбы, на виниловых сиденьях – словно два калеки пытались изнасиловать друг друга. Ставя ноги на педали, я буквально чувствовал всех этих водителей, их тела, их тайные встречи, попытки ускользнуть, тоску. Под грузом этих наслоений я заставлял себя ехать осторожно, словно меня могла ткнуть выступающая рулевая колонка.

Сначала я ездил бесцельно, привыкая к незнакомым органам управления, по объездным дорогам к югу от аэропорта, среди водохранилищ Стануэлла. Потом я огибал восточное крыло аэропорта и направлялся к дорожным развязкам Харлингтона, где движение в час пик на выезде из Лондона обрушивало на меня приливную волну металла на забитых полосах Вестерн-авеню. И неизбежно в час моей аварии я оказывался у подножия эстакады: либо поток рывками проносил меня мимо, к следующему светофору, либо я накрепко застывал в каком-то десятке футов от точного места аварии.

Когда я выбрал американский кабриолет, работник проката заметил:

– Уж мы и помучились с этой машиной, мистер Баллард. Ее ваши телевизионщики брали – так оставили зажимы для камер и на крыше, и на всех дверях, и на капоте.

Мысль о том, что автомобиль еще используется для какого-то вымышленного сценария, пришла мне в голову, едва я выехал из гаража в Шеппертоне. Как и в остальных арендованных машинах, по всему шикарному интерьеру творения Детройта виделись царапины и отметины каблуков, ожоги от сигарет и насечки. На розовом виниловом сиденье был глубокий разрыв, в который можно было бы запихнуть флагшток или, при случае, пенис. Все эти отметки были оставлены во время воображаемых драм, разыгрываемых компаниями, нанявшими автомобиль, актерами, исполняющими роли детективов и мелких преступников, секретных агентов и сбежавших наследниц. На ободе руля скопился жир сотен ладоней, держащих руки так, как командовали режиссер и оператор.

Двигаясь вечером по Вестерн-авеню, я думал, каково это – погибнуть среди скопления фантазий, обнаружить собственное тело помеченным знаками сотен детективных сериалов, символами забытых драм, которые, пролежав годы на полке после перестройки на телесети, оставят последние титры на моей коже.

Занятый манящими мыслями, я вдруг обнаружил, что перед нужным съездом оказался не на той полосе. Тяжелая машина с мощным двигателем и чувствительными тормозами напомнила, что я слишком задавался, решив, что смогу с моими ранами и моим опытом справиться с таким мастодонтом. Решив взять напрокат машину той же модели, что была у меня прежде, я свернул к аэропорту.

Плотная пробка образовалась у въездного туннеля, и я, проскочив через встречные полосы, въехал на площадь – скопление транзитных отелей и круглосуточных супермаркетов. Выезжая с ближайшей к тоннелю автозаправки, я узнал трех аэропортовских шлюх, бродящих по островку безопасности.

Увидев мою машину и решив, что я американский или немецкий турист, дамы подобрались поближе. На островке безопасности они по вечерам глазели на проезжающие машины, словно поджидали путников, желающих пересечь Стикс. Проституток было три: разговорчивая брюнетка из Ливерпуля, которая повидала и перепробовала все на свете; застенчивая и глупая блондинка, на которую мне часто показывала Кэтрин, видимо, запавшая на нее; и женщина постарше, с усталым лицом и тяжелыми грудями, которая когда-то работала на заправке на Вестерн-авеню. Они образовывали сексуальный отряд, так или иначе способный удовлетворить любого клиента.

Я остановился у островка безопасности и кивнул старшей. Сев ко мне, она руками просигналила компаньонкам, глаза которых мотались, как дворники, ощупывая лобовые стекла проезжающих машин.

Я нырнул с потоком в аэропортовский туннель. Крепкое женское тело рядом со мной в арендованном американском авто неожиданно заставило меня вспомнить о больных коленях и бедрах. Несмотря на сервотормоз и усилитель руля, американскую машину вести тяжело.

– Куда едем? – спросила женщина, когда я, выехав из туннеля, направился к зданиям терминала.

– На многоэтажную стоянку – верхние уровни вечером пусты.

Проститутки рангом повыше работают в аэропорту и окрестностях – в отелях, на дискотеках, где никогда не играет музыка, зато полно спальных мест для тысяч транзитных пассажиров; второй эшелон работает в зданиях терминала и в мезонинах ресторанов; а дальше – армия вольнонаемниц, снимающих посуточно комнаты в жилых домах вдоль автотрассы.

Мы подъехали к многоэтажной стоянке за грузовым терминалом. Я провел машину по наклонным бетонным полам и припарковался на свободном месте среди машин на крыше. Убрав банкноты в сумочку, женщина опустила задумчивое лицо к моим коленям, опытной рукой расстегнув молнию и начала размеренно обрабатывать мой член губами и рукой, упершись мне в колени. Я вздрогнул от давления ее твердых локтей.

– Что у тебя с ногами – в аварию попал?

Это прозвучало как оскорбление.

Пока женщина пробуждала к жизни мой член, я смотрел на ее сильную спину, на единение изгиба ее плеч, подчеркнутых бретельками бюстгальтера, и затейливо украшенной приборной доски американского автомобиля, толстой ягодицы в моей левой руке и светлых кругов – часов и спидометра. Вдохновленный картиной, я двинул левый безымянный палец к анусу женщины.

Внизу загудели клаксоны. Вспышка сверкнула у меня за плечом и осветила изумленное лицо усталой проститутки, обхватившей губами мой пенис; увядшие волосы разметались по спицам руля. Отпихнув женщину, я посмотрел вниз за перила. Автобус с авиапассажирами уткнулся в зад припаркованному у Европейского терминала такси. Два таксиста и человек, не выпускающий из рук пластиковый портфель, доставали пострадавшего водителя. Огромная пробка из автобусов и автомобилей запрудила площадь. Врубив мигалки, полицейская машина ехала по тротуару, пугая пассажиров и носильщиков.

Меня отвлекло какое-то отражение в хромированной дверной стойке. Я посмотрел направо: мужчина с фотокамерой сидел неподалеку на капоте машины, поставленной у бетонного парапета. Я узнал высокого человека со шрамом на лбу, который следил за мной на месте аварии под эстакадой – доктора в белом халате из больницы. Он вытащил матовую лампочку из фотовспышки и зафутболил ее прочь, под машины, а потом, достав пленку из «Полароида», глянул мне в глаза без всякого интереса, словно уже насмотрелся проституток с клиентами на крыше многоэтажной стоянки.

– Достаточно. Все в порядке. – Женщина рылась у меня в паху в поисках сбежавшего члена. Я заставил ее сесть прямо. Она поправила волосы, глядя в зеркало заднего вида, вышла из машины и, не оглядываясь, пошла к лифтовой шахте.

Высокий человек с камерой прохаживался по крыше. Я заглянул в его машину через заднее окно. Пассажирское сиденье было завалено фотографическим оборудованием – камера, треножник, картонная упаковка лампочек для вспышки. В зажим на приборной доске была вставлена кинокамера.

Незнакомец вернулся к машине, держа камеру за рукоятку, как пистолет; его лицо озарялось фарами полицейской машины. Я вдруг понял, что много раз уже видел это лицо с оспинами – в десятке забытых телепрограмм и в новостных журналах. Воэн, доктор Роберт Воэн, бывший специалист по компьютерам. Как один из первых телеученых нового типа, Воэн объединил высокую степень личного обаяния – густые черные волосы, обрамляющие покрытое шрамами лицо, американская военная куртка – с напористой театральной манерой и полной убежденностью в важности темы: компьютеризация управления всеми международными транспортными системами. В первых программах этого цикла три года назад Воэн создал неотразимый образ безумного ученого, который гоняет из лаборатории в телецентр на мощном мотоцикле. Образованный, честолюбивый, знаток саморекламы, он не стал просто нахальным карьеристом с докторской степенью благодаря налету наивного идеализма и необычному взгляду на истинную роль автомобиля в нашей жизни.

Сейчас он стоял у ограждения, глядя вниз на аварию, и свет фар освещал резкие линии шрамов над бровями и у рта, сломанную и исправленную переносицу. Я вспомнил, что положило неожиданный конец карьере Воэна: в разгар съемок телевизионного цикла он попал в серьезную аварию на мотоцикле. Его лицо и его характер до сих пор хранили ясные следы той катастрофы, ужасного столкновения на северной автостраде. Ноги были раздавлены задними колесами многотонной фуры, лицо после аварии буквально собирали по частям – по фотографиям. Шрамы у рта и на лбу, неаккуратно постриженные волосы и отсутствие двух верхних клыков придавали ему запущенный и недобрый вид. Острые косточки на запястьях торчали из-под потрепанных манжет кожаной куртки, как наручники.

Он сел в свою машину – десятилетний «Линкольн континенталь», та самая модель открытого лимузина, в которой погиб президент Кеннеди. Я вспомнил, что одним из пунктиков Воэна было убийство Кеннеди.

Он подал назад, разворачиваясь, левым крылом «Линкольна» огладил мое колено и двинулся вниз по рампе. Первое знакомство с Воэном накрепко засело у меня в памяти. Я знал, что он преследует меня вовсе не для мести или шантажа.

Глава 7

После встречи на крыше автостоянки я постоянно ощущал присутствие Воэна. Он больше не преследовал меня, но словно надсмотрщик, оставаясь вне поля зрения, контролировал мой разум. На скоростных полосах Вестерн-авеню я поглядывал в зеркало заднего вида и осматривал парапеты мостов и многоэтажные парковки. В каком-то смысле я уже включил Воэна в свою беспорядочную охоту. Наблюдая за бетонными конструкциями с нашего балкона, пока Кэтрин готовила первую вечернюю выпивку, я был уверен, что ключ к этому громадному металлизированному ландшафту кроется где-то в постоянных и неизменных маршрутах.

К счастью, на мою мессианскую одержимость обратил внимание Пол Уэринг, мой партнер, и сказал Кэтрин, что мне достаточно приезжать в студию только на час в день. Легко утомляемый и возбудимый, я затеял абсурдную свару с секретаршей Уэринга. Но все это казалось примитивным и нереальным. Куда важнее была доставка моей новой машины от местных дистрибьюторов.

Кэтрин с чрезвычайным подозрением отнеслась к тому, что я выбрал машину той же модели, как и та, в которой попал в аварию. Даже боковые зеркала и брызговики были такими же. Кэтрин и ее секретарша критически осматривали меня во дворе у грузового терминала. Карен стояла за спиной Кэтрин, чуть не упираясь ей в лопатку оттопыренным локтем, с видом молодой и честолюбивой мадам, приглядывающей за своим недавним приобретением.

– И зачем ты нас сюда позвал? – спросила Кэтрин. – Я думала, мы оба больше не сможем и смотреть на автомобили.

– По крайней мере на такой, миссис Баллард.

– Воэн преследует тебя? – спросил я у Кэтрин. – Тот, с которым ты говорила в больнице.

– Он назвался полицейским фотографом. Что ему надо?

Я с трудом выдержал взгляд Карен. Она смотрела на меня, как хищный зверь из-за серебряных прутьев.

– Его видели на месте аварии?

– Понятия не имею. Ты решил устроить для него еще одну катастрофу? – Кэтрин обошла вокруг машины и присела на переднее пассажирское сиденье, еще пахнущее по-магазинному винилом.

– Я вообще не думаю об аварии.

– Ты слишком увлекаешься этим типом, Воэном, только о нем и говоришь. – Кэтрин смотрела в чистое лобовое стекло, раздвинув бедра.

А я думал о контрасте между ее откровенной позой и стеклянными стенами зданий аэропорта, блеском новой, с иголочки, машины. Сидя в точной копии машины, в которой я чуть было не убился, я видел помятые крылья и радиаторные решетки, вздыбившийся капот. Треугольник лобка Кэтрин напомнил мне, что первый половой акт в новой машине еще впереди.

На полицейской стоянке в Нортхолте я показал пропуск охраннику, этому смотрителю музея развалин. Я медлил, словно муж, забирающий жену со склада странных извращенных грез. Десятка два разбитых автомобилей были припаркованы на солнце у задней стены заброшенного кинотеатра. На другой стороне асфальтовой площадки стоял грузовик с совершенно смятой кабиной, словно само пространство вдруг сомкнулось вокруг тела водителя. Расстроившись из-за перекореженной кабины, я двигался от машины к машине. Первая – синее такси, получившее удар рядом с левой фарой. С одного бока корпус остался целым, с другого – переднее колесо было вдавлено в пассажирское отделение. Рядом стоял белый седан, по которому проехался какой-то громадный грузовик; следы гигантских шин остались на мятой крыше, вдавленной между сиденьями до рычага коробки передач.

Я узнал собственную машину. Буксировочные тросы еще оставались на переднем бампере, кузов был забрызган маслом и грязью. Я заглянул через окна в салон, проведя рукой по грязному стеклу, встал перед машиной на колени и уставился на помятые крылья и решетку радиатора. Несколько минут я смотрел на битую машину, пытаясь воссоздать ее заново. Ужасные события промелькнули у меня в мозгу на спущенных шинах. Больше всего меня удивили масштабы повреждений. Во время столкновения капот вздыбился над моторным отсеком, скрыв от меня подробности. Оба передних колеса и двигатель вдавились в отделение водителя, погнув пол. На капоте остались пятна крови, черные засохшие струйки тянулись к дворникам; крохотные темные пятнышки покрывали сиденье и руль. Я подумал о мертвеце, лежавшем на капоте автомобиля. Кровь, текущая по смятой нитрокраске, была мощнее, чем сперма, стынущая в его яичках.

Двое полицейских шли по площадке с черной немецкой овчаркой. Когда они миновали меня, я отпер водительскую дверь и с усилием ее распахнул.

Я опустился на покосившееся пыльное сиденье, втиснувшись перед подавшейся вперед рулевой колонкой. Потом втянул в машину дрожащие ноги и поставил ступни на педали, так вылезшие из моторного отсека, что колени прижались к груди. Приборная панель с треснувшими циферблатами часов и спидометра вмялась. Сидя в разбитом салоне, я пытался представить самого себя в момент столкновения, понять, как нарушилась связь между моим телом и защищающей его технологией. Я вспомнил, как ходил с близким другом в Имперский военный музей, вспомнил, какую грусть навевал фрагмент кабины японского истребителя «Зеро» времен Второй мировой. Путаница электрических проводов и паутина рваного брезента на полу передавали одиночество человека на войне. Мутный триплекс фонаря кабины хранил маленький уголок тихоокеанского неба и рев разогревающегося двигателя истребителя на палубе авианосца.

Полицейские играли с собакой на площадке, а я открыл бардачок. Внутри, покрытые грязью и обломками пластика, лежали вещи, которые Кэтрин не смогла забрать: атласы дорог, легкий порнографический роман, который Рената как бы в шутку предложила мне почитать, и полароидная фотография: я сфотографировал ее в машине на фоне водохранилища с обнаженной левой грудью.

Металлическое блюдечко пепельницы выскочило мне на колени, осыпав дюжиной окурков с пятнами помады. Каждая сигарета, выкуренная Ренатой по дороге из офиса к ней домой, напоминала мне о том или ином половом акте между нами. Глядя на этот маленький музей возбуждения и возможностей, я понял, что смятый салон автомобиля, будто специально модифицированный для жуткого калеки, в ближайшем будущем подходит мне идеально.

От ворот послышался голос полицейского, и в лобовое стекло я увидел женщину в белом плаще – она ходила среди разбитых машин. Появление здесь привлекательной женщины отвлекло меня от грез над дюжиной окурков. Женщина подошла к соседней машине – разбитому в серьезном столкновении кабриолету. Умное лицо утомленного врача, широкий лоб, прикрытый волосами…

Не думая, я хотел было вылезти из машины, но замер за рулем. Хелен Ремингтон отвернулась от разбитого кабриолета и взглянула на капот моего автомобиля, явно не узнавая машину, убившую ее мужа. Подняв голову, она увидела в пустом лобовом стекле меня – я сидел за погнутым рулем среди высохших пятен крови ее мужа. Выражение глаз почти не изменилось, однако рука непроизвольно поднялась к щеке. Хелен оценила повреждения моей машины, переводя взгляд от смятого радиатора к задранному рулю в моих руках. Затем она провела краткий осмотр меня самого – терпеливым взглядом врача, столкнувшегося с трудным пациентом, набравшим целый букет симптомов.

Женщина двинулась к разбитому грузовику. Меня снова потрясли ее ноги – внутренняя поверхность бедер, обрамляющих широкий лобок, развернута, словно открываясь ряду разбитых машин. Она ждала, что я приду на полицейскую стоянку? Я понимал, что некоторая враждебность между нами неизбежна, но в голове уже рождались другие чувства: жалость, эротичность, даже странная ревность к мертвецу, которого знала она, но не знал я.

Хелен вернулась; я поджидал ее на покрытом масляными пятнами асфальте.

Она кивнула в сторону поврежденных машин:

– После такого как люди могут хотя бы смотреть на автомобили, не говоря уж о вождении?

Я промолчал, и она тихо добавила:

– Я хочу найти машину Чарльза.

– Ее здесь нет. Наверное, еще в полиции. Их эксперты…

– Мне сказали, она здесь. Утром сказали. – Хелен критически оглядела мой автомобиль, словно пораженная кривой геометрией. – Это ваша машина?

Рукой в перчатке она коснулась решетки радиатора, ощупала оторвавшуюся хромированную стойку, словно пыталась разыскать следы присутствия мужа среди пятен крови. Я не разговаривал с этой усталой женщиной и чувствовал, что должен выразить формальные соболезнования по поводу смерти ее мужа и ужасного акта жестокости, объединившего нас. И в то же время рука в перчатке на поцарапанной хромированной поверхности вызывала острое сексуальное возбуждение.

– Вы порвете перчатку. – Я отвел ее руку от радиатора. – Не стоило нам сюда приходить. Странно, что полиция вообще не перекрыла вход.

Крепкое запястье женщины прижалось к моим пальцам в каком-то несговорчивом раздражении, словно она репетировала физическое отмщение мне. Ее глаза разглядывали черное конфетти, рассыпанное по капоту и сиденьям.

– Вы сильно пострадали? – спросила Хелен. – Кажется, мы виделись в больнице.

Я не в силах был произнести ни слова, глядя, как она почти навязчиво прижимает волосы к щеке. Ее сильное тело, нервное и сексуальное, образовало крепкое единение с помятой и покрытой грязью машиной.

– Мне не нужна машина. На самом деле меня поразило, что я должна заплатить за ее утилизацию.

Хелен глядела на меня одновременно с ненавистью и интересом, как будто признавая, что ее мотивы прийти сюда были так же двусмысленны, как и мои. Я чувствовал, что в утонченной и сухой манере она уже обдумывает возможности, которые открыл перед ней я, изучает инструмент извращенной технологии, убивший ее мужа и закрывший главный проспект ее жизни.

Я предложил подбросить ее до больницы.

– Спасибо. – Она шагнула вперед. – Если можно, до аэропорта.

– До аэропорта? – Я словно ощутил странную потерю. – А что, вы уезжаете?

– Еще нет – хотя, как выяснилось, многие ждут не дождутся. – Хелен сняла очки и безрадостно улыбнулась. – Смерть в семье доктора вдвойне угнетает пациентов.

– Но белое вы носите не для того, чтобы ободрить их?

– Если бы я хотела, то носила бы кровавое кимоно.

Мы сели в мою машину. Хелен сообщила, что работает в иммиграционной службе лондонского аэропорта, и, держась от меня подальше, прислонилась к дверной стойке, критически оглядывая внутренность автомобиля – воскрешение гладкого винила и шлифованного стекла. Она следила, как мои руки трогают органы управления. Вес ее бедер формировал зону сильного возбуждения, и я догадывался, что ей это известно. Ужасный парадокс: половой акт между нами станет ее своеобразной местью мне.

Плотный поток запрудил северную автостраду от Эшфорда до лондонского аэропорта. Солнце сияло на перегретой нитроэмали. Усталые водители высовывались из окон, слушая новости по радио. Запертые в автобусах будущие авиапассажиры следили, как поднимаются с далеких взлетных полос аэропорта реактивные лайнеры. К северу от зданий терминала я видел эстакаду над въездным туннелем аэропорта, забитую машинами, готовыми повторить в замедленной съемке нашу аварию.

Хелен Ремингтон достала из кармана плаща пачку сигарет и поискала на приборной доске прикуриватель – ее правая рука испуганной птицей вспорхнула над моими коленями.

– Хотите сигарету? – Сильными пальцами она сорвала целлофановую обертку. – Я начала курить в Эшфорде – глупо, наверное.

– Смотрите, какое движение. Мне нужны все успокоительные, какие есть.

Хелен обвела сигаретой салон.

– Вы снова купили точно такую же машину. И модель, и цвет.

Она повернулась ко мне, уже не пытаясь спрятать шрам на лице, и на меня накатила волна ее ненависти. Мы достигли Стануэллской развязки. Держась в автомобильном потоке, я думал, как она поведет себя в сексе. Я пытался представить, как ее крепкие губы охватывают член мужа, как острые пальцы раздвигают ему ягодицы, чтобы добраться до простаты. Хелен обратила внимание на желтую цистерну бензовоза рядом с нами – заднее колесо было всего футах в шести от ее локтя. Пока она читала пожарную инструкцию на цистерне, я уставился на ее крепкие икры и бедра. Знала она уже, с каким мужчиной – или с какой женщиной – будет у нее следующий половой акт?.. Когда зажегся зеленый, я почувствовал, как шевельнулся мой пенис.

Арка эстакады поднималась на фоне неба, северный конец прятался за белой прямоугольной пластиковой фабрикой. Нетронутые прямоугольные формы фабрики сплавились в моем мозгу с очертаниями голеней и бедер женщины, прижатых к сиденью. Хелен Ремингтон не замечала, что мы приближаемся к месту нашей первой встречи. Она сплела ноги, потом расплела, перемещая белые пухлости, пока мы проезжали мимо пластиковой фабрики.

Дорога пошла вниз; мы ускорялись к развязке с Дрейтон-парк. Хелен ухватилась за хромированную стойку поворотной форточки, чуть не уронив сигарету себе на колени. Стараясь выправить машину, я прижался головкой члена к нижнему ободу руля. Машину повело к первой точке столкновения с разделительной полосой. Линии разметки неслись под нами наискосок, за моим плечом тихо вякнул автомобильный клаксон. Сугробы стеклянных осколков мигали на солнце азбукой Морзе.

Сперма толкнулась в моем члене. Я потерял контроль над машиной, и переднее колесо ударилось в бордюр разделительной полосы, подняв смерч пыли и окурков до лобового стекла. Машина съехала со скоростной полосы и вильнула в сторону аэропортовского автобуса, выезжающего из-за поворота. Когда сперма брызнула из члена, я пристроил машину за автобусом. Последняя дрожь маленького оргазма затихла.

Я почувствовал, что Хелен Ремингтон держит меня за руку. Она передвинулась на середину сиденья, прижавшись ко мне крепким плечом и положив ладонь поверх моей руки на руле. Справа и слева нас объезжали, гудя, машины.

– Сверните здесь. Поедем потихоньку.

Я подвел машину к съезду в сторону бетонных бульваров одноэтажного поселка. Почти час мы ехали по пустынным улицам. У ворот жилищ стояли детские велосипеды. Хелен Ремингтон держала меня за плечо, ее глаза были скрыты за очками. Она рассказывала мне о своей работе в иммиграционной службе аэропорта и о проблемах с завещанием мужа. Знала ли она, что произошло в моей машине, о пути, который я столько раз репетировал в разных машинах, и что в смерти ее мужа я прославлял единство наших ран и моего оргазма?

Глава 8

Движение ширилось, бетонные полосы расходились по ландшафту. Мы с Кэтрин возвращались от коронера; эстакады громоздились одна на другую, как совокупляющиеся гиганты. Вердикт о смерти в результате несчастного случая был вынесен безучастно, без всяких церемоний; полиция не выдвигала против меня обвинений ни в убийстве, ни в неосторожном вождении. Я позволил Кэтрин довезти меня до аэропорта и четверть часа просидел у окна в ее кабинете, глядя на сотни машин внизу на парковке. Их крыши сливались в металлическое озеро. Секретарша Кэтрин стояла за ее плечом и ждала, когда я уйду.

Кэтрин проводила меня до вестибюля.

– Джеймс, лучше поезжай в офис. Поверь, я желаю тебе добра. – Она с любопытством тронула меня за правое плечо, как будто искала вновь появившиеся раны. У коронера она крепко держала меня за руку, словно боясь, что меня унесет в окно.

Не желая пререкаться с угрюмыми надутыми таксистами, заинтересованными только в лондонских тарифах, я прошел через стоянку напротив здания грузового терминала. Над головой, в металлизированном небе, ревел реактивный авиалайнер; когда он пролетел, я поднял голову и увидел в сотне ярдов справа доктора Хелен Ремингтон. Она спокойно шагала среди рядов автомобилей ко входу в иммиграционную службу. Ее крепкая челюсть упрямо выдавалась вперед, на меня она не смотрела, словно нарочито вычеркнула из памяти все следы моего существования.

Через неделю после нашего визита к коронеру Хелен ждала на стоянке такси у Океанского терминала. Я как раз отъехал от офиса Кэтрин, окликнул Хелен и остановился за аэропортовским автобусом, показав на пассажирское сиденье. Покачивая сумочкой, она подошла к машине и поморщилась, узнав меня.

Мы ехали к Вестерн-авеню, и Хелен с интересом оглядывала машины на дороге. Она отвела черные волосы от лица, выставив напоказ бледнеющий шрам.

– Куда вас отвезти?

– Может, просто покатаемся? – спросила Хелен. – Мне нравится смотреть на движение.

Похоже, что в своей сухой манере она уже оценивает возможности, которые я перед ней открыл. С бетонных площадок парковок и крыш многоэтажных автостоянок Хелен смотрела ясным и бесчувственным взглядом на технику, которая привела к смерти ее мужа.

– Вчера взяла такси и сказала водителю: «Куда угодно». И попали в плотную пробку у туннеля.

Мы ехали по Вестерн-авеню; слева остались служебные здания и ограда периметра аэропорта. Я вел машину по медленной полосе, и в зеркале заднего вида уплывала назад эстакада. Хелен щебетала о новой жизни, которую уже распланировала.

– В Лабораторию дорожных исследований требуется медработник. Причем зарплата там больше, теперь для меня это важно. Есть что-то высокоморальное в том, чтобы быть материалисткой.

– Лаборатория дорожных исследований… – повторил я. В документальных передачах часто показывают съемки экспериментальных автоаварий; изуродованные машины овеяны странной грустью. – А это не слишком близко…

– В том-то и дело. Кроме того, я чувствую, что могу много такого, о чем раньше и не думала. Это не столько долг, сколько призвание.

Через пятнадцать минут, когда мы возвращались к эстакаде, она подвинулась ко мне, глядя на мои руки на руле; мы снова двигались к месту аварии.

Тот же холодный, но любопытный взгляд, словно Хелен еще не решила, как меня использовать, я почувствовал на своем лице, когда остановил машину на пустынной служебной дороге среди водохранилищ к западу от аэропорта. Я приобнял ее за плечи, и она коротко улыбнулась сама себе; губы приоткрыли справа резец в золотой коронке. Я коснулся ее губ своими, помяв панцирь пастельной помады, и заметил, как ее рука потянулась к хромированной стойке поворотной форточки. Я прижал губы к чистой эмали верхних зубов Хелен, очарованный движениями ее пальцев по гладкой стойке. Передний край форточки был помечен синей краской, оставленной небрежным рабочим конвейера. Ноготь Хелен царапал эту полоску, идущую наклонно, как и бетонный край оросительной канавы в десяти футах от машины. В моих глазах эти параллельные линии сплавились с образом автомобиля, брошенного среди ржавой травы на низком берегу водохранилища. В короткой лавине осыпавшейся пудры – она обрушилась, когда я провел губами по векам Хелен, – содержалась вся печаль древнего авто, его протекшего масла и охлаждающей жидкости.

В шестистах ярдах за нами машины ждали в пробке на автостраде; вечернее солнце било в окна аэропортовских автобусов и автомобилей. Моя ладонь скользила по внешней округлости бедер Хелен, ощущая расстегнутую молнию платья. Острые зубцы царапнули по костяшкам пальцев, и я почувствовал на ухе зубы Хелен. Острая боль напомнила мне укус осколков лобового стекла во время аварии. Хелен раздвинула ноги, и я начал гладить нейлон, покрывающий лобок, шикарную вуаль лона серьезной женщины-врача. Теперь Хелен говорила сама с собой, бормоча что-то, словно поврежденная умом жертва катастрофы. Она освободила правую грудь из бюстгальтера и прижала мои пальцы к горячему соску. Я поцеловал сначала одну грудь, потом другую, прижав зубами крепкие соски. Обхватив меня всем телом в этой кабине из стекла, металла и пластика, Хелен запустила руку мне под рубашку. Я взял ее ладонь и положил пальцы себе на член. В зеркало заднего вида я видел, что к нам приближается грузовик водопроводной компании. Он прогремел мимо в клубах пыли и выхлопа дизеля, и волна возбуждения двинула первую порцию спермы по моему члену. Через десять минут, когда грузовик возвращался, дрожание стекол вызвало у меня оргазм. Хелен стояла надо мной на коленях, упершись локтями в сиденье по бокам от моей головы. Я лежал, ощущая спиной теплый пахучий винил. Руками я задрал блузку Хелен на талию, чтобы рассмотреть ее бедра, и медленно двигал ее, прижавшись членом к клитору. Части женского тела, угловатые коленные чашечки рядом с моими локтями, правая грудь, торчащая из бюстгальтера, маленькая язвочка под соском – все было обрамлено салоном машины. В тесном пространстве грудились угловатая приборная панель и округлые части человеческих тел – в незнакомых сочетаниях, словно во время первого гомосексуального акта в капсуле «Аполлона». Широкие бедра, прижатые к моим ногам, левый кулак, упертый мне в плечо, шумное дыхание у моих губ, влажность ануса, который я гладил безымянным пальцем, – все перекрывалось представителями благожелательной технологии: литой панелью приборов, выпуклостью рулевой колонки, необычной пистолетной рукоятью ручного тормоза. Я ощутил теплоту сиденья рядом с собой и погладил сырой островок промежности Хелен. Ее ладонь прижала мое правое яичко. Пластик цвета мокрого антрацита был точно в тон волоскам на лобке Хелен, разделенным преддверием влагалища. Пассажирский отсек вокруг нас был словно создан машиной из нашего полового акта – гомункул из крови, спермы и охлаждающей жидкости. Мой палец нырнул в анус Хелен, а член – внутрь влагалища. Тонкие перепонки, подобные слизистой ее носа, которую я трогал языком, отражались в стекле циферблатов на приборной доске, в целехоньком лобовом стекле.

Зубы Хелен впились мне в плечо, и кровь окрасила рубашку, как отпечаток губ. От неожиданности я ударил по ее щеке ладонью.

– Прости! – ахнула Хелен. – Пожалуйста, не двигайся!

Она снова направила мой член себе во влагалище. Обхватив двумя ладонями ее ягодицы, я быстро близился к оргазму. Серьезные глаза Хелен Ремингтон смотрели на меня так, словно она оживляла пациента. Влага блестела на коже вокруг ее губ, как блестки на утреннем лобовом стекле. Хелен быстро задвигала ягодицами, прижимаясь ко мне лобком, потом откинулась к приборной доске, когда мимо прогремел «Лендровер», обдав наши окна тучей пыли.

Она поднялась с моего опадающего члена, позволив сперме пролиться в пах, села к рулю, придерживая ладонью мокрую головку члена, и оглядела салон автомобиля, словно прикидывала, как еще можно использовать наш половой акт. Освещенный вечерним солнцем бледнеющий шрам на лице выдавал эти скрытые мотивы, как тайный кордон на захваченной территории. Решив, что надо как-то приободрить Хелен, я высвободил ее левую грудь из бюстгальтера и начал гладить. Возбужденный знакомой формой, я смотрел на сверкающий грот приборной доски, на выпуклую сборку рулевой колонки, на хромированные головки переключателей.

Позади нас появилась полицейская машина; белый корпус тяжело качался на колдобинах. Хелен мгновенно выпрямилась, ловким движением убрала грудь, быстро оделась и начала поправлять макияж, глядя в зеркало косметички, – дистанцировалась от собственной жадной сексуальности.

Однако Хелен Ремингтон явно не переживала из-за половых актов в тесном салоне автомобиля, припаркованного где-нибудь на служебных дорогах, в переулочках и на полночных парковках. Когда я в течение следующих недель забирал ее из дома, который она снимала в Нортхолте, или поджидал у вестибюля иммиграционной службы, казалось невероятным, что у меня есть какие-то сексуальные отношения с этой чувствительной женщиной-врачом в белом плаще, терпеливо выслушивающей жалобы туберкулезного пакистанца.

Как ни странно, наши половые акты происходили только в машине. В большой спальне съемной квартиры Хелен у меня даже эрекции не возникало, а сама Хелен принималась спорить и отдалялась, болтая о самых скучных аспектах своей работы. Зато в моей машине на запруженных дорогах мы легко возбуждали друг друга. Каждый раз она проявляла все больше нежности ко мне, старалась снять мое беспокойство. Каждый наш половой акт повторял смерть ее мужа, повторял образ его тела в ее влагалище – в сотнях перспектив наших губ и бедер, сосков и языков посреди металлического и пластикового салона машины.

Я ждал, что Кэтрин раскроет наши частые встречи с одинокой женщиной-врачом, но, к моему удивлению, она мало обращала внимания на Хелен Ремингтон. Кэтрин снова отдала себя браку. До аварии наши сексуальные отношения почти совсем угасли и сводились к скудной серии игр и извращений. Вылезая по утрам из постели, Кэтрин как-то механически обслуживала себя: быстрый небрежный душ; моча из ночной вазы выливается в унитаз; достается колпачок, смазывается и вставляется на место (как и где она занималась любовью в обеденный перерыв, с каким пилотом или администратором авиакомпании?); кофе под утренние новости…

Все это ушло, и на свет явились маленькие, но растущие знаки нежности и любви. Когда Кэтрин лежала рядом, бессовестно опаздывая на работу, я мог вызвать у себя оргазм, просто представив машину, в которой доктор Хелен Ремингтон и я занимались любовью.

Глава 9

Приятная домашняя идиллия с восхитительными изменами подошла к концу с новым появлением Роберта Воэна, кошмарного ангела автострад.

Кэтрин уехала на три дня в Париж на конференцию, и я из любопытства повез Хелен на стадион в Нортхолте смотреть гонки серийных автомобилей. Некоторые водители-каскадеры, работавшие в фильме Элизабет Тейлор, выступали там с трюками. На студии было полно никому не нужных билетов на представление. Рената, не одобрявшая мою связь со вдовой убитого мной человека, дала пару билетов мне – явно с намеком.

Мы с Хелен сидели рядом на полупустой трибуне, пока ободранные седаны крутились по гаревой дорожке. Скучающая толпа следила за машинами с периметра преобразованного футбольного поля. Над головами гремел голос ведущего. После каждого заезда жены водителей без энтузиазма изображали ликование.

Хелен прижалась ко мне, обняв за талию и уткнувшись лицом в плечо. Лицо ее сморщилось от непрерывного рева неисправных глушителей.

– Странно, я думала, народу будет куда больше.

– Все это можно увидеть вживую и бесплатно. – Я показал желтую программку. – А вот это должно быть интереснее: «Реконструкция автомобильной катастрофы».

Дорожку освободили и с помощью белых столбиков обозначили перекресток. В боксе под нами громадного, заляпанного маслом человека в куртке с серебристыми заклепками прикрепляли ремнями к водительскому сиденью машины без дверей. Его обесцвеченные волосы до плеч были перехвачены алым шарфом. На строгом бледном лице застыло голодное выражение циркового униформиста. Это был один из студийных каскадеров, в прошлом автогонщик по фамилии Сигрейв.

Пять автомобилей принимали участие в инсценировке катастрофы – во время крупного завала прошлым летом на северной кольцевой погибли семь человек. Пока машины расставляли по местам на поле, ведущий пытался разогреть аудиторию. Усиленные фразы его комментариев метались среди пустых трибун, словно пытались удрать.

Я показал на оператора в армейской куртке – он крутился у машины Сигрейва и, перекрывая рев мотора, выкрикивал инструкции через отсутствующее лобовое стекло.

– Снова Воэн. Это он говорил с тобой в больнице.

– Он фотограф?

– И непростой.

– Я подумала, что он проводит расследование аварии. Он хотел знать все подробности столкновения.

Теперь, на стадионе, Воэн был похож на режиссера. Нависнув над Сигрейвом, держась за стойку лобового стекла, он резкими жестами разлиновывал новую хореографию жестокости и столкновения. Сигрейв, откинувшись на спинку сиденья, курил слабо скрученный косячок, который держал для него Воэн, при этом проверяя ремни и наклон рулевой колонки. Его вытравленные белые волосы были центром внимания всех зрителей. От ведущего мы узнали, что Сигрейв поведет машину-мишень, которую пошедший юзом грузовик направит на целый ряд встречных машин.

Тут Воэн оставил Сигрейва и побежал по трибуне к комментаторской кабине за нашими спинами. Наступила короткая тишина, а потом мы услышали торжественное объявление, что сесть за руль грузовика Сигрейв попросил своего лучшего друга. Это последнее драматичное дополнение никак не тронуло толпу, хотя Воэн, похоже, был доволен. Крепкие губы со шрамом разошлись в чудной улыбке, пока Воэн спускался по ступенькам. Увидев нас с Хелен Ремингтон, он помахал рукой, как завсегдатаям этих омерзительных зрелищ.

Через двадцать минут я, сидя за рулем своей машины позади «Линкольна» Воэна, наблюдал, как потрясенного Сигрейва ведут через парковку. Инсценировка аварии полностью провалилась: при ударе грузовика легковушка зацепилась за клыки бампера – как будто близорукий тореадор попал прямо на рога быку. Грузовик протащил машину Сигрейва пятьдесят ярдов и протаранил ею встречные автомобили. Жуткое столкновение заставило всю толпу и нас с Хелен вскочить на ноги.

Спокойным оставался только Воэн. Когда водители-каскадеры, выскочив из машин, помогали Сигрейву выбраться из-за руля, Воэн быстро пересек арену и властным жестом поманил Хелен Ремингтон. Я проводил ее по дорожке, но Воэн, не обращая на меня внимания, повел Хелен через толпу механиков и зевак.

Хотя Сигрейв был в состоянии идти, вытирая грязные руки о серебристые рабочие штаны и пытаясь разглядеть дорогу, Воэн убедил Хелен сопроводить его в общую больницу Нортхолта. Мы тронулись, и оказалось, что я цепко держусь прямо за пыльным «Линкольном» Воэна. Едва Сигрейв рухнул рядом с Хелен на заднее сиденье, Воэн рванул сквозь ночь, выставив локоть в окно и похлопывая ладонью по крыше машины. Я догадывался, что в своей наглой манере он проверяет, сможет ли оторваться от меня; на светофорах он смотрел в зеркало заднего вида, как я подтягиваюсь, а потом мощно стартовал на желтый. По Нортхолтской эстакаде он гнал, значительно превышая скорость, и неправильно обогнал полицейскую машину. Водитель-полицейский начал мигать фарами, однако не стал связываться, заметив алый, как кровь, шарф на волосах Сигрейва и мои фары за спиной.

Мы съехали с эстакады на бетонную дорогу на западе Нортхолта, в жилом квартале у аэропорта. На маленьких участках, разделенных проволочными заборами, стояли одноэтажные домики, где жили работники авиалиний, смотрители автостоянок, официантки и бывшие стюардессы. Многие работали посменно, так что по вечерам отсыпались – и окна домов были занавешены, пока мы катились по пустым улицам.

Мы въехали на территорию больницы. Не обращая внимания на стоянку для посетителей, Воэн направился прямо ко входу травматологического отделения, резко затормозил на парковке докторов-консультантов и, выскочив из-за руля, поманил за собой Хелен. Пригладив блондинистые волосы, Сигрейв неохотно вылез с заднего сиденья. Он еще не восстановил чувство равновесия и всем телом грузно опирался на стойку лобового стекла. Глядя на его синяки и отсутствующий вид, я не сомневался, что это очередное из многочисленных сотрясений. Сигрейв плюнул на замасленные ладони и похромал вслед за Хелен к травматологическому отделению.

Мы ждали их возвращения. Воэн присел на капот своего автомобиля, так что луч от фары перерезал ему бедро. Потом нетерпеливо встал и обошел машину, не обращая внимания на взгляды посетителей больницы. Наблюдая за ним из своей машины, припаркованной рядом с «Линкольном», я сознавал, что даже сейчас Воэн изображает сам себя, чтобы доставить удовольствие безымянным прохожим, и держится в свете фар, словно подозревая, что его выцеливают невидимые телекамеры. Во всех импульсивных движениях читался недовольный актер. Мягко шагая в потертых белых теннисках, Воэн обошел машину и отпер багажник.

Потревоженный отражением фар «Линкольна» в стеклянных дверях ближайшего отделения физиотерапии, я выбрался из машины и смотрел, как Воэн перебирает в багажнике камеры и вспышки. Выбрав кинокамеру на пистолетной рукоятке, он закрыл багажник и сел за руль, шикарно уперев ногу в черный асфальт.

Воэн открыл пассажирскую дверцу.

– Залезайте, Баллард! Времени уйдет больше, чем думает эта Ремингтон.

Я сел рядом с ним на переднее сиденье. Воэн смотрел через видоискатель камеры на вход травматологического отделения. На грязном полу валялись фото разбитых машин. Больше всего меня поразило в Воэне то, как он держит бедра – словно собрался вонзить гениталии в приборную панель машины. Я видел, как сжимаются его ягодицы, когда он смотрит в окуляр камеры. Странно: мне вдруг ужасно захотелось взять в руки его член и направить головку в светящиеся циферблаты приборов. Я представил, как сильная нога Воэна вжимает педаль газа в пол, и капельки спермы отмеряют интервалы на счетчике спидометра, когда мы со страшной скоростью входим в крутой поворот.

Я общался с Воэном с того вечера до самой его смерти целый год, но вся суть наших отношений застыла в этих минутах, что мы провели на стоянке для врачей в ожидании Сигрейва и Хелен Ремингтон. Сидя рядом, я чувствовал, как моя враждебность уступает место почтению или даже подобострастию. Манера, с которой Воэн водил автомобиль, проявлялась во всем – он по очереди был агрессивным, рассеянным, чувствительным, неуклюжим, увлеченным и бесчеловечным. «Линкольн» потерял вторую передачу в автоматической коробке – сорвалась, как потом объяснил Воэн, во время дорожных гонок с Сигрейвом. Временами на Вестерн-авеню он тормозил все движение на скоростной полосе, держа скорость десять миль в час, пока не переключится поврежденная трансмиссия. Воэн мог застыть, как паралитик, и дергать руль, пока машина неслась к заднему бамперу такси у светофора, – а в последний момент тормозил, вспомнив, что он водитель.

С Хелен Ремингтон он обычно разговаривал просто и иронично, но иногда становился вежливым и почтительным, грузя меня бесконечными исповедями в туалетах отелей аэропорта, допрашивая, будет ли она лечить жену и маленького сына Сигрейва или его самого. Потом, отвлекшись на что-то, Воэн мог с презрением отзываться о работе Хелен и вообще о ее профессионализме. Даже после их романа настроение Воэна легко перескакивало с любви на долгие периоды скуки. Он сидел за рулем машины и смотрел, как Хелен идет к нам от офиса иммиграционной службы, а глаза холодно выискивали места желанных ранений.

Воэн откинулся на спинку сиденья, расставив ноги и положив ладонь на тяжелую промежность. Бледность рук и груди, шрамы, размечавшие кожу, придавали его телу нездоровый металлический блеск, как у порванного винила в салоне машины. Зарубки на плоти, как следы зубила, отмечали яростные объятия смятого салона; эту клинопись оставили разбитые циферблаты приборов, сломанные рычаги коробки передач и выключатели подфарников. Это был язык боли и чувственности, эротики и страсти. Отражение фар высвечивало полукружие пяти шрамов у правого соска – места для пальцев руки, которая возьмет его за грудь.

В туалете отделения травматологии я стоял у писсуаров рядом с Воэном. Взглянув на его член, я удивился, что на нем тоже есть шрам. На головке, которую Воэн держал указательным и средним пальцами, выделялась особая линия, словно канал для дополнительной спермы или влагалищной смазки. Что за часть некой разбитой машины пометила член Воэна? Ужасно возбуждающий шрам занимал мои мысли, пока я шел за Воэном к его машине мимо расходящихся посетителей больницы. Изгиб шрама, как наклон стойки лобового стекла «Линкольна», отражал кособокое и навязчивое движение Воэна по просторам моего разума.

Глава 10

Над нами, вдоль насыпи автострады, фары машин освещали вечернее небо, как лампы, развешанные вдоль горизонта. Со взлетной полосы в четырехстах ярдах слева от нас в небо уходил авиалайнер, цепляясь нервными двигателями за темный воздух. За ограждением периметра из некошенной травы торчали длинные ряды металлических столбов. Полосы посадочных огней образовывали квадраты электрических полей, напоминающих кварталы ослепляющего города. Я ехал за машиной Воэна по пустынной вспомогательной дороге. Строительная зона южной окраины аэропорта, неосвещенный район трехэтажных жилых домов для сотрудников авиакомпаний, недостроенных отелей и автозаправок. Мы миновали пустой супермаркет; фары высвечивали горы белого строительного мусора на обочине.

Впереди замаячила шеренга уличных фонарей, отмечающих границу этой зоны транзита и развлечений. Сразу за ними, на западной окраине Стануэлла размещались автомобильные кладбища и свалки. У маленькой автомастерской стоял припаркованный двухъярусный трейлер, перевозящий разбитые машины. Сигрейв занял заднее сиденье машины Воэна, и какие-то знакомые стимулы с трудом пробивались в его утомленный мозг. Всю дорогу от больницы он сидел, привалившись к дверце; его вытравленные волосы в свете моих фар напоминали нейлоновое руно. Рядом с ним сидела Хелен Ремингтон и время от времени оборачивалась посмотреть на меня. Она настояла, чтобы мы проводили Сигрейва до дома – явно не доверяла намерениям Воэна.

Мы въехали на дворик гаража и торгового зала Сигрейва. Его бизнес, похоже, знавал лучшие времена – в те дни, когда Сигрейв блистал в качестве гонщика. Он торговал гоночными и тюнингованными автомобилями. За немытыми окнами торгового зала виднелась фибергласовая копия гоночного «Бентли-брукландс» тридцатых годов.

Ожидая, когда можно будет уехать, я наблюдал, как Хелен Ремингтон и Воэн ведут Сигрейва в его гостиную. Гонщик-каскадер неуверенно разглядывал дешевую мебель из кожзаменителя, постепенно узнавая собственный дом. Он прилег на диван, а его жена насела на Хелен, которую, как доктора, видимо, считала виновной в самочувствии пациента. И почему-то Вера Сигрейв ни в чем не винила Воэна, который – я узнал об этом позже, а ей-то уже должно было быть известно – явно использовал ее мужа в качестве подопытного. Приятная беспокойная женщина лет тридцати собирала волосы в африканские косички. И все это время за нами следил ребенок, застряв между ее ног; его пальчики гладили два длинных шрама на бедрах матери, открытых мини-юбкой.

Воэн, погладив по талии Веру Сигрейв, продолжающую допрос Хелен Ремингтон, прошел к сидящему на диване напротив трио. Мужчина, телепродюсер, снимавший первые программы Воэна, одобрительно кивал, слушая рассказ Воэна об аварии Сигрейва, но уже остекленел от косяка, который курил, и не в состоянии был сосредоточиться на программе. Рядом на диване сидела остролицая молодая женщина, готовящая новый косяк; когда она завернула кусочек смолы в серебристую фольгу, Воэн достал из кармана брюк медную зажигалку. Женщина подогрела смолу и высыпала порошок в сигаретную гильзу, ожидающую в закаточной машинке у нее на коленях. Эта работница детской службы стануэллского социального отдела давно дружила с Верой Сигрейв.

На ногах женщины виднелись шрамы, как от газовой гангрены – бледные круглые впадины на коленных чашечках. Она заметила, что я смотрю на шрамы, но даже не подумала прикрыть ноги. Рядом с ней на диване лежала хромированная трость. Обе лодыжки были захвачены стальными зажимами ортопедического аппарата, а по напряженной талии было ясно, что женщина носит и какой-то медицинский корсет. Женщина выкатила сигарету из машинки, глядя на меня с явным подозрением. Я понял, что ее враждебность вызвана предположением, что я не попадал в автомобильные аварии, как Воэн, она сама и Сигрейв.

Хелен Ремингтон тронула меня за руку.

– Сигрейв… – Она показала в сторону неуклюже развалившегося на диване блондинистого каскадера. Он ожил и теперь в шутку пихал маленького сына. – Завтра, похоже, на студии затеваются гонки. Можете его остановить?

– Обратитесь к его жене. Или к Воэну – похоже, он тут верховодит.

– Вот уж не стоит.

Телепродюсер крикнул:

– Сигрейв дублирует всех актрис! И все из-за очаровательных белых локонов. А если брюнетка, а, Сигрейв?

Сигрейв щелкнул сына по крохотному пенису.

– Да в задницу их. Свернуть маленькую свечку из гашиша и запихать своим шомполом. Два в одном. – Сигрейв инстинктивно взглянул на грязные ладони. – Я бы их всех поимел в тех машинах, на которых приходится ездить. Что скажешь, Воэн?

– Так и будет. – В голосе Воэна, глядящего на каскадера, слышалось неожиданное почтение. – Так и сделаем.

Сигрейв затянулся неплотно набитой сигаретой, которую передал ему Воэн. Задержав дым в легких, он посмотрел на горы заброшенных машин на заднем дворе.

– Представляешь их в скоростном завале? Чтобы кубарем в канаву? Или со всей дури – лоб в лоб. Я о таком просто мечтаю. Все в твоих руках, Воэн.

Воэн с улыбкой кивнул и состроил металлическую гримасу.

– Ты прав. С кого начнем?

Сигрейв улыбнулся сквозь дым. Он не обращал внимания на жену, которая пыталась успокоить его, и смотрел прямо на Воэна.

– Я уж знаю, с кого бы я начал…

– Возможно.

– …Прямо вижу эти здоровенные титьки – пусть рубятся об панель.

Воэн отвернулся, словно испугавшись, что Сигрейв украдет у него идею. Шрамы на губах и на лбу выдавали необычные чувства. Он взглянул на другой диван, где телепродюсер и искалеченная молодая женщина, Габриель, передавали друг другу сигарету.

Я встал, решив подождать Хелен в машине. Воэн вышел со мной и крепко взял за руку.

– Не уезжайте, Баллард, мне нужна ваша помощь.

Он огляделся, и мне показалось, что Воэн управляет нами всеми, давая каждому то, что тот хочет и чего боится.

Я прошел за ним по коридору в фотолабораторию.

– Новый проект, Баллард. – Воэн уверенным жестом обвел комнату. – Я готовлю специальный цикл – новую программу.

– Вы ушли из химической лаборатории?

– Разумеется. Этот проект слишком важен. – Он покачал головой, отгоняя ассоциации. – Большой правительственной лаборатории не хватает ресурсов – ни психологических, ни каких-либо еще.

Сотни фотографий висели на стенах и лежали на банкетках среди эмалированных кювет. Пол вокруг увеличителя был усыпан отпечатками с пластинок, изученными и отброшенными. Пока Воэн у центрального стола перелистывал страницы фотоальбома в кожаном переплете, я разглядывал снимки под ногами. В основном это были фронтальные фото легковушек и грузовиков, побывавших в дорожных авариях, в окружении зевак и полицейских; встречались крупные планы помятых радиаторных решеток и разбитых лобовых стекол. Многие снимки были сделаны с рук из движущейся машины – на них остались размытые силуэты разгневанных полицейских и врачей, грозящих проезжающему мимо фотографу.

На первый взгляд на фотографиях не было знакомых фигур, но на стене, над металлической раковиной у окна висели шесть увеличенных портретов женщин среднего возраста. Меня поразило их сходство с Верой Сигрейв – так она будет выглядеть лет через двадцать. Женщины были очень разные – и хорошо сохранившаяся жена успешного бизнесмена с лисьим мехом на плечах, и стареющая кассирша из супермаркета, и билетерша с избыточным весом в униформе с галунами. В отличие от остальных фотографий эти были выполнены очень тщательно, с использованием трансфокатора, через лобовое стекло или вращающиеся двери.

Воэн открыл альбом и протянул его мне. Прислонившись спиной к двери, он смотрел, как я поправляю настольную лампу.

Снимки на первых 30 страницах хранили аварию, лечение в больнице и восстановление молодой социальной работницы, Габриель, которая в настоящий момент сидела на диване в гостиной Сигрейва и снаряжала всем косяки. По странному совпадению ее маленький спортивный автомобиль врезался в аэропортовский автобус на въезде в туннель недалеко от места моей аварии. На переднем плане первой фотографии разбитая машина окружена полицейскими, врачами и зеваками; пожарный специальными кусачками режет правую стойку лобового стекла. Повреждений молодой женщины еще не заметно. Ее безучастное лицо обращено к держащему фонарь пожарному, словно она ждет, что он будет ее насиловать. На последующих фотографиях лицо начали покрывать синяки – черты новой личности, предвестие скрытых пока личин души, которые проявятся впоследствии. Меня поразили строгие морщины, образовавшиеся у ее крупного рта. Такие болезненные провалы бывают у замкнутой в себе незамужней женщины – в память о неудачных романах.

Воэн так и стоял за моей спиной, прислонившись к двери. Впервые со дня нашего знакомства он был совершенно расслаблен – его маниакальную живость каким-то образом успокоило мое пристальное внимание к альбому. Я перевернул еще несколько страниц. Воэн собрал впечатляющее фотодосье на молодую женщину. Я понял, что ему повезло оказаться на месте аварии через несколько минут после того, как Габриель воткнулась в зад автобуса. Встревоженные лица нескольких пассажиров уставились на разбитую спортивную машину, которую раненая молодая женщина доставила, словно барельеф, на стенку под их сиденьями.

На следующих снимках Габриель доставали из машины: белая юбка пропиталась кровью, лицо безучастно прижато к руке вынимавшего ее из смятого салона пожарного – последователя безумной секты на американском юге, крещенного в крови ягненка. Полицейский без фуражки держал ручку носилок, в его квадратную челюсть упиралось левое бедро женщины. Между ее бедер темнел треугольник лона.

Следующие несколько страниц показывали разбитую спортивную машину на кладбище автомобилей; крупным планом – высохшие пятна крови на водительском и пассажирском сиденьях. На одной фотографии появился сам Воэн – стоя в позе Байрона, он глядел на машину, и джинсы туго обтягивали его тяжелый член.

Последняя группа снимков показывала Габриель в хромированном кресле на колесах: подруга везет ее по обсаженной рододендронами больничной лужайке; она сама управляет блестящим транспортом на соревнованиях лучников; наконец, она берет первые уроки по вождению инвалидного автомобиля. На фото она разбиралась в сложных рычагах тормоза и переключения скоростей, а я понял, до какой степени эта сильно покалеченная молодая женщина изменилась за время выздоровления после катастрофы. На первых фотографиях в разбитой машине лежал обычный человек, чье симметричное лицо и гладкая кожа выдавали всю расчетливость удобной пассивной жизни, заурядного флирта на заднем сиденье дешевого автомобиля, без истинного понимания настоящих возможностей собственного тела. Я мог представить ее в машине чиновника службы соцобеспечения, еще не имеющую понятия, какое единство образуют их гениталии и стилизованная приборная панель; лишь во время катастрофы впервые откроется ей геометрия эротики и фантазии – яростный союз, рождающийся вокруг ее колен и лона. Эта милая молодая женщина с приятными сексуальными мечтами родилась заново в ломающихся контурах разбитого спорткара. Через три месяца, сидя в новой инвалидной машине рядом с физиотерапевтом, она сильными пальцами трогала хромированные рычаги управления, как продолжение собственного клитора. В глазах читалось ясное понимание того, что промежуток между искалеченными ногами постоянно доступен взору этого мускулистого молодого человека. Его глаза то и дело упирались во влажный торфяник ее лобка, когда она передвигала рычаг передачи. Разбитый спорткар превратил эту женщину в существо свободной и извращенной сексуальности, покореженная крыша и протечка охлаждающей жидкости раскрыли небывалые возможности ее пола. Покалеченные бедра и исхудавшие икры будили аномальные фантазии. Глядя через окно в объектив Воэна, она понимала истинную причину его внимания. Ее сильное несимметричное лицо словно пародировало приборную панель машины, как будто Габриель догадывалась, что исковерканные приборы предлагают целую антологию извращенных актов, дают ключ к новой сексуальности. Мне без труда удалось представить, какие фото я сам сделал бы с этой женщиной: во время разных половых актов, когда ее ноги подняты сложными устройствами, шкивами и каркасами – она открывает иные параметры своего тела, развивает сексуальное мастерство, аналогичное другим умениям, возникшим благодаря развитию технологии в ХХ веке. Представляя, как напрягаются мышцы ее спины во время оргазма, как встают дыбом волоски на дряблых бедрах, я смотрел на эмблему автопроизводителя, на изящные боковые стойки.

Воэн так и стоял молча у двери, пока я переворачивал страницы. Остаток альбома, что неудивительно, был посвящен моей аварии и лечению. По первой фотографии – меня заносили в травматологическое отделение Эшфорда – я понял, что Воэн был там, когда меня доставили. Позже я узнал, что он прослушивал переговоры «Скорой помощи» на ультравысоких частотах по радио у себя в машине.

Подбор снимков больше говорил о Воэне, чем обо мне, больше о ландшафте и предпочтениях фотографа, чем о модели. Не считая фотографий в больнице (я снят с помощью трансфокатора через открытое окно, весь в бинтах), на всех снимках фон был один и тот же: автомобиль, движущийся по автостраде вокруг аэропорта, застрявший в пробке на эстакаде, припаркованный в романтическом переулке… Воэн следовал за мной от полицейской стоянки до зала вылета аэропорта, от многоэтажной автостоянки до дома Хелен Ремингтон. Можно было подумать, что вся моя жизнь проходит в машине или рядом с ней. Лично я практически не интересовал Воэна; его заботило не поведение сорокалетнего телепродюсера, а взаимодействие безымянного индивида и его автомобиля, перемещения тела по полированной нитроэмали и виниловым сиденьям, лицо на фоне приборной доски.

Лейтмотив этого фотодосье стал ясен, когда я оправился от ранений: мои отношения – при посредстве автомобиля и его технологического интерьера – с женой, Ренатой и доктором Хелен Ремингтон. В откровенных фотографиях Воэн запечатлел мои неловкие объятия – перед первыми для моего израненного тела половыми актами после аварии. Вот моя рука тянется к рычагу коробки передач в спортивной машине жены – внутренняя поверхность предплечья исцарапана рукояткой переключения скоростей, поврежденное запястье прижато к белому бедру жены; вот мои еще неловкие губы у левого соска Ренаты, доставшей грудь из блузы, и мои волосы в окне автомобиля; вот Хелен Ремингтон оседлала меня на пассажирском сиденье ее черного седана – юбка задралась до талии, колени со шрамами уперлись в обивку, мой пенис входит в ее влагалище – и отблески наклонной приборной доски образуют мутные эллипсы, словно капли из наших счастливых чресл.

Воэн стоял у моего плеча, как инструктор, готовый прийти на помощь способному ученику. Когда я рассматривал свое фото с грудью Ренаты, Воэн потянулся и пальцем с треснувшим, испачканным моторным маслом ногтем показал на хромированную раму окна и растянутую бретельку бюстгальтера молодой женщины. По дикой прихоти фотографии они образовали металлически-нейлоновую рогатку, которая выстреливала искаженный сосок мне в рот.

Лицо Воэна было безучастным. Детские прыщи оставили на его шее архипелаг оспин. От белых джинсов исходил резкий, но не противный запах – смесь спермы и охлаждающей жидкости. Воэн начал листать альбом, иногда наклоняя его, чтобы показать мне необычный ракурс съемки. А потом закрыл альбом, и я недоумевал, почему не могу даже выразить гнев, отчитать фотографа за вторжение в мою жизнь. На меня уже действовали его отстраненность, отсутствие каких-либо эмоций. Возможно, запечатленные образы жестокости и сексуальности заронили в мой мозг скрытые гомосексуальные элементы. Деформированное тело искалеченной молодой женщины, как деформированные корпуса разбитых автомобилей, открывало возможности совершенно новой сексуальности. Воэн невольно выразил мое желание получить какие-то плюсы от аварии.

Я взглянул на длинные бедра и крепкие ягодицы Воэна. Каким бы плотским ни представлялся акт содомии с Воэном, эротики в нем не было. И ее отсутствие делало этот половой акт вполне возможным. Воткнуть член ему в анус на заднем сиденье автомобиля было бы так же стильно и отвлеченно, как и заснятые Воэном сцены.

В дверях появился телережиссер, зажавший в пальцах мокрую разваливающуюся сигарету.

– Эй, Во, можешь исправить? Сигрейв напортачил… Супермозг, да?

Воэн отложил фотоштатив, который натирал маслом, и мастерски собрал косяк, всыпав обратно крупинки гашиша, выпавшие ему на ладонь. Он лизнул бумагу острым и быстрым, как у змеи, языком, закурил и втянул ноздрями дым.

Я проглядел пачку свежеотпечатанных снимков на столе у окна – на них оказалось знакомое лицо киноактрисы, выходившей из лимузина у лондонского отеля.

– Элизабет Тейлор… Вы преследуете ее?

– Пока нет. Баллард, мне нужно с ней познакомиться.

– Это в рамках проекта? Вряд ли она вам поможет.

Воэн прохромал по комнате на ногах разной длины.

– Тейлор сейчас работает в Шеппертоне. Вы ведь снимаете ее в рекламе «Форда»?

Воэн ждал ответа. Я понимал, что увертки тут не пройдут. Но вспомнив мрачные катастрофические фантазии Сигрейва – заставить киноактрис биться в каскадерских машинах, – решил промолчать.

Все прочитав по моему лицу, Воэн повернулся к двери.

– Я позову доктора Ремингтон, после поговорим, Баллард.

Он протянул мне, видимо, в качестве примирения, пачку порядком замусоленных датских эротических журналов.

– Вот, посмотрите – здесь снимки гораздо профессиональнее. Можете наслаждаться вместе с доктором Ремингтон.

Габриель, Вера Сигрейв и Хелен гуляли по саду – их голоса тонули в реве взлетающего самолета. Габриель вышагивала посередине на скованных ногах; плохая пародия на прогулку воспитанниц пансиона благородных девиц. Ее бледная кожа поблескивала в свете желтых уличных фонарей. Хелен придерживала Габриель за локоть, ведя через траву по колено. Мне вдруг пришло в голову, что за все время, проведенное с Хелен Ремингтон, мы ни разу не говорили о ее мертвом муже.

Я проглядел цветные фото в журнале. На всех так или иначе центром был автомобиль: приятные молодые пары вокруг американского кабриолета, припаркованного на мирном лугу; бизнесмен средних лет и его секретарша, обнаженные, на заднем сиденье «Мерседеса»; гомосексуалисты, раздевающие друг друга на придорожном пикнике; моторизованная оргия подростков на двухъярусном трейлере. И на всех фотографиях – блеск приборных панелей и оконных жалюзи, сияние суперполированного винила, отражающего выпуклости то живота, то бедер, то зарослей на лобке, торчащих из каждого угла салона автомобиля.

Воэн смотрел на меня из желтого кресла, пока Сигрейв играл с маленьким сыном. Я помню лицо Воэна, отстраненное, но серьезное, когда Сигрейв расстегнул рубашку и прижал губы сына к своему соску, сжав пальцами грубую кожу и изображая женскую грудь.

Глава 11

Встреча с Воэном и альбом с фоторепортажем подстегнули все мои воспоминания о крушении мечты. Спустившись через неделю в подвальный гараж, я понял, что не могу направить машину в студию в Шеппертоне, как будто за ночь автомобиль превратился в японскую упертую игрушку или обзавелся, как и моя голова, мощным гироскопом, который указывал только на подножие эстакады у аэропорта.

Ожидая, когда Кэтрин отправится в летную школу, я поехал к автостраде и через несколько минут застрял в плотной пробке. Ряды застывших автомобилей тянулись до горизонта, где поджидали машины в заторах на дорогах к западу и югу от Лондона. Я продвинулся чуть вперед, и мне стал виден наш собственный дом. За перилами балкона Кэтрин ходила по сложному маршруту, несколько раз беседовала с кем-то по телефону и записывала что-то в блокнот. Неожиданным образом она играла меня – я уже знал, что вернусь в квартиру, как только Кэтрин уйдет, и займу на балконе позицию выздоравливающего. Я впервые осознал, что сидя там, по центру пустого фасада, виден десяткам тысяч скучающих водителей, и многие наверняка гадают, что это за забинтованная фигура. В их глазах я – некий кошмарный символ, домашний идиот, пострадавший умом в автокатастрофе и теперь выставляемый на балкон по утрам.

Машины чуть двинулись к перекрестку с Вестерн-авеню, и стеклянная жилая высотка заслонила от меня Кэтрин. Я ехал в плотном потоке, и нас всех заливал солнечный свет, кишащий мухами. Странно, но я почти совсем не ощущал беспокойства. Дурное предчувствие, висевшее надо мной, подобно светофорам, в мои прежние выезды на автострады, пропало. Присутствие Воэна где-то рядом со мной на переполненных мостовых убеждало меня, что можно отыскать ключ к грядущему Автогеддону. Сделанные им фотографии половых актов, кусков радиаторных решеток и приборных панелей, единения локтя с хромированной рамой, влагалища – с приборами демонстрировали возможности новой логики, даруемой развивающейся технологией, коды нового союза чувства и возможностей.

Воэн меня напугал. То, как грубо он манипулировал Сигрейвом, играя на жестоких фантазиях травмированного на голову каскадера, ясно показывало: он пойдет на все, чтобы извлечь пользу из любой ситуации.

На перекрестке с Вестерн-авеню движение ускорилось, и я свернул на север на первом правом повороте к вокзалу Дрейтон-парк. Дом нависал надо мной вставшим на попа стеклянным гробом. Загнав машину в подземный гараж, я беспокойно метался по квартире, ища блокнот, в котором Кэтрин отмечала телефонные звонки. Я хотел перехватывать сообщения от ее любовников – не из сексуальной ревности, а потому что ее романы шли вразрез с чем-то, что замыслил для всех нас Воэн.

Кэтрин продолжала относиться ко мне с великодушием и любовью. Она настаивала на моих встречах с Хелен Ремингтон – мне порой казалось, что она готовит почву для бесплатных консультаций с явными лесбийскими оттенками по поводу неясных гинекологических жалоб; у межконтинентальных пилотов, с которыми она браталась, было, наверное, больше болезней, чем у запуганных иммигрантов, осаждающих бюро Хелен Ремингтон.

Разыскивая Воэна, я все утро мотался по дорогам вокруг аэропорта. Я торчал на смотровой площадке Океанского терминала, надеясь увидеть, как Воэн преследует приехавшую поп-звезду или политика.

Вдалеке машины лениво ползли по открытому полотну эстакады. Почему-то вспомнилось: Кэтрин однажды сказала, что не успокоится, пока не свершатся все мыслимые в мире акты совокупления. Где-то в этом сплетении бетона и стали, в тщательно размеченном ландшафте дорожных указателей и вспомогательных дорог, статуса и потребления, Воэн разъезжал посланником в своем автомобиле, выставив локоть со шрамами в окошко, носился по автомагистралям в грезах о насилии и сексуальности.

Отказавшись от попыток его найти, я поехал на студию в Шеппертон. Въезд перегородил большой грузовик-эвакуатор. Водитель, высунувшись из окна, орал на двух охранников. На платформе эвакуатора стоял черный седан «Ситроен-палас» – длинный капот был смят в лобовом столкновении.

– Ужасный автомобиль. – Рената появилась из солнечного света, когда я припарковался. – Джеймс, это ты его заказал?

– Он нужен для фильма Тейлор – вечером будут снимать сцену аварии.

– И она поведет эту машину? Да быть не может!

– Она поведет другую – а эта будет в кадрах после аварии.

Позже, вечером, я припомнил изуродованное тело Габриель, когда глядел через плечо гримерши на чарующую фигуру киноактрисы, сидящей за рулем разбитого «Ситроена». С почтительного расстояния на нее смотрели звукооператоры и осветители – совсем как очевидцы настоящей аварии. Гримерша, изящная девушка с бодрым чувством юмора – в отличие от медсестер травматологического отделения, коллегой которых в некотором смысле была – потратила больше часа на фальшивые раны.

Актриса неподвижно сидела на водительском сиденье, пока ей накладывали последние кружева крови, красной вуалью опускавшейся со лба. Изящные кисти и предплечья были покрыты синими пятнами искусственных синяков. Тейлор уже приняла позу жертвы аварии и слабыми пальчиками трогала карминные полоски грима на коленках; бедра были чуть приподняты над сиденьем, словно не желая касаться какой-то слизистой.

В бардачке под помятой приборной панелью лежали пыльные замшевые женские перчатки. Представляла ли загримированная актриса, сидя в машине, жертву настоящей аварии – домохозяйку из пригорода или, скажем, стюардессу «Эйр Франс»? Подражала ли инстинктивно позе израненной женщины, преломляя в своей величественной личности травмы обычной аварии, подлежащие скорому забвению пятна крови и швы? Она сидела в поврежденной машине, как божество на алтаре, политом кровью какого-то бедняги из ее паствы. Даже стоя за спиной звукооператора, в двадцати футах от машины, я видел, как уникальные очертания фигуры и личности актрисы меняют искореженный автомобиль. Левую ногу она поставила на землю; стойка двери изгибалась сама и изгибала приборную доску, чтобы не задеть колено – словно вся машина почтительно деформировалась вокруг женского тела.

Звукооператор развернулся на каблуках, зацепив мой локоть микрофоном на штативе. Пока он извинялся, на меня наткнулся привратник в форме. На противоположном углу выстроенного для натурной съемки перекрестка разгорелась перебранка. Молодой американец – ассистент продюсера – нападал на черноволосого мужчину в кожаной куртке и пытался отнять камеру. Солнце блеснуло на линзе трансфокатора, и я узнал Воэна. Опираясь на крышу второго «Ситроена», он уставился на продюсера и прикрывал камеру рукой в шрамах. Рядом, на капоте машины, сидел Сигрейв. Его обесцвеченные волосы были собраны в пучок на макушке, а поверх джинсов он надел женскую светло-коричневую замшевую куртку. Под красным свитером с высоким воротником хорошо набитый бюстгальтер образовывал контуры больших грудей.

Сигрейв был уже загримирован под актрису; тени и густой слой пудры затемнили его бледную кожу. Опрятная женская маска напоминала кошмарную пародию, куда более зловещую, чем все косметические раны, нанесенные сейчас на лицо актрисы. Я понял так, что Сигрейв в парике поверх блондинистых волос и в одежде, как у актрисы, поведет невредимый «Ситроен» навстречу столкновению с третьей машиной, в которой будет манекен любовника актрисы.

Сигрейв, наблюдающий за Воэном из-под своей жуткой маски, выглядел так, словно уже пострадал в столкновении. С накрашенными губами, он напоминал пожилого трансвестита, застигнутого пьяным в будуаре, и хмуро смотрел на Воэна, будто тот заставлял его каждый день наряжаться в такую пародию на актрису.

Воэн договорился с ассистентом продюсера и охранником, и камеру отдавать не пришлось. Он дал Сигрейву сигнал и бочком двинулся к производственному отделу. Когда я подошел, Воэн поманил меня, включая в ближний круг.

Забытый Сигрейв сидел в «Ситроене», похожий на безумную ведьму.

– С ним все в порядке? Нужно было его сфотографировать.

– Я сфотографировал – само собой.

– Он в состоянии вести машину?

– Пока она едет по прямой.

– Воэн, отведите беднягу к врачу.

– Это все испортит. Да и времени нет. Хелен Ремингтон его осматривала. – Воэн отвернулся от съемочной площадки. – Она поступает в Лабораторию дорожных исследований. На этой неделе там день открытых дверей – пойдем все вместе.

– Обойдусь без подобных развлечений.

– Нет, Баллард, это важно для телецикла.

Он зашагал к автостоянке.

Выдумка и реальность, которые переплелись в грустной, но зловещей фигуре Сигрейва, загримированного под киноактрису, стояли перед моими глазами весь вечер. И даже повлияли на мой разговор с приехавшей за мной Кэтрин.

Она мило болтала с Ренатой, но вскоре ее отвлекли цветные фотографии на стенах: детали изготовленных на заказ спортивных автомобилей и люксовых седанов, появлявшихся в наших рекламных роликах. Изображения «плавников» над задними крыльями и решеток радиатора, панелей кузова и козырьков лобового стекла, раскрашенных в живые пастельные и акриловые тона, словно заворожили Кэтрин. Ее доброе отношение к Ренате удивило меня. Я проводил ее в монтажную, где два молодых редактора работали над черновым вариантом. Видимо, Кэтрин признала, что в таком визуальном контексте то или иное единение между Ренатой и мной было неизбежно; и если бы она сама осталась здесь, работая среди контурных фотографий и чертежей автомобильных крыльев, у нее самой возникла бы сексуальная связь – и не только с двумя молодыми редакторами, но и с Ренатой.

День она провела в Лондоне. В машине оказалось, что ее запястья излучают палитру ароматов. Первое, что поразило меня в Кэтрин, – ее незапятнанная чистота; она будто бы проверяла каждый квадратный сантиметр кожи, проветривала отдельно каждую пору. Иногда ее фарфоровое личико, безупречный макияж, как у модели, наводили меня на подозрения, что вся она – шарада. Я пытался представить, какое детство могло сотворить эту прекрасную молодую женщину, идеальное творение Энгра.

Ее пассивность, полное принятие любой ситуации больше всего влекли меня к Кэтрин. В дни наших первых половых актов в безымянных спальнях аэропортовских отелей я нарочно исследовал каждое отверстие ее тела, какое мог найти: водил пальцами по деснам в надежде отыскать хоть крохотный кусочек застрявшей в зубах телятины, совал язык в ухо в надежде уловить хоть намек на ушную серу, изучал ноздри и пупок, а потом уже – влагалище и анус. Приходилось засовывать указательный палец на всю глубину, чтобы извлечь хоть тонкий запах каловых масс, и чтобы под ногтем появилась тонкая коричневая каемка.

Мы поехали домой каждый на своей машине. У светофора при повороте со вспомогательной дороги я смотрел, как Кэтрин ведет, положив ладони на руль. Стоя рядом, я видел, как трутся друг о друга ее бедра, когда она нажимает педаль тормоза.

Пока мы ехали по Вестерн-авеню, я мысленно прижимал ее влажную вульву ко всем панелям и табличкам, мягко вдавливал ее груди в дверные стойки и поворотные форточки, двигал ее зад сложными спиралями по виниловым сиденьям, накрывал ее маленькими ладошками циферблаты приборов и оконную стойку. Единение ее слизистых оболочек и автомобиля, моего металлического тела, прославляли пролетающие мимо нас машины. Я готовил для Кэтрин невероятно извращенный акт, как венец.

Почти загипнотизированный мечтами, я внезапно увидел помятое крыло «Линкольна» Воэна всего в нескольких футах от спортивной машины Кэтрин. Воэн проскочил мимо меня и жал по дороге, словно ждал какой-то ошибки Кэтрин. Она, удивившись, постаралась убраться от него и перестроилась на соседнюю полосу перед аэропортовским автобусом. Воэн, поравнявшись с автобусом, клаксоном и фарами заставил водителя сбавить ход и снова вклинился за Кэтрин. Я двинулся вперед по средней полосе и начал кричать на Воэна, догнав его, но он в это время сигналил Кэтрин, мигая фарами ей прямо в заднее крыло. Кэтрин, не думая, направила маленький автомобиль на площадку автозаправки, и Воэну пришлось совершить крутой разворот. Шины взвизгнули, Воэн поехал вокруг декоративной клумбы с искусственными растениями в горшках, но я перегородил ему дорогу своей машиной.

Возбужденная гонкой, Кэтрин сидела в машине среди алых бензоколонок, во все глаза глядя на Воэна. Раны у меня на ногах и груди ныли от усилий – угнаться было непросто. Я вышел из машины и пошел к Воэну. Он смотрел на меня, словно не узнавая; губы со шрамами двигались – он жевал резинку, наблюдая за взлетающими самолетами.

– Воэн, вы сейчас не на чертовом испытательном гоночном треке.

Воэн успокаивающе поднял ладонь, а потом включил заднюю передачу.

– Баллард, ей понравилось. Это своего рода комплимент. Спросите ее.

Он развернулся, чуть не сбив подвернувшегося автозаправщика, и вошел в спокойный пока еще поток машин начала вечера.

Глава 12

Воэн оказался прав: в сексуальных фантазиях Кэтрин он появлялся все чаще.

– Нужно достать еще гашиша. – Она смотрела, как свет фар мелькает на окнах. – Почему Сигрейв озабочен киноактрисами? Ты говорил, он хочет в них врезаться?

– Эту идею внушил ему Воэн. Он использует Сигрейва в каком-то эксперименте.

– А жена Сигрейва?

– Она у Воэна под каблуком.

– А ты?

Кэтрин лежала ко мне спиной, прижав ягодицы к моему паху. Поправляя пенис, я посмотрел мимо своего пупка со шрамом на ее ягодичную расселину, безукоризненно чистую, как у куклы. Я обхватил ладонями груди Кэтрин; ее ребра прижали наручные часы к моему предплечью. Пассивность Кэтрин была обманом; по долгому опыту я знал, что это лишь прелюдия к эротической фантазии, медленное, окольное изучение вновь открытых сексуальных залежей.

– Я? Под каблуком? Нет. Просто трудно понять, где центр его личности.

– И ты не обиделся из-за всех этих фотографий? Похоже, он тебя использует.

Я начал играть с правым соском Кэтрин. Она, еще не готовая, прижала мою ладонь к своей груди.

– В Воэне еще силен телевизионщик – во всем, что он делает.

– Бедняжка. А девочки, которых он подбирает? Некоторые совсем дети…

– Опять ты про них. Воэна интересует не секс, а технологии.

Кэтрин вжала голову в подушку – значит, сосредоточилась.

– Тебе он нравится?

Я снова положил пальцы на ее сосок. Ягодицы Кэтрин двинулись к моему члену, голос стал ниже и глуше.

– В каком смысле? – спросил я.

– Он ведь тебя очаровывает?

– В нем есть что-то особенное. В его одержимости.

– И в его вульгарной машине, в его манере вождения, в его одиночестве. Все эти женщины, которых он трахал в машине… Она наверняка пропахла спермой.

– Точно.

– Ты считаешь его привлекательным?

Я вытащил член из влагалища Кэтрин и пристроил к анусу, но она быстро вернула его на место.

– Он очень бледный и покрыт шрамами.

– Но ты бы хотел трахнуть его? В машине?

Я молчал, стараясь замедлить оргазм, который шел приливом по моему пенису.

– Нет. Хотя что-то в нем все-таки есть, особенно в манере вождения.

– Это просто секс – секс и автомобиль. Ты видел его член?

Описывая для Кэтрин Воэна, я заметил, что мой голос еле слышен за звуками наших тел. Я перечислял, какие элементы составляют образ Воэна: крепкие ягодицы, натянутые потертые джинсы, когда Воэн переваливается на бедро, покидая автомобиль; желтоватая кожа живота с почти открывающимся треугольником лобка, когда Воэн сидит, развалившись, за рулем; рог полунапрягшегося члена, прижатого снизу к рулевому колесу через промокшие штаны; крохотные комочки грязи, которые он выковыривал из острого носа и вытирал о виниловую обивку двери; язва на левом указательном пальце – когда он протягивал мне зажигалку; треснутый ноготь, ковыряющий засохшие пятна спермы на сиденье между нами.

– Он обрезанный? – спросила Кэтрин. – А на что похож его анус? Опиши.

Я продолжал описывать Воэна – больше для Кэтрин, чем для себя. Она сильнее вдавила голову в подушку, а правая рука в лихорадочном танце подгоняла мои игры с ее соском. Хоть и взбудораженный идеей секса с Воэном, я, похоже, описывал чей-то чужой половой акт, а не свой. Воэн зарождал некий скрытый гомосексуальный импульс только в салоне своей машины или на шоссе. Его привлекательность таилась не в привычных анатомических триггерах – покатости обнаженной груди, мягких ягодицах, линии волос на влажной промежности, – а в единении с машиной. Оторванный от автомобиля, особенно от знакового лимузина, Воэн уже не вызывал особого интереса.

– Ты бы хотел трахнуть его? Хотел бы вставить член прямо ему в анус? Расскажи. Опиши, как бы ты это делал. Как бы ты его целовал? Расскажи, как ты расстегнешь ему молнию на брюках, как достанешь член. Сначала поцелуешь или сразу начнешь сосать? А какой рукой будешь держать? Ты когда-нибудь сосал член?

Фантазия полностью захватила Кэтрин. Кого она видела рядом с Воэном – меня или себя?

– А ты знаешь, какая сперма на вкус? Пробовал когда-нибудь? У некоторых сперма солонее, чем у других. У Воэна наверняка очень соленая…

Я смотрел на светлые волосы, укрывшие лицо Кэтрин, на ее бедра, трепещущие в предвкушении оргазма. Она впервые представляла меня в гомосексуальном акте, и сила фантазии меня поразила. Кэтрин задрожала, достигнув пика, и оцепенела от удовольствия. Я не успел обнять ее, а она уже повернулась ничком, давая моей сперме вытечь из влагалища, потом вылезла из постели и поспешила в ванную.

Глава 13

– Ты кончил?

Хелен Ремингтон неуверенно коснулась ладонью моего плеча, словно я пациент, которого она долгими усилиями реанимировала. Пока я лежал на заднем сиденье автомобиля, Хелен одевалась, резкими движениями оглаживая юбку на бедрах, как оформительница витрины в универмаге прихорашивает манекен.

По дороге в Лабораторию дорожных исследований я предложил припарковаться среди водохранилищ к западу от аэропорта. В предыдущую неделю Хелен проявляла ко мне все меньше интереса, словно оставляя меня и аварию в прошлой жизни, уже нереальной. Я знал, что она вступает в период бездумной сексуальной распущенности – так бывает со многими, пережившими потерю. Столкновение наших машин и смерть мужа стали ключом к новой сексуальности. В первые месяцы после аварии Хелен пережила серию торопливых романов, словно гениталии всех этих мужчин у нее в руках и во влагалище могли как-то возвратить мужа к жизни или сперма в ее утробе могла быстрее стереть образ мертвеца из памяти.

На следующий день после первого нашего с ней полового акта она приняла другого любовника, молодого патологоанатома, в Эшфордской больнице. Потом у нее было много мужчин: муж коллеги-врача, стажер-радиолог, менеджер из гаража. И я обратил внимание – Хелен без тени смущения рассказывала об этих приключениях – на присутствие во всех случаях автомобиля. Все происходило в машинах: то на многоэтажной автостоянке аэропорта, то в смазочном боксе ночного гаража или на стояночной площадке у северного кольцевого шоссе. Складывалось впечатление, что наличие машины было единственным элементом, придающим смысл половому акту. Только в машинах Хелен достигала оргазма. И все же однажды вечером, лежа с ней в моем автомобиле на крыше многоэтажной стоянки в Нортхолте, я почувствовал, что ее тело замерло от враждебности и разочарования. Я положил ладонь на темный треугольник ее лобка, влажно поблескивающий в темноте, а Хелен убрала руку и оглядела салон автомобиля, будто собиралась отдать обнаженные груди на растерзание этому капкану стеклянных и металлических лезвий.

Пустынные водохранилища были залиты солнцем. Хелен подняла окно, отрезав гул взлетающего авиалайнера.

– Больше сюда не поедем. Найди другое место.

Я тоже почувствовал спад возбуждения. Без наблюдающего Воэна, снимающего на камеру наши позы и участки обнаженной кожи, мой оргазм стал пустым и стерильным, простым выбросом лишней жидкости.

Я мысленно представил, как хром и винил салона, вызванные к жизни моей спермой, преобразуются в вазу экзотических цветов, тянущих усики к потолочному плафону, а пол и сиденья колосятся сырой травой.

Глядя сбоку на Хелен, ведущую автомобиль по полотну автострады, я вдруг подумал, как ее расшевелить. Следует отвезти ее к месту гибели мужа – возможно, тогда я снова понадоблюсь ей для секса и оживет ее эротическая враждебность ко мне и мертвому мужу.

Между тем Хелен подалась вперед, держа руль странной хваткой. Ее тело образовало причудливое сочетание со стойками лобового стекла и рулевой колонкой; можно было подумать, что она подражает позе искалеченной молодой женщины, Габриель.

Мы шли от забитой машинами стоянки к испытательному полигону. Нас приветствовал молодой ученый, с которым Хелен начала обсуждать проект закона о стабилизаторах подвески. Два ряда поврежденных автомобилей выстроились на бетонной полосе. В помятых салонах сидели пластиковые манекены с разбитыми в столкновении лицом и грудью; места ранений на черепе и животе были отмечены пластиковыми ярлычками. Хелен разглядывала их через разбитые лобовые стекла, как пациентов, которых надеялась вылечить. Мы шли мимо собравшихся зрителей в модных костюмах и шляпках с цветами, а Хелен через разбитые окна гладила пластиковые руки и головы.

Логика сновидения продолжалась. В ярком вечернем свете несколько сот собравшихся казались манекенами, такими же ненастоящими, как пластмассовые люди, изображавшие водителя и пассажиров в предстоящем лобовом столкновении седана и мотоцикла.

Чувство полной отстраненности, нереальности моих собственных мышц и костей усилилось с появлением Воэна. Рядом инженеры закрепляли мотоцикл на люльке, которая помчится по стальным рельсам навстречу автомобилю в семидесяти ярдах от нее. Кабели датчиков тянулись от обоих транспортных средств к записывающей аппаратуре на длинных столах. Приготовили две кинокамеры: одну нацелили на точку столкновения, рядом с трассой, вторая, запасная, висела на балке. На маленьком экране уже можно было видеть инженеров, устанавливающих датчики в моторном отсеке автомобиля. В салоне сидела семья манекенов – муж, жена и двое детей; у каждого к голове, груди и ногам тянулись провода. На телах пометили места ожидаемых травм: сложные геометрические фигуры – пунцовые и фиолетовые – украшали лица и торсы. Инженер в последний раз поправил водителя, положив руки на руль правильным хватом «без десяти два». По громкоговорителю комментатор, старший сотрудник лаборатории, объявил гостям о начале экспериментальной аварии и шутливо представил экипаж автомобиля:

– Чарли и Грета! Они отправляются кататься с детьми – Шоном и Бриджитт…

У дальнего конца трека небольшая группа техников готовила мотоцикл, проверяя разгонный аппарат, прикрепленный к тележке на рельсах. Гости – министерские чиновники, инженеры по безопасности, дорожные специалисты и их жены – собрались у точки столкновения, как зрители на автогонках.

Когда от автостоянки появился Воэн, шагая на длинных ногах разной длины, все проводили взглядом фигуру в черной куртке. Он шел к мотоциклу, и я чуть было не поверил, что он оседлает аппарат и помчится по рельсам. Рубцы на лбу и на губах сверкали, как шрамы от сабли. Воэн посмотрел, как техники крепят пластикового мотоциклиста – Элвиса – к седлу, и двинулся к нам, махая Хелен Ремингтон и мне и презрительно оглядывая собравшихся.

Воэн протолкался к нам через зрителей и склонился над плечом Хелен Ремингтон, смотревшей на него снизу вверх из кресла в первом ряду.

– Видели Сигрейва?

– А он что, должен был прийти?

– Вера звонила мне утром по его поводу. – Воэн обратился ко мне, махнув пачкой листков в руке. – Баллард, возьмите все бумаги, какие сможете. Там есть такие секреты – «Катапультирование пассажира», «Стойкость человеческого лица к повреждениям при аварии»… – Последний из инженеров отошел от испытательной машины, и Воэн, довольно кивнув, продолжал вполголоса: – Технология симуляции аварий в Лаборатории дорожных исследований очень развита. На этой площадке они могут воспроизводить аварии Мэнсфилда и Камю – даже убийство Кеннеди – бесконечно.

– Они пытаются сократить число аварий, а не умножать их.

– Думаю, это как посмотреть.

Комментатор попросил внимания, и Воэн, забыв про меня, встрепенулся, как задремавший за биноклем терпеливый провинциальный вуайерист. Правая рука, прикрытая рекламными проспектами, начала гладить пенис через материю штанов. Он сжал член, чуть не прорвав головкой изношенную материю; указательный палец гонял крайнюю плоть. И тем не менее его глаза не отрывались от трассы, впитывая все подробности.

Электрический привод катапульты натянулся. Рука Воэна неутомимо трудилась в паху. Старший инженер отошел от мотоцикла и дал знак помощнику у катапульты. Воэн переключил внимание на машину: четыре пластиковых человека сидели чопорные, словно направлялись на богослужение. Воэн, с каменным порозовевшим лицом, через плечо взглянул на меня – не упускаю ли я чего.

С громким треском мотоцикл рванулся по треку. Манекен сидел в седле прямо, встречный ветер задрал ему подбородок. Руки были прикованы к рулю мотоцикла, как у пилота-камикадзе, грудь облепили датчики. Перед ним с такими же бесчувственными лицами сидели в машине четыре манекена.

Послышалось громкое шуршание: кабели скользили по траве рядом с рельсами. Потом раздался оглушительный металлический грохот: мотоцикл врезался в нос седана. Обе машины скользнули в сторону ошарашенных зрителей. Я качнулся, невольно ухватившись за плечо Воэна, когда мотоцикл и его наездник перелетели капот автомобиля, врезались в лобовое стекло и пронеслись над крышей черной тучей обломков. Автомобиль отбросило на десять футов назад. Капот, лобовое стекло и крышу смяло ударом. В салоне покосившиеся манекены навалились друг на друга, обезглавленное тело женщины воткнулось в разбитое лобовое стекло.

Инженеры ободряюще помахали толпе и двинулись к мотоциклу, который лежал в пятидесяти ярдах за машиной, чтобы собрать по частям тело мотоциклиста.

Громкоговоритель снова ожил. Я пытался разобрать, что говорит комментатор, но мозг отказывался осмысливать слова. Отвратительная и жестокая авария, разрушение металла и безопасного стекла, обдуманное уничтожение дорогостоящих артефактов меня ошеломили.

Хелен Ремингтон коснулась моего плеча и с улыбкой успокаивающе кивнула, словно помогая ребенку справиться с моральным потрясением.

– Можно еще раз все посмотреть на экране «Ампэкса». В замедленной съемке.

Толпа двинулась к столам, послышались облегченные голоса. Я оглянулся, ожидая, что к нам присоединится Воэн. Он стоял среди пустых кресел, упорно глядя на разбитую машину. На брюках под ремнем темнело пятно спермы.

Не обращая внимания на Хелен Ремингтон, которая с улыбкой от нас отошла, я глядел на Воэна, не зная, что ему сказать. Столкнувшись с единением разбитой машины, расчлененных манекенов и неприкрытой сексуальности Воэна, я понимал, что вступаю на территорию, контуры которой ведут к двусмысленному царству внутри моего черепа. Я стоял позади Воэна, уставившись на его мускулистую спину и двигающиеся под черной курткой плечи.

На экране видеомагнитофона «Ампэкс» посетители смотрели, как мотоцикл снова врезается в седан. Столкновение показывали по частям в замедленном режиме. В мистическом спокойствии переднее колесо мотоцикла уперлось в бампер автомобиля. Когда обод колеса погнулся, шина скрутилась восьмеркой. Зад мотоцикла взмыл в воздух. Манекен, Элвис, оторвался от седла, его нескладное тело благодаря замедленной съемке обрело грацию. Как первоклассный каскадер, он привстал на педалях, полностью выпрямив руки и ноги. Подбородок задрался, выражая почти аристократическое презрение. Заднее колесо мотоцикла поднялось так, что казалось, вот-вот стукнет ездока по заду; однако с величайшим изяществом манекен оторвал ноги от педалей и на лету вытянулся в горизонтальном направлении. Руки все еще были прикреплены к рулю и оторвались, когда мотоцикл сделал сальто. Кабель перерубил одно запястье, и мотоциклист нырнул вперед, при этом задранная голова, став форштевнем, неслась закрашенными участками ран навстречу лобовому стеклу. Грудь манекена скользнула по полированной нитроэмали капота, как доска для серфинга.

Когда автомобиль от первого удара отскочил назад, четыре обитателя продолжали двигаться вперед и уткнулись гладкими лицами в надвигающееся лобовое стекло. Водитель и пассажирка, согнувшись, встретили макушками лобовое стекло в тот самый момент, когда его достиг и мотоциклист. Фонтан осколков окутал их, как на празднике, придавая позам манекенов еще большую эксцентричность. Мотоциклист продолжал горизонтальный полет сквозь изуродованное стекло, разодрав лицо о центральное зеркало заднего вида. Его левая рука оторвалась в локте, наткнувшись на стойку лобового стекла, и унеслась сквозь дождь осколков вместе с прочими фрагментами. Правая рука пролетела через разбитое лобовое стекло и потеряла сначала кисть – на гильотине левого дворника, – а потом предплечье, снеся правую скулу пассажирки. Тело мотоциклиста повернулось набок в элегантном слаломе, бедра стукнулись в правую стойку лобового стекла, погнув ее. Ноги крутанулись внутри салона, голени ударились в центральную дверную стойку.

Перевернутый мотоцикл обрушился на крышу автомобиля. Руль прошел через отсутствующее лобовое стекло и обезглавил пассажирку на переднем сиденье. Переднее колесо на хромированной рычажной вилке пробило крышу, приводная цепь, хлестнув, снесла голову пролетавшего мимо мотоциклиста. Части его разваливающегося тела падали на землю в дожде осколков безопасного стекла; они летели, как льдинки с машины, как будто она оттаивала после глубокой заморозки. Тем временем водитель, отскочив от ломающегося руля, соскользнул на пол машины. Его обезглавленная жена с изящно поднятыми к шее ладонями налетела на приборную панель; оторванная голова промчалась между телами детей на заднем сиденье. Бриджит, младшенькая, задрала лицо к крыше и подняла руки в деликатном жесте тревоги, когда голова ее матери, ударив в заднее окно, запрыгала по салону и вылетела в левую дверь.

Машина потихоньку успокаивалась, утомленно подскакивая. Четыре пассажира утихли в расписанном осколками салоне. Их руки, сигналившие бесполезными семафорами, застыли. В последний раз взметнулся фонтан осколков.

Посетители – человек тридцать – уставились на экран, ожидая чего-то еще. Во время показа наши собственные призрачные образы тихо прятались за кулисами, с застывшими лицами и руками, пока вся сцена проигрывалась заново. Из-за фантастической смены ролей мы казались менее реальными, чем манекены в машине. Я посмотрел на закутанную в шелка жену министерского чиновника. Она восторженно глядела на экран, не отрываясь, словно видела себя и дочерей искалеченными в аварии.

Посетители двинулись к чайному шатру. Я отправился за Воэном к разбитой машине. На него тестовая авария и фильм произвели даже большее впечатление, чем на меня. Хелен Ремингтон смотрела на нас, сидя в одиночестве среди кресел. Воэн уставился на разбитую вдребезги машину, как будто хотел ее обнять; ладони гладили изодранные капот и крышу, лицо ходило ходуном. Потом он нагнулся и заглянул в салон, разглядывая манекены. Я переводил взгляд с погнутых капота и крыльев на ягодицы Воэна. Разрушение автомобиля и его пассажиров, казалось, дозволяло сексуальное проникновение в тело Воэна; и то и другое было каким-то отвлеченным актом, лишенным всяких эмоций.

Воэн соскреб хлопья фибергласа с лица водителя, распахнул дверцу и примостился бочком на сиденье, положив одну руку на руль.

– Всегда мечтал быть водителем разбитой машины.

Я решил, что сказано в шутку, но Воэн был серьезен. Он уже остыл, словно этот акт насилия ослабил напряжение в его теле или сублимировал какое-то насилие, которое он давно подавлял.

– Хорошо, – объявил Воэн, стряхивая фиберглас с ладоней. – Можно ехать – я вас подвезу.

Я заколебался, и он добавил:

– Поверьте, Баллард, все автокатастрофы похожи одна на другую.

Знал ли он, как я представляю в уме серию сексуальных поз между Воэном и мной, Хелен Ремингтон и Габриель, которые повторили бы смертельное испытание манекенов и фибергласового мотоциклиста? В туалете у парковки Воэн без смущения демонстрировал полувосставший член, стоя далековато от писсуара и стряхивая последние капли мочи на кафельный пол. Покинув лабораторию, он снова обрел привычную агрессивность, как будто проезжающие машины будоражили его аппетит, и гнал тяжелый автомобиль по вспомогательной дороге к шоссе, почти утыкаясь потертым бампером в машины поменьше, заставляя уступать дорогу.

Я похлопал по приборной доске.

– Десятилетний «Континенталь»… Похоже, вы рассматриваете убийство Кеннеди как своего рода автокатастрофу?

– Не исключено.

– Но почему Элизабет Тейлор? Разъезжая в этой машине, разве вы не подвергаете ее опасности?

– И от кого исходит опасность?

– От Сигрейва – он наполовину спятил.

Мы уже добрались до шоссе, но Воэн и не пытался сбавить скорость вопреки предупреждающим знакам.

– Воэн, она попадала когда-нибудь в аварию?

– В большие – нет; значит, для нее все впереди. Стоит лишь немного подумать, и она может погибнуть в уникальном столкновении автомобилей, способном перевернуть наши мечты и фантазии. Мужчина, который умрет с ней в этой катастрофе…

– И Сигрейв это ценит?

– По-своему.

Мы достигли большого кольца. Почти первый раз после отъезда из Лаборатории дорожных исследований Воэн нажал на тормоз. Тяжелый автомобиль качнулся, заскользил вправо, перерезая путь такси, которое уже выезжало на полосу. Вдавив в пол педаль газа, Воэн развернулся – визг покрышек заглушил сигнал рассерженного таксиста. Воэн проорал что-то в окно шоферу и устремился по узкому каньону северной вспомогательной дороги.

Затем потянулся и достал с заднего сиденья портфель.

– Я опрашиваю людей для новой телепрограммы с помощью этой анкеты. Посмотрите – вдруг я что-то упустил.

Глава 14

Пока тяжелый автомобиль пробивался через лондонское движение, я начал читать опросник, приготовленный Воэном. Бланки заполняли люди, представляющие срез мира Воэна: два программиста из его бывшей лаборатории, молодой диетолог, несколько стюардесс из аэропорта, техник из клиники Хелен Ремингтон, а также Сигрейв и его жена Вера, телепродюсер и Габриель. Как я и ожидал, из краткой биографической справки выяснилось, что все они когда-то пережили маленькую или большую автомобильную аварию.

В опроснике респондентам предлагался список знаменитостей из мира политики, развлечений, спорта, криминала, науки или искусства; для каждого надо было придумать катастрофу со смертельным исходом. Проглядев список, я убедился, что большинство этих персон живы; умерли немногие, и некоторые – в автокатастрофах. Создавалось впечатление, что фамилии выбраны наугад из газетных и журнальных заголовков, выпусков теленовостей и документальных фильмов.

И наоборот, подбор ран и причин смерти являлся результатом исчерпывающих и продолжительных исследований. Были перечислены почти все мыслимые варианты жестокого столкновения между автомобилем: механика вылета пассажиров; геометрия повреждений коленного и тазобедренного суставов; деформация салона при ударах в лоб или сзади; повреждения, получаемые на кольцевых участках, на пересечении с главной дорогой, при выезде на перекресток; абразивные травмы, полученные при опрокидывании; травмы лица от ударов о приборную панель; повреждения черепа, причиненные зеркалом заднего вида и козырьками от солнца; ожоги первой и второй степени в авариях с повреждением бензобака и возгоранием топлива; повреждения груди от рулевой колонки; травмы живота, полученные от неправильно подогнанного ремня безопасности; вторичные столкновения пассажиров переднего и заднего сиденья; повреждения позвоночника при вылете через лобовое стекло; повреждения головы от осколков стекла; раны детей, сидящих на сиденье или на руках, повреждения от протезов; повреждения в инвалидных машинах с ручным управлением; сложные повреждения у людей с ампутированными конечностями; повреждения от специальных автомобильных аксессуаров – проигрывателей, мини-баров и радиотелефонов, повреждения от фирменных знаков производителя, застежек ремней безопасности и замков поворотных форточек.

Последней шла группа повреждений, которые явно заботили Воэна больше всего: повреждения гениталий. Фотографии с предлагаемыми вариантами автокатастроф были собраны с великим тщанием, вырваны из судебно-медицинских журналов и учебников по пластической хирургии, ксерокопированы из монографий, предназначенных для служебного пользования, сворованы из операционных отчетов во время посещений Эшфордской больницы.

Воэн свернул к заправочной станции, и алое сияние неоновой вывески осветило зернистые фотографии ужасных ран: груди девочек-подростков, обезображенные приборными панелями; частичная маммопластика у немолодых домохозяек посредством гофрированных жалюзи на лобовых стеклах; соски, срезанные фирменными эмблемами на приборной доске; повреждения мужских и женских гениталий, нанесенные рулевым колесом, разбитым лобовым стеклом, сломанными дверными стойками, пружинами сидений и рычагами ручного тормоза, панелями управления магнитолами. Подборка фотографий искалеченных пенисов, порезанных вульв и раздавленных яичек пульсировала в алом свете, а Воэн стоял у бензобака автомобиля рядом с юной автозаправщицей, отпуская шутливые комплименты по поводу ее фигуры. На некоторых снимках был указан источник ран – прилагалось фото детали, нанесшей повреждения: рядом с рассеченным пенисом, снятым в палате травматологии, была врезка – рычаг ручного тормоза; над крупным планом покрытых синяками женских половых губ была ступица рулевого колеса с эмблемой автопроизводителя. Союзы порванных гениталий с деталями автомобиля образовывали серию тревожных единиц измерения, новой валюты боли и вожделения.

Такие же союзы, еще более ужасающие – раскрывающие, казалось, скрытые элементы характера, – я видел на фотографиях лицевых травм. Эти раны были украшены, подобно средневековым манускриптам, вставками: кнопки и рукоятки, зеркала заднего вида и циферблаты приборов. Лицо мужчины с перебитым носом соседствовало со знаменитой хромированной эмблемой. Цветная девушка с невидящими глазами лежала на больничной койке, а на вставке рядом сверкало зеркало заднего вида, заменившее ее собственный взгляд.

Сравнивая заполненные анкеты, я заметил, что подопытные Воэна выбирали катастрофы по-разному. Вера Сигрейв тыкала наугад, как будто не видела разницы между вылетом через лобовое стекло, опрокидыванием автомобиля и лобовым столкновением. Габриель напирала на травмы лица. Самые тревожные ответы дал Сигрейв: в выбранных им авариях гипотетические жертвы получали только повреждения гениталий. Он, единственный среди подопытных Воэна, собрал маленькую галерею из пяти актрис, проигнорировав политиков, спортсменов и теледеятелей. Из пяти женщин – Гарбо, Джейн Мэнсфилд, Элизабет Тейлор, Бардо и Рэкел Уэлч – Сигрейв составил вакханалию сексуальных увечий.

Впереди загудели клаксоны. Мы достигли первой плотной пробки на подъезде к западным окраинам Лондона. Воэн в нетерпении барабанил пальцами по рулю. Шрамы на губах и лбу в вечернем свете четкой штриховкой покрывали области нового поколения грядущих ран.

Я листал опросник Воэна. Фотографии Джейн Мэнсфилд и Джона Кеннеди, Камю и Джеймса Дина были размечены цветными карандашами; жирными линиями обведены шеи и промежности, груди и затемненные скулы; через губы и животы шли линии разреза. Джейн Мэнсфилд выходила из машины: левая нога на земле, правое бедро поднято так, чтобы как можно больше открыть внутреннюю поверхность. Привлекательная улыбка, груди торчат вперед и почти упираются в скошенную дверную стойку изогнутого лобового стекла. Одна из заполнявших анкету, Габриель, пометила места воображаемых ран на левой груди и на открытом бедре, нанесла цветным карандашом линию разреза на горле, обведя те части автомобиля, которые больше всего подходят для тела актрисы. Поля вокруг фотографий были исписаны торопливым почерком Воэна. Некоторые аннотации заканчивались знаком вопроса; Воэн словно размышлял о разных способах причинения смерти, принимая одни как благовидные, а другие – слишком экстремальные – отвергая. Выцветший снимок машины, в которой погиб Альбер Камю, был аккуратно восстановлен, участки приборной панели и лобового стекла были подписаны – «переносица», «мягкое нёбо», «левая челюстная дуга». Место в нижней части приборной доски было зарезервировано для гениталий Камю, слева на полях шли пояснения: «головка члена», «перегородка мошонки», «мочеиспускательный канал», «правое яичко». Разбитое лобовое стекло открывало вид на вздыбившийся капот автомобиля, под которым виднелись мотор и радиатор, окропленные веером белых капель – «сперма».

Последней в опроснике фигурировала Элизабет Тейлор; она улыбалась из-за плеча мужа из глубин заднего сиденья лимузина, стоящего у лондонского отеля.

Воэн забрал у меня папку и убрал в портфель.

Машины стояли, вспомогательные дороги у Вестерн-авеню были плотно забиты – час пик – выезжающими из города. Воэн выставил локоть в окно и поднес пальцы к ноздрям, словно собирая с кончиков последний аромат спермы. Фары встречных автомобилей и фонари над автострадой, светящиеся сигналы и указатели освещали одинокое лицо затравленного человека за рулем пыльной машины. Я смотрел на водителей машин вокруг нас и представлял жизнь, определенную для них Воэном. В его глазах они уже были мертвы.

Шестиполосное шоссе двигалось к развязке в громадной вечерней репетиции собственной смерти. Красные стоп-сигналы мелькали вокруг нас, как светлячки. Воэн безвольно положил руки на рулевое колесо и мрачно глядел на выцветшую фотографию с паспорта женщины средних лет, прикрепленную к вентиляционной решетке на приборной панели. По обочине шоссе шли на работу две женщины – билетерши из кинотеатра в зеленой форме, – и тут Воэн выпрямился и впился взглядом в лица женщин, как поджидающий жертву преступник.

Пока он следил за женщинами, я опустил взгляд на его испачканные спермой брюки – меня возбуждал автомобиль, пропитанный выделениями из всех возможных отверстий человеческого тела. Вспоминая фотографии в опроснике, я знал, что они определяют логику полового акта между Воэном и мной. Его длинные бедра, крепкие бока и ягодицы, покрытые шрамами живот и грудь, острые соски ждали бесчисленных ранений от тумблеров и полупотайных головок винтов в салоне машины. Каждая такая воображаемая рана была моделью сексуального союза его кожи и моей. Аномальная технология автокатастрофы давала санкцию на любой извращенный акт. Впервые благосклонная психопатология манила нас, законопаченных в десятках тысяч автомобилей на шоссе, в гигантских авиалайнерах, поднимающихся над головами, в самых скромных и дешевых механизмах.

Сигналя клаксоном, Воэн сгонял водителей на медленных полосах, чтобы добраться до обочины. Получив дорогу, он направил машину к стоянке у здания супермаркета. Потом заботливо посмотрел на меня.

– У вас был тяжелый вечер, Баллард. Купите себе что-нибудь в баре. Я вас покатаю.

Глава 15

Ограничивалась ли чем-нибудь ирония Воэна?.. Возвратившись из бара, я увидел, как он, прислонившись к окну «Линкольна», набивал четвертую сигарету гашишем, который хранил в кисете в бардачке машины. С ним о чем-то беседовали две остролицые аэропортовские шлюхи – только школу окончили.

– Ну и где вы шатаетесь? – Воэн принял у меня две купленные бутылки вина, выкатил сигареты на приборную доску и продолжил разговор с девицами. Они лениво спорили о времени и о цене. Стараясь отвлечься от их голосов и шума машин, я следил за авиалайнером, поднявшимся из лондонского аэропорта и летящим над западным периметром – созвездие зеленых и красных огоньков словно окружало пустые участки неба.

Две женщины, заглянув в машину, оценили меня с одного взгляда. Та, что повыше, тихая блондинка, которую Воэн уже предназначил мне, уставилась куда-то на три дюйма выше моей головы и ткнула в мою сторону пластиковой сумкой.

– А он сможет вести?

– Конечно – от нескольких глотков машина только лучше идет.

Воэн покрутил бутылками, как гантелями, загоняя женщин в машину. Когда вторая девица с короткими черными волосами и по-мальчишески узкими бедрами открыла пассажирскую дверь, Воэн протянул ей бутылку. Затем приподнял ей подбородок, запустил пальцы в рот и, вытащив комочек жевательной резинки, выбросил его во тьму.

– Давай избавимся от этого – не хочу, чтобы ты надувала жевачку мне в уретру.

Разобравшись в незнакомых органах управления, я завел мотор и повел машину к дороге. Воэн откупорил бутылку вина и передал ее блондинке, которая сидела рядом со мной на переднем сиденье. Потом закурил первую из четырех приготовленных сигарет. Его локоть уже втиснулся между бедер брюнетки и задрал юбку, открыв черный лобок. Вытащив пробку из второй бутылки, Воэн прижал ее к белым зубам девицы. В зеркале заднего вида я видел, как она избегает губ Воэна. Затянувшись сигаретой, брюнетка положила руку на промежность Воэна. Он откинулся на спину, внимательно рассматривая тонкие черты девицы, оглядывая тело, как гимнаст просчитывает переходы и толчки упражнения на сложном снаряде. Правой рукой Воэн расстегнул молнию на брюках, затем подался бедрами вперед, освобождая член. Девица взяла его в одну руку, второй удерживая бутылку, пока я стартовал от светофора. Воэн расстегнул пальцами в шрамах блузку девицы и освободил ее груди, зажал сосок большим и указательным пальцами и потянул его, словно налаживая сложное лабораторное оборудование.

В двадцати ярдах перед нами вспыхнули и погасли стоп-сигналы. Когда водители сзади начали мигать фарами, я врубил передачу, нажал педаль газа, и машина рванулась вперед. Воэн с брюнеткой повалились на заднее сиденье. Салон освещали только приборы на панели и фары и стоп-сигналы машин вокруг нас. Воэн раскрыл груди девицы и ласкал их ладонями. Его пораненные губы втянули дым из рассыпающегося окурка сигареты. Он поднял ее ноги, поставив каблуки на сиденье, и начал водить членом по коже бедер, двигать по черному винилу, потом прижал головку пениса к лодыжкам и пяткам, словно проверяя их прочность, прежде чем приступить к половому акту с участием машины и молодой женщины. Сам он лежал вдоль заднего сиденья, вытянув левую руку за головой девицы. Кисть свесилась под прямым углом к предплечью, а правая рука двинулась по бедрам девицы, и ладонь обхватила ягодицы. Брюнетка, сидя на пятках, развела бедра, открыв маленький треугольник лобка, распахнутые губы выдавались вперед. Сквозь дым, вьющийся из пепельницы, Воэн добродушно изучал маленькое тело.

Серьезное личико девицы освещали фары машин, крадущихся мимо нас по шоссе. По салону клубился влажный дым жженой смолы. Где-то впереди за бесконечной линией почти неподвижных автомобилей виднелось освещенное плато аэропорта. Блондинка на переднем сиденье предложила бутылку. Когда я отказался, она положила голову мне на плечо, игриво тронув пальцем руль. Я обнял блондинку за плечо, ощущая ее ладонь на бедре.

Я подождал, когда мы снова притормозили, и поправил зеркальце так, чтобы видеть заднее сиденье. Воэн добрался большим пальцем до влагалища девицы, а указательным – до ануса, а она сидела, прижав колени к плечам, машинально посасывая уже вторую сигарету.

Левой ладонью Воэн обхватил грудь брюнетки, так что указательный и безымянный пальцы сжали сосок, как крохотный костыль. Крепко удерживая девицу на месте, Воэн начал двигать бедрами туда-сюда, водя членом по ладони брюнетки. Она попыталась убрать его пальцы от влагалища, но Воэн локтем отпихнул ее руку, не отрывая пальцы от тела. Выпрямив ноги, он развернулся так, что бедра оказались на краю сиденья, и, опираясь на левый локоть, продолжал тыкаться в ладонь девицы, словно участвуя в причудливом танце во славу дизайна и электроники, скорости и приемистости новейшего автомобиля.

Союз секса и технологии достиг кульминации там, где движение разделилось у эстакады, и мы направились по шоссе на север. Когда машина разогналась до двадцати миль в час, Воэн вытащил пальцы из влагалища и ануса, развернул бедра и вонзил член в вагину брюнетки. В зеркало заднего вида я видел Воэна и девицу, освещенных фарами и отраженных в черном багажнике «Линкольна» и в сотнях деталей салона. В хромированной пепельнице я видел левую грудь брюнетки и торчащий сосок. В виниловой накладке окна искаженно отражалось удивительное сочетание бедер Воэна и живота девицы. Воэн посадил брюнетку на себя верхом. Триптих отражений – в спидометре, часах и тахометре – показывал половой акт в прикрытых козырьками гротах люминесцентных циферблатов, чуть затушевывая изображение скачущей стрелкой спидометра. Выпуклый панцирь приборной доски и стилизованная статуэтка на кожухе рулевой колонки отражали с дюжину скачущих ягодиц брюнетки. Воэн выгнул спину и выставил молодую женщину на обозрение фарам машин позади нас. Острые груди брюнетки сияли в хромированной и стеклянной клетке разгоняющегося автомобиля. Таз Воэна двигался в ритме стоящих в 100 ярдах друг от друга фонарных столбов. У каждого фонаря Воэн поднимал бедра, вонзая пенис во влагалище девицы, и раздвигал ее ягодицы, открывая анус желтому свету. Мы доехали до конца эстакады. Красное сияние стоп-сигналов пронзало ночной воздух, окрашивая розовым тела Воэна и брюнетки.

Когда я повел машину вниз к развязке, Воэн сменил темп движений, положив девицу на себя. Они лежали на заднем сиденье наискосок, и Воэн хватал губами то левый сосок брюнетки, то правый и поглаживал ей пальцем анус в ритме, согласовывая свои движения с полосами света, пересекающими потолок салона. Я отодвинул блондинку; я осознал, что почти могу управлять половым актом за своей спиной – тем, как веду машину. Воэн игриво реагировал на все детали уличного пейзажа. Когда мы миновали лондонский аэропорт, направляясь к городу, движения Воэна ускорились, руки, вцепившиеся в ягодицы брюнетки, принялись поднимать и опускать ее, словно некое считывающее устройство в его мозгу возбудилось в офисных кварталах. В пик оргазма Воэн уже почти стоял в машине за моей спиной, вытянув ноги и ткнувшись головой в спинку сиденья; он уперся ладонями в собственные ягодицы, приподняв на бедрах девицу.

Через полчаса я вернулся в аэропорт и остановил машину в тени многоэтажной автостоянки у Океанского терминала. Брюнетка наконец сумела оторваться от Воэна, истощенно лежащего на заднем сиденье, и кое-как привела себя в порядок, ругаясь с Воэном и сонной блондинкой. Сперма Воэна стекала по ее левому бедру на черный винил сиденья. Капельки цвета слоновой кости стремились найти кратчайший путь к центральному желобку сиденья.

Я вышел из машины и расплатился с женщинами. Когда они ушли, унося твердые чресла к неоновым вывескам, я остался ждать у автомобиля. Воэн пялился на громаду автостоянки с ее скошенными этажами, словно пытался понять, что произошло между ним и брюнеткой. Позже он исследовал возможности автокатастрофы с теми же спокойствием и интересом, с какими исследовал возможности тела юной проститутки. Часто я видел, как он зависает над фотографиями жертв аварий, разглядывая обгорелые лица с пугающим вниманием, словно прикидывая наиболее элегантные параметры повреждений, единений пораненного тела с разбитым лобовым стеклом и приборами. Травмы жертв он копировал в собственных позах за рулем, бесстрастно глядя на женщин, которых подбирал у аэропорта. С помощью их тел он изображал искаженную анатомию аварий, ласково прикладывая руки этих девиц им к плечам, прижимая колени к груди и увлеченно ожидая реакции.

Глава 16

Мир покрывался ранами. Из окна кабинета на киностудии я поглядывал на Воэна, сидящего в машине посреди парковки. Почти все работники уже отправились домой – автомобили отъезжали один за другим из рядов вокруг пыльного лимузина Воэна. Он подъехал к студии час назад. Когда Рената показала мне на него, я старательно игнорировал Воэна, но постепенно опустевшая парковка приковывала мое внимание к одинокому автомобилю в центре. После нашей поездки в Лабораторию дорожных исследований Воэн приезжал к студии каждый вечер – якобы повидать Сигрейва, хотя на самом деле добивался, чтобы я официально представил его киноактрисе. В какой-то момент накануне после нашей с ним встречи возле заправки на Вестерн-авеню я согласился помочь ему, поняв, что больше не в силах отбиваться. И теперь он был готов преследовать меня весь день, вечно поджидая на выезде от аэропорта и у автозаправок.

Его присутствие даже влияло на манеру моего вождения, и я чувствовал, что жду второй аварии, теперь на глазах Воэна. Взлетающие гигантские авиалайнеры вплетались в систему возбуждения и эротизма, наказания и желания, готовых обрушиться на мое тело. Плотные пробки на шоссе словно сгущали воздух, и мне верилось, что сам Воэн магическим образом отправил эти машины на потертое бетонное полотно в качестве какого-то хитрого психологического теста.

Когда уехала и Рената, Воэн вышел из машины. Я наблюдал, как он идет по парковке к дверям здания, и размышлял, почему он выбрал меня – я уже видел себя за рулем машины-мишени, едущей навстречу Воэну или какой-то посланной им жертве.

Воэн был все в тех же несвежих джинсах, которые стягивал с тугих ягодиц во время полового акта, когда я вел автомобиль. На нижней губе образовалась язвочка, которую он задумчиво пожевывал. Я глядел на это крохотное отверстие со странным очарованием, чувствуя, как растет сексуальная власть Воэна надо мной – власть, частично завоеванная аварией, запечатленной в изрезанных контурах его лица и груди.

– Прости, для меня мука входить и выходить из офиса, не говоря уж о том, чтобы приставать к продюсеру, которого я едва знаю. В любом случае шансов на то, что она заполнит анкету, практически нет.

– Мне бы только передать ей опросник.

– Я понимаю, вы, возможно, очаруете ее.

Воэн стоял ко мне спиной, ковыряя сломанным зубом язвочку. Мои руки, словно не повинуясь ни телу, ни разуму, повисли в воздухе, нацеливаясь обхватить талию Воэна. Он повернулся с ободряющей улыбкой на порезанных губах, выставив лицо в самом выгодном ракурсе – три четверти, как будто явился ко мне на прослушивание к телециклу. Он говорил спертым и смущенным голосом, как из облака гашишного дыма:

– Баллард, она главный персонаж в фантазиях всех, кого я опрашивал. И времени почти не осталось, хотя вы слишком озабочены собой, чтобы это понять. Мне нужны ее ответы.

– Воэн, вероятность ее гибели в автокатастрофе слишком мала. Вам пришлось бы преследовать ее до Судного дня.

Стоя за спиной Воэна, я уставился на расселину между его ягодицами, желая, чтобы фотографии автомобильных крыльев и лобовых стекол сложились в настоящую машину, в которой я мог бы обхватить руками его тело, как приблудного пса, и всеми способами дразнить его раны. Я представлял, как решетки радиатора и приборные доски смыкаются вокруг нас, пока я расстегиваю пояс Воэна, стягиваю с него джинсы и проникаю в анус, как в самый изящный задний бампер, и мой член объединяется с великодушной технологией.

– Воэн…

Он смотрел на выставочное фото актрисы, опирающейся на автомобиль. Позабыв сигарету на краю пепельницы, Воэн взял карандаш с моего стола и заштриховывал участки тела актрисы, обведя ее подмышки и декольте. От его тела поднимался запах сырости: смесь анальных выделений и охлаждающей жидкости. Карандаш все глубже вдавливался в снимок. Заштрихованные места начали прорываться под нажимом, сломанный карандаш прокалывал картонную подложку. Воэн отмечал точками места салона, нанося удары по рулевой колонке и приборной доске.

– Воэн! – Я положил руку ему на плечо.

Его тело тряслось от приближения оргазма; ребро левой ладони он приложил, как каратист, к паху, словно пытался поранить сам себя, гладя через ткань восставший член, а правой рукой ощупывал изуродованные фотографии.

Я с беспокойством отпустил плечо Воэна. Его крепкий живот был покрыт ажурными шрамами. На правом боку рубцы образовали трафарет для моих пальцев, шаблон ласк, подготовленный годы назад в уже забытом столкновении.

Сдерживая мокроту в горле, я протянул пальцы к шрамам, к пяти отметинам, образующим круг над костью таза. Воэн молча смотрел на мои пальцы, застывшие в нескольких дюймах от его кожи. Галерея шрамов покрывала грудь и живот. Правый сосок, порезанный и неправильно заживший, теперь всегда бодро торчал.

В вечерних сумерках мы вышли на стоянку. Вдоль насыпи северного шоссе поток машин тек вяло, как кровь в умирающей артерии. Два автомобиля были припаркованы у «Линкольна» Воэна в центре пустой парковки: патрульная полицейская машина и белый спортивный седан Кэтрин. Один из полицейских проверял «Линкольн», вглядываясь через пыльные стекла. Второй полицейский стоял у машины Кэтрин и о чем-то ее расспрашивал.

Полицейские узнали Воэна и помахали ему. Решив, что они приехали допросить меня о моей растущей гомосексуальной привязанности к Воэну, я виновато отвернулся.

Пока полицейские говорили с Воэном, ко мне подошла Кэтрин.

– Они хотят расспросить Воэна о происшествии у аэропорта. Там был какой-то пешеход… Они считают, что его задавили намеренно.

– Пешеходы Воэна не интересуют.

Получив ответ, полицейские вернулись к своей машине. Воэн смотрел им вслед, подняв голову, как перископ, как будто читая что-то над поверхностью их разумов.

– Лучше тебе отвезти его, – сказала Кэтрин, направляясь к Воэну. – Я поеду следом в своей машине. А твоя где?

– Дома. Я не смог выехать – такое движение…

– Пожалуй, я поеду с вами. – Кэтрин вглядывалась в мое лицо, словно заглядывала в водолазный шлем. – Ты точно сможешь вести?

Поджидая меня, Воэн потянулся на заднее сиденье своего автомобиля за белым свитером. Когда он снял джинсовую куртку, угасающий свет выхватил шрамы на животе и груди – созвездие белых зазубрин, опоясывающих тело от левой подмышки до паха. Машины, в которых Воэн специально разбивался ради моего будущего удовольствия, создали поручни замысловатых половых актов, зацепки для странных поз на задних и передних сиденьях, необычных актов содомии и минетов, которые я буду исполнять, двигаясь по его телу от одной зацепки к другой.

Глава 17

Мы застряли в громадной пробке. От перекрестка шоссе с Вестерн-авеню до въезда на эстакаду полосы были забиты транспортом; на ветровых стеклах машин тускнел свет плавящегося солнца, заходящего за западными пригородами Лондона. Стоп-сигналы сияли в вечернем воздухе, среди громадного озера нитроэмалевых корпусов. Воэн сидел, выставив руку из пассажирского окна и нетерпеливо похлопывая по дверце. Кулаком второй руки он постукивал по приборной доске. Справа, с высокой стены двухэтажного аэропортовского автобуса на нас смотрели лица пассажиров. Они напоминали ряд портретов в колумбарии. Громадная энергия ХХ века, достаточная, чтобы увести планету на новую орбиту, вокруг звезды получше, уходила на поддержание этой безмерной неподвижной паузы.

Полицейская машина промчалась вниз с эстакады, мигая фарами; синяя мигалка на крыше хлестала темный воздух. Над нами, на гребне восходящей полосы, двое патрульных отжимали поток машин от ближнего тротуара. Предупреждающие сигналы на треножниках ритмично мигали: «Снизить скорость… Авария… Авария…» Через десять минут мы добрались до восточного конца эстакады и увидели место аварии внизу. Машины одна за другой объезжали круг полицейских мигалок.

В аварии на перекрестке восточного съезда с эстакады и Вестерн-авеню столкнулись три машины. Вокруг них образовался небольшой лагерь: полицейская машина, две «Скорые» и эвакуатор. Пожарные и полицейские суетились вокруг пострадавших автомобилей, ацетиленовыми горелками прорезая двери и крыши. На тротуарах собирались зеваки, на пешеходном мостике через Вестерн-авеню плечом к плечу у металлических перил стояли зрители. Одну – самую маленькую – из машин, участвовавших в аварии, желтую спортивную итальянку, почти полностью смял черный лимузин с удлиненной колесной базой, перескочивший островок безопасности. Лимузин вернулся через бетонный островок на свою полосу, ударил в стальную опору дорожного указателя, сокрушив радиатор и колесную дугу, и в свою очередь получил удар от такси, свернувшего на эстакаду от Вестерн-авеню. Такси опрокинулось, и корпус искривился градусов на 15. Спортивная машина лежала перевернутая на разделительной полосе. Группа полицейских и пожарных, приподняв машину домкратом, обнаружила два тела, все еще запертых внутри покореженного салона.

Рядом с такси лежали рядком три пассажира; одеяла прикрывали грудь и ноги. Врач «Скорой помощи» суетился над таксистом – пожилым мужчиной, сидящим, прислонившись к крылу автомобиля. Его лицо и одежда были покрыты капельками крови, словно необычной сыпью. Пассажиры лимузина еще находились в глубоком салоне автомобиля, их лица невозможно было разглядеть за потрескавшейся внутренней перегородкой.

Двигаясь с потоком машин, мы миновали место аварии. Кэтрин наполовину спряталась за спинкой переднего сиденья. Она неподвижно смотрела на полосы и петли смешанного с кровью масла, покрывавшие знакомое гравийное покрытие, как хореографическая схема сложной перестрелки, как диаграмма покушения. Воэн же, наоборот, высунулся из окна, выставив руки, как будто готовился схватить одно из тел. Из укромного местечка на заднем сиденье он уже достал камеру, висящую теперь на его шее. Глаза Воэна метались по трем разбитым автомобилям, словно он запечатлевал все подробности собственной мускулатурой, на белой сетчатке шрамов вокруг губ, отмечая каждое погнутое крыло и сломанную кость в калейдоскопе гримас. Пожалуй, впервые со дня нашей встречи Воэн обрел полное спокойствие.

Под вой сирен по встречной полосе подкатила третья «Скорая помощь». Полицейский на мотоцикле обогнал нас и притормозил, пропуская «Скорую». Я остановил машину и, заглушив мотор, посмотрел через плечо Кэтрин на печальную сцену. В 10 ярдах от нас стоял покореженный лимузин; тело молодого шофера еще лежало рядом на земле. Полицейский уставился на кровь, покрывшую траурной вуалью лицо и волосы молодого человека. Три техника с монтировками и специальными кусачками трудились у задней двери лимузина. Взломав заклинивший замок, они распахнули дверцу, демонстрируя запертых в салоне.

Два пассажира – розовощекий мужчина лет 50 в черном пальто и молодая женщина с бледной анемичной кожей – сидели на заднем сиденье. Чуть подавшись вперед, они смотрели на полицейских и сотню зрителей, как незначительных членов королевской семьи на утреннем приеме. Полицейский снял дорожный плед, укрывавший ноги пассажиров до талии. Это простое движение, открывшее голые ноги женщины и скошенные, явно сломанные лодыжки мужчины, немедленно изменило всю сцену. Юбка женщины задралась до талии, а бедра раскрылись, словно она намеренно выставила напоказ промежность. Левой рукой женщина по-прежнему держалась за оконную петлю, и на белой перчатке проступала кровь. Распахнутое пальто ее спутника открывало черные брюки и кожаные туфли. Правое бедро мужчины вытянулось, как у танцора, отрабатывающего движения танго. Повернувшись к молодой женщине и протянув к ней руку, он сполз с сиденья и ткнулся коленом в кучу кожаных сумок и осколков.

Машины в нашей полосе двинулись дальше; я завел мотор и поехал. Воэн поднес камеру к глазам и убрал, только когда врач попытался выбить ее у Воэна из рук. Над нами проплыл пешеходный мостик. Наполовину высунувшись из окна, Воэн уставился на лес ног, прижатых к железным перилам, потом открыл дверь и выскользнул наружу.

Пока я прижимал «Линкольн» к обочине, Воэн бежал обратно к пешеходному мостику, уворачиваясь от машин.

Вслед за ним мы вернулись к месту аварии. Сотни лиц прижимались к окнам автомобилей, едущих по эстакаде. Зрители стояли в три ряда на тротуарах и островке безопасности, жались к забору из проволочной сетки, отделявшему насыпь дороги от территории магазинов и жилых кварталов. Полицейские уже отчаялись разгонять громадную толпу. Несколько техников собрались у разбитой спортивной машины, вскрывая металлическую крышу, которая придавила головы седоков. Пассажиров такси несли на носилках в «Скорую». Мертвый шофер лимузина лежал, накрытый одеялом с головой, а доктор и два санитара полезли на заднее сиденье.

Я оглядел толпу. Тут было много детей, некоторых родители заботливо усадили на плечи – чтобы лучше было видно. Всполохи полицейских мигалок хлестали по лицам зрителей, пока мы взбирались на насыпь к забору. Никто не выказывал тревоги. Зрители смотрели на место происшествия спокойно и заинтересованно, как покупатели на аукционе породистых рысаков. В расслабленных позах собравшихся читалось общее понимание тонких нюансов: значение смещенной решетки радиатора лимузина, искореженного корпуса такси, узоров на лобовом стекле.

Между мной и Кэтрин деликатно втиснулся мальчик лет 13 в ковбойском костюме. Он неторопливо жевал резинку, глядя, как последнего пассажира такси поднимают на носилки. Полицейский с метлой посыпал известью залитый кровью бетон у спортивной машины. Аккуратными движениями, словно опасаясь нарушить сложную человеческую арифметику повреждений, он начал сметать темнеющие комки к обочине.

От торговой площадки к месту происшествия подбирались новые зеваки – пролезали через дыру в проволочном заборе. Мы наблюдали, как двух обитателей лимузина достают через перекошенную дверь. И разумеется, в наших мозгах возникали самые живые эротические фантазии, воображаемые половые акты, проходящие с величайшей пристойностью и пиететом к окровавленному лону молодой женщины, лежащей в автомобиле; а присутствующие подходили и залезали в помятый салон, и каждый вставлял член женщине во влагалище, зароняя семя бесконечного будущего, которое расцветет от союза страсти и жестокости.

Вдоль всей Вестерн-авеню, на обеих обочинах эстакады, растянулась огромная процессия машин, задержанных аварией. Стоя в центре застывшего урагана, я ощущал полное спокойствие, словно утихла моя одержимость бесчисленными автомобилями. Воэн, наоборот, потерял интерес к катастрофе. Подняв камеру над головой, он грубо проталкивался через толпу по мосту. Кэтрин смотрела, как он одним прыжком преодолевает последние шесть ступенек и проскакивает мимо усталых полицейских. Глаза Кэтрин, избегающие меня, но устремленные на покрытое шрамами лицо Воэна, хотя Кэтрин крепко вцепилась в мою руку, – все это не удивляло меня и не расстраивало. Я уже ощущал, что нам троим еще предстоит извлечь максимум из этой катастрофы, применить ее животворные возможности к нашей жизни.

Последняя «Скорая», врубив сирену, понеслась прочь. Зрители возвращались к своим машинам или лезли по насыпи к дырке в проволочном заборе. Мимо нас прошла девочка-подросток в джинсовом костюме; молодой человек обнимал ее за талию. Кулак он упер ей в правую грудь и поглаживал сосок костяшками пальцев. Они уселись в желтый пляжный багги, обвешанный висюльками, и уехали под звук эксцентричного клаксона. Дородный мужчина помогал жене подниматься по насыпи, положив ладонь ей на ягодицу. Сексуальность пропитала воздух, словно все мы были прихожанами после проповеди, торопящимися прославить сексуальность с друзьями и незнакомцами, и ехали в ночь, чтобы повторить кровавую литургию с самыми неожиданными партнерами.

Кэтрин оперлась на багажник «Линкольна» и прижалась лобком к хромированному молдингу «плавника». На меня она по-прежнему не смотрела.

– Ты поведешь? Ты в состоянии?

Я стоял, расставив ноги, и вдыхал освещенный прожекторами воздух. Я снова ощущал свои раны на груди и коленях. Я поискал свои шрамы – нежные повреждения, приносившие изящную и согревающую боль. Мое тело светилось в этих точках; так воскрешенный человек наслаждается излеченными травмами, приведшими к его первой смерти.

Я опустился на колени у переднего колеса «Линкольна». Темные студенистые полосы запачкали крыло, пометили грязную покрышку с белой боковиной. Я потрогал мягкие следы пальцами. Надколесную дугу уродовала большая вмятина – такая же появилась на моей машине года два назад, когда на меня вылетела, беззаботно перебегая дорогу, немецкая овчарка. Тогда я остановился, проехав сотню ярдов, и вернулся к двум школьницам, которых рвало рядом с умирающей собакой.

Я показал Воэну пятна крови.

– Вы, похоже, сбили собаку; полиция может конфисковать машину, пока будут проверять кровь.

Воэн встал на колени рядом со мной и, изучив кровавые следы, важно кивнул.

– Вы правы, Баллард. На служебной площадке у аэропорта есть ночная автомойка.

Он открыл для меня дверцу, и в его взгляде не осталось и тени враждебности, словно увиденная авария успокоила его и расслабила. Я сел за руль, ожидая, что он обойдет машину и сядет рядом со мной, но он распахнул заднюю дверцу и сел к Кэтрин.

Кинокамера осталась на переднем сиденье. Ее тайные серебряные воспоминания о боли и возбуждении кристаллизовались в темных кассетах. За моей спиной самые чувствительные слизистые Кэтрин тихо источали собственные возбуждающие химикаты.

Мы ехали на запад, к аэропорту. Я поглядывал на Кэтрин в зеркало заднего вида. Она сидела посредине заднего сиденья, положив локти на колени, и смотрела через мое плечо на летящие дорожные огоньки. На первом светофоре, когда я обернулся на Кэтрин, она ободряюще мне улыбнулась. Воэн сидел рядом с ней, похожий на скучающего гангстера, прижав левое колено к бедру Кэтрин. Он с отсутствующим взглядом гладил собственную промежность, рассматривая затылок Кэтрин, скользя взглядом по ее щеке и плечу. То, что Кэтрин выбрала Воэна, в маниакальном стиле которого слилось все самое для нее тревожное, показалось мне совершенно логичным. Авария, свидетелями которой мы стали, спустила те же пружины в мозгу Кэтрин, что и в моем.

У северо-западного въезда в аэропорт я свернул на служебную площадку. На этом островке между внешней оградой и вспомогательными дорогами к Вестерн-авеню располагались прокат автомобилей, круглосуточные кафетерии, офисы грузоперевозчиков и автозаправки. В ночном воздухе мелькали навигационные огни авиалайнеров и автомобилей службы эксплуатации, фары плотного движения на Вестерн-авеню и эстакаде. В резком свете лицо Кэтрин как будто явилось из летнего кошмара – настоящее порождение электризованного воздуха.

Несколько машин ждали перед автоматической мойкой. В темноте три нейлоновых валика шуршали по бокам и по крыше такси, стоящего в моечном боксе. Вода и мыльный раствор стекали по металлическим балкам. В пятидесяти ярдах двое ночных дежурных сидели в стеклянной будке рядом с пустыми топливными насосами – читали комиксы под музыку из транзистора. Я посмотрел на валики, трущие такси; спрятанные в салоне за потоками мыльной воды, водитель, завершивший смену, и его жена казались таинственными манекенами.

Машина перед нами продвинулась на несколько ярдов. Стоп-сигналы залили розовым сиянием салон «Линкольна». В зеркальце я видел, что Кэтрин откинулась на спинку сиденья, прижавшись плечом к плечу Воэна и устремив взгляд на его грудь, где шрамы вокруг соска светились, как лампочки.

Я проехал чуть вперед. Позади меня остались тьма и тишина, сконцентрированная вселенная. Воэн водил рукой по сиденью. Я вышел наружу, якобы убрать антенну. Авария под эстакадой, почти симметрично противоположная моей собственной, и постукивание моющих валиков определили мою реакцию. Возможность новой жестокости, еще более возбуждающей оттого, что воздействовала мне на мозг, а не на органы чувств, отражалась в гнутой стойке лобового стекла у моего запястья, в помятом капоте «Линкольна». Я думал о прошлых изменах, связях, которые я представлял в своем воображении, но прежде никогда не наблюдал.

Дежурный вышел из будки к автомату с сигаретами у смазочного бокса. Его отражение на мокром бетоне мешалось с огнями машин, едущих по шоссе. На автомобиль перед нами лилась вода из труб. Мыльный раствор стекал по лобовому стеклу, пряча за глазурной поверхностью двух стюардесс и бортпроводника.

Обернувшись, я увидел, что Воэн обхватил ладонью правую грудь моей жены.

Я аккуратно завел машину в моечный бокс. Передо мной с застывших валиков капали последние капли воды. Я опустил окно и полез в карман за монетами. Грудь Кэтрин выпукло надулась между пальцами Воэна, сосок напрягся, как будто готовился накормить взвод жадных мужчин, ублажить губы бесчисленных лесбиянок-секретарш. Воэн нежно гладил сосок подушечкой большого пальца, а Кэтрин пристально смотрела на свою грудь, словно видела ее впервые и восхищалась уникальной геометрией.

Наш автомобиль остался в одиночестве на мойке, площадка вокруг была пуста. Кэтрин легла, раздвинув ноги, подняв лицо к Воэну, который трогал ее губы своими, прижимая все шрамы по очереди. Я чувствовал, что этот акт – ритуальное отвержение обычной сексуальности, стилизованная встреча двух тел, обновляющая чувство столкновения. Позы Воэна, то, как он держал руки, двигая мою жену по сиденью, поднимая ее левое колено, чтобы оказаться в развилке между ее ног – все напоминало управление сложным автомобилем или гимнастический балет, прославляющий новую технологию. Ладони Воэна медленно двигались по бедрам Кэтрин, держали ягодицы, поднимали открытый лобок навстречу губам. Он укладывал ее тело в разные позы, тщательно считывая коды конечностей и мышц. Кэтрин, похоже, только смутно ощущала присутствие Воэна, сжимая левой ладонью его член и скользя пальцами к его анусу, словно осуществляя совершенно бесчувственный акт. Правой ладонью Кэтрин трогала грудь и плечи Воэна, изучая узоры шрамов на коже – зацепок, подготовленных предыдущими авариями специально для этого акта.

Я услышал крик. Один из дежурных, с сигаретой в руке, стоял в сырой темноте и подавал мне знаки, как диспетчер на палубе авианосца. Я бросил монетки в аппарат и поднял окно. Вода полилась на автомобиль, замутив стекла и заключив нас в интерьере, освещенном только приборной доской. В этом голубом гроте Воэн лежал наискосок на заднем сиденье, а Кэтрин стояла на коленях, задрав юбку на талию, и держала его член двумя руками; ее губы были всего в дюйме от губ Воэна. Свет далеких фар, преломляясь в мыльном растворе, струящемся по окнам, покрывал люминесцентными красками тела, делая их похожими на двух полуметаллических людей из далекого будущего, занимающихся любовью в хромированной беседке. Включился моечный механизм, по капоту «Линкольна» застучали валики, подбираясь к лобовому стеклу и закручивая мыльный раствор водоворотами пены. Тысячи пузырьков поползли по стеклу. Когда валики загремели по крыше и дверям, Воэн начал выпячивать таз вверх, почти отрывая ягодицы от сиденья. Кэтрин неуклюже направила вульву к его члену. В нарастающем реве механизмов Кэтрин и Воэн начали качаться; Воэн ладонями мял женские груди, словно пытаясь сжать их в один шар. Во время его оргазма всхлипы Кэтрин потонули в шуме автомойки.

Рама вернулась в исходную позицию, автомат отключился. Валики безвольно повисли перед чистым лобовым стеклом. Остатки грязного раствора убегали в темноте в дренажные отверстия. Всасывая воздух порезанными губами, Воэн лежал, истощенный, смущенно глядя на Кэтрин. Он смотрел, как она потирает затекшее левое бедро – я видел это движение сотни раз. От пальцев Воэна на ее грудях остались синяки – словно раны после аварии. Мне хотелось погладить обоих, подтолкнуть к новому половому акту, направить соски Кэтрин в губы Воэна, ткнуть его член в ее маленький анус, вдоль диагональных линий на сиденье, указывающих на промежность Кэтрин. Я хотел прижать округлости ее грудей и бедер к потолку салона, прославляя в половом акте единение тел и животворной технологии.

Я опустил окно и опустил еще монеты в автомат. Когда потоки воды устремились по стеклам, Воэн и моя жена вновь занялись любовью. Кэтрин держала Воэна за плечи, устремив собственнический взгляд на расхристанного любовника. Она убрала светлые волосы с щек, готовая снова прильнуть к телу Воэна. Он уложил партнершу на заднее сиденье, раздвинул ее бедра и начал гладить промежность, подбираясь средним пальцем к анусу. Потом Воэн лег на одно бедро, поместив Кэтрин и себя в позы раненого дипломата и молодой женщины, которых мы видели в разбитом лимузине. Он посадил ее на себя, прижав член к влагалищу, подхватив одной рукой ее подмышку, а второй вцепившись в ягодицу – точно так санитар доставал женщину из автомобиля.

Когда валики застучали у нас над головами, Кэтрин взглянула на меня ясным взглядом. В ее глазах светились ирония и любовь, принятие новой сексуальной логики, которую мы оба познали и к которой готовились. Я тихо сидел на переднем сиденье, пока белый мыльный раствор покрывал крышу и двери жидким кружевом. Позади меня сперма Воэна блестела на грудях и животе моей жены. Валики жужжали и постукивали по машине, потоки воды и мыльного раствора омывали и без того уже чистый корпус. Каждый раз, когда цикл мойки заканчивался, я опускал стекло и бросал новые монеты в автомат. Двое дежурных глядели на нас из стеклянной будки, тихая музыка из транзистора становилась слышна в ночном воздухе, когда рама возвращалась в исходную позицию.

Кэтрин вскрикнула от боли, и сильная рука Воэна залепила ей рот. Воэн откинулся к спинке сиденья и пошлепывал ладонью лежащие на его коленях ноги Кэтрин, а другой рукой направляя член ей во влагалище. На его лице застыло выражение гнева и расстройства, на шее и груди проступил пот, пропитал пояс брюк. От ударов ладони на руках и бедрах Кэтрин оставались пятна. Устав от Воэна, она уцепилась за спинку сиденья за его головой. Когда член вяло задергался в ее покрытой синяками вульве, Воэн повалился на сиденье. Он уже потерял интерес к хныкающей молодой женщине, натягивающей одежду. Его руки со шрамами ощупывали потрепанную ткань сиденья и чертили в сперме таинственную диаграмму: какой-то астрологический знак перекрестка.

В темноте на пол капали капли с валиков. Громадное озеро белых пузырей вокруг машины сочилось в мокрый бетон.

Глава 18

Машин на шоссе не было. Впервые после моей выписки из больницы улицы были пусты, словно утомительные половые акты между Воэном и Кэтрин запретили движение навсегда. Я вел машину к нашему дому на Дрейтон-парк, а уличные фонари освещали лицо спящего Воэна на заднем сиденье; рот с искалеченными губами был открыт, как у ребенка. Казалось, с его лица исчезла всякая агрессивность, будто сперма, впрыснутая во влагалище Кэтрин, помогла ему разрядиться.

Кэтрин пересела вперед, освободившись от Воэна. Она спокойно и ласково коснулась моего плеча. Я видел синяки на ее щеке и шее, побитые губы сложились в неуверенную улыбку. Эти повреждения только оттеняли ее настоящую красоту.

Когда мы добрались до дома, Воэн еще спал. Мы с Кэтрин стояли в темноте у чистой машины, полированный капот которой стал похож на черный щит. Я взял Кэтрин под руку, чтобы поддержать ее, и забрал сумочку. Когда мы пошли к дверям, Воэн выбрался с заднего сиденья и, не оглядываясь на нас, неуверенно уселся за руль. Я ждал, что он с ревом рванет с места, но он завел мотор и тихо уехал.

В лифте я крепко держал Кэтрин; я любил ее за удары, которые нанес по ее телу Воэн. Позже, ночью, я исследовал ее тело, аккуратно касаясь синяков губами и щеками, разглядывая в следах на коже живота жестокую геометрию мощного телосложения Воэна. Мой член следовал по символам, оставленным на коже жены его руками и ртом. Я стоял на коленях перед Кэтрин, лежащей наискосок на кровати, упираясь ступнями в мою подушку и положив ладонь на правую грудь, а она спокойно и нежно смотрела на меня, пока я касался головкой члена тех мест, что пометил Воэн для будущей воображаемой аварии.

На следующее утро я вел машину на студию в Шеппертоне, наслаждаясь движением вокруг меня, летя по скоростной полосе. В элегантной живой скульптуре на бетонном шоссе разноцветные панцири тысяч автомобилей двигались, как гостеприимные кентавры Аркадии.

Воэн поджидал меня на парковке студии, поставив «Линкольн» на моем собственном месте. Шрамы на его животе сияли в утреннем свете, в нескольких дюймах от моих пальцев на оконной раме. Вокруг ширинки джинсов высох круг влагалищной смазки – там, где вульва моей жены прижималась к лобку Воэна.

Он открыл для меня водительскую дверцу «Линкольна». Заняв место за рулем, я понял, что хочу теперь проводить с Воэном все свободное время. Он уселся лицом ко мне, положив руку на спинку сиденья за моей головой; его тяжелый пенис оттопыривал джинсы. Теперь я ясно чувствовал элементы настоящей привязанности к Воэну, элементы ревности, любви и гордости. Я желал трогать его тело, держать бедра точно так, как держал бедра Кэтрин в первые дни нашего знакомства.

Я повернул ключ зажигания, и Воэн сказал:

– Сигрейв пропал.

– И ладно, все кадры аварии уже отсняли.

– Он разъезжает в парике и леопардовом пальто. Боюсь, будет преследовать Кэтрин.

Я махнул рукой на работу. В тот первый день мы часами колесили по автострадам в поисках Сигрейва, слушая по радио Воэна переговоры полицейских и «Скорой помощи». Воэн искал сообщения об авариях, камера лежала наготове на заднем сиденье.

Когда вечерний свет опустился на последние дорожные пробки, я отвез Воэна до его квартиры, просторной однокомнатной студии на верхнем этаже большого дома на берегу реки к северу от Шеппертона. Комната была забита неисправным электронным оборудованием – электрические пишущие машинки, компьютерные терминалы, несколько осциллографов, магнитофонов и кинокамер. Пучки проводов валялись на незастланной постели. На полках стояли и лежали научные тома, неполные подшивки технических журналов, научная фантастика в бумажных обложках и перепечатки собственных работ Воэна. Обставлял жилище он без всякого интереса – хромированно-виниловые стулья были словно наугад взяты из витрины провинциального универмага.

В квартире царил очевидный нарциссизм Воэна: стены студии, ванной и кухни были покрыты фотографиями его самого – стоп-кадры из телепрограмм, фото газетных репортеров, полароидные снимки со съемочной площадки, где он, красуясь перед гримершей, делает жесты в адрес продюсера. Все эти фото были сделаны до аварии Воэна, словно последующие годы образовали временной провал, период, когда заботы пригасили тщеславие. И все же, двигаясь по квартире, принимая душ и переодеваясь, Воэн впивался взглядом в эти увядшие образы, распрямлял закручивающиеся углы, словно боялся, что как только окончательно исчезнут снимки, он сам прекратит существование.

Я наблюдал эти попытки обозначить себя, закрепить собственную личность на канве какого-то внешнего события, пока мы в тот вечер колесили по автострадам. Слушая радио, Воэн откинулся на спинку пассажирского сиденья рядом со мной и закурил первую сигарету. Свежий аромат мытого тела Воэна забился запахом сначала гашиша, а потом – спермы Воэна, промочившей перед его брюк, когда мы добрались до первой аварии. Пока я вел машину переулками к месту следующей катастрофы, я думал о теле Воэна в ванной у него дома, о торчащем из промежности мощном члене. Шрамы на коленях и бедрах были миниатюрными ступеньками и перилами на лестнице отчаянного возбуждения.

К началу утра мы успели побывать на трех авариях. В моем затуманенном мозгу еще хранилась мысль, что мы разыскиваем Сигрейва, но было понятно, что Воэн и думать забыл про каскадера. После третьей аварии, когда разъехались полиция и «Скорая», когда последний водитель ночного грузовика вернулся в машину, Воэн, докурив сигарету, неуверенной походкой двинулся по запачканному маслом бетону к насыпи автострады. Тяжелый седан под управлением женщины-стоматолога средних лет пробил ограждение и упал на крышу в небольшой заброшенный садик. Я последовал за Воэном и от разбитого парапета смотрел, как он спускается к перевернутой машине. Воэн обошел машину, шагая в траве по колено, и подобрал кусок белого мела, выброшенный полицейским. Ощупал острые края разбитого стекла и разорванного металла, прижал ладони к мятой крыше и капоту. Затем помочился в темноте на еще теплый радиатор, послав в воздух облако пара, растерянно взглянул на полунапрягшийся член и поднял глаза на меня, словно просил помочь ему понять, что это за странный орган. Приложив член к правому переднему крылу машины, он мелом обвел контур на черной нитроэмали, внимательно изучил результат и, удовлетворенный, обошел машину, оставляя профиль своего члена на дверях и побитых окнах, на крышке багажника и заднем крыле. Обхватив член ладонью, чтобы защитить от рваного металла, он влез на переднее сиденье и принялся наносить контуры пениса на приборную доску и центральный подлокотник, отмечая эротический фокус то ли аварии, то ли полового акта, славя союз собственных гениталий с расколотой приборной доской, от удара о которую умерла женщина-стоматолог средних лет.

Для Воэна в малейших деталях дизайна содержалась органическая жизнь, не менее важная, чем в конечностях и органах чувств людей, водящих эти машины. Он заставлял меня задержаться у светофора, чтобы несколько минут рассматривать опору стеклоочистителя на лобовом стекле припаркованной машины. Функциональные обводы американских седанов и европейских спортивных машин его восхищали. Мы по полчаса следовали за новым «Бьюиком» или «Феррари», пока Воэн изучал все подробности отделки корпуса и багажника. Несколько раз нас задерживали полицейские – мы слишком долго околачивались у «Ламборгини» состоятельного владельца паба в Шеппертоне; Воэн как одержимый фотографировал наклон стоек лобового стекла, козырек фары, блеск надколесной дуги. У него дух захватывало от хромированной отделки, молдингов из нержавейки, колпачков стеклоочистителей, замков капота и дверных запоров.

Мы гуляли по парковкам у супермаркетов на Вестерн-авеню, словно по пляжам, восхищаясь задранными крыльями «Корвета» с молодой домохозяйкой за рулем. Передние и задние спойлеры приводили Воэна в восторг узнавания, словно он вновь увидел райскую птицу. Часто на автостраде Воэн махал мне рукой поперек полос – велел развернуть «Линкольн» так, чтобы солнце правильно осветило крышу проезжающего мимо купе и оттенило пропорции укороченной кормы. В поведении Воэна постоянно проявлялось отождествление стильного автомобиля и частей тела. Если мы ехали за итальянским прототипом с усеченными задними крыльями, Воэн начинал обращаться к сидящей между нами аэропортовской шлюхе с изящными и преувеличенными жестами, поражая утомленную женщину говорливостью и движениями плеч.

Для Воэна цветовая гамма салонов «Линкольна» и машин, которые он начал угонять каждый вечер на часок, точно соответствовала участкам кожи юных шлюх, которых он раздевал, пока я гнал по затемненным автомагистралям. Обнаженные бедра оттеняли пастельные тона винила; конуса динамиков повторяли контуры острых грудей.

Салон автомобиля представлялся мне калейдоскопом освещенных частей женского тела. Антология запястий и локтей, бедер и лобков создавала постоянную череду союзов с контурами автомобиля. Однажды мы с Воэном ехали по обводному шоссе к югу от аэропорта; я аккуратно удерживал машину на апексе крутого поворота, восхищаясь открытой грудью школьницы, которую Воэн подцепил возле студии. Мы связывали идеальную геометрию этой белой грудки, торчащей из блузки, с движением в крутом повороте.

Долгие недели, служа у Воэна шофером, давая ему деньги на проституток и случайных шлюх, которые ошивались в аэропорту и в тамошних отелях, я наблюдал, как Воэн исследует все закоулки секса и автомобиля. Автомобиль служил ему главным и единственным средоточием сексуального акта. С каждой женщиной он исследовал новый акт, он вставлял пенис во влагалище, в анус или в рот как будто в ответ на трассу, по которой мы ехали, на плотность движения, на то, как я вел машину.

В то же время мне казалось, что Воэн мысленно отбирает определенные половые акты и позы на будущее. Знак равенства, который он ставил между сексом и кинестетикой автомагистрали, похоже, был связан с его одержимостью Элизабет Тейлор. По утрам мой приятель преследовал ее от гостиницы до киностудии. Я не стал говорить ему, что наши переговоры по поводу съемок актрисы в автомобильной рекламе провалились. Поджидая Тейлор, Воэн беспрестанно шарил руками по заднему сиденью, словно бессознательно изображая быстрые движения в сотнях актов. Я понимал, что он собирает элементы абстрактного полового акта с участием актрисы и дороги, по которой она ездит со студии в Шеппертоне. Расчетливые жесты Воэна, то, как он нелепо свешивал руку за окно машины, словно хотел открутить ее и бросить окровавленную конечность под колеса едущего за нами автомобиля, форма его губ, обхватывающих сосок, – все это было репетицией ужасной драмы, разворачивающейся у него в мозгу, половым актом, как кульминацией собственной смертельной катастрофы.

На протяжении этих недель Воэн желал освятить своей сексуальностью пункты тайного маршрута, пометить спермой границы будущей драмы. И дело постепенно шло к открытому столкновению с полицией. Однажды вечером в час пик Воэн жестом велел мне остановиться у зеленого светофора и мы сознательно заперли целую очередь машин. Рядом с нами затормозила патрульная машина; полицейский по странной посадке Воэна решил, что мы пережили серьезную аварию. Прикрыв рукой лицо сидящей рядом девушки – кассирши из супермаркета, – Воэн принял позу раненого посла, которого на наших глазах доставали из лимузина. В последний момент, когда полицейский уже вылез из машины, я, не слушая возражений Воэна, нажал на газ.

Устав от «Линкольна», Воэн начал пользоваться автомобилями с аэропортовских стоянок с помощью набора мастер-ключей, которые дала ему Вера Сигрейв. Мы запросто брали с парковки машины, чьи владельцы находились в Париже, Штутгарте или Амстердаме, и возвращали вечером на место. Я уже не в силах был собраться и остановить приятеля. В такой же мере озабоченный его крепким телом, как он сам был озабочен автокатастрофами, я оказался заперт в системе манящей жестокости и возбуждения, сложенной из автомобильных пробок, угнанных нами машин и высвобождающейся сексуальности Воэна.

В эти наши последние с Воэном дни я начал замечать, что женщины, которых он приводит в машину, все больше напоминают цветом волос и фигурой нашу киноактрису. Темноволосая школьница была похожа на юную Элизабет Тейлор, остальные женщины представляли другие отрезки ее жизни.

Глава 19

Воэн, Габриель и я отправились на автомобильное шоу в Эрлс Корт. Спокойный и галантный, Воэн вел Габриель через толпу, гордо выставляя шрамы на лице, как знак сочувствия искалеченным ногам Габриель. Она шла, покачиваясь, среди сотен выставленных на стендах автомобилей; их нитроэмалевые корпуса блистали, как парадные доспехи воинства архангелов. Разворачиваясь на каблуках, Габриель явно наслаждалась безукоризненно чистыми автомобилями; она опускала покрытые шрамами ладони на блестящие кузова, терлась о них израненными бедрами, как шкодливая кошка. Она спровоцировала молодого продавца на стенде «Мерседеса»; он предложил ей проверить белую спортивную машину и с приятным смущением помог поднять искалеченные ноги на переднее сиденье. Воэн даже восхищенно присвистнул.

Мы бродили между стендов с машинами, а Габриель лавировала среди топ-менеджеров автопромышленности и девушек у стендов. Я не отрывал глаз от ее скобки на ногах, от деформированных бедер и коленей, от подрагивающего левого плеча; эти части ее тела словно бросали вызов выставленным безупречным машинам, призывая поспорить с ее ранами. Воэн сопровождал Габриель от автомобиля к автомобилю, помогая подниматься на стенды и садиться в салоны экспериментальных дизайнерских разработок, специальных концепт-каров, – и она смотрелась на заднем сиденье, как злая королева неудержимой технархии.

– Баллард, прогуляйтесь с Габриель, – сказал мне Воэн. – Возьмите ее под руку. Ей будет приятно.

Воэн подначивал меня занять его место. Когда он ускользнул, якобы заметив Сигрейва, я помог Габриель изучить ряд инвалидных автомобилей. Я солидным тоном обсуждал с демонстраторами установку дополнительных органов управления, тормозных рычагов и вариантов трансмиссии. И все время я пялился на части тела Габриель, отраженные в кошмарной технологии инвалидного управления. Я смотрел, как трутся друг о дружку ее бедра, как выпирает грудь под лямкой спинного корсета, смотрел на угловатую чашу лобка, ощущал ее крепкую хватку на своей руке. Играя хромированным рычагом сцепления и глядя на меня через лобовое стекло, моя спутница словно ожидала чего-то непристойного.

Габриель вовсе не сердилась на Воэна, однако именно я первый занялся с ней любовью на заднем сиденье ее машины, в окружении причудливой геометрии инвалидных органов управления. Я исследовал ее тело, нащупывая путь среди ремешков и бретелек белья; незнакомый рельеф ее бедер и голеней уводил меня в уникальные переулочки, на непривычные склоны кожи и мышц. Каждый дефект становился важной метафорой нового насилия. Обводы ее тела, неожиданные соединения слизистой и линии волос, гладких мышц и пещеристых тел стали антологией извращенных возможностей. Я сидел с Габриель в маленьком автомобильчике у ограждения территории аэропорта, держа в ладони ее белую грудь, освещенную огнями взлетающих авиалайнеров, а форма и нежность соска терзали мои пальцы. Наши половые акты превращались в исследовательские экспедиции.

Пока мы ехали к аэропорту, я смотрел, как Габриель управляется с незнакомыми рычагами. Система обратных рычагов газа и рычагов сцепления была разработана специально для нее – и подспудно, как я понял, для ее первого полового акта. Запах тел мешался с магазинным ароматом горчичного ледерина. Мы заглушили мотор около водохранилищ и смотрели, как заходят на посадку самолеты. Прижав левое плечо Габриель к своей груди, я видел примятое телом сиденье; кожаные полушария сочетались с ее ремешками и лямками. Я погладил ладонью правую грудь Габриель, уже сталкивавшуюся со странной геометрией интерьера машины. Меня поражали неожиданные органы управления. Пучок хромированных рукояток был закреплен на стальном стержне, связанном с рулевой колонкой. Удлиненный рычаг скоростей в полу поднимался сбоку, освобождая доступ к вертикальному хромированному лепестку, приспособленному под тыльную сторону ладони водителя.

Привычная к новым объятиям технологии, Габриель откинулась на спину и умными глазами следила за своей ладонью, которая ощупывала мое лицо и подбородок, словно ища отсутствующую хромированную броню. Затем подняла левую ступню, так что ножная скобка уперлась в мое колено. На внутренней поверхности бедра остались желобки от ремешков, канавки покрасневшей кожи с отметинами от пряжек и застежек. Когда я отстегнул скобку на левой ноге, примятая кожа оказалась теплой и нежной, она возбуждала больше, чем слизистая влагалища. Это развратное отверстие, воображаемый половой орган в зачаточном еще состоянии, на старте эволюции, напомнило мне маленькие раны на моем собственном теле, до сих пор несущие следы приборов и органов управления. Я ощупал вмятину на бедре Габриель, канавку, оставленную ниже правой груди ремнями корсета, красные отметины на внутренней стороне правой руки – зачатки новых гениталий, шаблоны сексуальных возможностей, которым еще предстоит возникнуть в сотне экспериментальных аварий. Незнакомые контуры сиденья прижимались к коже моей руки, пока я двигал ладонь к расселине между ягодиц. В темном салоне автомобиля не было видно лица Габриель, откинувшейся на подголовник. Я приподнял ладонью ее грудь и начал целовать прохладный сосок, источавший сладкий аромат: смесь моих собственных выделений и какого-то приятного лекарственного средства. Я прижал язык к удлинившемуся соску, а потом оставил его в покое, чтобы внимательно изучить грудь. Почему-то я ожидал увидеть съемный латексный протез, который надевается каждое утро вместе с корсетом и ножными распорками; и даже слегка разочаровался, увидев настоящую грудь. Габриель, прижавшись к моему плечу, ощупывала пальцем мою губу изнутри, скользя ногтем по зубам. Я играл с ее лобком, запуская пальцы в редкие волосы промежности. Габриель неподвижно сидела в моих объятьях, едва шевеля губами, и до меня дошло: эта утомленная и хромая молодая женщина поняла, что обычные контактные устройства для полового акта – грудь и член, анус и влагалище, сосок и клитор – не принесут нам возбуждения.

В угасающем вечернем свете авиалайнеры в небе тянулись к посадочным полосам аэропорта. К приятному хирургическому аромату от тела Габриель примешивался запах горчичного ледерина. Хромированные рычаги вздымались в тени, как головы серебристых змей, как фауна из металлического сна. Габриель послюнявила мой правый сосок и машинально гладила его, поддерживая маленький намек на сексуальную связь. Я в ответ гладил ее лобок, задевая вялый клитор. Серебристые органы управления вокруг нас знаменовали вершину технологии и кинестетики. Габриель водила ладонью по моей груди. Ее пальцы добрались до маленьких шрамов под левой ключицей – следов от левой половины приборной панели. Когда она коснулась круглых провалов губами, я в первый раз почувствовал, как шевельнулся член. Габриель высвободила его из брюк и продолжила исследовать другие шрамы на груди и животе, трогая их кончиком языка. Одну за другой она визировала эти подписи, оставленные на моем теле приборной доской и органами управления машины. Габриель принялась гладить мой член, а я, оставив ее лобок, начал ощупывать шрамы на бедрах, находя нежные дорожки, оставленные на ее теле рычагом ручного тормоза автомобиля, в котором она попала в аварию. Правой рукой я поддерживал плечи Габриель, ощущая отпечаток рельефной кожи сиденья – точки соприкосновения полусферической и прямоугольной геометрий. Я изучал шрамы на ее бедрах и руках, ощупывал раны под левой грудью, а она изучала мои, расшифровывая созданные нашими авариями коды сексуальности.

Мой первый оргазм выбросил сперму в глубокую рану на бедре, оросив сморщенную кожу. Набрав сперму в ладонь, Габриель помазала серебристый рычаг сцепления. Мои губы не отрывались от шрама под ее левой грудью, изучая серпообразное углубление. Габриель развернулась на сиденье, чтобы я мог изучить раны на ее правом бедре. Не испытывая ни тени жалости к искалеченной женщине, я ощущал вместе с ней возбуждение от этих абстрактных отверстий, созданных в ее теле частями ее собственного автомобиля. В следующие дни мой оргазм случался в шрамах под грудью и в левой подмышке, в ранах на шее и плече – в половых щелях, созданных осколками лобового стекла и циферблатов приборной доски; мой член объединял ту машину, в которой я попал в аварию, и ту, где Габриель оказалась на волосок от гибели.

Я мечтал о следующих катастрофах, способных расширить возможности таких отверстий с помощью новых элементов устройства автомобиля и с помощью будущих технологий. Какие раны создадут новые сексуальные возможности в термоядерных реакторах, выложенных белой плиткой залах управления, в таинственных сценариях компьютерных схем? Обнимая Габриель, я, как учил меня Воэн, воображал аварии с участием богатых и знаменитых, представлял раны, возбуждающие эротические фантазии, необычные половые акты, прославляющие возможности немыслимых технологий. Я представлял жену, пострадавшую в страшной катастрофе – губы и все лицо уничтожены, зато новое зовущее отверстие появилось в промежности в результате удара расщепившейся рулевой колонки; не влагалище, не анус, а именно новое отверстие, которое мы сможем любить всей душой. Я представлял повреждения киноактрис и телевизионщиков, на чьих телах появятся – с помощью отказавшей технологии – десятки дополнительных отверстий, точек сексуального единения со зрителями. Я представлял тело собственной матери в разные годы ее жизни, пострадавшее от ряда катастроф, покрытое отверстиями очень абстрактными и хитроумными, так, чтобы наш с ней инцест был бы все более праздничным. Я представлял фантазии довольных педофилов, заказывающих деформированные тела детей, пострадавших в катастрофах, чтобы смягчить и оросить их раны с помощью собственных покрытых шрамами гениталий; фантазии стареющих педерастов, запускающих язык в фальшивый анус юноши с колостомой.

Все в Кэтрин в то время казалось моделью чего-то еще, бесконечно расширяло возможности тела и личности. Когда она ступала, обнаженная, по полу ванной комнаты, торопливо протискиваясь мимо меня; когда мастурбировала с утра в постели рядом со мной, симметрично раздвинув бедра, и пальцы двигались в промежности, словно скатывая маленькую венерическую соплю; когда спрыскивала дезодорантом нежные провалы подмышек – таинственные вселенные; когда шла со мной к моей машине, ласково барабаня пальцами по моему левому плечу, – все движения и чувства были кодами, значения которых таились среди прочной хромированной обстановки наших мозгов. Коды, таящиеся внутри Кэтрин, освободятся только в автокатастрофе, в которой она погибнет. Лежа рядом с ней в постели, я водил ладонью между ее ягодиц, поднимал и мял по очереди белые полушария, куски плоти, содержащие все программы снов и геноцида.

Я начал думать о смерти Кэтрин детально, пытаясь разработать в мозгу даже более роскошный исход, чем смерть, которую Воэн замыслил для Элизабет Тейлор. Эти фантазии стали частью любовных сигналов между нами, когда мы вместе ехали по автостраде.

Глава 20

К тому времени я убедился, что если киноактриса и не погибнет в автокатастрофе, то Воэн создал все условия для ее смерти. Из сотен миль и половых актов Воэн выбирал необходимые элементы: участок эстакады Вестерн-авеню, проверенный моей аварией и смертью мужа Хелен Ремингтон, отмеченный в сексуальной нотации оральным актом с семнадцатилетней школьницей; правое крыло черного американского лимузина, помеченного рукой Кэтрин на стойке левой двери и прославленного устойчивой эрекцией соска немолодой проститутки; сама киноактриса, выходящая из машины и чуть зацепившаяся за приоткрытое окно – ее недовольную гримасу Воэн запечатлел с помощью трансфокатора; детали газующих машин, мигающие светофоры, качающиеся груди, клиторы, деликатно зажатые, как ботанический раритет, большим и указательным пальцами, стилизация тысяч действий и поз на пути – все это хранилось в голове Воэна, готовое к применению и подходящее для любого выбранного орудия убийства. Воэн постоянно расспрашивал меня о сексуальной жизни актрисы – о которой я не знал ничего, – убеждал меня усадить Кэтрин за чтение подшивок журналов о кино. Часто его половые акты становились моделью того, как он представлял секс актрисы в автомобиле.

Воэн разработал воображаемые половые акты в автомобилях сонма знаменитостей – политиков, нобелевских лауреатов, спортсменов, астронавтов и преступников, – так же, как задумал их смерть. Когда мы гуляли по аэропортовским парковкам, выбирая, какую машину угнать, Воэн допрашивал меня: как, по моему мнению, занимались бы сексом в машине Мэрилин Монро или Ли Харви Освальд, Армстронг, Уорхол, Рэкел Уэлч, какую марку автомобиля предпочли бы и какую модель, допрашивал об их любимых позах и эрогенных зонах, магистралях и автострадах Европы и Северной Америки, об их телах, полных безграничной сексуальности, любви, нежности и эротики.

– …Вот Монро или, допустим, Освальд мастурбировали правой рукой или левой, как думаете? А приборные панели? Оргазм быстрее наступает, если приборы выпуклые или утоплены? Цвет обивки, качество лобового стекла, иные факторы…

И все же в наши последние дни одержимость Воэна разбитыми машинами становилась все более беспорядочной. Фиксация на киноактрисе и сексуальной смерти, которую он для нее разработал, доставляла ему нравственные мучения – ожидаемая смерть все не приходила. Мы теперь не столько ездили по дорогам, сколько сидели в машине на парковке за моим домом на Дрейтон-парк, глядя на листья платанов, что падали в меркнущем свете на мокрый гравий. Часами Воэн слушал переговоры полицейских и «Скорой», и его нескладное тело передергивалось, когда он задевал полную пепельницу с окурками косяков и старым гигиеническим тампоном. Жалея приятеля, я хотел гладить его покрытые шрамами бедра и живот и предложить ему автомобильные раны на моем собственном теле взамен воображаемых, предназначенных актрисе.

Катастрофа, которой я боялся больше всего – не считая гибели самого Воэна, уже свершившейся в моем мозгу, – произошла на Харлингтонской трассе через три дня. Как только на полицейской волне промелькнули и вскоре были опровергнуты первые неясные упоминания о многочисленных травмах киноактрисы Элизабет Тейлор, я догадался, чей труп мы увидим.

Воэн терпеливо сидел рядом со мной, пока я гнал «Линкольн» на запад, к месту аварии, и смотрел потухшими глазами на белые корпуса фабрик и шинных мастерских. Он слушал полицейскую частоту – подробности столкновения трех машин, – постепенно прибавляя громкость, словно хотел услышать окончательное подтверждение на полной мощности.

Через полчаса мы достигли места аварии в Харлингтоне и припарковались на поросшей травой обочине под эстакадой. Столкнулись три машины посреди скоростного перекрестка. Первые два автомобиля – сделанный на заказ фибергласовый спорткар и серебристый «Мерседес» – столкнулись под прямым углом; оторвались два колеса, и разбились моторные отсеки. Потом в спорткар, собравший все выпуклости и «плавники» 1950-х, врезался правительственный седан с женщиной-шофером. Потрясенной, но невредимой женщине в зеленой униформе помогали выбраться из автомобиля, вонзившего капот в зад спортивной машине. Вокруг разбитого корпуса валялись фрагменты фибергласа, как неудачные образцы в студии дизайнера.

Двое пожарных и констебль полиции пытались извлечь мертвого водителя спортивной машины из-под нависшей приборной панели. Женское леопардовое пальто водителя распоролось, открыв разбитую грудь, но осветленные волосы все еще были аккуратно уложены под нейлоновой сеточкой. На сиденье рядом с водителем лежал похожий на дохлую кошку черный парик. Худое изможденное лицо Сигрейва было усыпано осколками безопасного стекла, как будто тело начало кристаллизоваться, уходя из нашего неуютного измерения в лучшую вселенную.

Всего в пяти-шести футах от него на водительском сиденье «Мерседеса» под разбитым лобовым стеклом боком лежала женщина. Толпа зрителей подбиралась к двум машинам, чуть не повалив санитаров, пытающихся достать женщину с водительского места. Полицейский с одеялом в руках назвал ее по имени – это была бывшая телеведущая; дни ее славы уже миновали, но она еще появлялась иногда в телевикторинах и ночных ток-шоу. Когда ее усадили на сиденье, я узнал ее лицо – ныне бледное и сухое, как у старушки. Кружево засохшей крови свисало с подбородка, как слюнявчик. Когда женщину уложили на носилки, зрители, с почтением разглядывавшие раны на ее бедрах и на животе, расступились, чтобы освободить проход к «Скорой помощи».

Двух зрительниц в головных шарфах и твидовых пальто отодвинули в сторонку. Вытянув руки, Воэн пролез между ними. Его глаза как будто не могли сфокусироваться. Воэн схватился за ручку носилок, которую уже держал санитар, и забрался с ними в «Скорую». Пострадавшую женщину подняли в кузов; она дышала рывками через корку крови на носу. Я чуть не закричал полицейским – глядя на оживленного Воэна, склонившегося над лежащей женщиной, я не сомневался, что он сейчас вытащит член, чтобы прочистить заполненную кровью ротовую полость женщины. Приняв взвинченного Воэна за родственника пострадавшей, санитары не обращали внимания, однако полицейский узнал его и, упершись ему в грудь ладонью, велел проваливать.

Воэн реял у закрытых дверей, не обращая внимания на констебля, потом неожиданно ринулся через толпу. Он протолкался к разбитой фибергласовой спортивной машине и неуверенно посмотрел на тело Сигрейва, одетого в парадную кольчугу из битого стекла. Потом бездумно обошел серебристый «Мерседес», не отрывая глаз от пятен крови на сиденье и приборной доске, изучая каждый кусочек странного мусора, материализовавшегося из ниоткуда после катастрофы. Ладонями Воэн поглаживал воздух, повторяя траектории внутренних столкновений в машине.

Позже я осознал, что именно расстроило Воэна больше всего. Не смерть Сигрейва, а то, что в парике и костюме Элизабет Тейлор Сигрейв предвосхитил настоящую смерть, которую Воэн оставлял для себя. И Воэну теперь оставалось лишь официально зафиксировать время и место венчания уже свершившемуся на кровавом алтаре машины Сигрейва.

Мы шли обратно к «Линкольну». Воэн открыл пассажирскую дверь, глядя на меня с некоторым удивлением, словно раньше толком не видел.

– В Эшфордскую больницу. Сигрейва отвезут туда, когда достанут.

– Воэн… – Я пытался придумать, как его успокоить. Хотелось тронуть его бедро, прижать костяшки пальцев левой руки к его губам. – Вы должны сообщить Вере.

– Кому? – Глаза Воэна мгновенно прояснились. – Да Вера уже знает.

Он вытащил из кармана грязный шелковый шейный платок и развернул его на сиденье между нами. В центре лежал испачканный кровью треугольник серой кожи – засохшая кровь еще сияла кармином. Воэн тронул кровь кончиками пальцев, поднес их ко рту и попробовал липкие капли. Этот треугольник он вырезал с переднего сиденья «Мерседеса», куда натекла кровь из ран на животе женщины. Кусок кожи лежал между нами, как святая реликвия, как мощи руки или большеберцовой кости. Для Воэна этот кусок кожи, очаровательный и пикантный, как пятна на клочке плащаницы, содержал всю особую магию и целительную силу современного мученика скоростных автострад. Эти драгоценные квадратные дюймы прижимались к половым губам умирающей женщины, запятнались кровью, текущей из пораненных гениталий.

Воэн убежал в отделение скорой помощи, не замечая криков проходящего мимо санитара. Я сидел в машине у ворот, размышляя, поджидал ли он здесь с камерой, когда привезли мое израненное тело. Теперь пострадавшая женщина, возможно, умирала, давление падало, органы отяжелели от застывшей крови, тысячи неподвижных клапанов в артериях образовали океанскую запруду, остановившую кровоток. Я представил женщину, лежащую на металлической койке в реанимации, окровавленное лицо и разбитая переносица похожи на маску с жуткого Хеллоуина, с обряда посвящения в смерть. Я представлял графики падающей ректальной и вагинальной температуры, угасающей нервной деятельности – финального занавеса умирающего мозга.

По тротуару к машине шагал патрульный-автоинспектор, без сомнения узнавший «Линкольн». Рассмотрев за рулем меня, он прошел мимо, но на мгновение мне стало приятно, что меня связали с Воэном, с неопределенными образами преступления и насилия, сформировавшимися в глазах полиции. Я подумал о разбитых машинах на месте аварии, о Сигрейве, погибшем во время кислотной поездки. В миг столкновения с безумным каскадером телеактриса сыграла в последнем спектакле, сочетав свое тело со стильными обводами приборной панели, а элегантную позу – с жестоким пересечением дверей и перегородок. Я представил эту аварию в замедленном темпе, как столкновение, заснятое на пленку в Лаборатории дорожных исследований. Вот актриса налетает на приборную панель, рулевая колонка гнется под весом большегрудого тела; узкие ладони, знакомые по сотне телевикторин, наносят выпад по острым лезвиям накладок пепельницы и приборов; отрешенное лицо, воспетое в тысяче крупных планов – ракурсом в три четверти, под льстивыми прожекторами, – ударяет в обод руля; переносица ломается, верхние резцы через десну вонзаются в мягкое нёбо. Ее расчленение и смерть стали венцом образа в руках технологии, торжеством неповторимых планов лица и рук, жестов и тона кожи. Каждый зритель унесет с места аварии образ жестокой трансформации этой женщины, комплекса ран, спаявших воедино ее собственную сексуальность и жесткую технологичность автомобиля. Каждый включит воображение и объединит свои нежные слизистые оболочки, свои пещеристые тела с ранами актрисы посредством собственного автомобиля, трогая себя за рулем в самых разнообразных позах. Каждый прикоснется губами к ее кровоточащим ранам, прижмется ноздрями к порезам на левой ладони, приложит веки к обнаженному сухожилию указательного пальца, а спинку эрегированного члена к разодранным стенкам влагалища. Автокатастрофа сделала возможным окончательное и долгожданное единение актрисы с ее почитателями.

Последние дни с Воэном неразрывно связаны в моей памяти с возбуждением, которое я ощущал, думая обо всех воображаемых смертях, с подъемом от близости к Воэну и от полного принятия его логики. Сам же Воэн, как ни странно, оставался угнетенным и подавленным, новый искренний приверженец его не радовал. Когда мы обедали в кафе у автострады, он закидывался таблетками амфетамина, но действовать стимулятор начал только ближе к вечеру. Я уже чувствовал себя доминантным партнером в наших отношениях. Без всяких указаний Воэна я прослушивал частоты полиции и «Скорой помощи» и гонял тяжелый автомобиль по вспомогательным дорогам, спеша к месту происшествия.

Вдвоем мы вели себя все более синхронно, как давно работающие вместе хирурги, жонглеры или комики. Мы не реагировали с ужасом или отвращением на раненых, сидящих в трансе на траве рядом с машиной в дымке утреннего тумана или распятых на приборной доске; мы обрели некую профессиональную отстраненность, в которой проклевывались признаки настоящего участия. Мои ужас и омерзение при виде кошмарных ран сменились светлым пониманием того, что перевод травм на язык наших фантазий и сексуального поведения – единственное средство помочь раненым и умирающим. Насмотревшись в начале вечера серьезных повреждений лица женщины-водителя, Воэн десять минут лежал, поместив член в рот немолодой проститутки, которая едва не задыхалась, стоя над ним на коленях. Воэн крепко удерживал руками голову женщины, пока слюна не потекла у нее изо рта, как из крана. Медленно ведя машину по темнеющим улицам жилых кварталов к югу от аэропорта, я поглядывал через плечо, как Воэн двигает женщину по заднему сиденью с былыми жестокостью и гневом. После его оргазма женщина без сил рухнула на сиденье. Она ждала, пока сперма вытечет из нее на мокрый винил под яичками Воэна, и, тяжело дыша, стирала остатки рвоты с его члена. Глядя на лицо проститутки, собирающей сумку, я видел перед собой лицо раненой женщины-водителя, забрызганное спермой Воэна. На сиденье, на бедрах Воэна, на ладонях немолодой проститутки блестели молочные капли спермы, меняя цвет – красный, желтый, зеленый – в ритме светофора, отражая тысячи ночных огоньков, пока мы неслись по автостраде мимо ореола уличных фонарей и огромной короны света над аэропортом. Казалось, сперма Воэна оросила весь ландшафт, давая силу тысячам двигателей, электросетям и личным судьбам, оживляя малейшие события нашей жизни.

Именно в тот вечер я заметил первую из ран, которые Воэн наносил сам себе. У заправочной станции на Вестерн-авеню он нарочно зажал ладонь дверью машины, изображая травму молодой администраторши после бокового удара в столкновении на парковке отеля. Воэн постоянно ковырял присохшие корки на костяшках пальцев. Шрамы на коленях, уже год как зажившие, вновь начали открываться. Капельки крови проступали через ткань подранных джинсов. Красные пятна появлялись на бардачке, на нижнем крае радиоприемника, помечали черный винил обивки дверей. Воэн подначивал меня ехать быстрее, чем позволяли дорожные условия. Когда я резко тормозил на перекрестке, Воэн нарочно бился о приборную доску. Кровь мешалась с высохшей спермой на сиденьях, пятнала отметинами мои ладони, когда я поворачивал руль. Лицо Воэна стало бледнее, чем прежде; он метался в нервных припадках по салону автомобиля, как беспокойное животное. Его перевозбуждение напоминало мне собственный долгий отход после нехорошей кислотной поездки несколько лет назад – больше месяца я чувствовал себя так, словно в голове моей распахнулось окошко в ад, словно оболочки мозга обнажились в ужасной аварии.

Глава 21

Моя последняя встреча с Воэном – пик долгой карательной экспедиции в мою же собственную нервную систему – состоялась неделей позже в верхнем вестибюле Океанского терминала. Теперь мне кажется ироничным, что это стеклянное здание полета и возможностей стало точкой нашего расставания в жизни и смерти. Шагая ко мне среди хромированных стульев и столов, отражаясь в бесчисленных стеклянных панелях, Воэн выглядел как никогда брошенным и неуверенным. Усеянное оспинами лицо и неровная походка – он пробирался среди пассажиров, ожидающих объявления рейса, – придавали ему вид фанатика-неудачника, упрямо не желающего бросать навязчивую идею.

Он остановился рядом со мной у бара, я встал, чтобы поздороваться, однако Воэн, не узнавая, смотрел на меня, как на мутное пятно. Его руки шарили по стойке, ища руль; на костяшках пальцев поблескивала в свежих ссадинах кровь. Шесть дней я беспокойно ждал в офисе и дома, глядя в окно на автостраду и бросаясь к лифту, когда замечал, что на дороге промелькнула его машина. Я вчитывался к колонки сплетен в газетах и киношных журналах, стараясь угадать, какую кинозвезду и какого важного политика теперь преследует Воэн, собирая в мыслях детали воображаемых автокатастроф. Все приключения наших совместных недель оставили меня в состоянии нарастающей жестокости, и разрядить ее мог только Воэн. В фантазиях, занимаясь любовью с Кэтрин, я представлял гомосексуальный акт с Воэном, как будто только этот акт может раскрыть коды извращенной технологии.

Утром он позвонил мне (я едва узнал голос) и предложил встретиться в аэропорту. Возможность снова увидеть его, разглядывать округлости ягодиц и бедер в рваных джинсах, шрамы у губ и под подбородком наполнила меня тяжелым эротическим возбуждением.

– Воэн… – Я попытался впихнуть коктейль ему в руки. Он равнодушно кивнул. – Глотните. Позавтракаете?

Воэн даже не притронулся к коктейлю. Он смотрел на меня с сомнением, как снайпер, прикидывающий расстояние до цели. Взяв кувшин с водой, он долго наблюдал, как покачивается жидкость. Когда Воэн наполнил грязный стакан на стойке и жадно выпил, я понял, что у него начинаются первые стадии кислотного кайфа. Он сжимал кулаки и выгибал пальцы, поглаживая пораненные губы.

Мы пошли к его автомобилю, припаркованному во втором ряду за аэропортовским автобусом. На пассажирском сиденье «Линкольна» Воэн глядел, как я вожусь с зажиганием, насмешливо улыбаясь тому, с какой страстью я разыскивал его, и все же признавая свое поражение и мою власть над ним. Когда мотор завелся, мой приятель положил перевязанную ладонь на мое бедро. Удивленный этим физическим контактом между нами, я сначала решил, что Воэн пытается подбодрить меня. Он поднес руку к моему рту, и я увидел в его пальцах мятый серебряный кубик. Развернув фольгу, я положил кусочек сахара на язык.

Мы выехали из аэропорта через туннель, пересекли Вестерн-авеню и поднялись на развязку. Минут 20 я вел машину по Нортхолтскому шоссе, по средней полосе – так что быстрые машины обгоняли нас с двух сторон. Воэн прилег щекой на прохладное сиденье, свесив руки по бокам. То и дело кулаки его сжимались, руки и ноги непроизвольно подергивались. Я уже начал ощущать первые эффекты кислоты. Ладони казались прохладными и мягкими; вот-вот из них вырастут крылья и поднимут меня в водух. Ледяной нимб собирался над крышкой черепа, как облако в ангаре космической ракеты.

Я уже совершал кислотное путешествие два года назад. Тогда возник параноидальный кошмар, я впустил троянского коня в собственный мозг. Кэтрин, тщетно пытавшаяся успокоить меня, вдруг обернулась злобной хищной птицей. Та проклевала дырку в моем черепе, и мои мозги вытекали на подушку. Я, помню, плакал, как дитя, повиснув у нее на руке, и умолял не бросать меня, когда мое тело съежится до пустой оболочки.

Напротив, с Воэном я чувствовал спокойствие, уверенность в его любви ко мне: он как будто вел меня по шоссе, которое создал лишь для меня одного. Машины, обгонявшие нас, были всего лишь проявлением громадной любезности с его стороны. И в то же время я не сомневался, что пронизывающие мое тело щупальца ЛСД – часть нелепого замысла Воэна, и залившее мой мозг возбуждение колебалось между враждой и приязнью, отныне взаимозаменяемыми чувствами.

Центральный круг развязки мы объезжали по медленной полосе, а добравшись до автострады, я прибавил газу. Перспективы изменились. Бетонные стены подъездной рампы нависали над нами светящимися утесами. Ныряющие и извивающиеся линии разметки образовали лабиринт белых змей и корчились под колесами машин. Дорожные знаки висели над головой, как благородные бомбардировщики. Я прижал ладони к ободу руля, отпустив машину в золотистый воздух. Два аэропортовских автобуса и грузовик обогнали нас, почти не шевеля колесами, как свисающие с неба декорации. Казалось, все машины на автостраде застыли, и только Земля под ними вертится, чтобы создать иллюзию движения. Через кости предплечий, жестко связанных с рулевой колонкой, я ощущал малейшую дрожь колес на дороге стократно усиленной, так что мы неслись по крошкам гравия и цемента, как по поверхности небольшого астероида. Ворчание трансмиссии отдавалось в ногах и позвоночнике и эхом вторилось в черепной коробке – я словно сам лежал в трансмиссионном туннеле машины, мои ладони принимали крутящий момент с коленвала, а ноги вращались, двигая автомобиль вперед.

Воздух над дорогой светлел, как в пустыне. Белый бетон превратился в изогнутую кость. Волны тревоги окутывали машину волнами жары от горячего асфальта. Глядя на Воэна, я пытался справиться с нервным спазмом. Обгонявшие нас автомобили раскалились на солнце; я был уверен, что их металлические корпуса уже готовы растаять и удерживает их только сила моего взгляда – стоит мне отвлечься на руль, как лопнет сдерживающая металлическая пленка, и кипящая сталь выплеснется на дорогу. А встречные машины, наоборот, несли прохладный свет и напоминали электрические цветы. Меня невольно занесло на скоростную полосу, и встречные машины ехали почти нам в лоб – громадная карусель ускоряющегося света. Радиаторные решетки образовывали таинственные эмблемы.

Устав следить за движением, я убрал руки с руля и отпустил автомобиль на волю. По длинной элегантной дуге «Линкольн» пересек скоростную полосу. Покрышки зарычали по бетонной обочине, обдав лобовое стекло пыльной бурей. Я беспомощно откинулся на спинку сиденья, совершенно выдохшись, и увидел ладонь Воэна на руле. Он нависал надо мной, упершись коленом в приборную доску, и удерживал машину в нескольких дюймах от разделительной полосы. Встречный грузовик несся к нам по своей скоростной полосе. Воэн убрал руку с руля и показал на грузовик, предлагая пересечь на «Линкольне» разделительную полосу – прямо тому навстречу.

Смущенный физической близостью Воэна, нависавшего надо мной, я снова уцепился за руль и повел автомобиль по своей полосе. Тело Воэна представляло собой набор слабо сочлененных плоскостей. Элементы его мускулатуры и личности были подвешены рядом со мной в невесомости, словно внутри космической капсулы. Я смотрел на приближающиеся машины, но не мог ухватить и тысячной доли тех посланий, что вымигивали мне колеса и фары, лобовые стекла и решетки радиаторов.

Я вспомнил, как вернулся домой из Эшфордской больницы после аварии. Яркость движения и нервные перспективы насыпей тогда предвосхищали нынешние кислотные образы. Когда Воэн вновь начал уговаривать меня врезаться во встречные машины, так и подмывало подчиниться ему и не мешать дразнящему давлению его ладони.

К нам спешил аэропортовский автобус. Освещая отражением серебристых боков все шесть полос автострады, он несся на нас, как сияющий архангел. Темные волоски на бледном предплечье Воэна, порезанные костяшки указательного и безымянного пальцев, были омыты грубой красотой. Оторвав глаза от дороги, я взял ладонь Воэна, чтобы заслониться от фонтана света, бьющего в лобовое стекло.

Армада ангельских созданий, окруженных громадной слепящей короной, высаживалась на автостраду со всех сторон. Они летели в нескольких футах над поверхностью и приземлялись на бесконечных, покрывающих ландшафт посадочных полосах. Я понял, что мы, сами того не зная, строили дороги и магистрали к их появлению.

Перегнувшись через меня, Воэн вел машину по этим рулежным дорожкам. Вокруг гудели клаксоны, визжали покрышки. Мы остановились под эстакадой, чиркнув крылом по бетонной ограде, отделявшей насыпь автострады от заброшенного кладбища машин. Я послушал последние аккорды затихающего мотора, выключил зажигание и откинулся на сиденье. В зеркале заднего вида к автостраде карабкались машины, торопясь присоединиться к воздушному карнавалу. Они проплывали по дороге над нашими головами, чтобы присоединиться к самолетам, за которыми долгие месяцы следил Воэн. Я посмотрел на далекие полосы северного окружного шоссе и увидел, как металлизированные создания взмывают к солнечному свету, поднимаясь над сковывающими их дорожными пробками.

Салон нашего автомобиля светился, будто жилище волшебника; когда я двигал глазами, свет становился то глуше, то ярче. Приборы освещали мою кожу люминесцентными стрелками и цифрами. Панцирь приборной доски, наклонные щитки приборов, металлические накладки радиоприемника и пепельниц сияли, словно на алтаре, их очертания тянулись к моему телу, как стилизованные объятия какой-то суперинтеллектуальной машины.

На кладбище автомобилей заброшенные остовы лежали плотной «свиньей» под изменчивым освещением; их очертания менялись, обдуваемые ветрами веков. В раскаленном воздухе текли полоски ржавого хромированного железа, пятна нетронутой нитроэмали таяли в короне света, накрывшей кладбище. Шпоры деформированного металла, клинья битого стекла – эти сигналы многие годы лежали непрочитанными в жухлой траве; этот шифр разгадали только мы с Воэном, когда сидели, обнявшись, посреди электрического шторма, скользящего по нашим сетчаткам.

Взяв ладонь Воэна, я накрыл ею знак на руле, алюминиевую эмблему, всегда меня раздражавшую. Я ощупывал отметки на его белой коже и вспоминал синяк в форме тритона на ладони мертвого Ремингтона, лежащего на капоте моей машины; вспоминал розовые, похожие на раны канавки, оставленные бельем на коже моей жены – она тогда переодевалась в примерочной универмага; вспоминал возбуждающие расселины и борозды на искалеченном теле Габриель. Я прикладывал ладонь Воэна к светящимся циферблатам на приборной доске, прижимал его пальцы к острым выключателям поворотников и рычагу передач. В конце концов я положил его ладонь на свой член и с удовольствием отметил, как спокойно и тяжело его рука давит на яички. Я повернулся к Воэну – мы вместе плыли в теплом эмбриональном мешке светящегося воздуха, нас ободряла стилизованная морфология салона, наполняли силами сотни светящихся гондол, плывущие по автостраде над нашими головами. Я взял лицо Воэна в ладони, ощущая фарфоровую гладкость его щек, и трогал пальцами шрамы на губах и щеках. Казалось, кожа Воэна покрыта золотыми чешуйками – так поблескивали капельки пота на руках и шее. Я словно боролся с уродливым золотым созданием, прекрасным своими шрамами и ранами. Я потянулся губами к шрамам на его губах, ощупывая языком знакомые элементы давно исчезнувших приборных досок и лобовых стекол. Воэн расстегнул кожаную куртку, показывая вновь открывшиеся раны, украшавшие грудь и живот, – так безумный трансвестит показывает сочащиеся шрамы после неудачной смены пола. Склонив голову к его груди, я прижался щекой к кровавому отпечатку рулевого колеса, к местам удара о приборную доску, затем коснулся губами левой ключицы и втянул в себя порезанный сосок, ощущая неровную ареолу. Я опустился по его животу к влажной промежности, запятнанной кровью и спермой; член пропитался запахом женских экскрементов. Следы незабываемых столкновений знаками зодиака украшали лобок Воэна, и я исследовал каждый губами, ощущая привкус крови и мочи. Кончиками пальцев погладив шрам на члене и тронув губами головку, я расстегнул запачканные кровью брюки Воэна. На обнаженных ягодицах не было ни единого шрама. Мои нервы дрожали от возбуждения, конечности крутило спазмами. Я обхватил Воэна сзади, прижав его бедра к своим и к выпуклому панцирю приборного щитка. Правой рукой я раздвинул ягодицы, ощущая горячее отверстие ануса. Несколько минут, пока стены салона светились и двигались, словно пытаясь принять искаженную форму разбитых машин, я держал член между ягодицами Воэна. Его анус обхватил головку моего члена, двинулся дальше, сжимая мышцами пенис. Когда я начал водить членом, светоносные автомобили, летящие по автостраде, сосали семя из моих яичек. После оргазма я медленно вышел из Воэна, раздвинув руками ягодицы, чтобы не повредить кишку, и смотрел, как моя сперма стекает из его ануса на ребристую виниловую обивку.

Мы сидели рядом, омываемые льющимся со всех сторон светом. Я обнимал уснувшего Воэна, глядя, как утихает фонтан из радиаторных решеток окружающих нас разбитых автомобилей. Чувство полного покоя охватило все тело – частично от моей любви к Воэну, частично от нежности к металлической беседке, в которой мы сидели. Когда Воэн проснулся, еще бессильный от сна, он припал ко мне обнаженным телом и широко раскрыл глаза, изучая мои руки и грудь. Мы показывали друг другу свои раны, открывая уязвимые места торчащим рычагам, хромированным окантовкам пепельниц, огням на далеком перекрестке. Нашими ранами мы прославляли возрождение погибших на дороге, смерть и увечья тех, кого мы видели умирающими на обочине, и воображаемые раны и переломы миллионов, которым еще предстоит умереть.

Глава 22

У заляпанного маслом лобового стекла роились мухи, своим жужжанием заставляя его звенеть. Синяя вуаль из насекомых закрывала движущиеся по шоссе машины. Я запустил дворники, но они мух не тревожили. Воэн лежал рядом со мной на сиденье со спущенными до колен брюками. Мухи облепили густыми кучками его испачканную кровью грудь, терзали бледный живот, закрыли фартуком лобковые волосы – от вялых яичек до диафрагмы. Мухи покрывали его лицо, вились вокруг рта и ноздрей, словно ожидая истечения трупных жидкостей. Глаза Воэна были открыты и следили за мной, а голова покоилась на сиденье. Я попытался отогнать мух, чтобы они не досаждали приятелю, и увидел, что мои руки, ладони и весь салон покрыты насекомыми.

Рулевое колесо и приборная доска будто ожили под этой сетчатой ордой. Не обращая внимания на жест Воэна, я открыл водительскую дверь. Воэн пытался удержать меня. Его рот приоткрылся с тревогой и заботой, словно он боялся того, что я могу встретить снаружи. Я вышел на дорогу, машинально стряхивая с рук точки оптических иллюзий. Я попал в заброшенный мир. В подметки впивались камешки, разбросанные по дороге прошедшим ураганом. Бетонные стены эстакады, сухие и серые, напоминали вход в подземное святилище. Машины, едущие непрерывной цепочкой над моей головой, растеряли груз света и громыхали по шоссе, как помятые инструменты оркестра беженцев.

Но когда я обернулся, солнечный свет образовал на бетонных стенах куб яркого света – словно каменная поверхность раскалилась. Я был уверен, что белый пандус – часть тела Воэна, а я – одна из скопившихся на нем мух. Опасаясь шевельнуться, чтобы не обжечься о сияющую поверхность, я положил ладони на темечко, удерживая на месте размягченный мозг.

И вдруг свет погас. Машина Воэна исчезла во тьме под мостом. Все снова стало тусклым. Воздух и свет кончились. Я пошел по дороге вдоль ограждения к заросшему сорняками входу на автомобильное кладбище. По шоссе надо мной мчались машины – развалюхи с мотором, облезлые и потускневшие. Водители, застывшие за рулем, обгоняли аэропортовские автобусы, полные манекенов в бессмысленных одеждах.

На площадке под мостом лежал на осях брошенный автомобиль без мотора. Скрипнув ржавыми петлями, я открыл дверцу. Осколки стекла усыпали переднее пассажирское сиденье. Целый час я просидел там, ожидая, пока кислота отпустит мою нервную систему. Скорчившись над залитой грязными потеками приборной доской, я подтянул колени к груди и напряг мышцы икр и рук, выдавливая из тела последние капельки безумного зелья.

Насекомые пропали. Свет уже не мигал так часто, и воздух над шоссе пришел в себя. Последние серебряные и золотые брызги вернулись к брошенным машинам на свалке. Далекие насыпи автострад вновь обрели размытые очертания. Раздраженный и обессиленный, я толкнул дверцу и вылез из машины. Осколки посыпались на землю, сверкнув, как обесцененные монетки.

Взревел мотор. Шагнув с площадки на полотно дороги, я быстро осознал, что на меня из тени под мостом, где мы совокуплялись с Воэном, несется тяжелый черный автомобиль. Покрышки с белой боковиной продрались через битые пивные бутылки и сигаретные пачки, перевалили через узкий бордюр и рванули ко мне. Зная, что Воэн не будет тормозить ради меня, я вжался в бетонную стенку площадки. «Линкольн» вильнул и правым передним крылом ударил в надколесную дугу брошенного автомобиля, в котором я приходил в себя. Тот отлетел, открытую пассажирскую дверцу сорвало с петель, в воздух поднялся столб пыли и газетных обрывков. Окровавленными руками Воэн вывернул руль. «Линкольн» перевалил через бордюр на другой стороне дороги, снеся ярдов 10 деревянной изгороди. Задние колеса обрели сцепление с дорогой, и машина понеслась на мост.

Я подошел к брошенному автомобилю и оперся о крышу. Пассажирскую дверь вмяло в переднее крыло, от удара металл впаялся в металл. Я представил шрамы Воэна, так же спаявшиеся в местах произвольных швов, контуров внезапной жестокости, и к горлу подкатила кислотная слизь. Когда «Линкольн» сокрушил изгородь, Воэн обернулся и посмотрел на меня жестким взглядом, прикидывая, не пойти ли на второй заход. В воздухе кружились клочки бумаги и прилипали к сокрушенной двери и радиатору.

Глава 23

В небо над аэропортом поднимались стеклянные самолеты. Память о прекрасных машинах, летящих над бетонными дорогами, превращала некогда ненавистные мне тягучие пробки в бесконечную яркую очередь терпеливых автомобилей, подбирающихся к невидимому съезду на небеса. С балкона квартиры я оглядывал ландшафт, пытаясь отыскать этот райский пандус в милю шириной, покоящийся на плечах двух архангелов, с которого смогут взлететь все автомобили мира.

В те странные дни, понемногу отходя от кислотного путешествия и последующей прогулки на грани гибели, я оставался дома с Кэтрин. Привычно положив ладони на подлокотники кресла, я пытался отыскать на металлизированной равнине след присутствия Воэна. Машины лениво ползли по забитым бетонным полосам, крыши автомобилей сливались в единый панцирь полированной нитроэмали. Последействие ЛСД привело меня в состояние пугающего спокойствия. Я жил отдельно от собственного тела; мышцы как будто отстояли на несколько миллиметров от каркаса костей и соединялись только в нескольких местах ранений, потревоженных, когда я сгибал руки и ноги во время кислотного путешествия. В последующие дни пережитое возвращалось ко мне целыми фрагментами: я снова видел машины в парадных доспехах над шоссе, плывущие на огненных крыльях. Пешеходы на улице шли в сияющих костюмах – я словно оказался единственным гостем города тореадоров. Кэтрин двигалась за моей спиной как электрическая нимфа, молчаливым присутствием преданно караулящая мои возбужденные жесты.

В самые тяжелые моменты возвращались вязкий бред и тошнотворные видения серого моста, сырого подземелья, у входа в которое тысячи мух ползали по приборной доске автомобиля и по ягодицам следящего за мной Воэна в спущенных до колен брюках. В ужасе от этих коротких видений я ощупывал ладони Кэтрин, которые она клала мне на плечи, и убеждал себя, что сижу рядом с женой за запертыми окнами собственной квартиры. Часто я спрашивал Кэтрин, какое сейчас время года – свет на сетчатке продолжал меняться без предупреждения.

Однажды утром, когда Кэтрин оставила меня одного, отправившись на последний летный урок, я увидел над автострадой ее самолет – стеклянного дракона, подгоняемого солнцем. Он, казалось, неподвижно завис над моей головой, пропеллер вращался медленно, как игрушечный. Шоссе обозначали на ландшафте все возможные траектории самолета – схему наших будущих дорог в раю, нашего перехода к крылатой технологии. Я думал про Воэна, покрытого мухами, как труп, глядящего на меня с иронией и любовью. Я знал, что Воэн не может по-настоящему умереть в автокатастрофе, он неминуемо возродится каким-то образом в помятых радиаторных решетках и разлетевшихся осколками лобовых стеклах. Я думал о покрытой шрамами белой коже его живота, о густых волосах на лобке, о липком пупке и неопрятных подмышках, о его жестоком обращении с женщинами и автомобилями, о покорной нежности ко мне. Еще когда я вдвигал член в его прямую кишку, Воэн знал, что попытается убить меня в качестве последнего знака нечаянной любви.

Машина Кэтрин остановилась под окном спальни. На краске вдоль всей левой стороны остался след небольшого столкновения.

– Что случилось? – Я обнял жену за плечи. – Ты цела?

Кэтрин прислонилась ко мне, будто посредством наших тел изображая столкновение, и сняла летную куртку.

– Меня даже не было за рулем – я оставляла машину на стоянке в аэропорту. – Она обхватила ладонями мои локти. – Он мог это сделать нарочно?

– Кто-то из твоих поклонников?

– Кто-то из моих поклонников.

Ее наверняка напугало бессмысленное нападение на машину, но Кэтрин смотрела на меня спокойно. Я ощупал след на левой двери и крыле, провел ладонью по глубокой вмятине, тянувшейся по всему боку автомобиля от разбитого заднего габарита до передней фары. На задней надколесной дуге остался ясный отпечаток чужого тяжелого переднего бампера – несомненная подпись «Линкольна» Воэна. Я узнал кривую вмятину, такую же четкую, как округлая расщелина между плотными ягодицами, такую же ясную, как тугое кольцо ануса – я все еще ощущал его на члене во время эрекции.

Нарочно ли Воэн преследовал Кэтрин, ударил ли ее машину на стоянке в знак начала ухаживаний? Я смотрел на бледную кожу и крепкое тело жены, вспоминая, как машина Воэна понеслась на меня между бетонных опор моста. Как Сигрейв, я должен был умереть в кислотной отключке.

Я открыл пассажирскую дверь для Кэтрин.

– Давай я поведу, свет уже не скачет.

– А руки? Ты точно готов?

– Кэтрин… Мне нужно сесть за руль, чтобы все прошло.

Она сложила голые руки под грудью и уставилась в салон своей машины, словно искала мух, о которых я ей рассказал.

Я хотел показать ее Воэну.

Я завел мотор и вывел машину со двора. Когда я поддал газу, улица изогнулась вокруг меня, будто мгновенно ускорившись. Движение машины, ее позиция и геометрия значительно изменились, как будто сбросив наносное – знакомое и сентиментальное. Улицы вокруг, витрины магазинов и прохожие светились, и машина, проезжая, меняла силу их свечения. На светофоре я повернулся к Кэтрин. Она положила локоть на окно, лицо и руки приобрели свой настоящий цвет – чистый и богатый, словно каждая клеточка, каждое пигментное зерно, каждый хрящик впервые стали реальными благодаря движению автомобиля. Кожа ее щек, указатели, ведущие нас по шоссе, машины, припаркованные на крыше супермаркета, обрели ясность и определенность, как будто схлынул гигантский потоп и впервые оставил все в покое, открыв подобный лунному пейзаж, натюрморт авторства бригады подрывников.

Мы ехали по автостраде на юг.

– А что с движением – где все? – Я осознал, что все три полосы почти пусты.

– Лучше вернуться… Джеймс!

– Еще нет, все только начинается…

Пока мы ехали по вспомогательной дороге, где Воэн пытался убить меня несколько дней назад, я думал об опустевшем городе с техникой, оставленной без присмотра. На свалке за поломанной оградой в белесом свете ждали брошенные машины. В темной пещере под мостом мы с Воэном обнимались среди бетонных колонн под шум движения наверху. Кэтрин глазела на церковные своды моста, напоминающие ряд пустых отсеков подлодки. Я остановил машину и повернулся к Кэтрин, без раздумий приняв позу, в которой занимался сексом с Воэном. Представились ягодицы Воэна, прижатые к моим ногам, вспомнился липкий анус. Почему-то наш половой акт был лишен всякой сексуальности.

Весь вечер мы катались по скоростным автострадам. Бесконечные системы магистралей таили в себе формулу бесконечного сексуального блаженства. Я смотрел, как съезжают с эстакады автомобили – каждый уносил на крыше частичку солнца.

– Ты ищешь Воэна? – спросила Кэтрин.

– В каком-то смысле.

– Ты больше не боишься его.

– А ты?

– Он хочет покончить с собой.

– Я понял это после гибели Сигрейва.

Она смотрела на машины, спускающиеся с эстакады, пока мы ждали у выезда на Вестерн-авеню. Думая о длинных царапинах, изуродовавших бок машины Кэтрин, я хотел показать их Воэну, провоцируя его снова овладеть Кэтрин.

Мы увидели Веру Сигрейв, беседующую у бензоколонки с заправщицей. Я свернул на площадку. Тело с крепкими бедрами, накачанными грудями и ягодицами было укутано в тяжелую кожаную куртку, словно Вера отправлялась в арктическую экспедицию.

Сначала она не узнала меня и уставилась сквозь меня на элегантную фигуру Кэтрин, чья поза нога на ногу в открытой спортивной машине с разодранным боком, видимо, вызывала подозрения.

– Уезжаете? – Я показал на чемоданы на заднем сиденье машины Веры. – Я пытаюсь найти Воэна.

Вера дала заправщице последние указания по поводу детского кресла для сына и, все еще глядя на Кэтрин, села в машину.

– Он преследует свою киноактрису. А его разыскивает полиция – на Нортхолтской эстакаде убили американского военного.

Я положил ладонь на лобовое стекло, но Вера включила дворники и чуть не порезала мне косточку на запястье.

И чтобы все объяснить, сказала:

– Я была с ним в машине.

Я не успел ее остановить – она выехала с заправки и влилась в быстрый поток вечернего движения.

На следующее утро Кэтрин позвонила мне с работы: Воэн преследовал ее до аэропорта. Слушая спокойный голос жены, я подошел с телефоном к окну. Глядя на машины, едущие по шоссе, я почувствовал, как напрягается член. Где-то внизу, среди тысяч автомобилей, ждал на перекрестке Воэн.

– Я видела его дважды – сегодня он поджидал меня у въезда на парковку.

– И что ты сказала?

– Ничего. Я позвоню в полицию.

– Нет, не надо.

Разговаривая с Кэтрин, я вдруг понял, что впадаю в привычные эротические грезы: я иногда расспрашивал Кэтрин о летном инструкторе, с которым она обедала, вытягивал одну за другой подробности кратких любовных встреч, эротических контактов. Я представлял, как Воэн поджидает Кэтрин на тихих перекрестках, следует за ней через автомойки и объезды, приближая мощное эротическое единение. Тусклые улицы освещены их телами во время продолжительного ритуала спаривания.

Не в силах дольше оставаться в квартире, я сел в машину и поехал к аэропорту. На крыше многоэтажной автостоянки рядом с грузовым терминалом я ждал появления Воэна. И действительно, Воэн поджидал Кэтрин у соединения эстакады и Вестерн-авеню. Он и не думал прятаться от нас, направив тяжелый автомобиль поперек движения. Явно не интересуясь ни мной, ни Кэтрин, левой ладонью Воэн барабанил по ободу руля, словно считывая в его дрожи азбуку Брейля. Тяжелое лицо превратилось в неподвижную маску, покрытые шрамами щеки застыли. Он несся по скоростной полосе, пока не поравняется с Кэтрин, потом отставал, позволяя другим машинам втиснуться между ними и занимая выжидательную позицию. Он пародировал манеру вождения Кэтрин, распрямив плечи и подняв подбородок, и постоянно жал на тормоз. Их стоп-сигналы вспыхивали синхронно – как разговор старой супружеской пары.

Я погнался за ними, разгоняя машины на пути миганием фар. Мы достигли въезда на эстакаду. Кэтрин пришлось притормозить за рядом бензовозов, а Воэн резко ускорился, свернув налево. Я бросился за ним, пролетая кольцевые дороги и перекрестки в тени эстакады. Мы проскочили несколько светофоров под носом у машин, едущих от аэропорта. Где-то над нашими головами Кэтрин двигалась по полотну эстакады.

Воэн притормозил у съезда, пропуская грохочущие бензовозы. Когда появилась спортивная машина Кэтрин, он рванул вперед.

Бросившись следом, я ждал, что Воэн столкнется с Кэтрин. Его машина шла к ней поперек разметки. Но в последний момент он отвернул и затерялся в потоке машин за разворотом на одностороннюю дорогу. Я следил за ним, догоняя Кэтрин, и заметил побитый передний бампер, когда Воэн мигнул треснувшими фарами наглому водителю грузовика.

Через полчаса в подземном гараже нашего дома я ощупывал ладонью на боку спортивного автомобиля Кэтрин отпечаток машины Воэна – знак репетиции смерти.

Эти репетиции союза между Воэном и Кэтрин продолжались несколько дней. Вера Сигрейв дважды звонила и спрашивала, не видел ли я Воэна. Я врал, что не выходил из квартиры. Она рассказала, что полицейские изъяли фотографии и оборудование Воэна из лаборатории в ее доме. Как ни странно, они, похоже, не могли поймать Воэна.

Кэтрин не упоминала о преследованиях Воэна. Мы оба хранили ироничное спокойствие – такую своеобразную любовь мы выказывали друг другу на вечеринках, где я или она выбирали себе постороннего любовника. Понимала ли она истинные мотивы Воэна? В то время даже мне было невдомек, что Кэтрин – всего лишь дублерша в сложных репетициях другой, более важной смерти.

День за днем Воэн преследовал Кэтрин по автострадам и дорогам вокруг аэропорта: иногда поджидал в сыром переулочке у нашей аллеи, иногда появлялся, подобно призраку, на скоростной полосе эстакады, и побитая машина приседала на левых рессорах. Я видел, как он караулит на разных перекрестках, явно прокручивая в мозгу возможные аварии: лобовое столкновение, удар в бок, в корму, переворот. В это время я ощущал растущую эйфорию, подчинялся неизбежной логике, которой прежде сопротивлялся – я как будто следил за началом любовного приключения собственной дочери.

Часто я стоял на траве обочины у западного спуска с эстакады, зная, что это любимое место Воэна, и видел, как он устремляется за Кэтрин, едущей мимо в вечерний час пик.

На машине Воэна появлялись новые вмятины, причем ржавые отметины ударов становились все белее и белее, словно обнажая скелет. Стоя позади него в пробке на Нортхолтском шоссе, я видел, что два задних окна разбиты. Правое заднее крыло отставало от корпуса, передний бампер свисал так, что чиркал по земле на крутых поворотах.

Скрытый пыльным лобовым стеклом, Воэн горбился за рулем, несясь по автостраде, не ведая о повреждениях машины, как не обращает внимания на нанесенные себе раны расстроенный ребенок.

Не зная точно, попытается ли Воэн врезаться в машину Кэтрин, я не пытался предупредить жену. Ее смерть стала бы примером моего беспокойства за всех жертв авиакатастроф и природных катаклизмов. Ночью я месил груди Кэтрин и представлял ее тело в контакте с разными частями салона «Линкольна». Предчувствуя будущее столкновение, Кэтрин послушно позволяла мне раскладывать ее в позы неизведанных половых актов.

Когда она засыпала, под нами по пустынному шоссе проезжала побитая машина. В предрассветном затишье опустевшего города, когда не взлетали самолеты, было слышно только постукивание глушителя. Из окна кухни мне было видно серое лицо Воэна в треснувшей поворотной форточке, отмеченное глубоким рубцом, яркой кожаной лентой пересекавшим лоб. На мгновение я почувствовал, что все самолеты, взлет которых он наблюдал в аэропорту, улетели. Когда не будет нас с Кэтрин, он останется совершенно один.

Я выждал полчаса, оделся и спустился на улицу. Машина Воэна была припаркована под деревьями на аллее. Рассвет слабо осветил пыльную краску. Сиденья были заляпаны маслом и грязью, сзади на грязной подушке валялся обрывок клетчатого пледа. По битым бутылкам и консервным банкам на полу я догадался, что Воэн живет в машине уже несколько дней. В порыве гнева он колотил по приборной доске, расквасив циферблаты и верхнюю губу приборного щитка. Оторванные пластиковые крышечки и хромированные накладки свисали над тумблерами.

Ключ зажигания торчал в замке. Я оглядел аллею, желая разобрать, не прячется ли Воэн за деревьями. Потом обошел машину, пытаясь поставить на место сломанные панели. Пока я работал, спустившее правое переднее колесо осело на землю.

Кэтрин вышла на улицу и наблюдала за мной. Постепенно светлело. Мы пошли к дверям. Когда мы пересекли гравийную дорожку, в гараже взревел мотор автомобиля, и на нас понеслась полированная серебристая машина – моя собственная. Кэтрин вскрикнула, запнулась, но прежде чем я успел подхватить ее под руку, машина обогнула нас и понеслась по шуршащему гравию к улице. Звук двигателя звенел в утреннем воздухе, как крик боли.

Глава 24

Больше я Воэна не видел. Через десять дней он погиб на эстакаде, когда пытался врезаться на моей машине в лимузин киноактрисы, за которой так долго гонялся. Запертое в машине, пробившей ограждение эстакады, его тело было так обезображено ударом об аэропортовский автобус, что полицейские поначалу решили, что водитель – я. Они звонили Кэтрин в то время, как я ехал домой из студии в Шеппертоне. Остановившись во дворе нашего дома, я увидел Кэтрин, шагающую в трансе вокруг ржавеющего «Линкольна» Воэна. Я взял ее за руку, и она посмотрела сквозь меня на темные ветви деревьев. На какое-то мгновение мне показалось, что она ожидала увидеть Воэна, приехавшего после моей смерти ее утешить.

Мы поехали к эстакаде на машине Кэтрин; по радио передавали новости о спасении киноактрисы. О Воэне мы не слышали ничего с того момента, как он взял в гараже мою машину. Я все больше убеждался, что Воэн был порождением моих фантазий и одержимости и что я в каком-то смысле подвел его.

Тем временем покинутый «Линкольн» стоял в аллее. Без Воэна автомобиль стремительно разграбили. Пока осенние листья укрывали крышу и капот, забивались через разбитые окна на пассажирские сиденья, машина осела на обода. Банда подростков разбила лобовое стекло и расколошматила фары.

Когда мы добрались до места аварии под эстакадой, у меня возникло ощущение, что я присутствую инкогнито на месте собственной гибели. Моя авария произошла неподалеку отсюда и на автомобиле точно таком же, как тот, в котором погиб Воэн. Большая пробка перегородила эстакаду, так что мы оставили машину у гаража и пошли на зов мигалок. Сияющее вечернее небо заливало светом весь пейзаж, открывая крыши авто, застрявших, словно в очереди на посадку перед путешествием в ночь. Над головой кружили авиалайнеры, словно самолеты-разведчики, посланные оценить ход массовой миграции.

Люди в машинах, крутя настройки радио, пялились в окна. Я будто узнавал их всех – гостей на последней из нескончаемой серии пикников, на которые мы собирались прошлым летом.

На месте аварии, под высокой эстакадой собралось не меньше пятисот человек – стояли на обочинах, у парапетов, привлеченные известием, что киноактриса чудом избежала смерти. Сколько из них полагали, что актриса уже умерла, заняв место в пантеоне жертв автокатастроф? На съезде с эстакады зрители жались к перилам в три ряда и глазели на полицейские машины и «Скорую помощь» на развязке с Вестерн-авеню. Над головами высилась пробитая крыша автобуса. Освещенная яркими прожекторами, моя машина лежала рядом с автобусом. Покрышки не сдулись, но в остальном машину было не узнать, словно она получила удары со всех сторон, снаружи и изнутри. Воэн несся по полотну эстакады на максимальной скорости, пытаясь взлететь в небеса.

С верхней палубы автобуса извлекли последних пассажиров, однако глаза зрителей были устремлены не на жертв аварии, а на искореженные автомобили в центре сцены. Неужели люди видели в этих машинах образец собственного будущего?.. Одинокая фигура киноактрисы стояла рядом с шофером, прижав ладонь к горлу, словно защищая себя от видения смерти, которой едва сумела избежать. Полицейские, санитары, напиравшие зеваки, прижимающие друг друга к полицейским машинам, оставляли пустое пространство вокруг актрисы.

Полицейские мигалки привлекали на место аварии все новых зрителей – они шли из жилых высоток Нортхолта, из круглосуточных супермаркетов на Вестерн-авеню, из машин, застрявших на эстакаде. Освещенное снизу прожекторами, полотно эстакады превратилось в авансцену, видную за мили над окружающими дорогами. По пустынным переулкам и пешеходным зонам, по площадям затихшего аэропорта зрители шли к огромной сцене, нарисованной логикой и красотой смерти Воэна.

Вчера мы с Кэтрин ездили на полицейскую стоянку, куда отвезли остатки моего автомобиля. Я получил ключ от ворот у дежурного – остроглазого молодого человека, которого уже видел раньше, когда он руководил эвакуацией машины Воэна с улицы у нашего дома. Наверняка он понимал, что Воэн планировал столкновение с лимузином киноактрисы, много месяцев собирая материалы: от угнанных машин до фотографий совокупляющихся парочек.

Мы с Кэтрин шли через ряды автохлама. На стоянке было темно, светили только уличные фонари, отражаясь в побитой хромированной отделке. Сидя рядом на заднем сиденье «Линкольна», мы с Кэтрин занялись любовью – по-быстрому, словно исполняя ритуал; ее влагалище выпустило, сократившись, струйку спермы; ягодицы Кэтрин, оседлавшей мою талию, крепко прижимались к моим ладоням. Я заставил ее встать надо мной на колени и собрал вытекающую сперму в ладонь.

Потом я нес сперму в ладони, пока мы шли среди машин. Свет низко расположенных фар перерезал наши колени – у дежурки остановился открытый спорткар. Две женщины за лобовым стеклом вглядывались в темноту, поворачивая машину, пока фары не высветили остатки расчлененного автомобиля, в котором погиб Воэн. Пока Кэтрин поправляла одежду, я, приоглядевшись, узнал доктора Хелен Ремингтон. За рулем сидела Габриель. Мне показалось правильным, что они приехали сюда взглянуть на то, что осталось от Воэна. Я представил, как две женщины объезжают стоянки и автострады, связанные в их памяти с одержимостью Воэна, и отмечают их нежными объятиями. Я порадовался за Хелен Ремингтон – ее извращенность возросла, она обрела счастье в шрамах и увечьях Габриель.

Когда они уехали – Хелен держала руку на плече Габриель, пока та разворачивала машину, – мы с Кэтрин двинулись вперед. Просовывая руку в разбитые лобовые стекла и пассажирские окна вокруг меня, я мазал спермой приборные панели и щитки, трогая их в самых деформированных местах. Мы остановились у моего автомобиля; остатки салона блестели от крови и слизи Воэна. Приборная панель была покрыта черным фартуком человеческих тканей, как будто кровь наносили краскопультом. Спермой из ладони я пометил разбитые приборы и органы управления, в последний раз очерчивая контуры Воэна. Отпечатки его ягодиц словно застыли среди остальных следов на искореженном сиденье. Я размазал сперму по обивке, потом нанес ее на острие рулевой колонки, окровавленное копье приборной доски.

Мы с Кэтрин отступили на шаг, разглядывая слабо светящиеся в темноте капельки, первое созвездие нового зодиака в нашем сознании. А затем продолжили бродить среди разбитых машин; я положил руку Кэтрин себе на пояс, прижав ее пальцы к моему животу. Я уже понимал, что разрабатываю элементы собственной автокатастрофы.

А пока машины нескончаемым потоком движутся по эстакаде. Авиалайнеры поднимаются над взлетными полосами, унося остатки спермы Воэна к приборным доскам и радиаторным решеткам тысяч бьющихся автомобилей, к согнутым ногам миллиона пассажиров.