Хождение за три мира

Александр Абрамов, Сергей Абрамов Синий тайфун

— Это очень низко, — сказал капитан.

Капитан имел в виду барометр — тяжелый, окованный начищенной медью, доставшийся капитану, наверное, еще от отца, а тому от деда, ибо и барометр этот, и почерневшая трубка, да и сама морская профессия передавались в семье Лепиков по наследству: от Артура к Яну, от Яна опять к Артуру. А под барометром висела плохонькая фотография, на которой весело смеялась женщина жена капитана Артура Лепика, и прижимался к ней десятилетний мальчишка — сын капитана Артура Лепика, которого, конечно же, звали Ян и которого также ожидали впереди и барометр, и трубчонка из вереска, и капитанский мостик.

— Это очень, очень низко, — повторил капитан, и Малинин вгляделся в застывшую на нижнем делении стрелку, вгляделся непонимающе, спросил:

— Погода портится?

Капитан кивнул, ничего не объясняя, да Малинин и не ждал поспешных объяснений: все равно их не будет. Сначала капитан подумает, крепко подумает, и только тогда скажет — коротко и точно. Малинин стоял и смотрел на капитана Артура Лепика, немногословного рыжего эстонца, а тот стоял и смотрел на фамильный барометр. Так прошла минута-другая, пока капитан не принял наконец решение и, вспомнив о Малинине, сказал:

— Будем менять курс.

«Тоска-то какая! — думал Малинин, топая по коридору за капитаном Артуром Лепиком. — Ничего толком не объяснит, ходи тут за ним, слова клещами тяни… Курс будем менять… Почему? Зачем? Погоды он испугался, что ли? Программа к черту летит…»

Здесь Малинин соврал: программа шла великолепно, по графику, установленному в институте, придуманному самим Малининым и утвержденному очень высоким и очень ученым советом. А соврал Малинин из жалости к себе, из-за охватившего его сейчас чувства ностальгии. Третий месяц экспедиционное судно Института океанографии находилось в плавании: сначала в Японском море, потом в Южно-Китайском, теперь снова на пути домой. Третий месяц Малинин мечтал о твердой земле, о травке-муравке, об асфальте, наконец. Ему надоела вечно качающаяся палуба «Миклухо-Маклая», вечно качающаяся койка в каюте, вечно качающийся стол, вечно качающийся мир. И только надев маску и акваланг, он забывал и о твердой земле, и о траве, и об асфальте. Он уходил в море, как в теплый сон, когда не хочется просыпаться, открывать глаза — еще минуту, только одну, и еще минуту, и еще, и еще…

— Надо сказать Рогову, — напомнил капитан.

«Что сказать Рогову? — удивился Малинин. — Что погода портится? Что курс меняем? Рогов будет страшно обрадован, ну просто счастлив: да он с милейшего капитана Артура три шкуры спустит. Что ему какой-то древний барометр!»

Рогов возглавлял экспедицию и вместе со всеми ее участниками третий месяц мотался по морям, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, профессорское звание и титул члена-корреспондента Академии наук. Рогов был богом, во всяком случае, для Малинина, скромного кандидата наук, чья докторская диссертация медленно, но верно распухала в тумбе все того же вечно качающегося стола.

— То-то вам Рогов задаст, — мстительно сказал он.

Но капитан Артур Лепик не испугался страшной угрозы.

— Не задаст, — сказал он. — Тайфун.

Пока Малинин туго соображал, что это значит, они дошли до роговской каюты, остановились на пороге, капитан снял фуражку, огорошил:

— Беда, Павел Николаевич…

Рогов отложил ручку — он что-то писал в блокноте — посмотрел сквозь затемненные стекла очков.

— Что за беда, Артур Янович?

— Очень низкое давление. Штиль.

Рогов снял очки, потер переносицу — переварил сообщение, спросил быстро:

— На берег радировали?

— Нет связи.

— Что-нибудь с аппаратурой?

— Рация в порядке. Молчит эфир.

— Помехи?

— Помех нет. Тишина. Ни разу такого не было.

Малинин подумал, что капитан сегодня слишком многословен, такого тоже ни разу не было.

— Ваше решение? — спросил Рогов. Он снова надел очки, встал из-за стола, подошел к капитану.

— Будем обходить, — сказал тот. — Если это тайфун, быть может, удастся уйти.

…Уйти им не удалось. Они вошли в зону тайфуна минут через сорок неожиданно, что было особенно страшно. И все же капитан сумел увести корабль от эпицентра тайфуна: ревущий хаос остался где-то справа, северо-восточнее, потому что именно оттуда шла темнота, иссиня-черная, непроглядная, с нарастающим ритмом грохота, словно миллионы тамтамов били тревогу.

И вместе с грохочущей темнотой налетел ветер. Нет, не ветер — вихрь, смерч, ураган (какое слово еще подобрать?!). «Миклухо-Маклай» нырнул носом, потом задрожал, передав вибрацию на палубу, на палубные надстройки, на мостик, где стояли они втроем: капитан, Малинин и Рогов, остановился на секунду, словно встретив преграду, и вновь пошел вперед, но уже медленнее, труднее, преодолевая удары ветра и волн.

Малинину стало страшно. Штормовка, предусмотрительно захваченная в каюте, мгновенно превратилась в мокрую и холодную тряпку, фуражку сорвало сразу, даже удержать не успел. Ветер пытался оторвать пальцы, вцепившиеся в поручни, отбросить назад, к рубке, вдавить в переборку, распластать, размазать.

Капитан пошевелил губами, и Малинин, напрягшись, еле расслышал сквозь грохот волн и вой ветра:

— Нам… повезло… идем… по краю…

— Машина выдержит? — крикнул Малинин и, не услыхав своего голоса, закричал опять: — Машина выдержит?

Капитан наклонился к его уху:

— Должна… Иди… в рубку…

И схватил его цепкой рукой, потащил по скользкому настилу к двери, рванул ее на себя. Она подалась неожиданно легко, распахнулась, и капитан не удержался, упал на мостик, придавив собой Малинина. И сразу, будто только и дожидаясь этого случая, ветер бросил на палубу чудовищную волну. Она подхватила Малинина, швырнула его к трапу, ударила головой о стойку. На секунду он потерял сознание, но тут же пришел в себя, пополз к открытой двери, преодолевая бешеное сопротивление ветра. Потом его кто-то опять подтолкнул, и он вкатился в рубку, сел у переборки, очумело оглядываясь. Следом за ним втиснулся капитан, долго, будто ему что-то мешало, тянул дверь, наконец захлопнул ее, обернулся.

— Жив?

Малинин только кивнул: говорить не хотелось — и посмотрел вокруг. Рядом на полу сидел Рогов и держался за голову, видимо, тоже сильно ударился. Впереди, вцепившись в штурвал, стоял матрос Володя — говорун и весельчак. Даже сейчас он умудрился взглянуть на Малинина, хитро подмигнул ему: какова, мол, погодка, а? — и снова уставился вперед, в темноту, которая врывалась в рубку вместе с водой сквозь разбитое стекло.

Капитан вынул пробку из переговорной трубки, крикнул:

— В машине! Как дела?

Кто-то снизу откликнулся:

— Пока держимся. Это долго, капитан?

— Не знаю, — сказал капитан и заткнул трубку пробкой: он не любил лишних вопросов.

Рогов постонал-постонал и сказал жалобно:

— Если верить тому, что я знаю о тайфунах, это и впрямь надолго: сутки, как минимум…

Малинин ужаснулся: целые сутки ада, грохочущего, мокрого, черного. Нет, он просто не выдержит этого, не сумеет, не хватит у него сил. И потом…

— Образцы, — не сказал, прохрипел он, — все разлетится к чертовой бабушке!

И мысль эта, столь простая и ясная, так ужаснула его, что он забыл и о страхах своих, и о головной боли, и о том, что до лаборатории с образцами и пробами два трапа вниз, метры мокрой палубы, ветер, вой и бешенство волн, забыл он обо всем этом, поднялся кряхтя и пошел к двери, держась за переборку.

— Куда? — страшно крикнул капитан и схватил его за руку.

— Пустите, — вяло сказал Малинин. — Мне надо. Там мои образцы.

— Сидеть! — капитан толкнул его, и Малинин, не устояв, плюхнулся на пол. Ничего не разлетится: мы проскочим…

«Куда проскочим? — удивился Малинин. — Вокруг чернота…» Он посмотрел сквозь разбитые стекла рубки и увидел то, что на несколько секунд раньше увидел и оценил капитан.

Справа все было по-прежнему темно и страшно. Но слева по курсу с юго-запада выплывало ровное голубое пространство, нелепое и странное в чернильной тьме тайфуна. Будто шутник-маляр не спеша наносил кистью ровные голубые мазки, закрашивая иссиня-черную стену.

— Лево руля! — капитан оттолкнул плечом Володю, но тот не отпустил штурвальное колесо, и они вместе крутили его влево, а потом капитан рванулся к машинному телеграфу и перевел рукоятку на «самый полный». И тут же крикнул в переговорное устройство: — Полный вперед! Слышишь, Максимыч, самый полный!

Нелепо задранный нос корабля в ровном квадрате окна качнулся и пополз влево, а сам корабль ощутимо прибавил ходу. Малинин подумал, что тайфун и вправду отпустил их, как повелел великий капитан Артур Лепик, отпустил в это голубое неясное пространство, заполнявшее всю видимость по курсу.

Они вошли в него так же неожиданно, как и часом раньше в зону тайфуна. И сразу же стало светло, прекратился грохот, стих ветер, и палуба перестала вставать на дыбы, будто кто-то, вспомнив старинное морское поверье, вылил на кипящие волны бочонок масла.

— Так держать! — сказал капитан и снова крикнул в машинное: — Хода не сбавлять! — а потом открыл легко, без усилий дверь рубки и вышел на мостик.

Малинин поспешил за ним, помог подняться все еще стонавшему Рогову, и они оба присоединились к капитану, с удивлением оглядывающемуся по сторонам.

А поглядеть и вправду было на что.

Там, откуда только что вырвался «Миклухо-Маклай», качалась темно-синяя, с переливами занавеска, которая изнутри была голубой, а отсюда превращала черноту тайфуна в синеву, отчего он стал ласково-синим, как небо в тропиках, и странно тихим, даже немым, будто кто-то запер его в прозрачный аквариум, не пропускавший ни ветра, ни рева и грохота волн, только что бесновавшихся и вдруг окаменевших. Все это было там, за синей занавеской, и казалось, что корабль, даже непонятно как прорвал ее. Да что там говорить: непонятно, невозможно все это, просто почудилось им, и ветер и волны прошли страшным синим сном, запертым сейчас за стеклом неизвестно кем придуманного сосуда.

Малинин сделал шаг назад: под ногой что-то хрустнуло. Это был осколок стекла, почему-то не смытый водой. И звук этот, неожиданный, нечаянный, вдруг подсказал им, что тайфун не миф, не сон. И тогда капитан Артур Лепик сказал:

— Так не бывает.

А Рогов ответил ему с какой-то странной интонацией не то удивления, не то насмешки:

— Вы правы, капитан, не бывает. Остается предположить самое простое: мы все сошли с ума. Устраивает?

Вместо капитана откликнулся Малинин:

— Странное сумасшествие: скорее, похоже на массовую наведенную галлюцинацию. Только что считать галлюцинацией: тайфун или мертвый штиль? Если тайфун, то объясните мне: кто выбил стекла в рубке, кто сорвал поручни на мостике? Если походить по кораблю, можно будет добавить еще сотню вопросов. А если тайфун — реальность, а штиль — галлюцинация, то почему нас не сносит с палубы?

— Ребенок, — сказал Рогов. — Вы не представляете, как сложны бывают наведенные галлюцинации… — он засмеялся. — И я не представляю, — и уже к капитану: — Артур Янович, объявите аврал, проверьте состояние судна, узнайте, не восстановилась ли связь, и не сбавляйте хода: надо уйти подальше от этой чертовой синевы.

Капитан кивнул и пошел в рубку. Через несколько секунд раздался воющий звук сирены, особенно страшный в недоброй тишине моря.

Рогов поморщился.

— Жуткий звук… Но оставим шутки. Что вы думаете, мой друг, об этом феномене?

— О занавеске? — Малинин пожал плечами. — О синем тайфуне? Я не фантаст, а научного объяснения не нахожу.

— А ненаучного?

— Может быть, силовой барьер?

— Может быть. Откуда?

— Состояние атмосферы… — он помялся, — или вот еще; тайфуны-то у нас совсем не изучены. Вдруг они несут в себе силовое поле, которое при определенных условиях превращается в некий кокон вокруг ураганной зоны.

Рогов хмыкнул, и опять Малинин не понял: одобряет он его бредовую гипотезу или нет.

— А вы говорите — не фантаст, — и Рогов посмотрел вниз, на палубу, где капитан в сопровождении старпома и боцмана обходил дозором свои владения, вероятно сильно попорченные тайфуном. — Артур Янович, — крикнул Рогов, — как связь?

Капитан остановился и посмотрел вверх. Он смотрел явно не на мостик, выше, и, проследив за его взглядом, Малинин увидел верхушку мачты без привычного красного флага на ней. Капитан сказал что-то боцману, и тот побежал назад, скрылся из виду, а капитан крикнул:

— Нет связи. Молчит эфир, — и снова пошел, считая вопрос исчерпанным.

— Плохо дело, — сказал Рогов.

— Почему? — не понял Малинин. — Тайфун пройдет, связь восстановится. Да и от берега мы недалеко — двое суток пути.

Рогов не ответил: он к чему-то прислушивался, потом предложил:

— Давайте спустимся. Я вам кое-что покажу…

Малинин шел за ним, недоумевающий и взволнованный. Он привык к Рогову, знал о его причудах, к примеру, о чрезмерной таинственности даже в самых простых делах. Но таинственность эта всегда была лишь игрой, а сейчас Рогов не играл. Малинин готов был поклясться, что его учитель чем-то всерьез озабочен.

Они спустились на палубу, прошли мимо капитана Артура Лепика, мрачно наблюдавшего за тем, как матросы крепили сорванную бурей шлюпку. Малинин не утерпел, оглянулся: на мачте вновь красовался алый флаг — боцман быстро выполнил приказ. Но флаг не развевался, как обычно, повис неподвижно, и Малинин только сейчас заметил, что ветер совсем стих, будто они вернулись назад во времени, как раз в тот самый миг, когда капитан посмотрел на свой барометр.

— Опять штиль, — сказал Малинин.

— Это не штиль, — откликнулся Рогов. — Это нечто иное. Смотрите, — он перегнулся через борт. — Что это с морем?

Малинин посмотрел на воду и оторопел. Море никогда не кажется нам прозрачным, взгляд сверху тонет в плотной, стального цвета водяной толще. Но толща эта чиста и не замутнена, а различные цветовые оттенки в ней лишь подчеркивают эту чистоту. Теперь же вода за бортом не была чистой: в ней, как в банке любителя-рыболова, кишела какая-то взвесь, придававшая морю ровный грязно-зеленый цвет.

Малинин рванулся было назад, но его остановил резкий окрик Рогова:

— Куда вы?

— В лабораторию. Надо взять пробы.

— Погодите, — отмахнулся Рогов. — Успеем. Отпустит капитан наших ребят, тогда и возьмем. А сейчас… — он опять к чему-то прислушался. — Мы, кажется, сбавили ход…

Малинин тоже почувствовал, что корабль резко снизил скорость. Но тогда бы изменился и звук, доносящийся на палубу из машинного отделения: стал бы мягче, глуше. Однако машина работала на предельном режиме: за время плавания Малинин научился определять на слух режимы работы двигателей.

— Странность на странности, — загадочно сказал Рогов и добавил: — Впрочем, послушаем, что нам хочет поведать наш милый студент: его явно прислал Артур.

К ним подбежал взволнованный и запыхавшийся Нолик — студент-географ, чья дипломная работа, как и диссертация Малинина, создавалась в экспедиции.

— Павел Николаевич, вас капитан зовет!

— Идем, — Рогов с сожалением отошел от борта, обернулся. — Сейчас Артур будет удивлять нас своим сообщением.

Малинин шел с Ноликом и думал, чем еще может их удивить капитан. Машина не тянет? Это и так ясно. Видимо, сопротивление среды возросло настолько, что она тормозит ход. Да и легко ли плавать в киселе? Кто-нибудь пробовал?

Он не ошибся: капитан только что вылез из машинного отделения, и на его обычно непроницаемом лице ясно читалось удивление.

— Мы все знаем, — опередил его Рогов. — За бортом что-то странное: похоже на планктон, только плотность много выше. Останавливайте судно. Будем брать пробу. — Он окликнул уже уходящего капитана: — Кстати, корпус не перегрелся?

— Не успел, — сказал капитан и пошел в рубку, а Малинин — в который раз? расстроился: почему до простых вещей Рогов доходит значительно быстрее? Ведь ясное же дело: возросло трение, возросла и температура…

Он сердито сказал Нолику:

— Позови ребят и тащите сюда оборудование.

Нолик побежал в лабораторию, а капитан, видно, уже успел отдать приказ: на корабле застопорили машины, он прошел еще немного по инерции и лег в дрейф.

Когда Рогов с Малининым дошли до кормы, Нолик с лаборантами уже спустили за борт люльку с приборами, два матроса встали у лебедки, а капитан Артур Лепик, посасывая свою неизменную трубку, наблюдал за происходящим, всем своим видом показывая, что не интересует его ни странная граница между тайфуном и штилем, ни загадочный феномен моря, тормозящий ход судна, а если что и волнует, так только отсутствие связи, да и то самую малость, чуть-чуть…

В лабораторной люльке помещались двое. Рогов быстро перелез через борт, а следом за ним в люльку спрыгнул Нолик. Малинин хотел заявить, что Нолику неплохо было бы постоять на борту, посмотреть, как старшие товарищи будут работать у воды, но не успел: Рогов махнул матросам рукой, и люлька поползла вниз.

Она остановилась у самой воды, и Рогов подумал, что слова «у воды» здесь не подходят: у ног его застыла странная зеленая кашица, на вид густая и вязкая. Он присел на корточки и опустил в нее руку.

— Осторожнее! — крикнул сверху Малинин, но Рогов не услышал его.

За тридцать с лишним лет работы он, казалось ему, успел узнать об океане все, что знала о нем земная наука. Он вдоль и поперек прошел эти широты. Он читал лекций в Оксфорде и, МГУ, в Гарварде и Беркли. Его работы цитировались на многих симпозиумах и конференциях. О нем знал ученый мир. И сейчас, сидя на корточках над зеленой кашицей, которая полчаса назад была обыкновенной морской водой, он с ужасом понял, что все его завидные знания ничтожны, пусты и бессмысленны, потому что ни одно из них не могло даже намекнуть, с чем они встретились. Он понимал, что казнить себя бессмысленно и бесполезно: наука — в его лице, сейчас! — встречается с подобным феноменом впервые, и феномен этот необъясним, не похож ни на что привычное. Прекрасная формула существовала некогда: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Закрой глаза, отмахнись, не верь, улыбнись презрительно: нет этого, нет, нет! Но рука с трудом входила в зеленое месиво, как входит ложка в желе, и желе это сдавливало руку, неприятно холодило кожу. Рогов резко поднялся, покачнув люльку, и осмотрел руку. Она была абсолютно сухой.

Сверху опять кричали что-то, но он опять не слышал, пытаясь все-таки объяснить необъяснимое привычными понятиями, найти какие-то аналогии, но привычные понятия не подходили сюда, а знакомые аналогии ничуть не напоминали то странное состояние воды (именно воды: Рогов не хотел, не мог думать иначе!), которое превращало ее в желе.

— Павел Николаевич, — Рогов вздрогнул и обернулся: Нолик смотрел с восторгом и ужасом, причем восторга было больше. Естественно: он не обременен всеми знаниями, он вообще не очень-то обременен знаниями, поэтому ему не страшно необъяснимое, а лишь любопытно до ужаса, который все-таки читался на его лице. Счастливое качество молодого ученого — верить тому, что есть, а не тому, что объяснено или объяснимо. Именно это качество и движет вперед науку, а Рогов? Ты его потерял, разбросал по симпозиумам, по ученым советам, по докладам и рефератам, которые и не нужны-то уже, ничего они объяснить не могут ни тебе, ни Нолику, никому. Значит, перешагни через них, забудь, начни сначала — вот отсюда, от этого киселя за бортом. И не бойся признать поражение, великий Рогов. Как знать, вдруг да обернется оно чем-нибудь, отдаленно похожим на победу…

Он встряхнул головой, будто сбросил оцепенение, спросил Нолика:

— Ну что?

— Температура невероятная! — Нолик даже захлебывался от восторга. — По Цельсию — тридцать восемь. А плотность все время растет, аписывать не успеваю.

— Пробы взял?

— Конечно.

— Тогда поехали наверх: посмотрим, подумаем, — и вдруг замолчал, пораженный услышанным. — Говоришь, плотность непрерывно растет?

— Растет! А что?

— Это хорошо, — сказал Рогов, — это просто великолепно, — добавил он и, перешагнув через барьерчик люльки, встал на воду.

Именно встал: зеленое желе чуть прогнулось под ногами, как батут, качнуло его, и он ухватился за люльку, чтобы удержать равновесие.

Наверху ахнули. Он поднял голову, помахал им рукой, хитро подмигнул ошеломленному Нолику и шагнул вперед. Потом сделал еще шаг, пошел медленно вдоль корпуса судна. Желе отлично держало его, только идти было трудновато: поверхность неровная и качается, того и гляди упадешь.

— Стойте, Павел Николаевич! — заорал Нолик. — Я с вами! Он тоже перелез через барьер, нелепо размахивая руками, побежал к Рогову, не удержался, плюхнулся во весь рост, но тут же поднялся, осмотрел себя, спросил удивленно:

— Почему следов никаких нет? Даже не намок…

— А это не вода, — спокойно ответил Рогов, внутренне содрогаясь, — ересь! бред! И все же не вода!

— Что же? — Нолик с надеждой смотрел на своего бога.

— Не знаю, — вздохнув, признался бог.

— А почему она нас держит?

— Тоже не знаю. Ты лучше не спрашивай: мы с тобой сейчас на равных — ни о чем не догадываемся. Ты подумай лучше: плотность среды растет отчего?

Нолик пожал плечами с недоуменной гримасой.

— Высказываю гипотезу, — Рогова внезапно охватило ощущение охотника: добыча рядом, только руку протяни! — Постороннее тело, помещенное в среду, вызывает повышение плотности вокруг него. А значит…

— А значит, — восторженно подхватил Нолик, — чем дальше от корабля, тем плотность меньше! Так?

— Пятерка, — похвалил Рогов. — Проверим?

Позади загрохотала лебедка. Рогов обернулся: люлька стремительно взлетела вверх, в нее влезли Малинин и два лаборанта, и через три минуты они присоединились к Рогову с Ноликом. Малинин даже задыхался от изумления.

— Держит. Нет, вы подумайте: держит, — повторял он, глупо улыбаясь, и вдруг уже серьезно спросил: — Павел Николаевич, это же не вода, верно?

Рогов усмехнулся про себя: молодость, несомненно, имеет преимущества. Вот и Малинин: он не придавлен авторитетом Большой ауки, вернее, еще не придавлен, и ему понадобилось меньше времени и меньше усилий, чтобы признать невероятное.

— А что же это? — он задал Малинину тот же вопрос, что пятью минутами раньше Нолик.

Но Малинин не прикрылся спасительным «не знаю», он пошевелил губами, подумал, потом засмеялся, сказал:

— Бред, конечно, но вдруг это жизнь?

— Мыслящий океан? — лениво спросил Рогов. — Лема начитались…

— Почему обязательно мыслящий? — фантазировал Малинин. — Даже наверняка не мыслящий. Микроорганизмы, растворенные в питательной среде. Или не в среде… Сама среда — совокупность микроорганизмов.

— Не опровергаю, — сказал Рогов. — Здесь любая гипотеза допустима. Проверим нашу с Ноликом: ее хоть сразу проверить можно.

Они подошли к люльке. Нолик обвязал вокруг пояса тонкий канат, второй конец закрепил за барьер люльки и медленно, как по льду, пробуя поверхность желе носком кеды, пошел прочь от корабля. Он отошел шагов на десять, обернулся и крикнул:

— Держит хуже!

— Иди обратно, — приказал Рогов, но парень не послушался, шагнул дальше и вдруг провалился по щиколотку, не удержался, сел, и Малинин с лаборантами, ухватившись за канат, подтащили Нолика к люльке. Рогов нагнулся и внимательно осмотрел его кеды: они были по-прежнему сухи, неведомая среда не оставляла следов.

— Как в болоте, — ошеломленно проговорил Нолик. — Засасывает и давит.

— Хватит экспериментов, — сердито бросил Рогов. — Пробы у нас есть, можно и подниматься.

Он влез в люльку вместе с Ноликом, сказал Малинину:

— Вы с ребятами вторым рейсом.

Малинин кивнул, не оборачиваясь. Он смотрел на корпус судна: зеленая «плесень» — оторванная от своей среды, она казалась именно плесенью обхватила корпус «Миклухо-Маклая», поднялась почти до иллюминаторов. Верхний ее край, неровный, ажурно-рваный, ощутимо полз вверх, а внизу этот тонкий, почти прозрачный слой «плесени» переходил в уже привычное желе, и там, где эта «плесень» вырастала, желе чуть покачивалось взад-вперед, словно подталкивало ее по борту судна вверх.

— Ну и ну! — изумленно воскликнул Рогов. — Пять минут назад плесени не было.

Малинин и сам помнил, что борт был абсолютно чист, когда они спускались вниз. Значит, плесень выросла недавно и очень быстро.

— Это же не опасно, — неуверенно, словно уговаривая самого себя, сказал Нолик. — Она ведь не оставляет следов.

«Верно, — подумал Малинин, — следов не оставляет. На кедах. На человеческом теле, руке к примеру. И это все? Но есть еще корпус судна, есть еще вещи в каютах…» И вдруг с какой-то особенной остротой понял, что вся их восторженная беготня вокруг морского феномена может быть опасной. Он задрал голову вверх и заорал изо всех сил:

— Артур Янович! Прикажите задраить иллюминаторы везде. И побыстрее!

Рогов внимательно разглядывал зеленую корку на борту.

— Не успеем, — проговорил он задумчиво. — Спохватились, да поздно. Видите: эта штука уже к каютам подобралась.

Кое-где хлопали иллюминаторы, а «плесень» уже застилала их, и там, где хозяева не успели забаррикадироваться, пробиралась в каюты, и кто знает, что она там натворит.

— У нас иллюминатор открыт, — сказал Малинин. — Поднимайтесь, Павел Николаевич, и бегом в каюту.

Рогов и сам понимал, что надо спешить. Едва люлька поравнялась с палубой, он легко перескочил через поручень, сбежал по трапу, толкнул дверь в каюту. Сзади сопел Нолик, пытаясь через его плечо рассмотреть, что же успела захватить зеленая «плесень».

А захватить-то она успела не так уж много. Зеленый кисель сполз из кольца иллюминатора на письменный стол, растекся по его полированной деревянной крышке.

— Вот вам и еще пробы для опытов, — сказал Нолик, задраивая иллюминатор.

— Ладно, — махнул рукой Рогов, — потом соберем. Пошли на палубу.

Честно говоря, он был чуть-чуть разочарован: зеленая «плесень» не ползла по каюте, не пожирала все на своем пути, не росла с каждой минутой. Однажды разыгравшаяся фантазия уже неудержима. Ступив на плотный кисель за бортом «Миклухо-Маклая», Рогов уже не сдерживал свое закованное в строго научные шоры воображение. Да и как можно сдерживать, если эти «строго научные шоры» ни черта не объясняют, а явно ненаучное воображение подсказывает гипотезы одна другой хлеще, зато все объясняющие. Пока они с Ноликом бежали к каюте, Рогов успел наделить «плесень» разумом и ждал от нее бурных проявлений. Но растекшийся по столу кисель мало походил на существо или вещество «сапиенс», и шаткие ножки безумной гипотезы легко и охотно подломились. Рогов усмехнулся: «Совсем спятил, старик. Ты же на Земле, а не на альфе Центавра. Откуда здесь „разумная плесень“?»

На палубе стоял Малинин и смотрел в капитанский бинокль. Растерянный Артур Янович топтался рядом, порываясь отобрать бинокль. Малинин не давал, толкался и повторял:

— Погодите, погодите, сейчас, сейчас…

— Что-нибудь новенькое нашли? — поинтересовался Рогов.

— Старенькое, — невежливо буркнул Малинин, неохотно отдавая бинокль капитану, который тотчас же прилип к нему, застыл памятником. — Как вы смотрите на то, что мы в плену?

— У пиратов? — спросил Нолик.

— У «плесени», — не поддержал шутки Малинин. — Артур Янович, дайте шефу полюбоваться…

Может быть, Малинин и преувеличивал, но ведь Рогов решил ничему сегодня не удивляться, верить самому невероятному. Везде, до самого горизонта, а быть может, и дальше, за ним, по всей земле, расстилалась ровная зеленая поверхность. Ни волн на ней не было, ни всплесков, ни белых пенных гребешков, столь привычных на море. Да и море ли это было? Скорее, «суша», жадное агрессивное болото, которое заперло корабль наглухо, намертво, навеки — какие еще слова подобрать? Рогов обернулся: позади, там, откуда они пришли в этот странный зеленый мир, по-прежнему качалась прозрачная занавеска. За ней, как в гигантском аквариуме, бился синий тайфун. В двенадцатикратный «цейс» видны были волны, которые разбивались об эту занавеску, вероятно, с грохотом, с воем ветра. Но звуки, как и волны, оставались за ней, как за синим стеклом, неизвестно кем и зачем повешенным, не известно как пропустившим судно в это диковинное тихое болото. Да, здесь была тишина, безоблачное голубое небо, застывшая зеленая пленка болота, ровная, как по линейке проведенная линия горизонта.

— Эфир все еще молчит? — спросил Рогов.

— Молчит, — сказал капитан и добавил просительно: — Куда же мы попади, Павел Николаевич?

Рогов пожал плечами: мол, спросите что-нибудь полегче, а Малинин ответил неожиданно сорвавшимся голосом:

— Хотите знать? Могу объяснить, — и даже рукой махнул. — Только кто мне поверит…

— Я сегодня всему верю, — безнадежно сказал Рогов и не соврал: какая в сущности разница — верить или не верить? От объяснений легче не будет. Да и кто докажет: верны они или нет? Все возможно за синей завесой тайфуна. Говорите, — попросил он Малинина.

Малинин начал, посмеиваясь: «Не верите — опровергайте». Но Рогов знал своего ученика: тот не шутил, не выламывался, не пытался огорошить супероригинальной идеей. Эта идея у него явно была выношена, продумана за последние часы, а смешочки, они от неуверенности, от привычной робости: как примут?

— Мы не на Земле, — говорил Малинин. — Или, вернее, на Земле, но не нашей — другой. Проклятый тайфун родился на грани двух миров: того, где мы живем, и этого — чужого. Я не оригинален: идея множественности миров существует давно. И кое-кто из серьезных ученых — вы слышали, Павел Николаевич, — уже пробует найти дверку в соседний мир. Пока безуспешно, на ощупь, но пробует! А мы нашли ее, случайно наткнулись в потемках и прорвались сюда, где все иное, не похожее на привычные земные атрибуты. Я читал в каком-то фантастическом романе о том, как человек путешествует из мира в мир, вернее, путешествует его биополе, совмещаясь в соседних мирах с биополями его аналогов.

Авторы предположили, что миры эти бесконечно повторяют друг друга, отличаясь лишь по времени; где-то оно отстает от нашего, где-то его опережает. А почему бы не допустить, что миры эти вообще не похожи на земной? Ну вот как здешний, — он обвел вокруг рукой и засмеялся: — Красив?

Рогов кивнул:

— Красив. Ваша гипотеза имеет право на существование, — он помолчал и добавил: — Впрочем, как и всякая другая. У тебя никакой нет, Нолик?

У Нолика не было гипотезы: его заворожила малининская, и он готов был охотно принять ее на веру. Да и Рогов не находил возражений против нее: она все объяснила. А то, что она невероятна, так через невероятность можно перешагнуть, и тогда все становится понятным и объяснимым. Но гипотеза гипотезой, а выбираться из плена необходимо…

— Нужны аммонитные шашки, — сказал он. — У вас они есть, капитан?

— Есть.

— Тогда запускайте машину. Поиграем в игру под названием «Из ледяного плена».

Рогов думал так: если машина сама не вытянет их из болота, то взрыв поможет расчистить впереди путь. Может помочь. А дальше — Рогов сам проверял зеленая каша теряет плотность. До тайфуна несколько километров, надо попробовать проскочить. Уж лучше тайфун, чем эта зеленая дрянь, пусть даже и безобидная.

Конечно, ему не хотелось уходить: когда еще представится такой случай встреча с колонией неизвестных науке микроорганизмов. В том, что это действительно микроорганизмы, Рогов не сомневался. А где они находятся — на Земле или в соседнем мире, — значения в сущности не имело. Не имело для него ученого. А для руководителя экспедиции еще как имело. Поэтому, не очень-то веря в гипотезу Малинина, он гнал сейчас судно в зону тайфуна, в опасность, но в привычную опасность, если хотите, в земную. А здесь оставалась мнимая безопасность зеленого спокойствия, интересная, но, увы!.. загадочная.

И в том, что безопасность мнимая, Рогов убедился сразу же, как только вошел в каюту. Зеленая «плесень», отрезанная иллюминатором, прихотливо растеклась по полу, осторожно обойдя початую бутылку с боржоми, чугунное пресс-папье, пластмассовые шариковые ручки, кожаную папку с серебряной монограммой — все, что было на столе и в столе. Самого стола не было. Не было и деревянного стула, прикрученного к металлическому листу, которым в каютах обшит пол. Они растворились, исчезли, хотя Рогов ясно помнил, что, когда Нолик закрывал иллюминатор, «плесень» была на столе.

Рогов рванул дверь и выскочил в коридор. Из соседней каюты вышел Малинин. Вид у него был испуганный и ошарашенный.

— Стол? — быстро спросил Рогов.

— Что стол, — Малинин неожиданно по-детски всхлипнул. — Моя диссертация…

И тогда Рогов прислонился к теплой переборке коридора и засмеялся. Сначала хмыкнул негромко, потом еще и еще: не мог сдержаться, потом захохотал громко и весело. И вместе со смехом проходило дикое напряжение, в котором — он и сам не подозревал об этом — Рогов находился последние два часа. Пусть это была истерика — называйте, как хотите, — но именно она-то и развеяла все сомнения и колебания, гипотезы и идеи, все, кроме одной — бежать. Бежать скорее, изо всех сил.

Малинин — тут надо ему отдать должное — не бился головой об стену, не рвал на себе одежды, не хватал любимого начальника за грудки и не требовал сатисфакции. Он скромно ждал, пока любимый начальник отсмеется, а когда Рогов затих, вытер слезящиеся от смеха глаза, Малинин спросил его:

— Как у вас со здоровьем?

— Отлично, — сказал Рогов. — Лучше не бывает. А диссертацию вашу «плесень» сожрала. И стол и стул. А бутылкой с боржоми побрезговала. И пресс-папье тоже.

— Что же, она только дерево жрет? — спросил Малинин.

— А что? — удивился Рогов. — Вполне возможно. В вашем мире допустимо любое предположение, даже самое глупое. И не расстраивайтесь, ради бога: приключение стоит пачки листов, которые, кстати, нам с вами нетрудно восстановить…

Его оборвал взрыв. Потом еще один и еще. «Миклухо-Маклай» дрогнул и двинулся медленно, с трудом. Громыхнул еще один взрыв, и судно чуть заметно прибавило скорость.

— Пока мы не вошли в тайфун, надо бы эту гадость собрать, — сказал Рогов Малинину. — Скажите Артуру, пусть пошлет ребят пройти по каютам. А то мы так до Владивостока не доберемся: «плесень» все сожрет.

Малинин пошел по коридору, приноравливаясь к неровному ходу судна. А Рогов закрыл глаза, прислонился к переборке и ждал. Потом мимо него пробежали посланные Артуром матросы. Кто-то спросил на ходу:

— Вам плохо, Павел Николаевич?

Рогов покачал головой отрицательно, глаз не открыл, стоял расслабленно и слушал двигатель. Тот работал ровно и сильно, и судно шло все быстрее: видимо, «плесень» не успевала «сплотиться» вокруг него. А позже в гул двигателей вошли другие звуки: грохот волн, свист ветра. А спустя секунду «Миклухо-Маклай» дернулся, качнулся, прыгнул вперед и вниз, будто в пропасть. И Рогов не устоял, грохнулся на металлический пол, прижался к нему щекой. Потом поднялся и, держась за стены, пошел к трапу на палубу. Судно вошло в тайфун, далекая синева его стала близкой и понятной чернотой бури, и Рогову захотелось на воздух — просто подышать соленым и мокрым ветром, обыкновенным земным ветром.