Хождение Восвояси

Часть восьмая

Солнце взошло, золотя в буквальном смысле крыши столицы, хотя только существу, в обычном доме не жившему ни дня, могло придти в голову, что чистое золото – подходящее покрытие для крыши. На дальнем конце игриво загнутого стропила топтался сонный ворон, оставляя глубокие вмятины от когтей. Впрочем, на фоне почти сквозных кратеров от градин, побарабанивших по Я Синь Пеню с тех пор, как волшебная способность вещей к самовосстановлению начала теряться, следы птицы были почти не заметны.

– Премудрый Ао Го Фен! Ты готов? – Чи Хай, едва скрывая волнение, в который раз обернулся к чародею, и тот – в неменьший раз – дернул в ответ плечом:

– Насколько я вообще могу быть готовым в этой треклятой дыре хоть к чему-то. Вчера, вроде, работало, но теперь исполнение заклинания может зависеть от чего угодно – направления ветра, времени суток или дня недели, наличия вороны в радиусе двадцати метров… Лукоморская рулетка![235]

– Выходят, выходят! – зашипел Иванушка, залёгший за гребнем крыши так, чтобы было видно балкон. Площадь внизу всколыхнулась возбуждённым гулом голосов.

– Проснись, умник хренов! – Сенька ткнула под бок У Ма, и тот вскинул голову, ошалело таращась по сторонам.

– Ф-х-то?.. Х-к-те?..

Царевна скрежетнула зубами. Кто мог знать, что этот экспонат филологической кунсткамеры надерётся вчера на неофициальной части переговоров! И по какому поводу! Именины автора лукоморской сказки "Сутулый конь"! И потом будет всю ночь ходить по лагерю с книжкой – откуда ведь только взял! – и цитировать наизусть страницу за страницей всем, за кого запинался, пока не свалится под кустом в самой гуще бродячего теста, куда залез в поисках пера Жар-птицы!

– Алкоголик! – изрекла она.

– Я… ик… простите, ваше высочество… не-ик-стойного… ик… я не он… ик… я… ик… в первый раз… ик…

– Вообще?! – поразился его премудрие.

– Ага… – виновато икнул толмач. – Питие спиртного… ик… смуща-ик душу… расслабля-ик тело… замутня-ик разум… и… ик… самое главное… препятству-ик… чтению.

– Ну так на кой пень надо было начинать?! Тем более, накануне такого дня?!

Но понимая, что вопрос это риторический, ответа никто не ждал, тем более что воспользовавшись передышкой, Дай уткнулся лбом в крышу, обхватил руками голову и тихо застонал.

– Алкаш… – прорычала царевна, неохотно извлекла из сумки бутылочку с гаоляновой водкой, одним запахом которой можно было травить тараканов и воскрешать не успевших смыться покойников, и протянула страждущему лингвисту. – Опохмелься.

– Нет! – испуганно отшатнулся он. – Опохмеление – прямой порочный путь к зависимости!

– Пей, говорю! Клин клином вышибают.

И Дай, торопливо опрокинув в себя содержимое фуфырика, схватился за чернила и свиток, записывая новую пословицу: "Клин… клинским… вы…".

– Представлять начали! – донёсся из-за гребня взволнованный шип Ивана. – Давайте!

Царевна сосредоточилась на кольце – подарке Сю Сю Сю… и рядом с группой заговорщиков возник огромный феникс. Красно-жёлто-оранжевый, с сияющим всеми цветами костра оперением, роскошным хвостом, крутой шеей, маленькой головой и лапами пятьдесят восьмого размера со шпорами девяносто третьего.

Как запланировали, на спину ей тут же вскарабкался Сам в самом ослепительном халате из гардероба управителя О, экстренно ушитого по фигуре Фигурой. Впереди него, почти на шею, дыша легковоспламеняемым выхлопом за всех драконов Вотвояси и Забугорья вместе взятых, взгромоздился Дай.

Серафима, терявшая с превращением дар речи, обернулась на Агафона: пора! Маг обреченно вздохнул, приподнялся на локте на несколько сантиметров над уровнем крыши и выписал свободной рукой заключительные пассы заготовленного заклинания. Над площадью прокатился гул, точно шумовка упала в медный таз из-под варенья, и тут же, продолжая кондитерскую тематику, небо пятнами окрасилось во все цвета смородины.

Рассудив, что, наверное, это и было запланированным величавым звоном со световыми эффектами в виде фейерверков, царевна оттолкнулась лапами и взмыла ввысь. Вслед ей, рассыпая брызги, метнулась липкая струя цвета крыжовенного джема – финальный, самый эффектный залп, как заверял Агафон. Пронесшись по баллистической траектории под ней, варенье обрушилось на зевак перед дворцом управителя О, вызывая весь спектр эмоций в зависимости от ценности наряда. Но если кто-то подумал, что на этом небесные знамения закончились, то им стоило лишь поднять головы.

Сделав почти элегантный разворот вокруг фонтана, царевна взлетела к балкону, где в состоянии ступора – настоящего даже у тех, кто репетировал его перед зеркалом остаток ночи, стояло семейство О и воевода со штабом, и приземлилась на парапет.

Балкон закряхтел под их совместной тяжестью, но удержался. Серафима оглядела президиум с улыбкой во весь клюв, заставившей вотвоясьцев прижаться к стене.

Ка Бэ Дань ничуть не изменился со времени их последней встречи на гаоляновой дороге: тот же разинутый в изумлении рот, так же вытаращенные не по-вотвоясьски глаза и растопыренные пальцы, выронившие очередной символ власти на свои же ноги. Штаб копировал позу и выражение командира, словно последние полгода учения проходили исключительно в этом направлении.

"И это они еще не слышали, что сейчас скажет Дай – вестник Государев… Ка, конечно, потаращится, может, побухтит немного – но про себя. Против Государя не попрёшь. И оставим мы наших голубков жить-поживать, родню мужа пристроим в хорошие руки, а сами – к границе. Потому что если не этого духи хотели – то чего? Но если и это им не угодит…"

Додумать кары или расположить рычаги воздействия царевна не успела, потому что в это время Чи Хай расправил плечи, выкатил грудь колесом, победно оглядел собравшихся внизу воинов и ясиньпеньцев, и спешился молодецким прыжком. Замешкавшемуся толмачу Серафима хотела подставить крыло для плавного схождения, но он внезапно поднялся на ноги прямо на ее спине, помахал собравшимся внизу, поклонился, едва не нырнув головой вниз с высоты второго этажа, послал пару воздушных поцелуев пролетавшим мимо воробьям, ухватился за ее хвост – и повалился на балкон.

Если бы не быстрота реакции Чи Хая, экзерцис сей не обошёлся бы без тяжких телесных повреждений. Подхваченный же подмышки, он приземлился на ноги воителю Ка, заткнул перо из Сенькиного хвоста за ухо так, что оно свесилось до пола, похлопал по плечу невесту, пространно извинился перед Чу Мей, обернулся к народу… и извлёк из-под полы книгу.

Книги в их планах не было! Что за…

Серафима быстро перепорхнула на край балкона, дабы не загораживать обзор публике и лучше видеть самой, прочитала заглавие – и едва не свалилась на зевак. "Сутулый конь"! Какого?!..

Вспыхнувшие ее очи встретились взглядом с раскосыми очами У Ма, и недоброе предчувствие не шелохнулось – затарабанило в груди всеми доступными руками и ногами. А когда толмач поднял над головой фолиант и резким, но громким голосом возгласил на всю притихшую площадь: "За горами, за лесами, за широкими морями, ныне, в будущем и встарь живёт Нефритный Государь", она окончательно поняла, что он снова безнадёжно пьян, и ничего поделать с его бенефисом она не может, хоть и очень сильно хочет. Один взгляд на президиум – и стало ясно, что вторую ее мысль разделяло человек еще как минимум десять.

А тем временем Дай самодельным вотвоясьско-лукоморским хореем алкогольно-усиленным голосом, ухитряясь в каждую пятую строфу вворачивать творения Шарлеманя, рассказывал всем заинтересованным лицам, коих собралось не менее трёх тысяч, как "Нефритный государь", отец сей царь-девицы, не имея времени на личное посещение, водрузил их на любимого феникса и послал сюда, к ненаглядным подданным. Судя по бойкости повествования, это был далеко не экспромт.

Ка Бэ Дань, проявив недюжинные провидческие способности, начал недобро коситься на Сама.

Пока всё шло по плану.

Далее У Ма, любовно перелистывая открытый том, поведал, что по поводу грядущей свадьбы Государь провёл целую ночь в глубоком размышлении, не контролируя ход небесных светил, и даже пустив на самотёк течение рек и невыплёскивание морей.

Площадь молчала, переваривая свалившийся на нее с балкона неподъемный объем вселенской мудрости. Чи Хай улыбался как единственный человек, знающий, к чему всё это клонится, и который может от этого публично улыбаться. Восхищённый взор О Ду Вань ни на секунду не покидал посланца небес. Взглядом военачальника можно было сверлить тоннели и прожигать сверхглубокие скважины.

Далее толмач пространно описал, как именно Нефритовый Государь пришёл к выводу, что каковы бы ни были предыдущие договорённости, а такая замечательная во всех отношениях дочь должна достаться исключительно наидостойнейшему претенденту.

На представление наидостойнейшего, с каждой строкой погружавшее военачальника Ка во всё более мрачное настроение, ушло еще с десяток строф. На словах "Красная девица сидит в темнице, сама не ест и другим не даёт" Чи Хай просиял, уловив каким-то непронумерованным чувством, свойственным только влюбленным, что сейчас будет ему счастье.

И тут Ка Бэ Дань вскипел:

– И каким, позвольте спросить, образом, наш наилюбимейший Нефритовый Государь, да будет благословенно каждое его дыхание и да продлятся его годы до бесконечности, определяет наидостойность будущего зятя?!

Сбитый с мысли, Дай растерянно остановился и даже слегка протрезвел. Глянув по сторонам, он впервые за последние десять минут осознал, где находится и перед какой аудиторией выступает. Паника исказила его черты, руки вцепились в единственный имеющийся якорь спокойствия – в книгу, и взгляд упал на знакомые страницы.

Несколько прочитанных строчек подействовали на него как бутылка валерьянки – на спирту. Дыхание нормализовалось, взор блаженно помутнел, книга закрылась… Глубокий вдох с его стороны – и выдох с Серафиминой…. Пронесло.

Словно в голове толмача во время паузы что-то переключилось, он перешёл на прозу. Потрясая фолиантом, точно это его собрались выдать замуж за немилого-постылого, и выпал ему последний шанс отбиться, У Ма возопил:

– И наказал мне передать Нефритовый Государь! Да расточатся его благословения на весь Белый Свет! Что получит в жёны прекрасную Лепесток Персика! Чья добродетель чиста и благоуханна, как… лепесток персика! Только тот, кто… кто…

Перо Серафимы выскользнуло из-за уха на пол. Чи ловко поднял его, протянул толмачу – и лик того внезапно просветлел. С новообретенной уверенностью он радостно прокричал:

– Конечно же только тот! Кто выполнит! Три! Задания!

Пауза. Присвист Чи Хая. Нервный вздох Ка Бэ Даня. Ахи, охи и вдохи-выдохи, не самый тихий среди которых – спикера.

– Тот, кто! Похитит! Жар-птицу! Отыщет! Царь-девицу! И сварится в двух водах! И в моло…ке…

Его отчаянное "Ой, ядрёная капуста… Наоборот же всё!.." потонуло в изумлённом гуле толпы.

– В тесто заворачиваться надо? – только и смог уточнить Сам.

В Большом Зале Приёма Наиболее Приближенных Сановников управителя О, прохладном даже в жару, атмосфера накалялась с каждым словом. Соискатели руки О Ля Ля и сочувствующие им готовы были рвать и метать. И хоть желание это исходило из разных побуждений, но объект его на данном этапе был один.

– Разрешите нижайше попросить глубокоуважаемого мудреца и летописца Дай У Ма, посланника нашего всемерно превозносимого Нефритового Государя, объяснить не столь одарённым простым смертным, – старательно выговаривая титулы голосом, каким обычно рычат "Сдохни, гад!", обращался Ка Бэ Дань к притихшему во главе стола толмачу, – где располагается жар-птица, которую я до завтрашнего дня должен похитить.

– И я тоже! – напомнил о себе не столь изысканно Чи Хай.

Серафима, поняв, что терять им больше нечего, еще на балконе демонстративно приняла человеческий облик, провозгласила себя фениксом северного снега, и теперь восседала рядом с Самом с экспрессивностью сугроба. Ледяной взор ее скользил с партии Ка на растерянного не меньше Дая управителя и его приближенных, замораживая на корню все мысли в направлении ее видовой принадлежности и возможности ее использования как объекта похищения, а в голове метались мысли. Большая часть сговаривалась по поводу достойной казни алкоголику-любителю У Ма. Меньшая – в поисках подходящей жар-птицы для похищения в полевых условиях. Ни та, ни другая группа пока успеха не достигла. Конечно, Серафима могла предложить себя в виде феникса в качестве похищаемой, но правило одиночного превращения не отменил никто.

Но и без казней лукоморских, варьировавшихся от немудрящей "самого его найти, похитить и сварить" до самой жуткой – "лишить права чтения трактата Шарлеманя пожизненно", на окончательно протрезвевшего Дая больно было смотреть. Покрасневший, вспотевший, взъерошенный – похоже было, что он являлся одним из решающих факторов общезального потепления.

– Я… сказал… Передал слова Нефритового нашего Государя… да продлится его правление до бесконечности… как есть… В смысле, как есть передал… То есть дословно…

– Я, конечно, ни на что не намекаю… Но может, учёный муж У Ма был в состоянии некоторой… невменяемости… сознания… – вкрадчиво полюбопытствовал Хо Люй, бессменный старший советник военачальника Ка, – когда Нефритовый Государь, да расточатся его враги, изъявлял свою волю?

На лбу толмача выступила испарина. Лицо из алого стало багряным. Температура в зале подпрыгнула еще на три градуса.

– Сознание моё… было вполне… сознательным, – почти твёрдо ответствовал толмач.

– Вообще-то, я не совсем на это не намекал…

Толстолицый, с обвисшими ниточками-усами По Бе Дю, начштаба, отмахнулся от коллеги и устремил на Дая тяжёлый неодобрительный взгляд.

– Тогда вам не составит труда пояснить… – подключился он к допросу – и не закончил.

Воздух в зале вдруг замерцал зелёными искрами, заколыхался волнами прохлады, и перед статуей Нефритового Государя, с благожелательной улыбкой наблюдавшей из ниши за перипетиями установления истины, появился… появилась… появилось…

– Го… Го… Го… – только и смог пробормотать несчастный толмач. – Гоу-Гоу…

Квадратное бледное лицо, красный халат, вышитый оранжевыми цветами поверх птичьего тела, человеческие руки, длинные ноги, как у аиста, розовыми палочками торчащие из-под полы, и когти на них, вцепившиеся в двух драконов местной конструкции величиной с кошек.

– Гоу Ман?! – в голос воскликнуло ошарашенное собрание, расходясь только в эпитетах, и почти единодушно вскочило из-за стола – падать в ноги, или в драконов – как получится.

– Кто это? – зашипел царевне в ухо не двинувшийся с места Чи Хай.

– Дух. Помощник владыки Востока.

– Что ему надо?

– Сейчас скажет, – задумчиво прищурилась на гостя Серафима.

Пока Сам раздумывал, стоит ли присоединиться ко всеобщему коленопреклонению и пололбомпробиванию, всё закончилось. Дождавшись, когда поднимется последний вотвоясец, Гоу Ман важно скрестил руки на груди и провещал:

– Нефритовый Государь, да продлятся его годы до бесконечности, в своей невыразимой доброте прислал своего покорного слугу проведать сие чудное местечко – милую его сердцу провинцию Я Синь Пень, ее обитателей и гостей.

Речь Гоу Мана потекла рекой – полноводной, неспешно несущей свои воды восхвалений Нефритового Государя и ни к чему не обязывающих добрых пожеланий по бескрайней равнине активного словарного запаса, изредка огибая холмы двусмысленностей и горы недосказанностей. Через полчаса многословного славословия, изредка сменявшегося славословным многословием, местами пошедшими на второй круг, видя, что никто не собирается его прерывать, дух смолк сам.

– Благодарим премного достопочтенного Гоу Мана, наиученейшего духа из сонма верных помощников владык сторон света… – взял ответное слово О и никому его не отдавал еще минут десять. Управитель приумолк, когда понял, что и у него никто не собирается это слово забирать, и снова воззрился на Гоу Мана. Тот развёл руками: "Я уже всё сказал".

Наступило неловкое молчание, когда все обо всём поговорили, хотя даже изначально говорить особо было не о чем, и теперь вынуждены находиться в обществе друг друга в ожидании непонятно чего.

– Ну если вы ничего больше не хотите… сказать… – пробормотал О – и спохватился: – Ах! Позор мне, позор и посрамление! Совсем забылся с этими делами! Я не предложил гостю угощения! Такое низкое бесчестье можно смыть только…

Визитёр оживился:

– Чаем?

– Да! И… я сейчас распоряжусь о пире в вашу честь! Надеюсь, вы не торопитесь, наипримудрейший Гоу Ман?

Тот приподнял брови:

– Нефритовый Государь, отправляя меня сюда, наказал мне пробыть у вас до утра. Так что до наступления завтрашнего дня я абсолютно свободен и нахожусь в вашем распоряжении. Буду очень признателен, если вы покажете мне ваш чудесный город, о котором я столько наслышан, и его библиотеки. Премного надеюсь, что моё пребывание здесь станет одним из ярчайших впечатлений моей жизни.

"То есть ты сегодня у нас тут ночуешь… – царевна прищурилась на распинающегося в комплиментах духа, задумчиво оглядывая его фигуру и цветовое решение наряда. – Хм-м. А отчего бы и нет?.."

Перехватив взгляд Хо Люя, оглашавший такой же вывод, она усмехнулась. Похоже, надежде помощника владыки Востока суждено было сбыться.

К исходу дня оптимизм Гоу Мана по поводу чудо-города его мечты поугас. Улицы показались слишком грязными, жители – слишком вялыми, пришельцы – слишком многочисленными и наглыми, и даже святая святых Синь Пеня – библиотека – оставила высокого гостя с растерянным взором и вытянутым лицом.

– А где вы храните трактаты о мироустройстве, сочиненные вашими исследователями? Труды ваших философов? Поучения ваших мудрецов? Хроники ваших летописцев?

Управитель О разрывался между красивой ложью о недавнем пожаре, коварно уничтожившем секции с упомянутыми фолиантами, и суровой правдой о том, что книг у них, кроме любовной лирики, историй о преступлениях и рецептов приготовления блюд из бессмертной говядины, бродячего хлеба и молочного нефрита, отчего-то не пишется. Лицо провинции спасла Ду Вань, с гордостью представившая Дай У Ма как летописца, а после его глубокомысленного "На чужом бревне сучок видит, а на своём глаза не замечает" дух пришёл в восторг и пригласил после экскурсии распить чашечку-другую чая за учёной беседой.

Смеркалось. В окнах самых роскошных покоев на четвёртом этаже, отведенных Гоу Ману, горел свет. Лукоморские премудрости в вондерландской обработке и вотвоясьском исполнении носились в воздухе под восторженные восклицания гостя – когда его удавалось оторвать от чтения летописей У Ма. Конечно, "неделеписи" их назвать было бы вернее – исходя из охватываемого промежутка времени, но когда такие пустяки интересовали настоящих учёных мужей!..

Столица не спеша погружалась во тьму. В центре зажигались факелы на бамбуковых ножках. Дежурные торговцы уже почти поставленными голосами выкрикивали свои товары. Не успевшие запереться жители, выгнанные из домов солдатами Ка, фланировали по улицам, считая минуты до окончания повинности. А напротив многочисленных входов во дворец, парадных и не очень, замаскировавшись или так себе, развернулись группы захвата Защитнической армии.

Одной из них, под командованием Во Ба Бея, поручили наблюдение за северо-восточным черным ходом. Четверо защитников, устроив под смоковницей напротив игру в кости, напряженно косили то на окна Гоу Мана, то на объект наблюдения – всё по инструкции. Погаснет свет, выйдет мудрец – бегом оповестить воеводу Ка, никого больше не впуская и не выпуская. Будут прорываться – стоять насмерть. Желательно на чужую. Первым, кто оповестит воеводу – награда.

– О чём можно столько времени разговаривать? – пробормотал старший меченосец Во, высыпая из стаканчика кости на серебряное блюдо – трофей из давешнего патрулирования пригородов. Правда, никаких братьев Чи они снова не нашли… Но кому охота прикладывать реальные усилия по поиску каких-то придурочных разбойников, когда безо всякого труда можно отыскать столько куда более интересных – а самое главное, полезных вещей!

– Три, три, один… Или два… – рассеянно прокомментировал пехотинец Ба Бу Дай, и снова уставился на окна. – Чей ход?

– Мой? – спохватился Во.

– Ну так ходи, чего спишь-то? – бросил лазутчик О Ба На, не переставая сверлить хищным взором двери. Слуги сновали туда-сюда, то и дело заставляя замирать сердца вояк, но объект их наблюдения упорно не показывался.

– Да не пойдёт он тут, – уныло протянул младший лазутчик Чей Там Пень. – Он же высокий гость. Этот. Как его… Силософ!

– Летом-писец, – уточнил Ба.

– Тем более! Будет он вам… то есть нам…

Свет в окнах погас.

Отряд возбуждённо ухнул, приподнялся, готовый бежать в любую сторону, затаил дыхание…

Дверь отворилась, и на крыльцо с книгой подмышкой вышел Дай У Ма.

– Ба, быстро дуй… Или нет, я сам… – прошипел Во Ба Бей и умолк.

Летом-писец никуда уходить не спешил. Напротив, он расстелил на крыльце циновку, устроился на ней поудобнее, раскрыл фолиант и погрузился в чтение. Отблески неровного света факелов плясали по бокам, то выхватывая, то погружая в тень страницы, но видно, очень уж интересная попалась книга: проклятый силософ не двигался с места.

С каждой прошедшей минутой физиономии вояк становились всё кислее и кислее.

– Ну и чего он тут расселся? – выразил всеобщее мнение О Ба На.

– Может, еще немножко посидит и пойдёт? – робко предположил Чей.

– Может, нам военачальнику По сказать всё-таки, что он вышел? Пусть сам дальше решает.

– Нам велено доложить, когда объект покинет объект, – сурово напомнил ему Во. – А объект сидит у объекта. Значит, с объективной точки зрения, докладывать рано.

– А для чего это вообще нашему непобедимому Ка Бэ Даню знать? – не унимался младший лазутчик.

Во Ба Бей снисходительно хмыкнул, скрестил руки на груди и надул щёки. Впервые в жизни ему пришлось применить полученные в юности уроки стратегии и тактики для младшего комсостава. Кунг Фу Цзы учил: "Если полководец далеко, он должен создавать видимость, что близко. Если он близко – создавать видимость, что далеко". Экстраполировать человеку с мозгами, дослужившемуся до старших меченосцев, труда не составило, и теперь подчиненные, впечатлённые грузом наиважнейшей информации, полученной от военачальника их командиром, благоговейно округляли глаза и качали головами.

– Наверное… военачальник Ка хотел подкараулить этого мудреца в безлюдном месте… чтобы поговорить… про свою свадьбу, – усиленно морща лоб, проговорил Ба Бу Дай и замолчал, впечатлённый своей прозорливостью. Лазутчики молчание поддержали, а старший меченосец, почувствовав подкоп под свой авторитет, строго нахмурился:

– Не нашего ума дело, для чего. Сколько ни думай, а ход наших мыслей по сравнению с мыслями военачальника подобен поползновению муравья рядом с полётом ласточки!

– Ласточки рядом с муравьями не летают, – с сомнением покачал головой О Ба На.

– При чем тут… – недовольно начал было Во – и вытянулся в струнку. – Старший советник Хо!

– Ну и что тут у нас за зоологический ликбез? – злобно прищурившись, прошипел Хо Люй.

– Наблюдаем за северо-восточным входом, господин старший советник! – отрапортовал Во Ба Бей так, что даже мудрец на крылечке заинтересованно приподнял голову. – Объект не покидал объект по объективным обстоятельствам, господин старший советник! Его присутствие наличествует визуально, господин старший советник! Наблюдение прогрессирует!

– Идиоты! Болваны! – подпрыгнул Хо Люй, брызжа слюной. – Наличествует?! Какого дзыня?! Я обошел все входы! Это уже шестой!

– Вход?..

– Дай У Ма!!!

Вояки разинули рты, пытаясь сообразить, какую часть дворца их начальник имел сейчас в виду под странным термином "Дай У Ма", а советник продолжал, размахивая кулаками, точно хотел вколотить свои слова в головы солдат:

– Его не может быть шесть, потому что его один! Один!! И я только что его встретил за углом! Остальные – морок! Отвод глаз! Смотрите, пустоголовые!!

Хо Люй, рыча, взлетел по ступенькам, размахнулся…

Морок перехватил его руку и встречным хуком уложил на теплый мрамор крыльца в паре метров от себя.

– Любопытной Варваре семь вёрст не крюк, – степенно развёл он руками, поднял книжку и удалился во тьму заднего двора.

– Теперь я понял, что имеют в виду, когда говорят, что знание – сила… – почтительно присвистнул Чей, прежде чем двинуться на помощь поверженному советнику.

Остальные воины переглянулись. Мудрец ушёл. Значит, как гласил приказ, надо бежать со всех ног сообщать его превосходительству По, чтобы он передал его еще более превосходительству Ка. А заодно и о том, что жизнь его старшего советника вне опасности. Скорее всего.

Вздохнув, Во Ба Бей закинул глефу на плечо и медленно потрусил в особняк, ставший штабом и квартирой его драгоценного военачальника.

В это время у парадного крыльца с грохотом, звоном и стуком остановился обоз диковинного вида. Длинные телеги на четырёх низких колёсах, запряженные удивительными, точно сделанными из камня, лошадьми и гружёные едва не до самого неба еще поддавались осмыслению. Но расписные дома с настоящими дверями, окнами и даже стёклами в них, поставленные на огромные колёса и влекомые четверками коней, поражали воображение скромных вотвоясьских воинов в самое подсознание. Не иначе, как снова посланники Нефритового Государя прибыли!

– Приехали! – соскочил с передка одного из возов белобрысый возничий с круглыми глазами и светлой кожей, и на мостовую с телег и из колёсных домов посыпались похожего вида люди.

– Выгружай! Заноси! – приказал он и, подавая личный пример, первым закинул за спину большущую корзину.

– Не мешкай, робятушки! – подхватил зов бородатый громила в высокой меховой шапке, сцапал мешок и устремился за белобрысым – под ошарашенными взорами часовых у дверей.

– Э-эй!.. Вы куда? Вы кто?.. – не слишком напористо, памятуя внешность и нрав любимого феникса Нефритового Государя, охранники осторожно попытались вступить в переговоры. – Какие вы птицы?

– Важные! – круглощекая и сероглазая женщина полупреклонных лет строго зыркнула на служивых, и те, оробев окончательно, расступились перед натиском загадочных кули.

В конце концов, если бы они выносили что-то из дворца, нужно было поднимать тревогу, сообщать Ка Бэ Даню, объяснять, отчего да почему, выворачиваться… Но эти-то наоборот, ничего из дворца, всё во дворец. Да ещё сколько добра – словно купцы прибыли! Снуют туда-сюда как муравьи!

– Бери! Хватай! Держи! Тащи! Ларишка, рот жакрой – дракон жалетит! – только и носилось над ступенями… пока, расталкивая трудившихся в поте лица кули из холла дворца, руки в боки, очи сверкают морозным гневом, не явилась сама феникс северных снегов.

– Это что еще такое?! – грозно рявкнула она, и – стражники могли поклясться! – над ее головой с мяуканьем залетали розовые канарейки. – Вы это куда?! А ну, загружайте всё обратно!

Нога в мягком красном сапожке топнула, высекая из ничего не подозревавшего мрамора оранжевые ошмётки, напоминающие раздавленную хурму, и часовые заметили, как высокий светловолосый кули, притихший за спинами товарищей, со стоном втянул голову в плечи. Наверное, вина за то, что они выгрузили не то и не туда, лежит на нём, решили солдаты, глянули на свирепо сверлящую их взглядом феникса, и порадовались, что они тут ни при чём.

– А мы им не разрешали! – на всякий случай напомнил об их алиби старший караула. – И они нас не спрашивали!

– И я вас не спрашиваю! – зыркнула на них феникс, и охранники вжались в стену – не в последнюю очередь, чтобы заполошно заметавшиеся кули не сбили с ног, вынося всё, что несколько минут затаскивали с таким рвением. Короба, мешки, корзины, ящики – всё было погружено на возы даже скорее, чем выгружалось. Белобрысые возницы заняли места на козлах, кули – в домах на колёсах, свистнули кнуты… Обоз помчался с площади так, словно за ним гнался князь Подземного царства, и пропал в лабиринте улиц.

– Кто вы такие?! Что всё это безобразие значит?! – сдавленно донеслось из глубины груза первой телеги, когда лукоморцы наконец-то остановились за городом. – Это возмутительно! Я буду жаловаться! Нефритовому Государю! Я – его посланник, личность неприкос…

Иван с Агафоном сдвинули ящик, сняли короб, сбросили мешок, откинули крышку большой корзины, и из недр её поднялся, как кобра из лукошка заклинателя, Гоу Ман.

– Добрый вечер, – вежливо приветствовал его Иванушка. – Просим простить нас великодушно за неудобства и неожиданный ночной визит.

– Это были вы?!

– Но вы ж сами хотели незабываемых впечатлений от пребывания в Синь Пене, – с ехидцей напомнила Лариска.

– Ешли ты это жабудешь, жнашит, кроме пилюль от шклерожа тебе уже нишего не надо, – поддержала ее Серапея.

– Но я не совсем такие впечатления имел в виду!.. Чтобы не сказать, совсем не такие! – припёртый в угол, дух сдался. – И не стоило ради этого устраивать… устраивать…

Не зная, как поименовать происходящее, он беспомощно развёл руками.

– …прохождение первого испытания для Чи Хая, – подсказал его премудрие.

– Какого? Что?.. – Гоу Ман вспомнил – и растерялся еще больше. – Но я же не эта… пожар-птица!

– На бежптитшнитше и… – начала и дипломатично не договорила боярыня Серапея.

– Спасибо, – насупился дух.

– Не стоит благодарности! – повеселел Иванушка и сделал широкий жест рукой, обводя их лагерь: палатки, горящие костры, котелки над ними с каким-то необычно ароматным варевом. – Милости просим отдыхать до утра!

Дух потянул носом и закатил глаза:

– О, какой аромат, достойный подниматься к небесам наряду с самыми драгоценными благовониями! Что это?!

– Борщ лукоморский настоящий! – гордо заявил парень в белом фартуке и черпаком за поясом.

– А вы кто будете, молодой человек?

– Брат Чи Пай! Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста!

Утро в наместническом дворце Синь Пеня ознаменовалось сразу двумя важными событиями. И если первому еще только предстояло стать достоянием общественности, то второму свидетелей нашлось в изобилии.

Непонятно, как весть о ночном похищении разлетелась по городу, но едва сонные лучи солнца тронули крыши и мостовые, как из домов, ставшими казармами, и домов, оставшихся домами, на площадь потянулись десятки и сотни людей. "Было, было, случилось, похитили, получилось, удивительно, изумительно, ну дают!.." – перекатывалось над стекавшимися ко дворцу управителя О разномастными толпами, в кои-то веки не делая различия между местными и их защитниками. То, что аборигены, дожёвывая на ходу хлеб, восторженно готовили себя к свеженькому зрелищу, а солдаты в обиде за "наших надули" хмурились и подозрительно косились на городских, было заметно не сразу.

Впереди своего войска, но не совсем – чтобы гвардия успевала расталкивать толпу перед высокими персонами, в алом лаковом паланкине в компании советника и начштаба ехал Ка Бэ Дань. Грознее тучи, мрачнее грозы, покачивался он в такт шагам носильщиков, заснув подмышки руки с пальцами, унизанными трофейными перстнями – не в последнюю очередь потому, что при таком скоплении людей удерживаться от желания величественно помахивать в народ было иначе невозможно. Поражение поражением, но шансы стать наместником Нефритового Государя оставались, а мечты и амбиции так и вовсе не девались никуда.

"Строгий, но справедливый управитель Я Синь Пеня, зять Нефритового Государя, да продлятся наши годы до бесконечности, светоч истины и добра… или нет, лучше умеренности и учёности… или разума и победоноскости… побенонесущности… несучности… божественный Ка Бэ Дань!" – как средство успокоения нервов, привычно прокручивал он в уме приятные мысли. Но сейчас желанного умиротворения не принесли и они. Гоу Ман пропал без следа самым возмутительным образом, и объяснения сему не находилось, кроме как козней этого мерзкого самодовольного Сама и его злобного феникса со своими приспешниками, быстро появившимися и еще быстрее пропавшими. Но как, как?! На всех входах и выходах и даже под всеми окнами стояли караулы из опытных воинов! И все в голос клянутся, что никто не выносил, не выводил и не выбрасывал никого похожего на помощника духа Востока, не то, чтобы кто-то на него похожий на Белом Свете существовал! Крыша дворца цела! Сделать его невидимым или пройти с ним сквозь стену похитители не могли! Или могли?.. Чушь! Никто не может этого делать, если он не Нефритовый Государь, а Нефритовый Государь такое делать не станет, потому что не государево это занятие! Точка! Но тогда как?.. И еще этот фигляр Хо Люй со своими россказнями про шесть мудрецов! Шесть! Ну не выживает ли он из ума?! Как одного человека может быть шесть?! В младшие ездовые его разжаловать, что ли? Лошадям пусть советы даёт, советничек! Ишь, сидит, молчит, упырь, ковшик медный к правому полурожию приложил – синяк сводит! Да на такую харю таза мало будет! Мудрец его приложил, видите ли вы! Да этот Дай У Ма комара шлёпнет – не раздавит, болтун тщедушный! Дураком они меня все выставить хотят, вот чего! На посмешище войску и моим будущим подданным! Но мы еще посмотрим, кто кого, безродный сброд иноземных выскочек!..

Перед дворцом паланкин остановился. На крыльце, разряженный как праздничный болванчик, сунув руки в рукава, стоял управитель О в компании придворных и мудреца Дая. Носильщики присели, с облегчением опуская свою сияющую лаком ношу, и военачальник первым выгрузился у подножия лестницы. Следом вылезли Хо Люй, неохотно расставшийся с ковшиком в последнюю секунду, и По Бе Дю, грозно надувавший щёки и хмуривший брови.

– Скромный в своей гениальности военачальник героического непобедимого воинства Ка Бэ Дань, – скорбно приложив к раздутой лиловой щеке ладонь с припрятанным в ней медным зеркальцем, пробубнил старший советник, – сердечно приветствует управителя провинции Я Синь…

С дальнего конца площади донёсся стук и возбужденные восклицания, приближавшиеся сквозь расступавшуюся толпу. Еще несколько секунд – и грохоча и высекая искры из мостовой, перед крыльцом остановился чудной дом на колёсах – точёный, верчёный, золочёный, влекомый парой не менее диковинных каменных коней.

– Едрёна громыхала… – благоговейно округлил очи начштаба По.

– Колесница грома! – важно поправил его с козел круглоглазый белобрысый возница, соскочил и метнулся к дверям дома – открывать. Тут же ему под ноги выпала и услужливо разложилась ажурная лесенка, по которой, степенно приподнимая полы халата, сошёл Гоу Ман. За ним последовал Сам – претендент-самозванец, за ним – феникс северных снегов.

Ка Бэ Дань и его недодекламированное приветствие были забыты: внимание управителя и толпы было приковано исключительно к героям ночи. Похищенный, неуклюже виляя птичьей гузкой, поднялся на крыльцо, повернулся к толпе, поклонился и заявил:

– Как посланник Нефритового нашего Государя, да простирается его всеведение на царства подземное, земное и небесное, имеющий поручение присутствовать на первом испытании для женихов Лепестка Персика, девы звёздной красы, объявляю победителем претендента Сама! Он собственноручно похитил меня, как было задано великим мудрецом Дай У Ма, оставив тем самым незабываемые впечатления не только о сём предивном граде, но и о своей смекалке и ловкости!

Чи Хай, расположившийся на крылечке по правую руку от духа, степенно поклонился публике.

– А теперь, дабы напомнить всем присутствующим о следующем задании и избежать расхождения толкований, призываю премудрого Дая огласить его во всеуслышание. Сам же я, с благодарностью к хозяевам за гостеприимство, щедрость и доброту, удаляюсь, ибо чувствую, что время моё тут истекло подобно песку в настольных часах, и иные, не менее важные дела ожидают меня.

– Как говорят, провожая почётного гостя в Лукоморье, пусть дорога ваша будет выстлана белой шёлковой скатертью! – важно ответствовал толмач, и не успел Иванушка прыснуть, а Сенька записать еще одно очко на счёт боярыни Серапеи, как место, занимаемое духом, опустело.

– Кхм… – откашлялся О, не сводя взгляда со следов, оставленных дракончиками Гоу Мана в просыпанном кем-то на мрамор песке. Похоже было, что к внезапно появляющимся и не менее внезапно исчезающим гостям он привыкал с трудом. – Скатертью. Белой и шёлковой. Кхм. Значит, так. Как посоветовал учёный помощник властителя Востока, давайте перейдём к оглашению задания.

Дай У Ма, напротив, очень быстро свыкшийся со своим новым положением, сделал шаг вперёд.

– Следующей задачей для сих доблестных мужей будет отыскание царь-девицы, сиречь юной Лепестка Персика, чья красота…

Серафима свела брови над переносицей, вспоминая подробности их плана. Дать О Ля Ля немного времени на то, чтобы спрятаться – естественно, в оговорённом месте. Объявить поиск. Блокировать все попытки Ка приблизиться к этому месту, где после демонстрации усилий по отысканию предмета своих матримониальных желаний в течении получаса Сам ее найдёт. А потом можно будет поразмыслить о треть…

– …пропала!.. – голос О Чу Мей, мелодичный, как пение чайки с ангиной, вырвал царевну из раздумья.

Пропала? Кто пропала? Зачем? Лепесток? Куда пропала? Кто ей разрешил пропадать раньше времени? Что за вотвоясьская народная самодеятельность!

– Куда?! Кто?! В каком смысле?! – посыпались вопросы со всех сторон, и тётка Чу Мей со стенанием опустилась на тёплый мрамор крыльца у ног старшей сестры – Ду Вань:

– Наша плем…

– Пленительная Лепешток Перщика! – успела перебить ее сестра.

Младшая закивала и продолжила, заламывая руки:

– Да! Племительная! Лепешток Перщи… Персика! Она пропала из своих покоев! Мы с моей возлюбленной сестрой Ду Вань решили нанести ей визит, дабы проведать, и обнаружили, что комнаты ее тихи и пусты, и лишь ветер гуляет по ним, передувая из угла в угол листы бумаги и песок!

– Где она?! – вскричал Чи Хай, сжимая кулаки.

– Пропала. Што непонятного?

– Может, она просто вышла? – нахмурился управитель.

– Нет, о милый брат наш! – воскликнула дама Чу Мей. – Мы обыскали дворец от подвалов до чердака, но ни следа О…

– О, ни шледа не нашли мы! – изящно и почти незаметно старуха О пнула сестру в бок.

– О.

Площадь вскипела, перекрывая взволнованным гулом голоса людей на крыльце. Сенька буравящим взором уставилась на Ка Бэ Даня, но тот, кажется, был огорошен не меньше остальных.

– Что значит – ни следа не нашли?! – гневно вопрошал он, обращаясь то к своим придворным, то к чужим. – Как тогда я ее искать буду?!

Советник и начштаба яростно принялись что-то нашёптывать ему в оба уха, военачальник кипел и плевался кипятком, но мысли царевны крутились вокруг слов младшей дуэньи, хоть она и не понимала, что в них показалось ей важным.

"Лишь ветер гуляет по ним, передувая из угла в угол листы бумаги и песок… лишь ветер гуляет по ним, передувая из угла в угол листы бумаги и песок… лишь ветер гуляет по ним, передувая из угла в угол листы бумаги и…"

Взгляд ее упал на песок на крыльце с полустёртыми в растерянной толчее следами Гоу Мана.

Песок.

Вчера, когда они крали духа, песка на крыльце не было. И вообще – откуда в центре города, пусть даже такого запущенного, как Синь Пень, песок? И тем более в покоях дочери управителя?

Версия, одна, но чрезвычайно неприятная во всех отношениях, появилась и застряла в мозгу, отрезав пути к наступлению всем остальным, реши они заявиться. Но они не заявлялись, понимая полную бесперспективность своего визита.

– Кажется, я знаю, кто похитил Лепестка…

Неладное Серафима и компания почувствовали, когда одновременно со всех сторон придорожные кусты затрещали и закачались, точно пробиралось сквозь них стадо пьяных медведей. Но не успели лукоморцы и Чи Хай предположить, какого рода неладности их ожидают, как на тракт выехало десятков несколько гвардейцев военачальника Ка во главе с ним самим.

– Стой! – неприятно оскалился он, картинно вынимая из ножен меч. Тыкательно-кромсательное оружие в руках его солдат было обнажено еще на подходе.

– Стою, хоть дой, – невозмутимо процитировал Сам тётю Лиду Фигуру, останавливая коня.

– Э-э… – ответствовал Ка, ожидавший любого ответа, кроме такого.

– Если вы уже всё сказали, что хотели, разрешите, мы проедем дальше, – вежливо проговорил Иван, еще в городе незаметно[236] влившийся с Агафоном в ряды группы поддержки Чи Хая.

– "Э, нет!" хотел сказать его высокопревосходительство! – высунулся из-за плеча По Бе Дю старший советник Хо.

– Сдохнуть мне на этом месте, если вы с него сдвинетесь! – начштаба выразил доктрину командира более доступно для понимания и демонстративно взмахнул длинным кривым мечом.

– Не вижу проблемы, – зловеще прищурился чародей. Над пальцами его закружили, вспыхивая лиловыми цукатами, лимонные пирожные – несомненно, наступательного действия, хотя тут же последовавший приглушённый стон мага заставил Сеньку в этом слегка усомниться.

– Что за полоумный постряпун посмел тут разинуть… – презрительно фыркнул – но не дофыркал – По Бе Дю. Мановение руки, глухой вскрик…

Кричать звонко из-под сверхзвукового торта с кремом, прилетевшего вишенкой точно в нос начштабу и сбросившего с коня, было сложновато. Еще один пасс – и у виска По в булыжники врезалась, осыпав осколками, сахарная голова.

Вотвоясьцы, озадаченно раздумывавшие, начало ли это боевых действий или ритуальное приглашение на чай, принятое у северных фениксов, уставились в поисках своего мнения на воеводу. Ни секунды не раздумывавший конь начштаба под завистливые взгляды коллег принялся хрумкать сахарок.

– Да я… Да мы… Да вы… Вы сейчас ответите за всё! – нашёл наконец-то нужные слова Ка Бэ Дань, и его засадный отряд, получив наконец-то руководство к действию, ощетинился сталью и шагнул вперёд – не слишком проворно, но решительно.

Иссиня-чёрный меч Ивана, вылетев из ножен с шёлковым шелестом, развалил пополам валун на обочине. Смуглое Кабэданево воинство стало на три оттенка бледнее и шагов на столько же дальше, но не побежало.

"Элита", – вздохнула царевна, обнажая оба меча и посылая вперёд своего гранитного скакуна.

– Погодите, погодите! – Хо Люй, торопливо дооблизнув с пальцев разбрызгавшийся крем, вскинул ладони. – О грозные фениксы Севера, охладите на миг свои пылающие сердца! Послушайте легкомысленные слова недостойного шептуна, удостоенного головокружительной чести советовать наипобедоноснейшему из воинов современности!

Резня откладывалась?

– Валяй, – милостиво разрешила ее высочество. – Только быстро. У нас дела.

– Я и сам могу говорить свои слова за себя! – начал было Ка, но старший советник опередил его в быстроте и громкости:

– Все мы с восхищением узрели плоды вашей хитроумной победы в первом состязании претендентов на руку и сердце неборождённой Лепестка Персика, хоть и оставило сие происшествие в наших душах разлад и горечь! Ведь шаг к желанному призу для вас означал шаг от него же для его высокопревосходительства! И теперь мы предлагаем… нет, вежливо, но энергично настаиваем! – чтобы по закону справедливости первая попытка в этом испытании принадлежала нам! И кроме того, сие исключительно в ваших собственных интересах!

Сам скептически хмыкнул в ответ на последнее высказывание, потому что против первого, про справедливость, возразить было нечего.

– Именно, именно, именно так! – истово закивал Хо Люй. – Судите сами! Чудовище из реки Текучих Песков за всю историю существования провинции Я Синь Пень не удавалось победить еще никому! Из обычных людей, я имею в виду, ваше высоковсехпревосходительство, к каковым вы не относитесь! – торопливо обернулся советник на работодателя, ободряюще улыбнулся и продолжил: – Но этому печальному течению событий сегодня суждено прерваться, как верно подумал сейчас его великолепие военачальник Ка, да воссияет его имя среди сонма героев и богов! Потому что его воины – самые лучшие, их оружие – самое смертоносное, и сам он – скромный…

Взгляд на помрачневшего Ка…

– То есть нескромный, я хотел сказать!.. военный гений!

– То есть всё исключительно для нашего же блага? – уточнил Иванушка.

– Конечно! Мы спасаем Лепесток Персика от похитителя, мы спасаем вас от верной гибели, мы выдерживаем второе испытание – кругом одни только положительные стороны!

Серафима задумалась, стоит ли добавить, что есть еще один плюс: если чудовище сожрёт первопроходцев, то необходимость в третьем испытании отпадёт – ну после того, конечно, как они достанут невесту со дна песчаной реки из лап монстра… или щупалец… или что у него там имелось… Но воодушевлённый молчанием соперников Ка взял бразды правления в свои руки, развернул коня, отдал приказ – и воинство поскакало по дороге к славе, может, даже вечной.

Лукоморцы и Сам проводили до поворота конкурентов взглядами – Агафон скептическим, Чи Хай – неприязненным, Сенька – задумчивым, и только Иванушка смотрел не на них.

– Сень, – в который раз повторил он, понимая, что и на этот раз вряд ли получит иной ответ, но тем не менее. – А ты уверена, что Лепестка похитило именно речное чудо-юдо?

– Нет, – хмуро покачала головой она. – Но других вариантов у меня нет.

– Зато других вариантов есть у меня! – воскликнул его премудрие, отрываясь от зрелища конских задов, удаляющихся по прямой неширокой дороге. – Драконы! Местные духи! Духи пришлые! Побег! Происки тёток! Отца! Воеводы!

– И это объясняет песок?

– Да при чем тут…

– Это был риторический вопрос или экзистенциальный? – усмехнулась царевна.

– Гигиенический! Ноги надо вытирать и порядок вовремя наводить, и тогда…

– Что?

Чародей выдохнул.

– Ничего. Но если ты объяснишь мне, на кой пень самозваная дочь Нефритового Государя понадобилась этому чучелу, не говоря уже о том, с чего ты решила, что она до сих пор жива… Прости, Хай.

Сам вскинулся, сверкая очами:

– Она жива! Сердце-вещун!

– Ладно-ладно. С сердцем может спорить только один орган… или часть тела, скорее… которая мне сейчас талдычит, что всё не так просто, как кажется.

Хай отмахнулся:

– Не знаю, как голова ваша, а моя полагает, что если бы чудовище реки хотело съесть Лепестка, оно бы съело ее во дворце.

– Логично, – хмыкнул маг. – И вообще. Если бы оно хотело есть, то по дороге от его реки до Синь Пеня ему наверняка попалось не меньше десятка девушек. По сервировке… красоте, то есть… им с ней, конечно, не тягаться, но по вкусовым качествам…

Доселе молчавший Иван опустил глаза на холку коня и вздохнул:

– Я тут подумал… насчет справедливости…

Серафима страдальчески замычала. Знакомая с отношениями супруга с этим скользким понятием, она приготовилась услышать, что справедливым будет, если они пойдут и принесут себя в жертву песочному чудищу, чтобы попытке Ка не мешало ничто. Иван же, не ведая догадок жены или игнорируя их, продолжал:

– …Может, пока чудовище песчаное и гвардейцы Ка Бэ Даня там воюют, мы в другом месте реки спокойно попробуем что-нибудь разведать, и если получится, Лепестка освободить?

И, видя ошалелые лица спутников, включая успевшего его узнать Чи Хая, царевич чуть смущённо пояснил:

– Справедливость справедливости рознь, и одна справедливость другой не помеха, тем более, если свершатся все. Ка получил первую попытку, Сам получит Лепестка, а мы…

Серафима закусила дрогнувшую вдруг губу. Будь ее воля, местные справедливости и их отсутствие могли убираться сию же секунду к едрёной матрёне. Её справедливость поджидала её в императорском дворце столицы Вамаяси.

– Едем, – не дожидаясь реакции царевны, кивнул Агафон и толкнул пятками коня. Больше, чем перед язвящими женщинами, он терялся только перед женщинами плачущими.

С высоты пологого спуска они впервые оглядели печально известную реку Текучих Песков. Травянистые склоны, перетекающие в галечный пляж, деревья, беспечно выходящие к самому берегу… Ничто не отличало бы ее от любой другой реки Белого Света, если бы не вода – а вернее, ее полное отсутствие. Даже издалека было видно, что несла она барханы, ходящие волнами под ветром, налетающие на валуны и разбивающиеся на мелкую песчаную пыль, и списать это ни на какой обман зрения и качество воды не удавалось.

– Хм… – наконец-то смог выговорить его премудрие. – Так она действительно песчаная?

– Название на это намекало, – вяло съязвила Серафима.

– Непонятно, как кто-то может жить в песке. В воздухе, в воде… но в песке? Там же нечем дышать, – недоуменно свёл брови Иванушка, теребя конец веревки, намотанной на шею его коня.

Сперва Серафима посмеивалась над его приготовлениями: не зная, чего ожидать, Иван методично навьючивал на каменных коней всё, что попадало в поле зрения. Но к концу сборов она прониклась идеей, и их кавалькада стала напоминать лавку хозтоваров на гастролях. Всё, что озадаченные аборигены не успели припрятать, от ведра до веревок, от топоров до тазов, от лопат до колокольчиков заняло своё[237] место на безропотных скакунах.

– Это магия, Вань. Другого объяснения тут быть не может, – уверенно заявил Агафон.

– И что нам делать? – взглянул на него Сам в ожидании развития мысли.

Чародей скроил кислую мину. Если бы кто-то задал ему этот вопрос на том берегу реки, и чем дальше от нее – на всякий случай, тем лучше, ответ был бы однозначным. Но теперь…

– Я могу попробовать залить всё сиропом, – с отвращением бросил он. – Или замостить пирожными.

Спутники его хохотнули, но без энтузиазма.

– Тс-с! – прошептал вдруг Чи Хай, настороженно вытягивая шею, и ткнул пальцам вправо. – Там!

Сенька прислушалась. Из-за излучины, скрытой лесом, еле различимо доносились звуки сражения.

Иван и волшебник услышали тоже.

– Первая попытка в разгаре. Всё честно, – проговорил его премудрие.

– Спускаемся, – Иван тронул коня, и каменный скакун с грациозностью обвала затрусил вниз.

В начале пляжа, засыпанного крупной галькой, Агафон, Серафима и Сам спешились. Иван остался в седле: обозревать окрестности на предмет сюрпризов с высоты было сподручней. Медленным осторожным шагом спасатели приблизились к урезу. Песок с легким шорохом перекатывался почти водяными валами, спеша, наверное, в неведомое песчаное море. Птицы носились над их головами, над дорогой и лесом, охотясь за насекомыми или просто наслаждаясь жизнью, но ни одна из них не пересекала незримую границу земли и движущегося песка.

Серафима прикинула ширину пескоёма: метров пятьдесят. Глубина – если бы это была река обычная – могла варьироваться от "лошади по колено" до "уточкам лапки закрывает". Тут же…

Она подняла с земли палку, бросила в волны… и оторопела. Одно дело – слышать рассказы, а другое – видеть своими глазами, как сухая деревяшка камнем ушла на дно, не оставив на поверхности песка даже кругов.

– С дуба падали листья ясеня… – присвистнул Агафон. И как всякий человек науки, даже если эта наука – магия, тут же пошёл – в буквальном смысле слова – доводить эксперимент до конца.

Своего, едва не выяснилось в следующий миг.

Бежевая гладь вскипела, словно фыркнул кит, и ногу чародея, опустившуюся в песок в полушаге от берега, обвила лохматая верёвка. Не успел его премудрие изречь любимое "кабуча", как выстрелившая из реки склизкая плеть обхватила его талию, рванула… Маг повалился лицом в песок, моментально сомкнувшийся над его спиной.

С криком "Стой!!!" Сам кинулся в реку и успел вцепиться в уже не видимого мага. Чудище дёрнуло, и голова Сама нырнула в песок. Серафима впилась в пояс оборотня, но неумолимая сила потащила ее вслед за утопающим Самом. Она упёрлась ногами что было сил, но с отчаянием ощутила, что погружается. Вдруг что-то обхватило ее за плечи, притискивая руки к телу – и рвануло на берег. За ней из реки вылетел Сам, чудом не выпуская Агафона. И последним в цепочке, таким же чудом и тоже не выпуская, хотя рук у него не было и в помине, как пробка из бутылки, вырвалось нечто, такое огромное, что на мгновение показалось, будто туча нашла на солнце.

В наступивших импровизированных сумерках тускло блеснул меч Ивана – и рукощупальца вместе с верёвкоприсосками, обвивавшими чародея, разделились на две части. Оставшимися конечностями чудище с воем схватилось за обрубки, рухнуло в реку, осыпав берег центнерами песка, и пропало. На траве остались лежать несостоявшиеся утопленники: Сам – отплёвываясь и жадно дыша, Агафон – неподвижно.

– Что с ним? – не сводя настороженного взгляда с песчаных волн, меч наготове, спросил Иванушка.

Серафима вскочила, осыпая гальку песком, сбросила с плеч веревочную петлю и бросилась к другу.

Быстрый комплекс первой помощи исторг изо рта и носа мага потоки мелкого песка. Судорожно вздохнув, он повернулся к реке и прохрипел:

– Количество конечностей пересчитали?

Иван ловким пинком отправил моток руконог чародею:

– Сам пересчитай и умножь на двадцать.

Всё еще извергая песчинки при выдохах, как засорившийся шланг, Агафон поднялся на четвереньки и принялся перебирать трофейные хваталки.

– Овирус вульгарис, – постановил он, распутав завязавшуюся морским узлом плеть со стрекалами. – Или просто овир – для непосвященных.

– Теперь… когда мы узнали его фамилию… стало гораздо проще, – ехидно прокашляла Сенька.

– Не убеждён, – успокоил ее чародей.

– В тихом омуте не без урода, – вспомнил Чи Хай лекции толмача, сверля взглядом притихшую гладь.

Царевич, видя, что второй попытки со стороны овируса вульгариса не намечается, воткнул меч в землю и принялся наматывать спасшую всех веревку обратно на шею каменного коня.

– А ты говорила – "на кой пень, на кой пень"… – не без самодовольства бормотал он, аккуратно укладывая виток за витком.

– Я посмотрю, как тебе тазик пригодится, – язвительно фыркнула она, стягивая наполненный песком сапог.

Маг уселся по-тамамски и замотал головой, вытряхивая из шевелюры и ушей остатки реки. Оборотень усиленно выковыривал их из слезящихся глаз, прислушиваясь к одному ему слышным звукам и бормоча:

– Интересно-преинтересно, с кем тогда Ка Бэ Дань воюет…

Серафима сплюнула последний раз и задала в никуда вытекающий из этого вопрос:

– И кто-нибудь до нас знал, что их тут двое живёт?

Тем временем конечности овира, убедившись, что к ним больше никто претензий не имеет, скромно поползли обратно в реку.

– Э-эй, вы куда?! – воззвал к ним Сам.

Они ускорились, изо всех сил делая вид, будто обращались не к ним.

– Зачем они тебе? – удивился Иван.

– Потому что так нечестно! Если тебя отрубили – оставайся отрубленным! – сердито выкрикнул оборотень.

И пока лукоморцы размышляли над этой сентенцией, Сам в отчаянной попытке остановить жульничающий трофей в броске накрыл его телом. Конечности рванулись, растопыривая обрубки в поисках опоры, взметнулся песок и прибрежная галька, и вотвоясьца отбросило. Верёвконога с рукощупальцем сложились в неприличный жест, были осыпаны краской-серебрянкой с ароматом ванили, выпорхнувшей из ладоней Агафона, и нырнули в песок.

– Ах ты ж… ах ты ж… – возмущение Чи Хая нашло выход в ответном жесте, адресатом уже не увиденном.

– Рыбак рыбака – два сапога! – донеслось жизнерадостное из-за спин спасателей. Они обернулись: из леса дружной толпой высыпался спецназ братьев Чи.

– Ну, как дела? – радостно потирая ладони, вопросил Чи Пай. – Надеюсь, плохо?

– Это отчего еще? – насупился старший брат.

– Ну нам ведь тоже страхолюдище повоевать хочется! – потряс дубиной Чи Тай.

– Улизнули с утра потихоньку! Думали всё удовольствие себе заграбастать! – Чи Шо с размаху вогнал глефу в землю. – Не по-братски это, брат Хай!

Хай, и впрямь думавший заграбастать себе если не всё удовольствие, то всю славу в глазах Лепестка Персика, чуть сконфуженно повёл саднящим плечом:

– Думали, сами справимся.

– Дурная голова лучше новых двух, – вздохнул Чи Тай – самоназначившийся ученик величайшего философа всея Вотвояси. И пока старший брат в состоянии лёгкого ступора пытался осознать, что ему только что было сказано, добавил:

– Одна голова хорошо, а восемьдесят две – лучше!

– А если пересчитать на руконоги… – подмигнула ему Серафима.

Сам, уговорённый по всем фронтам, сдался.

– Чего теперь делать надо, уважаемые учителя? – обратился он к лукоморцам.

– В таких случаях принято бросать вызов противнику, – вспомнил полузабытую книгу детства Иванушка. – "Мой меч – твоя голова с плеч. Выходи, чудо-юдо беззаконное, на честный бой".

– Но честность на чудовищ, похищающих чужих невест, не распространяется, – быстро вставила царевна.

Сам поник буйной головой.

– Честность распространяется или на всех, или ни на кого.

– Кто тебе такое сказал?! – возмутилась царевна.

– Инь Ван.

Сенька тихо прорычала что-то вроде: "Испортил ребёнка". Братья Чи переглянулись.

– Что бы уважаемый Инь Ван тебе ни говорил, брат Хай…

– Нет-нет, мы не против его премудрых слов! Мы за!

– Но всё равно не позволим нашему любимому старшему брату…

– Вот так вот пойти один на один на жуткое чудище реки Текучих Песков…

– И заграбастать все почести себе!

– Нет, братья мои, – Хай опустил голову. – На честный – так на честный. Как говорится, лицом в лицо… ноздрёй в ноздрю? Тютелькой… в тютельку?.. – замялся он, вспоминая для самовоодушевления соответствующее лукоморское выражение.

– Не знал я, брат Хай, что у тебя есть… эта… тюф…телька, – опешил Чи Шо.

– Есть, – сурово ответил Сам и еще суровее добавил: – Наверное.

– Поди, целая куча их у тебя! – восхищённо заулыбался Чи Я. – Ты ж у нас Сам! Самый-самый, то бишь!

– Сколько бы их у него ни было, – кисло заметил Агафон, – у чудища всё равно больше.

– Точно! Золотые слова, Ао Гоу Фынь! – радостно воспрянула Сенька.

– Да? – недоумённо уставился он на Серафиму. – И… что это значит?

– А значит это, что кто к нам с тютелькой придёт… Сам, смотри. У тебя тютелька одна, а у чуда-юда – дохренадцати с половиною на квадратный сантиметр, как научно только что было доказано самым великим магом современности. Значит, чтобы уравнять шансы…

Полудённое солнце, выглянув из-за облачка, осветило мужественное лицо Чи Хая. Выпятив грудь, подбородок и нижнюю губу, ехал он к реке Текучих Песков на каменном коне, за которым тянулись веревки к кустам, неуклюже, но неотступно следовавшим за ним. Не обращая внимания на сию ботаническую ненормалию, в осторожно вытянутых руках он держал таз, наполненный до краёв то ли камнями, то ли лакрицей. Остановив скакуна у самого уреза, он откашлялся и проорал:

– Выходи на… почти честный бой, чудо-юдо безоконное! Мой меч – твоя голова с плеч! Отдавай прекрасную деву Лепесток Персика, пока не поздно!

Учитывая, что руки его были заняты иным предметом, в участии в боевых действиях ранее не замеченным, заявление прозвучало как минимум странно. Так же, наверное, полагал и обладатель шести глаз величиной с арбуз и такой же окраски, выросших на зеленых стебельках в нескольких метрах от берега.

– Эй! Тебе говорю! – гаркнул Хай, пытаясь пригвоздить грозным взглядом всю полдюжину одновременно.

Арбузы потупились. С минуту ничего более не происходило – если не считать появление еще нескольких арбузов, что сделало предполагаемое поле боя похожим на бахчу. Оборотень недовольно свёл брови и зашевелил губами. До слуха братьев ветер то и дело доносил: "Не выходит – потому что не соответствует. Если меч – с плеч… То таз… Тарантас?.. Маракас?.."

– Перфекционист, – хмыкнул маг.

– Что-то мне это плодово-ягодное изобилие не нравится, – пробормотал Иванушка, осторожно выглядывая из-за маскировочной зелени.

– Поддерживаю, – посерьёзнел Агафон. – Помнится, среднестатистический овирус вульгарис не имеет фиксированного набора органов и конечностей. Но не слишком ли высокое отношение ложноглазок завидущих к ложкоручкам загребущим?

– Ты скороговорки в стихах сочинять не пробовал? – хихикнула Сенька и получила в ответ оскорблённый взор:

– Это цитата из реестра неформальных форм жизни Юлиауса Агграндара!

Тем временем обсуждаемая неформальная форма жизни, оформившись формально в своих желаниях, сформировала план действий и, как формальдегидом наформалиненная, ринулась к берегу. Завидев, Хай вцепился ногами в конские бока и выставил таз как лукоморцы протягивают на вытянутых руках хлеб-соль, встречая дорогих гостей.

Гость не задержался, хотя манерой больше напоминал хозяина – причем хозяина, застукавшего в своём доме воришку. С утробным рёвом из песчаных волн выметнулось нечто громадное с многочисленными конечностями, растопыренными как лучи солнышка, намалеванного увлёкшимся ребёнком.

– Мой таз тебе в глаз! – успел выкрикнуть Хай, прежде чем костедробительные объятья овира сомкнулись на тазике, оборотне и коне.

Агафон, уже не прячась, вскочил и яростно замахал руками под аккомпанемент то ли древних ругательств, то ли не менее древних заклятий. Между щуполапок овира, как сок из раздавленного плода, брызнуло что-то тягучее и янтарное.

– Хай?! – ахнула Сенька.

– Хай! – царевич выхватил меч.

– Не Хай! Всё… пот… конь… тролль!.. – прохрипел маг.

– Конь! – спохватилась царевна.

С трудом задавив инстинкт бежать и спасать, Иван и Сенька рванули каменных коней под уздцы и побежали к лесу. Веревки, связывавшие их скакунов с третьим собратом, натянулись и загудели. Братовья отшвырнули маскировку, кинулись к куче овира, в сердцевине которой скрывались агафонов конь, Хай и тазик, окружили, подняли – и потащили от берега.

– Ух, дубинушка, эхнем! – крякнул Чи Тай, любимый ученик Дай У Ма, уцепившись за верёвкострекало как за шнуроканат, и оборотни азартно подхватили – и песню, и овируса:

– Ух, зелёная, с сома пойдёт!

Монстр молотил внешними конечностями – внутренние отчего-то прижались к телу и только дрожали. Он вырывался, заваливался то на бок, то на спину, то на еще что-нибудь[238] – после нескольких кульбитов оборотни потеряли в нём ориентацию… Но всё без пользы. Пока придавленные два десятка выкапывали себя из песка или гальки, остальные шестьдесят – и два неутомимых и непереворачиваемых коня – бодро тащили захваченную тушу вперёд.

Агафон уже не кричал – он мычал сквозь зубы нечто неразличимое, не отставая, тем не менее, ни на шаг от дружных братьев, окруживших чудище, как муравьи колобка, внешние конечности которого, как лепестки засыпающего одуванчика, всё прижимались и прижимались к внутренним – и больше не расправлялись.

Когда пленник, огорошенный, ошарашенный и оболваненный, окончательно понял, что что-то идёт не по накатанной колее, из утробы его донесся душераздирающиё рёв, от которого зачесались зубы и волосы встали дыбом, скидывая шапки. Группа захвата пошатнулась, выпуская его из рук и бормоча пожелания несговорчивому монстру, крякнула, ухнула, эхнула…

И ахнула. Потому что из реки со скоростью лосося, опаздывающего на нерест, осыпая всё вокруг песочным дождём, вдруг вылетели несколько овиров – и плюхнулись в шаге от похитителей. Один из вновьприбывших приземлился перед носом Агафона, сбивая того с дыхания, слов и ног. Но не успел чародей восстановить первое, вспомнить цензурное второе и подняться на третье, как поверхность реки Текучих Песков вскипела, а небо потемнело от летящих чудищ.

– Кабуча… – слово нашлось, первое и единственное. Лихорадочный пасс, лавандовые искорки, запах бергамота… На шкуре первого овируса набухли пупырья – и прорвались розовыми розочками, вызывая еще более громкое и наполненное паникой, как река – песком:

– Кабуча!..

Как бы ни были у страха велики глаза, но даже его невооруженным взглядом стало заметно, что новые нападающие были помельче раз в несколько, что позволяло их сравнить не со слоном, а всего лишь с коровой. Но неприязненно настроенная корова с колюще-режуще-сосуще-пиляще-обжигающими конечностями – животное далеко не из пасторали.

Встревоженные братья кольцом окружили свою добычу и выхватили отставленные было глефы и мечи, косясь одним глазом на подкрепление, а вторым – на высыпание на теле чудовища: вдруг заразно.

Агафон увернулся от распустившихся ногодавилок мелкого монстра, юркнул за валун, лихорадочно забормотал что-то, выписывая кренделя руками и не сводя прожигающего взгляда с большого овира.

Розочки на туше сменились незабудками.

– Кабуча!!!..

Дождавшись подлёта арьергарда, чудовища окружили оборотней. Взмах конечностей, оборванные веревки – и напряженно тянувшие громадную тушу кони вместе со всадниками кубарем покатились по лесной тропе. Тут же по одному им слышному сигналу остальные овиры ринулись в атаку.

– Чи!!! Не подходите к большому!!! – проорал Агафон – но поздно.

Под яростным натиском братья отшатнулись, прижимаясь спинами к мотку шлангорезок и рукодавок своей первой добычи, дёрнулись – и завопили:

– Я не могу двинуться!

– Руки не поднимаются!

– Я… прилип?

– Мы прилипли!!!..

Секунда – и овиры-мстители налетели на беспомощных обидчиков своего предводителя, впечатывая их в его неподвижно цветущую тушу, взмахнули щупотыками и пилостреклами… Вернее, попытались взмахнуть.

Его премудрие в изнеможении сполз на траву по гладкому боку валуна.

Если бы овирусы вульгарисы могли кричать, сейчас им не нужно было бы придумывать что-то новое.

Агафон в третий раз обошёл кругом немыслимый ком из ногорук, рук и ног, из которого беспрестанно доносились отборные, хоть и приглушенные, лукоморско-вотвояськие ругательства, но выражение лица его не стало от этого менее озадаченным.

– Ну, чего? – в третий раз потребовала ответа царевна. Маг в такое же количество раз уныло пожал плечами:

– Ну… ничего. Есть у меня, конечно, несколько идей, если не аннуляции, то реверса…

– Так попробуй! – воскликнул Иванушка. – У тебя обязательно что-нибудь да получится!

– Да я и не сомневаюсь, – кривовато усмехнулся волшебник.

Серафима уловила подтекст и задумалась, а не будет ли всей честной компании лучше в теперешнем положении. Супруг же ее, не замечая или не желая замечать того же, ободряюще похлопал друга по плечу:

– Готовь, что тебе надо! Если надо помочь – говори!

– Вы бы лучше с овиром поговорили, – пробормотал чародей и побрёл по берегу, подбирая ветки и камни по одному ему понятному принципу. Не успевшее вернуться к хозяину отрубленное щупальце было отловлено в метре от кучи и надежно зажато в кулак.

– О чём поговорили? – не понял Иванушка.

– О Лепестке, – обернулся маг. – Если это еще актуально.

– Конечно же! Я уверен, что она жива!

– Она-то, может, и жива, а вот жених…

– Что?!

– Ваня, тихо. Если мы будем его отвлекать…

Иван задумался, а не стоит ли поотвлекать его премудрие подольше, во избежание и продление – но было поздно: чародей уже мчался к лесу, углядев нечто полезное. Сенька проводила его взглядом, подошла к куче-мале, откашлялась, и громким голосом приказала:

– Отдавай пленённую тобой девицу, чудище беспринципное!

– Беззаконное, – подсказал Иванушка.

– И беззаконное тоже! – согласилась царевна и еще более грозно продолжила: – А иначе наши мечи…

– Не отдам, – хриплым рокотом долетело из глубины кома. Сенька прикусила язык. Одно дело – говорить с чудовищем. Другое – получить от него ответ.

– Почему? – быстро вступил в разговор Иванушка.

– По кочану!

Против такого аргумента выставить было нечего, и царевич решил зайти с другого конца.

– Но зачем она тебе?

– За хлебом!

В искусстве переговоров с овиром тягаться было нелегко.

– Надо его запугать, – тихо прошептала супругу Сенька, но монстр уловил ее слова.

– Ха! Чем? Хуже, чем сейчас, не будет!

Царевна глянула на Агафона, бредущего по берегу с охапкой не столько даров, сколько отбросов природы, какие только можно было собрать за десять минут, и согнулась в приступе хохота.

– Хай! Пай! Тай! Шо!.. Братья Чи! – выкликнул Иван, растерянно сообразивший, что в списке спасаемых к одной девице добавилось еще восемь десятков добрых молодцев. – Вы живы? С вами всё в порядке?

Возможно, звуки, донёсшиеся сквозь толщу рукоблудок, были словами отважных оборотней.

– Сень, – взволнованно шепнул Иванушка. – Я боюсь, они задохнутся. А про Хая мне даже подумать страшно. В самом центре этой свалки…

– Что ты предлагаешь? – быстро посерьёзнев, царевна бросила взгляд на гору овиров, на Агафона, на мужа…

– Мы должны освободить овиров.

– Но мы не получили еще от них ни слова о Лепестке, не говоря уже о ней самой!

– Это так, – болезненно скривился Иван. – Но если мы… то есть Агафон… не развалим это нагромождение…

– Развалить – это идея, – Серафима кивнула на Иванов меч, покоившийся в ножнах.

Соблазн универсального решения всех проблем одним – ну или одним десятком – ударов промелькнул перед глазами Ивана – и сгинул.

– Нет.

– Но если мы… то есть Агафон… их распустим, они, в лучшем случае, разбегутся!

– А если мы их не распустим, братья задохнутся!

– Растудыть твою матрёшку…

Поставленная перед дилеммой, царевна зыркнула на мужа и на гору чудовищ взглядом, способным, казалось, разрубить всё одним касанием, скрипнула зубами и махнула рукой:

– Пень с тобой, золотая рыбка.

Поэтому его премудрие, заявившийся с полными руками самых невообразимых предметов и не менее полной головой самых кровожадных мыслей, получил меньше всего ожидаемую вводную:

– Распускаем их всех к бабаю якорному.

К удивлению супругов, спорить волшебник не стал.

– Надеюсь, хоть это направление магии будет тут работать как надо, – пробормотал он и принялся раскладывать по периметру кучи-малы припасы для подготовки заклинания.

Первая попытка его премудрия разобрать вотвоясьский аналог лукоморского десерта "каравашек" кончилась пшиком – в буквальном смысле слова.

Ошарашенный чародей вооружился прутиком и минут несколько на прибрежном песке пытался вывести закономерность, при которой заклинание отмены предыдущего заклинания трансформируется в "Ароматизатор Зюськина", но дойдя до равенства "отсутствие = присутствию" плюнул – тоже в буквальном смысле – и взялся за следующую идею.

Минут через пять после этого энергичные испускания ароматов ванили и корицы из промеж недослипшихся тел прекратились. Правда, произошло это в результате срабатывания следующего заклинания, после которого никаких промежутков между телами не осталось: всё покрылось коркой карамели толщиной с кирпич. Третья попытка карамель заменила ирисом. Четвёртая – гудроном. Пятая изменила толщину слоя на два кирпича, шестая разогрела ее до температуры кипения, вызывая многоголосые завывания внешнего слоя, к счастью прерванные седьмой, в три секунды заморозившей кипящую черную жижу до медного звона. Иван, осторожно понюхав попавшую на рукав каплю, пришёл к выводу, что теперь гору тел покрывает горький шоколад.

– Я сдаюсь! То есть мы сдаёмся! – донеслось приглушённо-отчаянное из-под шоколадной брони.

– Кто это кричал? – насторожилась царевна.

– Братья? – кисло предположил его премудрие.

Продолжение сомнений не оставило.

– Я отпущу вашу девицу! То есть Лепестка Персика! Немедленно! То есть сейчас! И в придачу дам сокровища! То есть богатства! Несметные! То есть много! Только освободи-и-ите меня-а-а-а!..

– То есть на-а-а-ас!

Агафон подумал, стоит ли говорить, что последний час именно этим он и занимался, но из гуманных соображений не стал. Опустившись на камень и всем видом показывая, что лучше сейчас его не беспокоить, он вынул из рукава шпаргалку и завёл с ней беседу об отсутствии в жизни справедливости, а в локальном магическом континууме – конгруэнтного деноминатора.

– Сперва девица, потом освобождение! – строго выкрикнула Сенька.

– Бросьте нас в реку!

– То есть аккуратно опустите!

– Когда девицу получим, и бросим, и опустим! – не поддалась на провокацию она – не в последнюю очередь потому, что сдвинуть с места гору овиров и братьев было вряд ли под силу даже каменным коням.

Овиры замешкались с ответом, переговариваясь промеж себя, но наконец утробный голос самого крупного пробубнил:

– Бросьте в песок щупальце и скажите "Тело к телу, дело к делу, замок под порог, хвала Нефритовому Государю".

Царевичи переглянулись, и даже его премудрие поднял голову.

– С точки зрения композиции имеет смысл, – авторитетно вынес он экспертное мнение. – И если бы я не порезал щупальце на три десятка кусочков при прошлом наложении…

– Агафон!..

– Ну а в чем проблема? – защищаясь от сверлящего взора Серафимы, вскинул он ладони. – Тут еще их вон сколько! Отрежьте нужную длину и кидайте сколько угодно!

Иванушка с сомнением осмотрел монолитную шоколадную массу, чуть подтаявшую под полудёнными лучами солнца, сочувственно поморщился – "им же больно будет!" – но рекомендацию выполнил.

С коротким обрубком ногострекала в шоколаде он решительно подошёл к берегу и под Сенькино "А если это подвох?" швырнул его в неспокойные валы. Торопливо проговорив волшебные слова овира, он воззрился на песок в поисках возмущения.

В течение нескольких минут возмущение исходило только от его супруги и его премудрия, всё еще не пришедшего к консенсусу с местным вариантом магии. Но когда, смущённый и раздосадованный, он отвернулся, над волнами поднялось… нечто.

– Пенёк? – не поняла Сенька.

– Буёк? – впился взглядом Иван в появившийся над поверхностью бурый блестящий предмет.

– Свая? – оторвался от собеседования со шпаргалкой Агафон.

– Своя, своя… – хихикнула вдруг царевна. – Персик в шоколаде.

Мужчины недоумённо взглянули на нее, на неуклюже приближающийся коричневый объект…

– Лепесток?! – выдохнул Иванушка.

Агафон потупился.

– Ничтожное рассеивание объектных резидентных полей… Переход реперных признаков при активации…

– Отмоем! – твёрдо заявил лукоморец, бросаясь на помощь девице.

– Оближу, – донеслось из-под толстого-толстого слоя шоколада.

Чародей же, вздохнув тяжело и безнадёжно, перешёл ко второй стадии тотального освобождения недавних противников.

– Испробуем принципиально новый подход, – решительно проговорил он, подновляя вокруг тревожно замершей кучи контуры септограммы. – Если дезинтеграция и реверсия не срабатывают, надо испробовать конверсию и инверсию.

– Замечательная идея, Агафон! В конце концов, попытка – не пытка! – бодро изрёкла половина группы поддержки в лице Иванушки.

– Я бы на твоём месте не была так уверена, – пробормотала вторая половина.

Инвертирование реверсии в конверсию вырастила на шоколаде клубничные грядки, потом павлиньи перья, после – нелопающиеся мыльные пузыри… Последний подход очистил всё полностью. Но не успели лукоморцы протереть глаза, дабы убедиться, что невозможное возможно, как куча осела с подозрительным стуком.

– Что случилось? – тревожно нахмурился царевич. – И что с братьями?

Сенька вытянула шею, не веря глазам, и присвистнула, когда те под присягой подтвердили увиденное.

– Овиры теперь глиняные?!

– Это… обнуление. Так выразилось, – не очень убеждённо пробормотал волшебник.

– Какая жалость, – вздохнула Лепесток Персика, разглядывая наконец-то отсоединившихся монстров. – Если бы они были поменьше, получились бы отличные сувениры в день свадьбы.

– А братья Чи?.. – спохватился Иван.

– Нормально, – маг устало потёр пятернёй лицо, оставляя грязные разводы как боевую раскраску. – За ними вторым слоем должны быть.

– А с овирами что? – не успокаивался Иванушка.

Маг развёл руками.

– В этом вопросе на всё воля Нефритового Государя. Не я тут пень пойми каких фильтров на магию наставил.

– Агафон. Не сваливай ответственность с большой головы на здоровую, как сказал бы наш уважаемый Дай. Ты должен… Нет, мы должны!..

Его премудрие завёл очи под лоб, руци воздел горе и выдавил:

– Должны – сбрасывай в реку.

– Зачем?

– Потому что мусорить на пляже некультурно, – пробормотал он и, не дожидаясь реакции Ивана, вскинул ладони: – Только не ногами! Только не по голове! Если есть шансы диссипации паразитного дисторционного поля, то только в нативной среде их ареала обитания!

Не мешкая и не вдаваясь в подробности объяснения, Иванушка схватил ближайшего монстра и потащил в реку, открывая помятого, но живого Чи Ни.

– Помогайте мне! – яростно кряхтя, бросил он через плечо, и операция по утоплению спасающихся началась. С освобождением первых братьев дело пошло веселее, и под бесконечное братское "А теперь мне расскажите, на кой бамбуковый пень мы их выбрасываем, если утром хотели порубить" глиняные чудища один за другим пропадали в барханах реки Текучих песков.

Последним был освобождён – вернее, освободился – Сам. Когда пространство вокруг первого овира расчистилось, еле гнущиеся щупальца монстра раздвинулись, и на волю у самой земли протолкнулась голова старшего брата Чи. Измазанная чем-то желтым и полупрозрачным, она слабо помоталась, облизнулась и поникла.

– Небесный дракон моих дум!.. – Персик испуганно всплеснула руками и замерла.

– Хай! Ты… С тобой… От тебя… Как ты себя…

Не зная, как поделикатнее поинтересоваться, осталось ли от их протеже после объятий овируса и нетрадиционной магии его премудрия что-то кроме головы, Иванушка достал меч – овирусные щупальца с плеч[239].

Несколько аккуратных взмахов – и взорам болельщиков открылись плечи Хая и всё еще прикрепленные к ним руки. Не подавая признаков жизни, он лежал с закрытыми глазами под градом озабоченных вопросов, пока что-то не поддало ему под зад, запуская в стену братьев как снаряд из соловьёвской пушки. На Свет Белый показалась каменная конская башка. За ней, перебирая по-собачьи вытянутыми вперед копытами, выполз остальной конь. Выражение его морды заставило Агафона потупиться и развести руками: "извини, это не я такой, это жизнь такая…" Выражение физиономии очнувшегося Чи Хая, сперва родственное конскому, моментально изменилось при виде Лепестка Персика.

– О, медовая мушмула моей души!

– О, бесстрашный тигр моего сердца! Какая радость, что ты жив и здоров!

– Правда?.. – Чи Хай расплылся в блаженной улыбке.

– Конечно! Ведь оказывать первую помощь я не умею, а обмывать трупы – тем более!

Отрубленные слипшиеся рукощупальца лежали на земле и безуспешно пытались вернуться на своё место. Сердобольный Иванушка засунул их между уцелевшими перед тем, как возглавить перенос финального тела к реке.

– Нет, ну вы всё-таки объясните мне… – брюзгливо бубнил Чи Пай, провожая взглядом быстро исчезавшую в песчаных волнах громаду. – Ну зачем?! Добить, чтобы не мучился – и делу конец! Мы к ним в руки… в ноги… в цапалки эти попадись – небось, цацкаться с нами не стали бы! А сколько народу, который через реку полез, они за то время, пока тут сидят, схарчили, а? А еще сколько сожрут? Нет, я понимаю, от птичек, к примеру, польза – они насекомых едят. От растений польза – их тоже кто-то лопает. Ну или просто красивые. От червяков польза, от животных, от камней, от дождя, от ветра… А эти-то зачем нужны?!

Иван помолчал, неуверенно повёл плечами и выдохнул:

– Не знаю. Может, и от них имеется кому-то польза. Если мы чего-то не понимаем, это значит только то, что мы чего-то не понимаем, говорил Бруно Багинотский. Но одно дело – противника в бою под горячую руку пришибить, защищаясь или защищая. А другое – беспомощного, поверженного…

– Ну так только такими их и надо бить? – уточнил брат Я. – Пока они тебя сами не ухайдакали?

– В поединке – да, – не уступал Иванушка. – Но после… После драки кулаками не машут. Не по-человечески это.

– А по-человечески – это как? – не унимался Пай. Братья бросили дела и навострили уши. Быть человеком – это актуально.

– По-человечески – это поступать с другими так, как ты хотел бы, чтобы он поступил с тобой. Но не в порядке обмена, или в долг, или потому что правила такие, а потому что… Потому что не можешь по-другому.

Оборотни задумались. Первым поднял голову Сам.

– Это потому, что нам их жалко?

– И поэтому тоже, – кивнул Иванушка, тоже имевший время на размышления. – И еще, мне кажется… Мы с Белым Светом – единое целое. Мы с вами, вы с овирами, овиры с воеводой Ка, воевода Ка со мной… Все со всеми. И когда в здравом уме и в холодном рассудке ты… или я… или он уничтожает того, кто ему не нравится – это как если бы ты отрубал своими руками добровольно кусок себя. Один, другой, третий…

– Так ведь эдак от меня чего останется-то! – чуть испуганно насупился Чи Шо. Братья закивали с различной степенью убежденности.

– Так вот и я про то же, – улыбнулся царевич. – Поэтому надо знать, когда рубить, а когда простить.

– А как узнаешь-то? – почти жалобно вопросил Чи Сы.

– А никто и не говорил, что быть человеком – просто, – усмехнулся Агафон.

– Эх… ладно. Пусть живут и спасибо говорят, что на хороших людей напали! – милостиво махнул рукой Чи Хай и двинулся собирать раскиданное по берегу снаряжение. Братья – за ним. Надо было успевать до заката: путь в Синь Пень был не близок.

Зато близко было то, о чем мало кто в это время думал – встреча с отрядом воеводы Ка. Там, где выбранная Иванушкой утром тропа воссоединялась с дорогой, две боевые единицы спасателей столкнулись командиром к командиру.

Поперек седла гордо восседавшего Ка Бэ Даня свисало подергивающееся рвалострекало. Причем дергалось оно как-то странно – то пристукивая, то пришлёпывая кончиком по шее нервно подрагивавшего с каждым прикосновением коня.

– Словно песне такт отбивает, – хмыкнул Иван, вспоминая свои юношеские посиделки с бардами Мюхенвальда.

Воевода остановил коня, окинул презрительным взором помятых, измазанных лукоморцев, с намёком огладил рукав своего безупречно-чистого халата и изрёк:

– На этот раз победа на моей стороне, духи Севера.

– Да? – вежливо приподняла брови царевна.

– Да. Видите это… это… Это! – затрудняясь определить биологический вид и класс трофея, он ткнул в конечность овира ухоженным пальцем. Та дёрнулась, уворачиваясь.

– Это – что?

– Это – доказательство моей победы! Я изрубил чудовище реки Текучих песков на куски, и это всё, что от него осталось!

– А Лепесток Персика вы там не встречали? – невинно поинтересовался Чи Хай.

Воевода помрачнел.

– Нет. Но мы вернёмся за ней завтра, расправимся с этим наглым уродом, посмевшим…

– Еще раз расправитесь?

Воевода хватанул ртом воздух и побагровел.

– Ты меня вруном называешь?!

– Не я! – радостно замотал головой оборотень.

– Да я завтра!..

– Заклинаю вас Нефритовым Государем, ваше превосходительство, не утруждайте себя столь многими деяниями, достойными лучшего применения. Завтра меня там не будет.

Елейный голосок О Ля Ля, донёсшийся из-за спины Чи Хая, заставил Ка подавиться набранным для очередного оскорбления воздухом.

– Она?.. с вами?.. Откуда?! Мы же сражались! А она… а вы?.. А как же тогда… вот это?!

Он яростно ткнул пальцем в мирно пришлёпывающее по седлу рвалострекало – и взвыл. Оно молниеносно размахнулось и хлестнуло его по руке, оставляя алые с волдырями отметины.

– Ожог химический второй степени, вы имеете в виду? – уточнил Агафон.

– Хо Люй! Забери эту дрянь! – голос военачальника перешел в предвизговый диапазон, руки растопырились. – Отряд! Готовься! Сейчас мы устроим… Сейчас они у нас поплачут… Сейчас мы за…бе…рём…

Лукоморцы и Чи выехали на дорогу – освобождая путь восьми десяткам братьев. Ка Бэ Дань сник.

– До встречи на третьем испытании, ваше не так чтобы уж и превосходительство, – издевательски поклонился Сам, пришпоривая коня – и семейство Чи бодрой рысью двинулось к городу.

Хо Люй дрожащими руками с натянутыми и зажатыми в кулаки рукавами халата ухватил весёлый трофей, но тот извернулся змеёй, отвесил ему затрещину – и скрылся в траве.

– Ловите его!.. – прогремел голос По Бе Дю, но ни лукоморцы, ни братья не стали дожидаться, чем кончится охота.

После въезда в город лукоморско-оборотневой кавалькаде пришлось столкнуться с боевыми соединениями Ка Бэ Даня еще раз. Правда, теперь они соединились, чтобы защитить жителей – от достатка и преуспеяния.

– Отдайте! Отдайте, злыдни! – крепко сложенная матрона вырывала из рук чуть менее крепко сложенного солдата золотой цветочный горшок с изумрудами по краям. Про невезучее растение, выпавшее в пылу борьбы на дорогу и затоптанное, противоборствующие стороны забыли.

Несмотря на то, что силы были почти равны, и перетягивание горшка шло с переменным успехом, им никто не помогал: уже защищённые соседи стояли, сгрудившись у стены под пиками десятка вояк. Остальные десятка три вытаскивали из домов и складывали в возы всё достойное внимания под бдительным оком командиров, пристроившихся у колодца на перекрёстке. Несколько десятников, слишком важных, чтобы работать грузчиками, но не достаточно важных, чтобы быть допущенными к колодцу, расположились под окнами ближайшего к полю боя дома и делали ставки на победителя.

– Но вы… уважаемые защитники… Вы же Нефритовым Государем нам посланные… для защиты от жутких братьев Чи! И вы должны… – староста улицы сколь упорно, столь безнадёжно пытался урезонить воителей из ограждённой пиками резервации.

– Это вы нам должны! – отмахнулся от него косоглазый десятник. – Сколько дней мы уже вас защищаем, а оплаты так и не видели!

– Но говорят, что управитель О сполна отдал плату воеводе Ка!

– Посмотри на меня внимательно, старик. Я похож на воеводу Ка?

– Н…нет.

– А вот он. Он похож? А эти доблестные воители, надрывающиеся под грузом вашего никчёмного серебра?

– Н-нет.

– Ну так зачем задавать глупые вопросы? Воевода Ка, да вырастет его военно-финансовый гений величиной с гору, плату получил. А мы-то – нет!

– Но… но… Но разве воевода Ка получил мало… и ему не хватило, чтобы…

– Мы в его сундуки не заглядываем, а он – в наши, – подмигнул косоглазый. – Так и договорились.

– Плохо оплачиваемый солдат никого не защитит! – подхватил молодой десятник. – Чтобы оградить себя от большей беды, смирись с меньшей, пока не получил пяткой в ухо – так говорил Кунг-фу Цзы!

– Да, конечно, уважаемый мудрец Зареки прав! Но как быть, если меньшая беда доводит нас до ручки, а большей мы и в глаза не видывали, если разобраться? – жалобно прохныкала растрёпанная женщина.

– И мы думали, что защитники – это защита, а не беда каких бы то ни было размеров, – робко посетовал длинный юноша в синем халате.

– Не желающий кормить свою армию будет кормить чужую! – самодовольно хмыкнул лопоухий десятник.

– А люди говорят, будто вашему брату в Шань Ге бока понамяли! – из-за спин родителей высунулся мальчишка лет десяти. – Спустились с неба самые взаправдашние добрые духи и палками побили ворюг, так что спин потом разогнуть не могли! Так и ходят до сих пор – закорюками!

– Слушайте вороний грай, дурачьё! – злобно окрысился косоглазый. – Не было такого, и быть не могло! Кому вы нужны, никчемухи бестолковые?! Каким еще духам?!

– Разве только мухам! – гыгыкнул лопоухий.

– Даже Нефритовый Государь, да продлятся его годы до ста тысяч благословенных лет, наплевал на вас! – лопоухий демонстративно харкнул под ноги длинному юноше. – Вот так! Взял и наплевал! И злобным братьям Чи на растерзание вас отдал!

Люди понурились. Так оно. Отдал. Верно. И наплевал. И это верно. А может, и про бестолковых никчемух тогда верно тоже?..

– А вот и было такое, было! Взаправду! – отчаянно, упрямо, хоть и не веря уже самому себе, выкрикнул мальчишка и не успел увернуться от двух подзатыльников – десятника и отца.

– Рот своему сопляку зашей, пока… – начал было лопоухий – и раздосадовано притопнул: – Криворукая дурища!

– С тебя пять жемчужин, – самодовольно ухмыльнулся его косоглазый коллега, провожая взглядом солдата, уносившего золотой горшок с изумрудами к телеге для трофеев. Побеждённая женщина сидела в пыли у крыльца, закрыв лицо ладонями.

– И мне тоже пяток не забудь отсчитать, Лю, – ткнул проигравшего локтем в бок молодой. – Проспоренное – долг чести!

– Никто еще не говорил, что Лю Бу Бей потерял честь! – буркнул неудачник, сгрёб юношу в синем халате за грудки и принялся отдирать украшавшую ворот шелковую ленту, шитую жемчугом.

Толстяка, попытавшегося вступиться, он ударил в грудь кулаком, и тот повалился на соседей, роняя их как кегли.

– Вы не имеете права! – в панике причитал длинный под треск раздираемой одежды.

– Кто сильней, тот и прав. Запомни, дохляк! – рявкнул десятник и рванул неподдающийся ворот.

– Но ведь существуют законы, которые все люди доброй воли должны соблюдать, чтобы общество функционировало как здоровый организм, – проговорил сзади незнакомый голос.

– Вот тебе – мой закон! – обернулся десятник, сжимая в мясистом кулаке жемчужины. – Закон сильного!

Взгляд его упал на двух грязных, в поношенной одежде, белокожих широкоглазых мужчин и такую же женщину.

– Разгружайте телеги. Верните награбленное народу, – хмуро мотнул головой второй белокожий.

– А вы еще кто тут такие? – угрожающе оскалился косоглазый.

– Представители закона, – представилась женщина.

– Какого еще закона?!

– Вашего.

И не успели десятники и ртов раскрыть, как из-за угла вывалилась толпа вооружённых громил…

Солдатам пришёл на помощь другой отряд, "защищавший" аборигенов на соседней улице, но неизбежный конец это отсрочило не на много. Через двадцать минут, помятые и связанные, горе-воители лежали штабелями у колодца. Их командиры в знак уважения к рангу были уложены в самом низу, дабы не было риска скатиться на мостовую и ушибить превосходительские части тела.

– Разбирайте своё добро, – затянув потуже последний узел на пленном, Чи Хай обратился к горожанам.

– В с-смысле… вы… это… не з-заберёте? – не верящий в избавление, прозаикался староста.

– Нам чужого не требуется! – гордо выпятил грудь Чи Пай.

– То есть… мы можем… забрать? Всё? – осторожно уточнила растрёпанная женщина.

– Всё своё, – еще более уточнила Серафима.

– И солдаты больше не придут, чтобы грабить нас?

– Скорее всего, придут. Но если у вас рядом отыщется пустой дом побольше, чтобы мы могли тут разместиться, то мы бы присмотрели за вами. И за соседями. И за соседями соседей.

– Отыщется!

– Большущий!

– Целый дворец!

– Только там лет двадцать не живёт никто… Обветшал…

– Ничего, мы всё поправим! – улыбнулся Чи Ни. – Мы и плотничать обучены, и кузнечному делу, и столярному!

Вздох коллективного восхищения прокатился по соседям.

– И ратному, – подмигнул Чи Я.

– Да спасители вы наши!.. – люди всплеснули руками. – Защитники!

– Скажите!..

– Скажите свои имена!..

– Скажите свои имена, чтобы мы могли возносить молитвы благодарности Нефритовому Государю!

– Наверное, вы добрые духи!

– Те самые!

– Да, да! С неба спустившиеся!

– Самые взаправдашние добрые духи!..

Оборотни скромно потупились.

– Вообще-то мы братья Чи прозываемся.

Дальнейшие действия разворачивались стремительно, хоть и разнопланово.

На первом плане главные герои под взорами озадаченных соседей[240] принялись вышвыривать из окон уныло доживавшего свои дни дворца мусор и хлам. Но вместо того, чтобы оставить его так же уныло долёживать на обочине или в канаве, как на их месте поступили бы все нормальные ясиньпеньцы, братья развели костры – над которыми вскоре появились котлы. И всё бы ничего особенного, хотя такой оригинальный способ утилизации уже не восстанавливающихся, но еще горючих материалов некоторые взяли на заметку, – если бы не запахи. Как гончие идут по следу, так и вся округа вскоре сперва сползлась, а потом и сбежалась на ароматы, завитавшие над окрестными улицами. Потом ко всеобщему удивлению один из братьев объявился с обозом невиданных колесниц, в которых приехали северные духи, такие же белокожие, как трое первых пришельцев. А когда самый бородатый из них, словно Инь Ван, князь Подземного царства, с волшебным мешочком изобилия принялся обходить котлы, бросая пригоршни диковинных трав и бормоча волшебные слова – "рута, купырь, любисток, чабер…", на запах выскочили даже не ходячие больные с насморком.

Поев варева с типично вотвоясьским названием "щи", отведать которой удалось и местным – хоть по ложечке малой – уже не столько жуткие, сколько загадочные братья Чи и духи севера вооружились странным оружием, набросились на дом… и начали творить магию. Выкрикиваемые названия предметов и действий перемежались ритуальным стуком, грохотом и выкриками заклинаний типа "ядрёна Матрёна", "панява полоротая" или "мутить-колотить". И прямо на глазах покосившееся крыльцо выпрямлялось, выпадающие рамы возвращались на место, осыпавшаяся черепица занимала оставленные позиции, а прилёгший отдохнуть забор вскочил и бдительно замер на страже добра новых хозяев.

Жители поконсервативнее фыркнули и разошлись, полюбопытнее – залезли на крыши соседних домов, чтобы лучше видеть, а попрактичнее – подошли, и сперва задавали вопросы, а потом и сами стали пробовать повоевать с разрухой оружием оборотней и духов. Получалось не очень – наверное, потому что все волшебные слова запомнить сразу было сложновато.

Не такой уж большой неожиданностью стало пришествие карательного отряда на втором плане – под предводительством военного советника воеводы Ка грозного По Бе Дю. Но пыл его был поумерен, когда на встречу сурово зыркающему[241] авангарду вывалились из дворца сперва три духа севера, а потом – братья Чи в полном составе и заявили, что они – родня жениха, а посему обладают… (взгляд на одного из духов)…кони-датским нам-мунитетом[242]. Жених, возглавлявший отряд с железной, чуть изогнутой штукой в руке с застрявшим в развилке гвоздём, родство подтвердил. А когда вояки сложили два и два, а вернее, один и три, а потом добавили еще восемьдесят один, а после – множество бледнокожих духов севера, и это они еще их мунитет не видели, чур их, чур! – то попятились. Тут один из духов сказал, что раз вы уже уходите, прихватите, пожалуйста, – и им были переданы пленные мародёры с наказом заняться чем-нибудь полезным, а лучше – сменить род деятельности.

Подмога попыталась было развязать неудачливых грабителей на месте, но один из духов злобно оскалился, сверкнул раскалёнными угольями вместо глаз (как рассказывали потом воеводе Ка очевидцы из отряда), вскинул руки – и на несчастных защитников мирных жителей от их же добра с неба пролилось нечто коричневое. Шарахнувшаяся в переулок подмога по запаху установила, что наихудшие ожидания не оправдались, попыталась возобновить освободительную операцию – и обнаружила, что теперь ноги пленных покрывает толстый слой чего-то буро-прозрачного, обо что ломались ногти и клинки.

– Петушки? – задала загадочный вопрос разбушевавшемуся духу его соратница и получила не менее загадочный ответ: "Замороженные". После чего третий дух севера вздохнул и махнул рукой:

– Забирайте так. Дома оближете.

Решив, что с духами, а тем более духами чокнутыми, дело иметь лучше тому, кому платят больше, то есть первому советнику Хо Люю, например, советник По отдал команду своим воинам взвалить на спины скованных липким панцирем собратьев. Заявив супостатам, что если бы не вам-мунитет, то мы бы сейчас вам-показали, и нисколько мы вас и ваших бледных душков не испугались, По Бе Дю, нервно пятясь, отбыл в распоряжение воеводы Ка.

А на улице Побед, как в честь событий вечера назвали ее аборигены, тем временем началась просветительская лекция "Произрастание рук из тазобедренных суставов: метафора или диагноз", позднее вошедшая в летопись учёного мужа Дай У Ма под названием "Как нам обустроить Синь Пень".

Откровенно говоря, лукоморцы ждали визита Ка с часу на час, с подкреплением и финтами в запасе. Но проходило время, солнце садилось, сумерки расползались по мостовым, как черничный кисель, горожане, набежавшие почти с половины столицы, подивившись и задумавшись, уходили домой, О Ля Ля была отконвоирована в дом отца с почестями и зеваками – а карательной операции как не было, так и не пришло.

– Сдался! – гордо ухмыльнулся Сам. – Эко мы его как!

– И солдатиков его бестолковых! – вторили ему братья. – Чай, домой сбёг!

Дай У Ма на это хмурился:

– Не мог домой. У него завтра третье испытание.

– Да какая разница! – горячились оборотни. – Даже если он третье выиграет, то брат Чи Хай-то всё равно выиграл больше! Два – один! В нашу пользу!

Толмач, по совместительству теперь внештатный лингвист и штатный мудрец и летописец ясиньпеньского двора, хмурился на это еще больше, раздумывая, подсказать ли братьям, что при купании в кипятке проигрыш претендента становился больше, чем просто проигрыш[243].

Лукоморцев завтрашнее испытание тревожило именно по этому поводу. Одно дело – отбить Лепесток у пескоплавающего чуда-юда с сородичами. Другое – помыть Хая в кипящем молоке и воде так, чтобы на выходе получился жених, а не бульон.

– Агафон. Завтрашнее испытание – исключительно в твоей компетенции, – разводил руками Иванушка.

Импровизированный совет собрался под свежеотремонтированной крышей беседки на заднем дворе, вокруг не менее свежесооруженного стола и гораздо более свежеприготовленного ужина.

– Максимум, что могу сделать я, – говорил царевич, – это потихоньку протыкать дырки в котлах, пока они не закончатся во всей провинции.

– Тоже идея, – вяло хмыкнул маг.

– Скорее, пока кто-нибудь не догадается, что происходит, – уточнила Сенька. – А если местные не совсем дураки, то случится это котлу к третьему.

– Максимум, что могу сделать я, – проговорил его премудрие, – это превратить кипящую воду в кипящий сироп.

– На миру и смерть сладка! – встрепенулся Дай перед возможностью блеснуть лингвоэрудицией.

– Красна, – поправил его Геннадий.

– Ну тогда в клюквенный сок, – развёл руками волшебник.

– Максимум, что могу сделать я… – неохотно протянула царевна и чиркнула себя по горлу большим пальцем.

– Так нельзя!..

– …но не буду.

– …или можно?..

– Потому что максимум, что может сделать Дай У Ма – это устроить так, чтобы первым это испытание проходил Ка.

– Но он откажется! Он проходил первым прошлое испытание! – воскликнул Иванушка.

– Пусть проходит первым как проигравший оба. Последний шанс, так сказать. Жест доброй воли со стороны организаторов.

– Но это нечестно! – вскочил со скамейки Сам.

– Зато практично. И вообще. Кто хочет честности – кидает монету.

– Что кидает? Куда?.. – не понял оборотень.

– Волшебный кружочек для определения воли Нефритового Государя, – пояснила Серафима, извлекла из кармана упомянутое и продемонстрировала Чи Хаю. – Видишь? Сторона с палочкой называется решка. С профилем Василия – орёл.

"Орёл… и… ряшка", – косясь на монету, быстро записал в дежурном блокнотике Дай.

– И как оно… он… они… могут угадать волю самого Нефритового Государя, да прольются его благословения на здесь присутствующих? – Сам почтительно взял в пальцы рублёвик.

– Загадывай сторону, – очи Сеньки лукаво сверкнули. – Определим, кто сейчас отправится мыть посуду.

– Орёл, – твёрдо заявил оборотень.

– Ваня?..

– Решка, – пожал плечами царевич, не понимая, к чему клонит его жена.

Серафима подкинула монету, поймала, раскрыла кулак… Орёл предстал взорам собравшейся публики.

– Не уга… – начал было Иван, но тут супруга его одарила собравшихся лучезарной улыбкой:

– Орёл! Хай угадал, значит, посуду идёт мыть он!

– Хм… – озадаченный оборотень покосился на брата Иванушки, на руки Серафимы, на не очень успешно прячущего улыбку мага – и пожал плечами. – Ну я так я… Против воли самого Нефритового Государя не пойдёшь.

– Вот и я о том же, – подмигнула царевна, спрятала монету и взяла со стола пару тарелок. – Пойдём помогать проигравшему?

И заседавшие шумной кучкой двинули на площадь к колодцу.

Выпутывая рукав рубахи, зацепившийся за недовырубленный колючий куст у ворот, Серафима замешкалась – и замерла. Подслушивать нехорошо, знала она[244], но что делать, если слова так и залетают тебе в уши, а руки заняты?

– Не хныщь, не хныщь, тебе говорят! – долетел до ее ушей голос Серапеи.

– Я… не хнычу… Я реву!

Лариска – ревёт?!

– Он никогда мне п…предложения не с…сделает, б…бабушка! Зря мы в эти В…восвояси п…попёрлись!

– А я говорю – не реви! Ты – Щинеушовна!

– Да хоть Краснобородовна! Не люба я ему! Не лю-ба-а!..

– Шыш!

– Чего?..

– В шмышле тихо!

– Да надоело уже тихо! Надо-ело! – громко прошипела боярышня. – В рот заглядываю! Желания угадываю! Готовить научилась, как какая-нибудь Фигура! И даже лучше! И ради чего?!..

– Шыш, шыплёношек ты мой пушиштенький, – сурово проворковала боярыня. – Што я шкажу тебе, шлушай. И не реви, жайчик. Не реви. Пошмотри вот на Наташку. Ото вщех нош воротит, что ни шлово – то поперёк, а вокруг нее школько мужиков вьётщя, а? Бери пример ш неё!

С невидимой во тьме скамейки донёсся последний хлюп носом. Серафима, спохватившись, рванула безнадёжно застрявшие в шипах кружева манжета и на цыпочках выскользнула за ворота – мужчины у колодца что-то подзадержались. Что там? Опять политинформация с местными?..

Утро следующего дня делегация из Лукоморья, братья Чи и Дай У Ма встретили на площади перед дворцом управителя О. Котлы с водой, будущим кипятком и кипящим молоком были эстетично расставлены посреди площади правильным треугольником, а дрова сложены рядом аккуратной поленницей. Городские зеваки окружили занятый братьями и котлами пятачок так плотно, что, казалось, раздвинуть их ряды не могло ничего, кроме личного вмешательства Нефритового Государя. И еще – первого советника Хо, как выяснилось чуть позже.

– Расступись, расступись!

– Шевелитесь, толстомясые!

– Пропустите его превосходительство!

Толпа поднатужилась, поднапружилась, сказала себе, что без второго участника тут можно стоять, пока не проголодаешься – и ужалась. В образовавшийся проход, изо всех сил толкаясь древками глеф и локтями, протиснулось каре, больше теперь похожее на ромб, из вояк освободительной армии воеводы Ка – и паланкин в его середине.

– Счастливы приветствовать славного воеводу… – начал было управитель О – и осёкся. Шторки паланкина раздвинулись, и на мостовую осторожно ступил…

– Первый советник Хо Люй?.. – уточнил очевидное О.

– Не уверен, что при самосварении правилами допускается замена, – покачал головой Иван.

– Но если есть желание попробовать силы вне конкурса… – бодро предложила Сенька.

– Что вы, что вы, что вы! – побелевший Хо замахал руками, в ужасе косясь на котлы и дрова. – Как ваше проницательное превосходительство имело мудрость совершенно точно заметить, я тут вместо досточтимого воеводы Ка – но совсем для другой цели!

– И какова будет ваша высокая цель при купании в кипятке, отличная от цели вашего практически уважаемого воеводы? – полюбопытствовал Дай.

– Но я не собираюсь!.. – если бы советник мог, он бы помчался прочь по головам толпы, сомкнувшейся и жадно поджидавшей развлечения. – Я явился на эту площадь, чтобы…

Когда советник закончил речь, изобилующую почтительными титулами, изысканными обращениями и многозначительными иносказаниями, всем, даже зевакам, стало ясно, что утро потрачено зря.

– …то есть я имел в виду, – для не искушенных в придворном вотвоясьском сленге[245] расшифровал советник, – что вчера при отлове очень важной части чудовища реки Текучих Песков воевода получил травму, несовместимую с продолжением испытаний – на ближайшие день-два. И посему мой доблестный господин просит добрых духов севера и многомудрого учёного мужа Дай У Ма дозволить ему продолжить сражение за руку прекрасной О Ля Ля сразу же, как только состояние его драгоценного здоровья перестанет возбранять ему сей подвиг.

Добрые переглянулись с многомудрым. Когда лукоморцы оставили воеводу в лесу ловить беглую конечность, состояние его драгоценного здоровья на тот момент было довольно состоятельным. Может, Ка свалился с коня по дороге в город? Или занемог от расстройства?

– Полагаю… – неуверенно прошептал толмач, – если мы разрешим ему свариться не сегодня, а через два дня, вреда не будет?

– Смотря кому, – усмехнулась царевна.

– Да пень с ним, – пожал плечами маг.

И Иван огласил ответ, принятый большинством голосов:

– Дозволяем. Передайте воеводе Ка: пусть приходит на это же место в это же время через два дня.

– Больше срок продляться не будет, ибо неотложные дела ждут нас в чертогах Нефритового Государя, – добавила Серафима.

– Ступайте, – важно махнул рукой Агафон.

Рассыпаясь в благодарностях и демонстративно не глядя на насупленного Чи Хая, советник Хо профессионально впятился пятой точкой прямо в паланкин и хлопнулся на подушки. Карэ – бывший ромб, переформировавшийся за время паузы в параллелепипед – принялось расталкивать запрудивших площадь зевак, и носильщики рысью потащили свою ношу к хозяину.

– Молоко не прокиснет? – с сомнением глянул на подготовленный котёл боярин Демьян.

– Ничего ему не будет, о светлый дух! – поспешил его успокоить управитель О. – А если и будет, то выльем и нового наберём!

– Негоже продукты транжирить, – погрозила пальцем Лариска. Насурьмлённая, набеленная по самой распоследней лукоморской моде, разряженная в фамильные жемчуга, в шитом бисером кокошнике, она ни на миг не покидала поля зрения боярина Похлёбкина. – Тем более дрова уже заготовлены. Неси-ка сахарных камней, управитель. Заварим сгущёночку!

– Но у нас нет ванили, – покачал головой боярин Демьян.

По долгой привычке Лариска хотела было сказать "Ой, прости, батюшка", но получила тычок в бок от бабки – "что я тебе вчера говорила!", вскинула голову и отмахнулась – так, что едва не сбила шапку с боярина.

– Ерунда! Зато корица имеется!

– Корица – это не ваниль, – насупился Демьян.

– Наблюдательношть твоя, батюшка, не жнает пределов! – одобрительно закивала Серапея, и он замер, переваривая услышанное.

– Без ванили обойдёмся. Вот увидишь – всё будет просто пальцеоблизательно! – улыбнулась Лариска и взяла из рук услужливого чиновника первый сладкий камень.

– Но это рецепт моего деда! Натуральное сгущенное молоко с ванилью! – обиженно вытянулось лицо боярина: услышанное вызывало несварение в острой форме. – И я не позволю портить семейное…

– Где ты, батюшка, натуральное молоко тут ужрел? – невинно полюбопытствовала Серапея и подмигнула внучке.

– Вместо молока у них тут дешевый заменитель, бабушка верно говорит. Но настоящий повар работает с тем, что есть, а не с тем, что хотелось бы.

– В смысле – настоящий?.. – опешил боярин Демьян. – А я, по-твоему…

– И не устраивай сцены, Демьян Дормидонтович, на людях, – строго нахмурилась Лариска.

– Не бросай мусор на ветер! – радостно вспомнил подходящую пословицу Дай У Ма.

– Не выноси деньги из избы, – машинально буркнул Похлёбкин, с каждым днём всё больше впитывавший дух вотвоясьско-лукоморской фразеологии.

Лариска, скрывая непедагогичную ухмылку, отвернулась, давая понять, что кулинарная дискуссия окончена, и принялась священнодействовать над котлом с кипящим нефритовым молоком. Демьян, ошарашенный таким обращением всегда покорной Лариски, остался стоять, насупившись и задумавшись.

– …И ш тех пор вщякий, кто в том тереме жаночует, боярышню Обижанну видит, – тихий рассказчицкий голос Серапеи загадочно сошел на нет.

Звёзды сияли над головами аборигенов, вояк Ка и оборотней, собравшихся на площади у резиденции братьев Чи, ветерок обдувал лица, раскрасневшиеся не только от дневной жары, общий ужин в котлах неподалёку давно просил обратить на него внимание, но замершие от ужаса слушатели не двигались с места и не сводили глаз со старухи, восседавшей на перевернутой корзине у самой стенки колодца.

– А… а… – первым вспомнил, что у него есть голос, Чи Тай. – А она же… умерла?

Боярыня, ожидавшая этого вопроса, усмехнулась.

– Умерла-то умерла, но колдовштво не пропало. И каждую полнощь, как облако на луну найдёт, домовина ее рашкалываетщя, штены могилки рашштупаютщя, и выходит она, вщя белым-белая, и тело швоё ишкать идёт.

– Так… как она идёт-то?.. – хрипло откашлялся Чи Шо, – коли от нее остались… токмо…

Аудитория нервно сглотнула.

– А вот так и идёт, – тихо и печально промолвила Серапея. – Ноженьки белы идут, шажок жа шажком перештупая, а над ними рущеньки белы, аки крылья лебёдушки парят, головушку нешут, по волошам поглаживают, вправо-влево поворащивают. Губы алы на личике бледном шевелятщя-приговаривают: "Штупайте, ноженьки голые, хладные, нещите меня к нему, к нему. Шмотрите, глажыньки пуштые, не шморгните, не шлежитещь, ищите мне его, его". И кто шаяно али нешаянно вжглядами ш ней вштретитщя, того поутру мёртвым находят. На могилке ее. Иногда на холмике лежит, бедолага, а иногда пощти полноштью туда затащенный, одни ноги выштавляютщя да руки. Нащнут его вытягивать – ан, окромя рук-ног нишего и не ошталощь, как шроду не было. А ежели тшелым находят, то на литше такой ужаш, будто тот швет живым увидел…

Боярин Демьян передёрнул плечами, фыркнул и грузно поднялся с корзины почти за пределами света костра у колодца. В первых рядах лукоморцам пристроиться не удалось: слава об историях почтенной госпожи Сера Пе облетела едва не весь город.

– Бабушка твоя, Лариса свет Егорьевна, совсем уже не думает, чего глаголит.

– С чего это?

– Что попало ведь говорит.

– Что хочет, то и говорит!

– И я про то же. Весь вечер простофиль местных пугает. А они и рады – уши развесили, рты разинули.

Раньше Лариска свет Егорьевна обеими руками и ногами бы поддержала свет своих очей: во-первых, она и сама была такого же мнения, а во-вторых, в принципе делавшем "во-первых" ненужным, это же было суждение Демьяна! Сейчас же… Бабушка призвала к чрезвычайным методам и наказала блюсти свои интересы. "Если ты ему не люба, когда шёлковая, так стань каменной. Люб-не люб ему камень будет – дело второе. Первое дело, что хоть сама собой будешь, и при своём мнении, и сама себе боярышня. И он говорит одно, а ты между строчек-то почитывай. Правда, если даже ее на дне морском утопить, всё равно всплывёт. А уж из человечьего ума и подавно выскочит. Как ящерка: пока не смотришь, она шнырь с языка!..". Конечно, и по привычке, и по недоиспустившей пока дух надежде хотелось ей поддержать боярина Демьяна – но семена смуты, посеянные бабушкой в почву недовольства, успели дать ростки.

Боярышня поднялась – руки скрещены на груди, нижняя губа грозно выпячена, брови нахмурены. Анализ подтекста сказанных боярином слов пошёл в полную силу – и не в его пользу.

– А мне нравятся истории бабушки Серапеи, – попробовала спасти положение пристроившаяся неподалёку Наташа – но ее голос не был услышан высокими переругивающимися сторонами. Зато Гена рядом снисходительно усмехнулся:

– Антинаучная дребедень.

– Это магия! – обиделась за старушку Наташа.

– Магия-перемагия-недомагия! – машинально среагировал Парадоксов на ненавистное слово как бык на красную тряпку в комбикорме. – Здравый смысл должен иметься!

– Если бы Белый Свет был лишен магии… – пылко прошептала молодая Конева-Тыгыдычная – но слова начинающегося их с Геннадием спора потонули в размолвке другой.

– Ты, добрым будь, на мою бабушку напраслину не возводи, Демьян свет Дормидонтович! Не любо – не слушай…

– А пустомелить не мешай? – усмехнулся ничего не подозревающий боярин.

Лариска замерла на пару секунд, вычисляя цепочку подтекстов – и вскинулась:

– Это моя бабушка-то собака?!

– С…собака?!.. – опешил Демьян. – Кто?.. Я не…

– Пустомелит – значит болтает, болтает – значит лжёт, лжёт – значит врёт, врёт – значит брешет… Собаки брешут!

– Да ты что, Ларисонька! Да в мыслях такого не имелось! Да… – забормотал боярин, отчаянно не понимавший, что происходит и самое главное, как – но было поздно. Все тайные обиды и несбывшиеся чаяния, накопленные боярышней за несколько лет, спрессовались в одну волну – которая сейчас и прорывала плотину терпения.

– Да тебе откуда ведомо-то, истина это али нет?! Ты там был?! Ты могилку эту раскапывал?! Ты ночь над ней проводил?!

– Да что я, с ума сошёл, что ли?! – шарахнулся Похлёбкин.

– Так ты еще мою бабку чокнутой считаешь?! – прошипела – чтобы не заглушить очередную историю Серапеи – Лариска.

– Да что ты!.. – боясь даже представить, путём каких умозаключений было выдвинуто ему очередное обвинение, Демьян вскинул пухлые ладони. – Ларисочка, душенька, ну да, не верю я в её посказульки, но…

– Посказульки?.. – Лариска задохнулась от гнева и внезапно прихлынувших слёз: калькулятор подтекста не выключался теперь ни на миг.

– Посказульки?! – выкрикнул она, не замечая, как притихли все вокруг. – Значит, дурой меня считаешь?! Ну так не увидишь меня больше!

И, заламывая руки, боярышня бросилась во тьму.

– Лариса!.. – оторопело просипел Похлёбкин.

– Вот семейка очумелая… – покачал головой Гена.

– Не смей о них так отзываться! – введенная утром приятельницей в курс нового курса, Наташа вскочила и кинулась за ней. – Ларка, вернись!

– Ларишка, Ларишка, штой, кожа егожливая! – прервав очередную историю, боярыня Серапея подхватила подол летника и бросилась вдогонку за внучкой.

Не понимая, что случилось, оставленная аудитория запереглядывалась.

– Как говорят сами северные духи в таком случае, милые боронят – только чешутся, – авторитетно заявил Дай У Ма.

– Вот уж точно… Почешется кто-то, когда троица вернётся, – ухмыльнулся Агафон и потянул носом. – У нас что-то пережарилось?

– Пережарилось? – недоумённо нахмурился Демьян, бледный и потрясённый. – Не могло ничего пережариться. Это борщ.

– Значит, у нас пережарился борщ, – понюхав воздух, вынесла приговор Серафима.

– Я бы даже сказал, подгорел, – уточнил Иванушка. – Наверное, это первый суп в жизни Демьяна Дормидонтовича, который…

Боярин, вспомнив о роли главного ресторатора округи, охнул, кинулся к колодцу, быстро вытянул ведро воды и помчался к импровизированной кухне:

– Считайте до пятисот – и прошу к котлу… то есть к столу!..

Боярышни и боярыня возвращались к своему временному пристанищу после трёх часов забега по тёмному городу, слёз, обниманий, уговоров, разговоров, обещаний не пойми чего, зачем и кому, но горячо и искренне, завершившихся, как водится, добавочной порцией слёз и обниманий, но уже не от горя, а просто так, потому что на душе нервно, но светло.

– Не вщё, што между строщек, вшлух щитать надо, – поучительно бубнила Серапея под ухо Лариске, с виду успокоившейся и смирившейся, что боярин ее мечты так и помрёт холостым, да и ей старой девой до веку куковать. – Щитать-то щитай, да на уш мотай…

– Прояви гордость, Ларка! – поучала Наташа родственницу под ухо другое. – Он привык, что ты за ним как хвост ходишь, вот и думает, что никуда не денешься. А ты денься! Ты – сама по себе боярышня родовитая, а не к поваренной книге приложение! Не достоин он тебя! Другого найдёшь!..

Молодая Синеусовна молча кивала направо и налево, то ли соглашаясь со всем и всеми, то ли желая, чтобы они не замолкали: в толпе проще всего почувствовать себя одинокой, посочувствовать, пожалеть, поплакаться самой себе на горькую судьбинушку.

– Кажется, наши спать уже легли, – неожиданно сменила тему Конева-Тыгыдычная, всматриваясь во тьму полузнакомых улиц. – Вон там площадь с колодцем, вроде, где дом наш, а вокруг тихо да темно, не в пример вчерашнему. Наверное, опять с утра пораньше чего-нибудь надумали сотворить.

– И я даже догадываюсь, кто именно надумал, – кривовато усмехнулась Лариска, на миг возвращаясь в люди из мира уныния и обид.

– Надо потихоньку пройти, штобы не ражбудить никого. А то нащнутся вопрошы-рашпрошы… А утро вешера мудренее, это я вам, девоньки, тощно говорю. Утром вщё утрящётщя. А щейтшас – на поштеленьку, и потшивать.

Возражений не было, и группа скорой психологической помощи, примолкнув, заспешила к площади по кривому, заросшему бурьяном переулку.

Первой остановилась Серапея. На нее налетела, едва не сказав слово неженское, Лариска, в спину которой тут же уткнулась Наташа.

– Что? Что там?.. – начали было они, но узрев в свете луны, тускло просвечивавшей сквозь облака, лицо старушки, прикусили языки.

– Шиш! – прошипела она, вжимаясь в сорняки, и шестое женское чувство подсказало боярышням, что имела она в виду не наличие отсутствия. – Нажад!

Девушки попятились, но повиновения хватило шагов на пять.

– Да что там такое?! – зашептали они, едва площадь скрылась за первым изгибом проулка.

– Што-то не так… – выдавила боярыня, нервно кося за плечо.

– Да что, скажи уже, бабушка! А то сейчас сами пойдём посмотрим!

– Не жнаю, што, – сцепив в замок дрожащие пальцы, проговорила Серапея. – Лежат вще вповалку на камнях, и огонь коштровища беж котла горит.

– Спят? – не поняла Наташа.

– Померли?! – охнула Лариска.

– Типун тебе на яжык! – пришепнула[246] старушка. – Не жнаю, говорю тебе! Жаметила только, што нешколько Кабыждоховшких вояк ш пиками пощередь них штоят!

– Нешто наших поубивали?! – горестным шепотом возопила Наташа. – И Генка тоже там?!

– Шиш, балаболка! – снова прицыкнула Серапея, и для убедительности дёрнула Коневу-Тыгыдычную за косу. – Не яжиками мешти надо, а головой думать!

– Вот я и думаю – поубивали… – расширив глаза, шепотом доложила Наташа. Губы её тряслись.

– А Д…Демь…янушка?.. – глаза Лариски наполнились слезами. – Там?..

– Дуры девки! – боярыня гневно свела брови над переносицей. – Штойте тут, вороны, ешли ни о чем другом думать не думаете. А я на ражведку пойду.

– Мы с тобой! – сделал шаг вперед отряд добровольцев.

– Сидите тут. Приду – рашкажу.

– Нет, мы…

– Шиш вам! – на этот раз вполне определённо сообщила Серапея. – В тылу щидите. Войны не нюхали – а туда же.

– А ты шибко нюхала! – надулась Лариска.

– Я в молодощьти жа твоим дедом вщю Караканшкую кампанию на верблюде проехала! В жатылок дышала! Только што на штурмы ш ним не ходила!

– Так любила?!.. – растаяла Лариска.

– Так боялащь, что одалишок нахватает, – буркнула старушка, закрыла лицо платком так, что только глаза остались, пригнулась и, держась за поясницу, медленно двинулась вперед.

Девушки за ее спиной переглянулись, прикрыли лица рукавами, согнулись, взялись за поясницы и, подражая шаркающей походке боярыни, отправились за ней.

Увиденное на площади повергло их в ужас. Неподвижные тела – братьев Чи, прислуги, соседей и еще не пойми в темноте кого – устилали брусчатку как опавшие листья осенью. Ни звука, ни шевеления. Только у костра сидели вполне живые солдаты Ка Бэ Даня, и даже вроде знакомые. Но где женщины могли их видеть, если не этим вечером у костра, среди завороженной и запуганной аудитории старой Синеусовны?

Что истории Серапеи упали на благодатную почву, было заметно, хоть и не сразу. Вместо того чтобы обходить площадь, троица ёжилась и прижималась друг к другу, выставив пики перед собой. Посверкивающие в свете догорающего костра глаза нервно бегали из стороны в сторону.

Когда взгляды вояк направились в сторону замерших за углом разведчиц, сердца женщин ухнули в пятки.

– Вон они! – тихо просипел один.

Пробив каблуки, сердца зарылись в землю метров на десять…

– Точно. Как сразу не заметили… Надо их сюда бы, – отозвался второй.

…и продолжили путь к центру Белого Света.

– Иди, принеси, – дуэтом выпалили первые два.

"Принеси"?..

Луну скрыли подкравшиеся тучи, и вояки сдвинулись еще плотнее – насколько это было возможно, не залезая друг на друга.

– А чего это я-то? – донёсся до слуха разведчиц дрожащий голос. – Ты иди, Во Ба Бей! Ты же старший!

– Вот именно, Ба Бу Дай! Я – старший! И не могу рисковать собой из-за каких-то дров!

"Дров?.." Куча запасенного кухарями на вечер хвороста лежала у забора шагах в сорока от караульщиков – и почти под ногами у женщин.

– Ну пусть тогда идёт Чей Там Пень! Он младший!

– Н-н…не пойду! – даже в полутьме было видно, как Чей панически вытаращил глаза. – Н-нуждаюсь в л-личном… п-примере!

– Я тебе сейчас примерю! – трясущийся кулак Ба подплыл к носу товарища по зажатому до судорог в пальцах оружию.

– Ац-цтавить! – прикрикнул старший. – Продержимся до подхода основных сил. О Ба На, поди, уже добежал до господина первого советника. Может, не успеет прогореть до конца…

Выдох облегчения прокатился по рядам охранников как порыв ветра.

– Хороший ты командир, десятник Во, – тихим дрожащим голоском сообщил Чей. – Не рискуешь воинами зазря.

– Так и м-мнится во тьме после той истории белая г-госпожа, – пробормотал Ба, озираясь. – Руки б-белые… ноги г-голые… и г-голова…

– Как ты полагаешь… Они все… взаправду… мёртвые? – Чей дёрнул подбородком в сторону неподвижных тел.

– Мертвее некуда, младший лазутчик Чей, – угрюмо отозвался Ба Бу Дай. – Отравы, что первый советник в колодец подсыпал, на пятьсот человек хватило бы, я слыхал…

Надо отдать должное женщинам, бились в истерике они шёпотом и недолго[247].

Первой в себя пришла самая опытная.

– Отштавить рёв! – скомандовала Серапея.

– А т-толку-т-то?.. – прохлюпала носом Наташа. – Генка ведь… у-у-у!..

– Нет трупа – нет убийштва.

– К-как это – н-нет?! – горестно просипела Лариска. – Вон их… сколько!..

– Это – тела, – строго уточнила боярыня. – А трупами они будут, когда мы их пощупаем.

– Они от этого умрут?.. – понимая, что уже ничего не понимает, всхлипнула Наташа.

– Бештолковка… – безнадёжно отмахнулась старушка. – Мы должны убедитьщя, што они – покойники!

– Это ты тоже от деда узнала? – заинтересовалась Лариска.

– Иж книжки. Лющинды Карамелли, – важно проговорила боярыня и, словно это объяснило всё и сразу, перешла к делу.

Тихий стон прозвучал в ночной тишине почти неслышно, но уши караульных, настроенные на волну неприятностей, уловили его сразу.

– С…слыш…шали?.. – прозаикался младший лазутчик Чей.

Старший мечник Во, еле ворочая прикушенным языком, упрямо покачал головой:

– Н-нет. Не с-слышал я. Никакого. С-стона.

– А я и н-не г-г-говорил, что это… б-был… – начал было Чей, но следующий стон, будто заблудшую душу в подземном царстве Инь Вана на кусочки пилили, заглушил его слова.

Одним полуоткушенным языком в карауле стало больше.

– Это она! – пискнул ратник Ба. Глаза его могли теперь посоперничать округлостью с луной – проворно спрятавшейся в тучах, не исключено, что устыдившись собственного несовершенства.

– Ступа-айте, ноженьки го-олые, хла-адные… – долетел, точно дыхание ледяного ветра, скорбный голос.

Белое пятно, словно лицо отрубленной головы, плывущее по клубам исторгающегося из могилы мрака – сравнение, которое не пришлось подсказывать никому из караульной троицы – замаячило в дальнем конце площади.

– Несите меня к нему-у… к нему-у…

Три взгляда, как очень мотивированные кролики – к удаву, устремились на звук – и были вознаграждены. Теперь, кроме лица, во тьме светились бескровной белизной две руки, несущие голову, и две ноги до колена. Одна из них – от пятки.

– О…н…н…на…

– Смотри-ите, глазыньки пусты-ые… Не сморгни-ите, не слези-итесь… – в словах прозвучало нечто такое, от чего волосы на головах солдат приподнялись и принялись толкаться в попытке то ли рассмотреть надвигающийся ужас получше, то ли сбежать.

Теперь это был единственный голос во всей округе[248]: ни один из охранников не мог больше выдавить ни слова.

– Ищите мне его-о, его-о… Го-о-олодно… Го-о-олодно мне… – простонал призрак – и вдруг резкий вдох и визг разорвали ночь и барабанные перепонки зрителей.

– Чу-у-у-у-ую! Те-е-е-е-ело! Кро-о-о-о-овь!!!..

Возможно, гостья из преисподней говорила что-то еще. Увы, перечисление ее гастрономических пристрастий было потрачено зря: стук брошенных пик и грохот чрезвычайно быстро удаляющихся шагов заглушил всё.

Оттирая на ходу ноги и руки, запачканные грязью, чтобы не белели в темноте, где и когда не надо, женщины побежали к распростёртым телам.

Оборотень… неподвижен… Местный… неподвижен… Фигура… не шелохнётся… Парадоксов…

Наташа бросилась перед ним на колени и, не теряя ни мгновения, вцепилась в запястье. Пульс, пульс, пульс… Где пульс? Где?!..

Задыхаясь от страха и волнения, она отдернула руку и прижала потную ладонь к ноге. Спокойно. Спокойно. Трясущимися руками и землетрясения не нащупать!

– Ну?.. – прошептала за спиной Серапея.

– Спокойно. Спокойно, – повторила вслух боярышня, вдохнула-выдохнула глубоко несколько раз, яростно выбросила из головы мысль о том, что с минуты на минуту могут подоспеть головорезы Ка, еще раз вдохнула-выдохнула, пинком вышвырнула вернувшуюся мысль, прорычала: "Спокойно, Наташка, раскудрить твою берёзу!" и приложила почти не дрожащие пальцы к шее Гены. Туда, где должна была биться хоть крошечная капелька жизни в сонной артерии.

Секунда… другая…

Есть!

Или показалось?

Нет. Еще пара секунд – и слабый толчок под чувствительными пальцами подтвердил: живой.

Чувствуя, что у самой нее сердце колотится за двоих, она наклонилась к его губам.

– Нашла время тшеловатьщя! – сердито воскликнула боярыня, но Наташа не обратила на нее внимание.

Почти касаясь своим носом Гениного рта, она скомандовала: "А ну, дыхни!" и нажала ему на грудь. Еле заметный выдох сорвался с обветренных губ.

– Ты щего? – озадаченно склонилась на ними старушка.

– Запах… странный, – заново дрогнувшим голосом прошептала Наташа. – Рыба… И вроде как… пыль…

– Какая пыль? – опешила Серапея.

– Г-горячая… Н-не понимаю! – поджидавшие своего часа слёзы навернулись на глаза и потекли бесконечной горячей дорожкой. – Я не з-знаю! Я н-не могу дать п-противоядие… если н-не знаю, чем их от-травили!

– Шделай хоть што-то!

– Ч-что?!

– Што ты даёшь больным, когда не жнаешь, от шего они хередают?

– Хе… ч-чего делают?

Боярыня нетерпеливо закатила глаза.

– Болеют, шего! У наш в тшарштве Коштей, откуда я родом, так говорят!

– А-а… П-понятно. От-твар полыни с т-тысячелистником даю… Укроп и к-корень алтея… с м-мёдом… Имбиря н-настойк-ку…

– Готовое ешть?

– В-всегда имеется.

– Ну так дай!

– Что?

– Вщё вмеште!

– Но это не смешивают!

– А ты шмешай!

– Но это…

Серапея не слушала. Одно за другим, она обходила лежавших, прижимая пальцы под скулы, как научилась у Наташи. Живой… живой… живой… живая…

Показав рыдающей над Демьяном Лариске нехитрый приём, она дала ей подзатыльник и направление обхода еще не обойдённых.

– С него нащни! – боярыня ткнула пальцем в Агафона, завидев мчащуюся из дома Наташу с огромной бутылью снадобья.

– Какая разница? – глаза боярышни, как булавки к магниту, метнулись к Гене.

– Большая! Бештолковщина коневшкая… Колдун он, вот какая ражнитша! Его в щебя приведешь – поможет!

– Ага.

И глотая слёзы, желание высказать старой грубиянке, что о ней думает, и себе – что думает о своих умственных способностях, она приподняла голову мага и принялась вливать, капля за каплей, противоядие из напёрстка.

– Глотай… глотай… быстрее… – взгляд на Гену. – Ну, давай…

– Ну, давай, – буркнула старушка, выудила из кармана серебряную стопку и отлила в нее из бутылки.

На палец зелья Гене… На палец – Чи Хаю… Остальное – царевичу…

Ничего. То ли время должно пройти, то ли снадобья мало, то ли вообще от него толку тут не будет…

Кряхтя, Серапея поднялась с колен и заковыляла к Наташе. К ней же спешила Лариска, обойдя всех.

– У всех трепещется! – алея от радости, сообщила она.

– А у тебя как, боярышня?.. – вопросительно глянула на Наташу старушка.

– Тс-с! – строго зыркнула на нее лекарь – и снова приникла ухом к губам Агафона.

– Живой? – испуганно округлила глаза Лариска. По виду волшебника – бледное осунувшееся лицо, закрытые глаза, безвольно обмякшее тело – определить было невозможно.

– Заговорил, – быстро шепнула Наташа.

– Ну слава тебе!.. – всплеснула руками Серапея. – Ну слава!.. Боженьки мои… Слава…

– Так пользы-то! Он одно всё твердит! То смолкнет, то опять! – отчаяние зазвенело в голосе Коневой-Тыгыдычной.

– Что?

– "В реку, в реку, в реку" – и весь сказ!

– В реку?..

Синеусовны обменялись недоумёнными взглядами. Что – в реку? В какую реку? Разве у них тут поблизости реки имеются – ну кроме этой песочной ненормалии?

– Что он имеет в виду? – Лариска устремила на бабушку умоляющий взгляд. – Что значит – в реку? Кого – в реку?

Серапея потерянно заморгала. Откуда ей знать, что имел в виду их дока-маг?! Может, он вовсе бредит, и смысла в его словах – как молока в пустом горшке!

Две пары глаз, не мигая, смотрели на нее теперь, ожидая ее слов, точно голодающий – пирога. Но что хуже – она не чувствовала, она знала – скажи она теперь, что неведом ей смысл, и что делать, не знает – и сила, заставляющая девчонок держаться и действовать, исчезнет. И ждать ей прихода Кабыздохова с двумя убивающимися бестолковками на руках…

– Наташа. Жа О Ля Ля беги. И отшом ее. Шкажи, штобы немедля щюда шли. Бегом!!!

– Бегом шли?..

– Бегом беги, гвождь тебе в игольнитшу!

– Сейчас!!! – боярышня вскочила, подобрала подол, сорвалась места… но через несколько шагов остановилась.

– А зачем?

– Шкажи им… Шкажи им, что вще тела обяжательно должны быть шброшены в реку Текущих Пешков!

– Но кто будет…

– Щейчаш придут, кто будет! Беги!

Наташа помчалась так, словно за ней гналась белая женщина из истории Серапеи.

– А мы чего делать станем? – Лариска ревниво уставилась вслед уносящейся боярышне.

– У наш еще полбутыли желья ошталощь, – вздохнула Серапея и протянула внучке Наташин напёрсток.

– А поможет?

– Обяжательно. Их жижни теперь от наш жавищят. От тебя.

Даже одна убивающаяся бестолковка на руках в ее возрасте – это слишком. Особенно если самой больше всего на Белом Свете хочется теперь к ней присоединиться…

Шарканье нескольких десятков ног, скрип колёс, стук копыт и звон железа они услышали издалека.

– Кабыздохи идут! – испуганно выпрямилась Лариска. Пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в почти пустую бутыль, побелели. Зелье, пролитое из дрогнувшего напёрстка, потекло по щеке Чи Шо.

– Бежим! – Серапея махнула рукой в сторону переулка, из которого они атаковали караульных.

Лариска бросила отчаянный взгляд на бесчувственные тела… на темноту и безопасность… и шагнула к следующему оборотню.

– Сейчас.

– Да, щейчаш! Не копайщя!

– Если я побегу, – сквозь стиснутые – чтобы не стучали – зубы процедила Лариска, – у меня останутся неопоёнными еще пятеро.

– Да какая в пень горелый ражница! – старушка вцепилась внучке в плечо. – Вщё равно эта бурда не поможет!

– А вот врать не надо, бабушка, – Лариска дернула плечом и перебежала к горожанину, застывшему у ног своей жены и дочки.

– Я не щейчаш врала, я тогда!

– Никогда не надо, – рыкнула боярышня и поднесла к его губам наполненный напёрсток. – Пей! Их жизни теперь от нас зависят. От меня!

Когда остаток средства, помогавшего пока только от паники среди Синеусовишен, и то слабо, перекочевал в рот Чи Я, отряд Кабыздоховых вояк входил на площадь. Бежать поздно – они стояли почти у колодца, середина площади. Сдаваться? Чтобы добили?

Пока Лариска раздумывала, старушка толкнула ее – и боярышня, споткнувшись об Авдея-кучера, упала на его приятеля Наума. С тихим кряхтением Серапея прилегла рядом на расстеленную коневскую ливрею.

– Лежи тихо.

– Но Наум…

– Ешли ужнает, должен будет на тебе женитьщя, – хихикнула она и приложила палец к губам: – Шиш!

Изо всех сил жалея, что не упала на Авдея, или что Наум не был поупитанней, Лариска закрыла глаза и замерла. Но уши ее оставались как всегда настороже.

И без того нескорый шаг наёмного воинства замедлился вдвое при входе на площадь. Возбуждённое бормотание и возня, не сдвигавшиеся с места, подсказывали ей, что битвы за честь первыми приступить к осмотру поверженных противников не предвиделось.

– Ну же! Трусы! – визгливый голос Ка Бэ Даня заглушил нервный гул голосов. – Идите вперёд! Грузите эту падаль в возы, чтобы к утру ничего не осталось вонять в моём городе! Первый советник Хо! Распорядись же!

– Его превосходительство воевода Ка, да умножатся его славные победы до тысячи, приказал вам грузить падаль в возы, чтобы к утру ничего не осталось вонять в его городе!

– Но Белая Женщина…

– Уже ушла!

– А если нет?..

– Тогда трусов она утащит в могилу первыми!

Если советник рассчитывал этой сентенцией подтолкнуть своё войско к действию, то он ошибся. Эффект получился прямо противоположным.

– Вы все – трусы?! – взревел Ка скорее возмущённо, чем удивлённо. Раздался хрусткий шорох доставаемого из узких ножен тяжелого, нечасто используемого меча. Предприняв несколько попыток одолеть соединения оксида железа, воевода смачно сплюнул и яростно крякнул, скорее всего, засовывая меч обратно. И крякнул еще. И еще. И сплюнул снова. Похоже, оксиды побеждали и во втором раунде.

– Разрешите недостойному слуге вашего превосходительства принять на ответственное хранение ваш благородный меч, – пролился елеем голосок Хо Люя.

– Моего величества, пустоголовый болван!.. – рыкнул Ка.

– О, простите безмозглого раба вашего! – не посыпая пеплом голову только потому, что пепла не оказалось в пределах досягаемости, заголосил советник.

– …и сделай что-нибудь с другими болванами, пока мой гнев не перешёл все границы!

– Другие болваны! – возвысился голос Хо. – Кто из вас не хочет получить золотую монету за то, что первый ступит на площадь – пять шагов назад!

Воинство откачнулось. Сапоги и даже копыта бухнули о мостовую ровно пять раз.

– Тут рубины на деревьях растут и нефрит под ногами валяется! – выкрикнул кто-то из задних рядов. – На кой горелый пень нам ваша плешивая золотая монетка, уважаемый первый советник Хо Люй, да прославится ваше имя в веках?!

– Ну тогда… Десять шагов вперёд!

Десять ударов сапог и копыт о брусчатку.

– И теперь займитесь делом, как повелели вам мы с нашим величеством, сиятельным повелителем провинции Я Синь Пень! – взревел советник. – А первому, кто побежит…

"Отрублю голову? То есть стукну… по голове… если успею… Или подставлю подножку?.." – прочиталось в неловкой паузе.

– Что? – боязливо уточнили из рядов нижних чинов.

– …лучше не знать заранее о поджидающей его судьбе! – провозгласил Хо Люй. – А второму будет в два раза хуже!

– А третьему – в три! – поддержал его Ка Бэ Дань.

Солдаты притихли, не исключено, что подумывая, как всем успеть сбежать первыми.

– Выполняя-а-а-ать! – проорал Ка. – Взять всех! Считаю до трёх! В гневе я страшен, вспомните это!

Солдаты, кажется, вспомнили. И это – единственное, что заставило их, едва передвигая ногами, побрести на приступ безмолвной площади.

Первые тела укладывались на возы долго, с продолжительным шептанием заговоров от дурного глаза, злого влияния, порчи и неудач. Видя же, что возмездия ни от груза, ни от мифического Белого Призрака не следует, вояки осмелели. Тяжелые тела оборотней они брали по трое-четверо. Легкие, человеческие, особенно женские, подхватывались двумя солдатами. Подглядев это сквозь щелочки приоткрытых глаз, Лариска составила план.

– Забросят нас, а по дороге сбежим. Благо, в потёмках по лесу повезут, – дрожа, прошептала она. – Слышишь, бабушка?

– Шлышу, – прошипела та. – Тш-ш-ш.

Еще несколько одурманенных оборотней – и очередь дошла до Лариски. Не слишком церемонясь, один солдат схватил ее за лодыжки, второй – за бока…

Оглушительный визг заглушил деловитые звуки погрузочных работ. А через секунду топот нескольких десятков ног и копыт заглушили оглушительный визг.

"Бабушка, дёру!" и "Ларишка, мне кажетщя, что наштало шамое подходящее время ш доштоинштвом удалитьщя" прозвучали почти одновременно. Не теряя времени, Синеусовишны поднялись и, перепрыгивая через бесконечные конечности[249], заспешили в спасительную тьму переулка.

Притаившись за знакомым кустом, они расширили поле обзора, раздвинув ветки, и стали ждать.

Ждать пришлось немало. Мельтешение, выкрики с дальней улицы, откуда явилось воинство Ка, доносились с различной степенью интенсивности и громкости, но на площади никто не показывался. У женщин затеплилась было надежда, что за это время, если Наташино средство поможет, кто-нибудь из отравленных очнется, и очаг сопротивления воеводе моментально увеличится как минимум в полтора раза – но тщетно. Тела людей и оборотней лежали на земле и в телегах без малейшего признака движения. И Наташи видно не было, не говоря уже об управительской семье и ее придворных.

– Не пошли… – словно читая мысли бабушки, вздохнула Лариска.

– Или по дороге ее поймали, – предположила Серапея.

– Или вообще заблудилась, – продолжила список "что могло пойти не так" ее внучка.

– Или…

Из глубины улицы, на которой толкались вояки Ка Бэ Даня, грянули фанфары и зарокотал барабан.

– О! Идут! – радостно подпрыгнула Лариска.

– В шмышле, идут О, – дотошно уточнила старушка.

– Я это и сказала!

– Шиш! – прикрикнула Серапея, и пока Лариска раздумывала, призвали ее молчать или не обманывать, в расположении войска толчея, шум и крики возросли от умеренного до сильного. Слабо замаячили две фигуры в белом, которых не было раньше – наверное, управитель О и Лепесток Персика, решила боярышня. Напротив них, размахивая руками и звеня отблескивающими в свете факелов доспехами, топтались три других фигуры – воевода и два советника. Свита и воинство отступили, смешались и принялись возбуждённо переговариваться, гудя как улей и тыча пальцами в безмолвную площадь. Сгорая от волнения, Синеусовишны вытянули шеи и даже почти выбрались за пределы куста, но что-либо рассмотреть, не говоря уже о том, чтобы услышать, с их наблюдательного пункта было невозможно. Приходилось умиротворять любопытство догадками и комментариями.

– Похоже, Кабэждохово воинштво не пушкает их на площадь!

– Рассказывает про Белую Женщину?

– Как бы не нарашкажывали так, што и эти удерут…

– Про это раньше надо было думать, бабушка, – не упустила шанс ядовито прошипеть Лариска.

– Моё дело – рашкажать, а думать – дело ихнее! – гордо парировала старушка.

– Наташа с ними, не видно?

– Не видать…

– Гляди, бабушка! О и воевода ссорятся, вроде!

– Или договариваютщя?

– Вот бы знать…

Еще минут десять переговоров и уговоров – и войско Ка Бэ Даня вернулось на площадь – грузить тела. Проделывали они это нервно и по возможности быстро, подходя к каждому по шестеро: двое грузили, и еще четверо стояли вокруг с оружием наготове: то ли колоть трупы, если им вдруг захочется ожить, то ли отрезая грузчикам пути к отступлению.

Когда восток слегка засветился, погрузочные работы были завершены, и обоз двинулся из города прочь. Процессия управителя О отбыла еще раньше, и Серапее и внучке ее, укрывшимся в доме, оставалось только гадать, остановятся ли возы в лесу, или сбросят тела в реку Текучих Песков. Гадать о том, пойдет ли это на пользу хоть кому-то, кроме чудищ из реки, они даже не хотели…

Его практически уже величество воевода Ка Бэ Дань умел держать данное слово, особенно когда это ему ничего не стоило.

Один за другим возы выехали из леса на берег реки Текучих Песков, выстраиваясь вдоль берега корявой змеей. Светало. Над песчаными волнами роились песчаные мушки, за которыми выпрыгивали песочного цвета пескарики. Песочные ужики то и дело выныривали, надеясь поймать пескаря на излете, но сами попадались в острые клешни пескоструйных песчанок. Другой жизни под настороженным взором воеводы река не являла.

– Затаился, гад гадский, – процедил сквозь зубы Ка, которого так никто и не удосужился оповестить о количестве гадских гадов в данной реке на квадратный метр, и махнул солдатам, замершим за телегами в позе низкого старта. Выпрыгни из реки что-то крупнее пескаря – и вотвоясьский рекорд стометровки будет побит в стократном размере.

– Выкидывайте.

Никто не тронулся с места.

– Выкидывайте в реку эту падаль, мерзкие трусы! – рявкнул воевода хриплым шепотом и воровато забегал взглядом по поверхности реки.

Тихо.

Вояки переглянулись. Теперь, когда адресаты высказывания были названы недвусмысленно, способа отвертеться не стало, и они, на цыпочках, сжавшись внутри, как все часовые пружины Гельвитании, принялись исполнять приказание.

Тела сбрасывались с телег, оттаскивались к урезу и оставлялись в шаге от равнодушно бегущего песка: как рассудил десятник Лю Бу Бей, сбрасывать надо всех одновременно, чтобы раньше времени не будить лихо, пока оно досматривает последний предутренний сон.

Когда всё было готово, каждое тело было подхвачено за подмышки и ноги.

– Раскачивайте и на счёт "пять" швыряйте! И тут же берите оставшихся – и туда же! Кто замешкается или отпустит раньше – сам отправится вслед! – шепотом прорычал советник Хо Люй и начал отсчет: – Один… Два… Три…

На "пять" первые полсотни тел, распугивая остатки ночной живности, полетели в жадно сомкнувшийся над ними песок. Через несколько секунд остальные последовали за ними.

Тихо…

– Всё?..

Не веря себе, Ка и Хо переглянулись. Так просто? И всё – благодаря какой-то бродячей шавке, сожравшей отлетевший кусок щупальца, когда они рубили его во дворе резиденции, пытаясь усмирить. Проглотила, сдохла… и указала путь к победе неробким и целеустремлённым. И вот теперь…

– Всё, как распорядилось ваше непревзойдённое величество, всемилостивейший повелитель провинции Я Синь Пень, любимый сын самого Нефритового Государя, да умножатся его годы до бесконечности! – не уточняя, чьи, елейно пропел Хо.

– Прикажи этим ничтожествам садиться, первый советник моего величества Хо, – милостиво кивнул воевода, с каждой секундой расплываясь в улыбке всё шире и шире. Вот она, мечта!

– Ничтожества, садитесь! – повелительно возвысил голос Хо Люй, и вояки, пыхтя и толкаясь, бросились занимать места в телегах.

Не дожидаясь окончания процесса, возчики защелкали кнутами и затрясли вожжами, заставляя лошадей повернуться к лесу. На Нефритового Государя надейся, как говорится… Воевода грузно взгромоздился на коня, подставленного ему адъютантом, советник самостоятельно вскарабкался на своего, которого ему никто не подавал – ну да какие его годы, повернул его к дорожке, выбегающей на пляж из-под сени деревьев – и не видел, как волны реки Текучих Песков отринули назад… тихо. Лю Бу Бей повернулся, ветеранской спиной от шеи до ляжек чуя, что оно того стоит – и глаза его полезли из орбит.

– Что? Что там? Где? Ты чего? – тревожно зашептались солдаты на одной с ним телеге.

Если он думал, что тыканье пальцем за спину под астматический хрип прояснит дело и снимет все вопросы, он просчитался. Десяток повернутых голов – и…

– А-а-а-а-а-а!!!..

Один, два, двадцать, сорок, восемьдесят, сто, сто пятьдесят, еще больше… Небо над головами Кабэздохова воинства потемнело, земля задрожала, как от камнепада – и те, кто не успел обернуться к реке, увидели десятки обрушившихся с неба овиров перед своими носами.

– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!..

Лошади заржали, в панике шарахнулись вбок, падая, переворачивая и ломая возы, поднимаясь – и унося вдоль берега ноги и остатки телег. Но чудовищам, истекающим песком, они были не интересны. Распустив щупальца, отпихивая друг друга и утробно рыча, они набросились на вотвоясьцев. Не утащили они их моментально в пески только потому, что стрекала перепутались – на всех людей не хватало. Монстры яростно толкались, оплетали жертв и конечности соседей, пытались двинуться, спотыкались, падали, придавливая солдат и друг друга… Над ненасытной ордой, вырывавшееся из десяток глоток, угрюмым гулом летало:

– В реку… в реку… в реку…

– Спасите!..

– В реку… в реку… вреку…

Сотни щупалец сжимались, стискивая врагов в слепой ненависти. Они посмели вредить нашим братьям!.. Нам!.. Братьям!.. Нам!.. Братьям!.. Нам! Нам! Нам! НАМ!!!

Затрещали кости. Крики страха смешались с воплями боли.

– Вре ку!

– Врек у!

– Врех-ху!..

Овир, схвативший мечника Ба и не раздавивший его только потому, что щупальца обхватили человека вместе с доской от разбитой телеги – приблизил к перекошенному от ужаса лицу жертвы свою безобразную башку.

– Ввреку! – вырвалось сквозь мощные жвала. – Вре кху!

– П-пощадите… пощ…щадите… поща…дите…

Забыв о приказах, долге, присяге, забыв все слова, кроме одного, самого важного, Ба уже не бился – безжалостная хватка чудовища не оставляла ни малейшего шанса двинуть рукой или ногой. Даже голова, прижатая к плечу так, что шея трещала, больше не могла повернуться. Оставались подвижными только глаза – и рот.

– П…п…по…ща…ды…

Наполненные слезами ужаса и боли человеческие глаза встретились с пригоршней злобных черных вишен на морде чудовища.

– По…жа…луйс…та… – судорожно втягивая скудные капли воздуха в стиснутую грудь, прошептал Ба.

Овир замер.

– По…жал…луй… – задыхаясь, выдохнул мечник, – ста…

Взгляд встретился со взглядом. Страх с ненавистью. Отчаяние со злостью…

Боль с болью.

Жвала раскрылись. Из них вырвалось было что-то похожее на "фреху", было задавлено, и снова – и снова осечка. Чёрные вишни устремились на лицо человека… опустились… Голова монстра затряслась… Жвала раскрылись и сомкнулись беззвучно у самого лица…

Ба закрыл глаза.

Всё.

– По…жал…луй, – проскрипел голос чудовища.

Хватка ослабла, потом исчезла – и мечник обрушился на землю мешком. И не успел он понять, что это значило, как снова щупальца вцепились в него.

– Врехххху! – рявкнул другой голос.

– Нет!

– Врекхххх!.. – упрямо прорычало над головой человека – но что-то свистнуло, рассекая воздух, и уродливая туша отлетела, сбивая других.

– НЕТ!!! – натужно, словно выговаривая неизвестное слово на незнакомом языке, оглушительно проскрипел "его" овир. – Нет, нет, нет, нет!!!

Щупальца его залетали вокруг, сбивая наземь, останавливая, отрывая товарищей от людей. Овиры, замерев было в недоумении, начали приходить в себя.

– Фрехххххк!!!.. – боевым кличем пронеслось над берегом. Сбившись в стаю, они налетели на смутьяна, сшибли, вцепились… и отпрянули в фонтане разлетающихся конечностей. Над головами взметнулась и опустилась иссиня-черная молния.

Самый крупный монстр налетел на бунтаря, и они сцепились, покатились по земле, подминая овиров помельче вместе с их добычей.

– Фрррекххх! – рычал напавший.

– Нет! Нет!..

– Фреххххх!!!

Жуткие щупальца впились в мятежника – но из-под сплетения смерти вырвалось одно, сжимающее черный меч.

Взмах – и стрекалы, ухватившие его за горло, отпали. Взмах – и другие два покатились на землю. Взмах – и черный клинок устремился к башке нападавшего… и замер на расстоянии пальца от расширившихся растерянно огромных оранжевых глаз.

– Нет, – проскрипел овир. – Нет. Нель…зя. Не-льзя! Нельзя!

– Нет… – пролетело над грудой тел – людских и чудовищных. – Нет…

– Нельзя! Не… можем! Не… должны!..

– Нет?..

– Лю…ди! Люди! Они! Мы! Мы… Люди!

С каждым словом речь давалась овиру всё легче.

– Мы – люди! Не можем… быть… зверями!

– Не…можем?..

– Нет! Не хочу! Я – не хочу! Я – человек! Человек!!!

И пред глазами изумлённых чудищ и их жертв тело этого овира потекло, как оплывающая свеча, съежилось, меняя цвет и величину, теряя конечности – все, кроме четырёх.

– М-мы…лю…ди, – протиснулось к нему через толпу одно чудище. – Я… люди!.. Людь!.. Люда?..

– Сеня?..

– Сеня! – радостно взревел овир. – Я – Сеня!!! Сеня-ра-фима! Я! Я! Я! Это! Это – я!!!

И еще одно превращение ошарашило толпу.

– Я!.. Ао! Гао! Фу!.. Тьфу… к-кабу-ча… Ао-га-афон! Я! Человек! А-га-фон!..

И еще одно.

– Это ваш выбор! – выкрикнул Иванушка, взбираясь на обломки телеги, обращаясь к застывшей аудитории. – Вы можете быть овирами! Вы можете быть животными! И вы можете быть людьми! Никто не решит это за вас! Только вы! Так решайте!

Взгляд его встретился со взглядом потрясённого мечника Ба.

– И вы можете быть людьми тоже.

– Реш-ша…нь…те… реш-ша-тьте… – зашуршало озадаченное над головами противников – как песок из огромной колбы потёк. И в следующую минуту, один за другим, зазвучали сперва неуверенные, одиночные, но с каждым мигом всё усиливающиеся выкрики:

– Я – Ге-на! Я – че-ло-в-век!

– Я! Демь! Янь! Я! Чел! Лов! Век!

– Я – Чи Хай! Я… чело-век! Человек! Я!..

– И я тоже человек! И будь проклят верховный воевода Ка Бэ Дань, первый советник Хо Люй, да продлятся их достопочтенные годы до ста… Минут! И моя трусость! – выкрикнул Ба, сипя передавленным горлом, и сорвал с халата эмблему рода Ка.

После этого волну превращений всех сортов было уже не остановить. И когда она спала, на берегу осталась толпа братьев Чи, горожане, воинство Ка, лукоморцы, их верный толмач… и восемь с лишним десятков овиров – сбившихся в кучу, потерянных.

– Братья?.. братья?..

Иван медленно кивнул. Остатки смутных воспоминаний, таявших с каждой проведённой на берегу минутой, еще можно было поймать. Холод… неподвижность… полёт… удар о мягкий песок – как о перину… холод… дно… Овиры, собравшиеся вокруг… Мысль, что вот теперь и конец… припомнят вчерашнее побоище… Склонившаяся над ним мерзкая морда… шёпот: "Брат"… И поцелуй. Или всё показалось? Примерещилось?

Он попытался снова воскресить это в памяти – но воспоминания, словно размазанные чернильные буквы, дразнили своей доступностью – но в единое не складывались. Еще попытка – и чернила смыло дождём, оставив лишь шёпот: "Брат…" Помнили это все, или только он?..

– Братья, – сипло проговорил Иванушка. – Даже если мы люди, а вы – овиры, мы всё равно теперь братья. Спасибо огромное вам за помощь.

– Спасибище огромадное! – хором выпалили братья Чи, размахивая руками в попытках изобразить, какого именно размера достигает их "спасибо": магия культуры не только прочно пустила корни в привычках, но и стала давать плоды.

– Как мы еще можем вас отблагодарить, о чудовища, ужасные внешностью, но добрые внутри? – выступил вперед Чи Тай – посланник доброй воли клана Чи.

– Ужасные… ужасные… ужасные… – пронесся подавленный шепот над скоплением чудищ и смолк. Повисла тишина.

Иванушка не думал, что одно-единственное слово может так потрясти речных хозяев. Не понимая, как именно по виду сорокащупальцевых монстров с бурой пупырчатой кожей, размером с корову и с мордами, точно растоптанные слонами корзины с фруктами, можно сказать, огорчены они или обижены, тем не менее, он понимал. Понимали, кажется, и оборотни. Брат Тай, сконфуженный, яростно стукнул себя костяшками пальцев по лбу.

– Ох и дурень я, хоть и у самого мастера Дай У Ма в учениках состою! Такое ли говорить нам, кто еще вчера немногим красивее был, кем люди детей пугали! Простите, о чудовища!

Овиры грустно пожали щупальцами: "Да чего там… Сами всё знаем…"

И снова понимая их с полумысли, Чи Тай – образец вежливости и такта – галантно продолжал:

– Конечно, виду вы безобразного, тут и слепому ясно…

Иван спрятал лицо в ладонях. Сенька уткнулась в его плечо.

– …но лицом воды не пить… то есть песка не есть… и от того, что вы такие уроды, мы меньше вам благодарны не будем. И дружить не отказываемся!

– С уродами… – промычал овир.

Честный Чи Тай, приобщившийся к мудрости Вотвояси и Забугорья, но так и не научившийся пока сильно кривить душой, поскрёб в почти пустых пока амбарах знаний, помёл по сусекам скудноватой эрудиции – и важно поднял палец к светлеющему небу:

– Не с уродами! А с… альтернативно… красивыми!

– Ч-чего?..

– Как он нас назвал…

– Обозвал?..

– Он издевается?

– Да как я могу! – воскликнул Тай, беспомощно оглянулся на старшего брата, на учителя – но те только беззвучно моргали и разводили руками: вытащить простодушного студента из той ямы, куда он только что сам себя закопал, не могли даже они.

– Мы вас… это… того… Уважаем! – отбросив все попытки куртуазности, выпалил он. – Мы вас… значит… любим!

И не зная, что добавить, он сжал кулаки, шагнул к ближайшему овиру, пожалуй, самому альтернативно красивому из всей команды… и поцеловал. Вело его тающее воспоминание о другом поцелуе, обычаи рода или наитие, кто теперь скажет. Но закон оборотней до недавних пор был таким. Око за око. Зуб – за зуб. Поцелуй…

Что произошло, он не понял, ибо, как писал исполненный мудрости забугорский пророк Бу Руо Но с непроизносимым прозвищем, слоном к слону слона не увидать – но потрясенный выдох прокатился над рядами людей и оборотней. Чи Тай почувствовал, как что-то огромное и мягко-упругое скользнуло по его груди, падая под ноги, отпрянул… А когда поднял взгляд от буро-зелёно-серой груды тряпья, веревок и шлангов, невесть откуда взявшихся между ним и овиром – дар речи покинул его.

Более прекрасной девушки он не встречал за всю свою жизнь.

Нет, конечно, в его жизни их было не так уж и много – встречаемых девушек, и еще меньше тех, кто не разбегался с визгом при его приближении и давал себя рассмотреть хоть мельком, но эта… Откуда она взялась?

Потрясённая не меньше Чи Тая, девица в шёлковом буро-зелёно-сером халате и головном уборе, напоминающем корзину с апельсинами, хватала себя руками, словно что-то потеряла.

– Где?.. где?.. где?..

– Что?..

– Как это?..

– Кабуча габата апача дрендец! – восхищенно выдохнул его премудрие, моментально привлекая к себе внимание самым многословным, хоть и самым непонятным заявлением. – Триггерное заклятье экструзионной трансформации!

Теперь вопросы "где?" "что?" и "как это?" были обращены не только к пространству.

– Ха! – маг потёр руки, схватил за плечо Чи Пая и потащил к сгрудившимся позади девицы овирам. – Целуй!

– Чего?..

– Не чего, а кого. В принципе, можно было использовать одного и того же брата, но диверсификация еще никому не повредила!

– А-а… – Пай покосился на Тая и девушку, обоих – цвета ранней зари, застывших напротив друг друга, потупившись, потом – на овира перед собой. – А у моего… чего внутри окажется?

– Чтобы выяснить это, существует два способа, – нудным голосом сообщил Агафон. – Первый – это поцеловать.

– А второй?..

– Берешь в правую руку острый нож…

– Ты чего, стукнулся?! – возмущённо воскликнул Пай, ухватил не сопротивляющегося монстра за щупальца, притянул к себе, чмокнул в средний глаз – и зажмурился.

– Ну?.. Ну?.. Можно уже смотреть?

Шкура со щупальцами скользнула к его ногам. Пай улыбнулся, вытянул губы для поцелуя – уж он-то получше своего книжного братца знает, как надо обращаться с девушками, наставник Авдей рассказал ему! – открыл глаза… и встретился взглядами со смущённым юношей.

– По-братски?.. – алый, как еще один рассвет, пробормотал он, не решаясь уклониться.

Чи Пай, красный, словно племенной томат, втянул голову в плечи, схватил парнишку за руку и затряс:

– По-братски!

И обернулся на Агафона:

– А можно я еще раз попробую?

Но тут стену братьев словно прорвало, и со скоростью одного поцелуя в минуту род человеческий стал пополняться.

Когда на берегу не осталось ни одного овира, а счастливые братья Чи были готовы от переполнявших их чувств целоваться друг с другом – по-братски, разумеется! – Серафима оглянулась и нахмурилась.

– А где Кабэздох с Холуем? Кто-нибудь видел?

– Не… – начал было Иван, еще не согнавший улыбку умиления, как песчаные волны вскипели, и на свет утренний всплыло…

– Кабу-у-ча-а-а!.. – охнул, отступая, Агафон.

– Мать вашу… – побледнел возчик Епифан.

– Мать наша! – радостно возопили свежеиспеченные люди – и бросились в песок. – Мамочка!..

Овир, громадный, как дом, выполз на гальку, простёр щупальца – и ребята и девушки бросились в их объятья.

– Мамочка! Мама! Всё сбылось! Мама!..

– М-мама?.. – его премудрие только железным усилием воли смог прикрыть вытаращенные глаза.

– С дуба падали… листья ясеня… – со второй попытки присвистнул Иван.

– Кто тут у нас ещё не целовавшийся? – нервно хихикнула царевна.

– Наверное, я, – тихим приятным раскатом грома донёсся голос с неба. Головы всех собравшихся моментально вскинулись – и все успели узреть, как расступилась аркой твердь голубая небесная, открывая нечто сияющее, красоты неописуемой, такой, что глаза слезились и дух захватывало – и из неё вылетела повозка, влекомая сотней драконов. Миг – и они рядом с солнцем. Другой миг – и упряжка коснулась лапами реки Текучих Песков, останавливая перед людьми, новыми и старыми, нефритовую колесницу.

– Вы ж провалитесь!.. – Иванушка кинулся спасать незадачливого визитёра, но через несколько шагов остановился в смущении и недоумении. Пески, на поверхности которых не могла удержаться даже сухая травинка, оставались под гостем и его скакунами твёрже камней.

– Не волнуйтесь, молодой человек, тёзка моего слуги, князя Подземного царства, – благодушно улыбнулся гость, судя по одежде – знатный вотвоясец. – Воды сего водоёма послушны мне.

– Пески сего пескоёма, вы хотели сказать? – уточнила Серафима.

– Я всегда говорю только то, что хочу сказать, – погрозил ей пальцем вотвоясец – и под ошарашенными взглядами толпы песок превратился в поток прозрачной воды, сверкающей на солнце всеми бриллиантами сокровищницы речных драконов, – о искусная в хитрых ковах царевна Се…

– Нефритовый Государь!!! – вотвоясьская диаспора взорвалась криками. – Это – Нефритовый Государь, да умножатся его годы и благословения до бесконечности, да пребудет его взгляд на нас, недостойных, да…

Дай У Ма, солдаты и горожане, застигнутые событиями на площади вместе с гостями и прошедшие весь путь от бездыханных тел до овиров и снова к людям, простёрлись ничком – и дальнейшие славословия уже не мешали слышать слова божества.

– Конечно, сегодня чудесный день, когда прогуляться по Белому Свету – не работа, а чистой воды удовольствие, – щурясь от блеска солнечных зайчиков на волнах вокруг, Нефритовый Государь поднялся в своей сияющей прозрачной зеленью колеснице и ступил на инкрустированный перламутром и жемчугом порожек. Тут же, откуда ни возьмись, явились и протянули ему руки человек, похожий на тигра – или тигр, похожий на человека, человеко-птица и огненный змей со свиным рылом. Под колесницей ступенькой сгустилась тьма.

– Благодарю, благодарю вас, верные мои служители, – заулыбался Государь, коснулся предложенных ладоней, ласково потрепал искрящийся хвост змея и сошёл на воду как на мостовую.

– Это же Гоу Ман, Жи Ши, Жу Жун и День Но Чуй! – выдохнул Иванушка.

– Сдаётся мне, пришёл час расплаты, и надеюсь, в хорошем смысле этого слова! – встрепенулся Агафон.

– А я надеюсь, для кого как, – всё еще не оставляя попыток высмотреть воеводу и его первого советника, пробормотала Сенька.

– Хочу для начала поблагодарить вас, мои гости из далёкого Лу Ко Мо, за труды ваши и заботы о любимых поданных моих, – бархатный раскат тихого грома пророкотал над берегом обновлённой реки.

– Пожалуйста. Рады были помочь, – вежливо склонил голову Иванушка.

– Рады, что смогли помочь. Вроде, – дотошно подсказала его супруга. – Хотя, откровенно говоря, ваше ослепительство, некоторые о скоте лучше заботятся, чем вы – о своих верноподданных.

– Сеня! – вытаращил глаза Иван. Агафон прихрюкнул в ладошку и быстро отвернулся, скрывая экстренную подготовку любимых защитных заклинаний. Нефритовый Государь вдохнул было гневно – и выдохнул.

– Как ни горьки ваши слова, Серафима Прехитрая, но имеется в них доля правды, увы, – вздохнул гость. – Желая обустроить жизнь моих обожаемых вотвоясьцев как можно лучше, одним чудесным утром я проснулся с совершенно потрясающей идеей. "Мои дети страдают от тягот быта, от непосильного труда, войн и бедности. Значит, чтобы сделать их жизнь безбедной, мне нужно всего лишь удалить из нее всё плохое!" – подумал я. Но будучи божеством осторожным и предусмотрительным, я решил сперва провести эксперимент на небольшой провинции. Я окружил ее рекой Текучих Песков и собрал в ней людей и оборотней, не забыв разделить их Пылающим лесом, чтобы одни не мешали другим, не всё сразу! Затем я дал им всё полезное, светлое и радостное, убрав все сложности и невзгоды. И поначалу всё шло как по писаному. Поколения два-три. И я уже собирался было одарить таким образом весь народ нежно любимой мной страны, как…

– Как что-то пошло не так, – договорила за примолкшего Государя царевна.

– Да, увы, – визитёр их печально вздохнул. – Состояние дел вы видели сами, мне нет нужды рассказывать.

– Но отчего вы не осушили… то есть не отвердили реку, не дали остальным вотвоясьцам проход в Я Синь Пень? – не понял Геннадий. – Тогда бы энтропия…

– Не выражайтесь, молодой человек науки, в моём присутствии, – почти шутливо нахмурился Нефритовый Государь. – Нахлынувшие толпы смели бы, поработили, уничтожили моих ясиньпеньцев, за три поколения потерявших навыки обычной жизни. И кроме того, я всё еще надеялся, что может, они как-нибудь поймут, чего им не хватает… обретут, что потеряли…

– Но они не находили и не понимали, – кивнул его премудрие.

– Да. Одно время мне показалось, что будь у ясиньпеньцев общая опасность, против которой они могли бы сплотиться, всё наладилось бы… Но оказалось, что я просчитался и тут. Они уже не могли…

– И ваше ослепительство вместо одной головной боли получили две: паникующих жителей и распоясавшихся оборотней, – сочувственно хмыкнул Геннадий.

– Но вы, ваше ослепительство, могли попросить своих помощников увести оборотней назад… или устроить им отдельную провинцию, если на родине им плохо жилось, – озабоченно поджала губы боярыня Конева-Тыгыдычная.

– Мог, моя дорогая покровительница домашнего очага, – грустно улыбнулся Государь. – Но с определённых пор вмешиваться в человеческие дела… напрямую… стало не в моих правилах. Люди должны сами сделать выбор. Правильный или нет… От этого они станут больше ценить плоды его – или энергичнее бороться за их уничтожение. Поэтому и помощникам моим, хоть они исполнительные и трудолюбивые и очень желали содействовать, я запретил вмешиваться в дела бедной провинции… напрямую, опять же.

– Но они могли действовать потихоньку. То есть как-нибудь эдак… – боярин Демьян покрутил в воздухе мясистой лапищей. – Деликатесно!

– Именно! – сверкнули лукаво глаза божества.

– И поэтому вы… они… вы через них… хотя они этого не поняли… решили прибегнуть к нашей помощи! – осенило царевну.

– Да, – со скромным достоинством проговорил Государь. – И не ошибся.

– А вся эта история со сватовством воеводы… и Чи Хая?..

– Я всеведущ, – скромно потупился Нефритовый Государь. – И предвидел, что дело обернётся приблизительно так… но не во всех подробностях. Например, то, что ваш учёный муж Дай станет декламировать с балкона управителя вашу летопись сутулого коня… наверное, не могла предусмотреть даже дочь царя Ле Со Го Се Ра Фи?

И он подмигнул.

Сенька порозовела. Агафон нахмурился.

– Погодите! Значит, похищение Лепестка Персика овиром… тоже ваши происки?

– Не происки, а хорошо продуманный план… непрямого вмешательства, – предупредительно поднял палец к небу Государь. – В помощь вам.

– То есть овир специально оставил следы, чтобы мы с Ка Бэ Данем смогли найти похитителя и кто-то из нас получил шанс стать освободителем этой прекрасной девы? – отбросив робость перед Нефритовым Государем, сидевшую в костях, вышагнул вперед Чи Хай.

– Именно, мой доблестный Сам. И к тому же, иначе вы с сим многочисленным семейством не встретились бы, и еще один важный выбор остался бы не сделанным. И кстати, об овирах…

Нефритовый Государь повернул голову в сторону матери, покорно ожидавшей решения своей участи у кромки воды.

– Ты пережила свои прегрешения, милая. Ты свободна.

И не успел затихнуть последний звук его слов, как шкура со щупальцами, стрекалами и прочими конечностями, которым и названия еще не придуманы[250], опала – и на Белый Свет, коленопреклонённая в воде, появилась женщина в сари.

– Мама!!!..

– Тёща… – пробормотал Чи Тай, потоптался, сомневаясь, уместным ли будет его присутствие среди детей в такой радостный час, но, подпихнутый в спину менее удачливым Чи Паем, поспешил деликатно пристроиться за задними рядами.

Лукоморцы загомонили, кто утирая слезу, кто пожимая плечами:

– Подождите… ничего не понял!

– Что там было?

– Разве овир – не полумифическое вымирающее животное?

– Что произошло?

– Какие прегрешения?

– У всей семьи?! При чем тут детки-то?

– Начну по порядку, – заговорил Государь, и голоса тут же стихли. – Овир – действительно вымирающее животное, очень полезное в некотором отношении. Мои коллеги часто применяют его, когда надо разделить враждующие стороны людей. Но последнего, увы, извели почитатели Памфамира-Памфалона…

Иван и Серафима переглянулись, вспоминая давнее летнее путешествие за Жар-птицей, во время которого они познакомились.

– …и когда мне понадобились такие защитники пределов, я одолжил человеческую пару, превращённую за свои прегрешения бхайпурским божеством Двахалвахандрой в овиров.

– Но дети!.. – не унималась боярыня Настасья. – Детушек-то за что мучить?!

– Никто их не мучил, – чуть обиженно насупился Государь.

– И значит, еще где-то папа тут имеется? – Гена, почти достигший шкуры, настороженно остановился.

– Отца я отдал другому соседу для этих же целей. Разрушения семьи тут не было, не волнуйтесь: женщина и дети были только рады. Это запутанная семейная история, которую поведать вам я не вправе. Спросите у них самих, если станет достаточно любопытно.

Настасья, Серапея и Фигура потупились.

– Ну и по бхайпурским поверьям дети несут грехи родителей своих, пока не искупят – поэтому Двахалвахандра настоял, чтобы… – Нефритовый Государь повёл плечом – и нахмурился.

– Постойте. Это же получается, что я брал у Двахалвахандры двух овиров… которых теперь, когда надобность в них отпала, не смогу вернуть? Ай-ай-ай, какая потеря лица, как неудобно, как не по-соседски!..

Небо над берегом закрыли невесть откуда явившиеся тучки… и вдруг снова пропали.

– Хотя погодите! – просиял вместе с солнышком Государь. – Отчего не могу? Ну-ка, ну-ка…

Он покрутил головой, изящно указал пальцем на лес – и духи сторон света сорвались с мест и исчезли среди деревьев. Но не успели лукоморцы понять, что происходит и самое главное, с кем, как все четверо воротились, таща в руках и когтях отчаянно выворачивающихся Ка Бэ Даня и Хо Люя.

– Не волнуйся, дорогой мой Двахалвахандр. Долг платежом красен, – благодушно улыбаясь, произнёс Нефритовый Государь.

В тот же миг шкура матери в руках Гены с треском, дымом и искрами разорвалась надвое. Обе половины обвили закаменевших от ужаса вотвоясьцев. Закаменевший от ужаса сабрумай тихо икал, вспоминая, есть ли у души-Наташеньки в запасах что-нибудь медицинское для успокоения нервов, желательно много водки.

– Тысяча сожалений, о премного учёный муж Ге На Да.

Государь развёл руками, кивнул – и День Но Чуй и Жи Ши подхватили свежеиспеченных овиров и взвились в небо, уносясь в сторону Бхайпура.

– Передавайте бескрайнюю благодарность моему доброму другу Двахалвахандре! Бутылочка нефритового нектара – с меня! – тепло крикнул он вслед, помахал рукой – и снова обратил внимание на смертных.

– Моё пребывание в вашей замечательной компании заканчивается, увы, – вздохнул он. – Дела, дела… Что я еще не успел? Ах, да. Дочь… управителя О и прочие дела сердечные. Обожаю! К тому же, сегодня я назначил день выборов, так что сам Нефритовый Государь велел, как говорится. А то пока дождёшься, когда кое-кто из смертных свой выбор естественным путём сделает – никакого бессмертия не хватит!

– А как же, о ваше ослепительство, невмешательство в дела смертных… прямое? – невинно полюбопытствовала Серафима.

– Я стараюсь придерживаться этого правила, – степенно кивнул Государь. – Но все ли, к примеру, твои старания, о царевна Се, увенчиваются успехом?

– Только те, над которыми я очень стараюсь.

– Вот и я о том же, вот и я о том же…

Нефритовый Государь кивнул – и оставшиеся духи света исчезли, а через миг появились с управителем, его сёстрами, Лепестком и боярынями.

– Итак, день выборов, день выборов!.. – Нефритовый Государь хлопнул в ладоши, и в воздухе зазвенели незримые хрустальные колокольчики, разгоняя неуверенность, отпугивая сомнения и воодушевляя на подвиги.

– Иногда подвиг – это не махать мечом одному против сотни, а всего-то лишь сказать одно-единственное нужное слово в нужное время, – словно читая мысли Серафимы, прошептал Государь и лукаво подмигнул. – Смотри, что будет.

И посмотреть было на что.

Едва приземлившись, О Ля Ля, не оглядываясь на родню, бросилась к Чи Хаю. Впрочем, на родню ей оглянуться в кои-то веки стоило бы – чтобы поучиться, потому что, приподняв полы халата, О Ду Вань, едва не быстрее своей бедовой племянницы, мчалась к Дай У Ма, оставив позади ошарашенную сестру и брата. Но вряд ли кто-то мог потягаться в скорости с Наташей, пронёсшейся мимо Агафона – прямиком в объятья Гены.

– Живой!..

– Я тоже живой, между прочим, – уязвлённо заявил его премудрие – но услышан целевой аудиторией был вряд ли: всхлипы боярышни и растерянно-счастливые восклицания учёного мужа заглушали все звуки в округе.

Лариска, не зная, что ее толкает, сделала было шаг к Демьяну… но упрямо остановилась и опустила глаза. Все ее попытки обратить на себя внимание, все советы бабушки и приятельниц, все неудачи и разочарования точно превратились в чугунные гири на ногах, не дающие сделать ни полшага. Нет. Не пойду. Зачем? Хватит! Не хочет – как…

…как что-то большое и грузное едва не сбило ее с ног – но подхватило на руки и прижало к мягкой широкой груди. Ведь сегодня был день выборов, хотели люди того или нет.

– Прости болвана, Ларисушка… Туп был да слеп… Люба ты мне… Коли примешь… коли в мужья возьмёшь… Счастливее человека ни в Лукоморье, ни в Вотвояси не сыщется. А коли прогонишь… так сам виноват… Дурак пустоголовый…

Лариска – словно нечистый за язык дёргал! – хотела было сказануть в ответ какую-нибудь резкость или колкость, а еще лучше – гадость: зря, что ли, столько нервов потрачено, слёз пролито, денег изведено на наряды да кулинарные книжки! – но опять не смогла. "День выборов, день выборов!" – звенели хрустальные колокольчики, пело солнышко на небосводе, чирикали птички над головой, журчала речка и плясало озорными искорками в прищуренных очах Нефритового Государя. – "День выборов, день выборов!"

– Да прощу конечно… и в мужья возьму… Ничего, что дурак – был бы человек хороший, – вздохнула счастливая боярышня и обняла объект своих мечтаний под умильные охи женщин.

– Как славно, как прекрасно! – сияя, Нефритовый Государь обмахивался веером из солнечных лучей и восточного ветерка. – Ну да о чём это я? Ах, да. О новом мироустройстве моей провинции.

Мужчины навострили уши[251].

– Говорите помедленнее, пожалуйста! Я записываю! – только теперь Дай У Ма осмелился выкрикнуть что-то, отличное от непрерывных восхвалений – но тут же хлопнулся лбом о гальку[252].

– Кто с сегодняшнего утра управляет ей, разберётесь сами, – принялся загибать пальцы Государь. – Река, только обычная, останется. Через нее построите мост, и будете с соседями торговать… или воевать – как получится. Войска Ка Бэ Даня могут уйти домой, а могут остаться: Я Синь Пеню небольшая армия не помешает. Деревья с драгоценными камнями останутся – пока не скончаются своей смертью, прожив обычным сливам или туям причитающийся срок. К этому времени ясиньпеньцы должны научиться жить без рубинов, падающих с неба, и котлет, гуляющих по улицам. Живите долго, живите мирно, но обидчикам спуску не давайте. Впрочем, решайте сами. Я вмешиваться не стену. Напрямую. Ну и если мои дорогие гости из Лу Ко Мо захотят ненадолго остаться – поучить моих подопечных ремёслам, житью-бытью… то не пожалеют. Что еще?

Взгляд его, раскосый и ласковый, устремился к Серафиме, Ивану и Агафону.

– Мне ведомо про обещание моих помощников, но думаю, что исполнять его смысла нет.

Сенька побледнела.

– Как это?..

– Окажись вы сейчас на границе с Вамаяси, как посулили они, дойдите до Маяхаты – это вам не даст ничего.

– Что значит?!.. – взвился Иванушка.

– Я сделаю лучше. Я перенесу вас в одно место… совсем недалеко от соседской столицы… где вы будете должны убедить кое-кого последовать за вами. Без этого детей вам не спасти. Спешите!

И не успели лукоморцы и ртов разинуть, как их кони с вещами в дорожных сумках оказались под ними – а сами они уже летели, летели, летели – через пустоту к яркой точке света вдали.